автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Концепция человека в поэзии О. Седаковой

Полный текст автореферата диссертации по теме "Концепция человека в поэзии О. Седаковой"

Иркутский государственный университет

На правах

Подрезова Наталья Николаевна

Концепция человека в поэзии О. Седаковой (антропологический аспект)

Специальность 10.01.01. - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Иркутск - 2003

Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы Иркутского государственного университета

Научный руководитель: доктор филологических наук, доцент

Плеханова Ирина Иннокентьевна

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Ирина Юрьевна Искржицкая кандидат филологических наук, доцент Татьяна Леонидовна Рыбальченко

Ведущая организация: Бурятский государственный

диссертационного совета Д. 212.267.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета

Автореферат разослан /5" с* т ^г г&оз г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

университет

Защита состоится « 20 » ноября 2003 года в

час. на заседании

профессор

2.eog-A

\Ш2.

Общая характеристика работы

Диссертация посвящена исследованию художественно выраженных антропологических категорий в их системном единстве в лирике О. Седаковой -поэта, чье творчество осмысляется в ряду метафизической отечественной и европейской поэзии (С. Аверинцев, И. Шайтанов), стремящейся воплотить онтологический образ мира.

Актуальность работы обусловлена антропологическим ракурсом исследования, позволяющим, во-первых, раскрыть основные философские универсалии современного лирического сознания (бытие, смерть, судьба, любовь и др.), координирующим центром которых является категория человека, во-вторых, проанализировать поэтическую систему не только с позиции рассмотрения объекта изображения, но и субъекта, включенного в эстетическую структуру произведения в качестве ее действенного элемента. Концепция человека, воплощенная в творчестве художника, отражает эстетико-философские представления автора, которые инициируют структуру любых человеческих образов (как субъектов речи, так и персонажей) и его отношение к ним в художественной практике. Речь идет не об эмпирическом авторе, существующем во внеху-дожественной реальности, а об авторе, имманентном произведению, авторе как "совокупности творческих принципов, долженствующих быть осуществленными, единстве трансгредиентных моментов видения, активно относимых к герою и его миру"'

Рассмотрение трех фундаментальных аспектов осмысления человека в их соотнесенности между собой: социальный, природный и личностный (проблема внутреннего самоопределения) позволяет интегрировать отдельные антропологические положения разных уровней (персонажа, субъекта, автора) в целостную картину человека, дающую представление о современных путях самоопределения homo sapiens.

Материалом исследования является весь корпус поэтической лирики О. Седаковой, вошедшей в отечественные издания ее поэтических сборников и подборки стихов в периодической печати. Избирательно привлекаются материалы эссеистики поэта, его интервью, теоретических изысканий.

Целью данного исследования является реконструкция антропологических представлений, воплощенных в лирике О. Седаковой в их системном единстве, обусловливающих структуру персонажей, лирических субъектов, а также особенности мировидения в художественной практике поэта.

1 Бахтин М Автор и герой в эстетической деятельности -СПб, 2000 - С ?2(М)С. НАЦИОНАЛЬНАЯ

БИБЛИОТЕКА С.Петер«и>г /W

« 9Э myianybh

В круг основных задан входит: 1) проанали .ировать формы репрезентации человека в лирике Седаковой в аспекте его социального, природного и личностного бытия. Определить общую тенденцию его художественного воплощения и причины превалирования одного аспекта изображения человеческого бытия над другим; 2) охарактеризовать типы ценностных установок героев внутри каждой из выделенных сфер человеческого существования (социальной, природной, личностной); 3) раскрыть смысловой объем ключевых концептов художественной антропологии Седаковой (вещество, боль, сердце, судьба, любовь и др.); 4) определить специфику формирования концепции творческого человека (поэта), ее новаторство и традиционные черты; 5) проследить содержательную мотивировку выбора форм лирических субъектов внутри каждого из трех выделенных аспектов бытия человека, выявляя доминирующий принцип субъектной организации лирики Седаковой; 6) конкретизировать типологию поэзии Седаковой, опираясь на авторские антропологические установки, воплощенные в художественной практике; определить место и роль поэзии Седаковой в современном литературном процессе.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые будет предложено целостное рассмотрение поэзии О.Седаковой в свете концепции человека, воплощенной в ее лирике. Во-вторых, прослежена соотнесенность субъектной организации лирической системы с концепцией человека как ключевым фактором содержания. В-третьих, понимание человека в поэзии Седаковой рассмотрено на фоне поэтических традиций прошлого и современных литературных тенденций, позволяя конкретизировать типологию художественной системы автора.

Методологической основой исследования являются труды тех, кто наметил пути изучения концепции человека в отечественном литературоведении: Д.С. Лихачев, Л. Я Гинзбург, Л. А. Колобаева и др. При целостном рассмотрении лирической системы и образа автора мы опираемся на работы Б.О.Кормана, разработавшего системно-субъектный метод анализа, позволяющий охарактеризовать творчество писателя в его внутренних синхронных связях, и С.Н.Бройтмана, предложившего стройную классификационную систему лирических субъектов. При монографическом рассмотрении поэтических произведений мы следуем методу В. И. Тюпы, сопрягающему в "семиоэстети-ческом анализе" такие стороны художественной реальности, как семиотическую и эстетическую на разных уровнях организации произведения (фокализа-ци1+г^»ожста^ми^>отектоники, ритмотектоники, композиции, глоссализации).

• ч.^-МУ 1 г

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Онтологизация человеческого существования - генеральная стратегия изображения человека в поэзии Седаковой, влекущая за собой снятие проблем социального характера и актуализирующая сферу от ношений человека с Абсолютом, мирозданием, поиском сущности человеческого "я".

2. В основе целостности художественной системы О. Седаковой лежит теоцен-трическая идея, формирующая основные признаки антропологической картины: тварность человеческой природы, замысленность (по образу Бога), бессмертие души и др., которые согласуются с христианским учением о человеке, но лишены антропоцентрической перспективы, так как природный мир также причастен духовной жизни, самоопределяясь по отношению к Творцу (христианизация природных образов).

3. Концепция личности состоит в признании человека свободным субъектом воления, отвечающим за осуществление божественного замысла о себе (того глубинного "я", которое связано с Творцом). Таинственная диалектика сердечного воления - основная проблема личностного бытия.

4. Поиск пути к "сокровенному сердца человеку" определяется доверием к таким личностным ценностям, как судьба, страдание, любовь-жертва, покаяние, каждое из которых в свете авторской идеи являет свою парадоксальную сущность, намечая неторные пути к достижению цели.

5. Христианскую мысль о человеке отличает заострение парадоксов религиозного сознания, свобода чувствования Бога и поиск "узких" путей спасения, вписывающие творчество О. Седаковой в широкий контекст метафизической поэзии.

6. Парадокс в художественной системе Седаковой представляет чудо - центральную категорию поэтической антропологии, которая разрешает такие противоречия, как причастность веществу и зерно абсолютно! о бытия в человеке, ограниченность разума и творческие прозрения, отчаяние в спасении и возможность спасения.

7. Доминанта личностного чувствования Бога - образ страдающего и нуждающегося Бога, он открывает парадоксальную нужду Абсолюта в человеке - поиск

ответа на явленную любовь Не по праву сильного, а по праву любящего Boi. страдающий в неразделенной любви, призывает к себе человека.

8. В границах антропологии решается вопрос о сущности поэта. Поэт предстает человеком в своем лучшем проявлении, выделенным из всех высоким строем своих чувств и переживаний (восхищение, виновность, внимательная участливость), вне акцентирования функции творца или темы мастерства.

9. Лирическое самоотрешение - основной принцип субъектной организации лирики Седаковой, позволяющий в сфере лирического "я" представить голос, говорящий от лица всех людей и каждого как представителя человеческого рода.

10. Стройность антропологической системы, в центре которой лежит признание тайны человеческого "я" как свободной и творчески самоопределяющейся личности, соотнесенность ее с трансцендентальным, включенность человека Седаковой в порядок мироздания соотносится с модернистским типом художественного мышления.

Апробацию основные результаты диссертации получили в выступлениях на межвузовских научных конференциях в Иркутске и Томске: "Новаторство мировой литературы XX века" (ИГУ, 1994), "Анализ литературного явления в контексте культуры" (ИГПИИЯ, 1995), "Проблемы литературных жанров. IX Международная научная конференция, посвященная 120-летию со дня основания Томского государственного университета (ТГУ, 1998), "Сто лет русской литературы: итоги века" (ИГЛУ, 2001) и др., а также в 4-х публикациях. Основные положения исследования легли в основу спецкурса «Современная русская лирика», читаемого для студентов-филологов в ИГУ.

Теоретическая и практическая значимость диссертации обусловлена тем, что результаты исследования могут быть использованы в курсах и спецкурсах по истории новейшей литературы, в исследовательских разработках по изучению субъектной структуры современной лирики.

Цели и задачи, поставленные в диссертации, определяют структуру работы, которая состоит из введения, трех глав (1."Человек как часть социума"; 2."Человек в кругу природного мира"; 3."Проблемы личностного бытия"), заключения и списка литературы. Внутри глав содержание распределено по параграфам в соответствии с поставленными задачами.

Содержание работы Во введении освещается степень изученности и научная актуальность исследования, намечаются пели, задачи и методы работы, а также оговаривается понятийный и терминологический аппарат, с помощью которого осуществляется анализ субъектной системы лирики, мотивируется структурирование материала по главам.

В первой главе ("Человек как часть социума") подробно рассматривается система лирических субъектов в "Элегии, переходящей в реквием" - самом крупном произведении с социальной тематикой. Анализ типов социальных позиций, представленных в нем и других немногочисленных произведениях с элементами социальной тематики ("Восемь восьмистиший", "В духе Леопарди", "Лицинию", "Из песни Данте", "Деревня в детстве", "Письмо"), позволили сформулировать следующие положения концепции социального бытия человека в лирике Седаковой.

Основание этой концепции определяет видение социальной истории как дурной бесконечности общественных катаклизмов. Мотив повторяемости социальных бедствий является сквозным в кругу рассматриваемых произведений. И если в «Восьми восьмистишиях», как и в реквиеме, он открыто завладевает нашим вниманием (образ колеса допотопного зла), то в таких стихах, как «Из песни Данте», «В духе Леопарди», «Лицинию», этот мотив реализуется на уровне узнаваемой формы. В них отсылка к источнику (узнаваемая форма и соответствующее ей содержание), востребованному сегодня, порождает эффект универсальности описанных явлений, их соотносимости с любым историческим временем. И если в "Из песни Данте", помещая "соловьев казенных" в глубины ада, Седакова упоминает "ширь славянства" и такие ключевые понятия из недавнего прошлого нашего отечества, как "враги страны" и "народное искусство", уточняя контекст восприятия произведения, то "Лицинию" и "В духе Леопарди" не имеют таких пространственных и временных точек опоры. Их образы теряют свою историческую определенность, расширяясь до объема притчевых.

Унификация социальных бедствий предполагает универсальную причину их порождения. Последняя видится в самом способе бытования людского сообщества, причастного абсурду по природе своей. Седакова ставит не столько проблему «человека-массы», сколько вопрос об условности существования человека в обществе, о том, что последнее способно довести эту условность до полного отрицания действительности. Так, образ воровства хлопка ("Элегия,

переходящей в реквием") из приметы своего времени, его анекдотического штриха, становится символом учас!и людей, принадлежащих своей исторической эпохи. Постыдное деяние переносится на всех по причине причастности каждого абсурдности, символом которой становится воровство хлопка. Несоотнесенность с реальностью, ее игнорирование, обессмысливание - это и есть вина каждого и всех, принадлежащих истории своей страны и достойных быть оплаканными в реквиеме. Семантика обмана, доминирующая в образах мира как мышеловки и волшебной красильни, торгующей красками надежды, или мотиве ненасыщаемости человеческой власти, также отражает схсутствие самодостаточности мира социума, его неспособность поставить человека в позицию онтологической значимости в границах своей системы.

Перспектива на онтологически значимое существование открывается в присутствии Бога. Образ некой первичной силы, будь то небо («Безымянным оставшийся мученик») или Тот, кто имеет волю о человеке («Восемь восьмистиший») и чьим символом становится Tuba mirum ("Элегия, переходящая в реквием"), ставится в положение задающей системы координат. Абсурд жизни социума порожден попыткой человеческой общности самоопределиться вне отношения к первичной реальности. Идеал, с высоты которого судится мир, изначально с ним не сравним. Перед нами сравнение не с другим миром, подобным осуждаемому как единоприродный (уравненный в потенции), а верха и низа, как диаметрально противоположных начал. Исток подобного подхода закреплен Библией, где мир (земное сообщество людей) составляет оппозицию как грядущему небесному царству, так и его вестнику: не познал Бога (Ин. 17,25), лежит во зле (1 Ин. 5, 19), ненавидит Христа за то, что свидетельствует о нем, что дела его злы (Ин. 7, 7), живет по воле князя (Сатаны), по плотским похотям ( Еф. 2, 2-3) и т.д. Также Иисус определяет себя через противоположение миру: "Я не от сего мира" (Ин.8, 23) и предстает тем, кто победил его, давая верным новый мир в себе (Ин. 16,23). Так же библейский прообраз мировидения позволяет автору вписать историю конкретного социума в универсальную эсхатологическую перспективу, снимая вопрос о векторе движения отдельной страны, народа, государства.

В поэзии Седаковой выделяется два типа социальных позиций. Первый тип принадлежит идеальным героям, чья субъектная организация как носителей лирического сознания оформляется ролевым героем, позволяя автору максимально дистанцироваться от субъекта речи. Этот герой самоопределяется через соотнесенность с реальностью первого порядка, т.е. выходит за пределы соци-

альной действительности как замкнутой в себе системы. Так. своим (ролевым) голосом наделены такие герои, как Гамлет («Элегия, переходящая в реквием») или неизвестный мученик («Безымянным оставшийся мученик»), которых выделяет поступок, утверждающий значимость нечеловеческой, божественной реальности ценой собственной жизни. Независимость их поступка от политики времени, которому они принадлежат - отличительная черта, которая показательно представлена в лирическом сюжете стихоч ворения «Безымянным оставшийся мученик». Причина принятого решения, лежащая за пределом социальных противоречий, уравнивает враждующие стороны (отсюда и отсутствие их соотнесенности с конкретным историческим событием). Героем движет личное отношение к той единственной силе (небо как метонимия Бога), в поле которой действие получает значимость. Не миру брошен вызов (желание проучить, наказать, оставить в положении виновника случившегося), а дан ответ небу, являя пример несообразности «веку сему». Свобода - кредо их социальной проявленности, но существует она вне политической плоскости бытия, являясь не следствием завоеваний демократии (свобода совести, вероисповедания и т.д.), а внутренним состоянием человека, изначально ему присущим. Недетерминированность сознания социальной средой - признак идеального героя.

Другой тип социальной позиции принадлежит носителю лирического сознания, выраженному лирическим «я». Лирическое "я" предстает в неразрывной связи с социумом, определяясь посредством коллективного «мы» («Элегия, переходящая в реквием», «Восемь восьмистиший», «Из песни Данте», «Деревня в детстве»). Причастный абсурду коллективного бытия в прошлом, он являет рождение личностного сознания в настоящем, которое проявляется в признании собственной ответственности перед Высшим судом за происходящее с тобой в мире людей. Если в «Восьми восьмистишиях» эта тема звучит в мотиве клятвы судьбой, то в стихотворении «Из песни Данте» появляется образ совести-биоархитектора, выстраивающего каждому дом за пределами земного мира.

Оставаясь в кругу общего «мы», этот носитель лирического сознания нигде не облекается ореолом геройства, наоборот, ему свойственно признание собственной немощи в следовании принятым идеалам. Детерминированность личности жизнью социума осознается им как собственная болезнь («Письмо»). Но ценностная ориентация этого субъекта сознания определяется принятыми образцами (Гамлет в «Элегии, переходящей в реквием», раскольники в «Восьми восьмистишиях»), сам выбор которых также свидетельствует о его несообраз-

носI и «веку сему». В молитве о помощи он соотносит собственное бытие с абсолютной реальностью.

В «Восьми восьмистишиях», «Элегии, переходящей в реквием», «Из песни Данте» лирическое "я" наделено статусом поэта. Это, с одной стороны, становится его важной характеристикой, мотивирующей обращение к широкому контексту культуры и поэтической традиции (У. Шекспиру, Бертрану де Борну, А. Пушкину) как актуальному знанию. Сам принцип разворачивания высказывания, где рациональная установка подчиняется непредсказуемому движению души и слова, соотносится с категорией вдохновения, которая инициирована пушкинской концепцией поэтического творчества, знаками которой в "Элегии, переходящей в реквием" становятся реминисценции из произведений Пушкина ("Осень", "Поэту", "Клеветникам России", "Борису Годунову"). С другой стороны, поэт наделяется общественной значимостью, утверждая своей позицией идею ответственности, мотивация которой принадлежит онтологической установке, выходящей за границы социальных категорий в сферу метафизики и личностного бытия.

Причина отсутствия социального отождествления героев Седаковой (как представителей социальной группы, сословия, класса) лежит не в игнорировании общественной проблематики как лишенной значимости в сфере лирического сознания, а в признании иерархичности уровней человеческого бытия. Социальная жизнь отражает принципы личностного бытия, является их зримым следствием. Отрицая представление о социуме как качественно ином феномене, уже не равном сумме всех его составляющих единиц, Седакова в разрешении общественной проблематики делает ставку на личностное сознание, в кругу которого обретает актуальность категория ответственности перед Богом.

Во второй главе ("Человек в кругу природного мира") мы рассмотрели характер взаимоотношений человека с природной реальностью, позволяющий в максимально крупном масштабе увидеть родовое назначение человека в кругу земного существования. В первом параграфе главы ("Принципы изображения природного мира"), обратившись к анализу стихотворного цикла "Азаровка" ("сюиты пейзажей"), мы отметили не чувственное, а духовное содержание образов природного мира, и как следствие - отказ от от пейзажной описательно-сти, обращение к символам. Определяя природные образы Седаковой (деревья, вода, ветер и др.) как символы, мы отмечаем открытость «горизонтального» ряда сопряженных величин, то есть переменную валентность внутри целостности образа, позволяющую ему интегрировать внутри себя неограниченное

множество явлений. Так, например, преодолевается разнородность множества сопрягаемых явлений образа волы в многомерном символе воды-крестьянки, семантическое ядро которого составляет семантика труженичества: "Ты гу-люшки над старой люлькой, / где дети нянчили детей, / яйцо с наклеванной скорлупкой, / и дух, и голубь их ночей, / голубка, запертая крепко, / холопка мельничихи злой - / но к веткам ты подвяжешь клетку / и кормишь хлебом и крупой" ("Вода-крестьянка").

Ослаблению наглядности пейзажей цикла "Азаровка" способствует участие в их создании культурных образов, апеллирующих к интеллектуальной памяти читателя. Принцип культурного видения держится на доверии познавательной природе художественного образа, его связи с затекстовой реальностью. Первичность самой реальности, которая не нуждается в том, чтобы человек наделял ее смыслом, а обладает им сама, автономно от первого, - это исходная позиция автора, прочитываемая на разных уровнях организации рассматриваемых произведений. Идея автономности внутренней жизни несловесного мира, знающей о себе больше, чем глядящие со стороны, воплощается в качестве мотива или, менее явно, в самом выборе синтаксических конструкций, в которых, вопреки привычной логике, актантом предстает сам природный объект, например: "Там ягода яда глядит из куста, / и просится в губы, и всех зазывает / в родильную тьму, где зачатье конца / сама высота по канве вышивает" ("Овраг"). Но определеннее всего фундаментальность автономной репрезентации природного мира прочитывается на уровне субъектной организации пейзажей, где человек как лирический субъект выражен в форме повествователя или собственно автора, не являющихся объектами для себя, или лирический голос принадлежит природному объекту (ролевой герой), создавая эффект самовыражения природного мира. Это обратное движение от психологического пейзажа, где изображение объекта репрезентирует видящее, чувствующее, находящееся в определенном настроении "я".

Таким образом, в основе отказа от пейзажной изобразительности и элегического психологизма как способа воплощения природного лежит установка на осмысление природы в онтологическом ракурсе. Поэзия О. Седаковой соприкасается с областью натурфилософской мысли, которая занята осознанием законов природного бытия и их философского толкования с позиции целостного видения. Помимо масштабности, широты осмысления природного и концепту-альности (целостности видения), обращает на себя внимание, что именно натурфилософской лирике свойственно отсутствие ярко выраженной субъектив-

ности лирического "я", его заслонение предметом изображения. Т.е. лирический субъект не становится объектом (персонажем) этой поэзии и не акцентирует внимание на особенностях индивидуального переживания. Соотнося способ изображения природного мира в поэзии О. Седаковой с характерными чертами натурфилософской поэзии (отсутствия лирического героя, внебытовой язык, удаление от конкретного, неповторимого, эпичность, концептуальность), мы обращаем внимание на особый характер ее художественной натурфилософии, отличный от утопической натурфилософии начала 20 века (В. Хлебников, Н, Заболоцкий), г лавной чертой которой была обращенность к научному знанию как союзнику в понимании природного бытия. Познавательная интенция О. Седаковой в область смысла природного бытия, отказываясь от сциентиче-ских установок и утопического начала близких предшественников, от активного вторжения в мир объекта, идет путем слияния с познаваемым и устранением собственной самости.

Вслед за Е.А. Князевой1 мы отмечаем родственность воплощения природы Седаковой и китайской пейзажной лирикой, известной под названием "поэзия гор и вод". Такие особенности последней, как связанность строк и образов не на логическом уровне, а ассоциативном; участие культурной реминисценции; способ присутствия лирического субъекта - медиума, переживающего изнутри истоки всех вещей; символическая природа иероглифа, позволяющая изображаемые природные явления мыслить не только в их "вещной ипостаси", но и как духовные категории, свидетельствуют о близости творческим установкам натурфилософской поэзии, а не жанру европейского пейзажа. Лирика Седаковой определяется как медитативная натурфилософия, в отличие от утопической (сциентической) русской натурфилософии первой половины XX века.

Во втором параграфе главы ("Модель мироздания") рассмотрен идейно-образный уровень произведений, позволяющий реконструировать воплощенную в лирике модель мироздания. Основа натурфилософской мысли О. Седаковой - интуиция отождествления сущего с живым. Человек осознается едино-природным всему существующему благодаря признанию тварности земного мира, где каждое существование не только причастно веществу, приобретая такие характеристики, как незнание (закрытость абсолютного знания) и временность (смертность), но и соотнесено с идеальным бытием. Признание тварности мира позволяет осознавать последний как неотделимый от абсолютного бы-

1 Князева Е А Влияние китайской пейзажной лирики иа поэзию О Седаковой Ч Проблемы межкультурной коммуникации- Межвуз сб науч тр - Пермь. 1999 - С. 66-73

тия Бога (через замысленность), так и не слиянный с ним (иноприроден по степени проявленности замысла). Данная модель мироздания в своих основных положениях соотносится с христианской картиной мира.

В третьем параграфе второй главы ("Назначение человека в кругу природного мира") рассматривается третий компонент определения живого - чудо, снимающий в себе противопоставленность двух первых (вещество - замысел). Чудесность в контексте поэзии Седаковой не связана с необычностью, с природой сверхъестественного, что выделяло бы одну вещь из ряда других. Условие чуда - прозрачность, в котором преодолевается болезнь вещества (закрытость), потому что чудо - это видимое тождество имеющегося в потенции и проявленного в данности (во плоти). О чуде свидетельствуют, узнав "нежную глубину и глубокую нежность" в каменных вещах, как стеклянных ("С нежностью и глубиной..."), или прозрев, что деревьям подходит слово "люблю" (что они его собой во всей полноте выражают и через него выражаются полностью сами («Падая, не падают»). Чудо говорит о принадлежности Абсолюту - Богу чудес, то есть создавшему чудеса ("Обогрей, Господь, Твоих любимых...").1 Чудесное присутствие Большого в малом является содержанием книги "Китайское путешествие", акцентирующей парадокс единства неравного. Прозрение чудесности мира, восхищенность им, хвала ему - все содержание книги "Китайское путешествие" освещено образом св. Франциска Ассизкого. Сам призыв к хвалению ("Похвалим нашу землю...") воскрешает пример итальянского святого, образ которого неразрывно связан с самой поэтической формой - хвалой творениям.

Внечеловеческий тварный мир представлен в своей личностной экзистенции как совершающий самоопределение по отношению к Богу-Творцу. Опыт Франциска Ассизского прочитывается и в тенденции христианизации природных образов, где значимым оказывается отношение к собственности. Следуя традиции святого, сделавшего отношение к собственности знаком отношения к Богу, Седакова противопоставляет мир людей бескорыстному миру природы.

Поставив человека в один ряд с миром животным, растительным, вещным, Седакова находит его в главном задании, наделяя нужностью, которая освещает смыслом его присутствие «здесь». Стать хранителем саду, свидетельствуя о нем, желая спасти, - это отклик на слова апостола Павла о той надежде, что весь тварный мир чает получить через человека (Рим.8 18-22).

Человеком, осуществляющим свое онтологическое призвание в системе мироздания, становится поэт, творящий хвалу созданному Богом миру.

' Образ имеет источник в Библии См Исч 15.11 .Пс 71,18 . Пс 85,8 и др

Образ бабочки как символ поэта («Бабочка или две их») не актуапизируе 1 необычайную важность слова, исходящего от творящего поэзию (бабочка не обладает голосом). Поэзия не наделяет себя сакрапьностью: она по-прежнему речь, а не Слово. В этом определении статуса поэзии О.Седакова отходит от трактовки пророческой миссии искусства, которая утверждалась, например, поэзией символизма. Образ бабочки выделен из многих лишь своим состоянием трепета и восхищенья. Восхищение как высшая степень радости, владеющей человеком, становится лестницей в небо ("Велик рисовальщик не знающий долга..."), заключая в себе не только само чувство, но и причину его же. Быть восхищенным - это еще и быть уносимым вверх, поднятым. В древнерусском языке ВЪЗХЫТИТИСЯв первом значении - быть схваченным (Григорий Богослов рассказывает о том, как св. Павел был восхищен в рай), а в третьем -прийти в восторг (Словарь древнерусского языка ( XI - XIV вв.) В 4 т.- М., 1989). Восстанавливая в своих стихах разорванную временем связь между действием и состоянием, сопровождающим действие, О. Ссдакова передает понятием восхищения кульминацию творческого акта.

В духовной литературе восхищенности часто сопутствует обретение духовного, сверхобычного видения, не присущего человеку в обычном состоянии. Вовлеченность поэтической речи через экстатическое состояние в область знания делает поэзию "искусством познавательного пафоса", отражая эту идею в архетипических образах моста ("Ночное шитье"), лестницы, которая помещается на крыльях бабочки (символ поэта) и уравнивается с лестницей, кинутой с неба ("Там, на горе..."). Поэт от лица всей бедной твари несет весть Богу, прославляя его в творениях. Он тот, кто принимает на себя ответственность сказать о себе как о всех, живущих на земле. В кругу земного существования он тот, кто дает почувствовать миру присутствие в нем Высшего смысла.

Третья глава ("Проблемы личностного бытия") открывается анализом репрезентации внутреннего человека. В лирике Седаковой человек (от лирического "я" до лирического персонажа) наделен личностным сознанием, представленным образом сердца. Образ сердца (источник религиозных переживаний человека) включает в себя и негативное начало, порожденное закрытостью внутри собственной воли. Противоречие сердечного воления - основная проблема личностной концепции человека Седаковой.

Самоопределяясь по отношению к Богу, человек устремлен к поиску себя истинного, т.е. задуманного Творцом. Положительная личность строится на отказе от своей самости: "Я не хочу быть тем, что я хочу" - такова парадоксальная

формула противоречия сердца из "Пятых стансов", обнаруживающая себя как эксплицированным лейтмотивом ("Портрет художника на его картине", "Элегия липе", "Три зеркала. 1. Женщина у зеркала" и др.), так и подтекстовым содержанием большинства стихов. В самом желании отказаться от своеволия актуализируется присутствие свободной воли, позволяющей парадоксальным образом человеку оставаться личностью. Эта позиция влечет за собой нивелирование индивидуальных черт героя Седаковой, (во внешности, характере, психологическом складе), акцентируя его онтологическую сущность. Явление личности в образе сердца близко понятию "лица", предложенному Р. Гвардини. Оно несет в себе ограничительный характер по отношению к общепринятому пониманию личности и, в отличие от него, указывает не на богатое и необычайное в человеке, а "нечто скромное и простое, что, однако, может быть сохранено и развито в каждом человеческом индивиде"1. Быть лицом - это значит быть призванным Богом, нести ответственность за себя и свои поступки, вступая в действительность, исходя из внутренних побудительных сил. Поиск истинного человеческого "я", которое единит его с Богом и при этом не противопоставляет другим, а, наоборот, сближает родственностью тварного положения, видится антропологической идеей всей лирики Седаковой.

I Во втором параграфе третьей главы ("Система личностных ценностей")

рассматриваются ключевые концепты судьбы, страдания, любви. В книге "Тристан и Изольда" (1978-1982) само обращение к сюжету средневековой легенды мотивируется интересом к феномену судьбы, связывающей воедино проблему трагического, свободы и назначения. Внимание автора сфокусировано не на событиях легенды, а ее героях, совершающих судьбоносный выбор в своей жизни, поэтому злой карлик, король, нищие, рыцари составляют единый ряд с Тристаном. Всех героев книги Седаковой объединяет добровольное согласие с трагической заданностью обстоятельств, движение навстречу трагедии. Мотивация согласия героев имеет несколько причин, первая из которых лежит в

1 осознании судьбы не как безрассудной заданное™ (рок), а как задания - "звез-

дам послужить" ("Мельница шумит"), исполняя которое ты идешь дорогой спасения. Эта идея принимает форму логического парадокса в стихотворении "Судьба" из книги стихов "Старые песни", где судьба уподобляется холопу в своем отношении к человеку- "господину", или во "Вступлении втором" книги «Тристан и Изольда», где признание собственной автономности ("решил, что он один") лишает человека статуса "господина". В этой антиномичной паре

' Гвардини Р Конец нового времени//Вопросы философии, 1990 -№4 -С 146

"холоп-господин" актуализируется не столько характеристика по признак) свободы-зависимости, сколько функция служения одного другому.

О. Селакова осторожно обращается с идеей служения судьбы человеку, касаясь ее опосредованно в мотиве утешения, вводя образы колхидского руна ("Раненый Тристан плывет в лодке"), других и новых небес ("Карлик гадает по звездам"), "островов высоких и веселых, / для лучшей жизни припасенных" ("Утешная собачка"), клада ("Отшельник говорит"), принадлежащих одному семантическому ряду ценностей. Более того, сам мотив утешения, актуализирующий этот ряд образов воздаяния, опосредуется мотивом видения ("Сын муз") или гадания и сна ("Утешная собачка"), обретая лишь статус возможности в миротексте цикла стихов "Тристан и Изольда".

Вторая причина принятия судьбы содержится в открытости страданию, горю, боли, печали, в приятии трагической стороны человеческой жизни как ценностно-значимой. Несчастье, страдание, гибельность, горе присутствуют не в роли второстепенных членов, распространяющих высказывание о судьбе, а как самое ядро этого высказывания. Герои Седаковой принимают судьбу потому, что она трагична. В мотиве поиска страдания прочитывается комплекс христианских представлений о смягчении сердца страданием, о научении через него воли Божьей, о способности вывести человека из повседневности в сферу духа. Но пафосность, лиричебкую энергию мотив страдания обретает в идее со-страдания, отклика на страдание другого, открывая иной ракурс видения проблемы поиска горя, выбора страдания, которым отмечен путь героя в поэзии Седаковой. Так, в стихотворении "Карлик гадает по звездам" герой, наказывая себя смертью, хочет собственной мукой пересказать увиденную муку звезд. А тоска Тристана становится отзвуком большой тоски: "И малая тоска героя / в тоске великой океана - / как деревушка под горою, / как дом, где спать ложатся рано, / а за окном гудит метель" ("Раненый Тристан плывет в лодке"). Отзывчивость героя проявляется в отклике сострадания, которое у Седаковой не столько чувство, сколько реализованный акт страдания вместе, связующий не только тварный мир, но и бытие Бога.

Источник мотива страдающего Бога берет начало в евангельском событии распятия, которое вводится в контекст произведений Седаковой не натуралистическим изображением телесных мучений Христа, но опосредованно символическими образами, например, Больного Короля, которому "за святотатственным Копьем несут болезненную Чашу" ("В винном отделе") или подтексто-

вым слоем стихотворения "Вьюга", где к сюжетному корню ведут образы Крестопоклонной недели и скорбной вечерни.

Доминанту личностного чувствования Бога героями Седаковой передает мотив нуждающегося неба / Бога ("Безымянным оставшийся мученик", "Легенда десятая. Иаков", "Элегия смоковнице", "Элегия липе" и др.). Знаковым видится отсутствие мотива воздаяния на фоне перечисления возможных причин поступка героя в стихотворении "Безымянным оставшийся мученик", где образ неба как чувствующего, страдающего, нуждающегося существа, которое "на больных детей похоже", становится сильнейшим и единственным доводом к верности: "...Верность? Нужно быть злодеем, / чтоб быть неверным. Уж скорей птенца / я растопчу или пинком в лицо / старуху мать ударю - но тебя, / все руки протянувшие ко мне, / больные руки! Кто такое может". Протянутые руки "неба" к герою задают парадоксальный ракурс отношений между ним и человеком, суть которого - в нужности Большому малого, в востребованности первым второго.

Востребованность человека Богом реализуется в любви, третьем компоненте личностного ориентира героев Седаковой. Из двух составляющих концепта любви (наделенность центробежной силой, выводящей любящего за пределы себя, и сопряженности с трагедийной стороной бытия) именно сопри-родность трагедии эксплицируется автором как ее сущностный признак. Образы любви и горя становятся контекстуальными синонимами в сознании лирического "я", в рефлексии которого возникает зрительно объемный образ любви как воплощенной трагедии: "Кажется мне, что любовь тяжела, / как будто падает. / Она всегда / как будто падает - // и не как лист на воду / и не как камень с высоты - / нет, как разумнейшее существо, / лицом, ладонями, локтями / сползая по какой-то кладке..." ("Я не могу подумать о тебе..."). Парадоксальная нужность человека Богу у Седаковой открывается как ответ взаимности на явленную любовь. Именно любовь лишает самодостаточности того, в ком она живет, делая его доступным страданию, которое несет с собой как неразделенное чувство, так и сопереживание боли любимого. Так, чувствование неба, нуждающегося в верности ("Безымянным оставшийся мученик", "Элегия смоковницы"), находящегося в ожидании отклика не по праву сильного, а по праву любящего, ставит человека в позицию не ответчика перед истцом, а дающего просящему. В свете данного концепта любви герои книги "Тристан и Изольда", добровольно откликающиеся на трагедийную заданность судьбы, движимы не столько страхом будущего воздаяния и не только благородством сострада-

ния, но страстью откликнуться на любовь неба собственной жертвой, в которой мыслится настоящая полнота проявления любви.

В третьем параграфе ("Парадокс религиозного сознания. Идея неторного пути к Богу") рассмотрена идея поиска истинного "я" за порогом смерги, когда гибель притягательна для героев ("Странное путешествие", "Легенда вторая", "Прощание", "Побег блудного сына", "Selva selvaggía" и др.). Самовольная гибель или влечение к ней в стихах Седаковой предстает парадоксом отпадения от Бога как приобщение к нему. Формула этого "дикого" пути, выраженная в "Странном путешествии": "движение к гибели, гибнуть когда не желают и гибнут, ища продолженья", - сродни логике С.Кьеркегора. В похвальной речи философа Аврааму1 герой предстает преступающим закон, страх перед которым поборот страхом иного порядка - оставить Бога в его призыве без ответа. Как Авраам отвечает согласием Богу, ведя на заклание любимого Исаака, так герой Седаковой жертвует собственной жизнью, отвечая взаимностью на любовь, явленную через жертву ("Побег блудного сына"). .

Художественная идея книги "Дикий шиповник" освящена европейской литературной традицией, связанной с именами таких разных поэтов, как Ш. Бодлер и Данте. Намеченная параллель творческого диалога поэтов кроется в самом принципе конфликта цели и тактики, где образ неторного пути, который видимо уводит от цели в противоположную сторону, но направлен на ее достижение (у Бодлера реализованный на уровне идеи духовного пути лирического героя, что умом "в безднах бродит, ища обетованный рай" ("Эпиграф к осужденной книге")), имеет прототипом дорогу дантовского героя, поднимающегося в Рай кругами Ада.

Завершает третью главу рассмотрение системы героев, среди которых поэт выделяется как особый тип. Степень силы желания (хотения, воления), владеющая человеком в его устремленности к осознанной цели, может служить мерой различия героев Седаковой по их приближенности к идеальному образцу. Идеальные герои выделены силой желания, реализованной в поступке, часто парадоксальном, но доказывающем их беспредельную преданность Богу (преимущественно персонажи, субъекты ролевой лирики). Самовольность смерти как решения, воплощающего логику спасения через гибель, соотнесено именно с этой категорией героев. В отличие от избранных, герои, представительствующие за человека вообще, как одного из многих, наделены религиозным сознанием, но не имеют силы внутреннего влечения к воплощению осоз-

' Кьеркегор С Страх и трепет // Кьеркегор С Страх и трепет - М . 1993 - С 15-115

нанных идеалов (лирическое "я", включенное в общее "мы"). Поэт (персонаж или лирическое "я", выделенное из всех) оказывается соединительным звеном между первыми героями и вторыми, получая характеристику в следующей формуле желания: "Поэт есть тот, кто чочет то, что все хотят хотеть" ("Стансы первые").

Рассмотрение личностного бытия поэта происходит на материале книги стихов "Стансы в манере Александра Попа" (1979-1980), соотносимой по принципу "неслиянно вместе" с "Опытом о человеке" А. Поупа. Так, единство стратегии и различие тактики является глубинной художественной идеей "Стансов первых", отражаясь, например, в структуре отношений образов надежды Поупа и безнадежности Седаковой. Если Поуп выделяет ценность надежды (движения вперед), актуализируя момент воздаяния ("Благословенье в будущем всегда"), то Седакова - безнадежности, двигаясь в обратном направлении: "Он знает это зданье голосов (хорал безнадежности - П.Н.), / идущее в черновике лесов / все выше, выше - и всегда назад" ("Стансы первые"), где образ направления (назад) в большей степени несет семантику расплаты, заслонившей значение ориентира во времени и пространстве. Но, намечая разные пути, оба поэта сходятся в единстве цели - поиск гармонии в отношениях человека с Творцом.

У Поупа поэт поставлен в ряд героев, чье назначение - служить миру примером, преподавая ему урок гармонии в умении подчинять разности единой цели. Семантика образцовости поэта Седаковой прослеживается в мотиве согласованности между должным и интимнейшей наклонностью сердца, а также в опережении других (уже хочет, когда другие только хотят хотеть). Покаяние как цель желания поэта в "Стансах первых" передано через позу и аллюзию на библейскую притчу о блудном сыне, где мотив надежды на прощение (модель отношений "отец - сын") заслонен мотивом тотальной виновности (модель отношений "болящий - боль"). Т.е. желание, которым определяет себя поэт, - это достижение такого внутреннего состояния осознания чудовищности своей виновности, которое не может не мыслиться им самим непростимым. Моделируемая ситуация спасения в "Стансах третьих" разрешает намеченный конфликт (отчаяние в спасении) за пределами личностного сознания героя в фундаментальной для авторского сознания категории чуда, реализуемой в поэтике парадокса.

Чудесное - это художественный фокус показа внутреннего человека в лирике Седаковой, будь то на уровне проявлений воления его сердца, понимания

его творческой природы или ситуации спасения, где каждое из названных положений разыгрывает чудесную неравность самому себе.

В заключении подводятся итоги исследования, позволяющие определить место и роль данной поэзии в современном литературном процессе сквозь призму антропологической концепции. Особенности антропологической концепции вписывают поэзию О. Седаковой в пространство модернистского искусства. Модернистской концепции человека присущи такие черты, как онто-логизация человеческого бытия, устремленность к "последним вопросам", цельность и центрированность макрокосма и микрокосма, трансцендирование человеческой природа",'идея творческого самоопределения личности, стремление к предельной высоте переживаний (вдохновение, жертвенность, покаяние), включенность человека в диалог (спор) со знанием предшественников. Оставаясь в границах модернистской парадигмы творчества, О. Седакова является тем поэтом, который демонстрирует потенции этой парадигмы.

Присутствие Седаковой в современной русской литературе значимо как попытка создать идеальную антропологию, парадоксально разрешающую все противоречия в кругу своей художественной системы.

Основные положения диссертации отражены в следующих работах:

1.Концепция творчества в поэзии О. Седаковой // Новаторство мировой литературы XX века. Тезисы докладов и сообщений международной конференции. - Иркутск, 1994. - С. 64-67.

2. Попытка эксплицирования отдельных элементов гносеоло1 ической системы в поэзии О. Седаковой //Анализ литературного явления в контексте культуры: Межвузовский сборник научных трудов. - Иркутск: ИГПИИЯ, 1995. - С.

3. Принципы создания пейзажной лирики О. Седаковой //Проблемы литературных жанров: Материалы IX Международной научной конференции, посвященной 120-летию со дня основания Томского государственного университета. - Ч. 2. - Томск: ТГУ, 1999. - С. 257-260.

4. Поиск человека социального в лирике О. Седаковой // Сто лет русской литературы: итоги века: Сборник научных трудов. - Иркутск: ИГПУ, 2001. - С. 97-112.

96-117.

\

Подрезова Наталья Николаевна

Концепция человека в поэзии О. Седаковой (антропологический аспект)

Специальность 10.01.01. - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано в печать 13.10.03 Формат 60x84. 1/16. Уч.-изд. л. I. Бумага писчая. Печать офсетная. Тираж 100 экз. Заказ № 12

Редакдионно-издатеяьский отдел Иркутского государственного университета 664003, Иркутск, бульвар Гагарина, 36

»16662

"о

I

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Подрезова, Наталья Николаевна

3

Глава 1. Человек как часть социума

1.1. Образ социальной катастрофы в "Элегии, переходящей в реквием". Система лирических субъектов произведения

1.2. Принципы изображения общественного бытия. Типы социальных позиций

Глава 2. Человек в кругу природного мира

2.1 .Принципы изображения природного мира

2.2. Модель мироздания

2.3. Назначение человека в кругу природного мира

Глава 3. Проблемы личностного бытия человека

3.1. Проявление внутреннего человека. Образ сердца

3.2.Система личностных ценностей

3.3. Парадокс религиозного сознания. Идея неторного пути к Богу

3.4. Самосознание поэта. Формула желания

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Подрезова, Наталья Николаевна

Ольга Седакова - поэт, чье имя связано с поэтическим поколением семидесятых XX века, исключенным из официальной словесности более чем на десятилетие в годы брежневского застоя, когда "слог высокий, сознательно освобожденный от разговорности, от примет повседневного быта, ориентированный на предельно авторитетную духовную традицию, третировался как "вторичный" и "книжный" (Эпштейн М., 46, 159-160). Изучение творчества О. Седаковой находится в самом начале, так как рецензии на выход ее книг, публикующихся в нашей стране с 1990 года, и впечатления от ее поэзии составляют подавляющее большинство написанного об этом авторе.

М. Эпштейн одним из первых наметил тенденцию осмысления творчества О. Седаковой, соотнося авторскую манеру с явлением метареализма в отечественной словесности - "стилевого течения, противоположного концептуализму и устремленного не к опрощению и примитивизации, а к предельному усложнению поэтического языка" (Эпштейн М., 47, 51). Понимая мета-реализм как расширение самого понятия реальности, которая "не сводится в плоскость физического и психологического правдоподобия, но включает и высшую, метафизическую реальность", критик увидел "самый последовательный и крайний метареализм" именно в поэзии О. Седаковой (Эпштейн М., 46, 171) и с этого имени начал выстраивать общий ряд московских и ленинградских поэтов-метареалистов (Е. Шварц, И. Жданов, В. Кривулин, Д. Щедровицкий, В. Аристов, А. Драгомощенко).

Но в критике сегодняшнего дня термин "метареализм" потерял классификационное значение, внеся путаницу в умы читателей. Так, И. С. Ско-ропанова ставит знак тождества между явлением метаметафоризма, описанного К. Кедровым на примере творчества таких поэтов, как А. Парщиков, А. Еременко, И. Жданов (Кедров К., 16, 244-266), и метареализмом, видя в последнем лишь инвариант термина (Скоропанова И.С., 36, 222). Возможность этого хода оправдана тем, что выделенные в качестве определяющих черт стилевого направления сгущенная образность и выстраивание многомерной реальности легко позволяют перегруппировать ряд поэтов, исключив из ме-тареалистов О. Седакову и Е. Шварц и дополнив его именами А. Парщикова и А. Еременко. Закрепило указанную тенденцию перегруппировки ряда ме-тареалистов отдельное издание книги "Поэты-метареалисты: Александр Еременко, Иван Жданов, Алексей Парщиков" (32). Таким образом, термин "метареализм", объединяя разнородные художественные системы (например, Седаковой и А. Еременко), теряет свою значимость, становясь "безразмерным".

Не прояснила место поэзии О. Седаковой в современной литературном процессе и авторитетная работа Н.Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого "Современная русская литература" (Лейдерман Н.Л., Липовецкий М. Н., 26), изданная в качестве учебника. Авторы, описывая поэтические направления новейшей русской литературы, объединили в "поэзию необарокко" творчество И. Жданова, Е. Шварц, А. Еременко, А. Парщикова, оставив художественную систему О. Седаковой за границами предложенной классификации. Хотя имя поэта упоминается в книге дважды, но в связи с его мнением о творчестве И. Бродского (Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н., 26, Кн.З, 134, 146).

Проблемным оказывается и соотнесенность художественных принципов О. Седаковой с такими глобальными культурными системами, как модернизм и постмодернизм. Е.А. Князева, рассматривая вслед за М. Эпштей-ном творчество Седаковой как образчик метареализма, открывает статью о поэте утверждением, что> "возникнув как постмодернистстское течение в начале 70-х гг., метареализм в 90-е уже отходит от многих постмодернистских установок и оказывается маргинальным явлением" (Князева Е.А., 17, 67). Выводом исследователя становится заключение о том, что метареализм, рассмотренный на примере цикла Седаковой "Китайское путешествие", преодолевает как модернистский, так и постмодернистский способы мировосприятия (там же, 72). Кроме того, исключение О. Седаковой из рядов постмодернистов часто представляется недоказательным, опирающимся на косвенные характеристики, например,такие, как критическое отношение самого поэта к явлению постмодернизма (Жажоян М, 14).Таким образом, творчество Ольги Седаковой, оказавшись выведенным из постмодернизма и преодолевшим, по Князевой, модернизм, оказывается внеположным крупным эстетическим явлениям современности.

В рецензиях на выход книг Седаковой и в откликах на знакомство с ее творчеством литераторы часто обращают внимание на непривычное отношение к слову в стихах поэта, выражая это в самом выборе заглавий своих статей, например, "Чужое слово Седаковой" (Голубович К., 1 ]), "Тени слов" (Жажоян М, 14), "В силках слова" (Скидан А., 35) и др. И если В. В. Иванов в стихах Седаковой увидел преодоление автоматизма нашего восприятия слова и его смысла (Иванов В.В.,15), то для В. Славецкого непонятность, раздражающая "косноязычием", которое "создает ощущение, что стихи написаны как бы уже не автором, который мог бы выправить их" (Славецкий В., 37, 236), относится к досадным недостаткам поэтики Седаковой, не отменяющим достижения поэта. При этом опыт Н. Славянского показывает, что качество поэтического слова О. Седаковой может быть непреодолимым барьером на пути постижения этой поэзии, так как кроме "невнятицы", задача которой "устроить читателю темную среди бела дня", автор ничего не увидел в стихах поэта (Славянский Н., 38, 229).

На этом фоне попытка С. Аверинцева найти слову Седаковой типологически близкие явления в анналах мировой литературы представляется особенно значимой. Известный литературовед определяет характерность поэзии Седаковой понятием "метафизичность", включая поэта на основании этой особенности в круг таких авторов, как Баратынский, Тютчев, Рильке, где "никаких горячих или тепловатых шероховатостей, работа именно с прозрачностью охлажденного слова, и вместо богатства словаря - очень жесткий отбор лексики, до того универсально-всеобщей, что как бы уже ничьей, "Божьей" (Аверинцев С. 2,10). Обращение к понятию "метафизическая поэзия" побудило автора статьи к пространным пояснениям "во избежание недоразумений": во-первых, термин употреблен "с некоторой оглядкой издали на английских Metaphysical Poets XVII столетия", а во-вторых, слово "метафизика" предпочтительнее "философии" только потому, что жанровое понятие "философской поэзии" чересчур уж узко, а понятие присутствия "философии вообще" в поэзии, напротив, слишком неопределенно" (там же, с.10).

Показательно, что Сергей Аверинцев, говоря о метафизичности поэзии Седаковой, характеризует качество ее поэтического слова. Если в английской литературе понятие метафизической поэзии появилось благодаря новому прочтению Т. Элиотом метафизических поэтов XVII века, то в русском литературоведении это выражение стало широко употребляться благодаря изучению творчества И. Бродского, в чьей поэтической практике увидели традицию английской метафизической поэзии. Так, Михаил Крепе, изучая поэтику Бродского, констатировал в начале восьмидесятых годов прошлого столетия, что «поэт-метафизик воспринимается по-русски как синоним выражению поэт-философ» (Крепе М., 23, 28). Но, желая разграничить эти понятия, исследователь закрепляет за первым значение «поэтического направления», объединяющее поэтов, живших в разное время, но близких специфическими чертами своего творчества. Отличительную черту поэтов-метафизиков литературовед видит в интеллектуальной основе их творчества, где «игре ума», которой порождена необычная образность, отводится основная роль. Это не исключало «чувственного» в их поэзии, уточняет М. Крепе, но выражало эту человеческую сферу «через рациональное, а не эмоциональное освоение темы» (там же, с.30). Именно такое понимание поэтической метафизики наметил и сам Иосиф Бродский, противопоставив метафизику как языковую напряженность стиха лиричности как избытку эмоций, считает И. Шайтанов (Шайтанов И., 42).

Другим признаком поэтов-метафизиков М. Крепе называет христианскую религиозную философию, лежавшую в основе их мировоззрения, посылки которой, уточняет исследователь, в большинстве случаев привлекались «лишь для анализа своих умственных состояний» (Крепе М., 23, 28).

В современной критике объем понятия «метафизическая поэзия» имеет однозначную тенденцию к сужению своего содержательного потенциала до стилевого признака, принадлежащего поэтам разных времен и культур. Так, Г. Кружков, соглашаясь с мнением И. Шайтанова, что «метафизическая поэзия по происхождению понятия и по своей сути — явление языковое, стилистическое» (Шайтанов И., 42), определяет последнюю как сложную речь, порожденную не только «инстинктом украшения», но и тягой к сложности как таковой», исконно присущей человеку (Кружков Г., 24, 22). Основу метафизичности Джона Донна (первого из поэтов, к кому приложил Д. Драйден выражение «метафизическая поэзия») современный его переводчик видит в необыкновенной способности «использовать эрудицию и ум для сопряжения далеких идей, для создания удивительных сравнений, для парадоксальных рассуждений и выводов» (там же, с. 22).

С таким пониманием метафизичности поэзии Д. Донна соглашается и В. Дымшиц, автор предисловия первого двуязычного сборника поэта в нашей стране, считая главным достижением Д. Донна совершенство самого искусства говорения (Дымшиц В., 13, 7). При этом автор статьи эпатажно заостряет мысль о языковой природе метафизичности Донна, утверждая, что «Донн

- поэт, которому нечего сказать», «он не мыслитель, а ритор и софист», чей вкус привержен сложным синтаксическим фигурам, силлогизмам, ассоциациям, парадоксам, сближениям далеких предметов (там же, с. 7-8). Не соглашаясь с однозначной оценкой системы идей, воплощенной в стихах Д. Донна, мы можем констатировать, что термин метафизическая поэзия в употреблении русской современной критики характеризует лишь формальный уровень поэтического явления. И Григорий Кружков, задаваясь вопросом: «Метафизична ли метафизическая поэзия?», находит простой ответ на него: «Это

- как понимать метафизику, то есть «за-природное» (греч.). Если «за природой» - непознаваемое и невыразимое (Бог), то всякая настоящая поэзия (даже не метафизическая) метафизична, потому что, в конечном счете, познает и выражает именно это» (Кружков Г., 24, 22).

Расширенное понимание метафизичности поэзии мы встречаем в работе И. И. Плехановой, посвященной изучению творчества И. Бродского. Опираясь на философскую категорию метафизики, исследователь соотносит метафизичность поэзии с ее стремлением воплотить онтологический образ мира, «в одухотворенных отношениях с которым человек определяет свое призвание» (Плеханова И.И., 31, 3). Видя в поэзии Бродского стремление к освоению бесконечности через языковой диалог с неведомым, автор осознает стилистические особенности его поэтики (ритмическая, синтаксическая и образная изощренность, парадоксальное сопряжение далеких предметов, преобладание интеллектуального над эмоциональным и т.д.) видимым следствием этого диалога в слове. Кроме того, из содержания всей работы можно сделать заключение, что помимо воплощения целостной картины мира, вписывающей человека в мироздание, и обращенности к неведомому, предельно напрягающей языковые потенции, понятие метафизической поэзии также формирует «самобытный поиск истины», отталкивающийся от готового «миропонимания и человекознания», предлагаемых устоявшимися социальными, религиозными, философскими системами (Плеханова И.И., 31, 281).

Между узким и широким пониманием метафизической поэзии нет кардинальных противоречий, так как их расхождение намечено не наличием противоречащих друг другу признаков, а выделением конституального признака из ряда других. То, что поэзия Ольги Седаковой укладывается в рамки языкового понимания метафизической поэзии, ни у кого не вызывает споров: "без Седаковой разговор о современной поэтической метафизике не мог бы состояться", - замечает И.Шайтанов в статье "Метафизики и лирики", находя особое место поэту "среди многих образованных, далеко не всегда бездарных культуртрегеров и культурдиггеров" (Шайтанов И., 42). Вопрос же о метафизике философского толка стихов Седаковой вызывает наибольшие разногласия критиков, так как не имеет наглядности, присущей языковой форме, и остается частным мнением исследователей. Так, с одной стороны, утверждается, что Ольга Седакова - поэт нового содержания (Бибихин В.В., 4, 104), глубокой философской мысли1 (Шевченко А., 43, 110;), создатель "онтологической физики" (Бавильский Д., 2, 110), а с другой, в лице поэта признается лишь виртуозный стилизатор. Именно способность Седаковой менять "стилистические регистры" (античные эпитафии, пейзажная китайская лирика, манера А. Поупа и др.) настораживает И. Шайтанова, видящего место поэта среди культуртрегеров и возводящего его творческую родословную к "школе Спенсера" - "первого великого стилизатора в английской поэзии, владевшего мастерством любой подсветки - и пасторальной, и куртуазно-христианской" (Шайтанов И., 42).

Вопрос же о том, что мешает самому поэту назвать стилизацией такие циклы стихов, как "Китайское путешествие" или "Стелы и надписи" (Седако-ва О. 33, 5), на основании какой внутренней идеи возможно их сосуществование в едином поэтическом мире, остается неразрешенным не только потому, что о форме судить "честнее", "а то ведь того и гляди соскользнешь в фарисейство" (Славецкий В., 37, 237), но и потому, что до сих пор нет целостного прочтения поэзии Седаковой, анализа художественно выраженных онтологических и антропологических категорий в их системном единстве.

Основная тенденция восприятия содержания лирики О. Седаковой связана с осознанием религиозной доминанты ее творчества. Впервые в широкой печати о поэзии Седаковой как феномене современного религиозного сознания высказался в 1993 году С. Стратановский в статье, посвященной религиозным мотивам в современной русской поэзии. Взяв для рассмотрения творчество О. Седаковой, Е. Шварц и В. Блаженных, он приходит к выводу об особом, проблемном, характере религиозной мысли этих поэтов, предполагая, что человеку, "ищущему в религии только утешение", эта поэзия чужда, в то время как "не боящийся задавать "неудобные вопросы" найдет резонанс своим переживаниям в ней (Стратановский С., 39,161).

1 В журнале "Философская и социологическая мысль" (1989, №9) поэзия Седаковой была представлена в рубрике "Поэзия как философия"

С. Аверинцев в послесловии к вышедшей в 1994 году книге хвалит поэзию Седаковой за то, что в век, когда "все авгуры окончательно согласились, что творчества, ориентированного на то, что в старину называли сферой неподвижных звезд, как и самой упомянутой сферы, не может быть, потому что быть не может", она соблюдает запрет апостола Павла, не велящего сообразовываться веку сему (Рим 12, 2). С. Аверинцев не возводит напрямую генезис поэзии Седаковой к религиозному опыту, но находит множество причин обращения к христианским реалиям в разговоре о ней (Аверинцев С., 1,359).

Реакцией на высказанную похвалу был не только упрек Н. Славянского в том, что Аверинцев "подсовывает Седаковой костыли, сколоченные из риторических восхвалений" (Славянский Н., 38, 224), но и возможность усомниться в самой природе ее поэтического таланта. Так, А. Пурин в диалоге с А. Машевским, размышляя о "повышенном мистицизме", свойственном стихам О.Николаевой, С.Кековой, Е. Шварц, высказывает сомнение, что для понимания искусства важно знать, "положительный" или "отрицательный" ответ дает художник на "последние вопросы", и категорично решает: "Пусть с этим делом разбираются в Ватикане или Даниловом монастыре; там Хомяков всегда будет "правильней" Пушкина. Сегодня самые "положительные" ответы дает, должно быть, высоко за это ценимая Сергеем Аверинцевым Ольга Седакова. Что же с того?" (Машевский А., Пурин А., 30, 204).

О тенденции восприятия поэзии Седаковой как морализаторской свидетельствует, например, статья Валерия Шубинского о поэзии Елены Шварц, где, характеризуя поэтику последней, автор по контрасту обращается к творчеству Ольги Седаковой: "Образ (у Е. Шварц - П.Н.) не иллюстрирует сюжет стихотворения или поэтическую мысль: он и есть сюжет, он и есть мысль. Это принципиально отличает Шварц от Седаковой, которая, дистанцируясь по отношению к мандельштамовской традиции, подчеркивала значение морали - четкой авторской мысли, "идеологической и этической" составляющей (эссе "Похвала поэзии", 1982). Шварц как раз - не моралист или такой моралист, которого лучше не слушать" (Шубинский В., 45, 207). В этом суждении удивительно то, что при сопоставлении особенностей поэтических образов двух поэтов автор апеллирует не к стихам, а к высказыванию Седаковой в прозе, не делая поправок на это.

Уникальность критической ситуации по отношению к поэзии Седаковой заключается в том, что, ставя под сомнение ее ценность, исторические эпохи-антиподы сходятся в одной точке неприятия - религиозной составляющей ее стихов. Но если в советское время эта реакция была предопределена существовавшим табу на религиозную тему, то в контексте сегодняшнего дня эта особенность поэзии Седаковой воспринимается как сковывающая нормативность, вносящая пресную "правильность" в творчество поэта.

Таким образом, подводя итог сказанному, мы можем сформулировать основные проблемы изучения творчества Ольги Седаковой, стоящие на первом этапе его научного освоения. Во-первых, проблема поиска художественной целостности, позволяющей осмыслить сосуществование различных стилевых манер в единстве поэтического мира Седаковой. Во-вторых, вопрос о значимости и характере религиозной составляющей стихов Седаковой: является ли она иллюстрацией ортодоксальной нормы или свидетельством современной духовной жизни человека? В-третьих, проблема соотнесенности лирического сознания поэта с известными эстетическими системами современности.

В представляемой диссертационной работе мы обращаемся к содержательному аспекту "сложной " лирики на основе рассмотрения концепции человека в поэтическом мире Ольги Седаковой.

Выбор темы нашего исследования определен обращением к той категории поэтического текста, которая открывает целостное видение художественной системы автора. Мысль о человеке как абсолютном ценностном центре, по отношению к которому не только наделяется определенностью время и пространство художественного текста, но и вообще происходит "упорядочение смысла" архитектонического целого, высказана М. Бахтиным в программной работе "Автор и герой в эстетической деятельности" (Бахтин М., 4). Л. Гинзбург видела специфику лирики в том, что человек в ней присутствует как объект изображения и как субъект, "включенный в эстетическую структуру произведения в качестве действенного ее элемента", указывала на глубокую зависимость поэтической системы от "понимания человека" (Гинзбург Л., 10; 10). Обращаясь к концепции человека как определяющей категории лирики Седаковой, мы получаем возможность разрешения первоочередных вопросов в изучении творчества современного поэта.

Концепция человека, воплощенная в творчестве художника, отражает антропологические представления автора, которые, эстетически реализуясь, инициируют структуру любых человеческих образов (как субъектов речи, так и персонажей) и его отношение к ним в художественной практике. В этом определении есть два момента, которые требуют уточнения.

Первый момент касается понятия автора. Речь идет не об эмпирическом авторе, существующем во внехудожественной реальности, а об авторе, имманентном произведению, авторе как "совокупности творческих принципов, долженствующих быть осуществленными, единстве трансгредиентных моментов видения,1 активно относимых к герою и его миру" (Бахтин М., 4, 226). Принципиально различая автора и героя как "участников события произведения", Бахтин делает существенные замечания об особой авторитетности автора в лирическом высказывании: ".может показаться, что в лирике нет двух единств, а только одно единство; круги автора и героя слились, и центры их совпали" (Бахтин М., 4, 188), - которое объясняет тенденцию отождествления сознания лирического субъекта с сознанием автора. Но дифференциация типов лирического субъекта, проведенная прежде всего Б. Корманом (Корман Б.О., 20, 21, 22), позволила выделить степень слияния сознаний субъекта (героя) и автора в лирике, которая должна учитываться при моделировании последнего исследователем. Так, степень слияния авторского поля предельно увеличивается в менее выраженной структуре субъек

1 То есть внеположными по отношению к внутреннему составу мира героя моментами та, например, автора-повествователя, и предельно уменьшается в наиболее очерченном (и этим отчужденном) субъекте - герое ролевой лирики. Между этими крайностями располагаются все другие субъектные формы лирики: собственно автор, лирическое «я», лирический герой. Данный ряд лирических субъектов, корректируя и дополняя классификацию Б.Кормана, предлагает выделять современный исследователь субъектной структуры лирики С.Н. Бройтман в своих работах (Бройтман С.Н., 6; 7; 8). Мы остановились на его классификации потому, что в ней есть четкая привязанность к грамматическим показателям лица, включение в ряд субъектов лирического «я» - того недостающего звена у Б. Кормана, которое предшествует по своей степени выраженности лирическому герою. Кроме того, именно классификация последнего, изложенная в получившем широкое распространение учебном пособии для высшей школы, приобрела статус нормативности (Бройтман С.Н., 6). Предложенная классификация не представляется нам безукоризненной и вызывает ряд вопросов (например, чем вызвана перестановка понятий собственно автора и повествователя, предложенная Б. Корманом, с точностью до наоборот), но наше обращение к субъектным формам лирики не носит критической направленности, а обусловлено принятием их в качестве рабочего инструмента, поэтому мы не стали рассматривать эволюцию этих понятий в работах разных авторов, а приняли за основу ту систему, что уже вошла в словарь отечественных литературоведов.

Приведем перечень основных признаков форм лирического субъекта, описанных С.Н. Бройтманом (Бройтман С.Н., 6, 144-148). Автор-повествователь является лишь голосом, высказывание принадлежит третьему лицу, субъект речи грамматически не выражен. Собственно автор выражен грамматически личным местоимением первого лица единственного или множественного числа («я», «мы»), но не становится объектом для себя, помещая на первом плане событие, обстоятельство, явление и т.д. Лирическое «я» отличается от собственно автора большей степенью акцентированное™ и активностью прямо оценочной точки зрения, то есть носитель речи становится субъектом-в-себе. Лирический герой становится не только субъектом-в-себе, но и субъектом-для-себя, оказываясь своей собственной темой. Он часто наделен как психологической определенностью, так и биографической, возникающей в контексте всего творчества поэта, книге стихов или цикла. Герой ролевой лирики «открыто» выступает в качестве «другого», близок по своей природе драматическому герою.

Алгоритм нахождения автора как целостности, организующей произведение в лирике, где героем является субъект высказывания, можно представить в два этапа: во-первых, выяснение отношения субъекта высказывания к предмету, о котором он ведет речь (люди, события, явления, собственные переживания), т.е. то, что Бахтин назовет "эмоционально-волевой установкой героя", и, во-вторых, обнаружение реакции автора на реакцию героя через такие компоненты текста, в которых мы находим его непосредственное присутствие. Речь идет о рамочных компонентах текста (заглавие, эпиграф, посвящение и т.д.) и выражениях авторских интенций в таких "трансгредиент-ных" сфере героя явлениях, как композиция, ритм, акустика произведения и др., которые должны быть прочитаны в соответствии с художественным заданием произведения.

Второй момент, требующий пояснения в определении концепции человека, касается способа бытования антропологических представлений в художественном тексте. Антропологические представления могут быть представлены, во-первых, самым наглядным образом в качестве предмета высказывания лирического субъекта, например, в стихотворении О. Седаковой "Пруд говорит.": " Люди, знаешь, жадны и всегда болеют / и рвут чужую одежду / себе на повязки" (Седакова, 33, 280); во-вторых, косвенно в устойчивых чертах образа субъекта высказывания, который определяется как человек через свое человеческое отношение к предмету высказывания (даже если он передоверяет свой голос природному объекту, например, пруду в приведенной ранее цитате); и, в-третьих, в реакции автора на своего героя (субъекта высказывания), ценностная позиция которого может отвергаться, как, например, в стихотворении "Неверная жена" (Седакова О., 33, 144) или, наоборот, утверждаться, приниматься автором, например, через такой выбор формы лирического субъекта, которая оставляет наименьший зазор между автором и субъектом высказывания.

Из этих трех типов бытования антропологических представлений в тексте, безусловно, самым компетентным референтом для нас является последний, но самым наглядным - первый, поэтому, начиная наш анализ с представлений о человеке самого субъекта высказывания, мы, в поиске искомого (положений авторской антропологии, воплощенных в его художественном мире), корректируем их анализом авторского отношения к самому субъекту высказывания. Теоретически четко разделяя эти моменты, мы не всегда подробно останавливаемся на рассмотрении каждого из них в ходе работы (несмотря на то, что они учитываются при прочтении каждого произведения), так как дифференцирование их - не самоцель нашего исследования, а методологический принцип, позволяющий корректно прочитывать авторскую интенцию в художественном тексте.

Помимо указанных моментов понимания концепции человека, существует проблема продуктивной систематизации материала реконструируемой антропологической модели. Интеграция разных уровней (персонаж, субъект, автор) в единую концепцию осуществима в единстве трех аспектов рассмотрения человека: социальном, природном и личностном (проблема внутреннего самоопределения). Отсюда вытекает трехчастная структура основной части представленной диссертационной работы: 1 часть - "Человек как часть социума", 2 часть - "Человек в кругу природного мира", 3 часть - "Проблемы личностного бытия".

В первой части ("Человек как часть социума") мы подробно рассматриваем те немногие стихотворения, что отражают реалии социальной жизни в поэзии О. Седаковой ("Элегия, переходящая в реквием", "Из песни Данте", "Безымянным оставшийся мученик" и др.), пытаясь понять причины слабой проявленности человека в этой сфере бытия. Эта установочная часть работы, ее задача - исследовать значащее умолчание, помогая наметить основные принципы существования человека О.Седаковой, которые в иных областях его реализации раскрываются полнее.

Участию человека в социуме противопоставлено участие в мире природы, где человек выражается через свое отношение к тварному миру. Вторая часть данной работы ("Человек в кругу природного мира") является важной для понимания не только концепции человека, но и назначения поэтического творчества, так как искусство наделяется актуальностью для автора через свою обращенность к природному миру. Акцентирование в поэте прежде всего его человеческой природы позволяет рассматривать образ последнего в системе антропологических представлений.

Если первая и вторая части исследования показывают человека в отношении к внешнему миру, фокусируя внимание на проблеме его (как представителя рода) соучастия в судьбе мироздания, то третья часть ("Человек как личность") раскрывает человека в отношении к собственному "я", поднимая вопрос о назначении его как единицы (лица). Эта часть работы посвящена непосредственно выявлению концепции личности, которая составляет ядро концепции человека, но не заполняет всего объема этого понятЕ^елью данного исследования является реконструкция антропологических представлений, воплощенных в лирике О. Седаковой в их системном единстве, обусловливающих структуру персонажей, лирических субъектов, а также особенности мировидения в художественной практике поэта.

Задачи работы.

1. Проанализировать формы репрезентации человека в лирике Седаковой в аспекте его социального, природного и личностного бытия. Определить общую тенденцию его художественного воплощения и причины превалирования одного аспекта изображения человеческого бытия над другим.

2.Охарактеризовать типы ценностных установок героев внутри каждой из выделенных сфер человеческого существования (социальной, природной, личностной).

3.Раскрыть смысловой объем ключевых концептов художественной антропологии Седаковой (вещество, боль, сердце, судьба, любовь и др.).

4.Определить специфику формирования концепции творческого человека (поэта), ее новаторство и традиционные черты.

5. Проследить содержательную мотивировку выбора форм лирических субъектов внутри каждого из трех выделенных аспектов бытия человека, выявляя доминирующий принцип субъектной организации лирики Седаковой.

6. Конкретизировать типологию поэзии Седаковой, опираясь на авторские антропологические установки, воплощенные в художественной практике; определить место и роль поэзии Седаковой в современном литературном процессе.

Материалом исследования является весь корпус поэтической лирики О. Седаковой, вошедшей в отечественные издания ее поэтических сборников и подборки стихов в периодической печати. Избирательно привлекаются материалы эссеистики поэта, его интервью, теоретических изысканий.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые будет предложено целостное рассмотрение поэзии О.Седаковой в свете концепции человека, воплощенной в ее лирике. Впервые прослежена соотнесенность субъектной организации лирической системы с концепцией человека как ключевым фактором содержания. Понимание человека в поэзии Седаковой рассмотрено на фоне поэтических традиций прошлого и современных литературных тенденций, позволяя конкретизировать типологию художественной системы автора.

Методологической основой исследования являются труды тех, кто наметил пути изучения концепции человека в отечественном литературоведении: Д.С. Лихачев (Лихачев Д.С., 27), Л. Я Гинзбург (Гинзбург Л.Я., 10), Л. А. Колобаева (Колобаева Л., 18) и др. При целостном рассмотрении лирической системы и образа автора мы опираемся на работы Б.О.Кормана, разработавшего системно-субъектный метод анализа, позволяющий "охарактеризовать творчество писателя вне эволюции - в его внутренних синхронных связях" (Корман Б.О., 20; 21; 22), и С.Н.Бройтмана, предложившего стройную классификационную систему лирических субъектов (Бройтман С.Н., 6; 7; 8). В монографическом рассмотрении поэтических произведений мы следуем методу В. И. Тюпы, сопрягающему в "семиоэстетическом анализе" такие стороны художественной реальности, как семиотическую и эстетическую на разных уровнях организации произведения (Тюпа В. И., 41). Учитывая смысловой изоморфизм семиотически разнородных уровней художественной реальности (фокализации, сюжета, мифотектоники, ритмотектони-ки, композиции, глоссализации), мы в каждом отдельном случае обращаемся к какому-то одному или нескольким указанным уровням анализа, исходя из степени их насыщенности факторами художественного впечатления.

Основные положения, выносимые на защиту:

Онтологизация человеческого существования - генеральная стратегия изображения человека в поэзии Седаковой, влекущая за собой снятие проблем социального характера и актуализирующая сферу отношений человека с Абсолютом, мирозданием, поиском сущности человеческого "я".

В основе целостности художественной системы О. Седаковой лежит теоцентрическая идея, формирующая основные признаки антропологической картины: тварность человеческой природы, замысленность (по образу Бога), бессмертие души и др., которые согласуются с христианским учением о человеке, но лишены антропоцентрической перспективы, так как природный мир также причастен духовной жизни, самоопределяясь по отношению к Творцу (христианизация природных образов).

Концепция личности состоит в признании человека свободным субъектом воления, отвечающим за осуществление божественного замысла о себе (того глубинного "я", которое связано с Творцом). Тайнственная диалектика сердечного воления - основная проблема личностного бытия.

Поиск пути к "сокровенному сердца человеку" определяется доверием к таким личностным ценностям, как судьба, страдание, любовь-жертва, покаяние, каждое из которых в свете авторской идеи являет свою парадоксальную сущность, намечая неторные пути к достижению цели.

Христианскую мысль о человеке отличает заострение парадоксов религиозного сознания, свобода чувствования Бога и поиск "узких" путей спасения, вписывающие творчество О. Седаковой в широкий контекст метафизической поэзии.

Парадокс в художественной системе Седаковой представляет чудо -центральную категорию поэтической антропологии, которая разрешает такие противоречия, как причастность веществу и зерно абсолютного бытия в человеке, ограниченность разума и творческие прозрения, отчаянье в спасении и возможность спасения.

Доминанта личностного чувствования Бога - образ страдающего и нуждающегося Бога, он открывает парадоксальную нужду Абсолюта в человеке - поиск взаимности на явленную любовь. Не по праву сильного, а по праву любящего Бог ждет ответа, страдающий в неразделенной любви.

В границах антропологии решается вопрос о сущности поэта. Поэт предстает человеком в своем лучшем проявлении, выделенным из всех высоким строем своих чувств и переживаний (восхищение, виновность, внимательная участливость), вне акцентирования функции творца или темы мастерства.

Лирическое самоотрешение - основной принцип субъектной организации лирики Седаковой, позволяющий в сфере лирического "я" представить голос, говорящий от лица всех людей и каждого как представителя человеческого рода.

Стройность антропологической системы, в центре которой лежит признание тайны человеческого "я" как свободной и творчески самоопределяющейся личности, соотнесенность ее с трансцендентальным, включенность человека Седаковой в порядок мироздания соотносится с модернистким типом художественного мышления.

Апробация диссертационной работы.

Основные положения диссертации изложены в двух статьях: "Попытка эксплицирования отдельных элементов гносеологической системы в поэзии О.Седаковой" (Иркутск, 1995), "Поиск человека социального в поэзии Ольги Седаковой" (Иркутск, 2001) и опубликованных тезисах, а также в выступлениях на межвузовских научных конференциях в Иркутске и Томске. Результаты исследования легли в основу спецкурса «Современная русская лирика», читаемого для студентов-филологов в ИГУ.

Практическая ценность: результаты исследования могут быть использованы в курсах и спецкурсах по истории новейшей литературы, в исследовательских разработках по изучению субъектной структуры современной лирики.

Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав (1."Человек как часть социума"; 2."Человек в кругу природного мира"; 3."Проблемы личностного бытия"), заключения, библиографических ссылок к тексту диссертации и списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Концепция человека в поэзии О. Седаковой"

Заключение

1. Айги Г. Реализм авангарда: Разговор с Галиной Гордеевой // Айги Г. Разговор на расстоянии. - СПб., 2001. - С. 250-279.

2. Айги Г. Земля и небо - не идеология: Разговор с Виталием Амурским // Разговор на расстоянии. - СПб., 2001. - С.290-293.

3. Быкова М. У истоков модернистской концепции личности в русской литературе (культурный герой и тип личности XX века) //Язык и культура. Третья международная конференция. Доклады. - Киев, 1994. - С. 224-230.

4. Митрополит Сурожский Антоний. О призвании человека // Митрополит Сурожский Антоний. О встрече. - СПб., 2002. - С. 204-214.

5. Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства (фрагменты) // Ортега-и-Гассет X. «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве: Сб.: Пер. с исп. - М., 1991. - С.500-518.

6. Седакова О. При условии отсутствия души. Постмодернистский образ человека // Наше положение: Образ настоящего. - М., 2000. - С. 104-111.

7. Седакова О. «Вакансия поэта»: к поэтологии Пастернака // Филос. и соци-ол. мысль. - 1991. -№8. -С. 139-144.

8. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие. -М., 1999.-608 с.

9. Сурова О. Ю. Человек в модернистской культуре // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие [Л.Г. Андреев, Г.К. Ко-сиков, Н.Т. Пахсарьян и др.]- М., 2001. - 221 - 291.

Ю.Пригов Д. Без названия // Искусство кино. - 1995. - № 2. - с.77.

11.Элиот Т. Традиция и индивидуальный талант // Элиот Т. Назначение поэзии. Статьи о литературе. Пер. с англ. - Киев, 1996. - С. 157-166.

Список научной литературыПодрезова, Наталья Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Материалы1. Сборники стихов

2. Седакова О. Стихи. М.: Эн Эф Кью / Ту принт, 2001.- 576 с.

3. Седакова О. Стихи. М.: Гнозис: Carte Blanche, 1994.-384 с.

4. Седакова О. Китайское путешествие. Стелы и надписи. Старые песни. -М: Carte Blanche, 1990.

5. Стихи из периодических изданий

6. Седакова О. Из книги «Дикий шиповник» // Знамя. 1992. - №8. - С. 101110.

7. Седакова О. «Три вступления к поэме «Тристан и Изольда», «Стансы на смерть котенка» // Филос. и социол. мысль. 1989. - №9 - С. 118-120.

8. Седакова О. Музыкальный корм //Независимая газ. 1992. - 5 февр.

9. Седакова О. Из цикла «Ямбы» // Век XX и мир. 1991. - № 4. - С. 23-29.

10. Седакова О. Потому что все мы были // Новый мир. 1990. - №5. — С. 161164.

11. Седакова О. Путешествие волхвов // Знамя. 1990. - № 6. - С. 140-141.

12. Седакова О. Соловей, филомела, судьба.// Дружба народов. 1988. -№10.-С.121-125.

13. Седакова О. Все труды // Знамя. 1996. - № 2. - С. 28-29.

14. Седакова О. Стихи // Час поэзии. Стихи. М., 1965. - С. 127-133.1. Проза

15. Седакова О. Проза. М.: Эн Эф Кью/Ту принт. - 2001. - 960 с.

16. Седакова О. Путешествие в Брянск: Хроника без претензий // Волга. -1992. -№5/6.-С. 118-158.

17. Седакова О. Образ фонемы в «Слове о Эль» Велимира Хлебникова // Развитие фонетики современного русского языка. — М., 1971, С. 273- 277.

18. Седакова О. Воспоминания о Венедикте Ерофееве // Театр. 1991. - № 9. -С. 98-102.

19. Седакова О. «Всякие там Филоны Александрийские»: О школе Бориса Парамонова // Независимая газ. 1992. - 21 окт.

20. Седакова О. Заметки и воспоминания о разных стихотворениях, а также ПОХВАЛА ПОЭЗИИ //Волга. 1991. - № 6. - С. 135-165.

21. Седакова О. Заметки переводчика // Родник. 1988. - № 8. - С. 17.

22. Седакова О. Музыка глухого времени: Русская лирика 70-х годов // Вестн. новой лит. 1990. - № 2. - С. 225-25621 .Седакова О. О погибшем литературном поколении. Памяти Лени Губанова// Волга. 1990.-№ 6.-С. 135-146.

23. Седакова О. Из "Рассуждений о Стигматах" (4-5) // Aequinox : Сб. памяти А. Меня. М., 1991. - с. 59-76.

24. Седакова О. О поэзии святого Франциска //Aequinox МСМХСШ. М., 1993.-С. 39-70.

25. Седакова О.О русском имени // Искусство кино. 1993. - № 10. - С. 4-7.

26. Седакова О. Контуры Хлебникова // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911-1998). -М., 2000. С. 568-584.

27. Седакова О., Степанян Е. Диалог поэта и критика //Дет. Лит., 1994, № 3, -С.3-7.

28. Седакова О. Памяти A.A. Тарковского // Волга. 1990. - №12. - С. 174-177.

29. Седакова О. Предисловие к подборке стихов (Мартин Хайдеггер) // Искусство кино. 1993. - № 4. - С. 109-110.

30. Седакова О. «Вакансия поэта»: к поэтологии Пастернака // Филос. и соци-ол. мысль. 1991. -№8. -С. 139-144.

31. Седакова О. Западная идея во вчерешней и сегодняшней русской культуре // Искусство кино. -1995. -№9.- С.23-26.

32. Седакова О. Послесловие к подборке стихотворений М. Хини //Знамя. -1997. -№1. -С.93-95.

33. Седакова О. Кончина Бродского //Лит. обозрение. 1996. - №3. - С. 11-15.

34. Седакова О. Шум и молчание 60-х // Искусство кино. 1997. - №6. - С. 51-53.

35. Седакова О. Рассуждение о методе // Новое лит. обозрение. 1997. - № 27. -С.177-190.

36. Седакова О. Другая поэзия // Новое лит. обозрение. 1996. -№> 22. - С. 232- 242.

37. Седакова О. «Мир устал от ожидания конца.» / Беседовала А. Воинова // Рус. мысль. Париж, 1998. - № 4224. - С. 10.

38. Седакова О. Поэзия и антропология // Рус.мысль. Париж, 1998. - № 4239. -С. 12-23.

39. С,едакова О. Поэзия и антропология (окончание) // Рус. Мысль. Париж, 1998. -№ 4240.-С. 12.

40. Седакова О. «Чудо» Бориса Пастернака в русской поэтической традиции // Пастернаковские чтения. М., 1998. - Вып.2. - С.204 - 214.

41. Седакова О. Путешествие в Тарту и обратно: Запоздалая хроника //Знамя.- 1999. -№4.-С.134-149.

42. Седакова О. От переводчика // Клодель П. Извещение Марии. -М.,1999. -С.3-13.

43. Седакова О. «Воспоминание о первозданной красоте один из важнейших даров поэзии» / Беседу вел В. Томачинский // Судьба и вера: Беседы с учеными, священниками, творческой интеллигенцией. - М., 1999. - С. 134-145.

44. Седакова О. Этнографический комментарий к одной строфе Хлебникова // Поэзия и живопись. М., 2000. - С.352-356.

45. Седакова О. Вверх идти труднее: Окно для упавших с луны / Интервью Лямпт Е, Васильковской И.// Независимая газ. 1992. - 5 февр.

46. Седакова О. Воля к форме // Новое лит. обозрение. 2000. - № 45. - С. 232-236.

47. Седакова О. «Вечные сны, как образчики крови»: О Юрии Михайловиче Лотмане и структурной школе в контексте культуры 70-х годов //Лотмановский сборник. М.,1995. - Т.1. - С. 260-265.

48. Седакова О. «Чтобы речь стала твоей речью / Интервью Полухиной В. //Новое лит. обозрение. 1996. - № 17. - С. 31 8-354.

49. Седакова О. Ольга Седакова: защищен? /Беседу вела Я. Свердлюк //Сегодня. 1994. -31 дек. - С.13.

50. Седакова О. «Редкая независимость» / Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. - С. 217-232.1.. Литература о творчестве О. Седаковой

51. Аверинцев С.С. Горе, полное до дна //Седакова О. Стихи. М., 1994. - С. 358-363

52. Аверинцев С.С. «Уж небо, а не озеро.»: Риск и вызов метафизической поэзии //Седакова О. Стихи. М., 2001. -С. 5-13.

53. Бибихин В.В. В расширенном сердце //Арион: Журнал поэзии. 1994. -№2. - С. 103-104.

54. Бибихин В.В. Новое русское слово //Лит. Обозрение . 1994. - № 9/10. -С.104-106.

55. Бавильский Д. Маленькая вечность //Постскриптум. СПб.; М., 1996.-№3. - С. 109-132.

56. Вознесенский А. Муки музы: заметки поэта/Лит. газ. 1976. - № 41 (20 окт.). - С. 5.

57. Гаспаров М. Записки и выписки // Новое лит. обозрение. 1998. - № 6. -С.446.

58. Голубович К. Чужое слово Седаковой //Независимая газ.- 1994. -19авг. -С.7.

59. Гронас М.Кто хочет то, что все хотят хотеть //Кн. обозрение. 1995. - 17 янв (№3). - С. 14.

60. Жожоян М. Тени слов // Рус. мысль. 1994. - 7-13 апр.

61. Колкер Ю. Седакова в анатомическом театре //Арион: Журнал поэзии. -1998. -№1. С. 73-81.

62. Копелиович М. Явление Седаковой // Знамя. 1996. - № 8. - С. 205-213.

63. Копелиович М. Путешествие в глубину, или Пламенная филология Ольги Седаковой // Континент. 2002. - № 4. - С. 420-429.

64. Кузьмин Д. «Нежность это выздоровленье» //Кн. обозрение. - 1994. - 8 марта. — С. 5.

65. Серова М. В. Две бесконечности в русской поэзии XX века // Корманов-скик чтения. Ижевск, 1998. - Вып.З. - С. 98-107.

66. Скидан А. В силках слова //Митин журнал. 1994. - №51. - С. 208-211.

67. Славецкий В. Дороги и тропинка // Новый мир. 1995. - № 4. - С 224-231.

68. Славянский Н. Из полного до дна в глубокое до краев: о стихах Ольги Седаковой. // Новый мир. -1995. №Ю. - С.233- 237.

69. Стратановский С. Религиозные мотивы в современной поэзии. Статья первая //Волга. 1993. - №4. - С. 158-161.71 .Стратановский С. Религиозные мотивы в современной русской поэзии. Статья вторая // Волга. 1993. - № 5. - С. 148-152.

70. Уланов А. Переводчик с языка молчания //Знамя. 2001. - № 11. — С. 217219.73 .Шевченко А. Письмо о смерти, любви и котенке // Филос. и социол. мысль, 1989.-№ 9.-С. 110-114.

71. Эпштейн М. О метареализме //Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX -XX веков. М., 1988. - С. 159-166.1.I. Справочные издания

72. Библейский богословский словарь / Под ред. В. Михайловского. М.: Изд-во Свято-Владимирского Братства, 1995. - 576 с.

73. Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М.: РИК «Культура», 1996.-493с.

74. Керлот Х.Э. Словарь символов. М.: REFL-book, 1994,- 608 с.

75. Краткая философская энциклопедия. М.: Прогресс, 1994. - 576.

76. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. - 496 с.

77. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х т. М.: Сов. Энциклопедия, 1987.

78. Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев. М.: Большая Российская энциклопедия: Рандеву -А.М., 2000,- 808 с.

79. Словарь древнерусского языка (XI XVII вв). В 4 т., Т. II. - М.: Русский язык, 1989.

80. Философский словарь Владимира Соловьева. Ростов н/Д., 2000. - 464с.

81. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.- 815с.

82. Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М. - 1994,- 549 с.

83. Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т. — М.: Большая Рос. энциклопедия, 1995.1.. Работы по вопросам поэтики и истории литературы

84. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. -М., 1996.-448с.

85. Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. -343с.

86. Бахтин М. Литературно-критические статьи. М., 1986. - 543с.

87. Бахтин М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Азбука, 2000. - 336 с.

88. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX- начала XX века в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура. М., 1997. - 307с.

89. Буслаев Ф. О народной поэзии // Буслаев Ф. О литературе: исследования. Статьи,- М., 1990. С. 30-92.

90. Былинин В. К. Древнерусская духовная лирика // Прометей. М., 1990. -Т.16.-С. 55-90.

91. Быкова М. У истоков модернистической концепции личности в русской литературе (культурный герой и тип личности XX века) // Язык и культура. Третья международная конференция. Доклады. Киев, 2994. - С. 224-230.

92. Гинзбург Л. О лирике. М., 1997.-416 с.

93. Голенищев -Кутузов И.Н. Легенда о Варлааме и Иоасафе // Голенищев-Кутузов И.Н. Средневековая латинская литература Италии. М., 1972.-С.216-225.

94. Жирмунский В. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. - С. 282-350.

95. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. - С.191-192.

96. Клодель П. Религия и поэзия // Независимая газ. 1992. - 13 мая. - С. 5.

97. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. М., 1988.- 333с.

98. Корман Б.О. Лирика Некрасова. Ижевск, 1978.

99. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения. Лирическая система. Ижевск, 1978.

100. Косиков Г.К. Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон //Поэзия французского символизма. Лотреамон, Песни Мальдорора. М., 1993. - С. 5-62.

101. Крепе М. Лирика и метафизика // Крепе М. О поэзии Иосифа Бродского. -АннАрбор, 1984.-С. 1-55.105,106107108109110111112113114115116117118

102. Кружков Г. Сложная речь (еще о метафизике) // Арион. 2001. - №2. — С. 17-24.

103. Лихачев Д.С. Человек в литературе древней Руси. М.: Наука, 1970.-179с.

104. Малышева Г. Н. Очерки русской поэзии 1980-х годов. М.: Наследие, 1996. - 174с.

105. Михайлов А.Д. История легенды о Тристане и Изольде // Легенда о Тристане и Изольде. М., 1976. - С. 623-697.

106. Николина H.A. Филологический анализ текста: Учеб. пособие для студ. Высш. Пед. Учеб. заведений. М., 2003. - 256 с.

107. Ортега-и-Гассет X. «Дегуманизация искусства» и др. работы. Эссе о ли-тенратуре и искусстве. М.:Радуга, 1991. - 639с.

108. Панченко А. М. Стихи покаянные // Памятники литературы Древней Руси: 2-я пол. XVI века. М., 1986. - С. 550-640.

109. Плеханова И.И. Преображение трагического. Ч. I -. Иркутск: Изд-во Ир-кут. ун-та, 2001.- 158с.

110. Позднеев А. В. Стихи «Прибыльные» в списке XVIb. //ТОДРЛ., T.XVIII., М.,Л., 1962.-С. 309-310.119120.121.122.123,124.125,126,127128129130131132133134

111. Пэн Д. Двойничество в русской советской лирике 1960-1980-х //Вопр. Лит. 1994.-№ 2.-С. 3-30.

112. Роднянская И.Б. Литературное семилетие (1987-1994): Статьи. -М., 1995.-320с.

113. Скатов Н. Русские поэты природы. М. - 1980.- 64с. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие. - М.: Флинта: Наука, 1999. - 608с.

114. Сидорченко Л.В. Александр Поуп: в поисках идеала. Л.:Изд-во Ле-нингр. ун-та, 1987.

115. Сидорченко Л.В. Александр Поуп и художественные искания в английской литературе первой четверти XVIII СПб.: Изд-во Санкт-Петербург. ун-та, 1992.

116. Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высш. Шк., 2000. - 398 с. Шайтанов И. О. Мыслящая муза. "Открытие природы" в поэзии XVIII века. -М., 1989,- 260с.

117. Шайтанов И. Пути современной поэзии // Вопр. лит. 1994. -№1.- С.23. Элиот Т.С. Назначение поэзии: Статьи о литературе: Пер. англ. - Киев: Air Land, 1996.-350 с.

118. Эпштейн М. «Как труп в пустыне я лежал.»: О новой московской поэзии // День поэзии. М., 1988. - С. 159-162.

119. Эпштейн М. Искусство авангарда и религиозное сознание //Новый мир. 1989. - №12. - С.222-235.

120. Эпштейн М. Парадоксы новизны. М., 1988.-416с.

121. Эпштейн М. Поколение, нашедшее себя // Вопросы литературы. 1986. -№5. - С.40-72.

122. Эпштейн М.Н. "Природа, мир, тайник вселенной.": Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высш. шк., 1990. — 303с.

123. У. Работы по вопросам христианской антропологии

124. Архимандрит Алипий, архимандрит Исайя. Догматическое богословие: Курс лекций.- Сергиев Посад.: Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1994. -288с.

125. Архимандрит Платон. Православное нравственное богословие. Сергиев Посад.: Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1994. - 240с.

126. Буланов A.M. Святоотеческая традиция понимания «сердца» в творчестве Ф.М. Достоевского //Христианство и русская литература. СПб., 1994.-С. 270-306.

127. Булгаков С.Н. Православие. Очерки учения православной церкви. М., 1991.-307с.

128. Вышеславцев Б.П. Значеше сердца в релипи //Путь: Орган русской религиозной мысли. Кн. 1 (I- VI)/ М., 1992. - С. 65-79

129. Гаврюшин Н.К. Б.П.Вышеславцев и его «философия сердца» //

130. Вопр.философии. 1990. - №4. - С. 55-61.

131. Гвардини Р. Конец нового времени. Вопр. Философии. - 1990. - №4. -С. 127- 164.

132. Житие преодобного Серафима Саровского // Лит. учеба. 1990. - №5. -С. 126-154.

133. Зеньковский В. Принципы православной антропологии // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991. - С. 115 - 148.

134. Ильин И. Аксиомы религиозного опыта. В 2-х т. — М., 1993. -448 с.

135. Истоки францисканства: Святой Франциск Ассизский: писания и биографии; Святая Клара Ассизская: писания и биография . Assisi (Italia), 1996. - 1060 с.

136. Карсавин Л.П. Новое понимание христианства и францисканский орден // Карсавин Л.П. Монашество в средние века. М., 1992. - С.119-130.

137. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993.

138. Митрополит Сурожский Антоний. Беседы о вере и Церкви. М., 1991.318 с.1 54. Митрополит Сурожский Антоний. О встрече. СПб, 2002. - 284 с.

139. Митрополит Сурожский Антоний. Школа молитвы. . Клин, 2002.493с.

140. Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994,- 456с.

141. Рабинович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. -М., 1990. 335с.

142. Сергеева Е. В. Бог и человек в русском религиозно-философском дискурсе. СПб.: Наука, САГА, 2002. - 192с.

143. Федотов Г. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. -М., 1991,- 192с.

144. Феофан (епископ). Путь к спасению: (Крат, очерк аскетики). Ч.З: Начертания христианского нравоучения. 8-е изд. - М.:Типо-лит. И. Ефимова, 1899. - 346, 2.с. - Переизд.

145. Феофан (епископ). Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться: Письма епископа Феофана. 6-е изд. - Л.:Ред.-издат. объединение "Санкт-Петербург", 1991.- 288 с.

146. Фиолетов Н.О. Очерки христианской апологетики. М., 1992. - 192с.

147. Флоренский П. Столп и утверждение истины. В 2 т. М.: Правда, 1990.