автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.02
диссертация на тему: Художественно-философское осмысление человека и истории в адыгской поэзии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественно-философское осмысление человека и истории в адыгской поэзии"

На правах рукописи

\

I Кажарова Инна Анатольевна

I

I

, ХУДОЖЕСТВЕННО-ФИЛОСОФСКОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ

| ЧЕЛОВЕКА И ИСТОРИИ В АДЫГСКОЙ ПОЭЗИИ

(1970-90 гг.)

I

Специальность 10.01.02 - Литература народов Российской Федерации

(Литература народов Северного Кавказа)

I

АВТОРЕФЕРАТ

1 диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Нальчик - 2003

Работа выполнена на кафедре русской литературы Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова.

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Мусукаева Анджелла Хамитовна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Толгуров Тахир Зейтунович

кандидат филологических наук, доцент Казиева Альмнра Магомедовна

Ведущая организация: Северо-Осетинский государственный

университет им.К. Хетагурова

Защита состоится ««¿У » ноября 2003 года в 10. 00 часов на заседании диссертационного Совета Д. 212.076.04 по защите диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук в Кабардино-Балкарском государственном университете им. Х.М. Бербекова: (360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова: (360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173).

Автореферат разослан « » октября 2003 г.

Ученый секретарь диссертационного Совета ///)-- А.Р. Борова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Историческое в литературе так или иначе привлекает внимание исследователей, однако, следует признать, что непосредственный интерес к этому явлению пробуждается лишь в отдельные временные периоды. Актуальность историзма по отношению к литературе XX века, столь насыщенного событиями, подвергать сомнению не приходится, как не приходится подвергать сомнению и то, что он по-особому выкристаллизовался в русской литературе советского периода, влиянием которой отмечен наиболее активный этап формирования северокавказских литератур. Применительно к этому времени в слове «историзм» невольно ощущается обязательное присутствие элемента, соотносящего его с марксистско-ленинскими учениями. Активизация в ходе постижения предмета круга связанных с ним ассоциаций -явление очевидное, потому исследователю не стоит открещиваться от того, что имело место, выискивая «правильный» историзм и историзм «неправильный». В данном случае всякую возможность историзма, получившую своё воплощение в художественном творчестве, мы воспринимаем как симптом времени.

Несмотря на большой исследовательский интерес к формам проявления исторической реальности в художественной литературе, относительно их изучения в лирических жанрах достигнуто сравнительно мало. Об этом говорилось ещё в отношении литературы 60-80-х гг. XX века. Судя же по тематике журнальных публикаций последнего десятилетия, фокус исследований переместился на проблемы концептуальной сферы искусства, более того, такие аспекты научного анализа, как историчность, историзм, стали менее популярными. Не стоит отрицать, что данное обстоятельство во многом явилось результатом негативной инерции той идеологии, которая постулировала фундаментальность этих понятий. Формы присутствия истории в искусстве теперь приобретают внутренне полемический характер сообразно разноплановой реальности, в которой наблюдает их художник. Даже сам период, на протяжении которого создавались произведения, послужившие материалом нашего исследования, внутренне неоднороден. Условно можно разделить его на подпериоды, так как в хронологическом плане часть вошедшей в него литературы получила название «советской». Согласно периодизации, предложенной X. И. Баковым, она соответствует четвёртому этапу развития адыгской литературы (60-80гг.), для которого характерно утверждение аналитического на-

чала, остальная часть, согласно той же периодизации (90-е гг.), отмечена стремлением к целостному восприятию отечественной литературы и творчества зарубежных авторов. Вместе с тем - адыгская литература, как составная часть общероссийской действительности, ощутила в полной мере воздействие всех внешних факторов, сказавшихся в качественных преобразованиях культуросферы, потому важно указать на нахождение точки отсчёта новейшей литературы в пределах избранного нами периода. Как пишут Е. Скороспелова и М. Голубков -это рубеж 1980-1990-х гг., когда внешние обстоятельства приводят к качественным изменениям литературы. Потому обретает актуальность прежде всего сам способ проявления исторической сферы в художественном творчестве сейчас, когда ценностное сознание отмечено знаком антиутопизма.

Далее, специфика материала, осмысляемого в данной работе -поэтического слова - предполагает актуальность именно художественно-философского «среза» исследования. Ведь «несомненность», «полновесность» (М. М. Бахтин) поэтического слова в каждом отдельном случае порождает самодовлеющую смысловую систему, которую более правомерно рассматривать как философию, но философию художественную.

Цели и задачи исследования. Целью нашего исследования является изучение форм присутствия исторического в конкретных художественных произведениях адыгских авторов, с той точки зрения, что в осмыслении поэтических произведений речь больше идёт не о наличностях, а о возможностях, которые образуют эти наличности.

В соответствии с поставленной целью представляется необходимым решение следующих задач:

- реконструировать общую логику варьирования теоретических представлений о соотношении реальности истории и художественного мышления;

-исследовать специфику выражения концепции человека в историософской лирике;

- представил, некоторые модели и отношения, через которые в каждом отдельном случае выявляется интересующий нас предмет;

-уделить особое внимание проблеме индивидуальной мифологизации;

-выявить культурные основы художественной историософии адыгов.

Научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые предпринимается попытка монографического изучения соотношения «человек и история» в адыгской поэзии. При этом в настоящей диссертационной работе впервые акцент исследования сделан на анализе текста отдельного произведения, осуществляемом по «оперативно-прагматической оси»: «автор - текст - читатель».

Объект исследования. В качестве объекта исследования выбраны произведения отдельных представителей черкесской, кабардинской и адыгейской литератур: М. Нахушева, М. Бемирзова, X. Бештокова, А. Оразаева, М. Кештова, Н. Куека. В плане хронологии нами сознательно не привлекаются к рассмотрению произведения поэтов так называемого послевоенного поколения, которые утверждаются в поэзии в 60-е годы и творчество которых в обозначенный временной период вступает с дефиницией «позднее». Целостная концепция, на наш взгляд, достижима в том случае, когда существует возможность для полновесных отсылок ко всему контексту творчества, полноправно входящему в обозначенный период (невзирая на его внутреннюю неоднородность). С этой целью объектом исследования избраны произведения тех авторов, расцвет творчества которых пришёлся на 70-90-е гг. XX столетия.

Степень научной разработанности темы. Специальных монографических исследований, освещающих обозначенную тему, в современном литературоведении нет. Однако в том или ином контексте выдвинутая нами проблема затрагивается в трудах северокавказских исследователей, среди них: Х.И. Баков («Национальное своеобразие и творческая индивидуальность в адыгской поэзии» - Майкоп, 1994), У.М. Панеш («Типологические связи и формирование художественно-эстетического единства адыгских литератур» - Майкоп, 1990), З.Х. Толгуров («В контексте духовной общности» - Нальчик, 1991), К. Шаззо («Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах» - Тбилиси, 1978). Наиболее значимые аспекты изучения национальной поэзии, а также логика её становления восприняты через концепции перечисленных трудов.

Важная в пределах нашего исследования проблема соотношения исторического и мифологического начал всесторонне рассмотрена как в трудах зарубежных, так и в трудах отечественных исследователей, среди которых мы опирались на выводы: Р. Барта, Ю. Барабаша, Ф. Лосева, Ю. Лотмана, Ю. Тхагазитова, Б. Успенского.

Теоретическая значимость результатов исследования состоит в дальнейшей разработке одной из актуальных проблем современного литературоведения: художественной концепции человека в адыгской поэзии, а также соотношения в ней проблемы «человек и история». Кроме того, результаты исследования могут способствовать сравнительно-типологическому изучению адыгской поэзии и выявлению общих закономерностей литературного процесса.

Практическая значимость. Собранный и систематизированный материал, а также результаты исследования могут способствовать дальнейшему изучению национальной поэзии. Материалы исследования могут быть использованы при изучении истории адыгской литературы, при чтении специальных курсов на филологических факультетах гуманитарных вузов Кабардино-Балкарии, Адыгеи, Карачаево-Черкесии, а также включены » программы факультативных занятий в колледжах гуманитарных направлений.

Методологической основой диссертационного исследования служит положение современного теоретического контекста о способности «художественного мира» к развертыванию из любой точки, когда все элементы произведения равноценны.

Методологическими принципами работы явились: целостность, структурность, идея взаимных зависимостей и обратных связей.

В освещении теоретического аспекта исследования применён культурно-исторический метод, в рассмотрении конкретных художественных произведений - метод структурного анализа.

В формировании концепции работы важную роль сыграли труды Г. Гачева, Л. Гинзбург, Ю. Лотмана, Т. Сильман, Б. Успенского, Р. Юсу-фова; северо-кавказских учёных: X. Бакова, 3. Толгурова, Ю. Тхагазитова, Ф. Урусбиевой, А. Хакуашева, К. Шаззо, а также историософские теории Х.-Г. Гадамера, Э. Трёльча, М Хайдеггера и К. Ясперса.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационной работы были изложены и обсуждены на научно-теоретической конференции, посвящённой 85-летию со дня рождения К. Ш. Кулиева (23-24 октября 2002 г.), а также опубликованы в научных статьях. Кроме того, диссертация обсуждена на заседании научного семинара «Актуальные проблемы литератур Северного Кавказа» (июнь 2003) и на заседании кафедры русской литературы Кабардино-Балкарского государственного университета (сентябрь 2003).

Структура диссертации. Цели и задачи определили структуру диссертационной работы, которая состоит из введения, трёх глав, заключения, библиографии.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении отражены актуал1ность избранной темы, объект и предмет исследования, определяются цели и задачи работы, научная новизна, степень изученности, даётся изложение методологических принципов исследования, обосновывается теоретическая и практическая значимость.

В первой главе - «История как представление и литературный факт. (К постановке вопроса)» - предпринята попытка систематизации теоретических положений, отражающих, на наш взгляд, цельность историософского движения мысли, скрывающейся за определенной изменчивостью.

Став объектом теоретической мысли, тот или иной тип присутствия истории в художественном творчестве не обрёл постоянного обозначения. Названия, отнесённые сейчас к этому явлению - «историзм», «новый историзм», «новый «новый историзм»», «историософия» - не только терминологически закрепляют его наличие, но свидетельствуют об его изменчивости, пс крайней мере, вариативности. При действительном обилии значений бесспорно одно: необходимость такой области, как история, порождена стремлением к обоснованию человека, желанием увидеть более отчётливые очертания его жизни, не важно, какие внешние обстоятельства подвигают его к этому. Потому не случайно, что греческое понятие, к которому возводят слово история (1атор1а), соединяет в себе способность человеческого мышления и духа: «расследование», «узнавание», «установление». Бесспорно также, что от момента объективации этого стремления в слове, приобретает место некий смысловой сдвиг, который по сегодняшний день сопровождает понятие истории. То есть бывшее некогда принципом явления или же всего лишь его признаком, стремится предстать его сутью, отчего в определениях исторического всегда присутствует какой-то неделимый остаток. Литературное творчество благодарно вбирает в себя срединные моменты любых смысловых переходов, что с философской точки зрения объяснимо силой воздействия материала выражения на смысл. Данное обоснование важно для нас постольку, поскольку материал, в котором представлен интересующий нас смысл, и материал литературного творчества - один (в отвлечении от специфики восприятия предмета) - слово.

Действительно, так называемый исторический нарратив во многом формирует смысл истории, а уже сложившийся образ этого нарратива, в свою очередь, подготавливает её восприятие. Когда же в отношении художественной литературы употребляется термин «историзм», за ним встаёт ряд во многом откристаллизовавшихся понятий: последовательность, взаимосвязь, память, взаимообусловленность, развитие. Кристаллизация представлений, характерная для диалектики культурного развития, приводит к тому, что многие стороны исторического видения оказываются за пределами историзма. Но параллельно существует тенденция к преодолению зависимости от сложившихся представлений.

Художественное сознание схватывает не только особенности виденья предмета, но также виденье этого виденья, что приводит к необходимости корректировки теории художественного историзма. Так, например, «новый историзм», зародившийся в кругах американского литературоведения и подхваченный отечественными исследователями, оказывается новым по сути, не приемлемой в отнесении к художественному творчеству. Положения, утверждаемые Л. Монрозом, X. Уайтом, А. Эткиндом, И. Смирновым в ряде публикаций на страницах журнала «Новое литературное обозрение» (2000-2001), имея обильную социологическую и культурологическую мотивировку, направлены на область фактической истории.

Если «новые истористы» публично отрицают автономию художественного текста, то в определенных моментах то же совершает теория историзма художественного творчества, поскольку эстетическая специфика приобретает здесь статус довеска к содержательным, вернее даже, познавательным сторонам историзма, типа: различия эпох, временное триединство, закономерность, поступательность, самоценность. Такая установка сказывается в работе С. Кормилова «Теоретические аспекты художественного историзма», где пункт «Духовно-практический характер и эстетическая специфика историзма» мыслится всего лишь «элементом» художественйого историзма.

Принимая безусловность центрального положения бахтинской концепции эстетической действительности, согласно которому эстетический момент всегда предшествует в произведении его гносеологическому потенциалу (в данном случае, это весь спектр представлений, связанный с понятием «история»), мы, вслед за Р. Юсуфовым, отдаем предпочтение термину «художественная историософия». По-

следним улавливается момент выхода за пределы метода, что представляется принципиально важным, но вовсе не означает, что сам по себе метод историзма кажется нам неубедительным. В историософском подходе становится очевидной ограниченность любого явления, преодолевается убежденность в непогрешимости способов мышления, свойственных переживаемой эпохе. Историческое в художественном творчестве представлено здесь единой линией, что предполагает учет всех его форм, включая те, в которых оно является безусловным и не подвергается теоретическому вычленению.

Далее в первой главе отмечаются особенности, являемые историософией в поэзии. Лирика уже в силу своего характера отторгается от попыток обосновать её содержание, руководствуясь методами познания. Тем не менее, должны существовать критерии, позволяющие подвести лирику под определение «историософская». Вновь возникающая здесь проблема многосмысленности понятия «история» усложняется принципиальной многосмысленностью поэтического слова.

Не исключено существование некоторых признаков, отсылающих читателя к реальности истории: осознание времени, тема памяти, возможно, исторические аллюзии, привходящие в произведение через называние имен, событий. В этом отношении отмечаются кодовые слова и образы, которые в национальной культуре принимают смысловую нагрузку, соотносящую их с определённой темой. В адыгской историософии к таковым, бесспорно, относятся образы морской пучины и корабля. Однако исторические аллюзии могут отсутствовать, а историософская линия, в произведении, тем не менее, прослеживаться будет, и, наряду с этим, возможна декларация связи эпох, святости аспекта памяти, но произведение историософским не станет.

На наш взгляд, история имеет место там, где в настоящее вступает момент саморефлексии, тогда и все «сигнальные» категории, вроде «триединства времени», памяти и тому подобное активизируются как следствие. Важно не упустить при этом, что саморефлексия времени осуществляется, конечно, через рефлексию творца произведения.

В литературоведческих работах, освещающих формы соотношения реальности истории и художественного творчества, часто затрагиваются такие принципы, как «осознанный историзм» и «неосознанный историзм», сопряженные, в данном случае, с проблемой поэтического подтекста, индуктивного и дедуктивного начал, «внутреннего» и «внешнего» в лирике. Разумеется, нет смысла говорить о том,

который из принципов претендует на большую степень приближения к историческому, но наиболее интересным, на наш взгляд, является тот. что меньше всего мотивирован авторским отношением, более неожидан. Мы предполагаем, что именно в этом случае имеем дело с незамутнёнными формами художественной историософии, в противоположность тем, которые в стремлении к отчётливости познающей мысли рискуют лишиться прана на собственную незавершимость.

Лирическое сознание выходит к историософскому смыслу через переживание, имманентно, либо прямо выдвигает своё отношение - в любом случае неизменно одно: ожидаемой целью соотношения исторической реальности и литературного творчества остаётся духовное преображение субъекта.

Вторая глава диссертационной работы - «Художественная историософия адыгской поэши» - представляет собой анализ художественных текстов, направленный на выявление конкретных способов семантизации соотношения «человек-история».

Для рассмотрения привлекаются произведения М. Нахушева, А. Оразаева, X. Бешгокова, М. Бе1.гарзова, М. Кенггова. В центре внимания оказываются при этом как отдельные аспекты утверждаемой в художественной реальности историософской концепции, так и элементы, активизирующие в произведении линию историософских представлений. Важные пункты анализа - категория лирического субъекта и хронотоп, как способ манифестации ценностной точки зрения.

Переживание истории в ретроспекции и совмещении времен приобретает в коротких пределах жизни и творчества Мухамеда Нахушева достойную интереса вариативность художественной интерпретации и складывается в своеобразную систему.

Основу сюжетной схемы чаще всего составляет со-противопоставление двух начал: прошлого как идеи, и момента настоящего, степень организации которого зависит от степени осмысленности прошлого. Идея былого может скрываться в подтексте произведения, либо эксплицироваться в цепочке образов. Ведущее место отводится образам Русско-Кавказской войны.

Нередко воссоздание <ровавых событий и их последствий сопровождается «высвечиванием» природного пространства: отношения между двумя мирами, человеческим и природным, приближаются к метонимическим («Народу»), метафорическим, либо строятся по принципу параллелизма («Родина отцов»). Атрибутика природы, яв-

ляющейся основанием истории, объединена здесь в стремлении стать «знаком» человеческого бытия и в этом смысле принимает вторичную, опосредованную, почти иллюстративную функцию.

Постепенно пополняясь смыслами, упомянутая схема со-противопоставления расширяет пределы узконационального, внедряясь в общеисторическое, более того, преобразуясь в средство его выражения, как происходит в «Адыгских слезах».

Суть истории, по Нахушеву, - ото деструкция исконных законов мироздания. Трагизм воссозданной им реальности заключается в том, что человек в ней как мыслящее, активное по отношению к истории существо, практически стерт.

Наблюдается определенная динамика, характеризующая наху-шевскую историософию: если в одном с лучае отчетливо ощутима фиксация эпох, между которыми ведётся ,диалог («Народу», «Они перед нами не в долгу»), то в другом - важен не диалог определенностей, а само взаимосмещение времен и событий. Так, черкесская трагедия в «Адыгских слезах» - явление, помещённое в бесконечный ряд деяний гипостазированного образа лжи, а диктатор, завладевший Белым домом в «Похоронных плясках» - всего лишь «один из тех, кто с Каином». Причём история оценивается здесь ритмами некоего внеположного ей «до и после». Это «до и после» выявляет деформацию ее пространства и деформацию приоритетов, которые шрают в ней ведущую роль: мораль, религия, идеология, политика. В результате трагедия национального и общекультурного сходятся в одной модели истории, каждая из сторон которой безуспешно стремится стать ее центром.

Богатые возможности осмысления художественной историософии подчас раскрывают принципы, согласно которым семантизируются детали, имеющие высокую частотнос!ь в [ворчесше художника. Так, настойчивость появления звука и тишины в качестве оттенков смысла, деталей, на которые приходится нагрузка поэтического подтекста, интенсифицирует в историософской лирике Афлика Оразаева такие стороны ее восприятия, как время и память. В большинстве исследуемых текстов отношение «человгк-история» усложняется присутствием элемента, делающего пространство между историей и человеком непроницаемым - это тишина и ее визуальный аналог - туман. Что характерно: инициатива преодолеть эту непроницаемость закрепляется за историей и осуществляется звуком, человек же представляется пассивным.

Исследуемые категории тесно связаны друг с другом, однако большую разработку получает всё же звук. Тишина, предшествуя ему, преимущественно оказывается соотнесенной с покоем, который в сфере истории обретает негативную окраску. Совершенно иную картину составляет тишина-молчание («Дуб», «История»).

Звук и тишина в оразаевских текстах воспроизводят ту сторону времени и истории, которая, реально существуя, ускользает от измерения и не подлежит высказыванию. К такому выводу приводит прямое или косвенное, но всегда неизбежное сопоставление их со словом. В данном случае ценность звука как элемента художественной системы определяется тем, что он, в отличие от слова, удерживающего некий смысл, вверяемый человеку, лишает последнего иллюзии пребывания над историей. Исходя от природного мира, нарушая тишину и пределы, защищающие человека, задевая его, он, тем не менее, не тяготеет к смысловой определённости, обладая силой воздействия, остаётся равным себе независимо от попыток перевести его информацию в плоскость понятий.

Развиваясь в пределах хотя бы относительной целостности, образы следуют некоторой иерархии, открывают свой способ существования, что возможно на фоне имеющейся традиции. Основные линии художественной историософии Хабаса Бештокова ярче всего заявляют о себе через традиционный для северокавказской литературы образ горы. Последняя воплощает оппозицию верха и низа, одну из сущностных составляющих человеческого сознания. Причём для низа характерна его «углубленность» до состояния бездны, соотносящей в лирике Бештокова физическое пространство и сферу духа («Обрыв»). Высота же - не столько предполагаемая цель, сколько отправной пункт, начало, которое может принять на себя функции злого рока, как, например, горы в цикле «Адыгская государственность». Материализованным вариантом бездны выступает образ моря. Море-бездна сохраняет свою полярность высоте, но высоте несколько иного рода, чем гора, хотя с ней соотносимой, - это гордость. «Вода воскрешает» гласит старинная адыгская пословица. Неслучайно созвучная в кабардинском языке слову «душа» («псы» - «псэ»), водная стихия никак не должна была стать символом уничтожения. Однако море, способности которого в полной мере были раскрыты трагической историей, в художественном сознании адыгов дробит жизнь, а переносные смыслы, спроецированные на эту жизнь, переводит в разряд прямых.

Качественные новации образа стремятся перестроить систему, в которой он зародился. Привносимые исторической действительностью смыслы перераспределяют элементы относительно устойчивых схем, выделяют новые. Постоянные составляющие философской лирики X. Бештокова - высота, свет, бездна - легко свести к образам мифопоэтики. Но значима не возможность возведения таковых к источнику, а их полная соотнесенность с теми категориями, которые определяют существо рефлексии этого автора и выступают для него мерой, структурирующей духовный мир современника.

В разработке исторической темы Мухазом Кештовым выделяется ряд произведений, где внимание азтора направлено большей частью на «внутреннее содержание» великих событий. Это становится особо заметным, когда из батальной части истории извлекается нечто незримое, не подпадающее под разряд героического, но, тем не менее, основывающее человека («Мать в надежде», «Орешник», «Конский топот», «Напишите письмо моей маме»). В некотором смысле подобный взгляд несколько обытовляет великие события, но в плане восприятия несомненно действенен, вероятно, благодаря тому, что сквозь описываемое в таких случаях прочитывается щемящая тоска автора по «нормальному» состоянию мира. Кештов указывает на, казалось бы, давно утвердившиеся связи явлений. Пэдчас грань между определенным историческим моментом и вневременным теряет важность. Вместе с тем четкое осознание неизменности однажды установленных данностей уживается в его творчестве с готовностью неустанно открывать эту действительность, отслеживая в нем путь человека и, шире, - человечества.

Историческое может извлекаться как частный момент из общей концепции мироустройства, может напрямую являться объектом размышлений. На наш взгляд, более глубокий смысл открывается в обращении к концептуальному строю стихотворения и так называемым «внефабульным моментам», как мы пытаемся показать на примере стихотворения «Конский топот», где история определенного периода способна трактоваться как «состояние мира».

За каждой стихотворной строкой Мухадина Бемурзова и за всеми произведениями вместе взятыми отчетливо ощущается та целостность, которая, как нам кажется, является духоиной посылкой его творчества и одновременно представляет величину, искомую автором в так называемой эмпирической действительности. Эта целостность - адыгство - есте-

ственным образом обосновывает выбор ведущих тем черкесского автора, определяет позицию лирического героя, типичную для большинства его произведений. По сути, адыгство - каждодневная обращенность в историю, к опыту, нажитому ею, стало быть, ежеминутное ощущение ее соприсутствия, что становится постоянным для творчества Бемурзова. Варьируется только представление об истории, чаще всего реализующееся в следующих конструкциях: история — собирание осколков прошлого («От Майкопа до Адлера...»), история - духовность («История мужества»), история - «бытовая» память.

Любопытны нюансы, обнаруживаемые Бемурзовым через растительную символику: смена старого новым - хоть предустановленный, но далеко не всегда очевидный процесс («Не растет молодое дерево, где нет старого дерева...»), а все новое опосредовано внутренним содержанием того, что предшествовало ему во времени. Причем движение образов, воспроизводящее «круговорот явлений в природе», раскрывает царящую во всем причинность в тот момент, когда наименее актуализирована форма явлений. Автор развивает растительный образ до состояния органического вещества, которое на соответствующем этапе развития кажется несущественным, ибо теряет свою видимость. Однако в цепи преемственности не внешняя, «телесная», передача, а именно незримый, обезличенный элемент предопределяет лик и сущность возникающего. Так же неминуемо все, что слагается человеческим мировоззрением, культурой.

В бемурзовской историософии есть линия, в соответствии с которой история, как универсальное начало, в чьи пределы вовлекается все существующее, оказывается в одном семантическом поле со смертью. Свойственные последней непредвзятость, неминуемость -признаки другой всеобъемлющей категории бытия - времени. Подвижность границ между пониманием истории и времени очевидна, но их сходство и равноправность оспаривается в «Истории мужества».

Третья глава - «Мифо-фольклорные традиции и художественная историософия» - освещает на примере произведений X. Беш-токова, Н. Куека и М. Кештова возможности мифологизма как сознательного и спонтанного приема творчества, и отдельных мифо-фольклорных ситуаций, выступающих источником развертывания лирической коллизии. При этом объединение понятий «миф» и «фольклор» в одном термине производится лишь на том основании, что кавказский эпос вобрал в себя большую часть мифологических сюжетов.

За заявкой на историчность, сказавшейся уже в названии поэмы Бештокова «Каменный век», таится богатство смысловых ходов. Отличительной чертой этого произведения является то, что миф предстает здесь в нескольких модификациях. Говоря так, мы исходим из понимания мифа как процесса. Объектом изображения здесь является универсальное прошлое, и метод его изображения полностью ему соответствует.

Когда в отношении современных произведений возникает необходимость обращения к мифическому, негласно мы оказываемся готовыми принять его как верный способ приближения к Сверхзначимому, в крайнем случае, как более или менее удачную заявку на такое приближение. Сегодня для нас обретает ценность не столько факт самоочевидной связи авторского сознания с архетипическими прообразами (что равно проявляется как в привлечении элементов мифоло-гизма, так и в их отталкивании), сколько факт раскрытия мифа как интегрирующего начала человеческого бытия. Независимо от нашего к нему отношения миф всегда востребован.

Анализ мифологизированного произведения заключает в себе известную долю абсурда: с одной стороны, автор, через противодействие или принятие осмысливающий миф, и мы, переосмысливающие его творение, оказываемся вовлеченными в один и тот же процесс, и в этом смысле наблюдаем его изнутри, но, с другой стороны, суть этого процесса остается для нас недоступной, ведь сознанию, еще и дискретному, он открывается только внешней стороной. Эта абсурдность «переживается «Каменным веком» через символы, которые обладают способностью отражать подвижность форм, не расчленяя явление, которое они представляют. Это не случайно, ведь символ и миф родственны друг другу (по отношению же к сознанию древних их соотнесение вообще тавтологично). Символ делает невозможным установление разного рода констант, отчего однонаправленность в толковании названного произведения заранее исключается.

Каменный век - начало истории. Начало истории - начало человека, а последнее возможно тогда, когда осмысленное отделяется от бессмысленного, что, по идее, превращает разумность и человечность в синонимы. Ряд - каменный век, миф, человечность - несет идею возврата и .поиска, настраивает на то, чтобы увидеть первобытный миф, и он действительно присутствует в сюжете. Знаменательно, что снятие национальной субстанции осуществляется при намеренном сохранении историче-

ской. Объектом мифологизации становится период истории с подчеркнуто научным обозначением - «каменный», он подменяет ту спасительную реальность, что в древности открывала истину.

В «Каменном веке» происходит стяжение разных форм единого подвижного процесса: первобытного сказания, мифа -идиллии, библейского мифа... Причем наблюдается постоянное столкновение самих форм и раскрывается противоречие внутри их. Мы оказываемся посвященными в единовременные процессы самосозидания и саморазрушения мифа, обретающие наглядность посредством символов. Творческое осмысление мифа Кабасом Бештоковым раскрывает перед читателем до предела напряженную и малообъяснимую ситуацию, в чем, вероятно, кроется впечатляющая сила его произведения: с одной стороны - бесконечность, трансцендентность мифа, заставляющая чувствовать его мощь, незыблемость, в которых нужно найти опору, с другой - саморазрушение мисра, наводящее на мысль о слабости его природы и природы тех, чьим даром и созданием он является.

Фольклор в поэтической системе Нальби Куека соответствует оборотной стороне действительности, созерцаемой в повседневности. Идея «извечности бытия», а не вечность, далекое прошлое или бесконечность предопределяет принципы художественного миропострое-ния адыгейского поэта. Законы извечности, которыми выверяется мир, обытовленному сознанию кажутся разрушительными. В этом отношении многое проясняет наиболее частый способ подачи характерного для лирики Куека образа дерева. Дерево преодолевает плотность земли, камня, одновременно раскалывая, охватывая и сцепляя их своими корнями, тем самым оно слоено отрицает атомарность бытия. Действительно, реальность, воссоздаваемая Куеком, принципиально не атомарна, она ведет человека не к познанию, а к вспоминанию происходящего. Вероятно поэтому так, на первый взгляд, странно совмещается то, что считается противоположным: внешнее и внутреннее, жизнь и смерть («Дольмен», «Противоречия», «Богатыри», «Нарты»). Принцип совмещения противоположностей подчеркивает предельную условность историософии Куека.

Воссоздание реалий сегодняшнего дня влечет за собой поиск его оснований. Потому закономерно, что, постигая связь поколений, Мухаз Кештов ведет «отсчет времен» с эпохи фольклорных героев. Импульсы пространства, запечатленного в мифо-фольклорных сказаниях, активно обнаруживают свое присутствие во многих сторонах

человеческого бытия, составной частью которого является история. Кештов неоднократно возвращается к одним и тем же фольклорным персонажам, как правило, это Сосруко и Тлегпп, к определенному ряду сюжетов и в этом отношении рискугт даже показаться однообразным, но за повторением одних и тех же ситуаций раскрываются всегда разные ипостаси действительности.

Фоном лирического действия и произведениях преимущественно выступает раскинувшееся поле, долина, что само по себе значимо, поскольку для национального сознания горца, как обоснованно считают исследователи, более близка модель вертикально организованного пространства или же диагональ. Доминирующее положение горизонтали определяется, в данном случае, емкостью мировоззренческого смысла образа земли, в меньшей степени это пространство созерцания. У земли своя бесконечность, воспринятая как внедренность всего живого в беспрерывный процесс зарождения, существования, смерти. Из всеч первооснов вселенной она наиболее понятна человеку, с ней соотносимо все, от личностного до всеобщего («Мои корни, моя основа»).

Миросозерцание автора базируется на глубоком чувстве приобщенности человека и земли. На это указывает не только обилие эпитетов, подчеркивающих тесноту связи с землей, но также органичность смысловых переходов от «малых величин» бытия к большим, осуществляемых при содействии этого образа. Так происходит в стихотворении «Огонь». Очевидная важность для автора положительной наполненности образа огня не упраздняет других версий его воплощения, таких, например, как огонь войнь. В этом отношении стоит назвать стихотворение «В кузнице» из цикла «Образы войны». Амбивалентная семантика огня, который носиг в произведении, в общем-то, подчиненный характер, раскрывается в связи с имплицитно присутствующей здесь фольклорной моделью. В тексте создается посылка для соотнесения образа молодого кузнеца с образом фольклорного Тлеп-ша. Дальнейший ход лирического повествования вводит мотив преемственности и конкретизирует ситуацию, с которой соотносится анализируемый текст (легенда о Дебече и "лепше). В системе координат фольклора, такая деталь произведения, как отсутствие рук, представляется знаком утраченной связи двух поколений. Прореха, разделяющая героев, задает миру иную качествгнность, которая, разворачива-

ясь во второй части стихотворения, получает конкретизацию через двойственное восприятие огня.

Игнорирование фольклорного подтекста оставляет стихотворение «В кузнице» на уровне лирической зарисовки, подтекст же раскрывает ракурс, в котором фиксируется непроходимая грань между сущностным содержанием мира и его атрибутивным содержанием.

Бросается в глаза предельная открытость кенгговского героя внешнему миру, практически оттесняющая в нем интроспективное начало. В контексте этой открытости очевидна сопряженность двух важных черт его поэтики: апелляции к фольклору и устойчивой фиксации горизонтально организованного пространства. Горизонталь воплощает в себе бесконечность той субстанции (земля), через психологическую приобщенность к которой герой обретает внутреннюю целостность и устойчивость. Обе указанные черты связаны с проблемой выхода за пределы исторических данностей или же снятия их неподвижности. Человечность и всепроникнутость смысла, заключенного в фольклоре, бесспорна, но порой величие этого смысла является не в превосходстве над данностями в смысле преодоления, а только в предвосхищении и проникновении их. В этом убеждают отношениия, моделируемые фольклором на структурном уровне произведений, будь то «логика», согласно которой реализуется непосредственно заявленный фольклорный образ, («Огонь») или же имплицированная в ткань произведения ситуация («В кузнице», «Шикап-шина слагает мелодию»).

В заключении обобщаются результаты и подводятся итоги диссертационного исследования, формируются выводы и положения, выносимые на защиту.

1. В освещении теоретических аспектов представленности истории в художественной литературе мы руководствовались идеей изменчивости смысла исследуемого явления, что обосновано, в свою очередь, силой влияния на него материала выражения. Исходя из этого нами затронуты наиболее часто встречающиеся в теоретических исследованиях термины: «историзм», «новый историзм», «историософия», из которых мы отдаём предпочтение последнему, как наиболее соответствующему, на наш взгляд, специфике эстетической сферы. Вместе с тем осознаём, что актуальность художественной философии, не замыкающейся в рамках метода, - во многом дань принципам современного мышления, следовательно, видим его этапность.

Историософский подход не противопоставляет себя художественному историзму, скорее переносит центр тяжести на философию самосознания человеческой личности. Причём последнее рассматривается как сквозная линия исторического существования, что в определённой степени спасает исследователя от невольного переноса особенностей мышления, свойственной современной ему исторической эпохе, на эпохи предшествовавшие. Нами намеренно не даётся обзор того, как понималась история на разных стадиях развития литературы - это вопрос отдельного монографического исследования. Видимое и доступное нам приводит к одному выводу - насколько позволительно прибегнуть к подобному обобщению - грубо весь процесс взаимоотношения художественной литературы и истории фиксируется литературоведческими исследованиями в колебаниях между пониманием истории как чего-то глобального и историей, воспринимаемой лично-стно. прорастающей сквозь быт и повседневность. К последнему апеллировало, например, мировоззрение романтиков. С этой позиции можно утверждать, что современность не утрачивает обе тенденции, часто входящие в произведение в их диалектической неразрывности.

2. В исследовании интересующего нас объекта мы опирались, следуя подходу, обозначенному X. Баковым, на представление о принадлежности рассматриваемых произведений к одной литературе -адыгской. Общим итогом наших наблюдений выступает утверждение многоуровневости и разноуровневое™ художественной историософии в поэзии 70-90 гг. Михаил Эпштейн, анализируя советскую поэзию 60-70-х годов, применил понятие объединяющей идеи, каковой явилась Великая Отечественная война. Если предположить, что более или менее явной идеей должны располагать те или иные периоды культурного развития, то в рассмотренном временном отрезке адыгской поэзии обнаружится, конечно, и Великая Отечественная война, но преимущество, в сюжетном отношении, останется за Русско-Кавказской войной. Отмеченная в начале работы неравномерность обозначенного периода отчетливее всего проявлялась в государственной идеологии, в рамках которой полноправное художественное осмысление национальной трагедии было невозможным. Вынужденное молчание только сакрализовало смыслы, соотнесённые с ней. Художественный материал, привлечённый к данной работе, позволяет нам с полным правом утверждать, что художественное восприятие адыг-

скими авторами всеобщей истории и вообще исторического процесса как такового отмечено трагиче ским моментом собственной истории.

3. История - один из определяющих аспектов существования, потому в поэзии она, как правило, смыкается с темой человеческого бытия или извлекает:я из неё. Пространственно-временные отношения, через которые угадывается "тип связи" человека и бытия, организуются разными моделями, осмысляемыми как: деструкция законов мироздания (М. Нахушев, М. Кештов), «одухотворённая горизонталь» (М. Кештов), разомкнутое пространство человеческого жилища (А. Оразаев) вертикаль, получающая метафизическое измерение (X. Бештоков).

4. Опираясь в анализе художественных текстов, преимущественно, на коррелятивный тип взаимосвязи, при котором учитывается зависимость читательского восприятия от авторской интенции, а «текст» выступает общим зве-гом, мы пришли к выводу, что адыгская художественная историософия в рассматриваемом периоде формирует мотивы злой судьбы, пути, лживого мира, проклятого круга, восхождения и бездны, возвращения.

5. В каждом случае значительная роль отводится соотношению природы и истории.

- История осознаётся как часть природы.

- Не осознаётся как часть природы, противопоставляется ей как нечто надуманное и ис<усственное, искажающее изначальный смысл. Присутствует и другая линия, в соответствии с которой разлад, противоречие открываются природой. Она бессознательна, брутальна, история же одухотворяет её с?лыслом и упорядочивает.

- Моделируется по тому же принципу, что и природа.

6. Бесспорна ведущая роль мифо-фольклорных элементов. Если в литературе советского и постсоветского периодов миф и символ считаются своеобразным открытием, то в отношении адыгской литературы мы видим явное присутствие даже в этом коротком временном промежутке различающихся парадигм художественного мышления. В адыгской литературе многие мифообразы занимают выделенное положение и интересны художнику сами по себе.

Миф реализуется разными способами: заимствование образов, сюжетов, национальных мифологем - иными словами, иллюстративный миф, до собственно мифологического как самозначимой действительности, возникающей спонтанно. Неомифологизм порождает, что

весьма существенно, общекультурный миф, нацеленный на поиск единых истоков. Истинно мифологическая установка в художественном осмыслен™ истории оптимистичне е, так как предоставляет читателю и исследователю больше возможностей прочтения.

Предпринятое нами исследование акцентирует только один аспект движения адыгской поэзии ограниченного временного этапа, но оно, как нам кажется, указывает на возможность более подробного изучения других важных сторон художественного сознания - это проблема соотношения природного и исторического мира, а также специфика пространственно-временных отношений в лирике.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Кажарова И.А. Художественная модель истории в поэзии Мухаме-да Нахушева // Литературная Кабардино-Балкария. - Нальчик, 2001.-№ 6. -С. 121-128.

2. Кажарова И.А. Место звука и тишины в поэзии Афлика Оразаева // Литературная Кабардино-Балкария. - Нальчик, 2002. - № 4. -С. 175-184.

3. Кажарова И.А. Мифо-фольклорная ситуация как источник развёртывания лирической коллизии (на материале поэзии Мухаза Кеш-това) // Материалы региональной научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения К.Ш. Кулиева. - Нальчик, 2002. -С. 73-77.

4. Кажарова И.А. О философской лирике Хабаса Бештокова // Ошхама-хо (на кабардинском языке). - Нальчик, 2002. - № 5. - С. 105-110.

5. Кажарова И.А. Национальное как спэсоб миропостижения // Аспирант и соискатель. - М., 2002. - № 5. - С. 51-53.

В печать 15.10.2С03. Тираж 100 экз. Заказ № 3919 Типография КБГУ 360004, г. Налэчик, ул. Чернышевского, 173

h

léé?2L Р 16632

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кажарова, Инна Анатольевна

Введение.

Глава 1. История как представление и литературный факт.

К постановке вопроса).

Глава 2. Художественная историософия адыгской поэзии.

2.1. Метафорические смещения исторического мира

Мухамед Нахушев).

2. 2. Образ звука и тишины как способ прочтения исторического

Афлик Оразаев).

2. 3. Метафизика высоты и бездны в ценностном составе мотива восхождения (Хабас Бештоков). \ 2. 4. Художественная динамика «внутреннего» и «внешнего» содержания исторического события (Мухаз Кештов).

2. 5. Модификация отношения «человек - история» в поэзии Мухадина Бемурзова.

Глава 3. Мифо-фольклорные традиции и художественная историософия.

3.1. Мифическая «логика» истории

Каменный век» Хабаса Бештокова).

3. 2. Принцип отраженного мира в историософии Нальби Куека.

3.3. Грани вневременного в исторической реальности Мухаза Кештова.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Кажарова, Инна Анатольевна

Историческое в литературе так или иначе привлекает внимание исследователей, однако, следует признать, что непосредственный интерес к этому явлению пробуждается лишь в отдельные временные периоды. Актуальность историзма по отношению к литературе XX века, столь насыщенного событиями, подвергать сомнению не приходится, как не приходится подвергать сомнению и то, что он по-особому выкристаллизовался в русской литературе советского периода, влиянием которой отмечен наиболее активный этап формирования северокавказских литератур. Применительно к этому времени в слове «историзм» невольно ощущается обязательное присутствие элемента, связывающего его с марксистско-ленинскими учениями. Активизация в ходе постижения предмета круга связанных с ним ассоциаций вполне естественна, хотя бы потому, что «между словом и предметом, словом и говорящей личностью залегает упругая, часто трудно проницаемая среда других, чужих слов о том же предмете, на ту же тему» [4: 89]. Потому исследователю не стоит открещиваться от того, что имело место, выискивая «правильный» историзм и историзм «неправильный». В данном случае всякую возможность историзма, получившую своё воплощение в художественном творчестве, мы воспринимаем как симптом времени.

Факт преломления истории в художественной литературе выходит за пределы темы, сюжета, образа. Самое популярное обозначение, которое он получил — «историзм» - достаточно подробно разработано как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении. Вместе с тем понятие «историзм» не принадлежит к узколитературоведческим терминам, не является обозначением одного из приёмов литературного ремесла. Чаще его характеризуют как принцип, однако, помещённый в ряд с другими известными принципами, такими, например, как психологизм, лиризм, он не достигает ясности, достаточной для подобной характеристики.

АКТУАЛЬНОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ. Несмотря на большой исследовательский интерес к формам проявления исторической реальности в художественной литературе, в области изучения этого явления в лирических жанрах достигнуто сравнительно мало. Так, осмысляя особенности отношения «человек и история» в лирике, А. И. Чагин заметил: «применительно к лирике понятие «историзм» до сей поры остаётся довольно-таки неясным, так как недостаточно ещё изучено своеобразие проявления этого важнейшего принципа художественного творчества в лирическом роде» [47: 116] — сказанное соотнесено с литературным процессом 60-80-х гг., однако с тех пор ситуация существенно не I изменилась. Судя по тематике журнальных публикаций последнего десятилетия, фокус исследований переместился на проблемы концептуальной сферы искусства, более того, такие аспекты научного анализа, как историчность, историзм, стали менее популярными. Не стоит отрицать, что данное обстоятельство во многом явилось результатом негативной инерции той идеологии, которая постулировала фундаментальность этих понятий. Формы присутствия истории в искусстве теперь приобретают внутренне полемический характер сообразно разноплановой реальности, в которой наблюдает их художник. Даже сам период, на протяжении которого создавались произведения, послужившие материалом нашего исследования, внутренне неоднороден. Условно можно разделить его на подпериоды, так как в хронологическом плане часть вошедшей в него литературы получила название «советской». Согласно периодизации, предложенной X. И. Баковым, она соответствует четвёртому этапу развития адыгской литературы (60-80гг.), когда «заканчивается выравнивание жанров, в литературе доминирует исследовательское, аналитическое начало» [48: 383], остальная же часть, согласно той же периодизации (90-е гг.), мыслится современной, её особенность — в «консолидации отечественной литературы и творчества зарубежных авторов» [48: 383]. Вместе с тем - адыгская литература, как составная часть общероссийской действительности, ощутила в полной мере воздействие всех внешних факторов, сказавшихся в качественных преобразованиях культуросферы, потому представляется важным указать на нахождение точки отсчёта новейшей литературы в пределах избранного нами периода. Как пишут Скороспелова и Голубков, «условной границей, от которой можно отсчитывать начало новейшей, или современной литературы, логично считать рубеж 1980 - 1990-х г.г. Это как раз тот момент, когда совпадение внешних социокультурных и собственно культурных обстоятельств привело к совершено новому качеству литературы. Среди них — отказ государства от цензуры и от других форм «опеки» литературы, административных и экономических; утрата Союзом писателей роли литературного министерства и распад его на два оппозиционных союза; появление частных издательств и как следствие экономических факторов, определяющих книжную политику и книжный рынок взамен идеологических и административных; утрата политических и нравственных табу» [95: 8]. Потому обретает актуальность прежде всего сам способ проявления исторической сферы в художественном творчестве именно сейчас, «когда ценностное сознание отмечено знаком антиутопизма, стремлением распрощаться с упрощённо-оптимистическими представлениями о будущем» [18: 17].

Далее, специфика материала, осмысляемого в данной работе -поэтического слова - предполагает актуальность художественно-философского «среза» исследования. Ведь «язык в поэтическом произведении осуществляет себя как несомненный, непререкаемый и всеобъемлющий . язык поэтического жанра единый и единственный птоломеевский мир, вне которого ничего нет и ничего не нужно. Идея множественности языковых миров, равно осмысленных и выразительных, органически недоступна поэтическому стилю.

Мир поэзии, сколько бы противоречий и безысходных конфликтов ни раскрывалось в нём поэтом, всегда освещён единым и бесспорным словом. Противоречия, конфликты и сомнения остаются в предмете, в мыслях, в переживаниях, одним словом - в материале, но не переходят в язык. В поэзии слово о сомнениях должно быть словом несомненным» [4: 99]. Такая «несомненность», «полновесность» поэтического слова в каждом отдельном случае порождает самодовлеющую смысловую систему, которую более правомерно рассматривать как философию, но философию художественную.

ЦЕЛЬЮ НАШЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ является изучение форм присутствия исторического в конкретных художественных произведениях адыгских авторов, с той точки зрения, что в исследовании поэтических произведений речь больше идёт не о наличностях, а о возможностях, которые образуют эти наличности.

В соответствии с поставленной целью представляется необходимым решение следующих задач:

Реконструировать общую логику варьирования теоретических представлений о соотношении реальности истории и художественного мышления; исследовать специфику выражения концепции человека в историософской лирике; представить некоторые модели и отношения, через которые в каждом отдельном случае выявляется интересующий нас предмет; уделить особое внимание проблеме индивидуальной мифологизации; выявить культурные основы художественной историософии адыгов.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА исследования состоит в том, ?гго в нём впервые предпринимается попытка монографического изучения соотношения «человек и история» в адыгской поэзии. При этом в настоящей диссертационной работе впервые акцент исследования сделан на анализе текста отдельного произведения, осуществляемом по «оперативно-прагматической оси»: «автор - текст - читатель».

ОБЪЕКТ ИССЛЕДОВАНИЯ. В качестве объекта исследования выбраны произведения отдельных представителей черкесской, кабардинской и адыгейской литератур: М. Нахушева, М. Бемирзова, X. Бештокова, А. Оразаева, М. Кештова, Н. Куека. В плане хронологии нами сознательно не привлекаются к рассмотрению произведения поэтов «так называемого послевоенного поколения, которые утверждаются в поэзии в 60-е годы» [60: 168] и творчество которых в обозначенный временной период вступает с дефиницией «позднее». Целостная концепция, на наш взгляд, достижима в том случае, когда существует возможность для полновесных отсылок ко всему контексту творчества, полноправно входящему в обозначенный период (невзирая на его внутреннюю неоднородность). С этой целью объектом исследования избраны произведения тех авторов, расцвет творчества которых пришёлся на 70-90-е гг. XX столетия.

СТЕПЕНЬ НАУЧНОЙ РАЗРАБОТАННОСТИ ТЕМЫ. Специальных монографических исследований, освещающих обозначенную тему, в современном литературоведении нет. Однако в том или ином контексте выдвинутая нами проблема затрагивается в трудах северокавказских исследователей, среди них: X. И. Баков («Национальное своеобразие и творческая индивидуальность в адыгской поэзии» - Майкоп, 1994), 3. X. Толгуров («В контексте духовной общности» - Нальчик, 1991), К. Шаззо («Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах» - Тбилиси, 1978), У. М. Панеш («Типологические связи и формирование художественно-эстетического единства адыгских литератур»

Майкоп, 1990). Наиболее значимые аспекты изучения национальной поэзии, а также логика её становления восприняты через концепции перечисленных трудов. Так, важной теоретической посылкой явилась для нас утверждаемая X. Баковым в статье «Адыгский литературный процесс сегодня» (1995) необходимость осмысления адыгских литератур (кабардинской, черкесской, адыгейской) в русле единого процесса: «в основе данных литератур лежит единый фольклор, национальная психология, богатейший кодекс «адыгэ хабзэ», общие для всех адыгов этические, эстетические, религиозные, философские взгляды, не говоря уже о языке» [48: 371]. Кроме того, существенен критерий объективности, отличающий подход названного учёного к адыгской литературе, в частности, поэзии, как результату ускоренного развития литератур, когда, с одной стороны, «отметается более или менее второстепенное и осуществляется лишь то, что обладает самой глубокой необходимостью» [13: 12], с другой же стороны, имеет место «поверхностное усвоение последних достижений современности, без глубокой их проработки» [13: 427].

Отталкиваясь от контекста северокавказской литературы 3. Толгуров затрагивает особенности осознанного историзма лирических жанров, которые представляют его «специфично, в формах глубинного течения мысли от видимого к философскому обобщению, в умении поэта в единичном находить закономерное, всеобщее» [58: 188]. Более подробно рассматривается специфика историзма в лирике российским исследователем А. Чагиным, в подходе которого привлекает метод раскрытия интересующей нас темы через «сокровенность воплощения чувства истории»: «историческое чувство целиком, без «остатка» переплавляется в переживание, не имеющее, на первый взгляд, никакого отношения к проблеме истории и личности» [47: 148].

Значимая в пределах нашего исследования проблема соотношения исторического и мифологического начал всесторонне рассмотрена как в трудах зарубежных так и в трудах отечественных исследователей, среди которых мы опирались на выводы: Р. Барта, Ф Лосева, Ю. Лотмана, Б. Успенского, Ю. Барабаша, Ю. Тхагазитова.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ результатов исследования состоит в дальнейшей разработке одной из актуальных проблем современного литературоведения: художественной концепции человека в адыгской поэзии, а также соотношения в ней проблемы «человек и история». Кроме того, результаты исследования могут способствовать сравнительно-типологическому изучению адыгской поэзии и выявлению общих закономерностей литературного процесса, а также национального своеобразия каждой из литератур, входящих в ту или иную типологическую общность.

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ настоящего исследования состоит в том, что собранный и систематизированный материал, а также результаты исследования могут способствовать дальнейшему изучению национальной поэзии. Материалы исследования могут быть использованы при изучении истории адыгской литературы, при чтении специальных курсов на филологических факультетах гуманитарных вузов Кабардино-Балкарии, Адыгеи, Карачаево-Черкесии, а также включены в программы факультативных занятий в колледжах гуманитарных направлений.

МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ диссертационного исследования служит положение современного теоретического контекста о способности «художественного мира» к развертыванию из любой точки, когда все элементы произведения равноценны.

Методологическими принципами работы явились: целостность, структурность, идея взаимных зависимостей и обратных связей.

В освещении теоретического аспекта исследования применён культурно-исторический метод, в рассмотрении конкретных художественных произведений - метод структурного анализа.

В формировании концепции работы важную роль сыграли труды Ю. Лотмана, Б. Успенского, JL Гинзбург, Т. Сильман, Р. Юсуфова, Г. Гачева; Северо-Кавказских учёных: X. Бакова, К. Шаззо, 3. Толгурова, Ю. Тхагазитова, А. Хакуашева, Ф. Урусбиевой, а также историософские теории Х.-Г. Гадамера, М. Хайдеггера, К. Ясперса и Э. Трёльча.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Основные положения и выводы диссертационной работы были изложены и обсуждены на научно-теоретической конференции, посвящённой 85-летию со дня рождения К. Ш. Кулиева (23-24 октября 2002 г.), а также опубликованы в статьях: «Художественная модель истории в поэзии Мухамеда Нахушева («Литературная Кабардино-Балкария», 2001), «Место звука и тишины в поэзии Афлика Оразаева» («Литературная Кабардино-Балкария», 2002), «Мифо-фольклорная ситуация как источник развёртывания лирической коллизии (на материале поэзии Мухаза Кештова») (Материалы региональной научной конференции, посвящённой 85-летию К. Ш. Кулиева (23-24 октября 2002г.), «О философской лирике Хабаса Бештокова» («Ошхамахо», 2002), «Национальное как способ миропостижения» («Аспирант и соискатель», 2002).

Кроме того, диссертация обсуждена на заседании научного семинара «Актуальные проблемы литератур Северного Кавказа» (июнь 2003) и на заседании кафедры русской литературы Кабардино-Балкарского государственного университета (сентябрь 2003).

СТРУКТУРА ДИССЕРТАЦИИ. Цели и задачи определили структуру диссертационной работы, которая состоит из введения, трёх глав, заключения, библиографии. Во введении даётся изложение теоретических и методологических принципов исследования, научная новизна работы, обосновывается её актуальность, теоретическая и практическая значимость. В первой главе «История как представление и литературный факт. (К постановке вопроса) предпринята попытка систематизации теоретических

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественно-философское осмысление человека и истории в адыгской поэзии"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подходя к завершающей части нашей работы, изложим некоторые соображения, выводимые из теоретического и практического рассмотрения проблемы, сформулированной во введении к данному исследованию.

1. В освещении теоретических аспектов представленности истории в художественной литературе мы руководствовались идеей изменчивости смысла исследуемого явления, что обосновано, в свою очередь, силой влияния на него материала выражения. Исходя из этого нами затронуты наиболее часто встречающиеся в теоретических исследованиях термины: «историзм», «новый историзм», «историософия», из которых мы отдаём предпочтение последнему, как наиболее соответствующему, на наш взгляд, специфике эстетической сферы. Вместе с тем осознаём, что актуальность художественной философии, не замыкающейся в рамках метода, - во многом дань принципам современного мышления, «ценностно окрашенного и уходящего своими корнями в способ человеческого бытия» [18: 13], а, следовательно, видим его этапность.

Историософский подход не противопоставляет себя художественному историзму, скорее переносит центр тяжести на «философию самосознания человеческой личности» [76: 15]. Причём последнее рассматривается как сквозная линия исторического существования, что в определённой степени спасает исследователя от невольного переноса особенностей мышления, свойственной современной ему исторической эпохе, на эпохи предшествовавшие. Нами намеренно не даётся обзор того, как понималась история на разных стадиях развития литературы - это вопрос отдельного монографического исследования. Видимое и доступное нам приводит к одному выводу - насколько позволительно прибегнуть к подобному обобщению — грубо весь процесс взаимоотношения художественной литературы и истории фиксируется литературоведческими исследованиями в колебаниях между пониманием истории как чего-то глобального и историей, воспринимаемой личностно, прорастающей сквозь быт и повседневность. К последнему апеллировало, например, мировоззрение романтиков. С этой позиции можно утверждать, что современность не утрачивает обе тенденции, часто входящие в произведение в их диалектической неразрывности.

2. В исследовании интересующего нас объекта мы опирались, следуя подходу, обозначенному X. Баковым, на представление о принадлежности рассматриваемых произведений к одной литературе — адыгской. Общим итогом наших наблюдений выступает утверждение многоуровневое™ и разноуровневости художественной историософии в поэзии 70-90 гг. Михаил Эпштейн, анализируя советскую поэзию 60-70-х годов, применил понятие объединяющей идеи, каковой явилась Великая Отечественная война. Если предположить, что более или менее явной идеей должны располагать те или иные периоды культурного развития, то в рассмотренном временном отрезке адыгской поэзии обнаружится, конечно, и Великая Отечественная война, но преимущество, в сюжетном отношении, останется за Русско-Кавказской войной. Отмеченная в начале работы неравномерность обозначенного периода отчетливее всего проявлялась в государственной идеологии, в рамках которой полноправное художественное осмысление национальной трагедии было невозможным. Вынужденное молчание только сакрализовало смыслы, соотнесённые с ней.

Материал, привлечённый к данной работе, позволяет нам с полным правом утверждать, что художественное восприятие адыгскими авторами всеобщей истории и вообще исторического процесса как такового отмечено трагическим моментом собственной истории.

3. История - один из определяющих аспектов существования, потому в поэзии она, как правило, смыкается с темой человеческого бытия или извлекается из неё. Пространственно-временные отношения, «определяющие формы причастности человека бытию, что всегда влечёт за собой осознание и осмысление мира» [91: 65], организуются разными моделями, осмысляемыми как: деструкция законов мироздания (М. Нахушев, М. Кештов), «одухотворённая горизонталь» (М. Кештов), разомкнутое пространство человеческого жилища (А. Оразаев) вертикаль, получающая метафизическое измерение (X. Бештоков).

4. Опираясь в анализе художественных текстов, преимущественно, на коррелятивный тип взаимосвязи, при котором учитывается зависимость читательского восприятия от авторской интенции, а «текст» выступает общим звеном, мы пришли к выводу, что адыгская художественная историософия в рассматриваемом периоде формирует мотивы злой судьбы, пути, лживого мира, проклятого круга, восхождения и бездны, возвращения.

5. В каждом случае значительная роль отводится соотношению природы и истории.

-История осознаётся как часть природы.

-Не осознаётся как часть природы, противопоставляется ей как нечто надуманное и искусственное, искажающее изначальный смысл. Присутствует и другая линия, в соответствии с которой разлад, противоречие открываются природой. Она бессознательна, брутальна, история же одухотворяет её смыслом и упорядочивает.

-Моделируется по тому же принципу, что и природа.

6. Бесспорна ведущая роль мифо-фольклорных элементов. Если в литературе советского и постсоветского периодов миф и символ считаются своеобразным открытием, то в отношении адыгской литературы мы видим явное присутствие даже в этом коротком временном промежутке различающихся парадигм художественного мышления. В адыгской литературе многие мифообразы занимают выделенное положение и интересны художнику сами по себе.

Миф реализуется разными способами: заимствование образов, сюжетов, национальных мифологем — иными словами, иллюстративный миф, до собственно мифологического как самозначимой действительности, возникающей спонтанно, что подтверждает мысль о том, что «антагонизм исторического и мифологического начал на самом деле отнюдь не носит тотального характера.» [78: 201]. Неомифологизм порождает, что весьма существенно, общекультурный миф, нацеленный на поиск единых истоков. Истинно мифологическая установка в художественном осмыслении истории оптимистичнее, так как предоставляет читателю и исследователю больше возможностей прочтения.

Предпринятое нами исследование акцентирует только один аспект I движения адыгской поэзии ограниченного временного этапа, но оно, как нам кажется, указывает на возможность более подробного изучения других важных сторон художественного сознания - это проблема соотношения природного и исторического мира, а так же специфика пространственно-временных отношений в лирике.

Список научной литературыКажарова, Инна Анатольевна, диссертация по теме "Литература народов Российской Федерации (с указанием конкретной литературы)"

1. Актуальные проблемы литератур Кабардино-Балкарии. Сборник статей. — Нальчик: Нарт, 1991. - 176с.

2. Баков X. И. Национальное своеобразие и творческая индивидуальность в адыгской поэзии. — Майкоп: Меоты, 1994. — 253с.

3. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М.: Прогресс, Универс, 1994.-616с.

4. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. — М.: Художественная литература, 1975. 504с.

5. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. — М.: Художественная литература, 1986. — 543с.

6. Бгажноков Б. X. Адыгская этика. — Нальчик: Эль-Фа, 1999. — 96с.

7. Вопросы истории адыгейской советской литературы. В двух книгах. Кн. И.-Майкоп: 1980.

8. Восток Запад. Исследования- М.: Наука, 1989. - 301с.

9. Вейман Р. История литературы и мифология. М.: Прогресс, 1975. — 344с.

10. Волошин М. Лики творчества. Л.: Наука, 1988. - 848с.

11. Гадамер Г-Г. Актуальность прекрасного М.: Искусство, 1991.- 367с.

12. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. — М.: Академия, 1998. — 432с.

13. Гачев Г. Д. Неминуемое. Ускоренное развитие литературы. М.: Художественная литература, 1989. -431с.

14. Гачев Г. Д. Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр. М.: Просвещение, 1968. - 302с.

15. Генон Р. Очерки о традиции и метафизике. Переводы. Публикации. Выпуск четвёртый. — СПб.: Азбука, 2000.- 320с.

16. Гинзбург JL Я. Литература в поисках реальности. — Л.: 1987. — 400с.

17. Гинзбург Л. Я. О лирике. М.: Советский писатель, 1964. - 381с

18. Губман Б. Л. Смысл истории: Очерки современных западных концепций. -М.: Наука, 1991. 192с.

19. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера земли. М.: Рольф, 2001. — 560с.

20. Гуртуева Т. Б. Маленький человек с большой буквы: Очерки творчества. Нальчик: Эльбрус, 1994. — 207с.

21. Даль В. И. Толковый словарь русского языка: В 4т. Т 1: А — 3. — М.: ТЕРРА, 1994. 800с.

22. Дарвин М. Н., Тюпа В. И. Циклизация в творчестве Пушкина. Опыт изучения поэтики конвергентного сознания. — Новосибирск: Наука, 2001.-293с.

23. Добин Е. Сюжет и действительность. — М.: Советский писатель, 1976.

24. Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания/ Отв. ред. и сост. И. Т. Касавин.- М.: Политиздат, 1990.- 464с.

25. Исследования по истории и семантике стиха. Сборник научных трудов. Караганда: Изд. Кар. ГУ, 1989. — 120с.

26. Историзм // Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2000.-С. 404.

27. Историзм // Новая философская энциклопедия: В 4т. М., 2001.

28. Историософия // Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2000.-С. 404.

29. История //Новая философская энциклопедия: В 4т. М., 2001.

30. История // Философский энциклопедический словарь. М: 1998. С. 191.

31. История и современность в литературах Северного Кавказа. Межвузовский сборник статей. — Орджоникидзе, 1980. — 104с.

32. Кедров К. Поэтический космос. М.: Советский писатель, 1989. — 321с.

33. Кессиди Ф. X. От мифа к логосу. М.: Мысль, 1972. — 270 с.

34. Конрад Н. И. Запад и Восток. М.: Наука, 1972 - 495с.

35. Лосев А. Ф. Самое само: Сочинения М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999.- 1024с.

36. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат,1991.- 524с.

37. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. — Л.: Просвещение, 1972.-271с.

38. Лотман Ю. М. Избранные статьи: В Зт. Таллин: Александра, т.1 —1992. 480с.; т.2 - 1992. - 480с.; т.З - 1993. -480с.

39. Матушевский И. Дьявол в поэзии. — М.: 1902. — 204с.

40. Мир культуры адыгов. Майкоп: ГУРИПП «Адыгея», 2002. - 516с.

41. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2т. М.: 1987. Т. 1- 671с; М.: 1988. Т.2.- 719с.

42. Называть вещи своими именами. Прогр. выступления мастеров запад.-европ. лит. XX в. М.: Прогресс, 1986. —640с.

43. Налоев 3. М. Послевоенная кабардинская поэзия (1945-1956). — Нальчик: Эльбрус, 1970.-154с.

44. Образцы изучения лирики. В 2 -х частях. Ижевск: Издательство Удмуртского университета,1997 -604с.

45. Панеш У. М. Типологические связи и формирование художественно-эстетического единства адыгских литератур. — Майкоп, 1990.-274с.

46. Поэзия и проза // КЛЭ. М, 1968. - Т.: 5. - С. 929-932.

47. Проблема историзма в русской советской литературе (60-80-е годы)./Отв. Ред. Н. М. Федь. М.: Наука, 1986. - 263с.

48. Проблемы адыгейской литературы и фольклора (выпуск 9). — Майкоп: «Меоты», 1995. — 404с.

49. Проблемы исторического познания. — М.: Наука, 1999. 300с.

50. Проблема национальной идентичности в культуре и образовании России и Запада. Материалы научной конференции в 2-х т. Воронеж, 2001.

51. Пшибиев И. Эхо времени. Нальчик: Эльбрус, 2000. - 168с.

52. Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. М.: Языки русской культуры, 1997. — 800с.

53. Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в совр. об-ве.- М.: Политиздат, 1991.-366с.

54. Семиотика: Антология / Сост. Ю. С. Степанов. — М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. —702с.

55. Сильман Т. Заметки о лирике. Л.: 1977. — 223с.

56. Стиховедение: Хрестоматия/ Сост. Л. Е. Ляпина. М.: Флинта, 2002. -248с.

57. Текст: Семантика и структура. М.: Наука, 1983. - 302с.

58. Толгуров 3. X. В контексте духовной общности. Нальчик: Эльбрус, 1991.-208с.

59. Трёльч Э. Историзм и его проблемы. М.: Юрист, 1994.- 719с.

60. Тхагазитов Ю. М. Эволюция художественного сознания адыгов. — Нальчик: Эльбрус, 1996.— 256с.

61. Урусбиева Ф. Портреты и проблемы. — Нальчик: 1990. — 164с.

62. Успенский Б. А. Поэтика композиции. — М.: Искусство, 1970. — 225с.

63. Франк С. JL Реальность и человек. — М.: Республика, 1997. — 479с.

64. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. — М.: Республика, 1993.-447с.

65. Хакуашев А. X. Кабардинское стихосложение. — Нальчик: Эльбрус, 1998.-287с.

66. Хапсироков X. X. Некоторые вопросы развития адыгских литератур. Ставропольское книжное издательство, 1968. — 143с.

67. Хапсироков X. X. Пути развития адыгских литератур. — Черкесск: 1968.-268с.

68. Херрманн Ф-В. Фундаментальная онтология языка. — Минск: Издательство ЕГУ, 2001. 168с.

69. Холшевников В. Е. Стиховедение и поэзия. — Л.: 1991. — 256с.

70. Шаззо К. Г. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах. Тбилиси, 1978. - 236с.

71. Шогенцукова Н. А. Лабиринты текста. — Нальчик: Эльбрус, 2002. — 224с.

72. Эйхенбаум Б. М. О поэзии. — Л., 552 с.

73. Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. М., 1988.

74. Эпштейн М. Н. Природа, мир, тайник вселенной. М., 1990. - 304с.

75. Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. - 299с.

76. Юнг К. Г. Душа и миф. — Киев — Москва: Порт-Рояль — Совершенство, 1997.-383с.

77. Юсуфов Р. Историософия и литературный процесс: Средние века и новое время. М.: Наука, 1996. - 285с.

78. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991.-527с.1.

79. Барабаш Ю. «Страшная месть» в двух измерениях. Миф и (или) история // Вопросы литературы. 2000. - №3. — С. 178-203.

80. Гей Н. К. Время и пространство в структуре произведения // Контекст-1974. Литературно-теоретические исследования. М., 1975. С.213-228.

81. Гудков Л., Дубин Б. Раздвоение ножа в ножницы или диалектика желания // Новое литературное обозрение. 2001№47. - С. 79-101.

82. Гулыга А. Пути мифотворчества и пути искусства // Новый мир. — 1969.-№5.-С. 19-28.

83. Добренко Е. Соцреализм в поисках «исторического прошлого» // Вопросы литературы. — 1997. №1. — С. 26-56.

84. Зенкин С. Филологическая иллюзия и её будущность // Новое литературное обозрение. 2001. - №47. - С. 72-77.

85. Исакова И. Н. О субъектной организации системы персонажей в лирике // Филологические науки. — 2003. № 1. — С.27-36.

86. Козлов С. На rendes-vous с «новым историзмом» // Новое литературное обозрение. — 2000. №42. — С. 5-12.

87. Кузнецов А. Ю. О достоверности в лирике // Филологические науки. -1998.-№5-6.-С.57-64.

88. Лукин А., Рынкевич Вл. В магическом лабиринте сознания. Литературный миф XX века // Иностранная литература. — 1992. -№3.-С. 234-249.

89. Монроз Луи Изучение Ренессанса: поэтика и политика культуры // Новое литературное обозрение. 2000. - №42. - С. 13-36.

90. Москвин В. П. Цитирование, аппликация, парафраз: к разграничению понятий // Филологические науки. 2002. - №

91. Невзглядова Е. Повод и сюжет в лирическом стихотворении // Вопросы литературы. 1987. - №5. - С. 125-137.

92. Новикова М. Л. Хронотоп как остраннённое единство художественного времени и пространства в языке литературного произведения // Филологические науки. — 2003. №2. — С. 60-69.

93. Панова Л. Г. Пространство и время в поэтическом языке О. Мандельштама // Известия АН. Серия литературы и языка. — 1996. -№4. — С.29-41.

94. Полозова И. В. Онтологические основы метафоры // Философские науки. — 2003. №4. — С. 51-63.Самойлов Д. Нравственный смысл истории // Вопросы литературы. - 1987. - №6. - С. 147-156.

95. Скороспелова Е. Б., Голубков М. М. На рубеже тысячелетий: литература XX века как предмет научного исследования // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2002. - №2. - С. 7-19.

96. Смирнов И. Новый историзм как момент истории // Новое литературное обозрение. 2001. - №47. - С. 41-71.

97. Солодуб Ю. П. Текстообразующая функция символа в художественном произведении // Филологические науки. — 2002. -№2 с. 46-59.

98. Сыров И. А. Функционально-семантическая классификация заглавий и их роль в организации текста // Филологические науки. — 2002.-№2.-С. 59-69.

99. Уайт Хейден По поводу «Нового историзма» // Новое литературное обозрение. 2000. - №42. - С. 37 - 46.

100. Уланов А. Общие места // Вопросы литературы. 2001. - №3.

101. Чередниченко В. И. Художественная специфика временных отношений в литературном произведении // Контекст-1987. Литературно-теоретические исследования. М., 1988. — С.142-175.

102. Шайтанов Ч. Бытовая история // Вопросы литературы. — 2002. -№2. С. 3-24.

103. Шехтман Н. А. Лингво-культурные аспекты понимания // Филологические науки. 2002. - №3. - С. 50-58.

104. Эпштейн М., Юкина Е. Мир и человек // Новый мир. 1981. -№4.-С. 21-32.

105. Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. 2001. - №47. - С.7-40.1.I.

106. Бемурзов М. X. Адыгом быть нелегко.- Нальчик: Эльбрус, 2002. 120с.

107. Бемурзов М. X. Снег на солнечной стороне. Нальчик: Эльбрус, 1993.- 182с.

108. Бемурзов М. X. Ты моя песня. - Черкесск: Ставропольское книжное издательство, Карачаево-Черкесское отделение, 1990 — 104с.

109. Бештоков X. К. Дорога вдоль океана. — Нальчик: Эльбрус, 1998.-184с.

110. Бештоков X. К. Лирика. Нальчик: Эльбрус, 1993. - 312с.

111. Бештоков X. К. Мелодии нартов. — Нальчик: Эльбрус, 1981. — 92с.

112. Бештоков X. К. Совесть. — Нальчик: Эльбрус, 1985. — 107с.

113. Бештоков X. К. Земля отцов. Нальчик: Эльбрус, 1978. -88с.

114. Кештов М. X. Возраст земли. М.: Современник, 1984 67с.

115. Кештов М. X. Зарево. Нальчик: Эльбрус, 1997. — 352с.

116. Кештов М. X. Земные напевы. — Нальчик: Эльбрус, 1974 — 107с.

117. Кештов М. X. Корни. Нальчик: Эльбрус, 1994. - 184с.

118. Кештов М. X. Эхо далёких времён. — Нальчик: Эльбрус, 1991. — 176с.

119. Нальби. Звезда близка. -М.: Сов. Россия, 1984.- 93с.

120. Нальби. Продрогшая вишня. М.: Современник, 1986. - 126с.

121. Куек Н. Ю. Куст калины красной. — Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 1987. 140с.

122. Нахушев М. Д. Слёзы адыгов. — Черкесск: Аджьпа, 1995. — 304с.

123. Оразаев А. П. Старый холм. Нальчик: Эльбрус, 1998. - 248с.

124. Оразаев А. П. Связь времён. — Нальчик: Эльбрус, 1989. — 104с.