автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественная репрезентация антиномии "добро/зло" в творчестве Н. Садур

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественная репрезентация антиномии "добро/зло" в творчестве Н. Садур"

На правах рукописи

Симон Галина Александровна

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ АНТИНОМИИ «ДОБРО/ЗЛО» В ТВОРЧЕСТВЕ Н. САДУР

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 5 ПАЙ 2014

Улан-Удэ-2014

005548082

005548082

Работа выполнена на кафедре литературы ФГБОУ ВПО «Восточно-Сибирская государственная академия образования»

Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент

Климова Тамара Юрьевна

Официальные оппоненты: Плеханова Ирина Иннокентьевна,

доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВПО «Иркутский государственный университет», профессор кафедры новейшей русской литературы

Пелихова Алена Анатольевна,

кандидат филологических наук, ФГБОУ ВПО «Бурятский государственный университет», старший преподаватель кафедры филологии и методики преподавания

Ведущая организация: ФГАОУ ВПО «Сибирский федеральный университет»

Защита состоится «10» июня 2014 г. в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.022.04 при ФГБОУ ВПО «Бурятский государственный университет» (670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24 а, конференц-зал).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке и на сайте ФГБОУ ВПО «Бурятский государственный университет» по адресу: http://www.bsu.ru Fax:(301-2)210588 E-mail: dissovetbsu@bsu.ru

Автореферат разослан 30 апреля 2014 г.

Ученый секретарь диссертационного совета //f"J Жорникова М.Н.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Вопросы о том, что нарушает гармонию мира, были и остаются самыми живыми вопросами существования человечества на протяжении всей его истории. Апокалиптические умонастроения, социальный и антропологический пессимизм переходных эпох усиливают ощущение хаоса и активизируют внимание к проблемам добра и зла. Эти тенденции нашли отражение в творчестве всех значительных художников XX и XXI веков.

И.С. Скоропанова, С.И. Тимина, М.А. Черняк, М.Н. Эпштейн, М.Н. Липовецкий, С.С. Имихелова, Е. Тихомирова и другие исследователи, отмечая в «рубежных эпохах» сдвиги в позиционировании классических оппозиций, полагают, что кризисы служат импульсом к обновлению языка искусства, героя и метода.

Но определение границ добра и зла принципиально для любой культуры, поскольку это проблема ориентации человека в мироздании, а в исторически меняющихся реалиях она звучит особенно остро. Это обусловливает актуальность исследования антиномии «добро / зло» в художественном мышлении писателя-современника. Актуальность изучения творчества Н. Садур диктуется и принципом его востребованности в культуре, которая сама определяет «рупоры» для выражения своих «роковых вопросов».

Оценивая степень научной разработанности темы, подчеркнем, что по творчеству H.H. Садур на данный момент нет монографий, хотя интерес к ее драматургии обозначен в ряде диссертаций: Е.В. Старченко, О.В. Семеницкой, О.Н. Зыряновой.

Анализу поэтики драмы Н. Садур посвящены отдельные главы учебных пособий: H.JI. Лейдермана и М.Н. Липовецкого, М.И. Громовой, Л.П. Кременцова, Л.Ф. Алексеевой, Н.Е. Лихиной. Отдельные аспекты творчества Н. Садур рассмотрены в статьях Е.С. Шевченко, М.А. Цыпуштановой, А.Ю. Мещанского, М. Васильевой, О. Трыковой, О. Лебедушкиной, Т.Ю. Климовой, Г.А. Пушкарь, М.С. Галиной, Е. Тихомировой; в рецензиях А. Соколянского, А. Каратаева. Подчеркнем, что проза Н. Садур в названных источниках отражена локально и нуждается в системном изучении.

Объект нашего исследования - функционирование антиномии «добро/зло» в творчестве Н. Садур.

Предмет исследования — выявление содержательных и структурных характеристик антиномии «добро/зло» в общечеловеческом (общекультурном), национальном и индивидуально-авторском воплощении в прозе Н. Садур.

Цель диссертационной работы - выявление ценностно-смысловых аспектов антиномии «добро/зло» в художественном мире Н. Садур.

Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:

— исследовать фольклорно-мифологические, философские и литературные константы в позиционировании добра и зла, которые нашли отражение в творчестве Н. Садур;

— определить индивидуально-авторский вклад в интерпретацию классической антиномии «добро/зло»;

— исследовать поэтику репрезентации зла как иррациональной силы миропорядка и, в частности, выявить эстетические возможности категории «ужасное» в представлении мира на материале «гоголевского» текста Н. Садур;

— проследить фольклорно-обрядовые механизмы защиты от негативных сил в цикле «Проникшие»;

— обосновать качественное содержание дихотомии концептов «культура» (сад) и «хаос» (бессознательный уровень психики) в романе «Сад»;

— выделить рациональные способы представления дисгармонии человека и мира в ракурсе социально-антропологического анализа;

— расширить контекст литературных традиций интерпретации баланса сил добра и зла обращением к эстетике готики и барокко;

— рассмотреть функции волшебной сказки в объективации страдания и утрат как почвы для творчества (роман «Немец»),

Основные методы исследования: мифопоэтический и структурно-семантический методы; сравнительно-типологический метод, выявляющий векторы традиций в творчестве Н. Садур и оригинальность ее творческих решений; мотивный метод, определяющий доминанты художественного мира писательницы.

Методологической основой теоретической главы диссертации стали труды М.М. Бахтина, B.C. Соловьева, H.A. Бердяева, Ж Батая, К.Г. Юнга, С. Кьеркегора и др. При анализе произведений Н. Садур привлекались монографии «О литературных архетипах» Е.М. Меле-тинского, «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Проппа,

«Мастерство Гоголя» А. Белого, «Поэтика Гоголя» Ю.В. Манна, а также работы М.Н. Эпштейна и Л. Романчук.

Материалом исследования послужили циклы рассказов Н. Садур «Проникшие» и «Бессмертники», романы «Чудесные знаки спасения», «Немец», «Сад», пьесы «Панночка» и «Брат Чичиков». Концентрация внимания на названных текстах обусловлена репрезентативностью в них антиномии «добро/зло».

Научная новизна работы заключается в том, что она представляет собой первый опыт целостного анализа антиномии «добро/зло» в прозе Н. Садур. Интерес науки и критики сосредоточен преимущественно на садуровской драме, а несколько локальных статей о прозе писательницы не исчерпывают богатства ее содержания. Мы предпринимаем попытку введения в научный оборот прозы Н. Садур, вычленяя в ее произведениях системообразующие принципы трактовки антиномии «добро/зло» в интерпретации традиций, в сквозных мотивах, в повторяющихся ситуациях и речевом выражении.

Положения, выносимые па защиту:

1. Антиномия «добро/зло» — симптоматичное явление культуры, в котором человечество оценивает возможности своего разума, ставит диагноз своим социальным и духовным болезням. Невозможность преодолеть дисбаланс порождает экзистенциальную философию отчаяния. В копилке архетипов добра и зла заметен перевес негативных примеров, но культура беспокоит хаос с одной целью: найти универсальные способы противостояния злу в человеке, в социуме и природе.

2. Тесный контакт с идеями романтического двоемирия и «гоголевским текстом» в представлении добра и зла в творчестве Н. Садур прослеживается на сюжетном и мотивно-образном уровнях. Ужасное расширяет диапазон своих эстетических полномочий от обратного: оно проясняет хрупкость прекрасного мира и побуждает героя к жертвенности.

3. Сложная структура романа «Сад» передает авторскую концепцию превращения культуры в запущенный сад под воздействием разрушительных импульсов древнего бессознательного уровня психики.

4. Н. Садур опирается не только на традиции мифа, фольклора и романтизма, но использует также художественный опыт готического

романа, приемы стиля барокко, оправдывая тем самым собственную идентичность в статусе «самого консервативного писателя России». Этические установки автора традиционны, а эстетика шока призвана вызывать реакцию устойчивого отторжения от зла.

5. Основной корпус прозы Н. Садур обосновывает реалистическую природу дисгармонии в мире: ужасы коммунального быта; ненависть и агрессия как реакция человека на давление действительности. Единственным выходом из физического, интеллектуального и духовного тупика становится эскапизм, реализуемый в мотивах переезда, странничества, паломничества, ухода в сон, в безумие, в болезнь.

6. В романе «Немец» фантастические видения и образы романтического двоемирия парадоксально утверждают наличие реальности, преображаемой в процессе творческого созидания.

Теоретическая значимость диссертации заключается в том, что ее положения способствуют более глубокому пониманию законов исторической «подвижности» этико-эстетического содержания антиномии «добро/зло», рефлективному отношению к эстетическим категориям в поэтике Н. Садур, а также позволяют вывести некоторые закономерности изучения творчества Н. Садур.

Практическая значимость работы состоит в том, что в ней освещаются особенности современного литературного процесса в России, что может быть использовано как материал для разработки лекционных и практических занятий по истории русской литературы XX - XXI веков и для подготовки спецкурса по творчеству Н. Садур, а также в рамках школьной программы, например, при изучении творчества романтиков и Н. Гоголя.

Апробация работы. Основные положения работы были апробированы на ежегодной научной конференции по итогам смотра НИР и НИРС гуманитарного факультета ФГБОУ ВПО «ВосточноСибирская государственная академия образования» (Иркутск, 2010, 2011); на международной научно-практической конференции «Гуманитарные исследования молодых ученых» (Иркутск, 2011); на научно-методической конференции «Современные проблемы изучения и преподавания литературы в школе» (Иркутск, 2011, 2012).

Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Диссертационная работа посвящена изучению этико-эстетических аспектов антиномии «добро/зло» и особенностей его функциониро-

вания в творчестве Н. Садур. Творчество Н. Садур рассматривается в контексте эсхатологических тенденций литературы. Полученные результаты соответствуют формуле специальности 10.01.01 - русская литература, пунктам 4 и 8 области ее исследования.

Структура диссертационного исследования: работа состоит из введения, трех глав, заключения и литературы из 170 источников.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Первая глава «Антиномия «добро / зло» в динамике ее культурно-исторического формирования» рассматривает общекультурное содержание антиномии «добро/зло» в фольклорно-мифологической, философской и литературной традициях.

Добро и зло как базовая оппозиция представляет собой связанную пару объектов, познающихся в единстве и являющихся принципиально важными для понимания взаимоотношений человека и мира. Добро познается в отношении к норме, но не привязано к конкретному облику и потому абстрактно. Уловить природу добра крайне трудно, поэтому его часто заменяют вещью, которая обладает свойством «быть доброй». В этике добро понимается как объективные ценности и поступки, направленные на утверждение справедливости и равенства между людьми. В религиозном сознании добро есть выражение Божественного порядка и проявляется в гармонии содержания и формы, т.е. добром называют все, что оценивается положительно и имеет связь с моральным и материальным благом. В природе же зла, как отмечает Н.Ю. Моспанова, заложена деструкция: зло направлено против человека, ведет к отчуждению, гибели и связано с его чрезмерной деятельностью - с превышением некой меры, нормы, представляющейся добром, благом.

В народной культуре добро и зло не отделимы от понятий пользы и вреда. Исследователи Р.Г. Апресян, Н.Ю. Моспанова, Н. Кирилина, Е.А. Богданова, Ю.С. Степанов делают вывод о разнообразии проявлений зла, его многоликости и более четкой дифференциации по сравнению с антиподом.

В плане бытийности вычленяются четыре разновидности зла: физическое, моральное, социальное и метафизическое.

В параграфе 1.1. «Фольклорно-мнфологические и религиозно-философские корни антиномии «добро/зло» в творчестве Н. Садур» рассматриваются наиболее близкие писателю мифологические представления о добре и зле: архаический космос с наличием чудес и образов народной демонологии; фольклорно-обрядовые жанры заговора, колдовства. Чаще других жанров в поэтике Н. Садур встречается волшебная сказка, в которой автор акцентирует не дидактический эффект победы добра над злом, а эстетическое начало — «чудесный законопорядок», «цветовая азбука Морзе» сказки (А. Синявский).

Мифологическая картина мира у Н. Садур возникает, во-первых, благодаря системе табуации: игнорирование «дурных» примет делает человека уязвимым для действия зла. Во-вторых, локализовать и нейтрализовать зло помогает его персонификация: ведьмы, колдуньи, мертвецы, Вий, оборотни имеют отталкивающий облик. В-третьих, Н. Садур широко использует прием атрибуции зла, акцентируя символические приметы «нечисти»: черные глаза, неспокойный взгляд, длинные волосы, верчение, хохот, вырывающиеся ругательства и т.п. В-четвертых, в прозе Н. Садур выдержаны мифологические оппозиции «верх»/«низ» и «правое»/«левое», «свое»/«чужое» и т.д. и амбивалентные трактовки древних архетипов (мать, старуха, земля и т.д).

Из философского опыта познания добра и зла в творчестве Н. Садур отражены учения, органично связанные с мифологией и, прежде всего, Платона, полагающего, что душа человека добра, гармонична, богоподобна. Зло же кроется в природе, оно онтологично, но преодолимо при условии отказа человека от пороков и заблуждений. Плотин видел бы-тийность зла в существовании того, «что потемнело» — отпало от божественного Логоса, добро же кроется в возвращении человека к Богу.

Субстанциальность зла раскрывается в пьесах Н. Садур «Чудная баба», «Панночка», «Брат Чичиков», в цикле «Проникшие». Кроме того, у Садур в «Панночке» и «Занебесном мальчике» отражены положения теодицеи Августина Блаженного, где зло возникает в процессе «линьки» бытия и образует в нем брешь, через которую льются тьма и холод. Добро же не зависит от человека: мир как творение Бога не может быть недобрым, и долг человека - следовать добру.

В сюжетах писательницы также воплощен романтический мотив вампиризма.

Этика экзистенциализма находит в творчестве Н. Садур выражение в философеме Ф. Ницше, полагавшего, что человек, долго смотрящий в бездну, вызывает ее ответный взгляд. Это одинаково актуально для творчества Н. Гоголя, Н. Садур или Ю. Кузнецова, но у Н. Садур сделан акцент на «прометеевском» типе героя, который осознанно обрекает себя на подвижничество и одиночество.

Советская культура уничтожила вертикальные измерения духовности, а постмодернизм перевел проблему подлинности в плоскость игры, симуляции, отменив тем самым ответственность человека за творимое зло.

В целом антиномия «добро/зло» в культуре представлена непропорционально, поскольку добро статично (мера, эталон), а зло динамично и более вариативно:

- в мифологии зло - это силы природы, рок, спасение от которых мыслится как покровительство богов - т.е. добро;

- в религии зло - это грехопадение, но возможно возвращение человека к первоначальному добру через раскаяние и смирение;

- добро и зло — суть «человеческая природа», управляемая им самим;

- перевес зла над добром обусловлен не природой человека, а влиянием социальных условий.

В параграфе 1.2. «Литературные традиции трактовки антиномии «добро/зло» в творчестве Н. Садур» рассматривается историческая «перекличка» с художниками, которые утверждали свою приверженность к добру от обратного — изображая неприглядные лики зла. Миро-видение Н. Садур было подготовлено традициями готического романа, закрепившего модель неустойчивого и непостижимого мира; романтизма с его яркими образами двоемирия; Ш. Бодлера, провоцировавшего воображение «цветами зла»; декадентов с их эстетическим универсализмом. Реализм отразил все варианты социального зла; сюрреализм -темные уголки подсознания человека.

Во второй главе «Соотношение добра и зла в мифологической картине мира Н. Садур» исследуются иррациональные силы миропорядка, нарушающие покой Божьего мира в пьесах Н. Садур «Панночка», «Брат Чичиков», в цикле рассказов «Проникшие» и в романе «Сад».

В параграфе 2.1. «Эстетика «ужасного» в репрезентации хрупкой красоты мира: «гоголевский» текст Н. Садур» выявля-

ются принципиальные точки схождения сознаний двух художников. Родство с Н.В. Гоголем определяется силой воображения, материализующей инфернальное как реально существующее, и сказывается на тематике, мотивах, на выборе типа героя и на эстетике Н. Садур. Баланс добра и зла, «чертовня», языческое устройство мира, тяга к запредельному как свойство человеческой природы - это гоголевское пространство в мироощущении Н. Садур.

Художественный потенциал категории «ужасное» содержится в родовом задании напомнить человеку о древнем хаосе, осознать мир в перспективе глобальной катастрофы и ощутить свою причастность к происходящему.

В пьесе «Панночка» ужасное рассматривается как катализатор героического порыва. Пьеса Н. Садур построена в форме спора о существовании чудес, главное из которых - разумное устройство Божьего мира. В поэтическом миропонимании Хомы Брута тесно сплетены языческие и христианские корни: он верит в существование темных сил, но не сомневается в превосходстве над ними Бога и разума. А зло принимает это как вызов, и сказочный хронотоп пьесы трансформируется в смертельно опасный. Хома Брут Н. Садур, пережив ужас, открывает красоту хрупкого мира и как истинный трагический герой жертвует собой ради него. Героический выбор Хомы на время утоляет алчность зла, принципиально ничего не меняя в картине мира. Так проявляется сцепление категории ужасного с трагическим.

Ужасное как метафора смерти души представлено в пьесе Н. Садур «Брат Чичиков». Метафора омертвения души здесь гротескно усилена эстетикой макабра. Встреча Чичикова с Незнакомкой в прологе раскрывает, в каком звене жизни было нарушено равновесие добра и зла. Совершив малое зло в детстве, Чичиков получает черную мету на душу — опознавательный знак для метафизического Зла. Полисемантичный образ Чичикова развернут по принципу понижающей градации. Витальный плут и делец умеет любить и чувствовать красоту, но зло ему лакомо и он набирает силу Вия. Н. Садур подчеркивает, что человек без духовных ориентиров не может противиться зову совершенной телесности, воплощенной в ведьме. Умирающий Чичиков запоздало отрекается от прошлого, выбрасывает списки мертвых и требует лестницу («Я к Богу моему хочу!»). Мертвый мир уничтожается авторской волей, но Н. Садур дает шанс Чичикову родиться заново из чрева многострадальной матери-земли.

Таким образом, Н. Садур акцентирует мысль на том, что не внявший заветам Гоголя мир безвозвратно погряз во тьме. Невозможность устойчивого равновесия добра и зла обеспечивает симбиоз трагической модальности с категорией ужасного, а комическое смещается на периферию авторской поэтики. Ужасное в творчестве Н. Садур ставит маленького человека перед последними вопросами бытия и подчеркивает хрупкость прекрасного мира, настраивая тем самым на бережное отношение к нему. Это и есть гоголевское «гуманное место» в творчестве писательницы.

В параграфе 2.2. «Хтонические образы зла в фольклорно-обрядовых мотивах и ситуациях (книга рассказов «Проникшие»)» исследуются языческие формы представления о добре и зле.

Апеллягра к жанру былинка и поэтике сказа в названном цикле помогает раскрыть взаимоотношения духовно неразвитого героя с мирозданием. Сценарии бытовых встреч «маленького человека» с хтониче-ским злом мира облечены в жанровую форму былички. Жанр логично сочетается с фольклорными элементами: приметами, заговорами, колдовскими обрядами - и отвечает уровню сознания девочек-пэтэушниц. Сказовая форма повествования точно передает речевой запас, образ жизни и мышления героинь. Проникая в запретное из любопытства, герои цикла заигрывают с хаосом и, как следствие, становятся проникшими — получают с запретным знанием вирус зла: зависть, ненависть, мстительность, агрессию.

Испытание злом в рассказах Н. Садур показано как обряд «инициации наоборот» - с целью забрать у общества полноценных членов. Заговоры, заклинания и ритуальные формы поведения отражают систему табуации в формулах обрядового фольклора. Алик и Оля в рассказе «Блеснуло» не подозревают, что одной готовности переступить нравственные заповеди достаточно, чтобы ими начал манипулировать некто, лишающий их свободы и радости жизни.

В рассказе «Замерзли» источником потенциальной опасности становится родительское невнимание к детям. Девочка, лишенная любви матери, на задворках театра встречается с ключником потустороннего мира. Спасая от монстра бутафорское распятие Христа, она спасается сама: перед любовью зло оказывается бессильным. А в рассказе «Кольца» отвергается путь легких соблазнов, приводящих к духовной гибели. Тему «добра» в рассказе раскрывают не столько тайные знаки и магические обереги, сколько внимание и взаимная забота подруг.

Контакт с демоническими силами может оказаться неопасным, если герой помнит старинные ритуалы и обереги, как героиня рассказа «Миленький, рыженький». Незащищенность подростка, ее трудолюбие и доброта располагают к себе домового, и он устраивает судьбу Наташи вопреки воле злобной хозяйки.

В рассказе «Шелковистые волосы» в поединке двух женщин, колдовством защищающих своих детей, изображается извечное противоборство добра и зла, цена победы в котором - жизнь рода. Но спасение одного дитя ценой жизни другого только усиливает хаос. В «Злых девушках» как источник хаоса показана низкая борьба бывших подруг за мужчину-самца. Колдовская присушка порождает оборотня, а жертвой вражды становится нерожденный ребенок.

В версии Н. Садур причиной нарушения равновесия добра и зла является обиженный человек. Это канал для проникновения зла.

В миниатюре «Две невесты» обида на неверных подруг делает одного солдата самоубийцей, а другого - вестником потустороннего мира.

В рассказе «Синяя рука» бывшая заключенная Марья Ивановна бытовой травлей превращает кроткую соседку в чудовище, убивающее своего создателя. Но мстительница и сама сгорает до пепла. Эти две смерти обеспечивают миру временное равновесие. А в «Червивом сынке» монолог обиженной предательством уборщицы театра представляет квинтэссенцией зла мужчину, не оправдавшего своего высокого предназначения защитника, спасителя: от него в мире умножаются боль и ненависть.

Та же мысль развернута в рассказе «Ведьмины слезки», где девушка просит ведьму «сделать лихо» бросившему ее солдатику. Ни страшное заколдованное место, ни символические предупреждения не останавливают Надежду от намерения убить обидчика, а ведьма в итоге губит саму мстительницу, ибо нельзя любимым «делать лихо», как нельзя в горе обращаться к злу. Плачущая по заблудшим душам ведьма творит добро силами зла, умножая хаос.

Таким образом, в древней мифологической картине мира цикла «Проникшие» добро и зло - вечные соперники в борьбе за душу человека. Абсолютное добро - Бог, любовь, долг и героический порыв - требует духовной работы. Равновесие в антиномии «добро/зло» нарушается, во-первых, нецеленаправленным действием зла, которое «шарит по судьбам» наугад; во-вторых, прицельной охотой зла за жертвой; в-третьих, через пороки и слабости человека; наконец, всеми полномочиями обла-

дает скрытый инициатор зла. Абсолютное зло могущественно и увеличивает свою силу с помощью темного, озлобленного человека. Редкие случаи противостояния злу открывают духовную глубину личности.

В параграфе 2.3. «Дихотомия добра и зла в оппозиции «культура/инстинкт» (роман «Сад»)» исследуется дихотомия классических оппозиций в процессе смешения сознательного и бессознательного начал.

Энтропия воплотилась в романе в образе сада, превратившегося из Эдема в место свалки и символизирующего мертвые зоны в сознании человека.

Сад в романе заявлен в составе оппозиции «рукотворное / природное» {«искусственная - естественная» природа). Сад окультурен, безопасен, а лес, море, океан, пурга сигнализируют об иррациональной силе инстинктов, перед которыми меркнет сознание. Но сад взорван, опасное и безопасное пространства смешались до неразличимости. Хаотичность мира в «Саде» передана введением трех повествователей, рассудок которых заметно поврежден реальностью, и хаос не удается укротить даже силой художественного слова: поток сознания фиксирует разрушение пространственно-временных и смысловых координат.

Смешением культурных «текстов» «Москва»/«Петербург» в романе отмечен образ города. Москва и Петербург в ментальности русского человека противопоставлены как символ религиозного благочестия (Москва) и «темно-призрачный хаос»1, «извращенность естественного порядка»2 северной столицы.

В замутненном сознании заики Алеши Москва ничем не отличается от города вампира «Медного всадника». Топосы Москвы (зловещий памятник Юрию Долгорукому, лабиринты улиц, подвалы) фиксируют отчуждение города от человека.

Попытка спасения в пространстве культуры выводит Алешу к образам гармонии Пушкина, но они не выдерживают столкновения с враждебной реальностью. Зато набирает свою силу «текст» Гого-

1 Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) //Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: избранное. - Москва: Прогресс-Культура, 1995. - С. 294.

2 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Семиотика города и городской культуры: труды по знаковым системам. — Вып. XVIII. — Тарту, 1984.-С. 10.

ля: актуализируется абсурд, мотив оборотничества, тема «маленького человека». Сам Гоголь, материализованный памятником, мечтает лечь в землю, но его не пускают химеры собственного вымысла: «Стой, славься!».

Смысловые трансформации архетипа «мать и дитя» выявляют деформацию идеи непрерывной воспроизводимости жизни. Анна Иванова проходит ряд образных перевоплощений: медсестра-невеста, которой отдал свою жизнь солдат на фронте, затем жертва и мать, родившая от насильника сына Алешу, певица, старуха в психбольнице. Женщина мечется между любовью к сыну и ненавистью к «семени Дырдыбая» и от этого сходит с ума. Пытаясь избавить мир от зла, женщина готова убить собственное дитя.

Сын Анны Алеша - хранитель культурной памяти: из хаоса он выбирает то, что способно оживить душу человека, поэтому расправа над ним дымно-зеленых тварей символически передает мысль о гибели мира без культуры.

В образах Толяна, Маринки и Димы в романе «Сад» обнажается нарушение пропорций в оппозиции «друг/враг». Одни друзья в «тайной» жизни оказываются ведьмами и дьяволами-дырдыбаями, другие - покидают страну, уступая свое символическое пространство «врагам».

Констатируя разрушение границ оппозиций культуры, Н. Садур предупреждает: впуская зло в душу, человек обрекает на гибель себя, близких и весь мир, витальность которого с каждым новым рождением идет на убыль.

Таким образом, в мифологическом хронотопе творчества Н. Садур образы добра и зла, христианские символы и ситуации проявляют себя неравновесно. Инфернальные силы зла представлены более широко и разнообразно, а добро выглядит как прекрасный порыв. Это позволяет отнести Н. Садур к тем писателям, кто, проявляя эсхатологические настроения, чувство «конца истории», «конца реальности», «отрицает упорядоченность, веру в линейный прогресс и абсолютную истину»3, и такая позиция художника оказывается наиболее перспективной, по мнению С.С. Имихеловой, по-

3 Имихелова С.С. Русская проза 1970-1990-х годов: состояние «промежутка» / С.С. Имихелова, И.М. Степанова. - Улан-Удэ: Изд-во Бурят, гос. ун-та, 2008.-С. 148-149.

скольку отражает готовность культуры периода 1970-1990-х годов к саморазвитию и самосохранению.

В пьесе «Панночка» и романе «Сад» ужасное смыкается с религиозным чувством, порождая ответственность за Православную землю. В целом ирреальный хронотоп творчества Н. Садур локален: фольклорно-мифологические и христианские образы зла материализованы в незначительном корпусе произведений. Центральное место здесь принадлежит традициям Н. Гоголя: потустороннее представлено мотивами зрения, «вперенного взгляда», омертвения дуиш, обмирания, обмерзания, жара и сгорания, а также странничества, бесприютности, кражи, мести.

В третьей главе «Способы репрезентации добра и зла в реалистической картине мира Н. Садур» анализируются произведения, в которых соотношение членов оппозиции «добро/зло» раскрывается в связи с анализом неблагополучного социально-психологического климата и экзистенциальной заброшенностью человека. Здесь абсурд жизни, пограничные состояния психики имеют объективные причины: издержки коммунального быта («Чудесные знаки спасения»); неумение выстраивать отношения («Цветение», «Безответная любовь», «Печаль отца моего»); преступная халатность или злой умысел государства («Мотыльки Солдайи», «Утюги и алмазы»); душевная болезнь («Ближе к покою», «Занебесный мальчик») или попытки референции образов творческого воображения («Немец»).

В разделе 3.1. «Объективация онтологического зла в образах коммунального быта (роман «Чудесные знаки спасения»)» исследуется социально-историческая обусловленность неблагополучия мира. Эстетика «ужасов и тайн» создается эффектом демонизащи быта в готических топосах романа Дом-замок со злодеем-мучителем, постоянное психологическое напряжение открывают выход в сферу потустороннего и в фантазии на тему чудесного избавления. В сказочной линии романа Нина ждет царевича на сером волке, в реалистической -избавления от извращенной коммунальной пытки соседей.

Чудовищный род Марьи выписан в эстетике предельного физиологического натурализма. Но категория «низменное» представляет и состояние готической дуиш самой Нины. Измученная ненавистью, она сочиняет в воображении сюжеты расправ и ищет мотивацию своей ненависти: «поясные» люди тянут жизнь и солнечный свет в свои подземелья, и город надо спасать, ибо он может оказаться перевернутым. Но Н. Садур не случайно воспроизводит гранди-

озную архаическую метафору единого космического тела-организма, в котором все взаимосвязано: Марьин род - «урчливые» кишки; Нина - артериальная кровь. Налаженная работа «переваривания» добра и света дает сбой, когда Нина готова уничтожить ученика Сашу или когда пытается совершить ритуальное убийство соседей. В психологическом аспекте человек готики — непознаваемое явление с огромным потенциалом пустот, где тонут культура, отзывчивость, терпение. Опасность расчеловечивания культурного героя страшнее физических мук, поэтому побеждает чувство причастности к судьбе города и мира в целом. «Чудесные знаки спасения»: невинные дети на подоконнике, зависший в воздухе город — требуют героических усилий отказа от мести. Так, пройдя две стадии готических превращений («жертва» и «злодей»), героиня с авторским именем Нина осознанно останавливается на третьей — «спасителя», и мир удерживается от опрокидывания волей к добру.

В главе 3.2. «Изображение социального неблагополучия в эстетике необарокко (цикл «Бессмертники»)» исследуется барочная традиция концептуализации антиномии «добро/зло» в «отвоевывании жизни у косной мертвящей силы», в эстетике контраста, в коллекционировании сюжетов и жанров, в витиеватой форме и доминанте предметности над изображением человека.

Попытки эстетического противостояния безобразию жизни в рассказе «Северное сияние» предлагают совершенную красоту северного сияния и живой голос в телефоне как альтернативу холоду и пустоте неба. Но тепло разговора коротко и случайно, а свечение неба мертвенно, и надеяться на их спасительную силу не приходится. Рассказ «Цветение» также построен на контрасте живого как прекрасного доброго и мертвого как уродливого злого. Рассчитывая возродить мертвую душу старухи Хазиной, рассказчица дарит ей прутья багульника, чтобы, обогретые, они раскрыли свое розовое чудо. Но образ старухи в поэтике Н. Садур связан с колдовством, смертью и подтвержден катастрофичным финалом: безобразная старуха погубила красоту цветов и убила порыв доброты в рассказчице.

Роль семьи и силы любви в сопротивлении распаду человеческих связей анализируется на материале рассказа «Безответная любовь», где в покой благополучной семьи вторгается некто Орлов и, как паразит, питается заботой, теплом и участием героини, а ее гуманность лишь усиливает дисгармонию. Стараясь стать невидимой, ге-

роиня мимикрирует, сливаясь с предметами, которые становятся выпуклыми, живыми. Но истинным спасением от преследований ненавистного воздыхателя становится сон.

Безумие как бегство от ужасов существования в рассказе «Ближе к покою» призвано оградить от последствий блокады Ленинграда и катастрофы Чернобыля, после которой рождаются монстры, а люди возвращаются к допотопному ужасу, неся свои дары к саркофагу-чудовищу. Но и ленинградская земля, насквозь пропитанная кровью жертв всех последних войн, не становится антитезой отравленной земле Чернобыля. Город пожирает как приезжих, так и местных жителей, а природа безучастно принимает жизнь как органическое удобрение. В итоге пережившая блокаду Мария находит убежище в безумии, а Елена отказывается от намерения продлевать такую жизнь и уже не ищет, как собиралась, защиты в Лавре у святой Ксении Петербуржской, победившей смерть бескорыстным служением людям.

Рассказ «Печаль отца моего» описывает маниакальный синдром боязни реальности у отца, который повсюду видит опасность для жизни сына. Ангел с синими глазами - еще один образец прекрасного, разрушенного напором грубой реальности. Не справившись со страхами, дитя уходит в донный сон, из которого его не могут вытащить ни сказки народов мира, ни утопии счастья, придуманные отцом.

В «Занебесном мальчике» безумие обусловлено крахом мифа о небе как месте обитания Бога: полет Юрия Гагарина открыл пустоту космоса, а в пробитую кораблем дыру сочится его яд. Октябрина, возомнив себя матерью космонавта, несет груз вины за сына перед Землей, но ее готовность спасти всех живых в теплом чреве земли закрепляет Октябрину в образном ряду героев-спасителей и мифических праматерей.

Юг как солнечная родина, рай концентрирует в себе идею спасения от «вечной мерзлоты». Так, рассказ «Утюги и алмазы» построен на антиномии горячего и ледяного, родного и чужого, прекрасной мечты и мрачной реальности. Притчеобразный сюжет проецирует частный случай отъезда еврейской семьи в Израиль на судьбу всего еврейского народа: пережившие сталинские лагеря, холод Севера и пытки утюгом, Розенфельды покидают нелюбящую Россию-пустыню без честно заработанных алмазов.

В рассказе «Мотыльки Солдайи» создан образ южного города с «тяжелой аурой»: земля «пропитана кровью на много слоев вглубь», а море отравлено затонувшими атомными лодками. Смертельно больной «летописец» Крыма Володя не скрывает декадентскую страсть к проявлениям распада, к безобразному. Но ему не чужда острая жалость к приезжим людям-мотылькам, не знающим своей судьбы. И остатки жизни он тратит на заботу о ближнем.

Таким образом, тревожное ожидание смерти, представленное в сюжетах литературы барокко, у Н. Садур реализуется силовым преимуществом смерти над жизнью, ослаблением созидающего начала. Находя подтверждение отсутствия Бога и смысла, человек сам определяет меру своей вины, а от неизбежности смерти предпочитает спрятаться, уснуть, скрыться в безумии. Но образы красоты свидетельствуют об уникальности жизни и приобщают читателя к сопереживанию чувства грозящей утраты.

В параграфе 3.3. «Позиционирование антиномии «добро/зло» в психологии творческого процесса (роман «Немец»)» исследуются национальные, социальные и психологические аспекты антиномии «добро/зло» в репрезентации «кухни» творческого процесса с опорой на структуру сказки.

В романе сказка передаёт идею романтического двоемирия, соответствующего натуре и онтологическому статусу героини: Саша — писательница, переживающая любовь к мужчине-немцу в сюжетах воображения, из-за чего российские реалии переплетаются с немецкими; сюжетные линии сказки о Финисте ясном соколе - с телесно-эротическим подтекстом легенды о Тристане и Изольде, а героиня-рассказчица уводит читателя от простоты прозрачных образов фольклорного добра и зла к неясным образам подсознания.

Пространственно-смысловые антиномии романа воплотились в «борьбе» двух хронотопов: отечество (Русланд) и чужбина (Алима-ния). Германия в русском менталитете ассоциируется с порядком, изобилием, с «мужским» аполлоническим началом, символ которых - изящные аккуратные букеты сухоцветов. А «русское» связывается с иррациональной «женской» стихией, с дионисийским началом — разгульными ковылями и лугами с «тягой в болотце».

Но изобильное «заморское царство», изначально заявленное как «добро», в процессе упорядочивания потока сознания героини обретает окончательно вид «чужого» опасного пространства: «Берлин — родина

гомосексуализма», «страшный, опадающий город»; немецкой культуре недостает творческих потенций; возлюбленный духовно беднее Саши, которая начинает ощущать свою любовь к немцу как предательство «русского» и т.д. Разница культур и мировосприятия становится непреодолимой: немец - «ночной», а Саша - дневная, он - пришелец из глубины веков, соблазнитель, демон, оказавшийся творческим фантомом, а она — живая, ранимая.

Роман с немцем в итоге превращается в роман о немце, в творческое самовыражение. Сказка у Н. Садур мерцает романтической жаждой идеала, но в реалистической мотивации романа теряет убедительность и не способна передать всей трагической глубины жизни. А наличие зла (боли, тоски) здесь оправдано экзистенциальной потребностью в муках творчества и является его питательной почвой.

В целом элементы мистики в корпусе произведений, проанализированных в третьей главе, не противоречат принципам реалистического искусства: носители зла здесь - конкретные люди, истоки злодейства кроются в действительности, дисгармония выражает состояние человека, на совести которого лежит ответственность за нарушение баланса добра и зла и за возникновение опасного топоса погрантъе. Барочным иллюзиям упорядочивания мира в новой «гармонии» (магический повтор, симбиоз научного и художественного познания) Н. Садур противопоставила трезвый анализ и обеспокоенность онтологическим состоянием мира. И в этом отношении Н. Садур - традиционный художник, не принимающий мир во зле. Творческий метод писателя можно определить как «мистический» или «магический» реализм.

В «Заключении» формулируются основные выводы диссертации.

Антиномия «добро/зло» - один из глобальных архетипов мировой культуры. Заново определяя границы добра и зла, каждое новое поколение поддерживает в тонусе внимание культуры к этому феномену. В оппозиции «добро/зло» у Н. Садур вычленяется базовое содержание, представленное христианскими символами и заповедями. Периферийный состав «добра» выражен в системе табу и приметах, спасающих от потемнения души.

Периферийное содержание зла - холод, зима, равнодушие и прочие физические проявления — легко становится базовым содержанием метафизического зла в случае угрозы оледенения, омертвения живого. Это касается амбивалентных образов-архетипов мифологиче-

ского хронотопа: земли, ветра, огня, старухи, матери, дома, животного мира; обратимых ритуалов: заговоров, проклятий, присушек; а также хто-нических «помощников» из сказки (волк, собака), которые могут стать оборотнями. В неустойчивом мире добро и зло материальны, и любое нарушение табу чревато изменением баланса мировых сил в пользу зла.

В «тексте» Гоголя позитивной мифологии Православной земли (церковь, Христос, младенцы, красота мира) противопоставлено мироздание с метафизическими дырами, в которые вселенское зло льется на Землю, и она стонет в ожидании защитника.

В базовое изображение зла у Садур включены символические коды изменения состояния {«потянуло», «замерзли», «жар», «пляска-верчение», «громкий хохот»), а в оформление идеи «омертвения» — арсенал языковой полисемии.

В цикле «Проникшие» зло концентрируется вокруг понятий человек, семья. Духовно пустой человек легко пополняет ряды традиционных фольклорных носителей зла — мертвецов, ведьм. А соблюдение табу, доброта и отзывчивость мыслятся как безусловное добро. У Н. Садур зло неизбывно, но борьба с ним не бессмысленна: трагический герой-одиночка сдерживает напор хаоса.

В романе «Сад» теоретизация зла осуществляется в пространстве «культуры» («сада»). Копилка архетипов славянской и библейской мифологии, ассоциативный шлейф знаков-оценок наследия Пушкина и Гоголя, символика «городских текстов» в результате перманентной дихотомии показывают качественные сдвиги в культурной парадигме. Взорванный сад культуры ослабляет ее позитивное воздействие на человечество и грозит возвращением к варварству. Благом остается апелляция к «лучшим» инстинктам: любовь, жалость, долг.

2. В опорных текстах Н. Садур акцент делается на анализе общественно-исторических причин, вызывающих пограничные состояния «готической души». В «Чудесных знаках спасения» не мистический злодей, а коммунальный быт является признаком готического «страшного места». В «Бессмертниках» эту роль выполняет социум — реальное государство, сосед, подруга или отчаявшаяся жертва травли. Эстетика барокко призвана «заговорить» неуправляемую действительность. Выходом становится измененное состояние сознания, представленное в реалистической концепции зла топосами психбольницы, мотивами галлюцинаторных видений, сна, бреда.

Специфику антиномии «добро/зло» в романе «Немец» сообщает сосредоточенность автора на творческом процессе. В «Немце» отражен модернистский трепет перед художником, преодолевающим «сор» жизни. Здесь принципиально меняется оценочное поле «оцепенения», которое означает глубокую внутреннюю работу. В трансформации оппозиции «свое/чужое» новые смысловые приращения получают опасное «русское» пространство и «хаос», в женской стихии которого, по Юнгу, коренятся истоки творчества.

В целом поэтика Н. Садур готична по приемам и реалистична по своей сути, и главный предмет заботы писательницы - человек и его душа. Напряженность повествования Н. Садур, маргинальность ее эстетики оправданы целями: только ужас перед бездной заставляет увидеть за явлениями сущности, за бытовым событием - последствия для души и мира в целом, превратить зрение - в прозрение.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Симон Г.А. О границах дозволенного: сюжет Гоголя в пьесе Н. Садур «Панночка» / Г.А. Симон // Анализ литературного произведения: Гоголь: Диалог с будущим: межвузовский сборник научных трудов. - Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2009. — С. 76-83.

2. Симон Г.А. Традиции Гофмана в романе Н.Н. Садур «Немец» / Г.А. Симон, Т.Ю. Климова // Филологическая компетентность в контексте современной образовательной парадигмы: содержание, формирование, пути оптимизации: материалы международной научно-практической конференции. - Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2011. -С. 156-164.

3. Симон Г.А. Концепт зла в философии, религии и литературе / Г.А. Симон // Анализ литературного произведения: сборник научных трудов. - Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2011.-С. 89-107.

4. Симон Г.А. Фольклорные мотивы в цикле рассказов Н. Садур «Проникшие» / Г.А. Симон // Современные проблемы изучения и преподавания литературы: сборник научных и методических трудов. -Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2011. - Вып. 11.-С. 50-59.

5. Симон Г.А. Эстетика барокко в прозе Н. Садур (цикл «Бессмертники») / Г.А. Симон // Анализ литературного произведения: сборник научных трудов. — Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2012. — Вып. 7. — С. 79—94.

6. Симон Г.А. Деформация культурного космоса в романе Н. Садур «Сад» / Г.А. Симон // Анализ литературного произведения: сборник научных трудов. — Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. гос. академии образования, 2013. - Вып. 8. - С. 40-55.

Статьи в изданиях, рецензируемых ВАК:

7. Симон Г.А. Онтология зла в книге рассказов Н. Садур «Проникшие» / Г.А. Симон // Вестник Бурятского государственного университета. - 2010. - Вып. 10. - С. 222-228.

8. Симон Г.А. Романтические принципы репрезентации реальности в романе Н. Садур «Немец» / Г.А. Симон // Вестник Бурятского государственного университета.-2011.-Вып. 10.-С. 154-159.

9. Симон Г.А. Эстетическая категория ужасного в «гоголевском» тексте Н. Садур / Г.А. Симон, Т.Ю. Климова // Вестник Татарского государственного гуманитарно-педагогического университета. — 2011. — № 1 (23).-С. 253-258.

Подписано в печать 07.04.14. Формат 60 х 84 1/16. Усл. печ. л. 1,3. Тираж 100. Заказ 69. Цена договорная

Издательство Бурятского госуниверситета 670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24а E-mail: riobsu@gmail.com

Отпечатано в типографии Издательства Бурятского госуниверситета 670000, г. Улан-Удэ, ул. Сухэ-Батора, За

Текст диссертации на тему "Художественная репрезентация антиномии "добро/зло" в творчестве Н. Садур"

ФГБОУ ВПО «Восточно-Сибирская государственная академия образования»

На правах рукописи

0420145661 и

Симон Галина Александровна

Художественная репрезентация антиномии «добро/зло»

в творчестве Н. Садур

Специальность 10.01.01. Русская литература

Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Научный руководитель

Кандидат филологических наук, доцент Климова Тамара Юрьевна

Иркутск 2014

Оглавление

Введение....................................................................................3

ГЛАВА I. Антиномия «добро / зло» в динамике её культурно-исторического формирования........................................................16

1.1. Фольклорно-мифологические и религиозно-философские корни антиномии «добро / зло» в творчестве Н. Садур.................................22

1.2. Литературные традиции в трактовке антиномии «добро / зло» в творчестве Н. Садур.....................................................................37

ГЛАВА II. Соотношение добра и зла в мифологической картине мира Н. Садур..........................................................................................45

2.1. Эстетика «ужасного» в репрезентации хрупкой красоты мира: «гоголевский» текст Н. Садур.......................................................................45

2.2. Хтонические образы зла в фольклорно-обрядовых мотивах и ситуациях (книга рассказов «Проникшие»).........................................................66

2.3. Дихотомия добра и зла в оппозиции «культура / инстинкт» (роман

«Сад»)..........................................................................................85

ГЛАВА III. Способы репрезентации добра и зла в реалистической картине мира Н. Садур.............................................................................106

3.1. Объективация онтологического зла в образах коммунального быта («Чудесные знаки спасения»).................................................................107

3.2. Изображение социального неблагополучия в эстетике необарокко (цикл «Бессмертники»)............................................................................120

3.3. Позиционирование антиномии «добро / зло» в психологии творческого

процесса (роман «Немец»)...............................................................143

Заключение................................................................................166

Библиографический список...........................................................171

Введение

Вопросы о том, что нарушает гармонию мира и как этому противостоять, -были и остаются самыми живыми вопросами существования человечества на протяжении всей его истории. Великие философы, богословы и художники неизменно обращаются к проблеме добра и зла, определяя добро то как избавление от зла, то как сущность сотворенного Богом мира, то как проявление доброй воли человека к нравственности. В развитии мировой мысли не менее противоречиво толковалось зло: проявление сущности бытия; характер общественного устройства; природа человека.

Сосуществуя в мышлении в виде пары, добро и зло постоянно не совпадают в пропорциях: культура располагает бесконечным разнообразием представления форм зла, а добро, как правило, либо незаметно, либо осуществляет себя как единичный и от этого более яркий поступок (явление, событие).

В относительно спокойные эпохи менее заметно зло, а в тревожные - добро.

Современное состояние культуры в критике и литературоведении оценивается как кризисное. Об этом свидетельствуют идеологические разногласия в Союзе писателей, вызвавшие его разделение, скандалы вокруг премий, коммерциализация издательской деятельности, оттеснение литературы медиакультурой. Социальный и идеологический хаос, определяющий любую смену эпох, заметно сказывается на литературном процессе, ибо у каждого времени есть свои выразители - философы, идеологи, художники, которые особо остро ощущают духовной и социальной дисбаланс жизни, передавая его в апокалиптических настроениях. Это характерно для старшего поколения «классиков» реализма («Людочка» и «Пролётный гусь» В. Астафьева; «Тавро Кассандры» и «Когда падают горы» Ч. Айтматова); для писателей постреалистической («Лаз», «Нешумные» В. Маканина; «Мистика», «Новые робинзоны» Л. Петрушевской); модернистской («Москва-Петушки», «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», «Фанни Каплан» Вен. Ерофеева) и постмодернистской ориентации («Шатуны» Ю. Мамлеева; «Последний сон разума» Д. Липскерова), а также для со-

всем молодых представителей «нового реализма» («Ёлтышевы» Р. Сенчина; «Черная обезьяна» 3. Прилепина) и др.

И.С. Скоропанова видит причину утраты прежней авторитетности утверждающих добро оптимистических литературных метанарративов в том, что «легитимируемые ими исторические проекты рассчитаны не на реального, а на некоего отвлеченного (абстрактного) человека, не на реальное, а на некое условное (не существующее) человечество, то есть во многом утопичны» [125, с. 10]. Новые реалии жизни подтолкнули к поиску новых ценностей, соответствующих усложнению её форм, «росту её разнообразия, ускорению процессов развития и снижению стабильности» [125, с. 10], что традиционно расценивалось как проявление зла.

Отражая ситуацию распада Советского Союза как одну из причин качественного изменения жизни и статуса литературы, С.И. Тимина пишет о том, что, обретя «желанную свободу», литература «добровольно сложила с себя полномочия выступать в качестве рупора общественного мнения и воспитателя человеческих душ, а место положительных героев-маяков заняли бомжи, алкоголики, убийцы и представители древнейшей профессии» [118, с. 239]. Свобода обернулась «все сметающей вседозволенностью, обратной стороной страха» [118, с. 240].

М.А. Черняк в «переходе» от XX к XXI веку выделяет те же признаки, какие были свойственны рубежной культуре Серебряного века: «подведение итогов, апокалиптические настроения, спор с классической традицией, дискуссии о новом герое, поиски адекватного наступающему веку языка» [136, с. 4, 5-6], то есть тот же хаос, отсутствие чётких нравственных ориентиров.

Вместе с тем искусство «перехода» всегда отличается открытостью новым экспериментальным формам представления меняющегося мира и человека. М.Н. Эпштейн объясняет это новым качеством реальности - тяготеющим над личностью XXI века «грузом знаний и впечатлений, которые были накоплены предыдущим веками и которых она не в состоянии усвоить» [140, с. 46]. Человек находит спасение в том, что «снимает саму проблему реальности», и она исчезает вместе с «общим субстратом человеческого опыта» [140, с. 46]. Этот процесс в постмодернизме и будет назван «гибелью реального» или «царством симуляк-

ров». Возникает «культура легких и быстрых касаний», лишенная «проникания внутрь» [140, с. 48] - культура некорневая, ризомная.

Но реализм с его стабильной системой ценностей из литературы не исчез, а изменил свои методологические стратегии под воздействием новых исторических реалий. Это коснулось, в первую очередь, основополагающего принципа понимания реальности, что привело к попыткам уточнения термина «реализм» определениями «магический», «мистический» [15], «новый реализм», «матовый новый реализм», «глянцевый», «преображающий», «отражающий» [137] или введением в научный оборот термина - постреализм [88, с. 583-588].

Конструктивная точка зрения на ситуацию кризиса высказана авторами учебника «Современная русская литература: 1950 — 1990-е годы» H.JL Лейдер-маном и М.Н. Липовецким: «сильная литература появляется в тревожные времена, когда общество входит в полосу духовного кризиса — когда ощущается несостоятельность прежних представлений о действительности, когда дискредитировали себя прежние символы веры, когда назревает острая потребность в радикальном изменении существующего порядка вещей» [88, с. 13]. Фиксируя нарастание социального и метафизического хаоса, художники целенаправленно ищут способы его выражения и возможности обуздания. В такие периоды активизируются процессы взаимопроникновения разных художественных парадигм, которые «тяготеют к образованию направлений, но не кристаллизуются в историко-литературную систему» и либо превращаются в «художественную интенцию», либо - в «творческую энергию» типа натуралистической или эспрессио-нистской эстетики в подаче материала. Встреча в пределах одного художественного сознания образных архетипов и стилевых приёмов мифологии и фольклора, готики, барокко, романтизма и символизма - отражает закономерности «накопительного» развития культуры в целом: здесь ничто не исчезает бесследно, а закрепляется «в едином культурном пространстве, создавая густую, многоцветную лоскутную ткань века» [88, с. 16].

С.С. Имихелова, говоря о русской прозе 1970-1990-х годов, подчёркивает, что культура этого периода «отрицает упорядоченность, веру в линейный про-

гресс и абсолютную истину, отказывается от универсализма в мировосприятии и создает новую концепцию личности и мира» [79, с. 148]. Эсхатологические настроения, чувство «"конца истории", "конца реальности" оказываются одним из условий смыслообразования» и обновления системы [79, с. 149]; «бесструктурность» «промежутка» открывает «перспективы в иное "завтра"»: в новое осмысление "вчерашней" и приятие духовного опыта "сегодняшней" реальности» [79, с. 7]. А позиция художника, готового к такому «переходу», оказывается «наиболее перспективной» [79, с. 7].

Следовательно, в самих исторических реалиях наметился сдвиг в позиционировании антиномии «добро/зло»: плохие времена порождают хороших писателей; вера в линейный прогресс, универсализм мировосприятия, эсхатология уже не расцениваются как однозначное зло, поскольку открывают перспективы для смены устаревшей художественной парадигмы.

Когда реальность утрачивает свою онтологию, а идеалы - авторитет, сознание ищет опоры за пределами реальности - в прошлом, в ценностной системе мифа, в оккультизме и мистике. Эту закономерность в смене культурных парадигм отмечает Е. Тихомирова: в постмодернистской прозе с её «игрой с культурными кодами и стилевыми масками» заметное место может занять мистика «с ее вниманием к необъяснимому, сверхъестественному, к тому, что вне культуры» [168, с. 168].

Определение границ добра и зла - принципиальны для любой культуры, поскольку это проблема ориентации человека в мироздании, а в меняющейся реальности она звучит особенно остро. Это обусловливает актуальность исследования антиномии «добро / зло» в художественном мышлении писателя-современника.

Обращение к творчеству выдающегося российского драматурга, прозаика и сценариста Н. Н. Садур в равной степени отвечает принципу актуальности, во-первых, по проблемно-тематическому признаку: проза и драматургия Н. Садур исследует природу неблагополучия, будь то метафизический хаос или вполне конкретные социально-психологические ситуации.

Во-вторых, актуальность изучения творчества Н. Садур диктуется принципом его востребованности в культуре, которая сама определяет «рупоры» для выражения своих «роковых вопросов». Почти три десятилетия драма Н. Садур привлекает внимание режиссёров: с 1987 года на ведущих сценах российских и зарубежных театров ставятся пьесы «Чудная баба», «Панночка», «Ехай», «Брат Чичиков» и другие. После малотиражных вологодских изданий1 её прозой заинтересовались московские издательства, в частности «Вагриус» , ориентированный на публикацию неординарной современной прозы. В театрах страны также идут спектакли по садуровским сценариям классики: «Соборяне» - по Н.С.Лескову, «Снегири» - по роману В.П. Астафьева «Прокляты и убиты»; на телеэкранах - сериалы по её сценариям («Одна тень на двоих», «Дневник убийцы», «Ростов-папа», «Таксистка»).

Оценивая степень научной разработанности темы, отметим, прежде всего, внимание к творчеству необычного художника вузовской науки, которая избегает оперировать случайными именами. М.Н. Липовецкий первым посвящает театру Н. Садур развёрнутый очерк, где причисляет её к писателям-постмодернистам по показателю симулятивности окружающего мира, из-за чего герои Н. Садур вступают в диалог с хаосом: «однажды встретившись с ним, они уже не могут отвести от бездны глаз» [88, с. 519].

Симбиоз «реализма с мистицизмом», или «реализм призрачного», опирающегося на «зримое чувственное восприятие мира» [70, с. 223], - выделяет в поэтике Н. Садур М.И. Громова, утверждая, что творчество писательницы ещё ждёт глубокого филологического исследования.

В учебном пособии «Русская литература XX века» под редакцией Л. П. Кременцова, Л. Ф. Алексеевой самобытность творчества Н. Садур видится в «сочетании мистического и реального, символического и бытового, лирического и гротескового» [119, с. 428]. Авторы отмечают, что на основе гоголевских и бул-гаковских традиций Садур создаёт собственный «неведомый театр» [119, с. 429].

1 Садур H.H.. Обморок: Книга пьес. - Вологда, 1999; Садур H.H. Сад. - Вологда, 1997.

2 Садур H.H.. Злые девушки. -М.: Вагриус, 2003.

Н.Е. Лихина относит писательский опыт Н. Садур к эсхатологической, апокалиптической литературе, в которой раскрывается «взгляд на человека и мир с точки зрения онтологического и антропологического пессимизма, трагического мироощущения, предвестия конца, тупика» человеческой цивилизации [91, с. 17]. В поколении писателей постсоветского периода за разницей творческих систем Н.Е. Лихина видит и общее: тщетные попытки художников «проникнуть в тайну человеческого существования, которая измеряется более высокими категориями духа, а не материи»; формы духовного юродства, интерес к «смерти, или пограничному состоянию "жизни после смерти"»; «ситуацию сумасшедшего дома, "спасение" в безумии от ещё более безумного мира»; «разрушенное жизнеподобие сюжетов и ситуаций, искривление пространства и времени». Но произведения Н. Садур «Чудесные знаки спасения», «Немец», «Юг», «Сад», «Мальчик в черном плаще», «Девочка ночыо», «Ведьмины слёзки» здесь перечислены для подтверждения тенденции и не рассматриваются как феномен [91, с. 14].

В последнее десятилетие творчество Н. Садур для театра стало предметом диссертационных исследований: в 2005 году защищена кандидатская диссертация Е. В. Старченко «Пьесы Н.В. Коляды и H.H. Садур в контексте драматургии 198090-х годов», в которой творчество двух выдающихся драматургов представляет отечественную драматургию конца XX века «как единое целое, объединенное комплексом схожих мотивов», ситуаций и настроений. Автор определяет творческий метод писательницы как «магический реализм», в котором совмещается два уровня: «реалистический и мистико-мифологический» [53, с. 18].

В диссертации О. В. Семеницкой «Поэтика сюжета в драматургии Нины Садур» (2007) анализируется мотивно-образная и сюжетная организация драмы Н. Садур, где драматический сюжет выстраивается вокруг ситуации предчувствия катастрофы, конца света, а в сфере авторского внимания находится сознание травмированное, больное, пережившее катастрофу [52].

В диссертационном исследовании «Поэтика абсурда в русской драме второй половины XX - начала XXI вв.» (2010) О. Н. Зырянова предлагает называть драму Н. Садур переходной, или гибридной формой между драмой «условного,

формально-игрового, диегетического типа (А. Амальрик, Д. Пригов, В. Сорокин, братья Пресняковы) и драмой абсурда в миметическом модусе (А. Вампи-лов, JI.C. Петрушевская, Н. Коляда)» [44, с. 14]. Автор отмечает активное использование Н. Садур мифопоэтики, фантастики, «мистического гротеска» для создания абсурдной картины мира и абсурдного героя.

Многие исследователи сосредоточены на поисках традиций, в составе которых создаёт свои миры Н. Садур. Например, М.Н. Липовецкий, М.И. Громова, О.В. Семеницкая, Е.В. Старченко пишут о глубоком, органичном влиянии Гоголя на драматургию Н. Садур. О.В. Семеницкая называет также драму Чехова [52]. В упомянутом учебнике под редакцией Л. П. Кременцова, Л. Ф. Алексеева [119, с. 428] отмечается влияние не только гоголевских, но и булга-ковских традиций «дьяволиады».

Назовём также ряд статей, посвящённых отдельным аспектам творчества писательницы. Так, Е.С. Шевченко полагает, что мир и человек у Н. Садур созданы «с "оглядкой" на Платонова», что отражено в мотивах «телесной неполноты», «редукции пространственного расположения человека», в мотиве холода мира, свидетельствующего о снижении его «энергетичности» [138, с. 281, 282].

Преломление гоголевских образов и мотивов (дорога, движение) в пьесе Н. Садур «Брат Чичиков» анализирует М.А. Цыпуштанова. С её точки зрения, основой сходства художественных методов Н. Садур и Гоголя стал мистический способ освоения мира [169].

Называя Н. Садур одним из самых загадочных писателей нашего времени, А.Ю. Мещанский описывает мировидение драматурга, в котором «окружающий, реальный мир "переполнен символами и знаками" инобытия» [104]. Исследователь выделяет в творчестве Н. Садур сквозной мотив инфернальных сил, ключевую тему смерти, тему безумия героя, живущего в "сдвинутом" мире.

О влиянии эстетики романтизма на драматургию Н. Садур пишет М. Васильева. Подчеркивая ограниченность влияния творческой манеры Гоголя рамками «фантасмагории и мистики» [146, с. 211], Б.С. Бугров называет Н. Садур продолжательницей русского абсурдизма [145