автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: И.Г. Гаман и литература Просвещения

Полный текст автореферата диссертации по теме "И.Г. Гаман и литература Просвещения"

На правах рукописи

ГИЛЬМАНОВ Владимир Хамитович

И.Г. Г АМАН И ЛИТЕРАТУРА ПРОСВЕЩЕНИЯ (Опыт универсальной герменевтики)

10.01.03 - литература народов стран зарубежья (литература стран германской и романской языковых семей)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Воронеж 2006

Диссертация выполнена в Российском государственном университете им. И. Канта (г. Калининград).

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Кауфман Лия Соломоновна

Ведущая организация: Институт научной информации

по общественным наукам (ИНИОН) РАН, отдел литературоведения

Защита диссертации состоится 24 мая 2006 г. в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038.14 в Воронежском государственном университете (394006, Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. 14).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета

доктор филологических наук, профессор Зусман Валерий Григорьевич

доктор филологических наук, профессор Якушева Галина Викторовна

Автореферат разослан «18 апреля» 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

О.А. Бердникова

ÍG

Общая характеристика работы

Настоящее исследование посвящено творчеству одного из самых загадочных авторов в духовной истории Германии Иоганну Георгу Гаману (1730-1788), который, по мнению целого ряда видных филологов (В.М. Жирмунский, Р. Унтер, Й. Надлер и др.), по праву может считаться отцом литературно-художественного движения «Буря и натиск» и одним из вдохновителей немецкого романтизма. По причине «таинственности» и «криптологичности» стиля Гамана один из известных представителей немецкого Просвещения Ф.К. фон Мозер «присвоил» ему прижизненный титул «маг с Севера», который Гаман принял и с которым вошел в традицию. Однако сам себя ироничный Гаман, служивший в чине среднего чиновника на таможне в Кенигсберге, называл "magus ex telonio", осознавая себя при этом в силу христоцентричности его картины мира в роли, сравнимой с теми новозаветными магами (=волхвами), которые пришли с Востока поклониться новорожденному Иисусу (Матф. 2,1).

«Маг с Севера» неизменно привлекал, волновал, восхищал и раздражал многих из своих современников и потомков. И.В.Гете считал его «самой светлой головой своего времени» и отозвался о Гамане как «о достойном человеке, имевшим большое влияние на своих современников и бывших для них такою же загадкою, какою он навсегда остался для своего отечества» (Гете И.В. «Поэзия и правда»), Гаман является одним из важных истоков христианского экзистенциализма, в первую очередь, в связи с глубоким влиянием, оказанным на С. Кьерксгора. Ему приписывают «коперниканский переворот» в философии языка, которая одновременно является у него теологией языка, поскольку, согласно Гаману, все мироздание имеет божественно-человеческую природу, и сущность языка может быть понята только как обращение и нисхождение Бога к человеку. Гаман предвосхитил многие поиски современной герменевтики, исходя в своей теории понимания из необходимости соблюдать строгие правила понимающей морали в отношении познаваемого объекта. Его идеи нашли свое развитие в герменевтических системах Ф.Д.Э. Шлейермахера, В. Дильтея, Г.- Г. Гадамера и др. Гамана считают одним из основателей «философии чувства и веры» в связи со значительным влиянием на Ф.Г. Якоби, И.К. Лафатера и др. Более всего, однако, Гаман известен в «тени» своего ученика и последователя И.Г. Гердера, воспринявшего и развившего многие идеи «мага с Севера»: чувственно-образная специфика поэзии, «эстетика стра-

сти», язык как основа человеческого познания и культуры и как выражение духа как отдельного индивида, так и всего народа, поэтическое толкование Ветхого Завета и др. Именно через посредство Гердера усматривается основополагающее влияние Гамана на формирование «Бури и натиска» и эстетику романтизма. Важно, однако, иметь в виду, что, несмотря на мощные духовные инспирации со стороны Гамана, именно Гердер отказывается от искомой и проповедуемой Гаманом теоцентрической конгениальности: будучи вдохновленным его «антирационалистическими», интуитивно-чувственными идеями, он отворачивается от религиозно-духовного центра «авторства» Гамана, интерпретируя и развивая эти инспирации в автономно-гуманистичсском русле. Подобная переориентация идей Гамана имела серьезные последствия для дальнейшей истории герменевтики, поскольку привела к утрате основного христоцентрического ядра этих идей.

Именно это концептуальное ядро, рожденное в «пространстве сердца» в момент «встречи с Богом» во время т.н. «Лондонского переживания» Гамана, обусловило его радикальное противостояние основным идеалам Просвещения и их проповедникам Канту, М. Мендельсону, И.Д. Михаэлису, Г.Э. Лессингу, К.Ф. Виланду и др. Этот опыт «Лондонского озарения» составляет основу гама-иовского «Просвещения», которое он предлагает как альтернативу европейскому Просвещению XVIII века.

Парадокс, однако, в том, что, несмотря на бесспорное и весьма чувствительное воздействие на духовно-литературный и религиозно-философский процесс, Гаман оказался практически забытым в истории как философии, так и литературы.

Актуальность и новизна диссертации обусловлены в значительной мере отмеченным выше положением дел:

1. Эта работа представляет собой первое в истории российской науки комплексное, систематизированное историко-филологическое исследование творчества И.Г. Гамана, «авторство» которого - это достаточно уникальная, выполненная на широчайшем горизонте филологической образованности попытка концептуализация его опыта «встречи с Богом», представленная в пестром разнообразии его афористичных сочинений-«рапсодий». Его творчество — это «скопление маленьких разрозненных островков, для удобного путешествия по которым необходимы мосты и паромы соответствующего метода» (Гаман «Достопримечательные мысли Сократа» N II 61: 30). Но поиск этого метода в типологическом мышлении Гамана является, по его мнению, в конечном счете, необходимым поиском нового, альтернативного принципа реальности, в основе которого — не

автономная, а гетерономная онтологическая антропология, включающая человека в энергийно-смысловую вертикаль многослойного мира.

2. Несмотря на то, что в целом Гаман «выдавлен» за пределы смыслового горизонта современной науки и представляет, по мнению большинства, лишь «криптологический», историко-филологический интерес, амбивалентность постмодернизма хотя бы косвенно намечает вопрос об актуальности этого автора, и эта актуальность имеет отношение не только к теологии, но и ко всем «дробным» аспектам современной культуры - филологии, эстетике, герменевтике, литературоведению, истории культуры и т. д. Духовный эпицентр системы Гамана теоло-гичен, но правильная оценка Просвещения в целом возможна только при учете того факта, что вся эта эпоха проникнута теологичностью, поскольку все ее духовные искания касаются, в конце концов, «выяснения отношений» между Богом и человеком, историей и Богом, природой и Богом, творчеством и Богом и т. д. К сожалению, при анализе Просвещения это нередко не учитывается, что обусловливает определенный дефицит понимания не только Гамана, но и других авторов Просвещения - Гердера, Мендельсона, Лессинга, Якоби, Виланда и др.

3. Знаменательной особенностью творчества Гамана является удивительный изоморфизм его идей с первохристианским дискурсом, а также с целым рядом основополагающих аспектов восточно-христианской традиции, в частности, в таких сферах, как «имяславие», «гносеология сердца», а также «дискурс энергии», занимающий значительное место в практической антропологии восточной традиции. Эта традиция тяготеет к выработке особого синтетического, мета-антропологического дискурса, который очень напоминают идеи Гамана. Этот дискурс является дискурсом опыта «божественных энергий и идей» (Гаман «Крестовые походы филолога» NIII 32:21). Этот дискурс еще не получил развернутого осмысления ни в западной, ни в восточной традициях. Полемика Гамана с литературой Просвещения представляется весьма плодотворной для развития концептуальных основ этого дискурса и поиска примиряющей духовно-антропологической пропозиции между восточной и западной традициями христианской мысли.

Объектом исследования являются филологическая система Гамана и ее отношение к духовно-культурной парадигме эпохи Просвещения, отраженной как в немецкой литературе, так и в литературе Англии и Франции.

Предметом исследования является специфика особого миропонимания Гамана, основанного на том, что мы именуем герменевтикой «образа».

Цели и задачи исследования:

1. Основная цель работы заключается, прежде всего, в историко-филологическом исследовании наследия Гамана, в первую очередь, в аспекте герменевтики «образа», что предполагает выполнение целого ряда задач, связанных с реконструкцией духовной ситуации XVIII века. При этом следует подчеркнуть принципиальную необходимость не только литературно-философской, но и теологической точности воссоздания духовного дискурса века Просвещения. Эта необходимость обусловлена тем фактом, что Гаман учит читателя «филологии Бога». Его система строится на фундаменте нового, или потерянного в грехопадении, принципа реальности, абсолютно чуждого Просвещению. Этот принцип реальности предполагает для Гамана устойчивый характер онтодиалога между человеком и Богом, «окликающим» человека, нисходящим к нему в различных формах Откровения, для восприятия и понимания которых необходима особая герменевтика.

2. Важно учитывать, что историко-филологическое исследование Гамана невозможно без фундаментальной реконструкции генезиса его «авторства», что, с одной стороны, кажется не таким сложным в силу «открытости» Гамана: мы располагаем всеми его сочинениями, всей перепиской, подробным списком книг его библиотеки. Но, с другой стороны, это - очень непростая задача по причине фундаментальнейшей, кропотливейшей «микрологичности» филологической подготовленности Гамана с его трепетным отношением к историзму, персонализму и типологизму каждой детали.

Понимание Гамана связано с грандиозным дискурсом его «герменевтического круга», в который вовлечена необозримая литература, начиная от всей грандиозной филологии Священного Писания и закапчивая многочисленными авторами-современниками Гамана, включая литераторов, философов, теологов, представителей европейского масонства, теоретиков литературы и искусства. Данное положение дел не учитывалось в полной мере в предпринимавшихся попытках интерпретации Гамана, которые, в конечном счете, предполагают необходимость выхода из систем интерпретации соответствующих подходов, а именно: чисто теологического или же чисто философского, или же специально ориентированного литературоведческого. Философская и историко-литературо-ведческая интерпретация считала Гамана долгое время, опираясь, прежде всего, на Гердера, Гете и Гегеля, борцом против рационализма и духовным патриархом «философии веры и чувства», что верно, с нашей точки зрения, лишь отчасти, лишь в ракурсе эклектичного подхода к его наследию. Данная традиция интер-

претации Гамана не учитывала то, что его философские и эстетические импульсы могут быть поняты только на фоне его глубоко христианского миропонимания, причем с совершенно особенной интонацией этого христианства в «авторстве» Гамана. Поэтому в этом русле толкования Гаман чаще всего предстает как «враг разума» и «борец за права чувства», что, в конце концов, искажает подлинный смысл гамановского противостояния рационализму Просвещения XVIII века, поскольку Гаман, по нашему убеждению, не был и не мог быть «врагом разума»: он был против генеральной установки Просвещения на принципиальную автономизацию разума и его отчуждение от богоцентризма.

3. Другая крайность заключалась в подчеркнуто теологической ориентированности интерпретации Гамана, которого в этом кругу считали «своим», особенно в традиции немецкого лютеранства. Гаман ценил Лютера прежде всего за персона-листическую ориентированность веры и связанную с этим «свободу христианина», а также за «честное» отношение к Библии, в герменевтическом пространстве которой необходим «аппликативный» поиск себя в истории и истории в себе. При этом, однако, Гаман, будучи человеком культуры, чужд какой-либо догматике, что создаст дополнительный потенциал для более современного взгляда на его идеи. Но надо учитывать, что молодой Гаман, выросший в лютеранском Кенигсберге, впитал «молоко» протестантской веры, безусловно, в разбавленном «анакреонтическим вином» виде, но опыт его веры был строго индивидуальным, глубоко интимным: это был экзистенциальный опыт личного диалога с Богом, когда Богу говорят «Ты» вне предзаданной какой-либо традицией перспективы.

4. В этой связи возникает драматичный изоморфизм «открытой трагики» жизни и творчества Гамана, не понятого своим веком, н последующей трагики восприятия и толкования Гамана, которая все еще сохраняется, если оценивать ее с позиции предчувствия великих прозрений в творчестве Гамана, как, например, это свойственно Гете, который писал о Гамане, что «в нем видели основательно мыслящего человека, хорошо знакомого с "явным миром" и литературой, но знавшего еще что-то сокрытое, непостижимое, о чем он возвещал на свой, совсем особый лад» (Гете «Поэзия и правда»). Это положение объясняется не только герменевтической трудностью Гамана, но и тем, что отсутствует живой синтез между теологическим интересом к его творчеству, с одной стороны, и ис-торико-литературоведческой, филологической интерпретацией, с другой. Одна из задач работы - достижение этого синтеза.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Герменевтика «образа» Гамана альтернативна по отношению к двум господствующим стратегиям понимания XVIII века - герменевтике «буквы», реализованной в различных формах эмпиризма и материализма, и герменевтике «автономного значения», реализованной в различных формах философского и теологического гнозиса. Именно эта духовно-гсрменевтическая ииаковость стала причиной напряженного и концептуально значимого противостояния между Гаманом и Просвещением.

2. Герменевтика «образа» основана на христоцентрической диалектике языка, тайна которого, согласно Гаману, заключена в событийно-знаковой «коинциден-ции» божественного и человеческого, предельным Откровением чего является «событие Христа», живого Логоса трех основных «текстов мира» - природы, истории и Священного Писания. Язык есть средство беспрерывной коммуникации между Богом и человеком, и в каждом произнесенном слове происходит или распятие Христа, или Его Воскресение.

3. Герменевтика «образа», чуждая базовой стратегии современной культуры и имплицирующая необходимость нового, альтернативного принципа реальности, стоит ближе всего к художественному дискурсу, в котором «нарушен» сосюров-ский принцип соотношения между «означаемым» и «означающим» по причине референтной вариабельности художественного образа.

Методология исследования, призванного обеспечить тщательную реконструкцию картины мира Гамана, обусловлена, прежде всего, ярко выраженной «микрологической энциклопедичностью» его произведений. Его «микрологии» свойственно, однако, всякое отсутствие «атомизации», фрагментарности, эклектичности, что придаст его творчеству смысловую и эстетическую целокуппость, которая имплицирует параметры новой онтологической перспективы, основой которой являются христоцентрическая типология и особая трансцендентно ориентированная антропология. Поэтому Гамана невозможно интерпретировать в отдельных аспектах его «авторства», например, в его теологии, эстетике или герменевтике: каждый аспект связан с другими, что обусловливает необходимость синтетического, типологического подхода. Специфику гамановского творчества хорошо уловил Гете: «Принцип, к которому восходят все высказывания Гамана, сводится к следующему: "Что бы человек пи задумал совершить - в действиях, в словах или как-нибудь еще, - должно проистекать из объединения всех сил; разрозненное - порочно"» (Гете «Поэзия и правда»). Поэтому методо-

логически точное исследование предполагает создание единого исследовательского комплекса, объединяющего такие известные методы, как феноменологический, историко-генетический, биографический, культурологический, историко-функциональный, системно-типологический, структурный. В связи с «микрологической» спецификой тезауруса гамановских текстов применяется также метод контекстного анализа его основных понятий, таких, как «коинония», «антропоморфоз» и «апофеоз», «кондесценденция», "pudenda" и др. В работе учитывается творческое наследие известных европейских гамановедов, прежде всего, немецких (Р. Унгер, Й. Надлер, Э. Мецке, Ф. Бланке, Г. Шрейнер, Б. Гайек, Р. Кколь, К. Грюндер, М. Зейлс, О. Байер, X. Вельдхуис, С.-А. Иоргенсен и др.), так и тех авторов, кто по той или иной причине обращался к творчеству Гамана (Гете, Гегель, Диль-гей, Кьеркегор, И. Берлин, В.А. Кожевников, В.М. Жирмунский и др.).

Теоретическая значимость работы состоит в том, она актуализирует герменевтическую проблематику эпохи Просвещения в дискурсе постмодернистской культуры в связи с универсальной претензией герменевтики Гамана на объединяющую роль для всех герменевтических стратегий.

Научно-практическая ценность работы состоит, прежде всего, в том, что она представляет собой первое в истории российской науки фундаментальное историко-филологическое исследование творчества И.Г.Гамана. Работа призвана к открытию в отечественной германистике систематического гамановедения. Результаты работы могут быть использованы в исследованиях и историко-литературных курсах, посвященных немецкому Просвещению и романтизму, а также в исследованиях по философии, теологии и языковедению XVIII века.

Апробация: Основные положения диссертации представлены в монографии «Герменевтика "образа" И.Г.Гамана и Просвещение». Концептуальные моменты диссертации докладывались на научных симпозиумах, конференциях, семинарах Калининградского университета (1995-2002), на 8-ом международном гаманов-ском коллоквиуме в университете Галле-Виттенберг (2002), на научных семинарах Фонда Веймарской Классики и Общества Гете в Веймаре (1997, 2003), на междисциплинарном семинаре «Эпоха Гете и современность» Унитарной Академии в Пиннеберге (2003), на публичных семинарах «Проблемы современной антропологии» в Областной библиотеке г. Калининграда (1999-2005), на международном семинаре в честь 750-летия Кенигсберга - Калининграда в Российском государственном университете им. Канта (2005) и других.

Итоги исследования изложены в 25 публикациях общим объемом более 68 пл.

Структура

Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографического раздела.

Основное содержание

Во Введении содержится общая характеристика Иоганна Георга Гамана, который является одной из самых загадочных и влиятельных фигур в духовной истории Германии. Однако его воздействие на духовные поиски эпохи Просвещения и последующие поколения лишь с трудом согласуется с реальностью его, на первый взгляд, заурядной и не богатой событиями жизни, большая часть которой связана с Кенигсбергом, где он родился и жил, зарабатывая на жизнь не гонорарами за свои необычные сочинения, а в чине среднего таможенного чиновника. Но этот прусский служащий признается многими исследователями духовным патриархом «Бури и натиска» и одним из вдохновителей эстетики немецкого романтизма. Его верным и внимательным учеником был Гердер, перенявший многие идеи своего учителя. Над его замысловатыми сочинениями ломал голову Гегель, посвятивший Гаману большую статью; им «мучился» Кьеркегор, в связи с творчеством которого Гамана считают одним из истоков христианского экзистенциализма. Этот рыцарь бескомпромиссного духа отважно бросался в бой с такими великанами эпохи Просвещения, как Кант, М. Мендельсон, Г.Э. Лессинг и даже с «королем философов» Фридрихом 1Г.

Гамана трудно понять и интерпретировать, поскольку он не принадлежит к традиции регулярной, систематической философии, теологии или литературоведения. Он стремится примирить философию и теологию, поэзию и науку, ratio и веру, однако условием примирения для него является понимание реальности Бога. Бог для пего - «писатель», «автор» трех основных «книг», в которых Он обращается к человеку: это - «книга» Природы, «книга» Истории и «книга» Священного Писания. Научиться читать и понимать эти «книги» Бога - вот в чем, по Гаману, заключается основной смысл жизни каждого отдельного человека. Понимание этих «книг» возможно только как преображающее переживание действительности как Откровения, как «текстов» Бога, что обусловливает тот факт, что все вопросы и загадки, касающиеся Бога и человека, их взаимоотношение, центростремительно сводятся к проблеме «Слова». Подобное понимание обусловило то, что Гаман избирает филологию в качестве базовой науки всех наук, поскольку, если Бог -«автор» основных «текстов» жизни, то умение слышать и понимать язык этих «текстов» является ключом, Альфой и Омегой истинного познания. Самого себя

Гаман называл "рЬПо1с^1К сгиаз". Филологичность Гамана не ориентирована на точность картезианского метода с его субъектно-объектной дихотомией, но это не значит, что ей не свойственна своя точность и логика, в чем нередко упрекают Гамана. Но эта логика тесно связана с поэтикой, с особой поэтической методологией, которая основана на типологической образности мышления Гамана. Поэтому вопрос об истинности у него всегда связан с вопросом о методе. Понимание научного мышления у Гамана основано, по нашему мнению, на традициях гуманистической филологии с ее полифоничностью и синтетичностью. Понятие «наука» конституируется у него на герменевтике «Слова», или «образа», с его герменевтическим ключом в Библии. Это понятие предполагает совокупное, неизолированное отношение к истории, философии и поэзии.

Гаман является сыном XVIII в., века Просвещения. В XVIII в. окончательно сформировалась научная форма истолкования мира и контакта с реальной действительностью, которая принимается за единственно приемлемую и превосходящую все другие. Эта форма обусловила определенные правила стиля, основанные, прежде всего, на линейной логике причинно-следственных связей, что связано, прежде всего, с нормативным пуризмом школы И.Х. Готшеда, которому в известном споре о поэтике и стилистике немецкого языка пытались противостоять швейцарские ученые Бодмер и Брейтингер с их попыткой новой теории поэтического стиля сенсуалистического уклона. На этом фоне стиль «авторства» Гамана с его нелинейной, многофакторной динамикой кажется чем-то совершенно необыкновенным и нелепым. Но, несмотря на кажущуюся нссистемати-зированность и фрагментарность, творчество Гамана при более глубоком проникновении в совокупность его сочинений и переписки оказывается неожиданно гармоничным и целокупным, поскольку конституируется вокруг единого экзистенциально-смыслового центра, а именно - вокруг конкретного опыта его так называемого «путешествия в ад самопознания» весной 1758 года в Лондоне, когда он, по своему собственному признанию, в сочинении «О толковании Священного Писания», пережил «встречу с Богом». Тогда в Слове, в тексте Библии, Гаман пережил нисхождение трансцендентной реальности в реальность своей собственной жизни. Трансцендентный Свет был воспринят им в чувственной форме, в фактической данности и событийности Его явления: Слово стало эмпирической действительностью трансцендентного. Этот опыт «встречи с Богом» в мысли и сердце в момент «Лондонского озарения» составляет основу его Просвещения, альтернативного европейскому Просвещению XVIII века.

Вопрос о научной легитимности системы Гамана остается, безусловно, открытым, особенно с позиции той парадигмы мышления, которая победила в эпоху Просвещения и которая составляет основание современной цивилизации. Важно учитывать, однако, что Гаман, будучи воспитан на идеалах этой парадигмы, очень глубоко разобрался в ее гносеологии, аксиологии и праксиологии, но фундаментально противопоставился им, создав тем самым «открытую трагику» своей жизни и авторства, поскольку Гаман знал, что его «крестовый поход» против времени -это рыцарство Дон Кихота, с которым он не раз себя сравнивал, но, с другой стороны, Гаман не мог отказаться от главной темы своей жизни - от роли Санчо Пансы другого «рыцаря», которого он считал «сердцем истории»,= Христа. Понять Гамана можно только при условии серьезного и всегда продолжающегося отношения к Богу, что ставит его под удар воинствующего рационализма и автономного антропоцентризма. Критика Гамана, начавшаяся еще в XVIII в., продолжается и в наше время. Вершиной этой критики является книга видного филолога И.Берлина «Маг с Севера. И.Г. Гаман и происхождение современного иррационализма».

«Авторство» Гамана имплицирует необходимость новой эстетики, новой антропологии и новой герменевтики, которую, с нашей точки зрения, логично назвать герменевтикой «образа». Они конституируются у Гамана в особом герменевтическом «пространстве», в герменевтическом круге «сердца», где соприкасаются трансцендентность и имманентность. Эта герменевтика основана на особом опыте = опыте «событий трансцендирования». Этот опыт был пережит Гаманом как «нисхождение Бога». Попытка концептуализации этого опыта и составляет основу его творчества и противостояния литературе Просвещения.

В первом разделе первой главы «Из истории гамановедения» освещается довольно драматичная история издания произведений Гамана, завершившаяся выходом в свет в период с 1949 по 1957 гг. полного 6-томного собрания сочинений Гамана, подготовленного Йозсфом Надлером (в дальнейшем в сокращении: К). Это стандартное для сегодняшних исследователей исторпко-критическое издание смогло появиться благодаря именно Надлеру, который еще до штурма и гибели исторического Кенигсберга успел сделать фотокопии всех собранных в университетской библиотеке материалов Гаманианы и тем самым спасти наследие Гамана. Оригиналы этих материалов пропали без вести. Также в послевоенное время после долгой и кропотливой работа благодаря усилиям Вальтера Циземера и Артура Хенкеля вышло в свет полное собрание писем Гамана, основу которого состав-

ляет переписка Гамана с его университетским другом Линднером, Гердером, Кантом, Якоби, Лафатером, Бухольдсм и др. (В дальнейшем в сокращении: ZH).

| Второй раздел первой главы посвящен литературно-философской критике Гамана в XIX веке. Среди великих современников Гамана Одним из его почитателей был Гете, который впервые услышал о Гамане в 1770 г. от Гердера и именно от него получил первые сочинения «мага с Севера». После смерти Гамана Гете вынашивал планы издания его сочинений, но им не суждено было осуществиться.

Наиболее развернутое суждение Гете о Гамане представлено в его автобиографии «Поэзия и правда». В этом суждении Гете сам отмечает то, что можно назвать проблемой понимания, поскольку при чтении Гамана «нам нельзя сойти за ним в его глубины, нельзя вместе с ним парить в вышине, овладеть образами, которые ему являются или сыскать в бесконечно обширной литературе смысл какого-то одного листа» (Гете «Поэзия и правда»). По нашему мнению, Гете в своих оценках более точен в «аксиологии предчувствия» Гамана, чем в попытке его дискурсивно-рациональной оценки. Именно Гете-художник, а не Гетс-философ видит в Гамане «человека <...>, знавшего еще что-то сокрытое, о чем он возвещал на свой особый лад».

Первое издание наследия Гамана осуществил в период с 1821 по 1824 гг. друг Ф.Г Якоби Фридрих Рот. Первым научным рецензентом этого 7-томного собрания сочинений Гамана был Гегель, который, отмечая особую оригинальность «мага с Севера», критикует его за несоответствие условиям философского дискурса своего времени. По мнению Гегеля, «Гаман противопоставлен Берлинскому Просвещению, прежде всего, глубиной своей христианской ортодоксальности, но таким образом, что его умонастроение не сравнимо с одеревеневшей ортодоксальной теологией его времени, а представляет собой субъективную опредме-ченность владеющего им духа» (Hegel "Hammans Schriften"). По нашему мнению, рецензия Гегеля отражает больше философскую методологию мышления Гегеля, чем сущность мышления Гамана. Следует отметить, однако, что Гегель хорошо попял исходный мотив творчества Гамана — его особое христианство.

Дефицит понимания Гамана, проявившийся в оценках Гегеля и Гете, не был устранен последующими авторами, обращавшимися к таинственному «магу с Севера». Большинство из них, включая Куно Фишера, Вильгельма Дильтея и др., усматривают в Гамане «причудливого мистика».

Среди великих представителей философского идеализма и романтизма XIX века к творчеству Гамана обращались Шеллинг и Франц фон Баддер, а также их ученик Э.А. фон Шаден, бывший горячим последователем и проповедником идей Гамана. Одна из самых потрясающих попыток понимания Гамаиа связана с жизнью и творчеством Кьеркегора, для которого в отношении к Гаману была свойственна своеобразная «интимная враждебность», отраженная в следующем замечании: «Я не собираюсь скрывать того, что я восхищен Гаманом, хотя я считаю, что эластичности его мыслей не хватает меры, а его сверхъестественному напряжению - самообладания <...> но самобытность гения - во всех его кратких фразах, выразительность формы полностью соответствует хлесткой упругости его мысли. Он душой и телом до последней капли крови сконцентрирован в одном слове, страстном протесте высокоталантливого гения против системы здесь-бытия. Но эта система открыта для свободного посещения: бедныйГаман...!» (Kierkegaard S. "Abschließende unwissenschaftliche Nachschrift").

В третьем разделе первой главы основное внимание уделено двум самым ярким представителям историко-литературного гамановедения Р. Унгеру и Й. Надперу. Две книги Унгера «Теория языка Гамана» и «Гаман и Просвещение» до сих пор остаются основополагающими для гамановедения. В них исследуется сложнейший комплекс проблем теории языка и литературно-эстетических взглядов Гамана. Несмотря на безусловную добросовестность и тщательность проведенной Унгером работы, в его подходе к Гаману просматривается доминировавший в конце XIX в. психологизм с его методикой «психологических типов». Однако, несмотря на ограниченность психологического подхода, Унгер, безусловно, «открыл» Гамана для историко-литературного процесса последующих десятилетий. Диалектический прорыв «герменевтического круга», заданного фундаментальными работами Унгера, осуществил Надлер, который по праву считается одной из решающих фигур в истории гамановедения. Это связано, во-первых, с осуществленным им историко-критическим изданием сочинений Гамана в 6 томах, а, во-вторых, с написанной им подробнейшей научной биографией Гамана, без которой немыслимо современное гамановедение. В своем исследовании Надлер все время делает акцент на философский и художественный аспекты «авторства» Гамана, в то время как теологический затронут весьма незначительно. «Философия и художественность в Гамане образуют единое целое, — пишет Надлер в своей книге о Гамане. - Это обусловлено уже тем, как он понимал язык и

речь <.,.> Поскольку поэзия и мышление в языке для него изначально едины, Га-ман был сразу поэтом и мыслителем». По мнению Надлера, настоящим несчастьем было то, что «мощное воздействие Гамана на художественное творчество не сопровождалось каким-либо заметным влиянием на немецкую философию, хотя Гаман хотел повлиять именно на культуру мышления» (Nadler "Johann Georg Hamann. Der Zeuge des Corpus mysticum").

Философским и теологическим интерпретациям наследия Гамана посвящен 4-й и 5-й разделы первой главы. Особое внимание уделяется фундаментальной книге кенигсбергского ученого Э. Мецке «Место Гамана в философии XVIII века», в которой рассуждения автора концентрируются вокруг ключевого для его исследования понятия - «новое понимание действительности» во взглядах Гамана.

6-й раздел первой главы — это осмысление положения дел с изучением творчества Гамана в России. Первая попытка серьезного исследования Гамана была предпринята В.А. Кожевниковым в его фундаментальнейшем труде «Философия чувства и веры в ее отношениях к литературе и рационализму XVIII века и к критической философии». Несмотря на всю противоречивость, несоразмерность, эклектичность, мировоззренческую предвзятость этого труда, он все же знаменателен и важен не только в историко-научном аспекте, но и в плане прояснения сложной драматургии русского «культурного беспокойства» на фоне обращения к беспокойному духу пророчества «мага с Севера». Из отечественных германистов исследовательский интерес к Гаману проявил В.М. Жирмунский, посвятивший ему свое первое печатное произведение «Гаман как религиозный мыслитель», опубликованное в 1913 г. в журнале «Русская мысль». Оценки Жирмунского достаточно точно характеризуют место Гамана в литературно-художественном процессе Германии. Однако его попытка понимания религиозной специфики мировоззрения Гамана не могла завершиться успехом как по идеологическим причинам, так и по причине отсутствия необходимых источников. Среди отечественных ученых, упоминавших Гамана, следует отметить H.A. Жирмунскую-Сигал, П.А. Флоренского, Г.Г. Шпета, A.A. Потебшо и др.

Во второй главе «Рождение герменевтики "образа" в раннем творчестве Гамана» основное внимание уделяется «Лондонскому переживанию» Гамана. Неожиданным и странным является тот факт, что в гамановедении, при всем признании важности этой «встречи с Богом», не было сделано достаточно сильно акцентированного указания на всю принципиальность этого опыта в аспекте его безусловной герменевтической и антропологической ценности. Это «Лондонское

.15

переживание» пе было не подготовленным: оно произошло под влиянием целого ряда причин, в том числе под воздействием «литературы чувства», которая в Германии появилась, кроме всего прочего, как реакция на классицизм Готшеда и стала пробивать дорогу в направлении, подготовленном Гаманом, - к «Буре и натиску» и последующему романтизму. В юные годы Гаман увлечен поэзией Хагедор-на, Клопштока, Глейма, романами Ричардсона, но и творчеством моралиста и поэта Х.Ф.Геллерта, сыгравшего видную роль в формировании новой литературной культуры Германии в XVIII веке. К числу любимых авторов-сентименталистов Гаман причислял Э. Юнга и Д. Харви, которые с их чувственной открытостью вошли в глубокий духовный резонанс с мучительным поиском Гамана, оказавшегося в Лондоне в «пограничной ситуации» на грани духовного и экзистенциального отчаяния. Но именно тогда в Лондоне глубина чувственного проникновения в Библию, подготовленная пе без участия английских сентименталистов, обусловила формирование особой «гносеологии сердца». Именно тогда под воздействием Библии происходит зарождение трансцендентно ориентированной герменевтики Гамана, отраженной им в дневниковых заметках под названием «Библейские размышления», которые, несмотря на «мозаичность» мыслей, в целом образуют неожиданно стройную, взаимосвязанную в своих частях, систему.

«Бог - писатель!» - такими словами начинается все творчество Гамана, что подчеркнуто Надлером, поставившим эту фразу в самое начало полного собрания его сочинений. «Бог - писатель» и его «авторство» проявляется в трех формах Его нисхождения, в трех «книгах» - в Писании, природе и истории. Этот процесс божественного Откровения, раскрываемый Гаманом, можно рассматривать на уровне двух планов, а именно: в плане «вертикальной» (топологической) и «горизонтальной» (типологической) структур. Горизонтальная структура Откровения касается линеарного процесса развертывания Священной истории во времени от Адама до эсхатопа. В горизонтальной структуре выстраиваются факты и события, которые Гаман рассматривает в типологической связи. Вертикальная структура касается стержневого онтологического отношения «Бог - человек» и конституирует человеческую аналогию божественного «вербализма». Это отношение представляет собой сочетание радикального разрыва, «отстояния» между Богом и человеком с тесной связью между ними.

Топологическая динамика Откровения претворяется в историческую динамику с ее типологической структурностью, центром которой является «событие Хри-

ста». Именно в свете этого «события», согласно Гаману, все дела и «слова» Бога узнаются как знаки единого нисхождения, имеющие четкую сигнификацию и дено-тацию в своей христоцентрической соотнесенности. Христос является герменевтическим центром, создающим «смысловую гравитацию» всех знаков исторического развертывания Откровения, значения которых конституируются через типологическое отношение к вочеловечиванию Бога во Христе и через типологию отношения друг к другу. То есть, каждое событие предстает как «образ», в котором заключена динамическая диалектика «буквы» и «духа», неизменно указывающая на полноту Откровения во Христе как в прошлом, так и в будущем.

Таким образом, Гаман с позиции своей холистической онтологии, основанной на универсальной модели реальности с ее двумя горизонтами бытия, создает впечатляющий христоцентрический структурализм = типологическую модель истории, в горизонтальной структуре которой происходит образно-типологическос развертывание «образной» топологии Откровения. Типологические «образы», «фигуры» исторической динамики соединяют друг с другом «событие» Творения и «событие» Претворения в «архе» и «эсхатон». Медиальным центром этой динамики является Христос.

Важно подчеркнуть, что герменевтика «образа», развиваемая Гаманом в топологии и типологии Откровения, имеет в его понимании универсальный характер, имплицируя исходные позиции для нового онтологического и антропологического принципа реальности. В круге этой герменевтики каждое слово, каждое событие, каждый факт и каждый человек приобретают «образную» характерность, конституируемую их смысловой динамикой в вертикальной и горизонтальной структурах Откровения. «Образ» в герменевтике Гамана имеет основополагающее значение, поскольку, исходя из «образной» структурности эмпирического бытия, Гаману удается четко обозначить место и значение большинства событий и «текстов» природы и истории, координаты которых определяются их вертикальной и горизонтальной дейктичностью в многообразной структуре Откровения, концентрирующейся вокруг «события Христа». Эта герменевтика явно имплицирует заявку на универсальную модель понимания, которая «работает» в авторском дискурсе Гамана. Но самое сложное и даже драматичное положение этой герменевтики как в картине мира Просвещения, так и в современном мире обусловлено тем фактом, что она основана и предполагает совершенно особый тип опыта, а именно: опыт трансцендирования с его мистикой благодати. Сама научная парадигма Просвещения была абсолютно отчуждена от исходных принципов гама-

17

новской герменевтики «образа», что и обусловило его одиночество и одиозность на духовном ландшафте XVIII века.

Герменевтика «образа», развитая Гаманом в ее общих принципах уже в его лондонских сочинениях, становится основным оружием в его долгом противостоянии Просвещению. Именно «образ» с его таинственной диалектикой «совлечься-облечься», «буквы и духа» дает ему сильнейшую аргументативную мощь в его полемике против различных взглядов и подходов к действительности, основанных на фундаментальной парадигме Просвещения. В этой полемике можно выделить два основных направления, против которых выступал Гаман, опираясь на эвристические возможности диалектики «буквы» и «духа»:

1. Первое направление объединяет самых различных авторов, которые, основываясь на эмпирическом позитивизме, сохраняют преданность «мертвой букве» поверхностных фактов, отказываясь от диалектической динамики единства знака и значения, «буквы» и «духа». Позитивистские "facta" Гаман стремится с позиций своей герменевтики освободить от их герменевтической изоляции и заставить «заговорить» посредством введения их в аналого-типологическую структуру Откровения.

2. Второе направление противоположно первому: оно объединяет философов, теологов, литераторов и других авторов, которые стремятся «очистить» истину и разум от всякой эмпирической и «контингентной» самобытности. Для них истина отождествляется с вечной и надвремениой истиной «чистого» разума. Гаман понимает истину только в ее исторической и эмпирической конкретности. Истина и значение без эмпирической и исторической «инкарнации» в «букву» толкуются Гаманом как чистые абстракции.

В третьей главе «Действительность как „образ"» раскрыта полемика Гамана против первого направления, против герменевтики «мертвой буквы», отраженная в его сочинениях, написанных в период с 1759 по 1763 гг. - «Достопримечательные мысли Сократа», «Облака», «Крестовые походы филолога», «Пять пасторских посланий» и др. Уже в сочинении «Достопримечательные мысли Сократа», открывающем публичное творчество Гамана, он предпринимает попытку трансцендирования религиозно-философских смыслов Святого Писания в область мирского знания:

1. Природоведение. В своем отношении к природе ученый-исследователь нередко выступает как вивисектор. Мы не должны разлагать природу на части

рационалистическим резаком. Мы должны вслушиваться в ее голос, который можно понять только в свете Откровения.

2. История. История - таинственная материя, которая, подобно природе, открывается пониманию только посредством декодирующей силы божественного Слова. Главная цель исторического исследования заключается в том, чтобы пробудить определенные формы прошлого к новой жизни.

3. Философия. Истина, как правило, имеет форму парадокса. Никакая специально-научная система не в состоянии описать подлинное положение вещей, поскольку в таких описаниях отражены проективные силы «описателей». Подлинное знание всегда личностно-экзистенциально.

4. Человековедение. В отношении к человеку необходим учет не только духовной, но и чувственной стороны его природы.

5. Эстетика. Гаман оспаривает природу подражания «прекрасной природе», на которой основывается эстетическая система Аристотеля и его последователей. Гений не в курсе эстетических правил Аристотеля, он творит, черпая силы и образы из таинственного колодца внутреннего «даймона».

6. Педагогика. Настоящий учитель является не творцом смыслов, обучающих «апостолов», а «повитухой», помогающей их рождению у учеников.

В 1762 г. вышел в свет сборник сочинений Гамана под названием «Крестовые походы филолога», представляющих собой его герменевтический манифест. В центре этого сборника - сочинение "Aesthetica in nuce". Главная тема этого сочинения - знаковая структура реальности, суть которой сводится к «образу», или «логосу». Отталкиваясь от точки зрения ведущих историков литературы XVIII века Р. Лоута, Т. Блэквелла, А.И. Гогэ, Д. Михаэлиса и др. о мифологическом состоянии древневосточных языков, Гаман стремится развить эстетику, применимую не только к мифопоэтике древних народов Востока, но и ко всему действительному миру. Уже в самом начале "Aesthctica in nuce" он, будто соглашаясь с мнением историко-литературных авторитетов, называет образный язык поэзии «материнским языком человеческого рода». Но одновременно он развивает мысль о том, что язык образной аналогии (analogische Bildersprache) и сейчас должен быть герменевтической основой нашего мышления и всей нашей речи. «В образах заключена вся сокровищница человеческого познания и блаженства». Гаман объявляет «образ» базовой категорией онтологии и герменевтики, поскольку только лишь как «образ» язык и действительный мир могут быть поняты в своей трансцендентной перспективе в аспекте «вертикальной» и

19

типологической структур. Только как «образ» чувственное и конечное бытие может указывать на духовные первоначала и Бога. И так же Бог может «окликнуть» и заговорить с человеком, конечным и чувственным существом, только через посредство «образа». В «образе» осуществлена связь между чувственным знаком и духовным значением и именно благодаря этой связи существует возможность «разговора» между Богом и человеком. Кроме того, «образ» обеспечивает историко-герменевтическое взаимоотношение между людьми и эпохами. С помощью «образа» возможно понимание истории и древних текстов. Есть еще одно разделение, которое преодолевается посредством «образа»: это - разделение между рассудком и чувством. В «образном», поэтическом языке возникает единство между мыслью и чувством. Ключевым положением герменевтики «образа» является языковая диалектика «буквы» и «духа». Тварное бытие - это эмпирическая реальность (= «буква»), значение которой (= «дух») укоренено в творящем Глаголе Бога. Человек - единственное существо тварного мира, которое способно со-участвовать в энергийно-смысловой связи между этой оконеченной природной реальностью и божественной бесконечностью. Человек есть «образ и подобие», imago Dei, то есть имеет «образную структуру», которая эссенциальна для его самостной природы: «И вот наконец чувственное Откровение Своего величия Бог увенчал шедевром творения - человеком. Он создал его в божественном облике. Он создал его как образ божий. Это решение Творца разрешает самые запутанные проблемы человеческой природы и человеческого предназначения. Уже слепые язычники сумели познать незримую общность человека и Бога» ("Aesthctica in nuce", N II 198:1). «Эта аналогия человека к Творцу придаст всем творениям их смысл и облик, отчего зависит верность и вера во всей природе. Чем живее эта идея образа-подобия невидимого Бога в нашей душе, тем больше наша способность почувствовать Его благодать и человеколюбие... Каждое впечатление - действие природы в человеке - не только воспоминание, но и залог главной истины о том, Кто есть Господь. Каждое обратное действие человека в тварном мире означает запечатанное послание о нашем участии в Божественной природе» ("Aesthetica in nuce", N II 206:32). Вот - основная цель, которую преследовало «авторство» Гамана: поддержать, сохранить, «оживить» в нас идею «образа и подобия», конкретным воплощением которой стал Христос, живой Логос Бога, «скрытый в нас Человек» ("Aesthetica in nuce", N II 198:9). Важно учесть, что в понимании Гамана этот «образ» эссенциален, но не имманентен нам. Сопротивление этому «образу», «убийство» его, приводит к тому, что «для нас в природе

к

остались лишь отрывочные строфы и disiecti membra poetae» ("Aesthetica in nuce", NII 198:34), поскольку природа обращается к нам на языке «образов», а грехопадение привело к утрате гармонии этого языка. Задача поэта в том, чтобы воспроизвести эти «отрывочные строфы» и «разбросанные члены Поэта», «воспроизвести их в подражании их единой целостности - или даже еще дерзновенней! -оживотворить их...»("Aesthetica in nuce", NII 192:2). Исходя из общих принципов герменевтики Гамана, легко понять, какого «Поэта» он имеет в виду: в «вертикальной структуре» картины мира Гамана Бог - «Поэт», но «Поэт в начале дней -тот же самый, кто тать в конце дней» ("Aesthetica in nuce", NII 206:20).

Важно отметить, что «ренессанс» способности вновь понимать «глаголе-ние» Бога в природе, истории и Священном Писании не означает устранения «облаченности», «сокрытости» Его Откровения в «образе»: «Заговори, чтобы я тебя увидел!.. Это желание было исполнено в акте Творения, которое являет собой речь, обращенную к твари через посредство твари» ("Aesthetica in nuce", N II 198:28), то есть Бог обращается к тварному человеку через посредство тварной природы. Как «образ» природа может быть «увидена» и «услышана» только через «медиум», через посредство «образного языка» онтодиалога между Богом и человеком, который есть «материнский язык человеческого рода». «Говорить» означает «переводить» - переводить с языка ангелов на язык людей; это означает «перевод» мыслей в слова, предметов в имена, образов в знаки» ("Aesthetica in nuce", N II 199:4).

Уникальная особенность языка - в том, что ни в какой другой знаковой системе, ни в какой другой коммуникативной форме нет такого соединения близости и дальности, приближенности и дистанции, имманентности и трансцендентности, как в языке.

Гаман отвергает возможность утоления жажды непосредственного опыта близости Бога, как и возможность неопосредованной «безъязыковой» видимости Откровения в тварном бытии. Благодатное «вкушение и созерцание» есть чистый внутренний опыт себя в Боге, но не Бога в себе, опыт, который не устраняет трансцендентности Бога и поэтому благодатен. «Вкушение и созерцание» не означают «разглядывание и ощупывание» тайны нисходящей трансцендентности Божественного, которая не поддается узко рационалистическому овладению автономного разума. Уже в «Достопримечательных мыслях Сократа» Гаман пишет: «Стремление разложить тело или событие до их первейших элементов означает желание постигнуть невидимую сущность Бога, Его вечную силу и боже-

ственность. Кто не верит Моисею и пророкам, тот неизменно становится сочинителем, вопреки своему знанию и желанию, подобно Бюффону, сочинившему историю творения, и Монтескье, сочинившему историю Римской империи» (NII 64:13). Поэтому Гаман и различал между «поэтом», видящим и вкушающим «образ», «язык» Бога в природной реальности, и «сочинителехМ», приписывающим природе свои «фантазии». Так же и история - «запечатанная книга, скрытое свидетельство, загадка, которая не поддается разрешению, если не орать на другой телице, чем наш разум» («Достопримечательные мысли Сократа», N II 65:9). Согласно Гаману, история имеет типологическую, «образную» структуру, понимание которой возможно только на основе мифологической или поэтической историографии и только в параметрах герменевтического горизонта Откровения, только на основе герменевтики «образа». Узко рационалистический подход, основанный на историко-критическом методе, редуцирует историю до полиисторического нагромождения фактов, в которых, по Гаману, видны только «бездыханные буквы» и «мертвые тропы».

Исходя из триады трех наук Ф.Бэкона, соответствующих трем способностям человеческого духа memoria, imaginatio, ratio, - historia, poesis, philosophia, Гаман отдает предпочтение поэзии, поскольку именно язык поэзии в своей аналогической и трансцендентно направленной «образности» задает правильную герменевтическую перспективу, от которой, по мнению Гамана, не следует отказываться и двум другим наукам. Таким образом, Гаман создает своеобразную иерархию герменевтических приоритетов, в которой поэзия стоит на первом месте, а история - на последнем. В своих рассуждениях об изучении истории Гаман пишет: «Нужны нечеловеческое чутье и vis diuinandi [= дар пророчества] для того, чтобы уметь читать прошлое как будущее. Подобно тому, как в школах Новый Завет начинают читать с евангелиста Иоанна, так и историографов считают самыми легкими для чтения авторами. Но разве можно знать прошлое, если даже не понимается настоящее? И разве можно верно понять настоящее, не зная будущего? Будущее определяет настоящее, а настоящее — прошлое, подобно тому, как цель определяет свойства и употребления средств» («Эллинский трилистник клевера» N II 175:29). Гаман разворачивает герменевтическую структуру времени, в котором определяющим является будущее. Последний горизонт всякого понимания — эсхатологический: если мы упускаем из виду эсхатологическую перспективу, тогда и история останется «запечатанной книгой». Исторические факты рассыпаются, как песочные замки, если не применить к их понима-

г.с,

нию типологически-эсхатологический метод, основой которого является, прежде всего, «поэтический провиденциализм». По этой причине поэзия стоит у Гамана на первом месте, предваряя в плане «герменевтической проницательности» философию и историю.

В одном из сочинений «Крестовых походов филолога» Гаман обращается к целому ряду актуальных вопросов теории литературы и искусства XVIII века, прежде вссго, к дискуссии о двух важнейших понятий эстетики - «гений» и «подражание». В момент написания Гаманом «Достопримечательных мыслей Сократа» в эстетике разворачивалась дискуссия о том, насколько художественный гений связан правилами. В 1759 году появились две публикации, благодаря которым был совершен прорыв в эстетике: в рамках эстетического дискурса была теоретически обоснована независимость гения от рационалистического «мимесиса». Автором первой был Лессинг, который в феврале 1759 года в 17-м выпуске «Писем о новейшей литературе» ясно высказался в пользу свободы гения от каких-либо правил. Примерно в это же время появилось также сочинение Э. Юнга "Conjectures on original composition", которое оказало чувствительное влияние и на немецкую эстетику XVIII века. Как Лессинг, так и Юнг, выразили мнение, что ни Гомер, ни Шекспир, ни Мильтон не знали правила искусства, но незнание правил классицизма не помешало им стать великими поэтами. Уже в своем тексте о Сократе Гаман затрагивает вопрос о природе гения, делая это с явной аллюзией на дискуссию по этой теме. Гаман, подобно Лессингу, противопоставляет свободу гения узаконенному регламенту рационалистических правил искусства, имея в виду, однако, прежде всего, свободу Святого Духа, действие которого он типологически узнает в жизни и творчестве Сократа: «Что заменяет Гомеру незнание правил искусства, выдуманных после него Аристотелем? Что заменяет Шекспиру незнание и исследование критическим требованиям этих правил? Единодушный ответ гласит - "внутренний гений", на науку которого он мог положиться, которого он любил и боялся как своего бога, мир с которым был ему важнее всякого ума египтян и греков, голосу которого он верил и посредством духа которого забеременел пустой ум Сократа, подобно тому, как дуновением ветра способна зачать девственница» («Достопримечательные мысли Сократа», NII 75:3).

В "Aesthetica in nuce" Гаман обращается к двум классическим правилам искусства, которые были исходной точкой «теории подражания»: 1) Правило Аристотеля: художник должен «подражать прекрасной природе»; 2) Второе правило классицизма предписывает «подражание» античному искусству, поскольку именно в

античном искусстве непревзойденным образом реализовано высокохудожественное «подражание прекрасной природе». Но эти правила он рассматривает в совершенно особом свете, который проливается из его герменевтики «образа». То, что Гаман понимает под «подражанием» природе, следует из диалектики «буквы - значения»: истинный художник «вслушивается» в «Слово», в «речь» природы и выражает то, что «услышал» - «крик» или «шепот» мира - на свой «услышанный» лад.

Обращаясь ко второму правилу «подражания древним», Гаман спрашивает, почему современная эстетика обожествляет античных авторов, но фактически оставляет без внимания эстетику Ветхого и Нового Заветов. «Будто считая, что все наше образование есть всего лишь способность помнить о том, что было в прошлом, нас все время тычут носом в памятники древних в убежденности, что основой формирования духа является память. Пусть так, по почему при этом останавливаются у разбитых колодцев греков и оставляют без внимания источники самой животворящей воды древности?» ("ЛеяЛейса т писе", N II 209:18). Гаман высоко ценит античную классику, но «самым животворным источником древности» для него является Святое Писание.

В своем отношении к понятию «гений» Гаман, как уже видно в «Достопримечательных мыслях Сократа», на первый взгляд близок к мнению Лессинга и Юнга. Но, несмотря на некоторое сходство, понимание Гамана значительно отличается от трактовки ведущих теоретиков искусства XVIII века, большинство из которых интерпретировали феномен гениальности в смысле имманентной творческой способности, божественным образом питаемой всем богатством природного мира. Подобное понимание свойственно Юнгу, Шефтсбери и другим. Будучи усиленным в системах Спинозы и Лейбница, это понимание принимается Герде-ром и Гете, сопрягаясь с пантеистически переориентированным пониманием «подражания природе».

Гаман тоже считает, что гений пребывает в измерении божественных инспираций, но без монистического обожествления человеческой способности к творчеству. По Гаману, это - инспирация Святого Духа, для которой «гений» в отличие от «теоретиков искусства» или софистов всегда открыт в силу транс-цендентно ориентированной «эстетики» своих чувств и в силу незаполненности своего сознания «предзнанием», предрассудками, подобно Сократу, который «знает, что он ничего не знает» и поэтому держит свой ум пустым для «творческого даймона» = гения. Именно в это «пространство пустоты» и теоцентриче-ски ориентированного «ожидания» «нисходит», по Гаману, оплодотворяющий

дух творчества и свободы, создавая «нового человека». Истинный гений знает собственное незнание и бессилие, он знает, что способность истинного творчества происходит не из собственных, имманентных, естественных сил человека, которыми он автономно владеет, а из «смиренной открытости» для одухотворяющей «кондесценденции» Духа. Именно «теоцентрическая чуткость», обусловленная особой «герменевтикой чувств», характеризует «гения», который становится «местом встречи между Богом и человеком». «Вся эстетическая "фауматургия" [= грсч. "чудодействование", "колдовство"] не достаточна для того, чтобы заменить непосредственность чувства, и ничто, кроме как путешествие в ад самопознания, не проложит нам путь к обожению» («Химерические озарения», N II 164:16). «Обожение», которое имеет в виду Гаман, не следует понимать в духе гностического монизма, нарушающего «священную дистаицию» между Богом и человеком, трансцендентностью и имманентностью. То, что имеет в виду Гаман, очень близко к пониманию «обожения» в традиции восточно-христианской мысли, в которой «обожение» основано на особом опыте трансцендирования. Этот опыт трансформирует в тварное бытие присущую Богу волю, которая осуществляется посредством божественных энергий. Духовно-душевные энергии человека могут воспринимать их, входят в общение с ними и именно таким образом богочелове-ческое отношение вовлекается в горизонт личного бытия.

Такое понимание «гения» у Гамана связано и с осознанием его трагической участи в мире эстетики подражания «мертвой букве», будь то «закон иудеев» или здравый смысл «греков». В письме к Ф. Николаи от 3 августа 1762 года Гаман пишет: «Гений - это терновый венец, а вкус - багряница, прикрывающая кровоточащую спину» (2Н II 168:23). Под «вкусом» Гаман имеет в виду эстетические стереотипы времени.

В полемике с Мендельсоном по поводу «гения» Гамап пишет: «Истинный гений знает только свою зависимость и немощь, или рамки своего дарования. Уравнение его сил - негативная величина» («Гамбургская весть из мира учености», NII 260:22).

Таким образом, свое понимание эстетики «подражания» и «гения» Гаман противопоставляет эстетическим теориям своего времени, настаивая на необходимости возвращения эстетики в трансцендентно-типологическое пространство богоцентрической герменевтики. Только в этом «мимическом» пространстве, по Гаману, Бог и природа обретают «слышимость», обращаясь к человеку на образном языке поэзии. Только в этом «пространстве» может быть развернута вся пол-

нота самоосуществления человека со всеми его свойствами тварного «образа», включая чувственность, поскольку именно- в этом «эстетическом пространстве», согласно Гаману, совершается опыт трансцендирования, нисхождения Бога, формирующего, если не генерирующего, сферу целокупного самоосуществления человека. Только в этом «пространстве» рождается и реализуется «гений».

В главе 4 «Язык как основа "образной" структуры действительности» раскрывается теология языка Гамана, прежде всего, в контексте его полемики с Гердером о происхождении и сущности языка. Сущность всего действительного мира и его отношение к Откровению Бога Гаман рассматривает с позиции всеобъемлющей обусловленности и укорененности в языке. Это - его основное открытие: действительность имеет лого-структуру, которая отражает главное «дело» Бога по отношению к миру и человеку - Его «нисхождение», то есть конкретное вхождение бесконечного Бога в мир, в котором все конечно. При таком положении дел нет непреодолимой границы между трансцендентным и имманентным, между божественным и человеческим. И понимание их единства связано с пониманием диалектики «образа» и не превосходит естественную способность человека понимать, поскольку «Бог хотел открыться людям» («Библейские размышления», N I 9:40), поскольку «каждый феномен природной и общественной жизни, каждое явление видимого мира является ни чем иным, как стеной, за которой стоит Он, окном, через которое Он смотрит, решеткой, сквозь которую Он заглядывает» (В письме к Линднеру от 22 июня 1759 г. ZH 1352:25). Откровение Бога, явленное Им в природе, истории и Священном Писании, доступно человеческому (то есть антропоморфному) пониманию, поскольку Откровение - самораскрытие Бога происходит посредством доступных человеческому пониманию материальных знаков, обусловливающих «образную» структуру действительного мира. «Никакое Откровение невозможно без антропоморфизма — без плоти и крови» (В письме к Якоби от 4-10 марта 1788 г. ¿11 VII 427:21). «Все творения Бога суть знаки и выражение Его свойств» («Библейские размышления», N I 112:21). Парадигматической основой среди знаков «образной» структуры бытия является язык и поэтому все вопросы и загадки, мысли и тайны, касающиеся Бога и человека и их взаимоотношения, центростремительно сводятся к проблеме «Слова», к теме языка.

В 1770 году появляется трактат Гердера «О происхождении языка», удостоенный премии Королевской Академии Наук. Гердер, единственный ученик Гамана, усвоил многие идеи своего учителя, глубоко повлиявшие на его творчест-

во, как, например, «аналогический» характер действительности, приоритетная роль поэтического сознания, основополагающее значение языка и др. Однако Гердер не принял основную идею антропологии и герменевтики Гамана - идею христоцентрической онтологии, что видно уже из ранних работ Гердера «Дифирамбическая рапсодия», «Опыт истории лирической поэзии» и «Фрагменты о новейшей немецкой литературе». Резкое обострение идейных взаимоотношений между Гаманом и Гердером связано с опубликованием работы Гердера но принципиальному для Гамана вопросу о генезисе и природе языка. Гердер доказывает человеческое происхождение языка на основе генетического метода, рассматривая генезис языка как закономерный процесс, свойственный природе человека. Среди сочинений, направленных против гсрдеровской теории, выделяются два - «Последнее волеизъявление рыцаря фон Розенкрейца» и «Филологические озарения и сомнения».

Название первого из этих двух сочинений «Последнее волеизъявление рыцаря фон Розенкрейца о божественном и человеческом происхождении языка» содержит сложную аллюзию на масонство и непосредственно на масонскую ложу в Кенигсберге. Для мировоззрения масонства, игравшего видную роль в европейском Просвещении, характерно стремление к универсальной «естественной религии» и нравственности, основанной на монизме и деизме, против чего выступал Гаман. В первом разделе своего сочинения Гаман противопоставляет «основному закону» Гердера с его исходным натурализмом «основной закон» в своем понимании: « <...> все - божественно <...> но все божественное — так же и человеческое, поскольку человек не может ни действовать, ни страдать, кроме как по аналогаи своей собственной природы <...> Это communicatio божественной и человеческой idiomatum является основным законом и основным ключом всякого нашего познания и всей видимой икономии жизни» (N III 27:2). То есть «основной закон» Гамана гласит, что «все - божественно», что, однако, не означает пантеистического тождества Бога и природы: под «божественностью» всего природного мира Гаман понимает его «образную структуру», трансцендентную перспективу и зависимость от Бога при одновременном сохранении Богом и тварным бытием своих сущностных свойств. Так и человек, будучи тварным существом, имеет свою собственную природу и «не может пи действовать, ни страдать, кроме как по аналогии своей собственной природы». «Основной закон» Гамана является ключом для всей его целокупной картины мира. Этим «ключом» является «communicatio божественной и человеческой idiomatum» -

основа его христоцентрической герменевтики «образа». Этот «ключ» - в центре гамановских рассуждений о языке, которые сводятся к выводу о том, что способность языка создана Богом и является поэтому божественной. Однако она дана человеку как его собственная человеческая способность, поэтому язык, в понимании Гамана, - это факт, в котором Бог и человек соучаствуют одновременно. Язык является промежуточной, опосредующей реальностью между Богом и человеком. Именно в этой реальности реальность божественного языка и божественный язык реальности нисходят в сферу языковой способности человека. И это нисхождение не имеет обобщенно-абстрактного характера, оно все время происходит как факт конкретно-чувственной, индивидуальной экзистенции, в которой человек, осознавая свое «Я», говорит Богу «Ты». Поэтому Гаман в принципе не считает оправданным вопрос о «происхождении языка»: язык «происходит» постоянно как божественный язык в человеческом языке. Язык «не есть», язык «совершается», и в нем «совершается» история Бога с человеком.

В главе S «Диалектика "антропоморфоза" и "апофеоза" в герменевтике "образа"» проводится анализ работ Гамана, в которых он выступает против тех авторов Просвещения, которые отвергают духовную сигнификацию эмпирически-контингентного сигнификанта и ориентируются на пан-хронические, «вечные истины». На этом пути они стремятся выработать независимую систему вечных знаний, с высоты которой было бы возможно понимание всего действительного мира. Сторонники этой системы отвергают то, что для Гамана является важнейшим условием истинного просвещения = просветления = преображения, а именно - духовно-чувственную способность человека «слышать» и видеть «образную структуру» бытия как знаковую форму Откровения, рецептивную открытость человека к смыслообразующей благодати нисходящего Бога и зависимость человека от нее. Представителями этого направления, против которых выступает Гаман, являются, прежде всего, И.А. Штарк, Г.Э. Лессинг и М. Мендельсон.

В период с 1775 по 1779 г. Гаман работал над целым рядом сочинений, которые объединены под общим названием «Мистериальные сочинения» (Mysterienschriften). К ним относятся такие работы, как "Konxompax", «Сивилли-нов опыт о браке» (Versuch einer Sybille über die Ehe) и «Покров из смоковных листьев» (Schürze von Feigenblättern). Темой «Сивиллинова опыта» и «Покрова из смоковных листьев» является вопрос о браке и сексуальности. Предметом исследования в "Konxompax" являются античные мистерии, масонство и их отношение к христианству. Однако еще в 1775 г. Гаман обратился к масонской проблематике

28

в рамках так называемых «Иерофантеких посланий» (Hierophantische Briefe), поводом для появления которых была загадочная личность, точно представляющая в своем лице некоторые довольно влиятельные силы европейского Просвещения. Это - И.А. Штарк, ученик Д. Михаэлиса, человек, игравший видную роль в масонстве. Гаман выступает против Штарка, прежде всего, как против олицетворения европейского деизма XVIII века, подвергающего рационалистической вивисекции живую реальность христианства, разделяя так называемые «вечные истины» разума и исторические формы христианства.

Свою борьбу против «вечных истин» Гаман продолжил в сочинении "Коп-хотрах", написанного, прежде всего, под влиянием спора, разгоревшегося в Германии по поводу публикации Лсссингом в издаваемой им серии «Труды по истории и литературе» отрывков из ненапечатанного труда философа-просветителя Рейма-руса «Апология, или Защита разумных почитателей Бога». Публикация вышла под названием «Фрагменты из сочинений Неизвестного». Лессинг снабдил «Фрагменты» критическими комментариями, сформулировав ставшее знаменитым положение о том, что факты прошлого не могут быть фундаментом для живой веры в настоящем, поскольку, согласно Лессингу, «временные», «случайные правды истории никогда не могут стать доказательством необходимых истин разума». Принципиальный вопрос, поставленный Лессингом, становится очередным поводом для открытого противостояния Гамана своему времени. Это противостояние происходит, однако, на широком фронте, поскольку Лессинг в своем отношении к истории и «необходимым истинам разума» солидаризируется с основной стратегией мышления и основным принципом реальности Просвещения, в основе которого - деизм. Его апологетами, против которых, помимо Лессинга, выступает Гаман, являются масонский «иерофант» Штарк, профессор Г.С. Штейибарт и профессор Х.М. Мейнсрс.

Выступая против тезиса о несовместимости веры и «случайных исторических правд», которые не могут убедить «основательных и убедительных Бидер-майеров» в физическом факте Воскресения, Гамап провозглашает «сивиллиново пророчество» о том, что «случайные правды истории» намного убедительнее, чем истины теософской мистики или рационалистический скепсис Лессинга, что «вне - и сверхчувственные тайны, подобно всему универсуму под солнцем, находящемуся во власти философского проклятия и противоречия "контингентно-сти", были и есть слепящее Ничто и тщетное Нечто и останутся таковыми вплоть до дня нового "компилятора" и плавильщика в силе Илии!» ("Konxompax", N III 219:11). «Вне - и сверхчувственные тайны», свидетельству-

ет Гаман в своем пророчестве, могут стать только «сокровищем в глиняных сосудах»: «дух» и «буква» неотделимы, в «контингентной» событийности истории как в «букве» присутствует «дух» «Автора». Именно Его, этого «Автора», не хватает, по Гаману, Лессингу и его времени, чтобы за «буквой» «случайной исторической правды» увидеть истину «Автора». Лессинг писал, что «буква - это не дух» и что «Библия - это не религия». Гаман соглашается, но, ссылаясь на 1-е послание Тимофею и на Евангелие от Иоанна, напоминает: «Но дух оправдывает и животворит. Плоть и книга без духа не пользуются ни мало. И как же теперь? Что же ханжеская философия и гипокритическая филология должны распять плоть и искоренить книгу от того, что их "буква" и историческая вера не может быть для них печатью духа и его ключом?» ("Копхотрах", N III 227:11). В своей критике Гаман верен основной теме своего «авторства»: отсутствие «духовной рецептив-ности» чувства и разума по отношению к нисходящему свету Духа ведет к неспособности увидеть в истории и природе живую реальность Откровения, обреченного в тварной действительности на «проклятие и противоречие контингентности». Все доказательства Гамана сводятся к мысли о том, что все формы «тайного знания», все виды «мистериальных инициаций», вся «мистагогия», по словам Гамана, как древняя, так и современная (от рационалистической философии до масонства) имеют своим причинным основанием одно сущностное свойство, а именно - их неизбывную укорененность в онтологическом отношении к Богу как «твари к Творцу». Но по причине того, что он не знает Творца, не знает «Бога Живаго», он трансформирует свою сущностно-онтологическую ориентацию в телеургические, замкнутые в самом себе системы, где Дух Бога Живаго подменяется «мертвой буквой» проективных мыслей, создаваемых в замкнутых пространствах «мистериальных склепов» или рационалистических систем, равно отчужденных от живой благодати нисходящего Бога.

«Эти системы проистекают из общей артерии теизма, которую истолковывают в пользу языческих и в ущерб христианских мистиков, потому как не поняли вечного круга человеческого обожествления и божественной инкарнации в мистике, магии и логике — того круга, в котором, собственно, заключен весь «аркан» наших новоиспеченных учителей божественной учености и мудрости разума» ("Копхотрах", N III 224:3). Идея Гамана о «вечном круге человеческого обожествления и божественной инкарнации» - это основной тезис его «филологии Бога». Решающим для его герменевтики является то, кто и как осуществляет движение в этом «круге»: гносис автономного, самодовлеющего разума в «круге

змея» или же нисходящая духо-энергия Бога в соединении с духо-знергией человека. Этот основной тезис Гамаи не раз уточняет в других своих работах, например, в сочинении «Голгофа и Шеблимини»: «Для того, чтобы устранить бесконечную несоразмерность в отношениях между Богом и человеком, нужно: или чтобы человек стал причастником Божеского естества, или чтобы Божеское приняло на Себя плоть и кровь. Иудеи и натуралисты овладели каждый по-своему палладиумом для "равности" с Богом: иудеи - благодаря "божественному закону", а натуралисты -благодаря "божественному разуму".

Следовательно, христианам и Никодимам не остается никаких других «понятий-посредников», кроме как верить всем сердцем, всей душой, всеми помышлениями: Так Бог возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного. Эта вера -победа, которая одолеет мир» («Голгофа и Шеблимини», N III 313:2). В другом своем сочинении «Сомнения и озарения по поводу одной путанной вести» (Zweifel und Einfälle über eine vermischte Nachricht) Гаман пишет: «Сокрытое в сердцах и устах всех религий горчичное зерно антропоморфоза и апофеоза проявляется здесь во всей силе древа познания и жизни в середине сада. Всякое философское противоречие и все исторические загадки нашего бытия, а также непроглядная ночь его Termini a quo u termini ad quem - все разрешается только через свидетельство ставшего плотью Слова...» (N III 192:5).

Гаман убежден, что эмпирическая реальность, человек с его естественными и духовными потребностями коррелятивны Откровению Бога в действительном мире, действующему в системе «Автор есть текст». Но для Гамана эта коррелятивность не означает тождества «Текст есть автор», которое ведет к искушению подмены и следованию по «пути змея».

«Эмпиризм» Гамана, его высокая оценка естественных чувств не враждебны разуму: они — «филологичны», поскольку всегда «образны», сигнификативны, корреспондируя с сигнификатом, со «значением». Задача разума не в том, чтобы приписать тварному бытию самочинные «предикаты» в «вечном круге змея», а в том, чтобы благодаря Слову познать его не как «вещь» (Ding), а в живой диалектике «антропоморфоза» и «апофеоза», «буквы» и «значения». В этом - трагическое расхождение Гамана с его временем, поскольку Просвещение понимает «естественного человека» как автономного, эго-центрированного, имманентного в его «само-преображающейся природе» (N III 191:2). Для такого типа человека, которому, по словам Гамана, «не достает Духа», сами идеи герменевтики «образа» кажутся «глупыми и раздражающими» (N III 193:3). «Поэтому и

31

получается, что он отвергает живую реальность действительной религии, полностью соответствующей общим законам ума, природы и тайной истории человеческого рода» (N III 193:3). Согласно Гаману, весь «естественный» принцип реальности Просвещения оказывается на деле противоестественным, поскольку оно отказывается от единственного ключа к истинному познанию природы и истории. В «Обрывках» (Brocken) Гаман пишет: «Мы все способны стать пророками. Все явления природы суть сны, лики, загадки, имеющие свое значение, свой тайный смысл. Книги природы и истории есть ни что иное, как шифры, сокрытые знаки, для которых необходим ключ, излагаемый Священным Писанием и являющийся целью ее вдохновенного воздействия» (N I 308:31).

Таким «ключом» является Христос, как предельное Откровение Бога. Это предельное самораскрытие Бога во Христе как в живом Логосе исторической «контингентное™» не означает того, что энергийно-пневматологическая диалектика «буквы» и «духа» теряет свою динамику: напротив, она усиливается, на что Гаман настойчиво указывает в полемике с лидерами Просвещения. Боговопло-щепие во Христе Гаман считает центральной точкой «вертикальной» и «горизонтальной» структур Откровения в истории и природе. Во Христе явлена диалектическая динамика божественного и человеческого, которая касается каждого отдельного человека в «образной» поэтике его жизни. Каждый человек, по Гаману, призван реализовать свое «поэтическое» и «пророческое» призвание как «образ» и «подобие».

В Заключении диссертационной работы подводится итог проведенного исследования попытки Гамана создать универсальную герменевтику «образа», аутентичную для понимания всех видов «текстов» природы, истории и творческой деятельности. Универсальная претензия герменевтики «образа» на объединяющую роль для всех герменевтических стратегий ставит, безусловно, множество вопросов и вряд ли может претендовать на успех в параметрах современного принципа реальности. Герменевтика «образа» сопротивляется объективированию, свойственному герменевтике точных наук. Она обладает мощной исторической подвижностью и в силу «контингентной» динамики не поддается регламентации системно-знакового объективирования. Поэтому эта герменевтика ближе всего к художественному дискурсу, к "poesis": художественная литература представляет собой отличную от всех «знаковую группу», в которой невозможна перестановка «сигнификантов», образов в рамках сложившихся текстов в отличие, например, от математики или физики, где важны не актанты, а функ-

м

ции. В художественном дискурсе сам «знак», «форма» = образ конститутивен для значения, которое он выражает. То есть, в этом дискурсе «нарушен» сосю-ровский принцип произвольности отношения между сигнификантом и сигнификатом, формой и значением. В художественном пространстве это отношение не является произвольным: в этом - уникальность и загадочность художественного творчества, в котором много «трансцендентности». Художественный язык «позволяет» формировать образы, референтная соотнесенность которых вариативна. Более того, нередко сами образы выражают поиск «референта», или «денотата».

Сравнение с художественной образностью показывает, что герменевтике «образа» легко отказать в научной ценности в современном понимании, придав ей, в лучшем случае, статус «метафорической научности». Но Гаман сам четко очерчивает «герменевтический круг» своей «научности», который является основным условием для смысловой прозрачности и цельности действительного мира: это - «пространство благодати», в котором может и должно, по Гаману, происходить взаимодействие и взаимопонимание между Богом и человеком. Это пространство - «необходимо» и однозначно структурировано в параметрах взаимодействующих «вертикальной» и «горизонтальной» структур Откровения, в перекрестье которой каждое положение вещей, каждый «образ» оказывается типологически и топологически «втянутым» в грандиозную мозаику единого и осмысленного целого. Каждый мифологический, метафорический, типологический смысл или бессмыслица получают в этом «герменевтическом пространстве» соответствующее место, находясь под организующим и проясняющим «совлечением» «силовых полей» христоцентрической гравитации. Отказ от этого «пространства» означает, в конечном счете, и отказ от Гамана, который, в лучшем случае, останется вечным поводом для головоломок в дискурсе историко-филологических исследований.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Гильманов, В. X. Герменевтика «образа» И.Г. Гамана и Просвещение: монография / В. X. Гильманов. - Калининград, 2003. - 567 с. (35,6 п. л.).

2. Гильманов, В. X. «Philologus Crucis» И. Г. Гаман и его герменевтика / В. X. Гильманов // Вестник ВГУ. Сер.: Филология, журналистика. - 2004. - № 2. - С. 50 -54 (0, 3 п. л.).

3. Гильманов, В. X. Теология языка И. Г. Гамана I В. X. Гильманов// Филологические науки. - 2005. - № 1. - С. 54 - 64 (0, 6 п. л.).

4. Гильманов, В. X. «Крестовые походы» П. Г. Гамана против Просвещения / В. X. Гильманов П Вестник МГУ. Сер.: Философия. - 2005. - № 3. - С. 14 -26 (0, 75 п. л.).

5. Gilmanov, V. Н. Licht kommt in alles. Erkundungen und Ermittlungen über Königsberg und Kaliningrad / V. H. Gilmanov // A. Manthey GmbH, 58455 Witten. -1993 (1), 1997 (2). - 104 s. (6,4 п. л.).

6. Гильманов, В. X. Мифологическое мышление в сказке Э.Т.А. Гофмана «Золотой горшок» / В. X. Гильманов II В мире Гофмана : сб. науч. тр. Калининград, 1994. - С. 27-41 (0,9 п. л.).

7. Gilmanov, V. Н. Das Fortwirken der Albertina in der Universität Königsberg - Kaliningrad heute / V. H. Gilmanov // Jm 450. Jahr der Albertina / Nordost-Archiv. Zeitschrift für Regionalgeschichte, Lüneburg. - 1994. - Bd. III. - Heft 2. - S. 518-528 (0,6 л. л.).

8. Gilmanov, V, H. Kant und Königsberg / V. H. Gilmanov // Rotairer / Düsseldorf. - 1995. -S. 17-32 (1 п. л.).

9. Гильманов, В. X. Герменевтические принципы в творчестве И.Г. Гамана / В. X. Гильманов // Материалы XXVII науч. конф. проф.-препод. состава : тез. докл. / Калининградский государственный университет. - Калининград, 1996.-С. 53 (0,1 п. л.).

Ю.Гильманов, В. X. Преодоление Не-Меня (О новой теории понимания под воздействием одного мыслителя из старого Кенигсберга) / В. X. Гильмаиов // Кан-товский сборник. Калининград, 1997. - С. 113-127 (0,9 пл.).

11.Gilmanov, V. II. Kant und sein Sittengesetz / V. H. Gilmanov II Mosaik. / Zeitschrift für Kultur und Medizin, Köln. - 1997. - № 4. - S. 12-21 (0,7 п. л.).

12. Gilmanov, V. H. Der Mythos Königsberg. Vergangenheit, Gegenwart, Zukunft / V. H. Gilmanov // Ein schicklicher Platz / fiebre. Osnabrück/ - 1994. -S. 215-227 (0,8 п. л.).

13. Гильманов, В. X. «Слово» в творчестве Гавана / В. X. Гильманов // Материалы XXIX науч. конф. проф.-препод. состава: 1ез. докл. / Калининградский государственный университет. - 1998. - С. 47 (0,Ш. л.).

14. Gilmanov, У. Н. Goethe und das "Silberne Zeitatter" der russischen Kultur / V. H. Gilmanov // Goethe-Jahrbuch, Weimar. -1999. Bd. 106.« S. 102-111 (0,6 п. л.).

15. Гильманов, В. X. И.Г. Гаман «Размышления «достопочтенном Сократе» (Перевод, комментарий, предисловие) / В. X. Гильманов!/ Балтийский филологический курьер.Калининград,2000.-№ 1.-С. 109-160 (3»2я.л.).

16. Gilmanov, V. Н. Kant und Schweitzer / V. H.GSnanov // Albert-Schweitzer-Schule. Jahrbuch für das Schuljahr, Alsfeld. - 1999-2000. - ff 19-37 (1,1 п. л.).

- 17. Гильманов, В. X. Преображение Логоса в творчестве Гамана / В. X. Гильманов // Вестник КГУ. - Калининград, 2000^- С. 51-60 (0,6 п. л.).

18. Гильманов, В. X. ИГ. Гаман ПроисхождшЖ языка (Перевод и комментарий) / В. X. Гильманов // Лики родной земли. Произведения российских, немецких, польских и литовских авторов. - Калининград, 1999, iC. 44-49 (0,3 п. л.).

19. Гильманов, В. X. Странствия русского Эресав творчестве В. Набокова / В. X. Гильманов // Набоковский сборник: Мастерстве писателя : сб. науч. тр. / Калининград, 2001. - С. 68-86 (0,8 п. л.).

20. Гильманов, В. X. «Смерть Бога» как семвншческая смерть культуры (Филологические рефлексии в контексте И.Г. Гамаи^М В. X. Гильманов // Актуальные проблемы литературы. Комментарий к XX веку: сб. науч. тр. - Калининград, 2001. - С. 146-158 (0,8 п. л.).

21. Gilmanov V. Н. Große Deutsche aus dem <&ten / V. H. Gilmanov // Kultur-politische Korrespondenz. - 2001. - Щ 11. - S. &-Ш. (0,3 п. л.).

22. Гильманов B.X. Теология языка в тв<К)честве И.Г. Гамана / В. X. Гильманов // Языкознание: Взгляд в будущее: с* науч. тр. - Калининград, 2002.-С. 256-281 (1,6 п. л.).

23. Gilmanov, У. Н. Erfahrungen bei der Übersetzung Hamanns in Russische / V. H. Gilmanov // Gajek B. (Hrsg.) // Acta des acht» Internationalen Наташ-Colloquims an der Martin-Luther-Universität Halle-WittÄberg 2002. -Frankfurt am Main ; Bern ; New York; Paris, 2005. - S. 655 - 659 (0,3 «л.)

24. Gilmanov, V. H. Kant in Russland / V. H. Gvnanov //Kant lebt / mentis Verlag GmbH, Paderborn, 2005. - S. 172-183 (0,7 п.л.)и вругие.

Работы № 2,3,4 опубликованы в изданиях, соответствувдцих списку ВАК РФ.

Владимир Хамитович Гильманов

И.Г. ГАМАН И ЛИТЕРАТУРА ПРОСВЕЩЕНИЯ (Опыт универсальной герменевтики)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Подписано в печать 15.04.2006 г. Формат 60x90 V16. Бумага для множительных аппаратов. Ризограф. Усл. печ. л. 2,5. Уч.-изд. л. 2,1. Тираж 120 экз. Заказ 369

Издательство Российского государственного университета им. И. Канта 236041, г. Калининград, ул. А. Невского, 14

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Гильманов, Владимир Хамитович

Введение

Глава 1. ИЗ ИСТОРИИ ГАМАНОВЕДЕНИЯ

1.1 История издания

1.2. Гаман и литературно-философская критика XIX века

12.1. ГетеоГамане

1 2 2 Гегель о Гамане

1 2 3 Гаман в свете истории философии и литературы XIX века

12 4 Гаман и поздний идеализм XIX века . 46 1 2 5. Гаман и Кьеркегор

1.3. Историко-литературное гамановедение в конце XIX - первой половине XX века 54 1.3.1. Рудольф Унгер

13 2. Йозеф Надлер . . 61 14 Философская интерпретация Гамана в XX веке

1.41. В начале века

14 2. Эрвин Мецке . 75 1.5. Теологическая интерпретация Гамана

15 1. «Движение пробуждения» и «Эрлангская школа»

1 5 2 Теологическое гамановедение в XX веке 87 16 Гаман и отечественная наука.

16 1. Книга В А. Кожевникова

162 «Нераскрытая книга»

Глава 2. РОЖДЕНИЕ ГЕРМЕНЕВТИКИ «ОБРАЗА» В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ ГАМАНА

2.1. Становление Гамана до «Лондонского переживания»

2.1.1. Гаман и сентиментализм.

2 I 2. Становление Гамана в контексте его взаимоотношений с литературно- художественным процессом Просвещения.

2 1 3. Энциклопедичность «гуманистической филологии» Гамана

2 1 4. Энциклопедичность и стиль

2 2. «Встреча с Богом» как основа герменевтики «образа»

2 2.1. «Лондонское переживание»

2 2 2. Религиозная философия «Лондонских сочинений»

1. Мир как Откровение любви.

2. Природа

3. Бог и человек.

4 Истина чувства.

5. Грех и зло

6. Нисхождение Бога как примирение

7. Герменевтика Откровения.

8. Откровение в природе и истории . . . 164 9 Начало теологии языка.

2 2 3. Герменевтика «образа» в историко-лотературной перспективе

Глава 3. ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ КАК «ОБРАЗ».

3.1. Пророк versus Никто.

3.1.1. Пророческое самосознание под маской Сократа

3.1.2. Стиль.

3.1 3. Сокрытость истины в «образе».

3.14 Эмпиризм и вера.

3 1 5. «Даймон» Сократа.

3 1 6 «Смерть бога» как семантическая смерть культуры

3 2 Первые попытки теологии языка

3 2 1 Истины и «мнения»

3 2 2. «Пуганные заметки»

3 3 Крестовые походы филолога

3 3.1. «Aesthetica in писе».

3 3 2. Герменевтика природы

3 3 3 «Образ» как язык природного бытия

3 3 4 Гаман и Бэкон

3 3 5 Герменевтика человеческой природы

3 3 6 Человек как равенство незримой величины

3.3 7. Повреждение «образа»

3 3 8 Герменевтика истории.

3 3 9 Гаман и историзм XVIII века.

3 3 10 Герменевтика Священного Писания

3 3 11. Теория искусства

1. Мимесис

2. Гений.

3 3.12 «Эстетика чувства и аффекта»

3 3.13 Отношение Гете и Гердера к первым публикациям Гамана

3 3.14. Некоторые выводы

Глава 4. ЯЗЫК КАК ОСНОВА «ОБРАЗНОЙ» СТРУКТУРЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

41 Гердер.

4 2. Спор о грехопадении.

4 3 Трактат о происхождении языка.

4 4 Первая апология «высшей гипотезы».

4 5 «Последнее волеизъявление рыцаря фон Розенкрейца»

4 6 «Communicatio idiomatum»

4 7. Авторское intermezzo.

4 8. «Communicatio idiomatum» в языке

4.9. Действительность как «язык».

4 10. «Филологические озарения и сомнения».

411. «Древнейший документ человеческого рода»

4.12 Вопрос о «третьем пути»

4 13 Теология языка Гамана

Глава 5. ДИАЛЕКТИКА «АНТРОИОМОРФОЗА» И «АПОФЕОЗА» В ГЕРМЕНЕВТИКЕ «ОБРАЗА»

5 1. Герменевтика «образа» и «вечные истины»

5.1.1. «Иерофантские послания».

5.12 Magus Regiomonticolae против «иерофанта» 5.1.3. Откровение как тайна, сокрытая в «образе» . 5 1.4. «Копхотрах».

1. «Никто и Нечто»

2. Основной тезис Гамана

3. «Филология Бога».

5 2. Герменевтика «образа» и «Salto mortale» Ф Г. Якоби

5.2.1. «Проклятый вопрос» Якоби

5 2 2 «Образность» Откровения и «определенность Якоби» 5 2 3. Бытие как Слово . 5 2 4 Религиозная «инаковостъ» Гамана.

5 3. Герменевтика «образа» и сексуальность

5 3.1. Просвещение и вопрос о свободе

5 3 2 «Эротизм» Гамана

5 3.3. «Сивиллинов опыт о браке»

534 «Покров из смоковных листьев»

5 3 5. «Потерянный листок»

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Гильманов, Владимир Хамитович

Иоганн Георг Гаман является одной из самых загадочных и, видимо, влиятельных фигур в духовной истории Германии. Однако его воздействие на духовные поиски эпохи Просвещения и последующие поколения лишь с трудом согласуется с реальностью его, на первый взгляд, заурядной и не богатой событиями жизни, большая часть которой связана с Кенигсбергом, где он родился и жил, зарабатывая на жизнь не гонорарами за свои необычные сочинения, а на посту среднего чиновника в конторе таможенного склада. Но этот прусский служащий считается отцом литературно-художественного движения «Буря и натиск»1 и одним из вдохновителей немецкого романтизма. Гете находился под сильнейшим влиянием этого странного и таинственного «автора», которого крон-принц Веймарской классики называл самой л светлой головой своего времени . Ему не было еще 33 лет, когда один из видных представителей немецкого Просвещения Фридрих Карл фон Мозер, занимавший высокий пост президента г. Дармштадта, «присвоил» ему прижизненный титул «маг с Севера», который Гаман принял и с которым он вошел в посмертную традицию, с некоторой иронией именуя себя, однако, чаще как «magus ex telonio»3, но осознавая себя при этом в силу христо-центричности его картины мира в роли, сравнимой с теми новозаветными магами (= волхвами), которые пришли с Востока поклониться новорожденному Иисусу4.

Его верным и внимательным учеником был Иоганн Готфрид Гердер, перенявший многие идеи своего учителя, но, кажется, не постигнувший до

1 См: Жирмунский В М Очерки по истории классической немецкой литературы Л, 1972 С 290

2 См • Kanzler Friednch von Muller Unterhaltungen mit Goethe, mit Anmerkungen versehen und herausgegeben von R. Grumach Weimar, 1982 S 109(18 Dezember 1823)

3 Цитирование Гамана осуществляется на основе историко-критического 6-томного издания сочинений Гамана, выполненного Надлером - Hamann J G Samtliche Werke Historisch-kritische Ausgabe von J. Nadler. 6 Bde Wien, 1949-1957 (B дальнейшем в сокращении N) - и 7-томного издания переписки Гамана - Hamann J G Bnefwechsel Bd I-Ш, herausgegeben von W. Ziesemer und A. Henkel. Wiesbaden, 1955-1957, Bd 1V-VII, herausgegeben von A.Henkel. Wiesbaden, 1959, Frankfurt am Mam, 1965-1979 (в дальнейшем В сокращении ZH) См ZHV291 17

4 См Матф 2,1 конца всей глубины и высоты головокружительных полетов его мысли. Он является одним из важных истоков христианского экзистенциализма, в первую очередь, в связи с глубоким влиянием, оказанным на Серена Кьеркего-ра5. Над его замысловатыми сочинениями ломал голову Гегель, посвятивший Гаману большую статью и весьма критически оценивший его «несистематизированное авторство» с прохладных высот своей трансцендентальной феноменологии6. Этот рыцарь бескомпромиссного духа отважно бросался в бой с такими великанами эпохи Просвещения, как Кант, М. Мендельсон, Лессинг и даже с «королем философов» Фридрихом II. Вряд ли он победил, но и не был побежден.,

Ему приписывают «коперниканский переворот» в философии языка, которая одновременно является у него теологией языка, поскольку, согласно Гаману, все мироздание имеет божественно-словесную природу и сущность языка может быть понята только как обращение и нисхождение Бога к человеку. Такая высокая оценка Гамана, с одной стороны, не лишена оснований, так как он предвосхищает в своем творчестве идеи таких ученых, как В. Гумбольдт, Я. Гримм, Витгенштейн, Сепир, Уорф, Леви-Стросс и др. Но с другой стороны, этой оценке он обязан довольно узкому кругу своих восторженных почитателей, которым хватило терпения и интеллектуального мужества для того, чтобы пройти по нескончаемым лабиринтам гамановских текстов, запутанных и усложненных многочисленными аллюзиями, требующих от читателя незаурядного горизонта знаний и высокого накала стремления понять. Гамана постарались понять и любили лишь немногие, и поэтому он, несмотря на бесспорное и весьма чувствительное воздействие на духовно-литературный и религиозно-философский процесс, затерялся в сутолоке прошлого и оказался практически забытым в истории как философии, так и литературы.

5 См, налр, ссылки на Гамана в Кьеркегор С Страх и трепет М, 1993 С 14,114

6 См Hegel G W F Hamanns Schnften Hrsg v F Roth Berlin, 1821 - 1825 (Jahrbuch fur wissenschaftliche Kntik 1828 Nr 77-80 S 620 - 640) Перевод на русский Гегель Г В Ф О сочинениях Гамана // Гегель Г В Ф Работы разных лет T 1 М, 1970 С 575-642

Гамана, на самом деле, очень трудно читать, понимать и излагать, по крайней мере, при первом приближении, поскольку он не принадлежит к традиции регулярной, систематической философии или теологии. Он не поддается «погребению» в склепе одной из классифицирующих рубрик прошлого, он ускользает от классификаторского рвения систематизирующих аналитиков: его легко назвать теологом7, антирационалистом (как Гегель8), мистиком с гностическим уклоном (как Й. Надлер9), «яркой и особой главой в истории чувства» (как В.А. Кожевников10), экзистенциалистом, номиналистом, каббалистом (как П. Крафт11), «метакритическим философом», смесью мистицизма и эмпиризма (как И. Берлин12) и т.п. Но в этом как раз и состоит беспокоящий феномен Гамана и трудность его интерпретации: он как бы все и ничего в отдельности.

Гаман стремится примирить философию и теологию, поэзию и науку, ratio и веру, однако условием примирения для него является понимание реальности Бога. Бог для него - «писатель», «автор» трех основных «книг», в которых Он обращается к человеку: это - «книга» Природы, «книга» Истории и «книга» Священного Писания. Научиться читать и понимать эти «книги» Бога - вот в чем, по Гаману, заключается основной смысл жизни каждого отдельного человека. Понимание этих «книг» возможно только как преображающее переживание действительности как Откровения, как «текстов» Бога, что обусловливает тот факт, что все вопросы и загадки, мысли и тайны, касающиеся Бога и человека, их взаимоотношения, центростремительно сводятся к проблеме «Слова». Подобное понимание Бога как «писателя» обусловило то, что столицей примирения различных форм общественного сознания Гаман избирает филологию в качестве базовой науки всех наук, поскольку, если Бог

7 См. Seils М Theologische Aspekte zur gegenwartigen Hamanndeutung Theologische Dissertation Rostock, 1953

8 Cm Hegel G W F Указ соч С 624

9 См NadlerJ Johann Georg Hamann Der Zeuge des Corpus mysticum Salzburg, 1949

10 См Кожевников В А Философия чувства и веры в ее отношениях к литературе и рационализму 18 века и к критической философии М, 1897 Ч 1 С 141 См Kraft Р Chnsthche Kabbalistik als sprachformendes Prinzip lm Schaffen Johann Georg Hamanns Wien, 1961

12 Cm Berlin I Der Magus m Norden J G Hamann und der Ursprung des modernen Irrattonalismus Berlin, 1995

- «автор» основных «текстов» жизни, то умение слышать и понимать язык этих текстов является ключом, Альфой и Омегой истинного познания. Себя самого Гаман называл «philologus cruris» (N II 249:31). В ответ на критику одного из своих сочинений со стороны «Писем о новейшей литературы» Гаман пишет: «Что же нам нужно сказать о вкусе филолога? Прежде всего, его имя означает почитателя живого, действенного, обоюдоострого, проникающего до разделения составов и мозгов, критического слова, перед которым нет твари, сокровенной от него, но все обнажено и открыто перед его глазами [К Евр. 4, 12]» (NII 263:49). Филологичность Гамана не ориентирована на точность картезианского метода, но это не значит, по нашему мнению, что ей не свойственна своя точность и логика, в чем нередко упрекают Гамана. Но эта логика тесно связана с поэтикой, с особой поэтической методологией, которая основана на типологической образности мышления Гамана. Поэтому вопрос об истинности у него всегда связан с вопросом о методе.

Понимание научного мышления у Гамана основано, как представляется, на традициях гуманистической филологии с ее полифоничностью и синтетичностью. Понятие «наука» конституируется у него на герменевтике «Слова», или «образа», с его герменевтическим ключом в Библии. Это понятие предполагает совокупное, неизолированное отношение к истории, философии и поэзии, «иначе из ораторов получаются болтуны, из знатоков истории - энциклопедисты, из философов - софисты, из поэтов - забавные весельчаки» (NII 176:25).

Гаман предвосхитил многие поиски современной герменевтики, исходя в своей теории понимания из необходимости соблюдать строгие и «нежные» правила понимающей морали в отношении познаваемого объекта, чтобы не «поранить» святое измерение его инобытийности, инаковости, особой единственности: это - «понятийное смирение», «немое внимание», «глубокое благоговение» и даже самопожертвование. «И я забыл все книги, я стыдился того, что когда-то сравнивал их с Книгой Бога, что иногда даже какуюнибудь из них предпочитал ей. Я узнавал мои собственные преступления в истории еврейского народа, я читал свою собственную биографию и благодарил Бога за его терпение с этим народом, потому что ничто не давало мне повода для такой же надежды, как такой пример. С этими размышлениями я читал вечером 31 марта 5 главу 5 книги Моисея и впал в глубокую задумчивость, думая об Авеле, о котором Бог сказал: Земля отверзла уста свои принять кровь брата твоего. Я чувствовал, как бьется мое сердце, я слышал голос его, вздыхающий и жалующийся в глубине, как голос крови, как голос убитого брата, и почувствовал, как переполняется мое сердце. Оно обливалось слезами; я дольше уже не мог, я не мог скрывать от Бога, что я был тот убийца, братоубийца Его кровного сына. Дух Божий продолжал, несмотря на мою большую слабость, несмотря на долгое сопротивление, которое я оказывал Его свидетельству, Его прикосновению, в Его желании открывать мне все больше и больше тайну Божественной любви и благодеяние веры нашего Спасителя. Среди стонов, издаваемых перед Богом толкователем, который дорог Ему, я продолжал читать Божественное Слово и чувствовал поддержку Того, Кем Оно было написано как единственный путь понять смысл этого Писания» (N II 40:37). Это - выдержка из исповеди Гамана о жизненном повороте в судьбе, который случился 31 марта 1758 года. Через чтение истории народа Израиля в библейском тексте он узнает свой собственный грех и вину по отношению к Богу и «другому». В прочтении библейской истории ему встречается Слово Бога как ведущее к преодолению самого себя обращение, которое ведет к перелому, определившему всю его дальнейшую жизнь. Герменевтически важным является положение о том, что понимание этой истории осуществляется Гаманом на пути самоидентификации: «Я читал свою собственную биографию», - пишет он. При таком подходе происходит обратное модели «Я - Оно», «Я - Не-Я» = той модели, которая основана на картезианской дихотомии «Субъекта - Объекта». При таком подходе не Слово Писания экстраполируется в сегодня, а наоборот, читатель видит себя перемещенным в библейскую историю. Субъектом толкования является не человек, а Автор Писания13.

Гаман создает совершенно удивительную в своей актуальности модель понимания. Поскольку для Гамана Бог - это суть «автор» текста, поскольку Его оказывание в библейском Откровении становится текстом, то этому тексту выпадает судьба всех текстов, а именно: то значение, которое мы приписываем тексту, не всегда совпадает с тем, что хотел сказать автор. Это как раз то, что П. Рикер описывает как «автономное бытие текста»14 по отношению к интенции автора: автор бессилен повлиять на дальнейшее восприятие и историю воздействия своих высказываний. Поскольку Бог «выговорился» через пророков и Сына, поскольку Его речения и свидетельства стали текстом, то «книги» Бога оказываются во власти определенной «эстетики усвоения». Клас-сификаторское рвение интерпретаторов нередко приводит к тому, что при выявлении значений содержания текстов они редуцируются до определенной значимости посредством предзнания, предрасположенностей интерпретаторов. Это - одна из наиболее распространенных моделей восприятия текстов, когда они сводятся к уже имеющимся уровням отношений в фоновых знаниях читателя.

В этом плане любой текст так же, как текст Библии, как «писательство» Бога, означает беззащитность по отношению ко всем возможным формам его интерпретационного завладения, поскольку понимание как конституирова-ние значений текста сильно зависимо от рамок собственного горизонта интерпретатора, который, как полагает Гаман, отказывается от «понятийного смирения» и «немого внимания» по отношению к тексту и который не хочет отказаться от своего «уже знания» и не хочет тексту позволить «поучать» себя. У Гамана «смирение» по отношению к познаваемому объекту выступает как основополагающая предпосылка познания.

13 В этом пункте подход Гамана совпадает с подходом Умберто Эко См Eco U Streit der Interpretationen Mtlnchen, Wien, 1987 V A. 15-29

14 Ricoeur P. Philosophische und theologische Hermeneutik // E Juengel Metapher. Zur Hermeneutik religioser Sprache 1974 S 28

Эта гамановская герменевтическая директива, ориентированная на текст Откровения, оказывается релевантной для толкования не только библейских, но и всех остальных текстов. Гаман постулирует особого рода специальную научную мораль, выступающую в качестве требования особой этической корректности по отношению к объекту. Рикер также указывает на необходимость поворота традиционных герменевтических способов восприятия. «Понимание, - пишет Рикер, - это прежде всего самопонимание перед текстом»15, что означает не навязывание тексту собственной ограниченной способности интерпретации, а «подставление» себя тексту, своеобразное «разоружение» перед текстом с тем, чтобы получить от него более широкое и более точное знание о себе как о «проекте бытия», выступающем действительной формой соответствия «проекту мира». Не субъект конституирует понимание, а наоборот, сама личность, лучшая сторона субъекта, конституируется «делом» текста. Рикер формулирует это с явным намеком на Евангелие от Марка: «Я, читатель, найду меня только тогда, когда потеряю себя»16. То есть то, что у Гамана выступает в качестве герменевтического принципа толкования текста Святого Писания - «смирение», - является директивой и нормой герменевтической открытости субъекта в рамках теории интерпретации в целом.

Для современной герменевтики данные герменевтические директивы Гамана представляются чрезвычайно актуальными для преодоления интеллектуального «нарциссизма» радикально рационалистической и утилитарной картины мира Нового времени, следствием которой является драматичная неспособность человека к коммуникации с историей, природой, с другим, с Богом. Гаман стремится обручить друг с другом, казалось бы, противоположные грани бытия, противопоставляя «бракоразводному искусству» философии и науки Нового времени «венчальное искусство» единого инте RicoeurP Op cit S 33

16 Ebenda. S 119 См Марк 8, 35 Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее А кто потеряет душу свою ради меня и Евангелия, тот сбережет ее гративного мышления, для которого сущее означает единство чувственного и рационального, эстетики и логики, языка и разума, трансцендентального и имманентного.

Взгляды Гамана отличались поразительной устойчивостью: с 28-летнего возраста до самой его смерти в 1788 году они остались фактически неизменными, будто его душа и сознание были озарены светом единственной и вечной истины. Это озарение случилось в самой середине жизненного пути Гамана во время его так называемого «путешествия в ад самопознания» весной 1758 года в Лондоне, когда он, по своему собственному признанию, пережил встречу с Богом17, которая по глубине его личностного духовного преображения сравнима с обращением Савла в апостола Павла или с «воскресением» JI.H. Толстого. Тогда в Слове, в тексте Библии Гаман пережил нисхождение трансцендентальной реальности в реальность своей собственной жизни, под влиянием чего произошло рождение нового человека. Трансцендентальный Свет был воспринят им в чувственно-зримой непосредственности, в фактической данности и событийности Его явления: Слово стало эмпирической действительностью трансцендентного. Иногда кажется, что для того, чтобы понять Гамана и рассеять тьму вокруг его «авторства», необходимо, в конечном итоге, нечто похожее на это «путешествие в ад самопознания», по крайней мере, в параметрах той герменевтики, которую выработал сам Гаман.

Актуальность и новизна диссертации обусловлены в значительной мере отмеченным выше положением дел:

1. Эта работа представляет собой первое в истории российской науки комплексное, систематизированное историко-филологическое исследование творчества И.Г.Гамана, «авторство» которого - это достаточно уникальная, выполненная на широчайшем горизонте филологической образованности по

17 См N1140 41 пытка концептуализация его опыта «встречи с Богом», представленная в пестром разнообразии его афористичных сочинений-«рапсодий». Его «авторство» - это «скопление маленьких разрозненных островков, для удобного путешествия по которым необходимы мосты и паромы соответствующего метода»18. Но поиск этого метода в типологическом мышлении Гамана является, по его мнению, в конечном счете, необходимым поиском нового, альтернативного принципа реальности, в основе которого - не автономная, а гетерономная онтологическая антропология, включающая человека в энергийно-смысловую вертикаль многослойного мира.

2. Несмотря на то, что в целом Гаман «выдавлен» за пределы смыслового горизонта современной науки и представляет, по мнению большинства, лишь «криптологический», историко-филологический интерес, амбивалентность постмодернизма хотя бы косвенно намечает вопрос об актуальности этого автора, и эта актуальность имеет отношение не только к теологии, но и ко всем «дробным» аспектам современной культуры - филологии, эстетике, герменевтике, литературоведению, истории культуры и т.д. Это - правда, что духовный эпицентр системы Гамана теологичен, но правильная оценка Просвещения в целом возможна только при учете того факта, что вся эта эпоха проникнута теологичностью, поскольку все ее духовные искания касаются, в конце концов, «выяснения отношений» между Богом и человеком, истории и Бога, природы и Бога, творчества и Бога и т.д. К сожалению, при анализе Просвещения это нередко не учитывается, что обусловливает определенный дефицит понимания не только Гамана, но и других авторов Просвещения - Гердера, Мендельсона, Лессинга, Якоби, Виланда и др.

3. Знаменательной особенностью творчества Гамана является удивительный изоморфизм его идей с первохристианским дискурсом, а также с целым рядом основополагающих аспектов восточно-христианской традиции, в частности, в таких сферах, как «имяславие», «гносеология сердца»; также

18 N1161 30 дискурс энергии», занимающий значительное место в практической антропологии восточной традиции. Эта традиция тяготеет к выработке особого синтетического, мета-антропологического дискурса, который очень напоминают идеи Гамана. Этот дискурс является дискурсом опыта «божественных энергий и идей»19. Этот дискурс еще не получил развернутого осмысления ни в западной, ни в восточной традициях. Полемика Гамана против литературы Просвещения представляется весьма плодотворной для развития концептуальных основ этого дискурса и поиска примиряющего духовно-антропологического ландшафта между восточной и западной традициями христианской мысли.

Цели и задачи исследования:

1. Основная цель работы заключается, прежде всего, в историко-филологическом исследовании наследия Гамана, в первую очередь, в аспекте так называемой герменевтики «образа», что предполагает выполнение целого ряда задач, связанных с реконструкцией духовной ситуации в XVIII веке. При этом следует подчеркнуть принципиальную необходимость не только литературно-философской, но и теологической точности воссоздания духовного дискурса века Просвещения. Эта необходимость обусловлена тем фактом, что Гаман учит читателя «филологии Бога». Его система строится на фундаменте нового, или потерянного в грехопадении, принципа реальности, абсолютно чуждого Просвещению. Этот принцип реальности предполагает для Гамана устойчивый характер онтодиалога между человеком и Богом, «окликающим» человека, нисходящим к нему в различных формах Откровения, для восприятия и понимания которых необходима особая герменевтика.

2. Важно учитывать, что историко-филологическое исследование Гамана невозможно без фундаментальной реконструкции генезиса его «авторства», что, с одной стороны, кажется не таким сложным в силу «открытости»

19 NIII32 21.

Гамана: мы располагаем всеми его сочинениями, всей перепиской, подробным списком книг его библиотеки. Но, с другой стороны, это - очень непростая задача по причине фундаментальнейшей, кропотливейшей «микрологичности» филологической подготовленности Гамана с его трепетным отношением к историзму, персонализму и типологизму каждой детали.

Понимание Гамана связано с необозримым дискурсом его «герменевтического круга», в который вовлечены: 1) вся грандиозная филология Священного Писания; 2) античная литература, начиная от Гомера и заканчивая неоплатониками; многих античных авторов Гаман читал в подлиннике и цитирует в своих сочинениях на языке оригинала (особенно Платона, Горация, Цицерона, Манилия, Аристотеля); 3) западная патристика и средневековая теология в лице, прежде всего, Августина, Климента Александрийского, Филона, Ансельма Кентерберийского и других; 4) западноевропейская философия, представленная всеми значительными авторами: Дж. Бруно, Николай Кузанский, Декарт, Бэкон, Гоббс, Д. Юм, Спиноза, Лейбниц, Томазиус, Вольф, французские материалисты XVIII в. и многие др.; 5) западноевропейская литература и историография, представленные необозримым количеством имен; 6) иудейская каббалистика и европейская мистика; 7) многочисленные авторы-современники Гамана, включая теологов самых различных направлений, представителей европейского масонства, теоретиков литературы и искусства; 8) литература важнейших центров немецкого Просвещения, включая такие литературно-публицистические журналы, как «Немецкий театр» (Deutsche Schaubiihne), издававшийся Готшедом в Лейпциге с 1740 по 1745 гг.; «Письма о новейшей литературе» (Briefe, die neueste Literatur betrefFend), издававшийся Николаи в Берлине с 1759 по 1765 гг.; «Всеобщая немецкая библиотека» (Allgemeine deutsche Bibliothek), издававшийся Николаи в Берлине - Штеттине с 1765 по 1805 гг.; «Гамбургская драматургия» (Hamburgische Dramaturgie), издававшийся Лессингом в Гамбурге с 1767 по 1768 гг.; «Немецкий Меркурий» (Teutsche Merkur), издававшийся

Виландом в Веймаре с 1773 по 1810 гг.; «Ирис» (Iris), издававшийся Якоби в Дюссельдорфе - Берлине с 1774 по 1776 гг. и др.

Понимание Гамана напрямую связано с этим грандиозным дискурсом его «герменевтического круга», что, к сожалению, не учитывалось в полной мере в предпринимавшихся попытках интерпретации Гамана, которая, в конечном счете, предполагает необходимость выхода из систем интерпретации соответствующих подходов, а именно: чисто теологического или же чисто философского, или же специально ориентированного литературоведческого. Философская и историко-литературоведческая интерпретация считала Гамана долгое время, опираясь, прежде всего, на Гердера, Гете и Гегеля, борцом против рационализма и духовным патриархом «философии веры и чувства», что верно, с нашей точки зрения, лишь отчасти, лишь в ракурсе эклектичного подхода к его наследию. Данная традиция интерпретации Гамана не учитывала то, что его философские и эстетические импульсы могут быть поняты только на фоне его глубоко христианского миропонимания, причем с совершенно особенной интонацией этого христианства в «авторстве» Гамана. Поэтому в этом русле толкования Гаман чаще всего предстает как «враг разума» и «борец за права», что в конце концов искажает подлинный смысл гаманов-ского противостояния рационализму Просвещения XVIII века, поскольку Гаман, по нашему убеждению, не был и не мог быть «врагом разума»: он был против генеральной установки Просвещения по принципиальной автономи-зации разума и его отчуждению от богоцентризма.

3. Другая крайность заключалась в подчеркнуто теологической ориентированности интерпретации Гамана, которого в этом кругу считали «своим», особенно в традиции немецкого лютеранства, исходя из высокой оценки Лютера в творчестве Гамана, которого он ценил, прежде всего, за персонали-стическую ориентированность веры и связанную с этим «свободу христианина», а также за «честное» лютеровское отношение к Библии, в герменевтическом пространстве которой необходим «аппликативный» поиск себя в истории и истории в себе. При этом, однако, Гаман как-то «сопротивляется» против его «приручения» в рамках какой-либо догматики, что создает дополнительный потенциал для более современного взгляда на его идеи. Однако надо учитывать, что молодой Гаман, выросший в лютеранском Кенигсберге, впитал «молоко» протестантской веры, безусловно, в разбавленном «анакреонтическим вином» виде, но опыт его веры был строго индивидуальным, глубоко интимным: это был экзистенциальный опыт личного диалога с Богом, когда Богу говорят «Ты» вне предзаданной какой-либо традицией перспективы.

В этой связи возникает драматичный изоморфизм «открытой трагики» жизни и творчества Гамана, не понятого своим веком, и последующей трагики восприятия и толкования Гамана, которая все еще сохраняется, если оценивать ее с позиции предчувствия великих прозрений в творчестве Гамана, как, например, это свойственно Гете, который писал о Гамане, что «в нем видели основательно мыслящего человека, хорошо знакомого с "явным миром" и литературой, но знавшего еще что-то сокрытое, непостижимое, о чем он

20 возвещал на свой, совсем особый лад» . Это положение объясняется не только герменевтической трудностью Гамана, но и тем, что отсутствует живой синтез между теологическим интересом к его творчеству, с одной стороны, и историко-литературоведческой, филологической интерпретацией, с другой. И это несмотря на то, что Гаману посвящали свои усилия, как правило, те ученые, которые искренно стремились понять его и актуализировать его наследие. Любопытно и симптоматично то, что «спокойное» и, как правило, критическое гамановедение XIX века сменилось «конгениальной волной» исследователей Гамана в период после Первой мировой войны, но еще более после Второй мировой войны, опыт которых явился серьезным предупреждением о фундаментальной проблематике Просвещения. Среди авторов этой

20 Гете ИВ Поэзия и правда M, 1969. С 373. конгениальной волны»21 хочется отметить труды Э. Мецке22, Г. Шрейнера23, Ф. Бланке24, К. Грюндер25 и др.

4. Определенная стабилизация культурно-политического ландшафта современной западной цивилизации с ее трезвым скепсисом в отношении так называемых «идеальных моделей» и идеологических экспериментов, декларированным в статье Ф. Фукуямы «Конец истории»26, обусловила, по нашему наблюдению, новую «критику» Гамана, основанную на узко рационалистической парадигме, против которой в эпоху Просвещения как раз и выступал Гаман. Вершиной этой «критики» является книга видного филолога И. Берлина «Маг с Севера. И.Г. Гаман и происхождение современного иррационализма»27. Это критическое отношение к Гаману в целом продолжает сохраняться и в среде современных гамановедов, большинство из которых подвергают Гамана «беспощадной деконструкции». Круг современных исследователей Гамана достаточно ограничен и занимается в основном историко-филологическими изысканиями. Этот круг объединен усилиями видного ученого, одного из лучших знатоков Гамана, Б. Гайеком, под руководством которого начиная с 1976 года систематически (примерно раз в 4 года) проводятся международные коллоквиумы, посвященные Гаману28.

Методология исследования, призванного обеспечить тщательную реконструкцию картины мира Гамана, обусловлена, прежде всего, ярко выраженной «микрологической энциклопедичностью» его произведений. Его «микрологии» свойственно, однако, всякое отсутствие «атомизации», фрагментарности, эклектичности, что придает его творчеству смысловую и эстетическую целокупность, которая имплицирует параметры новой онтологиче

21 Метафорика «волны» представляется все же преувеличенной это была скорее «рябь» на поверхности потока европейской культуры ггМеакеЕ J G Hamanns Stellung in der Philosophic des 18 Jahrhunderts Halle an der Saale, 1934

23 Schreiner G Die Menschenwerdung Gottes in der Theologie Johann Georg Hamanns Tubingen, 1950

24 BlankeF Hamann - Studien Zurich, 1956

25 Grunder K. Figur und Geschichte Johann Georg Hamanns ,JBiblische Betrachtungen" als Ansatz erner Geschichtsphilosophie Freiburg/MUnchen, 1958

26 Фукуяма Ф Конец истории'' // ВФ, 1990 N3

11 Berlin I Der Magus in Norden J G Hamann und der Ursprung des modernen Irrationahsmus Berlin, 1995 ской перспективы, основой которой являются христоцентрическая типология и особая трансцендентно ориентированная антропология. Поэтому Гамана невозможно интерпретировать в отдельных аспектах его «авторства», например, в его теологии, эстетике или герменевтике: каждый аспект связан с другими, что обусловливает необходимость синтетического, типологического подхода. Специфику гамановского творчества хорошо уловил Гете: «Принцип, к которому восходят все высказывания Гамана, сводится к следующему: "Что бы человек ни задумал совершить - в действиях, в словах или как-нибудь еще, - должно проистекать из объединения всех сил; разрозненное -порочно"» . Поэтому методологически точное исследование предполагает создание единого исследовательского комплекса, объединяющего такие известные методы, как феноменологический, историко-генетический, биографический, культурологический, историко-функциональный, системно-типологический, структурный. В связи с «микрологической» спецификой тезауруса гамановских текстов применяется также метод контекстного анализа его основных понятий, таких, как «коинония», «антропоморфоз» и «апофеоз», «кондесценденция», "pudenda" и др.

Гаман является сыном XVIII века, века Просвещения. И именно духовный климат культуры Просвещения оказал на него самое непосредственное влияние как в позитивном, так и в критическом плане. Надо учитывать этот фактор в попытке понять Гамана и его особое место в картине мира Просвещения, важные элементы которого он усвоил, сохранил и развил, несмотря на свое «Лондонское переживание», сделавшее его самым непримиримым оппонентом своего времени. Все сочинения Гамана после этого события представляют собой фактически один большой «крестовый поход» против основополагающих принципов Просвещения. Однако необходимо понимать и учитывать то, что бескомпромиссная пронзительность и честность творче

28 См Gajek В Actes des Intemationalen Hamann-CoIIoqiums

29 Там же. ства Гамана как перед другими, так и перед самим собой, сложились и проявились в условиях очень «честного» времени. XVIII век был «честным» столетием. Энергия этой «честности» пробивается сквозь жесткую регламентированность догматического христианства в средневековой Европе как в многочисленных ересях, так и в «смеховой культуре» народной сметливости. Эта энергия взорвала средневековый мир в эпоху Возрождения и породила протестантизм Лютера. Эта энергия всегда была направлена против несвободы мысли и чувства, против ограничения, против догматического опекунства, что чаще всего связывалось с христианством. XVIII век завершает движение этой энергии созданием критической системы Канта, ознаменовавшей «ко-перниканский переворот» не только в теории познания, но и в истории мышления в целом, поскольку именно критический метод Канта подвел окончательную черту под начавшейся еще раньше переориентацией культурной векторности от богоцентризма к антропоцентризму. Именно с позиций этой антропоцентрической «честности» XVIII век задавал «честные» вопросы и «честно» пытался найти на них ответы, подобно Канту с его тремя великими вопросами в «Критике чистого разума»: 1. Что я могу знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я смею надеяться?30

Честность» XVIII века - это честность пытающегося понять мир автономного, «критического» разума. Гаман, однако, с позиций своей герменевтики открыл то, что в своей грандиозной попытке новой свободы разум Просвещения создал новую догму, новую регламентированность, новую несвободу. И появление в эпицентре духовных исканий этой эпохи мыслителя, который противопоставился ее основным тенденциям как христианин, преданный библейскому Откровению, но глубоко постигнувший ее природу и истоки, кажется невероятным.

30 См Кант И Собрание сочинений В 8т Юбилейное издание 1794- 1994/Под ред А В Гулыги M Изд-во «Чоро», 1994 T 3 С 588

Парадигма мышления эпохи Просвещения была основана на ньютоновском методе, изложенном в его знаменитом трактате «Philosophiae naturalis principia mathematica» (1687): этот метод представляет собой синтез дедуктивного рационализма и индуктивного эмпиризма. Посредством экспериментального взаимодействия между теоретическими построениями и эмпирической практикой физике Ньютона удается перевести законы природы в математические формулы. Успех ньютоновского метода ведет к бурному развитию научного мировоззрения, идеалом которого становится синтез рациональной строгости и эмпирической точности. Этот идеал был воспринят и другими науками, а также искусством.

Мировоззрение раннего немецкого Просвещения опиралось на рационалистические системы Лейбница и его ученика Христиана Вольфа. Во второй половине XVIII века они теряют свои ведущие позиции на фоне новых тенденций и течений, которые отличает одна общая особенность, а именно: большая открытость для эмпирического мира человека и природы. Нормирующая и ориентирующая роль разума не отвергается, однако все большее внимание уделяется эмпирическому богатству природы и человека. В антропологическом и гносеологическом плане это связано с переоценкой чувственного опыта и природы чувства в целом. Эта переоценка не ведет к конкуренции с разумом: разуму «поручается» выработать критерии и принципы рационального освоения эмпирической природы и чувственных источников познания действительности31.

В XVIII веке окончательно сформировалась научная форма истолкования мира и контакта с реальной действительностью, которая принимается за единственно приемлемую и превосходящую все другие. Эта форма обусловила определенные правила стиля, основанные, прежде всего, на линейной логике причинно-следственных связей, что связано, прежде всего, с норма

31 См о Просвещении CassiererE Die Philosophie der Aufklamng TObmgen, 1973 ,НеустроевВ П Немецкая литература эпохи Просвещения М , 1958, Жирмунский В М Очерки по истории классической немецкой литературы Л, 1972 тивным пуризмом школы Готшеда, которому в известном споре о поэтике и стилистике немецкого языка пытались противостоять швейцарские ученые Бодмер и Брейтингер с их попыткой новой теории поэтического стиля сенсуалистического уклона . На этом фоне стиль «авторства» Гамана с его невнятностью и недоступностью, с его нелинейной многофакторной динамикой кажется чем-то совершенно необыкновенным и нелепым. Однако, будто предвосхищая многие тупики и болезни культурной матрицы Нового времени, этот стиль предвосхищает, по нашему мнению, многие характерные черты герменевтической «игры» постмодернистской литературы. Более того, несмотря на кажущуюся несистематизированность и фрагментарность, творчество Гамана при более глубоком проникновении в совокупность его сочинений и переписки оказывается неожиданно гармоничным и целокупным, поскольку конституируется вокруг единого экзистенциально-смыслового центра, а именно: вокруг конкретного опыта «встречи с Богом» в мысли и сердце в момент «Лондонского озарения» Гамана. Этот опыт составляет основу его «Просвещения», которое Гаман предлагает как альтернативу европейскому Просвещению XVIII века.

Вопрос о научной легитимности системы Гамана остается, безусловно, открытым, особенно с позиции «герменевтического круга» критериальности той парадигмы мышления, которая победила в эпоху Просвещения и которая составляет основание современной цивилизации. Важно учитывать, однако, что Гаман, будучи воспитан на идеалах этой парадигмы, очень глубоко разобрался в ее гносеологии, аксиологии и праксиологии, но фундаментально противопоставился им, создав тем самым «открытую трагику» своей жизни и «авторства», поскольку Гаман знал, что его «крестовый поход» против времени - это рыцарство Дон Кихота, с которым он себя не раз сравнивал, но, с другой стороны, Гаман не мог отказаться от главной темы своей жизни - от

32 См подробнее об этом в Жирмунская Н А Спор о путях развития немецкого литературного языка II Вопросы германской филологии Л Изд-во ЛГУ, 1969 Вып 2 С 155-170 роли Санчо Пансы другого «рыцаря», которого он считал «сердцем истории», = Христа. Иногда эта трагика на фоне его юмора и жизнелюбия кажется противоестественной, но приступы ипохондрии, нехватка «кислорода дружбы» являлись постоянным фоном его судьбы, доводя иногда до отчаяния. В письме к Ф.Г. Якоби от 4 мая 1786 г. он пишет: «Жизнь мне ближе, чем мое «авторство». Но, может быть, вернее будет пожертвовать обоими. Но так, как ты ведешь меня и будешь вести, так я с охотой пойду - через холм Голгофы к Шеблимини» (ZH VI 382:34). («Шеблимини» в переводе с древнееврейского означает «сидящий одесную».)

Авторство» Гамана имплицирует необходимость новой антропологии и новой герменевтики, которую, с нашей точки зрения, можно назвать «герменевтикой образа». Они обе конституируются у Гамана в особом герменевтическом «пространстве» = в герменевтическом круге «сердца», где соприкасаются трансцендентность и имманентность. Эта герменевтика основана на особом опыте = опыте «событий трансцендирования», который образует особый онтологический горизонт в бытии как в «бытии-действии». Этот опыт был пережит Гаманом как нисхождение Бога. Попытка концептуализации этого опыта и составляет основу его творчества. В этом смысле загадки Гамана нет: он «прозрачен», более чем «прозрачен». Он адекватен своему «честному» веку: он весь, как на ладони, без тайн и сокрытых мест, начиная с открытой исповеди о своем пути к Богу в «Мыслях о моем жизненном пути»33 и заканчивая своим прощанием с жизнью в «Последнем листке»34. Он удивительно честен в дружбе и недружбе, что отражено в его обширной переписке, в которой Гаман не скрывает ни одной своей мысли, ни одного движения чувства. Эта открытость поражает!

Честный» век не понял Гамана и устроил из его жизни «загадку». У Гамана нет «мифа» его жизни, какой, например, создался в отношении Воль

33См N119-54

34 См N IV 462 тера, Шекспира или даже Гете с его «фаустовской загадкой». Гаман абсолютно адекватен своему слову, которое является его ответом на «обращение» Бога в «Лондонском переживании» весной 1758 года. Он - не метафоричен, не символичен, не мистичен, не парапсихологичен и даже не «магичен», хотя с удовольствием принял титул «маг с Севера». Он прозрачен и внятен до какого-то духовного «бидермайера», потому что он слишком верит и знает близость Бога, что создает особую тональность всего его творчества. Снятие вопроса о живой реальности личного Бога автоматически ведет к снятию вопроса о Гамане. Для Гамана мир внятен только в свете божественной транс-ценденции: это XVIII век устроил из жизни «загадку». В конечном итоге, арбитром в споре между Гаманом и Просвещением будет история.

Однако отмеченная выше «прозрачность» картины мира Гамана облечена в довольно сложную форму, что создает нередко впечатление несистематизированное™ и неуловимости его творчества и ставит вопрос о понятийно-научном конструировании его адекватной интерпретации. На фоне специфической «инаковости» мышления и стиля Гамана является сомнительной терминологическая возможность строго выверенного, позитивистски ориентированного тезауруса в исследовании его «авторства». Смысловая синкретичность Гамана ведет к неизбежной синкретичности интерпретации, предполагающей попытку своеобразного, «герменевтически осторожного» следования за мыслью Гамана в стремлении не просто оценить, но тщательно реконструировать (а не «деконструировать») и поI нять специфику его картины мира. В этой связи в работе предпринимается, с одной стороны, попытка «тезаурусного параллелизма» с Гаманом, а с другой - использование всей полноты терминологии «послегамановского» понятийного поля, засеянного семенами гамановских мыслей - теологии и философии языка, экзистенциализма, персоналистического эмпиризма, христологической антропологии, религиозно-философской и литературоведческой герменевтики и т.п. При использовании теологической терминологии мы обращаемся как к западной, так и восточной традициям христианства, осознавая определенную проблематику подобного подхода.

По причине гамановского противостояния его времени в работе активно употребляется «метафорика боя», отражающая диалектику этого противостояния. Некоторая метафоричность и образность языка работы в целом обусловлена также типологической образностью стиля сочинений Гамана.

При работе над диссертацией автор использовал все доступные ему материалы, в первую очередь историко-критическое 6-томное издание сочинений Гамана, выполненное Надлером - Hamann J.G. Samtliche Werke. His-torisch-kritische Ausgabe von J. Nadler. 6 Bde. Wien, 1949 - 1957 (В дальнейшем в сокращении: N) - и 7-томное издание переписки Гамана - Hamann J.G. Briefwechsel. Bd. I - III, herausgegeben von W. Ziesemer und A. Henkel. Wiesbaden, 1955 - 1957; Bd. IV - VII, herausgegeben von A. Henkel. Wiesbaden, 1959, Frankfurt am Main, 1965 - 1979 (в дальнейшем в сокращении: ZH).

Понять Гамана можно только при условии серьезного и всегда продолжающегося отношения к Богу, что ставит его под удар воинствующего рационализма и автономного антропоцентризма. История покажет, кто же все-таки прав - Гаман или Просвещение, но кто знает, может быть, светоносная сила этого «северного магического сияния» по имени Иоганн Георг Гаман озарит культурный ландшафт не только прошлого, но и будущего.

Заключение научной работыдиссертация на тему "И.Г. Гаман и литература Просвещения"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Таким образом, Гаман по-особому «инаков» на духовном ландшафте XVIII века. Ню «инаковость», ставшая причиной его «пророческого одиночества», обусловлена, прежде всего, совершенно особым миропониманием Гамана, основанном на том, что мы именуем гермсневгокой «образа». В картине мира Гамана герменевтика «образа» нредстаст как основанная на «антропологии госки», укорененной в факт «образа и подобия», обусловливающем «естественную теку» по Богу. По мнению Гамана, на «dcsidcrium naturale» эссенциальна для человеческой природы и не можег быгь разрушена Iрехом полностью. Однако исполнение этой «тоски», эгой эссенциальной устремленности твари к Творцу акцидентально, индивидуально, персоналистичпо. Логико-онтологическое значение этой акци-денталыюсти в том, что реализация эссепциальпого свойства человека возможна только в условиях определенной открытости человека для рели-1ИОЗНОЮ опыта, в котором он переживает благодатное нисхождение Бога, следствием чего является «крещение ума и сердца».

Оишчителыюй и порази юльной особенностью Гамана является то, что он пытался «привить» свое христианство духовным поискам Просвещения не через бытийную стршешю «подвига», аскезы, ищущей превосхождение естества, что имеет в христианской истории долгую традицию, связанную, как правило, с «уходом из мира», а через герменевтику «повседневной открытости» к энергии и мысли Слова, облеченного в «букву» повседневного опыта В эгом - проблематичность Гамана в глазах различных оргодоксий, в ном -повод для подозрения в принципиальном лютеранстве, хотя, как было уже указано, Гаман разошелся с лютеранской ортодоксией. В этом, однако, и повод для христиански ориентированно! о поиска того принципа реальности, в котором «коммуникативное взаимодействие» между Богом и человеком, непрестанная моли та», герменевтика «образа» могли бы стагь естественным modus vivendi.

Герменевтика «образа» Гамана альтернативна по отношению к двум 1 осиодствующим «герменевтикам культуры» - герменевтике «буквы», реализованной в различных формах эмпиризма и материализма, и герменевтике «автономного значения», реализованной в различных формах философского и теологическо! о гносиса.

Герменевтика «образа» основана на иневмагологическо-энергийном взаимодействии между Богом и человеком без монистического слияния при сохранении субстанциальной специфики взаимодействующих бытийных горизонтов. В «Сомнениях и озарениях» Гаман пишет об «основных уроках христианства о преображении человеческого в божественном и божественного в человеческом через отцовство и сыновью преданность» (N III 192:29). Осуществление этого «эсхатологического призвания» возможно только через нисхождение благодати, а не через стремление к самочинному обожествлению па основе автономных сил. Последнее как раз и есть «грех». Именно эту тайну «апофеоза через антропоморфоз» Гаман считает скрытым мотивом всех религий в их стремлении к полноте человеческого счастья, которое, однако, нередко искажается или законом «мертвой буквы», как у иудеев, или гностическим ослеплепием, как у «тайных религий».

Ключевым положением герменев гики «образа» является языковая диалектика «буквы» и «духа». Тварное бытие - это эмпирическая реальность (= «буква»), значение которой (= «дух») укоренено в творящем Глаголе Бога. Человек - единственное существо тварного мира, которое способно соучаствовать в эиергийпо-смысловой связи между этой оконеченной природной реальностью и божественной бесконечностью. Этой способности он обязан дару языка, которым наделил его Бог. Благодаря «языковой компетенции» человек суть свободное, смыслообразующее существо, специфика которого выражается в динамическом единстве души и тела. Душа - это зпачение, «сигнификат» тела; тело - «сигнификат» души. Как единсто тела и трансцендентно ористированной души, человек суть «образ и подобие», imago Dei, то есть имеет «образную crpyiypy», которая зссенциальна для его самостпой природы. «Грех» означает противление этой природе. Во всех своих сочинениях Гаман исходиг из языковой диалектики «буквы» и «духа», пытаясь показать своим оппонентам «герменевтическую оконеченноегь» природного мира в случае непризнания в нем «образной структуры» Откровения: без свет фансценденции природное бытие становится «мертвой буквой». То есть действительный мир имее! языковую, «образную структуру», в центре которой - человек как «образ и подобие»: «И вот наконец чувственное Откровение Своего величия Бог увенчал шедевром Творения - человеком. Он создал его в божественном облике. Он создал его как образ Божий. Это решение Творца разрешает самые запутанные проблемы человеческой природы и человеческого предназначения. Уже слепые язычники сумели познать незримую общность человека и Бога» (N II 198:1). «3ia аналогия человека к Творцу придает всем творениям их смысл и облик, отчего зависит верность и вера во всей природе. Чем живее 3ia идея образа-подобия невидимого Бога в нашей душе, icm больше паша способность почувствовать Bio благодать и человеколюбие. Каждое впечагление-дейегвие природы в человеке - не только воспоминание, но и залог главной истины о том, Кто есть Господь. Каждое обратное действие человека в тварном мире означает запечатанное послание о нашем участии в Божественной природе» (N II 206:32).

Вот - основная цель, которую преследовало «авторство» Гамана: поддержать, сохранить, «оживить» в нас идею «образа и подобия», конкретным воплощением ко юрой в «конт шлет ной» истории и в «контингентном» образе стал Христос, живой Логос Бога, «скрытый в нас Человек» (N II 198:9). Важно учесть, что в понимании Гамана, этот «образ» эссенциален, но не имманентен нам. Сопротивление этому «образу», «убийство» его, приводит к

•iому, что «для нас в природе остались лишь отрывочные строфы и disiecli membra poetae» (N II 198:34).

To есть эпицентром 1срмснсвгики «образа» в сложной системе «образной структуры» бытия являегся Христос, к коюрому уефемлены, согласно Гаману, все смыслообразующие линии «силовых полей» природы и истории. Цель человеческой истории и истории в целом - обожение человека, но не в смысле имманентности, которой, по Гаману, у человека нет. Имманентность божественною человеку приписывало Просвещение, например, Гердер. Обожение возможно только через благодать, для которой необходимо «01-крыться» и благодаря ко юрой человек может стагь «причастником божеского естества».

Важно имсть в виду, чю смысловой центр юрменевшки «образа» -communicatio idiomatum = «коммуникашвное взаимодействие» между божественным и человеческим - конституируется, в понимании Гамана, двояким образом, а именно: в христологическом и энергийно-пневмаюлогическом ас-пек Iах. В христологическом плане «communicatio idiomatum» означает соединение двух бьпийных юризонтов в одной личности - во Христе; пнев-матологический план означает «communicatio idiomatum» между двумя личностями, образующими единство во взаимоотношении, но не в соединении. Это - то, чю Гаман в письме к Гердеру oi 19 декабря 1780 года называет «коинония без транссубстанциации» (ZH IV 254:28). Единство человека и Бо1 а поддерживается через жертву Христа, но после Hei о не на путях воче-ловечивания во плоти, «инкарнации», а пневматологически, хо!я нневмато-логическо-энер! ийный «канал» гак или иначе ведет к «аптропоморфозу», ю есть к облечению нисходящею О1кровения в антропоморфные «знаки»: Дух Святый, нисходя и совлекаясь, облекастся в формы земных и человеческих «знаков». Но это «пребывание» Духа в «знаках» предполагает то, что их значения конституируются в ппевматологическом контакте между Богом и человеком: эти «знаки» - не воплощение божественного бытийного горизонта, а «образы», «знаки» божественного «речения». Именно 1акая диалектика «образа» и Духа имплицирует сохраняющуюся грансцендепцию Духа Свята-ю как личности по отношению к «контингентным» «образам» Своего нисхождения. Именно в этой пневмаюлогии заключена специфика гамановской терменевтики «образа», коюрая касается всей «образной структуры» нри-родно-человеческого бытия и в которой отражена свободная и эсхатологическая динамика Духа. Нисхождение Духа в сердце человека не означает слияния, но персональную и интимную «коннонию» двух личностей без смешения субстанций. Это - не христолотическая, а энергийно-пневматологическая «communicatio».

Утрата человеком способности к этой «коммуникативности» Гаман считал равносильной утрате смысла, от чего он все время пытался предостеречь Просвещение. Метафорический смысл «Просвещения» Гаман воспринимает весьма критично, видя главную опасность в исходном принципе Просвещения: Просвещение исходит из тою, что необходима принципиальная реформа способа мышления с тем, чтобы подвергнуть критическому осмыслению традиционное христианское представление о свете Откровения, открывающем для человека смысл природного бытия. Не высшая реальность Откровения ориентирует рациональность разума, а сам автономный разум конституирует свою собственную ючку опоры.

Эюй смене парадигмы, победившей в XVIII веке, Гаман противопоставил традиционные ценности первохрисгиансгва, обновленные его пассио-парностыо и эстетической гениальностью. Его ответ на новую картину мира, формирующуюся в эпоху Просвещения, звучиг на грани нелепости и скандала: он выступает против превращения природы в сущий в самом себе «объект» с собственными имманентными законами; он защищает установку на эмпирическое, понимая «эмпирическое» при этом как «образ» трансцендентного, которое нисходит в эмпирическое в антропоморфной «образности». Именно акцент на эмпиризме является общим аспектом, связывающим, по крайней мере, на первый взгляд Гамана с Просвещением. Гаман также против любых форм религиозного или рационального абстрагирования от эмпирической реальности, против гностического, теософского или спиритуалистического бегства о г земных чувственных форм Земное hie et nunc является местом жизни и действия. В этом смысле Гаман не противопоставляется ци-вилизационным формам Просвещения, хотя и высгупаег против «политической арифметики» короля Фридриха Великого. Несмотря на особую пассио-нарность своего христианства, он не уходит в аскезу, он остается человеком мира, принимает его радости, хотя и страдает время от времени приступами ипохондрии. В экзистенциально-психологическом плане Гаман проявляется как «просветитель», выступающий против Просвещения, поскольку он все же не противопоставляет рационализму иррациональное. Ум и чувство, время и вечность, «букву» и «дух», чело и душу он стремится соединить в герменевтике «образа». Именно этот «брак», проповедуемый Гаманом, дал повод для некоторых исследователей назвать его «радикальным просветителем».

Его христианство исходит из того, чю естественная природа, посюстороннее бьпие полны смысла, имею! «значение», которое может бьпь найдено, То же полагает Просвещение, которое, однако, признает за природной реальностью статус имманентного бытия, значение которого обнаруживаемо в имманентных «знаках» природы или же в имманентных (априорных) принципах трансцендентального разума, как в системе кантовской философии. Согласно Гаману, природа - один из «текстов» Бога, поэтому «язык» природы, ее «знаки» произошли не из самой природы. Чтобы правильно читать этот «язык» Просвещению не достает герменевтики «контингентной» и эмпирической действительности. Это - герменевтика «образа», поскольку через соединение эмпирического «знака» и трансцедентно ориентированного «значения» действительный мир предстает как «образ». В этом «образном знаке» воплощено «значение», обладающее, по Гаману, амбивалентной трансцендентальной перспективой: с одной стороны, оно указывает на Творца мира и его смыслов, подобно тому, как любой «текст» указывает на «автора» = это вертикальная структура значения «образа»; с другой стороны, оно типологически указывает на Христа как на «герменевтический центр» мира = это горизонтальная структура значения «образа». В Христе происходит пересечение горизонтальной и вертикальной направленностей «образной структуры» мира.

То, что существа и вещи реального мира, будучи по своей сути транс-цендирующими «образами», не несут свой смыслообразующий центр в самих себе, не означает, по Гаману, отсутствия их самостной уникальности и ценности, не означает юго, чго они являются всего лишь нереальными «тенями» подлинной духовной реальности, пребывающей в потусторонности и доступной только лишь мистическому бегству из мира. Они в своей эмпирической конкретности именно потому и имеют свое собственное «значение» и вообще что-то значат, что являются «образами» дарованного и актуализируемого Богом «значения». Их ценность, самоценность и значение увеличиваются по мере того, насколько увеличивается их способность «знаковой», «образной» актуализации благодати божественной любви Творца к Своим творениям. Закон любви в том, что она прибывает по мере углубления отношений между любящими.

2. Просвещению с его стремлением к освобождению от «опекунства» Бога и к поиску «естественной парадигмы» жизни Гаман противопоставляет свое понимание подлинной «естественности», тайна которой заключена в «евхаристическом таинстве», в «сакраменте языка»: «То, о чем «метаграболизи-рует» [= понятие, взятое Гаманом у Рабле: греч. mataio - grapho - bolizein = «ицетно таращить глаза в написанное самим собой»j трансцендентальная философия, я свожу к указанию на сакрамент языка, на «буквы» его элементов, на дух их применения и предоставляю каждому самому раскрыть в ладонь эгот сжатый кулак» (ZH V 216:28).

Гаман настаивает на том, что природа в ее естественном облике и назначении откроется только тем глазам, которые увидят в ней «образный язык» Бога, указывающий на «Автора». Природа естественна только как «евхаристия», как таинство причащения. Принцип реальности, который развивает Просвещение, отчуждает природное бытие как имманентное от трансцендентальной перспективы, рвет «серебряный шнур», «catena aurea» между миром и Богом. Именно против этого выступает Гаман, упрекая лидеров Просвещения в отказе от евхаристии вечеря Господня: «Ядите, сие есть Тело мое» (Матфей 26, 26) и тем самым от естественного отношения к естественному миру.

Важно, однако, избежать искушения истолковать «евхаристическое» понимание Гаманом действительного мира как легализацию скрытого натурализма или витализма, в чем его нередко упрекают. Чтобы этого не допустить, нужно все время держать в напряжении живое понимание основных принципов герменевтики «образа» Гамана, в первую очередь, его положение о грансцендентно ориентированной динамике «значения», имманентного «знаку». «Евхаристический» характер «языка» действительного мира, в понимании Гамана, суть трансцендентность в имманентности, что имплицирует «тесноту» «буквы» для облеченного в нее «духа». «Буква» вовлечена в динамику «духа», а не наоборот. Если же «буква» попытается овладеть «духом», она принимает форму «закона», становится «киллером» оживотворяющего «духа»: тогда «буква убивает» (2-е Коринфянам 3, 6). Именно в этой связи Гаман остро противопоставился Гердеру, который в своей теории языка истолковал «образный характер» действительности на основе герменевтики «аналогии природы» как имманентный природе. Согласно же Гаману, «образность» природы происходит не из самой природы, а из творящей «кондес-цепденции» Бога и открывается человеку в свете трансценденции. В этом свете «естественные знаки» в их материальной оконеченности попадают в пророческую и эсхатологическую динамику духа, «прорываются» сквозь свою материально-эмнирическую оконеченность, преодолевают иллюзорную автономность и наполняются «пневмой» духа. В герменевтике «образа» Гамана доминирует примаг «пророческой» интерпретации, связанный со структурой времени, в которой эсхатологический компонент, будущее имеет приоритет. В «Обрывках» (Brocken) Гаман пишет: «Мы все способны стать пророками. Все явления природы суть сны, лики, загадки, имеющие свое значение, свой тайный смысл. Книги природы и истории ecib ни что иное, как шифры, сокрытые знаки, для которых необходим ключ, излагаемый Священным Писанием и являющийся целью ее вдохновенного воздействия» (N I 308:31).

Таким «ключом» является Христос как предельное Откровение Бога. Это предельное самораскрытие Бога во Христе как в живом Логосе исторической «контингентное™» не означает того, что гшевмаюло) ическая диалектика «буквы» и «духа» теряет свою динамику: напротив, она усиливается, на что Гаман настойчиво указывает в своей полемике с Мендельсоном. Богово-площение во Христе Гаман счшаег центральной точкой вхождения динамичного духа пророческой провиденциальности в природу и историю в ее движении от сотворения до эсхатона. Эта диалектическая динамика божественного и человеческого, явленная во Христе, касается каждого отдельного человека в «образной поэтике» его жизни. Когда Якоби, стремившийся к непосредственному переживанию своей связи с Богом, одобрительно отозвался о сочинении «Голгофа и Шеблимини» Гамана (См.: ZH V 319:23), в частности, о тезисе, что бесконечный разрыв между Богом и человеком может быть преодолен только на путях «апофеоза» или «антропоморфоза», то есть, если человек примет божественную природу или наоборот (N III 321:3), Гаман уточнил для него: «Здесь не идет речь о каком-нибудь превращении или преображении в божественную природу, но о старом слове «родиться заново». Детьми мы должны стать, чтобы придти в Царство Небесное, и это не упадет ни в один смертный глаз: это есть здесь без всматривания» (ZH V 329:16).

Вот эта вот пророческо-нневматологическая направленность герменевтики «образа» с ее эсхатологическо-критической динамикой и вечной «ускаль-заемостью» от «буквенной» нейтрализации доставляет много хлопот философам и теологам, нередко доводя их до раздражения, поскольку разница между «сигнификатом» и «сигнификантом», между «знаком» и «инкарнированным» в нем «значении» так велика, что даже Бог, согласно Гаману, являет Свое Откровение в «образе раба». Сакраментальное пребывание духа в «теле» знака, в «букве» не означает преформированного телеологического возвышения этого «тела», но, прежде всего, расскрывает оконеченность, тшету и греховность отчужденной от Бога «буквы». Автономная «буква», лишенная «божественной сигнификации», теряет способность «знаковой» благодатности.

Другим важным аспектом герменевтики «образа» Гамана является примат «слова» как средства Откровения. Именно в «слове» заключено оптимальное соединение между грансцендентнос1ью и имманешностью, между духом и чувственной формой, между удаленностью и приближенностью. Язык, в понимании Гамана, является первоформой бытийной действительности, опираясь на которую и следует понимать динамику мира и Бога, твари и Творца. Мир создан Словом и в Слове и в устремленноеги к «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины» (Иоанн 1, 14). Слово, в первую очередь, Слово Священного Писания являегся основой энергийно-пневматологического нисхождения Бога в мир. Евхаристическое «ядите и пейте» Гаман в своем «образном эмпиризме» понимает как исходящее от Слова, подобно хлебу и вину из рук Христа на Тайной вечере, а не наоборот.

Несмогря на особый характер «эмпиризма» Гамана, следует, однако, признать, в том числе с учетом историко-генетической обусловленности, что он безусловно связан с эмпирическими тенденциями Просвещения, которые в XVIII веке имели принципиальное значение, на что совершенно справедливо указывает П. Кондилиз в своей книге «Просвещение в рамках рационализма Нового времени»: «Просвещение представляет собой попытку, или лучше сказать, множество попыток светить на вопрос об отношениях между духом и чувственностью, поскольку реабилитация чувственности вызвала огромные логические проблемы, преодоление которых было тем необходимее, чем неизбежнее и настойчивее эга реабилитация давала о себе знать в той или иной форме»"9. Поэтому еще раз хочется указать на оправданное, по нашему мнению, утверждение о том, что Гаман является мыслителем Просвещения, выступающим, однако, про i ив основополагающею намерения разума Просвещения интерпретировать эмпирическую реальность на основе собственной критериальности. В герменевтике «образа» эмпирическая форма имеег важнейшее значение, но только как «тело», в которое облекается трансцендентно ориентированное значение: именно в этой «1рансценден-тальной сигнификации» заключена бесценная самобытность эмпирического «образа».

3. В свете герменевтики «образа» становится очевидным, насколько важное место в антропологической системе Гамана занимает понятие «обрат и подобия» как эссенциального свойства человеческой природы. Только герменевтика «образа» дает доступ к пониманию природы тварности и греха в антропологии Гамана Удивительной особенностью этой антропологии является то, что отношение души и тела Гаман трактует с позиции герменевтической перспективы: по его мнению, душа является «значением» тела. Антропологическая специфика души в том, что она сама через идущую от Бога пневматологическую связь становится смыслопорождающим истоком. Именно поэтому человек - единственное тварное существо, которое суть «imago Dei» в отличие от других созданий, которые суть «vestigia Dei». Трансцендентально ориентированная сущность человека концентрируется в его языковой способности, благодаря которой он может вступать в контакт как со своими ближними, так и с Богом. Именно к этой способности аппели-рует Бог в своем Слове, обращенном к человеку. Именно эту способность i,9KondyhsP Die Aufklarung im Rahmcn desncuzcilhchcn Rationalismus Stuttgart, 1981 S 19 языка», поврежденную грехом, Бог пытается восстановить, сгав «Словом во плотии». Эссенциальное свойство человека быть «образом и подобием», на котором строи 1ся антропология Гамана, оказывается поврежденным грехом, следствием чего является то, что грешник отчуждается от собственной самости, вставая на путь самочинной актуализации своего «образного» бо-гоподобия. Однако поврежденность грехом не лишает человека, согласно Гаману, его онтологического статуса «образа и подобия». «Точкой возврата» для грешника всегда остается Христос, который ждет нашего «крика» (NII 41:3). «Поистине Он создал нас по образу Своему и, потому как мы его потеряли, Он Сам принял наш образ, Сам стал плотью и кровью, стал дитя человеческий, сам учился плакав - лепетать - говорить - чишь - сочинять, как настоящий Сын Человеческий, подражая нам, чтобы приободрить нас к подражанию Ему» (ZH I 394:9).

Вряд ли можно надеяться, что герменевтические основания гаманов-ской антропологии будут восприняты современной антропологией, но нельзя не заметить их близость к поискам, например, таких современных мыслителей, как М.К. Мамардашвили или С.С. Хоружий, в первую очередь, в аспекте антропологической феноменологии.

4. Подобно тому, как в своей холистической картине мира Гаман не разделяет «верх» и «низ», прошлое - настоящее - будущее, природный и трансцендентный миры, он так же не отделяет свою герменевтику «образа» от общей герменевтики. Везде, где он сталкивается с темой значений - в природе и истории, в философии и литературе и т. д. - он исходит из хри-стоцентрической культуры истолкования. Каким бы «секулярным», «языческим» не был культурный «знак», его собственное «значение» проявляется, по Гаману, только в свете христоцентрической герменевтики «образа». Понимание смысла человеческих исканий, устремлений, ошибок и катастроф, величия и падения культур и религий возможно только в герменевтическом «круге» «атропоморфоза и апофеоза», только в телеологической взаимосвязи трансцендентности и имманентности. Какое бы место в жизни ни искал человек, как бы он себя ни выражал, его смысловая определенность конституируется только в дискурсе эт ой герменевтики, только внутри этой созданной Богом онтологической взаимосвязи.

Такое понимание обусловливает и объясняет также «центо-технику» стиля Гамана: «вшивая» в «покрывало» своих рассуждений фрагменты из сочинений своих оппонентов, он выстраивает их в проясняющей перспективе Откровения. При этом Гаман убедительно доказывает, что он учитывает значения, приписываемые авторами, но стремится «подставить» их под проясняющий свет Откровения с тем, чтобы обнажилась их подлинная суть.

В современной герменевтике давно признано положение о том, что всякое понимание предполагает опору на определенное пред-понимание, конституирующее смыслоориентирующий горизонт, с «высот» которого осуществляется толкование интерпретируемого «другого» с позиций той или иной «понимательной стратегии». В этой связи всегда стоит вопрос о том, какое пред-понимание, какое пред-суждение могло бы наиболее адекватно и корректно содействовать конституированию значения «другого». Ответ Гамана гласит, что сама «лот о-структура» эмпирического мира, восстановленная и проявленная Христом, является единственной опорой пред-нонимапия, охраняющей нас от субъективного произвола и обеспечивающей корректное понимание «друг от о».

Важно исходить из того, что это пред-понимание гге предназначено для навязывания его другим, но призвано открыть как можно более широкий горизонт понимания, на котором встреча с «другим» происходит сама по себе без произвола и давления. То, что человек способен узнавать мир как наполненный смыслом, то, что он способен осмысленно говорить с другими и о других, говорить с Богом и о Боге, объясняется и обусловлено, по Гаману, тем, что Бог создал человека в «языке», в «Слове»: этот «язык» суть «пред-суждение», конституирующее пред-пониманиие. Как только человек отделяется or эюго пред-понимания, природа и история 1еряю1 свой «язык» и превращаются в бессмысленное нагромождение фактов, а люди перестают понимать и отчуждаются друг от друга, как строители Вавилонской башни.

Герменевтика «образа» аутентична, по Гаману, для понимания всех видов «тексюв». Основополагающим для нее является, однако, текст Священного Писания, который, будучи «книгой» Бога, представляет собой концентрированное выражение Откровения. В понимании Гамана, священное Писание является «ключевым текстом», благодаря которому мы можем ввести в горизонт герменевтики «образа» все остальные тексты, объединив их в единое «центо». К этому призван, по Гаману, человек, реализующий в этом герменевтическом усилии свое «поэтическое» и «пророческое» призвание как «образ и подобие». Поэтому Гаман совершенно сознательно занял в своем «авюрстве» именно эту позицию - поэта и пророка.

Универсальная претензия герменевтики «образа» на объединяющую роль для всех герменевтических стратегий ставит, безусловно, множество вопросов и вряд ли может претендовать на успех в параметрах совремешюго принципа реальности, однако имплицирует, с нашей точки зрения, в контексте творчества Гамана одно очень важное положение, а именно - необходимость любви и ответственности в отношении «другого» в стремлении его корректного понимания. Объединяющим «агентивно-пациентивным» аспектом искомого пред-понимания, конституируемого, по Гаману, фактом сотворения человека в «языке», является, в конечном итоге, главное свойство Бога, «вложенное» Им в творение - любовь. Стремясь к «понимающему» взаимоотношению с человеком, Бог «нисходит до слепоты Адама» (N I 19:5) и жертвует Своим Сыном Единородным во имя любви к человеку.

5. Герменевтика «образа» сопротивляется объективированию, свойственному герменевтикам точных наук. Она обладает мощной исторической подвижностью и в силу «контингентной» динамики не поддается регламентации системно-знакового объективирования. Поэтому эта герменевтика ближе всего к художественному дискурсу, к «poesis»: художественная литература представляет собой отличную от всех «знаковую группу», в которой невозможна перестановка «сигнификантов», образов в рамках сложившихся текстов в отличие, например, от математики или физики, где важны не актанты, а функции. В художественном дискурсе сам «знак», «форма» - образ конститутивен для значения, которое ои выражает. То есть в этом дискурсе «нарушен» соссюровский принцип произвольности отношения между «сигнификатом» и «сигнификантом», формой и значением. В художественном пространстве это отношение не является произвольным: в этом - уникальность и загадочность художественного творчества, в котором много «трансцендентности». Художественный язык «позволяет» формировать образы, референтная соотнесенность которых вариативна. Более того, нередко сами образы выражают поиск «референта», или «денотата».

Сравнение с художественной образностью показывает, что герменевтике «образа» легко отказать в научной ценности в современном понимании, придав ей, в лучшем случае, статус «метафорической научности». Однако, как следует из наследия Гамана, герменевтика «образа» имеет достаточно высокую не только историко-научную, но и актуальную научную ценность, поскольку позволяет наметить возможность ответа на вопрос о главном методологическом требовании «научности», а именно - о критерии необходимого знания и необходимом положении вещей: «контингентные образы», или «контингентные» положения вещей, интерпретируемые в круге этой герменевтики отражают необходимые импликативные взаимосвязи как между собой, так и между собой и той областью значений, которая имеет однозначную и над-иегорическую смыслопорождающую системную единственность = трансцендентальную инвариангносгь. Эта инвариантность суть инвариантность «Слова», которое «было в начале», инвариантность Логоса, или «божественной первосемантики» в «антропоморфозе». Более того, герменевтика «образа» ставит вопрос о единственно возможной «научности», суть которой сводится к тому, чтобы искать возможность вернуть культуру к этой «перво-семантике». Призыв этой «первосемантики» «проходш через всякий климат до пределов вселенной, и в каждом наречии слышится ее голос. Вина же - она может быть, где захочет (вне нас или в нас) - в том, что для нас в природе остались лишь обрывочные строфы и disiecti membra poetae. Собрать их вместе - призвание ученого; дать им толкование - призвание философа; воспроизвест и их в подражании их единой целостности - или даже еще дерз-новенее! - оживотворить их - вот скромный удел поэта» (N II 198:31)

Важно понять, что Гаман четко очерчивает «герменевтический круг» своей «научности», который является основным условием для смысловой прозрачности и цельности действительного мира это - «пространство благодати», пространство, в котором может и должно, но Гаману, происходить взаимодействие и взаимопонимание между Богом и человеком. Эго пространство - «необходимо» и однозначно структурировано в параметрах взаимодействующих «вертикальной» и «горизонтальной» структур Откровения, в перекрестье которых каждое положение вещей, каждый «образ» оказывается топологически и типологически «втяну! ым» в грандиозную мозаику единого и осмысленного целого. Каждый мифологический, метафорический, типологический смысл или бессмыслица получают в этом «герменевтическом пространстве» соответствующее место, находясь под организующим и проясняющим «совлечением» «силовых полей» христоцентрической гравитации. Отказ от этого «пространства» означает, в конечном счете, и отказ от Гамана, который, в лучшем случае, останется вечным поводом для головоломок в дискурсе историко-филологических исследований.

Список научной литературыГильманов, Владимир Хамитович, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Августин Блаженный. Творения: В 3 т. СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ- Пресс, 1998.

2. Аристотель. Сочинения: В 4 т. / Институт философии РАН. М: Мысль, 1972.

3. Асмус В.Ф. Проблема интуиции в философии и математике. М.: Мысль, 1983.

4. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.: Прогресс, 1976.

5. Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. / Институт философии РАН. М.: Мысль,1978.

6. Веселовский А.Н. Эпоха чувствительности // Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л.: Гослитиздат, 1939.

7. Виланд К.М. История абдеритов. М.: Наука, 1978.

8. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16.

9. Вольтер. Философские сочинения. М.: Наука, 1996.

10. Гайм Р. Романтическая школа. М., 1891.

11. Гегель Г.В.Ф. О сочинениях Гамана // Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет. М., 1970. Т. 1.С. 575-642.

12. Гердер ИТ. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука,1977.

13. Гердер И.Г. Избранные сочинения. М.; Л., 1959.

14. Гете И.В. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Художественная литература, 1980.

15. Гете И.В. Из моей жизни. Поэзия и правда. М.: Художественная литература, 1969.

16. Гулыга А.В. Учение Гердера о происхождении языка // Вестник истории мировой культуры. М., 1960. N5.

17. Данилевский Р.Ю. Виланд и его «История абдеритов» // Виланд К.М. История абдеритов. М.: Наука, 1978. С. 221 244.

18. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Институт философии АН СССР. М.: Мысль, 1979.

19. Жирмунский В.М. Гаман как религиозный мыслитель // Русская мысль. Кн 4. М.; СПб., 1913. XVII. С. 31-36.

20. Жирмунский В.М. Очерки по истории классической немецкой литературы. JI.: Худ. лит., 1972.

21. Жирмунский В.М. Избранные труды. Из истории западноевропейской литературы. JI.: Наука, 1981.

22. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996.

23. Жирмунская Н.А. Взгляды Гердера на вопросы языка // Учен. зап. ЛГУ. Сер. филол. наук. 1963. Вып. 65. N318. С. 3-20.

24. Жирмунская Н.А. Спор о путях развития немецкого литературного языка//Вопросы германской филологии. JI.: Изд-во ЛГУ, 1969. Вып. 2.

25. Жирмунская Н.А. Историко-философская концепция И.Г. Гердера и историзм Просвещения // XVIII век. Сборник 13: Проблемы историзма в русской литературе: конец XVIII начало XIX в. Л.: Наука, 1981. С. 91 - 101.

26. История немецкой литературы: В 5 т. М.: Наука, 1963.

27. История немецкой литературы: В 3 т. М.: Радуга, 1985.

28. Кант И. Собрание сочинений: В 8 т. Юбилейное издание 1794 -1994 / Под ред. А.В. Гулыги. М.: Изд-во «Чоро», 1994.

29. Кант И. Сочинения на немецком и русском языках: В 4 т. / Подго-тов. к изд. Н. Мотрошиловой (Москва) и Б. Тушлингом (Марбург). М., 1994.

30. Кожевников В.А. Философия чувства и веры в ее отношениях к литературе и рационализму 18 века и к критической философии. М., 1897. Ч. 1.

31. Кузнецов В.Н. Вольтер и философия французского Просвещения 18 века. М.: Знание, 1965.

32. Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993.

33. Лавринович К. Альбертина: Очерки истории Кенигсбергского университета. Калинишрад: Кн. изд-во, 1995.

34. Левен В.Г. Беме и его учение // Вестник истории мировой культуры. 1958. N5.

35. Мантий М. Астрономика Наука о гороскопах. М.: Изд-во МГУ,1993.

36. Меринг Ф. Легенда о Лессинге // Меринг Ф. Литературно-критические статьи. М.; Л., 1934. Т. 1.

37. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. / Институт философии РАН. М.: Мысль, 1997.

38. Шмаков В. Священная книга Тота. Великие арканы Таро. Киев: София, 1993.

39. Шпет Г.Г. Сочинения. М.: Правда, 1989.

40. Переписка Флоренского и Кожевникова. (Изд.) Иегумен Андроник Трубачев, И.В Дубинина, А.В. Шургин//ВФ. 1991. N6.

41. Платон. Собрание сочинений: В 4 т. / Институт философии РАН. М.: Мысль, 1993.

42. Потебня А.А. Слово и миф. М.: Правда, 1989.

43. Нуришев Б,И. Виланд // История немецкой литературы: В 5 т. М.: Наука, 1963. Т. 2. С. 179-202.

44. Рассел Б. История западной философии: В 2 т. М.: Миф, 1993.

45. Тройская М.Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения. Л.: Гослитиздат, 1962.

46. Фейербах Л. Якоби и философия его времени // Фейербах Л. История философии: В 2 т. М.: Мысль, 1967.

47. Филиппов М.М. Лессинг // Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова. Челябинск, 1999.

48. Фукуяма Ф. Конец истории? // ВФ. 1990. N3.

49. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993.

50. Эккерман И.П. Разговоры с Гете. М.: Художественная литература,1981.

51. Allgemeines Handbuch der Freimaurerei. Zweite vollig umgearbeitete Auflage von Lenning Encyclopedic der Freimaurerei. 3 Bde. Leipzig, 1862 1867.

52. Auerbach E. Mimesis. Dargestellte Wirklichkeit in der abendlandischen Literatur. Bern, 1946.

53. Auerbach E. Figura // Gesammelte Aufsdtze zur romanischen Philosophic. Bern/Munchen, 1967. S. 55 92.

54. Baader F.v. Samtliche Werke. 16 Bde. Leipzig, 1851 1860.

55. Balthasar II. U. llamanns Theologische Asthetik // Philosophische Jahrbuch der Gorresgesellschaft 1960. N 68.

56. Barth K. Die protestantische Theologie im 19. Jahrhundert. Zurich,1947.

57. Bayer O. Zeitgenosse im Widerspruch. J.G. Hamann als radikaler Aufklarer. Munchen/Ziirich, 1988.

58. Benson G. Paraphrastische Erklarung und Anmerkungen uber einige Biicher des Neuen Testaments Obers. vonJ.P Bamberger. Leipzig, 1761.

59. Berlin I. Der Magus in Norden. J.G. Hamann und der Ursprung des modernen Irrationalismus. Berlin, 1995.

60. Biedermann F. v. Goethes GesprSche. Leipzig, 1909.

61. Blanke F. Hamann-Studien. Zurich, 1956.

62. Blanke F., Griinder K. (Hrsg.). J.G. Hamanns Hauptschriften erklart: Bd. I: Die Hamannforschung. „Einfuhrung" von F. Blanke; „Geschichte der

63. Deutungen" von K. Grunder; „Bibliographie" von L. Schreiner. Giitersloh, 1956.

64. Bd. II: Johann Georg Hamann, Sokratische Denkwurdigkeiten, erklart von F. Blanke, Gutersloh, 1959.

65. Bd. V: Johann Georg Hamann, Mysterienschriften, Hierophantische Briefe, Versuch einer Sybille uber die Ehe, Копхотрах, erklart von E. Jansen Schoonhoven, Schurze von Feigenblattern, kritisch herausgegeben und erklart von M. Seils. Gutersloh, 1962.

66. Bd. VII: Johann Georg Hamann, Golgatha und Scheblimini, erklart von L. Schreiner. Gutersloh, 1956.

67. Bohlin T. Kierkegaards dogmatische Anschauung in ihrem geschichtlichen Zusammenhange. Gutersloh, 1977.

68. Bolingbroke H. St.J. Letters on the study and use of history, To which are added two letters, and reflections upon exile. 2 Bde. New York, 1970.

69. Bohme J. Samtliche Schriften. Hrsg. von W.E. Peuckert 11 Bde. Stuttgart, 1956- 1961.

70. Bryuschinhn V. Zur Logik der Kultur. Kant, Hamann und Russische Slawophile Uber Aufklarung // Gajek B. Acta VI. S. 369 372.

71. Buchsel E. Biblisches Zeugnis und Sprachgestalt bei J.G. Hamann. Untersuchungen zur Struktur von Hamanns Schriften auf dem Hintergrund der Bibel. GieBen/Basel, 1988.

72. Buchsel E. Hermeneutische Impulse in Herders „Altester Urkunde" // Poschmann B. BUckeburger Gesprache Uber Johann Gottfried Herder 1988. Rinteln, 1989.

73. Cassierer E. Freiheit und Form. Studien zur deutschen Geistesgeschichte. 2 Aufl. Berlin, 1918.

74. Cassierer E. Philosophie der symbolischen Formen. 3 Bde. Berlin, 1923 -1929.

75. Cassierer E. Die Philosophie der Aufklarung. Tubingen, 1973.

76. Dalberg C. Th. v. Betrachtungen uber das Universum. Mannheim, 1771. 13. Der hams W. Physikotheologie oder Naturleitung zu Gott. Hamburg,1832.

77. Dilthey W. J. G. Hamann I I Dilthey W. Gesammelte Schriften. Leipzig, 1936. Bd. 11. S. 1-39.

78. Dulmen R. van. Die Gesellschaft der Aufkl&rer. Zur burgerlichen Emanzipation und aufklarerischen Kultur in Deutschland. Frankfurt am Main, 1986.

79. Eco U. Streit der Interpretationen. MOnchen/Wien, 1987.

80. Eichendorff J.F. v. Geschichte der poetischen Literatur Deutschlands. Neu hrsg. von Kosch. Kempten und Miinchen, 1906.

81. GajekB. Actes des Internationalen Hamann-Colloquiums:

82. Acta 1: Johann Georg Hamann. Acta des Internationalen Hamann-Colloquims in Liineburg 1976, mit einem Vorwort von A. Henkel. Frankfurt am Main, 1976.

83. Acta 2: Acta des zweiten Internationalen Hamann-Colloquiums im Herder-Institut zu Marburg/Lahn 1980. Marburg, 1983.

84. Acta 3: Acta des dritten Internationalen Hamann-Colloquiums im Herder-Institut zu Marburg/Lahn 1982. Marburg, 1987.

85. Acta 4: Hamann Kant - Herder. Acta des vierten Internationalen Hamann-Colloquiums im Herder-Institut zu Marburg/Lahn 1985. Frankfiirt am Main/Bern/New York/Paris, 1987.

86. Acta 5: Johann Georg Hamann und die Krise der Aufklarung. Acta des fiinften Internationalen Hamann-Colloquiums in Munster i.W. (1988). Frankfurt am Main/Bern/New York/Paris, 1990.

87. Acta 6: Johann Georg Hamann Autor und Autorschaft. Acta des sechsten Intemationalen Hamann-Colloquiums im Herder-Institut zu Munster/Lahn (1992). Frankfurt am Main/Berlin/Bern/New York/Paris/Wien, 1996.

88. Gellert Ch. F. SMmtliche Schriften. Hrsg von J.L. Klee. Leipzig, 1839.

89. Geheime Gesellschaft. Weimar und die deutsche Freimaurerei. Katalog zur Ausstellung der Stiftung der Weimarer Klassik. Hrsg. von J. Berger und K.-J. Grun. Munchen/Wien, 2002.

90. Gervmus G.G. Geschichte der deutschen Dichtung. Leipzig, 1873.

91. Gildemeister C.G. (Hrsg.) Johann Georg Hamann, des Magus im Norden, Leben und Schriften 6 Bde. Gotha, 1857 1873.

92. Goethe J.W. v. Goethes Werke. Sophienausgabe. Bd. 37. Aus den Frankfurter Gelehrten Anzeigen. Weimar, 1904.

93. Graubner H. „Origines". Zur Deutung des Sundenfalls in Hamanns Kritik an Herder // Poschmann B. (Hrsg.) Buckeburger Gesprache liber Johann Gottfried Herder 1988. Alteste Urkunde des Menschengeschlechts. Rinteln, 1989.

94. GrunskyH. J. Btihme. Stuttgart, 1956.

95. Grtinder K. Figur und Geschichte. Johann Georg Hamanns „Biblische Betrachtungen" als Ansatz einer Geschichtsphilosophie. Freiburg/Munchen, 1958.

96. Fischer K. Geschichte der neuern Philosophie. Heidelberg, 1867.

97. Hamanns Schriften. Hrsg. von Friedrich Roth. Bd. 1 7. Berlin, 1821 -1825; Bd.81.2. Berlin, 1842 - 1843.

98. Hamann J.G. Samtliche Werke. Historisch-kritische Ausgabe von J. Nadler. 6 Bde. Wien, 1949- 1957.

99. Hamann J.G. Briefwechsel. Bd. I III, herausgegeben von W. Ziesemer und A. Henkel. Wiesbaden, 1955 - 1957; Bd. IV - VII, herausgegeben von A. Henkel. Wiesbaden, 1959, Frankfurt am Main, 1965 - 1979.

100. Hammacher K. (Hrsg.) Friedrich Heinrich Jacobi. Philosoph und Literat der Goethezeit. Frankfurt am Main, 1974.

101. Hegel G.W.F. Hamanns Schriften. Hrsg. von F. Roth. Berlin, 1821 -1825 I I Hegel G.W. F. Samtliche Werke. 20 Bde. Hrsg. von Glockner. Berlin, 1930. Bd. 20. S. 207-275.

102. Heidegger M. Wozu Dichter? // Heidegger M. Holzwege. Frankfurt am Main, 1980.

103. Heidegger M. Denkerfahrungen. Frankfurt am Main, 1983.

104. Herbst F. Johann Georg Hamann. Bibliothek christlicher Denker I. Leipzig, 1830.

105. Herder J.G. Werke. Hrsg. von W. ProB. Bd. 1: Herder und der Sturm und Drang 1764 1774. Munchen/Wien, 1984.

106. Herder J.G. Samtliche Werke. Hrsg. von B. Suphan. Berlin, 18771913.

107. Herders Briefe. Weimar, 1959.

108. Herder J.G. Abhandlung Uber den Ursprung der Sprache. Hrsg von H.D. lrmscher. Stuttgart, 1985 (Reclam),

109. Hermeneutik und Kritik. Frankfurt am Main, 1977.

110. HerveyJ. Meditations and contemplations. London, 1764.

111. Hilpert W. Hamann als Kritiker der deutschen Literatur. Phil. Diss. Kflnigsberg, 1933.

112. Ihppel T.G. v. Uber die Ehe. Hrsg. von W.M. Faust. Stuttgart, 1972.

113. Hislorisches Worterbuch der Philosophie. Basel, 1989.

114. Hoffmann V. Hamanns Philologie zwischen enzyklopadischer Mikrologie und Hermeneutik. Berlin/K6ln/Mainz, 1972.

115. Homann K. F.H. Jacobis Philosophie der Freiheit. Freiburg / Munchen,1973

116. Hume D. Enquiries concerning the human understanding and concerning the principles of morals. Ed. by L.A. Selby-Bigge. Oxford, 1951.

117. Immendorffer N. Hamann und seine Bucherei. Konigsberg und Berlin, 1938 (Schriften des Albertus-Universitat, Geisteswiss. Reihe 20. Phil. Didd. Konigsberg, 1932).

118. Johann Georg Hamann. Sokratische Denkwiirdigkeiten. Aesthetica in nuce, mit einem Kommentar hrsg. von S.- A. Jorgensen. Stuttgart, 1968.

119. Jorgensen S. A. Zu Hamanns Stil // Wild R. (Hrsg.) Johann Georg Hamann. Darmstadt, 1978. S. 372-390.

120. Keller L. J.G. Herder und die Kulturgesellschaften des Humanismus. 2 Aufl. J. G. Herder, seine Geistesentwicklung und seine Weltanschauung // Vortrage und Aufsatze der Comeniusgesellschaft. 18. Jg. 4. Stuck. Jena, 1910.

121. Kierkegaard S. Gesammelte Werke. Jena, 1910.

122. KierkegaardS. Gesammelte Werke. Frankfurt am Main, 1957.

123. Knoll R. Johann Georg Hamann und Friedrich Heinrich Jacobi. Heidelberg, 1963

124. Knoll R. Johann Georg Hamann 1730 1788. Quellen und Forschungen. Bonn, 1988.

125. Kondylis P. Die Aufklfjrung im Rahmen des neuzeitlichen Rationalismus. Stuttgart, 1981.

126. Kraft P. Christliche Kabbalistik als sprachformendes Prinzip im Schaffen Johann Georg Hamanns. Wien, 1961.

127. Kilnlzel 11. Essay und Aufklarung. Zum Ursprung einer originellen deutschen Prosa im 18. Jahrhundert. Miinchen, 1969.

128. Leibrecht W. Gott und Mensch bei J.G. Hamann. GUtersloh, 1958.

129. Lessing G. E. SSmtliche Schriften. Hrsg. von K. Lachmann. 23 Bde. Berlin/Leipzig, 1886- 1924.121 .Lessing G. E. Gesammelte Werke. Hrsg. von Rilla. 10 Bde. Berlin, 1954- 1958.

130. Lieb F. Glaube und Offenbarung bei J. G. Hamann. Miinchen, 1926.

131. Lumpp H.- M. Philologia cruris. Zu J. G. Hamanns Auffassung von der Dichtkunst. Tubingen, 1970.

132. Manegold /. J.G. Hamanns Schrift „Konxompax" Text, Entstehung und Bedeutung. Heidelberg, 1963.

133. Mendelssohn M. Gesammelte Schriften. Jubildumsausgabe. Bearbeitet von A. Altmann. Bd. 8. Schriften zum Judentum. Stuttgart/Bad Cannstatt, 1983.

134. Meiners Chr. Uber die Mysterien der Alten, besonders uber die Eleusinischen Geheimnisse 11 Vermischte philosophische Schriften. 3 Bde. (1775 -1776). Bd. III. Leipzig, 1963.

135. XYl.Metzke E. J.G. Hamanns Stellung in der Philosophie des 18. Jahrhunderts. Halle an der Saale, 1934.

136. Mtchaehs J. D. Einleitung in die Gottlichen Schriften des Neuen Bundes. Gottingen/Bremen, 1750.

137. Michailov A. Vladimir Kozevnikov und sein Hamann-Buch aus dem Jahre 1897. Eine Episode aus der russischen Hamann-Reziption // Gajek В (Hrsg.) Acta VI. S. 353-368.

138. Michelet C. L. Geschichte der letzten Systeme der Philosophie in Deutschland von Kant bis Hegel. Berlin, 1837.

139. Minor J. J.G. Hamann in seiner Bedeutung fur die Sturm- und Drangperiode. Frankfurt am Main, 1881.

140. Moms M. (Hrsg.) Der junge Goethe. 6 Bde. Leipzig, 1910.

141. Miiller F. v. Unterhaltungen mit Goethe, mit Anmerkungen versehen und herausgegeben von R. Grumach. Weimar, 1982.

142. NadlerJ. Die Hamannausgabe. Vermachtnis Bemuhungen - Vollzug. Halle an der Saale, 1930 (Schriften der Konigsberger Gelehrtengesellschaft, Geisteswiss. Kl. 7. Jahr. H. 6).

143. Nadler J. Hamann, Kant, Goethe. Halle an der Saale, 1931 (Schriften der Konigsberger Gelehrtengesellschaft, Geisteswiss. Kl. 8. Jahr. H. 3).

144. Nadler J. Johann Georg Hamann. Genesis, Gnosis, Agnosia. Wien,1948.

145. Nadler J, Johann Georg Hamann. Der Zeuge des Corpus mysticum. Salzburg, 1949.

146. Nadler J. Die hellenische Renaissance // Wissenschaft und Weltbild. Wien, 1950. N3.

147. Nadler K. Hamann und Hegel. Zum Verhaltnis von Dialektik und Existenzialitat // Logos 20,1931. S. 259 285.

148. Profi W. J. G. Ilerder. Uber den Ursprung der Sprache. Text, Materialien, Kommentar // Herder J. G. Werke. Munchen/Wien, 1987. Bd. 2. S. 135- 178.

149. Redeker M. F. Schleiermacher. Leben und Werk. Berlin, 1968.

150. Reimann E. Abhandlung zur Geschichte Friedrichs des GroBen. Gotha,1892.

151. Ricoeur P. Philosophische und theologische Hermeneutik // E. Juengel. Metapher. Zur Hermeneutik religioser Sprache. 1974.

152. Rodemann W. Hamann und Kierkegaard. Gutersloh, 1922.

153. Rosenkranz K. Geschichte der Kantischen Philosophic. Leipzig, 1840.

154. Ruge A. Geschichte der deutschen Poesie und Philosophic seit Lessing. Samtliche Werke. Mannheim, 1847.

155. Ruttenbeck E. Soren Kierkegaard, der christliche Denker und sein Werk. Leipzig, 1929.

156. Saemann E. J. G. Hamann und die franzOsische Literatur. Phil. Diss. Konigsberg, 1931.

157. Schaciden E. A. v. Uber das naturliche Prinzip der Sprache. Nurnberg,1838.

158. Schaaden E. A. v. Vorwort zu Band XI von Baaders Samtlichen Werken. Leipzig, 1860 // Baader F. v. Samtliche Werke. Leipzig, 1851 1860.

159. Schellmg F. W. J. v. Samtliche Werke. Stuttgart/Augsburg, 18561861.

160. Schellmgs Leben in Briefen. Hrsg. von Pitt. Leipzig, 1870.

161. Schirmer H. Die Grundlagen des Erkennens bei J. G. Hamann. Phil. Diss. Erlangen, 1926.

162. Schmidt J. Die Geschichte des Genie-Gedankens in der deutschen Philosophic und Politik 1750 1945. Bd. 1: Von der Aufkl&rung bis zum ldealismus. Darmstadt, 1985.

163. Scholz H (Hrsg.) Die Hauptschriften zum Pantheismusstreit zwischen Jacobi und Mendelssohn. Berlin, 1926.

164. Schone A. Herder als Hamann-Rezensent. Kommentar zur Diphyrambischen Rapsodie // Euphorion. Heft 54. 1960.

165. Schreiner G. Die Menschenwerdung Gottes in der Theologie Johann Georg Hamanns. Tubingen, 1950.

166. Sells M. Theologische Aspekte zur gegenwartigen Hamanndeutung: Theologische Dissertation. Rostock, 1953.

167. Sells M. (Hrsg.) Entkleidung und Verklarung. Eine Auswahl aus Schriften und Briefen des Magus im Norden. Berlin, 1963.

168. Sietze К. F. F. Grund-Begriff Preuflischer Staats- und Rechts-Geschichte. Berlin, 1829.

169. Stark J. A. Apologie des Ordens der Frey Maurer. Konigsberg, 1770; Berlin, 1778.

170. Stark J. A. Hephastion. Konigsberg, 1775.

171. Stephan //. Hamanns Christentum und Theologie. Eine Studie zur neueren Kirchengeschichte I I Zeitschrifl fiir Theologie und Kirche. 12. Tubingen und Leipzig, 1902. S. 345-427.

172. Steinbart G.S. System der reinen Philosophie oder Glucksehlichkeitslehre des Christentums, fur die Bediirfnisse seiner aufgeklarten Landesleute und anderer die nach Weisheit fragen eingerichtet. 2. Aufl. Ztillichau, 1780.

173. Theologische RealenzyklopSdie. Hrsg. von G. Krause und G. Mliller. Berlin/New York, 1978.

174. Thiersch H. ./. Erinnerungen an Emil August von Schaden. Frankfurt am Main/Erlangen, 1853.

175. Timm H. Gott und Freiheit. Studien zur Religionsphilosophie der Goethezeit. Bd. 1. Die Spinosarenaissance. Frankfurt am Main, 1974.

176. JJnger R. Hamanns Sprachtheorie im Zusammenhange seines Denkens. Munchen, 1905.

177. JJnger R. Hamann und die Aufklarung. Studien zur Vorgeschichte des romantischen Geistes im 18 Jahrhundert. 2 Bde. Jena, 1911.

178. JJnger R. Hamann und die Empfindsamkeit I I Wild R. (Hrsg.) Johann Georg Hamann. Darmstadt, 1978. S. 173 200.

179. Veldhuis //. Art Royal du Chevaleir de Rosecroix (publie par Fr. Koppen). Erlauterungen und Transkription // Knoll R. (Hrsg.) Johann Georg Hamann 1730- 1788. Quellen und Forschungen. Bonn, 1988. S. 277-291.

180. Veldhuis H. Ein versiegeltes Buch. Der Naturbegriff in der Theologie J. G. Hamanns (1730- 1788). Berlin/New York: de Gruyter, 1994.

181. Warda A. Ein Aufsatz J. G. Herders aus dem Jahre 1764 // Euphorion Erganzungsheft 8. 1909. S. 75 82.

182. Weber //. Hamann und Kant. Ein Beitrag zur Geschichte der Philosophie im Zeitalter der Aufklarung. Miinchen, 1904.

183. Weber II. Zwei Propheten des Irrationalismus: J. G. Hamann und S. Kierkegaard als Bahnbrecher der Theologie des Christusglaubens // Neue Kirchliche Zeitschrifl 28. 1917.

184. Wieland Ch. M. Gesammelte Schrifien. Hrsg. von W. Kurrelmeyer. Berlin, 1939.

185. Wieland Ch. M Bonifaz Schleicher. Ein Biographisches Fragment // Teutsche Merkur. Febr. 1776.

186. Wild R. Metacriticus bonae spei. J. G. Hamanns „Fliegender Brief. Einfuhrung, Text, Kommentar. Bern/Frankfurt am Main, 1975.

187. Young E. The Complaint: Or Night Thoughts. London, 1742 - 1745.

188. Young E. Conjectures on Original Composition, in a Letter to the Author of Sir Charles Grandison. London, 1759.