автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.04
диссертация на тему: Коррупционные практики в российском обществе: влияние и включенность в социальные позиции населения

Полный текст автореферата диссертации по теме "Коррупционные практики в российском обществе: влияние и включенность в социальные позиции населения"



На правах рукописи

Сергиенко Владимир Олегович

КОРРУПЦИОННЫЕ ПРАКТИКИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ: ВЛИЯНИЕ И ВКЛЮЧЕННОСТЬ В СОЦИАЛЬНЫЕ ПОЗИЦИИ НАСЕЛЕНИЯ

22.00.04 - социальная структура, социальные институты и процессы

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата социологических наук

Ростов-на-Дону - 2013

Работа выполнена в ФГАОУ ВПО «Южный федеральный университет»

Научный руководитель:

Дятлов Александр Викторович

доктор социологических наук, профессор;

Официальные оппоненты:

Миронов Анатолий Васильевич

доктор социологических наук, профессор; Социально-гуманитарные знания; главный редактор

Щербакова Лидия Ильинична

доктор социологических наук, профессор; ФГБОУ ВПО «Южно-Российский государственный политехнический университет (Новочеркасский политехнический институт) имени М.И. Платова»; заведующая кафедрой социологии и психологии

Ведущая организация: ФГКОУ ВПО «Краснодарский университет

МВД Российской Федерации»

Защита состоится «25» октября 2013 г. в 10.00 на заседании диссертационного совета Д 212.208.01 по философским и социологическим наукам ФГАОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов н/Д, ул. Пушкинская, 160, ИППК ЮФУ, ауд. 34).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГАОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов н/Д, ул. Пушкинская, 148).

Автореферат разослан «_» сентября 2013 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

А.В. Верещагина

РОССИЙСКАЯ

ГОСУДАРСТЯРННАЯ БИБЛИОТЕКА 2013

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Коррупция общепризнанна как социальная опасность, как индикатор социальной деградации общества, как свидетельство неэффективности государственной системы. Но исследуя коррупцию, чаще всего отмечают издержки, связанные с отношениями между обществом и государством. Эти деформационные формы квалифицируются в качестве существенной преграды на пути развития общества, социокультурной модернизации и построения правовой системы.

Российское общество, пережившее период «шоковых» реформ, прошло точку невозврата к советскому прошлому, характеризуется нестабильностью социальных отношений, что связано, в первую очередь, с избыточностью социальных неравенств, региональными диспропорциями и самоотчуждением в системе отношений между обществом и государством.

Коррупционный фактор используется в контексте политической борьбы, передела сфер влияния. Одним из противоречивых явлений общественной жизни и общественных настроений становится усиление и опривычивание в обществе коррупционных схем на уровне не только отношений между государством и обществом, но и в межличностной сфере. В государственном секторе корруп-циогенность определяется стимулами коррупции, порождающими экономическую неэффективность и социальную несправедливость, которые только с условностью, как пишет С.Р. Аккерман, можно отнести к дурным альтернативам, легальным схемам материального стимулирования и вознаграждения.'

Для российского общества коррупция свидетельствует о неэффективности, бюрократизации, отрыве системы управления от насущных общественных проблем, запросов массового сознания. Пытаясь понять, какие условия и факторы благоприятствуют или

' Аккерман Р. Коррупция и г осударство. М., 2003. С. 5.

3

нейтрализуют коррупцию, следует отметить, что влияние коррупции в обществе выглядит преувеличеным, когда коррупция выступает синонимом несостоявшегося государства, и преуменьшаемым, когда речь заходит о коррупции как сугубо бытовом явлении.

Независимо от этого важным последствием коррупции в российском обществе является рационализация коррупционных практик, принятие массовых поведенческих моделей, направленных на готовность к применению и непосредственное применение коррупционных схем. Можно по-разному объяснять причины этого явления, указывая и на дисфункциональность существующих государственных институтов, и на неразвитость новых институциональных форм, и на издержки переходного периода в контексте догоняющей модернизации, а также прилагать усилия для анализа неразвитости правовой культуры, слабо реагирующей на коррупционные схемы.

В любом случае исследование коррупции в российском обществе связывается с массовыми ментальными и поведенческими практиками. В этом смысле коррупция выступает не столько как экономическая и даже политико-правовая проблема, сколько как проблема социальная, связанная с тем, что коррупционные практики во многих секторах общественной жизни вытесняют легальные, а также с формально-правовыми регуляторами замещением регуляторами взаимовозмездности. Высокий уровень коррупции создает «заслон» инвестиционной политике, но в большей степени коррумпированность не сообразуется с целями социального развития, а акторы коррупции (и не только коррумпированные высокопоставленные чиновники) стимулируют рост коррупции и ее влияние на отношения общества и государства и межгрупповые отношения.

Рассматривая коррупционные практики как практики, ориентированные на получение незаконных социальных льгот и привилегий на основе подкупа, дарения, взаимных услуг и использования должностной ренты, мы можем фиксировать, что в российском обществе коррупция связана не только со слабостью правовых регу-

ляторов или с неписаной традицией коррупции («в России всегда воровали»), но важное значение имеет ситуация общественной жизни, в которой коррупция принимается как норма социального взаимодействия, когда даже законные претенденты вынуждены платить взятки в том случае, если обладатели благ используют должностную ренту с целью создания дефицита публичных услуг.

Совершенно очевидно, что коррупционные практики являются ключевыми в понимании процесса коррумпированности общества и постановки социального диагноза в исследуемой проблеме. Как практики, складывающиеся в определенном общественном сегменте и превращающиеся в форму нормативной модели поведения, коррупционные практики фактически деформируют и замещают социальные институты, не только придавая им качество дисфункциональное™, но и формируя определенные требования к выполнению социальных функций. Коррупционные практики существенно изменяют представления и процессы социальной мобильности, при которых обладание должностной рентой или использование коррупционных схем становится способом повышения статусных показателей (богатство, власть, престиж).

Таким образом, проблема коррупции для российского общества имеет не только конъюнктурное значение, связанное с исправлением имиджа страны, гораздо более серьезная причина состоит в том, что коррупционные практики подрывают доверие к социальным институтам, выстраивают систему паразитирующих посреднических структур между обществом и государством и, что не менее важно, становятся условием перемены, замещения социальных регуляторов.

Измеряя в конкретной степени коррупцию, следует учитывать, что обвинения России в высокой степени коррумпированности во многом исходят из соображений политической целесообразности или демонизации российского государства в международных отношениях. Однако, если говорить о внутренних побудительных мо-

тивах, то можно констатировать, что противодействие, нейтрализация коррупционных практик становятся важнейшим и основным направлением внутреннего обустройства страны.

Степень научной разработанности темы. Классическая социологическая традиция не выводит на понимание коррупции как самостоятельной теоретической проблемы. Основным «антикоррупционным» положением можно считать концепцию социальной аномии Э. Дюркгейма, в которую включается не только снижение авторитета и неэффективность социальных норм, безверие индивида в институциональный порядок, но и то, что можно описать как разрыв системы органической солидарности.

Согласно Э. Дюркгейму2, современное общество строится на разделении труда. Коррупция в этой схеме выступает паразитирующим, патологическим явлением, использующим недочеты и упущения правовой, политической и экономической системы. С коррупцией можно связать деятельность групп, руководствующихся мотивами незаконной наживы, групп по социальным качествам несовременных, связанных с социально-профильным статусом, с тем, что должность и монополия на ресурсы создают систему социальной зависимости - подчинения.

Коррупция выступает как несвойственное современному обществу явление, неустраненное в общественных структурах, как результат социальной аномии и «интоксикации» общественного организма незаконными, нелегитимными сделками. Преодоление коррупционных схем, если следовать логике Э. Дюркгейма, заключается в повышении эффективности социальных норм и институционального доверия, в слаженности разделения труда и выполнении государственными структурами правовых и социальных обязательств перед обществом.

Несомненно, дюркгеймианская концепция подчеркивает роль моральных и правовых феноменов в преодолении коррупции как

2 Дюркгейм Э. О разделении груда. М., 1998.

деформации социальной солидарности. Обличая коррупцию как неизбежное моральное зло, вытекающее из социального устройства общества, попытки преодоления связываются с исчезновением ненормальных форм труда, как диспропорционального обмена услуг.

Описанная Дюркгеймом схема является важной для понимания коррупционных практик в социологической теории М. Вебера3. Так как разделение труда естественно порождает солидарность и внесистемные нормальные формы, связанные с навязыванием услуг, в связи с этим М. Вебер полагал, что рационализация общественной жизни постепенно выводит за пределы социального действия патриархальные формы общественных отношений.

Но коррупцию можно понимать и как социальную рациональность, важным условием которой становятся непаллиативные представления общества. Как считал Э. Дюркгейм, конституирующим является социальное действие, ориентированное на других. Поскольку индивид занимает определенное статусное положение, неизбежно встает вопрос о том, в какой степени он может пользоваться своими статусными социальными преимуществами для достижения жизненных целей.

Идеальная модель бюрократии, описанная М. Вебером как группа лиц, ориентированных на формально-правовую рациональность, на действия по социально-калькулируемой, социально-прогнозируемой и разделяемой определенными поведенческими канонами схеме, является своего рода позицией противопоставления коррумпированному нерациональному обществу, где каждый зависит от других только по схеме возможного оказания услуг.

Среди специфических факторов коррупции, основываясь на теории М. Вебера, можно назвать понимание коррупции как пространства свободы в рамках стиснутого под воздействием формально-правовой рациональности индивида. Целью М. Вебера являлось построение правового государства. Его искреннее убежде-

3 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

7

ние как ученого, заключалось в том, что коррупция является одной из форм антипрогресса - формой, в которой локализуется социальная иррациональность.

Изучение коррупционных практик вмещается в такую исследовательскую ситуацию, как средний и приблизительно рассматриваемый смысл действия. Коррупционные практики не являются для М. Вебера усредненными, а потому понятным способом поведения. Поэтому он особо подчеркивает, что критерием выделения коррупционных практик, как нормативных моделей поведения, становится намеренный акцент на социальное, на извлечение и повышение эффективности социального действия.

Сам Вебер, настаивающий на том, что главный и основной методологический инструментарий социологии опирается на идеальные типы, сталкивается с трудностью квалификации коррупционных практик, которые не являются усредненными идеальными типами и одновременно сохраняют основные признаки социального действия (имеется в виду наличие ориентации на других и смысл действия). В теоретико-методологическом аспекте эта антиномия разрешается путем соотнесения коррупции с размыканием рациональной замкнутости, обращением к опосредующим звеньям социальных практик.

Анализ бюрократии в этом контексте сыграл положительную роль, поскольку бюрократия как власть инструкций ориентирована на экспансию формальной рациональности, что возвышает коррупционные риски и, как следствие, возможность возникновения дурных альтернатив.

В подходе представителей структурного анализа (Р. Мертон4, Т. Парсонс5) новационным, расширяющим сферу исследования коррупции, является положение об антиномии партикулярных и универсальных норм, о путях интеграции социальных групп в об-

4 Мертон Р. Избранные социологические труды. М., 1993.

Парсонс Т. О системе современных обществ. М., 1998.

щественную жизнь и влияния на уровень отклонения от норм и получения незаконных социальных преимуществ степени усвоения общественных образцов и норм. Согласно этой концепции, общество находится в состоянии неравновесия, если интегрирующие нормы ослаблены или действуют декларативно, также как и социальные институты показывают высокую степень дисфункционально-сти, замещения явных функций латентными, которые связаны с использованием институциональных ресурсов для удовлетворения интересов определенных групп. Структурно-функциональный анализ дает описание коррупции с точки зрения функциональности, того, какие функции и каким общественным запросам удовлетворяет коррупция.

Подобная постановка вопроса выводит на понимание коррупционных практик как практик, связанных с уровнем анализа социального действия, с личностью, как системы мотиваций, эмоций и идей, интернализируемых каждым индивидом. В анализе коррупции требуется уяснить, каким образом агент, через которого осуществляется системная деятельность, выступает как носитель коррупционных практик.

В контексте отмеченного подхода коррупционные практики имеют смысл лишь в структурной взаимозависимости, в том, что, несмотря на разнообразие форм проявления, они инвариантны по отношению к социетальному уровню. В понимании коррупционных практик важными является два момента: дефицит институциональных ресурсов и взаимное предоставление услуг. Полагая, что коррупционные практики действуют в обществе на уровне групповой интеракции, структуралисты приходят к выводу о необходимости замыкания и сосредоточения исследовательских усилий на рассмотрении деятельности государственных структур, как в большей степени, согласно Р. Мертону, характеризуемых как структуры замкнутого действия. Можно также сказать, что, являясь сторонниками обсуждения коррупции как расхождения между социально

предписанными целями и приемлемыми средствами их достижения, определяется обозначение коррупционных практик как практик, имеющих мотивы и вполне легальные цели, но использующих для этого легальные способы реализации.

Таким образом, классическая социологическая мысль выделяет три основных момента в понимании коррупционных практик: во-первых, как определенных моделей поведения, имеющих обусловленность в ненормальных формах разделения труда, возникновения опосредующих избыточных звеньев; во-вторых, в дефиците или присвоении институциональных ресурсов в ситуации дисфунк-циональности социальных институтов; в-третьих, в использовании иллегальных практик для достижения признанных в обществе легитимных целей.

Неклассическая социологическая мысль рассматривает коррупционные практики в контексте деятельностного подхода. Согласно П. Бурдье6, коррупция не субстанциональна, а является конфигурацией отношений между индивидуальными и коллективными акторами. Так как люди преследуют разные интересы в социальных полях, то и коррупция принимает разнообразные формы. Но основным является то, что коррупция есть конкретная борьба между агентами и представляет механизм капитализации не только легитимных, но и нелегитимных средств.

Важным является то, что коррупционные практики есть индикатор логики присоединения - логики, связанной с тем, что, проявляя внешне приверженность к целям и нормам господствующей группы, присоединившаяся группа действует на основании своих интересов. Таким образом, можно констатировать, что коррупционные отношения включены в анализ осмысления социальной реальности. Логика практики такова, что в отношении всей совокупности действий практическая логика - логика, уловимая только в

6 Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Он же. Практический смысл. СПб., 2004.

10

действии, - определяет склонность к коррупции в определенной ситуации.

Практическое чувство, являясь составной часть габитуса, вынуждает индивида действовать на основе схем коллективного или индивидуального опыта. Противопоставляя пониманию коррупции как сознательному, преднамеренному искажению правовых, социальных или должностных норм коррупционные схемы как схемы габитуса, П. Бурдье принимает в расчет, что коррупционные практики включены в схему конкретной борьбы и на уровне хабитуали-зации становятся конкурентным преимуществом.

Приоритет, отдаваемый П. Бурдье анализу диспозиционных установок на коррупционную деятельность, на действие личности в соответствии с принципом габитуса, переключает исследовательское внимание на субъектно-мотивационные основы коррупционной деятельности, на понимание коррупционных программ как программ социального самопрограммирования.

Э. Гидценс анализирует коррупционные практики с позиции включения их в социальные взаимодействия. Для него существенным является тот факт, что рефлексивный контроль за социальными взаимодействиями согласуется с деятельностью бессознательных структур личности7. Согласно Э. Гидденсу, позиционирование индивидов означает одновременное расположение в пределах длительной протяженности институциональных преобразований. Полагая, что индивид действует на основании позиционирования, что большинство аспектов взаимодействия определяется тем, насколько акторы способны согласовать собственную деятельность с другими, чтобы достигать целей, преследуемых поведением индивидов, уровень коррупциогенности, являющейся частью практической деятельности, формирует различные формы условностей. Коррупционные практики являются заимствованными или стано-

7 Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003. С. 89.

II

вятся способом осуществления рутинной деятельности, не связанной с компетентной осведомленностью.

Представляя коррупцию в контексте социального взаимодействия, Э. Гидденс видит то, что коррупция становится преумножающим ресурсом. Рассматривая, таким образом, коррупционные практики, можно сказать о структурации коррупции, модификации существующих органических или социальных характеристик через механизмы коррупционного действия. За этим утверждением стоит признание того факта, что на уровень коррупциогенности общества действует масштаб некоррупциогенных (прежде всего алокатив-ных) ресурсов. Согласно Э. Гидценсу, действуя коррупционно, индивид относится к коррупции как к практическому сознанию.

Отечественная социологическая мысль сталкивается с двумя исследовательскими трудностями. Первая связана с неразвитостью аналитического аппарата коррупции применительно к российской действительности, так как идеи социологии права М. М. Ковалевского и О. И. Петражицкого касались только общих принципов со-

о

циальности права . Вторая связана с тем, что заимствованные аналитические схемы направляют усилия исследователей на сферу несоответствия российским реальностям зарубежных стандартов измерения коррупции, содержат малый объяснительный потенциал в выявлении специфики коррупции в российском обществе.

Характеризуя эту ситуацию, можно сказать, что российская социологическая мысль постепенно сосредотачивается не на возникновении коррупции, а она видит перспективное направление в исследовании как институционального дизайна коррупции (И. Е. Дискин)9, так и структурного измерения (О. И. Шкаратан)10 и через динамику массового сознания (М. К. Горшков)". В этом перечислении важным является то, что постепенно признавая само-

8 Социология России в 19-начале 20 века. Выи. 3. М., 2002.

9 Дискин И. Е. Россия, которая возможна. М., 2011.

111 Шкаратан О.И. Российский порядок: вектор перемен. М., 1998; Социология неравенства: теория и реальность. М., 2012.

1' Горшков М.К. Российское общество, как оно есть. М., 2012.

12

стоятельность криминологического подхода к анализу коррупции, следует указать на необходимость анализа социальных характеристик коррупции, тех сфер общественной жизни, которые не охватываются правовой сферой и не могут опираться исключительно на правовую традицию.

Важным также является то, что в понимании И.Е. Дискина отмечается необходимость преодоления этатистского подхода, анализа только фактов взяточничества чиновников. Обращаясь к моделям социального действия, ученый диагностирует коррупцию в контексте процессов рационализации и индивидуализации в постсоветский период. И.Е. Дискин обращает внимание на то, что до сих пор не произошли адекватные изменения в механизмах социального контроля и социальной интеграции, что создает воспроизводство коррупции как следствие безличностного индивидуализма. Коррупция порождается макросоциальной средой, в которой господствует неформальный социальный капитал.

Это положение в определенной степени отличается от исследовательского контекста, вносимого О. И. Шкаратаном. Коррупция в его изложении представляется как результат действия схемы «власть - собственность», как система взаимообмена, в которой легитимируется ориентация на власть, как способ накопления богатства, что связано с коррупционными схемами, и конвертации богатства на власть, что подразумевает практики подкупа и легальной ротации. Важным моментом позиции О.И. Шкаратана является то, что избыточные социальные неравенства в российском обществе делают сферу публичных услуг недоступной для большинства россиян и определяют ситуацию навязывания коррупции.

М.К. Горшков, говоря о растущем в обществе запросе на борьбу с коррупцией, как основным препятствием социокультурной модернизации российского общества, отмечает, что, во-первых, сама борьба с коррупцией включена в общий контекст идеи порядка. И это сужает социальные границы восприятия коррупции. Во-

вторых, коррупция по традиции замыкается в определенных сферах государственной жизни и не анализируются коррупционные практики на микросоциальном и профессиональном уровнях. Также для М.К. Горшкова важно, что обнаруживается когнитивный диссонанс между неприятием коррупции и готовностью вступления в коррупционные схемы для акторов достиженческих практик.

В целом отмеченные обстоятельства свидетельствуют о том, что, во-первых, социологическая мысль сформировала определенный задел в исследовании коррупции как явления неорганичного, патологичного, связанного с процессами социальной деградации и дисфункциональное™ социальных институтов, но слабо исследованы апосреднические средства коррупции, коррупционные практики различных слоев населения, использующих возмездные соглашения для достижения социальных льгот или получения материальной выгоды. Во-вторых, коррупционные практики «отмечены» описанием, в основном, высшего уровня, но не соответствуют влиянию коррупции на социальном микроуровне, создающей необходимый инструментарий достижения коллективных или индивидуальных целей.

Эти выводы определяют теоретическую и социально-практическую значимость диссертационного исследования, призванного заполнить определенные пробелы в изучении коррупции как системного социального явления.

Цель диссертационного исследования состоит в изучении коррупционных практик в системе социальных позиций населения российского общества как поведенческих моделей, ориентированных на приобретение незаконных льгот и преференций, извлечение должностной ренты, нелегитимное присвоение институциональных ресурсов.

Для реализации поставленной цели необходимо решить следующие исследовательские задачи:

- определить коррупционные практики в системе социологического знания в качестве инструмента исследования;

- изучить специфику коррупционных практик в российском обществе как основной индикатор состояния общественной и экономической жизни;

- выявить влияние социоструктурных условий на формирование коррупционных практик;

- раскрыть институциональные факторы воспроизводства и распространения коррупционных практик;

- исследовать деятельностно-мотивационный аспект коррупционных практик и классифицировать их по типу направленности и способам воздействия;

- проанализировать перспективы преодоления и минимизации коррупционных практик во влиянии на ментальность и поведение россиян.

Объектом исследования выступает коррупция как системообразующий социальный эффект, порождающий деформацию поведенческих и ментальных практик и представляющий социальную опасность для стабильности и развития общества.

Предмет исследования составляют коррупционные практики в различных сферах российского общества, связанные с социоста-тусными, институциональными и деятельностно-мотивационными параметрами.

Гипотеза диссертационного исследования состоит в том, что коррупционные практики в российском обществе имеют в основе опривычивание коррупционных схем как неформальных соглашений, играющих роль регуляторов и способов получения социальных благ и услуг. Коррупционные практики, таким образом, связаны с опривычиванием коррупции, со схемами восприятия коррупции как наиболее эффективного и удобного способа реализации достигательных стратегий. Коррупционные практики, проявляясь в различных формах, формируются под влиянием коррупци-

онных установок и в условиях монополизации институциональных ресурсов определенными группами и должностной рентой, имеющей значение в повышении социально-статусных позиций, богатства и престижа.

Теоретико-методологическую основу исследования составляет социологическое понимание, основанное на постулате классической социологии Э. Дюркгейма об аномийном разделении труда, неклассической социологии П. Бурдье о механизмах функционирования и приращения неформального социального капитала, трактующих коррупционные практики, как поведенческие модели, порождаемые отношениями социальной зависимости и монополизмом на определенные социальные блага на основе должностного статуса и имеющие последствием социальную дезинтеграцию общественной жизни.

При разработке основных положений диссертации автор исходил из концептов социальной аномии и ненормальных «превратных» форм разделения труда Э. Дюркгейма, эффектов бюрократизации социальных отношений М. Вебера. В работе нашли отражение положения неклассической социологии П. Бурдье о наращивании социального капитала, логики присоединения, опривычивания и практического чувства. Также принята во внимание позиция Э. Гидденса по поводу практического разума.

В процессе исследования диссертант использовал положения и выводы, содержащиеся в работах российских социологов И.Е. Дискина, М.К. Горшкова, О.И. Шкаратана о коррупционных практиках, как конфигурации социальных отношений, формируемых в результате дисфункции, дефицита или присвоения институциональных ресурсов, а также преумножения неформального социального капитала.

Эмпирическая база исследования. В работе были использованы результаты социологических исследований ИС РАН за 20082013 гг.: «Готово ли российское общество к модернизации?»

(2010 г.) , «О чем мечтают россияне?» (2012 г.), «Бедность и неравенства в современной России: десять лет спустя» (2013 г.), а также результаты социологического исследования «Коррупция глазами жителей Ростовской области», проведенного при личном участии автора. Выборка осуществлялась на основе кластерного анализа путем вариативного интервьюирования и составляла в общей совокупности 851 человек.

Научная новизна исследования состоит в концептуализации проблемы коррупционных практик в системе социальных отношений российского общества, что находит воплощение в совокупности результатов, отличающихся новизной, а именно:

• проанализирована проблема коррупции в системе социологического знания как способа исследования социально-анонимных эффектов и формирования иллегальных практик, как нормативных типов поведения, что имеет определенную новизну по сравнению с преимущественно правовым «криминологическим» рассмотрением коррупции, локализующейся в отношениях «общество - государство»;

• изучена специфика коррупции в российском обществе, которая является следствием трех разнонаправленных тенденций: легитимации коррупции как традиции в массовом сознании; должностной ренты как способа извлечения прибыли из сферы компетентности, закрепленной в должностном статусе; достигательных практик, нацеленных на минимизацию социальных усилий путем налаживания неформальных социальных контактов в сфере потребления общественных благ и услуг, что обладает определенным уровнем новизны по сравнению с бюрократической концепцией российской коррупции;

• раскрыто влияние избыточных социальных неравенств на формирование коррупционных практик как практик, связанных со стремлением повышения социально-статусных позиций путем наращивания неформального социального капитала; определено, что

воспринимаемые несправедливыми социальные неравенства содействуют легитимации коррупции на социальном микроуровне, что является определенным исследовательским шагом по сравнению с описанием вынужденности коррупционных практик большинства населения;

• определено влияние институциональных факторов, связанных с групповым представлением институциональных ресурсов и выработкой коррупционных схем как замещающих институциональные регуляторы, что связано и с низким институциональным доверием, и в контексте приращения социологического знания, с размытостью антикоррупционного эффекта сложившейся институциональной системы, в которой не сформировались референтные образцы антикоррупционной деятельности;

• описаны коррупционные практики в российском обществе, которые не только различаются по сфере применения (экономические, социальные или политические), но и характеризуются в большей степени способами реализации, среди которых наибольшей значимостью обладают практики неформального оказания услуг и возмездного контракта, что имеет определенное значение в исследовании коррупции как многоуровневого критерия по сравнению с формальными критериями описания коррупции по размерам вознаграждения;

• обоснована обусловленность минимизации коррупционных практик путем внедрения в массовое сознание антикоррупционных установок и расширения коридора возможностей в реализации легитимных практик, как обладающих большим уровнем достига-тельности и минимизации социальных издержек, что связано по сравнению с предшествующими исследованиями проблем коррупции, с внедрением системного воздействия на коррупционные практики через стимулирование антикоррупционных поведенческих моделей населения и установление в обществе консенсуса по поводу противодействия коррупции.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Коррупция в контексте социологического знания понимается как следствие социальной аномии, дисфункциональное™ социальных институтов и слабости социально-интегрирующих ценностей, а также связывается с реальным расхождением между существующими заявленными целями и иллегальными способами их достижения. Неклассическая социологическая традиция делает исследовательский акцент на выявлении субъектного измерения коррупции, переводя в режим исследования практического чувства, хабитуализации коррупционных схем и определения коррупции как массовой стратегии в контексте индивидуального и коллективного опыта в условиях слабости или замещаемости институциональных регуляторов поведенческих практик.

2. Коррупционные практики в российском обществе включены в систему социальных отношений, что связано с эксплуатацией традиционных связей (обоснование коррупции как исторической традиции и как условия, необходимого для реализации достигательных стратегий на рынке возмездных услуг). В отличие от зарубежных коррупционных практик, ориентированных на политическую или экономическую сферу, в российском обществе коррупционные практики имеют специфику на основе использования неформального социального капитала, как важного фактора повышения конкуренции в сфере оказания социальных благ и услуг. В контексте изложенного основными критериями исследования выступают интенсивность, распределение, готовность, вовлеченность и интерес к противодействию коррупции различных групп и слоев населения.

3. Социальная структура российского общества сегментирована, разделена на параллельные социальные миры, что ослабляет действие интегрирующих ценностей и формирование общезначимых интересов. В этих условиях доминирует борьба за укрепление социальных позиций на основе доступа к социальным и властным

ресурсам. Влияние социальных избыточных неравенств приводит к тому, что использование коррупционных схем рассматривается как гарантия социальных рисков и подстраховка для предотвращения угрозы регрессивной социальной мобильности и исключения из системы, усиление социальной зависимости на уровне удовлетворения базовых социальных потребностей.

4. Интитуциональная система в российском обществе характеризуется дефицитом ресурсов открытости, конкурентоности и развития, что стимулирует рост коррупционных практик посредством использования формальных и неформальных социальных регуляторов. В условиях низкого институционального доверия и доминирования неформальных социальных связей развитие и укрепление коррупционных практик как поведенческих моделей связаны с «давлением» государства на уровне распределения социальных благ, и, с другой стороны, социальной микросреды, в которой отношения взаимозависимости замещаются отношениями взаимовыгоды и признаются коррупциогенные условия для воздействия на социальные институты с целью освоения институциональных ресурсов как ресурсов выигрышной социальной позиции.

5. Коррупционные практики в российском обществе различаются по критерию оценки коррупции. В силу восприятия коррупции как терминальной антиценности, общество в целом видит в коррупции абсолютное «зло», основную причину социальной и моральной деградации. В ситуации ослабления моральных добродетелей и расхождения терминальных и инструментальных ценностей, в реальных жизненных стратегиях россияне выводят отношение к коррупции на уровень индивидуального выбора и рассматривают включение в коррупционные практики как ситуативное, вынужденное, что не создает в российском обществе интегрированного антикоррупционного большинства и не выводит противодействие коррупции на уровень «недопустимого» способа достижения целей.

6. Минимизация влияния коррупционных практик в российском обществе, как показывает анализ причин, условий и форм воспроизводства, связано, с одной стороны, с повышением тран-сакционных издержек от коррупционных практик (риски правоприменения, экономическая и социальная репутация), с другой - с формированием антикоррупционной культуры, с освобождением от восприятия коррупционных схем, как имеющих традицию в российском обществе, и перехода на рациональные достигательные стратегии, связанные с использованием профессионального, делового и репутационного ресурсов. Для профилактики коррупционных практик требуется, с одной стороны, консолидированная позиция общества по проблеме коррупции, с другой стороны - распространение принципа взаимоответственности государства и граждан в контексте и оценке противодействий и преодоления коррупционного синдрома в массовом сознании.

Теоретическая и научно-практическая значимость исследования определяется положениями и выводами диссертации, содержащими определенное приращение знаний по исследуемой проблеме, что может быть использовано в подготовке практических рекомендаций по формированию коррупционной политики, во взаимодействии правоохранительных и общественных структур, а также используется для формирования рекомендаций социального мониторинга, экономических и инфраструктурных проектов и для включения оценки коррупционного фактора в систему социального диагноза на региональном и федеральном уровнях.

Практическая значимость исследования определяется применением материалов диссертации в подготовке курсов по общей социологии, социологии права, экономической социологии, а также по пограничным проблемам преподавания правовых, социально-психологических, экономических дисциплин.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования были изложены на международных, всероссийских и регио-

нальных научных и научно-практических конференциях и семинарах в 2011-2012 гг., в частности, на: Всероссийской научной конференции «Геополитическая миссия России в XXI веке и национальная идея» (г. Ростов-на-Дону, 17-18 марта 2011 г.); Международной научно-практической конференции «Модернизация России: региональные особенности и перспективы» (г. Ростов-на-Дону, 2122 апреля 2011 г.); региональной научной конференции «Путь в науку: молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук» (г. Ростов-на-Дону, 21-22 апреля 2011 г.); III Международной научно-практической конференции «Кавказ - наш общий дом» (г. Ростов-на-Дону, 27-29 сентября 2011 г.); Международной научно-практической конференции «Социальное партнерство в России: фактор инновационного развития и общенациональной солидарности» (г. Ростов-на-Дону, 19-20 апреля 2012 г.).

Результаты внедрены на отделении «Регионоведение» Института по переподготовке и повышению квалификации Южного федерального университета.

Основное содержание диссертационного исследования отражено в 6 научных публикациях общим объемом 9 п. л., в том числе в 2 статьях в изданиях, входящих в список ВАК Минобрнауки РФ.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих шесть параграфов, заключения и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во введении обосновывается актуальность темы исследования, анализируется степень ее научной разработанности, формулируются цель, задачи объект и предмет исследования, определяется теоретико-методологическая основа работы, представлены научная гипотеза и эмпирическая база исследования, приводятся элементы научной новизны и положения, выносимые на защиту, обосновыва-

ется теоретическая и практическая значимость работы, а также указывается ее апробация и структура.

Глава 1 «Теоретико-методологические основы исследования коррупционных практик» посвящена анализу и обоснованию теоретико-методологических принципов диссертационного исследования.

В параграфе 1.1 «Коррупционные практики в системе социологического знания» осуществляется попытка оценки аналитического и объяснительного потенциала существующих методов к исследованию заявленной в диссертации проблемы.

Следует подчеркнуть, что классическая социологическая мысль базируется на трех основных принципах рассмотрения коррупции: во-первых, с коррупцией связываются социальная патология, социальная анормность, социальная анонимность, дисфунк-циональность социальных институтов. Какими бы разнообразными не были причины этих явлений, исследование смыкается в точке ненормативности коррупции. Во-вторых, с коррупцией связываются уровень социальной интеграции общества, факторы несоциального порядка, которые оказывают на общественное состояние и косвенное, и прямое воздействие. В-третьих, коррупционные практики являются индикатором реальных жизненных стратегий, определяют конфигурацию социального микропорядка и являются фактором выявления отношений между институциональной сферой, сферой публичной, сферой общезначимых интересов и интересов частных, групповых, личных.

С точки зрения П. Бурдье12. коррупционные практики формируются под влиянием двух условий: во-первых, схем восприятия на основе коллективного или индивидуального опыта. С этим связывается хабитуализация, опривычивание коррупции, готовность вступить в коррупционные отношения. Вторым моментом является требование связывать коррупцию с социальными полями, с тем, что

коррупция в политическом поле имеет иной характер по сравнению с коррупцией в экономической сфере (поле).

Такое понятие коррупционных практик подразумевает смысловое содержание взаимодействия, зонирования коррупционных практик, представления как о частном случае социальной жизни13. Автор констатиреШ, что коррупционные практики в контексте социологического знания обозначаются двояко: как следствие определенных структурных условий и, особенно, асимметричности политико-институциональной сферы и сферы повседневности, и, в отличие от правового подхода, подразумева.т, что, хотя исследование степени коррумпированности государства является важным показателем, основное внимание уделяется социальным источникам, причинам коррупции.

Как для классиков, так и для «неклассиков» коррупция является, своего рода платой общества за конкуренцию в доступе к социальным ресурсам. Давая определение коррупционных практик как поведенческих моделей, ориентированных на получение неправовым (нелегитимным) способом льгот и привилегий, и как средства облегчения доступа к социальным ресурсам, можно констатировать, что зарубежная социологическая жизнь в большей степени обращается к правовой культуре, в то время как в российском обществе складывается собственная ситуация с видением и анализом причин коррупции, определяемая и логикой переходного периода, и тем, что существует определенная заявка на коррупционную традицию.

Таким образом, в контексте социологического знания коррупция выявляется как социальное, имеющее системообразующий эффект явление, и траектория социологической мысли в этом направлении определяется размежеванием с криминологической версией коррупции, переходом от исследования коррупции, как социальной патологии к пониманию коррупционных практик, как определенно-

го алгоритма социального действия, связанного с реальной конкуренцией интересов и спецификой деятельности в определенных сферах, полях социальной жизни.

В параграфе 1.2 «Коррупционные практики в российском обществе: методология исследования» выявляются критерии исследования коррупционных практик в российском обществе как поведенческих моделей, формируемых на основе восприятия коррупции и соответствия групповым и индивидуальным интересам.

Расхождения между накопленным теоретическим потенциалом, методологическим инструментарием и обозначением актуальности борьбы с коррупцией подразумевают введение в социологический дискурс показателей, характеризующих коррупцию как по степени коррупциогенности общественных отношений, так и по распространенности коррупционных установок в позициях различных социальных групп и слоев российского общества, включая не только и не столько пресловутый бюрократический класс.

Для диссертанта понимание институционального аспекта коррупционных практик связывается с процессом институционализа-ции, придания нормативной модели поведения. Однако ссылки только на неэффективность или латентные функции социальных институтов не спасают исследователя от сложностей, связанных с тем, что неформальные институты, по определению, не могут относиться только к источникам коррупции, хотя заявляется, что в России к концу 80-х годов государствоцентричная матрица развития оказалась полностью исчерпанной14.

В контексте позиции диссертанта анализ коррупционных практик позволяет выстроить многомерную модель коррупции, связанную с критериями готовности вступить или реально осуществлять коррупционные практики среди различных слоев населения, оценку влияния коррупции на достижение личных целей, что может разниться с оценкой рискогенности коррупции, с тем, каким

и Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002. С. 37.

25

образом социоструктурные факторы влияют на коррупцию, т.е. какие слои населения и в каких формах осуществляют коррупционные практики. Коррупция в российском обществе является свидетельством не догоняющей модернизации и наследия советского периода, хотя эти обстоятельства нельзя сбрасывать со счетов, а заключается в состоянии социальных институтов, в принятии коррупционных схем как схем, восполняющих несогласованности конкурентности в институциональной среде. Также объяснительным потенциалом является анализ, собственно, достиженческих практик, связанных с социально-статусными показателями.

Исследования коррупционных практик в российском обществе основываются на критериях восприятия коррупциогенности на институциональном уровне и критериях осознания полезности или отклонения коррупции на субъективном уровне.

Таким образом, особенности коррупции в российском обществе - явления, связанного с социально асимметричными отношениями, социальной зависимостью и нормативизацией, присвоением институциональных ресурсов, - указывают на готовность к коррупционным практикам и реальную степень включенности в коррупционные схемы различных групп и слоев общества.

В главе 2 «Институционально-структурный аспект коррупционных практик» рассматриваются структурные и институциональные параметры формирования и включенности коррупционных практик в систему социальных отношений российского общества.

В параграфе 2.1 «Социоструктурные параметры коррупционных практик» характеризуются коррупционные практики в контексте социальных неравенств в российском обществе.

Следует отметить, что в российском обществе утвердилось достаточно сдержанное отношение к неравенствам, фактически закрепленным на уровне социальной самооценки, и в отношениях между различными группами населения различий. Характерно, что,

как отмечают российские социологи, 70 % россиян допускают справедливые неравенства по формуле «когда у одних оказывается больше денег, чем у других, - это справедливо, если они имеют равные возможности их заработать»15. Таким образом, можно утверждать, что социальные неравенства сами по себе не являются причиной конфликтности в обществе. Другое дело, что ответы респондентов выявляют отрицание справедливости существующей системы распределения частной собственности: таковой ее считают 12 % россиян16, и только 14 % верят в то, что в России люди получают достойное вознаграждение за свои интеллектуальные способности и квалификацию. В этом нарушение меритократического принципа у 54 % россиян сопровождается отрицанием несправедливости по отношению к справедливости, квалификации и конкретному вкладу.

В этом смысле коррупция как способ незаконного, недостойного вознаграждения подвергается диффамации. И, действительно, судя по результатам исследования коллектива под руководством М.К. Горшкова, коррупция должностных лиц занимает 5-6 место наряду с воспитанием детей, находясь в лидерах рейтинга (24 %), хотя и уступая низким зарплатам и пенсиям (72 %), состоянию личного здоровья и здоровья близких (50 %), утрате моральных ценностей обществом (36 %) и угрозе безработицы (35 %)17. Можно предположить, что проблема коррупции рассматривается через призму понимания социальной справедливости, того, что коррупционеры незаслуженно получают доходы и тем самым ухудшают положение тех, кто зарабатывает честным трудом. Характерно также, что коррупция в основном отождествляется с деятельностью должностных лиц, тех, кто имеет непосредственные возможности, чтобы применять коррупционные схемы.

15 О чем мечтают россияне? М., 2012. С. 36.

|6Там же. С. 35.

"Там же. С. 18.

Если среди высокообеспеченных слоев коррупция воспринимается, скорее, как вредная привычка, как то, что является допустимым, если вреда немного, то для социально депривированных, малообеспеченных слоев коррупция как социальная болезнь означает углубление неравенства, несправедливое распределение в пользу богатых, так как наиболее значительный эффект от коррупционных сделок имеют именно обеспеченные слои населения.

По этой логике достаточно обеспеченные слои склонны к промежуточной позиции. Для них риск от коррупции представляется средним (от 18 до 26 %), в то же время возможности оказываются завышенными, т.е. проявляется то, что среднеобеспеченные слои являются наиболее потенциально подготовленными к вступлению в коррупционные действия и опривычивают коррупцию не на основе безальтернативное™, как бедные, а по преднамеренному выбору, как возможность расширения коридора возможностей. Очевидно, что ссылка на ответственность элит, тех, кто имеет монополию на правовые и управленческие ресурсы, в большей степени определяется тем, что эта группа предстает как группа, которая стоит выше закона и связана круговой порукой (33 % респондентов)18.

Таким образом, российское население, испытывая раздражение по поводу элитной коррупции, соглашаются с коррупцией как неизбежным явлением в том, что относится к повседневным практикам. Отсюда автор делает вывод, что существование избыточных социальных неравенств приводит к снижению возможностей оценки коррупции как явления, требующего усилий всех социальных групп и слоев. Возложение ответственности за коррупцию на чиновников резко снижает или фактически отменяет уровень критической самооценки.

В параграфе 2.2 «Институциональный дизайн коррупционных практик в российском обществе» рассматриваются институ-

|я О чем мечтают россияне? С. 52.

циональный фон коррупционных практик, причины и условия их институционализации.

Следует подчеркнуть, что для большинства россиян институциональная сфера определяется тем, насколько соблюдается порядок тех или иных услуг. Практически половина (46 % россиян) исходит из того, что этот порядок соблюдается, поэтому можно констатировать, что наблюдается совпадение показателей распространенности коррупции и соблюдения порядка19. Можно предположить, что, соглашаясь с установленными нормами предоставления услуг, респонденты не удовлетворены качеством предоставляемых услуг и связывают это отношение показателей работы государственных учреждений не только с равнодушием и некомпетентностью чиновников, но и с заинтересованностью в коррумпированных связях. В таком виде коррупция воспринимается как деформация деятельности институтов, доминирование латентных, скрытых функций, удовлетворение на основе институциональных ресурсов узкогрупповых и эгоистических интересов.

Тревожным сигналом является то, что из всех государственных и социальных институтов только церковь имеет перевес тех, кто ей доверяет - 33,7 % над теми, кто не испытывает доверия - 20,8 %20.Можно, с одной стороны, говорить о безусловном моральном авторитете церкви, но следует учитывать, что церковь является институтом традиции, духовности, и восприятие населения не связывается с конкретными земными реалиями, хотя от церкви ожидают поддержания морального духа в российском обществе, закрепления роли культуры и духовности. Однако, с другой стороны, доверие к церкви свидетельствует о кризисе институционального доверия к работающим, которые связаны с конкретными сферами жизнедеятельности институтов. Авторитет церкви фактически оттеняет ту степень, тот спад, который произошел в институциональной сфере.

19 Там же. С. 65.

20 О чем мечтают россияне? С. 67.

Интересно, что уровень институционального доверия как залог стабильных отношений между населением и государством, как система взаимных обязательств предполагает отношение к коррупции как явлению, фиксирующему недостаточность и неприемлемость существующего порядка предоставления услуг. От респондентов трудно ожидать восторженных и негативных, социально-эмоциональных суждений по отношению к представителям государства. Рассматривая их как лиц, выполняемых возложенные должностные обязанности, респонденты хотели бы видеть в них людей, неукоснительно или хотя бы максимально возможно исполняющих, соблюдающих букву закона и установленные правила. Не удивительно, что в условиях институционального недоверия даже безупречное или ориентированное на порядок функционирование воспринимается с недоверием, как единичное явление или пока-зушность. Характерно, что позиции «порядок соблюдается полностью» придерживаются всего лишь 1,4 % респондентов ростовской области, а «лишь отчасти» - 45,6 %21. Позиция «порядок соблюдается лишь отчасти» подтверждает то, что в условиях безальтерна-тивности оказания услуг и отклонения анархистских воззрений население вынуждено мириться с обстоятельствами неэффективного порядка, в то же время испытывая чувство отстраненности от происходящего, а иногда и бессилия по поводу того, каким образом можно влиять или изменить сложившуюся неудовлетворительную ситуацию.

В целом неудовлетворенность состоянием дел в сфере оказания услуг показывает, что восприятие коррупции определяется социальной самооценкой, тем, насколько человек удовлетворен, как складываются его дела, а так как коррупция относится к высшим сферам, в этом отношении действует принцип индифферентизма, что относится к политике: если это непосредственно не касается

''Коррупция глазами жителей Ростовской области. 2013. С. 67.

30

меня, то это и не волнует меня с позиции «абстрактного» гражданина, но не конкретного человека.

В главе 3 «Субъектное измерение коррупционных практик» содержится описание и анализ субъектности коррупционных практик, выражаемой в оценке коррупции, участии в коррупционных практиках и одобрении антикоррупционных мер.

В параграфе 3.1 «Толерантность к коррупции как индикатор социально-ценностной аномии российского общества» характеризуется толерантность/интолерантность россиян к коррупции как интегральный ценностный показатель ее восприятия в российском обществе.

Следует отметить, что радикальное неприятие коррупции в высших эшелонах власти свидетельствует о том, что доминирующим является образ «прожженного насквозь» чиновничества, недосягаемого, однако и безразличного к оценке рядовых граждан в силу неуязвимости своего положения и этики круговой поруки. Очевидно, что данная позиция не является определяющей в субъектном измерении коррупции, так как она фиксирует возможное моделирование жизненной ситуации в зависимости от служебного положения, хотя и содержит определенные морально-ценностные ограничения.

Это обстоятельство логически связывается с вопросом: «Как Вы относитесь к взяточникам?». Полученный ответ жителей ростовской области интересен по двум параметрам. Во-первых, наблюдается безоговорочное осуждение взяточников у 42 % росиян, и в этом представители различных слоев населения незначительно отличаются друг от друга. Во-вторых, что не менее важно, количество тех, кто не осуждает взятки, т.е. фиксирует уровень толерантности к коррупционным практикам, составляет в среднем 32 %. Это важно в связи с тем, что если отношение к коррупции как явлению, оценивается толерантно на уровне 9-10 %, то превышение осуждения коррупции и на субъектном уровне, неосуждение коррупции на

уровне восприятия тех, кто получает взятки, превосходит этот показатель в 3 раза22.

По оценке диссертанта, такая позиция выявляет раскол в обществе по поводу отношения к коррупционным практикам. И линия раздела проходит не по социально-статусному признаку, большей степенью включенности обладает социально-эмотивный настрой, принятие пределов допустимости коррупционности в поведении людей. Если же считать, что коррупция выполняет «полезную» функцию, связанную с неэффективностью формально-правовых регуляторов, то сторонники толерантного отношения к коррупции могут считать взяточников «человечными» чиновниками, выходящими за пределы формальных инструкций и действующих, хотя и из соображений собственной выгоды, участливо по отношению к тем, кто включается в коррупционные сделки.

Тем не менее, полагает диссертант, отмечается определенный сдвиг в понимании источников коррупции - того, что искажаемой является зависимость субъектов коррупции от институциональной среды. То, что выявлена, модель терпимости/нетерпимости к коррупции, связанная со стремлением иметь достойную жизнь любым дозволенным способом. Вообще стоит отметить, что положение коррупционеров в российском обществе весьма своеобразное: с одной стороны, их деятельность вызывает осуждение и требования ужесточить правовые санкции; с другой стороны, обогатившиеся коррупционеры не то что бы вызывают зависть, но они воспринимаются как люди умелые и ловкие, воспользовавшиеся удобной ситуацией, в которой честный чиновник может выглядеть инопланетянином или человеком, преследующим еще более коварные цели.

Гораздо более реальным представляется перемена отношения к коррупции и коррупционным практикам как чрезмерными, избыточными, затратными по сравнению с легальными способами получения благ и услуг. И дело здесь не в том, что чиновник, берущий

"Коррупция глазами жителей Ростовской области. 2013. С. 78.

32

взятку, осуществляет собственный запрос в приватной форме, не склонен понимать, что такие же блага он может получить в результате легальной деятельности, важным представляется иное: для респондентов легальные практики, как бы они не внедрялись, ассоциируются с формальными нормами, исключающими и возможность самостоятельной моральной позиции, и отношение к коррупции как явлению, которое касается только совести отдельного человека. Отсюда только 10,4 % россиян готовы сообщать в соответствующие органы о фактах коррупции без материального вознаграждения, и менее 5,7 % - за материальное вознаграждение, хотя это и укладывается в формально-правовые схемы ограничения коррупции.

Таким образом, автор считает, что состояние ценностных ориентации не позволяет дифференцировать коррумпированное меньшинство: в большей степени это меньшинство обладает внутренней сплоченностью, нежели те, кто отрицательно относится к коррупции и полагает, что основываясь на личном примере и руководствуясь целями душевной гармонии нужно избегать действия коррупционных схем.

В параграфе 3.2 «Антикоррупционные меры: оценка эффективности в массовом сознании» определяются основные тенденции развития антикоррупционной политики в российском обществе, связанной с противодействием коррупционным практикам в контексте перемен институционального и субъектно-деятельностного качества.

Автор диссертации считает, что говоря об укорененности коррупционных практик, связанных с превышением уровня толерантности, понимания коррупции не только как неизбежного явления общественной жизни, что является следствием несовершенства правовых и социальных механизмов, но и как способа реализации жизненных стратегий, в контексте диссертационного исследования необходимо ориентироваться на понимание коррупционных прак-

тик как поведенческих моделей, сформированных на основе определенных ценностных установок и схем восприятия действительности.

На сегодняшний день создается впечатление, что россияне устали от клишированной необходимости бороться с коррупцией (борьба с коррупцией, как одна из важнейших государственных целей, была объявлена В. В. Путиным еще в феврале 2000 г.) и достаточно скептически оценивают шансы противодействия коррупции, впрочем, заключая эту проблему исключительно в сфере высокой коррупции. Отмечая, что антикоррупционные меры являются совокупностью правовых, социальных, социально-организационных, социально-психологических и экономических методов воздействия с целью нейтрализации последствий или минимизации коррупционных практик, следует согласиться с тем, что ни один из вышеупомянутых подходов в отдельности не может иметь решающее значение в противодействии коррупции.

Лидирующее место у жителей ростовской области, как показало проведенное нами исследование, занимает ужесточение наказания ( так ответили 44 %). И это объясняется переплетением разных, часто противоречащих, в какой-то степени, друг другу причин. Во-первых, такой подход можно назвать этатистским, поскольку сохраняется вера в силу и мощь государства как верховной инстанции, способной к справедливому, соответствующему преступлению, наказанию. Во-вторых, респондентами, которые чувствуют отчужденность от государства, испытывают высокий уровень институционального недоверия к деятельности государственных структур, ужесточение наказания воспринимается как эффективное, так как иные меры воздействия, по их мнению, исчерпали себя, и чиновник не может обойтись без кнута. В-третьих, ужесточение наказания вселяет надежду на быстрое и эффективное преодоление коррупции и наведение порядка. Очевидно, в этом респонденты

полагаются на «позитивный» опыт репрессий по отношению к руководящим кадрам в сталинский период.

Рассмотрев динамику антикоррупционных мер, диссертант отмечает, что сегодня в России возникла провальная ситуация, связанная с тем, что возвышающиеся уровни коррупционности на среднем и низовом уровне практически обозначают резкое снижение в верхах и на бытовом. Присутствие такого «горба» антикоррупционной деятельности показывает, что само российское общество пока еще не готово к последовательной борьбе с коррупцией, как делом каждого. Конечно, подобную установку можно считать идеальным проектом и рассуждать в духе «с чего-то надо начинать», также как и верить в дисциплинирующий эффект воздействия на высокопоставленных коррупционеров, что заставляет и рядовых граждан уберечься от включения в коррупционные схемы.

Таким образом, можно заключить, что антикоррупционные меры усиливают эффективность при устойчивой общественной поддержке и высокой информированности о целях и способах реализации антикоррупционной политики. Но при этом необходимо учитывать, что для большинства россиян коррупция воспринимается как явление, укоренное на уровне властных структур, или как случайное, или не имеющее влияния на социально-бытовом уровне явение.

Можно также с уверенностью сказать, что антикоррупционные меры вызывают достаточно высокий интерес россиян, но вместе с тем выявляется тривиализация восприятия коррупции как явления, которое неискоренимо в российской жизни, и это вносит элемент критической предопределенности в оценку усилий, которые предпринимают органы власти и правоохранительные структуры.

В Заключении подводятся итоги работы, показаны направления дальнейшего исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Монографии

1. Сергиенко В.О. Коррупционные практики в российском обществе: влияние и включенность в социальные позиции населения. Ростов н/Д: СКНЦ ВШ ЮФУ, 2013. 5,7 п.л.

В изданиях Перечня ВАКМинобрнауки России

2. Сергиенко В.О. Коррупционные практики в системе социологического знания // Социально-гуманитарные знания. 2010. №11.0,5 п.л.

3. Сергиенко В.О. Социальные практики в российском обществе: коррупциогенный уровень // Социально-гуманитарные знания. 2013. № 7. 0,5 п.л.

Другие издания

4. Сергиенко В.О. Методология исследования коррупционных практик в российском обществе. Ростов н/Д, 2012. 1 п.л.

5. Сергиенко В.О. Толерантность к коррупции как индикатор социально-ценностной аномии российского общества. Ростов н/Д, 2013. 1 п.л.

6. Сергиенко В.О., Александров М.Н. Международный опыт использования механизма государственно - частного партнерства (ГЧП) в реализации инфраструктурных проектов // Евразийские исследования: актуальные проблемы и перспективы развития. Ер.: -Амарас, 2013. 0,6 п.л./0,3 п.л.

Для заметок

Сдано в набор 24.09.13. Подписано в печать 24.09.13. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Гарнитура «Times» Печать цифровая. Усл. печ. л. 1,5 Тираж 100 экз. Типография ЗАО «Центр Универсальной Полиграфии» 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 140, офис 201 тел. 8-918-570-30-30

3-13007

2012343235

Текст диссертации на тему "Коррупционные практики в российском обществе: влияние и включенность в социальные позиции населения"

ФГАОУ ВПО «Южный федеральный университет»

На правах рукописи

04201451491

Сергиенко Владимир Олегович

КОРРУПЦИОННЫЕ ПРАКТИКИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ: ВЛИЯНИЕ И ВКЛЮЧЕННОСТЬ В СОЦИАЛЬНЫЕ ПОЗИЦИИ НАСЕЛЕНИЯ

22.00.04 - Социальная структура, социальные институты и процессы

Диссертации на соискание ученой степени кандидата социологических наук

научный руководитель доктор социологических наук, профессор

Дятлов A.B.

Ростов-на-Дону - 2013

СОДЕРЖАНИЕ

Введение .................................................................................................................3

Глава I Теоретико-методологические основы исследования коррупционных практик.....................................................................................24

1.1 Коррупционные практики в системе

социологического знания...................................................................................26

1.2 Коррупционные практики в российском обществе:

методология исследования................................................................................45

Глава II Институционально-структурный аспект коррупционных практик.....................................................................................66

2.1 Социоструктурные параметры коррупционных практик........68

2.2 Институциональный дизайн коррупционных

практик в российском обществе....................................................................91

Глава III Субъектное измерение коррупционных практик................114

3.1 Толерантность к коррупции как индикатор социально-ценностной аномии российского общества.......................116

3.2 Антикоррупционные меры: оценка эффективности в

массовом сознании...............................................................................................139

Заключение..............................................................................................................164

Список используемой литературы................................................................170

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования.

Коррупция общепризнанна как социальная опасность, как индикатор социальной деградации общества, как свидетельство неэффективности государственной системы. Но, исследуя коррупцию, чаще всего отмечают издержки, связанные с отношениями между обществом и государством. Эти деформационные формы квалифицируются в качестве существенной преграды на пути развития общества, социокультурной модернизации и построения правовой системы.

Российское общество, которое пережило период «шоковых» реформ, прошло точку невозврата к советскому прошлому, характеризуется нестабильностью социальных отношений, что связано, в первую очередь, с избыточностью социальных неравенств, региональными диспропорциями и самоотчуждением в системе отношений между обществом и государством.

Коррупционный фактор используется в контексте политической борьбы, передела сфер влияния. Одним из противоречивых явлений общественной жизни и общественных настроений становится усиление и опривычивание в обществе коррупционных схем на уровне не только отношений между государством и обществом, но и в межличностной сфере. В государственном секторе коррупциогенность определяется стимулами коррупции, порождающими экономическую неэффективность и социальную несправедливость, которые только с условностью, как пишет С. Роуз Аккерман, можно отнести к дурным альтернативам, легальным схемам материального стимулирования и вознаграждения.1

Для российского общества коррупция свидетельствует о неэффективности, бюрократизации, отрыве системы управления от насущных общественных проблем, запросов массового сознания. Пытаясь

1 Аккерман Р. Коррупция и государство. М., 2003. С. 5

понять, какие условия и факторы благоприятствуют или нейтрализуют коррупцию, следует отметить, что влияние коррупции в обществе выглядит преувеличенной, когда коррупция выступает синонимом несостоявшегося государства, и преуменьшаемом, когда речь заходит о коррупции, как сугубо бытовом явлении.

Независимо от этого важным последствием коррупции в российском обществе является рационализация коррупционных практик, принятие массовых поведенческих моделей, направленных на готовность к применению и применение коррупционных схем. Можно по-разному объяснять причины этого явления, указывая и на дисфункциональность существующих государственных институтов, на неразвитость новых институциональных форм, на издержки переходного периода в контексте догоняющей модернизации, прилагать усилия для анализа неразвитости правовой культуры, слабо реагирующей на коррупционные схемы.

В любом случае, исследование коррупции в российском обществе связывается с массовыми ментальными и поведенческими практиками. В этом смысле коррупция выступает не столько как экономическая и даже политико-правовая проблема, а проблема социальная, связанная с тем, что коррупционные практики во многих секторах общественной жизни вытесняют легальные, с формально-правовыми регуляторами замещением регуляторами взаимовозмездности. Высокий уровень коррупции создает «заслон» инвестиционной политике, но в большей степени коррумпированность не сообразуется с целями социального развития, а акторы коррупции (и не только коррумпированные высокопоставленные чиновники) стимулирую рост коррупции и ее влияние на отношения общества и государства, и межгрупповые отношения.

Рассматривая коррупционные практики как практики,

ориентированные на получение незаконных социальных льгот и

привилегий на основе подкупа, дарения, взаимных услуг и использования

должностной ренты, мы можем фиксировать, что в российском обществе

4

коррупция связана не только со слабостью правовых регуляторов или с неписанной традицией коррупции («в России всегда воровали»), но важное значение имеет ситуации общественной жизни, в которой коррупция принимается, как норма социального взаимодействия, когда даже законные претенденты вынуждены платить взятки в том случае, если обладатели благ используют должностную ренту с целью создать дефицит публичных услуг.

На наш взгляд, очевидно, что коррупционные практики являются ключевыми в понимании процесса коррумпированности общества и постановки социального диагноза в исследуемой проблеме. Как практики, складывающиеся в определенном общественном сегменте и превращающиеся в форму нормативной модели поведения, коррупционные практики, фактически, деформируют и замещают социальные институты, придавая им не только качество дисфункциональности, но и формируя определенные требования к выполнению социальных функций. Коррупционные практики существенно изменяют представления и процессы социальной мобильности, при которых обладание должностной рентой или использование коррупционных схем становится способом повышения статусных показателей (богатство, власть, престиж).

Таким образом, проблема коррупции имеет для российского общества не только конъюнктурное значение, связанное с исправлением имиджа страны, гораздо более серьезная причина состоит в том, что коррупционные практики подрывают доверие к социальным институтам, выстраивают систему паразитирующих посреднических структур между обществом и государством и, что не менее важно, становятся условием перемены, замещения социальных регуляторов.

Измеряя в конкретной степени коррупцию, мы должны учитывать,

что обвинения России в высокой степени коррумпированности во многом

исходят из соображений политической целесообразности или демонизации

5

российского государства в международных отношениях. Однако, если говорить о внутренних побудительных мотивах, можно констатировать, что противодействие, нейтрализация коррупционных практик становятся важнейшим и основным направлением внутреннего обустройства страны.

Степень разработанности темы.

Классическая социологическая традиция не выводит на понимание коррупции как самостоятельной теоретической проблемы. Основным «антикоррупционным» положением можно считать концепцию социальной аномии Э. Дюркгейма, в которую включается не только снижение авторитета и неэффективность социальных норм, безверие индивида в институциональный порядок и, но то, что можно описать как разрыв системы органической солидарности.

Согласно Э. Дюркгейму , современное общество строится на разделении труда. Коррупция в этой схеме выступает паразитирующим, патологическим явлением, использующим недочеты и упущения правовой, политической, экономической системы. С коррупцией можно связать деятельность групп, руководствующихся мотивами незаконной наживы, групп по социальным качествам несовременных, связанных с социально-профильным статусом, с тем, что должность и монополия на ресурсы создают систему социальной зависимости - подчинения.

Таким образом, коррупция выступает как несвойственное современному обществу явление, неустраненное в общественных структурах как результат социальной аномии и «интоксикации» общественного организма незаконными, нелегитимными сделками. Преодоление коррупционных схем, если следовать логике Э. Дюркгейма, заключается в повышении эффективности социальных норм, в повышении институционального доверия, в слаженности разделения труда и выполнении государственными структурами правовых и социальных обязательств перед обществом.

2 Дюркгейм Э. О разделении труда. М., 1998

Несомненно, дюркгеймианская концепция подчеркивает роль моральных и правовых феноменов в преодолении коррупции как деформации социальной солидарности. Обличая коррупцию как неизбежное моральное зло, вытекающее из социального устройства общества, попытки преодоления связываются с исчезновением ненормальных форм труда, как диспропорционального обмена услуг.

Описанная Дюркгеймом схема является важной для понимания

л

коррупционных практик в социологической теории М. Вебера . Так как разделение труда естественно порождает солидарность и внесистемные нормальные формы, связанные с навязыванием услуг, М. Вебер полагал, что рационализация общественной жизни постепенно выводит за пределы социального действия патриархальные формы общественных отношений.

Но коррупцию можно понимать и как социальную рациональность, важным условием которой становятся не паллиативные представления общества, как считал Дюркгейм, конституирующим является социальное действие, ориентированное на других. Поскольку индивид занимает определенное статусное положение, неизбежно встает вопрос о том, в какой степени он может пользоваться своими статусными социальными преимуществами для достижения жизненных целей.

Идеальная модель бюрократии, описанная М. Вебером, как группа лиц, ориентированных на формально-правовую рациональность, на действия по социально-калькулируемой, социально-прогнозируемой и разделяемой определенными поведенческими канонами схемой, является, своего рода, позицией противопоставления коррумпированному нерациональному обществу, в котором каждый зависит от других только по схеме возможного оказания услуг.

Среди специфических факторов коррупции, основываясь на теории М. Вебера, можно назвать понимание коррупции как пространства свободы в рамках стиснутого под воздействием формально-правовой

3 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990

рациональности индивида. Целью М. Вебера являлось построение правового государства. Его искреннее убеждение, как ученого, заключалось в том, что коррупция является одной из форм антипрогресса -формой, в которой локализуется социальная иррациональность.

Рассмотрение коррупционных практик вмещается в такую исследовательскую ситуацию как средний и приблизительно рассматриваемый смысл действия. Коррупционные практики не являются для М. Вебера усредненными, а потому понятным способом поведения. Потому он особо подчеркивает, что критерием выделения коррупционных практик, как нормативных моделей поведения, становится намеренный акцент на социальное, на извлечение и повышение эффективности социального действия.

Сам Вебер, настаивающий на том, что главный и основной методологический инструментарий социологии опирается на идеальные типы, сталкивается с трудностью квалификации коррупционных практик, которые не являются усредненными идеальными типами и, одновременно, сохраняют основные признаки социального действия (имеется в виду наличие ориентации на других и смысл действия). В теоретико-методологическом аспекте эта антиномия разрешается путем соотнесения коррупции с размыканием рациональной замкнутости, обращением к опосредующим звеньям социальных практик.

Анализ бюрократии в этом контексте сыграл положительную роль, поскольку бюрократия, как власть инструкций, находится в состоянии и ориентирована на экспансию формальной рациональности, что возвышает коррупционные риски и, как следствие, как возможность возникновения дурных альтернатив.

В подходе представителей структурного анализа (Т. Парсонс4, Р. Мертон5) новационным, расширяющим сферу исследования коррупции,

4 Парсонс Т. О системе современных обществ. М., 1998.

5 Мертон Р. Избранные социологические труды. М., 1993

является положение об антиномии партикулярных и универсальных норм, о путях интеграции социальных групп в общественную жизнь и влияния на уровень отклонения от норм и получения незаконных социальных преимуществ степени усвоения общественных образцов и норм.

Согласно этой концепции, общество находится в состоянии неравновесия, если интегрирующие нормы ослаблены или действуют декларативно, также как и социальные институты показывают высокую степень дисфункциональности, замещения явных функций латентными, связанных с использованием институциональных ресурсов для удовлетворения интересов определенных групп. Структурно-функциональный анализ дает описание коррупции с точки зрения функциональности, того, какие функции и каким общественным запросам удовлетворяет коррупция.

Подобная постановка вопроса выводит на понимание коррупционных практик как практик, связанных с уровнем анализа социального действия, с личностью, как системы мотиваций, эмоций и идей, интернализируемых каждым индивидом. В анализе коррупции требуется уяснить каким образом агент, через которого осуществляется системная деятельность, выступает как носитель коррупционных практик.

В контексте отмеченного подхода коррупционные практики имеют

смысл лишь в структурной взаимозависимости, в том, что, несмотря на

разнообразие форм проявления, инвариантны по отношению к

социетальному уровню. В понимании коррупционных практик важным

является два момента: дефицит институциональных ресурсов и взаимное

предоставление услуг. Полагая, что коррупционные практики действуют в

обществе на уровне групповой интеракции, структуралисты приходят к

выводу о необходимости замыкания и сосредоточения исследовательских

усилий на рассмотрении деятельности государственных структур как в

большей степени, согласно Р. Мертону, характеризуемых как структуры

замкнутого действия. Можно также сказать, что, являясь сторонниками

9

обсуждения коррупции как расхождения между социально предписанными целями и приемлемыми средствами их достижения, определяется обозначение коррупционных практик как практик, имеющих мотивами и вполне легальные цели, но использующие для этого легальные способы реализации.

Таким образом, классическая социологическая мысль выделяет три основных момента в понимании коррупционных практик: во-первых, как определенных моделей поведения, имеющих обусловленность в ненормальных формах разделения труда, возникновения опосредующих избыточных звеньев; во-вторых, в дефиците или присвоении институциональных ресурсов в ситуации дисфункциональности социальных институтов; в-третьих, в использовании иллегальных практик для достижения признанных в обществе легитимных целей.

Неклассическая социологическая мысль рассматривает коррупционные практики в контексте деятельностного подхода. Согласно П. Бурдье6, коррупция не субстанциональна, а является конфигурацией отношений между индивидуальными и коллективными акторами. Так как люди преследуют разные интересы - в социальных полях и формы коррупции принимают разнообразные формы. Но основным является то, что коррупция есть конкретная борьба между агентами и представляет механизм капитализации не только легитимных, но и нелегитимных средств.

Важным является то, что коррупционные практики есть индикатор логики присоединения - логики, связанной с тем, что, проявляя внешне приверженность к целям и нормам господствующей группы, присоединившаяся группа действует на основании своих интересов. Таким образом, можно констатировать, что коррупционные отношения включены в анализ осмысления социальной реальности. Логика практики такова, что в отношении всей совокупности действий практическая логика - логика,

6 Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Практический смысл. СПб., 2004

уловимая только в действии, - определяет склонность �