автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.02
диссертация на тему: Художественный мир В. Личутина

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественный мир В. Личутина"

КОВТУН Наталья Вадимовна

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР В.ЛИЧУТИНА /религиозно-нравственные аспект!/

Специальность 10.01.02 - литературы народов Российской Федерации

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 1995

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета.

Научный руководитель: доктор филологических наук

БУЗНИК В.В.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор ФИЛАТОВА А.И. (Санкт-Петербург);

кандидат филологических наук БЕКВДИН П.В.

Ведущая организация: Санкт-Петербургская государст-

час. на заседании Диссертационного совета К 133.05.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук в Российском ордена Трудового Красного Знамени государственном педагогическом университете

Ю53, Санкт-Петербург, 1-я линия В.О.,

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке университета (191186, Санкт-Петербург, наб. р.Мойки,

венная Академия культуры.

Защита диссертации состоится 25 мая

д.48).

Автореферат разослан

н

г.

Ученый секретарь Диссертационного совета, кандидат филологических наук

КЯКШТО Н.Н.

Имя поморского писателя Владимира Личутина появилось на страницах "толстых" журналов в начале 70-х годов. Он заявил о себе социологическими повестями "Белая горница" (1972), "Иона и Александра " (1973), чуть позднее.появился первый исторический роман "Долгий отдых" (1974). Критика сразу откликнулась на дебют молодого прозаика. Уже в первых статьях очевиден постоянный интерес к феномену художника, авторская позиция которого по сути своей весьма родственна гуманистическим тенденциям народной культуры. Преемственность в развитии национального быта, традиций, характеров постоянно находится под контролем Личутина, способствует воссоединение времен и объединению, казалось бы, разрозненных повествований в одно целое. Все произведения писателя, его художественный мир и строится "по закону саги" (В.Коробов). Ощущение неразрывности созданного обеспечивается, по мнению исследователей, "единством личу-тинского взгляда на мир и человека"..

Необходимость изучения прозы Личутина в ее полном объеме означена целым рядом критических работ (статьи В.Коробова, Г.Цветова, Ю.Дожева, И,Стрелковой). Однако целостное познание художественного мира писателя еще не получило достаточной научной разработки. Проблема била поставлена, но ее серьезное исследование только намечалось. Некоторые черты, особенности художественной картины мира автора указаны в статьях В.Бонда-ренко, Ш.Галимова, В.Ганичева, С.Залыгина, Н.Павлова, Т.Рыбаль-ченко. Тем не менее в этих работах затронуты лишь отдельные проблемы изучения творчества прозаика.

Наибольшее внимание критики уделяли раннему творчеству Личутина. Его повести под общим названием "Из хроники поморской деревни", роман "Долгий отдых" были поставлены в один ряд с произведениями Ф.Абрамова, В.Белова, В.Распутина и рассматривались как продолжение "деревенской" темы, "деревенской прозы". Такое стремительное признание начинающего автора и безоговорочное причисление его к мастерам "традиционной" литературы (как иначе именуют "прозу о деревне") имело противоречивые последствия. Выработанные критикой клтпе для анализа "деревенской прозы" стали почти автоматически переноситься на книги молодого прозаика. Все, что не укладывалось в избранный рамки, либо вовсе не замечалось, либо однозначно считалось про-

счетом художника, издержкой вкуса. Однако уже с романа "Фармазон" (1979), который лишь по материалу книга о деревне, писатель выходит в иные просторы.

Личутин, обогащенный опытом мастеров старшего поколения, пытается найти в литературе "свою ноту". Примерно с 1979 г. заканчивается ученический этап и начинают идти по новому кругу те же самые персонажи. Появляются герои - "странники души", юроды, калики перехожие. В центр произведений ввдвигавт-ся метафизические вопросы бытия, а вместе с тем усиливается роль вымысла, воображения. Реализм резко смещается в сторону надреального, мистического. Не менее озадачил критиков и изменившийся характер освоения традиций, когда качественно иной - именно чувдый в жанровом отношении материал фольклора и древнерусской литературы - определяет философское, идейное содержание произведения, что, в свои очередь, связано с иной ориентацией самого автора, вставшего на позиции "взволнованного" агиографа, а не бесстрастного летописца.

В литературно-критических работах конца 70 - 80-х гг. все чаще высказывается мнение о "новом качестве" прозаика. И скоро вывод о самобытности таланта художника становится таким же "общим местом", каким еще недавно служило утверждение Ли-чутина в качестве "деревенщика". Однако попытки исследователей объяснить, осмыслить в единстве то "новое", что вошло в прозу писателя с ромяна "Фармазон", зачастую приводили к противоречивым выводам. Причина неудач представляется в полном невнимании ученых-филологов к религиозно-философским исканиям художника, к той Идее, что крепит все творчество, придавая ему некую целостность.

Между тем, для Личутина народная культура, народная вера (в ее старообрядческом варианте) имеют первостепенное значение. Нравственные искания староверов, их взгляд на мир и предназначение человека определили не только тему художественного творчества, не только отбор материала, но сам склад таланта художника, формирование его писательского метода, где старообрядческий извод становится ведущим в создании личутинской концепции праведничества.

Сам культурно-старообрядческий момент выделить крайне сложно, так как он входит в общее понимание народной культуры, являясь одним из важнейших невычленимых ее пластов. В то же

время ощутим неясный эстетический план этой культуры, исходные данные которой коренятся не только и не столько в эстетическом аспекте, сколько в мировоззренческом, социально-историческом, в разнообразиях состояний, интуиций и т.п. Но явление это тем дороже и интереснее для писателя, что, органично связанное с традицией, обладает универсальным, общенациональным и общечеловеческим содертанием.

Личутин, разумеется, ке историк и не профессиональный философ, а прежде всего - художник. Его нравственные искания преломляются в повестях, романах, определяя картину абсолютного мироустройства и образ положительного героя. Эти, ведутцие темы всего творчества, получают у писателя религиозное решение, ибо "поиск Идеала немыслим вне религии" (Фери фон Лили-енфельд).

• И сам характер письма автора, "темного", таинственного, и обращение к православны« обрядам, сказаниям, притчам имеют, кроме всего прочего, те же религиозно-мистические корни, отсылающие к традициям старообрядческой литературы.

Но первостепенная валлость идеалов и учений староверия' для мировоззрения прозаика, как и значимость отдельных особенностей его творчества, могут быть выяснены с точки зрения целого - единого художественного мира. Данные обстоятельства делают предпринятое в диссертации исследование художественного мира писателя, его религиозно-нравственных исканий необходимым и актуальным.

Цель настоящей работы - рассмотреть прозу Личутина с учетом закономерностей художественного мира автора; установить глубокую и несомненную связь самобытных художественных открытий писателя с традициями старообрядческой культуры; доказать, что интерес к философии и эстетике староверия определен мировоззренческой установкой художника, сама специфика мкаления которого сродни народной.

Подчеркивая важность роли, которую играет в художественном сознании Личутина старообрядческая культура, отметим раэ-нокачественность этого материала, трудности его интерпретации, так как эстетический момент проясняется крайне сложно именно с позиции его генезиса. Поэтому формирование диссертационной концепции во многом определено логикой'мысли и развития самого писателя в связи с закономерностями восприятия им этой культуры.

Методологической основой исследования является системный подход к явлениям литературы, предполагающий объединение историко-литературного принципа со структурно-типологическим.

В основе методики исследования - сочетание конкретно-текстового анализа с изучением идейно-теоретических аспектов творчества писателя.

Новизна настоящей работы состоит в том, что проза Личути-на впервые проанализирована полно, как единое целое с точки зрения своеобразия ее художественного мира. Характерные особенности творчества прозаика связываются с созданием неповторимой художественно-образной системы, определенной мировоззрением автора, всей личностью, самобытностью религиозно-этических пристрастий, особенностями мироощущения.

Объектом исследования стало асе творчество Личутина. Особое внимание уделено анализу романов писателя, объединенных старообрядческой идеей поиска "земного рая" - Беловодья.

Научно-практическое значение диссертации заключается в том, что представленный в ней материал и основные выводы дают возможность обосновать новый подход к изучению прозы Личутина. Предложенный анализ художественного мира писателя может быть использован при теоретическом осмыслении круга вопросов по проблеме литературной преемственности.

Основные положения диссертации могут быть введены в программы лекционных курсов по истории отечественной литературы XX века.

Апробация научных результатов. Основные положения исследования обсуждались на Межреспубликанской научно-методической конференции МАПРЯЛ (Санкт-Петербург, 1992), Всесоюзной научно-практической конференции КПИ (Красноярск, I992), на Абра-мовских чтениях (Архангельск, 1992), на межвузовских научно-методических конференциях с международным участием КПИ (Красноярск, 1992, 1993, 1994), на научных конференциях профессорско-преподавательского состава КПУ (Красноярск, 1993, 1994). Материалы диссертации были положены в основу докладов, прочитанных на заседаниях кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета (май 1994 и февраль 1995 г.) и аспирантском семинаре (СПб., декабрь 1994). Содержание диссертации отражено в 12 публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит иа введения, двух

глав, заключения и списка используемой литературы. Овьем ос- • новного текста 232 страницы. Библиография по теме исследования включает 265 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖА! !ИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновала актуальность темы, определяются цели, принципы и научная новизна исследования.

В первой глава "Проблема художественного пространства" рассматривается эволюция представления Личутина об идеальном мироустройстве. Эта часть диссертации выстраивается как своеобразный "Путешественник" автора к абсолютному пространству -Беловодью. 3 старообрядческой среде были широко распространены карты и описания марпрутов (Путешественников) я земле "дре-влей веры". Идея Заповеданной страны "живого прошлого" выступает структурообразующей б кавдом романе Личутина. Мечта о достижении "рая" превращает и самого писателя в некоего странника. "Миф о пути" как концепция собственной эволюции художника связан прежде всего с пониманием пути-позиции, пути как избранном моральном и идейно-эстетическом направлении. Всякое развитие дня Личутина не прямая, уходящая из прсплого в будущее, а спираль, состоящая из ряда концентрических кругов, каждый из которых вбирает в себя опыт предшествующего•и отталкивается от него. Начало нового витка, цикла связано с преображением автора, мира, героя. Идея теургического воздействия Слова, художественного текста на действительность, з которой угадываются, воскрешаются черты Идеала - основополагающая для Личутина. Отсюда необходимость рассматривать творческую эволюцию писателя в контексте заданной им же програлмы поиска абсолютной модели мироустройства - Беловодья.

Мир личутинской прозы организован единой системой антитез, которые уточняют и развивают смысл главного противостояния: "бояественное"-"дьявольское". Антиномия "святости" и "сатанизма" лежит в основе старообрядческой картины Вселенной.

Модель мира, о котором повествуется уке в первом романе Личутина "Долгий отдих-', определена оппозицией "небесное, бо-жественное"-"земное, плотское". "Высший" мир и мир материальный воплощаются в традиционную сказочную оппозицию "дом"-'лес", "Свое" пространство "дома" - мир крестьян деревни Дорогая Гора,

человеческий мир, чтущий нормы христианской морали, "Чужое" пространство "лес" - топос зверей, жестокости, живущий по законам плоти, инстинкта. Враждебное пространство "леса" расположено на левом берегу, деревенский мир - на правом.

Первые и, соответственно, вторые члены оппозиций составляют между собой семантические ряды: высший - "свой" мир -дом - правый; "низ" - "чужой" мир - лес - левый. Но граница между двумя пространствами остается прозрачной. По мере освоения героем пространства "леса" оно утрачивает враждебные человеку свойства, одомашнивается и связывается с "родным" то-посом деревни, дома: территории покосов, пожни.

Кроме оппозиции "дом"-"лес", художественное пространство романа организуется противопоставлением "природа"-"цивилизация". В этой антиномии топос "природы" ("дома - леса") противостоит пространству "города" как "верх"-"низу", добро -злу, жизнь - смерти. Топос "природы" - сфера естественной, стихийной жизни, которая имеет общую основу с миром деревни, однако лишенную черт христианской софийности, пребывающую в состоянии динамики, благодаря чему "природа" и способна противостоять догматизму, рационалистичности мертвой материи города.

Таким образом, пространство "леса" является как бы промежуточным между миром "дома" и "города", составляя оппозиции с каждым из них. Топос "цивилизации" - вымороченное, искусственное пространство, пригодное только для смерти, т.е. непространство.

Антиномия "природа"-" цивилизация" трансформируется в романе в противостояние Россия - Европа, которое приобретает важнейшее значение во всем последующем творчестве Личутина. Топос России священен, он вбирает все семантические характеристики первых членов вццеленных оппозиций. В противовес "своей" земле, Европа - суть средоточение всего "чужого", опасного, дьявольского. Тема Запада, образы западной культуры решены в романе с учетом старообрядческих представлений. Атрибуты данной культуры (немецкие дома, платья, манеры, речь) оцениваются строго отрицательно, служат показателем сатанинского влияния.

Однако все события романа происходят на своей территории "дома-деревни - России", где еще живы патриархальные идеалы и древние святыни. Человек чувствовал себя защищенным в пре-

делах родного дома, единство с Богом обреталось последовательным выполнением заветов предков, и даже смерть становилась только "долгим отдыхом" перед новой фазой появления на свет. Под этим знаком неуничтожимости жизни и происходит действие романа.

Следующий этап личутинского "Путешественника" воссоздан в романе "Фармазон". Эпическая, целостная модель Вселенной, представленная в "Долгом отдыхе", в "5армазоне" существенно изменяется, что свидетельствует о творческом развитии автора. В ранней прозе Личутин создает гармоническую картину мира, разные составляющие которой (оппозиции) дополняют, переходят друг в друга. Изображая современную действительность, прозаик показывает кризис патриархального сознания в результате гибели традиционного уклада народной жизни. Мучительность поиска погибшей гармонии человека и Бога, человека и мира - главные проблемы книги.

Прошлое единство "небесного" и "земного" в "Фармазоне" невозможно. "Земное" начало, "плоть", выходит из-под нравственного контроля, и Сатана становится единственным хозяином' универсума. Отсюда и название самой книги "Фармазон" - Дьявол. Основные события романа происходят вдали от родовых святынь, на круге периферии, будто петля зависает над миром.

Изменяется и авторская позиция. Человек, его душа становятся мерой, источником мира. Вселенная словно творится ."изнутри" человека. Поэтому вопросы личной судьбы, жизни и смерти каждого становятся одновременно и вопросами бытия космоса в целом, приобретают апокалиптический оттенок.

В "макромире" значимо только то, что отражается в "микромире", в душе. При этом "малый мир" не означает духовной ограниченности, отгороженности от "большого мира". Речь идет о новой художественной дистанции между человеком и миром. "Макромир" выступает своего рода дубликатом "микромира", переходы между ними текучи, неопределенны. Бытовое пространство сопрягается со сверхъестественным, в нем сбываются сказки, материализуются легенды, сон служит продолжением реальности. А "микромир" материализуется, как бы прочитывается по том вещем, которыми окружал себя герой.

Внимание писателя к автономному миру личности связано с особенность» конфликта в книге. Борьба Бога и Дьяяоча на уров-

не "большой" Вселенной в "Фармазоне" выглядит предрешенной: границы священного топоса сжимаются, и схватка продолжается "на тесном пространстве собственной души человека". Поэтому от того, какой выбор сделает герой, зависит и то, в каком то-посе он окажется.

Сакральная граница между пространством Бога и Дьявола приобретает абсолютный характер. Герой должен умереть для мира Сатаны, чтобы духовно возродиться для мира Господа.

На уровне "макромира" пространственная модель в "Фармазоне" организуется прежней оппозицией исвой"-"чужой", "дом"-"лее", "лес"-"город", дающей этический вариант "праведное"-"грешное". Но теперь пределы дьявольского топоса максимально расширяются, а пространство "дома-деревни" съеживается, восстановить его в прежних пределах возможно только через духовное преображение Личности. Нечистый в романе, став хозяином Истории, остается "чужим" на территории человеческой души и попадает в зависимость от личного выбора героя. Тогда вторжение Сатаны и в "макромир", осозкаваясь как гибельное, носит обязательно временный характер.

Роман, начавшийся картиной дьявольской евхаристии, Страшного Суда, заканчивается библейским изречением. Сама композиция демонстрирует закономерность движения от греховного, "плотского" к возвышенному и вечному. В художественном мире Личу-тина данная логика трактуется как закон мирового движения.

Эта диалектика добра и зла лежит в основе авторского рея-вития от книги к книге и подтверждает мысль об ансамблевой целостности его творчества. Анализ произведений 70-х годов с точки зрения нравственно-религиозной концепции старообрядчества позволяет отчетливо ввделить два полюса художественной модели мира: "небесный, божественный" - "плотский, дьявольский". Каждый наделен самобытной пространственной структурой и представлен своей парадигмой образов.

Обреченность "своего" мира "дома-души" перед наступлением сил Дьявола рассматривается Личутиным как национальная трагедия, как утрата истинной веры, корней. Отсюда необходимость исследования самого процесса "пленения" "дома-души" стихией хаоса и поиска средств противостояния, что связано с романом "Скитальцы" (1986). В "духовной географии" личутииского "Путешественника" произведение занимает центральное место, его ге-

роям дано узреть Идеал и освятить им тропы других паломников. Два предшествующих "Скитальцам" романа - томление по Беловодью, два последующих - воспоминание о нем.

Мир в "Скитальцах" - поле битвы меяду Богом и Дьяволом. Подлинные духовные ценности связываются'с пространством Спасителя, а негативный ряд ассоциируется с Антихристом. Дьявол признается силой, равной Богу, и наделяется субстанциональным статусом. Мир сохраняет единство как структура, но это единство противоположностей, которые не сливаются друг с другом.

Маиихейская точка зрения на Вселенную, реализуемая в "Скитальцах", основана на учении старообрядческой секты "бегунов". В соответствии с их философией, противостояние божественного и дьявольского дано в романе через антитезу царских, антихристовых владений и идеала Беловодья. 3 данной пространственной концепции реализуется как структурообразующая смысловая оппозиция "свой"-"чужой". Для старообрядцев "чужие" земли однозначно признавались "греховными", но поскольку и на Руси православие упало, то своя земля в пространственно-географическом смысле осознается "заграницей". Для Аввакума при- ■ внесение на Русь веры и обычаев стран Запада равно ее превращению в грешный Вавилон. Поэтому пределы "своего" пространства "Руси-дома" ограничены в романе беловодским островом. Тогда противопоставление "свое" - "чужое", Россия - "остальной мир", Россия - Запад и Восток, Беловодье - Вавилон представляется вариантом оппозиции "праведное"-"грепное", хорошее -плохое, "подлинное"-"изнаночное".

Поиск Беловодья в "Скитальцах" и осуществляется как по* иск патриархальной России. Утопическая легедца о далеких и плодородных землях смыкается с легендами о "золотом веке", о мифических правременах. "Земной рай" в концепции Личутина -утопия и ухрония одновременно, земля "древлего благочестия".

Создавая в образе Беловодья свою модель "обетованной земли"-, автор опирается на основные характеристики утопической идеальной страны,' представляющей собой старообрядческую религиозную мечту о Царстве Божием на земле. Эти характеристики названы и прокомментированы в солидных трудах К.В.Чистова: легендарная Беловодия расположена в "сокровенных" местах, на острове; она изобильна и привлекательна, а главное - сохраняет "древлюю" веру, следовательно, населена праведниками. Ис-

тория заселения и устройства острова отсылает в романе к ус--таву Выгорецкой старообрядческой общины. Выг в среде староверов быя неоспоримым авторитетом.

Пространство Беловодья организуется не только в характеристиках "земного рая", но представляет собой космическую модель всего универсума, ибо Личутин моделирует в произведении максимально глобальную ситуацию - кончину всего сущего мира, эсхатологическое событие вселенских масштабов. Вмнейшие признаки мифопозтического пространства, проанализированные в основополагающих работах А.Я.Гуревича, Ю.М.Лотмана, Б.А.Успенского, В.В.Иванова, В.Н.Топорова, приводятся к сравнивается в диссертации со свойствами личутинской модели.

В связи с анализом внутренней структуры пространства острова подчеркивается важность идеи круга. Структура Беловодья отсылает к композиции знаменитой "Троицы" Рублева, основу которой составляет круг. Беловодье - последняя икона в "доме-России". Сакральные круги Беловодья (от монастырской стены до расположения изб и формы укреплений вокруг острова) - символы космогонической системы оберегов. Эту же семантическую нагрузку - апотропеев - несут в ропале образы священных объектов (сосна'трезубцем - прообраз "мирового древа", камень-алатырь, обетный крест, каменные идолы). Древние изваяния связываются с почитанием "культа предков". Огромные статуи символизируют верховное божество древних славян - бога Рода и Рожаниц. Культ последних наложился в христианстве на культ Богородицы. В художественном мире Личутина образ Божией Матери последовательно связывается с образом России-Беловодья.

Функциональная аналогия острова и дома включает противостояние Беловодье - "мир" в систему традиционных антиномий всего творчества писателя: "дом"-"лес", "лес"-"город". Но для романа "Скитальцы" оппозиция "лес"-"город" лишена значимости. Граница между этими топосами утрачивается. Все пространство осознается как единое пространство антимира, главным признаком которого является его враждебность всякому родству (Роду), семье. С вторжением в пределы "дома-Беловодья-России" "Зверя-Сатаны-Запада" праведники лишаются крова и вынуждены скитаться.

Роман "Скитальцы", исследовавший диалектику гибели архаического, вечного мира, ставит автора перед необходимостью новой попытки Исхода. Поэтому "Любостай" (1987) рассматривается

Личутиним как "прямое продолжение" романа "Скитальцы". Поиск Абсолюта в книге идеи словно с оглядкой назад, на образ "земного рая", но, перенесенный во времени, Идеал лишается прежней гармонии.

Непонимание и чуждость современного человека патриархальным святыням делают невозможным восстановление эпической целостности бнтия. Традиционно-родовое сознание разрушилось предоставлением Личности духовной свободы, а новое мышление не сформировалось, новые ориентиры не найдены. Отсюда своеобразная рефлексия писателя по отношению к предшествующему творчеству, придающая его "пути" форму круга.

Мир "Любостая" - зеркальный. Традиционные темы, сюжеты, образы, развиваемые художником, начиная с "Белой горницы" (1972), в "Любостае" как бы выворачиваются, наполняются обратным смыслом. Ситуация "Скитальцев" - поиск Беловодья как Бога

- в следующем романе утрачивает свое, легендарное, мифологическое значение. Герои в ритуальных сценах чувствуют себя не естественно И свободно, но мешают друг другу, вздорят, осмеиваются. Патриархальное бытие испытдаается на прочность, что' выражается в организации художественного пространства.

Высший мир в книге - не столько арена борьбы Бога и Дьявола, сколько воплощение силы, враждебной всему живому - силы Рока. Так, "земное" вводится в контекст "небесного", но не путем его очищения и сакрализации, подобно предшествующему творчеству, а путем профанации высшего мира. Это движение от двоемирия к единомчри», к уничтожению всего достойного и прекрасного.

Трагизм бытия героя в предшествующем романе также был связан с его обреченностью в пространстве "быта", но миссия скитальца заключалась в возвращении мира Господу, в его одухотворении идеей Беловодья. За главным героем "Любостая" - Цурна-шовьм - нет божественного благословения. Земное бытие обретает черты конечного и "рассыпается на осколки". Мир "Любостая"

- мир "униженных и оскорбленных", мир тупиков, углов, где нет выхода, дорог.

В "Скитальцах" cava перспектива странничества была спасительна и освобождала от власти Сатаны-Любоетая; в условиях новой реальности "бездорожья" - закон Скорпиона определяющий. Абсурдность земной киэни воспринимается героями как доказа-

тельство несостоятельности высшего мира, они утрачивают всякую веру в Господа и саморазрушаются. Для Личутина трагизм современной истории определяется исчезновением цельной Личности. Человек распадается в своих глазах и в глазах мира. При такой зыбкости бытия он легко становится игрушой Фатума.

В связи с унификацией "внешнего" для героя пространства как царства Рока и его враждебности "внутреннему" (живому, духовному), особую значимость в романе приобретает проблема их соотношения. Символом безмерности и динамичности "микромира" Человека становится в романе образ "дороги". В противовес ему "внешнее" пространство Рока осознается малым, ограниченным и конечным - это пространство "углов", где люди обращены в марионетки, куклы, статуэтки. Таким образом, члены универсальной оппозиции "свое"-"чужое" объединяют в "Любостае" более частные модификации: "внутреннее"-"внешнее", "живое"-"мертвое" "дорога"-"угол", что на уровне религиозно-нравственных категорий реализуется как истинная, старая вера - ложная, новая (Беловодье - мир).

Однако отдельность топосов лишается в романе прежней абсолютности. Рок фальсифицирует всякие границы, и стихия хаоса поглощает универсум. Принципиальная невозможность "дороги" (живого) в "мертвом" чире "цивилизации" лишает героев надежд и Идеалов. Отсюда тенденция к снижению - профанации или тра-вестии сакральных образов.

Священный мир Беловодья наделяется в "Любостае" чертами инфернального, "вывернутого" пространства. Современная деревня Спас, награненная всеми атрибутами "земного рая" (идолы, ветла как "древо мировое", часовня, саженный крест), утрачивает свое легендарное значение. Древние святыни получают противоположный смысл: сакральная граница - вода - превращена в болото, "мировое древо" - в адское, идолы Рода проецируются на деревенских сплетниц, приносящих ссоры и несчастья, часовня становится сараюшкой, а крест покрывает саван. Обреченность деревни подтверждена и фактом причастности самих насельщиков к раэрушительнда процессам. Двадцатый вей, считает Личутин, не верит в святыни и потому не видит их. Прежние Боги заменяются Идолами Власти, Золота и разрушают человека.

Но мучительный тупик, в котором погибает главный герой "Любосгвя", автором все-таки преодолевается,. Его последний ро-

ман - "Раскол" (1990) - это возвращение к началу "пути", к родове, к России-дому; Личутин, словно совершив в своем творчестве ритуальный оо'ход святыни, завершает "Путешественник" последней главой. С точки зрения древнего обычая "Раскол" -попытка художника заново "собрать" и освятить некогда сакральное пространство Руси - Беловодья.

Основополагающее в предшествующих книгах деление земель на "свои" и "чужие", Беловодье - "остальной мир" развивается в "Расколе" как Московия - "прочие земли" с наследованием всех основных характеристик: хороший - плохой, иивой - мертвый, истинный - изнаночный, гармоничный - диковинный. Но различность топосов изначально не наделяется характером противостояния. Граница между мирами легко проходима, иностранные послы - частые гости Московии. Благость, сила, богатство земли православной абсолютны, поэтому святым пределам не опасны любые вороги.

Пока Русь едина, гармония сохраняется и во всей Вселенной. Бури, пожары, войны, бунт не разрушают единство мира, а созидают в нем гармоническую симметрию. Хаос входит в космос: как строительный элемент: "Сквозь хаос видится строгая разумность устроения" (156). Бог и Сатана являют некое внутреннее единство, а не антитезу, и 'определяют движение к совершенству: "Сатана - это тот хворост, от которого возгорается любовь к Христу" (49).

Свобода, родина, торжество духовного-делают'радость центром мироощущения героев романа. Ликование разлито в самом воздухе Московии. Оно объединяет правосдавннх и делает их даже внешне похожими: от Царя-батюшки до последнего смерда. Патриархальная Россия, как некогда Беловодье - единая семья, с единым уставом и верой.

Бог, присутствующий в Московии повсюду, трансформирует ее в вечность. Россия, подобно Всевышнему, бесконечна и принципиально непознаваема. Русь - "зримый дух". Все в Йосковии -это изначально священное и оттого метафизически осмысленное пространство. Быт, вещь здесь не есть нечто самоценное, само-исчерпываищееся. Все несет в себе знак другого, бесконечного, божественного. Таково свойство Руси, проистекающее из чудесности самой ее природы. Единство "неба" и "земли", "верха' и "низа" дано как своеобразный монтаж того и другого. С этой

точки зрения в диссертации анализируются функции сна, видений, знамений.

Структура внутреннего пространства Древней Московии выдержана в полном соответствии со схемой Беловодья: от сакральных кругов (пасхальный ход, крепостные укрепления Кремля, городьба казенной палаты - "державного сердца") до традиционных оберегов (древние Рожаницы, "мировое древо" - царская "лост-вица", монастыри). Рассматривая Русь в качестве преемницы "земного рая", автор и в описании "прочих земель" исходит из логики традиционных оппозиций предшествующего творчества.

"Прочие земли" в "Расколе" наследуют основные характеристики "чужих" земель. Это пространство иной, чем Русь, структуры реализуется как пространство "косвенного изображения". "Чужие" земли откровенно враждебны русским. Это топос конечного, "углов" - чистая материя, твердь, где настигает чувство тупика, страха, тесноты, безысходности. Тогда залог жизнедеятельности Европы и всего "остального мира" - в его связанности со Святой Русью, с Богом;

Трансформация отношений Русь - "чужие" земли осуществляется в романе через противопоставление "Москва - Ш Рим" -"Москва - Новый Иерусалим". Эта стадия носит характер борьбы, антитетичное™ двух враждебных топосов и исключает всякую возможность единства. Раскол Руси и осознается писателем как борьба ревнителей "древлего благочестия", исповедующих идею Третьего Рима (исконной Руси), с партией никониан, внедряющих теорией "Москва - Новый Иерусалим" "чужую" веру и обычаи.

Восприемственность Никона иностранцам в контексте традиционных художественных оппозиций прозы Личутина ("свое"-"чу-жое", праведное - грешное, "внутреннее"-"внешнее", Россия -"остальной мир", Беловодье - Вавилон) - суть преемственность Вифлеему и Вавилону. Патриарх идей "Москвы - Нового Иерусалима" совпадает с чужаками и тем самым придает статус сущего пространству "чужих" земель, "перекосит" его в пределы Московии. "Новый Иерусалим" в "Расколе" - форма иностранной экспансии в Святую Русь. Описание Московии, обращенной реформами Никона в "Новый Иерусалим", дублирует характеристики "нечистых" земель, изображение из косвенного становится прямым.

Таким образом, через оппозиции Московия - "чужие" земли; Беловодье - Вифлеем, Вавилон; "Третий Рим"-"Новый Иерусалим"

мы возвращаемся от последней к первой, а промежуточные звенья раскрывают их содержание, последовательно воплощаясь друг в друге. Движение от антиномии к антиномии сводится к постоянному дроблению, от "целого" к "части", к уничтожении сущего и признанию права на воплощение за "изнаночным", иллюзорным пространством.

И_ объективного мира "Москва-Беловодье",' как "Москва -Ш Рим", превращается 0 особую реальность, находящуюся в зависимости от статуса духовной зрелости человека. Мир бесконечного, Ццеала не исчезает бесследно. "Москва - Щ Рим" находится не над, не под, а в самой "плоти" мира и может сливаться, преобразовываться в другой, прозаический мир, в "Новый Иерусалим". Все зависит от точки зрения человека. Если Личность не видит (не верит) "Третий Рим", то она видит Вифлеем и Вавилон.

Подробный анализ пространственной структуры произведений художника позволяет сделать вывод о непосредственной связи логики личутинского мира с его философией. Писатель не просто изображает стадии бытия, смену сил, но ввдерживаег процесс диалектически: Бог - Дьявол, космос - хаос, гармония - Апокалипсис. Периодичность - вот Исход, после хаоса - неизбежна гармония: дисгармоничность бытия поглощается гармоничностью сознания. "Ковчеги" писателя - будь то Дорогая Гора, Беловодье или Древняя Московия - обязательно "на плаву". Они преодолевают заблудившийся поток Истории, делая попытки снова и снова пробиться к самой 'мучительной тайне бытия: воплощение зла в добро через покаяние и страдание.

Творчество художника, воплощенное как своеобразный "обход" святыни, организует идея круга. Она же одухотворяет внутреннее пространство Беловодья. По сути автор и "странствует" только в пределах Руси - "земного рая". Каждый роман - преодоление особого пояса границы: от язычества ("Долгий отдых") через царство "плоти", Дьявола ("Фармазон", "Любостай") к миРУ "духа", к Древней Московии, как бабам-Рожаницам, дарующим прозрение.

Писатель, вдохновленный старообрядческой идеей Беловодья, словно проверяет ею состоятельность исторического настоящего, прошлого и будущего. Создавая в своем творчестве образ Заповеданной страны, сочетая легенду с реальными фактами, Личутин

воссоздает этапы нравственного становления Руси и мира. "Земной рай" в строгой иерархии художественного космоса прозаика - некая духовная калька, которую он "накладывает" на все уровни мироздания: то, что соответствует Идеалу - истинно, подлинно, добро, красиво, т.е. божественно; то, что противостоит ему - обманчиво, ложно, зло, безобразно, т.е. нечисто. Каждый следующий роман и соотносится с предшествующим по нравственно-религиозному принципу. Божественное противостоит сатанинскому, образуя целостную художественную систему.

Какова же Личность, которая, в понимании Личутина, способна преодолеть разобщенность мира и вывести человечество к гармонии с Богом, к Беловодью - этот вопрос и решает вторая глава работы.

Во второй главе "Параметры человеческой личности" представлен анализ образной структуры романов, выстраиваемой на основе центральной пространственной оппозиции: "своему" миру соответствуют герои, наделенные христианским миропредставлением (как вариант - праведники, юроды, скитальцы), "чужому" -неверующие, нехристи, люди без души (звери, куклы, автоматы). На первый план в данной части диссертации выносится проблема создания образа нравственно совершенного человека, который отвечает авторскому представлению об исконно национальном типе русского крестьянина, носителя религиозного мировосприятия. Данный тип, выродившийся в современном мире, сохранился, по убеждению писателя, в российской глубинке, где «сива "древляя вера".

Условием святости личутинского героя, вслед за старообрядческой традицией, становится приобщение к подвигу странствующей нищей братии. Для феномена юродства старообрядческий извод крайне важен. Здесь два народно-религиозных явления буквально сливаются воедино по силе протеста и в гонениях. "За-ступясь за юродство, расколоучители обороняли национальный тип культуры", юродство стало для них "чем-то вроде народной хоругви" (А.Ы.Панченко).

Таким образом, идея "Путешественника", поиска Абсолюта, . важнейшая на уровне авторского сознания, определяет и формулу персонажа. Развитие личутийского героя - ото не последовательная эволюция характера, а ряд метаморфоз, перевоплощений, означенных фактом приближения или удаления от Святыни - Бело-

водья. Начало нового этапа пути связано с преображением Личности, внутренним и внешним изменением персонажа. Своеобразие данной концепции определяется философией старообрядчества. В религии староверов таилась неподвижность, истина уже была обретена в 'прошлом, а люди, ищущие Идеал, перестраивались, перевоплощались, постепенно его открывая. Исключительность фигуры странника в этих условиях диктуется его ролью поводыря, духовного наставника на пути к "земному раю".

Скитальцы у Личутина всегда верят, что жизнь приведет их в монастырь, скит, Беловодье, и во имя этого они готовы идти до конца, преодолевая любые преграды. Освящение образа странника позволяет соотнести позицию автора с идеями русской ре-■ лигиозной философии, особенно с работами Н.Бердяева, видевшего в скитальчестве опору русского мессианизма.

Тема странничества в прозе писателя складывалась постепенно и, сопрягаясь с мучительными размышлениями художника о судьбе России, вбирала самые сокровенные идеи его творчества.

В раннем .творчестве герой-праведник еще не чувствует одиночества, он не отчунден от "дома-души", не бесприютен, не гоним и как обладатель "своего" пространства - статичен. Дорогу в "Долгом отдыхе" начинают не праведники и святые, а нежданные, неугодные Богу дети "греха", воплотившиеся дьяволята. Вступление на путь означает утрату Идеала и знаменуется для героя актом преступления или святотатства. С этой точки зрения странничество - отсутствие постоянства, стабильности, твердой веры, корней. Это скольжение по поверхности вещей и явлений, сфера видимости, а не сущности.

Роман "Фармазон" в этом смысле - произведение промежуточное, герой которого уже выброшен из привычного, "своего" мира, но еще не начал "пути" к его новому обретению. Мишка Крень - олицетворение следующей после персонажей "Долгого отдыха" фазы становления единого образа. Он преступает законы предков, утрачивает связь с Богом и впадает в дьявольский круговорот. Только после сакрального акта жертвоприношения происходит духовное возрождение бобыля. Возможность обновления как обретения "дома-души" и возврат к судьбе-доле постоянно предчувствуются Кренем, он томится мечтой об "утраченном рае" ("доме-душе"). Эта тоска по "дороге" назад - центральное место лич-

ности в творчестве Личутина.

Согласно христианской догматике, второе рождение персонажей романа - рождение в духе, рождение для Господа. Бытие старика в сакральном мире описывается автором в традициях агиографического жанра. Обращение Личутина к материалу житий направлено на отбор "кризисных сюжетов", историй "обращения" грешников. Героям писателя дано пережить катарсис и обрести надежду, В своем гуманизме и боли за "униженных и оскорбленных" автор максимально приближается к философии Достоевского, его теории оправдания человека.

Привлечение житийных канонов в текст романа "служит сигналом для создания у читателя определенного настроения" (Д.С.Лихачзв), устанавливается эмоционально-нравственная атмосфера "православного" мироощущения, создающая альтернативу дьявольским -пределам, из которых вырывается герой.

Крень в "Ф-рмазоно" открывает галерею личутинских странников. В образе героя наиболее полно реализовалось естественное для каждого художника стремление к самовыражению. Формула персонажа, лежащая в основе его образной структуры, дана в имени: Крень - корневой, вечный. "Уход" Мишки из дома, с земли равнозначен гибели последних. Ццеал начинает обретаться через перспективу дороги, странничества, юродства. В диссертации проводится последовательный сопоставительный анализ всех элементов образа героя с каноническими чертами внешности и поведения святого юродивого (от обязательной бездомности, наготы, босоножия, соответствующих физической стороне подвига этого типа древнерусского святого, до дара видений, мнимого безумия, чудес на могиле).

Так как побудительные причины, лежащие в основе перемещения Креня из пространства Дьявола в мир Бога, относятся к иррациональной сфере (сон, явление предков, святых), то и сама "дорога" определяется чудом. В "Фармазоне" ';удо как дорога - суть функциональная необходимость, фактор сюжетной динамики. Оно вносит движение и развитие в биографию персонажа, заменяя психологическую и социальную мотивированность проис- . ходящих с ним перемен. "Путешествия" Креня носят условный характер, связываются с онирическим пространством, с видением или сном, когда по иным мирам путешествует душа, а тело остается неподвижным. Герой еще не реализует "дорогу" в Истории .

Становление пространства как дороги и абсолютизация образа странника означены романом "Скитальцы". В книге дана средневековая трактовка географического путешествия как паломничества: "Длительность путешествия увеличивает святость человека" (Ю.М.Лотман), одновременно стремление к святости подразумевает необходимость отправиться в путь.

Вслед за традицией древнерусских хождений, в романе значима не только цель путешествия-паломничества, но сам процесс, препятствия-испытания, определяющие уровень духовной зрелости героя. В противовес ранним произведениям, началу пути в "Скитальцах" обязательно предшествует обряд покаяния, герой переживает чувство вины, ствда за прежнюю жизнь. Таким образом, побудительной причиной путешествия и становится необходимость расплаты за порок. Готовность к дороге равнозначна готовности к страданиям, ибо только "терпением скорбей человек отвергает грех" (М.М.Тарпеев).

Вступление на страннический путь мгновенно преображает скитальцев. Они утрачивают премий мирской облик, забивают греховное прошлое и как бы заново ровдаются. Утрата профанной памяти указывает на выход героев из биографического времени, на приобщение к высшему, божественному миру "дороги". С этого момента жизнь странников уподобляется отшельнической и описывается по канонам житийного жанра.

Древнерусская агиография в своем стремлении к типизации остерегалась использовать жития как образца для подражания. Личутин в романах апеллирует к старообрядческим канонам, где совпадение образа и прообраза, святого и человека было следствием особого эсхатологизма мьшления.

Слияние с Идеалом обращает жизнь скитальцев в житие и знаменует вторую фазу пути - "возвращение" в мир. У Таи не лицо уже, но икона: "Восковой белизны долгое лицо", а взгляд, "обращенный глубоко в себя, вцдавал пророчицу силы необычайной" (207). Образ героини подсвечен образами Богородицы и знаменитой на Руси святой - Феодоры-мученицы ("Житие Василия Нового"). Донат повторяет подвиг Христа, вплоть до распятия - бичевания у столпа. В образе героя подчеркнуто черты сходства и с апостолом Павлом.

По христианской доктрине человек в святости изменялся "по образу Христа" и становился чужим "образу мира" (П.Флорвн-

скиЯ). Личутинские странники стремятся вернуть миру черты обетованной земли, сделать его "раем", чтобы быть в нем не изгоем - "своим". Поэтому этика обетования, актуальная в романе "Фармазон", сменяется в "Скитальцах" этикой служения миру.

Открывшаяся греховность мира воспринимается личутински-ми праведниками как зеркальное отражение собственных душевных язв и требует не суда, но искупления и жалости. Основные качества странников как святых - это сострадание и доброта, что является характерными чертами русских подвижников.

Все герои-странники Личутина проходят единые стадии жизни: увлечение внешней красотой бытия, внезапное прозрение и "уход" в иную жизнь с иными ценностями до "возвращения" и жалости к миру. Различны.! жизненным ситуациям соответствует и различный духовный статус героев. Став скитальцами, юродами, они обретают и традиционные дары "уродивых Христа ради": способность предсказывать события, исцелять, творить чудеса. Однако, если в "Фармазоне" актуально пассивное юродство, то в "Скитальцах" очевидный приоритет остается за активной позицией юрода. Один из крупнейших идеологов "бегунства" - Василий Московии - писал: "Вера с замкнутыми устами - мертва".

В отличие от персонажей "Фармазона" и "Скитальцев", главный герой "Любостая" - странник цивилизованный. В нем изначально сильно пророческое начало, диссонирующее идее скитальчества, но, одновременно, он единственный в романе, в ком "жива энергия пути". Образ Бурназова как символа потерянного поколения людей конца XX столетия - важнейший в творчестве автора. Устремленность героя к противоположным целям, мирам диктует и двойной код образа: как преемник страннической миссии, Бурнашов наследует основные черты внешности и поведения агиографического персонажа. Все основные события жизни писателя маркированы житийным каноном. Б романе типичный для агиографического жанра отбор фактов - это почти сплошная цепь искушений, страданий и проповедей. Многие истины герой постигает либо во сне, либо в видениях, вплоть до откровения о времени собственной кончины. Чуждость Бурнадюва всяким узко личным интересам, отсутствие тяги к комфорту, выгодам - суть черты схимника. Судьба Бурнашова - отчетливое воспроизведение идеалов странствующей нищей братии: от обязательной бездомности,

жизни под чужим кровом, до последнего воздаяния за праведность - чуду на могиле.

Первоначальная формула персонажа задана именем героя: Бурнашв - бурный, стремительный, ищущий (идущий). С проявлением тленно этих свойств героя связан мотив жертвенности, делание пострадать, создающий в повествовании религиозно-исторические аллюзии из закрепившихся за старообрядцами подвигов самосожжения. В этом контексте образ Бурнашова наследует типичные черты подвижникатпроповедника, несущего в себе начало стойкости, фанатизма, готовности бороться, обличать грехи мира. Образ героя наследует черты двух великих святых: Алексия Божьего Человека и Феодосия Печерского.

Соответствие персонажа идеалу юрода создает в романе атмосферу спасения, но из спасенного Бурнашов так и не может стать воскресающим. Для героя просветления остаются частными по отношению к идее-вере (язычеству), и поэтому высшая стадия духовного прозрения для него невозможна. В данной трактовке Бурнашов - пленник языческого, дьявольского мира, чьи функции определены ролью пута, актера.

Противоречивость, "расколотость" сознания героя разрушают его как Личность, делают неспособным на борьбу с Роком. В инфернальном пространство быта, "угла" Бурнашов окружен"двой-никами", куклами, марионетками, олицетворяющими части его собственного "Я" (Космынин, Мизгирев, Чернобесов). Он постоянно наталкивается на себя самого, скрытого очередной маской, но себя не узнает, преследует, убивает.

Раскол личности, по Личутину - это следствие раскола мира, в котором нет ничего святого, истинного, нет "дороги". Движение прежних скитальцев от греха к святости реализовалось через перспективу "пути", но для современных странников она иллюзорна. Жажда "дороги", свойственная герою - свидетельство его высокого предназначения, однако метания Бурнашова загодя обречены, трагедия абсолютна во времени. Томление по "пути" -счастливая судьба героя, доля, назначенная свыше, но Рок искажает ее, превращая в "несчастную биографию' (Ф.П.Федоров). Странник становится "перебежчиком, переметчиком", и ему тягостно. В его томление входит скорбь. Но значимость писательской миссии Бурнашова, его нравственных исканий такова, что он спасен от посмертной власти фармазонов. Поиски героем Ндеа-

ла (Руси-Беловодья) и невозможность постигнуть его Личутин связывает с апокалиптическим временем, хаосом имморализма и нигилизмом, царящими а современном мире.

Образ Бурнашова в известной степени предопределяет героя следующего романа Личутина - "Раскол", где сама Русь двинется в дорогу, сама превратится в "путь".

Московия в книге - и главное действующее лицо, и место событий. "Раскол" - роман-житие о мытарствах Руси-великомученицы, о ее искушениях, борьбе с бесами, подвигах и безвестной "кончине", вплоть до "чудес на могиле" - знамений, трансформирующих ее в вечность. Метатекстом произведения выступает житие протопопа Аввакума. Судьба неистового ревнителя "древлего благочестия" с ее противоречиями, метаниями, предельным заострением всех решений и максимализмом всех требований становится для Личутина идеальным выражением характерных черт русского национального типа. Послания, "плачи" Аввакума важны писателю как средство "единения гонимых в расколе", как возможность "собрать" Русь в единую семью, придать ей утраченные черты "дома-Беловодья".

В "Расколе" автор дополняет житийную традицию сведениями о "доподвижнической жизни" Руси-праведницы. Собственно житийная часть определена рассказом о "молодых годах" Святой си, дан краткий очерк истории царского родословия в соотнесенности с подвигами простых крестьян и юродов. Идеальное бытие Руси сменяется традиционным для агиографического жанра описанием испытаний, гонений святой, ее "ухода", скитаний, неузнан-ности.

Все стадии "восхоэдения на Голгофу" воплощаются и в судьбах россиян» но если история России как Беловодья ограничена рамками "Раскола", то скитания самих героев в романе только начинаются. В Древней Московии путешествие - суть паломничество от одной святыни к другой. Герои - не пленники ограниченного мирка, как в "Любостае", но сами целый мир. Они проходят отдельные топосы (дом, улицу, царский Терем) и, нанизывая их на себя, сливаются с образом всея Руси. В .этом самодостаточ- ■ ном пространстве потребность в странничестве отсутствует. Героям не нужно отправляться'в путь, подтверждая статус праведников, для всякого русского он изначален и требует сохранения верности себе и значит России - Богу.

Раскол Московии превращает странничество из небылицы, потехи в жизненную необходимость, наделяет абсолютньм значением. Поэтому все старообрядцы - потенциальные странники. Страдальцы за веру - Аввакум, Логгин, Неронов - мечтают в романе не о пустыне и уединении, а о борьбе и схватке. Подвиг тишины, пустынножительства сменяется в период раскопа на шумный, богатырский, ратный. Библейская стилистика "похода", связывающая достижение святости с духовным воинствованием, приобретает в "Расколе" прагматический характер.

Традиционные составляющие богатырства: сила, удаль, ловкость, озорство, бесстрашие - важны в романе не сачи по себе, за ними всегда угадывается стремление к пределу, к богатырскому подвигу, к дороге. Буйство, шумность, идущие вразрез с представлениями о долге пастыря, в ситуации раскола становятся знаками национальности в противовес лицемерию, показной святости, "внешней мудрости" (Аввакум) чужеземцев. Таким образом, идея богатырства выступает в художественном мире Личу-тина параллельно идее странничества и ее двойного отражения -скитальчества.

Третьим составляющим богатырства, наряду с силой и готовностью к дороге, выступает цель. Во имя цели и должно отправиться в путь. В конечном счете личутинским героям хочется пострадать за веру. Именно цель, идеал придают завершенность все му образу: несуразное, случайное приобретает иной, вневременной смысл. Богатырь тела становится богатырем духа.

В фольклоре поединок молодца с нечистой силой - всегда поединок терпения. Поэтому буйство, неуемность Аввакума и должны воплотиться в выдержку странника, иначе быть богатырю обезглавленным. Эту уязвимость богатырской мощи ранее других почувствовали и передали Достоевский и Лесков. На перекрестке дорог лесковским богатырям является старичок Памва, чья сила заключается в терпении и смирении, она уже безгранична и необратила.

В "Расколе" эти стадии: монаха-богатыря и богаткря-мона-ха - взаимообусловлены и сплетены фактом дороги. Чтобы выйти на ратный подвиг с нечистью, нужно монаху почувствовато себя богатырем, но, чтобы богатырь одержал победу, ему нужно помнить, что он монах. Аввакум в "Расколе" более атаман, бунтарь, и в этом его обреченность, но не будь подвига богатырей на

земле, не било бы и пробужденных ими странников.

Утверждая приоритет подвига странничества и юродства над богатырством, Личутин видит перспективу достижения Идеала в их единстве. В этом контексте преемниками героев-старообрядцев "Раскола" становятся не только Тая и Донат ("Скитальцы"), но и Мишка Крень ("Фарлазон") и Бурнашов ("Любостай"). Если первые наследуют миссии странников, то последние - размаху и буйству богатырского подвига. Эта восприемственность героев симптоматична: в ХУЛ веке ярый протест старообрядцев против никонианской "ереси" разжег пафос богоискательства и богостроительства в народе, результатом чего и стали легенды о Беловодье, граде Китеже, отразившиеся в романе "Скитальцы". Затем гибель "земного рая" реализуется в философии "угла" в романе "Любостай", для борьбы, преодоления которой должен снова явиться богатырь. Таким образом, все творчество Личути-на организовано чдеей "пути", поиска Идеала: как его обретение , утрата, за которой следует новая "дорога". Каждой фазе соответствует и свой герой: богатырь, странник, монах. Последовательное воплощение одно;"* стадии в другую раскрывает динамику образа: богатырь становится странником, путь странника ведет его в монастырь, а оттуда он отправляется в мир юродивая, чтобы в тяжкую для родины минуту разбудить' богатыря и благословить на патриотический подвиг. Как богатырь немыслим вне перспективы странничества, так и в страннике живут и удаль молодецкая, и смирение инока. У каждого героя есть свой хтонический "двойник": карлик, бродяга, черт, ибо стадия утраты Цдеала - суть фаза Смерти.

Реализация мотива обретения Идеала как мотива "божественности" связана с представлением о двух противоположных началах, мирах, данных в одном человеке и раздвоенных в лице ближнего кровного родства. Это могут быть братья-враги, связанные один с миром абсолюта, а другой - с миром зла. Второй губит первого, но моральная победа остается за братом-праведником. Преступник, часто наказанный своим собственным грехом (олицетворенной гордыней, тенью, бесом), либо встает на путь раскаяния, либо безвозвратно гибнет. Нравственное обоснование закономерности данной метаморфозы (грешник - святой) в религиозной концепции писателя связано с утверждением возможности гармонии "небесного" и "земного", с представлением о необ-

ходимости испытаний как следствия искушений для сотворчества с ХрИСТОМ.

Двое братьев - часть троичного комплексного образа, где центральная фигура - отец, грех которого предопределяет борьбу- соперничество двух сыновей. Женская роль соответствует трем мужским: сна любовница, сестра, мать, жена.

Смысл кадцого из составляющих троичного образа в следующем: в старике-отце - начало смерти, в преступном сыне - стадия обновления, в его антиподе - перспектива нового рождения. Один из братьев-двойников - носитель смертного начала (отсюда роль вора, разбойника, ката), а другой - возрождающего. Гибель последнего часто знаменует начало морального преображения для первого.

В соответствии с божественной структурой образа выстраивается и схема конкретного характера. Ее составляют три великих мистических акта, легших, по христианскому вероучению, в основу человеческих судеб: акт грехопадения, искупления и возмездия. Христианская религия оставляет за эмпирической историей, в основном, акт падения,преступления, греха, а остальные моменты - тайна для текущей действительности. Личутин материализует идею "земного рая" в картине Беловодья, привнося, вслед за старообрядцами, реалистический акцент во все три великих акта, соотнося искупление и возмездие с земными событиями. Тогда "путь" - фактор развития сюжета, выстраивающий три мистических акта в единый образ человеческой жизни. Судьба личутинского героя и определяется как бесконечный "путь", ведущий от греха к покаянию и возмездию.

В заключении подводятся итоги исследования, указываются особенности организации художественного мира Личутина, в котором жизнь развивается по законам средневековой культуры. В диссертации конкретизировано преломление старообрядческих принципов (строгая иерархия Вселенной, ориентация на древность, образец, канон, особый эсхатологизм мышления, вера в магическую значимость обряда) как на уровне художественной формы (построение модели мира), так и на идейном уровне (концепция героя-праведника).

Важнейшим результатом работы стало осмысление роли средневековой традиции в авторском сознании Личутина. Путь творчества воплощается художником как мучительный труд нравствен-

¡¡ого самосовершенствования, не случайно работа над каздым романом принимает характер духовного подвижничества - "Путешественника". Эстетический утопизм Личутина связан со средневековым представлением о месте Слова и о роли писателя-пророка, чьи произведения способны преображать, переделывать действительность. Этим же вызван интерес автора к феномену юродства, юродскому странствию. "Именно в сознании юродивого героя вызревает идея мгновенного нравственного переустройства мира" (В.Иванов). Юродство интересует Личутина не как вид христианской аскезы, т.е. не с церковно-исторнческой точки зрения, как уникальное русское народное явление, самобытный национальный тип - постоянный перед глазами пример совершенного бескорыстия, беззащитности, страдания, веры, необходимых, по Личутину, для "очищения" мира. Подобный характер использования традиций старообрядческой культуры на всех уровнях создания художественного текста позволяет говорить о Личутине как христианском авторе, определившем свою перспективу в религиозно-нравственных исканиях современной прозы.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Русская литература 50-90 гг. и культурологические дисциплины в техническом ВУЗе: Отчет о НИР КПИ. Рук. Л.В.Хазова. - ЛЮ184. 0.005612. Красноярск, 1991. Разд. 31. С.52-63: 4П.

С. 177-188.

2. Философия народного характера в творчестве В.Личутина // Тез. докл. и сообщ. межреспубликанской научно-методической конференции. Санкт-Петербург, 1992. С.17-20.

3. Проблема личности в аспекте курса "Актуальные проблемы современной литературы"•// Сборник материалов Всесоюз. научно-практической конф. Красноярск, 1992. С.155-164.

4. Анализ романа В.Личутина "Фармазон" в контексте преподавания курса "Современная русская литература" // Сб. тез. докл.межвуз. научно-методической конференции. Красноярск, 1992. С.4-6.

5. Мифологический аспект романа-В.Личутина "Скитальцы" // Тез. докл. межвузовской научно-методической конф. Красноярск, 1993. С.61-63.

6. Творчество В.Личутина в контексте дискуссий о "деревенской прозе" И Тез. докл. межвузовской научно-практической конф. Красноярск, 1993. С.43-45.

7. Современная русская литература. 50-90 гг. Программа, методические указания / Сост. Н.В.Ковтун. Красноярск, 199Э. 44 с.

8г Традиции старообрядчества в художественном мире В.Личутина // Тез. докл. межвузовской научно-практической конф. Красноярск, 1993. С.47-49.

9. Исторический аспект мотива "двойничества" в творчестве В.Личутина // Тез. докл. межвузовской научно-методической конф. с международным участием. Красноярск, 1994. С.37-38.

10. Символика фаустовской темы в творчестве В.Личутина Ц Тез. докл. межвузовской научно-методической конф. с международным участием. Красноярск, 1994. С.38-40.

11. К проблеме макро- и микромира в художественном творчестве В.Личутина // Тез. докл. научно-технической конф. с международным участием. Красноярск, 1994. С.19-22.

12. Традиции агиографии в творчестве В.Личутина // Тез. докл. научно-практической конф. Красноярск, 1994. С.41-43.

13. Старообрядческая культура в эстетическом сознании В.Личутина // Тез. докл. научно-практической конф. Красноярск, 1994. С.43-44.

Подписало к печати 19.04.95 Заказ 149 Тираж 100 Объем 1,75 п.л. ПИЛ СПГУ

199034, Санкт-Петербург, каб. Макарова,б.