автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.06
диссертация на тему: Имитативы в чувашском языке

Полный текст автореферата диссертации по теме "Имитативы в чувашском языке"

Д6-А'- А /иу-!/

О7" /<$". Л.

Академия наук Азербайджанской ССР Институт языкознания имели Насимн

КОРНИЛОВ Геннадий Емельянович

//а правах рукописи УДК 49.494.3-54

ИМИТАТИВЫ В ЧУВАШСКОМ ЯЗЫКЕ

10.02.06 — Тюркские языки

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

БАКУ -1980

Работа выполнена ца кафедре русского языка Чувашского государ ствешюго университета им. И. Н. Ульянова

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор М. И. Адилов,

доктор филологических наук, профессор Л. П. Сергеев,

доктор филологических наук М. И. Юснфоа

Ведущая организация — Институт языкознания АН СССР

Защита состоится ,_*_ 1990 г. п 14 часов на заседании специализированного совета Д004.07.01 при Институте языкознания им. Наспми АН Азербайджанской ССР по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук по специальности 10.02.06 тюркские языки.

Адрес: 370143, Баку-143, пр. Н. Нариманова, 31, V этаж, Институт языкознания им. Насими.

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке АН Азербайджанской ССР.

Автореферат разослан ,_"_19_года.

Отзывы па автореферат в 2-х экземплярах просьба направлять по вышеуказанному адресу на имя ученого секретаря специализированного совета.

Ученый секретарь специализированного совета Д 004.07.01, кандидат филологических наук:

П

Н, X, Мамедов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Работа выполнена с привлечением параллелен и аналой из других групп и семей языков, особенно пндоевропей-нх и афразийских.

Базисным в диссертационном исследовании является про-вопоставленне первичного корня (всегда отымнтативного) юизводному от пего слову (всегда антинмнтативному).

Это элементарное по форме противоположение, проведен->е последовательно и исчерпывающе, позволило автору шнципнально по-новому осмыслить традиционные фунда-гнтальные понятия, используемые при осмыслении и опнса-1П структуры языка.

Если традиционное сравнительно-историческое языкозна-1е, реконструируя предшествующие стадии языковых едн-щ на прасемейном уровне, буквально обречено восстанав-|вать речь в принципе того же качества, что п современная фонемы и аллофоны, морфемы и алломорфы, лексемы и тлолексы, синтагмы н их варианты), как бы глубоко ей не хавалось в отдельных случаях проникнуть, то пмитативика тредставленная теорией имнтативов автора диссертации), гбрасывая производные компоненты слова, ставит проблему ринцппиально иного качественного пребывания первобыт-эй речи, состоявшей исключительно из номенклатуры со-раненных поныне корней: производящая часть современно) слова — корень — по происхождению оказывается свер-утым предложением (нмнтативом), составляющие его зву-окомпоненты, оставаясь в физическом смысле отдельными вукамн, функционально, оказывается, играли роль членов редложенпя (их автор именует ндеофонамп), и только отельные артикуляционные компоненты идеофонов собствен-о играли смыслоразлнчительную функцию современных фо-ем.

Установление отымнтативного происхождения корня, его деофонный анализ — дают исчерпывающее объяснение лек-нческой единицы, хотя и являются в принципе ахроничес-ими, т. е. не соотносимыми с определенными хронологичес-нми стратами языка, группы, микро- или макросемьи язы-

коб. Ахронпя в этом смысле — исходное свойство имптатнв ики, а не должный быть преодоленным порок, как полагав' в своей рецензии на монографию автора диссертации извест ный чувашевед и семитолог А. П. Хузангай (ВЯ 1987 6).

В то же время компаративист-днахронист, хотя и с опре деленной долей вероятности соотносит восстановленный архетип с той или иной эпохой (например, утверждает, чтс это пратюркская или праславянская реконструкция), тем пе менее, никогда не может исчерпывающе объяснить конечный источник праформы.

Таким образом, пмнтативнка способна исчерпывающе объяснить структуры, формальные и функциональные, их генезис и семантику, но органически неспособна дать строгий хронологический анализ своих объектов, а компаративистика, наоборот, пытается дать хронологические слои, но не способна довести свои реконструкции до первоисточника их внутренних и внешних компонентов. В конечном счете, имитативика и компаративистика находятся в отношении дополнительности друг к другу и при разделении своих объектов (пути к этому намечены в Заключен») не могут рассматриваться в качестве взаимно исключающих друг друга языковедческих догм.

Актуальность темы. Реферируемая диссертация ориентирует на выявление и инвентаризацию лингвистических единиц, до сих пор исчерпывающе не описанных ни в рамках отдельного языка (с учетом задачи вычленения из корней слов-антинмитатнвов), ни в пределах семей языков, ни, тем более, в рамках 130 языков пародов СССР.

В условиях, когда более чем по ста языкам народов СССР до сих пор нет этимологических словарей, когда за всю историю России и СССР не был переведен и издан на русском языке ни один этимологический словарь ни по одному зарубежному языку (даже западноевропейскому, не говоря о восточных, африканских и др.), когда наиболее полный и совершенный этимологический словарь русского языка (главного языка страны!) представляет собой сокращенный перевод с немецкого издания (хотя и с дополнениями переводчика),— в этих условиях тема диссертации, содержащей новые этимологические решения (пусть не всегда бесспорные), ищущей нетривиальные подходы, процедуры и методы (разумеется, требующие дальнейшего обсуждения), является одной из весьма актуальных и всесторонне значимых как для чуваше-ведения, тюркологии, так и для всего советского языкознания.

Цель и задачи диссертации. Автор стремился:

1) теоретически осмыслить явления и факты, относящиеся к категориям, именовавшимся предшественниками: подражание, звукоподражание, мимема, образное или изобра-

тельное слово, идеофон и т. п., а также — корень, радикс, |Диксоид;

2) выявить специфику и отработать приемы изучения из->анных объектов исследования;

3) определить значение проблематики темы в кругу ос->вных вопросов современного языкознания и т. п.;

4) в сравнптельно-эврнстнческом плане практически рас-ютреть соответствующие данные чувашской диалектной :ч и.

Научная новизна диссертации. Соответственно указании выше четырем задачам заключается в следующем:

1) автор определил широкий круг явлений и фактов, поддающих под одну п ту же категорию, но выходящих за эеделы логического содержания терминов: подражание, 1укоподражание, мимема, идеофон, изобразительное слово

т. п., в связи с чем сформулировал принципиально новое энятие — и м и т а т и в, установил, что в пмптатнвную эпо-у человеческой речи (противопоставляемую современному нтилмнтатнвному периоду периоду развития) имитатив у н к ц и о 11 а л ь н о соответствовал не слову, а пред-ожению (предикативной синтагме); составляющие древни имитатив звуки, названные переосмысленным термином д е о ф о н, функционально соответствовали совре-енным членам предложения, п лишь конкретные ртпкуляцпонно-акустические компоненты пдеофонов услов-о можно считать функциональными соответствиями совре-[енных звуков речи — фонем; то есть смыслоразлнчительная »ункцня современных фонем предопределена смысловырази-ельной функцией древних пдеофонов (ср. 7-й абзац рецен-пи Н. А. Баскакова —СТ 1981 3, с. 986);

2) решение первой задачи позволило придти к выводу | том, что корень слова по происхождению является имнта-пвом и допускает дальнейшее членение на значимые сегменты, что современную лексическую единицу (на основе :равнсния с гомогенными соответствиями родственных языков) нельзя бесконечно реконструировать в виде цельно-кормленного слова-архетипа; для проникновения в эпохи, тредшествующне конкретным семейным праязыковым состояниям, следует освобождать корень от словообразователь-1ых и словоизменительных компонентов н искать его ими-г а т и в н ы е аналоги как в пределах, так и за пределами :емьи близкородственных языков без каких-либо простран-;твенно-хронологнческпх ограничений (ср. предпоследний абзац рецензии Н. А. Баскакова — СТ 1981 3, с. 996);

3) теоретическое осмысление языковых функций, приемов и специфики изучения пмптатнвов и пдеофонов позволило выделить и предварительно охарактеризовать качествен-

по различающиеся этапы развития человеческой речи: дои м и т а т и в н ы й, и м и т а т н в н ы й, посты нта'т и в-ный и т. д., при этом, считая изучение доимптативного этапа практически для себя недоступным, автор полагает, что последовательно противопоставленными должны быть 2-й и 3-й этапы, и это противопоставление должно быть доведено до признания принципиальной недостаточности методов традиционной компаративистики, применяемых при изучении явлений третьего этапа, для исследования фактов и явлений, относящихся ко второму этапу (практически — методов изучения цельнооформленного слова при изучении вычлененного корня); будущее развитие теории пмнтативов должно поставить имитативику в качестве самостоятельной дисциплины в один ряд со сравнительно-историческим языкознанием, придав ей статус научного направления со все возрастающим эвристическим значением и с непрестанно расширяющимися горизонтами и перспективами;

4) для сравнения с соответствующими общетюркскнмн н межтюркскими, урало-алтайскими, индо-европейскими, афразийскими, австронезийскими (малайскими), японскими и т. д. данными в значительной части впервые (ср. 15-й абзац рецензии Н. А. Баскакова — СТ 1981 3, с. 99а) приведено 1937 чувашских и 664 русских слов, словоформ, корней и основ (считая реконструкции и варианты), при этом немалое число общепринятых этимологии подвергнуто ревизии, а многие слова, считавшиеся до сих пор темными, впервые получили этимологическое объяснение и толкование (с точки зрения разрабатываемой теории нмнтатнвов); по мнению рецензента Н. А. Баскакова «Масштабный анализ Г. Е. Корниловым застывших и утративших этимологическую прозрачность корней позволяет считать, что им заложены основы принципиально нового этимологического словаря чувашского языка, логически последовательно к до конца объясняющего всю природную (незанмствованную) лексику» (СТ 1981, 3, с. 996).

Источники исследования. В качестве таковых автор использовал лингвистическое наследие Н. И. Ашмари-на, совокупность диалектологических изысканий проф. Л. П. Сергеева и других чувашских диалектологов, разнообразные частные публикации по тюркологии и чувашеведе-ншо, работы В. Г. Егорова, собственные наблюдения (говоры с. Бердяш и с. Ивано-Кувалат Знланрского района Башкирии).

Сравнительный материал извлекался из этимологических и переводных словарей по тюркским, финно-угорским, славянским и т. д. языкам, в т. ч. — зарубежным. Афразийские параллели приведены большей частью по книге А. М. Га-

зова—Гинзберга «Был лн язык изобразителен в своих »стоках? (Свидетельство прасемитского запаса корней)» (М.: Наука, Главная редакция восточ. лит-ры, 1965).

По японскому языку привлекался материал из трудов Н. А. Сыромятпнкова (особенно — по древнеяпонскому), «Большой японско-русский словарь» под ред. Н. И. Конрада, «Японско-русский учебный словарь иероглифов» И. И. Фельдман-Конрад.

Методические и методологические основы исследования. Имеющиеся в оригинальных работах по теме факты, мысли и положения наиболее видных предшественников заново рассматривались в рамках собственной фактической и библиографической осведомленности автора диссертации по чувашскому (в первую очередь) и по русскому (дополнительно) языкам; это рассмотрение носило характер ревизии: упомянутые факты, мысли и положения, во-первых, брались на учет (инвентаризовались), затем выяснялась степень их взаимной согласованности, причем указывались или обнаруженные подтверждения, или, если факты противоречили наличной интерпретации, предлагалось иное объяснение. Первоначальной целью автора не было доказать пли опровергнуть ту или иную гипотезу, теорию, то или иное учение, а лишь инвентаризовать и прокомментировать наиболее показательные моменты, в результате представляется, что излагаемая теория имптативов сама по себе (по законам логики и диалектики) вытекает как необходимое завершающее звено труда по инвентаризации и комментированию с привлечением новых фактов и сравнений. Автор исходил из принципа неделимости двух возможных уровней исследования — теоретического и сугубо практического, которые, по мнению О. Н. Трубачева, «в этимологии ...переплетаются наиболее тесным образом» (подробнее см. нашу публикацию в СФУ XVII 1981 3, с. 222), другими словами, считалось, что «мы должны не только изучать факты ради теоретических выводов, но и максимально использовать выработанные и апробируемые теоретические положения для углубления наших знаний о каждом конкретном объекте фактографии; то есть, факты языка, будучи исходным моментом исследования, одновременно могут быть и конечным моментом тоже» (ДТП-5, с. 128). Сказанное является не единственным, но достаточным свидетельством того, что метод исследования автора не выходит за рамки материалистической диалектики и находится в русле основных положений марксистско-ленинской гносеологии.

Практическое значение диссертации. Оно определяется указанными аспектами ее научной новизны. Диссертация может рассматриваться как Введение в новое

направление, призванное углубить и расширить проблемах ку изучения картины языковой предыстории человечеств пока еще рисуемой современной наукой весьма и весьма пр близительно; в качестве таковой она может лечь в осно! спецкурса для филологических факультетов вузов; кроме и го, ее положения могут быть в известной степени исходным для разрабатываемой инструкции и проспекта этпмологнче! кого словаря конкретного языка, а многочисленные сравш тельно-эврнстические экскурсы допускают критическое не пользование при разработке соответствующих отдельны словарных статей как чувашского, так и других тюркских нетюркскнх языков.

Апробация исследования. Результаты исследо ваиия, начиная с 1976 года, регулярно докладывались н. итоговых научных сессиях Чуваш, гос. ун-та им. И. Н. Улья нова (сделано 8 докладов), публиковались в виде тезисов и; Всесоюзном научном совещании финно-угроведов (Ужгород 1977), на 3-й Всесоюзной тюркологической конференцш (Ташкент, 1980); в виде серии статей, начиная с 1977 г. в составе межвузовского тематического сборника «Диалек ты н топонимия Поволжья» (сокращенно — ДТП, всего вы шло из печати 5 статей, объемом около 10 п. л.); отдельные аспекты темы нашли косвенное отражение в книге «Евразийские лексические параллели» (Чебоксары, 1973), в двух статьях, опубликованных журналом «Советское фпнио-угро-веденне» (1981 № 3 и 1982 № 2).

По названным докладам имело место выступление акад. Б. А. Серебренникова (на 3-й ВТК), по статьям и книге опубликованы: рецензия Ану-Реэт Хаузенберг на 1-ю статью в ДТП-5 (Мюнхенский ун-т, сб., т. 3, 1979, с. 65—70), отклик Н .А. Сыромятникова (ВЯ), статьи-отзывы И. Г. Добродомо-ва и Г. Я- Романовой, И. Т. Сергеева (сб. ЧГУ), Э. Р. Тенн-шева, Р. Г. Ахметьянова (ДТП), рецензии Имре Зпканя (СФУ), Н. А. Баскакова (СТ). С учетом пожеланий и замечании, высказанных вышеназванными лицами, была издана монография «Имитативы в чувашском языке». — Чебоксары: Чуваш, кн. нзд-во, 1984, 184 е., рецензии: М. Р. Федотова (СТ), Юрии Кириловой (СЕ, София, ВНР), А. П. Хузангая (ВЯ).

Тема «Имнтатнвы в чувашском языке» утверждена на Совете Чувашского гос. ун-та им. И. Н. Ульянова и значится в числе важных научно-исследовательских работ в Координационном плане Научно-исследовательского института при Совете Министров Чувашской АССР на предыдущую пятилетку.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Структура диссертации оказалась предопределенной изложенными целями и задачами, практической направленностью, методом исследования; в целом она традицнонна: после оглавления и списка сокращений в естественной последовательности идут: введение, три главы, заключение, указатель лексических единиц привлеченных для сравнения языков, нменник (в него включены лишь авторские имена, а вся ономастика в качестве фактов языка дается вместе с нарицательными ¡¡менами в указателе), список использованной литературы (без опосредованно цитируемых источников).

Во Введении обосновывается актуальность темы, определяется цель, ставятся задачи, подчеркивается научная новизна и практическое значение работы, описываются степень изученности проблемы, методологическая основа, методические приемы, апробация ¡1 структура диссертации. Здесь же излагаются результаты теоретического осмысления темы, оговариваются особенности авторского понимания терминов, дается оригинальная периодизация истории человеческой речи в отвлечении от истории конкретных этносов. Т. е., изложение содержания по сравнению с предшествующим собственно исследовательским этапом идет в обратной последовательности и полностью игнорирует творческую историю диссертации; последнее призвано, во-первых, максимально сократить формальный объем произведения, во-вторых, ознакомившись с Введением, читатель получает возможность воспринимать последующие главы уже сразу с высоты достигнутых общих результатов и руководствуясь выработанными в ходе исследования общими положениями и наиболее принципиальными частными итогами. Тем не менее, в силу ряда-обстоятельств, существеннейшая часть итогов излагается впервые и только в Заключении.

Имитативикой или теорией нмитатнвов мы называем науку об идеофонах и имитатлвах (следует иметь в виду, что наше употребление некоторых известных терминов н е совпадает с указанным в словарях).

Идеофон в понимании автора диссертации— звук речи, символизирующий в составе имитатнва какое-либо свойство живой или неживой природы, напр., идеофон К-, он символизирует «внезапность» (начала, завершения) действия, процесса; значительное, но преодолимое препятствие и т. д., его можно выделять из состава лнтов. КАР-: кар-1е1еМ «схватить, хватить, хватнуть, цапнуть», чуваш. КАП-«хвать-, цап-» (глагол ультрамгновенного подвида) и их индоевропейских и урало-алтайских параллелей. Этот же идеофон К-, обнаруживаемый в числе многих других основ и в

составе литов. КАК-: kakarm? «раскричаться», kakarli

«горло, глотка; хайло», kaklas «горло; шея», повторяет» здесь как аллоидеофои -К, символизируя также «вн запность», но уже не начала, а конца действия.

Аллоидеофои -К, передающий внезапность финала дейс вия/состояиия, процесса, движения и т. п., можно выделят из состава ТАК-: takseti «биться — о сердце, тикать — о ч; сах», из состава ТАК-: takas «тропа, дорожка; тропинка (ср. булгаро-чув. ТАК-: такар «торный, протоптанный», тюр: такыз).

Таким образом, па семантическом уровне общее значени «внезапность действия, движения н т. п.» в составе конкрет ных производных, использующих данный идеофон, може реализоваться как «внезапность начала/завершения», «пре одолеваемое препятствие» и т. п.

На фонетическом же уровне реализация аллондео фонов аналогична, в целом, реализации обычных аллофоно! обычных фонем, т. е. К- в составе КАР произносится в ан лауте перед сонорным гласным -А- слабее, звонче, а в .соста ве -К: ТАК-ТАК, будучи в ауслауге, произносится сильнее глуше и т. п., но имеются и отличия,, о них ниже.

Упомянутое выше литов. КАР-: käpteleti, из которого мь вычленили идеофон К-, имеет в своем составе еще два идео-фона: -А-, символизирующий высшую силу, интенсивность, значительную длительность-протяженность и т. п., и -Р, указывающий на полноту завершения и исчерпания действия-процесса. Этр три ндеофона — /К-/, .-А-/, /-Р/—и составляют характеризуемый данной последовательностью произношения нмнтатив КАР-, имеющий приблизительно значение предложения (односоставного), выражаемого русскими глаголами ультрамгновенного подвида «хвать!» пли «цап!», или чувашскими: КАР!, НАР!, JAP!, JOP!

Для чего же нужно звукокомплекс КАР называть еще особым термином, ведь его можно причислить к ряду понятии, обозначаемых как слово (имя, глагол), основа, корень?

Автору диссертации представляется, что возможен такой взгляд на язык/речь, при котором все лексические по традиционной точке зрения элементы делятся на две диаметрально противоположные (количественно и с равные) группы: и м и т а т и в ы и а н т и и м и т а т и вы (ДТП-5, с. 81 сл.).

В чем же смысл противопоставления имнтатива КАР «хвать!» и а н т и и м и т а т и в а (лесотехнического термина) кар «своеобразный, сильно свилеватый наплыв па стволе, ветви или на корне дерева»? Ведь они имеют одни н те же артикуляции в одной и той же последовательности, и по-

скольку различаются лишь «лексическим» значением, то вполне могут считаться омонимами?

Да, с традиционной точки зрения это — омонимы, но с точки зрения выделяемой нами впервые особой науки ими-т а т и в и к и , это — и м и т а т и в и ант и ими тати в.

Имитатив КАР «хвать!» / «цап!» состоит из идеофо-нов, имеющих каждый сам по себе единицу смысла или смысловыразительную функцию (см. выше о К-, -А-, -Р), подобную (но н е равную!) смысловыразительному значению, напр., букв в составе аббревиатур, слогов в составе сложносокращенных слов и т. п.

Антиимитатив кар «свилеватый наплыв на дереве» состоит н е из идеофонов, а из фонем/аллофонов /к-/, /-а-/, /-р/, лишенных по отдельности смысловыразительных функций и нужных 1) для совокупной символизации смысла/значения всей лексической единицы сразу и 2) для различения смысла квазиомонимов, напр., чтобы не путать в пределах русской речи кап «наплыв» и кан «емкость», литовской — кар «наплыв» и кас! «чтобы; что; если», чувашской — кап «наплыв» и кай — «уходить; уходи, ступай».

Кроме того, еще Н. И. Ашмарин заметил, что подража-ния/мимемы (по нашей терминологии — имитативы, что не совсем одно и то же) «произносятся с заметною интенсивностью чувства» и «этим самым обеспечивается и сохранение в языке их более ранних форм». В работе «Подражания в языках Среднего Поволжья» (Известия Азерб. ун-та, вып. I—V. — Баку, 1925) читаем: Мимемы б(ольшей) ч(астью) произносятся более повышенным тоном, чем другие разряды слов: переходя в «части речи», они теряют высоту тона и произносятся так же, как и другие слова». Согласно нашим наблюдениям, имитативы выделяются в речи одновременно высотой тона, силой голоса, скоростью произношения, при этом тон не обязательно должен быть повышенным, он может быть и сознательно «пониженным», главное — имитативы произносятся другим, нежели ан-тиимитативы, тоном... Указанные... тон, сила голоса и скорость произношения — создают особый мелодический рисунок имитатива, и именно наличие/отсутствие названного «рисунка» на интонационном уровне отличает имитативы от антиимитативов. И, если в составе антшшитатпвов ударением выделяются лишь слогообразующие звуки (обычно — гласные или сонорные и гласные), то подлинные непогашенные имитативы характеризовались, видимо, в древности не только ударением на вокалических компонентах, но и выделением силон голоса (подобием ударения) любых составляющих компонентов, т. е. идеофонов.

В живой образной речи имнтативу свойственна (во всяком случае — в чувашском, где словесное и фразовое ударения похожи даже на антиимнтатпвном уровне) в сжатом виде интонация актуального членения предложения, то есть логическое подчеркивание того или иного составляющего компонента (-идеофона), напр., рассмотренный выше имитатив КАП- может быть произнесен:

1) с логическим подчеркиванием начала действия — КК.АП!, оно достигается подобием геминацин первого, начального, идеофона К-, который допускает более длительное произношение за счет более или менее уловимой паузы на выдержке;

2) с логическим подчеркиванием длительности хватания — КААШ, что достигается полной произвольностью скорости и длительности произношения вокалического элемента — идеофона -А-; например, один из играющих, изображая хищника, может намеренно до предела разомкнуть челюсти на произношении первого идеофона, затем — бегать за воображаемой жертвой неопределенное время на произношении второго идеофона -А-, и, лишь догнав и схватив объект преследования, сомкнуть уста на произношении последнего идеофона -П; 3) с логическим подчеркиванием финала, его необратимого характера; это достигается: деактуализацией первых двух компонентов К- и -А-, которые произносятся быстрее, с возможной редукцией вокалического по природе -А-, и максимально яркой для данного языка артикуляцией конечного идеофона -П, близкого к геминированному за счет паузы на выдержке -ПП.

В русском языке, как, впрочем, и в других языках, имеются так называемые императивные односоставные предложения типа: ВСТАТЬ!, или СТОЙ!, или Т-С-С!-ТИХО! н т.д. Наличие предикативности, предполагаемых на ситуативном уровне логических субъекта и объекта, логической обращенности к прошедшему, настоящему или будущему времени, логического адресата (средствами языка сознательно пли бессознательно, или за отсутствием единиц соответствующего плана — не выраженных) одинаково характеризуют как «императивные» предложения названного типа, так и имитатнвы типа КАП-.

Следовательно, если предположить низшую стадию развития языка/речи, представленную только и «исключительно» имитативами, и условно противопоставить е е высшей стадии развития языка/речи, представленной лишь антиимитативами (к этой стадии очень близки почти все современные литературные языки), и если заняться отысканием функциональных соответствий, то окажется, что современная фонема-звук соответствует только конкретному артикуляционному компоне»-

ту идеофона. Функции былого пдеофона в современной речи выполняет слово!

То, что мы назвали в начале нашей работы имитативом, соответствует предикативно-атрибутивной синтагме, а в конечном счете — предложению!

С учетом того, что высокоразвитым обезьянам свойственна звуковая сигнализация (отдельные виды шимпанзе различают до ста звукосигналов!), допустимо выделение четырех качественно различных этапов развития человеческой речи (в отвлечении от языков конкретных племен, народностей, наций):

1) первый этап — д о и м и т а т и в н ы й (звуковая сигнализация, в известной мере аналогичная обезьяньей);

2) второй этап — и м и т а т и в н ы й (отразился позднее в пределах собственно имитативного фонда современных языков и в погашенном виде — в составе производящих кор-ней-радиксоидов обычных современных слов; при этом важно не упускать из виду, что фонетическая самобытность подражательных слов в национальных языках — явление более позднее, а «межсемейная» идентичность отымитативных кор-ней-радиксоидов — явление наиболее древнее);

3) третий этап — п о с т ы м и т а т и в н ы й (документально известен с «самых древних» образцов письменной речи, продолжается по сей день);

4) четвертый этап, его мы условно называем неизвестным будущим (предельно формализованный и похожий на язык/метаязык науки?).

Первый этап для непосредственного изучения уже абсолютно недоступен, косвенное его изучение через познание коммуникативных систем современных высокоразвитых приматов — вне реальных возможностей автора диссертации, который н е считает себя также специалистом по лингвофу-турологпп.

Мы имеем:

1) реальную возможность изучать во всем объеме только третий, постымитативный, этап развития человеческой речи, представленный в той или иной степе;:г. доступными для непосредственного ознакомления подлинными фактами современных живых и письменно зафиксированных мертвых языков родов, племен, народностей, наций;

2) не менее реальную возможность более или менее фрагментарного изучения предыдущего, второго, и м и т а т и в-но г о, этапа развития человеческой речи, представленного далеко не в первоначальном фонетическом облике унаследованными в той или иной мере в том или ином языке живыми имитатнвами, периодически обновляемыми основными типами/моделями нмитатнвов, сохраняющихся в сниженных

или специальных сферах языка/речи, а также — в составе ныне погашенных производящих корней-радиксондов.

Характеризуя имитативный и п о с т ы м и т а т и вн ы й этапы развития человеческой речи, мы имеем в виду крайние полюсы: начало имитативного (второго) этапа и конец (современное состояние) постымитативного (третьего) этапа, сознательно отвлекаясь от анализа многочисленных промежуточных стадий и состояний.

Начало конца имитативного этапа, видимо, следует относить ко времени уже первых актов взаимодействия выделившихся наречий, результатом чего были односторонние, двусторонние и многосторонние заимствования, вызвавшие стойкую оппозицию — «наследуемые непронзводные и производные имитативы: заимствованные непроизводные и производные имитативы».

Накопление заимствований, характеризовавшихся меньшей прозрачностью, а то и полной затемненностью структуры, частичной или полной независимостью от характера реалий; расширение, углубление и постепенная абсолютиза-ц и я практики произвольного использования непроизвольных/мотивированных по своему происхождению звуков и звукосочетаний и т. п. —■ привели к тому, что упомянутая оппозиция «наследуемые имитативы: заимствованные имитативы» уступила роль новому, более глубокому, противопоставлению — «имитативы: а н т и -имитативы».

Роль и количество заимствований гипертрофированно возрастали с каждой новой политической переориентацией носителей данного языка, диалекта и т. п., при этом с неизбежностью возникали даже две фонетики: фонетика (точнее — и д е о ф о н и к а ) и м и т а т и в о в и синхронная ф о-нетнка (подлинная фонетика в современном смысле) а н-т и и м и т а т и в о в, степень или характер совпадения/несовпадения которых, разумеется, были различны в каждом конкретном случае. Та или иная степень унификации достигалась за счет ослабления позиций имитативов, число и употребительность которых в речи все более сокращались, особенно и в первую очередь — в речи господствующих социальных прослоек и вообще — носителей наддиалектных стилей.

Положив начало собственно человеческой речи, имитативы в дальнейшем неминуемо должны были уходить и уходили на задний план, и уже на стадии письменных литературных языков древности (древности условной, потому что последние 5—7 тысячелетий в чисто хронологическом плане составляют ничтожную долю по отношению ко всему времени эволюции человека на земном шаре)1

подражания ограничены в употреблении рамками отдельных стилей: сокращается их число вообще и падает употребительность даже в бытовой речи. Сказанным объясняется кажущаяся несогласованность между теорией отымитативного происхождения языка и скромной ролью имитативов в памятниках письменности и в современной речи (подробнее: ДТП-5, с. 70).

Скорость, масштабы, степень завершенности/незавершенности процесса вытеснения имитативов антиимитативами у каждого этноса в каждую данную эпоху, надо полагать, были свои и остаются таковыми по сей день, хотя сегодня на земном шаре и не может быть языка, остающегося на стадии имитатпвной речи.

Некоторые разряды имитативов в связи с демократизацией общественных устоев могут актуализироваться и увеличить инвентарный список в рамках отдельных стилей (например, детская литература для самых маленьких) или в специальных областях (например, в орнитологии для передачи голосов конкретных видов птиц), но это ничуть не свидетельствует об обратном движении языка к имитативной стадии, так как в современном языке унаследованные или специальна/стихийно создаваемые подражания воспринимаются уже не как противопоставление ан-тинмнтативной номенклатуре и антиимитативному строю речи, а лишь как особая категория слов, что-то вроде слов особой части речи, необходимых в отдельных, вполне определенных, ситуациях и стилях, как вынужденное дополнение к более обычным и «более приличным» способам передачи чувств и мыслей.

Глава первая «Учение Н. И. Ашмарина о мимемах и теория имитативов» посвящена критическому изложению и комментированию давно ставших библиографической редкостью и почти полностью недоступных всесоюзному читателю работ выдающегося тюрколога-чувашеведа.

Широкое понимание явления имитации (не ограниченного фактами звукоподражания), мнение о консервации фонетического облика части имитативов, стоящих за пределами действия «классических» формул звукопереходов, установление зависимости степени употребительности различных имитативов в памятниках от стиля и жанра и т. п., выдвижение задачи создания словаря имитативов — отмечены в качестве непреходящих заслуг русского пионера нмитативики. Подробной же критике, кроме конкретных этимологий отдельных слов (типа немецкого названия змеи, латинского названия свинца и т. д.), подвергнуты мысли Н. И. Ашмарина о первоначальной хаотичности звуков человеческой речи, мнение о первоначальной немногочисленности мимем,

объяснение поисхождення так называемых «световых» ими-тативов и др.

Вскрывая недостатки и ошибочные моменты учения Н. И. Ашмарина о мимемах, автор счел своим моральным долгом одновременно реабилитировать и защитить его правильные установки, подвергшиеся в свое время голословному «развенчанию» со стороны В. Г. Егорова. Только не считаясь с реальной действительностью, о двух с лишним тысячах имитативов в языке (в одной из работ Н. И. Ашмарина их около 1600!), представленных более чем ста структурными типами, можно, видимо, заявить: «В каждом языке имеется небольшая групап слов, .обязанная происхождением подражательным словам...». Если отбросить производные основы и заимствованные слова, то ни в одном современном языке не наберется более 2—3 тысяч природных («непроизводных» с современной точки зрения) именных и глагольных корней в совокупности, поэтому арифметически невероятно, чтобы в составе корнеслова была какая-либо другая, неот-ымитативная по происхождению, группа слов, способная соперничать с подражаними в области корнепроизводства!

Завершая рассмотрение специальных работ Н. И. Ашмарина по чувашским подражаниям, автор диссертации пришел к заключению о том, что они «представляют собой до сих пор в полной мере не оцененный вклад как в чувашеве-дение, урало-алтаистику, так и в общее языкознание; отдельные ошибки автора, даже весьма значительные, носят в той или иной мере частный характер и не могут умалить значения сделанного».

Глава вторая «Обзор и опыт встречного исследования проблем имитативики, выдвинутых в советском языкознании авторами наиболее выдающихся работ последних десятилетий». Здесь в качестве вклада в рассмотренное выше ашмари некое направление тюркского языкознания первой половины XX века оцениваются статьи по мимологпи Н. К. Дмитриева, публикации об ономатопоэтических словах в алтайских языках Г. Рамстедта, соответствующий раздел книги Н. А. Баскакова «Каракалпакский язык», а также работы М. Адилова, М. Битнера, В. Банга, К. Броккельмана, Ж. Дени, X. Марчанда, С. Кудайбергенова, А. Искакова, Ш. Сарыбаева, Л. Харитонова, Р. Кунгурова, М. Худайкули-ева, Б. Катембаева, 3. Ишмухаметова, У. Ембергенова, Я- Аб-дурасулева, С. Джафарова, X. Мухитдинова, С. Арназарова и др., которые были в разной степени обобщены в монографии А. М. Газова-Гинзберга «Был ли язык изобразителен в своих истоках? (Свидетельство прасемитского запаса корней)»— М.: Наука, 1965 и новейшей книге А. М. Щербака «Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков

(наречие, служебные части речи, изобразительные слова)»—■ Л.: Наука, 1987.

Вышедшие в свет уже после завершения нашей диссертации работы И. А. Перельмутера: «Греческие мыслители V в. до н. э.», «Платон», «Аристотель», «Философские школы эпохи эллинизма» (в коллективной монографии: История лингвистических учений. Древний мир,—Л.: Наука, 1980, с. 110— 180), подробно, самостоятельно рассматривающие роль античных ученых в постановке и решении интересующих нас проблем, а также — выполненные совершенно с иных позиций и совершенно с иными целями диссертации (типа кандидатской Б. В. Журковского, докторских А. П. Журавлева и С. В. Воронина, с которыми у нас полное расхождение даже в понимании основных терминов), мы собираемся прокомментировать в особой книге и в своей диссертации только упоминаем. Сознательно оставлены без внимания десятки работ по тюркским и другим языкам народов СССР, инвентаризующих конкретный материал, по определенному шаблону классифицирующих его, но в теоретическом осмыслении не подымающихся даже до уровня Н. И. Ашмарина или В. Махека (иногда даже не знакомых с трудами последних и не указывающих их имена в списках использованной литературы).

Высокая оценка дана работе А. Г. Спиркина «Происхождение языка и его роль в формировании мышления» (М..: Госполитиздат, 1957), в которой убедительное развитие получила мысль о том, что «унаследованные от животных предков звуки н послужили основным материалом, или биологической предпосылкой, формирования звуков речи человека». Основополагающим утверждением А. Г. Спиркина автор диссертации считает его положение о том, что «признавая генетическую связь между человеком и животным, мы вообще не можем себе представить иного источника звукового материала языка»; развивая это положение, следует помнить, что «теория звуконзобразительнос-ти» (теория имитатнвов) противостоит н е материалистическим положениям классиков марксизма (как пытаются представить ее противники), а в первую очередь — идеалистическим положениям богословов всех времен о том, что язык рода человеческого от бога, или даже вообще — слово есть бог. Критики «звукоизобразительной» теории происхождения человеческой речи, подобные В. Г. Егорову (см. выше), его предшественникам и последователям, упорно замалчивают именно атеистический характер теории имитатнвов и, видимо, вопреки намерениям, объективно склоняются к идеалистическому решению основного вопроса философии —■ о первичности материи и вторичности сознания.

2. 1083.

U

Параллельно с рассмотрением выводов названных и других предшественников и в дополнение к ним, выдвигается и развивается ряд оригинальных положений, в первую очередь: о первичности сознания и вторичности речи, об относительной самостоятельности как мышления, так и подражания в животном мире, о необходимости введения понятия имитатив. По нашему мнению, имитативы в большинстве своем восходят н е к выкрикам и не к непроизвольным зву-коиспусканиям, а являются результатом сознательной звукописи, цель которой не фотография, а образ; т. е. человек, не может и не стремится сохранить полный состав звуков имитируемого зрительно-слухового эффекта; человек ' выделяет лишь самые яркие и характерные звуки, образующие основу имитируемого звучания/движения, полностью отбрасывает сопутствующие второстепенные моменты, утрирует (то есть сознательно усиливает, видоизменяет и тем самым заостряет) важные с его точки зрения артикуляции и, строго соблюдая последовательность произнесения, создает ритмический рисунок.

Подражание-имитатпв — это художественно-музыкальный образ предмета или явления действительности, создаваемый с сознательной целью вызвать те или иные ассоциации и психофизиологические реакции со стороны ближнего.

Первоначально единицы первобытной речи представляли собой, видимо, одно временно и акт мысли, и акт художественного (не только музыкального) творчества; в этом смысле можно утверждать, что первобытный человек, совершая казалось бы обыденный акт речи, выступал одновременно и как ученый-мыслитель, и как худож-ник-типизатор (поэт, музыкант, композитор, живописец), как политик. Не только правомерно, но и необходимо говорить о поэтике первобытной речи, об ее музыке, психологии и философии.

Эмоциональные выкрики, произнесение звуков, сопровождавших трудовые операции, физиологические отправления и состояния — все это объединяет человека со всеми другими животными, все это способствовало подготовительному развитию речи и особенно — органов речи, но это н е могло стать и н е стало главным истоком основного словарного . фонда; способность воспроизводить окружающие звуки, голоса, шумы, акустические эффекты живой и неживой природы — свойственна н е одному лишь человеку, в узких пределах отдельные виды птиц могут превосходить человека в звукоподражании, значит, подражание само по себе еще не есть факт языка; первичные поливалентные и м 1! т а т и в ы — единицы первоначальной речи первобыт-

ного человека — принципиально отличаются как от-непроизвольного звукопспускання, выкриков, так и от подражаний типа птичьих, в первую очередь своей целенаправленной сознательностью, волевым стремлением создать звуковой символ объекта, позволяющий оперировать, им, этим символом, в пределах сознания, даже в условиях,, когда непосредственное восприятие самого объекта (например, в темных пещерах, ночью и т. д.) исключено.

Кряхтение, пыхтение, визги и т. п. — область инстинктивного, но звукоподражания тем же: кряхтению, пыхтению, визжанию, уханью и в особенности — явлениям, объектам, процессам в организмах и в окружающей природе — область-сознания, интеллекта, следовательно, переход от первого ко второму — ничто иное как качественный скачок.

Связь между эмоциями и соответствующими выкриками прямолинейна: эмоция (причина)—^ крик (следствие), то же в случае обратной связи: крик (напр., одного из составляющих коллектив, стадо, стаю — от испуга) —эмоция (состояние страха у всего слышащего гомогенного окружения); совсем другая картина в случае с первичным поливалентным имитативом: эмоция, мысль, понятие (причина)—»-соответствующий имитатив, то или иное обобщенное звукоизоб-ражение (следствие), но в случае обратной связи: услышанный имитатив (то есть, воспринятое звукОизображение) —»-представление о породивших эмоции, мысли, понятии (сопровождающие представления эмоции здесь уже как бы функционально второстепенны!). В связи со сказанным возникает основополагающее для теории отымнтативного происхождения человеческой речи (в нашей редакции) утверждение о первичности сознания и вторичности языка, речи.

Исключительные способности к звукоподражанию у отдельных видов животных, в узких пределах равные человеческим способностям или даже превосходящие последние,, сами по себе, в условиях отсутствия коллективного и индивидуального сознания, еще не ведут к созданию языка/речи, в то же время значительный уровень интеллекта у других видов животных (напр., у обезьян, собакообразных, дельфинов и т. д.) при неспособности к подражательным артикуляциям по физиологическим причинам также н е обеспечивает возникновение языка/речи на уровне второй сигнальной системы, подробно описанной физиологом И. П. Павловым.

Таким образом, можно говорить об относительной самостоятельности как мышления, так и подражания в животном мире, н о поскольку язык/речь возникает как осознанное стремление отразить сущность воспринимаемого объекта/явления или переживаемого чувства через подражание

2»

19

ему, параллельно столь же осознанному стремлению вызвать у «собеседника-адресата» представление о своих мыслях или чувствах, постольку можно говорить о первичности сознания и вторичностн языка/речи в конкретно-исторической ситуации, в течение которой бессловесное (с точки зрения человека) стадо приматов превратилось в человеческое общество, пользующееся языком/речью.

Особенностью самостоятельного развития способности к подражанию является то, что она зиждется на физиологическом свойстве обратной/двусторонней связи: артикуляции речевыми органами (попугая, скворца и т. д.) рождают звук..., воспринимаемый звук вызывает соответствующие артикуляции или хотя бы стремление к артикуляциям, способным породить максимально близкий звук. Музыкальные инструменты не обладают этим свойством живого: нажимая на клавиши, мы порождаем звук, но, издавая звук, мы не можем вызвать соответствующие движения клавиш. Многие виды живого (напр., птицы) осуществляют прямую и обратную связь артикуляции со звуком инстинктивно, на уровне первой сигнальной системы, в конечном итоге — непроизвольно, и только человек пользуется как прямой, так и обратной связью сознательно, прибегая к помощи второй сигнальной системы, то есть — по своему усмотрению и «произволу».

В связи с «произвольным», точнее — сознательным, характером звукоподражаний-имитативов заслуживает особого замечания мнение А. Г. Спиркина, что «...третьим источником уже развития звукового материала речи послужили всевозможные видоизменения наличных звуков». Хотя положение 'это и выглядит аксиомой, с ним можно согласиться лишь -частично. Дело в том, что зафиксированные в конкретных языках (особенно —в чувашском) имитативы характеризуются вариативностью, большинство из них имеет синхронные варианты-аллоформы, вызванные не пространственно-хронологической дифференциацией языка, а сознательным стремлением дифференцировать произношение одного и того же имитатива соответственно естественным разновидностям «обозначаемого явления или объекта, ср. чувашские: йалДар-«об очень ярком: молнии, вспышке луча прожектора, сполохе и т. п.», йалДар- «об очень ярком, но не крупном: звезде, начищенной монете, пуговице, медном тазе и т. п.», йалДарр- «блеск более продолжительный, чем йалДар-», ^алДар «звезда в разных значениях», чёлДёр — «синхронные поблескивания, легкое журчание струи, всплески», чалДар-«звуковые и зрительные эффекты от разлетающихся мелких осколков чего-либо хрупкого; эффект, напоминающий мерцание звезд или догорающих угольков», чалДар — «звуковые

л зрительные эффекты от внезапно разлетевшихся искр, осколков, струй и т. д.», ^илДёр «блеск от слизистых выделений; выделения у коровы» и т. д. Обнаруживаемое в последнем случае чередование анлаутов ч-/?-/й- несомненно возникло первоначально как результат синхронного осознанного разграничения разных случаев употребления одного и того же звукового образа-имитатива, но со временем эта первоначальная осознанность уступила место чисто механическому, совокупному различению уже лексических основ, а формула соответствий типа и т. д. могла реализовы-ваться и реализовывалась вновь и вновь уже как результат чисто фонетических изменений и преобразований, вследствие ложных переосмыслений, ассимиляционно-диссимиляцион-ных процессов и т. п., ср. др.-чуваш. *чавар- (подтверждается венгер. сзауаг «винт, шуруп»), но современное чуваш. вар- «заворачивать; ввинчивать, завинчивать и т. д.», хотя в других лексемах сохранился и *й-, ср. вышеприведенные: *чав-: чавар-, $ав-: «¿авар- с йав- «вить, завивать, крутить, напр., веревку и т. п.», йав-: йава «гнездо» и т. д., при этом на уровне транзитивов же имеем и более древние к-/т- аила-уты в составе: чуваш, тавар- «выворачивать, напр., рукава шубы; переворачивать, напр., покосы и т. п.», венгер. кауаг-«мешать, помешивать чай, кофе», кеуег- «мешать ложкой, подмешивать; вовлекать, впутывать кого куда».

Следовательно, сознательность звуковых изменений и звукозамен на уровне имнтативов вызвана стремлением дифференцированнее отразить картину познаваемого внешнего мира и связана с практической бесконечностью воспринимаемых объектов в условиях ограниченного инвентаря общепринятых (общепонятных, общедоступных, совокупно выработанных, типизованных, стандартизованных и т. п.) подража-ний-имитативов. В нескольких местах диссертации показано, как эта сознательность звукоизменений и звукозамен на уровне имитативов в какой-то мере предопределяет формулы позднейших фонетических процессов и, в конечном счете, противостоит относительно стихийному характеру фонологических преобразований на уровне отымитативных и постымитативных производных.

Говоря о чисто имптативной эпохе языка/речи и постыми-тативной поре, мы противопоставляем начальный и конечный периоды лннгвизации человеческого общества, ничуть не пытаясь провести строгую хронологическую черту между ими-тативным и постымитативным временем развития конкретных языков и наречий, так как последняя задача не представляется выполнимой даже в необозримом будущем.

Естественным путем возникшая человеческая речь, следовательно, в конечном счете является искусствен-

н ы м созданием, поскольку является одновременно и следствием и результатом деятельности разума, вобравшего в себя все достижения коллектива и индивидов. Данная формулировка не исключает полностью и момент стихийности, но стихийности, понимаемой лишь как отсутствие на начальных этапах целенаправленного руководства из единого центра, ни в коем случае н е стихийности вообще или стихийности в любом смысле.

В связи с вышеизложенным обосновывается необходимость введения термина имитатив, который имеет в виду не просто «условное воспроизведение звуков природы» (под этим автор понимает и непроизвольные звучания, сопровождающие «некоторые процессы», н крики животных), а также — не просто «создание слов, звуковые оболочки которых в той пли иной степени напоминают называемые (обозначаемые) предметы и явления», а речь, представляющую собой подражание звукам, процессам, движениям, световым, цветовым, статическим н иным явлениям и качествам окружающей действительности (включая и самого человека во всех его проявлениях) с помощью звуков (звуковых комплексов и звучаний). Имеются в виду не подражания звукам и звучаниям, а подражания объектам, явлениям, процесам, сстоянням, качествам с помощью звуков и звучаний.

Излюбленным приемом сознательного н бессознательного шельмования «звукоподражательной теории» было и остается сведение понятия «звукоподражания» (подражания с помощью звуков) к понятию «подражания звучащим объектам», в силу чего встает вопрос: а как образовались названия объектов и явлений, не имеющих собственного звука, н так как при декларированном понимании «теории звукоподражания» на этот вопрос ответ практически и очевидно исключен, то и вся теория «резонно» объявляется ложной.

Итак, под термином имитатив автор настоящей диссертации понимает подражание с помощью звуков объектам живой и неживой природы, а также их .свойствам и качествам, событиям и явлениям; нми-тативы состоят из и д е о ф о н о в, также выражающих единицу смысла; если в современных постымнтатнвных языках им 11 тати вы низведены до статуса слов одной нз частей речи, то в предыдущую, и м и т а т и в н у ю, эпоху это оыли единственно возможные максимальные отрезки речи, несущие в себе зародышевые состояния категорий предикативности, модальности и времени (см. Введение) .

Имитатив — это и музыкальный образ, включающий в себя понятие о характерном признаке, свойстве, качестве

отображаемого; это результат мысленного и художественно-эмоционального восприятия объекта или явления одновременно. Имитатив исторически — факт первобытного творчества человечества, это то, нз чего позднее возникнут в ка-качестве самостоятельных элементов:

1) ритм, положенный в основу относительно изолированных от речи музыкальных мелодий;

2) воспринимаемая зрением характерная деталь движения, явления или объекта, положенная в основу почти полностью изолировавшейся от речи живописи;

3) эмоциональная окраска слова, положенная в основу поэтического творчества и прозаической стилизации;

4) чистое пОнятие/чистый смысл, положенные в основу логических умозаключений представителями конкретных наук и философии;

5) звуковые комплексы вторичных имитативов, производных имен, глаголов, служебных элементов и т. п., положенных в основу синтаксически нормированного постымитатив-ного языка, характеризущего этно-политические единицы, подобные современным племенам, народностям и нациям.

Сказанное наводит на мысль, что с изучения имитативов следует начинать как попытки решения проблем глоттогене-за, так и исследования в области истоков музыки, живописи, поэзии, философии.

Среди анализируемых в данной главе работ имеются такие, авторы которых склонны считать подражания акустически воспринимаемым н невоспринпмаемым объектам явлениями не одного и того же порядка и разного происхождения. Фактом, противоречащим их взглядам, возможно является наличие значительного числа имитативов, в которых зрительное и слуховое восприятие объекта слиты и трудно расчленимы, ср. чуваш.: ТРАНК-, передающий идею несвободного прыганья, ЙАРР- — одновременно о быстром стекании узкой струйки накопившейся воды и движении падающей звезды, ЧАРР--о взгляде широко раскрытых глаз

и т. п. Это не исключает возможности массового происхождения конкретных «образоподражательных» имитативов как от «звукоподражательных» непосредственно", так и, в особенности, по образцу последних, но следует учитывать, что все возможные разряды имитативов сформировались не одновременно; общий инвентарь имитативов в первобытных говорах и наречиях формировался во времени: обогащался, уточнялся, обновлялся, что-то безвозвратно терял. Но вряд ли возможно выделить такой отрезок истории первобытной речи, когда в ней были представлены исключительно и только подражания звучащим объектам; по меньшей мере, подражания огню, солнцу, молнии, бликам и другим световым

эффектам, а также основным видам движений и состояний (ср. по разным языкам алдоформы, типологически повторяющие чуваш, нмитатив ТАП-, передающий идею отсутствия движения, звука!), нам представляется, не могли не быть с самого начала.

Подражания звучащим объектам всегда были в человеческом языке только образами последних; имитатив передает фактически н е эмоциональные выкрики и н е крик животного непосредственно, а конкретное человеческое представление об этом крике и т. п. Если между ими-тативом и реальным эффектом отсутствует представление в качестве посредствующего звена, то имитатив трудно признать фактом языка/речи, его следует рассматривать скорее в том плане, в каком проявляется данное явление у скворца или попугая.

Сотни инвентаризованных Н. И. Ашмарпным «мимем» обнаружили своих «родственников» в урало-алтайских языках и даже — во всем объеме так называемых ностратичес-ких в результате изысканий последних лет (см.: Корнилов Г. Е. Теория имитативов, постратика и тюркология. — В кн.: Языкознание. Тезисы... III- ВТК. — Ташкент: Фан, 1960, с. 17—19), так что соответствующая лексика явно недооценивается многими авторами у нас и за рубежом.

Комментируя некоторые высказывания предшественников, автор диссертации предлагает различать древность зву-кового/пдеофонного состава конкретных имитативов и древность формулы, по которой они образованы; за обновленной звуковой оболочкой может скрываться древний ритмический рисунок, как, например, для старинной мелодии могут быть сочинены ультрасовременные слова; точно так же, весьма древний имитатив, вследствие фонетических преобразований или ложноэтимологнческих переосмыслений, может модернизировать свой ритмический рисунок.

Не решен исследователями истории человечества и языка фундаментальный вопрос: все ли без исключения человеческие племена генетически восходят к одному конкретному племенному стволу или же соответственно четырем расам, четырем группам крови и четырм частям света — первоначально были четыре коллектива людей, которые самостоятельно образовались от четырех пород человекообразных обезьян, но позднее подверглись взаимовлияниям в течение нескольких миллионов лет. Во всяком случае, можно предположить, что в каждом конкретном, живом или мертвом, современном или древнем, языке представлены как хронологически, так и генетически разнородные имитативы, образованные по древним формулам еще в первобытную эпоху л сохранившиеся лишь в составе корней, а также — образо-

¡энные по тем же формулам в более позднее время, сверх того — также древние звукокомплексы, состав, последовательность и характер артикуляций которых претерпели су-дественные изменения, то есть, древние образования, переделанные по новым образцам и моделям. Поэтому при хронологической оценке имитативного фонда данного языка представляется необходимым избегать слишком категоричных и, тем более, специально не аргументированных выводов и заявлений.

В завершение второй главы автор критикует требование отдельных предшественников «равнять меж собой только звукоизображения, действительно равные по значению, изображающие один конкретный звук» (в сущности тот самый «семантический ригоризм» Вацлава Махека, о котором упоминает О. Н. Трубачев, см. его «Реконструкция слов и их значений»— ВЯ 1980 3, с. 4 сл.), требование, начисто отвергающее возможность семантических сдвигов и переносов.

Глава третья «Опыт встречного исследования сводного списка семитских звуконазывающих корней с позиций чувашеведения и теории имитативов» составляет более половины всего объема диссертации и представляет собой непосредственное обозрение сводного списка семитских звуконазывающих корней автора книги «Был ли язык изобразителен в своих истоках?», в свою очередь, являющейся в какой-то мере расширенным комментарием семитолога к мимоло-гпческим штудиям Н. И. Ашмарина, несмотря на героические усилия автора затушевать свою конечную идейную зависимость от последних. Обозрение автора настоящей диссертации имеет в виду и преследует цель изложить результаты собственного встречного исследования соответствующего круга частных проблем, основные итоги непосредственно «практического рассмотрения всех типологических и генетических сближений предшественников с точки зрения данных диалектов чувашского языка, сохранившего, возможно, наибольшее, число как ныне употребительных непроизводных имитативов, так и отымитативных производных в роли имен и глаголов».

Включающие «тематические» параллели из русского, литовского, таджикского, осетинского, якутского, турецкого, чувашского, малайского, японского языков, названные списки были составлены автором указанной книги для демонстрации типологического единства соответствующих семантических разрядов имитативов как в родственных, так и в неродственных языках по принципу «равнять меж собой только звукоизображения, действительно равные по значению, изображающие один конкретный звук», но преувеличение роли семантики, игнорирование вопроса о семантическом

развитии, отказ от учета переносов, переходов, возможностей расширения или сужения значения, невнимание к фактам переосмыслений, новых обобщений и т. п. — приводят к эклектизму конкретных списков, в связи с чем автор диссертации считает, что было бы более корректным идти от формы/ структуры к выяснению того, в каких языках, наречиях, диалектах, какое употребление и какие (прежние — конкретные :и новые — обобщенные) значения ей, этой форме или структуре, ныне свойственны.

Для сравнения с соответствующими общетюркскими и -межтюркскими, урало-алтайскими, индоевропейскими, афразийскими, австронезийскими (малайскими), японскими и т.д. данными, в значительной части впервые, в 3-й главе диссертации приведено 1937 чувашских и 664 русских корней, основ, слов и т. д., при этом часть общепринятых этимологнй подвергнута ревизии, а многим считавшимся до сих пор темными словам дано этимологическое объяснение или толкование. При этом, имея в виду, что десятки разнообразных ими-"тативов, связанных с выражением того или иного «темтичес-кого» значения, в каждом отдельном языке или утрачены, или остаются невыявленными, или просто пропущены в доступных источниках, а это ведет к неправильному упрощению, к вынужденной схематизации, к отказу от постановки многих важных проблем и вопросов, автор диссертации часто вынужден избегать категорических утверждений н подчеркивать предварительный характер отдельных умозаключений.

В целом, изложенный опыт встречного исследования сводного списка семитских звуконазывающих корней с позиций чувашеведения и теории имитативов подтверждает \) итоги сравнительно-исторического изучения венгерско-пермско-булгаро-чувашских лексических параллелей, изложенные в специальной статье (см.: Корнилов Генн. Некоторые итоги сравнительно-исторического изучения венгерско-пермско-булгаро-чувашских лексических параллелей.—СФУ XVII 1981 3, с. 218—223) и 2) результаты критического рассмотрения одной из вершин гуманитарного знания XX века— «ностратической» теории В. М. Иллича-Свитыча.

В частности, хотя названная теория и сняла покров романтичности и загадочности происхождения языковых семей, в том числе — продемонстрировала «корневое родство» тюркской и финно-угорской речи с диалектами всех языков Евразии, включая индо-евроиейскне, афразийские, дравидские и т. д., тем не менее, она является во многих отношениях ограниченной, несмотря на свою временную глубину, небывало широкое привлечение материала самых различных языков, несмотря на свою внутреннюю логичность и после-

доватеЛьность. Такие кардинальные проблемы глогтогенеза, волнующие умы языковедов и философов со времен Гераклита и Парменида, как вопросы о наличии и характере объективной связи между предметом, действием и их наименованием, остались за пределами теории Иллнча-Свитыча В. М., следовательно, в ней даже не ставится вопрос о происхождении самого «ностратпческого корнеслова». Хотя Иллнч-Свитыч В. М. никогда прямо не высказывался против «звукоподражательной» теории происхождения языка, объективный анализ его публикаций приводит к выводу: он не был сторонником этой теории, в частности, это видно из того, что в случаях, когда выяснялся дескриптивный (звукоподражательный) характер, обнаруживаемой по всем языкам основы, автор исключал последнюю из своего «ностратпческого» словаря и избегал последующего использования при демонстрации звуковых соответствий; лишь в последней, посмертной, публикации, в двухтомнике «Опыт сравнения ностратн-ческих языков» — М.: Наука, 1971, 1976, в разделе «О принципах построения словаря», на с. 106-й, находим компромиссное замечание, согласно которому «В словарь включен ряд образований, имеющих дескриптивную (звукоподражательную, символическую) окраску, но не обнаруживающих существенных нарушений регулярных фонетических соответствий». По нашим подсчетам, в 1-м томе 18 статей из 245, во 2-м томе лишь 7 статей из 108, всего в двух томах —25 статей из 353, то есть — около 7%, снабжены пометой, специально указывающей на дескриптивный характер архетипов. (Среди 25 этимологических статей дополнительного выпуска «Опыта сравнения...» под ред. В. А. Дыбо в 1984 году нет помеченных в качестве дескриптивных).

Будучи под влиянием многочисленных «развенчаний» и «разоблачений» звукоподражательной теории языковедами и философами разных степеней и рангов, В. М. Иллнч-Сви-тыч н е понимал двойственности своего положения и опасности своей позиции в первую очередь и главным образом для своей же собственной теории. Ведь в конце концов, если при использовании данных конкретных живых наречий, говоров и диалектов, будет доказана дескриптивносгь всех или почти всех гомогенных корней/основ, составивших «нострати-ческии словарь», и выяснятся для этих корней/основ корреспонденции и производные, обнаруживающие «существенные нарушения регулярных фонетических соответствий», то, строго следуя логике автора, придется исключить весь «словарь»?

Известно, что одними из самых богатых звукоподражаниями являются тюркские языки, но даже среди них особо выделяется старочувашскпн, в котором, как еще задолго до нас показали исследования Н. И. Ашмарина, около двух ты-

сяч самостоятельных «слов»-имитативов, кроме того — про изводящие корни свыше 90% природных (не заимствован ных в историческую эпоху из других, родственных и нерод ственных, языков) слов является в разной степени погашен ными мимемами-подражаниями. Есть основания думать, чтс чувашский в этом отношении отражает определенную стадию развития всех тюркских языков, а не мистического происхождения своеобразие. Только чувашский материал дает возможность установить дескриптивный пли отымитативный характер около половины «ностратических» основ-архетипов; для демонстрацн того, как это достигается, приведем два самых заурядных случая.

В 1-м томе на с. 324 под N° 200 даны параллели постра-тического kErdA «грудь, сердце»: картв. т-й<?гс?-«грудь» и. -е. herd «сердце»; урало-алтайские и дравидские параллели отсутствуют, относительно значении сделано замечание: «Производный характер картв. основы предполагает, по-видимому, исходную семантику «внутренность грудной клетки» (откуда в и.-е. «сердце»)...»

Сразу следует заметить, что столь отвлеченное понятие, как «внутренность грудной клетки», никак не годится в качестве исходного значения, поскольку первобытное мышление отличалось максимальной конкретностью. Что же касается отсутствия заиндоевропейских и закартвельских параллелен, то это объясняется исключительно тем, что в качестве параллелей-соответствий изыскивались основы лишь с предметным значением, в результате межтюркекпе параллели

чуваш, имнтатива КАРТ- «дерг--о веревочке, стук--об

однократном сокращении сердечной мышцы, об ударе пульса» из *k'art — остались за пределами «Опыта сравнения...», и статья № 200 оказалась не помеченной принятым сокращением «дескрипт.»

Оставляя без внимания статьи, подобные № 212 на с. 336-й, где не указан отымитативный характер ностратич. кар 'а «закрывать, покрывать», несмотря на изобилующие по языкам и диалектам аллоформы типа русск. хап-, хоп-, чуваш. кап-, коп-, хоп-, хуп- и тому подобные откровенные имн-тативы, укажем из 2-го тома на статью № 291 (с. 57), содержащую сравнение е.- х. mlg «грудь, вымя, сосать» и. е. tnelg — «доить» урал. malye «грудь, грудная клетка». Здесь автор не только не подозревает «дескриптивный» характер образований, но и уводит нас по явно неправильному пути, заявляя, что «сближение приемлемо, если исходна семантика «вымя, женская грудь», представленная в с. -х.; в урал. перенос в направлении «грудная клетка». В и. -е., вероятно, семантическое развитие «грудь, вымя» —«доить»... На самом же деле, соответствующая основа-имитатпв пред-

ставлена не только в уральских, семитских, и.-европейских, но и в алтайских, в частности, в тюркских параллелях чувашского Л\АЛ-_«движение губами при сосании», имеющего производное МАЛ К- «однократное движение губами при сосании с плавным началом и четким завершением», то есть, развитие значении в древних «ноетратическнх говорах и диалектах» шло от исходной символизации сосания, как главного и основного способа получения молока из вымени самки или груди женщины, к осмыслению нмнтатива в качестве имени действия; синтагматика последнего привела к глагольной парадигматике; осложнение словообразования неминуемо дает причастие со значением объекта обладания, а следовательно — и именные значения «вымя, грудь», самое позднее переосмысление — «грудная клетка».

Сказанное вроде бы хорошо согласуется с мыслью Г. Шу-хардта о том, что изначальность одночленных предложений «решительно опровергает гипотезу о приоритете предметного понятия», «язык начался с обозначения процессов, происходивших с вещами, а не с вещей, бывших объектами этих процессов» и принимать за первооснову следует слово-процесс (цитирую по упомянутой в начале 2-й главы книге А. М. Щербака, с. 135). Но фактически наша теория имнта-тнвов и гипотеза Г. Шухардта полностью совпадают лишь в неприятии «приоритета предметного понятия», а во всем остальном, в том числе, в аспектах более важных — полностью расходятся.

Если Г. Шухардт видит изначальным «слово-процесс», то мы видим — предложение (или даже текст!); если Г. Шухардт даже характеризует это «слово-процесс» в качестве односоставного предложения (в сравнении с другими типами предложений в современном языке), то внутреннее устройство этого односоставного предложения ему видится в плане обычной морфологии (корень, суффиксы, основа п т. п.), тогда как согласно нашей теории имнтатнвов (в границах предшествующей доантпнмитатнвноп эпохи) следует говорить о внутреннем синтаксисе внешне односоставного пред-ложения-имитатива, о внутренних членах предложения — идеофонах, имеющих каждый по-отделыюстп единицу смысла, передаваемого в аитинмитативной речи самостоятельным словом (пли даже словосочетанием-толкованием!). Более того, составляющие имитатив «слова»-пдеофоны допускают дальнейшее членение па кинемы (не в общепринятом смысле!), функционально равные современным фонемам (т. е.— имитатив рисует картину, выражает мысль пли «фотографирует» ситуацию; идеофон несет в себе понятие, представление, а кинема играет смыслоразлнчнгельпую роль, будучи всего-навсего, с точки зрения антинмнтатпвного языкозна-

ния .конкретным артикуляционным моментом ил» компонен том звука-фонемы!). Сказанное можно «доиллюстрироваты вышерассмотренным примером из словаря В. М. Иллнча Свитыча, записываемым нами в виде У МЛ К.

За сочетанием трех согласных скрывается удивительно образно н предельно точно схваченная картина реальной действительности: первый этап сосания заключается в схватывании губами объекта, после чего ток воздуха возможен только через носовую полость, при этом из наличных в языке двух носовых согласных звуков — /М/ и /Н/ — точнее будет употребить лабиальный /М/, поскольку необходима сим1-волизация состояния и работы губ, главного инструмента инициируемого действия; после сжимания и оттяжки взятого в рот соска (груди женщины, вымени самки и под.) поступает порция жидкого содержимого (молока, мозга — при об-сасыванп кости и под.), что лучше других плавных может передать именно /Л/, потому что он ярко боковой, и движение воздуха при его произнесении имитирует, разумеется, в обратном направлении, двойной канал (по левому и правому краю языка) расточения жидкости; завершающий акт глотания может живописаться любым аллофоном задненебных /К/, /Г/, /XI, которые символизируют и место последнего этапа действия (задняя часть неба, глотка), и предельность-завершенность— в силу той или иной степени приближения к нулю их сонорности (звучности). Заглатывание, проглатывание— хотя п очень краткий, но определенный временной отрезок, который может быть интерпретирован в качестве особого стесненного (затрудненного в тон или иной степени у отдельного существа в данный момент, в данных условиях) действия, благополучно завершаемого, но не предельно точно фиксируемого в финале, поэтому здесь не годятся /П/, /Б/, /Т/, /Д/, нулевая сонорность последних означает более жесткую, даже предельную, исчерпанность удара, движения или другого подобного действия.

Таким образом, за У МЛ К скрываются одновременно законченная музыкальная картина, вербализованный рассказ о событии с самостоятельным сюжетом, включающим интригующую завязку действия, его (действия) кульминацию и благополучную (хэппи энд!) развязку; прямо названы действующие лица (язык, губы, глотка), косвенно-ниосказа-телыю — объект (сосок, кость, нечто подобное), результат (заглотано нечто жидкое, имеющее пищевую ценность)...

Кто из современных композиторов или поэтов может отказать в гениальности первобытному автору этой микросимфонии и кто рискнет соперничать с ним в лаконизме, содержательности п выразительности? К сожалению, ни Г. Шу-

сардт (в упамянутой у А. М. Щербака статье «Происхожде-ше языка»), ни В. М. Иллич-Свнтыч не сумели подняться до совокупного понимания всего вышеизложенного.

Если привлекать последовательно только чувашский материал, и то оказывается возможным установить отымпта-гнвный характер около или более половины реконструиро-занных В. М. Илличем-Свптычем основ-архетипов, что же останется от словаря, если аналогичным образом привлечь ice богатство тюркской и финно-угорской речи, все данные зсех живых языков?

Мы не считаем, что имитативика не оставляет камня на камне от теории В. М. Иллича-Свитыча, но твердо убеждены: ностратика должна быть всесторонне согласована с ими-гатпвпкой, но последнее невозможно, если допускать взгляд, согласно которому «ностратический праязык» мог и не быть отымптативным в своей основе или по своему происхождению (в части корнеслова).

Окончательные (корневые) этимологии любых параллелей должны сводиться к установлению структурного и семантического тождества производящей основы с тем или иным, живым или погашенным, нмптативом, первоначально образованным не сочетанием фонем со смыслоразличитель-ной функцией, а сочетанием звуков-пдеофонов со смысловы-разительными свойствами, об этом свидетельствуют, в частности, и непосредственно иллюстрирующие наши теоретические положения оригинальные этимологии, приводимые не только в реферируемой главе, но и в двух предыдущих.

Заключение. Происхождение корня производного слова (слова основного словарного фонда, в первую очередь) относится к эпохе до образования былых и современных национальных языков, уже по одной этой причине (в отличие от цельнооформленного слова) корень может быть рассмотрен не только в рамках отдельного языка, не только в рамках группы близкородственных или семьи даль-неродственных языков, но и вообще, вне всяких рамок и ограничений, как дошедший до нас в законсервированном виде факт той или иной степени первобытного творчества.

В качестве такового, первичный корень, как правило, не допускает дальнейшего членения па словообразовательные компоненты, поскольку он не является и н п-когда не был словом, т. с. лексической единицей в современном понимании. С течкн зрения автора теории пмита-тивов, корень (см. Введение) по происхождению является и м и т а т и в о м, что функционально равнозначно современному предложен н ю, т. е. атрибутивно-предикативной синтагме. Звуки, составляющие первичный корень, по проис-

хождению являются и е • ф о и с м а м и, а идеофонамн (см. Введение), функционально равнозначными слову.

В целом, первичные корни современных и «древних» языков являют собой фонетически в разной степени деформированные, функционально переосмысленные «окаменелости», дошедшие до нас от эпохи качественно иного состояния человеческой речи. Их изучение — задача самостоятельного раздела языкознания, названного автором диссертации и м п-т а т н в и к о й.

Теория имитатнвов н е противостоит традиционному сравнительно-историческому языкознанию пне призвана заменить его. Имитативика должна дополнить компаративистику, четко разделив с ней объекты исследования.

Хронологически имитативпку интересует этап, предшествующий тому, в рамках которого ограничены интересы компаративистики.

Материально нмнтативику интересует главным образом первичный корень слова и живой имнтативный фонд, в то время как область интересов компаративистики — историческое словообразование и словоизменение, т.е. — суффиксы, префиксы, флексии, основы, слова-антиимитативы, в той или иной степени погашенные имптативы в качестве слов— в совокупности их исторических значений и функций.

Таким образом, пафос настоящей диссертации не в исследовании некоторого числа слов определенной тематической группы (нет нужды перечислять многочисленные, даже недавно защищенные, диссертации указанного типа), а в заявке и утверждении нового направления в чувашеведенпн, тюркологии и в языкознании вообще.

Содержание диссертации нашло свое отражение в следующих публикациях автора:

1. Евразийские лексические параллели. 1/Чуваш, гос. ун-т. — Чебоксары-. РИО ЧГУ, 1973, 297 с.

2. К уточнению объема и характера веигерско-пермско-булгара-чуваш-ских лексических параллелей-2. — Исследования по исторической лексикологии чувашского языка / НИИ при СМ ЧАССР. — Чебоксары: 1983, с. 96—110.

3. Некоторые итоги сравнительно-исторического изучения веигерско-пермско-булгаро-чувашских лексических параллелей.—СФУ XVII 3, Таллин: Периодика, 1981, с. 218—223.

4. О гомогенных явлениях в венгерском и чувашском языках. — СФУ XVIII 2, Таллин: Периодика, 1982, с. 50—57.

5. Взаимосвязи пермских, угорских, чувашского языков и теория имитатнвов. — Исследование фшшо-угорских языков и литератур в их взаимосвязях с языками и литературами народов СССР.—Тезисы докладов Всесоюзного научного совещания финио-угроведов. 27—30 октября, Ужгород; УГУ, 1977, с. 35.

6. К теории имитативов-1. — Диалекты и топонимия Поволжья. 5/ Чуваш, гос. ун-т, —Чебоксары: РИО ЧГУ, 1977, с. 61—142. .

7. Теория имитативов и данные чувашских диалектов (К теории имитативов-П). — Диалекты и топонимия Поволжья. 6 / Чупаш. roc. vu-т. —Чебоксары: РИО ЧГУ, 1978, с. 98—152.

8. Теория имитативов и данные чувашских диалектов (К теории ими-тативов-III). — Диалекты и топонимия Поволжья. 7/Чуваш гос. ун-т.— Чебоксары: РИО ЧГУ, 1979, с. 23—66.

9. Теория имитативов и данные чувашских диалектов (К теории ими-тативов-IV). — Диалекты и топонимия Поволжья / Чуваш, гос. ун-т.— Чебоксары: РИО ЧГУ, 1980, с. 103—130

10. К теории имитативов-V.—Диалекты и топонимия Поволжья / Чуваш. гос. ун-т.—Чебоксары: РИО ЧГУ, 1981, с. 3—37.

11. Теория имитативов, ностратика и тюркология. — Языкознание. Третья Всесоюзная тюркологическая конференция. Тезисы докладов и сообщений. — Ташкент: Фан, с. 17—19.

12. Имитативы в чувашском языке. Под редакцией Н. А. Баскакова.— Чебоксары: Чуваш, книжное изд-во, 1984, 184 с.

13. К вопросу о корневой этимологии. — В сб.: Проблемы составления этимологического словаря отдельного языка / НИИ при СМ ЧАССР. — Чебоксары, 1986, с. 115—123.

14. Некоторые новые аспекты подготовки и интерпретация исходных данных для решения проблем урало-алтаистики. — В сб.: Урало-алтаис-гика. (Археология. Этнография. Язык).—Новосибирск: Наука, 1985, с. 172—179.

15. О корневой этимологизации русской лексики с учетом данных нелндоевропейсхих языков.—Актуальные проблемы современной русистики. (Региональная научно-практическая конференция). Тезнсы докладов. — Горький: ГГУ, 1988, с. 17.

3. 1083.

33