автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Хозяйственная деятельность русских крестьян: нормативная практика

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Туторский, Андрей Владимирович

Оглавление

Введение

Глава I. Модели поведения в сфере традиционного сельского хозяйства

Глава II. Новые реалии в хозяйственной деятельности

Глава III. Некоторые аспекты внедрения крестьянских моделей поведения в рабочую культуру

Введение диссертации2003 год, автореферат по истории, Туторский, Андрей Владимирович

Актуальность темы. Исследования русского крестьянства составляют один из наиболее разработанных разделов отечественной этнографической науки. Выпущенный еще в 1914 году Д.К.Зелениным историографический сборник включал в себя несколько десятков страниц с перечислением работ, посвященных этой теме. За период XX века количество работ увеличилось.

Однако изучение крестьянства остается актуальным и по сей день, поскольку в рамках общего русла крестьяноведческих исследований постоянно менялся предмет исследования. Так, в середине XIX века исследовались этнографические особенности крестьянства в целом, в конце XIX века фокус исследований сместился на проблемы обычного права или юридического быта, в начале XX века исследовалась экономика крестьянского хозяйства, в первые годы советской власти акцент делался на исследовании материальной культуры, а во второй половине XX века в рамках семиотики исследовались крестьянские знаковые системы.

В настоящее время актуальны исследования крестьянства в рамках городской этнографии. Именно крестьянство представляло собой ту группу населения, из которой в результате процесса урбанизации русского этноса сложилась субкультура рабочих [Шаповалов, 2001, 251]. Таким образом, актуально сосредоточить внимание на тех особенностях, которые перешли из крестьянской субкультуры — в рабочую.

В связи с этим встает вопрос: «Каким способом переходят культурные особенности от крестьянства к пролетариату?» Очевидно, что это происходит не посредством материальной культуры или хозяйственных навыков. Очевидно, что передача культурных особенностей происходит через некие особенности психологического склада человека, однако, более конкретного определения этих особенностей нет.

Методология исследования. Особенности психологического склада выражались в виде концепции менталитета во французской школе «Анналов» и концепции национального характера в американской психологической антропологии.

Понятие менталитет или ментальность, которые существуют в русском языке, не имеют достаточно четкого определения. Отчасти это можно объяснить тем, что и во французской исторической науке такого определения не сложилось. Как пишет Ф. Арьес, концепция менталитета возникла в результате изучения исторической демографии. В ходе исследования выяснилось, что изменение демографического поведения, которое зависит от ресурсов, имеющихся в распоряжении общества, происходит при изменении ресурсной базы не сразу и не автоматически. Между уровнем ресурсов и демографическим поведением «существует некое промежуточное звено, которое изменяет, как оптическая система, отражение реальности» — это «система ментальностей» [Aries, 1978, 408].

Более четкого определения менталитета в статье не дано. Автор приводит примеры исследований «истории ментальностей». Так, Ж. Дюби описал отношение к налогу как к дару в пользу своего сюзерена [по'Aries, 1978, 412]. Ж. Jle Гофф рассматривает изменение структуры рабочего дня как переход от времени церквей ко времени купцов [Le Gojf, 1977]. Обе работы построены на анализе письменных источников, в которых авторы находят проявление особенностей психологического склада людей исследуемого времени.

По этой причине исследование «истории ментальностей» становится историей аристократии. Неграмотные крестьяне не могли оставить значительного количества письменных свидетельств, своего отношение к явлениям обыденной жизни. В связи с этим, изучение менталитета русского крестьянства представляется затруднительным по той причине, что крестьяне не создали значительного количества письменных памятников, отражающих их воззрение на мир.

Концепция национального характера разрабатывалась в рамках междисциплинарной школы «Культура и личность» а США в 40е — 50-е годы XX столетия. Последователи этой школы считали, что общество состоит из отдельных людей, и что национальный характер есть проявление общих для этих отдельных людей свойств. Для изучения особенностей национального характера они применяли психологические тесты (интерпретация чернильных пятен Рор-шаха, неоконченные предложения и др.) [Токарев, 1978,278]

Таким образом, изучение национального характера является чисто психологическим исследованием, в основании которого лежит эксперимент. Невозможность применения экспериментального метода при изучении психологических особенностей русского крестьянина не позволяет воспользоваться также и этим методом в нашем исследовании.

Традиционно этнографы имеют дело с внешним проявлением психологии, то есть с поведением человека. Поведение человека структурировано в определенные модели действий, которые одобряются обществом. Именно нормативное поведение, одобряемое обществом, очень часто становится предметом изучения этнологов в последнее время [см. подробнее Карлов, 1995, 212]. Обыкновенно исследования нормативного поведения ведутся либо в сфере общения или этноэтикета [см. Бгажноков, 1983; Никишенков, 1999] или в сфере обычного права [Карлов, 1997]. В связи с этим актуально исследовать нормативную практику в сфере экономики.

Основной единицей нашего исследования будет понятие «модель поведения». Модель поведения - это устойчивый алгоритм действий, которые должны привести, по мнению человека их выполняющего, к определенной цели. Сам термин модель «модель» указывает на регулярность. Такая форма поведения социально направляется и характеризуется ограниченным набором вариаций [см. также Хонигман, 2001, 54].

Стереотипность крестьянских действий часто отмечается ись следователями крестьянской культуры. Так, сотрудник отдела хозяйственной статистики Московской губернии, В. Орлов, описывает общественные работы крестьян1 и отмечает следующую черту общинной деятельности: «Деятельность эта проявляется в весьма ограниченных размерах: мы не встретим в Московской губернии ни дорогих общественных зданий, ни общественных земледельческих машин, ни правильного орошения полей, ни других каких-либо крупных общественных затрат, употребленных с целью совершенствования хозяйства» [СССМГ, 1879, 266].

Среди моделей поведения мы выделим «базовую модель поведения» и «страховочные модели поведения». Базовая модель поведения -это основной алгоритм действий, который реализуется человеком в обычных обстоятельствах. Страховочные модели поведения реализуются при определенных условиях, например, в случае пожара, падежа скота, частичного или полного неурожая.

1 Из 23 приведенных примеров 17 - это рытье канав для осушения надельных земель, 5 - рытье прудов для скота и I - обработка болота под луг (осушение и разравнивание).

При изучение моделей поведения необходимо четко различать индивидуальные действия, сложившиеся в результате индивидуального освоения человеком окружающего мира, и действия, выработанные культурой. Любое действие, которое выработано культурой, должно быть передано от одного поколения к другому. Действие получает свое отражение в языке, то есть получает название. С другой стороны, как пишет Ю. М. Лотман, «то, что не входило в этот обычный тип поведения являлось знаково не существующим». Традиционная культура «не видит» особенностей, а видит лишь общее в действиях. Ученый называет такой тип поведения «ни индивидуальным, ни коллективным, поскольку оно не знало еще этого противопоставления» [Лотман, 1992,10].

Для того чтобы отделить «знаково существующую» культуру от «знаково не существующей» следует найти соответствие модели действия в одной из знаковых систем. Наиболее обширной и общеизвестной знаковой системой является речь. Поэтому при описании каждого действия необходимо отмечать, существует или не существует специальное слово, которое обозначает это действие в крестьянском языке.

В качестве примера можно привести такие факты. В первые годы введения А. Н. Энгельгардтом плужной пашни в Батищево плуг назывался не иначе как «железная соха» [Энгелъгардт, 1999, 180]. На заводах собрания партийных ячеек назывались сходками [ЗГ, 54]. В деревне и после революции волостные коммунистические конференции назывались «сходами». Правда, как пишет очевидец, на деле они и были волостными крестьянскими сходами [Кретов, 1925, 110].

Итак, сформулируем основные параметры нашего исследования. Объектом исследования станут русские крестьяне периода конца XIX - начала XX столетий. Предметом исследования станут особенности нормативной практики крестьян, связанные с ведением хозяйства.

Цель исследования - выявление механизмов проникновения особенностей нормативной практики крестьян в сфере хозяйства в городскую среду.

Для достижения поставленной цели необходимо сформулировать конкретные исследовательские задачи: 1) описать традиционные модели поведения крестьян в области сельского хозяйства, 2) описать новые модели поведения, связанные с проникновение в крестьянскую культуру капиталистических отношений 3) выявить механизмы переноса нормативных особенностей поведения крестьян в рабочую культуру.

В связи с этим, в первой главе будут рассмотрены модели поведения крестьян в сфере земледелия и скотоводства, как наиболее традиционных форм хозяйственных занятий русских крестьян. Эти модели будут связаны, в основном, с натуральным хозяйством.

Во второй главе будут описаны основные модели поведения крестьянина в сфере рыночной экономики. В качестве структурирующих понятий будут избраны отхожие промыслы, деньги и собственность. По нашему мнению, при описании нормативной практики, связанной с этими явлениями, можно наиболее полно отразить спектр новых моделей поведения, усваиваемых крестьянами.

В третьей главе автор попытается выявить механизмы проникновения моделей поведения в городскую культуру.

Обзор литературы. Точкой отсчета изучения и к психологии, и хозяйства русских крестьян можно считать издание в 1847 году в журнале «Записки Императорского Русского Географического общества»2 статьи Н. И. Надеждина «Об этнографическом изучении народности русской», в которой автор назвал «этнографию психическую» одним из трех важнейших направлений изучения русского народа. В сферу интересов «психической этнографии» входили в частности «домохозяйство и вообще промышленность» [Надеждин, 1847, 77]. Таким образом, на первом этапе этнографического изучения крестьянства психология и хозяйственная деятельность не разделялись, что очень важно ля нашего исследования.

В 1848 - 1849 годах было проведено первое этнографическое обследование по программе, составленной Н. И. Надеждиным. Многие ответы корреспондентов имели оценочный характер и зачастую включали прямо противоположные характеристики. Так, например, С. Разумихин пишет: «Вообще [крестьяне Ржевского уезда - А. Т.] сильны, деятельны и трудолюбивы; последнее доказывается их уменьем выделывать разные необходимые в хозяйстве вещи, как то: дрань, колеса, решета, гнать деготь.» [Разумихин, 1854, 236]. А другой корреспондент считает, что крестьяне — ленивые и «под разными предлогами находят всякую работу невыгодною; «из-за чего тут ломаться», — говорят они.» [Лебедев, 1853, 175].

Интерес к психологии проникает и в историю: известные историки в своих книгах и лекциях уделяют внимание национальному характеру великоросса. Так, В. О. Ключевский пришел к мнению, что великоросс под влиянием климатических особенностей приобрел «наклонность дразнить счастье, играть в удачу» или «великорусский двось», «способность к напряжению труда на короткое время» и «непривычку к ровному, умеренному, размеренному труду», а

2 Далее ИРГО-А.Т. также склонность «больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший». Интересно отметить, что этот историк считал, что «великоросс лучше работает один., и с трудом привыкает к дружному действию общими,силами» [Ключевский, 1993, 279-280]. Последнее замечание противоречит широко распространенному - и в те времена и сейчас - мнению об общинности или коллективизме русского человека.

Описывали особенности характера русского человека и С.М.Соловьев. Он так описывал процесс заселения русскими людьми современной территории, связывая его с психологическими особенностями: «С юга на север, из степной в лесную сторону шел тот русский человек, который чувствовал стремление к мирному труду; на юге оставался тот русский человек, которому нравились опасности украинной жизни, эта беспрерывная борьба с кочевниками, гулянье по широкому раздолью степи» [Соловьев, 1881]; Таким образом, этот историк считал, что русский человек лесной зоны все же склонен к спокойному труду.

Другой историк, И. К. Бабст, связывал особенности хозяйства и особенности психологического склада великоросса. Он приводит такое сравнение белорусов и великороссов: «обратимся к Смоленской . губернии <.>, где и великороссы и белорусы живут вместе. В населении восточных уездов Смоленской губернии видна удаль, изворотливость и предприимчивость великорусского человека и умение найти средства для жизни. Он любит строиться на больших дорогах, где легче заработать деньги, изба его красивее и удобнее, одежда щеголеватая. Все это изменяется в западных частях губернии, населенных вялыми белорусами, которые прячутся в поселках, терпеливы и добродушны более из неподвижности и лени, нежели по сознанию» [Бабст, 1881, 107]. У этого автора мы видим уже не просто спокойный, размеренный труд, а даже активную предприимчивость.

В целом, как бы ни были противоречивы оценки психологии великоросса, был сделан очень важный шаг в ее изучении: была сформулирована область исследования и были предложены первые методы ее изучения.

Вторая волна интереса к крестьянской психологии связана с политическим развитием России в конце XIX — начале XX века. В этот период появляются работы А. Н. Энгельгардта и его сторонников: А. П. Мертваго, Ермолова и др. Одной из наиболее значимых идей А. Н. Энгельгардта - установка на рациональность и логичность крестьянского поведения. Можно привести такой пример из его рассуждений: «Если мужик не выполняет условия, бросает работу, отказывается от обязательства, то нужно опять-таки вникнуть в дело, разобраться с толком. Всегда окажется какая-нибудь основательная причина: изменилось семейное положение мужика, цены поднялись, работа не под силу, вообще что-нибудь подобное; мошенничество тут редко бывает» [Энгельгардт, 1999, 95].

В конце XIX - начале XX века можно наблюдать новый подъем интереса к крестьянским проблемам, однако, методы и предметы исследования уже изменились. Во-первых, были проведены детальные статистические обследования целого ряда губерний. В частности, был издан ряд Сборников статистических сведений по Московской губернии3 [см. СССМГ - разные выпуски]. Во-вторых, при деятельном участии нового председателя Этнографического отделения ИРГО Н. В. Калачева были проведены исследования обычного права

3 далее СССМГ-А. Т. крестьян [см. подробнее Никишенков,2003, 52-64; Громыко, 1986, 17]. Были написаны работы о различных сторонах крестьянской жизни, которые содержали и психологические наблюдения [см. напр. Васшъчиков, 1881; Коринфский, 1994; Максимов, 1894, Рит-тих, 1904; Стеллинг, 1903].

Основным достижением этого этапа изучения крестьян было то, что авторы пытались увидеть рациональное зерно в крестьянских действиях. Основным оппонентом авторов является общественное мнение. Это хорошо видно из высказывания агронома московского земства В. Бажаева, который пишет: «Мы хотим сказать, что значение стеснения личной инициативы как тормоза для развития сельскохозяйственной техники (если только такое стеснение существует), не может пойти ни в какое сравнение с такими тормозами, как недостаток знаний и малоземелье [Бажаев, 1892, 15].

К этой же группе работ логически примыкают книги ученых-аграрников, лидеров харьковской и московской школ: Л. Н. Литошенко и А. В. Чаянова. В основе их работ лежат статистические исследования различных губерний дореволюционной и советской России, в которых были учтены ошибки земской статистики. В частности, в них было введено деление дворов на группы по размеру душевого надела, в результате чего появилась возможность наблюдать экономическое расслоение деревни. Многие данные этих статистических исследований до сих пор не опубликованы, поэтому сами работы ученых-аграрников начала XX века представляют собой важный источник.

В Харьковскую школу, которая называлась так, потому что ее сторонники публиковали свои работы в харьковском «Агрономическом журнале», входили Л. П. Сокальский, К. А. Мацеевич,

JI. Н. Литошенко и Б. Д. Бруцкус. Эти ученые-аграрники считали, что сельское хозяйство России должно развиваться по фермерскому пути, держать курс на «чистую Америку». Стремление к прибыли, как они полагали, уже заложено в русском крестьянине [см. подробнее Данилов, 1996].

Достаточно подробно основные черты психологии крестьян описывает Л. Н. Литошенко в работе «Социализация земли в России». Во-первых, он пишет о низких потребностях крестьян: «Русское крестьянство вынесло с собой из крепостного права все черты примитивного натурально-хозяйственного строя. Русский крестьянин! привык считать своим идеалом замкнутое, самодовлеющее сельскохозяйственное предприятие, удовлетворяющее всем потребностям своего владельца и ставящее его в независимое положение к внешнему миру». Причем, вплоть до времени исследования «этот хозяйственный идеал сохранял и проявлял свое влияние» [Литошенко, 2001, 112].

Этот хозяйственный идеал находился в прямой взаимосвязи с низким уровнем потребностей крестьянства, который и был выявлен статистическим анализом крестьянских бюджетов. Дальнейшее пути развития села ученые харьковской школы видели во внедрении ши-рокополосицы, травосеяния и освобождении крестьян от гнета общины, путем организации отрубного или хуторского хозяйства [Бруцкус, 1909, 33].

Членами московской школы, которую также называли «организационно-производственным направлением», были А. В. Чаянов, Н. П. Макаров, А. Н. Челинцев, А. А. Рыбников и ряд других ученых. Они считали, что крестьянин по своим особенностям нацелен не на получение прибыли, а на максимально эффективное использование трудовых ресурсов своей семьи. Исходя из коллективизма крестьянской психологии, сторонники этой школы видели будущее крестьянского хозяйства развитии кооперации [см. подробнее Никонов, 1993; Данилов, 1996].

А. В. Чаянов уделял большое значение особенностям психологического склада крестьян. В своих работах он предлагает целую схему психологии трудопотребительского баланса. Он рассматривает два фактора, которые влияют на размер трудового дохода семьи: 1) степень тягостности приобретения предельного рубля и 2) предельная полезность этих рублей для хозяйствующей семьи.

По рассуждениям ученого, каждый следующий рубль дается в крестьянском хозяйстве с большими трудозатратами, чем предыдущий, таким образом, последний рубль, который готово заработать данное хозяйство называется предельным рублем. Этот предельный рубль субъективно определяется хозяйственным субъектом исходя из полезности предельного рубля для крестьянской семьи [Чаянов, 1993, 61-64]. Для наглядности он предлагает изобразить оба этих фактора на графике [см. прил. 1].

Кроме того, А. В. Чаяновым и его единомышленниками на основе статистических данных были выявлены важные закономерности функционирования крестьянского хозяйства: зависимость богатства хозяйства от количества членов семьи, зависимость дохода семьи от ее возраста, взаимосвязь интенсивности хозяйства и размера семьи [Чаянов, 1993, 48-49; см. прил. 2]. Все эти черты хозяйства чрезвычайно важны для понимания особенностей психологического склада крестьянина.

Следующий этап относится к середине XX века. Все работы этого периода появились за пределами России. Новый подъем интереса к психологии русского человека связан с исследованиями проблемы национального характера американскими культурными антропологами.

Наиболее известными исследованиями психологии советских людей является работа Дж. Горера и Дж. Рикмана «Люди Велико-россии. Психологическое исследование». Книга состоит из двух частей. В первой содержатся рассказы Дж. Рикмана о русской жизни, которые были написаны им, когда он работал в южной России во время Гражданской войны. В этих рассказах интересен только подход к русской жизни иностранного человека. Например, в рассказе «Железо» Дж. Рикман рассказывает, что крестьяне почти не используют железных вещей и приводит подробное описание постройки хаты и печи, где вообще о железе не упоминается.

Во второй части содержится само исследование Дж. Горера, проведенное им в конце 40-х годов. Все представители русского народа, участвовавшие в обследовании, были представителями эмиграции, которые жили в Европе. На основе анкетного исследования автор выделил несколько особенностей поведения русского человека. Для нас, в частности, важно отметить следующие моменты: русские подозрительны к иностранцам (по формулировке Горера), при переговорах русские стремятся к достижению равноценного обмена тонну за тонну, акр за акр и т. jx.\Gorer, Rickman, 1950, 193]; Выводы этого исследования, в частности о равноценном обмене, частично перекликается с наблюдениями русских этнографов XIX века. Однако они не очень широко используются в отечественной этнографической литературе.

Схожее исследование было выполнено группой авторов — А. Инкелесом, Р.А.Бауэром и К. Клакхоном - и называлось «Как работает советская система». Авторы во вступлении заявляют, что их исследование профинансировано вооруженными силами США. На основе тестового обследования (т. н. большое интервью или интервью жизни) русских эмигрантов, оказавшихся в Америке после Второй Мировой войны, были выявлены следующие черты национального характера: «сердечность, человечность, зависимость от прочных социальных контактов, эмоциональная нестабильность, иррациональность, сила, недисциплинированность, потребность подчиняться власти» [Bauer, Inkeles, Kluckholn, 1957,221].

Публикации этих работ вызвали отклик со стороны русских эмигрантов первой волны, которые опубликовали ряд работ, в которых излагается их видение характера соотечественников.

Одной из наиболее известных в данной группе книг является работа Н. О. Лосского «Русский национальный характер», которая была издана в Германии в 1957 году. Автор пытается на основе анализа биографий таких известных личностей как Л.Н.Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин, В: Стасов, Ф. М. Достоевский и многих других выделить черты русского характера, которые представляет в соответствующих главах. Среди особенностей русского характера он называет «религиозность», «способность к высшим формам опыта», «свободолюбие», «доброту», «даровитость», «недостаток средней области культуры» [см. подробнее Лосский, 1957].

Другим ученым русского зарубежья, который выступил с критикой американских этнопсихологических исследований, был П. А. Сорокин. Он писал, что целесообразность применения психологических тестов для исследования национального характера никем не доказана [Сорокин, 1990, 465].

В своей работе «Основные черты русской нации в XX столетии» он предлагает новый вариант исследования. По его мнению, надо исследовать не индивидом, а исторические события, в которых и отражаются особенности поведения нации, как единой социокультурной системы. Среди таких особенностей он выделяет: «огромную жизнеспособность и замечательное упорство, готовности идти на жертвы во имя выживания и самосохранения нации», «способность устанавливать политический режим, наиболее подходящий для защиты своей независимости и национальных ценностей».

К этим основным особенностям ученый прибавляет «дополнительные особенности русской нации»: «единство в многообразии» и «религиозность», которая в середине XX века начинала исчезать. Кроме того, автор опровергает склонность русской нации к революционности; он пишет, что «каждая нация бывала «революционной» и «склонной к беспорядкам» [Сорокин, 1990, 469-489].

В отечественной этнографии с конца двадцатых годов XX века происходит смена приоритетов среди объектов изучения. Психологические особенности отходят на второй план, а на первый выступают материальная культура и исследование социальной структуры. С этим фактом связано отсутствие в отечественной историографии работ по психологической тематике вплоть до семидесятых годов.

С конца шестидесятых - семидесятых годов XX века отечественная историческая наука, а вместе с ней и этнология начинают вновь проявлять интерес к влиянию особенностей психологического склада человека на исторический процесс [Кавтарадзе, 1969]. В 1971 году выходит сборник «История и психология» под редакцией Б. Ф. Поршнева и А. Анцыферовой. В нем, в частности, была статья Б. Г. Литвака, посвященная русским крестьянам. Ее автор выстраивает крестьянский идеал политического устройства. Он отмечает, что стремления крестьян по сравнению со временами Пугачева обрели более «конкретно-деловой тон» [.Литвак, 1971,214].

В 90-е годы появилось весьма значительное количество работ, посвященных исследованию исторической психологии, менталитета [см. подробнее: Коновалов, 2001]. Автору хотелось бы остановиться на трех весьма значительных изданиях: сборнике «Менталитет и аграрное развитие России», монографии К. Касьяновой «О русском национальном характере» и работе С. В. Лурье «Историческая этнология».

Сборник «Менталитет и аграрное развитие России» был подготовлен по материалам международной конференции, которая прошла в Москве в 1996 году. В нем представлен ряд статей отражающих влияние менталитета на различные стороны жизни крестьян. В частности, Л. В. Милов рассматривает влияние природно-климатического фактора на менталитет русских крестьян [Милов, 1994], В. В. Кондрашин разбирает влияние голода и голодных лет на крестьянский менталитет [Кондрашин, 1994], А. В. Гордон высказывает мысль о значении свободного хозяйствования на земле для миропонимания крестьян [Гордон, 1994].

Авторы статей исходят, в основном, из анализа исторических житейских ситуаций или осмысления закономерностей развития русской истории. Сборник представляет большой интерес широтой охвата проблем, из-за чего является уникальным исследованием менталитета.

Работы М. М. Громыко4 посвящены различным аспектам трудовых традиций русских крестьян. В них дается полное описание

4 Громыко М. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII - первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975; Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986; Громыко М. М. Мир русской деревни, М., 1991. трудовых действий в течение всего хозяйственного года, отдельно внимание сосредотачивается на примерах оказания помощи нуждающимся хозяевам. Отдельный интерес для нашего исследования представляет работа «Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в.», в которой прослеживается взаимосвязь трудовых действий с чувством стыда, состраданием или чувством долга. Это комплексный анализ трудовых действий, который в значительной мере исследует то, что можно назвать моделями поведения.

Монографии В. А. Александрова5 дополняют работы М. М. Громыко, поскольку в них исследуются схожие темы. Если в работах М. М. Громыко исследуется в основном деревенская община, то в работах В. А. Александрова изучается община-волость или община-поместье, которые включали несколько деревень. В работах М. М. Громыко нормы взаимопомощи описываются через призму повседневной жизни (подаяние милостыни, помочи и пр.), в работах же В. А. Александрова описываются случаи помощи нетрудоспособным членам общины во время семейных разделов, наследования имущества и других случаях, которые не относятся к «повседневности». Существенным отличием работ В. А. Александрова является то, что он опирался при написании работ на актовый материал, в то время как в работах М. М. Громыко преобладает использование нарративных источников.

В целом, работы В. А. Александрова и М. М. Громыко освещают крестьянскую жизнь с двух сторон: первые со стороны офици

5 Александров В. А. Сельская община в России (XVIII - начала XIX в.) М., 1976; Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVIII - начала XIX в. М., 1984. альной, вторые - с повседневной, что способствует созданию объективной картины крестьянской культуры.

Последней наиболее значительной работой по русскому крестьянству является монография JL В. Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса», это уникальная работа в отечественном крестьяноведении. В ней автор проводит очень детальный анализ моделей земледельческой деятельности, на основе данных собранных во многочисленных, в частности региональных, архивах. Важность этой > работы заключается, в первую очередь, в том, что было на основании статистических материалов доказано влияние климатического фактора на всю систему хозяйственной деятельности русских крестьян. В частности автор доказал изменчивость и непостоянство севооборотов, количественно показал изменения степени интенсивности крестьянского труда в различные периоды летних работ.

Во второй части работы исследованы способы оказания помощи нетрудоспособным крестьянам со стороны помещика. Автор приходит к выводу о том, что крепостное право в целом было формой приспособления крестьянского хозяйства к климатическим и общественно-политическим условиям России XVIII века, путем к выживанию земледелия в неблагоприятных условиях.

В заключение следует отметить, что, несмотря на обилие различных работ, посвященных психологии русского народа, в его изучении нет системности. К сожалению, лишь очень немногие работы снабжены историографическими обзорами. Вероятно, это связано с дискурсом исследований. Авторы почти всех работ стараются описать психологические особенности или менталитет в целом. Кроме того, они исходят из мысли о существовании неких постоянных психологических черт: структур менталитета или этнических констант. В таком случае психологическими особенностями разных исторических эпох пренебрегают, для того чтобы рельефнее отразить постоянные составляющие.

Обзор источников. Для того чтобы выполнить изложенное выше исследование, необходимы источники, в которых будут даны подробные описания действий крестьян в сфере экономики. Желательно, чтобы в источниках указывались время, место, когда происходило действие и упоминалось по возможности больше подробностей. Такой подход предложен американским культурантропологом К. Гиртцем и называется «густым описанием» («thick description») [цит. по: Филд, 1996, 14].

Этим условиям не отвечают статистические таблицы, поскольку в них действия классифицируются по одному формальному признаку в ущерб другим. Например, при описании аренды описываются все случаи: аренда длительная, аренда однолетняя, аренда у своих односельчан, аренда у частного землевладельца. Принцип, по которому различаются различные виды аренды — форма оплаты: натурой или деньгами.

Описания, отвечающие поставленным условиям, можно найти; в нескольких группах источников. Первую и самую многочисленную группу составляют опубликованные источники. Специфика этнографической науки такова, что автор книги часто использовал данные, собранные лично им, поэтому большинство работ по этнографии являются одновременно и исследованиями и публикацией уникальных материалов. Эти работы широко известны. Среди них можно назвать исследования А. С. Ермолова, А. А. Коринфского, М. Забылина, JI. А. Тульцевой, о различных сторонах народной жизни, А. В. Васильчикова и С. В. Максимова, которые рассказывают о земледельческих традициях крестьян, В: С. Пругавина, анализирующего народные промыслы. А также более специальные работы, например, А. Б. Зерновой, посвященная хозяйственной магии, Тихо-ницкой, посвященная толоке (на материалах Нижегородской губернии), С. А. Клепикова о питании крестьян.

Среди этих работ стоит выделить книги, появившиеся в 20-е годы XX столетия, жанр которых называется в историографии «монографическим описанием деревни» [Соловей, 1998, 76]. Автору известны несколько монографических описания деревень Московской губернии и сопредельных уездов других губерний. Первая из них дает общее описание всех изменений, произошедших в деревне после революции. Это книги Я Дорофеева «Деревня Московской губернии», посвященная селениям Серединской волости Волоколамского уезда и книга Ф. Кретова «Деревня после революции» о Яро-полецкой волости, Волоколамского уезда. Работа В. Н. Алексеева «Дания под Москвой. Рассказ о том, как разбогатела деревня Бурце-во, Волоколамского уезда. Московской губернии», посвящена в основном экономическим вопросам развития деревни с конца XIX до 20-х годов XX века.

Наиболее основательно написаны работы Е. С. Радченко «Село Бужарово, Воскресенского района, Московского округа и А. М. Большакова «Советская деревня за 1917 - 1925, которая посвящена описанию Горецкой волости Корчевского уезда, Тверской губернии. В них содержится множество подробных описаний различных наблюдений из повседневной жизни. Весьма важно то, что описания практически не содержат оценочных суждений, что случается весьма редко.

Для сравнения были использованы монографические описания деревень других губерний: Курской [Яковлев, 1925], Смоленской, [Гагарин, 1925] и пр.

Еще одной группой работ, которые можно считать источниками являются этнографические описания деревень. Такие описания выполнялись по анкетам, которые в середине XIX века рассылало в различные уголки России Императорское Русское географическое общество [Лебедев, 1853\ Разумихин, 1854; Троицкий, 1854], а позже, в интересующее нас время - с конца XIX по начало XX века - Общество Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии при Московском Государственном университете. Это работы Т. Позднякова об Александровском уезде Владимирской губернии, Селезнева о Зарайском уезде Рязанской губернии.

Важными и наиболее известными источниками являются описания помещиками своего хозяйства, своих взаимоотношений с крестьянами. Это «12 писем из деревни» (из деревни Батищево, Дорогобужского уезда Смоленской губернии), а также ряд других статей А. Н. Энгельгардта. Книга его ученика и последователя А. П. Мертваго «Не по торному пути. Сельскохозяйственные воспоминания (1879 - 1893)», в которой содержится богатый материал по сравнению русского крестьянского и французского огороднического хозяйства. Еще одна работа написана великим русским поэтом А. А. Фетом. В конце жизни, после длительных судебных тяжб, он вернул себе фамилию своего отца — Шеншин — и уехал вести хозяйство в Мценский уезд Орловской губернии. На основе своих наблюдений он написал книгу «Жизнь Степановки или Лирическое хозяйство», в которой содержится немало важных наблюдений.

Очень важным источником являются Сборники статистических сведений по Московской губернии [далее СССМГ], отдела хозяйственной статистики. В них наряду со статистическими сведениями и таблицами есть очень много точных наблюдений и подробных описаний различных ситуаций из крестьянской жизни. Тома с

1-го по 4-ый посвящены крестьянскому хозяйству, а 5-ый - частновладельческим, бывшим помещичьим хозяйствам.

Наиболее подробные описания содержатся в выпуске 1-ом первого тома, посвященного о хозяйственному положению Московского уезда [СССМГ, 1877], а также в четвертом томе, посвященном формам крестьянского землевладения [СССМГ, 1879]. В первом томе подробно описаны хозяйственные и промысловые действия крестьян, наиболее типичные ситуации. В четвертом томе даны подробные характеристики разделу земель, описания общественных работ, крестьянского отношения к общине.

Вторая группа источников - архивные. Среди архивных документов, отвечающих сформулированным нами условиям, можно назвать материалы Историко-бытовых экспедиций Государственного Исторического музея, хранящиеся в его отделе письменных источников, и документы Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии при Московском Государственном университете, которые хранятся в архиве Института Этнологии и Антропологии РАН.

Материалы Историко-бытовых экспедиций хранятся в фондах 426 — Московские историко-бытовые экспедиции, 433 — Московские областные историко-бытовые экспедиции, 466 — Рязанская истори-ко-бытовая экспедиция и 474 — Ярославская историко-бытовая экспедиция. В своей работе автор пользовался материалами Московской городской и областной экспедиций.

Московская городская экспедиция работала в 1959 году на заводах «Серп и Молот», который до революции принадлежал Гужону, и «Красный пролетарий», принадлежавший Бромлею. В материалах экспедиции содержатся фотографии, образцы заводской продукции, харчевые книжки, дневниковые записи и рассказы рабочих.

Эти истории людей, которые работали на этих заводах, и составляют основную массу материалов.

Опросный лист включал в себя вопросы о происхождении и жизни крестьян до поступления на завод, вопросы о быте, культуре и жизни рабочих на заводе и описание истории революционной борьбы на заводе. В рамках данной работы для нас наиболее важны вопросы о дозаводской, то есть крестьянской, жизни рабочих, а также описание заводской жизни. Очень важно то, что в данных документах «слышен голос простого человека», а не мнения о нем исследователей.

Материалы подмосковных экспедиций были собраны на ситценабивной фабрике «Новая Мыза» в городе Серпухов, до революции принадлежавшей Коншину, керамического завода в Дулеве, бывшего завода Кузнецова, текстильного завода в Щелково, бывшего завода Рабенека, а также материалы по теме «Развитие капитализма в крестьянском хозяйстве конца XIX - начала XX века», собранные в Дмитровском и Волоколамском уездах Московской губернии. Основную массу этих материалов также составляют рассказы рабочих и крестьян, собранных на основе того же списка вопросов, который применялся в ходе городской экспедиции.

В третью группу можно выделить Литературные источники. Эти источники не часто привлекают внимание исследователей, поскольку фактический, описательный материал в них переплетается с вымышленными событиями и персонажами. Однако возможность использовать эти источники, в частности в данной работе, есть.

Как пишет В. В. Пименов, «русская беллетристика составляет существенный пласт источников, весьма полезных для характеристики многих сторон этнического бытия» [Пименов, 2002, 60]. Есть и статистическое исследование подтверждающее достоверность литературных источников [см. Филиппова, 1986].

В качестве литературных источников в работе будут использованы различные работы JI. Н. Толстого, А. П. Чехова, рассказы Г. И. Успенского из цикла «Крестьянин и крестьянский труд», а для сравнения произведения писателей-деревенщиков С. Залыгина и В. Белова.

В исследуемый период в культуру производства этноса входят не только традиционные способы ведения хозяйствами используются не только традиционные орудия труда, поэтому необходимо описать модели поведения как традиционной системы действий, так новшества, связанные с распространение капиталистических отношений.

Географические рамки исследования следует ограничить Подмосковьем. Автор понимает под этим название территории, расположенные в радиусе 150 километров от столицы. Было бы неправильно брать за основу выделения региона исследования административно-территориальное деление, поскольку оно многократно менялось. Так, по дореволюционному делению в состав Московской губернии не входили Каширский, Зарайский и Егорьевский уезды, первый из которых входил в состав Тульской, а остальные в состав Рязанской губерний. После реформы 1929 года в состав Московской области вошли Боровский, Малоярославецкий и Петушковский районы (первый и второй входят сейчас в состав Калужской области, а последний - Владимирской).

С другой стороны граница области на северо-востоке остается постоянной уже достаточно длительное время. Переяславльский (Ярославская обл.) и Александровский (Владимирская область) районы, которые в экономическом плане очень тесно связаны с Моеквой, никогда не входили в состав области. Это объясняется тем, что заводы, расположенные в этих городах, связаны с промышленными предприятиями в Ярославле и Владимире. По этой же причине в 50-х годах в московскую область входил Сталиногорский (ныне Новомосковский район Тульской области), химическая промышленность которого была тесно связана с предприятиями столицы.

Учитывая все сказанное, по мнению автора, следует включить в рамки Подмосковья, в рамках административно-территориального деления конца XIX — начала XX века, пограничные с Московской губернией уезды (см. прил. 3). Однако следует помнить, что в на территории Подмосковья на огородах и фабриках, работало множество рабочих из разных уголков Российской империи. В свою очередь некоторые жители Подмосковья уходил на работу в Санкт-Петербург [ЗГ, 16];

Причина выбора этого региона заключается в том, что именно здесь можно проследить с наибольшей отчетливостью процесс замещения старых моделей поведения, а также предметов материальной культуры, социальных особенностей общества, экономических отношений — новыми. Именно в период трансформации культуры проявляется воздействие особенностей психологического фактора на различные стороны культуры.

Более подробно о различных факторах, влияющих на крестьянское хозяйство, будет рассказано далее. Здесь лишь следует отметить, что традиционное крестьянское хозяйство было экономически выгодно в условиях неограниченного земельного фонда и на большом расстоянии от центров денежного обращения. Подмосковье позволяет пронаблюдать поведение крестьянина в условиях, когда традиционная система хозяйствования стала объективно экономически невыгодной. Иными словами, действие именно психологического фактора будет проявляться очень отчетливо.

Временные рамки исследования конец XIX - первая четверть XX века. Этот период характеризуется достаточно однородными процессами в крестьянской среде.

Поворотной датой от крепостного, традиционного хозяйства к новому, интенсивному, капиталистическому являются 80-е годы XIX века. Этот рубеж связан с рядом важных событий. Первая группа событий - эпоха Великих реформ. Кроме важных политических сдвигов: освобождения крестьян, введения срочной воинской службы, земств и многого другого, они принесли еще и культурные, в частности, взлет интереса к образованию. Стране нужны были новые образованные работники. В деревнях организовывались земские школы, а в церковно-приходских школах стало больше учеников. Результатом этого стало мощное разрушение традиционной культуры.

В итоге к рубежу столетий языческие обряды исчезли в центральном районе почти везде. Активная корреспондентка журнала Этнографическое обозрение Семенова Тян-Шанская пишет, что «обычай выгона русалок исчез лет 10-12 тому назад благодаря влиянию духовенства» [Семенова, 1890/1891, 202]. Таких замечаний много. В итоге, до XX века дожили только те обычаи, которые были либо переосмыслены в христианстве, либо были неразрывно связаны с бытом [Тулъцева, 1978, 42-43]. Вместе с этими обычаями исчезали и традиционные модели поведения, которые составляли с ними одно целое.

Конец первой четверти XX века характеризуется началом вмешательства советского правительства в жизнь деревни. Первые годы после революции 1917 года деревня была фактически предоставлена сама себе. Так, один из членов толстовской коммуны «Жизнь и труд» - Б. В. Мазурин писал в воспоминаниях: «В начале нас совсем никто не касался. Мы не знали не прописки, ни устава, ни налогов, ни разных сельскохозяйственных инструкций» [Мазурин, 1989, 97]. Толстовская коммуна «Жизнь и труд» возникла в 1918 году, а в 1925 была переведена на Урал, где работала под названием «Новый путь».

Государство в деревне было представлено периодически приходящими рабочими отрядами, которые осуществляли продразверстку и крестьянами-коммунистами. Однако коммунисты периода 1917 - 1920-х годов часто не имели влияния на жизнь деревни, и сами чувствовали себя неуютно. Один очевидец пишет: «Требования крестьян к коммунистам очень строги. Ничто от их взора не уйдет, и о малейшем промахе коммуниста они режут напрямик, а если это серьезный промах, то пишут в УКОМ и даже в Москву. Местные коммунисты даже бутылку пива боятся выпить на глазах у крестьян» [Кретов, 1925, 111].

Таким образом, период с 1885 по 1925 годы является временем во многом самостоятельного развития крестьянства. Экономическая, политическая и социальная ситуация, которая сложилась вследствие Великих реформ XIX века и окончательно оформилась в восьмидесятые годы, продолжала существовать до середины двадцатых годов следующего столетия.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Хозяйственная деятельность русских крестьян: нормативная практика"

Выводы

Попытаемся сформулировать выводы о том, как происходит переход моделей поведения от одной культуры к другой.

1. Отдельная новая модель поведения встраивается в уже существующую систему моделей поведения, если она не ведет к коренной перестройке системы в целом. Примером этому может служить введение плужной пашни.

Как уже говорилось, введение плужной пашни вело к изменениям в разных сферах хозяйства: нужно было увеличивать количество лошадей, чтобы тащить плуг; нужно было вводить деление земли на широкие полосы, чтобы можно было пахать вдоль и поперек; необходимо было формировать резервный денежный фонд на случай поломки плуга; и, наконец, введение более интенсивного способа обработки земли вело к появлению излишков продукции, с которыми надо было что-то делать. Именно поэтому введение плужной пашни было невозможно в традиционном крестьянском хозяйстве.

Вместе с тем, не следует забывать, что крестьянское хозяйство стремилось к более совершенным способам обработки почв. Так, член ИВЭО П. Н. Саковнин отмечал, что «крестьянин сам забраковал соху и изобретает новые орудия». Примеры таких изобретений можно было наблюдать на организованных ИВЭО выставках кустарных земледельческих орудий [Саковнин, 1895, 19]. Кроме того, известны случаи, когда крестьяне брали плуги на одну вспашку у соседа-землевладельца [Энгелъгардт, 1999, 385; Мазурин, 1989, 101].

Таким образом, психологическая причина непринятия плужной пашни лежит не просто в косности крестьян и нежелании усовершенствовать способы ведения хозяйства, а в несовместимости отдельной модели поведения со всей системой в целом.

2. При освоении новых сфер деятельности используются наиболее эффективные известные модели, чаще всего эти модели формируют новую систему деятельности. Примером этому могут служить новые системы моделей поведения, связанные с травосеянием в хозяйстве или с рабочей культурой производства.

Новые системы поведения приносят с собой и новые ценности, поскольку, по словам Э. Фромма, человек усваивает те ценности, которые полезны для его культуры. Так, «в структуру личности человека современной индустриальной эпохи входят такие ценности, как законопослушание, дисциплина, пунктуальность и потребность в труде. Эти ценности. полезны для индустриальной нации» [цит. по: Хонигман, 2001, 68]. Аналогично этому рабочие и крестьяне, заводящие интенсивное земледелие, усваивали новые капиталистические ценности.

3. На первом этапе освоения рабочими новых сфер деятельности преобладают модели поведения из старой культуры, которые применимы в новых условиях. Это, например, избегание денежных отношений: покупка без денег в магазинах, выпрашивание хлеба, артельное питание и наем жилья. Однако постепенно они сменяются более выгодными в новой сфере деятельности моделями — покупкой разнообразных вещей, индивидуальному питанию и съему жилья.

4. Также на первом этапе освоения новых видов деятельности и формирования новых систем моделей поведения новые действия не вытесняют старые, а занимают свободное место в культуре, времени и пространстве. Так, как уже говорилось, первые арендованные участки обрабатывались в свободное от основных работ время, то есть по воскресениям и праздничным дням [.Поздняков, 1902, 26].

5. В том случае, если старая модель поведения вписывалась в новую систему действий, то она переходила туда, заменяя существующую модель. Так, например, произошло с безденежными расчетами по харчевым книжкам. Крестьяне первоначально избегали денежных расчетов, а владельцу предприятия это было выгодно, поскольку содержание харчевой лавки и расчет по книжкам приносили ему дополнительную прибыль. В этом случае в городской рабочей культуре как модель поведения утверждается покупка в харчевой лавке без использования денег.

6. Модель поведения может быть перенесена из традиционной культуры в новую, если в новой нет модели, которая могла бы выполнять те же функции.

Так, в городской культуре совершенно отсутствовали модели поведения в кризисных ситуациях. Первоначально крестьянин, в случае, если он не мог больше работать в существующих условиях в городе, возвращался в деревню, а потом вновь уходил на отхожий промысел. Так действовали крестьяне, которые работали на московских предприятиях, еще в 20-е годы [см. Радченко, 1930, 18].

Большинство страховочных моделей поведения, которые основывались на помощи общины, крестьяне не могли реализовывать в городе, хотя иногда эти модели использовались в городе в рамках взаимопомощи в пищевых артелях.

В противоположность им модели поведения, связанные с помощью помещика, были перенесены в городскую среду с заменой помещика на хозяина предприятия. Так, в городской русской, а потом советской культуре появилась модель поведения, которая заключалась в том, что рабочий шел к хозяину предприятия и просил у него денег или продуктов питания в долг. В советской культуре существовала традиция на проблемы отсутствия света или газа обращаться не в соответствующие инстанции, а жаловаться в райисполком или горисполком.

Распространению этой модели поведения отчасти способствовало то, что рабочие не могли обратиться за помощью к товарищам, поскольку те были также бедны. Прослойки обеспеченных рабочих на российских предприятиях начала XX века практически не существовало.

Таким образом, особенности психического склада передаются через особые модели поведения. Причем для передачи этих моделей важна не только их историческая составляющая, но их функциональная применимость в новой культуре.

Заключение

Итак, основным наследием крестьянской культуры производства в городе были модели поведения, связанные с навыками поведения в кризисных, ситуациях и модель обращения к начальству, однако, крестьянский субстрат в современной русской культуре неизмеримо больше. Попытаемся ответить на вопрос, как же другие особенности крестьянской культуры и психологического склада сельских жителей проникли в город?

Во-первых, не следует забывать, что в данном исследовании мы рассматриваем только культуру производства, которая весьма тесно связана с предметным окружением. При всей стабильности психологического склада крестьянин не мог использовать свои навыки работы с сохой или бороной в городе. Если бы мы взяли в качестве предмета исследования социо-нормативную культуру, то, как нам кажется, количество сохранившихся моделей поведения было бы намного больше. Именно к области пересечения культуры производства и социо-нормативной культуры относится модель обращения к помещику, а позже к хозяину предприятия.

Во-вторых, мы ограничили верхний хронологический рубеж исследования началом XX века, то есть до Революции 1917 в городе и до НЭПа в деревне. Однако после революции; в городской культуре появилось множество ситуаций, когда были востребованы старые деревенские модели поведения.

Одним из наиболее типичных примеров такой ситуации является формирование в 30-е годы бригад коммунистического труда, в рамках которых постепенно возродились и закрепились прежние артельные отношения [Пашкевич, 1960]. О схожести отношений в довоенных бригадах и дореволюционных артелях пишут многие исследователи [ВОПЛ, 1964, 49; Чебоксаров, 1950, 113].

Другим примером ситуации, которая способствовала возрождению крестьянских моделей поведения, является ситуация голода в городе в 20-е годы, когда возникло такое явление как «мешочничество». Крестьяне объединялись в артель, назначали ходока и посылали его с продуктами для обмена в хлебные регионы России. Поразительно то, что такую же организацию и модели поведения усваивала и интеллигенция. А. Ю. Давыдов, исследовавший явление мешочничества пишет, что часто ходоками от городских жителей становились профессора, читающие лекции в разных городах страны, и гастролирующие актеры {Давыдов, 2002, 113-114].

Таким образом, крестьянская культура производства в кризисные для государства периоды не только не умирала, но напротив, расширяла сферу своего влияния в социуме.

Еще одно историческое событие способствовало возрождению крестьянской культуры в период до начала коллективизации — социализация земли. После революции 1917 года крестьяне получили все оставшиеся земли своих бывших помещиков, и, таким образом, поля для приложения своего труда в земледелии.

В-третьих, и этот довод связан с предыдущим, крестьянская культура периодически возрождалась.

Как мы уже говорили, одной из наиболее очевидных особенностей крестьянской земледельческой системы моделей поведения является наличие чрезвычайно разветвленного кластера страховочных моделей поведения. Многие из них были перенесены в городскую рабочую культуру уже до 1917 года, поскольку в городской культуре им не было альтернативы.

В периоды экономических кризисов эта часть крестьянской системы моделей поведения оказывалась чрезвычайно востребованной. Эти модели поведения реализовывались даже представителями городской интеллигенции. Крестьяне же в такие периоды возвращались к себе в села, где они вспоминали не только страховочные модели поведения, но реактуализировали всю крестьянскую культуру производства в целом.

Как мы уже говорили, новые системы моделей поведения не замещали старые, а сосуществовали совместно с ними. Так, наряду с традиционной хозяйственной системой моделей поведения, в конце XIX - начале XX столетий в деревне появилась новая травопольная система хозяйства, которая уже опиралась на совершенно иные принципы и несла в себе совершенно иные ценности.

Как мы говорили в выводах к третьей главе, первоначально при освоении новых сфер деятельности человек пытается применить все имеющиеся у него навыки поведения, и лишь постепенно усваивает новые модели. Так, по приезде в город крестьяне первоначально организовывали пищевые артели и требовали стабильной месячной оплаты труда, позже они переходили к индивидуальному питанию и сдельной оплате труда. Таким образом, для освоения новой поведенческой системы требуется значительное время. Русская история такого времени не давала.

Следует согласиться с А. Вишневским, который говорит, что первая половина XX века для России - это время незавершенных революций. Ни одна из коренных трансформаций общества -городская, демографическая, культурная, экономическая - не завершились [.Вишневский, 1998]. Они начались в конце XIX века, но потом были прерваны Первой мировой войной и Великой октябрьской революцией, которые способствовали реактуализации крестьянскую культуру, потом они были прерваны Великой Отечественной войной, когда крестьянские модели поведения в кризисных ситуациях использовались в солдатами, которые образовывали что-то вроде ротных артелей.

Список научной литературыТуторский, Андрей Владимирович, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Aries Ph. 1978

2. How the Soviet System Works. Cultural, Psychological and Social Themes. Cambridge, 1957.

3. The People of Great Russia. A Psychological Study by Geoffrey Gorer and John Rickman. New York, 1950.

4. Hunt Robert C. Forager Food Sharing Economy: Transfers and Exchanges // Senri Ethnological Studies. Osaka, 2000.Л

5. Goff J. Pour un autre Moyen Age. Temps, travail et culture en Occident: 18 essais, P., 1977.

6. Sahlins M. Culture and environment // Horizons of anthropology. Chicago, 1965.

7. Thomas K. Work and Leisure in Pre-Industrial Society // Past&Present, 1964, №29.

8. Thurnwald R. Die Psychologie des primitiven Menschen. Leipzig, 1922.

9. Аграрное движение 1905-1907 годов в Московской области. М.: «Московский рабочий», 1936.

10. Алексеев В. Н. Дания под Москвой. Рассказ о том, как разбогатела деревня Бур-цево, Волоколамского уезда, Московской губернии. М.: «Новая деревня», 1925.

11. Андрианов Б. В., Марков Г. Е. Хозяйственно-культурные типы и способы производства//ВИ, 1990. № 8.

12. Анненский Н. Ф. Цена на земледельческий труд в связи с урожаями и хлебными ценами // Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны российского сельского хозяйства. СПб., 1897.

13. Ансело Ж. Шесть месцев в России. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

14. Арутюнов С. А Адаптивное значение культурного полиморфизма//ЭО, 1993, №4.

15. Ахов А. Под Москвой // Деревня в 1905 году (по воспоминаниям селькоров). М., 1926.

16. Бабст И. 1С Значение племенного характера для народного хозяйства // Сборник антропологических и этнографических статей о России и странах ей принадлежащих. М., 1881.

17. Бажаев В. Очерки крестьянского сельского хозяйства и сельскохозяйственных земских мероприятий в московской губернии. М., 1892.

18. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ славянских обрядов, М.: Наука, 1993.

19. Бгажноков Б. X. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик: «Эльбрус», 1983.

20. Культура эмпатии // Толерантность и культурная традиция. М.: Изд-во РУДН,2002.22. Бейлиф. Дж. 199223.