автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественный мир лиро-эпоса А.А. Ахматовой в современной интерпретации и критике последнего десятилетия

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественный мир лиро-эпоса А.А. Ахматовой в современной интерпретации и критике последнего десятилетия"

На правах рукописи

Слабких Ксения Эдуардовна

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР ЛИРО-ЭПОСА А. А. АХМАТОВОЙ В СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И КРИТИКЕ ПОСЛЕДНЕГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ (1999-2009)

Специальность: 10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

гЗСЕн2010

Москва 2010

004608581

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологическ факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова

Научный руководитель

доктор филологических наук, профессор Зайцев Владислав Алексеевич

Официальные оппоненты

■доктор филологических наук, профессор Николаева Светлана Юрьевна Тверской государственный университет

кандидат филологических наук, доцент Якутский государственный университет имени М. К. Аммосова Темиршина Олеся Равильевна

Ведущая организация Институт мировой литературы имени А. М. Горького Р

Защита состоится «%_ » 2010 г. в часов на заседании диссертационн

совета Д. 501.001.32 при Московском государственном университете имени М. Ломоносова по адресу: 119991, Москва, ГСП-1, Ленинские горы, МГУ, д. 1, стр. 1-й учебный корпус, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского государствен университета.

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук

профессор

Голубков М. М.

Общая характеристика работы

Задача воссоздания пространственно-временных координат художественного произведения в неразрывной связи с предшествующим историко-литературным контекстом и в русле современных литературоведческих исследований рассматривается сегодня как одна из первостепенных в аспекте культурной диахронии.

Проблема контекстуального взаимодействия, поиска и обнаружения новых аналогий и параллелей, межтекстовых связей становится сегодня актуальной как никогда. Анализ, нацеленный на выявление межкультурной коммуникации, осмысление последних тенденций ахматоведения, соотношение преемственности и новизны, способствует раскрытию уникальности творческого метода А. Ахматовой, глубинному пониманию ее индивидуального подхода к изображению пространственно-временного континуума в позднем лиро-эпосе - «Реквиеме», «Путем всея земли», «Поэме без героя».

Под многозначным понятием «художественный мир» применительно к лиро-эпосу А. Ахматовой в диссертации подразумеваются художественное время и пространство (не тождественные, однако, разработанному М. М. Бахтиным термину «хронотоп»), композиционное построение произведений, сюжет как событийный ряд, семантические функции так называемых «вводных эпизодов» (снов, гаданий), для которых характерны выключенность из реального контекста, «вневременное», «бессобытийное», остановившееся время, система персонажей, их инвариантные прообразы, специфическая авторская концепция, соотношение диалогичности и монологичности во внутренней структуре «ахматовского текста», в совокупности обеспечивающие целостность его восприятия и интерпретации.

Поэмы А. Ахматовой органично вобрали в себя культурные «пласты» различных эпох и достижения всех направлений искусства - библейскую символику, исторические и фольклорные мотивы и ассоциации, «вечные образы» скульптуры, архитектуры и живописи, неисчерпаемые ресурсы человеческой памяти, что во многом объясняет множественность их «прочтений» и «прототекстов», которые, однако, не дают однозначной, окончательной интерпретации. Р. Д. Тименчик определяет построение поэтического текста как «развертывание некой "культурной парадигмы"»: «чужое слово, скрытое в глубинных слоях текста, регулирует семантические процессы в поверхностных структурах. Глубинные цитаты существуют в состоянии пульсации, создавая или не создавая новый уровень интерпретации текста...»1.

Многочисленные историко-литературные и текстологические исследования ахматовского лиро-эпоса и, в первую очередь, «Поэмы без героя» (одной из вершинных поэм XX века) за истекшие десять лет (1999 - 2009) включают в себя и сопоставительный анализ, и опыт реконструкции текста, и дешифровку художественной образности, которая в совокупности с записями и комментариями (известно, что лучшим комментатором «Поэмы» была, безусловно, сама А. Ахматова), составляет своего рода устойчивую платформу интерпретационной литературоведческой традиции.

1 Тименчик Р. Д. Текст в тексте у акмеистов II Тр. по знаковым системам. XIV. Тарту, 1981. С. 69.

1

Период 1999-2009 годов выбран в диссертации не случайно: именно данный этап ахматоведения ознаменован новой проблемно-тематической направленностью исследовательской стратегии, сменой парадигм научных приоритетов и подходов к анализу «ахматовского текста» - от доминирующей аналитической (1999 год) к преобладающей затем синтетической тенденции (ее кульминация приходится на 2003-2005 годы в связи с выходом целого корпуса исследований, ориентированных на ахматовский феномен «Книги Судьбы»), принципиальным пересмотром предшествующей методологии, существенным уточнением понятийного аппарата исследований, появлением уникального культурного феномена Ахматовианы, и, как следствие, - качественно иного восприятия творческого наследия поэта посредством ранее не бытовавших в отечественной «науке об Ахматовой» жанровых модификаций путеводителя, музейного высказывания и т. п.

Нельзя не признать, что вопрос о своеобразии пространственно-временной организации произведений А. Ахматовой, сопряженный с комплексным исследованием современных достижений ахматоведения и направленный на дешифровку семантических «полей», образовавшихся в результате творческого «диалога» художников с тождественными взглядами на время и пространство, является одним из наименее разработанных и наиболее актуальных в литературоведении. Современные литературоведы (JI. А. Колобаева «Ахматова и Мандельштам», С. А. Коваленко «Ахматова и Маяковский», Н. В. Королева «3. Н. Гиппиус и А. А. Ахматова», JI. А. Карохин «Сергей Есенин и Анна Ахматова», М. Н. Лебедева «Ахматова и Бродский», О. В. Червинская «Пушкин, Набоков, Ахматова: метаморфизм русского лирического романа»), развивая в своих уникальных исследованиях данный аспект, дополняют его выявлением жанрового своеобразия произведений А. Ахматовой в тесной связи с механизмом культурной памяти и системой художественных приемов, а также со спецификой «преломления» достижений предшествующего литературного фонда в «напитанном» разнообразными смыслами позднем творчестве поэта. Вопрос о неисчерпаемости категорий пространства и времени в лиро-эпических поэмах А. Ахматовой стал предметом пристального рассмотрения в работах С. В. Бурдиной, И. Невинской, М. В. Серовой, В. А. Редькина.

Актуальность предлагаемого диссертационного исследования заключается в целостном подходе к анализируемой поэтической системе. Поздний лиро-эпос Ахматовой (циклы «Cinque», «Шиповник цветет», лиро-эпическая трилогия) рассматривается как единый «ахматовский текст», характеризующийся поэтапным приращением жанровых «валентностей» (термин JI. Г. Кихней), способный продуцировать имманентную себе литературно-художественную систему, функционирующую исходя из логики авторского замысла («Я зеркальным письмом пишу...»), и проецироваться на основополагающие принципы литературно-критических «штудий» как эмигрантского, так и отечественного ахматоведения (последнее классифицируется на классическое, любительское ахматоведение и маргинальное «антиахматоведение», явившееся скорее малозначительной тенденцией, нежели масштабным направлением), определяя их взаимодействие на основе «притяжения - отталкивания».

В качестве смыслообразующего и жанрового элемента поэтической системы Ахматовой рассматриваются не только категории времени и пространства, но и своеобразная поэтическая мифология, в основе которой - художественное «преображение»

2

индивидуального «ахматовского мифа». В диссертации учитывается также малоисследованный феномен эмигрантского ахматоведения как особого направления «науки об Ахматовой». Впервые предпринимается попытка целостного сопоставительного анализа позднего лиро-эпоса Ахматовой с важнейшим его «прототекстом» - «Божественной комедией» Данте, проводимого ранее только на примерах отдельно взятых стихотворений (Р. Хлодовский, А. Рослый) или «Поэмы без героя» (А. Найман).

Объектом исследования является лиро-эпос А. Ахматовой; конкретным материалом -циклы «Cinque», «Шиповник цветет», поэмы «У самого моря», «Реквием», «Путем всея земли», «Поэма без героя», рассмотренные в зеркале новейших исследований современного литературоведения эмиграции и метрополии (1999-2009).

Цели работы заключаются в комплексном исследовании целостного феномена «ахматовского текста», его пространственно-временной организации, структуры и логики внутриструктурных взаимодействий, а также в выявлении возможных и наиболее очевидных «прототекстов» лиро-эпоса Ахматовой.

Поставленные цели предполагают решение следующих задач:

1. определить новаторство Ахматовой в организации художественного времени и пространства ее лиро-эпоса;

2. рассмотреть пространственно-временную организацию «Реквиема», «Путем всея земли», «Поэмы без героя» Ахматовой в сопоставлении с художественной образностью «Божественной комедии» Данте, а также выявить следы дантовской нумерологии в структуре и названии поздних лирических циклов «Cinque» и «Шиповник цветет»;

3. на материале исследования художественного времени и пространства определить роль и статус лирической героини в лиро-эпических поэмах Ахматовой с последующим выходом на категорию онтологических, «непространственных», философских понятий;

4. выявить специфику «преломления» античной образности в художественной системе ахматовского лиро-эпоса;

5. провести классификацию многогранного «ахматовского мифа» как «кумулятивного центра» поэтической мифологии и художественной образности;

6. реконструируя творческий «диалог» Ахматовой и ее современников - И. Анненского, Н. Гумилева, М. Цветаевой - обнаружить семантические «поля», общие «точки соприкосновения» в организации художественного времени и пространства;

7. проанализировать важнейшие художественно-стилевые тенденции современного ахматоведения (1999 - 2009) метрополии и его жанрово-тематическую дифференциацию, а также новейшие подходы к исследованию основополагающего аспекта «А. А. Ахматова и Православие»;

8. проследить историю зарождения и литературно-художественную эволюцию эмигрантского ахматоведения как особой области «науки об Ахматовой».

На защиту выносятся следующие положения: 1. В поэтической системе Ахматовой прослеживается не только синтез литературных родов - эпоса, лирики и драмы, но и постепенное усложнение культурных «кодов» и жанровых «валентностей», вступающих друг с другом в сложные диалогические отношения и отношения взаимозамещения.

2. В динамической структуре единого «ахматовского текста» предшествующие жанры встраиваются в жанры новых произведений, созданных впоследствии, выступая в функции смыслопорождающей модели (так, смыслопорождающей моделью «Поэмы без героя» выступает «Реквием»), «протожанрового образца» (термин Л. Г. Кихней), что способствует эффекту жанрово-видовой и межтекстовой полифонии, ознаменовавшейся созданием произведения по сути беспрецедентного жанра - «Поэмы без героя».

3. Произведения Ахматовой, находясь в сложной системе интертекстуальных связей как с корпусом текстов предшествующей и современной литературы, так и с другими произведениями, входящими в структуру единого «ахматовского текста», ориентированы сразу на несколько жанровых образцов-канонов различных культурных эпох и столетий (так, жанровая семантика «Поэмы без героя» ориентирует произведение одновременно на эстетику античной драмы, пушкинских «маленьких трагедий», потенциально сценической Ьеяеската и современное искусство кинематографа с обязательным введением «закадрового» авторского голоса). Это пример художественного синтеза нетрадиционного типа. Однако в лиро-эпосе Ахматовой имеет место не буквальное заимствование жанровых прецедентов и жанровых «валентностей», а их творческое «преображение».

4. Циклическая («эоническая») раннехристианская временная традиция, восходящая к древнему мифу, характерная в основном для топологической организации ранней поэмы «У самого моря» и нашедшая свое отражение в механизме «параллельной ретроспекции», имплицитно представленной в «Реквиеме», достигает логического завершения в «Поэме без героя», трансформируясь в композиционный принцип «зеркальной» (симметричной) временной соотнесенности.

5. В семантическом поле ахматовской «Поэмы без героя» по «зеркальному» принципу соотнесены не только планы прошлого и будущего времени, но и «вневременные», «бессобытийные», «остановившиеся» мгновения, эпиграфы, лирические отступления, главы и отдельные части, вселенские универсалии, а также механизм памяти героини, образно подразделяемый на «храм» прапамяти и «вместилище» воспоминаний, которые амбивалентны по дифференциальному признаку «краткости-длительности» протекания сюжетного (эпизодического) ряда, то есть в системе координат синхронии и диахронии.

6. Применительно к единому «ахматовскому тексту» целесообразно говорить об особом «синхронно-реминисцентном хронотопе», смещенном относительно границ реального пространства и времени, благодаря чему каждый персонаж восходит сразу к нескольким прообразам, а каждая описываемая ситуация архетипически проецируется в контекст бесчисленного множества подобных ей ситуаций-аналогов как отечественной, так и зарубежной литературы, образуя семантически насыщенные «кумулятивные центры» повествования и высвечивая в произведении новые смыслы. Данная установка как нельзя лучше соответствует акмеистическому пониманию авторского текста как механизма, аккумулирующего и художественно преображающего достижения различных культурных эпох и столетий.

7. Полисемантическая система лиро-эпоса Ахматовой определяется двумя важнейшими особенностями: александрийской поэтикой раннего эллинизма и стилевыми тенденциями римского классицизма. Мифология (античная и новейшая) пронизывает разные уровни

4

организации авторского текста, способствуя его сакрализации. В основе ахматовской переработки мифа - мотив «вечного возвращения времен» (оптимистическая временная версия, в основе которой - идея повторяющейся циклизации и цементирующей творческой памяти).

8. Творимый художником «миф о себе» (индивидуальный «ахматовский миф») имеет разветвленную полисемантическую структуру (собственно авторский миф, противоположный ему «антимиф», подразумевающий демифологизацию, фиксацию на негативной стороне «ахматовского мифа» - вторичный процесс переосмысления авторской индивидуальности, «миф-зеркало» или «миф-двойник», в котором лишь частично, какой-либо своей гранью отражается личность автора или его биография; «миф-диалог», возникающий в рамках тесного творческого контакта Ахматовой с поэтами-современниками, - так, можно говорить об объединенном «ахматовско-гумилевском», «ахматовско-цветаевском» мифе, которые подробно рассмотрены в работах сопоставительного характера; авторский концепт -некий устойчивый «миф-константа», способный существовать независимо от личности и творчества поэта, и концепт лирической героини), и, пронизывая все уровни организации «ахматовского текста», формирует столь же неоднозначную, во многом имманентную себе образную систему, которая может быть охарактеризована как «монолог на основе полифонии».

9. С одной стороны, «ахматовский миф» осмысляется как структура, тождественная самой себе (творимый художником эстетический миф «о себе»), что предполагает бескомпромиссное отрицание попыток переосмысления данного мифа. С другой стороны, «ахматовский миф» с его акмеистической ориентацией на традицию мировой литературы максимально диалогичен и экстраполируется на разветвленную систему персонажей авторских двойников-дубликатов, восходящих к единому прообразу, - способствуя воссозданию множества зеркальных метатекстов, помогающих расшифровать главный гипертекст - «ахматовский миф». Парадокс «ахматовского мифа» - во взаимной соотнесенности этих начал, онтологической цельности и полифонической «щедрости».

10. Наряду с монументально-обобщающим концептом «ахматовского мифа» возникает и грандиозный концепт ахматовского творчества - «Книга Судьбы» - единый метатекст интегрирующего типа и смыслопорождающей семантики. Кроме того, изначально присутствующий в «ахматовском тексте» неоднозначный авторский миф, выступающий одновременно «кодом-шифром» к авторским же произведениям, способен моделировать также пространство их интерпретаций - заголовочный комплекс, структуру, композицию, логику повествования, стиль посвященных им исследований.

11. В основе конструктивного диалога ахматоведения метрополии и эмиграции лежит метафора зеркального «уподобления и расподобления», «притяжения-отталкивания». Тождественность себе сохраняет лишь философско-категориальный аппарат - универсальная онтологическая система, предполагающая идентичность исследовательских приоритетов в сфере художественной философии - «точки пересечения» двух масштабных направлений «науки об Ахматовой».

12. По сравнению с освещением религиозной проблематики в ахматоведении метрополии, где за «точку отсчета» принята методология Л. Г. Кихней, а творчество Ахматовой, как

5

правило, проецируется на христианские догматы Грехопадения, Искупления, Спасения и Воскрешения (О. Троцык), эмигрантское ахматоведение характеризуется углублением именно философско-экзистенциальной проблематики религиозного контекста, поисками мировоззренческих истоков подлинной религиозности Ахматовой. Утверждается мысль о принципиальном отсутствии религиозной эволюции в творчестве поэта и об исконном, «врожденном» православии Ахматовой. На уровне поэтической стилистики сохраняется контрастное противопоставление Ахматовой (поэта «классической меры») - Цветаевой («поэту-новатору»), подчас излишне категоричное и бескомпромиссное.

13. Дифференциация отечественного ахматоведения предстает как система трех взаимодействующих между собой подсистем: с известной долей условности выделяется традиционное (каноническое) ахматоведение (В. Жирмунский, А. Павловский, Л. Кихней, Н. Королева, С. Коваленко и др.); неканоническое, «любительское» («дилетантское») ахматоведение (Э. Файнштейн, А. Демидова, С. Аннапольская), явившееся отчетливой приметой современного литературного процесса; и, наконец, зародившееся еще в атмосфере раннего советского времени (1920-е годы) и получившее распространение в современных условиях научного постмодернистского дискурса («Анти-Ахматова» Т. Катаевой) маргинальное, «обличительное» антиахматоведение.

14. Если методологический инструментарий отечественной «науки об Ахматовой» можно кратко определить как «безусловное господство синтетизма», особого подхода к осмыслению творчества Ахматовой как единой «Книги Судьбы», целостного феномена, погруженного в разные парадигмы (жанровую, культурную, интертекстуальную, психопоэтическую и др.), то эмигрантское ахматоведение, наоборот, характеризуется преобладанием аналитической тенденции (поиском имплицитно заложенных в авторском тексте смыслов, спроецированных на сферу бессознательного), на фоне реликтовой синтетической.

15. Нивелируется дифференцированный подход к хронологии ахматовского творчества: бытовавшие ранее в научном обиходе понятия «ранняя» и «поздняя» Ахматова заменяются единым поэтическим концептом, подразумевающим целостное восприятие и расшифровку ахматовской «тайнописи».

16. В связи с резким увеличением в современном ахматоведении исследований-путеводителей, «музейных высказываний» (В. А. Биличенко), проецирующих творчество Ахматовой в широчайший контекст искусства - живописи, архитектуры, скульптуры (словесная коммуникация переводится в коммуникацию музейную в соответствии с поэтической хронологией), в сферу бытования «вечных образов» культуры, возникает масштабный художественно-эстетический феномен Ахматовианы - ахматовской творческой стратегии, отразившейся в «ста зеркалах» литературоведения, критики и публицистики и включающей в себя целостный «ахматовский текст», преодолевший семантическую замкнутость и вышедший за пределы собственной интерпретации в культурное пространство. Подобная ситуация соотносится с введенным самой Ахматовой для характеристики собственного творчества определением «Царственное Слово», подразумевающим концептуальное осмысление универсума поэтического сознания, своеобразный аналог «ахматовского текста».

Методологической н теоретической основой исследования послужили труды М. М. Бахтина, Б. М. Эйхенбаума, Д. С. Лихачева, В. М. Жирмунского, В. Н. Топорова, Ю. М. Лотмана, Н. Л. Лейдермана, М. Н. Липовецкого, В. Е. Хализева, О. А. Клинга, Л. В. Чернец. Весьма существенным оказалось и обращение к работам Р. Д. Тименчика, Т. В. Цивьян, А. И. Павловского, Л. К. Долгополова, Л. Г. Кихней, В. В. Мусатова, погружающим творчество Ахматовой в контекст историко-культурной диахронии. Несомненную ценность представляют категориальный аппарат целостного анализа «ахматовского текста», предпринятого в современных исследованиях И. Невинской, С. В. Бурдиной, М. В. Серовой и С. А. Коваленко, а также методологические установки многочисленных литературно-критических работ как отечественного, так и зарубежного ахматоведения.

Научная новизна предлагаемой работы связана прежде всего с построением концепции целостного «ахматовского текста». Лирические циклы, ранняя поэма «У самого моря», лиро-эпическая трилогия - «Реквием», «Путем всея земли», «Поэма без героя» входящие в «ахматовский текст» (динамическую полифоническую систему, способную к построению внехудожественной реальности - пространства интерпретаций), анализируются исходя из логики единого авторского замысла, внутренних связей между элементами данной системы, иными словами, «изнутри», посредством выявления информационных «кодов», и «извне», - посредством рассмотрения параллельно с интерпретацией произведений целого корпуса опубликованных за последнее десятилетие (1999 - 2009) литературно-критических работ ахматоведения метрополии и русского зарубежья.

Тезис о неразрывном единстве внутренних, имманентных художественной системе Ахматовой методологических подходов к анализу поэтического текста и внешних факторов, определяющих движение современного литературно-критического процесса, а также особый взгляд на «науку об Ахматовой» как систему подсистем - эмигрантского и отечественного ахматоведения, в свою очередь, подразделяемого на классическое, любительское (непрофессиональное) и маргинальное, предоставляет прекрасную возможность рассмотреть художественное творчество поэта в свете критики, как «текст в тексте», основные тенденции критики - посредством дешифровки «зеркального письма», тех имплицитно заложенных в авторском произведении смыслов, информационных «кодов», которые «не подразумевались автором, но обозначились в критических интерпретациях»2, а личность Ахматовой - в центре всех пересечений.

Теоретическое и практическое значение работы обусловлено тем, что ее положения и выводы могут служить методологическим аппаратом дальнейшего изучения творчества Анны Ахматовой как единой художественной системы, подразумевающей обязательное существование контекстуального пространства интерпретаций и спроецированной на целостный контекст современной литературоведческой традиции. В связи с данной проблематикой в работе осуществляется детальная классификация индивидуального «ахматовского мифа», подвергаются существенной корректировке применительно к «науке об Ахматовой» термины «пространственно-временной континуум», «универсум поэтического сознания», уточняется понятие «ахматовского текста» как художественно-эстетического

2 Голубков М. M. История русской литературной критики XX века (1920-1990-е годы). M.: «Академия», 2008. С. 7.

7

феномена, выявляются и анализируются основные тенденции литературного процесса новейшего времени (1999 - 2009), разрабатывается методика литературно-критического анализа поэтического текста.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации обсуждались на международных конференциях: «Русская литература XX - XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, 2008); «Литература в диалоге культур - 7» (Ростов-на-Дону, 2009); «V Ахматовские чтения. А. Ахматова, Н. Гумилев и Л. Гумилев в контексте русской литературы» (Тверь, 2009); «И. С. Шмелев и писатели литературного зарубежья» (Алушта, 2009), «Русский язык, литература, культура в школе и вузе. Юбилейные чтения к 120-летию со дня рождения А. А. Ахматовой» (Киев, 2009), а также излагались в докладах, прочитанных на Дне науки филологического факультета МГУ (Москва, 2008, 2009). По теме диссертации опубликованы три монографии, 15 статей, 8 из которых в рецензируемых журналах, включенных в Перечень ВАК.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографического списка, насчитывающего 266 наименований.

Содержание работы

Во Введении формулируется предмет исследования, очерчивается корпус материалов, связанных со степенью изученности поставленной проблемы, определяются цели, основные задачи работы, описывается ее структура, методология, обосновывается актуальность темы и новизна предлагаемых подходов к ней. Структура работы имеет двунаправленный (амбивалентный) характер: 1) художественный мир лиро-эпоса А. Ахматовой как целостная поэтическая система; 2) историко-культурный процесс конца XX - начала XXI века как зеркальное отражение данной художественной системы и закономерный итог достижений «науки об Ахматовой».

Первая глава «Художественный мир лиро-эпоса А. Ахматовой» посвящена основным принципам организации и функционирования художественного времени и пространства в поэме «У самого моря» и лиро-эпической трилогии А. Ахматовой - «Реквиеме», «Путем всея земли», «Поэме без героя» - а также включает в себя формальный подход к рассмотрению их жанрового своеобразия и композиции.

В первом параграфе «Художественное время в поэмах "У самого моря", "Реквием" и "Поэме без героя" А. Ахматовой: план прошлого, настоящего и будущего, вневременные мгновения, механизм памяти, структурные особенности композииионно-временного комплекса» внимание уделяется основным типам художественного времени, авторскому механизму «параллельной ретроспекции» и «интуитивного прогнозировании», структурообразующей функции памяти в соотношении с пространством, циклическому («спиралевидному») времени и концентрическому пространству как доминантам жанровой и композиционной организации «ахматовского текста».

Так, если доминантой художественного времени в «Реквиеме» является время настоящее - максимально открытая, «разомкнутая» система (настоящее незавершенное - подобие вечной муки), но одновременно возникает эффект присутствия лирической героини в различных эпохах, когда происходили события, тождественные ее личной трагедии, а в поэме «Путем

8

всея земли» воссоздается некая универсальная «эоническая» многомерность (контрастно обозначено время дотрагическое, символизирующее изначально благодатное состояние мира, затем трагическое, близкое средневековой эсхатологии, и, наконец, целый пласт запредельного прошлого и запредельного будущего), то в «Поэме без героя» специфическое время памяти нивелирует категорию настоящего времени, которое выступает лишь «зеркальным посредником» в диалоге прошлого и будущего.

В синхронно-реминисцентном континууме ахматовского «Эпилога» («И самой же себе навстречу / Непреклонно в грозную сечу, / Как из зеркала наяву, / Ураганом - с Урала, с Алтая, / Долгу верная, молодая,/Шла Россия спасать Москву» -3,159), создающего эффект вселенской масштабности освещения временного потока, объединено несколько «неумирающих эпох»: эпоха Петра Великого и стрелецких казней - давнопрошедшее время (через данную тему вводится главный прототекст «Поэмы без героя» - «Реквием»), память

0 недавнем прошлом - о заключенных ГУЛАГА («И открылась мне та дорога, / По которой ушло так много...» - 3,202), об участи собственного сына, а также путь поэта в эвакуацию, на Урал (настоящее незавершенное); посредством «параллельной ретроспекции» героине удается «высветить» прожектором памяти приоритетное, «неназываемое словом» событие личной биографии (арест сына - Л. Н. Гумилева), погрузиться в глубины прапамяти и человеческой истории (XVII век), на которую проецируются по принципу тождества современные поэту события, а также ввести в «Поэму без героя» трагедийный пласт «Реквиема» и соотнести его с грядущими событиями «не календарного Двадцатого века»: «Здесь несколько «слоев: и прямое поэтическое видение из окна вагона, и память страшных лет, когда по этой же дороге - за Урал «сына везли» в сталинский ГУЛАГ, а «в тишине Сибирской земли» слышались погребальные звоны, здесь и реминисценция из пушкинской «Полтавы»: "Была та смутная пора, / Когда Россия молодая, /В бореньях сипы обретая, / Мужала с гением Петра"»3.

Оптимистическая временная версия, в основе которой - идея Вечного Цикла, миф о вечном возвращении, а также оригинальная концепция исторического «зона», прекрасно вписывается в ахматовскую схему тождества прошлого и будущего, подразумевающую экзистенциальную «преемственность», синхроническое сопряжение различных эпох. В этой связи детально освещается реализующийся в поэмах «механизм» памяти (как инструмента для осмысления прошлого, настоящего и будущего), выясняется синкретизм форм воспоминания и прапамяти, когда воспоминание о прошедшем оборачивается «пророчеством», предвестием будущего, обусловливая «зеркальный» пространственно-временной принцип композиции в итоговой «Поэме без героя». Так, согласно смыслообразующей оппозиции «пророчество - его реализация» в отношения зеркального взаимозамещения вступают «Послесловие» («Ну, а вдруг как вырвется тема, / Кулаком в окно застучит...» - 3, 189) и XIX главка «Решки» («А столетняя чаровница / Вдруг очнулась и веселиться / Захотела. Я ни при чем» - 3, 196), являющаяся конкретной реализацией символистской метафоры «театра жизни» (образ «ожившей» и «очеловеченной» поэмы). В «Решке» сны героини «подсказывают» ей жанровое

1 Петербургские сны Ашш Ахматовой / Сост.. вступ. статья, реконструкция текста и коммент. С. А. Коваленко. СПб: Росток, 2004. С. 27.

оформление поэмы как музыкальной увертюры («А во сне все казалось, что это /Я пишу для кого-то либретто...» - 3, 192), а сон-предсказание в XI главке «Решки» третьей редакции «Поэмы» («И особенно, если снится /То, что с нами должно случиться: / Смерть повсюду - город в огне...» - 3, 152) - является оборотной стороной медали идиллического сна «Второго посвящения» («Сплю - /Мне снится молодость наша...» - 3, 168). Имплицитная «зеркальность» «Второго посвящения» («<...> Мне снится молодость наша / Та, его миновавшая чаша....» - 3, 168) и эпиграфа к «Главе третьей» из стихотворения М.Лозинского («То был последний год. <...>/ Как чаша в страшный миг, когда вино есть кровь...»4) оказывается возможна благодаря введению образа библейской чаши, ассоциируемой с евангельским молением о чаше и бунинской «чашей жизни». Принцип «зеркальной» временной соотнесенности определяет и структуру лирического отступления, предпосланного «Главе третьей»: «Петербург 1913 года. <...> Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет...» (3, 185).

Концепции «жизни как искусства» («Девятьсот тринадцатый год») и «искусства как отражения жизни» («Решка») строятся в «Поэме без героя» по принципу зеркального подобия. Если околосимволистская среда, жизнестроительство начала XX века получают в «Петербургской повести» негативную авторскую оценку («С детства ряженых я боялась...» - 3, 174), «Решка» демонстрирует собой обратную попытку возрождения ритуального письма, жизнетворческой авторской позы, восходящих к эпохе романтизма («Но сознаюсь, что применила /Симпатические чернила...» - 3, 195).

Во втором параграфе «Художественное пространство в поэмах "У самого моря", "Реквием", "Путем всея земли". "Поэме без героя" А. Ахматовой и "Божественная комедия" Данте» объясняется функционирование многослойного пространства, ориентированного на мифологическую (архаическую) модель, характерную для календарно-обрядового фольклора, и наделенного отчетливыми признаками топологической организации (с нулевой точкой отсчета времени и пространства) в ранней поэме «У самого моря», а также роль принципа концентрического расширения пространственно-временных границ, когда в «Реквиеме» от пространства «заброшенного дома» совершается движение к Крестам (ленинградской пересыльной тюрьме), затем к Петербургу времен Петра Первого и, наконец, к апокалиптическому вневременному пространству Голгофы. Пространственно-временной континуум «Путем всея земли» строится на основе кинематографического монтажа (на это указывают и быстрота смены главок-эпизодов, открывающихся какой-либо пейзажной зарисовкой, и преобладание движения над изображением, и мелодраматизм ситуаций, и художественный прием переключения, и совокупность отдельных, разрозненных объектов, словно нанесенных на географическую карту - Китеж, Крым, Цусима, форт Шаброль и т.п.); фрагментарно-эпизодический тип повествования, мозаичная композиция, редукция сюжета и ведущая роль лейтмотивов составляют пространство лирического поиска - «внутренний метасюжет» произведения, соединяющий внешне «разрозненные мгновения жизни».

4 Лозинский М Горный ключ. 2-е изд. Пг.: Мысль, 1922. Цит. по экземпляру из архива Ахматовой, с дарственной подписью: «Все той же Ахматовой все тог же Лозинский».

В пространственно-временной организации позднего лиро-эпоса Ахматовой можно выделить следующие тенденции:

1) Координаты художественного пространства (поэтического «топоса») Ахматовой проецируются на образы античности, православной (средневековой) эсхатологии, Возрождения («Божественную комедию» Данте), легендарной (часто - вымышленной) древнерусской топографии, в символический или фольклорный план, а современная поэту историко-географическая действительность приобретает характер апокалиптической пространственно-временной перспективы (волшебный Китеж-град в поэме «Путем всея земли»; образы «великой реки» (Невы), «темной горницы» в «Реквиеме»; Леты, «страны атласных баут», «Долины Иосафата» - предполагаемого места Страшного Суда в «Поэме без героя»). Как правило, данные образы требуют специального авторского комментария (текст «Поэмы без героя» снабжен «Примечаниями редактора» - своего рода «толковым словарем-путеводителем» по пространственным координатам произведения), и не поддаются дешифровке вне конкретного литературного контекста;

2) Для акцентирования драматических переживаний героини Ахматова прибегает к изображению совокупности «вневременных», «бессобытийных» мгновений, словно «выключенных» из потока времени и сопровождающихся описанием воображаемого, призрачного, но реконструируемого на реальный план «топоса» («Как вы были в пространстве новом, / Как вне времени были вы...» - в «Поэме без героя»). В «Реквиеме» подобные «вневременные» мгновения выражены имплицитно, но легко восстанавливаются из контекста и соответствуют крайней степени лирической медитации, напряженному раздумью, граничащему с мотивом «безумия» или «ожиданием смерти»;

3) «Синхронно-реминисцентный хронотоп» лиро-эпоса Ахматовой создает эффект постоянно уточняющейся хронологии (известна определенная вольность обращения Ахматовой с датировкой своих произведений), благодаря чему каждая описываемая ситуация проецируется в контекст разновременных (в фокусе читательского восприятия) ситуаций-аналогов. Ярчайший пример такого синтеза - прозаическая авторская ремарка «Интермедии».' «И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется Она же (а может быть, - ее тень)...», - отсылающая одновременно к «Фаусту» Гете (сцене «Вальпургиева ночь»), «Божественной комедии» Данте (нижним кругам «Inferno»), роману «Мастер и Маргарита» М. Булгакова (главе «Великий бал у Сатаны»), структурообразующему для «петербургского мифа» мотиву двойничества и, наконец, одной из граней «ахматовского мифа» («колдунье с Лысой горы», «киевского Брокена»). Подобная перемена пространственно-временного модуса характерна для «креативной модели» акмеистического текста: «Концепция произведения как "текучей" целостности сказалась на всех уровнях <...> поэтики, провоцируя <...> интертекстуальную интеграцию в пространстве одного стихотворения разного рода культурных, мифологических и литературных рецепций, знаменующую "эонические" принципы пространственно-временной организации <...>»5.

5 Кихяей Л. Г., Меркель Е. В. «Разговор о Данте» О. Мандельштама как обоснование «креативной модели» лирического текста II Проблемы поэтики русской литературы XX века в контексте культурной традиции: Материалы международной научной конференции (заочной): Россия, г. Москва, 9 января 2006 г. / Ред.-сост. Л. Г. Кихней. М.: МАКС Пресс, 2006. С. 67.

4) Изображение домашнего, бытового пространства в поэтическом мире Ахматовой часто абстрагировалось от дома «вечного», дома «после смерти», и противопоставлялось жертвенному странничеству как идеалу постижения божественной благодати, подобно антитезе профанического («антидома») и сакрального (странничества) соответственно. В «Поэме без героя» тема «дома» получает свое законченное развитие в виде четкого противопоставления, с одной стороны, обычного дома, уюта - «антидому», в стенах которого разыгрывается зловещий маскарад Антихриста; с другой стороны, «повседневный», реально существующий дом здесь противопоставлен дому «посмертному», «вечному», как высшей духовной ипостаси лирической героини (это «последнее жилище» ассоциируется одновременно и со смертью телесной, и с духовным возрождением); и, наконец, немаловажное значение приобретает «бездомье», «странничество», дорога как высшая ценность, итоговый смысл бытия;

5) Феномен художественного времени и пространства, наряду с оригинальной поэтической «мифологией», неотъемлемой частью которой он и является (ахматовский миф о «солнечном Июле» и «траурном Августе» имеет календарную приуроченность), становится жанрово-стилевой доминантой лиро-эпоса Ахматовой.

6) Художественное время и пространство в позднем лиро-эпосе Ахматовой подвергаются авторской интерпретации, обретая статус контекстуальных категорий; в «Поэме без героя» и сопровождающей ее «Прозе о Поэме» в полном объеме воссоздаются сакральный творческий процесс создания произведения («Все в порядке: лежит поэма / И, как свойственно ей, молчит» - 3, 189), восходящий к эстетической мифологии акмеизма, а также семиотический механизм пространственно-временного существования авторского текста и активного сотворчества автора и читателя. Более того, художественное пространство «Триптиха» сакрапизуется, обретая надвременной, онтологический статус «вечного», универсального механизма культуры, в эстетических рамках которого намечается методологический инструментарий («зеркальное письмо», «симпатические чернила» и т. п.) дальнейших (вслед за Автором) литературоведческих интерпретаций «ахматовского текста».

В данном параграфе осуществляется детальное образно-тематическое сопоставление «Реквиема», «Путем всея земли» и «Поэмы без героя» Ахматовой с «Божественной комедией» Данте (образ «рдяной башни» и города Дита в Canto IX «Inferno» Данте и города с «красною ослепшею стеною» в «Реквиеме» Ахматовой, образ дантовского Света в «Paradiso» и у Ахматовой - грозной звезды, предвестья Апокалипсиса и одновременно спасения); дантовский пустынный лес Земного Рая находит себе соответствие в образе «пышного и знойного острова» в ахматовской «Путем всея земли», в текст которой буквально переносятся строки латинского церковного гимна «О, salve, Regina!», сочиненного Петром Компостиллой (ум. ок. 1002 г.), а образ «воина» восходит к апостолу Петру -«райскому ключарю», охраняющему в «Божественной комедии» Данте врата Чистилища. Пространственная модель «Поэмы без героя» организована по дантовскому принципу построения мироздания: воссоздаются временная (синхронная) преемственность прошлого и будущего, архетипические образы Ада, всех его концентрических кругов, града «скорби», Чистилища, где происходит самосовершенствование героини с помощью «памяти» как «аккумулятора» опыта и переживаний, и, наконец, Рая - «ледяного таинственного сада»,

12

пространства, одновременно суженного до одной точки, реализованного как «путь домой», и расширенного до бесконечности, осознаваемого как возвращение в Россию).

Общие параллели наблюдаются и в обрисовке траектории движения с осью координат «верх - низ», где спуск в преисподнюю «адского» Петербурга эквивалентен подъему, нравственному возрождению героини, и в тождественности композиции и нумерологии. В соответствии с композиционной организацией «Божественной комедии» Данте, где каждая новая часть («Чистилище», «Рай») открывается песней, снабженной «вступлением» («Вступление. - Звездное небо. - Катон»; «Вступление. - Вознесение сквозь сферу огня. -Всемирный закон любви»), каждая глава части первой, а также «Решка» и «Эпилог» ахматовского «Триптиха» непременно предваряются лирическим отступлением - своего рода предисловием-введением к последующему тексту. «Эпилог» произвольно делится Автором на три неравнозначные части посредством отточий, что знаменует собой переход от личного к общечеловеческому, масштабно-историческому - на контрастных чередованиях подобных переходов строится вся «Divina Commedia» (сомнения Данте в песни первой «Ада»), Образ девяти Муз («Где все девять мне будут рады...» - 3, 186) в проекции на дантовское творение восходит к девяти планетам (небесам) системы Птолемея («Рай»), причем пятое небо - Марс - упомянуто в подстрочном примечании Ахматовой к «Эпилогу» не случайно: по концепции Данте, в глубине этой звезды помещены пламенные души «воителей за веру», а у Ахматовой - несломленные режимом борцы за правду, творческие личности, к числу которых по праву относит себя лирическая героиня («За тебя я заплатила / Чистоганом...» - 3, 201), - отсюда становится ясен сакральный смысл «погребального пути» («Эпилог»). В свою очередь, часть первая «Девятьсот тринадцатый год», хотя и формально состоит из четырех глав (в первой части «Ада» Данте - тридцать четыре песни вместо ожидаемых тридцати трех), глава первая и «Вступление», как и в «Divina Commedia» Данте, в совокупности служат общим введением ко всей поэме. И, наконец, ахматовскому «Inferno» (загробному царству глав первой-четвертой, а также «Интермедии»), тоже сопутствует «Вступление» («Из года сорокового...»), своего рода конспект «Поэмы», ее «суггестивный сгусток», семантически насыщенное, подводящее итоги творческого пути Автора, написанное от первого лица, как и текст первой песни «Ада» Данте, с четко маркированной, кульминационной «точкой отсчета» временной ленты («Земную жизнь пройдя до половины...»), что означает, согласно нумерологии Данте, достижение поэтами тридцатипятилетнего возраста.

На современном научно-исследовательском этапе (1999-2009) и в пространстве новейших литературоведческих «штудий» (монографий, диссертаций и т. п.) физическое понятие «пространственно-временного континуума» (теория относительности А. Эйнштейна) как системы взаимосвязанных координат времени и пространства, онтологических дихотомий, спроецированных на поэтическую модель мира («дом - антидом - вечный дом - путь, странничество»), смыслообразующих оппозиций, способствующее созданию авторской концепции художественного мира, параллельно сосуществует с обоснованным М. М. Бахтиным термином «хронотоп», зачастую вступая в конкурентные отношения «дополнительной дистрибуции» и предоставляя несравненно больший простор для интерпретаций в методологическом и культурологическом плане.

13

Вторая глава «Ахматовская мифология и мифотворчество позднего лто-эпоса: структурные компоненты "ахматовского мифа"», являющаяся «кумулятивным центром» диссертации, погружает лиро-эпос поэта в мифологический контекст, выявляя иерархию античных мифов и мифов Нового времени в художественно-эстетической авторской системе, а также вариативность «прочтений» знаменитого «ахматовского мифа».

В ахматовской поэзии сосуществуют архаический миф и неомиф, космогонические мифы - о происхождении мира, антропогонические (о происхождении человека), календарные (о смене времен года - в поэме «У самого моря»), эсхатологические (о конце света - Апокалипсис «Реквиема» и «Поэмы без героя»), национальный «трансмиф» (мифологема Китежа в поэме «Путем всея земли»), образы древнегреческой (эллинистический миф о Психее-душе в структуре «Поэмы без героя», а также своеобразно обыгранный миф о Пигмалионе и Галатее в стихотворении 1916 года «Как белый камень в глубине колодца...») и римской мифологии; и, наконец, смыслообразующим началом, позволяющим соединить их в единое целое и осмыслить в иерархической системе, выступает так называемый эстетический миф (миф о собственной жизни как искусстве), зародившийся и получивший распространение в эпоху символизма, иными словами, знаменитый «ахматовский миф».

Введенные в религиозный контекст Священного Писания античные образы-символы не только обретают статус надвременных, универсальных онтологических реалий (идея земного Рая-Эдема воспринята Ахматовой с опорой на философию Вл. Соловьева, а миф о вечном возвращении времен - художественная доктрина «Поэмы без героя» - восходит к ницшеанской неомифологии), но и отражают нравственное восхождение поэта к Абсолюту, позиционируя его как Демиурга нового Мироздания, Данте XX века. Божественное Слово-Логос у Ахматовой восходит также к «священной любви к слову», «philologia sacra» Вяч. Иванова, под которой подразумевались «возвращение русской культуры к духовным основам христианства и - одновременно - творческое осмысление и воссоздание художественных архетипов Возрождения, Средневековья, Античности, не пережитых русской культурой в их классическом, европейском варианте»6.

Архетипические образы Ада и Рая претерпевают в творчестве Ахматовой своеобразную эволюцию: от библейских (евангельских) - в ранних лирических циклах (с обращением к Священному Писанию и православной традиции) до средневековых (дантовских) - в поздних циклах («Полночные стихи») и лиро-эпической трилогии (Ад предстает как огромная воронка, разделенная на девять кругов сообразно разновидности и тяжести Греха), достигая кульминации в итоговой «Поэме без героя», где совершается путешествие по концентрическим кругам нижнего Ада. Подобной эволюции в немалой степени способствуют сквозные образы рек - Ахерона, Леты-Невы, Флегетона (стих. «Не мудрено, что похоронным звоном...»), маркирующие границы между земным и загробным миром.

Структурно-семантической эволюции по пути функционального усложнения своих составляющих подвергается в лиро-эпосе Ахматовой и архетипический образ Рая. Если в стихотворениях ранних лирических циклов «Подорожник», «Белая стая»

* Русские писатели 20 века. Биографический словарь / Гл. редактор и составитель П. А. Николаев. М., 2000. С. 301.

14

мифологизированный образ Рая, восходящий к иконографической традиции, разрабатывался по трем основным линиям (Рай как сад, Рай как город, Рай как небо), а в ранней поэме «У самого моря» ветхозаветное описание Эдема предстало в виде изолированного микрокосмоса с натуралистической атрибутикой, то уже в поздних циклах «Cinque» и «Шиповник цветет» выстраивается целостная иерархия дантовского звездного универсума.

Дантовская нумерология и числовая символика (в основе которой - сакральное число «пять») определяют не только семантику заглавия цикла «Cinque» - миниатюры из пяти стихотворений, но и содержательный план, высвечивая его глубоко биографические и образно-символические контексты (число «десять», кратное «двум» и «пяти», упомянуто в связи с описанием движения небесного хоровода восьмого звездного неба в Canto XXVII «Paradiso»), Указанная в песне XVIII «Божественной комедии» пятая ступень Рая («пятый из порогов») - обитель Муз, бескорыстных творцов и источник поэтического вдохновения -так или иначе имеет отношение и к судьбам Ахматовой (знаменитого поэта), И. Берлина (блестящего филолога и дипломата), и к метафизической встрече душ, озаренных творческим вдохновением. Данное предположение подкрепляется не случайно упомянутым в стихотворении «Сон» из цикла «Шиповник цветет» образом Марса - небесной звезды, предсказавшей скорую встречу героини с адресатом цикла (И. Берлином), так как в соответствии с дантовскими представлениями об устройстве небесного Рая именно Марс среди остальных планет системы Птолемея олицетворяет собой пятое небо, описанию которого посвящены песни XV - XVIII «Paradiso».

Кроме того, в песнях десятой, тринадцатой и четырнадцатой, а также в примечаниях М. Лозинского неоднократно встречается указание на образ души библейского царя Соломона, «скрытой в пятом блеске среди двенадцати мудрецов первого хоровода»7 - хоровода Солнца: «Тот пятый блеск, прекраснее, чем каждый / Из нас, любовью вдохновлен такой, / Что мир о нем услышать полон жажды»8. Очевидно, воссоздавая в «Cinque» отвлеченно-метафизический образ всечеловеческой Любви, той, что «движет Солнце и светила», Ахматова ориентировалась на описание «самого дивного из светил» пятого круга - пламя, окружающее Соломона, о чем свидетельствует эпиграф из Бодлера, предпосланный циклу. Немаловажно и то, что название цикла «Cinque» (итал. «пять») коррелирует с конечным числом первой встречи с И. Берлином, состоявшейся 16 ноября 1945 года, а также - с количеством «дарственных надписей» А. Ахматовой - И. Берлину (их в совокупности тоже пять).

В свою очередь, индивидуальная ахматовская мифология создает мощное ассоциативное поле, позволяющее рассматривать попадающие в ее орбиту произведения мировой литературы как части единого смыслопорождающего механизма культуры.

Пронизывающий все уровни организации «ахматовского текста» и имеющий разветвленную структуру авторский миф (см. выше) продуцирует столь же неоднозначную, имманентную себе образную систему, способствуя реализации структурообразующего принципа «Поэмы без героя» - «монолога на полифонической основе». Так, в ранней поэме «У самого моря» симметричные относительно морского пространства пары

7 Дани Алигъери. Божественная комедия / Пер. с итал. M. Лозинского. Вступ. ст. К. Державина. М., 1982. С. 609.

'Ты же. Рай. Песнь X. С. 402.

зеркальных прообразов-антагонистов («домоседов» и «путешественников») при пространственном их совмещении относительно горизонтальной оси «степь - море» и совместном наложении составляют единые сверхобразы - по аналогии с совмещением внешне несовместимых дихотомических начал в едином мифе-концепте («И муза, и поэт, Ахматова на собственный вопрос: "Могла ли Биче словно Дант творить..." - отвечала тем, что была одновременно и Беатриче, и Данте - и в своих глазах, и в глазах современников»5); в итоговой «Поэме без героя» многогранный «ахматовский миф» имплицитно проявлен в системе многочисленных персонажей-двойников - своеобразная контаминация авторского «мифа-диалога» с современниками, диалога, ведомого и в контекстуальном пространстве трех «Посвящений», - и, напрямую, одной из своих граней, - посредством воссоздания «мифа-зеркала», причем зеркальным двойником автора выступает О. А. Глебова-Судейкина («Ты - один из моих двойников» - 3, 183).

Кроме того, уникальность «Поэмы без героя» еще и в том, что само по себе это произведение архетипически проецируется на композиционную схему вневременной античной трагедии (Автор берет на себя роль античного корифея, наличествует стасим, эксод, пролог, эпод, строфы, перебиваемые антистрофами, выделенными курсивом), и одновременно оказывается способно к самопародии в духе кинематографа будущего (в «Главе второй» и «Эпилоге» вводится закадровый авторский голос), способно функционировать в роли одного из своих «двойников», «зеркального» текста, воссоздающего собственную структуру («Все в порядке: лежит поэма / И, как свойственно ей, молчит» - 3, 189), и, подвергаясь авторской цензуре и самоцензуре, порождать собственный художественный «антимиф» в сатирическом ключе («Ширпотреб с примечаниями редактора).

Во-первых, «Поэма без героя» содержит восходящий к структуре античных трагедий стасим - хоровую песню («Загремим мы безмолвным хором...» - 3, 198), возглавляемую автором-корифеем - своего рода харизматическим лидером («Я ль растаю в казенном гимне?» - 3, 194), а многочисленные лирические отступления, предпосланные «Интермедии», «Решке», «Эпилогу», каждой главе в отдельности и вводящие читателя в описываемую обстановку, тоже могут рассматриваться в качестве отдельных самостоятельных прологов (вступительных частей к разыгрываемым драматическим действиям диалогического типа). Наличествует также послесловие к «Главе четвертой и последней» («Все в порядке: лежит поэма / И, как свойственно ей, молчит» - 3, 189), завершающее собой минитрагедию (эписодий) - самоубийство драгунского корнета - так называемый эксод (заключительная часть трагедии), подводящее в философском ключе итог совершившегося, написанное от лица Автора, вновь выступающего здесь в роли античного корифея (эксодом корифея, например, завершаются трагедии «Аякс» и «Филоктет» Софокла, лира которого -один из ключей к дешифровке ахматовской поэмы). «Интермедия» же восходит к эподу, вводимому в трагедию далеко не всегда - лишь на правах побочного, вспомогательного компонента текста; Ахматова аттестует «Интермедию» как «бродячие строфы», которые она «не пустила в основной текст», но которые, наряду с эписодиями, имеют право на

' В era зеркалах: Анна Ахматова в портретах современников. M., 2005. С. 7.

16

существование, так как являются маркером-границей, разделяющей прошлое и будущее, трагедию века (эписодий «Девятьсот тринадцатый год») и частную трагедию самоубийства («эписодии» второй-четвсртый, ознаменованные трагической развязкой).

Во-вторых, подобно структуре древнегреческих трагедий, строфы перебиваются антистрофами, выделенными курсивом и выступающими в функции «реплик в сторону» (каждая глава поэмы, за исключением «Решки», содержащей стасим, включает в себя либо одну, либо несколько антистроф), в которых Автор либо выступает от имени хора, беспристрастно комментирующего происходящее - в главе четвертой («Сколько гибелей шло к поэту...» - 3, 188), либо в роли своего «зеркального» двойника - в «Эпилоге» («И я слышу даже отсюда - / <...> / Звуки голоса своего...» - 3, 200).

Следовательно, изначально заложенный в художественной системе лиро-эпоса Ахматовой и совмещающий в себе мифологические архетипы разных эпох индивидуальный авторский миф («ахматовский миф») выступает в роли смыслопорождающего культурного «кода-шифра» к образной системе, сюжетным коллизиям, пространственно-временному «континууму» не поддающихся однозначной интерпретации произведений. Тесное взаимодействие давнопрошедшего (Plusquamperfect'a) и будущего времени в «Поэме без героя» (на основе контрастного совмещения вневременного искусства античной драмы и приемов кинематографа - искусства будущего), и, таким образом, продиктованное неоднозначностью жанровой природы произведения, цементируется еще и двойственностью авторской позиции: автор выступает летописцем-хронографом, воссоздающим последовательность событий и биографию своих героев, и одновременно - современником этих героев, одним из многочисленных двойников, в эпицентре жизненных перипетий которых разворачивается личная драма его «разновременного и многоипостасного "я"» (термин Н. Струве) - драма Судьбы.

Поэма «У самого моря» (1915) - ранний образец обращения к синтетическому жанру, ориентированному на жанровый канон фольклорной (волшебной сказки); в роли специфических «кодов» («спящих валентностей» - термин JI. Г. Кихней) выступают элементы плача-причитания, фантастической баллады, магического предсказания, евангельской притчи, средневековой утопии, христианской молитвы. Жанровая полифония поэмы определит последующее развитие лиро-эпоса, достигнув кульминации в итоговой «Поэме без героя».

В «Реквиеме» к лиро-эпическому повествованию (по мнению С. И. Кормилова, «"Реквием" одновременно и лирический цикл, и эпическая поэма»10, а И. Я. Лосиевский считает, что «это произведение обрело черты лиро-эпической жанровой формы - поэмы»11) впервые подключается в качестве одной из неявных жанровых «валентностей» античный классический театр, от имени которого говорит лирическая героиня, подобно древнегреческому корифею, что, в свою очередь, станет доминантой композиционного построения «Поэмы без героя», где драматическое действие в соответствии с канонами древнегреческой трагедии развивается в промежутках между партиями хора (хоровой песни - стасима). В композиции «Реквиема» с прозаическим «Вместо предисловия» (1957)

10 Кормилов С. И. Поэтическое творчество Анны Ахматовой. М.: МГУ, 2000. С. 93.

11 Лосиевский И. Анна Всея Руси: Жизнеописание Авны Ахматовой. Харьков, 1996. С. 98.

имплицитно содержится следующий замысел автора - создание пьесы «Пролог, или Сон во сне» (в античной трагедии «прологом» именовалась вступительная часть, разыгрываемая актерами). Кроме того, прозаическая интродукция «Реквиема» («Вместо предисловия»), являясь важнейшим элементом драматизации, представляет собой развернутый диалог и может рассматриваться в качестве универсального «Пролога» - вступительной части древнегреческой драмы.

В поэме «Путем всея земли» одной из дополнительных художественных кодировок впервые выступает кинематограф эпохи Блока. «Пунктирная» композиция и редуцированный сюжет с пространственно зафиксированной авторской точкой зрения соединяют по принципу кинематографического монтажа дискретные фрагменты, «внешне разрозненные мгновения жизни» в единое художественное «полотно» поэмы. Таким образом, жанровая природа «Путем всея земли» является смыслопорождающей моделью для возникновения последующего киносценария психологического детектива «О летчиках, или Слепая мать», в то время как жанровая «валентность» утопии «заимствована» из ранней поэмы «У самого моря», а элементы античной театрализации (хоровое начало) - из «Реквиема», дополняясь, однако, инвариантами романтической сказки (образ Гофмана), видения, древнерусского жития, остросюжетного детектива (нерасследованное загадочное убийство в «Главе третьей»: «И в груде потемок / Зарезанный спал» - 3, 34), патриотической и эсхатологической лирики. Подобно поздним эпическим творениям Ахматовой, поэма «Путем всея земли» (предтеча «Триптиха» и реализация топологической модели «У самого моря») является примером художественного синтеза нетрадиционного типа, для которого характерны особый, «опоясывающий» способ организации хронотопа, «кольцевая» композиция, циклическая временная концепция, условные начало и конец с нулевой точкой отсчета времени и пространства («По январям и июлям / Я проберусь туда...» - 3, 31).

И, наконец, «Поэма без героя» - наглядный пример обращения к эллинистической мифологии, культуре Средневековья и Возрождения (важнейшим «кодом-шифром» выступает «Божественная комедия» Данте, созданная как раз на стыке вышеупомянутых эпох), западноевропейскому романтизму (драмам Шекспира), символизму (ориентация на творчество И. Анненского, А. Блока), отечественной литературной традиции, в основе которой - «петербургский миф» (А. Пушкину, М. Лермонтову, Ф. Достоевскому, Н. Гоголю), музыке, танцу, балету, живописи (в основном - портретной), скульптуре, частично -архитектуре, а главное - технике киносценария, какой она представлена в XX веке. Синкретизм всех форм и видов искусства лаконично отражен в двух самых важных, но противоположных по смыслу суждениях - В. Жирмунского («"Поэма без героя" исполненная мечта символистов») и М. Зенкевича, провозгласившего: «Слово крепкое, акмеистическое».

Структура «ахматовского текста», таким образом, предполагает универсальные композиционные схемы, с помощью которых предшествующие жанры встраиваются в жанры произведений, созданных впоследствии, выступая в функции смыслопорождающей модели, «протожанрового образца» (Л. Г. Кихней). Таким «протожанровым образцом» для «Поэмы без героя» служит «Реквием». Помимо плотного «лирического кольца» (термин В. А. Зайцева), обнаруживающего в композиционной структуре обоих произведений

18

тождественность своих значимых элементов («Вместо предисловия», «Вступление», двухчастный «Эпилог» «Реквиема» и имплицитно двухчастный «Эпилог» «Триптиха»; «Посвящение» «Реквиема», датированное мартом 1940 года и обращенное к «невольным подругам двух осатанелых лет», далее трансформируется в троичную структуру созданных впоследствии посвящений «Триптиха», где конкретизируются и уточняются его адресаты -друзья опального поэта - О. Мандельштам, Вс. Князев, О. Глебова-Судейкина, которым героиня «шлет прощальный свой привет»; двухчастная X главка «Распятие» тождественна подразумеваемому двухчастному построению «Главы четвертой и последней», где, как и в «Реквиеме», событийная линия сопровождается авторским комментарием - «Сколько гибелей шло к поэту...» - 3, 188); три главки «Реквиема», единственно имеющие названия - УП. Приговор, VIII. К смерти, X. Распятие - и составляющие отдельный, самостоятельный микросюжет, в центре которого - лирическое «я», являются своего рода прообразами-схемами будущей «Поэмы без героя» и в совокупности с сюжетной канвой части первой «Триптиха» («Приговор» - глава первая; «К смерти» - главы вторая-третья; «Распятие» -глава четвертая и последняя) имитируют композиционную схему классической трагедии: завязку, кульминацию и развязку.

Как уже упоминалось выше, в поэтической системе Ахматовой осуществляется поэтапное усложнение культурных «кодов» и жанровых «валентностей», вступающих друг с другом в сложные полисемантические отношения, а также отношения взаимозамещения. Например, жанровая «валентность» так называемого «видения» присутствует в каждом из произведений лиро-эпической трилогии, становясь художественно значимым дифференциальным признаком и выступая в функции взаимозамещения. С. А. Коваленко возводит строки «Реквиема» («Подымались, как к обедне ранней, /По столице одичалой шли...») к тождественным эпизодам «Путем всея земли» и «Поэмы без героя»: «Эта часть «Реквиема», написанная на грани жизни и смерти, связана «ночными видениями» с поэмой «Путем всея земли» и второй частью «Поэмы без героя» - «Решкой», где, как писала Ахматова, у нее «нет двойника», присутствующего в первой части и в эпилоге»12.

Мотив зеркала - основной структурообразующий и жанровый компонент «ахматовского текста», важнейший композиционный прием, способный моделировать художественную действительность и способствующий созданию эффекта пространственной симметрии в поэме «У самого моря», а также симметричной соотнесенности глав, посвящений, лирических отступлений «Поэмы без героя», бесконечной перспективы и множества авторских двойников, окно в потусторонний мир, одновременно является и важнейшим мифологическим «кодом», и имеющим биографическую приуроченность ахматовским «мифом-зеркалом», и архитектоническим разграничителем авторского мифа и противоположного ему «ангимифа», а главное - идейным и композиционным стержнем литературно-критических работ как отечественного, так и зарубежного ахматоведения. Таким образом, зеркало входит в художественный мир произведений Ахматовой не только как семиотический (структурный) компонент, но и как композиционный прием, конструирующий художественную и внехудожественную действительность, что позволяет ахматовской «Книге

|г Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М.: Эллис Лах, 1998. С. 398.

19

Судьбы» (M. В. Серова) функционировать как динамической системе в культурной перспективе сменяющихся эпох и столетий неограниченно долго.

В третьей главе «Из истории эмигрантского ахматоведения. А. А. Ахматова в зеркале русского зарубежья» первостепенным становится вопрос о контекстуальном диалоге А. Ахматовой и русского зарубежья. При анализе воспоминаний Г. Струве, Б. Филиппова, В. Вейдле, Н. Оцупа, Н. Струве, Ж. Нива и др. прослеживается определенная жанрово-стилевая доминанта, эволюция взглядов на творчество поэта вплоть до исследований современных литературоведов-эмигрантов (Д. Далоша, Б. Носика и др.). Эмигрантское ахматоведение, развивавшееся в русле социокультурного феномена литературной периодики зарубежья и заимствовавшее ее основные черты, как отдельная наука существовало также в тесном контакте с отечественной критической мыслью, классическими «штудиями» отечественной «науки об Ахматовой».

В общей жанрово-родовой системе зарубежного ахматоведения ощутимо тяготение к мемуарно-автобиографической прозе (жанровой форме мемуаристики), к которой принадлежат книги «На Парнасе Серебряного века» С. Маковского, «Курсив мой» Н. Берберовой, недавно переизданная книга «На берегах Невы» И. Одоевцевой (Ахматова относилась к ним весьма скептически, справедливо считая, что в них искажается ее биография, духовный облик, а правда граничит с вымыслом).

Другой полюс отмечен зарождением так называемого академического ахматоведения, фундамент которого заложен монументальной диссертацией А. Хейт «Анна Ахматова. Поэтическое странствие» (1991), сочетающей в себе внимание к биографической конкретике (название соотносится с темой экзистенциального пути поэта), характерное для мемуарной прозы, и глубокий литературоведческий анализ, получивший дальнейшее развитие в монографиях В. Росслин «The prince, the fool and the nunnery: the religious theme in the early poetry of Anna Akhmatova» (Amsterdam, 1984), книге западноевропейского ученого В. Казака (см.: Kasack W. Christus in der russischen Literatur: Ein Gang durch die Literaturgeschichte von ihren Anfaengen bis zum Ende des 20. Jahrhunderts (Müenchen, 1999), в которых предметом исследования становится раннее творчество поэта, а также «летописной» биографии Р. Ридер «Анна Ахматова. Поэт и Пророк»13. Сюда же примыкает беллетризованкая критика иностранных славистов - К. Мочульского, Н. Оцупа, В. Вейдле, Ф. Степуна, Н. Струве, И. Бродского, Б. Филиппова, Р. Гуля, Ж. Нива и др., подробно проанализированная в данной главе. Содержательно-стилевой доминантой последних двух полюсов зарубежных исследований становится жизнеописание выдающейся личности, верной заветам пушкинской классики, какой в сознании литературоведов-эмигрантов предстает Ахматова.

Жанровая дифференциация эмигрантского ахматоведения отличается предельным разнообразием: беллетризованная автобиография, собственно мемуары, автобиографическое или мемуарное эссе, научная монография, интервью - диалог, закрепленный в письменной форме (известны интервью И. Бродского об А. Ахматовой), статья-дневник («Восемь часов с Анной Ахматовой» Н. Струве), рецензия, литературная пародия (знаменитые пародии К.

'' Roberta Reeder. Anna Akhmatova. Poet & Prophet New York: PICADOR USA, 1994.

20

Мочульского на Ахматову, Бальмонта, Брюсова), литературный портрет, некролог. Последние две жанровые модификации обнаруживают взаимную проницаемость своих границ (например, некролог «На смерть Анны Ахматовой» Н. Струве, посвященный поэзии Ахматовой, по своему содержанию является скорее «посмертным» творческим портретом).

Тематический диапазон научных интересов эмигрантского ахматоведения определяется двумя основными тенденциями: с одной стороны, тяготением к художественному осмыслению религиозных образов и мотивов в творчестве Ахматовой, характерным, в основном, для научных монографий А. Хейт, В. Росслин, Р. Ридер и литературной критики «воспоминаний» Г. Струве и Н. Струве. Немаловажное значение имеет также приобретающий характер скрытой полемики вопрос о наличии (К. Мочульский) или отсутствии (Б. Филиппов, Н. Струве) эволюции религиозных взглядов в поэтическом творчестве и мировоззрении Ахматовой. С другой стороны, - тенденцией к экзистенциальному, метафизическому философствованию, выделению неких устойчивых констант поэтического мира Ахматовой - статья «Поэтическое творчество Анны Ахматовой» К. Мочульского и монография польской исследовательницы Агаты Долачиньской «Поэтическая мастерская Анны Ахматовой» (Познань, 2004) - представляют собой некий аналог аналитической тенденции отечественного ахматоведения 1999 года (монографии И. Федорчук «Лирическая картина мира в творчестве Анны Ахматовой» и В. Короны «Поэзия Анны Ахматовой. Поэтика автовариаций»). На уровне поэтической стилистики сохраняется контрастное противопоставление Ахматовой («поэта классической меры») - М. Цветаевой (поэту-новатору), подчас излишне категоричное и бескомпромиссное.

В четвертой главе «Новые и вновь введенные в научный оборот исследования проблемы "А. А. Ахматова и Православие"» на материале статей, эссе, беглых заметок и отрывков из воспоминаний как отечественных (О. Троцык, М. С. Руденко), так и эмигрантских ахматоведов (Р. Гуль, К. Мочульский), составивших основу одноименного сборника14, исследуются различные подходы к вечной теме «А. А. Ахматова и Православие».

Применительно к творчеству Ахматовой правомерно говорить о народном православии, явно не тождественном традиционному, синкретической вере, в которой соединены православные каноны и фольклорные дохристианские обычаи. Амбивалентная связь божественного и демонического, православного канона и обрядовой символики определила и специфику «ахматовского мифа», и особенности художественного творчества поэта -своего рода «христианского искусства, основанного на великой идее искупления»15.

За основу периодизации православной модели мира в творчестве Ахматовой нами принята концепция Л. Г. Кихней16, справедливо переименовавшей интертекстуальную поэтику Ахматовой 1930-1960-х годов (Т. Цивьян, Р. Тименчик) в «соборную»17.

В современных исследованиях религиозная образность поэта характеризуется православной «триадой»: антиномия христианской догмы и личных переживаний в лирике 1910-х - начала

14 А. А. Ахматова и Православие: Сборник статей о творчестве А. А. Ахматовой / Сост. В. А. Алексеев. M-, 2008.

13 Троцык O.A. Библия в художественном мире Анны Ахматовой. Полтава, 2001. С. 94.

16 Кихней Л Г., Фоменко O.E. «Так молюсь за Твоей литургией...»: Христианская вера и поэзия Анны Ахматовой. M., 2000.

" Там же. С. 124.

20-х годов сменяется мотивами пророчества и искупления (1920-е годы), а кульминацией становится православная идея соборности, коллективной памяти народа, связанной с извечным противостоянием Поэта - тирании.

Подвергаемый в данной работе всестороннему анализу сборник статей о творчестве А. Ахматовой «А. А. Ахматова и Православие» под редакцией профессора В. А. Алексеева (М., 2008) представляет собой коллективный академический труд, синтез литературоведческих, лингвистических и философских работ, рассмотренных как в аспекте синхронии (система взаимосвязанных предметов и методов исследования), так и в аспекте диахронии - как история изучения религиозной проблематики в творчестве Ахматовой, что позволяет выявить разнообразные, порой противоположные точки зрения.

Православная доктрина осмысляется многоаспектно: как авторская модель мира, сакральное время и пространство души героини, выраженное через молитву, Таинство Покаяния (Недоброво Н. В. Анна Ахматова), аналог христианской этической модели поведения (Лукьянов Е. А. Оптина пустынь в судьбе А. А. Ахматовой), конструктивное начало поэтической стилистики (Виноградов В. В. О символике А. Ахматовой) и образно-мотивной структуры поэтических произведений (Руденко М. С. Религиозные мотивы в поэзии Анны Ахматовой), смыслопорождакмцая модель, интегрирующая память «вечных образов» культуры (Бурдина С. В. Библейские образы и мотивы в поэме А. Ахматовой «Реквием»), историософская парадигма, где память - инструмент собирания эсхатологических авторских установок воедино через концепцию исторического эона (Филиппов Б. А. Заметки об Анне Ахматовой), трансцендентное начало бытия (Верхейл К. Тишина у Ахматовой), ценностная иерархия онтологических универсалий (Небесные краски А. А. Ахматовой С. И. Сенина) и гносеологических констант (Троцык О. Проблема познания «ближнего» в любовной лирике А. Ахматовой), принцип «соборности», который В. А. Алексеев именует «христоцентричностью мира и всего человеческого бытия» в статье «Причастившаяся любви: Православный мир Анны Ахматовой», явившейся своего рода художественной «увертюрой» всего сборника.

Неоднозначность современных подходов к проблеме «А. А. Ахматова и Православие» усиливается рядом полемических суждений относительно духовной подоплеки ахматовского творчества, в первую очередь - образности поэмы «У самого моря» (известна полемика С. А. Коваленко и М. В. Серовой о религиозно-демонических истоках образа «сестры Лены» -двойника лирической героини). Уже в ранней ахматовской поэме намечается концепция художника-демиурга в его отношении к «греху», «вине» и «жертве». В «Реквиеме», «Путем всея земли» и «Поэме без героя» эти мотивы, достигнув подлинно эпического обобщения, трансформируются в сюжетно-мифологическую схему о пути человеческой души в бессмертие (своеобразный аналог дантовского путешествия «Ад - Чистилище - Рай»), восходящую к акмеистической идее земной жизни как обретения Бога, как «благословения Божия», а механизм художественного творчества осмысляется как «архитектурная» составляющая (с опорой на акмеистическую эстетику) божественного Слова-Логоса.

Таким образом, исследования, посвященные проблеме религиозной образности в поэзии Ахматовой, как правило, проецируют ахматовскую «Книгу Судьбы» на Книгу Бытия и в русле очерченной тенденции к синтетическому осмыслению феномена Ахматовианы

22

рассматривают творчество поэта в парадигматическом ряду христианских догматов Грехопадения, Искуплеция, Боговоплощения и Воскресения (О. Троцык) с обязательным выявлением жанрово-тематической специфики ахматовских произведений (Л. Г. Кихней). Прослеживается определенная эволюция христианского мироощущения поэта в тесной связи с эволюцией «ахматовского мифа», генезисом образов героини, художественным сознанием автора и поэтикой его произведений.

Пятая, заключительная глава работы «Ахматоведение начала XX века: к методологии изучения и классификации» посвящена современному состоянию «науки об Ахматовой», именно сейчас развивающейся особенно интенсивно, по преимуществу в одном из наиболее перспективных аспектов как для нее, так и для литературоведения в целом, - аспекте художественного времени и пространства.

В совокупности онтологический статус концептуальных литературоведческих работ, затрагивающих проблему временной категории в поэзии Ахматовой, ориентирован на герменевтическую концепцию В. Дильтея, согласно которой время осмысляется в различных формах: как темпоральность жизни, как роль временной дистанции между автором (текстом) и интерпретатором, как механизм культурной парадигмы, элемент биографического метода, компонент традиции и обновляющихся смыслов, образцов. Собственно герменевтическое видение данной проблемы проецируется в литературоведческих исследованиях на изображение субъективного времени, внутреннего пространства души лирической героини, пространственно-временной соотнесенности автора и героини.

В предлагаемой главе впервые предпринята попытка на основании новейшего, ранее практически не исследованного материала, введенного в научный обиход в 2002-2005 годах, обозначить новые рубежи и дальнейшие перспективы развития ахматоведения как особой самостоятельной области современной литературоведческой мысли, осветить наиболее яркие, дискуссионные моменты, определить «культурцентристскую» стратегию канонических текстов «науки об Ахматовой», устранить неточности и искажения так называемого непрофессионального («любительского») ахматоведения, по разным причинам закравшиеся в биографические «штудии» и нарушающие авторскую волю поэта.

В современной «науке об Ахматовой» с известной долей условности выделяются три основополагающие доминанты: традиционное (каноническое) ахматоведение, в целом продолжающее и развивающее достижения классических научных «штудий» маститых ахматоведов конца XX века - В. Жирмунского, А. Павловского, С. Коваленко, Л. Кихней, Н. Королевой, А. Наймана и др.; оппозиционное ему «антиахматоведение», зародившееся еще в атмосфере раннего советского времени (1920-е годы) и пропагандирующее свой «антимиф» - маргинальная, обличительная, антинаучная тенденция, получившая распространение в связи с Постановлением 1946 года и обретающая «второе дыхание» на просторах постсоветского пространства - в современных условиях постмодернистского дискурса, следствием чего явилась скандально известная антинаучная книга «АнтиАхматова» Т. Катаевой (М., 2007), включенная в серию очернительных «псевдоисследований» под экстравагантными названиями - «Шут у трона революции. Внутренний сюжет творчества и жизни поэта и актера Серебряного века Владимира Маяковского» Б. Горба (М., 2001), «Блок без глянца» (СПб., 2008) и т. п.

23

Некое промежуточное положение между этими крайними «полюсами» занимает зародившееся сравнительно недавно нетрадиционное, неканоническое, «любительское» («дилетантское») ахматоведение - исследовательская струя, явившаяся отчетливой приметой современного литературного процесса и представленная немногочисленными исследованиями британской писательницы Э. Файнштейн, русской поэтессы И. Пановой, актрисы А. Демидовой, режиссера театра и телевидения С. И. Аннапольской. При кажущейся глубине проникновения в предмет исследования, внешнем академизме и попытках оригинальной интерпретации жизни и творчества поэта непрофессиональное ахматоведение отличается, к сожалению, многочисленными погрешностями и ошибками, как правило, биографического и культурно-исторического характера. Предпочтение авторов отдается содержательному аспекту, живому воссозданию атмосферы времени, «духа» эпохи, новизне подачи материала, призванной пробуждать интерес читателя множественностью подходов к изучаемому объекту, нетрадиционной методологии и композиционному построению исследований, которые не претендуют на исчерпывающую, однозначную авторскую точку зрения, а зачастую лишь компилируют предыдущие достижения традиционного ахматоведения, в то время как аппарат ссылок (академическая составляющая науки) незаслуженно остается «в тени».

Пространственно-временная миромодель Ахматовой ориентирована на художественный контекст мировой культурной традиции, творчески преображенный в особый синхронно-реминисцентный хронотоп ее многозначных произведений. В связи с этим первостепенное значение для наметившейся в начале XXI века синтетической тенденции современного ахматоведения приобретает процедура движения по герменевтическому кругу, когда интерпретатор авторского текста многократно переходит от части к целому, а затем от целого к части, постигая особенности художественной философии ахматовской «Книги Судьбы». Данный метод, включающий в себя выявление исторически обусловленных закономерностей литературного процесса, его тематических доминант, логики и эволюции критической мысли ХХ-ХХ1 веков, позволяет комплексно осветить все стороны изучаемого культурного феномена Ахматовианы с разных точек зрения - биографической, текстологической, исторической, культурологической, онтологической и т. п., осмыслить его в современных условиях научного постмодернистского дискурса, учесть все многообразие существующих в науке концепций и подходов к анализу многогранного «ахматовского текста».

Наряду с возрастающим интересом к экзистенциальной, онтологической проблематике анализируемых произведений Ахматовой, биографические и мемуарные исследования (за исключением переизданной в 2008 году «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» В. А. Черных18), все больше оттесняются на периферию пространства научного поиска, в противовес литературоведению русского зарубежья, где к 2004-2005 годам наблюдается как раз противоположная тенденция, - становясь объектом осмысления так называемого «любительского» («непрофессионального») ахматоведения (Э. Файнштейн19, С. Аннапольская20,

11 Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Изд. 2-е, испр. и доп. М : Индрик, 2008.

19 Файнштейн Э. Анна Ахматова. М.: Эксмо, 2007.

10 Аннапольская С. И. Акватория любви: Театр - моя душа, телевидение - жизнь. М.: Звовнипа-МГ, 2002.

И. Панова21, А. Демидова22) - новейшего направления в критике последнего времени, зачастую содержащего в себе немало погрешностей, касающихся биографической фактологии, исторической хронологии и неверной датировки ключевых произведений поэта. Но и в данном случае картина неоднозначна. Из перечисленных выше только исследование Э. Файнштейн в тематико-композиционном плане отвечает требованиям биографического компендиума, хотя и страдает очевидными несообразностями; книга поэтессы И. Пановой посвящена анализу ранней лирики поэта (вновь целостный подход к «ахматовскому тексту» раннего периода диктует и само название - «Книга Любви»), а литературоведческое разыскание актрисы А. Демидовой - напротив, вершинному творению - «Поэме без героя» Ахматовой - поэтому историко-биографичсский подход служит здесь лишь «подспорьем» в реконструкции художественных особенностей авторского текста.

В целом же, методологический аппарат - «академическая составляющая» науки -характеризуется множественностью подходов к анализируемому тексту, включая методологию на стыке смежных дисциплин, их поливариантным совмещением, что должно способствовать энциклопедическому пониманию внутренней природы «ахматовского текста». И, несмотря на то, что всеобъемлющего жизнеописания Анны Ахматовой пока не составлено, уже сейчас намечены основные шаги к созданию монументальной биографии поэта; «пальма первенства» здесь по праву принадлежит С. Коваленко - автору двухтомного труда «Анна Ахматова: pro et contra. Антология» (2001, 2005), книг «Петербургские сны Анны Ахматовой» (2004) и «Анна Ахматова» (2009), последняя из которых вышла в знаменитой серии «ЖЗЛ». Свидетельством вышеозначенной тенденции к объективному, синтетическому осмыслению поэтического творчества Ахматовой служат и «симферопольские» сборники статей биографической, сопоставительной, текстологической, интертекстуальной направленности: «Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество» В. П. Казарина (Симферополь, 2001), «Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник», выдержавший два выпуска (2008, 2009) под редакцией Г. М. Темненко23, а также двухтомный коллективный труд авторов ИМЛИ - «Русская литература 1920-1930-х годов. Портреты поэтов»24, составителем и одним из авторов которого является С. Г. Семенова.

Жанровая дифференциация эмигрантского ахматоведения во многом идентична отечественной, но далеко не тождественна ей: если ахматоведение эмиграции преимущественно опирается на широкий пласт мемуаристики и эссеистики при последующем безусловном доминировании жанра статьи (включая статью-некролог, статью-портрет, статью-эссе, рецензию и т. п.), то для отечественной «науки об Ахматовой» в ее «классическом» варианте характерно тяготение к жанру монографии, сборнику статей различной тематической направленности (за исключением статей-некрологов и эссе), монографического очерка, стилизованных «рассказов» («Рассказы о Анне Ахматовой» А.

11 Панова И. Пятое время года. M.: Готика, 2005.

22 Ахматова А. А, Поэма без героя / Демидова А. Ахматовские зеркала: Комментарий актрисы. М.: Прозаик, 2009.

а Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник / Сост. и научн. ред. Г. M. Темненко. Вып. 6.

Симферополь, 2008.

м Русская литератур» 1920-1930-х годов. Порпрегы поэтов: В 2 т. Т. 21 1ред.-сост.: А. Г. Гачева, С. Г. Семенова 1. М-: ИМГСИ РАН,

2008.

Наймана25) и «детективных расследований» (книга «Ахматова: жизнь» А. М. Марченко26, остросюжетное повествование которой посвящено выяснению адресатов ахматовской лирики), а также к появившимся сравнительно недавно исследованиям-

путеводителям27, так называемым «музейным высказываниям»28, что вполне соответствует избранной методологии.

Если методологический инструментарий отечественной «науки об Ахматовой» можно кратко определить как «аналитизм на фоне безусловного господства синтетизма», то эмигрантское ахматоведение, наоборот, характеризуется безусловным преобладанием аналитической традиции на фоне реликтовой синтетической. Ахматоведение метрополии претерпевает, однако, определенную эволюцию. Тогда как конец XX века (и в особенности 1999-й год) характеризовался кульминационным «всплеском» аналитических исследований в области ахматовской поэтики с погружением в область архетипов, имплицитно заложенных в тексте смыслов, спроецированных на сферу бессознательного (В. Корона, И. Федорчук), начало XXI века (2003 - 2005) обнаруживает явную тенденцию к целостному осмыслению творческого пути поэта, его эволюции с неуклонным проецированием художественной системы в парадигматический ряд. Отчетливо выделяются исследования, рассматривающие лиро-эпос Ахматовой как целостный феномен, погруженный в разные парадигмы: жанровую (Л. Г. Кихней29), культурную, интертекстуальную (С. В. Бурдина30), психопоэтическую (книга М. В. Серовой31, а также очерки Н. Л. Лейдермана, А. В. Тагильцева32). Данная специфика, тем не менее, вовсе не устраняет реликтового сохранения аналитических тенденций на правах второстепенного компонента.

Важнейшей точкой пересечения их методологических практик выступает философский категориальный аппарат - универсальная онтологическая система художественной философии, предполагающая тождественность исследовательских приоритетов и применимая к исследованию самых разных аспектов поэтического творчества вплоть до воссоздания авторской модели мира.

Совмещение в ахматовском хронотопе гуманистических, культурно-исторических и ценностных и философских смыслов во многом обусловило и понятийный аппарат исследований, включающий в себя реконструкцию «культурного диалога» поэта с предшествующей классической и современной литературными традициями и способствующий выявлению общих «точек соприкосновения» в осмыслении проблемы художественного времени и пространства; структурно-семиотический метод, в котором имманентный анализ произведений, расшифровка поэтической образности дополнены семиотически-коммуникативным исследованием интертекстуальных связей поэтической системы Ахматовой с культурой прошлого и настоящего и со спецификой ее восприятия; монографический метод, метод комментирования документальных свидетельств,

и Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: ACT: Зебра Е, 2008. м Марченко А. М. Ахматова: жизнь. М.: ACT: Астрелъ, 2009.

17 «Мои первые воспоминания - Царскосельские...»: Анна Ахматова в Царском Селе /Сост. В.Е. Абарова. СТ16.: Серебряный век, 2008. я Биличенко В. А. Творческий путь Анны Ахматовой как объект музейного высказывания (1889-1917). СПб., 2008.

19 Кихней Л. Г., Чаунина Н. В. Анна Ахматова: Сквозь призму жанра. Пособие по спецкурсу. М.: МАКС Пресс, 2005.

30 Бурдина С. В. Лирический эпос Анны Ахматовой: пространство памяти культуры. Пермь, 2007.

31 Серова М. В. Анна Ахматова: Книга Судьбы (феномен «ахматовского текста»: проблема целостности и логика внутристружтурных взаимодействий). Екатеринбург; Ижевск, 2005.

м Лейдерман Н. Л., Тагильцев А. В. Поэзия Анны Ахматовой: Очерки. Учебно-методическое пособие. Екатеринбург, 2005.

текстологическая реконструкция, биографический метод; последний постепенно оттесняется на периферию понятийного аппарата научного познания, усиливается роль интегративных методов (например, историософского, психопоэтического, метода семиотического моделирования), ассимилирующих достижения сопоставительного анализа и интерпретации, а также исследований интертекстуальных связей произведений Ахматовой с отечественной и зарубежной литературой, предполагающих диахронический и синхронический аспекты их рассмотрения в свете механизма «памяти культуры».

Всепоглощающее стремление к целостности освещения поэтического наследия Ахматовой сказывается и на структуре текстологических исследований: так, книга «"Фаты либелей" Анны Ахматовой» Н. Гончаровой (СПб., 2010), заглавие которой переводится как «Судьба книг Анны Ахматовой» и является зеркальной контаминацией «Книги Судьбы» (термин М. В. Серовой), рассматривает совокупность не только всех опубликованных при жизни автора поэтических сборников, существующие в латентной форме рукописные планы несостоявшихся книг в соответствии с хронологией авторского замысла и творческой судьбой поэта, спроецированных на перипетии античной трагедии в современной ее интерпретации. Подобная ситуация коррелирует с введенным самой Ахматовой определением «Царственное Слово» - «прообразом» ее творчества, своеобразным аналогом «ахматовского текста», а также с признанием за поэтом заслуженного статуса русского классика.

И, наконец, новейшей тенденцией современного литературоведения является то, что творчество Ахматовой выносится за пределы собственно литературной критики, становясь объектом осмысления высокого искусства и претворяясь в «вечные образы» архитектуры, скульптуры, живописи. Специфический подход к литературному произведению как объекту музейного высказывания33 тем более актуален, что санкционирован самим автором, особенно наглядно - в «Поэме без героя» - кульминационном творения поэта, синтезе всех родов литературы. Таким образом, на сегодняшний день литературоведческие разыскания, посвященные расшифровке ахматовской «тайнописи», «зеркального письма», феномена Ахматовианы, допускающие множественность прочтений и прототекстов, фиксирующие все разночтения с первоисточниками, но, тем не менее, признающие аутентичность творческого метода поэта, в совокупности формируют если не главенствующее, то наиболее перспективное направление в исследовании творчества Ахматовой.

В заключении резюмируются основные итоги исследования, намечаются перспективы дальнейших методологических подходов к разработке категориального аппарата смежных с означенной тем.

По теме диссевтаиии опубликованы следующие работы:

1. Слабких К. Э. Литературоведение 2000-х годов о творческом дналоге Ахматовой и Гумилева // Филологические науки. 2010. №2. С. 70 - 79.

2. Слабких К. Э. О дантовской нумерологии в «Cinque» А. Ахматовой // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2010. № 2. С. 95 -101.

33 Биличенко В. А. Творческий пуп. Анны Ахматовой как объект музейного высказывания (1889-1917). СПб., 2008.

27

3. Слабких К. Э. Художественное пространство в «Поэме без героя» А. Ахматовой и «Божественная комедия» Данте // Вестник Московского Государственного Областного Университета. Серия «Русская филология». № 2. 2010. С. 162 -168.

4. Слабких К. Э. Художественное пространство в «Реквиеме» А. Ахматовой и «Божественная комедия» Данте // Известия Смоленского государственного университета. 2010. №1. С. 19-31.

5. Слабких К. Э. Тамара Катаева. Аити-Ахматова I Предисл. В. Топорова. М.: ЕвроИНФО, 2007. 560 с. // Вопросы литературы. 2009. № 1. С. 352 - 355.

6. Слабких К. Э. Мусатов В. В. «В то время я гостила на земле...». Лирика Анны Ахматовой. М.: Словари, ру, 2007. 496 с. // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2008. № 4. С. 209 - 216.

7. Слабких К. Э. Служевская И. Китежанка. Поэзия Ахматовой: тридцатые годы. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 136 с. // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2008. № 5. С. 225 - 230.

8. Слабких К. Э. Новые книги об Анне Ахматовой: неакадемическое ахматоведение (сводный реферат) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 7. Литературоведение: РЖ. М., 2010. 03. 028 - 029. С. 165-173.

9. Слабких К. Э. Поэма «Путем всея земли» А. Ахматовой: художественное время и пространство, композиция, жанровое своеобразие // Известия Смоленского государственного университета. 2009. Na 4. С. 24 - 34.

10. Слабких К. Э. Художественное время и пространство лиро-эпоса Анны Ахматовой («У самого моря», «Путем всея земли», «Реквием», «Поэма без героя»). Монография. М.: Изд-во «Спутник +», 2008. 106 с.

11. Слабких К. Э. «У самого моря» Ахматовой и фольклор // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения: Материалы Третьей Международной научной конференции: Москва, МГУ имени М. В. Ломоносова, 4-5 декабря 2008 г. М.: МАКС Пресс, 2008. С. 427 - 431.

12. Слабких К. Э. Из истории эмигрантского ахматоведения: Н. Струве о творчестве А. Ахматовой // Анна Ахматова в межкультурной коммуникации. Монография. С. 39 -50. М.: МАКС Пресс, 2009.50 с.

13. Слабких 1С Э. Новые и вновь введенные в научный оборот исследования проблемы «А. А. Ахматова и Православие» // Русский язык, литература, культура в школе и вузе. Юбилейные чтения к 120-летию со дня рождения А. А. Ахматовой. Киев, 2009. № 5 (29). С. 6 -16.

14. Слабких К. Э. К вопросу о взаимоотношениях творчества А. Ахматовой и М. Цветаевой // Литература в диалоге культур - 7: Материалы международной научной конференции (1 - 4 октября 2009 г.). Ростов-на-Дону: НМЦ «Логос», 2009. С. 221 - 223.

15. Слабких К. Э. Ахматоведение начала XXI века: к методологии изучения и классификации // Феномен «Ахматовианы»: структура, композиция, новейшие тенденции исследования. Монография. С. 23 - 43. М.: МАКС Пресс, 2009. 72 с.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Слабких, Ксения Эдуардовна

Введение.3

Глава I. Художественный мир лиро-эпоса А. Ахматовой. 15

1. Художественное время в поэмах «У самого моря», «Реквиеме» и «Поэме без героя» А. Ахматовой: план прошлого, настоящего и будущего, вневременные мгновения, механизм памяти, структурные особенности композиционно-временного комплекса .15

2. Художественное пространство в поэмах «У самого моря», «Реквиеме», «Путем всея земли», «Поэме без героя» А. Ахматовой и «Божественная комедия» Данте . 56

Глава II. Ахматовская мифология и мифотворчество позднего лироэпоса: структурные компоненты «ахматовского мифа». 106

Глава III. Из истории эмигрантского ахматоведения. А. А. Ахматова в зеркале русского зарубежья . 145

Глава IV. Новые и вновь введенные в научный оборот исследования проблемы «А.А.Ахматова и Православие» . 190

Глава V. Ахматоведение начала XXI века: к методологии изучения и классификации . 207

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Слабких, Ксения Эдуардовна

Задача воссоздания пространственно-временных координат художественного произведения в неразрывной связи с предшествующим контекстом и в русле современных литературоведческих исследований рассматривается как одна из общезначимых, первостепенных в аспекте культурной диахронии. Реконструкция механизма «хронотопа» (термин М. М. Бахтина) в сопоставлении с творческим наследием русских и зарубежных поэтов и писателей как нельзя лучше, полнее и нагляднее отражает сущность мировоззренческого «диалога» с величайшей культурной традицией и, следовательно, дает ясное и четкое представление о специфике и особенностях «преломления», реализации формально-содержательной категории «художественного времени и пространства» в конкретных произведениях А. Ахматовой: от случайных образных перекличек, аллюзий и реминисценций до типологии совпадения поэтических концепций.

Проблема контекстуального взаимодействия, поиска и обнаружения новых аналогий и параллелей, межтекстовых связей становится сегодня актуальной как никогда в связи с принципиально новым пониманием интертекстуальности в «науке об- Ахматовой». Не менее важно и то, что типологический анализ, нацеленный на выявление межкультурной коммуникации, осмысление последних тенденций ахматоведения, соотношение преемственности и новизны, а также форм контакта «последующего с предыдущим», может способствовать раскрытию уникальности творческого метода А. Ахматовой, глубинному пониманию ее специфического, индивидуального подхода к изображению пространственно-временного «континуума» в позднем лиро-эпосе «Реквиеме», «Путем всея земли», «Поэме без героя».

Поэмы А. Ахматовой органично вобрали в себя культурные «пласты» различных эпох и достижения всех направлений искусства - библейскую символику, исторические и фольклорные мотивы и ассоциации, «вечные образы» скульптуры, архитектуры и живописи, неисчерпаемые ресурсы человеческой памяти, что, в свою очередь, обусловило множественность их «прочтений» и «прототекстов», которые, однако, не дают однозначной, окончательной интерпретации. Р. Д. Тименчик определяет построение поэтического текста «как развертывание некой "культурной парадигмы"»: «чужое слово, скрытое в глубинных слоях текста, регулирует семантические процессы в поверхностных структурах. Глубинные цитаты существуют в состоянии пульсации, создавая или не создавая новый уровень интерпретации текста.»1.

С другой стороны, историко-литературных и текстологических исследований ахматовского лиро-эпоса и, в первую очередь, «Поэмы без героя» - главной философско-этической поэмы XX века - за истекшие

Тименчик Р. Д. Текст в тексте у акмеистов // Тр. по знаковым системам. XIV. Тарту, 1981. С. 69. десять лет (1999-2009) так много, что даже сложилась своего рода литературоведческая традиция, включающая в себя и сопоставительный анализ, и опыт реконструкции текста, и дешифровку художественной образности, которая в совокупности с записями и комментариями поэта (известно, что лучшим комментатором «Поэмы» была, безусловно, сама А. Ахматова), и составляет густое облако интерпретаций.

Реквием» и «Поэма без героя» представляют собой уникальный жанр, объединяющий принципы романтизма (В. Жуковского, М. Лермонтова), открытия в области психологизма XIX века (JI. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова), заветы символизма (И. Анненского, А. Блока, А. Белого), художественный опыт современников поэта (Н. Гумилева, О. Мандельштама, М. Цветаевой), трагическую напряженность лагерной прозы (А. Солженицына, В. Шаламова), предельно уплотненное, насыщенное событиями время драмы (Ибсена, Метерлинка) и тяготение к средневековому энциклопедическому миросозерцанию (Данте), что блестяще подтверждает высказывание Е. Эткинда: «Ахматова связана с древней и новой культурой человечества - в ее лирике звучат мотивы и Востока, и Библии, и французского классицизма, и итальянского Возрождения. .»2.

Нельзя не признать, что вопрос о пространственно-временном своеобразии произведений А. Ахматовой на материале мировой художественной литературы, сопряженный с исследованием современных достижений ахматоведения и направленный на дешифровку семантических «полей», образовавшихся в результате творческого «диалога», взаимовлияния художников с тождественными взглядами на реальное время и пространство, является одним из наименее разработанных и наиболее перспективных в литературоведении.

Исследовательские работы Д. С. Лихачева («Ахматова и Гоголь»), А. И. Павловского («Булгаков и Ахматова»), В. Н. Топорова («Ахматова и Блок») отличаются глубоким аналитическим подходом к реконструкции вертикального литературного контекста XIX-XX веков в поэзии А. Ахматовой. Современные литературоведы, развивая данный диалогический аспект, дополняют его выявлением жанрового своеобразия произведений А. Ахматовой в тесной связи с механизмом культурной памяти и системой художественных приемов, а также со спецификой «преломления» достижений предшествующего литературного фонда в «напитанном» разнообразными смыслами позднем творчестве великого поэта.

Л. А. Колобаевой, С. А. Коваленко, Н. В. Королевой, М. М. Кралину, Л. А. Карохину, М. Н. Лебедевой, О. В. Червинской отечественная наука обязана появлением таких уникальных исследований, как «Ахматова и Мандельштам», «Ахматова и Маяковский», «3. Н. Гиппиус и А. А. Ахматова», «Анна Ахматова и Николай Недоброво», «Сергей Есенин и

2 Эткннд Е. Г. Память и верность. Вместо предисловия // Жирмунский В. М. Тпорчсство Анны Ахматовой. Л., 1973. С. 19.

Анна Ахматова», «Ахматова и Бродский», «Пушкин, Набоков, Ахматова: метаморфизм русского лирического романа», посвященных проблеме творческого взаимодействия поэтов-современников. Вопрос о неисчерпаемости категорий «пространства и времени» в лиро-эпических поэмах А. Ахматовой стал предметом пристального рассмотрения в работах С. В. Бурдиной, И. Невинской, В. В. Мусатова, В. А. Редькина.

На современном научно-исследовательском этапе (1999-2009) физическое понятие «пространственно-временного континуума» (теория относительности А. Эйнштейна) как системы взаимосвязанных координат времени и пространства, онтологических дихотомий, спроецированных на поэтическую модель мира, традиционных противопоставлений («дом -антидом - вечный дом - путь, странничество»), смыслообразующих оппозиций, способствующее созданию авторской концепции художественного мира, едва не заменяет собой обоснованный М. М. Бахтиным термин «хронотоп», параллельно сосуществуя с ним в пространстве новейших литературоведческих «штудий», зачастую вступая в конкурентные отношения «дополнительной дистрибуции» и предоставляя несравненно больший простор для интерпретаций в методологическом и культурологическом плане.

Если обращение к жанровому своеобразию и проблематике формально-содержательного «диалога» произведений Ахматовой с культурным наследием предыдущих эпох и современности, являясь наиболее традиционным типологическим подходом к выявлению уникальности творческого метода поэта, подробно разрабатывалось в литературоведении, то анализ пространственно-временного, контекстуального взаимовлияния на основе тождества поэтических мировоззрений рассмотрен менее детально. Однако исследование определенного круга «хронотопических» схождений и конкретных сопоставлений с соответствующими культурологическими категориями в текстах художников с аналогичным подходом к изображению времени и пространства существенно дополнит и обогатит представление о характере художественных «инноваций» Ахматовой в поздних циклах и лиро-эпической трилогии.

Период 1999 — 2009 годов выделен автором диссертации не случайно и отнюдь не только в целях ограничения фактического материала: именно данный этап ахматоведения ознаменован новой проблемно-тематической направленностью исследовательской стратегии, характеризуется наглядной парадигмой сменяющихся научных приоритетов и подходов к анализу многогранного «ахматовского текста» - от доминирующей аналитической (1999 год) к преобладающей затем синтетической тенденции (ее кульминация, или «взрыв парадигмы», согласно терминологии Ю. Лотмана, приходится на 2003 - 2005 годы в связи с выходом целого корпуса исследований, ориентированных на ахматовский феномен «Книги Судьбы»), - принципиальным пересмотром предшествующей методологии, существенным уточнением понятийного аппарата исследования, появлением уникального культурного феномена

Ахматовианы, и, как следствие, - качественно иного восприятия творческого наследия поэта посредством ранее не бытовавших в отечественной «науке об Ахматовой» жанровых модификаций путеводителя, музейного высказывания, антологии и т. п.

Более того, 1999 год в целом подводит итог научным достижениям ' «не календарного Двадцатого века», знаменуя собой переход к новой научной парадигме XXI века. Период конца XX - начала XXI века является наглядной манифестацией универсальной ахматовской формулы взаимодействия времен в «Поэме без героя»: схема тождества прошлого и будущего реализуется на формальном уровне. Таким образом, вышеозначенный временной диапазон позволяет выделить то новое, что внесено XXI веком в Ахматовиану по сравнению с итоговыми, «вершинными» научными достижениями XX столетия, проследить динамику современного литературного процесса одновременно в ретроспективе и перспективе.

Актуальность предлагаемого диссертационного исследования заключается, как полагает автор, в целостном подходе к анализируемой поэтической системе. Поздний лиро-эпос Ахматовой (циклы «Cinque» и Шиповник цветет», лиро-эпическая трилогия) рассматривается как единый «ахматовский текст», характеризующийся поэтапным приращением жанровых «валентностей» (термин Л. Г. Кихней) и способный продуцировать тождественную себе «внетекстовую» (Ю. М. Лотман) литературно-художественную систему, функционирующую исходя из логики авторского замысла («Я зеркальным письмом пишу.»). Предложенный Ахматовой методологический аппарат для характеристики собственного творчества («Царственного слова») проецируется и на основополагающие принципы литературно-критических «штудий» как эмигрантского, так и отечественного ахматоведения (последнее классифицируется на «классическое», «любительское» и маргинальное «антиахматоведение», явившееся скорее малозначительной маргинальной тенденцией, нежели масштабным направлением), определяя их культурное взаимодействие на основе «притяжения - отталкивания».

В качестве смыслообразующего и жанрового элемента поэтической системы Ахматовой рассматриваются не только категории времени и пространства, но и уникальная поэтическая мифология, в центре которой -творческое и художественное «преображение» эстетического «ахматовского мифа». Комплексный подход к изучению творческого наследия Ахматовой диктует и применение всего многообразия существующих в научном обиходе методологических практик, а также интеграционных методов на стыке двух и более научных дисциплин.

Обращение к малоисследованным сторонам ахматовского творчества и «мифотворчества», в том числе и к почти незатронутому в предшествующих работах феномену эмигрантского ахматоведения как особой области «науки об Ахматовой», определяет тематическую направленность предложенного диссертационного сочинения. Кроме того, в диссертации впервые предпринимается попытка целостного сопоставительного анализа позднего лиро-эпоса Ахматовой с важнейшим его «прототекстом» - «Божественной комедией» Данте, проводимого ранее только на примерах отдельно взятых произведений - как правило, конкретных стихотворений, включенных в «дантовский концепт» (Р. Хлодовский, А. Рослый), или «Поэмы без героя» (А. Найман).

Объектом исследования является лиро-эпос А. Ахматовой; конкретным материалом - циклы «Cinque», «Шиповник цветет», поэмы «У самого моря», «Реквием», «Путем всея земли», «Поэма без героя», рассмотренные в зеркале новейших исследований современного литературоведения эмиграции и метрополии.

Предмет исследования - художественный мир лиро-эпоса А. Ахматовой и поливариантный «ахматовский текст» в контексте направлений и художественно-стилевых течений современной критики последнего десятилетия (1999-2009).

Цели работы заключаются в исследовании целостного феномена «ахматовского текста», его пространственно-временной организации, структуры и логики внутриструктурных взаимодействий, а также выявлении возможных «прототекстов» в соотношении с биографическими, культурно-историческими, текстологическими и другими аспектами современного ахматоведения, жанрово-тематической и художественно-стилевой периодизацией новейшего литературного процесса.

Содержание данного исследования, а также поставленные цели предполагают постановку и решение следующих задач: определить новаторство Ахматовой в разработке специфической категории хронотопа ее позднего лиро-эпоса; рассмотреть пространственно-временную организацию «Реквиема», «Путем всея земли» и «Поэмы без героя» Ахматовой в сопоставлении с художественной образностью «Божественной комедии» Данте, а также дантовскую нумерологию в структуре и названии поздних лирических циклов «Cinque» и «Шиповник цветет»;

- на материале исследования художественного времени и пространства определить роль и статус лирической героини в лиро-эпических поэмах Ахматовой с последующим выходом на категорию онтологических, «непространственных», философских понятий;

- выявить специфику «преломления» античной образности в художественно-эстетической системе ахматовского лиро-эпоса и провести классификацию многогранного «ахматовского мифа» как «кумулятивного центра» поэтической мифологии;

- реконструируя творческий «диалог» поэта и его современников - И. Анненского, Н. Гумилева, М. Цветаевой - обнаружить семантические «поля», общие «точки соприкосновения» в подходе к решению проблемы художественного времени и пространства;

- проанализировать важнейшие художественно-стилевые тенденции современного ахматоведения (1999-2009) и его жанрово-тематическую дифференциацию, а также новейшие подходы к исследованию основополагающего аспекта «А. А. Ахматова и Православие»; - проследить историю зарождения и литературно-художественную эволюцию эмигрантского ахматоведения как особой области «науки об Ахматовой» в русском зарубежье.

Методологической и теоретической основой исследования послужили труды М. М. Бахтина, Б. М. Эйхенбаума, Д. С. Лихачева, В. М. Жирмунского, В. Н. Топорова, Ю. М. Лотмана, Н. Л. Лейдермана, М. Н. Липовецкого, В. Е. Хализева, О. А. Клинга, Л. В. Чернец. Весьма существенным оказалось и обращение к работам Р. Д. Тименчика, Т. В. Цивьян, А. И. Павловского, Л. К. Долгополова, Л. Г. Кихней, В. В. Мусатова, погружающим творчество Ахматовой в контекст историко-культурной диахронии. Несомненную ценность представляют категориальный аппарат целостного анализа «ахматовского текста», предпринятого в современных исследованиях И. Невинской, М. В. Серовой, С. А. Коваленко, Н. Г. Гончаровой, В. А. Биличенко, а также методологические установки многочисленных литературно-критических работ как отечественного, так и зарубежного ахматоведения.

Научная новизна предлагаемой диссертации связана прежде всего с построением концепции единого «ахматовского текста». Впервые художественная система Ахматовой - лирические циклы, ранняя поэма «У самого моря», лиро-эпическая трилогия - «Реквием», «Путем всея земли», «Поэма без героя» - в совокупности составляющие «Книгу Судьбы» (полифоническую систему, способную к построению внехудожественной реальности - пространства интерпретаций), - анализируется исходя из логики единого авторского замысла, внутренних связей между элементами данной системы, иными словами, «изнутри», посредством выявления информационных «кодов», и «извне», - посредством рассмотрения параллельно с интерпретацией произведений целого корпуса опубликованных за последнее десятилетие (1999 - 2009) литературно-критических работ ахматоведения метрополии и русского зарубежья.

Тезис о неразрывном единстве внутренних, имманентных художественной системе Ахматовой методологических подходов к анализу поэтического текста, и внешних факторов, определяющих движение современного литературно-критического процесса, а также особый взгляд на «науку об Ахматовой» как систему подсистем - эмигрантского и отечественного ахматоведения, в свою очередь, подразделяемого на классическое (профессиональное), дилетантское (непрофессиональное) и маргинальное, - предоставляет прекрасную возможность рассмотреть художественное творчество поэта в свете критических изысканий, как «текст в тексте», основные тенденции критики - посредством дешифровки «зеркального письма», тех имплицитно заложенных в авторском произведении смыслов, информационных «кодов», которые «не подразумевались автором, но обозначились в критических интерпретациях»3, а личность Ахматовой - в центре всех пересечений.

Данный метод, включающий в себя выявление исторически обусловленных закономерностей литературного процесса, его тематико-стилистических доминант, логики и эволюции критической мысли XX-XXI веков, позволяет комплексно осветить все стороны изучаемого культурного феномена Ахматовианы с разных точек зрения - биографической, текстологической, исторической, культурологической, онтологической и т. п., осмыслить его в условиях постмодернистского дискурса, учесть все многообразие существующих в современной науке концепций и подходов к анализу многогранного «ахматовского текста».

На защиту выносятся следующие положения:

1. В поэтической системе Ахматовой прослеживается не только синтез литературных родов - эпоса, лирики и драмы, имманентный искусству в целом, но и постепенное усложнение культурных «кодов» и жанровых «валентностей», вступающих друг с другом в сложные диалогические отношения и отношения взаимозамещения.

2. В динамической структуре единого «ахматовского текста» предшествующие жанры встраиваются в жанры новых произведений, созданных впоследствии, выступая в функции смыслопорождающей модели (так, смыслопорождающей моделью «Поэмы без героя» выступает «Реквием»), «протожанрового образца» (согласно терминологии Л. Г. Кихней), что способствует эффекту жанрово-видовой и межтекстовой полифонии, ознаменовавшейся созданием произведения по сути беспрецедентного жанра - «Поэмы без героя».

3. Произведения Ахматовой, находясь в сложной системе интертекстуальных связей как с корпусом текстов предшествующей и современной литературы, так и с другими произведениями, входящими в структуру единого «ахматовского текста», ориентированы сразу на несколько жанровых образцов-канонов различных культурных эпох и столетий - художественных констант разных литературных традиций (так, жанровая семантика «Поэмы без героя» ориентирует произведение одновременно на эстетику античной драмы, пушкинских «маленьких трагедий», потенциально сценической Lesedrama и современное искусство кинематографа с обязательным введением «закадрового» авторского голоса в «Главе второй» и «Эпилоге»), являя собой пример художественного синтеза нетрадиционного типа. Однако здесь имеет место не буквальное заимствование жанровых прецедентов и жанровых «валентностей», а их творческое «преображение».

4. Циклическая («эоническая») раннехристианская временная традиция, восходящая к древнему мифу, характерная в основном для топологической организации ранней поэмы «У самого моря» и нашедшая

3 Голубков M. М. История русской литературной критики XX века (1920-1990-е годы). М.: «Академия», 2008. С. 7. свое отражение в механизме «параллельной ретроспекции», имплицитно представленной в «Реквиеме», достигает логического завершения в «Поэме без героя», трансформируясь в композиционный принцип «зеркальной» (симметричной) временной соотнесенности.

5. В семантическом поле ахматовской «Поэмы без героя» оказываются соотнесены по «зеркальному» принципу не только планы прошлого и будущего времени, но и «вневременные», «бессобытийные», «остановившиеся» мгновения, эпиграфы, лирические отступления, отдельные главы и части, вселенские универсалии, а также механизм памяти героини, образно подразделяемый на «храм» прапамяти и «вместилище» воспоминаний, которые амбивалентны по дифференциальному признаку «краткости-длительности» протекания сюжетного (эпизодического) ряда, то есть в системе координат синхронии и диахронии.

6. Применительно к единому «ахматовскому тексту» целесообразно говорить об особом «синхронно-реминисцентном хронотопе», смещенном относительно границ реального пространства и времени, благодаря чему каждый персонаж восходит сразу к нескольким прообразам, а каждая описываемая ситуация архетипически проецируется в контекст бесчисленного множества подобных ей ситуаций-аналогов как отечественной, так и зарубежной литературы, образуя семантически насыщенные «кумулятивные центры» повествования и высвечивая в произведении новые смыслы. Данная установка как нельзя лучше соответствует акмеистическому пониманию авторского текста как механизма, аккумулирующего и художественно преображающего достижения различных культурных эпох и столетий.

7. Полисемантическая система лиро-эпоса Ахматовой определяется двумя важнейшими особенностями: александрийской поэтикой раннего эллинизма и стилевыми тенденциями римского классицизма. Мифология (античная и новейшая) пронизывает разные уровни организации авторского текста, способствуя его сакрализации. В основе ахматовской переработки мифа -мотив «вечного возвращения времен» (оптимистическая временная версия, в основе которой - идея повторяющейся циклизации и цементирующей творческой памяти).

8. Творимый художником «миф о себе» (индивидуальный «ахматовский миф») имеет разветвленную полисемантическую структуру (собственно авторский миф, противоположный ему «антимиф», подразумевающий демифологизацию, фиксацию на негативной стороне «ахматовского мифа» - вторичный процесс переосмысления авторской индивидуальности, «миф-зеркало» или «миф-двойник», в котором лишь частично, какой-либо своей гранью отражается личность автора или его биография; «миф-диалог», возникающий в рамках тесного творческого контакта Ахматовой с поэтами-современниками, - так, можно говорить об объединенном «ахматовско-гумилевском», «ахматовско-цветаевском» мифе, которые рассмотрены в работах сопоставительного характера; авторский концепт некий устойчивый «миф-константа», способный существовать независимо от личности и творчества поэта, и концепт лирической героини), и, пронизывая все уровни организации «ахматовского текста», формирует столь же неоднозначную, во многом имманентную себе образную систему, взаимодействие между компонентами которой может быть охарактеризовано как «монолог на основе полифонии».

9. С одной стороны, «ахматовский миф» осмысляется как структура, тождественная самой себе (творимый художником эстетический миф «о себе»), что предполагает бескомпромиссное отрицание попыток переосмысления данного мифа. С другой стороны, «ахматовский миф» с его акмеистической ориентацией на традицию мировой литературы максимально диалогичен и экстраполируется на разветвленную систему персонажей - авторских двойников-дубликатов, восходящих к единому прообразу, - способствуя воссозданию множества зеркальных метатекстов, помогающих расшифровать главный гипертекст - «ахматовский миф». Парадокс «ахматовского мифа» - во взаимной соотнесенности этих начал, единства (онтологической цельности) и полифонической «щедрости».

10. Наряду с монументально-обобщающим концептом «ахматовского мифа» возникает и грандиозный концепт ахматовского творчества - «Книга Судьбы» - единый «метатекст интегрирующего типа» (Л. Г. Кихней) и смыслопорождающей семантики. Кроме того, изначально присутствующий в «ахматовском тексте» неоднозначный авторский миф, выступающий одновременно «кодом-шифром» к авторским же произведениям, способен моделировать и контекстуальное пространство их интерпретаций заголовочный комплекс, структуру, композицию, логику повествования, стиль посвященных им исследований. '

11. В основе конструктивного диалога ахматоведения метрополии и эмиграции лежит метафора зеркального «уподобления и расподобления», «притяжения-отталкивания». Тождественность себе сохраняет лишь философско-категориальный аппарат - универсальная онтологическая система, предполагающая идентичность исследовательских приоритетов в сфере художественной философии - «точки пересечения» двух масштабных направлений «науки об Ахматовой».

12. По сравнению с освещением религиозной проблематики в ахматоведении метрополии, где за «точку отсчета» принята методология Л. Г. Кихней, а творчество Ахматовой, как правило, проецируется на христианские догматы Грехопадения, Искупления, Спасения и Воскрешения (О. Троцык), эмигрантское ахматоведение характеризуется углублением именно философско-экзистенциальной проблематики религиозного контекста, поисками мировоззренческих истоков подлинной религиозности Ахматовой. Утверждается мысль о принципиальном отсутствии религиозной эволюции в творчестве поэта и об исконном, «врожденном» православии Ахматовой. На уровне поэтической стилистики сохраняется контрастное противопоставление Ахматовой (поэта классической меры») - Цветаевой («поэту-новатору»), подчас излишне категоричное и бескомпромиссное.

13. Дифференциация отечественного ахматоведения предстает как система трех взаимодействующих между собой подсистем: с известной долей условности выделяется традиционное (каноническое) ахматоведение, продолжающее и развивающее достижения классических научных «штудий» маститых ахматоведов (В. Жирмунского, А. Павловского, J1. Кихней, А. Наймана, Н. Королевой, С. Коваленко и др.), неканоническое, «любительское» («дилетантское») ахматоведение (Э. Файнштейн, А. Демидова, С. Аннапольская), явившееся отчетливой приметой современного литературного процесса, и, наконец, зародившееся еще в атмосфере раннего советского времени (1920-е годы) и получившее распространение в современных условиях научного постмодернистского дискурса («АнтиАхматова» Т. Катаевой) маргинальное, «обличительное» антиахматоведение.

14. Если методологический инструментарий отечественной «науки об Ахматовой» можно кратко определить как «безусловное господство синтетизма», целостного подхода к осмыслению творчества Ахматовой как единой «Книги Судьбы», целостного феномена, погруженного в разные парадигмы (жанровую, культурную, интертекстуальную, психопоэтическую и др.), то эмигрантское ахматоведение, наоборот, характеризуется преобладанием аналитической тенденции (поиском имплицитно заложенных в авторском тексте смыслов, спроецированных на сферу бессознательного), на фоне реликтовой синтетической.

15. Нивелируется дифференцированный подход к хронологии ахматовского творчества: бытовавшие ранее в научном обиходе понятия «ранняя» и «поздняя» Ахматова заменяются единым поэтическим концептом, подразумевающим целостное восприятие и расшифровку ахматовской «тайнописи».

16. В связи с резким увеличением в современном ахматоведении исследований-путеводителей, «музейных высказываний» (В. А. Биличенко), проецирующих творчество Ахматовой в широчайший контекст искусства -живописи, архитектуры, скульптуры (словесная коммуникация переводится в коммуникацию музейную в соответствии с поэтической хронологией), в сферу бытования «вечных образов» культуры, возникает масштабный художественно-эстетический феномен Ахматовианы - ахматовской творческой стратегии, отразившейся в «ста зеркалах» литературоведения, критики и публицистики и включающей в себя целостный «ахматовский текст», преодолевший семантическую замкнутость и вышедший за пределы собственной интерпретации в культурное пространство. Подобная ситуация соотносится с введенным самой Ахматовой для характеристики собственного творчества определением «Царственное Слово», подразумевающим концептуальное осмысление универсума поэтического сознания, своеобразный аналог «ахматовского текста».

Теоретическая значимость работы обусловлена тем, что ее положения и выводы могут служить методологическим аппаратом дальнейшего изучения творчества А. Ахматовой как единой художественной системы, подразумевающей обязательное существование контекстуального пространства интерпретаций и спроецированной на целостную платформу современной литературоведческой традиции. В связи с данной проблематикой в работе осуществляется детальная классификация индивидуального «ахматовского мифа», подвергаются существенной корректировке применительно к «науке об Ахматовой» термины «интертекстуальность», «пространственно-временной континуум», уточняется понятие «ахматовского текста» как художественно-эстетического феномена, выявляются и анализируются основные тенденции литературного процесса новейшего времени (1999-2009).

Научно-практическая значимость диссертации заключается в том, что ее материалы могут быть использованы в преподавании курса истории русской литературы XX века, при чтении лекций, при подготовке спецкурса, посвященного творчеству А. А. Ахматовой, спецсеминаров по проблемам «Лиро-эпос А. А. Ахматовой в пространстве межкультурной коммуникации», «Литературоведение 2000-х годов о творческом диалоге А. Ахматовой, Н. Гумилева, М. Цветаевой и поэтов-современников», «Новейшие тенденции исследования аспекта "А. А. Ахматова и Православие"», «Художественная система А. Ахматовой в зеркале современного литературоведения эмиграции и метрополии», учебно-методических пособий для вузов и школ, а также при разработке методик литературно-критического анализа поэтического текста.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации обсуждались на международных конференциях: «Русская литература XX — XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, 2008); «Литература в диалоге культур - 7» (Ростов-на-Дону, 2009); «V Ахматовские чтения. А. Ахматова, Н. Гумилев и Л. Гумилев в контексте русской литературы» (Тверь, 2009); «И. С. Шмелев и писатели литературного зарубежья» (Алушта, 2009); «Русский язык, литература, культура в школе и вузе. Юбилейные чтения к 120-летию со дня рождения А. А. Ахматовой» (Киев, 2009), а также излагались в докладах, сделанных на Дне науки филологического факультета МГУ (Москва, 2008, 2009).

По теме диссертации опубликованы три монографии, 15 статей, 8 из которых - в рецензируемых журналах, включенных в Перечень ВАК.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографии, насчитывающей свыше двухсот шестидесяти наименований. Сруктура исследования имеет двунаправленный (амбивалентный) характер: 1) художественный мир лиро-эпоса А. Ахматовой как целостная поэтическая система; 2) историко-культурный процесс конца XX - начала XXI века как зеркальное отражение данной художественной системы и закономерный итог достижений «науки об Ахматовой».

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественный мир лиро-эпоса А.А. Ахматовой в современной интерпретации и критике последнего десятилетия"

Заключение

Предпринятый анализ лиро-эпоса А. Ахматовой показал, что одной из важнейших аксиом, участвующих в формировании эстетической картины мира поэта, является специфическая концепция художественного времени и пространства.

Реквием» и «Поэма без героя», вобрав и органично реализовав мировоззренческие установки автора в подходе к изображению реальной действительности, отраженные еще в ранних поэмах - «У самого моря» и «Путем всея земли» - и существенно обновленные и переработанные впоследствии А. Ахматовой, - представляют собой уникальный вариант синтеза традиций отечественной и мировой литературы и индивидуального творческого метода поэта.

В целом, специфика художественного времени и пространства у Ахматовой имеет религиозно-философский, культурологический смысл, и апеллирует к древнему, запечатленному в Библии, циклическому круговороту событий. Как писал А. Б. Есин, «.вся раннехристианская концепция времени сводится к тому, что человеческая история должна в конце концов возвратиться к своему началу: от райской гармонии через грех и искупление к вечному царству истины. Интересно, что циклическая концепция времени здесь переходит в довольно редкую свою разновидность - атемпоральность, суть которой в том, что мир мыслится л-у о абсолютно неизменным, а значит, категория времени утрачивает смысл» .

Доказательством присутствия «апокалиптического» времени в «Реквиеме» и «Поэме без героя» служит совокупность «вневременных» мгновений, воплощенных в смыслообразующих мотивах страха, тишины, безумия, отчаяния, окаменения, сна, ожидания смерти и приближения «последних сроков».

Ахматовская идея «преемственности» времени и «перетекания» временных планов друг в друга, учитывающая ценность каждой минуты, когда ничто не может быть забыто или навсегда вычеркнуто из памяти, объясняется и лингвистически. Слова «начало» и «конец» имеют один и тот же праславянский корень (современное русское «время» гипотетически возводится к праславянскому корню «vert» - к тому же, что в словах «вертеть», «веретено» и т. п.)

Линейно-финалистская концепция отвергается Ахматовой на том основании, что она признает лишь телесную смерть, отрицая смерть духовную («Смерти нет - это всем известно.» - 3, 177). Гибель тела, внешней оболочки, непосредственно связана с посмертным странствием души, где скрещиваются все три временных пласта и повторяются события человеческой жизни в их последовательности. Душа лирической

438 Есин Л. Б. Время и пространство // Введение в литературоведение: Учеб. пособие / Под ред, Л. В. Чернец. М.: Высшая школа, 2000. С. 60. героини (равно как и вся история человечества) приближается через искупление грехов к Вечному Царству, Раю.

Циклическая раннехристианская традиция, восходящая к древнему мифу и нашедшая свое отражение в виде параллельной ретроспекции, имплицитно представленной в «Реквиеме», способствует созданию образной и пространственной симметрии в ранней поэме «У самого моря» и достигает логического завершения в «Поэме без героя», трансформируясь в композиционный принцип «зеркальной» временной соотнесенности.

В семантическом поле итоговой ахматовской поэмы оказываются «зазеркаленными» не только планы прошлого и будущего времени, но и «вневременные», «остановившиеся» мгновения, лирические отступления, отдельные главы и части, природа вселенских универсалий, а также механизм памяти лирической героини, образно подразделяемый на «храм» прапамяти и «вместилище» воспоминаний, которые амбивалентны по дифференциальному признаку «краткости - длительности» протекания эпизодического ряда, то есть в системе координат синхронии и диахронии.

Память в лирических циклах и поэмах Ахматовой предстает как «фон», «второй план» для развертывания трагических событий; как смыслообразующий элемент пространственной категории, она обладает своей специфической временной приуроченностью, позволяющей осмыслить сразу три пласта реального времени в их неразрывной связи и, тем самым, воссоздать целую историческую эпоху в рамках сравнительно небольших по объему произведений. Помимо функции «аккумулятора» переживаний и чувств героини, механизм памяти выступает в роли важнейшего связующего звена между поколениями, противостоящего изменяющейся действительности; если в «Реквиеме» Ахматовой «взбунтовавшаяся» память запечатлевается в образе монументального сооружения - Памятника народному страданию, 'то в «Поэме без героя» она становится цементирующим «ядром», организующим вокруг себя все пространственные реалии - Петербург, Москву, Фонтанный Дом, Урал, Сибирь (они, как и в поэме «Путем всея земли», объединены психологией «припоминания»), подземным хранилищем воспоминаний (образ реликтовых развалин храма и в то же время подвала памяти возникает и в стихотворении «Надпись на книге» -«Из-под каких развалин говорю, / Из-под какого я кричу обвала, /Я в негашеной извести горю / Под сводами зловонного подвала» - 1, 457), отсылающим к нисходящей строфической организации «Вступления» (со стилизацией двух дантовских терцин - трехстрочных строф) и наделенным максимальной подвижностью, непосредственной апелляцией к сознанию адресата.

Пространственно-временная организация «Реквиема», «Путем всея земли» и «Поэмы без героя» Ахматовой во многом повторяет архитектонику «Божественной комедии» Данте: монументальные произведения связаны концепцией циклического времени, идеей «тождественности» временных слоев, где прошлое перетекает в будущее, а будущее является «зеркальным» отображением прошлого. Общие параллели, типологические «схождения» наблюдаются и в обрисовке художественного пространства с осью координат «верх - низ», где спуск в преисподнюю «адского» Петербурга эквивалентен подъему, нравственному возрождению героини, и в символических образах Ада, Чистилища (памяти) и Рая, и в композиционном (состоящем из трех частей) построении «Поэмы без героя» и «Божественной комедии», и в огромном «калейдоскопе» человеческих судеб, запечатленном в эпических поэмах Ахматовой.

В основу дантовской нумерологии положен принцип тройственности, определяющий и сакральную символику «Поэмы без героя» Ахматовой, восходящую к божественной Троице: три «Посвящения» соответствуют трем частям «Триптиха»; в свою очередь, часть первая «Девятьсот тринадцатый год» с подзаголовком «Петербургская повесть», хотя и формально состоит из четырех глав (в первой части «Ада» Данте -тридцать четыре песни вместо ожидаемых тридцати трех), глава первая и «Вступление», как и в «Divina Commedia» Данте, в совокупности служат общим вступлением (введением) ко всей поэме; главе первой «Девятьсот тринадцатый год», главе третьей (части первой), «Решке» (части второй), «Эпилогу» (части третьей) предпослано по три эпиграфа соответственно; и, наконец, «Эпилог» произвольно делится Автором на три неравнозначные части посредством отточий, что знаменует собой переход от личного к общечеловеческому, масштабно-историческому - на контрастных чередованиях подобных переходов строится вся «Божественная комедия» (вспомним сомнения Данте в песни первой «Ада»); восемнадцать <строф, не вошедших в «Поэму без героя»>, арифметически кратно трем; образ девяти Муз («Где все девять мне будут рады.» - 3, 186) в проекции на дантовское творение восходит к девяти планетам (небесам) системы Птолемея («Рай»), причем пятое небо Марс - упомянуто в подстрочном примечании Ахматовой к «Эпилогу» («Марс летом 1941 г.) отнюдь не случайно: согласно концепции Данте, в глубине этой звезды помещены пламенные души «воителей за веру», а у Ахматовой - несломленные режимом борцы за правду, творческие личности, к числу которых по праву относит себя лирическая героиня («За тебя я заплатила / Чистоганом, / Ровно десять лет ходила /Под наганом, /Ни налево, ни направо / Не глядела, / А за мной худая слава / Шелестела» - 3, 201), - отсюда становится ясен сакральный смысл «погребального пути» страдающей России («Эпилог»).

В соответствии с композиционной организацией «Божественной комедии» Данте, где каждая новая часть («Чистилище», «Рай») открывается песней, снабженной «вступлением» («Вступление. - Звездное небо. - Катон»; «Вступление. - Вознесение сквозь сферу огня. Всемирный закон любви»), каждая глава части первой, а также «Решка» и «Эпилог» непременно предваряются лирическим отступлением - своего рода предисловием-введением к последующему тексту.

Ленинград рассматривается сквозь призму дантовского «прототекста» как Город-Призрак с райской рекой забвения Летой-Невой; в его пределах сосредоточен «элизиум теней» почти всех концентрических кругов «Inferno» Данте, в связи с чем возрастает статус центральной фигуры Поэта-Пророка, поднявшегося над временем, а также реализуются дантовские пространственные антитезы средневекового мироздания, устанавливающие определенную иерархию движения. «Духовные» координаты времени и пространства в «Реквиеме», «Путем всея земли» и «Поэме без героя» Ахматовой, а также «Божественной комедии» Данте обнимают человеческую Вселенную, а охват событий, изображенных в этих произведениях, приближает их к масштабам эпопеи.

Творимый художником «миф о себе» (индивидуальный «ахматовский миф»), имеющий разветвленную полисемантическую структуру (собственно авторский миф, «антимиф», «миф-зеркало», «миф-диалог», авторский концепт и концепт лирической героини как авторского двойника), лежащий в основе лиро-эпоса Ахматовой и пронизывающий все уровни организации «ахматовского текста», формирует столь же неоднозначную, во многом имманентную себе образную систему, которая может быть охарактеризована как «монолог на основе полифонии». Так, в ранней поэме «У самого моря» симметричные относительно морского пространства пары зеркальных прообразов-антагонистов при пространственном совмещении относительно горизонтальной оси «степь-море» и совместном их наложении составляют единые сверхобразы - по аналогии с совмещением внешне несовместимых дихотомических начал в едином авторском мифе-концепте («И муза, и поэт, Ахматова на собственный вопрос: "Могла ли Биче словно Дант творить." - отвечала тем, что была одновременно и Беатриче, и Данте - и в своих глазах, и в глазах современников»439); в итоговой «Поэме без героя» знаменитый «ахматовский миф» имплицитно проявлен в системе многочисленных персонажей-двойников - своеобразная контаминация авторского «мифа-диалога» с современниками, диалога, ведомого и в текстовом пространстве трех «Посвящений», - и напрямую, одной из своих граней, посредством воссоздания «мифа-зеркала», причем зеркальным двойником автора выступает О. А. Глебова-Судейкина («Ты - один из моих двойников» - 3, 183).

Наряду с монументально-обобщающим концептом «ахматовского мифа» (включающим в себя применительно к творчеству Ахматовой также амбивалентную соотнесенность частных концептов Данте и Беатриче, в свою очередь, подразумевающих соотношение мужского и женского начал в ее поэтической практике), возникает и грандиозный концепт ахматовского творчества - «Книга Судьбы» - единый гипертекст интегрирующего типа и смыслопорождающей семантики.

439 В ста зеркалах: Анна Ахматова в портретах современников. М., 2005 С. 7.

Кроме того, уникальность «Поэмы без героя» в том, что само по себе это произведение архетипически воссоздает композиционную схему вневременной античной трагедии и одновременно оказывается способно к самопародии в духе кинематографа будущего, способно функционировать в роли одного из авторских двойников, одушевленного организма, «зеркального» текста, воссоздающего собственную структуру («Все в порядке: лежит поэма / И, как свойственно ей, молчит» - 3, 189), и, подвергаясь авторской цензуре и самоцензуре, порождать собственный «антимиф» в сатирическом ключе («Ширпотреб с примечаниями редактора»).

В поэтической системе Ахматовой осуществляется не только синтез древнейших и современных видов искусства (музыки, античной трагедии, приемов современного кинематографа), литературных родов - эпоса, лирики и драмы, но и поэтапное усложнение культурных «кодов» и жанровых «валентностей», вступающих друг с другом в сложные диалогические и полисемантические отношения, а также отношения взаимозамещения. Например, жанровая «валентность» так называемого «средневекового видения» присутствует в каждом из произведений «лиро-эпической трилогии» Ахматовой, становясь художественно значимым дифференциальным признаком и выступая в функции взаимозамещения. Так, С. А. Коваленко не случайно возводит строки «Реквиема» («Подымались, как к обедне ранней, / По столице одичалой шли, / Там встречались мертвых бездыханней / Солнце ниже и Нева туманней.») к тождественным эпизодам «Путем всея земли» и «Поэмы без героя»: «Эта часть «Реквиема», написанная на грани жизни и смерти, связана «ночными видениями» с поэмой «Путем всея земли» и второй частью «Поэмы без героя» - «Решкой», где, как писала Ахматова, у нее «нет двойника», присутствующего в первой части и в эпилоге»440.

В лиро-эпической трилогии Ахматовой фрагментарно-эпизодическая сюжетная линия встраивается в строгие рамки упорядоченной «кольцевой» композиции. Нарастающая тенденция к драматизации событийного ряда от «Реквиема» к «Путем всея земли» и «Поэме без героя» отразилась нагляднее всего в композиционной структуре «Триптиха», схематически тождественной построению античной драмы. Три «Посвящения», зазеркаленные по смыслообразующим оппозициям «воспоминание-пророчество», «прошлое - будущее», «сон-предсказание» и в совокупности играющие роль прелюдии-увертюры к классической драме, тематически воспроизводят его сюжет: так, «Первое Посвящение», датированное 27 декабря 1940 года и адресованное одновременно О. Мандельштаму (в первую очередь) и Вс. Князеву, а также «Второе Посвящение» (25 мая 1945. Фонтанный Дом) с инициалами О. С. (О. А. Глебова-Судейкина) ретроспективно отнесены к плану прошлого, 1913 году, любовному треугольнику и драматическим перипетиям главы первой

440 Ахматова А. Собр. соч. В 6 т. Т. 3. M.: Эллис Лак, 1998. С. 398.

Девятьсот тринадцатый год»), в то время как «Третье Посвящение», пророчески обращенное в будущее (образ «Гостя из Будущего»), концентрирует в себе основное содержание «Эпилога», который, в свою очередь, реализует на практике заявленное в «Третьем Посвящении» пророчество о скорой встрече героини с его адресатом - филологом и блесящим дипломатом И. Берлином.

Однако и в «Третьем Посвящении» таинственный «Гость из Будущего» («А за ней войдет человек.» - 3, 169) ретроспекцией отнесен в прошлое, что подтверждается и нумерологически: «Посвящение» датировано 5 января 1956 года - десятилетней годовщиной последней встречи с его прототипом, состоявшейся 5 января 1946 года (роковое десятилетие Ахматова красноречиво опишет в строках «Эпилога» «Ровно десять лет ходила / Под наганом.» - 3, 200).

Более того, помимо плотного «лирического кольца» (В. А. Зайцев), обрамляющего «Реквием» и «Поэму без героя» и обнаруживающего в композиционной ' структуре обоих произведений тождественность своих значимых элементов («Вместо предисловия», «Вступление», двухчастный «Эпилог» «Реквиема» и имплицитно двухчастный «Эпилог» «Триптиха»; «Посвящение» «Реквиема», датированное мартом 1940 года и обращенное к «невольным подругам двух осатанелых лет», далее трансформируется в троичную структуру написанных впоследствии посвящений «Триптиха», где конкретизируются и уточняются его адресаты - друзья и подруги опального поэта - О. Мандельштам, Вс. Князев, О. Глебова-Судейкина, которым лирическая героиня «шлет прощальный свой привет»; двухчастная X главка «Распятие» тождественна тематически подразумеваемому двухчастному построению «Главы четвертой и последней», где, как и в «Реквиеме», событийная линия сопровождается авторским комментарием -«Сколько гибелей шло к поэту.» - 3, 188), три главки «Реквиема», единственно имеющие названия - VII. Приговор, VIII. К смерти и X. Распятие - и составляющие отдельный, самостоятельный микросюжет, в центре которого - лирическое «я», являются своего рода прообразами-схемами будущей «Поэмы без героя» и в совокупности с сюжетной «канвой» части первой «Триптиха» («Приговор» - глава первая; «К смерти» - главы вторая - третья; «Распятие» - глава четвертая и последняя) имитируют композиционную схему классической трагедии: завязку, кульминацию и развязку.

В динамической структуре единого «ахматовского текста» предшествующие жанры встраиваются в жанровую семантику новых произведений, созданных впоследствии (так, «Реквием» входит в «Поэму без героя» на правах самостоятельного произведения, как «текст в тексте»), выступая в функции смыслопорождающей модели («протожанрового образца», по терминологии JI. Г. Кихней), что способствует возникновению эффекта жанрово-видовой и межтекстовой полифонии, ознаменовавшейся созданием произведения по сути беспрецедентного жанра - «Поэмы без героя».

Каждое произведение Ахматовой, находясь в сложной системе интертекстуальных связей как с корпусом текстов предшествующей и современной литературы, так, и с другими произведениями, входящими в систему единого «ахматовского текста», ориентировано сразу на несколько жанровых образцов - протожанровых моделей-прецедентов различных культурных эпох и столетий, включая в себя множество жанровых канонов (термин JL Г. Кихней) - художественных констант разных литературных традиций (так, жанровая семантика «Поэмы без героя» ориентирует произведение одновременно на эстетику античной драмы, пушкинских «маленьких трагедий», потенциально сценической Lesedrama - «драмы для чтения» - и современное искусство кинематографа с обязательным введением «закадрового» авторского голоса в «Главе второй» и «Эпилоге»), являя собой пример художественного синтеза нетрадиционного типа. Однако здесь имеет место не буквальное заимствование жанровых прецедентов и жанровых «валентностей», а их творческое «преображение».

Следовательно, изначально заложенный в художественной системе лиро-эпоса Ахматовой и совмещающий в себе мифологические архетипы разных эпох индивидуальный авторский миф («ахматовский миф») выступает в роли смыслопорождающего культурного «кода-шифра» к образной системе, сюжетным коллизиям, пространственно-временному континууму не поддающихся однозначной интерпретации произведений. Тесное взаимодействие давнопрошедшего (Plusquamperfect'a) и будущего времени, особенно наглядно проявленное в «Поэме без героя» (на основе контрастного совмещения вневременного искусства античной драмы и приемов кинематографа - искусства будущего), и, таким образом, продиктованное неоднозначностью жанровой природы произведения, цементируется еще и двойственностью авторской позиции: автор выступает летописцем, историком, воссоздающим последовательность событий и биографию своих героев, и одновременно - современником этих героев, одним из многочисленных двойников, в эпицентре жизненных перипетий которых разворачивается личная драма его «вневременного и многоипостасного "я"» - драма Судьбы.

Более того, изначально присутствующий в «ахматовском тексте» неоднозначный авторский миф, выступающий одновременно «кодом-шифром» к авторским же произведениям, способен моделировать и внехудожественное пространство их интерпретаций - структуру, композицию, заголовочный комплекс, логику повествования, стиль посвященных ему исследований. Иными словами, литературоведческий текст, вовлекаясь в семиотическое поле ахматовского лиро-эпоса при анализе последнего, невольно подстраивается под него, ассимилирует его основные принципы.

Образ и мотив зеркала - основной структурообразующий и жанровый компонент «ахматовского текста», важнейший композиционный прием, способный моделировать художественную действительность и способствующий созданию эффекта пространственной симметрии в поэме «У самого моря», а также «зазеркаленности»' глав, посвящений, лирических отступлений «Поэмы без героя», бесконечной перспективы и множества зеркальных авторских двойников, смысловых дихотомий, окно в потусторонний мир, одновременно является и важнейшими мифологическими «кодом», и имеющим биографическую обусловленность ахматовским «мифом-зеркалом», и архитектоническим разграничителем авторского мифа и противоположного ему «антимифа», а главное - идейным и композиционным стержнем литературно-критических работ как отечественного, так и зарубежного ахматоведения. Таким образом, зеркало входит в художественный мир произведений Ахматовой не только как семиотический (структурный) компонент, но и как композиционный прием, конструирующий текстовую и гипертекстовую действительность.

С помощью данного мотива ахматовский лиро-эпос и каждое отдельное произведение рассматриваются как самоценная конструкция «текст в тексте» или «текст о тексте», а затем как единый феномен «ахматовский текст» - уже на правах самостоятельного культурного пространства -встраивается в созданный на основе его интерпретации литературно-критический текст - внехудожественную реальность, пространство неограниченных интерпретаций, то есть снова как «текст в тексте», но на более широком ассоциативном уровне. Подобная тесная взаимосвязь художественной и внехудожественной1 реальности, построенной по принципам «ахматовского текста» и, по сути, являющейся его зеркальной редупликацией, позволяет ахматовской «Книге Судьбы» (М. В. Серова) функционировать как динамической системе в культурной перспективе сменяющихся эпох и столетий неограниченно долго.

Заголовочный комплекс, названия глав, параграфов и разделов многих литературно-критических работ контаминируют выдержки из произведений Ахматовой, являясь продолжением единого авторского мифотворчества, демонстрируя собой случаи прямой или непрямой (косвенной) цитации (например, «"В то время я гостила на земле.". Лирика Анны Ахматовой» В. В. Мусатова, монография И. Невинской с аналогичным названием «"В то время я гостила на земле.": Поэзия Анны Ахматовой», книга «"Так молюсь за Твоей литургией.": Христианская вера и поэзия Анны Ахматовой» Л. Г. Кихней, О. А. Фоменко, «Пятое время года» И. Пановой, а также альбом-иконография «В ста зеркалах: Анна Ахматова в портретах современников»), обусловливая выход единого «ахматовского текста» («Книги Судьбы») во внехудожественную реальность, культурное пространство, интегрирующее все новые и новые смыслы и допускающее порой взаимоисключающие интерпретации. Поэтическая система Ахматовой максимально открыта различным толкованиям, нацелена на диалог с читателем и провоцирует неограниченное количество интерпретационных практик.

Современная «наука об Ахматовой» развивается сейчас в русле двух означенных выше направлений: эмигрантского ахматоведения (сюда относятся весьма условно и опубликованные в зарубежных изданиях статьи отечественных литературоведов, и весь корпус иностранной критики за последние годы), и литературоведения метрополии, в свою очередь, крайне неоднородного. Наследие эмигрантского ахматоведения, в том числе и литературной критики, весьма объемно, отличается тематическим, жанровым и стилистическим разнообразием. Однако основные тенденции литературного процесса русской эмиграции встраиваются, а иногда и подсознательно дублируют аналогичные тематические доминанты художественно-литературного контекста отечественного ахматоведения; являясь по-своему уникальным феноменом, критика русского зарубежья обнаружила немало соответствий, тематических приоритетов в существующем параллельно «зеркальном» своем реципиенте - классическом ахматоведении метрополии. Подобное взаимодействие можно охарактеризовать принципом, лежащим в основе неоднозначного «ахматовского мифа», - «монолога на основе полифонии».

Как уже упоминалось выше, противоречивый, антиномичный* «ахматовский миф» - структурообразующий принцип ахматовского текста - особым образом организует и затекстовое пространство его интерпретаций, порождая противоположные точки зрения в современной литературоведческой традиции - вплоть до необоснованных попыток намеренной его десакрализации, деконструкции, подразумевающей тотальное развенчивание личности и творчества поэта на основе воспроизведения реанимированного в постмодернистском дискурсе Постановления 1946 года, - предпринятых Т. Катаевой в ее официозном компендиуме «Анти-Ахматова»441 - «апофеозе беспочвенности». И. Федорчук справедливо констатирует: «Исследование творческого наследия Ахматовой уже вписано в строгие рамки академизма. Создана ее иконография, в основном решены текстологические проблемы; личность и судьба Ахматовой в определенном смысле канонизированы, хотя и без почти неизбежного при этом хрестомативного глянца, сменившего "терновый венец" гонимого поэта. <.> По отношению к Ахматовой -это "демонтаж ее властного мифа" Жолковским442, публикация Е. Чуковской Ташкентских тетрадей Чуковской в 1997 году443, в которых столь ощутимо отступление от манеры повествования с позиции "рекузации", свойственное всему остальному тексту Записок (возможно, в силу того, что сама автор не подготовила тетради к печати), и обширные, полемичные публикации Наймана в "Литературной газете"444, в которых

441 Катаева Т. Анти-Ахматова / Предисл. В Топорова М., 2007.

442 А. Жолковский. Страх, тяжесть, мрамор• (Из материалов к жизнетворчесной биографии Ахматовой) Wiener Slavististischer Almanach. Wien, 1995, с. 145.

443 Л. Чуковская- Записки об Лине Ахматовой, т. 1. Москва, 1997

444 А. Найман. AAA через тридцать три года. «Литературная газета» 1997, 13.08, с. 12. за точку отправления берется 1966 год - год смерти Ахматовой. Эти публикации - частный случай изменившегося (и в позитивном и в негативном ключе) нашего отношения к поэту, которого то развинчивали, то обожествляли»115.

Методологическая и жанровая эклектика - неотъемлемая черта современного ахматоведения эмиграции и метрополии. Однако в целом (особенно с 2005 года) синтетический подход к анализу текста существенно преобладает над аналитическим, в связи с чем резко увеличилось число монографий, намеренно погружающих творчество Ахматовой в литературный контекст эпохи или же рассматривающих его как единый художественный текст, «Книгу Судьбы» - феномен, объединенный логикой авторского видения мира, психологией творческого акта (М. В. Серова); количество серьезных литературоведческих книг-разысканий неуклонно растет.

Жанровая дифференциация эмигрантского ахматоведения во многом идентична отечественной, но далеко не тождественна ей: если , ахматоведение эмиграции преимущественно опирается на широкий пласт мемуаристики и эссеистики при впоследствии безусловном доминировании жанра статьи (включая статью-некролог, статью-портрет, рецензию и т. п.), то для отечественной «науки об Ахматовой» в ее «классическом» варианте характерно тяготение к жанру монографии, сборнику статей различной тематической направленности и методологии (за исключением статей-некрологов и статей-эссе), монографического очерка, стилизованных «рассказов» («Рассказы о Анне Ахматовой» А. Наймана446) и «детективных расследований» (книга «Ахматова: жизнь» А. М. Марченко447, остросюжетное повествование которой посвящено выяснению адресатов ахматовской лирики), а также к появившимся

448 сравнительно недавно исследованиям-экскурсиям , так называемым

449 музейным высказываниям» .

В основе конструктивного диалога ахматоведения метрополии и эмиграции лежит метафора зеркального «уподобления и расподобления», «притяжения-отталкивания». Амбивалентный характер подобного взаимодействия затрагивает критерии оценки, базисных текстов, методологического инструментария, жанрово-тематической дифференциации, соотношения синтетической и аналитической стилевых тенденций. Тождественность себе сохраняет лишь философско-категориальный аппарат - универсальная онтологическая система, предполагающая идентичность исследовательских приоритетов в сфере художественной философии

445 Федорчук И. Лирическая картина мира в творчестве Анны Ахматовой Черновцы: Рута: SZCECIN, 1999 С. 155.

446 Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: ACT: Зебра Е, 2008.

447 Марченко А. М. Ахматова: жизнь М.: ACT: Астрель, 2009.

448 «Мои первые воспоминания - Царскосельские. » Анна Ахматова в Царском Селе. Сост. В. Е. Абарова. Серия «Прогулки по городу Пушкину». СПб.: Серебряный век, 2008.

449 Биличенко В. А. Творческий путь Анны Ахматовой как объект музейного высказывания (1889-1917). СПб., 2008. точки пересечения» ' двух масштабных направлений «науки об Ахматовой».

Если конец XX века (и в особенности 1999-й год) характеризовался кульминационным «всплеском» аналитических исследований в области ахматовской поэтики с погружением в сферу архетипов, имплицитно заложенных в тексте смыслов, спроецированных на сферу бессознательного (В. Корона, И. Федорчук), начало XXI века (2003 -2005 годы) обнаруживает явную тенденцию к целостному осмыслению творческого пути поэта, его эволюции с неуклонным проецированием художественной системы в парадигматический ряд. Отчетливо выделяются исследования, рассматривающие лиро-эпос Ахматовой как целостный феномен, погруженный в. разные парадигмы: жанровую (Л. Г. Кихней'150), культурную, интертекстуальную (С. В. Бурдина451), психопоэтическую (книга М. В. Серовой452, а также очерки Н. Л. Лейдемана, А. В. Тагильцева453). Данная специфика, тем не менее, вовсе не устраняет реликтового сохранения аналитических тенденций на правах второстепенного компонента.

Сосредоточенность современного ахматоведения на целостном исследовании структуры «ахматовского текста» и логики внутриструктурных взаимодействий в соотношении с религиозным, мифологическим, биографическим и другими аспектами способствует резкому повышению информационной насыщенности научных трудов и имеет явно выраженный антиэнтропийный характер.

В связи с резким увеличением исследований-путеводителей, вводящих творчество поэта в широкий контекст искусства - архитектуры, живописи, скульптуры, в сферу бытования «вечных образов» культуры, возникает настоятельная потребность • говорить о масштабном художественно-эстетическом феномене Ахматовианы - ахматовской «культурцентристской» творческой стратегии, отразившейся «в ста зеркалах» литературоведения, критики, архитектуры (словесная коммуникация, «царственное Слово» переводится в коммуникацию музейную в соответствии с поэтической хронологией), скульптуры, живописи и включающей в себя целостный «ахматовский текст», преодолевший семантическую замкнутость и вышедший за пределы собственной интерпретации во внехудожественное культурное пространство.

Подобная ситуация коррелирует с введенным самой Ахматовой термином «Царственное Слово», подразумевающим концептуальное осмысление универсума поэтического сознания (своеобразный аналог «ахматовского текста»), а также признание за поэтом -заслуженного

450 Кихней Л. Г., Чаунина H. В. Анна Ахматова: Сквозь призму жанра. Пособие по спецкурсу. М.: МАКСПресс, 2005.

451 Бурдина С. В. Лирический эпос Анны Ахматовой: пространство памяти культуры. Пермь, 2007.

452 Серова M. В. Анна Ахматова: Книга Судьбы (феномен «ахматовского текста»: проблема целостности и логика внутриструктурных взаимодействий). Екатеринбург; Ижевск, 2005.

453 Лейдерман Н. Л., Тагильцев А. В. Поэзия Анны Ахматовой: Очерки. Учебно-методическое пособие. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2005. статуса русского классика - наследника пушкинской традиции и стиля «парнасской строгости».

Погружение современных исследователей в сферу культурных смыслов и их дешифровки отнюдь не тождественно чрезмерной увлеченности проблемой интертекстуальности как таковой - доминирующей тенденции предшествующего литературоведения 1970-1980-х годов. Различие очевидно и вытекает из избранной методологии: интертекстуальный подход ранее базировался на выявлении лишь внешних влияний и заимствований, в то время как новейшее осмысление интертекстуальности в основном исходит из внутренней логики авторского замысла и организации «ахматовского текста», анализа структуры «текст - контекст», «текст - прототекст» или же «текст и его код-шифр», характеризуется постепенно нарастающей от поэмы «У самого моря» до итоговой «Поэмы без героя» тенденцией к гиперструктурности («Поэма без героя» - синтез всех видов искусства) и тем более актуально, что инспирировано авторской волей. Так, на страницах современных исследований отражается внутреннее приращение смысловых компонентов от произведения к произведению, структурная и жанровая полифония единого «ахматовского текста», диалогический характер отношений входящих в него подсистем, максимальная открытость* различным интерпретациям, суггестивная напряженность в системе традиционных дихотомий. Нивелируется дифференцированный подход к хронологии ахматовского творчества: бытовавшие ранее в научном обиходе понятия «ранняя» и «поздняя» Ахматова заменяются единым поэтическим концептом, подразумевающим целостное восприятие и расшифровку ахматовской «тайнописи».

В первую очередь это относится к двухтомному коллективному труду авторов ИМЛИ - «Русская литература 1920 — 1930-х годов: Портреты

454 поэтов» , составителем, ответственным редактором и одним из авторов которого является С. Г. Семенова. Его отличает особая исследовательская методология, предполагающая целостность литературного процесса XX века и, в частности, целостность подходов к «науке об Ахматовой» как единому историко-культурному феномену, в связи с чем в данном пособии, подробно воспроизводящем «летопись» и хронику жизни знаменитых поэтов, нет принципиальной дифференциации на эмигрантское и советское литературоведение.

Среди непревзойденных литературоведческих работ данного «компендиума» необходимо особо отметить статью Н. В. Королевой «Анна Ахматова», способствующую глубинному пониманию и расшифровке биографии поэта, «ахматовского мифа» и полярного ему «антимифа», художественной образности великих произведений, включая хронотоп «лиро-эпической трилогии» Ахматовой, воссозданию целостного литературного облика («портрета» поэта), и снабженную списком

454 Русская литература 1920-1930-х годов: Портреты поэтов: В 2 т. / [ред.-сост.: А. Г. Гачева, С. Г. Семенова]. M.: ИМЛИ РАН, 2008. незабвенных дат» жизни и творчества, а также пристатейной библиографией, которая включает в себя работы, выдержавшие «проверку временем», и современные иностранные исследования " , представляющие новизну и научную ценность, особенно с точки зрения целостного анализа феномена «Ахматовианы». Как и в вышеупомянутых работах Н. В. Королевой, ранняя поэзия Ахматовой и знаменитый «ахматовский миф» рассматриваются здесь в свете достижений символизма и представляют собой своеобразную «перекодировку» языка символистской образности средствами акмеистической поэтики: «Романтизированные герой и героиня, образы-символы - лилий и бездн, луны и девы-луны, русалки и плывущей под водой девы, возлюбленного брата, умирающего от ран, и жестокой любимой, - колдуньи, убийцы, ведьмы с Лысой горы, - все это единый, общий поэтический язык Ахматовой и русских символистов»456.

Соответственно интертекстуалъностъ в современном понимании данного термина означает замену простого набора выявляемых в авторском тексте аллюзий, реминисценций, цитат - на диалогичность в структуре «ахматовского текста», иными словами, замену количественного (внешнего) показателя на качественный (внутренний) и становится описанием полифункциональной системы информационных взаимодействий в звене «текст - контекст».

Наряду с возрастающим интересом к экзистенциальной, онтологической проблематике анализируемых произведений Ахматовой, биографические и мемуарные исследования (за исключением переизданной в 2008 году «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» В. А. Черных457) все больше оттесняются на периферию пространства научного поиска, в противовес литературоведению русского зарубежья, где наблюдается как раз противоположная тенденция; становясь объектом осмысления в основном так называемого «любительского» л со непрофессионального») ахматоведения

Э. Файнштейн , С. Аннапольская439, И. Панова460, А. Демидова461) - новейшего направления в критике последнего времени, зачастую содержащего в себе немало погрешностей, касающихся биографической фактологии, исторической хронологии и неверной датировки ключевых произведений поэта. Но и в данном случае картина неоднозначна. Из перечисленных выше только исследование Э. Файнштейн в тематико-композиционном плане отвечает

455 См.: Giulia Baselica. Le parole della religione come metafora del mondo. Osservazioni sulla poetica Achmatoviana. 2005. Campanotto Editore. Prefazione - Nina Koroleva.

456 Королева H. В. Анна Ахматова // Русская литература 1920-1930-х годов. Портреты поэтов. В 2 т. Т. 2. / [ред.-сост.: А. Г. Гачева, С. Г. Семенова]. М.: ИМЛИ РАН, 2008. С. 7.

457 Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой: Изд. 2-е, испр. и доп. M.: Индрик, 2008.

458 Файнштейн Э. Анна Ахматова. М.: Эьсмо, 2007.

459 Аннапольская С. И. Акватория любви: Театр - моя душа, телевидение - жизнь. М.: Звонница-МГ, 2002.

460 Панова И. Пятое время года. M.: Готика, 2005.

461 Ахматова А. А. Поэма без героя / Демидова А Ахматовские зеркала: Комментарий актрисы М.: Прозаик, 2009. требованиям биографического компендиума, хотя и страдает очевидными несообразностями; книга поэтессы И. Пановой посвящена анализу ранней лирики поэта (целостный подход к «ахматовскому тексту» раннего периода диктует и само название - «Книга Любви»), а литературоведческое разыскание актрисы А. Демидовой, - напротив, вершинному творению - «Поэме без героя» Ахматовой, поэтому историко-биографический подход служит здесь лишь «подспорьем» в реконструкции художественных особенностей авторского текста.

В целом же, методологический аппарат - «академическая составляющая» науки - характеризуется множественностью подходов к анализируемому тексту, их поливариантным совмещением, что должно способствовать, в свою очередь, энциклопедическому, глубинному пониманию внутренней природы «ахматовского текста». И, несмотря на то, что всеобъемлющего жизнеописания Анны Ахматовой пока не составлено, уже сейчас намечены основные шаги к созданию монументальной биографии поэта; «пальма первенства» здесь по праву принадлежит С. А. Коваленко - составителю двухтомного труда «Анна Ахматова: pro et contra. Антология» (2001, 2005), книг «Петербургские сны Анны Ахматовой» (2004) и «Анна Ахматова» (2009), - вышедшей в знаменитой серии «ЖЗЛ». Свидетельством вышеозначенной тенденции к объективному синтетическому осмыслению поэтического творчества Ахматовой служат и так называемые «симферопольские» сборники статей биографической, сопоставительной, текстологической, интертекстуальной направленности:1 «Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество» В. П. Казарина (Симферополь, 2001) и «Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник», выдержавший два выпуска (2008, 2009) под редакцией Г. М. Темненко462, а также недавно вышедшие в Твери к 120-летию со дня рождения великого поэта сборники «Ахматова на Бежецкой земле: поэзия и проза»463 (куда вошли созданные в Бежецком крае ранние сборники стихов «Четки», «Белая стая», «Подорожник», «Anno Domini», в совокупности характеризующие «слепневский» период в жизни и творчестве А. Ахматовой), по аналогии с необычайно плодовитой «болдинской осенью» боготворимого поэтом Пушкина), и «Анна Ахматова и Николай Гумилев в контексте отечественной культуры»464, подготовленный по материалам международной научно-практической конференции, проведенной 21-22 мая 2009 года в Твери и Бежецке в рамках Дней славянской письменности и культуры (в литературном приложении опубликованы стихотворения Н. В. Королевой и А. В. Беловой об Анне Ахматовой, а также переводы ее поэзии на украинский язык, сделанные Н. Н. Качеровской).

462 Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборннк / Сост. и науч. ред. Г. М. Темненко. Вып. 6 Симферополь, 2008.

463 Ахматова на Бежецкой земле: поэзия и проза / Сост. В. M. Воробьев. Тверь: Седьмая буква, 2009.

464 Анна Ахматова и Николай Гумилев в контексте отечественной культуры (к 120-летшо со дня рождения А.А.Ахматовой): материалы междунар. науч.-практич. конф., (Тверь - Бежецк, 21-22 мая 2009 года). Редкол.: д ф. н., проф. Л. H. Скаковская и др. Тверь: Научная книга, 2009.

Исследования, посвященные проблеме религиозной образности в поэзии Ахматовой, как правило, проецируют ахматовскую «Книгу Судьбы» на Книгу Бытия и в русле означенной тенденции к синтетическому осмыслению феномена Ахматовианы рассматривают творчество поэта в парадигматическом ряду христианских догматов Грехопадения, Искупления, Боговоплощения и Воскресения (О. Троцык463) с обязательным выявлением жанрово-тематической специфики ахматовских произведений (JI. Г. Кихней466). Прослеживается определенная эволюция христианского мироощущения поэта в тесной связи с эволюцией художественного сознания автора и поэтикой его произведений.

По сравнению с освещением религиозной проблематики в ахматоведении метрополии, эмигрантское ахматоведение характеризуется в большей степени углублением именно философско-экзистенциальной составляющей религиозного контекста, поисками мировоззренческих истоков подлинной религиозности Ахматовой. Утверждается мысль о принципиальном отсутствии религиозной эволюции в творчестве поэта и об исконном «врожденном» православии Ахматовой. На уровне поэтической стилистики сохраняется контрастное противопоставление А. Ахматовой (поэта «классической меры») М. Цветаевой (авангардному поэту-новатору, близкому в сознании эмигрантов по своей поэтике В. Маяковскому), подчас излишне категоричное и бескомпромиссное.

Таким образом, в основе конструктивного диалога ахматоведения метрополии и эмиграции лежит метафора зеркального уподобления и расподобления, «притяжения-отталкивания». Если методологический инструментарий отечественной «науки об Ахматовой» можно кратко определить как «аналитизм на фоне безусловного господства синтетизма», то эмигрантское ахматоведение, наоборот, характеризуется безусловным преобладанием аналитической традиции на фоне реликтовой синтетической. Важнейшей точкой пересечения их методологических практик выступает философский категориальный аппарат - универсальная онтологическая система, предполагающая тождественность исследовательских приоритетов и применимая к исследованию самых разных аспектов поэтического творчества.

Здесь можно выделить по меньшей мере две взаимосвязанные подсистемы: во-первых, онтологическую, представленную сеткой категорий, бытийных доминант, мировоззренческих универсалий, которые служат «матрицей» понимания и познания исследуемых объектов (категорий «пространства», «времени», «движения», «неподвижности», «верха», «низа», «вертикали», «горизонтали», «процесса», «состояния» и т. п.), во-вторых, эпистемологическую, выраженную категориальными схемами, смысловое ядро которых составляет система бинарных оппозиций («святость-грех», «смерть-воскресение», «родина-чужбина», «палач-народ»,

465 Троцык О. Библия в художественном мире А. Ахматовой. Полтава, 2003.

466 Кихней Л. Г., Фоменко О Е. «Так молюсь за Твоей литургией.»: Христианская вера и поэзия Анны Ахматовой. М., 2000. дом-антидом» и др.), участвующих в формировании пространственной модели мира и являющихся необходимой предпосылкой для создания понятийного аппарата исследования и выхода на новый уровень эмпирического обобщения.

Категории времени и пространства у Ахматовой предстают как непрерывность обычаев и традиций, носят исторический характер, тесно связаны с внутренним смыслом и «культурной памятью», которая служит средством ориентации в прошлом, настоящем и будущем. Более того, вопрос об отношении Ахматовой к опыту мировой художественной культуры и философской мысли, в той или иной форме непременно возникающий почти в каждом исследовании ее творчества, уже и сам по себе имеет традицию.

В ахматовских произведениях разработана и отражена целостная философская система, сопоставимая по своей значимости с концепциями великих творцов философии. Фундаментально открытый характер мировоззренческих идей Ахматовой делает весьма сложной задачу целостной реконструкции и идентификации ее творческого наследия.

Присущее ей своеобразное литературное дарование, раскрывавшееся через интуитивный, пророческий, эмоциональный и динамичный стиль; мышления и письма, стало предметом специального исследования в статье О. Обуховой «Анна Ахматова и русская философия неоидеализма. Некоторые параллели» (М., 2002), в которой сопоставительный анализ дополнен аксиологическим подходом (методом «отнесения к г^енности» -; П. Рикер, М. Вебер). По мнению автора статьи, ахматовский образный мир и неординарная поэтическая мысль вобрали в себя и органично реализовали многие традиции отечественной и зарубежной философии:с ощущение антиномичности и тайны человеческого существования, запечатленные в творчестве Ф. Достоевского, эмоционально-психологический фон экзистенциализма Н. Бердяева (откуда заимствованы ставшие традиционными у Ахматовой трагический конфликт любви и творчества, поэтика «жертвенности» и мотив «расплаты»), пафос героической личности Ф. Ницше, преодолевающей страдания и возвышающейся над «бездной», гносеологические, антропологические и историософские идеи Вл. Соловьева (константы ущербности любой «закрытости», «самодостаточности», установка на свободный диалог с читателем, насыщенность поэзии - «чужим словом» мировой культуры восходит у Ахматовой к «Критике отвлеченных начал» и «Смыслу любви»).

И, наконец, тема разрыва времени и преодоления этого разрыва, самоотождествление с трагическими фигурами любой эпохи, идея природных стихий как источника творческого вдохновения поэта, образ природы, к которой может быть применен «критерий креста», сближают поэзию Ахматовой с концепцией художника, выраженной у Г. Федотова в его парижской статье 1932 года «О Св. Духе в природе и культуре»: «Здесь необходимо спрашивать себя: пронзен ли художник или созерцатель злом мира, его греховностью, его страданием? [.] Если да, если осанна его прошла через ужас и сострадание, его видение мира будет христианским, его муза - от Святого Духа»467.

Поставив в центр своего разыскания проблему личности в творчестве Ахматовой и проецируя мировоззренческие установки великого поэта на ценности и открытия философии экзистенциализма (неоидеализма), исследовательница приходит к важному обобщению, которое может служить краткой иллюстрацией к целому ряду концептуальных работ, посвященных религиозным истокам ахматовского творчества: аксиология Ахматовой ассимилирует ценностную систему христианства и нередко прямо выражена лексикой и образами христианской и православной традиции».

Совмещение в ахматовском хронотопе гуманистических, культурно-исторических и ценностных смыслов во многом обусловило и понятийный аппарат исследований, выдвинув в качестве основополагающих г\енностный подход («метод отнесения к ценности»), включающий в себя реконструкцию «культурного диалога» поэта с предшествующей классической традицией А. Пушкина, Н. Гоголя, Ф. Достоевского, а затем -с творчеством Ин. Анненского, А. Блока, А. Белого, О. Мандельштама, и способствующий выявлению семантических «полей», общих «точек соприкосновения» в решении проблемы художественного времени и пространства; структурно-семиотический метод, в котором имманентный анализ произведений, расшифровка поэтической образности дополнены семиотически-коммуникативным исследованием интертекстуальных аспектов (связей) поэтической системы Ахматовой с культурой прошлого и настоящего и со спецификой ее восприятия; монографический метод, метод комментирования документальных свидетельств, текстологическая реконструкция, биографический метод', последний постепенно оттесняется на периферию понятийного аппарата научного познания, усиливается роль интегративных методов (например, историософского, психопоэтического), ассимилирующих достижения сопоставительного анализа и интерпретации, а также исследований интертекстуальных связей произведений Ахматовой с отечественной и зарубежной литературой, предполагающих диахронический и синхронический аспекты их рассмотрения в свете механизма «памяти культуры».

Методология на стыке смежных дисциплин формирует основу интеграционных подходов к анализу авторского текста. Работы Н. Ю. Смирновой «О сакральном пространстве в лирике Анны Ахматовой» (Иваново, 2003) и М. А. Тугаевой «Ономастическое пространство поэзии А. Ахматовой» (Майкоп, 2007) являются образцами применения метода семиотического моделирования к интерпретации поэтических произведений. Созданный поэтом пространственный образ мира, в зеркальную модель которого вписывается и библейская картина мира, и средневековая

467 Федотов г. Россия, Европа и мы. Париж, 1973. С. 225-226. нумерология, и современный Апокалипсис, представляет собой сложный, функционирующий по определенным законам и находящийся в непрерывном движении знаковый, полисемантический, смыслопорождающий механизм культуры.

Подобно тому, как у В. Дильтея время становится внутренней характеристикой эюизни субъекта, ее первым категориальным определением, в произведениях Ахматовой время рассматривается как особого рода категория духовного мира, обладающая объективной ценностью. Кроме того, эволюция понятийного методологического аппарата «ахматоведения» имманентна исторической эволюции интерпретации как общенаучного метода гуманитарного познания.

Философско-герменевтическая трактовка интерпретации с установкой на биографию автора при поиске смысла его произведений, широко представленная в работах JI. Чуковской, А. Наймана, В. Жирмунского, В. Виленкина, А. Павловского, П. Лукницкого, А. Хейт и др., в начале XXI века уступает место постмодернистской (Т. Катаева) и тяготеющей к структурно-семиотической (Ю. Лотман, В. Топоров, Р. Тименчик, Т. Цивьян, Л. Долгополов, Л. Кихней, В. Мусатов, М. Руденко, И. Невинская, С. Бурдина, И. Служевская и др.) интерпретационным трактовкам с безусловным преобладанием последней, в центре которой - проблема интертекстуального потенциала автора в структуре поэтического текста.

Всепоглощающее стремление к целостности освещения поэтического наследия Ахматовой сказывается и на структуре текстологических исследований: так, книга «"Фаты либелей" Анны Ахматовой» Н. Гончаровой (СПб, 2000), заглавие которой переводится как «Судьба книг Анны Ахматовой» и является «зеркальной» контаминацией «Книги Судьбы» (термин М. В. Серовой), рассматривает совокупность не только всех опубликованных при жизни автора поэтических сборников, но и ранее не публиковавшиеся, существующие в латентной форме схематичные (рукописные) планы несостоявшихся книг в соответствии с хронологией авторского замысла и творческой судьбой поэта, спроецированных на перипетии античной трагедии в современной ее интерпретации.

Зачастую анализ лиро-эпической системы поэта в целом и каждого конкретного произведения в частности сопровождается аллюзиями на другие произведения, входящие в концепт «ахматовского текста», например, на драму «Энума Элиш. Пролог, или Сон во сне», «Записные книжки» Ахматовой, а также знаменитые «пушкинские штудии», что, несомненно, способствует глубинному пониманию логики авторского замысла и гипержанровости его творений, включающих в себя эпос, лирику, драму, претворенные в поэтические образы элементы архитектуры, живописи, скульптуры, критику, автобиографическую прозу, балетные дивертисменты, достижения современного кинематографа.

Таким образом, на сегодняшний день литературоведческие разыскания, посвященные расшифровке ахматовской «тайнописи», «зеркального письма», феномена Ахматовианы, допускающие множественность прочтений и прототекстов, фиксирующие все разночтения с первоисточниками, но, тем не менее, признающие аутентичность творческого метода поэта, в совокупности формируют если не главенствующее, но наиболее перспективное направление в исследовании творчества Ахматовой.

Уникальность, аутентичность поэтической системы Ахматовой, в центре которой - ренессансная личность Поэта-Творца, Демиурга «не календарного века», а также неординарный многокомпонентный авторский миф, таким образом, остается неоспоримой, подкрепляясь открытием «подвижного», фантасмагорического пространства, введением в повествовательную структуру «трехслойного» времени, двужущегося ретроспективно (назад, в прошлое) и перспективно (вперед, в будущее), в соответствии с чем на первый план выдвигается «вневременная», «многоликая», «многоипостасная» лирическая героиня - историк-летописец и пророк-предсказатель, разработка особой техники «мысленного диалога» с непосредственной апелляцией к сознанию адресата, «зеркальный» композиционно-временной принцип, во многом определивший специфику современных литературоведческих разысканий, сопоставление лиро-эпоса поэта с произведениями русской и зарубежной литературы лишь демонстрирует различные варианты «преломления» культурного пространства в насыщенном бесконечными смыслами «семантическом поле» ахматовского текста, открывая новые грани индивидуального поэтического таланта Ахматовой и новые горизонты дальнейших исследований.

Список научной литературыСлабких, Ксения Эдуардовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Анненскнй И. Избранные произведения. Л.: Художественная литература, 1988.

2. Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. / Общая редакция, вступительные статьи, свод разночтений и примечания Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Мюнхен, 1965.

3. Ахматова А. А. Стихи. Переписка. Воспоминания. Иконография / Сост.

4. Проффер. Анн Арбор: Ардис, Сор. 1977.

5. Ахматова А. А. Избранное // Библиотека поэзии. Смоленск: Русич, 2003.

6. Ахматова А. А. Избранные стихотворения / Анна Ахматова. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952. VIII.

7. Ахматова А. А. От царскосельских лип: поэзия и проза / Сост. А. Марченко. М.: ЭКСМО, 2004.

8. Ахматова А. Поэма без героя / Под ред. Р. Д. Тименчика. М., 1989.

9. Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Эллис Лак, 1998.

10. Ахматова А. Собрание сочинений: В 8 т. / Сост., подготовка текста, коммент., статьи Н. В. Королевой, С. А. Коваленко. М., 1998-2002.

11. Ахматова А. Собрание сочинений: В 2 т. / Под ред. Н. Н. Скатова. М, 1990.

12. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста, коммент. В. А. Черных. 2-е изд. М., 1990.

13. Ахматова А. А. Стихотворения. Поэмы / Вступ. статья А. М. Марченко. Сост., коммент. Л. Г. Кихней. М.: Дрофа, 2003.

14. Бердяев Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. М., 1991.

15. Берлин И. Из воспоминаний «Встречи с русскими писателями» // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991.

16. Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982.

17. Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. М., Л., 1962.

18. Блок А. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1971.

19. Блок А. Судьба Аполлона Григорьева // Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Л., 1982.

20. Блок А. Стихотворения. Поэмы / Сост., вступ. статья и коммент. Н. П. Крыщук. СПб.: Респекс, 1996.

21. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Искусство, 1988.

22. Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. с итал. М. Лозинского. СПб.: Кристалл, Респекс, 1999.

23. Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. с итал. / Сост., вступ. статья и примеч. А. А. Илюшина. М.: Просвещение, 1988.

24. Бродский И. Большая книга интервью / Сост. и фотографии В. Полухиной. Захаров; Москва, 2000.

25. Исповедь Августина Блаженного; Ml, Г991.

26. Мандельштам Э; Сочинения: В^ 2 т. М,'. 1990;26; Мандельштаме ©1- ЭЬ Утро акмеизма // Критика: русского постсимволизма, / Сост., вступ. ст., преамбулы и примеч. О: А. Лекманова. Ml: ACT, 2002.

27. Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1976.

28. Струве II. Православие и культура., М(: Русский путь, 2000.

29. Франк С. Л. Непостижимое // Из истории русской философской мысли конца XIX начала XX века. М., 19651

30. Цветаева М. Сочинения: В 2 т. М., 1980. ,

31. Цветаева М. Сочинения: В 2 т. М., 1988.

32. Критическая и исследовательская; литература

33. Адамович F. Мои встречи с Анной Ахматовой // Воздушные пути. Вып. 5. Ныо-Иорк, 1967. :2'. Анна' Ахматова.' Десятью годы / Сост. и приме р: Д Тименчика- К. М.

34. Поливанова;: послесл. Р: Д. Тименчика. М-,. 1198913: Анна» Ахматова? в записяхгДувакина:. МК:: Наталис,. 19991

35. Анна Ахматова и русская культура начала XX века: Тезисы конференции. М., 1989.

36. Анна Ахматова: «Озорство; мое, окаянство.»: рассказы, эпиграммы, афоризмы. М.: Собрание, 2006.6: Анна, Ахматова. После всего / Сост. и прим. Р. Д. Тименчика, К. М. Поливанова;: предисл. Р. Д; Тименчика. М;, 1989. ' '

37. Анна Ахматова: pro et contra. Антология:: № 2 т. / Сост., вступ. ст., прим. С. Коваленко. СПб., 2001.

38. Анна Ахматова. Requiem / Предисл. Р. Д. Тименчика; сост. и прим. Р. Д. Тименчика при участии К. М. Поливанова. М., 1989. !

39. ГГ.; Анна. Ахматова. Я! голос ваш.^^ М^., 1989. :

40. Аннапольская С. И. Акватория любви: Театр моя душа, телевидение - жизнь. М.: Звонница-МГ, 2002.

41. Антология^ русской женской поэзии / Сост., авт. предисл. и бйогр. заметок В; И. Калугин. М.: Эксмо, ,2007.

42. Антон Крайний (З.Гиппиус). Литературный дневник (1899- 1907). М.: Аграф, 2000.

43. Ахапкина Я. Э. Семантика времени в поэтическом тексте (на материале лирики Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама акмеистического периода творчества). Дис. канд. филол. наук. СПб., 2003.

44. Ахматова А. А. Поэма без героя / Демидова А. Ахматовские зеркала: Комментарий актрисы. М.: Прозаик, 2009.

45. Ахматова без глянца. Проект Павла Фокина / Сост.' и вступ. ст. П. Фокина. СПб.: Амфора, 2007.

46. Ахматова на Бежецкой земле: поэзия и проза / Сост. В. М. Воробьев. Тверь: Седьмая буква, 2009.

47. Ахматовские чтения. Вып. 1 3. / Ред.-сост. Н. В. Королева, С. А. Коваленко. М.: Наследие, 1992.

48. Ахматовский сборник / Сост. Сергей Дедюлин (Париж) и Габриэль Суперфин (Мюнхен). Вып. 1. Париж: Институт славяноведения, 1989.

49. Бабенко В. Г. Музы русской литературы. М.: АСТ-Пресс, 2009.

50. Берберова Н. Курсив мой. М.: Согласие, 1996.

51. Биличенко В. А. Творческий путь Анны Ахматовой как объект музейного высказывания (1889-1917). СПб., 2008.

52. Бобышев Д. Я здесь: Человекотекст. М., 2003.

53. Болынаков-Арсеньев Ю. Н. Шпаргалка для Ахматовой: Глава из повести «Семь встреч с Анной Ахматовой». СПб.: СПбГПУ, 2002.

54. Ботанова Е. С. Петербург Петроград - Ленинград в лирике А. А. Ахматовой и в переводах ее стихотворений на английский язык. Автореф. дис. канд. филол. наук. Самара, 2009.

55. Брюсов В. Сегодняшний день русской поэзии (50 сборников стихов 1911-1912 гг.) // Русская мысль. 1912. №7.

56. Бунатян Г. Г. Петербург серебряного века: Дома, события, люди. СПб.: Лениздат, 2002.

57. Бурдина С. В. Лирический эпос Анны Ахматовой: пространство памяти культуры. Пермь, 2007.

58. Бурдина С. В. Поэмы Анны Ахматовой: «Вечные образы» культуры и жанр. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2002.

59. Васильева А. С. Динамика смыслообразования в поэзии А. Ахматовой (1911 1940 гг.). Автореф. дис. канд. филол. наук. СПб., 2009.

60. Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris: YMCA-Press, 1973.

61. Вейдле В. Умирание искусства / Сост. и авт. послесл. В. М. Толмачев. М.: Республика, 2001.

62. Венецианские тетради: Иосиф Бродский и другие / Quaderni veneziani. Joseph Brodsky & others / Сост. E. Л. Марголис. 2-е изд., испр. и доп. М.: ОГИ, 2004.

63. Вербловская И. Горькой любовью любимый: Петербург Анны Ахматовой. СПб.: Издательство «Журнал "Нева"», 2003.

64. Виленкин В. В сто первом зеркале. М.: Советский писатель, 1990.

65. Виленкин В. Образ «тени» в поэтике Анны Ахматовой // Вопросы литературы. № 1. 1994! ", '

66. Воспоминания об Анне Ахматовой / Сост. В, Я. Виленкина и В. А. , Черных. Коммент. В. А. Курт, и К. М. Поливанова. М.: Советский писатель,1991. . : ' / ■ ".:■,■■'•'"■'

67. Вспоминая Ахматову. Иосиф Бродский Соломон Волков: Диалоги. М.: Независимая газета,, 1992.

68. Высотский О: Николай Гумилев глазами сына / Сост. F. Н. Красникова, В. П: Крейда. М.: Молодая гвардия, 2004.

69. Галаева М. В. Образ «дома» в^ поэзии Анны .Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. М.,,2004. ,43: Герштейн Э: Мемуары. М:: ИНАПРЕСС, 1998:

70. Гиппиус 3. Воспоминания / Составитель> И; Захаров; М., 2001.

71. Гиппиус 3. Н. Дневники: В 2 т. . М., 1999. '

72. Гиппиус 3. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси:: Мерами, 1991.

73. Далош Д. Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История, одной любви / Пер. с венг^Ю. Гусева. 'М.: Текст, 2010.

74. Добин Е. С. Поэзия Анны Ахматовой. Л1, 1968;

75. Долгонолов Л. К. По законам притяжения: О литературных традициях в «Поэме без героя» Анны Ахматовой // Русская литература. 1979: № 4.

76. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973.

77. Зайцев В. А. Русская поэзия XX века: 1940-1990-е годы. М.: МГУ, 2001. ' ' .•■,;.; •

78. Зайцев'В. А., Герасименко А. П. История русской литературы второй половины XX века. М.: Высшая школа, 2004.

79. Зайцев Н. И: Система поэтических зеркал в художественном мире А. Ахматовой // Ахматовские чтения. Тверь, 1991.

80. Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. М:: Флинта-Наука, 2002.

81. Иванов В. В. «Поэма без героя», поэтика поздней Ахматовой и фантастический реализм // Ахматовский сборник. Париж, 1989.

82. Иванов Вяч. Николай С. Гумилев и Жорж Дюмезиль: роль поэтов и тройственность каст в древности // Шиповник: Историко-филологический сборник к 60-летию Романа Давидовича Тименчика. М., 2005.

83. Илюшин А. А. Дантовские чтения. Вып. 1-10. М., 1968-1996 // Энциклопедия мировой литературы: В 9 т. Т. 7. М.: Наука, 1987.

84. Искржицкая И. Ю. Ахматова и Чехов. Черты нового психологизма // Ахматовские чтения. Тверь, 1991.

85. Катаева Т. Анти-Ахматова / Предисл. В. Топорова. М.: ЕвроИНФО, 2007.

86. Кац Б. А., Тименчик Р. Д. Анна Ахматова и музыка: Исследовательские очерки. JL: Советский композитор, 1989.

87. Кирпичева Е. В. Интертекстуальный аспект творчества Анны Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. Тамбов, 2009.

88. Кихней, JI. Г. Мотив святочного гадания на зеркале как семантический ключ к «Поэме без героя» Анны Ахматовой // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. № 2. 1996.

89. Кихней JI. Г. Поэзия Анны Ахматовой: Тайны ремесла. М., 1997.

90. Кихней JT. Г. Ренессансные коды в поэзии Анньг Ахматовой 1930-х -1940-х гг. М., 2010.

91. Кихней JI. Г. Философско-эстетические принципы акмеизма и художественная практика Осипа Мандельштама. М.: Диалог-МГУ, 1997.

92. Кихней JI. Г., Фоменко О. Е. «Так молюсь за Твоей литургией.»: Христианская вера и поэзия Анны Ахматовой. М.: МАКСПресс, 2000.

93. Кихней JL Г., Чаунина Н. В. Анна Ахматова: Сквозь призму жанра. Пособие по спецкурсу. М.: МАКСПресс, 2005.

94. Кобзарь JL Г., Гутшабес С. Э. Проблема духовного сопротивления в поэзии А.Ахматовой 30-х годов // Ахматовские чтения. Тверь, 1991.

95. Коваленко С. А. Анна Ахматова. М.: Молодая гвардия, 2009.

96. Коваленко С. А. Петербургские сны Анны Ахматовой. СПб.: Росток, 2004.

97. Коваленко С. А. Свершившееся и недовоплощепное. Поэмы и театр Анны Ахматовой // Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М.: Эллис Лак, 1998.

98. Козицкая Е. А. Архетип «вода» в творчестве А. А. Ахматовой // А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века: Ахматовские чтения. Тверь, 1995.

99. Козловская С. Э. Структура художественного пространства в творчестве Анны Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2008.

100. Колобаева Л. А. Ахматова и Мандельштам (самосознание личности в лирике) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. № 2.

101. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX веков. М., 1990.

102. Колчина Ж. Н. Художественный мир А. А. Ахматовой: Мифопоэтика. Жизнетворчество. Культура. Автореф. дис. канд. филол. наук. Иваново, 2007.

103. Кормилов С. И. Поэтическое творчество Анны Ахматовой. 2-е изд. М.: МГУ, 2000.

104. Королева Н. В. Анна Ахматова // Православная энциклопедия. Т. 4. М.: Православная энциклопедия, 2002.

105. Королева Н. В. Встречи в пути: Воспоминания. СПб: «Звезда», 2010.

106. Королева Н. В. Церковь и вера в жизни и поэзии Анны Ахматовой // Новосибирская горница, 2000. № 20. С. 87-98.

107. Корона В. В. Поэзия Анны Ахматовой: Поэтика автовариаций. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2005.

108. Кралин М. Артур и Анна: Роман без героя, но все-таки о любви. Томск: Водолей, 2000.

109. Кралин М. «Милый голос» «незабвенного друга» (Николай Недоброво и Анна Ахматова) // Николай Недоброво. Милый голос. Избранные произведения / Составление, примечания и послесловие Михаила Кралина. Томск, 2001.

110. Кралин М. Победившее смерть слово: Статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках. Томск: Водолей, 2000.

111. Красавченко Т. Н. Ахматова в зеркалах зарубежной критики // Тайны ремесла: Ахматовские чтения. Вып. 2. М., 1992.

112. Крутий С. М. «Архитектурность» художественных образов в поэзии акмеистов (О. Мандельштам и А. Ахматова). Автореф. дис. канд. филол. наук. Магнитогорск, 2005.

113. Кублановский Ю. О «Реквиеме» Анны Ахматовой // Волга. №11/12. 1992.

114. Кудрякова А. С. Речевое поведение лирических героинь А. Ахматовой и М.Цветаевой. Автореф. дис. канд. филол. наук. Уфа, 2005.

115. Кузмин М. Предисловие к книге Анны Ахматовой «Вечер». // Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1989.

116. Куприяновский П. В. В вечерний час. Воспоминания / Составитель Молчанова Н. А. Иваново: ФГУП «Иваново», 2003.

117. Лебедева М. Н. Ахматова и Бродский. Йошкар-Ола, МГПИ им. Н. К. Крупской, 2004.

118. Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature, 1974. № 7-8. P. 59.

119. Лейдерман Н. Л. Бремя и величие скорби: «Реквием» в контексте творческого пути Анны Ахматовой // Лейдерман Н. Л. Русская литературная классика XX века: Монографические очерки. Екатеринбург, 1996.

120. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. 1950-1990-е годы: В 2 т. Т. 1. 1953-1968. Т. 2. 1968-1990-е годы. 2-е изд., испр. и доп. М.: Академия, 2006.

121. Лейдерман Н. Л., Тагильцев А. В. Поэзия Анны Ахматовой: Очерки. Учебно-методическое пособие. Серия «Филологический лекторий». Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2005.

122. Лекманов О. А. Книга об акмеизме. М.: Моск. культурол. лицей, 1998.

123. Лиснянская И. Л. Шкатулка: в которой стихи и проза. М.: Русскш м1ръ: Моск. учебник, 2006.

124. Лосиевский И. Я. Анна всея Руси. Жизнеописание Анны Ахматовой. Харьков: ОКО, 1996.

125. Лотман Ю. М. Семиосфера. Внутри мыслящих миров: Статьи. Исследования. Заметки. СПб.: Искусство СПб., 2001.

126. Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Тр. по знаковым системам. XVIII. Тарту, 1984.

127. Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой: В 2 т. Т. 1. 1924-1925. Париж, 1991; Т. 2. 1926-1927. Париж Москва: YMCA-Press; Русский путь, 1991, 1997.

128. Мандельштам Н. Я. Воспоминания: В 2 т. М.: Вагриус, 2006.

129. Мандельштам О. Э. Разговор о Данте // Мандельштам О. Э. Слово и культура: О поэзии. Разговор о Данте. Статьи, рецензии. М.: Советский писатель, 1987.

130. Марченко А. М. Ахматова: жизнь. М.: ACT: Астрель, 2009.

131. Марченко А. М. «Звезды смерти стояли над нами.» // А. А. Ахматова. Стихотворения. Поэмы. 2-е изд. / Сост., коммент. Л. Г. Кихней. М.: Дрофа, 2003.

132. Марченко А. «С ней уходил я в море.». Анна Ахматова и Александр Блок: опыт расследования. Часть первая. Последняя херсонидка // Новый мир. 1998. №8.

133. Мейлах М. Б., Топоров В. Н. Ахматова и Данте // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. XV. Mouton-The Hague, 1972. C. 29-75.

134. Мок-Бикер Э. «Коломбина десятых годов.»: Книга об Ольге Глебовой-Судейкиной. Париж: Издательство Гржебина; СПб.: Арсис, 1993.

135. Мочульский К. В. Кризис воображения: Статьи. Эссе. Портреты. Томск: Водолей, 1999.

136. Мусатов В. В. «В то время я гостила на земле.»: Лирика Анны Ахматовой. М.: «Словари, ру», 2007.

137. Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой: Из книги «Конец первой половины XX века». М., 1989.

138. Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: ACT: Зебра Е, 2008.

139. Найман А. Русская поэма: четыре опыта // Октябрь. № 8. 1996.

140. Невинская И. Н. «В то время я гостила на земле.»: Поэзия Анны Ахматовой. М.: Прометей, 1999.

141. Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Русская мысль. № 7. 1915.

142. Недошивин В. Прогулки по Серебряному веку: Дома и-судьбы. СПб.: Литера, 2005. """

143. Нива Ж. Исайя Берлин, скептический наблюдатель // Возвращение в Европу: Статьи о русской литературе / Пер. с (j)p. Е. Э. Ляминой; предисл. А.Н.Архангельского. М.: Высшая школа, 1999.^

144. Носик Б. М. Анна и Амедео. История тайной любви Ахматовой и Модильяни, или Рисунок в интерьере: Документальная повесть. М.: ВАГРИУС, 2006. ^ —

145. Об Анне Ахматовой. Стихи, эссе, воспоминания, письма / Сост. М. М. Кралин. Л.: Лениздат, 1990.

146. Одоевцева И. На берегах Невы. СПб.: Азбука, 2006.

147. Олеша Ю. К. Из книги «Ни дня без строчки» // Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. с итал. / Сост., вступ. ст. и примеч. А. А. Илюшина. М.: Просвещение, 1988.

148. Оцуп Н. Николай Степанович Гумилев // Высотский О. Николай Гумилев глазами сына: Воспоминания современников о Н. С. Гумилеве. М., 2004.

149. Оцуп Н. Океан времени: Стихотворения. Дневник в стихах: Статьи и воспоминания. СПб.: Logos, 1994.

150. Павловский А. И. Анна Ахматова. Очерк творчества. Л., 1982.

151. Павловский А. И. Булгаков и Ахматова // Русская литература. 1988. №4.

152. Павловский А. И. Н. Гумилев, А. Ахматова: по материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого. СПб.: Наука, 2005.

153. Панова И. Пятое время года. М.: Готика, 2005.

154. Пахарева Т. А. Категория ужаса в поэзии Н. Гумилева // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения:

155. Материалы Третьей Международной научной конференции: М: МГУ, 4-5 декабря 2008 г. / Ред.-сост. С. И. Кормилов. М.: МАКСПресс, 2008.

156. Петербург Ахматовой: семейные хроники. Зоя Борисовна Томашевская рассказывает. СПб.: Невский Диалект, 2001.

157. Платонова Ю. В. Сюжетная структура «Поэмы без героя» Анны Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. Новосибирск, 2009.

158. Поберезкина П. Е. Анна Ахматова и Николай Гумилев // Ахматовские чтения: А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века. Тверь, 1995.

159. Попова Н., Рубинчик О. Анна Ахматова и Фонтанный Дом. СПб.: Невский Диалект, 2000.

160. Прокофьева В. Ю. СИМВОЛИЗМ. АКМЕИЗМ. ФУТУРИЗМ: Различные модели поэтического пространства в лексическом представлении / Под ред. Т. Пахаревой. Оренбург, 2003.

161. Рабочие тетради А.А.Ахматовой. РГАЛИ, ИР ЛИ.

162. Редькин В. А. Мифологическое сознание и христианская вера в поэтическом творчестве А. А. Ахматовой // А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века: Ахматовские чтения. Тверь, 1995.

163. Редькин В. А. Поиски форм организации времени и пространства в поэмах А.Ахматовой // Ахматовские чтения. Тверь, 1991.

164. Рейн Е. Заметки марафонца: Неканонические мемуары. Екатеринбург, У-Фактория, 2005.

165. Роскина Н. Анна Ахматова // Четыре главы: Из литературных воспоминаний. Париж: YMCA-Press, 1980.

166. Рослый А. С. Данте в эстетике и поэзии акмеизма: система концептов: На материале творчества А. Ахматовой, Н. Гумилева, О. Мандельштама. Дис. канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2005.

167. Rosslyn W. The prince, the fool and the nunnery: Religious theme in the early poetry of Anna Akhmatova. Amersham, 1984. VIII, 256 p.

168. Руденко M. С. Религиозные мотивы в поэзии Анны Ахматовой // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. №4. 1995.

169. Руденко М. С. Художественное осмысление религиозных образов и мотивов в поэзии Анны Ахматовой: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1996.

170. Русская литература 1920 1930-х годов: Портреты поэтов: В 2 т. / ред-сост.: А. Г. Гачева, С. Г. Семенова. М.: ИМЛИ РАН, 2008.

171. Русская литература конца XIX начала XX века в зеркале современной науки: в честь В. А. Келдыша: исследования и публикации / Сост. О. А. Лекманов, В. В. Полонский, под общ. ред. В. В. Полонского. М.: ИМЛИ РАН, 2008.

172. Рыбакова Н. В. «Парижский текст» в художественном сознании Анны Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. Сургут, 2006.

173. Семенова С. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов: Поэтика -Видение мира Философия. М.: ИМЛИ РАН: Наследие, 2001.

174. Серова М. В. Анна Ахматова: Книга Судьбы (феномен «ахматовского текста»: проблема целостности и логика внутриструктурных взаимодействий). Екатеринбург; Ижевск, 2005.

175. Слабких К. Э. Художественное время и пространство в позднем творчестве А. А. Ахматовой («Реквием», «Поэма без героя»). Дипломная работа, защищенная на кафедре истории русской литературы XX века. М., МГУ им. М.В.Ломоносова, 2007.

176. Служевская И. Китежанка. Поэзия Ахматовой: тридцатые годы. М., 2008.

177. Смирнова Н. Ю. О сакральном пространстве в лирике А.Ахматовой // Филологические штудии: Сборник научных трудов. Вып. 7. Иваново: ИвГУ, 2004. С. 102-107.

178. Смирнова Н. Ю. Символизм как текст культуры в творческом сознании Анны Ахматовой. Автореф. дис. канд. филол. наук. Иваново, 2004.

179. Сонет серебряного века: Русский сонет конца XIX начала XX века/ Сост., вступ. ст. и комм. О.И.Федотова. 2-е изд., испр. и доп. М.: Флинта: Наука, 2005.

180. Сорокина Е. Р. Религиозные мотивы в поэзии Н. Гумилева и А. Ахматовой // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник / Сост. и науч. ред. Г. М. Темненко. Вып. 6. Симферополь, 2008.

181. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. Лондон, 1990.

182. Столяров О. О. Библейская символика в творчестве Б. Пастернака, А. Ахматовой, А.Тарковского. М.: Издательство «Линкор», 2009.

183. Творчество Н. Гумилева и А. Ахматовой в контексте русской поэзии: Материалы региональной научной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения Анны Ахматовой (III Ахматовские чтения). Тверь, 2002.

184. Темненко Г. М. Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 6. Симферополь, 2008.

185. Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М.: Водолей, 2005.

186. Тименчик Р. Д. Портрет Владыки Мрака в «Поэме без героя» // Новое литературное обозрение. № 52. 2001.

187. Тименчик Р. Д. Текст в тексте у акмеистов // Тр. по знаковым системам. XIV. Тарту, 1981.

188. Топоров В. Н. Ласточка // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1982. .

189. Трифонова Н. С. Метафора в' ранней лирике Анны Ахматовой («Вечер» «Белая стая» - «Anno Domini»). Автореф. дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2005.

190. Тугаева М. А. Язык поэзии А. А. Ахматовой (средства, выражения пространства и времени): Дис. канд. филол. наук. Краснодар, 2003.

191. Файнштейн Э. Анна Ахматова. М^, 2007.

192. Федорчук И. Лирическая картина мира в творчестве Анны Ахматовой. Черновцы: Рута: SZCECIN, 1999.

193. Финкельберг М. О герое «Поэмы без героя» // Русская литература. № 3. 1992: . '

194. Франк В. Из статьи «Бег времени» // А. А. Ахматова. Стихотворения. Поэмы. М.: Дрофа, 2003. ,

195. Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое, странствие: Дневники, воспоминания, письма А; Ахматовой / Пер. с англ. , Ml: Радуга, 1991.

196. Хлодовский Р. И. Анна Ахматова, и Данте // Тайны ремесла: Ахматовские чтения. Вып. 2. М., 1992.

197. Хренков Д. Анна Ахматова в Петербурге Петрограде - Ленинграде. Л.: Лениздат, 1989. .

198. Цивьян Т. В. Кассандра, Дидона, Федра: Античные героини зеркала Ахматовой // Литературное обозрение. № 5. 1989.

199. Чаунина Н. В. Жанровое своеобразие лирики Анны Ахматовой. Дис. канд. филол. наук. Нерюнгри, 2003.

200. Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой: 18891966. М., 2008.

201. Черных В. А. Родословная Анны Ахматовой // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник 1992. М., 1993.

202. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 1.: 1938-1941. Т. 2.: 1952-1962. Т. 3.: 1963-1966; М.: Время, 2007.

203. Чуковский К. Дневник (1901-1902). М.: Современный писатель, 1997.

204. Чуковский К. Дневник (1930-1966). М.: Современный писатель, 1997.

205. Чуковский К. Читая Ахматову // Литература и современность. G6. 6. \М., 1965., ;196: Шевчук Ю. В. Трагическое в лирике А.Ахматовой. Автореф. дис:. канд. филол. наук. Самара, 2004. .

206. Шилейко В. Последняя любовь: Переписка с Анной Ахматовой и Верой Андреевой. М.: Вагриус, 2003.

207. Шмеман А. Анна Ахматова // Найман А. Рассказы . о Анне Ахматовой. М., 1989.

208. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова: Опыт анализа // Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии. Л., 1986.

209. Эйхенбаум Б. Роман-лирика^ // Эйхенбаум Б. О литературе: Работы, разных лет. М., 1987.

210. Эрлих В. XX век и Ахматова // Русская литература. № 1. 1990:

211. Аникин В. П. Русское устное народное творчество. М., 2001. ,

212. Барт Р. От науки к литературе // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Пргресс, 1989;

213. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М., 1979. .

214. Бахтин М. М. Эпос и роман: Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

215. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

216. Белецкий А. И. В мастерской художника слова // Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы. М., 1964.

217. Введение в литературоведение / Под ред. Г. Н. Поспелова. М., 1988.

218. Веселовский А. Н. Три главы из исторической поэтики: Поэтика сюжетов // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. ML, 1989.

219. Гаспаров М. Л. Стих Анны Ахматовой // Гаспаров М. Л. Избранные труды: В 3 т. Т. 3. М., 1997.

220. Гинзбург Л. Я. О лирике. 2-е изд. Л., 1974.

221. Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск, 1992.

222. Корман Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора. Ижевск, 1982.

223. Корман Б. О. Практикум по изучению художественного произведения. Лирическая система. Ижевск, 1978.

224. Критика русского постсимволизма / Сост., вступит, ст., преамбулы и примеч. О. А. Лекманова. М.: Олимп; ACT, 2002.

225. Кулагина А. В. Русская народная баллада. М., 1977.

226. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. М., 1979.

227. Лихачев Д. С. Текстология: Краткий очерк. М.; Л., 1964.

228. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995.

229. Мещеряков В. П. Основы литературоведения: Учебное пособие для филологич. ф-тов пед. ун-тов / Под общ. ред. В. П. Мещерякова. М.: Московский Лицей, 2000.

230. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб., 1996.

231. Пропп В. Я. Морфология сказки. Л., 1928.

232. Роднянская И. В. Художественное время и художественное пространство // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987.

233. Теория литературы: В 2 т. Т. 2. / Под ред. Н. Д. Тамарченко. М., 2004.

234. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 2001.

235. Топоров В. Н. Об индивидуальных образах пространства («Феномен» Батенькова) // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. Избранное. М., 1995.

236. Тынянов Ю. Н. История литературы: Критика. СПб., 2001.

237. Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1983.

238. Хализев В. Е. Теория литературы: Учебник / В. Е. Хализев. 4-е изд., испр. и доп. М.: Высшая школа, 2005.

239. Чернец Л. В., Хализев В. Е., Есин А. Б., Клинг О. А., Эсалнек А. Я. Введение в литературоведение: Учебное пособие / Под ред. Л. В. Чернец. М.: Высшая школа, 2000.

240. Ярхо В. Н. Античная драма: Технология мастерства. М., 1990.1. Словари и энциклопедии

241. История всемирной литературы: В 9 т. Т. 6. М.: Наука, 1987.

242. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Главный редактор и составитель А. Н. Николюкин. Ред. коллегия: М. Л. Гаспаров, С. И. Кормилов, А. Е. Махов, В. М. Толмачев, Е. А. Цурганова, Г. В. Якушева. М., 2001.

243. Литературный энциклопедический словарь / Под общей редакцией В. М. Кожевникова и П. А. Николаева. М.: Советская энциклопедия, 1987.

244. Мифологический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетинский. М., 1990.

245. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. / Отв. ред. С. А. Токарев. М., 1982.

246. СЛОВАРЬ РИФМ Анны АХМАТОВОЙ / Сост. А. Л. Бабакин, вступ. ст. Н. Рогачевой. Тюмень: Мандрика, 2003.

247. Философский энциклопедический словарь. М., 1983