автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.05
диссертация на тему: Калевальский неоромантизм

Полный текст автореферата диссертации по теме "Калевальский неоромантизм"

од

На правах рукописи

РАХИМОВА Элина Гансовна

КАЛЕВАЛЬСКИЙ НЕОРОМАНТИЗМ: ТРАНСФОРМАЦИЯ ФОЛЬКЛОРНОГО НАСЛЕДИЯ В ПОЭЗИИ ЭЙНО ЛЕЙНО

Специальность — 10.01.05. Литературы народов Европы, Америки и Австралии — 10.01.09. Фольклористика

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 1997

Работа выполнена на кафедре истории зарубежной литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова

Научный руководитель:

Научный консультант:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

кандидат филологических наук, доцент A.B. Сергеев доктор филологических наук, профессор В.П. Аникин доктор филологических наук, профессор В.М. Гацак кандидат филологических наук Э.Л. Панкратова сектор литературы ИЯЛИ Карельского научного центра РАН

Защита состоится "_"_ 1998 г. на заседании Диссертационного совета Д.053.05.13 при Московском государственном университете им. М.В.Ломоносова по адресу: 119899, г. Москва, Воробьёвы горы, МГУ, 1 корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филологического факультета МГУ.

Автореферат разослан "_"_199_г.

Учёный секретарь

Диссертационного совета .

к.ф.н., доцент - A.B. Сергеев

В представленной к защите диссертации предметом монографического исследования является поэзия Эйно Лейно (1878 -1926), рассмотренная в плане художественной трансформации фольклорного эпоса. Особого рода фольклоризм - обращение к своду рун "Калевалы", составленному Э.Лённротом в 1835 (1849) г. - рассматривается в контексте литературного направления финского неоромантизма.

Выбор темы. Поэт и драматург Э. Лейно по праву считается крупнейшим классиком финляндской литературы. Его творчество с исключительной глубиной вобрало в себя фольклорную традицию, так что финские литературоведы называют Э.Лейно "последним рунопевцем". Его "калевальская" по тематике и художественным средствам поэзия в сочетании с совокупностью его эстетических воззрений отразила в себе стержневые особенности финского неоромантизма. Актуальность исследования обуславливается тем, что в современной литературоведческой науке нарастает интерес к проблеме мифологизма. В свете этого существенный научный интерес представляют и неоромантический мифологизм, и фольклоризм Э. Лейно, которые имеют разносторонние типологические соответствия в западноевропейской и русской литературах рубежа веков. Осмысление вклада Э.Лейно в развитие финского неоромантизма в аспекте обращения финского поэта к эпическому фольклору позволяет глубже уяснить национальную самобытность этого литературного направления и соотнести его с синхронными и типологически сходными феноменами в инонациональных литературах.

Новизна исследования и состояние вопроса. В отечественном литературоведении до сих пор нет специальных работ о творчестве Э. Лейно, хотя оно широко привлекалось при изучении более общих проблем литературы Финляндии. В своих фундаментальных исследованиях финской литературы начала XX века Э.Г. Карху обращает внимание, что Э. Лейно "многим был обязан народно-песенной традиции"1. Э.Г. Карху в целом

1 Карху Э.Г. Очерки финской литературы начала XX века. М., 1972. С. 170.

считает "интерес к фольклорной поэзии, восторг перед масштабностью ее образов, опыты фольклорной стилизации" одним из отличительных признаков финского неоромантизма как особого художественного направления2. При рассмотрении финско-русских литературных связей Е.Г. Сойни отмечает, что общее для финских неоромантиков и Н.К. Рериха восхищение монументальностью фольклорных образов "древних сказаний" Севера лежало в основе глубинного типологического схождения в их творчестве3. И поэзия Э. Лейно, и проблемы финского неоромантизма неоднократно привлекали внимание финских историков литературы. К. Таннер описала феномен "калевальской романтики", присутствовавшей в литературе Финляндии, начиная с 30-х годов прошлого столетия, и выдвинувшейся на первый план в период с 1890 по 1910 годы, когда "произведения калевальской тематики образовывали сравнительно цельную совокупность"4. Выделяя три основных тенденции: реализм, "новый идеализм" и "национальный неоромантизм", К. Таннер рассматривает творчество Э. Лейно в качестве выдающегося проявления последнего. Концепция К. Таннер подкрепляется многочисленными наблюдениями других исследователей. Современный историк литературы К.Лайтинен, стремясь ввести финский неоромантизм в контекст интернационального литературного процесса как "одну из ветвей, финскую разновидность общеевропейского символизма", признает, что "карелианизм и увлечение "Калевалой" окрасили финский неоромантизм более мощным национальным своеобразием, чем это наблюдалось где-либо ещё"5. Финские литературоведы не всегда доказательно конкретизируют преемственную связь поэзии Э. Лейно с

2 Карху Э.Г. Там же, с. 156 - 157. См. также: Карху Э.Г. История литературы Финляндии. XX век. Л., 1990. С. 112- 113.

3 Сойни Е.Г. Проблемы финского неоромантизма и литературно-эстетическое наследие Н.К.Рериха (вопросы финско-русских литературных связей). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1983. С. 7 8.

4 Tanner Kerttu. Kalevalainen romantiikka suomalaisessa kirjallisuudessa vuosina 1890 — 1910. Turku, 1960. S. 9.

5 Laitinen Kai. Suomen kiijallisuuden historia. Keuruu, 1981. S. 246 -247.

"Калевалой". Здесь выделяется работа А.-М.Пелтонена "От круга земного к метафизическому: исследование структуры, истории создания и толкований первого цикла "Песен Троицына Дня" Эйно Лейно" (1975). В ней приведены сведения о фольклорных источниках из числа волшебных сказок и несказочной прозы и аналитически выверены аллюзии на составленный Э. Лённротом сборник фольклорной лирики "Кантелетар" (1840), вплоть до имен героев. В отличие от оценочных, не подкрепленных стиховедческими выкладками суждений об усовершенствовании Э. Лейно калевальского размера, А.-М.Пелтонен опирается на исследования М.Саденниеми о типах строк в фольклорно-песенном "калевальском размере" и осуществляет свой анализ метрики "Песен Троицына Дня" с применением статистических подсчетов6. Однако композицию и художественную природу "Песен Троицына дня" А.-М.Пелтонен объясняет, исходя из общей эстетики драмы7. Новизна реферируемой диссертации заключается в попытке проанализировать "калевальскую" мифопоэтику Э.Лейно, опираясь на достижения смежной фольклористической науки, в первую очередь в области изучения поэтики рун "калевальского размера". Тем самым характеристика финского неоромантизма впервые фокусируется на проблемах функционирования в нем традиционного фольклора и преобразования устно-эпических источников.

Целью_исследования является рассмотрение

"калевальской" неоромантической мифопоэтики Э.Лейно, которая сопоставляется с художественной системой эпического фольклора на разных уровнях: начиная от фабул и образов героев вплоть до системы словесных иносказаний, поэтико-стилистических приемов и стиховой организации народно-песенного эпоса (аллитерационного "калевальского размера" какуаЬтШа) и связанного с ней синтаксического параллелизма строк, а на уровне композиции — нескольких разновидностей

6 Peltonen Aarre М. Maaii piirisla metafyysiseen: tutkimus Eino Leinon ensimmaisen saijan Helkavirsien rakenteesta, synnysta ja tulkinnasta. Tampere, 1975. S. 24 - 26, 352 - 355.

7 Peltonen A.-M. ML S. 15 - 19.

повторов. Представления Э.Лейно о рунах "Калевалы" сопоставляются с фольклористическим пониманием карело-финского эпоса. Тем самым предметом комплексного изучения становится воплотившаяся в поэзии Э. Лейно "калевальская" стилевая доминанта финского неоромантизма, одновременно и обусловившая идейно-художественное своеобразие этого направления, и отразившая в себе особенности выраженного в нем мироощущения.

Метод исследования в соответствии с решаемыми задачами носит комплексный характер. Традиционный историко-литературный подход к рассмотрению финского литературного процесса рубежа веков, где материалом служат программные, литературно-критические и научные по своей направленности высказывания самого Э. Лейно, других неоромантиков и близких к этому движению авторов, публицистические источники и исследования финских культурологов, сочетается с детальным изучением поэтики на материале поэзии и драматургии Э. Лейно раннего и зрелого периодов творчества (вплоть до конца первого десятилетия XX века). "Калевальская" мифо-поэтика, созданная финским неоромантиком, изучается на основании выводов отечественной фольклористической науки о феномене фольклоризма. Углубленное, предметное рассмотрение фолыслорно-эпических источников диктует обращение к фольклористическим методам исследования их художественных особенностей с учетом особой творческой природы устного народно-поэтического творчества, включая современные достижения эпосоведения.

Научная и практическая ценность диссертации заключается в углублении представлений о финском неоромантизме и о месте фольклоризма в нем, а также об идейно-художественном своеобразии творчества Э.Лейно. Основные положения диссертации и ее материалы могут быть использованы при разработке учебных пособий и лекционных курсов по истории литературы Финляндии и на семинарских занятиях по отдельным проблемам. Наблюдения и выводы, касающиеся "калевальских" по тематике и художественным особенностям произведений Э.Лейно, могут быть использованы при их переводе на русский язык для

более адекватного воссоздания своеобразия оригинала, а также при комментировании.

Апробация. Ход работы и ее результаты обсуждались на заседаниях кафедры истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. С докладами по теме диссертации автор выступал на конференциях, проводившихся на филологическом факультете МГУ в 1995 - 1997 годах, а также на XIII конференции скандинавистов в Петрозаводске (сентябрь 1997 г.).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, включающего обзор предшествующих исследований по затронутым в работе проблемам, двух глав, заключения и библиографии из 388 наименований.

В первой главе исследуется проблема финского неоромантизма и функционирование в нем "калевальского" эпического фольклора. Это литературное направление целесообразно рассматривать в хронологических границах с 1890 по 1910 г. Помимо Э. Лейно из числа неоромантиков наибольший интерес к фольклорным стилизациям проявлял поэт Ларин-Кюёсти (1873 - 1948). Как это характерно для скандинавских литератур, можно отметить момент вызревания неоромантических и символистских тенденций в недрах реализма (натурализма). Предтечей "калевальского неоромантизма" был реалист Ю. Эркко (1849 - 1906) - автор пьес на калевальские сюжеты. В наиболее известной из них трагедии "Айно" (1893) балладная фабула самоубийства героини стала выражением проблем женской эмансипации. Увлечение карелианизмом и "калевальской" тематикой проявилось у Ю. Ахо (1861-1921) в написанных на протяжении 1890-х гг. коротких новеллах и стихотворениях в прозе (автор называл их "стружками" Ьаигща), а также в романе о борьбе язычества и христианства "Пану" (1897). Э. Лейно считал появление "Пану" эпохальным для финской литературы, приурочивая к году его выхода в свет начало "национального неоромантизма"8. Нельзя говорить о полном совпадении на-

8 Ьето Е. ЗиотаЬ-шеп ИдаШБшкЬп Ыйопа. III. ишготапШпеп аЖа (1897 —) (1910) //КооМ 1еоЬе1, XIV. НеЬтЫ, 1929. Б. 396.

правленности эстетических и идейно-философских исканий финских неоромантиков. Однако бесспорно, что эстетика и поэтика "калевальского неоромантизма" играли роль магистрального вектора, который определил собою эстетическую природу вершинных достижений финской культуры. Многоаспектное функционирование фольклорно-эпических рун "Калевалы" стало отличительным признаком финского неоромантизма. Предметные миры, создаваемые не только в пределах литературного направления, но и в других видах искусства, стали в то время как бы взаимопроницаемыми и разомкнутыми, в них наблюдается повторяемость лейтмотивных символических образов и деталей. Так, на основании одного и того же фольклорного источника — руны о гибели богатыря Лемминкяйнена в подземном царстве смерти Туонеле, куда он отправился на охоту за чудесным лебедем, и других рун этого цикла — были почти одновременно созданы и "Четыре оркестровых легенды о Лем-минкяйнене" Я.Сибелиуса (1865-1957), включающие прославленную увертюру "Лебедь Туонелы", несколько живописных полотен и фресок А.Галлен-Каллела (1865-1931), а также драматическая поэма Э.Лейно "Лебедь Туонелы".

Обозначение "калевальский неоромантизм" представляется наиболее ёмким применительно к финскому литературному направлению. Употребление слово "калевальский" при характеристике этого направления позволяет показать его национальную самобытность в контексте европейского литературного процесса. Актуализация "калевальской романтики" (К.Таннер), ее семантической наполненности и диктуемых ею средств художественной выразительности заключают в себе историческое своеобразие неоромантического направления на фоне развития литературы Финляндии. Э. Лейно подчеркивал связанные с национальным самосознанием аспекты отраженного в финском неоромантизме мировоззрения: "...Теперь звучит громкий стон — финноязычная литература выкрикивает всю нашу национальную ненависть, обиду, боль и позор"9. Почерпнутые из

9 Ьето Е. Яиотак^а кн]айуойа. Р^кактпа. ЬШе. КсаНзтт 1орри ja ииБготапШпеп к^аШвиШсттс (1909) // КооШ 1сок$е1, XIV. 8.317-318.

"Калевалы" образы представали как аллегорические знаки в произведениях на острую политическую тему, предполагая читательскую "конкретизацию"10 с позиций человека, ищущего в художественной литературе ответы на животрепещущие вопросы национального бытия. Более того, рубеж веков стал временем обретения финской интеллигенцией национально-культурной идентичности, родной "почвы". При освещении круга явлений, связанных с фольклоризмом, было бы ошибочно воспринимать литературу Финляндии рубежа веков как младописьменную. Взаимодействие между художественными системами литературы и традиционного песенного фольклора носило "функциональный", а не "коррелятивный" характер (алгоритмический в противоположность случайной, вероятностной соотнесенности)11. Для финских неоромантиков фольклор не являлся первичной, единственно известной эстетической системой. Глубокому творческому освоению фольклорной традиции представителями "высокой" культуры предшествовала читательская рецепция изустных записей в их публикациях и в составе свода "Калевала". "Горизонт" читательских ожиданий при обращении к "Калевале" определялся и воздействием литературных произведений эпохи романтизма. В написанной в 1915 г. творческой автобиографии Э.Лейно предварил разговор о начале своего интереса к "Калевале" рассказом о восторженном увлечении поэзией Г. Гейне, а затем вдумчиво определил рецептивный план своего фольклоризма: "Конечно, я уже школьником читал "Калевалу" и даже сильно ею интересовался. Но ...приобщиться к "Калевале" меня побудили изобразительное искусство и музыка, точнее, творчество группы, состоявшей из Галлена, Сибелиуса, Халонена и Викстрёма. ...Я стал ревностнейшим национальным неоромантиком"12.

10 Ингарден Р. Литературное произведение и его конкретизация // Ингарден Р. Исследования по эстетике. Пер. с польского. М., 1962. С. 84.

11 См.: Далгат У.Б. Литература и фольклор: Теоретические аспекты. М„ 1981. С. 7.

12 Leino Е. Eras tilinteko: 25 vuotta runoilijana // Kootut teokset, XIV. S. 424 - 434.

Обращение к калевальскому фольклору было для финского неоромантизма программным, что представляет собой редкое явление в европейской литературе рубежа веков. Но Э. Лейно, интерес которого к рунам "калевальского размера" был глубоко личным, наиболее последовательным и чутким по отношению к стилевым особенностям источника, всё же нисколько не претендовал на роль хранителя традиции — он был поэтом, творчески использовавшим фольклорные элементы. Воссоздание предметного мира "калевальских" рун служило для выражения самостоятельных поэтических замыслов, а "вживание" поэта в этот мир было связано не только с патриотическими устремлениями, но и с другими особенностями мироощущения эпохи (которое можно определить как принцип "романтического двоемирия"). Смысловая трансформация фольклорных источников в составе конкретных произведений, а во многом и своеобразие их рецепции финскими неоромантиками — всё это определялось не только особенностями творческих индивидуальностей авторов, но и своеобразием всего направления в целом.

Финский "национальный неоромантизм" был органично включен в европейский литературный процесс. В своих работах по истории финской литературы и очерках об инонациональных писателях ЭЛейно не столько говорил о влияниях, испытанных финской литературой, сколько стремился описать неоромантические и символистские явления в европейских литературах того времени. Разумеется, нельзя говорить о вторичности установок, тенденций и стилевых поисков финского неоромантизма по отношению к зарубежным образцам — речь идет о типологической синхронности, при которой совпадения вызваны однонаправленными предпосылками и внутренними закономерностями развития. На глубинном, бытийном уровне возникновение финского неоромантизма было связано с культурологическим феноменом конца века, который отразил кризис

"цивилизации Запада"13. Однако "предельно обостренное, с космическим охватом, ощущение кризисности бытия"14 соединялось в финском неоромантизме с национально-освободительными устремлениями, и поэтому, пока преобладала "калевальская" стилевая доминанта, общеевропейское "чувство утраты" (В.М.Толмачев) не исчерпывало всей семантической наполненности произведений. О надломленности и противоречивости сознания, на самом деле свойственных мироощущению представителей эпохи декаданса независимо от их политической позиции, Э. Лейно упоминал как бы "по касательной": он подчеркивал мощь национального духа, которую "национальный неоромантизм" удостоверил своим появлением15. При диахроническом рассмотрении финского неоромантизма наблюдается своего рода нарастание связанных с декадансом моментов, углубление типологической близости к западноевропейским литературным феноменам по мере внутреннего развития художественной системы направления "калевальского неоромантизма" и освоения поэтико-стилевых средств эпического фольклора.

В завершающем работу "История финской литературы" (1910) III разделе "Неоромантическое время" Э.Лейно охарактеризовал основополагающий творческий метод (1еко1ара) своего направления. Он перечислил стержневые идейные и стилевые тенденции: "стремление к отбору явлений" и стилизациошюй "обработке" внешней действительности, а затем — "к упрощению разношерстных, пестрых жизненных образов, к замене мгновенных, импрессионистических (! - Э.Р.) зарисовок истины - устойчивой, рассчитанной на столетия монументальностью". Названные установки, в том числе отрицание импрессионизма, напоминают творческий метод художника Аксели Галлен-Каллела, наиболее ярко проявившийся, пожалуй, в картине

13 Толмачев В.М. Декаданс: опыт культурологической характеристики // Вестник Московского университета. Сер.9. Филология. 1991, №5. С. 21.

14 Карху Э.Г. Ук.соч. С. 156 - 157.

15 Ьешо Е. 8иогпа1а151а кщаДуока. Р1какилаа. ЬШе. КеаИвпип 1орри }а. ииБготапПтеп ЫцаШБиШетте (1909) //Кооии 1сок5е1, XIV. Б. 317 - 318.

"Мать Лемминкяйнена" (1897). Э. Лейно определил неоромантическую поэтику через категории "декоративности" и "символизма"16. Эти тенденции в поэтике "нового романтизма" как раз и послужили стилевой основой фольклоризма - обращения к рунам "калевальского размера" с их монументальной эпической образностью и "устойчивыми" на протяжении "столетий" поэтическими средствами. Об этом свидетельствует позиция Э.Лейно в научной полемике с фольклористом К.Кроном (основоположником "историко-географического метода") по вопросу "О героях "Калевалы" (1915). Как неоромантик, Э.Лейно интуитивно ощутил несостоятельность попыток К.Крона приурочить монументальные события эпического мира к единичным историческим фактам и противопоставил им представление о "фантазии народа, создающей поэтические образы"17, что перекликается с известным утверждением: "Эпос отражает историческое прошлое народа в масштабах героической идеализации"18. Элементы монументальной героической идеализации были для Э. Лейно притягательны и в героях античной трагедии, представления о которой сложились у него во многом под воздействием "Происхождения трагедии из духа музыки" Ф.Ницше. Э. Лейно мечтал создать калевальский "Театр Троицына Дня" - величественное, "словно молнии ночной грозы", трагическое действо. Понимание Э. Лейно природы художественного метода античной драмы было независимо от ницшевской дихотомии аполлинизма и дионисийства, оно соотносится с названными постулатами финского неоромантизма. Э. Лейно подчеркивал монументальность характеров, вознесен-ность героев над действительностью: "Они живут, они страдают и борются - и терпят поражение - совсем как люди в жизни, но это не настоящие люди. Они создание вдохновенного воображе-

16 Leino Е. Suomalaisen kiijallisuuden historia. III. Uusromanttmen aika // Kootut teokset, XIV. S. 396 - 397.

17 Leino E. Kalevalan sankarit (Helsingin sanomat, 6. tammikuuta 1915) // Kootut teokset, XVI. Sanomalehtikiqoitelmia. Toim. O.Nuorto. S. 95.

18 Жирмунский B.M. Народный героический эпос: сравнительно-исторические очерки. M.-JL, 1962. С. 169.

ния поэта, фантастические образы. Но зато они воплощают внутреншою и священную сущность человеческой души. ...Герой греческой драмы на самом деле "по ту сторону добра и зла": это сверхчеловек, вступающий в единоборство с богами"19.

Типологическое схождение финской литературы рубежа веков с западноевропейским литературным процессом проявилось также в размежевании с литературой, созданной "под знаком" позитивизма, которое было вызвано в первую очередь стремлением к эстетическому синтезу в противоположность анализу и механистическим построениям. Эпические руны "Калевалы" стали для финских неоромантиков образцом монументального эстетического синтеза; их вечные коллизии разворачивались в мифологическом хронотопе, на пейзажном фоне моря, грозной тайги, суровой полярной ночи Лапландии, гранитных скал, бурлящих водопадов. В процессе восприятия "Калевалы" и в особенности при своем собственном мифотворчестве финские неоромантики обретали в народно-поэтической эстетике масштабность синтеза и "цельность". Однако Э.Лейно признавал, что познавшим "искус" натурализма полностью вернуть романтическую веру в идеал невозможно: "Мы не можем вернуться в прежний романтизм такими, какие мы теперь. Открытие истин натурализма сделало свое дело. ...Цельность эмоциональной и духовной жизни навсегда утрачена человеком конца века, она разбилась на мелкие, расплескивающиеся эмоции. Только в мгновенных, прекрасных порывах может он вновь ощутить свою личность как единое целое. ...На этом пути мы обретаем победное, дифирамбическое настроение и приходим к языческой вере в Красоту"20.

Элементы "язычества" — шаманизма и причудливой, завораживающей своей архаичностью мифологии — действительно непосредственно присутствуют в эпических рунах "калевальского размера", которые были для финских неоромантиков не просто притягательной экзотикой, а частью

19 Ьето Е. №у1е1тап (сЬсЖфа. IV; I. Н КооШ ГеокБй, XIV. 8.65, 38-39.

20 Ьето Е. БиотаЫБеп к1даШшис1еп Ь^опа. III. Ишготаптпеп а1ка. КоойД 1еок5с(. XIV. Б. 397.

(причем наиболее ценной и самобытной) культурного наследия их родного народа. Поэтому фольклоризм и вживание в предметный мир эпоса органично соединились с установками на свободное творческое самовыражение и погружение в духовный мир личности. Круг насыщенных мифологизмом источников не ограничивался для финских неоромантиков эпическими рунами "калевальского размера", но именно обращение к ним стало ключевым для финского неоромантизма. При рассмотрении феномена неомифологизма в русской литературе рубежа веков З.Г.Минц отмечает, что "ценностная иерархия миров" полностью снимается "субъективизмом или скепсисом декадентов", а для символистов характерна "ослабленность иерархии миров в сочетании с представлением о безграничности истин"21. Напротив, в финском неоромантизме национальное эпическое наследие наделялось наиболее высоким ценностным статусом по отношению к любому другому кругу литературных источников. Финский неоромантизм было бы ошибочно воспринимать как эстетизм, отмеченный интересом к национальному фольклору ради экзотики. Несмотря на элементы "пессимистического гедонизма" в столичной культуре Финляндии или на богемность образа жизни самого Э.Лейно, он относился к сочинению стихов как к служению священной, высокой цели и через всю свою жизнь пронес преклонение перед народно-песенным эпосом. Стержневое для финской литературы рубежа веков романтическое двоемирие не исчерпывалось неприятием будничной реальности, а подразумевало высокий надличностный идеал. Поэтому у Э. Лейно и у других неоромантиков эскапизм (неудовлетворенность реальностью) не вырождался в любование собственной порочностью, а творчество — в бесплодно виртуозную эстетическую имитацию впечатлений, производимых "вещами". Принцип романтического двоемирия реализуется в ключевой оппозиции

21 Минц З.Г. О некоторых "неомифологических" текстах в творчестве русских символистов // Ученые записки Тартуского госуниверситета. Тарту, 1979. Вып. 459. С. 90 - 91.

между современной действительностью и предметным миром эпических рун, в то время еще звучавших "на вересковых полянах Калевалы" (Ка1еуа1ап капкаЫНа). Переживание идеальной стороны этой дихотомии стало для неоромантиков фактом реального, а не иллюзорного (или только читательского) опыта. Финские неоромантики - представители различных искусств не только приобщились к "письменно" увековеченному народному эпосу и использовали почерпнутые оттуда элементы в собственном художественном творчестве, но и лично совершали в последнее десятилетие XIX века своего рода паломничества в места, где записывались руны "Калевалы" и где песенный эпос сохранился в живом устном бытовании. Это переживание выражено в словах фотохудожника и собирателя И.К.Инха, открывающих книгу фотоматериалов и воспоминаний о совместной с фольклористом К.Карьялайненом многомесячной экспедиции "по следам Элиаса Лённрота" 1894 г. в Беломорскую Карелию: "...Мне казалось, что речной поток за несколько мгновений перенес нас из будничной современности в страну сказаний, где народ в удалении от всего мира все еще живет в калевальское время". Путешественникам-неоромантикам довелось слушать выдающихся рунопевцев и воплениц. Слепой сказитель Мийхкали, сын Архиппы Перттунена (основного информанта Э.Лённрота) из деревни Ладвозеро в Беломорской Карелии стал для них символом "последнего" хранителя великой угасающей традиции: "...Внимательный взгляд обнаруживал в чертах его лица удивительную красоту. ...Тяжкие страдания наложили на лицо отпечаток духовности, который в сочетании со слепотой словно бы отбрасывал странный отсвет вечерней зари на весь его облик"22. Э.Лейно летом 1897 г. принял участие в экспедиции двух геологов в финляндскую Северную Карелию (в Иломантси, включая рунопевческий ареал Мекриярви) и в

22 ЬШа 1.К. Ка1еуа1ап 1аи1итаШа. ЕИав Ьбппгоип ро1ш11а У1епап Каф^ва. Киуаив Уюпап Каца1ап таа$1а, ка^та, 51е11а 1араЬ1ш1еейа тпокегииМа ja гипсн51а кйе51аап. 177 гекуап ойатаа уа1окотаа. НеЫпМ, 1911. Б. 1., е. 400.

Приладожье. В эссе "Летние письма из Карелии" он с глубокой самоиронией изобразил свою неприспособленность к трудностям пути. Его любовь к "песенной стране Калевалы" была глубже и более лично значимой, чем у других деятелей финской культуры, но он не сумел обрести в карельской действительности первозданной древности. В эссе "Карельский напев" (1898) он с горечью отмечал, что балалайка почти вытеснила древнее кантеле. Хотя юный исполнитель, хрупкий большеглазый подросток, оказался духовно близок Э. Лейно, завораживающе безвольная красота балалаечного наигрыша "без конца" страшила его своей покорностью судьбе23. Впрочем, Э. Лейно довелось услышать и исполнение эпических рун "калевальского размера". Неоднозначное и глубоко личное переживание обретаемого только на время "идеального полюса" романтического двоемирия нашло свое выражение в эссе "Древо знахарей", опубликованном спустя год после путешествия в Приладожскую Карелию. По сравнению с оттененными иронией свежими впечатлениями молодого поэта тем рельефнее проступает смысл признания, сделанного в написанном в 1921 г. эссе "На пожогах Калевалы" (Kalevalan kaskesmailta): "Здесь я нашел себя. Я стал лучше. Печаль, чувство вины и тоска многое уничтожили в моем сердце. Но звенят "Песни Троицына Дня", и кличет Лебедь Туонелы... и все мое литературное творчество служит подтверждением того, что значило для меня вслушаться в шум той Ели"24.

Во второй главе диссертации ("Поэзия ЭЛейно") содержится анализ произведений, отражающих основные составляющие его "калевальской" мифопоэтики в ее развитии на протяжении раннего и зрелого периодов творчества.

В поэме "Сказание о большом дубе" (Tarina suuresta tammesta, 1896) поэт объединил фабулы нескольких рун,

23 Leino Е. Kaijalan sävel. Nykyaika, 15 tammikuuta 1897. II Muistelmat, kulttuurikuvat, tunnustukset vuosilta 1878-1901. Toim. A.-M.Peltonen. Helsinki, 1965. S. 333 - 335.

24 Leino E. Kalevalan kaskesmailta. Eräs nuoruudentunnelma // Muistelmat, kulttuurikuvat, tunnustukset... S. 339.

являющихся по своей тематике космогоническими и солярными мифами, которые он непосредственно почерпнул из эпопеи "Калевалы". Трансформация эпических сюжетных комплексов, подкрепляемая использованием стилевых приемов и образно-тематических констант рун "калевальского размера", пока не до конца умелым и органичным, напрямую связана с национально-освободительными устремлениями. По замыслу автора экспозиция повествования о героической борьбе финского народа перенесена в мифологический хронотоп первотворения: "безымянный полуостров", куда прибудет "народ Калевы", поднимается из волн моря. "Великая Финляндия" достигла расцвета "века Вяйнямё", но в день языческого празднества — моления громовержцу Укко — произошло нашествие чужеземцев. Захватчики принесли с запада на берега "странный саженец", из которого вырос гигантский железный дуб, застилающий солнце. Мифологема "большого дуба", представленная в составе аутентичного песенного репертуара одноименной руной, стала аллегорией шведского владычества, освященного католицизмом. Мудрый "вековечный заклинатель" Вяйнёмёйнен бросает из-за облаков "звездный меч, древнее лезвие мощи калевальцев". Здесь автор обыгрывает многоступенчатость "абсолютной эпической дистанции" (М.М.Бахтин) в хронотопе поэмы. После чудесного падения меча старец Вироканнас повествует народу о событиях "Калевалы": этот меч был некогда выкован Ильмариненом для Вяйнёмёйнена, чтобы освободить солнце, заточенное Лоухи. После этого Вироканнас поет о событиях, только что описанных в поэме. За счет совмещения "пространственно-временных точек зрения"25 при введении вставной руны, спетой Вироканнасом, происходит совмещение двух хронотопов: относящегося к эпопее "Калевала" и возникшего в сочиняемом автором национальном мифе. Авторская мифологема "звездного меча" Вяйнёмёйнена, лейтмотивная в ранней поэзии Э.Лейно (она разворачивается также в одноименном

25 Успенский Б.А. Поэтика композиции (1970) // Семиотика искусства. М, 1995. С. 80 - 107.

стихотворении из сборника "Священная весна"), являлась символическим воплощением пафоса тираноборческой героики. Синонимическая пара "miekka" — "kalpa", входящая в скрепленные синтаксическим параллелизмом строки, взята из фольклорной руны о поездке Лемминкяйнена не приглашенным на пир в Пяйвеле. Формулы, использующие эту синонимическую пару слов со значением "меч", можно оценивать как "поэтическую константу"26, которая концентрирует в себе героические представления. Сюжето-образующий в "Сказании о большом дубе" мифологический мотив возвращения солнечного света, который станет константным в ранней поэзии Э.Лейно, сам по себе Первостепенно значим для прибалтийско-финской солярной мйфологии. В составе рунопевческого репертуара он разворачивается в параллельных рунах: "Большой дуб", "Освобождение солнца"; близка к ним "Похищение Сампо". В ижорском репертуаре, где она сохранилась лучше, руна "Освобождение солнца" представлена двумя сюжетными версиями27; обе отстоят от архаичного мифа по жанровому содержанию (та, где освободителем светил является Христос, близка к легенде, а та, где светила вызволяет дочь кузнеца, имеет черты волшебной сказки). Юный Э.Лейно дополнительно привносит героику и этноцентризм в космогонические мифы, творчески видоизменяя их. Тема битвы за свет была сквозной в творчестве Э.Лейно, и эпико-мифологический персонаж "Воин Света" стал одной из граней автохарактеристики его лирического героя (стихотворение "Что прекраснее?" — Kumpi on kauniimpi? 1905). В пронизанной страстным пророческим пафосом поэме "Сын Солнца" (Paivan poika, 1898) заглавный герой, бесспорно соотнесенный с ницшевским сверхчеловеком, — грядущий спаситель финского народа.

26 Гацак В.М. Устная эпическая традиция во времени (Историческое исследование поэтики). М., 1989. С. 3.

27 Аникин В.П. Теория фольклорной традиции и ее значение для исторического исследования былин. М., 1980. С. 119.

Через элементы сохраненной в рунах "калевальского размера" прибалтийско-финской солярной мифологии Э.Лейно воплощал свое представление о назначении поэта. В сборник "Священная весна" (РуЬа кеуШ;, 1901) входят два стихотворения, раскрывающих две грани этой темы. В "Уроках солнца" (Аиптщои орсШБ) лирический герой вопрошает о своем долге и слышит в ответ на свои сетования о закованной в наст земле повеление солнца "просто светить". Для финского читателя, знакомого с "Калевалой", ситуация вопрошания солнца восходит к руне 15-й, где солнце (в отличие от деревьев, дороги и месяца) дает матери Лемминкяйнена ответ на вопрос, куда пропал ее сыночек. Суровый оптимизм "Уроков солнца" противостоит трагическому разрешению той же проблематики в балладном сюжете. Баллада "Ночь живописца" (Тшс1етекап уб) представляет собой неоромантический миф. Оценка повествователя, что часто встречается в балладах Э. Лейно, не высказана прямо. Но образно-тематическая детализация и стиховая организация словесной ткани (баллада выдержана в "калевальском размере") окрашивают конфликт" героикой. Лейновский художник {1тс1етскка) не может быть понят только в свете народно-песенной эпичности средств создания этого образа, поскольку конфликт авторского нео-мифа о победе над полярной ночью, которую живописец должен одержать (пусть даже ценой гибели) "сверкающим мечом юного духа" (пиогеп Ьег^еп тюкка), не имеет (и не может иметь) фольклорных источников. Он соотносится с западноевропейским литературным контекстом. В отличие от юных и светлых странников-арфистов, воспетых немецкими романтиками, облик и судьба верленовских бродячих музыкантов в стихотворении "Гротески" из сборника "Сатурнические стихотворения" ужасают; П. Верлен часто описывал и сверхъестественные переживания лирического субъекта, обреченного на поэтическое предназначение-проклятие ("Ночной кошмар"). Лейновский "живописец" в чем-то смыкается с многочисленными западноевропейскими реализациями данной персонажной константы — обреченной на гибель своим дарованием творческой личности, но в нем заметны и коренные отличия от образа художника или "проклятого поэта" в произведениях эпохи

декаданса. Герой Э. Лейно стремится не к индивидуалистической или тем более не к демонической самореализации. Сквозной для баллады концепт "света", которого уже не дает солнце Суоми и который клянется зажечь острием меча герой, связывает это произведение с выраженной через солярно-мифологические мотивы патриотической проблематикой. Однако лейновский герой одинок в своей борьбе за коллективно значимый идеал. Он трагически воспринимает личное разочарование в любви, поскольку оно добавляется к тому, что его покинули соратники по борьбе за свет, утратившие веру в победу. Сущность трагического конфликта воплощается в сверхъестественной ситуации, сходной с "Классической Вальпургиевой ночью" П. Вердена. Зимней ночью художника посещают незваные Девы Туони, которые в эпосе "калевальского размера" "обитают" на границе подземного царства мёртвых, на берегу черной реки и не мыслятся как способные его покинуть. Их появление описано с помощью созданных автором по калеваль-ской модели "формул" ("черные невесты" — "ти^ тогаатеГ). После их прорицания: "И света солнца больше нет, ни во всей стране, ни в мире" — герой бросается в бегство. В развязке живописец произносит вековечную клятву, которая, подобно клятвам "калевальских" воинов языческих времен, скреплена кровью. Герой клянется остановиться на отдых не раньше, чем острие его меча зажжет северное сияние. Нео-миф о назначении поэта завершается открытым финалом, выраженным стилизованной сказовой концовкой: "С тех пор о нем больше не слыхали", что бесспорно означает гибель героя.

Первый цикл "Песен Троицына Дня" 0Мка\4гаа), созданный в 1903 - 06 годы, стал вершинным достижением "стшшзационного подражания"28 эпосу калевальского размера, которое на протяжении долгого времени определяло собой стилевые искания Э. Лейно. В его авторской мифопоэтике "Песни Троицына Дня" соотносимы с фольклорными эпическими песнями на жанрово-композиционном уровне. Анализ

28 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Изд. 2. М., 1979. С. 184.

"Вознесенских песен" показывает, что Э. Лейно полностью усвоил поэтические законы рун "калевальского размера", какими их видит фольклористика, так что присущая национальному фольклору традиционность, пронизывает все уровни художественной системы этого цикла. Но в то время, как "традиция в фольклоре предполагает преемственность конкретных образов, сюжетов, стиля, осуществляемую через непосредственное усвоение текста(!)"29, "вознесенские песни" не имеют в эпосе прямых фабульных источников. Э. Лейно почерпнул из фольклора традиционные модели композиционной организации баллад, не заимствуя фабул. Он сумел подчинить законам фольклорной поэтики произведения своей индивидуальной творческой фантазии и, более того, углубил смысловую наполненность композиционных приемов, использование которых в фольклоре имеет бессознательно-творческий характер. Поэты, являвшиеся представителями сложившихся национальных литератур, как правило, ограничивались как раз читательской рецепцией традиционного фольклора, даже если в их творчестве наблюдается мощная субстанция фольклоризма: они или не стремились использовать традиционные структурные модели, сложившиеся в фольклоре, или не могли воспроизвести их. Тем удивительнее, что Э.Лейно, уже отойдя в зрелый период творчества от литературного воспроизведения конкретных рун с их сюжетами и образами, силой своего творческого гения постиг поэтические законы, которые будут обнаружены исследователями второй половины XX века и являются предметом научного изучения вплоть до настоящего времени. Это касается как структуры повествования в рунах "калевальского размера", так и формульных моделей, организующих текстовую ткань, и даже стиховой организации.

От фольклорно-эпических источников наиболее далеко отстоит по своей проблематике баллада "Илерми", фабула которой создана творческим воображением Э.Лейно. В ней повествуется о моральной победе героя-богоборца над неправедными высшими силами, которую он одерживает в момент гибе-

29 Аникин В.П. Ук. соч. С. 13.

ли. "Надменный Илерми-хозяин" стал воплощением лейновско-го ницшеанства. За счет монументальности героической идеализации в балладе создается эффект "абсолютной эпической дистанции"30, подкрепляемый использованием присущего рунам "калевальского размера" композиционного приема повторов и традиционной, эпической формульностыо текстуры. Последняя является одним из вершинных достижений стилизационного овладения средствами "калевальского" размера, это то "самое искусство создавать формулы по готовым моделям"31, которое присуще величайшим из фольклорных сказителей, но только предстающее на качественно новой ступени творческой свободы: Э. Лейно создавал формулы, не опираясь на преемственность образно-тематической детализации. Исключительная личность, бросающая вызов своему богу и жаждущая, в соответствии с проповедью ницшевского Заратустры, "своей гибели", перенесена в калевальский предметный мир. Как и в фольклорных балладах и легендах, это условная действительность эпохи средневековья. В описании храма используются скупо выбранные детали, поданные в динамике и от этого еще более выпуклые и достоверные. Это католический храм, в нем есть скульптуры, которые у Э.Лейно названы "деревянной пречистой Девой" (Ие^уХ ри^а 1еЫу) и "каменным Исусом" 0а\тпеп .Геезш), причем выбор "материальных" эпитетов акцентирует бездушие и безжалостность этих истуканов как земной ипостаси высших сил. В "Илерми" Э.Лейно намеренно отталкивался от западно-финской баллады и легенды, воплощавших идею загробного воздаяния грешникам и праведникам. Из народно-христианского поэт превратил предметный мир в неомифологический, где в финале происходят сверхъестественные чудеса космических масштабов. Сюжет баллады прост: герой-богоборец троекратно бросает вызов Богу, высшие силы ниспо-

30 Бахтин М.М. Эпос и роман. О методологии исследования романа // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 401 -417.

31 Путилов Б.Н. Искусство былинного певца. Из текстологических наблюдений над былинами // Принципы текстологического изучения фольклора. М.-Л., 1966. С. 233.

сылают ему в наказание всё возрастающие бедствия (пожар уничтожает его дом, гибнет жена, сходит с ума сын), но он несгибаем в своей "надменности". Наконец перед Илерми разверзается пол церкви, и он, пришпорив коня, въезжает в адское пламя. Перед этим он отрубает мечом руку в перчатке и бросает ее в стену, произнося заклятие: пусть раньше обрушится церковь и настанет день Страшного суда, чем выйдет из камня рукавица! В финальной строке сказано, что рукавица до сих пор в камне. Имя героя в сочетании с постоянным эпитетом: "У1епгп у!реа ¡запШ" ("Илерми надменный хозяин") - выступает как своеобразная знаковая эмблема, в которой дважды повторяется корень со значением "высокий, гордый" (ср.: у11а - над, уН поверх, уИпеп - верхний, уНшуйб - знать). А.-М.Пелгонен в свою очередь замечал, что оно встречается в небольшой по объему (85 стихов) балладе 8 раз, что создает "эффект суггестивности", который финскому литературоведу почему-то показался "заклинательным"32. Э. Лейно и в самом деле стремился утвердить исключительность личности своего героя. На наш взгляд, суггестивность воздействия подкрепляется традиционностью формы выражения. Строка представляет собой тип С в классификации возможных в "калевальском размере" строк по М.Саденниеми, содержит три фонетических слова; по традиционной классификации это "перебойный хорей". В данном случае значимо не наличие правильного "калевальского размера" (поскольку в "Песнях Троицына Дня" все строки таковы), а воссоздание в этой строке формульности, скрепляющей словесную ткань в традиционных фольклорных рунах "калевальского размера". Строка "У1епш у1реа ¡эагйа" соответствует формулам называния главных героев в рунах "калевальского размера", например "НеЮ Ьетшткашеп", и скреплена аллитерацией. Драматизм баллады нарастает постепенно. Природа эффекта "трехступенчатого нарастания" лежит не в драме как роде литературы, как это предполагали финские литературоведы, а в традиционной композиционной организации карело-ижорской разновидности жанра баллады. В композиции баллады

32 РеКопеп А.-М. М1. Б. 227.

"Илерми" сочетаются два фольклорно-эпических типа повтора. Прием "диалогического повтора" был обнаружен М. Кууси в рунах викинговой тематики33, а роль сочетания повторов разных типов в композиционной организации ижорских рун изучена современным эпосоведом Л. Харвилахти34. В "Илерми" Э. Лейно сделал "диалогический повтор" структурообразующим для всего текста. Герой четырежды высказывает свой вызов (неизменно повторяется только первая строка: "Здесь есть муж высокородный..."), и четырежды небеса отвечают ему угрозой. Наблюдается "нарастание" сверхъестественного, оттененное "аналогическим" повтором первой из пары параллельных строк ("Плита в стене заговорила"): вначале героя предостерегает "Пречистая Дева из дерева", затем - "каменный Исус" и "золоченый образ". Повторяется и мотив въезда в церковь верхом, причем герой с каждым разом въезжает все дальше внутрь, а в четвертый раз заскакивает верхом в окно во время богослужения. Принцип психологического изображения в балладе выдержан как косвенный: чувства героя находят свое выражение в действиях и деталях поведения и изменениях внешнего облика, что в финале венчается картиной, типологически соответствующей "эпическому топосу гнева"35.Архаичный элемент образно-тематической детализации ("огни гнева") перенесен в изображение богатырского кош ("Огнем морда скакуна пылала, очи извергали белое пламя, того ужасней у гордого хозяина, стоящего в стременах").

Сквозной в раннем и зрелом творчестве Э.Лейно символический образ Лебедя, связанный также и с поэзией западноевропейского символизма, восходит к прибалтийско-финской мифологии, в которой фигурируют и Лебедь загробного царства Туонелы, и водоплавающая птица (чаще — утка-чернеть) - соз-

33 Kuusi Matti. Kalevalaisen muinaisepiikan viisi tyylikautta IIKSVK 37. Porvoo - Helsinki, 1957. S. 116 - 117.

34 Harvilahti Lauri. Kertovan runon keinot. Inkerilaisen runoepiikan tuottamisesta. Helsinki, 1992. S. 99 - 112.

35 Гацак B.M. Устная эпическая традиция во времени (Историческое исследование поэтики). С. 25 - 36.

датель мироздания. Прямым источником образа Лебедя Туоне-лы, воплощаемого финскими неоромантиками в различных видах искусств, в частности в одноименной драматической поэме Э.Лейно (1896 - 98), являются 14 - 15-я руны свода "Калевалы". Третьей трудной задачей при сватовстве Леммйнкяйнена к деве Похьолы было убить одной-единственной стрелой "злую птицу" - Лебедя на черной реке смерти. В "Калевале" и народных рунах имя Леммйнкяйнена всегда сопровождается аллитерированным постоянным эпитетом "беспечный, весёлый" (ИЫо). В фольклоре это образ отнюдь не однозначно идеализированный, в фольклорном бытовании руны о его "богатырских поездках" пелись скорее всего для развлечения. Носители традиции осуждали Леммйнкяйнена за трусость: "Лемминкяйнен - беглый парень, / он скрывался от расплаты [за свои делишки]". Конечно же, Э.Лейно воспринимал этот образ совсем по-другому, а вернее, он обладал в глазах поэта-неоромантика исключительной притягательностью. Параллельно с работой над драматической поэмой, в которой эпический богатырь Лемминкяйнен являлся протагонистом, поэт на протяжении раннего периода творчества неоднократно обращался к этому персонажу также и в лирике, и в лирической прозе. Два стихотворения: "Песня Леммйнкяйнена" из цикла "Стружки дуба" (Татшеп кйиуа, 1896), "Мать Леммйнкяйнена" из цикла "На вересковых полянах Калевалы" (Ка!е\а1ап капкаШа), включенного в сборник "Ночная пряха" (УоксКга^а, 1897) - по жанру и субъектной организации представляют собой ролевую лирику. В поэме "Лебедь Туоне-лы" Э.Лейно видоизменяет эпический образ богатыря Леммйнкяйнена, преобразуя его в идеальное воплощение Искателя недостижимого. Лемминкяйнен стремится, познав тайну смерти, избавить от угрозы смерти всех людей и погибает на этом пути. Эта гибель утверждает подлинную ценность его стремлений, подобно гибели горьковского Данко. Не только Лемминкяйнен в "Лебеде Туонелы", но и многие из созданных Э.Лейно персонажей: и его лирический герой, и персонажи баллад и поэм ("акторы") - воплощают характер, стержнем которого является эстетизм и поиск недостижимого. Персонажная сфера поэзии Лейно характеризуется повторяемостью. Поэтому допустимо,

используя структуралистскую сетку понятий, предложить рабочий термин: символический актант, под которым мы понимаем абстрагированного носителя фабульной схемы, выражающей некоторую устойчивую семантику, его реализациями являются близкие персонажи совокупности текстов независимо от их жанровой принадлежности (в лирике вместо сюжета будет выступать лирическая ситуация). Символический актант Искателя Красоты-Истины (Kauneuden-Totuuden Etsijâ) был для Э.Лейно и идеальной ипостасью лирического "я" — и недосягаемым идеалом человеческой личности. Э Лейно понимал эстетизм как служение Красоте - Истине и как вечный поиск такой надмир-ной красоты. Выбор "искательства красоты" мог означать для поэта обреченность на гибель, принимаемую "не победителем, хоть воином света". Похожим настроением окрашено написанное белым стихом стихотворение "Мои дороги" (Minun tieni, 1902) из сборника 1906 г. "MapeBo"(Kangastuksia). Ролевой герой говорит в нем, что его дороги — "искателя путь", а его дом — "там, где звёзды мерцают на небе". Объективированную ипостась Искателя недостижимого представляет собой "ведун угрюмый Коута" из одноименной "песни Троицына Дня". Здесь улавливается перекличка с вечным образом Фауста, но в фабуле не наблюдается точных соответствий. Коута одержим жаждой шаманского всезнания-всевластия. Восходящие к общему наследию субарктического шаманизма представления о мифическом "знании" и о путешествии в загробный мир, находящийся за водной преградой, запечатлены в героико-мифологических рунах36, прежде всего в "Посещении Туонелы" и "Посещении Антеро Випунена", включенных Э. Лённротом в состав "Калевалы" (руны 16-я и 17-я). У Э.Лейно почерпнутые из фольклорного источника элементы опосредованы, они видоизменились под воздействием поэтической фантазии автора. Угрюмый Коута ("Lapin Kouta, kolkko miesi") - прославленный лапландский шаман. Его облик овеян зловещим величием. Э. Лейно соединяет элементы образно-тематической детализа-

36 Siikala Anna-Leena. Suomalainen damanismi: mielikuvien historia. Helsinki, 1992. ! S. 206 - 223, 239 - 263.

ции эпических и заклииательных рун, стремясь к эффекту монументальной декоративности ("Гадюки шипели во взгляде..., по рукам бежали горностаи, ворон граял на макушке, стервятники [гнездились] на плечах").

В заключении диссертации суммируются основные наблюдения и выводы. Исключительный по своей глубине фольк-лоризм проявился,в поэзии Э. Лейно не только благодаря особенному складу, его.,творческой шщивидуальности — напротив, он был глубоко связан со своеобразием литературного процесса в Финляндии рубежа веков, отражая мироощущение эпохи и воплощая магистральный вектор стилевых исканий финского неоромантизма как литературного направления. Своеобразие фольклоризма Э. Лейно вытекает из того, что, хотя ему довелось слышать в аутентичной обстановке исполнение песенных рун "калевальского размера", он приобщился к эпическому фольклору в первую очередь через свод "Калевала". "Стилизационное подражание" (в понимании Д.С. Лихачева) поэта-неоромантика народно-песенным рунам - то есть творческое постижение представителем развитой литературы поэтических законов песенного эпоса - представляет собой уникальное проявление взаимодействия профессиональной художественной литературы с национальной фольклорной традицией.

При неоднократном в первые годы XX столетия воссоздании образа Ледяного лебедя на первый план выходит не монументальная масштабность, достигаемая за счет стилизационно-го подражания художественной форме рун "калевальского размера", а напротив, импрессионистическая живописность и музыкальность звучания. Восходящие к национальной языческой мифологии и воссоздававшиеся в составе фольклора в обрядовой поэзии и необрядовой лирике образы водоплавающих птиц созданы с помощью скрепленных аллитерацией сочетаний существительных с эпитетами и немногочисленных глаголов движения ("ледяной лебедь" — ]атеп ргавеп, "плывут инеевые утки-чернети" — куме1 хсяка1 хоШеке), что напоминает набросанные на холст мазки красок. "Калевальская" мифопоэтика Э.Лейно, опирающаяся на изобразительно-выразительные средства и

просодические законы песенного фольклора, обнаруживает здесь наиболее глубокое схождение с западноевропейским символизмом, становится воплощением установок на суггестивность и "музыку стиха". Это позволило финскому поэту полностью использовать выразительные возможности национального языка, что имело большое значение в связи со стремлением к национально-культурной идентичности. Более того, "последний рунопевец" как бы исчерпывающе реализовал потенциал символизации, заложенный в диктуемых "калевальским размером" изобразительных средствах. Так, наименования "Ледяного лебедя" или надменного богоборца Илерми, состоящие из эпитета и определяемого слова, скреплены аллитерацией, а перечисление экстатических видений в морозной лапландской ночи, где кличет Ледяной лебедь, выстроено за счет синтаксического параллелизма строк.

В своем раннем творчестве финский поэт непосредственно опирался на аутентичные прибалтийско-финские мифы, входившие в состав фольклорного эпоса, а в зрелом - использовал отшлифованные традиционной преемственностью композиционные модели. Индивидуальная "калевальская" мифопоэтика Э. Лейно охватывает, с одной стороны, художественную интерпретацию почерпнутых из эпоса "калевальского размера" фабул и трансформацию образов героев, придание символической нагрузки героико-мифологическому хронотопу и представленным в эпосе элементам образно-тематической детализации, а с другой стороны, "стилизационное подражание" художественной форме эпических рун (стиховой организации и композиционным приемам). Тем самым она постепенно вобрала в себя фольклорную традиционность на всех уровнях образуемой народно-песенными рунами "калевальского размера" художественной системы и сделала возможным неоромантическое мифотворчество, в котором поэт откликался на насущные идейно-философские проблемы современности. Подлинная современность (а во многом и непреходящая значимость) проблематики и содержания находила выражение с опорой на сложившиеся в многовековом устном бытовании поэтические законы. Поэт-неоромантик Э.Лейно сумел в своем творчестве (которое он по-

нимал как жертвенное служение эстетическому идеалу) сохранить неразрывную связь с "чистыми родниками" устного народно-поэтического творчества.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

1. Повторяемость символического образа (Голубой / огненно-красный цветок и Лебедь) в калевальском неоромантизме // "Филологические науки", 1996, № 6. С. 23 - 32.

2. Руна об освобождении солнца: солярный миф или легенда? // Христианизация Коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Сыктывкар, 1996. Т.1. С. 256 - 262.

3. Карело-финская руна в типологическом сопоставлении с былинами // "Филологические науки", 1997, № 4. С. 85 -95.

4. Проблема калевальского неоромантизма // XIII конференция по изучению истории, экономики, языка и литературы скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Петрозаводск - Москва, 1997. С. 281 - 283.

5. Калевальская мифопоэтика Э.Лейно // Перспективные направления развития в современном финноугроведении. Тезисы международной научной конференции. М., 1997. С. 123- 125.