автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде: межкультурные взаимодействия и трансформации первой трети XX в.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде: межкультурные взаимодействия и трансформации первой трети XX в."

На правах рукописи

ФУРСОВА Елена Федоровна

КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ В ПРИОБЬЕ, БАРАБЕ И КУЛУНДЕ: МЕЖКУЛЬТУРНЫЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И ТРАНСФОРМАЦИИ ПЕРВОЙ ТРЕТИХХ В.

Специальность 07.00.07 — этнография, этнология и антропология

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Новосибирск-2004

Работа выполнена в Секторе этнографии Сибири Института археологии и этнографии Сибирского отделения Российской Академии наук

Официальные оппоненты: доктор исторических наук Власова Ирина Владимировна доктор исторических наук Демин Михаил Александрович доктор исторических наук Томилов Николай Аркадьевич

Ведущая организация: Томский государственный педагогический университет

Защита состоится «21» декабря 2004 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 003.006.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Институте археологии и этнографии Сибирского отделения Российской Академии наук по адресу: 630090, г. Новосибирск, пр. Академика Лаврентьева, 17.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института археологии и этнографии Сибирского отделения Российской Академии наук.

Автореферат разослан « /?»____2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета,

доктор исторических наук

С В. Маркин

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность диссертационного исследования. Современная этнография нуждается в глубоком анализе исторического движения этнических традиций в пространстве и во времени. Среди многих задач, стоящих перед отечественной этнографией, безусловно, важной является проблема исследования культурно--бытовых особенностей региональных этнических подразделений разного уровня на вновь осваиваемых территориях, а также протекавших при этом процессов этнокультурного взаимодействия. В данном ракурсе диссертационная работа органично вписывается в проблему изучения сибирского этапа этнический истории восточнославянских народов, которая представляет собой историю этнографических групп, сформировавшихся на местах прежнего проживания или сложившихся вследствие переселения.

Мнения многих ученых сходятся в том, что современная этнография/ этнология оказалась не готова к наблюдаемому сегодня у народов повышенному вниманию к своему происхождению и традиционной культуре, известному в мире как «взрыв этничности» [Smith Anthony D., 1991,1996], «новый трайбализм» [Комарофф Дж., 1994]. В достаточно «спокойной» в смысле межнациональных взаимодействий Западной Сибири этот «взрыв» среди сельского населения восточных славян проявляется в актуализации традиций духовной культуры, обычаев и обрядов земледельческого календаря, чему не могла не способствовать достаточно высокая степень их сохранности в индивидуальной памяти носителей в 1920-х гг.

Степень изученности проблемы. Многоаспектность проблем трансформаций и межкультурных взаимодействий применительно к восточнославянским народам Западной Сибири предопределила многообразие научных теорий, задействованных в данном исследовании. Концептуальные подходы к исследованию межкультурных и межэтнических взаимодействий применительно к Европейской России, странам зарубежной Европы рассматривались в работах ученых: коллектива авторов «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы» (1973-1983), этнографов Л.Н. Чижиковой(1988), С.А Арутюнова (1989), СИ. Дмитриевой (1993), И.В. Власовой (2001), специалистов в области этносоциологии-Л.М. Дробижевой (1989), С.Г. Ларченко (1991), С.Н. Еремина (1991), Ю.В. Попкова (2003) и др. Вопросы формирования разных уровней этнических общностей, типологии и современного понимания их природы, культуры поднимались в трудах этнографов С.А. Токарева (1964,1980), Н.Н. и И. А. Чебоксаровых( 1967,1985), Э.С. Маркаряна (1969), В.И. Козлова (1979,2003), Я.В. Чеснова(1979), Ю.В. Бромлея (1983,

РОС, НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА

1987), МБ. Крюкова(1986), СВ. Чешко(1988,1994), В.А Тишкова(1997,2001), М.Н. Губопто (1989), СЕ. Рыбакова (2001,2003). Современные взгляда: на проблему этнической идентичности и ее роли в теории этноса представлены в исследованиях ученых И.Ю. Заринова, СЕ. Рыбакова, В.А Тишкова, СВ. Чеш-ко, специалистов в области этнопсихологии—Е.П. Белинской, В.П. Левкович, Т.Г. Стефаненко, а также представителей европейской научной школы - Anthony D. Smith, J. Frykman, U. Kockel, J. Macgregor Wise, M. Harbsmeier и др. Основы изучения природы ритуала, его структуры и функций, а также проблемы взаимоотношений «фольклора и этнографической действительности» заложили авторы: В.Я. Пропп (1963), В.В. Иванов (1974), В.Н. Топоров (1974), В.И. Еремина (1991), АК.Байбурин (1984,1993), Н.И. Толстой (1995), Б.Н. Путилов (2003) и др. Теоретической основой данной работы послужили фундаментальные труды по этнографии и фольклористике отечественных ученых, в которых рассматривается место славянской обрядности в европейской традиции, намечаются подходы к исследованию межкультурных взаимодействий между славянскими и другими народами: Е.В. Аничкова (1903, 1914), Д.К. Зеленина (1927), П.Г. Богатырева (1971), В.К. Соколовой (1979). Из зарубежных ученых подобной проблематикой занимались: V. Feglova (1976), B.G.Mykytmk(1979), J.-C Roberty (1980/1981),N. Stange-Zhirvova (1980/1981).

Период последней трети XX в. отмечен заметным повышением качества и количества исследований, появлением как трудов теоретического плана, так и региональных, в которых рассматриваются рассеянные и компактные группы восточнославянских народов: Л.М. Сабуровой, 1967; Р.В. Каменец-кой, 1977; О .А Терновской, 1977; Ф.Ф. Болонева, 1978,1992; ТА Бернштам, 1983; М.А Лобанова, 1984; Н.А. Новоселовой, 1984; АА Завариной, 1986; СИ. Дмитриевой, 1988; коллектива авторов монографии «Полесье», 1988; В.А Зверева, 1993; В.И. Дынина, 1999; Ю.В. Аргудяевой, 2000; И.В. Власовой, 2001; Л.А Тульцевой, 1997,2001; Н.А. Томилова, 2001; АЮ. Майничевой, 2002; Д.Г. Коровушкина, 2004 и др.

В печатных изданиях и архивных собраниях практически нет сведений о календарной обрядности изучаемой территории юга Западной Сибири, а именно: Барабы, Кулунды, Приобья, частично Васюганья, Причумышья и Присала-ирья, причиной чего является отсутствие здесь проведения каких-либо целенаправленных этнографических исследований. Публиковавшиеся описания ПАШалабанова 1848 г. [Громыко, 1975], Н.С Щукина 1865-1867 гг. [Матхано-ва, 1997], И. Дрыгаса 1913 г. [Фурсова, 2001], не публиковавшиеся-рукописи краеведов местных архивов П.М. Богатыревой, М.Д. Ощепкова, В.Н. Свири-денко и некоторых других включают краткий материал только по одному селу или нескольким отдельно взятым деревням. Календарные обычаи и обряды

Западной Сибири фиксировались и исследовались учеными, этнографами и историками, довольно отдаленных от изучаемых территорий мест: М.М. Гро-мыш(1975,1985,1991), НА Миненко (1983,1989); в 1990-2000-х гг. этнографическая литература соответствующей тематики пополнилась трудами В. А Ли-пинсшй(1989,1996),В.М. Кимеева(1997), ЛА Скрябиной (1997), Е.Ф. Фурсовой (1994,2002,2003), Т.Н. Золотовой(2000,2002), П.Е. Бардиной (2003), Г.В. Любимовой (2002,2004), М А Жигуновой (2002), а также статьями молодых этнографов, краеведов Алтая (М.В. Дубровской, О.С. Щербаковой, ЛА. Явновой), Новосибирска (О.В. Голубковой), Омска (Е.М. Ефремовой, АА Новоселовой), основными источниками для которых послужили полевые материалы авторов и их коллег.

Анализ степени разработанности проблемы показал, что по теме диссертации в имеющейся научной литературе нет работ, раскрывающих принципы межкультурных взаимодействий и трансформаций в среде восточнославянских народов на вновь осваиваемых территориях Сибири, где русские, белорусы и украинцы уже со второй половины XIX - начала XX в. проживают как плотными массивами, так и точечными вкраплениями. До настоящего времени остаются неизученными вопросы особенностей бытования традиционной культуры в среде контактирующих близкородственных восточнославянских народов при освоении новых территорий проживания, складывающихся при этом моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия, направленности и содержания трансформаций.

Актуальность, теоретическая, методологическая значимость поставленных проблем, необходимость критического переосмысления типологии микроэтнических подразделений этносов, критериев, согласно которым каждая этнографическая группа идентифицирует и сохраняет себя, а также направленность этнических и этнокультурных процессов в условиях нового пространства предопределили выбор темы, цель и задачи диссертационного исследования.

Целью данной работы является разработка основ концепции исторического движения этнических традиций и выяснение моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия на материале календарных обычаев и обрядов близкородственных общностей: крупного массива - русских, малых - белорусов и украинцев в Западной Сибири.

Поставленные цели обусловили необходимость решения следующих задач:

— апробировать авторские методики сравнительного полевого исследования (СПИ), сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);

— уточнить природу и свойства таксономически низких подразделений этносов (микрообщностей), критериев их идентификации, границ разделения «себя» и «чужих»;

— изучить старожильческое и переселенческое население Приобья, Бара-бы и Кулунды, ввести новые понятия его структурных подразделений: наряду с этнографическими, конфессионально-этнографическими группами—тер-риториально-этнографические группы русского, украинского, белорусского народов;

— исследовать бытование календарных обычаев и обрядов («ковровое обследование») старожилов и переселенцев Приобья, Барабы и Кулунды; выявить особенности форм календарной обрядности русского старожильческого и переселенческого населения в зависимости от мест проживания;

— проследить этнокультурные взаимовлияния различных общностей/групп старожилов и российских переселенцев первой трети XX в. - русских, белорусов и украинцев Приобья, Барабы и Кулунды; обосновать введение в научный оборот малоисследованного вида этнических процессов - «культурной интерференции» -как основного в условиях совместного проживания трех восточнославянских народов в Западной Сибири;

— выявить сходство и различие обрядовых комплексов старожилов и переселенцев исследуемых районов Западной Сибири с календарной обрядностью русских Европейской России, а также украинцами и белорусами мест выхода; рассмотреть вопрос о соотношении старожильческих обычаев и обрядов с аналогичными традициями старожильческого населения соседних сопредельных территорий Сибири.

Территориальные рамки. Исследование микрообщностей восточнославянского происхождения проводилось в различных по физико-географическим характеристикам районах Барабы, Верхнего Приобья, Кулунды, частично Васюганья, Причумышья, что территориально совпадет с центральной частью Томской губернии начала XX в., где восточнославянские народы составляли более 80% населения.

Полевыми исследованиями охвачены, таким образом, как «глубинные», изолированные районы (болотистое Васюганье, таежное Присалаирье), так и районы, где проходил Московский тракт, то есть наибольшего оживления социальной и экономической жизни края [Е.И. Соловьева, 1981].

Хронологические рамки первой трети XX в. выбраны в качестве временного среза по объективным причинам: с одной стороны, к этому времени приехала в Сибирь основная масса переселенцев из европейских губерний России; с другой стороны, интерес к периоду 1900-1920-х гг. обусловлен тем, что это были последние годы существования еще в достаточно полном виде

традиционных форм крестьянской (не колхозной) культуры, несмотря на прошедшие революции, Первую мировую и Гражданскую войны, смену государственного устройства России. Очевидцы тех событий в многочисленных интервью называют гранью коренных преобразований уклада деревенской жизни не 1917 г., а 1929- 1930-й гг.

В данной диссертации объектом исследования являются восточнославянские народы в Западной Сибири первой трети XX в. и их традиционные формы календарной обрядности при всей совокупности протекавших при этом процессов межкультурного взаимодействия.

Предмет исследования - межкультурные взаимовлияния, а также закономерности, тенденции, трансформации, проявлявшиеся в сфере календарных обычаев и обрядов близкородственных народов: большого - русских и малых - украинцев и белорусов.

Общей методологической базой исследования является диалектический метод познания, позволяющий оценить диалектику общего и особенного, формы и содержания, общенационального и регионального. Автор опирается на достигнутый в настоящее время уровень научного знания с учетом выдвинутых по данным проблемам точек зрения. В основу работы легли следующие методологические принципы организации исследования:

1. Принцип объективности подхода к прошлому исходит из исторической реальности того или иного исторического факта, который «нельзя вырывать из окружающей обстановки его существования», необходимости «помещать наши знания о прошлом в современный им контекст» [Тош, 2000].

2. Принцип историзма, а именно: восприятия явления в его развитии от прошлого к настоящему с перспективой в будущее, а также в связи с другими явлениями. Каждый факт должен быть включен в общий поток исторических событий, то есть изучаться в динамике, с выделением основных этапов, периодов и генеральных тенденций развития. Автор исходит из понимания того, что любое явление нашей культуры, в том числе религиозные представления и верования, особенности поведения, традиционные обряды являются результатом процессов, происходивших в прошлом и имеющих, соответственно, более ранние прообразы.

— Реальная научная практика требует комплексного использования описательного (идеографического) и объяснительного подходов, что продиктовано, с одной стороны, особенностями этнографических источников в виде дневников, писем, интервью, видеорядов, с другой стороны, важностью обобщений для раскрытия сущности явления. Нельзя устраняться от интерпретации этнографических фактов, попытки чего привели бы к устранению автором своего собственного профессионального знания [Соколовский, 1993].

При этом, чтобы не впасть в положение создателя «красивой теории, которую испортит один гадкий фактик», необходимо располагать описанием как можно большего числа этнографических реалий, с одной стороны, и принимать во внимание все разнообразие теорий, гипотез и «народных интерпретаций», с другой.

- Современный этнопсихологический подход значительно расширил содержательную часть предмета этнографии, позволил поднять столь актуальную для исследования тему, как осознание этнической, культурной, конфессиональной идентификации различными этнографическими группами. Под этнической identity, которая на русский язык переводится как идентичность, понимается этническое самосознание, самобытность, ощущение принадлежности к определенной группе, ощущение различий с другими и пр. Нами признается множественность и не взаимно исключающая природа этнической идентичности [Тишков, 2001; Малахов, 2002; Хершак Э., Кумпес Й., 1996].

— Автор осознает факт невозможности восприятия объекта этнографии эмпирически и проверки выводов, в соответствии с чем познание в этнографической науке носит реконструктивный характер. Специфика этнографической реконструкции заключается в том, что она субъективирована не только на исследовательском уровне ученым-этнографом, но и на уровне источников их создателями, в случае полевой работы - информаторами.

Методы исследования этнографического материала на теоретическом уровне. Использованы общетеоретические методы научного познания: анализ и синтез, дедукция и индукция, описание, сравнение. Основным методическим требованием является то, чтобы теоретические выводы не противоречили данным собранных полевых источников.

Современное этнографическое исследование не мыслимо без применения количественных методов, поскольку именно тщательно подобранные и проанализированные «числовые» выражения подтверждают правильность тех или иных наблюдений, предположений, дают возможность представить процентный состав жителей и т.п.

В данном исследовании использовался также метод «генеалогических хронологий» для определения этничности информаторов, а также их принадлежности к определенным этнографическим, конфессионально-этнографическим группам. Частный вариант реконструкции методом пережитков позволяет делать ретроспективные построения, столь необходимые для воссоздания картины мира, ранних форм духовной и материальной культуры. Автор разделяет точку зрения, согласно которой «реконструкция лишь тогда убедительна, когда она находит подтверждения в поздней традиции, зафиксированной реальными записями» [Путилов, 1984].

Методы эмпирического исследования этнографического материала.

У этнографии есть свой метод исследования, которого нет у других наук -непосредственные полевые наблюдения. По меткому выражению С. В. Чеш-ко, «опора на полевые исследования остается специфической и родовой чертой нашей науки». Особенностью диссертационной работы является то, что некоторые группы восточных славян Западной Сибири изучались, практически непрерывно, так называемым лонгвитюдным методом, начиная с 1977 -1978 гг. по 2000 - 2003 гг. Это позволило в ходе полевых работ не получать случайные материалы, и, соответственно, сделать более аргументированными выводы. Подробное исследование микрообщностей региона позволило сосредоточиться на конкретных этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических группах русских, белорусов и украинцев и избежать анализа обобщенного, «восточнославянского» или «сибирского», материала.

При проведении полевых этнографических исследований применялась методика комплексного изучения, которая основана на сочетании коммуникативного метода (индивидуального интервью) и непосредственного (включенного или визуального) наблюдения объекта и предмета исследования. Интервьюирование, как этнографический метод сбора информации, использовался в формах формального и, гораздо в большей степени, неформального интервью, «жизненных историй», которые известны как библиографисти-ка [Демин, 1996]. Записи интервью 1977 - 2003 гг., сделанные по воспоминаниям пожилых людей, позволили зафиксировать обряды на последней стадии их существования в 1920-1930-х гг.

Интервьюирование ценно тем, что в процессе рассказа информатору предоставляется возможность при описании того или иного обряда самому расставить нужные акценты - что было главным при его исполнении, на что обращали внимание, когда и как заканчивали? Чтобы не допустить искажения информации, необходимо увеличить ее количественно привлечением по возможности большего числа информаторов, смежных источников. Так, в ходе наших полевых работ были интервьюированы около 1000 информаторов из селений Новосибирской области, частично Кемеровской области, Алтайского края, прочих районов, включая Европейскую Россию, Восточную Сибирь; проведено в общей сложности 43 полевых этнографических экспедиции. Наиболее ценными информаторами для нас оказались «первичные», с которыми ни разу не беседовали этнографы-исследователи и которые составили абсолютное большинство опрошенных.

Еще один способ проверки полевых данных заключается в привлечении соответствующих архивных материалов, что особенно актуально при иден-

тификации носителя по отношению к конкретной этнографической, конфессионально-этнографической и прочим группам, изучении состава населения. Весьма важен факт совпадения названных информаторами старожильческих или переселенческих фамилий с указанными в «росписях», ведомостях более ранних периодов XVIII в., первой половины XIX, конца XIX и первой трети XX в. (методика ИАЭИ).

Метод непосредственного, или визуального наблюдения дает ценный, наиболее адекватный фактический материал, позволяющий фиксировать как явление в целом, так и детали, которые вполне могли выпасть из контекста рассказа информатора, - самое простое — показались незначительными. Специфически этнографический метод включенного наблюдения позволяет конкретизировать реальное существование тех или иных групп населения, не прослеживаемое по данным других источников.

В связи с задачей идентификации основных групп населения и этнографических особенностей каждой была применена авторская методика сравнительного полевого исследования (СПИ). Специфика использования СПИ конкретно в нашем случае заключалась в сборе необходимого этнографического материала на уровне одного временного среза не только на местах современного проживания представителей этнографических/этнокультурных групп, но и предположительной или достоверной прародины их прадедов. Подчеркнем, что в этом случае полевые материалы сопоставляются не с архивными или опубликованными данными, а с полевыми же материалами мест выхода. Практическое применение подобного метода уже позволило собрать необходимый этнографический материал, предоставляющий большие основания принять или отвергнуть высказанные ранее утверждения (спорные в отношении «кержаков», «чалдонов») [Фурсова, 1996; Она же. 1997; Она же. 1998]. Сравнительный материал собран как в селах Европейской России (Вятская, Нижегородская, Ростовская области), так и в Сибири (Томская, Иркутская области, Республика Бурятия).

Автор использовала метод сравнительного анализа архивных и этнографических данных, который можно было бы назвать методом сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ). Это дало возможность дополнить статистическими материалами наблюдаемые этнографические факты и данные интервью. Такой метод актуален для исследования восточнославянских народов Сибири, в силу особенностей ситуации исследования (пестрота восточнославянского массива и необходимость уточнения самоидентификации). Архивные материалы содержат точные сведения о местах выхода, наоборот, к недостаткам переписей относится невозможность установить принадлежность к этнографической группе

«чалдонов», «кержаков», «курганов», «двоеданов», что достижимо только полевыми этнографическими изысканиями.

Источники исследования проблемы. Роль первоисточника в научном исследовании особенно велика, поэтому автор уделила первостепенное внимание подбору этнографических полевых источников. Поскольку в отечественной этнографической науке отдельные группы старожилов, а также русских, украинских, белорусских переселенцев изучаемых территорий Западной Сибири до настоящего времени не являлись объектом специального рассмотрения, источниковой базой к написанию работы стал собственный полевой материал автора. Этнографическое исследование охватывает широкий круг источников, как специфически этнографических, которые являются основными (материалы интервью, личных наблюдений), так и письменных (архивы, рукописи, публикации, имеющие значение источника). Диссертационная работа основана на полевых экспедиционных материалах 1988 — 2003 гг. Приобского восточнославянского этнографического отряда, организованного Институтом археологии и этнографии СО РАН. На протяжении 1990-х годов, автору удалось периодически посещать новосибирские поморскую и федосеевскую, а также поморские - барнаульскую, кемеровскую, Новокузнецкую, алеусскую и другие сельские старообрядческие общины. Получить данные о традиционной духовной культуре восточных славян в изученных районах Приобья, Барабы и Кулунды в настоящее время можно только с помощью специфически этнографических методов работы. Записи рассказов, интервью пожилых людей 1890-1910-х годов рождения в количественном отношении составляют 55 полевых дневников, 29 тетрадей с расшифровками аудио- и видеокассет.

В качестве этнографического источника использовались фотографии и видеозаписи, сделанные автором во время полевых работ: в настоящее время имеется коллекция из 65 видео- и 170 аудиокассет. Приводимые курсивом в тексте диссертационной работы и приложении тексты представляют собой расшифровки экспедиционных звуко- и видеозаписей.

К этнографическим письменным источникам отнесены опубликованные и неопубликованные материалы в виде статей, заметок, дневников исследователей, отчетов краеведов, воспоминаний учителей, рукописей старообрядческих наставников, которые содержат этнографические сведения. Этнографические источники по данной теме и для данного региона в виде публикаций практически отсутствуют по причине невыявления интереса к русскому населению Сибири, в частности, Приобья, Барабы, Кулунды и сопредельных -Васюганья, Присалаирья, Причумышья. В этнографическом исследовании были учтены по возможности все существующие коллекции и фонды, содер-

жащие материалы по интересующей проблеме: Архив Музея Антропологии и Этнографии (ф. 2354), Архив Русского географического общества (АРГО, фонд 55, оп. 1), Государственный архив Новосибирской области (ГАНО, фонд 13, оп. 1; фонд 38, оп. 1; фонд 100, оп. 1;фонд 122, оп. 1;фонд 1418, оп. 1), Рукописный отдел Российского этнографического музея (РО РЭМ, фонд 1, оп. 2; фонд 2, оп. 1; фонд 6, оп. 5;), Государственный архив Омской области (ГАОО, фонд 86, оп. 1), Государственный архив Томской области (ГАТО, фонд 170, оп. 1; фонд 196, оп. 19; фонд 239, оп. 16), Центр хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ АК, фонд 26, оп. 2; фонд 61, оп. 1; фонд 67, оп. 1; фонд 163, оп. 1; фонд 164, оп. 1, ф. 233), а также Отделы архивной службы территориальной администрации районных центров Новосибирской области, Алтайского края. Весьма ценным и вполне достоверным источником для идентификации мест выхода старожилов и переселенцев являются анкеты «Всероссийской сельскохозяйственной, земельной и городской переписи 1916-1917 годов» в собраниях ЦХАФ АК (ф. 233), ГАТО (ф. 239), которые привлекали внимание историков, но не использовались в полной мере этнографами.

Научная новизна заключается в решении актуальных проблем современной этнографической науки: выявлении и обосновании природы микрогрупп этносов на вновь осваиваемых территориях, описании моделей межкультурных, межэтнических взаимодействий на основе конкретных форм традиционной культуры. Наиболее существенные результаты, полученные автором, состоят в следующем:

— сформулированы и отработаны на реальном материале авторские методики исследования этнографического материала: 1) методика сравнительного полевого исследования (СПИ); 2) методика сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);

— предложена классификация этнографических групп, в основе которой лежат их сущностные характеристики, происхождение;

— даны авторские формулировки для идентификации этнографических групп населения: «чалдоны», «сибиряки», старообрядцы-«кержаки», старообрядцы - «двоеданы»; выявлены и изучены ранее не привлекавшиеся к исследованию старообрядцы-«курганы», старообрядцы-«белорусские москали»; особо выделены северорусские, вятские, южнорусские (рязанские, курские и т.д.), поволжские и прочие переселенцы, а также белорусы, украинцы;

— обоснована целесообразность исследования восточнославянского населения юга Западной Сибири в единстве всех его групп, православных и православных старообрядцев, старожилов и переселенцев первой трети XX в.,

как составных частей единого сибирского народонаселения, во всех возможных взаимосвязях и взаимовлияниях;

- сделана одна из первых попыток проследить бытование календарных обычаев восточных славян в Приобье, Барабе и Кулунде и сопредельных территориях; заложен, следовательно, проект «коврового обследования» регионов Западной и Восточной Сибири в пределах широт, плотно заселенных славянами;

— выявлены модели/варианты процессов межкультурного взаимовлияния близкородственных восточнославянских народов в конкретных сибирских регионах; введено понятие и объяснено преобладание неисследованных процессов культурной интерференции на примере календарных праздников русских, украинцев и белорусов.

Таким образом, полученные теоретические выводы могут быть использованы для дальнейшего развития этнографической науки, уточнения и дополнения разработок ученых по типам этнических общностей и этнических процессов. Значимость проведенного исследования заключается в создании конкретной исследовательской модели (методик полевого и научного исследования, рекомендаций), формировании полноценной научной базы данных ранее не исследовавшихся сибирских районов, которые могут применяться при создании обобщающих трудов по проблемам восточнославянской этнографии, а также в образовательной, краеведческой, просветительской работе.

Апробация работы. Материалы и выводы диссертации апробированы в дискуссиях и сообщены на международных и всероссийских конференциях, симпозиумах и конгрессах: Международная конференция «Традиционная этническая культура и народные знания», г. Москва, 1994 г.; Международная научная конференция «Старообрядчество Сибири и Дальнего Востока, история и современность: местная традиция, русские и зарубежные связи», г. Владивосток, 1994 г.; Международный научный симпозиум «Православие и культура этноса», г. Москва, 2000 г.; III Международная научно-практическая конференция «Старообрядчество: история и современность, местные традиции, русские и зарубежные связи», г. Улан-Удэ, 2001 г.; Интер-Когресс Международного союза антропологических и этнологических наук (Inter-Congress of IUAES 2002) «The human body in Anthropological Perspectives», r. Токио (Япония), 2002 г.; Интер-Когресс Международного союза антропологических и этнологических наук (XV ICAES 2K3) «Humankind/Nature Interaction: Past, Present and future», г. Флоренция (Италия), 2003 г.; Международная научная конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры Русского Севера «Рябининские чтения», г. Пет-

розаводск, 1995,2003; Республиканская научная теоретическая конференция «Етшчна самосвщомють: нацюнальна культура», г. Киев, 1991 г.; Всесоюзная научная конференция «Этнические и социально-культурные процессы у народов СССР», г. Омск, 1990; И-У Конгрессы этнографов и антропологов России. Институт этнологии и антропологии РАН, гг. Москва, Нальчик, Омск и пр., 1997,1999,2001,2003 гг.; XVIII конференция Института славяноведения РАН памяти В.Д. Королюка «Межславянские взаимоотношения и связи», г. Москва, 1999 г.; VIII, XII Западно-Сибирское археолого-этнографическое совещание (конференция), г. Томск, 1990, 2001 гг.; Всероссийская научная конференция «Время и календарь в традиционной культуре», г. Спб., 1999 г.; Научная конференция «Этнос. Ландшафт. Культура», Спб., 1999; 1-1Х Годовые научные сессии Института археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск, 1995-2003 гг. итд.

Публикации. Основные теоретические и методологические положения диссертации изложены в 64 опубликованных работах, из них: две авторских и шесть коллективных монографий, одна брошюра, 55 статей общим объемом 87 п.л. (авторских).

Объем и структура диссертации. Диссертация состоит из введения, семи глав, заключения, списка использованных источников и литературы (405 позиций), а также приложений в виде отдельного тома. Приложения содержат 43 таблицы, расшифровки фольклорных и этнографических записей, списки информаторов различных этнографических групп, список экспедиционных поездок, 2 карты, 13 рисунков, библиографию литературы и источников. Ниже приводится содержание исследования.

Введение

1 Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Структурно-содержательная характеристика календарно-обрядовых комплексов

2 Этнографические, конфессионально-этнографические и территориально-этнографические группы: проблемы идентификации и методов исследования

2.1 Типы микроэтнических общностей, проблемы идентификации и методов исследования

2.2 Характеристика этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп

3 Зимние обычаи и обряды новогодья

4 Обычаи и обряды конца зимы и начала весны

5 Обычаи переходного периода от весны к лету. Летние обычаи и обряды

6 Обычаи и обряды перехода от лета к осени и осеннего периодов

7 Традиционная календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде: модели этнокультурного взаимодействия и трансформации

7.1 Модели этнокультурного взаимодействия восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде

7.2 Трансформации календарных обычаев и обрядов старожильческого населения в Приобье, Барабе и Кулунде .

7.3 Особенности календарных обычаев и обрядов старожилов Приобья, Барабы и Кулунды на фоне сибирской обрядности

Заключение

Сокращения

Литература и неопубликованные источники

Приложения (отдельный том)

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ, ВЫНОСИМЫЕ НА ЗАЩИТУ

1 Этнографические, конфессионально-этнографические и территориально-этнографические группы: проблемы идентификации и методов исследования

В 1960-х годах появились отечественные труды, посвященные типологии, происхождению и динамике развития этнических общностей разного таксономического уровня (С.А. Токарев, 1964; Н.Н. Чебоксаров, 1967; В.И. Козлов, 1979; Н.Н. Чебоксаров, И.А. Чебоксарова, 1985). Одними из первых и наиболее весомых разработок, которые легли в основу современного понимания природы микроэтнических групп и создали терминологию, были тру-дыЮ.В. Бромлея 1970-1980-х годов [БромлейЮ.В., 1981,1983,1987]. В1986 г. на страницах журнала «Советская этнография» развернулась дискуссия по поводу типологии исторических типов этнических общностей, которая была начата М.В. Крюковым и продолжена А.И. Першицем, Ю.И. Семеновым, С.А. Арутюновым, В.И. Козловым, Г.Е. Марковым. Ввиду необходимости обсудить назревшие теоретические проблемы, связанные с генезисом, историческим развитием и функционированием подразделений этноса, была, организована конференция «Этнические и этнографические группы в СССР и их роль в современных этнокультурных процессах» (г. Уфа, 1989). Вопросы существования и самоидентичности этнографических/этнических групп поднимались в трудах представителей европейской и американской школ: Pevtty Pelto (1983), A. D. Smith (1991), U. Kockel(1999), J. Frykman (1999), J. Macgregor Wise (2000), M. Harbsmeier (2000) и др.

В основе общности этнографической группы, как и в целом, этноса, лежат комплексные представления о «своих» и «чужих», которые включают общность происхождения и судеб, культурно-бытовых особенностей, вероисповедания (в данном случае не указываем на общность территории, языка, которые само собой разумеются). Не поставленной и, естественно, не решенной на сегодня проблемой является выявление критерия, согласно которому каждая этнографическая группа идентифицирует и сохраняет себя, а также обозначает символические «границы» разделения общности. До сих пор четко не выяснены и не идентифицированы степени этнич-ности, тезаурус целого ряда микроэтнических общностей, не выяснены вопросы сходства и различия таксономически разных этнографических групп. Можно также констатировать, что пока не нашли должного освещения вопросы механизмов эволюции и трансформации культур групп-мигрантов по отношению к исходной модели (первичной). Решение многих из

указанных выше проблем так или иначе связано с коренными задачами этнографической науки: определение природы происхождения и сущности формаций «этноса» и его микро- и макроподразделений, «этничности», «идентичности» и т.п.

К настоящему времени в результате многолетних полевых исследований 1977 - 2003 гг. автором диссертационной работы сделано описание этнографических групп Приобья, Барабы, Кулунды и частично Васюганья, Причумышья. В ряде опубликованных работ были намечены и обоснованы различные этнографические общности сибиряков, осуществлен сравнительно-исторический анализ особенностей их культуры. Своеобразные экза- и эндоэтнонимы (чаще гидронимы) этих групп, как правило, связаны с их реальным или мифическим происхождением, отражают исторические события в прошлом. Как показали исследования, абсолютное большинство этнографических групп региона в большей или меньшей степени обладают элементами самосознания: таким образом, если этнографическая группа характеризуется присущими ей культурно-бытовыми особенностями, то имеет место и определенная само идентичность представителей этой группы. В силу приведенных выше соображений мы сознательно отказались от использования такого подразделения этноса как этническая группа. Соглашаясь с тем, что максимально выраженное этническое самосознание характерно для этнографической группы, необходимо, на наш взгляд, к этому добавить фактор географической зависимости, так как компактные этнографические группы обладают более высоким самосознанием, чем рассеянные (например, ср. «курганы», «двоеданы» Приобья и широко расселившиеся «кержаки»).

Некорректно говорить о белорусах и украинцах исследуемых территорий как национальных меньшинствах хотя бы из-за неопределенности этого термина в Международном пакте о гражданских политических правах (1966 г.), Конвенции о правах лиц, принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам (1992 г.) [Бабич, Соколовский, 1993]. Ни в период поселения, ни в более позднее время они не представляли собой организованной общности, способной к политической или другой мобилизации. Более того, для изучаемого периода различия между «черниговскими», «полтавскими», «киевскими» украинцами, а также «гродненскими», «могилевскими» и «минскими» белорусами едва ли не были заметнее, чем в отношении с русскими этнографическими группами. Предлагаемая классификация этнографических групп Приобья, Барабы и Кулунды первой трети XX в. носит «сущностный» характер, опирается на их происхождение, закономерности образования:

— компактные конфессионально-этнографические группы, образовавшиеся на основе ассимиляции/аккультурации иноэтничной группы основной общностью в сочетании с религиозным фактором (старообрядчество: «курганы», включившие в свой состав мордву; белорусские «москали», ассимилировавшие белорусов, мордву, чувашей);

— компактные и рассеянные этнографические и конфессионально-этнографические группы, выделившиеся из родного этноса в результате имевших место реальных или мифологических событий прошлого («чалдоны», «двоеданы», «кержаки»); сюда же относились группы белорусских и украинских переселенцев («хахлы»);

— рассеянные и компактные территориально-этнографические группы мигрантов, связанные общностью территорий - конкретных мест выхода из России, Белоруссии, Украины, чем обусловлены их культурно-бытовые особенности (поздние российские переселенцы - «вятичи», «рязаны», «куряне», а также «минские», «полтава» и пр.).

Каждая конкретная этнографическая группа имела тот культурный «стержень», вокруг которого она формировалась. Если для старожилов-«чалдо-нов», важным для обозначения своей общности было сходство культурно-бытовых черт, а также представление об общности происхождения («с Дона и Чала»), то для старообрядческих групп на первом месте стояла приверженность староверию, что было более актуально, чем этничность (предпочтение отдавалось бракам со староверами - финноязычной мордвой, тюркоя-зычными чувашами, но избегались русские сторонники официальной церкви). Российские переселенцы второй половины XIX - начала XX в., как правило, селились и жили своими областными общностями, уличными «краями», «концами» (курскими, рязанскими, могилевскими, черниговскими и пр.) и в создании семейных отношений, при заключении браков, ориентировались на «своих». Здесь налицо протекание взаимно противоположных процессов адаптации: с одной стороны, вновь прибывшее европейское население стремилось возможно более быстрыми темпами влиться в старожильческий массив, надеясь быстрее приспособиться к жизни в Сибири. С другой стороны, естественным было сохранение когда-то существовавшей общности.

Самосознание старожильческих и переселенческих групп изучаемой территории первой трети XX в. являлось многоуровневым, сочетавшим принадлежность к единой общности «сибиряков» и, одновременно, к конкретным этнографическим, конфессионально-этнографическим и территориально-этнографическим группам. Эти группы обладали разными степенями самоидентичности, которая наиболее определенно была выражена у

старообрядцев-курганов, двоеданов и выглядела «размытой» у пермских, калужских и некоторых других переселенцев. Как свидетельствуют этнографические материалы, украинцы сохраняли более четкое самосознание в сравнении, например, с белорусами. Трансляция устных преданий, со временем приобретших фольклористические черты, наряду с особенностями духовной культуры, являлась одним из действенных критериев осознания идентичности определенной группой. Важно отметить, что в мифосозна-нии старожилов и некоторых поздних российских переселенцев «свое пространство» ассоциировалось не с какими-то территориями, а с образом реки - «Дона» (у чалдонов), «Кержи» (у кержаков), «Челябы» (у двоеда-нов) и пр. Образ «реки» выступал архетипом представлений о своем «исконном» жизненном пространстве и мог отражаться в названии локальных групп. Те же функции поддержания самосознания нес «образ» этнической истории, которая, по справедливому замечанию Д.В. Карнаухова, часто была ориентирована не на объективное отображение минувших лет, а на сконструированные исторические мифы.

Впоследствии конфессионально-этнографические, этнографические и территориально-этнографические группы, развиваясь во времени и в контакте друг с другом, меняли свои этнодифференциирующие признаки: например, территориально-этнографические группы под воздействием ассимиляционных процессов превращались в этнографические и т.д. («пермские» с забвением мест выхода становились «российскими» и далее - «сибиряками» и т.д.).

Великая сибирская р. Обь, разделяющая территорию юга Западной Сибири с юга на север, соответственно делила старожильческое население на две большие, отличавшиеся в этнокультурном отношении части. В Правобережном Приобье имело распространение не только название старожилов «ча/елдоны», но и фиксированный мифологический сюжет о происхождении «с Дона». В Барабе, Васюганье, Кулунде, такой экза-и эндоэтноним встречался значительно реже и без выраженной «донской окраски».

Старожилы-чалдоны точно не знали европейского «прошлого» своих прадедов (конкретных губерний, уездов), чем коренным образом отличались от российских переселенцев второй половины Х1Х—начала XX в. Они считали, а их потомки и сегодня считают себя живущими в Сибири с незапамятных времен. Красной нитью в устных сообщениях проходят темы родственной связи с «покорителем Сибири Ермаком», гонений, а также «казачьего» прошлого прадедов: Ермак выступал родоначальником, а главным актом его деятельности будто бы являлось поселение на сибирских землях «чалдонов». Некоторые «чалдонские» селения существовали уже в 1720-40-х гг. [Емелья-

нов, 1981]. В настоящее время в среде ученых-сибиреведов имеются работы, в которых авторы говорят о северорусской основе старожильческого, в их числе служилого, населения Западной Сибири, либо об его достаточно сложном составе [Бояршинова, 1949; Колесников, 1973; Люцидарская, 1992]. Историк Н.И. Никитин показал, что основателями первых западносибирских городов, наряду с «пермскими», «новоторжскими», «москвичами», были донские, терские, «польские» казаки. Независимо от историков и этнографов к выводам о сложном составе первых насельников Приобского региона пришли диалектологи О.И. Блинова, В.В. Палагина, Л. А. Захарова. Для обоснования нашей выборки информаторов-старожилов был применен метод сопоставления/интеграции архивных и этнографических источников (ИАЭИ), который продемонстрирован автором на примере жителей Сузунского, Новосибирского районов и области, входивших в конце XIX — начале XX в. в Бугринскую волость Томского уезда, Сузунскую, Малышевскую волости Барнаульского уезда Томской губернии.

Значительная часть старожильческого населения исследуемых регионов, особенно Барабы, Кулунды, Васюганья, для изучаемого времени была известна как «сибиряки». В первой трети XX в. коренные сибиряки проживали достаточно компактными группами в Усть-Тартасской, Шипицынской, Мень-шиковской, Нижне-Каинской, части Кыштовской, Каминской волостях Каин-ского уезда. Начало колонизации Барабы было положено, по одним сведениями 1722 г. [Словцов, 1886, С. 270; Кузнецова, 1983,С.4],подругим-в 1940-хгг. [Ядринцев, 1880, С. 19]. Если до 1760 г. делались попытки заселить Барабу крестьянами Тарского, Томского ведомств, Тобольского, Самарского «ямов», то, по данным З.Я. Бояршиновой, начиная с этого времени, здесь стали почти ежегодно появляться партии крестьян из Центральной России. В 1771 г. в Барабу прибыла партия переселенцев из внутренних губерний России, образовав селения по нижнему течению р. Тартаса [Филимонов, 1892, С. 55]. Помимо помещичьих крестьян, в Барабинскую степь высылали старообрядцев из Стародубья и «Польской Ветки» [История Сибири, 1968, С. 185,191].

Прибывавшим в Сибирь во второй половине XIX - начале XX в. переселенцам из губерний Европейской России - «российским» - пришлось приложить немалые усилия к приспособлению своего традиционного образа жизни к изменившейся среде обитания. Культурный полиморфизм мигрантов, являвшихся носителями как северорусских, так и центрально-южнорусских традиций не оставляет сомнения в том, что у каждого восточнославянского народа, каждой территориально-этнографической группы «срабатывали» свои специфические адаптационные возможности. «Именным Высочайшим Указом» от 19 сентября 1906 г. соблюдались основные положения для переда-

чи земель под колонизацию, был разработан порядок, при котором соблюдались интересы старожильческого населения и переселенцев. В целом за десять лет (1894 -1903 гг.) более половины всех переселенцев составили выходцы из черноземных Полтавской, Черниговской, Курской, Тамбовской, Могилевской, Орловской, Витебской губерний, более четверти- Самарской, Воронежской, Харьковской, Пензенской, Екатеринославской, Вятской, Херсонской, Минской, оставшаяся четверть приходилась на прочие 35 губерний России [Переселение в Сибирь, 1906; Крестьянство Сибири в эпоху капитализма, 1983]. Сведения об этнографическом составе сибирских деревень начала XX в. дают данные анкет Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916-1917 гг.,в которых сообщаются сведения о вновь прибывших к этому времени переселенцах [ГАТО, фонд 239, оп. 16; ЦХАФ АК, фонд 233, оп. 1; ГАНО, фонд 38, оп. 1]. В диссертации подробно рассматриваются этнографический состав, варианты расселения выходцев с Русского Севера, из северо-восточных, центральных и южнорусских губерний, Поволжья, старообрядческих групп разного происхождения, а также мигрантов из Белоруссии и Украины.

Вне зависимости от времени прибытия на западносибирские земли, типа согласия и культурных особенностей представители старообрядчества в первой трети XX в. были известны здесь под именем «кержаков». В отличие от старообрядческих групп Алтая, Восточного Казахстана, Забайкалья этнографические исследования на материалах приобских, барабинских, кулун-динских и васюганских старообрядцев, практически, не проводились. Отчасти это объясняется рассеянным характером их поселений (за исключением ряда этнографических групп), отчасти отсутствием полноценных архивных и литературных источников. Полевые и архивные данные говорят в пользу того, что в лесистом районе, где на многие десятки километров протянулся Сузунский бор и р. Обь делает крутой поворот, старообрядцы жили самое позднее - со второй половины XVIII в. Полевые этнографические материалы и литературные источники показали, что в районах Барабинской низменности, Васюганской равнины, Кулунды обосновались в основном старообрядцы-беспоповцы, прежде всего, поморцы и федосеевцы.

Старообрядцы-«двоеданы» проживали на территории Приобского плато, по административному делению включавшему Ординскую, Крутихинскую, Бурлинскую волости Барнаульского уезда Томской губернии. Семейные предания хранят данные об их переселении в Сибирь на протяжении второй половины XIX - первой трети XX в. из районов Южного Урала, Курганского уезда Тобольской губернии. Нередко потомки первопоселенцев указывают прародину лишь обобщенно - «с Исети», «с Челябы». Факты о распростра-

ненноста старообрядцев под именем «двоеданов» в Тобольском, Курганском, Сургутском округах отмечали исследователи [Зобнин, 1891, С. 491]; проживание «двоеданов» в Ялуторовском уезде было освидетельствовано как в целом ряде архивных материалов, так и публикациях, прежде всего, периодике того времени. Сибирская группа старообрядцев-двоеданов имела достаточно определенное представление о себе как последователях поморского согласия («русская вера»).

Неизвестные этнографам старообрядцы по р. Изылу, считая себя этнически русскими, имели самоназвание «курганы», которое стало настолько привычным, что даже свою «веру» беспоповского толка они называли «курганской». Сейчас еще не совсем ясно, что стоит за наименованием «курганы», поскольку родители современных информаторов приехали в эти места в 1907-1908 гг. из Среднего Поволжья: Самарской и Пензенской губерний России. В Списке населенных мест Пензенской губернии за 1869 г. значатся указанные старообрядцами селения, что косвенно подтверждает правильность сообщений о местах выхода.

По рассказам стариков, хранителей устной истории, группа старообрядцев Васюганья мигрировала в Сибирь из губерний Российской империи, административно относящихся ныне к Белоруссии, Литве и Латвии в 1903 -1919 гг. Хорошо проработанные и проверенные архивные данные позволяют видеть в качестве предков части этнографических групп старообрядцев Витебской губернии - северных русских из Новгород-Псковского края, Москвы, мигрировавших сюда в начале второй половины XVШ в. [Сементовский, 1872, С. 14;3аварина, 1986, С. 15]. Возможно, часть их продвинулась западнее, на территорию бывших Виленской, Витебской губерний, с которыми связывает свое происхождение абсолютное большинство васюганцев. Потомки первопоселенцев обладают выраженным сознанием русской этнической принадлежности, подчеркивая, что на местах прежнего жительства в Белоруссии их мужчин звали «москалями-староверцами», а женщин «московками». Прибывшим, а затем и последующим поколениям пришлось смириться с полученным в Западной Сибири названием - «кержаки». В наиболее рано освоенном переселенцами пос. Бергуль Верхне-Тарской волости Каннского уезда до приезда русских старообрядцев проживали мордва (мокшане), как считается, приехавшие ранее. Из экспедиционных материалов следует тот факт, что небольшая часть старообрядцев проехала дальше в восточном направлении и, переправившись через р. Обь, остановились на р. Иксе.

В районы Приобья, Барабы, Кулунды основная масса выходцев из Моги-левской, Витебской, Минской и некоторых других западных губерний России приехала в начале XX в., а также в годы Столыпинской аграрной реформы.

В 1885-1889 гг. выходцы из Могилевской губернии занимали по своей роли в переселенческом движении восемнадцатое место (0,2%), в 1900-1904 гг. перешли на второе (27%). По данным Первой Всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г. белорусы составляли в Западной Сибири 0,23% [Население Западной Сибири, 1997, С. 150]. Однако впоследствии Всероссийская сельскохозяйственная перепись 1916-1917 гг. выявила гораздо более значительный процент белорусов, который колебался от 3,4% до 5,6%. В 1926 г. Всесоюзной демографической переписью населения были представлены конкретные материалы по различным округам и районам Сибирского края: в Новосибирском округе — 4,9%, Тарском округе — 17,9% и т.д. Потомки переселенцев из западных губерний обычно называют со слов своих родителей или дедов прародиной Россию, конкретизируя губернии, уезды, села. В исследованных регионах белорусские и русские переселенцы, согласно полевым материалам, являются выходцами в основном двух восточных областей современной Белоруссии—Могилевской и Витебской; меньше сюда прибыло переселенцев из Гомельской, Минской, Смоленской губерний.

К началу XX в. наметилось весьма заметное изменение в распределении мест исхода переселенческих потоков в южную часть Томской губернии: при значительном ослаблении участия черноземных, северо-восточных заволжских губерний, наметился энергичный рост числа украинских переселенцев из степных, юго-западных губерний. В 1885 — 1889 гг. выходцы из Черниговской губернии занимали по численности в общем переселенческом движении тринадцатое место (0,3%), в 1895 - 1899 гг. переместились на второе место (24%), в 1900- 1904 гг.-на третье место (10%). Совсем отсутствовавшие в 1885 - 1894 гг. Екатеринославская и Таврическая губернии в 1895 -1899 гг. заняли 25 место первая и 33 вторая, а в 1900-1904 гг. соответственно 7 и 21 места. По данным переписи населения Российской империи 1897 г. украинцы составляли в Западной Сибири 4,65 %. Анкеты сельскохозяйственной переписи населения 1916 -1917 гг. показывают компактные поселения украинцев как в старожильческих селениях, так и во вновь заселенных. Согласно информации переписи 1926 г., по различным округам Сибирского края проживало украинцев: от 21,4% в Омском и 16,4% в Каменском до 2,3% в Бийском.

2 Межкультурные взаимодействия по материалам календарных обычаев и обрядов

Зимние обычаи новогодья. В первой трети XX в. у старожилов в местностях Правобережной Оби, где святочные ряженые совершали обход домов

под именем «шуликанов» и исполняли припевки в песенной форме вопросов-ответов («Бабушка, городавушка!. Гду ты была?...»), не был известен обычай «кликать коляду» и, наоборот, в Левобережной Оби, верховьях рек Оми, Тартаса и Тары, где обходчики назывались «ряжеными», «машкарад-никами», «цыганами», исполнялись «колядки», «таусенки». Интересен факт бытования «щедровок» у сибиряков Иткульской, Каргатской волостей, которые сохранились здесь в достаточно полном виде: запев первой строки («На Дунай, на реченьке, на том бережеченьке...» или «На Дону, на реченьке, там на бережеченьке...») и припев («Щедрый вечер, добрый вечер») характеризовались единообразием. Эти факты дают основание предположить украинско-белорусский компонент среди первых поселыциков края, возможно, оказавшихся среди ссыльных помещичьих крестьян, вольнопоселенцев. «Посевальные» песни почти повсеместно исполнялись с запевом «Сею-сею, посеваю...» или отражали одного и того же «мальчика», который «на дудочке играет и Христа забавляет».

В ряде районов Правобережной Оби обнаруживается сходство с зимним комплексом обрядов Русского Севера, Вятской, Пермской губерний: наименование святочных ряженых «шуликанами», преобладание зооморфных ряженых, подблюдное гадание с припевом «Илия», У сибиряков Левобережной Оби можно отметить сходство со святочными традициями украинцев, казачества (новогодние «машкарады» с щедрованиями, утренние «посыпуш-ки», преобладание антропоморфных ряженых, традиции гаданий) [Украинцы, 2000, С. 406]. Не распространены здесь были, в отличие от районов При-обья, Присалаирья, сооружения из вырезанной тыквы. В этнографической литературе определяющим является мнение о том, что ритуальные формы антиповедения — новогодние бесчинства были особенно характерны для Украины и Русского Севера [Славянские древности, 1995, С. 172].

Если в старожильческих семьях поверья о разгуле в Святки нечистой силы прослеживались достаточно отчетливо, то у российских переселенцев и их потомков яснее была видна христианская основа, например, запретов на святочные работы. У «российских», кроме того, могли не прясть ни днем ни вечером (у сибирячек не работали только в сумеречное или вечернее время). В селах новопоселенцев, прежде всего южнорусского, поволжского происхождения, «шуликования» считались либо «сибирской модой», либо о таком обычае не слышали вовсе. Те же российские, чьи корни уходили в северо-восточные районы России, органично вливались в «шуликанские» компании (например, пермские, вятские, архангельские переселенцы).

В большинстве старообрядческих конфессионально-этнографических групп вырисовываются нечеткие представления о новогодне-рождественс-

ких обрядах. Наряду с этнографической спецификой, своеобразие календарных обычаев и обрядов старообрядцев могло проявляться также в случае сознательного отказа от известных народных традиций (например, пряли в Святки). Старообрядцы из западных губерний России и Белоруссии хранили в Сибири целый ряд архаичных элементов календарной обрядности: название предпраздничных трапез «кутьями» и, соответственно, вечеров - «кутейниками», традиции «ворожбы», ряженья «дядами». Сходство с белорусскими традициями обнаруживалось в названии ряженых «цых/ганами», отсутствии конных бегов на Крещение, распространенности молодежных танцев «крутух». В календарной обрядности белорусских «москалей» практически не отмечались обычаи, характерные для северных русских земель.

В белорусских селах первой трети XX в. лучше, чем в старожильческих, сохранились разнообразные песенные традиции Рождества и Нового года (колядки, щедры). Об этом свидетельствуют факты: многие «припевки», исполнявшиеся при обходах домов, хорошо помнятся старшим и средним поколениям людей. Архаические черты календарной обрядности проявлялись в бытовании «постной» и «богатой» «Каляд», традиции «кормления мороза», гаданиях. Как следует из имеющихся материалов, масок и в целом костюмов устрашающего вида с конкретной галереей образов у белорусов, в отличие от старожилов-чалдонов, не бытовало. Последнее дает основание даже предположить, что для белорусской традиции более актуальной являлась тема плодородия, выражавшаяся в использовании многих приемов продуцирующей магии, нежели новогоднего разгула нечистой силы с ее последующим уничтожением.

В рождественско-новогодних обрядах украинских крестьян Барабы, Ку-лунды, Васюганья отчетливо прослеживалась связь с продуцирующей магией (установление снопов в «переднем» углу, «посевания» и последующее скармливание курам зерна и пр.). У переселенцев с Украины, в отличие от старожильческого населения, бытовала рождественская традиция хождения со звездой, исполнялись тропари, «колядки», «щедры». Очень четко в украинской среде был определен состав участников новогодних поздравлений: пели колядки только дети, щедровали и дети и взрослая молодежь, ходили «Мэланкой» молодые люди, «посевали» на Новый год исключительно мальчики. Белорусско-украинские крещенские обычаи отличались от старожильческих также тем, что «святая вода» не использовалась для ритуального очищения ряженых: не бытовало обрядов купания в проруби.

Обычаи и обряды конца зимы и начала весны. Масленичная обрядность включала элементы новогодней: продолжавшееся несколько дней ряженье, шутливые гадания. В первой трети XX в. в изученном регионе масленичные

костры являлись повсеместно бытовавшей традицией даже в ряде групп старообрядцев (двоеданов, выходцев из западных губерний России), за исключением Иткульской, Каргатской волостей, где в календарной традиции старожилов проявлялись украинские черты. Кроме того, в Сибири не фиксировался известный в Европейской России обычай зажигания костров на возвышенных местах, но обычно их размещали напротив усадеб, на улицах. У белорусов, помимо соломы, жгли снопы, в чем можно увидеть проявление пережитков аграрной магии. В среде украинских переселенцев, хотя и не повсеместно, но разводили масленичные костры, через которые прыгала молодежь, что напоминало известные купальские обряды.

С культом коня были связан такой важный составной элемент масленичных обрядов как катания или бега на наряженных конях во всех западносибирских этнографических группах населения. Акцент информаторов на катания и на «нарядность» коней свидетельствует о том, что с Масленицей, возможно, был связан культ этих животных, выступавших с отдаленных времен, как свидетельствуют многие этнографические материалы, солярными символами, священными животными. Практически всюду были известны обычаи катаний с разожженными в санях кострами или прикрепленными сзади, за санями, горящими пучками соломы.

По данным исследователей, общерусская традиция разведения масленичных костров была более характерна для северных, центральных и поволжских областей, а ритуальное уничтожение и сжигание чучела—для южнорусских (Соколова В.К., 1979, С. 16). В первой трети XX в. у старожильческого населения сооружение и уничтожение чучел, хотя и встречалось в Барабе, Васюга-нье, Кулунде, но в виде отдельных вкраплений; угасающей традицией они отмечены у рязанцев, костромичей. Выделялись старообрядцы-кержаки, которые категорически не воспринимали и критиковали подобные обычаи. Полнее и красочнее выглядела Масленка у васюганских старообрядцев-«мос-калей», включавшая обходные обряды с горящим на шесте колесом и сооружением чучела в виде кола с шапкой наверху. Таким образом, обряд ритуального уничтожения чучела, некогда являясь, по мнению исследователей, центральным эпизодом у всех европейских народов, для изучаемого региона не был актуален, сибирскими символами Масленки изучаемого периода следует признать катания на конях и с гор, зажигание костров.

Обряд «взятие снежного городка», который служил стереотипным представлением о сибирской Масленке, бытовал, главным образом, вблизи уездных и заштатных городов, крупных деревень. По мнению ряда ученых, русские старожилы обязаны бытованию описанного обычая воспоминаниям о «боях казаков за стенами острожков с осаждавшими их инородцами», «исто-

рической памяти» донского казачества [Мельников, 1965, С. 71], в тазах других - игра имела древнюю основу, символика которой заключалась в разрушении «зимней твердыни» [Громыко, 1975, С. 121].

Масленичное ряженье у старожилов Васюганья, Барабы, включавшее использование старой грязной одежды, было известно также у рязанских, поволжских переселенцев, у белорусов и украинцев. Поскольку у масленичных ряженых в старожильческой среде не практиковалось использование масок, рогов и прочих атрибутов «звериного» облика, то следует думать, что функциональная направленность их действий также была иной нежели святочных «шуликанов». Иными были и названия ряженых: у старожилов-сибиряков широко бытовало обозначение «машкарованные», «цыгане», у рязан-цев — «чучело», у пензенских и самарских «конь», у старообрядцев верховьев рр. Тары и Тартаса — «чучело», у белорусов и украинцев — «цыгане». Подчеркнем также тот факт, что масленичные ряженья имели место по большей части в тех местностях, где были неизвестны «шуликаны». Активно совершали масленичные обряды «ходить с конем» белорусские переселенцы, ряженья «конем» выходцы из поволжских губерний.

Сибирские материалы, таким образом, демонстрируют развитый комплекс масленичных календарных обрядов у белорусов и украинцев, что, как известно, противоречит утверждениям о бедности таковых на исконных землях. В первой трети XX в. у украинцев, наряду с сохранением обрядов мест выхода (приготовление вареников, привязывание колодок), актуализировались катания на конях, с гор, в ряде мест распространился обычай ряженья, что, как известно, нетипично в целом для украинской обрядности. Можно сказать, что белорусская и украинская масленичная обрядность в Сибири не только испытала влияние старожильческой традиции, но и включила в свой состав целый ряд исконных для этих народов купальских обрядов (например, обычай разведения костров, прыжки). Праздничный стол, помимо обязательной выпечки хлебобулочных изделий, приготовления вареников, дополнился блинами, пельменями. Белорусский комплекс длительное время хранил много архаичных элементов, не встречавшихся или в редуцированном виде бытовавших у других восточных славян (приготовление «кутти», обряд с «лодкой», качание на качелях, «обкатывание молодух» и пр.).

По материалам исследуемого сибирского региона обряды встречи и «зак-ликания» весны не имели жесткую привязку к природным условиям, а, видимо, были обусловлены принесенными традициями: так, в районах Васюганья местные старожилы начинали зазывать весну раньше других — со Сретения. Однако в большинстве этнографических групп встреча весны приходилась, как и в Европейской России, на Сорок мучеников (у старожилов

Барабы, Приобья, у переселенцев с Поволжья, белорусов и украинцев), реже на Благовещение (у белорусов). Обращает на себя внимание значительное разнообразие терминов готовившегося ритуального печенья - «пташки» (старожилы Васюганья), «кулики» (старожилы Барабы), «жаворонки» (старожилы Кулунды, старообрядцы-курганы), «воробушки» (рязанские переселенцы), «цепушки», «сороки», «журавли», «зужинки» (белорусы), «хресты» (украинцы, старообрядцы-курганы), «бублики» (украинцы), что свидетельствует о разных традициях на момент формирования названий, но, как кажется, не о позднем их происхождении [Соколова В.К., 1979, С. 76]. Из перечисленных видов выпечки обращают на себя внимание белорусские «сороки», которые изображались птичками, сидящими на яйцах, и в названии фонетически перекликались с праздником «Сорок сороков». Обряд «закликания» весны в наиболее полном виде сохранился у старожилов Северной Барабы и Васюганья, белорусских переселенцев, у которых он включал ритуальную выпечку и ее съедание, иногда наряду с произнесением соответствующих диалогов, исполнением весенних песен, «катаниями» молодежи с копен соломы («зародов»). Согласно перенесенным в Сибирь традициям, сибирские украинцы не придавали выпеченным изделиям орнитоморфную форму, но выпекали «бублики» или «хресты».

Следует отметить скудость традиций, приуроченных к празднику Св. Георгия, несмотря на то, что этот святой был популярен в народе. Возможно, это объясняется условиями более сурового, континентального климата, вследствие чего сроки первого выгона скота не были четко определены. Как и в Европейской России, Св. Георгий считался заведующим скотиной, покровителем диких животных, поэтому в день его памяти крестьяне (южнорусские) ряда мест Приобья относили умилостивительную жертву в лес «от Егория».

Обычаи переходного периода от весны к лету. Летние обычаи и обряды. В Чистый четверг среди старожильческого и переселенческого населения широко бытовал обычай мытья в бане до восхода солнца, чему придавалось большое значение. К своеобразию пасхальных комплексов отдельных этнографических групп следует отнести обычай «задавать урок курам» (старооб-рядцы-двоеданы, украинцы), разбрасывать в жилом помещении ржаную солому (старообрядцы из западных губерний России, Белоруссии), изготавливать соломенные цветы с лентами, фонарики (орловские, смоленские переселенцы) и пр. Яйца катали повсеместно в среде старожилов и переселенцев как мальчики, так и взрослые мужчины. Наблюдения за играми солнца на Пасху (у части белорусов на Купалу) носили ритуальный, обязательный, характер: дети, взрослые смотрели с надеждой увидеть «божественные знаки», порой со страхом перед величием этого явления.

В отличие от Европейской России, в Сибири в активных играх принимала участие не только молодежь, но, даже в значительно большей степени, взрослые женатые мужчины; мужские игры при этом сопровождались подбрасыванием (у старожилов - «мячика», у тамбовских — «меча», «моткового» у украинцев и т.д.), подпрыгиванием (чехарда), что можно рассматривать как древнейшие магические действия, стимулирующие рост растений. Совершенно удивителен факт сохранения в первой трети XX в. на вновь освоенных территориях Западной Сибири весенних обходных обрядов с благопожела-ниями и заклинаниями на урожай: они фиксировались не только у белорусов, как это принято считать в научной литературе [Соколова, С. 124,133], но и в компактных поселениях украинцев Кулунды. По мнению исследователей, образцом для формирования подобных обходов дворов послужили традиции новогодних колядований, что можно признать совершенно справедливым, поскольку, согласно нашим материалам, украинцы даже назвали свои обычаи «ходить щедровать». Кроме того, обходные обряды бытовали у русских старообрядцев - переселенцев из западных губерний России, Белоруссии, в чем, естественным образом, сказалось влияние белорусской календарной обрядности предыдущего места жительства.

День Первого мая считался «гулевым» практически во всех восточнославянских этнографических группах. Старожилы собирались большими компаниями, пели песни, отдыхали. К Первому маю у чалдонов были приурочены сроки окончания весны. Согласно народной традиции граница между весной и летом была очень зыбкая, однако большинство жителей исследуемого региона связывали начало лета с приходом Троицы.

Общность семицко-троицких обычаев и обрядов различных этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде первой трети XX в. обнаруживалась в значительной степени на уровне христианского праздника Святой Троицы с включением Родительской троицкой субботы и «Духова» дня. Вариативность, порой довольно значительная, прослеживается в мало связанных с христианским праздником обычаях и обрядах четверга-Семика, семицких и троицких кумлениях, ряженьях, изготовлении «кукушки» и пр.

Из хорошо сохранившихся в первой трети XX в. обрядов во многих этнографических группах укажем на обычаи «завивания березы» (за исключением старообрядцев), поминания умерших, в том числе, неестественной смертью, установления берез/«мая» (за исключением двоеданов, курганов), гаданий на венках по воде (за исключением двоеданов, курганов). Праздник включал такой обязательный обычай как посещение леса, «березника», рощи;

«роща ломилась» от народа, что в некоторых группах коренных сибиряков даже давало основание называть Троицу «днем Леса» или «лесным днем». В качестве традиции, не имевшей широкого бытования, но сохранившейся в отдельных этнографических группах русских можно указать изготовление «кукушки»-птицы, «кукушки»-куклы из травы (курские, тамбовские переселенцы). Гуляния, кумления, ряженья девушек на четверг-Семик объединяли коренных сибирячек левобережья р. Оби с соседями—старообрядками верховьев рр. Тары, Тартаса (Васюганской равнины), а также с белорусскими, украинскими переселенками. Вешание троицких венков на могильные кресты наблюдалось в изучаемое время у коренных сибиряков, чалдонов, курских переселенцев, белорусов; в украинской традиции венок был замещен полотенцем/платком. Традиция разбрасывания трав по полу жилых помещений являлась характерной для поздних российских, белорусских, украинских переселенцев и практически не встречалась в старожильческих, старообрядческих семьях. Об обычае сбора троицких веников, трав и парения с использованием их в бане накануне Троицы можно заметить следующее: северорусские и южнорусские переселенцы хорошо знали эту субботнюю традицию; у украинцев она была приурочена к «чистому четвергу» накануне Троицы.

В отличие от европейских материалов, предшествующая Троице неделя, несмотря на распространенные представления о появлении «русалок», редко называлась «русальной»: в Барабе, отчасти в Васюганье опасной считалась «граная» или «градная» неделя после Троицы. В местной троицкой обрядности обычай «проводов русалок» не сохранил названия, однако в негативных, граничащих с хулиганскими, действиях по отношению к троицким ряженым можно видеть его редуцированную трансформацию.

Общими для этнографических групп русского, белорусского и украинского народов являлись докупальские запреты и обливания, купания в день Ивана Купалы, сбор купальских трав, росы и пр. Купальские обливания не зависимо от вероисповедания (православные или старообрядцы, католики) имели место во всех деревнях Приобья, Барабы, Васюганья и Кулунды, что сближало местных сибиряков с россиянами Русского Севера второй половины XIX в. [Ефименко, 1877, С. 144]. В изучаемое время обливания были приурочены к Купале, как обряды «вызова дождя», как известно, исполнявшиеся в случае необходимости и в другое время года. Период от Ивана Купалы до Ильина дня выделялся особой ритуальной «чистотой» земных водоемов, это время считалось благоприятным для омовений. Зафиксированы обычаи насильственного обливания, в том числе путем сбрасывания в реку. Купания воспрещались до и после указанных дней Купалы и Илии в

силу распространенных поверий о наводнении реки озер русалками. Очистительные славянские обряды получили импульс к развитию от близкородственных славянских групп и стали наиболее значимыми среди прочих; некоторые, наоборот, не имея поддержки, не получили широкого распространения (например, зажигание костров, «игры» солнца). Предваряющий Купалу обычай мыться в бане имел место также накануне прочих больших праздников, значимость которых подчеркивалась предварительным «очищением».

Специфика временного периода проявлялась в существовании поверий в то, что в это время «активизируются» колдуны и нечистая сила. Кроме того, немые в обычные дни существа, растения будто бы начинали разговаривать и могли передавать тайные знания людям, что восходит к истокам тотемизма, фитолатрии (ср. на Рождество «беседы вели» лошади - на Купа-лу «таинственный» папоротник). Выполнявшиеся молодежью ритуальные бесчинства, воровство символизировали, как и на Святках, разгул «нечисти». Традиционная для чалдонов «рассташыха» получила впоследствии распространение у сибиряков (не чалдонов), российских переселенцев, в их числе белорусов, украинцев. Этот обычай, не отмеченный в качестве купальского для районов Европейской России, Белоруссии и Украины [Этнография восточных славян, 1987, С. 392], впоследствии в изученных регионах принял гипертрофированные формы.

Представления об «играх» солнца и зажигание костров на Купалу объединяли старожилов и белорусов Васюганья, Барабы, украинцев Присалаи-рья, Кулунды. У русских старожилов не существовало в качестве самостоятельного обычая собирание трав под Купалу, лишь кое-где в районах Сибирского Московского тракта зафиксированы поверья в приобретение растениями в это время особой чудодейственной силы. Для сибиряков Барабы, где эта традиция была известна, важное значение в деле сбора трав имело время сбора (вечером, до солнца) и сакральное число — сорок, наличие купальской росы. Именно папоротнику, этому древнему растению, приписывались колдовские свойства, с помощью которых чудесным образом могла измениться жизнь человека. Поверья о папоротнике и других травах были широко распространены в начале XX в. среди сибирских белорусов и украинцев, что хорошо фиксируется в ходе полевых исследований.

Таким образом, собранный на определенных территориях Западной Сибири разнообразный этнографический материал не позволяет согласиться с мнением о бедности русского купальского комплекса [Соколова В.К., с. 7]. Белорусские и украинские обряды сохранились в той мере, в какой они оказались поддержанными старожильческими традициями; заметный блок ка-

лендарных обычаев в этой среде представлял собой древний пласт славянс -кой культуры, который существовал частью в пережиточном виде, частью в перенесенном на масленичные и троицкие праздники.

Общей для всех старожильческих и переселенческих групп восточнославянского населения Приобья, Барабы, Кулунды, части Васюганской равнины являлась «пограничность» Петрова дня как даты сельскохозяйственного календаря начала сенокоса, сбора березовых веников для годовых заготовок. Влияние старожильческого населения на белорусов, южнорусских в значительной степени сказалось в забвении известных на европейс -кой прародине обычаев жечь «петровские» костры. Довольно быстро русские переселенцы из южных губерний России отказались от наблюдений за «играми» солнца.

Обычаи и обряды перехода от лета к осени и осеннего периодов. Собранный материал для первой трети XX в. позволяет сделать заключение об определенной сохранности осенних обычаев и обрядов, особенно в ряде этнографических и территориально-этнографических групп. В соответствии с восточнославянской традицией многие обряды осеннего периода были направлены на сохранение и приумножение жизненных сил земли и людей. Безусловно, соблюдение ряда запретов и выполнение ритуалов уже на стадии уборочной страды оказывалось для земледельцев залогом будущего урожая.

В 1920-1930-х гг., в переселенческих селениях бытовал в затухающем виде обычай оставлять недожатыми колоски ржи или пшеницы на поле (так называемую «бороду»), известный для этого времени в ряде мест Брянской, Волынской, Рязанской, Саратовской и некоторых других губерний Европейской России [Зеленин Д.К., б/г, С. 115-116]. Можно уверенно констатировать, что в исследованных регионах большее распространение имело завязывание «узелков», нанесение «порчи», чем оставление «бороды». Здесь фиксировались в единичном числе обычаи «заплетения кос», «резания Бабы», описанные для ряда северо-западных районов Европейской России [Лобкова, 2000, С. 59]. Согласно нашим материалам, важное значение придавалось как первому, так и последнему сжатым снопам. Первый использовался при зимних, новогодних и осенних обрядовых действиях («освящение» смоченным в святой воде снопом хозяйского поместья, изготовление крестов, антропоморфных «закромов» из колосков и пр.). Последний сноп ставили под иконы, ему оказывали почести, включавшие в том числе коллективное или семейное застолье, использовали для гаданий (при сооружении «Толстой Бабы») в целях постижения будущего урожая.

3 Традиционная календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде: модели этнокультурного взаимодействия и трансформации

Основными процессами, протекающими при взаимодействии этнографических групп родственных по происхождению этносов, являются процессы внутриэтнической консолидации. Ю.В. Бромлеем было предложено особо выделить этнические эволюционные процессы, в ходе которых взаимодействуют близкие в этнокультурном отношении этносы, и называть их «этнической конверсацией». Рассматривая межкультурные взаимодействия как разновидность консолидационных процессов, возникающих при контакте сходных в этнографическом отношении культур (в данном случае восточнославянских), автор считает, что в результате имеетместо возникновение новых этнокультурных общностей. Под моделями этнокультурного взаимодействия понимается схема направленности этнокультурных процессов, которые являются типичными для исследованных регионов с восточнославянским населением. Подобно всем явлениям в природе и обществе, этим процессам присуще диалектическое сочетание общего и особенного. Это проявляется в существовании двух взаимосвязанных тенденций, одна из которых носит интегрирующий, другая - дифференцирующий характер.

Для рассмотрения проблемы этнокультурного взаимодействия восточнославянских старожилов и переселенцев автор использовала метод интеграции (сопоставления) этнографических и архивных источников (ИАЭИ). В процессе исследования вариантов этнокультурного взаимодействия по материалам календарных обычаев восточнославянских народов Приобья, Ба-рабы и Кулунды первой трети XX в. удалось смоделировать пять вариантов ситуаций. Старожильческие и переселенческие традиции оказывались наиболее живучими не только в «этнографической» памяти, но и в широком бытовании до наших дней в случаях, когда сибиряки и российские переселенцы проживали в отдельных, хотя бы и рядом расположенных селениях. Подобная ситуация наблюдалась для 1916 — 1917 гг. в левобережье р. Оби, в Каргатской, Кыштовской, Иткульской, Усть-Тартасской, Шипицынской и некоторых других волостях Северной Барабы, отчасти Васюганья, где русско-сибирские обычаи и обряды календарного года сохранились с включением многих архаических элементов (А). Старожильческие обычаи и обряды хорошо хранились в тех районах, где приток российских переселенцев был незначительным, например, в Малышевской, Сузунской волостях Барнаульского уезда (Б). Преобладание старожильческих традиций обеспечивалось и в том случае, когда старожилы не составляли абсолютное большинство, а при-

бывавшие в конце XIX - начале XX в. переселенцы из России являли собой разрозненный в этнокультурном отношении массив, что являлось довольно типичным случаем для большинства селений (В). Распространенным вариантом «выживания» старожильческой этнокультурной модели были те случаи, когда старожилы получали «подкрепление», а именно: прибытие населения из близкой в культурном отношении среды. В этом случае основой календарной обрядности становились старожильческие обычаи, даже если в количественном отношении старожилы составляли меньшинство (Г). В том случае, когда поселок являлся новопоселенческим и большинство жителей составляли выходцы из одной или двух-трех близкородственных в этнокультурном отношении групп, то сохранялись календарные традиции этих переселенцев. Здесь практически не ощущалось влияние окружавшего их местного старожильческого населения и привнесенные традиции сохранялись даже в более полном виде, чем на исторической родине (Д).

Для рассмотрения вопросов трансформации восточноевропейских календарных обычаев и обрядов в среде старожильческого населения Приобья, Барабы и Кулунды первой трети XX в. привлечен синхронный метод, позволивший использовать материалы, полученные в ходе этнографических экспедиций в те районы Европейской России, откуда, согласно историческим источникам или легендам, вышли переселенцы (метод СПИ). Для анализа вопросов трансформаций обычаев и обрядов календарного цикла были проведены изыскательские работы в Центре Европейской части России (Нижегородская область, включая Поветлужье и р. Керженец), Подонье (Ростовская область), северо-востоке России (Кировская область), а также в восточных регионах (Иркутская, Томская области, Республика Бурятия).

При том, что имело место определенное различие в климатических условиях, можно констатировать совпадение связанных с датами календарных обычаев на территории Центра Европейской части России, Подонья и исследованных территорий Западной Сибири: приуроченность начала весны к 1 марта, сроков «закликания» весны к «Сорока мученикам» (09.03), заготовки березовых веников к Петрову дню (29.06), запретов на купания к Ильину дню (20.07). Различия прослеживались в сроках начала купального сезона: так, в Нижегородской области разрешались купания уже после Троицы, в то время, как известно, в Сибири со дня Ивана Купала (24.06). При анализе трансформаций восточноевропейских календарных обычаев и обрядов, принятых в среде старожильческого населения Приобья, Барабы и Кулунды, наибольшее сходство обнаруживали те традиции, которые были регламентироганы установлениями Русской православной церкви или духовной старообрядческой литературы; различиями выделялись менее связанные с религией

народные обычаи и обряды. Осуществление сравнительного анализа полученных автором материалов по календарной обрядности русского населения ряда районов Европейской России и Западной Сибири дает основания сделать выводы о сохранении на освоенных несколько веков назад сибирских землях восточнославянских традиций, мало затронутых промышленным переворотом второй половины XIX в. и последующими политическими, социально-экономическими, демографическими событиями прошлого века. Определенная трансформация элементов календарной обрядности, тем не менее, не изменила первичной основы культуры прибывших во второй половине XVIII в. в Барабу крестьян из центральных и южных районов России. Северовосточные традиции, принесенные, прежде всего, из Вятской и Пермской губерний, как следует из изложенного материала, наслоились на центрально- южнорусские в Барабинской низменности и слились с близкородственными в Приобье, проявляясь в большей степени на восток от р. Оби. Таким образом, согласно этнографическим материалам, в формировании старожильческого населения Приобья, Барабы и Кулунды участвовали компоненты, своим происхождением связанные с двумя колонизационными потоками русских: одним из Северо-Востока России (северная колонизация), видимо, направлявшемся по преимуществу в Правобережье Оби, и центральными, южными районами Европейской России, выходцы из которых заселяли Бара-бу, Васюганье. Дальнейшее развитие, сопровождавшееся притоком массивов российских переселенцев пореформенного и столыпинского периодов, в целом не вызвало изменения облика календарной обрядности старожильческого населения.

Если для первопоселенцев - старожилов основной вопрос обживания Сибири заключался в приспособлении своей культуры к новым природно-климатическим, демографическим и этнографическим условиям, то для позднейших переселенцев из России более важным становился другой- культурной адаптации, «вживания» в этнокультурные старожильческие и переселенческие массивы. Привезенные переселенцами восточнославянские в своей основе обычаи и обряды порой соприкасались с родственными, бытовавшими до того в Сибири более или менее длительный период.

В тех местностях, где вятские переселенцы составляли значительную часть населения, например, в Прибердье, их влияние усилило некоторые «чалдонские» традиции, привнеся свойственную им специфику. Выходцы из Пермской губернии намного быстрее других ассимилировались и вливались в старожильческие группы, ввиду выраженной культурно-бытовой близости. Особенности календаря южнорусских переселенцев позволяют говорить о том, что их духовные ценности, выражавшиеся в верованиях, обычаях, обря-

дах, длительное время были окрашены спецификой мест и времени выхода. Переселенцы с Поволжья привезли в Сибирь обычай «провожать весну» на Петровское заговенье, сопровождавшееся ряженьем «конем», который, будучи поддержанным сибирскими традициями, перешел и долгое время сохранялся в масленичной обрядности встречи весны.

Старообрядческая культурная традиция, с одной стороны, тяготела к аскетизму, так как со стороны наиболее ревностных христиан имело место стремление следовать прописанным в служебной, житийной литературе истинам, с другой, наблюдалась постоянная тенденция к расширению этих рамок этническими обычаями и обрядами. Отсюда становятся понятными противоречивые, а порой прямо противоположные, этнографические реалии, характеризующие календарную обрядность конфессионально-этнографических групп старообрядцев.

Особенность календарной культуры «двоеданов» заключалась, с одной стороны, в сохранении народных русских традиций, которые обнаруживают параллели со старообрядцами Южного Урала, Верхнего Притоболья [Казанцева, с. 54]. Влияние сибирского старожильческого населения можно рассматривать в плане актуализации сходных по форме и содержанию обычаев, известных на прежних местах проживания двоеданов.

Специфика календарных обычаев и обрядов старообрядцев-«курганов» была обусловлена, с одной стороны, принадлежностью к старой вере поморского согласия, с другой — привязкой к Волжско-Уральской историко-зтнографической области [Народы Поволжья и Приуралья, с. 5]. Особенности культуры конфессионально-этнографической группы курганов позволяют говорить о том, что наряду со старой верой им удалось сохранить культурно-бытовую специфику Средне-Поволжского региона в течение жизни двух поколений мигрантов, не восприняв, практически, ничего из старожильческих традиций.

Старообрядцы из западных губерний России, Белоруссии, являясь северорусскими по происхождению, заимствовали у белорусов и бережно хранили те обычаи и обряды, которые не противоречили их христианским убеждениям. Например, на Троицу наряду с березой, по белорусской традиции, могли устанавливаться черемуховые деревья. Исследованиями фиксируются заимствования в ряде календарных обрядов и связанных с ними традиций праздничного угощения, но практически, не встречаются характерные для белорусов поверья в русалок.

Стойкость духовных ценностей особенно проявлялась у белорусских переселенцев Васюганья, что, возможно, было связано с тем, что процессы урбанизации не сильно затронули белорусские деревни, обосновавшиеся в

малодоступной местности, в стороне от крупных городов и путей сообщения. Кроме того, в тех районах, которые оказывались ближе прежней прародине белорусов по природно-ландшафтным условиям, последние лучше сохранили свои традиционные черты культуры и свое этническое самосознание. В Сибири под влиянием старожильческого населения актуализировались купальские и крещенские обливания, купания в природных водоемах, сбор купальских веников и пр. Естественным путем, не имея поддержки со стороны коренных сибиряков и чалдонов, постепенно забывались купальские обряды, связанные с солярным культом, которые в большинстве своем переместились на масленичные, пасхальные праздники.

Сибирское влияние на традиционную календарную обрядность украинских переселенцев сказалось во включении в праздник Масленицы элементов украинских купальских обрядов. Можно также констатировать распространение названия «Троицы» (вместо «Зеленых Святок», «Клечанне»), актуализацию многих троицких обрядов, вытеснение березой остальных троицких деревьев. Украинские переселенцы не сохранили в Сибири обычаи приготовления обрядового купальского дерева с последующем его потоплением, что было характерно для Украины [Соколова В.К., 1979, С. 23]. Однако, исконная принадлежность Ивановой ночи—костер — была занесена в Западную Сибирь с сохранением всех его основных, прежде всего, апотропеических магических функций.

Южнорусские, белорусские, украинские переселенцы в изучаемое время еще хранили на Петров день традиции коллективных женских трапез, кум-лений с приготовлением угощения в виде яичницы на основании собранного или украденного в ходе обходных обрядов подаяния. Влияние старожильческого населения на белорусов, южнорусских в значительной степени сказалось в забвении обычаев жечь «петровские» костры, наблюдать «игры» солнца.

Трансформации того или иного обычая или обряда были обусловлены этнокультурной ориентацией изучаемой группы переселенцев, а также конфессиональной принадлежностью - к православным или старообрядцам. Таким образом, отсеивались те традиции, смысл которых был не понятен, а форма изобличала неместное происхождение. И, наоборот, сходная по форме и содержанию обрядность усиливалась и у старожилов и у переселенцев. Подобное явление было бы уместно назвать «культурной интерференцией» (от лат. inter - между + ferentis - несущий), под которой понимается усиление взаимно схожих (когерентных) традиций и, наоборот, ослабление противоположных, резко выделявшихся и не вписывавшихся в общую этнокультурную «среду».

В целом, согласно наблюдениям, присутствие в русско-сибирских селах белорусских и украинских поселенцев способствовало актуализации славянской архаики. Поэтому не случайно там, где бок о бок проживали представители русских, украинских и белорусских народов, славянские традиции оказались наиболее выразительными. Результаты взаимодействия традиций календарного цикла восточнославянских этнографических групп Приобья, Барабы и Кулунды в первой трети XX в. определялись следующими факторами:

- пропорциями этнографического состава населения конкретных населенных местностей. Даже при менее чем 50% наличии в селении старожильческого населения остальные группы подвергались значительной аккультурации;

- большей или меньшей степенью схожести взаимодействующих культурных традиций, причем сходные усиливались, различные ослабляли друг друга (явление «культурной интерференции»);

-социальным статусом взаимодействующих этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп (например, «чалдоны» в сибирской иерархии занимали наиболее высокое положение).

Как показали полевые материалы первой трети XX в., при удалении от исследованных регионов на восток затухали традиции, связанные с солярным культом: отсутствовали или почти забылись обычаи разжигания масленичных костров, наблюдения за «играми» солнца на Пасху. Однако календарные сроки «ритуально чистой воды» повсеместно в исследованных регионах Сибири были сходными (за исключением «семейских» Забайкалья), таким образом, что сезон летних купаний повсеместно начинался с Ивана Купала и заканчивался днем Св. Пророка Илии.

Изучение межкультурных взаимодействий по материалам календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Приобья, Барабы, Кулунды позволило выявить не только локальные особенности различных групп старожилов и переселенцев, православных и старообрядцев, результаты их контактов и трансформаций, но и обосновать общие черты, характерные для исследованных регионов Западной Сибири.

Основные положения диссертации изложены в следующих работах автора:

Монографии, брошюры (авторские - 56,8 п.л.)

1 Фурсова, Е.Ф., Васеха, Л.И. Очерки традиционной культуры украинских переселенцев Сибири XIX- первой трети XX в. (по материалам Новосибирской области). - Новосибирск: Агро-Сибирь, 2004. -192 с. (авт. - 7,7 п.л.).

2 Масленка. Обычаи, обряды, фольклор восточнославянских народов Новосибирской области/В.А. Асанов, Н.В. Леонова, Е.Ф. Фурсова; под ред. Е.Ф. Фурсовой. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского областного центра русского фольклора и этнографии, 2004. - 92 с. 5,6 п.л. (авт. - 2 п.л.).

3 Фурсова, Е.Ф. Календарные обычаи и обряды восточнославянских народов Новосибирской области как результат межэтнического взаимодействия (конец XIX - XX в.). - Ч. 2. Обычаи и обряды летне-осеннего периода. -Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2003. - 268 с. 17 п.л.

4 Фурсова, Е.Ф. Календарные обычаи и обряды восточнославянских народов Новосибирской области как результат межэтнического взаимодействия (конец XIX - первая треть XX вв.). - Ч. I. Обычаи и обряды зимне-весеннего периода. - Новосибирск: Изд-во Агро, 2002. - 287 с. 15,6 п.л.

5 Фурсова, Е.Ф., Голомянов, А.И. Старообрядцы Васюганья: опыт исследования межкультурных взаимодействий конфессионально - этнографической группы. - Новосибирск: Изд-во Агро-Сибирь, 2003. - 275 с. 16,25 п.л. (авт.-10 п.л.).

6 Русские старожилы и переселенцы Сибири в историко-этнографичес-ких исследованиях/Ф.Ф. Болонев, Е.Ф. Фурсова и др.; под ред. Ф.Ф. Болонева, Е.Ф. Фурсовой. -Новосибирск: АГРО, 2002. -16 п.л. (авт. -2 п.л.)

7 Проблемы межэтнического взаимодействия народов Сибири/Ж. А. Ар-жанникова, А. А. Бадмаев и др.; под ред. И.Н. Гемуева, А.А. Бадмаева. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2002. -15,35 п.л. (авт. - 0,3 п.л.).

8 Народы Сибири: история и культура. Медведь в древних и современных культурах Сибири/Н.А. Алексеев, А. А. Бадмаев, Ф.Ф. Болонев и др.; под ред. И.Н. Гемуева, Н.А. Алексеева, И.В. Октябрьской. -Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2000. - 12,09 п.л. (авт. - 0,7 п.л.).

9 Народы Сибири: история и культура/З.П Соколова, В.А. Бойко, Л.П. Потапов и др.; под ред. АП. Деревянко, И.Н. Гемуева, И.В. Октябрьской. — Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1997. -160 с. 18,9 п.л. (авт. -1,5 шт.).

Работы в изданиях, рекомендованныхВАК(авторские —1,3 п. л.)

10. Фурсова, Е.Ф. Семицко-троицкие обычаи и обряды восточных славян Приобья второй половины XIX - 30-х годов XX в.//Этнографичесмое обозрение. -1998. -№ 3. - С. 35 - 48.0,7 п.л.

11 Фурсова, Е.Ф. Культ Святителя Николая в обычаях и обрядах восточнославянского населения Верхнего Приобья (по полевым материалам)//Архе-ология, этнография и антропология Евразии. - 2001. - № 4(8) - С. 147 -153. 0,6 ил.

Статьи (авторские - 28,9 п.л.)

12 Фурсова, Е.Ф. Особенности календарных праздников русского старожильческого населения Прибайкалья первой трети XX в. (по полевым материалам ряда сел Прибайкалья)//Народы и культуры Сибири. Взаимодействие как фактор формирования и развития. — Иркутск: Байкальский регион, 2004.-С. 151-154.0,4 п.л.

13 Фурсова, Е.Ф. Особенности культурно-адаптивных процессов переселенцев из Пермской губернии в Западной Сибири/Ярибушинские чтения - 2004. Современный музей в контексте культурно-экологического пространства региона. Опыт Проблемы. Возможности. - Кунгур: Изд-во Кунгур, 2004.-С. 95-97.0,2 п.л.

14 Фурсова, Е.Ф. Этнографические и этнические группы: проблемы их идентификации и методов исследования//Этносоциальные процессы в Сибири. - Новосибирск, 2003. - С. 37 - 39.0,4 п.л.

15 Фурсова, Е.Ф. Этнокультурное взаимодействие восточнославянских старожилов и переселенцев Приобья, Барабы, Кулунды по материалам календарных обычаев//Проблемы изучения этнической культуры восточных славян Сибири XVII-XX вв.- Новосибирск: Изд-во Агро-Сибирь, 2ООЗ.-С.8О-129.2п.л.

16 Голомянов, А.И., Фурсова, Е.Ф. Рукопись Карпа Зотиевича Меновщи-кова «Цветник» как источник духовных завещаний старообрядцев федосеев-ского согласия//Словцовские чтения - 2003. Материалы Всероссийской научно-практической краеведческой конференции. - Тюмень, 2003. - С. 145 -148.(авт.-0,2п.л.).

17 Фурсова, Е.Ф. Восприятие разрушения православия русскими крестьянами Новосибирской области в 1920 - 1930 - х гг.//Сибирь на перекрестке мировых религий. Материалы Межрегиональной научно-практической конференции. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2002. - С. 160 -163.0,5 п.л.

18 Фурсова, Е.Ф. История жизни духовного наставника Р.И. Опарина// Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. - М : Наука, 2002. - С. 90-118.2 п.л.

19 Фурсова, Е.Ф. История «чалдонской» д. Огурцово Новосибирского сельского района и области (применение метода интеграции архивно-этнографических источников). Материалы Всероссийской научно-практической краеведческой конференции//Словцовские чтения - 2002. - Тюмень: Изд-во Тюменского государственного ун-та, 2002. - С. 155 -157.0,25 п.л.

20 Фурсова, Е.Ф. Пасхальные обычаи крестьян Новосибирского Приобья, Барабы и Кулунды//Моя Сибирь. Вопросы региональной истории и исторического образования. - Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2002. С. 112 -122.1 п.л.

21 Фурсова, Е.Ф. Погодоведение западно-сибирских крестьян//Пробле-мы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2002. - С. 634 - 639.0,3 п.л.

22 Фурсова, Е.Ф. Разрушение православных храмов и состояние народной праздничной культуры в Приобье. 1920-1950-е гг.//Русские старожилы и переселенцы Сибири в историко-этнографических исследованиях. - Новосибирск: Изд-во Агро, 2002. - С. 41 - 70.1 п.л.

23 Фурсова, Е.Ф. Русские первопоселенцы Сузунского района Новосибирской области (применения метода интеграции архивно-этнографических источников)// Сибирь на этапе становления индустриального общества в России (Х1Х-начало XX вв.). - Новосибирск: Изд-во Ин-та истории СО РАН, 2002.-С. 64-67.0,25 п.л.

24 Фурсова, Е.Ф., Нейменок, А.С. Традиции и новации в гаданиях подростков// Живая старина. - Вып 2. - 2002. — С. 28 - 31. (авт. - 0,7 п.л.).

25 Фурсова, Е.Ф. Экологопсихологический фактор в духовном освоении Сибири русскими переселенцами (по современным полевым материалам)// Аборигены и русские старожилы Притомья. - Кемерово: Куз-бассвузиздат, 2002. - С. 200 - 202.0,2 п.л.

26 Фурсова, Е.Ф. Закрытие православных церквей в г. Новосибирске в 1920-30-е гг. //Новосибирская область в контексте российской истории. -Новосибирск: Изд-во Ин-та истории СО РАН, 2001. - С. 166 -169.0,3 п.л.

27 Фурсова, Е.Ф. Календарные обычаи и обряды старообрядцев-двоеда-нов Приобья как этнографический источник//Старообрядчество: история и современность, местные традиции, русские и зарубежные связи. Мат. Международной научно-практической конференции. - Улан-Удэ: Изд. БНЦСО РАН, 2001.-С. 107-109.0,4 п.л.

28 Фурсова, Е.Ф. Символика обрядовой выпечки у восточных славян Обь-Иртышского междуречья (конец XIX— первая треть XX в.)// IV Конг-

ресс этнографов и антропологов России. Тез. докладов. - М.: ИЭА РАН, 2001.-С. 156.0,1п.л.

29 Фурсова, Е.Ф. Ссыльные поляки—исследователи Западной Сибири// Сибирско-польская история и современность: актуальные вопросы.' — Иркутск: Огниво, 2001. - С. 269 - 273.0,4 п.л.

30 Фурсова, Е.Ф. Традиции огородничества восточных славян Обь-Иртышского междуречья (конец XIX - начало XX в.)//Опыт природопользования в Сибири в XIX- XX вв. — Новосибирск: Изд-во Ин-та истории СО РАН, 2001.-С. 151 -162.1 п.л.

31 Фурсова, Е.Ф. Этничность и религиозность в этноконфессиональной группе «двоеданов» Приобья (по материалам календарной обрядности)// Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы Годовой итоговой сессии ИАЭ СО РАН. - Т. VII. Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 2001. - С. 602 - 608.0,5 п.л.

32 Фурсова, Е.Ф. Белорусские переселенцы Приобья: проблемы культурной интерференции//Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - Т. VI. - Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 2000.-С. 536-542.0,4 п.л.

33 Фурсова, Е.Ф. Восточные славяне в Западной Сибири: создание этно-экологических систем развития//Гуманитарные науки в Сибири. - 2000. -№.3.-С.65-69.0,5п.л.

34 Фурсова, Е.Ф. История Западной Сибири — история этнокультурных групп //Русский вопрос: история и современность. — Омск, 2000. - С. 103 — 105.0,2п.л.

35 Фурсова, Е.Ф. Местные съезжие праздники в Приобье (конец XIX -начало XX века)//Обозрение результатов и лабораторных исследований археологов и этнографов Сибири и Дальнего Востока в 1994 — 1996 годах. — Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 2000. - С. 206 - 211.0,8 п.л.

36 Фурсова, Е.Ф. Обычаи и обряды зимних календарных праздников сибирских белорусов в конце XIX-XX в.//Белорусы в Сибири. - Новосибирск: Изд-во Ин-та истории СО РАН, 2000. - С. 124 -142.1,2 п. л.

37 Фурсова, Е.Ф. Почитание святителя Николая в традиции восточнославянского населения Верхнего Приобья//Православие и культура этноса. — М.: Изд-во ИЭА РАН, 2000. - С. 65 - 66.0,1 п.л.

38 Фурсова, Е.Ф. Традиционно-бытовые особенности культуры белорусов-переселенцев конца XIX - начала XX в.//Белорусы в Сибири. Новосибирск: Изд-во Ин-т истории СО РАН, 2000. - С. 102 -124.1 п.л.

39 Фурсова, Е.Ф. Функциональная направленность святочно-новогодних обрядов русских старожилов Приобья//Русские старожилы. Материалы

Ill Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». - Тобольск - Омск: Омский государственный педуниверситет, 2000. -С. 213-214. 0,1п.л.

40 Фурсова, Е.Ф. Весенние «закликания весны» в Западной Сибири (по материалам белорусских крестьян-переселенцев)//Словцовские чтения - 99. Тез. конференции. - Тюмень, 1999. - С. 231 - 233.0,2 п.л.

41 Фурсова, Е.Ф. Взаимоотношение этнического и природного факторов в системе жизнеобеспечения сибирских украинцев и белорусов//Ш Конгресс этнографов и антропологов России. Тез. докладов. - М.: ИЭА РАН, 1999. -С. 67-68. ОДпл.

42 Фурсова, Е.Ф. Метод сравнительного полевого исследования (опыт практического применения на материалах Западной Сибири)// III Конгресс этнографов и антропологов России. Тез. докладов. - М.: ИЭА РАН, 1999. -С.57.0,1п.л.

43 Фурсова, Е.Ф. Обычаи и обряды убинских старообрядцев с. Шемо-наихи на Масленицу//Культурное наследие средневековой Руси в традициях урало-сибирского старообрядчества. - Новосибирск, 1999. - С. 19 -28.0,5 п.л.

44 Болонев, Ф.Ф., Фурсова, Е.Ф. Пережитки культа медведя у русских и белорусов в Сибири//Природа. -1999. - № 1. - С. 83 - 88. (авт. - 0,5 п.л.). "

45 Фурсова, Е.Ф., Голомянов, АИ. Связи северорусских и сибирских старообрядцев (контакты с И.Н. Заволоко)//Пустозерск в истории и культуре России. - Нарьян - Map: Изд-во Пустозерского комплексного историко-при-родного музея, 1999. -С. 500- 501. (авт. -ОД п.л.).

46 Фурсова, Е.Ф. Старообрядцы-«курганы»: к вопросу об микроэтнических общностях/ЛТроблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - T.V. - Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 1999.-С. 653-658.0,5 п.л.

47 Фурсова, Е.Ф. Белорусские «москали» или сибирские «кержаки»: кто они? //Сибирь в панораме тысячелетий. Материалы международного симпозиума. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1998. - С. 494 - 495.0,4 п.л.

48 Фурсова, Е.Ф. Особенности культурной адаптации сибиряков - переселенцев Вятского края//Этнокультурное наследие Вятско-Камского региона: проблемы, поиски, решения. Материалы региональной научно-практической конференции, посвященной 120-летию Д.К. Зеленина. - Киров: КОГУП, 1998.-С.13-16.0,2п.л.

49 Фурсова, Е.Ф. Традиции обработки льна у восточных славян Верхнего Приобья//Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. - Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 1998. -С. 97-128.1 п.л.

50 Фурсова, Е.Ф. Урало-пермский компонент в старожильческой культуре русских крестьян Приобья//Русский вопрос: история и современность. -Омск, 1998. - С. 249-256.0,5 п.л.

51 Фурсова, Е.Ф. Этнокультурный облик первопоселенцев Верхнего При-обья //Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы VI Годовой итоговой сессии ИАЭ СО РАН. - Т. IV. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1998. - С. 465 - 470.0,5 п.л.

52 Фурсова, Е.Ф. Запреты, обереги, обряды, связанные с льноделием (по материалам восточных славян Приобья)//Народы Сибири. История и культу-ра.-Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1997.-С. 128-141.1,3п.л.

53 Фурсова, Е.Ф. Приобские «чалдоны» - с Дона?//Природа и цивилизация. Реки и культуры. Спб: МАЭ РАН, Европейский Дом, 1997. - С. 170 -176. 0,7 ил.

54 Фурсова, Е.Ф. Общее и особенное в культуре старообрядцев р. Керже-нец Нижегородской губернии и мигрантов — «кержаков» Приобья//Новей-шие археологические и этнографические открытия в Сибири. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1996. - С. 232-235.0,4 п.л.

55 Фурсова, Е.Ф. Чалдоны — этнокультурная группа старожилов Новосибирского Приобья//Страницы истории Новосибирской области. Люди, события, культура. -М., 1995. - С. 131 -132.0,3 п.л.

56 Фурсова, Е.Ф. Историческая память и национальный менталитет старожилов и переселенцев Приобья//Русский вопрос: история и современность. — Омск: Комитет по культуре и искусству Администрации Омской области, 1994. - С. 18 - 21.0,2 п.л.

57 Фурсова, Е.Ф. Шуликаны и нечистая сила в селах Западной Сибири// Гуманитарные науки в Сибири. -1994. - № 3. - С. 68 - 80.1 п.л.

58 Фурсова, Е.Ф. Этнокультурные группы россиян Приобья: старожилы и переселенцы//Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Материалы кконф.-Спб., 1993. - С. 35 - 36.0,3 п.л.

59 Фурсова, Е. Ф. Новогодние праздники и обряды чалдонов Чаусской волости Томского округа (с. Середино, Кандаурово)//Населенные пункты Сибири: опыт исторического развития (XVII - начало XX в.). - Новосибирск: Ассоциация сибирских и дальневосточных городов, 1992. - С. 102 —119.0,5 п.л.

60 Фурсова, Е.Ф. «Целительные» свойства рубах русских крестьян//Изв. СО АН СССР. Сер. История, филология и философия. -1992. - № 1. - С. 49 -54.0,7п.л.0,5п.л.

61 Фурсова, Е. Особенности культуры украинцев в русских старожильческих районах Верхнего Приобья (к. XIX - нач. XX в.)//Етшчна самосвщомкть: нацюнальна культура. - Кит, 1991.—С. 175 —177.0,3 п.л.

62 Фурсава, А. Культ мядзведзя у каляндарных звычаях i абрадах//Культура беларускага замежжа. - Мшск: Беларуская навука, 1998. - С. 152 -154.0,3 п.л.

63 Fursova, Elena F. Ecological broadcasting knowledge as a factor of sustainable development of Siberian peasants at the end of20th - beginning 21st century//Inter-Congress of IUAES «The human body in Anthropological Perspectives». - IUAES. - Tokyo, 2002. - P. 84.0,1 п.л.

64 Fursova, E. Phytotherapy in traditional medicine ofWest Siberian peasants at the beginning ofXXth century//Humankind/Nature Interaction: Past, Present and future. XVICAES 2K3. - Vol. 1. - Florence, 2003. - P. 546.0,1 п.л.

Подписано в печать 12.11.04. Бумага офсетная Формат 60 х 84 /16. Гарнитура Times New Roman. Офсетная печать. Усл. печ. л. 2,9. Уч.-изд. л. 3,0. Тираж 100. Заказ № 104.

Издательство Института археологии и этнографии СО РАН. Лицензия ИД № 04785 от 18 мая 2001 г. 630090 Новосибирск, пр. Академика Лаврентьева, 17.

»2420t

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Фурсова, Елена Федоровна

Введение.

1 Степень изученности календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Западной Сибири. Структурно-содержательная характеристика календарно-обрядовых комплексов.

2 Этнографические, конфессионально-этнографические и территориально-этнографические группы: проблемы идентификации и методов исследования.

2.1 Типы микроэтнических общностей, проблемы идентификации и методов исследования.

2.2 Характеристика этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических групп.

3 Зимние обычаи и обряды новогодья.

4 Обычаи и обряды конца зимы и начала весны.

5 Обычаи переходного периода от весны к лету. Летние обычаи и обряды.

6 Обычаи и обряды перехода от лета к осени и осеннего периодов.

7 Традиционная календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде: модели этнокультурного взаимодействия и трансформации.

7.1 Модели этнокультурного взаимодействия восточнославянских народов в Приобье, Барабе, Кулунде.

7.2 Трансформации календарных обычаев и обрядов старожильческого населения в Приобье, Барабе и Кулунде.

7.3 Особенности календарных обычаев и обрядов старожилов Приобья, Барабы и Кулунды на фоне сибирской обрядности.

Введение диссертации2004 год, автореферат по истории, Фурсова, Елена Федоровна

Актуальность диссертационного исследования. Современная этнография нуждается в глубоком анализе исторического движения этнических традиций в пространстве и во времени. Среди многих задач, стоящих перед отечественной этнографией, безусловно, важной является проблема исследования культурно-бытовых особенностей региональных этнических подразделений разного уровня на вновь осваиваемых территориях, а также протекавших при этом процессов этнокультурного взаимодействия. В данном ракурсе диссертационная работа органично вписывается в проблему изучения сибирского этапа этнический истории восточнославянских народов, которая представляет собой историю этнографических групп, сформировавшихся на местах прежнего или нового проживания.

Переживаемая нами эпоха рубежа XX и XXI столетий, с одной стороны, характеризуется появлением новых историко-культурных общностей за счет протекающих процессов трансмиграций, метисаций, с другой - ростом этнического самосознания, возрождением давно сложившихся этнографических (в данном контексте синонимичных этнокультурным) групп, в их числе обладающих сознанием своей обособленности (субэтносов) [1, С. 49; 2, С. 55-57]. Мнения многих ученых сходятся в том, что современная этнография/этнология оказалась не готова к наблюдаемому сегодня у народов повышенному вниманию к своему происхождению и традиционной культуре, известному в мире как «взрыв этничности» [3, Р. 371-387], «новый трайбализм» [2, С. 37, 57]. Теории об исчезновении культурных различий под влиянием «современности», процессов глобализации, как показало время, а также «живые исторические культуры», оказались не состоятельны, не сбылись предсказания об ослаблении этнического сознания (Gellner Е., 1983; об этом: Комарофф Д., 1994) [2, 4]. В достаточно «спокойной» в смысле межнациональных взаимодействий Западной Сибири этот «взрыв» среди сельского населения восточных славян проявляется в актуализации традиций духовной культуры, обычаев и обрядов земледельческого

- календаря, чему не могла не способствовать достаточно высокая степень их сохранности в 1920-х гг. Интерес к такому проявлению традиционной духовной культуры как календарная обрядность обусловлен тем, что она, по мнению автора, наиболее полно отражает мировоззренческие особенности хронологически разных уровней существования этноса, межкультурные взаимодействия и взаимовлияния.

Степень изученности проблемы. Многоаспектность проблем трансформаций и межкультурных взаимодействий применительно к восточнославянским народам исследуемых районов Западной Сибири предопределила многообразие научных теорий, задействованных в данном исследовании. Концептуальные подходы к исследованию межкультурных и межэтнических взаимодействий применительно к Европейской России, странам зарубежной Европы рассматривались в работах ученых: коллектива авторов «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы» (1973-1983), этнографов - Л.Н. Чижиковой (1988), С.А. Арутюнова (1989), С.И. Дмитриевой (1988, 1993), специалистов в области этносоциологии - JI.M. Дробижевой

• (1989), С.Г. Ларченко (1991), С.Н. Еремина (1991, 2003), Ю.В. Попкова (2003), В.А. Кузьмина (2000), Е.А. Ерохиной (2000). Вопросы формирования многоуровневых этнических общностей, типологии и современного понимания их природы, культуры поднимались в трудах С.А. Токарева (1964, 1980), Н.Н. и И.А. Чебоксаровых (1967, 1985), Э.С. Маркаряна (1969), П.И. Пучкова (1973), В.И. Козлова (1979, 2003), Я.В. Чеснова (1979), Ю.В. Бромлея (1983, 1987), М.В. Крюкова (1986), С.В. Чешко (1988, 1994), В.А. Тишкова (1997, 2001), М.Н. Губогло (1989), С.Е. Рыбакова (2000, 2001, 2003). Современные взгляды на проблему этнической идентичности и ее роли в существовании этноса представлены в исследованиях ученых И.Ю. Заринова, С.Е. Рыбакова, В.А. Тишкова, С.В. Чешко, Л.А. Чвырь, специалистов в области этнопсихологии - Е.П. Белинской, В.П. Левкович, Т.Г. Стефаненко, а также представителей европейской научной школы - J. Frykman, М. Harbsmeier, U. Kockel, К. Roth, A. D. Smith, J. М. Wise и др.). Основы изучения природы ритуала, его структуры и функций, а также проблемы взаимоотношений «фольклора и этнографической действительности» заложили такие авторы, как: В.Я. Пропп (1963, 1995), В.В. Иванов, В.Н. Топоров (1974), В.И. Еремина (1991), А.К.Байбурин (1984, 1991), Н.И. Толстой (1982, 1985), Б.Н. Путилов (1984, 2003), К.В. Чистов (1986) и др. ^ Теоретической основой данной работы послужили фундаментальные труды по этнографии и фольклористике отечественных ученых, в которых рассматривается место славянской обрядности в европейской традиции, намечаются подходы к исследованию межкультурных взаимодействий между славянскими и другими народами: Е.В. Аничкова (1903, 1914), Д.К. Зеленина (1927, переиздана в 1991), П.Г. Богатырева (1971), В.К. Соколовой (1979), JI.H. Виноградовой (1982). Из зарубежных ученых подобной проблематикой занимались: V. Feglova (1976), B.G. Mykytiuk (1979), J.-C. Roberty (1980/1981), N. Stange-Zhirvova (1980/1981).

Период последней трети XX в. отмечен заметным повышением качества и количества исследований, появлением как трудов теоретического плана, так и региональных, в которых рассматриваются рассеянные и компактные группы # восточнославянских народов: JI.M. Сабуровой, 1967; Р.В. Каменецкой, 1977; О.А. Терновской, 1977; Ф.Ф. Болонева, 1978, 1985; М.А. Лобанова, 1984; Н.А. Новоселовой, 1984; С.И. Дмитриевой, 1988; В.А. Зверева, 1993, 2003; коллектива авторов монографии «Полесье», 1988; В.И. Дынина, 1994, 1999; Ю.В. Аргудяевой, 2000; И.В. Власовой, 2001; JI.A. Тульцевой, 1997, 2001; Н.А. Томилова, 2001; Д.Г. Коровушкина, 2004 и др.). Эти работы имеют большое значение для заявленного исследования в плане осуществления полноценного сравнительно-этнографического анализа календарной обрядности с привлечением данных по различным районам Европейской России и сопредельных сибирских, дальневосточных регионов.

В печатных изданиях и архивных собраниях практически нет сведений о календарной обрядности изучаемой территории юга Западной Сибири, а именно: • Барабы, Кулунды, Приобья, Васюганья и Причумышья, причиной чего является отсутствие здесь проведения каких-либо целенаправленных этнографических исследований. Публиковавшиеся описания П.А. Шалабанова 1848 г. [5, С. 257], Н.С.

Щукина 1865-1867 гг. [6, С. 164], И. Дрыгаса 1913 г. [7, С. 272], не публиковавшиеся-рукописи краеведов местных архивов П.М. Богатыревой [8], М.Д. Ощепкова [9], П.Ф. Пирожкова [10], В.Н. Свириденко [11] и некоторых других - включают краткий материал только по одному селу или нескольким отдельно взятым деревням. В целом календарные обычаи и обряды Западной Сибири фиксировались и исследовались учеными, этнографами и историками довольно отдаленных от изучаемых территорий мест: М.М. Громыко (1975, 1985, 1991), Н.А. Миненко (1983, 1989); в 1990-2000-х гг. этнографическая литература соответствующей тематики пополнилась трудами В.А. Липинской (1989, 1996), В.М. Кимеева (1997), JLA. Скрябиной (1997), Е.Ф. Фурсовой (1994, 2002, 2003), Т.Н. Золотовой (2000, 2002), П.Е. Бардиной (2003), Г.В. Любимовой (2002, 2004) и других, а также статьями молодых этнографов, краеведов Алтая (М.В. Дубровской, О.С. Щербаковой, Л.А. Явновой), Новосибирска (О.В. Голубковой), Омска (Е.М. Ефремовой, А.А. Новоселовой), основными источниками для которых послужили полевые материалы авторов.

Анализ степени разработанности проблемы показал, что по теме диссертации в имеющейся научной литературе нет работ, раскрывающих принципы межкультурных взаимодействий и трансформаций в среде восточнославянских народов на вновь осваиваемых территориях Сибири, где русские, белорусы и украинцы уже со второй половины XIX - начала XX в. проживают как плотными массивами, так и точечными вкраплениями. До настоящего времени остаются неизученными вопросы особенностей бытования традиционной культуры в среде контактирующих близкородственных восточнославянских народов при освоении новых территорий проживания, складывающихся при этом моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия, направленности и содержания трансформаций перенесенных с прародины традиций.

Актуальность, теоретическая, методологическая значимость поставленных проблем, необходимость критического переосмысления типологии микроэтнических подразделений этносов, критериев, согласно которым каждая этнографическая группа идентифицирует и сохраняет себя, а также направленность этнических и этнокультурных процессов в условиях нового пространства предопределили выбор темы, цель и задачи диссертационного исследования.

Целью данной работы является разработка основ концепции исторического движения этнических традиций и выяснение моделей (вариантов) этнокультурного взаимодействия на материале календарных обычаев и обрядов близкородственных общностей: крупного массива - русских, малых - белорусов и украинцев в Западной Сибири.

Поставленные цели обусловили необходимость решения следующих задач:

- апробировать авторские методики сравнительного полевого исследования (СПИ), сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);

- уточнить природу и свойства таксономически низких подразделений этносов (микрообщностей), критериев их идентификации, границ разделения «себя» и «чужих»;

- изучить старожильческое и переселенческое население Приобья, Барабы и Кулунды, ввести новые понятия его структурных подразделений: наряду с этнографическими, конфессионально-этнографическими группами - территориально-этнографические группы русского, украинского, белорусского народов;

- исследовать бытование календарных обычаев и обрядов («ковровое обследование») старожилов и переселенцев Приобья, Барабы и Кулунды; выявить особенности форм календарной обрядности русского старожильческого и переселенческого населения в зависимости от мест проживания в исследуемых районах;

- проследить этнокультурные взаимовлияния различных общностей/групп старожилов и российских переселенцев первой трети XX в. - русских, белорусов и украинцев Приобья, Барабы и Кулунды; обосновать введение в научный оборот малоисследованного вида этнических процессов — «культурной интерференции» - как основного в условиях совместного проживания трех восточнославянских народов в Западной Сибири;

- выявить сходство и различие обрядовых комплексов старожилов и переселенцев исследуемых районов Западной Сибири с календарной обрядностью русских

Европейской России, а также украинцами и белорусами мест выхода; рассмотреть вопрос о соотношении старожильческих обычаев и обрядов с аналогичными традициями старожильческого населения соседних сопредельных территорий Сибири.

Территориальные рамки. Исследование микрообщностей восточнославянского происхождения проводилось в довольно различных по физико-географическим характеристикам районах Барабы, Верхнего Приобья, Кулунды, Васюганья, Причумышья, что территориально совпадет с историческими границами центральной части Томской губернии начала XX в. (прил. Т.1), где восточнославянские народы составляли более 80% населения [12, С. 223]. С 1921 г. указанные территории полностью или частично входили в Новониколаевскую губернию, с 1925 г. - в Новосибирский, Барабинский, Барнаульский, Каменский, Славгородский округа Сибирского края, с 1930 г. — в Западно-Сибирский край, а затем, с 1937 г., в Новосибирскую, Кемеровскую области, Алтайский край.

Полевыми исследованиями охвачены, таким образом, как «глубинные», изолированные районы (болотистое Васюганье, таежное Присалаирье), так и районы, где проходил Московский тракт, то есть районы наибольшего оживления социальной и экономической жизни края [13, С. 132-133].

Хронологические рамки первой трети XX в. выбраны в качестве временного среза по объективным причинам: с одной стороны, к этому времени приехала в Сибирь основная масса переселенцев из европейских губерний России; с другой стороны, интерес к периоду 1900-1920-х гг. обусловлен тем, что это были последние годы существования еще в достаточно полном виде традиционных форм крестьянской (не колхозной) культуры, несмотря на прошедшие революции, Первую мировую и Гражданскую войны, смену государственного устройства России. Сибиряки, очевидцы тех событий, в многочисленных интервью гранью коренных преобразований уклада деревенской жизни называют не 1917 г., а 1930-й г.

В данной диссертации объектом исследования являются восточнославянские народы в Западной Сибири первой трети XX в. и их традиционные формы календарной обрядности при всей совокупности протекавших при этом процессов межкультурного взаимодействия.

Предмет исследования - межкультурные взаимовлияния, а также закономерности, тенденции, трансформации проявлявшиеся в сфере календарных обычаев и обрядов близкородственных этносов: русских, украинцев и белорусов.

Общей методологической базой исследования является диалектический метод познания, позволяющий оценить диалектику общего и особенного, формы и содержания, общенационального и регионального. Автор опирается на достигнутый в настоящее время уровень научного знания с учетом выдвинутых по данным проблемам точек зрения. В основу работы легли следующие методологические принципы организации исследования:

• Принцип объективности подхода к прошлому исходит из исторической реальности того или иного исторического факта, который «нельзя вырывать из окружающей обстановки его существования», необходимости «помещать наши знания о прошлом в современный им контекст» [14, С. 18, 20]. В методологической литературе введено понятие исторического контекста, позволяющего рассматривать явление с учетом сопутствующих исторических условий.

Для любого исследования актуальной представляется проблема адекватности восприятия этнографом, продуктом своего времени и своей культуры, иной культуры другого времени и нередко пространственного расположения. Не секрет, что серьезная ошибка может закрасться в толкование этнических традиций только из-за того, что исследователь не имеет возможности «вжиться» в среду, и, как следствие этого стереотипы современной ментальности накладываются на ценностные представления людей прошлого. Все эти тонкие методологические моменты принимались автором во внимание во время сбора первичного материала.

• Принцип историзма, а именно: восприятия явления в его развитии от прошлого к настоящему с перспективой в будущее, а также во взаимосвязи с другими явлениями. Каждый факт должен быть включен в общий поток исторических событий, то есть изучаться в динамике, «с выделением основных этапов, периодов и генеральных тенденций развития» [15, С. 10]. Автор исходит из понимания того, что любое явление нашей культуры, в том числе религиозные представления и верования, ^ особенности поведения, традиционные обряды и т.д. являются результатом процессов, происходивших в прошлом и имеющих, соответственно, более ранние прообразы. Собственно определение этих «прообразов» до сих пор является весьма большой проблемой в силу отсутствия достаточной фактологической базы, бездоказательности многих известных гипотез. В известной работе Е.В. Аничкова «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян» исследователь, на наш взгляд, справедливо предостерегал от увлечения «славянским Олимпом», призывая изучать живую, сохранившуюся в народе, обрядность [16, С. 39].

• Реальная научная практика требует комплексного использования описательного (идеографического) и объяснительного подходов, что продиктовано, с одной стороны, особенностями этнографических источников в виде дневников, писем, Ф записей интервью, видеорядов, с другой стороны, важностью обобщений для раскрытия сущности явления. Нельзя устраняться от интерпретации этнографических фактов, попытки чего привели бы к устранению автором своего собственного профессионального знания [17, С. 3]. При этом, чтобы не впасть в положение создателя «красивой теории, которую испортит один гадкий фактик», необходимо располагать описанием как можно большего числа этнографических реалий, с одной стороны, и принимать во внимание все разнообразие теорий, гипотез и «народных интерпретаций», с другой. В публикациях последних лет, что, возможно, обусловлено общемировым «кризисом гуманитарных знаний», исследователи озабочены проблемами «аутентичности понимания людей другого возраста, пола, профессии». «Не является ли процесс написания этнографического текста переводом увиденных • уникальностей на язык универсалий?» - этот и другие методологические вопросы поднимаются и обсуждаются многими авторами [18, С. 3-13]. Действительно, недостаток метода наблюдений в том, что фиксируемый материал представляет собой современный факт или хронологически отдаленную копию когда-то существовавших «вживе» традиций. Представляется логичным устранение случайных фактов проведением перепроверки информации, повторением наблюдения некоторое время спустя (полгода, год, через несколько лет и т.д.) с охватом как можно большего количества информаторов. По этой причине наблюдения и фиксация материала осуществлялись на изучаемой территории через определенные временные промежутки (Рождественско-новогодние в 1993,1994, 2000,2001 гг., Пасха в 1991, 1993, 1994 и т.д.) и с привлечением значительного количества информаторов - людей, не сомневающихся в своем русском, украинском, белорусском происхождении. Общее количество информаторов, с которыми приходилось работать за более чем 25-й стаж полевой работы, составило более 500.

• Современный этнопсихологический подход значительно расширил содержательную часть предмета этнографии, позволил поднять столь актуальную для исследования тему, как осознание этнической, культурной, конфессиональной идентификации различными этнографическими и конфессионально-этнографическими группами. Под этнической identity, которая на русский язык переводится как идентичность, понимается этническое самосознание, самобытность, ощущение принадлежности к определенной группе, ощущение различий с другими и пр. Нами признается множественность и не взаимно исключающая природа этнической идентичности [19, С. 229-233; 20, С. 136; 21, С. 29-30].

• Автор осознает факт невозможности восприятия объекта истории эмпирически и проверки выводов (в отличие от естественных наук), в соответствии с чем познание в этнографической науке носит реконструктивный характер. Специфика исторической реконструкции заключается в том, что она субъективирована не только на исследовательском уровне ученым-этнографом, но и на уровне источников их создателями, в случае полевой работы - информаторами [22, С. 45].

Методы исследования этнографического материала на теоретическом уровне. Использованы общетеоретические методы научного познания: анализ и синтез, дедукция и индукция, описание, сравнение. Основным методическим требованием является то, что теоретические выводы не должны противоречить данным собранных полевых источников. Для осуществления сравнительно-исторического анализа привлечены данные трехтомника «Описаний рукописей Ученого архива» Д.К. Зеленина, работы российских этнографов XIX - XX вв. Безусловно, востребованными оказались материалы, характеризующие этнографический состав населения отдельных населенных пунктов Барнаульского, Томского и Каинского уездов Томской губернии конца XIX - начала XX в. («Хозяйственно-статистическое описание Алтайского горного округа» Н.А. Ваганова; Анкеты сельскохозяйственных переписей 1916-1917 гг., ЦХАФ АК; «Материалы по исследованию мест водворения переселенцев» С.П.Швецова).

Современное этнографическое исследование немыслимо без применения количественных методов, поскольку именно тщательно подобранные и проанализированные «числовые» выражения подтверждают правильность тех или иных наблюдений, предположений, дают возможность представить процентный состав жителей и т.п. (диагностированы и представлены в виде диаграмм данные анкет «Всероссийских сельскохозяйственных, земельных и городских переписей», «Список населенных мест Сибирского края»).

В данном исследовании использовался также метод «генеалогических хронологий» для определения национальности информаторов, а также их принадлежности к определенным этнографическим, конфессионально-этнографическим группам [23; 24]. Автор придерживалась принципа компонентного анализа культуры [25, 26, 27]. Частный вариант реконструкции методом пережитков, предложенный Э. Тайлором, позволяет делать ретроспективные построения, столь необходимые для воссоздания картины мира, ранних форм духовной и материальной культуры. Автор разделяет точку зрения, согласно которой «реконструкция лишь тогда убедительна, когда она находит подтверждения в поздней традиции, зафиксированной реальными записями» [28, С. 53-55].

В работе привлечен также метод картографирования, поскольку собранный материал можно представить не только в виде текста, таблиц, диаграмм, но и показать географическую распространенность на изученной территории тех или иных этнографических, конфессионально-этнографических групп (прил. Т.2), элементов календарных обычаев и обрядов.

Методы эмпирического исследования этнографического материала. У этнографии есть свой метод исследования, которого нет у других наук, -непосредственные полевые наблюдения. По меткому выражению С.В. Чешко, «опора на полевые исследования остается специфической и родовой чертой» нашей науки [29, С. 23]. Как показали участники дискуссии, развернувшейся на страницах журнала «Советская этнография» в 1985-1986 г. цель этнографа-полевика состоит в том, чтобы собрать как можно более исчерпывающий материал широкого диапазона, сколько бы узкой не была проблема, которую он разрабатывает [30, С. 60].

Особенностью данной работы является то, что группы восточных славян Западной Сибири изучались практически непрерывно так называемым лонгвитюдным методом начиная с 1977 - 1978 гг. по 2000-2003 гг., что соответствует современному методу «многолетнего интенсивного полевого наблюдения в ограниченной области» с привлечением письменных свидетельств [31, С. 19]. Это позволило в ходе полевых работ не получать поспешные и случайные материалы и, соответственно, сделать более аргументированными выводы. Подобный подход дал возможность сосредоточиться на конкретных этнографических, конфессионально-этнографических и территориально-этнографических группах русских, украинцев и белорусов и избежать анализа обобщенного, «восточнославянского» или «сибирского», материала. Автор поставила перед собой задачу избегать избирательной подборки этнографических фактов, прежде всего, сосредоточилась на внимательном «выслушивании» содержания, которое вкладывали информаторы в сообщения или производимые ими действия. Американский антрополог P. Pelto писал: «Полевой исследователь должен описывать сами наблюдения, а не первоначальные заключения, сделанные на их основе". И далее:

Значительная часть антропологической полевой работы состоит из включенного наблюдения и интервьюирования ключевых информаторов, значительная до такой степени, что большая доля методологических описаний в антропологии посвящена этим аспектам исследовательских процедур» [32, Р. 9, 16].

При проведении полевых этнографических исследований применялась методика комплексного изучения, которая основана на сочетании коммуникативного метода (индивидуального интервью) и непосредственного (включенного или визуального) наблюдения объекта и предмета исследования. Как известно, этнограф всегда стремится приобрести знание носителей культуры (факты-сознания, факты-мнения), что позволяет заглянуть в культуру как бы изнутри, глазами информатора [33, С. 48]. Интервьюирование как этнографический метод сбора информации использовалось в формах формального и гораздо в большей степени неформального интервью, «жизненных историй», которые известны еще как библиографистика [34, С. 100]. Записи интервью 1977 - 2003 гг., сделанные по воспоминаниям пожилых людей, позволили зафиксировать обряды на стадии их существования в 1920-1930-х гг.

Список «ключевых» информаторов, которые обладали хорошими или выдающимися способностями в плане вербально выражаемой культурной информации и общение с которыми происходило длительный срок, приведен в приложении № Р. Известно, что много ценных описаний культур было реконструировано в этнографии на основе изложений информаторов о прошлом образе жизни, который уже не существовал ко времени проведения полевых работ [32, Р. 10]. Чтобы не допустить искажения информации, необходимо увеличить ее количественно привлечением по возможности большего числа информаторов, смежных источников [35, С. 71]. Так, во время наших полевых работ, в ходе процедуры верификации, были интервьюированы около 1000 информаторов из селений Новосибирской и частично Кемеровской областей, Алтайского края, прочих районов, включая местности Европейской России, Восточной Сибири; проведено в общей сложности 43 полевых этнографических экспедиции. Интервью было получено от двух типов информаторов: 1) в большинстве случаев «из первых рук» — рассказы о прошлом от непосредственных участников событий; 2) в меньшей степени по принципу «бабушка рассказывала» - рассказы младшего поколения со слов старшего.

В процессе работы проявилась такая особенность психологии людей старшего возраста, как «память детства»: чем старше становится человек, тем полнее и детальнее он помнит давно прошедшие события. Наиболее ценными информаторами для нас оказались «первичные» - те, с которыми ни разу не беседовали этнографы-исследователи и которые составили абсолютное большинство опрошенных. Автором использовалась также ситуация «этнографии соседа», которая заключается в том, что информаторы обладают познаниями о традициях своих соседей и могут представить поразившие их явления даже более выразительно, чем носители.

Еще один способ проверки полевых данных заключается в привлечении соответствующих архивных материалов, что особенно актуально при идентификации носителя по отношению к конкретной этнографической, конфессионально-этнографической и прочим группам, изучении состава населения. Весьма важен факт' совпадения названных информаторами старожильческих или переселенческих фамилий с указанными в «росписях», ведомостях более ранних периодов XVIII в., первой половины XIX, конца XIX и первой трети XX в. (методика ИАЭИ).

Метод непосредственного, или визуального, наблюдения дает ценный, наиболее адекватный фактический материал, позволяющий фиксировать как явление в целом, так и детали, которые могут выпасть из контекста рассказа информатора, -самое простое - показались незначительными. Специфически этнографический метод включенного наблюдения позволяет конкретизировать реальное существование тех или иных групп населения, не прослеживаемое по данным других источников.

Большое значение, безусловно, имеет индигенность исследователя, знание родного языка изучаемого народа - характеристики, всегда ценимые в отечественной этнографической науке [18, С. 8]. Упрек в том, что «за кадром» работы полевика остаются «языковые тонкости общения, недомолвки, двусмысленности, ошибки, мотивы собеседников, интонации, жесты, позы» [17, С. 3], как кажется, весьма убедительно снимается многолетними полевыми работами в конкретных этнографических группах, с отдельными информаторами, опытом и наблюдательностью исследователя, а также широким применением средств звуко-и видеозаписи, позволяющих несколько раз просматривать и воспроизводить отснятую ситуацию, интервью, фольклорное выступление.

В связи с задачей идентификации основных групп населения и их этнографических особенностей была применена авторская методика сравнительного полевого исследования (СПИ). Специфика использования СПИ конкретно в нашем случае заключалась в сборе необходимого этнографического материала на уровне одного временного среза не только на местах современного проживания представителей этнографических/этнокультурных групп, но и предположительной или достоверной прародины их прадедов. Подчеркнем, что в этом случае полевые материалы сопоставляются не с архивными или опубликованными данными, а с полевыми же материалами мест выхода. Практическое применение подобного метода уже позволило собрать необходимый этнографический материал, предоставляющий большие основания принять или отвергнуть высказанные ранее утверждения - спорные в отношении «кержаков», «чалдонов» [36, С. 232; 37, С. 170; 38, С. 465]. Сравнительный материал собран как в населенных пунктах Европейской России (Вятская, Нижегородская, Ростовская области), так и в Сибири (Томская, Иркутская области, Республика Бурятия). Методика сравнительного полевого исследования вновь освоенных регионов, несомненно, имеет ряд преимуществ перед письменными материалами, поскольку позволяет включить в работу гораздо более многообразный спектр проявлений традиционно-бытовой культуры.

Автор использовал метод сравнительного анализа архивных и этнографических данных, который можно было бы назвать методом сопоставления/интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ). Это дало возможность дополнить статистическими материалами наблюдаемые этнографические факты и данные интервью. Такой метод актуален для исследования восточнославянских народов Сибири в силу особенностей ситуации исследования (пестрота восточнославянского массива и необходимость уточнения самоидентификации). Как известно, архивные материалы содержат точные сведения о местах выхода, наоборот, к недостаткам переписей относится невозможность установить принадлежность к этнографическим группам, что достижимо только полевыми этнографическими изысканиями. Метод интеграции архивных и этнографических источников, следовательно, позволил подтвердить сообщения информаторов о местах выхода предков. Кроме того, указанный метод привел к весьма важному для исследования выводу: архивные данные, в частности анкеты Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916-1917 гг., Отделов архивной службы территориальных администраций Новосибирской области, Алтайского края, в абсолютном большинстве подтверждают сведения информаторов относительно состава населения, мест выхода отдельных его групп. Более того, современные пожилые информаторы достаточно точно идентифицируют старожильческие и переселенческие фамилии, вероисповедание (православные или старообрядцы).

Источники исследования проблемы. Роль первоисточника в научном исследовании в настоящее время особенно велика, поэтому автор уделила первостепенное внимание подбору этнографических полевых источников. Поскольку в отечественной этнографической науке отдельные группы старожилов, а также русских, украинских, белорусских переселенцев изучаемых территорий Западной Сибири до настоящего времени не являлись объектом специального рассмотрения, таким образом, источниковой базой к написанию работы стал собственный полевой материал автора. Этнографическое исследование охватывает широкий круг источников, как специфически этнографических, которые являются основными (материалы полевых интервью, личных наблюдений), так и письменных (архивы, рукописи, публикации, имеющие значение источника), естественнонаучные (данные географии и других наук о природе). Диссертационная работа основана на полевых экспедиционных материалах

1988-2003 гг. Приобского восточнославянского этнографического отряда, организованного Институтом археологии и этнографии СО РАН. Следует заметить, что получить данные о традиционной духовной культуре восточных славян в изученных районах в настоящее время можно только с помощью специфически этнографических методов работы. Полевые работы 1980-2003 гг. позволили провести как сквозное, так и точечное обследование поселений в ряде районов Новосибирской, Кемеровской областей, Алтайском крае. Записи рассказов, интервью пожилых людей 1890-1910-х годов рождения в количественном отношении составляют 55 «полевых дневников», 29 объемистых тетрадей с расшифровками аудио- и видеокассет. Таким образом, в основу работы положена реально полученная в ходе этнографических экспедиций и интервьюирования первичная информация от конкретных индивидов, которых этнографы рассматривают как предельное средоточие культуры, или как «микрокосм культуры» [39, с. 56].

При работе с источниками исследователь сталкивается с несколькими проблемами, так как источники не прямо и не абсолютно адекватно отражают прошлое: возникает необходимость проверки данных каждого источника с присущим ему характером информации, форм выражения материалов. Реальным способом проверки данных является накопление большего количества материалов от представителей одной и той же или различных этнографических групп, привлечение метода сравнительного анализа.

На протяжении 1990-х годов автору удалось периодически посещать новосибирские поморскую и федосеевскую, а также поморские - барнаульскую, кемеровскую, новокузнецкую и другие сельские старообрядческие общины. В качестве этнографического источника использовались фотографии и видеозаписи, сделанные автором во время полевых работ: в настоящее время имеется коллекция из 65 видео- и 170 аудиокассет. Приводимые в тексте диссертационной работы и приложении № Н курсивом тексты представляют собой расшифровки экспедиционных звуко- и видеозаписей.

К этнографическим письменным источникам отнесены опубликованные и неопубликованные материалы в виде статей, описаний, дневников исследователей, отчетов краеведов, воспоминаний учителей, рукописей старообрядческих наставников, которые содержат этнографические сведения. Исторические источники по данной теме и для данного региона в виде публикаций практически отсутствуют по причине невыявления интереса к русскому населению Сибири в целом и, в частности, Приобья, Барабы, Кулунды и сопредельных - Васюганья, Присалаирья, Причумышья. В этнографическом исследовании были учтены по возможности все существующие коллекции и фонды, содержащие материалы по интересующей проблеме: Архив Музея Антропологии и Этнографии РАН (фонд 2354), Архив Русского Географического общества (фонд 55, on. 1), Государственный архив Новосибирской области (ГАНО, фонд 13, on. 1; фонд 38, on. 1; фонд 100, on. 1; фонд 122, on. 1; фонд 1418, on. 1), Рукописный отдел Российского Этнографического музея (РО РЭМ, фонд 1, оп. 2; фонд 2, on. 1; фонд 6, оп. 5;), Государственный архив Омской области (ГАОО, фонд 86, оп. 1), Государственный архив Томской области (ГАТО, фонд 170, on. 1; фонд 196, оп. 19; фонд 239, оп. 16), Центр хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ АК, фонд 26, оп. 2; фонд 61, on. 1; фонд 67, on. 1; фонд 163, on. 1; фонд 164, on. 1, ф. 233), а также Отделы архивной службы территориальной администрации районных центров Новосибирской области, Алтайского края. Весьма ценным и вполне достоверным источником для идентификации мест выхода старожилов и переселенцев являются анкеты «Всероссийских сельскохозяйственных, земельных и городских переписей 1916-1917 годов» в собраниях ЦХАФ АК (ф. 233), ГАТО (ф. 239). Анкеты заполнялись на конкретную семью с перечислением ее членов для каждого населенного пункта в соответствии с волостным и уездным административным делением того времени. Кроме того, в каждой анкете указывалась не только принадлежность домохозяина к старожилам или переселенцам, но первичная губерния и дата выхода переселенцев, выявлялось то, какими путями шло переселение в Сибирь, что прослеживается по заполнению графы «последняя губерния». Результаты переписей по Западной Сибири привлекали внимание историков в 1920-х гг. и позже [40], однако как этнографический источник практически не использовались.

В работе привлечены также материалы отделов архивной службы территориальных администраций районных центров Мошково, Карасука, Каргата, Чулыма, Маслянино, Панкрушихи, Чистоозерного, Коченево, Убинского, г. Куйбышева Новосибирской области и Алтайского края. Определенную ценность представляют собой документы, дневники, отчеты краеведов, школьников, сельской интеллигенции, осевшие в историко-архивных отделах районных административных центров, местных библиотеках, а также в семейных архивах.

Научная новизна заключается в решении актуальных проблем современной этнографической науки: выявлении и обосновании природы микрогрупп этносов на вновь осваиваемых территориях, описании моделей межкультурных, межэтнических взаимодействий на основе конкретных форм традиционной культуры. Наиболее существенные результаты, полученные автором, состоят в следующем:

- сформулированы и отработаны на реальном материале авторские методики исследования этнографического материала: 1) методика сравнительного полевого исследования (СПИ); 2) методика интеграции этнографических и архивных источников (ИАЭИ);

- предложена классификация этнографических групп, в основе которой лежит их происхождение;

- даны авторские формулировки для идентификации этнографических групп населения: «чалдоны», «сибиряки», старообрядцы-«кержаки», старообрядцы-«двоеданы»; выявлены и изучены ранее не привлекавшиеся к исследованию старообрядцы-«курганы», старообрядцы-«белорусские москали»; особо выделены северорусские, вятские, южнорусские (рязанские, курские и т.д.), поволжские и прочие переселенцы, а также белорусы, украинцы;

- обоснована целесообразность исследования восточнославянского населения юга Западной Сибири в единстве всех его групп, православных и старообрядцев, старожилов и переселенцев первой трети XX в. как составных частей единого сибирского народонаселения во всех возможных взаимосвязях и взаимовлияниях;

- сделана одна из первых попыток проследить сплошное бытование календарных обычаев восточных славян в Приобье, Б арабе, Кулунде и сопредельных территориях; заложен, следовательно, оригинальный проект «коврового обследования» регионов Западной и Восточной Сибири в пределах широт, плотно заселенных славянами;

- выявлены модели процессов межкультурного взаимовлияния близкородственных восточнославянских народов в конкретном сибирском регионе; введено понятие и объяснено преобладание неисследованных процессов культурной интерференции на примере календарных праздников русских, украинцев и белорусов.

Таким образом, полученные теоретические выводы могут быть использованы для дальнейшего развития этнографической науки, уточнения и дополнения разработок ученых по типам этнических общностей и этнических процессов. Значимость проведенного исследования заключается в создании конкретной исследовательской модели (методик полевого и научного исследования, рекомендаций), формировании полноценной научной базы данных ранее не исследовавшегося сибирского региона, которые могут применяться при создании обобщающих трудов по проблемам восточнославянской этнографии, а также в образовательной, краеведческой, просветительской работе.

Апробация работы. Основные теоретические и методологические положения диссертации изложены в 64 опубликованных работах, из них: две авторских и шесть коллективных монографий, одна брошюра, 55 статей общим объемом 87 пл. (авторских).

Материалы и выводы докладывались на международных и всероссийских конференциях, симпозиумах и конгрессах:

Международная конференция «Традиционная этническая культура и народные знания», г. Москва, 1994 г.; Международная научная конференция «Старообрядчество

Сибири и Дальнего Востока, история и современность: местная традиция, русские и зарубежные связи», г. Владивосток, 1994 г.; Международный научный симпозиум «Православие и культура этноса», г. Москва, 2000 г.; III Международная научно-практическая конференция «Старообрядчество: история и современность, местные традиции, русские и зарубежные связи», г. Улан-Удэ, 2001 г.; Интер-Конгресс Международного союза антропологических и этнологических наук (Inter-Congress of IUAES 2002) «The human body in Anthropological Perspectives», г. Токио (Япония), 2002 г.; Межрегиональная научно-практическая конференция «Сибирь на перекрестке мировых религий», г. Новосибирск, 2001 г.; Интер-Конгресс Международного союза антропологических и этнологических наук (XV ICAES 2КЗ) «Humankind/Nature Interaction: Past, Present and Future», г. Флоренция (Италия), 2003 г.; Международная научная конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры Русского Севера «Рябининские чтения», г. Петрозаводск, 1995, 2003; Республиканская научная теоретическая конференция «Етшчна самосвщомють: нацюнальна культура», г. Киев, 1991 г.; Всесоюзная научная конференция «Этнические и социально-культурные процессы у народов СССР», г. Омск, 1990; II-V Конгрессы этнографов и антропологов России. Институт этнологии и антропологии РАН, гг. Москва, Нальчик, Омск и пр., 1997, 1999, 2001, 2003 гг.; XVIII конференция Института славяноведения РАН памяти В. Д. Королюка «Межславянские взаимоотношения и связи», г. Москва, 1999 г.; VIII, XII Западно-Сибирское археолого-этнографическое совещание (конференция), г. Томск, 1990, 2001 гг.; Всероссийская научная конференция «Время и календарь в традиционной культуре», г. Санкт-Петербург, 1999 г.; Научная конференция «Этнос. Ландшафт. Культура», г. Санкт-Петербург, 1999; I-IX Годовые научные сессии Института археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск, 1995-2003 гг. и т.д.

Объем и структура диссертации. Диссертация состоит из введения, семи глав, заключения, списка использованных источников и литературы (405 позиций), а также приложений в виде отдельного тома, включающего статистические данные

Заключение научной работыдиссертация на тему "Календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде: межкультурные взаимодействия и трансформации первой трети XX в."

Заключение

1. Этнокультурная ситуация юга Западной Сибири наилучшим образом подходит для исследования природы и свойств таксономически низких подразделений этносов. Близкородственные группы русских, украинцев и белорусов, проживавших в условиях близкого соседства друг с другом, логично считать этнографическими (в отличие от проживавших в иноязычном, инокультурном окружении этнических групп). Принцип разделения этнографических и этнических групп только в зависимости от самосознания, как показывает полевой этнографический материал, упрощает ситуацию: в исследуемых регионах не было ни одной восточнославянской группы, характеризовавшейся культурной спецификой, в большей или меньшей степени не обладавшей самосознанием и представлениями об общности происхождения и культуры.

2. В результате многолетних полевых исследований 1977 - 2002 гг. сделано описание восточнославянских групп Приобья, Барабы и Кулунды первой трети XX в.:

- компактные конфессионально-этнографические группы, включавшие иноэтничные компоненты в сочетании с религиозным фактором (старообрядчество: «курганы», включившие в свой состав мордву; белорусские «москали», ассимилировавшие белорусов, мордву, чувашей);

- компактные и рассеянные этнографические и конфессионально-этнографические группы, выделившиеся из родного этноса в результате имевших место реальных или мифологических событий прошлого («чалдоны», «кержаки», «двоеданы»); сюда же относились группы белорусских и украинских переселенцев («хахлы»);

- рассеянные и компактные территориально-этнографические группы мигрантов, связанные общностью территорий — конкретных мест выхода из России, Белоруссии, Украины, чем обусловлены их культурно-бытовые особенности (поздние российские переселенцы «вятчане», «резаны», «куряне», «минские», «Полтава» и др.).

В конфессионально-этнографических группах единство осознавалось как следствие особого происхождения, исторического развития и находило опору в религиозном сознании. Функционально на этапе становления главенствующей силой в объединении группы была религия, которая и определяла культурно-бытовые особенности, отношения с внешним миром. Сохранению границ между группами способствовали представители старшего поколения, которые ориентировали молодежь на эндогамные браки.

В группах российских мигрантов основным признаком может быть признан территориальный (принцип землячества) и такие группы могут быть названы территориально-этнографическими. В этнографических группах старожилов-сибиряков, чалдонов «центральным» этнодифференциирующими признаками являлись «родовая» принадлежность к Сибири, обладание выраженным сибирским самосознанием, отсутствие конкретной исторической памяти о прежнем местожительстве предков, но следование архетипическим представлениям о «своем» пространстве. Таким образом, самосознание старожильческих и переселенческих групп изучаемой территории первой трети XX в. являлось многоуровневым, сочетавшим принадлежность к единой общности «сибиряков» и, одновременно, к конкретным этнографическим, конфессионально-этнографическим и территориально-этнографическим группам. Эти группы обладали разными степенями самоидентичности, которая наиболее определенно была выражена у старообрядцев-курганов, двоеданов и выглядела размытой у пермских, калужских и некоторых других переселенцев. Как свидетельствуют этнографические материалы, украинцы сохраняли более четкое самосознание в сравнении, например, с белорусами. Трансляция устных преданий, со временем приобретших фольклористические черты, наряду с особенностями духовной культуры являлась одним из действенных критериев осознания идентичности определенной группой. Важно отметить, что в мифосознании старожилов и некоторых поздних российских переселенцев «свое пространство» ассоциировалось не с какими-то территориями, а с образом реки - «Дона» (у чалдонов), «Кержи» (у кержаков), «Челябы» (у двоеданов) и пр. Образ «реки» выступал архетипом представлений о своем «исконном» жизненном простанстве и мог отражаться в названии локальных групп. Те же функции поддержания самосознания нес «образ» этнической истории, которая была ориентирована не на объективное отображение минувших лет, а на сконструированные исторические мифы [402].

Впоследствии конфессионально-этнографические, этнографические и территориально-этнографические группы, развиваясь во времени и в контакте с друг другом, меняли свои этнодифференцирующие признаки, например, территориально-этнографические под воздействием ассимиляционных процессов превращались в этнографические и т.д. («пермские» становились «российскими» и далее - сибиряками; «тамбаши», «калужане» - российскими и т.д.).

Уже к предвоенному времени 1930-х гг. не только для представителей более двухвекового переселения, но и для позднейших мигрантов второй половины XIX — начала XX в. сибирская земля стала родной и своеобразный топоним «сибиряк» давно получил статус престижного. Этот термин активно использовался в качестве самоназвания сибирской общности представителями всех славянских народностей. К этому времени в силу политико-социальных, идеологических причин межкультурные взаимодействия активизировались настолько, что в данном случае мог быть вполне употребим термин «плавильного котла». «Плавились» группы вследствие получивших распространение межгрупповых и межэтнических браков [399, С. 46], политических репрессий, а «доплавились» в годы Великой Отечественной войны, когда многие из числа белорусов и украинцев стали «писаться русскими» [400, 401].

3. Этнографические материалы, собранные в Приобье, Барабе, Кулунде, юге Васюганья позволили выявить местную специфику и обогатить данные по восточнославянским зимне-весенним, летне-осенним обычаям и обрядам. Это тем более ценно, что в изучаемом регионе представлены традиции многих этнографических групп Европейской части России, Украины, Белоруссии.

Исследование показало своеобразие и определенную степень единообразия календарных обычаев и обрядов во всех этнографических группах исследуемого региона Западной Сибири. Например, для русских старожилов не подходит принятое в отношении Европейской России утверждение о том, что Масленица отмечалась всенародно и широко, а праздник Купала был беден и не сопровождался исполнением особых обрядов, поскольку значительный массив населения в лице старообрядцев не праздновал «языческий» масленичный праздник, а купальские гуляния сопровождались целым комплексом обрядовых действий.

Великая сибирская р. Обь, разделяющая территорию Западной Сибири с юга на север, соответственно делила старожильческое население на две большие, отличавшиеся в этнокультурном отношении части. В правобережном Приобье, Притомье имело место распространение не только названия старожилов «ча/елдоны», но и фиксированного мифологического сюжета о происхождении «с Дона».

Загадочные выходцы с мифического междуречья «Чала и Дона», известные как чалдоны, при своей ортодоксальной православной ориентации были хранителями многих языческих обычаев и обрядов, за что российские переселенцы даже звали их «чалдуны-колдуны». Дохристианские поверья о разгуле нечистой силы («нежити») в определенное время года Святок и традиции ее воплощения в виде ряженых-«шуликанов» бытовали на юго-востоке Западной Сибири в значительной степени под влиянием первопоселенцев. В календарных обычаях и обрядах старожилов правобережья Оби, Присалаирья проявлялось заметное влияние вятско-пермских, в основе своей северорусских, традиций с их святочными ряжеными-«шуликанами», исполнением подблюдных песен с припевом «илия», бесчинствами маскированных, молодежными гуляниями-«игрищами» и вариантами включенных в них игр, купаниями в крещенской проруби и т.д.

Специфически чалдонской для изучаемого периода надо считать бытовавшую в ряде уездных и безуездных городов традицию конного «взятия снежных крепостей», «разрушения снежных городков» и т.п. Полученные данные противоречат выводам об отсутствии различий в датах зимнего календаря при проведении подобных «взятий» снежных сооружений [221, с. 111]. Так, в Чаусской волости, заселенной преимущественно чалдонами, исполнение этого обычая включалось в празднование не только Масленицы, но и Нового года и отражало, таким образом, единство компонентов обрядовых систем. На наш взгляд, можно считать убедительными доводы тех исследователей, которые считают, что корни «взятия снежных крепостей» уходят в славянскую древность. «Город» олицетворял собой преграду, «зло», которые необходимо было разбить, разрушить, что имитировало борьбу нового со старым, зимы и весны и т.д. В зафиксированных на территории Приобья сюжетах «взятие» лишено той «воинственной» окраски с атаманами, «енералами», сбиванием флага, описанной в ставших классическими публикациях на эту тему.

Семицко-троицкие обычаи у чалдонов правобережья р. Оби выглядели обедненными: не фиксировались «завивание берез», Семик, яичное заговенье. Слабая сохранность троицких праздников у чалдонов этого региона связывает их с северорусскими территориями России, где эти обряды не получили развития [135, С. 35]. Северо- центральнорусские черты проявлялись в преимущественном установлении в качестве троицкого дерева березы, отсутствии традиции расстилания трав и пр. Ритуальная форма поведения (антиповедения), обозначаемая в этнографической литературе «бесчинствами», в старожильческой среде включала как характерные для Украины и Русского Севера (новогодние), так и для Белоруссии (купальские) [218, С. 172]. Чалдоны имели сравнительно бедный календарный фольклор на фоне, например, переселенцев из Европейской России, Украины, Белоруссии.

В левобережном Приобье, Барабе, Васюганье, Кулунде экза-и эндоэтноним «чалдоны» встречался значительно реже и без выраженной «донской окраски». Сибиряки в левобережном Приобье, Барабинской степи, проживавшие в селениях Иткульской, Каргатской, Убинской, Усть-Тартасской и других волостей, сохранили особенности календарных обычаев, характерных для выходцев из центральных и южных районов Европейской России, Украины (например, новогодние «таусени», колядки», «щедровки»). Вновь полученный этнографический материал показал удивительный феномен стойкости традиций: проживая в отдалении от метрополии, сибирским русским удалось донести до наших дней фольклорные тексты, память о сопровождавших их ритуалах. Как и в центральной части Европейской России, совершали обходные обряды ряженые, которых звали «машкарадниками», «цыганами» и пр. В сравнении с центральными и южными районами Европейской России следует отметить некоторые различия в текстах исполнявшихся «колядок», «таусеней», масляничных песен, обычаях подавать колядовщикам не хлебные «колобки», но повсеместно принятые в Сибири «сырчики». На юге Западной Сибири дольше, чем в исследованных местах Европейской России, сохранялся новогодний обряд «посеваний», где его можно наблюдать и сегодня.

Особыми чертами обрядовой культуры и фольклором выделялись старожилы Иткульской, Каргатской волостей. В первой трети XX в. их потомки считали себя православными; лишь кое-кто до сих пор хранит старообрядческие кресты. В исторической памяти не отложились предания о прибытии предков из Польши (с «Ветки» или «Стародубья»). Называя себя «чалдонами», иткульские и каргатские селяне никак не связывают происхождение данного слова с р. Дон. Календарные обычаи жителей этих районов характеризуются наличием многих южнорусских черт, «укранизмов» (распространенностью «щедровок», ряжений «красотой», в которой можно увидеть вариант украинской «Мэланки»).

В семицко-троицкой обрядности левобережья р. Оби, Барабы, Васюганья сохранялась не только четкая дифференциация обрядов по календарным датам Троицы (четверг-Семик, день Леса, день Земли, день Воды, яичное заговенье и др.), но и четко помнится содержательная часть ритуальных действий, их функциональная направленность. Сравнительно-исторический метод позволил выявить в бытовавшем здесь семицко-троицком комплексе причудливое сочетание северорусских и южнорусских компонентов, в ряде местностей при явном преобладании последних. Общей для всех старожильческих групп восточнославянского населения Приобья,

Барабы, Кулунды, Васюганской равнины являлись представления о «пограничности» Петрова дня как даты сельскохозяйственного календаря начала сенокоса, сбора березовых веников для годовых банных заготовок.

Если для первопоселенцев-старожилов основной вопрос обживания Сибири заключался в приспособлении своей культуры к новым природно-климатическим и демографическим, этнографическим условиям, то для поздних переселенцев из России второй половины XIX - начала XX в. более важным становился другой - культурной адаптации, «вживания» в этнокультурные старожильческие и переселенческие массивы. Привезенные переселенцами восточнославянские в своей основе обычаи и обряды соприкасались с родственными, бытовавшими в Сибири более или менее длительный период в относительной изоляции.

В тех местностях, где вятские переселенцы в количественном отношении составляли значительную часть населения, например, в Прибердье, Причумышье, их влияние усилило некоторые «чалдонские» традиции, привнеся свойственную им специфику. Вятские переселенцы довольно быстро, во всяком случае, уже в первом поколении родившихся в Сибири, начинали называть себя «ча/елдонами»; причина этого видится в значительной близости традиций со старожильческим населением [359, С. 8-15; 403, С. 449]. Вятские выделялись четкой дифференциацией календарных дат праздника и обозначением каждого дня Троицы — Св. Троицы, дней Земли, Воды; в местах смешанного проживания с представителями других этнографических групп эти обычаи, как правило, усваивались последними, например, русскими переселенцами по р. Берди.

Культурно-бытовые особенности календаря южнорусских переселенцев позволяют говорить о том, что их духовные ценности, выражавшиеся в верованиях, обычаях, обрядах, длительное время были окрашены спецификой мест и времени выхода. Южнорусские переселенцы сохраняли многие троицкие обычаи и обряды, например, выделялись из окружавшего старожильческого населения следованием запретам рвать травы, цветы до праздника Троицы, когда природа еще не вошла в полную силу. Переселенцы с Поволжья привезли в Сибирь обычай «провожать весну» на Петровское заговенье, сопровождавшееся ряженьем «конем». Этот обычай, поддержанный сибирскими традициями, был перенесен и долгое время сохранялся в масленичной обрядности встречи весны.

Старообрядческая культурная традиция, с одной стороны, тяготела к аскетизму, так как со стороны наиболее ревностных христиан имело место стремление следовать прописанным в служебной, житийной литературе истинам, с другой, наблюдалась постоянная тенденция к расширению этих рамок этническими обычаями и обрядами. Таким образом, при исследовании календарной обрядности старообрядчества необходимо иметь в виду два аспекта: 1. непосредственную принадлежность к этнической русской/славянской культуре; 2. значительное влияние на формирование комплекса календарных обычаев духовной литературы, соборных постановлений и пр. Отсюда становятся понятными противоречивые, а порой прямо противоположные, этнографические реалии, характеризующие календарную обрядность старообрядческих групп.

Старообрядцам приходилось вести подвижный образ жизни: как только они начинали замечать слишком беспокоящее их соседство «мирских», переселялись в более отделанные и менее доступные места. Их твердым желанием было исключить противоречащие их «христианским убеждениям» народные обычаи (уберегали своих детей от качелей, детских игр на Пасху и пр.; подростков и взрослую молодежь от святочного ряженья, гаданий, пасхального катания яиц и пр.).

В первой трети XX в. в Бурлинской, Верх-Алеусской волостях Барнаульского уезда старообрядцы-«двоеданы» представляли собой этнографическую группу, характеризующуюся религиозной и культурной спецификой. Свои культурно-бытовые особенности представители этой группы сохранили до сих пор, хотя уже они известны в Новосибирской области и Алтайском крае под распространенным здесь названием «кержаков». Особенность их календарной культуры заключалось в сохранении народных русских традиций, которые обнаруживают параллели с культурой старообрядцев Южного Урала, Верхнего Прнтоболья [362, С. 54]. Влияние сибирского старожильческого населения можно рассматривать в плане актуализации сходных по форме и содержанию обычаев, известных на прежних местах проживания двоеданов. От сибиряков не были приняты и продолжают считаться чужеродными до настоящего времени традиции, неизвестные на исторической «малой родине». Характерно избирательное отношение к различным элементам одного и того же праздника, хотя бы все они вместе являлись наследием языческого прошлого (воспринимались масляничные катания на конях, но не признавались катания на горках и пр.). При этом «принятым» традициям находилось благочестивое объяснение в служебной литературе, «не принятым» - не менее определенная отповедь в тех же духовных книгах.

Специфика календарных обычаев и обрядов старообрядцев-«курганов» была обусловлена, с одной стороны, принадлежностью к старой вере поморского согласия, с другой - привязкой к Волжско-Уральской историко-этнографической области [404, С. 5]. Особенности культуры конфессионально-этнографической группы курганов позволяют говорить о том, что, наряду со старой верой им удалось сохранить культурно-бытовую специфику Средне-Поволжского региона в течение жизни двух поколений мигрантов.

Старообрядцы из западных губерний России, Белоруссии перед миграцией в Сибирь заимствовали у белорусов Виленской, Витебской губерний те обычаи и обряды, которые не противоречили их христианским убеждениям и были понятны с точки зрения их собственных традиций (например, на Троицу, наряду с березой, могли устанавливаться черемуховые деревья; однако практически не встречаются характерные для белорусов поверья в русалок). Если часть старообрядцев-федосеевцев Васюганья сохраняла народные обычаи в виде установки берез, покрытия травой полов, то другая почти полностью отказалась от них еще в начале XX в. Показательна укорененность обычая расстилать папоротник по полу во время Троицы, соблюдавшегося еще в 1920 - 1930-х гг.

Стойкость духовных ценностей наглядно проявлялась у белорусских переселенцев Васюганья. Это, возможно, было связано с тем, что процессы урбанизации не сильно затронули деревни с компактным белорусским населением, обосновавшиеся в малодоступной местности, в стороне от крупных городов и путей сообщения. Кроме того, в тех районах, которые оказывались ближе прежней родине белорусов по природно-ландшафтным условиям, они лучше сохранили свои традиционные черты культуры и свое этническое самосознание. Проживая в изоляции от основного этноса, записываясь в документах русскими и не зная белорусского языка, в проявлениях духовной культуры, в том числе календарных обрядовых действиях, западные переселенцы до сих пор имеют представление об их значимости, функциональной направленности. В этом отношении полученные данные по Приобью, Барабе и Кулунде совпадают с выводами относительно песенного фольклора, его удивительной живучести у белорусских переселенцев Омской области [168, С. 237240]. Белорусы сохранили названия наиболее значимых праздников: Коляды, Бедной коляды, Богатой коляды, изменив название своей «Масленицы» на сибирскую «Масленку»; они утратили название праздничных дат, не включавших обряды или бедных ими на родине (например, для обозначения «Грамниц» стали использовать слово «Сретение») [347, С. 129]. Относительно белорусской масленичной обрядности можно сказать, что в Сибири она не только испытала влияние старожильческой традиции, но и, видимо, включила в свой состав целый ряд исконных для белорусов купальских обрядов (обычай разведения костров, прыжки).

Зафиксированная в ходе полевых исследований интерпретация о возвращении в Сёмуху Бога на небо после его земного пребывания объясняет «опасность» троицкой недели. Белорусская купальская обрядность в Западной Сибири в первой трети XX в., с одной стороны, восприняла значительную часть сибирских традиций, с другой — сохраняла элементы славянской архаики, подтверждая тем самым аналогичные выводы в отношении глубинных корней обычаев и обрядов в Белоруссии [42, С. 238]. Из исконных традиций сохранились поверья в «активизацию» нечистой силы и способы защиты от нее (кострикой, крапивой), «чудесный» цветок папоротника, «чудодейственные» свойства купальских трав и росы, купальских венков и пр. Чрезвычайно интересными следует считать поверья сибирских белорусов в персонифицированный образ Купалы, который «проявлял» себя разными способами в купальскую ночь — «плесканием в траве», «человеческими голосами, музыкой» в поле и пр. В Сибири под влиянием старожильческого населения актуализировались обливания, купания в природных водоемах, сбор купальских веников для бани. Естественным путем, не имея поддержки со стороны коренных сибиряков и чалдонов, постепенно забывались обряды, связанные с солярным культом, которые в большинстве своем переместились на масленичные, пасхальные праздники.

В первой трети XX в. украинские переселенцы соблюдали привезенную с Украины структурно-содержательную основу новогодних праздников, включавших «бедную» и «голодную» кутью с четким разграничением новогодних «щедрований», посеваний, обходов ряженых и Мэланки и пр. Образы ряженых в одних местах сменились на сибирских «шуликанов», в других - сохраняли украинское своеобразие. В отличие от старожилов и российских переселенцев, у выходцев с Украины длительное время сохранялись «хождения со звездой», разыгрывание «дольки», новогодние величания для девиц на выденье. Сибирские материалы демонстрируют развитый комплекс масленичных обрядов у украинцев (катания с гор, ряженья), что, как известно, нетипично для исконных земель. Старожильческое влияние на традиционную календарную обрядность украинских переселенцев сказалось в перенесении на Масленицу элементов украинских купальских обрядов, в изменении названия праздника. Можно также констатировать распространение названия «Троицы» (вместо «Зеленых Святок», «Клечанне»), вытеснение березой остальных троицких деревьев, актуализацию многих троицких обрядов («завивание» берез,

336 гадания на венках), преданных забвению на родине [42, С. 199, 223]. Вместе с тем, до середины XX в. украинцы выделялись рядом своеобразных обычаев: посещением бани накануне праздника в «чистый четверг», строительно-оградительными и трудовыми запретами на «градной» неделе.

Украинские переселенцы не сохранили в Сибири обычаи приготовления обрядового купальского дерева с последующим его потоплением, что было характерно для Украины [42, С. 232]. Однако, исконная принадлежность Ивановой ночи — костер — была занесена в Западную Сибирь с сохранением всех его основных, прежде всего, апотропеических магических функций; известен был здесь также привезенный с Украины «крапивный» костер. Купальские венки продолжали делать в первой трети XX в., когда еще бытовали поверья в их особые продуцирующие свойства, связанные с карпогонической магией. Обычай сжигания на кострах «женского чучела», хотя и бытовал в 1920-х гг., однако, в разрушенном виде.

Южнорусские переселенцы, белорусы, украинцы сохранили на Петров день традиции коллективных женских трапез, кумлений с приготовлением угощения в виде яичницы на основании собранного (или украденного) в ходе обходных обрядов подаяния. Влияние старожильческого населения в значительной степени сказалось в забвении обычаев жечь «петровские» костры. Довольно быстро русские переселенцы из южных губерний отказались от свойственной Петрову дню традиции наблюдать «игры» солнца. В отличие от традиций Петрова дня в Европейской России, обнаруживавших тесную связь с Иваном Купалой, Ярилиным днем, сибирские обычаи и обряды летнего периода оказались разбросаны на протяженном по времени участке календарного года: одни из них являлись характерными для Пасхи (игры солнца), другие — для Троицы (завивание берез, кумление), третьи — для Ивана Купала (массовые купания) и пр. Повторяющиеся элементы обрядовой культуры, безусловно, подтверждают наблюдения ряда этнографов об «одинаковости слагаемых праздников» [196, С. 22].

Полевые этнографические наблюдения дают основание утверждать, что в Сибири долго существовали и продолжают жить те календарные обычаи, смысл которых хотя бы в самых общих чертах улавливался их носителями (даже на уровне глубины «этнографической» памяти — «так надо», «это хорошо»), а под обманчивой личиной «развлечения» нередко скрывалось нежелание демонстрировать исконный смысл действий.

4. Русское старожильческое население изучаемого региона формировалось в рамках единой Томской губернии, что в определенной степени способствовало сложению общих черт в духовной культуре. Однако имела место также специфика, обусловленная различным происхождением проживавших здесь групп старожилов. Согласно этнографическим материалам, в формировании старожильческого населения Приобья, Барабы и Кулунды в XVIII - первой половине XIX вв. участвовали компоненты, своим происхождением связанные с двумя колонизационными потоками русских: одним из Северо-Востока России (северная колонизация), видимо, направлявшемся по преимуществу в Правобережье Оби, и центральными, южными районами Европейской России, выходцы из которых заселяли Барабу, Васюганье. Дальнейшее развитие, сопровождавшееся притоком массивов российских переселенцев пореформенного и столыпинского периодов, в целом не вызвало изменения облика календарной обрядности старожильческого населения.

Трансформации того или иного обычая или обряда российских переселенцев были обусловлены этнокультурной принадлежностью изучаемой группы, а также конфессиональной ориентацией - к православным или старообрядцам. Обычаи, которые не бытовали на прежней родине, но были хорошо известны у сибиряков, проходили как бы мимо переселенцев. Таким образом, отсеивались те традиции, смысл которых был не понятен, а форма изобличала неместное происхождение, «резала слух» (или «глаз»). И, наоборот, сходная по форме и содержанию обрядность усиливалась и у старожилов и у переселенцев. Подобное явление уместно назвать «культурной интерференцией» (от лат. inter - между + ferentis - несущий), под которой понимается усиление взаимно схожих (когерентных) традиций и, наоборот, ослабление противоположных, резко выделявшихся и не вписывавшихся в общую этнокультурную среду. Поддержанными российскими переселенцами правобережного Приобья оказались традиции святочных шуликований, купальских обливаний, которые распространились и хорошо сохранились в разных этнографических группах до настоящего времени. Традиция лепки из снега городков, «снежных баб» детьми или взрослыми для детей, безусловно, имевшая древние корни, также являлась объединяющей для славянских народов. Наоборот, «взятие снежных городков» не было воспринято российскими переселенцами, белорусами и украинцами, не знавшими такого обычая у себя на родине.

В отличие от Европейской России, Украины, где весенние омовения у русских, украинцев были связаны с Чистым четвергом [248, С. 21], в Сибири подобные купания в форме взаимных обливаний оказались приуроченными к купальской обрядности, удачно соединяясь с названием праздника. Купальские бесчинства сибирской молодежи оказались повсеместно воспринятыми российскими и украинскими переселенцами. У белорусов в Сибири под влиянием старожильческого населения активизировались обливания, купания в природных водоемах, сбор купальских веников и парение в бане, бесчинства молодежи. В отличие от подобных обычаев старожильческого населения в Восточной Сибири, в изучаемом регионе не был популярен сбор лекарственных растений: купальские травы традиционно собирали лишь в Северной Барабе и в отдельных местностях народные целители. Таким образом, очистительные славянские обряды в форме купаний, обливаний получили положительный импульс к развитию от близкородственных групп и стали наиболее значимыми среди прочих, которые, наоборот, не имея поддержки широко не распространились (зажигание костров, плетение венков и т.д.). В целом, как показывают наши наблюдения, присутствие в русско-сибирских селах белорусских или украинских поселенцев способствовало актуализации славянской архаики. Поэтому не случайно там, где чересполосно или диффузно проживали представители русских, украинских и белорусских народов, славянские традиции наиболее ощутимы и выразительны.

В календарной обрядности старожильческого и переселенческого населения исследуемого региона в первой трети XX в. имели место процессы, которые в зависимости от содержательности и направленности группируются в три типа: 1. сохранение обычаев и обрядов по форме и содержанию; 2. при сохранении формы и содержания, изменялись или «размывались» сроки (например, первый выгон скота в день Св. Георгия соблюдался лишь в отдельные годы и зависел от конкретных погодных условий); 3. сохранение содержания ряда обычаев при изменении внешней формы (например, на Благовещение традиционно ожидали прилета птиц - не аистов, но местных лебедей).

Во второй половине 1920-х - 1930-х гг. протекавшие естественным образом процессы культурной интерференции претерпели изменения вследствие расширения круга брачных связей (понижением роли родителей в решении судьбы своих детей и, как следствие этого, заключение браков между представителями ранее не контактирующих групп населения и пр.) [402, С. 46]. Значительно ускорились процессы аккультурации в зонах контакта старожилов и российских переселенцев, православных и старообрядцев, и всех их вместе с вновь прибывавшими выходцами из России.

В ряде районов Барабы соприкасались восточнославянская и тюркская традиции, взаимодействие между которыми все же не было определяющим для духовной культуры местных русских, белорусов и украинцев. Восприятие традиций сибирских татар происходило не столько в отношении усвоения новых форм, сколько в наполнении старых обычаев новым содержанием (например, прилет птиц в Кулунде был приурочен к Благовещению, но параллельно с татарами ожидали местных птиц — лебедей, традиционно выпекая при этом «жаворонков»).

5. В процессе исследования вариантов этнокультурного взаимодействия по материалам календарных обычаев восточнославянских народов Приобья, Барабы и

Кулунды первой трети XX в. удалось смоделировать пять вариантов возможных ситуаций. Старожильческие и переселенческие традиции оказывались наиболее живучими не только в «этнографической» памяти, но и в широком бытовании в случаях, когда сибиряки и российские переселенцы проживали в отдельных, хотя бы и рядом расположенных селениях. Подобная ситуация наблюдалась для 1916-1917 гг. в левобережье р. Оби, в Каргатской, Кыштовской, Иткульской, Усть-Тартасской, Шипицынской и некоторых других волостях Барабы, Васюганья, где русско-сибирские обычаи и обряды календарного года сохранились с включением многих архаических элементов (А). Старожильческие обычаи и обряды хорошо хранились в тех районах, где приток российских переселенцев был незначительным, например, в Малышевской, Сузунской волостях Барнаульского уезда (Б). Преобладание старожильческих традиций обеспечивалось и в том случае, когда старожилы не составляли абсолютное большинство, а прибывавшие в конце XIX - начале XX в. переселенцы из России являли собой разрозненный в этнокультурном отношении массив, что являлось довольно типичным случаем для большинства селений (В). Распространенным вариантом «выживания» старожильческой этнокультурной модели были те случаи, когда старожилы получали «подкрепление», а именно: прибытие населения из близкой в культурном отношении среды. В этом случае основой календарной обрядности становились старожильческие обычаи, даже если в количественном отношении старожилы составляли меньшинство (Г). В том случае, когда поселок являлся новопоселенческим и большинство жителей составляли выходцы из одной или двух-трех близкородственных в этнокультурном отношении групп, то сохранялись календарные традиции этих переселенцев. Здесь практически не ощущалось влияние окружавшего их местного старожильческого населения и привнесенные традиции сохранялись даже в более полном виде, чем на исторической родине (Д).

Таким образом, результаты взаимодействия традиций календарного цикла восточнославянских этнографических групп Приобья, Барабы и Кулунды в первой трети XX в. определялись следующими факторами:

- пропорциями этнографического состава населения конкретных населенных местностей. Даже при менее чем 50% наличия в селении старожильческого населения остальные группы подвергались значительной аккультурации;

- большей или меньшей степенью схожести взаимодействующих культурных традиций, причем сходные усиливались, различные ослабляли друг друга (явление «культурной интерференции»);

- социальным статусом взаимодействующих этнографических групп (например, «чалдоны», «сибиряки» в сибирской «иерархии» занимали наиболее высокое социальное положение).

Осуществление сравнительного анализа синхронного материала по календарной обрядности старожилов Европейской России и Западной Сибири первой трети XX в. дает основание сделать вывод об удивительном сохранении на освоенных несколько столетий назад исследуемых территориях восточнославянских традиций, мало затронутых промышленным переворотом второй половины XIX в. и последующими политическими, социально-экономическими событиями [405].

Изучение межкультурных взаимодействий по материалам календарных обычаев и обрядов восточнославянских народов Приобья, Барабы, Кулунды позволило выявить не только локальные особенности различных групп старожилов и переселенцев, православных и старообрядцев, результаты контактов и трансформаций, но и обосновать общие черты, характерные для исследованных регионов Западной Сибири.

СОКРАЩЕНИЯ

АК - Алтайский край

АГУ - Алтайский государственный университет, г. Барнаул АРГО - Архив Русского географического общества

БГПУ - Барнаульский государственный педагогический университет, г. Барнаул

ВГУ - Воронежский государственный университет, г. Воронеж

ВСП - Всероссийская сельскохозяйственная перепись

ГАНО - Государственный архив Новосибирской области, г. Новосибирск

ГАОО - Государственный архив Омской области

ЖМНП - Журнал министерства народного просвещения

ЗСОИРГО - Западно-Сибирский отдел Императорского Русского географического общества, СПб.

ИАЭ - Институт археологии и этнографии СОРАН, г. Новосибирск ИИ СОРАН - Институт истории СОРАН, г. Новосибирск ИО - Иркутская область

ИФП СОРАН - Институт философии и права СОРАН, г. Новосибирск

ИЭА - Институт этнологии и антропологии РАН, г. Москва

КГПИ - Кировский государственный педагогический институт (ун-т)

КО - Кемеровская область

КРО - Кировская область

НТО - Нижегородская область

НГПУ - Новосибирский государственный педагогический институт (ун-т), г. Новосибирск

НСО - Новосибирская область

ОАСТА- Отдел архивной службы территориальной администрации ПМАХХХХ - Полевые материалы автора, ХХХХ - годы экспедиций

РГО (ИРГО) - Русское Географическое общество (Императорское Русское Географическое общество), г. Санкт-Петербург РО - Ростовская область

РО РЭМ - Рукописный отдел Российского этнографического музея

РФ - Русский фольклор (журнал АН СССР), г. Ленинград, СПб.

РЭМ - Российский Этнографический музей, СПб.

СО РАН - Сибирское отделение Российской академии наук

СФ - Сибирский фольклор, г. Томск

СЭ - Советская этнография, г. Москва

ТГУ - Томский государственный университет, г. Томск

ТГПУ - Томский государственный педагогический университет, г. Томск

ТЕВ - Томские епархиальные ведомости, г. Томск

ТО - Томская область

НСО - Новосибирская область

ФИЛС - Фольклор и литература Сибири, г. Омск

ЦХАФ АК - Центр хранения архивного фонда Алтайского края, г. Барнаул ЭО - Этнографическое обозрение

Список научной литературыФурсова, Елена Федоровна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1.В. Современные проблемы этнографии. -М.: Наука, 1981.-389 с.

2. Комарофф, Дж. Национальность, этничность, современность: политика самоосознания в конце XX в.//Этничность и власть в полиэтничных государствах. М., 1994.-С. 35-68.

3. Smith, A. D. Memory and modernity: reflections on Ernest Gellner's theory of nationalism//Nations and Nationalism. 1996. - 2(3). - P. 371 - 388.

4. Gellner, E. Nations and Nationalism. Oxford, 1983.- 150 p.

5. Громыко, M.M. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII -первая половина XIX в.). Новосибирск: Наука, 1975. - С. 124 - 130.

6. Матханова, Н.П. Путевые записки Н.С. Щукина о Барабинской степи //Вопросы краеведения Новосибирск и Новосибирской области. Новосибирск: Изд. СО РАН НИЦ ОИГГМ, 1997. - С. 164 - 169.

7. Фурсова, Е.Ф. Ссыльные поляки исследователи Западной Сибири//Сибирско-польская история и современность: актуальные вопросы. - Иркутск: Огниво, 2001. - С. 269 - 273.

8. История с. Лотошного Краснозерского района НСО, П.М. Богатыревой, с 1908 г. учительницы Лотошанской школы Министерства Народного просвещения. Архив автора. Рукопись, 32 л.

9. Воспоминания старообрядца Моисея Даниловича Ощепкова, 1919 г.р. Копия рукописи хранится в краеведческом музее с. Крутиха Крутихинского р-на АК, архиве автора.

10. Архив краеведа Петра Федоровича Пирожкова, рукописи и машинописные тексты хранятся в Сузунском районном краеведческом музее и библиотеке д. Мереть Сузунского р-на НСО.

11. История села Веселовское Краснозерского района НСО, изложенная В.Н. Свириденко. Архив автора. Рукопись, 81л.

12. Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. СПб.: Изд-во А.Ф. Девриена, 1907. - 591 с.

13. Соловьева, Е.И. Промыслы сибирского крестьянства в пореформенный период. Новосибирск: Наука СО, 1981. - 328 с.

14. Тош, Д. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М.: Весь мир, 2000.-295 с.

15. Зверев, В.А. Дети отцам замена. Воспроизводство сельского населения Сибири (1861-1917 гг.)-Новосибирск: Изд-во НГПУ, 1993.-244 с.

16. Аничков, Е.В. Весенняя обрядовая песня на западе и у славян. Ч. 1. От обряда к песне//Сборник русского языка и словесности императорской академии наук. - Т. LXXIV. - 1903. - № 2. - 392 с.

17. Соколовский, С.В. Этнографические исследования: идеал и действительность. — ЭО.- 1993. № 3. - С. 3 - 14.

18. Соколовский, С.В. Этнографические исследования: идеал и действительность. — ЭО. 1993. - № 2. - С. 3 - 13.

19. Тишков, В.А. Этнология и политика. М., 2001. - 240 с.

20. Малахов, B.C. Новое в междисциплинарных исследованиях/Юбщественные науки и современность. 2002. - № 5. - С. 131 - 140.

21. Хершак, Э., Кумпес, Й. Два типа этничности (хорватский и сербский примеры)//ЭО. 1993. - № 4. - С. 29 - 39.

22. Методология истории. Минск: Тетра Системе, 1996. - 239 с.

23. Мкртумян, Ю.И. Основные компоненты культуры этноса//Методологические проблемы исследования этнических культур. Ереван, 1978. - С. 44 - 45.

24. Першиц, А.И., Смирнова, Я.С. Общественный быт как предмет этнографического изучения (в связи с компонентным анализом культуры)//СЭ. 1986. -№5.-С. 12-22.

25. Гемуев, И.Н. О некоторых принципах анализа культуры в этнографической науке//Новейшие археологические и этнографические открытия в Сибири. -Новосибирск: Изд-во ИАЭ СОРАН, 1996. С. 55 - 56.

26. Путилов, Б.Н. Теоретические проблемы древнейшей славянской духовной культуры//СЭ. 1984. -№ 3. - С. 53 - 55.

27. Размышления о судьбах науки//ЭО. 1996. - № 5. - С. 3 - 24.

28. Шмелева, М.Н. Некоторые вопросы полевого этнографического исследования современности (окончание дискуссии)//СЭ. 1986. - № 1. - С. 57 - 61.

29. Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев/С.А. Токарев, Т.Д. Златковская и др.; под ред. С.А. Токарева. -М.: Наука, 1983.-222 с.

30. Pevtty Pelto. Anthropological Research. Cambridge, 1983. - 213 p.

31. Пименов, B.B. Этнографический факт//СЭ. 1990. - № 3. - С. 43 - 52.

32. Демин, М.А. Большая радость маленьких открытий//Народное образование. -1996.-№ 10.-С. 99-102.

33. Головина, Л.И. К проблеме объективного в методе опроса//Научные труды НГПУ. 1973. - Вып. 84. - С. 70 - 76.

34. Фурсова, Е.Ф. Общее и особенное в культуре старообрядцев р. Керженец Нижегородской губернии//Новейшие археологические и этнографические открытия в Сибири. Новосибирск: Изд-во ИАЭ, 1996. - С. 232 - 235.

35. Фурсова, Е.Ф. Приобские «чалдоны» с Дона?//Природа и цивилизация. Реки и культуры. - СПб: Европейский дом, 1997. - С. 170 - 176.

36. Фурсова, Е.Ф. Этнокультурный облик первопоселенцев Верхнего Приобья/Шроблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы VI Годовой итоговой сессии ИАЭ СО РАН. Т. IV. Новосибирск, 1998. - С. 465 - 470.

37. Лурье, С.В. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1997. - 446 с.

38. Островский, И.В. Материалы сельскохозяйственных переписей 1916 -1917 гг. по Западной Сибири (источниковедческое исследование): Автореф. дис. канд. ист. наук. Новосибирск, 1973. - 27 с.

39. Чистов, К.В. «Восточнославянская этнография» Д.К. Зеленина// Восточнославянская этнография. М.: Наука, 1991. - С. 427-451.

40. Соколова, В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М.: Наука, 1979. - 285 с.

41. Токарев, С.А. История русской этнографии. М.: Наука, 1966. - 453 с.

42. Токарев, С.А. История изучения календарных обычаев и поверий//Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. М.: Наука, 1983. - С. 8 - 23.

43. Новоселова, Л.В. Весенний период народного календаря в Западной Сибири (пасхальный цикл)//Сибирский фольклор. Вып. IV. - Новосибирск, 1977. - С. 25 - 45.

44. Болонев, Ф.Ф. Народный календарь семейских Забайкалья (вторая половина XIX-начало XX в.). Новосибирск: Наука СО, 1978. - 159 с.

45. Мельников, М.Н. К вопросу о современных праздничных и свадебных обрядах//СФ. 1965. - Вып. 1. - С. 121 - 141.

46. Смирнова, В.И. Изучение досуга и развлечений крестьян краеведами Западной Сибири//Культурно-бытовые процессы у русских в Сибири. Новосибирск: Наука, 1985.-С. 30-40.

47. Золотова, Т.Н. История собирания и изучения календарной обрядности в России (XIX-начало XX вв.)//Этнография Алтая и сопредельных территорий. — Барнаул: Изд-во БГПУ, 2001. С. 64 - 69.

48. Надеждин, Н.И. Об этнографическом изучении народности русской//Записки РГО. 1847. - Кн. 2. - С. 61 - 115.

49. Пыпин, А. Сибирь и изследования ея//Вестник Европы. 1888. - № 4. - С. 684-724.

50. Головачев, П.М. Ближайшие задачи исторического изучения Сибири//ЖМНП. 1902. - Сентябрь. - С. 56 - 62.

51. Новоселов, А. Задачи сибирской этнографии//Записки ЗСОИРГО. 1916. - Т. 38.-С. 89-98.

52. Азадовский, М.К. А.А. Макаренко: к 40-летию научно-общественной деятельности//Сибирская живая старина. 1928. - Вып. VII. - С. 106 - 107.

53. Азадовский, М.К. Пути этнографических изучений Восточно-Сибирского отдела Русского Географического Общества//Сибирская живая старина. 1926. — Вып. II(IV). - С. 33 - 62.

54. Александров, В.А. Проблемы сравнительного изучения материальной культуры русского населения Сибири (XVII начало XX в.)// Проблемы изучения материальной культуры русского населения Сибири. - М.: Наука, 1974. - С. 7 - 21.

55. Громыко, М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII — первая половина XIX в.). Новосибирск: Наука, 1975. - 350 с.

56. Томилов, Н.А., Алисов, Д.А., Жигунова, М.А. Некоторые проблемы и перспективы изучения русской культуры в Сибири//Традиционная культура русских Западной Сибири XIX XX вв. (Очерки истории и быта). - Омск: ОГУ, 2003. - 242 с.

57. Бережнова, M.JI. Введение//Русские в Омском Прииртышье (XVIII-XX века). Омск: ООО Издатель-Полиграфист, 2002. - С. 3 - 28.

58. Паллас, П.С. Путешествие по разным местам Российского государства по повелению Санкт-Петербургской академии наук. 1770 г. 4.2. - Кн.2. - Спб., 1786. -571 с.

59. Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Избр. философ, соч. - М.: Наука, 1940. -Т. 1.-315 с.

60. Снегирев И.М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. -М.: Унив. тип., 1837 1839. - Вып. 1 - 4. Вып. 2. - 1838. - 142 с. Вып. 3. - 1838. - 214 с. Вып. 4.-1839.-200 с.

61. Сказания русского народа о семейной жизни своих предков, собранные И.П. Сахаровым. СПб.: тип. И. Сахарова, 1841 - 1849. - Т. 1 - 2. - Кн. 1 - 8. Т. 1, кн. 1: Русская народная литература.- 82 с. Т. 2, кн. 7: Русская народная годовщина. - 1849. -112 с.

62. Терещенко, А.В. Быт русского народа. СПб.: тип. М-ва внутр. дел, 1848. -Ч. 1 - 7. Ч. 5: Простонародные обряды. - 181 с. Ч. 6: Обрядные праздники. - 221 с.

63. Гуляев, С.И. О сибирских круговых песнях/Ютечественные записки. 1839. -Т. III. - № 5. Отд. VIII. - С. 53 - 72.

64. Гуляев, С.И. Этнографические очерки Южной Сибири//Библиотека для чтения. 1848.-Т. ХС.-№9 - 11.- 112 с.

65. Былины и песни Южной Сибири. Собрание С.И. Гуляева/отв. ред. В.И. Чичеров. Новосибирск: Обл. гос. изд-во, 1952. - 334 с.

66. Кошелев, Я.Р. Русская фольклористика Сибири (XIX начало XX в.). -Томск: Изд-во ТТУ, 1962. - 349 с.

67. Kobylecki, J. Wiadomosc о Syberyi i podroze wniej odbyte w latach 1831, 1832, 1833, 1834. Warsawa. - 1837. - Т. 1. - 127 s.

68. Baranowski, W. Polskie relace о rosyjskiej kulturze Ludowej (1831-1920 г.). -Lodz, 1985.-S. 3-318.

69. Drygas, I. Wspomnienia chlopa-powstanca// Do druku przyg. J.S. Krakow. -1913.-S. 61-77.

70. Словцов, П.А. Историческое обозрение Сибири. — Новосибирск: Вен-Мер, 1995.-676 с.

71. Авдеева, Е.А. Записки и замечания о Сибири. М.: тип. Н. Степанова, 1837. —156 с.

72. Праздник Купалы/Ючерки России, издаваемые В. Пассеком. СПб.: тип. Н. Греча, 1838.-Кн. 1.-С. 80- 116 с.

73. Широков, А. Сибирский карнавал//Маяк. 1844. - Т. 17. - Кн. - 34. - Гл. 5. -С. 49-54.

74. Сабурова, JI.M. Русское географическое общество и этнографические исследования (дореволюционный период)//Очерки русской этнографии, фольклористики и антропологии. 1977. - Вып. VII. - С. 5 - 11.

75. Абрамов, Н.А. Город Ялуторовск с его округом//Тобольские губернские ведомости. 1864. - № 27.

76. Попов, Т. Слобода Такмыцкая/ЛГобольские губ. вед. 1866. - № 6. - С. 34.

77. Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. — Т. 3. М.: Современный писатель, 1995.-415 с.

78. Потебня, А.А. Символ и миф в народной культуре. М.: Лабиринт, 2000.479 с.

79. Сумцов, Н.Ф. Символика славянских обрядов. М.: Восточная литература РАН, 1996.-295 с.

80. Сумцов, Н.Ф. Этнографические заметки. Обжинки. Спасова борода//ЭО. -1889.-№3.-С. 123-128.

81. Потанин, Г.Н. Крымские письма сибиряка//Литературное наследство Сибири. Т.7. - Новосибирск: Западно-Сибирское книжное изд-во, 1986. - С. 182 - 206.

82. Потанин, Г.Н. Полгода на Алтае//Русское слово. 1859. - Т. 12. - С. 247

83. Потанин, Г.Н. О рабочем классе в ближней тайге. Из очерков о Сибири//Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Западно-Сибирское книжное изд-во, 1986.-С. 174-182.

84. Потанин, Г.Н. Полгода на Алтае//Литературное наследство Сибири. Т. 7. -Новосибирск: Западно-Сибирское книжное изд-во, 1986. - С. 153 - 169.

85. Щапов, А.П. Историко-географические и этнографические заметки о сибирском населении//Изв. Сиб. отд. ИРГО. 1872. - Т. 3. - № 4.

86. Ядринцев, Н.М. На пароходе/ЛВосточное обозрение. 1891. -№ 14.

87. Ядринцев, Н.М. Поездка по Западной Сибири и в Горный Алтайский округ//Записки ЗСО ИРГО. Кн. II. - 1880. - С. 1 - 144.

88. Ядринцев, Н.М. Русская народность на востоке//Дело. 1874. - 7. - С. 321333.

89. Ядринцев, Н.М. На чужой стороне (Из нравов поселенцев в Сибири). Литературный сборник. СПб., 1885//Литературное наследство Сибири. Т.4. -Новосибирск: Западно-Сибирское книжное изд-во, 1979. - С. 64 - 110.

90. Кандеева, А.Г. О прозе Н.М. Ядринцева 70-80-х годов XIX века//ФИЛС. -1974.-Вып. 1.-С.99- 121.

91. Ледебур, К.Ф., Бунге, А.А., Мейер, К.А. Путешествие по Алтайским горам и джунгарской киргизской степи. Новосибирск: Наука, 1993. 414 с.

92. Финш, О., Брэм, А. Путешествие в Западную Сибирь. М., 1882. - 578 с.

93. Зобнин, Н.Ф., Патканов, С.К. Список Тобольских слов и выражений, записанных в Тобольском, Тюменском, Курганском и Сургутском округах//ЖС. 1891. -Год. 9.-№4.-С. 457-518.

94. Казаринов П.К. Три четверти века. (К юбилею Восточно-Сибирского отдела Госуд. Русского Географического 0-ва)//Сибирская живая старина. 1926. - Год издания IV. - Вып. II (VI). - С. 3 - 32.

95. Неклепаев, И.Я. Поверья и обычаи Сургутского края//3аписки ЗСОИРГО. -Кн. XXX.- 1903.-С.29-230.

96. Герасимов, Б.Г. В долине Бухтармы (краткий историко-географический очерк)// Записки Семипалатинского подотдела ЗСО РГО. -1911.- Вып. 5. С. 20 - 24.

97. Городцов, П.А. Праздники и обряды крестьян Тюменского уезда//Ежегодник Тобольского музея. 1915. - Вып. 26. - С. 1-65.

98. Красноженова, М.В. Взятие снежного городка в Енисейской губернии// Сибирская живая старина. Иркутск, 1924. - Вып. 2. - С. 21 - 37.

99. Красноженова, М.В. Из народных обычаев крестьян деревни Покровка//Известия Красноярского подотдела ВСО РГО. Красноярск, 1914. - Т.2. -Вып. 6.-С. 67-116.

100. Швецов, С. Очерки Сургутского края//3аписки ЗСО РГО. Омск, 1889. — Кн. X. - С. 1 - 87.

101. Скалозубов, Н. Народный календарь: поверья, приметы о погоде и сроки сельскохозяйственных работ у крестьян Тобольской губернии//Обычаи, обряды, поверья. Тюмень, 1997. - С. 215 - 226.

102. Попов, И.И. Переселение крестьян и землеустройство Сибири//Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: в 6-и т. -М.: Т-ва И.Д. Сытина, 1911. Т. VI. С. 249 - 267.

103. О поездке действительного члена ЗСОРГО М.В. Швецовой на Алтай в 1898 г. и С.П. Швецова в Кузнецк. ГАОО, фонд 86, on. 1, д. 102, 19 л.

104. Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни. 1895. -№2.-С. 1-4.

105. Басов. Путевые заметки по Алтаю//Томские губ. вед. 1869. -№4-11.

106. Марусин, С. Старожилы и переселенцы в Сибири//Сибирский листок. -1891.-№ 14-17.

107. Дорожные заметки//Сибирская газета. 1881. -№ 18-20.

108. С Барнаульского тракта//Сибирская газета. 1881. -№ 21 -23. .

109. Серафимович, С. Очерки русских нравов в старинной Сибири/Ютечественные записки. 1867. - Кн. 2. - Т. 174. - С. 232 - 271; Т. 175. - С. 682-730.

110. Шашков, С.С. Очерки Сибири в историческом и экономическом отношении//Библиотека для чтения. 1862. - № 10. — С. 29 — 33.

111. Голубев, П.А. Очерки сибирской жизни и положение переселенцев на Алтае/ЛОридический вестник. Т. XI. - Кн. 1 - 2. - 169 с.

112. Чукмалдин, Н.М. Мои воспоминания. Тюмень: Мандрика, 1997. - С. 6 —330.

113. Макаренко, А.А. Сибирский народный календарь. Новосибирск: Наука, 1993.- 163 с.

114. Бородкина, М. Деревня Иткара Томского края. Хозяйственно-бытовые очерки. Б/м. С. 3 — 23.

115. Слободский, М. А. Песни села Коларова, Томского округа/АГруды Томского краевого музея. Т. 1. - Томск, 1927. - С. 95 - 109.

116. Слободский, М.А. Итоги и задачи этнографического изучения Томского края // Труды Томского краевого музея. 1929. - Т. И. - С. 22 - 30.

117. Малаховский, В.А. «Советское виноградье»//Сибирская живая старина. — Вып. Ill IV. - 1925. - С. 41 - 46.

118. Темные люди. Огнетушители/ЛГомский крестьянин. 1924. - № 10. - С. 4.

119. Василенко, В.А. Из истории собирания русского народно-поэтического творчества на Алтае//ФИЛС. Вып. 2. - 1975. - С. 3 - 22.

120. Парилов, И.Г. Русский фольклор Нарыма. Новосибирск: ОГИЗ, 1948.231 с.

121. Мельников, М.Н. Региональное своеобразие фольклора сибиряков//РФ. JI., 1984.-Вып. 22.-С. 68-76.

122. Новоселова, JI.B. Итоги фольклорной экспедиции в Тарский и Седельниковский районы Омской области//ФИЛС. Вып. 2. - 1975. - С. 45 -63.

123. Новоселова, Л.В. Народный календарь и его поэзия в Западной Сибири // ФИЛС. Вып. 1. - 1974. - С. 24 - 44.

124. Новоселова, Л.В. Итоги фольклорной практики 1979 г. (Обзор и публикация материалов)//ФИЛС. Омск, 1981. - С. 143-153.

125. Леонова, Т.Г. Взаимодействие фольклорных традиций в сибирских селах со смешанным населением//ФИЛС. Вып. 1. - 1974. - С. 3 - 23.

126. Леонова, Т.Г. Фольклорный репертуар сибирских сел с разным составом населения (К итогам фольклорной экспедиции 1973 г. в Знаменский район Омской области)//ФИЛС. Вып. 2. - 1975. - С. 23 - 44.

127. Сабурова, Л.М. Культура и быт русского населения Приангарья. Л.: Наука ЛО, 1967.-278 с.

128. Болонев, Ф.Ф. Масленица у семейских Забайкалья во второй половине XIX -начале XX в.//Из истории семьи и быта сибирского крестьянства XVII начала XX в. -Новосибирск, 1975. - С. 143 - 157.

129. Каменецкая, Р.В. Промысловый календарь русских старожилов севера Якутии (XIX начало XX в.)//Краткое содержание докладов годичной научной сессии Института этнографии АН СССР. 1974 - 1976. - Л., 1977. - С. 115 - 116.

130. Бернштам, Т.А. Русская народная культура Поморья в XIX — начале XX в. — Л.: Наука ЛО, 1983.-232 с.

131. Лобанов, М.А. Старинные обряды и традиционный фольклор в деревнях и селах по р. Кулой, Абрамовскому и Зимнему берегам Белого моря//РФ. Полевые исследования. Вып. XXII. - Л.: Наука, 1984. - С. 35 - 49.

132. Новоселова, Н.А. Собирание фольклора в Приангарье//РФ. Полевые исследования. Вып. XXII. - Л., 1984. -С. 11- 86.

133. Дмитриева, С.И. Фольклор и народное искусство русских Европейского Севера. М.: Наука, 1988. - 240 с.

134. Полесье. Материальная культура. Киев: Наукова Думка, 1988. - 444 с.

135. Чагин, Г.Н. Мировоззрение и традиционная обрядность русских крестьян Среднего Урала в середине начале XX вв. - Пермь, 1993. - 184 с.

136. Дынин, В.И. Когда расцветает папоротник. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1999. -223 с.

137. Лобкова, Г.В. Древности Псковской земли. Жатвенная обрядность. Образы, ритуалы, художественная система. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. - 224 с.

138. Рындина, О.М. Быт и нравы русских старожилов Томского севера//Русские старожилы. Материалы Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск-Омск: Изд-во ОмГУ, 2000. - С. 198-200.

139. Тульцева, Л.А. Календарные праздники и обряды//Русские. М.: Наука, 1997.-С. 616-646.

140. Тульцева, Л.А. Рязанский месяцеслов. Круглый год праздников, обрядов, обычаев и поверий рязанских крестьян. Рязань, 2001. - 283 с.

141. Бернаштам, Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л.: Наука ЛО, 1988. - 278 с.

142. Громыко, М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М.: Наука, 1986. - 277 с.

143. Миненко, Н.А. Живая старина. Будни и праздники сибирской деревни. -Новосибирск: Наука СО, 1989. 159 с.

144. Чичеров, В.И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI — XIX веков. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1957. - 235 с.

145. Велецкая, Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. -М.: София, 2003. 237 с.

146. Виноградова, Л.Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М.: Наука, 1982. - 255 с.

147. Громыко, М.М. Весенний цикл русских традиционных развлечений молодежи (обычаи завивания венков и кумления в XIX в.)//Культурно-бытовые процессы у русских Сибири XVIII начало XX в. — Новосибирск, 1985. — С. 5 - 29.

148. Миненко, Н.А. Экологические знания и опыт природопользования русских крестьян Сибири в XVIII первой половине XIX в. — Новосибирск: Наука, 1991. - 209 с.

149. Липинская, В.А. Народные традиции в современных календарных обрядах и праздниках русского населения Алтайского края//Русские: семейный и общественный быт. М.: Наука, 1989. - С. 111 - 141.

150. Липинская, В.А. Старожилы и переселенцы. Русские на Алтае XVIII -начало XX века. М.: Наука, 1996. - 269 с.

151. Кимеев, В.М. Касьминские чалдоны. Быт и культура русских старожилов Касьминской волости. Кемерово: Кузбассвузиздат, 1997. - 249 с.

152. Скрябина, Л.А. Русские Притомья. Историко-этнографические очерки (XVII начало XX в.). - Кемерово: Кузбассвузиздат, 1997. - 129 с.

153. Фурсова, Е.Ф. Шуликаны и нечистая сила в селах Западной Сибири//Гуманитарные науки в Сибири. 1994. - № 3. - С. 68 - 80.

154. Фурсова, Е.Ф. Календарные обычаи и обряды восточнославянских народов Новосибирской области. Ч. 1. - Новосибирск: АГРО, 2002. - 286 е.; Ч. 2. -Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2003. - 265 с.

155. Золотова, Т.Н. Локальные особенности и место в общерусской традиции 1 календарных праздников русских Тоболо-Иртышского региона/ТГуманитарные науки в

156. Сибири. 2000. - № 3. - С. 52 - 53.

157. Золотова, Т.Н. Русские календарные праздники в Западной Сибири (конец XIX-XX вв.). Омск: ООО Издатель-Полиграфист, 2002. - 233 с.

158. Любимова, Г.В. Заметки о сибирской Масленице. Взятие снежного городка// Археология, этнография и антропология Евразии. 2002. - № 4(12). - С. 131 - 137.

159. Любимова, Г.В. Возрастной символизм в культуре календарного праздника русского населения Сибири. XIX начало XX века. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2004.-239 с.

160. Бардина, П.Е. Масленица в томских селениях//Сибирская старина. 2003. -*» № 20. - С. 2 - 8.

161. Дубровская, М.В. Некоторые календарные традиции Чарышского района //Этнография Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: Изд-во БГПУ, 1998. - С. 158-162.

162. Дубровская, М.В. Варианты масленичной игры «взятие снежного городка» на территории Алтайского края//Этнография Алтая и сопредельных территорий. -Барнаул: Изд-во БГПУ, 2001. С. 219 - 221.

163. Щербакова, О.С. Зимний цикл празднично-обрядового обхода дворов (по материалам фольклорных экспедиций)//Этнография Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: Изд-во БГПУ, 1998. - С. 155 - 158.

164. Голубкова, О.В. Женские образы в народных верованиях восточных славян * Сибири: Автореф. дис. канд. ист. наук. Новосибирск, 2001. - 26 с.

165. Ефремова, Е.М. О сохранности обрядово-календарного фольклора у потомков белорусских поселенцев конца XIX начала XX вв.//Русский вопрос: история и современность. - Омск: Изд-во ОмГПУ, 1998. - С. 237 - 240.

166. Новоселова, А.А. Группы русских Омского Прииртышья (последняя треть XVIII-конец XX в.)//Русские в Омском Прииртышье (XVIII XX века). - Омск, 2002. -С. 29-51.

167. Зверев, В.А. Дети — отцам замена. Воспроизводство сельского населения Сибири (1861-1917 гг.) Новосибирск: Изд-во НГПУ, 1993.-244 с.

168. Шелегина, О.Н. Адаптация русского населения в условиях освоения территории Сибири. Вып. 1. - М., 2001. - 184 с.

169. Путилов, Б.Н. Теоретические проблемы древнейшей славянской духовной культуры//СЭ. 1984. -№ 3. - С. 53 - 55.

170. История Сибири. Сибирь в составе феодальной России. Т. 2. - JL: Наука ЛО, 1968.-358 с.

171. Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск: Наука, 1982. - 504с.

172. Крестьянство Сибири в эпоху капитализма. Новосибирск: Наука, 1983.399 с.

173. Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII — начале XVIII веков. М.: Изд-во АН СССР, 1946. - 227с.

174. Громыко М.М. Западная Сибирь в XVIII веке. Новосибирск: Наука, 1965. -267 с.

175. Мамсик, Т.С. Западносибирская приписная деревня в системе товарно-денежного хозяйства: Кайлинская волость по материалам окладных книг 1827 г. — Новосибирск: Изд-во СОР АН, 1998. 211 с.

176. Никитин, Н.И. О характере расселения и землепользования служилых людей Сибири в XVII в.//Аграрный строй в феодальной России. XV XVIII в. - М.: Наука, 1986.-С. 153- 173.

177. Никитин, Н.И. О традициях казачьего и общинного самоуправления в России XVII в.//Известия СО РАН. История, филология и философия. 1992. - Вып. 3. -С. 3 -8.

178. Резун, Д.Я. Родословная сибирских фамилий. История Сибири в биографиях и родословных. Новосибирск: Наука, 1993. - 247 с.

179. Кабузан, В.М., Троицкий, С.М. Численность и состав населения Сибири первой половины XIX в.//Русское население Поморья и Сибири. — М.: Наука, 1973. -С. 261-277.

180. Календарно-обрядовая поэзия сибиряков/составители Ф.Ф. Болонев, М.Н. Мельников; под ред. А.И. Федорова. Новосибирск: Наука СО, 1981. - 351 с.

181. Хороводные и игровые песни Сибири/составители Ф.Ф. Болонев, М.Н. Мельников. Новосибирск: Наука, 1985. - 247 с.

182. Русский календарно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока/составители Ф.Ф. Болонев, М.Н. Мельников, Н.В. Леонова. Новосибирск: Наука, 1997.-601 с.

183. Абрамова, О.А. Русская традиционная народная культура Третьяковского района Алтайского края. Барнаул: ГрафИкс, 1999. - 75 с.

184. Байтуганов, В.И. Песенно-танцевальный фольклор с. Макаровка Кыштовского района Новосибирской области в народном календаре//Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1998. - С. 71-96.

185. Масленка. Обычаи, обряды, фольклор восточнославянских народов в Новосибирской области/В.В. Асанов, Н.В.Леонова, Е.Ф.Фурсова; под ред. Е.Ф.Фурсовой. Новосибирск: Книжица, 2004. - 91 с.

186. Лодыгин, К.В. Обряды, связанные с молодоженами, в нижегородском масленичном комплексе//ЖС. 1998. -№ 2. - С. 4 - 6.

187. Смирнов, Д.В. Весенняя обрядность в Нижегородской области//ЖС. — 1998. № 2. - С. 12-14.

188. Фурсова, Е.Ф., Нейменок, А.С. Традиции и новации в гаданиях подростков//ЖС. Вып 2. - 2002. - С. 28 - 31.

189. Любимова, Г.В. Заметки о сибирской Масленице. Взятие снежного городка//Археология, этнография и антропология Евразии. 2002. — № 4(12). — С. 131 -137.

190. Фурсова, Е.Ф. Культ Святителя Николая в обычаях и обрядах восточнославянского населения Верхнего Приобья (по полевым материалам)//Археология, этнография и антропология Евразии. 2001. - № 4(8) — С. 147 - 153.

191. Богатырев, П.Г. Вопросы теории народного искусства. М.: Искусство, 1971.-301 с.

192. Пропп, В.Я. Русские аграрные праздники. СПб.: Азбука, 1995. - 174 с.

193. Громыко, М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991. - 447 с.

194. Власова, И.В. Дорогами земли Вологодской. Москва: Изд-во ИЭА РАН, 2001.-274 с.

195. Нидерле, Л.Славянские древности. М.: Алетейа, 2000. - 590 с.

196. Рыбаков, Б.А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. - 606 с.

197. Громов, Г.Г. Методика этнографических экспедиций. М., 1966. - 119 с.

198. Жирнова, Г.В. Методика сбора полевого материала по городскому свадебному обряду/ЛЗопросы методики этнографических и этносоциологических исследований. М., 1970. - С. 91-97.

199. Этнография восточных славян. Очерки традиционной культуры. М.: Наука, 1987.-557 с.

200. Гольдберг, В.Х. Обряд разновидность знаковой системы//Логические и методологические проблемы анализа языка. - Вильнюс, 1976. - С. 116 - 120.

201. Новик, Е. О возможностях системного описания обрядового фольклора// Социологические аспекты изучения музыкального фольклора. Алма-Ата, 1978. - С. 27-29.

202. Токарев, С.А. Обычаи и обряды как объект этнографического исследования. СЭ. - 1980. - № 3. - С. 26 - 36.

203. Аникин, В.П. Календарная и свадебная поэзия. -М.: МГУ, 1970. 121 с.

204. Аникин, В.П, Круглов, Ю.Г. Русское народное поэтическое творчество. — Л.: Просвещение, 1983. 416 с.

205. Земцовский, И.И. Мелодика календарных песен. Л.: Музыка, 1975. — 223 с.

206. Иванов, В.В., Топоров, В.Н. Исследования в области славянских древностей. М.: Наука, 1974. - 240 с.

207. Байбурин, А.К., Левинтон, Г.А. К проблеме «у этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов»//Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984. - С. 229 - 245.

208. Байбурин, А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. - 238 с.

209. Обряды и обрядовый фольклор. М.: Наука, 1982. - 279 с.

210. Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л.: Наука, 1984. - 256 с.

211. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965. - 180 с.

212. Лихачев, Д.С., Панченко, A.M., Понырко, Н.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука ЛО, 1984.-295 с.

213. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического. Избранное. М., 1995. - 605 с.

214. Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т.1. — М.: Международные отношения, 1995. - 577 с.

215. Власов, В.Г. Формирование календаря славян. Ранний период//Календарь в культуре народов мира. М.: Наука, 1993. - С. 102 - 144.

216. Балушок, В.Г. Инициации древних славян (попытка реконструкции)//ЭО. — 1993.-№4.-С. 57-65.

217. Горбунов, Б.В. Традиционные состязания за обладание снежной крепостью-городком как элемент народной культуры русских//ЭО. 1994. -№ 5. - С. 103 - 115.

218. Зайковский, В.Б. Народный календарь восточных славян//ЭО. 1994. -№ 4. -С. 53-65.

219. Виноградова, JI.H. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М.: Наука, 1982. - 255 с.

220. Ивлева, JI.M. Ряженье в русской традиционной культуре. Спб., 1994. - 233с.

221. Бондаренко, Г.Б. Трудовая основа украинской календарной обрядности (середина XIX XX вв.): Автореф. дис. канд. ист. наук. - Минск, 1983. - 24 с.

222. Пригорницкий, В.В. Символика календарных и семейных обрядов и праздников украинцев (Проблемы функционирования): Автореф. дис. канд. ист. наук. -Минск, 1990.-17 с.

223. Громыко, М.М., Буганов, А.В. О воззрениях русского народа. М.: Паломник, 2000. - 541 с.

224. Православная жизнь русских крестьян XIX XX веков. - М.: Наука, 2001.363 с.

225. Православная вера и традиции благочестия у русских в XVIII XX веках. -М.: Наука, 2002. - 469 с.

226. Русские/редакторы Ю.Б. Симченко, В.А. Тишков. -М.: Наука, 1997. 825 с.

227. Белорусы/редакторы В.А. Тишков, С.В. Чешко. М.: Наука, 1998. - 503 с.

228. Украинцы/редакторы В.А. Тишков, С.В. Чешко. М.: Наука, 2000. - 535 с.

229. Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М.: Наука, 1982. - 357 с.

230. Гачев, Г. Национальные образы мира. Космо. Психо. Логос. — М.: Прогресс, 1995.-480 с.

231. Памятная книжка Томской губернии на 1914 год. Томск, 1914. - 216 с.

232. Felinska, Е. Wspomnienia z podrozy do Syberii, pobytu w Berezowie i Saratowie. Wilno. - 1852. - Т. 1. - 308 S.

233. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. — М.: Русский язык, 1989. Т. 3. 555 с.

234. Фурсова, Е.Ф. Традиции огородничества восточных славян Обь-Иртышского междуречья (конец XIX начало XX в.)//Опыт природопользования в Сибири в XIX- XX вв. - Новосибирск: ИИ СОРАН, 2001. - С. 151 - 162.

235. Тульцева, Л.А. Престольный праздник в картине мира (мироколице) православного крестьянина//Православная жизнь русских крестьян XIX XX веков. — М.: Наука, 2001. - С. 124-167.

236. Лосева, О.В. Праздники западного происхождения в русских и южнославянских месяцесловах XI XIV вв.//Вестник Московского университета. -Серия. 8. - История. № 2. - 2001. - С. 17 - 32.

237. Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Зимние праздники/ С.А. Токарев, Н.Н. Гроздова и др.; редактор С.А. Токарев. М.: Наука, 1973.-350 с.

238. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы. М.: Лабиринт, 1997. - 448 с.

239. Бромлей, Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983-411 с.

240. Календарные обычаи и обряды народов Юго-Восточной Азии. Годовой цикл/Р.Ш. Джарылгасинова, А.Н. Лескинен и др.; редактор Р.Ш. Джарылгасинова, М.В. Крюкова. М.: Наука ВО, 1993. - 447 с.

241. Кагаров, Е.Г. К вопросу о классификации народных обрядов//Доклады Академии наук. Л., 1928. - С. 1-33.

242. Токарев, С.А. Народные обычаи календарного цикла в странах Западной Европы (опыт структурно-исторического анализа)//СЭ. 1973. - № 6. - С. 15 - 29.

243. Барг, М.А. Шекспир и история. М.: Наука, 1979. - 214 с.

244. Чубинский, П.П. Календарь народных обычаев и обрядов. Киев: Музычна Украина, 1993. - 79 с.

245. Круглый год. Русский земледельческий календарь/составитель А.Ф. Некрылова. -М.: Правда, 1991. 495 с.

246. Фальк, И.П. Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорскою Академией Наук по предложению ее президента. Записки путешественника Академика Фалька. Спб., 1824. - Т. 6. - 499 с.

247. Спасский, Г.И. Путешествие по южным Алтайским горам//Сибирский вестник.-1818.-Ч. 1.-С. 125 130; Ч. IV. - С. 162.

248. Принтц, А. Каменщики, ясачные крестьяне Бухтарминской волости Томской губернии и поездка в их селения и в бухтарминский край в 1863 г.//3аписки РГО. -1867.-Т. 1.-С. 543-563.

249. Токарев, С.А. Проблема типов этнических общностей (к методологическим проблемам этнографии)//Вопросы философии. 1964. -№ 11. - С. 43 - 53.

250. Чебоксаров, Н.Н. Проблемы типологии этнических общностей в трудах советских ученых//СЭ. 1967. - № 4. - С. 94 - 109.

251. Козлов, В.И. О классификации этнических общностей (состояние вопроса)// Исследования по общей этнографии. М.: Наука, 1979. - С. 5 — 23.

252. Чебоксаров, Н.Н., Чебоксарова, И.А. Народы. Расы. Культуры. М.: Наука,1985.- 271 с.

253. Арский, И.В. Вопрос о формировании национальностей в Западной Европе//Ученые записки ЛГУ. Серия исторических наук. 1941. - № 12. - С. 101-125.

254. Бромлей, Ю.В. Этносоциальные процессы: теория, история, современность. -М.: Наука, 1987.-332 с.

255. Крюков, М.В. Еще раз об исторических типах этнических общностей//СЭ.1986.-№3.-С. 58-69.

256. Марков, Г.Е. Этнические общности как историческая категория//СЭ. 1986. - № 4. - С. 69-72.

257. Першиц, А.И. Этнические общности и формационный процесс//СЭ. 1986. -№3.-С. 69 - 73.

258. Семенов, Ю.И. О племени, народности и нации//СЭ. 1986. — № 3. — С. 73 —75.

259. Козлов, В.И. От первобытности до современности//СЭ. 1986. - № 4. - С. 64-69.

260. Арутюнов, С.А. Классификационное пространство этнической типологии //СЭ. 1986. -№ 4. - С. 58 - 64.

261. Ковязин, С.А. Конференция «Этнические и этнографические группы в СССР и их роль в современных этнокультурных процессах»//СЭ. 1990. - № 4. - С. 151-155.

262. Kockel, U. Nationality, Identity and Citizenship. Reflecting on Europe at Drumcree Parish Church//Ethnologia Europea. 1998. - № 29 (2). - P. 97 - 108.

263. Frykman, J. Belonging in Europe. Modern Identities and Places // Ethnologia Europaea. 1999. - № 29 (2). - P. 13 - 24.

264. Wise, J. Macgregor. Home: territory and identity//CulturaI studies. Vol. 14. -April.-2000.-P. 295-310.

265. Harbsmeier, M. Character, Identity, and Construction of Europe//EthnoIogia Europaec. 1999. - 29/2. - P. 5 - 12.

266. Конструирование этничности. Этнические общины Санкт-Петербурга. -Спб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1998. 301 с.

267. Posern-Zielfnski, A. Koncepcje etnicznosci studiach etnicznych//Lud. 1979. -Т. 63.-17 s.

268. Чвырь, JI.А. Заметки об этническом самосознании уйгуров//ЭО. 1994. - № 3.-С. 31-40.

269. Заринов, И.Ю. Социум этнос - этничность - нация - национализм//ЭО. -2002.-№ 1.-С. 3-30.

270. Рыбаков, С.Е. Этничность и этнос//ЭО. 2003. - № 3. - С. 3 -24.

271. Фурсова, Е.Ф. Этнокультурные группы россиян Приобья: старожилы и переселенцы\\Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Материалы к конференции. СПб., 1993. - С. 35 - 36.

272. Бабич, И.Л., Соколовский, С.В. Права и статус национальных меньшинств в бывшем СССР. ЭО. - 1993. - № 2. - С. 160 - 162.

273. Розова, С.С. Классификационная проблема в современной науке. -Новосибирск: Наука, 1986.-223 с.

274. История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой октябрьской социалистической революции. Т.2. Крестьянство в период раннего и развитого феодализма. М.: Наука, 1990. - С.479.

275. Бояршинова, З.Я. Население Томского уезда в первой половине XVII века: Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1949. - 14 с.

276. Колесников, А.Д. Русское население Западной Сибири в XVIII начале XIX в. - Омск: Зап.-Сиб. книжное изд-во, 1973.-440 с.

277. Люцидарская, А.А. Старожилы Сибири. Историко-этнографические очерки. XVII начало XVIII в. Новосибирск: Наука, 1992. - 195 с.

278. Никитин, Н.И. Служилые люди в Западной Сибири. Новосибирск: Наука СО, 1988.-254 с.

279. Емельянов Н.Ф. Заселение русскими Среднего Приобья в феодальную эпоху. Томск, 1981,- 243 с.

280. Майничева, А.Ю. Архитектурно-строительные традиции крестьянства северной части Верхнего Приобья: проблемы эволюции и контактов. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СОРАН, 2002. - 142 с.

281. Блинова, О.И. О термине «старожильческий говор Сибири»//Ученые Записки ТГУ. № 74. - 1971.

282. Захарова, JI.A. Данные современного диалекта как источник реконструкции говоров XVII в.//Русские говоры в Сибири. Томск, 1979. С. 19-23.

283. Палагина, В.В. Диалектный состав первых жителей Томска//Вопросы языкознания и сибирской диалектологии. Вып. 2 - № 74. - Томск, 1971. - С. 100 -105.

284. Аткинсон, Т.У. Путешествие по Сибири и прилегающим к ней странам Центральной Азии и по описаниям Т.У.Аткинсона, А.Т.Фбн-Мидцендорфа, Г.Раддле и др.-Спб., 1865.-83 с.

285. Боровников. Областные великорусские слова, заимствованные от монголов и калмыков//Материалы для сравнительного и объяснительного словаря русского языка и других славянских наречий. II отделение. - II тетрадь. Спб., 1853. - С. 195197.

286. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1989. Т. 4. - 684 с.

287. Русские старожилы Сибири. Историко-антропологический очерк. М.: Наука, 1973.- 187 с.

288. Миненко, Н.А. По старому Московскому тракту. О первых населенных пунктах на территории Новосибирской области. Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1986; 2-е изд. перераб. и доп., 1990. - 183 с.

289. Фурсова, Е.Ф. Традиционная одежда русских крестьян-старожилов Верхнего Приобья (конец XIX начало XX в.). - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1997.-151 с.

290. Верник, А.А. О происхождении и бытовании термина «чалдон» у русского населения Хакасско-Минусинского края//Сибирь в панараме тысячелетий. (Материалы международного симпозиума). Т. 2. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 1998. — С. 120-124.

291. Кауфман, А.А. Хозяйственное положение переселенцев в поселках и приселениях Мариинского округа. СПб., 1895. - 303 с.

292. Кузнецова, Ф.С. Хозяйственная деятельность и быт первых поселенцев Барабинской степи/Юбраз жизни сибирского крестьянства периода разложения феодализма и развития капитализма. Новосибирск: Изд-во НГПИ, 1983. - С. 3 — 19.

293. Паллас, П.С. Путешествие по разным местам Российского государства по повелению Санкт-Петербургской академии наук. Половина вторая 1772 и 1773 годов. -Ч.З.-Спб., 1788.-480 с.

294. Большаков, М.А. Современное переселение. М., 1924. - 51 с.

295. Переселение в Сибирь. Прямое и обратное движение переселенцев семейных, одиноких, на заработки и ходоков. Спб.: Издание переселенческого управления, 1906. - Вып. XVIII. - 81 с.

296. Переселение в Алтайский округ. Барнаул: Изд-во Управления Алтайского округа, 1912.-31 с.

297. Цифровой материал для изучения переселений в Сибирь, собранный в 1896 году статистическим переселенческим отрядом под руководством Г.А. Приймака М., 1899.-429 с.

298. Сборник статистических сведений об экономическом положении переселенцев в Томской губернии. Уезды Барнаульский, Каинский, Томский и Мариинский. Томск, 1913. Вып. 1. - С. 4 - 46.

299. ТЕВ.- 1891.- № 1 (XII).-18 с.

300. Ваганов, Н.А. Хозяйственно-статистическое описание Алтайского горного округа. СПб., 1883.

301. Дашкевич, В. Переселение в Сибирь. Спб., 1912. - 84 с.

302. Анкеты ВСП по д. Маслянино Николаевской волости Барнаульского уезда, 1917 г. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1, д. 662, св. 5, 317 л.

303. Головачев, П.М. Заметки о русской колонизации Сибири//3емлеведение. -1894.-Т. 1.-Ч. IV. С. 31-59.

304. Швецов, С.П. Материалы по исследованию мест водворения переселенцев в Алтайском округе. Результаты статистического исследования в 1894 г. Вып. II. Описание переселенческих поселков. — Барнаул, 1899.

305. На путях из земли Пермской в Сибирь. Очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII XX вв. - М.: Наука, 1989. - 349 с.

306. Анкеты ВСП по с. Крутихе Бурлинской волости Барнаульского уезда, 1917 гг. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1, д. 278, св. 24, 1086 л.

307. Анкеты ВСП по д. Нижний Сузун Малышевской волости Барнаульского уезда, 1917 гг. ЦХАФ АК, фонд 233, оп. 5, д. 124, св. 15,236 л.

308. Расчеты по ссудам и списки крестьян-переселенцев д. Ночка Усть-Тартасской волости на 1896-1901 гг. ГАТО, фонд 196, оп. 19, д. 82, 65 л.

309. Анкеты ВСП по с. Панкрушихинскому Александровской волости Барнаульского уезда, 1917 гг. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1, д. 75, св. 8, 537 л.

310. Список лиц, самовольно прибывших на территорию Подволошенского, Федосихинского, Ермиловского и пр. сельсоветов, 1929 г. ОАСТА Коченевского р-на НСО. Фонд 1, on. 1, дц. 30, 60, 78.319 ТЕВ.-1891.- № 11.-18 с.

311. Записки бывшего раскольника д. Шульгин Лог Андрея Токарева//ТЕВ. -1891.-.№4.-18с.

312. Эстрик из росписей 1812 года «Сколько бывших у исповеди и святого причастия.». ЦХАФ АК, ф. 26, о. 2, св. 2, № 2, 98 л.

313. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1989. Т. 2. - 780 с.

314. Фурсова, Е.Ф. История жизни духовного наставника Р.И. Опарина//Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. М.: Наука, 2002. - С. 90 - 118.

315. Потанин, Г.Н. Материалы для истории Сибири//Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн. 4. - М., 1866. - С. 103 - 108.

316. Библиотека для чтения (фонд С.И. Гуляева), 1848. ЦХАФ АК, фонд 163, оп. 1, д. 214, 105 л.

317. Рапорты священников и ведомости церквей о лицах, уклонившихся в раскол, 1828-1899 гг., ЦХАФ АК, ф. 26, оп. 2, св. 1, № 1, 70 л.

318. Корреспонденция СВ//Сибирский вестник. 1895. -№ 2. - С. 1-4.

319. Материалы о закрытии и открытии религиозных обществ по НСО. 1944-1947 гг. ГАНО, фонд 1418 , on. 1, д. 24,11 л.

320. Фурсова, Е.Ф. Старообрядцы-«курганы»: к вопросу об микроэтнических общностях//Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. T.V. - Новосибирск: Изд. СО РАН, 1999. - С. 653 - 658.

321. Список населенных мест по сведениям 1864 г. Пензенская губерния. СПб., 1869.-119 с.

322. Мельников, М.Н. Васюганье: путь в никуда? Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1989. - 190 с.

323. Хрестоматия сибирской народной песни. Новосибирск, 2001. - 117 с.

324. Фурсова, Е.Ф. Белорусские «москали» или сибирские «кержаки»: кто они?// Сибирь в панораме тысячелетий. Материалы международного симпозиума. -Новосибирск: Изд-во ИАЭ СОРАН, 1998. С. 494 - 495.

325. Дело Томской Казенной палаты по отделению со списками переселенцев пос. Бергульского, Пустоваловского Кыштовской волости Каинского у., получивших ссуды. ГАТО, фонд 196, оп. 19, д. 227, 22 л.

326. Сементовский, A.M. Этнографический обзор Витебской губернии. СПб.,

327. Исторический очерк о трех уездах Витебской губернии, 1900 г. РО РЭМ, фонд 1, оп. 2, д 451, 55 л.

328. Заварина, А.А. Русское население в восточной Латвии во второй половине XIX -начале XX в. Историко-этнографический очерк. Рига: Зинатне, 1986. - 246 с.

329. Население Западной Сибири. Новосибирск: Изд. СО РАН. - 171 с.

330. Итоги демографической переписи 1920 года по Омской губернии. Возрастной и национальный состав населения с подразделением по полу и возрасту. — Омск, 1923.-99 с.

331. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Сибирский край. Отдел II. Занятия. М., 1930. - 362 с.

332. Протоколы ранкомиссии на лишенных и восстановленных, 1929-31 гг. ОАСТА Каргатского р-на НСО, фонд 1, on. 1, дд. 1-4.

333. Список населенных мест Сибирского края. Т. 1. Новосибирск, 1928. - 611 с.

334. Зеленин, Д.К. Описание рукописей Ученого архива. Пг., 1915. - Вып 2. -988 с.

335. Фурсова, Е.Ф. Запреты, обереги, обряды, связанные с льноделием (по материалам восточных славян Приобья)//Народы Сибири. История и культура. — Новосибирск: Изд-во ИАЭ СОР АН, 1997. С. 132.

336. Ефименко, П.С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии/ЛГруды этнографического отдела Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при МГУ. М., 1877. - Т.30. — Кн. 5. -Вып.1. - С. 133- 158.

337. Зеленин, Д.К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Lud Slowianski. Krakow, 1929-1930. - T.l. - Z.2. - P.220 - 237.

338. Зеленин, Д.К. Описание рукописей Ученого архива. Пг., 1914.- Вып 1. -483 с.

339. Картотека диалектов КГПИ, выписки. ПМА1992, № 47в.

340. Павловский, А.С. Поездка из Якутка на Угурскую ярмарку//ЗСОИРГО. -1863.-Т.6.-Отд. 1.

341. Виноградов, Г.С. Шулюканы. Заметки о культурном взаимодействии русских и якутов/Ючерки по изучению Якутского края. Иркутск, 1927. - Вып. 1.-24 с. РО РЭМ, фонд 6, оп. 5, № 5.

342. Черепанова, О.А. Шуликаны. Образ и слово//Севернорусские говоры. JI., 1984.-Вып. 4.-С. 97-106.

343. Толстой, Н.И. Заметки по славянской демонологии. Откуда название шуликун?// Восточные славяне. Языки. История. Культура. М., 1985. - С. 284.

344. Болонев, Ф.Ф., Фурсова, Е.Ф. Культ медведя в верованиях крестьян Сибири в прошлом и настоящем//Народы Сибири: история и культура. Медведь в древних и современных культурах Сибири. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СОР АН, 2000. - С. 84 -89.

345. Зеленин, Д.К. Восточнославянская этнография. М.: Наука, 1991. - 511 с.

346. Максимов, С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1991. - 350 с.

347. Зеленин, Д.К. Истолкование пережиточных обрядов//СЭ. 1934. - № 5. - С. 4-10.

348. Русское народное поэтическое творчество. М.: Учпедгиз, 1954. - 534 с.

349. Русский эротический фольклор. Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки. М.: Ладомир, 1995. - 644 с.

350. Котельников, Г. Крещенские вечера под Котельничем/ЯТроселки. 1993. -№14.-С. 3-48.

351. Гуляев, С.И. Былины и песни Алтая. Из собрания С.И. Гуляева. Барнаул, 1988.-261 с.

352. Книга глаголемая Большой Потребник, 1625 г., старопечатная книга. Принадлежала беглопоповцу Лукичёву Ф.А. Хранится в библиотеке старообрядческой общины, 577 л.

353. Казанцева, М. Календарные праздники и обряды/Ючерки истории Урала. Духовная культура Урала. Екатеринбург, 1997. - С. 54 - 78.

354. Фурсова, Е.Ф. Белорусские переселенцы Приобья: проблемы культурной интерференции//Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т.VI. - Новосибирск: Изд. СО РАН, 2000. - С. 536 -542.

355. Байбурин, А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. — СПб.: Наука, 1993. 238 с.

356. Фурсова, Е.Ф. Обычаи и обряды убинских старообрядцев с. Шемонаихи на Масленицу//Культурное наследие средневековой Руси в традициях урало-сибирского старообрядчества. — Новосибирск: Изд-во НТК, 1999. —~Сг 19 28.

357. Фурсова, Е.Ф., Голомянов, А.И., Фурсова, М.В. Старообрядцы Васюганья: опыт исследования межкультурных взаимодействий конфессионально-этнографической группы. Новосибирск: Агро-Сибирь, 2003. - 276 с.

358. Винцене, Кережи Агнеш. Образ коня у финно-угорских народов Волго-Камья и Зауралья: Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1987. - 24 с.

359. Миллер, В. Русская масленица и западноевропейский карнавал. М., 1884. -М., 1884.-43 с.

360. Православный церковный календарь 2000. М.: Изд-во Московской Патриархии, 2000. - 128 с.

361. Памятная книжка Томской губернии на 1914 год. -Томск, 1914. -216 с.

362. Мавродин, В.В. Происхождение русского народа. JL: Изд-во ЛГУ, 1978.183 с.

363. Fursova, Е. Phytotherapy in traditional medicine of West Siberian peasants at the beginning of XXth century/ZHumankind/Nature Interaction: Past, Present and future. XVICAES 2K3. Vol. 1. - Florence, 2003. - P. 546.

364. Православный церковный календарь 1993. M.: Изд-во Московской Патриархии, 1993. - 112 с.

365. Зеленин, Д.К. «Спасова борода», схщнослов'янський хл!боробський обряд жниварський. Б/г., б/м. - С. 115 - 134.

366. Фрезер, Д.Д. Золотая ветвь. М.: Политиздат, 1983. - 703 с.

367. Фурсова, Е.Ф. Традиции обработки льна у восточных славян Верхнего Приобья//Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. Новосибирск: Изд. ИАЭ СО РАН, 1998.-С. 97-128. --'''

368. Фурсова, Е.Ф. Местные съезжие праздники в Приобье (конец XIX начало XX века)//Обозрение 1994-1996. - Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2000. - С. 206 -212.

369. Щеглова, Т.К. Ярмарки юга Западной Сибири в XIX начале XX в. -Барнаул: Изд-во АТУ. - 2001. - 500 с.

370. Листова, Т.А. Религиозно-общественная жизнь: представления и практика//Русский Север. Этническая история и народная культура XII XX века. -М.: Наука, 2001. - С. 706 - 755.

371. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Шипицынская волость, селение Шипицынское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174а, 99 л.

372. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Шипицынская волость, селение Минино. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174а, 153 л.

373. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Шипицынская волость, селение Тычкино. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174а, 10 л.

374. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Шипицынская волость, селение Тимофеевское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174, 12 л.

375. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Кыштовская волость, селение Гавриловское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174, 58 л.

376. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Усть-Тартасская волость, селение Петропавловское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 174, 10 л.

377. Анкеты ВСП по д. Верх-Сузун Малышевской волости Барнаульского уезда, 1916-17 гг. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1., д. 618, св.5, 255 л.

378. Анкеты ВСП по д. Пеньковой Николаевской волости Барнаульского уезда, 1917 гг. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1, д. 671, св. 60, 206 л.

379. Дублированный материал ВСП. Томская .губерния. № 26. Кайлинская волость, селение Кайлинское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 129, 248 л.

380. Дублированный материал ВСП. Томской губерния. Верх-Коенская волость, селение Верх-Коен. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 30, 189 л.

381. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Гондатьевская волость, селение Киряково. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 117, № 25, 73 л.

382. Анкеты ВСП по с. Чингисы Верх-Чингисской волости Барнаульского у. ЦХАФ АК, фонд 233, on. 1, д. 326, св. 28, 304 л.

383. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. № 20. Кайлинская волость, селение Зверобойское. 53 д/х. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 129, 53 л.

384. Расчеты по ссудам и списки крестьян-переселенцев д. Тынгыза Кыштовской волости на 1901-1903 гт. ГАТО, фонд 196, оп. 19, д. 282, 17 л.

385. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Карпысакская волость, пос. Пермский. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 115, лл. 835-905, без нумерации, 72 л.

386. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Карпысакская волость, пос. Самарский. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 115, лл. 917-974, без нумерации, 58 л.

387. Дублированный материал ВСП. Томская губерния. Кайлинская волость, селение Калужское. ГАТО, фонд 239, оп. 16, д. 129, № 34, 56 л.

388. Клячкин, В.Е. Естественное движение населения г. Омска по параллельным данным за 1913, 1916, 1923-1926 гг. Омск: Изд-во Сибкрайздрав, 1928. - 50 с.

389. Карнаухов, Д.В. Мифологемы и конструирование этнической истории/ЛСультура и образование этнических общностей Сибири. Судьбы народов России. Сибирь XX в. Новосибирск: Архивариус, 2004. - С. 12 - 14.

390. Записи подворной книги 1928 1932 гг. с. Кайлы. ОАСТА Мошковского р-на НСО, фонд 56, on. 1, д. 2, 144 л.

391. Похозяйственные книги дд. Глядень, Ёлтышево и др., 1928 г. ОАСТА Мошковского р-на НСО, фонд 56, оп. 3, д. 4, 339 л. /

392. Трушкова, И.Ю. Традиционная культура русского населения Вятского края в XIX начале XX вв. (система жизнеобеспечения). - Киров: Изд-во Вятского государственного университета. - 2003. - 721 с.

393. Народы Поволжья и Приуралья. Историко-этнографические очерки. М.: Наука, 1985.-309 с.

394. Российская академия наук Сибирское отделение Институт археологии и этнографии1. ФУРСОВА Елена Федоровна

395. КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ В ПРИОБЬЕ, БАРАБЕ И КУЛУНДЕ: МЕЖКУЛЬТУРНЫЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И ТРАНСФОРМАЦИИ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX В.