автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.02
диссертация на тему: Комическое в прозе Е. Замятина

Полный текст автореферата диссертации по теме "Комическое в прозе Е. Замятина"

Министерство образования Российской Федерации Р [ ёосс^й'ский государственный педагогический университет

имени А. И. Герцена

На правах рукописи УДК 882-8(054)

КИМ СЕ ИЛ КОМИЧЕСКОЕ В ПРОЗЕ Е.ЗАМЯТИНА

Специальность 10.01.02 — литературы народов Российской Федерации

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург— 1995

Диссертация выполнена на кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель:

кандидат филологических наук, доцент Л.П. Григорьева

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор В.М. Акимов; кандидат филологических наук, доцент И. А. Макарова

Ведущая организация:

Институт русской литературы Российской Академии наук (Пушкинский Дом)

Защита состоится "Й "_& 1995 г. в ! ^ часов на заседа-

нии диссертационного совета К.113.05.05 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук в Российском государственном педагогическом университете им. А.И. Герцена (191186, Санкт-Петербург, В.О., 1-я линия, 52),

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке РГПУ им. А.И. Герцена.

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета

Н.Н. Кякшто

Творчество крупнейшего русского художника XX века Евгения Замятина, несмотря на масштабность его личности и известность в литературных кругах Запада (к настоящему моменту там увидели свет пять монографий о писателе), до недавнего времени представляло собой одну из мощнейших лакун русского литературоведения. Это объяснялось рядом известных причин, и в первую очередь нонконформизмом художника, всегда находившегося в оппозиционных отношениях с властными структурами и стремившегося в русле сатирической традиции "десакрализовать" сам статус власти. Необходимость скорейшего заполнения этой лакуны была мгновенно осознана русской критикой, особо реагирующей на феномен "прозеванного гения". В результате за сравнительно короткий период русское литературоведение достигло в области "замятиноведения" определенных успехов. Появился целый ряд корректных, восстанавливающих историческую истину, вступительных статей-биографий к тому или иному тому "Избранных произведений" писателя (М. Чудакова, Е. Скороспелова, И. Шайтанов, О. Михайлов), литературоведческих статей, посвященных частным аспектам "замятиноведения" (Л. Долгополов, Л. Полякова, И. Доронченко, В. Акимов, А. Зверев, Е. Девятайкин), кратких аналитических обзоров творческого пути художника (Т. Давыдова, Л. Григорьева), отдельных глав монографий и учебных пособий (Е. Мущенко, С. Голубков). Особый этап обозначился изданием двух сборников материалов Первых Российских Замятинских чтений (Тамбов, 1992) и Юбилейных вторых международных замятинских чте-

ний (Тамбов, 1994), содержащих немало ценных наблюдений над проблематикой, поэтикой, стилистикой и лингвистикой замятинских текстов.

Таким образом, к настоящему времени изучение творчества Е. Замятина находится в стадии завершения его начального этапа, когда, как правило, подводятся предварительные итоги и намечаются новые перспективы в той или иной области познания, однако проблеме комического, несмотря на затронутость ее стихией почти всего творчества художника, уделяется на редкость мало внимания. Исключение составляют монографическое исследование С. Голубкова, ограниченное, однако, рамками анализа романа "Мы", и отдельные частные наблюдения над некоторыми особенностями сатирического пафоса писателя, генетически восходящие к работам двадцатых годов. В западном литературоведении также предпринимались попытки анализа комической образности в отдельных произведениях Замятина (А. Шейн, Ж. Хетени, А. Гилднер), но и они носили периферийный или эскизный характер. Это свидетельствует о том, что настало время более дифференцированных, включающих основательный анализ главных аспектов творчества Замятина исследований. Вместе с тем еще не выявлен весь комплекс общих проблем творчества писателя. Именно на стыке этих общих и частных проблем "замятиноведения" и находится настоящая работа, в которой предложен анализ почти не исследованной проблемы комического на материале прозы художника, что и определяет ее актуальность.

Научная новизна работы заключается в том, что избранная тема, включающая в себя произведения основного (советского) периода творчества писателя, как предмет специального монографического исследования разрабатывается впервые. Более того, впервые анализ комического начала в прозе писателя дан в широком философском, психологическом, психофизиологическом и эстетическом контекстах, что предполагает, в силу неис-следованности материала, невольные локальные "открытия", которые можно отнести как к "зоне субъекта", чему способствует у Замятина конструк-

тивная "обязательность" любого элемента текста и его полигенетичность, с необходимостью требующая выяснения суммы архетекстов, так и к "зоне объекта", где достаточно плодотворными оказываются упомянутые уже экскурсы в смежные области — историю, психологию, философию.

Главной целью диссертационного исследования является выявление художественных функций комического в прозе Замятина, определение природы и структуры замятинской комики. Исследование проблемы комического в творчестве художника, обладающего особой "синтетической" манерой письма, требует постановки определенных не совсем "канонических" задач. Полагая под "комическим" в первую очередь авторскую "запрограммированность" текста, либо какого-то его сегмента, на смеховую реакцию, в работе ставится задача исследовать конкретные случаи комического в тексте, по мере необходимости совершая экскурсы за пределы собственно литературоведения: от истории до психологии включительно.

Практическая ценность диссертации определяется ее новизной и состоит в том, что представленные материалы и полученные результаты могут быть использованы при дальнейшем изучении творчества писателя, в общих вузовских курсах истории русской литературы XX века, спецкурсах и спецсеминарах по отдельным вопросам, исследуемым в работе, написании курсовых и дипломных работ, в практике шхольного преподавания литературы.

Источниками диссертационного исследования явились различные публикации произведений Замятина, в том числе зарубежные.

Апробация работы. По теме диссертационного исследования сделаны доклады на научных заседаниях секции новейшей литературы кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета, на международной научной конференции "Юбилейные

Вторые Международные Замятинские чтения" (Тамбов, 1994). По теме диссертации сдана в печать статья "Комическое в прозе Е.Замятина" объемом в 1 п.л. (журнал "Кредо", Тамбов).

Объем и структура. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Библиография включает ♦¿¿'наименований.

Основное содержание диссертации.

Во введении обосновывается тема диссертации, формулируются цели и задачи исследования, показывается его актуальность и новизна, дается краткий анализ достижений современного "замятиноведения", определяется категориальный аппарат диссертации, мотивируется отбор материала исследования, некоторое сужение темы которого (на периферии внимания остается дореволюционная проза писателя и произведения, созданные в эмиграции) вызвано главным образом тем, что именно в "советский период" своего творчества Замятин "находится в фокусе" (В. Розанов). Если дореволюционная проза художника, при всех ее несомненных достоинствах, еще носит характер "литературного ученичества", то его творчество 30-х годов отмечено явной печатью усталости, а "локально-формальное" мастерство его невольно вызывает мысль о скромности задач, которые ставит перед собой писатель европейского масштаба.

Определение романа "Мы" как центрального, "главного" произведения Замятина позволяет сознательно нарушить жесткую хронологическую последовательность анализа произведений писателя, созданных в советский период его творчества. Если первая глава диссертации посвящена исследованию произведений художника, предшествующих роману "Мы" и являющихся своего рода его эскизами, то во второй главе анализируется проза писателя двадцатых годов, не имеющая "прямого отношения" к роману. Это позволяет третью главу диссертации целиком посвятить замятинской антиутопии, произведению, предоставляющему максимум материала для

реализации поставленных в работе целей и задач, связанных с попыткой выявления природы комического и уровня смеховой культуры писателя.

В первой главе исследуются социально-психологические предпосылки комического в прозе Замятина с акцентировкой на анализе произведений, эскизных по отношению к роману "Мы", в которых существенно проявилась доминанта творческой манеры писателя, его "стилевой проте-изм". Анализ проблемы комического дается в широком философском и историко-литературном контекстах. Отмечается высокий удельный вес различного рода реминисценций в прозе писателя, особо уделяется внимание анализу "заимствований" у Салтыкова-Щедрина и Гоголя, который дает основание для более точной атрибуции объекта критики в замятинском образе. В "Сказках про Фиту" осмеянию подвергается ряд вполне конкретных мероприятий Временного правительства в области внутренней политики, таких, как обновление состава полиции и амнистия уголовных преступников, крайне непродуманная и повлекшая резкое усиление криминогенной обстановки в России накануне октябрьской революции, критике подвергается и фигура Керенского, прочитывающаяся в системе сложных ассоциаций, вызванных самой номинацией "Фита". Анализ произведений, датированных 1917 годом я вошедших в книгу "Большим детям сказки" (ср. с Салтыковым-Щедриным), доказывает негативное отношение Замятина к большевистской революции. К примеру, в сатирической аллегории "Четверг" предельно "экстравертный" жанр политического фельетона Замятин осложняет, придавая ему форму сказки, которая, в свою очередь, пародирует библейский сюжет о Каине и Авеле (большевики и меньшевики). Анализ остальных сказок, хотя и выявляет локальную смену социальных объектов осмеяния, однако устанавливает определенную последовательность, характерную для "анархо-интеллигентского" сознания писателя, с которой он остается верен своему негативному отношению к Государству как орудию подавления личности. Социальная сатира всегда осложнена у Замятина бога-

той системой философских и психофизиологических координат, хотя выяснить авторскую точку зрения трудно в силу его постоянной установки на иронию. На наш взгляд, наиболее верным способом выявления авторского позитивного отношения к объекту является жертвенное, страдательное положение последнего. Ибо, за редкими исключениями, каждый локальный сюжет Замятина заканчивается той или иной модификацией Голгофы, где Воскресение — не столько залог "жизни вечной", сколько гарантия новой, в духе мениппеи, трагифарсовой Голгофы на новом витке исторической спирали. Однако и этот вывод не абсолютен в системе замятинского "протеиз-ма", ибо испытанию иронией подвергаются самые "серьезные позиции". Тотальной иронией Замятин приближается к практике современных писателей-постмодернистов. Даже "финальное" положение жертвы в мире, где "все относительно", — необходимое, но еще не достаточное условие принадлежности к замятинскому "позитиву", который может быть вычислен "по касательной". Более того, тексты Замятина содержат довольно большое количество локальных сюжетов, чаще всего в форме афоризма или анекдота, искусно вмонтированных в основной текст и окрашенных в тона если не откровенно "черного", то уж, во всяком случае, весьма "мрачного" (3. Фрейд) юмора.

Далее в главе дается анализ анекдотического начала в "Третьей..." и "Четвертой сказке про Фиту", анекдотизм которых генетически восходит к известным архетипам. В "Третьей сказе про Фиту" испытанию иронией Замятин подвергает "принцип свободы", в "Четвертой" подобное испытание ожидает "равенство". Замятин доводит "историю" своего "города" до логического завершения, до "социализма в Глупове". Уровень интертекстуальности здесь очень высок. Архетекст при этом (происхождения самого различного — от фольклорных мотивов до образцов "высокой литературы") иронически переосмыслен и искусно стилизован под просторечие "рассказчика" — один из способов достижения комического эффекта. Финал сказки, как и все развитиб сюжета, перекликается с известной сатирической сказкой

А. Франса, где единственным счастливым на свете человеком оказывается дурак, не фольклорный умница, а кретин.

Знаменательно, что "жители" у Замятина, в первых трех сказках представляющие хотя бы пассивно, но некоторую оппозицию Фите, к концу "Четвертой сказки" в рвении "равняться по дураку" уже опережают даже своего "вождя", мир делается абсолютно безумен. Злу, тупому, ограниченному, самодовольному (Фита) противостоит не Добро, но "клиническая" глупость. Посредством принципа равенства внедряется счастье, здесь перед нами антиутопия в "усиленно-русском стиле" (Достоевский). К более дифференцированной модели мира, представляющей симбиоз иронически переосмысленного "Хрустального дворца" Чернышевского, казармы и тюрьмы, писатель обратится в следующих произведениях, повести "Островитяне" и романе "Мы".

В настоящей главе дан системный анализ повести "Островитяне", начатый с определения на формальном уровне ее "литературных координат" (Л. Стерн, Н. Лесков, Д. Голсуорси, А. Франс) и продолженный традиционно на уровне характеристики структуры персонажа, обогащенной неканонической для русского литературоведения системой "психофизиологических координат". Замятин в создании образа исходит из психоаналитической концепции личности, при этом корректируя "секс" 3. Фрейда "метафизикой пола" В. Розанова. Треугольник "Эдипова комплекса" (мать-сын-отец) или его "женская модификация" (отец-дочь-мать) не только определяет "геометрию" всех важнейших произведений Замятина, начиная с "Островитян", но с роковой неумолимостью ведет героев к трагическому финалу. Над "самым главным" Замятин отказывается смеяться, в своем творчестве он отстаивает- "два драгоценных начала в человеке — мозг и пол". Все, что препятствует самореализации личности, т.е. препятствует нормальному, естественному развитию этих начал, становится объектом замятинсхой критики. Иерархию этих объектов установить несложно. Главным из этих "препятствий" оказывается Государство, затем общественные институты, в

том числе институты брака и церкви (речь идет о социальном институте, но не о вере в Бога), а также разряд "людей — общественно-полезных функций", людей — препятствий на пути развития "драгоценных начал" в тех, кто оказался рядом. В сущности, это некие люди-коллективы, а коллектив в любой его форме несет у Замятина негативную оценку, ибо в основании имеет необходимость или вынужденность. Родовым признаком этих "искусственных" людей является абсолютная серьезность.

Арсенал комических средств, используемых Замятиным в повести, обширен и активно используется писателем на всех формально-структурных уровнях текста, начиная с фонетического, тяготеющего к каламбуру, заканчивая собственно фабулой, представляющей пародийную контаминацию "островных" сюжетных моделей. Концентрация, или "количество художественных приемов на единицу текста", необычайно высока у Замятина, практически каждое предложение имеет "отклонение от нормы" и, таким образом, уже обладает определенным "комическим потенциалом". Более подробно техника комического в прозе Замятина рассмотрена во второй главе настоящей работы.

Во второй главе работы исследуется сложнейший механизм комического в творчестве Замятина, рассмотрены основные его принципы и приемы на материале новеллистики писателя двадцатых годов. После создания романа "Мы" Замятин уделяет внимание по преимуществу прозаическим произведениям "малых форм", в работе высказывается предположение о том, что это обстоятельство связано, в первую очередь, с боязнью художника "не суметь" написать роман, "лучший", чем "Мы" (подобную мысль высказывает сам писатель с статье о Шеридане, который, не желая повторять себя и, тем самым, "снижать", написал "лучшую комедию", "лучшую драму", "лучший фарс").

Прозе Замятина присуще внутреннее единство: тяга к гротеску, пародии и реминисценции, сквозные образы, конструктивность композиции.

Эти "геометрические" (Р. Якобсон) характеристики замятинской прозы постоянны. Комическое также является одной из стилевых констант в творчестве художника, будучи "независимым" от жанровой структуры того или иного произведения: в рассказе "Наводнение" оно обнаруживает себя в редчайших ситуациях, заставляющих вспомнить об анекдоте в духе "черного юмора", в травестийном "Тулумбасе" комическое присутствует на равных началах с трагическим, и лишь в сатирических новеллах "Икс" и "Слово предоставляется товарищу Чурыгину" преобладает чисто комическая стихия.

Рассказ "Тулумбас" демонстрирует блестящие возможности Замятина — пародиста и ироника. Будучи пародией на "Апостольские послания", за-мятинская травестия, в соответствии с законом жанра, "не стремится разрушить эстетическую ценность, "перелицованность" произведения", то есть "апостольского послания". Сатира Замятина обращена не против ницше-розановской "версии" христианства, но против "старцев земли Алатыр-ской", то есть большевиков, сделавших реальностью теоретическое желаемое монахами "умерщвление плоти". Замятин мастерски пародирует библейский слог и саму логику "посланий". Весь текст "держится" на иронии, любая мысль, высказываемая в нем, должна читаться с обратным знаком. "Послание" написано от первого лица, каковым является "смиренный Заму-тий, епископ Обезьянский". Такого титула удостоил Замятина Ремизов, сам великий мастер "мутить воду" (Замятин — Замутий) и "обезьянничать" (то есть пародировать). Однако сам жанр политической сатиры ограничивает сферу произведения конкретным хронотопом. Элементы политической сатиры содержат и рассказы "Дракон" и "Пещера". Нелепый до смешного "дракон" олицетворяет "революционные массы". Именно ему — жалкому, "неполноценному", но все-таки "дракону" ("сатаноморфное" существо в христианской символике) автор доверяет главное ритуальное революционное действие: убийство безоружного — один из постоянных мотивов в прозе Замятина. Достаточно явно обнаруживается и сатиризация (с политиче-

ской окраской) некоторых персонажей в рассказе "Пещера". В то же время полемический по отношению к предшественникам анализ рассказа "Мамай", переносящий акцент с "обстоятельств" (политических) на "героя", позволяет сделать вывод о намеренном сокрытии писателем своих авторских интенций, связанных с его недоверием к герою, "кровожадность" которого вызвана не "трагическими обстоятельствами современности", а сублимированной ("обладать книгой"), но даже и в этом искаженном виде неудовлетворенной страстью, вызывающей у Замятина ироническую усмешку.

Рассказ "Мамай" предваряет цикл поздних замятинских "иронических новелл" ("Лев", "Часы", "Видение"), стилистически более традиционных, чем экспрессивный "Мамай", но отмеченных "снисходительной, усталой" иронией. Вершинами сатирической прозы "малых форм" в двадцатые годы являются у Замятина динамичные, исполненные "злого веселья" рассказы "Икс" и "Слово предоставляется товарищу Чурыгину". Рассказ "Икс" — прежде всего политическая сатира, объект которой — коммунистическая теория и ее абсурдистская практика, возникающая в результате приложения теории к реальности русского уездного города. Внешне рассказ имитирует антирелигиозную направленность сатиры, но внимательный анализ пародийной системы прототипов в нем (от реальных — К. Маркс, Вс. Мейерхольд, Антон Сорокин, до литературных героев — Дмитрий Карамазов), мотивной структуры (мотив "стрижки", обладающий мощным зарядом полигенетического комизма, мотив "униформы" и "ловца человекое* и т.д.) актуализирует современный писателю социальный контекст.

Фабульному комизму рассказа "Иск" соответствует языковой уровень комического. Здесь цель сатиры — снижение, доведение до абсурда казенных штампов и идеологических клише, в данном случае — коммунистических, хотя в целом замятинская "интеллектуально-анархическая" сатира посягает на "сущее". Для дискредитации идеологических клише Замятин использует ряд приемов: 1) реализация метафорической потенции клише, или употребление в прямом значении какого-либо компонента "штампа", в са-

мом "штампе" функционирующего в значении переносном. И дальнейшее включение "реализованной метафоры" в синонимический ряд; 2) реализация метафоры и грамматическое переоформление; 3) использование неполного синонима, содержащего пренебрежительный смысловой оттенок; 4) метонимический "некорректный" перенос клише; 5) "идеологический" оксюморон; 6) каламбурная замена какого-либо компонента в устойчивом словосочетании либо фразеологическом обороте; 7) зевгма (синтаксическое объединение семантически несовместимых членов предложения) и полисемия. Но по мере приближения к финалу все отчетливей проступает "серьезное" начало. Сцена допроса дьякона носит трагикомический характер, ее семантический подтекст обусловлен традиционным для Замятина "эдипо-гамлето-карамазовским" конфликтом, имеющим реальную психологическую подоснову (отношения писателя со своим отцом — "протопопом"). Здесь обнаруживается определенная установка на автопародийность образа дьякона, "высмеивающего" замятинский "роман с Марксом", закончившийся возвращением к "драгоценным началам" (марксизм — марфизм).

В рассказе "Слово предоставляется товарищу Чурыгину" техника комического определяется сказовой формой повествования. Характерный для Замятина прием пародирования классических сюжетов и мотивов уступает место чисто языковой комике, но, как правило, связанной с политическим контекстом. Сказовая форма "Слова..." позволяет Замятину чаще, чем в "Иксе", наряду с вышеперечисленными, использовать такой прием, как плеоназм. Целям политической сатиры служит прием перенасыщения простонародной речи героя идеологическими и "естественно-научными" штампами, реализация метафорического потенциала которых создает мощный комический эффект. Сатиризация образной системы рассказа достигается путем окарикатуривания, которому подвергаются не только "герои", но и "обстоятельства" (ход революционных событий представляет собой ряд последовательных недоразумений, главное из которых "штурм и разгром усадьбы" (карикатура на взятие Зимнего дворца). "Икс" и "Слово предос-

тавляется товарищу Чурыгину" останутся высшими достижениями Замятина в области политической сатиры. В последующих рассказах, написанных в конце двадцатых годов, смеховая стихия отступает на периферию текста, уступая центральное место трагическому мифу ("Ела", "Наводнение"). Далее в главе рассматривается влияние замятинской сатиры "малых форм" на прозу двадцатых-тридцатых годов, особое внимание уделяется выявлению "замятинских компонентов" в творчестве А. Платонова.

В третьей главе диссертации исследуется природа комического в романе "Мы", центральном, "главном" произведении писателя. При этом оговаривается необходимость аналитических "экскурсов" в область "несмешного" в структуре романа, обусловленная его протеистической природой. Большое внимание уделяется анализу литературного контекста, не только "замятинского" (от повести "Островитяне") и "Сказки про Фиту" до сатирической прозы конца двадцатых годов), но и ранней советской литературы, и западной классики XX века. Анализ контекстовых связей дается в системе пародийно-комических координат. Если "серьезная составляющая" романа насыщена реминисценциями и цитатами из прозаических произведений (Свифт, Гоголь, Достоевский), то романная комика чаще сопряжена с современным ей поэтическим первоисточником. Не случайно именно поэзия, а не проза, обслуживает в романе Единое Государство в наиболее важные моменты ("поэтизация смертных приговоров" и т.д.). Здесь Замятин проецирует в будущее "политико-литургическую" роль пролетарской поэзии первых послереволюционных лет. Это обстоятельство обратило на себя внимание многих исследователей, но наибольшей последовательностью в выявлении источников полемики Замятина с известной тенденцией в развитии пролеткультовской поэзии отличаются работы И.А. Дороченкова и М.Ф. Пьяных, аргументированно оспаривающие мнение Л. Долгополова о приоритетности Маяковского в качестве объекта замятинской полемики. Замятин критически относится к итогам революций, главным из которых

является превращение "я" в строительное вещество некоего мистического "Мы", а в пролетарской (пролеткультовской) соборности он усматривает исторический триумф самой жесткой из церковных структур — "нового католичества". Иными словами, "Мы" является прямым покушением на "сакрально-коммунистический" смысловой ореол этого местоимения. В работе поддерживается мнение тех исследователей, которые считают, что роман является сатирой на будущее русского коммунизма. Время быстро превращало замятинский гротеск едва ли не в документальное описание. К концу двадцатых годов коммунизм уже не мог "не узнать себя" в романе: сама действительность становилась как бы "условной", карикатурной; созданная Замятиным карикатура появилась раньше "объекта осмеяния".

Однако сложная смысловая структура романа, явившегося художественной реализацией замятинской теории "синтетизма", включает в себя, кроме "политических", и иные "смыслы". Одна из главных "составляющих" комического начала в романе относится к области психофизиологической. Цен1ральной точкой "лучей от кусков мира" (Замятин) у писателя всегда является пол, или, точнее, акт физической любви как воплощение идеи абсолютной свободы и естественности. Это — "главное" (ср. "Рассказ о самом главном"), а все, что "главному" препятствует, или никак с ним не связано, представляет для Замятина "мир объектов насмешки". В условиях "мира, зашедшего в тупик", акт физической любви символизирует попытку "начать все сначала". В главе представлен типологический ряд "объектов насмешки" автора — своего рода комплекс "социально-психологических стен" — препятствий на пути самореализации личности. Именно по отношению к системе этих "стен" художник реализует свой комический дар. В диссертации не случайно использовано слово "стена". Стены в их прямом, материальном, "домостроительно-крепостном" значении постоянно возникают в текстах писателя. Но всегда стена обладает и символическим значением. Более того, это понятие входит и в систему персонажных характеристик. "Люди-стены" отличаются патологией в физиологической сфере, их

"здравый смысл" оборачивается агрессивностью и жсстохостыо. Смысловая структура образа-понятия "стена" конкретизируется с помощью анализа его реминисцентного уровня (Достоевский, Андреев, Леонов).

Особое внимание уделено в главе рассмотрению мотивной структуры романа, вводится понятие "замаскированного" мотива, зачастую создаваемого путем перелицованной цитаты. Наиболее подробно рассмотрен характерный для замятинской прозы мотив "принудительной стрижки" (бритье), несущий две функции: "социального клеймения", с одной стороны, и "гуманно-санитарное" в цивилизованном обществе — с другой. Символика этого мотива у Замятина связана с двумя источниками: Ветхий Завет и "Записки сумасшедшего" Гоголя. Внешнее воздействие на голову — стрижка, "оболванивание" находит свое логическое завершение в воздействии внутреннем — механическом вторжении в человеческий мозг с благими намерениями сделать человека счастливым. Дальнейшее рассмотрение символики, сопряженной со словом "лысый", позволяет сделать вывод о том, что карикатурность образа Благодетеля имеет источником фигуру Ленина, чья "сократовская внешность" — давний литературный штамп.

Далее представлен анализ разветвленной системы пародий в романе, отдается дань рассмотрению и такого феномена, как "формальная пародия", имеющая в качестве "оригиналов" не только произведения литературы, но и других искусств (высказывается мысль о том, что прием включения живописи в прозу Замятин берет из арсенала Достоевского, однако не просто заимствует, но иронически трансформирует, меняя источник. Оригиналы Замятина — Босх, Пикассо, Кустодиев, Головин, Делакруа. Подробно рассмотрен и механизм пародирования Ветхого Завета в романе. Культ Благодетеля в Едином Государстве носит характер дохристианский, ветхозаветный, хотя отдельные черты Благодетеля позволяют говорить не о Боге, но о Дьяволе. Высказывается мысль о том, что пародийность Замятина простирается и на Новый Завет, ибо главные герои, взаимно дополняя друг друга, несут в себе знаки новозаветного героя — Христа, далее раскрывается меха-

низм модернизации Св. Писания, в результате чего "новозаветная Ева 1 -330 принимает на себя часть искупительно-жертвенной функции "Сына Человеческого''. При этом на библейский архетекст наслаиваются другие, в основном из Достоевского, реминисценции-пародии. Нарочитая взвихрен-ность потока событий в финале романа и двойная Голгофа с "воскресением" оперированного героя представляет собой своеобразный синтез трех апокалипсисов: "Откровения Св. Иоанна Богослова", "Откровения в огне и буре" Н. Морозова и "Апокалипсиса нашего времени" В. Розанова. И единственным позитивом у автора в романе оказывается своеобразный призыв к "иррациональной революции" (реминисценция из Достоевского). Таким образом, при всем своем социальном скептицизме, антиутопия Замятина оставляет шанс человеку.

В заключении подводятся итоги исследования, формулируются основные выводы.