автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Герой и проблема героизации в романном творчестве И.С. Тургенева

Полный текст автореферата диссертации по теме "Герой и проблема героизации в романном творчестве И.С. Тургенева"

На правах рукописи

Николаенко Наталья Владимировна 'МЛЬчс^/

Герой и проблема героизации в романном творчестве И.С. Тургенева

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2 5 КОЯ 2010

Воронеж-2010

004614419

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы ГОУ ВПО «Воронежский государственный педагогический университет»

доктор филологических наук, доцент Савинков Сергей Владимирович

доктор филологических наук Иваницкий Александр Ильич

кандидат филологических наук, доцент Журавлева Наталья Васильевна

ГОУ ВПО «Волгоградский государственный педагогический университет»

Защита диссертации состоится 1 декабря 2010 г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038.14 в Воронежском государственном университете по адресу 394006, г. Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. № 18.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета.

Автореферат разослан « Я8 » октября 2010 г.

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

Ученый секретарь диссертационного совета

О.А. Бердникова

Общая характеристика работы

Острота восприятия тургеневских романов прежде всего была обусловлена тем, что Тургенев затрагивал в них не просто важную, а, можно сказать, животрепещущую для его времени тему «героя времени». Развернувшаяся вокруг романов Тургенева полемика главной точкой приложения своих критических сил сделала вопрос о том, насколько созданные Тургеневым герои могут претендовать на звание героя. То, что современниками Тургенева воспринималось по преимуществу как неудавшаяся попытка создать характер героя, для писателя имело и другое измерение: несостоявшаяся героизация означала на деле обнаружение новой субстанции героического.

Степень разработанности проблемы. Первой в списке важной для нашего исследования работ должна быть названа статья Л.В. Пумпянского «Романы Тургенева и роман «Накануне» (Историко-литературный очерк)». По сути, эта давняя статья Пумпянского остается и до сих пор единственной работой, в которой проблема романного жанра и проблема героического начала в творчестве Тургенева оказались в тесном и непосредственном между собой сопряжении. И об этом прежде всего свидетельствует то определение, которое ученый дал тургеневскому роману: «Роман «Накануне», как и все тургеневские романы, принадлежит к особой разновидности этого жанра, которую вернее всего было бы назвать «героическим романом»» (Л.В. Пумпянский. Классическая традиция: собр. тр. по истории русской литературы. М., 2000. С. 381).

Как полагает Л.В. Пумпянский, отличительной особенностью этого типа романа, имеющего и европейскую традицию, является следующее обстоятельство: «В героическом романе совершается непрерывный суд над лицом, - не над поступками, а над лицом, так что поступки имеют лишь симптоматическое значение. Вопрос идет не о качестве отдельных действий, а об общей социальной качественности героя». При этом Пумпянский считает необходимым особо подчеркнуть, что слово «герой» следует понимать не в «похвальном», а в формально-терминологическом смысле. Правда, несмотря на категоричность, с которой Пумпянский отказывается от понятия героичности в «похвальном» значении, тем не менее, это значение в его рассуждениях все равно присутствует. Ведь герой, который подвергает себя неизвестности суда не в формально-техническом смысле,

а в конкретике своего романного бытия, не может не обрести героического ореола хотя бы потому, что далеко не каждый на такое испытание способен. Это должен быть персонаж, наделенный так или иначе выраженной исключительностью. Так что объективно из рассуждений Пумпянского следует, что герой в «техническом» смысле непременно должен обладать и героическими чертами в «похвальном» смысле.

Герой, что тоже принципиально важно для Пумпянского, у Тургенева оценивается с позиции его социальной востребованности. Некоторые наблюдаемые у Пумпянского неувяз1си и поправки в определении героя и героического связаны еще и с тем, что ученый рассматривает роман и с учетом исторической поэтики, согласно которой этот жанр не может и не должен оперировать такими категориями, как герой и героическое.

Герой принадлежит эпическому миру. Мир эпопеи - место обитания героя - характеризуется М.М. Бахтиным как мир недосягаемого героического прошлого-, «начал» и «вершин» национальной истории, отцов и родоначальников, «первых» и «лучших» (М.М. Бахтин. Эпос и роман. СПб., 2000. С. 246).

Отношение автора к недосягаемому для него героическому прошлому и героическому герою может быть только благоговейным отношением потомка. Мир эпического героического прошлого «можно только благоговейно принимать, но к нему нельзя прикасаться, он вне района изменяющей и переосмысливающей человеческой активности» (М.М. Бахтин. Эпос и роман. СПб., 2000. С. 260).

Акт героизации, как его обрисовывает Бахтин, тесно сопряжен с «манипуляциями» временем и временной перспективой. У Бахтина выявляются три возможных типа героизации: героизация прошлого, героизация героя и героизация современности.

Как представляется, мысль о новом способе героизации или, лучше сказать, о поисках нового способа героизации героя имеет самое непосредственное отношение к Тургеневу, и потому для нашей работы она обрела значение одной из важнейших методологических опор.

Другой аспект рассмотрения героической темы в современной отечественной научной литературе был задан В.М. Марковичем (в книге «Человек в романах Тургенева»), который за точку отсчета взял не культуру и жанр, а тургеневского человека и родовую сущность тургеневского романа.

Для Марковича «тургеневский герой-идеолог - не воспитанник соответствующей нравственно-философской культуры, а ее творец ... тип культуры, с которым связан в романе главный герой, не предшествует его личности, воздействуя на нее извне. Не она его формирует, а он ее - отсюда возможность его внутренней свободы по отношению к ней» (В.М. Маркович. Человек в романах И.С.Тургенева. Л., 1975. С. 96).

Относящийся к «высшей категории» тургеневский герой, - это «эпохальный человек в самом высоком смысле этого слова. Через него реализуются высшие возможности эпохи, через него входят в мир творческие импульсы прогресса» (В.М. Маркович. Человек в романах И.С.Тургенева. Л., 1975. С. 105 - 106). Даже свойства его характера непосредственно историчны: они придают определенную окраску важнейшим явлениям современной культуры.

Как ни различны тургеневские герои «высшей категории», их сближает особая выделенность сюжетной роли и общность целеполагания. «Жизненная цель тургеневских героев и героинь не имеет позитивных оснований вне их собственных личностей. Цель задана герою его внутренними стремлениями и потребностями, все обоснования, идущие извне, явно «вторичны»». Мысль о трагическом начале в романах Тургенева получила развитие в монографии В.М. Марковича «Тургенев и русский реалистический роман XIX века» и прежде всего в главе «Между эпосом и трагедией».

Однако не было еще работы, в которой давалось бы полномасштабное исследование романных героев И.С. Тургенева с точки зрения определения того, можно ли назвать их героическими личностями и почему. Этим обстоятельством и определяется актуальность данного исследования. Настоящая работа включена в современный проект по исследованию характерологии русской литературы.

Новизна настоящей работы заключается в том, что в ней героическая тема в романах Тургенева рассматривается в нескольких взаимосвязанных и взаимообусловленных аспектах. Во-первых, она рассматривается как отвечающая духу времени, нацеленному на переосмысление таких категорий, как «герой» и «героическое».

Во-вторых, новизна предлагаемой работы состоит в том, что подверженный героизации в романах Тургенева герой рассматривается с учетом историко-литературной перспективы.

В-третьих, героизация героя в романах Тургенева рассматривается с точки зрения собственно тургеневской сюжетики и характерологии. Причем специфику данной работы составляет и присутствующий в ней динамический аспект, учитывающий тенденции, приведшие к трансформациям героической парадигмы в творчестве самого Тургенева.

Таким образом, материалом исследования настоящей работы является творчество И.С. Тургенева и связанные с проблемой героического литературно-критические и отчасти философско-эстетические тексты современников писателя; объектом диссертации - прежде всего те из романов Тургенева, которые, по классификации JI.B. Пумпянского, относятся к «культурно-героическому» типу («Рудин», «Накануне», «Отцы и дети»), а предметом - характер героя и логика героизации в тургеневских романах.

Соответственно, цель диссертации заключается в раскрытии «героической» характерологии Тургенева и в освещении проблемы героизации в романном творчестве писателя, взятом в литературно-критическом горизонте эпохи.

Движением к этой цели определяются основные задачи работы:

1) Очертить контуры проблематики взгляда на героя и героическое в тургеневскую эпоху, особенно применительно к истолкованию романного творчества писателя в литературной критике.

2) Выявить онтологическую сопряженность героя и судьбы в романах Тургенева.

3) Проследить со- и противопоставления героя и «лишнего человека» в тургеневской картине мира

4) Соотнести характер тургеневского героя и образно-смысловой комплекс «любовь - красота - смерть».

5) Обозначить место тургеневского героя в формации и динамике поколений.

В работе были использованы такие основные методы исследования, как сравнительно-исторический, структурно-типологический и мотивный.

Методологию работы составили труды М.М. Бахтина, JI.B. Пумпянского, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, В.М. Марковича, М.В. Авдеева, Н.Ф. Будановой, Л.Я. Гинзбург, Г.Б. Курляндской, Ю.В. Лебедева, В.И. Сахарова, В.Н. Топорова, а также такие работы A.A. Фаустова и C.B. Савинкова, как «Очерки по характерологии русской литературы» и «Аспекты русской литературной характерологии».

Теоретическое значение исследования состоит в применении к изучению творчества отдельного писателя последовательного теоретически обоснованного характерологического анализа с учетом историко-литературной перспективы.

Практическое значение работы. Полученные при изучении тургеневской героической характерологии наблюдения и результаты могут быть использованы при изучении вузовского курса истории литературы XIX века, в спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству Тургенева, при изучении творчества писателя в образовательных учреждениях различного уровня.

Положения, выносимые на защиту:

1) Переосмысление героя, совершающееся в тургеневскую эпоху (прежде всего в связи с пониманием персонажей тургеневских романов), происходит по двум основным линиям: во-первых, герой перестает репрезентировать некую целостность (народ или поколение), во-вторых, действительно героической оказывается не жизнь героя, а его смерть.

2) То, что современниками Тургенева воспринималось по преимуществу как неудавшаяся попытка создать характер героя, для писателя имело и другое измерение: несостоявшаяся героизация означала на деле обнаружение новой субстанции героического.

3) Тургеневского героя (и в этом писатель следует традиционному, архетипическому взгляду на него) конструирует избранность судьбою.

4) Любовь оказывается для тургеневского героя таким испытанием, которое ставит под сомнение подлинность всеобщего, к которому он был обращен (служение общей идее для Рудина или освобождение Болгарии для Инсарова).

5) Тургеневский герой находит себя, приобщаясь к иному модусу сверхличного, отрицающему возложенную героем на себя героическую миссию, - приобщаясь к любви и к открываемой благодаря ей красоте.

6) Герой и «лишний человек» у Тургенева оказываются двумя ликами одной и той же фигуры, которую отличает отмеченность судьбою и ис-ключенность из целого жизни. Если «лишнего человека» смерть только избавляет от его отторженности и «сверхштатности», то герою она дает возможность примириться со сверхличным и в этом уничтожении и расширении границ своей самости обрести себя.

7) Тургеневскому герою свойственна «вывихнутость», невключенность в свое поколение и выпадение из органического хода времени, не позволяющих ему сделаться истинным «героем времени».

8) Динамика героического характера в тургеневских романах заключается в том, что герой постепенно вытесняется и замещается противостоящими ему «не-героическими». «обыкновенными» персонажами, которые парадоксально принимают на себя под конец его роль.

Апробация работы. Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы Воронежского государственного педагогического университета и кафедры русской литературы Воронежского государственного университета.

Основные положения исследования докладывались на конференциях различного уровня: Международной конференции «Эйхенбаумовские чтения» (Воронеж, 2008, 2010), итоговых научных сессиях кафедры истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы Воронежского государственного педагогического университета (2008 - 2010), Межвузовском семинаре, посвященном 150-летию со дня рождения А.П. Чехова и 100-летию со дня смерти Л.Н. Толстого (Воронеж, 2010).

По теме диссертационной работы опубликовано 5 статей, в том числе 3 - в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.

Структура диссертационной работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка литературы, включающего 208 наименований.

Основное содержание работы

Во Введении представлен аналитический обзор теоретических и историко-литературных работ по теме исследования, обосновываются выбор темы, ее актуальность, научная новизна, определяются цель и задачи исследования, его материал, объект и предмет, формулируются основные положения, выносимые на защиту.

Глава первая «Герой и героическое в философско-эстетической рефлексии тургеневской эпохи и критическая рецепция творчества Тургенева в 1850 - 1870-е годы» представляет контуры сложившейся в эпоху Тургенева полемики вокруг фигуры героя и проблемы героического

в философии, эстетике и литературной критике. Отдельно в этой главе говорится об оказавшей большое влияние и на характер осмысления героической темы и на интеллектуальную атмосферу того времени «Эстетике» Гегеля, а также о книге Томаса Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории». Особое внимание в этой главе уделяется и книге М.В. Авдеева - «Наше общество (1820 - 1870) в героях и героинях» - первому монографическому обращению к теме героического в русской литературно-критической мысли. В этой работе М.В. Авдеев соотносил героизм с «лишностью» и писал о том, что проблема лишних людей заключалась в том, что они хотели учиться, но «вместо здоровой пищи полезных знаний им давались обглоданные кости классических наук» (М.В. Авдеев. Наше общество (1820 - 1870) в героях и героинях. СПБ., 1874. С. 65), что преграждало им дорогу к деятельности.

В итоге М.В. Авдеев сделал вывод, что в течение всего пятидесятилетия, которое подлежало рассмотрению, представители русской общественной мысли болезненно стремились к гражданской деятельности. Однако ни один из русских писателей не дал ни одного изображения персонажа, на котором мог бы успокоиться взгляд читателя, которое давало бы силы на плодотворный труд, а не обещало бесполезную борьбу с препятствиями, с разочарованием и погибелью.

Критическая полемика, развернувшаяся во круг проблемы героя и героического, свидетельствовала и о назревшей в обществе потребности в герое, и о необходимости выработки новых для его идентификации критериев. Роль, которую сыграли в этом процессе романные герои Тургенева, трудно переоценить. В своих романах Тургенев затрагивал не просто важную, а, можно сказать, животрепещущую для его времени тему «героя времени». Развернувшаяся вокруг романов Тургенева полемика главной точкой приложения своих критических сил сделала вопрос о том, насколько созданные Тургеневым герои могуг претендовать на звание героя.

Проблема меры и способа оценки и разделила спорящих на тех, кто признавал в главных героях Тургенева подлинно героических личностей (или личностей, стремящих стать таковыми), и тех, кто категорически отрицал это.

Среди критиков, признавших в главных героях Тургенева проявление героических черт характера и стремление к тому, чтобы стать подлинно

героическими личностями, необходимо назвать Д.И. Писарева, H.H. Страхова, Н.В. Шелгунова.

Эти во многом разные мыслители сходятся на одном: героический ореол тургеневским героям придает их трагическая судьба. И Писарев, и Страхов с опорой на Тургенева последовательно проводят мысль о том, что опознавательными знаками героического могут быть не только деяния как таковые, но поверяемая смертью готовность к ним. Доведенная до логического конца, эта идея принимала идущую вразрез с традицией остро нигилистическую форму - героем может быть и не деятель.

В этой главе подробно рассматриваются позиции и тех, кто отрицал присутствие в романах И.С. Тургенева подлинно героических личностей или личностей, стремящихся таковыми стать. Для М.А. Антоновича, П.В.Анненкова, H.A. Добролюбова, A.A. Григорьева, A.B. Дружинина, С.С. Дудышкина, П.Н. Ткачева тургеневские герои не могут претендовать на звание героя прежде всего в силу того, что у каждого из них слово расходится с делом из-за отсутствия у них воли и способности к труду. П.В. Анненков объяснял причины негероического состояния несколько иначе. Он увидел их во внутренней несбалансированности тургеневских героев. С точки зрения Анненкова, прежде чем влиять на внешний мир, человеку необходимо позаботиться об устройстве и организации своего собственного личного мира.

Глава вторая «Герой и судьба в «культурно-героических» романах Тургенева» состоит из трех разделов, каждый из которых представляет тот или иной аспект этой темы.

В первом разделе «Слово и судьба Руднна» проводится мысль о том, что героический аспект героя определяется характером сопряжение его слова и его судьбы.

Ясно, что судьба героя тесно связана с его словом, но ясно также и то, что между рудинским словом и самим Рудиным есть определенный зазор. Слово Рудина оказывается способным на то, на что сам герой оказывается не способен. Завораживает и покоряет Наталью не сам Рудин, а именно музыка его красноречия.

Симфоническое слово Рудина иначе можно было бы определить (если следовать тургеневской героической типологии) как слово «донкихотское». Ни «гамлетовское», ни «донкихотское» слово не способны на дело. Но эта неспособность разного толка. Обращенное внутрь «гамлетовское»

слово - слово аналитическое, слово, способное к разложению целого на части и элементы, но неспособное к синтезу, к слиянию, к соединению разрозненных элементов. У такого слова нет, в отличие от слова «донкихотского», пусть неясной, но высокой цели, нет обращенности ко всеобщему, лишенному конкретики, но наделенному символической природой. Но именно такое символического статуса слово и способно воздействовать на душевные струны и находить отклик в пробужденных с его помощью желаниях и устремлениях. Говоря о заслугах Рудина, Лежнев на самом деле говорит о заслугах не Рудина, а его слова, наделенного деятельной силой как бы само по себе, а не по воле Рудина. Это и есть, с точки зрения Лежнева, - то, что составляет дело рудинского слова в особом, не практическом смысле.

Ситуация, при которой слова не ищутся, а сами находят для себя своего выразителя, заставляет несколько иначе посмотреть на чужесгь рудин-ских слов. В определенный момент становится почти очевидным, что между Рудиным и его словом существует обратная зависимость: не слова выступают в качестве проводника рудинской мысли, а сам Рудин оказывается проводником какого-то сопряженного с неведомым слова.

В такой обратной перспективе фигура Рудина обретает принципиально иное значение и принципиально иной статус. Как посланник слова Рудин в этом случае представляется мессией, - тем, кто наделен исключительной жертвенной судьбой. С этих позиций и не имеющее четких очертаний слово Рудина говорит о другом - о неведомости для самого Рудина тех значений, которыми наделены его и одновременно не его судьбоносные слова.

И именно потому, что его слово судьбоносное, Рудин и не может найти ему «точечного» применения. Если такое применение такому слову было бы найдено, оно тут же лишилось бы своего судьбоносного статуса.

Нельзя не видеть и того, что Рудин не только завораживается, но и тяготится таким - «не своим» - словом. Не раз отмечалось, что судьба Рудина наделена страдательностью высшего порядка: она соединяет в себе линии жизни двух самых известных в мировой литературе скитальцев - ДонКихота и Вечного Жида. Меньше уделялось внимание тому, что позволило бы Рудину преодолеть в себе свои «донкихотскую» и «агасферовскую» ипостаси.

Для того чтобы снять заклятие скитальчества (и в донкихотском, и в агасферовском вариантах), Рудину нужно обрести самого себя, что равносильно обретению собственного слова. Сюжет поиска дела выстраивается как сюжет поиска Рудиным самого себя, своего собственного слова.

Для того чтобы Рудин смог найти себя, нужно, чтобы его всеобщее слово нашло для себя адекватное ему дело. Все рудинские попытки найти конкретное дело не увенчиваются успехом только потому, что все эти дела, в конечном счете, приобретали частно-деловой, а не общеполезный характер. Знаком всеобщности для такого великого дела могла бы стать только его связь с целым, связь с почвой, причем, что особо подчеркивается, - с «доброй почвой».

Смерть Рудина является действительно героической именно потому, что это смерть жертвенная, смерть во имя будущего соединения слова о всеобщем с делом, исполненным всеобщего значения.

Во втором разделе «Любовь и смерть в сюжете тургеневского Героя» проблема героизации рассмгяривается с точки зрения испытания любовью.

Не раз (и совершенно справедливо) говорилось о том, что любовь становится для тургеневского героя его главным испытанием. Ясно только, что это испытание имеет какое-то иное значение и играет какую-то иную роль по отношении к тем испытаниям, которые должен пройти мифологический или сказочный герой - архетип любого героя. Линия героического поведения у Тургенева явно нарушается. Главным испытанием для тургеневского героя становится не сражение с грозным противником за девицу, а сражение с самой девицей, приобретающее характер любовного испытания. И это испытание тургеневский герой, претендующий на звание героя, как правило, не проходит: его героическая «оболочка» не выдерживает силы того воздействия, которое на него оказывает любовь. Любовь для тургеневского героя становится на его героическом пути таким препятствием, которое он не в состоянии преодолеть. Наталкиваясь на любовь-преграду, он (как об этом говорится у Тургенева) или, как Рудин, «рассыпается», или, как Инсаров, «разбивается», или, как Базаров, «ломается».

У претендующего на звание героя тургеневского персонажа есть непременная, отличающая его от всех негероических лиц черта - сопричастность сфере сверхличного. Предназначение героя не может осмысливаться в категориях «малых» дел и «близких целей».

Однако со всеми этими имеющими отношение к сверхлнчному героями и происходит одно и то же. Так или иначе, любовь оказывается для каждого из них таким испытанием, которое проверяет их связи со сверхличным и на прочность, и на подлинность. И испытание это заканчивается полным фиаско.

Любовь, требующая от героя самоотдачи не общему, а индивидуальному, оказывается сильнее этих связей: она разрушает их и тем самым дискредитирует героический статус тургеневских персонажей. Одновременно она ставит под сомнение и подлинность того всеобщего, к которому они были обращены. Утративший связи со всеобщим, герой перестает быть героем, а становится тем, кто осознает свою единичность и случайность, а значит, и - свою смертность. Именно поэтому единственным способом сохранении за собой права на «героическое» звание для прошедшего такое испытание тургеневского героя становится достойная смерть. Умереть достойно - это все, что ему остается. И не случайно, что смерть своих героев - и Рудина, а Инсарова, и Базарова - Тургенев обставляет по законам сценической драматургии: она выносится на публику и проникается трагическим пафосом. Пафос этот, однако, берет свое начало из иного, не просматриваемого в перспективе традиции источника. На это указывает непременно присутствующий в сценах смерти прозаический элемент, который у Тургенева парадоксально сочетается с тем, с чем сочетаться не должен, - с тем, что определяется с помощью категорий трагического и возвышенного.

Рудин на баррикадах выглядит не столько героично, сколько, даже можно сказать, комично, благодаря нескольким несоответствующим героической ситуации прозаическим деталям: герой кричит тонким голосом, карабкается, падает мешком. Но именно эта комическая прозаичность и придает Рудину те антигероические, человеческие черты, которые, как это ни парадоксально, не снижают, а во много раз усиливают трагическое звучание всей сцены и тем самым придают ей поистине героические очертания.

Смерть Инсарова и смерть Базарова обставлены с точки зрения художественного решения не менее выразительно. Не случайно, конечно, что Инсаров умирает в одном из самых красивых городов мира. Красота Венеции и смерть Инсарова (которой предшествует «чувство безобразной слабости во всем теле») явно и нарочито подаются контрастным образом. На фоне этой вековечной красоты смерть Инсарова выглядит ужасной: она

слишком человечна и потому по традиционным представлениям - совсем негероична. В отличие от Рудина, Инсаров умирает не на баррикадах, а на диване. Ему только и остается сказать последнее «прощай» и любимой, и родине.

И Д.И. Писарев, и H.H. Страхов - каждый на свой лад - писали о возвышенности базаровского финала, и это несмотря на то, что ни с точки зрения архетипической, ни с точки зрения романтической эта смерть не может рассматриваться в качестве героического акта. Смерть «нормального» героя — это всегда смерть во имя сверхличного, во имя целого, во имя рода. Ничего этого в базаровском случае нет: до уровня Прометея герой Тургенева явно не дорастает.

Не соответствует баазаровская смерть и смерти романтического героя. Между началом и концом его «метеорной» жизни - мгновение, но такое, которое перекрывает и самую продолжительную человеческую жизнь, и -жизнь целого поколения. Лермонтовский Печорин хотел бы «кончить» свою жизнь подобно Александру Македонскому и Байрону потому, что «проживать» ее - судьба не героя, а вечного «титулярного советника».

Смерть Базарова тоже смерть преждевременная. Но это не делает ее героической: в этой преждевременности присутствует невозможный для романтизма случайностный компонент.

Смерть Рудина, Инсарова, Базарова - смерть не героя, а принадлежащего человеческому роду индивидуума. Общая сюжетная логика в этих романах такова: в переходе от любви к смерти герой, претерпевая разрушение своего былого героического «состава», становится «просто» человеком, и перед ним - таким же, как и все другие люди, - обнажается трагическая суть человеческого бытия.

Заставляя своих героев умереть негероической смертью, Тургенев стремится не столько к разоблачению их героизма, сколько - к тому, чтобы сказать об ином героизме, присущем человеку в родовом значении этого слова. С этих позиций уже в самом приятии человеком факта фатальности своего существования содержится героический элемент.

Не зря в конце каждого из рассматриваемых романов звучит мотив примирения. Высокое примирение с мыслью о неизбежном конце, с мыслью о бессилии человека перед отрицающим его всеобщим становится свидетельством достижения человеком особой героической силы, тоже известной со времен античности, - силы героического стоицизма.

Следует обратить особое внимание на обязательное присутствие мотива красоты и на особую его роль в романах Тургенева, повествующих о смерти героя, прежде всего - в «Накануне», в «Отцах и детях» и в «Нови».

В «Накануне» и в «Отцах и детях» развитие этого мотива следует одной и той же логике. Вначале нарочито подчеркивается, что между героем и таким явлением, как красота, нет ничего общего, и даже более того, между ними наблюдается полная несовместимость.

Инсаровская отстраненность от всего того, что связывается с представлением о художестве, выгодно его отличает от оттеняющих его с разных сторон персонажей, свидетельствуя, прежде всего, о его цельности и сопряженной с такой цельностью силе. Инсаров в романе - это железный человек.

Железным в самом начале представляется и Базаров. Он не из тех, кто, как Берсенев, позволит красоте природе внушить ему смутные чувства и лишить уверенности в твердости очертаний его занимающего свое законное место в пространстве тела. Стать таким телом - обрести себя как форму -Шубин призывает Берсенева, и не только призывает, но еще и дает соответствующие рекомендации. Для этого, с точки зрения Шубина, следует отказаться от попыток проникнуть в смысл немотствующей природы.

Базаров герой и в особом - тургеневском - смысле. Базаров, в конечном счете, желает возвысить человека до такого положения, когда тот сможет преодолеть назначенную для него природой временность его существования. Перефразировав слова Шубина, можно сказать, что придать миру новую форму означало бы уже для всего человечества быть телом и занять свое место в пространстве.

Любовь, которая воспринималась им ранее как нечто отвлеченное, а потому бесполезно-бесформенное, теперь, перед лицом приближающегося конца, противопоставляется героем бесформенной смерти. Однако, переставая занимать место в пространстве и быть телом, Базаров, в определенном смысле, не утрачивает себя, а находит. И находит именно в том, что отрицает и уничтожает границы его самости, - в любви и красоте.

В «Накануне» Шубин и Берсенев нужны Тургеневу не только для того, чтобы оттенить «нехудожественность» Инсарова (эта задача решается на первом этапе). У Инсарова, первоначально ничего общего с красотой не имеющего, возникнут особые отношения с ней - такие, которые не могут сравниться ни с шубинскими, ни с берсеневскими.

Все, что случится с Инсаровым, тоже не будет соответствовать шу-бинскому условию, хотя Инсаров, в отличие от Базарова, обретает любовь взаимную. И это обретение не отталкивает его от красоты, а, напротив, ставит его на границе такой смертельной с ней близости, где не может быть ни невнятной немоты, ни внятного языка, на границе формы и бес-формености. Инсарову, как и Базарову, также открывается запредельная красота, которая заставляет выйти соприкоснувшегося с ней за пределы самого себя и тем самым потерять и обрести себя. Тургенев показал это, заставив своих героев - Инсарова и Елену - в тот момент, когда их любовь достигла апогея, а смерть приблизилась вплотную, испытать неотразимое воздействие преображающей красоты от искусства, переступившего через границы отведенной ему формы.

Безусловно, и в отношении рудинского слова можно говорить как о переступившем черту, за которой живет красота. По сути, в понимании Тургенева слово Рудина наделено родственной природе и ее красоте субстанцией. В некотором смысле смерть Рудина - это смерть художника (в романтическом толковании - проводника всеобщего), который так и не смог, хотя и очень этого хотел, стать не просто таким проводником, а обрести себя, свою собственную форму. Не смог по той же самой причине, по которой не всякое бытие может быть телом и занять место в жизненном пространстве.

И Рудин, и Базаров, и Инсаров могут быть наделены именем героя еще и потому, что каждый из них по-своему переступает черту, которую не переступают другие, - черту, за которой царят любовь и красота в их абсолютном выражении. За этой чертой их ждет гибель, а в другой перспективе - не гибель и не разрушение, а приятие их всеобщим, для которого смерть лишь мгновение, а жизнь - вечность.

И в Инсарове, и в Базарове обнаружится другое, такое, о чем ни тот и ни другой даже в себе и не подозревали. Но это другое и окажется их подлинной сутью. Самих себя и Инсаров, и Базаров обретут тогда, когда они, пройдя через испытание любви и красоты, предстанут перед лицом смерти. И это движение навстречу самому себе предстанет у Тургенева как героическое деяние.

И полярным образом такая установка «героизировать» смерть героя выразится в «Нови» (о чем подробнее говорится в третьей главе). Совершенно очевидно, что Нежданов вписывается в ряд тургеневских трагиче-

ских героических личностей, но столь же очевидно, что он этот ряд замыкает, демонстрируя полную несостоятельность былой героизации в новых условиях. Нежданов - последний тургеневский герой, который наделен художническим складом, и последний тургеневский герой, в котором наблюдается внутренний разлад.

Однако в отличие от своих предшественников (Рудииа, Инсарова и Базарова), которые обнаруживали в себе свое сущностное сокрытое и находили себя, Нежданов с самого начала о нем знает. Он знает, что требуемое от него временем героическое поведение не соответствует его внутренней художнической сути. Ему все время приходится ей изменять, а потому смерть Нежданова никоим образом не может претендовать на звание героической: он не обретает себя в смерти, а полностью утрачивает. Совершая самоубийство, он изменяет не только самому себе, но и красоте, которой оказался недостоин.

В третьем разделе «Герой и «лишний человек»» Герой рассматривается в перспективе «лишнего» человека - базового тургеневского характера. Сравнительное исследование этих фигур приводит к выводу, что «лишний» - негероический - человек и такие персонажи, как Рудин, Инсаров и Базаров, имеют генетическое родство. И оно такой степени близости, которая позволяет говорить о тургеневском героическом типе как об оборотной стороне «лишнего» характера.

В самом деле, и герой, и «лишний» человек имеют общую для них особую связь со всеобщим: так или иначе все они отмечены судьбой, и это ставит их в исключительное положение. С историко-литературной точки зрения такая исключительност1| имеет, конечно, романтическое происхождение, правда, не сразу узнаваемое. Тургеневский «лишний» человек, в отличие от отверженного, «отчужденного» (по слову Ю.В. Манна) романтического героя, напрочь утрачивает какую бы то ни было эстетическую привлекательность. Его место не на виду, не на возвышающейся над бушующим морем скале, а в скрытом от глаз отдалении.

Однако, как это ни парадоксально, именно «лишность» и дает возможность состояться тургеневскому Герою на принципиально иной - «антиромантической» - основе. У него обнаруживаются присущие лишнему человеку отнюдь не героические качества и свойства, но, вопреки этому обстоятельству, сохраняется героический ореол. Объясняется это прежде всего тем, что и в текстах, где есть героическое начало, и в текстах, где его

нет, «лишность» в своем предельном выражении обнаруживает себя не как качество, присущее определенному сорту людей, не как то, чем природа одарила избранного ею отдельного человека, а как то, что присуще человеку вообще, человеческому роду в целом.

Такой универсальный ракурс задает коллизии «лишности» человеческого существования трагический масштаб, а там, где есть измерение трагическое, есть возможность и для появления измерения героического. В «Дневнике лишнего человека» такое героическое измерение не возникает, а вот, к примеру, в «Отцах и детях» обнаруживает себя в полной мере, и это несмотря на то, что, казалось бы, в любовных историях и Чулкатурин и Базаров попадают в одну и ту же ситуацию, ставящую их в положение «третьего лишнего».

Правда, говоря о родственности героического типа с «лишним» человеком, следует сделать важные уточнения. В отличие от «просто лишнего» человека, который является таковым от самого начала до самого конца, герой как «лишний» человек претерпевает кардинальную трансформацию. В начале своего сюжетного пути и Рудин, и Инсаров, и Базаров в полной мере убеждены в своем праве на место в жизненном пространстве, причем они претендуют не на периферийное или второстепенное место, а на центральное и главенствующее.

Только тогда, когда любовь наносит свой сокрушительный удар, и Рудин, и Инсаров, и Базаров испытывают потрясение, после которого они уже не могут оставаться прежними. И тогда становится понятным, что их первоначальная твердость и железность не намного надежнее чулкатурин-ской ледяной консистенции, едва-едва удерживающей его от растекания, уничтожения. И «лишнего» человека, убежденного в своей изначальной «сверхштатное™», и героя, убежденного в своей изначальной «ангажированности» жизнью, ждет одно и то же - смерть, уничтожение собственных границ, отнимающее возможность (если перефразировать Шубина) быть телом, занимающим свое место в пространстве.

Однако, при всей внешней схожести, у «лишнего» человека и у героя - разная, по сути, смерть. «Лишность» в герое обнаруживается, но лишь для того, чтобы преобразоваться в нечто третье, почти в точном соответствии с гегелевской триадичной логикой. Герой сначала герой в одном смысле, потом «лишний» человек, а под конец снова герой, но уже в другом смысле.

В случае «лишнего» человека смерть знаменует акт избавления от «лишности» путем абсолютного и окончательного уничтожения («Уничтожаясь, я перестаю быть лишним»). В случае героя смерть, также знаменуя избавление от «лишности», открывает путь приобщения к универсуму. В одном случае это - распад индивидуальной формы н ее растворение в природе как всеобщей и неразличимой субстанции, а в другом - преображение посредством любви и слияния с природой, воплощенной в красоте -высшем своем проявлении.

Еще одна - безнадежная вариация - такого характерологического расклада - представлена в последнем тургеневском романе. Нежданов - ни «лишний» человек и не герой. Это - «лишний» человек под маской героя. А потому и исход его существования - самоуничтожение: убивая себя, он отвергает одновременно и природу как всеобщую, равнодушную к индивидууму силу, и красоту.

Глава третья «Герой п поколение в романном творчестве Тургенева» посвящена поиску соответствий между героем и поколением; в ней подробно исследуется один из базовых для творчества Тургенева мотивов - мотив «вывихнутости». Мотив этот берет свое начало в самом общем представлении Тургенева о жизни как о болезни. С одной стороны, присущая тургеневскому герою «вывихнутость» отсекает ему возможность не выпасть из органического хода времени, включиться в свое поколение и сделаться истинным «героем времени». С другой стороны, эта же «вывихнутость» предоставляет тургеневскому герою быть приобщенным к метафизическому измерению, а значит, прозревать горизонты, закрытые для тех, кто обретается в пространстве временного, конечного и достижимого.

Простому арифметическому закону физической смены поколений (как это понимал Чернышевский) Тургенев противопоставил героев, этому закону не подчиняющемуся - Гамлета и Дон-Кихота. Для деятельного поколения 50 - 60 годов эти фигуры выглядели, по меньшей мере, анахроничными, как, впрочем, и сам Тургенев, который их выдвинул на первый план не только в своей знаменитой статье, но и в своих «культурно-героических» романах. В каждом из их центральных героев присутствует (в той или иной степени) либо «гамлетовское», либо «донкихотское» и, главное, - то, что объединяет и Гамлета, и Дон-Кихота - их обоюдная невписанность в свое сообщество, в свое поколение.

Такая невписанность и обозначается у Тургенева понятием, обретшим силу базового мотива, - «вывихнутость». Так или иначе, тургеневские герои - герои «вывихнутые» - и с точки зрения их внутренней организации, и с точки зрения их «неправильно» устроенной судьбы.

Всем «героическим» персонажам романов Тургенева дано острое чувство исторического времени. Но, как это ни парадоксально, остроту этого ощущения и дает им «вывихнутость», из этого времени их и изгоняющая. Такое трагическое несоответствие осуждает тургеневских героев и на то, чтобы быть представителями и выразителями своего времени, и на то, чтобы, живя одинокими и «бездомными», преждевременно умереть.

Не случайно, что «героические» персонажи Тургенева наделяются такими родословными, в которых обнаруживается некое отклонение от нормы: какое-то нарушение или сдвиг, своеобразный вывих, который делает невозможным нормальный ход жизни (как правило, тургеневские герои не образуют семей и не оставляют после себя потомства) и неизбежно ведёт к смерти. Но как раз в том месте, где нарушается связь поколений, у Тургенева и появляется герой как представитель эпохального времени.

Заметим, что такой родовой «вывих» в генеалогии тургеневского героя находится в прямом соответствии с присущей изначальному мифическому герою архетипической чертой. Герой в греческой мифологии является сыном или потомком тех, кто относится к разным и несовместимым уровням жизненного положения. По отношению к состоянию мифического героя, сына божества и смертного человека, тоже вполне могло бы быть приложимо определение «вывихнутое».

Так, «вывихнутость» Лаврецкого напрямую связана с его биографией, во многом предопределенной неравенством его родителей (отец - дворянин, а мать - крестьянка). Первым и главным последствием такого неравенства для этого героя стал перекос в его воспитании. Лаврецкий воспитывался отцом-англоманом по особой, далекой от русской жизни системе, не отличающейся, как говорил Лаврецкий, «ни знанием родной земли, ни действительной верой в идеал».

Такого рода отклонения придают тургеневскому герою черты, делающие его похожим на излюбленный русской литературой тип «странного человека». Как и странный человек, Лаврецкий никак не укладывается в привычные, узаконенные большинством жизненные рамки. Но именно это выпадение границ подлинного жизненного пространства и приводит этого

героя к несчастью. Тургенев представляет «странного человека» принципиально иначе по отношению к тому, как это делали в эпоху романтизма. Он не противопоставляет его пошлой действительности, как это делали романтики, он говорит о «странном» человеке как о человеке, потерянном для действительной жизни.

Так, «вывихнутость» Лаврецкого не дала последовательно совершиться богатырскому жизненному циклу: былинный богатырь сначала пахал, а потом, когда объявлялся враг русской земли, воевал и совершал подвиги. Лаврецкому же, так и не совершившему ни одного подвига (его противостояние изменившей ему жене обретает черты пародийного подвига), только и остается, что пахать. Но этого для богатырства недостаточно.

Об Инсарове и Елене - героях «Накануне» - также говорится как о героях, для которых состояние «вывихнутости» является исходным. Собственно, эта обоюдная «вывихнутость» их и сближает. О семейной трагической истории Инсарова читатель узнает со слов Берсенева. Елену по-настоящему не понимают ни мать, ни отец, ее странности отталкивают их. Разрыв семейных связей сопровождается отдалением Елены от родины, от России.

Тема поколения, разумеется, оказывается особенно значимой в романе «Отцы и дети», на что указывает само его заглавие. В посвященной этому роману части приводятся авторитетные точки зрения на вынесенную в заглавие романа проблему. При этом особое внимание уделяется ее родовому аспекту, который получает в работе дополнительное характерологическое усиление.

В романе «Новь» мотив «вывихнутости» находит свое эмблематическое выражение в образе старой яблони с искривленными сучьями (тут вырисовывается явная параллель с осиной в истории Базарова: от «ветхозаветного» как бы перебрасывается мостик к «новозаветному», причем древо познания и жизни превращается в древо смерти). Неспособность вписаться в свое поколение, гнетущее одиночество, отсутствие веры в дело приводят Нежданова к смерти, в которой он, как и другие герои Тургенева, находит успокоение.

Нежданов как герой последовательно «дегероизируется» и уступает место совсем не «героическому», но зато очень хорошо готовому к жизни Соломину, выбирая для себя под конец привычное для тургеневской реальности положение «лишнего человека», - выбирая, в конечном счете,

смерть, перед которой он сожжет тетрадь со своими стихами, как бы целиком сотрет себя из возможной памяти потомков. Покидая сцену жизни, Нежданов признает свое поражение и в любовной, и в политической истории. И в этом нельзя не усмотреть почти открыто выраженной тургеневской идеи о том, что у художества и красоты в новом веке будущего нет.

Нежданов, разумеется, появился у Тургенева не на пустом месте: смещение главного героя на периферию происходило постепенно. Нежданов - результат постепенного замещения героя тем, кто ни по каким параметрам не должен был бы соответствовать меркам и критериям героического характера, а между тем в особом значении становится героем своего времени потому, что оказывается в него вписанным: он такой же, как и другие, он, как и другие, ведет осознанно-размеренную и общественную, и семейную жизнь.

При ретроспективном взгляде на романное творчество Тургенева можно сказать, что процесс замещения «культурно-героического героя» начал осуществляться уже в «Рудине». Уже здесь заглавный герой был окружен конкурентами-двойниками, главный из которых (по удачному выражению Ю.В. Лебедева) - не пребывающий в полете, а стелящийся по земле Лежнев. Персонаж этот противостоит Рудину как тот, кто способен жить в соответствии с реальными заботами и об устройстве собственной жизни, и об устройстве жизни своих крестьян. Однако линия Лежнева остается во многом вне конфликта и хода событий в романе.

И в романе «Накануне» Инсарову противостоят не только Шубин и Берсенев, но и Егор Андреевич Курнатовский - преуспевающий государственный чиновник, обер-секретарь в сенате. Курнатовский, хотя и проигрывает Инсарову как «жених» Елены, тем не менее, оказывается для Инсарова серьезным противником с точки зрения отношения к жизни. Курнатовский относится к таким представителям деятельного типа, для которых напрочь отсутствует идеалистический, утопический элемент. В системе ах понятий нет категории «общего дела». Курнатовский представляется, как и Инсаров, железным человеком. Но эта «железность» подлинная, такая, которая не разобьется от столкновения с женщиной и любовью.

В Заключении обобщаются основные результаты проделанной работы и намечаются перспективы и направления дальнейших исследований.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Николаенко Н.В. Тема поколения в творчестве U.C. Тургенева: Мотив «вывихнутости» / Н.В. Николаенко // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. - 2009. - № 2. - С. 76 - 80.

2. Николаенко Н.В. Герой и героическое в критической рецепции творчества Тургенева 50 - 70-х годов XIX века: Pro et Contra / Н.В. Николаенко // Известия Уральского государственного университета. Серия 1 : Проблемы образования, науки и культуры. - 2010. - № 5 (84). - С. 240 - 246.

3. Николаенко Н.В. Своеобразие Лаврецкого как главного героя романа И.С. Тургенева «Дворянское гнездо» / Н.В. Николаенко // Филологические записки. Воронеж: Воронежский гос. университет. - 2009. - Вып. 28 -29.-С. 403-407.

4. Николаенко Н.В. Слово и судьба Рудина / Н.В. Николаенко, C.B. Савинков // Известия Волгоградского государственного педагогического университета Сер.: Филологические науки. - 2010. - Ks 10 (54). - С. 120 -122.

5. Николаенко Н.В. Герой и сфера сверхличного в «культурно-героических» романах Тургенева / Н.В. Николаенко, C.B. Савинков // Универсалии русской литературы - II / Под ред. A.A. Фау става - Воронеж: Воронежский гос. ун-т; Издательский дом Алейниковых, 2010. - С. 404 - 419.

Статьи 1, 2 и 4 опубликованы в изданиях, входящих в перечень рецензируемых научных журналов ВАК РФ.

Подписано в печать 25.10.2010. Формат 60*84'/16. Печать трафаретная. Гарнитура «Тайме». Усл. печ. л. 1,44. Уч.-изд. л. 1,34. Тираж 100 экз. Заказ 219.

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Воронежский государственный педагогический университет». Отпечатано с готового оригинала-макета в типографии университета. 394043 г. Воронеж, ул. Ленина, 86. Таг. (4732) 55-58-32,55-61-83.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Николаенко, Наталья Владимировна

Введение.

Глава 1. Герой и героическое в философско-эстетической рефлексии тургеневской эпохи и критическая рецепция творчества Тургенева в 1850 - 1870-е годы.

Глава 2. Герой и судьба в «культурно-героических» романах

Тургенева.

2.1. Слово и судьба Рудина.\.

2.2. Любовь и смерть в сюжете тургеневского Героя.

2.3. Герой и «лишний человек».

Глава 3. Герой и поколение в романном творчестве Тургенева.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Николаенко, Наталья Владимировна

В 1911 году выйдет в свет книга, которой с ее знаменательным заглавием - «Героический характер русской литературы» - суждено будет сыграть методологическую роль для «художественно-учительного» направления в советском литературоведении. Тезис С.А. Венгерова, автора этой работы, о героическом своеобразии русской литературы станет для этого направления одним из основополагающих.

Русская литература, как писал С.А. Венгеров, «никогда не замыкалась в сферу чисто художественных интересов и всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительское слово». Для русских писателей характерен беззаветный героизм, отказ от классовых привилегий, «самозаклание», и, соответственно, произведения, которые они создают, учат тому, что «. на каждом человеке лежит обязанность так или иначе искоренять зло мира. надо насаждать правду, надо жертвовать собою для общего блага или вообще для высшей идеи, пошло отдаваться личному счастью». Соответственно и «галерея созданных новейшею русскою литературой типов.сводится к различного рода классовому или личному самоотречению и самопожертвованию. Смотря по среде, это самоотречение принимает либо общественные формы, либо носит характер личного подвига.» [42; 88 — 89].

Разумеется, в советскую эпоху такой подход к литературе предлагал 1 увидеть у всех крупных ее героев так или иначе выраженное соответствие социалистической идеологии. Тургеневские персонажи тоже были удостоены быть причисленными к тем, кто внес достойный вклад в общее героическое дело. Меркам социалистического героического идеала объявлялись соответствующими, хотя и с оговорками, прежде всего такие тургеневские персонажи, как Рудин, Инсаров и Базаров.

Сформировавшийся на базе культурно-исторического метода1 (ярким представителем которого и был С.А. Венгеров) социально-политический подход предлагал рассматривать литературу с точки зрения ее вписанности в конкретно-историческое время с его классовыми столкновениями и идеологическим противостоянием, причем рассматривать, разумеется, не отстра-ненно, а следуя принципу партийности. Присущая этому принципу тенденциозность позволяла, к примеру, слово «нигилист» легко сделать полным синонимом слова «революционер».

Большое внимание советское литературоведение уделяло проблеме типизации в творчестве Тургенева, которая также обсуждалась в перспективе идей социалистического реализма, указывавшего на неслучайность и историческую прогрессивность возникновения таких героев, как Рудин или Базаров. (См., к примеру, Цейтлин А.Г. Роман И.С.Тургенева «Рудин» и др.).

В социально-политическом разрезе и с партийным уклоном обсуждались и тургеневские герои, и тургеневские темы. Если речь шла о теме поколения, то ведущей нитью этого обсуждения становилась мысль о противоборстве ретроградных и передовых сил (о некоторых выходящих за пределы такой методологии работах подробнее говорится в третьей главе диссертации). Ср., к примеру показательное суждение Г.А. Бялого: «Отцы» и «дети» — это не просто люди разных поколений и сторонники разных взглядов, это политические противники» [38; 32], или вывод, сделанный Г.Г. Розенблат: «Базарову противостоят не только. люди старшего поколения, но и многие из молодого поколения, например Аркадий, Одинцова, ее сестра Катя. К лагерю же передовой молодежи относится, в сущности, один только Базаров» [152;

9].

В монографии об «Отцах и детях» В.Ю. Троицкого «Книга поколений» тургеневские романы выстраиваются ступенчатым образом: «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860) - эти три тургеневских ро

1 В духе этого метода были написаны и посвященные литературному освещению (в том числе и на материале тургеневских произведений) русских общественно-психологических типов русской интеллигенции работы Д.Н. Овсянико-Куликовского («История русской интеллигенции») и Иванова-Разумника («История русской общественной мысли»). мана рассматриваются как три шага к самому значительному произведению писателя - книге «Отцы и дети». Такой иерархии соответствуют и тургеневские герои. С точки зрения героического идеала, как полагает В.Ю. Троицкий, Базаров находится на самой высокой ступени. Рудин на нее не поднимается потому, что не может противостоять старому миру: «Его речи. воспламеняли. Но мог ли он, Дмитрий Рудин, противостоять старому миру? Рудин пробуждал сознание, чувство, но вряд ли он мог указать дорогу новому поколению. Он был слишком встревожен, чтобы быть рассудительно-трезвым в оценке времени и в поисках новых путей» [180; 10].

Лаврецкий стоит повыше Рудина потому, что «его одухотворяет не стремление к доблести, а желание быть полезным народу» [180; 11]. Правда, у этого героя есть и существенный недостаток: «Однако открытый и прямой взгляд Лаврецкого на многие стороны мужицкой жизни и судьбу народа оказался практически бесплодным» [180; 11]. Инсаров занимает место еще повыше, но не может оказаться на главном: Инсаров - болгарин, его судьба не связана с Россией. И только лишь в «Отцах и детях», резюмирует В.Ю. Троицкий, появляются «реальные черты нового социально-психологического типа, возникшего в действительности и заявляющего о себе довольно-таки решительно. Этой книге. было суждено стать книгой поколений» [180; 12].

В подобном ключе выстраивается, к примеру, и логика работы Г.Э. Винниковой «Тургенев и Россия». Одна из задач, которую ставит перед собой автор, состоит в том, чтобы показать условия и предпосылки для возникновения в творчестве Тургенева героя нового типа. С точки зрения Г.Э. Винниковой (впрочем, эта мысль представляется по-своему справедливой), Лаврецкого «можно рассматривать как одного из предшественников героев нового типа. Все его качества, «не только резко отличают Лаврецкого от других «лишних людей», но и связывают его с новыми» [46; 153].

На аналогичном основании выстраивает типологию тургеневских героев Г.Б. Курляндская. Она делит их на «романтиков» и «практиков», замечая, однако, что характеристики эти иногда накладываются друг на друга.

Так, «Рудин — типичный представитель дворянской интеллигенции 1840-х годов, погруженной в германскую поэзию и германский романтический и философский мир. Но тургеневский романтик не удовлетворился созерцательным постижением прекрасного, ставил перед собой задачу активного участия в процессах общественной жизни» [92; 22]. Впрочем, как полагает Г.Б. Курляндская, желание действовать вступает в противоречие с натурой созерцателя, поэтому в итоге Тургенев в лице Рудина показал крушение романтического отношения к жизни.

Лаврецкий же, согласно Г.Б. Курляндской, — новый вариант дворянского просветителя, более гармонично объединяющего в себя эстетическое переживание красоты с нравственно-практическими запросами: «Эпохальный тип дворянского просветителя, сочетающий в себе романтическую настроенность с непреодолимой тягой к реальной практической жизни, переживает заметную эволюцию, меняясь в соответствии с фазами общественной истории России 1840 - 1870-х годов» [92; 25].

Конечно, в советскую эпоху было и другое литературоведение, и оно искало иные пути для понимания литературы в целом и творчества Тургенева в частности. В этой связи нельзя не сказать о работе Ю.М. Лотмана «Сюжетное пространство русского романа XIX столетия». Эта статья представляла такой взгляд на тургеневский роман, который заставлял за злободневным социально-политическим его слоем (тоже, разумеется, присутствующим) увидеть другие, более значимые, планы: архетипический и космический.

Архетипический план раскрывает в новом старое или, вернее, вечное. Типы современности оказываются лишь актуализациями вечных характеров, уже созданных великими гениями искусства. Злободневное оказывается лишь кажимостью, а вечное - сущностью. И если в первом случае сюжет развивается как отношение персонажей между собой, то во втором — как отношение персонажей к их архетипам, текста — к тому, что стоит за ним». С точки зрения космического плана «оба предшествующих бессмысленны.

Своим присутствием он «отменяет» их. Реализуется он как смерть. В тексте его носитель - конец» [100; 343 - 344].

О не отвечающей нормам поверхностного историзма «многослойно-сти» тургеневских произведений говорил еще ранее в своих статьях о Тургеневе и Ю.В. Манн: «Ибо историзм - сложное понятие. Оно подобно корневищу могучего дерева, и если одни его корешки стелются в поверхностных слоях, то другие уходят в глубокие слои почвы. Собственно, тайна жизненности больших произведений всегда состоит в их «многослойности» [103; 106]. И это касается в первую очередь их главных героев.

Так, в тургеневском Базарове Ю.В. Манн увидел такой глубинный слой, который позволил ученому высказаться об этом тургеневском герое как о фигуре вселенского масштаба: «Базарову выпала доля пережить начальную стадию нового и, вероятно, самого мучительного вида отпадения — отпадения от мира, в котором уже нет Бога» [103; 118].

В научной литературе собственно героический аспект в романном творчество Тургенева рассматривался, как правило, в системах координат, где точками отсчета становились две разнополюсные категории - жанр и человек.

В жанровой перспективе исследователей привлекал к себе тургеневский роман, который, с их точки зрения, был наделен новаторскими чертами. Первой в списке важной для нашего исследования работ, в которой проблема романного жанра и проблема героического начала оказались в тесном между собой сопряжении, должна быть названа статья JI.B. Пумпянского «Романы Тургенева и роман «Накануне» (Историко-литературный очерк)». По сути, эта давняя статья Пумпянского остается и до сих пор единственной работой, в которой проблема романного жанра и проблема героического начала в творчестве Тургенева оказались в тесном и непосредственном между собой сопряжении. И об этом прежде всего свидетельствует то определение, которое ученый дал тургеневскому роману: «Роман «Накануне», как и все тургеневские романы, принадлежит к особой разновидности этого жанра, которую вернее всего было бы назвать «героическим романом»» [143; 381].

Как полагает Л.В. Пумпянский, отличительной особенностью этого типа романа, имеющего и европейскую традицию, является следующее обстоятельство: «В героическом романе совершается непрерывный суд над лицом, - не над поступками, а над лицом, так что поступки имеют лишь симптоматическое значение. Вопрос идет не о качестве отдельных действий, а об общей социальной качественности героя». При этом Пумпянский считает необходимым особо подчеркнуть, что слово «герой» следует понимать не в «похвальном», а в формально-терминологическом смысле: «Ведь герой в похвальном смысле этого слова есть тот, кто победоносно выдерживает суд жизни над человеком; герой в техническом смысле этого слова есть тот, кто вообще подвергает себя неизвестности этого суда» [143; 381].

Правда, несмотря на категоричность, с которой Пумпянский отказывается от понятия героичности в «похвальном» значении, тем не менее, это значение в его рассуждениях все равно присутствует. Ведь герой, который подвергает себя неизвестности суда не в формально-техническом смысле, а в конкретике своего романного бытия, не может не обрести героического ореола хотя бы потому, что далеко не каждый на такое испытание способен. Это должен быть персонаж, наделенный так или иначе выраженной исключительностью. Так что объективно из рассуждений Пумпянского следует, что герой в «техническом» смысле непременно должен обладать и героическими чертами в «похвальном» смысле.

Эти смыслы сопрягаются еще более тогда, когда Пумпянский определяет особенность тургеневского романа в том, что статус его героя не до конца определен даже и в «техническом» смысле. «Ведь вся особенность тургеневского романа состоит в том, что это не столько роман о герое, как роман о том, является ли герой действительным героем. Если оказывается, как чаще всего у Тургенева, что нет, то весь роман как бы сам себя отрицает в конце, признает отрицательность достигнутого им результата и покидает своего героя «в минуту злую для него. надолго, навсегда». Перед нами не роман суда над героем как законченным лицом, занявшим определенную, хотя бы неверную, жизненную позицию, а скорее поиски героя и, в каждом отдельном случае, отдельный эпизод в истории этих поисков» [143; 382].

Вытекающее из этих рассуждений еще одно, уточненное, определение героического романа содержит совершенно осязаемое отнюдь не техническое значение. «Только такой роман мы зовем героическим, потому что только в нем проблема героя подавляет все остальное и превращает всех второстепенных лиц, весь бытовой, исторический и психологический материал, даже все события - в жизненный и литературный арьерплан. Итак, героический роман в тесном смысле слова есть роман искомого героя» [143; 383].

Герой, что тоже принципиально важно для Пумпянского, у Тургенева определяется с позиции его социальной востребованности: «Все без исключения романы Тургенева (с присоединением тех его рассказов и повестей, которые явно родственны романам, как «Гамлет Щигровского уезда», «Дневник лишнего человека», отчасти «Вешние воды» и др.) суть романы общественной деятельности, конечно - в самом широком объеме этого понятия, разумея под ним социальную продуктивность человека. Вот почему вместо традиционных полюсов добрый - злой, добродетельный - порочный, положительный — отрицательный, в романах Тургенева (и вообще в чистом героическом романе) полярность иная; продуктивный - непродуктивный («лишний» — на неточном разговорном языке). Отсюда видно, что героический роман (т. е. согласно вышесказанному, роман о том, является ли герой действительным героем) может быть с таким же правом назван романом социальной продуктивности» [143; 384].

Некоторые наблюдаемые у Пумпянского неувязки и поправки в определении героя и героического связаны еще и с тем, что ученый рассматривает роман и с учетом исторической поэтики, согласно которой этот жанр не может и не должен оперировать такими категориями, как герой и героическое.

Герой принадлежит эпическому миру. Мир эпопеи — место обитания героя — характеризуется М. М. Бахтиным как мир недосягаемого героического прошлого: «начал» и «вершин» национальной истории, отцов и родоначальников, «первых» и «лучших» [24; 246].

Такой, условно говоря, героический Герой пребывает в полном соответствии со своим миром: «Он завершен на высоком героическом уровне, но он завершен и безнадежно готов, он весь здесь, от начала до конца, он совпадает с самим собой, абсолютно равен себе самому». «Он стал всем, чем он мог быть, и он мог быть только тем, чем он стал» [24; 276].

Отношение автора к недосягаемому для него героическому прошлому и героическому герою может быть только благоговейным отношением потомка. Мир эпического героического прошлого «можно только благоговейно принимать, но к нему нельзя прикасаться, он вне района изменяющей и переосмысливающей человеческой активности» [24; 260]. Иметь возможность быть не просто певцом-сказителем, а творцом, имеющим свою собст венную ценностную позицию, автор обретает тогда, как полагает Бахтин, когда он получает возможность изображать событие на одном ценностно-временном уровне с самим собою и со своими современниками, опираясь и на свой опыт, и на свой вымысел.

В истории культуры обретение автором таких прав знаменует, по Бахтину, совершение радикального переворота, а в мегаистории литературных

- Г» жанров - «переход из эпического мира в мир романный». В романном мире герой уже не может быть героическим героем [24; 262], а настоящее время -героическим, однако и то, и другое может быть подвергнуто со стороны автора героизации [24; 256 — 257].

Акт героизации, как его обрисовывает Бахтин, тесно сопряжен с «манипуляциями» временем и временной перспективой. У Бахтина выявляются

2 Для того чтобы не возникало недоразумений и двусмысленностей в дальнейшем, слово герой в «похвальном», «героическом» значении будет писаться с заглавной буквы. три возможных типа героизации: героизация прошлого, героизация героя и героизация современности.

Согласно этой типологии, тургеневская попытка героизации была нацелена на героя и, как это видно из лекций Бахтина по истории русской литературы, не была удачной. Вот, к примеру, что было сказано Бахтиным по поводу Инсарова, героя романа Тургенева «Накануне»: «Это цельный, сильный деятельный человек. Но он ограничен, и эта ограниченность художественно выдвинута на первый план. У Инсарова фантастическая преданность маленькой Болгарии и полное равнодушие к тому, что не имеет отношения к его делу. Цельность здесь куплена ценой ограниченности, узости. Но в результате и Инсаров оказывается накануне: дела своего он не осуществляет; он умирает».

Соотнося эти суждения с теми, которые были высказаны Бахтиным по поводу основной лирической темы романа, можно понять, в чем ему видится причина, обрекшая на провал попытку героизации Инсарова: она - в том, что Тургенев не сумел укоренить своего героя в настоящем времени: «Вся жизнь передвинута в героическое будущее, неопределенное и туманное, а настоящее - маята» [23; Т. 2; 220].

Неудачной для Тургенева, с точки зрения Бахтина, была и попытка ге-роизовать Базарова. Базаров «сильный человек, в нем русские непочатые силы. Но с героем, в котором автор увидел силу и которого хочет героизовать, он не может справиться». Не может справиться по двум причинам.

Во-первых, Тургенев занял по отношению к своему герою двойственную позицию («Перед Базаровым все пасуют, пасует, виляет и хочет польстить сам Тургенев, но вместе с тем и ненавидит его»), а, во-вторых, не смог овладеть им: «.существуют произведения, в которых автор не может овладеть своим героем: герой действует сам. Это объясняется тем, что мысль, которую автор вложил в своего героя, начинает логически развиваться, и автор I становится ее рабом» [23; Т. 2; 220 — 221]. В том случае, если герой завлабевает автором, «автор не может найти убедительной и устойчивой ценностной точки опоры вне героя» [20; 21].

В зоне контакта с незавершенной действительностью перед автором с неизбежностью встают проблема границ человека и непосредственно из нее вытекающая проблема перестроения образа. Стремление к их разрешению с необходимостью настраивает автора на то, чтобы искать «подлинного человека не в нем, а вне его: в творчестве, в делах, в том, что он видит и слышит» [23; Т. 5; 138]. Вступление в контакт с незавершенной действительностью провоцирует автора и на то, чтобы искать и другой способ героизации

Как представляется мысль, о новом способе героизации или лучше сказать о поисках нового способа героизации героя имеет самое непосредственное отношение к Тургеневу, и потому для нашей работы она обрела значение одной из важнейших методологических опор.

Другой аспект рассмотрения героической темы в современной отечественной научной литературе был задан В.М. Марковичем (в книге «Человек в романах Тургенева»), который за точку отсчета взял не культуру и жанр, а тургеневского человека и родовую сущность тургеневского романа.

Для Марковича «тургеневский герой-идеолог — не воспитанник соответствующей нравственно-философской культуры, а ее творец . тип культуры, с которым связан в романе главный герой, не предшествует его личности, воздействуя на нее извне. Не она его формирует, а он ее — отсюда возможность его внутренней свободы по отношению к ней» [107; 96].

Относящийся к «высшей категории» тургеневский герой, - это «эпохальный человек в самом высоком смысле этого слова. Через него реализуются высшие возможности эпохи, через него входят в мир творческие импульсы прогресса» [107; 105 - 106]. Даже свойства его характера непосредственно историчны: они придают определенную окраску важнейшим явлениям современной культуры.

К таковым, к примеру, могут быть отнесены и «человеческие слабости» Рудина. «Рудин, свободный от своих недостатков, не имел бы своих достоинств: его героическая самоотверженность, его неослабевающий и неистребимый энтузиазм совершенно очевидно связаны с отвлеченностью его ума, с его непрактичностью, с постоянным отрывом от реальности, с неспособностью к повседневному терпеливому труду. И так же очевидно — с неспособностью любить, быть счастливым, страдать обычными человеческими муками, вообще жить настоящей, полнокровной жизнью» [107; 30].

Как ни различны тургеневские герои «высшей категории», их сближает особая выделенность их сюжетной роли и общность целеполагания. «Жизненная цель тургеневских героев и героинь не имеет позитивных оснований вне их собственных личностей. Цель задана герою его внутренними стремлениями и потребностями, все обоснования, идущие извне, явно «вторичны»». И в продолжение этой мысли: «То, ради чего живут эти люди, отъединяет их от всего, что происходит в окружающем их социальном мире, от всего, что возможно в его рамках. Даже когда герой или героиня сами пытаются как-то согласовать или хотя бы соразмерить свою цель с наличными формами общественной жизни, у них ничего не получается. И, как показывает Тургенев, ничего не может получиться» [107; 106].

Фатальное «ничего не может получиться» и придает трагический ореол этим ни от кого и ни от чего не зависящим, довлеющим самим себе тургеневским фигурам. И именно эта трагичность делает тургеневского человека героической фигурой, а тургеневский роман — романом, который достигает масштаба трагедии.

Мысль о трагическом начале в романах Тургенева получила развитие в монографии В.М. Марковича «Тургенев и русский реалистический роман XIX века» и прежде всего в главе «Между эпосом и трагедией» (к чему подробнее мы еще вернемся в третьей главе диссертации).

Актуальность настоящей работы определяется ее включенностью в современный проект по исследованию характерологии русской литературы. Методологическим основанием для данной работы послужили, прежде всего, такие написанные A.A. Фаустовым и C.B. Савинковым работы, как «Очерки по характерологии русской литературы» и «Аспекты русской литературной характерологии».

Новизна настоящей работы заключается в том, что в ней героическая тема в романах Тургенева рассматривается в нескольких взаимосвязанных и взаимообусловленных аспектах. Во-первых, она рассматривается как отвечающая духу времени, нацеленному на переосмысление таких категорий, как «герой» и «героическое».

Критическая полемика, развернувшаяся вокруг этой темы и именно в связи с романами Тургенева, - яркое тому свидетельство. Камнем преткновения для литературной критики стал вопрос о том, насколько созданные Тургеневым герои могут претендовать на звание героя. Мнения на этот счет разделились. Проблема меры героического и способа его оценки разделила спорящих на тех, кто признавал в главных героях Тургенева подлинно героических личностей (или личностей, стремящих стать таковыми), и тех, кто категорически отрицал это. Подробно ход этой полемики освещается в I главе диссертации «Герой и героическое в философско-эстетической рефлексии тургеневской эпохи и критическая рецепция творчества Тургенева в 1850 -1870-е годы».

Во-вторых, новизна предлагаемой работы состоит в том, что подверженный героизации в романах Тургенева герой рассматривается с учетом историко-литературной перспективы.

Герой нашего времени» — это заглавие лермонтовского романа сыграло в истории русской литературы, можно сказать, пролонгирующую роль. Оно стало формульно выраженным ориентиром для всего литературного движения XIX века. Слово «герой» у Лермонтова наделено двояким значением - типическим и героическим: Печорин представляется и в качестве героя со значением - «типичный представитель»), и в качестве героя, который, обладая всеми необходимыми для героической личности задатками — необъятными сипами, тем не менее, не смог состояться как Герой. Так или иначе вся дальнейшая литература будет говорить о герое с учетом лермонтовского опыта: как о герое — представителе своего времени и как о герое, который не смог состояться как Герой.

Одновременно, однако, «послелермонтовская» литература будет ис кать способы и средства для того, чтобы восстановить Героя в его правах и воплотить подлинного, безо всякой иронии, Героя своего времени. Особая заслуга в претворении этой задачи в жизнь принадлежит, безусловно, Тургеневу и его времени — 50 - 70-м годам, для которого тема героизации героя стала звучать чрезвычайно актуально.

В-третьих, героизация героя в романах Тургенева рассматривается с точки зрения собственно тургеневской сюжетики и характерологии. Причем специфику данной работы составляет и присутствующий в ней динамический аспект, учитывающий тенденции, приведшие к трансформациям героической парадигмы в творчестве самого Тургенева.

Таким образом, материалом исследования настоящей работы является творчество И.С. Тургенева и связанные с проблемой героического литературно-критические и отчасти философско-эстетические тексты современников писателя; объектом диссертации - прежде всего те из романов Тургенева, которые, по классификации Л.В. Пумпянского, относятся к «культурно-героическому» типу («Рудин», «Накануне», «Отцы и дети»), а предметом -характер героя и логика героизации в тургеневских романах.

Соответственно, цель диссертации заключается в раскрытии «героической» характерологии Тургенева и в освещении проблемы героизации в романном творчестве писателя, взятом в литературно-критическом горизонте эпохи.

Движением к этой цели определяются основные задачи работы:

1) Очертить контуры проблематики взгляда на Героя и героическое в тургеневскую эпоху, особенно применительно к истолкованию романного творчества писателя в литературной критике.

2) Выявить онтологическую сопряженность Героя и судьбы в романах Тургенева.

3) Проследить со- и противопоставления Героя и «лишнего человека» в тургеневской картине мира.

4) Соотнести характер тургеневского Героя и образно-смысловой комплекс «любовь - красота - смерть».

5) Обозначить место тургеневского Героя в формации и динамике поколений.

В работе были использованы такие методы исследования, как сравнительно-исторический, структурно-типологический и мотивный.

Теоретическое значение исследования состоит в применении к изучению творчества отдельного писателя последовательного теоретически обоснованного характерологического анализа с учетом историко-литературной перспективы.

Практическое значение работы. Полученные при изучении тургеневской героической характерологии наблюдения и результаты могут быть использованы при изучении вузовского курса истории литературы XIX века, в спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству Тургенева, при изучении творчества писателя в образовательных учреждениях различного уровня.

Положения, выносимые на защиту:

1) Переосмысление Героя, происходящее в тургеневскую эпоху (прежде всего в связи с пониманием персонажей тургеневских романов), происходит по двум основным линиям: во-первых, Герой перестает репрезентировать некую целостность (народ или поколение), во-вторых, действительно героической оказывается не жизнь героя, а его смерть.

2) То, что современниками Тургенева воспринималось по преимуществу как неудавшаяся попытка создать характер Героя, для писателя имело и другое измерение: несостоявшаяся героизация означала на деле обнаружение новой субстанции героического.

3) Тургеневского Героя (и в этом писатель следует традиционному, ар-хетипическому взгляду на него) констируирует избранность судьбою.

4) Любовь оказывается для тургеневского Героя таким испытанием, которое ставит под сомнение подлинность всеобщего, к которому он был обращен (служение общей идее для Рудина или освобождение Болгарии для Инсарова).

5) Тургеневский Герой находит себя, приобщаясь к иному модусу сверхличного, отрицающему возложенную героем на себя героическую миссию, - приобщаясь к любви и к открываемой благодаря ей красоте.

6) Герой и «лишний человек» у Тургенева оказываются двумя ликами одной и той же фигуры, которую отличает отмеченность судьбою и исклю-ченность из целого жизни. Если «лишнего человека» смерть только избавляет от его отторженности и «сверхштатности», то Герою она дает возможность примириться со сверхличным и в этом уничтожении и расширении границ своей самости обрести себя. \

7) Тургеневскому Герою свойственна «вывихнутость», невключенность в свое поколение и выпадение из органического хода времени, не позволяющих ему сделаться истинным «героем времени».

8) Динамика героического характера в тургеневских романах заключается в том, что Герой постепенно вытесняется и замещается противостоящими ему «негероическими», «обыкновенными» персонажами, которые парадоксально принимают на себя под конец его роль.

Апробация работы. Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы Воронежского государственного педагогического университета и кафедры русской литературы Воронежского государственного университета.

Основные положения исследования докладывались на конференциях различного уровня: Международной конференции «Эйхенбаумовские чтения» (Воронеж, 2008, 2010), итоговых научных сессиях кафедры истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы Воронежского государственного педагогического университета (2008 - 2010), Межвузовском семинаре, посвященном 150-летию со дня рождения А.П. Чехова и 100-летию со дня смерти Л.Н. Толстого (Воронеж 2010).

По теме диссертационной работы опубликовано 5 статей, в том числе 3 - в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ для кандидатских исследований.

Структура диссертационной работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка литературы, включающего 208 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Герой и проблема героизации в романном творчестве И.С. Тургенева"

Заключение

В Заключении — жанре, требующем подведения итогов, — мы хотели бы придать полученным результатам более систематический вид. С этой целью обозначим несколько вытекающих из нашей работы принципиальных положений.

Прежде всего, следует отметить, что острота восприятия тургеневских романов, прежде всего, была обусловлена тем, что Тургенев затрагивал в них не просто важную, а, можно сказать, животрепещущую для его времени тему «героя времени». Развернувшаяся вокруг романов Тургенева полемика главной точкой приложения своих критических сил сделала вопрос о том, насколько созданные Тургеневым герои могут претендовать на звание Героя. То, что современниками Тургенева воспринималось по преимуществу как неудавшаяся попытка создать характер Героя, для писателя имело и другое измерение: несостоявшаяся героизация означала на деле обнаружение новой субстанции героического.

В тургеневскую эпоху переосмысление Героя (в том числе в связи с пониманием персонажей тургеневских романов) происходит по двум основным линиям. Во-первых, Герой перестает репрезентировать некую целостность (народ или поколение), во-вторых, действительно героической оказывается не жизнь героя, а его смерть.

В связи с этим следует сказать об одном парадоксе: герои «культурно-героических» романов Тургенева как будто бы являются «антигероями» (в отличие от Лаврецкого - не реализовавшего себя как Героя, от Литвинова -вообще не Героя, и от Нежданова — Героя ложного). Персонажи эти, казалось бы, не обладают никакими истинными «героическими» чертами: они не идеализированы и слишком наполнены человеческим содержимым для того, чтобы быть героями в традиционном смысле этого слова. И, тем не менее, именно эти персонажи становятся в романном мире «героическим центром» и приковывают к себе интерес от первого момента до последнего.

Это происходит отчасти и потому, что тургеневский Герой вписывается в архетипическую героическую линию уже тем, что оказывается под пристальным вниманием судьбы. В первую очередь она дает о себе знать тогда, когда заставляет героя пройти испытание любовью, действительно оказывающееся для тургеневского Героя судьбоносным. Оно развенчивает его как Героя, поскольку Герой под воздействием любви утрачивает свою связь с тем всеобщим, к которому был обращен изначально (служение общей идее для Рудина или освобождение Болгарии для Инсарова).

Однако любовь предоставляет тургеневскому Герою шанс приобщиться и к иному модусу сверхличного, и в этом приобщении вновь обрести героические очертания, но на другой основе. Таким другим и подлинным всеобщим, к которому тургеневский Герой приобщается посредством любви, является красота - важнейший для всего творчества Тургенева смыслообраз. Тому из тургеневских героев, кому открывается запредельная красота, открывается и возможность выйти за пределы самого себя, а тем самым и потерять себя, и обрести.

Поэтому и Рудин, и Базаров, и Инсаров могут быть наделены именем Героя еще и потому, что каждый из них по-своему переступает черту, которую не переступают другие и за которой царят любовь и красота в их абсолютном выражении. За этой чертой их ждет гибель, разрушение формы, а в другой перспективе — не гибель и не разрушение; а акт их приятия всеобщим, для которого — смерть лишь мгновение, а жизнь вечная и бесконечная.

В части диссертации, посвященной «лишнему человеку», сделана попытка разобраться в том, как связаны и как разобщены между собой в творчестве Тургенева его «культурно-героический» Герой и характер «лишнего человека». В результате выяснилось, что Герой и «лишний человек» у Тургенева оказываются двумя ликами одной и той же фигуры, которую отличает отмеченность судьбою и исключенность из целого жизни. Принципиальное же различие состоит в том, что в противоположность «лишнему человеку», которому только благодаря смерти удается избавиться от своей отторженности и «сверхштатности», Герой соприкасается со смертью иначе: смерть дает ему возможность примириться со сверхличным и в этом уничтожении и расширении границ своей самости обрести себя.

В главе, посвященной поиску соответствий между Героем и поколением, подробно исследуется один из базовых для творчества Тургенева мотивов - мотив «вывихнутости». Мотив этот берет свое начало в самом общем представлении Тургенева о жизни как о болезни. С одной стороны, присущая тургеневскому Герою «вывихнутость» отсекает ему возможность, не выпасть из органического хода, времени, включиться в свое поколение и сделаться, истинным «героем времени». С другой стороны, эта же «вывихнутость» предоставляет тургеневскому герою быть приобщенным к метафизическому измерению, а значит, прозревать и те горизонты, которые закрыты для тех, кто обретается в пространстве временного, конечного и достижимого.

Общая же тенденция развития героической темы у Тургенева от «Ру-дина» к «Нови» - постепенное вытеснение «культурно-героического» Героя не-героем. В «Нови» этот процесс достигает логического предела: героем времени оказывается не тот, кто как будто бы наделен всеми правами на то, чтобы стать Героем, а тот, у которого как будто бы нет на это никаких прав -не отвечающий; принципу исключительности Нежданов, а человек из массы Соломин.

Исследование характерологического плана романного творчества Тургенева может быть вписано и в общий кругозор восприятия писателя. В России слава Тургенева, при всей ее незыблемости, знала свои подъемы и спады. Еще при жизни он оказался в тени Достоевского и, особенно, Льва Толстого, а два последних тургеневских романа были восприняты в основном не слишком одобрительно - и в художественном, и в идеологическом смысле. Тургенев как живописатель общественных типов и настроений не успевал за эпохой, и эпоха ему этого не простила. 5

Реабилитирован» Тургенев будет лишь символистами, которые создали свой- хотя и менее масштабный по сравнению, к примеру, с гоголевским или лермонтовским - тургеневский миф [134]. На щит были подняты прежде всего «таинственные» повести Тургенева — вроде «Клары Милич» и «Песни торжествующей любви». И такое предпочтение в наиболее заостренной форме выразилось позднее в несправедливом, но по-своему проницательном и блестящем размышлении Георгия Адамовича в его «Комментариях», отрывок из которых (с некоторыми купюрами) стоит привести:

Забудем Рудина и скучнейшего Хоря с Калинычем вместе с их общественными заслугами. <.> Тургенев оттого и остался холодным писателем, что скучновато ему было обо всем этом писать, и писал он почти что нехотя, сам того, вероятно, не сознавая <.> Тургенев только к концу жизни начал становиться самим собою, и только по его поздним вещам можно догадаться, чем должен был бы он стать <.> Надо было бы иначе искусству служить, писать о Кларе Милич, то есть не о ней именно, а в этом плане, без параллелей между эпохами и поколениями. Но поздно, «кладу перо», как издевался ослепший от ненависти Достоевский, «мерси, мерси», страшно, смерть идет, никто не может помочь, полное одиночество и холод вокруг.» [6; 161 -163].

Затем этот цикл в восприятии Тургенева повторится еще раз, на ином -лишенном былого накала - уровне. Импульс, данный символистами, в советское время быстро сойдет на нет. Тургенев превратится в составную часть академического и школьного антиквариата. И хотя читать его еще долго не перестанут, он во многом разделит участь Фенимора Купера и Вальтера Скотта, которые из писателей, в пушкинскую пору ценившихся чуть не наравне с Шекспиром, станут авторами для детского и юношеского возраста. И только в последние десятилетия — как реакция на все это — вновь будет открыт Тургенев метафизический, «странный», если воспользоваться определением из заглавия одной из самых интересных работ подобного рода - монографии В. Н. Топорова «Странный Тургенев» (1998).

Думается, что такое смещение от Тургенева, писателя, представляющего проблемы эпохально-исторического значение, к Тургеневу «странному», мистическому», «нероманному» - не совсем справедливо. И в «эпохальном», «романном» Тургеневе, безусловно, есть вещи не менее странные и загадочные, чем в его таинственных повестях. Однако для того, чтобы вещи эти увидеть и открыть, нужно попытаться посмотреть на то, что кажется хрестоматийно-привычным (в том числе и на героическую тему), новым, «ост-раненным» взором. Настоящая диссертация и представляет собой одну из таких попыток.

124 }

Список научной литературыНиколаенко, Наталья Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 12 т. / И.С.Тургенев. -М.: Наука, 1978 1986.

2. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. / И.С.Тургенев. М.: Наука, 1982 - 1990.

3. Тургенев И.С. Полн. собр. сочинений и писем: В 28 т. Сочинения: В 15т./ И.С. Тургенев. М. - Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1960 - 1968.

4. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13т./ И.С. Тургенев. -М. Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1961 - 1968.

5. Авдеев М.В. Наше общество (1820 1870) в героях и героинях / М.В. Авдеев. - СПб., 1874. - 292 с.

6. Адамович Г.В. Комментарии / Г.В. Адамович. СПб.: Алетейя, 2000. -354 с.

7. Антонович М.А. Асмодей нашего времени / М.А. Антонович // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. — С. 43 - 102.

8. Анненков П.В. Базаров и Обломов / П.В. Анненков // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. — С. 267 - 271.

9. Анненков П.В. Критические очерки / П.В. Анненков. СПб.: Изд-во РХГИ, 2000.-416 с.

10. Арьес. Ф. Человек перед лицом смерти / Ф. Арьес. М.: Прогресс, 1992.-526 с.

11. A.C. Грибоедов в воспоминаниях современников. Сб. статей. М.: Художественная литература, 1980. -448 с.

12. Афанасьев В., Боголепов П. Тропа к Тургеневу / В. Афанасьев, П. Боголепов. -М.: Дет. лит., 1983.-317 с.

13. Баженов A.M. К тайне «Горя» (A.C. Грибоедов и его бессмертная комедия) / A.M. Баженов. -М.: Изд-во МГУ, 2001. 96 с.

14. Бакунин М.А. Собрание сочинений и писем / М.А. Бакунин. М.: Всесоюзное изд-во политкаторжан, 1934. - Т 1. - 631 с.

15. Барсукова О.М. Мотив стихии в прозе Тургенева / О.М. Барсукова // Русская речь. 2002. - № 4. - С. 9 - 16.

16. Барсукова О.М. Мотив тумана в прозе Тургенева / О.М. Барсукова // Русская речь. 2002. - № 3. - С. 21 - 29.

17. Басистов П.Е. Русская литература / П.Е. Басистов // Отечественные записки. 1860. -№ 5.-С. 5-57.

18. Батюто А.И. Тургенев-романист / А.И. Батюто. — Л.: Наука, 1972.389 с.

19. Батюто А.И. Творчество И.С.Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени / А.И. Батюто. Л.: Наука, 1990. - 297 с.

20. Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук / М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. - 336 с.

21. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи / М.М. Бахтин. — М.: Художественная литература, 1986.-541 с.

22. Бахтин М.М. Работы 1920-х годов / М.М. Бахтин. Киев: Next, 1994.-384с.

23. Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 т. / М.М. Бахтин. М.: Ин-т мировой лит. им A.M. Горького, 1996.

24. Бахтин М.М. Эпос и роман / М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000.304 с.

25. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1986. 444 с.

26. Беглов В.А. Эпопея в русской литературе / В.А. Беглов. М.: Изд-во МГУ, 2005.-272 с.

27. Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе / А.Л. Бем. М.: Изд-во Языки славянской культуры, 2001. - 448 с.

28. Билинкис Я.С., Горелик Т.П. «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева и 60-е годы XIX века в России / Я.С.Билинкис, Т.П.Горелик // Филологические науки. 1983. -№ 2. - С. 29 - 37.

29. Богословский Н.В. Тургенев / Н.В. Богословский. М.: Молодая гвардия, 1964. -415 с.

30. Бочаров С. Этические вопросы психологической прозы / С. Бочаров // Вопросы литературы. 1978. - № 3. - С. 53 - 69.

31. Бродский H.JI. И.С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах / H.JI. Бродский. М.: Изд-во Т-ва «В.В. Думнов», 1924. - 190 с.

32. Брюсов о Тургеневе (Публикация A.C. Гречишкина и A.B. Лаврова) // Тургенев и его современники. — Л.: Наука, 1977. — 286 с.

33. Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев: творческий диалог / Н.Ф. Буданова. Л.: Наука, 1987. - 196 с.

34. Буданова Н.Ф. Роман И.С.Тургенева «Новь» и революционное народничество 1870-х годов / Н.Ф.Буданова. Л.: Наука, 1983. - 174 с.

35. Буданова Н.Ф. Роман «Новь» в свете тургеневской концепции Гамлета и Дон-Кихота / Н.Ф.Буданова // Русская литература. 1969. - № 2. - С. 180-190.

36. Булич H.H. Литература и общество в России в последнее время / H.H. Булич // Русское слово. 1860. - № 4. - С. 10 - 36.

37. Бялый Г.А. Бесприютный сеятель, энтузиаст. (Роман «Рудин» И.С.Тургенева) / Г.А.Бялый // Вершины: Книга о выдающихся произведениях русской литературы. М.: Детская литература, 1981. - С. 174-193.

38. Бялый Г.А. Роман Тургенева «Отцы и дети» / Г.А. Бялый. Л.: Изд-во «Художественная литература», 1968. - 119 с.

39. Бялый Г.А. Русский реализм: от Тургенева к Чехову / Г.А. Бялый. -Л.: Сов. писатель, 1990. 637 с.

40. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм / Г.А.Бялый. М. - Л.: Советский писатель, 1962. — 246 с.

41. Вежбицкая А. Судьба и предопределение / А. Вежбицкая // Путь. Международный философский журнал. 1994. — № 5. - С. 92 - 95.

42. Венгеров С.А. Героический характер русской литературы / С.А. Венгеров // Собрание сочинений. — Петроград: Изд-во «Светоч», 1919. Т. 1. - 290 с.

43. Венгеров С.А. Русская литература в ее современных представителях: Критико-биографические этюды: И.С. Тургенев / С.А. Венгеров. СПб.: Типо-Лит. Вилькина и Эттингера, 1875. - 358 с.

44. Ветринский Ч. Муза — Вампир / Ч. Ветринский // Творчество Тургенева. -М.: Наука, 1920. С. 34 -41.

45. Винникова Г.Э. Гражданин России: Народ и Родина в творчестве И.С. Тургенева / Г.Э. Винникова // Наш современник. 1979. - № 2. - С. 167 -179.

46. Винникова Г.Э. Тургенев и Россия / Г.Э. Винникова. М.: Советская Россия, 1977. - 448с.

47. Винникова Г.Э. Тургенев и Франция / Г.Э. Винникова // Огонек. -1979.-№39.-С. 28-29.

48. Виноградов И.И. Повести и рассказы Тургенева 60-х годов / И.И. Виноградов // Тургенев И.С. Соч. в 12 т. М.: Гослитиздат, 1955. - Т. 7. - С. 3-12. ,

49. Габель М.О. «Дневник лишнего человека». Об авторской оценке героя / М.О. Габель // Тургеневский сборник. М. - Л.: Изд-во «Наука», 1966. -Вып. 2.-С. 118-127.

50. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы / Б.М. Гаспаров. М.: Новое литературное обозрение, 1994. - 543 с.

51. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 2 т. / Г.В.Ф. Гегель. СПб.: Наука, 2007.

52. Герой и время в зарубежной литературе. Ташкент: Изд-во Таш ГУ, 1982. - 84 с.

53. Гершензон М.О. Мечта и мысль Тургенева / М. О. Гершензон. М., 1919.-167 с.

54. Гинзбург JI.Я. О литературном герое / Л.Я. Гинзбург. Л.: Сов. писатель, 1979.-224 с.

55. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе / Л.Я. Гинзбург. Л.: Художественная литература, 1977. -443 с.

56. Головко В.М. Художественно-философские искания позднего Тургенева / В.М. Головко. — Свердловск: Изд-во Урал. Ун-та, 1989. 167 с.

57. Грачева И.В. Роль художественной детали в романе Тургенева «Отцы и дети» / И.В. Грачева // Русская словесность. — 2002. № 1. - С. 30 - 36.

58. Григорьев A.A. Литературная критика / A.A. Григорьев. М.: Изд-во «Художественная литература», 1967. - 632 с.

59. Григорьев A.A. Одиссея последнего романтика / A.A. Григорьев. — М.: Московский рабочий, 1988. 494 с.

60. Григорьев Н. Подробный разбор романа И.С. Тургенева «Рудин» в связи с характеристикой главных героев / Н. Григорьев. СПб.: Варшава: Тип. Л. Билинского, В. Маслянкевича, 1911. — 84 с.

61. Гроссман Л.П. Собрание сочинений: В 5 т. / Л.П. Гроссман. М.: Книгоиздат-во «Современные проблемы», 1928. - Т. 3. Тургенев: Этюды о Тургеневе. Театр Тургенева. - 254 с.

62. Гулак А.Т., Сапрун И.Р. «Эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы» / А.Т. Гулак, И.Р. Сапрун // Русский язык в школе. 2003. -№4.-С. 53 -58.

63. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии / А.Я. Гуревич // Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры. М.: Наука, 1989. - С. 54 - 68.

64. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х томах / В.И. Даль. М.: Рипол Классик, 2002. I

65. Добролюбов H.A. Когда же придет настоящий день? / H.A. Добролюбов // Тургенев в русской критике. М.: Госуд. изд-во Художественной литературы, 1953. - С. 145 - 199.

66. Долженков П.Н. К спорам о мировоззрении Базарова / П.Н. Дол-женков // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. - 2002. - № 3. -С. 29-41.

67. Дружинин A.B. Повести и рассказы г. Тургенева / Н.В. Дружинин // Библиотека для чтения. М., 1857. - Т. 43. - С. 23 - 40.

68. Дудышкин С.С. Повести и рассказы И.С. Тургенева с 1844 по 1856 / С.С. Дудышкин // Отечественные записки. 1857. - № 6. - С. 2 - 30.

69. Душа моя, все мысли мои в России. И.С.Тургенев в Спасском-Лутовинове. — М.: Планета, 1989. — 256 с.

70. Дюркгейм Э. Самоубийство: социологический этюд / Э. Дюркгейм. М.: Мысль, 1994. - 399 с.

71. Житова В.Н. Воспоминание о семье И.С.Тургенева / В.Н.Житова. -Красноярск: Кн. изд-во, 1986. -224 с.

72. Зайцев Б.К. Жизнь Тургенева // Б.К.Зайцев. Далекое. М.: Советский писатель, 1991. - С. 143 - 277.

73. Зайцев В.А. Избранные сочинения / В.А. Зайцев. М.: Советский писатель, 1934. -332 с.

74. Зельцер Л.З. Образ, сюжет и композиция в романе Тургенева «Накануне» / Л.З. Зельцер // Проблемы метода и жанра. 1986. - Вып. 12. - С. 175- 185.

75. Иванов-Разумник. История русской общественной мысли: В 3 т. / Иванов-Разумник. -М.: Республика; ТЕРРА, 1997.

76. Ильин В.В. О статье Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» / В.В. Ильин // И.С.Тургенев в современном мире. -М.: Наука, 1987. С. 183 - 191.

77. И.С.Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. М.: Художественная литература, 1969.

78. И.С.Тургенев в воспоминаниях современников. Переписка И.С.Тургенева с Полиной Виардо и ее семьей. М.: Правда, 1988. - 557 с.

79. И.С.Тургенев в портретах, иллюстрациях, документах / Под ред. Г.А. Бялого. М. - Л.: Просвещение, 1966. - 399 с.

80. Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории / Т. Карлейль. М.: Эксмо, 2008. - 864 с.

81. Катков М.Н. Роман Тургенева и его критики / Н.М. Катков // Русский вестник. 1862. - Т. 39. - С. 393 - 425.

82. Кийко Е.И. «Призраки». Реминисценции из Шопенгауэра / Е.И. Кийко // Тургеневский сборник. Л.: Наука, 1967. - Вып. 3. - С. 12-32.

83. Кийко Е.И. Цитата из Байрона в «Отцах и детях» Тургенева / Е.И.Кийко // И.С.Тургенев. Вопросы биографии и творчества. Л.: Наука, 1990.-С. 87-89.

84. Клеман М.К. И.С.Тургенев: очерк жизни и творчества / М.К. Кле-ман. Л.: Художественная литература, 1936. - 224 с.

85. Краткая литературная энциклопедия / Под ред. А.А.Суркова. М.: Сов. энциклопедия, 1967. - 1023 с.

86. Кривонос В.Ш. Мотив стука в поэтике И.С.Тургенева / В.Ш. Кривонос // Известия АН. Серия литературы и языка. 2000. - Т. 59. - № 5. - С. 32-37.

87. Кроо К. Интертекстуальная поэтика романа И.С. Тургенева «Ру-дин» / К. Кроо. СПб.: Академический Проект, 2008. - 648 с.

88. Кулешов В.И. Роман, герой, время / В.И. Кулешов // Огонек. 1968. -№46.-С. 8-9.

89. Курляндская Г.Б. И.С.Тургенев и русская литература / Г.Б. Кур-ляндская. -М.: Просвещение, 1980. 192 с.

90. Курляндская Г.Б. И.С.Тургенев. Мировоззрение, метод, традиции / Г.Б. Курляндская. Тула, 2001. - 230 с.

91. Курляндская Г.Б. Структура повести и романа И.С.Тургенева 1850-х годов / Г.Б. Курляндская. Тула: Приок. кн. изд-во, 1977. - 270 с.

92. Курляндская Г.Б. Типология героев в произведениях Тургенева / Г.Б.Курляндская // Литература в школе. 1999. - № 6. - С. 21 - 27.

93. Курляндская Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста / Г.Б. Курляндская. Тула: Приок. кн. изд-во, 1972. - 344 с.

94. Лебедев Ю.В. Нравственное и социальное в романе «Отцы и дети» / Ю.В.Лебедев // Литература в школе. 1979. - № 4. - С. 14 - 22.

95. Лебедев Ю.В. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» / Ю.В.Лебедев. -М.: Просвещение, 1982. 144 с.

96. Лебедев Ю.В. Художественный мир романа И.С.Тургенева «Отцы и дети» / Ю.В.Лебедев. М.: Классике Стиль, 2002. - 288 с.

97. Лекманов O.A. О жизни «ничтожной перед вечностию» и «жизни бесконечной» в романе «Отцы и дети» / O.A. Лекманов // Русская речь. -1999.-№ 1.-С. 3-17.

98. Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений в Ют. / М.Ю. Лермонтов. М.: «Воскресенье», 2000. - Т. 6. - 592 с.

99. Литературный энциклопедический словарь / Под ред. И.М.Кожевникова и П.А.Николаева. -М.: Сов. энциклопедия, 1987. 750 с.

100. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь / Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 1988. - 348 с.

101. Львов-Рогачевский Л. И.С.Тургенев: Жизнь и творчество / Л. Львов-Рогачевский. — М. Л.: Госуд. издательство, 1926. - 230 с.

102. Малахов С.А., Пруцков Н.И. Последние романы Тургенева и Гончарова / С.А. Малахов, Н.И. Пруцков // История русского романа: В 2 т. М. -Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1962 1964. - Т. 2. - С. 149 - 192.

103. Манн Ю.В. Диалектика художественного образа / Ю.В.Манн. М.: Советский писатель, 1987.-320с.

104. Манн Ю.В. И.С. Тургенев и вечные образы мировой литературы (статья Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот») /Ю.В. Манн // Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1984. - Т. 43. - № 1. - С. 22 — 32.

105. Маркович В.М. «Дневник лишнего человека» в движении русской реалистической литературы / В.М. Маркович // Русская литература. 1984. -№ 3. - С. 121-136.

106. Маркович В.М. И.С.Тургенев и русский реалистический роман XIX века / В.М.Маркович. JL: Изд-во Ленинградского университета, 1982. -208 с.

107. Маркович В.М. Человек в романах И.С.Тургенева / В.М.Маркович. -Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1975. 152 с.

108. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2-х т. / Гл. ред. С.А. Токарев. -М.: Рос. энциклопедия, 1994. Т. 1. А-К. -671 с.

109. Михайличенко Г.А. Мифопоэтический подтекст романа Тургенева «Накануне» / Г.А. Михайличенко. fhttp://pedved.ucoz.ru/publ/47-1 -0-7П.

110. Моруа А. Тургенев / А. Моруа. М.: Согласие, 2001. - 192 с.

111. Мостовская H.H. Memento morí у Тургенева и Некрасова / H.H. Мостовкая // Русская литература. 2000. - № 3. - С. 22 - 43.

112. Муратов А.Б. И.С.Тургенев после «Отцов и детей» (60-е годы) / А.Б. Муратов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1972. - 144 с.

113. Муратов А.Б. Повести и рассказы Тургенева 1867-1871 годов / А.Б. Муратов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1980. - 182 с.

114. Муратов А.Б. Тургенев новеллист / А.Б. Муратов. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1985. - 119 с.

115. Наумова H.H. И.С. Тургенев / H.H. Наумова. Л.: Просвещение, 1976. - 160 с.

116. Недзвецкий В.А. Герой И.С. Тургенева и Россия / В.А. Недзвецкий // Вестник Московского ун-та. Серия 9. Филология. - 2006. - № 5. - С. 64 -80.

117. Недзвецкий В.А. И.С. Тургенев: Логика творчества и менталитет героя: Курс лекций / В.А. Недзвецкий. М.: Мое. гос. ун-т им. М.В. Ломоносова; Стерлитамак: Стерлитамак. гос. пед. академия, 2008. — 232 с.

118. Недзвецкий В.А. Противники и собратья по судьбе. Базаров и Павел Кирсанов / В.А. Недзвецкий // Литература в школе. 1998. - № 7. - С. 23 -36.

119. Недзвецкий В.А. Человек и природа в творчестве И.С. Тургенева: к менталитету тургеневского героя / В.А. Недзвецкий // Русская словесность. -2006.-№7.-С. 6-14.

120. Никитина Н.С. Первый роман Тургенева / Н.С.Никитина // Русская литература. 1989. - № 4. - С. 119 - 126.

121. Никитина Н.С. Тургенев и Гончаров («Обломов» и «Накануне». «Необыкновенная история» или обыкновенная полемика?) / Н.С. Никитина // Спасский вестник. Тула.: Гриф и К, 2005. — Вып. 12. — С. 145 - 152.

122. Новикова A.A. Две поездки И.С. Тургенева: «Поездка в Полесье», «Поездка в Альбино и Фраскати» (вспоминание од A.A. Иванове)» / A.A. Новикова // Спасский вестник. — Тула.: Гриф и К, 2005. Вып. 12. - С. 126 — 136.

123. Нусинов И.М. История литературного героя / И.М. Нусинов. М.: Госуд. изд-во художественной литературы, 1958. - 552 с.

124. Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: В 2 т./ Д.Н. Овсянико-Куликовский. М.: Художественная литература, 1989. -Т. 2. Из «Истории русской интеллигенции». Воспоминания. - 526 с.

125. Овсянико-Куликовский Д.Н. Собрание сочинений / Д.Н. Овсянико-Куликовский. СПб.: Изд-во «Общественная польза и книгоиздательство «Прометей»», 1910. — Т. 2. И.С. Тургенев. - 272 с.

126. Овсянико-Куликовский Д.Н. Статьи о Базарове и его времени / Д.Н. Овсянико-Куликовский. — М.: Госуд. изд-во, 1930. 130 с.

127. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка / С.И.Ожегов, Н.Ю.Шведова. М.: Азбуковник, 1999. - 944 с.

128. Островский А. Тургенев в записях современников / А.Островский. -Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1929. 448 с.

129. Осьмакова Л.Н. О поэтике «таинственных» повестей Тургенева / Л.Н. Осьмакова // И.С.Тургенев в современном мире. М.: Наука, 1987. - С. 220-230.

130. Осьмакова Л.Н. «Таинственные» повести и рассказы И.С.Тургенева в контексте естественно-научных открытий второй половины XIX века / Л.Н. Осьмакова // Научн. докл. высш. шк. филологич. науки. -1984. — № 1. — С. 87-91.

131. Петров С.М. И.С.Тургенев. Жизнь и творчество / С.М. Петров. -М.: Просвещение, 1968. 367 с.

132. Петров С.М. И.С.Тургенев: Творческий путь / С.М. Петров. М.: Худож. лит, 1979. - 542 с.

133. Пильд Леа. Мережковский и Тургенев / Леа Пильд // Русская литература. 1998.-№> 1.-С. 16-33.

134. Пильд Леа. Тургенев в восприятии русских символистов (1890 -1900-е годы) / Леа Пильд. Тарту, 1999. - 130 с.

135. Писарев Д.И. Базаров / Д.И. Писарев // Тургенев в русской критике. М.: Госуд. изд-во Художественной литературы, 1953. - С. 273 - 329.

136. Писарев Д.И. «Дворянское гнездо», роман И.С. Тургенева / Д.И. Писарев // Тургенев в русской критике. М.: Госуд. изд-во Художественной литературы, 1953. - С. 223 - 243.

137. Писарев Д.И. Исторические эскизы / Д.И. Писарев. М.: Правда, 1989.-608 с.1

138. Писарев Д.И. Литературная критика: В 3 т. / Д.И. Писарев. Л.: Худож. лит., 1981.

139. Писарев Д.И. Реалисты / Д.И. Писарев // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986.-С. 156-220.

140. Писарев Д.И. Сочинения: В 4 т. / Д.И. Писарев. М.: Гослитиздат,1955.

141. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. М.: Лабиринт, 1998. - 512 с.

142. Пропп В.Я. Русский героический эпос / В.Я. Пропп. М.: Лабиринт, 1999.-640 с.

143. Пумпянский JI.B. Классическая традиция: собр. тр. по истории рус. лит. / JI.B. Пумпянский. -М.: Языки русской культуры, 2000. 864 с.

144. Пумпянский JI.B. Тургенев новеллист / JI.B. Пумпянский. — М: Наука, 1929.-540 с.

145. Пустовойт П.Г. Диспут поколений (Роман «Отцы и дети» И.С. Тургенева) / П.Г. Пустовойт // Вершины: Книга о выдающихся произведениях русской литературы. М.: Детская литература, 1981.-С. 193- 211.

146. Пустовойт П.Г. И.С.Тургенев художник слова / П.Г. Пустовойт -М.: Изд-во Московского университета, 1987. - 304 с.

147. Пустовойт П.Г. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» и идейная борьба 60-х годов XIX века / П.Г. Пустовойт. М. : Изд-во Московского университета, 1964.-408 с.

148. Пустовойт П.Г. Романтическое начало в творчестве И.С.Тургенева / П.Г. Пустовойт // Романтизм в славянских литературах. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1973.-С. 167-220.

149. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: В 19 т. / A.C. Пушкин. М.: Воскресенье, 1994 - 1997. - Т. 6. - 648 с.

150. Разводова O.A. Природа конфликта в романе И.С.Тургенева «Отцы и дети» / O.A. Разводова // Русская словесность. — 1994. № 4. - С. 23 -28.

151. Рейфман П. «Новый человек» на rendez-vous (Роман И.С. Тургенева «Накануне») / П. Рейфман // Труды по русской и славянской филологии: Литературоведение. Тарту, 1998. - № 1. - С. 124 - 145.

152. Розенблат Г.Г. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» / Г.Г. Розенб-лат.-Л., 1960.-50 с.

153. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. - 384 с.

154. Савинков C.B. Герой и судьба: случай Базарова / C.B. Савинков // Савинов C.B., Фаустов A.A. Аспекты русской литературной характерологии. -М., 2010.-С. 51-63.

155. Савинков C.B. «Отвлеченный человек»: К портрету Д.Н. Рудина / C.B. Савинков, А.А. Фаустов // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. 1994. - Вып. 3. — С. 16-27.

156. Салим А. О проблематике романа И.С. Тургенева «Новь» /

157. A.Салим // Русская литература. 1983. - № 4. - С. 58 - 71.

158. Салим А. Тургенев — художник, мыслитель / А.Салим. — М.: Современник, 1983. 224 с.

159. Сапронов П.А. Феномен героизма / П.А. Сапронов. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2005. — 512 с.

160. Сарбаш JI.H. Изучение поэтики романов И.С. Тургенева 50 — 60-х годов / JI.H. Сарбаш. Чебоксары: Чувашский государственный университет, 1988.-72 с.

161. Сарбаш JI.H. Предыстория героя в романах И.С. Тургенева как способ организации повествования / JI.H. Сарбаш // Филологические науки. -1987. -№ 1.-С. 63-66.

162. Сарбаш Л.Н. Эпилог романов И.С. Тургенева 50 60-х годов / Л.Н. Сарбаш // Науч. докл. высш. школы Филологической науки. - 1979. - .№ 5. -С. 24-29.

163. Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили. Очерки /

164. B.И. Сахаров. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 256 с.

165. Сахаров В.И. Социальное и художественное в тургеневских романах / В.И. Сахаров // Литературная учеба. 1979. - № 4. - С. 199 - 204.

166. Скиталец С.Г. Певец лишних людей / С.Г.Скиталец // Русская литература. 1968. - № 4. - С. 73 - 80.

167. Скокова Л.И. Тургенев накануне кризиса в России 40-х годов / Л. И. Скокова // Вопросы литературы. 1995. - №3.-С, 323 - 330.

168. Скокова Л.И. Человек и природа в «Записках охотника» И.С.Тургенева / Л.И. Скокова // Вопросы литературы. 2003. - № 6. - С. 23 -35.

169. Словарь литературоведческих терминов / Под ред. Л.И. Тимофеева и C.B. Тураева. -М.: Просвещение, 1974. 509 с.

170. Словарь русского языка: В 4-х томах / Под ред. А.П. Евгеньевой. -М.: Русский язык, Полиграф-ресурсы, 1999.

171. Соловьев Е.И. И.С. Тургенев. Его жизнь и литературная деятельность / Е.И. Соловьев. Казань, 1922. - 321 с.

172. Статья из журнала «Век» «Нигилист Базаров» // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. - С. 256 - 267.

173. Страхов H.H. И.С. Тургенев «Отцы и дети» / H.H. Страхов // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. - С. 220 - 256.

174. Страхов H.H. Последние произведения Тургенева / H.H. Страхов // Заря. 1871.-№ 2.-С. 16-26.

175. Сухих И.Н. Русская литература. 19 век / И.Н. Сухих // Звезда. -2006.-№ Ю.-С. 214-226.

176. Творчество И.С.Тургенева: Сборник статей / Под ред. С.М.Петрова. — М.: Государственное учебно-педагогическое изд-во Министерства Просвещения РСФСР, 1959. 576 с.

177. Ткачев П.Н. Уравновешенные души / П.Н. Ткачев // Дело. СПб., 1872- №2.-С. 270-320.

178. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений / Л.Н. Толстой. М.: Гослитиздат, 1953. - Т. 11. - 483 с.

179. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика / Б.В. Томашев-ский. -М.: Аспект-пресс, 1996.-333 с.

180. Топоров В.Н. К архетипическому у Тургенева: сны, видения, мечтания / В.Н. Топоров // Литературные архетипы и универсалии. М.: РГГУ, 2001.-С. 369-432.

181. Топоров В.Н. Странный Тургенев (Четыре главы) / В.Н. Топоров. -М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1998. 192 с.

182. Троицкий В.Ю. Книга поколений. О романе И.С.Тургенева «Отцы и дети» / В.Ю. Троицкий. — М.: Книга, 1979. 112 с.

183. Трофимова Т.Б. О повести И.С.Тургенева «Несчастная» / Т.Б. Трофимова // Русская литература. 2000. - № 1. - С. 23 - 41.

184. Труайя А. Иван Тургенев / А. Труайя. М.: Эксмо, 2005. - 315 с.

185. Туниманов В.А. О фантастическом в произведениях Тургенева и Достоевского / В.А. Туниманов // Русская литература. — 2002. № 1. - С. 22 -37.

186. Тургенев в воспоминаниях современников. — М.: Правда, 1988. —557 с.

187. Тургенев в русской критике: Сб. статей. М.: Госуд. изд-во «Художественная литература», 1953 - 580 с.

188. Тургеневский сборник. JL: Наука, 1967. - Вып. 3. - 431 с.

189. Тургеневский сборник. JL: Наука, 1969. - Вып. 5. - 557 с.

190. Фатеев С.П. Природа и человек в прозе Аксакова и Тургенева / С.П. Фатеев // Вопр. рус. лит. 1987. - Вып. 1. - С. 95 - 100.

191. Фаустов A.A. Авторское поведение в русской литературе. Середина XIX века и на подступах к ней. — Воронеж, 1997. 167 с.

192. Фаустов A.A. Очерки по характерологии русской литературы / A.A. Фаустов, C.B. Савинков. Воронеж: Изд-во Вор. госуд. пед. ун-та, 1998. -152 с.

193. Халфина Н. Связь времен в романах И.С.Тургенева / Н. Халфина // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». 2005. - № 10. - С. 7 -10.

194. Худошина Э.И. О богоборчестве Базарова / Э.И. Худошина // Концепция и смысл. СПб.: Изд-во Санкт-петербургского ун-та, 1996. - С. 265 -273.

195. Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста/ А.Г. Цейтлин. М.: Художественная литература, 1958. - 164 с.

196. Цейтлин А.Г. Роман И.С.Тургенева «Рудин» / А.Г. Цейтлин. М.: Художественная литература, 1968. - 80 с.

197. Чернов Н.М. Провинциальный Тургенев / Н.М. Чернов. М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. — 425 с.

198. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. / Н.Г. Чернышевский. -М.: Гослитиздат, 1939 1950.

199. Шаталов С.Е. Проблемы поэтики И.С. Тургенева / С.Е. Шаталов. -М.: Просвещение, 1969.-328 с.

200. Шаталов С.Е. «Стихотворения в прозе» И.С. Тургенева / С.Е. Шаталов. -Арзамас, 1961. — 124 с.

201. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева / С.Е. Шаталов.-М.: Наука, 1979.-312 с.

202. Шелгунов Н.В. Литературная критика / Н.В. Шелгунов. — Л.: Художественная литература, 1974. -415 с.

203. Шелгунов Н.В. Люди сороковых и шестидесятых годов / Н.В. Шелгунов // Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» в русской критике. — Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1986. С. 287 - 309.

204. Шкловский В.Б. О теории прозы / Б.В. Шкловский. -М.: Сов. писатель, 1983. -383 с.

205. Штакеншнейдер Е.А. Дневник и записки / Е.А. Штакеншнейдер. -М. Л.: Академия, 1934. - 582 с.

206. Этов В.И. «Их поколенье миновало». Рудин и Лаврецкий / В.И. Этов // Русская словесность. 2002. - № 1. - С. 12 - 22.

207. Этов В.И. Судьба поколения: Базаров и братья Кирсановы / В.И. Этов // Русская словесность. — 2006. № 7. - С. 21 — 29.

208. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов / К.Г. Юнг. Киев: Гос. библиотека Украины для юношества, 1996. — 384 с.

209. Юрченко A.A. Некоторые аспекты прочтения романа И.С.Тургенева «Дворянское гнездо» / A.A. Юрченко // Литература в школе. -1998.-№6.-С. 28-35.

210. Яркова A.B. Женские образы в книге Б.Зайцева «Жизнь Тургенева»: О поэтике документально-художественного произведения / A.B. Яркова // Пушкинские чтения 98. - СПб., 1998. - С. 12 - 15.