автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Грамматические формы и категории глагола как новая лингвистическая парадигма

Полный текст автореферата диссертации по теме "Грамматические формы и категории глагола как новая лингвистическая парадигма"

На правах рукописи

Барахоева Нина Мустафаевна

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ И КАТЕГОРИИ ГЛАГОЛА КАК НОВАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА

(на материале нахских языков) 10.02.19 -теория языка

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 9 МАЙ 2011

Нальчик 2011

4846780

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова»

Научный консультант доктор филологических наук, профессор

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Ведущая организация: Институт языкознания РАН

Защита состоится 28 мая 2011 года в 9.00 часов, на заседании диссертационного совета Д 212.076.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата филологических наук при ГОУ ВПО «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова» по адресу: 360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173.

С ^диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова» (360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173).

Текст автореферата размещен на официальном сайте ВАК Минобрнауки РФ 28 марта 2011года http//vak.ed.gov.ru

Автореферат разослан 2011 года.

Ученый секретарь

Габуниа Зинаида Михайловна

Аликаев Рашид Султанович

доктор филологических наук, профессор Магомедов Магомед Ибрагимович доктор филологических наук, профессор Навразова Хава Бакуевна

диссертационного совета

Т.А. Чепракова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Реферируемая диссертация посвящена рассмотрению некоторых общетеоретических вопросов, связанных с парадигмой грамматических форм и категорий глагола на материале нахских языков.

Актуальность диссертационного исследования обусловливается значимостью изучения морфологически выражаемых семантических граммем глагола на современном этапе развития лингвистики. Актуальность данной работы определяется также и тем, что такие методологически важные вопросы, как соотношение грамматической формы и грамматического значения, способы актуализации грамматического значения, проблема взаимосвязи различных семантических зон глагола внутри грамматической формы, классификации грамматических категорий и т.д., до сих пор еще не получили своего однозначного разрешения в лингвистике. До настоящего времени многие из обозначенных вопросов, в том числе и проблемы актуализации грамматических значений (семантических граммем) глагола, исследовались в основном на базе данных индоевропейских языков, что приводит к однобокому решению проблематики глагола в естественных языках. Это предопределяет вовлечение все большего количества языков в научные изыскания с целью выявления более точной картины реализации глагольных значений в естественных языках и представления более четкой картины языкового разнообразия в сфере реализации глагольных грамматических категорий и форм. Кроме этого, обращает на себя внимание и практическое отсутствие работ по выявлению полной парадигмы форм и категорий глагола, взаимосвязи между глагольными категориями, определению статуса грамматических категорий в нахских языках. В этой связи возникает объективная необходимость системно-комплексного исследования всех грамматических форм и связанных с ними грамматических категорий глагола нахских языков в свете современных лингвистических теорий. Проблемы определения и исследования глагольных форм и категорий являются центральными проблемами нахской грамматики. Значительная часть вопросов, связанных со словоизменением и словообразованием глагольной части речи, а также с классификацией глагольных форм и категорий по сей день остаются недостаточно изученными. Так, проблемы выделения аналитических форм глагола, выявления основы их оппозиции с синтетическими глагольными формами, выражения различных глагольных категорий, взаимосвязи и взаимообусловленности грамматических форм и категорий, взаимосвязи между

самими категориями, являясь узловыми вопросами грамматики в нахских языках, до сих пор остаются неисследованными.

Следует отметить и отсутствие точных дефиниций и единых критериев выделения грамматических форм и категорий глагола в нахских языках, что, в свою очередь, создает непреодолимые трудности в преподавании и изучении данных языков в вузах и школах. Следует отметить в связи с этим и отсутствие единой терминологии и терминосисте-мы в описании глагольной части речи в нахских языках.

И в этом смысле данная работа является первой попыткой системно-комплексного исследования грамматических форм глагола (синтетических и аналитических) и актуализируемых ими грамматических категорий: времени, аспекта, наклонения, каузатива и залога на материале нахских языков.

Объектом работы является исследование морфологических средств (грамматических форм) реализации грамматических категорий глагола в ингушском языке, который в данной работе выступает в качестве опорного языка, и выявление статуса грамматических категорий глагола (времени, залога, каузатива, аспекта, наклонения).

Предметом анализа послужило установление полной парадигмы грамматических категорий и форм глагола, выявление особенностей реализации граммем глагола (времени, залога, каузатива, аспекта, наклонения, эвиденциальности) в их взаимосвязи на материале нахских языков.

Материалом исследования послужили тексты и предложения из произведений художественной литературы, фольклора, живой разговорной речи. Кроме этого, при рассмотрении проблемы актантной деривации в системе глагола материал исследования извлекался из лексикографических источников, т. е. известных словарей ингушско-русского, чеченско-ингушско-русского языков.

Выбор данного материала исследования продиктован тем, что именно в контексте и в полипредикативных конструкциях полностью раскрывается функция и семантика грамматической формы глагола.

На данном материале проверяется общая гипотеза, состоящая в том, что многообразие грамматических форм нахского глагола определяется многообразием грамматических значений, и ряд частных гипотез, состоящих в том, что:

- оппозиция «аналитические / синтетические формы» в системе глагола основана на выражении аспектных, залоговых, фазовых, модальных и эвиденциальных значений;

- в системе ингушского глагола имеет место наличие залоговых граммем актива и пассива;

- грамматические формы ингушского глагола способны к грамматикализации тех семантических граммем (фазовости, эвиденциально-сти), которые, например, в некоторых европейских языках, остаются на уровне лексического кодирования;

- нахский глагол обладает грамматическими формами передачи эпистемических модальных значений.

Цель данного исследования определяется как выявление, описание и классификация грамматических форм и выражаемых ими грамматических значений (категорий) нахского глагола. В связи с этим в работе ставятся следующие задачи:

- изучение и обобщение научной теоретической литературы по рассматриваемым в работе проблемам; уточнение наиболее важных терминов и понятий, используемых для проводимого в работе исследования;

- выявление основных критериев и принципов функционирования грамматических форм (аналитических и синтетических) в системе ингушского глагола;

- изучение семантических основ противопоставления синтетических и аналитических форм ингушского глагола;

- в связи с предыдущей задачей определяется и необходимость выявления и исследования компонентов аналитических форм и конструкций ингушского глагола;

- установление количества глагольных форм и их семантического потенциала в ингушском языке;

- проведение системно-комплексного анализа грамматических форм и категорий глагола: разграничение и описание каждой грамматической категории и грамматических форм их выражения в системе ингушского глагола в свете современных лингвистических теорий;

- определение статуса и выявление грамматических форм выражения категории времени в системе ингушского глагола;

- выявление типов каузативов и граммем залога в системе ингушского глагола;

- определение статуса и грамматических форм выражения категорий аспекта и фазовости в системе ингушского глагола;

- выявление и описание типов наклонений со значением ирреальной и эпистемической модальности в системе ингушского глагола;

- выявление и описание грамматических форм со значением эви-денциальности и типов информации в системе ингушского глагола.

Теоретической базой данной работы послужили исследования отечественных и зарубежных лингвистов в области теории языка и общей морфологии (В.В. Виноградов, Ю.С. Маслов, A.B. Бондарко, В.З. Панфилов, Н.Д. Арутюнова, М.М. Гухман, И.А. Мельчук, В.А. Плунгян, Ш. Балли, В. Comrie, J.L. Bybee, Т. Givon, F.R. Palmer), научные работы по проблематике глагола в кавказских языках (П.К. Услар, Г.П. Сердю-ченко, Г. Шухардт, М.А. Кумахов, A.B. Юлдашев, А.Г. Магомедов, Л.П. Чкадуа, 3. Керашева, А.Г. Гюльмагомедов, С.М. Хайдаков, A.C. Чико-бава, К.В. Ломтатидзе, Н.Т. Гишев, А.Х. Шарданов, K.P. Керимов, С.М. Махмудова, С.Х. Шихалиева и др.), исследования по грамматике нахских языков (П.К. Услар, Н.Ф. Яковлев, З.К. Мальсагов, Ю.Д. Дешери-ев, К.З. Чокаев), а также работы по глаголу в системе нахских языков (Т.П. Дешериева, Р.И. Долакова, С.М. Мовтаев, В.Ю. Гиреев, М.Ш. Да-гиров, А.И. Халидов, Р. Пареулидзе).

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что в работе рассматриваются актуальные вопросы соотношения грамматических форм и выражаемых ими грамматических значений, вопросы определения статуса грамматических категорий в естественных языках, а также уточняются некоторые вопросы актуализации грамматических категорий применительно к данному исследованию.

Теоретическое значение могут иметь выявленные при исследовании критерии образования и функционирования грамматических форм, грамматических оппозиций форм, установление семантической наполненности каждой грамматической словоформы глагола; исследование категорий таксиса, фазовости, аспекта, наклонения, глагольной актант-ной деривации и форм их передачи. В работе реализованы возможности синхронного метода исследования языковых явлений, предлагается ряд новых гипотез и предположений.

Теоретические выводы работы могут способствовать дальнейшему, более углубленному исследованию вопросов, связанных с исследованием глагола в естественных языках. Результаты исследования могут быть полезными и для решения задач общей морфологии и типологического исследования нахских языков.

Практическая значимость работы определяется, в свою очередь, теоретической значимостью предлагаемого исследования. Результаты исследования могут быть использованы при разработке курсов лекций и вузовских учебников, при составлении спецкурсов, учебно-методических пособий и программ по типологии и грамматике нахских языков. Представленная в работе новая терминология в описании гла-

гольной части речи также может быть использована для унификации терминологии и терминосистемы грамматики нахских языков.

Научная новизна данного исследования состоит в том, что впервые в теории языка в сферу комплексного исследования морфологических средств выражения семантических граммем в естественных языках нами вовлекается материал нахских языков; предпринимается попытка всестороннего анализа грамматических форм и категорий нахского глагола; в грамматику нахских языков вводится оппозиция «аналитические / синтетические формы» глагола, выявляются основы оппозиции аналитических и синтетических форм; по-новому исследуется глагольная деривация (каузатив и залог); в новом русле рассматриваются категории времени, аспекта и наклонения; исследуется взаимосвязь между категориями аспекта и фазовости в системе ингушского глагола; в системе наклонений выявляется наличие типов наклонений со значением эпи-стемической модальности (пробабилатив, поссибилатив, миратив); предлагается анализ эвиденциальных значений (заглазности ситуации и типов информации) и форм их выражения.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В работе представляется новая парадигма грамматических форм и грамматических категорий глагола, построенная на основе оппозиции «аналитические / синтетические формы» в грамматике нахских языков. Данная оппозиция рассматривается в качестве основной оппозиции в системе ингушского глагола. Она охватывает все семантические зоны глагола и пронизывает всю глагольную лексику нахских языков и базируется на выражении следующих грамматических глагольных категорий: времени, залога, аспекта (вида), фазовости, наклонения, эвиденци-альности.

2. В исследовании впервые предлагаются критерии и семантические основы выделения аналитических форм в системе нахского глагола. Основы функционирования аналитических форм, противопоставление синтетических и аналитических форм нахского глагола построены на базе реализации нескольких семантических граммем. Аналитические формы ингушского глагола распределены строго по грамматическим значениям, передаваемым данными формами: темпоральные значения, аспектуальные значения, значения глагольной деривации, модальные и эвиденциальные значения.

3. Структура аналитических форм глагола включает причастно-деепричастную формы основного глагола СВ или НСВ и вспомогательный глагол. В качестве вспомогательных глаголов нами отмечаются пять лексем: да / есть, хша /становиться, далла / находиться где-либо,

латта / стоять, дала / стать. Данные лексемы в составе аналитических форм десемантизируются частично либо полностью.

4. В исследовании представлена новая система форм выражения категории времени, которая охватывает (в настоящем, прошедшем и будущем) более 24-х грамматических форм глагола (синтетические и аналитические). Данные формы выражают временные, аспектные, фазовые, эвиденциальные и таксисные значения кумулятивно.

5. Глагольная актантная деривация в ингушском языке представлена в работе типом повышающей деривации (каузативами). В ингушском языке выделяются два типа каузативов: каузатив, образованный при участии глагола дита (в, й, б) / оставить, и каузатив, образованный при участии глагола де (в, й, б) / делать. Первый тип стандартного каузатива имеет фактитивное и пермиссивное прочтения, второй тип каузатива имеет манипулятивную интерпретацию.

6. Исследуя категорию залога в качестве одного из типов глагольной актантной деривации и характеризуя ее в качестве деривационной и непоследовательно-коррелятивной грамматической категории, в ингушском языке нами отмечается наличие специализированных грамматических форм (синтетических и аналитических) глагола для выражения залоговых отношений в языке в рамках номинативных и эргативных конструкций предложения.

7. Категория аспекта характеризуется в системе нахского глагола в качестве словоизменительной (альтернационной, последовательно-коррелятивной) категории, актуализирующейся как синтетическими, так и аналитическими формами.

8. Грамматическая категория фазовости передается аналитическими формами инхоатива, континуатива и терминатива. Причем термина-тив имеет несколько разновидностей в зависимости от степени близости ситуации к полному завершению.

9. Категория наклонения рассматривается как грамматический показатель семантической категории модальности. Автором впервые в нахских языках выделяется в качестве грамматикализованной (помимо объективной (реальной и ирреальной)) и субъективная (эпистемическая) модальность.

В системе типов наклонений со значением ирреальной модальности (помимо традиционно принятых в грамматике ингушского языка типов наклонений), нами выделяются: юссив, совмещенный с фактитивным каузативом; гортатив; гортатив, совмещенный с оптативом; условное наклонение (кондиционалис); условно-желательное наклонение.

Методологической основой исследования является положение о диалектической связи между грамматической формой и грамматическим значением, признание взаимосвязи и взаимообусловленности грамматических форм и категорий, что позволило положить в основу исследования системный подход к изучению категориальных значений и грамматических показателей этих значений в системе нахского глагола.

Для решения поставленных задач в реферируемой работе привлекаются следующие методы исследования: описательный метод, заключающийся в исследовании характеристик грамматических форм глагола в разных контекстах; метод функционального анализа; метод семантического анализа глагольных форм, предполагающий выявление особенностей функционирования глагольной формы на парадигматическом и синтагматическом уровнях языка, а также и особенностей транспозиции грамматических форм глагола; индуктивный метод, т.е. систематизация конкретных наблюдений за языковыми фактами и их обобщение в теоретические положения; сравнительный метод; объяснительно-разъяснительный метод; в работе применяются также и приемы когнитивного метода анализа.

Достоверность исследования основана на логической последовательности использования теоретического материала для доказательства предложенной гипотезы, на представительности выборки практического материала работы, а также на приемлемости методов и методологии исследования, на которых построена данная работа.

Апробация исследования. Основные положения и выводы данного исследования представлены в ряде публикаций и докладов на международных и межвузовских научно-практических конференциях.

Структура и объем исследования. Реферируемая диссертационная работа состоит из введения, пяти глав и заключения. К работе прилагается список использованной литературы и источников библиографии. Общий объем работы составляет 374 страницы машинописного текста. К основному тексту прилагаются библиографический список и перечень источников анализируемых материалов, включающий более 400 наименований отечественных и зарубежных лингвистов.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяются цели и задачи исследования, аргументируется выбор и актуальность темы, указывается объект, цели и задачи работы, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость

исследования, обосновываются принципы и методы исследования, обозначаются научные положения, выносимые на защиту.

В первой главе работы «Лингво-теоретические и методологические основы изучения грамматических форм и категорий глагола в нахских языках» представлены теоретические проблемы и история изучения рассматриваемых вопросов в рамках нахской лингвистики.

Известно, что глагол, являющийся предикативным центром предложения, изучается в языкознании как часть речи, содержание которой сводится к выражению грамматического значения действия (реализующегося во времени) или состояния и выступающая в предложении преимущественно в качестве сказуемого.

Изучение глагола как части речи в кавказоведении имеет свою давнюю традицию (Услар 1888; Сердюченко 1947; Шухардт 1950; Шар-данов 1955; Кумахов 1964; Чкадуа 1970; Юлдашев 1965; Гюльмагоме-дов 1975; Хайдаков 1975; Чикобава 1976; Ломтатидзе 1976; Керашева 1984; Магомедов 1988; Гишев 1985; Маллаева 1998; Керимов 2002; Ши-халиева 2005 и др.). Вопросы глагола нахских языков поднимались в работах Т.И. Дешериевой (1979; 1988), Р.И. Долаковой (1961), С.М. Мовтаева (1975), В.Ю. Гиреева (1988), М.Ш. Дагирова (1988), А.И. Ха-лидова (2006), Р. Пареулидзе (2008).

Установлено, что глагол в нахских языках является самой емкой частью речи (по количеству форм, категорий и выполняемым функциям). Практически всеми исследователями нахских языков в качестве основных глагольных категорий рассматриваются аспект / вид, наклонение и время. Некоторыми лингвистами отмечается и наличие категории залога в нахских языках (Халидов 2006; Чрелашвили 2007).

В анализе же основ выделения грамматических категорий и определения их грамматического статуса мнения нахских лингвистов расходятся.

В свете проблем, связанных с изучением грамматических категорий глагола, вполне закономерной является, на наш взгляд, постановка вопроса о соотношении грамматических категорий с грамматическими формами их выражения в нахских языках. Совершенно очевиден тот факт, что без установления наличествующих в языке грамматических форм глагола, без определения их семантического наполнения и функционального статуса, без установления их связи с выражаемыми ими грамматическими значениями (семантическими граммемами) невозможно представление полноценной системы глагола в целом. В связи с этим отметим, что при анализе глагола за пределами внимания нахских

языковедов остались аналитические формы глагола (за исключением форм, образованных вспомогательным глаголом да (в, й, б) / есть). Не выявлены не только значения и функции данных форм в нахских языках, но даже анализ компонентов, входящих в состав аналитических форм, остается за рамками научных исследований.

Одновременно нужно отметить, что аналитические формы и особенности их функционирования в нахских языках до сих пор не становились предметом специального анализа, что является причиной нерешенности весьма актуальных проблем нахского глагола, касающихся средств выражения семантических зон аспектуальности, модальности, темпоральности, таксиса, эвиденциальности. Представляется, что исследование значений вышеуказанных (аналитических) форм в совокупности с синтетическими формами глагола изменит представление о данной части речи и ее категориях в нахских языках.

Кроме того, нельзя считать удовлетворительной и степень изученности выражаемых грамматическими формами категорий глагола (аспект, наклонение, время и глагольная актантная деривация) в нахских языках.

В связи с вышесказанным в первой главе представлен и анализ теоретической литературы по проблематике основ выделения грамматических форм и их соотношения с выражаемыми ими грамматическими значениями, а также определяются и основы теоретического осмысления автором рассматриваемой проблемы в нахских языках.

Грамматическая категория рассматривается в работе как явление двустороннего характера. При этом указывается на то, что она охватывает не только грамматическое значение, но и формальные средства ее актуализации (Пешковский 2001; Виноградов 1972; Гухман 1968; Бон-дарко 2005). Известно, что грамматическая форма слова диктуется формальным признаком слова, выражающим некое грамматическое значение. В качестве формального признака (к ним относят флексию, вспомогательные глаголы и т.д.) в лингвистике рассматривают «экспонент» формы (грамматический «формант», «форматив»).

Грамматическая форма и формант грамматической формы являются двусторонними величинами, так как они имеют и свою материальную форму, и свое грамматико-семантическое содержание.

Грамматические значения относятся к наиболее абстрактным, обобщенным значениям, выражающимся в языке.

Грамматическая форма и грамматическое значение в совокупности создают грамматическую категорию языка.

Известно, что грамматические значения относятся к наиболее абстрактным, обобщенным значениям, выражаемым языком. Следовательно, грамматическая форма не может содержаться в одном (индивидуальном) слове. Она объединяет разряд слов, каждое из которых в пределах своего индивидуального значения способно актуализировать и общее категориальное значение. Так, в ингушском языке значение прошедшего времени передается посредством присоединения к глагольной основе суффикса -р, а также, в некоторых случаях, и фонемным чередованием ваха / уйти - вахар / ушел, лаца / поймать - лаьцар / поймал. Здесь мы можем утверждать, что разные глагольные лексемы, выражая значение прошедшего времени, принимают форму прошедшего времени с более или менее системными типами выражения. Данные типы выражения образуют тесное единство в силу своей функционально-семантической равнозначности, отнесенности (в данном случае значение прошедшего времени). Отсюда грамматическая форма слова представляется как своеобразное расчленение данного слова на основе передачи этим словом того или иного грамматического значения.

Наиболее общие значения явлений, актуализирующиеся в языке и представленные в последовательной, системной, регулярной соотнесенности форм одной лексемы, осмысливаются как категориальные грамматические значения. Причем эти формы одной лексемы, представляющие указанные выше значения, коррелируют друг с другом.

Если категориальное грамматическое значение выступает как совмещение собственных (родовых) значений грамматических форм, коррелирующих в парадигматических рядах, то грамматическая категория, аналогично грамматической форме, выступает в виде определенной системы двустороннего характера. Следовательно, грамматическая категория является системой выражения обобщенного грамматического значения, осуществляемого через парадигматическое соотнесение форм.

Грамматическая парадигма представляется в лингвистике как упорядоченная совокупность грамматических форм, передающих определенное категориальное значение. Следовательно, грамматическая категория являет собой объединение соответствующих парадигм.

В лингвистике представлены и классификации грамматических категорий. При морфологической классификации A.B. Бондарко грамматические категории языка подразделяются по признаку коррелятивности форм в пределах одного и того же слова и по признаку альтернационного / деривационного характера формообразования (2005).

По признаку коррелятивности выделяются три типа грамматических категорий: последовательно-коррелятивные, непоследовательно-

коррелятивные и некоррелятивные категории. Категории, которые представлены соотношением форм одного и того же слова, рассматриваются как последовательно коррелятивные (категория времени, наклонения, вида в нахских языках). Категории, которые репрезентируется соотносительными формами одного и того же слова и в то же время могут быть представлены частично также и оппозицией форм разных слов, определяются как непоследовательно-коррелятивные категории (каузативы и декаузативы, залог). И, наконец, категории, которые не могут быть представлены соотносительными формами одного слова, т.е. репрезентируются всегда формами разных слов, определяются в качестве некоррелятивных категорий (способы глагольного действия).

Что касается классификации морфологических категорий по признаку альтернационного / деривационного характера формообразования, то здесь выделяются два типа коррелятивных морфологических категорий: 1) альтернационные, 2) деривационные. В случае морфологической альтернации речь идет о чередовании словоформ (категория времени, наклонения, аспекта), в случае же морфологической деривации - о производное™ одной словоформы от другой (каузатив и декаузатив, залог). Считается, что данное преобразование является и семантическим и формальным. Как видно, альтернационный тип формообразования соответствует последовательно-коррелятивному, а деривационный - непоследовательно-коррелятивному типу формообразования.

Так, например, соотношение между граммемами каузатива и де-каузатива, а также между граммемами внутри залога в ингушском языке основано на преобразовании форм граммемы каузатива в словоформу другой граммемы декаузатива: лотаде / зажечь - лотадача /зажечься; граммемы актива - в словоформу граммемы пассива: со книжка дешаш воалл - книжка дешаш латт\ аз книжка деш - книжка дешаш да /я книгу (абс.) читаю - книга (ном.) читается; я (эрг.) книгу (абс.) читаю - книга (ном.) читается.

Различают два грамматических способа выражения грамматических значений (категорий) в языке: синтетический и аналитический.

В современных нахских языках выделяют два основных способа образования синтетических форм глагола: 1) образование словоформ посредством изменения основы слова при сохранении исходного корня слова латта / стоять - латта-р / стояч - лаътта-д / стоял; 2) образование синтетических форм путем супплетивизма, т.е. использованием разных корней axa /ходить - вода / иду -г1о/ иди.

Образование словоформ путем сохранения исходного корня слова подразделяется на два типа. Первый тип - это образование глагольных

синтетических форм аффиксальным способом, т.е. при участии суффиксов язде / писать - яздо-р / писал, деша / читать - деша-р / читал; при участии префиксов. Основными формообразовательными суффиксами ингушского глагола выступают аффикс -р ( формы прошедшего времени совершенного и несовершенного вида, масдар), -д (форма перфекта) -дар (форма плюсквамперфекта). Помимо этого, широко распространены суффигированные глаголы дита / оставить и диса / остаться, дала / вылезать, даккха / вытащить, выступающие сегодня в качестве формообразовательных аффиксов деривационных категорий каузативов и декаузативов. В качестве формообразовательных префиксов глагольной части речи в языке чаще всего выступают показатели категории грамматического класса (в структуре глаголов, разграничивающих категорию класса) axa / идти - в-аха / идти, в-ода / идет, ада / бежать - в-ада/ бежать, в-едар /убежач.

Второй тип - это образование синтетических словоформ посредством чередования корневых звуков: гласных - дешар / читал - дийшар / прочитал, уллар /лежал - иллар / пролежал', согласных - лалла / гнать (одного) / лахка / гнать (многих), тилла / надеть (одно) - тахка / надеть (несколько) и т.д.

В ингушском языке нами выделяются следующие типы чередований гласных фонем: 1) [а:] —> [а] —* [аь] да:жа —>■ даж —» даьжар / пастись —* пасется —► пасся; 2) [а] —» [а] —«- [е] таба —> таб —> тебар / красться—* крадется —* подкрался-, 3) [ие:] —> [е] —► [ий] виела —> вел —+ вийлар / смеяться —* смеется —* смеялся; 4) [о:] —* [о] —» [е] то:ха —> m ох —* техар / ударить —► ударяет —► ударил; 5) [и] —» [у] —» [и] вижа —> вуж —► вижар /ложиться —> ложится —> лег.

Помимо рассмотренных способов образования синтетических форм ингушского глагола, следует обратить внимание и на супплетивизм как один из способов образования синтетических форм глагола. Супплетивизм в нахских языках явление не распространенное. Для супплетивного образования словоформ характерно полное изменение звуковой материи корня при сохранении тождества слова. Супплетивизм присутствует в формах некоторых глаголов типа axa / идти - г1о / иди, го / видеть - дайра /увидел.

Относясь к языкам агглютинативным, нахские языки пользуются для выражения различных грамматических значений в основном синтетическими средствами. Но наряду с этим имеются формы аналитического характера, которые в своем формировании подчиняются закономерностям агглютинации и не нарушают основную тенденцию развития грамматической структуры этих языков. В разработке теории аналити-

ческих форм и конструкций нахского глагола мы опираемся на учение о структуре и особенностях аналитической формы и компонентов аналитических конструкций в языках различных типов, представленной в работе М.М. Гухман (1955).

Проблем аналитических форм в чеченском языке касается в своей монографии и Н.Ф. Яковлев (1960). Дальнейшее исследование аналитические формы глагола в нахских языках получают в работе Р.И. Дола-ковой (1961). Автор называет данные формы в системе глагола относительными временными формами, а синтетические формы - абсолютными. Аналитические временные формы, образованные при участии вспомогательного глагола да (в, й, б) / есть (быть), рассматриваются также и в исследовании Т.П. Дешериевой (1979).

Аналитические формы нахского глагола в реферируемой работе впервые подразделяются на первичные и вторичные. Первичными аналитическими формами являются, на наш взгляд, формы перфекта и плюсквамперфекта, представленные в качестве синтетических и образованные от причастно-деепричастной формы совершенного вида при участии вспомогательного глагола -да (в, й, б) / есть. Формы аналитического характера рассматриваются нами как формы более позднего происхождения или вторичные аналитические формы. В современном ингушском языке аналитические формы образуются как от причастно-деепричастных форм настоящего времени (НСВ), так и от причастно-деепричастных форм прошедшего времени (СВ), вступающих в связь со вспомогательным глаголом. В ингушском языке мы выделяем пять вспомогательных глаголов: да (в, й, б) / быть в напичищ хила / быть (в значении становиться)', дама (в, й, б) / находиться где-либо (заниматься чем-либо); латта с исходным значением стоять, дала / стать (становиться). Сочетаемость причастно-деепричастных форм основного глагола и вспомогательных глаголов возможна в силу определенных взаимосвязей компонентов внутри каждого сочетания, благодаря чему один и тот же компонент в разных условиях выполняет разные функции, образуя различные категории: времени, таксиса, временной дистанции, аспектной (видовой) характеристики и категории эвиденциаль-ности и модальности.

Так, сочетание вспомогательного глагола хила с причастно-деепричастными формами в ингушском языке служит для выражения модальных значений (семантика эпистемической модальности) и значений эвиденциальности (очевидности / заглазности) действий, а также для передачи семантики типов информации (непосредственная и опосредованная), образуя тем самым вторую серию форм перфекта и плю-

сквамперфекта, т.е. серию аналитических форм перфекта и плюсквамперфекта: Из балха водаш хиннав / Он оказался шедшим на работу, сложные глагольные образования от причастно-деепричастной формы НСВ при участии вспомогательного глагола латта в ингушском языке способны к выражению залоговой пассивной граммемы: Со книжка дешаш воалл - Книжка дешаш латт / Я читаю книгу - Книга читается.

«Выбор» вспомогательного глагола при образовании аналитических форм в ингушском языке, на наш взгляд, зависит от переходной / непереходной семантики основного глагола.

Так, глаголы хила, да (в й, б) в ингушском языке не различают переходное / непереходное значение основного глагола: додаш да (в, й, б) / идет, яздеш ва (в, й, в) / пишет (пишущий есть).

Глаголы дата (в, й, б), латта выступают с одинаковым значением находиться в процессе действия. Различия между данными глаголами проявляются в их употреблении: глагол далла (в, й, б) употребляется с причастно-деепричастными формами НСВ переходных глаголов и в номинативных конструкциях от непереходных глаголов, где субъект -одушевленное существо: Со яздеш воалл / Я пишу; Бер ловзаш доалл / Ребенок играет. Глагол латта употребляется с причастно-деепричастной формой НСВ от непереходных глаголов: Из водаш латт / Он идет (идущий находится). Машен соцаш латт / Машина останавливатся (останавливаясь находится) и с причастно-деепричастной формой НСВ от переходных глаголов в бессубъектных предложениях: Щенош дотташ латтар / Дома строились (строящимися находились); Машен тоаеш латтар / Машина (ремонтировалась /ремонтировавшись находилась).

Глагол дала /стать, сочетаясь с причастно-деепричастной формой СВ, придает аналитической форме значение терминативности типа дийша воал / заканчивает читать (прочитав становится)', в сочетании же с инфинитивом участвует в образовании показателя инхоатива деша воал (деша ваьннав) /начинает (начал) учиться (учиться становится -берется за учебу).

Аналитические формы глагола ингушского языка входят в корреляцию с синтетическими формами на основе определенных грамматических признаков (грамматических категорий), что является одним из основных критериев функционирования аналитических форм в ингушском языке.

Оппозиция аналитические / синтетические формы глагола рассматривается в качестве одной из основных в семантических зонах тем-

поральности, аспектуальности, фазовости, модальности и эвиденциаль-ности. То есть практически все семантические категории ингушского языка охватываются оппозицией аналитические / синтетические формы. Эта оппозиция пронизывает в ингушском языке всю глагольную лексику.

В ингушском языке нами выделяются две аспектуально значимые причастно-деепричастные формы и, соответственно, два класса аналитических форм: имперфективные аналитические формы (от причастно-деепричастной формы НСВ) и перфективные аналитические формы (от причастно-деепричастной формы СВ). Нами впервые в ингушском языке выделяются три серии аналитических глагольных форм: презентные, претериталъные и перфектные (в зависимости от временной отнесенности и выражения значения перфектности). Причем каждой из этих серий противостоит серия синтетических форм - презенс, претериталь-ные формы (имперфект - дуратив и пунктив), перфект и плюсквамперфект. Кроме того, в зависимости от выражения ими аспектуальных признаков совершенности / несовершенности действия, все формы ингушского глагола делятся нами на имперфективные и перфективные.

Имперфективные аналитические формы (сюда нами причисляются все показатели со значением несовершенного вида) в ингушском языке выражают два основных аспектуальных значения: дуративное (или значение аспектуальной длительности - водаш латт / идет (идущий становится), яздеш воаллар / писал (пишущий находился) и итеративное (или узуальное) - яздеш ва / пишет (пишущий есть), раритивное - водаш хул / хаживает, яздеш хулар / (по)писывал). Часто два значения (хабитуальное и узуальное) кумулятивно реализуются одной аналитической формой - яздеш ва/пишет (пишущий есть).

К аналитическим формам перфективной серии нами относятся формы, именуемые аналитическим перфектом от причастно-деепричастной формы СВ и результативом в ингушском языке. Данные граммемы выражают настоящее (результатов) и прошедшее время (результатов и аналитический перфект) соответственно значениям перфекта и (субъектного) результатива. Значение категории результатива является более конкретным и сводится к утверждению о существовании в момент речи (или до момента речи, т.е. в прошлом) естественного результата действия, ситуации. Эта форма (более раннего происхождения в ингушском языке, на наш взгляд, чем перфект) образуется в основном от глаголов, (семантически) обозначающих процессы, и является в современном ингушском языке, очевидно, слабо грамматикализованной.

Аналитический перфект, помимо собственно перфектного значения «акционального результатива», употребляется также в эвиденци-альных контекстах широкого типа, описывающих ситуации, не засвидетельствованные говорящим лично, т.е. выражающих инферентивное (говорящий предполагает, что ситуация имела место, на основании наблюдаемого им результата) или ренарративное (говорящему известно о ситуации с чужих слов) значение (Плунгян 2003).

Причиной того, что сегодня в ингушском языке процесс грамматикализации результативных форм не имеет своего продолжения, является, очевидно, тот факт, что формой, этимологически соответствующей результативу, является сегодняшний синтетический перфект с совмещенным эвиденциальным показателем - формой вспомогательного глагола да (в, й, б) / быть (есть), которая сегодня включена в состав синтетического перфекта в качестве аффикса ваха - ваха-в / идти - ушел (ушедший есть).

К аналитическим формам перфективной серии нами причисляется и аналитический плюсквамперфект от причастно-деепричастной формы СВ, обладающий в принципе теми же значениями, что и аналитический перфект, и отличающийся от последнего тем, что показатель аналитического плюсквамперфекта актуализирует значение релевантности результата одной некоей ситуации в прошлом для другой ситуации, размещенной также в плане прошедшего времени.

Помимо указанных форм в систему глагольных форм нахского глагола входят еще и синтетические формы: прошедшего времени несовершенного вида, имеющие имперфективное значение (дуратив), прошедшего времени совершенного вида (пунктив), т.е. форма, обозначающая перфективные (завершенные) ситуации, относящиеся к зоне прошедшего времени и не имеющие (в отличие от перфекта) связи с настоящим.

Исследование показывает, что формы имперфекта и пунктива в определенных контекстах в принципе могут актуализировать кумулятивно и эвиденциальный компонент (также в отличие от перфекта) личной засвидетельствованности говорящим описываемых им событий, что отобразилось и в наименовании данной формы, принятом в традиционной грамматике нахских языков - «прошедшее очевидное несовершенное время» и «прошедшее очевидное совершенное время». Кроме того, в системе синтетических форм выделяем формы презенса (настоящего времени), перфекта и плюсквамперфекта.

В реферируемой работе установлено, что деление глагольных словоформ ингушского языка на два класса (синтетические и аналитиче-

ские формы) связано прямо с противопоставлением индикатива и косвенных наклонений. Подтверждением этому служит, с одной стороны, наличие синтетической формы презенса индикатива, не имеющей никакой модальной семантики, и наличие модального компонента у аналитических форм имперфективного презенса, с другой стороны (типа эпи-стемических форм вода - водаш хургва / идет - идет, наверное).

Считаем, что такое деление связано и с противопоставлением первичных и вторичных по происхождению аналитических форм (подтверждением этому служит, например, аналитический характер вторичного перфекта и плюсквамперфекта). Ингушские аналитические формы, манифестирующие, на наш взгляд, категорию эвиденциальности и граммему эпистемической модальности, противостоят синтетическим формам, которые в принципе не способны к передаче субъективной модальности или же опосредованной информации.

Во второй главе «Грамматические формы выражения категории времени» предлагается семантический анализ временных форм ингушского глагола. Большое количество работ посвящено исследованию категории времени и средств ее актуализации в различных языках (Ивин 1969; Балин 1969; Жеребков 1970; Бондарко 1971; Ломов 1979; Маслов 1989; Молчанов 1990; Плунгян 2003; Дешериева 1979; Дагиров 1988).

Под «грамматическим временем» или «временными отношениями» обычно понимается отношение протекания действия к грамматическому моменту речи (М/Р). Соответственно выделяют граммемы прошедшего (предшествование М/Р), настоящего (совпадение с М/Р) и будущего (следование М/Р) времени. При анализе категории времени языковедами большое внимание уделяется проблеме абсолютного и относительного употребления временных форм.

Относительное употребление временных форм связано с понятием таксиса и рассматривается как разновидность последнего. В качестве категории, связанной с категорией таксиса, рассматривается категория эвиденциальности. Если в случае таксиса речь идет о соотношении между двумя сообщаемыми фактами, которые соотносятся друг с другом, то в случае эвиденциальности следует говорить о корреляции имеющегося факта ситуации (события) и особенностями его отображения говорящим в процессе речевого общения (см. работы Т. Гивона, А. Вудбери 1982, 1986; Н.А.Козинцевой 1994; В.А. Плунгяна 2003).

Система форм прошедшего времени ингушского глагола включает четыре синтетические формы: прошедшее НСВ, прошедшее СВ, перфект, плюсквамперфект, шесть аналитических форм имперфективной

серии (формы на дар, хулар, доаллар, латтар, хилар, ваьллар / лаъттар), аналитический перфект и плюсквамперфект НСВ и две формы перфективной серии (аналитический перфект СВ, аналитический плюсквамперфект СВ). Аналитические и синтетические формы имперфекта образуют структурные оппозиции на основе признаков: обычность, постоянность, узуальность: къахьегаш вар - къахъегар / работающий был (работал)-, повторяемость, регулярность - къахьегаш хулар - къахъегар /работающий бывал (работал)', локализованность действия в определенном промежутке времени - балха водаш латтар -балх водар / был идущий на работу (шел) на работу; книжка дешаш воаллар - книжка дешар / читал (был читающий) книгу - (читал) книгу.

От причастно-деепричастной формы (НСВ) образуются также аналитические формы прошедшего времени несовершенного вида на хилар, даъллар (в, й, б). Аналитическая форма прошедшего времени несовершенного вида на хилар реализует действие длительное и ограниченное во времени - одномоментное (но не мгновенное), рассматриваемое как факт, действие, происходившее в отдаленном прошлом: Уж ткъоалаг1ча шера хилар укхаза, шоай тика а йийча дулх дохкаш... (Плиев 1979) 'В двадцатых годах они открыли здесь свой магазин, в котором торговали (торгующие побыли) мясом'.

Форма на даъллар (в, и, б) отличается от формы на хилар тем, что первая выражает значение конкретности, локализованное™ во времени: Ераш д1абаххалца трактора юххе грсъан оаттхала кулгаш детташ ваьллар из (Боков 1987) 'Гири был недоволен ими. До тех пор, пока они не ушли, он, стоя у трактора, ремонтировал (ремонтирующий был) какую-то деталь'.

Учитывая, что формами прошедшего времени ингушского глагола актуализируются таксисные значения, а также абсолютное и относительное временные значения, все формы прошедшего времени ингушского языка в работе распределяются по рубрикам: 1) формы, выражающие таксисные значения и относительно временные отношения; 2) формы, передающие абсолютные временные значения. К формам, передающим таксисное значение предшествования действия, относятся формы плюсквамперфекта и перфекта.

Синтетический плюсквамперфект ингушского языка может реализовать значения дистантного и контактного предшествования, т.е. выступать в функциях аористического плюсквамперфекта и перфектного предшествования. В значении перфектного предшествования данная форма имеет функциональное сходство с перфектом, т.к. указывает на актуальность последствий называемого действия для более позднего

временного плана. В этом значении плюсквамперфект имеет поясняющий, уточняющий характер, указывает на причину описываемых событий и входит в качестве формы, несущей особую смысловую нагрузку, в ряд других форм прошедшего времени, в которых ведется дальнейшее повествование о событиях прошлого: Мовле бокъо епнаяр цунна машен эишча метте йига. Цу mía ваъг1а шофер Мухтар т1ем mía а вига Гире-на т1айисаяр из машин. Цу mía Iomlaxoaee кхы шофер вацар (Боков 1987) 'Мовли разрешил ему ездить на машине везде, где ему необходимо. Бывший водитель машины ушел на фронт, и она досталась Гири. Больше некого было посадить за руль машины'.

Значение контактного предшествования формируется при реализации сем: прошедшее время, предшествование, перфект прошедшего времени,исчерпанность действия.

При реализации значения аористного плюсквамперфекта участвуют семы: предшествование во времени и дистантность в отношении последующего действия. В данном случае отсутствует сема контактности: поздний и ранний акты могут иметь свои локализаторы времени. Данная форма используется для передачи действий, запечатленных в памяти.

Синтетическая форма плюсквамперфекта ингушского языка проявляет следующие семы на парадигматическом уровне: прошедшее время, предшествование, контактность с последующим действием, исчерпанность (законченность). При функционировании данной формы в контексте (на синтагматическом уровне) проявляется ряд частных значений этих форм: дистантность с последующим событием, абсолютное давнопрошедшее.

Аналитический плюсквамперфект СВ обладает значением пер-фектности, прерванности действия до момента другого действия и связи с последующим событием: Боша б1арг а вайна, цо леладечох ца кхеташ, хьачуваъннача латтийсар из. Нанас д1ааьнна хиннадацар Салан-Гирега ше йига Бахъауддин воаг1аргволга (Боков 1962,) 'Увидев брата, он остановился у входа, не понимая, зачем тот пришел. Оказывается, мать не сказала Салан-Гири, что Бахаудин приедет забирать ее'.

Аналитический плюсквамперфект НСВ реализует значения продолжительности и многократности, незавершенности действия в отдаленном прошлом. Наиболее ярко данные значения проявляются в форме, образованной от формы со значением многократности. Основным здесь является не то, что действие незакончено, а то, что оно представляется как развивавшееся в отдаленном прошлом: Хьалхаг1а новкъа во-алача хана Наъсаре Паламатарцига саца лерхТаш хиннадар Мусас ...

Мочкъий-Юрта кхаьчача, цига улицаг1а ша баша буолабиеннабар ... лийрх1ар кхоачашхиланзар ...(Боков 1986) 'Раньше, когда Мусса выходил в дорогу, он предполагал (предполагающий был) заночевать в Назрани у Галамата, но когда он добрался до села Базоркина, лед начал таять..., предположения его не сбылись...'

Таксисное значение одновременности ситуаций в ингушском языке создается аналитическими формами прошедшего несовершенного вида, т.е. формами на дар (в, й, б), доалар (в, й, б), латтар: Со хъачуваълча, каьхат двшаш воаллар из 'Когда я вошел, он читал (читая находился) письмо'.

Семантическую нагрузку, проявляемую анализируемыми формами, можно определить следующим образом: препозиция действия по отношению к моменту речи, дистантность в отношении момента речи, одновременность действия, длительность, узуальность, конкретность / локализованность, процессность, очевидность.

К грамматическим формам с абсолютным временным значением в зоне прошедшего относятся формы прошедшего времени совершенного вида и прошедшего времени несовершенного вида; аналитические формы на хилар / хулар; формы перфекта - синтетическая и аналитическая (причем перфект может выступать как в функции формы с абсолютным временным значением, так и в функции формы с таксисным и относительным временными значениями).

При анализе форм прошедшего времени НСВ и СВ ингушского языка выявляется следующий семантический потенциал данных форм: на парадигматическом уровне формы ингушского глагола имеют следующие семы: прошедшее время, дистантность в отношении момента речи, процессность / целостность, очевидность: Шозза а кхозза а Хъади-са зеделар малх хьалбалале Темарсолта арара чуухаш. Сецца г1атта а г1аътта, тоъала юкъ юкъе а юташ, Темарсолтана т1ехьавахар из. Вож кашамашкахъа д1ачувийрзар (Плиев 1979) 'Два-три раза заметил Хадис, как Темарсолт на заре откуда-то возвращался. Однажды как-то на рассвете он последовал за Темарсолтом. Тот свернул в сторону кладбища'.

На уровне синтагматическом проявляются следующие вариантные значения: форма прошедшего времени несовершенного вида - прошедшее несовершенное единичное, прошедшее несовершенное повторяющееся, прошедшее несовершенное обобщенное, процессность, релятивное значение одновременности, значение диалогической формы; форма прошедшего времени совершенного вида - обобщенное настоящее, прошедшее повторяющееся, аорист. При транспозиции данные грамме-

мы ингушского глагола проявляют наличие следующих сем: совпадение с моментом речи, следование моменту речи, будущее совершенное.

Абсолютное временное значение прошедшего в ингушском языке передается также и аналитическими формами прошедшего времени на хилар /хулар (раритив, темпорально-ограниченный раритив).

Кроме того, к временным формам со значением абсолютного прошедшего в ингушском языке относим и перфект. Перфект - это специализированное средство выражения прошлого в сфере настоящего. Исследование выявило, что синтетический перфект ингушского глагола проявляет следующий семантический потенциал: на парадигматическом уровне - прошедшее время, исчерпанность, законченность, контактность с моментом речи, статичность; на синтагматическом уровне -дистантность, завершенность, многократность, длительность, очевидность (субъективность); транспозиция - следование за моментом речи: Кхы бац са дезал: дай сесаги укхаза 1обоаг1ача новкъа байнаб, х1аыпа бераш цхъаннахъа dladennad (Чахкиев 1989) 'Нету меня больше семьи: отец и жена умерли по пути сюда, а детей кому-то отдали'.

Семантический потенциал аналитических форм перфекта ингушского глагола определяется нами следующим образом. В качестве парадигматических значений форм выделяются: прошедшее время, пер-фектность, контактное предшествование моменту речи, объективная констатация факта, заглазность действия, длительность / результативность. В качестве синтагматических сем рассматриваемых форм выделяются: дистантность действий в отдаленном прошлом, экспрессивность: Палатваыша хиннае со, Йисита, ч1оаг1а г1алат...A-a, 1а иштта кхетадаьдац из... Айса сагйоалайар да азяхар-м... (Боков 1984) 'Оплошал я, Есита, сильно оплошал... Нет ... ты не так это поняла. Я говорю о своей женитьбе...'

В состав системы форм настоящего времени нами включаются одна синтетическая и несколько аналитических форм глагола: форма на да (в, и, б) - континуатив (дешаш ва / учится), форма на хила - раритив (дешаш хул / читает (читающий бывает), формы на далла (в, й, б) / латта - прогрессив (яздеш воалл / пишет сейчас (пишущий находится), водаш латт / идет сейчас (идущий стоит). Семантический потенциал синтетической формы настоящего времени в ингушском языке мы определяем следующим образом. На парадигматическом уровне актуализируются значения: совпадение с моментом речи, настоящее обобщенное (абстрактное). Значение обобщенности выражается в контекстах, передающих общие описания, рассуждения: Топ яц хозаш, ше-шийца къамаьл ду цо. — Ц1и яълча санна корзаг/ъяьнна ма хьийзарий ер-м.

31амигая, цудухъа нхер... (Чахкиев 1991) 'Выстрелы не слышны, - сама с собой разговаривает она. - Как на пожаре прямо, испуганно вела себя девочка... Маленькая еще, вот и боится...'

На синтагматическом уровне актуализируются и следующие семы: совпадение с моментом речи, актуальность ситуации. Выделяются несколько случаев транспозиционного употребления синтетической формы настоящего времени в значении конкретного настоящего и будущего для обозначения действий, происходящих в прошлом и предстоящих в будущем. Аналитические граммемы настоящего времени, помимо семы совпадения с моментом речи, проявляют еще и следующие признаки: актуальность действия (континуатив - форма на да / есть), локализо-ванность ситуации во времени (прогрессив - форма на доалл / находится), нерегулярная повторяемость ситуации (раритив - форма на хул / становится). Лишь синтетическая форма настоящего времени способна иметь транспозиционные значения. При транспозиции данная форма проявляет следующую семантику: предшествование моменту речи, следование за моментом речи.

В системе ингушского глагола отмечаются две грамматические формы будущего времени - одна синтетическая и одна аналитическая форма, образуемая от причастно-деепричастной формы исходного основного глагола и формы будущего времени вспомогательного глагола хила - хургда. Данная аналитическая форма образуется в ингушском языке лишь от глаголов переходных дешаш хургва, дувцаш хургда. Семантический анализ синтетической формы будущего времени глагола показывает возможность функционирования этой формы в двух значениях: 1) значение будущего времени конкретного единичного действия; 2) значение будущего времени повторяющегося, обычного действия. При этом данная форма проявляет сему следования моменту речи, единичность ситуации, целостность ситуации, узуальность, итеративность. Семантический потенциал формы будущего времени совершенного вида в ингушском языке нами определяется следующим образом: на парадигматическом уровне данная форма проявляет семы - следование моменту речи, целостность действия; на синтагматическом уровне - совпадение с моментом речи, неактуальное (обобщенное) настоящее: Цхьа ди-бийса даккха йиш йолаш дац вай, юрта ха ца оттадеш, маьрша 1одийша... Могийтаргдац вайна гонахъарча наха, хьа къонгаш т1акхухьа довнаш, лоаттабу низ...(Чахкиев 1991) 'Ни одного дня мы не можем провести спокойно, не выставив охрану вокруг села... Не простят нам соседи воинственности твоих сыновей...'

В третьей главе диссертационного исследования «Грамматические формы выражения глагольной актантной деривации в системе ингушского языка» изучаются типы глагольной актантной деривации в ингушском языке.

Суть категории актантной деривации состоит в изменении в составе участников ситуаций или же их референциальных свойств, т.е. в семантическом преобразовании исходной структуры. И данная категория является категорией, семантически и формально близкой к категории залога (Чейф 1971; Комри (Сотпе) 1985; Коваль; Нялибули 1997; Мельчук 1998; Плунгян 2003; Кибрик 2008).

В лингвистической литературе различают несколько типов актантной деривации. Среди них выделяются явление повышающей актантной деривации и явление понижающей актантной деривации. В ингушском языке более широко представлен тип повышающей актантной деривации, передаваемый двумя разновидностями каузативов: каузативом (сложным переходным глаголом), образованным при помощи компонента дита (в, й, б) / оставить, и каузативом (сложным переходным глаголом), образованным при участии компонента де (в, й, б) / делать. Регулярные средства реализации каузатива, как известно, имеются в большинстве нахско-дагестанских языков. В данных языках именно каузативная деривация является единственным типом повышающей актантной деривации (Климов, Алексеев 1980). В нахском языкознании эти сложные глаголы рассматривались в качестве глаголов с побудительно-понудительной семантикой (Яковлев 1940; Дешериев 1963; Де-шериева 1988), или каузативов (Халидов 2003, 2004).

При анализе каузатива, образованного с компонентом дита (в, й, б) / оставить, как одного из примеров изменения валентности глагола, мы акцентируем основное внимание на том, что данный тип актантной деривации ориентирован на введение в ситуацию адресата действия - бе-нефактива. Такой тип каузатива рассматривается нами как имеющий две интерпретации - разрешительный каузатив (пермиссив) и понудительный каузатив (фактитив) - в зависимости от конкретных условий его использования в контексте. При преобразовании ситуации с непереходным глаголом в каузативную конструкцию типа Со ара вода / Я на улицу иду —* Нанас ара вохийт со / Мама позволяет (заставляет) мне идти на улицу наблюдается добавление агенса с ролью семантического и грамматического субъекта, обозначенного эргативным падежом (нанас /мама (эрг.)). При преобразовании же переходного глагола в каузатив типа фактитива в ингушском языке мы имеем следующую картину: Аз къамаьл дувц / Я разговариваю (разговор говорю) —► Цар къамаьл

дуецийта сога / Они разрешают (заставляют) мне разговаривать, то есть происходит добавление показателя агенса действия. Данный тип каузатива в ингушском языке возможен от глаголов любого морфолого-синтаксического типа: переходных, непереходных, дитранзитивных, экспериенциальных.

Стандартной интерпретацией рассматриваемой каузативной конструкции является «сделать так, чтобы». При этом данного типа каузатив нельзя, на наш взгляд, рассматривать как выражающий лишь опосредованную каузацию. Так, каузатив, образованный от исходно непереходного глагола, может подразумевать и физическое воздействие на паци-ентивного актанта ситуации: Дас аллийтар к1аьнк / Отец (эрг.) оставить (позволить) лежать (прош. СВ) / Отец позволил лежать мальчику. Такого рода каузативы называют в лингвистике «манипулятивны-ми». Манипулятивные каузативы подразумевают наличие одушевленного каузатора действия в ингушском языке.

Ингушский каузатив с глаголом бита (в, й, б) / оставить (в значениях дать, позволить, заставить) имеет два варианта. При первом варианте каузатива представлено исходное оформление каузируемого -каузируемый участник ситуации выражается именной группой, падеж которой определяется моделью управления исходного глагола. Так, в следующих примерах каузируемый участник кодирован именительным падежом при непереходном глаголе (1) (такой тип кодирования называется номинативным) или дательным падежом при экспериенциальном глаголе (2) (данный тип кодирования каузируемого актанта называется дативным):

1) а) Шаьнк вода / Мальчик (ном.) идти (през.);

б) Дас к1аънк вохийт / Отец (эрг.) мальчик (абс.) уходить оставляет (наст) / Отец мальчику позволяет идти;

2) а) Даьна б1аргагу / Отец (дат.) видит (през.);

б) Нанас даьна к1аьнк б1аргавайт /Мать (эрг.) отец (дат.) мальчик (абс.) увидеть оставляет (през.) / Мать позволила отцу увидеть мальчика.

Для каузативов от переходных глаголов в ингушском языке характерен второй вариант каузирования. Здесь каузируемый участник ситуации кодируется одним из показателей местных (пространственных) падежей, выражающих локализацию каузируемого участника относительно каузатора. В типологической литературе выделены следующие возможные типы локализации для пространственных падежей: ИН -пространство внутри ориентира, АПУД - пространство рядом с ориентиром, СУБ - пространство под ориентиром, ПОСТ - пространство сза-

ди ориентира, АД - поверхность ориентира (верхняя или боковая) (см.: Мельчук 1998; Плунгян 2003; Даниэль, Майсак, Мерданова 2008). Мы отмечаем в ингушском языке следующие типы кодирования участника ситуации в каузативе от исходно переходных глаголов: АПУД-эссив -выражение значения движения «из» и АПУД-элатив - движение объекта от ориентира к другому объекту или субъекту.

Каузатив, образуемый при участии аффигированного глагола де (в, й, б), рассматривается нами в качестве второго типа стандартного каузатива в ингушском языке.

Наблюдаются семантические ограничения в образовании данного каузатива, состоящие в том, что данный каузатив имеет лишь одно прочтение - фактитивное (его можно назвать манипулятивным каузативом, так как допускает и физическое воздействие на каузируемого участника), чем он и отличается от каузатива первого типа, который может иметь как фактитивную, так и пермиссивную интерпретацию.

Различают два варианта каузативов данного типа. К первому варианту относятся каузативы - сложные глаголы с неспрягаемой частью в качестве одного из компонентов каузатива. В некоторых из этих глаголов именная часть занимает позицию пациенса в номинативном падеже, соответственно, другой номинативной именной группой они управлять не могут: саготде / душу узкой делать (тосковать), гештде / прощение делать (простить). Другие глаголы имеют независимый номинативный актант, так как у них именная часть является лексикализованной частью глагольного слова: гулде / собрать, лотаде / зажечь, 1омаде / выучить (учить делать). То есть различие между данными сложными глаголами кроется в семантической стороне сложного образования, так как у первых сложных глаголов не происходит десемантизации первого элемента, что и исключает возможность употребления при этих глаголах еще одной именной группы в номинативе; при втором же типе сложных глагольных комплексов происходит полная десемантизация первого компонента, что и приводит к необходимости введения в синтаксическую конструкцию с такого рода глаголами новой номинативной именной группы. Этот тип каузатива создает в ингушском языке каузативно-декаузативные пары с производными непереходными глаголами (декаузативами), образующимися при участии глагола - лексического декаузатива дала / дать (в значении стать) типа кийчде - кийч-дала / подготовиться - подготовиться, лотаде - лотадала / зажечь зажечься и т. п.

Ко второму варианту данного типа каузатива относятся каузативы от основы настоящего времени исходного глагола. Заметим, что такого

рода каузативы в ингушском языке практически регулярно и последовательно образуется чаще всего от непереходных глаголов, выражающих такие действия или состояния, на течение которых возможно оказание воздействия (в том числе и физического) каузатором действия. К ним относятся: глаголы движения вола - воалаве / приходить - приводить, латта — лоаттаве / стоять - заставить стоять, саца - соцаве / остановиться - остановить; глаголы состояния: алла - улладе / лежать -заставиться лежать, лаза - лозаде / болеть - причинить боль, лачкъа

- лочкъаде / спрятаться — спрятать', событийные глаголы: г1атта -г1оттаве / подняться - поднять, дага - доагаде / гореть - сжечь, да-жа - доажаде / пастись - пасти. Каузатив данного типа в ингушском языке не образуется от переходных глаголов. Довольно регулярно он образуется от непереходных глаголов. Обращаем внимание на то, что данный каузатив не имеет противопоставленных ему декаузативных форм. От казутивов на -де / делать возможно, в свою очередь, образование каузатива при участии компонента дита / оставить типа лота-дайта /заставить (позволить) (кому-то) поджечь. При этом основным значением таких каузативов является значение опосредованности не только каузации (то есть каузатор не является прямой причиной осуществления ситуации), но и опосредованности осуществления самой ситуации, т.е. при такого рода каузированиях происходит как бы переложение вины за наличие ситуации на третье лицо, которое чаще всего не эксплицируется в тексте.

Лексические каузативы в ингушском языке представлены в ограниченном количестве. В основном, это лексемы типа вига/вести, дакк-ха / вытянуть. Данные глаголы вместе с несколькими другими глаголами типа дита - диса / оставить - остаться, дала - даккха / вылезти

- вытянуть, дига - даха /вести-уйти участвуют в глагольном словообразовании, причем образуемые ими глаголы противопоставляются по морфолого-синтаксическому признаку «переходность / непереходность действия»: г1адвига - г1адваха / обрадовать - обрадоваться (от последних также возможно образование каузатива на дита (в, й, б) -г1адвигийта - г!адвахийта / дать обрадовать — дать обрадоваться). То есть лексические каузативы и декаузативы, становясь суффигиро-ванными глаголами, участвуют в образовании морфологических каузативов и декаузативов.

В качестве одного из типов актантной деривации рассматривается в работе и категория залога. Если обратиться к научной литературе, посвященной разработке проблемы категории залога, то мы не обнаружим согласия между языковедами в определении статуса и сути данной

граммемы (Мельчук, Холодович 1970; Холодович 1979; Успенский 1977; Падучева 1974; Perlmutter, Postal 1977; Perlmutter 1978; Холодович 1969; Shibatani 1976; Храковский 1978; 1981; Генюшене (Geniusene) 1987; Недялков 1991; Barber 1975; Kemmer 1993; Fox / Hopper 1994).

В системе нахских языков проблема залога не исследовалась детально. Тем не менее, в общих исследованиях по нахским языкам (Де-шериева 1985) и в частных исследованиях по чеченскому (Халидов 2003, 2006) и по бацбийскому языкам (Чрелашвили 2007) проблема залога рассматривалась, но полного своего разрешения так и не нашла.

Залог мы определяем, вслед за В.А. Плунгяном и другими сторонниками данной трактовки залога, как глагольную категорию, которая выражает изменение коммуникативного ранга участников ситуации (субъекта и объекта). Действительный залог (или конструкция активного залога) представляет собой некоторую исходную ранговую структуру, в которой засвидетельствовано соотношение актантов - семантического субъекта с более высоким коммуникативным рангом с семантическим объектом с более низким (по сравнению с субъектом) коммуникативным рангом. Другие типы залогов (как известно, активный и пассивный залог не являются единственными возможностями проявления залоговых отношений) представляют переход коммуникативного статуса с более высоким рангом от одного глагольного актанта к другому (1) Аз книжка деш - Книжка аз дешаш да, (2) Со книжка дешаш воалл -Книжка дешаш латт / Я читаю книжку - Книжка читается. Нами констатируются как минимум четыре граммемы залога в системе ингушского языка: актив и пассив эргативной конструкции (1), актив и пассив номинативной конструкции предложения (2).

Перераспределение коммуникативного статуса в ингушском языке не оформляется или, точнее, не сопровождается перераспределением синтаксических ролей именных групп - объект остается объектом и семантическим и грамматическим {книга), субъект сохраняет статус субъекта и семантического и грамматического (со - аз). Номинативный пассив рассматривается в работе как пример пассива с нулевым агенсом (распространенного в языках различных типов). Такое преобразование залоговых отношений сопровождается и изменением формы сказуемого: она преобразуется из синтетической в аналитическую, что позволяет нам говорить о том, что оппозиция «синтетические / аналитические формы» охватывает практически все семантические зоны ингушского глагола.

Отметим, однако, что мы не утверждаем о наличии оформленной категории залога в ингушском языке в ее классическом виде, к которо-

му мы привыкли в европейских языках. Но было бы недальновидным отрицать наличие тех фактов актантных корреляций и их преобразований в ингушском языке, на которые нам и хочется обратить внимание в свете освещения некоторых вопросов, связанных с описанием системы и семантики аналитических форм глагола ингушского языка. Залоговые преобразования в ингушском языке, скорее всего, носят инверсивный характер, так как залоговые показатели, которые маркируют перераспределение коммуникативного ранга, вообще никоим образом не отражаются на синтаксическом статусе именной группы (за исключением имперсонального пассива), т. е. показатели глагола и показатели синтаксической роли именных групп никак не связаны друг с другом. Вместе с тем, функция граммем инверсивного залога в принципе такая же, как и в других случаях проявления залоговых отношений: происходит изменение коммуникативного статуса участников ситуации.

В четвертой главе реферируемой диссертации «Грамматические формы выражения категории аспекта» подвергаются анализу формы, актуализирующие аспектные и фазовые значения в системе ингушского глагола. Изучению грамматической категории аспекта (вида) посвящено, пожалуй, самое большое количество научных исследований в языкознании (Москальская 1958; Смирницкий 1959; Якобсон 1962; Ломов 1977; Маслов; 1978; Виноградов 1986; Тихонова 1997; Черткова 1998; Бондарко 2005;. Цеплинская 1997; Керимов 2002; Храковский 1989). Тем не менее данная проблема еще не нашла своего однозначного толкования.

В нахских языках исследованию рассматриваемой проблемы посвящены работы С. М. Мовтаева (1975), Т.И. Дешериевой (1979), М.Ш. Дагирова (1988), Р. Пареулидзе (2008).

Известно, что аспектуальные категории позволяют рассмотреть ситуацию с точки зрения её протекания во времени (длительности, повторяемости, результативности или отсутствия результата и т.д.). Категория аспекта в основном рассматривается в качестве грамматической категории, проявляющейся в наличии оппозиции форм аспектного значения. Представляется, что аспектная оппозиция должна быть оппозицией форм, различающихся только аспектуальными признаками при возможности совпадения модальных и временных значений.

В лингвистике существуют различные точки зрения по поводу грамматического статуса категории аспекта. Так, согласно первой точке зрения, аспект является словоклассифицирующей категорией (Маслов 1978; Русская грамматика 2005; Бондарко 2006). Согласно другой точке зрения, категория аспекта является словоизменительной категорией

(Виноградов 1986; Тихонов 1997 и др.). По мнению же Ю.Э. Цеплин-ской, интерпретацию категории аспекта легче осуществить в языках, где за каждым маркером закреплено только одно значение, например, временное или видовое (Цеплинская 1997). Так, например, в системе ингушского глагола на уровне временных словоформ мы можем отделить маркер временного значения и маркер аспектного значения. Помимо этого, можно говорить также и о четкой отграниченности словоизменительной категории аспекта от деривационной - словообразовательной категории СД, проявляющейся здесь на уровне каузативов и декаузати-вов. Словоизменительная, альтернационная трактовка аспекта согласуется с нашим представлением об аспекте как о категории, предназначенной для различного представления одного и того же действия, передаваемого одной и той же лексемой.

Семантика вида, по Ю.Э. Цеплинской, заключается в возможности двойного, внешнего и внутреннего, представления ситуации, независимо от семантики самой ситуации.

При решении проблемы аспекта в системе нахского глагола нам представляется важным учесть следующие положения.

Во-первых, очевидно, что следует отказаться от ставшей традицией поиска в ингушском языке той видовой категории, к которой мы привыкли в русском языке. Во-вторых, следует признать, что аспекту-альные признаки могут быть переданы не только в рамках словоизменительной категории вида, но также и деривационными категориями, к которым нами причисляются в ингушском языке как каузативы, так и декаузативы. В общей сложности категория СД в ингушском языке, отличная от деривационного каузатива и декаузатива, нами не признается. Основанием этому служит тот факт, что итеративность, раритивность и другие аспектуальные признаки, передаваемые в славянских языках категорией СД, в ингушском языке находятся на уровне морфологического кодирования (передаются формами одной глагольной лексемы) и, будучи словоизменительной категорией, вид в ингушском языке актуализируется формами времени, причем для каждого показателя (аспекта и времени) имеется в структуре формы свой маркер (фонетические изменения - перегласовка корневой гласной фонемы или аффикс). Это позволяет нам говорить об эксплицированной словоизменительной категории вида, отграниченной от категории времени и наклонения в системе ингушского глагола.

Грамматические формы НСВ и СВ представлены в ингушском языке одной словарной единицей - одной лексемой. То есть инфинитив нахского глагола лишен каких бы то ни было аспектных признаков (то

есть не существует в ингушском языке классификации инфинитивных форм одной лексемы по признаку предельности / непредельности действия, выражаемого глаголом). Тот факт, что в нахских языках граммемы прошедшего СВ и НСВ могут быть образованы от любого типа глагола, свидетельствует, на наш взгляд, о том, что категория предельности действия в этих языках представлена лишь на чисто семантическом уровне, так как действие по самой своей природе изначально предполагает, что оно раньше или позже должно себя исчерпать, т.е. банально завершиться, закончиться когда-нибудь.

В лингвистике внутри зоны аспектуальной семантики выделяют аспектуальность количественную и линейную (Мельчук 1998), или, иными терминами, количественную и качественную (Маслов 1978). Ингушский язык, на наш взгляд, способен к грамматикализации как линейной, так и количественной аспектуальности; кроме того, актуально для нахских языков и грамматическое оформление значений фазовости ситуаций.

Значения количественной аспектуальности представляют действие с точки зрения его повторяемости или кратности. Представляется возможным выделить в нахских языках, и в ингушском языке в частности, следующие типы количественного аспекта и формы их выражения.

Итератив рассматривается нами как аспект, выражающий ситуацию, которая полностью повторяется через определенные промежутки времени. К данному типу аспекта нами причисляются также и глагольные словоформы (именуемые в традиционной нахской грамматике как «многократные глаголы») типа сеца, лета, детта / останавливаться (много раз), бить (бивать), ударять (много раз)

В качестве одного из типов количественного аспекта в ингушском языке нами рассматривается раритив, являющийся показателем ситуации, воспроизводящейся с периодичностью ниже нормальной. Данное значение аспекта в ингушском языке передается аналитической формой, образованной при участии вспомогательного глагола хила / становиться-. Берех леташ хул из / Он (иногда) побивает детей; Укхаза г1олла балхаухаш хул из / Он (иногда) хаживает этой дорогой на работу.

Кроме того, считаем возможным выделить в семантической зоне кратности ингушского языка также и форму со значением мультипли-катива, обозначающего единый многократный акт, состоящий из отдельных повторяющихся единичных, мгновенных актов (квантов). В качестве особенностей данного типа кратности рассматривается в лингвистике референциальная однотипность описываемой ситуации и мо-нотемпоральность данной ситуации. Так, в предложении типа Цхьан

сахьата ц1ен гонахьа лийллар из / Целый час вокруг дома ходил он ситуации, входящие в мультипликативное множество, имеют стабильный состав актантов и относятся к одному непрерывному периоду времени в отличие от ситуаций, имеющих место быть при итеративном аспекте. Данное значение множественности действия рассматривается нами как заложенное изначально в семантике некоторых глаголов типа лела / ходить, дувца /рассказывать и т. п., т.е. глаголов, называемых многоактными.

К следующему типу грамматически оформленной количественной аспектуальности в ингушском языке относим показатели одноактного аспекта (семельфактива): ала / сказать, къага / блеснуть, тоха / ударить (один раз), сатта / погнуться (один раз) - Берах лаыпар из / Он побил ребенка; Укхаза г1олла балха вахар из / Этой дорогой он пошел на работу.

При анализе значений и форм проявления качественной аспектуальности в языке мы опираемся на теорию, согласно которой линейную (или качественную) аспекгуальность связывают с выделением различных качественно неоднородных фрагментов внутри самой ситуации. Каждое значение линейной аспектуальности указывает на то, что в некоторый фиксированный (наблюдаемый) момент реализован один из возможных фрагментов данной ситуации (имеется в виду вся ситуация в целом). В языкознании выделяют обычно 5 фрагментов, или частей, ситуации: начало, конец, середина ситуации, подготовительная стадия и результат (состояние после завершения ситуации) (Dik 1989; Smith 1991; Klein 1994; Плунгян 2003). Последние две стадии считаются внешними, остальные - внутренними.

Проспектив (грамматическая форма глагола, маркирующая подготовительную стадию действия) описывается нами в ингушском языке впервые и рассматривается как менее грамматикализованное значение, выражающееся аналитической формой от инфинитива основного глагола и формой вспомогательного глагола дама (в, й, б) - находиться где-либо в значении «собираться сделать что-либо»: деша воалл из, ваха воалл из/ он собирается учиться, он собирается уходить.

Следующим типом качественного аспекта в ингушском языке, выделяемым нами, считается резулыпатив. Показатель же результатива в языке передает результат ситуации, процесса. Результатов, как известно, имеет некоторые черты сходства с перфектными формами. Перфектные формы в ингушском языке имеют и синтетическую и аналитическую структуру. В случае, если основное внимание при высказывании сосредоточивается на последующем временном плане, речь должна ид-

ти о характеристике состояния, обусловленном предшествующим изменением, действием. Глагольные формы с таким значением в аспектоло-гии именуются «перфектным состоянием», или «статальным перфектом» по А.А. Холодовичу. Так, например, в ингушском языке в случае с предложением типа Саг йоалаяь ва из / Он женат мы как раз имеем дело с граммемой перфектного состояния (результативом). В случае же, если внимание говорящего сосредоточивается на предшествующем из двух временных планов, то в центре оказывается действие в собственном смысле слова, действие, оставляющее после себя те или иные последствия, действия, создающие какую-либо специфическую ситуацию, актуальную для последующего временного плана. В этом случае в ас-пектологии принято говорить о «перфекте действия», или акциональном перфекте, т.е. о перфекте в собственном смысле: Саг йоалаяьй цо / Он женился. Так как состояние, возникающее в результате действия, приписывается одному предмету, то результативные конструкции в большинстве случаев создают интранзитивную конструкцию, т.е. при образовании результативов от транзитивных глаголов меняются актантные характеристики высказывания, меняется актантная деривация глагола типа Каьхат язду аз / Письмо (ном.) пишу (през.) я (эрг.) - Каьхат аз яздаь да / Письмо (ном.) написано (рез. пас.) есть (през.) мною (эрг.) (исходная форма - переходная язде / писать).

Результатив в ингушском языке в основном образуется от транзи-тивов и частично - от интранзитивов: Из ц1а ас детта да / Этот дом построен мною; Дукха нах бар цига гулбенна / Много людей (было) там (собравшись) собралось.

Результатив имеет аналитическую структуру и состоит из перфективной причастно-деепричастной формы СВ и служебного глагола да (в, й, б). В случае с субъектным результативом субъект постоянен и выражен подлежащим при сказуемом со значением состояния и соответствует субъекту предшествующего действия Уж ийг1аб - Уж ийг1а ба / Они поссорились (пф.) - Они рассорившись есть (през. суб. рез.).

В случае с объектным результативом субъект состояния соответствует объекту предшествующего действия Ас каьхат яздаьд - Каьхат яздаь да /Я (эрг.) письмо (абс.) написал (пф.) - Письмо (ном.) написано (об. рез. пас.). И в этом случае граммема результатива передается кумулятивно с граммемой пассива.

В качестве следующего показателя качественного аспекта в ингушском языке нами рассматривается форма дуратива.

В связи с этим в работе отмечается, что в ингушском языке представлен так называемый показатель динамической длительности и пока-

затель срединной стадии ситуации, способный сочетаться с глаголами любой семантики, т.е. дуратив. Так, формы типа (1) хета, ха, ла и (2) деша, лата, дотта, caifa / (1) казаться, знать, хотеть и (2) читать, стоять, строить, остановиться маркируются разными аспектуальны-ми показателями; лишь вторые из них сочетаются с показателем динамической длительности: дешаш воалл / читает (в данный момент), ла-maui воалл / дерется (в данный момент), дотташ воалл / строит (в данный момент), соцаш латт / останавливается (в данный момент). Данное значение динамической длительности называют в типологической грамматике прогрессивом (в отличие от дуратива, который обозначает серединную стадию любой ситуации). Характерно, что ингушский прогрессив имеет две формы аналитической структуры: одна форма состоит из причастно-деепричастной формы НСВ и вспомогательного глагола далла (в, й, б) / находиться где-либо (данный глагол полностью десемантизируется в составе аналитической формы и выступает в значении заниматься чем-либо), вторая же форма состоит из причастно-деепричастной формы НСВ и вспомогательного глагола латта / стоять (данный вспомогательный глагол в составе аналитической формы также подвергается полной десемантизации и выступает в значении быть в процессе).

Кроме того, представлен и другой показатель серединной стадии действия - дуратив, т.е. маркирование серединной стадии ситуации и у состояний и у процессов, совмещая при этом и выражение хабитуально-сти и повторяемости. Такие показатели в ингушском языке в работе называются имперфективными по аналогии с наименованием подобных форм в аспектологической литературе.

В ингушском языке, на наш взгляд, показатели имперфектива присоединяются и к названиям длительных ситуаций (процессов) и к названиям мгновенных ситуаций - событий.

Показатель пунктива в ингушском языке соответствует граммеме СВ. Пунктивный показатель указывает на то, что в момент наблюдения говорящий был свидетелем не всего процесса в целом, а лишь одной из его стадий: конца или начала процесса.

Преобразование дуратива в пунктов (перфективация) в ингушском языке может происходить двояким образом. В первом случае свертывания процесса внимание говорящего акцентировано на конце действия (момент достижения предела) или на начале действия (момент возникновения ситуации). Такие семантические эффекты дает СВ в ингушском языке, присоединяясь к обозначениям состояний и процессов (непереходные агентивные глаголы в однократной форме и глаголы, обо-

значающие неконтролируемые действия и чувства: водар — ведар / бежал - побежал, къоагар - къаьгар / сверкал — засверкал, велхар — вийл-хар / плакал - заплакал (начало ситуации); переходные агентивные глаголы и глаголы в однократной форме, выражающие контролируемые ситуации: аьлар / сказал, техар / ударил, сецар / остановился (конец ситуации)). Для преобразования дуратива в пунктив в ингушском языке используется перегласовка корневой гласной типа о —> е, е ий, а аь и т. д. Таким образом, аспект в ингушском языке является словоизменительной категорией.

Во втором случае преобразования дуратива в пунктив при рассмотрении действия акцент уже делается не на какой-либо стадии, а рассматривается вся ситуация целиком, такое значение аспекта в лингвистике называется значением целостности действия в противовес значению процессности действия, свойственного дуративу. Ситуация не перестает быть длительной, но она ограничивается с обеих сторон. Такое значение называется лимитативным (Плунгян 2003). И это значение свойственно, например, формам прошедшего времени СВ непереходных агентивных глаголов и глаголов в многократной форме: латтар -лаъттар / стояч - постоял, лекхар - лийкхар / пел - попел, еттар -йийттар / бил - побил, удар - идар / бегал - побегал.

Таким образом, нами в ингушском языке выделяются следующие самостоятельные аспектуальные граммемы: резулътатив, пунктив, ду-ратив, итератив (раритив, мулътипликатив), семелъфактив, перфект.

Фазовые значения в языках рассматриваются в качестве глагольных значений, которые по своей семантике близки к значениям аспекту-альным. Содержание данных значений в типологической аспектологии определяется как указание на одну из трех логически возможных временных фаз действия: начало (инхоатив), середина (континуатив), конец действия (терминатив) (Маслов 1978; Храковский 1980, 1987; Мельчук 1998; Бондарко 2006; Tommola 1984; Brinton 1988).

В качестве глагольных показателей фазы действия в ингушском языке нами рассматриваются аффиксальные эквиваленты предикатов «начаться», «продолжаться» и «закончиться» - глаголы дала (в, й, б) / стать; да (в, й, б) / есть (быть), которые в современном ингушском языке выступают в качестве вспомогательных глаголов в составе аналитических конструкций глагола - граммем фазовости.

Значение начала действия - инхоатив в ингушском языке может быть выражено грамматической формой глагола типа деша вала, язде вала, axa вала / начать читать, начать писать, начать ходить, т.е. формами, по своей структуре состоящими из формы инфинитива основ-

ного глагола и финитной формы вспомогательного глагола дача (в, й, б) / стать, весьма часто выступающего в качестве вспомогательного и служебного аффикса. Терминатив в ингушском языке - морфологическая аналитическая форма глагола, по своей структуре состоящая из причастно-деепричастной формы (СВ) и вспомогательного глагола дача (в, й, б) / стать: дийша вала / закончить читать (прочитав стать), ваха вала / уйти (уйдя стать), сеца вала / остановиться (остановившись стать).

Показатель континуатива также в ингушском языке имеет аналитическую структуру и образуется от причастно-деепричастной формы НСВ и вспомогательного глагола да (в, й, б) - дешаш ва, водаш ва, латташ ва. Показатели континуатива сочетаются практически со всеми типами глаголов: с динамическими интранзитивами и транзитивами, событийными глаголами и с глаголами стативными и функционируют в системах форм настоящего и прошедшего времени (имперфект НСВ).

Если проследить все фрагменты ситуации - фазы ситуации от начала до ее прекращения в их грамматическом воплощении, то в ингушском языке выстраивается следующая стройная цепочка аналитических форм глагола, при этом каждая форма соответствует определенной (конкретной) фазе действия: начало - деша вача /начать читать, серединная фаза - дешаш ва / читать, конечная фаза - дийша ваьннав / закончил читать, не до конца прекратившаяся ситуация со смыслом «все еще не» - дийша воал /заканчивает читать, не до конца прекращенная ситуация со смыслом «почти» - дийша вача воачл / почти закончил читать. Причем показатель «все еще не» сочетается лишь со значением настоящего времени и с граммемой дуратива: дийша вала воачл из / он почти закончил читать; дийша вала воаллар из / он почти заканчивал читать (например: когда его окликнули, он почти заканчивач читать).

Кроме того, мы считаем обоснованным и выделение в ингушском языке следующих разновидностей последнего типа терминатива: не-прекратившаяся ситуация со смыслом «уже, но еще не» - дийша ваьнна воалл / уже почти, но еще не закончил читать, непрекратившаяся ситуация с интенсивным значением смысла «все еще не» - «все еще не, но уже почти» - дийша ваьнна вала воачл / еще не закончпч, но уже почти окончил чтение (читать). Причем все приведенные аналитические формы со значением фазовости в ингушском языке противостоят одной синтетической форме (в зависимости от временной отнесенности последней). В данном случае это, например, форма настоящего времени глагола деша / читать - деш /читает.

В пятой главе «Грамматические формы выражения категории наклонения в системе ингушского глагола» предлагается анализ форм передачи модальных значений в ингушском языке. Будучи языковой универсалией, модальность трактуется исследователями по-разному. В лингвистике существуют два понимания семантики данной категории - широкое и узкое. С точки зрения широкого подхода модальность трактуется как комплексная, разноплановая категория, выражающая отношение говорящего к содержанию высказывания (Ш. Бал-ли, В.В. Виноградов, В.З. Панфилов). Узкий подход к пониманию модальности предполагает рассмотрение данной категории как оппозиции понятий реальности и ирреальности высказывания (Г.А. Золотова, М. Грепл, В.З. Панфилов, A.B. Бондарко).

Несмотря на определенные противоречия между языковедами при характеристике модальности, внутри категории модальности практически всеми лингвистами отмечается наличие двух категориальных значений: 1) отношение говорящего к тому, о чем он сообщает; 2) статус ситуации по отношению к реальной действительности (внутри данной семантики выделяются значения реальности / ирреальности ситуации). То есть в качестве основных значений модальности в естественном языке рассматриваются оценочная (субъективная) модальность, с одной стороны, и реальная / ирреальная (объективная) модальность - с другой (Плунгян 2003).

В системе нахских языков модальность и средства ее актуализации в языке рассматриваются в монографическом исследовании Т.Н. Деше-риевой (1988). Помимо этого, проблематика модальности в нахских языках как частный вопрос описывается и в основополагающих общих исследованиях по нахским языкам (Мальсагов 1963; Яковлев 1940; Де-шериев 1953, 1965), а также и в монографии Р. Пареулидзе, выполненной на грузинском языке (2008). Работы указанных нахских языковедов, на наш взгляд, имеют один общий основной недостаток, состоящий в том, что авторы, принимая ту или иную теоретическую основу исследования модальности в нахских языках, не учитывают специфических особенностей этих языков в реализации модальных значений. Так, до сих пор при исследовании семантики модальности не констатировалось наличие значения эпистемической модальности и грамматических средств ее актуализации в системе нахского глагола. К тому же при анализе зон модальности нахского глагола вне поля зрения авторов остаются различия в семантике типов наклонений (например, оптатива и императива, конъюнктива и условного типов наклонений, юссива и оптатива,

оптатива и гортатива и т.д.). Категория наклонения рассматривается как грамматикализованная модальность (Плунгян 2003).

В предлагаемой работе анализируются типы наклонения, передающие субъективную и объективную модальность.

Нами выделяются следующие типы эпистемических наклонений в ингушском языке: пробабилатив - передает значение вероятности действия, прогнозирования ситуации и выражается аналитической формой глагола, образованной от причастно-деепричастной формы СВ или НСВ вспомогательного глагола хила / становиться в форме будущего времени хургва / будет (оачаш хургда, может быть говорят); поссибилатив - передает значение возможности ситуации и выражается синтетической формой глагола типа ар / возможно, скажу; миратив - передает значение нарушенного ожидания и выражается аналитической формой, образованной от причастно-деепричастной формы СВ или НСВ основного глагола и форм перфекта или плюсквамперфекта вспомогательного глагола хила / становиться, быть - хиннад, хиннадар / стало, оказывается, аьнна хиннад / сказал, оказывается).

Аналитические формы ингушского глагола противостоят синтетическим также и на основе выражения эвиденциальности, которая связана в ингушском языке со значениями субъективной модальности. Суть значения эвиденциальности, как было отмечено, сводится к выражению источника сведений говорящего относительно сообщаемых им фактов. Сам термин эвиденциальность получил известность после статьи P.O. Якобсона (1957), где данный термин применялся в отношении к болгарскому языку. Далее этот термин был закреплен в языкознании исследованиями других лингвистов (Givon 1982; Chafe/Nichols 1986).

Проблематика эвиденциальности не становилась предметом специального исследования в системе нахских языков. Однако в работах, так или иначе связанных с разработкой проблем глагола (Долакова 1961; Дешериева 1988), указывалось на наличие в системе глагольных форм нахских языков наклонений со значениями очевидности и неочевидности (заглазности) действия (Дешериева 1988). Присутствие заглазных форм в системе бацбийского глагола отмечается и в работе Чрелашвили (2008).

Данная категория, как нам представляется, является словоизменительной категорией в нахских языках, так как имеет свои маркеры в структуре глагольной формы. Так, значение очевидности действия передается аффиксом -ар: вод-ар / шел (я видел)-, значение же неочевидности действия передается аналитическими формами перфекта и плюсквамперфекта типа ваха хиннав / шел (ушел) оказывается.

Надо заметить, что значения эвиденциальности в ингушском языке выражаются лишь в системе форм прошедшего времени. Выделяются следующие типы источников информации и формы их актуализации в ингушском языке: говорящий сам является свидетелем ситуации, о которой он повествует (непосредственная информация - дуратив или пунктов - водар, вахар / шел, ушел на глазах у говорящего)', говорящий имел доступ к событию, о котором он повествует (прямая информация -перфект - Ц1аг1а вац: из балха вахав / Дома нет его: на работу ушел); говорящий имел доступ к информации о событии (опосредованная информация - плюсквамперфект - Тхо хъакхаьчача, ц1аг1а вацар из: балха вахавар / Когда мы пришли, дома не было его: ушел на работу)', говорящий имел доступ к другому лицу, являющемуся участником ситуации (информация из вторых рук - косвенная информация - аналитический перфект - Ераш д1акхаьчача, ц!аг!а хиннавац из: балха ваха хиннав / Когда они (эти) пришли, дома не оказался он: ушел на работу)', говорящий получил информацию из третьих рук - косвенная информация из третьих рук - аналитический плюсквамперфект - Уж д1акхаьчача, ц1аг!а хиннавацар из: балха ваха хиннавар / Когда они (те) приити, его не было дома: на работу ушел, оказалось).

Объективная модальность представлена двумя значениями: значением реальной и ирреальной модальности, что находит свое отражение в распределении типов наклонений, выражающих данные значения, на прямое (индикатив) и косвенные (показатели ирреальной модальности) наклонения. Индикатив имеет полную временную парадигму форм. Анализ форм индикатива был представлен в главе, посвященной проблемам категории времени.

Что касается типов косвенных наклонений в ингушском языке, то следует отметить следующее. Показатели ирреальной модальности (т.е. некоторого альтернативного мира, существующего в сознании говорящего в момент высказывания) дифференцируются в зависимости от выражения ими модальных значений необходимости, желания и возможности ситуации. В качестве показателей ирреальной модальности со значением необходимости ситуации определяется в ингушском языке императив с четырьмя разновидностями значений побуждения: императив, безотлагательный императив {ала! / скажи), категорический императив (алал! / скажи сейчас же), поручительный императив (алалахъ / скажи, не забудь) и просительный императив (алал хьай /скажи, пожалуйста).

В качестве форм выражения значения желания и необходимости в работе рассматриваются следующие показатели: 1) юссив, совмещен-

ный с фактитивным каузативом (алийта! / пусть скажет); 2) гортатив (дахалда / да будем жить мы) и гортатив, совмещенный с оптативом (оалалда! / да скаж-ут (-eme)). Юссив передает косвенное побуждение, адресованное третьему лицу. Гортатив передает побуждение-пожелание, адресованное 1-му или 3-му лицу или же всем присутствующим. Гортатив, образованный от переходных глаголов, имеет значение побуждения, адресованного 1-му и 3-му лицу. И в этом значении он выступает в качестве оптатива (эксклюзивное пожелание). Гортатив же, образованный от непереходных глаголов, выражает побуждение, адресованное 1-му, 2-му и 3-му лицам или же призыв к совместному действию (инклюзивное пожелание), т.е. здесь имеет место проявление чисто гортативного значения (совместного действия) данного показателя.

К грамматическим формам с модальной семантикой желания относятся показатели дезидиратива (желательного наклонения - оалдалар / (хоть бы) сказал бы), кондициопалиса (условного наклонения - осте / если скажет) и условно-желательного наклонения (оаларе / если бы сказал).

Показатель дезидиратива образуется от основы настоящего времени посредством прибавления суффигированной формы желательного наклонения вспомогательного глагола да (в, й, б) —► далара /быть, есть —* хоть бы был и выражает желание (мечту) субъекта ситуации. Показатель кондиционалиса образуется от основы настоящего времени прибавлением суффикса -е и передает значение возможности действия при наличии определенных обстоятельств. Показатель условно-желательного наклонения образуется от основы прошедшего времени прибавлением суффикса -е и передает значение желания осуществления определенной ситуации при наличии соответствующих обстоятельств. Показатели и дезидиратива, и кондиционалиса, и условно-желательного наклонения имеют формы прошедшего, настоящего и будущего времени.

Отмечается наличие в ингушском языке и формы конъюнктива (сослагательного наклонения). Данный показатель образуется стяжением основы будущего времени с суффигированной формой прошедшего времени вспомогательного глагола да (в, й, б) / есть (быть) - дар (в, й, б) / был и передает значение возможности действия при определенных обстоятельствах (аргдар аз /я бы сказал, если).

Констатируется в ингушском языке и показатель потенциалиса. Он образуется от основы настоящего времени основного глагола и суффигированной формы глагола дала (в, й, б) / давать (оалдала /удаваться

говорить). Данная форма передает значение способности субъекта или говорящего к выполнению определенного действия. Отмечается факт взаимосвязи данной граммемы с граммемой декаузатива (тип понижающей актантной деривации деладала / открываться, кагдала / ломаться) в системе ингушского глагола. В работе делается предположение о первичности потенциалиса по отношению к декаузативу и указывается на отсутствие связи потенциалиса с граммемой страдательного залога (как это утверждается некоторыми наховедами). Будучи образованным от переходных глаголов при помощи суффикса переходного же глагола, потенциалис теряет свое значение переходности и начинает передавать действие, направленное на субъект ситуации. В данном субъекте ситуации проецируется объект ситуации исходной актантной структуры. Сегодня частично формы, выступавшие некогда потенциа-лисом в современном ингушском языке, преобразовались в декаузатив типа русского книга легко читается / книжка атта дешалу, дверь легко открывается /ни!атта елалу, работа выполняется быстро /болх сиха белу.

В заключении работы излагаются основные результаты исследования и намечаются перспективы дальнейшего изучения аспектов тематики, рассматриваемой в реферируемой диссертации. Перспективы дальнейшей разработки рассматриваемой проблематики нахского глагола нами видятся в более углубленном изучении таких аспектов нахского глагола, как семантико-функциональные свойства вербидов и конвербов, чья семантика, по-видимому, сосредоточена в области передачи таксисных отношений. Следующим этапом исследований может стать углубленное изучение глагольной деривации, выходящее в плоскость проблематики синтаксиса нахских языков. Представляется важным и изучение проблем темпоральное™, модальности и аспектуально-сти с точки зрения функционально-семантической грамматики, т.е. не ограничиваясь рамками глагольной словоформы, а рассматривая данные языковые явления в рамках полипредикативного комплекса в качестве понятийной, функционально-семантической категории, исследуя при этом роль средств разных языковых уровней в актуализации перечисленных функционально-семантических категорий нахских языков.

Результаты исследования отражены в следующих публикациях автора:

Монографии

1. Барахоева Н.М. Грамматические формы и категории глагола (на материале нахских языков). - Нальчик, 2011. - 314 с.

2. Барахоева Н.М. Сопоставительный анализ форм прошедшего времени ингушского и немецкого языков. - Магас, 2009. - 124 с.

Статьи, опубликованные в рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ

3. Барахоева Н.М. Итеративность и способы ее актуализации в системе ингушского языка // Вестник Поморского университета. - Архангельск, 2010,-№7.-С. 159-166.

4. Барахоева Н.М. Каузатив как актуализатор значения предельности в системе ингушского глагола // Вестник Челябинского гос. пед. университета. - Челябинск, 2010. - № 5. - С. 226-236.

5. Барахоева Н.М. Грамматические формы глагола в ингушском языке // Гуманитарные исследования. - Астрахань: Издательский дом «Астраханский госуниверситет», 2010. - №1 (33). - С. 9-14.

6. Барахоева Н.М. Средства реализации субъективной модальности в ингушском языке // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск, 2010. -№ 1.-С. 119-131.

7. Барахоева Н.М. Типы косвенных наклонений в системе ингушского глагола // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. - Киров, 2010. - № 3. - С. 50-53.

8. Барахоева Н.М. О реализации значений количественной аспек-туальности в ингушском языке // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Серия «Филологические науки»,- Волгоград, 2010. - № 6 (50). - С. 53-58.

9. Барахоева Н.М. Оформление фазовых значений в ингушском языке // Гуманитарные исследования. - Астрахань: Издательский дом «Астраханский госуниверситет», 2010. - № 2 (34). - С. 22-27.

10. Барахоева Н.М. О грамматических средствах актуализации значений ирреальной модальности в ингушском языке // Вестник Адыгейского госуниверситета. - Майкоп, 2010. -№ 3 (63). - С. 132-140.

11. Барахоева Н.М. Аспектуальность и каузатив (на материале ингушского языка) // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск, 2010. - № 2. - С. 53-56.

12. Барахоева Н.М. О структуре аналитических форм ингушского языка // Гуманитарные исследования. - Астрахань: Издательский дом «Астраханский госуниверситет», 2011. -№ 1 (37). - С. 12-16.

Статьи, опубликованные в других изданиях

13. Барахоева Н.М. О видовременном отношении в ингушском языке // Деп. В ИНИОН от 12. 03. 92. - № 46221. - ЧИГУ.

14. Барахоева Н.М. Типологический анализ временных форм в ингушском и немецком языках // Ежегодник ИКЯ. - Тбилиси, 1995. - С. 54-60.

15. Барахоева Н.М. Аспектуально-таксисные отношения в полипредикативном комплексе ингушского языка // Сборник статей профессорско-преподавательского состава ЧГПИ. - Грозный, 1997. - С. 57-60.

16. Барахоева Н.М. Результативные конструкции в системе ингушского глагола // Актуальные проблемы ингушского языка. - Назрань, 1998. -С. 40-58.

17. Барахоева Н.М. К проблеме залога в системе ингушского языка // Сборник статей профессорско-преподавательского состава ИнгГУ. -Назрань,2002.-С. 61-67.

18. Барахоева Н.М. Об аналитических конструкциях в ингушском языке // Научный вестник ИнгГУ. - Назрань, 2004. - № 1-2. - С. 46-48.

19. Барахоева Н.М. О семантике аналитических конструкций ингушского языка // Научный вестник ИнгГУ. - Назрань, 2004. - № 1-2 - С. 77-80.

20. Барахоева Н.М. Причастие как компонент аналитической конструкции ингушского глагола // Научный вестник ИнгГУ - Назрань, 2005. -№ 1-2.-С. 81-83.

21. Барахоева Н.М. Вспомогательные глаголы как компонент аналитической конструкции ингушского глагола // Научный вестник ИнгГУ.-Магас, 2005. -№ 1-2.-С. 77-81.

22. Барахоева Н.М. Аналитические формы плюсквамперфекта в ингушском языке // Научный вестник ИнгГУ - Магас, 2007. - № 1-2. - С. 7880.

23. Барахоева Н.М. Семантический анализ форм прошедшего времени совершенного и несовершенного вида в ингушском языке // Научный вестник ИнгГУ,- Магас, 2007. - № 1-2. - С. 80-84.

24. Барахоева Н.М. Модальность в языке (Постановка проблемы) // Научный вестник ИнгГУ. - Магас, 2007. - № 1-2. - С. 84-90.

25. Барахоева Н.М. Эвиденциальность и значения эпистемической модальности в ингушском языке // Ученые записки ИнгНИИ. Серия «Филология».- Магас, 2008. - № 1. - С. 4-14.

26. Барахоева Н.М. Типы наклонений в ингушском языке // Материалы региональной научно-практ. конференции «Вузовское образование и наука». - Магас, 2008. - С.8-13.

27. Барахоева Н.М. Типология аспекта // Материалы международной научно-практ. конференции «Контенсивная типология естественных языков». - Махачкала, 2009. - С. 46-48.

28. Барахоева Н.М. Фазовость как грамматически оформленная категория ингушского языка // Материалы междунар. научно-практ. конфе-

ренции «Контенсивная типология естественных языков» - Махачкала, 2009.-С.48-50.

29. Барахоева Н.М. К вопросу об атрибутивных формах ингушского глагола//Научный вестник ИнгГУ.-Магас, 2010.-№ 1-2 (13-14). - С. 151154.

30. Барахоева Н.М. О парадигме грамматических форм ингушского глагола // Научный вестник ИнгГУ. - Магас, 2010. - № 1-2 (13-14). - С. 154-160.

31. Барахоева Н.М. Постановка проблем, связанных с изучением глагольной части речи в системе ингушского языка // Ученые записки ИнгНИИГН. - Серия «Филология»,- Магас, 2009. -№ 2. - С. 5-39.

32. Барахоева Н.М., Кульбужев М.А. О лингвистических терминах ингушского языка // Ученые записки ИнгНИИГН. - Серия «Филология». -Магас, 2009. - № 2. - С.51-75.

33. Барахоева Н.М. О соотношении актантной и аспектуальной деривации в системе ингушского глагола // Материалы I Международной научной конференции «Евразийская лингво-культурная парадигма и процессы глобализации: история и современность». - Пятигорск, 2009. - С. 43-45.

34. Барахоева Н.М. О связи категорий времени, таксиса и эвиден-циальности (На материале ингушского, немецкого и русского языков) // Ученые записки ИнгНИИГН. - Серия «Филология». - Магас, 2009. - № 2.-С. 39-51.

35. Барахоева Н.М. Сопоставительный анализ категории аспекта в русском и ингушском языках // Материалы региональной конференции «Русский язык как язык межнационального общения». - Магас, 2010. -С. 30-34.

36. Барахоева Н.М. Каузативы (сложные глаголы), образованные при помощи глагола бита / оставить в ингушском языке // Материалы международной научно-практ. конференции «Высшее гуманитарное образование в XXI веке: Проблемы и перспективы». - Самара, 2010. - С. 4449.

37. Барахоева Н.М. О семантике и структуре каузативов (сложных глаголов), образованных при помощи глагола де / делать в ингушском языке // Материалы междунар. научно-практ. конференции «Высшее гуманитарное образование в XXI веке: Проблемы и перспективы». -Самара, 2010.-С. 39-44.

38. Барахоева Н.М. Каузатив в системе ингушского языка // Материалы I Международной научно-практ. конференции «Языковая личность в современном мире». - Магас, 2010. - С. 101-11.

39. Барахоева Н.М. Еще раз о залоге в ингушском языке // Вестник филологического факультета ИнгГУ. - Магас, 2010. - № 1. - С. 10-20.

Тезисы докладов

40. Барахоева Н.М. Видовременная система ингушского и немецкого языков // Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции «Истори-ко-лингвистические связи народов Кавказа и проблемы языковых контактов». - Грозный, 1989. - С. 32.

41. Барахоева Н.М. К проблеме вида в ингушском языке // Тезисы докладов I Международного симпозиума кавказоведов. - Тбилиси, 1991. -С. 77.

42. Барахоева Н.М. Установление звуковых соответствий и расхождений между языками как один из этапов этимологических исследований в нахских языках // Тезисы докладов Республиканской научной конференции «Первые Ахриевские чтения». - Назрань, 1994. - С. 18-20.

43. Барахоева Н.М. К вопросу образования, становления и развития аналитических форм ингушского языка // Тезисы докладов Научной конференции ИНИИГН «Духовное возрождение ингушского народа». - Назрань, 1995.-С. 22-23.

44. Барахоева Н.М. К проблеме языковых контактов нахских народов // Тезисы докладов научной конференции «Вторые Ахриевские чтения». -Назрань, 1996.-С. 20-21.

45. Барахоева Н.М. Стативы в системе ингушского глагола // Тезисы докладов региональной научно-практической конференции, посвященной 25-летию ЧГУ. - Грозный, 1995. - С. 15.

46. Барахоева Н.М. Результативные конструкции в вайнахских языках // Тезисы докладов научной конференции, посвященной 15-летию ЧГПИ. -Грозный, 1995.-С. 13.

47. Барахоева Н.М. Особенности реализации категории перфектности в разноструктурных языках (на материале немецкого и ингушского языков) // Тезисы докладов Всероссийской научной конференции «Актуальные проблемы сопоставительного языкознания и межкультурные коммуникации». - Уфа, 1999. - С.11.

48. Барахоева Н.М. Функционально-семантическая категория темпоральное™ (поле прошедшего времени) в немецком и ингушском языках // Тезисы докладов Всероссийской научной конференции «Актуальные проблемы сопоставительного языкознания и межкультурные коммуникации». - Уфа, 1999. - С. 78.

Подписано в печать 06.04.2011 г. Отпечатано в типографии ООО «Пилигрим» 386102, Республика Ингушетия, г. Назрань, ул. Чеченская, 5. E-mail: piligrim-K@list.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Барахоева, Нина Мустафаевна

Введение.

Глава 1. Лингво-теоретические и методологические основы изучения грамматических форм и категорий глагола в нахских языках.

§ 1. История изучения проблемы.

§ 2. К теории грамматических форм и категорий. Грамматические категории глагола и грамматические формы их выражения.

§ 3. О грамматических способах выражения грамматических категорий нахского глагола. Дифференциация синтетических и аналитических форм глагола.

3.1. Синтетические формы в системе глагола.

3. 2. Аналитические формы в системе глагола.

3. 3. О структуре и семантике аналитических форм ингушского глагола.

3. 4. Оппозиция аналитические / синтетические формы в системе ингушского глагола.

Глава 2. Грамматические формы выражения категории времени в нахских языках.

§ 1. Категория времени и темпоральности.

§ 2. Об относительном и абсолютном временном значениях, таксисных отношениях и их связи с категорией эвиденциальности в системе ингушского глагола.

§ 3. Система форм прошедшего времени ингушского глагола.

§ 4. Структурно-семантический анализ форм прошедшего времени.

4. 1. Грамматические формы прошедшего времени с таксисным значением предшествования.

4. 1. 1. К проблеме определения форм плюсквамперфекта в нахских языках.

4. 1.2. Семантический анализ синтетической формы плюсквамперфекта ингушского глагола.

4. 1. 3. Семантический анализ аналитических форм плюсквамперфекта ингушского глагола.

4. 2. Грамматические формы прошедшего времени с таксисным значением одновременности.

4. 2. 1. Семантический анализ аналитических форм прошедшего времени несовершенного и совершенного вида.

4. 3. Глагольные формы с абсолютным временным значением в ингушском языке.^.

4. 3. 1. К проблеме определения форм прошедшего времени совершенного и несовершенного вида в системе нахского глагола.

4. 3. 2. Семантический анализ синтетических форм прошедшего времени совершенного и несовершенного вида в системе ингушского глагола.

41. 3. 3. К проблеме определения перфектных форм в нахских языках.

4. 3. 4. Семантический анализ синтетической формы перфекта ингушского языка.

4. 3. 5. Семантический анализ аналитических форм перфекта ингушского глагола.

§ 5. Семантический анализ форм настоящего времени.

5. 1. Семантический анализ синтетической формы настоящего времени.

5. 2. Семантический анализ аналитических форм настоящего времени.

5. 2. 1. Континуатив.

5.2.2. Прогрессив.

5. 2. 3. Раритив.

§ 6. Семантический анализ формы будущего времени ингушского глагола.

Глава 3. Грамматические формы выражения глагольной актантной деривации в системе нахских языков.

§ 1. Актантная деривация. Типы актантной деривации.

§ 2. Явление повышающей актантной деривации в системе ингушского глагола.

2. 1. Каузатив (сложные переходные глаголы), образующийся при помощи компонента дита (в, й, б) / оставить.

2. 1. 1. Образование и значение каузативной конструкции.

2. 1.2. Типы кодирования каузируемого участника.

2. 2. Каузатив (сложные переходные глаголы), образуемый при помощи компонента де (в, й, б) / делать.

2. 2. 1. Каузатив от неспрягаемой основы лексем.^.

2. 2. 2. Каузатив от основы настоящего времени исходного глагола.

§ 3. Проблема залога и актантная деривация глагола.

3. 1. О выделении типов залога.

3.2. Пассивные конструкции с нулевым агенсом в ингушском языке.

Глава 4. Грамматические формы выражения категории аспекта в нахских языках.

§ 1. Категория аспекта.

§ 2. Категория аспекта в ингушском языке.

2. 1. Грамматические формы выражения количественной аспектуальности в системе ингушского глагола.

2. 2. Грамматические формы выражения качественной аспектуальности.

2. 2. 1. Проспектив.

2. 2. 2. Результатив и перфект.

2. 2. 3. Стативы в системе ингушского глагола.

2. 2. 4. К вопросу об эволюции перфектных форм в нахских языках.

2. 2. 5. Дуратив.

2. 2. 6. Пунктив.

§ 3. Грамматические формы выражения фазовых значений в системе ингушского глагола.

Глава 5. Грамматические формы выражения категории наклонения в системе нахского глагола.

§ 1. Категория наклонения, глагольная модальность.

§ 2. Эпистемическая (субъективная) модальность в системе ингушского языка.

2. 1. Грамматические формы ингушского глагола со значением эпистемической модальности.

§ 3. Эвиденциальность и значения эпистемической модальности в системе ингушского глагола.

§ 4. Грамматические формы наклонений со значением ирреальной модально

4. 1. Грамматические формы с модальной семантикой необходимости (побуждения).

4. 1. 1. Императив (повелительное наклонение).

4. 2. Грамматические формы выражения модальной семантики необходимости и желания.

4. 2. 1. Юссив.

4. 2. 2. Гортатив и гортатив, совмещенный с оптативом.

4. 3. Грамматические формы с модальной семантикой желания и возможности.:.

4. 3. 1. Дезидиратив (форма желательного наклонения).

4. 3. 2. Кондиционалис (форма условного наклонения).

4. 3. 3. Форма условно-желательного наклонения.

4. 3. 4. Конъюнктив (форма сослагательного наклонения).

4. 3. 5. Потенциалис.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Барахоева, Нина Мустафаевна

Представленная диссертация посвящена исследованию парадигмы грамматических форм и категорий глагола на материале нахских языков.

Актуальность темы исследования обусловливается объективной необходимостью комплексного описания всех грамматических форм и грамматических категорий глагола в нахских языках в свете современных лингвистических теорий. Проблемы определения и исследования глагольных форм и 1 категорий являются основополагающими вопросами нахской грамматики. Значительная часть вопросов, связанных со словоизменением и словообразованием глагольной части речи, а также с классификацией глагольных форм и I категорий по сей день остаются недостаточно изученными. Проблемы выделения аналитических форм глагола, основы их оппозиций с синтетическими глагольными формами, проблема выражения различных глагольных категорий, взаимосвязи и взаимообусловленности грамматических форм и категорий, взаимосвязи между самими категориями, являясь узловыми вопросами нахской грамматики, требуют еще более глубокого изучения.

Данная работа является первой попыткой системно-комплексного исследования грамматических форм нахского глагола (синтетических и аналитических) и актуализируемых ими грамматических категорий: времени, глагольной деривации (каузатив, залог), аспекта, наклонения. Отсутствие точных дефиниций и единых критериев выделения грамматических форм и категорий глагола в ингушском языке создают непреодолимые трудности в преподавании и изучении ингушского языка. Следует отметить, в связи с этим, и отсутствие единой терминосистемы в описании глагольной части речи в нахских языках.

Цели и задачи исследования определяются как выявление, описание и классификация грамматических форм и выражаемых ими грамматических значений (категорий) ингушского глагола. В связи с этим в работе ставятся следующие задачи: I

1 6

- определение состава словоизменительной парадигмы форм ингушского глагола;

- выявление основных критериев и принципов функционирования аналитических форм в системе ингушского глагола;

- определение семантических основ противопоставления синтетических и аналитических форм ингушского глагола;

- установление точного количества глагольных форм и их семантического потенциала;

- разграничение и исследование каждой грамматической категории и грамматических форм их выражения в системе ингушского глагола.

На защиту выносятся следующие положения, отражающие новизну данного исследования.

1. В работе представлена новая система изучения грамматических форм и категорий нахского глагола. Оппозиция синтетических и аналитических форм рассматривается в качестве основной оппозиции в системе ингушского глагола. Данная оппозиция охватывает все семантические зоны глагола и пронизывает всю глагольную лексику ингушского языка.

2. В исследовании представляются также критерии и семантические основы выделения аналитических форм в системе ингушского глагола. Рассматривая основы выделения аналитических форм в системе нахского глагола, автор приходит к выводу о том, что противопоставление синтетических и аналитических форм ингушского глагола построено на базе нескольких семантических категорий.

3. В ингушском языке отмечается наличие следующих грамматических (словоизменительных) категорий глагола и форм их выражения: категория времени, категория аспекта, категория наклонения. Рассматривается в работе также и глагольная актантная деривация (каузативы и залог).

4. Грамматическая категория времени представлена временными отношениями настоящего, прошедшего и будущего. В целом система категории времени охватывает (в настоящем, прошедшем и будущем) более 24-х грамматических форм глагола (синтетических и аналитических).

5. Глагольная актантная деривация в ингушском языке представлена повышающей деривацией (каузативами). В ингушском языке выделяются два типа каузативов: каузатив, образованный при участии глагола дита (в, й, б) / оставить, и каузатив, образованный при участии глагола де (е, й, б) / делать.

6. Рассматривая категорию залога в качестве одного из типов глагольной актантной деривации, и, характеризуя ее в качестве деривационной й непоследовательно-коррелятивной грамматической категории, в ингушском языке нами отмечается наличие специализированных грамматических форм (синтетических и аналитических) глагола для выражения залоговых отношений в языке.

7. Категория аспекта характеризуется в системе ингушского глагола в качестве словоизменительной (альтернационной, последовательно-коррелятивной) категории, актуализирующейся как синтетическими, так и аналитическими формами. Данная категория проявляется в наличии в ингушском языке двух типов аспектуальности: качественной и количественной.

8. Нахский глагол в форме инфинитива индифферентен по отношению к значению предельности / непредельности действия, т. е. ингушский глагол в инфинитиве не имеет противопоставления по признакам целостность / про-цессность действия. При образовании же остальных грамматических форм глагола аспектные оппозиции прослеживаются в системе настоящего (итератив, раритив, континуатив, семельфактив), прошедшего (формы прошедшего времени НСВ и СВ, итератив, раритив, континуатив, семельфактив), будущего (будущее категорическое) времени.

9. Категория наклонения рассматривается как грамматический показатель семантической категории модальности. В ингушском языке в качестве грамматикализованной рассматривается и субъективная (эпистемическая) и объективная (реальная и ирреальная) модальность.

Отмечается наличие следующих типов наклонений со значением эпи-стемической модальности: эпистемическое значение прогнозирования, предположения - пробабилатив, эпистемическое значение нарушенного ожидания - миратив (актуализирующиеся аналитическими формами), эпистемическое значение возможности - поссибилатив (передающееся синтетической формой).

В системе ирреальной модальности, помимо традиционно принятых в грамматике ингушского языка типов наклонений, автором выделяются: юс-сив, совмещенный с фактитивным каузативом; гортатив; гортатив, совмещенный с оптативом; условное наклонение (кондиционалис); условно-желательное наклонение.

Научная новизна данного исследования состоит в том, что в работе впервые (на основе богатого фактического материала) предпринимается попытка всестороннего анализа грамматических форм и категорий ингушского глагола: исследуются синтетические и аналитические формы глагола, выявляются основы оппозиции аналитических и синтетических форм, исследуется глагольная деривация (каузатив и залог), в новом русле исследуются категории времени, аспекта и наклонения.

В диссертации впервые изучается взаимосвязь между категориями аспекта и фазовости в системе форм нахского глагола.

В системе наклонений впервые представляются типы наклонений со значением эпистемической модальности (пробабилатив, поссибилатив, миратив). В работе предлагается также и анализ эвиденциальных значений (за-глазности ситуации, и типов информации) и форм их выражения, а также делается предположение о наличии в ингушском языке категории залога (как разновидности актантной деривации). В работе представлено комплексное изучение выше означенных категорий и форм их передачи в их взаимосвязи и взаимообусловленности.

Теоретическая значимость работы определяется тем, что здесь реализованы возможности синхронного метода исследования языковых явлений. В работе предлагается ряд новых гипотез и предположений. Актуальное теоретическое значение могут иметь выявленные при исследовании критерии образования и функционирования грамматических форм, грамматических оппозиций форм, установление семантической наполненности каждой грамматической словоформы глагола; исследование категорий таксиса и наклонения и форм их передачи.

Практическая значимость работы определяется, в свою очередь, теоретической значимостью предлагаемого исследования. Результаты работы могут быть использованы при разработке школьных и вузовских учебников I I в исследовании представлены грамматические формы, которые до сих пор в грамматике нахских языков игнорировались), при составлении спецкурсов, учебно-методических пособий и программ по ингушскому языку. Представленная в работе новая терминология в описании глагольной части речи также может быть использована для унификации терминосистемы грамматики ингушского языка. Пересмотр и более глубокое исследование традиционных для нахской филологии взглядов на вопросы морфологии нахского глагола также может способствовать повышению качества практической работы по изучению грамматики этих языков. ,

Источниками исследования послужили работы ученых-теоретиков по теории языка и общей морфологии, а также научные разработки нахских лингвистов.

Иллюстративный материал взят из текстов художественной литературы, фольклора, а также из живой разговорной речи.

Апробация работы. Основные положения и выводы данного исследования представлены в ряде публикаций и докладов на международных и межвузовских научно-практических конференциях.

Объем и структура работы. Предлагаемое исследование состоит из введения, пяти глав и заключения. К работе прилагается список научной литературы, список литературных источников, список сокращений, принятых в работе.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Грамматические формы и категории глагола как новая лингвистическая парадигма"

Заключение

Исходя из представленного системно-комплексного исследования

I 1 грамматических форм (синтетических и аналитических) глагола на материале нахских языков, мы пришли к следующим выводам.

Не вызывает сомнения следующий постулат, которого мы придерживаемся в своей работе: каждая грамматическая форма имеет свое, значение. Расхождения форм обусловлены выражаемым ими содержанием. Разные формы выражают значения, которые меняют смысл высказывания или, при равнозначности смысла, представляют собой разные способы языковой реализации этого смысла. При этом глагол в ингушском языке, являясь самой емкой частью речи, проявляет весьма богатую систему форм и столь же богатую систему значений.

Все многообразие глагольных форм, как синтетических, так и аналитических (нами констатируется в системе ингушского глагола более 24 грамматических форм, из них 7 синтетических), обусловлено в ингушском языке, скорее всего, тем, что здесь грамматикализуются те языковые значения, которые в других языках остаются на уровне лексико-грамматическом. Речь идет о таких взаимосвязанных языковых категориях, как эпистемическая модальность, эвиденциальность, таксис, темпоральность, перфектность, аспек-туальность. С учетом такого подхода к системе глагола все глагольные формы ингушского языка можно выстроить в четкую систему, распределив эти формы по основным значениям и функциям в полипредикативных комплексах ингушского языка.

В качестве основополагающих теоретических посылок, на которых строится предлагаемое исследование, определяются следующие положения.

Грамматическая форма рассматривается в качестве языкового знака, который сочетает в себе категориальную сторону и обобщенный абстрактный смысл и представляет собой обобщение материально и семантически близких единиц. Внутренняя сторона этого знака является его грамматическим значением. ' '

Грамматическое значение и грамматическая форма в совокупности создают грамматическую категорию языка.

Грамматическая категория характеризуется как система противопоставленных друг другу грамматических форм с однородным значением.

Грамматические формы создают также и грамматические парадигмы, представляющие отношения между разными формами одной и той же грамматической категории.

В зависимости от средств их актуализации грамматические категории подразделяют на словоизменительные и словообразовательные (словоклас-сифицирующие).

По признаку коррелятивности различают последовательно-коррелятивные, непоследовательно-коррелятивные и некоррелятивные категории.

Последовательно-коррелятивные категории представлены соотношениI ем форм одного и того же слова (категории времени и аспекта в ингушском языке).

Непоследовательно-коррелятивные категории репрезентируются формами одного и того же слова и в то же время представлены частично и оппозицией разных слов (категория залога, например, в ингушском языке).

Некоррелятивные категории представлены формами разных слов (каузатив, декаузатив в ингушском языке).

Данная классификация грамматических категорий восходит к делению категорий на классификационные и словоизменительные. Словоизменительные категории соответствуют коррелятивным категориям, классификационные — непоследовательно-коррелятивным и некоррелятивным категориям.

Последовательно-коррелятивные категории рассматриваются и в качестве альтернационных категорий, т. е. категорий, представленных чередованием словоформ.

Непоследовательно-коррелятивные категории рассматриваются и в качестве деривационных категорий. Деривационные категории характеризуются производностью одной словоформы от другой.

Различают следующие грамматические пути реализации грамматических категорий: синтетический и аналитический.

В соответствии с этим в системе нахских языков впервые выделяется и изучается оппозиция аналитических и синтетических форм глагола.

Синтетические формы передают грамматические значения в рамках одной основы, внутри одного слова посредством аффиксации, чередованием корневых гласных или супплетивизмом.

Аналитические формы передают грамматическое значение путем совмещения значений лексического слова и вспомогательного элемента.

Указывается, что структура аналитических форм ингушского глагола состоит из причастно-деепричастной формы основного глагола и формы вспомогательного глагола. В ингушском языке выделяются следующие ин-финитные формы: причастие, совмещающее в себе признаки глагола и прилагательного; причастно-деепричастная форма (СВ и НСВ), совмещающая в себе признаки глагола, прилагательного и наречия; и деепричастие, совмещающее в себе признаки глагола и наречия.

В качестве вспомогательных элементов в структуре аналитических форм нами рассматриваются следующие глаголы: да (в, й, б) / есть (быть), хила/быть, становиться, далла (в, и, б) /находиться где-либо, латта/стоять, дала / стать (становиться).

Синтетические формы вступают в оппозиции с аналитическими на основе передачи определенных грамматических значений: времени, аспекта, актантной деривации (залога), модальных значений, эвиденциальности (очевидности/неочевидности ситуации, типа информации). 1

Грамматическая категория времени характеризуется как представляющая собой оппозицию форм глагола в зависимости от отношения действия к моменту речи (М/Р): предшествование М/Р, совпадение с MAVследование М/Р. Категория времени - это тип проявления временного дейксиса, включающий в себя три граммемы: прошедшего, настоящего и будущего.

В системе настоящего времени в ингушском языке нами выделяются одна синтетическая и четыре аналитические формы, образующие оппозиции на основе аспектных и фазовых значений: синтетическая форма — неопределенная форма настоящего времени, аналитические формы — континуатив (форма на -да (в, й, б) / есть передает длящееся действие), раритив (форма на хул / становится передает не систематически повторяющееся действие) и формы на -доалл / находится где-либо и -латт / стоит (передают -действие, локализованное во времени).

Также в системе прошедшего времени ингушского глагола отмечается наличие четырех синтетических и восьми аналитических форм.

К синтетическим формам прошедшего времени относятся: форма прошедшего времени НСВ (дуратив)/прошедшего времени СВ (пунктив), образующие оппозицию на основе аспектных признаков процессности / целостности действия; форма перфекта, реализующая значение актуальности результата действия, завершенного в прошлом, для настоящего М/Р; форма плюсквамперфекта, представляющая предшествование одного действия другому в прошлом.

Каждой синтетической форме прошедшего времени соответствуют аналитические формы. Форме прошедшего времени НСВ противостоит форма на -дар (в, й, б) / был (континуатив в прошедшем); форма на -хулар / становился (раритив в прошедшем); формы на -доаллар / находился где-либо, латтар / стоял, передающие действия, локализованные и одновременные с другими действиями в прошедшем времени.

Форме прошедшего времени СВ соответствует аналитическая форма на даъллар / находился где-либо, значение локализованное™ действия в прошлом и форма на хилар / стал, передающая значение локализованное™ действия в прошлом в течение ограниченного промежутка времени (темпораль-но-ограниченный раритив).

Формы системы прошедшего времени делятся на два типа: формы, передающие таксисные (относительные) временные значения одновременности и неодновременности (предшествования, следования) действий в прошлом, и формы, передающие абсолютное временное значение.

Синтетические формы прошедшего времени НСВ и СВ передают абсолютное временное значение прошедшего времени.

Аналитические формы прошедшего НСВ и СВ относятся к временным формам с таксисным значением одновременности ситуаций.

Формы перфекта и плюсквамперфекта (синтетические и аналитические) относятся к граммемам с выражением значения предшествования одного действия другому.

К аналитическим формам перфекта относятся формы, образуемые от причастно-деепричастных форм НСВ и СВ и формы перфекта вспомогательного глагола хила / быть, становиться —> хиннад / стал. В зависимости от аспектной характеристики причастно-деепричастной формы основного глагола (НСВ или СВ) аналитические формы перфекта делятся на аналитические формы НСВ и аналитические формы СВ.

Аналогично образуются и аналитические формы плюсквамперфекта с участием формы плюсквамперфекта вспомогательного глагола хила / быть, становиться—> хиннадар / стал и причастно-деепричастной формы НСВ или СВ. Соответственно различают аналитический плюсквамперфект НСВ и аналитический плюсквамперфект СВ.

Аналитические формы перфекта и плюсквамперфекта ингушского глагола являются актуализаторами эвиденциальных значений заглазности (неочевидности) действия и типа информации (опосредованной).

Формами прошедшего времени НСВ и СВ передают значение очевидности действия и непосредственной информации.

Особый интерес в системе нахского глагола представляют грамматические формы актуализации эвиденциальных значений. Считаем, что наличие специализированных морфологических форм актуализации значений эвиденциальных признаков (очевидность/неочевидность ситуации, тип информации) в ингушском языке позволяет констатировать в системе ингушского глагола грамматикализованную категорию эвиденциальности. Категория эвиденциальности рассматривается в качестве грамматической категории ингушского глагола, проявляющейся выражением источника сведений говорящего относительно сообщаемых им фактов.

Выделяются следующие типы источников информации и формы их-актуализации в ингушском языке: говорящий сам является свидетелем ситуации, о которой он повествует (непосредственная информация - дуратив или г пунктив); говорящий имел доступ к событию, о котором он повествует (прямая информация — перфект); говорящий имел доступ к информации о событии (опосредованная информация - плюсквамперфект); говорящий имел дос-1 туп к другому лицу, являющемуся участником ситуации (информация из вторых рук - косвенная информация — аналитический перфект); говорящий получил информацию из третьих рук - косвенная информация из третьих рук - аналитический плюсквамперфект). ^ ^

В предлагаемой работе обстоятельно рассматриваются и типы актант-ной деривации глагола в связи с тем, что в ингушском языке имеются специальные глагольные формы, репрезентирующие категорию каузатива и залога. Актантная деривация характеризуется как изменение в составе участников ситуации'и их референциальных свойств.

Наше исследование показало, что в нахских языках широко представлен тип повышающей актантной деривации - каузатив, который определяется как тип актантной деривации, при котором в ситуацию вводится новый участнйк. При этом каузирование является средством перевода непереходных глаголов в разряд переходных.

В ингушском языке выделяются два типа стандартного каузатива: каузатив, образуемый при участии суффигированного глагола дита (в, й, б) / оставить, и каузатив, образуемый при участии суффигированного глагола де (в, й, б) / делать.

Каузатив первого типа имеет две интерпретации: фактитивную и пер-миссивную; каузатив второго типа имеет преимущественно манипулятивное прочтение.

В качестве одного из типов актантной деривации рассматривается в работе категория залога в ингушском языке. Семантической основой залога определяется перераспределение коммуникативного ранга актантов ситуации. При этом сопутствующее изменение синтаксического статуса актантов ситуации не считается обязательным фактором, свидетельствующим о залоговом преобразовании синтаксической конструкции.

Категория залога в работе представлена (равно как и.каузатив) в связи с тем, что для репрезентации данной категории в ингушском языке важна роль аналитических форм глагола, т. е. при преобразовании граммемы актива в граммему пассива изменяется структура сказуемого: его форма из синтетической переходит в аналитическую.

Граммемы залога предполагаются как в рамках эргативной, так и в I рамках номинативной конструкции предложения. Автором предлагается ввести семантическую дифференциацию внутри граммемы именительного падежа, в зависимости от оформления им субъекта или объекта ситуации, на именительный падеж субъекта - номинатив, и именительный падеж объекта - абсолютив. Соответственно выделяется четыре формы залога: граммемы актива - актив номинативный и эргативный, пассив номинативный и эрга-тивный.

Категория аспекта представлена в нахских языках как словоизменительная и коррелятивная категория глагола: она проявляется в противопоставлении форм глагола на основании выражения значений качественно^ и количественной аспектуальности.

Значения количественной аспектуальности проявляются в оппозиции форм глагола, передающих повторяемость действия (итератив), формам, передающим однократность ситуации (семельфактив).

Значения качественной аспектуальности отражаются в представлении грамматическими формами ингушского глагола ситуации, разделенной на пять стадий: стадия, на которой действие задумывается (подготовительная стадия), передается формой проспектива. Стадия срединная представлена в I ингушском языке формой прогрессива, образующейся причастно- -деепричастной формой НСВ и формой вспомогательного глагола дата / находиться где-либо. Данная форма имеет значение «быть в процессе действия». Середина ситуации представляется также и формой дуратива. Данная граммема отражает срединную стадию, сочетаясь с обозначениями процессов и состояний. Дуратив соответствует форме прошедшего времени НСВ.

Завершающая стадия ситуации отражается формами акционального перфекта, представленного синтетической формой глагола. Данная стадия ситуации представлена и в семантике пунктива.

Пунктиву соответствует форма прошедшего времени СВ. Данная форма -указывает на то, что в момент наблюдения за ситуацией говорящий был свидетелем либо 1) не всей ситуации, а лишь одной из ее стадий - начала, середины или конца, либо 2) всей ситуации целиком, т. е. действие представляется в целостности, как охватывающее начало, середину и конец.

Результирующая стадия ситуации (состояние после завершения ситуации) передается результативами, т. е. формами, представленными сочетанием причастно-деепричастной формы СВ и вспомогательного глагола да / быть в форме настоящего или прошедшего времени.

В' качестве грамматической рассматривается и категория фазовости действия, по своим признакам близкая к категории аспектуальности. Для ингушского языка релевантен следующий набор грамматических показателей фазовых значений: инхоатив (начало действия) — актуализируется грамматической аналитической формой глагола, образуемой инфинитивом и вспомогательным глаголом далла (в, й, б) / находиться где-либо в форме настоящего или прошедшего времени; континуатив (продолжение действия) — передается аналитической формой, образуемой причастно-деепричастной формой НСВ основного глагола и вспомогательным глаголом да (в, й, б) / есть в форме настоящего или прошедшего времени; терминатив (конец действия) - репрезентируется аналитической формой глагола, образуемой причастно-деепричастной формой СВ основного глагола и вспомогательным глаголом дала / стать, перейти в форме настоящего, прошедшего или будущего времени в зависимости от временной отнесенности всей ситуации.

В своей совокупности все показатели аспекта и фазовости (аналитические и синтетические) составляют целостную картину всей ситуации от первой ступени ее осмысления (подготовительная стадия) до ее полного завершения и констатации состояния дел даже после исчерпания ситуации. I

При анализе категории наклонения и модальности констатируются следующие данные.

Модальность рассматривается как двухполюсная семантическая категория, представленная двумя семантическими зонами (субъективная модальI ность, с одной стороны, и объективная модальность, с другой) и выражающая отношение содержания высказывания к действительности с точки зрения говорящего.

Субъективная, т. е. эпистемическая модальность или оценка, трактуется как значение, относящееся к сфере истинности и связанное с выражением правдивости высказывания или степени возможности данного события с точки зрения говорящего.

В ингушском языке нами выделяются следующие типы эпистемических наклонений: пробабилатив, поссибилатив и миратив.

Объективная модальность представлена двумя значениями: значением реальной и ирреальной модальности, что находит свое отражение в распределении типов наклонений, выражающих данные значения, на прямое наклонение (индикатив) и косвенные наклонения (показатели ирреальной модальности).

В качестве показателей ирреальной модальности со значением необходимости ситуации определяется в ингушском языке императив с четырьмя разновидностями значений побуждения.

В качестве форм выражения значения желания и необходимости изучаются-следующие показатели: 1) юссив, совмещенный с фактитивным каузативом; 2) гортатив и гортатив, совмещенный с оптативом.

К грамматическим формам с модальной семантикой желания относятся показатели дезидиратива (желательного наклонения), кондиционалиса (усI ловного наклонения) и условно-желательного наклонения.

Обстоятельно анализируются и формы конъюнктива (сослагательного наклонения) и потеыциалиса.

Таким образом, нами впервые вводится новая система анализа грамматических форм и связанных с ними грамматических категорий глагола на материале нахских языков. ^

Список научной литературыБарахоева, Нина Мустафаевна, диссертация по теме "Теория языка"

1. Абдоков А.И. Введение в сравнительно-историческую морфологию абхазо-адыгских и нахско-дагестанских языков. — Нальчик, 1981.I

2. Абдуллаев З.Г. Эргативная конструкция предложения в горских письменных языках Дагестана // Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967.

3. Абдуллаев З.Г. Очерки по синтаксису даргинского языка. М., 1971.

4. Абдуллаев З.Г. Субъектно-объектные и предикативные категории в даргинском языке. — Махачкала, 1969.

5. Абдуллаев З.Г., Магомедов М.И. К проблеме залога в языках эргативного строя // Тез. докл. науч. сессии, посвященной итогам экспедиционных исследований. ИИЯЛИ. Махачкала, 1992.

6. Абдуллаев И.Х. Глагол в языках Дагестана. Махачкала, 1980.

7. Авилова Н.С. Вид глагола и семантика глагольного слова. — М.: Наука, 1976.

8. Адмони В.Г. О подлинной точности при анализе грамматических явлений // Проблемы языкознания. -М.: Наука, 1963. С. 23-27.

9. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М. - Л., 1964.

10. Адмони В.Г. Пути развития грамматического строя в немецком языке. -М., 1973.

11. Аксенова И.С. Глагол // Введение в бантуистику (Имя. Глагол). М., 1990.-С. 127-240.

12. Аксенова И.С. Категории вида, времени и наклонения в языках банту. -М., 1997.

13. Алексеев М.Е. К типологической характеристике нахско-дагестанских языков // Лингвистическая типология. М., 1985. - С. 144-151.

14. Алексеев М.Е. Вопросы сравнительно-исторической грамматики лезгинских языков. М., 1985.

15. Алексеев М.Е. Сравнительно-историческая морфология аваро-андийских языков. -М., 1988.

16. Алексеев М.Е. Сравнительно-историческая морфология нахско-дагестанских языков. Категория имени. — М., 2003.

17. Алироев И.Ю. Краткий курс чеченского языка. Грозный, 1989.

18. Алироев И.Ю. Нахские языки и культура. — Грозный, 1978.

19. Алироев И.Ю. Язык, история и культура вайнахов. Грозный, 1990.

20. Алироев И.Ю. Чеченский язык. М., 1999.

21. Алироев И.Ю., Тимаев А.Д., Овхадов М.Р. Введение в нахское языкознание. Грозный, 1998.

22. Алпатов В.М. Категория вежливости в современном японском языке. — М., 1973.

23. Аналитические конструкции в языках различных типов. — М. —Л., 1965.

24. Ангуладзе Н.Д. Категория грамматического класса в иберийско-кавказскихязыках: Автореф. . канд. филол. наук. Тбилиси, 1954.

25. Ангуладзе Н.Д. Некоторые вопросы истории классного и личного спряжения в иберийско-кавказских языках (Резюме). — Тбилиси, 1968.

26. Апресян Ю.Д. Избранные труды. Том 2: Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995.

27. Апресян Ю.Д. Принципы описания значений граммем // Типология конструкций с! предикатными актантами. Л., 1985. - С. 61-65.

28. Апресян Ю.Д. Типы информации для поверхностно-семантического компонента модели «Смысл = Текст» М., 1995. - С. 8-101.

29. Апресян Ю.Д. Экспериментальное исследование семантики русского глагола. М., 1967.

30. Аристова Ш.А. Глаголы лабильной конструкции в абхазском языке // Труды абхазского института языка, литературы и истории^ -^Сухуми, 1959. — Т. 30.-С. 209-215.

31. Арутюнова А.Д. О критерии выделения аналитических форм // Аналитические конструкции в языках различных типов. — М. —Л., 1965. — С. 89-93.

32. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы. -М., 1976.

33. Арутюнова Н.Д. Языки русской культуры. -М., 1999. ^

34. Ахриева Р.И. Оздоева Ф.Г. и др. Х1анзара г1алг1ай мотт. — Грозный, 1972.

35. Багов П.М. Наклонения и время в адыгских языках // Проблемы грамматики и лексики адыгских языков. КБИИФЭ. Нальчик, 1983.

36. Багов П.М., Кишев A.C. Актуальные вопросы адыгских языков. Нальчик, 1987.

37. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Пер. с франц.-М., 2001.

38. Барахоева Н.М. Результативные конструкции в системе ингушского глагола // Актуальные проблемы ингушского языка. — Назрань, 1998. С.18-51.

39. Барахоева Н.М. Сопоставительный анализ форм прошедшего времени ингушского и немецкого языков. Назрань, 2009.

40. Барахоева Н.М. Структурно-типологическая характеристика форм прошедшего времени ингушского и немецкого языков: Дисс. . канд. филол. наук.-М., 1994.

41. Барахоева Н.М. Еще раз о залоге в ингушском языке // Вестник филологического факультета ИнгГУ. Магас, 2010. - № 1. - С. 10-20.

42. Барахоева Н.М. Каузатив как актуализатор значения предельности в системе ингушского глагола // Вестник Челябинского гос. пед. ин-та. Челябинск, 2010. - № 5. - С. 226-236.

43. Барахоева Н.М. Итеративность и способы ее актуализации в системе ингушского языка // Вестник Поморского университета. Архангельск, 2010.-№7.-С. 159-166.

44. Барахоева Н.М. Грамматические формы глагола в ингушском языке // Журнал фундаментальных и прикладных исследований. — Астрахань, 2010.- №1(33). -С. 9-14.

45. Барахоева Н.М. Средства реализации субъективной модальности в ингушском языке // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. — Пятигорск, 2010. — № 1. С. 53-58.

46. Барахоева Н.М. О реализации значений количественной аспектуальности в ингушском языке // Известия Волгоградского гос. пед. университета. -Серия филология. -Волгоград, 2010. -№ 6 (50). С.53-58.

47. Оформление фазовых значений в ингушском языке // Журнал фундаментальных и прикладных исследований. Астрахань, 2010. - № 2 (34). - С. 22-27.

48. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 2002.

49. Берсиров Б.М. Каузатив в адыгских языках // Материалы шестой региональной научной сессии по историко-сравнительному изучению иберий-ско-кавказских языков. Майкоп, 1980.

50. Бирюлин Л. А. О семантике алетических модальных конструкций с предикатными актантами // Типология конструкций с предикатными-актанта- -ми.-Л., 1985.-С. 168 -175.

51. Блох М.Я. Теоретические основы грамматики: Учебное пособие для студентов. -М., 1986. 160 с.t

52. Блумфилд Л. Язык. -М., 1982.

53. Богданов. В.В. Фазовость и фазовые конструкции // Типология конструкций с предикатными актантами. — Л., 1985. С. 143-146.

54. Бокарев Е.А. Введение в сравнительно-историческое изучение дагестанских языков. Махачкала, 1961.

55. Бондарко A.B. Об относительном и абсолютном употреблении времен в русском языке (в связи с вопросом «темпоральности») // Вопросы языкознания. 1965. - № 6. - С. 44-55.

56. Бондарко A.B., Буланин JI.JI. Русский глагол. — Л., 1967.

57. Бондарко A.B. Система времен русского глагола: Автореф. дисс. . .докт. филол. наук. — Л., 1968.

58. Бондарко A.B. Вид и время русского глагола. — М.: Просвещение, 1971.

59. Бондарко A.B. Грамматическая категория и контекст. Л.: Наука," 19717

60. Бондарко A.B. О видах русского глагола // Русский язык за рубежом. — 1975,-№5,-С. 63 65; -№ 6. С. 63-66.

61. Бондарко A.B. Грамматическое значение и смысл. — Л., 1978.

62. Бондарко A.B. О грамматике функционально-семантических полей // Изв. Ан СССР. 1984 б. - Т.43. Сер. лит. и яз. - № 6 - С. 492-503.

63. Бондарко A.B. Функциональная грамматика. Л., 1984.

64. Бондарко A.B. (ред.) Теория функциональной грамматики. Темпораль-ность. Модальность. Л., 1990.

65. Бондарко A.B. (ред.) Теория функциональной грамматики. Персональ-ность. Залоговость. — Л., 1991.

66. Бондарко A.B. (ред.) Теория функциональной грамматики. Темпораль-ность. Модальность. Л., 1990.

67. Бондарко A.B. Теория морфологических категорий и аспектологические исследования. М., 2005.

68. Бондарко А. В. (ред.) Теория функциональной грамматики. Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. М., 2006.

69. Буланин Л.Л. Категория залога в современном русском языке. Л., 1986.

70. Булыгина Т.В. Грамматические оппозиции (к постановке вопроса) // Исследования по общей теории грамматики. М., 1968.

71. Булыгина Т.В. Грамматические и семантические категории и их связи // Аспекты семантических исследований. М., 1980. - С. 320 - 355.

72. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. «Возможности» естественного языка и модальная логика. М., 1990.

73. Буралова P.A. К вопросу о типологии волеизъявительных высказываний (на материалах русского и чеченского языков) // Тезисы докладов межвузовской научно-практической конференции, посвященной ;20-летию чеченского госпединститута. — Грозный, 2001.

74. Буралова P.A. Функционально-сопоставительный анализ оптативных высказываний в русском и чеченском языках // Материалы конференции «Актуальные проблемы общей и адыгской филологии». — Майкоп, 2001.

75. Бурчуладзе Г.Т. Вопросы становления личного спряжения в лакском языке //ЕИКЯ. Тбилиси, 1979. - Т. 8.

76. Бурчуладзе Г.Т. О вспомогательном глаголе —ur (b, d) «есть» в лакском языке // ЕИКЯ. Тбилиси, 1978. - Т. 5.

77. Бурчуладзе Г.Т. О финитных формах глагола в лакском языке // ЕИКЯ. -Тбилиси, 1981.-Т.8.

78. Быховская C.JI. «Пассивная» конструкция в яфетических языках// Язык и мышление. JL, 1934. - Т. 2.

79. Валгина Н.С. Синтаксис современного русского языка. — М., 1978.

80. Вандриес Ж. Язык. М., 1937.

81. Вежбицкая А. Язык, культура и познание. М., 1996. ^

82. Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1972. - 2-е изд. |

83. Виноградов В.В. О категории модальности и модальных словах в русском языке // Виноградов В.В.Исследования по русской грамматике: Избранные труды. М., 1975.

84. Володин А.Г., Храковский B.C. Семантика и типология императива. Русский императив. — JL, 1986.

85. Вопросы вайнахской морфологии. Грозный, 1983.

86. Вопросы глагольного вида.-М., 1962. -- —

87. Вопросы описательных грамматик языков Северного Кавказа и Дагестана. Нальчик, 1963.

88. Вопросы синтаксиса вайнахских языков. Грозный, 1992.

89. Вопросы сопоставительной аспектологии. — Л.: Изд-во ЛУ, 1978. . -Вып. 1.

90. Габуниа З.М. Научные портреты лингвистов-кавказоведов. Нальчик, 1991.

91. Габуниа З.М., Гусман Тирадо Р. Малочисленные языки в третьем тысячелетии и процессы глобализации. — Владикавказ, 2010.

92. Гагуа P.P. Основные вопросы морфологии бацбийского глагола. 1. Каузатив // ЕИКЯ. Тбилиси, 1987. - Т. 14.

93. Гаджиахмедов Н.Э. Грамматические категории глагола в кумыкском языке. Махачкала, 1987.

94. Гайдаров Р.И. Морфология лезгинского языка. — Махачкала, 1987.

95. Гандалоева А.З. К вопросу о причастных, деепричастных и масдарных оборотах в ингушском языке // Вопросы синтаксиса вайнахских языков. — Грозный, 1991. -С. 61-67.

96. Генко А.Н. Из культурного прошлого ингушей // Зап. Коллегии востоковедов. Л., 1930.- Т. V.-С. 713-761.

97. Гецадзе И.О. К типологии членов предложения в абхазско-адыгских языках // Члены предложения в языках различных типов. Л., 1972. - С. 97108.

98. Гигинейшвили Б.К. О категории аспекта в удинском языке // ЕИКЯ. -Тбилиси, 1959.-Т. XI.

99. Гиреев В.Ю. Временные и фазово-временные формы глагола чеченского языка // Вопросы глагола нахских языков. Грозный, 1988. - С. 18-31.

100. Гиреев В.Ю., Арсемикова Б.С. Категория наклонения чеченского глагола // Проблемы глагола вайнахских языков. Грозный, 1988. - С. 31-53.

101. Гиреев В.Ю. Придаточные формы глагола чеченского языка // Вопросы вайнахской морфологии. Грозный, 1989.

102. Гишев Н.Т. Вопросы эргативного строя адыгских языков. Майкоп, 1985.

103. ЮЗ.Гишев Н.Т. Глаголы лабильной конструкции в адыгейском языке. — Майкоп, 1968.

104. Гишев Н.Т. Глаголы эргативной конструкции каузативного образования в адыгейском языке // ЕИКЯ. Тбилиси, 1977. Т. 4.

105. Гишев Н.Т. Глагол адыгейского языка. — М., 1989.

106. Юб.Гловинская М.Я. Семантические типы видовых противопоставленийIрусского глагола. М., 1982. ^ -- —

107. Гониашвили Т.Б. Инфинитив и масдар в чеченском языке // Труды Тбилисского университета. Тбилиси, 1940. - Т. 12. - С. 11-119.

108. Грепл М. О сущности модальности // Вопросы языкознания в Чехословакии. -М., 1978.-С. 150-155.

109. Гулыга Е.В., Шендельс Е.И. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке. — М., 1969.

110. ПО.Гухман М.М. Глагольные аналитические конструкции как особый тип сочетаний частичного и полного слова: На материале истории немецкогоIязыка // Вопросы грамматического строя. М., 1955. — С. 321-36Г: ^

111. Гухман М. Грамматическая категория и структура парадигм // Исследования по общей теории грамматики. М., 1968. - С. 117-174.

112. Гухман М.М. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках. (Опыт историко-типологического исследования родственных языков).-М., 1964.

113. Гухман М.М. Типологические исследования // Теоретические проблемы советского языкознания. — М., 1968.

114. Гюльмагомедов А.Г. О понятиях «сложный глагол» и «составной глагол» (по данным лезгинского языка) // Шестая региональная научная сессия по историко-сравнительному изучению иберийско-кавказских языков. Тезисы докладов. Махачкала, 1975.

115. Дагиров М. Ш. Немецкие текстовые эквиваленты форм прошедшего времени чеченского языка. — Тбилиси, 1988.

116. Дагиров М.Ш. Сопоставительный анализ аспектуально-темпоральных отношений в чеченском и немецком языках. — Грозный, 2005.

117. Дешериев Ю.Д. Бацбийский язык. М. - Л., 1953.

118. Дешериев Ю.Д. Основные особенности эргативной конструкции предложения в нахских языках // Вопросы грамматики: Сборник статей к 75-летию академика И.И. Мещанинова. М., 1960.

119. Дешериев Ю.Д. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития горских кавказских народов. — Грозный, 1963.

120. Дешериева Т.И. Об отношении эргативной конструкции предложения к номинативной, генитивной и дативной // В Я. М., 1972. - № 5. ^

121. Дешериева Т.И. Лингвистический аспект категории времени; его отношение к физическому и философскому аспектам // ВЯ. М., 1975. - № 2.

122. Дешериева Т.И. К проблеме определения категории глагольного вида // ВЯ.-М., 1976.-№4.

123. Дешериева Т.И. Схема залоговой дифференциации в языках эргативной типологии (в частности в нахско-дагестанских языках) // Актуальные проблемы дагестанско-нахского языкознания. Махачкала, 1986.I

124. Дешериева Т.И. Видовременная характеристика чеченского и русского глаголов.-М., 1974.

125. Дешериева Т.И. Исследование видовременной системы в нахских языках.-М., 1979.

126. Дешериева Т.И. Субъектно-объектные отношения в разноструктурных языках. М.: Наука, 1985.

127. Дешериева Т.И. Категория модальности в нахских и иноструктурных языках. -М., 1988.

128. Дешериева Т.И. Формализация и категоризация в разноструктурных языках. -М., 1996.

129. Джамбулатова М.М. Образование и употребление временных форм самостоятельного и несамостоятельного причастия в вайнахских языках // Слово и словосочетание в языках различных типов. — М., 1973.

130. Джамбулатова М.М. Причастие в вайнахских языках: Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — М., 1975.

131. Джамалханов З.Д., Мачигов М.Ю. Нохчийн мотт. 1 дакъа. Лексикология, фонетика, морфология. Грозный, 1985.

132. Джамалханов З.Д., Мачигов М.Ю. Нохчийн мотт. 2 дакъа. Синтаксис. -Грозный, 1985.I

133. Джорбенадзе Б.А. Грузинский глагол: Вопросы формального и семантического анализа. Тбилиси, 1986. ^

134. Дирр A.M. Глагол в кавказских языках. М., 1950.

135. Добрушина Н.Р. Ирреалис и императив // Типология и теория языка: от описания к объяснению: К 60-летию А.Е. Кибрика. М., 1999.

136. Добрушина Н.Р. К типологии оптатива // Глагольные категории. — М., 2001.

137. Добрушина Н.Р. Семантическая зона оптатива в нахско-дагестанских языках // ВЯ. М., 2009. - № 5. - С. 48-76.

138. Долакова Р.И. Система прошедших времен в чеченском и ингушском языках // Изд. ЧИНИИИЯЛ. 1961. - Т.2. - С. 3-71.

139. Долинина И.Т. Типология выражения видовременной категории. — Нальчик, 1964.

140. Долинина И.Т. Типология вида. — Севастополь, 1969.

141. Ермолаева Л.С. Система средств выражения модальности в современных германских языках: Автореф. . канд. филол. наук. -М., 1964.

142. Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958.

143. Жеребков В.А. Опыт описания грамматической категории времени в системе немецкого глагола // Учен. зап. Калининск. гос. пед. ин-та. — Калинин, 1970.

144. Жирков Л.И. Вопросы изучения иберийско-кавказских языков. М., 1961.

145. Загиров З.М. Некоторые вопросы сопоставительной морфологии русского и дагестанских языков. Ростов-на-Дону, 1987.

146. Зализняк A.A. Русское именное словоизменение. М., 1967.

147. Зализняк A.A., Шмелев А.Д. Лекции по русской аспектологии. Мюнхен, 1997.

148. Залоговые конструкции в разноструктурных языках. Л., 1984.

149. Зекох У.С. О грамматических категориях в адыгейском языке 7/ Особенности грамматических категорий и их применения в адыгейской речи. АНИ.-Майкоп, 1978.

150. Зеленецкий A.A., Монахов П.Ф. Сравнительная типология немецкого и русского языков. М., 1983.151.3олотова Г.А. О модальности предложения в русском языке // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. — М., 1962.

151. Золотова Г.А. К вопросу о таксисе // Исследования по языкознанию: К 70-летию чл.-кор. РАН A.B. Бондарко. СПб, 2001.

152. Золотова Г.А. Категории времени и вида с точки зрения текста // ВЯ. -М., 2002.-№3.

153. Иванов Вяч. Вс. Язык логики и логика языка // Сборник статей к 60-летию профессора В.А. Успенского. М., 1990.

154. Ивин A.A. Логические теории времени // Вопросы философии. М., 1969.-№3.-С. 117-126.

155. Имнайшвили Д.С. К образованию переходности и потенциалиса в отыменных глаголах нахских языков // ЕИКЯ. Тбилиси, 1977. - Т. 4.

156. Исаченко A.B. Грамматический строй русского языка в сопоставлении со словацким. Ч. 2: Морфология. Братислава: Словацкая АН, 1960;

157. Исследования по глагольной деривации: Сборник статей. — М., 2008.

158. Карданов Б.М. Глагольное сказуемое в кабардинском языке. — Нальчик, 1957.

159. Категории глагола и структура предложения. JL, 1983.

160. Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. — Л., 1972.

161. Керашева З.И. Инфинитная чистая основа и финитные глаголы в функции сложного двусоставного сказуемого в адыгских языках // ЕИКЯ. — Тбилиси, 1974.-Т. 1.

162. Керашева З.И., Чкадуа Л.П. Локативные превербы истатических и динамических глаголов в абхазо-адыгских языках // ЕИКЯ. Тбилиси, 1977. — Т. 4.

163. Керашева З.И. Предложения с финитными и инфинитными глаголами в адыгских языках. Тбилиси, 1984.

164. Керимов K.P. Есть ли категории вида в лезгинском языке? // ВЯ. -М., 1996. -№1

165. Керимов K.P. Контрастивная аспектология лезгинского и русского языков. Махачкала, 2002.

166. Керимов K.P. Современная аспектология и изучение категории вида в дагестанских языках // Вестник Дагестанского государственного университета: Гуманитарные науки. Махачкала, 1997. — Вып. 3.

167. Керимов K.P. Эргативность и залог с позиции функционально-семантической категории залоговости // Языкознание в Дагестане. Махачкала, 1997.

168. Кибрик А.Е. Каузативные конструкции в табасаранском языке // Табасаранские этюды. М., 1982.

169. Кибрик А.Е. К типологии пространственных значений // Язык и человек. -М, 1970.-С. 110-156.

170. Кибрик А.Е. Константы и переменные языка. СПб, 2003.

171. Кибрик А.Е. Материалы к типологии эргативности — М., 1979.

172. Кибрик А.Е. Опыт структурного описания арчинского языка. Том 2. Так-сонимическая грамматика. — М., 1977.

173. Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. -М., 2002.

174. Кибрик А.Е. Подлежащее и проблема универсальной модели языка // Изв. АН СССР. СЛЯ. Т. 3 8, 1979. - № 4. ^

175. Кибрик А.Е. Предикатно-аргументные отношения в семантически эрга-тивных языках // Изв. АН СССР. СЛЯ. Т. 39. 1980. № 4.

176. Климов Г.А. Введение в кавказское языкознание. М., 1986.

177. Климов Г.А. Очерк общей теории эргативности. М., 1973.

178. Климов Г.А. Типология языков активного строя. М., 1977.

179. Климов Г.А. Структурные общности кавказских языков. — М., 1978.

180. Климов Г.А., Алексеев М.Е. Типология кавказских языков. — М., 1980.

181. Коваль А.И., Нялибули Б.А. Глагол фула в типологическом освещении. -М7, 1997.

182. Козинцева H.A. Временная локализованность действия и ее связи с аспекту альными, модальными и таксисными значениями — Л., 1991.

183. Козинцева H.A. Категория эвиденциальности // ВЯ. М., 1994. - № 3.I

184. Козинцева H.A. Сопоставительный анализ видовых значений в глагольных формах английского и русского языков // Вопросы сопоставительной аспектологии. Л., 1978. - Вып. 1. - С. 89-102.

185. Колшанский Г.В. Логика и структура языка. — М., 1965.

186. Комри Б. Общая теория глагольного вида // Труды АС — 1. 1997.

187. Кошмидер Э. Очерк науки о видах польского глагола // Вопросы глагольного вида. М., 1965.-С. 105-168.

188. Кржижкова Е. Некоторые проблемы изучения времени современного русского языка // ВЯ. М., 1962. - № 3, - С. 17-26.

189. Кубрякова Е.С. Основы морфологического анализа: на материале германских языков. М., 1974.

190. Кузнецова А.И., Хелимский Е. А., Грушкина Е.В. Очерки jio селькуп-с кому языку: Тозовский диалект. — М., 1980.

191. Кумахов М.А. Морфология адыгских языков. Нальчик, 1964.

192. Кумахов М.А. Словоизменение адыгских языков. — М., 1971.

193. Курашинов К.Х. Имя, местоимение, глагол в адыгских языках: К вопросу о разграничении // Особенности грамматических категорий и их применения в адыгейской речи. АНИИ. — Майкоп, 1978.

194. Курашинов К.Х. Переходность и непереходность как соотносительные формы глагола // Материалы шестой региональной научной сессии по ис-торико-сравнительному изучению иберийско-кавказских языков.^ — Майкоп, 1980.

195. Курбанов К.К. Морфология табасаранского языка. — Махачкала, 1986.

196. Курбанов К.К. Система табасаранского глагола. — Махачкала, 2003.

197. Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962.

198. Линдстрем E.H. Классификация русских вопросительных по форме высказываний на базе прагматически обоснованной универсальной модели. Автореф. . дисс. .канд. филол. наук. Петрозаводск, 2003.

199. Ломов A.M. Очерки по русской аспектологии. — Воронеж, 1977.

200. Ломов A.M. Темпоральные средства русского языка и их функциональ- .ные связи (Методическая разработка по спецкурсу). — Воронеж, 1979. -Вып. 1. 46с.

201. Ломтатидзе К.В. Относительное местоимение в глагольных формах абхазского языка. Тбилиси, 1942.

202. Ломтатидзе К.В. Языки народов СССР. Т.4. Иберийско-кавказские языки. -М., 1967.

203. Ломтатидзе К.В. Категория потенциалиса в картвельских и абхазо-адыгских языках // ЕИКЯ. Тбилиси, 1976. - Т. 3. - С. 101-111.

204. Ломтев Т.П. Предложение и его грамматические категории. М., 2004.

205. Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты. Архангельск, 1997. - Вып. 1. - С. 11-35.

206. Ляпон М.В. Модальность // Лингвистический словарь. М., 1990. — С. 303.

207. Лопатинский Л.Г. Краткая кабардинская грамматика // СМОМПК. -Вып. 12.-Тифлис, 1891. ,

208. Магомедов М.И. Некоторые способы образования аналитических форм глаголов в аварском языке // 13-ая региональная научная сессия по исто-рико-сравнительному изучению иберийско-кавказских языков. — Майкоп, 1990.

209. Магомедов М.И. Субъектно-объектные отношения и категория залога в аврском языке: Автореф. . д-ра филол. наук. М., 2003.

210. Магомедов М.И. Эргатив и категория залога в дагестанских языках // 9-й международный коллоквиум ЕОК. Махачкала, 1998.

211. Магомедов А.Г. Способы выражения лица в глаголе чечено-ингушских диалектов // Известия ЧИНИИИЯЛ. Языкознание. Грозный, 1966. - Т. 8. - Вып. 2.

212. Магометов A.A. Теория пассивности эргативной конструкции в монографии П.К. Услара «Табасаранский язык» // V(XI) научная сессия Ин-та языкознания АН Груз. ССР. // Тез. докл. Тбилиси, 1957. - С. 15-28.

213. Маллаева З.М. Видовременная система аварского языка. Махачкала, 1998.

214. Маллаева З.М. Каузативная диатеза аварского языка // Современные проблемы кавказского языкознания и тюркологии. Махачкала, 2000. -Вып. 2.

215. Мальсагов З.К. Грамматика ингушского языка. Грозный, 1965. - 159с.

216. Мамрешев К.Т. О критериях выделения глагольных категорий в кабардино-черкесском языке // Вопросы описательных грамматик языков Северного Кавказа и Дагестана.-Нальчик, 1963.

217. Маслов Ю.С. Вопросы глагольного вида в современном зарубежном языкознании // Вопросы глагольного вида. М., 1962. — С. 7-32.

218. Мартине А. Основы общей лингвистики / Пер. с франц. // Новое в лингвистике. М., 1963. - Вып. 3-С. 366-566.

219. Маслов Ю.С. Вид и лексическое значение глагола в современном русском литературном языке // ИАН СЛЯ. М., 1948. - 7. 4. - С. 303-316.

220. Маслов Ю.С. Глагольный вид в современном болгарском языке (значение и употребление) // Вопросы грамматики болгарского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1959 б. - С. 157-312.

221. Маслов Ю.С. К основаниям сопоставительной аспектологии // Вопросы сопоставительной аспектологии. — JL, 1978. — Вып. 1. С. 4-44.

222. Маслов Ю.С. Очерки по аспектологии. — Л., 1984.

223. Маслов Ю.С. Избранные труды. М., 2004.

224. Махмудова С.М. Морфология рутульского языка. М., 2001.

225. Мейланова У.А. Становление и функционирование причастных форм в лезгинском языке // Отглагольные образования в иберийско-кавказских языках. — Черкесск, 1989.

226. Мейланова У.А. Типы образования повелительного наклонения глагола в лезгинском языке // Языки Дагестана. Махачкала, 1954. - Вып. 2.

227. Мельчук И.Д. Курс общей морфологии. 11. Часть вторая: МорфологичеIские значения. М., 1998.

228. Мещанинов И.И. Глагол. Л., 1982.

229. Мещанинов И.И. Номинативное и эргативное предложения: Типологическое сопоставление структур. -М., 1984.

230. Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. Л., 1978.

231. Мещанинов И.И. Эргативная конструкция в языках различных типов. -Л.: Наука, 1967.•233. Мещанинов И.И. Эргативный строй и его отношение к другим языковым структурам // Язык и мышление . — М. — Л., 1948. — Т. 11. — С. 230-236.

232. Михайлов Л.М. Грамматика немецкой диалогической речи. — М., 1986.

233. Мовтаев С.М. Особенности глагольного вида в вайнахских языках. -Махачкала, 1974.

234. Моисеев А.И. О грамматической категории. Л., 1956.

235. Москальская О.И. Грамматика текста: Пособие по грамматике немецкого языка. М., 1981.

236. Мухамеджанов Ю.А. К вопросу о категории глагола в адыгейском языке // Ученые записки АНИИ. Майкоп, 1972. -Т. 14.

237. Муталов P.O. Глагол даргинского языка. Махачкала, 2001.

238. Мухамеджанов Ю.А. О временных формах причастий и деепричастий в адыгейском языке // Ученые записки АНИИ. Майкоп, 1972. - Т. 14.

239. Мухамеджанов Ю.А. Прошедшие времена и аорист адыгейского глагола // Ученые записки АНИИ. Краснодар; Майкоп, 1966.- Т. 5.

240. Мучник И.П. Грамматические категории глагола и имени в современном русском литературном языке. М., 1971.

241. Налоев А.Х. Категория времен кабардинского языка: Автореф. . канд. филол. наук. Нальчик, 1956.

242. Недялков В.П. Зависимый таксис в разноструктурных языках: значения одновременности / предшествования / следования // Проблемы функциональной грамматики: семантическая инвариантность / вариативность. -СПб., 2002.

243. Недялков В.П., Сильницкий Г.Г. Типология лексического и морфологического каузативов // Типология каузативных конструкций / Под ред. A.A. Холодовича. Л., 1969. - С. 20-50.

244. Недялков В.П. (ред.) Типология результативных конструкций (результатов,-статив, пассив, перфект).—JL, 1983. — .

245. Немец Г.П. Актуальные проблемы модальности в современном русском языке. Ростов н/Д., 1991.

246. Ногма Ш.Б. Филологические труды. Нальчик, 1958. — Т. 2.

247. Оздоев И.А. Синтаксис ингушского языка // Известия ЧИНИИИЯЛ. -Грозный, 1964. Т. 2. -Вып. 2. Языкознание.

248. Оздоева Ф.Г. Модальные слова и выражения в ингушском языке // Словообразование и словоизменение в нахских языках. — Грозный, 1983. — С. 63-72.

249. Остин Дж. Л. Слово как действие / Пер. с англ. // НЗЛ. Вып. XVII: Теория речевых актов. - М., 1986.

250. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью: референциальные аспекты семантики местоимений. — М, 2002.

251. Панфилов В.З. Категория модальности и ее роль в конституировании структуры предложения и суждения // Вопросы языкознания. — М., 1977. — № 4. С. 36-48.

252. Пареулидзе Р. И. Чеченский глагол. Тбилиси, 2008.

253. Перцов Н.В. Русский вид: словоизменение или словообразование? // Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998. — С. 343-355.

254. Пешковский A.M. Русский синтаксис в научном освещении. — М., 2001.

255. Плунгян В.А. Антирезультатив: до и после результата // Глагольные категории. М., 2001.1

256. Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику. М., 2003.

257. Плунгян В.А. Глагол в агглютинативных языках (материал догон). — М., 1992.

258. Полянский С.М. О категории таксиса и путях ее исследования: На материале немецкого языка // Функционально-семантические отношения влексике и грамматике: Межвузовский сборник научных трудов. Новосибирск, 1991.

259. Поспелов Н.С. Учение акад. Белича о синтаксическом индикативе и синтаксическом релятиве // Доклады и сообщения филол. фак-та МГУ. 1947. -С. 17-24.

260. Потебня А.И. Из записок по русской грамматике. М., 1958. - Т.1 - 2.

261. Проблема глагола вайнахских языков. Грозный, 1988.

262. Размусен Л.П. О глагольных временах и об отношении их к видам в русском, немецком и французском языках // Журнал Мин. нар. прос. М., 1891. - Т. 275. - С. 376-417; - Т. 275. - С. 1-56.

263. Реформатский A.A. Агглютинация и фузия как две тенденции грамматического строения слова // Лингвистика и поэтика / сост. В.А. Виноградов. -М., 1987.-С. 52-76.

264. Рогава Г.В., Керашева З.И. Грамматика адыгейского языка. — Краснодар, -Майкоп, 1966.

265. Рождественский Ю.В. Типология слова. М., 1969.

266. Русская грамматика. М., 2005.

267. Саламова P.A., Абдулазимова Т.Х. Способы выражения временных значений (на материале падежно-предложных форм) // Материалы региональной научно-практической конференции «Вузовская наука народному хозяйству». - Грозный, 2003. — С. 213-214.

268. Саникидзе Л.К. Глаголы с морфемой dalar в бацбийском (цова-тушинском) языке // Тезисы научн. сессии института языкознания АН ГССР (на груз, яз.) Тбилиси, 1988. - С. 27-28.

269. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1964 - Т. 5. Вып. 2. - Языкознание.

270. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1965 - Т. 6. Вып. 2. - Языкознание.

271. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1966. - Т. 7. Вып. 2. - Языкознание.

272. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1966 — Т. 8. Вып. 2. — Языкознание.

273. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1966 - Т.9. Вып. 2. - Языкознание.

274. Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1966 - Т.10. Вып. 2. - Языкознание.

275. Сборник статей и материалов по вопросам дагестанского и вайнахского языкознания. — Махачкала, 1972.

276. Сепир Э. Градуирование: семантическое исследование / Пер. с англ. // НЗЛ, Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. — М., 1985. С. 43-78.

277. Сердюченко Г.П. Переходные и непереходные глаголы в абазинском языке // Язык и мышление. М. -Л., 1948. - Т. IX - С.258-277.

278. Сердюченко Г.П. О категории глагольного вида в яфетических языках // Зап. КНИИ. Нальчик, 1947.-Т.Н.-С. 143-157.

279. Серебренников Б.А. Роль человеческого фактора в языке: Язык и мышление.-М., 1988.

280. Серенсен Х.К. Вид и время в славянских языках // Вопросы глагольного вида. М., 1962. - С. 184-197.

281. Серл Дж. Классификация иллокутивных актов. / Пер. с англ. / НЗЛ. М., 1986. — Вып. XVII: Теория речевых актов.

282. Сибагатов Р.Г. Атрибутивные и предикативные конструкции в плане содержания (на материале татарского языка) // ВЯ. М., 1982. - № 2.

283. Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. М., 1956.

284. Смирницкий А.И. Морфология английского языка. М., 1959.

285. Смирницкий А.И. Аналитические формы // ВЯ. М., 1956. - № 1. - С. 41-53.

286. Суник О.И. О понятиях «аналитическая форма слова» и «аналитический строй языка» // Аналитические конструкции в языках различных типов. — М., 1965.-С. 70-80.

287. Сулейбанова М.У. Именные композиты в нахских и иноструктурных языках. — Грозный, 2008.

288. Сулейбанова М.У. Композитное словообразование в нахских языках: Дисс. . доктора филол. наук. — Махачкала, 2009.

289. Сулейбанова М.У. Типологическая характеристика композитов. — Пятигорск, 2010.

290. Супрун А.Е. Части речи в русском языке М., 1971.

291. Табулова Н.Т. Грамматика абазинского языка: Фонетика и морфология.11. Черкесск, 1976.

292. Татевосов С.Г. Вид и аьсциональность // Мишарский диалект татарского языка: Очерки по синтаксису и семантике. — Казань, 2007.

293. Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. -М., 1998.

294. Теория функциональной грамматики. Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. М., 2001.

295. Теория функциональной грамматики. Персональность и залоговость. -Л., 1991.

296. Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. — Л., 1980.

297. Тестелец Я.Г., Халилов М. Выражение эвиденциальности в бежтинском языке // Тезисы докладов XI коллоквиума ЕЩК. М., 2002.

298. Тимаев А.Д. XIинцлера нохчийн мотт. Грозный, 1971.

299. Тимаев А.Д. Категория грамматических классов в нахских языках. Ростов на/Д., 1983.

300. Типология каузативных конструкций. Морфологический каузатив. Л., 1969.

301. Типология результативных конструкций. Л., 1983

302. Типология итеративных конструкций. Л., 1989.

303. Тихонов А.Н. Виды глагола и их отношение к слово- и формообразованию // Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ.-М., 1997.-Т. 3.

304. Топуриа Г.В. Основные морфологические категории лезгинского глаго-' ла: Автореф. . канд. филол. наук. Тбилиси, 1959.

305. Трубецкой Н.С. Основы фонологии / Пер. с нем. // Кондрашов (ред.). -1931.

306. Трубецкой Н.С. Заметки о глагольных показателях в чечено-лезгинских (восточно-кавказских) языках. М., 1987.

307. Турчанинов Г.Ф. Грамматика кабардинского языка. М. -Л., 1940.

308. Турчанинов Г.Ф. О категории вида в черкесских языках // Изв. ОЛЯ АН СССР. 8.-М., 1949.-Вып. З.-С. 254-261.

309. Услар П.К. Этнография Кавказа. Языкознание. Чеченский язык. Тифлис, 1888.

310. Усманов А.Р. Вопросы синтаксической классификации глаголов урду. — М., 1980.

311. Успенский Б.Б. Принципу структурной типологии языков. — М.,1962.

312. Утижев Б.Х. Позволительно-повелительные формы в кабардино-черкесском языке. — Нальчик, 1987.

313. Фортунатов Ф.Ф. Избранные труды. Т. 1. - М., 1956.

314. Хайдаков С.М. Система глагола в дагестанских языках. М.: Наука, 1975.

315. Халидов А.И. Типологический синтаксис чеченского простого предложения. Нальчик, 2004.

316. Халидов А. И. Очерки по типологии категории залога. — Нальчик, 2006.

317. Хамидова З.Х. Характеристика наречия в вайнахских языках. — Грозный, 1984.

318. Ханбабаева С.Н. Категория таксиса в русском и лезгинских языках. Ав-тореф. . канд. филол. наук. — Махачкала, 2005.

319. Холодович A.A. (ред.) Типология каузативных конструкций: Морфологический каузатив. JL, 1969.

320. Холодович A.A. (ред.) Типология пассивных конструкций: Диатезы и~за-логи. Л., 1974.

321. Храковский B.C. Диатеза и референтность (к вопросу о соотношении активных, пассивных и реципрокных конструкций). Залоговые конструкции в разноструктурных языках. Л., 19 81. '

322. Храковский B.C. Некоторые проблемы универсально-типологической характеристики аспектуальных значений // Аспектуальность и средства ее выражения. Тарту, 1980.

323. Храковский B.C. Семантика фазовости и средства ее выражения // Межкатегориальные связи в грамматике. СПб., 1987.

324. Храковский B.C. (ред.) Типология итеративных конструкций. Л., 1989.

325. Храковский B.C. Условные конструкции: Опыт исчисления // Теория функциональной грамматики: локативность, бытийность, пассивность, обусловленность. СПб., 1996. -С. 175 - 213.

326. Цеплинская Ю.Э. К вопросу о виде как языковой универсалии II Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ. М., 1997.-С. 187- 195.

327. Чапанов М.И. Эргативная конструкция предложения в нахских языках // Известия ЧИНИИИЯЛ. Языкознание. Грозный, 1962. - Вып. 2. - Т.

328. Чапанов М.И. Некоторые сопоставительные данные языков номинативного и эргативного строев предложения, прослеживаемые в диахронном1.плане // Вопросы вайнахского синтаксиса. Грозный, 1980. - С. 129-136.

329. Чапанов М.И. К вопросу о глагольных словосочетаниях с именами существительными // Сборник статей и материалов по вопросам нахского языкознания. Грозный, 1975. - С. 72—87. '

330. Чапанов O.B. Образование сложных глаголов в ингушском языке // Проблемы глагола вайнахских языков. — Грозный, 1988. — С. 44-58.

331. Черткова М.Ю. Типология категории вида / аспекта в разноструктурных языках мира: Дисс. д-ра филол. наук. — М., 2006.

332. Чикобава A.C. Введение в иберийско-кавказское языкознание. Тбилиси, 2010.

333. Чикобава A.C. Грузинский язык // ИКЯ. Тбилиси, 1984. - С. 9-31.

334. Чикобава A.C. Несколько замечаний об эргативной конструкции // Эрга-тивная конструкция предложения. -М. 1950. ^ ^

335. Чикобава A.C. К вопросу о переходности глагола как морфологической категории в грузинском языке // ЕИКЯ. Тбилиси, 1976. — Т. 3.

336. Чкадуа Л.П. Система времен и основных модальных образований в абхазско-абазинских языках. Тбилиси: Мецниереба, 1970.

337. Чокаев К.З. О глагольном словообразовании в чеченском литературном языке // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1961. - Грозный, 1961. — Т. 2. -Вып. 2. -Языкознание - С. 151-154.

338. Чокаев К.З. Морфология чеченского языка. Словообразование частей речи.-Грозный, 1970. ^I

339. Чокаев К.З. Нахские языки. Грозный, 1992. 1

340. Чокаев К.З. Сопоставительная типология русского и чеченского языков. -Грозный, 1992.

341. Чрелашвили К.Т. Типологическое сравнение категории залога в бацбий-ском и грузинском языках // Труды Тбилисского госуниверситета. Языкознание. Тбилиси, 1984. - С. 139-152 (на груз, яз., резюме на рус. яз.)

342. Чрелашвили К.Т. Цова-тушинский (бацбийский язык). — М., 2007.

343. Шагиров А.К. К вопросу о категории глагольного вида в кабардинском языке // Ученые записки КЕНИИ. Т. 16. - С. 389-395. ^

344. Шакрыл Т.П. Категория наклонения в абхазском языке. Тбилиси, 1981.

345. Шапиро А.Б. Модальность и предикативность как признаки предложения в русском языке // НДВШ. Филология, - М., 1958. - № 4. - С. 8689.

346. Шаов Ж.А. Категория наклонения в адыгейском языке //-Адыгейская филология. Вып. 2. - Краснодар, 1967.

347. Шарданов А.Х. Деепричастие в кабардинском языке // Ученые записки КБГПИ.-Нальчик, 1957.-Т. 13.-С. 271-281.I

348. Шарданов А.Х. Категория потенциалиса и версия. Автореф. . канд. фи-лол. наук. Тбилиси, 1955.

349. Шарданов А.Х. Проблемы кабардино-черкесского глагола. Дисс. . доктора филол. наук. - Нальчик, 1999.

350. Шатуновский И.Б. Семантика предложения и нереферентные слова. -М., 1996. ^

351. Шахматов A.A. Синтаксис русского языка. М., 2001.

352. Шведова Н.Ю. Русская грамматика. М., 1980. - Т. 1.

353. Шелякин М.А. Категория вида и способы действия русского глагола. — Tallinn: Valgus, 1983.

354. Шендельс Е.И. Многозначность и синонимия в грамматике. М.: Высшая школа, 1970.

355. Шендельс Е.И. О грамматической полисемии // ВЯ. М., 1962. - № 3. -С. 47-55.

356. Шихалиева С.Х. Глагол табасаранского языка: Дисс. . доктора филол. наук. — Махачкала, 2005.

357. Штелинг Д.А. Категории перфект, неперфект и грамматика текста // Иностранные языки в школе. 1975. - № 5. - С. 8-18. '

358. Штелинг Д.А. О неоднородности грамматических категорий // ВЯ. М., 1959. -№ 1.-С. 55-64.

359. Шухардт Г. О пассивном характере глагола в кавказских языках // Эрга-тивная конструкция предложения. М., 1950.

360. Щерба JI.B. Языковая система и речевая деятельность. — Л., 1974.

361. Эльдарова Р.Г. Лакский глагол. Махачкала, 2000.

362. Юлдашев А.В. Аналитические формы глагола в тюркских языках, — М., 1965.

363. Якобсон Р. Избранные работы. — М., 1985.

364. Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол / Пер. с англ. -М., 1957.

365. Яковлев Н.Ф. Морфология чеченского языка // Труды ЧИИНИИЯЛт- -1960.

366. Яковлев Н.Ф. Синтаксис ингушского литературного языка. — М., 2001.

367. Ярцева В.Н. Типология грамматических категорий: Мещаниновские чтения. -М., 1975.

368. Яхонтов С.Е. Грамматические категории аморфного языка // Типология грамматических категорий: Мещаниновские чтения. — М., 1975. — С. 105119.

369. Andersson S. G. Die Kategorien Aspekt und Aktionsart im Russischen und im Deutschen.-Uppsala, 1972. ^

370. Barber E.J.W. Voice beyond the passive // BLS, 1975. - 1. - P 16-24.

371. Brinton L. The development of English aspectual system. Cambridge, 1988.

372. Bybee I.L. Morphology: a study of relation between meaning and form. -Amsterdam, 1985.

373. Bybee I.L., Fleischman S. Modality in grammar and discourse. Amsterdam, 1995.

374. Bybee J. L., Perkins R., Pagluca W. The evolution of grammar: Tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago, 1994.

375. Chafe W., Nichols I. Evidentiality: the linguistic coding of epistemologyT -Norwood, 1986.

376. Chung S., Timberlake A. Tense, aspect and mood // Shopen. P. 202-258.

377. Comrie В. Aspect: an introduction to the study of verbal aspect and related problems.-Cambridge, 1976.

378. Coseriu E. Aspect verbal ou aspect verbaux // J. David, R. MartinXa nation d'aspekt Paris. - P. 13-26.

379. Curtius G. Erläuterungen zu meiner griechischen Schul-Grammatik. Prag, 1875.

380. Czochralski J. A. Aspekt und Tempus im Deutashen / Eine Kontrastie. -Warssawa, 1967.-372 S.

381. DeLancey S. Mirativity: the grammatical marking of unexpected information // Linguistic tipology 1.1., 1997. P. 33-52.

382. Dick S.C. The theory of functional grammar. Part I. The structure of the clause.— Dordrecht, 1989. —■ —

383. Deeters G. Die kaukasischen Sprachen. Handbuch. Köln, 1963. — Bd.l. Armenisch und kaukasische Sprachen.

384. Dirr A. Einführung In das Studium der Sprachen. Leipzig, 1928.

385. Dixon R.M.W. A typology of causatives: form, syntax, and meaning. Changing valency: case studies in transitivity // Dixon, Aikhenvald (Eds.). -Cambridge Univ. Press, 2002. P. 1-29.

386. Forsyth I. A grammar of aspect. Usage and meaning in the russion Verb. — Gambridge Univ. Press., 1970.

387. Fox B., Hopper P.J. Voice: form and function. Amsterdam, 1994. —

388. Kemmer S. The middle voice. Amsterdam, 1993.

389. Klein W. Time in language. L.: Rautledge, 1994.

390. Krause M. Epistemische Modalität: Zur Interactionlexikalischer und prosadischer Marker // ВЯ. M., 2008. - № 5.

391. Krifka M. Thematic relations as links between nominal reference and temporal constitution // Sag / I.Szabolsci, A. Scabolsci (Eds.). Lexical Matters. -Stanford: Center for the Study of Language and information Publications, 1992.-P. 29-53.

392. Krifka M. The origins of telicity // Events and Grammar. / S. Rothststein

393. Eds.). Dordrecht: Kluver Academic Publischers, 1998. - P. 197-235.t

394. Lyutikova E. Argument structure and telicity: evidence from Karachai-Balkar // Типология аргументной структуры и синтаксических отношений // Тезисы докл. Казань, 2004.

395. Palmer F. R. A Linguistic Study of the English Verb. London: Longman, 1966.

396. Palmer F. R. Mode and modality. Cambridge: CUP, 1986.

397. Pylkkanen L. Introducing Arguments. MIT, 2002.

398. Ramchand G. Actionsart, L-syntax and Selection / H.Verkuyl, H. de Swart (Eds.). Perspectives on aspect. Dordrecht: Kluver Academic Publiscyers, 2003.

399. Pike K. Grammemic theory General linguistics. 1957. v. II, №2. - P. 35-41.

400. Riesel E. Stilistik der deutschen Sprache. Moskau, 1959. - 467 S.

401. Shibatani M. The grammar of causative constructions (Syntax and semantix) / M. Shibatani (ed.) N. Y.: Academic Press, 1976.

402. Shibatani M. Language typology and syntactic description // Grammatical categories and the lexicon. Cambridge: CUP, 1985.

403. Shibatani M., Prashant P.: The causative continuum // The grammar of causation and impersonal manipulation / Masayoshi Shibatani (ed.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2002.

404. Shiefner A. Tschechenische Studien. SPb., 1894.

405. Smith C. The Parameter of aspect. Dordrecht: Kluver, 1991.

406. Tommola H. On the aspectual significance of "fase meaning" // De Groot / Tommola.-P. 111-132. ^ ^

407. Vendler Z. Verbs and times // Linguistcs in Prilosophy. New Jork, 1967. -P. 97-121.1. Словари

408. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. — М.: Советская энциклопедия, 1966.

409. Барахоева Н.М. Х1анзара г1алг1ай мотт: Лоаца дошлорг-хоаттарг. Ма-гас, 2008.

410. Большой энциклопедический словарь / Гл. редактор В.Н. Ярцева 2-ое изд. - М., 2000.

411. Греческо-русский словарь. М., 1991.

412. Жеребило Т.В. Словарь лингвистических терминов. Назрань, 2005.

413. Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. -М., 1996.

414. Куркиев A.C. Г1алг1ай-эрсий дошлорг. Магас, 2004.

415. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

416. Марузо Ж. Словарь лингвистических терминов. М., 2004.

417. Мациев А.Г. Чеченско-русский словарь. -М., 1961.

418. Мациев А.Г., Оздоев И.А., Джамалханов З.Д. Нохчийн-г1алг1ай-оьрсийн словарь. Грозный, 1966.

419. Мациев А.Г., Оздоев H.A., Джамалханов З.Д. Русско-чечено-ингушский словарь. Грозный, 1966.

420. Магомадов X. Русско-чеченский разговорник. — Грозный, 1998.

421. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1990.

422. Оздоев И.А. Русско-ингушский словарь. — М., 1980.

423. Оздоев И.А., Мациев А.Г. Русско-чечено-ингушский словарь. — Грозный, 1966. ,

424. Оздоев Р.И. Орфографический словарь ингушского языка. Назрань, 2003.

425. Оздоева Ф.Г. Г1алг1ай метта фразеологически дошлорг. Магас, 2003.

426. Омарова С.И. Материалы к словарю дагестанской лингвистической терминологии.-М., 1997. — —

427. Розенталь Д. Э., Теленкова М.А. Справочник по русскому языку: Словарь лингвистических терминов. — М., 2003.

428. Саламов A.A., Зязиков Б.Х. Чеченско-ингушско-русский словарь. — Грозный, 1962.

429. Тариева Л.У., Илиева Ф.М. и др. Ингушско-русский словарь. Магас, 2008.

430. Ярцева В.Н. Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.

431. Источники выборки материала

432. Арчаков С. Ca мохк: Стихотворенеши дувцараши поэмеи. — Грозный, 1980.

433. Базоркин И. Сочиненей гуллам. — Грозный, 1960. — Т. 1—2.

434. Баьца т1а тхир (Дувцараш). Грозный, 1991.

435. Боков А. Беке къонгаш. — Грозный, 1981.

436. Боков А. Дарц.-Грозный, 1962.

437. Боков А. Дог1анха даш делхаш. — Грозный, 1987.

438. Боков А. 1аи б1аьстии в1ашаг1къоасташ. — Грозный, 1984.

439. Боков А. Щийенна сайре. Грозный, 1986

440. Ведзижев А. Бирса шераш: Дувцараш. Грозный, 1958.

441. Ведзижев А. Сецца: Дувцараш. — Грозный, 1959.

442. Ведзижев А. Лар: Дувцараш. Грозный, 1962.

443. Ведзижев А. Наькъаш къастача: Повесташи дувцараши. Грозный, 1965.

444. Ведзижев А. Шелбенна кхуврч. Грозный, 1983.

445. Ведзижев А. Наькъаш (Дувцараш). Грозный, 1970.I

446. Г1алг1ай фольклор. Грозный, 1989.

447. Дега г1оз (Дувцараш) Фрунзе, 1957.

448. Зязиков Б. Турпала вахарцара ийс ди. Грозный, 1964.

449. Зязиков Б. Дега г1озле. Грозный, 19б5.

450. Зязиков Б. Хержа произведенеш: Дувцараши очеркаши. — Грозный, 1968. -Т. 1.

451. Зязиков Б. Хержа произведенеш. — Грозный, 1969. — Т. 2.

452. Кодзоев Н. Доккха дий вай дуне?: Дувцараш. — Нальчик, 2004.

453. Коазой 1. К1антий дегаш. — Чебоксары, 2008.

454. Муталиев X. Хержа произведенеш. Грозный, 1967. - Т. 1.

455. Муталиев X. Хержа произведенеш. Грозный, 1968. — Т. 2.

456. Осмиев Хь. Дувцараш. Грозный, 1960.

457. Осмиев Хь. Боккхача новкъа: Дувцараш. Грозный, 1963.i

458. Плиев М-С. Хала урхе. Грозный, 1979

459. Чахкиев С. Дошо б1оаг1ий. Грозный, 1989.

460. Чахкиев С. Ц1ерага маьре яхар. Грозный, 1991.

461. Чахкиев С. Жанхота валар // Цlepara маьре яхар. Грозный, 1991. - С. 216-257.