автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Христианский универсум в русской литературе XIX века: А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский

Полный текст автореферата диссертации по теме "Христианский универсум в русской литературе XIX века: А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский"

Сузи Валерий Николаевич

Христианский универсум в русской литературе XIX века: A.C. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский

Специальность 10.01.01. - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 2 Я Н 3 ¿Q12

Иваново - 2012

005007673

Работа выполнена в ФГБОУ ВПО «Петрозаводский государственный университет»

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Аношкина Вера Николаевна

ГОУ ВПО «Московский государственный областной университет»

доктор филологических наук, профессор Ермилова Галина Георгиевна ФГБОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

доктор филологических наук, профессор Океанскнй Вячеслав Петрович ФГБОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет»

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Литературный институт

им. А.М. Горького»

Защита состоится 15 марта 2012 года в 10-00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.062.04 при Ивановском государственном университете по адресу: 153025, г. Иваново, ул. Ермака, 37, ауд. 403.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Ивановского государственного университета

Автореферат разослан « » декабря 2011 года

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук

Е.М. Тюленева

Общая характеристика работы

Под христианским универсумом мы понимаем единство Творца и мира, явленное во Христе. Христоцентризм предполагает определяющим принципом бытия - личностное начало. И поскольку христианство культивирует Личность, то основой философии творчества предстает антропология и аксиология Богочеловечества. Изученность темы. Наследие Пушкина, Тютчева, Достоевского каждого порознь достаточно изучено. Духовно-философский пласт в нем поднят критикой еще до 1917 г. и в эмиграции. Рассматривались они и в сравнении друг с другом: тему Пушкин и Тютчев поднял В. Соловьев, подхватил В. Брюсов, развил Ю. Тынянов. Их посыл, задав инерцию поляризаций, развел поэтов по эпохам. В условном историзме есть резон, но типизация сужает горизонт видения.

Темой Пушкин и Достоевский успешно занимался А. Бём. Нынче она оживлена вновь. Историософские взгляды Тютчева целенаправленно освещает Б.Тарасов; связи Тютчева и Достоевского активно исследует А. Гачева.

Состояние изучения темы определяет ее актуальность. Религиозный срез изучается, в основном, на уровне политических взглядов авторов, через публицистику. Нас же интересует родство поэтик романиста и поэтов. Христианскую составляющую, думается, необходимо выявить на уровне формы и метода. Здесь она залегает глубже, проявляется сложней. Диада проблемна, дуальна; нам ближе многоуровневая цельность, цветущая сложность. Трихотомия влечет единством смысла в многообразии форм. Диалог линейно устремлен к взаимоугашению импульсов, слиянию полюсов в покое; триединый полилог динамичен.

Во взгляде на привычные вещи в ином ракурсе не меньше историзма, чем в датах; хронотоп мифа едва ли не живей истории. Это доказывают наши авторы, на редкость удачно экспериментируя с формой. Дерзкий их поиск обусловлен вопрошанием смысла, слышанием Зова; их вызов эпохе диктуется трезвением ума и сердца. Следование канону в Духе, а не форме, придает им уникальность, неувядаемую свежесть.

Актуальным нам видится и вопрос творческого и научного методов, связанных мировоззренческой их составляющей. Ведь результат наблюдения задан позицией не меньше, чем предметом. Мы исповедуем: 1. Целостный и системно-комплексный подход на уровне поэтики, вида и структуры образа, типологии жанров; 2. Разработку категориально-терминологического аппарата, позволяющего видеть глубинное родство поэтик, форм и приемов, мы ведем, понимая мировоззрение как мирочувствие, не сводя его к идеологии.

Личностное в жизни и поэзии, диалог поэта и толпы переводит духовную способность самореализации в осознание своего иномирия, в экзистентную жажду исполнения призвания. Импульс служения организует все уровни

творчества: от природы воображения до восприятия как сотворчества. Нас же увлекает вхождение в мир автора и героя через поэтику и прием.

На конкретизации связи жизни и поэзии (смысла и формы) мы особо акцентируем внимание. Если сопоставление велось по темам, мотивам, образам, то мы сводим их в целостное единство. В проблемно-тематических связях видится импульс, питающий жанрово-видовые формы. Мы идем от комплексной к целостно-дифференцированной оценке явлений духовно-культурного ряда.

«Братья Карамазовы» еще не рассматривались в их соотнесении с маленькими трагедиями; больше внимания досталось «Идиоту» и «Подростку» благодаря образу рыцаря бедного и теме любви, а также «Преступлению и наказанию» в связи бонапартовой идеей и образом града Петрова в «Пиковой даме» и «Медном всаднике». Старые темы таят залежи проблем. Четыре драмы сами просятся на многоаспектное сопоставление с драмой четырех братьев из нестройной семейки. За близостью тем, структур, образов, мотивов, сюжетов скрыта связь поэтик, жанра и метода. Ее изучим на пьесах Пушкина 30-х гг. и последнем романе Достоевского.

Еще менее осознана общность романной поэтики Достоевского и лирики Тютчева; здесь теоретико-методологическая целина не тронута. Переоценки требует подход Тынянова к теме Пушкин и Тютчев. На издержки его в сфере идей указал В. Кожинов, но сила метода в форме; оттого формализм столь живуч. Мы пытаемся перевести изучение в вектор иных смыслов и метода.

Объект анализа - поэтика «Братьев Карамазовых» в связях с «маленькими трагедиями» («Моцартом и Сальери» прежде всего). Сюда включаем и поэтику Тютчева. Общность универсалий и задает метатекстуальные связи.

Предметом исследования предстает единая иерархия духовно-творческих ценностей, преломляемых в теме, мотиве, детали, приеме, методе, стилистике, жанровой форме. Нам близок срез аксиологический и антропологический, не проблема пресловутой теодицеи, но антроподицея, креадицея (оправдание не образом, у Бердяева, а образа). В центре нашего исследования оказывается проблема творчества в его отношении к социально-исторической реальности, преображаемой в образе. Нас интересует динамика и тип отношений автора с героем, динамика жанра.

Образ моделирует опыт жизни, возвращаясь в нее ее катализатором, ферментом. Культура, аккумулируя знаки, поддерживает преемство. Роль Пушкина определяется тем, что поэт с христианских позиций осветил проблемы бытия, а Тютчев и Достоевский ввели тему, образ Христа. Достоевский дал ярко выраженный облик, легко узнаваемые черты героям Пушкина. Творцы истории, ее герои и злодеи примеряют на себя роли всех типов: кротких и хищных, страдальцев и взыскующих, скитальцев, мечтателей, парадоксалистов. В них мир и миф, меняясь местами, питают друг друга степенью достоверности.

Научная новизна работы заключается в изучении воздействия творческих открытий Пушкина на идейно-образную систему Тютчева и Достоевского, в

разработке методологических подходов к сравнению индивидуальных стилей и поэтических систем исследуемых авторов.

Наблюдение за материалом позволяет выявить алгоритм процесса в методологическом, проблемно-тематическом, сюжетно-жанровом аспектах. Поскольку речь идет о поэтическом мировоззрении, существенным предстает гносеологический ракурс творчества, обнаружение в нем цели. Все это, конечно, не вполне академические, но насущные вопросы.

При изучении рецепции Пушкина обычно видят типологическую общность героев и цитатный слой у Достоевского. Цитата есть «отсылка к иному универсуму, своеобразный «вход» в определенное художественное пространство...» (Т. Касаткина). Цитата, реминисценция расширяет возможности самовыражения, активизируя определенные сигналы, деавтоматизируя (Ю. Тынянов) восприятие, позволяя войти в поле иных смыслов. Нам цитата видится формой установления связей, зовом в чуждом художнику хронотопе. Общая цель работы - постановка проблем изучения поэтики названных авторов и корректировка направлений их разработки в проекции евангельской парадигмы. Поскольку многие вопросы пересечения поэтик Пушкина, Тютчева и Достоевского разработаны в науке, мы касаемся их в той мере, в какой это необходимо для раскрытия заявленной темы, воспроизводя лишь те аспекты полемики, которые нам представляются спорными, требуют уточнения в связи с затронутой нами проблемой. Вектор стремления - раскрытие аксиолого-методологического аспекта поэтики на материале «маленьких трагедий» Пушкина, романов Достоевского, лирики Тютчева при разработке ими темы любви-творчества-свободы через столкновение гибельно-жизненных начал.

Конкретная цель - выявление специфики преломления в поэтике авторов христианского универсума на уровне героя (в т.ч. лирического) и автора, в сюжете (в т.ч. лирическом) и жанре, - определяет задачи:

- определить формы связи словесной эстетики Достоевского с поэтикой драм Пушкина и лирики Тютчева;

- установить тип родства героев Пушкина и Достоевского с лирическим Я Тютчева; показать, что герои-идеологи Пушкина и Достоевского не являются персонификациями идей, а находятся с автором в отношениях диалога как субъекты поведенческих и глагольных конструкций;

- выявить концепцию образа у Пушкина, продемонстрировав преломление его идей в образах Тютчева и Достоевского;

- проанализировать вид, структуру образа в драме, стихе, романе;

- показать систему архетипных мотивов у авторов;

- исследовать отражение христологического дискурса, идеи милости к падшим в творческом сознании авторов;

- изучить и связать жанровое своеобразие романов Достоевского как воплощения реализма в высшем смысле (т.е. христианского) с христианским

символизмом Тютчева и онто-реализмом Пушкина; обосновать стремление драмы через специфику жанра к повествовательной полифонии.

В центре внимання находятся следующие проблемы:

• Связь творческого и научного метода и мировоззрения: антропологии, аксиологии, теории образа, взаимодействия социального, поэтического и религиозного дискурсов;

• Природа творчества; христианский тип мимесиса;

• Характер и тип отношений автора и героя, определяющий особенности творческого метода и жанра;

• Характер и уровни (идейно-тематический, сюжетно-мотивный, жанровый, стилевой) взаимодействий, связей авторов.

Задачи исследования диктуют необходимость уточнения таких базовых понятий и категории, как - идея, образ, автор, герой, метод творческий и поэтический, жанр, сюжет, мотив,.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Творческий импульс наших авторов коренится в диалоге с собой (аспект творческий), ближним и миром (социально-психологический срез), с Богом (духовный уровень, определяющий все иные сферы). Личность раскрывается в любви как истоке жизни, в творчестве как способе ее проявления и в воле, свободе как условии самореализации. Благо в теозисе (обожении) дарует Цель и путь к ней.

2. Основой творчества является образ и подобие Лика в человеке, личности. Художественное творчество специфически преломляет родственные ему духовно-мистические и аскетические озарения. Методология науки должна учитывать религиозно-творческий исток мировосприятия, поэтики, творческого метода автора. Мы работаем с базовыми терминами богословия: сотериология, апокатастасис, обожение, христоцентризм, теогносис, теофания, теодицея и пр. Без них полноценное исследование невозможно.

3. Нами разрабатывается прием parodia sacra (вариант принципа снижения, предложенного А. Кунильским), обнаруживаемый на всех уровнях поэтики Достоевского и Пушкина. Мы рассматриваем действие данного принципа на тематическом и мотивно-сюжетном, жанровом, стилистико-речевом уровнях. Мы изучаем подступы к философии творчества на основе наследия отцов Церкви, аккумулирования их опыта воцерковления культуры научными приемами, сращения Credo с методами науки. Речь идет о выработке подходов с учетом самых разных позиций: от Шеллинга, Шлейермахера, романтиков, любомудров, почвенников... - до пост-структурализма. И здесь опыт оппонента едва ли не ценней опыта единомышленника. Наконец, на системный кризис методологии надо отвечать системным его преодолением, на вызов времени - интеллектуально-духовным напряжением, а не мастерскими приемами, что проблему не решают.

Говоря о христианском универсуме (пребывании мира в Творце), не обойти тему универсалий (идей, общих понятий), ставшую предметом спора схоластов - номиналистов и реалистов. Перенеся спор в сферу познания.

увидим, что вопрос о примате идеи или материи крайне узок; признав реальность идеи, эмпиризм и идеализм в способе мыслить совпали, разойдясь в истоке идеи, генезисе. Номинализм 19 в., позитивизм, экспроприируя термин реализм, перенес его в социум, против чего Анненков и не возражал, отметив лишь грубость приема.

Суть разницы (идея - уникально личностна или она - плод развития материи) не задела даже идеалистов, сблизившихся с эмпириками в гносисе. Прагматике близка профанация. То же, сведение к аллегории, технэ произошло с символом; он был обескровлен до худосочия. Волю к дисциплине мысли, рефлексии метода подменили начетничеством. Бурса вместо иерархии ценностей и смыслов насадила культ кнута и чина. Методологическая база определяется целями, задачами, спецификой материала. Изучение связей классиков привело нас к методологической синкрезии, применению многих подходов и методов, идей, присущих как филологии, так и естествознанию. Комплексный метафоризм здесь неизбежен. Только он позволяет воспринять интуиции художников, чья логика опирается на пневмосоматику Благовестия, примиряющую в себе полюса смыслов. В основе нашей методологии лежит системный подход, интегрирующий прием на основе целостной иерархичности, структурности, взаимосвязи, дополнительности, множественности. Подход позволяет решать вопрос связей в единстве культурно-исторических, социально-тилологичеСких, феноменологических, структурно-функциональных позиций. В исторической и теоретической поэтике нас интересуют проблемы образа, метода, концепции героя. Нам был полезен опыт столь разных ученых, как: С. Аверинцев, М. Бахтин,

A. Бем, С. Бочаров, В. Брюсов, Л. Гинзбург, В. Иванов, Д. Лихачев, В. Непомнящий, П. Палиевский, И. Сурат, Ю. Тынянов, Вл. Ходасевич, Ю. Чумаков. В сфере достоевистики продуктивны сегодня В. Захаров, Т. Касаткина, А. Кунильский, К. Степанян, Б. Тихомиров. В тютчевоведении нам близки идеи В. Аношкнной (Касаткиной), Б. Тарасова, В. Кожинова, Б. Козырева.

Разработка нашей концепции была бы невозможна без опоры на религиозную философию, богословие, начиная с А. Хомякова и В. Соловьева до о. Василия (Зеньковского). Особо выделим неопатристику 20 в. - труды сп. Василия (Кривошеина), о. Георгия (Флоровского), о. Киприана (Керна),

B. Лосского, о. Иоанна (Мейендорфа) и продолжающих эту традицию С. Хоружего, иг. Илариона (Алфеева, ныне митрополита).

Теоретическая значимость исследования обусловлена тем, что проблема взаимовлияния поэтических систем и стилей является одной из самых актуальных в литературоведении. Реализуемые в анализе представления о произведении как итоге взаимодействия литературы и реальности, требуют приемов, диктуемых ценностным подходом, реализовать который можно в свете теории мимесиса и интертекстуальности стилевых систем.

Практическое значение представленного материала определяется затронутыми в исследовании вопросами, которые могут стать предметом отдельных научных работ, так как проблема воздействия наследия Пушкина на Достоевского и Тютчева выявляет свою универсальность и неисчерпаемость.

Разработанные в диссертации методологические принципы могут быть применены в изучении явлений мимесиса. Материалы могут быть использованы в преподавании курса истории русской литературы XIX и XX веков, а также в спецкурсах и спецсеминарах.

Апробация осуществлялась в ходе многочисленных выступлений на международных научных конференциях. Нами читаются курсы истории русской литературы сер. 19 в., литературной критики 18-19 вв., спецкуры по истории акмеизма в русской литературе, по Герменевтике, двадцать лет читаются лекции для учителей.

Структура диссертации представлена Введением, четырьмя главами с разделами по сюжетно-тематическим, проблемно-мотивным и жанровым аспектам заявленной темы, Заключением и Списком литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дается обоснование научной новизны, значимости и актуальности, уровень разработанности темы, рассмотрены позиции предшественников, формулируются цели и задачи, методологические принципы и приемы, категориально-терминологический аппарат.

ГЛАВА I. ИКОНИЧНОСТЬ СЛОВА

Раздел 1. Смысл, форма н прием посвящен рассмотрению обусловленных природой образа проблем методологии. На наш взгляд давно пора уточнить объект науки. Таковым нам кажется не только текст (как в структурализме), не столько социо-культурный фон, сколько личность (автора, героя, реципиента): Тем самым актуализируется ценностно-антропологический аспект творчества, формирующий позицию и поэтику. Смена доминанты требует изучения истоков творчества, вида и структуры образа, связей образа и прообраза, что выводит на личностный подход в теме формы и смысла.

Несомненно, в методологическую основу анализа должна войти библейская антропология; лишь в ней может быть вполне раскрыт духовно-личностный аспект, связанный с библейской и эллинской традицией, с двойственным: иконическим (формообразующим) и эйдетическим (смыслопорождающим), мимесисным и мнемотическим, искусительным и гимническим в образе.

Творчество своей универсумностью и уникальностью обязано Первообразу. Здесь прослеживается, как от евангельской безгеройной поэтики контекста (лишенной психологизма характеров, но архетипно ролевой), от житийно-канонической символики через социо-психологию культура приходит к онто-реалистическому воплощению смысла в образе.

Идея, миф живы востребованностью и жизнеподобием, они не только идеологичны, но и методологичны; метод проникает в миф, инструментируя его, миф в свой черед преобразует методы, сакрализуя их. Так миф-идея релятивируется (трансформируется) реальностью, сама же реальность обретает признаки мифо-образа. Культурой осуществляется мифологизация истории, преображение ее, выявление, культивация прежде скрытых смыслов через переосмысление прежних знаков.

Этот механизм взаимодействия истории и мифа актуален для 20 века. Неомифологизмом отмечены все уровни его сознания: лично-бытовой, социально-политический, научно-философский, культурно-художественный и пр. Миф предстает формой метода, определяющегося отношением, а метод - способом жизни мифа.

Гносеологический момент определяет проблему воздействия, влияния, отношения новаторства и традиций, в нашем случае - проблему связи миров исследуемых авторов. В элементарном виде она предстает как проблема подражания, отражая природу образа. Безусловно, здесь меньше всего подражания, а превалирует динамика, отталкивание и раскрытие потенций, скрытых в точке опоры. В нашем случае уместно говорить о христоподражании, но не культовом, а культуротворческом.

Проблема метода и смысла разрешима введением категории христоцентризма, подводящей под методологию реальную базу, на основе чего осуществима возвратная, через культовую память образа, христианизация расцерковленной культуры. Но разработка категории Благодати - одна сторона процесса. Движением навстречу предстает разработка интуиций, понятий Бахтина, задевающих нерв проблемы, -полифония, амбивалентность, диалог виенаходимостей и пр. Проблемы религиозной философии и философской критики кон. 19 - нач. 20 вв. Бахтин связал с методологией. Его эстетика словесности как метод выросла на этой почве. Он завершил прорыв, начатый Шлейермахером из умозрения в реальность, инструментировав процесс.

Показательно, что 20-е - нач. 30-х годов XX в. отмечены оживлением темы метода у нас и на Западе. После катастроф 30-х - 40-х гг. тенденция набрала силу, что сказалось в смене сущностного дискурса - энергийным, логистического метода изучения - интуитивистским пониманием.

Процесс определялся антропологизацией и аксиологизацией науки. XVII-XIX вв. катализировали христианизацию культуры, кризисную динамику от мифо-идеологем эстетики к поэтике, к раскрепощению образа личностным .

В разделе 2-3 рассматриваются методологические аспекты темы. Вначале говорится о методе исследования, определяемом объектом и предметом, двойственной природой личности автора и образа, знака пререкаемого. Раскрываются творческая и исследовательская тенденции на протяжении 1920 вв. Далее ставится вопрос о творческом методе, требующем пересмотра с кон. 80-х гг., рассматривается специфика религиозного и поэтического символа, история термина реализм с древности.

Раздел 4 посвящен изучению природы творчества (орудийности образа), видам и формам образа, способам выявления его смысла. Сравниваются истоки мимесиса у Аристотеля и в патристике: два образа мира - как сцена и текст. Здесь же разбирается принцип подражания Христу, определяющий в русской картине мира, в чем различие образа и подобия, планы проявления (созерцание и воображение) и функции образа - отражение и преображение.

В разделе 5 образ рассматривается как Лик и символ, изучается зависимость вида образа и поэтики от типа мировосприятия, различие между образом живописным и иконным. Указывается на две формы образа - Лик (зрак) и имя (знак).

ГЛАВА II. ПУШКИН: «опыты драматических изучений»

Раздел 1. Благоволение миру: дар формы в стоянии бездны ... на краю.

Маленькие трагедии отразили экзистенциальную тревогу автора. В то же время в них, как нигде, проступила профетическая природа его образа, жизнь и поэзия (Жуковский) тесно сошлись. Творчество-страсть-смерть составили неразрывное единство; смерть влекла его едва ли не больше жизни ибо есть ее мера. Поэтому «трагедии» можно назвать драмами смертной страсти в жанре Страстей. Утрата воли, себя в страстях обрекает героев на одиночество и смерть, открывающиеся на стыке поэзии и судьбы (В. Непомнящий), рубеже надежды, где сюжет жизни преломляется в фабльо искусства.

Алгеброй смерти поверяется гармония личности. «Пир... чумы», венчая тетраэдр, осеняет нас «бессмертья, может быть, залогом».

Поэзия предстает дисциплинарным искусом инициации, исцеления, формой «самостоянья человека, залогом спасения его». Гибель таится в подмене Цели средством. Смещения неизбежны, но не необратимы. Моноидея «нас мало избранных...» передает «царственное» («Ты царь: живи один»), перерастает в Сальериево: «Я избран, чтоб его остановить». Герои предстают поэтами поддающейся очищению за пределами сюжета страсти. Самоопределение поэт действительности выявляет жизненный импульс Пушкина. Его рефлексия осуществляется в миру, в послушании, а не в подмене его собой. Поэт обуздывает стихию ею же предложенным способом, находя цель в ее безвидности: «Смысла я в тебе ищу...»

Время у поэта библейски орудийно, оно организует пространство, дает душе исход в нетление тела духовного: пламя профетизма в «Пророке» (1826) преображено в свет апостольства в «Памятнике» (1836). Десять лет ушло на осмысление прозрения. «Мгновенная исключительность» (Аверинцев) поэта заключена в переходе еще в Михайловском от южных образов степи и моря к универсуму пути, от эллинства - к библейству. Ведение же символистами мира в свете теургии сужает горизонт: сакрализует, формализует прием так, будто поэт творит строки и звуки, а не заговаривает судьбу. Наследниками проблема призвания и формы была переведена в позитивный план -эстетики, психологии, социологии... Древние логос, эйдос, мелос, эрос, танатос обрели условно-бытовой вид. Он поэту не чужд, но безжизнен.

Раздел 2. «Мой Requiem...»: изживание трагедии мелосом. Проблема поэзии и правды, гения и злодейства инициирует план «Моцарта и Сальери». То же, но как уже как смысла и жизни (см.: диалог Ивана и Алеша в «Pro и contra» предваряет поэму о Пленнике) переведена Сальери прямо в сферу музыки: «Все говорят нет правды на земле, Но правды нет и выше. Для меня так это ясно, Как простая гамма». Полюса опасно сошлись!

«Поэзия и правда»: история и миф. Кажется, автор заворожен злом, что ведет к утвержению правды Сальери для себя (т.е. вне любви). Но поэт не апологизирует чью-либо идею (любая для него узка), а исследует коллизию, свидетельствуя в пользу трезвения: «Суть... в нашей совести и в обаянии зла», оттеняя искус гармонии, формы.

В гении и злодее союз «и» отражает нераздельное неслияние напряжения, динамику полюсов. Тревога Моцарта вызвана предчувствием гибели, без них нет «Реквиема», усмирения смерти формой. Сальери же алчет смерти: но ее недостоин. Жажда смерти (Сальери) и охота к рифмаи Вальсингама сходятся бездны... на краю. Гете заметил: жить - опасно! Что это, фиксация темы или клич Заратустры? Но где опасное, там и спасение, по Гельдерлину.

Проблема поэзии и правды предстает в пьесе как цеховая и онтологическая. Герои продуктивно реализуют связь смерти и образа. За частными правдами их угадывается Путь, и Истина, и Жизнь, Лик, чья милость выше истины.

Проблема творчества преломлена поэтом в категориях мифа и истории. Вечный сюжет гордой Зависти разыгран на реальном материале. Миф и история закручивают сюжет: «Жанровые преобразования выливаются в своеобразный жанровый коллапс...» (Чумаков). Исследователь прав, по ограничивает телеологию ролевым ракурсом, навязывая героям амплуа, функции, образу - идею, закрывая им горизонт. Богатый потенциями посыл снят узко-логосным видением экзистенции. В игре смысла с жизнью ученым забыт вопрос цены, важный у поэта, давшего один, и свой вариант.

Сюжетно-мотивная структура пьесы обусловлена жанрово-стилевым срезом темы, связью автора и героя. Поэт пишет: «Завистник, который мог освистать Дон-Жуана, мог отравить его творца»1. Он задал сюжет, а ученый видит правду истории, клевету на бедного Сальери; ищет в тексте свою идею, желая обелить автора, не нуждающегося в услуге. Их посылы расходятся.

Идея, что Моцарт видит, как друг бросает яд в бокал, близка Фрейду, но после «Пророка» его психология превращает бога в провокатора, тирана, а мир - в абсурд. Исток такого творчества катарсично компенсаторен, а идеал -неуловим. Поэт смолоду ушел от диктата стихий панлогизма эстетики, этики. Но не в имморализм, не в релятивизм. Он познает жизнь (в т.ч. духа) через форму, испытывает себя через искушение ею. В образе он решает тему смысла и метода. И встает вопрос: его пьесы - трагедии или драмы? Для нас это вопрос динамики, пути поэта. Разберемся в нем по пунктам и уровням.

1 Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: В 16 тт. М, 1937-1949. Т. XI. С. 218. Ю. Чумаков выводит отсюда приоритетность у поэта текста - перед постановкой, поэзии - перед историей. Но в реальности все не столь однозначно.

II

Герои даны им не в противо-, а в соположении; заглавие отсылает к сюжету о близнецах-соперниках. Здесь их связует стихия искусства, чреватая бедой.

Автор и герои соотносятся как миф и мир, где связи свернуты в сюжет, и поэт исцеляет себя и нас обратимой рефлексией форм. Сменяя диалектику диалогом, он идет от двуединства к Троице, прерывает дурноту зазеркалий, взаимоотражений, задает иную шкалу ценностей.

Следствие поэта по обращению творца в злодея бесстрастно и милосердно. Это суд отеческий, ибо - и над собой. И потому он потенцирован прощением при условии покаяния. Очищаются все: автор, реципиенты, герои. Древняя трагедия такой мощью катарсиса не обладала, она обращена лишь к зрителю, вовне. Герой в ней - жертва чуждых ему сил, иллюстрация идеи всесилия зла.

Здесь же автор вошел в сюжет в иной форме, «сам-третей». Черный человек и слепой скрыпач - угаданная им, а не только героем, своя судьба. Он - бог, жрец и жертва вместе. Это не аллегория, а многозначный символ, розно раскрытый в разных векторах. Совесть наполняет его мир общей тревогой, открывается каждому своим ликом. Этим создается феномен теофании, всеприсутствия автора («Где двое или трое соберутся во Имя ...»). Потому и не нужен образ автора отдельно; все и всё в пьесе - его образ и подобие. Вот глубина мысли спорной Бахтина и Рикёра об образе автора.

Поэт исследует самоискушения «малых сих» (мотив детства), где зло предстает мерой самопресечения, грех личностно поправим. В злодействе гениев исследуются истоки, предполагающие помилование через раскаяние. Сюжет вскрывает драму автора, счет судьбе, оплаченный героями. А над всем - приоткрывшаяся в форме им и ему истина. Так с вопросом правды соотнесен вопрос формы, переводя проблему первичности в иной план.

Сюжетные мотивы и жанровая форма «Маленькие трагедии» объединяет пир жизни, инверсируемый «пиром...чумы», предваряемой Моцартом: «Я весел... Вдруг: виденье гробовое» (такова тревога Барона на пике наслаждения, явление «гостя» на свидание Гуана и Анны). У гения нет не гениев (каждый мастерски об аде говорит, как о любви и музыке). Ведь его герои (в общем-то, заурядные) говорят устами автора, но от себя.

В центре пьесы - застольная беседа (анти-евхаристия, черная месса, заклание богомладенца). При экономии средств им присуща насыщенность смыслами, достигаемая варьированием заклинательных форм образа. Пиршественная скупость придает всему выразительную уникальность.

Пьесы пронизаны ядом ненавистнической любви (Блок), эросными токами влечения-преследования. «Двое сыновей гармонии» кровно связаны: яд души одного отравляет кровь другого, чтобы вернуться адским сомнением к истоку. Преступное «томление» вводится через форму, ею же разоблачаясь.

«Гармония», маня и сокрывая, вынуждает переоценить ситуацию. Она и отчуждает, и связуя, сохраняет; «умерщвляя», анестезируя, исцеляет. Присутствие третьего - черного человека для Моцарта, слепого скрыпача для Сальери - непереносимо. Злодей, верный себе, казнит гуляку-бога, даруя ему покой. Бог воздает лже-жрецу, невольно лишая его смерти, покоя даже в ней.

Сальери - хтонический «гений», в страсти «оскопивший» себя, обречен на бесславие (ср.: Зосима о «свирепых и во аде» - «будут жаждать смерти и не обретут ее»). Мотив связан с отрубаемой головой змеи: змееборство оборачивается скопчествм, ведь Завистник - «змея, людьми растоптанная, вживе / Песок и пыль грызущая бессильно» («червь земли», «дитя праха»). Зло у поэта не онтологично, а педагогично, свидетельствует о мраке, таящемся в безликой гармонии, где «рождаются трагедии» Платона и Ницше.

Возникает мотив бесплодия, глухоты, безмолвной кельи, тайны нечестия в духе, разврата последних упований. Рядом с другом безумец Моцарт выглядит образцом пристойности: дом, жена, мальчишка. Проблема антроподицеи (слепоты Моцарта, глухоты Сальери), их цены исследуется через мотивы исповеди и детства, встраивающих ситуацию в перспективу памяти образа. Сальери создает образ младенческой души; но его детское - не в чистоте, а в слабости, слезы неспособны омыть его душу, ибо окаянны. Ее тревожит страх «иль я не гений?», что ужасней смерти.

Радость задана Сальери: «Родился я с любовию...», но предварена горечью. Жизнь Сальери отравлена явлением херувима (бога из машины): «Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет». Это смех, которым «бездна отвечает на жалкие потуги культурного псевдобессмертия» (С.Булгаков) или безумие Креста? Пришельцы - вестники «видений гробовых», а оно -явление «совести, когтистого зверя, скребущего сердце... Незваного гостя, докучного собеседника, Заимодавца грубого». Иномирие врывается в мир совестью, ритмом, любовью, что сильней ада. Инверсия организует структуру мотивов (мажор «играл я на полу С моим мальчишкой» сменяется минором «Кликнули меня»: играл с сыном - сыграй со смертью, создай Реквием по себе). Полное смешение смерти и смеха, музыки и бездны происходит при упоминании «смешного» Бомарше, гения смеха. Все мотивы сведены воедино за миг до главного - вкушения яда.

Возникает «союз» полюсов («мы все..., не я один»): один творит Реквием, другой реализует его прозрения. Вроде бы театр абсурда: жизнь возвращена в хаос и смерть рождает гармонию; смерть управляет миром. На деле, роль ее акушерская. Но воздержимся от искуса продолжить метафору. Творимое в алтарном и профайлом пространствах отдает фарсовой некрофагией. Имена Бомарше и Буонаротги вскрывают тайну творчества как создания и преступания граней. Искусство, удваивая реальность, пародирует ее. Сальериева имитация творчества профанирует тайну, тогда как Моцарт скрыпачом отвечает на обожествление себя, сберегая тайну десакрализацией ее в parodia sacra. Поэт - мессия инобытия, сверхбытия и небытия вместе, стремящихся к воплощению, пародист Замысла и соперник Имитатора. Выстраивается ряд гешй-шут-злоден. Триединство музыка-смех-смерть раскладывается на пары в приложении к героям. Злодею чужд смех, гению-зло. И оба причастны ненавидимому. Убийство становится ремеслом, а гармония обременена смертью. Трагизм Моцартова «Дон Жуана» чреват самопародией. Смех оборачивается «гулким рыданьем» Реквиема. Гений и

злодейство при несовместности в Духе оказываются эмпирически связаны. Дар способен стать проклятием в зависимости от применения.

Моцарт-жизнелюб одарен даром проникновения в преисподнее жизни - в смерть. А жизнеотрицатель Сальери создает «Тарара», вещь славную. Возникает иллюзия цельности: в одной сфере усиливается то, чего недостает в другой: один владеет слухом, и не видит истока своей тревоги; другой глух к со-вести; слепой скрыпач - отклик гения на пришествие «черного человека». Тревога в обоих актах нарастает, храня потенцию исхода. Смерть прельщена Реквиемом, дарующим покой, и попадает в сети гения (символ -сеть, по-греч.). А Сальери-жрец выполняет ее работу. Но его деяние прообразует воскресение в смерти. Где же критерий «достоинства», истины? - В авторе, а его исток - в Имени и Лике; как в сказке о Кощее, но наоборот.

Сюжет и жанр. Выведение коллизии на бытийный уровень придает ей притчевость, заключающуюся в изживании страстного - страстным. Драмой ситуацию делает включенность в христианскую парадигму. К трагедии она имеет косвенное отношение, поскольку в ней нет слепо-глухой сакрализации рока, а есть потенция прощения (не оправдания) при покаянии.

И здесь выявляется подвижное напряжение связи сюжета, жанра и типажей. Герои выглядят трагическими, но финал намечает их преображение. Вопрос Сальери задает перспективу исхода, находящегося за рамками сюжета. Мотивом «избрания» отмечены оба. Моцарт «избирает» не гибель, как видится Чумакову, а «воскресение» в жертве благодарения-творчества. И композиция драмы, завершающейся музыкой, организуя мир контрапунктно, синкопически, снимает трагизм; цезуры и паузы хронотопа отражают «провалы» в дискретном бытии, удерживаемом любящей Волей. Возникает параллель с незавершенностью романов Достоевского: есть трагическая коллизия, нет трагизма. Продление сюжета предполагает трансформацию драмы в «роман с продолжением», что требует ее включения в парадигму Искупления, раскрывающую потенции жанра, поскольку крестная смерть имеет свое продолжение в «сверхжанровом» Воскресении. Драма, содержащая зародыш повествовательное™, предстает «пародией» трагедии и жанром, открывающим ее потенции, а по закону пародии -превосходящим пародируемое. Элемент трагизма в герое или ситуации не возродит трагедию как культовый жанр; она обречена трансформироваться в поэтическую форму. Пушкин закрыл перспективу ее развития и в области культуры. Он дал драму, переплавляющую мифопоэтическое и историческое, обозначающую переход к полифонии прозы'.

Поэт знал искус демона иронии, но его смех преодолевает тотальность зла. Амбивалентность смеха дуальна; у поэта она дихотомична, осложнена несводимостью автора к героям, а героев - к себе: кокон мира прорван порывом к Цели, и ее встречной динамикой. Поэту мир не казался пародией на Замысел, иначе Творец стал бы банкротом. Пародирование жизни в образе («Уж не пародия ли он?») поэт осуществляет, различая волю Автора и героя-соавтора; его кружной путь ведет к той же цели. Он жизнеутверждающ. У

него и смерть живая, освобождающая. Определяющей для него оказывается тема Евхаристии, служения творчеством. Его сегомирный и иномирный планы бытия подтверждены его судьбой; его предчувствия реализовал герой: «Мой Requiem меня тревожит», где мысль поэта отзывается Замыслом о нем. Драмы предстают исповедью поэта за своих окаянных порой героев. Они искупают его грех любви-творчества, он дает им шанс на озарение совестью. Евангельская поэтика иномирного контекста задает направление развития жанровой системы от трагедии через лирику и драму к роману. Трагедия как жанр оказалась нам чужда в силу нашей христоцентричности, и связанного с ней особого трагизма нашей истории. Между образом и жизнью сложились «иконические» отношения. Опыты в драме рождают жанровый синкретизм в прозе («Повести ... Белкина»), полифонию, ориентированную на драму. В драматургии это предстает тяготением к повествовательной бессюжетности, бесконфликтности («подводное течение», «подтекст»). Рождается искусство, сближающееся с жизнью (документ в прозе; монтаж, коллаж) или разрушающее ее («документированные» фантазмы пост-модерна). Происходит жанровое смешение поэтики и онтологии, поэзии и правды, ведущее к их взаимозамещению и взаимоотторжению. Осуществляется распад феномена -на состояние и процесс, на имя и вещь, чреватый небывалыми еще формами. Раздел 3. Со-бытийность Слова у поэта. Проблему творчества и быта поэт решает через трансформацию призвания и образа поэта (а не образа автора, как это мыслит социо-позитивизм и формализм, против чего Бахтин возражал). Возникает тема облика поэта, его мифа о себе. Полюса самоопределения поэта обозначены эллинским («эхо») и библейским (откровение) пониманием поэзии, античным (певец) и ветхозаветным (пророк) типами призвания. Поэт как таковой олицетворен Орфеем-заклинателем, Арионом-подражателем, необузданным Вакхом, Аполлоном (покоритель стихий самодовлеющей формой) и прорицателем. Общее заключено в даре воображения. Вопрос кроется в истоке образа. Вдохновение характеризуется невольной одержимостью, священно-безумием и близко к жертве, гибели (жреческое и славящее в гимне «Есть упоение...»). Пророк использует дарованное слово; поэт придает материалу форму, преодолевая безвидное мира. В самообладании, трезвении он близок Творцу. Пушкин от античного и ветхозаветного образов поэта отделен отсутствием экстаза, одержимости, наличием тайной свободы, что приближает к Благой вести. Даже пророк не обладает степенью воли, присущей апостольскому призванию. Решая дилемму протей или пророк. Пушкин хранил меру и такт - суверенность слова, подчиненного Богу. У него отчетливо проступает динамика от поэта как такового через пророка к поэту действительности. Мимесис lmitatio Christi определяет особенности русской поэтики. Ближе других подошел к этому И. Киреевский, утвердив принцип «поэзии жизни» (С. 58), «тесную связь литературы с жизнью» (с. 68), обнаружив «стремление ВОПЛОТИТЬ ПОЭЗИЮ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ» (С. 63). Свою связь с миром Пушкин отразил в самоопределении «поэт действительности» (Т. 7, с.

116), снявшем узость прежних дефиниций. У него поэзия предстает прежде мифа, но не религии: она в метафоре, вырастающей в символ, передает всеобщую связь, подвижно пребывая между мистикой и мифом; в ее плоти рацио встречается с интуицией. Его «философия» (в отличие от любомудров) исходит из прозрений и опыта, близких по истоку, а не наоборот.

И вот парадокс: форма обнаруживает свои библейские истоки, смысл -эллинистичен, тогда как в нашем представлении - наоборот. Но поэту видней. Он решает (в отличие от нас) живые противоречия, а не условные. Проблема эстетически инверсирована им в антропокосмический ряд. Мысль Аверинцева о_форме и смысле (мелосе и логосе), что навеяна онегинской строфой, не всегда приложима к иным объектам. При универсализации ее в ней открываются иные акценты. «Мгновенная исключительность» поэта, христоцентризм растворяют в себе космо- и теодицею, антропо- и креадицею. Его христоподражание проявится не в искупительной жертве, а в благодарном послушании. Так рождающая в Ветхом завете благая утроба (С. Аверинцев) преображается в милующее сердце Благой вести. Но подобное возможно при претворении любовью чужого в свое, дальнего в ближнего, званого в избранного. Так полюса антропоцентрического и теоцентрического принципов сходятся в пограничности центра в христодицее.

ГЛАВА III. ТЮТЧЕВ: «Ему отверста вся земля...»

Раздел 1. Два призвания: «Безумие» и «Странник» в проекции «Пророка». Сравнение стихов Тютчева с «Пророком» Пушкина имеет свою историю, вписываясь в тему «Пушкин / Тютчев», возникшую в 1854 г. с подачи Тургенева при представлении стихов забытого поэта, «как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина».

Стихотворения живут в традиции духовидения. В ее русле мы и рассматриваем тему творчества, лежащую в их основе. Все это проступает в ориентации их на культовые истоки, на религиозный миф, на культурный архетип, канон. Под «пророком», «безумцем», «странником» подразумевается поэт-мист (что подчеркнуто актом инициации, переданным от первого лица у Пушкина).

Мысль о «цитатности» творчества Тютчева не нова. Но его цитатность следует увидеть в широком смысловом контексте. Оглядка на истоки в «цитате» порой имеет полемический, прощальный смысл. Очевидно, что под этим нередко кроется разлад художника с собой, изживание прежней позиции. Спор с другим - это спор с собой, что присуще Тютчеву в 30-е гг.

«Пророк» и «Безумие» - прощание с прежним пониманием своей роли. В «Страннике», как и «Памятнике», уже иное восприятие себя. У Пушкина переход занял 10 лет, у Тютчева - год. И это при том, что Пушкин эволюционировал стремительно и последовательно, Тютчев - медленно, с рецидивами прежнего, как по спирали. Пушкинский «путь», переданный в «Пророке» как бы разложен у Тютчева на два вектора - отвержение прежнего («Безумие») и приятие нового («Странник»). Диалектика их мирочувствия

при общем катастрофизме была различна - от классики и от барокко (первичный и вторичный стили) - у одного необратимо взрывная, у другого переломная и возвратная. Пушкин - поэт пути, эволюции, а Тютчев - поэт образа (в терминах Сувчинского). Потому и столь синхронистически, выразительно диссонансен, что в нем все проступает одновременно. Его динамика амплитудна, тогда как у Пушкина поступательна. Но от западной модели условного и буквального подражания Христу они, готовые всему сочувствовать, упорно уклонялись: свое родней.

Каждый образ у Тютчева дает ключ к другим стихам или группе их. «Безумие» связано с рядом стихов и циклов, представляющих образно-тематические гнезда. Оно образует один из узлов семантической сети. Формулыюсть его (в сравнении, например, с Лермонтовым) объясняется двояко - диалогизмом (диалог с собой в форме монолога) и ригуализмом (стихи как заклятие хаоса, повышенная суггестия лирической энергии).

«Воскресение в смерти», данное Пушкиным триумфально как единый акт, разложено Тютчевым на «схождение во ад» (распятие и погребение) и изведение души из чрева адова. Двуединый процесс требует умозрительного восстановления единства при ценностном различии и сюжетной схожести. Тютчев здесь должен быть охарактеризован как романтик-мифолог, устремленный к открывшемуся горизонту.

Обоим поэтам присуща покаянная «исповедалыюсть». Но она имеет у них различный тип. У Пушкина сюжет, выявляя свои иномирные корни, возводя поэтическую данность в знамение, «причащаясь» еще не евангельской, но и не условно-поэтической реальности, открыто указывает на то, что он заимствован из Библии. На личный Зов поэт отвечает личным деянием, воспроизводящим процесс преображения актом творчества. Если в «Безумии» превалирует слуховые, то в «Страннике» зрительные образы. Слуховая мнимо-одаренность («И мнит, что слышит вод кипенье... И колыбельное их пенье...») безумца (что «стеклянными очами Чего-то ищет в облаках...») отлична от зрительного дара «странника» («видит все»). В «Пророке» оба дара совмещены в единстве зрительно-слуховых образов мира; поэта настигает всецелое, «комплексное» преображение его естества -«тела душевного в тело духовное» (ап. Павел). Особенностью поэтического духовидения именно как поэтического является его сугубый имманентизм -все совершается не за пределами сего мира, а здесь и сейчас. Натурфилософу-космогонисту присуща масштабность видения «жизни божеско-всемирной»; мир в его глазах явлен грандиозной метафорой, ристалищем стихий и страстей, «поединком роковым», где человек - «игра и жертва жизни частной». В истории разыгрывается вселенская мистерия, музыкальная драма, оратория, в которой черты барокко диссонансно сочетаются с романтикой, экзистенциальный апокалиптизм с панпсихизмом. Если его природа одушевлена, то мир людей опредмечен. Причастность целому возможна в мысли; его участь - драма богооставленности, безмолвия, сиротства. Жизнь заключена в слове; слово в мире трансформируется в

христианскую мистерию, у любимых им досократиков оно исконно Едино (вода Фалеса, огонь Гераклита, эфир элеатов). В его образах в свернутом виде предстают этапы раскрытия человеческой мысли, где сквозь филогенез проступает онтогенез, синхрония в диахронии. Ничего более целостного и грандиозного, завершенного при принципиальной незавершимости, нет в мировой поэзии, включая Данте, разве что у Гомера.

Даже у Пушкина нет подобной космогонии. Пушкин преодолевал хаос «исцеляющей» формой, Тютчев - страстной мыслью, заклинал Именем и Ликом. Его динамика - не от стилизованной, а живой архаики - к «небу серафимских лиц», от пылающей бездны - к пламенным херувимам, от музыки сфер - к хору ангельских ликов. Хотя у него нередки рецидивы чувства богооставленности, отчаяния, преодолеваемые лишь ненасытной потребностью во Вседержителе. Более прочного основания он не знает. Отсюда его динамика от масонского стоицизма «Двух голосов» (1855) к христианскому мужеству в уповании.

Раздел 2. Русский Христос и земля родная в «Этих бедных селеньях...»

Высокий строй «Этих бедных селений...» задан центральным в нем образом Христа. Несомненно и то, что мощь духовного воздействия Его образа достигается сопряжением с другим, вроде бы, отсутствующим, но не менее значимым образом Богородицы.

Образ Христа вырастает из просторов «края родного». Уже в слове «край» проглядывают два значения - места и предела, - переходящие во фразеологизм - «край ... долго терпенья». Третий, онтологический смысл слова «край» предполагает периферийность, пограничность и одновременно - центрич-ность, безграничность духовно-географического пространства Св. Руси. Образ бескрайной земли родной создает телесную горизонталь, а Царь Небесный образует вертикаль духа. Возникает модель «нового неба и новой земли» (Апокалипсис у поэта, в Писании - не знак катастрофы, а Откровение иномирия). Исходящий безмолвно из безрамочного пустого простора Христос напоминает об умном делании, узнается не по облику, а по воздействию. Знаменательно повторение слов «природа», «родной» (дважды), «народ», обусловленное существенной для поэта родовой проблематикой и связанное у него с Богородичными мотивами. Явление Христа «земле родной» задано мотивом духовного странничества. Фиксация внимания на мотиве земли, рода у поэта хранит память о евангельски преображаемых образах народной поэзии и гносиса софиологов-неоплатоников.

Действие в стихотворении разворачивается в сакральном мифо-поэтическо-м времени. Отсутствие фиксированных образов Отца Небесного и земной Богородицы, знак зияния в тютчевской символике Небесного семейства, как бы представленного лишь Сыном, усугубляет отверженность Христа. Это двойное «сиротство» Распятого отражает заостренность тютчевского внимания на Его одиночестве в мире. Из всего многообразия канонических определений Его поэт останавливается на близких ему образах Воздаятеля и

Странника. Поэт передает в Спасителе Его смирение и сострадательность возлюбленному миру, Его отвергшему. В Христе, близком народному Спасу, он оттеняет одиночество, сиротство, гонимость и странническое призвание Поэта. Образ Христа для поэта связан с темой любви и творчества. Мотив уз-наваемости-неузнанности Христа присутствует в Его странствиях, определяется Его двоемирной природой, чуждой и близкой миру. Художественная деталь в пейзажной зарисовке становится у Тютчева многозначным символом, организующим стиховое пространство. Внесение элемента фабулыгасти, динамической образности, усиление в нем личностности трансформировало бы образ: символ превратился бы в аллегорию, «земля родная» - в Землю-Богородицу, что представляется поэтической регрессией и ересью. С усилением наглядности исчезает драматизм момента. От подобною просчета удерживает художественный и религиозный такт поэта. Хто-ническая неперсонифицироваиность, телесная недовоплощенность образа «земли родной» позволили Тютчеву сохранить его на уровне символа. Видимо, за укорененность в «матери-сырой земле», что обусловила евангельскую достоверность, ценил почвенник Достоевский тютчевские «бедные селенья».

Софийность, окрашивающая народный культ земли и Приснодевы, имеет лирический характер без еретической догматизации, присущей софиологам. Глубинная простота, сердечность, а не чувственный эстетизм сердца Христова, присущий латинству, составляет суть русского православия. Сквозь натурфилософские мотивы пейзажной лирики проступает рождественская радость земнородного начала. Она освещает и согревает успенскую печаль стихов «Осенний вечер», «Есть в осени первоначальной...», «Обвеян вещею дремотой...». Национальный пейзаж в них лирически узнаваем и иконографически дистанцирован, воспроизведен сердечным умным оком. В рабьем зраке Царя поэтом актуализирована сокровенная жертва и заветный дар любви к Спасителю. Русский Спас предстает как Христос пасхальных Страстей , эсхатологических чаяний воскресения мертвых и жизни буду-щаго века. Не случайно у поэта на кризисный 1855 год приходятся стихи, связанные с образом Христа, - «Эти бедные селенья...» (13 авг., накануне Успения и сдачи Севастополя) и «О вещая душа моя...» Через два года в Успение создается «Над этой темною толпой...» (15 авг.) и между Успением и Рождеством Богородицы («Есть в осени...» 22 авг.).

Раздел 3. Богородичные мотивы в пейзажной лирике Тютчева. Пейзажная зарисовка поэта обычно вырастает в философский этюд. В его стихах, особенно с 50-х гг., языческий образ и христианский мотив вступают в то нерасторжимое единство, что создает сплав, не вполне корректно называемый «двоеверием». У него в хтоническом образе матери-земли все зримей просту-

«Это возвращает нас к основному вопросу народной религиозности - к вопросу о русском Христе. <...> К этим двум моментам - кенозису и страданию - сводится весь «героический» идеал народной святости» (Федотов Г. Стихи духовные. М., 1991. С. 103-104).

19

пают черты Богородицы. Сближение стихов «Осенний вечер» (1835) и «Есть в осени первоначальной...» (1855) яркое тому свидетельство. Доминирующие в стихах багрец и лазурь входят в палитру Богородицы, иконы Неопалимая купина. Ее небесная чистота и земнородность воспевается в церковных гимнах, Ей посвященных, в той же цветовой гамме росоогненной пещи. Не пустые слова сказал поэт о церковном обряде: «Есть в этих формах, так глубоко исторических, в этом мире византийско-русском, где жизнь и верослужение составляют одно - в этом мире, столь древнем, что даже Рим в сравнении с ним пахнет новизной, есть во всем этом... величие поэзии необычайное...» (из письма жене 1843). Незадолго до смерти он заметил: «Человек, лишенный известных верований, преданный на растерзание реальностям жизни, не может испытывать иного состояния, кроме непрекращающейся судороги бешенства» (цит. по с. 34). Вне мифа нет поэта, но его мир всецело пребывает в Боге. Его космизм связует антропокосм его гностики с христоцентрией. Так в мотиве Богородицы небо и земля, Бог и мир брачно сходятся.

Раздел 4. «Веры камень»: образ слова у Тютчева. Поэт начинается с восприятия слова как материи, орудия и цели творчества. Тема творчества заявлена им в «Неверные преодолев пучины...» (1820) и «К оде Пушкина На вольность» (1820), где он выводит образ «преодолителя» стихий и миротворца. Эта роль поэта утверждается и в «Поэзии» (1850). У Тютчев движение от античного к евангельскому очевидно, но, в отличие от Пушкина, он сосредоточен на образе слова, а не поэта (тип его един -медиум, мист в «Живым сочувствием...» 1840). Среди многих образов слова {челн - «Неверные преодолев ...», мед - «Не верь, не верь поэту ...» 1839, елей - «Поэзия»), сравнений поэта с пчелой и месяцем - «Ты зрел его ...» 1830, созерцателем («Странник» 1829), трибуном («Цицерон» 1829) - их использования единичны - он чаще всего обращен к образу слова-камня в библейской традиции (от прор. Даниила до ап. Петра). Вариации столь многочисленны, что даже упоминание заняло бы здесь слишком много места.

Прежде всего это зиждительный веры камень, легший в основание Церкви, и камень претыкания (Христос), противостоящий раздору, повелитель стихий. Как всякий образ, камень Тютчева двойствен, позитивен и негативен: это опора и косная масса, скрижали сердца и окаменение его. Образ встречается в теме творчества, медитативной и политической лирике. Рядом с предметным образов слова часто видим и слово-понятие: любви, участия - привет, Зов и отклик, призвание, воздаяние, правда Бога, Логос. Поэт убежден, что в начале было слово. Потому евангельский образ слова-камня у него доминирует над остальными метафорами. Раздел 5. Агнец безгласен: тема безмолвия у Тютчева и Достоевского. Христианский универсум немыслим без темы безмолвия у обоих авторов, выраженной в «Silentium!» и молчании Христа в «Великом Инквизиторе». В связующих «Silentium!» и поэму «Этих бедных селеньях...» Мессия благословляет «землю родную», уст не отверзая («Он молча проходит среди

их ... <...> Он простирает к ним руки, благословляет их...», как замечает Иван 3).

Жест Его в обоих случаях сокровенен; между текстами возникает не явная, интертекстуальная, а контекстуальная, надличная связь, обусловленная мотивом безмолвия, данным в слове, но уходящим в тайну Бога. Романтизм проблемен по своей природе. Обострение кризиса вызвано разочарованием в слове поэтическом и разрешалось доверием к слову Откровения, где невыразимое - благодатно.

Состояния поэта близки косноязычию романных героев, жеста не имеющих, подобно гугнивому Моисею, мучающимся родами оговорочного слова, чуждого готовому слову ритора. Тема неизреченного составляет искус художника. Запад изживал его драму ^оэ'ом, заместив онтос экзистенцией.

Различие опыта России и Запада обусловлено тем, что ими упор сделан на Слово Откровения, нами - на тайну Лика. Наш Образ связан со Словом, но укоренен в Безмолвии. Христоподражание диктует тип образа, приемы.

На Руси не поминали Имя всуе, на грани отчаяния взыскивали с себя, не гневя Бога превращением Его в объект культа. Оба автора творят образ в иконной проекции. Эта специфика образа рождает поэтику безмолвно глаголющего контекста-бытия, тип психологизма и диалоговых отношений.

ГЛАВА IV. ДОСТОЕВСКИЙ: «Драгоценный Христов образ» Раздел 1. Тютчевское в поэме «Великий Инквизитор». Достоевскому и Тютчеву присуще надлитературное отношение к теме Христа, что отражает связь религии и поэзии, и глубже - тип связи автора и Творца. Достоевский решает проблему введением посредника, Ивана. А поскольку Иван чурается «сочинительства» («...а какой уж я сочинитель» - с. 224), происходит двойное остранение текста от автора. Полифункциональность образа Ивана в гл. «Великий инквизитор» - соавтора Достоевского и героя полифонического романа - отражает специфику ситуации, создает интригу. Герой через другого (Алешу) спорит с автором. Ясно, что полемизирует с собой автор, и на мыслимом пределе (через большое горнило сомнений...) Есть и еще момент: манифестируемая внелитературность героя и цитируемого поэта, схоже проявляемая, но розно мотивируемая. Если романист и не сознавал, то остро ощущал ее. Двойной узел отношений с героем и поэтом-предшествеником, стянутый на образе Христа, романист блестяще развязывает.

Раздел 2. Нестройная «семейка»: образы «отцов» и Образ Богородицы.

Мысль семейная (а вместе с ней семейный роман) в литературе XIX в. заняли особое место поскольку над семьей и личностью нависла опасность поглощения социумом, государством. Если семья, Церковь защищали жизнь личности, сплачивали нацию, то сословные деления грозили распадом.

Пушкин в «Онегине», «Капитанской дочке», «преданьях русского семейства», рисует семью как родовое лоно личности и нации. Достоевский в

3 Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: В 30 томах. Т. 14. Л., 1976. С. 226-227.

21

теме случайного семейства, семьи как малой церкви выявляет богородичный мотив, входящий в идею христоподобия личности. Икона Богородицы у романиста встречается многократно. С ней сопоставима Мадонна Рафаэля, любимая у писателя, что позволяет сравнить поэтику и роль живописи и иконы в культуре, типы образа, определяемые Credo на Западе и в России.

Второй аспект темы состоит в сопоставлении Зосимы и старого Карамазова, представляющего parodia sacra на старца-аскета, духовного отца Алеши.

Два момента существенны в облике старца - его невзрачность и тление, попущенное черту (тот сознается Ивану в искушении Алеши и желании посрамить старца). Но попущение служит «горнилом сомнений» Алеши и ведет к посрамлению «лукавого». Мотив восходит к историям Иова и Фауста, к поношению бесом «рыцаря бедного»: «Он-де Богу не молился, / Он не ведал-де поста, / Не путем-де волочился / Он за матушкой Христа». Авторы выступают ходатаями за своих героев: «за любовь ведь не осудит Христос», по слову Зосимы.

Юроды во Христе Зосима и Алеша предстают спорными мудрецами (А.Кунильский), искушаются с тем, чтобы восстать «испытанными и окрепшими бойцами». Выстраивается ряд: Зосима - опытный мистик любви; Паисий - ее идеолог, книжник; Ферапонт - лже-юрод, фарисей, «шут». Автор освещает образ Зосимы через описание его кельи и двух образов Богоматери: иконы «огромного размера и писанной, вероятно, еще задолго до раскола» и Mater dolorosa. Тайна Богородицы и явь страждущей Матери Человеческой предстают как иномирное и сегомирное начала. Напряжением полюсов оживляется «какой-то вялый вид», внешняя «безвидность» кельи, увиденной как бы извне. Художник мир видит в нераздельности (но не тождестве) сфер. В сопряжении православного культа и католической культуры вскрыта природа религиозного и художественного образов как богодухновенного и рукотворного, но не в уничижение тварного.

Интерес Достоевского к католицизму имеет взыскующий характер. В нем нет стремления к смешению двух исповеданий, их воссоединению на равных. Автор не стремится к апологии синтеза или разъединения, а демонстрирует в явлениях родственное и специфическое в них, соотнося их ценностно. Его мечтой была единая Церковь. Отсюда интерес к Великому и русскому расколам.

Прием снижения, обнаруженный А. Кунильским, используется писателем при создании близнечных образов, двойников. Нами заново раскрывается механизм и смысл его. Воздействие же картины Гольбейна «Мертвый Христос» и иконы Богородицы в истории детства Алеши позволяет сопоставить не только кн. Мышкина и Алешу как «братьев» по духу, а два повествования как модификации романов о социально действенном и мистическом христианстве, но и выстроить линию Рогожин - Федор Павлович, богатую многими смысловыми нюансами.

Раздел 3. Образные ряды драматических опытов в «Братьях Карамазовых». Пушкин в драмах выстраивает образные ряды, многократно

варьируемые автором «Братьев Карамазовых». Таковы мотивы сокровища и бедности, рыцарской чести, проявляющейся в служении и соперничестве, любовно-дружеской благодарности и измены, цельности и повреждения, воздаяния, определяющие семантику произведений. Очевидно, что мотивы находятся в оппозиционных связях. Но на ином уровне соотнесения они структурируют отношения автора и героев, обнаруживая тайную свободу, ее гибельную и спасительную глубину. Параллели вызваны, надо думать, близостью поэтик, казалось бы, столь различных авторов. Доминирующим среди них и ценностно структурирующим весь ряд образов через мотив служения «сокровищу» и соперничества за него, приводящего к падению-повреждению, предстает мотив «рыцарства», восходящий, безусловно, к «рыцарю бедному», а от него к иронически осмысленному обоими авторами, но дорогому для них мотиву исчезающего дон-кихотства. Рыцари чести, их служение сокровищу. Мотив служения сокровищу рыцарем бедным восходит к евангельскому «где сокровище ваше...» Отсюда вырастает мотив и прием бинарности, двери и порога, перехода границы, исхода. Сюда же восходит тема договора, завета-завещания, преемства. Многоаспектный мотив рыцарской чести - один из организующих ценностное пространство Пушкина. Но в силу своей значимости он зачастую предстает в иронической подаче, в профанированной вариации, снижающей его пафос (см. восприятие Василисой Егоровной дуэли между Гриневым и Швабриным за честь ее дочери). У Достоевского ирония в отношение того же понятия приобретает саркастический характер, разоблачающий, порой ущемленную, амбициозность его «маленьких» героев, даже при авторском им сочувствии она имеет уничижительный оттенок.

Вопрос цены (в т.ч. моральной цены, ее истоков, а не морали как таковой) -ключевой для автора. Поэт переводит проблему из морально-бытовой сферы в сферу экзистенциальной аксиологии. «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста», - это понял царь Борис до того, как рухнула его власть, но не захотел понять Барон, тоже знавший «змеи сердечной угрызенья», но решивший, что вполне окаменил свое сердце. В культуре противоположные смыслы могут представать в единой образной оболочке, что подтверждает дуальное двуединство, полярное их родство. Образ совести-«зверя», одичалой совести повторен в одной фразе, усиливая ее экспрессию. Суггестия обусловлена стремлением оттенить опасность ситуации, потенции зла, но не всесилие его, не тотальность. Образ «зверя когтистого», тигра и льва будет использован в «Напрасно я бегу Сионским высотам ...» 1836 г., в определение поэтом собственного характера: помесь обезьяны с тигром. Свирепость станет одной из характеристик персонажей и стихий (Ивана Грозного в «Борисе Годунове», описание разъяренной Невы в «Медном всаднике» или пугаческой шайки).

Грех не больше грешника, поскольку творится его волей. Вопрос не в возможности или невозможности зла, а в желании или нежелании его избегнуть, от него очиститься. Такова мысль в «Напрасно я бегу ...», это

мысль о покаянии, а не безысходности. Процесс едва ли не важней результата. Вопрос соотношения зла и воли это вопрос совести, выбора.

Поэт выстраивает типологии лиц с противоположными характерами, но объединенных яркой чертой. Нередко в эти ряды он встраивает себя, примеряет их черты на себя, поскольку творчество предполагает знание мира и себя, рефлексию, анализ связи с бытом и иномирием. Злодеи - детища автора, его образ и подобие, форма самовыражения и сублимации, преображения и самоотвержения, преодоления данности.

С указанными моментами связан мотив «державного» могущества (в т.ч. поэта-царя) и преемства, «наследства», разрабатываемый в «Скупом рыцаре» (Барон в «счастливую» минуту слагает гимн своей «державе», основанной на служении «вольного гения» и «окровавленного злодейства»).

Конфликт отца и сына (ср. Тоцкий, Ганя, Рогожин и Мышкин, торгующие Настасью Филипповну) развивается по схеме Пушкина в «Скупом рыцаре» (власть денег) и «Каменном госте» (власть красоты), завязываясь в тугой узел. Федор Павлович в «свидетели» привлекает даже «братьев-разбойников» Шиллера. Его имя как знак контраста авторской позиции, несовпадающей с позицией героя и идеолога-предшественника, всплывет в связи с размышлениями Мити о природе человека и красоты. А расхождение это будет заключаться в принципе природосообразности и христоподобия человека, то есть в принципе антропо- или христоцентричности мира. И если Митино цитирование Шиллера дано автором сочувственно, то «шутовские» параллели окружающими восприняты саркастически. В тексте оказывается как бы два Шиллера - почитаемый и дискредитируемый нечистым помыслом. Действительно, кумир юности автора остается для него объектом благоговения возвышенностью своих идеалов и предстает точкой отталкивания, вызывает сочувственную иронию своим прекраснодушием, оторванностью от реальности, потенцированной филистерством, «гармоническим» слиянием с ней (вариация судьбы Владимира Ленского у Пушкина). Такова же градация мотива «смердения» от Зосимы через Смердящую к Смердякову (не для уничижения, а в проекции восхождения: всякий человек - Иов «на гноище» греха). Таковы вариации «вечных» сюжетов, которыми русские художники отзываются на онтопоэтику Благовестия. За авторскими Credo кроется верность «живой жизни», за Инквизиторско-Бароновым стоит преданность идее, букве, идолу. Указанные аспекты свидетельствуют о даре различения духов, о мистико-поэтическом трезвении авторов. Тонкость духовной интуиции, опыт преодоления соблазнов сочетались в них с системностью мысли, что при устремлении к Христу задавало масштаб личности.

Раздел 4. Сюжет Пушкина о «влюбленном бесе» в «Братьях Карамазовых». У Пушкина есть нереализованный мотив влюбленного беса. Из логики Благой вести он выбивается, но связан с природой человека и судьбой мира. Он через мотив «посрамления беса» косвенно отразился в «Сказке о попе и работнике его Балде». Историю и судьбу сюжета о

любовном искушении беса прослеживает Вл. Ходасевич, объединяя в «цикл» созданные в Болдинские осени 1830, 1833 гг. произведения. «Цикл» может быть значительно расширен, т.к. искушение - лейтмотив всей культуры. Поэт отражает его архетипную оксюморонность в «Ангеле» («В дверях Эдема...»)

К этой традиции примыкают и «Братья Карамазовы», основу которых составляет сюжет испытания верой и очищения покаянием. Герои Достоевского (как и Пушкина) хотят по своей глупой воле пожить; их состояния рыцарской влюбленности - инверсивны, двойственно потенцированы: искусительны и спасительны. В «Братья Карамазовы», основу которых составляет мотив одержимости, он сюжетообразующ. Нас он интересует своей связью с проблемой творчества в плане пародийности, бесо-духновения, беснования.

Влюбленный бес, заманивший человека в силки, сам не в силах из них выбраться. Кто же кому стал приманкой, таящей жало тоски-страсти по иному, оружием, пронзающим сердцевину жизни? Таков пушкинский вопрос и тема романа. Отцеубийство как семейная модель богоубийства вписывается в искушение страстью. Трагедия Эдипа переведена в Драму Христа, катарсис - в кеносис; рок открывается личностной природой как Воля и Смысл. Так в богоубийстве, невозможном онтологически, а лишь экзистенциально (т.е. в душе и духе человека-богоносца), в попрании святынь заключено высшее сладострастие бе снующихся героев. Романист как соработник Творца не измышляет свое, а использует подручный материал, внося в него поправки согласно его же природе, вьмвляя его внутренний образ, его мысль о себе, очищая от постороннего и поновляя, возвращая в жизнь. И чем менее от себя, тем живее. А залогом (но не гарантией) жизненности служит духовно-художественный дар, интуиция.

В романе пародийное снижение проступает в шутах и юродах Христа ради. Автор попускает шутам травестировать святое; так афинействующий лицедей «с кадыком... римского патриция» Федор Павлович пародирует Воскресение. Их схождение во ад, в подполье для возможного... изведения душ осуществляется, чтобы мерзость запустения обратить в алтарность. Таковы его словечки нафонзонил и наафонил. В его вывертах есть жажда утвердиться в достоинстве, даже творя ад; ведь живое противится тлению.

Шутам противопоставлены юроды. В скрещении мотивов любви и служения предстает Зосима, «рыцарь»-монах («только в другом роде»), «рыцарь бедный»с больными ногами, обладатель «сокровищ» духа. Его образ определяется любовью к живому.

Мир Достоевского избыточно полон страстями. В нем сошлись все образы и архетипы, от Адама и Эдипа до Фауста и дон Кихота. Но все они встроены в библейскую парадигму: агасфер Карамазов обретает смертное упокоение, а псевдо-Фауст Иван не заключает сделки с дьяволом (тем напоминая Иова).

Не вполне срабатывает и эдипов комплекс, а невоздержанный и простодушный адам Митя (сын земли, деметры, вакхант) искупает общую вину. Зато старец Зосима «возблагоухал» тлением (но не в посрамление себе, а во испытание других). «Приживальщик» и «фон Зон» Максимов «воскрес» не аллегорически, а в душевной кротости. «Прелестница» Грушенька, не став «святой», «воскресила» из-за нее же погибающего грешника. - «Живая жизнь» рукой автора внесла поправки в свои «вечные» сюжеты. То же самое можно сказать о Пушкине, всюду использовавшем чужие замыслы и «цитаты» в «своих» целях. Художник как соработник Творца не измышляет свое, а пользуется «чужим» материалом, внося в него коррективы согласно его же природе, выявляя его «внутренний образ». И чем менее «от себя», тем живее. А залогом, но не гарантией, жизненности служит духовно-поэтическая интуиция, чувство сообразности форме и смыслу Образца. Так столкновение Мити и отца напоминает столкновение Барона и Альбера, соперничество Антония и Цезаря за Клеопатру. Грушенька и предстает «уездной Клеопатрой», привлекшей к себе двух «шутов», «рыцарей чести» -старого Карамазова и «полячишку» (инверсивная параллель - г-жа Хохлакова с ее «сорокалетними прелестями» и двумя «поклонниками», оспаривающими ее «сокровище» в «сто тысяч»; ср. рогожинские «сто тысяч» Настасьи Филипповны, сопоставимой с «блестящей Ниной Воронскою, сей Клеопатрою Невы», не затмевающей, а оттеняющей своим блеском свете тихий, исходящий от Татьяны).

«Гости съезжались на дачу...» и «Египетские ночи» непосредственно сопоставимы с зачином романа, со съездами и сходами персонажей драмы жизни - схождение членов «нестройной семейки» («Неуместное собрание», столкновение за «пиршественным столом» в глл. «Контроверза», «За коньячком», «Сладострастники»); «застольные» беседы Алеши с Митей и Иваном (глл. «Исповедь горячего сердца...» и «Братья знакомятся»), сходки у Зосимы (гл. «Старец Зосима и его гости»), сцены в Мокром (гл. «Бред»), сцены суда (кн. «Судебная ошибка»), образование Алешей детской «церкви-семьи» (гл. «Похороны Илюшечки. Речь у камня»). Герои Достоевского (как и Пушкина) разом Бога молят и беса творят, стихами венчая свои взлеты и падения.

Раздел 5. Стихотворцы «с направлением»: влюбленность и вдохновение как «беснование» и «кумиротвореиие». «Parodia sacra» проступает во всем комплексе мотивов. Один из них тяга к стихам его героев: все они - «творцы любовной песни» (по самоопределению Гуана у Пушкина). Герои Пушкина и Достоевского находятся в состоянии влюбленности (или им представляется, что они влюблены, или имитируют влюбленность в корыстных целях), что предполагает необходимость ее излияния в стихотворной форме. Вопрос степени их одаренности здесь не стоит, важен сам факт приобщения к поэтическому вдохновению. Даже, если они не пишут стихов, то состояние влюбленности позволяет предположить в них «поэтов» (в проекцию встраиваются поэма и бред Ивана, стихи Смердякова, гимн босоножке

Федора Павловича, шиллериана Мити, мечта Грушеиьки, «Кана Галилейская» Алеши).

В свою очередь одним из «стихотворцев» и автором единственного произведения в «Братьях Карамазовых» предстает Ракитин, значение стихов в жизни (как и Смердяков, «про неправду все пишут») принципиально отрицающий, но в газетах корыстно подвизающийся. С ним дело обстоит иначе, чем с простым лакеем; он при внешней пристойности олицетворяет крайнюю степень нравственного опустошения и ничтожества, озлобленности и душевной сухости, связанной с неспособностью любить, быть благодарным. Нигилист из «семинаристов», находящийся на одной ступени с «полячишкой», для автора ничтожней и отвратительней Смердякова и Федора Павловича.

Уличенный в «постыдном» стихотворстве Перхотиным (тот, видимо, издевался над нелепостью творения, изобличающей претенциозную бездарность автора, а не над стихосложением как таковым), он объявляет свое творение пародией (т.е. формой презренной, до которой, якобы, снизошел), но превосходящей, если не совершенством, то «направлением» -самого Пушкина, «певца ножек». Ракитин как бы догадывается о законе, по которому пародия должна быть совершенней оригинала, но с задачей не справляется. И, чувствуя свое бессилие, злобствует.

В проекции авторского сарказма симптоматичен выбор темы его незадачливыми героями-стихотворцами, именно той, за которую «журили» Пушкина и на которую направлена «пародия» Ракитина - «женские ножки». Пушкин в ней подчеркивает лишь эстетический и эротический момент. Автор выбор темы героями предопределяет социальной (эмансипация, женский вопрос) и онтологической проблематикой, эстетически и эротически снижая ее разработку ими, профанируя, лишая всякой привлекательности. Авторская игра на понижение в логике «от противного», пребывая в структуре замысла, на уровне восприятия целого, в контексте романа обретает ценность мастерской пародии. Достоевский демонстрирует владение поэтикой безобразного, используя ее в своем замысле, а не в целях утверждения ее суверенности и самоценности (что наблюдается у эпигонов романтизма, в «поэтике» модерна, разоблаченной как знак самоутверждения задолго до своего явления). Форма и содержание у Ракитина абсолютно отвечают друг другу, покоятся в мире и беспокойной «гармонии» неистребимой пошлости в жуткой вечности нежити (вспомним двоящиеся мысли и распадающиеся образы серебряного века).

Тема больных ног, высшей ноги представляется связанной с темой падения и повреждения. Но ножки предстают знаком преклонения перед идолом красоты, начинающейся со стройности ног как основания. Оба аспекта преломлены в теме больной ножки. Герои спускаются с пьедесталов, чтобы бестолково суетиться, путаться и падать в поисках утраченного, чтобы приближаться или отдаляться от взыскуемого. И сами они взысканы и призваны, как говорит Зосима. Поэзия у

автора по-пушкински иронично и милосердно «венчает» их высоты и падения, когда разом Бога молят и беса творят. Певцы любви каждый по-своему реализуют свои убогие дары. А общий исход определяется выбором цели и средств.

ГЛАВА V. ДРАМА ОБРАЗА Раздел 1. Сетующие на Сионе: Достоевский и Гоголь. В нашей теме невозможно обойти вниманием отталкивание романиста от Гоголя, оно коренится в их отношении к слову, в поляризации Гоголем проповеди и художества, идеи и образа. Показательно различие их видения человека, в т.ч. маленького, истоков зла, дара. Гоголь все свел к вопросу, как совместить служение аскета и поэта, смех и идеал. Его подражание Христу обретает буквальный характер. Гоголь ни в чем не знает меры - и в гордыни, и в покаянии, во всем крайности, ему чуждо трезвение. Исток его духовных проблем - состояние души. Его идея претворить плута в идеал терпит крах по отсутствию живого примера. Гоголь уповал на волю Бога, на чудо; его вера близка магии, умозрению. В Христе он видит Имя-идею, а не Лик; он не доверяет воображению и образу, личности. Его отношения с миром (и героем) тираничны, подчинены идее, идеалу (морально-эстетическому), образцу. В его образе доминирует тип, аллегория, эмблема, а не символ. Отсюда его ложный взгляд на личность, ориентированный на социально-природную среду, безличные истоки; дар личной свободы ему чужд, он знает лишь тиранию или бунт. Ему близок христианский платонизм Оригена, а не антропология св. Отцов. Его путь (он сам это сознавал) - западное нисхождение от умозрения нормы к реалиям; путь Востока - обратный, восхождение. Реализм Гоголя в отличие от Достоевского - в магии, теургии, расчищал ложный путь символистам, уводил к гностике. Показательно, что Бахтин обращался к нему эпизодически в контрасте с Достоевским, хотя Гоголь давал материал для разработки его категорий народного тела, телесного низа, карнавала, шутовства и юродства. Бахтин соблюл условие чистоты научного эксперимента, взяв за основу своей универсальной концепции другую, западную модель - Рабле. Гоголь был для этого слишком разнороден даже в мировоззренческом плане. У Достоевского же он встраивается в ряд его сочинителей и мечтателей - от тирана-шута Опискина до Инквизитора (больная фантазия). Иван (Соловьев и Лермонтов), Раскольников, Свидригайлов, Ставрогин при разных судьбах - тот же тип. Раздел 2. Персонология Достоевского н св. Отцов: к теме апокатастасиса. Лакмусовой бумажкой трезвения духа служит тема апокатастасиса (восстановления в первозданном виде), которая обычно актуализуется в ситуации кризиса, перелома. Она тесно связана с разными уровнями вероучения и поэтического мировидения, но вырастает из антропологии (этапными предстают Ориген, Григорий Нисский, Максим Исповедник). Для многих исследователей автортетами являются первых два. В персонологии романиста определяющей предстает христология

Исповедника, учение о гномической и природной волях, корректирующее диссонансы в учении свт. Григория о свободе (что грубо искажает либерально-романтическая мысль). В отличие от Нисского, он не связывал или разделял, а различал антропологию (расщепление воли при повреждении природы) и христологию (две природы и воли при едином Лике). Исповедник, ясно определив подобие и образ как путь и цель, заложил твердую основу понимания творчества, близкую Пушкину, Тютчеву, Достоевскому. Если Нисский епископ выглядит христианским гностиком, в сравнениии с христианской платоникой Оригена, то Исповедник -христианский экзистенциалист, игнорируемый Бердяевым и Шестовым в силу расхождений с ним. Гоголь и Лермонтов по типу восприятия мира явно близки свт. Григорию. Потому в апокатастасисе следует различать долженствование и упование, что игнорируют обычно, уповая на долг любви. Вровень с отцами-каппадокийцами стоят лишь псевдо-Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник и Григорий Палама.

Раздел 3. «Диалог» и полифония участной «вненаходимости». Образ-форму мы выводим из персонологии Теофании, ядра личности, дара неотчуждаемого, и из иконологии, исходящей из библейской антропологии. Третьей опорой стала разработка Бахтиным образа личности. Целостное триединство составило основу романной формы. У Бахтина были предшественники (Вяч. Иванов, Р. Пумпянский, Л. Гроссман) и оппоненты (Б. Энгельгардт, Г. Фридлендер). Сегодня его присвоили постструктуралисты (Ю. Кристева). Бахтина от всех отличает чувство личностных начал в творчестве. Он совершил переворот, переведя проблему смысла / формы в сферу метода, преодолев безликий монологизм. Среди бинарных констант Бахтина выделяется одна, вроде бы не имеющая оппозиции, но организующая остальные в диалогическую структуру. Это категория участной вненаходимости, что создавая дистанцию, в то же время причастна целому . Она задает отношение автора к миру, герою-субъекту, ведя к поэтике личностно ориентированной среды-контекста. Увидев своеобразие романа в сократическом диалоге (форме диалектики) и в «менипповой» полифонии, он трагедию и миф-идею перевел в драму и карнавал. Бахтин сосредоточился на преломлении мифа (архетипа) в «новость», иерархически соотнеся истину и жизнь.

Речь идет о рецепции античных форм евангельским смыслом, поэтике Благой вести в романе-откровении. Он в эллинский форме вскрыл потенции нового смысла, придав их связи напряжение информационно-энергетического обмена, а жанру и мировосприятию жизненность. Открыв древний исток, Бахтин заметил, что драма насыщена элементами мениппеи и карнавала, близкими роману Достоевского.

«Это - [нрзб.] вненаходимость автора герою, любовное устранение себя из поля жизни героя, очищение всего поля жизни для него и его бытия, участное понимание и завершение события его жизни реально-познавательно и этически безучастным зрителем» {Вахтич М. Эстетика словесного творчества. М, 1979. С. 16).

29

Полифония, конечно, соприродна духу и поэтике Писания. Но она как прием присуща и архаике театра. Здесь необходимо развести безликий трагизм Рока, Рода и личную Драму Искупления, поэтику Провидения и эстетику Предопределения. Жанру, застывшей форме сознания, Бахтин придает особое значение, отводя сюжет на второй план. Но сюжет в отношениях автора и героя играет связующую роль. При такой его оценке позволительно говорить не о романе-трагедии (что проявляется в завязке конфликта) и не о полифонии лишь (выявляемой в расстановке сил, в развитии действия, в композиции), а об оратории, симфонии, «поэме», устремленной к развязке за пределами действа, о перетекании сюжета в мета-сюжет. В нем лиризм формы, музыкальность предстает не свидетельством «рождения трагедии из духа музыки» (Ницше), а противостоит трагизму бытия (как в "Моцарте и Сальери"). Если определять жанр, влекущий полифонию Бахтина, то это роман-мистерия в евангельско-драматической, а не эллинско-трагической полноте. Драма Христа искупает, замыкает все. В ней, вместе с полифонией, карнавалом, мениппеей, диалогом, моно-идея растворена в образе, не страшна ему; все это формы выявления смысла, путь к нему в образе.

Бахтин совмещает Достоевского с Рабле, полифонию с мениппеей, карнавализуя драму Христа по принципу parodia sacra, связуя порывы духа с телесным низом, опыт Средних веков и Ренессанса. Эти моменты проходят фоном, факультативно, не проработаны им. Если это и полифония, то предполагающая синкопические паузы, фигуры умолчания, как провалы в бытии, где сквозит не только инобытие, но и небытие. Думается, полифонию Бахтина должна дополнить его же поэтика живой жизни, контекста, выразительного и говорящего бытия, где творчество и бытие сопрягаются, а не противополагаются5. В этой поэтике роман (герой, сюжет, композиция, жанр, стиль) предстает формой, в которой автор умирает и воскресает в Слове, открывая истину в формах6. Наметки этого у Бахтина имеются. Такова мысль о том, что «у каждого смысла будет свой праздник возрождения» в большом времени культуры. О том же интуиции о литургийно-хоровом начале полифонии.

«Коперниканский переворот» Достоевского он видит в том, что тот «перенёс автора и рассказчика со всею совокупностью их точек зрения и даваемых ими описаний, характеристик и определений героя в кругозор самого героя»7. Бахтин, избыв искус Рабле, вернулся к Достоевскому, имевшему прививку в лице Христа и Пушкина от всех искусов. Он прямо отмечает глубинную связь христианства и мениппеи: «Древнехристианская

5 «Предмет гуманитарных наук - выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и потому неисчерпаемо в своем смысле и значении» (Бахтин М. К методологии гуманитарных наук // Его. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 410).

6 «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М„ 1979. С. 373).

' Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 56.

30

повествовательная литература (в т.ч. и та, которая была канонизована) проникнута элементами мениппеи и карнавализации»8.

Раздел 4. Христологический дискурс и динамика жанра. Отношения героя и автора, образа и мира формируют поэтику и метод, актуализуя вопрос отношения слова к себе.

Сложность его в истоке: самоотрицание слова ввиду неверия в себя или уточнение своей природы и роли? Сомнение бывает и продуктивно. В «Дневнике писателя», автор не удовлетворясь романным словом, связуя полюса, идет на прямой контакт с миром. Так утверждение нелитературности текста как прием и форма имеют разные функции, исток. Один идет к Идеалу, другой - к эмпирике, праву. «Обнажение приема» Чернышевским узко функционально - «разрушение уже созданного эстетического эффекта», уже отработавшего свое, для обнаружения авторской идеи (форма ей мешает, ее сокрывая). У гения даже явный прием выразителен, создает эффект достоверности. У одного тон окрашен сарказмом; у другого - мягкой иронией, добродушием, простосердечен. И там, где Достоевский предстает публицистом, он остается художником. Чернышевский всегда (и в лучшем своем романе) - публицист. Ему близко лишь то, что работает на идею.Образ у него функционален, иначе становится балластом. Его тексты - типичный роман идей, где «добро и зло» (в понимании автора) антагонистичны. Известный филолог в жажде новизны договаривается до атавистических истоков образа: «Божеское в человеке доказывается нами в... убийстве отца. И точно так же должна быть принесена в жертву литература»9. «В не-литературе даже ее позитивный герой тайно негативен»10. «В своей потусторонности текст Достоевского выходит за границу жанра, литературы вообще»". Сальери, Писарев, Бурлюк рядом с этим - овечье блеяние. Лишь диагноз не по адресу. Бахтин резонно отказал в «положительном герое» Гоголю; Смирнов, своей волей, -Достоевскому, вопреки очевидному. В полифонии работает прием parodia sacra, названный амбивалентностью мениппеи. Не зря тему телесного низа Бахтин нашел у Рабле, а форму полифонии у Достоевского, что отвечает конфессиональной природе credo авторов. Но parodia sacra, прием снижения у Достоевского чужд сатире Гоголя. Раздел 5. Юродский карнавал-, к природе parodia sacra. Бахтин мениппею Рабле с полифонией Достоевского связал диалогом сознаний, а не идей, образом личности, продуктивно сместив ценности. Диалог, полифония без свободы карнавала и мениппеи невозможны. Это проступает в связи святости и шутовства в юродской нищете духа. При том, что шут и юрод - полюса, юродство, форма аскезы, судит мир через parodia sacra, вывернув его логику. Это принцип рождающей смерти, смертию смерть попрания.

8 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 156.

9 Смирнов И. Роман тайн «Доктор Живаго». М., 1996. С. 170.

10 Смирнов И. С. 173, 175.

" Там же. С. 168.

Пародия-«цитата» осваивает иной мир, превращая его в свой. Цитата у романиста - «орудие пародии, а не ее объект». Инверсия, пародия как бы отчуждает грех, по сути его умножая; хула / хвала зависят от цели. "Закономерность «библеизмов» у Достоевского в том, что: чем серьезнее, тем запрятаннее, и чем пародийнее, тем откровеннее»12. Мотивация автора обычно двойственна: духовная и психолого-бытовая. Пушкин и Достоевский попускают своим шутам и юродам травестировать святое. Схождения творца во ад души служат одолению греха, чтобы мерзость запустения обратить в алтарность. Он идеал профанируют не срамно, а ради его утверждения. Цель parodia sacra - взыскание вековечного Идеала, искоренение болезни духа, нигилизма.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

I. Сопоставление авторов показывает, что у них все отчетливей нарастает евангельская доминанта на всех уровнях поэтики, от тем, сюжетов, жанровых форм, стиля до строения образа и приема.

1. Основу их поэтики составляет принцип христоцентризма, а в сфере метода - подражание Христу, библейская антропология.

2. Мировоззренческие и методологические причины системного кризиса мы видим в утрате научной рефлексии, в отказе от пересмотра теоретико-методологических основ, категориально-терминологического аппарата, в стагнации теории образа. Причины кроются в идеологизировании и позитивистском (философский материализм и идеализм) понимании духовно-религиозного опыта, сведении личностной основы к умозрительной морально-эстетической, культурно-исторической, социально-политической идее, тогда как в основе творчества лежит феномен Теофании.

3. Спекулятивный подход обесценивает исследовательские усилия, дезориентирует, направляет их в русло идеологии, сводит анализ к систематизации, каталогизации. Методы изучения не учитывают специфику материала; меняется идеология, но не подходы. Думается, необходимо переосмыслить продуктивные идеи Бахтина и ввести понятия полифонии, диалога, амбивалентности в христианскую парадигму, в которой они созданы и ей соответствуют. Его идеи создают методологическую основу для анализа культуры через отношения автора - героя - читателя. Для этого необходимо освоение христианской онтологии и антропологии, теории символа, наиболее близкого духовной его составляющей. Несомненно, проблема образа и метода связана с конфессиональным типом христианского учения, формирует тип культуры. Понимание иконичности и со-бытийности слова составляет основу филологического анализа.

4. В отношение пушкинских опытов драмы как основы развития его последователями собственной поэтики отметим:

12 Меерсон, Ольга. Библейские интертексты у Достоевского Кощунство или богословие любви? // Достоевский и мировая литература. М., 1999. № 12. С. 40-53 (С. 42, 47, 49).

32

а. Скрытый диалогизм отношений героев с собой и их - с автором создает предпосылки перехода от трагедии как формы монолога к драме как форме диалога, где истина не задана, а открывается динамически в кризисном становлении личных отношений, где нет невинных и обреченных, а каждый о всех и за вся в ответе.

б. Структура связей идеи и жанра выявляется в сценах, где все элементы имеют формообразующий характер, работают на единство целого. Драмы позволяют понять роль каждой части конструкции.

Поэт создает триады позиций, формы единства в многобразии: лже-статика - взыскание - резонер: пирующие - Вальсингам - Священник; Барон -Альбер - Герцог; Командор - Анна - Гуан; Сальери - Моцарт - черный человек. «Обличитель» фигура сменная: Иван - Соломон, Лаура -Лепорелло, слепой скрыпач - черный человек. При этом возникают оппозиции: история - миф; логос (монологи злодея) - мелос (игра гения); текст - сцена. Мир погружен в стихию эроса и гибели. 5. Резюмируем полученное в результате сравнительного изучения материала.

При общности тематики и онтологических, морально-эстетических, социально-исторических и национальных проблем {Богородичность как русская модель вечной женственности) в близости авторов выявляется их родство в парах по следующим уровням и проблемам: = В Пушкине и Достоевском близость - сюжетно-мотивная (у романиста цитатный слой из поэта), в характере связей автора и героя, в специфике жанровых форм: повествование тяготеет к драме, драма - к сюжету притчи; в героях (пародийно близнечные пары в parodia sacra: Зосима - старый Карамазов (мотивы неблагой жертвы, слабых ног, спора за сокровища; образы поэтов любви, бесноватых приживал, сомнительных мудрецов) и пр.; = у Пушкина и Тютчева: проблема творчества, служения и форм его реализации (тип поэта и назначение поэзии): образ слова, тематические и мотивные переклички при поколенческом различии, принадлежности разным поэтическим традициям обоим присуща динамика образа поэта: от поэта как такового (олицетворение стихий: эхо, протей, безумие) - через пророка (оратора) - к свидетелю во Христе (апостольское странничество). = у Тютчева и Достоевского: восприятие мира в кризисном становлении, снятие бытийного трагизма, поляризации хронотопа; тип психологизма (в монологе поэта проступает диалог). Образ Христа и тема безмолвия (безмолвно глаголющее бытие-контекст); Богородичность и иконичность. Вопрос не сводится к прямым влияниям (хотя и это имеет место), но речь идет о явлении духовно-личностного родства. Г.Флоровский отмечал, что «вопрос о генезисе системы или мировоззрения нельзя подменять вопросом о «влияниях». ... «Влияние» может быть и от обратного. Во всяком случае, не' следует ссылкою на «влияние» заслонять самодеятельность мыслителя». Намеченные общность и различия предстоит раскрыть в дальнейших исследованиях. Различия внешние очевидны, но внутренняя близость глубже

и тоньше. Все многообразие их связей сводится к некой общности, определяемой как трезвение духа в феномене служения, присущем большинству крупных дарований. Вопрос в том, кому или чему, какому Идеалу служит художник - идее, социуму, личности, себе?

II. О методе. Современный роман - не житие! Но использует принцип реализма в высшем смысле, открытый Достоевским. В стилистике появилось больше бытоподобия (прямой перспективы), психологизма (поток созания, подтекст), иной тип строения сюжета (не клейма и их аналог - вставные новеллы). Но осталось сплетение проекций - обратной, бытийной (иномирия) и прямой (натурализм). Похоже, термин христианский реализм постепенно приживается в науке. Но опасение, что реализм связывают с одиозными эпитетами, остается. Это неизбежные издержки любого процесса, сопровождаемого идеологизацией здравой идеи (в чем ее авторы не повинны). Если мы реализм вариативно соотносим с христианством, то допускаем наличие иных реализмов (сюр, соц, критического). Значит, упор надо делать на слове «христианский», поскольку термин реализм дискредитирован еще схоластикой. Необходимо отсечь от него чуждые коннотации. Как рабочий термин можно использовать христианский символизм при базовом принципе христоцептризма. В них есть ориентированность на Идеал, на иномирный контекст, принцип иконописи. Христоцентризм - мировоззренческий принцип творческого метода; христоподобие - потенция; христообразие, благообразие - нравственно-эстетический критерий, мерило со-стояния в Духе, христоподражание -прием; «драгоценный Христов Лик» - идеал автора и его героя, целеположенность образа мира; творческий принцип - христианский реализм (термин С. И. Фуделя); художественный метод как прием -символизм во Христе. Тот, иконописный, какой символисты имели в виду, и разрушили своими лже-порывами: одни - ересью филетизма, племенничества; другие - теопасхизма и христозамещения. При том, что символизм был выхолощен до аллегории гностиками-символистами, сам символ жив. Не зря Аверинцев поминал «теплоту тайны» в символе, говоря об особой отрасли - символологии. Символ двузначен (но не двусмыслен), двунаправлен вовне и внутрь. Определение христианский в отношение его вполне допустимо, поскольку существуют разные виды символа: восточный, античный и пр. Оно необходимо, чтобы отличить его от мифа, магии, где он пребывает в состоянии диффузии. И отметил бы евангельскую поэтику иномирно личностного контекста, «вопиющего и глаголющего безмолвия» (свт. Игнатий Брянчанинов), где ценность - критерий, а не исток. Это сблизит поэтику русской литературы с евангельской поэтикой, к чему она и тяготеет в высших своих явлениях. О духовном реализме, никак и ничего не определяющем, здесь не может быть речи; спекулятивный термин, бессодержателен и двусмыслен.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Сузи В.Н. Подражание Христу в романной поэтике Ф.М. Достоевского. Монография. Петрозаводск: изд-во ПетрГУ, 2008 (12,3 п. л.).

2. Сузи В.Н. Пушкинский контекст в русской литературе. Монография. Петрозаводск: изд-во ПетрГУ, 2010 (7,5 п.л.).

3. Сузи В.Н. И.А. Есаулов «Пасхальность русской словесности» (Рецензия] // Вопросы философии. 2005. № 10. С. 184-186 (0,5 п.л.)

4. Сузи В.И. Поэтика контекста и мегатекста у Тютчева и Достоевского // Вестник Ленинградского государственного университета им. A.C. Пушкина. Сер. Филология. Науч. журн. С.-Пбг., 2008. № 4. С. 27-34 (0,6 пл.).

5. Сузи В.Н. Контекст молчания у Тютчева н Достоевского // Личность. Культура. Общество. 2008. Т. 10. Выи. 5-6 (44-45). С. 476-482 (0,6 н.л.).

6. Сузи В.Н. Мотив безмолвия у Тютчева и Достоевского // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. Рус. Филология. 2009. № 2. С. 171-176 (0,5 пл.).

7. Сузи В.Н. Взыскание художника: Гоголь и Достоевский // Вестник Ленинградского государственного университета им. A.C. Пушкина. № 2. (Т. 1). Сер. Филология. Науч. журн. С.-Пбг., 2010. С. 36-44 (0,6 п.л.).

8. Сузи В.Н. К «духовной проблеме» Гоголя // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. Обществ, и гуманит. науки. 2010. № 1 (106). С. 52-59 (1,0 п.л.).

9. Сузи В.Н. Гоголь и Достоевский: искушение образом // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. Рус. филология. 2010. № 3. С. 158-165 (0,6 п.л.).

10. Сузи В.Н. О жанре «Моцарта и Сальери» A.C. Пушкина // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. Обществ, и гуманиг. науки. 2011. № 5. С. 71-74. (1,0 пл.)

11. Сузи В.Н. Достоевский и преп. Максим Исповедник // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. Обществ, и гуманит. науки. 2011.№ 7. С. 109-111.-0,6 пл.

12. Сузи В.Н. Принцип «двойного бытия» в поэзии Ф.И. Тютчева // Проблемы исторической поэтики. Сб. науч. тр. Вып. 2. Петрозаводск, 1992. С. 102-112 (0,7 п.л.).

13. Сузи В.Н. Богородичные мотивы в пейзажной лирике Ф. Тютчева // Евангельский текст в русской литературе XV1II-XX вв.: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Петрозаводск, 1994. С 170178 (0,4 пл.).

14. Сузи В.Н. Тютчевское в поэме Ивана Карамазова «Великий Инквизитор» // Новые аспекты в изучении Достоевского. Сб. науч. тр. Петрозаводск, 1994 С. 171-192(1,3 п.л.).

15. Сузи В.Н. Мотив Суда Господня в поэзии Ф.И. Тютчева // Сергий Радонежский и современность. Материалы межвуз. конфер. к 600-летию памяти преп. Сергия. Сб. ст. Петрозаводск, 1994. С. 112-117 (0,4 п.л.).

16. Сузи В.Н. «Христовой службы ради!» (Уроки Ф.И. Тютчева в современной школе) // Традиции образования в Карелии. Материалы респ. науч.-практ. конф., поев. 165-летию Олонецкой дух. семинарии. Петрозаводск, 1995. С. 122124 (0,2 п.л.)

17. Сузи В.Н. Принцип «двойного бытия» в лирике Ф.И.Тютчева (к проблеме античной и христианской традиций). Автореф. Дис ... канд. фил. наук. Петрозаводск, 1996 (1,0 п.л.)

18. Сузи В.Н. О природе пушкинской гармонии // «Поэт действительности». Материалы межвуз. конф., поев. 200-лстию Пушкина. Петрозаводск, 1999. С. 10-14(0,3 п. л.)

19. Сузи В.Н. Христос «Двенадцати» А. Блока и пушкинские «двух бесов изображенья» // «Поэт действительности». Материалы межвуз. конф., поев. 200-летию Пушкина. Петрозаводск, 1999. С. 39-45 (0,4 п.л.).

20. Сузи В.Н. Христос в поэзии Ф. И. Тютчева // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 309-327 (1,1 п.л.).

21. Сузи В.Н. К проблеме художественного метода литературы и его изучения в школе (статья) // Русская историческая филология: Проблемы и перспективы. Докл. Всеросс. науч. конф. памяти Мещерского. Петрозаводск, КГПУ. 2001. С. 400-406 (0,4 п.л.).

22. Сузи В.Н. «Пленник» Великого Инквизитора // Достоевский и мировая культура. Альманах. № 16. С.-Пбг., Музей-квартира Достоевского. 2001. С. 73-88(1,0 п.л.).

23. Сузи В.Н. Черты расколо-учителя Капитона в облике Великого Инквизитора // Достоевский и современность. Материалы XV международных чтений. Старая Русса, Дом-музей Достоевского. 2001. С. 146-157 (0,7 п.л.).

24. Сузи В.Н. К жанровым истокам поэмы Блока «Двенадцать» // Проблемы литературных жанров. Материалы X Междунар. науч. конф., поев. 400-летию г. Томска. Русская литература XX в. 4.2. Томск, 2002. С. 63-68 (0,5 п.л.).

25. Сузи В.Н. Пасхальное слово Ф. Достоевского в «Братьях Карамазовых» // Вера и разум: Религия и гуманитарное знание. Межвузовский сборник научных трудов. Петрозаводск: ПетрГУ. 2002. С. 47-62 (1,0 п.л.).

26. Сузи В.Н. Мотив хвалы из ада и милости в «Братьях Карамазовых» // Достоевский и современность. Материалы XVI международных чтений. Старая Русса, Музей Достоевского. 2002. С. 182-196 (0,9 п.л.).

27. Сузи В.Н. Пушкин и Достоевский - сегодня и всегда... // Соц.-экон., духовное и культурное возрождение России. Материалы III международных Арсеньевских чтений. Петрозаводск, КНЦ РАН. 2003. С. 344-354 (0,7 п.л.).

28. Сузи В.Н. «Так испытывал ее Бог» (Культурно-исторический' и художественный хронотоп в рассказе И.А. Бунина «Чистый понедельник») // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 3. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2003. С. 84-106 (1,4 п.л.).

29. Сузи В.Н. Пиршественное веселье, рождающая смерть и убийственно смешное ремесло в «Моцарте и Сальери» A.C. Пушкина // Три века русской литературы.

Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 4. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2003. С. 61-81 (1,3 пл.).

30. Сузи В.Н. Осип Мандельштам: от «своего» - к «чужому» (из опыта духовной идентификации через смену культурной парадигмы) // «Свое» и «чужое» в культуре народов европ. Севера. Материалы 4-й международной научной конференции. Петрозаводск: Петр. ГУ. 2003. С. 108-112 (0,3 п.л.).

31. Сузи В.Н. Россия в письмах Тютчева // Славяне в Карелии. Межвуз. сб. ст. (к 300-летию Петрозаводска). Петрозаводск, ГОУ ИПК РО. 2003. С. 60-63 (0,3 п.л.).

32. Сузи В.Н. О месте библейских нравственных ценностей в культуре // Социально-экономическое, духовное и культурное возрождение России. Материалы III международных Арсеньевских чтений. Петрозаводск, КНЦ РАН 2003. С. 371-379 (0,5 п.л.).

33. Сузи В.Н. Свобода в любви и проблема «свое/чужое»: христианская этика в русской культуре // Православие в Карелии. Материалы 2-й международной научной конференции. Петрозаводск, 2003. С. 339-350 (0,8 п.л.).

34. Сузи В.Н. Ф.И. Тютчев - православный мыслитель и поэт Н Православие в Карелии. Материалы 2-й международной научной конференции. Петрозаводск 2003. С. 300-308 (0,6 п.л.).

35. Сузи В.Н. Мотив сокровища в «Братьях Карамазовых» Достоевского и у Пушкина // Достоевский и современность. Материалы XVII международных чтений. Вел. Новгород, Музей Достоевского. 2003. С. 161-173 (0,8 п.л.).

36. Сузи В.Н. «Воскрешающее» слово в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Достоевский и современность. Материалы XVIII международных чтений. Вел. Новгород, Музей Достоевского. 2004. С. 221-236 (0,8 п.л.).

37. Сузи В.Н. Мотив жизнь-сон в лирике Ф.И. Тютчева (о природе поэтического образа). Статьи 1-2 // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2004 С. 84-100; 101-118(1,4; 1,3 пл.).

38. Сузи В.Н. Современная методология: поиски и размышления // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 6. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2004. С. 50-62 (1,0 п.л.).

39. Сузи В.Н. Антиномии Тютчева и русский Христос // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 8. М.Иркутск, Лит. ин-т - ИГПУ. 2004. С. 30-40 (0, 9 п.л.).

40. Сузи В.Н. К проблеме художественного метода // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 9. М.Иркутск, Лит. ин-т-ИГПУ. 2004. С. 137-151 (1,1 п.л.).

41. Сузи В.Н. О провиденциальной природе поэтических снов Ф.И. Тютчева // Пушкин и сны. Сны в фольклоре, искусстве и жизни человека. Сб. ст. С.-Пбг., Пушкинский проект. 2004. С. 136-152 (1,0 пл.).

42. Сузи В.Н. «Рыцари чести» в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Достоевский и современность. Материалы XIX международных чтений. В.Новгород, Музей Достоевского. 2005. С.24-32 (0,9 п.л.).

43. Сузи В.Н. «Исус» А. Блока в пушкинской перспективе //Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. Сб. науч. тр. Вып. 4. Петрозаводск, 2005 С. 470-490(1,3 пл.).

44. Сузи В.Н. Imitatio Christi как образ и прием // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 10. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2005. С. 129-139 (0,7 п.л.).

45. Сузи В.Н. Сюжет о влюбленном бесе // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. И. М.-Иркутск, Лит.ин-т-ИГПУ. 2005. С. 31-41 (0,7 п.л.).

46. Сузи В.Н. Пушкинский сюжет о влюбленном бесе в «Братьях Карамазовых» Достоевского (2 статья) // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Вып. 11. М.-Иркутск, 2005. С. 42-50 (0,6 п.л.).

47. Сузи В.Н. Стихотворцы с направлением: влюбленность и вдохновение как беснование и кумиротворение // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Вып. 12. М.-Иркутск, 2005. С. 31-38 (0,5 п.л.).

48. Сузи В.Н. К истокам и трансформации календарного сюжета в русской литературе // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Bbig. 13. М.-Иркутск, 2006. С. 117-122 (0,5 п.л.).

49. Сузи В.Н. «Тайна сия...») // Достоевский и современность. Материалы XXI чтений. В.-Новг. Ст. Русса, 2006. С. 224-234 (0,7 п.л.).

50. Сузи В.Н. Миростроение романов Достоевского // Духовные начала русской словесности. Сб. материалов конф. В.Новгород, 2006. С. 82-92 (0,8 п.л. ).

51. Сузи В.Н. О способах подражания и природе образа // Феномен русской духовности: словесность, история, культура. Материалы конференции. Калининград, 2006. С. 20-29 (0,7 п.л.).

52. Сузи В.Н. Тютчевская живая жизнь и «вот-бытие» Хайдеггера: энергшшость и витальность (статья) // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Вып. 14. М.-Иркутск, 2007. С. 44-58 (1,2 п.л.).

53. Сузи В.Н. Образ поэтического сна в лирике Ф.И. Тютчева // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 15. М.Иркутск, 2007. С. 46-59 (1,1 пл.).

54. Сузи В.Н. Образ слова у Тютчева: от метафоры к символу // Россия и Греция: диалоги культур. Материалы I международной конференции: В 2-х ч. Ч. 2. Петрозаводск, 2007. С. 278-285 (0,5 п.л.).

55. Сузи В.Н. «Путь» A.C. Хомякова // A.C. Хомяков - поэт, мыслитель, публицист. Сб. ст.: В 2-х томах. М., 2007. Т. 1. С. 422-432 (0,7 п.л.).

56. Сузи В.Н. Культурно-исторические «параллели» и русский Христос Тютчева И Современное прочтение русской классической литературы XIX в. В 2-х т. М„

2007. С. 259-278 (0,6 п.л.).

57. Сузи В.Н. Образ Слова у Тютчева: от поэтической метафоры к религиозному символу // Духовный потенциал русской классической литературы. М., 2007. С. 438-446 (0,8 п.л.).

58. Сузи В.Н. «Нестройная семейка» и церковь-семья: образы отцов и образ Богородицы у Достоевского (статья) // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 18. М.-Иркутск,

2008. С. 177-187 (0,7 п.л.).

59. Сузи В.Н. Русский Христос в нашей жизни // Православие в Карелии. Материалы 3-й науч. конф. Петрозаводск, 2008. С. 40-48 (0,6 п.л.).

60. Сузи В.Н. Иночество в миру у Достоевского // Наследие России и духовный выбор русской интеллигенции. Сб. матер. 3-го Оптинского форума. М.-Калуга. 2008. С. 310-316 (0,5 п.л.).

61. Сузи В.Н. Parodia sacra в романной поэтике Достоевского // Русская словесность в мировом культурном контексте. Доклады и тезисы 11-го Междунар. симпозиума. Москва-Покровское. 2008. С. 164 (0,1 пл.).

62. Сузи В.Н. О русском Христе у Достоевского // Достоевский и современность. Материалы XXII чтений. В.-Новг. Ст. Русса, 2008. С. 219-229 (0,7 п.л.).

63. Сузи В.Н. Призвание художника и пути его реализации Гоголем // Анализ литературного произведения: Гоголь: диалог с будущим: Межвуз. сб. науч. тр. Иркутск, 2009. С. 3-17 (1,0 п.л.).

64. Сузи В.Н. Тема апокатастасиса у Достоевского и св. отцов // Сокровищница жизни человека: русский язык, литература, культура. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Шуя. 2010. С. 173-176 (0,5 п.л.).

65. Сузи В.Н. Достоевский и Гоголь в святоотеческой проекции // Достоевский и мировая культура. Альманах. Пбг., 2010. № 27. С. 127-141 (1,0 п.л.).

66. Сузи В.Н. «Жизнь есть небес мгновенный дар...» // Державин и диалектика культур. Материалы международной научной конференции. Казанский гос. унт. 2010. С. 70-73 (0,25 п.л.).

67. Сузи В.Н. Гоголь и Достоевский: искушение образом // Достоевский и современность. Материалы 24 Международных Старорусских чтений. Вел. Новгород. 2010. С. 355-362 (0,6 п.л.).

68. Сузи В.Н. Н.В. Гоголь: задача художника и пути ее решения // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы 3-й Всероссийской научной конференции. Липецк, 2011. Т.1. С. 28-38 (1,0 п.л.).

69. Сузи В.Н. О жанре «Моцарта и Сальери» A.C. Пушкина // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы 3-й Всероссийской научной конференции. Липецк, 2011. Т. 1. С. 145-150 (0,5 п.л.).

70. Сузи В.Н. «Глагол времен, металла звон...»: хронотоп вечности и тема творчества у Державина и Тютчева // Вестник Карельского филиала РАНХ и ГС. Сб. науч. ст. Петрозаводск, 2011. С. 400-417 (1,0 п.л.).

71. Сузи В.Н. Из русской литературы XX века (возвращение к истокам). Учебное пособие. Курс лекций. Петрозаводск, 2004 (1,3 п.л.).

72. Сузи В.Н. Герменевтика: история и концепции. Учебное пособие. Петрозаводск, изд-во ПетрГУ. 2005 (5,5 п.л.).

73. Сузи В.Н. В поэтическом мире Тютчева. Учебное пособие. Петрозаводск-ПетрГУ. 2009 (3,5 п.л.).

Подписано в печать 12.12.11. Формат 60 х 84 1/)6. Бумага офсетная. 2,9 уч.-изд. л. Тираж 100 экз. Изд. № 239.

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Отпечатано в типографии Издательства ПетрГУ 185910, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сузи, Валерий Николаевич

Введение.

Глава I. Иконичность слова.

Раздел 1. Смысл, форма и прием как отношение и ценность Творческий принцип христоцентризма Раздел 2. Под судом Истины: кризис метода

О методе исследования. О творческой и исследовательской доминантах

Раздел 3. О творческом и художественном методах

Раздел 4. Орудийностъ образа (к природе творчества)

Виды и формы образа. Способы выявления смысла

Мимесис у Аристотеля и Отцов: мир - сцена и текст

Раздел 5. Образ как символ и Лик: поэтика и Credo

Картина и икона. Имя и Лик в культе и культуре

Глава II. Пушкин: опыты драматических изучений.

Раздел 1. Благоволение миру: дар формы в стоянии бездны. на краю Раздел 2. «Мой Requiem меня тревожит.»: изживание трагедии мелосом Раздел 3. Со-бытийность слова у поэта

Глава III. Тютчев: «Ему отверста вся земля.».

Раздел 1. Два призвания («Безумие» и «Странник» в проекции «Пророка» Пушкина) Раздел 2. Русский Христос и земля родная в «Этих бедных селеньях.» Раздел 3. Богородичные мотивы в пейзажной лирике Тютчева Раздел 4. «Веры камень»: образ слова у Тютчева

Раздел 5. Агнец безгласен: поэтика безмолвия у Тютчева и Достоевского

Глава IV. Достоевский: «Драгоценный Христов образ».

Раздел 1. Тютчевское в поэме «Великий Инквизитор»

Раздел 2. «Нестройная семейка»: образы отцов и Лик Богородицы

Раздел 3. Образные ряды драматических опытов в «Братьях Карамазовых»

Раздел 4. Сюжет Пушкина о влюбленном бесе в «Братьях Карамазовых»

Раздел 5. Стихотворцы с направлением: влюбленность и вдохновение как беснование и кумиротворение

Глава V. Драма образа.

Раздел 1. Сетующие на Сионе: Достоевский и Гоголь

Раздел 2. Персонология Достоевского и св. Отцов: к теме апокатастасиса Раздел 3. «Диалог» и полифония участной «вненаходимости» Раздел 4. Христологический дискурс и динамика жанра Раздел 5. Юродский карнавал: к природе parodia sacra

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Сузи, Валерий Николаевич

Под христианским универсумом мы понимаем единство Творца и мира, явленное во Христе1. Христоцентризм, ведущий принцип бытия, полагает творческим началом Личность. Потому основой нашей культурософии предстают христианская антропология и аксиология.

Христианские истоки русской классики, наконец-то, вновь стали предметом науки2.

В наследии Пушкина3, Тютчева4, Достоевского5, в каждом порознь, они изучались религиозно-философской критикой. Подразумевались они и при сопоставлении авторов друг с другом: тему Пушкин и Тютчев заявил В.Соловьев6, подхватил В.Брюсов; по критериям формы развел поэтов по разным эпохам Ю.Тынянов. В его условном историзме, поляризации был свой резон, но типизация снижает горизонт, системная заданность сужает угол зрения.

Дуализм Белинского (о поэзии Пушкина и прозе Гоголя: «О русской повести.») и Михайловского (десница и шуйца Л.Толстого) прижился у символистов {ясновидцы духа и плоти Мережковского), формалисты «научно» догматизировали.

Темой Пушкин и Достоевский успешно занимался А. Бем. В связи с темой денег, бонапартизма и бунта он сосредоточил внимание на «Пиковой даме», «Медном всаднике» и «Преступлении и наказании», «Подростке» и «Идиоте» с его рыцарем бедным1. Бема в сравнение имен вовлек продуктивный у него психоанализ, нынче вновь актуализуемый. При этом «Братья Карамазовы» в соотнесении с маленькими трагедиями выпали из поля зрения.

1 «Христианство изначала было религией Логоса», - заметил В. Зеньковский {Его. Основы христианской философии. М, 1992. С. 17). Логос - ключевая категория эллинов; Благая весть открыла в нем Христа, явив Его личность. Образ стал ликом, скрытым в многообразии форм. А культ Рода - симультанно имманентен, безлик. Любовь есть исток, творчество - форма, свобода - условие реализации личности; отчасти личностны и ангелы. Природу образа угадал Бахтин. Платон-метафизик монистичен в целеполагании, дуален по способу мышления. Его души-эйдосы, идеи-образы, эманации Единого безлично предвечны. Он боялся музыки, рока, как и Толстой.

2 Христианство и русская литература. Сост-ль В. Котельников. С.-Пбг., Евангельский текст в русской литературе. Петрозаводск (6 вып.); Современное прочтение русской классической литературы XIX века. М., 2007; Духовный потенциал русской классической литературы. М., 2007; Феномен русской духовности: словесность, история, культура. Калининград, 2007; Дунаев М. Православие и русская литература. В 6 тт. М., 1996-2002.

3 Духовный труженик. A.C. Пушкин в контексте русской культуры. С.-Пб., 1999; Речи о Пушкине. Сост. В. Непомнящий, М. Филин. М., 1999; Дар. Русские священники о Пушкине. М., 1999; A.C. Пушкин: путь к православию. М., 1996. A.C. Пушкин и Православие. М., 2007; Русские писатели и Православие: в 5 т (1-й т. посвящен Достоевскому. 2003). Пушкин в русской философской критике. Кон. XIX-XX век. М.-Пбг., 1999. Пушкинская эпоха и христиансткая культура (более 20 вып.). С.-Пб. 1992-2000. Мапъчукова Т. Лирика Пушкина. Опыты интерпретации. Петрозаводск, 2008.

4 ПСС и писем Ф.Тютчева: в 6 т. М., 2002-2004; Ф.И. Тютчев и православие. Сб. ст. М., 2005. Ф.И. Тютчев: проблемы творчества и эстетической жизни наследия. Сб. ст. М., 2005; Тютчев: pro et contra. Антология. С.-Пбг. 2005; Ф.И. Тютчев: Лит. наследие: в 2-х кн. (т. 97), М., 1989; Ю.Селезнев и В.Кожинов о Достоевском и Тютчеве, ЖЗЛ

5 Достоевский: мат-лы и иссл-я (боее 20 вып.). Л.-Спб.; Достоевский и мировая культура. Альманах (более 20 вып.) С.-Пб.; Достоевский и Православие. Сб. ст. М, 1997; Достоевский и современность. Сб. мат-в конф. (более 20 вып.) Ст. Русса; Достоевский: эстетика и поэтика: словарь-справочник. Челябинск, 1997; Достоевский: Сочинения, письма. Документы. Словарь-справочник. С.-Пбг. 2008; сборники, посвященные современному прочтению романов «Идиот» (2004) и «Братья Карамазовы» (2007); сборники материалов конференций и др.

6 Соловьев В. Поэзия Ф.И. Тютчева. Судьба Пушкина // Его. Литературная критика. М., 1990. С. 105-121, 178204. Он поляризовал их по типу творчества. Брюсов В. Священная жертва // Собр. соч.: в 7 т. М., Т. 6. 1975. С. 94-99. Тынянов Ю. Пушкин и Тютчев // Его. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 166-191.

7 Бем А. Исследования. Письма о литературе. М., 2001.

Филологически точно интерпретирует темы, сюжеты, мотивы, связующие трех авторов, о

С. Бочаров . И суть не в комплексной всеохватности, а в его системно целостном подходе.

Сравнения, теперь по близости имен (вплоть до Тютчев и Достоевский9), став до боли родными, кажутся исчерпаны. Но приему необходима деавтоматизацш (Тынянов). И при сведении знаковых имен в триаду {внедуалъную по сути) в них открывается новые смыслы, требующие иных подходов, иного ракурса сопряжения явлений по личностному критерию.

Диада чревата поляризацией; нам же ближе цветущая сложность (К. Леонтьев), многоуровневая цельность. Трихотомия влечет единством смысла в многообразии форм. Диалог линейно устремлен к взаимоугашению импульсов, слиянию полюсов в точке покоя; полилог заряжен динамикой. Потому мы идем от комплексной к дифференциально-целостной оценке.

И относительно выбора имен: он определялся предельным различием и глубинной общностью, присущей лишь им. Имеется в виду трезвение духа при импульсивности характера.

Классика заново была открыта символизмом, оказав на него благотворное влияние (не будь ее протвовеса деструктивные начала были бы гибельны). Благодаря ей русский модерн остался в творческом русле. Так Державин задал темы, Пушкин - заряд и вектор движения, Гоголь и Лермонтов наметили его пути (порой спорные), Тютчев, Достоевский, Толстой -виды и формы. Приемы нарабатывались личным и совместным опытом, и жанровые формы оказались неунифицируемы. Если сопоставление обычно велось по темам, мотивам, образам, то мы их уровни сводим в целостное единство. В проблемно-тематических связях видится импульс динамики форм. Точка скрещения в них обозначена проблемным уровнем: христоцентризм как способ мировидения, подражание Христу - творческий прием.

Говоря о троих, мы имеем в виду целое нашей литературы. Пушкин, Тютчев, Достоевский дали модель и образец развития. Воздействие Гоголя, Лермонтова, Фета не было столь трезвяще. Христианские идеалы разделяли многие; так трезвение ума и сердца отличало Островского и Гончарова, но это - свойство их натуры, тогда как у наших авторов - плод внутренней работы. Речь идет о связи религии и поэзии, истории и культуры, природе и видах творчества, образа. На отношениях жизни и поэзии (смысла и формы) мы особо акцентируем внимание, находя параллели между нашими авторами и Отцами Церкви (о связях с духовными лицами XIX века пишется много, но, скорее, фактографически).

В изучении смыслов и форм, приема в духовном ракурсе не меньше историзма, чем в статике хронологии; хронотоп мифа едва ли не живей истории. Это доказывают наши авторы, на редкость удачно экспериментируя с формой. Дерзкий их поиск обусловлен вопро-шанием смысла, слышанием Зова; их вызов эпохе диктуется трезвением ума и сердца

8 Бочаров С. Филологические сюжеты. М., 2007. Его. Сюжеты русской литературы. М., 1999.

9 Гачева А. «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется.» (Достоевский и Тютчев). М., 2004.

Следование не канону лишь, а Духу придает им неувядаемую свежесть. Так личностное в жизни и поэзии переводит тему поэта и толпы в проекцию диалога, духовную жажду самореализации через осознание своего иномирия к служению, исполнению призвания.

Существенным нам видится и вопрос творческого и научного методов, связанных мировоззренческой их составляющей. Ведь результат наблюдения задан позицией ученого не меньше, чем предметом исследования. Потому мы исповедуем целостный и системно-комплексный подход на уровне поэтики, вида и структуры образа, типологии жанров. Разрабатывая инструментарий, позволяющий видеть родство поэтик, форм и приемов, мы не сводим мировоззрение к идеологии.

К сказанному добавим, что разработанные темы таят в себе нетронутые пласты. Четыре драмы Пушкина требуют многоаспектного сопоставления их с драмой четырех братьев из нестройной семейки. За близостью тем, структур, образов, мотивов, сюжетов скрыта связь поэтик, метода и жанра. Ее следует осмыслить на творчестве Пушкина 30-х гг. и пятикнижии романиста. Их миры влекут нас вхождением в них через поэтику и прием.

Еще менее осознана общность романной поэтики Достоевского и лирики Тютчева; здесь теоретико-методологический пласт даже не тронут. Чаще исследуются их взгляды политических, но и то порознь. Духовный аспект изучается на уровне историософских концепций (эсхатологии), через публицистику, в т.ч. стихотворную у Тютчева10.

Помимо национальных, исторических, психологических корней, нас интересует духовно-личностное родство поэтик, связующее трех столь разных авторов на уровне приема. Выявление механизма их связи позволяет ответить на вопрос своебразия нашей культуры, обычно сводимого к морально-социальному аспекту. Мировоззренческую общность метода, думается, пора выявить через прием. Здесь она залегает глубже, проявляется сложней. Ведь за близостью тем скрыто избирательное сродство - связь мотива, сюжета, метода, жанра. Ее резонно проследить на материале зрелого творчества авторов. Мы не ставим цели поднять весь объем темы, что было бы нереально; да пока и не требуется. Важно определить вектор изучения связи истины и метода, цели и средств.

Переоценки требует и сугубо формальный подход к теме Пушкин и Тютчев. На идейные его издержки давно указывали В.Кожинов, С.Бочаров. Необходим подход, учитывающий специфику предмета. Сила метода - в форме и приеме; эту аксиому угадал формализм, забыв личность автора, сведя творчество к алгоритму, механике, нивелируя процесс, умертвив форму. Позитивизм, дуализм, формы идеологизма себя исчерпали; но их одоление возможно лишь там, где идея, образ, прием увидены через личность, их единящую.

Объектом нашего исследования стал роман «Братья Карамазовы» Достоевского в

10 Тарасов Б. Историософия Тютчева в современном контексте. М.( 2006. смысловых его связях с опытами в драме Пушкина, лирикой Тютчева (Христов универсум определяет близость поэтик). Выбор «Моцарта и Сальери» задан темой творчества в нем.

Предметом изучения предстает вертикаль духовно-нравственных ценностей, выявляемая на уровне темы, мотива, детали, приема, формы. Нам важен аксиологический и антропологический срез, не т.н. теодицея, но антроподицея, креадицея (оправдание образа, а не образом, как у Бердяева). В центре внимания предстает проблема творчества в его связях с преображаемой в образе социально-исторической реальностью. Нас интересует динамика и тип связи автора с героем, роль автора в трансформации жанра.

Материал, характер исследования. Выбор текстов обусловлен тематической их близостью и родством поэтик. Мы разрабатываем ключевые моменты разноуровневой проблематики, ориентируясь на христологический дискурс, христоподобного героя и пр., то есть на тему автор и герой в контексте христианской антропологии. Здесь проблема отбора проблемных ракурсов приобретает особую остроту, поскольку расширение материала влечет корректировку темы. Нам видится необходимым отразить уровни культурно-исторического Предания, дать методологический подход.

Наша цель - изучение поэтики выбранных авторов в свете евангельской темы, особенностей проявления христианской доминанты в их творчестве, обоснование такого подхода. Раскрытие ценностных и методологических аспектов поэтики маленьких трагедий Пушкина, «Братьев Карамазовых» Достоевского, лирики Тютчева при разработке темы творчества-любви-свободы через конфликт жизненно-смертных начал - предполагает решение задач:

1. установить формы связи романной поэтики Достоевского с эстетикой словесного творчества в драмах Пушкина и лирике Тютчева;

2. определить характер близости творческих сознаний авторов; показать, что герой-идеолог (субъект глагольных и поведенческих актов) - не персонификации авторской идеи, а находится с ним в диалоге;

3. выявить особенности, теории образа как организующего начала у Пушкина, показавее преломление в поэтике Достоевского и Тютчева;

4. определить вид, структуру, роль образа в драме, стихе, прозе;

5. показать систему архетипных мотивов у исследуемых авторов;

6. изучить реализацию принципа христоцентризма авторами, отражение мотива милости к падшим в их творческом сознании;

7. исследовать связь христианского реализма Достоевского, христианской символики Тютчева с онто-реализмом Пушкина; раскрыть влечение драмы к романной полифонии.

Поскольку многие вопросы пересечения поэтик Пушкина, Тютчева и Достоевского разработаны в науке, мы касаемся их в той мере, в какой это необходимо для раскрытия заявленной темы, воспроизводя лишь те аспекты полемики, которые нам представляются спорными, требуют уточнения. Отсюда вытекают задачи частного характера:

1. изучить систему смысловых доминант у рассматриваемых авторов;

2. представить систему образов, формирующую тип культурно-исторической мысли;

3. выявить принципы и характер психологизма в поэтике авторов;

4. исследовать феномен .«отношения» героев Достоевского к героям Пушкина и лирическому герою Тютчева;

В центре нашего внимания оказались проблемы:

1. Влияние мировоззрения на художественный и исследовательский метод: проблемы единства социального, поэтического, духовного творчества (роль культурных феноменов подражание Христу, христоцентризм, русский Христос, parodia sacra в формировании мировосприятия и приема авторов);

2. Природа творчества; христианский тип мимесиса; тип образа, задаваемый мировосприятием; действие иконического принципа в литературе;

3. Диалогический характер и тип связи автора и героя, определяющий особенности метода и жанра; категория участной вненаходимости (Бахтин);

4. Характер (идейно-тематических, сюжетно-мотивных, жанровых) связей творчества рассматриваемых авторов, уровни воздействия.

Актуальность темы связана с ключевой для авторов проблемой поэзии и жизни. Встреча поэта и действительности отражает его рефлексию, осмысление природы дара.

Проблема определяет все стороны творчества: природу образа и воображения, психологию творчества и восприятия, связь автора с реципиентом. Нас интересует поэтика как мировоззрение и прием. Наблюдение над материалом позволяет выявить алгоритм развития культуры в сюжетно-тематическом, жанровом, методологическом ракурсах.

Значимым предстает гносеологический аспект творчества, понимание его целей и истока. Все это насущные вопросы современной эстетики. Мы ищем подступы к философии творчества с опорой на опыт Церкви, патристики в сращении науки и веры, воцерковлении культуры. Речь идет о подходах с учетом культурного наследия, множества позиций: от

Шеллинга, Шлейермахера, романтиков, любомудров, почвенников. - до Бахтина и постt структурализма. И полемика с оппонентом здесь едва ли не весомей учета мнения и опыта единомышленника. Наконец, на системный кризис методологии надо отвечать системным его преодолением, на вызов времени - интеллектуально-духовным напряжением, а не эффектными пассами и декларациями, проблему не решающими. Условием решаемости вопроса является сочетание традиции и новации, камень преткновения любого процесса. Причиной катастроф нашего времени стал культ новизны как самоцели, забвение цены вопроса, приведшее к истощению ресурса, к затяжным стагнациям. Измерение успеха объемными параметрами, внешним динамизмом является глубоким заблуждением.

Методологическая база и выбор методов исследования определяется целями и задачами, спецификой материала. Изучение связей классиков привело нас к методологической синкрезии, применению многих подходов и методов, идей, присущих как филологии, так и естествознанию. Комплексный метафоризм здесь неизбежен. Только это позволяет воспринять интуиции крупных художников, чья логика опирается на пневмосоматику Благовестия, примиряющую в себе полюса смыслов. В основе нашей методологии лежит системный подход, интегрирующий прием на основе целостности, структурности, взаимозависимости, иерархичности, множественности и дополнительности.

Такой подход позволяет рассмотреть проблему связей в единстве культурно-историчеI ских, феноменологических, структурно-функциональных, историко-типологических представлений. Особый смысл приобретает исследование миметического начала в текстах, дающих сущностное выражение национального начала, вершинных в культуре. Мимесис, представленный Э. Ауэрбахом, А. Лосевым, Ю. Минераловым, обнаруживает скрытые потенции в изучении взаимодействия поэтических систем.

Мифопоэтический аспект затронут нами в связи с обоснованием близости идей и образов Пушкина, Тютчева, Достоевского. Общим предстает евангельский контекст.

Нам был полезен опыт таких авторов, как С. Аверинцев, М. Бахтин, А. Бем, С. Бочаров, В. Брюсов, Л. Гинзбург, В. Иванов, Д. Лихачев, Т. Мальчукова, В. Непомнящий, И. Сурат, П. Палиевский, Ю. Тынянов, Вл. Ходасевич, Ю. Чумаков. В достоевистике нам близки взгляды В. Захарова, Т. Касаткиной, А. Кунильского, К. Степаняна, Б. Тихомирова. В тют-чевоведении ориентируемся на опыт В. Аношкиной, В. Кожинова, Б. Тарасова. Наша концепция была бы неполна без опоры на религиозную философию, богословие, начиная с А. Хомякова, В. Соловьева до о. Василия (Зеньковского). Особо выделим неопатристику XX века - труды еп. Василия (Кривошеина), оо. Киприана (Керна), Иоанна (Мейендорфа), Георгия (Флоровского), В. Лосского, иг. Илариона (Алфеева, ныне митрополита), С. Хоружего.

Общие положения, выносимые на защиту:

1. Наша культура определяется интересом к человеку в его связях со средой (психо-со-циальный аспект) и Богом (духовный уровень). Жизненный импульс коренится в ее диалоге с историей и собой (творческий аспект), что нацеливает на обретение личности в образе через теозис мира, очищение, преображение души, предстающее единством цели и пути (истины, добра, красоты, или: смысла, воли, формы). Основой творчества предстает понимание человека как соборной личности, совместно с Богом творимого образа и подобия Его. Ведущий принцип теории личности, творчества - христоподобие (теоморфия). Человек в отношениях с Творцом раскрывается в любви (истоке жизни), творчестве (форме явления), изъявлении воли, условии полноты бытия. Это начало связи автора и героя, образа.

2. Универсальным предстает принцип христоцентрии (вм. природосообразия эллинов или теоцентрии Торы; но и не персоноцентрия, антропоморфия мира, не социоцентрия), задающая проблемную, тварно-нетленную природу образа через Двуединую природу Христа. Образ в личностной парадигме восходит к подражанию Дрыс/иу-Богочеловеку (в отличие от натурализма Аристотеля и природосообразия Шеллинга).

Образы различаются степенью личной воли, свободы (бытие насквозь личностно), личность - приближением к Творцу в образе, она определяет образ, формы бытия.

В связи с функциями образа выделим его уровни - типизация (психо-социальная обусловленность средой), индивидуация (предметно-телесная) в зависимости от полноты выражения личностных начал; высшими формами предстают - лик, лицо, символ. Конечная цель творчества образа - суггестия и преображение, а не отражение, импрессия и экспрессия.

Творение форм сродни аскезе духа, служению (в послушании), формирующих творческий и исследовательский метод. Анализ использует категории богословия - сотериология, апокатастасис, теозис, благодать, соборность, теогносис, теофания, христоцентризм, теодицея и пр. Тем самым выявляется ценностная связь образа с методом, задающая смену объекта изучения, в центр внимания выдвигающая связи (автора, героя, реципиента), и -веры, образа, метода, что предполагает структуры отношений в диалоге.

3. В качестве базовой мы предполагаем концепцию Бахтина, введенную в евангельскую личностную парадигму, что у него оказалось не вполне отчетливо осознано (проработано) в силу исторических условий (отчасти, может быть, субъективно-личностных причин). С этих позиций мы подходим к определению творческо-поэтического методов русской классики

В виде ключевого мы выдвигаем прием, работающий на всех уровнях поэтики, -parodia sacra (принцип снижения, открытый у Достоевского А. Кунильским). Мы изучаем действие его на уровнях темы, мотива, сюжета, жанра, речи героев, что диктует необходимость уточнения категорий - идея, образ, автор, герой, жанр, сюжет, мотив.

4. Проблематика творчества и мотивная структура Пушкина, Тютчева, Достоевского представлена нами в центральных главах. Пушкин озарил культуру идеей Христа; Тютчев и, Достоевский ввели Его образ и тему. Общим импульсом стало преображение мира в свете Его Лика и имени; Он стал катализатором их творчества, связав его с жизнью.

Пушкин и Достоевский придали узнаваемые черты, имена социальным маскам и типам, чьи идеи, образы, связанные с ними феномены и синдромы стали знаками времени. Творцы и жертвы истории сыграли уготованные им роли. Многие феномены, комплексы идей, мотивов, образов, доминантные в XX веке, угаданы художниками века предыдущего.

Мир и образ, обогащая друг друга, порой меняются местами, степенью достоверности. И как только художник ставит перед собой задачу послужить какой-либо Идее, его настигает тяжелый духовно-творческий кризис. Лишь отдаваясь творчеству непредвзято и свободно, он способен выразить личную, глубоко пережитую им идею. Конфессионально-национальные «предпочтения», присущие его публицистике, возникают тогда спонтанно, не разрушая при этом ткань произведения. Личность, тем более художник, всегда находится в пограничном состоянии выбора. Это хорошо известно подвижнику-аскету, мир судящему милосердно, снисходительному к человеку, но часто забывается критиком-идеологом. Определяющим здесь предстает личностный фактор со-чувствия, со-участия.

Научная новизна работы заключается в постановке проблем воздействия поэтических открытий Пушкина на образную систему Тютчева и Достоевского, а также в методологических подходах к сопоставлению разных идейных парадигм.

Теоретическая значимость исследования обусловлена тем, что взаимовлияние художественных систем и индивидуальных стилей является одной из самых актуальных проблем в науке. Реализуемые в процессе сравнительного анализа представления о произведении как продукте взаимодействия «литературы и реальности», требуют методологии, в основе которой лежат аксиологические принципы, реализовать которые возможно при решении проблемы мимесиса стилевых систем в их взаимоотношении.

Практическая значимость результатов исследования. Результататы могут быть использованы при чтении курса Истории русской литературы, русской литературной критики и др. базовых учебных курсов. Теоретические выводы исследования позволяют пересмотреть ряд базовых категорий истории и теории литературы в учебных программах.

Апробация материала осуществлена в ходе чтения курса Истории русской литературы и критики для филологов разных специализаций, и чтения лекций на курсах повышения квалификации учителей литературы при Карельском ИПКРО в течение двух десятилетий.

Структура: работа делится на главы по авторам (три центральные); первая и пятая главы - концептуальные, теоретико-методологические. Главы разбиты на разделы по тема-тико-проблемному принципу. Итого: Введение, 5 глав, Заключение, Список литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Христианский универсум в русской литературе XIX века: А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

I. Сопоставление и анализ произведений Пушкина, Тютчева и Достоевского свидетельствует, что в их зрелом творчестве все более отчетливо и закономерно нарастает и доминирует евангельское мировосприятие, во многом определяющее их поэтику от выбора жанра, тем, сюжетов до строения образа и приема.

1. Мы пытались показать, что основой мировоззрения они избрали онтологический принцип христоцентрии, формирующий тип веры, национальную ментальность и культуру, а в сфере творчества обнаруживают принцип подражания Христу, поэтику коренящуюся в библейской антропологии, в дискурсе и поэтике Благой вести.

2. Мы выявили, что мировоззренческие и методологические причины системного кризиса в науке связаны с переходным ее состоянием, с ослаблением научной рефлексии, требуют пересмотра теории образа, проработки методологической базы, категориально-терминологического аппарата. Эти причины кроются в позитивистском (материализм и идеализм в философии) и идеологизированном понимании культурного и религиозно-духовного опыта, сведении личностной основы к умозрительной морально-эстетической, культурно-исторической, социально-политической идее, тогда как в основой русской культуры предстает личность Богочеловека, Теофания.

3. Умозрительный, внеисторический подход к мировоззрению автора оослабляет усилия исследователей, дезориентирует, направляет в старое русло идеологизма, сводит анализ к систематизации, непродуктивной каталогизации. Причина в несоответствии методов изучения специфике материала, когда меняются идейные интенции, но не методы, не содержание. Надо думать, в этом скрыта основная причина не затяжного кризиса.

Представляется резонным осмыслить (очистив от наслоений гностики и модерна) наследие Бахтина в христианской парадигме, где оно и возникло. Его концепты отражают живую жизнь нашей литературы, Достоевского; он исследователь и адепт ее. Его идеи закладывают методолого-техническую базу философско-филологического анализа через связь автор - образ (герой) - реципиент. Здесь необходимо привлечение христианской онтологии и антропологии, опыта восприятия образа св. Отцами. Убежден, что проблема метода, исток образа, формируя тип культуры, связаны с конфессиональным типом веры.

4. О жанре. В отношение пушкинских опытов драмы как основы развития его последователями собственной поэтики отметим: а. Скрытый диалогизм отношений героев между собой и их - с автором создает предпосылки перехода от трагедии как формы монологизма к драме как форме диалогической, где истина нестатична, не задана, а открывается динамически в кризисном становлении личных отношений, где нет невинных и обреченных, а каждый о всех и за вся в ответе, б. Выяснению механизма взаимодействия частей внутренней структуры идеи и жанра служит лаконизм сцен, где все элементы имеют формообразующий характер, работают на единство целого. Драма в чистом виде позволяет понять роль каждой части конструкции. Русская драма через внутренний сюжет, лиризм души устремлена к по-вествовательности; отсюда лирический сценизм русского романа.

Поэт формирует триады, устойчивые формы единства в многобразии: = ложная статика — поиск - резонер: пирующие - Вальсингам - Священник; Барон - Аль-бер - Герцог; Командор - Анна - Гуан; Сальери - Моцарт - черный человек. Обличитель, как правило, фигура сменная: Иван - Соломон, Лаура - Лепорелло, слепой скрыпач - черный человек. При этом возникают оппозиции: история - миф; логос (монологовое слово Сальери) - мелос (диалоговые реплики, игра Моцарта); текст - сцена.

5. Чтобы не варьировать концептуальные позиции, сформулированные во Введении, подведем итоги, полученные в результате сравнительного изучения представленного нами материала. При общности тематики и онтологических, морально-эстетических, социально-исторических и национальных проблем (Богородичные мотивы как христианская модель вечной женственности) в близости авторов выявляется специфическое родство их в парах (диалогизм, полифония, амбивалентность присущи всем в разной степени и форме): Сравнение произведений Пушкина и Достоевского выявляет их близость - сю-жетно-мотивную (у романиста цитатный слой из поэта), в характере связей автора и героя, отсюда - в специфике жанровых форм: повествование тяготеет к драме, драма - к сюжету, к притче; в героях (пародийные параллели, близнечные пары в приеме parodia sacra: Зосима -старый Карамазов (мотивы неблагой жертвы, слабых ног, спора за сокровища; образы поэтов любви, бесноватых приживал, сомнительных мудрецов) и пр.; = между Пушкиным и Тютчевым - творческая проблематика, понимание служения и форм его реализации (тип поэта и назначение поэзии): образ слова, тематические и мотивные i переклички при «поколенческом» различии, принадлежности разным поэтическим традициям обоим присуща динамика типа поэта: от поэта как такового (олицетворение стихий: эхо, протей, безумие) - через пророка (оратора) - к свидетелю во Христе (апостольское странничество). у Тютчева и Достоевского - тип темперамента, диссонансного восприятия мира в неразрешимых противоречиях, требующего преодоления личного и бытийного трагизма, тип поляризующего жизнь хронотопа; отсюда вид психологизма (у Тютчева в форме лирического монолога отчетливо проступает внутренний диалог с собой и миром). Образ Христа и тема безмолвия (безмолвно глаголющее бытие-контекст, язык - дом бытия, по Хайдеггеру). Особо выделим Богородичные мотивы и иконичность.

Parodia sacra - прием, сближающий Пушкина и Достоевского; это форма реализации демона иронии в их образной амбивалентности и инверсиях. Ее как будто нет у Тютчева и Гоголя, но только внешне; герои раннего Гоголя постоянно посрамляют беса, а Тютчев в свете славился своими словечками, остротами, при этом все отмечали его незлобивость.

У художников дело, конечно, не сводится к прямым воздействиям (хотя и это отчасти имеет место), речь идет о духовно-личностном родстве. Г.Флоровский отмечал, что «вопрос о генезисе системы или мировоззрения нельзя подменять вопросом о «влияниях». Не всякое влияние есть. зависимость, и зависимость не означает прямого заимствования. «Влиянием» будет и толчок, побуждение, - «влияние» может быть и от обратного. Во всяком случае не следует ссылкою на «влияние» заслонять самодеятельность мыслителя»616. Намеченные общность и различия еще предстоит раскрыть.

Различия внешние очевидны, а внутренняя близость глубже и тоньше. Все многообразие их связей сводится к некой общности, которую мы определяем как трезвение духа в феномене служения, присущем крупным русским дарованиям. Вопрос в том, кому или чему, какому Идеалу они служат - идее, социуму, личности, себе? Чаще служили Истине и красоте, Богу через человека, призванного к обожению. В этом отношении творчество каждого из них представляет собой кризисно становящееся тематически-проблемное единство. ЛичI ностное в жизни и поэзии, диалог поэта и толпы переводит осознание своего призвания в духовную жажду следования ему. Импульс служения организует все уровни творчества: от воображения до восприятия. Ложно понятый, он препятствует исполнению призвания. Творческое трезвение - черта редкая даже у гениев. Из национального ряда им обладали Рублев, Дионисий, Феофан Грек. По типу личности, творчества (сводимых к типу дара, а не мастерства, техники) они чрезвычайно схожи.

II. О методе. Современный роман - не житие! Но использует принцип евангельского реализма в высшем смысле, открытый нашей классикой. В стилистике появилось больше бы-топодобия (прямой перспективы), психологизма (поток созания, подтекст), иной тип строения сюжета (не клейма и их аналог - вставные новеллы). В слове, подобно иконе, возникло сплетение двух перспектив - обратной (иномирной Истины) и прямой (бытовой).

Похоже, термин христианский реализм постепенно приживается в науке. Но опасение, что он будет сведен к одиозным, остается. Это процесс неизбежной мутации, идеологизации любой идеи. Если мы оставляем реализм в сочетании с христианским, то допускаем наличие на равных и иных (сюр, соц, критического). Но это несообразность! Упор следует перенести на определение христианскийпересмотрев термин реализм, чтобы без ущерба отсечь чуждые ему коннотации, поскольку он стал двусмыслен.

616 Фпоровский Г. Пути русского богословия. Париж, YMCA-PRESS. 1983. С. 274.

Видимо, он очистится от наслоений, восстановится, что потребует времени. А пока можно использовать термин христианский символизм, лишенный резких диссонансов.

При том, что символизм был выхолощен до аллегории символистами-гностиками, сам символ выжил. Он двузначен по своим истокам, двунаправлен вовне и внутрь (но не двусмыслен в силу большей формальной, орудийной автономии, меньшей идеологичности). А определение христианский необходимо, чтобы отделить его от мифа, магии, иных видов, где он пребывает в состоянии синкрезии, диффузии.

Конечно, творческий принцип следует обозначить как христоцентризм, если б это не повело к его идеологизации; но неогностика не готова к адекватному его восприятию. Потому христианский, евангельский символизм как систему приемов можно отнести к методу поэтическому, сближающему поэтику нашей словесности с евангельской поэтикой, к чему литература тяготеет в высших своих проявлениях (о духовном реализме нет речи в силу его

617 размытости) . Христианский реализм должно оставить за творческим методом, как это видит В. Захаров. Принцип христоцентризма и христианского универсализма в любом случае остается базовым. I

Резонным предстает определение поэтики русской литературы как евангельской поэтики личностного бытия. Тогда принцип христоцентризма, христианского двоемирия, дву-единства, антропокосмизма (но не антропо- и космо-центризма), входя в триединство, может быть определен как конститутивно ценностный, Богочеловеческий. Его атрибутом будут категории соборности и Благодати. Это мировоззренческая основа творческого метода; где христоподобие - потенция; благообразие, христообразие - нравственно-эстетический критерий, мерило со-стояния в Духе, христоподражание - прием; драгоценный Христов образ - идеал автора и героя, ценностное целеполагание образа мира при том, что аксиос -условие, а не исток его. Различие реализма и символизма - различие реалии и знака, идеи и имени, образа и приема начертания; их связует Лик, передаваемый ими различными путями - опосредованно и непосредственно, через вещь-знак и лицо-плоть. Христианский реализм и символизм хранят посыл иномирия, поэтику волящего бытия-контекста. Это импульс-порыв иконичности, что символисты имели в виду, лелея, но не умея сберечь.

617 В критическом идеализме есть своя логика, но изнаночная. Его отвлеченность не позволит ему прижиться.

283

Список научной литературыСузи, Валерий Николаевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Ахматова АЛ. О Пушкине. Статьи и заметки. - JL, 1977.

2. Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7 т. Т. 6, 7. М., 1975.

3. Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 7 тт. Т. 7. М., ; Гоголь Н. В. Духовная проза. - М., 1992.

4. Достоевский Ф.М. ПСС: В 30-ти т. Л., 1972-1990.

5. Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4-х т. М., 1991.

6. Некрасов Н.А. Русские второстепенные поэты // Современник. 1850, № 1. Отд. VI. С. 42-74.

7. Пушкин А.С. ПСС: в 16 томах. М.-Л., АН СССР, 1937-1959 (Собр. соч.: в 10 т. - М., ГИХЛ, ред. Д. Благой и др. 1959-1962; ПСС: в 10 т. Примеч. Б. Томашевского. 4-е изд. - Л., 1977-79).

8. Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: в 28 т. Т. 5. М.-Л., 1963.

9. Тютчев Ф.И. ПСС и писем: в 6 т. М., 2002-2004.

10. По вопросам истории и теории литературы и культуры:

11. Аверинцев С. «Аналитическая психология» К.-Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // О современной буржуазной эстетике. М., 1972.

12. Аверинцев С. Гете и Пушкин (1749-1799-1999)//Новый мир, 1999. №6. С. 192-193.

13. Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

14. Аверинцев С. Ритм как теодицея // Новый мир. 2001. № 2. С. 203-205.

15. Аверинцев С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

16. Аверинцев С. София Логос. Словарь. - Киев, 2001.

17. Анненков П. Заметки о русской литературе 1848 года//Современник. 1849. № 1. С. 1-23.

18. Баевский В. История русской поэзии. М., 1996.

19. Барт Р. Избранные работы: семиотика, поэтика. М., 1989.

20. БатайЖ Ненависть к поэзии. М., 1999.

21. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1976.

22. Бахтин М. Эпос и роман. СПб., 2000.

23. Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

24. М.М. Бахтин как философ. М., 1992.

25. Бахтин: pro et contra. Антология: в 2-х т. СПб., 2002.

26. Батюшков К. Нечто о поэте и поэзии. М., 1985.

27. Белинский В. Сочинения Александра Пушкина; Взгляд на русскую литературу 1846 г.; Взгляд на русскую литературу 1847 г. II Его. ПСС: в 13 т. -М., 1953-1956. Т. 7; 9; 10. Сс. 7-50; 279-359.

28. Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994.

29. Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума. М., 2005; Его. Разум и природа. - М., 2006.

30. Бем А. Исследования. Письма о литературе. М., 2001.

31. Бердяев Н. Из размышлений о теодицее // Путь. Париж, 1927. № 7.

32. Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993.

33. Бердяев, Николай. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х т. М., 1994.

34. Бердяев. Pro et contra. Антология. Кн. 1. СПБ., РХГИ. 1994.

35. Берковский Н. Я. О русской литературе. Л., 1985.

36. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. СПб., 2001.

37. Бибихин В.В. Символ и «другое» // Апокриф. М., 1992. № 2. С. 48-59.

38. Бибихин В.В. Язык философии. М., 1993.

39. Биографический метод. История, методология, практика. М., 1994.

40. Бицилли П.М. Избранные труды по филологии. М., 1996.

41. Бицилли П.М. Место Ренессанса в истории культуры. СПб., 1996.

42. Богомолов НА. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999.

43. Бочаров С. Сюжеты русской литературы. М., 1999; Его. Филологические сюжеты. - М., 2007.

44. Брянчанинов, Игнатий, сет. О прелести. СПб., 1996; Его же. Христианский пастырь и христианин-художник // Богосл. труды, сб. 32. - М., 1996. С. 278-281.

45. Булгаков С. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. М., 1994; Его. Два града. - Пб. 1997.

46. БушминА. С. Методологические вопросы литературоведческих исследований. М., 1969.

47. Валери, Поль. Об искусстве. М., 1993.

48. Ванслов В. Эстетика романтизма. М., 1966.

49. Вейдле В. Эмбриология поэзии. Ст. по поэтике и теории искусства. М,. 2002.

50. Вейман Р. История литературы и мифология. М., 1975.

51. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940.

52. Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.

53. Вопросы методологии литературоведения: Сб. статей. М.-Л., 1967.

54. Вопросы истории и теории литературы. М., 1971.

55. Воронов Л. Вопрос «О Филиокве» с точки зрения русских богословов // Богосл. тр. М., 1986.

56. Вышеславцев Б. Этика преображенного Эроса. М., 1993.

57. Гасилин В. Миф как синтез // Философия и миф сегодня. Саратов, 1998. С. 12-17.

58. Гаспаров М.Л. Современный русский стих. М., 1974.

59. Гаспаров Б. Язык. Память. Образ. М., 1996.

60. Герменевтика и деконструкция. СПб., 1999.

61. Герменевтика: история и современность. М., 1985.

62. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. Л., 1979.

63. Гиршман М. М. Литературное произведение: Теория и практика анализа. М., 1991.

64. Гиршман М. М. Ритм художественной прозы. М., 1982.

65. Голан А. Миф и символ. М., 1993.

66. Головко В.М. Повесть как жанр эпической прозы: уч. пособие. М.-Ставрополь, 1997.

67. Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987

68. Грецкий М.Н. Французский структурализм. М., 1971.

69. Грифцов Б.А. Теория романа. М., 1927.

70. Грякалов А.А. Структурализм в эстетике. Л., 1989.

71. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985.

72. Гурко Е. Тексты деконструкции. Томск, 1999.

73. Дамаскин, Иоанн, преп. Три защитительных слова против порицающих св. иконы и изображения. СПб., 1893.

74. Дамаскин, Иоанн, преп. Точное изложение православной веры. М., 1992.

75. ДерридаЖ. Голос и феномен. СПб., 1999.

76. ДерридаЖ. Эссе об имени. СПб., 1998.

77. Днепров В.Д. Проблемы реализма. Л., 1961.

78. Дунаев М. Православие и русская литература. В 6 тт. М., 1996-2002.

79. Духовный потенциал русской классической литературы. М., 2007.

80. Евангельский текст в русской литературе. Петрозаводск (7 вып. с 1993 продолж. изд.)

81. Есаулов И. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.

82. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Его. Фигуры: в 2 т. Т. 2. М., 1998. С. 60-281.

83. Жирмунский В.М. Введение в литературоведение: курс лекций. СПб., 1996.

84. Жирмунский В. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1914.

85. Жуковский В. Эстетика и критика. М., 1985.

86. Зеньковский В. Основы христианской философии. М., 1992.

87. Зеньковский В. Гоголь. М., 1997 (репринт).

88. Иванов, Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994; Его. Родное и вселенское. - М., 1994.

89. Ильин А. Русская литература в контексте отечеств, православных традиций. Ярославль, 2000.

90. Историко-литературный процесс: Проблемы и методы изучения. Л., 1974.

91. Карташев Л.Вселенские соборы. М., 1994.

92. Киреевский ИВ. Избранные статьи. М., 1984; Его. Критика и эстетика. - М., 1979.

93. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе Х1Х-ХХ вв. М., 1994.

94. Кожинов В. Происхождение романа: теоретико-исторический очерк. М., 1963.

95. Конрад Н.И. Запад и Восток: Статьи. М., 1966.

96. Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения: в 2 ч. Ч. 1. М., 1972.

97. Котельников В.А. Оптина пустынь и русская литература // Рус. лит. 1989. № 1. С. 3-31.

98. Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в 19 в. (1 пол.) М., 1977.

99. Куприянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1976.

100. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996; Его. Избранное. - М., 1993.

101. Лепахин В.В. Икона в изящной словесности. Сегед, 1999.

102. Лепахин В В. Икона и иконичность. Сегед, 2000.

103. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.-Л., 1958.

104. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.

105. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.

106. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.

107. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. JL, 1972.

108. Лотман Ю. Символ в системе культуры // Его. Внутри мыслящих миров. М., 1999. С. 146-160.

109. Лотман Ю. Избранные статьи: в 3-х т. Таллинн, 1992.

110. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

111. Мальчукова Т.Г. Филология как наука и творчество. Петрозаводск, 2004.

112. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. M., 2003.

113. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976.

114. Мережковский Д. Эстетика и критика: в 2-х т. М., 1994.

115. Михайлов A.B. Обратный перевод. M., 2000.

116. Михайлов A.B. Роман и стиль // Теория литературных стилей. M., 1982. С. 137-203.

117. МонегеттиА. Введение в онтопсихологию. Пермь, 1993.

118. Палиевский П. Литература и теория. М., 1978.

119. Потебня A.A. Слово и миф. М., 1989.

120. Правила Православной Церкви. T. 1. СПб., 1911.

121. Проблемы типологии русского реализма. М., 1969.

122. Пумпянский Л. В. Классическая традиция. Собр. трудов по истории рус. литературы. М., 2000.

123. Развитие реализма в русской литературе. T.2. Кн. 1,2. Т. 3 М., 1972-1974.

124. Русская литература в оценке современной зарубежной критики: Сб. статей. М., 1981.

125. Русская новелла: Проблемы теории и истории. СПб., 1993.

126. Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. Л., 1973.

127. Русская эстетика и критика 40-х 50-х гг. XIX века. - М., 1982.

128. Русские писатели и Православие: в 5 т. Т. 1-й (о Достоевском). М., 2003.

129. Русский космизм. М., 1993.

130. Розанов В. Религия и культура. M., 1990.

131. Рымарь Н.Т. Введение в теорию романа. Воронеж, 1989.

132. Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991.

133. Святоотеческая христология и антропология. Сб. ст. Вып. 1. Пермь, 2002.

134. Святополк-Мирский Д.П. Поэты и Россия. СПб., Алетейя, 2002.

135. Скобелев В.П. Слово далекое и близкое: Народ. Герой. Жанр. Самара, 1991.

136. Советское литературоведение за 50 лет: Сб. статей. М.-Л., 1967.

137. Современное прочтение русской классической литературы XIX века. М., 2007.

138. Соловьев В. Чтения о Богочеловечестве. Статьи. СПб., 1994.

139. Соловьёв В. С. Философия искусства и литературная критика. М.,1991.

140. Страхов Н. Литературная критика. М., 1964.

141. Тамарченко Н. Русский классич. роман XIX в. Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997.

142. Тарабукин Н. Смысл иконы. М., 1999.

143. Творения преп. Максима Исповедника. М., 1993.

144. Теория литературы: в 4 т. М., 2002.

145. Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Т. 1-3. М.-Л., 1962-1965.

146. Тимофеев Л.И. Очерк теории и истории русского стиха. М., 1958.

147. Томашевский Б.В. Стилистика и стихосложение. -М., 1968.

148. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2001.

149. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995.

150. Топоров В.Н.Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1998.

151. Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 198-226.

152. Тюпа В. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. М., 2001.

153. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993.

154. Хализев В.Е. Драма как явление искусства. М., 1978.

155. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999.

156. Ходасевич В. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. М., 1996.

157. Холшевников В.Е. Стиховедение и поэзия. Л., 1991.

158. Христианство и русская литература. Сб. ст. СПб., 1994.

159. Успенский Б. Поэтика композиции. Структура худ. текста и типология комп. форм. М., 1970.

160. Успенский Л. Богословие иконы Православной Церкви. Изд-во Западно-Европ. экзархата. 1989.

161. Чернец Л.В. Литературные жанры. М., 1982.

162. Чичерин А. В. Идеи и стиль. М., 1968.

163. Шаховской, Иоанн. О назначении человека и путях философии // Путь. Париж, №31.

164. Шмид В. Нарратология. М., 2003.

165. Шмид В. Проза как поэзия. Статьи о повествовании в русской литературе. СПб., 1998.

166. Федотов Г. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991.

167. Феномен русской духовности: словесность, история, культура. Калининград, 2007.

168. Флоренский П. Иконостас. Избр. тр. по искусству. С.-Пбг., 1993.

169. Флоровский Г. Восточные отцы V-VIII вв. Париж, YMCA- PRESS. 1990.

170. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1981.

171. Фома Кемпийский. О подражании Христу. Пер. К. П. Победоносцева. СПб., 1898.

172. Эккерман И.-П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. Пер. Д. Аверкиева. СПб., 1891.

173. Русские символисты. М., 1910 (ст. Эллиса. О сущности символизма).

174. Русские философы. Антология: в 2-х т. М., 1994.

175. Русский космизм. Антология философской мысли. М., 1993.

176. Эрн В. Сочинения. М., 1991.

177. ЮнгК.-Г. Собр. соч.: в 19 т. Т. 15. Феномен духа в искусстве и науке, M., 1992.

178. Якобсон, Роман. Работы по поэтике. М., 1987.

179. ПО ПЕРСОНАЛИЯМ О ДОСТОЕВСКОМ-.

180. Аллен, Луи. Ф. М. Достоевский. Поэтика. Мироощущение. Богоискательство СПб., 1996.

181. Альми И.Л. Романы Ф. М. Достоевского и поэзия. Л., 1986.

182. Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. Саратов, 1975.

183. Антоний (Храповицкий), митр. Словарь к творениям Достоевского. M., 1998.

184. Ашимбаева Н.Т. Достоевский. Контекст творчества и времени. Сб. ст. СПб., 2005.

185. Барсотти, Диво. Достоевский. Христос страсть жизни - М., 1999.

186. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.

187. Бачинин В. А. Достоевский: метафизика преступления. СПб., 2001.

188. БеликА.П. Художественные образы Ф. М. Достоевского. Эстетические очерки М., 1974.

189. Белкин А. О реализме Достоевского // Творчество Ф. М. Достоевского. Сб. М., 1959. С. 45-54.

190. Белов C.B. Вокруг Достоевского.- СПб., 2001.

191. Белопольский В.Н. Достоевский и философия: Связи параллели. Ростов-на-Дону, 1998.

192. Борисова В В., Шаулов С.М. Достоевский и барокко: Типологический аспект проблемы мира и человека // Концепция человека в русской литературе. Воронеж, 1982. С. 77-88.

193. Бочаров С. Переход от Гоголя к Достоевскому // Смена литерат. стилей. М., 1974. С. 17-57.

194. Бэлнеп, Р. Структура «Братьев Карамазовых» СПб., Академический проект, 1997.

195. Ветловская В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы» Л., Наука, 1977.

196. Викторович В.А. К поэтике сюжетного эксперимента: Пушкин и Достоевский // Болдинские чтения. Горький, 1981. С. 166-177.

197. Вильмонт В.Н. Достоевский и Шиллер. Заметки русского германиста М., 1984.

198. Владимирцев, Вл. Достоевский народный. Ф.М. Достоевский и русская этнологическая культура. Статьи. Очерки. Этюды. Иркутск, 2007.

199. Власкин А.П. Идеологический контекст в романе Ф.М. Достоевского. Челябинск, 1987.

200. Власкин А.П. Творчество Ф.М. Достоевского и народная религиозная культура Магнитогорск: Издательство МГПИ, 1994.

201. Властитель дум. Ф.М. Достоевский в русской критике кон. XIX нач. XX века - СПб., 1997.

202. Воге, Петер Норманн. Достоевский: свержение идолов СПб.: Всемирное слово, 2003.

203. Волынский, Аким. Достоевский. СПб.: Академический проект; Издательство ДНК, 2007.

204. Вышеславцев Б.П. Русская стихия у Достоевского // Русские эмигранты о Достоевском. СПб. 1994. С. 61-86.

205. Габдуллина В.И. «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф. М. Достоевского. Барнаул, 2008.

206. Гачева, Анастасия. «Нам не дано предугадать .» Достоевский и Тютчев М., ИМЛИ, 2004.

207. Гачева А.Г. Ф.М. Достоевский и Н.Ф. Федоров. М., ИМЛИ РАН, 2008.

208. Гин М.М. Достоевский и Некрасов. Два мировосприятия Петрозаводск, Карелия, 1985.

209. Голосовкер Я.Э. Достоевский и Кант. М., Издательство АН СССР, 1963.

210. Горичева Т. Достоевский русская «феноменология духа» // Д. и МК. Альм. 1995. - № 5. С. 5-17.

211. Григорьев, Димитрий, протоиер. Достоевский и церковь. М., 2002.

212. Грифцов Б.А. Психология писателя. М., 1988. С. 233-252.

213. Громова Н. А. Достоевский. Документы, дневники, письма, мемуары, отзывы. М., Аграф, 2000.

214. Гроссман Л. Достоевский М., Молодая гвардия, 1962 (ЖЗЛ).

215. Гуардини, Романо. Человек и вера. Брюссель, 1994.

216. Гус М. Идеи и образы Ф. М. Достоевского М., Художественная литература, 1971.

217. Джексон, Р. Льюис. Искусство Достоевского. Бреды и ноктюрны М., Радикс, 1998.

218. Джоунс, Малколъм. Достоевский после Бахтина. Исследование фантастического реализма Достоевского СПб., Академический проект, 1998.

219. Дилакторская О.Г. Петербургская повесть Достоевского СПб.: Дмитрий Буланин, 1999.

220. Днепров В. Идеи, страсти, поступки. Из художественного опыта Достоевского JL, 1978.

221. Долинин А. С. Достоевский и другие. Статьи и иссл-я о рус. классической литературе JI., 1989.

222. Достоевский в зарубежных литературах-Л., Наука, 1978.

223. Достоевский в конце XX века М., 1996.

224. Достоевский и его время Л., Наука, 1971.

225. Достоевский и мировая культура. Альманах. СПб.: Серебряный век, (с 1993 - продолж. изд.)

226. Достоевский и Православие М.: Издательство «Отчий дом», 1997.

227. Достоевский и русские писатели. Традиции. Новаторство. Мастерство. Сб. ст. -М.: 1971.

228. Достоевский и современность Семипалатинск, сб. 1 - 1989; сб. 2 - 1992.

229. Достоевский и современность. Сб. материалов конф. Ст. Русса, (с 1986- продолж. изд.).

230. Достоевский и XX век: в 2-х т. М., ИМЛИ РАН, 2007.

231. Достоевский: Материалы и исследования. -Л.-СПб., (с 1974 продолж. изд.)

232. Достоевский: Статьи и Материалы / под ред. A.C. Долинина. Сб. 2. Л.-М., 1924.

233. Достоевский художник и мыслитель. Сб. ст. - М., Художественная литература, 1972.

234. Дудкин ВВ. Достоевский Ницше: Проблема человека. - Петрозаводск, 1994.

235. Дунаев М.М. Православие и русская литература. Ф. М. Достоевский. М., 2002.

236. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Петрозаводск, 1994. Вып. 2 -1998. Вып. 3 - 2001. Вып. 4 -2005. Вып. 5 - 2008.

237. Ермаков ИД. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь. Достоевский М.: НЛО, 1999.

238. Ермакова М.Я. Традиции Достоевского в русской прозе. М.: Просвещение, 1990.

239. Ермилова Г.Г. Тайна князя Мышкина. О романе Достоевского «Идиот». Иваново, 1993.

240. Ефремов B.C. Достоевский: психиатрия и литература СПб., Диалект, 2006.

241. Жид, Андре. Достоевский. Эссе -Томск: «Водолей», 1994.

242. Застрожнова Е.М. «Маленький человек» в свете христианской традиции (от Гоголя к Достоевскому). М., ТЕИС, 2004.

243. Захаров В.Н. Концепция фантастического в эстетике Ф. М. Достоевского // Художественный образ и историческое сознание. Межвуз. сб. Петрозаводск, 1974. С. 51-80.

244. Захаров В. Проблемы изучения Достоевского. Петрозаводск, 1978.

245. Захаров В. Система жанров Достоевского. Типология и поэтика. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985.

246. Захаров В. Христианский реализм в русской литературе (постановка проблемы) // Евангельский текст в русской литературе. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 5-20.

247. Зверева ТВ. Сюжет-архетип романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Проблема автора в художественной литературе: Сб. науч. тр. Ижевск, 1993. С. 195-132.

248. Зеньковский В В. Гоголь. М., 1997.

249. Зернов, Николай. Три русских пророка. Хомяков, Достоевский, Соловьев М., 1995.

250. Злочевская А. Стихия смеха в романе «Идиот» //Д. и МК. Альм. №1.4. 1. СПб., 1993. С. 25-47.

251. Зунделович Я. О. Романы Достоевского. Статьи. Ташкент, 1963.

252. Иванов В В. Безобразие красоты: Достоевский и русское юродство. Петрозаводск, 1993.

253. Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // Родное и вселенское. М.: 1994. - С. 282-311.

254. Иванова A.A. Философские открытия Ф. М. Достоевского М., 1995.

255. Ильин В.Н. Трагедия и Достоевский // Возрождение. Париж, 1963. № 136. С. 51-68.

256. Ильин В.Н. Демонология и юмор Достоевского // Возрождение. Париж, 1971. № 234. С. 62-74.

257. Ионина М.А. Книга Иова в романах Ф.М. Достоевского «Подросток» и «Братья Карамазовы» // Достоевский и время. Сб. ст. Томск. Изд-во Томского ГУ. 2004. С. 48-62.

258. Исупов К.Г. Возрождение Достоевского в русском религиозно-философском ренессансе // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПбг., 1996.

259. Иустин (Попович), прп. Достоевский о Европе и славянстве СПб., Адмиралтейство, 1998.

260. Иустин (Попович), преп. Философия и религия Ф. М. Достоевского Минск: 2007.

261. Карасев JI.В. О символике Достоевского // Вопр. философии. 1994. № 10. С. 90-111.

262. Корякин Ю. Достоевский и канун XXI века. М.: Сов. писатель, 1989.

263. Касаткина Т.А. О творящей природе слова: Онтологичность слова в творчестве

264. Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». М.: ИМЛИ РАН, 2004. 480 с.

265. Касаткина Т. А. Характерология Достоевского. М.: Наследие, 1996.

266. Кашина Н.В. Гуманизм Достоевского // Философские науки. 1971. № 5. С. 90-97.

267. Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М.Достоевского. М.: Худ. лит., 1986.

268. Киносита Т. «Воспоминание спасет человека!»: по поводу значения воспоминания детства в творчестве Ф.М.Достоевского. Материалы междунар. науч. конф. Коломна, 2006. - С. 17-21.

269. Кириллова И. Литературное воплощение образа Христа // Вопр. лит. 1991. Август. С. 60-74.

270. Кириллова И.А. Образ Христа в творчестве Достоевского. М., 2010.

271. Кирпотин В.Я. Достоевский художник. Этюды и исследования. М.: Сов. писатель, 1972.

272. Клейман Р.Я. «Про высшую ногу» (к проблеме констант художественного мира Достоевского в контексте исторической поэтики) // Д. и МК. Альманах, № 11. СПб., 1998. С. 48-71.

273. Коган Г. Вечное и текущее (Евангелие Достоевского и его значение в жизни и творчестве писателя) // Достоевский в конце XX века. М., 1996. С. 147-166.

274. Кожинов В. «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского // Три шедевра русской классики. -М„ 1971. С. 107-186.

275. Котельников В.А. Кенозис как творческий мотив у Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., № 13. С. 194-199.

276. Котельников В.А. Христодицея Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах, № 11.-СПб., 1998. С. 20-29.

277. Кунильский А.Е. «Лик земной и вечная истина»: О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф.М. Достоевского. Петрозаводск: Изд-во ПГУ, 2006.

278. Кунильский А.Е. Смех в мире Достоевского. Петрозаводск, 1994.

279. Куплевацкая Л. А. Символика хронотопа и духовное движение героев в романе «Братья Карамазовы»: Д.: M и И. Т. 10. СПб., 1992. С. 90-100.

280. Лапшин И.И. Эстетика Достоевского. Берлин, 1923.

281. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении 1950. М., 1996.

282. Левина Л.А. «Новый Иов» в творчестве Ф.М. Достоевского и в русской литературе XX века // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 11.- СПб., 1994. С. 204-221.

283. Левина Л.А. Некающаяся Магдалина, или почему князь Мышкин не мог спасти Настасью Филипповну //Достоевский и мировая культура. СПб., 1994. № 2.

284. Лихачев Д. Достоевский в поисках реального и достоверного; «Небрежение словом» у Достоевского; «Летописное время» у Достоевского // Его. Литература реальность - литература. - Л., 1981. Сс. 53-72; 73-96; 97-116.

285. Лосский Н О. Достоевский и его христианское миропонимание // Его. Бог и мировое зло. М.: 1994. С. 6-248.

286. Лотман Л. Романы Достоевского и русская легенда // Ее. Реализм русской литературы 60-х гг. XIX в.-Л., 1974. С. 85-315; Особенный и «положительно прекрасный» человек//Там же. С. 243-256.

287. Лурье В.М. Догматика «религии любви»: Догматические представления позднего Достоевского // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПбг., 1996.

288. Ляху В. Люциферов бунт Ивана Карамазова. Судьба героя в зеркале библ. аллюзий. М., 211.

289. Майков В. Нечто о русской литературе в 1846 г. // Его. Литер, критика. М., 1985. С. 177-200.

290. Мармеладов Ю. Тайный код Достоевского. Илья-пророк в русской литературе. СПб., 1992.

291. Мартинсен Д. Полемика о «простоте» и «упрощенности» в «Дневнике писателя» // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 9. С. 179-182.

292. Меерсон, Ольга. Библейские интертексты у Достоевского Кощунство или богословие любви? // Достоевский и мировая литература. М., 1999. № 12. С. 40-53

293. МейерГ.А. Свет в ночи: (о «Преступлении и наказании»). Frankfurt/Main: Посев, 1967.

294. Мейлах B.C. О художественном мышлении Достоевского // Вопр. литер. 1972. №1. С. 89-104.

295. Мелетинский Е.М. Заметки о творчестве Достоевского. М.: РГГУ, 2001.

296. Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995.

297. Михайловский Н.К. Жестокий талант // Его. Литературная критика. M., 1989. С. 153-294.

298. Михнюкевич В.А. Поэтика детских образов Ф.М.Достоевского в контексте «народного христианства» // Вестн. Чел.ГУ. Серия 2. Филология. Челябинск, 1994. - № 1. - С.21-29.

299. Мочульский К.В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., Республика, 1995.

300. Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М.Достоевского. Саратов, 1982.

301. Накамура К. Чувство жизни и смерти у Достоевского. СПб., Дмитрий Буланин, 1997.

302. О Великом Инквизиторе. Достоевский и последующие. М., 1991.

303. О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. Сб. ст. М, 1990.

304. О'Коннор, Тимоти. Теодицея и природа человека: Достоевский о святом как свидетеле // Проблема Зла и теодицея. Материалы межвуз. конференции. Ред. В.К. Шохина. М., 2006. С. 84-97.

305. Пис Р. Гоголь и «Двойник» Достоевского // Достоевский в кон. XX в. М., 1996. С. 501-517.

306. Померанц Г. Есть ли катарсис у Достоевского? // Д. и МК. Альм. № 2. СПб., 1994. С. 14-24.

307. Померанц Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М., Сов. писатель, 1990.

308. Пономарева Г.Б. Иван Карамазов в религиозном опыте Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альм. № 2. СПб., 1994. С. 51-75.

309. Попов H.A. Об идейно-художественной концепции шутовства в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Поэтика и стилистика. Саратов, 1980.

310. Проблемы творчества Достоевского: Поэтика и традиции. Тюмень: ТГУ, 1982.

311. Пумпянский Л.В. Достоевский и античность. Пг., 1922.

312. Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. М., 1996.

313. Розенблюм JI.M. «Красота спасет мир»: О «символе веры» Ф. М. Достоевского // Вопр. литер., -1991. № 11-12. С. 142-180.

314. Роман Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М., 2007.

315. Роман Достоевского «Идиот»: раздумья, проблемы. Межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 1999.

316. Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001.

317. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в литературной науке XX века. Ижевск, Удмуртский гос. ун-т, 1993.

318. Русские эмигранты о Достоевском. СПб.: Андреев и сыновья, 1994.

319. СараскинаЛ. Федор Достоевский. Одоление демонов. -М., 1996.

320. Седакова О. «Неудавшаяся епифания»: два христианских романа «Идиот» и «Доктор Живаго» // Континент. - 2002, № 112.

321. Селезнёв Ю.И. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 1981 (ЖЗЛ).

322. Сердюченко В. Достоевский и Чернышевский: крайности единства. К постановке проблемы. -М.-Львов, 1999.

323. Скафтымов А.П. Тематическая композиция романа «Идиот» // Его. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С.23-87.

324. Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий. А-В / Ин-т им. В. В. Виноградова РАН. М., 2008.

325. Слово Достоевского. Сб. ст. М., 1996.

326. Степанян К. Гоголь и Достоевский: диалоги на границе художественности // Д. и МК. Альм. № 6.-СПб., 1996. С. 141-151.

327. Степанян К. Тема двойничества в понимании человеческой природы у Достоевского // XXI век глазами Достоевского: Перспективы человечества. -М., Грааль, 2002. С. 177-190.

328. Страхов H.H. Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание // Его. Литературная критика. М., 1984. С. 96-122.

329. Сыроватко Л.В. «Слезинка ребенка»: теодицея Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах, № 2. СПб., 1994. С. 151-161.

330. Тамарченко Н.Д. Мотивы преступления и наказания в русской литературе // Мат-лы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 2. Сюжет и мотив в контексте традиции. -Новосибирск, СО РАН, 1998. С. 38-48.

331. Тарасов Б. «Тайна человека» или фантастический реализм // Его. В мире человека. М., 1986. С. 150-220.

332. Тарасов Ф. К вопросу о евангельских основаниях «Братьев Карамазовых» // Достоевский в конце XX века. М., 1996. С. 330-342.

333. Творчество Ф.М. Достоевского: Искусство синтеза. Сб. ст. Екатеринбург, 1991.

334. Творчество Ф.М. Достоевского / АН СССР. Сб. ст. М., 1959.

335. Тихомиров Б. Н. «Лазарь! гряди вон»: Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий. СПб.: Серебряный век, 2005. 472 с.

336. Тихомиров Б. О «христологии» Достоевского // Достоевский. Мат-лы и иссл-я. Т. 11. СПб., 1994. С. 102-122.

337. Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») И Его. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. -М., 1995. С. 193-258.

338. Туниманов В. Творчество Достоевского 1854-1862. Л., Наука, 1980.

339. Шулъц, Оскар, фон. Светлый, жизнерадостный Достоевский. Петрозаводск, 1999.

340. Ф.М. Достоевский в русской критике. Сб. статей М.: ГИХЛ, 1956.

341. Ф.М. Достоевский и душа Омска. Омск, 2001.

342. Ф.М. Достоевский наш современник - М., 2000.

343. Ф.М. Достоевский и национальная культура. Вып. 2. Челябинск, 1996.

344. Фрейд 3. Достоевский и отцеубийство 1925. // Классический психоанализ и художественная литература / Сост. и общ.ред. В. М. Лейбина. СПб., 2002. С. 70-88.

345. Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. М.-Л., Наука, 1964.

346. Фуделъ С.И. Наследство Достоевского // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. -М„ 1991. С. 377-387.

347. Чижевский Д. К проблеме двойника // О Достоевском: сб. ст. Т. 1. Прага, 1929. С. 9-38.

348. Чирков Н.М. О стиле Достоевского: Проблематика, идеи, образы. М.: Наука, 1967.

349. Шестов Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) // Его. Избр. соч. М., 1993. С. 159-326.

350. Шкловский В. Ф. М. Достоевский // Его. Повести о прозе: в 2 т. Т. 2. М., 1966. С. 153-265.

351. Энгельгардт Б.М. Идеологический роман Достоевского // Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. Л.-М., 1924. Сб. 2. С. 71-109.

352. XXI век глазами Достоевского: Перспективы человечества. М.: Грааль, 2002.1. О ПУШКИНЕ :

353. Андреева И.С., Боброва Л.А. А.С.Пушкин и православие: обзор // Религия и общество: Реф. сб. / ИНИОН.-М., 1999. С. 61-86.

354. Аронов A.A. Пушкин и отечественная культура// Проблемы информационной культуры: Вып. 9. А.С.Пушкин в информационном пространстве России. 4.1. М., МГУКИ, 2000. - С.8-17.

355. Архангельский А. Поэт история - власть // Наука в России. - 1997. N 5. С. 71-77.

356. A.C. Пушкин и Православие. М., 2007.

357. Афонин В. Религия и А.С.Пушкин. Невинномыск, 1999.

358. Белоусов А.И. Пушкин, Моцарт и математическая логика (метапоэзия, метамузыка и математика) // Вопросы философии. 1999. N 9. С. 100-105.

359. Бонди С.М. О Пушкине: статьи и исследования. М., 1983.

360. Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. М., 1994.

361. Вацуро В.Э. Пушкинская пора: Сб.статей. СПб., 2000.

362. Викторова К.П. Неизвестный, или Непризнанный Пушкин. СПб., 1999.

363. Викторович В.А. К поэтике сюжетного эксперимента. Пушкин и Достоевский // Болдинские чтения. Горький, 1981. 166-177.

364. Винокур Г.О. Полное собрание трудов. Статьи о Пушкине. М., 1999.

365. Временник Пушкинской комиссии. Л., 1962-1977 вып. 1-15.

366. Гальцева P.A. Пушкин и свобода человека // Наука в России. 1998. N 1. С. 83-88.

367. Гершензон М. О. Статьи о Пушкине. М., 1926.

368. Гиппиус Вл. Пушкин и христианство. Пг., 1915.

369. Грехнев В.А. Мир Пушкинской лирики. Нижний Новгород, 1994.

370. Гринина О. A.C. Пушкин: путь к православию // Вестник науч. об:ва Арзамас, гос. пед. ин-та. -Арзамас, 1999. С.49-52.

371. Грюнберг П.Н. Пушкин и познание истории // Богосл. конф. Свято-Тихон. богосл. ин-та, Материалы. М., 2000. С. 167-177.

372. Гуковский Г П. Пушкин и проблемы реалистического стиля. Л., 1957.

373. Давыдов А.П. «Духовной жаждою томим». А.С.Пушкин и становление «срединной культуры» в России.-М., 1999.

374. Давыдов С. Веселые гробокопатели: Пушкин и его «Гробовщик» // Пушкин и другие. Нижний Новгород, 1997. С. 42-51.

375. Дарвин М.Н., Тюпа В.И. Циклизация в творчестве Пушкина: Опыт изучения поэтики конвергентного сознания. Новосибирск: Наука, 2001. - 293 с.

376. Два века с Пушкиным: Материалы науч. конф. Ч. 1. Литературоведение. Оренбург, 1999.

377. Дебрецени П. Блудная дочь: Анализ худож. прозы Пушкина. СПб., 1995.

378. Ермаков И. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь, Достоевский. М., 1999. С. 49-144.

379. Дар. Русские священники о Пушкине. Сост. Д. Филин, В. Непомнящий. М., 1999.

380. Дода Л. Пленник вечности // Наука и религия. 2000. N 9. С. 17-21.

381. Долгов K.M. Политическое миросозерцание А.С.Пушкина // Философия хозяйства: Альм. Центра обществ, наук и экон. фак. МГУ. 1999. N 4. С. 21.

382. Духовный труженик. A.C. Пушкин в контексте русской культуры. СПб., 1999.

383. Егоров Б. Пушкин-критик // Гуманитарные исследования: Вып. III. Ч. 1. Омск, 1998. С.64-78.

384. Жаравина Л.В. А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.В.Гоголь: Философско-религиозные аспекты литературного развития 1830-1840-х годов.-Волгоград, 1996.

385. Иезуитов А.Н. История и Библия // Наука в России. 1998. N 6. С. 67-70 {«Свободы сеятель пустынный»).

386. Ильин И. Александр Пушкин как путеводная звезда русской культуры // Моск. пушкинист. N 4. -М., 1997. С.383-407.386. «И назовет меня всяк сущий в ней язык.». Сб. мат-лов. Стерлитамак: 1999.

387. Исхаков Х.И. Пушкин и религия. М.: Изд-во журн. «Москва», 1998.

388. Кантор В. Пушкин, или Формула русской истории // Вопр. филос. 1999. N 7. С. 26-46.

389. Касаткина В.Н. Романтическая муза Пушкина. М.: Изд-во МГУ, 2001.

390. Коган Л.А. «Самостоянье человека»: Философское кредо Пушкина // Вопр. филос. 1999. N 7. С. 47-59.

391. Komoea Н.С. Пушкин как центр духовного универсума российской культуры: Автореф. дис. . канд. философ, наук / Сев.-Кавк. науч. центр высшей школы. Ростов-на-Дону, 2000.

392. Клейтон Дж.Д. «Борис Годунов» А.С.Пушкина: семантика говорения и молчания // Концепция и смысл. СПб., 1996. С. 82-100.

393. Князев A.B. Проблемы развития образа героя-индивидуалиста в творчестве A.C. Пушкина и Ф.М. Достоевского: автореф. дис. канд. филол. наук. Горький, 1989. 16 с.

394. Кульков В.М. Пушкин и цивилизационное своеобразие России // Философия хозяйства: Альм. Центра обществ, наук и экон. фак. МГУ. 1999. - N 4. - С.53-56. v

395. Культура и текст 99: Пушкинский сборник. - СПб., 2000.

396. Лесскис Г.А. Пушкинский путь в русской литературе. М.: Худож. лит., 1993.

397. Листов В. Новое о Пушкине: История, литература, зодчество и др. искусства в творчестве поэта. М.: Стройиздат, 2000.

398. Литературное наследство. А.С.Пушкин. 16-18. М.: Наследие, 1999.

399. Ломинадзе С. Пушкин поэт обыкновенного человека// Вопр. лит. - 2000. N 3. С.127-170.

400. Лотман Ю. Типологическая характеристика реализма позднего Пушкина // Его. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: 1988. С. 131-146.

401. Маймин Е.А. Полифонический роман Достоевского и пушкинская традиция // Культурное наследие Древней Руси: истоки, становление, традиции. АН СССР. М., 1976. С. 313-314.

402. Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М.: 1981. С. 146-156.

403. Малинин В.А. А. С. Пушкин: Философские идеи. М.: РосНОУ, 1999.

404. Малъчукова Т. Античные и христианские традиции в поэзии A.C. Пушкина: в 3-х кн. -Петрозаводск, 1997, 1998, 2002.

405. Малъчукова Т.Г. Лирика Пушкина. Опыты интерпретации. Петрозаводск, 2008.

406. Манаенкова Е.Ф. Библейские мотивы в «Медном всаднике» // Филологический поиск. -Волгоград, 1996. Вып.2. С. 3-12.

407. Манн Ю.В. «Даже с Пушкиным я не успел и не мог проститься.»: (К вопросу взаимоотношений А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя) // Филол. науки. 1997. N 6. С. 87-96.

408. Медриш Д. Народные приметы и поверья в поэтическом мире Пушкина // Моск. пушкинист. -М., 1996. Вып.З. С. 110-124.

409. Мирзоян Е. «Космическая философия» А.СЛушкина // Юность. 1997. № 2-3, 5-6.

410. Миркина З.А. Истина и ее двойники: (Идеи христианства в творчестве А.С.Пушкина и Ф.М.Достоевского). М., Протестант, 1993.

411. Московский пушкинист: Ежегод. сб. 1-12. М.: ИМЛИ РАН, 2009 (с 1995, продолж. изд.)

412. Мурьянов М. Пушкинское «сотворение мира» // Моск. пушкинист. М., 1997. N 4. С. 5-14.

413. Мясоедова Н. Пушкинские замыслы: Опыт реконструкции. СПб.: СпецЛит, 2002.

414. Наш Пушкин: сб. ст. и материалов. Иваново: Иван. гос. ун-т, 1999. - 186 с.

415. Незавершенные произведения А.С.Пушкина: Материалы конференции. М., 1993.

416. Неизданный Пушкин. СПб., 1994.

417. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба: Книга о Пушкине. М., 1987.

418. Непомнящий В. Феномен Пушкина в свете очевидностей // Новый мир. 1998. N 6. С. 190-215.

419. Непомнящий B.C. Феномен Пушкина как научная проблема (К методологии историко-литературного изучения: Дис. в форме науч. докл. .д-ра филол. наук. РАН. М.,1999.

420. Никонова Э.Н. Творчество А.С.Пушкина в контексте философской культуры // Вторые культурологические чтения. М., 1997. С.64-65.

421. Новиков В.И. Культурные контексты этики Пушкина// Общественные науки и современность. -2001. N 6. С. 176-188.

422. Новикова М.А. Пушкинский космос: Языческие и христианские традиции в творчестве Пушкина. -М.: Наследие, 1995.

423. Панфилов Д.Г. Дуэль в жизни и творчестве А.С.Пушкина // Культурология: Дайджест / РАН ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. -М., 2000. С. 18-29.

424. Певцова Р.Т. А.С.Пушкин и религия // Актуальные проблемы совр. литературоведения. М., 1997. С.60-63.

425. Петров В.К. Пушкин и Россия: философия истории и свободы // Философия хозяйства: Альм. Центра обществ, наук и экон. фак. МГУ. 1999. N 4. С.42-53.

426. ПозовА.С. Метафизика Пушкина. РАН, Ин-т мировой лит-ры им. М.: Наследие, 1998.

427. Постное О.Г. Пушкин и смерть: Опыт семантического анализа. Новосибирск, 2000.

428. Проблемы современного пушкиноведения: Сб. статей. Псков, 1999.

429. Провинциальная ментальность России в прошлом, настоящем и будущем: Матер. III междунар. конф. по историч. психологии рос. сознания. Вып.2. Самара, 1999.

430. Проданик Н. Топосы смерти в лирике А.С.Пушкина: Автореф. дис. . канд. филолог, наук. -Омск, 2000.

431. Пушкин A.C.: путь к Православию. М., 1996.

432. Пушкин: исследования и материалы. M.-JL: Изд-во АН СССР, (с 1956, Т. 1 продолж. изд.).

433. Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 / Пушк. комис. РАН, СПб., 1996.

434. Пушкин в русской философской критике. Кон. XIX-XX век. М.-Пбг., 1999.

435. Пушкин: Проблемы поэтики: Сб. науч. трудов. Тверь, 1992.

436. Пушкин: Сб. науч. тр. / Филол. фак-т МГУ. М., 1999.

437. Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Мат-лы и исслед. Вып.7. М.: 2001.

438. Пушкинские чтения-99. СПб., ЛГОУ, 1999.

439. Пушкинская эпоха и христианская культура: Сб. ст. СПб., 1996-2002 (более 20 вып.).

440. Пушкин: pro et contra. Антология: в 2т. Сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова. СПб., 2000.

441. Речи о Пушкине. 1880-1960. Сост. В. Непомнящий, М. Филин. М., 1999.

442. Ронен И. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». М., 1997.

443. Сабиров В.Ш. Судьба пророка: Опыт метафиз. толкования стихотворения А.С.Пушкина «Пророк» // Человек. 1997. N 5. С. 138-146.

444. Сахаров А. Духовный мир Пушкина // Москва. 1998. N 2. С.175-176.

445. Семенова С.Г. Пушкинская философия Эроса (в контексте русской мысли конца XIX XX вв.) // Вопросы философии. - 2000. N 1. С. 33-55.

446. Скатов Н. «Нынешняя осень была детородна»: (О болдинском периоде в творчестве А.С.Пушкина) //Наш современник. 1998. N 6. С.272-284.

447. Скатов Н. Русская мадонна//Наш современник. 1997. -N 9. - С. 156-163.

448. Слинько A.A. «Русская идея» в мировосприятии и творчестве А.С.Пушкина// Филол. записки: Вестн. литературоведения и языкознания. Вып. 12. Воронеж: Воронеж, гос. ун-т, 1999. С. 31-39.

449. Современное прочтение Пушкина: Межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 1999.

450. Современное американское пушкиноведение. Сб. ст. СПб., 1999.

451. Сурат И. Биография Пушкина как культурный вопрос // Новый мир. 1998. № 2.

452. Сурат ИЗ. Жизнь и лира. О Пушкине. М., 1995.

453. Сурат И., Бочаров С. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. М., 2002.

454. Тамарченко Е. Факт бытия в реализме Пушкина // Контекст. М., 1991. С. 135-166.

455. Трофимов Е.А. Метафизическая поэтика Пушкина. Иваново, 1999.

456. Удодов Б.Т. Пушкин: художественная антропология. Воронеж, 1999.

457. Фараджев КВ. Несозданные шедевры и неизбежность дуэли: осмысление В.Соловьевым гибели А.С.Пушкина // Вопросы философии. 1999. N 7. С.74-78.

458. Фомичев С. Последний лирический цикл Пушкина.

459. Фомичев С. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. J1.: Наука, 1986.

460. Фоменко И.В. О поэтике лирического цикла. Учеб. пособие. Калинин: КГУ, 1984.

461. Фохт Б.А. О философском значении лирики Пушкина (1924 г.) // Вопр. философии. 1997. N 11. С.105-144.

462. Хализев В. Веселье и смех в пушкинских сюжетах 1830 г. // Филол. науки. 1987. № 1. С. 3-10.

463. Цявловская Т. «Влюбленный бес»: (Неосуществленный замысел Пушкина) // Пушкин: Исследования и материалы / Ин-т рус. лит. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Т. 3. С. 101—130.

464. Черная Т.К. Эффект присутствия (о способе создания художественного характера у Пушкина) // Вестник Ставроп. гос. ун-та. Сер. Филолог, науки. 2000. Вып.24. С.38-46.

465. ШоуДж. Т. Поэтика неожиданного у Пушкина. М., 2002.

466. Юрьева И. «Нельзя молиться за царя ирода.» // Вестн. РАН. 1997. Т. 67. С. 525-528.

467. Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Его. Работы по поэтике. М.: 1987. С. 145-180.1. По «маленьким трагедиям»:

468. Александрова Е.Г. Нравственно-философская позиция A.C. Пушкина в художественном целом «маленьких трагедий». Автореф. дис. канд. филол. наук. Красноярск, 2000.

469. Альтман И.Л. Пушкин и драма. Избранные статьи. М.: Сов. писатель, 1957. 218-237.

470. Ахматова A.A. «Каменный гость» Пушкина//.Ее. Собр. соч.: в 6 т. -М., 2002. Т. 6. 97-118.

471. Белый A.A. Преображение героя в «маленьких трагедиях» А. С. Пушкина // Духовно-нравственные основы русской литературы. Кострома, 2009. С. 47-53. ;

472. Беляк Н., Виролайнен М. «Маленькие трагедии» как культурный эпос новоевропейской истории // Пушкин: исследования и материалы. Л., 1991. Т. 14. 73-96.

473. Билинкис Я. Продолжая размышления о «Моцарте и Сальери» // Вопр. литер. 1972. 164-169.

474. Блюменфельд В. К проблематике «Моцарта и Сальери» // Вопр. литер. 1958. № 2. С. 114-133.

475. Вацуро В.Э. «Моцарт и Сальери» в «Маскараде» Лермонтова // Рус. литер. 1987. №1. 78-88.

476. Вересаев В В. Второклассный Дон Жуан // Его. Загадочный Пушкин. М., 1999. 345-354.

477. Вильк Е.А. «Маленькие трагедии» «одна большая трагедия?» // Материалы Четвертой международной Пушкинской конференции сб-к. - СПб, 1997. 240-249.

478. Винокур Г.О. Пушкин-драматург // Его. Статьи о Пушкине. М.: Лабиринт, 1999. 144-151.

479. Гаркави A.M. «Маленькие трагедии» Пушкина как драматургический цикл // Сюжет и композиция литературных и фольклорных произведений. Воронеж, 1981. С. 65-74.

480. Гершензон МО. Моцарт и Сальери // Его. Избранное в 3 т. М.-Иерусалим, 2000. Т. 1. 80-86.

481. Глушкова Т.М. Притча о Сальери // Традиция совесть поэзии. М., 1987. С. 152-201.

482. Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. М.-Л., 1953. 267-310.

483. Гребер Э. Драматические миниатюры: поэтика краткости в «Маленьких трагедиях» // Пушкин и русская драматургия. М., Диалог-МГУ, 2000. 80-92.

484. Данилевич И.В. Поэтика «Маленьких трагедий» А.С.Пушкина. К соотношению художеств, пространства и мотива смерти // Книга и печатное дело: Сб. науч. тр. СПб., 1999. С.93-100.

485. ДарскийД. Маленькие трагедии Пушкина. М.: Моск. худож. печатня, 1915.

486. Дружинина П.М. «Маленькие трагедии» A.C. Пушкина: автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.01. ЛГПУ им. А.И.Герцена. Л., 1961.

487. Жаравина Л. «Драматические опыты» Пушкина в философском контексте. Волгоград, 1995.

488. Иофьев М.И. «Маленькие трагедии» Пушкина // Профили искусства. Литература, театр, живопись, эстрада, кино. М., 1965. 229-276.

489. Искандер Ф. «Моцарт и Сальери» // Знамя. 1987. №1. С. 125-131.

490. Ищук-Фадеева Н.И. «Сцены» как особый драматический жанр. Маленькие трагедии A.C. Пушкина // Пушкин: Вопросы поэтики. Сб. научн. трудов. Тверь, 1992. 84-97.

491. Коган Л.А. Был ли «повержен» Вальсингам? (К проблеме философской интерпретации «Пира во время чумы») // Вопросы философии. 1986. № 12. 71-80.

492. Красухин Г.Г. Четыре пушкинских шедевра: («Моцарт и Сальери», «Пиковая дама», «Осень», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный.»). М.: Изд-во МГУ, 1996.

493. Криницын А.Б. О принципе построения системы персонажей «Маленьких трагедий» Пушкина // Пушкин и русская драматургия. М.: Диалог-МГУ, 2000. 66-79.

494. Лазареску О.Г. Болдинские драмы A.C. Пушкина: Проблемы поэтики жанра: автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.01. О.Г. Петрозавод. гос. ун-т. Петрозаводск, 1997. 22 с.

495. Лотман Ю. Опыт реконструкции пушкинского сюжета о Иисусе // Временник пушкинской комиссии. 1979. JI., 1982. С. 15-27.

496. Луков В. «Маленькие трагедии» A.C. Пушкина: философия, композиция, стиль. М., 1999.

497. Малютина ПЛ. Характеры в «Маленьких трагедиях» А.С.Пушкина: автореф. дис. канд. филол. наук; Харьковский гос. пед. ин-т. Харьков, 1991.

498. Мейер Г. Черный человек: Идейно-худож. замысел «Моцарта и Сальери» // Рус. речь. 1998. N 3. С.31-40.

499. Митина Л.С. Трагедии Пушкина. Жанровый аспект: автореф. дис. канд. филол. наук; Московский гос. пед. ин-т. М., 1989.

500. Москвичева Г.В. К проблеме жанра «маленьких трагедий» A.C. Пушкина // Болдинские чтения. -Н.-Новгород, 1991. С. 47-62.

501. Москвичева Г.В. Особенности конфликта в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери» // Болдинские чтения. Н.-Повгород, 1993. С. 114-127.

502. Непомнящий В. Симфония жизни (О тетралогии Пушкина) // Вопр. литер. 1962. № 2. 113-131.

503. Осповат Л.С. «Каменный гость» как опыт диалогизации творческого сознания // Пушкин: исследования и материалы. Т.15. СПб: Наука, 1995. С. 25-60.

504. Пророков М. Образ статуи в «Каменном госте»: к характеристике семантического пространства пьесы Пушкина «Каменный гость // Мат-лы конгресса. М., 1996. С. 24-33.

505. Рабинович Е.Г. «Пир» Платона и «Пир во время чумы» Пушкина // Античность и современность. К 80-летию Ф.А. Петровского. М., Наука, 1972. 457-469.

506. Рассадин С.Б. Драматург Пушкин: поэтика, идеи, эволюция. М.: Искусство, 1975. 201-247.

507. Рецептер В. «Я шел к тебе.» // Вопросы литературы. 1970. № 9. С. 182-188.

508. Соловьев В. Пьесы A.C. Пушкина «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы»: проблематика и поэтика: автореф. дис. канд. искусствовед. М., 1972.

509. Степанов Л.А. «Каменный гость»: от комедии к трагедии // Пушкин: проблемы поэтики. Тверь, ТГУ, 1992. С. 84-97.

510. Таборисская Е.М. «Маленькие трагедии» Пушкина как цикл // Пушкинский сб. Л.: ЛГПИ, 1977. С. 139-144.

511. Томашевский Б.В. «Маленькие трагедии» Пушкина и Мольер // Его. Пушкин и Франция. M Сов. писатель, 1960. С. 262-314.

512. Турышева О П. «Маленькие трагедии» А. Пушкина и творчество Ф. Достоевского. Б.м. б.г.

513. Тюпа В.И. Новаторство авторского сознания в цикле «Маленьких трагедий» // Болдинские чтения. Горький, 1987. С. 127-138.

514. Устюжанин Д.Л. Маленькие трагедии A.C. Пушкина. М., 1974.

515. Фельдман О.М. Судьба драматургии Пушкина.-М., 1975. С. 152-182.

516. Филиппова Н.Ф. Трагедия А.С.Пушкина «Моцарт и Сальери». М., 1991.

517. Чумаков Ю Н. Два фрагмента о сюжетной полифонии «Моцарта и Сальери» // Болдинские чтения. Горький, 1981. С. 32-43.

518. Чумаков Ю. Заметки о «драматических сценах» Пушкина. М., 1898.

519. Яковлев Н.В. Об источниках «Пира во время чумы» // Пушкинский сб. памяти А. Венгерова. -М.-Пг., 1923. С. 137-170.1. О ТЮТЧЕВЕ-.

520. Аверинцев С. Вяч. Иванов и русская литературная традиция // Связь времен. Проблемы преемственности в рус. литературе кон. XIX нач. XX в. - М., 1992 (Иванов и Тютчев. С. 302-307).

521. Айхенвалъд Ю.И. Тютчев // Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М., 1994.

522. Аксаков КС. Федор Иванович Тютчев // КС. Аксаков, КС. Аксаков. Лит. критика. М., 1981.

523. Альми И.Л. Три воплощения темы хаоса в русской лирике 30-х гг. 19 в. (Пушкин, Баратынский, Тютчев) II Ее. Статьи о поэзии и прозе. Кн. 2. Владимир, 1999. - С. 220-224.

524. Анализ одного стихотворения. «О чем ты воешь, ветр ночной?.». Сб. науч. тр. Тверь, 2001.

525. Анненкова Е. Два стихотворения «Не знаю я, коснется ль благодать.» Ф.И.Тютчева и «Мадонна» A.C. Пушкина// Литература в школе 2001. № 4. С. 2-6.

526. Аношкина В.Н. Мировоззрение и слово поэта: Современные проблемы изучения поэтического наследия Тютчева // Литературоведческий журнал. № 18. С. 3-25.

527. Антощук JI.K Поэтика безумия в русской литературе 1820-1830-х годов: три лирических опыта // Проблемы межтекстовых связей. Барнаул, 1997. С. 23-29.

528. Артемчук М. Некоторые библейские подтексты стихотворения Тютчева «Probleme» // Рус. филология. Тарту, 2001. № 12. С. 65-70.

529. Архипова А. Ф.М. Достоевский о Ф.И. Тютчеве // Русская литература. 1975. № 1. С. 172-176.

530. Атаханов К. Тютчев: духовность. и логические парадоксы//Учительская газ,- 1993.№2.

531. Афанасьева Э.М. Молитвенная лирика Ф.И. Тютчева // Духовные начала русского искусства и образования: Материалы Никитских чтений. В. Новгород, 2005. С. 180-189.

532. Бачинин В. Ф.И. Тютчев и Николай I: прожект неовизантийской империи // Христианская мысль: социология, политическая теология, культурология. Том I. СПб., 2004.

533. Белый А. Из книги «Поэзия слова»: Пушкин, Тютчев и Баратынский в зрительном восприятии природы // Семиотика. М., 1983. С. 551-556.

534. Берковский Н.Я. Ф.И. Тютчев // Его. О русской литературе. Л., 1985. С. 155-199.

535. Биншток Л.М. Структура системы и специфика поэтического многоголосья в лирике Ф.И. Тютчева // Проблема автора в русской литературе 19-20 вв. Ижевск, 1978. С. 125-133.

536. Битов А. Три пророка// Вопросы литературы. 1976. № 7. С. 145-174.

537. Бицплли П.М. Державин Пушкин - Тютчев и русская государственность // Его. Избранное. Историко-культурологические работы. - София, 1993. Т. 1.

538. Благой Д. Жизнь и творчество Тютчева // Тютчев Ф. И. Полн. собр. стих.: в 2 т. Т. 1. М., 1994.

539. Бобрик М. Концы и начала: Комм, к двум рус. пирам // Русские пиры. СПб., 1998. С. 168-196.

540. Бухаркин П. Любовно-трагедийный цикл Тютчева // Рус. литер. 1977. № 2. С. 118-122.

541. Бухштаб Б. Поэзия Тютчева // Тютчев. Весенняя гроза. Лирика. Тула, 1984. С. 350-376.

542. Вахрос И.С. Поэзия Ф. И. Тютчева. Хельсинки, 1966.

543. Вацуро В.Э. Почти неизвестный Тютчев // Рус. речь. 1989. № 2. С. 102-105.

544. Вейдле В. Последняя любовь Тютчева // Литература: Первое сентября. 2002. № 2. С. 8-15.

545. Ветловская В. Проблема народности в публицистике Ф.И. Тютчева // Рус. литер. 1986. № 4.

546. Винокуров Е Читая Ф.И. Тютчева // Домашний лицей. 2000. № 4. С. 75-81.

547. Воложин С. Тютчев и. модернисты, мнимые и настоящие. Одесса, 2000.

548. Воропаев В. «Вас развратило самовластье.»: Опыт прочтения одного стихотворения Ф.И. Тютчева // Лит. учеба. 2004. № 3. С. 150-157.

549. В Россию можно только верить.: Ф. И. Тютчев и его время. Сб. статей. Тула, 1981.

550. Гаспаров M.J1. Композиция пейзажа у Тютчева // Тютчевский сб. Таллинн, 1990. С. 5-31.

551. Гачев Г Д. О национальной образности русской поэзии (45 натурфилософских романсов на стихи Тютчева) II Его. Национальные образы мира. -М., 1988. С. 174-349.

552. ГинзбургЛ.Я. О лирике. Л., 1974. С. 92-103.

553. Гиппиус В В. Ф. И. Тютчев. // Его. От Пушкина до Блока. М. - Л., 1966.

554. Гиршман М.М., Кормачев В. «День и ночь» Тютчева. // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1973. Т. 32. Вып. 6. С. 494-502.

555. Горелов А.Е. Вещая душа: Тютчев. // Его. Очерки о русских писателях. Л., 1984. С. 108-228.

556. Городецкий Б.П. Русские лирики. Историко-литературные очерки. Л., 1974. С. 129-174.

557. Горынина И. Тютчев и Достоевский // Достоевский и душа Омска. Омск, 2001. С. 116-121.

558. Джексон Р.Л. Тютчевское «В разлуке есть высокое значенье.»: вневременной сон и мгновение во времени // Мир филологии. М., 2000. С. 60-64.

559. Долгополое Л. Проблемы личности и водоворот истории: (А. Блок и Тютчев) // Долгополов J1. На рубеже веков. Л., 1977. С. 123-157.

560. Душечкина Е.В. Стихотворение Ф.И.Тютчева «Есть в осени первоначальной.» // Русская классическая литература. Таллин, 1988. С. 35-44.

561. Егоров Б.Ф. Категория времени в русской поэзии 20 века // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л., 1974. С. 160-172.

562. Ермилова Л.Я. Методические указания студентам по изучению психологии творчества русских писателей 19 века (Ф. Тютчев, А. Фет). М.: МГПИ, 1981.

563. Жирмунский В.М. Тютчев // Его. Гете в русской литературе. Л., 1982. С. 162-168.

564. Журавлева А.И. Стихотворение Тютчева «Silentium!» (К проблеме «Тютчев и Пушкин») // Замысел, труд, воплощение. М., 1977.

565. Зайцев Б. Тютчев. Жизнь и судьба. // Лепта. М., 1993. С. 132-154.

566. Зарубежная поэзия в переводах Ф.И.Тютчева. М., 2004.

567. Захаров Э.В. Восток и Запад в творчестве Ф.И. Тютчева // Вестн. Моск. ун-та. Лингвистика и межкульт, коммуникация. 2004. №1. С. 52-63.

568. Зверев В.П. О взаимоотношениях Ф.И. Тютчева и Ф.Н. Глинки // Литературоведческий журнал. -№ 18. С. 79-120.

569. Зорин А. Изысканность и затемненность // Литература: Первое сентября. 2003. № 7. С. 5-12.

570. Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд. 1971.

571. Зырянов О. О задачах познания Тютчева // Известия Уральского ГУ. 2004. № 33. С. 129-140.

572. Исупов КГ. Онтологические парадоксы Ф.И. Тютчева («Сон на море») // Типологические категории в анализе литературного произведения как целого. Кемерово, 1983.

573. Козин А. Историософия Тютчева // Христианство и русская литература. Сб.2. СПб., 1996. С. 216-219.

574. Кантор В. «.в Хаосе он понимал больше» Бесконечная природа и конечный человек в поэзии Тютчева // Октябрь. 2004. № 7. С. 181-187.

575. Канунова Ф.З. «К русскому великану» Жуковского и «Море и утес» Тютчева // Время и текст. Историко-литературный сборник. СПб., 2002. С. 220-228.

576. Карев В.М. Тютчев: Наполеон и революция: (из истории рус литературной наполеониады) // Россия и Европа: Дипломатическая культура. М., 1995. С. 152-160.

577. Касаткина В.Н. Поэзия Ф.И. Тютчева. Пособие для учителя. М., 1978.

578. Касаткина В.Н. Вера и неверие Тютчева // Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе 19 в. -М., 1997. С. 76-88.

579. Касаткина В.Н. Ф. И. Тютчев и русские символисты. // Науч. труды Куйбышевского пед. ин-та. Т. 87. Вопросы поэзии и драматургии. Вып. 2. Куйбышев, 1977. С. 87-92.

580. Касаткина В.Н. Ф. Тютчев и Ф. Достоевский: О соотношении идейных позиций и творческого метода писателей) // Идейные позиции и творческий метод рус. писателей второй пол. XIX века. М., 1984. С. 21-35.

581. Кнабе Г. С. Римская тема в русской культуре и в творчестве Тютчева // Античное наследие в культуре России. -М., 1996. С. 115-158.

582. Князев А. «Бездны мрачной на краю». Ф.И. Тютчев и Ф.М. Достоевский // Вопр. литер. 1990. №4. С. 77-101.

583. Ковальская М.И. Италия эпохи Рисорджименто в творчестве Ф.И. Тютчева и Ф.М. Достоевского // Россия и Италия. М., 1993. С. 118-149.

584. Кожинов В.В. О «тютчевской школе» в русской лирике (1830 1860-е годы) // К истории русского романтизма. Сб. ст. - М., 1973. С. 345-385.

585. Кожинов В.В. Тютчев. М„ 1988 (ЖЗЛ).

586. Кожинов В.В. Соборность поэзии Тютчева // Наш современник. 1993. № 12. 167-172.

587. Козлик И.В. Психологизм лирики Ф.И. Тютчева//Рус. литература 1992. № 1. С. 18-29.

588. Козырев Б.М. Мифологемы Тютчева и ионийская натурфилософия (из писем о Тютчеве) // Историко-филологические исследования. М., 1974. С. 121-128.

589. Копалов В. Тютчев дипломат и мыслитель // Известия Урал, ун-та. - 2004. № 33. С. 140-146.

590. Коринфский A.A. Тютчев как поэт-гражданин //Рус. словесность. 1996. № 1. С. 26-31.

591. Кормачев В. Художественное время в лирике Ф.И. Тютчева и A.C. Пушкина // Лит. учеба. -1980. № 1.С. 151-156.

592. Королева Н. Пушкин и Тютчев // Пушкин. Иссл-я и мат-лы. Т. 4. М.-Л., 1962.

593. Чулков Г. «Стихотворения, присланные из Германии» (К вопросу об отношении Пушкина к Тютчеву) // Звенья. М.-Л., 1933. Т. 2.

594. Кошелев В.А. Славянофилы о «тютчевском» и «фетовском» направлении в русской поэзии // A.A. Фет. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985. С. 91-101.

595. Кошелев В.А. Легенда о Тютчеве // Литература в школе. 1998. № 1. С. 28-42.

596. Кошемчук Т.А. О платонизме в поэзии Тютчева и композиции «платонических» стихотворений // Онтология стиха. Сб. памяти В. Е. Холшевникова. СПб., 2000. С. 210-227.

597. Красухин Г. Великий спор (Пушкин и Тютчев) // Вопросы литературы. 1972. № 11. С. 88-100.

598. Лабанов С.С. Ф.И.Тютчев представитель русской консервативной традиции // Русская философия: Материалы VII Рос. симпоз. историков рус. философии. -М., 2001. С. 127-129.

599. Ларцев В.Г. «Последняя любовь» Тютчева// Лит. учеба. 1987. № 1. С. 190-193.

600. Лебедев Е. Как слово наше отзовется// Современник. Критич. ежегодн. М., 1979. С. 346-360.

601. Лейбов Р.Г. Специфика оппозиции свое/чужое (пространство) в лирике Ф.И. Тютчева // Тезисы докл. по гуманит. и ест. наукам СНО. Русская литература. Тарту, 1985. С. 18-20.

602. Либерман A.C. Лермонтов и Тютчев // Михаил Лермонтов.- Нортфилд, 1992. С. 99-116.

603. Либерман A.C. Автопортрет молодого поэта в пустыне: (Стихотворение Тютчева «Безумие») // Филология. Владимир, 1998. С. 127-135.

604. Лисовой Н. Таинство империи в историософии и поэзии // Домострой. 1993. №52. С. 12.

605. Ли Су Ен. Традиция пушкинского «Пророка» в стихотворениях Ф.И. Тютчева «Безумие» и «Странник» // Русская литература. 2001. № 3. С. 116-118.

606. Литературное наследство. Федор Иванович Тютчев. Том 97. В 2-х кн. М., Наука, 1988.

607. Лотман Ю.М. «Два голоса». Заметки по поэтике Тютчева // Его. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 173-177; 553-564.

608. Магина Р.Г. Русский философско-психологический романтизм: (Лирика В. А. Жуковского, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета). Челябинск, 1982.

609. Маймин Е. Русская философская поэзия. Поэты-любомудры, А.Пушкин, Ф.Тютчев. М., 1976.

610. Междунар. науч. конф., к 200-летию Ф.И. Тютчева. Тезисы докладов. Ереван, 2003.

611. Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев // Его. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М., 1991.

612. Микушевич В.Б. Как нам даётся благодать // Русский язык в школе. 1994. - № 2. - С. 67-73 (анализ стихотворений Ф.И. Тютчева «Silentium!» и «Нам не дано предугадать.»)

613. Милорадович С.И. Языческая и христианская стихии в поэзии Ф.И. Тютчева // Русская литература 19 в. и христианство. М., 1997. С. 316-324.

614. Мурашов A.A. Душа поэта и ее выражение в слове. Ф.И. Тютчев // Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе 19 в. М., 1997. С. 104-113.

615. Мурьянов М. О сложных прилагательных у Пушкина и Тютчева // Philologica. Т. 4. 1997. № 810. С. 145-151.

616. Непомнящий КБ. Об «онегинских» мотивах в «денисьевском» цикле Тютчева // Вопросы литературы. 1997. Вып. 5. С. 123-144.

617. Николаев А. О тютчевских «циклах» «Современника» // Рус. литер. 1976. № 4. С. 116-118.

618. Николаев А. Наука о Тютчеве. Очередные задачи // Вопр литер. 1977. № 3. С. 227-251.

619. Новоженов Ю. Тютчев и современность // Известия Урал. гос. ун-та. 2004. № 33. С. 157-159.

620. Озеров Л.А. Поэзия Тютчева. М., 1975.

621. Океанский В.П. Символическая герменевтика стихотворения Ф.И. Тютчева «Сны» // Вопросы онтологической поэтики. Иваново, 1998. С. 29-39.

622. Орлов О.В. Поэзия Тютчева: Пособие по спецкурсу. М., 1981.

623. Осповат А.Л. Две реплики Тютчева по поводу смерти Пушкина // Пушкин и русская литература. -Рига, 1986. С. 98-101.

624. Осповат АЛ. Пушкин, Тютчев и польское восстание 1830-1831 гг. // Пушкинские чтения в Тарту. Таллин, 1987. С. 49-52.

625. Осповат А. Тютчев и Пушкин: история литературных отношений // Тыняновский сб. Рига, 1990.

626. Осповат А. Три заметки к Тютчеву и Пушкину // Шиповник: сб. ст. М., 2005. С. 333-340.

627. Пигарев КВ. Ф.И. Тютчев и его время. М., 1978.

628. Пицкель Ф.Н. Тютчев-диалектик// Русская литература. 1986. № 2. С. 93-109.

629. Погорельцев В. Проблемы религиозности Ф. Тютчева // Вопр. филос. 2003. № 6. С. 136-141.

630. Подгаецкая И.Ю. «Свое» и «чужое» в поэтическом стиле. Жуковский Лермонтов - Тютчев // Смена литературных стилей. На материале русской литературы 19-20 вв. - М., 1974.

631. Полякова Н.В. Ж. де Местр и полит, философия русского консерватизма второй половины 19 в. (М.Н. Катков, Ф.И. Тютчев): Автореф. дис. . канд. фил. наук. СПб., 1996.

632. Поэтическое наследие Ф. Тютчева: литературоведение, лингвистика, методика. Брянск, 2003.

633. Прус К. Лирические миниатюры Михаила Лермонтова и Фёдора Тютчева // Русистика и современность. Т. 2. СПб., 2005. С. 257-263.

634. Пумпянский J1.B. Классическая традиция: Собрание тр. по истории рус. литературы. М., 2000 («Медный всадник»; «Памятник»; Тютчев и барокко - С. 833-848).

635. Пушкинские чтения: Мат-лы междунар. конф. к 200-летию Ф.И. Тютчева. Тарту, 2004.

636. Родионов И.М. Идейное и стилевое единство стихов и писем Ф.И. Тютчева. М., 1989.

637. Родченко JI.E. Поэтическое воплощение философских идей в лирике Ф.И. Тютчева 1830-х гг. // Актуальные вопросы филологии. М., 1992. С. 79-97.

638. Розадеева М.А. Евхаристическое богословие Тютчева // Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе 19 в. М., 1997. С. 88-97.

639. Ронен О. Россия сфинкс: к истории крылатого уподобления // НЛО. - 1996. № 17. С. 420-431.

640. Россия и Европа: Опыт соборн. анализа / Сост., вступ. ст. ТулаеваП.В. М., Наследие, 1992.

641. Савельева B.B. «Silentium!» Ф. Тютчева и «Хождение души по мытарствам» Дмитрия Карамазова // Художественный образ и взаимодействие литератур. Алма-Ата, 1989. С. 18-21.

642. Севрюгина Е. Концепт «красота» в поэзии Ф.И. Тютчева // Филол. науки. 2002. N 3. С. 30-39.

643. Семенова С. Перед лицом природы и судьбы: Тютчев, Пушкин, Баратынский, Лермонтов // Ее. Преодоление трагедии. М., 1989. С. 5-98.

644. Сидяков Л.С. О стихотворении Пушкина «Денница» (к спорам о Пушкине и Тютчеве) // Временник Пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983. С. 47-52.

645. Скатов Н. О «двух тайнах» русской поэзии: (Некрасов и Тютчев) // Его. Литературные очерки. -М„ 1985. С. 210-268.

646. Славецкий В И. Стилистическая интерпретация неотождественных строф: (На примере стих-я Ф. И. Тютчева «Два голоса») // Поэтика стиховедения. Рязань, 1984. С. 61-68.

647. Созина Е.К. Архетипические мотивы A.C. Пушкина в произведениях Ф.И. Тютчева и А.И. Герцена// Пушкин в меняющемся мире. Курган, 1999. С. 141-145.

648. Созина Е.К. Творчество Ф.И. Тютчева в российском литературоведении // Известия Урал. Гос. ун-та. 2004. № 33. С. 149-155.

649. Соломенко Ю.И. «Как увядающее мило!.»: (О теме жизни и смерти в лирике Тютчева) // Межвуз. сб. науч. статей. Т. 256. Куйбышев, 1981. С. 111-125.

650. Спивак P.C. Особенности художественного мира Тютчева // Идейная направленность и композиционный строй художественного произведения. Пермь, 1988. С. 31-39.

651. Сухих И. «От жизни той, что бушевала здесь.» Ф. И. Тютчева // Анализ одного стихотворения. -Л., 1985. С. 187-198.

652. Таборисская Е.М., Штейнгольд A.M. Тема сна и смерти в лирике Лермонтова и Тютчева: к проблеме творч. индивидуальности // Жанр и творч. инд-сть. Вологда, 1990. С. 75-87.

653. Тарасов Б.Н. Тютчев и Паскаль: (Антиномии бытия и сознания в свете христианской онтологии) // Русская литература. 2000. № 3, 4. Сс. 52-74; 26-45.

654. Тарасов Б.Н. Тютчевская историософия: Бог, человек и история. // Новый мир. 2005. № 11.

655. Тарасов Б.Н. Историософия Ф. И. Тютчева в современном контексте. М.: Наука, 2006.

656. Тархов А. Творческий путь Тютчева // Тютчев Ф. Стихотворения. Новосибирск, 1977.

657. Творчество Ф.И. Тютчева: филологические и культурологические проблемы изучения. Литературоведческий сборник. Вып. 15-16. Донецк, 2003.

658. Тимкина И.Л. О связях филос. лирики Ф. И. Тютчева с архаическими литер, жанрами // Художественный метод и творческая индивидуальность писателя. Омск, 1987. С. 63-72.

659. Толстогузов П. «Безумие» Тютчева: опыт анализа // Рус. речь. 1998. № 5. С. 3-15.

660. Толстогузов П.Н. Лирика Ф.И.Тютчева: Поэтика жанра / Монография. М., МПГУ, 2003.

661. Топоров В.Н. Заметки о поэзии Тютчева // Тютчевский сборник. Таллинн: 1990. С. 32-107.

662. Торопыгин П.Г. Тютчев и Чаадаев // Проблемы истории культуры, литературы социально-экономической мысли. Вып. 5, ч. 2. Саратов, 1989. С. 74-83.

663. Тростина М.А., Жадунова Н.В. Философское осмысление темы хаоса в лирике Ф.И. Тютчева // Гуманитарные науки: в поиске нового. Саранск, 2003. Вып. 2. С. 119-123.

664. Тупеев М.А. Идея почвы и образ Христа в русской литературе XIX века (А.П. Григорьев -Ф.И. Тютчев Ф.М. Достоевский): Дис. .канд. филол. наук. - Магнитогорск, 2004.

665. Тургенев и Тютчев в контексте мировой культуры. Материалы конф. Орел, 2003.

666. Тынянов Ю.Н. Пушкин и Тютчев. Тютчев и Гейне. Вопрос о Тютчеве // Его. История литературы. Критика. СПб., 2001. С. 189-221, 367-378, 379-396.

667. Тютчев сегодня: Материалы IV Тютчевских чтений / Лит ин-т им. А.Горького. М., 1995.

668. Тютчева А.Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. - 416 с.

669. Тютчевские чтения на Брянщине: Материалы I-V-x чтений. Брянск, 2001.

670. Тютчевский сборник / Под ред. Ю. Лотмана Таллинн, 1990; Тютчевский сб.-2. - Тарту, 1999.

671. Тютчевский сборник: Межвуз. сб. науч. тр. Биробиджан, 1998.

672. Тютчевский сборник / Под ред. Д. Пивоварской и В. Щукина. Krakow, 2004.

673. Тютчевы на Ярославской земле. Материалы 1-й Мышкинской конференции. Мышкин, 2003.

674. Убогий А. Тютчев и Россия // Наш современник. 2003. № 4.

675. Упорова Л.С. «Чрез веси, грады и поля, светлее, светлее дорога.» (Мотивы света и пути в лирике Тютчева) // Гуманитарные науки в Сибири. Сер. филол. Новосибирск, 1997. № 4. С. 45-50.

676. Фаустов A.A. Еще один фрагмент поэтического мира Тютчева: вокруг «невыразимого» // Кормановские чтения. Вып. 2. Ижевск, 1995. - С. 60-64.

677. Ф.И. Тютчев и тютчеведение в нач. третьего тысячелетия: Мат-лы конф. Брянск, 2003.

678. Ф.И. Тютчев и православие. Сб. ст. М., 2005.

679. Ф.И. Тютчев: Литер, наследие: в 2-х кн. (т. 97). М., 1989.

680. Ф.И. Тютчев: проблемы творчества и эстетической жизни наследия. Сб. ст. М., 2005.

681. Ф.И. Тютчев: pro et contra. Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2005.

682. Флоровский Г. Исторические прозрения Тютчева // Его. Из прошлого рус. мысли. М., 1998.

683. Фоменко И.В. Три статьи о поэтике. Пушкин. Тютчев. Бродский: Прил. к серийн. изд. «Лит. текст: проблемы и методы исслед.». Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002.

684. Хевролина В.М. Внешнеполитические сюжеты в поэзии Ф.И. Тютчева // Новая и новейшая история. 2004. №3. С. 216-225.

685. Хлодовский Р.И. Amore, Roma et morte. Тютчев, Пушкин, Данте // Россия и Италия. Вып. 4. М., 2000. С. 97-108.

686. Ходанен Л. Концепция поэтического слова в лирике Тютчева: «Silentium!» // Тютчевский сборник / Под ред. Дануты Пивоварской и Василия Щукина. Krakow, 2004. С. 21-29.

687. Ходасевич В. О Тютчеве II Его. Колеблемый треножник: Избранное. М., 1991. С. 233-237.

688. Чагин Г.В. «О ты, последняя любовь.»: Женщины в жизни и поэзии Тютчева. СПб., 1996.

689. Чернышева М.А. Особенности творческого метода Тютчева в промежутке «молчания» // Проблемы творческого метода. Тюмень, 1979. С. 80-89.

690. Чижиковский П.Б. Тютчев и карнавальная культура. // Художественное целое как предмет типологического анализа. Кемерово, 1981. С. 52-61.

691. Шайтанов И. Забытый спор (о стих-нии Тютчева) // Вопр. литер. 1980. № 2. С. 195-232.

692. Щемелева Л. О русской философской лирике XIX века // Вопр. филос. 1974 № 5. С. 90-100.

693. Эйхенбаум Б. Пушкин, Тютчев, Лермонтов // Его. О поэзии. Л. 1969. С. 391-434.

694. Мемуарно-биографическая, справочно-библиографическая и энциклопедическая литература:

695. Библиография произведений Ф.М. Достоевского и литературы о нем, 1917-1965. М., 1968.

696. Белов C.B. Материалы для библиографии русской зарубежной литературы о Достоевском (1920— 1992) // Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994. С. 393-428.

697. Белов C.B. Петербург Достоевского. Научное издание СПб.: Алетейя, 2002.

698. Белов С. Достоевский и его окружение. Энцикл. словарь: в 2-х т. СПб., Алетейя, 2001.

699. Волгин, Игорь. Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом М., 1998.

700. Гроссман Л. Жизнь и труды Ф. Достоевского: биография в датах и документах. M.-JL, 1935.

701. Даль В.И. Толковый словарь живаго великорус, языка. Т.2. М., 1979.

702. Достоевская А.Г. Воспоминания М.: Художественная литература; 1981.

703. Достоевская Л. Достоевский в изображении своей дочери СПб.: Андреев и сыновья, 1992.

704. Достоевский A.M. Воспоминания СПб.: Андреев и сыновья, 1992.

705. Достоевский без глянца СПб., Издательство Амфора, 2007.

706. Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников: в 2-х т.- М., 1964.

707. Достоевский Ф.М. в забытых и неизвестных воспоминаниях современников СПб., 1993.

708. Достоевский: Сочинения, письма. Документы. Словарь-справочник. СПб., 2008

709. Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Ред. Г. Щенников. Челябинск, 1997.

710. Западное литературоведение XX века: энциклопедия / ИНИОН РАН. M.: Intrada, 2004.

711. КЛЭ: в 8 т. / гл. ред. А. А. Сурков. М.: Советская энциклопедия, 1962-1978.

712. Летопись жизни и творчества Ф.И. Тютчева / Науч. рук. и отв. ред. Т.Г. Динесман. Мураново, 1999. Кн. 1: 1803 - 1844; Кн. 2: 1844-1860.

713. Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского: в 3-х т. СПб., Пушк. дом. 1993-1995.

714. Литература о жизни и творчестве А.С.Пушкина: Библиогр. указ., 1980-1996 / Сост. Л.А.Зиза и др. Калининград, 1999.

715. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина. М., 2003.

716. Литературный энциклопедич. словарь / под ред. В. Кожевникова и П. Николаева. М., 1987.

717. Мифологический словарь. Гл. ред. Е. Мелетинский. М., 1992.

718. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. М., 1992.

719. Словарь античности. Пер. с нем. М., 1993.

720. Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.

721. Словарь филос. терминов. Под ред. В.Г. Кузнецова. М., 2004.

722. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины : энциклопедический справочник / ред и сост. И.П. Ильин, Е.А. Цурганов. М., 1996.

723. Теоретическая поэтика: понятия и определения /авт.-сост. Н.Д. Тамарченко. -М.: РГГУ, 2002.

724. Федор Достоевский в портретах, иллюстрациях, документах. Под ред. В. Нечаевой. М., 1972.

725. Федор Иванович Тютчев. Краткая летопись жизни и творчества. Документы и воспоминания современников. Из Тютчевианы. Тютчев и современность. Венок поэту. М., Русскш м1ръ, 2004.

726. Философская энциклопедия: в 5 т. М., 1960-1970.

727. Философский энциклопедический словарь.-М., 1983.

728. Ф.И. Тютчев. Библиотечно—библиографический указатель произведений о жизни и деятельности: 1818-1973 / Сост. И.А. Королева, A.A. Николаев. М., 1978.

729. Ф.И. Тютчев в документах, статьях и воспоминаниях / Сост. Г.В. Чагин М., 2002.

730. Тютчевиана. Эпиграммы, афоризмы и остроты Ф. И. Тютчева / Ред. Г.В. Чагин. М., 1999.

731. Христианство. Энциклоп. словарь: в 3-х тт. Гл. ред. С. Аверинцев. М., 1993-95.

732. Хроника жизни и творчества А.С.Пушкина: В 3-х томах. 1826-1837. Т.1, кн.1. 1826-1828; кн.2. 1829-1830 / Рук. изд. В.С.Непомнящий. - М.: ИМЛИ РАН, 2000-2001.

733. Чулков Г. Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. М.-Л., 1933.

734. ЛИТЕРАТУРА на иностр. языках. Bibliography of works about Dostoevsky:

735. Breger, Louis. Dostoevsky, the Author as Psychoanalyst. New York University Press, 1989.

736. Cox, Gary. Tyrant and victim in Dostoevsky. Slavica Publishers. 1984, 1983.

737. Dirscherl, Denis. Dostoevsky and the Catholic Church. Loyola University Press, 1986.

738. Dostoevsky studies: journal of the Intern. Dostoevsky Society. University of Klagenfurt, 1980-.

739. Gibson, Alexander Boyce. The religion of Dostoevsky. Westminster Press, 1974.

740. Goldstein, David I. Dostoyevski and the Jews. University of Texas Press, 1981.

741. Jackson, R. Louis. Dialogues with Dostoevsky. Stanford University Press, 1993.

742. Jackson R. L. The art of Dostoevsky. Princeton (N. Jersey), 1981.

743. Kabat G.C. Ideology and imagination. The image of society in Dostoevsky. N.Y., 1978.

744. Kaufmann W. Existentialism from Dostojevsky to Sartre. Cleveland-N. Y., 1968.

745. Miller, Feuer. Dostoevsky and The idiot: author, narrator, reader. Harvard University Press, 1981.

746. New essays on Dostoyevsky. Cambridge University Press, 1983.

747. Peace, Richard Arthur. Dostoyevsky; an examination of the major novels. University Press, 1971.

748. Passage, Charles E. Character names in Dostoevsky's fiction. Ardis Publishers, 1982.

749. Rice, James L. Dostoevsky and the healing art: an essay in literary and medical history. Ardis, 1985.

750. Rowe, W. Woodin. Dostoevsky: child and man in his works. New York University Press. 1968.

751. Terras, Victor. A Karamazov companion: commentary on the genesis, language, and style of Dostoevsky's novel. University of Wisconsin Press, 1981.

752. Thompson, Diane Qenning. The brothers Karamazov and the poetics of memory. Cambridge University Press, 1991.

753. Bibliography of works about Tiutchev.

754. Ginzburg E. Rhyme Assonance in the Poetry of Fedor Tyutchev // Russian Literature. Special issue Fe-dor Ivanovich Tjutchev. North-Holland. - 2003. LIV-VI. P. 457-474.

755. Lane R.C. Pascalian and Christian Existential Elements in Tyutchev's Letters and Poems // Forum for Modern Languages Studies. 1982. Vol. XVIII. № 4. p. 317-334.

756. Lane R. Fedor Ivanovich Tiutchev 1803-1873 // Reference Guide to Russian Literature / ed. N. Cornwell, assoc. ed. N. Christian. 1998. P. 799-801.

757. Liberman A.A Monolog of Tjutchev's Soul: «Dusha Khotela В Byt' Zvezdoi.» // Russian Literature. Special Issue F.I. Tjutchev II. North-Holland. 2005. LVII-I/II. P. 77-84.

758. OspovatA. Tiutchev's Political Memorandum Discovered. Article 1 // Elementa (1993). P. 91-97.

759. Prus K. Fiodor Tiutczew о Polsce i Polakach // Prace Humanistyczne. 1985. № 25. S. 193-200.

760. Prus K. Genealogia rosyjskiego romantycznego fragmentu literackiego // Slavia Orientalis. 1992. № 2. S. 11-16. (в т.ч. о лирических фрагментах у Тютчева).

761. Prus К. Fiodor Tiutczew a wladza // Pisarz i wladza. Od Awwakuma do Solzenicyna, pod red. B. Muchy. Lodz, 1994. - S. 75-80. (об отношении Тютчева к власти).

762. Prus К. Sacrum w liryce szkoly Tiutczewa. Fiodor Tiutczew, Pawel Wiaziemski // Sacrum w literaturach slowianskich. Lublin, 1997. S. 179-189.

763. Prus К. О modlitwie rosyjskiej epoki romantyzmu i postromantyzmu. Modlitwa btagalna // Studia Slowianoznawcze. Т. I. - 2000. - S. 209-230. (в т.ч. о просительной молитве Тютчева).

764. Rydel Ch. A. Questions of genre in Tiutchev's lyrics // Canad. Amer. Slavic Studies. Irvine (California), 1995. Vol. 29, № 3/4. P. 331-352.

765. Weeks A. Tiutchev, Schelling and the Question of Influence // Germano-Slavica: Canadian Journal of Germanic and Slavic Comparative Studies. 1981. P. 307-317.

766. Baldick C. The Concise Oxford Dictionnary of Literary Terms. Oxford-New York, 1990.

767. Dictionary of World Literary Terms / ed. by J.T. Shipley. London: G. Allen & Unwin LTD, 1970.

768. Shaw H. Dictionary of Literary Terms. New York, McGraw-Hill Book Company, 1972. /

769. Quinn E. Literary and Thematic Terms. New York, Facts on File, 2000. , /