автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Карамзин и Жуковский. История литературных отношений

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Коропова, Мария Александровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. БИОГРАФИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ

ОТНОШЕНИЯ.

ГЛАВА 2. ЭЛЕГИЯ.

ГЛАВА 3. ОДА.

ГЛАВА 4. АЛЛЕГОРИКО-ЭМБЛЕМАТИЧЕСКАЯ ПОЭТИКА:

ДВЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ.

ГЛАВА 5. БАЛЛАДЫ.

ГЛАВА 6. ПРОЗА.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Коропова, Мария Александровна

Жуковский неоднократно называл Карамзина своим учителем («Как писатель, я был учеником Карамзина» [Жуковский 1902, 12, 19]; ср. также: «Большая половина жизни прошла под светлым влиянием его присутствия [.] Воспоминание о нем есть религия» [ПЖТ, 214]) и весь свой творческий путь отсчитывал с 1802 г., когда Карамзин напечатал в «Вестнике Европы» «Сельское кладбище».

Имена этих писателей традиционно соотносились в восприятии современников, начиная с Вяземского, и практически никто из писавших о творчестве Жуковского не обошел стороной вопрос о влиянии на него Карамзина. До сих пор, впрочем, не предпринята попытка описать историю отношений Карамзина и Жуковского в единстве биографических и собственно литературных аспектов, хотя эту тему и трудно отнести к разряду совершенно неизученных. Значение ее представляется тем большим, что она связана с принципиально важным вопросом об отношении Жуковского к наследию сентиментализма.

Вопрос этот был затронут уже Белинским, назвавшим Жуковского первым представителем романтизма в России; сходные суждения высказывались на протяжении последующих ста лет многократно (см., напр.: Виноградов 1887; Уханов 1888; Меречин 1975; Семенко 1975; Иезуитова 1989). Однако А.Н. Веселовский, автор до сих пор не утратившей научного значения монографии о поэзии Жуковского, обосновал противоположную точку зрения; собственно, вся его книга выстроена как развернутое доказательство тезиса о том, что Жуковский был верным последователем сентиментализма, наиболее ярко выразившим «эпоху чувствительности».

Свой вклад в полемику о литературном направлении Жуковского внес и Г.А. Гуковский, по мнению которого сама постановка вопроса (либо сентиметализм - либо романтизм) не верна, так как «Жуковский вышел из русского сентиментализма кармзинского толка и именно потому был романтиком, что сентиментализм - это и есть ранний этап романтизма, особенно сентиментализм данного толка» (Гуковский 1995, 13). Гуковский выделяет два типа русского сентиментализма, предопределивших развитие романтизма XIX в.: гражданскую поэзию преддекабристского круга и «карамзинизм», а Жуковского называет «типическим явлением» для «карамзинизма».

A.C. Янушкевич, не соглашаясь с Гуковским, называет вопрос об отношении Жуковского к наследию сентиментализма одним из наиболее дискуссионных, особо отмечая, что «признание заслуг Карамзина и литературной традиции сентиментализма вовсе не означало прямое следование ей молодого Жуковского», который «рано проявил творческую самостоятельность и выступил ниспровергателем сентименталистской поэтики» (Янушкевич 1985, 59; ср.: Янушкевич 1988, 152-169). При всей очевидной неадекватности этой характеристики Жуковского как «ниспровергателя» карамзинизма, Янушкевич, конечно, справедливо подчеркивает стремление Жуковского к литературной независимости: в XIX - XX вв. исследователей привлекали именно сходные или, как минимум, сопоставимые черты в художественных произведениях Карамзина и Жуковского: несовпадения и разногласия, как правило, выносились за скобки.

Так, на определенные моменты общности литературной позиции Карамзина и Жуковского указывали А. Архангельский (Архангельский 1883) и Н.Д. Кочеткова, отмечавшая сходность взглядов поэтов на природу литературного творчества, представлений о нравственном идеале, отношения к просвещению (Кочеткова 1987, 190-215). В ряде статей рассматривается проблема общности литературных влияний на творчество Карамзина и Жуковского и отмечается роль Карамзина как своеобразного «посредника» между Жуковским и западно-европейскими литературами (Жданов 1901; Канунова, Кафанова 1982, 55-72; Кочеткова 1987, 192-193; Канунова 1990, 18, 31-32, 77, 107; БЖТ, 1, 344-346; 3, 192-193; 3, 222-224, 240-241). Негативно оценили это представление о посреднической роли Карамзина лишь Н.К. Козмин и И.П. Галюн, писавшие об отсутствии какого-либо значительного влияния или посредничества Карамзина (Козмин 1904; Галюн 1916).

Литературно-общественное поведение Карамзина и Жуковского, в частности, отношение последнего к полемикам между карамзинистами и последователями Шишкова, анализировались неоднократно (см., напр.: БЖТ, 1, 105-124; Пухов 1975; Стенник 1987). Отдельно рассматривалась проблема восприятия Жуковским историзма Карамзина, «Истории государства Российского» и полемик вокруг нее (Канунова 1988, 130-138; Канунова 1999, 337346; Канунова, Кафанова 1992, 55-72; БЖТ, 1, 400-466).

Переклички между текстами Карамзина и Жуковского, а также особенности их поэтик в сопоставительном аспекте не были предметом специального анализа, но все же неоднократно привлекали внимание исследователей (см. особенно: Резанов 1906, 1, 128, 133-134, 200; 2, 87, 94, 226, 360-361, 588; Канунова 1967, 114115; Семенко 1975, 12-14; Власенко 1980; Петрунина 1987, 45-80; БЖТ, 2, 402-403; Эпштейн 1990, 136-137; Григорьян 1990, 87-88; Вацуро 1994, 48-74; Комарда 2001; Вацуро 2002, 274-300). Избирательность (иногда и произвольность) наблюдений такого рода не была следствием случайных факторов: анализ лирики Карамзина и Жуковского с точки зрения межтекстового взаимодействия представляет тем большую сложность, что «элегическая поэтика» была цитатной, рассчитанной на узнавание; «традиционность, принципиальная повторяемость являются одним из сильнейших ее поэтических средств», а «штампы и банальности не расценивались как недостаток» (Гинзбург 1974, 29); ср. замечания В.В.Виноградова о «довольно штампованном языке» поэзии начала XIX в. (Виноградов 1941, 132). Необычайно трудно порой отграничить цитату от элегического клише, заимствование мотива -от обращения к общему претексту или контексту. Еще Н.И. Жданов, указывая на возможное влияние творчества Карамзина, справедливо замечал, что «нужно допустить и другую причину сходства поэзии того и другого, - это общность литературных влияний», так как «Карамзин, как известно, не был оригинальным писателем, а был [.] пересказчиком западно-европейской литературы», и «Жуковский и Карамзин сходны и потому, что оба они [.] вошли в одну полосу Европейской литературы, воспитывались на одних и тех же литературных произведениях» (Жданов 1901, 67).

Но даже если речь идет об обращении к общему претексту или «незначимом» повторении мотива, то Карамзин, несомненно, был для Жуковского одним из тех поэтов, творчество которых, в известной степени, задавало модели восприятия западноевропейских литератур и устанавливало круг изучаемых авторов, особенно в ранний период творчества, с 1800 гг. по 1807 гг., когда Жуковский начинает активную авторскую деятельность как редактор «Вестника Европы». Не случайно для всех современников и, в частности, для Вяземского, сыгравшего особую роль в осмыслении проблемы межтекстовых связей (см. прежде всего его статьи «о «южных» поэмах Пушкина [Вяземский 1984, 43-52, 7282]), имя Жуковского следовало сразу за именем Карамзина в эволюционном ряду русской литературы. Поэтому принципиальным оказывается не только то, какие мотивы, цитаты или реминисценции из творчества Карамзина можно обнаружить в лирике Жуковского, но и то, каких карамзинских тем и приемов Жуковский сознательно избегает. Именно элементы дистанцирования от предшественников свидетельствуют о направлении развития творчества Жуковского и, во многом, русского романтизма в целом, ведь «сильные» произведения и авторы, вокруг которых, собственно, и разворачивается процесс литературной эволюции, включены в интертекстуальные связи совершенно особым образом. В их произведениях цитаты - это «указания-сокрытия эволюционного отношения к предшественнику» (Ямпольский 1933, 136).

Попытки систематизации межтекстовых связей предпринимались неоднократно. К.Ф. Тарановский разграничил понятия контекста («группа текстов, содержащих одни и тот же или похожий образ») и подтекста («уже существующий текст, отраженный в последующем, новом тексте» [Тарановский 2000, 3132]), выделив четыре типа последнего. Однако, хотя творчество Жуковского, как и, например, поэзию О. Мандельштама, можно охарактеризовать как «одно целое, одну большую форму; его неповторимое видение мира, или [.] созданную им самим модель мира» (там же, 19), и для Жуковского весьма характерны случаи автоцитации, все же концепция Тарановского вряд ли может считаться идеальной: чаще всего затруднительно провести границу между подтекстом и контекстом, за исключением случаев точного цитирования, которые встречаются в лирике Жуковского сравнительно редко.

Из более поздних попыток систематизации интертекстуальных элементов можно выделить подробную классификацию, предложенную H.A. Фатеевой, разграничившей как основные понятия собственно интертекстуалъностъ, включающую цитаты (с атрибуцией и неатрибутированные), алллюзии (с атрибуцией и неатребутированные) и центонные тексты, паратекстуалъностъ (цитаты-заглавия и эпиграфы), метатекстуальность (интертекст-пересказ, вариации на тему претекста, дописывание «чужого» текста и языковая игра с претекстами), гипертекстуальность (осмеяние или пародирование одним текстом другого) и архитекстуальность, понимаемую как жанровая связь текстов (Фатеева 2000, 120-160). Эта концепция представляется, в принципе, вполне приемлемой, но, к сожалению, четких критериев разграничения различных видов интертекстуальных связей автор опять-таки не предлагает. Видимо, следует признать, что на сегодняшний день мы в состоянии лишь предварительно оценить степень вероятности того, что в подтекст данного текста входит именно такой-то другой текст. Но именно поэтому для нас важен весь объем материала - не только художественные тексты, но и контекст литературного быта, и биографические факты. Между тем не существует по сути ни одного исследования, в котором содержалось бы описание не только литературных аспектов «влияния» Карамзина на Жуковского на его творчество в области поэтики и литературной позиции, но и истории их личных отношений.

Наиболее полные и подробные биографии Карамзина и Жуковского составлены A.B. Старчевским (Старчевский 1849), Н.М. Погодиным (Погодин 1866), П.А. Плетневым (Плетнев 1853), К.К. Зейдлицом (Зейдлиц 1883), Л.И. Поливановым (Загарин 1883) Ю.М.

Лотманом (Лотман 1987). Отдельные биографические аспекты взаимоотношений Карамзина и Жуковского затрагивались в следующих исследованиях: Тихонравов 1898; Резанов 1906; Веселовский 1999; Левин 1965; Иезуитова 1976. Исключительно важными источниками являются мемуарная литература (Дмитриев 1866; Дмитриев 1869; Вяземский 1992; Булгарин 1990; Вигель 18911893; Полевой 1883; Глинка 1903) и эпистолярии, прежде всего Карамзина (Карамзин 1860; Карамзин 1862; ПКД; РА 1866; РА 1870; РА 1895, 3; РС 1899, 1-3; СН 1897), а также переписка и дневники (до сих пор изданные лишь частично) Жуковского (Жуковский 1878, 6; ПЖТ; Жуковский 1900; Жуковский 1902, 12; Жуковский 1903; УС; Жуковский 1960, 4; РА 1864; РА 1866; РА 1867; РА 1870; РА 1871; РА 1896, 1; 3; РА 1900, 3; РС 1900, 4-6). Ряд важных для нашей темы писем опубликован в пяти томах Остафьевского архива и шестом томе Архива братьев Тургеневых (ОА, АбТ). К сожалению, до нас дошла лишь незначительная часть источников (так, например, нам известно лишь около 20 писем из, видимо, обширной переписки Карамзина и Жуковского), кроме того, множество необходимых для рассмотрения нашей темы источников не опубликованы, а ряд фактов требует дополнительного изучения. Так, в реконструкции отношений Карамзина и Жуковского (первая глава диссертации) мы опирались, в частности, на ряд архивных метариалов: письма Вяземского Жуковскому (РГАЛИ. Ф. 198. Оп. 2. Ед. хр. 20-21; Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 1250а) и П.А. Бартеневу (РГАЛИ. Ф. 46. Оп. 1. Ед. хр. 565), письма Жуковского Вяземскому (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 1909-1909в), Е.А. Карамзиной (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 5776а) и Д.Н. Блудову (РГАЛИ. Ф. 72. Оп. 1. Ед. хр. 5); письма Карамзина Жуковскому (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр.

1194а; Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 109) и Е.А. Протасовой (РГАЛИ. Ф. 198. Оп. 5. Ед. хр. 3).

В основу описания межтекстовых взаимодействий положен принцип деления литературных текстов по жанрам: в литературном сознании Карамзина и Жуковского, при всей их склонности к разнообразным экспериментам, этот принцип всегда оставался в высшей степени актуальным - хотя бы и как объект полемики. Демонстративно игнорируя требования «чистоты» канона, выдвигавшееся, например, последователями сумароковской школы (Н.П.Никол ев), «размывая» границы между элегией и одой, Карамзин, и Жуковский всегда помнили о традиционной интерпретации соответствующих жанровых поэтик и отталкивались в первую очередь от нее. Поэтому вторая, третья и пятая главы настоящей диссертации посвящены тем жанрам, которые рассматривались Карамзиным и Жуковским в качестве ведущих (элегия, ода, баллада)1. Вместе с тем жанровый принцип, на наш взгляд, именно в творчестве данных поэтов начал постепенно сменяться стилистическим; в этом отношении показательно принципиальное для карамзинизма требование ориентации на вкус, а не на правила (см. об этом: Лотман, Успенский 1975, 241). В четвертой главе мы пытаемся рассмотреть некоторые принципиально важные процессы в литературной системе карамзинизма, связанные именно с трансформацией традиционного лирического стиля, выразившейся в пересмотре (пусть, особенно в творчестве Жуковского, и не всегда последовательном) аллегорико-эмблематической поэтики. Шестая глава, посвященная прозе Карамзина и Жуковского, тесно связана с предыдущими: карамзинистская проза возникла как результат сознательного

Заключение научной работыдиссертация на тему "Карамзин и Жуковский. История литературных отношений"

Заключение

В настоящей диссертации мы постарались изложить результаты исследования источников тех биографических фактов, из которых складывается история отношений Карамзина и Жуковского. Все документально подтвержденные сведения об истории отношений поэтов подробно обсуждаются в основном тексте и вместе с тем сведены воедино в первом приложении. Мы стремились, прежде всего, к тому, чтобы отделить представления, закрепленные исследовательской традицией, но на самом деле не соответствующие действительности (или, по крайней мере, не подтверждаемые источниками), от сведений, не выдерживающих критическую проверку. Мы не стремились к дискредитации мифа о единстве литературных позиций Карамзина и Жуковского, но, вместе с тем, мы старались от него дистанцироваться, выдвигая на первый план именно факты. Анализ источников позволил в отдельных случаях уточнить сложившиеся представления о ходе работы Жуковского над текстами, в той или иной мере включенными в «карамзинский контекст». Это относится, в первую очередь, к «Певцу во стане русских воинов», текст которого широко обсуждался в кругу Жуковского - в том числе (при посредстве Вяземского) и Карамзиным.

Основная трудность, с которой нам пришлось столкнуться, -недостаток материала. История общения Карамзина с Жуковским насчитывает около четверти века; естественно было бы предположить, что за это время должна была накопиться обширная переписка и сложиться некий фонд литературно-критических суждений поэтов о произведениях друг друга. Видимо, так и было, но до нас дошла лишь незначительная часть источников. Опираясь на то немногое, что нам известно, решаемся утверждать следующее.

Несмотря на несомненное признание Жуковским заслуг Карамзина в истории русской литературы и языка, восторженное отношение к его личности, граничившее с преклонением, утверждения о том, что как писатель он был учеником Карамзина (Жуковский 1902, 12, 19), их литературные позиции во многом не совпадали: показательно в этом отношении, что, например, столь «знаковая» фигура для русской литературы, начала XIX века, как H.A. Озеров, оценивается Карамзиным и Жуковским противоположным образом (ср. в письме последнего к А.И. Тургеневу замечание о «беспрестанных ссорах» с Карамзиным из-за творчества Озерова [ПЖТ, 52]).

Карамзин принимал непосредственное участие в личной и творческой судьбе Жуковского, внимательно следил за его литературной деятельностью, читал все его новые произведения, однако оценивал их неоднозначно, иногда сдержанно, и зачастую высказывая существенные критические замечания.

В то же время Карамзин воспринимался Жуковским в первую очередь не как Автор, но как Личность, образец для подражания, диктовавший определенную модель поведения, что проявляется, в частности, в отношении к литературным полемикам, от какого-либо участия в которых Жуковский, подобно Карамзину, воздерживался на протяжении всего творческого пути, заслужив тем безусловное его одобрение. К творческой практике Карамзина восходит и ключевая для Жуковского тема Провидения. Во всех дошедших до нас отзывах о Карамзине Жуковский чаще всего лишь вскользь упоминает о его литературных заслугах, неизменно подчеркивая исключительность и необыкновенную притягательность его личности, восхищаясь его мировоззрением. Именно Жуковский сыграл существенную роль в своеобразной «канонизации» образа Карамзина после его смерти, что наиболее ярко проявляется в письмах Жуковского от июня-июля 1826 г; однако свидетельства подобного восприятия постоянно встречаются и в более ранних отзывах.

При этом Жуковский неоднократно игнорировал критику и замечания Карамзина на свои новые произведения, отговариваясь каждый раз «неумением переделать» уже готовый текст. Невзирая на то, что Жуковский, несомненно, относил себя к «карамзинскому направлению», его все же никак нельзя назвать «послушным учеником», творившим свои произведения в очерченных Карамзиным рамках. Конечно, в литературном сознании современников Жуковский-лирик представал как преемник Карамзина, поэт-новатор, один из создателей русской романтической поэзии. Но парадоксальным образом новаторство Жуковского в некоторых отношениях явилось неочевидным именно в «карамзинском» контексте: так, в ряде случаев Жуковскому оказываются ближе, нежели наследие Карамзина, барочная и классицистическая поэзия XVIII века, масонские традиции.

Наиболее полную оценку роли Карамзина Жуковский дал в созданном им в 1826-1827 гг. «Конспекте по истории русской литературы», в котором он говорит о нем почти исключительно как о преобразователе языка и прозаике, а из всех его произведений отмечает лишь «Письма русского путешественника» и «Историю государства Российского».

Вместе с тем определенное влияние Карамзина ощутимо практически во всех жанрах, к которым обращался Жуковский, однако в первую очередь это влияние мотивной структуры карамзинских текстов, проявляющееся скорее в отборе и трактовке Жуковским тем и мотивов, а затем уже в области поэтики.

Тематическое сходство (если не единство) произведений Карамзина и Жуковского обнаруживается едва ли не во всех жанровых формах. Так, меланхолия, сквозная и центральная тема лирики Карамзина и Жуковского, подчиняет себе портрет лирического героя, многие черты которого совпадают: главное свойство его души и основная добродетель - чувствительность; а чувство для него, несомненно, «умнее» ума; Жуковский использует и характерный карамзинский мотив страданий героя, порождаемых чрезмерной чувствительностью его души; лирическому герою Жуковского так же, как и Карамзина, свойственна склонность к одиночеству. При этом варьируя мотивы уныния, тоски, печали, рока, судьбы и Провидения, воспоминания о былых радостях, душевного разочарования, крушения надежд молодости, скепсиса и «бегства в укромный уголок», странничества почти в каждой элегии, Жуковский прибегает к карамзинским речевым клише. На целом ряде характерных для Карамзина оппозиций (земное / небесное, здесь / там, скоротечность и мимолетность земной жизни / бессмертие души на небесах, уныние в сердце героя / ликование природы, рассудок / сердце, идеалы и мечтания юности / разочарование и крушение надежд в зрелые годы, радости и светлые воспоминания прошлого / скорби и мучения настоящего) основывается концепция двоемирия Жуковского, обусловившая мотивную структуру всей его лирики.

Карамзин и Жуковский используют общую систему устойчивых метафор в рамках тем мимолетности жизни, бренности славы и богатства. Устремленность лирического героя Карамзина и Жуковского с одной стороны в безвозвратно ушедшее прекрасное прошлое, а с другой - в будущее, но не земное, а небесное, обещающее там покой, встречу и воссоединение разлученных здесь, мотивирует появление аллегорий корабля, ладьи, челна, носимых по мятущемуся океану жизни, и ожидающей его мирной пристани.

К карамзинской традиции восходит и столь значимое для Жуковского разделение читательской аудитории на круг избранных друзей и профанов, не способных полноценно воспринять и оценить все достоинства текста и скрытые в нем аллюзии. Представления Карамзина о смысле и природе творчества, предназначении поэта, святости поэзии оказываются особенно близки Жуковскому, перепевающему и характерную карамзинскую тему фантазии, вымысла и воображения: богиня-Фантазия Карамзина -своеобразная прародительница богини поэзии Лаллы Рук Жуковского.

Целый ряд общих мотивов лирики Карамзина и Жуковского можно отметить в рамках темы Природы. В то же время одни и те же темы рассматриваются ими как несущественные, в частности, мотив свободы.

Подавляющее большинство одических текстов Карамзина имело ярко выраженный экспериментальный карактер. Лишь в позднем его творчестве появляется ода в традиционном жанровом оформлении, однако и в поздних одах Карамзин использовал целый ряд мотивов, не свойственных образцовой торжественной оде, в то же время принципиально избегая, как и всегда, церковнославянизмов. Жуковский начинает свой творческий путь именно с торжественных од, полностью соответствующих жанровому канону. Однако вскоре он отказывается от формы традиционной оды, подобно Карамзину, отдавая предпочтение жанровым экспериментам, в основе которых лежал принцип размывания границы между «высокими» и «средними» жанрами, в частности и прежде всего, между элегией и одой. Именно так построены программные тексты «Человек» и «К поэзии», в которых элементы одического стиля взаимодействуют со стилистикой элегии.

Вместе с тем близость творчеству Жуковского барочной и классицистической традиции ярко проявляется в восприятии им русской аллегорико-эмблематической поэзии, к которой Карамзин апеллировал чрезвычайно редко. Большинство од Жуковского построены на сложных и развернутых аллегориях и эмблемах, аналоги которым можно найти, например, в поэзии Державина, Хераскова и Ломоносова, однако главный общий их источник -распространенные в XVIII века сборники эмблем и символов. Эмблематика и аллегоризм у Жуковского преобладают в одах и текстах, сочетающих элегическую и одическую традиции, реже встречаясь в элегиях и песнях. В лирике же Карамзина мы не найдем подобных сложных аллегорий, а немногочисленные «значимые остатки эмблемы, перешедшие в текст» (Михайлов 1994, 376), представлены, главным образом, в «средних» жанрах лирической поэзии; кроме того, в ряде случаев Карамзин прибегает к обыгрыванию традиционных эмблем. Внимательное отношение Жуковского к эмблематической традиции может объясняться также влиянием немецкого мистицизма и масонства, едва ли актуальных для Карамзина, демонстративно дистанцировавшегося от мистики.

Еще исследователи XIX века отмечали связь баллады Карамзина «Раиса» с балладным творчеством Жуковского. Определенные переклички с карамзинским текстом легко ощутимы и в композиции, и в мотивной структуре, и в пейзаже, и в портрете героев «Кассандры», «Адельстана», «Людмилы», «Леноры». Во многих балладах Жуковского («Варвик», «Адельстан», «Пустынник») прослеживаются элементы сентиментальной поэтики, проявляющиеся, в частности, в характеристике героев (бледность; уныние; тоска, терзающая сердце), в обращении к общим мотивам (мотив предопределенности страданий героев неумолимым роком) и оппозициям (весеннее ликование природы / тоска в душе героя; осень - весна / печаль - радость). И Карамзин, и Жуковский используют характерные атрибуты оссиановского пейзажа. Определенные ритмические и интонационные переклички можно отметить между «Графом Гвариносом» Карамзина и «Алонзо» Жуковского. Показателен интерес обоих авторов к творчеству Бюргера. На связь с балладой «Алина» указывает само название баллады Жуковского «Алина и Альсим», в которой (как и в «Эльвине и Эдвине») прослеживается ряд композиционных и сюжетных перекличек с карамзинским текстом. Таким образом, развитие жанра баллады в творчестве Жуковского не только не противоречит карамзинской трактовке, но в целом продолжает традицию, заложенную Карамзиным, воспринимавшимся как автор первых русских баллад.

Уже современники, начиная с Вяземского, соотносили прозу Карамзина и Жуковского. Действительно, влияние ряда повестей Карамзина ощутимо в «Марьиной роще», ряд сюжетных элементов которой несомненно восходит к «Бедной Лизе»; имя главной героини, Лизы, Жуковский использовал в повести «Печальное происшествие», что арпоп служило указанием на связь повести с карамзинским текстом. Стихия литературной готики и мрачный оссиановский пейзаж повести напоминают об «Острове Борнгольм», в то время как мотивы путешествия героя, неверности возлюбленной и свадьбы перекликаются с мотивной структурой «Сиерры

Морены». Именно Карамзин, у которого Жуковский как раз в 1803 г. гостил в Свирлове, подсказал ему сюжет повести «Вадим Новгородский», незавершенность которой соотносима с характерным карамзинским приемом открытого финали.

В ряде текстов Жуковский воспроизводит элементы поэтики повестей Карамзина (пейзажные и портретные детали и их функции в повествовании, речевые клише, синтаксис, разрушение границы между поэзией и прозой). Особенно актуальным для Жуковского оказывается свойственное прозе Карамзина, в особенности ранней, сближение с элегической традицией.

Вместе с тем, несмотря на отмеченную нами общность повествовательной манеры, повести Жуковского по сути мало похожи даже на ранние повести Карамзина и почти вовсе не учитывают опыт его поздних повестей, гораздо более прозаичных и ироничных. Не близки были Жуковскому, по-видимому, и такие значимые для прозы Карамзина особенности, как постоянная игра на грани реальности и литературы, использование различных масок, создающих авторский образ, и всепроникающая авторская ирония. В то же время прозе Жуковского присущи морализм и дидактизм, отсутствующие у Карамзина и восходящие скорее к традициям масонской прозы, исторический колорит которой был столь же условен, как и в повестях Жуковского.

Список научной литературыКоропова, Мария Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Bildichkeit bei Andreas Gryphius. Stuttgart, 1966 Nebel 1967 -Nebel H. N.M. Karamzin a Russian Sentimentalist. The

2. Hague; Paris, 1967 АбТ Архив братьев Тургеневых. Т. 1-6. Пг., 1911-1921 АП - Английская поэзия в переводах В.А. Жуковского. М., 2000

3. Арапов Арапов П. Летопись русского театра. СПб., 1861 Арзамас - Арзамас: В 2 кн. М., 1994

4. БЖТ Библиотека В.А. Жуковского в Томске: В 3 ч. Томск: Изд-во

5. Вацуро 2000 Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб., 2000 Вацуро 2002 - Вацуро В.Э. Готический роман в России. М., 2002 BE - Вестник Европы

6. Веселовский 1999 -Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999

7. Сочинения: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 220-228 Вяземский 1984 Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984

8. Н.М. Карамзине // Грот Я.К. Н.М. Карамзин и Ф.Н. Глинка. СПб., 1903 ГМ Голос Минувшего

9. Гомаюнов 1987 Гомаюнов С.А. Почему не была написанабиография Н.М. Карамзина // Вопросы истории. 1987, № 8. С. 177-182

10. Греч 1819 Греч Н.И. Учебная книга русской словесности. СПб., 1819

11. Григорьян 1990 Григорьян К.Н. Пушкинская элегия. JL, 1990 Гуковский 1941 - Гуковский Г.А. Стиль гражданского романтизма 1800-1810 гг. и творчество молодого Пушкина // Пушкин родоначальник новой русской литературы. М.; JL, 1941. С. 167-193

12. Гуковский 1995 Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1995

13. Дмитриев 1866 Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866 Дмитриев 1869 - Дмитриев М.А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869

14. Дмитриев 1893 Дмитриев И.И. Соч.: В 2 т. / Под ред.

15. A.A. Флоридова. СПб., 1893. Т. 2 Еж. РО ПД Из неизданной переписки В.А. Жуковского.

16. Жуковский 1885 Сочинения В. А. Жуковского: В 6 т. под ред.

17. П.А. Ефремова. СПб., 1885 Жуковский 1900 Неизданные письма В.А. Жуковского. / Прим.

18. И.А. Бычкова // Русский архив, 1900, №9 Жуковский 1902 Полн. собр. соч. В.А. Жуковского в 12т./

19. И.И. Семенко М.; Л., 1959-1960 Жуковский 1985 Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985 Жуковский 1999 - Жуковский В.А. Поли. собр. соч. и писем. Т. 1-2. М., 1999-2000

20. Историко-литературное значение повестей Н.М. Карамзина). Томск, 1967

21. Грибоедова к С.Н. Бегичеву. М., 1860 Карамзин 1862 Карамзин Н.М. Неизданные соч. и письма. СПб., 1862

22. Карамзин 1984 Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. / Сост. Г.П. Макагоненко; Коммент. Ю.М. Лотмана и Г.П. Макогоненко. Л., 1984 Карамзин 1989 - Карамзин Н.М. Марфа-посадница, или Покорение

23. Новагорода. Повести. Л., 1989 Кафанова 1989 Кафанова О.Б. Библиография переводов

24. Н.М. Карамзина (1783-1880) // XVIII век. Сб. 16. С. 319-337 Кафанова 1991 Кафанова О.Б. Библиография переводов

25. Левин 1970 Левин Ю.Д. Английская поэзия и литература русского сентиментализма // От классицизма к романтизму: Из истории международных связей русской литературы. Л., 1970. С. 230-290

26. Манн 1995 Манн Ю. Динамика русского романтизма. М., 1995 Марченко 1992 - Марченко H.A. Эмблемы и аллегории в творчестве Карамзина // Н.М. Карамзин. Сборник научных трудов. М., 1992.

27. Романтический метод и романтические тенденции в русской и зарубежной литературе. Казань, 1975. С. 25-36 МЖ Московский журнал

28. Морозов 1974 Морозов A.A. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени // XVIII век: Проблемы литературного развития в России первой трети 18 века. Л., 1974. Сб. 9. С. 184-226 Морозов, Софронова 1979 - Морозов A.A., Софронова Л.А.

29. Эмблематика и ее место в искусстве барокко // Славянское барокко. Историко-культурные проблемы эпохи. М., 1979. С. 13-39

30. ОА Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899-1909. Т. 1-5 Переписка - Пушкин <А.С. > Поли. собр. соч.: В 17 тт: Т. 13-16.

31. Вопросы русской литературы. Куйбышев. 1972. Т. 99. С. 43-55 Пухов 1975 Письма Жуковского Вяземскому / Публ. В.В. Пухова //

32. РЛ 1975. № 1.С. 120-125 Пыпин 1916 Пыпин А.Н. Масонство в России XVIII - начала XIXвв. Пг., 1916 РА Русский архив

33. РГАЛИ Российский государственный архив литературы иискусства

34. Резанов 1906 Резанов В.И. Из разысканий о сочинениях

35. В.А. Жуковского. Вып. 1-2. СПб., 1906-1916 PC Русская старина

36. Русский библиофил Поэт-художник В.А. Жуковский //

37. B.А. Жуковский. Издание журнала «Русский библиофил». Пг. 1912. Ч. VII VIII. С. 41 -89

38. Семенко 1975 Семенко И.М. Жизнь и поэзия Жуковского. М., 1975 Сиповский 1899 - Сиповский B.B. Н.М. Карамзин, автор «Писемрусского путешественника». СПб., 1899 СН Старина и новизна

39. Тарановский 2000 Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000 Тихонравов 1898 - Тихонравов Н.С. Сочинения. М., 1898. Т. 3. 4.1-2 Тургенев 1987 - Письма Андрея Тургенева к Жуковскому //

40. Жуковский и русская культура: Сб. научн. трудов. Л., 1987. С. 359-361

41. УС Уткинский сборник. Письма В.А. Жуковского, М.А. Мойер и

42. Эмблемы и символы Эмблемы и символы. М., 2000 Эпштейн 1990 - Эпштейн М.Н. Природа, мир, тайник вселенной. М., 1990

43. Ямпольский 1993 Ямпольский М. Память Тиресия.