автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественный мир русского декадентского романа рубежа XIX - XX веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественный мир русского декадентского романа рубежа XIX - XX веков"

На правах рукописи

ДОЛГЕНКО Александр Николаевич

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР РУССКОГО ДЕКАДЕНТСКОГО РОМАНА РУБЕЖА XIX—XX ВЕКОВ

10.01.01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Волгоград — 2005

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный педагогический университет».

Научный консультант — доктор филологических наук,

профессор Александр Матвеевич Буланов.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Адольф Андреевич (

Демченко;

доктор филологических наук, профессор Виктор Викторович Дудкин;

доктор филологических наук, профессор Валерий Васильевич Компанеец.

Ведущая организация — Ставропольский государственный

университет.

Защита состоится 20 октября 2005 г. в 10 час. на заседании диссертационного совета Д 212.027.03 в Волгоградском государственном педагогическом университете по адресу: 400131, г. Волгоград, пр. им. В.И. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Волгоградского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан 19 сентября 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор

Р

У

О.Н. Калениченко

/2318

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования художественного мира русского декадентского романа обусловлена дискуссионностью вопроса о сущности и границах выраженного в нем мировоззрения, особой значимостью для создания объективной картины развития русского романа на рубеже XIX—XX вв., определения спектра исторических разновидностей жанра, а также тем, что адекватного научного представления о своеобразии жанра декадентского романа в русской литературе до настоящего времени выработано не было.

В критических работах рубежа XIX—XX вв. понятие «декадентский роман» эксплуатируется весьма активно, хотя, как правило, весьма оценочно (Н.Я. Абрамович, Б. Глинский, П.В. Пирогов, А.И. Покровский и др.) по отношению к ранним романам В. Брюсова, 3. Гиппиус, Д. Мережковского, Ф. Сологуба и романам М. Арцыбашева. В научных исследованиях XX — начала XXI в. корпус текстов, включенных критическим дискурсом в поле декаданса, анализируется либо в контексте развития реалистической беллетристики (A.M. Грачева, В.Е. Красовский, Е. Старикова и др.), либо в рамках истории символистского романа (JI.B. Евдокимова, С.П. Ильев, Л.А. Колобаева, Л. Силард, Д. Гольтху-зен, X. Эберт и др.). Даже в тех случаях, когда для определения своеобразия того или иного произведения используется термин «декадентский роман» (В.Е. Красовский, М.М. Павлова и др.), он, как правило, заключается в кавычки.

Игнорирование литературоведением феномена русского декадентского романа не согласуется, по меньшей мере, с двумя установленными теоретико- и историко-литературной мыслью объективными закономерностями.

Во-первых, с тем, что путь литературы каждого народа в принципе сходен с путями литератур других народов. Он подчинен общим законам развития человеческого общества (Г.Д. Гачев, Н.Д. Дмитриев, Д.С. Лихачев, Н.И. Конрад и др.). Развитие литератур принципиально стадиально, но не обязательно синхронно. Если в европейской литературе декадентский роман стал исторической разновидностью жанра романа во Франции (Ж.-К. Гюисманс), Великобритании (О. Уайльд), Бельгии (Ж. Роденбах), Польше (С. Пшибышевский) и других странах, то разумно предположить, что и русская литература, уже на рубеже XVIII— XIX вв. вышедшая на параллельный курс развития с ведущими литературами Европы, не могла остаться в стороне от художественной разработки жанра декадентского романа.

Во-вторых, с тем, что жанр как особый тип художественной целостности, создающий определенный образ миропереживания, запечатлевает определенное мировоззрение (Т.Д. Гачев, Г.Н. Поспелов, О.М. Фрей-денберг, В.Е. Хализев и др.). С первых попыток критического осмысления явления декаданса в России (З.А. Венгерова, А. Волынский^А.И. Покровский и др.) и до итоговых работ после iara,

И .Я. Цвик и др.) утверждается идея формирования декаданса как особого типа мировоззрения, и вполне закономерным было бы воплощение данного мировоззрения в определенные жанровые рамки. Русский роман конца XIX в., осуществлявший напряженный философский (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой) и социальный («общественный роман» 1870—1880-х годов, народническая беллетристика) поиск, к этому вполне располагал.

Следует отметить и то обстоятельство, что само понятие декаданса окончательно не выяснено: его объем разрастается, наполняется новым смыслом всякий раз, когда речь заходит об индивидуалистическом, пессимистическом и эсхатологическом началах в художественном творчестве. Кроме того, мировоззренческие претензии декаданса всегда сталкивались с вполне закономерным идеологическим и методологическим сопротивлением. В результате представление о русском варианте этого феномена интеллектуальной и художественной культуры, постепенно преодолевающее смешение понятий, унаследованное от критики рубежа XIX—XX вв. и советского литературоведения, определяет декаданс как первую фазу символизма, а символизм — как первую фазу модернизма (Л.А. Колобаева, И.Г. Минералова, А. Пайман и др.). Такая дифференциация удобна для анализа, вполне отражает самобытность русской художественной мысли, но вряд ли адекватна исторической сути явления. Декаданс в Европе воспринимается как мировоззрение, нашедшее художественное воплощение в символизме (М. Калинеску, Д.Д. Об-ломиевский, Д. Хайштайн и др.), как эстетическая система, из которой вырастает символизм (М.М. Бахтин). В России символизм — самостоятельная мировоззренческая система, противополагающая себя декадансу (А. Белый, Вяч. Иванов и др.). Декаданс не вырастает до художественного метода ни в России, ни в Европе, в то время как русский символизм успел, несмотря на предельную плотность литературного процесса, к началу XX в. выработать собственные принципы художественной типизации (Е.В. Ермилова, С.П. Ильев, И.Г. Минералова и др.).

Осознание символизма как художественного метода в работах последних десятилетий сформировало устойчивую тенденцию к его своеобразной абсолютизации. Вполне понятно, что возможность формирования художественного метода, претендующего на универсальность в ситуации кризиса классического реализма, весьма заманчива. Поскольку универсальный метод не появляется ниоткуда и не уходит в никуда, естественны попытки ученых установить его пра- и иостпявления. Осознание декаданса как явления пресимволизма отчасти справедливо, но не вполне соответствует сути явления. Такая абсолютизация, помимо всего прочего, опасна тем, что границы действия творческого метода искусственно расширяются и, как следствие, постепенно размываются. Примером тому может служить включение в ряде исследовательских работ творчества реалистов в поле пресимволизма (З.Г. Минц, М. Мо-гильнер и др.). В этом видится та же тенденция к искусственной универ-

сализации художественного метода, которая наблюдалась в советском литературоведении по отношению к реализму и отчасти к классицизму.

Тем не менее уже на первых порах недолгой жизни декаданса в русской литературе критика предпринимала успешные попытки преодоления смешения исторически сосуществующих понятий декадентского и символистского {H.H. Баженов, З.А. Венгерова, А. Волынский и др.) и пришла к выводу о переходном характере декадентского искусства. Данное положение не вызывает сомнений, однако современные исследователи следуют ему лишь отчасти. На наш взгляд, для уяснения художественной природы декадентского творчества гораздо важнее осознавать не предварительный его характер по отношению к символизму, а итоговый характер — во французской литературе, безусловно, по отношению к натурализму, в русской гораздо шире — по отношению ко всей классической традиции.

Объект данного исследования — русская романная проза конца XIX—начала XX в. Его предмет составляют основные аспекты художественного мира жанра декадентского романа в творчестве Ф. Сологуба и М. Арцыбашсва: тематика, проблематика, конфликт, сюжет, композиция, типология героев, поэтика пространства и времени.

Выбор материала исследования осуществлялся с учетом наблюдений критики 1890—1910-х годов, самоопределения романистов данного периода и имеющегося опыта научного осмысления их творчества. На фоне двух основных направлений развития русского романа на рубеже XIX— XX вв. — символистского и неореалистического — выделяется творчество Ф. Сологуба и М. Арцыбашева. Первый стоит особняком в истории русского символизма, второй выделяется на фоне постнароднической беллетристики. Сближает их то, что в романном творчестве писателей разносторонне воплощается декадентское мировоззрение.

В той или иной степени в то или иное время выразителями декадентского мировоззрения были все так называемые «старшие символисты», а также некоторые вышедшие из народнического круга беллетристы (М. Арцыбашев, J1. Андреев, И. Коневской, И. Ясинский и др.), но никого, пожалуй, за исключением Ф. Сологуба, нельзя считать декадентом вполне. Однако следует помнить, что принадлежность (осознанная писателем, определенная критикой или доказанная наукой) писателя к тому или иному манифестированному литературному движению еще не дает повода для однозначной атрибуции всех его творений (М.М. Бахтин). Вопреки мнению критики, ранние романы В. Брюсова, Д. Мережковского и 3. Гиппиус принадлежат скорее неоромантизму (или пресимво-лизму), нежели декадансу. Из пяти завершенных романов Ф. Сологуба только первые два собственно декадентские — «Тяжелые сны» (1895) и «Мелкий бес» (1905). М. Арцыбашев, в отличие от «старших» символистов никогда не называвший себя декадентом, является автором итоговых образцов жанра декадентского романа в русской литературе рубежа XIX—XX вв. — «Санин» (1907) и «У последней черты» (1911).

Такая ситуация вполне соответствует общему духу и тону развития литературы рубежной эпохи, когда художественный поиск осуществляется настолько интенсивно, что течения и школы то создаются, то распадаются, а писатели кочуют по группировкам в поисках своего «пути». Кроме того, декаданс — искусство крайнего индивидуализма, искусство одиночек — не допускал корпоративности, что было весьма необычно для литературного быта, строившегося на конкуренции, взаимодействии и взаимопроникновении творческих групп и плеяд.

Цель данного исследования — выявить идейно-художественное своеобразие жанра декадентского романа в русской литературе. Достижение указанной цели сопряжено с решением следующих задач:

1. Определить историко-культурные, историко-литературные и теоретико-методологические предпосылки исследования жанра декадентского романа в русской литературе рубежа XIX—XX вв.

2. На основе анализа тематики и проблематики романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева выявить своеобразие идейного мира русского декадентского романа.

3. Исследовать особенности сюжетно-композиционной организации и своеобразие конфликта декадентских романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева.

4. Изучить типологию героев русского декадентского романа.

5. Выявить особенности пространственно-временной структуры произведений.

6. Установить характер и принципы взаимодействия художественного мира декадентского романа с наследием русской классики.

7. Соотнести опыт русского декадентского романа с западноевропейской традицией жанра.

Цель и задачи предопределили то, что в основу методологии исследования положен синтез историко-типологического, историко-генети-ческого, сравнительно-исторического методов исследования литературы и логико-смыслового метода исследования культуры.

В исследовании декадентского романа как явления литературы переходного типа использованы предложенный П.А. Сорокиным логико-смысловой метод исследования культуры, а также теоретические идеи С.А. Аверинцева, М.М. Бахтина, М. Калинеску, В.В. Кожинова, Д.С. Лихачева, А.Ф. Лосева, A.A. Потебни, Н.Т. Рымаря, Й. Смаги, В.Е. Хализева, А.Я. Эсалнек и др.

В анализе жанра декадентского романа в контексте развития русской литературы в XIX — начале XX в. мы опираемся на теоретические идеи и результаты исследований X. Барана, Л.Р. Бердышевой, П. Бицилли, A.M. Буланова, С.А. Венгерова, Р. Вруна, Г.Д. Гачева, H.A. Горских, А.Г. Горнфельда, М.М. Дунаева, С.П. Ильева, Р.Я. Клейман, М.М. Павловой, А.И. Покровского, Б. Спэкмена, Е.А. Стариковой, И.Я. Цвика, X. Эберт и др.

Научная новизна исследования заключается в том, что оно представляет собой первую попытку целостного анализа идейно-художественно-

го своеобразия русского декадентского романа. Его результаты позволяют по-новому взглянуть на развитие жанра романа в русской литературе рубежа XIX—XX вв. и могут стать важным этапом на пути создания объективной картины развития русского романа.

Теоретическая значимость диссертации заключается в комплексном междисциплинарном подходе к анализу художественного мира декадентского романа как исторической жанровой разновидности русского романа.

Впервые логико-смысловой метод исследования культуры применяется для анализа переходных явлений в истории русской литературы.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее материал и результаты могут быть использованы в вузовских и школьных курсах истории русской литературы, в спецкурсах и спецсеминарах по литературе. Теоретические решения могут быть использованы при анализе переходных явлений в истории литературы и при создании целостной картины развития русской литературы.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Фундаментальные посылки русского декаданса как элитарно-ориентированной культуры переходного типа определяются основными положениями декадентского мировоззрения, представляющего трансформацию и синтез крайнего индивидуализма, нигилизма, пессимизма, аморализма и мистицизма. Декадентский индивидуализм объединяет в себе черты ренессансного и романтического и наполняется эсхатологическим содержанием. В связи с этим для декадентского мироотношения первостепенное значение имеет идея неприятия мира. Мироощущение декаданса отличают пессимизм и скепсис в отношении позитивного изменения картины мира. Основные черты литературы русского декаданса в целом связаны с тем, что в декадентской эстетике и поэтике ради-кализуются основные устремления чувственного искусства, цель которого — доставлять тонкое чувственное наслаждение. Для достижения этой цели оно всегда ищет нечто новое, стремится быть сенсационным, декларирует свободу от религии, морали и зиждется на внешней самопрезентации и разнообразии форм. Декаданс суммирует достижения чувственного искусства и воплощает их с предельной яркостью и полнотой.

2. В художественном мире русского декадентского романа находит всестороннее воплощение декадентское мировоззрение в его отечественном варианте. В центре идейного мира русского декадентского романа — крайний индивидуализм солипсического толка, в котором человек вытесняет Бога и занимает его место. Причем не просто человек, а исключительная личность (казус Раскольникова). Следствием этого оказывается генеральный тезис — тезис о принципиальной бессмысленности жизни: без Бога жизнь бессмысленна (казус Карамазова). Художественное утверждение идеи бессмысленности жизни инициирует поиски смысла поначалу в удовольствиях (отсюда эсхатологический гедонизм и эротика — пристальное внимание к «вопросам пола»), а затем в смер-

ти (удовольствия жизни предельны, и лишь смерть дает вечное наслаждение небытия). Отсюда и легкость в обращении со смертью (своей и чужой). В идейном мире русского декадентского романа происходит полная дискредитация христианской этики (понятия греха, стыда, вины, совести и пр. не актуальны).

3. Сюжет декадентского романа строится на основе развития особого конфликта, знаменующего фатальный разлад между миром и человеком в ситуации бессмысленности жизни и богооставленности человека. В этом декадентском конфликте, синтезирующем элементы классического (разум — чувство), романтического (человек — мир), натуралистического (личность—социум) и символистского (дух — плоть), аксиологические полюсы фундаментального конфликта литературы эпохи монотеизма (добро — зло) распределены в соответствии с мировоззренческими установками декадентской культурной ментальности: добро (чувство, человек, личность, дух) — зло (разум, мир, социум, плоть). Релятивизм декаданса проявляется в том, что в художественном мире романов Сологуба и Арцыбашева эти акценты часто сменяются на противоположные. Разрешение декадентского конфликта связано с уходом у Сологуба от жизни (в ирреальный мир мечты или «блаженного безумия» через преступление против других — убийство), у Арцыбашева — из жизни (в небытие через преступление против себя — самоубийство).

4. Позиция главных героев по отношению к полюсам декадентского конфликта наделяет их функциями декадентского героя (Логин, Сваро-жич) или декадентского антигероя (Передонов, Санин). С одной стороны, герой и антигерой декадентского романа имеют много типологически сходного, что позволяет Сологубу и Арцыбашеву еще более резко обозначить их противоположность. И герой, и антигерой наследуют черты «байронического» типа: принципиальный разлад человека с действительностью (причем не потому, что человек несовершенен, а потому, что несовершенен мир), ставят себя над миром и над людьми, совершают мистически окрашенное убийство или самоубийство. И тот и другой наследуют черты «лишнего» человека: невозможность реализовать потенциал своей личности в реальной действительности, крах попыток позитивного изменения мира. И тот и другой наследуют черты «нового» человека: оппозиционность социально-политической позиции, бескомпромиссность и целеустремленность. Для достижения своей цели они не жалеют ничего и никого, идут на преступление. С другой стороны, многое типологически отличает героя и антигероя декадентского романа. Декадентский герой с его упорными поисками смысла жизгш своеобразно включается в галерею героев-правдоискателей, он принципиально связан традиционной художественной антропологией. Декадентский антигерой и у Сологуба, и у Арцыбашева представляет собой новый тип: Передонов являе! собой продолжение развития типа «маленького» человека, связанное с утратой человеческого («маленький» человек в нем измельчал настолько, что «человеческого» уже не видно за «бе-

совским»), Санин воплощает ницшеанскую идею преодоления человеческого в сверхчеловеке. И тот и другой в конечном счете свидетельствуют о кризисе идеи человека, крахе попытки субституции Божественного человеческим и дают повод говорить о мизантропическом начале как доминирующем в художественной антропологии русского декадентского романа.

5. Пространственно-временной континуум романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева структурируется по принципу натуралистического хронотопа западных образцов декадентской прозы: географически определенное пространство, имеющее конкретные черты некой социальной среды в современную историческую эпоху. Такая организация пространственно-временной структуры принципиально отличает декадентский роман от неоромантического, символистского и шире — модернистского, в которых хронотоп не привязан строго к современной автору действительности и строится на постоянной смене пространственно-временных пластов. Пространство декадентского романа тяготеет к замкнутости, время — к сезонной цикличности, ритм — к статичности. Если в декадентских романах Сологуба натуралистический хронотоп наполнен элементами символистской топологии и хронографии (ирреальное пространство сна как альтернатива реальному), то в романах Арцыбашева мы имеем дело с натуралистическим хронотопом в чистом виде, что во многом предопределяет безальтернативность разрешения декадентского конфликта на пути самоуничтожения человека.

6. Определяющей для художественного мира русского декадентского романа была принципиальная ориентация на своеобразную мифиза-цию наследия русской классики. В художественном мире декадентских романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева русская классическая литература становится мифом - художественным воплощением универсального опыта человечества в постижении смысла бытия и законов мироздания. В мире декадентского романа элементы классической традиции фигурируют как атрибуты мифа, новым художественным воплощением которого, в свою очередь, становится художественный мир романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева.

В системе тем и мотивов, идей и образов, характерологии и композиции, пространстве и времени декадентского романа обнаруживается сознательная ориентация авторов на художественный опытН.М. Карамзина, A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, А.И. Гончарова, JI.H. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова. Фундаментальное значение для структуры художественного мира русского декадентского романа имеет философско-этический и художественно-эстетический опыт Ф.М. Достоевского.

7. Разработка и художественное воплощение жанровой модели русского декадентского романа происходит по тому же «сценарию», что и у создателя жанрового канона Ж.-К. Гюисманса: очарование декадансом сменяется разочарованием в нем. Приметой первого в русской литературе рубежа XIX — XX вв. были «Тяжелые сны» Ф. Сологуба и «Са-

нин» М. Арцыбашева, знамением второго — «Мелкий бес» и «У последней черты», однако если у Сологуба разочарование принимает форму иронии, то у Арцыбашева оно поистине трагическое. В художественном мире русского декадентского романа воплощаются и отдельные элементы постгюисмансовской традиции жанра: мотив «тупого» («священного», «блаженного») безумия, реализующийся как вариант разрешения декадентского конфликта в «Мелком бесе», вписывает Ф. Сологуба в традицию Ж. Роденбаха; болезненный эротизм и псевдореволюционность М. Арцыбашев унаследовал от С. Пшибышевского; разработка образа сверхчеловека в творчестве Арцыбашева соотносима с художественным опытом О. Уайльда как создателя образа Дориана Грэя.

Апробация результатов исследования. Концепция, основные идеи и результаты исследования обсуждались на международных симпозиумах (София, 2002; Женева, 2004), конгрессах (Гранада, 2004; Москва, 2004), конференциях (Волгоград, 2001, 2003—2005; Ульяновск, 2001—2005; Санкт-Петербург, 2002—2004; Пятигорск, 2003—2004; Днепропетровск, 2004; Казань, 2004; Киев, 2004—2005; Красноярск, 2004; Москва, 2004— 2005; Саратов, 2004 -2005, Тамбов, 2004; Тольятти, 2004; Армавир, 2005; Бийск, 2005; София, 2005; Шумен, 2005), «круглых столах» (София, 2004; Ставрополь, 2004), на всероссийских, межрегиональных и межвузовских конференциях (Волгоград, 1995,1998,2002; Коломна, 2002; Саратов, 2001, 2003—2005; Таганрог, 2003,2005; Великий Новгород, 2004; Москва, 2005), на вузовских конференциях Волгоградского государственного университета (1992—1995), Волгоградского государственного педагогического университега (1996—2005) и Волгоградской академии государственной службы (2004—2005).

Материал и основные идеи исследования использованы в вузовским курсе истории русской литературы, в спецкурсах «Русская литература в контексте мировой культуры» и «Флуктуации русской литературы», читаемых автором диссертации в Волгоградском государственном педагогическом университете.

Результаты исследования изложены в монографии, учебном пособии, статьях и тезисах (общий объем публикаций — 42,3 п.л.).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем текста — 377 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновываются актуальность и научная новизна исследования, определяются его объект и предмет, формулируются цель и задачи, характеризуется теоретическая и практическая значимость результатов работы.

В первой главе «Историко-культурные, историко-литературные и теоретико-методологические предпосылки исследования жанра декадент-

ского романа в русской литературе рубежа XIX—XX веков» анализируется широкий спектр факторов, учет которых необходим для выявления своеобразия художественного мира русского декадентского романа.

В параграфе 1.1 «Русский декаданс в историко-литературной перспективе» определяется своеобразие русского декаданса как историко-литературного явления.

Русский декаданс являет собой довольно пеструю картину. Сложный и неоднозначный по природе, он был тесным сплетением философско-эстетических и литературно-художественных черт, которые далеко не всегда можно отделить, даже условно, друг от друга. В известной степени он порожден всей сложной совокупностью социальных, идеологических, психологических факторов общественной и культурной жизни России конца XIX в.

Давно установлено, что непосредственное влияние на формирование основных принципов декадентского мировоззрения оказали индивидуалистические идеи А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, интуитивизм А. Бергсона и агностицизм И. Канта, пессимистическая философия Э. фон Гартмана. Однако для формирования основных координат мировоззрения русского декаданса первостепенное значение имел фило-софско-этический опыт Ф.М. Достоевского. Главным для русского декаданса становится «казус Карамазова»: если Бога нет, то все позволено. Он открывал широкую дорог-у индивидуализму, давал повод ставить человека на «освободившееся» в результате утраты веры место Бога. Следствием этого стал «казус Раскольникова»: примерка человеком одежд Бога — по сути, попытка стать сверхчеловеком. Но роковое противоречие русского декаданса заключалось в том, что изначально в этом мировоззрении воплотились и утрата веры, и кризис гуманизма. Здесь влияние Ф.М. Достоевского бьшо определяющим.

Русские декаденты односторонне и весьма поверхностно восприняли мысль Ф.М. Достоевского о том, что человек богоподобен не разумом и добротой, а тем, что загадочные последние корни его существа, наподобие самого Бога, обладают таинственностью, непостижимостью, иррациональной творческой силой, бесконечностью и бездонностью, и окончательно вытеснили Бога из художественной аксиологии. Но неверие в Бога окончилось для них неверием в человека. Христианский гуманизм Достоевского, который во всяком, даже падшем и низменном, человеке видит образ Божий, стал тем, чего были лишены русские декаденты. Неверие в человека неизбежно привело их к Ф. Ницше, который первым ощутил фундаментальную, онтологическую сущность вопросов Ф.М. Достоевского и первым попытался дать на них свой ответ. В этом отношении наследие Ницше — не столько новая скрижаль, сколько своего рода шпаргалка, с которой русские декаденты списывали ответы на «карамазовские вопросы».

В условиях множественности и противоречивости трактовок декаданса как явления литературы и культуры для анализа идейно-художест-

венного своеобразия русского декадентского романа предельно важно уточнить координаты декаданса как переходного явления и расставить акценты, необходимые для уяснения основных параметров жанра. Этому в диссертации посвящен параграф 1.2 «Русский декаданс как культура переходного типа».

Наиболее успешно переходные явления в истории литературы поддаются анализу с учетом контекста развития культуры в целом. В русле интеграции опыта литературоведения, социальной философии и культурологии плодотворным представляется осмысление развития русской литературы в контексте основных методологических положений циклической теории П.А. Сорокина. Использование логико-смыслового метода дает возможность уяснить место декаданса в развитии русской литературы, по-новому осмыслить его, с одной стороны, переходный, с другой — итоговый характер.

На основе социокультурной теории П.А. Сорокина была выработана оригинальная концепция развития русской литературы*, позволяющая по-новому взглянуть на явление декаданса в России.

Фундаментальные посылки культуры русского декаданса определяются основными положениями декадентского мировоззрения. Сущностью и интегратором всей системы в целом выступает крайний индивидуализм, в наиболее ярких и последовательных проявлениях обостряющийся до солипсизма. По типу культурной ментальное™ декаданс занимает промежуточное положение между пассивно-чувственным и идеалистическим и во многом соответствует тому, что можно определить как цинически-чувственный тип ментальности, аксиологическое кредо которого не представляет собой целостности, хотя отчасти похоже на пассивно-чувственное. Истина здесь не представляет собой ничего связного. Никаких реальных ценностей, за исключением эстетических — чувственных, замаскированных духовными, — нет. Моральный облик этого типа культурной ментальности — цинизм и нигилизм.

Испсльзуя традиционное аксиологическое триединство, можно ясно себе представить ценностный ряд этики русского декаданса. Здесь и красота, но красота смерти и увядания; здесь и истина, желанная и недостижимая, рассыпающаяся на тысячи индивидуальных «правд»; здесь и добро, но связано оно не с жизнью, почти всегда воспринимаемой как зло, а со смертью. Мотивы пессимизма, отчаяния, суицида, «двойного бытия», индивидуализм и мистицизм, свойственные декадансу, не представляют собой чего-то исключительного для мировой литературы и искусства, однако именно в декадентском мировоззрении все эти черты структурируются вокруг идеи приятия смерти как пути к небывалому и окончательному наслаждению.

* См.: Долгенко, А. Н. Флуктуации русской литературы (движение отечественного искусства слова от средневековья до современности): учеб пособие по спецкурсу / А.Н. Долгенко. — Волгоград. Перемена, 2004. — 152 с.

Декаданс в собственном представлении является квинтэссенцией высшей деятельности человечества, открывшей перед ним новые миры, а перед человеком —возможность небывалого эстетического наслаждения. Уже это положение демонстрирует стремление декаданса довести до предела гедонистические устремления чувственного искусства. Декаданс ищет предельного, абсолютного, вечного наслаждения и не находит его в жизни. Декадентский гедонизм вполне реализует принцип carpe diem. Но удовольствия жизни предельны, и только смерть открывает путь в бесконечность. Бессмысленно каждый день «срывать день», не лучше ли его «сорвать» раз и навсегда, навечно? Декаданс полагает, что лучше.

Как тип культурной ментальности русский декаданс, таким образом, представляет собой эклектичную структуру, интегрирующуюся вокруг цинически-чувственных ценностей и соединяющую в себе радикализо-ванные элементы пассивного эпикурейства и эсхатологический гедонизм.

Русский декаданс как образец культуры переходного (флуктуатив-ного) типа создает соответствующий тип литературы. Флуктуативная литература отличается тем, что в ней принципиально неразделимы элементы уходящего и нарождающегося типов литературы, соединившиеся в точке флуктуации. Эта особенность определяет своеобразие как внешних, так и внутренних черт декадентской литературы, выявлению которых посвящен параграф 1.3 «Принципы анализа декадентского романа как переходного жанра».

В центре идейного мира декадентской литературы, по сути, единственный вопрос: в чем смысл человеческой жизни, на который она дает единственный ответ: жизнь — бессмысленна. В связи с тезисом о бессмысленности жизни литература декаданса особое внимание уделяет теме убийства и самоубийства, а также проблеме преступления и наказания. Трансформация этических и психологических опытов Ф.М. Достоевского на новом социальном и идейном материале приобретает мистический характер, поэтому убийство в декадентской литературе далеко не всегда воспринимается как преступление. Чаще всего убийство или самоубийство — плата за духовное освобождение героя. Мерилом добра и зла в художественном мире декадентской литературы является уже не Бог, не высшая справедливость, а мыслящий субъект, личность. Это и определяет тот факт, что преступление теряет этическую сущность. В этом отношении литература русского декаданса являет собой непосредственное идейно-художественное воплощение культурной ситуации «смерти Бога» и «казуса Карамазова». Декаданс суммирует достижения чувственного искусства и воплощает их с предельной яркостью, что с особой полнотой может быть выражено в жанре романа.

Наряду с теорией П. А. Сорокина весьма ценный материал для решения проблемы выработки принципов анализа переходных явлений в литературном процессе дает концепция различения творческих устремлений литературы («классика», «модернизм» и «авангардизм»), выработанная В.В. Кожиновым, полагавшим им, что в историко-литературной

науке на первый план должны выходить более масштабные понятия, нежели понятия о течениях и группах. Данная концепция проста и применима как на начальном этапе дифференциации литературного процесса, так и на этапе изучения творческой эволюции конкретного писателя. Литературоведение давно и часто оперирует указанными терминами, но, когда речь заходит о конкретных литературных явлениях, предпочитает выдвигать на первый план понятия о течениях и школах. Однако для осмысления творчества в переходные периоды развития литературы гораздо более предпочтительным оказывается подход В.В. Ко-жинова.

Исследование жанра декадентского романа в контексте развития и борьбы литературных течений школ весьма затруднительно, т. к. в русской литературе рубежа XIX—XX вв. были декаденты, но не было школы, не было декадентского течения. В такой ситуации вполне закономерно, что декадентская романистика воспринимается либо как неоромантическая или неореалистическая, либо как предсимволистская или раннесимволистская.

Формирование жанра декадентского романа в русской литературе осуществляется на почве весьма плодовитой и плодотворной традиции народнической прозы 1870—1880-х годов. Однако для того, чтобы «общественный роман» трансформировался в роман декадентский, необходимо было не только наметить координаты нового мировоззрения, но и выработать принципы и приемы его художественного воплощения. Первое русским декадентам предоставили Ф.М Достоевский и Ф. Ницше, второе — Ж.-К. Гюисманс и его немногие последователи. Определению основных координат жанра декадентского романа в западноевропейской литературной традиции посвящен параграф 1.4 «Жанровая модель декадентского романа в литературах Европы».

Художественный опыт Ж.-К. Гюисманса, О. Уайльда, Ж. Роденбаха и С. Пшибыгаевского утверждает декадентский роман как особый тип художественной целостности, создающий определенный образ миропе-реживания. Становление последнего происходит на пути отказа от позитивизма и метода его художественного воплощения — натурализма.

Разочарование в существующем миропорядке заставляет усомниться в существовании его Создателя. Ницшеанская идея «смерти Бога» становится интегратором культурной ситуации fin de siècle. Опустевшее место Бога занимает человек, способный сотворить иной мир. Взяв на себя права Бога, в том числе право отбирать жизнь, человек принужден выполнять и его обязанности. Поэтому в центре идейного мира декадентского романа — проблемы смысла бышя, человеческого предназначения, истины и другие «вечные» вопросы.

Реальный мир в декадентском сознании принципиально бессмыслен; смысл имеет только ирреальный мир, порожденный фантазией человека-творца. В соответствии с этим формируется основной способ художественной объективации в декадентском романе: объективный мир, пропущенный через их индивидуальное восприятие, превращается в

субъективную реальность, отражающую художественное сознание и жизненный опыт творческой личности. Поэтому декадентский роман всегда в той или иной степени автобиографичен.

Субституция Божественного человеческим (по выражению Ф. Ницше, «слишком человеческим») порождает два проблемных направления в идейном мире западноевропейского декадентского романа — проблему насилия и «вопрос пола». Проблема насилия реализована в теме садизма, который воспринимается не столько как телесный порок и кровавое насилие, сколько как нравственный мятеж, умственное распутство, богоборчество, катарсическое наслаждение от прикосновения к греховному. Психология пола в декадентском романе противополагается психологии любви: она не соединяет, не сближает, а разъединяет и отчуждает, убивает чувство, делает противным предмет влечения. В основе сексуальной жизни есть что-то демоническое, нет радости, нет духовного единения. В некоторых случаях именно посредством женщины происходит погружение декадентского героя в мир зла. С этим связаны демонизм, эстетизация зла, тяготение к полюсу смерти.

Идея неприятия мира находит воплощение в мотиве бегства. Декадентский герой, бегущий от зла и безысходности действительного мира, находит убежище в искусственном мире, реализованном через творчество.

Хронотоп декадентского романа — натуралистический: это географически определенное пространство, имеющее конкретные черты некой социальной среды в современную историческую эпоху. В ситуации «смерти Бога», утраты веры, разрушенной позитивистским культом науки, в атмосфере враждебности внешнего мира персонажи декадентского романа сконцентрированы на поисках потенциального убежища от пугающего хаоса реальности. Поэтому основной временной пласт романа составляет современная автору действительность, а пространство тяготеет к замкнутости.

В декадентских романах наряду с натуралистическим пространством может фигурировать и противоположное ему, ирреальное. Это некое условное пространство, созданное усилием творческого воображения. Оно представляет собой своеобразную декадентскую утопию, из которой устраняется образ внешнего мира, что и позволяет реализоваться самобытности личности и, таким образом, разрешить декадентский конфликт: обостренный бессмысленностью жизни конфликт человека и мира, личности и общества, части и целого.

Утопичность идеального (вневременного, ирреального) пространства, отгороженного фантазией или усилием творческой воли от внешнего мира и призванного быть обителью счастья и наслаждения и убежищем от страданий, заключается в том, что в декадентском романе оно так и не приносит избавления от тягостного воздействия реальности.

В русской литературе, для которой освоение художественного опыта Европы, начиная с XVIII в., было активным творческим процессом, жанр декадентского романа получил весьма оригинальную разработку:

приобрел уникальные национальные черты, более глубокое философское содержание, за счет чего реализовался как историческая разновидность не социального, а социально-философского романа, в котором повышенное внимание к социуму сочетается с глубинным проникновением в психологический мир личности (В.В. Компанеец).

Во второй главе «Идейный мир русского декадентского романа» осуществляется анализ тем, проблем и идей романов Ф. Сологуба (1863— 1927) и М. Арцыбашева (1878—1927), исследуется своеобразие конфликта, намечается типология героев русского декадентского романа.

Литература в России, по наблюдению А. Пайман, считалась достойной интереса мыслящего человека лишь при условии, что она преследовала полезные цели, а в формальном отношении придерживалась рамок рационалистической доказательности и реалистического или сатирического описания. Это наблюдение, в принципе, объясняет, почему исследователи неизменно подвергают декадентское творчество обструкции. Иррациональная литература не достойна интереса, возможно, поэтому даже М.М. Павлова, одна из наиболее глубоких и объективных современных исследователей русского декаданса, зачастую вынуждена писать о декадентах в апологетическом тоне. Не исключение и созданный Ф. Сологубом первый по времени образец жанра декадентского романа в русской литературе, идейный мир которого анализируется в параграфе 2.1 «Новая постановка старого вопроса в романе "Тяжелые сны"».

По свидетельству Ф. Сологуба, роман «Тяжелые сны» создавался в период с 1882-го по 1892 г. Уже в нем в полной мере воплощены основные черты декадентского мировоззрения писателя, намечены и апробированы приемы его художественного воплощения. «Тяжелые сны» дают все возможности осознать итоговый характер художественных решений Ф. Сологуба: насколько головокружительны и противоречивы идеи писателя, настолько крепко связан он с русской литературной традицией.

Идейный мир произведения выстраивается вокруг вопроса о смысле жизни, по верному наблюдению критиков и исследователей сводящегося к проблеме обретения истины (А. Горнфсльд, А. Измайлов, М.М. Павлова и др.), разрешение которой интегрирует философское содержание произведения. Это одна из ключевых проблем декадентского мировоззрения. Для Сологуба актуален не вопрос «что истинно?», а вопрос — «что есть истина?». Именно поэтому в обретении истины и заключается смысл существования главных героев романа в рамках созданного писателем мира. Василий Логин, Анна Ермолина и Клавдия Кульчицкая идут к истине каждый своей дорогой, соответствующей их духовному складу и жизненной ориентации, однако в полной мере в ряд героев-правдоискателей включен только главный герой романа.

Схема поисков истины декадентским героем проста — от дискредитации разума через обличение страсти к истине в любви (М.М. Павлова). Однако обретенная Логиным истина экзистенциально чужда ему, да и достается ценой двух жизней (убийство героем антагониста Мото-

вилова и самоубийство свидетеля убийства Спиридона). Иллюзорность успеха правдоискательства декадентского героя отмечает и сам автор в финальных строках романа.

В «Тяжелых снах» Ф. Сологуб, следуя традиции «общественного» романа, подвергает тщательному анализу современное ему провинциальное общество. Автор дает однозначную оценку последнему: общество преступно и преступление его он видит, прежде всего, в том, что невинных детей оно превращает в лицемерных мракобесов, вроде Мото-вилова и его окружения. Будучи еще ребенком, человек попадает в крепкие тиски общества, которое неуклонно ведет его по проторенному пути лжи, духовного обнищания и жестокости. С ранних лет приучают человека жить по законам нечеловеческим. Если же отцы-садисты не сделали своего дела, им помогут товарищи и коллеги подросших детей. Неспособный противостоять обществу обречен.

В первом романе Ф. Сологуба такой герой (Шестов) обречен на мучительное внутреннее противоречие. Автор оставляет неразрешенным как внутренний нравственный конфликт Шестова, так и внешний его конфликт с обществом, хотя и описывает попытку его разрешения: Шестов сделал было свой выбор, вызвав обидчика (Молина) на дуэль. Все, на что оказался способен трус Молин, — превратить ситуацию в фарс. Однако общество не позволяет герою Сологуба реализовать свой выбор (исправник запретил дуэль). В романе М. Арцыбашева «Санин» ситуация превращения дуэли в фарс повторится, однако фарс там выльется в трагедию. В «Тяжелых снах» противоречия Шестова оказались неразрешенными.

Ф. Сологуб экстраполирует зло общества на всю действительность, на жизнь как таковую. При расстановке акцентов в фундаментальной оппозиции «добро—зло» на полюсе зла в рамках художественного мира романа «Тяжелые сны» оказывается жизнь, на противоположном полюсе — смерть. Утверждение смерти является следствием отрицания жизни. Отсутствие смысла в жизни направляет поиски этого смысла к смерти. Так контаминация в содержательном плане романа «Тяжелые сны» оппозиций «жизнь — смерть» и «добро — зло» порождает концепцию смерти, поставившую автора романа в оппозицию христианской традиции. Эта концепция выстраивается на основе художественной разработки Ф. Сологубом проблематики Ф.М. Достоевского.

Разрешение проблемы преступления и наказания в романе «Тяжелые сны» опирается на сологубовскую идею смерти-освободительницы (М.И. Дикман) и вне декадентской установки на предельный индивидуализм в культурной ситуации «смерти Бога», когда «все позволено», недоступно пониманию. Убивая Мотовилова, декадентский герой Сологуба берет на себя функцию общества, которое не может актуализировать потенциально в каждом заложенное стремление к достижению абсолютного добра. Кроме того, решая, кому жить, а кому не жить, человек берет на себя функции Бога (казус Раскольникова). Декадентский

герой в духе Раскольникова избавил мир от злого человека, а злого человека — от его зла. Воплощая коллизию «Преступления и наказания» таким образом, Сологуб вступает в полемику с Достоевским. Тема убийства и проблема преступления и наказания является в романе «Тяжелые сны» своего рода трансформацией этических и психологических опытов Достоевского на новом социальном и идейном материале. Определенное сходство наблюдается и в мотивах преступления, и в его осуществлении, и в его последствиях. Вместе с тем роман «Тяжелые сны» представляет читателю принципиально иную этическую трактовку темы убийства. Главное отличие в том, что поступок Логина в рамках художественного мира сологубовского романа не воспринимается как преступление.

Само преступление при всем внешнем сходстве оказывается разным. В его картине можно найти почти фотографическое сходство, но есть большая разница: убийство Раскольникова было тщательно спланировано и глубоко выстрадано, убийство же Логина было спонтанно, оно и совершено-то было спьяну. Поэтому так диссонирует в романс Сологуба страшное убийство подвыпившего индивидуалиста с нагнетавшейся от главы к главе атмосферой ненависти декадентского героя к своему антагонисту.

К полному «жизненному знанию» Раскольников идет через страдание, преступление явилось для него началом пути к истине. Логину его преступление дало возможность очиститься от зла и принять истину, предложенную Анной Ермолиной. Герой Ф. Сологуба искал истину на разных путях, но не на пути страдания. Этот путь до него прошел Раскольников.

Влияние традиций русской классики, в данном случае наследия Ф.М. Достоевского, оказывается весьма значимым для уяснения идейно-художественного своеобразия романа «Тяжелые сны». В романе «Мелкий бес», анализу идейного мира которого посвящен параграф 2.2 «"Мелкий бес"и кризис гуманизма», это влияние станет уже решающим.

Период создания произведения приходится на время высшего в ¡лета и кризиса литературного декаданса в Европе: достигнув «эйфориче-ского взлета» в середине 1880-х годов, декаданс как антитеза буржуазной банальности, шокирующая воображение представителя среднего класса, в течение 1890-х годов доходит до предела в неприятии современной действительности, постепенно наполняется новым содержанием, утрачивает цельность, размывается, становится слишком неопределенным и в результате в первые годы XX в. вытесняется символизмом (М. Калинеску). В России «преодоление декаданса» (Д.С. Мережковский) также приходится на первые годы XX в. Однако в то время, когда уже стал очевиден отход от декаданса и его основателей, и их последователей, Ф. Сологуб выступает с рядом философско-эстетических эссе и теоретико-литературных трактатов, демонстрирующих последовательность декадентской позиции их автора. Вершинным творческим достижением этого периода стал роман «Мелкий бес» — второй и последний

декадентский роман Ф. Сологуба. Произведение стало «средоточием традиции» (З.Г. Минц), в котором еще ярче, нежели в «Тяжелых снах», проявляется неразрывная связь автора с романным опытом Европы и России.

Уже названием Ф. Сологуб скрыто отсылает читателя к философскому и художественному наследию Ф.М. Достоевского (прежде всего, к «Бесам»), с одной стороны, подчеркивая преемственность по отношению к нему в своем внимании к «мрачным» сторонам мира и человека, с другой стороны, выражая декадентское нежелание, вслед за Ф.М. Достоевским, искать в человеке «искру Божию». Ф. Сологуб не собирается выдавать желаемое за действительное и искать в человеке то, чего, с декадентской точки зрения, в нем нет. Погасив в себе «искру Божию», утратив истину, человек оказался неспособен компенсировать эту потерю собственными силами, своей индивидуальной правдой, и на месте «убитого» Бога (определение М. Хайдеггера) в душе человека оказывается тот, кто сильнее новоявленного теурга — Дьявол. Конкретная редуцированная материализация демонического начала в человеке и обозначена в названии произведения — «Мелкий бес».

В центре идейного мира второго романа Ф. Сологуба тот же вопрос, что и в «Тяжелых снах»: в чем смысл человеческой жизпи? И тот же ответ: жизнь бессмысленна. Однако если в первом романе Сологуба утверждение этой идеи есть результат деятельности мыслящего декадентского героя Логина, то во втором — безумного антигероя Псредонова.

Ардальон Борисович Передонов — это измельчавший до «мелкого беса» «маленький человек», корчащий из себя «лишнего человека». Этот новый для русской литературы тип не вызывает сочувствия или жалости, он наводит ужас. Но, по мысли Сологуба, именно таков герой его времени. Страдания Передонова (его онтологическая тоска), в отличие от страданий Логина, имеют не гносеологическую, а социально-бытовую и психопатологическую природу.

Действительность, представленная в романе «Тяжелые сны» как сонм зла, порока и пошлости, ирреальный кошмар, в «Мелком бесе» принципиально не меняется, но ее основные черты, отмеченные Сологубом в первом романе, во втором проявляются с предельной остротой. Как и в первом романе, разлад героя с миром в «Мелком бесе» является проекцией внутреннего разлада личности, раздвоенности. Как и в «Тяжелых снах», главный герой Сологуба обретает иллюзию внутренней гармонии в мире ирреальном. Но если в первом романе ирреальное складывается в своеобразном диалоге творческой фантазии и бессознательного (сон, бред, алкогольные галлюцинации) и оставляет героя в пределах мира реального, то в «Мелком бесе» оно — порождение дьявольского (нечеловеческого) замысла, целиком поглощающее сознание главного героя. В финале мы видим, что декадентский антигерой утратил связь с реальностью окончательно.

Логин и Передонов — оба провинциальные интеллигенты, учителя — имеют много типологически сходного, что позволяет автору еще более резко обозначить их противоположность. И тот и другой наследуют черты «байронического» типа: принципиальный разлад человека с действительностью, причем не потому, что человек несовершенен, а потому, что несовершенен мир. Оба героя ставят себя над миром и над людьми, оба совершают мистически окрашенное убийство. Однако Логин исключительность свою связывает с тем, что видит и понимает больше других, Передонов — с высоким покровительством княгини Волчан-ской. И тот и другой наследуют черты «лишнего» человека: невозможность реализовать потенциал своей личности в реальной действительности, крах попыток позитивного изменения мира. Однако если Логин по-онегински безуспешно пытается сделать что-либо для других (оградить молодого учителя от притеснений исправника, создать фонд взаимной помощи), то Передонов по-чичиковски безуспешно пытается сделать что-либо для себя (не прогадать с выбором невесты, заполучить инспекторское место и наказать всех «обидчиков»), И тот и другой наследуют черты «нового» человека: оппозиционность социально-политической позиции, бескомпромиссность и целеустремленность. Для достижения своей цели они не жалеют ничего и никого, идут на преступление. Но их устремления лишены опоры на «разумный» эгоизм, они совершают убийство в полубреду, в состоянии алкогольного опьянения. Однако если у Логина естественная нигилистическая оппозиционность является результатом «долгих томительных размышлений», то у Пере-донова она искусственная, позерская — от нежелания мириться с тем, что кто-то знает больше, чем он, не читавший «запрещенных» авторов. Поэтому Передонов числит себя «тайным преступником» и воображает, что еще со студенческих лет состоит под полицейским надзором.

Есть и то, что типологически отличает героев декадентских романов Сологуба: Логин с его упорными поисками истины своеобразно включается в галерею героев-правдоискателей, Передонов с его упорным стремлением занять в социуме то место, которого он (по собственному мнению) заслуживает, являет собой продолжение развития типа «маленького» человека. Метаморфозы, которые претерпевают данные литературные типы в художественном мире декадентского романа, делают первого носителем истины, а второго — «мелким бесом» («маленький» человек в Передонове измельчал настолько, что «человеческого» уже не видно за «бесовским»). В Логине, таким образом, типический арсенал русской классики абсолютизируется, в Передонове — травестируется. Не случайно при создании этих образов декадентская установка на автобиографизм проявляется по-разному: если Логина Сологуб писал в основном с себя, то Передонова — в основном с других.

Проявление в романе «Мелкий бес» своеобразной художественной мизантропии Ф. Сологуба связано с тем, что здесь воплощение декадентского мировоззрения автора связано уже не только и не столько с утра-

той веры и идеей «смерти Бога», сколько с кризисом гуманизма. Становится понятно, как активное использование классического наследия могло привести к такому шокирующему результату, каким предстает мир и человек в романе «Мелкий бес». Образ Передонова является выражением «сатанинского гуманизма» (термин С.Л. Франка), согласно которому человек может осуществить свою цель на земле (цель сугубо материальную), лишь предавшись сатанинским силам. Этим Ф. Сологуб противопоставляет своего героя всей предшествующей традиции, из которой он, собственно, и вырос, поскольку «сатанинский гуманизм», в отличие от просветительского, романтического, христианского и даже натуралистического, — гуманизм пессимистический.

Следует также отметить, что в «Мелком бесе», как и в «Тяжелых снах», убийство оказывается преступлением без наказания. Нет раскаяния, нет чувства вины. За преступление и декадентский герой Логин, и декадентский антигерой Передонов вознаграждаются. Однако эта безнаказанность и своеобразная награда в «Мелком бесе» раскрывается на метатекстовом уровне. Передонов вновь появляется в романе Сологуба «Творимая легенда», правда уже эпизодически, и мы узнаем, что его мечта сбылась, да еще и с избытком.

Декадентский романный опыт Ф. Сологуба, в особенности его второго романа, в начале XX в. стал предметом активного обсуждения небывало широкого литературного, окололитературного и читательского круга. Художественная мизантропия автора «Мелкого беса» во многом предопределила характер творческих исканий молодого поколения писателей, не знавших увлечения «декадентско-символистским литературным бытом», а потому воспринимавших декадентские ответы на «кара-мазовские» вопросы в неразрывной связи с художественной антропологией русской классики.

В ту пору, когда декадентские опыты в русской литературе уступали место романтике революционной лиры и символистским практикам, М.П. Арцыбашсв выступает с художественно обоснованным пессимизмом по отношению к современному миру и человеку. Любовь писателя к жизни и ненависть к действительности предопределили появление в его романах нового варианта типа «лишнего» человека, воплотившего некий суррогатный идеал эпохи, связанный с ницшеанской идеей сверхчеловека, оригинально воплотившейся в романе «Санин», идейный мир которого анализируется в параграфе 2.3 «Утопия "Санина": сверхчеловек в мире людей».

Содержательный план произведения дает вполне отчетливое представление о том, что мировоззрение, художественным воплощением которого является роман «Санин», исключительным образом соответствует декадентским координатам. В этом отношении первый роман М.П. Ар-цыбашева знаменует переход к декадансу в чистом (не смешанном с символизмом) виде, в том виде, в котором он формировался в творчестве Ж.-К. Гюисманса.

Сам М.П. Арцыбашев был далек от терминологического позерства, от распространенного на рубеже XIX—XX вв. заигрывания с «измами» и, насколько известно, не манифестировал свою причастность к декадансу. Не делают этого и исследователи его жизни и творчества, однако в своих аналитических обзорах и заметках они обнаруживают полную парадигму признаков декаданса в художественном мировоззрении писателя.

Определяющей категорией мировоззрения М.П. Арцыбашева традиционно объявляется так называемый «здоровый индивидуализм» (П. Пильский). Но он сверхчеловеческий, индивидуализм теоморфного человека, индивидуализм декадентский.

О полной утрате веры в идейном мире романа «Санин» говорить не приходится, зато кризис гуманизма воплощается здесь в полной мере. Как и в романах Ф. Сологуба, изображение действительности в романе М.П. Арцыбашева дается в натуралистическом тоне, подчеркнуто неприкрашенно. Все зло мира, все, что есть в жизни ужасного — и изнасилования, и бесчестье, и убийства, и самоубийства — происходит от человека и находит фактографически точное отображение в романном мире М.П. Арцыбашева. В этом отношении творческий метод Арцыбашева соположен уже не только художественным открытиям Ф. Сологуба, но и традиции французского декадентского романа: она наглядно проявляется и в том, что в романе М.П. Арцыбашева наблюдается повышенное внимание к красоте человеческого тела, к живущей в нем и активно проявляющей себя чувственности.

В центре идейного мира романа «Санин» все тот же главный декадентский вопрос: в чем смысл жизни? И все тот же декадентский ответ: жизнь бессмысленна. Практически все герои Арцыбашева пытаются найти смысл жизни, но не находят его. Смысл жизни, по убеждению писателя, лежит за пределами человеческого понимания, а именно — в пределах понимания «сверхчеловеческого».

В центре идейно-художественной структуры первого романа М.П. Арцыбашева находятся два героя — сверхчеловек Владимир Санин и человек Юрий Сварожич. Первоначально, по замыслу Арцыбашева, единственным главным героем произведения должен был стать революционер Сварожич, однако разочарование в революционных идеалах и очарование идеей сверхчеловека привело автора к необходимости внесения коррективов в первоначальный замысел.

Санин—индивидуалист, но его индивидуализм в духе героев Н.Г. Чернышевского «разумен»: герой видит свое личное счастье не только в удовлетворении собственных физиологических и психологических потребностей, но также и в счастье близких ему людей. Санин не принадлежит обществу, изображенному в романе. Он живет как бы сам по себе, не связанный ни с кем узами любви, дружбы или ненависти. Санин чужероден миру, изображенному Арцыбашевым. Эта чужеродность, а следовательно, и бесперспективность сверхчеловека в мире людей наглядно демонстрируются в двух сюжетных антитезах—Санин и женщины (страсть),

(

Санин и Сварожич (разум). Смысл существования женщины Санин видит в том, чтобы родить и воспитать ребенка (толстовский вариант), а также в том, чтобы приносить удовольствие мужчине (декадентский вариант).

Если в мужчине Санин обращает внимание, в первую очередь, на ум, то для женщины, как он считает, важнее всего красота. Даже в сестре Санин видит, в первую очередь, женщину и говорит о том, что обладать такой красавицей достоин далеко не каждый мужчина. Так своеобразно вводится мотив инцеста, актуальный для художественного мира декадентского романа (линия Передонов — Варвара в «Мелком бесе»). Когда же «сладкие речи» материализуются в акт грехопадения (Лиза отда-• ется офицеру Зарудину, который впоследствии бросит ее беременной,

она чувствует себя порочной и униженной) и героиня оказывается в ситуации непреодолимого разлада с миром (собирается утопиться), Санин » спешит успокоить сестру: она не должна стыдиться из-за того, что при-

несла удовольствие мужчине, более того, она должна гордиться тем, что может принести это удовольствие. То, что плотский гедонизм для Санина оказывается важнее семейных уз и сильнее братской любви, поистине является проявлением сверхчеловеческого.

В отношениях Санина и Зинаиды Карсавиной происходит столкновение интересов Юрия Сварожича, человека, вокруг которого строится сюжет романа, и сверхчеловека. Сварожич был влюблен в Карсавину, но с самой первой встречи отгонял от себя мысли о ней, считая их слишком низкими и пошлыми, и поэтому недостойными его—революционера. Он по-базаровски отгонял любовь, хотя в глубине души был несчастлив и недоволен жизнью, отчасти именно из-за этой неутоленной жажды любви. Зинаида поначалу испытывала к Юрию некоторую симпатию и даже была влюблена в него «недолгой романтической любовью, столь обычной для ее возраста». Однако на пути романтических натур оказывается Санин. Не любивший Карсавину и не мечтавший о ней, он смог с неожиданной легкостью овладеть ею: сверхчеловек последователен в своих гедонистических устремлениях. г Как и в случае с романами Сологуба, в случае с «Саниным» прихо-

дится констатировать тот факт, что психология пола в декадентском романе противополагается психологии любви: она не соединяет, не сбли-4 жает, а разъединяет и отчуждает героев, убивает чувство. В основе сек-

суальной жизни Санина, как и героев Сологуба, обнаруживается что-то демоническое: сексуальная жизнь доставляет лишь плотское удовлетворение, а не дополняет на уровне телесном установившееся в любви духовное единение. Сверхчеловек Санин в этом отношении является своеобразной проекцией образа Жиля де Рэ (из романа Ж.-К. Гюисманса «Там, внизу»), в поисках удовольствий не задумывавшегося о юм, что будет с объектом его вожделения. Санин соединяет в себе утонченность любовника и жестокость мужчины — коктейль опять-таки сверхчеловеческий.

Сварожич — традиционный декадентский герой, поставленный Ар-цыбашевым в центр движения сюжета. Именно с его включением в действие заявляется генеральный декадентский тезис о бессмысленности жизни и актуализируется декадентский конфликт.

Все, что бы ни происходило с Юрием Сварожичем, наталкивало героя на мысли о смерти и бессмысленности жизни. Так, наблюдая за тем, как в темной траве «умирала в страшных мучениях» раздавленная им маленькая лягушонка, он приходит к мысли о надуманности трагизма, сопровождающего уход живого существа из жизни. И всякий раз, когда разум пытался навести Сварожича на очередное химерическое умозаключение, герой стремился заснуть. Сон как короткий поход в небытие, как «маленькая смерть» постепенно приближал героя к вечному небытию. Разум как средство постижения смысла жизни, таким образом, в первом романе М.П. Арцыбашева дискредитирован так же, как и в первом романе Сологуба. Единственный конструктивный логический вывод декадентского героя имеет асоциальный, мизантропический смысл.

В образе Сварожича М.П. Арцыбашев реализует традиционный для декадентского романа мотив приобщения к плотским наслаждениям: как и у Гюисманса, как и у Сологуба, посредством женщины происходит погружение Юрия Сварожича в мир зла, и, как и у предшественников Арцыбашева, герой пытается противостоять злу. С этим и связана доминирующая черта характера Сварожича — аскетизм, в котором герой Арцыбашева не менее последователен, нежели его антипод Санин в своем сверхчеловеческом гедонизме. Ту пошлость, от которой Сварожич отрекается в себе, он приемлет и в других. К людям, воплощающим порок и пошлость, он относит и Санина, поэтому ему бывает так невыносимо понимать силу характера и остроту ума Санина. «Неумность» Сварожича заключается, похоже, как раз в том, что он не способен «преодолеть» в себе человека, как того требует Ницше.

М.П. Арцыбашев как создатель образа Санина в своем первом романе раскрывается как последователь ницшеанства. Сверхчеловек Санин, поставленный автором выше людей, вполне соответствует типу декадентского героя, ставящего свои гедонистические устремления выше законов морали и традиций человеческого сообщества. Однако такой герой вряд ли может заключать в себе положительный идеал человека, поэтому общее мнение критиков и исследователей творчества писателя о том, что Санин являет собой воплощение авторского идеала, кажется весьма сомнительным. Сверхчеловек Санин не «герой», а скорее «антигерой» Арцыбашева. Не случайно воплощенный автором традиционный декадентский мотив бегства от мира составляет сущность экзистенции Санина: декадентский антигерой является в провинциальный город, изображенный в романе, неизвестно откуда (ниоткуда) и уходит, не видящий более в мире городка объекта для утоления сверхчеловеческого гедонизма, неизвестно куда (никуда). В действительности, изображенной в романе Арцыбашева «Санин», для сверхчеловека нет места.

Идея неприятия мира в декадентском романе находит воплощение в мотиве бегства. Декадентский герой, бегущий от зла и безысходности действительного мира, находит убежище в искусственном мире, реализованном через творчество. Однако герои М.П. Арцыбашева в этом смысле лишены творческого начала, поэтому мотив бегства реализуется в романе «Санин» в коллизии суицида.

Сверхчеловек Санин в этой коллизии раскрывается как фигура поистине демоническая. Этот редуцированный «Ангел Смерти» выступает в роли трикстера — врага и соперника главного героя, постоянно выставляющего препоны на его пути, тем самым придающего сюжету дополнительную динамику. Именно Санин, его активная деятельность (или не менее активное бездействие) оказывается, в одних случаях, причиной, в других — катализатором суицида в первом романе Арцыбашева. Санин подталкивает к самоубийству вссх «успешных» суицидентов романа (предотвращает лишь «нелепое» самоубийство сестры): он причина и катализатор самоубийства Зарудина, причина самоубийства Соловейчика (Санин открыл ему глаза на то, что людям его альтруистическая любовь не нужна и не понятна), катализатор самоубийства Сварожича (Санин являет собой недостижимую для Сварожича модель поведения, свободную от влияния социальных условий).

В связи с тем, что Санин выполняет функции трикстера в коллизии самоубийства, по-новому раскрывается его оппозиция Сварожичу. Мифологический трикстер выступает не только как враг и соперник героя, но и как неумелый подражатель. В романе Арцыбашева функции трикстера отчасти берет на себя и Сварожич — человек (декадентский герой), неумело подражает сверхчеловеку (декадентскому антигерою), что придает мотиву двойничества дополнительную силу выражения.

Фигура трикстера всегда сопряжена с пародийным началом, но его соперничество с героем всегда завершается неудачей — пародия никогда не становится оригиналом. Эта особенность функционирования трикстера позволяет по-новому взглянуть на систему образов первого романа Арцыбашева, в которой выстраивается замысловатая иерархия: Санин — неудачная пародия на Бога, а Сварожич — неудачная пародия на Санина.

Декадентская точка зрения на самоубийство как последнюю попытку взять на себя функции утраченного Бога идеально сочеталась с индивидуалистическим пафосом эпохи и ввела самоубийство в круг основных тем литературы после «смерти Бога». Если в первом романе Арцыбашева самоубийство выполняет функцию сюжетной коллизии, то во втором становится тематическим и композиционным центром художественного мира произведения. Анализу этого посвящен параграф 2.4 «Человек "у последней черты"».

В романе «У последней черты» авторское внимание практически полностью сосредоточено на теме самоубийства и смерти вообще. Реальность Арцыбашев почти всегда описывает с отвращением, ненави-

стью, с неприятием. Он не раз задумывается в своих произведениях о смысле жизни и никогда не находит его. Неуклонно утверждая декадентский тезис о фатальной бессмысленности жизни, писатель направляет своих героев на поиски этого смысла в смерти. Естественная любовь человека к жизни сменяется ненавистью. Ненависть к жизни — иногда катализатор, а иногда и основная причина суицида в романе «У последней черты».

Для второго романа М.П. Арцыбашева актуален не только опыт художественного анализа феномена самоубийства Ф.М. Достоевским, но и достижения современной автору суицидологии, в частности социальная теория суицида Э. Дюркгейма. В контексте дюркгеймовской классификации самоубийств в картине суицида в романе «У последней черты» устанавливается следующая закономерность.

Эгоистическое самоубийство, происходящее тогда, когда узы, соединяющие человека с жизнью, разрываются, когда ослабевает его связь с обществом, результатом чего становится крайний индивидуализм, совершают все женщины-самоубийцы.

Альтруистическое самоубийство, являющееся следствием недостаточно развитой индивидуальности в ситуации, когда социум оказывает на личность сильное психическое давление, побуждая ее к самоуничтожению, совершает герой, который во многом является результатом продолжения разработки типа маленького человека — Чиж.

Аномичное самоубийство, которое становится массовым явлением в период любых значительных социальных потрясений, — прямое следствие дезорганизации личности. Примечательно, что все герои Арцыбашева, совершающие аномичное самоубийство, —военные (Тренев, Кра-узе), для которых строгая организация социальных отношений (устав, дисциплина, честь мундира и т.д.) — основной жизненный принцип.

Во всех случаях самоубийство в романах Арцыбашева имеет ярко выраженную депрессивную природу. Истощение жизненной силы от несчастной любви, унижения, стыда, угрызений совести, пресыщенности и т.д. приводит к социально-психологической дезадаптации личности, к утрате человеком привычной ролевой функции в обществе. Такая ситуация для русской литературы отнюдь не нова: она, собственно, и составляет коллизию маленького человека. По сути, все самоубийцы в романах М.П. Арцыбашева — художественные размышления писателя по поводу судьбы маленького человека в нарождающемся XX столетии.

В понимании причин суицида М.П. Арцыбашев наиболее близок экзистенциалистской трактовке: в том, что человек самостоятельно сводит счеты с жизнью, виноваты не гены и не гормоны, а этический нигилизм и утрата смысла жизни. И первое, и второе — характерные черты жизни после «смерти Бога» (нет греха — есть депрессия) и неотъемлемые составляющие декадентского мировоззрения.

В третьей главе диссертации «Пространственно-временные координаты художественного мира русского декадентского романа» выявляют-

t

ся особенности пространственно-временной структуры романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева.

Декадентская поэтика как явление переходное, безусловно, связана с разработкой отдельных элементов нарождающейся поэтики символистской, однако для утверждения новых мировоззренческих координат в широком читательском сознании декадентам в гораздо большей степени оказался необходим традиционный поэтический арсенал.

Эклектичная поэтика первого романа Ф. Сологуба, как показывает анализ, представленный в параграфе 3.1 «Топография и топология "Тяжелых снов"», в полной мере воплощает ориентацию декадентской поэтики на классическую традицию. t Важнейшей характеристикой художественного пространства «Тяже-

лых снов» оказываются его замкнутость, ограниченность. Замкнутость пространства является важным показателем проявления авторской позиции (A.M. Буланов), а посему несет особую смысловую нагрузку. Наиболее сложный и символически нагруженный образец организации замкнутого пространства представляет собой дом Логина, что сближает Ф. Сологуба с традицией Ж.-К. Гюисманса, в поэтике декадентских романов которого топография и топология дома имеют первостепенное значение.

Сологуб не фиксирует точное календарное время происходящего, что в принципе соответствует роману как жанру, ставящему себе целью художественное обобщение нравов, людей, определенных общественных явлений — явлений времени. Однако смысл обнаруживаемых в романе неточностей в определении временных координат к законам жанра далеко не сводится. Замысловатая организация времени начального и конечного этапов действия романа не случайна. С одной стороны, над ним довлел тургеневский тип временной организации романной структуры, который автором «Тяжелых снов» воспринимался как эталонный. С другой стороны, для мировосприятия Сологуба было актуально представление о вневременной сущности личности и ее бытия наряду с мотивами вечного возвращения (М.М. Павлова). Все это и нашло выражение в . организации художественного времени романа.

Уже в заглавии сказывается авторский принцип отбора времени. В «Тяжелых снах» это время не реальное, а ирреальное — сны. Сны в процессе их вспоминания, изложения, анализа наделены признаками реального времени: продолжительностью, прерывностью или непрерывностью, конечностью или бесконечностью, замкнутостью или открытостью. Указанные характеристики сон приобретает лишь при трансформации в реальное (событийное) время. В самом же реальном времени сон предстает лишь как мгновение либо совершенно из него выпадает, в частности, когда он забывается, т. е. не может быть трансформирован в реальное время. Это, в принципе, свойственно поэтике прозы Сологуба в целом — развертывание мгновения в бесконечность. Такой способ временной организации он унаследовал от русской классики.

Категория времени, таким образом, выделяет сны из ряда других элементов повествования. Сон как «живое настоящее» противопоставляется мечтаниям, либо ориентированным в будущее, либо вообще лишенным проекции на какое-либо время. Сны противопоставлены и воспоминаниям, возвращениям в прошлое, которые в романе «Тяжелые сны» немногочисленны, отрывочны и не имеют связной временной структуры, которая включалась бы в событийное время (за исключением, разве что, рассказа повествователя о семье Дылиных). Наконец, как уже было сказано, сны структурой времени противопоставлены реальности. Динамика сна противостоит статике яви. Роман «Тяжелые сны» относительно мало насыщен событиями, что еще более усиливает впечатление замедленности. Кроме того, обилие описаний, достаточно компактных, но многочисленных, используемых автором то для создания фона, атмосферы действия, то в процессе реализации фольклорного принципа психологического параллелизма, повсеместно замедляет развитие действия. Экфразис останавливает время.

Пространственно-временная структура художественного мира романа «Мелкий бес», анализу которой посвящен параграф 3.2 «Неомифологическое пространство и время в романе "Мелкий бес"», отличается, в принципе, теми же особенностями, что и в романе «Тяжелые сны». Натуралистический хронотоп здесь также наполнен элементами символистской топологии. Как и в «Тяжелых снах», топографическое пространство в «Мелком бесе» замкнуто, оно ограничено границами уездного города и ближайшими окрестностями и во многом регламентируется пространственными представлениями главного героя.

Топологические представления Передонова, по мысли З.Г. Минц, подхваченной С.П. Ильевым, коренятся в предрассудках героя и находят свое объяснение в области демонологии, оперирующей заговорами, чарами, примитивной магией и т.п. В контексте демонологических представлений героя Сологуба открытое пространство населено силами зла, поэтому возникает необходимость усиления замкнутости: видимого (круговой чертой, как в «Вие» Гоголя) или невидимого (заговором). Характерно, что в сознании героя Сологуба нет гоголевского представления о силе молитвенной защиты. Он не молится, как Хома Брут, а произносит квазиязыческие заклинания («чурается»). Примечательно также, что без заклинания даже замкнутое пространство представляет для Передонова опасность. Так, например, почти во всех случаях, когда герой Сологуба переступает порог чужого дома или границы подворья, он произносит свое заклинание. Исключение из передоновского правила магической защиты распространяется только на собственное жилище и на сад Вершиной.

Вершина — персонаж многоплановый. В ней разносторонне воплощается символика смерти. Эта «черная колдунья» сокращает пространство и делает иллюзорным, постоянно куря и развешивая вокруг завесы дыма. В то же время она выступает в качестве сказочного «волшебного

помощника», наставляющего неразумного «беса» Передонова на путь истинный. Образ Вершиной — это и прямая проекция на второй декадентский роман Сологуба сатанинского образа женщины, искушающей Дюрталя во втором декадентском романе Ж.-К. Гюисманса («Там, внизу»). Вершина является развитием того мотива сладостного порока, который в первом романе Сологуба нашел воплощение в образе Клавдии Кульчицкой. Взаимоотношения Вершиной и Передонова воспроизводят тот же тип отношений между представителями потусторонних сил, который установился между Солохой и чертом из гоголевской «Ночи перед Рождеством».

Особого внимания во втором романе Ф. Сологуба заслуживает топология перекрестка. В своем исследовании христианской рецепции в прозе рубежа XIX—XX вв. И. Гарсия-Сала обнаруживает закономерность, согласно которой распутье становится распятьем. Экзистенциальная ситуация становится наказанием для богооставленного человека. В фольклорной традиции к распутью ведет одна дорога, а от него — три. Получается крест — горизонтальное распятье. Перекресток — городской вариант распутья, тут уже в самом слове содержится «крест», «»положенный одним из значений передоновской «доле». К этому распутью герой Сологуба, подобно сказочному «протагонисту», идет с надеждой преодолеть разлад с миром, но обретает тоску.

На перекрестке сологубовский герой, не способный найти «утешение в возвышенном», исключается и из мира земного, и все, что с ним происходит дальше, — дьявольская пытка болезненного сознания, блуждающего на грани миров. Безумие Передонова — его распятие. Но это распятие не живого, а уже давно «мертвого», а потому обреченного на вечное небытие.

В параграфе 3.3 «Натуралистический хронотоп "Санина"» анализируется пространственно-временная структура первого романа М.П. Ар-цыбашева.

Художественное время романа «Санин» конструируется по принципу натуралистического хронотопа, в нем не обнаруживается какой-либо ритмической закономерности. Однако время первого романа Арцыба-шева все же структурировано, причем по сезонному принципу, позаимствованному автором «Санина» у И.С. Тургенева.

Пространство провинциального города, в котором разворачивается действие романа М. Арцыбашева «Санин», представляет более сложную систему топографических сегментов, нежели в романах Ф. Сологуба. Топография первого романа Арцыбашева складывается не только из дома, сада, поля и реки, перекрестка, но включает многочисленные их градации и переходные формы (терраса, флигель, бульвар, луг, берега, вагон), а также пространство леса. Однако все это разнообразие, по сути, призвано в еще большей степени укрепить представление о бессмысленности жизни и оказывается, как правило, замкнутым.

Особый интерес в данном отношении представляет топос бульвара, являющийся культурно нагруженной разновидностью улицы. Внутрен-

няя структура бульвара противоположна улице: здесь в центре не проезжая часть, а пешеходная (проезжая по бокам бульвара). Так пространственно подчеркивается центральное место человека в художественном мире романа «Санин».

Центральное место в топографии и топологии романа «Санин», в отличие от привычного для декадентского романа топоса дома, занимает топос сада. Как и у Сологуба, у Арцыбашева дом не противостоит саду. Но если у Сологуба дом — хранилище человеческих страстей, здесь происходит их инкубация или эволюция, а выплеск — в саду, то у Арцыбашева сад во многом берет на себя функции дома. Топология сада в первом романе Арцыбашева соотносима с топологией сада в первом романе Сологуба в той мере, в какой она реализует символику Эдемского сада (утраченный рай, грехопадение) и сада желаний.

В рамках натуралистического хронотопа первого романа Арцыбашева пространство сада тяготеет к замкнутости: оно ограничено рекой, а река — для утопленниц. Пространство, таким образом, не приносит ничего, кроме разочарования. Безысходность в пределах топографии и топологии романа «Санин» усиливается отсутствием выраженного они-рического пространства. В романе, ориентированном на классическую традицию, разумеется, есть сны, но они не разрывают непрерывного потока времени и далеко не всегда реализуются пространственно.

В романе М. Арцыбашева «Санин», в отличие от романов Сологуба, пространственно-временные координаты художественного мира практически исчерпываются натуралистическим хронотопом. Альтернативного времени и пространства, предоставляющего декадентскому герою утопическую возможность преодоления конфликта с бессмысленным миром, в романе Арцыбашева нет. Поэтому разрешение декадентского конфликта, происходящее в действительном, а не ирреальном мире, трагично. Преодоление бессмысленности бытия происходит за счет не чужой, а собственной жизни: это добровольный уход в небытие посредством суицида.

Определяющее значение для объективации идей М.П. Арцыбашева в его последнем романе имеет пространственно-временная организация произведения, исследованию которой посвящен параграф 3.4 «Хронотоп суицида в романе "У последней черты"». Пространство жизни, ограниченное «последней чертой» (смертью), само стимулирует попытки его преодоления. По мнению автора, только в замкнутом пространстве русского захолустья разочарование может довести до отчаяния. Разочарование в жизни, сомнения в ее смысле в романе Арцыбашева являются следствием сокращения или замыкания пространства.

Наивные рудименты прожектерства декадентского героя оказываются следствием того, что «когда-то» существует только в мечтах, а «теперь» — в реальном мире. Хронологическая оппозиция тогда-то» — «теперь» постепенно трансформируется в пространственную оппозицию «там» — «здесь»: там хорошо — здесь плохо, там вечность — здесь вре-

мя, и разделяет их смерть. Последняя оппозиция еще более обостряет атмосферу мертвенности, превращая городишко в город мертвецов.

Характерно, что образ города мертвецов, активно использовавшийся в русском декадентском романе, начиная с «Тяжелых снов» Ф. Сологуба, в романе М. Арцыбашева «У последней черты» теряет метафоричность. Уже в начале произведения один из героев (доктор Арнольди) заявляет Чижу, что он — мертвец. Однако понадобилось двенадцать смертей, чтобы главный герой у своей «последней черты» понял, что это не игра словами. По мере движения сюжета происходит постепенная, но неуклонная дискредитация «там».

Пытаясь сохранить хотя бы какие-то обрывки утраченных иллюзий о том, что «там» есть жизнь, герой Арцыбашева начинает понимать, что и эта жизнь иллюзорна. Невозможность воплощения мечты, безысходность порождают страх — но не страх смерти, а страх жизни. Попытка вырваться за пределы города, перемена места не дают героям романа возможности покинуть безысходное «здесь». Постепенно иллюзия «там» окончательно исчезает. Дождь, сопровождающий героев романа на протяжении всего повествования, застилает мутной пеленой все вокруг, сокращая видимое пространство и превращая город в мираж.

Солипсическая абсолютизация ego в романе «У последней черты» — последняя попытка наполнить жизнь смыслом, пусть и непостижимым. Абсолютизация ego в условиях иллюзорности жизни приводит к полному отказу от пространства и времени. Герои Арцыбашева, таким образом, приходят к пониманию бессмысленности жизни и выход из экзистенциальной ситуации находят на пути преодоления «последней черты».

Пространство в романе М.П. Арцыбашева «У последней черты» — условие, причина и следствие безысходности. Попытки рационального постижения жизни и ее смысла сталкиваются в замкнутом пространстве провинциального городка с острым эмоциональным переживанием бессмысленности этих попыток. Предельность пространства стимулирует порыв к свободе. Но преодоление пространства и обретение свободы (бесконечности) в художественном мире романа «У последней черты» возможны лишь за пределами жизни.

В четвертой главе «Русский декадентский роман в диалоге с классическим наследием» устанавливаются характер и принципы взаимодействия художественного мира декадентского романа с наследием русской классики.

Эклектичный художественный язык Ф. Сологуба ярко и неординарно раскрывается в его мифотворчестве, синтезирующем эстетические опыты символистов и наследие предшествующей литературной традиции. Роман «Тяжелые сны» строится на мифизации русской классики. Анализу этого процесса и его результатов посвящен параграф 4.1 «Новый миф об уездном Раскольникове» ("Тяжелые сны")».

Мифизация классических сюжетов и образов была сознательной эстетической установкой Сологуба. Процесс мифизации направлен как

на художественный мир произведения, так и на источник, который, собственно, в качестве мифологического до включения в этот процесс не воспринимался и не функционировал. Именно такой текст, в котором рождается новый миф и тут же получает дальнейшее развитие, новое воплощение, и следует называть неомифологическим.

В романе Ф. Сологуба «Тяжелые сны» мифизации подвергается художественный опыт русской литературы от Пушкина до Чехова, однако основной источник неомифологизма — роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». К уже описанному во второй главе диссертации сходству мотивов преступления, способа его совершения и последствий можно прибавить сходство организации пространства главных героев «Преступления и наказания» и «Тяжелых снов», которое отмечено тенденцией к замкнутости, и ключевую роль снов для понимания глубины и сути тех процессов, которые происходят во внутреннем мире героев Сологуба и Достоевского.

Результат мифизации сюжета Достоевского дает в романе Сологуба диаметрально противоположную трактовку темы убийства и преступления и проблемы добра и зла. В этом отношении «Тяжелые сны» — «новый миф об уездном Раскольникове», в котором есть преступление, но нет наказания.

Как показано в параграфе 4.2 «".Метаповествование о русской классике" ("Мелкий бес"), во втором романе Ф. Сологуба широта охвата классического наследия как источника декадентского неомифологизма становится беспрецедентной.

Во втором романе Ф. Сологуба, наряду с особой ролью философ-ско-эстетического и художественного наследия Ф.М. Достоевского, весьма ощутимо влияние гоголевской традиции. Оно ярко проявляется уже в структуре сюжета романа, в центре которой драматическая коллизия комедии «Ревизор». Сюжет «Мелкого беса» выстраивается автором на основе классической коллизии сватовства, трансформированной Гоголем.

У Сологуба мы находим и реализацию гоголевского мотива заблуждения, однако реализация этого мотива в системе персонажей происходит в противоположном направлении: не Передонова принимают за другого, а он сам заблуждается на собственный счет, он сам видит себя «инкогнито из Петербурга» — инспектором. Показательно, что завершение коллизии сватовства в романс «Мелкий бес» так же, как и в комедии «Ревизор», не исчерпывает действия. Катастрофой разрешается социальный конфликт «Ревизора» — трагической катастрофой разрешается декадентский конфликт «Мелкого беса».

Трансформацией драматической коллизии «Ревизора» в сюжете второго романа Сологуба гоголевское влияние отнюдь не исчерпывается. М.М. Бахтин в свое время отмечал, что отличительной особенностью «Мелкого беса» является сходство с Гоголем и в форме, и в архитектонике, и в стиле. К гоголевским чертам на уровне стиля он относил пристальное внимание Сологуба к вещам и мелким подробностям, а также

то, что реальность в его произведениях так легко и естественно сменяется призрачностью, «сверхреальностью», фантастичностью. Ярким примером указанной особенности «Мелкого беса» является образ Недоты-комки.

Инфернальный трикстер, своим постоянным преследованием Недо-тыкомка обостряет паранойю Передонова: сологубовский герой проваливается в «серую пропасть», снедаемый своими «вымыслами», маниями и стремительно прогрессирующим безумием, однако еще пытается «выйти из мрака», «преодолеть хаос», обрести свое «место». Но заговоры уже не помогают, а молитвы декадентский антигерой не знает.

Недотыкомка заставляет Передонова в «Мелком бесе» сделать, по сути, то же, до чего сам додумался Логин в «Тяжелых снах» — «убить в себе мертвеца», уничтожить свое ненавистное alter ego. Выбор всегда падает на «антагониста», каковым оказывается «жертвенный агнец» Володин. Однако Передонов был лишен «живой» своей ипостаси изначально: все, что в нем было человеческого, «мертвенно». Убив в себе «мертвеца», он убивает остатки человеческого. Все, что осталось от Передонова — его Недотыкомка. Так убийство Передоновым Володина становится самоубийством декадентского антигероя.

Однако окончательный уход от реальности в духе героя Ж. Роденба-ха (безумие), уход из враждебного герою замкнутого пространства в бесконечность небытия состоялся. Декадентский конфликт разрешен.

Мифопоэтика первого романа Арцыбашева, как показывает параграф 4.3 «Оригинальное "эпигонство" ("Санин")», не исчерпывается уже отмеченным обращением к фигуре трикстера и воплощением архетипа двойничества. В ней наблюдается реализация того декадентского нео-мифологизма сологубовского типа, который строится на мифизации сюжетов и образов русской классики.

Дав своему имморальному сверхчеловеку фамилию Дмитрия Санина — героя повести И.С. Тургенева «Вешние воды», столь неосмотрительно променявшего возвышенную любовь к Джемме на слепую, чисто телесную, унизительную страсть к Марье Николаевне Полозовой, М.П. Ар-цыбашев, вопреки мнению современных исследователей (Е.А. Дьяковой, Л.Р. Бердышевой и др.), не собирался спорить с классическим наследием. Как раз наоборот: писатель вполне осознанно указывает на прямую преемственность образа своего Санина по отношению к Санину Тургенева, ведь презрение (уже предельно откровенное и предельно циничное) духовной сущности любви ради плотских наслаждений — первое, на что обращает внимание читатель при знакомстве с героем Арцыбашева, первое, за что автор подвергался нападкам критики и даже уголовному преследованию. Прямая отсылка к классическому прототипу лишний раз указывает на ту особенность декадентской прозы, которая коренным образом отличает ее и от символистской, и от модернистской (в данном случае — неореалистической), — принципиальное устремление к классике, принципиальная итоговость по отношению к классической традиции.

Следует согласиться с мнением, ставшим традиционным в критических и исследовательских работах, посвященных первому роману М.П. Арцыбашева, что большое значение для создателя «Санина» имел художественный опыт И.С. Тургенева. Современная писателю критика, обратившая внимание на нигилизм и аморализм мировоззрения Арцыбашева, сразу же связала Санина с первым нигилистом русской литературы — тургеневским Базаровым. Более того, следует полагать, что «Отцы и дети» являются объектом декадентской мифизации Арцыбашева, а Базаров как тип нигилиста является не столько литературным прототипом Санина, сколько новым архетипом, к которому восходит ар-цыбашевский «сверхчеловек». Базаров для Санина в данном отношении является тем же, чем для сологубовского Логина являлся Раскольников.

Соотношение образов Базарова и Санина демонстрирует, как и в случае с героями Достоевского и Сологуба, как принципиальную наследственность, так и принципиальную новизну героя Арцыбашева по отношению к герою Тургенева.

Можно сказать, если первый декадентский роман Сологуба — «новый миф» о Раскольникове, то первый роман Арцыбашева — «новый миф» о Базарове. Однако мифизацией тургеневской традиции М. Арцы-башев не ограничивается. В романе «Санин» полемически-травестийпо воплощаются элементы пушкинской характерологии, современный писателю опыт европейской и русской драматургии, а также собственное творчество.

Юрий Сварожич травестийно воплощает образ пушкинского Ленского. Герой Арцыбашева не поэт, но беллетрист и философ — пишет «подражание Екклезиасту». Так же, как и Ленский, он готов восторженно принять жизнь, так же, как и Ленский, он связывает свое будущее счастье с возможностью взаимной любви, так же, как и Ленский, сталкивается с невозможностью счастья с запятнанной честью, так же, как и у Ленского, у Сварожича бесчестье надумано. Однако если источник надуманного бесчестья Ленского внешний — поведение Онегина, то у Сварожича внутренний — собственное недостойное поведение по отношению к Карсавиной. Юрий презрел разум, забыл о любви и поддался пороку, за что сам себя и наказал.

Владимир Санин воплощает пушкинскую традицию в аспекте художественной разработки архетипа Дон Жуана. Именно пушкинский Дон Гуан — первый в череде Дон Жуанов, способный дружески и сочувственно относиться к женщине. Черты пушкинского Дон Гуана и воплощает Санин.

Связь сверхчеловека Санина с архетипом Дон Жуана указывает на еще один источник образа Арцыбашева, не замеченный ни современной писателю критикой, ни немногими современными исследователями творчества писателя, — творчество Б. Шоу. В философской комедии Шоу «Человек и сверхчеловек» (1903) идеал сверхчеловека напрямую связан с образом Дон Жуана. В этом отношении ирландский драматург — сди-

номышленник, а возможно, и прямой предшественник Арцыбашева. Однако если у Б. Шоу сверхчеловек воспринимается как положительный идеал, то у М. Арцыбашева — как идеал, подлежащий развенчанию. И здесь архетипическое содержание образа как Санина еще более усложняется.

Санин как соблазнитель через архетип Нового времени (Дон Жуан) восходит к древнейшему архетипу (Вакх). Связь с образом Вакха и дио-нисийским началом в целом подчеркивается своеобразным культом вина в сознании сверхчеловека. Санин вполне последовательно приходит к выводу, что «естественным», т. е. свободным от предрассудков человеком (сверхчеловеком) может быть только «нравственно или физически невменяемая личность». Путь к такой «невменяемости» прост — алкоголь. Характерно в этом отношении и санинское признание: «в пьяном виде я самый добрый человек, потому что забываю много мерзости».

Последнее заявление сближает арцыбашевского Санина с горьков-ским Сатиным (не случайно созвучие фамилий) из пьесы «На дне» (1902). Эта близость также осталась без внимания критиков и исследователей Арцыбашева. А ведь весьма характерно, что хрестоматийный «монолог» мертвецки пьяного, с трудом подбирающего слова (не случайны обильные многоточия, разрывающие речь) Сатина о человеке начинается с заявления: «Когда я пьян... мне все нравится». Как крушитель надежд, развенчивающий спасительные для человека иллюзии, провоцирующий героев на убийство и самоубийство, Сатин — непосредственный предшественник Санина. Однако если у Сатина идейный оппонент Лука вызывает уважение, то Санин не испытывает к человеку ничего, кроме презрения к мужчине и плотского влечения к женщине.

В эклектичном образе Санина, таким образом, наблюдается не только «новый миф» о Базарове, но и новое воплощение архетипа Дон Жуана, и комплексная реализация казуса Карамазова (ситуации вседозволенности в богооставленном мире) и казуса Раскольникова (субституция Божественного человеческим и узурпация права судить людей).

Роман «У последней черты» воплощает то же принципиальное устремление к классике, что и «Санин». Во втором романе М. Арцыбашева, как показано в параграфе 4.4 «Очарование отрицания ("У последней черты")», как и во втором романе Ф. Сологуба, взаимодействие с классическим наследием осуществляется максимально широко. Однако если в «Мелком бесе» мифизация русской литературы осуществляется на основе художественного утверждения элементов классической традиции, то в романе «У последней черты» — через своеобразное отрицание ее аксиологического и отчасти художественного смысла.

Определяющее значение для понимания глубинного психологизма М. Арцыбашева, воплотившегося во втором его романе, а также для уяснения своеобразия сюжетно-композиционной организации произведения имеет наследие Ф.М. Достоевского. Оно проявляется, прежде всего, в том, что «У последней черты» — единственный в истории декадентской литературы роман с полифонической ст

В романе М.П. Арцыбашева «У последней черты» наблюдается то же «полифоническое проведение идеи», что было отмечено М.М. Бахтиным в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Здесь нет резонера автора, нить повествования попеременно доверяется нескольким героям: студенту Чижу, доктору Арнольди, художнику Михайлову. Главный проповедник идеи самоуничтожения человечества инженер Наумов, в отличие от большинства героев романа, не становится предметом глубокого психологического анализа, но о том, что он и его идеи причастны к событиям, разворачивающимся в романе, повествователь сообщает на первой странице. Теории Наумова Арцыбашев нигде в монологической форме не излагает. Только в IX главе первой части романа этот персонаж появляется впервые, и его идейный оппонент корнет Краузе провоцирует идеолога суицида на откровенность. Однако своей теории последний, собственно, не излагает, а лишь приводит аргументы в пользу возможности ее существования. В основном своем объеме теория Наумова представлена только в XXI главе первой части романа, но опять-таки не в монологической форме, а в форме полемического диалога инженера Наумова со студентом Чижом, в который постоянно вмешивается заводчик Арбузов, поддерживающий Наумова.

В романе Арцыбашева мы обнаруживаем и другую особенность поэтики полифонического романа, отмеченную М.М. Бахтиным: герои, «обрастая чужими голосами», приобретают идеологических двойников. Так, у Достоевского в «Преступлении и наказании» двойниками Расколь-никова являются Свидригайлов и Лужин, в «Бесах» двойниками Став-рогина — Кириллов и Шатов. В романе Арцыбашева «У последней черты» идеологическими двойниками Наумова оказываются и те, кто убедился в его правоте (доктор Арнольди, заводчик Арбузов, штаб-ротмистр Тренев), и его идейные оппоненты (студент Чиж, художник Михайлов, корнет Краузе).

Следует особо отметить, что в случае с романом Арцыбашева речь идет лишь о полифонической структуре, а не о полифоническом мышлении автора, поэтому для определения своеобразия художественной структуры романа «У последней черты», возможно, более удачным будет использование термина, предложенного A.M. Булановым и Н.Е. Тропки-ной, — квазиполифония.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что если в романах Достоевского автор так или иначе участвует в идейной полемике (напр., «хроникер» в «Бесах»), то Арцыбашев самоустраняется из идейной борьбы своих героев, предоставляя им самим решать участь противоборства жизни и смерти. Однако идейная позиция автора романа «У последней черты» все же проявляется благодаря своеобразному использованию приема самоцитации, апробированному писателем уже в романе «Санин». Но если в первом романе используется материал художественного мира (Санин вспоминает своего студента Ланде, являющегося героем рассказа Арцыбашева «Смерть Ланде»), то во втором — материал реального мира.

Если инженер Наумов является продолжением мизантропической линии Санина, то художник Михайлов, прежде всего, гедонистической. Соответственно сюжетные функции Санина как трикстера берут на себя и тот и другой. Воплощая унаследованное от Владимира Санина гедонистическое начало, Сергей Михайлов знаменует следующий этап в развитии архетипа Дон Жуана. Но если в образе Санина еще сильно пушкинское начало (альтруистические устремления Дона Гуана), то в образе Михайлова мы наблюдаем полный отказ от него (чистый плотский эгоизм). В этом отношении герой Арцыбашева выступает наследником Свидригайлова, Ставрогина, старшего Карамазова и представляет собой воплощение новоевропейского архетипа Казановы.

Меннипейный контраст составляет суть типологии «маленького» человека, с которой во втором романе М. Арцыбашева самым непосредственным образом связаны образы Чижа и Рыскова. И тот и другой восходят к единому литературному прототипу — гоголевскому Башмач-кину (пушкинское начало и в этом аспекте Арцыбашев отвергает). Однако в конкретной реализации классического литературного типа наблюдается расхождение. Рысков вполне вписывается в гоголевскую традицию и классом в табели о рангах, и поведением, и одиночеством. Однако его утопическая мечта о хоть каком-то литературном признании, мечта, дающая ему в собственных глазах превосходство над окружающими, была той возможностью, каковой не было у Акакия Акакиевича. Но, как и в случае с Башмачкиным, крушение воплотившейся было мечты Рыскова происходит по вине внешнего мира, от которого не удалось отгородиться обшлагами шинели, не удается укрыться в художественном мире собственного рассказа. Образ Чижа раскрывается более сложно. Близость к революционным идеям, мечты о светлом будущем и победе пролетариата не только сближают его с героями романов С. Пши-бышевского, но предопределяют наличие в Чиже демонического, бесовского начала. В этом он проявляется как «маленький» человек, еще не измельчавший до «мелкого беса», но следы передоновщины видны и в его поступках.

В романе М. Арцыбашева «У последней черты» сюжетный и образный арсенал русской классики подвергается уже не столько мифизации, сколько травестийной дискредитации. Это своеобразное очарование отрицания, на наш взгляд, свидетельствует о том, что русский декадентский роман рубежа XIX—XX вв. в своем развитии подошел к последней черте.

В заключении диссертации подводится итог исследования. Основные координаты художественного мира русского декадентского романа, определенные в реферируемой диссертации, позволяют говорить о нем как о социально-философском романе, в котором главным принципом поэтики является эклектичность, форма работает на содержание и, как следствие, художественная структура отличается дисгармоничностью.

Концепция, основное содержание и результаты исследования нашли отражение в следующих публикациях:

Монографии, учебные пособия

1. Долгенко, А.Н. Русский декадентский роман: монография / А.Н. Дол-генко. — Волгоград: Перемена, 2005. — 254 с. (15,9 п.л.)

2. Долгенко, А.Н. Флуктуации русской литературы (движение отечественного искусства слова от средневековья до современности): учеб. пособ. по спецкурсу / А.Н. Долгенко. — Волгоград: Перемена, 2004. — 152 с. (9,5 п.л.).

Рец.: Петкова, Г. [Рецензия] / Галина Петкова // Болгарская русистика. —София, 2005.—№ 1 /2. — С. 77—80. — Рец. на кн.: Долгенко, А. Н. Флуктуации русской литературы (движение отечественного искусства слова от средневековья до современности): учеб. пособие по спецкурсу /А. Н. Долгенко. — Волгоград: Перемена, 2004. — 152 с.

Публикации в научных изданиях, рекомендованных ВАК

3. Долгенко, А.Н. Русский декаданс: определение и самоопределение I А.Н. Долгенко // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки», —2002. —№ 1. — С. 91—102 (1,1 п.л.).

4. Долгенко, А.Н. Жанровые признаки русского декадентского романа / А.Н. Долгенко // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки». — 2005. — № 3 (13). — С. 82—90 (0,9 п.л.).

5. Долгенко, А. Н. Мифизация классического наследия в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» / А.Н. Долгенко II Вестн. Ставроп. гос. ун-та. — 2005. — № 43. — С. 69—80 (0,7 п. л.).

Публикации в зарубежных научных изданиях

6. Долгенко, А.Н. Будущее литературы в контексте социокультурной динамики / А.Н. Долгенко // Проблеми, имена и школи в руското литературознание през XX век = Проблемы, имена и школы в русском литературоведении XX века. — София: Факел, 2003. — С. 207—211 (0,4 п.л.).

7. Долгенко, А.Н. Достоевский и декаданс / А.Н. Долгенко // XII Symposium International Dosto'íevski.—Genéve: Université de Genéve, 2004. — P. 122—123(0,1 п.л.).

8. Долгенко, А.Н. Русский декадентский роман: проблемы времени и проблемы вечности / А.Н. Долгенко // III Jornadas Andaluzas de EslavHstica. — Granada: Jizo Ediciones, 2004. — P. 199—200 (0,15 п.л.).

9. Долгенко, А.Н. Чехов и декаденты / А.Н. Долгенко // Диалози с Чехов. ЮОгодинипо-късно.™София: Факел, 2004.—С. 182—185 (0,3 пл.).

Статьи

10. Долгенко, А.Н. Русский декаданс и поколение конца XX века / А.Н. Долгенко // Актуальные проблемы современной филологии и ее преподавания в системе «школа — колледж — вуз». — Волгоград: Изд-во «РИО», 1998. — С. 85—89 (0,4 п.л.).

11. Долгенко, А.Н. Актуальные проблемы прогнозирования литературного развития / А.Н. Долгенко // Проблемы современной филологии в педагогической практике (школа—колледж — вуз): материалы науч.-метод. конф. 23—24апр. 1999 г. —Волгоград: Колледж, 1999,—С. 122— 126 (0,4 п.л.).

12. Долгенко, А.Н. Жизнь и смерть в романах Федора Сологуба / А.Н. Долгенко // Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре: сб. науч. ст. по материалам Всерос. науч. конф. — Волгоград: Перемена, 2001. —С. 109—112 (0,3 п.л.).

13. Долгенко, А.Н. Разум и чувства в декадентской гносеологии / А.Н. Долгенко // Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре: сб. науч. ст. по материалам Всерос. науч. конф. — Волгоград: Перемена, 2001, —С. 31—35(0,4 п.л.).

14. Долгенко, А.Н. Романы Федора Сологуба: мечта и действительность / А.Н. Долгенко II Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра: сб. науч. тр. / отв. ред., сост. проф. А.И. Ванюков, — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. — С. 21—24 (0,3 п.л.).

15. Долгенко, А.Н. Этика русского декаданса в школьном курсе литературы / А.Н. Долгенко // Гуманизация и гуманитаризация образования XXI века: материалы 3-й Междунар. науч.-метод, конф. памяти И.Н.Ульянова (17—19мая2001 г.,Ульяновск)/подобщ.ред.Л.И.Пет-риевой. — Ульяновск: УлГУ, 2001. — С. 124—131 (0,5 п.л.).

16. Долгенко, А.Н. Развитие русской литературы в контексте социокультурной динамики / А.Н. Долгенко // Человек. Природа. Общество. Актуальные проСлемы: материалы 13-й Междунар. междисциплинарной конф. молодых ученых (Санкт-Петербург, 26—30 дек. 2002 г.). — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. — С. 231—236 (0,45 п.л.).

17. Долгенко, А.Н. Русский декаданс на новом рубеже веков / А.Н. Долгенко // Актуальные проблемы современной филологии: сб. науч. работ. — Волгоград: Колледж, 2002. — С. 159—164 (0,45 пл.).

18. Долгенко, А.Н. Русский декадентский роман: проблемы изучения / А.Н. Долгенко // Гуманизация и гуманитаризация образования XXI века: материалы 4-й Междунар. науч.-метод. конф. памяти И.Н. Ульянова / под общ. ред. Л.И. Петриевой. — Ульяновск: УлГУ, 2002. — С. 151—155 (0,4 п.л.).

19. Долгенко, А.Н. Д. Мережковский и Ф. Сологуб: у истоков декадентского романа / А.Н. Долгенко II Междисциплинарные связи при изучении литературы: сб. науч. тр. / подред. проф. A.A. Демченко.—Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. — С. 231—235 (0,4 п.л.).

20. Долгенко, А.Н. Русский декаданс в контексте социокультурной динамики / А.Н. Долгенко // Междисциплинарные связи при изучении литературы: сб. науч. тр. / под ред. проф. A.A. Демченко. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. — С. 199—204 (0,45 п.л.).

21. Долгенко, А.Н. Социокультурная динамика и цикличность в развитии русской литературы / А.Н. Долгенко // Фольклор: традиции и современность: сб. науч. тр./подред. М.Ч. Ларионовой.—Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2003. —С. 186—191 (0,45 п.л.).

22. Долгенко, А.Н. Творчество Федора Сологуба как явление культурной флуктуации/А.Н. Долгенко // Гуманитарные исследования: журн. фундамент, и прикладных исслед. — Астрахань, 2003. — № 8. — С. 81— 87 (0,45 п.л.).

23. Долгенко, А. Н. Бог и человек в русской литературе рубежа XIX— XX вв. / А.Н. Долгенко // Гуманизация и гуманитаризация образования 21 века: материалы 5-й Междунар. науч.-метод. конф. памяти И.Н. Ульянова (20—21 мая 2004 г., Ульяновск) / под общ. ред. Л.И. Петриевой. — Ульяновск: УлГПУ, 2004. — С. 61—64 (0,3 п.л.).

24. Долгенко, А. Н. Декаданс в России: симптоматичность и уникальность / А.Н. Долгенко // Художественная культура: теория, история, критика, методика преподавания, творческая практика: сб. науч. ст. / под ред. В.И. Жуковского; Краснояр. гос. ун-т. — Красноярск, 2004. — С. 31—34 (0,3 п.л.).

25. Долгенко, А.Н. Декаданс как тип культурной ментальности I А.Н. Долгенко // Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики: материалы междунар. науч. конф. ; Гуманитарные науки и образование: опыт, проблемы и перспективы. — Тольятти: Волж. ун-т им. В.Н. Татищева, 2004. — Ч. III. — С. 100—105 (0,45 п.л.).

26. Долгенко, А. Н. Декадентский гедонизм / А.Н. Долгенко // Феномен удовольствия в культуре: материалы Междунар. науч. форума 6— 9 апр. 2004 г. — СПб.: Центр изучения культуры, 2004. — С. 170—173 (0,3 п.л.).

27. Долгенко, А.Н. Декадентское и символистское в понимании символа на рубеже XIX—XX веков / А.Н. Долгенко // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира: материалы Всерос. науч. конф., посвящ. 10-летию филос. фак. Новгор. гос. ун-та им. Ярослава Мудрого. 28—29 сент. 2004 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. — Великий Новгород, 2004. — С. 98—101 (0,3 п.л.).

28. Долгенко, А.Н. Динамика развития русской культурной ментальности / А.Н. Долгенко // Фундаментальные и прикладные исследования в системе образования: материалы 2-й Междунар. науч.-практ. конф.: в 5 ч, — Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2004. — Ч. 4. — С. 22— 25 (0,3 п.л.).

29. Долгенко, А.Н. Мир декаданса в зеркале новейших стилизаций / А.Н. Долгенко // Мир России в зеркале новейшей художественной литературы: сб. науч. тр. / сост. А.И. Ванюков. — Саратов: Изд-во Сарат. унта, 2004. — С. 217—221 (0,35 п.л.).

30. Долгенко, А.Н. От фатализма к солипсизму: лермонтовские мотивы в творчестве Ф. Сологуба / А.Н. Долгенко // Русский язык и межкультурная коммуникация. — Пятигорск, 2004. — № 1. — С. 204—210 (0,45 п.л.).

31. Долгенко, А.Н. Русская литература Серебряного века: перипетии культурной ментальное™ / А.Н. Долгенко // Русская литература в новом тысячелетии: материалы III Междунар. конф.: в 2 т. — М.: Изд. дом «Таганка» МГОПУ, 2004. — Т. 2. — С. 318—322 (0,35 п.л.).

32. Долгенко, А.Н. Структура и семантика художественного времени декадентского романа («Тяжелые сны» Ф. Сологуба) / А.Н. Долгенко // Язык: Теория и практика преподавания: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. Н.Ю. Тяпугиной. — Саратов: Изд-во «Научная книга», 2004. — С. 37— 43 (0,5 п.л.).

33. Долгенко, А.Н. Теоретико-методологические основы анализа переходных явлений в истории литературы / А.Н. Долгенко // Соотношение рационального и эмоционального в литературе и фольклоре: материалы Междунар. науч. конф. г. Волгоград, 21—24 окт. 2003 г.: в 2 ч. — Волгоград: Перемена, 2004. — Ч. 1. — С. 34—40 (0,45 пл.).

34. Долгенко, А.Н. Цикличность в развитии русской литературы / А.Н. Долгенко И Циклы: материалы Шестой Междунар. конф.—Ставрополь: Изд-во Сев.-Кавказ, гос. техн. ун-та, 2004. — Т. 1. С. 50—52 (0,25 п.л.).

35. Долгенко, А. Н., Калинина, А. С. Человек и мир в творчестве Ф. Сологуба / А.Н. Долгенко, A.C. Калинина // Соотношение рационального и эмоционального в литературе и фольклоре: материалы Междунар. науч. конф. г. Волгоград, 21—24 окт. 2003 г.: в 2 ч. — Волгоград: Перемена, 2004. — Ч. 2. — С. 21—25 (в соавт., авт. — 0,25 п.л.).

36. Долгенко, А. Н. Атрибуты жанровой идентификации русского декадентского романа / А.Н. Долгенко // Художественный текст: варианты интерпретации: тр. X межвуз. науч.-практ. конф. (Бийск, 16—17 мая 2005 г.): в 2 ч. — Бийск: РИО БПГУ им. В.М. Шукшина, 2005.—Ч. 1. — С. 145—149 (0,35 п.л.).

37. Долгенко, А. Н. «Восток» и «Запад» в пространстве самоубийцы («У последней черты» М.П. Арцыбашева) / А.Н. Долгенко // Восток — Запад: пространство русской литературы: материалы Междунар. науч. конф. Волгоград, 25 нояб. 2004 г. — Волгоград: Волгогр. науч. изд-во, 2005. —С. 42—47(0,4 п.л.).

38. Долгенко, А. Н. Самоубийство в романах М.П. Арцыбашева: опыт социально-психологического анализа / А.Н. Долгенко // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов: материалы Междунар. науч. конф., г. Волгоград, 24—27 апр. 2005 г. /ВолГУ; оргкомитет : О.В. Иншаков (пред.) [и др.]. — Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2005. — С. 537—543 (0,5 п.л.).

39. Долгенко, А. Н. Санин и его литературные прототипы / А.Н. Долгенко // Диалектика рационального и эмоционального в искусстве сло-

ва: сб. науч. ст. к 60-летию А.М. Буланов? / редкол.: А.Н. Долгенко [и Щ).] — Волгоград: Панорама, 2005. — С. 243—250 (0,5 п.л.).

Тезисы

40. Долгенко, А. Н. Принципы изучения декадентской прозы / А.Н. Долгенко // Матер1али III №Пжнародно1 науково-практичноТ конференцн "Динамйса наукових дослщжень 2004". Методика викладання мови та л1тератури. — Дшпропетровськ: Наука i oceiTa, 2004. — Т. 17. — С. 19— 21 (0,2 пл.).

41. Долгенко, А.Н. Русский декадентский роман: проблемы интерпретации / А.Н. Долгенко // Герменевтика в гуманитарном знании: Меж-дунар. конф.: Санкт-Петербург, 21—23 апр. 2004 г. — СПб.: Политехника, 2004. — С. 123—125 (0,2 п.л.).

42. Долгенко, А.Н. Художественный опыт Ж.-К. Гюисманса и становление жанра декадентского романа в русской литературе / А.Н. Долгенко // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы: тр. и материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 200-летию Казан, ун-та (Казань, 4—6 окт. 2004 г.) / Казан, гос. ун-т; под общ. ред. K.P. Гали-уллина. — Казань: Казан, гос. ун-т им. В.И. Ульянова-Ленина, 2004. — С. 339—340 (0,2 п.л.).

Электронные публикации

43. Долгенко, А.Н. Мифологизация литературных текстов в русской декадентской прозе Рлектронный ресурс] / А.Н. Долгенко II Эволюция текста в традиционных и современных культурах: материалы науч. конф. (Коломна, 27—29 марта 2002 г.): http://gosha-p.narod.ru/Articles/ Dolgenko.htm (0,5 п.л.).

44. Долгенко, А.Н. Декадентский опыт русской литературы [Электронный ресурс] / А.Н. Долгенко // Русская литература в контексте современности: тез. и докл. Междунар. конгр. (Москва, 14—19 дек. 2004 г.): http://www.dostoevsky-fund.ru/sites/krs/doc/dokl/doc serebryany/ dolgenko.zip (0,8 п.л.).

ДОЛГЕНКО Александр Николаевич

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР РУССКОГО ДЕКАДЕНТСКОГО РОМАНА РУБЕЖА XIX—XX ВЕКОВ

Автореферат

Подписано к печати 14.09.2005 г. Формат 60x84/16. Печать офс. Бум. Гарнитура Times. Усл. печ. л. 2,3. Уч.-изд. л. 2,5 Тираж 120 экз. Заказ

ВГПУ. Издательство «Перемена» Типография издательства «Перемена» 400131, Волгоград, пр. им. В.И.Ленина, 27

Ü16505

РНБ Русский фонд

2006-4 12378

/

ß

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Долгенко, Александр Николаевич

Введение.4

Глава первая. Историко-культурные, историко-литературные и теоретико-методологические предпосылки исследования жанра декадентского романа в русской литературе рубежа XIX — XX веков.19

1.1. Русский декаданс в историко-литературной перспективе. 19-32 (Ъ .1.2. Русский декаданс как культура переходного типа.33

1.3. Принципы анализа декадентского романа как переходного жанра. .46

1.4. Жанровая модель декадентского романа в литературах Европы.57

Глава вторая. Идейный мир русского декадентского романа.81

2.1. Новая постановка старого вопроса в романе «Тяжелые сны.83

2.2. «Мелкий бес» и кризис гуманизма.111

2.3. Утопия «Санина»: сверхчеловек в мире людей.135

2.4. Человек «У последней черты».172бес».

3.3. Натуралистический хронотоп «Санина»

3.4. Хронотоп суицида в романе «У последней черты». .227

Глава четвертая. Русский декадентский роман в диалоге с классическим наследием.235

4.1. «Новый миф об уездном Раскольникове» («Тяжелые сны»).235

4.2. «Метаповествование о русской классике» («Мелкий бес»).243

4.3. Оригинальное «эпигонство» («Санин»).261

4.4. Очарование отрицания («У последней черты»). .277

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Долгенко, Александр Николаевич

Роман не без оснований признан ведущим жанром литературы последних двух-трех столетий (Хализев, 2002: 363-372). Однако несмотря на то, что интерес к нему ученых, критиков и писателей никогда не ослабевал, история и теория этого жанра и сегодня оставляет целый комплекс нерешенных проблем. Одним из дискуссионных вопросов исторической типологии русского романа является развитие жанра на рубеже XIX - XX вв., так как в эту эпоху мировоззренческие системы и поэтические течения смешиваются и сменяются, не порывая друг с другом окончательно (.Русская литература, 2000).

В данном контексте особый интерес представляет художественный мир русского декадентского романа. В критических работах рубежа XIX XX вв. это понятие эксплуатируется весьма активно, хотя, как правило, весьма оценочно {Абрамович, 1908; Глинский, 1896; Пирогов, 1908; Покровский, 1904 и др.), по отношению к ранним романам В. Брюсова, Ф. Сологуба, Д. Мережковского и М. Арцыбашева. В научных исследованиях XX — начала XXI вв. корпус текстов, включенных критическим дискурсом в поле декаданса, анализируется либо в контексте развития реалистической беллетристики (Красовский, 1988; Старикова, 1974; Русская литература, 2000 и др.), либо в рамках истории символистского романа (Ильев, 1991; Колобаева, 2000; Русская литература, 2000; Силард, 1984; ЕЬеМ, 1988 и др.). Даже в тех случаях, когда для определения своеобразия того или иного произведения используется термин декадентский роман» (Красовский, 1988; Павлова, 2004 и др.), он, как правило, заключается в кавычки.

Игнорирование литературоведением феномена русского декадентского романа не согласуется, по меньшей мере, с двумя установленными теоретико-литературной наукой объективными закономерностями.

Во-первых, с тем, что путь литературы каждого народа в принципе сходен с путями литератур других народов. Он подчинен общим законам развития человеческого общества {Гачев, 1964; Дмитриев, Лихачев, 1989; Конрад,1966 и др.). Развитие литератур принципиально стадиально, но не обязательно синхронно. Если в европейской литературе декадентский роман стал исторической разновидностью жанра романа во Франции (Ж.-К. Гюисманс), Великобритании (О.Уайльд), Бельгии (Ж. Роденбах), Польше (С. Пшибышевский) и других странах {Яеес1 ]УЫзяеп, 1989), то разумно предположить, что и русская литература, уже на рубеже XVIII— XIX вв. вышедшая на параллельный курс развития с ведущими литературами Европы, не могла остаться в стороне от художественной разработки жанра декадентского романа.

Во-вторых, с тем, что жанр как особый тип художественной целостности, создающий определенный образ миропереживания, запечатлевает определенное мировоззрение {Гачев, 1968; Поспелов, 1983; Фрейденберг, 1997; Хализев, 2002 и др.). С первых попыток осмысления явления декаданса в России {Венгерова, 1896; Волынский, 1896; Покровский, 1904 и др.) и до итоговых работ последних лет {Литературная энциклопедия, 2003; Русская литература, 2000 и др.) утверждается идея формирования декаданса как особого типа мировоззрения, и вполне закономерным было бы воплощение данного мировоззрения в определенные жанровые рамки. Русский роман конца XIX в., осуществлявший напряженный философско-этический (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой) и социально-философский («общественный роман» 1870-80-х гг., народническая беллетристика) поиск, к этому вполне располагал.

Следует учитывать и то обстоятельство, что само понятие декаданса окончательно не выяснено: его объем разрастается, наполняется новым смыслом всякий раз, когда речь заходит об индивидуалистическом, пессимистическом и эсхатологическом началах в художественном творчестве. Кроме того, мировоззренческие претензии декаданса всегда сталкивались с вполне закономерным идеологическим и методологическим сопротивлением. В результате представление о русском варианте этого феномена интеллектуальной и художественной культуры, постепенно преодолевающее смешение понятий, унаследованное от критики рубежа XIX - XX вв. и советского литературоведения (Красовский, 1988; Старикова, 1974; Цвик, 1985 и др.), определяет декаданс как первую фазу символизма, а символизм — как первую фазу модернизма (Минералова, 2003; Пайман, 1998; Русская литература, 2000 и др.). Такая дифференциация удобна для анализа и вполне отражает самобытность русской художественной мысли, но вряд ли вполне адекватна исторической сути явления. Декаданс в Европе воспринимается как мировоззрение, нашедшее художественное воплощение в символизме (Обломиевский, 1973), эстетическая система, из которой вырастает символизм (.Бахтин, 2000, 2: 290-291). В России символизм — самостоятельная мировоззренческая система, противополагающая себя декадансу {Белый, 1994; Иванов, 1994). Декаданс не вырастает до художественного метода ни в России, ни в Европе, в то время как русский символизм успел, несмотря на предельную плотность литературного процесса, к началу XX в. выработать собственные принципы художественной типизации.

Осознание символизма как художественного метода в работах последних десятилетий сформировало устойчивую тенденцию к его своеобразной абсолютизации. Вполне понятно, что возможность формирования художественного метода, претендующего на универсальность в ситуации кризиса классического реализма, весьма заманчива. Поскольку универсальный метод не появляется ниоткуда и не уходит в никуда, естественны попытки ученых установить его пра- к пост- явления. Осознание декаданса как явления пре-символизма {Минц, 1986, 1988; Русская литература, 2000 идр.) отчасти справедливо, но не вполне соответствует сути явления. Такая абсолютизация, помимо всего прочего, опасна тем, что границы действия творческого метода искусственно расширяются и, как следствие, постепенно размываются. Примером тому может служить включение в ряде исследовательских работ творчества реалистов в поле пресимволизма {Минц, 1988; Могилънер, 1999 и др.). В этом видится та же тенденция к искусственной универсализации художественного метода, что наблюдалась в советском литературоведении по отношению к реализму и, отчасти, к классицизму.

Тем не менее, уже на первых порах недолгой жизни декаданса в русской литературе критика предпринимала успешные попытки преодоления смешения исторически сосуществующих понятий декадентского и символистского {Баженов, 1899; Венгерова, 1896;

Волынский, 1896 и др.) и пришла к выводу о переходном характере декадентского искусства. Данное положение не вызывает сомнений, однако современные исследователи следуют ему лишь отчасти. На наш взгляд, для уяснения художественной природы декадентского творчества гораздо важнее осознавать не предварительный его характер по отношению к символизму, а итоговый характер — во французской литературе, безусловно, по отношению к натурализму, в русской гораздо шире — по отношению ко всей классической традиции.

Актуальность исследования художественного мира русского декадентского романа, таким образом, обусловлена дискуссионно-стью вопроса о сущности и границах выраженного в нем мировоззрения, особой значимостью для создания объективной картины развития русского романа на рубеже XIX— XX вв. определения спектра исторических разновидностей жанра, а также тем, что адекватного научного представления о своеобразии жанра декадентского романа в русской литературе до настоящего времени выработано не было.

Объект исследования — русская романная проза конца XIX — начала XX вв. Его предмет составляют основные аспекты художественного мира жанра декадентского романа в творчестве Ф. Сологуба и М. Арцыбашева: тематика, проблематика, конфликт, сюжет, композиция, типология героев, поэтика пространства и времени.

Выбор материала исследования осуществлялся с учетом наблюдений критики 1890—1910-х гг., самоопределения романистов данного периода и имеющегося опыта научного осмысления их творчества. На фоне двух основных направлений развития русского романа на рубеже XIX - XX вв. — символистского и неореалистического (Русская литература, 2000)— выделяется творчество Ф. Сологуба и М. Арцыбашева. Первый стоит особняком в истории русского символизма (Павлова, 2004), второй выделяется на фоне постнароднической беллетристики (Бердышева, 2002). Сближает их то, что в романном творчестве писателей разностороннее воплощается декадентское мировоззрение.

В той или иной степени в то или иное время выразителями декадентского мировоззрения были все так называемые «старшие символисты», а также некоторые вышедшие из народнического круга беллетристы (М. Арцыбашев, Л. Андреев, И. Коневской, И.Ясинский и др.), но никого, пожалуй, за исключением Ф. Сологуба (Павлова, 2004), нельзя считать декадентом вполне. Однако следует помнить, что принадлежность (осознанная писателем, определенная критикой или доказанная наукой) писателя к тому или иному манифестированному литературному движению еще не дает повода для однозначной атрибуции всех его творений (Бахтин, 1975). Вопреки мнению критики, ранние романы Д. Мережковского, В. Брюсова, 3. Гиппиус принадлежат скорее неоромантизму (или пресимволизму), нежели декадансу; из пяти завершенных романов Ф. Сологуба только первые два собственно декадентские— «Тяжелые сны» (1895) и «Мелкий бес» (1905); М. Арцыбашев, в отличие от «старших» символистов никогда не называвший себя декадентом, является автором итоговых образцов жанра декадентского романа в русской литературе рубежа XIX -XX вв. — «Санин» (1907) и «У последней черты» (1911).

Такая ситуация вполне соответствует общему духу и тону развития литературы той эпохи, когда художественный поиск осуществляется настолько интенсивно, что течения и школы то создаются, то распадаются, а писатели кочуют по группировкам в поисках своего «пути». Кроме того, декаданс — искусство крайнего индивидуализма, искусство одиночек— не допускал корпоративности, что было весьма необычно для литературного быта, строившегося на конкуренции, взаимодействии и взаимопроникновении творческих групп и плеяд.

Цель данного исследования — выявить идейно-художественное своеобразие жанра декадентского романа в русской литературе. Достижение указанной цели сопряжено с решением следующих задач:

1. Определить историко-культурные, историко-литературные и теоретико-методологические предпосылки исследования жанра декадентского романа в русской литературе рубежа XIX — XX веков

2. На основе анализа тематики и проблематики романов Ф. Сологуба и М; Арцыбашева выявить своеобразие идейного мира русского декадентского романа.

3. Исследовать особенности сюжетно-композиционной организации и своеобразие конфликта декадентских романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева.

4. Изучить типологию героев русского декадентского романа.

5. Выявить особенности пространственно-временной структуры произведений.

6. Установить характер и принципы взаимодействия художественного мира декадентского романа с наследием русской классики.

7. Соотнести опыт русского' декадентского романа с западноевропейской традицией жанра.

Цель и задачи предопределили положение в основу методологии исследования синтеза историко-типологического, историко-генетического, сравнительно-исторического методов исследования литературы и логико-смыслового метода исследования культуры.

В исследовании декадентского романа как явления литературы переходного типа был использован предложенный П. А. Сорокиным логико-смысловой метод исследования культуры, а также теоретические идеи С.А. Аверинцева, М.М. Бахтина, М. Калинеску,

B.В. Кожинова, Д.С. Лихачева, А.Ф. Лосева, A.A. Потебни, Н.Т. Рымаря, Й Смаги, В.Е. Хализева, А.Я. Эсалнек и др.

В анализе жанра декадентского романа в контексте развития русской литературы в XIX — начале XX вв. мы опираемся на теоретические идеи и результаты исследований X. Барана, Л.Р. Берды-шевой, П. Бицилли, A.M. Буланова, С.А. Венгерова, Р. Вруна, Г.Д. Гачева, H.A. Горских, А.Г. Горнфельда, М.М. Дунаева,

C.П. Ильева, Р.Я. Клейман, М.М.Павловой, А.И.Покровского, Б. Спэкмена, Е.А. Стариковой, И.Я. Цвика, X. Эберт и др.

Научная новизна исследования заключается в том, что оно представляет собой первую попытку целостного анализа идейно-художественного своеобразия русского декадентского романа. Его результаты позволяют по-новому взглянуть на развитие жанра романа в русской литературе рубежа XIX — XX вв. и могут стать важным этапом на пути создания объективной картины развития русского романа.

Теоретическая значимость диссертации заключается в комплексном междисциплинарном подходе к анализу художественного мира декадентского романа как исторической жанровой разновидности русского романа.

Впервые логико-смысловой метод исследования культуры применяется для анализа переходных явлений в истории русской литературы.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее материал и результаты могут быть использованы в вузовских и школьных курсах истории русской литературы, в спецкурсах и спецсеминарах по литературе. Теоретические решения могут быть использованы при анализе переходных явлений в истории литературы и при создании целостной картины развития русской литературы.

На защиту выносятся следующие положения: 1. Фундаментальные посылки русского декаданса как элитарно-ориентированной культуры переходного типа определяются основными положениями декадентского мировоззрения, представляющего трансформацию и синтез крайнего индивидуализма, нигилизма, пессимизма, аморализма и мистицизма. Декадентский индивидуализм объединяет в себе черты ренессансного и романтического и наполняется эсхатологическим содержанием. В связи с этим для декадентского мироотношения первостепенное значение имеет идея неприятия мира. Мироощущение декаданса отличают пессимизм и скепсис в отношении позитивного изменения картины мира. Основные черты литературы русского декаданса в целом связаны с тем, что в декадентской эстетике и поэтике радикализуются основные устремления чувственного искусства, цель которого — доставлять тонкое чувственное наслаждение. Для достижения этой цели оно всегда ищет нечто новое, всегда стремится быть сенсационным, декларирует свободу от религии, морали и зиждется на внешней самопрезентации и разнообразии форм. Декаданс суммирует достижения чувственного искусства и воплощает их с предельной яркостью и полнотой.

2. В художественном мире русского декадентского романа находит всестороннее воплощение декадентское мировоззрение в его отечественном варианте. В центре идейного мира русского декадентского романа— крайний индивидуализм солипсического толка, в котором человек вытесняет Бога и занимает его место. Причем, не просто человек, а исключительная личность (казус Расколь-никова). Следствием этого оказывается генеральный тезис — тезис о принципиальной бессмысленности жизни: без Бога жизнь бессмысленна (казус Карамазова). Художественное утверждение идеи бессмысленности жизни инициирует поиски смысла поначалу в удовольствиях (отсюда эсхатологический гедонизм и эротика — пристальное внимание к «вопросам пола»), а затем в смерти (удовольствия жизни предельны, и лишь смерть дает вечное наслаждение небытия). Отсюда и легкость в обращении со смертью (своей и чужой). В идейном мире русского декадентского романа происходит полная дискредитация христианской этики (понятия греха, стыда, вины, совести и пр. не актуальны).

3. Сюжет декадентского романа строится на основе развития особого конфликта, знаменующего фатальный разлад между миром и человеком в ситуации бессмысленности жизни и богооставленности человека. В этом декадентском конфликте, синтезирующем элементы классического (разум — чувство), романтического (человек — мир), натуралистического (личность — социум) и символистского (дух — плоть), аксиологические полюсы фундаментального конфликта литературы эпохи монотеизма (добро - зло) распределены в соответствии с мировоззренческими установками декадентской культурной ментальности: добро (чувство, человек, личность, дух) — зло (разум, мир, социум, плоть). Релятивизм декаданса проявляется в том, что в художественном мире романов Сологуба и Арцыбашева эти акценты часто сменяются на противоположные. Разрешение декадентского конфликта связано у Сологуба с уходом от жизни (в ирреальный мир мечты или «блаженного безумия» через преступление против других — убийство), у Арцыбашева — из жизни (в небытие через преступление против себя — самоубийство).

4. Позиция главных героев по отношению к полюсам декадентского конфликта наделяет их функциями декадентского героя (Логин, Сварожич) или декадентского антигероя (Передонов, Санин). С одной стороны, герой и антигерой декадентского романа имеют много типологически сходного, что позволяет Сологубу и Арцы-башеву еще более резко обозначить их противоположность. И герой, и антигерой наследуют черты «байронического» типа: принципиальный разлад человека с действительностью (причем, не потому, что человек несовершенен, а потому, что несовершенен мир), ставят себя над миром и над людьми, совершают мистически окрашенное убийство или самоубийство. И тот, и другой наследуют черты «лишнего» человека: невозможность реализовать потенциал своей личности в реальной действительности, крах попыток позитивного изменения мира. И тот, и другой наследуют черты «нового» человека: оппозиционность социально-политической позиции, бескомпромиссность и целеустремленность. Для достижения своей цели они не жалеют ничего и никого, идут на преступление. С другой стороны, многое типологически отличает героя и антигероя декадентского романа. Декадентский герой с его упорными поисками смысла жизни своеобразно включается в галерею героев-правдоискателей, он принципиально связан традиционной художественной антропологией. Декадентский антигерой и у Сологуба, и у Арцыбашева представляет собой новый тип: Передонов являет собой продолжение развития типа «маленького» человека, связанное с утратой человеческого («маленький» человек в нем измельчал настолько, что «человеческого» уже не видно за «бесовским»), Санин воплощает ницшеанскую идею преодоления человеческого в сверхчеловеке. И тот, и другой, в конечном счете, свидетельствуют о кризисе идеи человека, крахе попытки субституции Божественного человеческим и дают повод говорить о мизантропическом начале как доминирующем в художественной антропологии русского декадентского романа.

5. Пространственно-временной континуум романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева структурируется по принципу натуралистического хронотопа западных образцов декадентской прозы: географически определенное пространство, имеющее конкретные черты некой социальной среды в современную историческую эпоху. Такая организация пространственно-временной структуры принципиально отличает декадентский роман от неоромантического, символистского и шире — модернистского, в которых хронотоп не привязан строго к современной автору действительности и строится на постоянной смене пространственно-временных пластов. Пространство декадентского романа тяготеет к замкнутости, время — к сезонной цикличности, ритм — к статичности. Если в декадентских романах Сологуба натуралистический хронотоп наполнен элементами символистской топологии и хронографии (ирреальное пространство сна как альтернатива реальному), то в романах Арцы-башева мы имеем дело с натуралистическим хронотопом в чистом виде, что, во многом, предопределяет безальтернативность разрешения декадентского конфликта на пути самоуничтожения человека.

6. Определяющей для художественного мира русского декадентского романа была принципиальная ориентация на своеобразную мифизацию наследия русской классики. В художественном мире декадентских романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева русская классическая литература становится мифом — художественным воплощением универсального опыта человечества в постижении смысла бытия и законов мироздания. В мире декадентского романа элементы классической традиции фигурируют как атрибуты мифа, новым художественным воплощением которого, в свою очередь, становится художественный мир романов Ф. Сологуба и М. Арцыбашева.

В системе тем и мотивов, идей и образов, характерологии и композиции, пространстве и времени декадентского романа обнаруживается сознательная ориентация авторов на художественный опыт Н.М. Карамзина, A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова,

Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, А.И. Гончарова, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова. Фундаментальное значение для структуры художественного мира русского декадентского романа имеет философско-этический и художественно-эстетический опыт Ф.М. Достоевского.

7. Разработка и художественное воплощение жанровой модели русского декадентского романа происходит по тому же «сценарию», что и у создателя жанрового канона Ж.-К. Гюисманса: очарование декадансом сменяется разочарованием в нем. Приметой первого в русской литературе рубежа XIX - XX вв. были «Тяжелые сны» Ф.Сологуба и «Санин» М. Арцыбашева, знамением второго—- «Мелкий бес» и «У последней черты», однако если у Сологуба разочарование принимает форму иронии, то у Арцыбашева оно поистине трагическое.

В художественном мире русского декадентского романа воплощаются и отдельные элементы постпоисмансовской традиции жанра: мотив «тупого» («священного», «блаженного») безумия, реализующийся как вариант разрешения декадентского конфликта в «Мелком бесе», вписывает Ф. Сологуба в традицию Ж. Роденбаха; болезненный эротизм и псевдореволюционность М. Арцыбашев унаследовал от С. Пшибышевского; разработка образа сверхчеловека в творчестве Арцыбашева соотносима с художественным опытом О. Уайльда как создателя образа Дориана Грэя.

Апробация результатов исследования. Концепция, основные идеи и результаты исследования обсуждались на международных симпозиумах (София, 2002; Женева, 2004), конгрессах (Гранада,

2004; Москва, 2004), конференциях (Волгоград, 2001, 2003-2005; Ульяновск, 2001-2005; Санкт-Петербург, 2002-2004; Пятигорск, 2003-2004; Днепропетровск, 2004; Казань, 2004; Киев, 2004-2005; Красноярск, 2004; Москва, 2004-2005; Саратов, 2004-2005, Тамбов, 2004; Тольятти, 2004; Армавир, 2005; Бийск, 2005; София, 2005; Шумен, 2005), круглых столах (София, 2004; Ставрополь, 2004), на всероссийских, межрегиональных и межвузовских конференциях (Волгоград, 1995, 1998, 2002; Коломна, 2002; Саратов, 2001, 20032005; Таганрог, 2003, 2005; Великий Новгород, 2004, Москва, 2005), на вузовских конференциях Волгоградского государственного университета (Волгоград, 1992-1995), Волгоградского государственного педагогического университета (Волгоград, 1996-2005) и Волгоградской академии государственной службы (2004-2005).

Материал и основные идеи исследования использованы в вузовским курсе истории русской литературы, в спецкурсах «Русская литература в контексте мировой культуры» и «Флуктуации русской литературы», читаемых автором диссертации в Волгоградском государственном педагогическом университете.

Результаты исследования изложены в монографии, учебном пособии, статьях и тезисах общим объемом 42,3 п.л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем текста — 377 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественный мир русского декадентского романа рубежа XIX - XX веков"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Русский декадентский роман как тип художественной целостности, создающий определенный образ миропереживания, являет собой попытку выражения нетрадиционного для русской литературы содержания в традиционных формах. В этом его принципиальное отличие от символистского романа, в котором новы и содержание, и форма.

Уже первый опыт русской литературы в жанре декадентского романа убеждает в том, что для его автора — Ф. Сологуба — особое значение имел западный опыт художественного воплощения нового мировоззрения. Не случайно уже современники отметили ряд сходных элементов в творчестве Ф. Сологуба и Ж -К. Гюисманса (Горнфельд, 1915; Львов-Рогачевский, 1910 и др.). Это наблюдение развивается и в некоторых научных исследованиях {Павлова, 2004; Селезень, 1968), общий вывод которых не вызывает сомнений: Сологуб и Гюисманс являлись живым воплощением идей и духа декаданса каждый в своей стране. Как справедливо отмечает М. Павлова, Сологуба притягивали характеры, отмеченные пафосом натурализма, «поощрявшего документированное изображение уродливых сторон личности, житейской "грязи", будничности, пошлости "среды", болезни», и утверждает, что в этом контексте «могут быть прочтены почти все художественные тексты его ранней прозы, в том числе романы "Тяжелые сны" и "Мелкий бес"» {Павлова, 2004). Однако влиянием французского канона своеобразие художественного мира первого романа Сологуба не исчерпывается.

Если воспринимать «Тяжелые сны» лишь как вторичный (эпигонский) текст по отношению к западной традиции, то приходится констатировать, что Сологуб — эпигон не только Гюисманса, но и Достоевского. В антропоморфном виде структура русского декадентского романа образца «Тяжелых снов» вырисовывается следующим образом: мозг и нервная система — декадентское мировоззрение автора, скелет — жанровый канон, все остальное, все, за счет чего тело романа движется, дышит, одним словом, живет, дает классическое наследие.

Влияние традиций русской классики, насколько мы смогли убедиться, оказывается более значимым для уяснения идейно-художественного своеобразия романа «Тяжелые сны». В романе «Мелкий бес» оно станет уже решающим.

Во втором романе Ф. Сологуба декадентское неверие в возможность позитивного преображения жизни в пределах самой жизни, тотальный пессимизм, всепоглощающее ощущение конфликтности бытия и смертоносной дисгармонии человеческих отношений беспрецедентны и безальтернативны.

Очарование идеи сверхчеловека, воплотившееся в первом романе Сологуба, во втором трансформировалось в разочарование, принявшее гротескные формы. Это разочарование ощущается тем более остро, что для его художественного воплощения автор максимально широко использовал богатейший арсенал русской классической литературы — литературы гуманистической, но не антропоцентрической.

Антропоцентризм скорее отличает декаданс как искусство, в котором человек впервые становится «мерой всех вещей». Кризис гуманизма, неотступно следующий за «смертью Бога», привел к тому, что антропоморфный Бог вытесняется теоморфным человеком на периферию художественной аксиологии. Весь ужас этой ситуации и воплощен в романе «Мелкий бес». Используя классические сюжеты и образы, которые в сологубовской неомифологии фигурируют как архетипические, писатель сумел показать это так, что многие поняли его и вместе с ним ужаснулись.

Эклектичная поэтика второго и последнего декадентского романа Сологуба выстраивается на основе конструктивного диалога с классическим наследием, при этом в жанровой структуре «Мелкого беса» отчетливо проглядывает модель, выработанная писателем в «Тяжелых снах». Однако традиционный художественный арсенал -не вполне удовлетворяет Сологуба в «Мелком бесе», в котором, в отличие от «Тяжелых снов» наблюдаются не только отдельные элементы символистской поэтики, но уже появляется второстепенная сюжетная линия, вроде бы намечающая переход автора от декадентской эклектики к символистскому синтезу, впоследствии, однако, ставшему частью эклектичной поэтики модернизма. Это, разумеется, ставит роман «на грань разрыва с богатой традицией, предвещая новые явления литературы XX века» (В. Ерофеев). Однако грань эту Сологуб в «Мелком бесе» не переходит.

Ф. Сологубу понадобится неудачный опыт возвращения к зо-лаизму в романе «Слаще яда», прежде чем он создаст фантастическую (во всех смыслах) «Творимую легенду», которая станет первым, и, думается, непревзойденным (по крайней мере, до «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова) образцом русского модернистского романа, как непревзойденным образцом русского символистского романа останется «Петербург» А. Белого. В редуцированном виде модернистская структура «Творимой легенды» найдет воплощение в последнем романе «самого декадента среди русских, самого русского среди декадентов» — «Заклинательница змей».

В романном творчестве М.П. Арцыбашева воплощаются неверие в социальный прогресс и творческие силы природы, пессимизм и страх перед жизнью, ощущение трагического разлада между личностью и внешним миром, стремление отгородиться от конфликтности бытия и дисгармонии человеческих отношений. В этом отношении Арцыбашев оказывается единомышленником и последователем Сологуба, хотя о прямом влиянии и взаимовлиянии носителей декадентского мировоззрения говорить не приходится-художник-декадент интересуется только собой и своим представлением о мире.

В своем первом романе М. Арцыбашев, как и Ф. Сологуб, по-новому актуализирует проблему героя своего времени, пессимистически оценивая творческий и нравственный потенциал современника. Гордыня и стихийная непредсказуемость поведения человека, вырывающегося из-под власти разума, давшего волю своим низменным чувствам, страстям, способного к сильнейшим эмоциональным движениям и надломам, нашли художественное воплощение в арцыбашевской концепции человека.

Реальный мир в художественном сознании Арцыбашева, насколько оно выражено в романе «Санин», принципиально бессмыслен. В соответствии с этим формируется основной способ художественной объективации: объективный мир, пропущенный ственной объективации: объективный мир, пропущенный через их индивидуальное восприятие, превращается в субъективную реальность, отражающую художественное сознание и жизненный опыт творческой личности.

Художественный мир своего романа Арцыбашев конструирует, используя богатый арсенал русской классики. В романе «Санин» находят своеобразное преломление традиции М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, Н.Г. Чернышевского, Л.Н. Толстого и, разумеется, Ф.М. Достоевского, эпигоном которого считали Арцыбашева и критики, и исследователи его творчества. Однако все элементы художественного мира, позаимствованные писателем у классической традиции, структурируются вокруг мировоззрения автора.

Крайний индивидуализм М. Арцыбашева не доходил до солипсизма, как это было в случае с Ф. Сологубом, однако именно любовь к себе в сочетании с ненавистью к окружающей действительности породили ту странную арцыбашевскую привязанность к жизни, которая всегда приводила его героев к смерти.

Декадентская субституция Божественного человеческим находит в романе «Санин» беспрецедентное выражение в попытке создать образ сверхчеловека. Однако и в этом случае, как это было у Гюисманса и Сологуба, ситуация богооставленности порождает два проблемных направления в идейном мире романа: проблему насилия и «вопрос пола». Принципиальное отличие арцыбашевско-го подхода к разработке данных проблем заключается в том, что они лежат на поверхности идейного мира произведения. Эта доступность обусловливает полемическую заданность и, отчасти, публицистический тон романа «Санин».

Вопрос пола» Арцыбашев решает вполне по-декадентски, противопоставляя любви культ плотских наслаждений. Проблема насилия реализована в романе Арцыбашева в сюжетной коллизии самоубийства. Нравственный мятеж, умственное распутство, богоборчество, катарсическое наслаждение от прикосновения к греховному отличает фигуру .сверхчеловека Санина, который в художественной структуре романа Арцыбашева оказывается «антигероем», противопоставляющим себя декадентскому герою Сварожичу. Юрий Сварожич трагически переживает разлад с миром и бессмысленность жизни, а Санин всем этим наслаждается. Встреча героя и антигероя в пределах одного художественного мира принципиально отличает Арцыбашева от Сологуба, романные структуры которого последовательно выстраиваются вокруг героя (Тяжелые сны») или антигероя («Мелкий бес»). Столкновение Арцыбашевым героя и антигероя привносит антитетичность в сюжет и композицию романа «Санин», что придает этим сторонам художественного мира произведения дополнительную динамику (в отличие от статики романов Сологуба).

В «Санине», в отличие от романов Сологуба, пространственно-временные координаты романного мира исчерпываются натуралистическим хронотопом. Альтернативного времени и пространства, предоставляющего декадентскому герою утопическую возможность преодоления конфликта с бессмысленным миром, в романе Арцыбашева нет. Поэтому разрешение декадентского, конфликта, происходящее в действительном, а не ирреальном мире, трагично. Преодоление бессмысленности бытия происходит за счет не чужой, а собственной жизни: это добровольный уход в небытие посредством суицида.

Идея неприятия мира в декадентских романах Гюисманса находит воплощение в мотиве бегства. Декадентский герой, бегущий от зла и безысходности действительного мира, находит убежище в искусственном мире, реализованном через творчество. Бунт против мира и преодоление бессмысленности бытия в романах Сологуба связаны с попыткой преображения мира путем сокращения зла, основным способом этого «преображения» является убийство. За ним следует бегство в ирреальный мир. В романе Арцыбашева бунт против бессмысленности богооставленного мира также связан с мотивом бегства, но бегства окончательного. У героя Арцыбашева нет возможности уйти в ирреальный мир мечты. Поэтому реализация мотива бегства от мира связана в романе «Санин» не с убийством, а : с самоубийством.

Христианский гуманизм Достоевского, который во всяком, даже падшем и низменном человеке видит образ Божий, стал тем, чего были лишены русские декаденты. В декадентском романе духовное освобождение героя осуществляется не на пути смирения, самосовершенствования, молитвенного постижения бытия Бога и человека, а на пути бунта и греха: убийства или самоубийства.

Подводя итог исследованию идейно-художественного своеобразия русского декадентского романа, позволим себе высказать некоторые соображения относительно своеобразия жанра.

М.М. Бахтин в статье «Эпос и роман (О методологии исследования романа)» утверждал, что герой романа показывается «не как готовый и неизменный, а как становящийся, изменяющийся»; это лицо «не должно быть «героичным» ни в эпическом, ни в трагическом смысле этого слова, романический герой объединяет в себе как положительные, так и отрицательные черты, как низкие, так и высокие, как смешные, так и серьезные» (Бахтин, 1975: 450). При этом роман запечатлевает «живой контакт» человека «с неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим)». И он «более глубоко, существенно, чутко и быстро», чем какой-либо иной жанр, «отражает становление самой действительности» (Бахтин, 1975: 451). Это положение наглядно демонстрирует непосредственную связь романа с культурой чувственного типа, утверждающей, по словам П.А. Сорокина, принципиальное вечное становление (Сорокин, 2000: 78).

Роман способен открывать в человеке не только определившиеся в поведении свойства, но и нереализованные возможности; некий личностный потенциал: «Одной из основных внутренних тем романа является именно тема неадекватности герою его судьбы и его положения», человек здесь может быть «или больше своей судьбы, или меньше своей человечности» (Бахтин, 1975: 479). Все это находит отражение в галерее типов, реализованных в главных героях русского декадентского романа: это и отрешенный индивидуалист (иногда с претензией на сверхчеловека: Логин у Ф. Сологуба, Санин у М. Арцыбашева), и неудавшийся прожектер и правдоискатель (Сварожич и Чиж у М. Арцыбашева, отчасти Логин у Ф. Сологуба), и симбиоз маленького и лишнего человека — гипертрофированный (Передонов у Ф. Сологуба) или травестирова-ный (Чиж у М. Арцыбашева).

Роман осваивает жизнь человека в динамике, становлении, эволюции и в ситуациях сложных отношений героя с окружающим миром. Почва для становления и упрочения романа, по мнению В.Е. Хализева, возникает там, где наличествует интерес к человеку, который обладает хотя бы относительной независимостью от установлений социальной среды с ее императивами, обрядами, ритуалами, которому не свойственна «стадная» включенность в социум (Хализев, 2000: 365). Русский декадентский роман воплощает этот аспект жанра в гипертрофированном виде: он выдвигает на первый план героя-индивидуалиста, противопоставляющего себя и социуму, и миру. Здесь мы всегда имеем дело с ситуацией тотального отчуждения героя от окружающего, асоциальностью, демоническим своеволием. Таковы были Онегин A.C. Пушкина, Печорин М.Ю. Лермонтова, Базаров И.С. Тургенева, Бельтов, Раскольников и Иван Карамазов Ф.М. Достоевского, таковы получились Логин Ф. Сологуба, Санин, Сварожич и Чиж М. Арцыбашева.

Отчуждение человека от социума и миропорядка было интерпретировано М.М. Бахтиным как необходимо доминирующее в романе. Ученый утверждал, что здесь не только герой, но и сам автор предстают не укорененными в мире, удаленными от начал устойчивости и стабильности: «у романа новая, специфическая проблемность; для него характерно вечное переосмысление — переоценка» (Бахтин, 1975: 473). Тем самым роман рассматривается как выражение миросозерцания скептического и релятивистского, которое мыслится как кризисное и в то же время имеющее перспективу. Роман, утверждает Бахтин, готовит новую, более сложную целостность человека «на более высокой ступени <.> развития» (Бахтин, 1975: 480). Миросозерцание, воплощенное

1975: 480). Миросозерцание, воплощенное в русском декадентском романе, воплощает кризисное состояние не только личности героя или автора, но и культуры в целом: здесь соединяются идея сверхчеловека Ницше, воспринятая в основном через философско-этический опыт Достоевского, экзистенциализм Достоевского и Кьеркегора, пессимизм Шопенгауэра и Гартмана. Однако идея сверхчеловека («человека на более высокой ступени развития») в идейном мире декадентского романа претерпевает крах. И это вполне закономерно. Д. Лукач назвал жанр романа эпопеей обезбо-женного мира, а психологию романного героя — демонической. Предметом романа он считал историю человеческой души, проявляющейся и познающей себя во всяческих приключениях (авантюрах), а преобладающей его тональностью — иронию, которую определял как негативную мистику эпох, порвавших с Богом (Лукач; 1994). В этом отношении декадентская «ирония» человеческой души, заблудившейся в пустой и мнимой действительности и зашедшая в тупик собственного ego, принципиально противоположна символистской «лирике» живых начал бытия.

Русский декадентский роман всецело погружается в атмосферу солипсического демонизма и иронии, распада человеческой цельности, отчужденности личности. Опора героя на самого себя в классической романистике XIX в. (как западноевропейской, так и отечественной) представала чаще всего в освещении двойственном: с одной стороны, как достойное человека «самостоянье», возвышенное, привлекательное, чарующее, с другой — в качестве источника заблуждений и жизненных поражений (Хализев, 2002: 369). В декадентском романе эта двойственность преодолевается: индивидуалистический бунт личности против бессмысленности мира носит бескомпромиссный характер (не жизнь, так смерть).

Роман как жанр, склонный к синтетичности, резко отличен от иных, ему предшествовавших, являвшихся «специализированными» и действовавших на неких локальных «участках» художественного постижения мира. В эклектичной поэтике русского декадентского романа находит воплощение вековой опыт большой повествовательной формы. От сентиментализма он унаследовал повышенное внимание к внутреннему миру человека. Однако декадентский герой — это, скорее, субъект мыслящий, нежели чувствующий. Художественный опыт романтизма находит в декадентском романе воплощение в представлении о фатальной раздвоенности мира, которое реализуется на всех уровнях организации текста: от структуры образа до композиции. Кроме того, как и романтизм, декаданс активно использует мифологические и демонологические образы. Однако в декадентском романе, сконцентрированном на художественной объективации субъективных переживаний автора, эти образы призваны не столько создать определенный колорит, сколько компенсировать относительную бедность мира личности. Влияние натурализма в декадентском романе сказывается и на уровне художественной детали, и в структуре описания. Особенно же явно оно в системе мотивации характера и поступков персонажа. Это уже не социальный детерминизм реалистического романа, а своеобразно трансформированный и наполненный мистическим колоритом генетический детерминизм. Большая доля элементов структуры жанра унаследована декадентским романом от реалистического, в особенности от романа Достоевского.

Романистика Ф.М. Достоевского рассматривается Бахтиным как наследование античной мениппеи — жанра, приверженного к «необузданной фантастике», воссоздающого «приключения идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на Олимпе». Ме-ниппея, утверждает Бахтин, является жанром «последних вопросов», осуществляющим «морально-психологическое экспериментирование», и воссоздает «раздвоение личности», «необычные сны, страсти, граничащие с безумием» (Бахтин 1979, 192-197). Жанр декадентского романа в русской литературе активно развивает ми-ниппейное начало: в центре его идейного, по сути, единственный вопрос: в чем смысл человеческой жизни. Единственный ответ на него: жизнь бессмысленна. В связи с этим декадентский роман уделяет особое внимание теме убийства и самоубийства, а также проблеме преступления и наказания. <

Одна из важнейших черт романа XIX в. — пристальное внимание авторов к окружающей героев микросреде, влияние которой они испытывают и на которую воздействуют. Вне воссоздания микросреды романисту «очень трудно показать внутренний мир личности» (Эсалнек, 1985: 93). Русский декадентский роман в данном отношении отличается разнонаправленным вниманием к «среде». Микросреда автора здесь практически полностью совпадает с микросредой героя: основной хронотоп — русская провинция на рубеже Х1Х-ХХ вв. Однако в аспекте художественного осмысления окружающей героев микросреды весьма показательно то, что из декадентского романа уходит столь важная для русской классики тема Дома (в высоком смысле — как неустранимого бытийного начала и непререкаемой ценности). Бездомность мира декадентского романа во многом обусловливает основной принцип художественного изображения — жесткий натурализм.

Декадентские ответы на карамазовские вопросы — ответы для немногих. Поэтому в случае с русским декадентским романом мы имеем дело с жанром, актуальным, прежде всего, для эпохи fin de siècle, соединяющей в себе переходность и эсхатологичность. Декадентское мировоззрение не знает понятий вины и греха, поэтому зло во внутреннем мире героя декадентского романа не знает преград. Восставая против зла, порока и пошлости действительности, герои Ф. Сологуба и М. Арцыбашева руководствуются только лишь собственными представлениями о добре и зле, основанными на исключительной роли ego. Декаденты односторонне и весьма поверхностно восприняли мысль Ф.М. Достоевского о том, что человек богоподобен не разумом и добротой, а тем, что загадочные последние корни его существа, наподобие самого Бога, обладают таинственностью, непостижимостью, иррациональной творческой силой, бесконечностью и бездонностью, и окончательно вытеснили Бога из художественной аксиологии. Но неверие в Бога окончилось для декадентов неверием в человека.

Основные координаты художественного мира русского декадентского романа, определенные в настоящем исследовании, позволяют говорить о нем как о социально-философском романе, в котором главным принципом поэтики является эклектичность, форма работает на содержание и, как следствие, художественная структура отличается дисгармоничностью. В целом приходится констатировать, что в русском декадентском романе больше социально-философского, нежели художественного смысла. Возможно, поэтому романы Ф. Сологуба и М. Арцыбашева представляют для современного читателя интерес не столько художественно-эстетический, сколько историко-литературный и социально-философский.

Нередко бывает, что книга, воплотившая думы и потребности определенного исторического момента, нашедшая живой отклик у современников писателя, позже выпадает из читательского обихода, становится достоянием истории литературы, представляющим интерес только для специалистов. На сегодняшний день судьба русского декадентского романа рубежа XIX — XX вв. предстает именно таковой. Как она сложится дальше, покажет будущее.

Список научной литературыДолгенко, Александр Николаевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Арцыбашев, М.П. Автобиография / М.П. Арцыбашев // Известия книжного магазина товарищества М.О. Вольф. — 1909. — № 7.

2. Арцыбашев, М.П. Вечный мираж / М.П. Арцыбашев. -— Берлин, 1922.

3. Арцыбашев, М.П. Записки писателя. Т. I—III / М.П. Арцыбашев. — М., 1917.

4. Арцыбашев, М.П Письма Борису Савинкову: К истории русской эмиграции в Варшаве / предисл., подгот. текста и примеч. Д.И. Зубарева // De visu. — М., 1993. — № 4. — С. 49—69.

5. Арцыбашев, М.П. Собрание сочинений: в 3 т. / М.П. Арцыбашев. — М., 1994.

6. Арцыбашев, М.П. Собрание сочинений. Т. I—X / М П. Арцыбашев — Пб., 1905—1917.

7. Арцыбашев, М.П. Эпидемия самоубийств / М.П. Арцыбашев // Итоги недели. •—1911. — № 6.

8. Белый, А. Письма к Ф. Сологубу / А. Белый // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1972 г. — Л., 1974.— С. 131—137.

9. Блок, А. Собрание сочинений: в 8 т. / А. Блок. — М.; Л., 1962.

10. Брюсов, В.Я. Дневники: Автобиографическая проза. Письма / В.Я. Брюсов. — М., 2002.

11. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений: в 6 т. / Н.В. Гоголь.— М.,1952.

12. Горький, A.M. Собрание сочинений: в 30 т. / A.M. Горький. — М., 1953.

13. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. / Ф.М. Достоевский. — Л., 1971—1991.

14. Мережковский, Д.С. Собрание сочинений: в 4 т. / Д.С. Мережковский.—М., 1990.

15. Сологуб, Ф. Письма к Л.Я. Гуревич и А.Л. Волынскому / Ф. Сологуб // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1972 г. —Л., 1974. —С. 112—130.

16. Сологуб, Ф. Собрание сочинений: в 6 т. / Ф. Сологуб.— М., 2000—2002.

17. Сологуб, Ф. Стихотворения/ Ф. Сологуб. — Л., 1978.

18. Сологуб, Ф. Творимая легенда: в 2 кн. / Ф. Сологуб; сост., под-гот. текста, вступ. ст., послесл. Л. Соболева. — М., 1991.

19. Сологуб, Ф. Тяжелые сны: роман; Рассказы / Ф. Сологуб; сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент. М. Павловой.—Л., 1990.

20. Sologub, F. The petty demon / F. Sologub; Translated from the Russian and with an introduction by S.D. Cioran. — London, 1990.* *

21. Венгеров, С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). Т. 1—4 / С.А. Венгеров. — Спб., 1889—1895.

22. Краткая литературная энциклопедия: в 9 т. — М., 1968—1973. (КЛЭ)

23. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина; ИНИОН РАН. — М., 2003.

24. Литературный энциклопедический словарь. — М., 1987. (ЛЭС)

25. Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов / М.М. Маковский. — М., 1996.

26. Масанов, И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: в 4 т. / И.Ф. Масанов. — М., 1960.

27. Мифологический словарь / гл. ред. Е.М. Мелетинский. — М., 1991.

28. Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. — М., 1991.

29. Русские писатели: XX век: биобиблиогр. словарь: в 2 ч. — М.,■ 1998.

30. Словарь литературоведческих терминов / сост. Л.И. Тимофеев.—М., 1974.

31. Словарь по этике / под ред. И.С. Кона. — М., 1983.

32. Современное зарубежное литературоведение (Статьи Западной Европы и США). (Концепции. Школы. Термины): энцикл. справ. / отв. ред. канд. филол. наук. А.Е. Махов. —• М., 1996.сзл)

33. Терминологический словарь зарубежного литературоведения (страны Западной Европы и США). Вып. 1: справочник.—- М., 1992 (ТСЗЛ)

34. Философская энциклопедия: в 5 т. — М., 1960—1970.

35. Христианство. Т. 1—3: энцикл. словарь / под ред. С. Аверинце-ва. —М., 1993—1995.

36. Шейнина, Е.Я. Энциклопедия символов / Е.Я. Шейнина. — М., 2002.

37. Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка: пер. с фр. / Ж. Кассу, П. Брюнель, Ф. Кло-дон и др.; науч. ред. и авт. послесл. В. М. Толмачев. — М., 1999.* *

38. Абашина, М. Г. Массовая литература 1880-х— начала 1890-х годов (И. И. Ясинский, В. И. Бибиков): дис. . канд. филол. Наук / М.Г. Абашина. — СПб., 1992.

39. Абрамов, А.И. Декаданс в социокультурном измерении: (К характеристике философско-эстетических исканий) / А.И. Абрамов // Обществ, науки и современность.—- 1997. — № 1.—- С.- 146—152.

40. Абрамович, Н.Я. О художественном письме в современной беллетристике (Л. Андреев, М. Арцыбашев, А. Куприн, С. Сергеев-Ценский, Ф. Сологуб, Д. Мережковский и др.) / Н.Я. Абрамович // Образование. — 1908. — № 6, отд. III. — С. 72—76.

41. Абрамович, Н.Я. Художники сатанизма / Н.Я. Абрамович // Образцы сатанизма: сборник. — М., 1913. — С. 123—128.

42. Абрамович, Н.Я. Художники Эроса / Н.Я. Абрамович // Литературно-критические очерки / Н.Я. Абрамович. — Пб., 1909. — Кн. 1. —С. 99—104.

43. Агафонов, Е. Воспоминания о М.П. Арцыбашеве / Е. Агафонов// Собрание сочинений: в 3 т. / М. Арцыбашев. — М., 1994. — Т. 3. — С. 761—767.

44. Агеносов, В.В. Литература русского Зарубежья (1918—1996) / В.В. Агеносов. — М., 1998.

45. Адрианов, С. Критические наброски / С. Адрианов // Вестн. Европы. — 1909. — № 4. — С. 780—792.

46. Азадовский, K.M. 3. Н. Гиппиус: метафизика, личность, творчество / K.M. Азадовский, A.B. Лавров // Сочинения: Стихотворения. Проза/3. Н. Гиппиус. — Л., 1991. — С. 3—44.

47. Амфитеатров, A.B. Против течения / A.B. Амфитеатров. — Пб., 1908.

48. Анненский, И.Ф. Книги отражений / И.Ф. Анненский.— М., 1979.

49. Аннибал, Л. Мелкий бес: рецензия / Л. Аннибал // Весы. — 1905. —№9—10.

50. Аннинский, Л.А. Серебро и чернь: русское, советское, славянское, всемирное в поэзии серебряного века / Л.А. Аннинский. — М., 1997.

51. Арсеньев, К. Русские беллетристы нового поколения / К. Арсеньев // Вестн. Европы. — Спб., 1884. — № 4. — С. 758—774.: .

52. Арский. Мотивы Солнца и тела в современной беллетристике (О ницшеанстве в «Санине») / Арский // Вопросы пола. — 1908. — № 2. — С. 28—30; № 3. — С. 27—31.

53. Арский. «Санин» М.П. Арцыбашева / Арский // Новости дня. — Пб., 1907. — 1 окт. (№ 2). — С. 3-^.

54. Арский. Мистицизм Ф. Сологуба / Арский // Литературный календарь-альманах. — Пб., 1908. — С. 75—78.

55. Арцыбашев, М.П. Эпидемия самоубийств / М.П. Арцыбашев // Итоги недели. — 1911. — 4 апр. (№ 6). — С. 2—4.

56. Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти / Ф. Арьес. — М., 1992.

57. Асмус, В.Ф. Иммануил Кант / В.Ф. Асмус. — М., 1973.

58. Аспиз, Е. Воспоминания о М.П. Арцыбашеве; Письма М.П. Ар-цыбашева / Е. Аспиз; публ. и коммент. М. Аспиз // Вопр. лит. — 1991.— № 11/12. — С. 354—371.

59. Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: в 3 т. / А.Н. Афанасьев. — М., 1994.

60. Афанасьев, А.Н. Происхождение мифа: ст. по фольклору, этнографии и мифологии / А.Н. Афанасьев; сост., подгот. текста, статья, коммент. A.JI. Топоркова. —■ М., 1996.

61. Ачкасов, А. Арцыбашевский Санин около полового вопроса / А. Ачкасов. — М., б. г..

62. Баженов, H.H. Символисты и декаденты. Психиатрический этюд / H.H. Баженов // Памяти В.Г. Белинского: лит. сб. -— М., 1899. —С. 279—311.

63. Баландин, Р.К. Жизнь, смерть, бессмертие?. / Р.К. Баландин. — М., 1992. .

64. Баран, X. Поэтика русской литературы начала XX века / X. Баран.—М., 1993.

65. Баранов, А.И. Романы Ф. Достоевского и С. Пшибышевского: (Опыт сопоставительного анализа поэтик) / А.И. Баранов // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. — 2000. — № 3. — С. 17—28.

66. Барков, А. Структура текста мениппеи: Вопросы семиотики и нарратологии / А. Барков // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

67. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: пер. с фр. / Р. Барг. —М., 1994.

68. Батай, Ж. Литература и Зло: Э. Бронтэ, Бодлер, Мишле, Блейк, Сад, Пруст, Кафка, Жене / Ж. Батай; пер. с фр., коммент. Н.В. Бунтман, Е.Г. Домогацкой; предисл. Н.В. Бунтман. — М., 1994.

69. Бахтиаров, А. У автора «Санина» г. Арцыбашева / А. Бахтиа-ров // Петерб. газ. — 1910. — 19 окт. (№ 287). — С. 3.

70. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. — М., 1975.

71. Бахтин, М.М. Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине / М.М. Бахтин // Диалог. Карнавал. Хронотоп. — М., 1993. —№2—3.

72. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин.—М., 1979.

73. Бахтин, М.М. Собрание сочинений: в 7 т. / М.М. Бахтин.—М., 2000. —Т. 2, 6.

74. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М., 1986.

75. Башкеева, В. В. Творчество И. И. Ясинского в литературном процессе 80-х годов XIX века: автореф. дис. . канд. филол. наук / ВВ. Башкеева. — М., 1984.

76. Безродный, М. К истории русской рецепции антиномии apollinisch / dionysisch / М. Безродный // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

77. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. / В.Г. Белинский.—М., 1955.

78. Белый, А. Арабески / А. Белый. — М., 1911.

79. Белый А. Луг зеленый / А. Белый. — М., 1910.

80. Белый, А. На рубеже двух столетий. Воспоминания: в 3 кн. Кн. 1 /А. Белый. —М., 1989.

81. Белый А. Символизм / А. Белый. — М., 1910.

82. Белый, А. Символизм как миропонимание / А. Белый. — М., 1994.

83. Белявский, Ф. Рассказы Арцыбашева / Ф. Белявский // Слово. — 1905. — 15 сент. (№ 256). — С. 5—6.

84. Бердышева, Л.Р. Проблема героя в творчестве М.П. Арцыбашева: автореф. дис. . канд. филол. наук / Л.Р. Бердышева; МПГУ. — М., 2002.

85. Бердышева, Л.Р. Философия ненависти и любви в прозе Л. Андреева и М. Арцыбашева («Тьма», «Рабочий Шевырев») / Л.Р. Бердышева// Эстетика диссонансов. — Орел, 1996.— С. 18—21. ' / .

86. Бердяев, Н. Духовный кризис интеллигенции / Н. Бердяев. — Спб.,1910.

87. Бердяев, Н. Истоки и смысл русского коммунизма / Н. Бердяев. — М., 1990.

88. Бердяев, Н. Философия свободы / Н. Бердяев.— М., 2000.

89. Бицилли, П. Салимбене и Пушкин / П. Бицилли; съст., предго-вор и бележки Галина Петкова. — Варна, 2004.

90. Блоковский сборник XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX—XX вв. — Тарту, 2000.

91. Блоковский сборник XVI: Александр Блок и русская литература первой половины XX века. — Тарту, 2003.

92. Блюменкранц, M. Эсхатологическая проблематика в творчестве Ф.М. Достоевского / М. Блюменкранц // The Dostoevsky Journal: An Independent review. — 2001. — V. 2. — C. 15—21.

93. Богданов, A.H. Методология литературоведческого анализа /

94. A.H. Богданов, Л.Г. Юдкевич.—M., 1969.

95. Богданов, В.А. Между Альдонсой и Дульсинеей / В.А. Богданов // Писатель и жизнь. — М., 1987. — С. 158—170.

96. Богданов, В.А. Самокритика символизма (Из истории проблемы соотношения идеи и образа) / В.А. Богданов // Контекст-1984: лит.-теорет. исслед. — М., 1986. — С. 164—194.

97. Бодлер, Ш. Об искусстве / Ш. Бодлер. — М., 1986.

98. Борисов, В. В гостях у автора «Санина» / В. Борисов // Вестн. лит. — 1908. — № 4. — С. 74—75.

99. Борисова, Л.М. Проблемы художественного синтеза в теории русских символистов / Л.М. Борисова // Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. — 1990. — № 5. — С. 12—21.

100. Боцяновский, В. Санин вернулся (Литературные наброски) /

101. B. Боцяновский // Утро России. — 1910. — 9 окт. (№ 269). — С. 2. ■

102. Бринкман, А.Г. Пластика и пространство как основные формы художественного выражения / А.Г. Бринкман. — М., 1935.

103. Брюсов, В. Далекие и близкие / В. Брюсов. — М., 1912.

104. Брюсов, В. Ремесло поэта / В. Брюсов. — М., 1981.

105. Брюсов, В. Среди стихов. 1894—1924. Манифесты. Статьи. Рецензии / В. Брюсов. — М., 1990.

106. Брюсов, В. Торжество победителей / В. Брюсов // Весы.— 1907. —Вып. 9.

107. Буланов, A.M. Авторский идеал и его воплощение в русской литературе второй половины XIX века / A.M. Буланов. — Волгоград, 1989.

108. Буланов, A.M. Художественная феноменология изображения «сердечной жизни» в русской классике (A.C. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой): монография / A.M. Буланов. — Волгоград, 2003.

109. Бушмин, A.C. Методологические вопросы литературоведческих исследований / A.C. Бушмин. — Л., 1969.

110. Быков, П.В. Силуэты далекого прошлого / П.В. Быков. — М.; Л., 1930.

111. Варанов, И.П. М. Арцыбашев как художник-психолог и импрессионист и как певец смерти старого и жизни нового человека / И.П. Варанов. — Киев, 1908.

112. Вейман, Р. История литературы и мифология / Р. Вейман.—1. V.M., 1975. , . . V^V-'V.

113. Венгеров, С. МП. Арцыбашев / С. Венгеров // Новый энциклопедический словарь.—- Пб.: Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон, 1911. — Т. III. — С. 938—943.

114. Венгеров, С.А. Тетерников Ф.К. / С.А. Венгеров // Энциклопедический словарь. — Пб.: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон, 1907. — Т. II. —С. 353—355.

115. Венгерова, З.А. Литературные характеристики. Т. 1 / З.А. Вен-герова. —Спб., 1897.

116. Венгерова, 3. Новые течения во французском романе (Ж.К. Гю-исманс) / 3. Венгерова // Сев. вестн. — 1896. — № 7, отд. 1. — С. 113—132.

117. Вершинина, H.JI. Русская беллетристика 1830—1940-х годов (Проблема жанра и стиля) / Н.JI. Вершинина. — Псков, 1997.

118. Веселовская, М. Жорж Роденбах— поэт безмолвия / М. Весе-ловская // Мертвый Брюгге / Ж. Роденбах. — Томск, 1999. — С. 5—32.

119. Веселовский, А. Историческая поэтика / А. Веселовский.— М., 1989.

120. Ветловская, В. «Арифметическая» теория Раскольникова / В. Ветловская // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

121. Виноградов, В.В. История слов / В В. Виноградов; отв. ред. чл.-кор. РАН Н.Ю. Шведова; Рос. акад. наук, Отд-ниё лит. и яз., Науч. совет «Русский язык: история и современное состояние», Ин-т рус. яз. РАН. — М , 1994

122. Виноградов, В.В. О художественной прозе / В.В. Виноградов. — М.; Л., 1930.

123. Владимирова, М.М. Идеи Шопенгауэра на французской почве: (По произведениям и переписке писателей-натуралистов) / М.М. Владимирова // Проблемы истории зарубежной литературы. — СПб., 1993.—Вып. 4.—С. 49—69.

124. Войтоловский,А. Литературный распад / А. Войтоловский.— Спб., 1909.

125. Волков, Е.М. Постнатуралистические течения в немецкой прозе на рубеже XIX—XX веков: Проблемы поэтики / Е.М. Волков; Горл. гос. пед. ин-т иностр. яз. им. Н.К. Крупской. — Горловка, 1992.

126. Волков, И.Ф. Творческие методы и художественные системы / И.Ф. Волков. — М., 1989.

127. Волошин, М. Избранное: стихотворения, воспоминания, переписка / М. Волошин. — Минск, 1993.

128. Волынский, А. Борьба за идеализм / А. Волынский.— М., 1900.

129. Волынский, А. Книга великого гнева / А. Волынский. — Спб., 1904.

130. Волынский, А. Критическая заметка / А. Волынский // Сев. вестн. — 1890. — № 2, отд. 2. — С. 101—106.

131. Волынский, А. Литературные заметки / А. Волынский // Сев. вестн. — 1893. —№3, отд. 2. —С. 108—141; 1896. — № 1, отд. 1. — С. 298—316; 1896. — № 2, отд. 1. — С. 328—341; 1896. — № 10, отд. 1. — С. 225—255.

132. Волынский, А. Русские критики / А. Волынский. — Спб., 1896.

133. Боровский, В.В. Литературно-критические статьи / В.В. Боровский. — М., 1956.

134. Воспоминания о серебряном веке / сост., авт. предисл. и ком-мент. В. Крейд.— М., 1993.

135. Восток — Запад: пространство русской литературы: материалы Междунар. науч. конф. (заоч.). Волгоград, 25 нояб. 2004 г. / отв. ред.: A.M. Буланов, Н.Е. Тропкина. — Волгоград, 2005.

136. Выготский, Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский.— М., 1968.

137. Гайденко, П.П. Трагедия эстетизма / П.П. Гайденко. — М., 1970.

138. Галактионов, А.А. Русская философия IX—XX вв. / А.А. Галактионов, П.Ф. Никандров. — Л., 1989.

139. Гаспаров, М.Л. Избранные статьи / М.Л. Гаспаров. — М., 1995.

140. Гачев, Г.Д. Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр / Г.Д. Гачев. — М., 1968.

141. Гачев, Г.Д. Ускоренное развитие литературы / Г.Д. Гачев. — М., 1964.

142. Гизетти, А. Лирический лик Сологуба / А. Гизетти // Современная литература: сб. ст.—Л., 1925. — С. 82—92.

143. Гиппиус, З.Н. Разочарования и предчувствия. «У последней черты» / З.Н. Гиппиус // Рус. мысль. — 1910. — № 12, отд. 2. — С. 179—180.

144. Гинзбург, Л. О психологической прозе / Л. Гинзбург. — Л., 1971.

145. Глинский, Б. Болезнь или реклама? / Б. Глинский .// Ист. вестн. — 1896. — Т. 63, № 2. — С. 618—655.

146. Голлербах, Э.Ф. Из воспоминаний о Ф.К. Сологубе (1928 г.) / Э.Ф. Голлербах // Рус. лит. — 1990. — № 1. — С. 218—224.

147. Головачева, А.Г. «Декадент» Треплев и бледная луна / А.Г. Головачева // Чеховиана: Чехов и «серебряный век»: материалы конф. Ялта, 1993 г. —М., 1996. —С. 186—194.

148. Головин, К. Русский роман и русское общество / К. Головин.—Пб., 1897.

149. Горнфельд, А.Г. Книги и люди. Т. 1 / А.Г. Горнфельд. — Спб., 1908.

150. Горнфельд, А.Г. Темный путь (К 60-летию Ф. Сологуба) / А.Г. Горнфельд // Боевые отклики на мирные темы. — Д., 1924. —С. 191—200.

151. Горнфельд, А.Г. Федор Сологуб / А.Г. Горнфельд // Русская литература XX века / под ред. С.А. Венгерова. — М., 1915. — Т. 2. —С. 14—64.

152. Горнфельд, А.Г. Пути творчества / А.Г. Горнфельд.— Пг., 1922.

153. Городецкий, С. На светлом пути (Поэзия Ф. Сологуба с точки зрения мистического анархизма) / С. Городецкий // Факелы. — Пб., 1907. — Кн. 2. — С. 191—207.

154. Горский, Д.П. Истина и ее критерии / Д. П. Горский // Вопр. философии. — 1962. — № 2.

155. Горских, H.A. Н.В. Гоголь и Ф. Сологуб: поэтика вещного мира: автореф. дис. . канд. филол. наук/ H.A. Горских.— Томск, 2002.

156. Гофман, М. Ф. Сологуб / М.Ф. Гофман // Книга о русских поэтах последнего десятилетия / под ред. М. Гофмана. — Пб.; М., 1909. —С. 241—248.

157. Гостинцева, JI. Символизм как миросозерцание / JI. Гостинце-ва // Петербургские чтения. — СПб., 1999. — № 4. — С. 145— 151.

158. Грачева, A.M. Бестселлеры начала XX в. (К вопросу о феномене успеха) / A.M. Грачева // Русская культура XX века на родине и в эмиграции. — М., 2000. — Вып. 1. — С. 61—75.

159. Грейденберг, М. Санин (Итоги прошлого и проблемы будущего) / М. Грейденберг.— Харьков, 1908.

160. Гроф, С. Человек перед лицом смерти / С. Гроф, Д. Хэлифакс; Пер с англ. А. Неклесса. — М., 2001.

161. Гулыга, A.B. Кант / A.B. Гулыга. — М., 1981.

162. Гуревич, Л. Оторванные души (О Л. Андрееве и Ф. Сологубе) / Л. Гуревич // Литература и эстетика. — М., 1912. — С. 61—67.

163. Данилевский, Р.Ю. Русский образ Фридриха Ницше (Предыстория и начало формирования) / Р.Ю. Данилевский // На рубеже XIX и XX веков: Из истории международных связей русской литературы: сб. науч. тр. — Л., 1991.—С. 5—43.

164. Данилин, Я. «Санин» в свете русской критики / Я. Данилин,— М., 1908.

165. Дефье, О.В. Д. Мережковский: преодоление декаданса (раздумья над романом о Леонардо да Винчи) / О.В. Дефье. — М., 1999.

166. Дикман, М И. Поэтическое творчество Федора Сологуба / М.И. Дикман // Стихотворения / Ф. Сологуб. — Л., 1979. — С. 5—74.

167. Дмитриев, В. поЭТИКА (этюды о символизме) / В. Дмитриев. — СПб., 1993.

168. Дмитриев, Н.Д. О филологии / Н.Д. Дмитриев, Д.С. Лихачев. — М., 1989.

169. Дмитриев, П. Журнальное обозрение / П. Дмитриев // Образование. — 1907. — № 11, отд. III. — С. 122—130.

170. Дмитриев, П. Об М. Арцыбашеве / П. Дмитриев // Новая газ. — 1906. — 29 нояб. (№ 13). — С. 2—3.

171. Долгенко, А.Н. Русский декаданс: определение и самоопределение / А.Н. Долгенко // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки». — 2002. — № 1. — С. 91—102.

172. Долгенко, А.Н. Флуктуации русской литературы (движение отечественного искусства слова от средневековья до современности)/А.Н. Долгенко. — Волгоград, 2004.

173. Долгополов, Л. На рубеже веков: О русской литературе конца

174. XIX — начала XX века / Л. Долгополов. — Л., 1985.

175. Долинин, А. Достоевский и другие / А. Долинин// Статьи и исследования о русской классической литературе. — Л., 1989.—1. С. 438—450.

176. Долинин, А. Отрешенный (Психология и творчество Федора Сологуба) / А. Долинин // Заветы. — 1913. — № 7, отд. И. — С. 55—85.

177. Драгомирецкая, Н.В. Автор и герой в русской литературе XIX—

178. XX веков / Н.В. Драгомирецкая. — М., 1991.

179. Дубровский, В.Н. Концепции пространства-времени. Физический и философский аспекты / В.Н. Дубровский. — М., 1991.

180. Дудкин, В.В. Достоевский и Ницше (проблема человека)/ В.В. Дудкин. — Петрозаводск, 1994.

181. Дунаев, М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII—XX веках / М.М. Дунаев. — М.,18(20ДЗоркгейм, Э. Самоубийство. Социологический этюд / Э. Дюрк-гейм. — Спб., 1912.

182. Евгеньев-Максимов, В. Из истории прошлого русской журналистики / В. Евгеньев-Максимов, Д. Максимов. — JI., 1930.

183. Евдокимова, JI.B. Мифопоэтическая традиция в творчестве Ф. Сологуба: автореф. дис. . канд. филол. наук / JI.B. Евдокимова.—Волгоград, 1996.

184. Евтушенко, Э.А. Мистический сюжет в творчестве Ф.М. Достоевского: автореф. дис. . канд. филол. наук / Э.А. Евтушенко. — Самара, 2002.

185. Еременко, Л.И. Философско-эстетические искания М П. Ар-цыбашева в романе «Санин» / Л И. Еременко, Г.И. Карпова // Серебряный век. — Кемерово, 1996.— С. 15—22.

186. Еременко, Л.И. Хотел быть услышанным / Л.И. Еременко, Г.И. Карпова // Санин; Кровавое пятно; Рабочий Шевырев; Деревянный чурбан / М П. Арцыбашев. -— Кемерово, 1990. — С. 406—413.

187. Ермилова, Е.В. Теория и образный мир русского символизма / Е.В. Ермилова. — М., 1989.

188. Ермоленко, С. Лирика М.Ю. Лермонтова: жанровые процессы: монография / С. Ермоленко. — Екатеринбург, 1996.

189. Ерофеев, В. На грани разрыва («Мелкий бес» Федора Сологуба и русский реализм) / В. Ерофеев // В лабиринте проклятых вопросов / В. Ерофеев. — М., 1990. — С. 79—100.

190. Жанровые разновидности романа в зарубежной литературе XVIII—XX веков. — Киев, 1985.

191. Жбанков, Д. Современные самоубийства / Д. Жбанков // Современный мир. — 1910. — № 3.

192. Жданов, С. Как живет и работает Арцыбашев / С. Жданов // Вестн. лит. — 1910. — № 11. — С. 304—308.

193. Живолупова, Н.В. Внутренняя форма покаянного псалма в структуре исповеди антигероя Достоевского 7 Н.В. Живолупо-ва// Достоевский и мировая культура, № 10.— М.: Классика плюс, 1998. — С. 99—106.

194. Живолупова, Н.В. Другой в художественном сознании Достоевского и проблема исповеди антигероя / Н.В. Живолупова // The Dostoevsky Journal: An Independent review. — 2001. — V.2.—- C. 37—55.'

195. Живолупова, H.B. Исповедь антигероя: от Достоевского и Михаилу Агееву (проблема жанра) / Н.В. Живолупова // The Dostoevsky Journal: An Independent review. — 2002—2003. — V. 3/4. — C. 1—31.

196. Живолупова, Н.В. Проблема свободы в исповеди антигероя. От Достоевского к литературе XX века (Е. Замятин, В. Набоков, Вен. Ерофеев, Э. Лимонов) / Н.В. Живолупова // Поиск смысла.— Н. Новгород: Изд-во Нижегор. лингв, ун-та, 1994.— С. 180—208.

197. Жид, А. Достоевский: эссе: пер. с фр. / А. Жид. — Томск, 1994.

198. Жизнь. Смерть. Бессмертие. — СПб., 1993.

199. Жиркова, И.А. Новеллистика старших символистов и ее оценка в критике / И.А. Жиркова // Советская литература в прошлом и настоящем. — М., 1990. — С. 4—16.

200. Жирмунский, В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика/ В.М.Жирмунский. — JI., 1977.

201. Заградка, М. Поэтика заглавий в русской литературе XX века / М. Заградка // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

202. Задорнова, В.Я. Восприятие и интерпретация художественного произведения / В.Я. Задорнова.—М., 1984.

203. Закржевский, А. Карамазовщина. Психологические параллели (Достоевский, Валерий Брюсов, В.В. Розанов, М. Арцыбашев) / А. Закржевский. — Киев, 1912.

204. Закржевский, А. Подполье / А. Закржевский. — Киев, 1911.

205. Закржевский, А. Религия. Психологические параллели / А. Закржевский. — Киев, 1913.

206. Запись лекций Бахтина М.М. об Андрее Белом и Федоре Сологубе / публ. С. Бочарова // Studia Slavica. Academiae scientiarum Hungaricae. — 1983. — Т. XXIX. — С. 221—243.

207. Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX веков. — М., 1987.

208. Захариева, И. Художественный синтез в русской прозе XX века (20-е — первая половина 50-х годов) / И. Захариева. — София, 1994.

209. Зельцер, Л. Выразительный мир художественного произведения / Л. Зельцер. — М., 2001.

210. Зенкин, С. Нечто о декадансе / С. Зенкин // Новое литературное обозрение. — 1994. — № 7. — С. 360—365.

211. Зетцер, Г. Чехов, декаданс и Макс Нордау / Г. Зетцер // Чехов и Германия. — М., 1996. — С. 180—186.

212. Иванов, А.И. Роль мировоззрения в творчестве писателя / А.И.Иванов. — Саратов, 1962.

213. Иванов, В. Борозды и межи. Опыты эстетические и критические / Вяч. Иванов. — М., 1916.

214. Иванов, В. По звездам. Статьи и афоризмы / Вяч. Иванов.— Спб., 1909.

215. Иванов, В. Рассказы тайновидца / Вяч. Иванов // Весы.— 1904. —№8. —С. 47—50.

216. Иванов, В. Лики и личины России. Эстетика и литературная теория/ Вяч. Иванов. — М., 1995.

217. Иванов, В. Родное и вселенское / Вяч. Иванов. — М., 1994.

218. Иванов-Разумник, М. Русская литература XX века (1890— 1915 гг.) / М. Иванов-Разумник. — Пг., 1920.

219. Иванов-Разумник, М. История русской общественной мысли. Девятисотые годы / М. Иванов-Разумник. — Пг., 1918.

220. Иванов-Разумник, Р.В. О смысле жизни. Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов / Р.В. Иванов-Разумник. — Спб., 1908.

221. Из истории русского искусства второй половины ХЗХ — начала XX века. — М., 1978.

222. Из истории русско-немецких литературных взаимосвязей.— М., 1987.

223. Измайлов, А. Литературный Олимп / А. Измайлов.— М., 1911.

224. Измайлов, А. Пестрые знамена. Литературные портреты безвременья / А. Измайлов. — М., 1913.

225. Измайлов, А. Помрачение божков или новые кумиры / А. Измайлов.— М., 1910.

226. Измайлов, А. Путаница идеалов / А. Измайлов // Биржевые ведомости. — 1910. — 14 июля (№ 11813). — С. 3.

227. Измайлов, А. Роман о «новых людях» («Санин» М. П. Арцы-башева) / А. Измайлов // Биржевые ведомости.— 1907.— 20 сент. (№10108). —С. 3.

228. Измайлов, А. Триумфы смерти и банкротство бытия (Конец романа М.П. Арцыбашева «У последней черты») / А. Измайлов // Биржевые ведомости. Веч. вып. —1912. — 7 февр. (№12774). — С. 5; 8 февр. (№ 12776). — С. 4; 9 февр. (№ 12778). — С. 4.

229. Ильев, С.П. Архитектоника ранних романов Ф. Сологуба / С.П. Ильев // Вопросы русской литературы. — Львов, 1989. — Вып. 2 (54). — С. 82—87.

230. Ильев, С.П. Русский символистский роман. Аспекты поэтики / С.П. Ильев. —Киев, 1991.

231. Ильин, И.А. Собрание сочинений: в 10 т. / И.А. Ильин. — М., 1994.

232. Исаев, С.Г. Литературные маски серебряного века: (На материале творческих исканий «старших» символистов) / С.Г. Исаев // Филол. науки. — 1997. — № 1. — С. 3—13.

233. Искржицкая, И. Культурологический аспект литературы русского символизма / И. Искржицкая. — М., 1997.

234. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. — М., 1994.

235. История немецкой литературы: в 5 т. — М., 1968.

236. История романтизма в русской литературе. — М., 1979.

237. История русской литературы. XX век: Серебряный век / под ред. Ж. Нива. — М., 1995.

238. История русской литературы XIX века. Вторая половина.— М., 1987.

239. История русской философии. — М., 1994.

240. История французской литературы: в 3 т. — М., 1959.

241. История эстетической мысли: в 6 т. / Ин-т философии АН СССР; редкол.: М.Ф. Овсяников (пред.) и др..— М., 1985— 1987.

242. Кабанова, Д.С. Творчество Оскара Уайльда и дендизм в Англии конца XIX века / Д.С. Кабанова // Филологические этюды. — Саратов, 2003. — Вып. 6. — С. 89—92.

243. Каган, М.С. Эстетика как философская наука / М.С. Каган. — СПб., 1997.

244. Кант, И. Критика способности суждения / И. Кант. —М., 1994.

245. Кант, И. Критика чистого разума / И. Кант. — М., 1994.

246. Кант и философия в России. — М., 1994.

247. Канчефф, Э. Заметки о понимании декадентской и символистской литературы / Э. Канчефф // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. — Иваново, 1999. — Вып. 4. — С. 204—213.

248. Касаткина, Т.А. Характерология Достоевского / Т.А. Касаткина.— М.: Наследие, 1996.

249. Касаткина, Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле» / Т.А. Касаткина.—М., 2004.

250. Кауфман, А.Е. Из журнальных воспоминаний (Литературные характеристики и курьезы) / А.Е. Кауфман // Ист. вестн. — 1912. — Т. 130, № 10. — С. 122—149.

251. Каухчишвили, Н. Иконные горки и структура некоторых приемов у Достоевского / Н. Каухчишвили // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Иовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин.—Белград; М., 2002.

252. Келдыш, В.А. К проблеме литературных взаимодействий в начале XX века (О так называемых «промежуточных» художественных явлениях) / В.А. Келдыш // Рус. лит. — 1979. — № 2.

253. Келдыш, В.А. О прозе Сологуба / В.А. Келдыш // Голодный блеск/Ф. Сологуб. — Киев, 1991. — С. 5—24.

254. Клейман, Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе / Р.Я. Клейман. — Кишинев, 1985.

255. Климентов, А. Романтизм и декадентство / А. Климентов. — Одесса, 1913.

256. Коган, П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. III. Вып. 1 / П. Коган. — М., 1910.

257. Кожевникова, H.A. Типы повествования в русской литературе XIX—XX вв. / H.A. Кожевникова. — М., 1994.

258. Кожинов, В.В. Классицизм, модернизм и авангардизм в XX в. /

259. B.В. Кожинов // Теоретико-литературные итоги XX века. — М., 2003. —Т. 2: Художественный текст и контекст культуры. — С. 5—25.

260. Колобаева, JI.A. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX—XX вв. / Л.А. Колобаева. — М., 1990.

261. Колобаева, Л.А. Русский символизм / Л.А. Колобаева. -— М., 2000.

262. Кол-Оман. Кто же, наконец, Санин? (Опыт материалистического толкования «проблемы пола») / Кол-Оман. — Одесса,: 1908. ■

263. Колтоновская, Е. Две правды (Из текущей литературы: «У последней черты» Арцыбашева, «Яблони цветут» Миртова) / Е. Колтоновская // Всеобщ, ежемесячник. — 1911. —№ 11. —С. 118—126.

264. Колтоновская, Е. Из новейшей литературы (Арцыбашев) / Е. Колтоновская // Рус. мысль.-— 1913. — № 10, отд. II. — С. 49—58.

265. Колтоновская, Е. Критические этюды / Е. Колтоновская.— Пб., 1912.

266. Колтоновская, Е. Новая жизнь / Е. Колтоновская. — Пб., 1910.

267. Колтоновская, Е. Предел или перевал? (Об Арцыбашеве) / Е. Колтоновская // Новый журнал для всех. — 1910. — №11. —1. C. 85—92.

268. Комарова, Е.А. Принцип «симулякра» в романе Ж.-К. Гюис-манса «Наоборот» / Е.А. Комарова // Теория языка и речи: история и современность. — Иваново, 1999. — С. 229—235.

269. Комарова, Е.А. Роман «Наоборот» в контексте художественного творчества Ж.-К. Гюисманса: автореф. дис. . канд. филол. Наук / Е.А. Комарова; МПГУ. — M., 2003.

270. Конева, JI.A. Философия Вл. Соловьева как явление символизма / JI.A. Конева // Философия культуры. — Самара, 1993. —v' С. 116—126. '

271. Конрад, Н.И. Запад и Восток /Н.И. Конрад. — M., 1966.

272. Крайний, А. Разочарования и предчувствия / А. Крайний // Рус. мысль. — 1910. — № 12, отд. II. — С. 179—180.

273. Кранихфельд, В.П. В мире идей и образов. Т. 2 / В. Краних-фельд. — Спб., 1912.

274. Кранихфельд, В. В подполье / В. Кранихфельд // Современный мир. — 1910. — № 11, отд. II. — С. 82—100.

275. Кранихфельд, В. Литературные отклики (Обличенье женщины) / В. Кранихфельд // Современный мир. — 1913. — №12. — С. 200—215.

276. Краснов, П. Неоромантическая и мистическая поэзия / П. Краснов // Книжки Недели. — 1897. — Нояб. — С. 140—150.

277. Краснов, П. Искания необычайного (J.K. Huysmans. А rebours) / П. Краснов // Книжки Недели.— 1895.— Февр.— С.148—158.

278. Краснов, П. Русские декаденты / П. Краснов // Труд. — 1895. — №11. — С. 449—460.

279. Курицын, В. Fin de все / Вяч. Курицын // Лит. учеба. — 1991. — № 2. — С. 99—102.

280. Красовский, В.Е. От натурализма к декадентству: (О неонатурализме 1900-х гг.) / В.Е. Красовский // Из истории русской литературы конца XIX— начала XX века. — М., 1988. — С. 61— 77.

281. Кричевская, Ю.Р. Модернизм в русской литературе: эпоха серебряного века/Ю.Р. Кричевская.— М., 1994.

282. Кузьмина, Т.А. «Бог умер»: личные судьбы и соблазны секулярной культуры Электронный ресурс. / Т А. Кузьмина: www.nietzsche.ru/ look/11901.html (2000).

283. Кузьмичев, И.К. Введение в общее литературоведение XXI века /И.К. Кузьмичев. — Н. Новгород, 2001.

284. Кумпан, К.А. Д.С. Мережковский ■—поэт: (У истоков «нового религиозного сознания») / К.А. Кумпан // Стихотворения и поэмы/Д.С. Мережковский. — СПб., 2000.—С. 5—114.

285. Куприна-Иорданская, М.К. Годы молодости / М.К. Куприна-Иорданская.— М., 1966.

286. Кучевский, В.Б Философия нигилизма Фридриха Ницше / В.Б. Кучевский. —М., 1996.

287. Кьеркегор, С. Наслаждение и долг / С. Кьеркегор. — Спб., 1894.

288. Кьеркегор, С. Страх и трепет / С. Кьеркегор. — М., 1993.

289. Лавров, A.B. Блок и Арцыбашев / A.B. Лавров // Блоковский сборник. VIII. — Тарту, 1988. — С. 51—70. — (Ученые записки Тартуского государственного университета; вып. 813).

290. Ланин, Б.А. Идеи «Открытого общества» в творчестве Василия Гроссмана / Б.А. Ланин. — М.: ИЧП «Издательство Магистр», 1997.

291. Лебедев, Б.Н. «Санин» М. Арцыбашева / Б.Н. Лебедев. — Пб., 1908.

292. Левченко, Я. Об одном персонологическом типе в прозе М.П. Арцыбашева / Я. Левченко // Русская филология. — Тарту, 1995. —№6. —С. 68—77.

293. Левяш, И. Центральный вопрос Достоевского и ответ Ницше Электронный ресурс. / И. Левяш // Русская литература в контексте современности: тез. и докл. Междунар. конгр. (Москва, 14—19 дек. 2004 г.): http://www.dostoevsky-fund.ru (2004).

294. Лейдерман, Н. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н. Лейдерман // Вопр. лит. — 2002. — №4. '

295. Литература русского зарубежья («первая волна» эмиграции: 1920—1940 годы): в 2 ч. Ч. 1 / под общ. ред. д-ра филол. наук, проф. А.И. Смирновой. — Волгоград, 2003.

296. Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX века. — М., 1975.

297. Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века. 1890—1904: Буржуазно-либеральные и модернистские издания.— М., 1982.

298. Литературный распад. Кн. I—II: крит. ст. —Пб., 1908—1909.

299. Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения / Д.С. Лихачев // Вопр. лит. — 1968. — № 8.

300. Лихачев, Д.С. Избранные работы: в 3 т. / Д.С. Лихачев. — Л., 1987.

301. Лихачев, Д.С. Историческая поэтика русской литературы / Д.С. Лихачев. — СПб., 1999.

302. Локоть, Т.В. Вопросы половой этики и любви / Т.В. Локоть. — Пб.;М., 1909.

303. Ломтев, C.B. Проза русских символистов / C.B. Ломтев. — М., 1994.

304. Лосев, А.Ф. Владимир Соловьев и его время / А.Ф. Лосев. — М„ 1990.

305. Лосев, А.Ф. Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы / А.Ф. Лосев. — СПб., 1997.

306. Лосев, А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии / А.Ф. Лосев. —М., 1993.

307. Лосев, А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство / А.Ф. Лосев, —М., 1976.

308. Лосев, А.Ф. Проблема художественного стиля / А.Ф. Лосев. — Киев, 1994.

309. Лосский, И.О. Условия абсолютного добра: Основы этики / Н.О. Лосский. —М., 1991.

310. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре / Ю.М. Лотман. — СПб., 1993.

311. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь /Ю.М. Лотман. — М., 1988.

312. Лотман, Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. / Ю.М. Лотман.— Таллинн,1993.

313. Лотман, Ю.М. Лекции по структурной поэтике / Ю.М. Лотман.— Тарту, 1964.

314. Лотман, Ю. О русской литературе. Статьи и исследования (1958—1993). История русской прозы. Теория литературы / Ю. Лотман. — СПб., 1997.

315. Лукач, Д. Теория романа / Д. Лукач; пер. Г. Бергельсона // Новое лит. обозрение. — 1994. — № 9. — С. 13—80.

316. Лундберг, Е. Мережковский и его новое хритианство / Е. Лунд-берг. — Спб., 1914.

317. Львов, В. Рассказы М. Арцыбашева, т. I / В. Львов // Образование — 1905 —№ 8, отд. III. — С. 60—73.

318. Львов-Рогачевский, В. Быть или не быть русскому символизму/ В. Львов-Рогачевский // Современный мир.— 1910. — № 10, отд. II. — С.80—84.

319. Львов-Рогачевский, В. М. Арцыбашев / В. Львов-Рогачевский // Современный мир. — 1909. — № 11, отд. II. — С.26—48.

320. Львов-Рогачевский, В. Одержимый. («У последней черты», роман М. Арцыбашева) / В. Львов-Рогачевский // Снова накануне. — М., 1913.—С. 53—66.

321. Магалашвили, А.Р. Дон-Кихот в контексте эстетических концепций и творчества Ф. Достоевского и Ф. Сологуба / А.Р. Магалашвили // Творчество Ф.М. Достоевского. Проблемы, жанры и интерпретации. — Новокузнецк, 1988. — С. 76—82.

322. Магалашвили, А.Р. Поэтика малой прозы Ф.К. Сологуба: авто-реф. дис. . канд. филол. наук / А.Р. Магалашвили; СО РАН. — Новосибирск, 2000.

323. Магалашвили, А.Р. Философия самоубийства в новеллах Ф. Сологуба / А.Р. Магалашвили // Серебряный век: философскоэстетические и художественные искания: межвуз. сб. науч. тр. — Кемерово, 1996. — С. 34—39.

324. Маковский, Ф. Что такое русское декадентство / Ф. Маковский // Образование. — 1905. — № 9. — С. 125—142.

325. Малахова-Мирович, В. О смерти в современной поэзии / В. Малахова-Мирович // Заветы. —1912. — № 7, отд. III. —- С. 98— 108.

326. Манн, Ю.В. Диалектика художественного образа / Ю.В. Манн. — М., 1987.

327. Марков, В.Ф. К вопросу о границах декаданса в русской поэзии (О лирической поэме) / В.Ф. Марков // О свободе в поэзии /

328. B.Ф. Марков. — СПб., 1994. — С. 47—58.

329. Маркович, В.М. Миф о Лермонтове на рубеже XIX—XX веков / В.М. Маркович // Имя — сюжет — миф. — СПб., 1996. -—1. C. 115—139.

330. Машбиц-Веров, И. Русский символизм и путь Александра Блока / И. Машбиц-Веров. — Куйбышев, 1969.

331. Мелетинский, Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа / Е.М. Мелетинский.— М., 1986.

332. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах/ Е.М. Мелетинский.—М., 1994.

333. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский. — М., 2000.

334. Мережковский, Д.С. О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы / Д.С. Мережковский.— Спб., 1893.

335. Мережковский, Д.С. Эстетика и критика: в 2 т. / Д.С. Мережковский. — М.; Харьков, 1994.

336. Методология анализа литературных произведений. — М., 1988.

337. Милюков, П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 2. Ч. 1 / П.Н. Милюков. — М., 1994.

338. Минералова, И.Г. Русская литература серебряного века: Поэтика символизма / И.Г. Минералова. — М., 2003.

339. Минский, Н. При свете совести: Мысли и мечты о цели жизни / Н. Минский. — Спб., 1890.

340. Минский, Н. Религия будущего / Н. Минский. — М., 1905.

341. Минц, З.Г. «Новые романтики» (К проблеме русского пресим-волизма) / З.Г. Минц // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. — Рига, 1988. — С. 144—158.

342. Минц, З.Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов / З.Г. Минц // Блоковский сборник. Ш.—; Тарту, 1979. — С. 76—120. — (Ученые записки Тартуского государственного университета; вып. 459).

343. Минц, З.Г. Об эволюции русского символизма: (К постановке вопроса: тез.) / З.Г. Минц // А. Блок и основные тенденции развития литературы начала XX века: Блоковский сб. УЛ. — Тарту, 1986. — С. 7—24. — (Ученые записки Тартуского университета; вып. 735).

344. Минц, З.Г. У истоков «символистского Пушкина» / З.Г. Минц // Пушкинские чтения в Тарту. — Таллинн, 1987. — С. 72—76.

345. Михайловский, Б.В. Избранные статьи о литературе и искусстве / Б.В. Михайловский. — М., 1991.

346. Михайловский, Н.К. Русские символисты / Н.К. Михайловский// Полн. собр. соч.: в 10 т. / Н.К. Михайловский. — Спб., 1914. —Т. 8. —С. 184—191.

347. Михайловский, Н.К. Русское отражение французского символизма / Н.К. Михайловский // Русское богатство. — Спб., 1893. — №2, отд. 2. —С. 45—68.

348. Михайловский, Б.В. Творчество Ф. Сологуба / Б.В. Михайловский // Литература XX века / Б.В. Михайловский. — М., 1939. — С.283—289.

349. Могильнер, М. Мифология «подпольного человека». Радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа / М. Могильнер. — М., 1999.

350. Мордовцева, Т.В. Идея смерти в культурфилософской ретроспективе / Т.В. Мордовцева.—Таганрог, 2001.

351. Мукаржовский, Я. Исследования по эстетике и теории искусства/Я. Мукаржовский — М., 1994.

352. Наливайко, Д. Про спиввидношення «декадансу», «модернизму», «авангардизму» / Д. Наливайко // Слово и час. — Кш'в, 1997. — № 11/12. — С. 44—48.

353. Нарский, И.С. Артур Шопенгауэр— теоретик вселенского пессимизма / И.С. Нарский // Избранные произведения / А. Шопенгауэр. — М., 1993. — С. 3—40.

354. Наука о литературе в XX веке (история, методология, литературный процесс). — М., 2001.

355. Науменко-Живой, А.Н. Импрессионизм и роман Ж.-К. Гюис-манса «Наоборот» / А.Н. Науменко-Живой // Традиции и взаимодействия в зарубежных литературах. — Пермь, 1996.— С. 95—115.

356. Недзвецкий, В. Романизированная мистерия Ф.М. Достоевского («Братья Карамазовы») / В. Недзвецкий // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Иовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

357. Неженец, Н.И. Русские символисты 7 Н.И. Неженец.— М., 1992.

358. Неизданный Федор Сологуб. — М., 1997.

359. Нива, Ж. Возвращение в Европу: ст. о рус. лит./Ж. Нива; пер. с фр. Е.Э. Ляминой; предисл. А.Н. Архангельского. — М., 1999.

360. Никитин, В. О магии символов и мистике слова / В. Никитин // Наука и религия. — 1993. — № 7. — С. 26—29.

361. Николаев, М.Н. Особенности творчества М.П. Арцыбашева Электронный ресурс. / М.Н.Николаев: http://www.nick.pskovtel.ru/arts/decadance/person/nikolaevl .zip (2000).

362. Николаев, П.В. Л.Н. Толстой и М.П. Арцыбашев / П.В. Николаев // Толстой и о Толстом: материалы и исслед. — М., 1998.—Вып. 1. —С. 221—244.

363. Николаенко, Д.В. Сочинения Электронный ресурс.: в 18т./ Д.В. Николаенко. — 3-е изд. на CD-ROM. — СПб., 2002. — Т. 10: Методология теории социокультурных систем.

364. Ницше, Ф. Сочинения: в 2 т. / Ф. Ницше. — М., 1990.

365. Новиков, А.И. Нигилизм и нигилисты. Опыт критической характеристики / А.И.Новиков. — Д., 1972.

366. Новикова, М.М Символика в художественном тексте / М.М. Новикова, И.Н. Шама. — Запорожье, 1996.

367. Новополин, Г.С. Порнографический элемент в русской литературе/Г.С. Новополин.— Пб., 1909.

368. Ноговицын, О. Зло в христианстве и бунт Ивана Карамазова / О. Ноговицын // The Dostoevsky Journal: An Independent review.—2001. —V. 2. —С. 63—73.

369. Нордау, M. Вырождение / М. Нордау. -— Спб., 1893.

370. Носова, Г.А. Язычество в православии / Г.А. Носова— М., 1975.-'.

371. Нымм, Е. Литературная позиция Иеронима Ясинского (1880— 1890 годы) / Е. Нымм. — Тарту, 2003.

372. О Федоре Сологубе. Критика, статьи, заметки / сост. А. Чеботаревская. — Спб., 1911.

373. Обломиевский, Д.Д. Французский символизм / Д.Д. Обломиев-ский. —М., 1973.

374. Одоевцева, И.В. На берегах Невы. Воспоминания / И.В. Одо-евцева. — М., 1988.

375. Ойзерман, Т.И. Проблема истины и ее критерия / Т.И. Ойзерман // Вестн. МГУ. Сер. экономики, философии и права. — 1956. — № 1.

376. Омельченко, А.П. Герой нездорового творчества («Санин», роман Арцыбашева) / А.П. Омельченко. — Пб., 1908.

377. Омельченко, А.П. Свободная любовь и семья («Санин», как вопрос нашего времени) / А.П. Омельченко. — Пб., 1909.

378. Орлов, В.Н. Перепутья. Из истории русской поэзии XX века /1. B.Н. Орлов. —М., 1976.

379. Орлов, В.Н. Перекресток / В.Н. Орлов // Избранные работы: в 2т./В.Н. Орлов. — М., 1988 — Т. 1—С. 376—538.

380. Ортега-и-Гассет, X. Избранные труды: пер. с исп. / X. Ортега-и-Гассет. — М., 1997.

381. Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры: пер. с исп. / X. Ортега-и-Гассет.— М., 1991.

382. Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения. Т. 2—М., 1997.

383. Охотина, Г.А. Федор Сологуб и Чехов / Г.А. Охотина // Анализ художественного произведения. —Киров, 1993. — С. 58—82.

384. Павлова, М. Из творческой истории романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» (отвергнутый сюжет «Сергей Тургенев и Шарик» и его место в художественном замысле и идейно-образной структуре романа) / М.М. Павлова // Рус. лит. — 1997. — № 2. —1. C. 138—154.

385. Павлова, М. Из творческой предыстории «Мелкого беса» (Алголагнический роман Федора Сологуба) / М. Павлова // De visu. — 1993. — № 9. — С. 30—54.

386. Павлова, М. Между светом и тенью / М. Павлова // Тяжелые сны / Ф. Сологуб. — Л., 1990. — С. 3—16.

387. Павлова, М. Преодолевающий золаизм, или Русское отражение французского натурализма / М. Павлова // Рус. лит. — 2002. —№1.

388. Павлова, T.B. Оскар Уайльд в русской печати начала XX века / Т.В. Павлова // Из истории русско-советского международного книжного общения (XIX—XX вв.). — Л., 1987. — С. 42—57.

389. Пайман, А. История русского символизма / А. Пайман. — М.,• 1998.

390. Палей, А Р. Федор Сологуб / А.Р. Палей // Встречи на длинном пути. Воспоминания / А.Р. Палей. — М., 1990. — С. 28—31.

391. Панкеев, И. «.Чего нет ни у Горького, ни у Андреева» / И. Панкеев // Кн. обозрение. — 1995. — № 31. — С. 25.

392. Парамонов, Б. Голая королева: Русский нигилизм как культурный проект / Б. Парамонов // Звезда. — 1995. — № 6. — С. 208— 216.

393. Парамонов, Б. Новый путеводитель по Сологубу / Б. Парамонов // Звезда. — 1994. — № 4. — С. 199—203.

394. Пестерев, В.А. Модификации романной формы в прозе Запада второй половины XX столетия / В.А. Пестерев. — Волгоград, 1999.

395. Петрочук, О. Сюжет о потерянной дочери / О. Петрочук // Новый мир. — 1993. — № 6. — С. 246—253.

396. Пигалев, А.И. Философский нигилизм и кризис культуры / А.И. Пигалев. — Саратов, 1991.

397. Пильд, Л. Иероним Ясинский: позиция и репутация в литературе/ Л. Пильд // Александр Блок и русская литература первой половины XX века: Блоковский сб. XVI.-— Тарту, 2003.— С. 36—51.

398. Пильд, Л. Пушкин в «Мелком бесе» Ф. Сологуба / Л. Пильд // Пушкинские чтения в Тарту-2. — Тарту, 2000. — С. 306-—321.

399. Пильд, Л. О генезисе русского символизма в трудах 3. Г. Минц / Л. Пильд // 200 лет русско-славянской филологии в Тарту. — Тарту, 2003. — С. 350—358.

400. Пильский, П. Критические статьи. Т. 1 / П. Пильский. — Пб., 1910.

401. Пильский. П. М. Арцыбашев (Революция и беллетристы) / П. Пильский // Свобода и жизнь. — 1906. — 20 нояб. (№ 13). — С. 2.

402. Пирогов, П.В. Арцыбашев как художник и мыслитель (Как пришел Арцыбашев к апофеозу Санина) / П.В. Пирогов. — М., 1908.

403. Писатели символистского круга. Новые материалы. — СПб., 2003.

404. Питирим Сорокин и социокультурные тенденции нашего времени: материалы Междунар. науч. симп., посвящ. 110-летию со дня рождения Питирима Сорокина (Москва — Петербург — Сыктывкар, 4—9 февр. 1999 г.). — М.; СПб., 1999.

405. Платек, Я. Ясный холод вдохновенья (О творчестве Ф. Сологуба) / Я. Платек // Муз. жизнь. — 1992. — № 17/18. — С. 25— 27.

406. Покровский, А.И. Современное декадентство перед судом вековечных идеалов / А.И. Покровский // Рус. вестн. — 1904. — № 6. — С. 543—594.

407. Полонский, В. Из литературы и жизни (О М. Арцыбашеве) / В. Полонский // Всеобщий ежемесячник. — 1910. — № 12. — С. 103—115.

408. Попов, В. Модный роман («Санин» М. Арцыбашева) / В. Попов // О веяниях времени. — Пб., 1908. — С. 39—51.

409. Поспелов, Г.Н. Вопросы методологии и поэтики: сб. ст. / Г.Н. Поспелов. — М., 1983.

410. Поспелов, Г.Н. Проблемы исторического развития литературы / Г.Н. Поспелов. — М., 1972.

411. Потебня, A.A. Из записок по теории словесности: (Поэзия и проза. Тропы и фигуры. Мышление поэтическое и мифическое) / A.A. Потебня. — Харьков, 1905.

412. Потебня, A.A. Слово и миф / A.A. Потебня. — М., 1989.

413. Потебня, A.A. Теоретическая поэтика / A.A. Потебня. — М., 1990.

414. Поэтические течения в русской литературе конца XIX— начала XX века. — М., 1988.

415. Поярков, П. Поэты наших дней / П. Поярков. — М., 1907.418Г Проблеми, имена и школи в руското литературознание през XX век = Проблемы, имена и школы в русском литературоведении XX века. — София, 2003.

416. Прокопов, Т. Возвращение Михаила Арцыбашева / Т. Прокопов // Наш третий клад: повести и рассказы / М.П. Арцыбашев. — М., 1996. — С. 5—24.

417. Прокопов, Т. Жизни и смерти Михаила Арцыбашева / Т. Прокопов // Собр. соч.: в 3 т. / М.П. Арцыбашев. — М., 1994. — Т. 1. —С. 5—31.

418. Протопопов, М. Больной талант / М. Протопопов // Рус. мысль. — 1891. — № 12, отд. 2. — С. 258—278.

419. Пумпянский, JI.B. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Л.В. Пумпянский; отв. ред. А.П. Чудаков; сост. Е.М. Иссерлин, Н И. Николаев; вступ. ст., подгот. текста и примеч. Н.И. Николаева. — М., 2000.

420. Пятигорский, A.M. Мифологические размышления: лекции по феноменологии мифа / A.M. Пятигорский. — М., 1996.

421. Радлов, Э. Очерк истории русской философии / Э. Радлов. — Спб., 1912.

422. Радин, П. Трикстер. Исследование мифов североамериканских индейцев / П. Радин; пер. с англ. В.В. Кирющенко. — СПб.: Евразия, 1999. —286 с.

423. Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре: сб. науч. ст. по материалам Всерос. науч. конф. — Волгоград, 2001.

424. Регинин, В. Арцыбашев о «Санине» / В. Регинин // Биржевые ведомости. — 1908. — 5 июня (№ 10536). — С. 6.

425. Редько, А.Е. Еще одна проблема / А.Е. Редько // Рус. богатст-во. — 1910. —№ 1, отд. II. — С. 130—144.

426. Редько, А.Е. Литературно-художественные искания в конце XIX— начале XX вв. / А.Е. Редько. — Л., 1924.

427. Редько, А.Е. «Образцы красоты человеческой» по Ф. Сологубу / А.Е. Редько // Рус. богатство. — 1912. — № 12. -— С. 347—364.

428. Редько, А.Е. Сборник о страшном («Земля», VII) / А.Е. Редько //Рус. богатство. — 1911. —№12, отд. II. — С. 129—134.

429. Редько, А.Е. Федор Сологуб в бытовых писаниях и «творимых легендах» / А.Е. Редько // Рус. богатство. — 1909.— № 2, отд. II. — С. 65—96; № 3, отд. II. — С. 65—101.

430. Решетов, В.Г. Возрождение и Декаданс: У. Шекспир и Ф. Бэкон в восприятии Ф. Ницше и О. Уайльда / В.Г. Решетов // Фи-лол. науки. — 1997. — № 3. — С. 41—47.

431. Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. — Л., 1974.

432. Розанов, В.В. Декаденты / В.В. Розанов. — М., 1904.

433. Розанов, Н.П. Крылья смерти (Творчество М.П. Арцыбашева) /

434. H.П. Розанов. — Владикавказ, 1913.

435. Россов, Н. О старых богах и новых настроениях (Из последних страниц истории русского интеллигента) / Н. Россов // Познание России. —1909. —№ 1. —С. 136—159; №2. —С. 12—41.

436. Руднев, А. «Я человек жизни, и только жизни, земной, человеческой.» / А. Руднев // Вопр. лит. — 1991. — № 11/12. — С. 352—354.

437. Руднев, В.П. Словарь культуры XX века / В.П. Руднев.—- М.,. 1997. • ■

438. Русская идея: сб. произведений рус. мыслителей / сост. Е.А. Васильев; предисл. A.B. Гулыги. — М., 2002.

439. Русская литература XX века. Т. 1—2 / под ред. С.А. Венгеро-ва. —М., 1914—1915.

440. Русская литература XX века: направления и течения. Вып.1.—Екатеринбург, 1992.

441. Русская литература конца XIX— начала XX вв. (1908— 1917). —М., 1972,

442. Русская литература конца XIX— начала XX в.: Девяностые годы / отв. ред. Б.А. Бялик; ИМЛИ АН СССР. — М., 1968.

443. Русская литература конца XIX— начала XX в.: 1901—1907 / отв. ред. Б.А. Бялик; ИМЛИ АН СССР. — М., 1971.

444. Русская литература конца XIX— начала XX в.: 1908—1917 / отв. ред. Б.А. Бялик; ИМЛИ АН СССР. — М., 1972.

445. Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 1 / отв. ред. В.А. Келдыш; ИМЛИ РАН. — М., 2000.

446. Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов: материалы Междунар. науч. конф., г. Волгоград, 24—7 апр. 2005 г. / ВолГУ ; оргкомитет : О. В. Иншаков (пред.) и др.. —Волгоград, 2005.

447. Русский модернизм: Проблемы текстологии: сб. ст. / ред. О.А. Кузнецова; РАН, Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом).-— СПб., 2001.

448. Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра: сб. науч. тр./ отв. ред., сост. проф. А.И. Ванюков. -— Саратов, 2001.

449. Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX— XX вв.: Блоковский сб. XV.—Тарту, 2000.

450. Рымарь, Н.Т. Введение в теорию романа / Н.Т. Рымарь. -— Воронеж, 1989.

451. Самопознание европейской культуры XX века. Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе.:— М., 1991.

452. Саськова, Т.В. Символистский «миф» о Достоевском / Т.В. Саськова // Традиции и новаторство русской прозы XIX века. — Горький, 1988. — С. 66—72.

453. Селегень, Г. «Прехитрая вязь» (Символизм в русской прозе: «Мелкий бес» Федора Сологуба) / Г. Селегень. — Вашингтон, 1968.

454. Семиотика города и городской культуры. Петербург // Труды по знаковым системам. XVIII. — Тарту, 1984. — Вып. 664.

455. Серебряный век в России. — М., 1993.

456. Серебряный век русской литературы. — М., 1996.

457. Сиклари, Дж. У истоков русского символизма / Дж. Сиклари // Из истории русской эстетической мысли.— СПб., 1993.— С. 117—130.

458. Силантьева, В.И. Художественное мышление переходного времени: Литература и живопись: А.П. Чехов, И.И. Левитан,

459. B.А. Серов, К.А. Коровин / В.И. Силантьева. — Одесса, 2000.

460. Силард, Л. Поэтика символистского романа конца XIX — начала

461. XX века (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) / Л. Силард // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. — Л., 1984. — С. 265—284.

462. Симачева, И.Ю. Сатирическая традиция Н.В. Гоголя в прозе символистов: автореф. дис. . канд. филол. наук / И.Ю. Симачева. — М., 1989.

463. Симачева, И.Ю. Явь и мечта в романе Ф. Сологуба «Творимая легенда» / И.Ю. Симачева // Рос. лит. журн. — 1994. — № 5/6. —1. C. 120—133.

464. Скабичевский, A.M. История новейшей русской литературы (1848—1908 гг.)/A.M. Скабичевский. —Спб., 1909.

465. Смерть как феномен культуры. — Сыктывкар, 1994.

466. Смирнов, С.А. Человек перехода Электронный ресурс. / С.А. Смирнов: www.anthropology.ru/ru/texts/smirseal/man.html (2003).

467. Смирнов, И.П. Мегаистория. К исторической типологии культуры / И.П. Смирнов. — М., 2000.

468. Смирнов, И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И.П. Смирнов. — М., 1977.

469. Смирнова, Л.А. Русская литература конца XIX— начала XX века / JI.А. Смирнова. — М., 1993.

470. Соболев, А Л . Из комментариев к «Мелкому бесу»: «Пушкинский» урок Передонова / A.JI. Соболев // Рус. лит. -— 1992. — № 1. —С. 157—160.

471. Соболев, A.JI. «Мелкий бес»: к генезису заглавия /

472. A.JI. Соболев // В честь 70-летия проф. Ю.М. Лотмана. — Тарту, 1992. —С. 175—179.

473. Соколов, А.Г. История русской литературы конца XIX— начала XX века / А.Г. Соколов. — М., 1984.

474. Собенников, A.C. «Чайка» Чехова и «Гроза прошла» Мережковского: (К типологии героя-«декадента») / A.C. Собенников // Чеховиана: Чехов и «серебряный век»: материалы конф. Ялта, 1993 г. — М., 1996. — С. 195—199.

475. Соловьев, В. Сочинения: в 2 т. / Вл. Соловьев. — М., 1988.

476. Соловьев, B.C. Философия искусства и литературная критика /

477. B.C. Соловьев. — М., 1991.

478. Соловьев, С. Символизм и декадентство / С. Соловьев // Весы. — 1909. — № 5. — С. 53—56.

479. Соотношение рационального и эмоционального в литературе и фольклоре: материалы Междунар. науч. конф. г. Волгоград, 21— 24 окт. 2003 г.: в 2 ч. — Волгоград, 2004.

480. Сорокин, П.А. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений / П.А. Сорокин; пер. с англ., коммент. и статья В.В. Сапова. —СПб., 2000.

481. Сорокин, П.А. Человек. Цивилизация. Общество: пер. с англ. / П.А. Сорокин; общ. ред., сост. и предисл. А.Ю. Согомонов. — М., 1992.

482. Социально-культурный контекст искусства.-—М., 1987.

483. Спроге, JI. «Мелкий бес» Федора Сологуба: Айса и Ананке / JI. Спроге // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йо-вановичу» / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

484. Старикова, Е. Реализм и символизм / Е. Старикова // Развитие реализма в русской литературе. — М., 1974. — Т. 3. — С. 165— 247.

485. Старыгина, A.B. Социология русской культуры: проблемное поле и методология изучения / A.B. Старыгина // Сиб. социол. вестн. — 2002. — № 2.

486. Стельтнер, У. Пшибышевский и русский модернизм / У. Стельтнер // Studia rossica posnaniensia. — Poznan, 1993. —Z. 25. —S. 25—32.

487. Степанян, K.A. Смерть и воскресение, бытие и небытие в романах Достоевского / К.А. Степанян // The Dostoevsky Journal: An Independent review. — 2001. — V. 2. — С. 103—119.

488. Судьба «Санина» в Германии. Постановление суда касательно конфискации и снятия ареста с романа «Санин» М. Арцыбашева. Мнения судебных экспертов / пер. с нем., под ред. В.И. Ротен-штерна.—Пб., 1909.

489. Сумцов, Н.Ф. Символика славянских обрядов: избр. тр. / Н.Ф. Сумцов. — М., 1996.

490. Сутан, Л.А. Гоголь и символисты: монография / Л.А. Сутан. — М., 1999.

491. Сухих, И. Бунин, Чехов и декадент Урениус / И. Сухих // Звезда—1995.—№10—С. 137—139.

492. Тагер, Е.Б. Возникновение модернизма / Е.Б. Тагер // Русская литература конца XIX — начала XX в.: Девяностые годы. — М., 1968, —С. 189—212.

493. Тагер, Е.Б. Избранные работы о литературе / Е.Б. Тагер. —М., 1988,'

494. Тальникова, Д. «Символизм» или реализм (Ф. Сологуб, А. Белый) / Д. Тальникова // Современный мир. — 1914. — № 4. — С. 121—• 149.

495. Тамарченко, Н.Д. Русский классический роман XIX века: Проблемы поэтики и типологии жанра / Н.Д. Тамарченко. — М.,

496. Тарланов, Е.З. Константин Фофанов: Легенда и действительность / Е.З. Тарланов. — Петрозаводск, 1993.

497. Теория литературы: в 3 т. — М., 1962.

498. Тишунина, Н.В. Роман О. Уайльда «Портрет Дориана Грея»: к проблеме «двойничества» в литературе XIX века / Н.В. Тишунина// Писатель и литературный процесс.— СПб.; Белгород, 1998. — С. 66—74.

499. Тодоров, Цв. Теории символа / Цв. Тодоров; пер. с фр. Б. На-румова. — М., 1998.

500. Толмачев, В.М. Декаданс: опыт культурологической характеристики / В.М. Толмачев // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. — 1991. — № 5. — С. 18—28.

501. Толстая, Е. Мерцанье и бурленье: Чехов и декаденты в изображении И. Ясинского / Е. Толстая // Чеховский сборник. — М., 1999. —С. 34—56.

502. Толстая, Е. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880 — начале 1890-х годов / Е. Толстая. — М.: РГГУ, 2002.

503. Томашевский, Б. Поэтика / Б. Томашевский.— М., 1996.

504. Топорков, A.JÏ. Теория мифа в русской филологической науке XIX века. Современные исследования / A.JI. Топорков. — М., 1997. ■

505. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в мире мифопоэтического: избранное / В.Н. Топоров. — М., 1995.

506. Топоров, В.Н. Пространство и текст (Из работ московского семиотического круга) / В.Н. Топоров; сост. и вступ. ст. Т.М. Николаевой.— М., 1997.

507. Тригорин, М. Проблема пола и «Санин» Арцыбашева: (публичная лекция) / М. Тригорин. — М., 1908.

508. Трифонов, Н. Не все то серебро, что блестит: Декадентская поэзия начала века и современность / Н. Трифонов // Кн. обозрение. — 1997. — №32. — С. 8.

509. Трубецкой, Е. Конец революции в современном романе (По поводу «Санина» Арцыбашева) / Е. Трубецкой // Моск. еженедельник.— 1908.— № 17.— С. 3—15.

510. Трубецкой, Е. Современный бес / Е. Трубецкой // Моск. еженедельник.— 1908 — № 24. — С. 4—13.

511. Тугаринов, В.П. Законы объективного мира, их познание и использование / В.П. Тугаринов. — М., 1955.

512. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов.— М., 1977.

513. Тюпа, В.И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ/В.И. Тюпа.—М., 2001.

514. Улановская, Б.Ю. О прототипах романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» / Б.Ю. Улановская // Рус. лит. — 1969. — № 3. — С. 185— 189.

515. Усов, А. Несколько слов о декадентах (Бодлэр, Верлэн, Маллармэ, Рембо) / А. Усов // Сев. вестн. — 1893. — № 8, отд. 1.—С. 191—205.

516. Фадеева, И.Е. Проблема трагического в русской культуре XIX—XX веков / И.Е. Фадеева // Художественная культура и гуманизация образования. — СПб., 1992. — С. 26—39.

517. Фарино, Е. Введение в литературоведение / Е. Фарино.— СПб., 2004.

518. Фатеева, H.A. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов / H.A. Фатеева.— М., 2000.

519. Федотов, Г.П. В защиту этики / Г.П. Федотов // Путь. — Париж, 193..

520. Фидлер, Ф.Ф. Первые литературные шаги: автобиогр. совр. рус. писателей / Ф.Ф. Фидлер.— М., 1911.

521. Философов, Д.В. Старое и новое / Д.В1 Философов. — М., 1912.

522. Фомин, А.Г. Ф. Сологуб / А.Г. Фомин 7/ Русская литература XX века / под ред. С.А. Венгерова. — М., 1915. — Т. 2. — С. 193—198.

523. Франк, C.JI. Достоевский и кризис гуманизма (К 50-летию со дня смерти Достоевского) / С.Л. Франк // О Достоевском.— М., 1990. —С. 391—397.

524. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрей-денберг. -—М., 1978.

525. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. — М., 1997.

526. Фридман, Я. Характеристика «героя» нашего времени Санина (по роману Арцыбашева «Санин») / Я. Фридман. — Брест-Литовск, 1908.

527. Хабаров, Ю. Арцыбашев как певец личности (Опыт литературной характеристики) / Ю. Хабаров.— Саратов, 1909.

528. Хайдеггер, М. Время и бытие: ст. и выступления / М. Хайдег-гер. —М., 1993.

529. Хайдеггер, М. Слова Ницше «Бог мертв» / М. Хайдеггер // Вопр. философии. — 1990. — № 7.

530. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев.— М., 2002.

531. Ханзен-Леве, A. Ore. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / А. Ханзен-Леве; пер. с нем. С,1. Бромлея.—СПб., 1999.

532. Хижняков, Е. «Санин», роман Арцыбашева в критико-юмористическом очерке / Е. Хижняков. -—Харьков, 1908.

533. Ходасевич, В. Некрополь / В. Ходасевич. — Л., 1990.

534. Ходасевич, В Федор Сологуб. Тяжелые сны. Роман. 2-е изд. Спб., 1905 / В. Ходасевич // Золотое руно — 1906 — № 2. — С. 130—131.

535. Холодов, А.Б. Мифопоэтика романов Ф.М. Достоевского: диалог и контекст / А.Б. Холодов // The Dostoevsky Journal: An Independent review.—2001.—V. 2. — С. 137—149.

536. Хуснулина, P.P. Английский роман XX века и "Преступление и наказание" Ф.М. Достоевского: очерки о прозе О. Уайльда, В. Вульф, С. Моэма, Б. Хопкинса, Э. Берджесса, Дж. Фаулза / P.P. Хуснулина; Казан, гос. ун-т им. В.И. Ульянова-Ленина. — Казань, 1998.

537. Цвик, И.Я. Религия и декадентство в России / И.Я. Цвик.— Кишинев, 1985.

538. Цейтлин, А.Г. Становление реализма в русской литературе /1. A.Г. Цейтлин. — М., 1965.

539. Цыбенко, Е.З. Взаимосвязи польской и русской модернистской прозы рубежа XIX и XX вв. (Пшибышевский, Берент, Брюсов, Арцыбашев, Белый) / Е.З. Цыбенко // Научные доклады Филологического факультета МГУ. — М., 1996. — Вып. 1. — С. 145— 166.

540. Цыбенко, Е.З. Станислав Пшибышевский и русская модернистская проза / Е.З. Цыбенко // Studia poloncia: К 60-летию

541. B.А. Хорева. — М., 1992. — С. 217—228.

542. Цыбенко, Е.З. Станислав Пшибышевский и русская "женская проза" начала XX века / Е.З. Цыбенко // Slowianie Wschodni : Duchowosc — kultura — jezyk. — Krakow, 1998. — С. 153—159.

543. Чавдарова, Д. HOMO LEGENS в русской литературе XIX века / Д. Чавдарова.—Шумен, 1997.

544. Чеботаревская, А. Федор Сологуб. Мелкий бес / А. Чеботарев-ская // Образование. — 1907. — № 7, отд. II.

545. Чернец, Л.В. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики)/Л.В. Чернец—М., 1982.

546. Честертон, Г. К. Вечный Человек / Г. К. Честертон.— М.; СПб., 2004.

547. Чмыхов, Л.М. Декаданс изнутри: (Культурологические аспекты) / Л.М. Чмыхов // Вестн. Ставроп. гос. пед. ун-та.Сер. «Социально-гуманитарные науки». — 1995. — Вып. 1. — С. 106—107.

548. Чудаков, А.П. Слово— вещь— мир / А.П. Чудаков.— М., 1992.

549. Чуковский, К. Геометрический роман («Санин», роман Арцы-башева») / К. Чуковский // Речь — 1907 — 27 мая. (№ 123). — С. 2.

550. Чуковский, К. От Чехова до наших дней / К. Чуковский. — Пб., 1908.

551. Чуковский, К. Самоубийцы / К. Чуковский // Речь. — 1912. — 23, 24 дек.

552. Чулков, Г. Наши спутники / Г. Чулков. — Пг., 1922.

553. Чулков, Г. О мистическом анархизме / Г. Чулков. — Спб.,1906.

554. Чхартишвили, Г. Писатель и самоубийство / Г. Чхартишви-ли. —М.,2003.

555. Чюмина, О. «Санин» Арцыбашева / О. Чюмина // Иллюстрированный еженедельник.— 1908.— № 51. — С. 816—55951Шахнович, М.И. Первобытная мифология и философия / М.И. Шахнович. — Л., 1971. *

556. Шкловский, В. О теории прозы /В. Шкловский. — М., 1983.

557. Шопенгауэр, А. Афоризмы и максимы / А. Шопенгауэр.— Л., 1991. .

558. Шопенгауэр, А. Избранные произведения / А. Шопенгауэр — М., 1993.

559. Шопенгауэр, А. Мир как воля и представление / А. Шопенгауэр.—М., 1993.

560. Шопенгауэр, А. Свобода воли и нравственность / А. Шопенгауэр.— М., 1992.

561. Шпенглер, О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой культуры. Т. 1 / О. Шпенглер. — М., 1993.

562. Щученко, В.А. Символ как способ выражения культурного содержания: К вопросу о русских символистах / В.А. Щученко // Русская культура: традиции и современность. — СПб., 1993. — С. 36—43.

563. Элиаде, М. Космос и история / М. Элиаде. — М., 1987.

564. Элиаде, М. Священное и мирское / М. Элиаде; пер. с фр., пре-дисл. и коммент. Н.К. Гарбовского. — М., 1994.

565. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. — М., 1995.

566. Эллис, Л.Г. Русские символисты / [Л.Г.] Эллис. — М., 1920.

567. Энгельгардт, М. А. Кривое зеркало (О «Санине») / М. А. Энгельгардт // Вестн. знания — 1908— №7/8. —С. 1000—1009.

568. Эсалнек, А.Я. Внутрижанровая типология и пути ее изучения / А.Я. Эсалнек. — М., 1985.

569. Эсалнек, А.Я. Своеобразие романа как жанра / А.Я. Эсалнек.—М., 1978.

570. Эсалнек, А.Я. Типология романа / А.Я. Эсалнек. — M., 1991.

571. Эткинд, А. Хлысты, декаденты, большевики: Начало века в архиве Михаила Пришвина / А. Эткинд // Октябрь. — 1996. — № 11. —С. 155—176.

572. Юм, Д. О самоубийстве / Д. Юм; пер. С. Роговина. — М., 1996.

573. Юнг, К Г. Архетип и символ/ К Г. Юнг.— М., 1991.

574. Яковлев, Д.Е. Моралисты и эстеты : (Английская неоромантическая эстетика и современность) / Д.Е. Яковлев. — М., 1988. (Новое в жизни, науке, технике. Сер.: Эстетика; № 6).

575. Яковлев, Д.Е. Философия эстетизма / Д.Е. Яковлев. — М., 1999.

576. Якубович, И.Д. Романы Ф. Сологуба и творчество Достоевского / И.Д. Якубович // Достоевский: материалы и исслед. — СПб., 1994. —С. 188—203.

577. Ясинский, И. Рыцарь Зеркал. Критические наброски. Декадентские схватки и потуги / И. Ясинский // Петерб. газ.— 1895. — 11 окт. (№ 279).— С. 1.

578. Ясинский, И. Мои литературные дебюты и редакция «Азиатского вестника» (Отрывок из воспоминаний) / И. Ясинский // Ист. веста. — 1891. — Т. 46, № 12. — С. 668—675.

579. Ясинский, И. Нравственность и безнравственность / И. Ясинский // Ежемесячные сочинения. — 1902. — № 2. —С. 151—160.

580. Ясинский, И. Роман моей жизни: кн. воспоминаний / И. Ясинский. — М; Л., 1926. ; .* *

581. Ш Jornadas Andaluzas de Eslavística / ed. Enrique F. Quero Gervilla. — Granada, 2004.

582. XII Symposium International Dostoïevski / ed. by U. Schmid, J.-Ph. Jaccard. — Genève, 2004.

583. Adam, P. Symbolistes et decadents / P. Adam, M. Pakenham.— Exeter, 1989.

584. Ahn, B.-S. Dekadenz in der Dichtung des Fin de Siècle / B.-S. Ahn.—Göttingen, 1996.

585. American Contributions to the Tenth International Congress of Slavists (Literature), Sophia, September 1988 / ed. Jane Gary Harris. — Slavica, 1988.

586. Bauer, R. Altes und Neues über die Decadence / R. Bauer // Literaturwissenschaftliches Jahrbuch.— Berlin, 1991.— Bd. 32.— S. 149—173.

587. Bauer, R. Die schöne Décadence: Geschichte eines literarischen Paradox / R. Bauer. — Frankfurt am Main, 2001.

588. Beilharz, A. Die Decadence und Sade. Untersuchungen zu erzählenden Texten des französischen Fin de Siècle / A. Beilharz. — Stuttgart, 1997.

589. Bernheimer, Ch. Decadent subjects: the idea of decadence in art, literature, philosophy, and culture of the fin de siècle in Europe / Ch. Bernheimer, Kline T. Jefferson, N. Schor. — Baltimore, 2002.

590. Birkert, J. The sins of the fathers: decadence in France 1870— 1914 / J. Birkert. — London; N. Y., 1986.

591. Borchmeyer, D. Nietzsches Begriff der Decadence / D. Borchmeyer // Die Modernisierung des Ich. — Passau, 1989. — S.84—95. ■ ■■

592. Boura, C.M. The heritage of symbolism / C.M. Boura. — London, 1943.

593. Brodsky, P.P. Fedor Sologub: Optimist of Death / Diss. / P.P. Brodsky. — Berkeley, 1972.

594. Brodsky, P.P. Fertile fields and poisoned gardens: Sologubs debt to Hoffman, Pushkin and Hotorn / P.P. Brodsky // Essays in literature. — 1974. — № 1. — P. 96—108.

595. Buvik, P. "La luxure et la purete : Essai sur l'oeuvre de J.K. Huysmans et la psychanalyse freudienne" / P. Buvik // Edda. — Oslo, 1988. — H. 4. — S. 323—340.

596. Calinescu, M. Five faces of modernity: Modernism. Avant-garde. Decadence. Kitsch. Postmodernism / M. Calinescu. — Durham, 1987.

597. Catteau, J. Dostoyevsky and the Process of Literary Creation (Cambridge Studies in Russian Literature, May 11, 1989 / Series Editor— Catriona Kelly, Translator— Audrey Littlewood) / J. Catteau. — Cambridge, 1989.

598. Cevasco, G.A. The breviary of the Decadence: J.-K. Huysmans's "A rebours" and English literature / G.A. Cevasco.—N. Y., 2001.

599. Cogny, P. J.-K. Huysmans : De l'ecriture a l'Ecriture / P. Cogny. — Paris, 1987.

600. Cultural Politics at the Fin de Siècle / ed. by Sally Ledger, Scott McCracken. -—Cambridge, 1995.

601. Daly, N. Modernism, Romance and the Fin de Siècle: Popular Fiction and British Culture, 1880—1914 / N. Daly. — Cambridge, 1999.

602. De Greve, C. Georges Rodenbach / C. de Greve. — Bruxelles,' 1987. ■ ;/.';'

603. Denissoff, N. Fedor Sologoub, 1863—1927 / N. Denissoff.— Paris, 1981.608. "Die modernen Pessimisten als décadents": von Nietzsche zu Horstmann.— Wüzburg, 1993.

604. Donato, E. The script of decadence: essays on the fictions of Flaubert and the poetics of Romanticism / E. Donato. —N. Y., 1993.

605. Dostojewskij und Deutschland: Unter Berücksichtigung seiner internationalen Bedeutung (XL Symposium der Internationalen Dostojewskij-Gesellschaft).— Baden-Baden, 2001.

606. Dowling, L.C. Aestheticism and decadence: a selective annotated bibliography / L.C. Dowling. — N. Y., 1977.

607. Dowling, L. Language and decadence in the Victorian fin de siècle / L. Dowling. — Princeton (N.J.), 1986.

608. Ebert, Chr. Symbolismus in Rusland: Zur Romanprosa Sologubs, Remisows, Belys / Chr. Ebert. — Berlin, 1988.

609. Ellmann, R. The uses of decadence: Wilde, Yeats and Joyce / R. Ellmann // Literary interrelations. — Tubingen, 1987. —№ 2. — P. 27—39.

610. Fedor Sologub 1884—1984: Texte, Aufsatze, Bibliographie.— München, 1984.

611. Friedman, D.F. The symbolist dead city: a landscape of poesis / D.F. Friedman.—N Y., 1990.

612. Foster, E.H. Decadents, symbolists, & aesthetes in America: fin-de-siècle American poetry: an anthology / E.H. Foster. — Jersey City, 2000.

613. Fuchs, Stefan F.-J. Dekadenz: Versuch zur ästhetischen Negativität im industriellen Zeitalter anhand von Texten aus dem französischen und englischen Fin de siècle / F.-J. Stefan Fuchs. — Heidelberg, 1992.

614. Garelick, R.K. Rising star: dandyism, gender, and performance in the fin de siHcle / R.K. Garelick. — Princeton, 1998.

615. Gillespie, M.P. "The picture of Dorian Gray" : "What the world thinks me" / M.P. Gillespie. — London, 1995.

616. Grossman, J.D. Valéry Bryusov and the riddle of Russian decadence / J.D. Grossman. — Berkeley, 1985.

617. Gruenter, R. Erinnerung an Georges Rodenbach (1855—1898) / R. Gruenter // Euphorion. — Heidelberg, 1987. — Bd. 81, № 2. — S. 181—187.

618. Hansson, C. Fedor Sologub as a short-story writer: Stylistic Analyses / C. Hansson.— Stockholm, 1975.

619. Heistein, J. Decadentisme, symbolisme, avant-garde dans les littératures européennes: Recueil d'etudes / J. Heistein. — Wroclaw, 1987.

620. Holthusen, J. Fedor Sologubs Roman-Trilogie "Tvorimaja legenda" / J. Holthusen. — Haag, 1960.

621. Holthusen, J. Studien zur Äesthetik und Poetik des russischen♦ •

622. Symbolismus / J. Holthusen. — Göttingen, 1957.

623. Hurley, Ky. The Gothic Body: Sexuality, Materialism, and Degeneration at the Fin de Siècle / Ky. Hurley. — Cambridge, 1996.

624. Hustvedt, A. The decadent reader: fiction, fantasy, and perversion from fin-de-siècle France / A. Hustvedt. —N. Y., 1998.

625. Hutchings, S C. Russian Modernism: The Transfiguration of the Everyday (Cambridge Studies in Russian Literature, December 11, 1997/ Series Editor— Catriona Kelly) / S C. Hutchings. — Cambridge, 1997.

626. Huysmans: Une esthetique de la decadence : Actes du colloque de Bale, Mulhouse et Colmar des 5, 6 et 7 nov. 1984 / Organise par Guyaux A. et al.. — Geneve, 1987.

627. Joret, P. Bruges-la-Morte ou la felure d'un idealisme : Les racines idéologiques d'une fleur de papier / P. Joret // Review belge de philologie et d'histoire. — Bruxelles, 1988. — T. 66, № 3.— P. 502—534.

628. Koppen, E. Dekadenter Wagnerismus: Studien zur europäischen Literatur des Fin de siècle / E. Koppen. — Berlin, 1973.

629. Krzyzowska-Protasienia, G. Michail Arcybaszew w ocenie rosy-jskiej kiytyki literackiej lat 1901—1992 / G. Krzyzowska-Protasienia// Acta Univ. wratislaviensis.— Wroclaw, 1994.— № 1569: Slavica wratislaviensia, № 81. — S. 67—87.

630. Laver,' J. The first decadent, being the strange life of J.K. Huys-mans / J. Laver. — N. Y., 1955.

631. Lucker, N. Scandalous "Sanin" revisited: A literary re-assessment / N. Lucker//New Zealand Slavonic journal. — Wellington, 1999.— P. 193—202.

632. Marquize-Pouey, L. Le mouvement décadent en France / L. Mar-quize-Pouey. — Paris, 1986.

633. Martens, D. L'Onirisme chez Huysmans: cles de lecture / D. Martens // Lettres romanes. — Louvain-la-Neuve, 2002. — T. 56, № 1/2. —P. 91—113.

634. Marvick, L.W. Aspects of the fin-de-siècle decadent paradox/ L.W. Marvick // Clio. — Fort Wayne, 1992. — V. 22, № 1. — P. 1—-19. ' ■ -,

635. Matusiak, A. Wedrowka oniiyczna w prozie rosyjskich dekaden-tow: (Ciezkie sny Fiodora Sologuba i opowiadania Walerija Briu-sowa) / A. Matusiak // Acta uniw. wratislaviensis. — Wroclaw, 1997. — № 1952: Slavica wratislaviensia, 98. — S. 65—74.

636. Moeller-Sally, B.F. Oscar Wilde and the culture of Russian modernism / B.F. Moeller-Sally // Slavic a. East Europ. j. — Tucson, 1990. — V. 34, № 4. — P. 459—472.

637. Mohneyron, F. L'androgyne decadent: mythe, figure, fantasmes / F. Monneyron. — Grenoble, 1996.

638. Morrison, S.A. Russian opera and the symbolist movement / S.A.Morrison. — Berkeley, 2002.

639. Mythos in der slawischen Moderne. —Wien, 1987.

640. Navarette, S.J. The shape of fear: horror and the fin de siècle culture of decadence / S.J. Navarette. — Lexington, 1998.

641. Neuhauser, R. Dostoevsky's Conservative Ideology: About the Construction of Pseudological Realities / R. Neuhauser // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

642. Ogilvie, М.В. Reconstructing the Canon: Russian Writing in the 1980s (Studies in Russian and European Literature, May 1, 2000 / M.B. Ogilvie, C.J. Choquette; ed. by Arnold McMillin). — Harwood, 2000.

643. Pellegrini, E. Dal pozzo enigmático della decadenza / E. Pellegrini// Ponte. — Firenze, 1994. — A. 50, № 3. — P. 128— 131. '^V.---7

644. Perennial Decay: On the Aesthetics and Politics of Decadence / ed. by Liz Constable, Dennis DenisofF, and Matthew Potolsky. — Pennsylvania., 1999.

645. Oôadlikova, M. Básnik krasy a smrti / M. Ofcadlikova // Sologub F. Posedly. — Praha, 1983. — S. 333—357.

646. Padgett, A. Beyond Dostoevsky: The Discourse of Non-Existence / A. Padgett // The Dostoevsky Journal: An Independent review. — 2002—2003. — V. 3/4. — P.79—93.

647. Paglia, C. Sexual personae / C. Paglia. —New Haven, 1990.

648. Peylet, G. La literature fin de sincle de 1884 a 1898: entre dñcadentisme et modernitií / G. Peylet. — Paris, 1994.

649. Pierrot, J. The decadent imagination, 1880—1900 / J. Pierrot. — Chicago, 1981.

650. Pittock, M. Spectrum of decadence: the literature of the 1890s. / M. Pittock. — London; N. Y., 1993.

651. Rabinowitz, S. J. Sologub's Literary Children: Keys to a Symbolist's Prose / S. J. Rabinowitz. — Slavica, 1980.

652. Rasch, W. Die literarische Decadence urn 1900 / W. Rasch.— München, 1986.

653. Rashkin, E. Art as symptom: A portrait of child abuse in "The picture of Dorian Gray" / E. Rashkin // Modern philology. — Chicago, 1997. — V. 95, № 1. — P. 68—80.

654. Reed, J.R. Decadent style / J.R. Reed. — Ohio, 1985.

655. Reed, Whissen Th. The devil's advocates: Decadence in modern literature / Whissen Th. Reed. — Westport, 1989.

656. Regn, G. Satanismus als Diskurs: Grenzen der Mimesis und negative Ästhetik in Huysmans "La-Bas" / G. Regn // Zeitschrift für französishe Sprache und Literatur. — Wiesbaden ; Stuttgart, 1994. — Bd. 104, H. 3. — S. 269—291.

657. Richard, N. Le Mouvement Décadent: dandys, esthetes et quintes-sents / N. Richard. — Paris, 1968.

658. Robbins, K.L. The Artistic Vision of Fedor Sologub: A Study of Five Major Novels / Diss. / K.L. Robbins.— Washington, 1975.

659. Romancing Decay / ed. by Michael St John. — Ashgate, 1999.

660. Saint-Amour, P.K. Oscar Wilde: Orality, literary property, and crimes of writing / P.K. Saint-Amour // Nineteenth-century literature. — Berkeley, 2000. — V. 55. — P. 59—91.

661. Schenk, Chr. Venedig im Spiegel der Dècadece-Literatur des Fin de siècle / Chr. Schenk. — Frankfurt am Main, 1987.

662. Schoolfield, G.C. A Baedeker of decadence: charting a literary fashion, 1884—1927 / G.C. Schoolfield. — New Haven, 2003.

663. Semjatova, B. Sologubs Schopenhauerrezeption und Ihre Bedeutung fur die Motivgestaltung in Seinen Erzählungen / B. Semjatova.— München, 1997.

664. Showalter, E. Daughters of decadence: women writers of the Fin-de-Siècle/E. Showalter. —NewBrunswick, 1993.

665. Showalter, E. Sexual anarchy: gender and culture at the fin de siècle / E. Showalter. — N. Y., 1990.

666. Simonek, S. Zur widerspruchlichen Konzeption von Dekadenz und Moderne bei Ivan Franko / S. Simonek // Osterreichsche Osthefte. — Wien, 1993. — Jg. 35, № 4. — S. 611—632.

667. Smaga, J. Dekadentyzm w Rosji / J. Smaga. — Wroclaw, 1981.

668. Smith, V. W. Fedor Sologub (1863—1927): A Critical Biography/ Diss./V. W. Smith. — Stanford University, 1993.

669. Sorokin, P.A. Social and Cultural Dynamics. — V. I—IV / P.A. Sorokin. —N.Y., 1937—1941.

670. Sorokin, P.A. The Crisis of Our Age. The Social and Cultural Outlook / P.A. Sorokin. — N.Y., 1957.

671. Spackman, B. Decadent genealogies: the rhetoric of sickness from Baudelaire to D'Annunzio / B. Spackman. — Ithaca, 1989.

672. St John, M. Romancing decay: ideas of decadence in European / St John M.—Ashgate, 1999.

673. Stableford, B.M. Glorious Perversity: The Decline and Fall of Literary Decadence / B.M. Stableford. — Borgo, 1998.

674. Stableford, B.M. The Dedalus book of decadence (moral ruins) / B.M. Stableford. — Sawtry, 1990.

675. Stableford, B.M. The second Dedalus book of decadence: the black feast / B.M. Stableford. — Sawtry, 1992.

676. Sturgis, M. Passionate attitudes: the English decadence of the 1890s. / M. Sturgis. — London, 1995.

677. The Noise of Change: Russian Literature and the Critics 1891— 1917 / Trans, and ed., Stanley Rabinowitz. — Ann Arbor, 1986.

678. The Silver Age in Russian Literature. Selected Papers from the Fourth World Congress for Soviet and East European Studies, Harrogate, 1990. —N. Y., 1992.

679. Thornton, R.K.R. The decadent dilemma / R.K.R. Thornton.— London, 1983.

680. Tihanov, G. The Master and the Slave. Lukacs, Bakhtin, and the Ideas of Their Time / G. Tihanov. — Oxford, 2000.

681. Tucker, H. Scholars of decadence / H. Tucker // Michigan quarterly review. — Ann Arbor, 1987. — V. 26, № 2. — P. 421—427

682. Vilcot, J.-P. Huysmans et l'intimité protégée / J.-P. Vilcot. — Paris, 1988.

683. Vroon, R. Max Nordau and The Origins of Russian Decadence: some preliminary observations / R. Vroon // Sine arte, nihil: сб. науч. тр. в дар проф. Миливое Йовановичу / ред.-сост. Корнелия Ичин. — Белград; М., 2002.

684. Weir, D. Decadence and the making of modernism / D. Weir. — Amherst, 1995.

685. Weststejn, W.G. Sologub and the Poetry of the Eighties / W.G. Weststejn // Культура русского модернизма. — M., 1993. — С. 365—377.

686. Williams, R.L. The horror of life / R.L. Williams. — Chicago, 1980.

687. Winthrop, H. Variety of meaning in the concept of decadence / H. Winthrop // Philosophy & Phenomenology Researches. — Sidney, 1971. —№3.

688. Zhivolupova, N. Dostoevsky and Traditional Values of Russian Culture. A lecture presented at The Kennan Institute on May 9,1996 / N. Zhivolupova. — Washington (DC), 1996. — P. 16—28.

689. Ziegler, R. Beauty raises the dead: literature and loss in the fin de siècle / R. Ziegler. — London, 2002.

690. Ziegler, R. From body magic to "divine alchemy": Anality and sublimation in J.-K. Huysmans / R. Ziegler // Orbis litterarum. — Copenhagen, 1989. — V. 44, № 4. — S. 312—326.

691. Zur Poetik des Romans / Hrsg. von V. Klotz. — Darmstadt, 1965.