автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественная историософия современного русского романа

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественная историософия современного русского романа"

На правах рукописи

Сорокина Татьяна Евгеньевна

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИСТОРИОСОФИЯ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО РОМАНА

Специальность 10. 01. 01 - русская литература

Автореферат 4855252

диссертации на соискание ученой степе, доктора филологических наук

- 6 ОКТ 2011

Краснодар - 2011

4855252

Работа выполнена на кафедре зарубежной литературы и сравнительного культуроведения ГОУ ВПО «Кубанский государственный университет»

Научный консультант:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор филологических наук, профессор Татаринов Алексей Викторович

доктор филологических наук, профессор Бешукова Фатима Батырбиевна

доктор филологических наук, профессор Коломийцева Елена Юрьевна

доктор филологических наук, профессор Павлов Юрий Михайлович

Московский государственный гуманитарный университет им. М. А. Шолохова

Защита диссертации состоится » 011 года в 9. 00

часов на заседании диссертационного совета Д 212. 101. 04 при Кубанском государственном университете по адресу: 350018, г. Краснодар, ул. Сормовская, 7, ауд. 309.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Кубанского государственного университета по адресу: 350040, г. Краснодар, ул. Ставропольская, 149.

Автореферат разослан сентября 2011:

Ученый секретарь диссертационного совета

М. А. Шахбазян

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. В последние десятилетия все активнее обсуждаются признаки кризиса художественной литературы, которая испытывает серьезную конкуренцию со стороны иных форм духовно-эстетической информации. Сакраментальные речи о том, что «читать стали меньше», касаются не только нравственного уровня современного человека, но и разнообразия вариантов получения знаний и организации досуга. Одной из форм актуализации литературного процесса является активное стремление писателя и созданного им текста решать проблемы, естественным образом повышающие статус художественного произведения путем включения его в контексты, требующие активного взаимодействия литературы с философией, религией, историей. В случае успешного, качественного взаимодействия литературное произведение, оставаясь в рамках эстетического процесса, расширяет сферы своего влияния, возвращает себе те функции, которые отличали классическую литературу XIX века, определявшую общее состояние словесности, формирующую ее доминантные признаки.

Избранную проблематику актуализирует единство следующих трех обстоятельств. 1) Литературные произведения, создаваемые в России на рубеже ХХ-ХХ1 веков, часто обращаются к проблемам общенациональной судьбы, конфликта России и Запада, политической рефлексии на темы событий 90-х годов прошлого века, превращая эти проблемы в эстетическую реальность, не теряющую идеологических аспектов. Закономерно говорить не только об «историософском произведении», но и об «историософской проблематике», отличающей многие произведения. Значимость конфликтов вокруг произведений В. Пелевина и А. Проханова, 3. Прилепина и В. Сорокина, В. Шарова и В. Личутина свидетельствует о необходимости их целостного изучения. 2) Обращение к проблеме художественной историософии на материале современного русского романа призвано показать относительность того кризиса, который нередко приписывают литературе последних десятилетий. Следуя традициям Х1Х-ХХ веков, художественные тексты вновь становятся пространством значимых диспутов. Проблематизация материала нацелена также на отграничение современного романа от умирающих форм культуры. 3) Избрание научной проблемы, предполагающей не только анализ отдельных художественных миров, но и синтез разнородных явлений словесности, в ходе которого взаимодействуют столь разные авторы, как 3. Прилепин и В. Сорокин, В. Личутин и В. Шаров, способствует концептуализации современного литературного процесса в его национальном варианте.

Новизна исследования состоит в следующих четырех аспектах. 1) Художественная историософия изучается как теоретическая проблема, причем системные вопросы решаются в единстве абстрактного знания и тех реалий, которые сложились в русской культуре на рубеже ХХ-ХХ1 веков. Определение критериев идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса, систематизация ключевых архетипов национальной

историософии, решение проблемы литературоцентризма русской историософской мысли, рассмотрение религиозных контекстов художественной историософии позволяет выявить новые тенденции в становлении изучаемой реальности. 2) Современная литература — сложный, постоянно обновляющийся процесс создания идейно-художественной реальности. Основная форма адаптации этого процесса — критические отзывы на отдельные произведения. Предлагаемая работа, выделяющая основные тенденции и представляющие их романы, - первая попытка комплексного научного решения проблемы русской литературной историософии рубежа XX-XXI веков. 3) Работа, системно обращенная к исследованию новых форм романного жанра, с одной стороны, посвящена исследованию историософского уровня литературного произведения, а с другой стороны, показывает современное состояние жанра романа, принципы его сюжетостроения и комплекс нравственных задач, стоящих перед авторами. 4) Впервые художественная историософия литературного произведения рассматривается в особом двуединстве: как духовно-эстетическая реальность, подлежащая классификации, но сохраняющая неповторимую индивидуальность в каждой отдельной авторской стратегии.

Объект исследования. Художественная историософия как специфическая литературная ситуация, нашедшая воплощение в многообразии современных русских романов, является основным научным объектом. Он реализуется в конкретности современных текстов; в диссертации рассматриваются романы, созданные двадцатью пятью писателями. Наиболее подробно, разноаспектно изучаются тексты восьми авторов: А. Проханова («Господин Гексоген», «Надпись», «Пятая империя»), В. Личутина («Миледи Ротман», «Беглец из рая»), П. Крусанова («Укус ангела», «Бом-Бом», «Американская дырка»), 3. Прилепина («Патологии», «Санькя»), В. Пелевина («Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня», «Ампир В»), В. Сорокина («Путь Бро», «День опричника», «Сахарный Кремль»), В. Шарова («До и во время», «Будьте как дети»), Д. Быкова («Оправдание», «Эвакуатор», «ЖД»). Единый научный объект формируют и другие современные романы, созданные Ю. Мамлеевым («Русские походы в тонкий мир»), М. Кантором («Люди пустыря»), А. Ивановым («Сердце Пармы»), М. Елизаровым («Библиотекарь»), С. Шаргуновым («Птичий грипп»), Д. Гуцко («Домик в Армагеддоне»), А. Варламовым («11 сентября»), В; Аксеновым («Кесарево свечение», «Москва-ква-ква», «Редкие земли»), В. Ерофеевым («Русский апокалипсис»), А. Королевым («Эрон»), А. Иванченко («Монограмма»), Д. Липскеровым («Сорок лет Чанчжоэ»), А. Слаповским («Первое второе пришествие»), Т. Толстой («Кысь»), Л. Юзефовичем («Песчаные всадники»), О. Славниковой («2017»), Д. Галковским («Бесконечный тупик»).

Предметом исследования стали основные концепты, формирующие научное понятие литературной историософии (художественной философии истории): фабула историософского художественного текста, поэтика его ключевых сцен, структура и тематика диалогического пространства, идеологические доминанты.

Цель исследования - обобщить художественную историософию современного русского романа как проблемный комплекс, представив взаимодействие форм созидания многоуровневой реальности «Русский мир», многообразия фабул, речевых (диалогических) сюжетов и доминантных идеологем.

Цель осуществляется посредством решения шести основных задач.

1. Выявить основные линии взаимодействия истории и литературы как формы творческого, адаптирующего сознания; дать характеристику литературоцентризма русской историософской мысли.

2. Установить основные причины значительного внимания к религиозным проблемам и мотивам у современных романистов, решающих вопросы художественной историософии; проанализировать основные типы религиозного сознания в текстах, значимых в контексте решаемого проблемного комплекса.

3. Определить критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса, а также основные принципы классификации художественных текстов на историософские темы по доминантным признакам и соотносимые с ними основные принципы и модели фабульного становления историософских проблем в современном русском романе.

4. Представить авторские стратегии в решении историософских задач (в рамках литературного произведения) у восьми современных писателей: А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова.

5. Проанализировать процессы художественного становления национально-исторического архетипа «Русский мир» в современной прозе; определить ключевые (с позиции историософии) сцены романов и систематизировать особенности их поэтики.

6. В исследовании художественных миров романов А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова структурировать их историософские взгляды и указать идеологические доминанты.

Методология исследования опирается на три гносеологических направления. Во-первых, методологизируется отечественная теория романа, разработанная в трудах М. М. Бахтина, В. В. Кожинова, Е. М. Мелетинского, Н. Д Тамарченко, предполагающая обязательное изучение нравственно-философских интенций основной жанровой формы Нового времени. Во-вторых, привлекается теория историософии, разработанная в диссертационных исследованиях Н. В. Зайцевой «Историософия как метафизика истории: опыт эпистемологической рефлексии» (Самара, 2005), П. Г. Опарина «Книга М. А. Волошина «Путями Каина» в литературном контексте первой трети XX века: историософия и поэтика» (Киров, 2005), И. Ю. Виницкого «Поэтическая историософия В. А. Жуковского» (М., 2005), Н. Ю. Грякаловой «От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910-1920-х годов: Поэтика. Жизнетворчество. Историософия» (СПб., 1998), Н. В. Боровковой

«Проблема человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна» (Магнитогорск, 2006); в них методологизируется изучение историософского уровня литературного произведения. В-третьих, используется методология литературно-критической интерпретации современного художественного произведения в актуальных социально-исторических контекстах (работы Д. Бавильского, Е. Иваницкой, И. Кукулина, А. Латыниной, О. Лебедушкиной, М. Ремизовой, И. Роднянской, С. Чупринина и других авторов).

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Основным критерием идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса является единство четырех свойств: фабулы, актуализирующей исторические контексты; героя, включенного в становление социума и этноса; речевой сферы произведения, в которой востребованы историософские концепты; особой активности автора, определяющего публицистические аспекты становления историософских проблем.

2. Нарастание обращений к религиозным проблемам в художественной историософии детерминировано взаимодействием четырех основных причин. Это традиции национальной историософской мысли, расширение концепта «история» в привлечении религиозных образов и идей, повышение статуса литературного текста в его приобщении к духовным реальностям, стремление к определенной «сакрализации» авторской точки зрения.

3. Современный художественный текст, решающий историософские задачи, находится в зоне жанрового синтеза, соединяя черты социального и психологического романа, утопии и антиутопии, политического памфлета и альтернативной истории. Влияние постмодернизма проявляется в активизации «шизофренического дискурса», в свободном отношении к историческим личностям, в ироническом отношении к действительности, в востребованности смеха как значимой реакции, в сочетании «серьезного» и «игрового» начал, в общей ненормативности (оценочной, сюжетной, лексической).

4. В пространстве авторских историософских тенденций современного романа определяется сложное единство двух доминантных идеологий, «проектов» — ориентированных соответственно на национальные или на либеральные ценности. Константные признаки «патриотического проекта» -оценка России и «Русского мира» в целом как социально-духовной цивилизации, занимающей уникальное место в мировой истории; настороженное или явно оппозиционным отношение к Западу как к цивилизации, угрожающей не только России, но и всему миру, имеющему отношение к нравственным идеям; интерпретация событий 1980-1990-х годов как социально-исторической и метафизической катастрофы, которая привела не только к гибели советского коммунизма, но к кризису всех систем «русского мира»; поиск и художественное воссоздание национальной этики, сохраняющейся при любых официальных идеологемах; эсхатологическое сознание, учитывающее особую миссию России. Константные признаки «либерального проекта» характеризуют включение России и российской истории во всемирное «целое», с полемическим отношением к идее

изоляционизма и духовной неповторимости «Русского мира»; мысль о «вечном тоталитаризме», отличающем русскую историю в самые разные эпохи; отрицательное отношение к коммунистическому опыту XX века; эсхатологизм, который часто рассматривается как логическое следствие бытия «Русского мира», его «тоталитарных» установок.

5. Фабульная организация рассмотренных историософских романов отличается следующими доминантными признаками: фабула романа активно взаимодействует с фабулой реальной (как правило, современной) истории, часто выстраивая образ альтернативной истории; главный герой причастен к истории, активно позиционирует себя в духовной/идеологической борьбе/познании, которая усилиями повествователя трансформируется в метафизическую борьбу; развитие фабулы осуществляется за счет реализации «плана» как сюжетного и идеологического центра произведения (романы А. Проханова, П. Крусанова, Д. Быкова, В. Сорокина, В. Шарова); фабульным центром становится история значимого героя/сверхчеловека (романы А. Проханова, П. Крусанова, В. Пелевина, В. Сорокина) или простого человека с пробудившимся/изменившимся сознанием (романы В. Личутина, 3. Прилепина, В. Шарова, Д. Быкова); фабула может претендовать на объективность (романы

A. Проханова, В. Личутина, 3. Прилепина) или выстраиваться как цепь событий, происходящих в творческом/религиозном/безумном сознании (романы П. Крусанова, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова).

6. В художественной историософии «патриотического проекта» выделяются следующие идеологические доминанты: воссоздание современности как вечного эсхатологического конфликта России с Западом (романы А. Проханова); становление антисистемы как антибытийного феномена, призванного не просто поменять социальный строй или изменить духовные ориентиры, но искоренить жизнь в целом (романы В. Личутина); явление всепобеждающей воли, меняющей ход истории-поражения, создающей историю-победу (романы П. Крусанова); оправдание революции, которая истолковывается как необходимость повседневного героизма ради выживания человека и народа (романы 3. Прилепина).

7. В художественной историософии «либерального проекта» соотносятся следующие идеологические доминанты: преодоление истории как одной из самых сильных форм закрепощения сознания (романы В. Пелевина); испытание идеи неприятия человеческого мира и определение русской истории как пространства постоянного тоталитаризма (романы В. Сорокина); русская религия и русская революция - единый комплекс практик, рассчитанный на реализацию эсхатологического проекта избавления мира от страданий (романы

B. Шарова); воссоздание в рамках узнаваемых социальных реальностей пространства «нормальности», призванного избавить от доверия к экстравагантным идеям (романы Д. Быкова).

Апробация и внедрение результатов исследования осуществлялись на заседаниях научного семинара при кафедре литературы и методики преподавания Педагогического института Южного федерального университета; в ходе выступлений на международных, всероссийских, региональных и

межвузовских научно-практических конференциях (Москва—2008, Новосибирск-2008, Ульяновск-2008, Ростов-на-Дону-2009, 2010, 2011, Челябинск-2011); в процессе чтения специального курса по исследовательской проблеме.

Основные теоретические положения и результаты исследования представлены в двух монографиях; в 11 статьях периодических изданий, включенных в перечень ВАК РФ, а также в 26 научных статьях, опубликованных в других журналах и сборниках.

Научно-практическая значимость исследования определяется тремя основными позициями. 1) Разработанная теория современного художественно-историософского дискурса в его актуальных связях с историческим, философским, религиозным дискурсами позволяет использовать результаты, полученные в I главе, в курсах истории отечественной литературы, а также теории литературы и культурологии. 2) Научно воссозданные модели художественных миров русских романистов (прежде всего В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова, А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина) могут способствовать изучению различных проблем современной отечественной прозы. 3) Научная модель изучения значимой культурной реальности (художественной историософии), представленная единством проблемы, фабулы романа, поэтики ключевых сцен, доминантных идей, применима для исследования иных содержательных уровней литературных произведений.

Структура исследования. Структура диссертации определяется решением основных задач и состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографического списка. Общее количество страниц - 475.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении представлены актуальность и новизна исследования, его объект, предмет, цель, задачи, методология, апробация и основные положения, выносимые на защиту.

Первая глава - «Художественная историософия как проблемный комплекс» - состоит из восьми параграфов («Художественная историософия как предмет современных диссертационных исследований», «Бесконечный тупик» Д. Галковского и становление проблемы художественной историософии», «Критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса», «Русская философия истории: архетипы духовного движения и восприятия судьбы национального мира», «История и художественная литература: формы контакта и взаимодействия», «Проблема метода и жанра историософского художественного произведения», «Религия и художественная историософия», «Дидактические аспекты художественной историософии литературного произведения»).

Анализ диссертаций Н. В Зайцевой, И. Ю. Винницкого, Н. Ю. Грякаловой, П. Г. Опарина, Н. В. Боровковой, Т. В. Рыжкова и других исследователей позволяет сделать вывод об усиливающемся интересе

современной науке к историософским ракурсам художественного текста, а также о необходимости теоретической разработки проблемы.

Теоретизация проблемы на примере книги Д. Галковского «Бесконечный тупик» привела к следующим результатам. «Бесконечный тупик» - один из тех немногих текстов, который может быть использован для постановки теоретической проблемы «художественной историософии». Основная особенность «Бесконечного тупика» (помимо весьма серьезного объема, который при желании автора мог только нарастать) - центральное положение «русского» как влиятельного концепта, охватывающего все пространство книги. Ни мировая история в своих основных коллизиях, ни западная литература в самых перспективных архетипах не интересуют Галковского. Все его внимание отдано России - литературе, истории, культуре, которые формируют некую гиперактивную хрестоматию национального сознания. Галковский не идеологичен в узком смысле, его идеология - «русскоцентризм». Настоящая историософия не политична, а кулыурологична, - эта идея Галковского имеет большое значение для понимания основных проблем нашей диссертации.

В жанровом отношении «Бесконечный тупик» - книга, синтезирующая разные дискурсы: публицистический, литературоведческий, философско-исторический, художественно-автобиографический. Если на одном уровне «Бесконечный тупик» - книга о русской истории, явленной в русской культуре, то на другом уровне это повествование Галковского о своем метафизическом одиночестве, выраженном в фамилии его alter ego («Одиноков»). Если традиционный роман стремится воссоздать некую придуманную историю, сделать из нее значимый в художественном отношении факт, то роман Галковского ставит задачу превратить в неклассический роман самоё русскую историю, построить сложную систему примечаний, призванных оформить образ историко-культурного хаоса, который должен на разных уровнях (интуитивном в том числе) закрепить многочисленные мотивы, формирующие концептуальное поле русской традиции. «Романный характер» обнаруживается Галковским в самой русской истории, обретающей не только идейную, но и, что очень важно, эстетическую форму.

Тот факт, что художественный мир большинства эпических текстов имеет отношение к историческому времени, воссоздает его в сюжетном развитии, не означает, что историософия - обязательная область каждого произведения. В диссертации рассматриваются романы, в которых историософия - значимый уровень сюжета и речевого пространства, без анализа которого невозможно адекватное прочтение данного произведения. Именно поэтому следует обратить внимание на признаки, свидетельствующие о присутствии историософского уровня.

Отбор литературного материала определяется четырьмя основными признаками: 1) Фабула, включающая узнаваемые события прошлого и настоящего или выстраивающая события будущего по логике, вызывающей у читателя ассоциации с известным историческим контекстом. 2) Присутствие героя, которого интересуют сверхличностные проблемы, относящиеся к

становлению социума и этноса. 3) Речевая сфера произведения: монологи и диалоги персонажей (иногда с участием повествователя, не включенного в ход событий), актуализирующие концепты «судьба России», «кризис современности», «Россия и Запад в неизбежном противостоянии», «историческая жизнь и конец мира», «кризис и возможная гибель России», «смысл национальной истории», «типология разных периодов национальной истории, их сближение на основе сохраняющихся архетипов». 4) Особая активность автора, который в рамках литературного произведения, в контексте общения с потенциальным читателем начинает ставить перед собой и дидактические задачи.

Репрезентативны пять основных положений русской историософской мысли, к которой часто обращается литература. 1) Историософская концепция «Москва - Третий Рим» рассматривается русскими мыслителями и как основополагающая духовно-социальная идея, и как стиль, регулирующий отношение к движению времени и смене эпох. 2) Славянофильская доктрина особой судьбы России, ее духовной герметичности остается самой обсуждаемой историософской идеей, явленной различными трансформациями. 3) Сохраняя «национальный архетип» в качестве ключевой проблемы, русская историософия предложила многообразные варианты отношения к Западу как к символу иного миропонимания. 4) При современном (всемирном, а не только российском) увлечении буддийским пониманием судьбы человека и истории мира, показательно то, что русская историософия мыслила себя в противостоянии буддийской историософской концепции. 5) Эсхатология -смысловое ядро русской художественной историософии, для которой характерен отход от исторического стандарта.

Важно, что русские философы Серебряного века вершиной национальной мысли считали отечественных писателей - Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого - и в историософских размышлениях часто обращались к прозе и поэзии, черпая в них материал для становления философии истории.

Значимы четыре масштабных причины вхождения русской классической литературы в историософское пространство. 1) Национальная художественная литература, достигшая в XIX веке мировой значимости, была воспринята русскими мыслителями как «вторая история», способная прояснить коллизии основной истории, находящей выражение в реальных, а не литературных событиях. 2) Фигурами историософского дискурса стали, прежде всего, пять русских классиков: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой. Каждый - знак определенной позиции, имеющей отношение к историософским проблемам: Пушкин - встреча России и Запада, поиск национальной идентичности в контакте с европейской культурой; Лермонтов — идеи духовного протеста и парадоксы русского бунта, приобретающего метафизический характер; Гоголь - сочетание пафоса, приобретающего религиозные масштабы, и особой иронии, отрицающей внешние достижения русской цивилизации, что сказывается в постоянной гоголевской критике современного ему человека; Достоевский — идея православной историософии, предусматривающей и особое место России, и устойчивую мысль об

эсхатологическом развитии цивилизации Нового времени; Толстой -художественная персонификация идеи отрицания истории ради становления души, которая не имеет ничего общего ни с государством, ни с официальной религией. 3) В судьбах и произведениях русских писателей — обоснование национального исторического пути в его разных вариантах: Пушкин — явление «русской всемирности», умения и желания впитывать достижения других народов для собственного развития; Лермонтов - национальный образ европейского бунтарства, стремления к ниспровержению традиционных ценностей; Гоголь - явление мечты о социальном преображении России с помощью православного воспитания и образования (прежде всего, «Выбранные места из переписки с друзьями», особенно востребованные в историософской мысли), доведенной до рационального проекта; Достоевский - художественное (и художественно-философское) обоснование своеобразия русского пути в отторжении от многих ценностей Запада, преж'де всего, от католицизма, а также объяснение причин совершившихся и будущих революций; Толстой -вариант духовного, религиозно-социального развития России, с модернизацией христианского идеала, без православной Церкви и монархического устройства государственной жизни. 4) Русская философия истории, которую трудно представить без интереса к религиозной проблематике, рассматривала жизнь и творчество каждого писателя как определенную духовную модель, имеющую общественное значение и реализующуюся в историческом мире: Пушкин — художественное обоснование контактов и возможного синтеза христианства и язычества; Лермонтов — «религиозное богоборчество», обоснование духовного бунтарства, которое, возможно, совмещается с христианством, помогает выявить его сокровенный смысл; Гоголь — еще один синтез язычества и христианства (смеха, иронии и религиозного пафоса), но с окончательным выбором христианского идеала, приближающегося к идеалу монашескому; Достоевский - «диалогическое христианство», призванное доказать аристократии и интеллигенции, что бегство от религии, совершившееся в XIX веке, — тупиковый путь развития; Толстой - еще один вариант религиозной проповеди с целью изменить исторический мир, но на этот раз платформой явилось не классическое христианство, а своеобразный авторский протестантизм, парадоксально сочетающий мотивы радикального смирения с мотивами не менее радикального бунта.

Основные аргументы сближения истории и литературы таковы: 1) Фабульность и определенная завершенность ключевого события, позволяющая субъекту говорить о цельности литературного и исторического высказываний. 2) Наличие героев, определяющих развитие сюжета и становящихся протагонистами основных событий, меняющих картину мира. 3) Закономерная мифологизация, сжатие, уплотнение содержания, которые приводят к появлению символа, представляющего эпоху и отличающегося субъективизмом. 4) Повторяемость сюжетных концепций, позволяющая выстраивать аналогии, поощряющая сравнение и сопоставление событий разных времен, происходящих в жизни далеких друг от друга народов.

Решая проблему художественной историософии в современной прозе, мы отказались от рассмотрения исторического романа как значимого объекта исследования. Для прояснения позиции следует отметить основные отличия исторического романа от текста, решающего историософские проблемы в иных жанровых формах. 1) Требование правдивого изображения реально происшедших событий, зафиксированных народной памятью в историческом романе; литературная свобода отношения к факту, независимость от того, что исторический роман считает «правдой». 2) Необходимость биографизма как естественной формы следования за состоявшейся судьбой человека, ставшего героем исторического романа; трансформация исторических имен и судеб, игровые технологии, позволяющие автору обращаться к логике судьбы человека, «не замечая» исторически достоверных деталей. 3) Обязательное обращение автора к документам, позволяющим реконструировать реальность прошлого в историческом романе; независимость от источников, возможность литературной работы с мифом об истории. 4) Исторический роман, несмотря на самые разные методологические варианты, остается относительно устойчивым эпическим жанром; художественная историософия вне исторического романа оформляется в самых разных жанровых формах.

Историософский уровень повествования отличает многие художественные тексты. В современной литературе это «мудрствование об истории» находит выражение в жанровом синтезе: утопия и антиутопия/дистопия, политический памфлет и фэнтези, альтернативная история и эсхатологический миф могут объединяться в рамках единого историософского сюжета. Чаще всего это единство осуществляется в рамках романа. Для этого есть веские основания. 1) Сам объем романа обеспечивает пространство для реализации и обсуждения историософских проблем в их протяженности. 2) Роман, являясь философичной жанровой формой, принимает «мысль об истории» как органическую доминанту повествования. 3) Роман компромиссно относится к внутреннему присутствию дискурсов, удаляющихся от непосредственной художественности. Так, в современном романе активные позиции занимает публицистический дискурс, иногда даже статья может быть повествовательной формой, включенной в романный сюжет. 4) Роман предоставляет возможность автору для активного участия в речевой структуре произведения, и современные писатели часто вторгаются в повествование с историософскими комментариями. 5) Роман - искусство диалогическое, диалог - важнейший элемент речевой структуры романного жанра. Современная художественная историософия более полноценно реализуется именно в диалогах, которые позволяют антагонистам обозначить свою точку зрения на историю. 6) Именно роман действенно воспринимает разные сюжетные контексты, уменьшая напряжение историософского познания. Самым частотным контекстом, взаимодействующим с художественной историософией, является контекст любовный, органически присущий романному жанру, независимо от времени его бытования.

Основные причины значительного внимания к религиозным проблемам и мотивам романистов, приверженных художественной историософии, таковы: 1)

следование традициям национальной историософской мысли, которая рассматривает судьбу России в обязательном религиозном контексте; 2) расширение самого понятия «история» и ее многочисленных образов через привлечение константных для религиозного сознания концептов; 3) религиозный дидактизм как форма актуализации художественного материала в сознании читателя: на одном из самых значимых уровней рецепции возникает вопрос об «истине», повышающий статус литературного текста; 4) эсхатологическое мышление, позволяющее усилить катарсические эффекты произведения, и активное использование внешних проявлений религиозности; 5) религиозная составляющая художественного текста, обеспечивающая присутствие классического материала для осуждения оппонентов героев и самого писателя.

В современной литературе, стремящейся воспроизводить религиозные схемы, задействованы две религиозно-историософские модели: христианская и буддийская. Обе противостоят модели прогресса, которая не слишком вдохновляет писателей последних десятилетий. Есть смысл представить христианскую и буддийскую модели истории как целостные формы мирооценки и описания перспектив движения человеческого рода.

Отметим буддийские установки в художественно-историософском аспекте. 1) В поисках оригинальных и парадоксальных риторических ходов художественная литература активно использует методы, восходящие к дзэн-буддизму или типологически контактирующие с ним. 2) Востребована буддийская критика временных, изменчивых суждений, подверженных штампам данного временного периода; история - сансара, то, что не имеет отношения к истине, но при этом она же - пространство, в котором к истине возможно приблизиться. 3) Психологическая установка буддизма на освобождение человека от иллюзий и от излишней концентрации на переживании «боли» того или иного исторического момента востребованы литературой в ее стремлении художественно решить те проблемы, которые значительно сложнее решить в действительности. 4) Оставаясь масштабной философией спасения, исхода человека из сансарического бытия, буддизм сближается с литературой в метасемиотических установках.

Дидактический потенциал историософского художественного текста проявляется в следующем. 1) Россия в ее историческом становлении оказывается непосредственным центром сознания читателя, вынужденного в процессе чтения обратиться к сюжету национального становления. 2) Литературоцентризм художественного произведения не только погружает читателя в проблемы философии истории, но и позволяет преодолеть давление «политического сознания», стремящегося к идеологической однозначности. 3) Риторическая целостность художественных версий истории обладает катарсической функцией, так как приводит к литературному объяснению прошлого/настоящего и помогает читателю снять «историософский стресс». 4) В рамках общелитературной «дидактики освобождения» происходит приобщение к «ненормативности» как к принципу оценки кризисных процессов.

На современную художественную историософию наибольшее влияние продолжает оказывать Достоевский. Основные формы присутствия «дидактики Достоевского» в художественно-историософских произведениях рубежа XX-XXI веков. 1) Историософская беседа как способ постановки и решения ключевых проблем современности. 2) Представление национального духовного архетипа, воссоздание концепций, практических антиутопий, смертельно опасных для мира. 3) Художественная детализация образов творцов исторического и метафизического зла. 4) Обращение к утопиям и антиутопиям (в том числе в лицах и судьбах). 5) Рассмотрение версий потенциальных форм тоталитаризма, с активным привлечением религиозного материала, актуализирующего вопросы о «спасении» и «погибели»; эсхатологический вектор авторской историософии, противостоящий теории прогресса в рамках позитивистской организации мира.

Вторая глава - «Художественное становление национально-исторического архетипа «Русский мир» в современной прозе» - состоит из двух параграфов («Становление архетипа «Русского мира» в художественной историософии «патриотического проекта», «Становление архетипа «русского мира» в художественной историософии «либерального проекта»),

В главе рассматривается становление архетипического образа России, который в отечественной художественной историософии закономерно остается центральным, и при всем многообразии идейно-эстетических вариаций может быть воспринят в рамках двух концепций - «патриотической» и «либеральной». «Патриотический проект» представлен Ю. Мамлеевым, М. Кантором, А. Варламовым, А. Ивановым, М. Елизаровым, С. Шаргуновым, Д. Гуцко. «Либеральный проект» репрезентирован В. Аксеновым, В. Ерофеевым, А. Королевым, Л. Юзефовичем, Т. Толстой, Д. Липскеровым, А. Иванченко, А. Слаповским.

Под «патриотическим проектом» в современном литературном процессе понимаются художественные произведения, созданные в различных идейно-художественных традициях и отличающиеся предельно общими мировоззренческими ориентирами, в системе которых главной является оценка России и «русского мира» в целом как социально-духовной цивилизации, занимающей уникальное место в мировой истории. Книга Ю. Мамлеева «Русские походы в тонкий мир» состоит из повести «Наедине с Россией» и эссе «Метафизический образ России». Присутствие эссе и повести в рамках одного проекта сразу же свидетельствует о единстве двух дискурсов -художественного и публицистического. В своем взаимодействии они помогают автору решить главную проблему книги - создать образ «вечной России», которая остается константной при любом социальном строе и поощряет читателя проделать путь от конкретно-исторических контекстов к контекстам метафизическим, в которых Россия присутствует как бессмертное пространство духовного поиска, стремления к Абсолюту. И смысл этого стремления проясняется именно тогда, когда в должной мере оцениваются многочисленные русские страдания.

Если Юрий Мамлеев отстраняется от исторической конкретики, стремясь прояснить метафизический образ России, национальный метаисторический архетип, то Сергей Шаргунов, представитель молодого поколения в литературе, в романе «Птичий грипп» делает ставку на социальную определенность образов, на личный опыт знакомства с организациями, определяющими молодежную политику в наши дни. В «Птичьем гриппе», состоящем из рассказов, близких к самостоятельности, представляются политические организации или общности, близкие к ним (нацболы, агрессивные либералы, коммунисты, чеченские террористы). Сущностью современной историософии, по Шаргунову, является отсутствие продуманной идеи, способной дать «жизнь», а не поле для реализации не самых высоких инстинктов. Закономерно, что вместе с Неверовым на первый план выходит Ярослав Углов — вербовщик и садист, еще один «экстремальный человек», также лишенный идеологии, как и те, с кем он борется по долгу службы и, видимо, по инстинкту борьбы и ненависти.

Роман Максима Кантора «Люди пустыря» - один из самых совершенных в историософском плане современных текстов. Именно историософская проблема - крушение советской системы - становится в нем главным объектом художественного изображения. В романе много героев, среди них несколько судеб, воссозданных достаточно объемно. Смысловой объем произведения определяется масштабной картиной русской катастрофы, для которой неизбежное падение вырождающейся советской системы - не единственное объяснение. Роман Кантора стилистически неоднороден и представляет собой единство двух типов повествования - публицистического материала, концентрированно выражающего авторское понимание происшедших в России конца XX века событий, и психологических портретов художников и искусствоведов, самоопределяющихся в ходе «перестройки». Внешний антагонизм двух стилевых пластов романа преодолевается и общим гротеском, с которым изображены «история» и «люди», и идейное взаимопроникновение двух романных областей. Размышления об исторических событиях, о причинах крушения империи помогают понять смысл современного искусства - так называемого «авангарда», вызывающего резкое авторское неприятие.

Стремлением создать образ современной России, но без специального использования публицистического дискурса, отличается роман Дениса Гуцко «Домик в Армагеддоне». Есть и образ России, измученной компромиссами с духовным злом, есть образы патриотических организаций, стремящихся противостоять имитационной демократии, есть портреты лидеров движений, но в целом «Домик в Армагеддоне» - достаточно вялое повествование, в котором заявленный автором оптимизм (начало повествования — явление характера Ефима, главного героя, не желающего смириться с ликвидацией часовни) не согласован с масштабом воссозданных событий. Доминирующее настроение -спокойный патриотизм, без особого желания показать экзистенцию борьбы. Армагеддон в романе - часто употребляемое слово, но не реальность сюжета. Эсхатологический конфликт эпичен по своей природе, так как сталкивает добро и зло в лицах, которым не суждено примирение. В романе Гуцко основные

конфликты соединяют «хороших» и еще «более хороших». Россия эсхатологическая в лицах практически не представлена. Нет обнажения зла - ни в личной, ни в историософской жизни. Образы борцов за русское возрождение избыточно просты. Нет изображения национальной судьбы и связанной с ней трагедийности.

«Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор» — один из основных романов Алексея Иванова, писателя, который в современной художественной историософии занимает прочные позиции и многими критиками воспринимается как один из самых перспективных современных художников слова. «Сердце Пармы» - роман о неразрешимых конфликтах народов и конкретных людей, за которыми - синтез, действие судьбы (например, противостояние Асыки и Михаила). В центре - русская идеология собирания земель, но без избыточного пафоса; очевидно стремление к объективизму, не допускающего превращения персонажей в житийных героев. Иванову важно вынести на первый план экзистенциальное начало: каждый герой — перед внутренней проблемой. Правда русского собирания земель ради разумного выживания не закрывает правду своеобразного регионализма, качественно воссозданного писателем. «Пермское» - не прихоть вымирающих «аборигенов», но действительно существующее начало, в самом себе имеющее оправдание. Именно конфликтное сочетание «пермского» и «русского» рождает диалектику ивановского эпоса, его вполне естественный трагизм: национальные мифы имеют свою историю, у них есть безусловное оправдание, но необходимо подняться над ними, оценить правду формирующегося «большого народа», чтобы выжить и развиваться.

Значимый пример литературоцентризма историософской концепции — роман Михаила Елизарова «Библиотекарь». Действие этого текста, сочетающего жанровые черты триллера и героического эпоса, отнесено к 90-м годам прошлого века. Но истинный «герой» «Библиотекаря» - советская эпоха, архетип русской истории в советском варианте. На первый взгляд, присутствие советской эпохи осуществлено как психиатрический казус: в результате некоего массового психоза целые группы лиц на разных территориях России уверовали, что книги второстепенного советского писателя Громова оказывают необыкновенное воздействие, являются тем чудом, которое должно изменить историю и ради которого стоит умирать. Но для Елизарова внешне болезненный синдром ^ способ активизации «советского сознания» как комплекса мыслей и чувств, определяющих эпическую мифологию коммунистического времени.

Иной пример совмещения историософского и эсхатологического ракурсов в современной прозе - роман Алексея Варламова «11 сентября». Ассоциативная связь даты с ключевым трагическим событием нового времени (США, 2001 год) не подлежит сомнению. Но аллюзивное присутствие террористического акта обнаруживает себя лишь в финале: гибель сестры главной героини в одном из самолетов. Символизм даты объемнее: в этот день отрубили голову Иоанну Крестителю, Пиночет взял власть. Дата порождает достаточно компактные рассуждения об апокалиптизме времени, о терроризме

как практическом его выражении. В центре повествования - история взросления Вари, над кроватью которой «висела большая карта мира». Варя далека от политики, но окружена теми, кто живет и умирает в ее пределах -Анхелем Лениным, отцом - Бенедиктовым, американцем Реем Райносеросом. Сначала создается впечатление, что историософская проблематика - фон. Но по мере развития сюжета историософия стремится выйти на первый план. Общее нравственное движение в «11 сентября»: от исторически масштабного - к личному, к своей судьбе, от абстрактного эсхатологизма - к жизни личности.

«Патриотический проект» - объективно действующая систематизация текстов по нравственной доминанте и историософскому потенциалу. Для Мамлеева, Кантора, Иванова создание художественно-историософского пространства - очевидная задача текста, поддерживаемая и становлением фабулы, и речевым миром произведения, и основными концепциями, которые оформляются в ходе повествования. Для Гуцко, Елизарова, Варламова историософская проблема - не глобальная задача произведения, а имплицитно присутствующая проблема, направляющая читателя к размышлениям о судьбе России.

«Либеральный проект» в современной русской литературе не менее объемен, чем «проект патриотический». Критики говорят о его кризисе, о размывании мировоззренческих ориентиров, о снижении напряжения борьбы с оппонентами. Но константные признаки «либерального проекта» сохраняются, ведущий из них - включение России и российской истории во всемирное «целое», с полемическим отношением к идее изоляционизма и духовной неповторимости «Русского мира».

Книга Виктора Ерофеева «Русский апокалипсис: Опыт художественной эсхатологии» - в той же общей историософской модели, что и произведение Юрия Мамлеева: художественное сочетается с публицистическим. Но если в «Русских походах в тонкий мир» содержание модели - патриотизм, правда, полностью лишенный политической окраски, то в ерофеевском «Апокалипсисе» содержание восходит к либерально-демократическому взгляду на сущность российского архетипа. Ерофеев отмечает и русскую безмерность, и отсутствие рационального начала, и определенную литературность национального бытия, его художественный смысл. Но значительно больше пишет Ерофеев о русских недостатках, принимающих гротескный характер. Все недостатки вписываются в концепцию русского эсхатологизма - желания преодолеть обыденность, хорошо организованную повседневность и удивить весь мир невниманием к базовым ценностям европейской цивилизации. Личность, по Ерофееву, не имеет в России никакой ценности, страсть к тоталитаризму считается нормальной, более того - положительной в контексте построения общественной жизни. Нет тщательно продуманного отношения к другим народам. Отсутствует уважение к собственным гениям. Русское христианство в книге Ерофеева предстает еще одним знаком тоталитарного сознания.

Для русского читателя, знающего о коллизиях XX века, история -стрессовое понятие. Поэтому и преодоление истории - не исключение, а норма,

показывающая, что в ходе историософских размышлений вполне возможно появление мысли об исходе из социально структурированного, идеологически мотивированного бытия. В романе Александра Иванченко «Монограмма» формой исхода оказывается буддизм, характер которого проясняется в отталкивании от образов истории минувшего столетия. История - болезнь времени, рано или поздно завершающаяся смертью; буддизм - победа над временем, обретение состояния, свободного от оппозиции жизнь/смерть. История - калейдоскоп суетных образов, не знающих постоянства. Буддизм -реализация устремления к константным состояниям. История противостоит нравственным идеям, выявляет их несостоятельность, бессилие перед злом. Буддизм, делая акцент на внутреннем мире, избавляет человека от доверия к рискованным идеям безнравственного переустройства мира. Противостояние истории и буддистского мироощущения, обеспечивающего «исход из истории», является идейным центром «Монограммы».

Роман Л. Юзефовича «Песчаные всадники» - «опыт реконструкции одного из фрагментов кошмарной эпопеи барона Унгерна». Но роман Юзефовича, который неоднократно обращался к проблемам истории, рассказывает не только об одном из эпизодов Гражданской войны, но и о «восточном векторе» развития российской истории в целом. Центральная мысль «Песчаных всадников» - соединение «революционного» и «буддийского». Буддизм, столь востребованный современной литературой, в том числе и русской, оказывается здесь не философией нравственного самопостижения, не практикой медитации, которая очевидна в романе Иванченко, а идеей антизападного выбора, стремления героя выбрать Восток в качестве этики и метафизики для подлинной революции. Революция видимая -в сражениях и повседневных усилиях по борьбе с «красными». Революция внутренняя - в избрании восточной пустотности, восточных чудес и восточной стабильности для спасения от Запада, чья история подходит к концу. По мнению Унгерна, главного героя романа, России надлежит стать буддийской империей. Гражданская война изображена Юзефовичем как битва за буддизм, который должен избавить от страстей, приведших западную цивилизацию к кризису.

В романе Анатолия Королева «Эрон» историософская проблематика представлена, прежде всего, в судьбах героев, которые активно входят в жизнь в 70-е годы прошлого века и предоставляют автору возможность сделать заключение о Советском Союзе как распадающемся мире, обреченном погибнуть вместе с теми, кто пытается найти в нем свое счастье. Но частная историческая проблема (художественное воссоздание эпохи застоя) лишь одна из задач, которые решает Королев. Для него не менее важно представить 19601980-е годы как период в мировой истории, для которого характерно вызревание эсхатологических тенденций, и эта королёвская эсхатология лишена мотивов просветления. Главные героини наделены библейскими именами - каноническим Ева и апокрифическим Лилит. Это девушки из провинции, приезжающие для того, чтобы устроить свою жизнь в главном городе страны. Обе покидают родные семьи, обосабливаются от контекстов

детства, обретают определенную самостоятельность и даже получают возможность по-настоящему личной судьбы. Но обе духовно гибнут: нисхождение образа Лилит, постепенно сближающегося с образом вавилонского чудовища Тиамат, происходит по ее воле, согласно ее выбору зла как доминирующей цели существования; Ева больше напоминает жертву, чей романный путь завершается абортом, который интерпретируется автором как нравственная катастрофа, как гибель души. Если учесть, что героиню зовут Ева и символизм имени задействован в повествовании, то можно сделать вывод о мрачных перспективах человечества, обреченного на вымирание. Если Ева-праматерь делает аборт, отказываясь от потомства, то это не частный случай, а символическое самоубийство рода человеческого. И автор стремится представить логичность такой участи героини. Москва, в которой происходят все основные события романа, изображена как новый Вавилон. Сохраняется партийная риторика, внешняя идеология ограждает от влияния Запада, закрытый характер системы не подлежит сомнению. Но внутри системы уже состоялось и по-настоящему оформилось глубинное поражение. Именно это поражение (нравственное, общечеловеческое) более всего занимает внимание Королева.

В основе историософии романа Т. Толстой «Кысь» — опыт последних десятилетий. Но можно посмотреть на получивший серьезную известность роман и с другой позиции: автор поставила перед собой задачу изобразить опыт борьбы новой России с Россией старой, демократической - с тоталитарной. И то, и другое суждение в контексте содержания «Кыси» имеет свой смысл. Таким образом, Татьяна Толстая художественно рассуждает об архетипе России, сохраняющем свой смысл в любые исторические эпохи. Будущее у страны есть, истории нет, потому что отсутствует понимание динамики времени. «Кысь» - антиутопия, написанная с иронией, но не дающая никаких шансов на оптимистическое обнаружение сил, способных противостоять победившему хамству. Впрочем, возможен и другой вопрос: это хамство -стиль недалекого будущего или на территории России он был всегда? Речи «новых россиян» и уцелевших «старых россиян» показывают, что в авторской концепции возможен утвердительный ответ на второй вопрос. Роман - череда картин деградации духовной и физической. Перед читателем - примеры безумного примитивизма и победившей лжи в культуре, политике, личной жизни. Смех может быть назван естественной реакцией на описанные Толстой перемены, Но ирония автора носит тоТаЛьньш характер и не предусматривает возможности присутствия катарсиса - по крайней мере, в переживании российской судьбы. Россия в романе Т. Толстой не столько ужасна, сколько отвратительна.

Постэсхатология, сопряженная с ироническим отношением к историософской реальности, может быть выявлена еще в двух современных произведениях - в романе А. Слаповского «Первое второе пришествие» и в романе Д. Липскерова «Сорок лет Чанчжоэ». В романе Слаповского историософия России - в неизменности воплощения евангельских,

христианских реалий, которые обязательно возвращаются, впрочем, в современное время в гротескном варианте.

Теоретические ракурсы художественного становления российской истории особенно наглядно видны при изучении поздней прозы недавно скончавшегося Василия Аксенова, который мог быть назван лидером либерального крыла современной историософской мысли в ее литературном варианте. В романах «Кесарево свечение», «Москва-ква-ква» и «Редкие земли» аксеновская художественная историософия оформляется во всей полноте. Публицистическое начало в романах сохраняется, при этом фабульный мир произведения достаточно развит и представляет интерес. Повествователь, который всегда максимально сближается с автором и аккумулирует личные впечатления его жизни, не скрывает своих мировоззренческих позиций, которые нельзя свести к мысли о том, что Россия - часть западного мира. Но именно эта мысль для Аксенова является определяющей, когда заходит речь о своеобразии русской организации общественной жизни. Вместе с тем автор всегда заботится о том, чтобы его художественная историософия получала динамичное фабульное оформление, проявлялась в действии, а не только в речах повествователя и героев. «Кесарево свечение» - роман о становлении нового человека в контексте изменяющейся российской действительности. «Москва-ква-ква», как и предыдущий текст, предлагает тщательно разработанную любовную историю, но здесь не менее важна красочная картина краха сталинского мироздания. «Редкие земли» - история противостояния умного и благородного олигарха малоподвижной системе, вновь актуализирующей излюбленную аксеновскую мысль о постоянной опасности тоталитарной психологии в российской жизни. Тоталитарной системе в ее различных вариантах противостоит герой, которого сам Аксенов называет «байроническим». Именно конфликт личности с системой определяет романтический характер историософии Аксенова, которую в целом следует назвать либеральной. «Новые люди», независимо от изображенного исторического времени, присутствуют во всех романах Аксенова. Всех их отличает не идеология, а стиль: освобождение - в речах, одежде, отношении к любви, раскрепощении в собственном поведении.

Стремление к эстетическому познанию целостного образа российской истории характеризует многие тексты. Так как историософия остается одним из идеологизированных ракурсов литературы и ее изучения, то можно предположить, что классический для национальной мысли конфликт «славянофилов» и «западников» (разумеется, в модернизированном виде) будет сохраняться в качестве доминирующего. Скрытая или явная полемика с идеологическими и духовными оппонентами встречается часто, но говорить о том, что концепты «патриотического» и «либерального» находятся в самом эпицентре борьбы, было бы преждевременно. Да и самой борьбы, по крайней мере, в острой фазе, сегодня нет. Для большинства авторов значительно важнее создать свой образ России и ее исторического пути, минуя идеологический вектор.

«Религиозное» сохраняется в историософском контексте как одна из доминант. Вместе с тем нельзя сказать, что православные ценности, укрепляющиеся в общественной жизни, получают особое место в современной прозе. Есть смысл говорить не о «православной содержательности» текстов, ставящих историософские проблемы, а о православной оценке событий, однако эта оценка в большинстве случаев отличается компромиссным характером и не претендует на некую ритуальную установку. Нельзя не отметить усиления буддийских тенденций в становлении современной художественной историософии, что говорит об «исходе из истории» как возможном решении историософской проблемы в целом. Эсхатология (как тип сознания и особой устремленности к «исходу») отличает многие из интересующих нас произведений.

По содержательным принципам литературная историософия предстает в религиозно-метафизическом или социально-конкретном варианте. Чаще вопрос решается в пользу «социального», как в произведениях Кантора, Ерофеева, Шаргунова, Толстой и других авторов. Иногда, как в текстах Иванченко или Мамлеева, на первый план выходит метафизика исторического процесса. Они, впрочем, могут и объединяться, как в романе Королева «Эрон» или романе Варламова «11 сентября». По доминантам дискурса можно выделить две основные тенденции: сюжетно-эстетическое и публицистическое становление художественной историософии. Формы присутствия публицистики разнообразны: от резкого доминирования в рамках текста, как у Ерофеева, до удачного синтеза с фабульным развитием произведения (Кантор) и своеобразным «растворением» в сюжете, как в романе Шаргунова «Птичий грипп». Одна из главных тенденций - авторское стремление к сбалансированному контакту фабульной и речевой сторон произведения.

Каждое произведение, ставящее перед собой историософские задачи, может оказаться в зоне идеологической рационализации. В связи с этим можно говорить об оформлении в современной русской литературе достаточно определенных доминант. Обозначим самые очевидные: метафизический патриотизм (Мамлеев), агрессивный либерализм (Ерофеев), духовно-социальный катастрофизм (Кантор), буддийское преодоление истории (Иванченко), эсхатологический критицизм (Королев), нравственно-социальный патриотизм (Гуцко), эпический патриотизм (Иванов), гротескный либерализм (Толстая).

Третья глава - «Авторские стратегии и фабульные аспекты историософии современного русского романа» — состоит из двух параграфов («Современный романист и его стратегии в контексте художественной историософии», «Фабульный уровень современного историософского романа»).

Здесь анализируются романы Александра Проханова, Владимира Личутина, Павла Крусанова, Захара Прилепина, Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Владимира Шарова, Дмитрия Быкова. Определенная константность мировоззренческих установок в исследуемых текстах сохраняется, заставляя учитывать специфику «патриотического» и «либерального» направлений в литературной историософии. Павел Крусанов художественно воссоздает версии

возможного величия национальной империи, а у Владимира Сорокина национальное имперское начало - свидетельство неисправимой жестокости и тоталитарной сущности русской жизни. Для героя Захара Прилепина освобождение Родины от внутренних и внешних врагов - принцип национального самосохранения, а авторские герои Дмитрия Быкова никогда не могут стать революционерами, готовыми к экстремистским поступкам. В романах Владимира Личутина постоянны рассуждения о порабощении страны, об антисистеме, уничтожающей Россию, в романах же Виктора Пелевина совмещаются буддизм и либерализм, а антисистемой становится любая привязанность человека к устойчивым знакам - и религиозным, и национально-историческим. В произведениях Александра Проханова всегда есть призыв к борьбе «русского» против «западного», а в произведениях Владимира Шарова — интрига русской истории в нескончаемом стремлении к страданию и к диалогу с Богом через революционное самоуничтожение.

Для Александра Проханова, совмещающего два направления в словесности (публицистику и литературное повествование), переживание и осмысление современной истории как актуального момента вечной борьбы России и Запада является основанием творческого процесса, который выражает себя и в журналистской деятельности, и в создании художественных текстов. Проханов, превращая политические события в миф, в метафизический сюжет, оправдывает ее как явление эпической борьбы, не сводимой к суетливой смене лиц в верхних эшелонах власти. Владимир Личутин, друг и соратник А. Проханова, часто выступает как публицист, озабоченный незавидной судьбой русской деревни и России в целом, но значительно больше он известен как романист, мастер художественного стиля, в котором востребован живой народный язык, подчас малопонятный в интеллигентской среде, в городском социуме, вызывающем у писателя негативные чувства. В новом столетии Личутин значительно чаще обращается к интеллигентской среде, стремясь художественно воссоздать те процессы, которые определили кризис последних десятилетий. Надо отметить, что Личутин не испытывал симпатии и доверия к коммунистической системе. Но в «Миледи Ротман» и «Беглеце из рая» звучит мысль о том, что советская организация жизни обеспечивала определенный нравственный минимум, полностью, по мнению писателя, исчезнувший с начала 90-х годов прошлого века, когда национальные ценности, сохранявшиеся даже в эпоху застоя, подверглись девальвации. Впрочем, как и в романах Проханова, Россия здесь духовный центр мира, страдающая страна, которой суждено победить в том случае, если ее герои окажутся достойны своей судьбы. Вместе с Прохановым и Личутиным Крусанов -последовательный критик Запада как системы, потерявшей способность к подлинному выживанию и желающей искусственно «продлить» себя за счет России, ее людей и земель. Сближает Крусанова с Прохановым и Личутиным и эсхатологический контекст, в котором действуют герои. С одной стороны, в романах 3. Прилепина нет партийности как идеологической программы, отсутствует историософия как востребованная героями и автором речь, способная заметно увеличить объем текста. Прилепинские рассказчики и

повествователи никогда не стремятся к публицистичности своего дискурса. С другой стороны, в «Патологиях» и «Саньке», самых известных произведениях Прилепина, есть то, что можно назвать «историософией поступка»: картина исторического мира формируется не столько в речах, сколько в изображенных событиях.

Исторические контексты активно используются Виктором Пелевиным, но прежде всего для того, чтобы показать путь освобождения сознания от традиционного исторического содержания. При этом нельзя не учитывать соответствия Пелевину тому времени, в котором он живет и пишет.

Владимир Сорокин, который по популярности может поспорить с Виктором Пелевиным, не мыслит себя в пределах классического реализма, не обращается к политике и постоянно подчеркивает иноприродность литературы социальной жизни, его художественная историософия - одно из значительных явлений в современной словесности. Практически всегда Сорокин пишет о «тоталитарном», находясь на либеральных позициях. Художественно его вдохновляют образы насилия, политического давления, формальной религиозности и явление пафосной риторики. «Тоталитарное» оказывается под сатирическом ударом, в контексте авторского сарказма, но продолжает оставаться главным предметом изображения. Пожалуй, это основной парадокс в рамках художественной историософии Владимира Сорокина.

Владимир Шаров прочно вошел в современную русскую литературу как автор романов, для которых историософская проблематика всегда актуальна. Шарова интересуют не текущие политические события и не художественная футурология, когда национальное прошлое и настоящее становятся платформой для утопических или антиутопических экспериментов. Владимира Шарова интересует русская революция 1917 года как кульминационное для России событие, соединяющее ушедшие века (особенно XVII столетие — эпоху раскола) и годы, наступившие после Гражданской войны. Главная особенность авторского метода — решение историософских проблем в религиозных контекстах. Без библейских сюжетов, цитат, аллюзий и имен не обходится ни один роман Шарова.

Дмитрий Быков - один из самых востребованных писателей современной России, успевающий создавать масштабные романы, печатать газетные статьи, выступать на телевидении, оценивать произведения других авторов и даже, как в случае с Б. Пастернаком, писать объемные биографии. Стремление к актуальности в текстах Быкова соединяется с особым вниманием к публицистическому вектору повествования. Историософия — органичная для него проблема. С точки зрения интересующей нас темы логично обратиться к трем романам Дмитрия Быкова — к «Оправданию», «Эвакуатору» и «ЖД». В первом произведении художественно воссоздается версия об особых целях советских репрессий, о возможном плане сталинской власти, которая решила произвести неформальный отбор, избрав самых стойких, способных выдержать не только пытки, но саму несправедливость и стать передовым отрядом строителей коммунизма. Роман «Эвакуатор» — фантазия на темы современной России, в которой террористическая волна ставит под вопрос существование

страны и мира в целом. На первом плане оказывается любовь двух молодых людей, причем «инопланетянин Игорь» рисует картины райской инопланетной жизни, свободной от земных катастроф. Бегство из России не приводит к решению проблемы: зло разрушения захватило и другие миры, на всем поставив печать кризиса и роста энтропийных тенденций. В романе «ЖД» развитие действия и определение интеллектуального мира произведения происходит в художественном становлении трех историософских концепций -варяжской, хазарской и «коренного населения».

Показательны особенности фабулы романов А. Проханова («Господин Гексоген», «Надпись», «Пятая империя»). 1) Фабула романа активно взаимодействует с фабулой реальной (как правило, современной) истории, хорошо известной читателю по телевизионным выпускам новостей и газетным статьям. 2) Участниками событий часто становятся хорошо узнаваемые политики и общественные деятели, иногда выступающие под собственными именами. Главный герой всегда является вымышленным лицом, но тесно связанным (в мировоззренческом плане, прежде всего) с личностью самого автора. 3) Главный герой (Белосельцев, Коробейников, Сарафанов) всегда причастен к истории, активно позиционирует себя в идеологической борьбе, которая усилиями повествователя трансформируется в метафизическую борьбу. Часто герой оказывается «стратегом разведки», но всегда сохраняется важный для Проханова план личных событий, подчеркнутый фабульный лиризм, находящий выражение в любовной и семейной темах. 4) Помимо отдельных героев большое значение для становления романного мира имеет присутствие собирательных героев, «коллективных тел», решающих практические задачи историософии. К ним относятся «КГБ», «ГРУ», «враги», «соратники». 5) Развитие фабулы осуществляется за счет реализации «плана» как сюжетного и идеологического центра произведения. Во всех рассматриваемых романах Проханова особое место отведено «заговору», но детективных мотивов практически не появляется (определенное исключение - «Господин Гексоген»). Суть заговора, его цели проясняются в первых речах о нем. 6) Анализ фабул романов Проханова подтверждает стремление автора к воссозданию эпического конфликта нового типа, к противостоянию «света» и «тьмы» в условиях сложного, амбивалентного мира. Многие события романов позволяют увидеть в них жанровые признаки «боевика» и «триллера». Но нельзя не заметить, что роль риторики, идеологического и даже проповеднического слова остается очень высокой, как и объем присутствия в тексте внутренних монологов и диалогов, актуализирующих историософскую проблематику. 7) Каждый из романов представляет собой объемный текст. Читатель встречается с многочисленными повторами — основная идея подробно представляется в речи главного героя, в комментариях повествователя. Типологически идентичные действия особенно заметны в романе «Пятая империя»: проповеднические беседы Сарафанова с участниками заговора; повторяющиеся молитвы главного героя при развитии операции «Вихрь», разгром «центров зла» (казино, абортарий, ночной клуб и т. д.), порабощающих Москву.

Особенности фабулы романов Владимира Личутина («Миледи Ротман», «Беглец из рая») таковы. 1) Фабульным центром становится не слишком яркая жизнь русского интеллигента, попавшего в кризис. Но в общей системе произведений речевая и мыслительная активность героев, а также постоянное желание автора комментировать нравственное состояние современной России способствуют созданию историософского масштаба текста. 2) Фабулы романов, воссоздающие жизни далеких от практической политики героев, участвуют в создании образа российского кризиса. 3) Главные герои - интеллигенты, не способные полноценно (без тоски и обезоруживающей рефлексии) жить ни в городе, ни в деревне, достаточно остро переживающие нравственное оскудение страны, не любящие власть (как систему особого отношения к порабощенному народу), но не способные к активности, к смыслообразующей борьбе. 4) Отмечается крайне медленное развитие действия (особенно в романе «Миледи Ротман»), Основных причин — две: активность повествователя, склонного к объемным размышлениям и комментариям, и нежелание героя действовать, резко менять свою жизнь. Нельзя не заметить, что Ротман, решивший уйти из семьи, отправиться, наконец, в Москву, тут же погиб. 5) Политика и политические фигуры (под своими, всем известными именами) часто обсуждаются на страницах романов, являются фоном, «частью речи», но не пространством для становления главных героев. 6) Ситуация смерти может быть названа основным фабульным действием в изучаемых романах Личутина. Умирает множество эпизодических героев; погибают герои, значительно интересующие автора: Иван Ротман и его тесть, Зулус и его дочь, Марфа и Гаврош, мать Хромушина и Поликушка. Особенно часто Личутин обращается к ситуации ранней, преждевременной, внезапной смерти, иллюстрирующей авторскую мысль о том, что русские люди перестали хотеть жить.

Репрезентативны особенности фабулы романов Павла Крусанова («Укус ангела», «Бом-бом», «Американская дырка»). 1) Затрагивая проблемы современности, акцентируя внимание на судьбе России, фабула оказывается в контексте альтернативной истории, выстраивает сюжет противостояния России с Западом. 2) В сюжете противостояния нет мотивов русского поражения; Россия (в лице Некитаева или Капитана) показана наступающей, а не обороняющейся стороной конфликта. 3) Сам конфликт России и Запада (Америки) подан как конфликт архетипический, но это не значит, что однозначный характер противостояния «света» и «тьмы» соблюден во всех ситуациях. 4) Фабула «Укуса ангела», самого известного романа Крусанова, показывает традиционную для автора амбивалентность: черты антихриста в образе главного героя не менее очевидны, чем черты национального героя. 5) Не повторяя исторические коллизии последних десятилетий национальной истории, фабула романов Крусанова может быть истолкована читателем как своеобразная компенсация: проигравшая (по мнению многих) в реальной истории рубежа тысячелетий, Россия Крусанова оказывается значительно сильней, чем в действительности. 6) Национальная цельность (империя) оказывается значительным образом, формирующимся в ходе фабульного становления текста.

Характерны особенности фабулы романа Захара Прилепина «Санькя». 1) Судьба молодого, мыслящего человека в контексте реального исторического времени, современности — основная проблема, которая характеризует фабулу романа «Санькя». 2) События текста представляют различные контакты героя со своими современниками, в результате чего создается поддерживаемой фабулой образ «нашего времени». 3) Система конфликтов выражена в прямых и свободных от амбивалентности столкновениях героя с антагонистами (прежде всего, Безлетовым), что позволяет сделать читателю определенные выводы о модели пути, выстраиваемой романной биографией Саньки. 4) Утверждаемый Прилепиным обыденный героизм проходит становление именно в фабульной организации текста. 5) «Санькя» организован как роман-действие, показывающий возможность и необходимость поступка для человека, оценивающего современное состояние реальности как кризис.

Системный характер носят особенности фабулы романов Виктора Пелевина («Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня», «Ампир В»). 1) Фабула (как очевидное событие текста) почти всегда остается под вопросом, потому что главное пространство — сознание, способное создавать иллюзии, лишь напоминающие реальные события. 2) Реальность - лишь цепь иллюзий, следовательно, фабула всегда иллюзорна, но Пелевину, настаивающему на подлинности пустоты, удается создать сюжеты, значимые для познания современности. 3) Событий в пелевинских романах много, но центральным Событием при этом остается исчезновение всякой событийности. 4) При наличии целостной идеи освобождения, проходящей через все романы, есть определенная независимость событий друг от друга; обособленность эпизодов, напоминающих восточные истории о просветлении, свидетельствует о стремлении автора использовать структуру дзэн-повествования (коана). 5) Антропоцентричной, гуманистичной фабулу пелевинских произведений назвать нельзя: в ней задействованы вампиры, оборотни и «просветленные сознания», преодолевшие человечность. 6) Фабула активно вводит читателя в осознание современности (мир рекламы, власти, криминала), но и настаивает на преодолении иллюзий, связанных с доверием к современному миру.

Значимы особенности фабулы романов Владимира Сорокина («Путь Бро», «День опричника», «Сахарный Кремль»), 1) Фабула рассмотренных романов Сорокина не просто динамична, она по-своему кинематографична, соответствуя жанру триллера — триллера в историософском, точнее, эсхатологическом ракурсе. 2) В событийном развитии текста происходит становление антиутопически изображенного мира, в рамках которого можно признать состоявшейся утопию освобождения разных человеческих страстей, прежде всего жестокости. 3) Цепь событий в сорокинских романах выстраивает фабулу «вечной России»: независимо от исторической конкретизации она реализует разнообразные тоталитарные комплексы, настаивая на востребованности схемы отношений «жертва — палач». 4) Сорокинскич роман может быть посвящен всей мировой истории или одному дню опричника; основной сюжетной моделью остаются сцены агрессии «сильного», «посвященного», «власть имеющего» по отношению к тем, у кого нет

соответствующих атрибутов. 5) Кумулятивная модель развития событий оказывается главной для мира сорокинских романов.

Репрезентативны особенности фабулы романов Владимира Шарова («До и во время», «Будьте как дети»), 1) Фабула отражает не реальность внешних событий, достоверной истории, а болезненного сознания, так или иначе связанного с психиатрической клиникой. 2) Фабульная структура романов Владимира Шарова воплощает ключевой в системе автора образ русской революции - как версии, возникающей в сознании, способной к сопряжению национальной религии и национальной социально-политической катастрофы. 3) Отмечается повышенная событийность, происходит разрастание образов периферийных героев, но вместе с тем усиливается центральная идея, которой подчинена фабула, отличающаяся лишь мнимой самостоятельностью. 4) Общебиблейская фабула, событийно представляющая конфликты Бога с человеком и показывающая движение мира к Концу Света, оказывается постоянно востребованной и в тексте, и в подтексте произведения. 5) С одной стороны, происходящие в романах Шарова события демонстрируют приверженность автора к версии как фабульной модели; с другой стороны, эта версия-альтернатива возникает так часто, что возникает мысль о «новом каноне» русской истории, к которому сам автор относится очень серьезно.

Релевантны особенности фабулы романов Дмитрия Быкова («Эвакуатор», «Оправдание», «ЖД»). 1) События текста складываются в разнообразные версии русской истории, показывающие интерес автора к истории альтернативного типа. 2) Практически всегда события актуализируют два пласта - эпический и лирический, показывая переплетение субъективно-личного и объективно-исторического. 3) Для романов Дмитрия Быкова характерны события, которые складываются в представление о «любовном сюжете». 4) Эсхатологическая событийность встречается во всех рассмотренных произведениях, определяя тип фабулы, который можно назвать «исходом из истории».

Две последние главы диссертации особенно тесно связаны друг с другом. В четвертой главе («Поэтика ключевых сцен в историософском пространстве современного русского романа») — два параграфа («Поэтика историософского сюжета в романах «патриотического проекта» и «Поэтика историософского сюжета в рамках «либерального проекта»). В пятой главе («Историософские доминанты современного русского романа») соотносятся два параграфа («Концептуализация историософской идеи в романах «патриотического проекта» и «Концептуализация историософской идеи в романах «либерального проекта»). В четвертой главе сделан акцент на поэтике эпизода, как правило, диалога, который позволяет оценить конкретность историософского дискурса и подготовить необходимый материал для решения проблемы доминантной историософской идеи.

Значительное внимание уделено анализу ключевых сцен избранных романов и авторских стратегий. В романе А. Проханова «Господин Гексоген» рассмотрены первая встреча Белосельцева с Избранником (глава 5), разговор Белосельцева с Гречишниковым (глава 7) и посещение Белосельцевым

Мавзолея (глава 23). В романе «Надпись» были проанализированы глава 37 (празднование годовщины Октября) и глава 42 (беседа Коробейникова со священниками Львом и Филиппом). В романе «Пятая империя» для анализа выбраны глава 3 (встреча Сарафанова и Заборщикова) и глава 10 (встреча Сарафанова с Машей). При анализе романа В. Личутина «Миледи Ротман» акцент сделан на представлении главного героя Ротмана (глава 1) и на сознании Алексея Братилова (глава 10). В романе «Беглец из рая» выбраны глава 3 части 1 (общение Хромушина с егерем Гаврошем), глава 12 части 1 (явление депрессивного сознания Хромушина), глава 5 части 2 (празднование Хромушиным Рождества с Таней Горбачевой и ее мужем Катузовым). Рассматривая риторические принципы П. Крусанова, мы остановились на главе 6 (обсуждение сущности императорской власти) романа «Укус ангела» и на главе 14 (изображение батальных конфликтов). В романе «Бом-Бом» объектом анализа стали глава 2 (рассказ об одном из предков главного героя) и глава 12 (стилизация автобиографии идейного коммуниста, отправляющегося на фронт). Историософским центром романа «Американская дырка» являются беседы Евграфа Мальчика с Капитаном, в которых проясняются основные идеи, сам образ плана, объединяющий главных героев (главы 2 и 11).

Две диалогические сцены избраны нами в романе 3. Прилепина «Санькя». В обоих участвует главный герой: сначала он, попавший после избиения в больницу, беседует с интеллигентным евреем Львом, потом — с Безлетовым и его старшим товарищем.

В романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» мы выбрали смыслоопределящий диалог Петра и Черного Барона (глава 7). В романе «Священная книга оборотня» - одну из «мессианских» бесед главной героини с волком Александром. В романе «Ампир В» - две встречи Рамы с Озирисом (главы «Озирис» и «Вилла мистерий»).

Обратившись к поэтике романа В. Сорокина «Путь Бро», мы остановились на главе «Поиск», в которой активно нарастают тенденции бесчеловечности и концептуальной жестокости по отношению к земной жизни. В романе «День опричника» избрана одна из самых небольших глав, которую условно можно назвать «Богослужение в Успенском соборе». В романе «Сахарный Кремль» рассмотрена первая глава под названием «Марфушина радость». Действие происходит в дни Рождественских праздников, что вновь показывает тяготение автора к изображению религиозных и религиозно-социальных контекстов.

В романе В. Шарова «До и во время» избран 12-страничный текст, выделенный как отдельная глава (без номера и заголовка). Он посвящен общению Жермены де Сталь и Сталина после революции. В романе «Будьте как дети» ключевой сценой следует назвать уроки Ищенко в специальном интернате, которые посетил рассказчик Дима и которые посвящены последним годам жизни Ленина.

В «Оправдании» Д. Быкова рассмотрены диалог Рогова и Кретова, а также сцена пребывания Рогова в колонии. В романе «Эвакуатор» материалом для анализа художественных принципов и риторических стратегий Д. Бь-кова

стала третья глава, посвященная картинам «осыпания» российского социума. В романе «ЖД» избраны вторая глава первой книги, в которой автор знакомит читателей с историософией и жизненными принципами варягов, и шестая глава («Монастырь»), представляющая быковский ответ на вопрос об истинном и ложном христианстве.

В художественно-историософском дискурсе основным конфликтом становится столкновение сознаний, которое выражается и в фабуле, и в речевом пространстве рассмотренных нами романов. В текстах Александра Проханова сознание, объединяющее лучшие черты четырех русских империй (Киевской, Московской, Петровской, Советской), стремится к созданию пятой империи и противостоит иному сознанию, направленному на саморазрушение русского имперского начала. В романах Владимира Личутина национально ориентированное сознание, отличающееся, впрочем, пессимистическим, депрессивным настроем, активно отрицает антисистемное сознание, понимая, что антисистемность отличает не только тех, кто желает России исторического поражения, но и тех, кто отстаивает русские ценности. В романах Павла Крусанова, посвященных эстетизации волевого начала в истории, имперское сознание противопоставляется разным магическим и интеллектуальным силам, работающим на империю западного, атлантического типа. В художественном мире Захара Прилепина внеидеологическое, лишенное политических лозунгов сознание, выбравшее естественный для автора путь сохранения национальной жизни, выступает против эгоистического сознания, выбравшего мнимый либерализм ради личных интересов.

В романах Виктора Прилепина происходит смещение эпического вектора: сознанию, загрязненному образами телесно-душевных удовольствий и разных идейных фантомов, альтернативой выступает сознание, стремящееся к самоотрицанию в восточной пустоте. У Владимира Сорокина сознание, вобравшее в себя разнообразные инстинкты и сделавшее ставку на гностическую мысль о ненужности человека, раскрывается во всей полноте, во многих риторических вариантах и, по сути, не встречает оппозиционных идей. В романах Владимира Шарова стилизованное сектантское сознание, объединившее русскую религиозность с русской революционностью, заполняет все пространство произведения, косвенно полемизируя с классическими интерпретациями национальной истории. Дмитрий Быков отдает предпочтение либеральному сознанию, которое должно выявить иллюзорность, ошибочность тех форм мышления, которые ориентированы на эсхатологизм, тоталитаризм или эпический героизм.

Ключевой историософской идеей Александра Проханова является восприятие последних десятилетий нашей истории как времени катастрофического конфликта, который, впрочем, отличается лишь новыми формами, но по сути своей присутствовал на всем протяжении русского национального пути. Общехристианский архетип «жертвы-смерти-воскресения» призван подчеркнуть мистический смысл воссозданных событий: за фабулой, вызывающей у читателя вполне конкретные ассоциации, располагается образ эпической битвы между добром и злом, светом и тьмой.

Поэтика гротеска, гиперболизации, деперсонификации призвана подчеркнуть, что русская история - поле несомненной борьбы с демоническими силами, с которыми диалог вряд ли возможен. Частое обращение к идеям Николая Федорова должно показать, что Проханов обращен не к православной историософии, а к более эклектичной концепции, объединяющей представления о четырех русских империях и рассматривающей историю как пространство религиозно-социальной активности ради утверждения главной русской идеи - бессмертия.

Для прохановского мировосприятия органичен драматизм, трагизм; у Владимира Личутина чаще находят отражение пессимистические тенденции. Романы «Миледи Ротман» и «Беглец из рая» создают образы национального поражения в условиях, когда страна вызывает неприятие и у «чужих», и у «своих». Главная личутинская идея — становление антисистемы как антибытийного феномена, призванного не просто поменять социальный строй или изменить духовные ориентиры, но искоренить жизнь в целом, подменить стремление к выживанию тягой к смерти, которую автор находит и в политической, и в частной жизни. Публицистическое начало развито у Личутина не меньше, чем у Проханова, но отсутствуют мистические или магические моменты. В них больше житейского, эпические тенденции скромнее. Историософская концепция Проханова вырастает вокруг героя, способного противопоставить себя энтропийной системе. Личутинский герой в большей степени комментатор, признающий факт поражения, способный рассмотреть его со всех сторон, но принципиально не способный противопоставить личную волю антисистеме. Эсхатология Проханова активна, эсхатология Личутина отличается преобладанием мотивов обреченности. Гибельностью отмечены все пространства - не только город («Вавилон»), но и русская деревня.

В художественной историософии Павла Крусанова на первый план выходит проблема воли, движение героя к решению внутренней, духовной задачи. Поэтому образам врагов Крусанов уделяет меньше внимания, чем Проханов и Личутин. Будто не замечая проблем русской истории рубежа XX-XXI веков, писатель создает драматические и одновременно оптимистические альтернативные сюжеты, раскрывающие силу и амбивалентность имперского строительства. По сравнению с романами Проханова в книгах Крусанова сильнее интерес к демоническому началу. Если для Проханова характерно гротескное преодоление демонизма, его художественное «оскорбление», то у Крусанова «демоническое» - часть исторического, начало, соединенное с творческим началом. Для Проханова важны образы политиков - для Крусанова принципиальны образы творцов-стратегов, которые, подобно герою «Американской дырки», воспринимают историю как поле для интересной и оправданной игры.

Модернистские тенденции находят отражение в романах Проханова, Крусанова, есть они и у Личутина. Захар Прилепин стоит на реалистических позициях, избегая мистики, сатирического протеска, интертекстуальности, мифологизма. Речевое пространство в романе «Санькя» вполне развито, но

акцент сделан на поступке, на деянии, которое объясняется не метафизической волей, не архетипическими конфликтами, а проблемой индивидуальной воли, которая стремится не к экстремальному, а к нормальному существованию. Обыкновенные инстинкты выживания должны, по Прилепину, включать молодого человека в пространство истории и решения исторических задач. Взгляд здорового, еще юного человека на происходящие в России события должен убедить, что беды, постигшие страну, пришли не извне, а изнутри, из собственного безволия и согласия использовать болезни народа для собственного процветания и обогащения. Революция возникает не из рассудочной схемы (Проханов, Крусанов), а из желания защитить страну, женщин, детей от тех, кто сознательно или бессознательно сделал ставку на уничтожение.

Целостная идея Виктора Пелевина — преодоление истории, которая при этом возникает в многочисленных образах и речах, оказывается очень востребованной. Идейная, религиозно-философская беседа, захватывающая историософские вопросы, появляется в романах Пелевина не реже, чем у писателей, о которых говорилось выше. Но у Пелевина это беседа учителя с учеником: того, кто уже познал пустотность мира, - с тем, кому еще предстоит это сделать. История — одна из форм тоталитарного насилия над человеком, опасная концептуализация, заставляющая служить фантомам. В ходе становления сюжета, в речевых трансформациях реальности в пустоту тоталитарное начало призвано уступить, исчезнуть. Главный парадокс пелевинской поэтики: невозможность истории, но и невозможность не говорить о ней. То, чего нет по существу, постоянно появляется в романных диалогах. К историософской области следует отнести и значимые контакты буддизма и либерализма в творчестве Пелевина. И здесь есть эпические тенденции. Но если у Проханова, Личутина или Крусанова Западу противостоит Россия («вечная Россия»), то эпос Пелевина — противостояние пустоты любой форме концептуализации, зависимости от навязанных образов и идей.

Идея преодоления «человеческого» получает новое содержание в историософских речах и концепциях Владимира Сорокина. Если у Пелевина Россия — грандиозная иллюзия, а у Проханова или Личутина - архетип страдания, всемирной жертвы, то «вечная Россия» Сорокина - пространство реализации самых тяжелых инстинктов. Тоталитарная Россия существует, по Сорокину, при любом оформлении социального строя, мало зависит от господствующей религии и официальной риторики. В национальном архетипе, о котором часто говорят герои Сорокина, жестокость занимает видное место. В историософском плане наиболее последователен роман «Путь Бро»: здесь испытывается идея тотального неприятия человеческого мира как грандиозной ошибки, допущенной демиургами-неудачниками. Человек есть сумма инстинктов, жертва собственной телесности, поэтому мысль о том, что у человека вообще нет подлинной истории, появляется часто. Есть лишь «настоящее», наполненное желаниями есть, пить, убивать, совокупляться, властвовать.

Если у Сорокина и Пелевина исторические модели использованы для воссоздания мысли о масштабной антиутопии, в которой вечно находится человек, то у Владимира Шарова очевиден интерес к одной утопической идее. Ее смысл заключается в том, что векторы религии и революции в России всегда совпадают. Такова еще одна концепция «вечной России». Но, в отличие от концепций Сорокина и Пелевина, эта Россия стремится постоянно говорить с Богом, требовать у него второго пришествия Христа ради избавления от страданий, от тягот истории. Как и у Александра Проханова, участники романных диалогов часто обращаются к фигуре Николая Федорова. Но если для Проханова Федоров может стать знаменем национального возрождения, объединившим «православных», «коммунистов», «технократов» и «гуманитариев», то у Шарова Федоров - не символ позитивной имперской сущности, а необходимый подтекст, способный объяснить причины внешне немотивированных страданий русских людей.

Историософия Дмитрия Быкова подобной яркостью и идейной целостностью не отличается. Он значительно более осторожен в утверждении версии как историософской реальности. Герои часто говорят о смысле современных событий, о катастрофах XX века, высказывают мысли, которые можно встретить, например, у Шарова. Но в творчестве Быкова активно своеобразное пространство «нормальности», снижающее пафос отдельно взятого экстравагантного суждения. Стремление к «нормальности» корректирует эсхатологические идеи в «Эвакуаторе». Возвращение к традиционным обоснованиям советских репрессий оттесняет на второй план героическую версию в «Оправдании». Идеология синтеза, преодолевающая категоричность версий, есть и в романе «ЖД». История не преодолевается полностью, как в текстах Сорокина и Пелевина, но понижается вера в нее, доверие к истории не становится такой необходимостью, как, например, в романах Проханова или Крусанова.

В Заключении подводятся основные итоги исследования. В диссертационном исследовании художественная историософия определена как проблемный комплекс, включающий практическую проблему интерпретации современных русских романов с точки зрения ключевого вопроса об их историософском статусе. Определены четыре основных критерия идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса. К ним относятся фабула, включающая узнаваемые события прошлого и настоящего или выстраивающая события будущего по логике, вызывающей у читателя ассоциации с известным историческим контекстом; присутствие героя, которого интересуют сверхличностные проблемы, относящиеся к становлению социума и этноса; речевая сфера произведения: монологи и диалоги персонажей (иногда с участием повествователя, не включенного в ход событий), актуализирующие концепты «судьба России», «кризис современности», «Россия и Запад в неизбежном противостоянии», «историческая жизнь и конец мира», «кризис и потенциальная гибель России», «смысл национальной истории», «типология разных периодов национальной истории, их сближение на основе сохраняющихся архетипов»; особая

активность автора, который в рамках литературного произведения, в контексте общения с потенциальным читателем начинает ставить перед собой и дидактические задачи.

Анализ романов современных русских писателей позволяет сделать вывод о сложной взаимосвязи двух тенденций в художественной историософии конца XX - начала XXI веков, которые можно назвать «патриотическим» и «либеральным» проектами. При этом репрезентативны личные пути каждого из авторов, который, так или иначе, оказывается «внутри» одного из масштабных проектов.

Предложенная модель теоретизации художественной историософии как значимой литературной реальности, обобщающая проблематику, фабулу, поэтику, обладает объяснительной силой для сюжетостроения нового русского романа. Выявляется сюжетная и образная соотносительность между творческими практиками «патриотического» и «либерального» проектов. Таким образом, подтверждается как всеобщность романной формы, так и ее гибкость, обеспечивающая ее особую эстетическую прочность в современных условиях кризиса эстетических форм.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях: Монографии:

1. Сорокина Т. Е. Художественная историософия как теоретическая проблема. [Текст] - Ростов-на-Дону: ИПО ПИ ЮФУ, 2009. -156 с. - 7,7 п. л.

2. Сорокина Т. Е. Художественная историософия в современном русском романе: фабула, речь, идея. [Текст]. - Ростов-на-Дону: ИПО СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010.-324 с.-20,25 п. л.

Статьи в ведущих изданиях, включенных в перечень ВАК РФ:

3. Сорокина Т. Е. Эсхатологические мотивы художественной историософии Владимира Шарова [Текст] // Культурная жизнь Юга России. Региональный научный журнал. - Краснодар, 2009. № 4 (33). - С. 69-72. - 0,5 п. л.

4. Сорокина Т. Е. Любовный сюжет в современной русской прозе: историософский контекст [Текст] // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. — Пятигорск, 2009. № 3. - С. 226-229. - 0,5 п. л.

5. Сорокина Т. Е. Художественная историософия Владимира Личутина [Текст] // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. -Пятигорск, 2009. № 3. - С. 235-238. - 0,5 п. л.

6. Сорокина Т. Е. Варяжство и хазарство в художественной историософии Дмитрия Быкова [Текст] // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. - Великий Новгород, 2010. № 57. - С. 7982. - 0,4 п. л.

7. Сорокина Т. Е. Феномен преодоления истории в прозе Виктора Пелевина [Электронный ресурс] // Гуманитарные и социальные науки. - Ростов-на-Дону: СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010. № 2. http: // www. hses - online, ru / 2010 / 02 / 10 _ 01 _ 01 / 20. - С. 177-185. - 0,4 п. л.

8. Сорокина Т. Е. Становление современного героя в пространстве художественной историософии Захара Прилепина [Текст] // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. Ростов-на-Дону, 2010. № З.-С. 16-26.-0,5 п. л.

9. Сорокина Т. Е. О двух доминирующих типах историософского сознания в современной русской прозе [Текст] // Гуманитарные и социально-экономические науки. - Ростов-на-Дону: СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010. № 3. - С. 133-137.-0,5 п. л.

10. Сорокина Т. Е. К вопросу художественной историософии как теоретической проблемы [Текст] // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. - Ростов-на-Дону, 2010. № 4. - С. 32-39. - 0,5 п. л.

11. Сорокина Т. Е. Современный русский роман как явление историософской идеи [Текст] // «Культурная жизнь Юга России». Региональный научный журнал. - Краснодар, 2011. № 1 (39). - С. 66-68 - 0,5 п. л.

12. Сорокина Т. Е. Образы «мистических рычагов истории» и концепция деятельного героя в романах П. Крусанова [Электронный ресурс] // Гуманитарные и социальные науки. — Ростов-на-Дону: СКНЦ ВШ ЮФУ, 2011. № 1: http: // www. hses - online, ru / 2011 _ 01. html. - С. 86-93. - 0,4 п. л.

13. Сорокина Т. Е. Поэтика ключевых сцен в романе А. Проханова «Господин Гексоген» [Текст] // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. - СПб., Пушкин. 2011, № 2 (Том 1). - С. 47-55. - 0,5 п. л. Научные статьи, опубликованные в других изданиях

14. Сорокина Т. Е. Эсхатология христианства и буддизма в «либеральном проекте» русской историософии [Текст] // Филология. Приложение к научному журналу «Синергетика образования». № 2. - М., Ростов-на-Дону, 2007. - С. 52-61.-0,4 п. л.

15. Сорокина Т. Е. Антизападный пафос в романе П. Крусанова «Американская дырка» [Текст] // Социальные и гуманитарные науки. Межвузовский сборник. № 14.-М. ,2007.-С. 13-19.-0,4 п. л.

16. Сорокина Т. Е. Художественная историософия и религия: взаимосвязь духовно-мировоззренческого пространства [Текст] // Сборник научных статей. №16. - Нальчик, Армавир, 2008. - С. 58-66. - 0,4 п.

17. Сорокина Т. Е. Художественная историософия современной прозы: проблема выбора литературного материала [Текст] // Сборник материалов VII Международной научной конференции «Русское литературоведение на современном этапе». - М.: МГГУ им. М. А. Шолохова, 2008. - С. 123-127. - 0,3 п. л.

18. Сорокина Т. Е. «Либеральный проект» русской литературы: художественная историософия Т. Толстой и В. Аксенова [Текст] // Педагогика. Приложение к научному журналу «Синергетика образования». № 1. — М. , Ростов-на-Дону, 2008.-С. 56-62.-0,4 п. л.

19. Сорокина Т. Е. Историософский контекст любовного сюжета в современной русской прозе. [Текст] // Система ценностей современного общества. Сборник материалов I Всероссийской научно-практической конференции. -Новосибирск, 2008. - Стр. 72-77. - 0,4 п. л.

20. Сорокина Т. Е. Художественная историософия как предмет литературоведческого исследования: о восприятии романа П. Крусанова «Укус ангела» [Текст] // Сб. «Литература и культура в контексте христианства. Образы, символы, лики России». — Ульяновск: УГТУ, 2008. - С. 137-142. - 0,3 п. л.

21. Сорокина Т. Е. Художественная историософия «патриотического проекта»: становление архетипа «русский мир» [Текст] // Социальные и гуманитарные науки. Межвузовский сборник. № 17. - М., 2008. - С. 54-62. - 0,4 п. л.

22. Сорокина Т. Е. Эсхатологические аспекты художественной историософии и проблемы мифологизации повествования в романах А. Проханова [Текст] // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность. Материалы III международной научной конференции. - Ростов-на-Дону, 2009. -С. 269-278.-0,4 п. л.

23. Сорокина Т. Е. Проблема мифологизации повествования в творчестве А. Проханова [Текст] // Гносеология поэтики: художественная семантика и жанровый синкретизм. - Ростов-на-Дону, 2009. Вып. 8. — С. 66-71. - 0,5 п. л.

24. Сорокина Т. Е. Художественная историософия в романе Д. Быкова «Ж. Д. ». [Текст] // Дидактика художественного текста. Выпуск № 3. - Краснодар, 2009. -С. 175-181.-0,4 п. л.

25. Сорокина Т. Е. Дидактические аспекты художественной историософии литературного произведения [Текст] // Вестник СГПИ. - Славянск-на-Кубани, 2009. № 1 (8). - С. 47-55. - 0,4 п. л.

26. Сорокина Т. Е. Критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса [Текст] // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность. Материалы IV международной научной заочной конференции. - Ростов-на-Дону: ИПО ПИ ЮФУ, 2010. - С. 148-152. - 0,5 п. л.

27. Сорокина Т. Е. Религия и художественная историософия [Текст] // Гносеология поэтики: художественная семантика и жанровый синкретизм. — Ростов-на-Дону, 2010. Вып. 9. - С. 37-43. - 0,4 п. л.

28. Сорокина Т. Е. «Бесконечный тупик» Д. Галковского и становление проблемы «художественной историософии» [Текст] // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность. Материалы V международной научной заочной конференции. - Ростов-на-Дону: ИПО ПИ ЮФУ, 2011.-С. 154-159.-0,4 п. л.

29. Сорокина Т. Е. Кавказ: человек и война в историософском контексте (на материале «Паталогий» 3. Прилепина) [Текст] // Сборник материалов и докладов Второй международной научно-практической конференции «Кавказ — наш общий дом». - Ростов-на-Дону, 2010. - С. 369-372. - 0,4 п. л.

30. Сорокина Т. Е. Россия и человек в исторической концепции В. Сорокина [Текст] // Проблемы современной филологии. Сборник статей, посвященных 100-летию со дня рождения д. ф. н., профессора Г. В. Валимовой. - Ростов-на-Дону, 2011. - С. 266-274. - 0,4 п. л.

31. Сорокина Т. Е. Современный романист и его стратегии в контексте художественной историософии [Текст] // Литературный текст XX века

(проблемы поэтики). Материалы IV Международной научно-практической конференции. - Челябинск, 2011. - 0,3 п. л.

32. Сорокина Т. Е. Проблема идентификации литературного текста художественной историософии [Текст] // III Международная научно-практическая интернет-конференция «Русский язык@Литература@Культура: актуальные проблемы изучения и преподавания в России и за рубежом» (22-29 ноября 2010 г. ) - 0,3 п. л.

33. Сорокина Т. Е. Русская философия истории: архетипы духовного движения и восприятия судьбы национального мира [Текст] // Социально-гуманитарные науки / Приложение к журналу «Вестник МГОУ». Продолжающееся издание. Выпуск № 30. - М., 2011. - С. 46-49. - 0,4 п. л.

34. Сорокина Т. Е. Фабульный уровень романов В. Пелевина [Текст] // Педагогика, № 13 / Приложение к научному журналу «Синергетика образования». - М., Ростов-на-Дону, 2011. - С. 62-70. - 0,4 п. л.

35. Сорокина Т. Е. Речевые стратегии и поэтика ключевых сцен в романах В. Личутина [Текст] // Сборник научных статей. № 28. — Нальчик, Армавир. 2011. -С. 56-63.-0,4 п. л.

36. Сорокина Т. Е. Авторские стратегии в прозе В. Сорокина [Текст] // Сборник научных статей. №29. — Нальчик, Армавир, 2011. — С. 44-52. — 0,4 п. л.

37. Сорокина Т. Е. Проблема метода и жанра историософского художественного произведения [Текст] // Вестник МГОУ №2 (44) - М., 2011. -С. 77-80. - 0,4 п. л.

38. Сорокина Т. Е. Поэтика историософского сюжета в романе 3. Прилепина «Санькя» [Текст] // Сборник научных статей / Приложение к журналу «Образование — наука — творчество». Адыгской (Черкесской) международной академии наук. Продолжающееся научное издание, № 30. — Нальчик, Армавир, 2011. С. 32-40.-0,4 п.

39. Сорокина Т. Е. История и художественная литература: формы контакта и взаимодействия [Текст] // Социология, №11/ Приложение к научному журналу

Подписано в печать 0,5.09.2011. Формат 60х841/ц}. Бумага офсетная. Печать офсетная. Физ. печ. л. 2,0. Тираж 100 экз. Заказ № 136.

НПО ПИ ЮФУ 344082, г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, 33.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сорокина, Татьяна Евгеньевна

Введение.

Глава I. Художественная историософия как теоретическая проблема.

1.1 Художественная историософия как предмет современных диссертационных исследований.14'

1.2 «Бесконечный тупик» Д. Галковского и становление проблемы «художественной историософии».

1.3 Критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса.

1.4 Русская философия истории: архетипы духовного движения и восприятия судьбы национального мира.

1.5 История и художественная литература: формы контакта и взаимодействия.

1.6 Проблема метода и жанра историософского художественного произведения.

1.7 Религия и художественная историософия.

1.8 Дидактические аспекты художественной историософии литературного произведения.

Выводы.

Глава П. Художественное становление национально-исторического архетипа «русский мир» в современной прозе.

2.1 Становление архетипа «русский мир» в художественной историософии «патриотического проекта».

2.2 Становление архетипа «русский мир» в художественной историософии либерального проекта».

Выводы.

Глапва Ш. Авторские стратегии и фабульные аспекты историософии современного русского романа.

3.1 Современный романист и его стратегии в контексте художественной историософии.

3.2 Фабульный уровень современного историософского романа.

Выводы.

Глава IV. Поэтика ключевых сцен и речевые стратегии в историософском пространстве современного русского романа.

4.1 Поэтика историософского сюжета в романах «патриотического проекта».

4.2 Поэтика историософского сюжета в романах «либерального проекта».

Выводы.

Глава V. Историософские доминанты современного русского романа.

5.1 Концептуализация историософской идеи в романах «патриотического проекта».

5.2 Концептуализация историософской идеи в романах либерального проекта».

Выводы.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Сорокина, Татьяна Евгеньевна

Актуальность исследования. В последние десятилетия все чаще звучат слова о кризисе художественной литературы, которая испытывает серьезную конкуренцию со стороны иных форм духовно-эстетической информации. Сакраментальные речи о том, что «читать стали меньше», касаются не только нравственного уровня современного человека, но и разнообразия вариантов получения знаний и организации досуга. Одною из форм актуализации литературного процесса является активное стремление писателя и созданного им текста решать проблемы, естественным образом повышающие статус художественного произведения, включающие его в контексты, требующие активного взаимодействия литературы с философией, религией, историей. В случае успешного, качественного взаимодействия литературное произведение, оставаясь в рамках эстетического процесса, расширяет сферы своего влияния, возвращает себе те функции, которые отличали классическую литературу XIX века, определявшую общее состояние словесности, формирующую ее доминантные признаки.

1) Литературные произведения, создаваемые в России на рубеже XX-XXI веков, часто обращаются к проблемам общенациональной судьбы, конфликта России и Запада, политической рефлексии на темы событий 90-х годов прошлого века, превращая эти проблемы в эстетическую реальность, не теряющую идеологических аспектов. Закономерно говорить не об «историософском произведении», а об «уровне историософских проблем», отличающем многие произведения. Частотность этого уровня, значимость конфликтов вокруг произведений В. Пелевина и А. Проханова, 3. Прилепина и В. Сорокина, В. Шарова и В. Личутина свидетельствует о необходимости целостного изучения. 2) Обращение к проблеме художественной историософии на материале современного русского романа призвано показать относительность того кризиса, который нередко приписывают литературе последних десятилетий. Следуя традициям XIX

XX веков, художественные тексты вновь становятся пространством значимых диспутов, в ходе которых решаются отнюдь не субъективные задачи. Также следует отметить, что данная диссертация демонстрирует силу и многообразие форм современного романа, препятствует его отождествлению с умирающими формами культуры. 3) Избрание научной проблемы, предполагающей не только анализ отдельных художественных миров, но и синтез разнородных явлений словесности', в ходе которого взаимодействуют столь разные авторы, как 3. Прилепин и В. Сорокин, В. Личутин и В. Шаров; помогает научному становлению концепции современного литературного процесса в его национальном варианте.

Новизна исследования. 1) Художественная историософия изучается как теоретическая проблема, но стоит особо подчеркнуть, что системные вопросы решаются не в контексте абстрактного знания, а с учетом тех реалий, которые сложились в русской культуре на рубеже XX — XXI;веков. Определение критериев, идентификации1 литературного текста как историософского художественного дискурса, систематизация ключевых архетипов национальной историософии, решение проблемы литературоцентризма: русской историософской мысли, рассмотрение религиозных контекстов художественной историософии позволяет выявить новые тенденции в становлении изучаемой реальности. 2) Современная литература — сложный, постоянно обновляющийся процесс создания идейно-художественной реальности. Основная форма адаптации этого процесса - критические отзывы на отдельные произведения. Данная диссертационная работа, выделяющая основные тенденции и представляющие их романы из потока словесности, первая* попытка комплексного, научного решения проблемы русской литературной историософии рубежа ХХ-ХХ1 веков. 3) Работа, системно обращенная к исследованию новых форм романного жанра, с одной стороны, посвящена исследованию историософского уровня литературного произведения, а с другой стороны, показывает современное состояние жанра романа, принципы его сюжетостроения и комплекс нравственных задач, стоящих перед авторами. 4) Впервые художественная историософия литературного произведения рассматривается как духовно-эстетическая реальность, подлежащая классификации, но сохраняющая неповторимую индивидуальность в каждой отдельной авторской стратегии.

Объект исследования. Художественная историософия как специфическая; литературная ситуация- нашедшая воплощение: в многообразии современных русских романов; является основным научным объектом^ Он реализуется? в конкретности современных текстов; в диссертации рассматриваются романы,, созданные двадцатью пятью писателями; Наиболее подробно, разноаспектно изучаются тексты восьми авторов: А. Проханова («Господин Гексоген», «Надпись», «Пятая империя»), В. Личутина («Миледи Ротман», «Беглец из рая»)- П. Крусанова («Укус ангела», «Бом-Бом», «Американская: дырка»), 3. Прилепина («Патологии», «Санькя»), В. Пелевина («Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня», «Ампир В»), В Сорокина («Путь Бро», «День опричника»; «Сахарный Кремль»), В. Шарова («До и во время», «Будьте как дети»), Д. Быкова («Оправдание», «Эвакуатор»,- «ЖД»). Единый научный объект формируют и другие современные: романы, созданные Ю. Мамлеевым («Русские походы в тонкий, мир»), М. Кантором («Люди пустыря»), А. Ивановым («Сердце Пармы»), М. Елизаровым («Библиотекарь»), С. Щаргуновым («Птичий грипп»), Д. Гуцко («Домик в Армагеддоне»), А. Варламовым («11 сентября»), В. Аксеновым («Кесарево свечение», «Москва ква-ква», «Редкие земли»), В. Ерофеевым («Русский апокалипсис»), А. Королева («Эрон»), А. Иванченко («Монограмма»); Д. Липскеровым («Сорок лет Чанчжоэ»), А. Слаповским («Первое второе пришествие»), Т. Толстой («Кысь»), Л. Юзефовичем («Песчаные всадники»), О. Славниковой («2017»), Д. Галковским («Бесконечный тупик»).

Предметом исследования стали основные концепты, формирующие научное понятие литературной историософии (художественной философии истории): фабула историософского художественного текста, поэтика его ключевых сцен, речевые практики, структура и тематика диалогического пространства, идеологические доминанты и авторские стратегии.

Цель исследования — изучить художественную историософию современного русского романа как теоретическую проблему (глава 1) в ее практических формах общего созидания многоуровневой реальности «Русский мир» (глава 2), в многообразии фабул, речевых (диалогических) сюжетов, доминантных идеологем и авторских стратегий (главы 3 и 4).

Основные задачи.

- Рассмотреть художественную историософию как предмет современных диссертационных исследований.

- Представить книгу Д. Галковского «Бесконечный тупик» в контексте становления научной проблемы художественной историософии.

- Определить критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса.

- Указать основные точки взаимодействия истории и литературы как форм творческого, адаптирующего сознания; дать характеристику литературоцентризма русской историософской мысли.

Обратиться к проблеме метода и жанра историософского художественного произведения.

Обозначить основные причины значительного внимания к религиозным проблемам и мотивам современных романистов, решающих вопросы художественной историософии; проанализировать основные типы религиозного сознания в текстах, значимых в контексте решаемой в диссертации проблемы.

Проанализировать процессы художественного становления национально-исторического архетипа «Русский мир» в современной прозе.

Определить основные принципы допустимой классификации художественных текстов на историософские темы по доминантным признакам.

- Представить авторские стратегии в решении историософских задач (в рамках литературного произведения) восьми современных писателей: А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина, В. Пелевина,. В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова.

- Обозначить основные принципы и модели фабульного становления историософских проблем в современном русском романе.

- Определить ключевые (с позиции историософской* проблемы); сцены рассматриваемых в III и IV главах романов и в конкретном анализе изучить особенности их поэтики.

- В анализе диалогов на темы философии* истории и судьбы России сформулировать принципы основных речевых стратегий;

- В исследовании художественных миров романов А. Проханова, В. Личутина, II. Крусанова, 3. Прилепина, В: Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова структурировать.их историософские взгляды и указать, идеологические доминанты.

Методология исследования. 1) Отечественная теория романа, разработанная в трудах М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, Е.М. Мелетинского, Н.Д Тамарченко; предполагающая;! обязательное изучение нравственно-философских интенций основной жанровой формы Нового времени:. 2); Диссертационные исследования Н.В. Зайцевой («Историософия! как метафизика истории: опыт эпистемологической» рефлексии» (Самара, 2005)), П.Г. Опарина («Книга М.А. Волошина "Путями Каина" в литературном контексте первой трети XX века: историософия и поэтика» (Киров, 2005)), И.Ю. Виницкого («Поэтическая историософия; В.А. Жуковского» (Москва, 2005)), Н.Ю Грякаловой («От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910-1920-х годов (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия)» (СПб, 1998)), Н.В.

Боровковой («Проблема человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна» (Магнитогорск, 2006)), в которых была разработана методология изучения историософского уровня литературного произведения. 3) Методология литературно-критической интерпретации современного художественного произведения в актуальных социально-исторических контекстах (работы Ю. Архипова, Д. Бавильского, В. Бондаренко, Л. Данилкина, Н. Ивановой, Е. Иваницкой, И. Кукулина, А. Латыниной, О. Лебедушкиной, М. Ремизовой, И. Роднянской, С. Чупринина и других авторов).

Апробация и внедрение результатов исследования осуществлялись на заседаниях научного семинара при кафедре литературы и методики преподавания Педагогического института Южного федерального университета; в ходе выступлений на международных, всероссийских, региональных и межвузовских научно-практических конференциях (Москва-2008, Новосибирск—2008, Ульяновск—2008, Ростов-на-Дону-2009, 2010, 2011, Челябинск-2011); в процессе чтения специального курса по исследовательской проблеме.

Основные теоретические положения и результаты исследования представлены в двух монографиях; в 11 статьях периодических изданий, включенных в перечень ВАК РФ, а также в 26 научных статьях, опубликованных в других журналах и сборниках.

Научно-практическая значимость исследования.

1) Разработанная теория современного художественно-историософского дискурса в его актуальных связях с историческим, философским, религиозным дискурсами позволяет использовать результаты, полученные в I главе, в курсах, посвященных теории литературы, культурологии и другим областям современного гуманитарного знания. 2) Научно воссозданные модели художественных миров русских романистов (прежде всего, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова, А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина) должны способствовать изучению разных проблем современной отечественной прозы. 3) Научная модель изучения значимой культурной реальности (художественной историософии), выраженная в единстве теории проблемы, фабулы романа, поэтики ключевых сцен, речевых стратегий, доминантных идей, может быть применена для исследования иных содержательных уровней литературных произведений.

Основные положения, выносимые на защиту.'

1. Основными критериями идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса следует считать присутствие: фабулы, актуализирующей исторические контексты; героя, включенного в становление социума и этноса; речевой сферы произведения, в которой востребованы историософские концепты; особой активности автора, определяющего публицистические аспекты становления историософских проблем.

2. Современный художественный текст, решающий историософские задачи, находится в зоне жанрового синтеза, соединяя черты социального и психологического романа, утопии и антиутопии, политического памфлета и альтернативной истории. Влияние постмодернизма проявляется в активизации «шизофренического дискурса», в свободном отношении к историческим личностям, в ироническом отношении», к действительности, в востребованности смеха как значимой реакции, в сочетании «серьезного» и «игрового» начал, в общей ненормативности (лексической, сюжетной, оценочной).

3. Отмечается частотность обращения к религиозным проблемам в художественной историософии. Причины следующие: традиции национальной историософской мысли, неизбежное расширение концепта «история» в привлечении религиозных образов и идей, повышение статуса литературного текста в его приобщении к духовным реальностям, актуальность эсхатологического сознания, стремление к определенной «сакрализации» авторской точки зрения, динамичное становление христианства» и «буддизма» как религиозно-культурных моделей мироздания, в рамках которых решаются историософские проблемы.

4. Анализ современных романов в их многообразии и специфике индивидуального авторского мастерства позволяет сделать вывод о наличии двух доминантных идеологий, «проектов» - ориентированных на национальные и либеральные ценности. Но реальность идеологически классифируемых «проектов» не препятствует оценке индивидуального характера стратегий конкретных авторов, выявления авторских историософских тенденций, таких как, метафизический патриотизм (Ю.* Мамлеев), агрессивный либерализм (В. Ерофеев), духовно-социальный катастрофизм (М. Кантор), буддийское преодоление истории (А. Иванченко), эсхатологический критицизм (А. Королев), нравственно-социальный патриотизм (Д. Гуцко), эпический патриотизм (А. Иванов), гротескный либерализм (Т. Толстая).

5. Константные признаки «патриотического проекта» (А. Проханов, В. Личутин, П. Крусанов, 3. Прилепин, Ю. Мамлеев; М: Кантор и другие): оценка России и «русского мира» в целом как социально-духовной цивилизации, занимающей уникальное место в мировой истории; настороженное или явно оппозиционным отношение к Западу как к цивилизации, угрожающей не только России, но и всему миру, имеющему отношение к нравственным идеям; интерпретация событий 80-х-90-х годов прошлого века как социально-исторической и метафизической катастрофы, которая привела не только к гибели советского коммунизма, но к кризису всех систем «русского мира»; поиск и художественное воссоздание национальной этики, сохраняющейся при любых официальных идеологемах; эсхатологическое сознание, учитывающее особую миссию России.

6. Константные признаки «либерального проекта» (В. Пелевин, В. Сорокин, В. Шаров, Д. Быков, В. Ерофеев, В. Аксенов и другие): включение России и российской истории во всемирное «целое», с полемическим отношением к идее изоляционизма и духовной неповторимости «русского мира»; неоднозначная реакция на динамичное становление религиозных идей, в которых нередко видят угрозу свободе личности; мысль о «вечном тоталитаризме», отличающем русскую историю в самые разные эпохи; резко отрицательное отношение к коммунистическому опыту XX века, отказ от реабилитации русской йстории коммунистического периода; эсхатологизм, который часто рассматривается как логическое следствие бытия «русского мира», его «тоталитарных» установок.

7. Фабульная организация рассмотренных историософских романов отличается следующими доминантными признаками: фабула романа активно взаимодействует с фабулой реальной (как правило, современной) истории, часто выстраивая образ альтернативной истории; главный герой причастен к истории, активно позиционирует себя в духовной/идеологической борьбе/познании, которая усилиями повествователя трансформируется в метафизическую^ борьбу; развитие фабулы осуществляется за счет реализации «плана» как, сюжетного- и идеологического центра произведения (романы А; Проханова, П. Крусанова, Д. Быкова, В. Сорокина, В. Шарова); фабульным центром становится история значимого героя/сверхчеловека (романы А. Проханова, П. Крусанова, В. Пелевина, В. Сорокина) или простого человека с пробудившимся/изменившимся сознанием (романы В. Личутина, 3. Прилепина, В. Шарова, Д. Быкова); фабула может претендовать на объективность (романы А. Проханова, В. Личутина, 3. Прилепина) или выстраиваться как цепь событий, происходящих в творческом/религиозном/безумном сознании (романы П. Крусанова, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова).

8. В художественной историософии «патриотического проекта» выделяются следующие речевые стратегии и идеологические доминанты: воссоздание современности как вечного эсхатологического конфликта

России с Западом (романы А. Проханова); становление антисистемы как антибытийного феномена, призванного не просто поменять социальный строй или изменить духовные ориентиры, но искоренить жизнь в целом (романы В. Личутина); явление всепобеждающей воли, меняющей ход истории-поражения, создающей историю-победу (романы П. Крусанова); оправдание революции, которая истолковывается как необходимость повседневного героизма ради выживания человека и народа (романы 3. Прилепина).

9. В художественной историософии «либерального проекта» выделяются следующие речевые стратегии и идеологические доминанты: преодоление истории как одной из самых сильных форм закрепощения сознания (романы В. Пелевина); испытание идеи неприятия человеческого мира и определение русской истории как пространства постоянного тоталитаризма (романы В. Сорокина); русская религия и русская революция — единый комплекс практик, рассчитанный на реализацию эсхатологического проекта избавления мира от страданий (романы, В. Шарова); воссоздание в рамках узнаваемых социальных реальностей пространства «нормальности», призванного избавить от доверия: к экстравагантным идеям (романы Д. Быкова).

Структура* исследования. Структура диссертации определяется решением основных задач и состоит из введения, пяти глав, содержащих шестнадцать параграфов, заключения и библиографии, включающей 305 источников. Общее количество страниц — 475.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественная историософия современного русского романа"

Выводы

Ключевой историософской идеей Александра Проханова является восприятие последних десятилетий нашей истории как катастрофического конфликта, который, впрочем, отличается лишь новыми фррмами^ но по сути своей присутствовал на всем протяжении русского национального пути. Общехристианский архетип «жертвы-смерти-воскресения» призван подчеркнуть мистический смысл воссозданных событий: за фабулой, вызывающей у читателя вполне конкретные ассоциации, располагается, образ эпической. битвы между добром и злом, светом и тьмой. Поэтика гротеска, гиперболизации, деперсонификации призвана подчеркнуть, что: русская история — поле несомненной борьбы с демоническими силами, с которыми диалог вряд ли возможен. Частое обращение к идеям Николая Федорова должно подчеркнуть, что Проханов, обращен не к православной историософии, а к более эклектичной концепции, объединяющей представления о . четырех русских империях и рассматривающей истории как пространство религиозно-социальной активности ради утверждения главной русской идеи - бессмертия.

Для> прохановского мировосприятия органичен драматизм, й, . пожалуй, трагизм, у Владимира Личутина чаще находят* отражение пессимистические тенденции. Романы «Миледи Ротман» и. «Беглец из рая» создают образы национального поражения в условиях, когда страна вызывает неприятие и у «чужих», и у «своих». Главная личутинская. идея — становление антисистемы., как антибытийного феномена, призванного не просто поменять социальный строй или изменить духовные ориентиры, но искоренить жизнь в целом, подменить стремление к выживанию тягой к. смерти, которую. автор находит и в политической, и в частной жизни. Публицистическое начало развито у Личутина не меньше, чем у Проханова, но отсутствуют мистико-магические момента. Больше житейского, эпические тенденций скромнее. Историсофская концепция Проханова вырастает вокруг героя, способного противопоставить себя энтропийной системе. Личутинский герой в большей степени комментатор, признающий факт поражения, способный рассмотреть его со всех сторон, но принципиально не способный противопоставить личную волю антисистёме. Эсхатология Проханова активна, эсхатология Лйчутина отличается преобладанием мотивов гибели, необратимой смерти. Гибельностью отмечены все пространства т- не только город («Вавилон»), но и русская деревня.

В художественной историософии Павла Крусанова на первый план выходит проблема воли, движения героя к решению внутри себя поставленной задачи. Поэтому образам врагов Крусанов уделяет меньше внимания, чем Проханов и Личутин. Будто не замечая проблем русской истории рубежа ХХ-ХХ1 веков, писатель создает драматические и одновременно оптимистические альтернативные сюжеты, раскрывающие силу и амбивалентность имперского строительства. Есть здесь и эсхатология, и христианство, и образы метафизических битв, но по сравнению с поэтикой Проханова^ усиливается интерес к демоническому началу. У Проханова гротескное . преодоление демонизма, его художественное оскорбление; У Крусанова «демоническое» - часть исторического; начало^ соединенное с творческим, началом. Образы, политиков, столь важные для Проханова, уступают место образам творцов-стратегов, которые, подобно герою «Американской дырки», воспринимают историю как поле для интересной и оправданной игры. Модернистские тенденции находят отражение в романах Проханова, Крусанова, есть они и у Личутина. Захар Прилепин стоит на реалистических: позициях, избегая мистики, сатирического. протеска, интертекстуальностй, мифологизма. Речевое пространство в романе «Санькя» вполне развито, но акцент сделан на поступке, на деянии, которое объясняется не метафизической волей, не архетипическими конфликтами, а проблемой индивидуальной воли, которая стремится, не к экстремальному, а к. нормальному существованию. Обыкновенные инстинкты выживания: должны,. по Прилепину, включать молодого человека в пространство имторизма и решения исторических задач. Взгляд здорового, еще юного человека на происходящие в России события должен убедить, что беды, постигшие страну, пришли не извне, а изнутри, из собственного, безволия и согласия, использовать болезни народа для собственного процветания и обогащения. Революция возникает не из плана (Проханов, Крусанов), а из желания защитить страну, женщин, детей от тех, кто сознательно или бессознательно сделал ставку на уничтожение. Целостная идея Виктора Пелевина - преодоление истории, которая при этом возникает в многочисленных образах и речах,: оказывается очень востребованной проблемой. Идейная, религиозно-философская беседа, захватывающая историософские вопросы, появляется в романах Пелевина не реже, чем у пйсателей, о которых говорилось выше. Но у Пелевина это беседа учителя с учеником, того, кто уже познал пустотность мира, с тем, кому еще предстоит это сделать. Йстррия - одна' из форм тоталитарного насилмя над человеком; опасная;концептуализация; заставляющая служить фантомам. В ходе становления, сюжета; в речевых трансформациях реальности в пустоту тоталитарное начало призвано уступить,.исчезнуть. Главное: - не быть, в истории и не быть человеком, В> ТОМ' виде,' в. котором личность может быть захвачена гламуром, дискурсом, конкретной религиозной системой, поклонением внешним знакам и т.д. Главный парадокс пелевинской . поэтики: невозможность историй; но и невозможность не говорить о ней. То, чего нет по существу, постоянно появляется в романных диалогах. К историософской области следует отнести и значимые контакты, буддизма и либерализма в творчестве Пелевина. И здесь есть эпические тенденции. Но если у Проханова, Личутина или Крусанова Западу противостоит Россия («вечная Россия»), то. эпос Пелевина противостояние пустоты любой форме концептуализации, зависимости от навязанных образов и идей.

Идея преодоления «человеческого» получает новое содержание в. историософских и речах и концепциях Владимира Сорокина. Если у

Пелевина Россия - грандиозная иллюзия, а у Проханова или Личутина -архетип страдания, всемирной жертвы, то «вечная Россия» Сорокина -пространство реализации самых тяжелых инстинктов. Тоталитарная Россия существует, по Сорокину, при любом оформлении социального строя, мало зависит от господствующей религии и официальной риторики. В национальном архетипе, о котором часто говорят герои Сорокина, жестокость занимает видное место. В историософском плане наиболее последователен роман «Путь Бро»: здесь испытывается идея тотального неприятия человеческого мира как грандиозной ошибки, допущенной демиургами-неудачниками. Человек есть сумма инстинктов;: жертва собственной телесности, поэтому мысль о том, что у человека вообще нет подлинной истории; появляется часто: Есть лишь «настоящее», наполненное желаниями есть, пить, убивать, совокупляться, властвовать.

Если у Сорокина и Пелевина исторические модели использованы для воссоздания мысли о масштабной антиутопии, в которой вечно, находится, человеку то у Владимира. Щарова большой интерес к одной утопической идее. Ее смысл заключается в- т.ом,. что векторы, религии и революции в России всегда совпадают. Это еще. одна концепция/«вечной России». Но, в отличие. от концепций Сорокина и Пелевина, эта Россия стремится постоянно, говорить с. Богом, требовать у него второго пришествия Христа ради избавления от страданий, от тягот истории: Как ну Александра Проханова, участники романных диалогов часто обращаются к фигуре Николая Федорова. Но если для Проханова Федоров может стать знаменем национального возрождения; объединившим «православных», «коммунистов», «технократов» и «гуманитариев», то у Шарова Федоров— не символ позитивной имперской сущности, а необходимый подтекст, способный объяснить причины, внешне немотивированных страданий русских людей.

Историософия Дмитрия Быкова подобной яркостью и идейной целостностью не отличается. Он значительно более осторожен в утверждении версии как историософской реальности. Герои часто говорят о смысле современных событий, о катастрофах XX века, высказывают мысли, которые можно повстречать, например, у Шарова. Но в творчестве Быкова активно своеобразное пространство «нормальности», снижающее пафос отдельно взятого экстравагантного суждения. Стремление к «нормальности» корректирует эсхатологические идеи в «Эвакуаторе». Возвращение к традиционным обоснованиям советских репрессий оттесняет на второй план героическую версию в «Оправдании». Идеология синтеза, преодолевающая категоричность версий, есть и в романе «ЖД». История не преодолевается полностью, как в текстах Сорокина4 и Пелевина, но понижается вера в нее, доверие к истории не становится' такой необходимостью, как, например, в романах- Проханова или Крусанова.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Художественная историософия - значимый, актуальный уровень литературного произведения, позволяющий автору решать масштабные проблемы становления человека, социума, национального мира (и мира в целом) в контексте изменяющегося времени, эпохи, требующей целостного эстетического осмысления.

В данном диссертационном исследовании мы рассмотрели художественную историософию как теоретическую проблему, предшествующую конкретности анализа, и как практическую проблему интерпретации современных русских романов с точки зрения ключевого вопроса об их историософском статусе.

Определены критерии идентификации литературного текста как историософского художественного дискурса: фабула, включающая узнаваемые события прошлого и настоящего или выстраивающая события будущего по логике, вызывающей у читателя ассоциации с известным историческим контекстом; присутствие героя, которого интересуют сверхличностные проблемы, относящиеся к становлению социума и этноса; речевая сфера произведения: монологи и диалоги персонажей (иногда с участием повествователя, не включенного в ход событий), актуализирующие концепты «судьба России», «кризис современности», «Россия и Запад в неизбежном противостоянии», «историческая жизнь и конец мира», «кризис и потенциальная гибель России», «смысл национальной истории», «типология разных периодов национальной истории, их сближение на основе сохраняющихся архетипов»; особая активность автора, который в рамках литературного произведения, в контексте общения с потенциальным читателем начинает ставить перед собой и дидактические задачи.

Так как русская литературная историософия находится в тесном взаимодействии с русской философией истории, сформировавшейся в XIX - начале XX века, перечислим ее основные концепции, с которыми читатель встречается в художественных текстах: историософская концепция «Москва - III Рим» рассматривается русскими мыслителями и как основополагающая духовно-социальная идея, и как стиль, регулирующий отношение к движению времени и смене эпох; славянофильская доктрина особой судьбы России, ее духовной герметичности остается самой обсуждаемой историософской идеей, переживающей самые разные трансформации; сохраняя «национальный архетип» в качестве ключевой проблемы, русская историософия предложила разные варианты отношения к Западу как к символу иного миропонимания; помня о современном (всемирном, а не только российском) увлечении буддийским пониманием судьбы человека и истории мира, следует сказать, что русская историософия мыслила себя в противостоянии буддийской историософской концепции; эсхатология -смысловое ядро русской историософии, которая в большей степени стремится к исходу из исторического стандарта, нежели к его позитивной модификации.

В историософских размышлениях русские мыслители часто обращались к прозе и поэзии, черпая в них материал для становления философии истории. Причины вхождения русской классической литературы в историософское пространство следующие. Национальная художественная. литература, достигшая в XIX веке всемирных высота, была воспринята русскими мыслителями как «вторая история»; способная прояснить коллизии основной истории, находящей выражение в реальных, а не литературных событиях; фигурами историософского дискурса стали; прежде всего, пять русских классиков: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, • Лев Толстой. Каждый стал знаком определенной позиции, имеющей отношение к историософским проблемам; Пушкин - встреча России и Запада, поиск национальной идентичности в контакте с европейской культурой; Лермонтов — идея духовного протестантства, представляющая парадоксы русского бунта, приобретающего метафизический характер; Гоголь — сочетание пафоса,. приобретающего религиозные масштабы, и особой иронии, отрицающей внешние достижения» русской " цивилизации, что * • сказывается; в постоянной гоголевской критике современного ему человека; Достоевский — воплощенная в образах идея» православной историософии; предусматривающей и особое место России, и устойчивую мысль об апокалипсическом-' развитии цивилизации Нового времени; Толстой — художественная персонификация идеи исхода истории ради становления души; которая не имеет ничего общего ни с государством, ни с официальной религией; В судьбах и произведениях русских писателей -обоснование. национального исторического пути в его разных вариантах: Пушкин - явление «русской всемирности», умения и желания впитывать достижения других народов для собственного развития; Лермонтов -национальный образ евррпейского . бунтарства, стремления к ниспровержению классических ценностей без детального объяснения деструктивной психологии; Гоголь - явление мечты о социальном преображении России с помощью православного воспитания и образования (прежде всего, «Выбранные места из; переписки с друзьями», особенно востребованные в историософской мысли), доведенной до рационального проекта; Достоевский - художественное (но и художественно-философское) обоснование своеобразия русского пути в отторжении от многих ценностей Запада, прежде всего, от католицизма, а также объяснение причин совершившихся и будущих революций; Толстой - вариант духовного; религиозно-социального развития России, с модернизацией христианского идеала, без православной Церкви и монархического устройства государственной жизни. Русская философия история, которую трудно представить без- интереса к религиозной проблематике, рассматривала жизнь и творчество каждого писателя как определенную духовную модель, имеющую общественное значение и реализующуюся^ в историческом мире: . Пушкин — художественное обоснование контактов и возможного синтеза христианства и язычества; Лермонтов - «религиозное богоборчество», обоснование духовного бунтарства, которое; возможно, совмещается- с христианством, помогает, выявить его сокровенный смысл; Гоголь - еще один синтез язычества и христианства (смеха, иронии и религиозного пафоса), но с окончательным выбором христианского идеала, приближающегося к идеалу монашескому; Достоевский - «диалогическое христианство», призванное доказать аристократий и интеллигенции; что бегство от религии, совершившееся в XIX веке, - тупиковый путь развития; Толстой — еще один вариант религиозной проповеди с целью изменить исторический мир, но на этот раз платформой явилось не классическое христианство, а своеобразный авторский протестантизм, парадоксально сочетающий мотивы радикального смирения с мотивами не менее радикального бунта.

Не преувеличивая значение постмодернистсткого отношения к проблеме «искусство и реальность», следует отметить значимые черты сходства между концептами «история» и «литература»: фабульность и определенная завершенность ключевого события, позволяющая субъекту говорить о цельности литературного и исторического высказываний; наличие героев, определяющих развитие сюжета и становящихся протагонистами'основных событий, меняющих картину мира; неизбежная мифологизация, сжатие, уплотнение содержания, которые приводят к появлению символа, представляющего эпоху и отличающегося субъективизмом; повторяемость- сюжетных .концепций,- позволяющая; выстраивать аналогии; типологии, поощряющая сравнение и сопоставление событий разных времен, подчас происходящих в жизни далеких друг от друга народов.

Мы сознательно отказались от рассмотрения популярного жанра исторического романа; остановившись на романах; решающих историософские проблемы в более свободных жанровых формах! Отметим, основные отличия, исторического романа;. от нами избранных историософских текстов; Требование, правдивого изображения реально происшедших событий, зафиксированных народной памятью, в историческом романе; литературная; свобода1 отношения к факту, независимость от того; что исторический роман считает «правдой». Необходимость биографизма как естественной- формы следования за состоявшейся судьбой человека, ставшего героем исторического романа; трансформация исторических имен и судеб; игровые технологии,, позволяющие автору обращаться к логике судьбы человека, «не замечая» исторически достоверных деталей. Обязательное обращение автора к документам, позволяющим реконструировать реальность прошлого в историческом романе; независимость от источников, возможность литературной работы с мифом об истории. Исторический роман, несмотря-на самые' разные методологические варианты, остается относительно устойчивым эпическим жанром; художественная историософия вне исторического романа, оформляется в самьтх разных жанровых формах.

Перечислим основные, причины повышенного внимания к религиозным проблема^ писателей, ставящих перед собой историософские проблемы: следование традициям национальной историософской мысли, . которая рассматривает судьбу России в обязательном религиозном контексте; эффект расширения самого понятия «история» и ее многочисленных образов через . привлечение константных для религиозного сознания концептов; религиозный дидактизм, как форма актуализации художественного, материала в сознании читателя: на одном из самых значимых уровней, рецепции ■ возникает вопрос об «истине», повышающий статус литературного текста; эсхатологическое мышление, позволяющее усилить катарсические эффекты произведения, и активное использование внешней (а не внутренней)^ религиозности, делающей возможным обращение к теологическим установкам народов и мировоззренческих систем; религиозная составляющая? художественного текста обеспечивает присутствие классического материала, для осуждения оппонентов авторских героев и самого писателя;

Романы, имеющие отношение к художественной историософии, решают й нравственно-дидактические задачи: Россия« в ее историческом становлении оказывается непосредственным центром сознания читателя, вынужденного в процессе чтения обратиться к сюжету национального, становления; литературоцентризм художественного произведения не только погружает читателя в проблемы философии истории, но , и позволяет преодолеть давление «политического сознания», стремящегося к идеологической однозначности; риторическая ■ целостность художественных версий истории обладает катарсической функцией; так как приводит к литературному объяснению прошлого/настоящего и помогает читателю снять «историософский стресс»; в рамках общелитературной «дидактики освобождения» происходит приобщение к «ненормативности» как к принципу оценки кризисных процессов.

Анализ романов двадцати трех современных русских писателей позволяет сделать вывод о наличии двух тенденций в художественной историософии конца XX - начала XXI веков, которые можно назвать «патриотическим» и «либеральным» проектами. С одной стороны, в этом делении есть определенная рационализация, упрощение. С другой стороны, наличие двух тенденций показывает продолжение на новом уровне (в данном случае, литературном) двухсотлетнего спора о судьбе России, ее предназначении. Следует обязательно отметить, что выделение двух тенденций не означает наличия двух определенных литературных «партий», целенаправленно влияющих на художественный процесс. Мы говорим о личном пути каждого из авторов, который, так или иначе, оказывается «внутри» одного из масштабных проектов.

Под «патриотическим проектом» в современном литературном процессе понимаются художественные произведения, созданные в достаточно разных идейно-художественных традициях и отличающиеся предельно общими мировоззренческими ориентирами: а) оценкой России и «русского мира» в целом как социально-духовной цивилизации, занимающей уникальное место в мировой истории; б) настороженным или явно оппозиционным отношением к Западу как к цивилизации, угрожающей не только России, но и всему миру, имеющему отношение к нравственным идеям; в) интерпретацией событий 80-х-90-х годов прошлого века как социально-исторической и метафизической катастрофы, которая привела не только к гибели советского коммунизма, но к кризису всех систем «русского мира»; г) поиском и художественным воссозданием национальной этики, сохраняющейся при любых официальных идеологемах; д) эсхатологическим сознанием, учитывающим особую миссию России.

Константные признаки «либерального проекта» следующие: а) включение России и российской истории во всемирное «целое», с полемическим отношением к идее изоляционизма и духовной неповторимости «русского мира»; б) неоднозначная реакция на динамичное становление религиозных идей, в которых нередко видят угрозу свободе личности; в) мысль о «вечном тоталитаризме», отличающем русскую историю в самые разные эпохи; г) резко отрицательное отношение к коммунистическому опыту XX века, отказ от реабилитации русской истории коммунистического периода; д) эсхатологизм, который часто рассматривается как логическое следствие бытия «русского мира», его «тоталитарных» установок.

Если первая глава диссертации посвящена теоретическим проблемам историософского дискусра в современном романе, то во второй главе, разделенной, согласно числу «проектов», на два параграфа, рассматривается становление архетипа «русский мир» в произведениях пятнадцати авторов: Ю. Мамлеева, М. Кантора, А. Иванова, С. Шаргунова, Д. Гуцко, А. Варламова, М. Елизарова В. Ерофеева, В. Аксенова, А. Королева, А. Иванченко, Л. Юзефовича, Т. Толстой, Д. Липскерова, А. Слаповского. Среди самых значительных историософских концепций метафизический патриотизм (Мамлеев), агрессивный либерализм (Ерофеев), духовно-социальный катастрофизм (Кантор), буддийское преодоление истории (Иванченко), эсхатологический критицизм (Королев), нравственно-социальный патриотизм (Гуцко), эпический патриотизм (Иванов), гротескный либерализм (Толстая).

Третью и четвертую главы исследования мы посвятили детальному анализу романов восьми современных писателей: А. Проханова, В. Личутина, П. Крусанова, 3. Прилепина, В. Пелевина, В. Сорокина, В. Шарова, Д. Быкова. Анализ фабульной организации романов указанных писателей позволяет сделать следующие выводы. Фабула романов А. Проханова («Господин Гексоген», «Надпись», «Пятая империя») активно взаимодействует с фабулой реальной (как правило, современной) истории, хорошо известной читателю по телевизионным выпускам новостей и газетным статьям. Участниками событий часто становятся хорошо узнаваемые политики и общественные деятели, иногда выступающие под собственными именами. Главный герой всегда является вымышленным лицом, но тесно связанным (в мировоззренческом плане, прежде всего) с личностью самого автора. Главный герой (Белосельцев, KopбeйникoBj Сарафанов) всегда причастен к истории, активно позиционирует себя в идеологической борьбе, которая усилиями повествователя трансформируется в метафизическую борьбу. Часто герой оказывается; «стратегом разведки», но всегда сохраняется важный для Проханова, план-личных событий," подчеркнутый фабульный? лиризм, находящий выражёние. в любовной и семейной, темах. Помимо отдельных героев большое значение для становления романного мира имеет присутствие собирательных героев'; «коллективных, тел», решающих, практические задачи историософии. К ним относятся «КГБ», «ГРУ», «враги», «соратники». Развитие фабулы осуществляется;за счет реализации «плана» как сюжетного и идеологического центра произведения/ Во всех рассматриваемых романах Проханова особое место отведено «заговору»,, но детективных . мотивов . практически не появляется(определенное исключение — «Господин Гексоген»). Суть заговора, его цели проясняются в первых речах о нем. Анализ фабул романов Проханова подтверждает стремление автора к воссозданию эпического конфликта нового типа, к противостоянию «света» и «тьмы» в условиях сложного, амбивалентного мира. Многие собьггия романов позволяют увидеть в- них жанровые признаки «боевика» и «триллера». Но нельзя не заметить, что роль, риторики, идеологического и даже проповеднического слова остается очень высокой, как и объем присутствия в тексте внутренних монологов и диалогов, актуализирующих историософскую проблематику. Каждый из романов представляет собой объемный текст. Читатель встречается с многочисленными повторами - основная идея подробно представляется в речи главного героя, в комментариях повествователя. Типологически идентичные действия особенно заметны в романе «Пятая . империя»: проповеднические беседы Сарафанова с участниками. заговора; повторяющиеся молитвы главного героя при развитии операции «Вихрь», разгром негативно-сакральных центров (казино, абортарий, ночной клуб и т.д.), порабощающих Москву.

Фабульным центром романов В. Личутина («Миледи Ротман», «Беглец из рая») становится не слишком яркая жизнь русского интеллигента, попавшего . в кризис. Но в общей системе произведений речевая и мыслительная активность героев, а также постоянное желание автора комментировать нравственное состояние современной России способствуют созданию историософского масштаба текста. Фабулы романов, воссоздающие жизни далеких от практической политики героев, участвуют в создании образа российского кризиса; косвенно влияющего на безвольное поведение Ротмана и Хромушина. Главные герои — интеллигенты, не способные, полноценно.' (без тоски и обезоруживающей рефлексии) жить ни в городе, ни в деревне, достаточно остро переживающие .нравственное: оскудение страны, не любящие власть (как систему особого отношения к порабощенному народу), но не способные к активности, к смыслообразующей борьбе. Отмечается крайне медленное развитие действия (особенно в романе. «Миледи Ротман). Основных причин - две: активность повествователя, склонного к объемным размышлениям: и комментариям; и нежелание героя действовать, резко менять свою жизнь. Нельзя не заметить, что Ротман, решивший уйти из семьи, отправиться, наконец, в Москву, тут же погиб. Политика и политические фигуры (под своими, всем, известными именами)- часто обсуждаются на страницах романов, являются .фоном,, «частью речи», но не пространством для становления/главных героев. Ситуация смерти может быть названа основным фабульным действием в изучаемых романах Личутина. Умирает множество эпизодических, героев; погибают герои, значительно интересующие автора: Иван Ротман и его тесть, Зулус и. его дочь, Марфа и Гаврош, мать. Хромушина и Поликушка. Особенно часто

Личутин обращается к ситуации ранней, преждевременной, внезапной смерти, иллюстрирующей авторскую мысль о том, что русские люди перестали хотеть жить.

Затрагивая, проблемы современности, акцентируя внимание на судьбе России, (фабула романов П. Крусанова («Укус ангела», «Бом-бом», «Американская дырка») оказывается в контексте альтернативной истории, выстраивает сюжет противостояния России с Западом. В сюжете противостояния нет мотивов русского поражения; Россия: (в лице Некитаева или Капитана) показана наступающей; а не обороняющейся' стороной конфликта. Сам конфликт России и Запада (Америки) подан как конфликт архетипический, но это не значит, что однозначный характер противостояния «света» и «тьмы» соблюден во всех ситуациях. Фабула «Укуса ангела»,, самого известного романа Крусанова, показывает традиционную для автораг амбивалентность: черты антихриста в образе главного героя не менее очевидны, чем черты национального героя. Не повторяя исторические, коллизии последних десятилетий национальной истории, фабула романов Крусанова может быть истолкована.; читателем как своеобразная' компенсация: проигравшая (по мнению многих)г в реальной истории рубежа тысячелетий, Россия Крусанова оказывается, значительно сильней, чем в действительности. Национальная цельность, (империя) оказывается значительным образом, формирующимся в ходе фабульного становления текста. . .

Судьба молодого, .мыслящего человека в контексте реального исторического времени, современности — основная проблема, которая. характеризует фабулу романа 3: Прилепина «Санькя». События текста воплощают самые разные контакты героя со своими современниками, в результате чего создается поддерживаемой фабулой образ «нашего времени». Конфликтология текста выражена в прямых и свободных от амбивалентности столкновениях героя с антагонистами (прежде всего, Безлетовым), что позволяет сделать читателю определенные выводы о модели пути, выстраиваемой романной биографией Саньки. В романе есть диалоги, они могут занимать несколько страниц, но «Санькя» - роман, в котором утверждаемый Прилепиным обыденный героизм проходит становление именно в фабульной организации текста. «Санькя» организован как роман-действие, показывающий возможность и необходимость поступка, для человека, .оценивающего современное состояние реальности как кризис. •

Фабула (как очевидное событие текста) романов В. Пелевина («Чапаев и Пустота», «Священная« книга оборотня», «Ампир В») почти всегда остается под вопросом,, потому что главное пространство — сознание, способное: создавать иллюзии; лишь напоминающие реальные события. Реальность—лишь цепь иллюзий, следовательно^ фабула всегда иллюзорна, но Пелевину, настаивающему на подлинности пустоты, дематериализации сознания, удается создать сюжеты, значимые для познания современности. Событий в пелевинских романах очень много, но центральным событием при этом остается исчезновение всякой событийности. При наличии целостной; идеи .освобождения, проходящей через все романы, есть определенная независимость/ событий друг от . друга; обособленность эпизодов, напоминающих восточные истории о просветлении, свидетельствует о стремлении . автора использовать структуру . . дзэн-повествования (коана). Антропоцентричной, гуманистичной фабулу пелевинских произведений назвать нельзя: в ней задействованы вампиры, оборотни и просветленные сознания, преодолевшие человечность. Фабула активно вводит читателя в осознание современности (мир рекламы, власти, криминала и. т.д.), но и настаивает на преодолении иллюзий, связанных с доверием к современному миру.

Фабула романов В. Сорокина («Путь Бро», «День опричника», «Сахарный Кремль») не. просто динамична, она по-своему кинематографична, соответствуя . жанру . триллера - триллера в историософском, точнее, эсхатологическом ракурсе. В событийном развитии текста происходит становление антиутопически изображенного мира, в рамках которого можно признать состоявшейся утопию освобождения разных человеческих страстей, жестокости, прежде всего. Цепь событий в сорокинских романах выстраивает фабулу «вечной России»: независимо от исторической конкретизации она реализует разнообразные тоталитарные комплексы, настаивая на востребованности схемы отношений «жертва - палач». Сорокинский роман может быть посвящен всей мировой истории или одному дню опричника; основной сюжетной моделью остаются сцены агрессии «сильного», «посвященного», «властимеющего» по отношению к тем, у кого нет соответствующих атрибутов. Кумулятивная модель развития событий оказывается главной для мира сорокинских романов.

Фабула романов В. Шарова («До и во время», «Будьте как дети»)' отражает не реальность внешних событий, достоверной истории, а болезненного сознания, так или иначе связанного с психиатрической клиникой. Фабульная структура романов Владимира Шарова воплощает ключевой в системе автора образ русской революции - как версии, возникающей в сознании, способной к сопряжению национальной религии и национальной социально-политической катастрофы. Отмечается повышенная событийность, происходит разрастание образов периферийных героев, но вместе с тем усиливается центральная идея, которой подчинена фабула, отличающаяся лишь мнимой самостоятельностью. Общебиблейская фабула, событийно представляющая конфликты Бога с человеком и показывающая движение мира к Апокалипсису, оказывается постоянно востребованной и в тексте, и в подтексте произведения. С одной стороны, происходящие в романах Шарова события демонстрируют приверженность автора к версии, как фабульной модели; с другой стороны, эта версия-альтернатива возникает так часто, что возникает мысль о «новом каноне» русской истории, к которому сам автор относится очень серьезно.

События романов Д. Быкова («Оправдание», «Эвакуатор», «ЖД») складываются в версии русской истории, показывающие интерес автора к истории альтернативного типа. Практически всегда сюжеты актуализируют два пласта — эпический и лирический, показывая переплетение субъективно-личного и объективно-исторического. Для романов Дмитрия Быкова характерны события, которые складываются в представление о «любовном сюжете». Эсхатологическая событийность встречается во всех рассмотренных произведениях, определяя тип фабулы, который можно назвать «исходом из истории».

Большое внимание уделено анализу ключевых сцен избранных романов и речевых стратегий авторов. В романе А. Проханова «Господин Гексоген» рассмотрены первая» встреча Белосельцева с Избранником (глава 5), разговор Белосельцева с Гречишниковым (глава 7) и посещение Белосельцевым Мавзолея (глава 23). В романе «Надпись» были проанализированы глава 37 (празднование годовщины Октября) и глава 42 г беседа Коробейникова со священниками Львом и Филиппом). В романе «Пятая империя» для анализа выбраны глава 3 (встреча Сарафанова и Заборщикова) и глава 10 (встреча Сарафанова с Машей).

При анализе романа В. Личутина «Миледи Ротман» акцент сделан на представлении главного героя Ротмана (глава 1) и на сознании Алексея Братилова (глава 10). В романе «Беглец из рая» выбраны глава 3 части 1 (общение Хромушина с егерем Гаврошем), глава 12 части 1 (явление депрессивного сознания Хромушина), глава 5 части 2 (празднование Хромушиным Рождества с Таней Горбачевой и ее мужем Катузовым).

Рассматривая риторические принципы П. Крусанова, мы остановились на главе 6 (обсуждение сущности императорской власти) романа «Укус ангела» и на главе 14 (изображение батальных конфликтов). В романе «Бом-Бом» объектом анализа стали глава 2 (рассказ об одном из предков главного героя) и глава 12 (стилизация автобиографии идейного коммуниста, отправляющегося на фронт). Историософским центром романа «Американская дырка» являются беседы Евграфа мальчика с Капитаном, в которых проясняются основньш идеи, сам образ плана, объединяющий главных героев (главы 2 и 11).

Две диалогические сцены избраны нами в романе 3. Прилепина «Санькя». В обоих участвует главный герой: сначала он, попавший после избиения в больницу, беседует с интеллигентным евреем Левом; потом — с Безлетовым и его старшим товаршцем; В романе В!.' Пелевина «Чапаев и Пустота»- мы;, выбрали? смыслоопределящий диалог Петра и Черного Барона (глава 7). В романе «Священная книга оборотня». - одну из «мессианских» бесед главной героини с волком Александром. В романе «Ампир В» - две встречи Рамы с Озирисом (главы;«Озирис» и «Вилла мистерий»).

Обратившись к поэтике романа В; Сорокина «Путь Бро», мы остановились нш главе: «Поиск», в: которой; активно нарастают испытываемые автором« тенденций бесчеловечности и концептуальной жестокости по отношению к земной .жизни; В; романе. «День опиричника» избрана.одна; из; самых небольших глав; которую; условно можно назвать «Бргослужение в- Успенском соборе». В; романе «Сахарный Кремль» рассмотрена первая глава под названием «Марфушина радость». Действие происходит в дни Рождественских праздников,, что» вновь показывает тяготение автора к изображению религиозных й религиозно-социальных контекстов.

В романе В. Шарова «До и во время» избран 12-страничный текст, выделенный как отдельная; глава (без номера и заголовка). Он посвящен общению Жермены де Сталь и-Сталина после революции. В романе «Будьте как дети» ключевой сценой следует назвать уроки Ищенко в специальном интернате, которые посетил рассказчик Дима. Уроки посвящены последним годам жизни Ленина.

В «Оправдании» Д. Быкова рассмотрены диалог Рогова и Кретова, а также сцена пребывания Рогова в колонии. В романе «Эвакуатор» материалом для анализа художественных принципов и риторических стратегий Д. Быкова стала третья глава, посвященная картинам «осыпания» российского социума. В романе «ЖД» избраны вторая глава первой книги, в которой автор знакомит читателей с историософией и жизненными принципами варягов, и шестая глава («Монастырь»), представляющая Быковский ответ на вопрос об истинном и ложном христианстве. •.

В > художественно-историософском дискурсе основным конфликтом становится столкновение сознаний; которое выражается; и в фабуле; и в речевом пространстве рассмотренных нами романов; В текстах Александра Проханова сознание, объединяющее лучшие черты четырех русских империй (Киевской, Московской; Петровской; Советской); СТреМИТСЯ К созданию пятой империи, и противостоит созданию; направленному на саморазрушение; русского; имперского начала. В романах Владимира Личутина национально ориентированное сознание,- отличающееся; впрочем, пессимистическим, депрессивным настроем, активно -отрицает антисистемное сознание, понимая, что антисистемность, отличает не только тех, кто желает России исторического поражения,, но и тех,,кто отстаивает русские ценности. В романах Павла Крусанова, посвященных эстетизации- волевого начала в. истории, имперское . сознание противопоставляется; разным- магическим5 и интеллектуальным силам; работающим на. империю западного, атлантического типа. В художественном мире Захара Прилепина внеидеологическое, лишенное политических лозунгов сознание, выбравшее естественный для автора путь сохранения национальной жизни, выступает против эгоистического сознания, выбравшего мнимый либерализм ради личных интересов.

В романах Виктора Прилепина происходит смещение эпического вектора: сознанию, загрязненному образами телесно-душевных удовольствий и разных идейных фантомов, альтернативой выступает сознание, стремящееся к самоотрицанию в восточной пустоте. У

Владимира Сорокина сознание, вобравшее в себя разнообразные инстинкты и сделавшее ставку на гностическую мысль о ненужности человека, раскрывается во всей полноте, во многих риторических вариантах и по сути не встречает оппозиционных идей. В романах Владимира Шарова стилизованное сектантское сознание, объединившее русскую религиозность с русской революционностью, заполняет все пространство произведения, косвенно полемизируя с классическими интерпретациями национальной истории. Дмитрий Быков отдает предпочтение либеральному сознанию, которое должно выявить иллюзорность, ошибочность тех форм мышления, которые ориентированы на эсхатологизм, тоталитаризм или эпический героизм.

Список научной литературыСорокина, Татьяна Евгеньевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абашеева А. Тайны Леонида Юзефовича // Новый Мир, 2004, № 5; http://magazines.russ.ru/novvi 1ш/2004/5/аЬа8Ы 0.html

2. Аверинцев С.С. «Греческая «литература» и ближневосточная «словесность» (противостояние и встреча двух творческих принципов) // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

3. Аверинцев С.С. Жанр как абстракция и реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

4. Агеев А. Анатолий Королев: Кто спит в лодке // Знамя, 2006, № 9; http://magazines.russ.rU/znamia/2006/9/aa9.html

5. Аксенов В. Кесарево свечение. М., 2007.

6. Аксенов В. Москва Ква-ква. М., 2008.

7. Аксенов В. Редкие земли. М., 2008.

8. Аксенова O.A. Историографическая метапроза В. Шарова (на материале романа "Репетиции") // Культура. Литература. Язык. Ярославль, 2006. Ч. 1.

9. Аксенова O.A. Принципы моделирования исторического прошлого России в романе В. Шарова "Воскрешение Лазаря" // Историософия в русской литературе XX и XXI веков: традиции и новый взгляд. Ml, 2007.

10. Амусин М. Новая, российская футурология // Звезда, 2007, № 12; http://magazines.russ.ru/zvezda/2007/12/aml 1 .html

11. Амусин М.Чем сердце успокоится. Заметки о серьезной и массовойлитературе в России на рубеже веков // Вопросы литературы, 2009, № 3; http://magazines.russ.rU/voplit/2009/3/aml.html

12. Архангельский А. Слова с приставкой «не» // http://zaharprilepin.ru/ru/pressa/intervyu/ogonek.html

13. Архипов Ю. «Раскол» Владимира- Личутина и осколки истории // Москва, 2000, № 3; http://moskvam;ru/2000/03/arhipov.htm

14. Архипов Ю. Русское слово* о<русской душе. К 65-летию Владимира Личутина // Советская Россия, 24.03.2005.

15. Бабенко Н.Г. Лингвопоэтика новейшего времени : (На материале романов В. Сорокина "Путь Бро" и "Лед") // Структура текста и семантика языковых единиц. Калининград, 2005. Вып. 3.

16. Бавильский Д. Абсолютный писатель // Вечерний Челябинск, 1997, 3 дeкaбpя.//http://www.chelcom.ш/LANG=ru/newspapers/vecherka/archive/0 3-12-1997/3/3 ХЮС .html

17. Бавильский Д. «Мертвые души» на новорусский лад // http://srkn/ru/criticism/

18. Барышева С.Г. Экзистенциальные архетипы в творчестве В. Пелевина и В. Сорокина // Шадринские чтения. Шадринск, 2006.

19. Басинский П. Голый Королев // Лит. газ. М., 1994. 2 нояб. N 44.

20. Басинский П. "Как сердцу высказать себя?" О русской прозе 90-х годов // Новый Мир, . ' 2000, № 4; http://magazines.russ.ru/novyi гт/2000/4/Ьа5т.И1:т1

21. Басинский П. Последний солдат декаданса : Писатель Александр Проханов в свете нашего опыта// Лит. газ. М., 2004. N 40.г

22. Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Вопросы литературы, и эстетики. Исследования разных .лет. М., 1975. •

23. Беглец из рая? (О творчестве Владимира Личутина размышляет Алла

24. Большакова)//Завтра, 15^03.2004: .

25. Беглец из рая. Русский писатель видит в провинции ростки« новой жизни // ; Магнитогорский металл, 15.10.2005; http://www.mmgazeta■ru/index.htm?pg=814

26. Беляков С. Заговор обреченных, или Захар Прилепин как зеркало несостоявшейся русской революции // Новый Мир, 2006, № 10.

27. Беляков С. Этюд в красно-коричневых тонах // Вопросы литературы, 2009; № 5; ЬЦр://тааа2те5;ги85.ш/уорН1У2009/5/Ье4.^т1

28. Бердяев Н Русская.идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М;, 1990.

29. БерезинВ; Герой, его внутренность и внешность // Октябрь, 2000, № 2; http://magazines.mss.rU/october/2000/2/beresin.htmH

30. Березин В. Каганович^ и Пятикнижие. Шаров воскрешает. Лазаря // Независимая газета; 2003, 23 января;.http://exlibris.ng.ru/printed/fakty/2003-01-23/2 sharov.html

31. Бешукова Ф.Б. Деконструктивистская практика в письме В.Сорокина // ; Изв. вузов. Сев.-Кавк. регион. Обществ, науки. Ростов н/Д., 2008. N 4.

32. Богданова О.В: "Новый" Сорокин или "новый концептуальный проект" Сорокина? // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 9, Филология; востоковедение, журналистика. СПб:, 2005. Вып. 3.

33. Большакова А. Литература и власть // Сибирские огни, 2007, № 9; http://magazines.russ.rU/sib/2007/9/bol2.html

34. Бондаренко В. Антисистема, или Раскольников без топора. Страшные сказки Владимира Личутина // НГ ЕХ ілЬгіб, 2008, 27 марта.

35. Бондаренко . В. Иди . и воюй // ЬЦр://гаЬашгі1еріп:ги/ги/рге5за/ра1о1ощі/гау1та.Ьітп1 /V'.

36. Бондаренко В. Между- лисой' и; волком? // Завтра;: К12/ 2004/// ІШр ://www.zavtra.ru/cgi/vei 1/ёа1а/хау1га/04/576/81 .Ыт 136; Бондаренко В. Страдания русского еврея (По страницами нового, ром Владимира Личутина «Миледи Ротман») // Завтра, 16.10.2001.

37. Бондаренко В. Трубадур империи//Завтра, 18.02.2008/

38. Бондаренко . Г. . Бессмертник . под углом аггела // . ЬЦр://ргауауаіги/і(&а/20/194

39. Бондаренко В. Нулевые // День литературы, 2010, № III http://zavtra.rU/denlit/161/l T.html •40. «Бог есть. Ты умрешь. Россия мученица». О новом романе Александра Проханова «Надпись», о литературе и эпохе/беседуют

40. Юрий Бондарев и Владислав Шурыгин // Завтра, 14.09.2005.

41. Боровкова Н.В. Проблема человека в художественной историософии . М. Горького и Т. Маннаг Диссертация на соискание ученой степеникандидата филологических наук. Магнитогорск, 2006.

42. Буров С.Г. Пастернак и Чаадаев. Монография. Пятигорск. 2009.

43. Булгаков С.Н. Воскресение Христа и современное сознание // Русские философы (конец XIX середина XX века): Антология; Вып. 1. М., 1993:44. Быков Д.Л. ЖД. М., 2007.

44. Быков Д.Л. Оправдание. Эвакуатор. М., 2007.

45. Васильева, С.; Елистратов, В. Дважды // Знамя. М., 200< 5.Господин Бестселлер : (Вокруг романа Александра Про "Господин . Гексоген") // Урал, Екатеринбург, 2002. N 12. 49. Виницкий И.Ю. Поэтическая историософия В.А. Жуко:с. ун- • Nсанова1. Некого.

46. Диссертация на соискание учёной степени доктора филологи: наук. Москва, 2005;

47. Виттенберг Б. Игры корректировщиков (Заметки на «альтернативных историй»). // НЛО, 2004, N® http://magazines.russ;ru/nlo/2004/66/vit2 l.html .'

48. Владимир Личутин: Писателя без терзаний не бывает (/ 08.08.2006.

49. Владимир Шаров: «Пытаюсь написать душу истории». Бес; Андрей.' Мирошкин //. Книжное обозрение, http://lmigoboz:ru/news/news538::html;

50. Волков М. Павел Крусанов. Бом-Бом // Новая;Русская* Книга- ^ . 2: http://magazines.russ.rU/nrk/2002/2/vollk.html

51. Володихин Д. Алексей Иванов. Золото бунта// Знамя, 2006, №

52. Володихин Д. Модификация // Знамя; 2005. N 5.'

53. Вяльцев А. Безусный бронепоезд борьбы // Дружба Народов, 7; http://magazines.russ.rU/druzhba/2002/7/valcev-pr.html

54. Галковский Д. Бесконечный тупик. М., 1998.,

55. Ганиева А. Мятеж и посох // Новый Мир; 2008, http://magazines.russ.ru/nowi ті/2008/11/ga 13 .html

56. Ганиева А. Не бойся новизны, а бойся пустозвонства // Знамя, 3: http://magazines.russ.rU/znamia/2010/3/gal7.html

57. Ганиева А. Чужесть героя // Лит. Россия. М., 2006. N 43.вескихполях 66;1. Труд,едовал 2001;-О02, №1. О02, №1. Г2 11.

58. Гаррос А., Евдокимов А. Одинокий голос крови7/ Эксперт. 2003, 15 сентября.

59. Гашева Н.В. Готический.храм как конструктивный принцип романа А. Королева "Эрон" // Мир славянских, германских и романских культур: их взаимосвязи и взаимодействие в языке и литературе. Пермь, 20001

60. Голубкова Д:М1 "День, опричника" В.Сорокина повесть о Москве // Вестн. Рос. ун-та дружбы народов. Сер.: . Литературоведение. Журналистика. М., 2008. N 2. ■' . ,

61. Голубкова Д. МГ Эстетическая концепция В.Г. Сорокина и ее художественное: отражение в малой прозе: автореферат дис: . кандидата филологических наук: 10.01.01 / Рос. ун-т дружбы народов.1. М., 2010. • . • •

62. Гольдштейн А., Кукулин И. Хорошая; литературная маниакальность (Беседа о русской прозе 1990-х) // НЛО;. 2001, № 51;http://magazihes.russ.ru/nlo/2001/517golden.html

63. Грякалова Н.Ю. От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910-1920-х годов (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия). Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. СПб, 1998. ;

64. Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М., 1992:

65. Гуцко Д. Высоконравственная затея//Вопр. лит. М., 2007. Вып. 4.

66. Гуцко Д.Н. Домик в Армагеддоне. М., 2009.

67. Гюльназарян. Н. Е. Художественная концепция личности в историческом романе конца XX века (А. К>. Сегень, В. В. Личутин):диссертация . кандидата филологических наук: 10.01.01. Краснодар, 2009;

68. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1990.

69. Данилкин JI. Быков Д. <<ДЖ» // http://www.afisha.ru/book/972/

70. Данилкин Л. Владимир Сорокин: «День опричника» //. http:// srkn/ru/criticism/

71. Данилкин Л: Клудж //• Новый . Мир;, 2010, № 1; http ¿//magazines .russ .ru/novyi mi/2Ö 10/1/des 11.html

72. Данилкин Л.А. Человек. с яйцом: Жизнь и мнения А; Проханова; М,2007,

73. Дмитрий. Быков: Интернет-конференция 26 декабря 2006 г. // . http ://www. starchat. ru/forum/3 3 3/answers/full/

74. Дроздова A.B. Идея русского народа богоносца; как единый путь развития России: К проблеме " Достоевский и Тургенев: творческий диалог" // Духовно-нравственные основы русской литературы. Кострома; 2007. .

75. Дронова Т.И. Д. Мережковский и М. Алданов: Динамика философско-. исторического повествования // Изменяющаяся Россия изменяющаяся литература: . художественный опыт XX - начала XXI веков. Саратов,2008. Вып. 2.

76. Дронова Т.И.- "История есть воскрешение мертвых.": О путях художественно-исторического познания в творчестве Д.С. Мережковского //Античный мир и мы. Саратов, 2001% Вып. 7.

77. Дьякова К. Читательские заметки на полях «Ампира В» // http://pelevin.nov.rU/stati/o-ampir/l.html

78. Евдокимова М. П. Художественная концепция личности в творчестве А. Проханова : автореферат дис. . кандидата филологических наук : 10.01.01. Краснодар, 2009.

79. Евдокимова М.П. Концепция личности в романе А. Проханова "Господин Гексоген" // Культ, жизнь Юга России. Краснодар, 2007. N 5.

80. Елизаров М. Библиотекарь. М., 2009.

81. Ермолин Е. Артефакты гламурного времени // Континент, 2008, № 135; http://magazines.russ.ru/continent/2008/135/ee27.html

82. Ермолин Е. Триумф искусства над жизнью // Континент, 2007, № 132; http://magazines.russ.ru/continent/2007/132/ee24.html

83. Ермолович В. В. Современный советский исторический роман: проблемы и художественные концепции : автореферат дис. кандидата филологических наук : 10.01.02. Минск, 1993.

84. Ермошина Г. Князь Кошкин и псы Гекаты // Знамя, 2000, № 7; http://magazines.russ.rU/znamia/2000/7/ermosh.html

85. Ерофеев В. Русский апокалипсис: Опыт художественной эсхатологии. М., 2006.

86. Жиндеева Е.А. К вопросу о герменевтике в современной исторической прозе // Бахтин и время: IV Бахтинские науч. чтения, 20-21 нояб. 1997 г., г. Саранск. Саранск, 1998.

87. Жогов С.С. Поздние романы В. Сорокина ("Трилогия": "Лед", "Путь бро", "23000"): проблема модификации жанра концептуалистского романа // Изменяющаяся Россия изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI веков. Саратов, 2008. Вып. 2.

88. Зайцева Н.В. Историософия как метафизика истории: опыт эпистемологической рефлексии, Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук. Самара, 2005.

89. Зарубина Д. Н. Универсалии в романном творчестве В.О. Пелевина: автореферат дис. . кандидата филологических наук : 10.01.01 / Иван, гос. ун-т. Иваново, 2007.

90. Затонский Д.В. Искусство романа и XX век. М., 1973.

91. Затонский Д.В. Модернизм и постмодернизм: мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств / Д. В. Затонский. М., 2000.

92. Зверева Г. «Присвоение прошлого» в постсоветской историософии

93. России (Дискурсный анализ публикаций последних лет) // НЛО, 2003,i59; http://magazines.russ.ru/nlo/2003/59/2ver.html

94. Захар Прилепин: «Литературу 1920-х ощущаю физиологически» // http://zahaфrilepin.ru/ru/pressa/intervvu/knizhnoe-obozrenie.html

95. Звягин Е. Знаки отличия и сродства // Нева, 2004, № 6; http://magazines.russ.rU/neva/2004/6/zciacl4-pr.html

96. Зеньковский В .В. История русской философии. Введение // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

97. Знаков В. Понимание художественной правды // Творчество в искусстве искусство творчества. М., 2000.

98. Иваницкая Е. Абсурд нашей жизни // Московские новости. 2002. № 39; http://english.mn.ru/issue.php72002-39-45

99. Иваницкая Е. «Все связано со всем» // Дружба народов, 2003, № 7; http://magazines.russ.rU/druzhba/2003/7/ivan.html

100. Иваницкая Е. И слепые повели зрячих. // Дружба народов, 2008, № 11.

101. Иванов А. Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор. СПб., 2006.

102. Иванова Н. Бандерша и сутенер Роман литературы с идеологией: кризис жанра // Знамя, 2000, № 5; http://magazines.russ.rU/znamia/2000/5/ivanova.html

103. Иванова H. В полоску, клеточку и мелкий горошек. Перекодировка истории в современной русской прозе // Знамя, 1999, № 2; http://magazines.russ.rU/znamia/1999/2/ivanova.html

104. Иванова Н. Писатель и политика // Знамя, 2008, №11.

105. Иванова Н. Русский проект вместо русской идеи // Знамя, 1999, № 3; http://magazines.russ.rU/znamia/1999/3/ivanova.html

106. Иванова Н. Татьяна Толстая. Кысь // Знамя, 2001, № 3; http://magazines.russ.ru/znamia/200 l/3/rec tolst.html

107. Иванова Н. Ускользающая современность. Русская литература XX— XXI веков: от "внекомплектной" к постсоветской, а теперь и всемирной // Вопросы литературы, 2007, № 3.

108. Иванова Н. Через апокалипсис — к норме // Знамя, 2000, № 3; http://magazines.russ.rU/znamia/2000/3/ivanova.html

109. Иванова H. Ultra-fiction, или Фантастические возможности русской словесности // Знамя, 2006, № 11; http://magazines.russ.rU/znamia/2006/l 1/ivl .html

110. Иванченко А. Монограмма. М.;СПб., 2005.

111. Иванченко В. Идеология инстинкта // Ьир://гаЬафп1ер1п.ги/ги/рге55а/5апкуа/кп1гЬпое obozrenie.html

112. Ильин И.П. Постмодернизм: Словарь терминов. М., 1998.

113. Исупов К.Г. «Серебряный век в поисках смысла истории» // Исторический процесс в творческом сознании русских писателей и мыслителей XIII-XX вв. СПб., 2001. Вып. 3.

114. Калашникова С.М. Б. Пильняк и А. Солженицын: к вопросу о традициях художественной историософии в русской литературе XX века // Литература в диалоге культур. Ростов н/Д., 2007. 5.

115. Кантор М. Люди пустыря. М., 2008.122. «Каждый мой новый роман дополняет предыдущие». Беседа Марка Липовецкого с Владимиром Шаровым // Неприкосновенный запас, 2008, № 3(59).

116. Калыванов Е. Будни радикала // ЬЦрУ/гаЬафгіІеріп.ги/ги/ргеБза/запкуа/шозкоуБкіе novosti.html

117. Карлина H.H. Образ Москвы в произведениях В. Аксенова // Литература XX века: Итоги и перспективы изучения. М., 2007.

118. Карсавин Л.П. Философия истории СПб., 1993.

119. Каспэ И. Не вря, не ржа, не спася (Рец. на кн.: Шаров В. Будьте как ' дети: Роман. М., 2008) // НЛО, 2008, № 93.

120. Каспэ И. Низкий обман, или высокая реальность // НЛО, 2005, № 71.

121. Качалкина Ю. Скотобойня священных коров // Нева, 2006, № 10; http -.//magazines.russ .ru/neva/2006/10/ka20 .html

122. Кобелева Л.С. Логический анализ критерия нетождественности исторического повествования и художественной прозы // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VI Междунар. науч. конф., 22-24 июня 2000 г. СПб., 2000.

123. Ковтун H.B. Социокультурный миф в современной прозе: Творчество В.Личутина / Краснояр. гос. техн. ун-т. Красноярск, 2002.

124. Кожинов В.В: Роман эпос нового1 времени // Теория литературы. Основные проблемы в, историческом освещении. Роды и жанры. М., 1964.

125. Кокшенева К. Империя без народа // http://www.moskvam.ru/2002/07/kokshen.htm

126. Кокшенева К. Писатель вамп на просторах Родины: О романе Дмитрия Быкова "ЖД" // Москва. М., 2008. N 1.

127. Колесников Д. Герой нашего времени // Затра, 18.02.2008.

128. Королев А. Эрон. М., 2009.

129. Костырко С. По кругу // Новый Мир, 2006, № 10.

130. Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм бытьрусским и классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина //http://pelevin.nov.ru/stati/o-krn2/l.html

131. Крусанов П. "Писатель всегда самозванец" / Беседовал Гаврилов А. // Кн. обозрение. М., 2000. N 41.

132. Крусанов П. Триада: романы. СПб, 2007.

133. Крусанов П. Укус ангела. СПб., 2003.

134. Кугаевский A.C. Авангард и абсурд в творчестве В. Сорокина как средство мифоинтерпретации // Сиб. филол. журн. Барнаул, 2007. N 1.

135. Кузнецов С. Василий Иванович Чапаев на пути воина. // Коммерсант-daily, 27/06/1996; http://pelevin.nov.ru/stati/o-voin/l .html'

136. Кузнецова А. Импертатор Чума // Завтра, 2000, № 29; http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/00/346/85.html

137. Кукулин И. Героизация выживания // HJIO, 2007, № 186; http://magazines.russ.ru/nlo/2007/86/kul7.html

138. Кукулин И. Гипсовые часы // НЛО, 2004, № 68.

139. Кукулин И. Как упоительны в России «ангела». Стилистика Павича ирусская действительность // http://krusanov.narod.ru/kritika/kukulin.html

140. Кукулин И. «Какой счет?» как, главный вопрос русской литературы // Знамя, 2010, № 4; http://magazines.russ.ni/znamia/2010/4/kul9.html

141. Курицын В1. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь, 1996, № 8; http://magazines.russ.rU/october/1996/8/kurit.html

142. Курчатова Н. Захар Прилепин. Патологии- // Критическая масса, 2005, № 2.

143. Кучерская М. Ледовый поход против мясных машин // http ://srkn/ru/criticism/

144. Лабанов С.С. Проблема взаимоотношения России и Запада у A.C. Хомякова и Ф.И. Тютчева // A.C. Хомяков мыслитель, поэт, публицист. М., 2007.

145. Латынина А. "А вот вам ваш духовный ренессанс" // Литературная газета, 2000, № 47.49. Лейдерман Н Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый Мир, 1993, № 7; http://magazines.russ.rU/novyimi/1993/7/litkrit.html

146. Латынина А. «Вижу сплошное счастье.» // Новый Мир, 2007, № 12.

147. Латынина А. Манифестация воображаемого // Знамя, 2010, № 3; http://magazines.russ.rU/znamia/2010/3/lal6.html

148. Латынина А. Сверхчеловек или нелюдь? // Новый мир. М., 2006. N 4.

149. Латынина А. Сказки о России // Новый Мир, 2007, № 2.

150. Латынина А. Трикстер как спаситель России // Новый Мир, 2006, № 2; http://magazines.russ.rU/novyimi/2006/2/lal l.html

151. Лебедушкина О: Про людей и нелюдей // Дружба народов, 2006, № 1; http://magazines.russ.rU/druzhba/2006/l/lel0-pr.html

152. Лебедушкина О. Реалисты-романтики // Дружба народов, 2006, № 11.

153. Либерализм: взгляд из литературы // Знамя, 2004, № 6; http.7/magazines.russ.ru/zaiamia/2004/6/konl 1 .html

154. Липскеров Д. Сорок лет Чанчжоэ. М., 1996.

155. Личутин В. Беглец из рая. М., 2004.

156. Личутин В. Миледи Ротман. М., 2008.

157. Лурье С. Захар Прилепин. Санькя: Роман. — М.: ООО «Издательство Ад Маргинем», 2006 // http://zaharprilepin.ru/ru/pressa/sankya/zvezda.html

158. Маликова Т.А. История XX века в романистике Василия Аксенова : (По материалам американской критики) // Историософия в русской литературе XX и XXI веков: традиции и новый взгляд. М., 2007.

159. Мамлеев Ю. Русские походы в тонкий мир. М., 2009.

160. Марк Липовецкий Александр Эткинд. Возвращение тритона: Советская катастрофа и постсоветский роман // НЛО, 2008, № 94; http://magazines.mss.ru/nlo/2008/94/li 17.html

161. Маркова Т. Н. Формотворческие тенденции в прозе конца XX века: В. Маканин, Л. Петрушевская, В. Пелевин : автореферат дис. . докторафилологических наук: 10.01.01 / Ур. гос. ун-т им. A.M. Горького. Екатеринбург, 2003.

162. Марусенков М.П. Раннее творчество В.Г.Сорокина в контексте его зрелых художественных исканий // Вестн. Рос. ун-та дружбы народов. Сер.: Литературоведение. Журналистика. М., 2008. N 1.

163. Марченко А. ".зовется vulgar" // Новый Мир, 1995, № 4; http://magazines.russ.rU/novyimi/1995/4/marchen.html

164. Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.

165. Миф о загадочной русской душе // Эхо Москвы, 13.11.2006; http://old.echo.msk.ru/programsmyth/47478/

166. Михайлов A.B. Избранное: Ист. поэтика и герменевтика. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

167. Михайлов A.B. Роман и стиль // Теория литературных стилей, Современные аспекты изучения. М., 1982.

168. Москвин Е. Реализм новая колея или вынужденные традиции? // Лит. Россия. М., 2006. N 33/34.

169. Невярович Н.Ю. Гротескная транскрипция эсхатологического мифа в романе А. Слаповского "Первое второе пришествие" // Литература в контексте современности. Челябинск, 2007.

170. Немзер А. В каком году — рассчитывай. (Заметки к вечному сюжету "Литература и современность") // Знамя, 1998, № 5; http://magazines.russ.rU/znamia/1998/5/nemzer.html

171. Немзер А. Замечательное десятилетие О русской прозе 90-х годов // Новый Мир, 2001, № 1.

172. Огрызко В.В. Кто сегодня делает литературу в России. М.: Лит. Россия, 2008. Вып. 2: Современные русские писатели.

173. Огрызко В. Человек-оркестр // Лит. Россия. М., 2005. N 7.

174. Октябрьская О. С. Русский исторический роман 70-80-х годов XX века (проблема жанра); автореферат дис. . кандидата филологических наук: 10.01.02. М., 1993.

175. Окулов В. Совместимые сущности: Соровин и Пелекин // Лит. Россия. М., 2003. N35.

176. Павел Крусанов: «Меня привлекает эстетика» империи.» // http://www.fandom.nl/iriter/kmsanovl .htm .

177. Павлов О. Метафизика русской прозы. Записки литературного человека: // Октябрь, 1998, № 1; http://magazines.russ.ru/october/1998/l/pavlov.html;189; Павлов Ю.М. Критика XX-XXI веков: литературные портреты, статьи, рецензии. М;, 2010.

178. Пелевин В. Ампир В. М., 2006.

179. Пелевин В. Священная книга оборотня. М., 2005.

180. Пелевин В. Чапаев и Пустота. М., 2004.

181. Переделов Н. Лицом к лицу с войной // http://zaharprilepin.ru/ru/pressa/patologii/rossiisky-pisatel-2.html

182. Переяслов Н. Проигравший. Размышления о романе А. Проханова «Экстремист» // Сибирские огни, 2008, № 1; http://magazines.russ.ru/sib/2008/l/pel 1 .html

183. Петухов Ю. Год Александра Проханова // Завтра, 18.02.2008.

184. Погорелая Е. «.Кровавый отсвет в лицах есть.» Михаил Елизаров // Вопросы литературы, 2009, № 3; http://magazines.russ.ni/voplit/2009/3/po6.html

185. Поздняков К. С. Гипертекстуальная природа прозы Владимира Сорокина : диссертация . кандидата филологических наук : 10.01.01. Самара, 2003.

186. Полшцук Д. И крутится сознание, как лопасть // Новый мир, 2005. N 5.

187. Попов И. В. Художественный мир произведений Василия Аксенова: автореферат дис. кандидата филологических наук : 10.01.01 / Помор, гос. ун-т им. М.В. Ломоносова. Архангельск, 2006.

188. Прилепин 3. Воспоминание о чуде // Завтра, 18.02.2008.

189. Прилепин 3. Дмитрий Быков, «ЖД» // http://zaharprilepin.ru/iWlitprocess/knizhnaya-polka/dmitrij-bikov-zhd.html

190. Прилепин 3. Патологии. М., 2008.

191. Прилепин 3. Санькя. М., 2008.

192. Прозаики-дебютанты: новая проза? // Знамя, 2007, № 7; http://magazines.russ.rU/znamia/2001/7/konfer.html

193. Проханов A.A. Господин Гексоген. М., 2007.

194. Проханов А. Надпись. М., 2005.

195. Проханов А. Пятая империя. СПб., 2007.

196. Проханов А. Трубадур Красной империи / Беседу вела Глушик Е. // Лит. газ. М., 2002. N 24/25.

197. Пустовал В. Новое "Я" современной прозы: об очищении писательской личности // Новый мир, 2004. N 8.

198. Пустовал В. Скифия в серебре: «Русский проект» в современной прозе // ' Новый мир, 2007, № 1; http ://magazines .russ .ru/novyimi/2007/1/pu 12.html

199. Райнеке Ю. С. Исторический роман постмодернизма и традиции жанра : Великобритания, Германия; Австрия: диссертация . кандидата: филологических наук:: 10.01.03. М:, 2002.

200. Рашковский Е. Профессия — историограф; Материалы к истории российской мысли и культуры XX столетия: Новосибирск: Сибирский хронограф; 2001.

201. Ребель Г. "Пермское колдовство", или роман о парме Алексея Иванова//Филолог. Пермь, 2004. Вып. 4.

202. Резников: К. Еще : раз о Чапаеве й Пустоте // http://pelevin.nov.ru/stati/o-rezn/1 .html

203. Ремизова М- Ведь вы этого достойны: Заметки об Александре Проханове, герое нашего'времени //Континент, 2002. N 113.

204. Ремизова М. Где зарыта собака // Новый Мир, 2002, № 8; http::// magazines.russ.ru/novyi^mi/2002/8/remiz.html219; Ремизова M. Гексоген + пиар = осетрина // Новый мир,- 2002, № 10; http://magazines.russ.ru/novyimi/2002/l 0/rimiz-pr.html

205. Ремизова M. Козел отпущения // Новый мир, 2001, № 11; http://magazines.russ.ru/novyimi/200171 l/rem:html .

206. Ремизова М. Мнимые величины // Новый Мир, 2006, №. 9; http://magazines.mss.rU/novyimi/2006/9/rel6.html

207. Ремизова М. Ответ знает только ветер Социальный конфликт в современной прозе // ' Октябрь, 2006, № 8; http://màgazines.russ.ru/october/2006/8/re7.html

208. Ремизова M; GRANDES DAMES прошедшего сезона // Континент, 2002, № 112; http://magazines.russ.ru/continent/2002/112/remiz.html

209. Репина М. В. Творчество В. Пелевина 90-х годов XX века в контексте русского литературного постмодернизма : автореферат дис. . кандидата филологических наук: 10.01.01 / Рос. ун-т дружбы народов (РУДН). М., 2004.

210. Рогинская О. Дмитрий Быков. Эвакуатор // Критическая масса, 2005, № 2; http://magazines.russ.ru/km/2005/2/ro 18-pr.html

211. Роднянская И. Гипсовый ветер. О философской интоксикации в( текущей словесности // Новый мир. 1993. № 12; http://magazines.russ.ru/novyimi/1993/12/rodnyan.htmli

212. Розанов В.В. Эстетическое понимание истории // Русские философы (конец XIX-середина XX века): Антология. Вып. 2. М., 1994.

213. Романова O.A. Авторское самопозиционирование в структуре бытийного : На примере романа Александра Иванченко "Монограмма" // Бытийное в художественной литературе. Астрахань, 2007.

214. России нужны герои. С Захаром Прилепиным беседует Владимир Бондаренко // http://zaharprilepin.ru/ru/pressa/intervyu/zavtra.html

215. Рудалев А. Письмена нового века // Октябрь, 2006. N 2.

216. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997 // Поэтика: актуальный словарь терминов и понятий. М., 2008.

217. Рыжков Т.В. Эсхатологический сюжет в романе А. Слаповского "Первое второе пришествие" // Художественная литература и религиозные формы сознания. Астрахань, 2006.

218. Рыжков Т.В. Эсхатологический сюжет в русской прозе рубежа XX -XXI веков. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Армавир, 2006.

219. Рябий М.М. "Да чисто русская Россия пред нами явится видней!": От любомудрия к славянофильству / Рос. гос. б-ка. М.; Пашков дом, 2007.

220. Сараскина JI. Активисты хаоса в режиме ACTION http://krusanov.narod.ru/kritika/saraskina.html

221. Свердлов М. Мёртвая и живая вода . современной литературы // Вопросы литературы, 2004, № 5; http://magazines.russ.rU/voplit/2004/5/sv5.html

222. Свиридов С. "Тебе будет тепло.": Парадоксы романа "Лед" В.Сорокина // Славянский мир и литература. Калининград, 2003.

223. Сенчин Р. И вновь продолжается бой . //http://zaharprilepin¿ru/ru/pressa/sankya/literaturnayarossiya.html239! Сенчин Р. Лабораторные работы // Литературная Россия, 2009; № 7.

224. Сенчйн Р.В; Рассыпанная мозаика: Ст. о совр. лит. М., 2008.

225. Сенчин Р. Сергей Шаргунов. Битва за воздух свободы // Знамя, 2009, №5; http://magazines.russ.rU/znamia/2009/5/se21.htmli

226. Славникова О. Я люблю тебя, империя // Знамя, 2000, № 12;http://magazines.russ.ru/znamia/2000/12/slavn.html246; Славникова О.А. 2017. М., 2007.247: Слаповский А. Первое второе пришествие. М., 2002.

227. Смирнов И. Владимир Сорокин. Путь Бро // Ьйр://8гкп/ги/сгк1с18т/

228. Современная литература: Ноев ковчег? // Знамя, 1999, № 1;http://magazines.russ.rU/znamia/1999/l/sovlit.html

229. Сорокин В. День опричника. М., 2006.251: Сорокин В. Путь Бро; Лед; 23 000: Трилогия. М., 2006.

230. Сорокин В. Сахарный Кремль. М., 2008.

231. Степанов Б.Е. Литературный скандал и политическое воображение: А.Проханов и его "Господин Гексоген" // Полития. М., 2008. N 3.

232. Сугай Л.А. "Век нынешний и век минувший": поэтические итоги двух столетий // На рубежах эпох: стиль жизни и парадигмы культуры. М., 2007.

233. Тамарченко Н.Д. Роман // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М.5 2008.

234. Татаринов A.B. Нирвана и Апокалипсис: кризисная- эсхатология-художественной прозы. Краснодар, 2007.

235. Толстая Т. Кысь: роман. Ml, 2000.

236. Токарев А. «Путь Бро» Владимира Сорокина русский ответ «Властелину колец»? // http://srkn/ru/criticism/

237. Торунова Г. М. Эволюция героя и жанра в творчестве Василия Аксенова : От прозы к драматургии : диссертация . кандидата* филологических наук : 10.01.01. Самара, 1998.

238. Туркина О.; Мазин В. Гексоген господина Проханова // Крит, масса. М., 2002. N 1.

239. Тюпа В.И. Неклассическая художественность // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008.

240. Урицкий А. Сумерки смысла // НЛО, 2008, № 90; http://magazines.russ.ru/nlo/2008/90/ch25.html

241. Урюпин И.С. "Апокалиптическое" и "бытийное" в публицистике Е.И. Замятина: К вопросу о диалектике "сегодня" и "завтра" в философско-эстетической системе писателя // Художественный текст: варианты интерпретации. Бийск, 2007. Ч. 2.

242. Ушаков Д. Древо памяти: К портрету Владимира Личутина // Рос. писатель. М., 2004. N 4.

243. Фаликова Н.Э. Хронотоп как категория исторической поэтики // Пробл. ист. поэтики. Петрозаводск, 1992. Вып. 2.

244. Федотов Г.ҐІ. Национальное и вселенское // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

245. Феноменология литературного письма. Беседа с Аллой Большаковой // http://old.lgz.ru/archives/htmlarch/lg032004/Polosy/artl 011 .htm

246. Фишман Л. В системе «двойной антиутопии» // Дружба народов, 2008, № 3; http://magazines.mss.rU/dmzhba/2008/3/fil5.htmK

247. Флоровский Г. Пути русского, богословия. Киев, 1991. 270; Фрейденберг 0:М. Поэтика;сюжета:и жанра. М., 1997.

248. Хазанов Б. Долой, историю; или О том, о сем // Октябрь, 2004, № 2; http://magazines.mss.ru/october/2004/2/hazan6.html

249. Цыганов А. Мифология и роман Пелевина Чапаев и Пустота // http://pelevin.nov.rU/stati/o-myths/l.htm276; Чайковская В: "Линии судьбы" в современной прозе // Вопр. лит., 1993. Выт 4.

250. Чанцев А. Фабрика антиутопий: Дистопический дискурс в российской литературе середины. 2000-х // НЛО, 2007, № 86; http://magazines.russ.rü/nlö/2007/86/chal 6.html

251. Чепелев В. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан // Урал, 20Ö2, №12; http://magazines.russ.ru/ural/2002/12/che-pr.html

252. Черноярова М.Ю. Диалог Ф.М.Достоевского с П.Я.Чаадаевым о судьбе России и о: русском национальном характере // Русское литературоведение на современном этапе. М., 2006; Т. 1.

253. Что такое "новый реализм"? Не дутый ли это термин? // Моск. вестн., 2005. N3.

254. Чупринин С. Остров: Литература в эпоху паралитературного бума // Знамя, 2010, № 4; http://magazines.russ.rU/znamia/2010/4/chl7.html

255. Чупринин С.И. Перемена участи: Ст. последних лет. М., 2003.

256. Чупринин С. Урок прикладной конспирологии // Знамя, 2002, № 10; http://magazines.russ.ru/znamia/2002/10/chupr.html

257. Шаляпина Л.В. Эволюция художественной концепции истории в современном историческом романе: Автореф. дис. . канд. наук; Филологические науки : 10.01.01. Барнаул, 2000.

258. Шаргунов С. Отрицание траура // Новый мир, 2001. N 12.

259. Шаргунов С. Птичий грипп. М., 2008.

260. Шаров В. Будьте как дети. М., 2008.

261. Шаров В. До и во время. М.;СПб., 2005.

262. Шаров В. Конфликт цивилизаций: подводная часть // Знамя, 2003. № 4; http://magazines.russ.rU/znamia/2003/4/sharov.html

263. Шаров В. «Это-я: я прожил жизнь» // Дружба народов, 2000, № 12; http://magazines.russ.ru/druzhba/2000/12/sharov.html

264. Шемшученко В. «Наш поход закончится новым возрождением». Беседа с В. Личутиным // Литературная газета, 2006, 18 октября.

265. Шенкман Я. Противоестественный отбор // Кн. обозрение. М., 2001. N18/19.

266. Шестаков С.А. Александр Проханов как идеолог постсоветского консерватизма // Традиция. Духовность. Правопорядок. Тюмень, 2007.

267. Шохина В. Чапай, его команда и простодушный ученик // НГ-Ех libris. 2006-10-05 http://pelevin.nov.ru/stati/o-Victoria/1 .html

268. Щедрина Н. М. Исторический роман в русской литературе последней трети XX века: Пути развития. Концепция личности. Поэтика: диссертация . доктора филологических наук: 10.01.01. Уфа, 1995.

269. Шурко И. Игра в орлянку // Нева, 2004, № 1; http://magazines.mss.rU/neva/2004/l/shl7.html

270. Щербин А. Излечение от внутренней жизни. По роману В.Пелевина «Чапаев и Пустота» // http://pelevin.nov.rU/stati/o-vnutr/l .html

271. Щербинина Ю. Куда едут Фима и Саша? // Континент, 2009, № 140. http://magazines.russ.ru/continent/2009/140/pu.html

272. Эпштейн Д. Рифейские дары // Отечественные записки, 2007, № 4.

273. Юзефович JI. Песчаные всадники. М., 2005.

274. Юрьев Д. Два "Дня" никакой России // Искусство кино. М., 2008. N 3.304. «Я не чувствую себя ни учителем, ни пророком». Беседу ведет Наталья Игрунова // Дружба народов. 2004. № 8; http://magazines.russ.ni/druzhba/2004/8/shar 14.html

275. Яранцев В. Тернии греха. О прозе Захара Прилепина // Сибирские огни, 2008, № 11.