автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: Концептосфера средневековой монгольской этнонимии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Концептосфера средневековой монгольской этнонимии"

005006267

Жамсаранова Раиса Гандыбаловна

КОНЦЕПТОСФЕРА СРЕДНЕВЕКОВОЙ МОНГОЛЬСКОЙ ЭТНОНИМИИ

Специальность 10.02.20- Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 5 ДЕН 2011

Томск-2011

005006267

Работа выполнена на кафедре перевода и переводоведения факультета иностранны языков ФГБОУ ВПО «Томский государственный педагогический университет»

Научный консультант — доктор филологических наук, профессор, чл.-корр. СА]

ВШ, заведующий кафедрой перевода переводоведения факультета иностранных языко Томского государственного педагогического университет Быконя Валентина Викторовна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор, академи

РАЕН, иностранный чл.-корр. Международно: финно-угорского научного общества, директ «Научного центра монголоведных и алтаистическ исследований» Калмыцкого государственно! университета

Рассадин Валентин Иванович

доктор филологических наук, профессо Заслуженный работник высшей школы Российск Федерации, заведующий кафедрой общего сравнительно-исторического языкознания Чувашско государственного университета имени И. Н. Ульянов Корнилов Геннадий Емельянович

доктор филологических наук, профессор, главнь специалист Института финно-утроведен Марийского государственного университета Куклин Анатолий Николаевич

Ведущая организация — Институт монголоведения, будцологии и тибетологи

Бурятского научного центра СО РАН

Защита состоится «_» декабря 2011 г. в 13.00 ч. на заседании диссертационно

совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.301.03 при Чувашек государственном университете имени И. Н. Ульянова по адресу: 428034, г. Чебоксары, ) Университетская, д. 38/1, ауд. 434.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Чувашек государственного университета имени И. Н. Ульянова.

Автореферат разослан «_» ноября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

доцент ' А. М. Иванова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В свете когнитологии, связанной с установлением зависимостей и соотношений в когнитивной цепочке «разум (сознание) - язык - репрезентация - концептуализация - категоризация - восприятие» [Кравченко, 1996: 34] и описывающей национально-культурные (и не только) концептосферы лингвистическими средствами, данное исследование репрезентирует концептосферу средневекового номадизма на материале исторической этнонимии и генонимии, позволяющей описать концепты диахронного сознания.

Моделирование фрагментов логико-понятийных систем, связанных с традиционными культурами народов Сибири, представляет собой попытку реконструкции элементов архаико-мифологического сознания в целом, где лексика представляет собой систему культурных и языковых кодов, основными из которых явились антропоморфный и зооморфный коды, изоморфизм которых выражен в проприальной лексике и заключен в концептуальной семантике этнонимно-генонимного имени (ЭГИ).

Вопросы концептуального значения этнонима как репрезентанта диахронного сознания, моделирования концептуальной сферы номадизма Средневековья, затрагивающие этиологию фрагментов как мифологической картины мира (МКМ) монголоязычных народов, так и языковой картины мира (ЯКМ), не являлись объектом научного изучения. Очевидность способности проприальной лексики сохранять древнейшие элементы когниции Человека, отражая одновременно и этапы парадигмы развития его сознания от одной эпохи к другой, безусловна.

Этимологический дискурс онима в сочетании с анализом этнокультурной семантики апеллятивной лексики позволяет проследить эволюционное развитие значений слов, заключающих в себе комплекс образов, понятий, смыслов и ассоциаций, отражающих особенности номадной культуры, кочевого менталитета, лежащих в основе ЯКМ.

Актуальность темы исследования определяется неизученностью в лингвистическом отношении тунгусских и инородческих родовых названий Нерчинского уезда ХУИ-Х1Х вв. в аспекте когнитивного и лингвокультурологического подходов к исследованию семантики онимов в отечественной ономастике. В рамках комплексного подхода к восприятию и интерпретации этнонима семантизируются «базовые» лексические единицы (ЛЕ), объективирующие когнитивные дифференциальные и классификационные признаки концептосферы номадного мира.

На ономастическом материале, представляющем собой ЭГИ номадных конфедераций Северной Азии, сменявших друг друга на определенной территории на протяжении многих веков, представляется возможным воссоздать фрагменты наивной картины мира (НКМ) кочевого сообщества, воспринимая ее как некую систему культурных кодов. Вслед за К. Леви-Стросом, доказательно описавшим существование в бесписьменном менталитете общих для человеческого интеллекта операций, полагаем, что универсализм человеческого мышления (равно как и специфика) способен проявиться и при описании ЯКМ кочевников.

В работе определены основные принципы ономасиологического исследования ЯКМ как вербализованных ономаконцептов; оним рассматривается как этнокультурный и этноисторический текстовой знак, который может быть

«прочитан» посредством реконструкции семантического архетипа и концептуальной архисемы. Презентация этнокультурной информации (ЭКИ), заключенной в семантическом поле онима, способствует извлечению и этноисторической информации (ЭИИ), отразившейся в коннотативном значении концепта.

Впервые по результатам лингвокогнитивного анализа онимов, номинативно связанных с архетипическим комплексом «Человек-Природа», гипотетически моделируются базовые концептуальные поля или сферы номадной ЯКМ, что позволило определить круг основных представлений номада о своем месте в окружающей его природе и проследить диалектику развития этапов становления номадного мышления от архаического уб природного сознания до мифологического.

Лексико-семантическое содержание ЭГИ тунгусов и инородцев исторической Даурии, которые в работе понимаются как «монгольские», были постоянно в фокусе исследовательского интереса, т.к. их интерпретация предоставляла для ряда наук ценную информацию. Однако, за редким исключением, многие ЭГИ так и не получили адекватного объяснения, а главное, максимально объективной семантизации, предоставляющей разрешение вопросов, связанных с вопросами этногенетического и этноязыкового происхождения названий кочевых конфедераций Дулу и Дулга, монголов, тунгусов и бурят. В исследовании предложены авторские интерпретации семантического значения, основанные на интегративном подходе к ониму как репрезентанту ономаконцепта.

Решение поставленных задач основано на концептуальных методах изучения проприальной лексики, согласно исходной гипотезе наличия в ЭГИ смыслового содержательного информационного поля, обусловленного, естественно, сознанием номада и вербализованного посредством языков сибирских народов.

Объект исследования - система концептуальных связей и отношений, репрезентирующих мифологическую когнитивную парадигму и проявлений спектра когнитивных метафор, заключенных в структурном поле ономаконцептов, тесно связанных и обусловленных архаическим и мифологическим сознанием номада. Представлена топоидеографическая параметризация топонимии субстратного происхождения, демонстрирующая наличие лингвистических явлений и изоглоссии, обусловленных диахронным ареально-языковым союзом.

Предмет исследования - свод ЭГИ населения Нерчинского уезда XVII - XIX вв., которые в синхронии и/или диахронии могут бьггь квалифицированы в качестве проприально вербализованных репрезентантов лингвокультурных ономаконцептов (ОК), образующих сферу ККМ. Взаимоотношение Человек - Природа представляет основное ядерное понятие в МКМ номадного сознания, а значит, и в концептуальном континууме. Вокруг этого дихотомического комплекса возникают знаково-семантические корреляции, репрезентантами которых служат ЭГИ. Обозначенная в исследовании проблематика рассматривается нами не только в качестве ономастически репрезентированной лексики, но, в первую очередь, как лингвокультурные ОК, способные представить анималистские и собственно мифолого-тотемистские воззрения. Исследуется класс топонимов субстратного происхождения, где семантика апеллятивных основ географических имен собственных (ГИС) подтверждает предложенные гипотезы о языковой принадлежности ЭГИ.

Цель исследования - выявление и описание комплекса ономаконцептов как разновидности лингвокультурных концептов в моделируемой ККМ номадизма, вербализованных посредством проприальной и нарицательной лексики, представленной культурно-обусловленными когнитивными метафорами. Достижению цели способствует решение следующих задач: 1) Вьмвление и описание базовых лингвокультурных ОК, детерминирующих ККМ и установление логико-системных отношений в номинативной функции системы ОК; 2) Описание ономастически репрезентированных систем ОК; структуры ОК в свете лингвоконцептуальных исследований. Реконструирование утраченной семантики онима по его функционированию и интерпретации в текстах мифологического, историко-этнографического, официально-документального характера; 3) Диахронический лингвокультурологический анализ и семасиологическая интерпретация онимов как репрезентантов ОК в этнолингвокультурном и -историческом контекстах; 4) Установление концептуальных связей и отношений комплекса ОК в мифолого-когнитивной парадигме на основе тематически соотнесенного архетипического ряда; 5) Выявление системообразующих элементов когниции номада и определение когнитивных оснований вербализации системного ряда ОК «земля-лес-вода (море)»; «птица-волк/собака-бык-медведь»; «хан/царь/князь-человек/муж/самец-глава рода/шаман-чужой (нелюдь)»; 6) Выявление языковых и межъязыковых связей и контактов диахронного ареально-языкового союза на основе типологии фрагментов ЯКМ; 7) Семантизация топонимического субстрата в системе региональной топонимии и связанного с ним корпуса местной географической терминологии (МГТ) на основе сопоставительного и типологического анализа.

Гипотеза исследования. Ономастическая лексика как часть ЯКМ способна к вербализации особо важного пласта концептов национальной культуры, которые могут бьпъ обозначены как ономаконцепты. ОК, наряду с другими разрядами концептов (например, мифоконцептами), формируют отдельный сегмент ККМ, представляющей аспекты номадного «наивного» мировоззрения. Особенность онима как свернутого в слово мифо-тотемистских представлений этноса способствует восприятию его в синхронии в качестве исторического текста, в смысловой структуре которого вычленимы аспекты трансцендентного и имманентного типов мышления. Трансцендентным началом ЭГИ на этапе возникновения онима мог стать номинативный признак, обозначающий понятие природной стихии объективно-реального мира номада. Имманентным представляется ономастическая репрезентация трансцендентного начала. Мифологическая (анималистско-тотемная) природа выявляется посредством реконструкции отапеллятивного значения, восходящего к архетипически релевантным первообразам.

В ОК в свернутом виде существует смысловая информация, которая может быть развернута посредством вербальной репрезентации, происходящей одновременно на этапе порождения и восприятия слова в речи. Конгруэнтность перцепции и апперцепции адресанта и адресата детерминирует относительную контекстуальную независимость концепта. Языковые единицы (ЯЕ) ассоциированы с вербализуемыми ими концептами, вследствие чего обладают способностью вступать в иерархические связи, отражая, в свою очередь, иерархию объективируемых ими концептов. Иерархия родственных слов, разворачивающихся в ходе реконструкции

исходных значений слов от конкретного к абстрактному, обнаруживает взаимодействие нескольких типологически неродственных языков, что естественным образом способствует разрешению как языковых, так и иных малоизученных сторон исторического прошлого автохтонов региона.

Методология и методы исследования. Методологической базой настоящей работы является положение о диалектической взаимосвязи языка и мышления, познания и культуры, их взаимной обусловленности. Для решения поставленной цели и задач использованы следующие методы: семемный анализ [Копыленко, Попова, 1989], ономасиологический метод, описательно-сопоставительный, метод моделирования (построение лексико-семантического поля (ЛСП); составление словарной статьи ключевой лексемы; построение модели одноименного концепта), метод описания концепта с помощью анализа словарных толкований ключевого слова, метод анализа словарных дефиниций, метод анализа структуры и содержания ЛСП, метод когнитивной интерпретации полученного языкового материала, метод компонентного анализа, метод семантико-когнитивного описания ОК. Для презентации топонимического субстрата привлекались методы сравнительно-сопоставительного анализа, формантно-ареальный, метод семантической мотивированности, элементы типологического анализа.

Языковым материалом исследования послужил свод ЭГИ родоплеменных объединений и конфедераций, территориально сопоставимых с определенным ареалом - исторической Даурией, именуемой в официальных русских документах второй половины XVII XIX вв. как Нерчинский уезд, Забайкальский край. Общий корпус представленных в исследовании онимов и апеллятивной лексики составляет более 3 ООО единиц, включая и топонимы субстратного происхождения. Изучено архивных фондов ГАЗК - около 20, дел - 500 единиц, послуживших для извлечения документально-исторических свидетельств и ономастических данных.

Научная новизна исследования определена тем, что впервые на материале исторического ономастикона, имеющего конкретные территориальные и временные границы, объективируется наличие концептосферы кочевого мира: а) впервые исследован свод ЭГИ посредством их классификации и структурирования в виде концептуальной модели/схемы, что предполагает реконструкцию фрагментов ККМ; б) впервые определено понятие ономаконцепта как разновидности лингвокультурного концепта, позволяющего системно описать когнитивное мышление диахронного сознания номадного мира; реконструируется система концептуально-логических уровней диахронного сознания, составившая основу НКМ номада посредством системы ОК; в) выявлено наличие, многообразие и многоаспектность межъязыковых и межкультурных связей и контактов средневековых номадов монгольского сообщества, обусловленное влиянием типологически неродственных языков на региональном ономастическом материале; г) впервые констатируется наличие как палео-, так и, в первую очередь, самоедоязычного субстрата в ЭГИ монгольских и поздних тунгусско-инородческих сообществ исторической Даурии. Новизна исследования также обусловлена отсутствием специальных исследований ККМ номадов в отечественной и зарубежной лингвистике.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в нем обосновывается эвристический потенциал ономасиологии диахронного плана,

способствующий проекции в ее структуре двух взаимосвязанных и взаимообусловленных информационных полей - ЭКИ и ЭИИ. Концептуальный анализ языкового материала в исследовании базируется на обобщении, сопоставлении и сравнении фактов лингвистики, этнографии, когнитологии, этнологии, что обусловило необходимость введения нового термина - ономаконцепт, потенциально способного репрезентировать все эти факты посредством онима. Предложена характеристика структуры ОК, признаков, свойств, методики анализа ОК, продемонстрированы исследовательские возможности подхода к анализу ЭГИ с позиций знакового характера онима и доказана ономастическая верифицированность ЯКМ кочевников.

Концептуальный подход к анализу ЭГИ, не имеющих очевидного семантического объяснения, позволил выявить скрытые возможности как проприальной, так и нарицательной лексики урало-алтайских языков для реконструкции принципов номинирования и выбора мотивированного признака ЭГИ диахронного номадного сознания. Этим практически обосновывается тезис о том, что лингвоконцептуальный анализ этнонима способствует проникновению в систему протозначений и верификации собственно лингвистического описания, выявляя при этом степень участия языковых тропов в номинативном поле онима.

Посредством реконструируемого ряда ОК может быть достаточно полно восстановлена система архаичных ментальных установок, рефлексий и мировоззренческая система в целом, выявляя универсальный когнитивный феномен взаимного тяготения и пересечения концептуальных полей, отражаясь в языке по принципу алиментарности ЯКМ по отношению к ККМ1.

Практическая значимость. Результаты исследования могут быть востребованы гуманитарными науками, прежде всего, сибирской ономастикой. Теоретические положения и полученные результаты могут найти применение в практике преподавания истории языков народов Сибири, прежде всего, монгольских, т. к. позволяют выявить некоторые закономерности и тенденции в развитии лексических систем языков; при изучении лексикологии современных сибирских языков; при разработке элективных лекционных курсов по лингвокультурологии, лингвосемиотике, написании соответствующих учебных пособий. Результаты концептуальной реконструкции этимона онимов - этих «консерваторов» ЭКИ и ЭИИ - значимы не только с позиций семиотического понимания метафоры как универсального способа категоризации и концептуализации картины мира и способа мышления Человека, но и имеют прикладное значение для психо- и этнолингвистики, т. к. вскрываются глубинные когнитивные процессы, включающие архаичные представления в опыт повседневной бытовой жизни кочевника в контексте НКМ.

Достоверность и обоснованность научных положений и результатов обеспечивается теоретической базой исследования, надежностью и сопоставимостью фактов, извлеченных из более 450 источников собственно лингвистического, культурологического, этнографического, историко-архивного характера, осмысленных в аспекте концептуальной лингвистики и лингвокультурологии; применением в процессе анализа комплексной методики, обеспечивающей степень взаимодополняемости и научной верификации данных, полученных в результате

'Обслуживая культурное мировидение, языковая система стремится к экономии средств, требуя относительно минимизированных языковых знаков для передачи разнообразных смыслов, идей и т.п.

применения различных методов исследования. Фактический материал исследования составил свод ЭГИ, квалифицированных как репрезентантов ОК (более 40 ед.), наряду с субстратной топонимией, а также апеллятивная лексика, имеющая лексикографическую фиксацию в словарях монгольского, бурятского, тунгусо-маньчжурских, самодийских языков (ненецкий и селькупский), выборочно кетского, нганасанского и юкагирского (ок. 3000 ед.). Привлечены материалы этнолингвистических экспедиций по региону - полевые записи 2003-2010 гг.

Положения, выносимые на защиту:

1. Концептосфера средневекового монгольского номадизма представляет собой универсальную систему, реконструкция которой в виде трихотомии Природа -Человек - Социум/Культура позволила выявить ключевые концепты ЯКМ, образующих концептуальные поля, ставшие источником разнообразных мифологем в когниции традиционной культуры номадов. Впервые в сибирской ономастике посредством определения основных древнейших когнитивных парадигм освоения природного и социального пространства диахронным сознанием выявляется концептуальная сфера средневекового монгольского номадизма. Реликтовое состояние средневекового номадного сознания имеет отражение как в мифологии, традиционной духовной культуре народов, исконно населяющих изучаемый регион, так и в их языках.

2. Нативизм диахронного сознания отражен системным рядом ОК: «земля», «лес», «вода (море)», обнаруживающих первичность архаического типа когниции посредством проектируемых ЛСП, обнаруживающих наличие когнитивной сферы. Когнитивная параметризация лингвоконцептуальной сферы «стихия» выявляет определенные когнитивные признаки ОК, структуру ОК «земля», «лес», «вода (море)», сегментов/сфер, имеющих прототипические уровни и концептуальные признаки. Сигнификативные признаки ономаконцептуальной сферы проявляют онтологическую связь Человека с Природой-матерью, отражая, таким образом, наиболее ранние мировоззренческие установки Человека, номада, в частности.

3. Мифологизм средневекового сознания номада отражается в ККМ посредством лингвоконцептуального ряда «тотемный первопредок». ОК «птица», «волк/собака», «бык», «медведь» обнаруживают анималистско-тотемные воззрения, преломленные в языковом сознании посредством тропеизации апеллятивной лексики. Концептуальная метафора и концептуальная метонимия как функционально основные способы категоризации ЯКМ возводят семантическое содержание апеллятива, находящегося в основе ОК, к понятию символьности посредством вторичной мотивированности и принципа вторичной номинации. Сигнификативные признаки, заложенные в ряду ОК «птица», «волк/собака», «бык», «медведь», коррелируя с понятиями сверхъестественной силы, мощи, определенных качеств и свойств, заложенных в образе-символе тотемного первопредка рода/племени, выражают онтологическую связь Человека с природным сущим, однако уже посредством «звериных/птичьих» образов.

4. Антропоцентризм диахронного сознания выражается посредством моделирования лингвокультурного концепта «человек (настоящий)/чужой» и обусловлен эволюционным развитием как человеческого социума, так и его сознания. Этот этап развития сознания маркируется образом т.н. культурного героя, персонифицированного дихотомией «человек (настоящий) свой // человек (чужой) /

нелюдь», посредством концептуальной метонимии, образующей, в свою очередь, новые понятийные смыслы в семантической структуре концептов «человек (настоящий) свой /человек чужой». Этот этап в когниции Человека окружающего его социума совпал со схожим периодом развития лексики, в частности, сибирских языков, расширяющей словарный фонд путем метонимической деривации -неизбежным этапом в истории любого языка. Концептуальная метонимия формирует деривационные конструкции, входящие в поле ОК посредством натурморфного кода - зооморфного и орнитоморфного. Поэтому сигнификатом признаковых свойств ономаконцептуального ряда оказались релевантные качества зооморфных образов, коррелирующие, в первую очередь, с такими функционально значимыми характеристиками образов вожака/предводителя племени, как оплодотворяющие (т.е. умножающие родовой состав) и ответственно-лидерские, отличные от характеристик понятия тотемного первопредка эпохи анималистско-тотемистских воззрений. В ономаконцептуальной сфере проявляется понятие «чужой», переданное посредством экзонима никан уб нелюдь, что выявляет факт диахронного контактирования этнических групп в пределах исследумого ареала.

5. Обосновывается наличие диахронно существовавшего в пределах определенной территории ареально-языкового союза, выявленного на основе изученного состояния и языкового происхождения этимонов системы монгольских ЭГИ, обнаруживающих самоедоязычную, кетоязычную, юкагироязычную и тюркоязычную основы. Это положение подтверждается примерами выявленных лексических параллелей в географической терминологии, ставшей основой топооснов субстратного происхождения. Наличие ареально-языкового союза, представленного самодийскими, какими-то из енисейских, палеоазиатскими и, естественно, алтайскими языками, диахронно существовавшего и в пределах исследуемой территории, подтверждается выявленными лексико-семантическими параллелями в области терминологии родства2, разными грамматическими разрядами лексики бурятского и селькупского языков3. Апробация и внедрение исследования. Основные положения диссертации представлены в 45 докладах и сообщениях автора на Международных конференциях и симпозиумах в гг. Варна, Улаан-Батор, Барнаул, Вел. Новгород, Горно-Алтайск, Екатеринбург, Казань, Омск, Томск, Санкт-Петербург, Сыктывкар, Улан-Удэ, Чебоксары, Челябинск, Чита; в 14 докладах во Всероссийских конференциях; в 11 статьях в межрегиональных и межвузовских научных и научно-практических конференциях в гг. Вел. Новгород, Барнаул, Иркутск, Новосибирск, Пенза, Москва, Омск, Уфа, Чита. По теме исследования опубликовано около 100 работ в центральной, региональной и зарубежной (Болгария, Монголия) печати, включая 3 монографии: «Топонимия Восточного Забайкалья» (Чита, 2003), «Языковая картина Восточного Забайкалья» (Чита, 2007), «Этнонимы и генонимы хори-бурят: лингво-историческое исследование» (Чита, 2009), учебное пособие по авторскому спецкурсу «Географические имена собственные Восточного Забайкалья» (Чита, 2005), лексикографическое издание «Материалы к региональному топонимическому словарю. Вып. I» (Чита, 2005). Материалы исследования использовались в лекциях по дисциплинам «Семиотика и лингвистика», «Семиотика», «Лингвокультурология», «Язык и культура», «Практикум по межкультурной коммуникации», «Межкультурная

гСм. Приложение А.

3 См. Приложение Б.

коммуникация», «Антропологическая лингвистика», «Этнолингвистика», «Психолингвистика», «Бурятская культура в аспекте межкультурной коммуникации», читаемых по программе специальностей «Теория и практика межкультурной коммуникации», «Культурология», «Социальная антропология» Читинского госуниверситета в 2003-2010 гг., в руководстве НИР студентов. Структура и объем диссертации. Диссертация состоит из Введения, 5 Глав, Заключения, Библиографии и Приложений. Общий объем диссертации, включая библиографический список (400 наименований и 25 лексикографических и справочных изданий), - 400 страниц, из них 14 - Приложения.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность темы, определяются цель, задачи, объект, предмет, гипотеза, исследовательская база и методы исследования, научная новизна и значимость полученных результатов; формулируются основные положения, выносимые на защиту. В главе I «Теоретические основы исследования» обосновываются предпосылки и методология исследования, освещающие теоретические вопросы, связанные с ономасиологическим аспектом лингвокультурологии и когнитивной лингвистики, необходимых для анализа лингвокультурных концептов (ЛКК) концептосферы номадизма. Под понятием номадизма («номадный мир») подразумевается кочевое сообщество эпохи Средневековья Северной Азии, со временем распавшееся на множество крупных и мелких родовых племен и родов. Названия этих сообществ извлечены как из архивных документов XVIII - XIX вв. и зафиксированы в качестве ЭГИ бурят и тунгусов, условно обозначены в работе как монгольские ЭГИ по причине объективности своего территориального формирования в эпоху средневековой монгольской империи.

Имплицируются первичные мировоззренческие установки Человека, отраженные как в фактах духовной культуры, так и в ЯКМ посредством проприальной лексики, прежде всего, ЭГИ. Концептуально-когнитивное исследование ЭГИ монгольских племен опосредовано узловыми моментами перехода сознания человека от архаического к мифологическому типу мышления: отражательность с превалирующим «природным» началом; нативизм восприятия окружающего мира; отношение к миру как результату объективного творения и возникновения; отношение к Человеку как естественной неотъемлемой части мира; отсутствие в сознании Человека своего Я\ восприятие предмета или явления как единого целого с объектом-носителем; неспособность ценностной оценки природных явлений и предметов.

С изменением характера взаимозависимости мышления и деятельности Человека, совпавшего условно с эпохой Средневековья, возникают первые космогонические представления, предопределенные мировоззренческими установками анимизма, позднее и тотемизма. Эпоха тотемизма отмечена следующими характеристиками мифологического мышления Человека-номада: релевантность архетипа демиурга/шамана/духа-предка, выступающего антиподом богини-матери - древнего образа архаического сознания номада; корреляция демиурга с небом, активным космоустроительным началом, с одной стороны, и образом птицы/быка/медведя - с другой; развитие зоо- и орнитоморфных образов от первоначальных тотемных до олицетворения верховных божеств, имеющих

сотерическую природу; эволюция образа тотемного первопредка до образа шамана или духа-покровителя, что обнаруживает тесную связь с первобытно-трансцендентной формой мышления и сравнимо с мифологическим мышлением древних греков, египтян, где образ демиурга эволюционно поднялся до появления пантеона богов/богинь и божеств, персонифицирующих природные энергии.

Посредством использования зоо- и орнитоморфных знаков мифологическому мышлению удалось создать стройную картину мира, населенную духами-покровителями, природное естество которых должным образом удерживало и корректировало наличие социального порядка в коллективе людей, прежде всего, в сознании людей, чему сопутствовало осознание полиморфное™ духов, проявлявшееся не только в образах персонифицированных стихий природы, но и в их функциях, обнаруживая тем самым свое универсальное семантическое содержание. Специфика номадной МКМ обусловлена наличием последовательного антропоморфизма, что мы и наблюдаем в генезисе животного тотемизма, ролевых образов матери-богини и отца-демиурга, репрезентированных в концептуальной сфере номадного мышления и отраженных в семантическом поле ЭГИ.

Концептосфера / концептуальная система в работе вслед за Р.И. Павиленисом рассматривается как система взаимосвязанных семантических репрезентаций [Павиленис, 1981: 280], отражающих когнитивный опыт номадного коллективного сознания в определенные исторические эпохи, связанные с эволюцией Человека от периода архаического сознания вплоть до мифологического. В связи с этим система ЭГИ как ономастических репрезентантов ККМ номадного сознания рассматривается в качестве одного из способов актуализации номадной концептосферы. Знания о концептосфере извлекаются в результате лексико-семантического анализа словарных статей, семантических и понятийных полей и категорий, концептуального анализа значений ЛЕ ОК, а также привлекаемых в качестве экстралингвистических фактов широкого спектра контекстов, понимаемых как архивно-документальные, историко-этнографические, археологические, национально-культурные, культурологические знания энциклопедического характера.

Кратко определены основные положения, определяющие специфику номадной концептосферы. Общеизвестно, что и в лингвокультурологии, и в лингвоконцептологии основными базовыми ЛКК, как и лингвоконцептами (ЛК) остаются пространство, время и человек. Категория пространства или локуса в номадизме характеризуется многомерностью, статичностью, структурностью, естественной природностью. ОК, репрезентирующие категорию пространства /локуса - это апеллятивы, выражающие три основных ландшафтных типа: земля страна; лес; вода {море), выражающие метафорическое начало данных локусов как человеко-порождающих стихий. Отождествляемая с природными стихиями категория пространства в номадной концептосфере отражена в качестве природно-стихийного начала, не имеющая при этом ни начала, ни конца, как микрокосм-Вселенная кочевника.

Рассматриваемая пространственная модель отражает также и локус-жилище, которое защищает, предоставляет кров и пищу и представлена в традиционной культуре мифологизированной, сакрально неоднородной константой. В преданиях бурят сохранилось почитание земли, пещер, береговых щелей наряду с оролатрией -сакрализацией высоких мест, гор, наделенных детородной функцией. Локус

составлял для номада естественную сферу его обитания, представляясь его жилищем, отделяющим его внутренний, «свой» мир от «чужого», внешнего, промаркированного посредством разных сред обитания: "лесной житель/народ"; "приморец"; "человек земли/страны".

Темпоральная категория универсализации окружающего мира в сознании номада преломлена и представлена системой ОК птица-волк/собака - бык - медведь, обоснованное мнением философской мысли о том, что время - это другое название для такой категории как жизнь, опосредовавшим тождественность этих категорий в ККМ номада. Категория время-жизнь отражает представления номада о прошлом, т.е. с понятиями, связанными с преданиями о тотемном первопредке, положившем начало родовому сообществу, чью силу, мощь, долголетие должны унаследовать потомки мифического первопредка, такого, например, как медведь или волк. По сравнению с линеарным восприятием категории время в европейских культурах, к примеру, в номадизме актуально вертикальное восприятие времени/жизни, что и отражается в традициях многочисленности потомства, передачи генеалогических преданий, зафиксировавших имена предков до двадцатого и более поколений.

Установлено, что в системе ОК, категоризирующих понятие времени в номадном сознании, имеет место понятие трехмерности: прошлое связано с тотемным образом медведя; настоящее - с образами волка/собаки; будущее - с «птичьими» образами. Время в номадном сознании воспринималось как быстротечное, иногда как кратковременное пребывание на земле. Координата время/жизнь рода полностью зависела от тех физических и ментальных свойств тотемного первопредка, именем которого они были наречены, а значит, и соотносились с эпонимным опота. Со временем эпонимы переходили в статус ЭГИ, утрачивалась внутренняя форма имени, теряя, таким образом, языковые истоки своего происхождения, потому темпоральность в номадном сознании всегда исторична и мифологична. Мифо-историзм времени/жизни номада однозначен и объясним с исторической точки зрения, когда племенам в своем прошлом, приходилось пребывать в составе и тюркских каганатов, и жужжаней, и киданей, и монголов, что способствовало смене их ЭГИ в иных условиях, под властью иной господствующей номадной военной аристократии.

Данное суждение достаточно явно прослеживается и на примере системы ОК птица -волк/собака - бык - медведь. Птица как тотем являлась релевантным образом у самодийских племен, тогда как волк - у тюркских, позднее заимствованный монголами у тюркютов, медведь - у ряда т.-ма. народов.

В сопоставлении с категорией жизнь - это время ономаконцептуальные образы номадного мышления способствуют формированию восприятия времени/жизни как свойства "летать - улетать"; "бежать - исчезать"; "разрушать - умерщвлять"; т.е. теми релевантными признаками, которыми обладают птицы и животные, отражая тем самым и эксплицируя метафорическую суть восприятия времени/жизни номадом.

Универсализм для номадного сознания категорий пространства/'локуса и времени/жизни однозначен и имеет системно-логическую связь, что, в свою очередь, дает нам основание объединить эти две категории в одно целое под общепринятым названием - хронотоп (времяпространство /греч./). Обусловлено это, прежде всего, диахронией исследуемого типа номадного мышления. Примерно такое же восприятие дают и философы: «Пространственное понимание времени нашло свое выражение в

древних пластах многих языков, и большинство временных понятий первоначально были пространственными» [Гуревич, 1984:110]. Дихотомия пространство-время настолько глубоко и прочно пронизывает диахронное сознание, особенно номадное, что представляется возможным отнести к ним и такую концептуально-универсальную категорию как человек, определяя этим наличие модели, предусматривающей «срединное» место Человека уже в трихотомии пространство/локус - человек -время/жизнь.

Категория человек представлена в концептосфере номадного мира ОК 'муж -настоящий человек - муж-самец' - 'хан/царь - человек/муж - предок/шаман — чужой (нелюдь)\ обнаруживающим древнее восприятие мужчины как самцового, истинно мужского, природного начала в человеке. В этой структуре превалируют социально-общественные характеристики человека как главы рода, предводителя, шамана. Нередко эти функциональные роли исполнял один и тот же человек - "лучший человек" или глава рода/шаман, имеющий набор как исконно мужских (самцовых) качеств, так и охранно-защитных наряду с привилегиями и наличием власти над остальными членами рода, племени.

Следующий круг вопросов связан с постулированием тезиса об ОК как единице описания номадной концептосферы. Основанием явились исследования по проблемам изучения концепта в отечественной лингвистике, которым посвящены работы JI.B. Адониной, Н.Ф. Алефиренко, А.П. Бабушкина, С.Г. Воркачева, В.З. Демьянкова, В.И. Карасика, В.В. Колесова, Н.А. Красавского, Е.С. Кубряковой, Д.С. Лихачева, В.А. Масловой, М.В. Пименовой, З.Д. Поповой, Г.Г. Слышкина, Ю.С. Степанова. И.А. Стернина, Н.В. Телия, Н.В. Фрумкиной, А.Д. Шмелева и др. Концепт активно исследуется и в лингвокультурологии, где представлен в основном в работах Н.Д. Арутюновой, Н.Ф. Алефиренко, Т.В. Булыгиной, А.П. Бабушкина, С.Г. Воркачева, В.И. Карасика, Ю.С. Степанова и др. В исследовании привлечены некоторые положения из работ А.Вежбицкой, В. фон Гумбольдта, Дж. Лакоффа, Р. Джэкендоффа, У. Эко.

Из поистине огромного числа разных определений лингвоконцептов4 нами отобраны те, которые наиболее точны и близки и по своей терминологической базе, и по определению, и по исследовательскому объему к задачам данного исследования. В современной лингвистике условно можно выделить три основных подхода к пониманию концепта. Первый подход - лингвокультурный (Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, В.И. Карасик), где основное внимание уделено культурологическому аспекту. Второй подход (Н.Д. Арутюнова, Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев, Н.Ф. Алефиренко) связан с теорией семантики языкового знака (ЯЗ). Именно семантика концепта определяет смысло-содержательное ядро, постулируя тем самым ядерность семантического поля в структуре концепта. Очевидна смысловая содержательная сфера концепта, где культура кодируется как константа картины мира, являясь по отношению к языку вторичной. Третий подход - лингвокогнитивный (Д.С. Лихачев, Е.С. Кубрякова) определяет образование концепта как содержательной единицы ментального плана результатом столкновения значения слова с личным и народным

' Следует отмстить при этом, что подробный обзор существующих работ по концептуальной лингвистике в целом не входит в наши задачи, поэтому вполне возможно и то, что многие определения, классификации, затрагивающие понятия «концепт» и «концептосфера» вообще, остались вне поля нашего внимания.

опытом человека, трактуя локус концепта в некой срединной зоне между языком и действительностью. Общим для всех условно-выделяемых подходов является утверждение неоспоримой связи языка и культуры; расхождение обусловлено разным видением роли языка в формировании концепта .

ЛКК представляет собой структуру сознания, в котором наряду с предметно-образным и понятийным компонентом присутствует и ценностная составляющая, которая выделяет культурный концепт из ряда других ментальных единиц (таких, как образ, понятие, фрейм, сценарий, например). ЛКК как единица мышления отличается от других операционных мыслительных единиц акцентуацией ценностного элемента и лингвокультурной отмеченностью, что обусловило принятие основной единицей номадной концептосферы ЛКК, разновидностью которого является ОК, исходя из трактовки ЭГИ как свернутого в слово (имя) когнитивных установок средневекового номадного сознания.

Важно определить основные структуральные признаки ОК. Опираясь на признаковые критерии ЛК [см. : В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин, 2007: 12-13], мы выделяем следующие основные характеристики ОК: комплексность бытования в отдельном культурном и историческом тексте/текстах, историческом факте, документальной фиксации, где исторический текст - это функциональное и семантическое поле ЭГИ, имеющего историческую фиксацию как исторический факт, культурный текст - это лексические поливариативы онимов, имеющие аналоги в апеллятивной лексике языка с определенной смысловой нагрузкой, обнаруживающей его культурологическую семантику; ментальностъ природы, будучи в качестве опота тесно связанным с сознанием индивида. Именно в сознании этнического сообщества «всплывало» племенное самоназвание, имеющее глубокие корни в МКМ, определяя тем самым, этноспецифичность ОК; ценность номадной культуры очевидна, прежде всего, потому, что от этой культуры для историографии осталось явно недостаточное количество письменных памятников, позволяющих реконструировать как духовную, так и материальную культуру, равно как и историю в полном объеме. ОК обнаруживает трехкомпонентное строение, где ядром служит ЯЕ, актуализированная как центральная точка ОК, служащая денотатом концепта; «окутанность» периферийным полем, где присутствуют, по определению Ю.С. Степанова, активный (актуальный) слой признаков и пассивный - дополнительный информативный фонд, освоенный только некоторыми социальными6 группами. Поэтому ОК как разновидность ЛКК, обнаруживает ряд важных характеристик и ЛК.

Очевидны для ОК и следующие характеристики ЛК: исконные / застывшие / трансформировавшиеся / первичные, по определению М.В. Пименовой [Пименова, 2010: 143-144], учитывая исчезнувшее сознание номада и реликтовое состояние многих ментально-культурных понятий и образов, включая и наличие устаревших языковых фактов в ЯКМ. Вслед за М.В. Пименовой мы классифицируем ОК как концепты ведущие/ключевые и переменные. Ключевыми ЛКК в работе определены

Основное отличие между ЛК и ЛКК лежит, прежде всего, в дифференцированном подходе к пониманию концепта. Отличие этих подходов заключается, как считает Е.С. Кубрякова, в принципах отбора изучаемых единиц [Кубрякова, 2002]. Если для ЛК важен «процесс образования смыслов об объекте познания», то для ЛКК актуальна оценочная сторона объекта познающим его субъектом и сопоставляющим его с идеализированной моделью мира [Арутюнова, 1998].

Активный слой признаков ОК осознается всеми носителями языка или, в нашем случае, языков, и очевиден (для диахрониого сознания). Пассивный признаковый слой доступен лишь при адекватной интерпретации сигнификата, передаваемого посредством архисемы, смысловое содержание которой дополнено архетипом культурного сознания номада.

концепты, где именем концепта выступают названия природных стихий: ЛКК вода (море) или лес, земля. Переменными ОК можно назвать те, которые представлены огготемными7 ЭГИ, изменяющиеся в соответствии с политико-исторической ситуацией на определенной территории, преломленные и отраженные в диахронном мышлении и сознании номада. Дополнительно ОК как явление диахронного сознания проявляет качественно необходимые характеристики своего этнокультурного фона, которые проявляются по-разному: слово - имя концепта должно быть высокочастотным; слово - имя концепта должно содержать активную производящую основу; слова-репрезентанты концепта должны активно входить в состав устойчивых идиоматических конструкций8; «переживаемость» концептов; номинативная плотность; непредельность; мировоззренческая ориентированность; лингвокультурная «отмеченность»; коммуникативная релевантность; «языковая абстрактность»; «наличие» этимологической памяти.

В работе принята последовательность исследования ОК посредством следующих этапов, предлагаемых М.В. Пименовой при исследовании ЛК: I этап -анализ лексического значения и внутренней формы слова, репрезентирующего концепт; II - выявление синонимического ряда лексемы - репрезентанта концепта; III - описание способов категоризации концепта в ЯКМ; IV - определение способов концептуализации как вторичного переосмысления соответствующей лексемы; исследование концептуальных метафор и метонимии; V - исследование сценариев, т.е. событий, разворачивающихся во времени и/или в пространстве, предполагающих наличие субъекта, объекта, цели, условий возникновения, времени и места действия [см.: Пименова, 2007: 15-16].

Исходя из основной задачи исследования - установление логико-системных отношений в номинативной функции ЭГИ при реконструкции концептуальной сферы ЯКМ средневекового номадизма - оним рассматривается как особая когнитивная парадигма развития архаичного типа культуры и сознания, являясь частью НКМ номада. При этом ЭГИ представляет собой архаический текст, в семантике которого отражены мифологические воззрения, возникающие в результате отождествления Человека с элементами Природы по принципу гомеоморфизма (подобия всего всему). Отождествление элементов происходило на номинативном уровне, следствием чего явилась транспозиция мифологического образа на естественный язык, способствуя его символизации и тропеизации. Следовательно, основным средством изучения механизма мифологизации бытия является реконструкция процесса номинации. Поэтому одной из теоретических предпосылок положения о концептуализации ЯКМ кочевника является теория номинации, как процесса образования ЯЕ, характеризующихся номинативной функцией. В порождении семантического поля ОК огромную роль играет принцип вторичной номинации, когда для именования родового сообщества привлекается уже существующая в апеллятивном фонде языка единица для нового «означаемого». Поэтому семантическое поле ОК обладает

Актуальным для исследования представляется мнение о том, что «концепт как сложный комплекс признаков имеет разноуровневую представленность в языке» [Пименова, 2007: 15]. «Концепты допускают возможность различной вербализации с помощью разных словесных форм» [Кубрякова, 2007:13], что допускает право лингвокультурного концепта быть представленным и на уровне проприальной лексики, которая вкупе с апеллятивной способна обнаружить определенный набор признаков при ее анализе, формирующих структуру ОК.

^Заметим, что представление ОК во фразеологическом, идиоматическом и паремиологическом фондах языков не входит в наши задачи, хотя следует отметить и наличие подобных проблемных полей исследования для перспективы

гораздо большим числом сигнификативных признаков по сравнению с тем же денотативным значением апеллятива, будучи выстроенным на основе вторичного, переосмысленного значения исходного апеллятива.

Установлено, что в качестве семантических мотивировок смысловых понятий, опосредующих номадное мировоззрение в отношении номадного хронотопа, развернутого в семантике ЭГИ, являются три базовых: порождение; установление; развитие, рост, т.е. размножение. Сигнификат порождение установлен в качестве семантической мотивировки ряда ОК первого уровня: земля - лес - вода (море), где означаемые промаркированы в диахронном сознании номада как стихии, обладающие энергией, порождающей все живое, в том числе и Человека. Сигнификат установление проявляется как чрезвычайной важности константа при иерархическом членении микрокосма номада, где посредством тотемного предка-демиурга, этого культурного героя, поддерживается порядок в мире, устанавливаются строго иерархизированные понятия и устои, отличающие и по сей день традиционные культуры сибирских народов, отражая определенную эпоху в становлении неких социально-политизированных традиций номадного сознания и мира. Данное положение, в принципе, совпадает с трактовкой сигнификата установления по Т.В. Топоровой как «космизации вселенной, заключающейся в расстановке объектов, закреплении за ними определенных мест» [см.: Топорова, 1994: 26-27].

Таким образом, обнаружившиеся семантические мотивировки, ставшие основой для выделения трех уровней рядов ОК для описания ЯКМ номадов, проявляют универсализм тезоименитства, т.е. основным мотивом при номинации родового коллектива являлась идея, сопоставимая с грамматическими функциями оптатива и дезидератива (1); выявленные сигнификативные признаки ОК обнаруживают сложное смысловое понятийное поле, где семантика ОК может быть представлена в виде набора определенных характеристик денотата, обладая при этом разным квантитативным и квалификативным потенциалом. С этих позиций очевидно сближение с теорией референции, истоки которой лежат в логике и связаны с теорией логической семантики, суть которой состоит в наделении апеллятивной лексики определенным понятийным содержанием (сигнификатом). Денотация, т.е. обозначение предметов, в свою очередь, и обусловила способность имен нарицательных переходить в разряд имен собственных (2).

Изученный семантический потенциал ОК в представленных ими ЭГИ позволяет обозначить семантику ОК как идеосемантику [термин по: Абаев, 1948: 1329], которая «подходит к понятию внутренней формы» и вводит исследователя в исторические реалии, а потому близка по своей природе к семиотическим идеям. В свою очередь, эти идеи связаны с теорией ЯЗ, что и опосредовало попытки анализа ЭГИ как означаемого, пробуя описать условия его использования. Означающее, т.е. символ, связывается с определенным означаемым, которое в ЭГИ, представляемом как знак, совпадает с семантическим содержанием или этимоном имени. Именно в сфере соотношения понятий «означаемое - означающее» и зарождаются метафора и метонимия, становясь условием непрерывного семиозиса в соотношении ЯЗ = ЭГИ, образуются новые коннотации, обрастая во времени дополнительными фактами и сведениями, способствующими образованию прецедентности ЭГИ.

Применение метода компонентного анализа как метода исследования содержательной стороны ЯЕ позволило разложить значения на минимальные

семантические составляющие, представляющие собой общий (интегральный) семантический признак в наборе апеллятивных дериватов. Выделение общего семантического признака или иначе семемы, также являющейся единицей плана содержания, только более высокого уровня по сравнению с семой, преследует цель выявления именно той центральной и главной архисемыв структуре семемы, которая и является идентификатором или родовой интегрирующей семемы в целом. Для нашего исследования ЭГИ крайне важной представляется социальная обусловленность семемы, обнаруживающая содержательную сторону ЯЗ, сформировавшуюся еще на уровне parole, т.е. на коммуникативном уровне, т.к. именно социальная обусловленность семемы и является искомой точкой пересечения смысло-понятийных признаков содержательной стороны ЭГИ.

Выделены семемы дифференциальные и семемы контекстуальные, которые в силу своей маргинальности или «пограничности» и отражают именно те ассоциативно-образные смыслы, в основе которых лежат культурные архетипы, мифологемы номадного сознания, выраженные посредством языка. Метод компонентного анализа ОК позволил иерархически структурировать общие и дифференциальные признаки, объективирующие попытки выявления исходной морфемы, которая в историческом прошлом лексики представляла собой слово, часто состоящее из двузвуковой морфемы, что и обнаружилось, например, в тюркских по языковому происхождению онимах - да-ур/да-гур, Ду-лигатский/Ду-ларский и т.д., выявившее исходное смысловое понятие - "лесной человек/народ".

Методика анализа концептуальной метафоры, формирующей образную составляющую посредством метафорической сочетаемости слов-репрезентантов концепта, обусловлена теми смысловыми трансформациями семантики исходного апеллятива, этимона ОК, возникающими в результате метафоризации понятия. Известно, что метафора, представляя собой один из фундаментальных способов организации языка, тесно связана своими корнями с мышлением человека; ей присущи когнитивные функции, способные не только к трансляции ментальности, но и к созданию некоего семантического континуума, посредством использования нарицательной лексики, проявляя при этом когнитивные интенции номинанта -коллективного номадного сознания, обнаруживающего известный традиционализм мышления. Основными концептуальными признаками, составляющими структуру метафорической модели, оказались понятия, проявляющие истинно мужские качества: невиданная сила, мощь, выносливость, ловкость, зоркость, смелость, ответственность и самцовость, переданные посредством орнитоморфных и зооморфных метафор, отражая этим универсализм средневекового мышления.

В главе II «Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт "стихия"» моделируется система базовых JIKK, репрезентированных ОК земля, лес, вода (море). Конструирование скрытых ментальных умозаключений, своего рода кодов мышления в целях моделирования концептосферы номадизма возможно в контексте универсальной матрицы концептуализации ЯКМ. Известно, что принцип троичности является метаформулой бытийного цикла сознания Человека, включающий в себя и первоначальное синкретичное единство, когда «один рождает два, а два рождают три» и возврат к былому единству, но уже в следующей эволюционной стадии, обогащенное содержанием дуализованных (образно-родительских) первоформ. Неизбежно

наступает момент, когда сознание, познавая тройственность мира, научается различать в среде дуапизованных изначально неких констант и свое определенное место: сознанию уже доступно, что за смертью идет жизнь/Человек/Я, которая должна закончиться смертью; союз мужского и женского неизменно порождает дитя/Человек/Я; между правым и левым находится центр/Человек/Я и т.д. Очевидное первотектональное [термин по: Пелипенко, 1998] происхождение феномена триады, преломленное в триадическом принципе осознания своего Я, противопоставляемого дуальности природного социума, вербализовано в системе триадного членения мира тотемных предков посредством ЭГИ: трансцендентно-универсальной представляется первичная Великая триада: земля-лес-вода {море); концептуализация тотемных первопредков рода имманентна и профанна: птица- волк/собака/бык- рыба/медведь, как и имманентна следующая триада - царь/патриарх- глава (рода/племени)!'самец-человек {настоящий)1муж/чужой (нелюдъ).

Вертикальная проекция также дает основание полагать о принципе триады, когда первотектональные константы земля-лес-вода {море) дихотомичны образам-коррелятам, семантическим аналогам царъ/патриарх - глава {рода/племени) -человек/муж, наделенным в сознании родового человека бесконечной властью и силой, подобной стихиям. В этом аспекте более «близкими» к Человеку становятся тотемные первопредки, которые наделены способностью понимания нужд Человека, обитая рядом с ним в его профанном мире.

Концепт земля создает в национальных ЯКМ определенную область лексико-семантических номинант, которые, проявляя во многих отношениях сходство, все же различаются количественно и качественно. Таким базовым концептам как, например, земля присуще в языках конкретное слово, совпадающее по своему основному значению с ядром концепта, что позволяет трактовать это слово как ЯЗ. Исследуемый материал определяет проекцию ОК земля в ономастической лексике, а именно, в морфологической структуре этнонимов чжурчжэнь, исивей и Тюмедъ/Тумат -древними названиями древних племен северных территорий Центральной Азии. Концептуальное значение ЭГИ чжурчжэнь, шивей и Тюмедъ/Тумат совпало с апеллятивным значением земля самодийских языков, в частности, селькупского. Адекватность этимологии этнонима чжурчжэнь из средств селькупского языка подтверждается тем, что некоторые самоназвания племен древних предков самоедов связаны лексически с апеллятивным земля. Так, в основе этимона самоназваний томских самоедов БуББе^от, зсЬбзсЬ-кот, 15сЬйте1^ор, ^{уе^от трактуемых как 'человек страны' от 1эсЬи, ^и, вуе 'глина, земля, страна', о чем и писал М.А. Кастрен еще в 1845 г. [Тучкова, 2005: 279], лежит основа чу-, лексически совпадающая с атрибутивом чюл~чюлъ 'земляной; глиняный' /сельк./. Как отмечает П.Хайду, среди селькупов, как северных групп, так и южных имеется несколько самоназваний: ¡61-'земляной человек' или во втором значении 'таежный человек' у северных групп, тогда как значение южноселькупского / 'йje-gum или ¡'й/^т означает 'земляной человек'. Васюганско-тымская форма с'йтй^ир также связана, по мнению П. Хайду, с апеллятивом 'земля' [Хайду, 1985:133-134], совпадая с этнонимом самодийцев чюмы~ чюм~чюмэлгуп ~тюмэльцоп 'селькуп (остяк нарымский)' /сельк./ < тюм-/чюм-/сельк./, + - эль /тюрк./ +-гуп~цоп /сельк./ 'человек'.

Компонент селькупского этнонима тюм-/чюм- обнаруживая материальное совпадение с основой этнонима ойротов тум + ээд/аад > Тюмедь [Потанин, 1883:

667], позволяет соотнести последний оним с понятием «земляные люди», который, в свою очередь, лексически сопоставим с племенным названием хори-тумат XII-XIII вв., где корневая основа Тюм-едъ и тум-ат тюм-!тум- имеют общее языковое происхождение, будучи лексически аналогичными корневому элементу самоназвания селькупов тюмкуп 'селькуп' тюм- + -куп 'мужчина; человек' /сельк./.

В этнониме чжурчжэнъ, как и в структуре средневекового этнонима селькупов тюмэльцоп/чюлафм/чумылькуп вычленима общая корневая основа чю/чу/тю-/ту-'земля; глина; страна'; этимон этнонима чжурчжэнъ совпадает с апеллятивом селькупского языка чуэрчэ /кет. д./ 'земля', т.е. буквально 'земляной человек' или 'человек, живущий в земле'. Эта форма этнонима «различима» в персидском варианте чиорчиа/чорча [Шавкунов, 1990: 44], которую можно считать более корректной транслитерацией этнонима чжурчжэнъ.

Определено, что семантика одного из наиболее древних этнонимов Северной Азии - шивэй -обнаруживает лексико-семантическую связь своей корневой основы с селькупским апеллятивом чи~чее III ~чимы 'глина', чвач~чвэч~чвож;э~чвыч~чвэ~чвэч ~чвэччы~чвэчэ~чвэч 'земля'; 'место'; 'берег'; 'луг'; 'лес'; 'страна'; 'мир'; 'местность'; лексические вариативы которых чев I ~чеув~чёу 'клей'; обнаруживают в качестве сигнификативного признака понятие чего-то вязкого, клейкого, подобного глинистой земле. Обнаружено, что когнитивная сфера ОК представляет собой более сложную структуру по сравнению со структурой J1K. Помимо сигнификативного, денотативного и коннотативного признаков семантики апеллятива семантическое поле ОК осложняется необходимостью верификации т.н. фоновой информации, включающей в себя непосредственно историко-археологические факты, документальные свидетельства и этнографические данные, дополненные примерами традиционной культуры, что и представлено в параграфах, посвященных этнокультурной специфике ОК.

Семантическое начало ЭГИ шивэй, чжурчжэнъ и Ту медь/Ту мат, восходящее к самодийскому апеллятиву чю/чу/чи/тю/ту 'земля', 'глина', 'страна' позволило определить структуру ОК земля. Языковая верификация ОК земля обусловлена словарными дефинициями лексем самодийских и алтайских языков в количестве более 150 - 200 JIE с семантикой земля, что доказывает о значимости понятия земля в этнокультурах, ЯКМ этносов.

Сравнительно-сопоставительный анализ лексем со значением земля обнаружил типологическое сходство языковых данных монгольских и самодийских языков, где самодийские слова первичны10. Выявлено дальнейшее лексико-семантическое развитие древней остяко-самодийской исходной лексемы тю/ту/чю/чу на базе апеллятивной лексики монгольских языков, включая и мифологический ороним Сумеру, наряду со словами, выражающими отвлеченно-образные понятия. На основе выделенных словарных данных самодийского и алтайских языков выстроено деривационное поле (ДП) ОК земля, где семантическое развитие ОК земля в монгольских языках позволило констатировать факт образования новых языковых понятий, проявляющихся в лексике, обозначающей реалии как материальной, так и

9

Как известно, клейкость, вязкость земли и способствовала именно тому состоянию земной субстанции, из которого и был буквально слеплен первочеловек согласно мифологии всех народов и племен. Полисемия значения лексемы 'земля' дает основание утверждать, что этноним шивэй по природе языкового происхождения может считаться одним из наиболее древнейших этнонимных названий.

1 Представляется возможным это праязыковое начало селькупских лексем обозначить как остяко-самодийский язык.

19

духовной культуры бурят и монголов. В самодийских языках, и в селькупском, в частности, ДП ОК земля иллюстрирует частотность функционирования апеллятива земля в ЛЕ, выражающих реалии материальной культуры остяко-самодийцев, получивших дальнейшее развитие в виде лексикализованных онимических единиц -чжурчжэнь, гиивэй, тумат, хори-тумат, а также ЭГИ самих самодийцев -тюмыльцуп/чюмылъцуп.

В результате установлено, что ЛЕ, репрезентирующие ОК земля в монгольских языках, проявляют наличие денотативных признаков или экстенсиональных признаков в аспекте подхода к ЛКК как ЯЗ. В остяко-самодийском, наоборот, в силу древности языка, в концептуальной сфере ОК земля наличествуют сигнификативные признаки семантического значения, фиксируя посредством онимической лексики интенсиональные признаки. Выявлено, что ОК земля обнаруживает в монгольском очевидные денотативные свойства семантики по сравнению с сигнификативными свойствами семантики лексики самодийских языков. Сигнификативный признак семантики представляет собой отражение в человеческом сознании свойств соответствующего денотата, отражая некое идеальное, психоментальное образование в отличие от материального, денотативного, поэтому сигнификат ОК земля в остяко-самодийском языке, переданный посредством ЭГИ, проявляет определенное восприятие земли как порождающей все живое природной стихии, эквивалента образа Матери-Земли в традиционных культурах сибирских этносов. Древние воззрения на стихию земля, отраженные в виде культовых почитаний древнего образа Матери-Земли, проявились как в ЯКМ, так и в МКМ бурят, особенно в оролатрии - культе почитания высоких мест.

Выявлен ряд когнитивных признаков ОК земля: 1. Субъект земли: племя -группа людей, объединенных племенным именем; 2. Субъект образа жизни: племенное название проявляет архаическую ступень развития мифологического сознания, обнаруживая трансцендентное начало мышления кочевника, когда человек считался одним из комплементов или субстанций природного социума; 3. Характер образа жизни: человек, живущий в земле/землянке подобно другим животным срединного мира, значит "человек земли/страны"; 4.0ценочность: "земляной человек" - чжурчжэнь; "земляные уэ земные люди" - Тумат/Тюмедъ; шивэй /букв./ "человек из глины" или "земли"; 5. Степень устойчивости образа жизни: одно из самых древних понятий, нашедших отражение в реалиях мифологического мышления, мифологемах (ср. с интерпретацией имени первочеловека Адам "красная земля" [Кривалева, 2008:16]) и мифологическом осознании сотворения первочеловека из глины, представляющей собой более пластичную, клейкую субстанцию по сравнению с землей; 6. Временная продолжительность: с древнейших времен появления и функционирования онимов шивэй и чжурчжэнь, исторический период господства которых длился от I в. до н.э. до IV-VII вв. н.э.; в монгольский период истории этнонимы Тумат, Хори-Тумат, имеющие фиксацию в тексте «Сокровенного сказания монголов» 1240 г.; геноним/эпоним Тюмедъ XIX в. согласно записям Г.Н. Потанина.

Модель ОК земля состоит из трехвершинного ядра концепта, где понятийная (факгуальная) вершина семантического ядра имеет как ЯЗ экстенсиональное значение, совпадающее со значением апеллятива 'земля'; 'глина; страна' и интенсиональным значением, репрезентацией которого является онимический ряд.

Вторая вершина по причине трансцендентного начала мышления номада состоит из собственно универсального понятия земли, воспринятого и семантически развернутого в контексте мифологического мышления как твердой субстанции, возникшей из смешения основных стихий или энергий, пригодной для использования под жилище. Или же глины, представляющей собой более традиционную, а потому и пригодную в мифологеме «создание Человека» субстанцию для мифологического сознания. Вершина ядра ОК семантически развернута в лексическом ряду некоторых из т.-ма. языков, обозначающих жилище, которое, вероятно, было некогда земляным, т.е. впущенным в землю углублением, однако со временем стало обозначать и берестяной наземный чум, урасу, юрту и просто дом.

Третья вершина представлена сводом древних ЭГИ - шивэй, чжурчжэнь, Тюмедъ/Тумат, обнаруживая номинативные признаки концепта, преломленного в архаическом номадном сознании, который и опосредовал мотивационный потенциал ментальности, позволяющий интерпретировать онимы в буквальном смысле как земляные уэ земляные люди. Положительное коннотативное значение семантики ОК земля развернуто в монгольских языках вплоть до оронимического названия тубэд/Тибет, тождественного в номадной МКМ с монгольским Олимпом - горой Сумеру. Культ земли, нашедший позднее выражение в культе родовой горы обоо -горы предков-духов, практикуется в синкретичных воззрениях тюрко-монгольских народов современности. Анализ ОК земля позволяет заключить о наличии сегментов/сфер концепта, где в каждом сегменте могут быть выделены прототипический, промежуточный и маргинальный уровни. Прототипичность сегментов, особенно в монгольских языках, очевидна, т.к. репрезентирующее слово имеет не только полисемантические, но и лексические вариации. Представлена ЭКИ по каждому из ЭГИ, дополнившая гипотезу сопоставления древних этнонимов с самодийским этническим субстратом.

Специфика ОК лес для репрезентации ЯКМ очевидна, будучи обусловленной письменной фиксацией в виде соционима Лесные народы в тексте «Сокровенного сказания монголов» как экзоним, под которым понималось номадами-степняками иное этносообщество, имевшее местом своего проживания горную тайгу, лесные пространства исторической Даурии. К онимическому ряду ОК лес отнесены ЭГИ племен и народов Прибайкалья и Забайкалья: даур(ы)/дагур(ы), Дулигатские, Дуларский, Тулуягирский род тунгусов, Почегорский род нерчинских тунгусов, родовое название Табангут селенгинских бурят. По результатам анализа ЭГИ установлено, что основа генонима Дулигатский ду(л)- сопоставима с самоназванием долган тыа-киИи 'лесные люди', к которым примыкают и генонимы Тулуягирский и Дуларский, являющиеся «поздней» вариативной формой исходного самоназвания долган тыа-киЪи 'лесные люди'. Геноним нерчинских тунгусов - Почегорский, основа которого соотнесена с селькупским пдшак 'лес', 'тайга', как этноним дагур/даур (< dag 'горная тайга' /др.-тюрк./ + ]оп 'ходить'; 'бродить' /др.-тюрк./ < дагур/даур), может быть отнесен к т.н. Лесным народам. В этот же ономастический ряд входит и геноним бурят Табангуты, трактуемый нами как производный оним от кетского ХаЪац 'лес' [Максунова, 2001: 73].

Ожидаемой оказалась частотная значимость концепта пес/дерево и лексико-семантическая производность в бурятском языке, по сравнению с монгольским, где наряду с ЛЕ, обозначающих виды деревьев, имеются слова, передающие

промысловую деятельность, связанную с лесом, а также метафорические выражения от апеллятива модо(н) 'лес', 'дерево', трактуемое нами как то, что понятие леса, дерева вообще в сознании бурят, равно как и у самодийцев, представляет собой исконную константу, национально-обусловленным символьным образом ЯКМ. Анализ словарных дефиниций самодийских и алтайских языков, представляющих частотный ряд от ключевой лексемы (ок. 250 ед.), позволяет выявить наличие ОК лес. Релевантным концепт лес оказался, прежде всего, для бурятского языка, менее релевантным - для монгольского, т.к. плотность когнитивного слоя ОК лес в бурятском языке оказалась выше, чем в селькупском, с учетом большого количества единиц бурятских словосочетаний, выражающих абстрагированные понятия.

Ключевой лексемой является т.-ма. мо 'дерево, лес (сплавной)' /эвен./, ток [тиЬ] 'дерево' /чжурч./, которая и представляет собой искомую архисему, выявляющуюся при сравнительно-сопоставительном анализе лексем разных языков. При сравнении с самодийским по 'дерево' и бурят-монгольским мод/модо(н) 'дерево' выявляется консонантное чередование п-м. Выстроено в каждом из языков ДП ключевой лексемы, при анализе которых обнаруживается ожидаемое малое количество лексических дериватов в монгольском языке по сравнению с высокой частотностью ЛЕ, имеющих грамматическую дифференциацию в виде субстантивных, атрибутивных, глагольных и отглагольных конструкций в бурятском и селькупском языках. Когнитивная параметризация ОК лес выявила ряд когнитивных признаков, структуру семантического ядра, где понятийная (фактуальная) вершина семантического ядра ОК лес имеет как ЯЗ экстенциональное значение, совпадающее с апеллятивом лес в языках и интенциональное значение, развернутое в этимоне ЭГИ. Вторая вершина ядра ОК лес, будучи тесно связанной с трансцендентным типом мышления, составляет образно-перцептивный компонент ОК, совпадающего с именем ОК. Отношение к лесу в сознании номада синкретично в смысле того, что лес относится к породившей человека стихии, согласно мифологии многих сибирских племен. В мифологическом сознании хори-бурят дерево-береза является праматерью [Бурятские летописи, 1995; Цыдендамбаев, 1972]. Третья вершина ОК лес "жизнь человека/лесного человека в обществе" проявляет номинативные признаки когниции "лесного" номада и репрезентирована рядом онимов - Дулигатский, Дуларский, Тулуягирский, Долоцкий, Почегорский, генонимом селенгинской группы бурят - табангуты, как и древний этноним даур/дагур. Контекстуальные семы в ЛСП ОК лес для каждого из онимов представлены отдельным ассоциативным фоном, релевантным для диахронного номадного сознания и имеющим прикладную значимость в плане последующей интерпретации семантики для извлечения ЭКИ и ЭИИ для синхронного сознания.

Стихия вода (море) имела чрезвычайно важную ценность для номадизма, представляя собой необходимое условие для существования, о чем свидетельствует высокочастотность ЛСП в языках11. Выделенная ключевая лексема наму-ламу, совпадающая с апеллятивом нам(у) в качестве имени ОК, позволяет представить широкое ЛСП в языках, проследить на этой основе наличие языковых контактов, обусловивших типологическое сходство и лексическую вариабельность. Выстроенное

Естественно, что семантика ЛСП связана с понятием низменного, влажного, вследствие зтого, богатой растительностью равнинных мест, пригодных для номадного хозяйствования, что представляет собой один из аспектов концепта. Другая сторона ОК связана с понятием водного объекта, проживание в пределах которого также было связано с понятием локуса обитания и пропитания и определено нами как вода (море), подразумевая под этим такие объекты, как оз. Байкал или Охотское море.

ДП ОК позволило определить частотность производных апеллятивов-терминов, субстантивов, глагольных и отглагольных форм в монгольских и самодийских языках, тогда как в т.-ма. они единичны. Моделируемая вторая вершина ОК вода (море) связана с трансцендентным типом мышления номадного сознания и представляет собой образно-перцептивный компонент ОК, отраженный в семантике экзонимного ламутки как "поморцы", "приморские жители". Оправданы языковыми и этнографическими данными мнения о наличии т.-ма., в частности, эвенского компонента в генезисе бурят [см.: История.., 1951: 74-84]. На это же указывает, хоть и косвенно, миф бурят о чудесной рождающей способности вод Байкала (Ламу) (или береговой щели), благодаря которой появились на свет двое близнецов-братьев -Эхэрит и Булагат - прародители крупных племенных объединений бурят, как эхэриты и булагаты.

Третий когнитивный слой/третья вершина ОК вода обнаруживает номинативные признаки концепта, представленного рядом онимов Намятский, Намясинский, Намяцкий. «Первичность» т.-ма. апеллятива лам-/нам- 'вода (море)' в ономизации родового имени Намятский/Намясинский нерчинских тунгусов обусловлена тем, что соседствующие якуты называют эвенов лабацца-набацха-лабыцха, в структуре которого выделимо эвенское ламу 'море', подтверждая тем самым эвенское «происхождение» генонимов Намятский/Намясинский.

«Единичность» онимического ряда обусловлена «бродячим» для эвенов-ламутов образом жизни, что и опосредовало экзонимное начало онима, т.е. то именование, под которым они известны соседним народам, тогда как их самоназвание может быть иным, например, эвэн/эвэнки.

Выстроенное ЛСП ключевой лексемы позволило интерпретировать семантику производного лексического ряда от лам-/нам- в плане когнитивного слоя, чем и обусловлены выявленные релевантные когнитивные признаки ОК. Модель ОК вода (море) архетипически релевантна для диахронного сознания, как и ОК земля и лес. Однако, по сравнению с ОК земля и лес, ОК вода имеет более узкое ЛСП, обусловленное физико-географическими условиями жизни племени, что и опосредовало единичность интенсионального значения ОК вода (море)/ большое озеро. При этом велика когнитивная сфера ОК, позволяющая выявить ЭКИ12 и ЭИИ.

Помимо выделенных фактуальной и семантической когнитивных сфер ОК вода (море; озеро) имеется и третья сфера - функциональная или «жизнь человека в обществе», ограниченная временным периодом бытования ОК, не получившего, возможно, дальнейшего развития в виде развернутого ряда онимических единиц, что объяснимо, во-первых, тем, что генонимы Намятский/Намясинский /Намяцкий могут иметь и другую семантическую интерпретацию, когда в основе генонимов может лежать т.-ма. на 'земля', 'суша', 'материк', 'континент'. Во-вторых, предложенная интерпретация ЭГИ была любопытна представившейся возможностью исследовать экзонимные названия, имея в виду, что в научной литературе изложено достаточное количество мнений по поводу семантики генонима Намятский.

Известен миф о предке бурят Хоридой-мергене, обитавшем и промышлявшем охотой на диких зверей у озера Байкал, откуда, согласно мифу, и распространились его потомки - хоринские буряты 11 родов, что само по себе не исключает мнения о наличии т.-ма. компонента в генезисе бурят, о чем ИЗВЕСТНО по результатам разных научных направлений по этногенезу бурят, включая и филологию.

Глава III «Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт "тотемный первопредок"» посвящена репрезентации системы ОК птица, волк/собака, бык, медведь, проявляющих наличие концептуальной метафоры как основного способа появления тотемного имени, опосредующего природу ОК. Метафора является многоаспектным языковым явлением, как и ее природа и типы, подразделяясь на образную и концептуальную метафоры [см. работы: Н.Д. Арутюновой; В.Н. Телия; Е.О. Опариной и др.]. Концептуальная метафора, порождение которой связано с концептуальной системой сознания, со стандартизацией представлений о мире, выявляет смысловой образ самой сущности предмета [Арутюнова, 1998]. Метафорическая модель деривации использовалась и используется всюду, где имеет место образная аналогия; метонимический путь деривации объединяет в себе образное обобщение, образные индукцию и дедукцию. Понимаемые таким образом «метафора и метонимия - это пути кинсайту, озарениям, гипотезам... » [Мечковская, 2004:187-188].

По когнитивной функции метафору подразделяют на второстепенные (побочные) и базисные (ключевые). Базисная функция метафоры заключается в определении способа мышления о мире/картине мира или о его фундаментальной части, позволяющее возвести семантическое содержание апеллятива к понятию символьности посредством вторичной/внутрисистемной мотивированности как способа категоризации ЯКМ номада. По этой причине этому ряду ОК присуща мотивированность, обусловленная вторичной номинацией. Специфика выбора того/иного семантического разряда апеллятивной лексики, ставшей исходной ключевой лексемой, предопределена потенциальным семантическим содержанием JIE, обнаруживающего определенный набор концептуальных признаков.

Таким концептуальным признаком апеллятива-метафоры может являться универсальная параметризация мира кочевника по принципу «верх-цетр-низ», где образ птицы, например, совпадает по семантическому признаку с понятием способности сообщаться с верховными духами, пребывающими на небе, т.к. «птицы летают», позволяющие выделить следующие концептуальные признаки ОК птица, символизирующие собой: 1. Духов-покровителей с функцией оберега, покровительства и родоначалия; 2. Духов-помощников с функцией перемещения, охранно-спасательной; 3. Духов-посредников с функцией трансляции духам неба просьб и пожеланий шамана; 4. Избранническую роль самого шамана в образе птицы как посредника между миром сакральным, миром высших духов и миром профанным, миром людей. Ономаконцептуальный ряд представлен ЭГИ, как бурятских, так и тунгусских родовых имен: Ьэнгэлдэр/Хэнгэлдэрский эхэритов, Кубдуут/Хубдутский, Хальбин/Хальбинский, Харганаад/ Харганатский, Гушаад/Гучитский роды хори-бурят, а также Казейский, Чингинютский, Чемчагирский, Челкагирский, Луникерский и Лапшикагирский тунгусов Нерчинского округа. При моделировании ядра ОК птица в качестве первого этапа исследования был выявлен набор концептуальных метафор, совпадающих лексически с видовыми названиями птиц. В этот набор вошли следующие апеллятивы: чумщэ-чёмжэ 'ястреб, кедровка, дятел' /сельк./ < Чимчинютский/Чемчагирский; цажа ~цаща~кажа 'сорока'; цазэра 'кедровка' < Казейский; халабачи 'ястреб' /котг./ < Хальбин; karahga 'ворон(а)' /котг./ < Харганаад/Харганатский; гусёэтэ/ гушата/гухэтэ/гухэ 'орел' /эвен./ <

Гушаад/Гучитский; лы/ры 'орел' /нганас./ < Луникерский; лымбы 'орел'; лыббы

'орел' /сельк./ < Лапшикагирский. Отдельно выделен ряд апеллятнвной лексики с семантикой лебедь: чыцг~чецг~чыцгэ 'лебедь' /сельк./ < Чингинютский и Чиндыльдурский; Ьэнгэлдэр/Хэнгэлдэрский; куу 'лебедь'/тюрк./, куба 'лебедь' /якут./ < К убдууг/Ху б ду тс кий.

Следующий этап - определение концептуального значения, представленного в виде ЯЗ, позволило выявить сигнификативное значение с учетом того, что сигнификативное значение может и не совпадать с денотативным. Оказалось, что спектр сигнификативных значений ОК13 действительно достаточно широк и объемен, что связано с историческим развитием лексики исследуемых языков, обусловленного в аспекте когнитологии трансцендентностью мышления номада, находящего отражение в архетипически релевантных признаках понятия птица. Посредством языковых реалий мифологическое начало образа птицы передается архисемой, вычленяемой из ряда ЛЕ, обозначающих признаки смыслового поля птица.

Сигнификативным признаком смыслового значения лексем, обозначающих хищных птиц в самодийских и алтайских языках, является понятие клюв, например -т.-ма. кдцки 'клюв'. Морфема коц-/ко- в различных вариациях гласной -5- является составной частью апеллятивов, именующих птиц14 в языках, не только в алтайских языках, иллюстрируя тем самым логическую составную ОК, обнаруживающую известный рационализм мышления. Выделяемое в наименованиях птиц морфемное ко-/хо-/ха/ка-, позволяет определить архисему клюв в именовании птиц вообще в алтайских языках.

Сигнификативные признаки, заключенные в концептуальном значении лексем селькупских именований птиц: чюмбэгвэж 'утка-шилохвост'; чумбу куочъче-чюмбэ цвачь 'утка-шилохвост'; чюмбэ пэйлъ 'журавль'; чумщэ ~чёмжэ 'ястреб, кедровка, дятел'и проч. при сопоставлении с апеллятивами чюпа ~чупа ~ чюппа /кет. д./ 'крыло'; чюбалгу ~ чубалгу 'махнуть; потрясти' /сельк./ выявляют признак наличия крыла у птицы, о чем свидетельствует наличие ДП с семантикой 'крыло' или 'махнуть', 'потрясти'. Сопоставление морфемы чу—чю- этих ЛЕ с обозначением земли чю-чюл~чюлъ~чюллага 'ком земли'; чу, чют, чюэт 'земля'/сельк./ наводит на

15

проекцию определенной мифологемы, заключенной в семантике названия птиц , причем птица имеет явно первичное, по сравнению с человеком, происхождение, обусловленное наличием крыла1 б, в силу чего в сознании номада образ птицы был

13 В силу того, что ОК в результате постоянного взаимодействия процессов концептуализации и категоризации в осознании реалий окружающего мира обнаруживает две стороны: образную, связанную с эмпирической стороной мышления человека, и логическую, обнаруживающую известный рационализм, выявлено, что образная сторона представлена посредством концептуальной метафоры, совпадающей в языковом отношении с апеллятивами лебедь, ястреб, кедровка, орел - логическую, связанную с названием птицы - тотемного первопредка племени или рода.

14 Морфема коц-/ко- представляет основу лексем, например, в коттском 'ястреб' 1шгаИ%а и халабачи, от которых, по нашему мнению, могли образоваться генонимы хори-бурят - Харганаад и Хальбин; бурятском харцагай 'ястреб'; 'журавль' кара, 'журавль' в т.-ма. цоцоаро 'журавль' /нан./; 'ястреб' а т.-ма. /аллон /ма./; юлду(н) /орок./; шцдивки 'дятел' /эвенк./; ;аковкй 'кедровка' /эвенк./; киржтэ 'дятел', кирэктэл /эвенк./ < родовое название Кирэктэл эвенков; кирич 'дятел' /эвен./; 'дятел' /уд./; ]алгаи 'ворона' /ма./; ]ацгаха [< /кит./ янъя 'ворона']; хщчии 'сокол' /ма./; кото/ [< якут.] 'орел' /эвен./; якут. хото}, хотеу кыл 'орел', а также у,<Ш1~у\аза~г,асса сорока; фэар кедровка; ^ажа сорока /сельк./; в бурятском языке Иойр 'глухарь'; боро Иойр (хорин.) 'серый глухарь', шара Иойр (окин.) (букв, желтая, т.е. светлая) 'копалуха (самка глухаря)'; хара Ьойр (букв, черный) 'глухарь-самец'; в окинском 'самец-глухарь' -хухэ Иойр (синий, голубой) и проч.

15 Птица-утка, как и первый человек, создана из земли, причем птица имеет явно первичное, по сравнению с человеком, происхождение. Ее «первичность»15 обусловлена наличием крыла, в силу чего птица в большей степени приближена к небу, а значит к Богу, обусловившее появление мифологемы о первичности птицы, занимающей более высокое иерархическое положение в градации сильных мира сущего, ставший определяющим при выборе тотемного первопредка.

16 Именно птица, согласно мировой мифологии, и является той сущностью, которой Бог поручил вынести из водных глубин комочек твердой субстанции - земли, из которой впоследствии и были созданы Земля, а затем и Человек. Выполнить

более приближен к Богу, что и стало определяющим при выборе образа тотемного первопредка.

Исследование названий орла выявило признаки, объясняющие выбор образа орла в качестве первопредка, где в сигнификативном признаке морфемного лыб-/лым-/лып-/лэб- заложено понятие чего-то огромного, от которого становится темно, темнеет, т.е. орел воспринимается как некое огромное, лохматое существо, способное вызвать темноту, заслоняя солнечное светило, благодаря своим огромным размерам. Лексема лэба I 'туча' /сельк./ представляет лексически тот релевантный признак, в котором и заложена исходная архисема. Лэба 'туча' в сравнении с ЛСП лексем со значением 'темно'; 'темнеть' иллюстрирует собой пример метонимического переноса в сферу концептуального значения понятия птицы-орла, когда объективные свойства сущего переносятся на образ большой по своим размерам птицы и, отметим, опять же при учете способности птицы передвигаться по небу подобно туче17. В поле сигнификативных признаков входит и понятие о наличии костей в крыльях крупных птиц, которые придают, во-первых, силу и мощь птицам, а, во-вторых, способствуют сопровождению полета птицы шумом и свистом, что может быть воспроизведено только посредством костей в структуре крыльев. Морфема лэ- обнаруживает материальное совпадение со значением лексемы лэ~лы 'костъ'/сельк./, которая образовала объемное ДП и послужило искомой архисемой.

В т.-ма. языках образ орла имеет дополнительную семантическую нагрузку в виде словосочетаний гуси турани - 'центральный столб (доел, столб орла)' в старинном доме /ульч./ нан./ - развернутое до лексической парадигмы, связанной с терминологией родства по крови со стороны матери, являющейся наиболее древней системой отсчета родственных отношений у сибирских этносов: гусин 'дядя по матери'; 'дед (отец матери)' /эвенк./; гвсвр-гэсэр 'кузены' /эвен./; гуси{н) 'дядя (по матери - младший)' /ороч./; гуси(н) 'родственники со стороны жены'; 'родственники со стороны жены' /ульч./; гуей 'дядя (младший брат матери)' /нан./; гусу 'друг'. Превалирующая роль дяди - брата матери - отмечена и в традиционной культуре бурят [см. об этом: Басаева, 1980]. Главенствующее положение мужчины по линии матери нашло отражение и в символике жилища у т.-ма. народов, когда основной несущей подпоркой крыши служил столб, вкопанный посередине и олицетворяющий собой положение мужского в домашнем пространстве обитания семьи.

Последним деривационным рядом лексем, объединяющим семантически онимы Чингинютский и Чиндыльдурский; Ьэнгэлдэр/Хэнгэлдэрский; Кубдуут/Хубдутский, является именование птицы-лебеди: чьщг~чецг~чыцгэ 'лебедь' /сельк./. Исходная морфема чыц(г)~чец(г)~чыц(гэУ стала производной для последующих семантических дериватов с несколько иной семантикой, развившейся

поручение Бога первоптица смогла только потому, что имела крылья, к одному из которых и пристала грязь - земная субстанция. По мифам других народов, например, бурят, по поручению богиня-демиург Эхэ-бурхан, обитавшей в первобытном неразделенном хаосе, первая птица зацепила клювом немного грязи или ила со дна моря, выполняя поручение высших сил. При помощи дикой утки, нырнувшей в воду и принесшей в клюве грязь, Эхэ-бурхан слепила землю-Ульгень, затем растения и животных. На западе, куда заходило солнце, она создала женское начало, на востоке, где оно всходило -мужское. Благодаря встрече и соитию этих двух начал и появились первые мужчина и женщина [Мифы, 1982:674-675].

Впоследствии это отразилось уже в метафоризированном восприятии орла как тучеподобного существа, способного закрыть небо и вследствие этого вызвать темноту. Сигнификативными признаками в этом сопоставлении являются размеры птицы-орла, который считается самой крупной хищной птицей на сибирских территориях, что, в свою очередь, определяет его «косматость, лохматость», т.к. у орла перьевой покров достаточно прочен, в силу чего кодифицируется понятие способности орла перелетать и покрывать огромные расстояния, благодаря размаху своих крыльев.

до предикатов: чэнон;угу ~ чзнчугу-чэнчэгу 'говорить' и ряда однокоренных слов: чэнщулевле 'поговорить'; чэ нж;уку 'разговориться'; чэнчукугу 'говорить периодически'; 'передавать (из уста в уста)'; чэнчэйтегу 'поговорить немного'; чэнчэшпугу 'прославлять' и т.д. вплоть до субстантива чецг~чэцга~чэщэмба 'эхо' /сельк./, что обосновано древним понятием, заложенным в концептуальной семантике лексемы чицг~чецг 'лебедь'.

Во-первых, при сопоставлении лексем, обозначающих понятие «разговаривать», выявляется восприятие крика птицы-лебеди в архаическом сознании как эха, вторящего голосу человека, создававшее впечатление «разговаривающих», «говорящих» друг с другом, подобно людям, особей. Во-вторых, в этом аспекте очевидны семантические параллели образа иранской птицы Умай и самодийского чинг 'лебедь', бурятского Нэнг или хуун-шубуун "человек-птица". В бурятском языке и традиционной культуре хори-бурят образ птицы-лебеди хуун-шубуун (доел, "человек-птица") является праматерью хонгодоров, 11 хоринских родов бурят и имеет в бурятской культуре сакральный смысл, во многом объясняемый при обращении к языковым реалиям селькупского языка. В-третьих, морфема чэ— несопоставима с лексемой че IV 'свет; рассвет' /сельк./, что связано с положительной коннотацией образа лебеди, обусловленного белым цветом ее оперения, особенностями питания, отличной от хищных птиц. Солярность образа лебеди подтверждается частотным рядом дериватов, выражающих понятие света, дня, солнца в селькупском языке, которых выделено в порядка 30-40 лексем грамматически разных разрядов лексики, в т.ч. и такие слова, как челешпыгу 'рождаться'; челымгу 'родить'; телымгу 'родить'; челымщугу 'разродиться' и т.д. Языковые данные позволяют усматривать этнокультурное и языковое начало оттотемных названий и культа праматери-лебеди, в частности, у хори-бурят в виде глубоких и древних истоков в языковом и когнитивном пространстве тюрко-остяко-самодийских племен далекого прошлого исторической Даурии.

Представлены выводы сравнительно-сопоставительного, типологического и концептуального анализа ОК птица, позволяющие заключить о том, что концептуальная семантика ОК птица выявляет отдельный сегмент, обнаруживающий солярность образа птицы и имеющего конкретное отображение в образах лебеди и орла (ср.: образы солнечного орла и орла/сокола в древнеегипетской мифологии), что связывает истоки образа сотера-птицы с индоиранской мифологией. Модель ОК птица представляет двухвершинное ядро, где одна из вершин обнаруживает номинативный признак когниции образа птицы в номадном сознании, будучи репрезентированной вариативным рядом онимов, объединенных общим семантическим значением птица: Чимчинютский, Хэнгэлдэрский, Хальбин, Харганатский, Гучитский, Хубдутский, Казейский и проч. Вторая вершина ядра обнаруживает наличие концептуальной метафоры как способа передачи абстрактного явления, связанного с образом птицы в когнитивном пространстве сознания номада, приписывающей образу птицы стандартное представление о т.н. "верхнем мире", мире духов-птиц, имеющих мироустроительные функции в силу способности летать. Метафора «птица-дух (всевидящий=всесильный)» представляет собой базисную

функцию18 метафоры, т.к. определяет способ познания мира (т.е. концептуализирует) и выступает при этом способом категоризации ЯКМ.

Одними из наиболее распространенных тотемных образов в номадной ЯКМ считаются образы волка и собаки, репрезентированные в ЭГИ бурят (<др.-тюрк. [bür'e] 'волк' + -ээд /мн. ч./ /монг. < буреэд /монг./ < бурят /русск./ [Цыдендамбаев, 1972].), монгол (< meáng 'собака/волк' /койб./ [см.: Castren, 1855, Р. 237; Потанин, 1883]), Батнай/Батанаевский (< вэ'(н) 'собака'от названия ненецкого рода Вануйта вследствие паронимии, т.е. Вануйта < Батунай < Батнай), Худай (< куда 'щенок' /сельк. кет. д./), семантика которых связана не с монгольскими языками, а также в ряде т.н. нохой-уруг 'собачий подрод' у некоторых родов бурят, что обнаруживает устойчивость мифологемы о собачьем/волчьем начале ЭГИ. Помимо очевидного сигнификативного признака ОК собака - скуление, визг, лай взрослой собаки, обусловившего «звукоподражательный» характер лексем в самодийских и алтайских языках, именующих собаку, выявлено и подробно описано концептуальное значение апеллятива-метафоры собака, актуализованных номадным сознанием. Образ собаки соотносится с функциональной ролью собаки на земле как представителя высших сил, что опосредует сакрализованность образа собаки в духовной культуре бурят: на крови собаки давали клятву; собака сопровождала умершего хозяина на тот свет, что подтверждается результатами региональных археологических раскопок; образ собаки имел статус тотемного первопредка, согласно мифологии монголов и бурят. Высокофункциональна роль собаки в быту сибирских кочевников.

Ядро ОК собака состоит из 3 вершин, одна из которых обнаруживает наличие концептуальной метафоры, выявляющей смысловой образ тотемного первопредка-собаки/волка. Вторая вершина реконструируется посредством презентации сценария, т.е. исторического текста, созданного на основе компиляции историко-документальных фактов о загадочном царстве песиглавцев - Гоу-Го. Анализ сценария выявил роль метонимии, сформировавшую уже иное представление об образе собаки как громовнике, которое являлось изначальной «небесной» ипостасью образа собаки в сознании номада Северной Азии и получившее очевидное развитие в мифологии селькупов19, монголов и бурят.

Дополнительным признаком концептуального значения ОК собака является ее «небесное» происхождение, связывающее некогда образ собаки с порождающим началом воды, проливающейся с небес, уходящее корнями в древние поверия, сохранившиеся у тибетцев, в виде отрывочных понятий у бурят. Признаки «водного» происхождения образа собаки прослеживаются у ряда т.-ма. народов: у нанайцев, в частности, существует поверье о том, что если собаки воют, подняв морду к небу, т.е.

" Базисная функция метафоры по отношению к лексическому ряду видовых апеллятивов с исходной семантикой птица способствует закреплению в сфере ОК набора дополнительных концептуальных признаков: параметризация мира в номадном сознании по принципу «птица - это представитель верхнего мира», метафоризация образа которой доходит до приписывания птице транслятора воли высших сил, когда появление птицы возле жилья или проникновение внутрь воспринимается как весть о близости смертного исхода кого-то из членов семьи; древнее понятие о птице как первой из живых существ Земли, которой Бог доверил вынести из глубин первой воды немного грязи, из которой, согласно мифологическим представлениям, и возникла земля; корреляция концептуального признака солярности образа птицы с древнейшей космогонией о сотворении мира, где основная роль «солнечного божества» отводилась образам птиц, породившей впоследствии культ Вечно Синего Неба или тэнгрианства, известного со времен древних тюрков и сохранившегося в культовой практике бурят и монголов.

19 У селькупов записано предание о том, что их первопредком являлась большая черная собака [см.: Быконя, 2007].

вверх - к непогоде, к дождю [Подмаскин, 2003]. А.Ф. Илимбетова приводит пример почитания изображений мифологической собаки Паньгу у южных китайцев (народность яо) во время засухи, обряд вызывания дождя с участием собаки или ее черепа у тибетцев, что заставляет видеть собаку как повелительницу дождевых облаков, т.е. существом, которое связано некими узами с громовником - тем, кто создает гром, тогда как роль собаки заключается в вызывании грозы, сопровождаемой громом и дождем.

Подобное отношение зафиксировано исследователями и у западных бурят, в говоре которых существует выражение: «Нохой, нохой, хура бу ороЬой! - Только бы дождь не пошел! (доел. Собака, собака, не насылай дождя!)», где слово нохой эквивалентно ругательству «черт/дьявол», справедливо связывая именно собаку с некогда богоподобным существом, способным вызвать дождь [Содномпилова, 2007]. Г.Р. Галданова отмечает, что «продолжительное ненастье могло быть связано с представлениями о волке как существе небесного происхождения. Согласно верованиям бурят, нельзя было оставлять на виду кровь убитого волка, кровь волка забрасывают зимой снегом, а летом землей - иначе открыто оставленная кровь может вызвать продолжительное ненастье, ибо волки - небесные собаки» [там же]. Поэтому примеры принесения собаки в жертву стихии воды отображают собой некий древний мифологический сюжет о собаке как неком божественном создании. В преданиях алтайцев, манси, самодийцев, коми-зырян, коми-пермян, мари и удмуртов, ненцев, эвенков, нивхов собака некогда была создана Богом для охраны человека от злых сил и обитала как божественное существо на небе, в верхнем мире [см.: Илимбетова, 2009]. При этом собака, будучи приближенным существом к верхним богам, находилась под покровительством и защитой богов, выполняя охранно-оберегательную роль, сопровождая верховных божеств [например, верховного бога Индру], а также препровождая души умерших людей. Выступая ипостасью верховного божества, замещающим и исполняющим функциональные роли, собака в мировой мифологии постепенно превратилась в угодное богам жертвенное животное. Известно, что те же буряты-табунуты XVIII в., как и средневековые болгары, венгры, тибетцы, давали священную клятву, рассекая собаку пополам, выпивали ее кровь, присягая тем самым на верность Белому царю. По-видимому, символика этого ритуала может быть сопряжена с вербализованным заклинанием, распространенным в Европе, как примерное «Да разрази меня гром!». Т.е. нарушение клятвы, данной над трупом собаки - тотемного первопредка-полубога, навлечет неминуемую кару на клятвоотступника, разверзая над его головой набеса и насылая громовой удар. Третья вершина ОК собака представляет собой номинативную способность, репрезентированную в ЭГИ монгол, Батнай, Худай хори-бурят.

Анализ ОК волк обнаружил наличие более широкого ЛСП в монгольских языках по сравнению с самодийскими и т.-ма., что и объясняет релевантность имени ОК волк 'шоно < сЫпи=а /п.-мо./' в качестве тотема у племен Бурят, Тоанацкий (т.е. Чинорукский), племен ехэ шоноод 'большие волки'и бага шоноод 'малые волки' у эхэритов, шине-баргуты, кокшин-баргуты - подразделений баргутов XIX в., записанных Г.Н. Потаниным. Выявлен сигнификативный признак ОК волк, выражающий силу, мощь, жилистость посредством ненецких лексем: тэнолянг 'жилистый, с большим количеством жил'; тэномба(съ) 'снимать жилы'; тэнонда(сь) 'скручивать, заниматься скручиванием жил для шитья; просить у кого-либо оленьи

жилы'; тэнонзь 'снять жилы'; тэнота" нуда" 'сильные руки'; тэноць 'быть жилистым; (перен.) быть крепким, сильным, могучим' и имеющим аналоги в бурятском: шэн габьяа 'доблесть'; шэн (габъяата) ажал, шэн баатарлиг 'доблестный труд'; шэн зориг 'отвага, отважность, доблесть; удаль, молодечество; дух'; шэн зоригто 'доблестный'; шэн хатуу 'упорный, настойчивый'; шэн хату зориг 'настойчивость, упорство'; шэн хатуужаха 'крепнуть, укрепляться'. Морфема шэн-является лексической основой следующих JIE: шэнжэгдэхэ от шэнжэхэ 'изучаться, исследоваться'; шэнжэгшэ 'исследователь; наблюдатель'; шэнжэлгэ 'исследование; изучение; наблюдение'; шэнжэлхэ 'рассматривать; изучать; исследовать'; шэнжэлэгшэ 'исследователь'; хэлэ (бэшэг) шэнжэлэгшэ 'филолог, языковед'; шэнжэлэл 'исследование, изучение; наблюдение' и проч., вплоть до лексем шэнжэлхэ 'рассматривать (что-либо); копаться; ковыряться в (чем-либо)'; шэнжэхэ 'обнюхивать (например, о собаке)'; шэнээ(н) 'сила'; шэнээтэй 'сильный'; шэнээтэй болохо 'получать (или приобретать) силу'/бур./ и проч. Как видно, сопоставление лексем выявляет семантическое совпадение понятий в бурятском и ненецком языках

Архисемой ДП ненецкого и бурятского языков является архетипически релевантное понятие силы, мощи и крепости - тэнз 'род; племя; народность; фамилия; порода' /ненец./; шэнээ(н) 'сила' шэн/твн /агин. д./'очень; чрезвычайно; сверх' /бур./. При подобном сопоставлении очевидна справедливость мнения Ц.Б. Цыдендамбаева о лексико-семантической близости ненецкого апеллятива th'ona 'волк' и п.-мо. chinu=a 'волк' [Цыдендамбаев, 1972], выявляющая типологию консонантного чередования самодийского [t] и монгольских [ch/sh].

Исследование ЭИИ, заключенной в ЭГИ монгол, позволило выявить развитие концептуальной метафоры 'волк' до значения образа, имеющего мироустроительные функции в идеологии средневековых монголов. Племя собак/волков, возвысившись в среде кочевых племен Северной Азии в эпоху Средневековья, своей идеологией провозгласило установление мира путем пресечения межплеменных распрей и раздоров, установления жестко структурированной, иерархической власти какого-то одного племенного союза над остальными, выполняя тем самым высшую волю -волю небес или Бога-Тэнгри, заместителем которого на Земле и являлся тотем-собака/волк. Не исключена типология номинативных признаков, проявившаяся как в сознании поздних монголов, так и более древних сообществ (ср. этимологию этнонима чудь < t§ude/tsudi> русск. чудь, саам, cudde, которое отвечает приб.-фин. Биз^Б^е'волк' [см.: Шилов, 2002]).

При анализе ОК бык-прародитель выявилась лексико-семантическая тождественность именования быка в алтайских и самодийских языках (ср. буха 'бык'; 'самец' /монг./; бугу~бух,о~буху 'олень (вообще)' /ма./; пыка 'бык' /сельк./; пэ~пэге~пэгэ~пэце~пэцё~пек~пэн~пэцга~пэцгэ~пэцк 'лось'/сельк./). Изучение ДП выявило развитие семантики лексем, именующих быка/лося в самодийских языках, до ЛЕ, номинирующей месяц: морфема пэк- различима в предикатах пэкна{съ) 'быть ярко сияющим, ярко светящимся (о луне, месяце)' /ненец./, которая совпадает с морфемным пэк/пэкъ- ЛЕ пэцё 'лось' или пыка 'бык'. Подобное явление выявлено и в ДП лексем монгольских языков, когда синонимы апеллятива буха 'бык' - шар 'вол' /монг./, cap 'вол'; 'кастрированный бык'; шар/сар 'бык'; 'пороз'; /бур./ обнаружили идентичность семантики с апеллятивами cap 'луна'; 'месяц'; /монг./; hapa 'месяц'; 'луна' /бур./. Это позволило вычленить морфему cap- в качестве семы в

сравнительно-сопоставительном ряду шар, сарлаг, cap /монг./ /ненец./ саркта(съ) 'быть острым, торчащим, торчать' и проч. При сопоставлении семы cap- с монгольскими субстантивами cap/hap(a) 'луна'; 'месяц' выявляется совпадение понятий, выражающих способность X 'быть сияющим, ярко светящимся (о луне, месяце)', выявляя архетипическое начало 'рогатого светила', отличительным признаком которого является наличие рогов, породившего мифологему в МКМ номадизма о месяце/луне как порождающей субстанции. Заместителем этого светила на Земле, в мире людей, является прототипическое «рогатое» сильное существо как бык-пороз, оплодотворяющие качества которого очевидны и выявляются посредством сигнификата cap- 'протыкать'; 'прокалывать' ЛСП монгольских ЛЕ с ненецкими (ср. саргар 'выступающий, торчащий' /монг./ с сарада{сь) 'проткнуть'; 'проколоть' /ненец./).

Архисемой сопоставляемых ЛСП самодийских и монгольских языков является др.-тюрк. jar 'рассекать; расщеплять' развернутая в ЛЕ со значением 'протыкать'; 'проколоть'. При этом семантика др.-тюрк. ЛЕ в монгольских языках трансформировалась до значения атрибутивных шар/шара 'светлый'; 'рыжий' обнаруживая тем самым протозначение древнего образа быка как заместителя «ночного» светила-месяца - в МКМ номадизма, коррелирующего с архетипически релевантным образом быка в мировой мифологии. В ЯКМ монгольских языков выявилось наличие метонимического переноса как основного семантического процесса, обусловившего естественную связь лексически омонимичных именований месяца и быка, отражая историческое развитие языка. Данное согласуется с мнением В.В. Колесова о роли метонимического переноса, типичного для древнерусского языка, которое, в отличие от метафоры, было более регулярным и продуктивным, обнаруживая процесс постоянного распада первоначального семантического синкретизма слова, выраженного «многосмысленностью» слова [см.: Колесов, 1991], что приемлемо и в отношении истории развития монгольских языков.

В итоге, концептуальное поле ОК бык, как и в других ОК, где семантика имени концепта связана с отготемными названиями зоо- и орнитоморфного характера, состоит из двухвершинного ядра, где первая вершина выявляет сигнификат животной силы, мощи, связанной с понятием быка. Однако эта сила, приписываемая образу быка, заключалась в его рогах, небесной ипостасью которого являлся образ месяца в МКМ, обнаруживая солярность образа тотема-быка. Вторая вершина ОК обнаруживает номинативные признаки концептуальной семантики и репрезентирована ЭГИ - Вакаройский нерчинских тунгусов (< вакэр/вЗкар 'бык' /чуваш./) и Шарайд хори-бурят (< шар 'бык' /бур.; монг.; < чар 'бык' /тунг./ [см.: Титов, 1926]).

Коррелирует в плане общих сигнификативных признаков с ОК бык ОК медведь, проявляя семантическое поле понятия «клыкастых» тотемных первопредков как зверей хищных, сильных, с развитым умом (хоть и звериным) и интеллектом, логикой мышления, наблюдательностью и элементами стратегии, обнаруживаемые ими при охоте, преломленное в ЛСП ЯКМ монгольских и т.-ма. языков. Денотативный признак, отраженный в эвфемизмах типа «клыкастый», представляет собой своеобразный переломный этап смены идеологических парадигм понятия власти в сознании средневекового номада. Известно, что «XII век - век перелома, связанный с потерей психологической и этологической (поведенческой) доминанты»

[Гумилев, 2003:384], обусловленного началом распада коллективного сознания при возникающем приоритете личных интересов отдельной личности или «вождизма», нашедшее отражение в МКМ номадов. Репрезентирован ОК медведь этнонимным Баргут/Бархун, ряде т.-ма. генонимов.

Глава IV «Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт человек (настоящий)/чужой» посвящена анализу ОК человек, чужой (нелюдь), преломленных в ЭГИ хори-бурят (<кор [gor'] /сельк./ 'самец; жеребец'); Нироновский /Нероновский тунгусов (<пТ 'мужчина'; 'юноша' /ульч./; nari /орок./; n(í)ari /т.-ма./; ñejawT /нег./; папэ /ма./; nalma /ма. лит./; nai /нан./; nari /орок./; /чжурч./ nie-r-ma\ nirawl /эвенк./ [см.: Старостин, 1991: 203; 213]); экзониме никан /т.-ма./ ~ нелюдь /русс./; Бодонгууд/Бодонгутский хори-бурят (<Богдэйденг/Богдэденг /кет./).

Анализ этого ЛКК наиболее явно выявил роль концептуальной метонимии, которая, как и метафора, представляя собой способ семантической деривации, ассоциируется с данным предметом/классом объектов по смежности, сопредельности. Этот тезис согласуется с мнением В.В. Колесова и др. о характерных признаках метонимии в русском языке: метонимия типична для этапа устной речи древнерусского периода развития языка; отражает устойчивую смысловую связь между объективно существующими явлениями, но не между признаками номинации (как метафора, например); осуществляется контекстно; характеризуется множественностью типов [см.: Колесов, 1991:153; 2002:24; Некипелова, 2007:444]. Исходя из этого, представляется возможным определить первичность метонимической деривации в семантике ЭГИ, образующей новые понятийные смыслы в семантической структуре ОК.

Концептуальная метонимия формирует деривационные конструкции, входящие в поле ОК особым, «природным» образом, т.е. посредством натурморфного кода, где превалирует концептуальная метонимия именно в презентации ОК человек (настоящий), обнаруживая тем самым определенную ступень развития номадного сознания, как и языка в целом в аспекте его исторического развития. Подобное семантическое значение 'самец; муж, мужчина' имеется в княжеских титулах позднего периода монгольской империи, таких, как beil, beis, при языковом анализе которых выявляется др.-тюрк, корневое beje 'тело; личность; сам' [Старостин, 1991: 203; 240]20, имеющее широкое распространение во всех алтайских языках. Титулярное beil, beis имеет аналоги с т.-ма. словами, обозначающими князей разных степеней, как, например, бэ/лэ (ист.) 'великий князь; князь первой степени; князь третьей степени' /ма./; бэ/сэ, zycaj бэ/сэ (ист.) 'князь (следующий после бэ/лэ степени, т.е. второй и четвертой)' и т.д.

Помимо титулярной лексики в т.-ма. языках имеется значительное количество лексем с корневым бэ/-, передающие эволюционирование понятия бэрэчи 'мех (из осенней шкуры, с короткой шерстью)'; 'короткошерстый, редкошерстый, облинялый (о звере весной или осенью)' до обозначения бэ]цэлэн 'хороший охотник (мастер охоты на пушного зверя)' и даже (бэ/сэн) 'охотник'/ 'волк' /эвенк./. Поэтому обнаружившееся ЛСП с основой от бэ/у 'охотиться (на копытного зверя)' в т.-ма. языках демонстрирует существование не только терминологии охотничье-

30ср. с ср.-монг. beje; т-маньч. beje 'человек', нан. beje 'человек; сам' [Старостин, 1991:203; 240]

32

промыслового характера с этой основой, но и именование понятия должностного лица как, например, бэрэ (ист.) 'великий князь; князь первой степени; князь третьей степени'.

По-видимому, в основе сигнификативного признака обнаруживается понятие умения охотиться, что и отразилось в ряду ЛЕ, в том числе и обозначающих титулы средневековых князей, имевших распространение в домонгольский период истории Даурии. Развертывание семантики обусловило наличие ЛЕ, обозначающих и абстрактные понятия, социально высокое положение хорошего охотника, заслуженно пользующегося результатами своих личных умений, о чем свидетельствовует наличие предикатов как, например, бэрэчилэ 'оперяться'; 'важничать'; бэрэчинэ 'вырастать (о шерсти, перьях после линьки)'; 'опушаться (о звере)'; 'оперяться (о птице)', т.е. выражающих понятие заслуженного пользования своей высокой должностью человеком - «лучшим человеком», в силу своих и физических, и ментальных способностей, позволяющих иметь более высокое в материальном отношении положение в обществе.

Выявлено, что эта типология номинирования титульных рангов в монгольских языках имеет ярко выраженный метонимический характер и может быть подтверждена сопоставлениями, когда историческое гунж 'принцесса' имеет развернутый апеллятивный ряд обозначения женского начала в именовании животных: гуу(н) 'кобылица' и т.д. Таким образом, выстроенные Л СП ключевых лексем обнаружили и наличие когнитивной сферы. Когнитивная параметризация ОК способствует выявлению когнитивных признаков: понятие "настоящий человек" коррелирует, с одной стороны, с языковой семантикой лексем, выражающих понятие "хороший охотник" или "лучший человек", например, в т.-ма. языках и отраженное в титулярной лексике. Возникшее на базе этого сопоставления концептуальное значение ОК развито вплоть до сигнификата "хороший охотник-лучший человек-старшина, глава рода". Дополнительным сигнификатом выступает предикативное бэрэчилэ 'оперяться'; 'важничать'; бэрэчинэ 'вырастать (о шерсти, перьях после линыш)'; 'опушаться (о звере)'; 'оперяться (о птице)', формирующее понятие высокого статусного положения человека.

Важным сигнификативным признаком выступает возраст человека, определяемый как «цветущий» и приходящийся на время полного расцвета жизненных сил и энергии, сопоставимый с возрастом животного, «расцветающего» в возрасте трех лет, что и отразилось в сознательном выборе ЛЕ. Безусловным типичным сигнификативным признаком ОК человек является его определение как мужчины. Именно мужское начало, отраженное семантически и лексически в древней лексике титулярной лексики, обнаруживает истинное концептуальное значение человека как человека-мужчины, обладающего набором истинно мужских качеств -силы, мощи и способности к оплодотворению. Одна вершина проявляет наличие ЛСП в исследуемых языках, что позволяет определить наличие когнитивного слоя, которое с позиций ЯЗ совпадает с концептуальной метафорической презентацией титулярной лексики посредством апеллятивов, именующими животных определенного возраста.

Представленный выше лексический материал, послуживший основой апеллятивного характера для образования онимической лексики, обусловленный национально-культурной спецификой ЯКМ отдельного кочевого этноса, обнаруживает участие ряда типологически разных языков. Подобное явление

обнаружила В.И. Цинциус, исследуя наименование 'народ, народность' в т.-ма. языках: «... материалы, связанные с наименованиями для понятия народ, народность в т.-ма. языках, свидетельствуют о разнообразных исторических источниках происхождения этих слов и выходят далеко за пределы т.-ма. языковой сферы» [Цинциус, 1962: 48]. Примеры языковых соответствий титулярной терминологии социального устройства средневекового монгольского общества уэ государства позволяют выявить влияние конкретных этноязыковых самодийских элементов. Система монгольской титулярной лексики, сложившаяся и имеющая лексико-семантические параллели с тюркскими, т.-ма., самодийскими апеллятивами, отражает не только смешанный в языковом отношении этнический состав господствующей верхушки монгольской аристократии, но и бесспорный факт диахронных межъязыковых связей.

Вторая вершина ОК проявляет номинативные способности, будучи репрезентированной в наборе ЭГИ, из лексического ряда которых выбран только геноним Нироновский в качестве иллюстративного ономастического материала с развернутой ЭИИ и ЭКИ.

Ок чужой, в отличие от иных ОК, наиболее очевидно выявил факт диахронного ареально-языкового союза и обусловил транспонирование мифологического образа из одной этнической ЯКМ в другую. Оказалось очевидным, что репрезентированный ОК чужой экзонимным никан (-нелюдь /русск./- никан 'китаец; китайский' /т.-ма./) обнаруживает наличие древней центрально-азиатской мифологемы собака-громовник, распространенный в МКМ у ряда сибирских (и не только) этносов. Сравнительно-сопоставительный анализ корневой основы -кан с другими языками обусловил обращение к юкагирскому языку, где более близок реконструированный юкагирский корнеслов ко, кон или кан 'человек' [Курилов, 2003:48]. Анализируя лексемы современного тундренного юкагирского кодэ 'человек'; конмэ 'друг' (или в древности контэ) и факта наличия корней ко-/куо- в словах, выражающих и обозначающих мужское начало: койии 'самец утки, гуся'; куодъэду 'мальчик'; койдиэ 'старший брат'; куодъэлаамэ 'кобель'; куодьэдилэ 'оленье стадо, состоящее из одних самцов'; а также квриэл 'волк' [Курилов, 2003: 48-49], Г.Н. Курилов не без оснований полагает о лексико-семантическом сходстве слов-самоназваний коми, ханты, кеты, котты с возможной формой кан (ко, кон) 'человек'. Типологически сходными с этой формой могут оказаться, как и бурят-монгольское хун 'человек', так и селькупское кум/куп 'человек'.

Исходя из этого, нельзя однозначно исключить вероятность того, что под загадочными никанами или песиглавцами могли скрываться, прежде всего, юкагироязычные племена. Также возможно соотнести народ никан и с остяками, под которыми иногда подразумевают и кетоязычных енисейцев, в частности, в ониме Богдейденг (< Бодонгууд /бур./). Поэтому определить конкретно то или иное этноязыковое сообщество, именуемое никанами, представляется, по крайней мере, некорректным по той простой причине, что это могла быть неразличимая еще в синхронной интерпретации некая этническая общность, которая только с течением времени распалась на какие-то отдельные языковые племена и группы.

Исследователями отмечается наличие связей юкагирского языка с уральскими (финно-угро-самодийскими), привлекавших внимание таких исследователей, как X. Паасонен, Э.Леви, Б. Коллиндер, К. Боуда, И. Ангере, Е.А. Крейнович. А.П. Дульзон

констатирует, что «в результате этих исследований стало очевидным наличие в юкагирском языке значительного количества общностей в словаре и морфологических формантах, в особенности с самодийскими языками» [Дульзон, 1966:79]. Также отмечено, что имеются и алтайско-юкагирские параллели, которые, хоть и не в таком большом количестве, были выявлены Е.А. Крейновичем, который в итоге пришел к выводу о том, что «юкагирско-самодийские, и возможно, юкагирско-уральские языки сложились не на контактной почве, а носят черты более глубоких связей» [Крейнович, 1978: 241]. Предложенные параллели онимов позволяют предполагать, в свою очередь, вероятное древнее родство некоего сообщества, принадлежащего к палеоарктическому языку - юкагирскому с не менее древними общностями, относящимися к урало-самодийским языкам.

Примечательны выводы Г.Н. Курилова в плане выявленных ненецко-юкагирских, нганасанско-юкагирских лексических параллелей, свидетельствующих, по его мнению, о том, что «нганасанский и юкагирский языки имели родственные связи, но за тысячелетия самостоятельного развития родственные корневые элементы настолько обросли словообразовательными аффиксами, что часто обнаруживаются с трудом» [Курилов, 2003: 51]. Не исключено, что исследуемая территория явилась частью того древнего языкового союза, куда входили в свое время и юкагирский, и енисейские, и уральские языки.

Наше предположение обусловлено мнением историков бурятского языка, когда при исследовании исторического развития бурятского языка В.И. Рассадин не без оснований отметил актуальность вопроса поисков «тех аборигенных племен, которые могли вызвать такое сильное ослабление напряженности артикулирующих органов в бурятском языке. Этими племенами могли быть как кетоязычные, так и палеоазиатские племена» [Рассадин, 1982: 170]. В.И. Рассадин замечает, что ослабление захватило бурятские говоры очень давно, так как подобное явление прослеживается и в старобаргутском диалекте [там же].

В итоге предпринятого исследования ономастической репрезентации ОК как системы концептуальной сферы номадной ЯКМ выявляется чрезвычайно любопытное явление, когда большая часть из исследованных ЭГИ обнаружила самодийское языковое происхождение. Языковая верификация подтвердилась данными и нарицательной лексики, которая при сравнительно-сопоставительном анализе проявила наличие типологического сходства. Самодийский субстрат в лексическом фонде бурятского языка обнаружил себя как в системе терминов родства, так и разных грамматических классах лексики21.

В Главе V «Географическая картина мира» основное исследовательское внимание акцентировано на презентации и языковому анализу, как топонимов, так и МГТ, имеющей отношение к енисейским и самодийским языкам. Согласно А.К. Матвееву основными методами на синхронном уровне исследования субстратного топонима являются формантно-ареальный метод и фонетический метод - изучение звуковой структуры топонимов [Матвеев, 1964:132]. При поэтапном дискурсе топонимического мтериала одним из условий является частотность распространения топооснов, связанных с географической терминологией субстратных языков. Минимальным количеством семантического ряда в данной работе нами принято число топонимов от 60 единиц ГИС и выше. Для исследуемой территории типична

21См.: Приложения А, Б.

относительно высокая языковая сохранность топонимов, демонстрирующая факт их недавней освоенности русским и бурятским языками (со вт. пол. XVII в.). Согласно нормам «принимающих» языков субстратные топонимы оформлены аффиксальными приращениями этих языков: -иха 2\ -инск(ий/ая/ое); -ова; -ка; -ая/-ое/-ие /русск./; -тай/-той/-туй /бур./, имеющие в некоторых случаях вид -та/-то/-ту/-ты; -ча/-чи/-чу; -кта/-хта /эвенк./, где собственно эвенкийские топонимы распространены, в основном, по северной части Забайкалья. Это положение согласуется и с данными архивных документов ГАЗК, согласно которым к Урульгинской инородной управе были приписаны для сбора ясака среди других тунгусских родов «бродячие орочоны», численность которых по многим документам варьирует от 30 душ до 24 по разным годам [фф. 300; 1-о; 55].

Для иллюстрации наличия самодийских и кетских ГИС в диссертации представлен топонимический материал, иллюстрирующий наличие ряда субстратных формантов: самодийские гидронимические термины - ненецкое енд''~'(д) 'течение' (например, яха'енд " 'течение реки'); селькупское к,ы~кгэ 'река'; унжа 'ручей (вытекающий из болота)', а также терминированное ип$ 'речка, ручей', «превратившийся» в один из номенклатурных терминов, при помощи которого оформляются топонимы (< ЛЕ хвндий 'полый, пустой'; 'полость, пустое пространство, пустота'; хвндий тал 'обширная степь'; 'долина'; голым хвндий 'речная долина' с рядом производных дериватов /монг.; бур./, обнаруживающие по семантике понятие чего-то полого, пустотного, могут быть связаны семантически с гидронимическим термином селькупского языка).

Высокочастотно наличие субстратных терминов в структуре топонимов Забайкалья: ангу (-анга); -акко (-акка) 'старица, озеро; рот, устье реки'[см.: Беккер, 1970]. Наиболее частотным оказалось присутствие селькупского речного термина цы~цэ 'река', которое вошло в структуру как топоосновы, так и форманта в ГИС. На изучаемой территории этот термин «приобрел» вид формантных окончаний типа -кан (-ган)/-кен/-кон, считающихся «тунгусскими» по происхождению, анализ которых позволяет констатировать, что эти онимы являются, в основном, названиями притоков гораздо больших по своим размерам и протяженности речных объектов, составляя при этом своеобразный ансамбль названий, когда по названию основной реки номинируется приток. В итоге в региональной гидронимии присутствуют т.н. пары ГИС: Агуца - Агуцакан, Амазар - Амазаркан, Арбуя - Арбукан, Аца - Асакан, Байца - Байцакан, Горбица - Горбичикан, Дарасун-Дарасукан, Джила - Джилокан, Жиндо - Жиндокон, Жульжа - Жулъжакан, Зымка - Зымкикен, Зюлъзя - Зюльзикан, Калга - Калгукан, Нерча - Нерчуган, Усугли - Усугликен, Уишун - Ушмукан и т.д. Попутно отметим, что названия с формантом -кан (-ган)/-кен/-кон являются названиями притоков относительно крупных рек, однако с другой топоосновой: Ачикан, р., Бугыркан, р., Ильдикан Серный, р., Илъдикан, р., Ильдикан, руч. и т.д. Детально представлена этиология форманта -кан (-ган)/-кен/-кон, имеющего широкую распространенность в региональной топонимии и дающего основание полагать о субстратном происхождении формантного -кан—кэн, имеющего адстратный23

м Формант -иха может оказаться на деле формантом, имеющим отношении к термину ю совершенно иной языковой системы, нежели русская. Однако, не исключено, что некоторые из этих топонимов могут представлять собой и модель, образованную по принципу антропоним + -иха, что типично для норм русской топонимики.

Адстратное явление, как правило, отображает языковой процесс, когда древний термин, превратившийся со временем в аффикс, в последующем приобретает статус уже форманта.

характер, проявившегося как в т.-ма. -кан—кэн, так и в монгольских -хан/-хон/-хэн/-ген.

Другим формантом, имеющим относительно высокую частотную распространенность в региональных субстратных ГИС, является северно-самодийское енд"(д) 'течение' /ненец./, который входит в достаточное количество субстратных топонимов, что также определяет его онимическую верификацию. В региональной субстратной топонимии имеются примеры, в которых северно-самодийский термин енд"(д) 'течение' онимизирован в качестве топоосновы: Иенда, р., Ендэ, р., Ендыкен, п., Индяжина, р., Арында Кривая, л.<Ара-Енда Кривая, п., Герендак, тт., Прямая Рында, Эуханды, р. и проч., которых намного меньше, чем топонимов с субстратным формантом. Анализ показал, что наибольшее количество ГИС с формантным аффиксом -инда/-енда имеет ареальное распространение на территориях, пограничных с современной Монголией. Это, в основном, районы АБАО, т.е. те места, где компактно проживают агинская группа хори-бурят, а также районы Ононский, Кыринский и Акшинский. Не составили исключение, как видно из предыдущего ряда и восточные территории края - Чернышевский, Оловяннинский.

Определено участие селькупского термина унжа 'ручей (вытекающий из болота)' и вариативами уд24~удэ/од 'вода' в формировании т.н. забайкальских формантов типа -анда/-онда/-унда, подтверждаемое составителями словаря селькупского языка, которые считают термин unj 'речка, ручей' одним из номенклатурных терминов, при помощи которого оформляются топонимы. Некоторые из ГИС имеют в своей морфоструктуре анлаутные консонанты, которые сопоставимы с дезаффрикатизированными шипящими типа дж-/дз- «тунгусского» языка - с-/з-/ж-/ш-/т-: Зинда, Зинкуй, Жиндо, Синдуя, Суханды, Шанта, Шундуя, Шумунда, Шандо-Ундзр и проч. Произошли эти изменения под влиянием, возможно, бурятского языка, что и отмечал в свое время М.А. Кастрен [Титов, 1926:4-13].

Селькупское пыля 'ручей'; палъця/пальтя 'вязкая грязь'; порулъдо/поролъдя 'озеро (с истоком)', 'заводь', пом;а~пож;э 'чистое болото' оказалось возможным сопоставить с монгольским балчиг 'болото, трясина'; монгольским бамбалзуур 'трясина, зыбкое болото'; бурятским балшаг (зап.) 'грязь'; 'тина'; 'лужа'; балшагар (зап.) 'грязный, тинистый'; бурятским бамбалзуур 'зыбкий, топкий, тряский'; бамбалзуур намаг 'зыбкое болото'; 'трясина'. Возможно, что эти термины представляют собой видовые термины и сопоставимы с древнетюркским bel 'I поясница; II холм'; beltir 'скрещение дорог, перекресток; место слияния рек'. В монгольских языках термин бэлшэр - это 'место слияния рек; перекресток'. В тюркоязычной орографии термин бел-/бил- означает понятие 'седловина; широкий и низкий перевал в горах; сглаженная невысокая возвышенность' [см.: Молчанова, 1982]. Подобного рода явление, объясняемое трансферентным характером, проявляется в сложности определения однозначного языкового начала ГИС типа р. Биля, г. Левая Биля, п. Бильбичан, г. Былъчиха, ур. Луг Булуя, п. Булуй, д. Бальзой, оз. Бальзино, с. Балъзино, оз. Балъзинское, (из него вытекает р. Тура), р. Бальджиканка, д. Балъзир, д. Бальджа, р. Бальджа, хр. Балъжидский, хр. Онон-Бальджикан, р. Балъзир, р. Ниж. Балъзир, р. Быпыра, п. Болъджик и проч. Основа таких ГИС как

м Представляется вероятным происхождение названия р. Уда, от которого образовано название Улан-Удэ - столицы республики Бурятия - от именования водного потока в южно-самодийских языках.

лимноним Балъзшо может быть связана как с самодийским'палыр^пальтя 'вязкая грязь', так и с монгольским балчиг 'болото, трясина'.

Априори постулирован тезис о том, что иноязычная по своему происхождению лексика, вошедшая в топонимическую систему языка-победителя (в данном случае -бурятского и русского), отражает разные ряды корреляций, одним из которых является синхроническая корреляция, представляющая соотношение различных, но одновременных фактов субстратных языков. Особенно очевидно это при сопоставлении топонимических рядов разного языкового происхождения, например, селькупского и т.-ма.

Распространение МГТ в определенном ареале, поддержанное функционирующими топонимическими названиями, позволяет заявить о перспективности обследования языкового ареала. Подробно описаны примеры интерференции и трансференции в системе МГТ на примере гидронимических терминов н'ар/н'арръ' 'озеро' /сельк./, нуур 'озеро'/монг./; то/тор 'озеро' /сельк./ и тоором 'озерко; островок земли, покрытый солончаками' /бур. хорин. д./. Представленные примеры трансференции и интерференции на микротопонимическом материале отдельного региона обнаруживают перспективность определения изосем (сходное семантическое развитие), изолекс и изофонов. Подобного рода изыскания в области ареальной лингвистики в качестве одного из возможных подходов сравнительно-исторического языкознания способны выявить как связанные, так и конвергентные изоглоссы в региональной топонимии.

Помимо синхронической корреляции мы попытались обозначить и примеры диахронической корреляции, отражающей факт билингвизма автохтонного населения определенного региона в отдаленный исторический период и позволяющей выявить различные лексические варианты ГИС в региональной топонимии.

Еще одним МГТ, вошедшим органично в структуру оронимической терминологии монгольских языков из самодийских, можно считать термин тэл 'склон, спуск'; 'ложбина, котловина, впадина' /ненец./. В алтайских языках этому термину соответствуют эвенкийское таллома 'гладкое место'; маньчжурское тала 'равнина, поле, степь'; монгольское тал 'поле, степь, равнина, открытое пространство'; бурятское тала 'поле, степь, равнина, открытое пространство', которые органично стали топонимическими основами многочисленных топонимов: Тала, п., Талый, р., Топочи, р., Цунгурук-Тала, ур, Таламам, р., Талали, р., Талачи25, р. и проч.

Также представлены лексико-семантические параллели самодийских и алтайских МГТ: лабцёй 'плоская низменность; плоский'; лабта 'равнина, плоская низменность, низина'; лабтая, лабта 'равнина'/ненец./, лапака* 'яма, впадина' /эвенк, д./, лабдука-лабдуккай 'низкий'; ламду-ламдуй 'низкий' /сельк./ с регионализмом лапта «небольшое пастбищное угодье, окруженное тайгой или большими болотами» [см.: Элиасов, 1980:183], что свидетельствует о явлении конвергентного характера, как и терминов чял 'опушка леса' /сельк./, который идентичен терминам гит- 'затылок; загривок'; гребень горного хребта; плоская возвышенность; плоскогорье; пригорок' /монг./; шэлэ 'затылок; загривок', 'плоская возвышенность; плоскогорье; пригорок; холм' (например: шэлэ хода 'плоскогорье';

25 Топонимы не являются по языку бурятскими или монгольскими. Образованы, предположительно, от маньчжурского термина тала 'равнина, поле, степь'.

хадын шэлэ хутэл 'горный отрог; хребет' - Яблонова шэлэ Яблоновый хребет) /бур./. Отмечено наличие частотного ряда ГИС от этих терминов в региональной топонимии, в том числе и субстратной.

Таким образом, представленное количество субстратной топонимии, равно как и выявленные моменты типологического сходства в корпусе МГТ служат частотным эмпирическим материалом для гипотетической презентации типологии самодийских и монгольских языков. Субстратное языковое начало терминированной лексики монгольских языков позволяет определить Забайкалье как территорию диахронного ареально-языкового союза. Вероятность того, что самодийские языки «уступили место» монгольским языкам обусловлено во многом историко-политическими причинами прошлого средневековой Даурии. Интеграционные процессы, затронувшие и обусловившие соединение не только близкородственных родов и племен (соответственно их диалектов, наречий, говоров), но и иногда неродственных (в рамках современного языкознания) и повлияли на формирование новых этноязыковых сообществ.

Впервые о необходимости исследования на предмет кетоязычного субстрата в топонимии в местах компактного расселения бурят подчеркивал Ц.Б. Цыдендамбаев, отмечая типологию языковых черт енисейских языков с бурятским. Все эти моменты, по мнению Ц.Б. Цыдендамбаева, свидетельствуют о формировании древних субстратных топонимов в условиях языкового взаимодействия [Цыдендамбаев, 1976: 3-23]. Одной из таких работ, посвященных кетоязычной субстратной топонимике Циркумбайкалья, является статья С.А. Гурулева, где автором выделено несколько групп по признаку наличия кетских топоформантов в бассейне оз. Байкал [Гурулев, 1991:108-118].

Среди выделенных аринских гидронимических терминов -zet, -zat, - set, - sat < set Fluß 'вода/река' Г. Вернер описал существование и такого термина как -kul < kul 'Wasser' (вода), 'Fluß' (река) [Werner, 2002: 55]. Это дает, в свою очередь, основание сопоставить бурятское гол 'река; долина реки' с аринским «речным» термином -kul < kul 'Wasser' (вода), 'Fluß' (река). В топонимии региона отмечено поистине огромное количество гидронимов типа Кулинда/Кулиндокан, большую часть которых следует относить, по-видимому, не только к т.-ма. названиям, которые обычно семантизируют как «змеиная» (река) от кули 'змея' /эвенк./, однако, прежде всего, к кетоязычному субстрату.

В системе субстратных ГИС Восточного Забайкалья, которые по лексико-семантическому «облику» предполагают кетоязычное начало, нами выделено более 300 единиц. Также следует отметить, что на территории региона при анализе обнаружилось более частотное количество названий, основу которых возможно сопоставить с гидронимическим термином т.н. пумпокольской группы кетов - томъ или то:м [Дульзон, 1962: 4-6]. Этот термин обнаруживает лексическое сходство с селькупским терминированным тэм 'протока', который и стал топонимической основой порядка более 300 топонимов в региональной субстратной , где в качестве исходного МГТ может быть именно термин тэм или том (тым). На территории, например, Агинского района термин тым, где проживает бурятское население, «приобрел» вид имен типа дам-: п. Дамай, ур. Дамэ, п. УрдаДамай, а также в зым-, от которого образованы следующие названия: р. Зымка, п. Зымка, п. Зымкикен и проч., обнаруживая влияние монгольских языков на субстратное название. Это проявилось,

прежде всего, в ослаблении инициального т- в д-, как, к примеру, в названии Дума-Гол от исходного Тым-Гол, представляющее собой пример плеоназма, которое распространено на территориях с субстратными топонимами, образованными посредством отгидронимических терминов.

Следует также отметить произошедшую смену гласной -о- в кетских томь или том посредством селькупского тэм в гласные -у-/-ы-/-а-/-и- региональных топонимов. Полагаем, что это явление расподобления исходного -в- в данный звукоряд может быть обусловлено возможным влиянием монгольских языков.. Любопытно проявление анлаутных консонантов з-/ц-/с- (ср. Зымка, Цинкарал, Цембшка, Самого-Нур, р. Сумдина, п. Симуча, оз. Соном-Нор), представляющих собой гидронимические названия от термина сым 'река'. В бассейне р. Нерча наблюдаются названия р. Шимтыпкикен, р. Прав. Шимтылкыкен, р. Лев. Шгштылкыкен в составе которых инициальная ш- < дж- может представлять собой пример освоенности субстрата «тунгусским» или, что более вероятно, монгольскими языками.

М.А. Кастрен считал, что тунгусские аффрикаты дж-//дз- под влиянием бурятского языка дезаффрикатизировались в ц- [Титов, 1926: 4-13]. Именно этим явлением и возможно объяснить наличие анлаутных согласных с- иг-, з- в названиях типа Центыри, Цинкарал, Синдуя - Зинкуй< Джинкуй или бурятские названия Зэмхэ (.Зымка)< сым /сельк./. Явление дезаффрикатизации в бурятском, в свою очередь, могло произойти под влиянием каких-то из енисееязычных племен, под которыми подразумеваем котгов, ассанов, пумпоколов и аринцев, что обусловлено фактом диахронных контактных связей конвергентного характера.

Отмеченное Б.А.Серебренниковым такое фонетическое явление в самодийских и обско-угорских языках конвергентного характера, как «сильное увеличение удельного веса спирантов, которое осуществлялось за счет превращения в спиранты некоторых древних смычных аффрикат», обусловившего переход к в й (-/_) в некоторых диалектах языков манси, ханты и в тундровом диалекте ненецкого языка [Серебренников, 1965:283], может иметь, на наш взгляд, типологическое сходство с бурятским спирантом ш, часто встречающимся в словах звукоподражательного26 характера.

В. И. Рассадин пишет, что в свое время Б.Я. Владимирцовым была убедительно доказана природа происхождения аффрикат в монгольских языках на широком алтаистическом материале, с привлечением как тюркских, так и т.-ма. языковых примеров. Поэтому, опираясь на результаты изученного состояния развития т.-ма. языков, В.И. Рассадин в отношении бурятского языка отмечает, что «аффрикаты с и 3 связаны своим происхождением со смычными согласными т ад, напоминая этим монгольские языки, в которых исторические смычные Г и с/, оказавшись в позиции перед г, развились в шипящие аффрикаты си/, которые, в свою очередь, перед широкими гласными дали в халхаском, калмыцком и бурятском языках свистящие рефлексы» [Рассадин, 1982:144-145].

В.И. Рассадин отмечает, что «5 как будто бы не был характерен для монгольских языков, хотя при этом почти во всех современных монгольских языках, во всяком случае, в халха-монгольском, бурятском и калмыцком, довольно заметная группа слов содержит в анлауте звук и, причем усомниться в его исконности нет оснований, т.к. это междометия, образные и звукоподражательные слова» [Рассадин, ] 982:86].

В историческом развитии бурятского языка на определенном этапе возникшая тенденция ослабления артикуляции повлекла за собой перестройку системы консонантизма (и не только) в бурятском языке [см.: Рассадин, 1982]. Процесс спирантизации исконных общемонгольских шипящих аффрикатов с и / в звуки ¿, ¿, 2 в бурятском [на месте с развились с, ш, ц и V, а на месте / - з, ж, дз, дж, j а сЦ [Рассадин, 1982:133] обусловлен тем, что «прежде в монгольских языках, перед тем как перейти в аффрикаты, звуки с1 и ? побывали в позиции перед /, где получили палатализацию, а затем среднеязычную артикуляцию, благодаря чему и смогли в дальнейшем развиться в шипящие аффрикаты у и е...» [Рассадин, 1982:142].

Сходное явление отмечается Б.А. Серебренниковым в самодийских и обско-угорских языках - превращение спиранта л- во взрывной согласный I из древнего уральского 5 [см.: Серебренников, 1965:281]. Б.А. Серебренников пишет, что «превращение 1в/в самодийских языках совершилось, по-видимому, очень давно, еще в тот период, когда самодийские племена находились в области Саян», о чем убедительно свидетельствуют данные камасинского языка, где также имел место переход древнего £ в г [Серебренников, 1965: 282].

Итак, отмечаемые Б.А. Серебренниковым и В.И. Рассадиным процессы исторического развития фонетики самодийских и бурятского языка, в частности, могут иметь, на наш взгляд, определенную степень типологического сходства. Это, в свою очередь, объяснимо взаимовлиянием конвергентного характера, позволяющее склониться к определению исследуемой территории как части зоны диахронного контактирования этих языков.

В число гидронимической терминологии субстратного происхождения и связанной, на наш взгляд, с древними енисейцами, входят термины сес 'река', распространенного, по мнению А.П. Дульзона, « у всех сымских и инбатских кетов» и имеющее вариативы с 'ес/с 'ее '/ш 'еш'; термин улъ, отмечаемый А.П. Дульзоном как общее название реки у ассанов, «которое, в зависимости от контекста, могло также иметь значение 'вода', подобно слову су во многих тюркских языках. Слово улъ в значении 'вода' употреблялось во в с е х кетских27 языках, за исключением имбатского наречия, в котором наряду с этой формой встречается вариант ур, и аринского, в котором употреблялось исключительно куль. По-видимому, улъ употреблялось в значении 'река' иногда и в других кетских языках (кроме ассанского). Об этом свидетельствуют топонимы, в которые входят уль или куль со значением 'река', встречающиеся в местах плотного залегания неассанских кетских топонимов» [Дульзон, 1962: 8].

А.П. Дульзон отмечает наличие названий рек на -ур, составляющего «равномерно плотный ареал на тунгусской территории юга Сибири вплоть до нижнего Амура, например: Ур, Амур, Аур, Даур и др.», к которым «на западе к этому ареалу примыкают непосредственно кетские и ассанские названия рек на -ур, -уль» [Дульзон, 1970:96]. В связи с этим наблюдением А.П. Дульзон ставит вопрос о наличии возможного тождества тунгусского ур-ми 'мочить' с кетскими ур, уль 'вода' [там же]. Опираясь на мнение А.П. Дульзона о том, что «через тюркские языки уль может быть передано в двух вариантах: Ш или ул, в зависимости от характера основы первого слова...» [Дульзон, 1962: 8-9], мы полагаем возможным выделить и термин

27 Имеющиеся в современном сибиреведении исследования по языкам народов Сибири позволяют оперировать уже термином енисейские языки, в число которых входит и кетский язык.

41

у ль/у л в составе субстратных топонимов Забайкалья. Возможно, что именно посредством тюркского этноязыкового субстрата обусловлена частотность и ареал распространения этих МГТ. От этого гидронимического термина в региональной субстратной топонимии образовано гораздо большее количество названий по сравнению с термином ур и составляет в общей сложности более 400 микротопонимических единиц. Анализ ареального распространения термина уль/ул показал, что наибольшую плотность распространения имеют топонимы с корневым или формантным у ль в центральных и юго-восточных, юго-западных районах Забайкалья.

А.П. Дульзон, ссылаясь на материалы Г.Ф. Миллера, Ю.Клапрота, П.С. Палласа отмечает, что у коттов 'река; ручей' передавалась термином шет/шет' [Дульзон, 1962:4], которое, на наш взгляд, в региональной топонимии могло сохраниться в виде конечного формантного -ши/-чи: Буричи, Дагачи, Исташи, Итыкитчи, Кавыкучи, Кусочи, Магдагачи, Мукдагачи, Талачи, Тумачи, и т.д., которые первоначальной лексической формой могли иметь форму типа Исташет, Укшет, Тымшет и т.д. Подобные топонимы являются на деле плеоназмами, имеющие распространение на территориях с билингвальным населением. Поэтому топонимы как р. Исташи, п. Сигачи, г. Сигачи, р. Сивачи, п. Сиеачи, д. Сивачи (исчез.), руч. Прямые Сивачи, р. Сивачи, п. Симучи, р. Тумочикан и проч. можно отнести к субстратным, выделив в них финальное коттское шет/шет' 'река; ручей'. Описано суперстратное влияние современных русского и бурятского языков на исходную субстратную основу на примере переосмысленных ГИС.

А.П. Дульзон выделяет у аринской группы именование реки в форме сет и cam [С.8]. На изучаемой территории под влиянием «тунгусского» языка анлаутное с-«приобрело» различные консонантные вариации. Например, мы склонны относить к названиям, этимологизируемым из енисейских языков, следующие топонимы с инициальным ж-/дж-/дз-/з-/ч-/ш-: д. Жетково, с. Жетковский Рудник, руч. Жидка, с. Жидка, п. Мал. Джида, д. Джида, р. Джида, п. Мал. Дзалай, ур. Дзалай, п. Заселатуй, п. Загдачей, п. Чистая, п. Шестой, п. Шестачиха, п. Шестаков Лог\ п. Саженка, п. Жигалиха, п. Диткина, п. Мал. Дегтянка, оз. Жидовка, р. Чичатка, п. Жидкоуча, р. Жидкоуча и т.д. При этом необходимо учитывать лексико-семантическую близость гидронимических терминов котгского шет/шет' 'река; ручей' с аринским сет/сат, что исключает однозначное соотнесение ГИС типа Жетково, с коттскими или только с аринскими названиями. Любопытно, что А.П. Дульзон сопоставляет кетское сет с монгольским сэдэс 'приток, рукав реки', употребляемое в восточной Бурятии и северной Халхе, ссылаясь на материалы В.А. Казакевича [Дульзон, 1962: 8].

Также следует отметить, что в региональной топонимии аринское сет могло измениться до форм дет или dec, употребляющихся в форме самостоятельных названий: р. Дес, р. Дусалей, р. Бол. Чичатка, р. Мал. Чичатка, р. Чичатка, с. Дешулан; п. Дет-Кундуй, д. Тут-Халтуй, п. Тот-Кундуй, р. Тут-Халтуй и проч. Эти ГИС состоят из основного термина dec, перешедшего в основы деш-/чич-/дет-/тот-/тут-, что могло произойти под влиянием каких-то из т.-ма. языков и монгольских, особенно на территории Ононского района, где и отмечены топонимы с формой тот-и тут-. Произошедшая дезаффрикатизация гидронимических терминов в монгольских языках, например, когда конечное -с перешло в -т (ср. дес<дет<тот<тут) указывает на последующее освоение этих топонимов уже

русским языком, на базе которого и появились названия, где одним из составных элементов является непонятное тот- или тут-.

Подобное явление отмечено и А.П. Дульзоном, выявившим вариации суперстратных топонимов на почве русского языка - т'ет, д'ет, mam, дат, тот, дот как производные от исходного пумпокольского тет 'река', изменившегося в тюркских языках до вариантов дет (дат), mam, дат, тот, дот [Дульзон, 1962: 9]. Подобных топонимов, где основа представляет собой кетское именование реки тет 'река', но измененных в дет/тот/тут в региональной топонимии много, в пределах 100-150 единиц. Это названия: п. Тот-Кундуй, п. Тутхалтуй, п. Тотхалтуй, д. Тут-Халтуй, р. Гут-Халтуй, г. Тут-Халтуй, р. Тутхулта, г. Тотхерота, п. Тотхолтуй, п. Тутхул и проч., распространенные, в основном, по юго-восточным и южным районам Забайкалья, особенно в бассейне р. Онон.

Наибольшее число субстратных топонимов с уль отмечено нами в Улетовском районе, иллюстрирующее достаточно высокую степень самостоятельного употребления этих терминов в виде топонима, учитывая при этом естественное их субстратное начало, которое под влиянием суперстратных явлений приняло следующий «облик»: оз. Улово, р. Уляр, руч. Ульба, р. Улинтуй, п. Улир, р. Улукан, д. Улача и т.д. Как видно, форманты представляют собой -во /русск./, -ба/-бу /самод./, -туй /бур./, -кан; -ча /эвенк./, иллюстрируя таким образом, время и язык, посредством которого этот топоним «дошел» до настоящего времени. А.П. Дульзон, к примеру, на территории Западной Сибири отметил редкое употребление термина улъ/ул в самостоятельном употреблении, тогда как в топонимии Забайкалья нами отмечено обратное явление. Также описаны примеры синхронических коррелятов субстратного уль в т.-ма. и монгольских языках.

В свое время М.Н. Мельхеевым при изучении топонимии Прибайкальского региона было выделено более трех десятков кетоязычных, около пяти десятков самодийских, более семи десятсков тюркоязычных, а также, около трех десятков названий с ираноязычными субстратными элементами [Мельхеев, 1969]. В свою очередь, Ц.Б. Цыдендамбаев, выражая полное согласие с этимологией субстратных топонимов, предложенных М.Н. Мельхеевым, дополняет, ссылаясь на работы Г.Н. Румянцева, что контакты самодийцев, протобурят и эвенков в окрестностях Байкала случились «в доскотоводческий период их жизни, т.е. приблизительно во II тыс. до н.э.» [Цыдендамбаев, 1976: 6-7].

В аспекте сравнительно-исторического изучения системы словообразования бурятского языка считается, что бурятский язык, как и все остальные монгольские языки, испытал естественное влияние родственных и неродственных языков, из которых наименее изучены взаимоотношения монгольских и т.-ма. [Рассадин, 2008:161-163]28. Однако менее всего исследованы языковые контакты самодийских и монгольских языков. В отношении этого вопроса одним из первых обратил внимание на необходимость изучения этих связей Г.Н. Румянцев [Румянцев, 1960], исследуя вопросы этногенеза хори-бурят. В той или иной степени этот аспект был освещен в работах М.Н. Мельхеева [Мельхеев, 1969], посвященных топонимике Циркумбайкалья.

28~

I ем не менее, определенную степень освещенности эти вопросы получили в работах многих монголоведов, прежде всего в трудах Г.Д. Санжеева, Ц.Б. Цыдендамбаева, И.Д. Бураева, С.Б. Будаева, В.И. Рассадина, Г.Н. Чимитдоржиевой.

В результате изучения проприальной лексики и определенного числа нарицательной при сравнительно-сопоставительном анализе самодийских и монгольских языков выявлены некоторые общие и типологически сходные явления. При исследовании исторического развития якутского языка H.H. Широбокова отмечает сходство развития сибилянтов угорского и самодийских языков с якутскими изменениями спирантов [Широбокова, 2001: 108], выделяя два ареала развития сибилянтов, один из которых объединяет угорские, самодийские и пумпокольский диалект т.-ма. языков, другой - якутский и бурятский языки, имеющие типологически схожие черты. Однако при этом ставится под сомнение сближение выделяемых ареалов, прежде всего по причине огромного хронологического разрыва в датировке исторических процессов развития этих языковых ареалов, не исключая, однако, определение территории Прибайкалья как именно этой контактной зоной [см.: Широбокова, 2001: 106-109].

В.И. Рассадин в результате изучения временной стратификации тюрко-монгольских контактов пришел к выводу, что заимствованная лексика монгольских языков отражает разные периоды языковых контактов, а также «разнообразные контакты и взаимоотношения между тюркскими и монгольскими этническими группами в разных ареалах Центральной Азии...» [Рассадин, 2007: 30-34]. Это мнение подтверждается исследованным состоянием монгольской этнонимии, которое позволяет считать тюркоязычное семантическое значение определенного ряда онимов результатом контактных явлений древних сообществ Циркумбайкалья, включая, в первую очередь, Забайкалье.

В итоге, изложенные мнения тюркологов и монголоведов выявляют наличие проблемного поля, которое сводится к определению тех языков или языка, под влиянием которых/которого могли развиться моменты исторического развития как монгольского и бурятского, так и тюркских языков, якутского, в частности. Подобная типология была отмечена и М.А. Кастреном в звуковой стороне «тунгусского» языка, в котором под влиянием бурятского языка слитное сочетание согласных (аффрикаты [дж]) [§ 5] перешло в [дз]; аффриката [ч (т+ш)] перешла в [ц (т+с)]: (например, Талача—>Талаца—>Тальцы) [Титов, 1926: 4-13]. Известно, что из т.-ма. языковой семьи, прежде всего, эвенкийский и эвенский языки характеризуются как сибилянтно-спирантные, сближаясь по этому признаку с бурятским из монгольских языков, тогда как преобладающее большинство других алтайских языков являются сибилянтными [Цинциус, 1973:103]. В.И. Цинциус склонна объяснять явление спирантизации ареальным характером контактирования этих языков внутри алтайской языковой общности, которое «захватывает огромные пространства Сибири - бассейны рек, впадающих в Северный Ледовитый океан (Енисей в низовьях Оленек, Лена, Яна, Индигирка, Колыма) и в Охотское море, а также район Забайкалья29» [Цинциус, 1973: 105].

Ценными для данного исследования являются основные выводы и положения работы, посвященной самодийско-т.-ма. лексическим связям, где обнаруживаются параллели (более 300 ед.) контактного происхождения [см.: Аникин, Хелимский, 2007], имевшие место в эпоху, предшествовавшую распаду самодийских и т.-ма. языков. Этот этап определен авторами как период до рубежа н.э., о чем, по мнению

25Разрядка - наша.

Е.А. Хелимского, свидетельствует этимологическая общность ряда элементов базисной лексики.

Таким образом, справедливость мнений тюркологов и монголоведов о роли внешнего влияния каких-то языков в области ослабления напряженности артикулирующих органов в монгольском и якутском языках, в частности, очевидна. Этими внешними языками, определяемыми как «какие-то» из т.-ма. языков могли оказаться, в первую очередь, палеоазиатские, прежде всего, юкагирский язык. Об этом свидетельствует наличие юкагирских по языковому происхождению ЭГИ исторической Даурии. Экзонимное никан, генонимы тунгусов Някугир и Никогир, как и этноним-экзоним ламуты, обнаруживая в этимоне самоназвание юкагиров кан 'человек', позволяют связать автохтонное население Даурии с древними палеоазиатами, не исключая и кетоязычные племена, известные по китайским источникам как си-жэнь 'западный человек'.

С последним онимом связан также и китайский экзоним юанъ-жун, которым именовали «песиглавцев» Северной Тартарии или «собачьеголовый народ» государства Гоу-Го по китайским документам, о котором повествуют сведения иностранных путешественников. В более позднее время с этими этнонимами связан этноним ламуты от юкагирского лаама 'собака' [Курилов, 2003: 49], что также иллюстрирует обоснованность нашего сопоставления какого-то населения с «собачьеголовым» народом-никанами. Любопытно, что впоследствии этноним ламут мог «остаться» в виде генонимных названий нерчинских тунгусов - Намятский и Намясинский, что позволяет, в свою очередь, выделить общую основу лам-/нам-, обнаруживающую чередование согласных к||л. В.И. Рассадин заметил, что подобное редкое консонантное чередование наблюдается не только внутри бурятских говоров, но и среди монгольских языков, представляя собой древнемонгольский период развития языков [Рассадин, 1982: 92].

Юкагирская праоснова подтверждается еще и тем, что существующие дискуссии по поводу принадлежности юкагирского языка к уральским или к палеоазиатским языкам не закончены, что и обусловило определение многих ЭГИ как самодийских, тогда как не исключается факт их более древнего происхождения. Имеющиеся исследования по юкагирскому языку позволяют считать этот язык одним из самых древних или палеоарктических языков, давших начало многим другим. Во всяком случае, исследователи юкагирского языка склоняются к гипотезе генетического родства юкагирско-уральских языков, отмечая наличие лексических совпадений на уровне древних корней юкагирского и нганасанского, юкагирского и ненецкого [Крейнович, 1978; Николаева, 1992; Курилов, 2003: 45-54].

Косвенным образом дополняет нашу гипотезу о наличии ареального языкового союза, в структуре которого не последнюю роль играли уральские языки, наблюдение о связи уральских языков с юкагирским, высказанное П.Хайду. Справедливо указывая на соотнесение юкагирского языка с т.н. палеоазиатскими языками, основанного на географическом, нежели на генеалогическом принципе классификации, П.Хайду считает, что юкагирский «представляет собой реликт какого-то древнего субарктического языка, но возможно и то, что он близок к уральским языкам...» [Хайду, 1985: 167]. Юкагирско-уральские параллели прослеживаются, согласно П.Хайду, как в лексике, так и в синтаксических конструкциях, причем число лексических и морфологических параллелей

оказывается огромным. Заведомо обрекая на неудачу попытки реконструкции языковых явлений более чем 8-10 тысячелетней давности методами современной компаративистики, П. Хайду предлагает объяснить наличие этих сходств и параллелей наличием ареально-языкового союза, способствовавшего конвергентному развитию языков, что и наблюдается на примере бурятско-селькупских лексических параллелей. Данное, в свою очередь, подтверждает обоснованность изучения на более глубоком уровне языковых связей и контактов монгольских и самодийских языков, высказанное в разное время исследователями-монголоведами [см.: Г.Н. Румянцев, М. Н. Мельхеев, Ц.Б. Цыдендамбаев, В.И. Рассадин, И.Д. Бураев, Б.Ж. Будаев]; подтверждается вывод о влиянии кетоязычных или палеоазиатских племен и их языков на историческое сложение фонетики бурятского языка, выразившееся, в частности, в кетоязычном и юкагироязычном языковом происхождении ряда ЭГИ, а также в этиологии мифологических воззрений, отраженных в традиционной культуре современных хори-бурят; отмечаемые как отечественными, так и зарубежными исследователями типологически сходные явления в алтайских языках [см.: Г.Н. Румянцев, H.A. Баскаков, Б. А. Серебренников, Е.И. Убрятова, В.И. Рассадин, H.H. Широбокова и др.] с таковыми самодийских [см.: Н.М. Терещенко, Е.А. Хелимский, В.В. Быконя и др.], что позволяет определить исследуемую территорию как зону диахронного ареально-языкового союза, в сложении которой приняли участие наряду с алтайскими какие-то из уральских языков.

Именно наличие диахронного ареально-языкового союза, результатом которых и явились эти связи и параллели, подтверждает правоту Ф.И. Видемана, М.А. Кастрена и их последователей об «азиатской» прародине уральских народов и языков. Этой территорией, или, вероятнее, ее частью, и могла быть исследуемая территория, в пределах которой в историческом прошлом обитали племена, связанные с поздними монголами, тунгусами, инородцами-бурятами, якутами и рядом т.-ма. народностей как в этногенетическом, так и в языковом отношении.

В Заключении представлены основные выводы работы, позволяющие представить результаты исследования в двух аспектах: а) в плане установления логико-системных концептуальных связей в системе ЭГИ, что опосредует наличие выносимого на защиту положения о номадной концептосфере; б) в плане подтверждения гипотезы о наличии урало-алтайских языковых связей, определяемых как существование диахронного ареально-языкового союза, совпадающего территориально с Восточным Забайкальем.

Во-первых, исследование обнаружило возможность выделения концептуально-логических уровней или концептосферы, репрезентированной сводом монгольских ЭГИ эпохи средневековой исторической Даурии. Полученные результаты анализа концептуальной семантики языковых фактов типологически неродственных языков, привлеченные из самодийских и алтайских словарных фондов, позволяют утверждать, что в языковой системе (прежде всего - в проприальной лексике), рассматриваемой в диахронии, обнаруживается гносеологическая система, синхронная эпохе архаики и мифотворчества.

Во-вторых, концептуальный подход к анализу ЭГИ с привлечением апеллятивной лексики типологически неродственных языков способствовал обоснованию гипотетического наличия диахронно-ареального союза в пределах исследуемой территории. Результаты сопоставительного и типологического

исследования нарицательной лексики, прежде всего, МГТ, имеющей конвергентный характер, позволяют сделать вывод о некоторых типологически сходных явлениях в языках, относящихся к разным языковым семьям.

Полнота изложения материалов диссертации в работах, опубликованных автором. Основное содержание диссертационной работы отражено в 45 работах, общим объемом более 40,00 п.л. (авторских - 39,5 п.л.).

В изданиях, рекомендованных ВАК РФ: 1. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимия самодийского происхождения в системе географических названий Восточного Забайкалья // Вестник Читинского государственного университета. - 2008. - № 6 (51). -С. 83 - 89 /7с./ 0, б п.л.; 2. Жамсаранова, Р.Г. Этноязыковая принадлежность генонима «забайкальский хамниган» // Вестник Читинского государственного университета. -

2009. - №2 (53). - С. 155 - 161 /11с./ 0, 6 п.л.; 3. Жамсаранова, Р.Г. Типологический анализ бурятско-селькупской терминологии родства // Вестник Томского государственного университета. - 2009. - № 324. - С. 22 - 25 /4 е./ 0,3 п.л.; 4. Жамсаранова, Р.Г. Языковые корреляции в региональной субстратной топонимии как факт диахронного межъязыкового взаимодействия // Гуманитарный вектор. -

2010. - №2 (22). - С. 207-211 /5 е./ 0,4 п.л.; 5. Жамсаранова, Р.Г. Концептосфера монгольской этнонимии // Вестник Томского государственного педагогического университета. - 2010. - Вып. 7 (97). - С. 122 - 128 /8 е./ 0, 6 пл.; 6. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимия Даурии в аспекте диахронного контактирования этносов // Вестник Читинского государственного университета. - 2010. - №10 (67). - С.29 - 34 /5 е./ 0, 4 п.л.; 7. Жамсаранова, Р.Г. Генонимы тунгусов и инородцев-бурят тюркского языкового происхождения (на материале ревизских описей XVIII-XIX вв.) // Сибирский филологический журнал. - 2011. -№ 1. - С. 142 - 150/9 е./ 0,7 п. л.; 8. Жамсаранова, Р.Г. Явления конвергенции и трансференции в лексике бурятского и селькупского языков // Вестник Томского государственного педагогического университета. - 2011. - Вып. 3 (105). - С. 140 -147 /8с./ 0, 6 п.л.; 9. Жамсаранова, Р.Г. Концепт «лес/лесной» в этнонимии исторической Даурии // Вестник Томского государственного университета. - 2011. - № 348. - С. 19 - 24 /5 е./ 0,2 п.л.; 10. Жамсаранова, Р.Г. О генониме тунгусов Дулигарский/Дулигатский // Вестник Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова. - 2011. - № 1. - С. 123 - 129 /9 е./ 0,7 п.л. В монографических изданиях: 11. Жамсаранова, Р.Г. Топонимия Восточного Забайкалья (монография) / Р.Г. Жамсаранова, JI.B. Шулунова. - Чита: ЗабГПУ, 2003. -128 с. / авт. 104 стрУ 4,8 пл.; 12. Жамсаранова, Р.Г. Топонимическая картина Восточного Забайкалья (коллективная монография) / Языковая культура Восточного Забайкалья / Д.Б. Сундуева, С.Е. Баянова, JI.M. Любимова, Е.А. Валикова, Р.Г. Жамсаранова. -Чита, 2007. - 135 с. - /авт. 36 стр./ 1, 5 п.л.; 13. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимы и генонимы хори-бурят: лингво-историческое исследование (монография). - Чита: РИК ЧитГУ, 2009. - 228 с. / 9, 9 п.л. В статьях, опубликованных в других научных изданиях: 14. Жамсаранова, Р.Г. Субстратные топонимы Восточного Забайкалья. -Этнокультурное образование: Материалы IV Междунар. симп. T.III - Улан-Удэ: ИПК ВСГАКИ, 2003. - С. 111 - 115 /11 е./ 0,5 п.л; 15. Жамсаранова, Р.Г. Примеры деэтимологизации топонимических названий Забайкалья // Материалы П Междунар. науч. конф. «Слово, высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах» - Челябинск, 2003. - С. 328 - 331 /4с./ 0,12 п.л; 16. Жамсаранова, Р.Г. Принципы номинации в топонимии Восточного Забайкалья // Язык образования и

образование языка: Материалы III Всерос. науч. конф. с междунар. участием - Вел. Новгород, 2003. - С. 50 - 51 /2 е./ 0,1 пл.; 17. Жамсаранова, Р.Г. Народы Забайкалья: межъязыковое, межкультурное взаимовлияние (диахронный аспект) // Народы Забайкалья: межкультурный диалог: Материалы науч.-практ. конф. Т.П. - Чита: ЗабГГПУ, 2004. - С. 25 - 30 /6 е./ 0,25 пл.; 18. Жамсаранова, Р.Г. Лингвистические аспекты в исследовании ментального пространства личности (на примере топонимии Восточного Забайкалья) // Ментальное пространство личности: Материалы межрегион, науч. конф. - Чита: ЗабГПУ, 2004. - С. 70 - 73 /4 е./ 0,18 пл.; 19. Жамсаранова, Р.Г. Об основных этнонимах бурят // История языка - история народа: Сб. науч. ст. - Чита: ЗабГПУ, 2004. - С. 97 - 101 /5 е./ 0,24 пл.; 20. Жамсаранова, Р.Г. Интерпретация этнонимических названий бурят в свете последних топонимических исследований // Сб. тезисов «Тюрко-монгольские встречи: диалог культур». - Улан-Удэ, 2004. - С. 49 - 55 /7 е./ 0,32 пл.; 21. Жамсаранова, Р.Г. Научное наследие Б.О.Долгих в региональных лингвистических исследованиях //Материалы Междунар. науч.- практ. конф., посвящ. 100-летию со дня рождения Б.О. Долгих, 70-летию Красноярского края и Междунар. 10-летию коренных народов мира «Этносы Сибири». - 4.1. - Красноярск, 2004. - С. 65 - 68 /4 е./ 0,18 пл.; 22. Жамсаранова, Р.Г. К проблеме этимологизации некоторых имен собственных забайкальских «инородцев» XVII - XVHI вв. (на материале «ревизских сказок» ГАЧО) // Материалы IV Всерос. науч.-практ. конф. «Кулагинские чтения». 4.II. -Чита, 2004. - С. 25 - 30 /7 е./ 0,32 пл.; 23. Жамсаранова, Р.Г. Географические родовые термины тюркского происхождения в топонимии Восточного Забайкалья (тезисы) // Языковая концепция регионального существования человека и этноса: Материалы Всерос. науч.-практ. конф., посвящ. памяти проф. И.А. Воробьевой. - Барнаул: АлгГУ, 2005. - С. 44 - 49 /6 е./ 0,23 пл.; 24. Жамсаранова, Р.Г. Субстратные топонимы Восточного Забайкалья (тезисы) // Ономастика в кругу гуманитарных наук: Материалы Междунар. науч. конф. - Екатеринбург: УрГУ, 2005. - С. 307 - 309 /3 е./ 0,14 пл.; 25. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимы самодийского происхождения в топонимии Восточного Забайкалья // Материалы IV Всерос. науч.-практ. конф. «Кулагинские чтения». Ч.З. - Чига: РИК ЧитГУ, 2005. - С.183 - 187 /5 е./ 0,23 пл.; 26. Жамсаранова, Р.Г. Некоторые особенности Циркумбайкальского языкового союза в региональной топонимии // Языковые союзы Евразии: Материалы науч. конф. - М., 2005 - С. 30 - 33 /4 е./ 0,18 пл.; 27. Жамсаранова, Р.Г. Этнолингвистический аспект топонимии и антропонимии Восточного Забайкалья // Семантическое поле культуры: генетические связи, типологические параллели, творческие диалоги: Материалы Всерос. науч. конф. - Омск: ОмГПУ, 2005. - С. 204 - 207 /4 е./ 0,18 пл.; 28. Жамсаранова, Р.Г. Geographical name as an index of national and cultural sign // Материалы междунар. семинара «Развитие межкультурной компетенции через изучение иностранных языков: потенциал, метод, проблемы». - Иркутск: ИгЛУ, 2006. - С. 36 - 38 /3 е./ 0,14 пл.; 29. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимы тюрко-самодийского происхождения в топонимии Восточного Забайкалья // Материалы IV Всерос. научно-практ. конф. «Кулагинские чтения». - Чита: ЧитГУ, 2006. 4.1. - С. 207 - 211 /5 е./ 0,23 пл.; 30. Жамсаранова, Р.Г. Субстратная этнотопонимия Восточного Забайкалья // Материалы науч. конф. с междунар. участием «Немецкие исследователи на Алтае», посвящ. 170 летаю со дня рождения В.В. Радлова. -Горно-Алтайск, 2007. - С. 109 -112/4 е./ 0,2 пл.; 31. Жамсаранова, Р.Г. Региональный этноидеографический словарь топонимов: универсалии, принципы, особенности // Материалы XI конгресса МАПРЯЛ «Мир русского слова и русское слово в мире». Т.2. -

Варна (Болгария), 2007. - С. 414 - 421 /8 е./ 0,4 пл.; 32. Жамсаранова, Р.Г. Лексико-семантические параллели бурятско-селькупской терминологии родства (тез.) // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: Материалы Междунар. науч. конф. XXV Дульзоновские чтения. - Томск, 2008 - С. 35 - 37 /3 с J 0,1 пл.;

33. Жамсаранова, Р.Г. Терминология субстратного происхождения в топонимии Восточного Забайкалья// Имя. Социум. Культура: Материалы II Байкальской Междунар. ономастической конф. - Улан-Удэ: БГУ, 2008. - С. 149 - 150 /2 е./ 0,2 п.л.;

34. Жамсаранова, Р.Г. Сравнительный лексико-семантический анализ лексики бурятского и селькупского языков // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: Материалы Междунар. науч. конф. XXV Дульзоновские чтения. - Томск: Ветер, 2008. - С. 43 - 49 /8 с. / 0, 3 п.л.; 35. Жамсаранова, Р.Г. Явления трансференции и интерференции в топонимической системе Восточного Забайкалья (тез.) // Этнолингвистика. Ономастика. Этимология: Материалы Междунар. науч. конф. / [под ред. Е.Л.Березович]. - Екатеринбург: Изд-во Урал, унта, 2009 г. - С. 94 - 95 /2 е./ 0, 1 п.л.; 36. Жамсаранова, Р.Г. Тунгусские генонимы тюркского происхождения // Чувашский язык и современные проблемы алтаистики: Материалы Междунар. науч. конф. В 2-х ч. - Чебоксары: ЧГИГН, 2009. - Ч. I. -С. 176 - 79 /4 с. / 0,2 п.л.; 37. Жамсаранова, Р.Г. Историческая лакунарность в аспекте онимии Восточного Забайкалья // Язык, культура, общество: Материалы V Междунар. конф. - М., 2009. - С. 348 - 349 /2 е./ 0,1 п.л.: 38. Жамсаранова, Р.Г. Диахронный аспект этнонимии Даурии // Урал-Алтай: через века в будущее: Материалы 4-й Всерос. науч. конф. - Уфа, Уфимский научный центр РАН, ИИЯЛ, 2010. - С. 106- 107 /2 е./ 0, 1 п.л.; 39. Жамсаранова, Р.Г. Концептосфера монгольской этнонимии в этнолингвистическом аспекте // Монголоведение в изменяющемся мире -перспективы развития: Материалы Междунар. науч. конф. 14-18 апреля 2010 г. -Улаанбаатар, 2010. - С. 137 - 150 /4 е./ 0, 6 п.л.; 40. Жамсаранова, Р.Г. Языческая антропонимия хори-бурят в этнолингвистическом аспекте //Нуудлийн соёл иргэншил ба буриад-монголчууд» сэдэвт олон улсын эрдэм шинжилгээний бага хурлын илтгэлийн эмхтгэл (Алтаргана-2010). - Улаанбаатар, 2010. - С. 244 - 249 /6 е./ 0, 3 п.л.; 41. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимия Даурии: проблемы диахронного контактирования этносов // Ономастика Поволжья: Материалы XII Междунар. науч. конф. - Казань: Казанский университет, 2010. - С.121 - 125 /5 е./ 0, 2 п.л.; 42. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимы Лесных народов Тумат(ы), хори-туматы // История и культура народов Сибири, стран Центральной и Восточной Азии: Материалы IV Междунар. науч.-практ. конф. - Улан-Удэ: ВСГАКИ, 2010. - С. 287 - 293 /7 е./ 0, 3 п.л.; 43. Жамсаранова, Р.Г. Об этнониме Чжурчжэнь // Древние культуры Евразии: Материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 100-летию со дня рождения А. Н. Бернштама. - СПб: «Инфо-ол», 2010. - С. 270 - 276 /7 с У 0, 3 пл.; 44. Жамсаранова, Р.Г. Межкультурные и межъязыковые связи Восточного Забайкалья, Севера и Сибири в региональной этнонимии // развитая коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. К 80-летию Инсттуга народов Севера: сб. сг. по материалам XII Междунар. науч.-практ. конф. /под науч. ред. И.Л. Набока: В 2-х ч. - 4.1. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2010. - С. 113 - 118/ 6 е./ 0, 2 п.л.; 45. Жамсаранова, Р.Г. Концепт «волк» этнонимии Даурии // Восточные языки и культуры: Материалы 1П Междунар. науч. конф. 25-26 нояб. 2010 г. /отв. ред. М.Б. Рукодельникова, И.А. Газиева. - М.: РГГУ, 2010 г. - С. 63 - 66 /4 е./ 0,2 п.л.

Лицензия ЛР № 020525 от 02.06.97 г. Сдано в производство 06.10. .2011 г. Уч.-изд. л. Усл. печ. л. 2,2 Тираж 120 экз. Заказ № 138

Читинский государственный университет 672039, Чита, ул. Александро-Заводская, 30

РИКЧитГУ

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Жамсаранова, Раиса Гандыбаловна

Введение.

Глава I. Теоретические основы исследования.

1.1. Мифологическая картина мира номадизма.

1.2. Концептосфера и лингвокультурный концепт.

1.3. Ономаконцепт как разновидность лингвокультурного концепта.

1.4.Структура ономаконцепта.

Глава II. Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт «стихия».

2.1. Ономаконцепт зел*ля vs человек (страны//земли).

2.1.1. Этнокультурная специфика ономаконцепта земля.

2.2.2. Этнонимы шивэй и чжурчжэнь.

2.2.3. Этноним Тумат, Тюмедъ и хори-гумат(ы) vs хори-бурят(ы).

2.2.0номаконцепт лес//лесной (человек).

2.2.1. Этнокультурная специфика ономаконцепта лес.

2.2.2. Этноним Даур//Дагур.

2.2.3. Геноним тунгусов Дулигарский//Дулигатский.

2.2.4. Геноним селенгинских бурят табангут//табунуты.

2.2.5. Геноним тунгусов Почегорский.,,.,,.,.,.,,,,,.,.,.

2.3. Ономаконцепт вода (море)//приморец.

2.3.1. Этнокультурная специфика ономаконцепта вода (море)!/приморец.

2.3.2.Геноним тунгусов Намятский//Намясинский.

Глава П1. Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт «тотемный первопредок».

3.1. Ономаконцепт птица.

3.1.1.Геноним бурят 11энгэлдэр//Хэнгэлдэрский.

3.1.2. Геноним хори-бурят Кубдуут//Хубдуут//Хубдутский.

3.1.3. Геноним хори-бурят Хальбин//Хальбинский.

3.1.4. Геноним хори-бурят Харганаад//Харганат//Харганатский.

3.1.5. Геноним хори-бурят Гушаад//Гучитский.

3.2. Ономаконцепт собака.

3.2.1. Геноним хори-бурят Худай.

3.2.2.Геноним хори-бурят Батанай//Батнай.

3.2.3. Этнокультурная специфика ономаконцептов собака/волк.

3.3. Ономаконцепт волк.

3.3.1. Этноним бурят(ы).

3.3.2. Этноним монгол.

3.4. Ономаконцепт бык-прародитель.

3.5. Геноним тунгусов Вакаройский и геноним Шарайд хори-бурят.

3.6. Ономаконцепт медведь.

3.7. Этноним баргут(ы).

Глава IV. Концептуальная репрезентация картины мира номадов: лингвокультурный концепт «человек (настоящий)/чужой».

4.1.Ономаконцепт человек (настоящий).

4.2. Геноним тунгусов Нироновский/Нероновский.

4.3. Ономаконцепт чужой в этнонимии Даурии: диахронный аспект.

4.4. Геноним хори-бурят Бодонгут//Бодонгутский.

Глава V. Географическая картина мира.

5.1. Субстратные форманты и топоосновы в топонимии Восточного Забайкалья.

5.2. Синхронические корреляты в системе местной географической терминологии.

5.3. Палеоазиатские субстратные гидронимические термины.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Жамсаранова, Раиса Гандыбаловна

Язык - это зеркало культурогенеза сознания Человека. Именно язык обеспечивает наиболее естественный доступ к сознанию и мыслительным процессам, причем вовсе не потому, что многие результаты мыслительной деятельности оказываются вербализованными, а потому, что Человек знает о структурах сознания, только благодаря языку, который позволяет сообщить об этих структурах и описать их на любом естественном языке, как принято считать в лингвокультурологии вслед за В. А. Масловой.

Язык превратился в XXI в. в знаковую квинтэссенцию самой культуры в ее целостности, где логическое лежит как бы «на поверхности», кажется явным и видимым, тогда как пралогическое составляет суть, будучи скрытым и закодированным символьным знаком. Развитие соотношения язык - культура в связи с антропоцентрической ориентацией знания привело к появлению лингвоконцептологии как дисциплины интердисциплинарного происхождения. Вслед за С.Г. Воркачевым под концептом в данной работе подразумеваем «вербализованный культурный смысл», который является при этом «семантической единицей языка культуры, план выражения которой представляет двусторонний языковой знак, линейная протяженность которого, в принципе, ничем не ограничена» [Воркачев, 2007, С. 10].

В качестве центральной проблемы в когнитивной лингвистике все чаще выступает круг вопросов, связанных с установлением зависимостей и соотношений в когнитивной цепочке «разум (сознание) - язык -репрезентация - концептуализация - категоризация - восприятие» [Кравченко, 1996, С. 34].

Данное исследование посвящено анализу репрезентированной национально-культурной концептосферы кочевого мира на материале исторической этнонимии и генонимии, позволяющей описать концепты диахронного сознания. Презентация этнокультурной информации, заключенной в семантическом поле онима, способствует также извлечению этноисторической информации. Структурно-семантическое сложение концепта способно обнаруживать сферы знаний, своего рода, закодированные историко-политические события прежних эпох истории народов Центральной Азии, отразившиеся в коннотативном поле семантики концепта.

Актуальность темы исследования определяется неизученностью в лингвистическом отношении проприальной лексики автохтонного населения Нерчинского уезда ХУП.ХТХ вв. - тунгусских и инородческих родовых названий в аспекте когнитивного и лингвокультурологического подходов к исследованию семантического значения онимов в отечественной ономастике. В рамках комплексного подхода к восприятию и интерпретации этнонима семантизируются «базовые» лексические единицы, объективирующие когнитивные дифференциальные и классификационные признаки концептосферы номадного мира.

На обширном ономастическом материале, являющемся культурным достоянием многих номадных конфедераций, в том числе тунгусов, бурят, монголов, а также древних хунну, Дулу/Дулга, чжурчжэней, сменявших друг друга на определенной территории на протяжении многих веков, представляется возможным воссоздать фрагменты картины мира кочевого сообщества, воспринимая ее как некую систему культурных кодов. Вслед за К. Леви-Стросом, доказательно описавшим существование в бесписьменном менталитете общих для человеческого интеллекта операций, полагаем, что универсализм человеческого мышления (равно как и специфика) способен проявиться и при описании языковой картины мира кочевников.

В этом случае можно только догадываться об уникальности ономастического материала, зафиксированного в архивах прошлых столетий, а также записанных намного позже в хрониках и родословных бурят. Полагая a priori, что исторический ономастикон ('nomen est omen') может служить своего рода языковым кодом, дешифровка которого явится ключом для проникновения в ментальное пространство кочевника, лингвистический анализ родоплеменных сообществ Даурии XVII.XIX вв. позволит выявить основные мотивы и принципы номинации свода этнонимно-генонимных имен.

В работе определены основные принципы ономасиологического исследования онимов как вербализованных ономаконцептов; оним рассматривается как этнокультурный и этноисторический текст, который может быть прочитан посредством реконструкции семантического архетипа и концептуальной архисемы.

Относительно ряда этнонимно-генонимных имен кочевников Средневековья, пока не имеющих в науке однозначного семантического объяснения, в исследовании предложены авторские интерпретации семантического значения, основанные на интегративном подходе к ониму как репрезентанту ономаконцепта. Впервые по результатам лингвокогнитивного анализа онимов, номинативно связанных с архетипическим комплексом «Человек-Природа», гипотетически моделируются базовые концептуальные поля или сферы номадной картины мира. Это позволило определить круг основных представлений номада о своем месте в окружающей его природе и проследить диалектику развития этапов становления номадного мышления от архаического vs природного сознания до мифологического.

Следует отметить, что лексико-семантическое содержание этнонимов и генонимов тунгусов и инородцев исторической Даурии, которые в работе понимаются как «монгольские», были постоянно в фокусе исследовательского интереса, т.к. их интерпретация предоставляла для ряда наук ценную информацию. Однако, за редким исключением, многие имена собственные так и не поддались адекватному объяснению, а главное, максимально объективной семантизации, предоставляющей разрешение вопросов, связанных с проблемами этногенетического и этноязыкового происхождения кочевых конфедераций Дулу и Дулга, монголов, тунгусов и бурят.

Поэтому решение поставленных задач основано в данном исследовании на концептуальных методах изучения имен собственных, a priori исходя из гипотезы наличия в имени собственном - этнониме и генониме - смыслового содержательного информационного поля или сферы, обусловленных, естественно, сознанием номада и вербализованных посредством языков сибирских народов, даже типологически несхожих.

Объект исследования - система концептуальных связей и отношений, репрезентирующих мифологическую когнитивную парадигму, и проявлений спектра когнитивных метафор, заключенных в структурном поле ономаконцептов, тесно связанных и обусловленных архаическим и мифологическим сознанием номада. Представлена топоидеографическая параметризация топонимии субстратного происхождения, демонстрирующая наличие лингвистических явлений и изоглоссии, обусловленных диахронным ареально-языковым союзом. Основным параметром ономастической репрезентации в парадигме концептологии явилась лингвистическая интерпретация, типологический и сравнительно-сопоставительный анализ проприальной лексики.

Предмет исследования составил свод этнонимно-генонимных названий населения Нерчинского уезда XVII.XIX вв., которые в синхронии и/или диахронии могут быть квалифицированы в качестве проприально вербализованных репрезентантов лингвокультурных ономаконцептов, образующих сферу концептуальной номадной картины мира.

Ономастика справедливо считается наукой, которая способна выявить не только прошлое региона или отдельного народа, но и информацию, обнаруживающую особенности менталитета. Особенно показательна в этом отношении семантика этнотопонимии субстратного происхождения, которая позволяет выявить языковую принадлежность прежнего населения, заселявшего в определенный исторический период тот или иной регион, и посредством реконструированного этимона онима представить номинативный признак с позиций диахронного мышления.

При этом следует учитывать недостаточную объективность этимологического значения топонимического субстрата, опосредованного часто позицией синхронного сознания исследователя, тогда как реконструкция принципов и мотивов номинации, обусловленной диахронией, более приемлема. Поэтому, принимая во внимание способность топонимического субстрата обнаруживать иногда моменты истинной и ложной (ошибочной) информации при этимологизации, представляется, что более надежным источником для решения задач этногенетического и языкового установления автохтонного населения отдельной территории может выступать именно этнонимия. При языковой интерпретации этнонима или генонима на первый план выступает информация этноментального плана, скрытая под оболочкой мифа, легенд и преданий. Этимон этнонима или генонима представляет собой некий маркер или знак этносоциального происхождения. Знаковый характер этимона, однозначно обнаруживающий связь человека с окружающим его миром, концептуализирует в семантике этнонима этническое самосознание, или иначе, самоопределение этноса в природе, характерное для менталитета, например, номадов-кочевников.

Типичная для этнонимии дихотомия «свой - чужой» вербализуется в собственно самоназваниях-этнонимах и экзонимах - именах прозвищного характера соседствующих родоплеменных групп иной этничности, иного языкового происхождения, проявляя универсальный характер языка, когда в семантическом поле этимона родового названия лежит лексика определенного класса, позволяющая представить тотемно-анималистические воззрения этноса. Взаимоотношение Человек - Природа представляет основное ядерное понятие в мифологической картине номадного сознания, а значит, и в концептуальном континууме. Вокруг этого дихотомического комплекса возникают знаково-семантические корреляции, репрезентантами которых служат этнонимно-генонимные имена собственные.

Обозначенная в исследовании проблематика рассматривается нами не только как ономастически репрезентированная лексика, но, в первую очередь, как лингвокультурные ономаконцепты, способные представить анималистские и собственно мифолого-тотемистские воззрения.

Исследование этого аспекта представляет весьма ценный материал для реконструкции концептуальной картины номадного мира и составляет этнокультурологическую информацию. Семантическая интерпретация проприальной лексики дает сведения для реконструкции фрагментов, содержащих этноисторическую информацию, что представляет немаловажную ценность для ряда дисциплин гуманитарного направления.

Вследствие этого в сферу объекта исследования вошли историко-этнографические сведения о народах и племенах, населявших в обозримом прошлом территорию описываемого региона, узловые моменты описательного характера о мифологической картине диахронного сознания, отражающие природные и социальные условия, сформировавшие этническое самосознание.

В работе исследуется класс топонимов, в котором семантика апеллятивных основ географических названий обнаруживает субстратное происхождение, подтверждая предложенные гипотезы о языковой принадлежности родоплеменных названий. В качестве языковой базы, доказательно верифицирующей выдвинутую гипотезу о диахронных ареально-языковых контактах, предлагается фрагментарное описание т.н. географической картины мира, обнаруживающей при семантизации отапеллятивных основ топонимических названий наличие енисейского и самодийского языковых субстратов.

Цель данного исследования - выявление и описание комплекса ономаконцептов как разновидности лингвокультурного концепта в моделируемой концептуальной картине номадного мира, вербализованных посредством проприальной и нарицательной лексики, представленной культурно-обусловленными когнитивными метафорами. Реконструируемая концептосфера как комплекс ономаконцептов основывается на определениях концепта, наиболее приемлемых для реализации цели данного исследования в качестве представления о фрагменте мира, единице ментального порядка, которая характеризуется общенациональными признаками, дополняемыми признаками индивидуального опыта и личного воображения. Концепт, по определению М.В. Пименовой - это национальный образ (идея, символ), осложненный признаками индивидуального представления [Пименова, 2007, С. 14], что согласуется с нашим пониманием концепта вообще. Однако представляется, что для ономаконцепта понятие «индивидуального представления или опыта» может быть интерпретировано как «коллективное» в значении родоплеменной общности, в коллективном сознании которого почти невозможен субъективизм отдельного индивида.

Коллективность опыта взаимоотношения Человека с Природой обнаруживает универсализм познания окружающего мира, самого себя и общества типичный не только для средневекового номадизма вообще, но и имеющий актуальность и в современном традиционализме монгольских народов.

Интерпретация коллективного сознания как свода ментальных установок эмпирического опыта отдельных субъектов возможна в силу специфики материала исследования, заключающегося в том, что в объектное поле изучения входит языковое отображение свойств мышления кочевника, органично вписанного в нормы природной социальной среды. Центральными и основными кодами системы культурных кодов явились орнитоморфный и зооморфный, изоморфизм которых выражен в проприальной лексике. Основы кодов составляет мифологический символизм, состоящий и структурированный по принципу метафорического переноса образов конкретно-существующих объектов (прежде всего, природных) на такое абстрактное явление как онимическая единица.

Отмечено, что «в каждой культуре отмечаются свои классификаторы и квантификаторы друг для друга, за ними закреплена некоторая символическая культурная соотнесенность. Каждую национальную культуру отличают специфические языковые образы, символы, образующие особый код культуры, с его помощью носитель языка описывает окружающий его мир, используя его в интерпретации своего внутреннего мира. Образы, признаки которых относятся к кодам культуры, функционируют в режиме подобия» [Пименова, 2007,С.16]. Данное положение актуализирует постулируемое наличие концептосферы номадного сознания, репрезентированного посредством специфических языковых символов, в нашем случае - ономаконцептов.

Достижению поставленной цели способствует решение следующих основных задач:

Выявление и описание базовых лингвокультурных ономаконцептов, детерминирующих концептуальную картину номадного мира и установление логико-системных отношений в номинативной функции системы ономаконцептов;

2.Описание ономастически репрезентированных систем ономаконцептов; структуры ономаконцепта в свете лингвоконцептуальных исследований. Реконструирование утраченной семантики онима по его функционированию и интерпретации в текстах мифологического, историко-этнографического, официально-документального характера;

3.Диахронический лингвокультурологический анализ и семасиологическая интерпретация онимов как репрезентантов ономаконцептов в этнолингвокультурном и этноисторическом контекстах;

4.Установление концептуальных связей и отношений комплекса ономаконцептов в мифолого-когнитивной парадигме на основе тематически соотнесенного архетипического ряда;

5.Выявление системообразующих элементов когниции номада и определение когнитивных оснований вербализации системного ряда ономаконцептов «земля-лес-вода (море)»; «птица-волк/собака-бык-медведь»; «хан/царь/князь-человек/муж/самец-глава рода/шаман/чужой (нелюдь)»;

6.Выявление языковых и межъязыковых связей и контактов диахронного ареально-языкового союза на основе типологии фрагментов языковой картины мира;

7.Семантизация топонимического субстрата в системе региональной топонимии и связанного с ним корпуса местной географической терминологии на основе сопоставительного и типологического анализа.

Гипотеза исследования. Исследование семантики такого сложного класса лексики как проприальная связано не только с семантическим, этимологическим и сравнительно-сопоставительными аспектами языкознания, но и с необходимостью привлечения в качестве опоры материалов культурологического характера. Ономастическая лексика как часть языковой картины мира вербализует особый и важный пласт концептов национальной культуры, именуемых нами как ономаконцепты.

Ономаконцепты наряду с другими разрядами лингвоконцептов (например, мифоконцептами) формируют отдельный сегмент концептуальной картины мира, представляющий аспекты номадного «наивного» мировоззрения. Особенность онима, представляющего свернутые в слово мифо-тотемистские представления этноса, способствует восприятию его в синхронии в качестве исторического текста, в смысловой структуре которого вычленимы аспекты трансцендентного и имманентного типов мышления. Трансцендентным началом этнонимно-генонимного имени (ЭГИ) на этапе возникновения онима мог стать номинативный признак, обозначающий понятие природной стихии объективно-реального мира номада. Имманентным представляется ономастическая репрезентация трансцендентного начала. Мифологическая (анималистско-тотемная) природа выявляется посредством реконструкции отапеллятивного значения, восходящего к архетипически релевантным первообразам.

В ономаконцепте в свернутом виде существует смысловая информация, которая может быть развернута посредством вербальной репрезентации. При этом такое «развертывание» происходит одновременно на этапе порождения и восприятия слова в речи. Конгруэнтность перцепции и апперцепции адресанта и адресата детерминирует относительную контекстуальную независимость концепта. Языковые единицы ассоциированы с вербализуемыми ими концептами, вследствие чего обладают способностью вступать в иерархические связи, отражая, в свою очередь, иерархию объективируемых ими концептов. Иерархия родственных слов, разворачивающихся в ходе реконструкции исходных значений слов от конкретного к абстрактному, обнаруживает взаимодействие нескольких типологически неродственных языков. Исследование этого явления призвано естественным образом способствовать осмыслению как языковых, так и малоизученных сторон исторического прошлого автохтонов региона.

Методология и методы исследования. Методологической базой настоящей работы является концептуальное положение о диалектической взаимосвязи языка и мышления, познания и культуры, их взаимной обусловленности. Для достижения поставленной цели и решения соответствующих задач использованы: семемный анализ [Копыленко, Попова, 1989], ономасиологический, описательно-сопоставительный методы, приемы моделирования (построение лексико-семантического поля; составление словарной статьи ключевой лексемы; построение модели одноименного концепта), метод описания концепта путем анализа словарных толкований ключевого слова, анализ словарных дефиниций, структуры и содержания лексико-семантического поля; когнитивная интерпретация полученного языкового материала, методы компонентного анализа и семантико-когнитивного описания ономаконцепта. Для презентации топонимического субстрата привлекались приемы сравнительно-сопоставительного, формантно-ареального, типологического анализа, учет семантической мотивированности

Языковым материалом исследования послужил свод этнонимно-генонимных названий родоплеменных объединений и конфедераций, территориально сопоставимых с определенным ареалом - исторической Даурией, именуемой в официальных русских документах второй половины XVII.XIX вв. как Нерчинский уезд, Забайкальский край. Общий корпус представленных в исследовании онимов и апеллятивной лексики составляет более 3 ООО единиц, включая и топонимы субстратного происхождения.

Изучено архивных фондов ГАЗК - около 20, дел - 500 единиц (источников документально-исторических свидетельств и ономастических данных).

Научная новизна исследования определена тем, что впервые на материале исторического ономастикона, имеющего конкретные территориальные и временные границы, объективируется наличие концептосферы кочевого мира: а) впервые исследован свод имен собственных посредством их классификации и структурирования в виде концептуальной модели/схемы, что предполагает реконструкцию фрагментов этнической картины мира; б) впервые выделено понятие ономаконцепта как разновидности лингвокультурного концепта, позволяющего системно описать когнитивное мышление диахронного сознания номадного мира; посредством системы ономаконцептов реконструируется система концептуально-логических уровней диахронного сознания, составившая основу наивной картины мира номада; в) выявлены наличие, многообразие и многоаспектность межъязыковых и межкультурных связей и контактов средневековых номадов монгольского сообщества, обусловленных влиянием типологически неродственных языков в границах регионального ономастического материала; г) впервые констатируется наличие как палео-, так и, в первую очередь, самоедоязычного субстрата в этнонимии и генонимии монгольских и поздних тунгусско-инородческих сообществ исторической Даурии.

Новизна исследования также обусловлена отсутствием специальных исследований концептуальной картины мира номадов в монгольской и в отечественной лингвистике. Положения, выносимые на защиту:

1. Концептосфера средневекового монгольского номадизма представляет собой универсальную систему, реконструкция которой в виде трихотомии Природа - Человек - Социум/Культура позволила выявить ключевые концепты национальной картины мира, образующие вокруг себя концептуальные поля. Именно эти базовые концептуальные поля стали источником разнообразных мифологем в когниции традиционной культуры номадов. Впервые в ономастике посредством определения основных древнейших когнитивных парадигм освоения природного и социального пространства диахронным сознанием выявляется концептуальная сфера средневекового монгольского номадизма. Реликтовое состояние древнего номадного сознания имеет отражение как в мифологии, традиционной духовной культуре народов, исконно населяющих изучаемый регион, так и в их языках.

2. Нативизм диахронного сознания отражен системным рядом ономаконцептов: «земля», «лес», «вода (море)», обнаруживающих первичность архаического типа когниции посредством проектируемых лексико-семантических полей, являющих наличие когнитивной сферы. Когнитивная параметризация лингвоконцептуальной сферы «стихия» выявляет определенные когнитивные признаки ономаконцептов, структуру ономаконцептов «земля», «лес», «вода (море)», сегментов/сфер, имеющих прототипические уровни и концептуальные признаки. Сигнификативные признаки ономаконцептуальной сферы проявляют онтологическую связь Человека с Природой-матерью, отражая, таким образом, наиболее ранние мировоззренческие установки Человека вообще, номада - в частности.

3. Мифологизм средневекового сознания номада отражается в концептуально репрезентированной картине мира посредством лингвоконцептуального ряда «тотемных первопредков». Ономаконцепты «птица», «волк/собака», «бык», «медведь» несут в себе следы анималистско-тотемных воззрений, преломленные в языковом сознании посредством тропеизации апеллятивной лексики. Концептуальная метафора и концептуальная метонимия в качестве функционально основных способов категоризации картины номадного мира возводят семантическое содержание апеллятива, находящегося в основе ономаконцепта, к понятию символьности посредством вторичной мотивированности и принципа вторичной номинации. Сигнификативные признаки, заложенные в ономаконцептуальном ряду «птица», «волк/собака», «бык», «медведь», коррелируя с понятиями сверхъестественной силы, мощи, определенных качеств и свойств, заложенных в образе-символе тотемного первопредка рода/племени, выражают онтологическую связь Человека с природным сущим, однако уже посредством «звериных/птичьих» образов.

4. Антропоцентризм диахронного сознания выражается посредством моделирования лингвоконцепта «человек (настоящий)/чужой» и обусловлено эволюционным развитием как человеческого социума, так и его сознания. Этот этап развития сознания маркируется образом т.н. культурного героя, персонифицированного дихотомией «человек (настоящий) // человек (нелюдь)/чужой». Новая эпоха, индивидуализирующая самосознание Человека, отражена в ономаконцептуальной сфере посредством нового сигнификативного признака - признака уподобления понятия Человека образу культурного героя посредством концептуальной метонимии, при помощи которой образуются новые понятийные смыслы в семантической структуре концептов «человек (настоящий)/чужой». Этот этап в когниции Человеком окружающего его социума совпал со схожим периодом развития лексики, в частности, лексики сибирских языков, расширяющей словарный фонд путем метонимической деривации - неизбежным этапом в истории любого языка. Концептуальная метонимия формирует деривационные конструкции, входящие в поле ономаконцепта посредством натурморфного кода - зооморфного и орнитоморфного. Поэтому сигнификатом признаковых свойств ономаконцептуального ряда оказались релевантные качества зооморфных образов, коррелирующие, в первую очередь, с такими функционально значимыми характеристиками образов вожака/предводителя племени, как оплодотворяющие (т.е. умножающие родо-видовой состав) и ответственно-лидерские, отличные от характеристик понятия тотемного первопредка эпохи анималистско-тотемистских воззрений. В ономаконцептуальной сфере проявляется понятие «чужой», переданное посредством экзонима никан уб нелюдь/чужой, что выявляет факт диахронного контактирования этнических групп в пределах определенного ареала.

5. Обосновывается наличие диахронно существовавшего в пределах исследуемой территории ареально-языкового союза, выявленного на основе изученного состояния и языкового происхождения этимонов системы монгольских этнонимно-генонимных имен, обнаруживающих самоедоязычную, кетоязычную, юкагироязычную и тюркоязычную основы. Это положение подтверждается примерами выявленных лексических параллелей в географической терминологии, ставшей базой топооснов субстратного происхождения. Наличие ареально-языкового союза, представленного самодийскими, неизвестными енисейскими, палеоазиатскими и, естественно, алтайскими языками, диахронно существовавшего в пределах исследуемой территории, подтверждается выявленными лексико-семантическими параллелями в области терминологии родства1, разными грамматическими разрядами лексики бурятского и селькупского языков2.

Теоретическая значимость. Теоретическая значимость настоящего исследования заключается в том, что в нем манифестирован эвристический потенциал ономасиологии диахронного плана, способствующий проекции в ее структуре двух взаимосвязанных и взаимообусловленных информационных полей - этнокультурного и этноисторического.

См. Приложение А.

2 См. Приложение Б.

В исследовании находит дальнейшее развитие разработка проблем, связанных с определением этногенетического и языкового субстрата региональной ономастики. Предлагаемая работа развивает теорию лингвокультурного концепта, выявляя его специфику в качестве репрезентанта диахронного сознания, что особо значимо для изучения кочевых бесписьменных культур. Исследование обогащает представление о формировании у имени собственного этнокультурной коннотации, из которой моделируется этноисторическая информация, касающегося далекого прошлого современных сибирских народов и их языков.

Концептуальный анализ языкового материала в исследовании базируется на обобщении, сопоставлении и сравнении фактов лингвистики, этнографии, когнитологии, этнологии, что порождает необходимость введения нового термина - ономаконцепт, потенциально способного репрезентировать соответствующие факты посредством онима.

В диссертации впервые предложена научно обоснованная концепция вербализованной посредством ономаконцепта концептуальной картины номадного мира. Предложена характеристика структуры ономаконцепта, признаков, свойств, методики анализа ономаконцептов, продемонстрированы исследовательские возможности и доказана ономастическая верифицированность картины мира кочевников.

Концептуальный подход к анализу этнонимно-генонимных имен, не имеющих очевидного семантического объяснения, позволил выявить скрытые возможности как проприальной, так и нарицательной лексики урало-алтайских языков для реконструкции принципов номинирования и выбора мотивированного признака ЭГИ диахронного номадного сознания. Этим практически обосновывается тезис о том, что лингвоконцептуальный анализ имени собственного способствует проникновению в систему протозначений и верификации собственно лингвистического описания.

Установлено, что при помощи ономаконцептуальной реконструкции онима может быть достаточно полно восстановлена система архаичных ментальных установок, рефлексий и мировоззренческая система в целом, основанная на принципе сравнительно-сопоставительного анализа постоянно взаимодействующих концептуальных полей - «Человек» и «Природа». Выявлено, что универсальным когнитивным феноменом является взаимное тяготение и пересечение концептуальных полей, что отражено в языке по принципу алиментарности языковой картины мира по отношению к концептуальной картине мира3. Определена степень участия концептуально метафоризированных и метонимических связей в номинативном поле онима, обусловленных универсальной природой языка.

В результате исследования выявлено, что картина номадного мира, синхронная эпохе архаики и мифотворчества, обнаруживается в проприальной лексике и подкрепляется данными апеллятивной, рассматриваемой с позиций диахронии. Определено, что концептуальное взаимодействие мифологического сознания и языка/языков находит отражение в области тропеизации и метафоризации, являясь по своей сути репрезентантом архетипических и мифологических понятий номадного сознания.

Реконструкция концептуального поля этнонимно-генонимного имени посредством ономасиологического и концептуального анализа способствовала проникновению синхронного сознания исследователя к истокам неизученной этноисторической информации, заключенной в семантике онима и проявляющейся в этнокультурной информации, заключенной в ониме. Изучение и привлечение апеллятивной лексики в аспекте сравнительно-сопоставительного, типологического исследования, в т.ч. и географической терминологии, выявляющие аспект диахронных языковых явлений конвергентного характера, освещает малоизученные стороны диахронного контактирования соответствующих из урало-алтайских, палеоазиатских языковых общностей на исследуемой территории.

Практическая значимость. Результаты исследования языкового материала в плане семантической интерпретации онимов могут быть востребованы гуманитарными науками, прежде всего сибирской ономастикой. Теоретические положения и полученные результаты применимы в практике дальнейшего изучения и преподавания истории сибирских языков, прежде всего, монгольских, так как позволяют выявить некоторые закономерности и тенденции в развитии лексических систем языков; при разработке элективных лекционных курсов по лингвокультурологии, лингвосемиотике, межкультурной коммуникации, при написании соответствующих учебников и учебных пособий.

Реконструкция ономаконцептов позволяет проследить истоки и пути формирования метафорических и метонимических значений слов, поскольку мифологема становилась источником метафор и метонимических связей и отношений в языке. Результаты концептуальной реконструкции этимона

Обслуживая культурное мировидение, языковая система стремится к экономии средств, требуя относительно минимизированных языковых знаков для передачи разнообразных смыслов, идей и т.п. онимов - этих «консерваторов» этнокультурной и этноисторической информации - значимы не только с позиций семиотического понимания метафоры как универсального способа категоризации и концептуализации картины мира и способа мышления Человека, но могут иметь прикладное значение для психо- и этнолингвистики, поскольку вскрывают глубинные когнитивные процессы, включающие архаичные представления в опыт повседневного быта кочевника, его наивную картину мира.

Исследование субстратной топонимии региона, представленной апеллятивной лексикой терминологического характера енисейских, самодийских языков, позволяет более доказательно верифицировать исследовательскую гипотезу об однозначно неоднородном как этническом, так и этноязыковом происхождении свода этнонимно-генонимных имен номадов Даурии, позднего Нерчинского уезда ХУП-Х1Х вв.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Концептосфера средневековой монгольской этнонимии"

Заключение

Изученный ономастический материал определенного ареала позволяет представить результаты исследования в двух аспектах: а) в плане установления логико-системных концептуальных связей в системе ЭГИ, что опосредует наличие выносимого на защиту положения о номадной концептосфере; б) в плане подтверждения существующей гипотезы о наличии урало-алтайских языковых связей, определяемых в работе как существование диахронного ареально-языкового союза, совпадающего территориально с исследуемым регионом.

Во-первых, исследование обнаружило возможность выделения концептуально-логических уровней или концептосферы, репрезентированной сводом монгольских ЭГИ эпохи средневековой исторической Даурии. Мифологизм сознания средневекового номада отражен в концептуальной сфере этнонима, представляя собой древнейшую когнитивную парадигму освоения природного и социального пространства. Ономаконцептуалытая сфера, аккумулирующая процессы познания, составила основу наивной картины мира номада. Полученные результаты анализа концептуальной семантики языковых фактов типологически неродственных языков, привлеченные из самодийских и алтайских словарных фондов, позволяют утверждать, что в языковой системе (прежде всего - в проприальпой лексике), рассматриваемой в диахронии, обнаруживается гносеологическая система, синхронная эпохе архаики и мифотворчества.

Следовательно, концептосфера номадизма представляет собой универсальную систему, реконструкция которой в виде трихотомии Природа - Человек - Социум/Культура позволила выявить ключевые концепты национальной картины мира - «стихия», «тотемный первопредок», «мужчина/человек (настоящий)», образующих вокруг себя концептуальные поля. Именно эти базовые концептуальные поля стали источником разнообразных мифологем: земля - порождение; земля - человек; земл.ч -жилище; вода (море) - порождение; вода - размножение; вода - место обитания/пропитания; птица - дух; птица - Мать-зверь; собака/волк -громовник; собака/волк - человек-предводитель; бык - месяц; бык - хат; медведь - Бог; медведь - человек-предок и т.д., нашедших продолжение и в области современной тропеизации и метафорики.

В конечном счете, это позволяет сделать вывод о том, что символизм мифологического сознания средневекового номада раскрывает оценочные эталоны этнолингвокультурной диахронной общности, позволив!нее, в свою очередь, обнаружить концептуальную семантику образно-символических номинант в виде этнонимно-генонимного имени. Данное позволило подвести под этимологический анализ ЭГИ дополнительные, объективирующие исследование, основания. В результате исследования выявлено, что картина номадного мира, синхронная эпохе архаики и мифотворчества, обнаруживается в проприальной лексике и подкрепляется данными апеллятивной, рассматриваемой с позиций диахронии. Определено, что концептуальное взаимодействие мифологического сознания и языка/языков находит отражение в области тропеизации и метафоризации, являясь по своей сути репрезентантом архетипических и мифологических понятий номадного сознания.

Применение методов когнитологии, ономасиологического метода, позволяющие определить и выделить основные принципы исследования онимов как вербализованных ономаконцептов предоставило уникальную возможность рассматривать оним как этнокультурный и этноисторический текст, который может быть прочитан посредством реконструкции семантического архетипа и концептуальной архисемы.

Очевидно, что историческая реконструкция модели наивной картины мира номадизма посредством опоры на апеллятивную лексическую системы самодийских и алтайских языков оказалась результативной, поскольку любое слово, имеющее длительную историю развития, впрочем, как и сам отдельный язык, есть одновременно кодирование и декодирование знания этнокультурного характера.

При этом этнокультурная информация была заключена не только и не столько в ЭГИ, количество которых ограничено, а сколько в апеллятивном фонде на уровне концептуально-семантического архетипа (архисемы), ч го нашло отражение в количественной представленности фактического материала настоящей работы (этнонимов и генонимов - 40 единиц, нарицательной лексики - 3000 единиц).

Таким образом, реконструкция концептуального поля этнонимно-генонимного имени посредством ономасиологического и концептуально 10 анализа позволила проникнуть синхронному сознанию исследователя к истокам неизученной этноисторической информации, заключенной в семантике онима.

Метод семантико-когнитивного описания ономаконцепта доказал свою результативность в процессе этимологизации свода ЭГИ, которые до сегодняшнего дня не получили очевидной этимологии или их семантическая интерпретация оставалось спорной. В итоге в работе предложен ряд собственных этимологий (38 ед.), основанных на анализе имени собственного как репрезентанта ономаконцепта, соотносимого с мифологической когнитивной парадигмой.

Установлено, что при помощи комплексной методики анализа мифологии номада-монгола и языковых фактов, прежде всего, онимической лексики, может быть достаточно полно восстановлена система архаичных ментальных установок, рефлексий, мировоззренческая система средневекового номадизма в целом.

В языковом отношении система ЭГИ исторической Даурии обнаруживает наличие разновременных и разноязыковых онимов, обнаруживая необходимость обоснования их происхождения, обусловленного во многом диахронным сознанием диахронной языковой ситуации.

Перспектива исследования определяется нами в последующем изучении и лингвоконцептуальном описании номадной языковой картины мира, в возможности применения метода ономаконцептуальной реконструкции к корпусу древних урало-алтайских ономастических систем с целыо восстановления целостной ментальной картины мира номадного сознания периода становления, к примеру, алтайских языков и ранних этапов его существования.

Таким образом, ономасиологический метод исследования онимов как вербализованных ономаконцептов, позволяющий рассматривать оним как этнокультурный и этноисторический текст, дешифровка которого возможна посредством реконструкции семантического архетипа и концептуальной архисемы оправдал гипотезу данного исследования в плане установления наличия концептосферы номадизма.

Во-вторых, концептуальный подход к анализу ЭГИ с привлечением апеллятивной лексики типологически неродственных языков способствокш выявлению наличия диахронно-ареального союза в пределах исследуемой территории. Результаты сопоставительного и типологического исследования нарицательной лексики, прежде всего, географической терминологии, имеющей конвергентный характер, позволяют сделать вывод о некоторых типологически сходных явлениях в языках, относящихся к разным языков!.1м семьям. Это, в свою очередь, сводится к следующим частным выводам: • подтверждается обоснованность изучения на более глубоком уровне языковых связей и контактов монгольских и самодийских языков, что и высказывалось в разное время разными исследователями-монголоведами [см.: Г.Н. Румянцев, М. Н. Мельхеев, Ц.Б. Цыдендамбаев, В.И. Рассадин, И.Д. Бураев, Б.Ж. Будаев];

• подтверждается вывод о влиянии кетоязычных или палеоазиатских племен и их языков на историческое сложение фонетики бурятского языка, выразившееся, в частности, в кетоязычном и юкагироязычном языковом происхождении ряда ЭГИ, а также в этиологии мифологических воззрений, отраженных в традиционной культуре современных хори-бурят;

• отмечаемые как отечественными, так и зарубежными исследователями типологически сходные явления в алтайских языках [см.: Г.Н. Румянцев, H.A. Баскаков, С.А. Старостин, Б. А. Серебренников, Е.И. Убрятова, В.К. Рассадин, H.H. Широбокова и др.] с таковыми самодийских [см.: H.VL Терещенко, Е.А. Хелимский, В.В. Быконя и др.] позволяют определить исследуемую территорию как зону диахронного ареалы-ю-язьткового союза, в сложении которой приняли участие как некоторые из уральских, так и алтайских языков.

Исследованное состояние проприальной лексики автохтонного населения Нерчинского уезда XVII-XIX вв., генонимии современных хори-бурят позволяет заявить о перспективности изучения не только бурятского, но и МОНГОЛЬСКОГО ЯЗЫКОВ С ПОЗИЦИЙ сравнительно-исторического языкознап |>Г, подтверждая тем самым тезис о естественном взаимовлиянии неродственных языков, обусловленного ареальной контактологией языков.

При анализе апеллятивной лексики выявилось наличие ряда фонетических соответствий самодийских и алтайских языков, что подтверждает наблюдения ведущих отечественных монголоведов и тюркологов в отношении, например, якутского языка. Очевидно, что отмечаемые как исторические фонетические явления, так и особенности грамматического строя алтайских и самодийских языков, могут иметь объяснение только посредством определения этноязыковой принадлежности центрально-азиатских политонимов или соционимов, таких, как чжурчжэнь. тунгус, монгол, не получивших до сих пор адекватной интерпретации. Данный факт обосновывает обращение к этнонимии как одному из наиболее сложных, ю крайне информативных разрядов лексического фонда языков.

В связи с этим обнаружилось участие самоедоязычного субстрата в сложении ЭГИ как хори-бурят и других территориальных групп т.н. западных бурят, что естественным образом ставит вопросы, связанные, в к м числе, и с этногенетическими исследованиями. Обнаружилось п участ ¡е тюркоязычных племен, как и кетоязычных, не исключая и каких-то иных родоплеменных групп, связанных с уральскими языками, определяя тем самым перспективу дальнейших исследований сибирской этнонимии.

Наши частные выводы согласуются с точкой зрения С.А. Старостина, который предполагал о генетической связи енисейских языков с тибею-бирманскими языками, в частности. По-видимому, этим и определено мнение В.Н. Топорова о наличии енисейского языкового союза, куда входят «вмес ie с рядом самодийских, тунгусо-маньчжурских, тюркских и монгольских (отчасти угорских)» в грамматическом отношении [БЭС, С. 150]. Выявленное в исследовании наличие древнего этноязыкового сообщества, от которого «остались» в реликтовом состоянии в мифологическом сознании религиозные воззрения, равно как и онимии артефакты древнего мышления, отразившиеся в образе собаки-громовника, связанного корнями с Тибетом и проявившиеся в кетоязычных по языку онимах хори-бурят, тому свидетельство.

Список научной литературыЖамсаранова, Раиса Гандыбаловна, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. Абаев, В.И. Понятие идеосемантики / В.И. Абаев // Язык и мышление. - М., Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1948. -X1. - С. 13-29.

2. Агеева, P.A. Об этнониме чудь/чухна, чухарь / P.A. Агеева // Этнонимы. М.,1970. С. 199-200.

3. Алексеев, М.П. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей XII 1-ХVII вв. Т.1. / Введ., ред. и коммент. М.П. Алексеева. Иркутск: КрайГИЗ, 1932. - 368 с.

4. Алексеев, М.П. Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. T.I. ч. II. 2-я пол. XVII в. / Введ., ред. и коммент. М.П. Алексеева. -Иркутск: Восточносиб. краевое изд-во ОГИЗа, 1936. С. 31.

5. Алексеев, М.П. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей XII-XVII вв. 2-е изд. - Иркутск: ОГИЗ Иркут. обл. изд-во, 1941. - 610 с.

6. Алексеев, H.A. Культ айыы племенных божеств, покровителей якутов / H.A. Алексеев // Этнографический сборник. - Улан-Удэ, 1969. - Вып.5. -С.145-168.

7. Алексеев, H.A. Шаманизм тюркоязычных народов Сибири / H.A. Алексеев. Новосибирск, 1984. - С. 43.

8. Алексеенко, Е.А. Кеты / Е.А. Алексеенко. Л., 1967. - С.6.

9. Алексеенко, Е.А. Южносибирские параллели в шаманстве кетов / Е.А. Алексеенко // Этнография народов Сибири. Новосибирск, 1984. - С.77-79.

10. Аникин, А.Е. Самодийско-тунгусо-маньчжурские лексические связи / А.Е. Аникин, Е.А. Хелимский. М.: Языки славянской культуры, 2007. - 256 с.

11. Антее, Р. Мифология в Древнем Египте / Р. Антее // Мифологии древнего мира.-М., 1977.-С. 116-120.

12. Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. М.: Гнозис, 2007. - 512 с.

13. Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека / Н.Д. Арутюнова. М.: Языки русской культуры, 1998. - 896 с.

14. Арутюнова, Н.Д. Метафора и дискурс / Н.Д. Арутюнова // Теория метафоры: сб. ст. М.: Прогресс, 1990. - С. 5-32.

15. Асеев, И.В. Кочевники Забайкалья в эпоху средневековья / И.В. Асеев, И.И. Кириллов, Е.В. Ковычев. Новосибирск, 1984. - С.60-69.

16. Бабенко, Л.Г. Лингвистический анализ художественного текста / Л.Г. Бабенко, И.Е. Васильев, Ю.В. Казарин. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. - 533 с.

17. Бабушкин, А.П. Общеязыковые концепты и концепты языковой личности / А.П. Бабушкин // Вестн. ВГУ. Сер. 1, Гуманитарные науки. -Воронеж, 1997.-№2.-С. 114-118.

18. Бадмаев, A.A. Реликты культа медведя в культуре бурят / A.A. Бадмаев // Народы Сибири: история и культура. Медведь в древних и современных культурах Сибири Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2000. - С. 68-71.

19. Бадмаев, A.A. К вопросу об охотничьем культе аборигенов Восточного Присаянья/ A.A. Бадмаев // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Материалы годовой сессии ИАЭ СО РАН. Новосибирск, 2002. Т. VIII. - С.518-523.

20. Балабанов, В.Ф. История земли Даурской / В.Ф. Балабанов. Чита: Эффект, 2003. - 400 е.: ил., фот.

21. Балдаев, С.П. Бурятские свадебные обряды / С.П. Балдаев. Улан-Удэ, 1959. - С.124-125.

22. Балдаев, С.П. Родословные предания и легенды бурят / С.П. Балдаев. -Улан-Удэ, 1970. 4.1. Булагаты и эхириты. - 363 с.

23. Банзаров, Д. Собрание сочинений. 2-е доп. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1997.-240 с.

24. Басаева, К.Д. Семья и брак у бурят / К.Д. Басаева. Новосибирск, 1980. - 192 с.

25. Басилов, В. Н. Избранники духов / В.Н. Басилов. М.: Политиздат, 1984.-208 е.: ил.

26. Баскаков, H.A. Алтайская семья языков и ее изучение / H.A. Баскаков. -М.: Наука, 1981. 135 с.

27. Беккер, Э.Г. Селькупская топонимия Томской области/ Э.Г. Беккер // Топонимия Востока. Новые исследования. М.: Наука, 1964. - С. 126-133.

28. Беккер, Э.Г. О некоторых селькупских географических терминах / Э.Г. Беккер // Местные географические термины. Вопросы геогр.: сб. М: Мысль, 1970. -№ 72. - С. 171-221.

29. Березович, E.JT. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте / E.JI. Березович. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. - 532 с.

30. Березович, E.JI. Язык и традиционная культура. Этнолингвистические исследования / E.JI. Березович. М.: Индрик, 2007. - 660 с.

31. Беседина, H.A. Логико-философская концепция языка Р.И. Павилеписа и ее значимость для современных когнитивных исследований в лингвист! I ке / H.A. Беседина // Филология и человек. 2008. - № 4. - С. 38-49.

32. Бичурин, Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. М.: Л., 1950. - С. 348, 354.

33. Бутанаев, В.Я. Этнокультурные связи хакасов с населением Прибайкалья в эпоху позднего средневековья / В.Я. Бутанаев // Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск: Наука, 1989. -С.123-125.

34. Быконя В.В. Самодийское направление / В.В. Быконя // Сравнительно-исторические и типологические исследования языка и культуры: проблемы и перспективы: сб. науч. тр. и материалов. Томск: Изд-во ТГПУ, 2007. - Вып. 3.-С.13, 16.

35. Быконя, В.В. Самодийское направление Томской лингвистической школы: материалы 2-й Междунар. конф. по самодистике, посвященной 100-летию со дня рождения Н. М. Терещенко, 16-18 окт. 2008 г. СПб.: Нестор-История, 2008. - С.60-67.

36. Вайнштейн, С.И. Тувинцы-тоджинцы / С.И. Вайнштейн. М., 1961. -С. 21.

37. Василевич, Г.М. Топонимика Восточной Сибири. // Изв. Всесоюзного географического общества. 1958. - Т. 90, Вып.4. - С.111-118.

38. Василевич, Г.М. Эвенки. Историко-этнографические очерки (XVIII -нач. XX вв.) / Г.М. Василевич. Л.: Наука, 1969. -304 с.

39. Васильев, В.П. История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII в. с приложением известий о киданях, джуджитах и монголо-татарах. СПб., 1857. - Вып. 1 Ч. IV. - С. 31

40. Васильев, В.И. О генетической природе этнических компонентов лесных ненцев / В.И. Васильев // Сов. этнография. 1973. - № 4. - С. 106112.

41. Васильев, Л.М. Современная лингвистическая семантика: учебное пособие / Л.М. Васильев. 2-е изд., доп. - М.: Кн. дом ЛИБРОКОМ, 2009. -192 с.

42. Ващенко, П.Т. Предания о тотемических названиях родов нганасан / П.Т. Ващенко, Б.О. Долгих// Сов. этнография. 1962. -№ 3. - С. 178-182.

43. Вдовин, И.Н. История изучения палеоазиатских языков / И. Н. Вдовин. -М.; Л., 1954.-С. 45.

44. Вербов, Г.Д. Диалект лесных ненцев: Самодийский сб. науч. тр. / Г.Д. Вербов / отв. ред. А.П. Окладников. Новосибирск, 1973. - С.4-190.

45. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А.Вежбицкая. М.: Русские словари, 1996.

46. Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов / А. Вежбицкая. М.: Языки славянской культуры, 2001. - 288 с.

47. Вежбицкая, А. Семантические универсалии и описание языков: пер. с англ. А.Д. Шмелева; под ред. Т.В. Булыгиной. М.: Языки русской культуры, 1999. - 780 с.

48. Викторова, Л.Л. К вопросу о расселении монгольских племен на Дальнем Востоке в IV в. до н.э.- ХГГ в. н.э. // Ученые записки ЛГУ: Сер. востоковед, наук, 1958. Вып. 7. - № 256. - С.54-55.

49. Викторова, Л.Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры / Л.Л. Викторова. М., 1980. - 221 с.

50. Владимирцов, Б.Я. Общественный строй, .монголов. Монгольский кочевой феодализм / Б.Я. Владимирцов. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. - 223 с.

51. Воркачев, С.Г. Культурный концепт и значение Электронный ресурс. Режим доступа: http//|kubstu.ru/lingvoconcept/index/htm/.

52. Воркачев, С.Г. Постулаты лингвоконцептологии / С.Г. Воркачев // Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. М.: Гнозис, 2007.-С. 10-11.

53. Воркачев, С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт / С.Г. Воркачев. -М, 2004.-С.115.

54. Воронина, A.A. Древние представления эвенков о духах-хозяевах земли и духе-хозяине охотничьей удачи: материалы междунар. науч.-практ. конф. «Тюрко-монгольские встречи: диалог культур». Улан-Удэ: ГУП ИД Буряад унэн, 2004.-С. 136-141.

55. Галданова, Г.Р. Доламаистские верования бурят / Г.Р. Галданова. -Новосибирск, 1987. С.106.

56. Галданова, Г.Р. Закаменские буряты: историко-этнографические очерки (вторая половина XIX в.- первая половина XX в.). Новосибирск: Наука, 1992.- 173 с.

57. Галданова, Г.Р. Бурятский шаманизм: прошлое и настоящее / Г.Р. Галданова // Сибирь: этносы и культуры. Улан-Удэ, 1998. - Вып. 3. - С.5-46.

58. Гамкрелидзе, Т.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры / Т.В. Гамкрелидзе, В.В. Иванов. Тбилиси, 1984. - Т.2. -С.585-588.

59. Гемуев, И.Н. О погребальной обрядности селькупов / И.Н. Гемуев, Г. И. Пелих // Acta Ethnographica Hungarica. 1993. - № 38. - С. 287-308.

60. Гемуев И.Н. К истории семьи и семейной обрядности селькупов // Этнография Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1980. - С. 86-138.

61. Георги, И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов: их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопримечательностей / И.Г. Георги. -СПб., 1799.-С. 24.

62. Герасимова, K.M. Священные деревья: контаминация разновременных обрядовых традиций // Культура Центральной Азии: письменные источники: сб.ст. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000. - Вып. 4. - С. 15-34.

63. Голикова, С.В. Самодийцы в этнокультурном пространстве Урала и сопредельных территорий в конце XVIII в. // Самодийцы: материалы IV Сиб. Сим. «Культурное наследие народов Западной Сибири» 10-12 дек. 2001. -Тобольск, 2001. С. 100-104.

64. Головнев, A.B. Ненцы: оленеводы и охотники / A.B. Головнев // Народы Сибири: права и возможности. Новосибирск, 1997. - С. 80-91.

65. Голомидова, М.В. Искусственная номинация в ономастике / М.В. Голомидова. Екатеринбург, 1998. - С.16.

66. Грачева, Г.Н. Шаманы у нганасан / Г.Н. Грачева // Проблемы истории общественного сознания аборигенов Сибири. JI.,1981. - С.76.

67. Гриценко, К.Ф. О гидронимах на -кан и -чан на территории Якутии / К.Ф. Гриценко // Языки и топонимия. Томск, 1971. - Вып.4. - С. 111-118.

68. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт. -М.: Прогресс, 1985.-451 с.

69. Гумилев, Л.Н. Древние тюрки / Л.Н. Гумилев. СПб: СЗКЭО; Кристалл, 2003. - 576 с.

70. Гумилев, Л.Н. Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна») / Л.Н. Гумилев. М.: Айрис-Пресс, 2003а. - 432 е.: ил.

71. Гуревич, А.Я. Время как проблема истории культуры / А.Я. Гуревич // Вопр. философии. 1969. -№ 3.- С. 112-113.

72. Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры / А.Я. Гуревич. М.: Искусство, 1984. - 350 с.

73. Гурулев, С. А. Кетоязычная топонимия бассейна Байкала / С.А. Гурулев // Топонимика и межнациональные отношения: сб. ст. М., 1991. - С. 108118.

74. Дашибалов Б.Б. Археологические памятники курыкан и хори / Б.Б. Дашибалов. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1995. - 191 с.

75. Дашибалов, Б.Б. Новые данные о монгол оязычности хунну // Чингисхан и судьбы народов Евразии 2: материалы междунар. науч. конф. 11-12 окт. 2007 г. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2007. - С. 242-248.

76. Дашиева, Н.Б. Календарь в традиционной культуре (опыт историко-этнографического и культурно-генетического исследования) / Н.Б. Дашиева. -Улан-Удэ, 2001.-С. 211.

77. Дашиева, Н.Б. Медведь тотем народов алтайских языковой семьи // В мире традиционной культуры бурят: сб. ст. - Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2006. -С. 151-175.

78. Деревянко, Е.И. Очерки военного дела племен Приамурья / Е.И. Деревянко. Новосибирск, 1987. - С. 109.

79. Дмитриева, Л.В. Из этимологии названий растений в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках / Л.В. Дмитриева // Исследования в области этимологии алтайских языков. Л., 1979. - С. 135191.

80. Дмитриева, Т.Н. Топонимия бассейна реки Казым / Т.Н. Дмитриева. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2005. 580 с.

81. Долгих, Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке / Б.О. Долгих. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1960. - 622 с.

82. Долгих, Б.О. Происхождение долган // Труды Института этнографии: Сибирский этнографический сб. М., 1963. Т.84, Вып. 5. - С. 92-141.

83. Долгих, Б.О. Очерки по этнической истории ненцев и энцев / Б.О. Долгих. М., ,1970. - 269 с.

84. Дугаров, Д.-Н.С. Исторические корни белого шаманства: на материале обрядового фольклора бурят / Д.-Н. С. Дугаров. М.: Наука, 1991. - 298 с.

85. Дугаров, Д.-Н.С. К проблеме происхождения хонгодоров / Д.-Н. С. Дугаров // Этническая история народов Южной Сибири и Центральной Азии. -Новосибирск, 1993. С. 207-235.

86. Дугаров, Р.Н. Этноним хор в тибетской-историографии / Р.Н. Дугаров // Исследования по ономастике Бурятии. Улан-Удэ, 1987. - С. 98-102.

87. Дульзон, А.П. Диалекты татар аборигенов Томи / А.П. Дульзон // Ученые записки. - Томск, 1956. - Том. XV. - С. 297-379.

88. Дульзон, А.П. Общее название реки у кетоязычных народов / А.П. Дульзон // Ученые записки Дальневосточного гос. ун-та. Владивосток, 1962.-Вып. V.-C. 3-9.

89. Дульзон, А.П. О методологии историко-сопоставительного изучения неродственных языков // Ученые записки Томского ун-та: Вопр. языкознания и сибирской диалектологии. Томск, 1966. - Вып. I, № 57. - С. 79-87.

90. Дульзон, А.П. Этнически дифференцирующие топонимы Сибири и Дальнего Востока / А.П. Дульзон // Языки и топонимия Сибири. Томск, 1970.-С. 86-97.

91. Дульзон, А.П. Dulson A. Über die räumliche Gliederung der Sölkupischen in ihrem Verhältnis zu den alten Volkstumgruppen / А.П. Дульзон // Советское финно-угроведение. 1971.-№ l.-C. 35-43.

92. Дульзон, А.П. Значения дифференцирующих топонимов Сибири и Дальнего Востока / А.П. Дульзон // Языки и топонимия. Томск, 1978.

93. Егоров, В.Г. Современный чувашский литературный язык в сравнительно-историческом освещении / В.Г. Егоров. Чебоксары, 1954. -4.1. - С.120-124.

94. Жамсаранова, Р.Г. К вопросу об исторической топонимии Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Топонимия и диалектная лексика Новгородской земли: материалы междунар. науч. конф. Вел. Новгород, 2001. -С. 3-6.

95. Жамсаранова, Р.Г. Реализация социальности топонимических названий / Р.Г. Жамсаранова // Национальный язык: региональные аспекты: материалы межрегион, науч.-практ. конф., посвященной 150-летию Забайкальской области. Чита, 2001. - С. 138-142.

96. Жамсаранова, Р.Г. Топонимия Восточного Забайкалья / автореф. дис. канд. филол. наук / Р.Г. Жамсаранова. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2002. -24 с.

97. Жамсаранова, Р.Г. Топонимия Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова, Л.В. Шулунова. Чита, 2003. - 128 с.

98. Жамсаранова, Р.Г. Лингвистические аспекты в исследовании ментального пространства личности (на примере топонимии Восточного Забайкалья) / Р.Г. Жамсаранова // Ментальное пространство личности: материалы межрегион, науч. конф. Чита, 20046. - С. 70-73.

99. Жамсаранова, Р.Г. Об основных этнонимах бурят / Р.Г. Жамсаранова // История языка история народа: сб. ст. - Чита: ЧитГУ, 2004г.- С. 97-102, 100.

100. Жамсаранова, Р.Г Субстратные топонимы Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Ономастика в кругу гуманитарных наук. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2005а. - С. 307-309.

101. Жамсаранова, Р.Г Этнонимы самодийского происхождения в топонимии Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Кулагинские чтения: материалы V Всерос. науч.-практ. конф. 30 нояб. 1 дек. 2005 года.-Чита: Изд-во ЧитГУ, 20056. - Ч. 3. - С. 183-187.

102. Жамсаранова, Р.Г. Субстратные топонимы Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Ономастика в кругу гуманитарных наук. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2005г. - С. 307-309.

103. Жамсаранова, Р.Г. Географические имена собственные Восточного Забайкалья: учебное пособие / Р.Г. Жамсаранова. Чита, 2005д. - 208 с.

104. Жамсаранова, Р.Г. К вопросу об этнической принадлежности «конных тунгусов» Восточного Забайкалья (по материалам полевой летней практики) /

105. Р.Г. Жамсаранова // Аспирант: тр. молодых ученых, аспирантов и студентов. Чита, 20066. - № 1. - С.27-31.

106. Жамсаранова, Р.Г. Топонимическая картина Восточного Забайкалья / Д.Б. Сундуева, С.Е. Баянова, JI.M. Любимова, Е.А. Валикова, Р.Г. Жамсаранова // Языковая культура Восточного Забайкалья. Чита: ЧитГУ, 2007.-С. 82-117.

107. Жамсаранова, Р.Г. Этнотопонимия самодийского происхождения в системе географических названий Восточного Забайкалья // Вестн. Чит. гос. ун-та. Чита: ЧитГУ, 2008а. -№ 6 (51). - С. 83-89.

108. Жамсаранова, Р.Г. Погребальный обряд тунгусов Восточного Забайкалья (по материалам этнолингвистических экспедиций) / Р.Г. Жамсаранова // Древние и средневековые кочевники Центральной Азии: сб. науч. тр. Барнаул, 2008. - С. 34-37.

109. Жамсаранова, Р. Г. Терминология субстратного происхождения в топонимии Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Имя. Социум. Культура: материалы международной II Байкальской ономастической конференции. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2008. - С. 149-150.

110. Жамсаранова, Р.Г. Типологический анализ бурятско-селькупской терминологии родства // Вестн. Томского гос. ун-та. Томск: ТГУ, 20096. -№324.-С. 22-25.

111. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимы и генонимы хори-бурят: лингво-историческое исследование / Р.Г. Жамсаранова. Чита: ЧитГУ, 2009в. - 228 с.

112. Жамсаранова, Р.Г. Явления трансференции и интерференции в топонимической системе Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Этнолингвистика. Ономастика. Этимология: материалы Междунар. науч. конф.-Екатеринбург: УрГУ, 2009г. С. 94-95.

113. Жамсаранова, Р.Г. Историческая лакунарность в аспекте онимии Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Язык. Культура. Общество: материалы Междунар. науч. конф. М., 2009д. - С. 348-349.

114. Жамсаранова, Р.Г. Тюркоязычная топонимия / Р.Г. Жамсаранова // Малая энциклопедия Забайкалья: Культура: в 2 ч. / гл. ред. Р.Ф. Гениатулин. Новосибирск: Наука, 2009е. - Ч. 2: М-Я. - С. 290-293.

115. Жамсаранова, Р.Г. Тунгусо-маньчжурская топонимия / Р.Г. Жамсаранова // Малая энциклопедия Забайкалья: Культура: в 2 ч. / гл. ред. Р.Ф. Гениатулин. Новосибирск: Наука, 2009ж. - Ч. 2: М-Я. - С. 287-290.

116. Жамсаранова, Р.Г. Тунгусские генонимы тюркского происхождения / Р.Г. Жамсаранова // Чувашский язык и современные проблемы алтаистики: сб. материалов междунар. науч. конф. В 2-х ч- Чебоксары: ЧГИГН, 2009з. — 4.1.-С. 176-179.

117. Жамсаранова, Р.Г. Концептосфера монгольской этнонимии в этнолингвистическом аспекте / Р.Г. Жамсаранова // Монголоведение в изменяющемся мире перспективы развития: материалы междунар. науч. конф., 14-18 апреля 2010 г. -Улаанбаатар, 2010а.-С. 137-150.

118. Жамсаранова, Р.Г. Об этнониме Чжурчжэнь / Р.Г. Жамсаранова // Древние культуры Евразии: материалы междунар. науч. конф., посвященной 100-летию со дня рождения А. Н. Бернштама. — СПб: Инфо-ол, 20106. —С. 270-276.

119. Жамсаранова, Р.Г. Диахронный аспект этнонимии Даурии / Р.Г. Жамсаранова // Урал Алтай: через века в будущее: материалы IV Всерос. науч. конф. - Уфа, 2010в. - 1 т. - С. 106-107.

120. Жамсаранова, Р.Г. Ойконимический формант -ой в топонимии Восточного Забайкалья / Р.Г. Жамсаранова // Актуальные проблемы диалектологии языков народов России: мат-лы X региональной конф., 21-23 сент. 2010 г. Уфа: Изд-во ИИЯЛ, 2010г. - С. 90-93.

121. Жамсаранова, Р.Г. Языковые корреляции в региональной субстратной топонимии как факт диахронного межъязыкового взаимодействия // Гуманитарный вектор №2 (22). Чита: ЗабГГПУ, 201 Од. - С.207-211.

122. Жамсаранова, Р.Г. Этнонимия Даурии: проблемы диахронного контактирования этносов // Материалы XII Между нар. науч. конф. «Ономастика Поволжья». Казань: Казанский университет, 2010ж- С. 121125.

123. Жамсаранова, Р.Г. Явления конвергенции и трансференции в лексике бурятского и селькупского языков // Вестник Томского государственного педагогического университета: Вестник ТГПУ № 3. Вып.З (105), 2011а.- С. 140-147.

124. Жамсаранова, Р.Г. О генониме тунгусов Дулигарский/Дулигатский // Вестник Якутского государственного университета: Вестник ЯГУ. (в печати).

125. Жуковская, H.JI. Буха-нойон // Мифы народов мира. М.,1994. - Т.1. -С. 199-200.

126. Зеленин, Д.К. Культ оногонов в Сибири / Д.К. Зеленин. M.-JL: Изд-во Акад. наук СССР, 1936. - 434 с.

127. Золотухин, И.П. Завоевание русскими Забайкалья / И.П. Золотухин. -Владивосток, 1909.-С. 14-15.

128. Иванов, Вяч. Вс. Комментарий к описанию кетской мифологии / Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров // Кетский сборник. Мифология, этнография, тексты /под ред. Вс. Вяч. Иванова, В.Н. Топорова, В.А. Успенского. М.: Гл. ред. восточ. лит-ры, 1969. - С. 148-166.

129. Иванов, Вяч. Вс. Инвариант и трансформация в мифологических и фольклорных текстах / Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. - С. 44-74.

130. Иванов, Вяч. Вс. Кетско-америндейские связи в области мифологии // Кетский сборник: Антропология. Этнография. Мифология. Лингвистика / отв. ред. Е.А. Алексеенко, И.И. Гохман, Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров. Л.: Наука, 1982-С. 132-144.

131. Иванов, Вяч. Вс. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов / Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров. М., 1994. - 195 с.

132. Иванова, C.B. Лингвокультурология и лингвокогнитология: сопряжение парадигм: учебное пособие /C.B. Иванова. Уфа: РИО БашГУ, 2004.- 152 с.

133. Илимбетова, А.Ф. Культ животных у башкир: история и современность / А.Ф. Илимбетова, Ф.Ф. Илимбетов. Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2009. - 306 с.

134. Ипанова, O.A. Концепт «жизнь» в русской языковой картине мира: лингвокультурологический и лексикографический аспекты: автореф. . канд. филол. наук. СПб, 2005. - 24 с.

135. Иславин, В. Самоеды в домашнем и общественном быту / В. Иславин. -СПб., 1847.- 142 с.

136. История Бурят-Монгольской АССР / под ред. А.П.Окладникова. -Улан-Удэ, 1951.-Т.1.-574 е., ил.

137. История Восточного Забайкалья. Читинская область: учебное пособие / отв. ред. И.И. Кириллов. Иркутск: Изд-во ИГЭА, 2001. - 283 с.

138. История Китая: учебник / под редакцией A.B. Меликсетова. 3-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во МГУ; Изд. Дом ОНИКС 21 век, 2004. - 752 с.

139. История Сибири. Т.1. J1. 1968. - 454 с.

140. Карасик, В.И. Культурные доминанты в языке / В.И. Карасик // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград: Архангельск, 1996.

141. Карасик, В.И. Языковые концепты как измерения культур (субкатегориальный кластер темпоральности) / В.И. Карасик // Концепты. -Архангельск, 1997. Вып.2. - 167 с.

142. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. Волгоград: Перемена, 2002. - 477 с.

143. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. М.: Гнозис, 2004. - 390с.

144. Карасик, В.И. Базовые характеристики лингвокультурных концептов / В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин // Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. М.: Гнозис, 2007. - С. 12-13.

145. Карпенко, Ю.А. О синхронической топонимике / Ю.А. Карпенко // Принципы топонимики. М.: Наука, 1964. - С.45-57.

146. Каховский, В.Ф. Происхождение чувашского народа / В.Ф. Каховский.- Чебоксары: Чуваш, кн. изд-во, 2003. 463 с.

147. Кетский сборник. Мифология, этнография, тексты / под ред. Вяч. Вс. Иванова и В.Н. Топорова, В.А. Успенского. М.: Гл. ред. вост. лит-ры, 1969.- С.148-166.

148. Ким Чер Лен. Гидронимический ареал —кан в Средней Сибири // Топонимия Востока. Новые исследования. М.: Наука, 1964. - С. 146-149.

149. Кириллов, И.И. Дарасунский комплекс археологических памятников. Восточное Забайкалье / И.И. Кириллов, Е.В. Ковычев, О.И. Кириллов. -Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2000. 176 с.

150. Китайская мифология. Энциклопедия / сост., обш. ред., предисл. К. Королева. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. - 416 е.: ил.

151. Клод, Леви-Строс. Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль: пер. с фр. А.Б. Островского. М.: Академический Проект, 2008. - 520 с.

152. Козин, С.А. Сокровенное сказание монголов / С.А. Козин. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1990. - 318 с.

153. Козлов, П.К. Русский путешественник в Центральной Азии // Избр. тр. / П.К. Козлов. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1963. - 523 с.

154. Колесникова, С.Ю. Отражение понимания времени селькупами в календарной лексике // Языки народов Сибири: посвящен. 95-летию проф. А.П. Дульзона: сб. ст. Томск, 1995 - С. 167-172.

155. Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове: мир человека / В.В. Колесов. СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2000. - 326 с.

156. Колесов, В.В. О русизмах в составе древнерусских текстов / В.В. Колесов // Древнерусский язык домонгольской поры: межвузовский сб. Л., 1991.-С. 121-155.

157. Колесов, В.В. Философия русского слова / В.В. Колесов. СПб, 2002. -С. 24;199.

158. Колшанский, Г.В. Объективная картина мира в познании и языке / Г.В. Колшанский. М.: Наука, 1990. - 103 с.

159. Константинов, A.B. История Забайкалья (с древнейших времен до 1917 года) / A.B. Константинов, H.H. Константинова. Чита: AHO ЦНОП; Изд-во ЗабГПУ, 2002. - 248 с.

160. Копыленко, М.М. Очерки по общей фразеологии: учебное пособие по спецкурсу для филологов / М.М. Копыленко, З.Д. Попова. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1989.- 190 с.

161. Кравченко, A.B. Язык и восприятие / A.B. Кравченко // Когнитивные аспекты языковой категоризации. Иркутск, 1996. - С. 34-41.

162. Крадин, H.H. Империя Чингисхана / H.H. Крадин, Т.Д. Скрынникова. -М.: Вост. лит., 2006. 557 с.

163. Красавский, H.A. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах / H.A. Красавский. Волгоград: Перемена, 2001. - 495 с.

164. Кривошапкин, A.B. Эвены / A.B. Кривошапкин. СПб.: Просвещение, 1997.-79 с.

165. Крейнович, Е.А. О некоторых юкагирско-уральских языковых параллелях // Советское финно-угроведение. 1978. № 4 (14). - С. 241-249.

166. Кривалева, О.В. Концепты «небо» и «земля» в русской и немецкой картинах мира: автореф. дис. канд. филол. наук / О.В. Кривалева. Уфа, 2008.-23с.

167. Кубрякова, Е.С. К проблеме ментальных репрезентаций / Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков // Вопр. когнитивной лингвистики. 2007. - № 4. -С.-13.

168. Кубрякова, Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Г. Панкрац, Л.Г. Лузина/ под общей ред. Е.С. Кубряковой. М.: МГУ, 1996. - 245с.

169. Кубрякова, Е.С. Размышления о судьбах когнитивной лингвистики на рубеже веков / Е.С. Кубрякова // Вопр. филологии. 2001. - № 1 (7). - С.28-34.

170. Кубрякова, Е.С. К проблеме ментальных репрезентаций / Е.С. кубрякова, В.З. Демьянков // Вопр. филологии. 2007. - № 4. - С. 13.

171. Курилов, Г.Н. Лексикология современного юкагирского языка / Г.Н. Курилов. Новосибирск: Наука, 2003. - 288 с.

172. Кызласов, И.Л. Аскизские курганы на горе Самохвал (Хакасия) / И.Л. Кызласов // Средневековые древности евразийских степей. М.: Наука, 1980. - С.135-165.

173. Кычанов, Е.И. Кешиктены Чингис-хана (о месте гвардии в государствах кочевников) / Е.И. Кычанов // Mongolica: к 750-летию «Сокровенного сказания». -М.: Наука, 1993.- С.148-157.

174. Кюнер, Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока / Н.В. Кюнер. М., 1961. - 390 с.

175. Леви Брюль, Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Л. Леви-Брюль. М., 1999.

176. Леви-Строс, К. Первобытное мышление / К. Леви-Строс. М., 1999. -С.303.

177. Леви-Строс, К. Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль: пер. с фр. А.Б. Островского / К.Леви-Строс. М.: Академический Проект, 2008. - 520 с.

178. Леви-Строс, К. Первобытное мышление / К. Леви-Строс. М., 1994.

179. Лезина, И.Н. К вопросу о стратификации тюркских генотопонимов Крыма / И.Н. Лезина // Ономастика. Типология. Стратиграфия. М.: Наука, 1988.-С.145.

180. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка // Изв. АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1993. - Т.52. - № 1. - С.3-9.

181. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С. Лихачев // Русская словесность: антология. -М.: Академия, 1997. С. 280-287.

182. Лосев, А.Ф. Античная мифология в ее историческом развитии / А.Ф. Лосев. -М., 1957.

183. Лотман, Ю.М. Несколько мыслей о типологии культур / Ю.М. Лотман // Языки культуры и проблемы переводимости. M., 1987.

184. Магницкий, В.К. Чувашские языческие имена / В.К. Магницкий. -Казань, 1905.- 102 с.

185. Мазин, А.И. Традиционные верования и обряды эвенков-орочонов (кон. Х1Хв. нач. XX в.) / А.И. Мазин. - Новосибирск, 1984. - С.17-18.

186. Максимов, C.B. На Востокъ / C.B. Максимов: собр. соч. Ч.П. - СПб, 1909.-3-е изд.-360 с.

187. Малиновская, С.М. Социальная организация и административное устройство нарымских селькупов / С.М. Малиновская // Традиционное и современное в культурах Томского Севера / под ред. С.М. Малиновской. -Томск: Томский гос. пед. ин-ут, 1999. С. 37-63.

188. Малолетко, A.M. Палеотопонимика / A.M. Малолетко. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1992. - 264 с.

189. Мананников, П. История «четырехглазой» собаки / П.Мананнников, Э. Мананникова // Тайны Бурятии. Улан-Удэ, 2004. - № 3 (5). - С. 22-24.

190. Манжигеев, И.А. Бурятские шаманистические и дошаманистические термины / И.А. Манжигеев. M., 1978. - 107 с.

191. Маслова, В.А. Лингвокультурология: учебное пособие для студ. ВУЗов / В.А. Маслова. М.: Academia, 2001. - 208 с.

192. Маслова, В.А. Когнитивная лингвистика: учебное пособие / В.А. Маслова. Минск: Тетра Системе, 2004. - 256 с.

193. Маслова, В.А. Лингвокультурология: учебное пособие для студ. ВУЗов / В.А. Маслова. 2-е изд., стереотип. - М.: Академия, 2004. - 208 с.

194. Маслова, В.А. Введение в когнитивную лингвистику: учебное пособие / В.А. Маслова. 2-е изд., испр. - М.: Флинта, Наука, 2006. - 296 с.

195. Матвеев, А.К. Прения / А.К. Матвеев // Принципы топонимики. М.: Наука, 1964.-С.131-133.

196. Матвеев, А.К. Методы топонимических исследований: учебное пособие / А.К. Матвеев. Свердловск: УрГУ, 1986. - 101 с.

197. Матвеев, А.К. Ономатология / А.К. Матвеев. М.: Наука, 2006. - 292 с.

198. Мельхеев, М.Н. Местные географические термины Восточной Сибири: Тр. Иркут. гос. ун-та. Сер. Географии Иркутск, 1958. - Вып.1, Т.24. - С. 6797.

199. Мельхеев, М.Н. Географические названия Восточной Сибири, Иркутской и Читинской областей / М.Н. Мельхеев. Иркутск, 1969. - 121 с.

200. Мельхеев, М.Н. Топонимика Бурятии. История, система и происхождение географических названий / М.Н. Мельхеев. Улан-Удэ, 1969.- 185 с.

201. Мечковская, Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура: курс лекций: учебное пособие для студентов филологических, лингвистических и переводоведческих фак. ВУЗов / Н.Б. Мечковская. М.: Академия, 2004. -432 с.

202. Миллер, Г.Ф. История Сибири. В 2 т. Т.1. - М.-Л., 1937.-607 с.

203. Миллер, Г.Ф. История Сибири. В 2 т. Т.2. - М.-Л., 1941. -641 с.

204. Митрошкина, А.Г. К этимологии топонимического суффикса -кап (эвенкийского языка) // Труды Иркутского гос. ун-та. Сер. Языкознание. -Иркутск: ИГУ, 1970. Т. 73, Вып. 5. - С. 184-190.

205. Митрошкина, А.Г. Личные имена бурят / А.Г. Митрошкина. 2-е изд. -Иркутск, 2007.- С. 243.

206. Михайлов, В.А. Религиозная мифология / В.А. Михайлов. Улан-Удэ, 1996.-С. 29-62.

207. Михайлов, Т.М. Юго-Восточная Сибирь в отношениях с Центральной Азией в XIII-XVII вв. / Т.М. Михайлов // Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск, 1989. - С. 109.

208. Михайлов, Т.М. Бурятская традиционная культура: история и факты формирования/ Т.М. Михайлов // Методологические и теоретические аспекты изучения духовной культуры Востока: сб.ст. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1998. - Вып. 3. - С. 26-54.

209. Михайлов, Т.М. Бурятский шаманизм: история, структура, социальные функции / Т.М. Михайлов. Новосибирск, 1987. - 288 с.

210. Мифы народов лтра\ В 2 т. Т. II. М.: Сов. энциклопедия, 1982. - С. 674-675.

211. Молчанова О.Т. "Структурные типы тюркских топонимов Горного Алтая" / О.Т. Молчанова. Саратов: Изд-во Саратовского универ-та, 1982. -256 с.

212. Молчанова, О.Т. Мурзаев Э.М. Тюркские географические названия / О.Т. Молчанова //Алтайские языки и восточная филология: Памяти Э.Р. Тенишева / Ин-ут языкознания. М.: Вост. лит., 2005. - С.240-248.

213. Молчанова О.Т. // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: сб. тез. Между нар. науч. конф. XXV-e ДУЛЬЗОНОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. Томск: ТГПУ, 2008. - С.83-84.

214. Наговицын, А.Е. Древние цивилизации: общая теория мифа / А.Е. наговицын. — М.: Академический проект, 2005. 656 с.

215. Назаров, А.Ю. Манчжуры, дауры и китайцы Амурской области / А.Ю. Назаров // Известия Вост. Сиб. отд. ИРГО, 1883. T.XIV. - № 1-2. - С. 1.

216. Неклюдов, С.Ю. Героический эпос монгольских народов: устные и литературные традиции /С.Ю. Неклюдов. -М., 1984.-С. 217.

217. Николаев, В.В. История предков чувашей. XXX в. до н. э. XV в. н. э. Хроника событий / В.В. Николаев. - Чебоксары: Фонд историко-культурного исслед. им. К.В. Иванова. - Чебоксары, 2005. - 408 с.

218. Николаев, С.И. Эвены и эвенки юго-восточной Якутии / С.И. Николаев. -Якутск, 1964.-С.30.

219. Николаева, Д.А. Культ Матери-прародительницы в традиционной культуре бурят / Д.А. Николаева // В мире традиционной культуры бурят: сб. ст.- Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2007. Вып. 2. - С. 202-237.

220. Никонов, В.А. Этнонимия // Этнонимы. М.: Наука, 1970. - С. 8- 30.

221. Никонов, В.А. Этнонимы Дальнего Востока СССР // Этническая ономастика / ответ, ред-ы: Р.Ш. Джарылгасинова, В.А. Никонов. М.: Наука, 1984. - С.44-69.

222. Нимаев, Д.Д. Историческая судьба хонгодоров // Хонгодоры в этнической истории монгольских народов: материалы межрегион, науч. конф. 27 апр. 2004 г. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004. - С. 7-10.

223. Новикова, К.А. К этимологии названий собаки в тунгусо-маньчжурских языках / К.А. Новикова // Проблемы общности алтайских языков. Л., 1971. -С. 176-190.

224. Новикова, К.А. Структурные типы топонимов северо-восточной Сибири / К.А. Новикова // Происхождение аборигенов Сибири и их языков: материалы Всесоюз. конф. / под ред. Э.Г. Беккер. Томск, 1973. - С. 135-138.

225. Новикова, К.А. Названия домашних животных в тунгусо-маньчжурских языках / К.А. Новикова // Исследования в области этимологии алтайских языков. Л., 1979. - С. 53-134.

226. Окладникова, Е.А. Загадочные личины двух материков и петроглифы Урала / Е.А. Окладникова // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. -Новосибирск: Наука, 1978. С. 74-85.

227. Отин, Е.С. Словарь коннотативных собственных имен / Е.С. Отин. -Донецк: Юго-Восток, 2004. 412 с.

228. Очерки истории культуры Бурятии.- Улан-Удэ: Бур. кн. изд-во, 1972. 1 т.-491 с.

229. Ощепкова, К.А. Олень собака человек: совместный путь длиною в жизнь // Самодийцы: материалы IV Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири» 10-12 дек. 2001. Тобольск, 2001. - С. 228-230.

230. Павиленис, Р.И. Язык. Логика. Философия / Р.И. Павиленис. -Вильнюс, 1981.-С. 280.

231. Павлов, Е.В. Этнические образы в булагатской мифологической картине мира // Байкальские встречи III: культуры народов Сибири: материалы III Междунар. науч. симп. 13-15 июня 2001 г.- Улан-Удэ: ВСГАКИ, 2001. - Т.1. - С. 216-228.

232. Патаева, В.Д. Обрядовая лексика тункинских бурят / В.Д. Патаева; отв. ред. В.И. Рассадин. Улан-Удэ: БГУ, 2003. - 136с.

233. Патканов, С.К. Опыт географии и статистики тунгусских племен Сибири на основании данных переписи населения 1897 г. и др. источников / С.К. Патканов. СПб., 1906. - 4.1-2. - С.80.

234. Патканов, С.К. Список народностей Сибири: спец. оттиск / С.К. Патканов. Петроград, 1923. - 16 с.

235. Пелипенко, A.A., Культура как система / A.A. Пелипенко, И.Г. Яковенко. М.: Изд-во Языки русской культуры, 1998. - 376 с.

236. Пелих, Г.И. Материалы по селькупскому шаманству / Г.И. Пелих // Этнография Северной Азии. Новосибирск, 1980. - С. 44-47.

237. Пелих, Г.И. Происхождение селькупов / Г.И. Пелих. Томск, 1972. -422 с.

238. Перевалова, Е.В. Беглецы: к истории родов лесных ненцев / Е.В. Перевалова // Самодийцы: материалы IV Сибирского симп. «Культурное наследие народов Западной Сибири» 10-12 дек. 2001. Тобольск, 2001. - С. 143-147.

239. Пименова, М.В. Методология концептуальных исследований / М.В. Пименова // Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. -М.: Гнозис, 2007.-С. 14-16.

240. Пименова, М.В. Современная русистика: концептуальные исследования / М.В. Пименова // Гуманитарный Вектор. Педагогика. Психология. Филология. Философия. Востоковедение. Чита: ЗабГГПУ. -2010. -№ 2 22. -С. 140-145.

241. Подмаскин, В.В. Народные знания / В.В. Подмаскин // История и культура нанайцев. Историко-этнографические очерки. СПб., 2003. - С. 219.

242. Попов, А.И. Названия народов СССР. Введение в этнонимику / А.И Попов. Л.: Наука, 1973.- 167 с.

243. Попов, А.И. Основные принципы топонимического исследования // Принципы топонимики. М.: Наука, 1964. - С. 34-44.

244. Попова, З.Д. Введение в когнитивную лингвистику: учебное пособие / З.Д. Попова, И.А. Стернин, В.И. Карасик и др. Кемерово: Комплекс Графика, 2004. - 146 с.

245. Попова, З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. Воронеж: Истоки, 2001. - 192 с.

246. Попова, З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике/ З.Д. Попова, И.А. Стернин. 2-е изд. - Воронеж: Истоки, 2003. - 191 с.

247. Попова, З.Д. Основные черты семантико-когнитивного подхода к языку / З.Д. Попова, И.А. Стернин //Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. М.: Гнозис, 2007. - С. 7-9.

248. Потанин, Г.Н. Очерки северо-западной Монголии / Г.Н. Потанин.-СПб, 1883. Вып. IV. - 1024 с.

249. Потапов, Л.П. Этноним теле и алтайцы // Тюркологический сб. к 60-летию А.Н. Кононова. М.: Наука, 1966. - С. 233-240.

250. Прокофьева, Е.Д. Шаманские костюмы народов Сибири: сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. Л., 1971. - T.XXVII. - С.5-7.

251. Радлов, В.В. Из Сибири: Страницы дневника: пер. с нем. К.Д. Цивиной, Б.Е. Чистовой; примеч. и послесл. С.И. Вайнштейна / В.В. Радлов. М.: Наука, 1989. - 749 е.: ил., карты.

252. Рассадин, В.И. Фонетика и лексика тофаларского языка / В.И. Рассадин. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1971. - 251 с. '

253. Рассадин, В.И. Очерки по исторической фонетике бурятского языка / В.И. Рассадин. -М.: Наука, 1982.-199 с.

254. Рассадин, В.И. О тунгусо-маньчжурских элементах в монгольских языках / В.И. Рассадин // Этнокультурные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск, 1989. - С. 145-152.

255. Рассадин, В.И. Об этимологии некоторых бурятских шаманистических терминов // «Банзаровские чтения», посвященное 170-летию со дня рождения Д. Банзарова. Улан-Удэ, 1992. - С. 146-147.

256. Рассадин, В.И. Лексика материальной культуры окинских сойотов/ В.И. Рассадин, Д.Б. Цыренова //Проблемы бурятской диалектологии: сб.ст. -Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1996. С. 58-99.

257. Рассадин, В.И. Животноводческая лексика в языке окинских бурят и сойотов / В.И. Рассадин // Проблемы бурятской диалектологии. Сб.ст. -Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1996. С.45-57.

258. Рассадин, В.И. К проблеме формирования монгольских языков в двух ареалах // Монгольские языки и диалекты северо-восточного ареала Центральной Азии: сб. ст. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2006. - С. 3-19.

259. Рассадин, В.И. Очерки по истории сложения тюрко-монгольской языковой общности. Часть 1. Тюркское влияние на лексику монгольских языков / В.И. Рассадин: под ред. Д.М. Насилова. Элиста: Изд-во КГУ, 2007. - 165 с.

260. Рассадин, В.И. Очерки по морфологии и словообразованию монгольских языков / В.И. Рассадин. Элиста, 2008. - 234 с.

261. Руденко, Ю.Т. Заметки о топонимах Забайкалья / Ю.Т. Руденко // Вначале было слово. Региональные аспекты изучения языка и литературы: сб.ст. чита: Изд-во ЗабГПУ, 2001а. - С. 23-27.

262. Руденко, Ю.Т. Системы географических названий / Ю.Т. Руденко // Национальный язык: региональные аспекты: материалы межрегион, науч.-практ. конф., посвященной 150-летию Забайкальской области. Чита: Изд-во ЗабГПУ, 2001. - С. 142-143.

263. Румянцев, Г.H. Буряты в XVI-XVII вв. патриархально-феодальные отношения у бурят / Г.Н. Румянцев // История Бурят-Монгольской АССР / под ред. А.П. Окладникова. Улан-Удэ, 1951. - С.85-135.

264. Румянцев, Г.Н. О некоторых вопросах этногенеза монголов и бурят / Г.Н. Румянцев // XXV Междунар. конгресс востоковедов: докл. делегации СССР. -М.: Изд-во восточ. лит-ры, 1960. С. 1-13.

265. Румянцев, Г.Н. Бурятские летописи как исторический источник / Г.Н. Румянцев // Тр. БКНИИ СО АН СССР. Сер. Востоковедения. Улан-Удэ, 1960. - Вып.З. - С.3-16.

266. Румянцев, Г.Н. Происхождение хоринских бурят / Г.Н. Румянцев. -Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1962. 267 с.

267. Румянцев, Г.Н. Народы Восточной Сибири в X-XIII веках: отд. оттиск из кн. История Сибири. Т.1, 1964 - 12 с.

268. Рут, М.Э. Образная номинация в русском языке / М.Э. Рут. -Екатеринбург, 1992. 148 с.

269. Рут, М.Э. Образная ономастика в русском языке: ономасиологический аспект: дисс. д-ра филол. наук / М.Э. Рут. Екатеринбург, 1994.

270. Савойская, Н.П. Концептосфера как отражение картины мира // Изменяющаяся Россия и славянский мир: новое в концептуальных исследованиях. Сер. Концептуальные исследования. Севастополь, 2009. -Вып. 11.-С. 299-304.

271. Самбуева, С.Б. Некоторые вопросы этнической истории баргутов // Монголоведные исследования: сб.ст. Улан-Удэ, Бурят, кн. изд-во, 2007. -Вып. 5. - С.107-114.

272. Санжеев, Г.Д. Некоторые вопросы этнонимики и древней истории монгольских народов / Г.Д. Санжеев // Этнические и историко-культурные связи монгольских народов. Улан-Удэ, 1983. - С.47-69.

273. Санжина, Д.Д. Газар «Земля» в языковой культуре бурят / Д.Д. Санжина // Тюрко-монгольские встречи: диалог культур. - Улан-Удэ: ГУП ИД Буряад унэн, 2004. - С.92-95.

274. Санжина, Д.Д. Земля в оценке монголоязычных народов //Чингисхан и судьбы народов Евразии 2: материалы Междунар. науч. конф. 11-12 окт. 2007 г. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2007. - С.507-516.

275. Селькупская мифология / сост. Г.И. Пелих. Томск: Изд-во HTJT, 1998. -80 с.

276. Сем, Т.Ю. Шаманизм в обрядах нанайцев / Т.Ю. Сем // История и культура нанайцев. Историко-этнографические очерки. СПб, 2003. - С. 165169.

277. Семенова, В.И. Бурятская генеалогическая терминология / В.И. Семенова // Актуальные проблемы бурятского языка, литературы, истории: тез. докл. науч.-практ. конф. Иркутск: ИГУ, 2000. - С. 33-35.

278. Серебренников, Б.А. О двух конвергентных фонетических явлениях в самодийских и обско-угорских языках / Б.А. Серебренников // Советское финно-угроведение. 1965. -№ 4. - С.281-284.

279. Серебренников, Б.А. О некоторых ареальных особенностях ненецкого языка // Теория языка. Англистика. Кельтология: сб. науч. ст. М., 1976. - С. 104.

280. Сидоров, Е.И. Этноним Саха // Этническая ономастика / отв. ред. Р.Ш. Джарылгасинова, В.А. Никонов. -М.: Наука, 1984. С.39-43.

281. Скрынникова, Т.Д. Идеи «Сокровенного сказания» о власти в летописях XVII в. / Т.Д. Скрынникова // Mongolica: к 750-летию «Сокровенного сказания». -М.: Наука, 1993. С. 157-168.

282. Скрынникова, Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана / Т.Д. Скрынникова. М., 1997. - С. 174.

283. Скрынникова, Т.Д. Белый шаман в центрально-азиатской традиции // Сибирь: Этносы и культуры. Этническая культура и современность. М.; Улан-Удэ, 2002. - Вып.7. - С. 92-107.

284. Скрынникова, Т.Д. Представление о сакральности и витальности у монгольских народов // В мире традиционной культуры бурят: сб.ст. Улан-Удэ, 2006.-С. 64-111.

285. Скрынникова, Т.Д. Иерархия идентичностей у средневековых монголов / H.H. Крадин, Т.Д. Скрынникова // Империя Чингис-хана. М.: Вост. лит., 2006.-С.129-214.

286. Слышкин, Г.Г. От текста к символу: линвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе / Г.Г. Слышкин. М.: Академия, 2000. - 128 с.

287. Слышкин, Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.vspu.ru/~axiology/ggs.htm/.

288. Содномпилова, М.М. Атмосферные явления в концептуальной и языковой версиях картины мира монголоязычных народов // В мире традиционной культуры бурят: сб.ст. Улан-Удэ, 2006. - С. 152-201.

289. Старостин, С.А. Алтайская проблема и происхождение японского языка / С.А. Старостин. М.: Наука, 1991. - 298 с.

290. Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования / Ю.С. Степанов. М.: Школа; Языки русской культуры, 1997. - 824 с.

291. Степанов, Ю.С. "Интертекст","интернет", "интерсубъект" (к основаниям сравнительной концептологии) // Изв. РАН. Сер. Литературы и языка.-2001.-№ 1.-С.З-11.

292. Степанов, Ю.С. Константы: словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. 3-е изд. испр. и доп. - М., 2004. - 992 с.

293. Стернин, И.А. Когнитивная интерпретация в лингвокогнитивных исследованиях // Вопр. когнитивной лингвистики. 2004. - № 1. - С. 65-70.

294. Стернин, И.А. Семантико-когнитивное направление в российской лингвистике электронный ресурс. / И.А. Стернин, З.Д. Попова // Respectus Philologicus (Respectus Philologicus), issue: 10 (15), 2006. P. 43-51. Режим доступа: www.ceeol.com

295. Субботина, Н.Д. Специфика доцивилизованного общества: учебное пособие / Н.Д. Субботина. Чита: Изд-во ЗабГПУ, 2001. - 84 с.

296. Сыма Цянь. Исторические записки («Ши Цзи») / пер. с кит., вступ. ст., ком. прил. Р.В. Вяткина. М.: Наука: Гл. ред. восточ. лит-ры, 1984. - T.III -943 с.

297. Сыма Цянь. Исторические записки («Ши Цзи») / пер. с кит., вступ. ст., ком. прил. Р.В. Вяткина. М.: Наука: Гл. ред. восточ. лит-ры, 1986. - T.IV -453 с.

298. Сыма Цянь. Исторические записки («Ши Цзи») / пер. с кит., ком. предисл. Р.В. Вяткина. М.: Наука: Гл. ред. восточ. лит-ры, 1992. - Т.VI - 483 с.

299. Сыма Цянь. Исторические записки («Ши Цзи») / пер. с кит., ком. Р.В. Вяткина, А.Р. Вяткина. Предисл. Р.В. Вяткина М.: Изд. фирма Вост. лит-ра РАН, 1996. -Т.VII- 462 с.

300. Тазетдинова, P.P. Языковой концепт как базовый термин лингвокультурологи / P.P. Тазетдинова. Уфа, 2001. - 143 с.

301. Тайлор, Э.Б. Первобытная культура / Э.Б. Тайлор. М.: Политиздат, 1989.-506 с.

302. Титов, Е.И. Тунгусско-русский словарь / С прил. грамматики «Основы изучения тунгусского языка» М.А. Кастрена / Перевод с немецкого М.Г. Пешковой/ Ред. и прим. Е.И. Титова. Иркутск, 1926.

303. Телия, В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурный аспекты / В. Н. Телия. М.: Языки русской культуры, 1996.- 288с.

304. Терещенко, Н.М. Обоснования исконного родства языков самодийской группы //Труды Ин-та этнографии. Новая сер., 1952. Т.18.

305. Терещенко, Н.М. Обоснования исконного родства языков самодийской группы // Происхождение аборигенов Сибири и их языков: сб.ст. Томск, 1973.-С.8-10.

306. Терещенко, Н.М. Родовые названия ненцев в свете народной этимологии / Н.М. Терещенко // Языки и топонимия. Томск, 1978. - С. 9.

307. Тодаева, Б.Х. Грамматика современного монгольского языка. Фонетика и морфология / Б.Х. Тодаева. -М., 1951. С. 37-38.

308. Токарев, С.А. Ранние формы религии / С.А. Токарев. М., 1990. - 622 с.

309. Топоров, В.Н. Модель мира // Мифы народов мира. Т.2. М., 1994. -С.161-163.

310. Топорова, Т.В. Семантическая структура древнегерманской модели мира / Т.В. Топорова. М., 1994. - 190 с.

311. Туголуков, В.А. Главнейшие этнонимы тунгусов (эвенков и эвенов) // Этнонимы.-М., 1970.-С. 214-215.

312. Туголуков, В.А. Конные тунгусы (этническая история и этногенез) // Этногенез и этническая история народов Севера. М., 1975. - С. 78-110.

313. Туголуков, В.А. Тунгусы и ламуты на северо-востоке Сибири / В.А. Туголуков // Этническая ономастика: отв. ред-ы: Р.Ш. Джарылгасинова, В.А. Никонов. М.: Наука, 1984. - С.35-38.

314. Туголуков, В.А. Эвены// Этническая история народов Севера. М., 1982. - С.155.

315. Туров, М.Г. Хозяйство эвенков таежной зоны Средней Сибири в конце XIX-нач. XX вв. (принципы освоения угодий). / М.Г. Туров. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1990. - 176 с.

316. Тучков, А.Г. История и культура народов Сибири: учебное пособие для студентов вузов / А.Г. Тучков. 2-е изд. - Томск: Изд-во ТГПУ, 2005. - 252 с.

317. Уварова, Т.Б. Нерчинские эвенки в XVIII-XX веках / Т.Е. Уварова. 2-е изд. доп. - М.: ИНИОН РАН, 2006. - 172 с.

318. Успенский, Ф.Б. Граница, дорога, направление в представлении древних скандинавов / Ф.Б. Успенский // Антропология культуры. М., 2002. -Вып. 1.-С. 226.

319. Филлипс, Э.Д. Монголы. Основатели империи Великих ханов. Загадки древних цивилизаций: пер. с англ. О.И. Перфильева / Э.Д. Филлипс. М.: Центрполиграф; Внешторгпресс, 2003. - 174 с.

320. Фрейд, 3. Тотем и табу: пер. с нем. A.M. Боковиков / 3. Фрейд. М.: Академический Проект, 2007. - 159 с.

321. Фрейденберг, О.М. . Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг. М.: Гл. ред. восточ. лит-ры, 1978. - 605 с.

322. Фрумкина, P.M. Концепт, категория, прототип Электронный ресурс./Лингвистическая и экстралингвистическая семантика, 1995. Режим доступа: http://philolog.pspu.ru/gruzberg.shtm.

323. Хайду, Петер. Уральские языки и народы / пер. с венгер. Яз. Е.А. Хелимского. М.: Прогресс, 1985. - 430 с.

324. Хангалов, М.Н. Собр. соч. в 3-х т. Улан-Удэ: Республ. тип., 2004. Т.1. -508 е.; Т.2.-312 е.; Т.3.-312 с.

325. Хангалов, М.Н. Собр. Соч. Т.2. - Улан-Удэ, 1959. - с. 125-126.

326. Харанутова, Е.И. Тотемизм в мифологии народов Восточной Сибири: автореф. дис. . канд. ф. наук / Е.И. Харанутова. Улан-Удэ, 2004. - 21 с.

327. Хелимский, Е.А. Кето-Uralica // Антропология. Этнография. Мифология. Лингвистика: кетский сб. / отв. ред. Е.А. Алексеенко, И.И. Гохман, Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров. Л.: Наука, 1982. - С. 238-251.

328. Хелимский, Е.А. Архивные материалы XVIII века по енисейским языкам / Е.А. Хелимский // Палеоазиатские языки: сб. науч. тр. Л.: Наука, 1986.-С. 179-213.

329. Хлобыстин, Л.П. Древние культуры Таймыра и крупные этнические общности Сибири / Л.П. Хлобыстин // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. - С. 163-166.

330. Хоанг, М. Чингисхан / Мишель Хоанг. Ростов-н/Д: Феникс, 1997. -352 с. - (Серия "След в истории").

331. Хомич, Л.В. Тазовские селькупы. Очерки традиционной культуры / Л.В. Хомич, С.И. Ириков, Г.Е. Аюпова. СПб.: Просвещение, 2002 - 148 с.

332. Хомчак, Е.Г. Концепт в языковой картине мира // Изменяющаяся Россия и славянский мир: новое в концептуальных исследованиях.

333. Севастополь, 2009. Вып. 11. - С. 175-184. - (Серия "Концептуальные исследования").

334. Цинциус, В.И. О названиях, связанных с понятием «народ» в тунгусо-маньчжурских языках / В.И. Цинциус // Acta Orient. Hung. Separatum. Tomus XV. Fase. 1-3/ Л., 1962. - C.41-48.

335. Цинциус, В.И. Задачи сравнительной лексикологии алтайских языков / В.И. Цинциус // Очерки сравнительной лексикологии алтайских языков. -Л., 1972.-С.З-14.

336. Цинциус, В.И. Проблемы сравнительно-исторического изучения лексики алтайских языков // Исследования в области этимологии алтайских языков. Л.: Наука, 1979. - С.3-17.

337. Цыбенов, Б.Д. Об этногенезе дагуров: историографические проблемы / Б.Д. Цыбенов // Монголоведные исследования: сб. ст. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 2007.-Вып. 5.-С.49-61.

338. Цыбикдоржиев, Д.В. Мужской союз, дружина и гвардия у монголов: преемственность и конфликты / Д.В. Цыбикдоржиев //Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2004. - С.334-362.

339. Цыбиктаров, А.Д. Бурятия в древности. История (с древнейших времен до XVII века) / А.Д. Цыбиктаров. Улан-Удэ, 2001. - 2-е изд. - 266 с.

340. Цыдендамбаев, Ц.Б. Бурятские исторические хроники и родословные (историко-лингвистическое исследование) / Ц.Б. Цыдендамбаев. Улан-Удэ, 1972.-662 с.

341. Цыдендамбаев, Ц.Б. Изучение ономастики Бурятии и исторически связанных с ней регионов одна из актуальных задач современного бурятоведения / Ц.Б. Цыдендамбаев // Ономастика Бурятии: тр. Бурят, ин-та общ. наук БФ СО АН СССР. - Улан-Удэ, 1976. - С. 3-23.

342. Цыдендамбаев, Ц.Б. Бурятские исторические хроники и родословные (историко-лингвистическое исследование) / Ц.Б. Цыдендамбаев. 2-е изд. -Улан-Удэ, 2001. - С. 209-210.

343. Чагдуров, С.Ш. Прародина монголов / С.Ш. Чагдуров. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1999.- 138 с.

344. Черемисин, Д.В. К ирано-тюркским связям в области мифологии. Богиня Умай и мифическая птица / Д.В. Черемисин // Народы Сибири:история и культура. Новосибирск: Ин-ут археологии и этнографии СО РАН, 1997. - С.31-43. (Серия "Этнография Сибири").

345. Черкасов, A.A. Записки охотника Восточной Сибири (1856-1863) / Черкасов A.A. Чита: Экспресс-издательство, 2006. - 560 с.

346. Черкасов, A.A. Записки сибирского охотника / A.A. Черкасов Чита: Экспресс-изд-во, 2009. - 484 е.: ил.

347. Чечетка, В.И. Концепт «человек» в мифопоэтической картине мира (на материале древнегерманских героических песен, легенд, сказаний): автореф. . канд. филол. наук / В.И. Чечетка. Воронеж, 2005. - 22 с.

348. Чиндина, Л.А. Очерки культурогенеза и этногенеза в Среднем Приобье (середина I тыс. до н.э. XVIII в. н.э.) // Традиционное и современное в культурах Томского Севера / под ред. С.М. Малиновской. - Томск: Томский гос. пед. ин-ут, 1999. - С. 3-11.

349. Шавкунов, Э.В. Культура чжурчжэней-удигэ XII-XIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока / Э.В. Шавкунов. М.: Наука, 1990.-282 е.: ил.

350. Шавкунов, В.Э. Вооружение чжурчжэней XII-XIII вв. / В.Э. Шавкунов. Владивосток, 1993. - С. 38.

351. Шаракшинова, Н.О. Миф о Буха-Нойоне // Этнография: сб. ст. БНИИ СО РАН.-Вып. 3.-Улан-Удэ, 1962.-С. 132-133.

352. Шаракшинова, Н.О. Героический эпос о Гэсэре: учебное пособие для студ-ов филол. фак-ов / Н.О. Шаракшинова Иркутск, 1969. - 348 е.: илл.

353. Шаракшинова, Н.О. Мифы бурят / Н.О. Шаракшинова. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1980. - 167 с.

354. Шерстобитов, В.Ф. У истоков искусства / В.Ф. Шерстобитов. М., 1971.-С.75.

355. Шилов, А.Л. Размышления над статьей И. Койвулехто о прибалтийско-финских этнонимах // Финно-угорское наследие в русском языке. -Екатеринбург, 2002. С.211-227.

356. Широбокова, H.H. Историческое развитие якутского консонантизма / H.H. Широбокова. Новосибирск: Наука, 2001. - 151 с.

357. Широбокова, H.H. Отношение якутского языка к тюркским языкам Южной Сибири / H.H. Широбокова. Новосибирск: Наука, 2005. - 269 с.

358. Шренк, JI. Об инородцах Амурского края /Л. Шренк. СПб, 1863. Т.. -С. 163; С. 195-196.

359. Штернберг, Л.Я. Первобытная религия в свете этнографии / Л .Я. Штернберг. Л., 1936. - С. 144.

360. Штернберг, Л.Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны: ст. и материалы / под ред., предисл. Я.П.Алькор (Кошкина). Хабаровск:Дальгиз, 1933.-740 с.

361. Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / У. Эко // пер. с итал. Веры Резник, Александра Погоняйло. СПб.: SYMPOSIUM, 2004. - 544 с.

362. Элерт, А.Х. Экспедиционные материалы Г.Ф.Миллера как источник по истории Сибири. Новосибирск: Наука, 1990. - 247 с.

363. Элиаде, М. Шаманизм: Архаические техники экстаза / М. Элиаде. -Киев: София, 1998.-480 с.

364. Элкин, А.П. Австралийские аборигены / А.П. Элкин // Магический кристалл: магия глазами ученых и чародеев. М., 1992. - С.134.

365. Юнг, К.Г. Архетип и символ: сб. работ Юнга / К.Г. Юнг. М., 1991. -304 с.

366. Werner, Heinrich. Vergleichendes Wörterbuch der Jenissej-Sprachen. Band 3: Onomastik. Harrassowitz Verlag, Wiesbaden. - 449 p.

367. Donners, Kai. Kamassische Wörterbuch nebst Sprachproben und Hauptzügen der Grammatik / Bearbeitet und herausgegeben von A. J. Joki. -Helsinki, 1944.-216 p.

368. Castren, Alexander. Nordische reisen and forschungen von Dr. M. A. Castren. St.-Petersburg, 1855.

369. Jackendoff, J. Consciousness and the Computational Mind. Cambridge, Massachusetts, 1989. - P. 325.

370. Juha Janhunen. Manchuria: an ethnic history. Helsinki: The Finno-Ugrian Society, 1996.-335 p.

371. Lakoff, G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago, 1980. - pp. 3-7.

372. Pavilionis, R. Meaning and conceptual systems. M: Progress Publ., 1990.

373. Poppe, N. Introduction to Mongolian Comparative Studies. Helsinki, 1955.

374. Wierzbiska, Anna. Semantics: Primes and Universals. Oxford: Oxford University Press, 1996.1. Словари

375. Болдырев Б.В. Эвенкийско-русский словарь: В 2-х ч. / Б.В. Болдырев. -Новосибирск: СО РАН, 2000. Ч. 1. - 503 е.; 4.2. - 484 с.

376. Буряад-ород словарь = Бурятско-русский словарь / сост. К. М. Черемисов. М.: Сов. энцикл., 1973. - 804 с.

377. Василевич Г.М. Эвенкийско-русский (Тунгусско-русский) словарь / Г.М. Василевич. М.: Гос. изд-во иностранных и нац. словарей, 1940. - 208 с.

378. Василевич Г.М. Русско-эвенкийский словарь (Русско-тунгусский) словарь / Г.М. Василевич. М.: Гос. изд-во иностранных и нац. словарей, 1948.-332 с.

379. Василевич Г.М. Эвенкийско-русский словарь: с прил. алфавитного списка названий эвенкийских родов, дополнений к словарю, грамматического очерка эвенкийского языка / Г.М. Василевич. М.: Гос. изд-во иностранных и нац. словарей, 1958. - 802 с.

380. Вернер Г.К. Словарь кетско-русский и русско-кетский: учебное пособие для учащихся начальных школ / Г.К. Вернер. СПб., 1993. - 200 с.

381. Древнетюркский словарь / под ред. В.М. Наделяева и др.. Л.: Наука, 1969.-676 с.

382. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. - 682 с.

383. Максунова, З.В. Краткий кетско-русский словарь. Средне-кетский диалект / под ред. Г.К. Вернер. Красноярск: РИО КГПУ, 2001. - 122 с.

384. Монгол-орос толь = Монгольско-русский словарь / под общ. ред. Лувсандэндэва. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1957. - 715 с.

385. Ненецко-русский словарь / сост. Н.М. Терещенко. М.: Сов. энцикл., 1965.-942 с.

386. Словарь ненецко-русский / сост. Н.М. Терещенко. СПб.: Просвещение, 2003. - 942 с.

387. Словарь говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья / под ред. Т.Б. Юмсуновой. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1999. - 540 с.

388. Русско-эвенский словарь / сост. В.И. Цинциус, Л.Д. Ришес. М., 1952. -778 с.

389. Китайско-русский словарь/ под ред. Ся Чун И. Пекин: Изд-во Ун-та иностр. языков г. Шанхая, 1992. - 1250 с.

390. Краткий русско-якутский словарь / сост. Э.К.Пекарский. Петроград, 1926.

391. Селькупско-русский диалектный словарь / под ред. В.В. Быконя. -Томск: Изд-во ТГПУ, 2005. 348 с.

392. Словарь нганасанско-русский и русско-нганасанский / сост. Т.Ю. Жданова, Н.Т. Костеркина, А.Ч. Момде / отв. ред. В.Ю. Гусев. СПб: Просвещение, 2001. - 125 с.

393. Словарь юкагирско-русский и русско-юкагирский (Верхнеколымский диалект): учебное пособие для учащихся начальной школы / И.А. Николаева, В.Г. Шалугин.- СПб.: Дрофа, 2002. 224 с.

394. Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков: материалы к этимологическому словарю: в 2 т. / отв. ред. В.И. Цинциус. -Д.: Наука, 1975. -Т.1.-672 е.; Т.2. Д., 1977.-992 с.

395. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика / под ред. Э.Р. Тенишева. М.: Наука, 1997. - 800 с.

396. Тунгусско-русский словарь / сост. Е.И.Титов. Иркутск, 1926.

397. Элиасов, Л.Е. Словарь русских говоров Забайкалья / Л.Е. Элиасов. -М.: Наука, 1980.-472 с.

398. Южноселькупский словарь / сост. Н.П. Григоровский; обработка и изд. Евгения Хелимского. Südselkupisches Wörterbuch von N.P. Grigorovski. Bearbeitet und herausgegeben von Eugen Helimski. Hamburg, 2007. - 225 c.

399. Языкознание. Большой энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. 2-е изд. - М.: Большая Рос. энцикл. 1998. - 685 е.: ил.

400. Якутско-русский словарь / под ред. П.А.Слепцова. М., 1972.1. Списки источников

401. Полевые записи ЛЯНС ТГПУ: Материалы по языку и этнографии елогуйских кетов. Т. 1-3 (1955-56 гг.).-С. 139-140.

402. Полевые записи ЛЯНС ТГПУ: Полевые записи А.П. Дульзона. Список кетов Елогуйского кочевого совета. 1955г. Т. 3. - С. 456-457.

403. Полевые записи ЛЯНС ТГПУ: Кетские тома полевых записей. Дульзон А.П. Мат-лы по языку курейских кетов.Т. 3. С. 483.

404. Полевые записи ЛЯНС ТГПУ: Р.Ф. Деннинг. Материалы по кетскому языку. Т. 44. (1969 г.). Информатор З.Е. Хальвина.

405. ПМА 2006, 2007, 2009, 2010 гг.: Полевые материалы автора 2006, 2007, 2009, 2010 гг.

406. Монгольский язык Бурятский язык Селькупский язык

407. Монгольский язык Бурятский язык Селькупский язык1. Класс глагольных форм адах 'уколоться, аться, пораниться' адаха ' напарываться, натыкаться; обрезаться' адыгу 'уколоть'/ адгу 'наколоть'

408. Захоронение в Балейском районе Читинской области (ПМА. 2005 г.).1. Фотография2

409. Вид погребального сооружения (ПМА. 2005 г.)• Районные центры- Ареал распространения топонимов на -уль «река»1. Районные центры• Ареал распространения топонимов на -ур - «река»• Районные центры

410. Ареал распространения топонимов на -сес/-зес/-дес• Районные центры• Ареал распространения топонимов на -том/-тым/-сым - «река»ъ Ареал распространения топонимов на -сес/-зес/-дес