автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественные эксперименты в русской женской прозе конца XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественные эксперименты в русской женской прозе конца XX века"

На правах рукописи

ШИРОКОВА Елена Викторовна

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ В РУССКОЙ ЖЕНСКОЙ ПРОЗЕ КОНЦА XX ВЕКА (ПОЭТИКА ЯЗЫКА И ВРЕМЕНИ)

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Ижевск-2005

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Лашкевич Анатолий Викторович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Абашева Марина Петровна

кандидат филологических наук, доцент Скопкарева Светлана Леонидовна

Ведущая организация: Вятский государственный гуманитарный

университет

Защита состоится « ^ » декабря 2005 г. в часов

на заседании диссертационного совета ДМ 212.275.06 при ГОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» по адресу: 426034, г. Ижевск, ул. Университетская, 1, корп. 2, ауд. 204.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Удмуртского государственного университета.

Автореферат разослан « / » ноября 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук Н. И. Чиркова

2 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Современный литературный процесс в России характеризуется, прежде всего, активными поисками новых форм художественного (поэтического) дискурса, в которых разнообразие и плюрализм современной культурной ситуации обретают адекватное словесное выражение, а литература (художественное слово) возвращает себе привилегированное, центральное положение, которое она занимала до наступления эпохи постиндустриального общества. В конце XX века «постмодернизм» («постмодерн») оказывается одним из наиболее используемых и часто встречающихся слов в науках о культуре и средствах массовой информации. Количество научных работ, статей, монографий, сборников и т.д., в которых данное слово/понятие/категория становится предметом исследования, не поддается статистическому подсчету. С одной стороны, это явление активно осваивается современными науками о культуре, в том числе литературоведением, с другой - это освоение обнаруживает такое разнообразие мнений, концепций и научных оценок, что само явление ¿ак бы исчезает под их напором и растворяется в бесконечном многообразии определений и дефиниций.

В ситуации «постмодерна» литературный процесс постоянно Генерирует условия для возникновения новых модификаций художественного дискурса, одной из которых стала «женская проза». Изначально она мыслится как соединение элементов постмодернистской и шстрешшс-гической эстетико-поэтических систем. Можно указать хотя бы тот факт, что творчество Л. Петрутевской известный литературовед М. Липоведкий обозначил, как «зарождающийся» постмодернизм. Многие исследователи определяют «женскую прозу» как прозу в большей степени «постреалистическую»,' зачастую недостаточно обращая внимание на анализ ее «постмодернисткого» компонента. А между тем появление женской прозы в литературе конца XX века связано именно с интересом постмодернистской мысли к маргинальным («репрессированным») идейно-художественным практикам, проявляющим себя в региональной, этнической, субкультурной словесных практиках, в литературе национальных меньшинств, в том числе и в литературе, созданной" женщинами, о женщинах и для женщин.

Актуальность данного диссертационного исследования определяется тем, что оно посвящено изучению русской женской прозы конца XX века с точки зрения поэтико-эстетической системы постмодернизма.

1 Более подробно см.: Лейдерман Н М., Липоведкий М Н Современная русская литература 1950-1990-е годы' Учеб пособие для студ высш учеб заведений В 2 т Т. 2 М, 2003 В 8С0) Ш*

Г

РОС. НАЦИОНАЛЬНАЯ| БИБЛИОТЕКА 1

Вопрос о роли женского творчества, пожалуй, никогда в истории культуры еще не звучал так остро. Вопросы о природе, структуре и функции женского начала как самые острые вопросы современности, были инициированы самой практикой современной культуры. Публикации произведений, написанных женщинами, появляются на прилавках книжных магазинов. Стоит привести тот факт, что в конце XX - начале XXI веков было издано большое количество сборников женской прозы: «Не помнящая зла» (1990), «Чистенькая жизнь» (1990), «Новые амазонки» (1991), «Жена, которая умела летать» (1993), «"Glas" глазами женщины» (1993), «Брызги шампанского» (2002) и др., где женщины-авторы сознательно определяют свою прозу, как принципиально отличную от «мужской».

В западных науках о культуре появление нового объекта для литературоведческих исследований («феминного текста») породило желание сказать о том, что женская литература существует как независимое, своеобразное и специфическое течение, культурное явление особого порядка. Необходимость теоретического осмысления и разрешения проблемы женской литературы и «феминного текста» была связана в том числе и с проникновением идей западного феминистского движения в русскую культуру после начала перестройки в 1985 г.

Целью данной работы является определение существенных черт такого феномена конца XX века, как «женская проза» и установление значимых характеристик функционирования «женской прозы» как одного из направлений постмодернизма в пределах общей эстетико-поэтической парадигмы рубежа веков.

Объектом исследования выступает так называемая «женская проза», то ectb произведения русскоязычных писательниц, написанные с начала 80-х до конца 90-х годов XX века, наиболее репрезентативные в плане постмодернистской эстетики.

Новизна диссертационного исследования определяется тем, что русская женская проза впервые рассматривается как система, а ее отдельные уровни вписываются в контекст постмодернизма как целостного направления современной культуры.

Для достижения поставленной цели ставится ряд задач •

1. Проанализировать корпус текстов, написанных авторами-женщинами с начала 1980-х до начала 2000-х гг.;

2. Сопоставить между собой основные системные эстетико-поэтические параметры этих текстов;

3. Выявить практическое выражение «женского голоса» в дискурсе современной русской прозы;

4. Дать системную характеристику произведениям женской прозы, в которых выявляется экспериментальный характер художественного слова и эстетических идей;

Для этого предполагается:

а) рассмотреть принципы организации и функционирования литературного произведения как языковой структуры;

б) определить особенности игровой репрезентации языка в текстах авторов-женщин;

в) рассмотреть проблему времени в современных эстетических концепциях и художественных текстах и выделить специфическое использование и понимание временной парадигмы в текстах авторов-женщин;

г) определить общие черты эстетического мировоззрения и поэтической практики писательниц-женщин, творчество которых относится к постмодернизму.

Теория и методология исследования. Интегрированную теоретико-методологическую базу исследования составили несколько подходов к тексту: историко-функциональный (А. Н. Веселовский, О. М. Фрейденберг), культурно-типологический (И. П. Смирнов), семиотический (Ю. М. Лотман, Б. Успенский), герменевтический (М. Бубер, X,- Г. Гадамер, М. Хайдеггер). Исследование постмодернистской природы женской прозы потребовало обращения к работам теоретиков и исследователей европейского и русского постмодернизма, представляющих его философию, эстетику и поэтику, - Ж. Делеза, Ж. Деррида, Ж. Женетта, Ж. Лакана, Ж. Лиотара, П. Рикера, М. Фуко, У. Эко, А. Гениса, Б. Гройса, И. Ильина, В. Курицына, М. Липовецкого, Н. Маньковской, И. Скоропановой. Выбор объекта исследования определяет обращение к философским и эстетическим работам основательниц западного феминизма: Е. Гощило, Л. Иригарей, Ю. Кристевой, Р. Марш, Э. Сису, Б. Хелдт, Дж. Эндрю.

Практическая' ценность работы усматривается в возможности использовать ее результаты в вузовских курсах лекций по истории русской и зарубежной литератур, по истории культуры, в специальных курсах по современной литературе и культуре. Предполагаемое в диссертационном исследовании «различение» женского голоса в русской постмодернистской прозе может дать современному ученому богатый материал как для продолжения теоретико-литературных исследований, так и для историко-

культурного анализа современного процесса, его идейной и родо-жанровой специфики и стилевого разнообразия. Кроме того, этот материал может быть полезен при составлении университетских учебных курсов по истории и теории литературы и кулыуры, при разработке общих и специальных курсов по проблемам постмодернизма и современного искусства в целом.

Апробация работы была проведена в серии докладов на научных конференциях различного уровня. Содержание диссертации отражено в ряде публикаций, ее основные положения рассматривались на методологическом семинаре УдГУ «Слово в культуре: онтология, феноменология, герменевтика» (1999 - 2002). Текст диссертации обсуждался на заседаниях кафедры зарубежной литературы Удмуртского гос. университета и Отдела теории литератур и методологии литературоведения и и искусствознания Института мировой литературы РАН (2003).

Структура работы. Диссертация состоит из «Введения», двух глав, «Заключения» и «Библиографии». Содержание диссертации изложено на 151 странице, библиография включает в себя 24В наименований

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во «Введении» формулируются цели и задачи работы, определяются актуальность, новизна и методологические основания диссертационного исследования. Кроме того, «Введение» содержит критический обзор работ по истории постмодернизма и историческим аспектам развития основных теоретико-культурных понятий, связанных с постмодернистской эстетикой и поэтикой.

В настоящее время в литературоведении начинают появляться работы, посвященные произведениям современных русскоязычных писательниц. В этих работах исследователи объясняют феномен «женской прозы» с точки зрения общих идей постмодернизма. В данном ключе рассматривают тексты авторов-женщин М. Абашева, Н. Ажгихина, О. Дарк, Н. Маньковская, Л. Насрутдинова, И. Скоропанова. Интересно, что сами авторы, например, В. Нарбикова, О. Славникова и Л. Улицкая определяют свое творчество именно в русле постмодернизма.

Также с середины 1990-х годов для осмысления явления «женской прозы» в литературоведении начинает использоваться гендерный подход. «Подобного рода исследования, - пишет С. Охотникова, - стали восприниматься как более или менее единый комплекс (постструктуралистский в своей основе), наиболее приемлемый для анализа "инаковости женского сознания" и тех средств, при помощи которых эта

"инаковость" находит свое выражение в литературе»2. Такой взгляд на «женскую прозу» присутствует в работах Е. Гощило, Т. Марковой, Серафимы Ролл, И. Савкиной, Е. Трофимовой, Н. Фатеевой.

Так или иначе, исследователи, пытаясь определить «женскую прозу», выделяют, как правило, некоторые ее аспекты такие, как антропоцентризм, абсурдность, дискретность, интертекстуальность и так далее, объясняя их специфику принадлежностью текста к постмодернизму либо стремлением к отражению феминных теорий. Но ответа на вопрос: почему «женская проза» конца XX существует именно таким образом, пока, как представляется, дано не было.

В настоящей работе «женская проза» рассматривается с точки зрения категорий языка и времени, которые, в свою очередь, объясняют специфическое понимание системы и структуры в постмодернизме.

В связи с этим актуальным представляется подход к «женской прозе» как к единому целому (системе). Такое описание «женской прозы» подводит к разрешению вопроса о специфике ее языка, «письма», то есть к вопросу о том, как структурируется женский текст. Функционирование языковой структуры происходит во времени, поэтому вторым актуальным вопросом является вопрос о поэтическом выражении и эстетическом осмыслении категории времени в «женской прозе».

В первой главе «Проблема языка в современной женской прозе» ставится проблема «женского» письма. Согласно априорному представлению тендерного подхода, «женское» письмо существует как особый, противоположный «мужскому» письму конструкт. Акт письма должен децентрировать систему традиционных значений, явиться критикой бинарной модели структуры. «Женское» письмо изначально мыслится, например, представителями феминизма как то, что опровергает традиционные представления о языке, как стабильной, неподвижной структуре. Таким образом, вопрос о «женском» письме затрагивает область теории слова и проблему смыслопорождения.

Анализируя группу текстов, принадлежащих перу авторов-женщин, можно прийти к выводу, что слово в «женской прозе» существует и понимается как «пустая оболочка», или «место без пассажира» (термин Ж. Делеза). Так, например, в романе И. Полянской «Прохождение тени» слепотой характеризуется мужское начало, а значит, и Слово, Логос Слова теряют на-правление. Но благодаря соотнесенности «звукового комплекса»

2 Охотнихова С Тендерные исследования в литературоведении' проблемы гендерной поэтики // Тендерные исследования и тендерное образование в высшей школе Ч 2 Иваново, 2002 С. 273

слова с с другими словами, подбираемыми главными героями произведения в ходе игры в ассоциции, слову придается новый смысл. Через субъекта оно конструирует само себя, отзываясь самому себе. Благодаря зову, обретает направление, располагается в пространстве, определяя свои границы: от...и до. Раз-мещаясь в пространстве языка, слово получает возможность постоянно наделяться новыми смыслами, поэтому авторы-женщины избегают навсегда определять слово. Множество примеров тому можно найти в текстах В. Нарбиковой, И. Полянской и других авторов Отказываясь определять слово, писательницы акцентируют свое внимание на том, что существует в промежутке речи, находится до-слова, между словами, после-слова.

Так, В. Нарбикова обращает внимание, что до того, как было слово, было междометье, для нее - краткое изъявление духа. Она же закавычивает в тексте и местоимения (то, что вместо имени, вместо слова), делая их значимым элементом текста. «Пустые» слова, не наполненные содержанием, использует в своем романе «Кысь» (2001) и Т. Толстая. Так появляются «МОГОЗИН», «ОСФАЛЬТ», «ОНЕВЕРСТЕЦКОЕ

АБРАЗАВАНИЕ». Слова, которые обозначают уже не существующие предметы, на самом деле ничего не обозначают. Герои романа «Кысь» пытаются наполнить их своим содержанием. Так, конь представляется в виде большой мыши, единственно уцелевшего и не изменившегося после ядерного взрыва животного. Таким образом, слова оказываются пустыми, полыми знаконосителями, способными вобрать любое новое содержание. Как таковые, эти бессодержательные знаки (симулякры) могут быть вставлены внутрь оппозиции и тем онтологизировать пространство смысловой свободы.

Все это приводит к неустойчивости и зыбкости знака. Смыслонаполнение знака происходит постоянно, но необходимо отметить, что его разрушение и восстановление все-таки регулируется самим языком. Для В Нарбиковой, например, становится понятной условность всякого названия, поскольку языковые ассоциации заложены в нашем сознании. Возникает вопрос: возможен ли выход из-под власти традиции языка? Единственный выход - это выход в языковую неразличимость или шум (ср название романа В. Нарбиковой «Шепот шума»). Но при этом сама неразличимость оказывается в пределах языка. У В. Нарбиковой шум все-таки состоит из слов. Таким образом, осмысление слова в плане его деконструкции приводит к осознанию того, что слово не может быть разрушено, но тем не менее оно способно постоянно разрушаться и самовосстанавливаться в пространстве языка.

Важным оказывается и вопрос о том, как происходит процесс саморазворачивания слова в «женской прозе». Во втором параграфе первой главы «Игра как репрезентация языка и субъекта (проза В. Нарбико-вой)» речь идет о категории игры, благодаря которой и происходит саморазворачивание слова и языка в пространстве текста.

Для анализа выбраны два романа В. Нарбиковой «Равновесие света дневных и ночных звезд» (1990) и «Шепот шума» (1994), в которых, как представляется, категория игры заявлена наиболее полно. В романе «Шепот шума» автор с помощью своего героя дон Жана заново структурирует тексты мировой кулмуры. Дон Жан является автором «Записок замечательных людей», которые представляют собой собранные вместе и переадресованные отрывки из произведений и частной переписки великих политиков, писателей и творческих людей. Немалую долю записок занимают выдержки из переписки Пушкина с друзьями, где пропущенные нецензурные слова восстанавливаются. Текст рождается заново, но было бы ошибкой назвать этот текст пушкинским, принадлежащим герою романа дон Жану (он только собирает, композиционно выстраивает записки) или самой Нарбиковой. Текст лишается автора, но получает самостийность. Таким образом, здесь тексты других культур проговаривают себя через героя, дон Жана, утверждаясь в собственном бытии. И становление текста происходит благодаря игре с чужим словом. Так возникает один из главных концептов постмодернизма - интертекстуальность Он используется различными авторами повествований с одной целью: дестабилизировать привычные традиционные интерпретации и дать своему тексту новое, независимое (на самом деле, как раз зависимое) существование. В романе «Равновесие света дневных и ночных звезд», в отличие от предшествующего, наоборот, именно субъект благодаря игре с «вечными» текстами творит себя.

Из наблюдений над механизмом использования библейских текстов в прозе В Нарбиковой делается вывод, что автор пытается представить текст Библии близким и знакомым современному читателю. Иосиф, например, превращается в Иосифа Иаковича, Святая дева Мария - в Машу. Младенцев избивают в современных яслях. Евангелие, например, прочитывается с помощью модного включения в русскую речь английских слов и выражений: Евангелие есть описание двух хеппи-эндов. Один - это потоп, второй -воскрешение Иисуса Христа. Здесь автор говорит о Библии современным языком, используя американизмы, переводит текст на понятный массовому читателю язык, тем самым, делая его восприятие доступным для каждого. И если раньше Библия трактовалась только теологами, что во многом делало

текст сакральным и непонятным, то перевод Библии на доступный массовому читателю язык возвращает текст в лоно массовой культуры, доказывая то, что Библия - одна из самых тиражируемых, а значит, и читаемых книг.

Такая сниженность в слове автора библейского текста позволяет задействовать Нарбиковой тему соотношения человека и Бога. Бог и божественное оказываются близкими современнику. Человек - это такой же творец, как и Бог, но В. Нарбикова акцентирует внимание на том, что он никогда не будет полностью подобен Богу, а только стремится быть подобным. И это стремление заключено в постоянном обращении к тексту Библии. Находя аналоги библейских персонажей в реальной жизни, человек убеждается в их возможном существовании и в том, что он способен творить, как Бог. Но, возлагая на себя божественную функцию, он признается в своем несовершенстве, а процесс самопознания человека через «вечные» тексты культуры становится бесконечным процессом.

Таким образом, текст или язык делает субъекта все-возможным, но и сам язык продолжается вновь и вновь в деятельности субъекта.

Языковая деятельность субъекта, так или иначе, связана с категорией знания, так как благодаря языку субъект познает самого себя. Изменяется ли характер знания о мире и о человеке в постмодернизме и, в частности, в «женской прозе»? Об этом вдет речь в третьем параграфе первой главы диссертационной работы «Язык - знание — сознание».

В основе рассуждений лежит утверждение о том, что новый тип знания, постулируемый в современную эпоху, отказывается от научного постижения мира. Так, например, Ж.-Ф. Лиотар в труде «Состояние постмодерна» подвергает критике рациональность знания эпохи Просвещения. В работе указывается, что и феминистская критика науки согласуется с тенденцией постмодернизма и пытается предложить свои варианты выхода в иррациональное знание. Такое совпадение отмечает, например, К. Клингер в статье «Позиции и проблемы теории познания в женских исследованиях». Знание о мире можно добыть, исключая научный опыт, до-знание мира. То, что увидено, не требует доказательства, оно оказывается более реальным, истинным чем то, что требует научного объяснения. Именно такой путь по-знания мира воспроизводится в произведениях, написанных женщинами. Очевидным является приоритет видимого, не требующего доказательства знания о мире.

Такой взгляд на знание демонстрируется, например, в романе В. Нарбиковой «Равновесие света дневных и ночных звезд» и в романе О Славниковой «Один в зеркале» (1999). Видимое знание достигается не

разумом, а оно «блазнится», «видится», то есть остается вечно притягательным, зовущим благодаря соблазну3. Объектом соблазна в текстах является женское тело. Оно познаваемо как для мужчины (роман О. Славников «Один в зеркале»), так и для женщины (романы В. Нарбиковой, И. Полянской). Соблазнение женщины собственным телом заставляет ее обратиться к самой себе. Женщина становится объектом познания для самой себя. Так, например, в романе И. Полянской «Прохождение тени» (1997) актуализируется тема самопознания. Объектом для познания становится не Другой, а собственное «Я» главной героини. «Я» обнаруживает самого себя, обнаруживая самого себя, оно убеждается в своем существовании. Но полного самопознания быть не может, это длящийся, непрестанный процесс. Абсолютизация знания приводит к его полному завершению, концу, а значит, к смерти «Я», поэтому «Я» оказывается всегда неполным, постоянно требующим своего завершения.

Важно отметить и тот факт, что в прозе авторов-женщин, как правило, в качестве Другого, объекта познания, избирается не мужчина (как Другой, Иной, он бесконечно далек для женщины). Невозможно понять Другого, будь он кем угодно, только не «Я». Не-допонимание всегда будет присутствовать между «Я» и «Другим», поэтому авторы-женщкны актуализируют тему самопознания. А женское письмо ориентировано скорее на возможность сказать новое слово о себе как о познающем субъекте Отсюда стремление авторов к эксперименту - по-пытке заставить слово сказаться иначе, не так, как оно говорится в «онто-тео-телео-фоно-фалло-логоцентрической» литературной традиции «мужского» письма.

Недаром в романе В. Нарбиковой «Равновесие света дневных и ночных звезд» возникает образ спящей красавицы, который интерпретируется с помощью фрейдовского толкования сновидений. Спящая красавица в тексте В Нарбиковой просыпается после того, как ее «слизнуло» водой. Вхождение в Воду по принципу обратного толкования символизирует выход из воды, или рождение. Значит, спящая красавица не нуждается ни в чьих поцелуях, она сама себя рождает. Так, в женской прозе реализуется возможность не разрушения языка (женщины убеждаются, что это сделать фактически невозможно), а создания нового Слова о мире, возникает мотив обращения к себе, познания самой себя.

В заключении главы отмечается, что женская проза отказывается от деконструктивного подхода к языку, к знанию, так как, отвергая

! Категория соблазна является одной из основных категорий в эстетике постмодернизма В частности, можно отметить рабту Ж. Бодрийяра «Соблазн» См • Бодрийяр Ж Соблазн М, 2000.

рациональность знания о мире, она не может отрицать сам факт существования языка, знания и, наконец, самого мужчины. Если бы все это подверглось негации, то необходимо было бы признать иллюзорным и само бытие женщины. Отвергнуть мужской Логос, мужское слово в принципе невозможно. Ирония по этому поводу видна, например, в романе Л. Улицкой «Веселые похороны» (2001). Даже после смерти художника Алика остается записанной на магнитофонной пленке его речь, его слово. Смерть мужчины (в буквальном смысле) оказывается неравнозначной смерти мужского Логоса.

Во второй главе «Время в современных эстетических концепциях и художественных текстах» исследуется специфика функционирования категории времени в «женской прозе». Как представляется, категория времени будет прочитываться в таких текстах не совсем традиционно. В чем заключается эта нетрадиционность - это вопрос, на который формулируется ответ во второй главе исследования. В теоретической части главы делается вывод о том, что, во-первых, постмодернизм открывает новый взгляд на время. Он отвергает концепцию стрелы времени, направленной из прошлого в будущее, которая была характерна для эпохи Нового времени (К. Ясперс). Время в постмодернизме либо совсем исчезает, либо сливается в едином настоящем. Такой точки зрения придерживается, например, О. Э. Туганова в статье «Постмодернизм в американской художественной культуре и его философские истоки». Так же определяет категорию времени Мадан Саруп, приводя в пример фильм Дэвида Линча «Голубой бархат», где использовано стирание границ между прошлым и настоящим, а время трактуется как локус вечного настоящего. Вторая точка зрения - время направляется вспять. Анализируя время в творчестве Х.-Л. Борхеса, В. Л. Левашов замечает, что Борхес ломает наше традиционное представление о времени. Время идет не из прошлого в настоящее, а из настоящего в прошлое.

Во-вторых, теоретики постмодернизма, в частности Ж. Делез и Ж. Женетт, попытались обосновать процесс синтеза времени. Так, в концепции времени появляется понятие «повтора» или «возвращения». В самом слове пост-модернизм уже заложена идея повтора. Пост-модернизм точнее переводится на русский язык, как пост-современное, пост-со-временное. «Посте, или «после», указывает нам на будущее, само же «современное» переводится в «прошлое». «"Пост" оказывается точкой поворота к "прошлому", а потому весь его смысл сводится к нему»4. Кроме того, слово «пост» - это еще и «остановка, удержание, воздержание, перерыв». Слово

4 Бушмакина О Онтология постсовременного мышления «Метафора постмодерна)) Ижевск, 1998 С 33.

«постсо-временное» говорит о синтезе, совпадении трех времен: прошлого, настоящего, будущего. Так, например, у Ж. Делеза появляется осмысление будущего как королевского повторения - это повторение предстоящего, подчиняющее себе два других времени и лишающее их автономии. А в работах Ж. Женетга, наиболее близких к практике изучения текстов, вводится понятие «ахронии». Оно включает более узкие категории: пролепсис и аналепсис, повествовательные приемы, отсылающие читателя либо к минувшим, либо к еще не произошедшим событиям.

В-третьих, немаловажным фактом является и то, что теоретики постмодернизма практически обосновывают свои знания, находя им примеры в текстах. Это касается не только Ж Женетта и П Рикера, но и наиболее далекого от литературы Ж. Делеза. В «Различии и повторении» Ж. Делез приводит примеры из Борхеса, Пруста и других писателей. Таким образом, философский взгляд на время апробируется на литературных текстах, причем на материале литературы XX века. Ж. Женетт в работе «Пространство и язык» пишет, что произведения современной литературы требуют темпоральной точки зрения на них, как, например, роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», классика же ждет подхода структуралистов. Все это говорит как о возможности использования философских идей при анализе художественных текстов, так и том, что современные философские тексты активно осваивают художественные формы выражения мысли.

Это позволяет успешно анализировать современные произведения, применяя категориальный аппарат, объясняющий употребление временной парадигмы в конкретном тексте. Задача заключается в том, чтобы посмотреть, как категория времени способствует формированию особого стиля - «письма» - женского романа. В свою очередь, стиль участвует в смыслопорождении текста, а время служит тем средством, которое помогает женщине сказать свое слово в культуре постмодернизма.

В первом параграфе второй главы «Синтез времени в романе Г. Щербаковой "Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом"» при рассмотрении временной парадигмы романа выясняется, что существует три различных подхода к категории времени в тексте. С одной стороны, происходит вопрошание о времени героиней романа. Но автору важно показать, что это вечное вопрошание о времени, так как героиня никогда не достигает с помощью своих вопросов точного знания о будущем. С другой, автор как раз и обладает таким знанием, что позволяет ему (ей) свободно перемещаться во времени и обладать знанием о прошлом

и о будущем своих героев. Более того, автор сознательно посвящает в это знание читателя, вводя в текст эпизоды, где констатируются события, которые еще не произошли, но обязательно совершатся в будущем, в терминологии Ж. Женетта - пролепсисы. Читатель становится способным рефлексировать над временем, задумываться над тем, почему именно так функционирует категория времени в романе. Таким образом, круг познания замыкается: герой вопрошает о времени, читатель осмысляет это вопрошание, а автор делает все это возможным, функционирующим в поэтике текста.

В диссертации отмечается, что структуро- и смыслоорганизущим началом большинства текстов является идея круга, постоянного повтора. В ходе анализа демонстрируется, что повтор, как повествовательный прием, является одним из важных приемов построения композиции романа. Его использование очевидно на всех уровнях текста: образном, интертекстуальном, сюжетном, стилистическом.

Наконец, повтор работает и на смысловом уровне, на уровне центральных для данного текста оппозиций: мужское/женское, еврейское/русское. Данная оппозиция (еврейское/русское) не является новой для литературы конца XX века. Поиск общего в столь различных нациях занимал, например, В. В. Розанова, который пытался сблизить два народа благодаря присущей русским женственности: «Бабья натура евреев - моя идея fixe»5. В романе Г. Щербаковой эта тема, как показывает анализ, преломляется как раз через философию В. В. Розанова, в которой рассматривались национальное и религиозное с точки зрения проблемы пола Прежде всего, актуальной для Щербаковой является оппозиция мужское/женское, в которой мужское начало является пассивным. Мужчины в романах Щербаковой не выходят за парадигму своего существования. Они боятся любых перемен и изменений. А женщина у Щербаковой, наоборот, способна воспринять чужую культуру, в данном случае еврейскую, благодаря своей иррациональности и возможности понимания чужого.

Так возникает Другая оппозиция - русское/еврейское. При этом естественно, что русская культура осмысляется по отношению к еврейской как культура Запада, культура Логоса, слова. Это подтверждается и тем, что мужские персонажи еврейской национальности либо лишены дара речи, как Соломон из романа «Восхождение на холм..,», либо не любят шума, громкого разговора. Так, доктора Хаима раздражает орущая «мешпуха». Мужчины-евреи обладают даром иррационального молчания. Таким

5 Розанов В В О себе и жизни моей М, 1990 С 181.

образом, именно женщины обретают право познания чужого, они должны получить от Востока знание об иррациональном, недоступное мужскому самодовлеющему мышлению. Весь вопрос заключен в природе этого знания. Если принять во внимание, что русская природа - это природа «на», природа поверхности, которая обусловлена бескрайними равнинами России, то, всего вероятнее, предназначение еврейской нации в указании направления, в ограничении, о-пределении русской природы. В текстах Г. Щербаковой мужчины-евреи хоронят русских женщин (еврей Хаим - бабу Руденчиху, через сто лет или около доктор Хаим присутствует при смерти Анны Лившиц). Так, евреи мужчины возвращают женщину в родное лоно, в мать-землю, к самой же себе. Одна из героинь романа «Восхождение на холм...» Мария испытывает мнимую смерть при встрече с царем Соломоном. При этом происходит не только встреча с Соломоном на его холме, но и «встреча» с самим холмом, «встреча» с землей: «... она бестолково топталась на сухой, в мелких, как у человека, морщинках, земле. Мария даже пригнулась и тронула землю рукой... Вспомнилось и чудное: она тогда, в заточении, пробегала ножками землю до горизонта, перепрыгивала на низкое "там" небо и возвращалась уже по небу, как птица... Она не помнила об этом сто лет. А вот сейчас у нее было то же самое»6_. Итак, женщина получает знание о себе самой без помощи устойчивых «мужских» эпистем; более того, она трансформирует эпистемное, т.е. уже установленное, заранее данное знание, в гностическое, т.е. рождаемое самопроизвольно, интенционально-субъективно, внутренне.

В работе отмечаегся еще один смысловой аспект того знания, которое получают героини Г. Щербаковой. Дело в том, что, как правило, женские персонажи в текстах маргинальны. Они либо живут в провинции, как Мария или Астра, либо стремятся переместиться в центр. В данном случае центр -это Москва, куда, наконец-то, переезжает Лилия. Но простое перемещение в пространстве из периферии к центру не означает того, что героиня обретает знание о мире (Лилия в финале романа уходит из дома, покидает свою большую квартиру в Москве). Значит, идея центра, по Щербаковой, прежде всего связана с религией, духовностью. Центр - это земля обетованная Израиля, где героиня способна познать Бога. Недаром в романе Щербакова вводит такую оппозицию: Запад-Восток, где Запад - это Россия, Украина, в какой-то мере Прибалтика, которые представляет Мария, Восток -молящиеся у Храма японки. Израиль - это и есть то место, которое

6 Щербакова Г Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом II Щербакова Г Кровать Молотова М, 2001. С 140-141.

объединяет христианский Запад и Восток. Именно в Израиле Мария приобщается к божественной истине, точнее, эта истина рождается в ней.

Таким образом, на смысловом уровне прием повтора делает актуальным мотив познания женщиной самой себя. Вопрошая о времени, героиня раз-двигает границы знания о собственном существовании и получает знание о самой себе.

Во втором параграфе второй главы дается анализ временной парадигмы романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого» (2001). Как и в романе Г. Щербаковой «Восхождение на холм царя Соломона.. », главная героиня Улицкой, Елена Георгиевна Кукоцкая, вопрошает о времени. Провалы в памяти заставляют ее восстановить свое прошлое, сделать его явным для себя. Более того, отсутствие памяти о прошлом делает необходимым восполнение этого пробела, и героиня начинает создавать свой текст, где фиксируются ее ощущения, ее прошлая жизнь, ее настоящее время. Текст подходит в качестве средства, восстанавливающего время, так как представляет собой время, застывшее в знаках. Это семиотическое время, направленное как раз из настоящего в прошлое. Вот почему создание текста так необходимо Елене.

Таким образом, в круг вопросов попадает вопрос о тексте с точки зрения представленного в нем семиотического времени, которое, в отличие от времени энтропийного, направлено не из прошлого в будущее, а наоборот. Вопрос носит характер эксперимента, о -пыта над собой как смыслопорождающим субъектом, обладающим свободой выбора темпоральной парадигмы.

Важным в решении этого вопроса оказывается анализ образа Елены Кукоцкой, которая в романе и создает семиотический текст/ткань. Обоснованные сравнения образа Елены с героинями античных мифов, Персефоной и Пенелопой, вечно ткущей ковер в ожидании Одиссея, позволяют сделать вывод, что в образе Елены автор аккумулирует идею самопорождения, общую для природы и человека. Елена в тексте романа постоянно оказывается в некоем иррациональном пространстве так называемой «Великой Воды», которое характеризуется одновременно и как состояние рождения человека, и как рождение текста (в состоянии «Великой Воды» Елена видит себя полотном/тканью, она и есть это полотно).

В данном случае анализ текста показывает, что идея саморождения снимает проблему конечности человеческого существования, и это согласуется с самим характером создания семиотического текста, обращающего время вспять. Как в случае саморождения, так и в случае

создания текста время замыкается, становится вечным и, главное, доступным творческому сознанию, его под-лежащим.

Именно такой прием использует Л. Улицкая, создавая во второй части романа некий гипертекст. Вторая часть романа является самостоятельным произведением, так как события, которые происходят в ней, повествуют об ирреальном мире и не связаны хронологически и причинно-следственно с событиями всего романа. Поэтому она прочитывается как самостоятельный текст, имеющий своеобразную структуру, временную и пространственную организацию.

Важным оказывается вопрос: как и почему происходит создание этого гипертекста. При анализе временной и пространственной структуры второй части романа выясняется, что время и пространство не являются однородными в тексте. В начале главы характеристика времени как нельзя более близка к христианскому мироотношению. «Времен несколько, и они разные: время горячее, время холодное, историческое, метаисторическое, личное, абстрактное, акцентированное, обратное и еще много всяких других», - объясняет Новенькой Иудей7. Множественность времен говорит о том, что его невозможно определить. Затем христианское восприятие времени и пространства сменяется в тексте языческим. Мир постепенно обретает свои краски, временную и пространственную различимость. Ориентация на античный миф и тем самым на языческий мир показывается через сравнение главных героев романа с античными персонажами: Елена Георгиевна Кукоцкая - Персефона - Пенелопа, Павел Алексеевич Кукоцкий - Одиссей, Василиса - Полифем. Таким образом, во второй части романа происходит своеобразный переход от христианского мира к языческому, что позволяет говорить о том, что время в тексте обретает обратное направление, то есть течет не из прошлого в настоящее к будущему, а, наоборот, к прошлому, что соответствует обратному, семиотическому времени и приводит к тому, что прошлое и будущее меняются местами. Время оборачивается, переворачивается. Для сравнения: прием переворота Людмила Улицкая использует в произведении и на интертекстуальном уровне, переосмысляя основные мотивы «Одиссеи» Гомера.

Итак, темпоральный поворот замыкает стрелу времени. Такое восприятие времени неслучайно для Л. Улицкой. Оно соотносится со смыслом произведения. Главный вопрос, который ставится в романе, -вопрос онтологического плана, вопрос о смысле человеческой жизни. Смысл человеческого существования в данном случае заключен в самопознании,

7 Улицкая Л Казус Кукоцкого М, 2001. С 197

саморождении. Вечно рождаясь, человек обретает возможность бесконечного существования, поэтому смерти для героев романа нет. Обратное, замкнутое время текста, таким образом, соотносится с мотивом создания бесконечно длящегося мира, мира как интертекста.

В третьем параграфе второй главы объектом анализа является историческое и художественное время в романе И. Полянской «Читающая вода» (1999). В данном случае интересна проблема соотношения исторического, «монументального» (термин П. Рикера) и художественного времен. Как и в двух предыдущих романах, объектом вопрошания становится время, но время историческое. Главную героиню произведения интересует эпоха начала XX века, эпоха рождения русского кинематографа, где «проблема оперирования со временем вообще оказалась важной»8. Анализ романа показывает, что именно кинематограф осмысляется как визуальное искусство, способное зафиксировать настоящий момент для истории и вечности. Таким образом, кинематограф берет на себя функцию сохранения времени и тем самым обеспечивает его синтез. Но в ходе анализа текста это положение, как это парадоксально ни звучит, опровергается, знание, получаемое о действительности благодаря кинематографу, оказывается ложным, неистинным знанием, монтаж фальсифицирует историю. Более того, в ходе анализа романа показано: не только искусство способно формировать взгляд на прошлое и даже влиять на будущее (Викентий Петрович рассказывает Тане о том, что Довженко задумывал написать роман, который бы послужил сценарием для жизни), но и сама действительность вносит свои коррективы в кинематограф. Кинематограф был первым успешным экспериментом со времением, когда стала действительностью фраза Фауста «Остановись, мгновенье...». Но кинематограф же оказался и «фабрикой грез», создавая не только ложные версии исторического времени, но и формируя новых кумиров, героев, которым подвластно все, в том числе и неумолимость времени.

Таким образом, искусство вторгается в историю и действительность, и, наоборот, сама жизнь, ее исторический ход, вмешивается в искусство. Так происходит разрушение и того, и другого. И искусство, и история оказываются фальсифицированными, ложными, неистинными, конъюнктурными. Они лжесвидетельствуют о мире. Возникает вопрос: что же является вечным в мире, что способно синтезировать время, если это не история, не кинематограф? Казалось бы, есть вещи, которым в тексте

'ПочепцовГ Г Русская семиотика М.2001 С 119

приписывается подобная функция. Но даже и вечность вещи ставится в тексте романа под сомнение. Что делает вещь вечной?

У римлян вещи - res, то есть делающие делом, кто-то должен сделать вещь, вещь делается кем-то, и в этом делании она вечна. «Словом res у римлян именуется то, что тем или другим образом задевает человека. Задевающее есть «реальное» в res. Realitas, присущая res, воспринимается римлянами как такое за-девающее: дело», - писал М. Хайдегтер9. Вечность вещи гарантирует человек. Так, например, Станкевич мечтал снять картину «как приключение вещей древнего мира, удивительной цивилизации, дивных, далеких предметов». «Для Станкевича восточный орнамент сказок заключался в одном только перечислении вещей»10. Вещь вещает нам о мире. «Она понятие не столько материальное, сколько метафизическое», - говорит Станкевич (11, 9). Ботинки с умершего солдата, которые надел Викентий Петрович, напоминают о нем Викентию Петровичу. Кто-то должен прочитывать весть, приносимую вещью в мир. Весть о мире должна быть прочитана, отсюда каждая вещь имеет свою легенду (лат. legenda - то, что должно быть прочитано).

С вещью можно и должно экспериментировать, ис-пытывать ее на человеческую пригодность. Представляется интересным для рассмотрения вопрос о тексте как вещи. Естественно, что текст, как вещь, будет интересен и с точки зрения его формы, структуры. В ходе анализа выясняется, что, разбивая главы на маленькие отрывки, неравные по объему, автор сознательно ориентирует нас на структуру «Опавших листьев» В. Розанова. Дело в том, что В. Розанов, дробя текст на множество небольших отрывков, употребляя часто сноски, примечания, кавычки, другие знаки, ориентирует читателя на визуальное восприятие текста. И. Полянская структурирует свой роман по тому же принципу, но использует несколько другие приемы для построения текста. Она не только разбивает его на множество частей. Почти каждый отрывок романа Полянской «Читающая вода» строится как мизансцена в кино. Это делает части произведения похожими на кадры из фильма. Сам текст заканчивается, как фильм, титрами. В финале романа, когда идет описание похорон Викентия Петровича, взгляд героини падает на мраморную доску, которая закроет урну с прахом покойного: «На мраморной доске, прислоненной к подножью стены, было написано его имя - титр немого кино...» (11, 66). Значит, И. Полянская сознательно ориентирует

9 Хайдегтер М Вещь // Хайдегтер M. Время и бытие М, 1993 С. 322

10 Здесь и далее идет цитация по изданию Полянская И Читающая вода//Новый мкр 1999 № 10, 11 Для различения шпаг предлагаем ввести скобки, обозначающие как страницу цитируемого текста, так и указание на помер журнала, в котором был опубликован роман

читателя на зрительное восприятие текста. Текст становится похожим на фильм. Такому тексту-фильму уже не грозит исчезновение в силу удвоения его творческого происхождения - написано/увидено.

Для философских текстов В. Розанова характерна и непроизвольность создания текста. Некоторую степень непроизвольности можно заметить и в тексте романа «Читающая вода». В начале произведения отмечено, что Татьяна, главная героиня романа, собирается написать статью, диссертацию или книгу. Читатель наблюдает за начальной стадией создания текста, идет сбор материала. Еще нет определенной жесткой структуры, материал формируется на наших глазах. Это способствует тому, что каждая глава или отрывок романа становится отдельным самостоятельным произведением Необходимо отметить и отсутствие развернутого, сложного сюжета. Весь сюжет - это несколько встреч Татьяны с Викентием Петровичем, которые происходят на лекциях, в парке, общежитии. Таким образом, для текста характерна некоторая эклектичность, мозаичность. Такая свободная структура романа позволяет варьировать главы (как любой фильм мы можем посмотреть с любого эпизода), что говорит о бесконечных вариантах прочтения текста. Сам текст начинает воплощать идею вечности Это подтверждается и временной парадигмой, используемой в тексте

Действие романа разворачивается во временном промежутке: осень -весна. Первая встреча Татьяны с Викентием Петровичем состоялась на первой лекции, то есть осенью. Заканчивается роман описанием похорон Викентия Петровича, которые происходят в марте. Здесь расцвет в природе совпадает со смертью героя, что говорит о совпадении жизни и смерти, то есть о замыкании стрелы времени. Как уже отмечалось, в финале романа Татьяна обретает знание о смерти ,

Анализ подводит к выводу о том, что в романе И. Полянской «Читающая вода» представлено смешение двух временных пластов: времени исторического, монументального и времени кинематографа, времени искусства. Они взаимопроникают, влияют друг на друга. Но это приводит не столько к синтезу времени, сколько к разрушению, фальсификации как истории, так и искусства. Таким образом, вопрос о вечности звучит с новой силой. Этот вопрос разрешается за счет актуализации такой темпоральной категории, как память. Средоточием памяти в тексте является вещь, которая несет в себе знание о мире и о человеке. Это знание может прочитать и сохранить только человек. Так, носителем и хранителем памяти об искусстве и эпохе в тексте является Викентий Петрович. Он передает свои знания Татьяне. А самой значимой вещью в романе оказывается текст, визуальное

восприятие которого и мотив присутствия при его создании роднит его с вещью. Роман и есть тот текст, который создает главная героиня Татьяна. Текст - это вещь, вещающая нам о мире, он хранит память о нем. Весь вопрос заключается в том, как происходит создание этого текста.

Отсылка к двум культовым именам в русской литературе: Пушкину и Розанову - неслучайна Полянская заимствует у Пушкина возможность свободного построения произведения, что способствует бесконечным вариантам его прочтения. У Розанова Ирина Полянская берет идею создания/конструирования текста здесь и сейчас, когда фиксация каждого мгновения бытия создает иллюзию сохранения времени Текст становится хранилищем вечного настоящего Угадывая цитаты и обращая внимание на упоминания авторов и текстов других культур, читатель должен суметь прочитать данный текст именно в таком ключе. То есть на читателя возлагается обязанность стать следующим звеном в цепочке сохранения памяти о прошлом: Викентий Петрович - Татьяна - читатель. Он должен стать хранителем культурного знания, открывающегося в тексте, а сам текст предстает как хранилище прошлого.

Таким образом, анализ трех романов, относящихся к современной женской русской прозе, в которых категория времени ярко заявлена, позволяет сделать следующие выводы.

Во-первых, время является смыслоорганизующим элементом в романах. Оно выступает как парадигма, с помощью которой образуются сюжетные линии (использование пролепсисов в романе Г Щербаковой, соотношение исторического времени и времени художественного произведения у И. Полянской, создание семиотического, обратного времени в романе «Казус Кукоцкого» Л. Улицкой).

Во-вторых, время является той категорией, которая способствует пониманию текста произведения. Недаром все анализируемые романы начинаются с вопроса о времени. Время является той величиной, которая требует нового слова о нем Представая в качестве главного вопроса в произведении, категория времени открывает проблему знания о мире, знания онтологического, которое касается проблемы жизни и смерти. Вопрошание о времени открывает вечный вопрос о смысле существования человека. В данном случае важным становится и тот факт, что стремятся познать время главные героини. Женский взгляд на время ломает традиционное, рациональное представление о прямолинейном течении времени, имеющем начало и конец. Таким образом, преодолевается энтропийность времени.

В-третьих, несмотря на то, что в анализируемых текстах даны разные варианты преодоления энтропийности времени, романы объединяют главные женские персонажи, которые способны нарушить границы собственного существования, выйти за пределы собственного «я» («эк-зистировать», по М. Хайдеггеру). Выход за пределы познания приводит к ощущению бесконечности своего существования В таком выходе снимается проблема смерти и страх перед ней Например, Л. Улицкая делает акцент при создании образа Елены на мотив саморождения. Во втором случае И. Полянская мыслит свою героиню способной к познанию мира искусства, истории и, главное, мира другого человека.

В-четвертых, эксперименты с изображением времени используются в романах, написанных авторами-женщинами, не только как сюжетообразующий прием, но и как категория смыслообразующая, философская, затрагивающая сами основания бытия и познания.

В «Заключении» диссертации подводятся основные итоги и намечаются перспективы дальнейшего исследования. Здесь же сформулированы основные выводы, которые выносятся на публичную защиту:

- проведенное исследование показывает, что традиционная для европейской культуры антропоцентрическая (гуманистическая) парадигма находится в состоянии кризиса, причем этот кризис затрагивает сами основания парадигмы - систему представлений о мире, человеке и их взаимосвязи;

- одним из признаков кризиса гуманизма в современной культуре является существование постмодернизма как совокупности философско-эстетических теорий и художественно-поэтических практик, имеющих тенденцию к разрушению устоявшихся традиций путем их травестирования, иронического переосмысления, центонирования и прямого пародирования;

- в русской литературе конца XX века постмодернизм выделяется как направление художественно-эстетической мысли, стремящееся переосмыслить гуманистическую парадигму с различных творческих позиций, в том числе путем создания экспериментальных прозаических произведений, в основе которых лежит «деконструкция» - игровое переворачивание традиционных нравственно-эстетических бинаров (Добро/Зло, Красота/Уродство, Истина/Ложь и др.) в пределах «текстуальных стратегий» и нарративных дискурсов;

- особое место в этом процессе принадлежит авторам-женщинам (В. Нарбикова, И. Полянская, О Славникова, Л. Улицкая и др), которые

используют в своей эстетике т. наз. «гендерный подход», а исходным пунктом поэтики для них становится понятие «феминного дискурса» как особого «женского» языка, способного более глубоко и тонко выразить сущностные свойства личности;

- проведенное исследование экспериментальных произведений современных русских писательниц показывает, что литература (художественно-поэтический дискурс) остается нейтральной в тендерном отношении; иными словами, в исследованных произведениях не обнаружено никакого специфического «феминного дискурса», или «женского» языка на уровнях жанра, стиля и метода;

- если на идейно-тематическом уровне тендерная проблематика в романах и присутствует как след постмодернистского теоретизирования в духе западной деконструктивной теории культуры, то анализ языка русской женской прозы не оставляет сомнений в его а-сексуальном характере и традиционной тендерной цельности и самодостаточности;

- вместе с тем, стремление авторов-женщин к поискам новых художественно-выразительных (поэтических) средств, несомненно, обогатило современное русское литературное сознание и способствовало активизации читательского и критического интереса не только к корням и истокам отечественной словесности, но и к иноязычным литературам и культурам, в которых общечеловеческая проблематика находит специфическое художественное выражение. «Женскую прозу» можно расценивать как выражение общих стремлений постмодернизма к разрушению традиций и их пересозданию на иных основаниях.

Результаты диссертационного исследования отражены в следующих авторских публикациях:

1. Широкова Е. В. Из наблюдений над «языком», «письмом», «текстом» в литературе русского постмодернизма // Вестник Удмуртского университета. Филология. Ижевск, 1999. С. 278-286.

2. Широкова Е. В. Что можно узнать из женских романов или отношение к знанию в эпоху постмодернизма // Развитие гуманитарных наук и гуманитарного образования в Уральском регионе. Материалы научно-практической конференции 24-25 октября 2000 г Часть I. Ижевск, 2000. С. 53-58.

3. Широкова Е. В. Женское сознание в прозе В. Нарбиковой // Развитие гуманитарных наук и гуманитарного образования в Уральском

регионе. Материалы научно-практической конференции 24-25 октября 2000 г. Часть П. Ижевск, 2000. С. 94-98.

4. Широкова Е. В. Синтез времени в романе Г. Щербаковой «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» // Текст - 2000" Теория и практика. Междисциплинарные подходы. Материалы Всероссийской научной конференции 24-27 апреля 2001 года. Часть П. Ижевск, 2001. С 151-152.

5. Широкова Е. В. Женское письмо: идея, конструкт, воплощение // Подходы к изучению текста. Материалы Международной конференции студентов, аспирантов и молодых преподавателей (23-25 апреля 2002 г., Ижевск). Ижевск, 2003 С. 245-250.

6. Широкова Е. В. "Приятие любого другого", или женский взгляд на русский характер // Язык. Культура. Деятельность: Восток-Запад. Тез. док. участников Ш Международной научной конференции (18-19 сентября 2002 г.). Набережные Челны, 2002. С. 287-289.

7 Широкова Е. В. Образ Дон Жуана в литературе XX века (на материале романа В. Нарбиковой «Шепот шума») // Вестник Удмуртского университета. Филология. Ижевск, 2004. С. 114-121.

8. Широкова Е. В. Америка глазами русских (по роману JI. Улицкой «Веселые похороны») // Тез. док. участников Международной научно-практической конференции «Профессиональные сообщества и развитие интеграционных процессов между Россией и США». Ижевск, 2004. С. 44-46.

9. Широкова Е. В. Поиск Другого в прозе Л. Улицкой (на материале рассказа «Цю-юрихь») // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. Сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции. Пермский государственный педагогический университет. 2-4 марта 2005 г. Пермь, 2005. С. 206-210.

Отпечатано в авторской редакции с оригинал-макета заказчика

Подписано в печать 27.10.2005. Формат 60 х 84/16. Тираж 100 экз. Заказ № 1692.

Тииография ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Ижевск, ул. Университетская, 1, корп. 4.

t

4

t

2

I i

»

»213 57

РНБ Русский фонд

2006-4 20057

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Широкова, Елена Викторовна

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. Проблема языка в современной женской прозе

1.1. Язык тела или «телесность» языка

1.2. Игра как репрезентация языка и субъекта (проза В1 Нарбиковой)

1.3. Язык - знание - сознание

ГЛАВА 2. Время в современных эстетических концепциях и # художественных текстах женщин-прозаиков

2.1. Синтез времени в романе Г. Щербаковой «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом»

2.2. Семиотическое время текста в романе Л. Улицкой «Казус Кукоцкого»

2.3. Историческое и художественное время: И. Полянская. «Читающая вода»

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Широкова, Елена Викторовна

В современной науке о литературе одной из наиболее острых и важных проблем остается проблема единого, четкого и общепринятого представления об основаниях и сущности литературного процесса. Неопределенность суждений в этой области порождается двумя факторами. С одной стороны, невозможно объективно, отстранено и целостно взглянуть на художественную действительность литературы (текстуальность), развивающуюся параллельно-сознанию критика и литературоведа. С другой стороны, сам язык науки о литературе формируется как специфический дискурс, выявляющий разграничения, различия и особенности многообразных направлений в современной литературе и во многом порождающий сами эти различия. Как пишет И. Скоропанова, «контуры эстетической парадигмы современной русской литературы определяют реализм, модернизм, постреализм, постмодернизм-, пост-постреализм, пост-постмодернизм (постконцептуализм), романтизм - в разнообразии их течений, модификаций, смешанных форм»1.

Действительно, для исследователя современной русской прозы, например, существует явная угроза потеряться или раствориться в разнообразии литературных направлений, тем более, что существует множество точек зрения на те или иные аспекты эстетики и поэтики даже внутри одного направления, а сближение литературных феноменов или, наоборот, их размежевание зачастую делаются произвольно, в соответствии с установками и субъективными пристрастиями самих исследователей.

В отечественном литературоведении эта проблематика осложняется и обостряется еще и фактором многолетней изоляции советских теоретиков и историков литературы от мирового исследовательского опыта, идеологическим прессингом коммунистического мировоззрения, не признававшего за

1 Скоропанова И Эстетическая парадигма современной русской культуры // Современная русская литература Проблемы изучения и преподавания Сборник статьей по материалам Международно» научно-практическом конференции Пермский государственный педагогический университет Пермь, 2005 С 29 западными писателями права на поэтические открытия и достижения и сводившего их изучение к практике идейного противостояния и литературной ксенофобии.

В последней четверти XX столетия западное литературоведение пережило весьма существенный сдвиг гуманитарной научной парадигмы, который сопровождался пересмотром многих устоявшихся теоретико-методологических и аксиологических установок, формированием нового инструментария и появлением в литературоведении нового набора научных терминов, понятий и категорий. Ведущую роль в трансформации литературоведческого дискурса сыграла постструктуралистская* феноменология текста, в которой подверглись пересмотру прежде всего сами основания понятий «традиция» и «новаторство». В работах М. Фуко, Ж. Лакана, М. Хайдег-гера, Х.-Г. Гадамера и особенно Ж. Деррида литература как вид искусства обрела новые измерения в своем онтологическом статусе (природе), в феноменологии (структуре) и аксиологии (функции). Появление таких терминов, как «дискурс», «концепт», «письмо», «голос», «интертекстуальность», «эпи-стема» и др. формировало не только новые аспекты знания о литературе, но во многом способствовало появлению новых художественных (поэтических) практик в прозе, поэзии, драматургии и других формах словесности.

Для западной культурной традиции одним из ключевых и радикальных концептов гуманитарного знания стала проблема «гендера». Возникнув изначально как часть общественно-политической практики - борьбы женщин за равные права в обществе «неограниченных возможностей», - идея тендерного подхода быстро проникла и в сферу художественно-творческой деятельности, и в пределы искусствоведческих исследований, и в литературно-теоретическую эпистему. В российской культуре эта идея и ее концептуальное выражение - феминизм - обрели специфическую почву и сопряжение не столько с общественно-политической, сколько с морально-этической и эстетической проблематикой. Сам смысл разделения литературы на «мужскую» и «женскую» стал поводом для дискуссий о судьбе личности в обществе, сущности свободы творчества и о возможности обретения женщиной особого «голоса» (слова) в литературе, отличающегося от традиционного «маскулинного» дискурса и обладающего неповторимой спецификой «письма».

Эти художественные искания совпали с общим переломом русской литературы в конце XX века от традиций реалистического творчества к новым-горизонтам более свободной художественной образности и поэтической выразительности. Отсюда возникает и литературоведческий интерес к способам и формам презентации новых концептов, новой поэтике и функции этих художественных феноменов в русской традиции осмысления литературного процесса.

Основная проблема данного диссертационного исследования* может быть сформулирована двояко. С одной стороны, в диссертации продолжается и развивается! традиционное для отечественного литературоведения изучение фактора «новаторства» в области поэтики повествовательной прозы. С другой, исследование тематизирует эту проблематику через те феномены, которые характерны для российских писательниц последней трети XX века в жанрах романа, рассказа, повести и новеллы и объединяются исследователями через общий термин «постмодернизм». В русле последнего тендерная проблема предстала как поиск путей к так называемому «женскому письму», разработка повествовательных техник и практик, нарушающих и подрывающих «традицию» как доминанту «мужского» начала в области обра-зотворчества и художественного, эстетически значимого слова. Тема работы, таким образом, разворачивается как анализ экспериментов в поэтике повествовательных жанров, поставленных писательницами-женщинами с привлечением концептуального аппарата западного феминизма и российского эстетического антропоцентризма.

Цель работы в таком аспекте - выявить ход этих поэтических экспериментов на уровне отдельного произведения и литературного процесса в целом на отрезке от начала 1980-х до начала 2000-х гг. Рассмотрение поэтики русской женской прозы конца XX века в аспекте экспериментального постмодернизма может привести к определению существенных черт такого феномена конца XX века, как «женская проза».

Новизна диссертационного исследования определяется тем, что впервые обращено внимание на поэтику русской женской прозы и ее отдельные уровни вписываются в контекст постмодернизма как целостного направления современной культуры.

Для достижения поставленной цели ставится1 ряд задач:

1. Проанализировать корпус текстов, написанных авторами-женщинами^ начиная с начала 1980-х до конца 1990-х годов;

2". Сопоставить между собой основные системные параметры этих текстов;

3. Выявить практическое выражение «женского голоса» в дискурсе современной русской прозы;

4. Определить общие черты эстетического мировоззрения и поэтического мышления писательниц-женщин, творчество которых относится к постмодернизму.

Интегрированную теоретико-методологическую базу исследования составили несколько подходов к тексту: историко-функциональный (А. Н. Веселовский, О. М. Фрейденберг), культурно-типологический (И. П. Смирнов), семиотический (Ю. М. Лотман, Б. Успенский), герменевтический (М. Бубер, Г.-Г. Гадамер, М. Хайдеггер). Исследование постмодернистской природы женской прозы потребовало обращения к работам теоретиков и исследователей европейского и русского постмодернизма, представляющих его философию, эстетику и поэтику - Ж. Делеза, Ж. Деррида, Ж. Женетта, Ж. Лакана, Ж. Лиотара, П. Рикера, М. Фуко, У. Эко, А. Гениса, Б. Гройса, И.

Ильина, В. Курицына, М. Липовецкого, Н. Маньковской, И. Скоропановой, М. Эпштейна. Выбор объекта исследования определяет обращение к философским и эстетическим работам основательниц западного феминизма: Е. Гощило, Л. Иригарей, Ю. Кристевой, Р. Марш, Э. Сису, Б. Хелдт, Дж. Эндрю.

Большинство современных исследователей литературного процесса сходятся в.том, что в русской литературе главенствующими направлениями являются постмодернизм и постреализм.

Наибольший интерес вызывал еще несколько* лет назад из этих двух направлений постмодернизм, так как его появление было связано с возникновением совершенно- нового видения-, мира, новой философии, базирующейся на радикальной ломке основных концептов Нового времени, их деконструкции и переосмыслении. Достаточно вспомнить статьи и монографии таких авторов, как М. Липовецкого, И. Скоропановой, Б^ Гройса, М. Эпштейна и д.р.2.

Так, М. Эпштейн в статье «Прото-, или Конец постмодернизма» отмечает: «Постмодернизм по-прежнему остается единственной более или менее общепринятой концепцией, как-то определяющей место нашего времени в системе и последовательности исторических времен»3. По определению М. Абашевой, постмодернизм становится «общим местом» в русской культуре и приобретает «скандальную славу ниспровергателя»4.

Не случайно вокруг постмодернизма возникает множество иногда противоположных суждений, касающихся времени его появления, а также истоков, хронологии и типологии.

2 Липовецкий М. Русский постмодернизм Екатеринбург, 1997 Эпштейн М Прото-, или Конец постмодернизма//Знамя 1996 №3 С 196-209 Скоропанова И Постмодернистская русская литература Новая философия, новый язык СПб, 2002 Гройс Б Полуторный стиль9 Соцреализм между модернизмом и постмодернизмом//НЛО 1995 №5 С 44-53

3 Эпштейн М Прото-, или Конец постмодернизма//Знамя 1996 №11 С 196

1 Абашева М В зеркале литературы о литературе // Дружба народов 2000 № I С 207

Так, в критике русский постмодернизм мыслится, с одной стороны, как продолжение авангарда и соцреализма, то есть вписывается в литературную традицию. Например, В. Курицын находит общее в направлениях через понятие «тотальное письмо». Он рассматривает соцреализм как практику тотального письма. В то время как постмодернизм, по Курицыну, работает с проблемой «тотального письма»5.

Для М. Эпштейна постмодернизм и постреализм сближаются в созда6 нии гиперреальности и детерминизме . п

Н. Маньковская в работе «Эстетика постмодернизма» , говорят политизированности русского постмодернизма, проявляющейся в создании контрфактической эстетики через римейки истории и литературы, тем самым устанавливает связь постмодернизма с эпохой Советов, ее историей и культурой, "уже - с соцреализмом.

Совершенно противоположную точку зрения на появление русского постмодернизма высказывают М. Берг и Б. Гройс, определяя данное направление как ответвление западноевропейского направления. По Бергу, сакра-лизованная русской модернисткой литературой реальность оказывается фикцией, отсюда шизофренический характер постмодернизма. Выход из кризиса постмодернистские авторы видят в вовлечении других искусств, превращении постмодернизма в ответвление западноевропейского, перестройки онтологического аппарата, в нахождении такой точки зрения, чтобы работа с сакральным не превращалась в демонизм.

Б. Гройс отмечает, что разрушение советской культуры привело к тому, что современная русская культура оказалась без институализированной традиции, которую она начала бы преодолевать. Поэтому главным для русского постмодернизма является ориентация на другого, каковым становится западная культура.

5 Более подробно см Курицын В Русский постмодернизм Екатеринбург, 1997

6 Более подробно см Прото-, или Конец постмодернизма//Знамя 1996 №3 С 196-209

7 Маньковская Н Эстетика постмодернизма СПб , 2000

Не менее противоречивые точки зрения даны и по отношению к разновидностям русского постмодернизма. Так, Н. Маньковская выделяет два «основных потока»: первый - «своего рода предпостмодернизм» (представители: Вик. Ерофеев, Э. Лимонов, В. Нарбикова, В. Пьецух, Е. Радов и др.), второй - представлен несколькими направлениями: концептуализм (Д. При-гов, Т. Кибиров, Л. Рубинштейн, В. Сорокин), конкретизм (И. Холин, Г. Сапгир), метаметаморфизм (А. Еременко, И. Жданов), психоделизм (Ю. Ки-сина).

Первое направление вытекает из содарта, поэтому для него характерны бунт против нормы, пафос обличения; деконструкция советского мифа, перенесение акцента с духовности на телесность, что «выливается» в шоковую эстетику («чернуха» и «порнуха» и т. д.), центральными категориями о которой становятся безобразие, зло, насилие» . Второе направление представлено-литературой абсурда, для которой характерно стремление сосредоточиться на чистой игре, стилизация, диалог внутри хаоса, созерцательность и как следствие созерцательности - сентиментальность.

Н. Лейдерман и М. Липовецкий также говорят о двух разновидностях постмодернизма: концептуализме (соц-арте) и необарокко. Они отмечают, что концептуализм «ориентирован на переосмысление языков власти»9, и, как Н. Маньковская, определяют его как бунтарское направление, называя почти тех же представителей. Для второй волны исследователи находят точное определение - необарокко, выделяя в качестве отличительных черт панзнаковый подход к реальности, восприятие мира как текста, а вещи как знака. Отсылая к работе О. Калабрезе «Необарокко: Знак времен» (1987), исследователи перечисляют такие черты, характерные для направления, как эстетика повторений, эстетика избытка («эксперименты по растяжимости границ до последних пределов, монструозность»), перенос акцента с целого

8 Там же С 296

9 Лейдерман Н М , Липовецкий М II, Современная русская литература 1950-1990-е годы Учеб пособие для студ высш учеб заведении- В 2 т Т 2 М , 2003 С 423 на деталь, хаотичность, прерывистость, неразрешимость коллизии. Представители данного направления: А. Еременко, Вик. Ерофеев, В. Нарбикова, В. Пьецух, Н. Садур, Саша Соколов, Т. Толстая, В. Шаров. Также литературоведы отмечают, что концептуализм и необарокко тяготеют к различным литературным традициям. Концептуализм - к поэтике Д. Хармса, необарокко -к эстетике В. Набокова. Концептуализм нацелен на деконструкцию и демифологизацию культуры, необарокко, наоборот, - на ремифологизацию и реконструкцию.

Большее количество модификаций постмодернизма выделяет И. Ско-ропанова. Традиционно она говорит о концептуализме (соцарте). Далее определяются:

1. Шизоаналитический постмодернизм (В'. Ерофеев, В. Сорокин) Шизоаналитический дискурс вырабатывает язык «желания», с помощью которого ведется-поиск коллективного бессознательного. Скоропанова отмечает, что «русский шизоаналитический постмодернизм - самый жуткий и мрачный»10.

2. Меланхолический постмодернизм (Саша Соколов, М. Берг) исповедует разочарование в ценностях эпохи модерна, поэтому ему свойственны печаль и пессимизм.

3. Нарративный - самая традиционная форма постмодернизма. К нему обращаются писатели старшего поколения такие, как 3. Зиник, В. Со-снора, В. Пьецух. Писатели на новой эстетико-философской основе используют ряд признаков реализма.

4. Лирический (И. Яркевич, В. Степанцов, К. Григорьев, А. Добрынин, В. Друк, Д. Галковский). Для писателей данного направления харак

10 Скоропанова И Русская постмодернистская литература Учеб пособие для студ филологических факультетов вузов М , 1999 С 224 терно надевание маски гения/клоуна, с помощью которой писатель может использовать «гибридно-цитатный сверхъязык»11.

5. Лирико-постфилософский постмодернизм (Д. Галковский «Бесконечный тупик»). Такое направление постмодернизма предполагает соединение дискурса постмодернистской лирической прозы с постфилософским дискурсом.

6. Экологический (А. Битов «Оглашенные»)

7. Феминистский постмодернизм (Л. Петрушевская)

В последнее время появляется« все больше критических замечаний в адрес постмодернизма. Так, например, М. Эпштейн не без иронии замечает, что «"пост" в русском языке означает не только "после", но и "воздержание"»12, тем самым критик дает понять, что авторы-постмодернисты, опираясь в своем творчестве на уже ранее созданные тексты и играя ими, не создают ничего нового, то есть буквально воздерживаются от творчества.

В. Славецкий в статье «После модернизма» также говорит о том, что постмодернисты занимаются созданием конструктов, а не творчеством. А основной постулат постмодернизма - «мир как текст» - совсем не нов, «такое отношение к реальности как к искусству уже не раз было в истории искусства»13.

Основная претензия к постмодернизму - это невозможность вступления в диалог с культурными множественными кодами, а значит - и приветствие бессмысленности в текстуальной игре. Таковым видит постмодернистскую культуру, например, К. Степанян в статье «Реализм как заключительная стадия постмодернизма»14.

11 Скоропанова И Постмодернистская русская литература Новая философия, новый язык СПб , 2002 С 58

12 Эпштейн М Про го-, или Конец постмодернизма//Знамя 1996 №3 С 199

13 Славецкии В После модернизма//Вопросы литературы 1991 №11-12 С 37

11 Более подробно см . Степанян К Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя 1992 № 9 С 231-238

А. И. Журавлева и В. Н. Некрасов в статье «Постмодерн и третья реальность» утверждают, что неясность и размытость термина «постмодернизм», которые объясняются неопределенным характером самого течения, приводят к тому, что «"постмодернизм" стал пониматься как разрешение на безразличие»15. Такое безразличие вызывает появление «блатной халтуры» как в стане писателей, так и в стане критиков. Авторы статьи предъявляют к русскому постмодернизму и такую претензию: война постмодернизма с искусством соцреализма приводит к негативному отношению исследователей к реализму как таковому. А «легкость имитационной техники кажется им легкой возможностью что-нибудь с этим искусством проделать. Не присвоить, так оборжать»16.

Таким образом, в настоящее время русский постмодернизм подвергается серьезной критике, многие отказывают ему в праве на оригинальность и самобытность, на то, чтобы называться новым направлением в искусстве. Вслед за обретением свободы постмодернизм приводит к потере смысла как такового. Поэтому исследователи связывают дальнейшее развитие литературы с продолжением и трансформацией реалистической традиции (М. Ли-повецкий, Н. Лейдерман, К. Степанян) либо предлагают вариант симбиоза постмодернистской и реалистической поэтики (М. Эпштейн).

Дело в том, что реализм в конце XX века не исчезает, а трансформируется в постреализм, или «новый» реализм. Как и постмодернизм, он определяет себя во множестве разновидностей и направлений. И здесь, как и в случае с постмодернизмом, существует много точек зрения на развитие реалистического искусства, его продолжение. Для того, чтобы проследить генезис постреализма, придется обратиться к недавней истории.

Во второй половине 1970-х годов появляются так называемые писатели «новой волны», творчество которых стало своеобразной реакцией на ис

13 Журавлева А И , Некрасов В Н «Постмодерн» и третья реальность //XX век и русская литература М , 2002 С 292

16 Там же С 293 кусство соцреализма. Писатели «новой волны» ввели в литературу доселе запретные темы, «жестко табуированные в высокой культуре». В своих произведениях они показали смерть и ее физиологию, болезнь, эротическое вожделение, изнанку семейной жизни, сексуальную неудовлетворенность, аборты, алкоголизм, бедность и т.д. Недаром творчество писателей «новой волны» получило определение «чернуха». Как отмечает А. Зорин: «Чернуха адекватно отражает фрустрацию современного^ человека перед лицом рас

1 7 пада обычного миропорядка» . В" дальнейшем такая литература получила более нейтральное определение литературьъ «жесткого реализма» (А. Зорин), «неонатурализма» (Н. Лейдерман, М. Липовецкий).

Таким образом; неонатуралисты вступают в эстетический конфликт с соцреализмом, что в какой-то» мере делает сходными пути формирования двух направлений: постреализма и постмодернизма.

В последнее время в реалистической литературе наряду с натуралистическими чертами появляются нотки сентиментализма. Неонатурализм приобретает сентиментальный характер, вырабатывается новый язык телесности. Такое новое направление Н. Лейдерман и М. Липовецкий называют натуралистическим сентиментализмом, при этом они относят к такого рода литературе так называемую женскую прозу18. Интересно, что подобная тенденция стремления к сентиментальности наблюдается и в постмодернизме. Например, о новой сентиментальности в романах Д. Гандлевского пишет В. Ерофеев, определяя творчество автора как «критический сентиментализм». Вслед за этим М. Эпштейн отмечает, что «XXI век может стать веком сентиментальности»19, так как сентимент и есть источник нового лиризма, которого так не хватает современной постмодернистской литературе.

17 Зорин А Круче, круче, круче. История победы чернуха в культуре последних лет // Знамя 1992 № 10 С 203

18 Более подробно о натуралистическом сентиментализме см Лейдерман Н М , Липовецкий М >Н, Современная русская литература 1950-1990-е годы Учеб пособие для студ высш учеб заведений В 2т Т 2 М , 2003 С 564-567

19 Эпштейн М Прото-, или Конец постмодернизма//Знамя 1996 №3 С 205

Таким образом, многие исследователи отмечают, что в недрах реализма и постмодернизма зарождается новая художественная система, ее возникновение связано с общим стремлением литературы к лиризму, а, значит, и к субъективизму.

Н. Лейдерман и М. Липовецкий видят возникновение новой поэтики в рамках реалистического направления. В основе новой парадигмы художественности лежит «принцип относительности, диалогического постижения непрерывно меняющегося мира и открытости авторской позиции по отношении к нему»20. Именно постреализм ставит вопрос о смысле человеческого существования, и этот вопрос разрешается героем, создающим свой мир, происходит диалог героя с хаосом. По Липовецкому, «постреализм выбирает третий путь, в известной степени, снимающий* противоречие постмодернизма и традиции»21. К. Степанян так же говорит о новом реализме, подразумевая под ним «те произведения, авторы которых верят в реальное существование высших духовных сущностей и ставят своей целью обратить к ним читателя»22.

Таким образом, современная литература находится в состоянии непрерывного становления, и ее отдельные направления взаимодействуют между собой, создавая условия для возникновения новых модификаций, одним из которых стала «женская проза». Изначально она мыслится как соединение элементов постмодернистской и постреалистической эстетик. Укажем хотя бы на тот факт, что творчество Л. Петрушевской М. Липовецкий обозначил, как зарождающийся постмодернизм. Но определяют «женскую прозу» как прозу в большей степени постреалистическую (Н. Лейдерман, М. Липовецкий)23, исследователи недостаточно обращают внимания на ее по

20 Лейдерман Н, Липовецкий М Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир 1993 №7 С

21 Там же С

22 Степанян К Реализм как заключительная стадия постмодернизма//Знамя. 1992 №9 С 235

23 Более подробно см Лейдерман Н М , Липовецкий М Н , Современная русская литература 1950-1990-е годы Учеб пособие для студ высш учеб заведении В 2 т Т 2 М , 2003 С 560, 563 стмодернисткий компонент. Это кажется не совсем правомерным, потому что появление женской прозы в литературе конца XX века объясняется в первую очередь интересом постмодернизма к маргинальным практикам, репрезентирующим себя в региональной, женской литературах, в литературе национальных меньшинств и т. д.

В постмодернизме параллельно с философским интересом к женскому началу возникает профессионально-научное обращение к творчеству женщин. Способна ли женщина создать шедевр в искусстве и литературе? Вот вопрос, который стали обсуждать те, кто причислял себя к постмодернистскому литературоведению24. Этот вопрос возник не на пустом месте, он был инициирован самошжизненной практикой современной культуры.

Появление нового объекта для литературоведческих исследований («феминного текста»)25 породило желание сказать о том, что женская литература существует как независимое, своеобразное и специфическое течение постмодернизма. Этим обусловлена актуальность данной диссертации.

Как представляется, при всей очевидной актуальности и остроте вопроса о женском литературном творчестве, он до сих пор не получил достаточного теоретического осмысления в современном отечественном литературоведении. В настоящее время начинают появляться работы, в которых исследователи объясняют феномен «женской прозы» с точки зрения общих идей постмодернизма. В данном ключе рассматривают женские тексты М.

Абашева, Н. Ажгихина, О. Дарк, Н. Маньковская, JI. Насрутдинова, И. Ско-26 ропанова . Интересно, что сами авторы, например, В. Нарбикова, О. Слав

21 См Culler J Structuralist Poetics Structuralism, Linguistics, and the staid of Literature Ithaca, 1977, Culler J

The Pursuit of sign- Semiotics, Literature, Deconstruction Ithaca, 1981

25 Стоит привести тот факт, что в конце XX - начале XXI веков было издано большое количество сборников женской прозы "Не помнящая зла" (1990), "Чистенькая жизнь" (1990), "Новые амазонки" (1991), "Жена, которая умела летать" (1993), ""Glas" глазами женщины" (1993), "Брызги шампанского" (2002) и др Издательство "Вагриус" выпускает серию "Женский почерк", в которую включены произведения авторовженщин последних лет, рассчитанные на серьезного читателя

26 См Абашева M Литература в поисках лица Русская проза в конце XX века становление авторской личности Пермь, 2001 С 192-216, Абашева M П Опыт русского авангарда начала XX века в контексте современной культуры (суперматизм К Малевича и проза В Нарбиковои) // Типология литературного процесса и творческая индивидуальность писателя Пермь, 1993 С 35-47, Ажгихина H Разрушители в никова и Л. Улицкая определяют свое творчество именно в русле постмодернизма27.

Также с середины 1990-х годов для осмысления явления «женской прозы» в литературоведении начинает использоваться тендерный подход. «Подобного рода исследования, - пишет С. Охотникова, - стали восприниматься как более или менее единый комплекс (постструктуралистский в своей основе), наиболее приемлемый для анализа "инаковости женского сознания" и тех средств, при помощи которых эта "инаковость" находит свое выражение в литературе»" . Такой» взгляд на «женскую прозу» присутствует в работах Е. Гощило, Т. Марковой, Серафимы Ролл, И. Савкиной, Е. Трофимовой, Н. Фатеевой, К. Чачанидзе29.

Более подробно современную женскую прозу в тендерном аспекте рассматривает Т. Мелешко. Она выделяет некоторые ее особенности: ризо-матичный тип авторского сознания, нигиляцию мужского и женского начапопсках веры // Знамя 1990 №9 С 223-227, Дарк О Мир может быть любой//Дружба народов 1990 № 6 С 223-235, Дарк О Миф о прозе // Дружба народов 1992 №5-6 С 219-232, Маньковская Н Эстетика постмодернизма СПб , 347с , Насрутдинова Л X "Новый реализм" в русской прозе 1980-90-х годов (Концепция человека и мира) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Казань, 1999 24 е.; Скоропанова И Русская постмодернистская литература Учебное пособие М, 1999 С 353-354

27 Л Улицкая пишет «Сегодня мы оказались в пространстве, условно называемом постмодернизмом Его основная особенность - разрушение жанра, попытка более или менее удачная, соединить разнородные, разноприродные элементы, переварить всю предшествующую литературу целиком и одновременно» См Современная проза глазами прозаиков // Вопросы литературы 1996 № 1. С. 3-49, «Я думаю, - пишет В Нарбикова, - что мой текст воспринимается странным только потому, что я как-то внутренне считаю для себя возможным преодоление языка Я хочу сказать о каких-то вечных ценностях, о любви, о смерти, о жизни, но говорю об этом неправильным языком, чтобы правильно понять эти вечные ценности» Даже эту фразу В Нарбикова строит по типу постмодернистского высказывания, пытаясь соединить разнородные вещи правильные ценности и неправильный язык См Нарбикова В Литература как утопическая полемика с культурой//Постмодернисты о посткультуре М , 1996 С 131-142

28 Охотникова С Тендерные исследования в литературоведении проблема тендерной поэтики // Тендерные исследования и тендерное образование в высшей школе Ч 2 Иваново, 2002 С 273

29 См Гощило Е Взрывоопасный мир Татьяны Толстой Екатеринбург, 2000 202 с , Маркова Т Взгляд из-за Зазеркалья, мужчины и женщины в прозе Л Петрушевской // Тендерный конфликт и его репрезентация в культуре мужчина глазами женщины Материалы конференции «Толерантность в условиях многоукладное™ российской культуры» Екатеринбург, 2001 С 98, Ролл С От альтернативной прозы к культуре альтернативного сознания // Постмодернисты о посткультуре М., 1996 С 5-40, Савкина И Говори, Мария' (Заметки о современной женской прозе) // Преображение Русскии феминистский журнал М , 1996 №4 С 63, Трофимова Е Феминизм и женская литература в России //Российские женщины в XX веке Опыт эпохи (компакт-диск, 2000) Фатеева Н «Женское» и «мужское» в произведениях В Нарбиковой и М Вишневец-кои // Тендерный конфликт и его репрезентация в культуре мужчина глазами женщины Материалы конференции «Толерантность в условиях многоукладности российской культуры» Екатеринбург, 2001 С 177-182 , Чачанидзе К Отношения матери и дочери в повести Людмилы Петрушевской Время ночь// Пол Тендер Культура Немецкие и русские исследования М , 2003 С. 287-308 ла, интертекстуальность (повышенную диалогичность), телесность как основную тему женской прозы.

Стоит отметить, что в отечественном литературоведении и литературной критике сложились две точки зрения на «женскую прозу». С одной стороны, авторы статей о «женской прозе» отмечают ее деконструктивный, разрушительный характер. Так, И. Савкина в статье «Говори, Мария! (Заметки о-современной женской прозе)» пишет: «Писательницы принялись с необыкновенной энергией, даже с яростью разрушать созданные классикой5

30 мифы о мужественности и женственности» . В ходе анализа текстов С. Василенко, Н. Горлановой, Т. Набатниковой, М. Палей, Р. Иолищук, 0. Тата-риновой и других писательниц конца- XX века автор статьи демонстрирует, как авторы-женщины доводят до логического завершения" традиционные ж канонизированные в классической русской литературе образы матери, жертвующей собой женщины.

Е. Гощило также говорит о женской прозе как о разрушающей традиционные для русской культуры идеальные представления о женственности, что происходит благодаря выдвижению на первый план физической жизни женского тела31.

С другой стороны, в «женской прозе» угадывается и конструктивное начало. Такой точки зрения придерживается, например, Т. Ровенская. Она считает, что в «женской прозе» присутствует феномен говорящей, можно сказать, «проговаривающей» себя женщины. Женщины-писательницы предпринимают попытку идентифицировать себя с миром. «Самоидентификация становится одной из главных целей женского литературного творче

30 Савкина И Говори, Мария' (Заметки о современной женской прозе) // Преображение Русский феминистский журнал М,1996 №4 С 63 Т Мелешко в работе "Современная Ol ечественная женская проза проблемы поэтики в тендерном аспекте" отмечает трансформацию дихотомии мужское/женское и стратегию ее преодоления в "женской прозе" См Мелешко Т Современная отечеа венная женская проза проблемы поэтики в тендерном аспекте Учебное пособие по спецкурсу. Кемерово, 2001 С 83

31Более подробно см Goscilo Helena Dehexing Sex Russian Womanhood During and After Glasnost Ann Arbor, 1996 P 105, 106 ства в целом», - пишет Т. Ровенская . Новые тенденции, связанные с идеей созидания и возрождения, видит в «женской прозе» и Н. Габриэлян. Она пишет: «Женская проза обладает огромным творческим потенциалом. Думаю, что ее будущее не в мимикрии и не в бунте, а в преодолении своей завороженности "ницшевской плеткой", в освобождении от отрицательной зависимости. . И надо сказать, что эта тенденция, этот "третий путь" уже просматривается у некоторых авторов.»33. Именно поэтому многие отечественные исследователи усматривают в «женской прозе» отражение «женского опыта». Так, Б. Сатклифф-пишет: «В основном критики рассматривали в данном направлении две внутренне связанные темы: .изображение тела и женской судьбы»34.

Так или иначе, исследователи, пытаясь определить «женскую прозу», выделяют, как правило, лишь некоторые ее аспекты, такие, как антропоцентризм, абсурдность, дискретность, интертекстуальность, телесность и так далее, объясняя их специфику принадлежностью текста либо к постмодернизму, либо как отражение феминных теорий.

Но ответа на вопрос: почему «женская проза» конца XX века существует именно таким образом, пока, как представляется, дано не было. Хотя стоит отметить попытку Л. Насрутдиновой систематизировать «женскую Ровенская T Феномен женщины говорящей Проблема идентификации женской прозы 80-90-х годов // Российские женщины в XX веке Опыт эпохи (компакт-диск, 2000)

33 Габриэлян Н Взгляд на женскую прозу//Преображение Русский феминистский журнал М, 1993 №1 С 108

31 Сатклифф Б. Критика о современной женской прозе // Филологические науки 2000 №3 С 127 Например, T Мелешко, выделяя повторяющиеся и актуальные для "женской прозы" черты, пишет о том, что "телесность" является основной темой женской прозы "Современные писательницы, описывая "жизнь тела", пытаются создать новый синтез, основанные не на бинарных оппозициях, а на их преодолении,» - пишет она См Мелешко Т Современная отечественная женская проза проблемы поэтики в тендерном аспекте Учебное пособие по спецкурсу Кемерово, 2001 С 84 Необходимо отметить, ч го и многие зарубежные исследователи обращаются к теме телесности, ярко заявленной в современной русской женской прозе Например, см. Нохейль Р Мечты и кошмары О телесном и сексуальном в постсоветской женской прозе //Преображение Русский феминистский журнал М,1996 №4 С 54-61, Парнель К Сумасшествие как переход в "другое" (Дискуссия о телесности у Нины Садур) // Przeglad Rusycystyczny. 1998 Zeszyt 1-2 S 90-101 прозу»35, но и она вызывает споры у исследователей. Так, например, В. Новиков определяет прозу Л. Улицкой как «интеллектуальную» , в отличие от Л. Насрутдиновой, которая относит прозу Улицкой к сентиментальному направлению. А так же попытки хронологизировать женскую прозу. В качестве примера можно привести статью М. Абашевой и Н. Воробьевой «Женская проза на рубеже XX - XXI столетий»37, в которой авторы выделили три этапа» развития женской прозы. Первый этап (1980-1990-е гг.) - феминистский этап, характеризуется созданием собственного мифа (мифа Амазонок), «войной полов». Второй этап (конец 1990-х гг.) - тендерный этап, где нелитературный процесс начинают накладываться тендерные исследования, что касается женской литературы, то она начинает существовать, как «значимая обособленная часть общелитературного пространства». Третий этап (начало XXI в.) - постмодернистский этап. Характерные черты современной прозы авторов-женщин, данного этапа - это тяготение к стилистическим экспериментам, пародиям, мистификациям, интеллектуальной игре.

Тем не менее, в современном литературоведении еще не было предпринято целостного подхода к поэтике «женской прозы».

Данное диссертационное исследование посвящено изучению поэтики русской женской прозы конца XX века с точки зрения эстетической системы постмодернизма. Основным объектом исследования будет являться так называемая «женская проза», то есть произведения русскоязычных писательниц, написанные в период с начала 80-х до конца 90-х годов XX века, наиболее репрезентативные в плане постмодернистской поэтики.

Обращение к поэтике современной женской прозы с точки зрения постмодернизма предполагает некоторую свободу в оперировании уровнями

35 См Насрутдинова Л X "Новый реализм" в русской прозе 1980-90-х годов (Концепция человека и мира) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Казань, 1999 С 5

36 Новиков В Филологический роман старый новый жанр//Новый мир 1999 №10 С 195

37 Абашева М П , Воробьева II В. Женская проза на рубеже ХХ-ХХ1 столетии // Современная русская литература Проблемы изучения и преподавания Сб статей по материалам Международной научно-пракгической конференции 2-4 марта 2005, г Пермь В 2 частях Часть! Пермь, 2005 С 191-201 художественного текста, чего избегает, например, структурная поэтика, рассматривающая произведение с точки зрения жесткой иерархичной внутрен

1 о ней структуры художественного произведения . В данной работе исследование поэтики происходит на двух уровнях текста: языковом и временном. Выбор художественных парадигм продиктован как особенностью постмодернистского мышления, так и тендерным дискурсом, который подразумевает женская проза.

Постмодернистская эстетика взрывает традиционные представления о целостности, стройности эстетических систем, и первое, что подвергается деконструкции - это язык. Одной из разновидностей такого «децентриро-ванного дискурса» (термин Ж. Деррид а) является «женское письмо». Вопрос о сущности и функционировании художественно-эстетической системы «женской прозы» в русском постмодернизме приведет к разрешению вопроса: является ли «женская проза», «женский» язык, «женский» тип письма репрезентацией «нового» рода письма, пытающегося выйти за пределы традиционной литературной системы.

Вопрос об особом типе «женского письма» приводит к проблеме знания, которая напрямую связана с попыткой постмодернистской эстетики переосмыслить возможность существования тотальной истины. Внимание будет обращено к «знанию» с точки зрения восприятия данной категории автором-женщиной, так как именно категория знания является сущностной и для философии феминизма, где ставится вопрос о существовании нового знания женщины о самой себе. Важно то, является ли «женская проза» ответом на традиционные вызовы времени и культуры.

Постмодернистский ракурс объясняет и интерес к категории времени. При осмысливании термина в его звучании, мы открываем в слове «постмодернизм» две части: «пост», или «после», и «модерн», то есть «со

38 Более подробно об особенностях структурной и постструктурной поэтики см Руднев В Структурная поэтика и мотивный анализ//Даугава 1990 №1 С 99-101 временное». Обе части слова указывают нам на категорию времени, первая - своим обращением «современности» в прошлое, вторая - соотнесенностью разных времен («со-временное»). Таким образом, само понятие постмодернизма обращает нас к изучению категории времени как художественно-эстетического феномена.

В рамках работы категория времени будет осмысляться в разных аспектах: во-первых, как структурирующая текст категория, во-вторых, как знаковая категория, участвующая, в порождении смысла произведения. В-третьих, категория времени будет определяться с точки зрения общекультурной парадигмы. В данном случае исследуется пересечение и взаимодействие двух временных пластов: исторического и художественного времени, что позволяет вывести время за рамки художественного пространства в пространство культуры.

В итоге, через определение функционирования^ категории времени в «женской прозе» можно понять, зависит ли восприятие времени от женского* взгляда и какую« смысловую нагрузку несет категория времени в текстах, написанных женщинами39.

Предполагаемое в диссертационном исследовании «различение» женского голоса в русской постмодернистской прозе может дать современному ученому богатый материал как для продолжения теоретико-литературных исследований, так и для историко-культурного анализа современного процесса, его идейной и родо-жанровой специфики и стилевого разнообразия. Кроме того, этот материал может быть полезен при составлении университетских учебных курсов по истории и теории литературы и культуры, при разработке общих и специальных курсов по проблемам постмодернизма и современного искусства в целом.

39 Необходимо отметить субъективное восприятие времени П Рикер пишет "Именно "в" душе пребывают временные свойства, содержащиеся в повествовании и предвидении" Очевидна связь категории времени с понятием языка, так как знание о времени передается только с помощью языка См Рикер П Время и рассказ Т 1 Интрига и исторический рассказ М, СПб, 1998 С 17-23

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественные эксперименты в русской женской прозе конца XX века"

Заключение

В последней трети XX века мировая культура вступила в новую фазу своего развития, коротко именуемую «глобализацией». Действительные истоки, основания и существенные черты этого процесса не всегда ясно и четко осознаются человеком, живущим на рубеже столетий и тысячелетий. Еще менее ясно то, что происходит с сознанием человека по ходу нового «культурного слома». Поэтому так интенсивно ищет современный человек пути и способы освоения не только окружающего мира, но и самого себя, своих неотъемлемых человеческих качеств - языка и мышления.

Одной из наиболее радикальных попыток переосмысления человеческого бытия и сознания в современном мире стал постмодернизм - направление в культуре, которое стремится адекватно передать именно современное состояние мира и человека, вскрыть глубинные истоки их отношений и показать субъекту культуры его сущность и начала.

Проведенное исследование должно было дать возможность определить закономерности существования постмодернизма как направления в современной русской литературе и культуре. В рамках исследования рассматривалась проблема женского художественного дискурса как основной составляющей системы русского постмодернизма.

Постмодернизм был вызван глобальным кризисом в культуре. Он нашел свое отражение в деконструкции бытия, в поиске предельного элемента, его «последнего уровня» («нулевая степень письма» Р. Барта, «нулевая степень смысла» Ж. Делеза, «симулякр», или «пустой знак» Ж. Бодрияйра, «плавающее означающее» Ж. Лакана).

Данная работа исходит из того, что и женская литература может расцениваться как выражение общих стремлений постмодернизма к разрушению традиций и их пересозданию на иных основаниях. Как правило, женская литература воспринимается многими исследователями и теоретиками феминизма именно в таком ключе, как один из вариантов деконструкции «онто-тео-телео-фоно-фалло-логоцентризма».

Применение системного подхода к текстам, написанным женщинами-авторами, позволило увидеть новые грани в объекте исследования и в постмодернизме в целом. Обращение к сущности и функционированию художественно-эстетической системы постмодернизма привело к актуализации вопроса: является ли «женская проза», «женский» язык, женский тип письма репрезентацией «нового» художественного языка (дискурса), выходящего за пределы литературной традиции.

Анализ и сопоставление текстов показали, что «женская проза» демонстрирует попытку выхода за пределы традиционного понимания литературы и открытия нового языка. Эта попытка выражена в стремлении обессмыслить слово, «размыть» границы его существования, выйти в смысловую неразличимость. Об этом говорит использование в текстах женщин-писательниц приемов, способствующих визуальному восприятию слова, которое отсылает к определению самого слова с точки зрения не смыслового его наполнения, а как оболочки, «пустого места» (термин Ж. Делеза), знака, готового быть либо постоянно пустым, либо наполняться любыми содержаниями. Выход в бессмысленность осуществляется и такими приемами, как игра и ирония, что было продемонстрировано в анализе прозы В. Нарбиковой. Но в то же время, достигая приемами игры ситуации безразличия к смысловому наполнению слова, предложения, фразы, женская литература ставит сама себя в определенную тупиковую ситуацию. Дело в том, что женская проза заранее дистанцируется и определяет себя, как слово Иное по отношению к мужскому дискурсу (об этом говорит стремление к обособленности, которое выражено в издании отдельных сборников женской прозы). Заявляя о себе как об «иной прозе», она уже тем самым о-пределяет себя, задает себе смысловое содержание и функцию, что не сочетается со стремлением отказаться от любого смысла. Стремление разрушить традиционное представление о мире приводит к появлению мотива творения «своего» мира (что выражено обращением к библейским мотивам и текстам). Создание своего мира требует наличия, во-первых, жесткой, строгой систематики, во-вторых - обязательного неизменяемого смысла, а то и другое противоречат установкам женской прозы на разрушение.

Наконец, в текстах авторов-женщин (JI. Улицкая, «Веселые похороны») появляется самоирония по поводу стремления женщины уйти из-под власти мужского Логоса. Женщина все равно оказывается подчиненной мужчине в современном мире. Она не состоятельна в своих попытках сделать себя (self-made). И даже смерть мужчины (художник Алик), так желаемая женщиной, не приводит к смерти Логоса. Слово Алика, записанное на магнитофонную ленту, звучит и после его смерти.

Вопрос о деконструктивном характере «женской прозы» оказывается разрешенным в пользу конструктивного начала. «Женская проза» начинает восприниматься как некая система, порождающая свое видение мира и знание о нем. Поэтому вопрос о получении нового знания о мире и о себе снова уходит в сферу традиционной (мужской) онтологии и феноменологии.

Как было отмечено, в текстах авторов-женщин актуальным становится визуальное, чувственное восприятие мира. Это приводит к тому, что неизвестное, непознанное, воспринимается в качестве «соблазна», или того, что блазнится», «видится». «Здесь можно прочесть «со-блазн» как некую «со-видимость» или «кажимость», «мнимость», что задает «со-блазн» как «со

199 /-1 мнимость» или «со-мнение» . Сомнение указывает на неполноту познания, задает стремление к нему. Движение знания познающего субъекта идет «от» себя «к» себе, самоопределяясь в точке «у» себя. Фиксируясь в точке знания «у» себя, или «у-знавания», познающий субъект узнает самого себя, находит самого себя в различных метаморфозах. Такое познание направлено на себя как на Другого. Возвращение к себе есть путь познающего. Это приводит к постоянному самопознанию, смещению границ познающего субъекта. Такое отношение к знанию демонстрируется в романе И. Полянской «Прохождение тени».

Ориентация «женской прозы» на герменевтическое отношение к миру приводит к применению герменевтики текста в категориях постмодернизма, это деконструкция, то есть тотальное разрушение всего традиционного, устойчивого, общепринятого.

Подобного же рода установки и приемы наблюдаются не только у авторов-женщин, но и у постмодернистов мужского рода (В. Ерофеев, Э. Лимонов, В. Пелевин, Саша Соколов, В. Сорокин и т.д.). Отсюда можно сделать вывод о том, что художественная деконструкция является основополагающим элементом постмодернизма как системы и не зависит от феминного и маскулинного дискурса.

В рамках данной работы рассмотрена категория времени как одна из проблем современной эстетики и практики художественного творчества.

Обращение к анализу категории времени в текстах авторов-женщин показало, что время является одной из основных категорий, определяющих как структуру текста (использование пролепсисов в текстах Г. Щербаковой и И. Полянской), так и его содержание.

199 Бушмакина О Н Онтология постсовременного мышления («Метафора постмодернизма») Ижевск, 1998 С 58

Как структурирующий элемент текста, время помогает автору обращать читателя к прошлому героев. Этому способствуют не только пролеп-сисы, но и аналепсисы, с помощью которых происходит смешение временных пластов, как это наблюдается в романе И. Полянской «Читающая вода».

Важным оказался и семиотический анализ времени текста. Знаковое, семиотическое время способствует восприятию читателем художественного континуума в его целостности. Время не только оборачивает свое течение вспять (роман Л. Улицкой «Казус Кукоцкого»), но и как бы «сваливает разные времена друг на друга», создавая иллюзию первозданного Хаоса, не ведающего тендерных различий. Время в русской огласовке - оно! Ему безразличен пол объекта его власти: и мужчина, и женщина одинаково подлежат действию времени.

Наконец, читатель присутствует при непосредственном творении текста, то есть время будет восприниматься в данном случае как категория, которая творится параллельно с текстом, что способствует восприятию времени с точки зрения вечности. Таким образом, анализ произведений показал, что время выполняет не только структуроот^шшукшхую функцию в тексте, но и является омыслообразующей категорией. Восприятие времени в текстах организуется так, что читатель присутствует при постоянном оборачивании времени в прошлое и обратно, что придает времени обратимый, вечный характер.

Категория времени оказывается и «героем» женского романа, так как является объектом вопрошания главных героев, то есть время и есть то непознанное, что лежит в области не-знания для героя. Вопрос о времени является одним из центральных вопросов женской прозы. Отвечая на него, автор-женщина говорит и о сущности постмодернизма как художественного мировоззрения. Постмодернизм с точки зрения герменевтического знания есть точка тождества, точка встречи времен, со-бытий. Постмодернизм не только ^¿7з-граничивает культуру на промежутки «до» и «после», но и объединяет временные отрезки через приемы интертекстуальности. Таким обра» зом, исследование, проведенное по модели герменевтического круга: от зна-*ф ка (поэтического дискурса, выраженного в текстах писательниц-женщин) к смыслу (эстетической идее, на основе которой сформированы художественные образы и идейные конструкты авторов) дало возможность определить «женскую» прозу как одно из направлений постмодернизма, имеющее особый культурный статус. Оно отражает эпоху «слома» традиций путем деконструкции основных культурных констант: Времени, Смысла, Слова, Бытия.

На основании проделанного в диссертационной работе исследования можно сделать выводы, которые выносятся на публичную защиту: ® 1. Проведенное исследование показывает, что традиционная для европейской культуры антропоцентрическая (гуманистическая) парадигма находится в состоянии кризиса, причем этот кризис затрагивает сами основания парадигмы - систему представлений о мире, человеке и их взаимосвязи;

2. Гуманистическое мировоззрение все чаще вызывает критическое отношение современников, которое реализуется в различных культурных дискурсивных практиках - от философии до политики, от религиозных убеждений до художественного творчества;

3. Одним из признаков кризиса гуманизма в современной культуре является существование постмодернизма как совокупности философско-эстетических теорий и художественно-поэтических практик, имеющих тенденцию к разрушению устоявшихся традиций путем их травестирования, иронического переосмысления, центонирования и прямого пародирования;

4. В русской литературе конца XX века постмодернизм выделяется как направление художественно-эстетической мысли, стремящееся переосмыслить гуманистическую парадигму с различных творческих позиций, в том числе путем создания экспериментальных прозаических произведений, в основе которых лежит «деконструкция» - игровое переворачивание традиционных нравственно-эстетических бинаров (Добро/Зло, Красота/Уродство, Истина/Ложь и др.) в пределах «текстуальных стратегий» и нарративных дискурсов;

5. Особое место в этом процессе принадлежит авторам-женщинам (В. Нарбикова, И. Полянская, О. Славникова, Л. Улицкая и др.), которые используют в своей эстетике т. наз. «гендерный подход», а исходным пунктом поэтики для них становится понятие «феминного дискурса» как особого женского языка, способного более глубоко и тонко выразить сущностные свойства личности;

6. Исследование экспериментальных произведений современных русских писательниц показывает, что литература (художественно-поэтический дискурс) остается нейтральной в тендерном отношении; иными словами, в исследованных произведениях не обнаружено никакого специфического «феминного дискурса», или «женского» языка на уровнях жанра, стиля и метода;

7. На идейно-тематическом уровне тендерная проблематика в романах присутствует как след постмодернистского теоретизирования в духе западной деконструктивной теории культуры; анализ же языка русской женской прозы не оставляет сомнений в его а-сексуальном характере и традиционной тендерной цельности и самодостаточности;

8. Вместе с тем, стремление авторов-женщин к поискам новых художественно-выразительных (поэтических) средств, несомненно, обогатило современное русское литературное сознание и способствовало активизации читательского и критического интереса не только к корням и истокам отечественной словесности, но и к иноязычным литературам и культурам, в которых общечеловеческая проблематика находит специфическое художественное выражение.

Список научной литературыШирокова, Елена Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абашева М. В зеркале литературы о литературе // Дружба наро-дов. 2000. № 1. С. 207-210.

2. Абашева М. Литература в поисках лица. Русская проза в конце XX века: становление авторской идентичности. Пермь, 2001. 320 с.

3. Абашева М. П. Опыт русского авангарда начала XX века в контексте современной культуры (суперматизм К. Малевича и проза В. Нарби-ковой) // Типология литературного процесса и творческая индивидуальность писателя. Пермь, 1993. С. 35-47.

4. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской культуры. М., 1977. 320 с.

5. Адамович М. Юдифь с головой Олоферна // Новый мир. 2001. №7. С. 165 -175.

6. Ажгихина Н. Разрушители в поисках веры. (Новые черты современной молодой прозы) // Знамя. 1990. №9. С. 223-227.

7. Аймермахер К. Знак. Текст. Культура. М., 1998. 256 с.

8. Андреев Л. Художественный синтез и постмодернизм // Вопросы литературы. 2001. № 1. С. 3-38.

9. Антология тендерной теории / Сост. Е. И. Гапонова, А. Р. Усма-нова. Минск, 2000. 384 с.

10. Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000. 220 с.

11. Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. С 387-423.

12. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. 616 с.

13. Бартов А. Преемственность или разрыв? (Функциональные и структурные определения современной литературы. От традиции к авангарду) // Новое литературное обозрение. 1999. №35. С. 320-322.

14. Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997. 334 с.

15. Бахтин В. Приходи ко мне вчера // Нева. 1993. № 11. С. 312-316.

16. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. 502 с.

17. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М. 1986. 541 с.

18. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. 320 с.

19. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. 445 с.

20. Бердяев Н. А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века; Судьба России. М., 1997. 541 с.

21. Бердяев Н. А. Философия свободы; Смысл творчества. М. 1989.607 с.

22. Берг М. Кризисные явления в литературе современного русского постмодернизма // Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. Helsinki, 1996. С. 59-65.

23. Берг М. Утопическая теория утопического постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1997. №24. С. 383-390.

24. Библия. Mikkeli, 1990. 1220 с.

25. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. 168 с.

26. Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000. 318 с.

27. Брандт Г. А. Природа женщины. Екатеринбург, 2000. 180 с.

28. Бредихин Т. Новая проза в новой России: Четыре вектора пути развития современной прозы // Книжное обозрение. М., 1999. №30. С. 19.

29. Бушмакина О. Н. Онтология постсовременного мышления («Метафора постмодернизма»). Ижевск, 1998. 272 с. "ф 31. Вайнштейн О. Б. Постмодернизм: история или язык? // Вопросыфилософии. 1993. №3. С. 3-7.

30. Василенко С. Дурочка // Новый мир. 1998. №11. С. 9-73.

31. Васильев С. Ф. Лирика Лермонтова: Текст и интертекст // Russian Literature XXXVIII. North-Holland. 1995. С. 189-206.

32. Введение в тендерные исследования. Ч. II. Хрестоматия / Под ред. С. Жеребкина. Харьков, СПб., 2001. 991 с.

33. Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М., 1980. 360с.

34. Воробьева Е. Заметки о малых прозаических жанрах. (Параболакак явление постмодернизма) //Новое литературное обозрение. 1999. №38. С. 289-302.

35. Габриэлян Н. Взгляд на женскую прозу // Преображение. Русский феминистский журнал. М., 1993. №1. С. 102-108.

36. Габриэлян Н. Ева это значит "жизнь" (Проблема пространства в современной русской женской прозе) // Вопросы литературы. 1996. № 4. С. 31-71.

37. Габриэлян Н. Медитация на тему феминизма: Всплывающая Атлантида// Общественные науки и современность. 1993. №3. С. 172-173.

38. Галина М. С. Деструктивные начала в женской прозе // Общественные науки и современность. 2001. №5. С. 173-181.

39. Гаспаров Б. В поисках "другого". Французская и восточноевропейская семиотика на рубеже 1970-х годов // Новое литературное обозрение. 1995. №14. С. 53-71.

40. Тендер как интрига познания / Сост. А. Кирилина. М., 2000. 192с.

41. Генис А. Иван Петрович умер. Статьи и расследования. М., 1999. 336 с.

42. Генис А. Фотография души. В окрестностях филологического романа//Звезда. 2000. №9. С. 183-189.

43. Гощило Е. Взрывоопасный мир Татьяны Толстой. Екатеринбург, 2000. 202 с.

44. Гройс Б. Полуторный стиль: социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. №15. С. 44-53.

45. Гройс Б. Да, апокалипсис, да, сейчас. // Вопросы философии. 1993. №3. С. 28-35.

46. Гройс Б. Утопиями обмен. М., 1994. 529 с.

47. Данн Дж. У. Серийное мироздание (фрагменты) // Даугава. 1992. №3. С. 129-130.

48. Дарк О. Аутизм как новейшая задача литературы // Новое литературное обозрение. 1999. №39. С. 259-269.

49. Дарк О: Женские антиномии // Дружба народов. 1991. №4. С. 257-269.

50. Дарк О. Мир может быть любой // Дружба народов. 1990. №6. С. 223-235.

51. Дарк О. Миф-о прозе // Дружба народов. №5-6. 1992. С. 219-232.

52. Дарк О. Новая русская проза и западное средневековье // Новое литературное обозрение 1994. №8. С. 76-80.

53. Делез Ж. Логика смысла. М., 1995. 300 с.

54. Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998. 384 с.

55. Делез Ж. Фуко. М., 1998. 171 с.

56. Деррида Ж. Голос и феномен. СПб., 1999. 208 с.

57. Деррида Ж. Московские лекции. Свердловск, 1991. 89 с.

58. Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. 512 с.

59. Деррида Ж. Письмо к японскому другу // Вопросы философии. 1992. №4. С. 53-57.

60. Деррида Ж. Эссе об имени. СПб., 1998. 190 с.

61. Добренко Е. Кризис романа // Вопросы литературы. 1989. №6. С.3.34.

62. Дюше К. К теории социокритики, или Вариации вокруг одного зачина. 1995 год. Результаты ревизии // Новое литературное обозрение. 1995. № 13. С. 120-132.

63. Ермолин Е. Между ворчанием и бунтом // Вопросы литературы. 2001. №4. С. 70-96.

64. Ерофеев В. Разноцветная мозаика розановской мысли // Розанов ® В. В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990. С. 6-36.

65. Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике. М., 1998. Т. 1 469 с. Т. 2 - 469 с.

66. Жеребкина И. «Прочти мое желание.». Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М., 2000. 256 с.

67. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. М, 1977. 407 с.

68. Журавлева А. И., Некрасов В. Н. «Постмодерн» и третья реальность // XX век и русская литература. М., 2002. С. 282-294.

69. Затонский Д. В. Искусство романа и XX век. М., 1973. 535 с.

70. Зенкин С. Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структурализма // Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике. Т. 1. М., 1998. С. 5-57.

71. Зорин А. Круче, круче, круче.История победы: чернуха в культуре последних лет // Знамя. 1992. №10. С. 198-204.

72. Иванова Н. Бандерша и сутенер. Роман человека с идеологией // Знамя. 2000. №5. С. 173-182.

73. Ивбулис В. Я. Модернизм и постмодернизм: идейно-эстетические поиски на Западе. М., 1988. 62 с.

74. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. 256 с.

75. Ильин И. П. Постструктурализм и диалог культур. М., 1989. 60с.

76. Ильин И. От истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М., 1998. 154 с.

77. Кнабе Г. С. Проблема постмодерна и фильм Питера Гринауэля «Брюхо архитектора» //Вопросы философии. 1997. №5. С. 80-95.

78. Козловски П. Современность постмодерна // Вопросы философии. 1995. №10. С. 85-94.

79. Козловски П. Трагедия модерна. Миф и эпос XX века у Эрнста Юнгера//Вопросы философии. 1997. №12. С. 15-27.

80. Колобаева Л. От временного к вечному (Феноменологический роман в русской литературе XX века) // Вопросы литературы. 1998. №3. С. 132-144.

81. Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1972. 496 с.

82. Кривулин В. Писатель после истории, или Антигона два // Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. НеЫпкл, 1996'. С. 89-97.

83. Кристева Ю. Душа и образ. «Знамения на пути к субъекту» // Интенциональность и текстуальность. Томск, 1998. С. 300-315.

84. Кристева Ю. Разрушение поэтики // Вестник Московского унта. Сер. 9. Филология. 1994. С. 25-37.

85. Крюков В'. М. Вокруг России: синтаксис В. Розанова // Вопросы философии. 1994. №11. С. 63-80.

86. Курицын В. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1995. №11. С. 197-223.

87. Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. №2. С. 225-232.

88. Курицын В. Русский постмодернизм. М., 2000. 288 с.

89. Кутырев В. А. Пост- пред- гипер- контр- модернизм: концы и начала//Вопросы философии. 1998. №5. С. 135-144.

90. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995. 192 с.

91. Латур А. Дама в истории культуры. М., 2002. 240 с.

92. Лашкевич А. В. Рецептивно-герменевтический подход в литературоведении. Очерки истории, теории и методологии. Ижевск, 1994. 130 с.

93. Левашов В. История как машина времени // Искусство кино.• 1995. №2. С. 74-75.

94. Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра: жанровые закономерности в развитии современной прозы в 60-70-е годы. Свердловск, 1991.269 с.

95. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1968-1990. М., 2003. 688 с.

96. Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» // Иностранная литература. 1994. №1. С. 56-59.

97. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодернизма. СПб., 1998. 159 с.

98. Липовецкий Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. СПб., 2001. 336 с.

99. Липовецкий М. Н. А. За праздник спасибо! Старость новой волны//Лит. Газета. 14 октяб. 1992. С.4.

100. Липовецкий М. Диалогизм в поэтике русского постмодернизма // Русская литература XX века: направления и течения. Ежегодник. Вып.2. Екатеринбург, 1995. С. 19-30.

101. Липовецкий М. Н. Диапазон промежутка (эстетические теченияв литературе 80-х гг.) // Русская литература XX века: направления и течения. Сб-к научных трудов. Екатеринбург, 1992. С. 145-151.

102. Липовецкий М. Н. «Закон крутизны» // Вопросы литературы. 1991. № 11-12. С. 3-36.

103. Липовецкий М. Н. Изживание смерти: Специфика русского постмодернизма//Знамя. 1995. №18. С. 194-205.

104. Липовецкий М. Н. Растратные стратегии, или метаморфозы «чернухи» // Новый мир. 1999. №1. С. 193-210.

105. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм. Екатеринбург, 1997.317 с.

106. Литература второй свежести (диалог Н. Григорьевой и И: Смирнова) // Новое литературное обозрение. 2001. №51. С. 288-293.

107. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979; 352с.

108. Логический анализ языка: Язык и время / Под ред. Н.Д. Арутюновой, Т. Е. Янко. М., 1997. 351 с.

109. Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. 207 с.

110. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982. 479 с.

111. Ман П. Борьба с теорией // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С. 6-23.

112. Мандельштам О. Э. Собр. соч. в 4-х т. М., 1999.

113. Маньковская Н. Эстетика постмодернизма. СПб., 347 с.

114. Марчок В. Контуры авторства в постмодернизме // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1998. №2. С. 46-55.

115. Мелешко Т. Современная отечественная женская проза: проблемы поэтики в.тендерном аспекте. Учебное пособие по*спецкурсу. Кемерово, 2001. 88(с.

116. Мерло-Понти М! Феноменология восприятия. СПб;, 1999. 608 с.

117. Мифы,народов мира. Энциклопедия в 2 т. // Под ред. С. А. Токаревой. М., 1991. Т. 1.: А-К-671 е.; Т.2.: К-Я-719 с.

118. Михайлов А. В. Язык культуры. М., 1997. 909 с.

119. Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. Helsinki, 1996. 468 с.

120. Морозова Т. Мы увидим небо в полосочку: Галина Щербакова и Людмила Петрушевская: две дороги, которые ведут к читателю // Лит. Газета. 2000. №18*. С. 10:

121. Мукаржевский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М., 1994. 606 с.

122. Найман Е. «Сцена письма» и «метаморфозы* истины»: (Ж. Дер-рида, Ж. Делез) // Интенциональность и текстуальность. Томск, 1998. С. 203-210.

123. Нанси Ж.-Л. Corpus. М., 1999. 256 с.

124. Нарбикова В. Избранное или Шепот шума. Париж; Москва; Нью-Йорк, 1994. 333 с.

125. Немзер А. Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е. М., 1998.431 с.

126. Николаев С. Г. Считалки и считалочные слова // Русская речь. 1988. №1. С. 115-120.

127. Николаева Т. М. От звука к тексту. М., 2000. 679 с.

128. Новиков В. Филологический роман: старый новый жанр // Новый мир. 1999. №10. С. 193-205.

129. Нордгрен Э. Развитие постструктурализма в теории литературного феминизма // Преображение. Русский феминистский журнал. М., 1994. №2. С. 131-132.

130. Нохейль Р. Мечты и кошмары. О телесном и сексуальном в постсоветской прозе // Преображение. Русский феминистский журнал. М., 1996. №4. С. 54-61.

131. Нуржанов Б. Г. Бытие как текст. Философия в эпоху знака. (Хайдеггер и Деррида) // Историко-философский ежегодник' 92. М., 1994. С. 166-180.

132. Охотникова С. Тендерные исследования в литературоведении: проблемы тендерной поэтики // Тендерные исследования и тендерное образование в высшей школе. 4.2. Иваново, 2002. С. 273-279.

133. Парамонов Б. Конец стиля. СПб., 1999. 450 с.

134. Парнель К. К вопросу о "другом" в женской прозе // Ksiazki nieznane, ksiazki zapomniane. Katowice. 1999. S. 136-149.

135. Парнель К. Сумасшествие как переход в "другое" (Дискуссия о телесности у Нины Садур) // Przeglad Rusycystyczny. 1998. Zeszyt. 1-2. S. 90101.

136. Петровская E. Современный роман и опыты времени // Новое литературное обозрение. 2001. №51. С. 341-346.

137. Поездки за город. М., 1998. 784 с.

138. Пол, тендер, культура. Немецкие и русские исследования. Сб. статей / Под ред. Элизабет Шоре, Каролин Хайдедер. Вып. 1. М., 2000. 262с.

139. Пол, тендер, культура. Немецкие и русские исследования. Сб. статей / Под ред. Элизабет Шоре, Каролин Хайдедер. Вып. 2. М., 2003. 309 с.

140. Полянская И. Прохождение тени// Новый мир. 1997. №1. С. 7-72; № 2. С. 3-79.

141. Полянская И. Читающая вода // Новый мир. 1999. № 10. С. 9-66; № 11. С. 13-66.

142. Поспелов Г. Н. Проблемы исторического развития литературы. М, 1972. 271 с.

143. Поспелов Г. Н. Вопросы методологии и поэтики. М., 1983. 336 с.

144. Постмодернизм идея для России?: С философом Ильей Ильиным беседуют Андрей Цуканов и Людмила Вязьмитинова // Новое литературное обозрение. 1999. №39. С. 241-253.

145. Постмодернисты о посткультуре / Сост. Серафима Ролл. М., 1996.216 с.

146. Почепцов Г. Русская семиотика. М., 2001. 786 с.

147. Пригов Д. Без названья // Искусство кино. 1995. №2. С. 76.

148. Пригов Д. Вторая сакро-куляризация // Новое литературное обозрение. 1995. №11. С. 224-229.

149. Пригов Д. Сборник предуведомлений к разнообразным вещам. М, 1996. 301 с.

150. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант: К решению парадокса времени. М., 2000. 237 с.

151. Проскурина В. Спор с В. В. Розановым // Течение Гольфстрима: Михаил Гершензон, его жизнь и миф. СПб., 1998. С. 162-218.

152. Рейнбах Г. Философия пространства и времени. М., 1985. 344 с.

153. Ремизова М. С. Детство героя: современный повествователь в попытке самоопределения//Вопросы литературы. 2001. №2. С. 3-20.

154. Рикер П. Время и рассказ: В 2 т. М.; СПб., 2000. Т. 1. Интрига иjисторический рассказ. 313 с. Т. 2. Конфигурация в вымышленном рассказе. 224 с.

155. Ритм, пространство и время в литературе и искусстве / Под ред. Б. Ф. Егорова. Л., 1974. 300 с.

156. Ровенская Т. Феномен женщины говорящей. Проблема идентификации женской прозы 80-90-х годов // Российские женщины в XX веке. Опыт эпохи (компакт-диск). 2000.

157. Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990. 604 с.

158. Рормозер Г. Ситуация христианства в эпоху «постмодерна» // Вопросы философии. 1991. №5. С. 75-86.

159. Руднев В. Прочь от реальности. М., 2000. 432 с.

160. Руднев В. Серийное мышление // Даугава. 1992. №3. С. 125-128.

161. Руднев В. Смысл как травма // Логос. 1999. №5. С. 155-169.

162. Русский постмодернизм: межвуз. Науч. Конферен.: Библиограф.

163. Указ. / Ставроп. Гос. Ун-т. Редкол. Егорова Л. П. (отв. Ред.) и др. Ставрополь, 1999. 199 с.

164. Рюткенен М. Тендер и литература: проблема "женского письма" и "женского чтения" // Филологические науки. 2000. №3. С. 5-18.

165. Савкина И. Говори, Мария! (Заметки о современной женской прозе) // Преображение. Русский феминистский журнал. М., 1996. №4. С. 6267.

166. Савкина И. Мария Жукова: эпизоды из жизни женщины // "Мария": Литературный альманах. Петрозаводск, 1995. №3. С. 27.

167. Сальников В. Произведение искусства и автор в 90-е гг. // Художественная жизнь. 2000. № 34-35. С. 670-680.

168. Сатклифф Б. Критика о современной русской прозе // Филологические науки. М., 2000. №3. С. 117-132.

169. Семиотика / Под ред. Ю. С. Степанова. М., 1983. 636 с.

170. Сердюченко В. JI. Русская проза на рубеже третьего тысячелетияj

171. Вопросы литературы. 2000. №4. С. 7-98. 'ф 170. Серль Дж. Р. Перевернутое слово // Вопросы философии. 1992.4. С. 58-70.

172. Синявский А. Из лекции о В. Розанове // Общественные науки.1990. №2. С. 174-186.

173. Синявский А. Преодоление литературы (Жанровое своеобразие «Опавших листьев» В. В. Розанова) // Наше наследие. 1989. №1. С. 84-94.

174. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. М.,1999. 608 с.

175. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература: новая ® философия, новый язык. СПб., 2001. 416 с.

176. Славецкий В. Элизиум теней // Новый мир. 1997. №11. С. 199211.v 176. Славецкий В. После постмодернизма // Вопросы литературы.1991. №11-12. С. 37-47.

177. Славникова О. Один в зеркале // Новый мир. 1999. №12. С. 11110.

178. Славникова О. Петрушевская и пустота //Вопросы литературы.2000. №2. С. 47-61.

179. Славникова О. Стрекоза, увеличенная до размеров собаки. М., 2000. 508 с.

180. Слюсарева И. "Оправдание житейского". Ирина Слюсарева представляет "новую женскую прозу" // Знамя. 1991. №11. С. 238-240.

181. Смирнов И. П. Диахронические трансформации литературных жанров и мотивов. WS А. Wiener, Z. 4. 1981. 248 с.

182. Смирнов И., Пригов Д. Русский писатель: вор, проститутка илиатавизм? // Звезда. 2000. №1. С. 230-234.

183. Современная проза глазами прозаиков. Материалы «круглогоУстола» //Вопросы литературы. 1996. № 1. С. 3-49. *Ф 184. Современный философский словарь. Под ред. T. X. Керимова.

184. М.; Бишкек; Екатеринбург, 1996. 606 с.

185. Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. №9. С. 231-238.

186. Структурализм «за» и «против» / По ред. Е. Я. Басина, М. Я. Полякова. М., 1975. 486 с.

187. Субботин M. М. Теория и практика нелинейного письма // Вопросы философии. 1993. №3. С. 36-45.

188. Тамручи Н. Зона повышенного риска // Искусство кино. 1995. • №2. С. 77.

189. Терц А. Прогулки с Пушкиным. СПб., 1993. 130 с.

190. Тодоров.Ц. Теории символа. М., 1999. 408 с. 7 191. Толстая Т. Кысь.М., 2001. 320-с.

191. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 1999. 331 с.

192. Трофимова Е. И. Женская литература и книгопроизводство в современной России // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 147-156.

193. Трофимова Е. И. Стилевые реминисценции в русском постмодернизме 1990-х гг. // Общественные науки и современность. 1999. №4. С. 169176.

194. Трофимова Е. Феминизм и женская литература в России // Материалы Первой Российской летней^ школы по женским и тендерным исследованиям "Валдай-96". М., С. 47-52.

195. Туганова О. Э. Постмодернизм в американской, художественной культуре и его философские истоки // Вопросы философии. 1982. №4. С. 122-129.

196. Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 35-53.

197. Тупицын В. «Другое» искусства. М., 1997. 348 с.

198. Тупицына М. Критическое оптическое. М., 1997. 222 с.

199. Угланов А. Осколки авангарда // Знамя. 1997. №9. С. 212-216.

200. Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 1964. 431 с.

201. Улицкая Л. Веселые похороны М., 2001. 192 с.

202. Улицкая Л. Казус Кукоцкого. М., 2001.

203. Улицкая Л. Медея и ее дети. М., 2001. 320 с.

204. Фрейберга Э. Г. «Письмо» и онтология в воззрениях Ж. Деррида // Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига, 1988. С. 268-282.

205. Фрейд 3. Толкование сновидений. СПб., 1998. 661 с.

206. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М.,1978. 605 с.

207. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания власти и сексуальности. М., 1996. 446 с.

208. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. 406 с.

209. Хабермас Ю. Модерн незавершенный проект // Вопросы философии. 1992. №4. С.40-52.

210. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993.451 с.

211. Хазанов Б. Апология нечитабельности: заметки о романе и романах // Октябрь. 1997. №10. С. 159-170.

212. Хализев В. Е. Теория литературы. М., 2000. 398 с.

213. Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. Под ред. Е. Здра-вомысловской, А. Темкиной. СПб., 2000. 303 с.

214. Хорошая литературная маниакальность (беседа А. Гольдштейна и И. Кукулина о русской прозе 1990-х) // Новое литературное обозрение. 2001. №51. С. 280-288.

215. Целкова Л. Н. Современный роман: (Размышления о жанровом своеобразии). М., 1987. 61 с.

216. Чернец Л. В. Литературные жанры: проблемы типологии и поэтики. М., 1982. 192 с.

217. Черняева Н. А. Поэтика подвластности письму (методология Ж. Деррида в анализе модернистских направлений в русской литературе XX в.) // Русская литература XX века: направления и течения. Ежегодник. Вып. 2. Екатеринбург, 1995. С. 31-39.

218. Чешков М. А. «Новая наука», постмодернизм и целостность современного мира//Вопросы философии. 1995. №4. С. 24-34.

219. Чичерин А. В. Возникновение романа эпопеи. М., 1975. 376 с.

220. Чучин-Русов А. Е. Новый культурный ландшафт: постмодернизм или неоархаика? //Вопросы философии. 1994. №4. С. 24-41.

221. Шаталов А. Путешествие в страну мертвых // Дружба народов. 2002. №2. С. 180-184.

222. Шеллинг Ф. Философия искусства. М., 1966. 496 с.

223. Шубинский В. В эпоху поздней бронзы // Новое литературное обозрение. 2001. №51. С. 293-314.

224. Щеглова Е. Человек страдающий // Вопросы литературы. 2001. №6. С. 42-66

225. Щербакова Г. Анатомия развода. М., 1990. 206 с.

226. Щербакова Г. Армия любовников. М., 2001. 319 с.

227. Щербакова Г. Кровать Молотова. М., 2001. 271 с.

228. Щербакова Г. Провинциалы в Москве. М., 1997. 428 с.

229. Щербакова Г. Уткоместь, или Моление о Еве. М., 2001. 255 с.

230. Эко У. Два типа интерпретации // Новое литературное обозрение. 1996. №21. С. 10-21.

231. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы. М., 1989. С. 427-467.

232. Элиаде М. Космос и история? М., 1987. 311с.

233. Эпштейн Ml «Гипер» в культуре XX в.: диалектика перехода от модернизма к постмодернизму // Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. Helsinki, 1996. С. 15-25.

234. Эпштейн М. Debut de siecle, или От пост- к прото-. Манифест нового века//Знамя. 2001. №5. С. 180-198.

235. Эпштейн М. Парадоксы новизны: о литературном развитии XIX-XX веков. М., 1988.416 с.

236. Эпштейн М. После будущего: О новом сознании в литературе // Знамя. 1991. №1. С. 217-230.

237. Эпштейн М. Прото-, или Конец постмодернизма // Знамя. 1996. №11. С. 196-209.

238. Ямпольский М. Наблюдатель. М., 2000. 287 с.

239. Ямпольский М. Память Тиресия. М., 1993. 464 с.

240. Яусс Х.-Р. История литературы как провокация литературы // Новое литературное обозрение. 1995. №12. С. 34 -84.

241. Culler J. Structuralist Poetics: Structuralism, Linguistics, and the staid of Literature. Ithaca, 1977

242. Culler J. The Pursuit of sign: Semiotics, Literature, Deconstruction. Ithaca, 1981.

243. Early Postmodernism. Foundational Essays. Durke University Press. Durham and London. 1995. 296 p.

244. Sarup M. Post-structuralism and Postmodernism. The University of Georgia Press. Athens. 1993. 206 p.

245. Structuralism in literature an introduction. New Haven and London. Yale University Press. 1974. 226 p.

246. The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature, and Theory. New York, 1985. 406 p.