автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Лингвистический статус субъекта в юридическом дискурсе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Лингвистический статус субъекта в юридическом дискурсе"

4851499

и

КРАПИВКИНА Ольга Александровна

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ СТАТУС СУБЪЕКТА В ЮРИДИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ)

Специальность 10.02.19 — теория языка

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 4 ИЮЛ 2011

Иркутск — 2011

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Иркутский государственный лингвистический университет»

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор Каплуненко Александр Михаилович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Боргоякова Тамара Герасимовна

кандидат филологических наук, доцент Федосеев Александр Алексеевич

Ведущая организация: Бурятский государственный университет

Защита состоится «28» сентября 2011 г. в 13 часов на заседании диссертационного совета Д 212.071.01 по защите докторских и кандидатских диссертаций в ГОУ ВПО «Иркутский государственный лингвистический университет» по адресу: 664025, г. Иркутск, ул. Ленина, 8, ауд.31.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Иркутский государственный лингвистический университет».

Автореферат разослан <<ЯЛэ> июня 2011 г.

Учёный секретарь диссертационного совета

д.ф.н. Т.Е. Литвиненко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В рамках современного исследования дискурса ярко вырисовываются два радикально противоположных направления: постмодернизм с его постулатом о «смерти субъекта» (М. Фуко, Ж. Лакан, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяр, Р. Барт и др.) и антропоцентризм с его интересом к «человеку в языке» (Э. Бенвенист, Е.С. Кубрякова, Ю.С. Степанов, Ю.М. Малинович, С.Н. Плотникова и др.). Отправной точкой постмодернистской концепции «смерти субъекта» служит постулат об отсутствии реального Субъекта дискурса с присущей ему индивидуальностью. Его сменил скриптор -воспроизводитель дискурсивных практик экспертного сообщества. Противоположное направление - антропоцентризм - исходит из аксиомы, выдвинутой Ю.С. Степановым, о том, что «язык создан по мерке человека, и этот масштаб запечатлен в самой организации языка» [Степанов, 1975].

Априорно мнение о том, что личность Субъекта нивелируется в юридических текстах - продуктах безликого ЗАКОНА. Поскольку обезличенность юридического дискурса редко ставилась под сомнение, Субъект в многообразии его ипостасей не входил в сферу внимания исследователей. Однако, исходя из антропоцентрического характера современной лингвистической парадигмы, мы полагаем, что и за юридическим дискурсом можно усмотреть личностные смыслы.

Анализ теоретических источников свидетельствует о том, что, несмотря на многочисленные исследования в области языковых средств репрезентации Субъекта, вопрос о его маркерах в юридических текстах не был предметом специального исследования как на материале английского, так и русского языков. Достаточно поверхностное освещение данной проблематики можно обнаружить в работах ряда англоязычных исследователей [Tiersma, 1999; George, 2007; Williams, 2007; Langford, 2009].

Указанные обстоятельства определяют актуальность темы диссертационного исследования.

Материалом для исследования послужили письменные англо-американские и русскоязычные юридические тексты различной жанровой (закон, конституция, указ, судебное решение, жалоба, особое мнение судьи, завещание, договор) и хронологической принадлежности. Общий объем проанализированного материала - более 3000 страниц печатного текста.

Теоретическую базу исследования составили идеологически близкие друг другу положения о Субъекте постмодернизма (М. Фуко, Р. Барт, Ж. Бодрийяр, Ж. Деррида, Ж. Лакан), теории дискурса (Т. ван Дейк, Р. Водак, А.М. Каплуненко, В.И. Карасик, С.Н. Плотникова, О.Ф. Русакова, V.K. Bhatia, N. Fairclough, M.A.K. Halli-day, J. Swales, P. Tiersma), теории прототипа (Э. Рош Хайдер, Дж. Лакофф, В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова), антропоцентрической лингвистики (Э. Бенвенист, Е.С. Кубрякова, Ю.С. Степанов, Ю.М. Малинович и др.). Специфику подхода к анализу эмпирических данных определили теория субъективности Э. Бенвениста и работы по семантике местоимений Е.В. Падучевой, О.Н. Селиверстовой, Е.Ф. Серебренниковой.

В качестве гипотезы исследования послужило положение о том, что, вопреки устоявшемуся мнению об обезличенности юридического дискурса, Субъект находит

регулярное выражение в текстах ряда юридических жанров, используя обширный диапазон единиц, маркирующих его разнообразные, в том числе и личностную, ипостаси.

Целью настоящего диссертационного исследования является лингвистический анализ статуса Субъекта в англо-американском и русскоязычном юридическом дискурсе.

В соответствии с выдвинутой гипотезой и поставленной целью в диссертации ставятся следующие задачи:

1) дать общую характеристику понятию «Субъект дискурса», исходя из его эволюции в контексте гуманитарных наук;

2) рассмотреть роль дискурсивного экспертного сообщества как детерминанты дискурса Субъекта и, исходя из характера отношений между ними, вывести типологию Субъектов юридического дискурса;

3) очертить диапазон языковых средств, участвующих в позиционировании Субъекта юридического дискурса;

4) определить понятие «юридический дискурс», выявить его соотношение с понятием «текст»;

5) типологизировать юридический дискурс по следующим критериям: 1) степень экспликации личности Субъекта; 2) «поле» дискурса;

6) исследовать жанровое пространство юридического дискурса;

7) выявить наиболее частотные языковые механизмы позиционирования Субъекта в текстах исследуемых англо-американских и русскоязычных юридических жанров;

8) выявить вероятную корреляцию между выбором средств позиционирования Субъекта и типом культуры, в которой конструируется дискурс.

В качестве объекта исследования рассматриваются письменные юридические тексты разной жанровой принадлежности, содержащие / не содержащие языковые маркеры Субъекта. В качестве предмета исследования выступают лингвосемиоти-ческие отношения Субъекта и Другого в условиях юридического дискурса.

При решении поставленных задач применяются такие специальные методы, как интерпретативный метод анализа материала, метод речеактового анализа, про-тотипический подход, использующиеся наряду с общими методами научного познания: наблюдением, сравнением, анализом и синтезом.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в ней впервые проводится комплексное исследование языковых маркеров Субъекта в юридическом дискурсе английского и русского языков, определяются факторы, обусловливающие варианты позиционирования Субъекта в жанровом пространстве юридического дискурса. Выделяются два типа Субъектов юридического дискурса в зависимости от их включенности в дискурс экспертного сообщества, а также разрабатывается типология юридического дискурса.

На защиту выносятся следующие теоретические положения:

1. Вопреки априорно предполагаемой обезличенности юридического дискурса, Субъект получает регулярное выражение в юридических текстах, используя достаточно обширный диапазон единиц, маркирующих его разнообразные ипостаси.

2. Степень экспликации личности Субъекта является определяющим критерием категоризации дискурса как институционального или персонализированного.

3. В юридическом дискурсивном пространстве имеют место дискурсы двух типов Субъектов: институционального Субъекта и Я-Субъекта. Институциональный Субъект знает о своей деперсонализации и не допускает позиционирования себя в ипостаси личности, проявления которой устраняет с помощью определенных языковых знаков. >7-Субъект обладает относительной свободой дискурсивной деятельности, проявляя индивидуальность в конструировании дискурса, в выборе средств модальности, оценке событий и фактов.

4. Институциональный Субъект порождается самим дискурсом и получает егитимность лишь как воспроизводитель дискурсивных практик экспертного сообщества. .Я-Субъект конструирует дискурс персонализированного типа - гибридное образование с присущей ему диалектикой персонального и институционального.

5. Для жанровых образований юридического дискурса, балансирующих между полюсами «институциональность - персональность», характерны следующие варианты репрезентации Субъекта: а) устранение Субъекта из дискурса; б) устранение личностного начала Субъекта за счет определенных лингвистических приемов с целью солидаризации, идентификации Субъекта с группой, разделения ответственности, акцентирования институциональной роли; в) позиционирование Субъекта как уникального индивида, наделенного свободной волей, возлагающего на себя персональную ответственность за высказываемые пропозиции в виде заполненной я-валентности.

Теоретическая значимость диссертации определяется ее вкладом в разработку общей теории дискурса. Результаты проведенного исследования позволяют расширить и углубить понимание категории Субъекта, существующие представления о семантике местоимений и других языковых единиц, служащих механизмами позиционирования Субъекта в дискурсе.

Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что его основные положения могут найти применение в преподавании вузовских курсов по теории языка, дискурсивному анализу, юрислингвистике, межкультурной коммуникации. Результаты и материалы исследования могут быть использованы при руководстве курсовыми и дипломными работами студентов, в разработке специальных курсов соответствующего профиля.

Апробация работы. Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры перевода, переводоведения и межкультурной коммуникации ИГЛУ. По теме диссертации представлены доклады на I Международной научно-практической конференции «Коммуникативное образование в России: история и современность» (Новокузнецк, апрель 2010 г.), международной научно-практической конференции, посвященной 50-летию факультета иностранных языков БГУ (Улан-Удэ, сентябрь 2010 г.), Всероссийской Интернет-конференции «Инновации в образовании и лингвистике» (ИГЛУ, ноябрь 2010 г.), конференции «Право как дискурс, текст и слово» (Барнаул, январь 2011 г.). Основные положения работы нашли отражение в 7 публикациях, 2 из которых в ведущих рецензируемых научных изданиях. Общий объем публикаций составляет 2,7 печатных листа.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав с выводами по каждой главе, заключения, списка использованной литературы, списка использованных словарей и принятых сокращений, списка источников иллюстративного материала. Список использованной литературы включает 202 наименования, в том числе 50 на иностранных языках.

Во введении обосновывается выбор темы, её актуальность, формулируются цели и задачи работы, указываются основные методы анализа, определяется теоретическая база диссертации, излагаются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Лингвосемиотические основы исследования категории Субъекта» дается общая характеристика понятия Субъекта дискурса; рассматривается роль Другого в конструировании Субъекта; дается характеристика дискурсивного экспертного сообщества (ДЭС); исходя из степени детерминированности Субъекта ДЭС, предлагается типология Субъектов юридического дискурса; рассматриваются языковые механизмы позиционирования Субъекта в юридическом дискурсе.

Во второй главе «Юридический дискурс с точки зрения категории Субъекта» рассматриваются различные подходы к определению дискурса в современной лингвистике, соотношение понятий текста и дискурса; производится попытка построить типологию юридического дискурса; исследуется жанровое пространство письменного юридического дискурса.

В третьей главе «Позиционирование Субъекта в жанровом пространстве письменного юридического дискурса» рассматривается специфика маркирования различных ипостасей Субъекта в жанровых образованиях юридического дискурса, выделяются наиболее частотные в конкретном юридическом жанре маркеры Субъекта.

В заключении обобщаются результаты проведённого исследования и формулируются вытекающие из него основные выводы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Проблема Субъекта в дискурсе является предметом активного обсуждения лингвистов, поскольку «именно здесь, в том, кто держит речь и, еще глубже, владеет словом, - именно здесь сосредоточивается весь язык» [Фуко, 1994].

Понятие «Субъект» универсально в гуманитарных науках, где имеет тенденцию к замещению таких понятий, как «индивид», «автор», «личность», «говорящий», «эго». Оно признается в качестве одного из основополагающих в работах многих исследователей [Lacan, 1960; Benveniste, 1966; Foucault, 1966; Бубер, 1993 и др.].

Интерес представляет постмодернистская концепция с характерным для нее отказом от картезианского говорящего Субъекта. Разрушение личности и исчезновение Субъекта дискурса описываются идеологами постмодернизма в терминах «смерти субъекта» (М. Фуко, Р. Барт), «смерти автора» (Р. Барт, Ю. Кристева), коммуникативного НИЧТО (Ж. Бодрийяр) и в характерном для постмодернизма вопросе «Кто говорит?» (У. Эко). С точки зрения постмодернизма, само использование термина «Субъект» - не более чем дань классической философской традиции. В работе «Что такое автор?» М. Фуко начинает формулировку данной темы с цитаты Беккета: «Какая разница, кто говорит, - сказал кто-то, - какая разница, кто говорит» [Фуко, 19966]. В этом безразличии и проявляется устоявшийся тезис постмодерниз-

ма об исчезновении Субъекта дискурса. Трактовка «смерти субъекта» воплощается не только в стирании всех его индивидуальных характеристик, но и представляет собой полное освобождение текста от его власти и полное освобождение Субъекта от ответственности за свои высказывания.

На смену понятию «Субъект» постмодернистская философия выдвигает понятие скриптора, фигуры, типичной для институциональных жанров юридического дискурса, снимающей претензии на статус производителя или хотя бы детерминанты текста, выступающей в роли воспроизводителя дискурсивных практик экспертного сообщества. Примером тому может служить судебное решение, Субъект которого, выступая в институциональной ипостаси, усваивает нормы, стереотипы, своеобразный «кодекс чести», присущий членам ДЭС, причастность к которому он манифестирует, реферируя к себе с помощью коллективного имени: The court thus concludes from these evidences that defendant made an election and chose allegiance to the Emperor of Japan (United States v. Minoru Yasui). Конституционный суд Российской Федерации считает необходимым установить, что суды общей юрисдикции не вправе отказывать в рассмотрении частных жалоб (Постановление Конституционного суда РФ № 7-П).

Институциональному Субъекту противопоставлен Я-Субъект - автономная личность, апеллирующая в высказываниях к структурам своего сознания, обращающаяся к адресату феноменологией своих жизненных проявлений. Такой Субъект проявляет индивидуальность в конструировании дискурса, выборе языковых средств, оценке событий и фактов. Он свободен и в выборе способов позиционирования, определяя, какие грани своего Я раскрыть, а какие блокировать, какие языковые механизмы для этого использовать: с помощью я-парадигмы позиционировать себя как автономную личность, либо с помощью мы-высказываний подчеркнуть принадлежность к той или иной группе. В пространстве одного дискурса он может проявить сразу несколько ипостасей, обнаруживая многогранность своей личности [Дахалаева, 2005].

В каждой конкретной ситуации Субъект имплицитно или эксплицитно выделяет ту или иную ипостась сложного и многоаспектного Я. Рассмотрим пример: Эгоизм олигархов и служение им сознательное или по глупости тех, кого они нам навязывают избирать, путем нарушения принципа Народовластия лишают меня, граждан РФ и новые поколения права жить в демократическом государстве (Жалоба в Конституционный суд РФ). Местоимение нам, употребленное в контрасте с местоимениями им / они, акцентирует дистанцию между Мы-группой и Они-группой, то есть теми, которые «не наши», которые образуют «не свой», враждебный круг - олигархов и их ставленников, создавая таким образом универсальную бинарную оппозицию «свой - чужой». Переход от нам к меня свидетельствует о стремлении Субъекта дифференцировать личный опыт и социально значимые события, в которых участвуют все россияне.

В работе рассматривается роль дискурсивного экспертного сообщества в конструировании Субъекта юридического дискурса. Понятие дискурсивного сообщества получило развитие в работах ряда зарубежных исследователей [Swales, 1990; Freed, 1987; Bizzell, 1992; Porter, 1992; Johns, 1997; Wenger, 1998 и др.]. Теоретической ба-

зой реферируемого исследования по данному вопросу послужили работы Дж. Су-эйлза и A.M. Каплуненко.

Дж. Суэйлз выделяет шесть признаков, присущих дискурсивному сообществу: 1. широкий спектр социальных целей; 2. наличие механизмов взаимной коммуникации; 3. средства передачи информации; 4. наличие типичных жанров; 5. специальная терминология; 6. дискурсивная компетенция участников [Swales, 1990].

Регламентированный характер деятельности дискурсивного сообщества напоминает одну из задач дискурсивной формации М. Фуко - контроль над формой и содержанием дискурса Субъекта, выполнение роли «полиции высказываний» [Фуко, 19966].

A.M. Каплуненко ввел новый термин - дискурс экспертного сообщества - для обозначения объединения носителей специального знания, порождающих дискурс, в котором образуется, развивается и модифицируется термин [Каплуненко, 2007]. Дискурсом экспертного сообщества являются дискурсы Конституционного суда РФ, Верховного суда США, Парламента Великобритании и др., Субъекты которых принимают навязываемую категоризацию ситуации в терминах, исключающих индивидуальный контекст интерпретации [Смирнова, 2008].

Исходя из вышеизложенного, юридическое экспертное сообщество определяется нами как иерархически организованная группа экспертов в той или иной правовой области, подчиняющихся определенным конвенциям и объединяемых тем, что они сообща владеют определенным количеством жанров, с помощью которых осуществляют свои коммуникативные цели (вынесение приговора, защита или обвинение в суде и пр.).

В главе 1 рассматриваются также языковые механизмы позиционирования Субъекта в юридическом дискурсе. Для их описания нами используется критерий прототипичное™, связанный с наличием в сознании человека некоторого «лучшего» примера, образца, в котором разные свойства какого-либо явления закреплены как его атрибуты (Э. Рош Хайдер, Дж. Лакофф, В. 3. Демьянков, Е. С. Кубрякова). Преимуществом такого подхода является, как представляется, описание средств различных языковых уровней и выявление частотности их использования в дискурсе. Следуя прототипическому подходу, в диапазоне языковых маркеров Субъекта мы выделяем прототипические и периферийные средства.

Прототипические маркеры Субъекта имеют максимально определенный, индивидный, уникальный характер, репрезентируя Субъекта самым эксплицитным способом, фокусируя внимание на его личности (местоимения я, I и имена собственные). К маркерам, отклоняющимся от прототипа в незначительной степени, были отнесены те, которые эксплицитно обозначают Субъект, не размывая его границ, однако отличаются менее выраженным эгоцентризмом, смещая коммуникативный фокус высказывания с личности Субъекта на его признаки, действия, посессум (морфологическая форма русского глагола 1-го лица единственного числа, объектные формы местоимения 1-го лица единственного числа, притяжательные местоимения 1-го лица единственного числа). Периферия включает элементы, находящиеся в дистантной расположенности к Субъекту, в которых указанные признаки выражены слабее или частично. По мере ослабления этих признаков и нарастания им противо-

положных происходит постепенный сдвиг в сторону дальнепериферийной зоны относительно «лучшего образца» (местоимения 1-го лица множественного числа, коллективные имена и институционально-ролевые маркеры, бессубъектные конструкции).

Вслед за Е.Ф. Серебренниковой, в работе отмечается, что местоимение я служит не только указанию на лицо, но и отражает «онтологическую сущность самого Субъекта речи» [Серебренникова, 2003], характеризует его как уникального индивида, личность, тождественную самому говорящему: (1) 1 give and bequest ail of ту interest in the following property to the persons or entities as follows (Last Will and Testament). (2) Все мое имущество я завещаю Литвиновой Надежде Викторовне (Завещание). В юридическом дискурсе в значении этих местоимений может содержаться и дополнительная информация. В приведенных высказываниях они не только представляют Субъектов в их единственности, но и позволяют заключить, что они являются дееспособными лицами, достигшими 18 лет, которые могут вполне сознательно относиться к существу их завещательных распоряжений.

Помимо отражения онтологической сущности Субъекта, местоимение л служит целям субъективации высказываний, придавая изложению личностный и не претендующий на абсолютную истину характер, предполагает «ухождение из объективности в сокровенную субъективность» [Флоренский, 2007]. Проиллюстрировать эту особенность могут следующие высказывания: (1) The paîh it has taken to reach its outcome will, I fear, do damage to this institution (Justice Stevens' Dissenting, Citizens United v. FEC). (2) Я убежден, что полномочия Президента не могут произвольно выводиться из его статуса (Особое мнение Лучина В.О. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П). С помощью местоимений /, я, сопровождаемых модусными предикатами опасения (1) и уверенности (2), говорящие субъективируют высказывания, сигнализируя, что сказанное является личным, имеет для них статус субъективной истины, допускают возможность признания его ошибочным.

В работе отмечается, что тексты институциональных жанров юридического дискурса, будучи продуктами дискурсивных практик экспертных сообществ, представляют собой среду, которая ограничивает употребление местоимений 1-го лица единственного числа. В то же время в текстах персонализированных юридических жанров они употребляются весьма регулярно.

Идентифицирующий характер имен собственных, максимальная определенность и способность представлять Субъект единственным в своем роде объектом, служить «знаком личности» позволяют также отнести их к прототипическим маркерам Субъекта. В контексте нашего исследования наиболее важной представляется способность имени собственного соотноситься с конкретным референтом, обозначать в речи конкретных индивидов. Эта способность имеет особое значение в юридическом дискурсе, поскольку в некоторых контекстах только имя позволяет легитимировать высказывания Субъекта в правовом пространстве. Так, текст завещания влечет правовые последствия только будучи продуктом Субъекта, индивидуализированного именем собственным: /, Janet J. Webster, déclaré that this is ту Last Will and Testament (Last Will and Testament). Я, Островский Александр Георгиевич настоящим завещанием делаю следующее распоряжение (Завещание).

Близость морфологической формы русского глагола к прототипическому маркеру я объясняется ее категориальным значением - выражением отнесенности действия к говорящему. Русская флексия 1-го лица единственного числа, маркирующая Субъекта, как и местоимение я, помогает обозначить онтологический статус уникальной личности: Поддерживая постановление по существу рассматриваемого дела, выражаю свое особое мнение (Особое мнение Кононова А.Л. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П).

В работе делается вывод о значительном прагматическом потенциале местоимений we, мы в юридическом дискурсе. Выделяются следующие его значения, получившие регулярное выражение в юридических текстах:

1) Употребление we, мы с целью референции к единичному Субъекту {мы = я) для придания высказыванию свойства объективности (в судебных решениях), торжественности и весомости (в законодательных текстах монархов): We observe in respect to the first, second, and third questions that they are not now open questions in this Court (Woods v. Lawrence County). Рассмотрев сии проекты, мы находим, что они вполне соответствуют желанию нашему водворить в России суд скорый, правый (Указ Александра II).

2) Употребление we, мы для обозначения коллективного Субъекта: Because we agree, we do not reach their alternative contention (Petition New Jersey et al.). В связи с вышеизложенным, мы просим признать не соответствующими закону размеры тарифной ставки (Исковое заявление).

Ъ) Местоимения we, мы в значении «солидаризация с неопределенным референтом» (нацией, народом, партией и т.п.): We, the people of New Mexico, grateful to Almighty God for the blessings of liberty, in order to secure the advantages of a state government, do ordain and establish this constitution (Constitution of New Mexico). Мы, многонациональный народ Российской Федерации ... (Конституция РФ).

4) Местоимения we, мы в значении «разделение ответственности»: The question before us is, whether the class of persons described in the plea in abatement compose a portion of this people (Scott v. Sandford). От нас ждут внятной no3uijuu, и общество не простит нам ее отсутствия (Особое мнение Зорькина В.Д. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П). Местоимения us, нас, нам формируют ощущение общности целей и задач, стоящих перед участниками сообщества, создают эффект разделения ответственности за совместную деятельность.

5) Местоимения we, мы в значении «оппозиционирование»: Однако, эгоизм олигархов и служение им сознательное или по глупости тех, кого они нам навязывают избирать (Жалоба в Конституционный суд РФ). On this ground we stand alone. All the courts, American and English, are against us (Diamond v. Lawrence County).

6) Местоимение we в значении «создание преемственности» (в американском дискурсе): Let there be any doubt, we stated over 100 years ago in McPherson v. Blacker (Justice Stevens' Dissenting, Bush v. Gore). Же-маркер позиционирует суд как трансцендентный во времени институт.

7) Употребление мы с целью устранения эгоцентризма высказывания (в русскоязычном дискурсе): В данном случае это понятие рассматривается нами как разно-

видность антикоиституционности (Особое мнение Кононова А.Л. по Постановлению Конституционного суда РФ № 9-П).

Коллективные имена и институционально-ролевые маркеры в юридическом дискурсе служат: 1) языковым механизмом отождествления Субъекта с ДЭС: There was nothing before the court to indicate that she was fettering her right to remarry as and when she chose (Dixon v. Marchant). Конституционный суд не находит оснований для принятия его жалобы к рассмотрению (Определение Конституционного суда РФ № 406-0); 2) средством обозначения роли Субъекта в рамках того или иного института: (1) /, Barack Obama, President of the United States of America, hereby expand the scope of the national emergency (Executive Order № 13551). (2) Арендатор не имеет права сдавать данное помещение в субаренду (Типовой договор аренды жилого помещения).

К языковым средствам, имплицитно представляющим Субъекта, мы относим конструкции с неопределенным или редуцированным Субъектом (1), (2), (3), (4), (5): (1) Yet even if one accepts this part of Professor Fallon's thesis, one must proceed to ask which as-applied challenges (Justice Stevens' Dissenting, Citizens United v. Federal Election Commission). (2) This compilation was prepared on 1 July 2006 taking into account amendments up to Act No. 46 of 2006 (Marriage Act). (3) В ходе судебного заседания было установлено, что истец занизил стоимость указанных услуг (Решение Высшего Арбитражного суда РФ № 897/07). (4) It seems that the «societal reliance» on the principles confirmed in Bowers and discarded today has been overwhelming (Justice Sca-lia's Dissenting, Lawrence v. Texas). (5) Ясно, что закон создает заинтересованность в увеличении компенсационного фонда (Жалоба в Конституционный суд РФ). Конструкции, имплицирующие Субъекта, способствуют отчуждению правового решения от обыденных действий индивидов и их волеизъявления, в том числе - от субъективности автора юридического текста, переводя его из сферы субъективных речемыслительных операций в область объективно существующего [Кожемякин, 2010].

Вторая глава «Юридический дискурс с точки зрения категории Субъекта» посвящена исследованию юридического дискурса и составляющих его жанров.

Вслед за М. Фуко, предлагается определение юридического дискурса как связной последовательности высказываний о правовой действительности, условием конструирования которых служит ситуативный контекст и культурно-идеологическая среда, определяющая конкретный тип правопонимания Субъекта.

Мы исходим из того, что точка зрения на юридический дискурс как дискурс чисто институциональный, получившая распространение в научной литературе [Ка-расик, 2000а, 20006; Шейгал, 2000; Коновалова, 2008; Шевырдяева, 2009; Борисова, 2010; Кожемякин, 2010], является результатом безосновательного исключения из сферы рассмотрения таких юридических жанров, в которых институциональность как прототипический признак взаимодействует с персональностью в силу невозможности устранения личностного начала Субъекта. К личностно-ориентированным жанрам письменного юридического дискурса мы отнесли русскоязычную жалобу, особое мнение судьи, указ и завещание. Следует отметить, что в работе речь идет о персонализированном, а не о персональном типе дискурса: юридические дискурсив-

ные практики всегда протекают в институциональном формате с участием Субъекта, выступающего носителем определенных институционально-ролевых характеристик, связаны ограниченной тематикой общения. Указанные признаки препятствуют уходу Субъекта в сферу персонального.

Институциональный дискурс является сферой подавления и дискурсивного контроля, надзора за соблюдением Субъектом установленного порядка словоупотребления и порядка вещей. Как отмечает В.И. Карасик, институциональное общение - это «коммуникация в своеобразных масках» [Карасик, 2000а], которая навязывает Субъекту определенные стратегии коммуникации [Плотникова, 2006], определяющиеся характером и направлениями деятельности ДЭС.

В работе выделяются черты, присущие юридическому дискурсу институционального типа: 1) устойчивая связь Субъекта с ДЭС; 2) деперсонализация, обусловленная чувством отчуждения у Субъекта собственных мыслей, действий, собственного Я\ 3) клишированность (по В. И. Карасику) или ритуальность (по М. Фуко) коммуникации; 4) закрепленные стратегии коммуникации; 5) стереотипная коммуникативная ситуация; 6) ограниченная номенклатура жанров.

Персонализированный юридический дискурс обязан своим появлением той степени свободы дискурсивной деятельности Субъекта, которая позволяет ему создавать сообщения, передающие «ту же действительность, но субъективным восприятием окрашенную» [Шпет, 1996]. Субъект такого дискурса (//-Субъект) не пользуется предоставляемым ДЭС «комфортом», а нередко противопоставляет ему себя: (1) I disagree with the Court's conclusion that the matter is within the dispensation of parents alone (Justice Douglas1 Dissenting, Wisconsin v. Yoder). (2) Выражаю свое несогласие с аргументами и выводами Конституционного суда. На этом фоне явно издевательски звучит ссылка на право заявительницы на справедливое судебное разбирательство (Особое мнение Кононова А.Л. по Определению Конституционного суда РФ № 545). Выбор языковых средств подчиняется мироощущению //-Субъекта, несет на себе отпечаток его индивидуальности. Строгая оппозиция «персональное vs. институциональное» стирается. Наблюдается их взаимосвязь и взаимообусловленность, а на смену институциональному Субъекту - «инструменту в руках Другого» -приходит Субъект в ипостаси личности, свободной от конвенций ДЭС.

Таким образом, в качестве категориального признака персонализированного дискурса выступает генеративно-активная позиция Субъекта, выступающего в ипостаси личности, а не позиционирующего себя как репрезентант ДЭС (Я-как-Другой). В то же время институциональный формат коммуникации, институционально-ролевая обусловленность Субъекта и ограниченная тематика общения - признаки, имеющие институциональную природу, - не позволяют Субъекту уйти в сферу персонального дискурса.

Помимо выделения институционального и персонализированного типов юридического дискурса, в вопросе дифференциации мы предлагаем исходить из выделенного в триаде M.A.K. Хэллидея параметра «поле» (сферы социального взаимодействия), который позволяет построить его четкую типологию. В рамках юридического дискурса можно выделить три основные сферы взаимодействия, которые позволяют говорить соответственно о трех ипостасях юридического дискурса (см. схему 1).

Схема 1.

Типологизация юридического дискурса Юридический дискурс

институциональный персонализированный

законодательный судебный приватный

Выделенные ипостаси юридического дискурса соответствуют типичному для современных обществ разделению мира на публичную и приватную сферы: законодательный и судебный дискурсы функционируют в публичной сфере с обязательным участием государства и его институтов, а приватный - в сфере личных отношений с участием отдельных индивидов.

Форматом реализации отдельно взятого дискурса является жанр, который задает параметры дискурса и конкретизирует его [Карасик, 2004]. В каждой из ипостасей письменного юридического дискурса мы выделяем те жанровые образования, которые соответствуют основному содержанию правовой коммуникации в соответствующих сферах. В рамках законодательного дискурса - это закон, конституция и указ, судебного дискурса - жалоба, судебное решение и особое мнение судьи, приватного дискурса - гражданско-правовой договор (далее договор) и завещание.

Третья глава «Позиционирование Субъекта в жанровом пространстве письменного юридического дискурса» посвящена анализу вариантов позиционирования Субъекта в исследуемых юридических жанрах. В работе отмечается обусловленность позиционирования Субъекта целым комплексом факторов: устоявшимися в ДЭС традициями коммуникации, условиями культуры, в которой конструируется дискурс, хронологической и жанровой принадлежностью текста, личностными характеристиками Субъекта. Даже в границах одного текста можно обнаружить разные варианты позиционирования: от открытой экспликации Субъекта до полной его редукции, деперсонализации высказываний.

Жанры законодательного дискурса отличаются неоднородным диапазоном средств позиционирования Субъекта, который расширялся со сменой политико-правового устройства государства. В эпоху монархий Субъект брал на себя прямую ответственность за высказываемое, позиционируя себя как источник суверенной власти, эксплицируя либо свое личностное начало (1), либо божественное происхождение своей власти (2), (3): (1) I have been crowned king of said kingdom; and because the kingdom had been oppressed by unjust exactions, I, through fear of god and the love which I have toward you all (Charter of Liberties). (2) Neither we nor our

bailiffs shall seize any land or rent for any debt, so long as the chattels of the debtor are sufficient to repay the debt (Magna Carta). (3) Мы, Петр первый, царь и самодержец всероссийский и протчая, и протчая, и протчая. Объявляем сей указ (Указ «О единонаследии»). В основу употребления формы Pluralis Majestatis была положена теологическая концепция о единстве монарха с Богом, основывающаяся на идее монарха как божьего помазанника. Маркируя себя местоимением 1-го лица множественного числа, монарх позиционировался как наместник Бога, который не только вершит земные дела, но и является существом сверхъестественным, наделенным властью небесной.

Переход к парламентаризму, расширивший субъектный состав законодательного дискурса за счет появления нового органа власти (парламента), детерминировал появление деперсонализированного Субъекта, декларирующего свою личную непричастность к ответственности за высказываемое: (1) The saide blessed Sacrament shoulde be ministred to all Christen people (Act against Revilers). (2) Исходя из незыблемого убеждения, что в свободной стране все граждане должны быть равны перед законом, Временное правительство постановило (Постановление Временного правительства). В (1) деперсонализированное высказывание в форме пассива не позволяет установить подлинного Субъекта дискурса. В (2) имя институционального Субъекта служит механизмом снятия с Субъекта персональной ответственности за дискурс и разделения ее с Другим - Временным правительством. Таким образом, можно говорить о политико-правовой детерминированности знаковой репрезентации Субъекта законодательного дискурса.

В силу свойственной законодательному сообществу тенденции позиционировать себя как выразителя воли государства, представляющего ЗАКОН, современные законодательные акты сохранили деперсонализированный характер. На языковом уровне невмешательство в монолог ЗАКОНА маркируется отсутствием личных и притяжательных местоимений, экспликаторов субъективной модальности (за исключением, пожалуй, средств деонтической модальности), оценочных предикатов и т. п.. Опущение Субъекта, наметившись как историческая необходимость в результате перехода к парламентаризму, превратилось в объективное требование организации законодательного текста: (1) In the Political Parties, Elections and Referendums Act ... section 145 is amended as follows (Political Parties and Elections Act). (2) Настоящий Федеральный закон определяет условия и порядок принудительного исполнения судебных актов (Федеральный закон «Об исполнительном производстве»). Не привязанный к Субъекту дискурс получает с помощью бессубъектного пассива (1) статус объективно заданного, что весьма важно с точки зрения правового регулирования общественных отношений, поскольку только объективность, как атрибут ЗАКОНА, является непременным условием его облигаторности. В (2) имеет место искаженная репрезентация Субъекта с помощью лексемы, которая обозначает предмет, принадлежащий «миру вещей», - правовой акт, используемый с предикатом, характерным для одушевленных лиц. Создается иллюзия того, что источником законодательного дискурса является не человек, а ЗАКОН, который через скрипто-ры обращается к адресату.

Механизмы позиционирования Субъекта конституционного дискурса имеют свою специфику: наряду с бессубъектными здесь можно встретить и личные конст-

рукции с заполненной синтаксической позицией Субъекта. Эти высказывания сконцентрированы в преамбулах: (1) We the People of the United States, in Order to form a more perfect Union, establish Justice, insure domestic Tranquility, provide for the common defence, promote the general Welfare, and secure the Blessings of Liberty to ourselves and our Posterity, do ordain and establish this Constitution for the United States of America (Constitution of the USA). (2) Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле, утверждая права и свободы человека, гражданский мир и согласие, принимаем КОНСТИТУЦИЮ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ (Конституция РФ). Субъект репрезентирован местоимениями 1-го лица множественного числа и собирательными именами, имеющими идеологическую, манипулятивную природу. Предполагается, что эти знаки обозначают весь народ государства, «по умолчанию» разделяющий его цели, представленный как абсолютно единое и нерасторжимое целое. Однако отсутствие стоящих за знаками конкретных референтов симулякризует их, предполагая множественность интерпре-тант: наличие заполненной синтаксической позиции подлежащего снимает вопрос о Субъекте, однако поставленный У. Эко вопрос кто говорит, остается неочевидным. Ссылка на народ как источник дискурса является типичным примером политической симуляции, безраздельной манипуляции общественным представительством [Бодрийяр, 2006].

Персонализированным жанром юридического дискурса с эксплицитно репрезентированным Субъектом является указ - правовой акт, издаваемый главой государства. В силу своего особого статуса в системе органов государства, базирующегося на принципе единоначалия, авторитарности, несения персональной ответственности за свои установления, Субъект указа использует языковые средства с четкой референтной связью, обеспечивающие его безошибочную идентификацию: (1) By the authority vested in me as President by the Constitution (Executive Order № 13233). (2) В соответствии со статьей 8 Федерального закона «О противодействии коррупции» постановляю (Указ Президента РФ № 559). Как показал анализ эмпирического материала, в русскоязычных указах Субъект эксплицирует себя преимущественно с помощью морфологической формы перформативного глагола, в то время как в американских текстах роль маркеров Субъекта играют прономинальные единицы. Экспликация личности Субъекта указа не несет идею субъективации высказываний, которые излагаются преимущественно формализованным языком, с использованием клишированных формулировок. Вхождение в зону субъективного отмечается лишь в указах, изданных в связи с какими-либо значительными событиями в жизни страны. Приведем пример: By the authority vested in me as President... /, George W. Bush, President of the United States of America, find that grave acts of terrorism and threats of terrorism constitute an unusual and extraordinary threat to the national security (Executive order № 13224). В указе, изданном сразу после 11 сентября 2001 года - событии, которое было положено в основу времени культуры «After 9/11» [Смирнова, 2008], - естественное для общей интенциональности американского социума аффективное состояние горя оказывает влияние и на выбор вариантов самопозиционирования, заставляя Дж. Буша-мл. чаще эксплицировать свое Я (1). Если стандартной формулой самопозиционирования в преамбулах американских

указов является модель By the authority vested in me as President, it is hereby ordered, действуя в контексте трагедии, Дж. Буш-мл. не скрывается за пассивной конструкцией it is hereby ordered, отсылая к своей личности посредством местоимения 1 и имени собственного.

В пространстве судебного дискурса выбор средств позиционирования Субъекта имеет свою специфику применительно к каждому конкретному жанру.

Нетождественность репрезентационных сфер Субъекта в англо-американских и русскоязычных жалобах детерминирована несовпадением культурных контекстов, в которых конструируются дискурсы, различиями в характере отношений Субъекта и Другого. Англо-американские судебные жалобы, как показал анализ материала, более формализованы и обезличены, поскольку традиционно создаются с участием Другого - участника юридического ДЭС, следующего канонам юридического языка: Plaintiff brings the personal injury lawsuit. The Plaintiff demands judgment against the Defendant (Complaint to the District Court). Такой дискурс навязывает Субъекту стратегию сокрытия личностного начала путем перемещения фокуса с личности Субъекта на его роль в дискурсе, реализующегося на языковом уровне в отказе от я-валентности, и использовании в качестве средств самопозиционирования институционально-ролевых маркеров.

Субъект русскоязычной жалобы, подверженный в дискурсивной деятельности действию традиций неофициальной коммуникации, нередко проявляет индивидуальность в выборе языковых средств, допуская многочисленные отступления от норм официально-делового стиля. Так, большинство русскоязычных составителей жалоб, как отмечает О.Н. Сологуб, имеют представление о форме документа и достаточно последовательно воспроизводят его схему, выделяя необходимые реквизиты и правильно располагая их в текстовом пространстве, однако выбор лексических средств и синтаксических конструкций часто не соответствует канонам юридического языка [Сологуб, 2009]. Отступлением от правил институционального дискурса следует рассматривать и вариант позиционирования Субъекта, когда маркируется его личностная ипостась без обозначения роли в судебной коммуникации: Халин И.Н. отказался, приняв от меня уведомление о самовыдвижении, выполнить весь комплекс сопутствующих действий (Жалоба в Конституционный суд РФ).

В диапазон языковых механизмов репрезентации Субъекта судебного решения входят личные и притяжательные местоимения 1-го лица, коллективное имя, а также бессубъектные конструкции, маскирующие его присутствие с целью создания иллюзии беспристрастности и объективности высказываний.

Коллективное имя, выступающее индикатором неразделимости Субъекта и Другого, репрезентирует единоличного Субъекта в англо-американском дискурсе и единоличного и коллегиального Субъектов в русскоязычном: The Court concludes that Guideline section 2T1.3(a)(2), the «otherwise» section, applies to this case (US v. Krause). Кассационная коллегия Верховного суда не находит оснований к отмене решения суда (Определение Верховного суда РФ № КАС 09-590).

Если в современном русскоязычном дискурсе, согласно сложившимся судебным канонам, самореференция с помощью прономинальных средств считается недопустимой, в англо-американских судебных решениях местоимения 1-го лица множественного числа употребляются в нескольких значениях, актуализуемых в

разных контекстах: 1) солидаризация с другими участниками ДЭС: In our view, the complaint in this case demonstrates that at least some of the appellants have a sufficient «personal stake» (Cutter v. Wilkinson); 2) солидаризация с ценностно значимой для Субъекта группой лиц: (2) Our interpretation of the Commerce Clause has changed as our Nation has developed (US v. Morrison); 3) создание иллюзии сопричастности к другим составам суда, предшествующим Субъекту во времени: We conclude today, as we concluded 75years ago (Bennis v. Michigan).

Средства я-парадигмы исключаются из диапазона маркеров Субъекта современного судебного решения в силу следующих причин: 1) создается впечатление независимости Субъекта от ДЭС, разрушается образ целостности суда; 2) присвоение дискурса Л-Субъектом может рассматриваться как стремление самоутвердиться, а не вынести справедливое решение; 3) «следы» личности Субъекта могут подорвать объективность и беспристрастность акта правосудия.

Итак, я способно превратить институциональный дискурс в персонализированный, а судью - из «голоса» ЗАКОНА в простого смертного. Примером подобного сдвига в сторону индивидуализма служит судебное решение по делу South Central Bell v. Alabama, в котором судья С. Брейер непреднамеренно употребил местоимение I, манифестирующее личностное начало, вместо we, маркирующего его институциональную ипостась, создав за счет контрастного употребления прономиналов I -we эффект противопоставления себя ДЭС: In Richards, we considered an Alabama Supreme Court holding that state-law principles of res judicata prevented certain taxpayers from bringing a case (which I will call Case Two) (South Central Bell v. Alabama). Вызванный в юридическом сообществе резонанс позволяет предположить, что судебные решения строго охраняются от любого посягательства на их институциональ-ность.

Как исключение из общего правила следует рассматривать способ маркирования Субъекта в канадском судебном решении. Как показал анализ 35 текстов, механизмом позиционирования в них выступает местоимение I, активизирующее сведения о личностной ипостаси Субъекта. Отмечается, что в канадском дискурсе даже коллегиальные решения излагаются от 1-го лица единственного числа [MacKinnon, 2007]: I find this complaint is not justified and pursuant to section 14(l)(d)(i) of the Human Rights Act, I hereby dismiss the complaint (Sidhu v. Fraser Pulp Chips Ltd.).

Дискурс особого мнения, как выражение автономной воли Субъекта, сознательно предопределяющего речевую деятельность, с неизбежностью носит черты человеческой субъективности. Тексты особых мнений создаются как выражение индивидуальной точки зрения, мировоззрения, ценностных ориентаций Субъекта. Субъекты с разной степенью интенсивности эксплицируют свою личность в пределах дискурсивного пространства, излагая я-суждения в том тоне, который наилучшим образом отвечает их внутреннему состоянию. Так, для дискурса судьи А. Скалии (1) и судьи A.JI. Кононова (2) характерен враждебный по отношению к участникам ДЭС тон изложения, в то время как высказывания судьи О.У. Холмса отличаются выбором менее конфронтационного языка, толерантной риторикой (3): (1) The Court's claim does not withstand analysis. This effectively decrees the end of all morals legislation (Justice Scalia's Dissenting, Lawrence v. Texas). (2) Суд между тем выдвигает новое и не известное закону основание прекращения дела, утверждая, что провер-

ка оспариваемых законов, основанных, по его мнению, на законе порождает якобы неопределенность в конституционности этого закона (Особое мнение Кононова АЛ. по Определению Конституционного суда РФ № 137-0). (3) I regret sincerely that I am unable to agree with the judgment in tliis case, and that I think it my duty to express my dissent (Justice Holmes' Dissenting, Lochner v. New York).

Далее отметим, что если для американского особого мнения наиболее типичными средствами репрезентации Субъекта являются местоимения 1-го лица единственного числа, в русскоязычном местоимение я встречается редко. Причинами тому, как представляется, могут быть как менталитет русскоязычного Субъекта, в силу которого он стремится избегать я-высказываний, так и специфика языкового строя русского языка, допускающая репрезентацию Субъекта в ипостаси личности и с помощью морфологической формы глагола 1-го лица единственного числа.

Местоимения 1-го лица множественного числа в особом мнении употребляются с целью: 1) создания иллюзии единения Субъекта с другими участниками ДЭС: I am aware that our McCollum decision has been subjected to a most searching examination (Justice Black's Dissenting, Zorach v. Clauson). Однако восстановление смысла и доказательство очевидного далеко выходило бы за рамки нашей задачи (Особое мнение судьи Кононова A.J1. по Постановлению Конституционного суда РФ № 13-П); 2) манифестации сопричастности Субъекта к нации, народу или иному ценностно значимому для него сообществу: But we live in an imperfect world, one in which thousands of votes have not been counted (Justice Ginsburg's Dissenting, Bush v. Gore). И мы не знаем, с чем конкретно имеем дело, что это было - мятеж, война ли нечто выходящее за рамки и этих понятий (Особое мнение Зорькина В.Д. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П); 3) отождествления Субъекта со всем человечеством: Пройдет время, и мы поймем всю мудрость фразы: «Свобода печати обеспечивает свободу народа» (Особое мнение Ярославцева В.Г. по Постановлению Конституционного суда РФ № 15-П); 4) устранения излишнего эгоцентризма высказывания: Очевидно, для Конституционного суда было самым сложным объяснить кардинальное изменение своей позиции, однако, по нашему мнению, это в принципе невозможно (Особое мнение Кононова А.Л. по Постановлению Конституционного суда РФ № 13-П).

В жанровом пространстве приватного юридического дискурса, наиболее яркими образцами которого являются завещание и договор, диапазон маркеров Субъекта представлен единицами, обозначающими две его ипостаси: личностную (в завещании) и институционально-ролевую (в договоре).

Ярко выраженный персонализированный характер завещания детерминирован его иллокутивной функцией - объявлением воли Субъекта о порядке распоряжения принадлежащим ему имуществом. Чтобы быть ясной для окружающих, воля должна быть определенным образом объективирована, персонализирована, а Субъект волеизъявления индивидуализирован. Только в этом случае завещание влечет юридические последствия. Основным языковым механизмом позиционирования Субъекта завещания являются местоимения I, я соотнесенные с именами собственными. Они позволяют позиционировать говорящего как суверенного Субъекта волеизъявления, правомочного самостоятельно распоряжаться принадлежащим имуществом: I give the rest of my estate to all my children, equally, share and share alike (Last Will and Tes-

tament). Все мое имущество я завещаю своей жене, а в случае ее смерти ранее моей или непринятия ею наследства - моему внуку (Завещание). С помощью притяжательных местоимений, входящих в конструкции, представляющие различные виды посессивных отношений, Субъект позиционирует себя как юридического собственника {ту estate, мое имущество), выражает посессивное отношение к одушевленным объектам, с которыми он состоит в брачных {ту wife, своей жене) и родственных {ту children, моему внуку) отношениях.

Жанром приватного юридического дискурса, располагающимся ближе к другому полюсу шкалы «институциональность - персональность», является договор. Согласно проведенному анализу, Субъекты договора следуют канонам официально-деловой коммуникации, обращаясь за помощью к участнику ДЭС, либо используя формуляр-образец, разработанный им. Основным языковым механизмом репрезентации Субъекта договора служит институционально-ролевой маркер, исключающий из высказываний его личностное начало: The Executive shall devote his best efforts and full attention and skill to the business and affairs of the Company (Executive Employment Agreement). Заимодавец передает на условиях настоящего договора в собственность Заемщику денежные средства (Типовой договор займа).

Думается, что причина такого выбора средств самопозиционирования обусловлена стремлением устранить двусмысленность высказываний и сэкономить текстовое пространство. Поясним нашу мысль на примере. Предположим, Кузнецов говорит Смирнову: «Я обещаю тебе продать мой дом», а Смирнов отвечает: «Я обещаю тебе заппатить за дом 1000000 рублей». В письменном договоре, содержащем подобные взаимные обязательства, употребление местоимения я, отсылающего сразу к двум референтам - и к Кузнецову, и к Смирнову - создало бы двусмысленность. Чтобы ее устранить, понадобилось бы составление двух документов. Применительно к нашему случаю, первый документ гласил бы: «Я (Кузнецов) обещаю тебе (Смирнову) продать мой дом», а второй, соответственно: «Я (Смирнов) обещаю тебе (Кузнецовуj заплатить за дом 1000000 рублей». Во избежание такой громоздкости Субъекты прибегают к самореференции с помощью институционально-ролевых маркеров, конкретизирующих, кому принадлежит высказывание.

Итак, жанровые образования юридического дискурса, балансируя между полюсами «институциональность - персональность», развили следующие варианты репрезентации Субъекта: 1) полная элиминация Субъекта из дискурса; 2) устранение личностного начала за счет определенных лингвистических приемов с целью солидаризации, разделения ответственности, акцентирования институциональной роли; 3) позиционирование своей уникальности, представления себя как Субъекта свободной воли, который берет на себя персональную ответственность за высказываемые пропозиции в виде заполненной я-валентности. Если степень проявления субъектности в персонализированных жанрах, варьируясь от максимальной эксплицитности до редукции Субъекта, предопределяется преимущественно личностными или культурными факторами, в институциональных юридических жанрах ДЭС навязывает Субъекту тот или иной способ самопозиционирования, устанавливая допустимые пределы персонализации.

Предложенный подход к анализу языковых механизмов позиционирования Субъекта в рассмотренных жанрах юридического дискурса может быть использован

при изучении других юридических жанров, не вошедших в сферу анализа реферируемого исследования, а также других типов дискурса на материале разных языков.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Крапивкина, O.A.. О персонифицированном характере современного юридического дискурса [Текст] / O.A. Крапивкина // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. Сер. Филология. - Иркутск, 2010. - № 4(12). - С. 27-34 (0,8 п.л.).

2. Крапивкина, O.A. Местоименные маркеры субъекта высказывания в юридическом дискурсе [Текст] / O.A. Крапивкина // Вестник Иркутского государственного технического университета. - Иркутск, 2010. - № 7. - С. 331-336 (0,5 п.л.).

3. Крапивкина, O.A. Судебное решение в системе юридического дискурса [Текст] / O.A. Крапивкина // Вестник Иркутского государственного технического университета. - Иркутск, 2006. - № 2. - С. 49-50 (0,1 п.л.).

4. Крапивкина, O.A. О формах присутствия Другого в институциональном юридическом дискурсе [Текст] / O.A. Крапивкина // Иностранные языки в Байкальском регионе: опыт и перспективы межкультурного диалога : материалы международной научно-практической конференции, посвященной 50-летию факультета иностранных языков и 15-летию Бурятского государственного университета. - Улан-Удэ, 2010. - С. 104-106 (0,2 п.л.).

5. Крапивкина, O.A. Особенности репрезентации субъекта в судебном дискурсе [Текст] / O.A. Крапивкина // Коммуникативное образование в России: история и современность : материалы I Международной научно-практической конференции молодых ученых. - Новокузнецк, 2010. - С. 78-83 (0,4 п.л.).

6. Крапивкина, O.A. О свойствах и функциях юридического дискурса [Текст] / О. А. Крапивкина 11 Инновации в образовании и лингвистике : материалы Всероссийской интернет-конференции. - Иркутск, 2010. - С. 325-331 (0,4 п.л.).

7. Крапивкина, О. А. К проблеме деперсонализации законодательного дискурса [Текст] / O.A. Крапивкина // Альманах современной науки и образования. -Тамбов, 2010. - №2(33). - С. 76-79 (0,3 п.л.).

Отпечатано: ООО «Издательство «Аспринт» 664003 г. Иркутск, ул. Сухэ-Батора, ¡8, оф. 67 (9352) 742-887 Бумага офсетная 60*90 Шбусл.печ. л. 1,5 Заказ Кг 138 тираж 130 экз.

Текст диссертации на тему "Лингвистический статус субъекта в юридическом дискурсе"

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ИРКУТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

Крапивкина Ольга Александровна

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ СТАТУС СУБЪЕКТА В ЮРИДИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ)

Специальность 10.02.19 - теория языка Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

О Научный руководитель:

О

т-^

доктор филологических наук, профессор А.М. Каплуненко

Иркутск - 2011

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.............................................................................. 5

ГЛАВА 1. ЛИНГВОСЕМИОТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ КАТЕГОРИИ СУБЪЕКТА............................................................ 13

1.1. К проблеме Субъекта в дискурсе................................................ 13

1.2. Оппозиция «Субъект уб. Другой» в условиях юридического

дискурса.................................................................................... 16

1.3. Дискурсивное экспертное сообщество как форма Другого............... 19

1.4. Я-Субъект в контексте юридического дискурса.............................. 24

1.5. Языковые механизмы позиционирования Субъекта в юридическом дискурсе.................................................................................... 28

1.5.1. Прототипические маркеры Субъекта....................................... 30

1.5.1.1. Местоимения я, / как центр эгоцентрической системы................ 30

1.5.1.2. Имя собственное как средство индивидуализации Субъекта......... 35

1.5.2. Периферия средств репрезентации Субъекта.............................. 37

1.5.2.1. Морфологическая форма русского перформативного глагола 1-го 4 лица единственного числа............................................................. 37

1.5.2.2. Объектные формы местоимения 1-го лица единственного числа ... 39

1.5.2.3. Притяжательное местоимение 1-го лица единственного числа как средство формирования образа личного мира Субъекта.......................... 40

1.5.2.4. Прагматический потенциал местоимений 1-го лица множественного числа в юридическом дискурсе................................. 43

1.5.2.5. Коллективные имена и институционально-ролевые маркеры как средства деперсонализации Субъекта в юридическом дискурсе............... 52

1.5.2.6. Неопределенно-личные конструкции как средства перевода высказываний о правовой действительности в область объективно существующего.......................................................................... 54

1.5.2.7. Безличные конструкции как механизмы импликации Субъекта..... 56

ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 1 ............................................................... 59

ГЛАВА 2. ЮРИДИЧЕСКИЙ ДИСКУРС С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

КАТЕГОРИИ СУБЪЕКТА........................................................................................................................61

2.1. Оппозиция «текст уб. дискурс»....................................................................................................61

2.2. К определению понятия «дискурс»..........................................................................................63

2.3. Оппозиция «институциональное уб. персональное» в юридическом дискурсе........................................................................................................................................................................68

2.3.1. Институциональный юридический дискурс................................................................69

2.3.2. Персонализированный юридический дискурс..........................................................72

2.4. Типологизация юридического дискурса по параметру «поле»........................75

2.5. Жанровое пространство юридического дискурса......................................................76

2.5.1. Жанры законодательного дискурса: закон, конституция, указ..................77

2.5.2. Жанры судебного дискурса: жалоба, судебное решение, особое мнение судьи............................................................................................................................................................82

2.5.3. Жанры приватного юридического дискурса: завещание, договор..........95

ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 2..............................................................................................................................100

ГЛАВА 3. ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ СУБЪЕКТА В ЖАНРОВОМ

ПРОСТРАНСТВЕ ПИСЬМЕННОГО ЮРИДИЧЕСКОГО ДИСКУРСА............102

3.1. Позиционирование Субъекта в законодательном дискурсе..............................102

3.1.1. Краткий экскурс в историю вопроса..................................................................................102

3.1.2. Позиционирование Субъекта в современном законодательном дискурсе: деперсонализация как объективное требование организации

текста закона............................................................................................................................................................109

3.1.3. О симулятивной природе маркеров Субъекта в конституционном дискурсе......................................................................................................................................................................112

3.1.4. Позиционирование Субъекта указа: от персонализированной преамбулы к деперсонализированным постановлениям................................................115

3.2. Позиционирование Субъекта в судебном дискурсе..................................................120

3.2.1. Варианты позиционирования Субъекта жалобы......................................................120

3.2.2. Варианты позиционирования Субъекта судебного решения............ 125

3.2.3. Варианты позиционирования Субъекта в особом мнении судьи...... 134

3.3. Специфика позиционирования Субъекта в приватном юридическом дискурсе: личностная ипостась Субъекта завещания vs. институциональная ипостась Субъекта договора

.............................................................................................................. 150

ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ 3 ................................................................ 159

ЗАКЛЮЧЕНИЕ........................................................................... 161

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ................................ 166

СПИСОК ПРИНЯТЫХ СОКРАЩЕНИЙ И ИСПОЛЬЗОВАННЫХ

СЛОВАРЕЙ............................................................................................. 185

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ ИЛЛЮСТРАТИВНОГО МАТЕРИАЛА.......... 186

ВВЕДЕНИЕ

В рамках современного дискурсивного анализа ярко вырисовываются два радикально противоположных направления: постмодернизм с его постулатом о «смерти субъекта» и антропоцентризм с его интересом к «человеку в языке». Отправной точкой постмодернистской концепции «смерти субъекта» служит постулат об отсутствии реального Субъекта коммуникации с присущей ему индивидуальностью. Его сменил скриптор - воспроизводитель дискурсивных практик экспертного сообщества. Противоположное направление исследований - антропоцентризм - исходит из аксиомы, выдвинутой Ю.С. Степановым, о том, что «язык создан по мерке человека, и этот масштаб запечатлен в самой организации языка» [Степанов, 1975, с. 49], исследует средства выражения личностных смыслов в дискурсе.

При такой разнополярности особенный интерес представляет исследование лингвистических характеристик Субъекта в априори деперсонализированном институциональном типе дискурса - юридическом.

Теоретическую базу исследования составили идеологически близкие друг другу положения о Субъекте постмодернизма (М. Фуко, Р. Барт, Ж. Бодрийяр, Ж. Деррида, Ж. Лакан), теории дискурса (Т. ван Дейк, Р. Водак, A.M. Каплуненко, В.И. Карасик, С.Н. Плотникова, О.Ф. Русакова, V.K. Bhatia, N. Fairclough, M.A.K. Halliday, J. Swales, P. Tiersma), теории прототипа (Э. Рош Хайдер, Дж. Лакофф, В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова), антропоцентрической лингвистики (Э. Бенвенист, Е.С. Кубрякова, Ю.С. Степанов, Ю.М. Малинович и др.). Специфику подхода к анализу эмпирических данных определили теория субъективности Э. Бенвениста и работы по семантике местоимений Е.В. Падучевой, О.Н. Селиверстовой, Е.Ф. Серебренниковой.

Взаимосвязь языка и права традиционно является сферой общих интересов как лингвистов, так и правоведов. В последние десятилетия весьма активно исследуются различные аспекты юридического дискурса. Многочисленные исследования в таких сферах, как язык права (Н.Д. Голев, A.C. Пиголкин,

V.K. Bhatia, В. Garner, P. Goodrich, D. Mellinkoff, P. Tiersma), юридический перевод (S. Sarcevic, R. Arntz, P. Sandrini, D. Cao), юридическая терминология (С.П. Хижняк, Н.П. Глинская, Е.С. Максименко, С.В. Щербаков), лингвоюри-дическая экспертиза текстов (Н.Д. Голев, В.К. Бринев, Т.В. Губаева, JI.O. Бутакова), исследования отдельных юридических жанров (Л.Н. Шевырдяева, JI.A Борисова, Н.С. Федотова, С.В. Винник, Т.В. Дубровская, H.JI. Кривчикова, C.L. Langford, R. Post), проведены на внушительной практической основе. Одним из менее изученных аспектов юридической дискурсивной проблематики оказывается специфика юридического дискурса, обусловленная особенностями его Субъекта.

В большинстве исследований одним из важнейших лингвистических признаков юридического дискурса признается обезличенность. Отмечается, что личность Субъекта нивелируется в юридических текстах - продуктах безликого ЗАКОНА. Данные идеи перекликаются с положениями постмодернизма, представители которого, провозгласив «смерть субъекта», производителями дискурсов признавали не отдельных индивидов, а то или иное институциональное образование, деперсонализирующее Субъекта. Поскольку обезличенность юридического дискурса никогда не ставилась под сомнение, Субъект в многообразии его ипостасей не входил в сферу внимания исследователей юридического дискурса.

Исходя из антропоцентрического характера современной лингвистической парадигмы, в которой центральное место занимает разработка проблем, связанных с понятием «человек в языке» [Бенвенист, 1974; Степанов, 1975; Кубрякова, 1991; Арутюнова, 1999; Антропологическая лингвистика, 2003 и др.], мы полагаем, что и за юридическим дискурсом можно усмотреть личностное начало Субъекта. Однако возможность позиционирования Я-как-Я детерминирована степенью свободы Субъекта от Другого, который в большинстве юридических дискурсивных практик включает механизмы отвержения, исключения, вступающие в действие, когда Субъект формулирует не поддающиеся ас-

симиляции высказывания. Получив возможность обозначить себя как Я, Субъект генерирует дискурс, в котором находят отражение его индивидуальное сознание, мировоззрение, внутренний мир, личностная квалификация событий, то есгь дискурс, имеющий явную феноменологическую природу.

Разная степень детерминированности Субъекта Другим позволяет предположить разнообразие вариантов его позиционирования в процессе коммуникации, способствует выделению в языке группы единиц, маркирующих видение его места в диалектике с Другим.

Проблема представления Субьекга в дискурсе непосредственным образом связана с вопросом о субъективности в языке [Бенвенист, 1974], получает отражение в рамках категорий персональности и лица [Бондарко 1991, 2002]. Подробному исследованию подвергнута роль личных местоимений в именовании Субъекта [Серебренникова, 1997, 2000, 2008], тема исчезновения Субъекта в дискурсе постмодерна [Смирнова, 2008].

Анализ теоретических источников свидетельствует о том, что, несмотря на многочисленные исследования в области средств репрезентации Субъекта в дискурсе, вопрос о его маркерах в юридических текстах не был предметом специального исследования как на материале английского, так и русского языков. Достаточно поверхностное ее освещение можно обнаружить в работах ряда англоязычных исследователей [Tiersma, 1999; George, 2007; Williams, 2007; Langford, 2009]. Указанное обстоятельство, а также ярко выраженный антропоцентрический характер современной лингвистической парадигмы, центральное место в которой занимает разработка проблем, связанных с понятием «человек в языке», определяют актуальность темы диссертационного исследования.

Изучение лингвистических маркеров Субъекта дискурса требует привлечения теории дискурса. Понятие дискурса гармонично вписывается в исследование в связи с тем, что дискурс является пространством взаимодействия Субъекта и Другого. За базовое в настоящей работе принимается определение дискурса, получившее отражение в работах М. Фуко - дискурс как связная после-

довательность высказываний, условием конструирования которых служит ситуативный контекст и культурно-идеологическая среда. Принятое в диссертационном исследовании определение актуализирует распространенное в современной лингвистике культурно-ситуативное его понимание.

В качестве гипотезы исследования послужило положение о том, что, вопреки устоявшемуся мнению об обезличенности юридического дискурса, Субъект находит регулярное выражение в его текстах, используя обширный диапазон единиц, маркирующих его разнообразные, в том числе и личностную, ипостаси.

Целыо настоящего диссертационного исследования является лингвистический анализ статуса Субъекта в англо-американском и русскоязычном юридическом дискурсе.

В соответствии с выдвинутой гипотезой и поставленной целыо в диссертации ставятся следующие задачи:

1) дать общую характеристику понятию «Субъект дискурса», исходя из его эволюции в контексте гуманитарных наук;

2) рассмотреть роль дискурсивного экспертного сообщества как детерминанты дискурса Субъекта и, исходя из характера отношений между ними, вывести типологию Субъектов юридического дискурса;

3) очертить диапазон языковых средств, участвующих в позиционировании Субъекта юридического дискурса;

4) определить понятие «юридический дискурс», выявить его соотношение с понятием «текст»;

5) типологизировать юридический дискурс по следующим критериям: 1) степень экспликации личности Субъекта; 2) «поле» дискурса;

6) исследовать жанровое пространство юридического дискурса;

7) выявить наиболее частотные языковые механизмы позиционирования Субъекта в текстах исследуемых англо-американских и русскоязычных юридических жанров;

8) выявить вероятную корреляцию между выбором средств позиционирования Субъекта и типом культуры, в которой конструируется дискурс.

В качестве объекта исследования данной работы рассматриваются письменные юридические тексты разной жанровой принадлежности, содержащие / не содержащие языковые маркеры Субъекта.

В качестве предмета исследования выступают лингвосемиотические отношения Субъекта и Другого в условиях юридического дискурса.

При решении поставленных в исследовании задач применяются такие специальные методы, как интерпретативный метод анализа материала, метод речеактового анализа, прототипический подход, использующиеся наряду с общими методами научного познания: наблюдением, сравнением, анализом и синтезом.

Материалом для исследования послужили письменные англоамериканские и русскоязычные юридические тексты разной жанровой (закон, конституция, указ, судебное решение, жалоба, особое мнение судьи, завещание, договор) и хронологической принадлежности, опубликованные на интернет-сайтах Верховного суда США, Конституционного суда РФ, на сайте корпорации «Консультант Плюс», на сайте британского законодательства http://www.statutelaw.gov.uk и ряде других интернет-сайтах. Общий объем проанализированного материала - более 3000 страниц печатного текста.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в нем впервые проводится комплексное исследование языковых маркеров Субъекта в юридическом дискурсе английского и русского языков, определяются факторы, обусловливающие варианты позиционирования Субъекта в жанровом пространстве юридического дискурса. Выделяются два типа Субъектов юридического дискурса в зависимости от их включенности в дискурс экспертного сообщества, а также разрабатывается типология юридического дискурса.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Вопреки априорно предполагаемой обезличенности юридического дискурса, Субъект получает регулярное выражение в юридических текстах, используя достаточно обширный диапазон единиц, маркирующих его разнообразные ипостаси.

2. Степень экспликации личности Субъекта является определяющим критерием категоризации дискурса как институционального или персонализированного.

3. В юридическом дискурсивном пространстве имеют место дискурсы двух типов Субъектов: институционального Субъекта и ^-Субъекта. Институциональный Субъект знает о своей деперсонализации и не допускает позиционирования себя в ипостаси личности, проявления которой устраняет с помощью

определенных языковых знаков. .Я-Субъект обладает относительной свободой

/

дискурсивной деятельности, проявляя индивидуальность в конструировании дискурса, выборе средств модальности, оценке событий и фактов.

4. Институциональный Субъект порождается самим дискурсом и получает некоторую легитимность лишь как воспроизводитель дискурсивных практик экспертного сообщества. Я-Субъект конструирует дискурс персонализированного типа - гибридное образование с присущей ему диалектикой персонального и институционального.

5. Для жанровых образований юридического дискурса, балансирующих между полюсами «институциональность - персональность», характерны следующие варианты репрезентации Субъекта: а) элиминация Субъекта из дискурса; б) устранение личностного начала Субъекта за счет определенных лингвистических приемов с целью солидаризации, идентификации Субъекта с группой, разделения ответственности, акцентирования институциональной роли; в) позиционирование уникальности, автономности Субъекта, представление его как обладателя свободной воли, который несет личную ответственность за высказываемые пропозиции в виде заполненной я-валентности.

Теоретическая значимость диссертации определяется ее вкладом в разработку общей теории дискурса. Результаты проведенного исследования позволяют расширить и угл