автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Категория эвиденциальности в турецком языке в функционально-семантическом аспекте

Полный текст автореферата диссертации по теме "Категория эвиденциальности в турецком языке в функционально-семантическом аспекте"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМ. М.В.ЛОМОНОСОВА ИНСТИТУТ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ

На правах рукописи

Баджанлы Эйюп

Категория эвиденциальности в турецком языке в функционально-семантическом аспекте (В сопоставлении с алтайским языком)

Специальность 10.02.22 - Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (алтайские языки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2005

Работа выполнена на кафедре тюркской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Д.М. Насилов

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор

Клара Николаевна Бичелдей

кандидат филологических наук, доцент

Барулин Александр Николаевич

Ведущая организация:

Российский государственный гуманитарный университет

Защита состоится « /5" » июня 2005 года, в и

час. на

заседании диссертационного совета Д 501.001.34 по филологическим наукам (языкознание) Института стран Азии и Африки при Московском госуниверситете им. М.В. Ломоносова по адресу: 103911, Москва, Моховая улица, дом 11.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института стран Азии и Африки при МГУ.

Автореферат разослан « /в> » мая 2005 г.

Учёный секретарь

диссертационного совета

Н.О. Заозерская

Tel?

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Основным объектом изучения в данной работе является широко используемое в современной лингвистике понятие "эвиденциальность" и связанный с ним круг языковых явлений, которые выражаются специальными грамматическими средствами (маркерами) в двух тюркских языках - прежде всего в турецком, и в алтайском, - принадлежащих к двум разным классификационным подгруппам одной семьи. Турецкий язык - государственный язык Турецкой Республики, на нем говорит около 70 млн. чел., согласно принятой лингвистической классификации, он относится к огузо-сельджукской подгруппе огузской группы тюркской языковой семьи; алтайский язык - государственный язык (наряду с русским языком) Республики Алтай в составе Российской Федерации, число говорящих - около 70 тыс. чел., входит в киргизско-кыпчакскую группу тюркских языков.

О существовании указанных средств в тюркских языках, как и во многих языках иной типологии было известно практически из первых их описательных грамматик, но новые сведения о статусе таких грамматических форм и об особенностях их функций получены в результате исследований последних десятилетий.

Самое общее определение понятия «эвиденциальность» - это языковая кодировка (т.е. обозначение) источника информации о передаваемом событии. В работах, представляющих эвиденциальность как частную категорию в рамках модальности, это определение расширяется до такого: языковая кодировка источника и степени надежности информации. Эвиденциальные формы отвечают на вопрос «Откуда ты знаешь о данном событии?» Несмотря на то, что в языках существуют разнообразные средства, позволяющие в предложении различными способами указывать на источник информации, не в каждом языке есть возможность ссылаться на такой источник с помощью грамматических (морфологических) способов.

Хотя на сегодняшний день наличествует целый ряд серьезных, но в то же время часто и спорных исследований о турецкой эвиденциальности (главные: Slobin & Aksu 1982; Johanson 2000), многие стороны этой категории остаются неосвещенными. Что касается алтайского языка, то система его эвиденциальных форм в широком и системном плане рассматривается в данной работе впервые. Более того, разделы работы, посвященные алтайскому языку, имеют особо важное значение, поскольку в них представлен анализ ряда впервые зафиксированных специализированных форм и

|«>С. НАЦИОНАЛЬНАЯ !

БИБЛИОТЕКА )

^ О» »gnjfl I

показано их семантическое богатство. Так как алтайский язык имеет разнообразные грамматические формы, он значительно реже по сравнению с турецким языком выражает эвиденциальность с помощью лексических средств. Поэтому в алтайском языке отмечены только единичные модальные слова, несущие значение эвиденциальности.

Актуальность темы исследования определяется необходимостью, во-первых, дальнейшего уточнения особенностей функционирования категории эвиденциальности в турецком языке, во-вторых, отсутствием специальных исследований указанной категории в алтайском языке и, в-третьих, важностью сопоставительного изучения своеобразия проявления категории эвиденциальности в двух близкородственных языках.

Цель настоящего исследования - выявление и комп^ек^™* системное функционально-семантическое описание грамматических средств выражения эвиденциальности в турецком и алтайском языках, характеристика формальных и содержательных особенностей системы средств репрезентации эвиденциальных значений, выявленных в двух языках, в сопоставительном аспекте.

В связи с этим решаются следующие задачи:

1) выявить в турецком языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности;

2) описать функционально-семантические особенности каждой из выявленных форм;

3) выявить внутреннюю организацию категории эвиденциальности в турецком языке и показать ее членение на подкатегории (субкатегории);

4) определить условия функционирования данных форм в разных контекстах;

5) выявить в алтайском языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности и описать их функциональные особенности;

6) установить в сопоставительном плане идентифицирующие и дифференцирующие признаки эвиденциальных форм в двух языках, т.е. определить сходства и различия их семантики и функций.

Теоретической и методологической базой исследования послужили труды современных лингвистов по общему и тюркскому языкознанию, по теории грамматического значения, по функциональной грамматике и типологии, разрабатываемые на материале языков разных систем. В основу диссертационного исследования положены идеи и взгляды таких ученых, как Р. Якобсон, H.A. Козинцева, Б.А. Серебренников, Л. Юхансон,

В.А. Плунгян, В.Г. Гузев, Д.М. Насилов, Ж. Лазар, Д. Слобин, А. Аксу и др.

Основные методы исследования: описательный и сопоставительный методы, традиционный семасиологический подход «от формы к содержанию», а также ономасиологический - «от содержания к форме», в связи с чем в работе широко используются приёмы функционально-семантического, контекстуально-ситуативного и типологического анализа.

Научная новизна диссертации заключается в том, что категория эвиденциальности в ее субкатегориальных проявлениях в турецком языке впервые описывается как целостное языковое явление на основе единой методики с использованием современных теоретических подходов, что обеспечивает новизну и достоверность полученных результатов. Такое же научное решение получает впервые описываемая в тюркологии категория эвиденциальности в алтайском языке. Впервые категория эвиденциальности турецкого языка сопоставляется в формальном и семантическом аспектах с категорией эвиденциальности в алтайском языке, что представляет несомненный интерес для исторической грамматики турецкого языка, сравнительно-исторической грамматики тюркских языков в целом и общей типологии, поскольку рассматривается функционирование одной категории в близкородственных языках.

Теоретическая значимость определяется актуальностью разрабатываемой проблемы и предложенным системным описанием структуры и семантики категории эвиденциальности в турецком языке на фоне аналогичной категории в другом тюркском языке -алтайском, для которого эта категория исследуется впервые. Полученные научные результаты и теоретические положения работы могут быть применены в исследованиях по другим тюркским языкам, а также учтены в типологических разработках при изучении языковых универсалий. Они могут быть использованы при создании теоретической грамматики турецкого и алтайского языков.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть применены в преподавании соответствующих разделов практической и теоретической грамматики указанных языков, в практике перевода, при подготовке тем курсовых и дипломных работ, а также на практических занятиях по развитию коммуникативных навыков при изучении турецкого и алтайского языков.

Основной языковой материал, использованный в работе, извлечен из произведений турецкой и алтайской художественной литературы, фольклорных текстов, грамматических и

лингвистических описаний, специальных исследований Некоторые турецкие примеры, отражающие диалектные особенности Юго-Западной Анатолии, составлены самим автором как носителем местного турецкого диалекта.

Апробация работы. Материалы, ход исследования и его результаты докладывались на заседаниях кафедры тюркской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ, на Дмитриевских чтениях (ИСАА, октябрь 2004 г ), на Международных чтениях памяти кн НС Трубецкого «Евразия на перекрестке языков и культур» (МГЛУ, апрель 2005 г ), на Ломоносовских чтениях (МГУ, 2004 г ) По теме диссертации опубликованы 3 статьи.

Структура работы. Диссертация, объёмом 209 стр., состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографии, списка литературных источников

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность выбора темы диссертации и формируется научная проблема, на решение которой направлено исследование, его целя и задачи, раскрываются научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы, характеризуются применяемые в ней методы и приемы лингвистического анализа, даны сведения об источниках языкового материала.

В I главе - «Общие проблемы эвиденциальиости», - состоящей из 2 разделов и 6 параграфов, рассматриваются теоретические вопросы изучения данной категории в общем и тюркском языкознании, включая анализ используемых терминов и особенности межкатегориальных связей. Термин «эвиденциальность» в современном его понимании, по-видимому, впервые был употреблен Франсом Боасом в 1947 г., хотя семантическая сфера эвиденциальиости, которая так или иначе связывалась с разновидностями источников информации о пропозиции, обсуждалась в лингвистике задолго до того, как данный термин стал общепризнанным. Но именно после известной работы Р. Якобсона «Shifter's, verbal categories, and the Russian verb», появившейся в 1957 г , этот термин получил дальнейшее распространение и признание.

В 80-е годы 20-го века изучение эвиденциальиости в разных языках начинает всё более привлекать внимание лингвистов. Особое место здесь следует отвести конференции 1981 г. в Беркли под названием «Первая конференция по сравнению эвиденциальиости в

различных языках», имевшей широкий научный резонанс и впервые показавшей актуальность обсуждаемой проблемы. В 1994 г. в Париже по инициативе 3. Генчевой прошел симпозиум, материалы которого были изданы в 1996 г. в книге «L'énonciation médiatisée». Наконец, в 1997 г. очередь дошла до тюркских языков, когда в Стамбуле на симпозиуме впервые специально широко обсуждалась проблема эвиденциальности в тюркских, иранских и сопредельных языках (см.: сб. «Evidentials: Turkic, Iranian and Neighboring Languages»; 2000).

В лингвистической литературе в исследуемой области фактически отсутствует общепринятая и согласованная терминология. Этого нельзя сказать даже относительно обобщающего термина, каким часто считается «эвиденциальность». Здесь можно встретить такие термины: инференциальность (англ. inference 'вывод, заключение'), адмиративность (англ. admiration 'восхищение'), миративность (лат. mîror 'удивляться'), медиативность (англ. médiation 'посредничество'), абсентив (англ. absent 'отсутствующий'), аудитов (англ. audition 'слух; слушание'), комментатив (англ. comment 'толкование, комментарий, пояснение'), перцептуальность (англ. perception 'восприятие, понимание'), сенсивность (лат. sensus 'чувствование, наблюдение; ощущение'), цитирование, сюрприз (англ. surprise 'удивление, изумление; неожиданность'), субъективность, косвенность, засвидетельствованность,

неочевидность, пересказывательность, предположительность и т. п. Среди тгих терминов в качестве общих - как альтернатива эвиденциальности - наиболее употребительными являются индирективность (англ. indirect 'непрямой, окольный; косвенный'), миративность, адмиративность (в общей лингвистике); пересказывательность, косвенность, субъективность, неочевидность, предположительность, неожиданность и др. (в русской тюркологии), засвидетельствованность (употреблен в русском переводе упомянутой статьи Р. Якобсона как эквивалент «эвиденциальности»); медиативность (во французской лингвистике). В своей работе в качестве названия грамматической категории мы используем термин «эвиденциальность».

В последнее время в качестве терминов, служащих для обозначения субкатегориальных вариантов эвиденциальности, выступают инференциальность, адмиративность, перцептуальность, сенсорность, абсентив, комментатив, цитирование, сюрприз. Все эти термины могут восприниматься только как указание на частные значения широкой категории эвиденциальности, но ни один из них, с нашей точки зрения, не может охватить весь семантический спектр данной категории во всех её проявлениях.

В ряде современных работ эвиденциальность трактуется как «нижняя сфера» эпистемической модальности, связанной с понятиями веры и знания. Рассматриваемая в таком ракурсе эвиденциальность - даже при условии тесных связей с эпистемическим объектом - должна все же пониматься как отдельная категория. Автор диссертации в данном вопросе солидаризируется с Л. Юхансоиом, который пишет: «Маркеры являются определённым образом эпистемическими в том смысле, что они подразумевают некий объём опыта, но в их задачу не входит выражение отношения говорящего лица к сути содержания предполагаемого события или его знаний, полученных им из других источников» (Johanson 2000).

Эвиденциальные формы в тюркских языках не выражают такие эпистемические нюансы, как «какие доводы приводит говорящий для подтверждения верности предложения» или «насколько говорящий уверен в достоверности высказывания». Эпистемические и эвиденциальные показатели в турецком и алтайском языках кодируют совершенно разные познавательные сферы, и последние являются здесь независимыми друг от друга параметрами высказывания.

Известно, что эвиденциальность тесно связана с категорией перфекта. Перфект, главная функция которого заключаются в том, чтобы выражать действие, результаты которого продолжаются в настоящем времени, в подходящем контексте может передавать эвиденциальные значения, например восприятие или заключение (Comrie 1976; DeLancey 1997; Lazard 2001). «Каждый язык часто создает что-либо новое на основе уже существующего. В самой семантике перфекта были элементы, которые могли быть использованы для создания нового явления (абсентива. - Э.Б.) в языке, получившего особую функцию» (Серебренников 1960).

В турецком языке аффикс -miç, несомненно выражающий эвиденциальность, практически порвал связь с перфектом. И всё же нередко он в определенных случаях, точно так же, как в азербайджанском, может передавать значение перфекта (рассмотрение этой функции -miç выходит за рамки темы диссертации); например, в следующем примере аффикс не выражает никакого эвиденциалъного значения, а выступает как чистый перфект:

însan bir kari aldi mi, onunla öltinceye kadar yaçar. Ne aldm ne boçuyorsun? Kel mi? Kör mû, kambur mu? Topai mi? (...) dort beç senedir evlisiniz... bir kötü lakirdismi içitmemiçsin (C 47) 'Человек, как женился, так и живет с женой до самой смерти. Зачем ты женился, раз разводишься? Она что ли лысая? Или слепая, или горбатая? Или

хромая? Вы уже 4-5 лет женаты... ни одного худого слова ты от нее не слышал'.

Эвиденциальность в смысловом отношении охватывает прямую и косвенную информацию. Косвенная информация связана с информацией из вторых рук, прямая - из первых. При информации из первых рук говорящий выражает свое собственное мнение, опираясь на свое восприятие. Источник информации из вторых рук - след, оставленный событием, и слухи о событии. Согласно Л. Юхансону, источник знания не является критерием в употреблении тюркских эвиденциальных форм. По его мнению, «тот факт, что о En (narrated event - повествуемое событие) заявлено как косвенное со ссылкой на его восприятие познающим коммуникантом, и является критерием для тюркских индирективных форм. Их основная функция заключается в том, чтобы выразить утверждение данного события через его осознание субъектом» (Johanson 2000).

В тюркском языкознании эвиденциальность долгое время описывалась в терминах «неочевидность», «субъективность», «неожиданность», «пересказывательность», «абсентив» и др. Несмотря на некоторую нечеткость, установленные тюркологами значения в основном были близки данным современной лингвистики. Например, еще в 20-х гг. XX в. В.А. Гордлевский в своей грамматике турецкого языка выделил у аффикса -mij три значения из известных субкатегорий эвиденциалъности: «а) момент повествования -исторической передачи, б) момент следствия - результат действия: он уже уехал (= его здесь нет), в) момент внезапного умозаключения» (Гордлевский 1928). Он также утверждал, что -mi? указывает на «г) момент сомнения: кажется» (Там же). Последнее значение этого аффикса дискутируется и в наше время в связи с толкованием эпистемической модальности

При рассматрении эвиденциальности мы должны отличать эвиденциальные формы от неэвиденциальных. Претерит -ди или формы настоящего времени невозможно представлять формами непосредственного наблюдения.

II глава - «Категория эвиденциальности и её субкатегории в турецком и алтайском языках», - состоящая из 4 разделов, начинается с уточнения терминологического аппарата, который используется в современном языкознании для категории эвиденциальности. Однако эти термины рассматриваются нами прежде всего применительно к тюркскому языковому материалу, то есть оцениваются результаты их приложения к тюркским языкам, которые мы видим или в работах тюркологов, или в трудах других лингвистов, использующих факты этих языков. Поэтому в указанном

аспекте характеризуются такие понятия и термины, как сюрприз-удивление, миративность, медиативность, адмиративность, перцептуальная и инференциальная эвиденциальность (их соотношение, познавательная и диагностическая особенность) и др.; кроме того, обсуждаются вопросы о соотношении семантики предположения или сомнения и других значений эвиденциальности, а также случаи неэвиденциального употребления турецкого аффикса -гш? в предикативной функции или использование неграмматических способов в турецком и алтайском языках.

Особый вопрос - квалификация морфологического статуса показателей эвиденциальности в турецком и алтайском языках (частицы, частицы-клитики, модальные слова, особые связки, предикативы и пр. - ?); поскольку эта проблема в тюркологии специально не рассматривалась и остается нерешенной, мы в диссертации также не обращаемся к данному теоретическому вопросу, ответ на который можно дать только после изучения категории в целом ряде языков. Поэтому мы условно пользуемся названиями «эвиденциальная / модальная связка» (Барулин 1984; 1987), иногда «частица», или «маркер», или «форма».

В этой главе эвиденциальные показатели описываются исходя из их функций. При рассмотрении каждой их функции последовательно рассматриваются грамматические формы, которые выражают завершенное действие, а также финитные аналитические конструкции (причастие + эвиденциальная связка и имя существительное + эвиденциальная связка). При выявлении и описании различных эвиденциальных форм в турецком и алтайском языках проводится их формальное и содержательное сопоставление.

В работе Д. Слобина и А. Аксу (1982), значительно стимулировавшей изучение эвиденциальности в турецком языке, на основе серьезного анализа форм -ггп? и ¡гш§ выделены такие их эвиденциальные употребления, как а) передача слухов, б) вывод о произошедшем событии, в) внезапное заключение (сюрприз). Авторы утверждают, что самая широкая сфера употребления этих форм ориентирована на то, чтобы «указывать для неподготовленных умов на относительную новизну события (сюрприз) и сообщать о неусвоенных (неосознанных) сведениях» (81оЬт-Акзи 1982). С. Деланси, который ссылается прежде всего на указанное толкование Слобина и Аксу, впервые выделил даже особую категорию, назвав ее «миративность»: её содержание заключается в указании на «информацию, являющуюся новой, но ещё не предстающей как часть целостной картины мира (говорящего)» ШеЬапсеу 1997). Действительно, в эвиденциальных системах тюркских языков

обозначение ситуаций или действий, возникающих для говорящего внезапно и неожиданно, имеет широкое распространение, однако этого явно недостаточно для того, чтобы принять предлагаемую трактовку. Для описания такой семантики применяется термин «адмиратив», выражающий в самом широком смысле идею удивления, восхищения, неожиданного заключения. Именно он используется в нашей работе для определения дополнительной семантической области, входящей в эвиденциальность.

Обычно эвиденциальные формы сопровождаются коннотацией, указывающей на известное дистанцирование факта сообщения от сообщаемого факта (то есть от ситуации). Принимая во внимание эту коннотацию дистанцирования, можно также утверждать, что эвиденциальность нередко вносит в коммуникацию дополнительный оттенок косвенной интерпретации ситуации. Другими словами, «если не говорится непосредственно о самом событии, а скорее о его восприятии, то всегда предполагается наличие некой дистанции» (Johanson 2000).Восприятие и вывод находятся в естественной взаимозависимости. Они относятся к познавательной способности (cognition) индивидуума, которая опирается на ощущение, восприятие и распознавание, умозаключение и которая отличается от чувств и желаний (эмоций). В некоторых исследованиях их объединяют под названием «инферентив». В своей работе мы их рассматриваем отдельно, хотя в некоторых ситуациях их достаточно сложно отличить, например, как в данном алтайском предложении:

Арина уйыныуг учугын тудуп кбрдлд, шымыранып ийди. "Ба-таа, ¡ееренек, удабас бозулу болотон mypytr ине " (АКЫС 90) 'Арина, пощупав корову, прошептала: «Да-а, бурёнка, оказывается, ты скоро будешь с телёнком»'. - Мы убеждены, что если рассматривать это открытие Арины как восприятие, то нужно существенно расширить его понимание и, соответственно, изменить его толкование, поскольку здесь можно видеть и ситуацию логического вывода.

В языках редко используются эвиденциальные формы глаголов 1-го лица; это, надо думать, объясняется тем, что говорящий обычно отдаёт себе отчёт в том, что он делает или ощущает. Тем не менее говорящий может «отключиться» от ситуации в случаях бессознательного (подсознательного) или неконтролируемого исполнения действия (DeLancey 1997).

«Смысловая структура высказывания с выражением эвиденциальности может быть представлена следующим образом: вершину занимает смысловой элемент "пересказывание" и относящийся к нему субъект пересказывания, от первого зависит включенный предикат "сообщаемый факт" / ситуация, зависимые

включенный предикат "сообщаемый факт" / ситуация, зависимые элементы которого определяется его валентностью. Эта схема показывает все семантические субкатегории эвиденциальности» (Насилов 1983).

Таким образом, категория эвиденциальности указывает на то, как говорящий обосновывает свое высказывание о событии на базе трех возможных свидетельств: слухов или чьих-либо слов, собственного восприятия и собственного вывода. Указание на эти три вида источников информации, являющееся тремя основными значениями данной категории, её тремя субкатегориями, мы обозначаем соответственно как пересказывательность, перцептуальность и инференциальность. Каждый из них характеризуется в отдельных разделах второй главы диссертации (П.1.-П.З).

Пересказывательность

«В высказывании, источником сведений о событии которого служит информация от третьих лиц или из иных косвенных источников, говорящий выступает в роли передатчика знаний о состоявшемся событии, оказывается как бы пассивным информатором» (Насилов 1983). Семантика пересказывательных форм турецкого языка в русском языке иногда передается модальными словами «якобы, кажется, словно», но это возможно только в высказываниях, где наличествует прагматическая эмоциональная коннотация иронии.

Пересказывательность может иметь несколько вариаций: информация из вторых рук, информация из третьих рук и информация фольклорного характера. Самым естественным употреблением пересказывательности являются повествования: сказки, мифы, легенды, в которых события происходят в неопределённом времени и в неопределённом месте и где у рассказчика пет никаких прямых сведений о событиях.

Формы пересказывательности в турецком языке. Категория эвиденциальности в турецком языке выражается аффиксом -гш§ и модальной связкой ¡гш? (восходит к древнетюркской форме етп!). При соединении аффикса -гш? и ¡1Ш§ (в клитическом варианте) образуется комбинированная форма -пи$пи§ (< -гш$ ¡гш^). Данная форма часто дополнительно указывает на ироничность речи, однако при этом в некоторых ситуациях может еще обозначать плюсквамперфект.

Связку ¡гш§ было бы ошибочно характеризовать как выражающую «косвенное прошлое», «прошлое, известное по слухам». Её функционирование не включает в себя четкое выражение времени.

В турецком языке с эвиденциальной связкой imi$ могут сочетаться видовременные аффиксы, указывающие на незавершенность действия - -уог- и -makta-, указывающие на многократно или регулярно повторяющееся действие - аффиксы настоящего-будущего времени (аориста) в утвердительной форме -аг, в отрицательной форме -maz, аффикс будущего времени -асак и эвиденциальный аффикс -miç. Связка imiç также может сочетаться с аффиксом долженствовательного наклонения -malí, аффиксом условного наклонения -sa, в редких случаях с аффиксом -а желательного наклонения и с формой на -asi, выражающей будущее время и в отдельных случаях проклятие. В прагматических целях для передачи пренебрежения imiç еще может сочетаться с аффиксом 3-го лица -sin побудительного наклонения. Связка imiç не может сочетаться лишь с неэвиденциальным аффиксом -di.

В турецком языке данные эвиденциальные операторы принимают личные показатели первой группы. См. примеры:

Форма на -miç:

Raif, Mualla Hamma beni nasil buldugunu sormuç ve bana yaptigi teklifï ona da ima ederek hakkimda müsait cevap almiç. Birkaç giin sonra bunu bana haber verdi (BTR 49) 'Раиф спросил Муалля Ханым, как она меня находит, и, намекая ей на сделанное мне предложение, он получил благоприятный для меня ответ. Через несколько дней он мне об этом рассказал'.

В следующем примере один из говорящих недостаточно хорошо слышит, и второй участник разговора передает ему содержание слов третьего лица, используя показатель imiç:

"Gazeteyi okudunsa, verde bulmacayi çôzelim" (...).

"Ne diyor?"

"Gazeteyi okudunsa bulmacasmi çôzecekmiç" (H-I 245)

'«Если ты прочитал газету, передай ее мне, разгадаем кроссворд»

«Что он сказал?»

«Сказал, если ты прочитал газету, он будет решать кроссворд»'.

Формы пересказывательиости в алтайском языке. Как

отмечалось выше, алтайский язык достаточно богат различными эвиденциальными формами. При этом среди них только три регулярно указывают на пересказательность: -иптир, эмтир и болтыр. К этой группе можно также добавить форму волгой эмтир, схожую с болтыр. Все формы, за исключением аффикса -иптир, используются в именной сказуемости и в глагольной сказуемости при глаголах, выражающих разные видовременные оттенки. Показатели после финитного глагола с аффиксом -ган передают временное и аспектуальное значения.

Из указанных выше связка эмтир, так же как и турецкая тн§, лишена временного содержания. Синонимом аффикса -(ип)тир в алтайском языке выступает аналитическое образование -ган эмтир. Частица бол(уп)тыр (<бол- + -(ип)тир) указывает в то же время на прошлое, являясь при этом синонимом аналитического образования болгон эмтир. Синонимичность этих форм основывается на семантической близости аффикса -(ип)тир и формы -ган эмтир: аффикс -(ип)тир объединяет в себе как аспектуальные характеристики формы -ган, так и эвиденциальную семантику формы эмтир - бол-уптыр - бол-гон эмтир. Но форма болтыр тоже иногда сочетается с аффиксом перфекта -ган, и новообразованная форма на -ган болтыр, не теряя эвиденциальной семантики, обозначает плюсквамперфект (она вполне соответствует турецкой форме

Основное различие между болтыр и эмтир заключается, на наш взгляд, в том, что болтыр передает значение «наличия или существования», тогда как эмтир подобного самостоятельного значения не имеет. Иначе говоря, первая имеет отношение к временной парадигме и проявляет еще собственно глагольное значение, а эмтир в современном языке - просто частица вне отношения ко времени и без дополнительных значений. Частице бол(уп)тыр в турецком языке соответствует а) связка ¡гш§ со значением «оказывается, был»; б) сочетание уаггш? со значением «оказывается, был (наличествовал)»; в) форма о1ти? при учете значения глагола о1- 'стать', 'случиться'.

Сочетание причастий с индирективными показателями в алтайском языке. В алтайском языке имеется ряд характеризующихся разными видовременными значениями причастий, которые выполняют как нефинитные, так и финитные функции и с которыми говорящий может сочетать в предложении эвиденциальные показатели. Это следующие причастия: форма на -ган, обозначающая «завершенное действие»; аорист -ар (отрицательная форма -бас), указывающий на «неопределенно-настоящее время и неопределенное будущее»; причастие на -атан, выражающее такие различные видовременные оттенки, как длительное прошедшее, расширенное настоящее и конкретное будущее; форма на -галак, выражающая «еще незавершенное нереальное» действие и постоянно сохраняющая в своей природе отрицательный смысл. Причем только форма на -ган, сочетающаяся с эвиденциальными операторами, передает завершенное действие. Из этих причастий формы на -ган, -ар, -атан, выражающие различные аспектуальные и модальные оттенки, в составе аналитических

конструкций с вспомогательными глаголами могут образовывать финитные формы последних: -ип ]аткан. -ип турган, -ип ]урген и -ип отурган; эти конструкции передают длительность действия; конструкции могут быть также использованы и в нефинитной функции. Здесь аффикс -ган теряет свою перфектную функцию, а семантический акцент при этом перемещается на выражение длительности.

В алтайском языке помимо указанных причастий может сочетаться с эвиденциальными операторами деепричастная форма на -ганча. В отличие от причастия -галак, это деепричастие передает действие, которое должно было завершиться, но не завершилось.

В алтайском языке существуют стандартные личные показатели: 1-е л. ед. ч. -(и)м/-(ы)м\ 2-е л. ед.ч. -(и)гг/-(ы)н-, 3-е л. ед.ч. 0; 1-е л. мн.ч. -(и)с/-(ы)с, -(,и)бис/-(ы)быс; 2-е л.мн. ч. -(и)гер/-(ы)гар, -аар/-еер\ 3-е л. мн.ч. 0. Приведем примеры.

В следующем примере, который взят из фольклора, формы болтыр, эмтир и -иптир передают пересказывательность:

Ыйлап-ыйлап бу келерде, эки ле кози тижиген болтыр. Ийе-ийе бу келерде, эки эмчвги тижиген эмтир Эки костигг ол дор }ажы эки кара талай болуп эжигинегг колдоп агып чыга па бертир (МК, 59) 'От обильных слез (букв, плача-плача) оба ее глаза, оказывается, опухли. В стеснении, обе ее груди, оказывается, опухли. Слезы этих двух глаз, становясь двумя чёрными морями, оказывается, вытекли, разлившись из дверей'.

Перцептуальность

В восприятии участвуют все органы чувств человека, но в первую очередь органы зрения - глаза; иначе говоря, здесь задействованы зрение, слух, вкус, обоняние, тактильные ощущения и пр. Указание на роль всей этой сенсорики в получении информации о событии может быть отражено в турецком и алтайском языках специальными эвиденциальными формами.

Перцептуальная эвиденциальность имеет прямую связь со сферой дейксиса. В турецком языке аффикс -mi§ свободно может подчеркивать воспринимающееся событие после завершения данного действия, причем связка im i? обычно не указывает на воспринимающееся событие в глагольных сказуемых. Напротив, подобные примеры характерны для алтайского языка и встречаются достаточно часто.

В этом турецком примере глагол-сказуемое в форме на -mi? указывает на слуховое восприятие:

Agikta bin denize girmi$. Kulaflanmn sesi oyle belirli ki... (H-II 103) 'Вдалеке, видимо, кто-то купался в море. Плеск воды под его руками был так явственно слышен...'

В алтайском языке кроме рассмотренных выше универсальных эвиденциальных форм существуют еще две формы: турбай и туру ине. Данные формы однозначно и регулярно передают новую, неосознанную информацию, именно поэтому мы обе данные формы квалифицируем как формы адмиратива. Передаваемая адмиративом новая информация обычно опровергает прежние суждения или ожидания говорящего. Что касается форм -иптир, эмтир и болтыр, то для них такие смыслы являются только контекстными коннотациями, хотя сочетания этих стандартных форм с предикативом ине (сокращенная форма - не) тоже могут передавать значение адмиратива. Примеры из алтайского языка:

Эки кижи келзе, чын ла, jeepen уй je ле деген куу бозу чыгарып салтыр Чдби тушкепек эмтир (АК 16) 'Когда пришли два человека, рыжая корова и вправду, оказывается, родила огромного телёнка. Оказывается, послед ещё не выпал'.

Пример с формой на -ган турбай:

А бис байа бу агаштар чаптык эткен учун, кдруп болбогон турбайыс! (АК 91) 'Оказывается, мы это не могли недавно видеть из-за того, что деревья мешали!'

В следующем алтайском примере предикатив ине привносит в предложение семантику удивления. В другом примере он кодирует слуховое восприятие:

Олор чындап та, бисти истежип келгилеп jamxaH эмтир не. Бу ла отур алган тажымныи- алты куйнында эрмектешкендери jan-japm угулуп турган не (KJ-II 92) 'Оказывается, они действительно идут по нашему следу. Внизу, под этим самым камнем, где я сижу, ясно было слышно, что они разговаривали'.

Ончозын кыргылап салт, эдулер. Карын, сен тиру турууг не! Мен сени божодып койт деп сананбай Сеге штык кадаарда, сен тен кыймыктабаагг да (KJ-IT 68) 'Всех истребили окаянные. Слава богу, ты оказался жив. Я думал, что тебя уничтожили. Когда тебя проткнули штыком, ты ведь даже не шевелился'.

Инференциальность

Вывод означает, что информация о событии создается исходя из некоторых наблюдаемых или воспринимаемых доказательств, на основании чего можно судить о произошедшем или протекающем процессе. Так как вывод реализуется в опосредованном виде, его можно называть опосредованной эвиденциальностью. Его также

можно называть «отражённым доказательством», как это предлагает В.А. Плунгян.

В случаях инференциальной эвиденциальности ментальные акции говорящего могут интерпретироваться таким образом: «насколько я понимаю»; «на основании моего опыта я заключаю, что»; «на основании очевидных данных возможно вывести, что».

Формы инференциальности в турецком языке. В турецком языке аффикс -mi? и связка imi? также могут передавать значение умозаключения. Аффикс -mi? по причине своей перфектной составляющей может легко использоваться для передачи вывода, эвиденциальная связка imi?, лишенная ссылки на время, реже передает в глагольных предложениях значение умозаключения и практически не употребляется в предложениях, содержание которых ориентировано на будущее.

Формы инференциальности в алтайском языке. В алтайском языке количество форм инференциальной эвиденциальности следует увеличить до семи членов благодаря включению новых форм с туру и jam. Они соответствуют русским модальным словам видимо, по-видимому Формы туру и jam в предложении употребляются только при глагольных сказуемых, причем jam лишь в 3-ем лице. Вместе с тем, у этих форм в плане модальности имеется еще одно отличительное свойство: они обозначают, что действие произошло / происходит / произойдёт вопреки ожиданиям говорящего; говорящему "этого не хочется"; "придется смириться с тем, что ..." (ср.: Тыбыкова 1991). При сочетании с перфектом на -ган эти формы по значению почти соответствуют турецкой форме на -mi§, однако при выводе в плоскости настоящего и будущего времени они не соответствуют связке imi?; в таком употреблении им соответствуют турецкие лексические средства типа anla?ilan 'ясно', gorunen о ki 'видимо', gorunii?e bakilirsa 'по-видимому', a?ikar(dir) 'очевидно'.

В примерах из турецкого языка аффикс -mi? выражает вывод об абстрактных действиях:

Baktim, ocakta bir paket makarna ha?laniyor. Karim, ben eve d6nmem sanmi?. ^ocuklara makarna yedirecek de mutfak parasiyla pabu9 alacak... Bilmez miyim onu ben? (YG 101) 'Я увидел, что в очаге готовятся макароны. Очевидно, моя жена подумала, что я не вернусь домой. Накормит детей макаронами и купит себе на эти (доел.: кухонные) деньги туфли. Неужели я не знаю её?'

Bu resimlerden anhyoruz ki, е?уа ve insanlar, at retinasina, genjekte olduklarindan yarim misli daha iri aksediyorlarmi?. (H 212) 'Мы понимаем из этих рисунков, что вещи и люди отражаются на сетчатке лошади наполовину больше, чем они есть на самом деле.

В следующем примере из алтайского языка маркеры эмтир и болтыр выражают вывод, основанный на физических, реальных доводах и доказательствах:

"Бот, кдр тураар ба, уулдар. Бого тойо ажангылап алган эмтир, бу кулуктерин*. Бу чел ]адыры, этту-эшту, аш-курсакту болтыр быларлар" (KJ-II 89) "Вот видите, ребята. Видимо, здесь досыта наелись эти негодяи. Вот лежат жилы; видимо, они в мясе, в требухе были" '.

В другом примере употреблена форма туру для обозначения события, которое произошло и произойдет вопреки надеждам самих говорящих - матери и отца:

Канымнауг айрылган уулым сен, кылыгы башкада длгон турун ' Карыма салып эркелеген уулым, катап адаггды кдрбдс турун-! (AM 126-127) 'Ты мой сын, вышедший из крови моей, видимо, погиб ты в чужом краю. Сын мой, которого я нежил в руках, видимо, больше своего отца не увидишь'.

Прагматические коннотации в сфере эвиденциальности. Одной из самых характерных особенностей турецких эвиденциальных форм является сопровождение их прагматическим смыслом иронии как явлением коннотации. Обе известные формы могут выражать иронию, но наш языковой материал показывает, что эвиденциальная связка imi§ более часто привносит коннотацию иронии. Причем можно видеть, что ирония возможна при каждой из трех функций (или субкатегорий) эвиденциальности. Согласно Д, Слобину и А. Аксу, слухи отягощаются иронией из-за того, что они оказываются неправдоподобными (Slobin & Aksu 1982). Естественно, у слухов тоже есть элемент неопределённости, но причина появления иронической коннотации не только в этом. Человек, сопровождающий высказывание своей иронией, обращается к эвиденциальным формам потому, что он так относится - с некоторым предубеждением - к субъекту, от которого впервые получил какую-то информацию. Говорящее лицо употребляет данные формы в своем высказывании для того, чтобы «поставить акцент на эмоциональную дистанцию между лицом-информантом и собою» (Johanson 2000). Это дистанцирование может служить целям уничижительного, пренебрежительного отношения к субъекту пересказывания.

В приведенных примерах ирония реализуется на базе вывода:

- Kapiyi neden aijmadm? diye yuziine vurdum. - Ne pi^kinmij!

- Sana ne? Ev benim degil mi? ister a9anm kapismi, istersem aijmam, dedi. (YG 98)

- 'Почему ты не открыла дверь? - Сделал я ей замечание. - Что за наглость!

- Тебе-то что? Разве дом не мой, хочу открою, хочу нет, - сказала

она'.

Ben iiç kurçundan birini vurdum. Fasarya hiçbirini vuramadi. "Tam muhafiz yapacak adami bulmuçlar" dedim. (H-I 310) 'Я уложил из трех пуль одну. Фасаря не попал ни разу. Я сказал: "Они как раз нашли того человека, который будет охранником". - Здесь имеется коннотация пренебрежения на базе вывода.

В эвиденциальных формах турецкого языка может присутствовать прагматический оттенок комплиментарности. В данном контексте изысканного литературного разговора ответ слушателя воспринимается как комплимент говорящему на основе вывода:

"Felek demiçler buna. .. Kimisini azdirir, kimisini üzdürür, kimisini ezdirir, kimisinin de çair Nesimî gibi derisini yüzdürür"

"Neler de bilirmiçsin sen..." (H-I 244)

- 'Это называют судьбой... Кого-то она сбивает с пути, кого-то огорчает, кого-то унижает, а с кого-то, как с поэта Несими, снимает кожу.

- Вот как ты полагаешь...'

Одной из распространенных неточностей в традиционных грамматических исследованиях, посвященных эвиденциальности в тюркских языках, является утверждение о том, что она несет в себе значения «недостоверности, сомнения, предположения, неуверенности». В сущности, это утверждение, связанное с отношениями между категорией эвиденциальности и эпистемической модальностью, является не совсем оправданным. Тюркские эвиденциальные формы не выражают значения сомнения, недостоверности, неуверенности, предположения (Lazard 2001; Johanson 2000), однако они могут иметь прагматическую коннотацию в особых контекстах и в сочетаниях со словами herhalde, galiba, saninm, zannederim и др. В следующем турецком примере слово galiba 'вероятно' употребляется вместе с эвиденциальной связкой imiç:

"Günahi boynuna," dedi. "Galiba ona buna kadin bulmada da uzmanligi varmiç".

Üstüne agirlik basan görgüsüz delikanli: "Mümkündür," dedi. "Herçey beklenir ondan" (H-II114)

'Он сказал: "Это его грех. Вероятно, у него есть еще способность найти женщин на то и на сё". Заспанный нетактичный молодой человек сказал: "Возможно... От него можно ожидать всякое" .

Передача эпистемического вывода модальными словами з алтайском языке осуществляется лишь с помощью словоформы туру 'видимо, по-видимому'. Другие формы в алтайском языке не могут

быть использованы в одном и том же предложении совместно со словом баша 'наверно; вероятно; скорее всего; очевидно'.

Прагматические коннотации не характерны для алтайской системы эвиденциальности. Но некоторые употребления форм туру ине, туру и jam могут носить прагматические значения.

В III главе - «Эвиденциальность в лексической сфере», -состоящей из трех разделов, рассматриваются лексические средства, участвующие в передаче эвиденциальных смыслов. С их помощью удается более точно указать на конкретный источник информации о событии, которое излагает говорящий. Помимо общих выражений типа «как говорят / говорится» может быть названо конкретное лицо, сообщившее данные сведения - «как сказал г-н N», «как сообщила газета N» и пр. Эти лексические средства характеризуются в диссертации также сообразно трем субкатегориям эвиденциальности. Пересказывательность

В турецком языке десятки выражений могут употребляться в данной функции. В начале предложения используются обороты речи с союзом ki: ijittim ki/duydum ki 'я услышал, что'; diyorlar ki/anlatiyorlar ki 'говорят, что/рассказывают, что'; naklediyorlar ki/ aktariyor-lar ki 'пересказывают/передают, что', anlattiklarma göre 'как расказывают'; söylentilere bakilirsa 'смотря (обращая внимание) на слухи' и .т.п. Без союза ki те же обороты речи употребляются в конце предложения в сочетании с соединительным словом diye 'говоря, думая таким образом': diye ifittim/diye duydum 'услышал таким образом'; diyorlar/diye söylüyorlar 'говорят / говорят таким образом'; diye naklediyorlar /diye aktanyorlar 'пересказывают/передают'. Кроме того, в пересказывательных высказываниях слова, выражающие недоверие и иронию типа sözde 'якобы', 'как будто', sözümona 'пресловутый', 'что-то вроде', güya 'якобы', 'словно', 'кажется', а также meger/megerse, выражающее адмиратив, могут в предложении сопровождать эвиденциальные операторы. Например:

Güya ben heykeli dikilecek derecede yüksek bir §ahsiyet degilmi§im. Bu sevdadan vazge^ersem daha iyi edermijim, vs., vs. Tabii bunlara aldirdigim yok. Gülüp ge^yorum (H-I 37) 'Кажется, я не до такой степени великая личность, чтобы поставили мне памятник. Видишь ли, если я откажусь от этой страсти, то я якобы поступлю хорошо и т.д., и т.д. Конечно, я не обращаю внимания на всё это. [Это] я даже с улыбкой отвергаю (не замечаю)'.

(...) tebrik ederim. Evlenmi§siniz diye iijittim (С 175) '(...) поздравляло. Я услышал, что вы поженились'.

Anlatirlar; sütten kesildigimde evi birbirine ge^irmijim (H-I 328) 'Рассказывают, я, оказывается, перессорил весь дом, когда меня отняли от груди'.

Пересказывательная эвиденциальность в алтайском языке и в морфологической, и в лексической сфере менее представительна в сравнении турецким языком. Эту функцию можно обозначить словами и выражениями: дежет/дежер 'говорят' den, айдыжат или den, айдыжатан 'говорят' айдыжып jam 'говорят'. Такие выражения могут включаться в текст, но они никогда не сопровождают эвиденциальные показатели в рамках одного предложения.

Перцепция

В турецком языке глаголы зрительного восприятия, такие, как görmek 'видеть', bakmak 'смотреть, взглянуть', gözlemek 'наблюдать, высматривать', göz atmak 'оглядеть, взглянуть', görünmek 'виднеться, показываться, появляться' могут употребляться в тексте, но только не в том предложении, где есть формы эвиденциальности; например:

§emsi'nin oda kapisinin önünden geferken anahtar deliginden bakti: Yatmi? (C 117) 'Когда он проходил мимо двери комнаты Шемси, он взглянул через замочную скважину; (Видно) тот уже спал'.

В алтайском языке представлено много лексических средств для выражения перцептуальной эвиденциальности. В этом языке существуют оформившиеся обороты речи: корзо 'увидев', келип корзо 'приехав (и так) увидел', кдрор болзо 'увидел', коргожин 'когда он увидел, когда он посмотрел', келип коргожин 'когда он приехал, он увидел', уккажын 'когда он услышал', укса 'услышав', угуп тыггдалагажын 'когда он послушал', тыьгдалаза 'послушав' и т.п.

Келип корзо, кыстар одындагылап ]урген эмтир (АК 8) 'Когда он подошел, он увидел, что девушки, оказывается, собирают дрова'.

Тыггдаланып уккажын: эйе, чын ла ammy кижинин- табыжы эмтир (KJ-II 202) 'Когда он внимательно прислушался, (выяснилось, что) да, это, действительно, звук всадников'.

Инференция

В турецком языке имеется целый ряд выражений, которые способны указывать на вывод как на источник информации: a9ik (ki) 'явно (что)', aijikar (ki) 'очевидно (что)', bariz (ki) 'ясно (что)', belli (ki) 'известно (что), ясно (что)', demek (ki) 'значит, выясняется', anlajiliyor (ki) 'явствует, становится понятным1. Кроме того, в предложениях могут присутствовать такие выражения: juna ikna oldum (ki) 'я убедился (в том, что)'; juna kanaat getirdim (ki) 'я удостоверился (в том, что)', §una inandim (ki) 'я (уже) уверен (в том, что)'. В случае инференциальности тоже может употребляться показатель адмиратива meger, выражающий удивление и изумление.

Tavanlarda is gôrûnmiiyor. Demek yeni matolin vuralmu? (YG 43) 'На потолке не видно копоти. Значит, его недавно покрасили'.

Belli ki babasma çekmiç (H-1252) 'Очевидно, он уродился в отца'.

Meger ne kadar severmiç Cavidan'i? Nereye baksa onu gôriir gibi oluyordu. (H-I 89) 'Неужели он так сильно любил Джавидан? Он словно видел её, куда бы ни смотрел'.

В алтайском языке подобные лексические средства используются крайне редко. Иногда встречаются словоформы огдодьгм 'я понял' и бшдгш 'я (уже) узнал'.

IV глава - «Категория эвидеициальности в других тюркских языках», - содержит краткую информацию об особенностях проявления рассматриваемой категории в некоторых тюркских языках. Прежде всего снова констатируется тот факт, что и в других тюркских языках перфект обычно имеет ту же тенденцию приобретать эвиденциальную функцию: аффиксы перфекта -miç, -ган, -ип(тир). Иногда эти маркеры продолжают выражать собственно перфект и в то же время эвиденциальные смыслы. Так, например, в татарском и башкирском языках показатель результативности на -ган может передавать значение косвенной информации. В азербайджанском языке аффиксы с пересказывательным значением -mis и -ip(tir) служат и как операторы обычного перфекта. Хотя аффиксы перфекта различаются по языкам, обращает на себя внимание наличие в них нескольких эвиденциальных связок (частиц) экен~экан~иккен (в узбекском, уйгурском, казахском, киргизском), эмиш~имиш (в узбекском, уйгурском, татарском, азербайджанском, гагаузском языках; в якутском в закономерной форме эбит), полтыр (в хакасском и шорском), которые являются универсальными показателями эвидеициальности.

Тюркские языки, как обладающие грамматическими средствами выражения категории эвидеициальности в указанных её проявлениях, на мировой языковой карте не являются исключением, поэтому в диссертацию включена небольшая глава, в которой приводятся некоторые факты типологического плана. Это V глава - «Категория эвидеициальности в языках мира». Для индоевропейских языков косвенность имеет второстепенное значение и выражается скрыто. Эти языки в большей мере используют лексические, синтаксические и тональные средства, чем грамматические способы. Хотя здесь имеются исключения, а именно: балканские языки (албанский, болгарский, македонский), прибалтийские языки (латвийский, литовский), армянский язык, таджикский язык, частично персидский, дари и курдский языки располагают категорией эвидеициальности.

Японский язык, корейский язык, монгольские языки, языки Тибета, языки американских индейцев, языки Кавказа (грузинский, дагестанские), тунгусо-маньчжурские языки, финно-угорские языки имеют грамматические средства, чтобы выражать эвиденциальные идеи.

В Заключении подводятся итоги и суммируются результаты исследования, дается сводное сопоставление эвиденциальной семантики и форм ее выражения в двух языках (см. Табл. 1).

Диссертационное исследование показало, что ведущей функцией категории эвиденциальности в турецком языке является указание на такой источник информации о событии, как молва, слухи, некое известие, в то время как для алтайского языка первично обозначение области познания говорящего.

Результаты нашего исследования, а также знакомство с имеющейся тюркологической литературой говорят о том, что на фоне других современных тюркских языков категория эвиденциальности в алтайском языке, как нам представляется, является самой развитой, если, конечно, более глубокое изучение этой категории в сравнительном плане не даст иных выводов.

Таблица 1. Сводная таблица эвиденциальных показателей турецкого и алтайского языков

Формы алтайского языка Формы турецкого языка

Функции Формы -иптир эмтир болтыр турбай туру ине ]ат тур)> -ГШ? ит§

Время + - + - - - - + -

Пересказ + + + - - - - + +

Восприятие + + + + + - + +

Вывод + + + + + + + + +

Адмиратив +/- +/- + + - - +/- +/-

Действия вопреки позиции говорящего - - - - - + + - -

Основные положения диссертации нашли отражение в следующих публикациях автора.

1. Категория эвиденциальности в турецком и алтайском языках // Дагестанский лингвистический сборник. Вып. 15. М.:ИЯ РАН, 2005. -С. 20-27.

2. О трех подзначениях категории эвиденциальности в турецком языке // Вопросы гуманитарных наук. № 3. М.: Компания Спутник +, 2005.-С. 15-17.

3. Система показателей эвиденциальности в алтайском языке // Вопросы гуманитарных наук. № 3. М.: Компания Спутник +, 2005. -С. 18-20.

Принято к исполнению 11/05/2005 Исполнено 12/05/2005

Заказ № 848 Тираж 100 экз

ООО «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 Москва, Балаклавский пр-т, 20-2-93 (095) 747-64-70 www.autoreferat.ru

РНБ Русский фонд

2006-4 6687

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Баджанлы Эйюп

Введение

I гл. Общие проблемы эвиденциальности

1.1. Эвиденциальность в общем языкознании

1.1.1. Вопросы терминологии

1.1.2. Эвиденциальность и эпистемическая модальность

1.1.3. Перфект и эвиденциальность

1.1.4. Прямая и косвенная информация

1.2. Эвиденциальность в тюркском языкознании 24 1.2.1 О соотношении значения -ГАн и -m

§ в разных тюркских языках

1.2.2. К вопросу выражении претеритом -di, значение «очевидного» прошедшего времени

1.2.3. К вопросу о роли форм плюсквамперфекта в тюркских языках

II гл. Категория эвиденциальности и её субкатегории в турецком языке в сопоставлении с алтайским языком

И.О. Проблемы определения тюркской категории эвиденциальности

II.0.1. Термины эвиденциальность, сюрприз, миративность / адмиративность и медиативность

II.0.2. К вопросу о морфологическом статусе показателей категории эвиденциальности в турецком и алтайском языках

И.0.3 Эвиденциальность и отстояние от ситуации

II.0.4. Эвиденциальность и познавательная сфера

II.0.5. Неграмматические эвиденциальные конструкции в турецком и алтайском языках

II.0.6. Неэвиденциальное употребление турецкого аффикса -m

§ в качестве перфекта

II.0.7. Классификация семантических типов эвиденциальности

II.0.8. Контекст и ссылка на источник информации

И.0.9. Эвиденциальность и обозначение неконтролируемого действия

II.1. Пересказывательность

II. 1.1. Формы пересказывателности в турецком языке

И. 1.1.1. Возможные комбинации с использованием связки im

§ в турецком языке

II. 1.2. Формы пересказывателности в алтайском языке

И. 1.2.1 Сочетание причастий с эвиденциальными связками в алтайском языке

II. 1.3. Пересказывательность в формах перфекта

II. 1.3.1. В турецком языке

II. 1.3.1 Л. Форма на -m

§

И. 1.3.1.2. Форма на -m

§mi§ (< -m

§ im

§)

II. 1.3.2. В алтайском языке

И. 1.3.2.1. Форма на -иптир

II. 1.3.2.2. Форма на -ган эмтир

II. 1.3.2.3. Формы на -ган болтыр и -ган болгон эмтир

II. 1.3.2.4. Взаимоотношение маркеров -ыптыр, -ган эмтир и -ган бол(уп)тыр

II. 1.4. Пересказывательность в формах глагольной и именной сказуемости в сочетании с эвиденциальными связками

II. 1.4.1. В турецком языке

II. 1.4.1.1. Связка im

§ в формах глагольной сказуемости

II. 1.4.1.2. Связка im

§ в формах именной сказуемости

II. 1.4.2. В алтайском языке

II. 1.4.2.1. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах глагольной сказуемости

II. 1.4.2.2. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах именной сказуемости

И. 1.4.2.3. Взаимоотношение показателей эмтир и бол(уп)тыр

II.2. Перцептуальность

11.2.1. Формы перцептуальности в турецком языке

11.2.2. Формы перцептуальности в алтайском языке

11.2.3. Перцептуальная семантика в формах перфекта 104 И.2.3.1. В турецком языке

И.2.3.1.1. Форма на-m

§

И.2.3.2. В алтайском языке

И.2.3.2.1. Форма на -иптир

11.2.3.2.2. Форма на -ган эмтир

11.2.3.2.3. Формы на -ган болтыр и -ган болгон эмтир

11.2.3.2.4. Форма на -ган турбай 107 И.2.3.2.5. Форма на -ган туру ине

11.2.4. Перцептуальная семантика в формах глагольной и именной сказуемости в сочетании с эвиденциальными связками

II.2.4.1. В турецком языке

II.2.4.1.1. Связка im

§ в формах глагольной сказуемости

II.2.4.1.2. Связка im

§ в формах именной сказуемости

II.2.4.2. В алтайском языке

11.2.4.2.1. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах глагольной сказуемости

11.2.4.2.2. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах именной сказуемости

11.2.4.2.3. Связки турбай и туру ине в формах глагольной сказуемости

11.2.4.2.4. Связки турбай и туру ине в формах именной сказуемости

II.3. Инференциальность

11.3.1. Формы инференциальности в турецком языке

11.3.2. Формы инференциальности в алтайском языке

11.3.3. Инференциальность в формах перфекта

11.3.3.1. В турецком языке 132 II.3.3.1.1. Форма на -m

§

11.3.3.2. В алтайском языке

11.3.3.2.1. Форма на -иптир

11.3.3.2.2. Форма на -ган эмтир

11.3.3.2.3. Формы на -ган болтыр и -ган болгон эмтир

11.3.3.2.4. Форма на -ган турбай

11.3.3.2.5. Форма на -ган туру ине

11.3.3.2.6. Форма на -ган туру

11.3.3.2.7. Форма на -ган jam

II.3.4. Инференциальность в формах глагольной и именной сказуемости в сочетании с эвиденциальными связками

11.3.4.1. В турецком языке

11.3.4.1.1. Связка im

§ в формах глагольной сказуемости

11.3.4.1.2. Связка im

§ в формах именной сказуемости

11.3.4.2. В алтайском языке

И.3.4.2.1. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах глагольной сказуемости

И.3.4.2.2. Связки эмтир, болтыр и болгон эмтир в формах именной сказуемости

11.3.4.2.3. Связки турбай и туру ине в формах глагольной сказуемости

11.3.4.2.4. Связки турбай и туру ине в формах именной сказуемости

И.3.4.2.5. Связки туру и jam в формах глагольной сказуемости

II.4. Прагматические коннотации в сфере эвиденнциальности

11.4.1. Прагматические коннотации в турецком языке

11.4.1.1. Выражение иронии

11.4.1.2. Коннотация «сомнение»

11.4.1.3. Коннотация «комплиментарность»

11.4.1.4. Коннотация «гипотеза»

11.4.1.5. Значение пренебрежения

11.4.1.6. Коннотация «равнодушие»

11.4.1.7. Прагматическое значение «шутка»

11.4.2. Прагматические коннотацции в алтайском языке с семантикой иронии

III гл. Эвиденциальность в лексической сфере

111.1. Пересказывательность 162 III. 1.1. В турецком языке

111.2. Перцептуальность

111.2.1. В турецком языке

111.2.2. В алтайском языке

111.3. Инференциальность

111.3.1. В турецком языке

111.3.2. В алтайском языке

IV гл. Категория эвиденциальность в других тюркских языках

V гл. Эвиденциальность в языках мира

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Баджанлы Эйюп

Основным объектом изучения в данной работе является широко используемое в современной лингвистике понятие "эвиденциальность" и связанный с ним круг языковых явлений, которые выражаются специальными грамматическими средствами (маркерами) в двух тюркских языках - прежде всего в турецком, и в алтайском, - принадлежащих к двум разным классификационным подгруппам одной семьи. Турецкий язык -государственный язык Турецкой Республики, на нем говорит около 75 млн. чел., согласно принятой лингвистической классификации, он относится к огузо-сельджукской подгруппе огузской группы тюркской языковой семьи; алтайский язык - государственный язык (наряду с русским языком) Республики Алтай в составе Российской Федерации, число говорящих - около 70 тыс. чел., входит в киргизско-кыпчакскую группу тюркских языков.

О существовании указанных средств в тюркских языках, как и во многих языках иной типологии было известно практически из первых их описательных грамматик, но новые сведения о статусе таких грамматических форм и об особенностях их функций получены в результате исследований последних десятилетий.

Самое общее определение понятия «эвиденциальность» - это языковая кодировка (т.е. обозначение) источника информации о передаваемом событии. В работах, представляющих эвиденциальность как частную категорию в рамках модальности, это определение расширяется до такого: языковая кодировка источника и степени надежности информации. Эвиденциальные формы отвечают на вопрос «Откуда ты знаешь о данном событии?» Несмотря на то, что в языках существуют разнообразные средства, позволяющие в предложении различными способами указывать на источник информации, не в каждом языке есть возможность ссылаться на такой источник с помощью грамматических (морфологических) способов.

Хотя на сегодняшний день наличествует целый ряд серьезных, но в то же время часто и спорных исследований о турецкой эвиденциальности (главные: Slobin & Aksu 1982; Johanson 2000), многие стороны этой категории остаются неосвещенными. Что касается алтайского языка, то система его эвиденциальных форм в широком и системном плане рассматривается в данной работе впервые. Более того, разделы работы, посвященные алтайскому языку, имеют особо важное значение, поскольку в них представлен анализ ряда впервые зафиксированных специализированных форм и показано их семантическое богатство. Так как алтайский язык имеет разнообразные грамматические формы, он значительно реже по сравнению с турецким языком выражает эвиденциальность с помощью лексических средств. Поэтому в алтайском языке отмечены только единичные модальные слова, несущие значение эвиденциальности.

Актуальность темы исследования определяется необходимостью, во-первых, дальнейшего уточнения особенностей функционирования категории эвиденциальности в турецком языке, во-вторых, отсутствием специальных исследований указанной категории в алтайском языке и, в-третьих, важностью сопоставительного изучения своеобразия проявления категории эвиденциальности в двух близкородственных языках.

Цель настоящего исследования - выявление и комплексное системное функционально-семантическое описание грамматических средств выражения эвиденциальности в турецком и алтайском языках, характеристика формальных и содержательных особенностей системы средств репрезентации эвиденциальных значений, выявленных в двух языках, в сопоставительном аспекте.

В связи с этим решаются следующие задачи:

1) выявить в турецком языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности;

2) описать функционально-семантические особенности каждой из выявленных форм;

3) выявить внутреннюю организацию категории эвиденциальности в турецком языке и показать ее членение на подкатегории (субкатегории);

4) определить условия функционирования данных форм в разных контекстах;

5) выявить в алтайском языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности и описать их функциональные особенности;

6) установить в сопоставительном плане идентифицирующие и дифференцирующие признаки эвиденциальных форм в двух языках, т.е. определить сходства и различия их семантики и функций.

Теоретической и методологической базой исследования послужили труды современных лингвистов по общему и тюркскому языкознанию, по теории грамматического значения, по функциональной грамматике и типологии, разрабатываемые на материале языков разных систем. В основу диссертационного исследования положены идеи и взгляды таких ученых, как Р. Якобсон, Н.А. Козинцева, Б.А. Серебренников, JI. Юхансон, В.А. Плунгян, В.Г. Гузев, Д.М. Насилов, Ж. Лазар, Д. Слобин, А. Аксу и др.

Основные методы исследования: описательный и сопоставительный методы, традиционный семасиологический подход «от формы к содержанию», а также ономасиологический - «от содержания к форме», в связи с чем в работе широко используются приёмы функционально-семантического, контекстуально-ситуативного и типологического анализа.

Научная новизна диссертации заключается в том, что категория эвиденциальности в ее субкатегориальных проявлениях в турецком языке впервые описывается как целостное языковое явление на основе единой методики с использованием современных теоретических подходов, что обеспечивает новизну и достоверность полученных результатов. Такое же научное решение получает впервые описываемая в тюркологии категория эвиденциальности в алтайском языке. Впервые категория эвиденциальности турецкого языка сопоставляется в формальном и семантическом аспектах с категорией эвиденциальности в алтайском языке, что представляет несомненный интерес для исторической грамматики турецкого языка, сравнительно-исторической грамматики тюркских языков в целом и общей типологии, поскольку рассматривается функционирование одной категории в близкородственных языках.

Теоретическая значимость определяется актуальностью разрабатываемой проблемы и предложенным системным описанием структуры и семантики категории эвиденциальности в турецком языке на фоне аналогичной категории в другом тюркском языке - алтайском, для которого эта категория исследуется впервые. Полученные научные результаты и теоретические положения работы могут быть применены в исследованиях по другим тюркским языкам, а также учтены в типологических разработках при изучении языковых универсалий. Они могут быть использованы при создании теоретической грамматики турецкого и алтайского языков.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть применены в преподавании соответствующих разделов практической и теоретической грамматики указанных языков, в практике перевода, при подготовке тем курсовых и дипломных работ, а также на практических занятиях по развитию коммуникативных навыков при изучении турецкого и алтайского языков.

Основной языковой материал, использованный в работе, извлечен из произведений турецкой и алтайской художественной литературы, фольклорных текстов, грамматических и лингвистических описаний, специальных исследований. Некоторые турецкие примеры, отражающие диалектные особенности Юго-Западной Анатолии, составлены самим автором как носителем местного турецкого диалекта.

Апробация работы. Материалы, ход исследования и его результаты докладывались на заседаниях кафедры тюркской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ, на Дмитриевских чтениях (ИСАА, октябрь 2004 г.), на Международных чтениях памяти кн. Н.С. Трубецкого «Евразия на перекрестке языков и культур» (МГЛУ, апрель 2005 г.), на Ломоносовских чтениях (МГУ, 2004 г.). По теме диссертации опубликованы 3 статьи.

Структура работы. Диссертация, объёмом 209 стр., состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографии, списка литературных источников.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Категория эвиденциальности в турецком языке в функционально-семантическом аспекте"

Вывод:

Муршудун дэ ган тэз^ги вармыш, анамла мубаЬисэ елэ]эндэ ypsjn хараб олду (С. 76) 'И у Мюршуда, оказывается, тоже высокое кровяное давление, во время спора с моей матерью ему стало плохо с сердцем'.

Восприятие:

Бахдым кердум ки, елэ дадашым да бурада имиш (С. 78) 'Посмотрев, я увидел, что и мой старший брат, оказывается, был здесь'.

Прагматическая функция в качестве иронии:

БэрэкэллаЬ, Ьачы, машаллаЬ, чох гочаг имишсэн! (С. 77-78) 'Молодец, Хаджи, молодец, какой же ты смелый, оказывается!'.

Несмотря на то что аффиксы -mis и -ib выражают завершенность действия и перфект, форма -ibmi§ (< -ип турур имиш) может выражать эвиденциальность восприятия и вывода. Согласно данным, полученным от информантов, говорящий, смотря на следы на земле, может сделать следующий вывод: Бурадан бир адам кэчибмиш 'Оказывается здесь прошел человек'. Такой же вывод можно передать другой посттерминальной формой — на -мишди, указывающей на восприятие говорящим предшествующего действия: Бурадан бир адам кэчмишди. Подобное употребление формы на -mi§ti в турецком языке возможно только в художественной литературе (см.: 1.2.3.).

Форме -ibmis азербайджанского языка в туркменском соответствует форма -ipmis, а в казахском -ipti mis. Они являются функциональными вариантами алтайского аффикса -ган эмтир. Во всех них - время прошедшее, действие законченное, результат сохраняется. Информация о действии получена из косвенных источников, то есть получена посредством вывода или услышана. Функция турецкой формы -mi§mi§ как варианта плюсквамперфекта сближает её с формами -ган болтыр и -ган болгон эмтир алтайского языка, с формой -иптикенмиш уйгурского языка и с формой -ибди экан узбекского языка (В. Насилов 1940: 96; Д. Насилов 1983: 182). Формы -mi§mi§, -ган болтыр, -иптикенмиш, -ипти мис и -ибди экан не являются центральными эвиденциальными формами сравнительно с другими формами - -mi§, -ган эмтир, -ган жен, -иптир, -ипти и -ибди.

Между тем, в языках кыпчакской группы очень распространена форма -ган жен (или -ган экан). Например, в каракалпакском языке «форма на -ган в сочетании с модальной связкой екен — в значении действия, которое совершилось заглазно, вне поля зрения говорящего» (Баскаков 1952, 439). В отличие от других кыпчакских языков, в карачаево-балкарском языке эке(н) не выражает никакой эвиденциальной семантики, а употребляется в вопросах, чтобы передать «любопытство, личную заинтересованность говорящего (.):

Сабий къалкъыдымы жен? 'Уснул ли ребенок (хорошо, если бы уснул)'» (Урусбиев 1963: 113).

Связка imi§ в говорах города Денизли в Юго-Западной Анатолии, употребляющаяся с аффиксом -asi, используется только при передаче слухов и часто передает коннотации плюсквамперфекта. У формы есть два варианта с долгими гласными Г и i — -aslmi§/-astmi§, возникающие при соединении последней гласной аффикса -asi и первой гласной связки imi§. Несмотря на то что в литературном языке -asi imi§ употребляется редко и всего лишь в иронических пересказываниях, но в этих районах он очень распространен со значением пересказывательности без иронии:

Misdiva, dtigiindti oyniyasTmi§ ~ литер. Mustafa dtigunde оупатц(тц) 'Говорят, что Мустафа потанцевал в свадьбе'.

Вигё galmasih deyasimi§in ~ литер. 'Buraya gelmesin' demi§(mi§)sin 'Говорят, что ты сказал: пусть не приходит сюда.

Показатель жен выступает косвенным показателем в кыпчакских языках; в турецком и азербайджанском языках также имеется словоформа iken, но в этих языках она участвует в образовании обстоятельственных форм с значением «в то время когда; когда». В обоих языках употребляется и стяженные варианты в форме -ken (Мирзэзадэ 1962: 287; Banguoglu 1974: 480 и д.). Деепричастие iken в турецком и азербайджанском присоединяется к другим модальным аффиксам и аффиксам наклонения. В турецком языке форма -mi§ken иногда со словом hazir указывает на особую семантику: Astimli polis: (.) diye dii§undu. (.) Hazir gelmi§ken §unlara astimimi gostersem mi? (H-II 38) 'Полицейский, страдающейся с астмой, (.) подумал так. (.) Раз уж я приехал (в больницу), давать ли им осматривать меня?'.

Связка жен в кыпчакских языках тоже не всегда употребляется в функции передачи косвенности. Например, в казахском языке в вопросительных предложениях жен передает значение «хотелось бы знать»: Хат кимден екен?

Хотилось бы знать, от кого это письмо?'. В этом языке связка также употребляется в оборотах как предикатив с значением бытия: Жаксы адам экеншгизди элгинде сдзштизден таныдым 'Я узнал, что вы есть хороший человек, в начале ваших слов' (Kutalmi? 1999).

Частотность использования эвиденциальных форм может быть связана с полом говорящего. Говорящие на саларском языке женщины имеют тенденцию к более широкому использованию пересказывательных форм. Даже прямые акты при изложении их женщинами зачастую характеризуются формой на -mis (Dwyer 2000: 57).

В эвиденциальной системе татарского языка употребляются обе известные связки: икен и имеш. «Частица ИкАн подчеркивает инференциальность, пересказывательность и адмиративность, частица ИмЕш которая исторически содержит древний перфект на -миш, маркирует слухи и в прагматике иронию» (Влодавская 2000: 2).

По значению прошедшее на -ып и прошедшее на -ган в основном совпадают. Основным в семантике прошедшего на -ып является обозначение действия, совершившегося в прошлом и результат которого есть налицо. «Вместе с тем форма на -ып, как и форма на -ган, может употребляться для выражения как очевидных, так и неочевидных действий» (Юсупов 1986: 128136).

В древних и в современных тюркских языках можно видеть два показатели, являющихся косвенными формами imi§ ~ етц и eken ~ ikken. Использование формы болтыр ~ полтыр в алтайском, хакасском и шорском языках указывает на то, что они с формальной точки зрения создали другую эвиденциальную систему. Несомненно, это обстоятельство говорит об устойчивости категории эвиденциальности в тюркских языках.

Характерно, что эвиденциальность актуальна даже для якутского и чувашского языков, первым потерявшим связи с другими тюркскими языками.

Известны якутская связка эбит (< древная тюркская связка ermis) и чувашская связка иккен (< древная тюркская связка erkeri).

В шорском языке формы опосредованностн информации на ~(п)тыр и -(п)чаттыр, а также аналитические конструкции сказуемого с участием связки полтыр в определённых контекстах способны выражать значение косвенной эвиденциальности и миративности (Невская 2001: 56). Из вышеуказанных форма ~(п)чаттыр обозначает постоянные действия, также как и форма -ып ]аткан эмтир в алтайском языке. И.А. Невская представляет нефинитную форму -ГанЫн так: «собственно миративная финитная форма на ГанЫн специализирована на выражении неожиданности информации при прямой эвиденциальности события» (Невская 2001: 56). Причастие -ГанЫн шорского языка ничем не отличается от алтайских форм, описанных в части II.0.3. Ниже первый пример из шорского языка указывает на восприятие, второй на фольклорный источник.

Iir saara Qistay ayas araz'inda tarislaq uy'ip ttika turibisti'r. Anarj korze, p'ilan pas parcatt'ir 'К вечеру Кыстай услышал посреди леса какой-то треск и замер. Потом он увидел, что, оказывается, это лось идет' (Невская 2001: 3).

Pir qatnap ktiskii tuzinda tayya araz'inda qustardiij pir ciil'iy polyan polt'ir 'Оказывается, однажды осенью посреди тайги было собрание птиц' (Невская 2001:4).

В тувинском языке эвиденциальный показатель -тыр употребляется и в качестве аффикса, и в качестве связки после видовременных форм. «Прошедшее на -ди, ожидаемое будущее на -галак, настоящее на -адыр не могут быть признанными в качестве эвиденциальных, так как они указывают на зрение или сенсоры говорящего» (Ооржак 2002: 8, 12). Формами эвиденциальности в тувинском языке являются ~(п)тыр и -гандыр. Они выступают как синонимы, кроме редких предположительных оттенков формы на -гандыр (ср.: Ооржак 2002: 10, 15):

Дагларда хар эрип кааптыр = Дагларда хар эрип калгандъю 'В горах растаял снег (я это увидел, когда попал туда) / (мне сказали об этом те, кто был там) / (судя по тому, что реки разлились, это так)' (Ооржак 2002: 10).

В некоторых языках, где аффикс -иптир стягивается до варианта -п и -пти, эвиденциальность может выражаться в сочетаниях с связками emi§, mis или соответствующим им eken. Тогда возникают формы -ptiken и -ptimi§ уйгурского языка, описанные В. Насиловым, а также -рйкептц < -ptir eken imi§ (Насилов 1940: 96; также см. Кайдаров 1966:377 ), -pti mis казахского языка (Kutalmi§ 1999:10) и -mi§mi§ (< -mi§ imi§), распространенные в Анатолии. Все они семантически соотносимы между собой.

Аффиксы перфекта -mi§, -ган, -ип(тир) «прошли ту стадию, когда они передавали значение определенной перфективности, и стали развиваться в направлении передачи неопределенной косвенности (Johanson 1999: 248). «В узбекском языке сохраняется и семантика перфекта; известно, что в истории узбекского языка она (-ибди) была обычным перфектом, конкурирующим с перфектом на -ган (или на -миги)» (Насилов Д. и др.). Добавим, историческое использование формы -ip в староосманском языке также указывает на то, что его оригинальной функцией была результативность.

Наблюдения говорят о том, что, несмотря на исторические изменения в разных языках соотношения между перфектным, результативным и эвиденциальным использованием тюркских аффиксов -gan, -mi§, -iptir (-ib, -ip, -ibdi, -ipti), во всех языках (за исключением imis в халаджском и кашкайском языках) эвиденциальные функции связок остаются стабильными.

Согласно Скотту Деланси «Турецкий язык является составной частью эвиденциального языкового пояса Старого мира, в который входят также албанский, болгарско-македонский и грузинский языки, где категории миративности и эвиденциальности сплетаются в единую систему» (DeLancey, 1997: 36; 2001: 370). «Это утверждение ставит факты с ног на голову. В действительности, турецкий язык - это составная часть «тюркского косвенного пояса», оказывающего влияние на многие соседствующие языки, что является результатом интенсивных контактов» (Johanson 2000/1: 83).

V гл. Категория эвиденциальность в языках мира

Языки предоставляют разный выбор для ментального отношения говорящего к тому, что он утверждает в речи» (Aksu-Ko? 2000: 15). «Эвиденциальность (медиативность/миративность) - только маленький регион умозрительного пространства, имеющего много измерений. Это регион, как и любые другие, различно обустраивается в разных языках» (Lazard 1999: 106). В языках мира, как это видно из лингвистических работ, «эвиденциальные различия больше всего и скорее всего описывают прошедшие ситуации, чем настоящие и будущие» (Song 2002: 148).

Эвиденциальность в той или иной мере бывает представлена как лексическим, так и грамматическим способами. Но в большинстве языков эвиденциальность обозначается не грамматически. Тюркские языки, балканские и кавказские языки, на которые оказали влияние тюркские языки, таджикский, на который оказал влияние узбекский язык, языки американских индейцев, языки Юго-восточной Азии (тибетский, бирманский), балтийские языки выражают эвиденциальность грамматическими способами (Comrie 1976:108; Aksu-Ko? 1986: 248; De Haan 2001/11: 193-219; Johanson 1999: 246; 2000Л: 84; 2000/11: 78-80; Bulut 2000: 176). «Эвиденциальность - это региональное явление, которое говорящие на разных языках и диалектах легко усваивают» (Boeder 2000: 276).

В индоевропейских языках косвенность имеет второстепенное значение и выражается скрыто. Эти языки больше, чем грамматические методы, используют лексические, синтаксические и тональные маркеры. В лексической сфере модальные слова и выражения могут употребляться в целях указания на косвенный способ овладения информацией о событии: например, в английском языке - evidently, obviously, it appears that, appearently, it turns out that, seemingly, reportedly, allegedly; во французском языке - evidemment, comme P constate; в немецком языке - offensichtlich, wie P feststellt; в русском языке - выясняется/ выяснилось, оказывается/ оказалось, видимо, якобы (Lazard 1999: 97; Johanson 2000/1: 71). Синтаксическим же способом та же косвенность передается в сложных предложениях. Например, русское предложение: «Я услышал, что она уже уехала» по характеру действительно пересказывательное благодаря сложноподчиненному предложению «Я услышал, что .».

Заявление Де Хаана, что «эвиденциальность не может отрицаться», прежде всего подходит для индоевропейских языков, ибо в тюркских языках косвенные формы могут отрицаться. Если бы мы представили главное предложение в приведенном выше примере как Я не слышал,( что .), высказывание потеряло бы косвенный оттенок. Говорящий, восхищаясь игрой на пианино дочери своего друга, строит свое фразу в форме комплимента, больше похожего на адмиративную тональность, чем на рядовую информативную тональность: «She plays really well 'Она действительно играет прекрасно'» (DeLancey, 2001: 277).

В эвиденциальной системе японского языка существуют именная форма уоо, выражающая вывод, и именная форма soo, выражающая пересказывание, связка -tte и именной предикат от прилагательного rashii "кажется, показывается". Все эти формы определяются Мушином как «выражающие внешние доказательства» (Mushin 2001:1364 и д.).

Глагольный аффикс -te- в корейском языке тесно связан с выражением различных (прямого и косвенного, но не «непосредственного») эвиденциальных значений (Хонг 2004: 375, 376). Однако аффикс -te-(la) в сочетаниях с будущем временем (-keyss-te-la) выражает предположение (см. Хонг 2004: 381-382). Корейский аффикс -te- определяется Сонгом как «прошедшее сенсорного наблюдения — past sensory observation» и этот показатель «обозначает, что информация о ситуации, которая передается в предложении, получена до времени речи» (Song 2002: 147). «Употребление суффикса -te- не только в прошедшем, но и в настоящем/будущем времени возможно именно в силу "(эвиденциальной) наблюдаемости", встроенной в семантику данной морфемы»

Хонг 2004:378). Согласно Ж. Сонгу, -te- не сочетается с первым лицом, потому что говорящий, как правило, не может быть под своим собственным наблюдением (Song 2002: 160, исключительный пример см.: С. 157).

Монгольский язык имеет три формы, указывающие на прошедшую ситуацию: -laa, -jee и -v. Из них -1аа, по мнению Ж. Сонга, обозначает прямое наблюдение действия, т.е. говорящий был свидетелем прошедшего действия. Аффикс -jee является эвиденциальным показателем, указывающим на опосредованную информацию как пересказывательную, так и инференциальную, однако -v - нейтральный показатель модальности: Bat ocigdor Prague-d ir-lee 'Бат вчера приехал в Прагу (я это засвидетельствовал)', Bat ocigdor Prague-d ir-jee 'Бат, оказывается (видимо/говорят), вчера приехал в Прагу', Bat ocigdor Prague-d ir-ev 'Бат вчера приехал в Прагу' (Song 2002: 149150).

В тунгусских языках инференциальный перфект может расцениваться как центр эвиденциальной системы, хотя его эвиденциальная семантика более заметна в одних тунгусских языках (эвенский, удэге), чем в других» (Malchukov 2000: 441). В эвенском языке, в его северной зоне, эвиденциальное истолкование перфектного аффикса -сА возникает из-за близких контактов с якутским языком (там же: 445). Аорист -RA-, который в эвенкийском выражает настоящее время, в эвенкском превратился в «перфект в настоящем времени» и обозначает прямую эвиденциальности, а другой перфект на -сА передает косвенную (выводную и пересказывательную) эвиденциальность (там же: 446). В восточных языках тунгусской группы перфект -hA может также выражать эвиденциальные оттенки (там же: 449).

В албанском языке выделяют так называемый адмиратив, который передает оттенки восприятия ситуации через призму эмоциональнной оценки: неверия, иронии, изумления, а также употребляется для выражения повествовательности (Johanson 1999: 79).

Хотя эвиденциальность в целом не характерна для славянских языков, в юго-восточных славянских языках она получила широкое распространение. Несмотря на то что эвиденциальная система болгарского языка испытала влияние турецкого языка и в ней есть формы, похожие на ту же систему турецкого языка, многие ее особенности нетипичны для эвиденциальности турецкого языка (ср. Johanson 1999:245,246).

В македонском языке информация через прямой опыт и косвенный опыт говорящего передается разными формами прошедшего времени. Согласно Мушину, прямое свидетельство передается простым прошедшим, опосредованное свидетельство (то есть слухи и выводы) выражается формой L (форма прошедшего) прошедшего времени (Mushin 2000: 930); ср. макед.: Таа go mesi lebot 'Она замесила хлеб'; Таа go mesila lebot 'Она (говорят/видимо/кажется) замесила хлеб' (там же: 930). По мнению Лунта, македонский маркер обозначает дистанцированное прошедшее (Lunt 1952: 91; ср.: Mushin 2000: 930-931). Простое прошедшее в македонском языке во многим соответствует тюркскому претериту -di.

В языках картвельской группы (грузинский, сванский, мингрельский и лазский) эвиденциальность выражается грамматическими средствами. В результате интенсивных территориальных контактов с тюрками в этих языках ощущается тюркское языковое влияние. Например, согласно Уинфрайду Бойдеру, в грузинских диалектах, граничащих с турецким и азербайджанским языками, эвиденциальность выражается более ярче. Как и в многих языках мира, перфект играет особую роль в грузинском языке и в его диалектах, но кроме того здесь употребляются специализированные частицы (particles Э.Б.): пересказывательная частица о в значении «говорят», инференциальная частица turme 'очевидно, явно'. Еще одна частица qopil(a), являющаяся формой перфекта глагола «быть», во многом похожа на тюркские связки imi§, жен, болтыр (Boeder 2000: 275-292). «Было бы бессмысленно говорить, что эвиденциальная система грузинского языка, бытовавшего на территории Кавказа задолго до турецкого, сформировались под влиянием турецкого» (Johanson 1999: 248).

Эвиденциальная система армянского языка по-разному представлена в двух его диалектах. В восточном армянском языке посттерминальные конструкции - плюсквамперфект и перфект, выражают эвиденциальность с помощью глагола em 'быть' (Kozintseva 2000: 403, 407). В отличие от восточного диалекта в западном диалекте, у которого был длительный интенсивный контакт с турецким языком, наряду с обычным перфектом образовался особый эвиденциальный перфект: sir-ec en 'любил', эвиденциальный перфект на -er: sir-er en '(говорят / понятно, что) любил' (Donabedian 2001:423).

Эвиденциальная система диалекта курманджи (основного диалекта курдского языка), находящегося под ощутимым турецким влиянием, похожа на расширенную систему эвиденциальности современного персидского языка. Эвиденциальность здесь обычно выражается перфектом (в том числе сочетанием настоящего времени и перфекта), иногда частицей bun, присоединяемой к глаголу в форме плюсквамперфекта, и, наконец, с использованием типичного глагола цитирования dibejin 'говорят' (см.: Bulut 2000: 162, 166, 173, 176; также см.: Johanson 1999: 250). В персидском языке опосредованность информации ограничена прошедшим временим, в то время как в таджикском языке она характеризует все временные отношения (Perry, 2000: 252).

В ненецком языке эвиденциальные аффиксы -вы/-вэ/-ва/-мы/-мэ/-ма и -вон/-вонон/-ванон/-мон/-монон/-манон «указывают на косвенный источник получения информации: 1. логическое умозаключение, 2. чувственное восприятие (аудитив и другие), отличное от визуального, 3. сообщение другого лица (Буркова 2004: 355). Некоторые примеры из работы Светланы И.

Бурковой: Пыдар си'им тенева-вэ-н-нё' 'Ты меня, оказывается, знаешь'. В такой позиции форма -вы может выражать следующие значения: 1) результатива; 2) перфекта; 3) инференциальности; 4) миратива; 5) ренарратива (там же, 356). Буркова отмечает, что аффикс «-вон выражает только одно значение - указание на то, что информация получена путем слухового восприятия»: Такы ланг-' ниня сидя вэне-ко-0 мадари-мон-чи' ты-" туру-мон-ту 'На том обрывистом берегу лают две собачки и хоркают олени' (там же: 363).

В коми (зырянском) языке прошедшее неочевидное время (перфект) лишено показателей первых лиц (ед. и мн. числа). Первое прошедшее 3-е л. ед. ч. мун-ис 'он ушел', перфект 3-е л. ед. ч. мун-бма 'он ушел, оказывается' (Серебренников 1960: 55, 58; De Haan, в печати). Согласно Б.А. Серебренникову, «говорящий при употреблении прошедшего неочевидного времени не всегда вкладывает в него модальный оттенок неочевидности. Чаще всего прошедшее неочевидное время употребляется для выражения действия в прошлом, результат которого сохраняется до настоящего времени» (там же: 59). «Употребление перфекта в современном коми-зырянском языке двухаспектно: он может употребляться или в роли чистого перфекта, или как средство выражения модального значения неочевидности действия» (там же: 63). «. в коми зырянском языке есть особые формы времени, которые служат только для выражения неочевидности действия, например: Сшо мунд волом 'Он, оказывается, шел'. (.) В специальной литературе иногда встречается название "нарратив', но название абсентив нам представляется более правильным, так как абсентив может выражать действие, о котором говорящий узнает не только со слов других» (там же: 66).

Эвиденциальная частица волом коми-зырянского языка проявляется в удмуртском языке в форме вылэм. Плюсквамперфект с формой вылэм в удмуртском языке выражает абсентив, в терминологии Б.А. Серебренникова: мыниськем вьглэм 'я ходил раньше, оказывается' (Серебренников I960: 122). Частица вылэм также употребляется для выражения прошедшего многократного действия абсентива: мыно вылэм 'я ходил, оказывается' (там же: 126).

В марийском языке «перфект чаще всего обозначает результат действия, которое говорящим лично не наблюдалось. Однако могут быть случаи, когда действие, приведшее к определенному результату, говорящий наблюдал лично. (.) В марийском языке, так же как и в пермских языках, на базе более древнего перфектного значения второго прошедшего времени возникло модальное значение неочевидности действия» (Серебренников I960: 166-167). 1. Второе прошедшее употребляется в тех случаях, когда говорящий сообщает о факте совершения действия со слов других, например: Ошо-шамыч тендам кырен пытареныт, маныт, Самарым пуйто налыныт, чын мо? 'Говорят, белые-то заколотили вас, Самару будто взяли, — верно ли' (там же: 167); 2. Второе прошедшее употребляется в тех случаях, когда говорящий составляет суждение о наличии в прошлом того или иного действия по его результатам, например: Айдеме эртен каен. Тудо кышажым путатлен огыл, вигак чодра дек каен Прошел человек. Он не запутывал следов, а шел прямо к лесу'. Говорящий составляет суждение айдеме эртен каен 'человек шел' на основании оставшихся на земле следов (там же: 168). В марийском языке существуют два преждепрошедших времени: первый плюсквамперфект и второй, который образуется из форм второго прошедшего времени в сочетании с вспомогательным глаголом улмаш. Второй плюсквамперфект помимо значения плюсквамперфекта «выражает одновременно модальный оттенок неочевидности действия: абсентив» (там же: 172). Это явление интересно тем, что подобное же употребление плюсквамперфекта есть и в азербайджанском языке (в форме -misdi), и в языке турецкой художественной литературы - в форме -mi§ti (см.: 1.2.3.).

Формы -1 'el- юкагирского языка обозначают произошедшие в прошлом действие, но говорящий не был свидетелем этих событий; они представляет выводную эвиденциальность, а описанное Е.С. Масловой «отсроченное доказательство = deferred evidence» - это эвиденциальность восприятия (Maslova2003: 219-225; Маслова 2004: 218).

Ярче всего эвиденциальность выражена в языках Южной и Северной Америки. В таких языках, как туюка, кашайя (помо) и винту эвиденциальность является не просто элементом грамматики, она является категорией, отражающей время и вид. Говорящий строит фразы, добавляя подходящую эвиденциальную форму к корню глагола. В этих языках сложно составить предложение, не говоря об источнике информации (Dendale and Tasmowski 2001: 339; Lazard 1999: 101-102; Song 2002: 148). В таких эвиденциальных системах один показатель не может передавать несколько эвиденциальных значений, как, например, в тюркских языках, он принимает разный вид в зависимости от способа получения информации (пересказ; восприятие помимо зрения; выводы из доказательств и пр.). Считается, что каждый глагол, не выражающий источник информации, указывает на наглядность восприятия и таким образом обозначает прямой способ получения информации (Lazard 1999: 102; 2001: 360). Именно в языках кашайя и туюка эвиденциальные формы подразделяются по степени достоверности: перформатив > фактуальный > визуальный > аудиторный > инференциальный > квотативный (Oswalt, 1986:43; ср. Palmer 1986). В этих языках перцептуальная эвиденциальность реализуется совсем по-другому, чем в тюркских языках: «Когда говорящий употребляет формы сенсорной эвиденциальности, (.) тогда действие занимают место определенно в дейктической сфере говорящего. (.) Говорящий присуствует или отсутствует на месте действия, тогда как собеседник является свидетелем или несвидетелем события» (De Haan 2001/11: 216).

Как видно из этого краткого обзора, функции и выразительные особенности эвиденциальных форм в большом разнообразии предстают в различных языках мира (пусть даже те и принадлежат к одной языковой семье или группе).

Заключение. Сопоставление эвиденциальной семантики и форм ее выражения.

Наше исследование показало, что ведущей функцией категории эвиденциальности в турецком языке является указание на такой источник информации о событии, как молва, слухи, некое известие, в то время как для алтайского языка первично обозначение области познания. То, что эвиденциальные показатели турецкого языка известны в грамматиках как отражающие прежде всего молву - слухи, объясняется, конечно, их широким употреблением, что и привлекало в первую очередь внимание тюркологов. Причина того, что в описании эвиденциальности алтайского языка на первый план вышла неожиданность, заключается в том, что центральной функцией категории в этом языке стало именно указание на восприятие или выводы, что связано с сферой сознания. Большое количество показателей в алтайском языке обратно пропорционально малому количеству лексических средств.

Результаты нашего исследования, а также знакомство с имеющейся тюркологической литературой говорят о том, что категория эвиденциальности в алтайском языке, как нам представляется, является самой развитой по сравнению с другими современными тюркскими языками, если, конечно, более глубокое изучение этой категории в них не даст иных результатов.

Изучение тюркской категории эвиденциальности показало также ее показатели могут дополнительно нести также различные прагматические оттенки, обладать коннотационными нюансами, связанными с отражением личностного отношения говорящего к передаваемой информации о том или ином событии.

Так, эвиденциальность турецкого языка может быть использована для передачи информации с оттенками иронии, пренебрежения и недоверия, даже сатиры, которые накладываются на вывод и восприятие. Эти оттенки в эвиденциальных формах алтайского языка практически не встречаются.

В то же время формы алтайского языка в удивительно богаты коннотациями в сфере перцептуальной эвиденциальности. В нашей выборке из алтайских источников 9 примеров из десяти относятся к сфере восприятия. Половина оставшихся относится к опытным выводам, другие к выводам на основе физических доказательств, самая малая часть - на основе слухов.

В турецком языке явна тенденция на передачу иронии. В примерах с информацией, основанной на восприятии и на выводе часто встречаются форма на -mi§ при глаголах и связка imi§ при именах, а в глагольных сказуемых с связкой imi§ такой коннотации практически нет.

В алтайском языке в именных сказуемых источник информации указывает на слухи, восприятие и вывод {эмтир, болтыр) или на обнаружение нового состояния, опровергающего предыдущие сведения или ментальные установки говорящего {турбай, туру ине).

В глагольных предложениях функция форм косвенности состоит в указании на слух как на источник информации (глагола + форма причастия + [эмтир, болтыр] или глагол + морфема -иптир), на вывод из доказательства или прямого наблюдения (глагола + форма причастия + [эмтир, турбай, туру ине, туру, jam] или глагол + морфема -иптир).

Согласно представленным выше материалам, эвиденциальная система алтайского языка делится на три основные части: а) формы -иптир, эмтир, болтыр для передачи вывода и слухов; б) формы турбай и туру ине, отражающие сферу познавания говорящего и выражающие восприятия и выводы; в) формы туру и jam, обладающие более узкой и специфической семантикой, связанными с инференциальностью (вторая форма употребляется редко).

Из этих алтайских форм только формы а) по своей семантике и функциям соотносятся с формами эвиденциальности турецкого и других тюркских языков. Другие формы присущи только алтайскому. А показатели турбай и туру ине не были ранее выделены как эвиденциальные и впервые истолкованы в этой функции нами.

Формами, обозначающими эпистемические выводы, скорее являются болбой и болор, означающие «наверное, вероятно»; ошкош «кажется, похоже»; болгодый, означающая «должно быть», чем туру и jam.

В алтайском языке в высказываниях, квалифицируемых чисто эвиденциальными маркерами, основной их смысл характеризуется в качестве воспринимаемого со стороны говорящего, в то время как в случае употребления болор и болбой этот смысл предстает как будто бы это концептуальная позиция говорящего. Однако в тех высказываниях, где используются эвиденциальные маркеры туру и jam, основной смысл может интерпретироваться как позиция говорящего, определяемая как его восприятием, так и его концептуальным подходом.

В диссертации показаны, прежде всего, на материале двух языков -турецкого и алтайского - эвиденциальные морфемы и связки, образующие в этих языках парадигмы в рамках категории эвиденциальности.

Была также на многих примерах проанализирована роль эвиденциальных связок в составе именных и глагольных сказуемых, введение которых добавляет разные эвиденциальные смыслы.

Сочетания эвиденциальных показателей с временными формами в двух языках также, естественно, имеют также и семантические сходства. Так, в сфере презентных форм соотносятся в турецком -yor/-makta imi§ и в алтайском -ьт jammu (турган, jj/рген, отурган) эмтир (болтыр, турбай, туру не); в турецком -ar imi§ и в алтайском -ар эмтир (болтыр, турбай, туру не); в турецком -асак imi§ в алтайском -атан эмтир (болтыр, турбай, туру не), 'говорят/ выясняется/ видимо делался; делается; сделается'; а в сфере претеритных форм соотносятся в турецком -mi§ и в алтайском -ган эмтир (болтыр, турбай, туру не) и -ыптыр 'говорят/ выясняется/ видимо сделано'.

Таким образом, все эти сложные формы реализуют разные оттенки широкого семантического спектра эвиденциальности, которые располагаются между прямым и косвенным доказательством, между очевидностью действия, которое произошло однако вопреки ожиданиям говорящего, между отрицанием ожиданий и прежних представлений и выводом по его результатам, между иронией и неверием, а также между многими другими тонкими оттенками способов получения информации о событии, сообщаемом говорящим.

Сводная таблица, демонстрирующая функциональные потенции эвиденциальных показателей турецкого и алтайского языков, представлена ниже.

Естественно, в реализации такого широкого семантического спектра играют огромную роль условия коммуникативной ситуации, особенности организации разговора, широкий контекст, психология говорящего, прагматика и множество других действующих факторов, влияющих на источник информации и часто не поддающихся точной интерпретации со стороны стороннего исследователя.

Таким образом, каждая форма (-mi§, шц, -иптир, эмтир, болтыр, турбай, туру ине, туру, jam и др.), связанная с категорией эвиденциальности, позволяет говорящему лицу чётко указать на источник информации в качестве объективной или субъективной истины.

Вывод, заключение или умозаключение означают, что информация о событии создается, исходя из некоторых наблюдаемых или воспринимаемых доказательств, на основании чего можно судить о произошедшем или протекающем процессе. Несмотря на то что эта субкатегория эвиденциальности не выражает оттенков достоверности, как субкатегория перцептуальности, основанная на прямом и непосредственном восприятии, в ней всё же есть коннотация известной уверенности в сообщаемом факте. «Сделанные путём заключений выводы несут в себе некоторую неопределённость при характеристике говорящего лица. С одной стороны, это показывает определённый уровень затруднительного положения, в котором оно оказалось» (De Haan 2001/11: 217). Так как вывод реализуется в опосредованном виде, его можно называть «опосредованной» эвиденциальностью. Его также можно называть «отражённое доказательство», как это предлагает В.А. Плунгян, однако он сам употребляет термин «опосредованное доказательство» только относительно пересказывательной эвиденциальности (Plungian 2001: 354).

В реализации инференциальной эвиденциальности ментальное состояние говорящего может представляться таким образом: «насколько я понимаю»; «на основании моего опыта я заключаю, что»; «на основании очевидных данных возможно вывести, что». «Для того, чтобы обозначить какой-либо факт, говорящий использует информацию, полученную путём заключений, уделяя при этом внимание тому, что он начинает это осознавать. Во всяком случае, изложенные факты подтверждают: говорящий не задаётся вопросом их реальности» (Michailovskiy 1996: 116; ср.: Lazard 1999: 96; 2001: 363). «Вывод -грамматикализованный путь показа, к которому обращается говорящий, делая свое сообщение на основании дедукции из фактов, а не прямого непосредственного наблюдении действия» (De Haan 2001/11: 193).

Между выводом, полученным на основании очевидных оснований, и выводом, основанном на частично скрытых и неявных признаках, указывающих на еще продолжающееся действие, несмотря на то что они покаются на единой ментальной основе, существует разница, поскольку в первом случае вывод может быть подтвержден и доказан. В обоих случаях нас интересует не реальность того или иного сообщения, но перспектива, которую имеет ввиду говорящий. В первом случае говорящий формулирует свой вывод по формуле «на основании доказательств, которые возможно воспринимать, я сделал вывод, что», во втором же - «на основании своего опыта и моих предчувствий и ощущений я заключил, что». Точка пересечения двух данных случаев может быть определена и находится в формуле «на основании того, что я обнаружил, я могу утверждать, что.». Даже будучи очевидными, последствия того или иного действия могут привести к ошибочному заключению. Так же и опыт того или иного человека может не привести к правильному выводу или умозаключению. «Это открытие (обнаружение) факта говорящим, скорее чем сам факт, который им действительно передается» (DeLancey 1997: 40).

В алтайском и турецком языках выводы и умозаключения также могут передаваться с помощью эпистемических грамматических элементов. Данная тема, не входя напрямую в сферу наших интересов, рассматриваемых в рамках данной работы, будет тем не менее кратко затронута по причине того, что часто упоминается в различных источниках совместно с эвиденциальными показателями.

II.3.1. Формы инференциальности в турецком языке

В турецком языке аффикс -mi§ и связка imi§ могут передавать значение умозаключения. А.Н. Кононов следующим образом объясняет на эту функцию аффикса -mi§, не затрагивая при этом связку imi§: информация «б) на основании умозаключения, выведенного из сопоставления фактов, которые были известны раньше или стали известны позже совершения действия, или же сопоставления тех и других (оказывается)» (Кононов 1956: 232). «Таким образом, -mi§ обозначает прошедшее время и выводы из ощущаемых доказательств (.)» (Aksu-Ko? 1995: 275).

Несмотря на то что аффикс -mi§ по причине своей перфектной структуры может использоваться для передачи вывода, связка imi§, лишенная ссылки на время, реже передает в глагольных предложениях значение умозаключения. Несмотря на то, что в именных предложениях imi§ часто встречается в случаях, когда она передает значение умозаключения, в глагольных предложениях практически отсутствует в предложениях, содержащих ссылку на будущее. «В случае реализации инференциального контекста человек, увидев облачное небо, не может выразиться следующим образом: Yagmur yag-acak-mi§ 'Будет идти дождь'» (Slobin & Aksu 1982: 193). При этом, авторы не останавливаются на этом и отмечают: «Использование частицы (particle Э.Б.) -mi§ указывает на основания для суждения. В турецком эти основания ограничены заключением о законченном процессе из его конечного состояния» (Там же: 193).

Как будет видно из конкретных примеров, приведенных в нашей работе, imi§ может передавать умозаключения, относящиеся к продолжающемуся действию, как в именных, так и в глагольных предложениях. Связка imi§ в сочетании с аффиксом -есек в некоторых случаях может передавать значение умозаключения, однако это умозаключение в любом случае будет относиться к прошлому, формально будучи будущим в прошедшем, при этом можно заметить, что структура -acak imi§ в общем является видоизмененной формой -асак idi (см. II.3.2.1). Приводимый там пример, в котором действие нельзя воспринимать, так как оно еще не совершилось, по своей природе может быть понят только как пересказывание.

II.3.2. Формы инференциальности в алтайском языке

В алтайском языке количество форм инференциальной эвиденциальности следует увеличить на семь членов благодаря включению новых форм с туру и jam. Н.П. Дыренкова указывает на инференциальную функцию аффикса -иптир: он «выражает (.) такие действия или состояния, о которых говорящий делает заключение на основании имеющегося у него факта (.)» ("оказывается, что")» (Дыренкова 1940: 198). А.Т. Тыбыкова тоже рассматривает данный показатель в этой функции как «обозначающей действие, при котором говорящий не был очевидцем, но делает заключение о данном действии на основании других фактор» (Тыбыкова 1966: 21). Н.П. Дыренкова касается функции вывода у формы эмтир: «эмтир - заключение на основании факта» (Дыренкова 1940: 239). В.А. Тадыкин тоже определяет функции вывода у форм эмтир и болтыр: «Значение установления, выяснения, обнаружения совершения действия (.) со словами болтыр (.), эмтир (.)» (Тадыкин 1971: 71).

В турецком языке вывод обычно выражается лексически. Особые трудности в рамках языка вызывает выражение умозаключений, обращенных в будущее. Так, в приведенном ниже примере из алтайского языка в первом случае эмтир можно перевести на турецкий с использованием imi§, однако во втором случае это явно неуместно:

Чыйрак, капкыр кижи эмтир, je эку канайып игити туткайыс не? — деп, ол сананып клеетти. — "jаанзыркак кижи болзо, куч ок болотон эмтир." (АКЫС 154) "Вроде бы он храбрый, сметливый человек, но мы двое как разрешим это дело?" - размышлял он. "Если он вознамерится вернуться домой, видимо, это будет сложно.".

Турецкий перевод данного примера: "Atilgan, uyanik insanmi§, ama ikimiz i§i nasil becerecegiz?" diye о dii§iine du§iine gelmekteydi. "Evine donmeye niyetli biriyse 90k zor olacakmi§.".

Во втором случае эмтир более точно можно перевести с использованием слов goriinen о ki. 'видимо', gorunu§e bakilirsa. 'по-видимому', 'anla§ilan. 'явствует, выясняется' и других подобных лексических средств: ]аанзыркак кижи болзо, куч ок болотом эмтир.= Evine donmeye niyetli biriyse anla§ilan (goriinen о ki) zor olacak.

Умозаключения, основанные на завершившемся действии и имеющие дедуктивный характер, обычно делаются через восприятие следов и признаков, оставшихся после действия или процесса. Категорией, сближающей их друг с другом, является перфект, который описывает события, относящиеся и к моменту речи и могущее сохранять типичные его следы и признаки. «Сочетание показателя миративности и совершенного вида (перфекта), естественно, будет интерпретироваться как полученное информации путем выведения, и событие в прошлом обычно будет новой информацией для говорящего только в том случае, если его знание об этом получено из дополнительных источников скорее, чем через непосредственное восприятие» (DeLancey 2001: 369). Это может также отражать мысленное (mental) впечатление, имея в виду что-то значимое, завершённое, понятое, мысленно схваченное (Johanson 2000/1: 77).

Вывод опирается на наблюдаемые результаты. «Выводные смыслы могут просто рассматриваться как отражение того факта, что о событии, о котором говорящему известно только из очевидности его последствий, он обычно не имеет предварительного знания, и, таким образом, он подготавливается к выведенному знанию» (DeLancey 2001: 379).

Главная мысль, которую в предложении подчеркивают показатели перфекта (формы -mi§, -иптир, -ган эмтир, -ган болтыр, -ган турбай, -ган туру ине, -ган туру, -ган jam) состоит в следующем: "на основании своего опыта (на основании того, что я пережил; того, что я испытывал) я убедился (я заключил, что; я понял, что) в том, что .".

Обнаружить эти эвиденциальные идеи легче в высказываниях, в которые введены адмиративные формы турбай и туру ине, четко обозначаюшие восприятия и выводы. Посмотрим пример:

Улус ден пени ле сананатан туру не (АК 10) 'Оказывается, люди могут думать что угодно'.

В свете того, что форма туру ине передает либо восприятие, либо умозаключение, а также того, что глаголы мышления и ощущений имеют лишь определенный набор признаков, несложно установить, что вышеприведенное предложение относится к классу умозаключений.

До настоящего момента были рассмотрены в турецком языке две, а в алтайском пять эвиденциальных форм и охарактеризованы с различных сторон их семантические особенности. Эвиденциальность составляет особую семантическую зону. Она характеризуется разными проявлениями, в основе которых лежит нечто общее. «Если грамматические оценки сопоставимы, то они должны иметь что-то общее, и это общее может быть только одним - их семантикой» (Plungian 2001: 350).

В алтайском языке помимо рассмотренных выше присутствуют еще две формы, указывающие на эвиденциальность, основанную на выводе: туру и jam. В исследованиях по грамматике они как правило упоминаются вместе, либо акцентируются функции и особенности лишь формы туру. Часто эти формы путают с предикативами болор и болбой, обозначаюшими предположения и прогнозы. Формы jam и туру скорее подчеркивают анализ ситуации, а также факт заключения или вывода после внешнего наблюдения, чем указывают на эпистемическое умозаключение относительно события либо явления, которое может выражаться посредством болбой и болор. Формы jam и туру соответствуют модальным словам видимо, по-видимому в русском языке.

Эвиденциальные формы, рассмотренные и проиллюстрированные ранее, как можно заметить, также часто в переводе требуют употребления русского слова видимо, которое имеет оттенок: «у говорящего появляется какая-то связь с предметной ситуацией» (Иоанесян, 2000: 5).

Исследователи алтайского языка рассматривают указанные маркеры в рамках предположительности. Например, В.А. Тадыкин объясняет их функции вместе с эпистемическими формами болбой и болор. «Как отрицательная, так и положительная формы причастия на -ган в сочетании со словами болор, болбой, jam, туры передает значение предложения, вывода на основе каких-либо сведений, имеющихся у говорящего; в основе это действие, предполагаемое, вероятное, совершение которого относится к прошлому» (Тадыкин 1967: 24; 1971: 53). В.А. Тадыкин так описывает сочетание причастя на -атан со словами jam, туру: «. передает значение предположения; опасения того, что (вероятно) может произойти; выяснения, обнаружения того, что произойдет» (Тадыкин 1971: 71). В примерах Тадыкина форма туру переводится словами ясно, вероятно, очевидно, значит, а форма jam переводится словами возможно, вероятно, наверное, наверняка, а в четыре местах - модальным словом оказывается (Тадыкин 1971: 53-54 и 71).

Н.П. Дыренкова определяет эти две связки как передающие «неуверенность, видимость и вероятность» (Дыренкова 1940: 201), а Н.А. Баскаков упоминает лишь значение вероятности (Баскаков 1947: 288). А.Т. Тыбыкова при описании формы туру касается каждой из трех её комбинаций с аффиксами -ар, -атан и -ган, но для формы jam она дает только комбинацию с аффиксом -ган (Тыбыкова 1991: 87). Между тем как связка jam тоже может сочетаться с каждом из трех этих аффиксов. А.Т. Тыбыкова объясняет конструкции на -ган туру и -ган jam, таким образом: они «(.) передают значение вероятности, относительной достоверности события; 'наверное, так и произошло'; переводные эквиваленты - наверное, вероятно, видимо, скорее всего» (Тыбыкова 1991: 87).

Анализ конкретных примеров показал, что эти формы указывают на наличие только видимых, очевидных доказательств произошедшего события.

А.Т. Тыбыкова для конструкции -атан туру указывает особое значение, а именно: «Семантика ее существенно зависит от грамматического лица. В 1-м — 2-м, редко в 3-м л. обоих чисел конструкция передает значение необходимости совершить действие вопреки собственному желанию: 'я вынужден, должен, мне приходится' и т.п. (.) Олор келетен туру 'Они, видимо, придут (должны прийти, я ожидаю, что они придут — но мне этого не хочется; придется смириться с тем, что они придут)'» (Тыбыкова1991: 87-88). Как будет видно из наших примеров и их анализа, недовольство говорящего о действии передается не только формой туру, но также и формой jam. А значение вынужденности не зависит от конструкции -атан туру, так как аффикс -атан в любой конструкции или вне её сам по себе может принимать на себя эту функцию (Тощакова 1938: § 46, 49; Дыренкова 1940: 184; Баскаков 1947: 280; 1972: 100). Так что с другими причастиями значение вынужденности не возникает.

Необходимость различения показателей туру и туру ине в алтайском языке обусловливается несколькими причинами: связка туру в именных предложениях не несет в себе категорию эвиденциальности. а) Словоформа туру, употребляющаяся после имен существительных, передает значение статичности подлежащего: Jaan удабай, мынаар кбрзб, тууразында кара am туру ( АК, 6 ) 'Невдалеке, немного впереди неподвижно стоит черный конь', б) Простая форма туру, употребляющаяся после имен существительных, может использоваться в роли, сходной с функциями предикативного показателя -dir в турецком языке: Cenuw эткен немеуг ончозы чын, чике туру, бскб улустардыйы тдгун, jacmbipa туру ( KJ-II 253 ) 'Все, что ты делаешь, истинно и правильно, то, что делают другие люди - ложь и ошибка'. Турецкий перевод данного предложения: Senin yaptigin §eylerin hepsi gerfek ve dogrudur, diger insanlann yaptiklari yalan ve yanli§tir.

В алтайском языке единственная форма, которая может использоваться в предложении с единственным словом, передающим эпистемическую модальность «байда», это форма туру. «Совершенно естественно, что склонные к косвенным формы поддерживаются выражениями, которые передают эвиденциальность или неуверенность» (Johanson 1999: 248; 2000Л1: 79). Модальное слово байла соответствует в русском языке наверное, вероятно, очевидно, возможно и иногда видимо (РАС, 1964). Эти модальные слова, несмотря на то что в русском языке они сходны по смыслу, тем не менее не являются синонимичными и могут варьироваться в зависимости от контекста. Обратимся к работе Е. Р. Иоанесян (2000), где на примерах показываются различия между этими словами: «видимо: контекстно связанная информация; однозначно свидетельствует о субъективности производимой оценки» (С. 15, 22), «возможно: показатель объективированной модальности» (С. 22), «наверное: контекстно-свободная, нехарактерная информация; допускает и субъективное и объективное осмысления» (С. 15, 23). Принимая во внимание грамматические средства, с которыми они используются в алтайском языке, было бы неверно приводить ко всем этим словам аналог в виде слова байла. Несмотря на то, что эти грамматические средства пересекаются с точки зрения их функций и значения, но в русском языке они различны.

Казакпай койлорды чеденге шаап, jadbin амыранар деп сананып алды. Ohow бскб кече тунде Занаачынык ол бир тенек балазыла соотожор деп owdy уйуктабаган да. Je, байла, мында ла, аалга jepde, тойгончо кбббтбн туру (АЧ, 2000, но: 174, 6) 'Загнав овец в загон, Казакпай решил пойти лечь и отдохнуть. А то вчера ночью хотел поиграть с глупым ребенком Дьанаачы и хорошо не выспался. Но, наверное, здесь, в тихом месте, он хорошенько выспится'.

Форма -ган(дур), образование которой происходит на основе перифрастического спряжения конструкции -ган турур, во многих языках заняла место аффикса -mi§ древнетюркского языка: yazyan turur (написанный = he is in the state of having written = he has written). «Форма -гандур, изначально имевшая роль передачи распознавания и являвшаяся фокусированным посттерминалом, позже была преобразована в форму типа перфекта, используемую как для диагностических (отличительных), так и для исторических целей. Он тяготеет также к индирективности, хотя и не проявляет явных признаков этого» ( Johanson 2000/1: 72 ). В алтайском языке форма на -ган туру скорее имеет оттенки косвенности, чем чисто перфекта. В нижеприведенном примере она выступает в роли эпистемического показателя совместно с байла.

Байла, энези бойыла кожо алган туру (АК 5) 'Наверное, его мама взяла его собой'.

Необходимо отличать конструкцию -ган туру и спрягаемые глаголы в формах -ган турар и -ган турды. Как указано, конструкция -ган туру включает в себя значение эвиденциальности. В то время как в формах -ган турар и -ган турды аффикс -ган выступает в функции финитного сказуемого в сочетании со связкой настоящего или прошедшего времени. В этом качестве он схож с аффиксом -mi§ в турецком языке, который также выступает в подобной роли. В алтайском языке аффикс -ган употребляется также в аналитических формах длительности с вспомогательными глаголами jam-, тур-, jyp-, отур-, выступающими в формах аориста либо претерита и привносит в подобные формы значение «наступившее состояние».

А пени эдер деп, jerrecKe кбмулеле, сыгырып jadap. Андый carr башка кылыкту кижи болгон. Tow болбозо, чалгызыныгг бажын jepze кадай чабала, сабын сындырып алган турар. Чалгынъиг сабын мен саптаарым, ол нени де эдип билбес (KJ-II 181) 'А что будет делать, зароется в мох и лежит посвистывая. С таким вот странным характером был человек. А нет, так острие косы в землю воткнет, да ручку сломает. Ручку косы я налаживаю, он ничего не умеет делать'.

Je Зучы дезе чек ле арга]ок уулчактый эки кдзин эки будыныуг бажы дббн тужурип алган турды (KJ-II 255) 'Но Дьучы, словно беспомощный мальчик, уставил глаза на носки ног'.

В следующем примере -ган турган выступает в роли варианта эвиденциальной аналитической формы -ган туру, но в значении прошедшего времени. Такое употребление встречается довольно редко, и в данной выборке это единственный пример, демонстрирующий значение прошедшего времени.

Ohow эки конгон кийнинде, ол ло кара туйук сагалду кижи база мында fedun келген турган (KJ-II 133) 'Потом, спустя два дня, тот же чернобородый человек тоже здесь оказался (доел, стоял пришедшим)'.

Также необходимо различать формы турар и тураар. Первая образуется путем присоединения показателя аориста к глаголу тур-, и она является формой третьего лица. Вторая же форма тураар образуется путем слияния связки туру с аффиксом второго лица множественного числа: туругар > тураар.

Je карын кудайлу ок буткен эмтиреер. Мынауг ары }ол-}орыгаарды альт, баратан тураар (KJ-II 70) 'Но слава Богу, оказывается, родились вы с Богом. Отсюда, продолжая свою дорогу, поедете, видимо'.

Форма jam - другой маркер, сочетающийся с причастиями только в глагольных сказуемых. Несмотря на то что его эвиденциальные оттенки не отличаются от эвиденциальных оттенков связки туру, он, в отличие от нее, не может находиться в одном предложении с эпистемическим словом байла. Связка туру может сопрягаться с любым из личных аффиксов, причем связка jam всегда выступает как третье лицо. Судя по примерам, у формы jam не наблюдается склонность к девиации, которая иногда встречается у формы туру. Эвиденциальные значения, передающиеся связкой jam, лексически можно выразить как «очевидно, явствует, видимо». Обе формы демонстрируют способность обозначения действия, которое произошло/происходит/произойдет вопреки желаниям говорящего. Данные связки не соответствуют и эпистемическому модальному слову «кажется», которое в алтайском языке передается предикативом ошкош. «Употребление видимо следует за процедурой логической обработки данных, которые лишь косвенно могут свидетельствовать о наличии ситуации Р» (Иоанесян, 2000:6-7). Значение «видимо» в алтайском языке передается словоформой japm, которое в выводных контекстах также может обозначать «ясно», «очевидно» и «явно».

Список научной литературыБаджанлы Эйюп, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. АДГ 1960 — Азэрба.чан дилинин грамматикасы (1 ниссэ Морфолокща), Бакы: Изд-во Ан АзССР. 438 с.

2. Айляров 1954 Айляров Ш.С. Учебник турецкого языка. М.: Изд-во МИВ, 1954.-412 с.

3. Бабушкин & Донидзе 1966 Бабушкин Г. Ф., Донидзе А. П. Шорский язык // Языки народов СССР. Т. 2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 467-481.

4. Барулин 1984 Барулин А.Н. Теоретические проблемы описания турецкой именной словоформы. / Дисс. . канд. филол. наук, М.: ИВ.АН, 315 с.

5. Барулин & Кононов 1987 Барулин А.Н. & Кононов А.Н. Теоретические проблемы турецкой грамматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIX. Проблемы современной тюркологии / ред. А.Н. Кононов, М.: Изд-во Прогресс. 1987-С. 5-36.

6. Баскаков 1947 Баскаков Н.А. Очерк грамматики ойротского языка // Ойротско-Русский Словарь. М.: Гос. Изд-во Иностранных и национальных словарей. 1947. - С. 220-312.

7. Баскаков 1952 Баскаков Н.А. Каракалпакский язык. Т. II. Фонетика и Морфология. М.: Изд-во АН СССР. С. 543.

8. Баскаков 1966/1 Баскаков Н.А. Северные диалекты алтайского (ойротского) языка: Диалект черневых татар (Туба-Кижи). М.: Наука. 340 с.

9. Баскаков 1966/11 Баскаков Н.А. Алтайский язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 506-522.

10. Баскаков 1972 — Баскаков Н.А. Северные диалекты алтайского (ойротского) языка: Диалект кумандинцев. М.: Наука. 280 с.

11. Баскаков 1985 — Баскаков Н.А. Северные диалекты алтайского (ойротского) языка: Диалект лебединских татар-чалканцев. М.: Наука. 233 е.

12. Баскаков А. 1983 Баскаков А.Н. Теоретическая грамматика турецкого языка. Курс лекций. М.: Изд-во ВИИЯ, 1983. - 288 с.

13. Буркова 2004 — Буркова С. И. Эвиденциальность и эпистемическая модальность в ненецком языке // Исследования по теории грамматики — 3, Ирреалис и Ирреальность. М.: Гнозис, 2004. С. 353-374.

14. Гордлевский 1928 Вл. А.Гордлевский, Грамматика турецкого языка (Морфология и синтаксис). М.: Изд. МИВ. 159 с.

15. Грам. Алт. Яз. 1869 — Грамматика алтайского языка. Казань. С. 287 + (словарь) 292.

16. Грам. Хак. Яз. 1975 Грамматика хакасского языка. М.: Наука. 418 с.

17. Грам. Кирг. Лит. Яз. 1987 Грамматика киргизского литературного языка. Часть 1. Фонетика и морфология. Фрунзе: Илим. 402 с.

18. Грунина 1976 — Грунина. Э. А. К истории семантического развития перфекта -mis И Советская Тюркология 1976-1. Баку: АН СССР АН Азер.ССР. 1976-С. 12-26.

19. Гузев 1987 — Гузев В. Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: имя (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л.: Изд-во ЛГУ. 141 е.

20. Гузев 1990 — Гузев В. Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: Глагол (на материале старо-анатолийско-тюркского языка). Л.: Изд-во ЛУ. 165 с.

21. Дмитриев 1960 Дмитриев Н. К. Турецкий язык. М.: Изд-во восточной литературы. 95 с.

22. Дмитриев 1962 Дмитриев Н. К. К вопросу о значении османской глагольной формы на -мыш // Строй тюркских языков. М.: изд-во восточные литературы, 1962.-С. 181-186.

23. Дульзон 1966 Дульзон А.П. Чулымский язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 450-465.

24. Дыренкова 1940 Дыренкова Н. П. Грамматика ойротского языка. М.;Л.: Изд-воАН. 302 с.

25. Дыренкова 1941 Дыренкова Н. П., Грамматика шорского языка. М.;Л.: Изд-во АН. 307 с.

26. Закиев 1966 Закиев М. 3. Татарский язык // Языки народов СССР. Т. 2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 139-154.

27. Зикриллаев 1978 Зикриллаев Г. Н. Модальность и система форм изъявительного наклонения — узбекский язык / Лвтореф. дисс. . канд. филол. наук. Ташкент. 21с.

28. Иванов 1977 — Иванов С.Н. Курс турецкой грамматики. Ч. 2. Грамматические категории глагола. Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. 86 с.

29. Иоанесян 2000 Иоанесян Е. Р. Функциональная семантика французских эпистемических предикатов / Автореф. дисс. .канд. филол. наук. М. 38 с.

30. Карпов 1966 Карпов В. Г. Хакасский язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 428-445.

31. Кайдаров 1966 Кайдаров А. Т. Уйгурский (Новоуйгурский) Язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 363-386.

32. Кононов 1956 Кононов А. Н. Грамматика современного турецкого литературного языка,, М.;Л.: Изд-во АН. 570 с.

33. Кононов 1960 — Кононов А. Н. Грамматика современного узбекского языка, М.;Л.; Изд-во АН. 496 с.

34. Кузнецова 2004 Кузнецова А. И. Каким может быть статус эвиденциальности и ирреалиса? (К постановке вопроса) // Исследования по теории грамматики. З-Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 2004. — С. 88-106.

35. Маслова 2004 Маслова Е. С. К типологии проспектива: категория провиденциалиса в юкагирских языках // Исследования по теории грамматики. 3 - Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 2004. - С. 212-225.

36. Медетова 1982 Медетова Г. А. Модальность предположения и средства ее выражения в тюркских языках / Автореф. дисс. .канд. филол. наук. Алма-Ата. 19 с.

37. Мирзэзадэ 1962 Мирзэзадэ h. Азэрба.чан дилинин тарихи морфолоки/асы, Бакы: Азер. Девлэт Тэдрис-Педагожи Эдэби^аты Нэшри^аты. 370 с.

38. Насилов В. 1940 Насилов В. М. Грамматика уйгурского языка М.: Изд-во МИВ. 152 с.

39. Насилов Д. 1963 — Насилов Д. М. Структура времени индикатива в древнеуйгурском языке. По памятникам уйгурского письма / Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1963. 21 с.

40. Насилов Д. 1983 Насилов Д. М. Конструкции с модальными словами экан и эмиш в узбекском языке // Категории глагола и структура предложения — конструкции с предикатными актантами. JI.: Наука, 1983. - С. 175-186.

41. Насилов Д. & Исхакова & Шенцова (в печати) Насилов Д. М., Исхакова X. Ф., Шенцова И. В. Эвиденциальность в тюркских языках. 31с.

42. Озонова 1999 Озонова А. А. Модальные аналитические конструкции алтайского языка/ Автореф. дисс. .канд. филол. наук. Новосибирск. 22 с.

43. Ооржак 2002 — Ооржак Б. Ч.-О. Временная система тувинского языка в сопоставлении с древнеуйгурским и южносибирскими тюркскими языками /Автореф. дисс. .канд. филол. наук. Новосибирск. 21с.

44. Плунгян 2003 — Плунгян В.А. Общая морфология. Введение в проблематику. М.:УРСС. — 384 с.

45. Радлов 1893 Радлов В. В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. 4. СПб., С. 2230+107.

46. Рустэмов 1965 — Рустэмов Р. Азэрба^чан дили диалект вэ шивэлэриндэ фе'л, Бакы: Изд-во АН АзССР. 320 с.

47. РАС 1964 Русско-алтайский словарь. М.: Изд-во Советская Энциклопедия. 875с.

48. Сат 1966 Сат Ш. Ч. Тувинский язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 387-402.

49. Севортян 1966 Севортян Э. В. Крымско-татарский язык // Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 234-259.

50. Серебренников 1960 Серебренников Б. А. Категории времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп, М.: Изд-во АН СССР. 300 с.

51. Серебренников 1961 Серебренников Б. A. Zur Geschichte der Bildung des Perfekts in den ttirkischen Sprachen // Acta Orientalis Hungarica, 12/1961. - C. 163-168.

52. Серебренников 1963 Серебренников Б. А. Система времен татарского глагола, Казань: Изд-во. КГУ. 148 с.

53. Сертчелик 2000 Сертчелик Сейит, Сопоставительный анализ форм прошедшего времени в современных армянском и турецком языках / Дисс. . канд. филол. наук, СпбГУ. 198 с.

54. СТЛЯ 1969 — Современный татарский литературный язык, М.: Изд-во BJ1. 386 с.

55. Тадыкин 1967 — Тадыкин В. Н. Причастие на -ган в современном алтайском языке// Учен. Записки-7, Горно-Алтайск. НИИИЯЛ. С. 16-27.

56. Тадыкин 1971 — Причастия в алтайском языке, Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ. 174 с.

57. Тазранова 2002 — Тазранова Алена Р. Бивербальные конструкции с бытийными глаголами в алтайском языке (в сопостовительном анализе) / Афтореф. Дисс. канд. Филол. Наук, РАН Институт Филологии. 26 с.

58. Тыбыкова 1966 Тыбыкова А. Т. Сложные глаголы в алтайском языке. Горно-Алтайск: ГАОАКИ. 63 с.

59. Тыбыкова 1967 Тыбыкова А. Т. О недостаточном глаголе э- в алтайском языке // Учен, записки-7, Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ. С. 28-38.

60. Тыбыкова 1991 Тыбыкова А. Т. Исследования по синтаксису алтайского языка: Простое предложение. Новосибирск: ИНУ. 228 с.

61. Тощакова 1938 Тощакова Т. М. Грамматика ойротского языка. Новосибирск: НОИ. 60 с.

62. Туймебаев 1992 Туймебаев Ж. Индикативные формы глагола в казахском языке (формы прошедшего времени)/ Автореф. дисс. .канд. филол. наук. Алма-Ата. 21 с.

63. Урусбиев 1963 Урусбиев И. X. Спряжение глагола в карачаево-балкарском языке. Черкеск: Карачаево-черкесское книжное изд-во. 232 с.

64. Хонг 2004 Хонг Таек-Гйу. К вопросу о значении корейского языка глагольного суффикса -te- // Исследования по теории грамматики — 3, Ирреалис и Ирреальность. М.: Гнозис, 2004. - С. 375-384.

65. Ширэлщев 1962 Ширэлщев М. Азэрбсучан диалектолокц/асынын эсаслары, Бакы. Азгосиздат.

66. Щека 1996 Щека Ю. В. Интенсивный курс турецкого языка, М.: Изд-во Московского Университета. 303 с.

67. Юнусалиев 1966 Юнусалиев Б. М. Киргизский язык Л Языки народов СССР. Т.2. Тюркские языки. М.: Наука, 1966. - С. 482-505.

68. Юсупов 1986 — Юсупов Ф.Ю. Изучение татарского глагола. Казань: Тат.кн.изд. 187 с.

69. Aksu-Ko? 1986 Aksu-Ko? A. The Acquisition of Past Reference in Turkish // Slobin D. I. and Zimmer K. Studies in Turkish Linguistics. Typological Studies in Language 8. Amsterdam: John Benjamins, 1986. - C. 247-261.

70. Aksu-Ko<? 2000 Aksu-Ko<? A. Some aspects of the acquisition of evidentials in Turkish // Utas B. and Johanson L. (eds.) Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 15-28.

71. Anderson 1986 — Anderson Lloyd B. Evidentials, Paths of Change, and Mental Maps: Typologically Regular Asymmetries // Chafe and Nichols (eds.) Evidentiality: The linguistic coding of epistemology, Norwood, NJ: Ablex, 1986. C. 273-312.

72. Bacanli 2001 Bacanli Eyiip. Altay Turkgesinde Zaman §ekilleri, Диссертационная работа по магистратуре, Fatih Un. Sosyal Bilimler Enst. istanbul. 253 c.

73. Banguoglu 1974 Banguoglu Tahsin. Ttirkgenin Grameri, istanbul: Baha Matbaasi. 628 c.

74. Ba§tiirk и др. 1996 Ba§turk Mehmet & Danon Boileau-Laurent & Morel Mary-Annick. Valeur de -mi§ en turc contemporian, analyse sur corpus // Guentcheva,r

75. Z. (ed.) L'Enonciation mediatisee. Louvain and Paris: Editions Peeters, 1996. -C. 145-154.

76. Boas 1911 Boas Franz Kwakiutl // F. Boas (ed.,), Handbook of American Indian Languages. Parti, Washington DC: Government Printing Office. - C. 423-557.

77. Boas 1947 Boas Franz Kwakiutl Grammar, with a glossary of suffixes // Transactions of the American Philosophical Society 37. - C. 201-377.

78. Boeder 2000 Boeder Winfried. Evidentiality in Georgian // Utas B. and Johanson L. (eds.) Evidential: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 275-328.

79. Boeschoten & Vandamme 1998 Boeschoten H. & Vandamme M. Chaghatay // L.r f

80. Johanson and Eva A. Csato 1998: The Turkic Languages, London and New York: Routledge, 1998.-C. 166-178.

81. Bulut 2000 Bulut Christiane Indirectivity in Kurmanji // Utas B. and Johanson L. (eds.) Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 147-184.

82. Bybee at al. 1994 Bybee Joan, Revere Perkins and William Pagliuca, The evolution of grammar: Tense, aspect and modality in the languages of the world. IL: University of Chicago Pres, Chicago.

83. Chafe 1986 Chafe Wallace Evidentiality in English Conversation and academic writing // Chafe and Nichols (eds.) Evidentiality: the Linguistic Coding of Epistemology, Norwood, NJ: Ablex, 1986. - C. 261-272.

84. Comrie 1976 Comrie B. Aspect, An Introduction to the Study of Verbal Aspect and Related Problems, Cambridge: Cambridge University Press. C. 151.

85. Comrie 2000 Comrie В. Evidentials: Semantic and History // Utas B. and Johanson L. (eds.) Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 1-12.r f

86. Csato 2000 Csato Eva Agnes Turkish -mi§ and imi§ items // Utas B. and Johanson L. (eds.) Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 29-43.

87. DeLancey 1997 DeLancey Scott. Mirativity: The grammatical marking of unexpected information // Linguistic Typology 1, 1997. - C. 33-52.

88. DeLancey 2001 DeLancey Scott. The mirative and evidentiality // Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. - C. 369-382.

89. Dendale & Tasmowski 2001 Dendale Patrick & Tasmowski Liliane Introduction: Evidentiality and related notions // Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. - C. 339-348.

90. Deny 1921 Deny J. Grammaire de la langue turque, dialecte osmanli, Paris, (Turk Dili Grameri - Osmanli Lehqesi, перевод. Ali Ulvi Elove, 1941, istanbul: Maarif Matbaasi). - 1142 c.

91. Doerfer 1993 Doerfer Von Gerhard. Das tiirkische Suffix -mIS als Lehnelement // Sprach - und kulturkontakte der turkischen Volker / Materialen der zweiten Deutschen Turkologen-Konferense, Rauischholzhausen, 13-16 Juli 1990.

92. Donabedian 2001 Donabedian Anaid. Towards a semasiological account of evidentials: An enunciative approach of -er in Modern Western Armenian // Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. - C. 421-442.

93. Erdal 2004 Erdal Marcel. A Grammar of the Old Turkic, Leiden: Brill Academic Publishers. XII+575 c.

94. Ergin 1984 Ergin Muharrem. Turk Dil Bilgisi, Istanbul: I.U. Edebiyat Fakiiltesi Yayinlan.

95. Gencan 1966 Gencan Tahir Nejat. Dilbilgisi, Istanbul: TDK Yayinlan. XV+ 412 c.

96. Gursoy-Naskali & Duranli 1999 Gursoy-Naskali E., & Duranli M. Altayca-Turkge Sozltik, Ankara: TDK Yayinlan. 266 c.

97. Jacobsen 1986 Jacobsen William H. Jr. The Heterogeneity of evidential in Makah // Chafe and Nichols, (eds.) Evidentiality: The linguistic coding of epistemology, Norwood, NJ: Ablex. 1986. - C. 3-28.

98. Jacobson 1957 — Jacobson Roman. Shifters, verbal categories, and the russian verb, Harvard University: Department of Slavic Languages and Literatures. (Reprinted in: Jacobson, Roman, 1971. Selected writings, vol. II, 130-147, The Hague: Mouton.).

99. Johanson 1971 Johanson Lars. Aspekt im Ttirkischen. Vorstudien zu einer Beschreibung des Turkeiturkischen Aspektsystems. Uppsala: Almqvist & Wiksell. — 334 c.

100. Johanson 1999 Johanson Lars, (перевод: M. M. Tulum) Bulgarca ve Тигк?еМе Dolaylamalar Uzerine // Ilmi Ara§tirmalar — 7, istanbul: Bilimevi Yayinlan. 1999.-C. 245-254.

101. Johanson 2000/1 Johanson Lars. Turkic indirectives // Utas B. and Johanson L., eds., Evidential: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 61-87.

102. Johanson 2000/11 Johanson L. Viewpoint operators in European languages // Dahl Osten (ed.) Tense and aspect in the languages of Europe. Berlin and New York: Mouton de Gruyter. 2000. - C. 27-187.

103. Johanson 2003 Johanson L. Evidentially in Turkic // A. Y. Aikhenvald & R. M. W. Dixon (eds.). Studies in Evidentially, Typological Studies in Language 54. Amsterdam: John Benjamins, 2003. - C. 273-290.

104. Kerslake 1998 Kerslake Celia. Ottoman Turkish // Johanson Lars and Csato Eva A. The Turkic Languages, London and New York: Routledge, 1998. - C. 179-202.

105. Kiral 2000 Kiral Filiz. Reflections on -mi§ in Khalaj // Utas B. and Johanson L., eds., Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 89-101.

106. Malchukov 2000 Malchukov Andrej L. Perfect, evidentiality and related categories in Tungusic languages // Utas B. and Johanson L., eds., Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000.-C. 441-469.

107. Maslova 2003 Maslova E. Evidentiality in Yukaghir // A. Y. Aikhenvald & R. M. W. Dixon (eds.). Studies in Evidentiality, Typological Studies in Language 54. Amsterdam: John Benjamins, 2003. - C. 219-236.

108. Menges 1959 Menges К. H. Die aralo-kaspische Gruppe // Philologiae Turcicae Fundamenta, Wiepbaden, 1959. - C. 434-488.

109. Menges 1968 Menges К. H. The Turkic Languages And Peoples (An Introduction to Turkic Studies), Wiepbaden: Otto Harrassowitz. - 248 c.

110. Meydan 1996 Meydan Metiye. Les emplois M6diatifs de -mi§ en Turc // Guentcheva, Z. (ed.) L'Enonciation mediatisee. Louvain and Paris: Editions Peeters, 1996.-C. 125-144.

111. Michailovskiy 1996 Michailovskiy Boyd. L'inferentiel du nepali // Guentcheva, Z. (ed.) L'Enonciation mediatisee. Louvain and Paris: Editions Peeters, 1996. - C. 109-123.

112. Mushin 2000 Muhsin ilana. Evidentially and deixis in narrative retelling // Journal of Pragmatics 32, Amsterdam: Elsevier Science, 2000. - C. 927-957.

113. Mushin 2001 Muhsin ilana. Japanese Reportive Evidentiality and the pragmatics of retelling // Journal of Pragmatics. № 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. — C. 1361-1390.

114. Nuyts 2001 Nuyts Jan. Subjectivity as an evidential dimension in epistemic modal expressions, Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. - C. 383-400.

115. Oswalt 1986 Oswalt Robert L. The Evidential System of Kashaya // Chafe and Nichols, (eds.) Evidentiality: The linguistic coding of epistemology, Norwood, NJ: Ablex, 1986. - C. 273-312.

116. Palmer 1986 Palmer F. R. Mood and Modality, Cambridge: Cambridge University Press. C. xxi + 236.

117. Perry 2000 Perry John R. Epistemic verb forms in Persian of Iran, Afghanistan and Tajikistan // Utas B. and Johanson L., eds., Evidentials: Turkic, Iranian, and neighboring languages, Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 2000. - C. 229-257.

118. Plungian 2001 Plungian Vladimir A. The place of evidentiality within the universal grammatical space // Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001.-C. 349-357.

119. Sapir 1921 Sapir Edward, Language. An introduction to the study of speech. New York: Harcourt, Brace & Co.

120. Schonig 1998Я Schonig Claus. Azerbaijanian // Johanson Lars and Csato Eva A. 1998: The Turkic Languages, London and New York: Routledge, 1998. - C. 248-260.f r

121. Schonig 1998/11 Schonig Claus, Turkmen // Lars Johanson and Eva A. Csato The Turkic Languages, London and New York: Routledge, 1998. - C. 261-272.

122. Slobin & Aksu 1982 Slobin D. I., & Aksu A. A. Tense, aspect and modality in the use of the Turkish evidential // Hopper P. J. (ed.) Tense-aspect: Between semantics and pragmatics. Amsterdam and Philadelphia: Benjamins, 1982. - C. 185-200.

123. Song 2002 Song Jae-Mog. A typological analysis of the Korean evidential marker '-te-' // EoneohagM 32, The Linguistic Society of Korea, 2002. - C. 147-164.

124. Swift 1963 — Swift Lloyd. B. A reference grammar of modern Turkish, Indiana Bloomington: Indiana University. C. 278.

125. Tatevosov 2001 -Tatevosov Sergei. From resultatives to evidentials: Multiple uses of the Perfect in Nakh-Daghestanian languages // Journal of Pragmatics 33, Amsterdam: Elsevier Science, 2001. C. 443-464.

126. Underhill 1976 Underhill R. Turkish Grammar, Cambridge, Massachusetts: The MIT Press. C. 474.

127. Willet 1988 Willett Thomas L. A Cross-Linguistic Survey of the Grammaticization of Evidentiality // Studies in Language 12, 1988. - C. 51-97.1. Литература в Интернете

128. Влодавская 2000 — Влодавская Наталья Владимировна. Ирония и эвиденциальность II Диалог 2000, www.dialog-21 .ru/archive

129. Curnow 2000 Curnow Timoty Jowan. Why 'First/Non-first person' is not grammaticalized mirativity // Proceedings of ALS2k, the 2000 Conference of the Australian Linguistic Society. — C. 1-10.http.7/www.arts.monash.edu.au/ling/als/curnow.pdf

130. De Haan 1999 De Haan Ferdinand. Evidential and Epistemic Modality: Setting Boundaries // Southwest Journal of Linguistics. № 18. - C. 83-101 www.u.arizona.edu/~fdehaan.papers

131. De Haan 2001/1 De Haan Ferdinand. The Relation Between Modality and Evidentiality // Linguistische Berichte, Sonder heft - C. 201-216. www.u.arizona.eduA-fdehaan.papers

132. De Haan 2001/11 — De Haan Ferdinand. The Place of Inference Within the Evidential System // International Journal of American Linguistics. 67. — C. 193-219. www.u.arizona.edu/~fdehaan.papers

133. De Haan (в печати) De Haan Ferdinand. Encoding speaker perspective: evidentials. www.u.arizona.edu/~fdehaan.papers

134. Источники языкового материала

135. АЧ: Алтайдьнг Чолмоны (газета на алтайском языке), Горно-Алтайск 2000, № 168, 173, 174.

136. АК: Манитов, "Аш Кылгада", Горно-Алтайск 1989.

137. АКЫС: Лазар Кокышев, "Алтайдьнг Кыстары", Горно-Алтайск 1980.

138. AM: Metin Ergun, "Alip Mana§", Cemre Yay., Konya 1997.

139. BTR: Peyami Safa, "Bir Tereddudun Romani", Otuken Yay., istanbul 1999, 211 c.

140. C: Peyami Safa, "Canan", Otuken Yay., istanbul 1996, 229 c.

141. KJ-II: Куугей Толбсов "Кадын JacKbifla Экинчи бичик", Горно-Алтайск, 1987, 318с.

142. МК: Emine Gursoy-Naskali, "Altay Destam Maaday Kara", YKY, istanbul 1999.

143. MNK: Peyami Safa,, "Matmazel Noraliya'nin Koltugu", Otuken Yay., Istanbul, 1999.

144. YG: Adalet Agaoglu, "Ytiksek Gerilim", Remzi Yay., istanbul 1976.

145. OM: Hasan izzettin Dinamo, "Oksuz Musa", May Yay., istanbul 1973.

146. H-I: Taner, Haldun, "Hikayeler", Bilgi Yay., Ankara, 1970.

147. H-II: Taner, Haldun, "Hikayeler 2", Bilgi Yay., Ankara, 1971.

148. Ahmet Selim, www.zaman.com.tr , 09 января 2005 г., воскресенье.

149. Mehmet Altan, www.gazetem.net, 19 января 2005 г., среда.