автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Литературная персона" Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Литературная персона" Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования"

Налравах рукописи

ГОНЧАРЕНКО Илья Георгиевич

«ЛИТЕРАТУРНАЯ ПЕРСОНА» ВЛАДИМИРА НАБОКОВА И СПОСОБЫ ЕЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО КОНСТРУИРОВАНИЯ

10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург - 2004

Работа выполнена в ГОУ В ПО «Уральский государственный педагогический университет»

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор

Барковская Нина Владимировна

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор

Абашев Владимир Васильевич

доктор филологических наук, профессор

Литовская Мария Аркадьевна

Ведущая организация:

Тверской университет

государственный

Защита состоится ноября 2004 года в /С? ч. на заседании

диссертационного совета Д.212.283.01. при ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет» по адресу: 620017, Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан « октября 2004 года.

Учёный секретарь диссертационного совета

Скрипова О. А.

44о%2-

В настоящий момент творчество В. Набокова изучается достаточно интенсивно. Подходы к произведениям писателя отличаются разнообразием. Наследие В. Набокова вызывает интерес как явление взаимодействия литератур (Н. Букс, М. Виролайнен, А. Долинин, Д.Б. Джонсон, Д. Грейсон, Е. Курганов, А. Люксембург, К. Проффер, Н Семенова, И. Смирнов, IX Тамми, Н. Телетова, М. Шраер и мн. др.), как пример последовательного развития традиций русской литературы Серебряного века (В. Александров, Д. Голынко-Вольфсон, А. Долинин, О. Сконечная, С. Сендерович и Е. Шварц), как факт преобразования модернизма в новую художественную формацию, которую называют по-разному: синтетическим этапом русского авангарда (М. Медарич), постмодернизмом (М. Липовецкий). На материале творчества писателя ставится и решается целый комплекс важных историко-литературных проблем, поэтому высокая степень изученности творчества В. Набокова закономерна.

Однако в области изучения наследия писателя продолжают существовать мало исследованные участки. Как правило, слабая изученность некоторых аспектов творчества В. Набокова связана с объективными трудностями: произведения писателя нередко вступают в конфликт с существующими в литературоведении моделями описания и анализа текста.

Одним из таких аспектов является проблема авторского «я», или «литературной личности» В. Набокова, при посредничестве которой фикциальные и нефикциальные тексты писателя связываются в единое «произведение». Трудность состоит в том, что вопрос о «литературной личности» тесно связан с проблемой соотношения автономного (т.е. рассматриваемого как не детерминированное никакими внешними факторами) и гетерономного в художественном творчестве.

Отечественное литературоведение, трактующее категорию «образ автора» вслед за В.В. Виноградовым и ММ Бахтиным, исходит из принципа абсолютной автономии литературы и основывается на следующих постулатах: 1) «образ автора» в художественном тексте не тождествен биографическому автору и независим от него; 2) «образ автора» уникален, присущ только конкретному произведению, поэтому в различных текстах, принадлежащих одному и тому же писателю (например, в беллетристике и публицистике), воплощаются различные «образы автора». Для данной литературоведческой традиции явления «литературной персоны» существовать не может.

В отечественном литературоведении существует и другая, долгое время остававшаяся забытой, традиция, в рамках которой было выдвинуто понятие «литературной личности». Она связана с именами Б.В. Томашевского, ЮН Тынянова, Б.М. Эйхенбаума. Явление

ГУ1,. 1>1кь,мОНАЛЬНЛ]1 БИБЛИОТЕКА

С. Петербург НйГ 09 ЭЩжТиЪ \

«литературной личности» трактовалось здесь как результат «экспансии литературы в быт» (Ю.Н. Тынянов). В работах названных авторов литературное явление отождествлялось или смешивалось с явлением социально-психологическим, т.е. в них не была определена собственно литературоведческая предметная область. С подобных позиций вести изучение «литературной личности» как факта литературы, а не социологии невозможно. Вероятно, поэтому в работах указанных авторов «литературная личность» только декларировалась как предмет изучения, но реально не изучалась Тем не менее существуют исследования, в которых на материале творчества В. Набокова и со ссылками на Ю.Н. Тынянова и Б.В Томашевского, анализируется «литературная личность», или «литературная персона», писателя (Н. Мельников, П. Тамми, Г. Шапиро). Несмотря на содержащийся ценный фактический материал, явление «литературной персоны» остается в них без теоретической отрефлектированности.

Между тем проблема автора - одна из наиболее обсуждаемых в современном литературоведении. Появляются работы, посвященные проблематике авторского права (М. Вудманси), анализу авторской идентичности (М. Абашева), стратегиям писательского поведения на литературном рынке (М. Берг) и т.п. Среди прочего ведется производство новых обозначений явления, близкого «литературной личности» («автоперсонаж», «персонажный автор» в работах И. Скоропановой, В. Мароши, Н. Дворцовой и др.), основывающееся прежде всего на постмодернистской литературе.

Таким образом, вопрос о «литературной личности» В. Набокова приобретает актуальность в нескольких отношениях: во-первых, он не получил еще более или менее последовательного решения применительно к творчеству писателя, хотя и привлекает внимание многих литературоведов; во-вторых, его обсуждение важно с точки зрения генезиса сходных явлений в новейшей литературе; в-третьих, он имеет эвристический потенциал, связанный с конкретизацией существующих в литературоведении «теорий» автора.

Сказанное предопределило цель, задачи, выбор объекта и предмета настоящей диссертации.

Цель работы заключается в описании способов художественного конструирования «литературной персоны» В. Набокова в фикциальных и нефикциальных текстах.

В задачи исследования входит:

1) проанализировать различные подходы к проблеме автора; охарактеризовать важные в плане генезиса «литературной персоны» явления из истории литературы;

2) указать параметры коммуникативной ситуации, в которой возникает явление «литературной персоны», охарактеризовать художественную онтологию «литературной персоны»;

3) дать определение явлению «литературной персоны», обосновать продуктивность понятия «литературная персона» применительно к творчеству писателя;

4) проанализировать стратегии воплощения «литературной персоны» В. Набокова в фикциальных и нефикциальных текстах; указать параметры «литературной персоны» В. Набокова;

5) охарактеризовать функции «литературной персоны» в фик-циальных и нефикциальных текстах.

Объектом исследования являются русскоязычные тексты В. Набокова (рассказы, романы, автобиография), наиболее показательные с точки зрения художественного воплощения «литературной персоны» автора.

Предмет исследования - коммуникативные стратегии воплощения «литературной персоны» автора в различных жанровых условиях.

Научная новизна работы связана с аспектом анализа «литературной персоны» В. Набокова. Явление «литературной персоны» рассматривается в коммуникативном аспекте, предполагающем изучение литературы как средства массовой коммуникации. Научная новизна работы состоит в определении сущности, параметров и функций «литературной персоны» В. Набокова с коммуникативной точки зрения.

В настоящий момент очевидно смещение фокуса внимания филологических дисциплин в сторону прагматики. В лингвистических исследованиях практикуется коммуникативно-прагматический подход, значительная часть литературоведческих исследований ведется в рамках нарративистики. Многие современные направления, с которыми связано литературоведение (постколониальнье, гендерные исследования), имеют явный антропологический характер: артефакт рассматривается здесь не только сам по себе, но и как объективация социальности субъекта. Практика анализа в рамках указанных подходов и направлений нередко сопровождается сведением эстетического к лингвистическому или социальному, побуждающим определить такую область анализа, которая не была бы только коммуникативной, не была бы только антропологической, но позволяла бы сохранить собственно артефакт, учитывая, однако, современные подходы.

В реферируемой работе попытка определить подобную область анализа была осуществлена с опорой на работы лидеров франкфуртской школы (Т. Адорно, В. Беньямин), составившие методологическую основу настоящего исследования. Кроме того, при трактовке коммуникативного аспекта литературы оказались значимыми

положения, сформулированные в работах В. Волошинова, Ж. Лакана, Я. Мукаржовского, П. Бурдье, И. Ильина, Ю. Левина, Ю. Тынянова, Ю. Лотмана.

Теоретическую базу исследования составили работы, посвященные феномену авторства, принадлежащие А. Аверинцеву, М. Бахтину, Н. Боннецкой, В. Виноградову, Б. Корману, В. Топорову, а также М. Фуко.

Конкретный текстовый анализ ориентирован на работы П. де Мана.

Практическая значимость работы заключается в возможности использовать результаты исследования в практике преподавания филологического анализа текста, специальных курсов по творчеству В. Набокова, специальных курсов по теории литературы.

Положения, выносимые на защиту-

1. В плане генезиса явление «литературной персоны» интерсубъективно; оно порождено особой коммуникативной ситуацией, важнейший параметр которой состоит в тематизации «присутствия» воображаемого и «отсутствия» реального адресата.

2. «Литературная персона» - прием замещения субъекта высказывания, основанный на тематизации отсутствия (автора, героя или читателя) Разновидностями приема замещения являются деформации грамматики традиционного нарратива (появление 1-го л. в контексте безличного повествования, актуализация прагматических рамок высказывания); изображения «автора» произведения в самом произведении; знаки, указывающие на «авторскую» волю (сквозные мотивы, удвоения кода, повторы элементов, даты).

3. Введение образа «литературной персоны» в произведение актуализирует границы между внешним и внутренним: эффекты, порождаемые «литературной персоной», возникают преимущественно в результате парадоксального совмещения в пределах одного и того же отрезка текста «внутренней» и «внешней» перспектив как в отношении героя, так и в отношении мира произведения.

4. Важнейшая функция «литературной персоны» состоит в релятивизации реальности художественного произведения, проявляющейся в технике представлений представления на всех уровнях текста.

5. Коммуникативная стратегия, результатом которой является моделирование «литературной персоны» автора в фикциальных и нефикциальных текстах, состоит в установке на отличие. Отличие производится от существующей в литературе конвенциональной системы репрезентаций, а в поздних текстах писателя, таких, как роман «Посмотри на арлекинов!»(1974), от системы репрезентаций самой «литературной личности» В. Набокова. Установка на отличие

реализуется в ходе трансгрессии заданных, инерционных систем представления.

Апробация работы. Результаты исследования докладывались на всероссийских и международных конференциях, проводившихся в Новосибирске, Твери, Екатеринбурге, Москве, и отражены в восьми публикациях. Диссертация обсуждалась на кафедре современной русской литературы УрГПУ.

Структура работы. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографического списка.

Содержание работы

Во Введении определяется объект и предмет исследования, обосновывается актуальность и новизна, формулируются цели и задачи работы.

В Главе 1 «Проблема автора в теории и истории литературы»

дается обзор важнейших для целей работы трактовок категории автора. Среди них характеризуются понятия «литературной личности», «авторской маски» и «литературной репутации» писателя в работах формалистов и близких формализму литературоведов, анализируется полемика В.В. Виноградова и М.М. Бахтина. Доказывается, что аналитические усилия В.В. Виноградова и М.М. Бахтина сосредоточены на различных аспектах произведения. Для В В. Виноградова произведение - единственная форма бытия автора, авторство является функцией текста. Для М.М. Бахтина произведение есть инобытие автора, всегда вненаходимого миру произведения и обладающего по отношению к нему абсолютным избытком видения и знания. Автор в трактовке В.В. Виноградова - говорящий субъект, в трактовке же М.М. Бахтина автор как субъект творческой активности «облекается в молчание», реализуя в то же время способность «непрямого говорения». В результате сопоставления взглядов ученых делается вывод о противоречивости категории автора. Апории категории автора: присутствие и отсутствие, говорение и молчание, избыток и недостаток знания - побуждают интерпретировать явление «образа автора» как троп, противоречия которого снимаются повествованием, постулирующем диалектическую «игру» создания и разрушения иллюзии реальности в произведении -«игру» «внутренней» и «внешней» точек зрения относительно мира произведения (Н.К. Боннецкая).

В главе обсуждается вопрос о «смерти автора», констатированной задолго до Р. Барта целым рядом исследователей. Вслед за И.П. Ильиным факт «смерти автора» рассматривается как результат возникновения новой (в сравнении с эпохой романтизма, провозгласившего принцип субъективности и назвавшего автора «гением») коммуникативной ситуации - превращения литературы и

искусства в средство массовой коммуникации.1 Признаками данной коммуникативной ситуации являются развитие технических средств тиражирования произведений, актуализация товарности искусства, возникновение фигуры потребителя - адресата произведения, «другого», которого отныне автору приходится принимать в расчет, и, как следствие, увеличение степени отчуждения, потеря произведением уникальной «ауры» (В. Беньямин). Важное последствие данной коммуникативной ситуации для авторской субъективности состоит в том, что автор утрачивает статус романтического «гения», произведение перестает восприниматься как выражение вдохновенной души художника, но становится тем, чем было всегда, - замещением, т.е. объективацией в знаке, авторской субъективности (Я. Мукаржовский).

Наряду с объективной социально-экономической стороной новая коммуникативная ситуация имеет субъективную сторону. Ее характеристика дана в ряде работ В.Н. Волошинова. Согласно В.Н. Волошинову, любое, в том числе и художественное, высказывание интерсубъективно: его инициирует не столько говорящий, сколько слушающий, причем «другой» задает пределы сказанного и несказанного даже тогда, когда он реально отсутствует. Иными словами, «другой» «присутствует» всегда. Следующий важный шаг в анализе коммуникативной ситуации сделал Ж. Лакан, разграничивший регистры «реального», «воображаемого» и «символического»: здесь и сейчас присутствующий «другой» не есть «Другой», разместившийся в области между «реальным» и «символическим». Адресуясь к воображаемому «другому», представляя «другого» присутствующим, субъект разыгрывает представление. Виртуальное присутствие «другого» открывает возможности для «игры», обмана ожиданий, того, что формалистами было названо «деавтоматизацией» восприятия, а Ю.М. Лотманом «эстетикой противопоставления».

Характеристика новой коммуникативной ситуации завершается выводом о том, что «литературная персона» и «смерть автора» представляют собой одно то же явление, обозначенное разными метафорами. Представление, или «игра», всегда разыгрывается для «другого». Оно содержит элемент отчуждения и потому может легко тематизироваться как условность. «Литературная персона» и есть прием тематизации автором себя как автора, т.е. своего отсутствия, порождаемый присутствием в тематическом поле автора воображаемого «другого». Важнейшим ресурсом, позволяющим осуществить такую

Под «новой коммуникативной ситуацией» понимаются не только изменившиеся параметры, касающиеся субъекта, адресата и т.п., но и способы анализа параметров, конструирующие новую предметную реальность, подлежащую изучению

тематизацию, является парадоксальность инстанции автора, «исчезающего» в тот момент, когда создается иллюзия правдоподобия, и «появляющегося» в момент ее разрушения.

В главе осуществляется попытка определить явления, важные с точки зрения исторического генезиса «литературной персоны». Поскольку «литературная персона» - сравнительно новое явление, возникающее в новой коммуникативной ситуации, в истории литературы отмечаются те факты, которые при проекции на них современной художественной практики приобретают особый, не свойственный им смысл - смысл истока. Ими являются тексты, которым присущи актуализация внутренней, т.е. входящей в семантику, прагматики (Ю.И. Левин) -тематизация письма, чтения, рассказывания, эффекты «двойного истолкования», а также тематизация биографии автора.

Среди них называются 1) фигура подставного автора в «Дон Кихоте» М. Сервантеса, условное повествовательное «я» просветительского романа, повествовательный перфоманс в романе Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»; 2) лирический герой романтиков; 3) произведения «фантастической литературы» (тексты Я. Потоцкого, Э. Гофмана, Э. По, П. Мериме, А. Пушкина, Н. Гоголя, А. Погорельского, В. Брюсова и мн. др.), с характерной для них «игрой», вызванной неразличением границ между реальным и воображаемым (Ц. Тодоров); 4) явление «субъектного неосинкретизма» (С.Н. Бройтман) в модернистских текстах.

Активизация интереса к первому из указанных явлений связана с изучением «метапрозы» (М.Н. Липовецкий). Контекст «метапрозы», в частности «формалистской прозы» (О. Ханзен-Леве), представляет собой единственный значимый с точки зрения генезиса «литературной персоны» контекст, ибо «метапроза» возникает в той же самой коммуникативной ситуации.

В финале главы на примере ряда произведений «метапрозы» анализируются способы представления «литературной персоны» автора, аналогичные технике репрезентаций «литературной персоны» В. Набокова. Отмечается, что ((литературная персона» всегда условна. Появление в тексте «литературной персоны» демонстрирует «сделанность» произведения, разрушает иллюзию правдоподобия. Однако демотивированное повествование в то же время обретает мотивировку, или рациональную интерпретацию, на другом уровне, которая, в свою очередь, открывает перспективу дальнейшей демотивации. В ходе тематизации автором себя как автора неизбежно остаются нетематизируемые области, наличие которых свидетельствует о возможности бесконечной трансгрессии систем репрезентаций и служит гарантией производства все новых и новых различий.

Глава 2 ««Литературная персона» в художественных текстах В. Набокова» посвящена моделям анализа «литературной персоны» в фикциальных текстах. Здесь приводится классификация способов обозначения авторского «присутствия», которые группируются в соответствии с критериями степени выраженности и уровня произведения.

1. «Литературная персона» автора может функционировать в мире произведения, существовать в том же пространстве и времени, в котором существуют герои. Примеры: романы «Король, дама, валет»(1928), «Пнин»(1957). «Литературная персона» в таких случаях не становится героем-повествователем. Она представляет собой замещение замещения, отсюда ее распространенные персонификации в образе «другого» -«представителя», имя которого нередко содержит анаграмму имени автора.

2. На повествовательном уровне возможно указание «литературной персоной» на саму себя (появление местоимений 1 л. ед.ч. в контексте безличного повествования). Примеры: романы «Приглашение на казнь»(1935), «Под знаком незаконнорожденных)» 1947), «Прозрачные вещи»(1972). Нередко «литературная персона» автора проявляется как на пространственно-временном, так и на повествовательном уровнях («Пнин»).

3. Менее заметно присутствие «литературной персоны» автора на уровне архитектоники и «подтекста». На творческую волю автора указывают многочисленные совпадения и повторы - «узоры». Примерами служат практически все произведения писателя.

4. Помимо «подтекста», демонстрация «сделанности» произведения проявляется на уровне «сверхтекста» в реминисценциях и аллюзиях. У Набокова есть излюбленные источники цитирования, среди которых важное место занимают его собственные тексты. В сравнении с русским, в американский период творчества доля автоцитат, всевозможных перифразов собственных сюжетов возрастает. В романе «Прозрачные вещи»(1972) варьируется сюжет рассказа «Возвращение Чорба»(1925). содержатся реминисценции «Защиты Лужина» (1930), «Приглашения на казнь» (С. Карлинский). Роман «Посмотри на арлекинов!» представляет собой пародию на творческую биографию писателя (Ю. Левин).

5. О «литературной персоне» В. Набокова может сигнализировать ряд стилистических особенностей текста: языковая «игра», ритмический сбой, синтагматическое напряжение, приемы компрессии и др.

Классификация завершается выводом о том, что эксплицитное изображение «литературной персоны» - одна из разновидностей приема тематизации автора. Даже на тех участках текста, где, как кажется, создается иллюзия «нормального», т.е. миметического, повествования,

обнаруживаются едва заметные преобразования, искажения, указывающие, что рассказываемый мир - иллюзия Ведя анализ образа «литературной персоны», необходимо обращать внимание не только на эксплицитные, явные свидетельства «присутствия» «литературной персоны» в тексте или в мире произведения, но и на менее заметные трансформации, которые создают как будто неясное «ощущение» авторского «присутствия».

Сказанное подтверждается анализом рассказов «Набор»(1935), «Королек»(1933), романов «Отчаяние»(1934), «Приглашение на казнь». На материале повествовательной техники рассказа «Набор» показывается, что «литературная персона» основана на тематизации автора как замещения. «Набор» открывается нейтральным безличным повествованием, в котором рассказ о герое включает элементы его несобственно-прямой речи (НПР). Затем выясняется, что повествование о герое — фикция: имя и опыт героя выдуманы личным повествователем, или «литературной персоной». В результате изменяется функция НПР: «гладкость» безличного повествования воспринимается как «избыточность», как «упражнение в стиле», упражнение в технике представления, состоящего в искусстве замещения героя, и одновременно как демонстративный обман читателя. Изменение функции НПР в процессе развертывания текста, или переинтерпретация элементов текста, позволяет сформулировать проблему избытка и недостатка знания, сложная «игра» которыми является условием обмана читательских ожидании: «литературная персона» как субъект повествования говорит меньше, чем знает, и больше, чем сказать намеревается. Данная проблема рассматривается на примере рассказа «Королек». В «Корольке» повествователь демонстративно отказывается от избытка знания относительно героя. Тем не менее в рассказе применяется техника НПР, предполагающая ' абсолютную осведомленность повествователя о герое. В ходе анализа выясняется, что НПР здесь не то, чем НПР обычно является: повествователь только делает вид, что субъектом мысли или восприятия выступает герой. Между тем, что действительно видит и чувствует персонаж, и тем, что об этом говорит повествователь, есть едва заметный зазор. Таким образом, неполнота замещения героя делает ощутимым, тематическим сам момент замещения. Неполнота точки зрения, недостаток знания соотносится с некой другой возможной полнотой, с неким другим возможным избытком, с инстанцией «литературной персоны», с ее всезнанием. Так «литературная персона», отсутствуя как фигура, «присутствует» как инстанция: «присутствие» «литературной персоны» автора делается ощутимым без ее откровенного вторжения в мир произведения.

Проблематика избытка и недостатка знания с особенной отчетливостью выступает в текстах с «ненадежным» повествователем («Отчаяние», «Лолита»(1955), «Бледный огонь»(1962)), построенных на несоответствии того, что утверждает герой-повествователь, тому, что происходит в реальности произведения. На материале романа «Отчаяние» в главе показывается, как «литературная персона» автора проявляется на уровне архитектоники.2 С самого начала повествования главный герой романа Герман, настоящий «дьяволический художник», знает, но умалчивает вплоть до X главы о том, что между ним и убитым им Феликсом нет никакого сходства. Он приводит множество аргументов в свою защиту, которые должны оправдать его преступление как произведение искусства. Одним из таких аргументов является обнаружение «узоров», т.е. таких фактов и событий, которые указывают на то, что убийство двойника предначертано ему судьбой. Важно, что «узоры» возникают постфактум, они являются результатом переинтерпретации реально происходившего в прошлом из настоящего. В результате все «узоры», или псевдоузоры, на которые ссылается Герман, оказываются лишь «навязыванием» значений задним числом, о чем свидетельствует ряд дискредитирующих героя эпизодов.

Обнаруживая мнимые «узоры», Герман не замечает «узоров» подлинных, которые связаны с сообщением «литературной персоны», симультанным сообщению героя. Помимо пространства-времени записей героя в романе выделяется еще и фабульное пространство-время, в котором осуществляется подготовка убийства и само преступление Германа. Оно охватывает 10 месяцев - с 9 мая 1930 г. (первая встреча Германа и Феликса) до 9 марта 1931 г. (убийство Феликса). Каждая из девяти первых глав описывает примерно месяц, причем композиционным центром каждой главы становится описание одного дня: I гл. - 9 мая 1930 г. (встреча Германа и Феликса); П гл. - июньский день; Щ гл. - посещение Орловиуса в июне; IV гл. - август, сентябрь, 1 октября; V гл. - композиционный центр истории, связанной с убийством: встреча Германа с Феликсом в Тарнице, 1 октября; VI гл. - Новый год и январское воскресенье; VII гл. - январь, февраль; VIII гл. - по-видимому, в последних числах февраля уезжает в Италию Ардалион, разговор с Лидой о брате 7 марта; DC гл. - убийство Феликса, 9 марта. В девяти главах описаны события, происходившие в течение десяти месяцев; I, V, DC гл. описывают по одному дню; очевидно также, что Герман пишет

2 Упорядоченности на архитектоническом уровне быта проанализированы и связаны с присутствием автора в: Davydov S. "Teksty-matreSki" Vkdkruia Nabokova. München, 1982. В реферируемой работе в соответствии с поставленными задачами наблюдения С. Давыдова подвергаются уточнению н конкретизации.

чуть более 1 главы в сутки. Кроме того, X и XI главы описывают настоящее время записей, длящееся до апреля (1-м апреля датирована последняя запись). Таким образом, 11 глав описывают 11 месяцев. Возникают прихотливые соответствия между цифровыми обозначениями глав и описываемыми событиями, соответствия, которые не видны повествователю, но заметны для читателя. Сообщение «литературной персоны» по поводу сообщения героя является дополнительным сообщением, оно эксплицируется только в случае симультанного восприятия текста (Ю.Н. Тынянов, М.Л. Гаспаров, Ю.И. Левин), в ходе которого тематический характер приобретают избытки знания «литературной персоны» автора относительно героя.

Литературоведами признано, что на протяжении романа герой подвергается дискредитации. Для современников (Г. Адамовича, Ж.-П. Сартра и др.) вопрос об авторской позиции не был столь очевиден. Герман мог рассматриваться как подлинный художник, но только не гениальный, а талантливый (В. Ходасевич). Несовпадение связано с тем, что во время выхода романа читателям не был предъявлен образец положительного героя-художника и эксплицированный образ «литературной персоны» В. Набокова, которые стали бы фоном для различия. В работе приводится ряд параллелей (текстуализация прошлого постфактум, «эпифании»), которые свидетельствуют о пародийном характере Германа не только в отношении фигуры художника-декадента, но и в отношении «литературной персоны» В. Набокова. Герман - «перевернутый» положительный герой, негативный двойник «литературной персоны» В. Набокова, как и более поздние Гумберт, Кинбот, В.В.

Различие между тем, что утверждает «ненадежный» повествователь, и тем, что происходит в реальности произведения, сравнительно легко поддается экспликации. Однако принцип «ненадежности» присущ и таким текстам, в которых нет «ненадежного» повествователя. Для подтверждения данного тезиса анализируется роман «Приглашение на казнь». Роман интересен тем, что в нем можно обнаружить установку на одновременное созидание и разрушение иллюзии правдоподобия, поэтому внимание сосредоточивается на проблеме мотивировок (каузальных отношений между элементами). В литературоведении существует влиятельная традиция, в соответствии с которой роман интерпретируется как антиутопия или гностическая аллегория. В главе предпринимается попытка выявить такие элементы, которые не являются частью антиутопического и гностического кодов.

Антиутопическое прочтение предполагает, что в романе описывается возможный мир будущего. На основе анализа интерпретации эгоцентриков показывается, как с самого начала романа повествователь

отказывается от безличного всезнания, от описания мира на невозможном языке с опорой на невозможные презумпции, результатом которого может стать невозмутимый фантасмагорический рассказ об объектах, изъятых из цепи представлений о возможном, и «закрепляется» за Цинциннатом, принадлежащим описываемому миру. Тем самым знания о мире (презумпции) приобретают мотивированность.

Детальный анализ убеждает, однако, что повествователь демонстративно замещает Цинцинната, т.е. происходит тематизация НПР или перспективы как замещения. В качестве примера приводится описание города, рисуемое в воображении Цинцинната (гл. IV), симметричная структура которого делает ощутимым отличие позиции повествователя от позиции Цинцинната: повествователь рассказывает немного не о том, о чем вспоминает Цинциннат. В некоторых случаях отмечается демонстративное самоограничение повествователя, особенно заметное, когда говорится о звуках, источник которых не виден и смысл которых не понятен. Пример: «токающий» стук, производимый м-сье Пьером, кажущийся Цинциннату «приглашением».

Как правило, об избытке видения повествователя свидетельствуют антиципации. Так, когда Цинциннат смотрит в глазок камеры м-сье Пьера, говорится: «Цинциннат кивнул, хотя еще не видел главного; передвинул глаз левее и тогда увидел по-настоящему». Здесь не вполне «нормальное» предвосхищение, неизбежное для нарратива; предвосхищению предшествует перечисление предметов, которые Цинциннат видит в камере: «Сперва он увидел только пузыри солнца, полоски, - а затем: койку, такую же, как у него в камере, около нее сложены были два добротных чемодана с горящими кнопками и большой продолговатый футляр, вроде как для тромбона...». Перечень заканчивается футляром, т.к. в футляре лежит топор. Предположение вроде как для тромбона, которое интерпретируется в перспективе Цинцинната, представляет собой сознательное самоограничение повествователя именно потому, что затем последует предвосхищение, т.е. будет эксплицирован избыток знания. Повествователь делает вид, что не подозревает о назначении футляра, более того, проявляя повествовательную непоследовательность, он дает почувствовать свое притворство читателю. Тематический характер избытков и недостатков знания анализируется также на примере эпизодов, в которых происходит своеобразное «отключение» Цинцинната как наблюдателя и «исключение» как наблюдаемого.

Серия проанализированных в главе примеров свидетельствует о том, что отказы повествователя от избытка знания являются основой обмана ожиданий читателя. В результате «закрепление» повествователя за Цинциннатом становится не столько приемом, позволяющим вести

рассказ о невозможных объектах как о реальных или возможных, сколько способом «игры» «литературной персоны» с читателем, способом, который оказывается избыточным, «лишним» для антиутопического прочтения. Антиугопическую трактовку опровергает и то, что утопический проект, «против» которого направлен роман, а именно - проект Н.Г. Чернышевского (Н. Букс), к моменту написания романа не мог быть актуальным.

Другой важный подтекст романа - учение гностиков (С. Давыдов, В. Александров). Согласно гностическому прочтению, «автор» в романе воплощает собой божество, герой же является субъектом гностического опыта - в минуты «эпифаний» он оказывается способным постичь пребывающего в потустороннем мире бога, автор-бог, в свою очередь, указывает герою (и читателю) на свое присутствие при помощи различного рода «знаков».

В результате анализа доказывается, что большинство обращений повествователя к Цинциннату могут интерпретироваться как элементы НПР героя, а описания «раздвоений» Цинцинната на посюстороннего и потустороннего могут объясняться психологически, т.е. иметь метафорический статус. Приводится ряд фрагментов, значимых с точки зрения гностического прочтения, которые свидетельствуют о невозможности буквальной интерпретации каждого случая «раздвоения» Цинцинната. Так, высказывание Цинцинната: «Душа зарылась в подушку» будет в любом случае фигуральным. Кроме того, при анализе понятия «гносеологическая гнусность» выясняется, что оно лишено смысла, т.к. не может последовательно интерпретироваться ни как метафора, ни как реальное качество Цинцинната, состоящее в «непрозрачности». Будучи мотивированным фонетически (аттракцией элементов гное и гнус) словосочетание имеет сходство с глоссолалией.

В описаниях мира романа нередко невозможно разграничить фигуральный и референтный план (по Ц. Тодорову или П. де Ману). В них отсутствуют показатели границ между реальным и воображаемым. Мир романа не может получить последовательной интерпретации ни в рамках «гностического», ни в рамках «антиутопического» прочтения. Роман скорее представляет собой «игру» в антиутопию и гностическую аллегорию, чистую «игру» воображения, воображающего невозможное и рефлектирующего воображение. Субъектом «игры» является «литературная персона», сообщающая повествованию условно-ироническую, а не безусловно-сакральную тональность.

Интертекстуальный фон романа хорошо изучен и интерпретирован как преодоление гнета традиций (А. А. Долинин). Список интертекстуальных отсылок можно было бы дополнить произведениями самого Набокова (например, Марфинька пародийно соотносится с

Машенькой). Важным, однако, является то, что в романе осуществляется не только преодоление некоторого набора традиций, но и в определенной степени преодоление системы условностей, присущей литературе как таковой. Отказы от избытка знания позволяют тематизировать НПР как прием. Их функция в том, чтобы разрушить иллюзию правдоподобия. В то же время разрушение иллюзии правдоподобия сопровождается усилением иллюзии. НПР как замещение, отсутствие показателей границ между НПР героя и речью повествователя превращают произведение в «делаемый» на глазах у читателя текст - сообщают ему элемент перфоманса Сказанное распространяется и на другие синтаксические особенности романа. Разнообразные приемы компрессии: эллиптичные предложения, номинативы, вставки, эквивалентные драматическим ремаркам, а также фигуры умолчания, - с одной стороны, являются удвоениями кода (Ю.М. Лотман), показывающими, что рассказываемое вдвойне условно С другой стороны, благодаря ним достигается особая экономия плана выражения, так что текст начинает напоминать набросок, быструю запись воображения, воображающего невозможное. Демотивация изображения сопровождается выработкой новой, отличающейся от других систем, системы изобразительности, ориентированной на создание эффекта присутствия. Трансгрессия литературы как системы условностей в творчестве В. Набокова ведется в различных направлениях. Она может осуществляться в форме «игры» точками зрения («Соглядатай»(1930)), в форме разрушения условности, связанной с изображением пространства в литературе (начало романа «Пнин»). Но самыми распространенными являются эффекты, основанные на обыгрывании условности рассказа об опыте «другого» -героя.

В Главе 3 «Другой "другой" Набоков» анализируются способы конструирования «литературной персоны» писателя в нефикциальных текстах. Существует позиция, в соответствии с которой «литературная персона» рассматривается как спровоцированное скандальной славой «Лолиты» явление, относящееся к позднему периоду творчества. Понятие «литературной персоны», таким образом, отождествляется с понятием «имиджа». В главе показывается сходство коммуникативных практик В. Набокова в фикциальных и в нефикциальных текстах и тем самым проводится различение понятий «имиджа» и «литературной персоны». Сходство различных коммуникативных практик является важным аргументом в пользу тезиса о коммуникативной природе разнообразных «остранений» в фикциальных текстах, связанных с фигурой «литературной персоны».

В главе показывается, что в нефикциальных текстах «литературная персона» В. Набокова конструируется через различие/ Прежде всего различие проводится в форме отталкивания от стереотипа ангажированного писателя, но не только в ней. Различие становится тотальностью, о чем свидетельствуют многочисленные негативные (апофатические) утверждения В. Набокова и списки антипатий: «Я не принадлежу ни к какому клубу или группе. Я не рыбачу, не стряпаю, не танцую, не ставлю своего знака на книгах, не подписываю коллективные декларации, не ем устриц, не напиваюсь, не хожу в церковь, не хожу к психоаналитикам, а также не участвую в демонстрациях». В целом различие конституирует образ гениального писателя, немного чудаковатого, сноба, эстета, аристократа, космополита, ненавидящего пошлость, психоанализ и тоталитаризм, который в искусстве ценит только талант. Признаки «литературной персоны» могут совпадать с прецедентами и утрачивать различающую силу. Тогда различия умножаются: в отличие от П. Верлена синестезия В. Набокова дифференцируется в зависимости от алфавита, в отличие от О. Уайльда В. Набоков не является сторонником идеи «искусство для искусства», в отличие от Дж. Конрада В. Набоков, прежде чем перейти на английский язык, написал множество рассказов, романов, стихов на русском и т.д.

Отличительной особенностью интервью В. Набокова является их письменная форма, которая, однако, не исключает многочисленных повторов. Повторения становятся условием дифференциации, отличия «литературной персоны» В. Набокова от самой себя. В интервью писатель довольно часто утверждает, что не столько играет роль, сколько делает вид, что играет роль: «Как бы вы описали себя? Высокий, красивый, всегда молодой, очень ловкий, с изумрудными глазами сказочного сокола». Выходы из роли обычно осуществляются в концовке интервью. Трансгрессия роли происходит в результате проблематизации истинности высказывания, а также благодаря двусмысленностям и мистификациям. Интервью насыщены явными противоречиями. Поскольку письменная форма позволяет сгладить противоречия, наличие противоречий воспринимается как сознательный прием, как демонстрация непоследовательности. Демонстративно противоречива и «философия» В. Набокова: высказывания, побуждающие говорить о значимости темы «потусторонности» для «философии» В. Набокова,

Применительно к творчеству писателя качеством очевидности обладает тезис Пьера Бурдье: «Существовать в поле, в поле литературы, в художественном поле - значит различаться. Можно сказать, что интеллектуал, как любой феномен, существует через различие с другими интеллектуалами» (Бурдье П. О телевидении и журналистике. М., 2002. С. 127).

содержат то, что Ю. Хабермасом названо «перформативным противоречием».

Как правило, интервью сопровождают выход того или иного романа. В результате сборник интервью превращается в сюжетное повествование, где героем является «литературная персона» писателя, а событиями становятся публикации романов. Приемы выхода из роли превращают «литературную персону» В. Набокова в «незавершенного», развивающегося персонажа. Интервью приобретают характер представления с продолжением.

Кроме интервью наиболее яркое воплощение «литературная персона» В. Набокова получила в автобиографии. В ходе наблюдений над автобиографией называются элементы (главным образом эгоцентрические), сообщающие повествованию характер перфоманса: указания на место и время писания текста; указания на действия, ощущения, переживания повествователя, осуществляющиеся и испытываемые реально или виртуально (для их выражения, как правило, используются когнитивные метафоры); элементы, создающие эффект спонтанности изложения (включение вводных слов, вставных конструкций, обращений к читателям, инвектив); различного рода автометаописания. Эгоцентрические элементы здесь имеют речевой режим интерпретации (Е.В. Падучева): объекты, к которым осуществляется референция, присутствуют не в мире прошлого, но в актуальном мире настоящего, в мире повествователя, причем они имеют особый статус, а именно - они являются не реальными, а воображаемыми, или фантазматическими. Благодаря указанным элементам создается эффект «вторжения» повествователя в описываемый мир или «вторжения» мира прошлого в мир актуальный. Отмечается родство перечисленных приемов с приемами разрушения иллюзии в фикциальных текстах, также порождающими эффект присутствия.

Непосредственность, спонтанность изложения является иллюзией. Известно, что в архитектоническом отношении автобиография отличается особой рационалистичностью построения. В прошлом обнаруживаются совпадения и соответствия - «узоры». Развитие тематических линий прослеживается даже в трагических событиях. Так, гибель отца оказывается вписанной в персональный «узор» его судьбы. Тематические линии автобиографии личностно ориентированы (А.А. Долинин): они соотносятся либо с личностью самого повествователя, либо с личностью людей, каким-то образом с ним связанных, поэтому в автобиографии почти не остается места для безличной социально-политической истории. Русско-японская война, например, упоминается

только для того, чтобы «правильно расставить во времени некоторые... воспоминания» автора.

В то же время в автобиографии обнаруживаются не вписывающиеся в систему тематических «узоров» нарративные объективности, избежать разговора о которых невозможно. Одной из таких объективностей является революция. Выделяется три способа рассказа о революции: 1) Демонстративный отказ от рассказа, «изгнание» темы. В английской версии автобиографии «изгнание» неугодных повествователю тем с наибольшей очевидностью обнаруживается в именном указателе, где есть имена реальных лиц (Айхенвальд, Айвазовский, Гиппиус и др.), указания на важнейшие темы (Беседка, Дубовая Аллея, Бабочки), но нет имен: Фрейд, Маркс, Гитлер, Ленин, Сталин, Психоанализ, Революция, Нацизм, Большевики; 2)повествование, содержащее театральный метафорический код, призванный развенчать тему революции, дать ей фарсовое разрешение. Пример: «Второй год тянулась война Двумя годами позже пресловутой перемене в государственном строе предстоялоу брать знакомую, кроткуюусадебную обстановку, - и уже погромыхивал закулисный гром в стихах Александра Блока»; 3)эвфемистический рассказ или переписывание темы революции на «языке» личных «узоров». Примеры: указания на «репетиции ностальгии», которые Набоков пережил еще в детстве во время заграничных путешествий; рассказ о расставании с Тамарой, которое связывается с предчувствием исторических катастроф, в результате чего тема революции как бы перекрывается темой расставания с Тамарой, историческая катастрофа замещается личной, а тема политической эмиграции обращается темой метафизического изгнания.

Подобного рода отказы и замещения свидетельствуют о тотальности идеи соответствий, но вместе с тем они дают почувствовать историю как фон. Идея соответствий противопоставляется тому, что можно обозначить как «детерминистский дискурс», стремящийся объяснить все, в том числе личность и историю, в терминах экономической и социальной каузальности. Но благодаря тому, что история не отрицается, а замещается, сохраняясь в качестве фона, идея соответствий не утрачивает фигуральный статус: обнаружение «узоров» - одновременно и риторический и мнемонический прием, и действие. Техника замещения социально-политической истории позволяет избежать как солипсизма, так и религиозной эсхатологии, которые в одинаковой степени чужды Набокову как писателю. Закономерно поэтому, что фигурой автометаописания становится аллегория памяти - Мнемозина, которая олицетворяет собой, замещая и отождествляя, и судьбу (снимая или создавая иллюзию снятия противоречий между личной и социальной

историей), и память, и метод, и самого субъекта биографического дискурса.

В нефикциалъных текстах Набокова актуализирована романтическая концепция Гения, которой противоречит очень многое в «литературном поведении» писателя. Как и Мнемозина, Гений - это аллегорическая фигура. Она служит призрачной альтернативой представлению о литературе как области производства и потребления культурных ценностей. Романтическая доктрина используется в качестве иллюзионистской записи положения автора в литературе: писатель замещается Гением, занимающим позицию вне литературной борьбы, вне конкуренции, а читатель-потребитель «настоящим, отборным читателем». Апелляция к романтизму наилучшим образом обнаруживает связь «литературной персоны» В. Набокова с новой коммуникативной ситуацией.

Вместе с тем очевидность данной связи, обращенная на русскоязычное творчество писателя, подтверждает тезис о коммуникативной обусловленности приемов демотивации повествованя в фикциальных текстах и свидетельствует о том, что «литературная персона» представляет собой элемент художественной системы В. Набокова, который был присущ ей всегда и лишь активизировался в американский период творчества, ибо стратегии представления «литературной персоны» в фикциальных и нефикциальных текстах сходны. Прежде всего их сближает тематика присутствия/отсутствия, которой спровоцированы установка на отличие, реализующаяся в трансгрессии заданных систем представления, с одной стороны, и всевозможные эффекты присутствия, реализующиеся в повествовательном перфомансе, с другой. В самом общем виде существо коммуникативной стратегии В. Набокова, со всей ясностью демонстрирующее след отчуждения в художественной коммуникации, состоит в том, чтобы сказать меньше, чем следовало бы сказать, и одновременно придать скрываемому в дискурсе тематический характер за счет того, что сказанное превращается в нечто большее, чем кажется сначала. Для такой стратегии наиболее адекватной оказывается форма повествования от 1 л. ед.ч., в которой выдержаны самые известные романы В. Набокова.

В Заключении суммируются выводы, намечаются перспективы дальнейших исследований.

В работе проводилось последовательное отвлечение от ряда важных для анализа «литературной персоны» В. Набокова моментов. Не учитывалось различие читательских аудиторий, на которые ориентированы конкретные тексты. Так, читатели «Приглашения на казнь» и те, кому адресованы автобиография или сборник интервью

«Твеолые суждения»(1973) различаются в языковом, социальном, политическом отношениях, соответственно чему изменяются и приемы. Кооме того, не принималась в расчет эволюция приемов в зависимости от изменений профессионального статуса писателя, от величины символического и экономического капитала, которым обладал автор. Наконец, не учитывалось различие целевых установок конкретных произведений. В автобиографии, например, несмотря на содержащийся в ней элемент фикциальности, приемы, порождающие эффект присутствия воспринимаются не так. как в полностью фикциальных текстах: они менее заметны, хотя и возникают с большей интенсивностью. Детальное исследование корреляции между указанными факторами и изменениями коммуникативной практики В. Набокова является перспективой для дальнейшей работы.

Исследование ограничено узким кругом текстов, избранных для анализа. В нем не привлекались материалы, связанные с прагматикой коммуникативной практики В. Набокова: выступления на телевидении, фотографии, дизайн прижизненных изданий книг, оформление журнальных текстов интервью и т.п., требующие самого пристального рассмотрения, в частности, с точки зрения реализации в них коммуникативнои стратегии В. Наоокова.

В детальном изучении нуждается контекст «метапрозы» и постмодернистской литературы, в котором явление «литературной персоны» оказывается широко распространенным. В качестве образца «литературной персоны» здесь могут быть названы фигуры Абрама Терца и Венички Ерофеева. Важно, что в текстах, где тематическим элементом становится фигура автора, всегда есть место «другому».

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Трезвый автор и пьяный герой в русских текстах В. Набокова // Мотив вина в литературе: Материалы научной конференции. 27-31 октября 2001 г. -Тверь, 2001. С. 123-124.

2. «Я был душой дурного общества»: Опыт лингвокоммуникатив-ного анализа // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. - Вып. V. -М. - 2001. С. 244-255 (в соавторстве с Евтюгиной А. А.)

3. Семантика ритма (Опыт сопоставительного анализа «Бабочки» А. Фета и «Бабочки» В. Набокова) // Филологический класс. - 2002. - №7. С.54-57.

4. Рассказ В. Набокова «Королек» (1933) в школьном изучении // Проблемы литературного образования- Материалы \Ш всероссийской научно-практической конференции «Филологический класс: наука - вуз - школа». 4.1. -Екатеринбург, 2002. С. 282-286.

5. Метафора как «методический прием» В. Набокова-преподавателя // Проблемы литературного образования: Материалы IX Всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука - вуз - школа». 4.1. Проблемы литературного образования. -Екатеринбург, 2003. С. 47-51.

6. Поэтика сна у Владимира Набокова // Анализ литературного произведения в системе филологического образования: профильные классы; колледжи: Материалы X Всероссийской научно-практической конференции «Проблемы анализа литературного произведения в системе филологического образования: наука - вуз - школа». 24 -25 марта 2004 г. - Екатеринбург, 2004. С. 112-117.

7. Трансформация мотива двойничества в романе В. Набокова «Отчаяние» // Дергачевские чтения-2002: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Материалы международной научной конференции. - Екатеринбург, 2004. С. 236238.

8. «Литературная персона» Владимира Набокова // Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении. Т. 2: Литературоведение. Материалы Третьих Филологических Чтений. 28-29 ноября 2002 г. -Новосибирск, 2004. С. 169-174.

Подписано в печать 2004. Формат 60x84 1/16.

Бумага для множительных аппаратов. Тираж 100 экз. Заказ 10/5 усл. печ. л. 1,0. Отпечатано на ризографе в отделе множительной техники Уральского государственного педагогического университета. 620017 Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26.

'8 375

РНБ Русский фонд

2005-4 14082

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Гончаренко, Илья Георгиевич

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Проблема автора в теории и истории литературы.

§ 1. Теории автора и проблема «литературной персоны».

1.1. «Литературная личность» автора в трудах формалистов.

1.2. Полемика В.В. Виноградова и М.М. Бахтина.

1.2.1. Автор, сказ и диалог в трактовке В.В. Виноградова и

М.М. Бахтина.

1.2.2. Коммуникативная ситуация в трактовке В.Н. Волошинова М.М. Бахтина.

1.3. Вопрос о «смерти автора».

§ 2. История авторства в аспекте генезиса «литературной персоны»

ГЛАВА II. «Литературная персона» в фикциальных текстах

В. Набокова.

§ 1. Модели анализа «литературной персоны».

1.1. Способы художественного воплощения «литературной персоны» В. Набокова.

1.2. Условность «литературной персоны» («Набор», «Королек»)

§ 2. «Литературная персона» в повествовании от лица герояповествователя («Отчаяние»).

§ 3. «Литературная персона» в романе «Приглашение на казнь».

3.1. Критика и литературоведение о романе.,.

3.2. Проблема сюжетных и повествовательных мотивировок в романе.

3.3. «Невозможный» мир романа.

3.4. Коммуникативный статус вставных конструкций.

3.5. «Литературная персона» и трансгрессия повествовательного языка.

ГЛАВА 3. Другой «другой» Набоков.

§ 1. Автобиография и интервью в оценке критиков.

§ 2. Моделирование «литературной персоны» автора в интервью и автобиографии.

2.1. Особенности жанра интервью в творчестве В. Набокова.

2.2. Самопрезентация как отличие.

2.3. Противоречивость образа «литературной персоны» В.

Набокова.

§ 3. Прошлое как сеть соответствий.

3.1. Повествовательный перфоманс в автобиографии.

3.2. Нарративные объективности.

§ 4. Аллегория памяти.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Гончаренко, Илья Георгиевич

В настоящий момент творчество В. Набокова изучается достаточно интенсивно. Подходы к произведениям писателя отличаются разнообразием. Р Наследие В. Набокова вызывает интерес как явление взаимодействия литератур

Букс 1998; Виролайнен 2001; Долинин 1989, 2000; Курганов 2001; Проффер 2000; Семенова 2001; Смирнов 1999; 2001; Шадурский 1999; Шраер 2000 и мн. др.], как пример последовательного развития традиций русской литературы Серебряного века [Александров 1999; Голынко-Вольфсон 2001; Долинин 1991; Липовецкий 1997а; Сконечная 1996, 1997, 2001; Сендерович, Шварц 1997а, 19976], как факт преобразования модернизма в новую художественную формацию, которую называют по-разному: синтетическим этапом русского авангарда [Медарич 1997], постмодернизмом [Липовецкий 19976]. На материале творчества писателя ставится и решается целый комплекс важных историко-литературных проблем, поэтому высокая степень изученности творчества В. Набокова закономерна.

Однако в области изучения наследия писателя продолжают существовать мало исследованные участки. Как правило, слабая изученность некоторых аспектов творчества В. Набокова связана с объективными трудностями: произведения писателя нередко вступают в конфликт с существующими в литературоведении моделями описания и анализа текста. Одним из таких аспектов является проблема авторского «я», или «литературной личности» В. Набокова.

Проблема автора — одна из наиболее обсуждаемых в современном литературоведении, о чем свидетельствует появление работ междисциплинарного характера, посвященных проблематике авторского права ^ [Вудманси 2001], анализу авторской идентичности [Абашева 2001], стратегиям писательского поведения на литературном рынке [Берг 2000] и т.п. Однако несмотря на давнюю, почти столетнюю, историю существования, проблема автора не только не нашла еще своего решения, но и, пожалуй, только обострилась с течением времени. «Самый спорный вопрос литературоведения — это вопрос о месте автора», - констатирует Антуан Компаньон [Компаньон 2001: 56]. Это и понятно: проблема автора — частный случай проблемы субъекта, которую на протяжении последних нескольких десятилетий активно обсуждают гуманитарии. Проблематичность - модус существования субъекта в современных гуманитарных построениях.

Образы субъекта, рисуемые различными доктринами, настолько разнообразны и многочисленны, что трудно их было бы свести к некоторому типологическому единству, некоторой вразумительной классификации, построение которой, к тому же, само по себе требует определенной и внятно артикулированной позиции, определенного предварительного решения проблемы.

Добавим к этому очевидную ситуацию кризиса в литературоведении, существование которого, подобно субъекту, давно уже стало привычно проблематичным, и станет ясно, что либо проблемы автора касаться не следует вообще, либо, решив все же принять участие в ее обсуждении, следует двигаться по пути эклектики. Так делает, например, в процитированной работе Антуан Компаньон. В самом деле, эклектики не избежать: даже если пытаться создавать видимость методологической однородности, во внимание неизбежно придется принимать и как можно дольше удерживать другие, альтернативные варианты решения и подходы.

Однако нередко оказывается, что путь эклектики не способен привести к последовательным ответам на цепь связанных вопросов. Это особенно ощутимо, когда в целях создания более или менее убедительной эклектичной смеси берутся взаимоисключающие ингредиенты.

Понимая сложность проблемы автора, осознавая рискованность эклектики как пути ее разработки, мы все же решились принять участие в ее обсуждении, ибо из сложности проблематики можно извлечь немалую выгоду: острота дискуссий и отсутствие единства сами по себе уже могут обеспечить работу качествами актуальности и новизны. Тем более что объектом для освещения этой проблематики избрано творчество Владимира Набокова.

Авторство как категория, которой оперирует литературоведение, антиномична. В зависимости от точки зрения в ее рамках в противоречие могут вступать различные полярности, такие, как индивидуальное и коллективное, этическое и эстетическое, земное и небесное, личное (субъективное) и внеличное (интерсубъективное), жизненно-конкретное (в частности биографическое) и художественно-обобщенное. Противоречивость усугубляется тем, что в художественной практике XX века эти полярности как будто намеренно перемешаны.

Как раз такое смешение и демонстрирует творчество Набокова. Художественным произведениям писатель нередко придавал автобиографическое или псевдоавтобиографическое звучание, а мемуары подвергал очевидной фикционализации. В современной критической литературе эти и связанные с ними явления уже стали предметом I основательных штудий, так что их анализ может представляться даже общим местом. Так, «присутствие» автора в романах Набокова кажется чем-то очевидным, если не банальным. Одним из первых об авторском «присутствии» заговорил Альфред Аппель. В рецензии «Кукольный театр Набокова» (1967) на книгу воспоминаний «Память, говори» (1967) он писал: «Набоков, воплощенный Протей, всегда присутствует в своих произведениях с маской на лице: как импресарио, сценарист, режиссер, сторож, диктатор и даже как актер эпизодической роли (Седьмой охотник в пьесе Куильти, вставленной в «Лолиту», Молодой поэт, который утверждает, что все в этой пьесе придумано им самим)» [цит. по: Классик 2001: 435-436]. По сути, критик развернул придуманную Набоковым метафору автора - «антропоморфного божества», распоряжающегося всем в мире произведения. Позже об авторском «присутствии» в романах Набокова, обнаружение которого требует от читателя знания некоторых моментов биографии, писали Г. Левинтон [Левинтон 1997], Ю. Левин [Левин 1998в], Б. Носик [Носик 1995] и многие другие.

Как итог и теоретическое осмысление накопленного фактического материала следует воспринимать работу П. Тамми «Поэтика даты у Набокова», в которой на материале функционирования дат в текстах Набокова и со ссылкой на Б.В. Томашевского, разделившего авторов на «писателей с биографией» и «писателей без биографии», было введено понятие «литературной персоны» (или «литературной личности») Набокова. П. Тамми пишет: «Поскольку Набоков (опять вместе с Пушкиным) несомненно относится к классу писателей с биографией (здесь и далее курсив автора - И.Г.), различные факты биографии могут приобретать в его произведениях текстуальный статус. Мнения, литературные пристрастия, лингвистические выверты, а также личные имена, даты и другие документальные реалии могут использоваться для моделирования персоны автора. И, как любой другой элемент текста, эта авторская персона может открыто фигурировать в литературном произведении, становиться его подтекстом или объектом пародии» [Тамми 1999: 24]. В заключении работы литературовед останавливается на проблеме «границ интерпретации» и решает ее довольно просто: «Набоковская поэтическая стратегия основывается на полигенетичности текста — использовании возможности все новых интерпретаций, брезжащих за фасадом уже найденных. Зачем же их ограничивать?» [Там же: 26]. На наш взгляд, этот вывод не совсем убедителен. Интерпретация, как известно, зависит не только от самого текста, но и в большей степени от контекста, в котором существует интерпретатор. Как бы ни изощрялся литературовед, выйти за пределы собственного контекста он не может. Вопрос, таким образом, состоит не в ограничении произвольности интерпретаций, но в том, что они никогда не могут быть радикально произвольными: прочесть функционирование дат у Набокова со словарем китайского календаря можно, но никто, даже Пекка Тамми, этого не делает. Но раз есть неартикулированные «границы интерпретации», быть может, интуитивные, то почему бы все-таки не придать им артикулированный вид и переместить их тем самым из области «мнения» в область более или менее отрефлектированного «знания».

Впрочем, мы не предполагаем обсуждать здесь вопрос о «границах интерпретации», нам важно подчеркнуть только, что применительно к анализу авторского «присутствия» в романах Набокова нередко можно наблюдать отсутствие у критиков хотя бы какой-то доли аналитической рефлексии.1 Так, В.В. Мароши, обозначая приблизительно то же явление, что и «литературная

• персона», словом «автоперсонаж»,2 предлагает считать все производные лексемы «бок» в романах Набокова знаками авторского «присутствия» (как и лексемы «толстый» у Льва Толстого). При этом В.В. Мароши приходит к парадоксальному выводу: «Подобные авторские автореференции ориентируют читателя на индексирующую зеркальность всех жестов и поз персонажа как жестов воображаемого авторского тела, вписывающихся в тщательно выстроенную квазиреальность» [Мароши 2000: 290].

Нередко в работах об авторском «присутствии» у Набокова соседствуют интересные и убедительные наблюдения с неправдоподобными. Это касается в первую очередь анаграмм, а также близкого к ним явления «хроместезии», при котором авторское «присутствие» обозначается указанием на оттенки цветов, связанные с инициалами или полным именем Набокова через посредничество синестезических ассоциаций писателя, зафиксированных в автобиографии [Шапиро 1999: 34].

В целом, в работах, посвященных проблеме автора у Набокова, наблюдается слишком буквальное понимание «присутствия» автора,

1 Этот факт подтверждает суждения философов о модусе гуманитарного познания: «Гуманитарные построения, по сравнению с философскими и научными, опираются на наименее отрефлектированные метафизические допущения, представляющие собой конгломерат философских, мифологических, идеологических, обыденных представлений. Из-за слабой отрефлектированности и кажущейся «естественности» такие допущения вызывают у познающего ощущение истинности, подобно идеологическим, религиозным и прочим представлениям, обусловленным действием психологического механизма, называемого психоаналитиками рационализацией» [Орлова 2001:45].

Ср. также обозначение «автор-персонаж» в: Скоропанова 2001: 44. В некоторых работах для номинации того же явления встречается словосочетание «персонажный автор» [Дворцова 2002: 81]. фигуративность выражения «антропоморфное божество», как правило, не принимается в расчет. Поэтому, несмотря на попытки теоретического обоснования явления авторского «присутствия», большая часть работ носит чисто фактический характер.

Принципиально иной подход к проблеме «литературной персоны» или «литературной личности» Набокова реализуется в работах Н. Мельникова и Г. Рыльковой. Н. Мельников анализирует «литературную репутацию» Набокова в аспекте рецепции его творчества критиками, русскими и американскими [Мельников 1998, 2001]. С другой стороны, им рассмотрены аспекты «литературного имиджа» Набокова, который писатель сознательно создавал в сознании читательской аудитории в американский период творчества [Мельников 2002, 2003]. Аспекты писательского «имиджа» Набокова исследуются также в работе Г. Рыльковой [Рылькова 2001]. Но указанные работы являются только первыми подступами к проблемам «литературной репутации», «литературного имиджа» и «литературной персоны» Набокова. Важно подчеркнуть, что для анализа подобного рода проблематики требуется особый подход, учитывающий социально-психологические, социологические, экономические аспекты проблемы. Между тем в отечественном литературоведении сложившихся традиций такого подхода не существует. Наверное, поэтому многие выводы указанных авторов кажутся шаткими. Так, Н. Мельников, например, считает, что «литературная персона» Набокова (т.е. образ, который он создавал в сознании аудитории) часто предопределяла художественную практику писателя [Мельников 2002: 37]. Вопрос о предопределении - очень сложный вопрос. Еще Б.М. Эйхенбаум в связи с проблематикой «литературного быта» писал: «Литература, как и другой специфический ряд явлений, не порождается фактами других рядов и потому не сводима на них. Отношения между фактами литературного ряда и фактами, лежащими вне его, не могут быть просто причинными, а могут быть только отношениями соответствия, взаимодействия, зависимости или обусловленности» [Эйхенбаум 2000: 345].

По-видимому, для того чтобы профессионально осветить проблематику «литературного поведения» Набокова, требуется не только привлечение нового — «нелитературного» - материала (дизайн книг, фотографии, выступления на телевидении), но и разработка особой методики его анализа. Ориентация же на работы Б.В. Томашевского, Ю.Н. Тынянова, Г.О. Винокура, И.Н. Розанова, которую можно наблюдать в существующих исследованиях, кажется не совсем соответствующей современности. Как считает Борис Дубин, - и мы присоединяемся к его мнению, - проблема соотношения биографии и творчества при истолковании литературных фактов у близких формализму авторов удовлетворительного теоретического разрешения не получила и вообще не решаема изнутри литературоведения [Дубин 2001: 120].

В работах, посвященных проблематике «литературной персоны» Набокова, можно обнаружить определенные закономерности в характере обращения с материалом. Говоря о «литературной персоне» в произведении, обычно умалчивают о функциях этой фигуры. Материал же «небеллетристический» — интервью, автобиография, комментарии к «Евгению Онегину» - используется в основном как источник фактов, т.е. имеет вспомогательное значение и не анализируется сам по себе. В то же время, если анализируется «литературная репутация» или «литературный имидж», вспомогательное значение приобретает беллетристика. Выявить такие особенности художественной практики В. Набокова, которые позволяли бы говорить на одном языке и о том, и о другом, еще не удалось. На выявление и исчерпывающий анализ таких особенностей не претендуем и мы, однако считаем необходимым начать разговор об «онтологии» и «телеологии» «литературной персоны» Набокова.

Итак, вопрос о «литературной личности» В. Набокова обладает актуальностью в нескольких отношениях: во-первых, он не получил еще более или менее последовательного решения применительно к творчеству писателя, хотя и привлекает внимание многих литературоведов; во-вторых, его обсуждение важно с точки зрения генезиса сходных явлений в новейшей литературе («автор-персонаж» в постмодернистских произведениях); в-третьих, он имеет эвристический потенциал, связанный с возможной конкретизацией существующих в литературоведении «теорий» автора.

Сказанное предопределило цель, задачи, выбор объекта и предмета настоящей диссертации.

Цель работы заключается в описании способов художественного конструирования «литературной персоны» В. Набокова в фикциальных и нефикциальных текстах.

В задачи исследования входит:

1) проанализировать различные подходы к проблеме автора; охарактеризовать важные в плане генезиса «литературной персоны» явления из истории литературы;

2) указать параметры коммуникативной ситуации, в которой возникает явление «литературной персоны», охарактеризовать художественную онтологию «литературной персоны»;

3) дать определение явлению «литературной персоны», обосновать продуктивность понятия «литературная персона» применительно к творчеству писателя;

4) проанализировать стратегии воплощения «литературной персоны» В. Набокова в фикциальных и нефикциальных текстах; указать параметры «литературной персоны» В. Набокова;

5) охарактеризовать функции «литературной персоны» в фикциальных и нефикциальных текстах.

Объектом исследования являются русскоязычные тексты В. Набокова (рассказы, романы, автобиография), наиболее показательные с точки зрения художественного воплощения «литературной персоны» автора.

Предмет исследования - коммуникативные стратегии воплощения «литературной персоны» автора в различных жанровых условиях.

Научная новизна работы связана с аспектом анализа «литературной персоны» В. Набокова. Явление «литературной персоны» рассматривается в коммуникативном аспекте, предполагающем изучение литературы как средства массовой коммуникации. Научная новизна работы состоит в определении сущности, параметров и функций «литературной персоны» В. Набокова с коммуникативной точки зрения.

В настоящий момент очевидно смещение фокуса внимания филологических дисциплин в сторону прагматики. В лингвистических исследованиях практикуется коммуникативно-прагматический подход, значительная часть литературоведческих исследований ведется в рамках нарративистики. Многие современные направления, с которыми связано литературоведение (постколониальнье, тендерные исследования), имеют явный антропологический характер: артефакт рассматривается здесь не только сам по себе, но и как объективация социальности субъекта. Практика анализа в рамках указанных подходов и направлений нередко сопровождается сведением эстетического к лингвистическому или социальному, побуждающим определить такую область анализа, которая не была бы только коммуникативной, не была бы только антропологической, но позволяла бы сохранить собственно артефакт, учитывая, однако, современные подходы.

В настоящей работе попытка определить подобную область анализа была осуществлена с опорой на работы лидеров франкфуртской школы (Т. Адорно, В. Беньямин), составившие методологическую основу настоящего исследования. Кроме того, при трактовке коммуникативного аспекта литературы оказались значимыми положения, сформулированные в работах В. Волошинова, Ж. Лакана, Я. Мукаржовского, А. Леонтьева, П. Бурдье, И. Ильина, Ю. Левина, Ю. Тынянова, Ю. Лотмана.

Теоретическую базу исследования составили работы, посвященные феномену авторства, принадлежащие А. Аверинцеву, М. Бахтину, Н. Боннецкой, В. Виноградову, Б. Корману, В. Топорову, М. Фуко.

Конкретный текстовый анализ ориентирован на работы П. де Мана.

Практическая значимость работы заключается в возможности использовать результаты исследования в практике преподавания филологического анализа текста, специальных курсов по творчеству В. Набокова, специальных курсов по теории литературы.

Апробация работы. Результаты исследования докладывались на всероссийских и международных конференциях, проводившихся в Новосибирске, Твери, Екатеринбурге, Москве, и отражены в восьми публикациях. Диссертация обсуждалась на кафедре современной русской литературы УрГПУ.

Структура работы. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографического списка.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Литературная персона" Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования"

Заключение

Мы попытались рассмотреть способы художественного конструирования «литературной персоны» В. Набокова в фикциальных и нефикциальных текстах. В качестве одного из понятий, которое позволяло бы говорить на одном языке о фикциальных и нефикциальных текстах Набокова, и, следовательно, о его «литературной персоне», нами использовалось понятие «отличия». Как мы пытались показать, стратегия отличий в фикциальных текстах проявляется: 1) в явлении представления представления, в результате которого высказывание в художественном тексте отличается от самого себя, не исчерпывается тем, что в нем утверждается, более того, в самом высказывании тематизируется его неисчерпаемость; 2) в демонстрации условности изображения как такового, обнажении его конвенциональности и стереотипности, так что высказывание как бы постоянно соотносится с другим высказыванием и отличается от него. Указанные моменты обозначались нами как «игра» «литературной персоны» с ожиданиями читателя. В нефикциальных текстах стратегия отличия выражалась: 1) в отталкивании от шаблона ангажированного писателя, причем нарочитом, демонстративном отталкивании в интервью, а в автобиографии в полемике с тем, что мы обозначили «детерминистским дискурсом», с таким каноном автобиографического повествования, образцом которого может служить «Былое и думы» Герцена; 2)в непоследовательностях и противоречиях суждений Набокова, в значимости для них элемента эпатажа.

С установкой на отличие связана совокупность таких параметров текста, как:

1) актуализация прагматических рамок, в которых «литературной персоной» «делается» произведение, а также актуализация материального носителя текста, в частности его графического облика;

2) удвоения кода, превращающие высказывание в структуру типа «текста в тексте»;

3) лейтмотивы «делания» и «делаемого» на различных уровнях произведения;

4) отсутствие показателей границ между «внутренним» и «внешним» -между «кругозором» и «окружением» героя в мире произведения; «игра» точками зрения, прежде всего «внутренней» и «внешней», разворачивающаяся на границах самого произведения;

5) «игра» мотивировками, порождающая эффект «двойного обоснования», демотивация повествования на миметическом уровне, сопровождающаяся «обрастанием» другими мотивировками, связанными с диегезисом, с планом рассказывания;

6) демонстрация искусной «сделанности» произведения на архитектоническом уровне — плетение «узоров», создающее впечатление упорядоченности беспорядка.

Введение субъектом речи себя или своего «представителя» в мир произведения является одним из приемов, одной из разновидностей «игры» на противопоставлении «внешнего» и «внутреннего». Перечисленные параметры конструируют образ стоящего за ними субъекта - «литературной персоны», которая и предается «игре».

Апелляция к романтической доктрине Гения в нефикциальных текстах Набокова демонстрирует связь фигуры «литературной персоны» с новой, совсем не романтической коммуникативной ситуацией. Вместе с тем очевидность данной связи, обращенная на русскоязычное творчество писателя, подтверждает тезис о коммуникативной обусловленности приемов разрушения иллюзии правдоподобия в фикциальных текстах и свидетельствует о том, что «литературная персона» представляет собой элемент художественной системы В. Набокова, который был присущ ей всегда и лишь активизировался в американский период творчества, ибо стратегии представления «литературной персоны» в фикциальных и нефикциальных текстах сходны. Прежде всего их сближает тематика присутствия / отсутствия, которой спровоцированы установка на отличие, реализующаяся в трансгрессии заданных систем представления, с одной стороны, и всевозможные эффекты «присутствия», реализующиеся в повествовательном перфомансе, с другой. В самом общем виде существо коммуникативной стратегии В. Набокова, со всей ясностью демонстрирующее след отчуждения в художественной коммуникации, состоит в том, чтобы сказать меньше, чем следовало бы сказать, и одновременно придать скрываемому в дискурсе тематический характер за счет того, что сказанное превращается в нечто большее, чем кажется сначала. Для такой стратегии наиболее адекватной оказывается форма повествования от 1 л. ед.ч., в которой выдержаны самые известные романы В. Набокова.

Возникновение «литературной персоны» в новой коммуникативной ситуации кажется вполне закономерным. Дополнительным доказательством данного утверждения служит то, что «литературная персона» - не исключительно присущее творчеству Набокова явление. «Литературную персону» автора можно обнаружить в текстах В. Шкловского, К. Вагинова, Вен. Ерофеева, А. Синявского, В. Катаева, может быть, С. Довлатова. Важно еще раз подчеркнуть, что «литературная персона» строится на отличиях от стереотипного образа писателя или вообще от какого-нибудь стереотипа, возможно, самим же субъектом отличий и созданного.

В значимом, как отмечалось, с точки зрения генезиса «литературной персоны» явлении «метапрозы» очень часто можно обнаружить «игру» отличий. На тематическом ли, пространственно-временном, или субъектном уровне «метапрозаического» текста всегда есть место «другому». Самым ярким случаем, подтверждающим эту мысль, служит не раз уже упоминавшаяся нами «игра» на оппозиции внешнее / внутреннее, в частности, «игра» «точками зрения», актуализация прагматических рамок и графического облика текста. Но введение «внешней» «точки зрения» по отношению к произведению — это и есть, собственно, предвосхищение позиции возможного читателя, даже если таковым оказывается сам пишущий. Нередко коллизия «я» и «другого» воплощается на сюжетном уровне. Появляется фигура героя-маргинала, болезненно воспринимающего то, как воспринимают его другие. Эта коллизия есть в таких классических произведениях «метапрозы», как «Египетская марка»(1928) О. Мандельштама, «Труды и дни Свистонова» (1929) К. Вагинова. Здесь же можно было бы упомянуть повесть В. Набокова «Соглядатай» (1930), явно экспериментальную, «метапрозаическую» и в то же время не менее явно, как кажется, по крайней мере, многим литературоведам, ориентированную на традиции Достоевского. Фигура «другого» способна как бы «прошивать» текст, обнаруживаясь буквально повсюду.

В образе же «литературной персоны» «другой» присутствует как объект полемики, т.е. как объект, от которого осуществляются отличия. Сошлемся на образ Венички Ерофеева. Наверное, доказывать его почти патологическую озабоченность тем, как он выглядит в глазах других, нет необходимости.' Примечательно, что «другой» для Венички оказывается репрессивной инстанцией. В главе «Омутище — Леоново», например, Веничка обращается к своей галлюцинации: «Если бы я сейчас выпил, я не был бы так расщеплен и разбросан. Не очень заметно, что я расщеплен и разбросан?» (Ерофеев 1995: 125) (выделено нами — И.Г.). Веничка, чувствуя себя «расщепленным и разбросанным», продолжает беспокоиться о том, действительно ли он так выглядит или нет, продолжает расщепляться и дальше, продолжает, другими словами, отличаться от самого себя. Другой пример «литературной персоны» -Абрам Терц, автор «Прогулок с Пушкиным», которые построены на отталкивании от стереотипа образа Пушкина, существующего в массовом и академическом сознании.

Иным явлением, с которым сопоставима «литературная персона», может стать одна из разновидностей «образа автора» в постмодернистском произведении, а именно «авторская маска». И.С. Скоропанова, несколько

1 М. Эпштейн отмечает, что в центре Веннчкиного мифа о самом себе находится деликатность [Эпштейн 1995: 4]. Деликатность как личностное качество социоцентрична, она предполагает болезненного экстраверта. метафорически правда, замечает, что в постмодернистском тексте «использование авторской маски полемически направлено против фигуры Автора-Бога, «владыки Означаемого» [Скоропанова 2002: 44]. Какие бы контексты «литературной персоны» мы ни перебирали, везде приходится сталкиваться с отличием.

Отметим, что указание на стратегию отличий представляет собой некоторую схематизацию «литературной персоны» Набокова. Но акцент на отличии был необходим нам для того, чтобы выявить конститутивный элемент «литературной персоны».

Среди важных моментов, которые мы обошли и которые необходимо упомянуть в связи с телеологией «литературной персоны», следует указать на такую черту художественного практики Набокова, как «избыточность». Действительно, смысл старательного создания иллюзии правдоподобия у Набокова состоит в том, чтобы ее разрушить, «растратить». Головокружительная «игра» на оппозиции реальность / вымысел, использование такого количества приемов, какое только может выдержать проза, доведение выразительности и изобразительности до предела и выведение ее за предел и т.п. черты творчества Набокова вызывают ассоциации с эстетикой барокко.3 С этой точки зрения особую актуальность приобретает проблема соотношения возможного / невозможного в отношении к художественной практике писателя в целом и применительно к «литературной персоне» в частности. Понятие невозможного едва ли не так же значимо для «литературной персоны» Набокова, как и понятие воспоминания.

2 Добавим, что, по-видимому, «авторская маска» в такой функции не является изобретением постмодернизма. В отечественном литературоведении об «авторской маске» писал еще И. Груздев, входивший в объединение «Серапионовы братья» и опубликовавший в сборнике Серапионов упоминавшуюся уже нами статью «Лицо и маска». В том же сборнике была напечатана «Хроника города Лейпцига.» В. Каверина, представлявшая собой яркую иллюстрацию положений И. Груздева. В тексте В. Каверина велась «игра» мотивировками, которая позволяла проблематизировать инстанцию всезнающего автора, т.е., по сути, инстанцию Автора-Бога. Примечательно, однако, что свои ранние экспериментальные произведения Каверин воспринимал как баловство.

3 На эту параллель указывала еще Зинаида Шаховская [Шаховская 1991: 56]. Мы бы даже рискнули сопоставить Набокова с такой «необарочной» фигурой, как Жорж Батай. По крайней мере, идея «бесполезной траты», так увлекавшая французского философа, во многом созвучна устремлениям Набокова.

Необходимо отметить также особую рациональность конструирования «литературной персоны» Набокова, рациональность, доведенную до иррационализма. Об этом свидетельствует смысловая «игра», которая возникает в результате наложения симультанного прочтения текста на сукцессивное.

Следует заметить также, что в работе проводилось последовательное отвлечение от ряда важных для анализа «литературной персоны» В. Набокова моментов. Не учитывалось различие читательских аудиторий, на которые ориентированы конкретные тексты. Так, читатели «Приглашения на казнь» и те, кому адресованы автобиография или сборник интервью «Твердые суждения», различаются в языковом, социальном, политическом отношениях, соответственно чему изменяются и приемы. Кроме того, не принималась в расчет эволюция приемов в зависимости от изменений профессионального статуса писателя, от величины символического и экономического капитала, которым обладал автор. Наконец, не учитывалось различие целевых установок конкретных произведений. В автобиографии, например, несмотря на содержащийся в ней элемент фикциальности, приемы, порождающие эффект «присутствия», воспринимаются не так, как в полностью фикциальных текстах: они менее заметны, хотя и возникают с большей интенсивностью. Детальное исследование корреляции между указанными факторами и изменениями коммуникативной практики В. Набокова является перспективой для дальнейшей работы.

Исследование ограничено узким кругом текстов, избранных для анализа. В нем не привлекались материалы, связанные с прагматикой коммуникативной практики В. Набокова: выступления на телевидении, фотографии, дизайн прижизненных изданий книг, оформление журнальных текстов интервью и т.п., требующие самого пристального рассмотрения, в частности, с точки зрения реализации в них коммуникативной стратегии В. Набокова.

Список научной литературыГончаренко, Илья Георгиевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Тексты В.В. Набокова

2. Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода: В 5 т. СПб., 2000.

3. Набоков В.В. Собрание сочинений американского периода: В 5 т. СПб.,2000.

4. Набоков В.В. Предисловия к романам // В.В. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 46-106.

5. Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1999.

6. Набоков В.В. Лекции по зарубежной литературе. М., 2000.

7. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М., 2001.

8. Набоков В.В. Лекции о «Дон Кихоте». М., 2002.

9. Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе / Сост. Н.Г. Мельникова. М., 2002.1. Художественные тексты

10. Батюшков К.Н. Сочинения. М., 1955.

11. Белый А. Симфонии. Л., 1990.

12. Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7-ми томах. Т. VI. Сстатьи и рецензии 1893 -1924. М., 1975.

13. Вагинов К.К. Козлиная песнь. Романы. М., 1991.

14. Ерофеев В.В. Оставьте мою душу в покое: Почти все. М., 1995.

15. Замятин Е. Избранные произведения в 2-х т. Т. 1. М., 1990.

16. Каверин В.А. Собр. соч.: В 8-ми т. Т. 1. М., 1980.

17. Поэты-концептуалисты: Избранное. Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Тимур Кибиров. М., 2002.

18. Хармс Д.И. Полное собрание сочинений. Том 2: Проза. Драматические произведения. Авторские сборники. Незавершенное / Сост. В.Н. Сажин. СПб., 1997.

19. Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи воспоминания — эссе (1914 - 1933). М., 1990.

20. Критическая и научная литература

21. Абашева М.П. Русская проза в конце XX века: становление авторской идентичности: Автореферат дис. д. филол. н. Екатеринубрг, 2001.

22. Аверин Б. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003.

23. Аверинцев С.С. Автор // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1978. Т. 9. Стлб. 28-30.

24. Адорно В. Теодор. Эстетическая теория. М., 2001.

25. Александров В.Е. Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика. СПб., 1999.

26. Анастасьев Н.А. Феномен Набокова. М., 1992.

27. Андреева К.А. Грамматика и поэтика нарратива: Дис. д-ра филол. н. Тюмень, 1998.

28. Аникин А.И. Соотношение вводных и вставных конструкций в современном русском языке // Русский язык: Сб. трудов. М., 1975. С. 19-33.

29. Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М., 2003.

30. Апдайк Д. Предисловие // Набоков В.В. Лекции по зарубежной литературе. М., 2000. С. 9-22.

31. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Апресян Ю.Д. Избр. труды. М., 1995а. Т. 2: Интегральное описание языка и системная лексикография. С. 630-650.

32. Апресян Ю.Д. Роман «Дар» в космосе Владимира Набокова // Апресян Ю.Д. Избр. труды. М., 19956. Т. 2: Интегральное описание языка и системная лексикография. С. 651-694.

33. Арнольд И.В. Стилистика. Современный английский язык: Учебник для вузов. М., 2002.

34. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 13. Логика и лингвистика: Проблемы референции. М., 1982. С. 5-40.

35. Барабтарло Г. Очерк особенностей устройства двигателя в «Приглашении на казнь» // В.В. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 439-454.

36. Барабтарло Г. Сверкающий обруч: О движущей силе у Набокова. СПб., 2003.

37. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 384-391.

38. Барт Р. Драма, поэма, роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 312-334.

39. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

40. Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М., 2000.

41. Беньямин В. Озарения. М., 2000.

42. Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000.

43. Березина А.Г. Роман В. Набокова «Отчаяние», прочитанный германистом (Проблема цитирования) // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. СПб., 1994. Вып. 1.С. 92-105.

44. Бло Ж. Набоков. СПб., 2000.

45. Большакова А.Ю. Автора теории // Западное литературоведение XX века. Энциклопедия. М., 2004. С. 23-24.

46. Боннецкая Н.К. Образ автора как эстетическая категория // Контекст — 1985. М., 1986. С.240-265.

47. Боннецкая Н.К. Примечания к «Автору и герою.» // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 239-287.

48. Борисов Е. Феноменологический метод М. Хайдеггера // Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998. С. 343-381.

49. Бродски А. «Лолита» Набокова и послевоенное эмигрантское сознание // Новое литературное обозрение. 2002. №6 (58). С. 260-278.

50. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2001.

51. Бройтман С.Н. Комментарий // Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2002. С. 307-332.

52. Бурдье П. О телевидении и журналистике. М., 2002.

53. Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. 2000. №5 (45). С. 22-87.

54. Буторин Д. Сердитый мастер слова: Интервью В. Набокова как часть его творчества // Ex libris-НГ. 1999. Апрель. №15 (87). С. 3.

55. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце. О романе «Приглашение на казнь» // Звезда. 1996. №11. С. 134-139.

56. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце. О русских романах Владимира Набокова. М., 1998.

57. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961.

58. Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избр. труды. М.,1980

59. Винокур Г.О. Биография и культура. Труды государственной академии художественных наук. Философское отделение. Вып. II. 1927.

60. Виролайнен М. Англоязычие Набокова как инобытие русской словесности // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 261-269.

61. Вудманси М. Гений и копирайт // Новое литературное обозрение. 2001. №2 (48). С. 35-49.

62. Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1996.

63. Гаспаров М.Л. Первочтение и перечтение. К тыняновскому понятию сукцессивности стихотворной речи // Гаспаров М.Л. Избр. труды. Том 2. О стихах. М., 1997. С. 459-467.

64. Голынко-Вольфсон Д. Фавориты отчаяния («Отчаяние» Владимира Набокова: преодоление модернизма) // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 751-760.

65. Гришакова М. Визуальная поэтика В. Набокова // Новое литературное обозрение. 2002. №2 (54). С. 205-228.

66. Гурвич И.А. Субъектные формы в американском литературоведении // Кормановские чтения: Материалы межвузовской научной конференции, посвященной 75-летию со дня рожденя проф. Б.О. Кормана/ Сост. В.И. Чулков. Ижевск, 1998. С. 24-28.

67. Давыдов С. «Гносеологическая гнусность» Владимира Набокова: Метафизика и поэтика в романе «Приглашение на казнь» // В.В. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 476-490.

68. Давыдов С. Набоков: герой, автор, текст. // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 315-327.

69. Давыдова Т.П. Формы условной драмы в «игре» Е.И. Замятина «Блоха» // Филологические науки. 2000. №4. С. 31-39.

70. Долинин А. Цветная спираль Набокова // Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Роман. Эссе, интервью, рецензии. М., 1989. С. 438-469.

71. Долинин А. Бедная «Лолита» // Набоков В. Лолита. М., 1991. С. 5-14.

72. Долинин А. Набоков, Достоевский и достоевщина // Литературное обозрение. 1999. № 2. С. 39-46.

73. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: первые романы // Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода в 5 томах. Т. 2. СПб., 2000а. С. 9-41.

74. Долинин А., Сконечная О. Примечания // Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода в 5 томах. Т. 3. СПб., 20006. С. 755-778.

75. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: Две вершины -«Приглашение на казнь» и «Дар» // Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода в 5 томах. Т. 4.СП6., 2000в. С. 9-43.

76. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: после «Дара» // Набоков В.В Собрание сочинений русского периода в 5 томах. Т. 5. СПб., 2000г. С. 9-39.

77. Дубин Б.В. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. М., 2001.

78. Дымарский М. Deus ex texto, или Вторичная дискурсивность набоковской модели нарратива // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 236-260.

79. Ерофеев Вик. Русский метароман В. Набокова, или В поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. №10. С. 125-160.

80. Жирмунский В.М. О поэзии классической и романтической // Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. М., 2001. С. 358-364.

81. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1998.

82. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты Тема — Приемы — Текст. М., 1996.

83. Зарецкая Е.Н. Деловое общение: Учебник. В 2 т. Т. 2. М., 2002.

84. Зенкин С. Теория писательства и письмо теории, или Филология после Бурдье // Новое литературное обозрение. 2003. №2 (60). С. 30-37.

85. Злочевская А.В. Парадоксы «игровой» поэтики Владимира Набокова (на материале повести «Отчаяние») // Филологические науки. 1997. №5. С. 3-12.

86. Иванов Вяч. Вс. Значение идей М.М. Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики // М.М. Бахтин: pro et contra. T.l. M., 2001. С. 266-311.

87. Ильин И.П. Массовая коммуникация и постмодернизм // Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. М., 1990. С. 82-96.

88. Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001.

89. Ильин С. Комментарии // Набоков В.В. Собрание сочинений американского периода в 5 томах. Т. 5. М., 2000. С. 625-658.

90. Исупов К.Г. От эстетики жизни к эстетике истории (Традиции русской философии у М.М. Бахтина) // Бахтин как философ. М., 1992. С. 68-82.

91. Исупов К.Г. Смерть «Другого» // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 103-116.

92. Калинин И. С того берега к другим берегам: Клио Герцена и Мнемозина Набокова // Новое литературное обозрение. 2002. №6 (58). С. 100110.

93. Каневская М. Семиотическая значимость зеркального изображения: Умберто Эко и Владимир Набоков // Новое литературное обозрение. 2003. № 2 (60).С. 204-213.

94. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

95. Караулов Ю.Н. Словарь Пушкина и эволюция русской языковой способности. М., 1992.

96. Карасик В. Язык социального статуса. М., 2002.

97. Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: критические отзывы, эссе, пародии. М., 2000.

98. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX — XX вв. М., 1994.

99. Козлова С. Гносеология отрезанной головы и утопия истины в «Приглашении на казнь», «Ultima Thule» и «Bend Sinister» В.В. Набокова // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 782-809.

100. Компаньон А. Демон теории. М., 2001.

101. Конноли Джулиан В. Загадка рассказчика в «Приглашении на казнь» В. Набокова // Русская литература XX века: Исследования американских ученых. СПб., 1993. С. 447-457.

102. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения. Ижевск, 1977.

103. Кубрякова Е.С. Когнитивная метафора // Краткий словарь когнитивных терминов / Под ред. Е.С. Кубряковой. М., 1996.

104. Курганов Е. Лолита и Ада. СПб., 2001.

105. Курганова Е.В. Особенности комического в творчестве В.В. Набокова 1920- 1930-х годов: Дис. к. филол. н. Москва, 2001.

106. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995.

107. Лакан Ж. Семинары. Кн. V: Образования бессознательного (1957/1958). М., 2002.

108. Лебедев М.В., Черняк А.З. Онтологические проблемы референции. М., 2001.

109. Левин Ю.И. Лирика с коммуникативной точки зрения // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. М., 1998а. С. 464-480.

110. Левин Ю.И. О «Даре» // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. М., 19986. С. 287-322.

111. Левин Ю.И. Биспациальность как инвариант поэтического мира Владимира Набокова // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. М., 1998в. С. 323-391.

112. Левин Ю.И. Симультанность в искусстве // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. М., 1998г. С. 606-631.

113. Левинтон Г. The Importance of Being Russian или Les allusions perdues // B.B. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 308-339.

114. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М., 1997.

115. Леонтьев А.А. Психология общения. М., 1999.

116. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М., 1998.

117. Липовецкий М.Н. Эпилог русского модернизма (Художественная философия творчества в «Даре» Набокова) // Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997а. С. 643-666.

118. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики). Екатеринбург, 19976.

119. Липовецкий М.Н. Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х 1930-х годов) // Russian Literature XLVIII. Amsterdam, 2000. С. 155-194.

120. Липовецкий М.Н. Аллегория письма: «Случаи» Хармса (1933 1939) // Новое литературное обозрение. 2003. №5 (63). С. 123-152.

121. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.-Л., 1958.

122. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

123. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. Л., 1983.

124. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Избр. статьи: В 3-х т. Том 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллин, 1992. С. 148-166.

125. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1996.

126. Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте // Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи (1958-1993): история русской прозы, теория литературы. СПб., 1997а. С. 804-816.

127. Льюиз Д. Истинность в вымысле // Логос 1999. № 3. С. 48-68.

128. Люксембург А. Комментарии // Набоков В.В. Собрание сочинений американского периода в 5 томах. Т. 1. СПб., 2000. С. 571-602.

129. Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. М., 1975.

130. Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998.

131. Маликова М.Э. Набоков. Авто-био-графия. СПб., 2002.

132. Ман П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста. Екатеринбург, 1999.

133. Мароши В.В. Имя автора (историко-типологические аспекты экспрессивности). Новосибирск, 2000.

134. Махлин В.Л. Комментарии // Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М., 2000. С. 590-601.

135. Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия // В.В. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 454-476.

136. Мельников Н.Г. Жанрово-тематические каноны массовой литераутры в творчестве В.В. Набокова: Дис. к. филол. н. М., 1998.

137. Мельников Н.Г. Предисловие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2001. С. 5-17.

138. Мельников Н.Г. Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости // Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе. М., 2002. С. 7-47.

139. Мельников Н.Г. «Творимая легенда» Владимира Набокова. О «литературной личности» писателя // Русская словесность. 2003. №3. С. 11-20.

140. Минц З.Г. Символ у Блока // В мире Блока. М., 1980. С. 172-208.

141. Минц З.Г. Функция реминисценций в поэтике Ал. Блока // Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999а. С. 363-389.

142. Минц ЗГ. «Случившееся» и его смысл в «Стихах о Прекрасной даме» Ал. Блока // Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 19996. С. 401-414.

143. Минц З.Г. «Поэтика даты» и ранняя лирика Ал. Блока // Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999в. С. 389-400.

144. Млечко А.В. Пародия как элемент поэтики романов В.В. Набокова: Дис. к филол. н. Волгоград, 1998.

145. Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.,1994.

146. Мышалова Д. Очерки по литературе русского зарубежья. Новосибирск, 1995.

147. Найман Э. Литландия: аллегорическая поэтика «Защиты Лужина» // Новое литературное обозрение. 2002. №2 (54). С. 175-204.

148. Нива Ж. От Жульена Сореля к Цинциннату (Набоков — Стендаль) // Континент. 1998. №3. С. 296-304.

149. Немцев Л.В. В.В. Набоков и Н.В. Гоголь: создание образа автора в художественном произведении: Дис. к. филол. н. Самара, 1999.

150. Носик Б. Мир и дар Набокова. М., 1995.

151. Новиков Р.В. Русскоязычная драматургия В. Набокова. Проблемы поэтики: Автореферат дис. к. филол. н. М., 2004.

152. Носовец С.Г. Цветовая картина мира Владимира Набокова в когнитивно-прагматическом аспекте (цикл рассказов «Весна в Фиальте»): Дис. к. филол. н. Омск, 2002.

153. Орлова Э.А. Основания специализированного познания культурных феноменов // От философии жизни к философии культуры: Сб. статей / Под ред. В.П. Визгина. СПб., 2001. С. 41-63.

154. Остин Дж. Избранное. М., 1999.

155. Павловский А.И. К характеристике автобиографической прозы русского зарубежья (И. Бунин, М. Осоргин, В. Набоков) // Русская литература 1993. №3. С. 30-53.

156. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. (Референциальные аспекты семантики местоимений). М., 1985.

157. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М., 1996.

158. Перлина Н. Диалог о диалоге: Бахтин Виноградов (1924-1965) // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 155-170.

159. Пешков И.В. М.М. Бахтин: от философии поступка к риторике поступка. М., 1996.

160. Пимкина А.А. Принцип игры в творчестве В.В. Набокова: Дис. к. филол. н. М., 1999.

161. Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. М., 2000.

162. Подорога В.А. Материалы к психобиогрфии С.М. Эйзенштейна // Авто-био-графия. К вопросу о методе. Тетради по аналитической антропологии №1. Под ред. В.А. Подороги. М., 2001. С. 11-140.

163. Понцо А. «Другость» у Бахтина, Бланшо и Левинаса // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 61-78.

164. Попова И.Л. Литературная мистификация и поэтика имени // Филологические науки. 1992. №1. С. 21-31.

165. Прангишвили А.С. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967.

166. Прозоров В.В. Автор // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины / Под ред. Л.В. Чернец. М., 2000. С.11-21.

167. Проффер К. Ключи к «Лолите». СПб., 2000.

168. Рахимкулова Г.Ф. Олакрез Нарцисса: Проза Владимира Набокова в зеркале языковой игры. Ростов-на-Дону, 2003.

169. Рассел Б. Исследования значения и истины. М., 1999.

170. Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. М., 1996.

171. Роднянская И.Б. Автор // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1978. Т.9. Стлб. 28-30.

172. Рождественский Ю.В. Общая филология. М., 1996.

173. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., 1997.

174. Розанов И.Н. Литературные репутации. М. 1990.

175. Ронен О. Пути Шкловского в «Путеводителе по Берлину» // Звезда. 1999. №4. С. 164-172.

176. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996.

177. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. М., 2000.

178. Руднев В.П. Словарь культуры XX века: Ключевые понятия и текста. М., 1997.

179. Русская литература XX века. И кл.: Учеб. для общеобразоват. учеб. заведений: В 2 ч. / Под ред. В.В. Агеносова. Ч. 2. М., 2001.

180. Рылькова Г. «О читателе, теле и славе» Владимира Набокова // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 360-376.

181. Сабурова О. Автор и герой в романе «Отчаяние» В. Набокова // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 741-750.

182. Савельева В.В. Творчество и злодейство в романе В. Набокова «Отчаяние» // Русская речь. 1999. №2. С. 10-16.

183. Сараскина Л. Набоков, который бранится // В.В. Набоков: pro et contra. Том 1. СПб., 1997. С. 542-570.

184. Сарнов Б. Ларец с секретом (О загадках и аллюзиях в русских романах В. Набокова) // Вопросы литературы. 1999. Вып. 3. С. 136-182.

185. Сахаров В.И.' Набоков // Литература русского зарубежья, 1920 — 1940 / Отв. ред. О.Н. Михайлов. Вып. 2. М., 2000. С. 187-213.

186. Семенова Н. Цитация в романе В. Набокова «Король, дама, валет» // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 650-661.

187. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка. Набоков и популярная культура: Ст.1 // Новое литературное обозрение. 1997а. № 24. С. 93-107.

188. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка. Набоков и популярная культура: Ст.2 // Новое литературное обозрение. 19976. № 26. С. 201-222.

189. Сендерович С., Шварц Е. «Лолита»: по ту сторону порнографии и морализма // Литературное обозрение. 1999. С. 63-72.

190. Сеннет Р. Падение публичного человека. М., 2002.

191. Серль Дж., Вандервекен Д. Основные понятия исчисления речевых актов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. Логический анализ естественного языка. М., 1986.

192. Серль Дж. Логический анализ художественного дискурса // Логос. 1999. №3. С.34-47.

193. Скобелев В.П. Системно-субъектный метод в трудах Б.О. Кормана. Ижевск, 2003.

194. Сконечная О. Черно-белый калейдоскоп. Андрей Белый в отражениях В.В. Набокова // В.В. Набоков: Том 1. СПб., 1997. 667-696.

195. Сконечная О. Люди лунного света в русской прозе Набокова (К вопросу о набоковском пародировании мотивов Серебряного века) // Звезда. 1996. №11. С. 207-214.

196. Сконечная О. «Отчаяние» В. Набокова и «Мелкий бес» Ф. Сологуба. К вопросу о традициях русского символизма в прозе В.В. Набокова 1920 -1930-х гг. // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 520-531.

197. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. СПб., 2001.

198. Смирнов И.П. Причинно-следственные структуры поэтических произведений // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С. 212-247.

199. Смирнов И.П. Философия в «Отчаянии» // Звезда. 1999. №4. С. 178183.

200. Смирнов И.П. Мегаистория. М., 2000.

201. Смирнов И. Art a lion // В.В. Набоков: pro et contra. Том 2. СПб., 2001. С. 730-740.

202. Соколова Е.В. Гипертекст // Западное литературоведение XX века. Энциклопедия. М., 2004. С. 105-106.

203. Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская религиозная философия. М., 2001.

204. Тамми П. Поэтика даты у Набокова// Литературное обозрение. 1999. №2. С. 20-29.

205. Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб., 1994.

206. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М., 1997.

207. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2002.

208. Томсон К. Диалогическая поэтика Бахтина // М.М. Бахтин: pro et contra. Том 1. М., 2001. С. 312-322.

209. Топоров В.Н. Петербург и петербургский текст в русской литературе // Ученые записки ТГУ. Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Петербург. Тарту, 1984.

210. Топоров В.Н. Набоков наоборот // Литературное обозрение. 1990. №4. С.71-75.

211. Топоров В.Н. Об эктропическом «пространстве» поэзии // От мифа к литературе: Сборник в честь семидесятилетия Е.М. Мелетинского. М., 1993. С. 26-38.

212. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1997.

213. Тюпа В.И. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. М., 2001.

214. Тюпа В.И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса: («Архиерей» Чехова). Тверь, 2001.

215. Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961.

216. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995. С. 9-18.

217. Фаустов А.А. К вопросу о концепции автора в работах М. Бахтина // Формы раскрытия авторского сознания. Воронеж, 1986. С. 3-14.

218. Федунина О.В. Поэтика сна в романе («Петербург» А. Белого, «Белая гвардия» М. Булгакова, «Приглашение на казнь» В. Набокова): Дис. к. филол. н. М., 2003.

219. Филатов И.Е. Поэтика игры в романах В.В. Набокова 1920-1930 гг. и «Лекциях по русской литературе»: Дис. к. филол. н. Тюмень, 2000.

220. Фуко М. Что такое автор? // Фуко М. Воля к истине. М., 1996. С. 746.

221. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003.

222. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000.

223. Ханзен-Леве Ore А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001.

224. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000.

225. Чудаков А.П. В.В. Виноградов и теория художественной речи первой трети XX века // Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избр. труды. М., 1980. С. 285-315.

226. Чудакова М.О. Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М.А. Булгакова // Художественное творчество: Вопросы комплексного изучения. Л., 1982. С. 133-150.

227. Шапиро Г. Поместив в своем тексте мириады собственных лиц (К вопросу об авторском присутствии в произведениях Набокова) // Литературное обозрение. 1999. №2. С. 30-38.

228. Шадурский В.В. Поэтика подтекстов в прозе В.В. Набокова: Дис. к. филол. н. Новгород, 1999.

229. Шаховская 3. В поисках Набокова. Отражения. М., 1991.

230. Шраер М. Набоков: Темы и вариации, СПб., 2000.

231. Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Аронсон М.И., Рейсер С.А. Литературные кружки и салоны. СПб., 2000. С. 339-349.

232. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.,2004.

233. Эпштейн М. После карнавала, или вечный Веничка // Ерофеев В.В. Оставьте мою душу в покое: Почти все. М., 1995. С. 4-25.

234. Эткинд А. Как ненавидел бы он свой юбилей: К 100-летию со дня рождения В. Набокова. // Коммерсант-daily. 1999. 22 апреля. №69. С. 1,6.

235. Эткинд А. Авторство под луной: Пастернак и Набоков // Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001. С. 316-415.

236. Якубинский Л.П. О диалогической речи // Якубинский Л.П. Избранные работы. Язык и его функционирование. М., 1986. С. 17-58.

237. Bader Julia. Sebastian Knight: The Oneness of Perception // Vladimir Nabokov. Modern Critical Views. New York: Chelsea House Publishers, 1987. P. 15-26.

238. Boyd Brian. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1990.

239. Boyd Brian. Vladimir Nabokov: The American Years. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1991.

240. Bruss Elizabeth W. Vladimir Nabokov: Illusions of Reality and the Reality of Illusions // Vladimir Nabokov. Modern Critical Views. New York: Chelsea House Publishers, 1987. P. 27-64.

241. Davidov Sergej. "Texty-matreshki" Vladimira Nabokova. Miinchen,1982.

242. Pifer Ellen. Nabokov and the novel. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1982.

243. Toker Leona. Nabokov: The Mystery of Literary Structures. Ithaca, New York: Cornell University Press, 1989.

244. Walker D. The Person from Porlock: Bend Sinister and the Problem of Art // Vladimir Nabokov. Modern Critical Views. New York: Chelsea House Publishers, 1987. P. 259-282.