Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака

Москалева, Анастасия Евгеньевна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака

Год: 2008
Автор научной работы: Москалева, Анастасия Евгеньевна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Новосибирск
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака"

На правах рукописи

003453416

Москалева Анастасия Евгеньевна

Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака

Специальность 10.01.01 - русская литература (филологические науки)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Новосибирск 2008

003453416

Работа выполнена на кафедре русской литературы и теории литературы государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Новосибирский государственный педагогический университет»

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Меднис Нина Елисеевна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Абашева Марина Петровна; кандидат филологических наук, доцент Афанасьева Эльмира Маратовна

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Удмуртский государственный

университет»

Защита состоится 5 декабря 2008 года в часов на заседании

диссертационного совета Д 212.172.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в ГОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет» по адресу: 630126, г. Новосибирск, ул. Вилгойская, 28.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет»

Автореферат разослан « » ноября 2008 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

Е.Ю. Булыгина

Общая характеристика работы

В литературе о творчестве Б.Л. Пастернака общим местом стало употребление научных метафор, описывающих его художественную систему как мистификационный проект. Например, в работах Й. Ужаревича встречаются следующие характеристики поэтики Пастернака: камуфляжность, маскировочность, экзистенциальная хитрость. Р. Якобсон и А.Д. Синявский говорят об иллюзии и фокусах иллюзионистов. Л. Флейшман пишет о «гипнозе позднейшей авторской рекомендации», «лукавой авторской позиции», «обмане читателя и заказчика». Но особенно парадоксальным в этом контексте оказывается то, что мистификационная составляющая творческой стратегии Пастернака, тем не менее, не учитывалась при рассмотрении метафор творчества, исследование которых должно помочь определению теоретической, практической принадлежности поэта к той или иной литературной системе, причин и факторов его художественной эволюции. Такой интерпретационный ход обусловлен и провокативной природой метафоры как таковой, и значимостью, которой ее наделял поэт, особенно в процессе своих «редакторских» манипуляций.

Актуальность работы состоит в осмыслении лирики Б.Л. Пастернака, исходя из функциональных и семантических особенностей метафоры как риторической фигуры, репрезентирующей закономерности порождения эстетического дискурса, поскольку именно метафора становилась, во-первых, объектом авторских манипуляций в процессе редактирования собственной поэтической биографии и переориентации читателя, во-вторых, риторическая организация текстов выступает критерием в определении принадлежности Пастернака к той или иной исторически сложившейся художественной системе.

Новизна работы состоит в выявлении структурных и семантических отличий метафор творчества, соответствующих ранним и поздним редакциям стихотворений, что в свою очередь позволило реконструировать мистификационный сюжет поэтической эволюции Б.Л. Пастернака и дифференцировать стадии текстопорождения. В работе также впервые подробно описаны особенности метафорических констант и их ценностная значимость в пространстве эстетической коммуникации Пастернака, отсылающей к пушкинской модели соотношения искусства и реальности.

Предметом исследования являются метафоры творчества в лирике Б.Л. Пастернака, которые в данном случае целесообразно понимать не только как тропы, несущие метатекстовое значение, но и как дискурсивнообразующие, т.е. в контексте теории эстетического дискурса. Поскольку семантическое устройство метаметафор зависит от структуры самого дискурса и от того, какая роль в нем отводится поэту и читателю, то дискурсивный потенциал метафоры открывает перспективу понимания не только риторической и эстетической организации лирических текстов Пастернака, но историко-литературного контекста, обуславливающего для поэта выбор определенной творческой стратегии.

Сформулированный таким образом предмет (метафоры творчества) определяет выбор объекта исследования: цикл «Близнец в тучах» (1913) и подменяющий его редакционный вариант - «Начальная пора» (1928), книга стихов «Сестра моя - жизнь», драма «Слепая красавица» и «Драматические отрывки», стихотворение «Вакханалия» и отдельные поэтические тексты раннего и позднего периода. Также привлекается обширный материал из писем, заметок и теоретических эссе Б.Л. Пастернака.

Методологическая база исследования строится на традициях неориторического анализа, основные термины и постулаты которого представлены в работах Ж. Дюбуа («Общая риторика»), П. де Мана, М. Риффатерра, В.М. Мейзерского, а также на приемах дискурсного анализа (В.И. Тюпа), который базируется на теории М.М. Бахтина о диалогической природе словесного искусства. Кроме того, мы опираемся на работы о творчестве Б.Л.Пастернака таких исследователей, как Р. Якобсон, Л. Флейшман, А.К. Жолковский, С.Н. Бройтман, Е. Фарино.

Цель данного исследования - определить и описать разновидности и особенности функционирования метафор творчества в лирике Б.Л. Пастернака, их дискурсивный, и, как частный случай, мистификационный, потенциал.

Для достижения цели следует решить несколько задач:

1) сравнить метафорическую организацию в ранних и поздних (подменяющих первоначальные) редакциях отдельных текстов и лирических циклов;

2) выявить и проанализировать поэтические тексты, где сочетаются разные типы метафор;

3) рассмотреть характер функционирования метафор в метаописательных текстах (письмах) и произведениях другого рода литературы, в которых в силу языковой «чужеродности» эксплицируется ценностная роль разного типа метафор;

4) выявить доминирующий тип метафор, манифестирующих онтологическую основу творческого процесса Б. Пастернака в синхронном и диахронном аспекте.

На защиту выносятся следующие положения:

- Одной из составляющих мистификационной творческой стратегии Пастернака является манипуляция в области семантики и структуры метафор творчества, которая сопровождает процесс редактирования и подмены отдельных стихотворений и циклов, изменение их композиционной организации.

- Ранние и поздние редакции соответствуют разным стадиям текстопорождения, отражающим изменение характера соотношения невербального смысла и знаковой стороны художественного творчества.

- Поэтической метафоре Пастернака свойственны автореферентные возможности, т.е. способность указывать на собственные ложные и истинные трансформации, которые помогают реконструировать тип дискурсивной формации, выбираемой поэтом.

- Особое место среди разновидности метаметафор Пастернака занимают метафорические константы крови и стиха, функционирующие как гипотекст и тем самым индексирующие сам процесс понимания, его самоценность, актуальную для конвергентного типа дискурсивной формации.

- Смысловое напряжение между метафорическими константами крови и стиха в текстах Пастернака отражает соотношение исторически сложившихся художественных систем и уникального авторского языка.

Теоретическая значимость диссертации состоит в развитии научных концепций, связанных с формами и функциями метафоры вообще и дискурсивной метафоры в частности. В работе также конкретизируется характер взаимоотношения дискурсивной метафоры и синхронного и диахронного аспектов творческого процесса.

Практическая значимость работы определяется возможностью использования материалов исследования при чтении лекций по истории

русской литературы XX века и проведении семинарских занятий, а также при подготовке спецкурсов по поэтике Б.Л. Пастернака. Установки и интерпретационные приемы могут быть использованы для построения методик дискурсивного анализа лирического произведения.

Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались и обсуждались на аспирантских семинарах филологического факультета, на заседаниях кафедры русской литературы НГТТУ (2005-2007), на ежегодных конференциях молодых ученых, проводимых НГПУ (2006, 2007, 2008), на всероссийской конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (ТГУ, 2007); международная конференция «Образы Италии в русской литературе» (НГПУ, 2007). Ряд положений и выводов прошли апробацию на V международной летней школе «Русская литература: история, поэтика, интерпретация» (СПб, 2008)

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, включающего 310 наименований.

Основное содержание работы

Во Введении представлен анализ закономерностей и традиций, существующих в литературоведческих (историко-литературных и теоретических) работах, посвященных творчеству Б.Л. Пастернака. Исходя из этого, обосновывается актуальность данной темы, научная новизна исследования, формулируются цели, задачи, целесообразность выбранной методологической базы и излагаются основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Закономерности творческой эволюции Б.Л. Пастернака» рассмотрено важное для творчества поэта соотношение проблемы мистификации и риторической организации его текстов. В параграфе 1.1. представлен обзор критических и литературоведческих работ, авторы которых указывают на иллюзорность (Р. Якобсон, А.Д. Синявский), хитрость, маскировочность (И. Ужаревич), гипноз, обман, лукавость (Л. Флейшман) позиции поэта и лирического субъекта в творчестве Пастернака. Особое место в этом ряду занимает пастернаковский миф, обозначенный Л. Флейшманом как <«.. >олеографический образ умиленно взирающего на «сестру мою жизнь» поэта, идиллически отстраняющегося от бурь времени, слабо ориентирующегося в том, какое «тысячелетье на дворе», сочиняющего

нарочито усложненные лирические стихи, а затем внезапно прозревшего и справедливо их осудившего» [Флейшман 2003:6]. Таким образом, в систему «риторической» мистификации Пастернака вовлекаются такие факты его творческой биографии, как позднее переписывание и подмена отдельных стихотворений и циклов, изменение их композиционной организации, сопутствующие им субституции метафор, касающихся темы творчества. Эти явления отражают характер взаимодействия между автором и читателем в пространстве эстетического дискурса, подразумевающего присутствие особого рода «обмана».

В параграфе 1.2. «Феномен двух редакций в лирике Пастернака («Близнец в тучах» 1913 года и «Начальная пора» 1928 года)» определяется характер редакторских манипуляций в контексте общего сюжета творческой эволюции, поскольку большая временная дистанция между ранними и поздними текстовыми вариациями переводит проблему сосуществования двух редакций в творчестве Пастернака из сугубо текстологической в область вопросов, касающихся стратегии текстопорождения и ее манифестированное™ в творчестве в целом. Склонность Пастернака к редактированию становится отражением индивидуального авторского осуществления процесса эманации, «движения ментального объекта».

При сопоставлении циклов «Близнец в тучах» 1913 года и «Начальная пора» 1928 года выяснилось, что замена первичных метафор статики на метафоры, описывающие текстопорождение через категории динамичности, стихийности совпадает с общей идеей подмены хронологического НАЧАЛА поэзии ценностным, поскольку семантика начала (вопреки существованию первой редакции цикла) приписана позднему варианту цикла. Момент творческого откровения и создания текста перестают мыслиться как совпадающие во времени, при этом явленность Начала, Истока выносится из метафорического подтекста в пространство буквального озвучивания: начать, исток, начаток, начальный, - которое инициировано заглавием цикла и сверхдетерминировано в нем. Примечательно, что слово конец также возникает во второй редакции цикла, в стихотворении «Зима» 1928 года. Присутствие / отсутствие риторических констант - начало и конец - в данном случае образует метатекстовый уровень «Близнеца в тучах» и «Начальной поры», который значительно варьируется, подчиняясь стратегиям соответствующих циклов.

Вместо ранней бытийной однородности и единства во второй редакции возникает стремление к фрагментированности лирического мира, к определению его границ, так же как и в случае с автобиографическими текстами «Охранной грамоты» и «Людей и положений», исследованных Й. Ужаревичем.

Искусство в системе Пастернака не мыслится как выход в трансцендентное измерение и трансляция внеположенного мирозданию откровения, смысла, предшествующего письму, напротив, память об этом намеренно «стирается» поэтом. Более того, проникновение в эйдетическую реальность и обладание ею риторически приравнивается в художественном мире Пастернака к становлению памятником, обломком, статуэткой, гипсовым слепком и т.д.. Потребность в риторическом акценте на начале в цикле 1928 года, которого буквально не было в ранней редакции сборника, становится манифестацией новой для Пастернака модели творчества, знаком окончания первой стадии текстопорождения и перехода ко второй.

Другим способом демонстрации этого перехода становится измененное соотношение истока творчества, обозначающих его метафор и лирического героя. Центростремительным принципом существования метафор творчества в «Близнеце в тучах» управляет фокусирующая позиция лирического субъекта. В «Начальной поре» этот фокус распадается и затуманивается. Единство и цельность героя первой редакции, манифестированное словом «одно» сменяется полисемантическим балансированием второй редакции между стремлением к совершенству предиката «одно» и к уединенности слова «один». Именно во второй редакции цикла на месте совершенного, статичного, эйдетического, текстопорождающего «Я» первой редакции появляется узнаваемый, исключительно пастернаковский лирический субъект - безличный, отсутствующий, пассивный, являющийся как интенция самоустранения в бесконечной серии двойников.

Идея смены «эйдетической» стратегии творчества на «материальную» находит выражение в двух текстах из цикла «Близнец в тучах» - «Лирический простор» и «Ночное панно», которые являют собой протомодель будущей переделки - цикла «Начальная пора». Лирический простор становится у Пастернака логичным пределом вариаций эйдетического пространства, началом его перехода в топографию текста, в зазор («Что ни утро, в тененьи

барьера»), стихию стиха, его движения. В стихотворении «Ночное панно» лирическое событие существует между двумя ограничителями - первой строкой («Когда мечтой двояковогнутой») и последней («И где, когда вне песен - негде?»), которые приравнивают все упоминающиеся в нем точки устремлений лирического «Я» (к свече, к твоим затонам, в моря, за аргонавтами, над грядой океанической, в бухты) к единственно возможному объяснению их местоположения - в песнях как синониму уже названного в цикле «Близнец в тучах» умозрительного лирического простора.

«Хитрость» цикла «Начальная пора» 1928 года задается и композиционным решением сделать стихотворения 1912 года «Февраль. Достать чернил и плакать...» и «Как бронзовой золой...» первыми в новом цикле, тем самым создав эффект того, «Что с тобой, былым, я, нынешний -одно». Более того, в тексте «Февраль. Достать чернил и плакать...» предвосхищается актуальная для «Начальной поры» метафора письма, в свою очередь, предстающая в этом тексте в качестве «первичной» метафоры, инвариантной темы чернил. Материальность и графический облик лирического мира аналогичным образом проявляются при переделке стихотворения «Не подняться дню...» в «Зимнюю ночь»: «булки фонарей и пышки крыш, и черным // По белу в снегу - косяк особняка», «Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин // Вмерзшие бутылки голых, черных льдин». Священная неприкосновенность смысла теперь оказывается заключенной в черно-белую поверхность текста, уподобляемую крещенским покрывалам, которые нельзя «поправить», «распрямить» (вместо этих глаголов в первой редакции автор ограничивался глаголами «подняться», «совлечь»). В этом смысле пастернаковское мышление приближается к эллинистическому мышлению, в рамках которого «письмо никогда не рассматривается в качестве пермутации означающих, оно заключает в себе знание истины» [Кристева 2000:530]. Логика второй редакции цикла организует ценностную инверсию поверхности и глубины: на место абсолютного нематериального смысла-эйдоса, вертикали, близнеца в тучах - приходит идея горизонтального откровения, письма.

Таким образом, именно графические, материальные метафоры письма в цикле 1928 года провозглашаются началом, подменяют «первичные» метафоры цикла 1913 года, обозначающие моменты откровения, встречи-

соприкосновения с эйдосом - mortuum caput, объятие-кольцо, статуэтка бога, город-Эдем, Единое Я.

В параграфе 1.3. «Композиционные «подмены» внутри книги Б.Л. Пастернака «Сестра моя - жизнь» мы отмечаем, что явление подмены, или субституции, становится одним из важнейших творческих принципов поэта. Парадоксальными оказываются не только полярные замещения метафорических кодов (вместо метафор статики в поздних редакциях возникают значения подвижности, стихийного движения), но и композиционная логика переделок Пастернака, также различающая два типа текстопорождения.

Каноническая редакция книги «Сестра моя - жизнь» возникает в 1927 году. До этого книга существует в нескольких автографах, а в качестве ее первоначального облика комментаторы называют «вклеенные страницы» в книгу «Поверх барьеров», подаренную Е.А. Виноград. В автографах 1919 года и 1920 цикл именуется «Книга степи» за исключением первого раздела, в канонической редакции получившего название «Не время ль птицам петь». Это напряжение между книгой «Сестра моя - жизнь» и циклом «Книга степи» разрешается только в итоговой работе над циклом в 1927 году, когда «Книга степи» получает статус одного из циклов книги, состоящего из 7 стихотворений («До всего это была зима», «Из суеверья», «Не трогать», «Ты так играла эту роль!..», «Балашов», «Подражатели», «Образец»). Но примечательно, что при такой перегруппировке текстов за пределами цикла необъяснимым образом остается стихотворение «Дождь», в подзаголовке обозначенное как Надпись на «Книге степи» и стоящее непосредственно перед циклом, и стихотворение «Степь» из цикла «Романовка», от которого «Книгу степи» отделяют три следующие за ней цикла, и еще ряд «степных» текстов книги («Сестра моя -жизнь и сегодня в разливе...», «Зеркало», «Распад», «У себя дома», «Конец»). Но, на наш взгляд, подобный разрыв единого ряда и помещение текстов в разные циклы связаны не столько с формальной структурой книги, сколько с особенностями метасюжета, его метафорических индексов, рассмотрение которых в данном случае невозможно без учета субъектной архитектоники (композиции).

В книге «Сестра моя - жизнь» трансляция откровения уподобляет героя голосу Степи, голосу предшественников, делает его не отличимым от голоса

Первоединого, в то время как поэзия для Пастернака начинается там, где рождается детальность и подробность. Неслучайно, одной из сюжетных линий книги «Сестра моя - жизнь» оказывается событие «распада», обособления голоса лирического героя, выражаемого в композиционном ограничении внутри книги стихов цикла «Книга степи», который одновременно олицетворяет и чужой голос, и до-поэтическую стадию текстопорождения. Идея «распада» реализуется в дифференциации метафорических кодов и метасюжетной структуры целого «Сестры моей - жизни» и цикла «Книга степи», особую роль в котором играет композиционный статус стихотворения «Дождь». Стихотворение «Дождь», с одной стороны, является моментом поэтического прозрения, провоцирующего всю последующую лирическую ситуацию цикла, или точкой, к которой возможно свести весь лирический сюжет «Книги степи». С другой стороны, в качестве надписи на «Книге степи», оно предполагает существование двух авторов: призыв к течению эпиграфом обращает текст стихотворения «Дождь» в своего рода эпиграф к «Книге», «авторство» лирического героя перестает быть абсолютным и повсеместным, ограничивается надписью и поэтическим ответом - стихотворением «Степь» из цикла «Романовка».

Разница между «авторами» связана и со сменой доминирующего метафорического кода: для «Книги степи» - это «писание холста», дискурсивная метафора «плавания» организует лирический сюжет «Степи». Стихотворение «Дождь» объединяет оба семантических поля: в качестве надписи аннотирует книгу другого автора, замеченный героем шелкопряд сплетет холст, текст «Книги степи». В качестве ответа на чужую Книгу -предвосхищает рождение собственного степного текста - стихотворения «Степь», где дождь и водно-лодочный подтекст расширены до взмокшей безбрежной степи. Таким образом, факт названия последующего цикла Книга обращает его в текст, читаемый лирическим героем, в объект наблюдения, в произведение собственного двойника, в котором концентрируется идея чужого голоса. Более того, в «Сестре моей - жизни» этот голос получает смысловую автономность, собственный композиционный фрагмент - Книгу. Феномен двойничества у Пастернака связан с включением в текст творческих стратегий поэтов-предшественников (например, В. Маяковского, А. Блока, А. Пушкина, М. Лермонтова и т.д.), относительно которых выстраивается собственная

стратегия, и зачастую на метасюжетном уровне именно двойнику отводится роль инициатора творческого акта, тогда как сам герой-поэт остается наблюдателем. Кроме явной отсылки к образу отца-художника, Леониду Пастернаку, «Книга степи» включает и другие варианты авторства. Автор, о котором Пастернак «проговаривается» эпиграфом к стихотворению «Распад» из цикла «Песни в письмах, чтобы не скучала» («Вдруг стало видимо далеко во все концы света») - Гоголь. Внутри «Сестры моей - жизни» чтение чужого, гоголевского текста равнозначно попаданию в микродискурс Степи, погружению во власть ее инспиративного голоса, которое выражается в книге стихотворений в форме путешествия героя по архаическому пространству. Отличность голоса, появляющегося в «Книге степи», заключается и в существовании в цикле табу на произнесение слова «степь» как акта самообозначения.

Движение от надписи на «Книге степи» к самой «Книге» и после - к стихотворению «Степь», их виртуальное единство внутри «Сестры моей -жизни» и принципиальный отказ от помещения этих текстов в один цикл организуют постепенное развертывание метатекста - истории творческого процесса: от Единого Всеобъемлющего голоса Степи к хоровому единству ролевых инстанций Поэта и Музы, которая мыслится не как диктующая и всезнающая, но как равноправный голос. Неслучайно, раздвоение лирического субъекта сопровождается двоением героини-Музы, которое, с одной стороны, усложняется, как отмечали исследователи, эпиграфической и интертекстуальной составляющими «Сестры моей - жизни», с другой -композиционным обособлением Степи как еще одного субъекта внутри книги, что онтологизирует тему соотношения своего и чужого слова в поэтике Пастернака. Такое выдвижение фигуры Другого связано со сменой текстопорождающей модели - переходом от архаической, синкретичной, выражающейся в тотальности и самодостаточности «Я» («один» как самодостаточный) к классической, отрефлексированной модели, в которой строго дифференцированы роли Поэта - Музы - Творения («один» начинает мыслиться как одинокий).

Таким образом, композиционное решение «Сестры моей - жизни» при повторном редактировании совпадает с общим метаметафорическим сюжетом эволюции в творчестве Б.Л. Пастернака и конкретизирует онтологическую

причину предпочтения поэта метафор динамики статичным тропам. В поэтической системе Пастернака статичные метафоры олицетворяют собой встречу с Первоединым, Чужим предшествующим голосом (откровения), власть которого блокирует начало собственно поэзии.

Хронологическое вытеснение одних метафор другими в «Близнеце в тучах», «Начальной лоре» и «Сестре моей - жизни» очертило специфическое пастернаковское определение поэзии. Замена тропов статики на метафоры с семантикой динамики, как мы выяснили, связана с отказом от текстопорождения, в котором основой являлся момент эйдетического прозрения.

Во второй главе «Метафорическая субституция как творческий принцип Б.Л. Пастернака» речь идет о природе динамического текстопорождения и ценностном центре данного типа дискурсивности. В параграфе 2.1. «Пьеса Б. Пастернака «Слепая красавица» и «Драматические отрывки» в контексте его поэтического творчества» подробно рассматривается текстопорождающий потенциал метафоры головы, которая оказывается структурой различающей два типа текстопорождения внутри одного произведения. Так, анализ драматических произведений, в которых присутствуют оба типа метафоры (первичная и субституированная), показал, что риторическая организация текста реализуется в развитии драматического действия. В «Драматических отрывках» 1917-го года, посвященных казни Робеспьера и концу якобинской диктатуры, сохранилось только воссоздание жеста «прикосновения» к голове, диалог с ней как с отдельным персонажем -пророком-демиургом. Метафора головы становится носителем идеи ложной и истинной коммуникации: символическое отделение собственной головы в качестве своего Другого, культ разума оказываются смертоносными ввиду своей неистинности и заканчивается гильотиной, а в действительности самоубийством. Неслучайно обе сцены «Драматических отрывков» выстроены по одной модели: поиск сверхзнания открывает бессмысленность автокоммуникативного существования («диалоги» Сен-Жюст - Генриетта и Сен-Жюст - Робеспьер) и необходимость Ты, Другого, чужой головы-оракула. Буквальное понимание Сен-Жюстом своей «ошибки», свержение чистого разума («Я далек от мысли») вынесены во вторую сцену, где они замыкают рассеянные озарения Робеспьера. Единственным персонажем, обладающим

знанием и устремленностью к Другому, у Пастернака оказывается Генриетта, которая вместо должного резать и раздирать занята в первой сцене шитьем. Она же является персонажем, через которого в дискурс драмы автор вводит слово живее (обращение Сен-Жюста к Генриетте описывается ремаркой живее и проще), что противостоит общему тяготению остальных героев к смерти.

Способность персонажей к конвергентному типу существования напрямую зависит от их «метафорической восприимчивости», в то время как одержимость автокоммуникативным переживанием истины приводит к смерти, декапитации, через буквальное прочтение метафоры «человек - дамоклов меч творца». Ложность и истинность касаются и самого структурного принципа дискурсивной метафоры головы, которая организует область риторического построения героев и драматическую интригу в целом. Так, кульминационный риторический фрагмент «Драматических отрывков», заключающийся в формуле «не мозг - не он один, но царство мира...» проявляет две конфликтующие точки зрения: буквальное прочтение, следование логике «первичной метафоры» (для Робеспьера «голова есть его мозг») не способно оживить, что противостоит логике (Генриетта и впоследствии Сен-Жюст), учитывающей субституциональную природу метафоры как указателя на иной смысл - на живое царство мира.

Метафора головы возникает и в позднем драматическом опыте Пастернака. Устойчивый для поэта и в целом для пространства литературы инвариантный сюжет о Спящей красавице, Ледяной Деве в последней неоконченной пьесе поэта получает новое имя «Слепая красавица» (1959). Примечательно, что метафора гипсовой головы появляется в тексте пьесы только в поздней редакции. Этот метафорический код, являясь надстройкой к сюжету о ледяных красавицах, в свою очередь отсылает к другому метасюжетному инварианту, которым оказывается фигура андрогина как конечного предела в поиске первоначала. Сюжетообразующее событие в «Слепой красавице» - это разбивание гипсовой головы, что становится знаком разрушения единства метасюжета, исходом тоски по Другому голосу, без которого невозможно текстопорождение. Неслучайно из пьесы исчезает герой Платон, чье имя выступало в качестве дополнительного маркера мифа об андрогинах, где воплощается идея гармоничного существования женского и мужского как предельных вариантов Я и Другого. Разрозненные составляющие единого

андрогинного сюжета в пьесе терпят неудачу: ослепленная осколком разбитой головы Луша «оступилась в сенях сослепу и выкинула мертвого», «херувимчик» актер Петр Агафонов как продолжение мужского начала гипсового красавца одержим написанием пьесы, но ощущает, что «на душе смерть, мысль каменеет, и что ни возьмешь, задумываешь живым, а оно рождается мертвым» (V; 198).

В этом контексте ситуация неузнавания становится центральной для всей пьесы, поскольку традиционным для литературного сюжета о Спящей / Ледяной Деве является воссоединение-свадьба. Прямая связь между способностью к текстопорождению и обретением Другой, Музы буквально реализуется в текстах Пастернака. Например, в «Набросках к фантазии "Поэмы о ближнем"», где в качестве рефрена выступают строки: «Во все продолженье рассказа голос - / Был слушатель холост, рассказчик - женат» (II; 207), противопоставление говорящего и не обладающего даром говорения совпадает с оппозицией женат - холост. В пьесе Пастернака главный герой Агафонов, претендующий на роль жениха, освободителя, уже изначально обречен на бесконечное неузнавание своей Музы, ошибочно считая слепую красавиц, Лушу своей матерью. Рифма имен многочисленных женских персонажей Луша - Стеша - Глаша становится еще одним поводом для не-встречи. Так, вместо спасения Стеши, претендующей на статус Музы, Агафонов продолжает свои уединенные риторические поиски. Название деревни «Пятибратское» в «Слепой красавице» в противоположность любимому пастернаковскому тропу «Сестра моя - жизнь», усиливает катастрофичность уединенного мужского сюжета.

Заметим, что развенчание мужского сюжета в пьесе и появление намека на встречу с Другой сопровождается изменением главного атрибута дискурсивной метафоры: в следующих за озарением («В одно слово. Об ней думал») репликами Агафонова гипсово-снежный сюжет прерывается называнием Стеши огонь-женщиной. Метафорический код гипсовой головы тем самым обнаруживает структурность «первичной метафоры», обозначает себя в качестве застывшей формы, главной функцией которой является сокрытие означаемого. Заметим, что в ранней редакции пьесы, где отсутствует метафора гипсовой головы, введенная Пастернаком позднее, есть эпизод разговора Дюма-старшего и Саши Ветхопещерникова об убитом в

Пятибратском младенеце - двуглавом уроде и монстре. Таким образом, гипсовая голова субституирует первоначальное живое чудо, легенду, которой интересуется Дюма-писатель.

Метафора гипсовой головы, ввиду своего проявления на поздних этапах работы с текстом пьесы, претендует на статус конечной метафоры, экспликации невыразимой темы или ближайшей к ней вариантом (в терминах Е. Фарино), но в действительности оказывается той метафорой, которая в лирике Пастернака прочитывается как статичная, «ложная», «первичная», той, от которой поэт настойчиво избавлялся в своем поэтическом творчестве. Кроме того, смена «родового» языка, освоение языка драмы подчеркивает и конкретизирует лирическую стратегию Пастернака, поскольку вынуждает поэта разделить между персонажами звенья и вариации единой метафорической серии, тем самым, делая очевидными отличия между истинным и ложным кодами, ценностно выделяя пастернаковскую фобию статичного и поэтику убегания и соответствующие им стадии текстопорождения.

В параграфе 2.2. «Дифференциация ложного и истинного метафорического кода в творчестве Б.Л. Пастернака (стихотворение «Вакханалия»)» показано, что соприсутствие двух типов метафоры становится одним из главных принципов творческой стратегии Пастернака. Дифференциация «ложного» и «истинного» метафорического кода приобретает не только диахронный аспект, но и актуализируется как онтологическая сущность каждого «здесь и сейчас» создаваемого произведения. В стихотворении «Вакханалия» (1957) данный феномен выражается в перестройке метафорического субтекста, т.е. в субституциях, пропусках или перестановках элементов внутри дискурсивной метафоры театра, соположению зимней, горячей и водной метафорики, - «камуфлирующей» (термин Й. Ужаревича) метапоэтический центр «Вакханалии», риторически определяемый как «миг короткий вдвоем». Эти фигуры выполняют прагматическую функцию, являясь способом выдвижения образа Другого, т.е. читателя, подобно герою ищущего ценностный центр текста. Неслучайно в «Вакханалии» акцент на конвергентной дискурсивности создается благодаря геральдической встроенности в лирический сюжет события встречи, узнавания героем своего Другого среди серии двойников. В этом кроется логика сюжета

«Вакханалии» как своеобразной интерпретации известного исторического эпизода заточения и казни Марии Стюарт. Если Ф. Шиллеру для возникновения тексты драмы «Марии Стюарт», которую переводил Пастернак, и развития драматического действия было необходимо описать вымышленную встречу двух королев, то поэту для организации лирической ситуации соединения сестер Марии Стюарт и Елизаветы было бы недостаточно. Пастернак расширяет двойнический ряд королев появлением театрального кода -артистки-исполнительницы роли Стюарт, немотивированной сменой образа драматической артистки на балерину - и проецирует эту линию на параллельно разворачивающееся описание пространства церкви, знаками которого становятся имена братьев Бориса и Глеба. Эффект серийной бесконечности героев-двойников дополняется перечислительными рядами, описывающими предметный мир. Такой текстопорождающий принцип конкурирует с кульминационным событием встречи в предпоследней, 7-ой композиционной части «Вакханалии», где происходит встреча балерины и поклонника, обозначенной как «миг короткий вдвоем». Это центральное и истинное событие «Вакханалии» совпадает с пересечением всевозможных метафорических рядов: машинных («зимы», «зисы», «татры»), питья (вина, водки), еды («семга, сельди, сыры») и прочих («С табаком в чайных чашках // Весь в окурках буфет. // Стол в конфетных бумажках»). Соединение разрозненных серий, множества отдельных фактов вселенной становится знаком абсолютной воплощенности лирической ситуации «Вакханалии». Неслучайно следующая за кульминацией композиционная часть стихотворения оказывается последней. Сам же текст «Вакханалии» развертывается как затянувшийся переход к трансцендентному измерению, «короткому мигу», «живому чернокнижью», аннулирующему все предыдущие реинкарнации и переименования шотландской королевы и провозглашающему новый тип ее обозначения как своей королевы/своей балерины. Эта риторическая субституция рифмуется с эпиграфом из Пруста к циклу «Когда разгуляется», в состав которого входит «Вакханалия»: «Книга - это большое кладбище, где на многих плитах уж не прочесть стершиеся имена». Если амбивалентность процесса письма в личной мифологии М. Пруста заключалась, с одной стороны, в его синхронизации с жизнью-умиранием реального автора, с другой, в понимании времени пишущего и читающего через его причастность к вечности, то у

Пастернака танатический ореол литературы, и, в частности, лирической ситуации, метатекствым знаком которой становится «живое чернокнижье», преодолевается через событие встречи. Письмо и текст мыслятся как совместное припоминание (автором и читателем) сакрального смысла, попыткой обозначить уже стершееся, воскрешением забытого имени, в том числе неназванного в тексте стихотворения имени Елизаветы.

Таким образом, текст «Вакханалии» отражает доминирующую интригу творческой эволюции и интенции Пастернака и конкретизирует характер и взаимосвязь текстопорождающих стадий. Центральное и истинное событие встречи героев, вписанное в лирическую ситуацию «Вакханалии», совпадает с аллюзивной направленностью текстов Пастернака, выраженной в риторических пропусках и субституциях. Стадиальное преображение серийного текстопорождения (умножение двойников и разрозненных явлений мира), его трансформация из статичного в динамичное, льющееся становятся возможными только при конвергенции - встрече героев в абсолютной, трансцендентной реальности.

На фоне описанных нами парадоксальных случаев автоцензурирования в творчестве Пастернака, при которых слово «люки» может измениться на слово «заслуги», «вчера» на «сегодня», метафорические индексы статики подменяются противоположными им метафорами динамики и т.д., особенно интересными становятся метафорические константы. В третьей главе «Метафорические константы в лирике Б.Л. Пастернака» мы рассмотрели стихотворения, где встречаются первичные метафоры крови и стиха, которые, в отличие от метафор статики (mortuum caput, объятие-кольцо, статуэтка бога, город-Эдем, снежно-гипсовые коды), не исключаются автором даже в случае повторного редактирования, существуют независимо от периода творчества Пастернака, поскольку манифестируют саму идею преображения текстопорождающей стратегии, необходимого в контексте современной Пастернаку историко-литературной парадигмы. Особенность метафор крови и стиха связана и с тем, что они являются культуроообразующими и культуроразличающими для литературных эпох. Заметим, что художественные парадигмы, с которыми у поэта возникают отношения притяжения и отталкивания, связаны с болезненной рефлексией разрыва-смешения двух уровней культурного космоса: реального и словесного (М. Виролайнен, И.П.

Смирнов). У Пастернака метафора стиха сопрягаясь с дискурсом крови, маркирует дистанцию между словом и непосредственным бытием, указывает на их последовательный тип сосуществования. Начало поэтической стратегии неизменно совпадает с выключением «реального» плана, внутритекстовой имитации жизни, как того и требует пушкинская модель равновесия «словесно-мыслительного» уровня и уровня «непосредственного бытия» (М. Виролайнен). Этот переход составляет основу лирической ситуации в стихотворениях Пастернака. Например, появление Рима, требующего гибели и крови в стихотворении «О, знал бы я, что так бывает» связано с выключением героя из области чистой поэзии и его возвратом к первой стадии текстопорождения, отяжеленной архаическими и мифопоэтическими значениями (жертвенная кровь), ноуменами эйдетической сферы (метафоры статики: слепки, статуэтки, маски, кольцо-объятие, мертвая /гипсовая голова), хоровым началом (голос Единого/степи). Неслучайно, в «О, знал бы я...» строфа, содержащая дейктический и метапоэтический маркер «тут» (И тут кончается искусство, / И дышат почва и судьба), оказывается последней, поскольку связана с переменой заявленной стратегии: на место искусства приходит чувство, почва и судьба, буквально блокирующие дискурс.

Но заметим, что сами метафоры крови в поэтике Пастернака также подчиняются логике перехода, они выходят за пределы комплекса архаических значений благодаря риторическим особенностям текста. Одним из типичных примеров можно считать стихотворение «Materia prima», где слово «река», с одной стороны, становится вариантом крови, с другой, выступает в роли пароля-шибболета, открывающего выход на Софийскую набережную, в интерпретации Е. Фарино, к мудрости и логосу. При этом дискурс, получивший доступ к мудрости, не продвигается дальше обмолвки-самоописания с помощью крови и ее очищенного варианта «реки». Неслучайно «река», так же как и «кровь», без субституции повторяется в пределах одного предложения: «Но только о речке запой, Твои кровяные шарики, кусаясь, пускаются за реку...». В традициях риторического анализа такое функционирование дискурсивной метафоры соотносится с проявлением гапотекста, который Поль де Ман вслед за М. Риффатером понимает как «скрытый текст-ключ, который не является словом, тем паче не является инскрипцией, а является семантическим данным, иначе говоря, единицей значения, поддающейся

прочтению» [Ман 1993:44]. В случае Пастернака «единицей значения» оказывается идея «движения-течения» дискурса к логосу. Более того, выбор именно метафоры как способа репрезентации и тематизации ментального объекта является для поэта осознанным, поскольку данный троп в письмах к С. Боброву ассоциируется им с «циркуляцией» «самосознания», «пением валентности». Само понятие первоматерии, выступающее синонимом поэзии в тексте «Materia Prima», становится подвижным, перемещается от архаического первоэлемента - крови к первоэлементу другой системы - философско-поэтической и потому к дискурсивно неразложимому и непреодолимому слову «река».

Другим вариантом дискурсивной трансформации метафоры крови в лирике Пастернака является идея преображения-очищения до состояний белизны, чистой графики, черно-белого письма, вписанная в лирическую событийность его текстов («Марбург», «Белые стихи», «Бальзак», «Волны» и т.д.). Поэт в «Нескольких положениях» буквально выстраивал преемственную связь между кровью и ее переходом к чистому состоянию, где чистота искусства рождается в процессе смещения оптики: за горячей кровью следует фокусирование на белой поверхности, спрятанной в пыльных потолках и гипсах, которые превращаются чистую, чистейшую стенопись. В «Белых стихах» творческое преображение реальности идентифицируется с ее переходом в противоположное состояние. Медовый месяц претворяется в беду, здоровье - в кошмар, бред - в блаженство, красная краска в белизну инея, слова-штампы («любовь, несчастье, счастье, судьба, событье, похожденье, рок, случайность, фарс и фальшь» - неслучайно их ряд замыкается фарсом и фальшью) в то, что становятся непонятным никому. Характер чудесных превращений, противоречащих обычной материалисткой логике, обусловлен идеалистическим фокусом - душой, далекой глубиной, или внутренним художником, сидящим в голове героя-Бальзака и подменяющим /расщепляющим цвета и слова. В стихотворении «Бальзак» 1927-го года герой уже назван алхимиком. Следовательно, процесс текстопорождения, мыслимый как динамика «очищение» и преображение материи в более совершенную, не только находит для себя культурно-философский знак, но и подразумевает под собой существование «тайной доктрины поэзии», предполагающей существование посвященных и непосвященных читателей. Такая фиксация на

дискурсивности понимания создается и благодаря чрезмерному использованию поэтом дейктических знаков - местоимений этот, такой, тут, здесь и т.д.

Пастернаковская идея посвященного «большого читателя» находит свое выражение и во внутритекстовых ситуациях, в которых лирические герои переживают буквальную трансмутацию или метаморфозу («Марбург», «Белые стихи», «Бальзак», «Вакханалия» и т.д.), обретают статус чистой субъективности. Эстетическая коммуникация описывалась самим Пастернаком следующим образом: «Стать источником наслаждения, и такого, которое, будучи обращено на человека, по своей природе и по своим размерам таково, что предполагает не человека вовсе, но какие-то «все четыре стороны» приятия наслаждения; - послать волну такого наслаждения и благодаря его особенности испытать его со своей стороны в другом-, отдать, чтобы получить его в ближнем, — в этом цельное, замкнутое, к себе возвращающееся кольцо творчество» (V; 320). Автор и читатель (другой) предстают друг перед другом как чистые смыслы (не человек вовсе), их же отношения (волна наслаждения) описываются поэтом как идеальные, поскольку они не требуют других источников, внеположенных им («стать источником» и «испытать его... в другом»). В этой ситуации превращение лирического героя и его двойников в стих, текст или его фрагменты (драма Шекспирова, каменный гость, лирический простор, стопу, рифму) прочитывается в логике выявления сущности, чистого смысла. Текст получает статус ценностного заместителя переродившегося героя. Соответственно, в эстетической системе Пастернака, произведение оказывается ликом самого поэта, его законной подменой: «пока я с Байроном курил, пока я пил с Эдгаром По...». В то же время стихотворение -это идеальное пространство чистой коммуникации - процесса, управляемого только внутренней сущностью Я и Другого, автора и читателя. Не случайно в одном из ранних стихотворений поэта лирическая ситуация выстраивается по модели гадания: «С кем в стихе назначено свиданье?». Возможность появления читателя-«хищника», актуализирующего тему крови, приостанавливает течение изгороди строк, поскольку он требует возврата к «отяжеленному» типу текстопорождения (читатель «копит позолоту»), выходящему за границы поэзии. Вина за затянувшееся ожидание врозь переносится на читателя-хищника, не слышащего тайную стопу. Укорененность Другого в пространстве ■ «классических» и «традиционных» тем не допускает его к тайной доктрине

поэзии. Тема земли («Болезни земли» в противовес «Высокой болезни»), укусов (пчела-хищник отсылает к архаическому ритуалу жертвоприношения, драме крови), позолоты (отдаление от чистых, с точки зрения алхимии, металлов) делают невозможными для читателя прохождение инициации и получения допуска в «свой круг». Стихотворение «ожидает» Другого, который должен, подобно автору и тексту, перейти в состояние чистого субъекта, устремленного к конвергенции.

Подобный тип дискурсивности, постулируемый текстами Пастернака, одинаково расходится и со сверхзадачей авангарда, апеллирующего к «непосредственному бытию» через «обновление означающей стороны знаков» и с эстетикой символизма, поскольку текстопорождение, ориентированное на трансляцию откровения и сверхличного эйдоса, мыслится в системе поэта процессом, предшествующим началу собственно поэзии. Мифо-архаический облик смыслооткровения также оказывается не всегда приемлемым для эстетики Пастернака, поскольку знаковые для данной системы элементы (кровь, тело, жертвоприношение и т.д.) в текстах поэта утрачивают свою первичную буквальную семантику. В данном случае противоположные по своим устремлением художественные модели эйдетическая и мифо-архаическая оказываются крайними вариантами одной стратегии, при которой смыслооткровение внеположено границам эстетики. Подобные примеры предельного выхода за границы эстетического (в божественное, хтоническое или реальное переживание) связаны с претензией творящего субъекта на место в ролевой картине мира, а не в ценностном поле другого сознания.

В Заключении подводятся итоги исследования, определяются перспективы дальнейшей разработки темы. Значимость сюжета «читательского существования» у Пастернака отвергает игровое позволение свободных и вольных трактовок, поскольку предъявляет «лукавое» требование быть «большим читателем». «Я мечтаю, - говорил Пастернак в беседах с Гладковым, - об оригинальности, стушеванной и скрытой под видом простой и привычной формы <...>, при которой содержание незаметно войдет в читателя» [Гладков 2002:431]. «Обман» читателя, сокрытие «стушеванной оригинальности» «под видом привычной формы» осуществляется именно благодаря метафоре. Она в силу своей интертекстуальной закрепленности (кольцо, голова, театр, степь и т.д.) или архаико-эзотерической памяти (кровь,

первоматерия, алхимические коды) «незаметно входит в читателя», становится знаком и поводом для совместного движения к гипотексту, которым у Пастернака оказывается само событие встречи. Таким образом, и «экзистенциальная хитрость» поэта заключается в подмене гипотекста. В поэтическом мире место внеположенного реальности платоновского эйдоса занимает героическая презентация Себя как уникального чистого смысла Другому. Эта идея реализуется не только в художественных произведениях поэта (лирике, драме), но и присутствует как автокомментарий к ним в письмах и теоретических эссе.

В современном Пастернаку культурном пространстве, искаженном эстетическими крайностями символизма, авангарда и соцреализма, такая метафорическая «игра» становилась «охранной грамотой», вынужденным жестом, указывающим на необходимость сохранения границы между непосредственным бытием и искусством.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

а) статья в рецензируемом ВАК издании:

1) Москалева, А.Е. Пьеса Б. Пастернака «Слепая красавица» в контексте его поэтического творчества / А.Е. Москалева // Сибирский филологический журнал. Научное издание. - Новосибирск: НГУ, 2007. - №3. - С. 52-57.

б) статьи в сборниках научных трудов, материалов конференций и др.

2) Москалева, А.Е. «Игра в прятки»: особенности автореферентной структуры стихотворения «Марбург» (1916) Б. Пастернака / А.Е. Москалева // Аспирантский сборник НГПУ - 2006 (По материалам научных исследований аспирантов, соискателей, докторантов): в 4 ч. Часть 1. - Новосибирск : Изд. НГПУ, 2006. - С. 185-193.

3) Москалева, А.Е. Структура «отсутствующего цикла» в книге Б. Пастернака «Сестра моя - жизнь» / А.Е. Москалева // Молодая филология: материалы межвузовской научной конференции (17-18 апреля 2006 г.) - Новосибирск : Изд. НГПУ, 2007 - С. 68-77.

4) Москалева, А.Е. Две редакции стихотворения «Вокзал» Б. Пастернака: об исчезновении мертвой головы / А.Е. Москалева // Молодая филология - 2007 (По материалам исследований молодых ученых): межвузовский сборник научных трудов). - Новосибирск : Изд. НГПУ, 2008. - С. 135-141.

5) Москалева, А.Е. «Не мозг - не он один, но царство мира...» (о «Драматических отрывках» Б. Пастернака) / А.Е. Москалева // Интерпретация и авангард: межвузовский сборник научных трудов. - Новосибирск : Изд. НГПУ, 2008. - С. 225-232.

Подписано в печать 16.10.08. Формат бумаги 60x84/16. Печать RISO. Уч.-изд.л. 1,2. Усл. п.л. 1,1. Тираж 100 экз. Заказ № 59.

Педуниверситет, 630126, Новосибирск, Вилюйская, 28

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Москалева, Анастасия Евгеньевна

Введение.-.

Глава I. Закономерности творческой эволюции Б.Л. Пастернака.

1.1. Проблема мистификации в работах о творчестве Б.Л. Пастернака.^.

1.2. Феномен двух редакций в лирике Б.Л. Пастернака («Близнец в тучах» 1913 года и «Начальная пора» 1928 года(.

1.3. Композиционные «подмены» внутри книги Б.Л. Пастернака

Сестра моя — жизнь».

Глава II. Метафорическая субституция как творческий принцип Б.Л. Пастернака.:.

2.1. Пьеса Б.Л. Пастернака «Слепая красавица» и «Драматические отрывки» в контексте его поэтического творчества.

2.2. Дифференциация ложного и истинного метафорического кода в творчестве Б.Л. Пастернака (стихотворение «Вакханалия»).

Глава III. Метафорические константы в лирике Б.Л. Пастернака.

3.1. Дискурсивный потенциал метафоры крови в лирике Б.Л. Пастернака.

3.2. Метафоры крови и стиха как манифестация творческой стратегии.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Москалева, Анастасия Евгеньевна

Традиция исследования метапоэтической природы творчества Б. Пастернака начинается со знаменитой статьи Ю. Тынянова «Промежуток» (1924). Тот факт, что уникальность Пастернака Ю. Тынянов описывает на фоне прочих поэтов Промежутка, периода выхода из «поэтической инерции» неслучаен, поскольку «когда инерция кончается, первая потребность — проверить собственный голос» [Тынянов 1977:169]. В случае Пастернака голос проверяется именно в пространстве метапоэтического говорения: «Лучшая половина стихов Пастернака — о стихе» [Тынянов 1977:168]. Тема стиха, искусства, которая на первый взгляд может показаться узкой для творчества, по мнению Ю. Тынянова, оказывается гарантом того, что Пастернак навсегда останется в области эстетического, в противоположность символистам, футуристам и т.д.1

Устремленность поэтики Пастернака к метапоэтической доминанте также отмечалась в исследованиях структуралистов. Ю.М. Лотман замечал, что тексты поэта интересны «тем, что обнажают зерно, из которого развертывается у Пастернака произведение. Это не ритмическая инерция и не сюжет. Даже грамматика в этой стадии не обязательна <.>. В основе -поиски нужных семантических сцеплении, соположения слов» [Лотман 1996:714]. Такую семантическую рефлексию Пастернака ученый объясняет общей устремленностью культуры начала XX века к выходу из сферы «здравого смысла» [Лотман 1996:703], бессильного в описании объективной реальности. В этом Ю.М. Лотман видит футуристическую ориентированность поэта, которому невозможно приписать увлечение абстрактными сущностями или мистикой символизма. В качестве антитезы,

1 Если причиной выхода футризма из области эстетического является приоритет предметной реальности, то «символизм, — пишет Ю. Тынянов, — который только к концу осознал свои темы как главное, как двигатель — и пошел за темами и ушел из живой поэзии» [Тынянов 1977:172]. моделирующей поэтический мир и язык Пастернака, Ю.М. Лотман формулирует противопоставление «истины эмпирического мира и лжи фраз» [Лотман 1996:707].

Р. Якобсон, описывая метонимические предпочтения Пастернака, говорит о склонности поэта не к эмпирической реальности, а к текстовой, поскольку они «отвечают общей устойчивой тенденции вытеснения внешних объектов: это характернейшая, действующая в разных областях искусства тенденция нашей эпохи. Отношение становится вещью в себе и для себя. Пастернак неустанно подчеркивает случайность и необязательность самих увязанных элементов <.> . Взаимозаменимость образов для поэта и есть определение искусства» [Якобсон 1997:333]. Для нас значимо, что в логике этой научной парадигмы формулируется важный тезис о том, что художественный троп, прием в поэзии Пастернака геральдически отражает характер соотношения реальности и текста, из которого рождается вся эстетическая система и законы конкретного произведения.

Память подобного структуралистского прочтения Пастернака присутствует в работах современных исследователей, независимо от интересующего их аспекта. Так, Анатолий Якобсон, говоря о функционировании и доминировании метафоры и метаморфозы соответственно в раннем и позднем периодах творчества Пастернака, связывает их с сюжетным и онтологическим интересом поэта: или к иллюзии превращения, или к чуду [Якобсон 1978:317]. Аналогичным образом рассуждает о роли творительного метаморфозы в эстетике Пастернака С.Н. Бройтман [Бройтман 2007], о статусе определения - А. Хан [Хан 2001], об инфинитивном письме - А.К. Жолковский [Жолковский 2002]и т.д.

В таком контексте особенно интересными нам видится теоретическое переосмысление классификации тропов применительно к текстам Пастернака. Как известно, Р. Якобсона последующие исследователи уличали в неверном определении метафоры и метонимии [Бройтман 2007], [Фатеева 2003]. Более того, в литературе о творчестве Пастернака одни и те же факторы художественного впечатления получали разные терминологические обозначения: метафора, метонимия, тема, мотив, прием выразительности, концепт и т.д. Зачастую исследователи предпочитают исключать метаязыковую параллель, говоря просто о роли окна, бульваре, живописи, тополях, красках и т.д. Такие исследовательские акценты связаны с общей тенденцией в работах о творчестве поэта — терминологической унификации, вызванной именно метасюжетной чрезмерностью риторической организации его текстов.

Одна из попыток детального и масштабного обоснования этой тенденции сделана Н. Фатеевой в книге «Поэт и проза: книга о Пастернаке». Исследовательница предлагает объемный термин метатроп - «единицу, имеющую метатекстовый и метаязыковой характер» [Фатеева 2003:17]. Метатроп мыслится не просто кодом иносказания, но «семантическим отношением адекватности, которое возникает между поверхностно различными текстовыми явлениями разных уровней в рамках определенной художественной системы» [Фатеева 2003:19]. Таким образом, выявляется главная особенность пастернаковской поэтики — семантическая способность отдельного слова вмещать и провоцировать сам принцип существования и порождения текста. В качестве доминантного метатропа Н. Фатеева выделяет - «рост» и «круговращение», обусловленные и личной мифологией поэта, его растительной фамилией. Такой подход, в действительности, объединяет все предшествующие интерпретационные традиции творчества Пастернака: интертекстуальную линию [Смирнов 1995, Жолковский 2005, частично Бройтман 2007, Гаспаров, Поливанов 2005], мифопоэтическую [Фарино 1990, 1989, Баевский 1993, Бройтман 2007], лейтмотивную [Иванов 2000, Кац 1991, Окутюрье 1998, Жолковский 1978] и т.д. Но на наш взгляд, данная система не объясняет одну из составляющих любой текстопорождающей стратегии — ее коммуникативную сторону. Для понимания поэтики Пастернака этот момент оказывается предельно значимым ввиду его мистификационного проекта, заключающегося в переписывании собственной поэтической биографии, подмене символистко-футуристическое прошлого якобы акмеистическим2. Поэтому целесообразным в исследовании метафор творчества нам видится понимание тропов, несущих метатекстовое3 значение, еще и как дискурсивнообразующих, т.е. в контексте теории эстетического дискурса.

Мысль о необходимости исследовать механизм порождения дискурсных формаций принадлежит Мишелю Фуко: «Под очевидным дискурсом мы отнюдь не пытаемся расслышать едва слышный лепет другого дискурса; мы должны показать, почему он не может быть иным, чем он есть, в чем он не совместим с любым другим дискурсом и как среди других дискурсов и по отношению к ним он обретает то место, которое никакой другой дискурс не мог бы занять» [Фуко 2004:74]. К составляющим существования дискурса {он не может быть иным, чем он есть) Фуко относит: формирование объектов, модальностей высказывания, понятий, стратегий. Под стратегией французский теоретик подразумевает тематические и теоретические выборы, возникающие в строго определенную культурно-историческую эпоху. Но главной чертой этих выборов, или стратегий, становится" их отнесенность к высшему уровню обобщения, поскольку они включают в себя остальные компоненты дискурсных формаций: «Дело в том, что определенные таким образом различные уровни не являются независимыми друг от друга. <.> сама их [стратегических выборов] возможность детерминирована точками дивергенций в наборе понятий. <.> понятия сформировались из форм сосуществования между высказываниями. Что же касается модальностей актов высказывания, то мы

2 Об этом подробнее речь пойдет в первой и третьей главах данного исследования.

Под метатекстом мы понимаем тот уровень текхта, который манифестирует и авторскую рефлексию креативной стратегии (автореферентный уровень), и принципы организации и устройства текста или сюжета. видим, что они описаны исходя из той позиции, которую занимает субъект по отношению к области объектов, о которых он говорит» [Фуко 2004:150].

В.И. Тюпа заимствует термин М. Фуко и встраивает его в контекст семиоэстетического анализа, продолжающего методологическую и теоретическую традицию М.М. Бахтина, как «эффективного инструмента дискурсного анализа художественных текстов»: «В противовес тактике, которая формируется и управляется самим деятелем, стратегия — избирается. После чего свободно избранная стратегия ограничивает деятеля, навязывает ему базовые параметры его коммуникативного поведения» [Тюпа 2006:276]. Для нашей работы важной становится также связь стратегии и коммуникативного события (встречи трех компетенций дискурса -референтной, креативной и рецептивной), что, безусловно, учитывает и эстетическую природу этих понятий4. «Если само коммуникативное событие является со-бытием индивидуальностей, - пишет В.И. Тюпа, - то коммуникативная стратегия представляется собой идентификацию коммуникативного субъекта с некоторой метасубъектной позицией в коммуникативном пространстве дискурса» [Тюпа 2008:18]. Тем самым, исследование коммуникативных стратегий, присущих тому или иному эстетическому дискурсу, подразумевает движение к пониманию природы «эманации», связи откровения и языка, эйдоса и знаковой ткани, выражающихся в особенностях и характере текстопорождения, в неминуемом переживании того, что «присутствует во мне как пустота, предназначенная к заполнению словами» [Рикер 1995:382].

Именно метафора является одним из способов указания на сущность и принципы текстопорождения, поскольку «всякая метафора, - как отмечал Ж. Дюбуа - всегда стремиться стать дискурсивной» [Цит. по Мейзерский 1991:155], возникая в тексте, влечет за собой цепь семантических изменений.

4 «Труднейшим вопросом теории коммуникативных событий, пишет В.И. Тюпа, - является вопрос о механизме «эманации» эйдосов в знаки текста и фантазмы сознания» [Тюпа 1996-34].

М. Риффатер определяет дискурсивную метафору как «серию метафор, связанных друг с другом в синтаксическом и смысловом отношении» [Цит. по Мейзерский 1991:152]. Обнаружение дискурсивной метафоры связано с явлением анафоризации или, иначе говоря, «повторяемостью в тексте некоторых эксплицитных элементов, позволяющих выявить уже высказанное имплицитное содержание или предвосхитить содержание, которое будет высказано позднее» [Мейзерский 1991:150] . Повторяемость обеспечивает смысловую развертку, движение от «первичной метафоры», в которой, по словам В.М. Мейзерского, содержание равно форме (tenor, содержание и vehicle, оболочка в терминологии А. Ричардса5), к собственно метафоре, образующейся на месте разрыва смысловой ткани текста.

Выражением этого «разрыва», т.е. метафоризации текста являются традиционные риторические операции, подробно описанные Ж. Дюбуа в книге «Общая риторика»: субституция (сокращений с добавлением), пропуск (сокращения), вставка (добавления), инверсия [Дюбуа 1986]. Данные риторические фигуры показывают особенности соотношения невербального смысла и знаковой материи, которые наследует дискурсивная метафора.

5 Макс Блэк предложил свести все существующие точки зрения в истории изучения метафоры к двум типам: с\ бституционпльной и интеракционистской. Суть субституционального подхода, главным образом, заключается в том, что метафора представляет собой передачу смысла, который можно было бы выразить буквально, т.е. «автор использует М вместо L; задача читателя - осуществить обратную замену: на основе буквального значения выражения М установить буквальное значение выражения L» [Блэк 1990:159]. Метафора в таком случае, по мнению Блэка, воспринимается читателями и исследователями как украшение, а се значение «возникает вследствие трансформации буквального значения» на основе связи или сходства M и L. Блэк замечает, что «метафора именно создает, а не выражает сходство» [Блэк 1990: 162].

Второй подход, интеракционистский, которого придерживается Блэк в своей статье, является уточнением разработок Ричардса в области значения метафоры. По Ричардсу, метафора, представляя собой «двукомпанентную единицу», в составе своего значения имеет два элемента: «содержание» (tenor) и «оболочка» (vehicle). «Когда мы используем метафору у нас присутствуют две мысли о двух различных вещах, причем эти мысли взаимодействуют между собой внутри одного-единственного слова или выражения, чье значение как раз и есть результат этого взаимодействия» [Ричарде 1990: 46]. Таким образом, происходит расширение значения, одновременно существуют и старое и новое значения.

В письмах к Пастернаку О.М. Фрейденберг, упоминая о своих «теоретических» ассоциациях с его поэзией, неоднократно приходила к выводу о причастности метафорического устройства к онтологической проблеме происхождения и существования литературы: «В самом докладе я показывала неповторимые особенности древнегреческой метафоры, и чтоб показать это как следует, взяла полюс, пример твоего художника из "ранних поездов", там помнишь, "на столе стакан не допит" <. .> На тебе так сказать мне удалось понять античную поэтическую метафору. Об этой разнице как-нибудь поговорим. Мне очень хочется сделать статью "К теории метафоры". Я пишу книгу о происхождении греческой лирики <.>» [Фрейденберг 1990: 235]. Ее попытки объяснить происхождение лирики через метафорическую материю текста являются частным случаем ее теоретического подхода, в котором важное место занимает взаимосвязь исторической ментальное™ и той, литературной формы в которой она находит своей выражение: «Мне хотелось установить закон формообразования и многоразличия. Хаос сюжетов, мифов, обрядов, вещей становился у меня закономерной системой определенных смыслов. <.> Если над жанром никто в моем духе не работал, то иначе вышло с сюжетом. Интерес к сюжету у Мара и у Франк-Каменецкого всецело определялся семантикой, в то время как для меня семантика была целью определения морфологии, - закономерности формообразования» [Фрейденберг 1990:111].

Неслучайно, при интерпретации текстов P.M. Рильке, историко-поэтического двойника Пастернака, Поль де Манн исходит из аналогичных установок в понимании метафоры. «Выбор сущего для метафоры, - пишет исследователь, - продиктован не тем, что оно соответствует внутреннему опыту субъекта, но тем, что его структура соответствует структуре лингвистической фигуры» [Ман 1999:50]. Продолжая эту логику применительно к Пастернаку, мы предполагаем, что семантическое устройство его метаметафор зависит от структуры самого дискурса и от того, какая роль в нем отводится поэту и читателю. Таким образом, дискурсивный 9 потенциал метафоры открывает перспективу понимания не только риторической и эстетической организации лирических текстов Пастернака, но историко-литературного контекста, обуславливающего для поэта выбор определенной творческой стратегии.

Актуальность работы состоит в осмыслении лирики Б.Л. Пастернака, исходя из функциональных и семантических особенностей метафоры как риторической фигуры, репрезентирующей закономерности порождения эстетического дискурса, поскольку именно метафора становилась, во-первых, объектом авторских манипуляций в процессе редактирования собственной поэтической биографии и переориентации читателя, во-вторых, риторическая организация текстов выступает-критерием в определении принадлежности Пастернака к той или иной исторически сложившейся художественной системе.

Для достижения цели следует решить несколько задач:

2) выявить и проанализировать поэтические тексты, где сочетаются разные типы метафор;

Сформулированные таким образом задачи и предмет (метафоры творчества) определяют выбор объекта исследования: цикл «Близнец в тучах» (1913) и подменяющий его редакционный вариант - «Начальная пора» (1928), книга стихов «Сестра моя - жизнь», драма «Слепая красавица» и «Драматические отрывки», «Вакханалия» и отдельные поэтические тексты раннего и позднего периода. Также привлекается обширный материал из писем, заметок и теоретических эссе Б.Л. Пастернака.

На защиту выносятся следующие положения: Одной из составляющих мистификационной творческой стратегии Пастернака является манипуляция в области семантики и структуры метафор творчества, которая сопровождает процесс редактирования и подмены отдельных стихотворений и циклов, изменение их композиционной организации.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Метафоры творчества в лирическом дискурсе Б.Л. Пастернака"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Уникальность художественной системы Пастернака неслучайно связана с концептом мистификации, творческой альтернативности, феноменом разночтения, т.е. случаями полярных читательских и литературоведческих интерпретаций одного и того же фактора художественного впечатления. Особенно парадоксальным в этом контексте оказывается то, что нередко объектом интерпретации становятся именно метафоры творчества, исследование которых, на первый взгляд, должно помочь определению теоретической, практической принадлежности Пастернака к той или иной литературной системе, причин и факторов его художественной эволюции. При такой «герметичности» текстов тем более странными видятся заявления поэта о том, что он «мечтает о форме, в которой читатель как бы стал соавтором писателя», о «сотрудничестве с большим читателем» [Гладков 1990:396].

Этот парадокс, на наш взгляд, объясняется провокативным устройством самой метафоры у Пастернака и той значимостью, которой ее наделяет" поэт, особенно в процессе «редакторских» манипуляций. Метасюжетные метафоры становятся не просто отражением законов, по которым устроено художественное произведение, они манифестируют его интерпретационную перспективу.

Так, мы выяснили, что замена при создании вторых редакций первичных метафор статики на метафоры, описывающие текстопорождение и материю текста через категории динамичности, стихийности, является выражением авторской системы эстетических ценностей. Искусство мыслится не как выход в трансцендентное измерение и трансляция внеположенного мирозданию откровения, смысла; память об этом намеренно «стирается» поэтом. Проникновение в эйдетическую реальность и обладание ею приравнивается в художественном мире Пастернака к становлению памятником, обломком, статуэткой, гипсовым слепком и т.д. Трансляция

170 откровения уподобляет героя голосу Степи, голосу предшественников, делает его не отличимым от голоса Первоединого, в то время как поэзия для Пастернака начинается там, где рождается детальность и подробность. Неслучайно, одной из сюжетных линий книги «Сестра моя — жизнь» оказывается событие «распада», обособления голоса лирического героя, выражаемого в композиционном ограничении цикла «Книга степи», который одновременно олицетворяет и чужой голос, и до-поэтическую стадию текстопорождения.

При сопоставлении хронологической (феномен двух редакций) и текстовой (например, в «Вакханалии») метафорической субституции мы обнаружили, что она, прежде всего, обусловлена переносом ценностного центра с искомого и подмененного тропом смысла, способного существовать в тексте только в виде статичного инварианта, мертвого слепка, на живой процесс поиска-коммуникации. Так, при анализе драматических произведений (»Слепая красавица» и «Драматические отрывки»), в которых присутствуют оба типа метафоры (первичная и субституированная), риторическая организация текста реализуется в развитии драматического действия. Способность персонажей к конвергентному типу существования напрямую зависит от их «метафорической восприимчивости», в то время как одержимость автокоммуникативным переживанием истины приводит к смерти, декапитации, через буквальное прочтение метафоры «дамоклов меч творца». В стихотворении «Вакханалия» акцент на конвергентной дискурсивности создается благодаря геральдической встроенности в лирический сюжет события встречи, узнавания своего Другого среди серии двойников. И в этом контексте метафорическая серия, строящаяся на семантическом сдвиге, базовых риторических операциях, выполняет и прагматическую функцию, таюке является способом выдвижения фигуры Другого, т.е. читателя, подобно герою ищущего ценностный центр текста.

Но на наша взгляд, сюжет «читательского существования» у Пастернака не превращается в игровое позволение ему свободных и вольных трактовок,

171 поскольку предъявляет ему «лукавое» требование быть «большим читателем». «Я мечтаю, — говорил Пастернак в беседах с Гладковым, - об оригинальности, стушеванной и скрытой под видом простой и привычной формы <.>, при которой содержание незаметно войдет в читателя» [Гладков 1990:431]. «Обман» читателя, сокрытие «стушеванной оригинальности» «под видом привычной формы» осуществляется именно благодаря метафоре. Она в силу своей интертекстуальной закрепленности (кольцо, голова, театр, степь и т.д.) или архаико-эзотерической памяти (кровь, первоматерия, алхимические коды) «незаметно входит в читателя», становится знаком и поводом для совместного движения к гипотексту, которым у Пастернака оказывается само событие встречи. Таким образом, и «экзистенциальная хитрость», поэта заключается в подмене гипотекста, в поэтическом мире место внеположенного реальности платоновского эйдоса занимает героическая презентация Себя как уникального чистого смысла Другому. Эта идея реализуется не только в художественных произведениях поэта (лирике, драме), но и присутствует как автокомментарий в письмах и теоретических эссе: «Налет ремесла в стихотворении показывает, что у человека нет смелости, что он как будто бы с чужого голоса говорит или пишет, это не его голос. Он не рискует, как художник. Надо помнить, что надо рисковать, без риска ничего на свете не существует. Если я существую со всеми вместе и иду на трудности, значит, я хочу существовать, и этого для художника достаточно» [Пастернак 1989:501].

В данной работе мы показали, что пастернаковская идея «большого читателя» находит свое выражение и во внутритекстовых ситуациях, в которых герои переживают буквальную трансмутацию или метаморфозу («Марбург», «Белые стихи», «Бальзак», «Вакханалия» и т.д.), обретают статус чистой субъективности, освобожденной от внеположенной им реальности или сверхреальности. Метафорические константы крови и стиха, с одной стороны, вмещают в себя память об онтологии творческой эволюции самого Пастернака: их внутридискурсивная динамика повторяет временной переход, совершенный поэтом, от эйдетического откровения, предшествующего искусству, к чистой поэзии, тождественной пространству коммуникации. С другой стороны, они становятся условной инициацией читателя, напоминанием о необходимости его преображения в эстетического адресата.

Список научной литературыМоскалева, Анастасия Евгеньевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Анненский, И. Избранное / И. Анненский. -М. : Правда, 1987.

2. Бальзак О. Собрание сочинений в 15 томах / О. Бальзак. М. Гослитиздат, 1951-1954.-Т. 13.

3. Блок, А. Записные книжки. 1901-1920 / А.Блок. М. : Художественная литература, 1965.

4. Гоголь, Н.В. Избранные сочинения: в 2 т. / Н.В. Гоголь — М. : Художественная литература, 1984.

5. Маяковский В. Собрание сочинений: в 2т. / В. Маяковский. М. : Правда, 1987.

6. Моруа, А. Прометей или Жизнь Бальзака / А. Моруа. М. : Радуга, 1983.

7. Пастернак, Б.Л. Полное собрание сочинений.: в 11 т. / Б.Л. Пастернак. -М.: Слово/Slovo, 2003-2005.

8. Пастернак, Б. Письма к родителям и сестрам / Б. Пастернак, М. : Новое литературное обозрение, 2004.

9. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений: в Ют. / А.С. Пушкин. М. : Художественная литература, 1959-1962.

10. Рильке P.M. Сады: Поздние стихотворения / P.M. Рильке М. : Время, 2003.

11. П.Рильке Р.-М., Пастернак Б., Цветаева М. Письма 1926 года / P.M. Рильке, Б. Пастернак, М. Цветаева. М. : Книга, 1990.

12. Цвейг, С. Мария Стюарт / С. Цвейг. -М. : Правда, 1990.

13. Цветаева, М. Проза / М. Цветаева. Кишенев : Лумина, 1986.

14. Цветаева, М. Собрание сочинений: в 3 т./ М. Цветаева. М. : Художественная литература, 1990.

15. Цветаева, М.И. Эпос и логика современной России

16. Владимир Маяковский и Борис Пастернак / М.И.

17. Цветаева // Хрестоматия критических материалов.

18. Русская литература рубежа XIX XX веков. — М. : Айрис Пресс, Рольф,1999.

19. Шиллер, Ф. Избранные произведения в 2 т. / Ф. Шиллер. М. : Государственное Издательство Художественной Литературы, 1959.

20. Абашев, В.В. Письма «Начальной поры» как проект поэтики Пастернака / В.В. Абашев // Пастернаковские чтения: материалы межвузовской конференции 23-25 октября 1990 г.- Пермь : ПГПУ, 1990.-С. 3-10.

21. Аверинцев, С. С. Пастернак и Мандельштам: опыт сопоставления / С.С. Аверинцев // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1.-М. : Наследие, 1992. С. 4-9.

22. Аверинцев, С.С. Поэтика ранневизантийской литературы / С.С. Аверинцев. СПб.: Азбука-классика, 2004. - 480 с.

23. Альфонсов, В. Поэзия Бориса Пастернака / В. Альфонсов. Л.: Сов. Писатель, 1990.-368 с.

24. Амелин, Г. Лекции по философии литературы / Г. Амелин. М. : Языки славянской культуры, 2005. — 424 с.

25. Аптекман, М. «И двое станут одним»: еврейская Каббала, мифопоэтический андрогин и Адам Кадмон в поэтике Серебряного века / М. Аптекман // Дискурсы телесности и эротизма в литературе и культуре: Эпоха модернизма М. : Ладомир, 2008. - С. 382-413.

26. Аристов, В. «Домашний космос» в поэзии Пастернака / В. Аристов // Волга. 1992.-№4.-С. 147-155.

27. Арутюнова, Н. Д. Метафора и дискурс / Н.Д. Арутюнова // Теория метафоры. -М. : Прогресс, 1990. С. 5-32.

28. Асмус, В. Творческая эстетика Б.Пастернака / В. Асмус // Б.Пастернак. Об искусстве. М.: Искусство, - 1990. С.8-36.

29. Ауэрбах, Э. Мимесис / Э. Ауэрбах. М. : Прогресс, 1976. - 556 с.

30. Баевский, B.C. Темы и вариации (об историко-культурном контексте поэзии Пастернака) /B.C. Баевский // Вопросы литературы. 1987. — №10.-С. 30-60.

31. Баевский, B.C. Б.Пастернак-лирик. Основы поэтической системы /

32. B.C. Баевский. Смоленск : Траст-имаком ,1993. - 238 с.

33. Баевский, B.C. Миф в поэтическом сознании и лирике Пастернака /B.C. Баевский // Известия АН СССР. Серия лит и яз. 1987. - № 2.1. C.116-127.

34. Баевский, B.C. Три эпохи Бориса Пастернака : О периодизации творческого пути поэта. / B.C. Баевский // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1. М. : Наследие, 1992. -С. 33—42.

35. Баран X. К типологии русского модернизма: Иванов, Ремизов, Хлебников / X. Баран // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М. : Прогресс, 1993. - С. 191 - 210.

36. Баран, X. О Хлебникове: контексты, источники, мифы / X. Баран. М. : Издательство РГТУ, 2002. - 416 с.

37. Барзах, А.Е. Соучастие в безмолвии. Семантика «так-дейксиса» у Анненского /А.Е. Барзах // И. Анненский и русской культура XX века. СПб. : Арсис, 1996. С. 67-85.

38. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика, поэтика / Р. Барт. М. : Прогресс, 1994. - 624 с.

39. Бахтин, М. М. Автор и герой в эстетической деятельности /.М. Бахтин // Собр. Соч.: в 7 т. -Т.1. -М., 2003.

40. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. — М. : Искусство, 1979. 423 с.

41. Башляр, Г. Избранное: Поэтика пространства. / Г. Башляр. — М. : РОССПЭН, 2004.'- 376 с.

42. Бельская, JI.JI. Цикл Б. Пастернака «Петербург» и «петербургский текст» в русской поэзии начала XX века / Л.Л.Бельская / Пастернаковские чтения: материалы межвузовской конференции 23-25 октября 1990 г.-Пермь : ПГПУ, 1990. С. 16-20.

43. Бетеа Д.М. Мандельштам, Пастернак, Бродский: иудаизм, христианство и создание модернистской поэтики / Д.М. Бетеа // Русская литература XX века: Исследования американских ученых. СПб., 1993.-С. 362-399.

44. Бирюков, С. Е. Теория и практика русского поэтического авангарда / С.Е. Бирюков. Тамбов : ТГУ, 1998. - 187 с.

45. Блэк, М. Метафора /М. Блэк // Теория метафоры. М. : Прогресс, 1990.-С. 153-172.

46. Блум, X. Страх влияния. Карта перечитывания / X. Блум. — Екатеринбург : Издательство Уральского университета, 1998. 351 с.

47. Бобринская, Е. Мотивы преодоления человека в эстетике русских футуристов / Е. Бобринская // Вопросы искусствознания. 1994. - № 1. -С. 199-212.

48. Бобринская, Е. Русский авангард: Границы искусства / Е. Бобринская. -М. : Новое литературное обозрение, 2006. 304 с.

49. Богаткина, М. Концепция возвышенного в русской поэзии начала XX века (Б. Пастернак цикл «Петербург») / М. Богаткина // Wiener Slawistischer Almanach 34. - 1994. - S. 49-60.

50. Богомолов, Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм / Н. А. Богомолов. М. : Новое литературное обозрение, 1999. — 549 с.

51. Богомолов, Н.А. Еще раз о Брюсове и Пастернаке / Н.А. Богомолов // Новое литературное обозрение. 2000. - №46. - С.123-131.

52. Борисова, Л.С. Пушкинская традиция в поэтическом наследии Бориса Пастернака / J1.C. Борисова // Филологические этюды: сб. науч. ст. молодых ученых. Саратов : Издательство Саратовского университета, 2000.- Вып. З.-С. 46-49.

53. Бройтман, С Н. Символизм и Постсимволизм / С.Н. Бройтман // Постсимволизм 1995. www.postsymbolism.ru.

54. Бройтман, С Н. Ранний Пастернак и постсимволизм / С.Н. Бройтман // Постсимволизм 2003. www.postsymbolism.ru.

55. Бройтман, С. Н. Эпиграфы к книге Б. Пастернака «Сестра моя -жизнь» / С.Н. Бройтман // Известия АН. Серр. Лит. И яз. Т. 63. - 2004. — №2. — С. 23-33.

56. Бройтман, С. Н. Поэтика книги Б. Пастернака «Сестра моя жизнь» / С. Н. Бройтман. - М. : Прогресс-традиция, 2007. - 608 с.

57. Бурдина, С.В. «Я» и мир в лирике Б. Пастернака 10-х начала 20-х годов / С.В. Бурдина // Пастернаковские чтения: материалы межвузовской конференции 23-25 октября 1990 г.— Пермь : ПГПУ, 1990.-С. 20-25.

58. Бушман, И. Пастернак и Рильке / И. Бушман // Сборник статей, посвященных творчеству Б.Л. Пастернака. Мюнхен, 1962.

59. Вайскопф, М. Птица-тройка и колесница души / М. Вайскопф. М. : Новое литературное обозрение, 2003. - 576 с.

60. Вежбицка, А. Метатекст в тексте / А. Вежбицка // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8: Лингвистика текста. — М. : Прогресс, 1978. - С. 402-421.

61. Вейдле, В. Пастернак и модернизм / В. Вейдле // Литературная учеба. -М., 1990.-№1.-С. 156-163.

62. Венцлова, Т. Из наблюдений над стихами Б.Пастернака / Т. Венцлова // Поэтика. История литературы. Лингвистика. Сборник к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М. : ОГИ, 1999. - C.278-2S9.

63. Вер, Г. Карл Густав Юнг / Г. Вер. Челябинск : Урал, 1998. - 212 с.

64. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н. Веселовский. — М. : УРСС, 2004. 648 с.

65. Вигилянская, А. Второе рождение. Об одном философском источнике творчества Бориса Пастернака / А. Вигилянская // Вопросы литературы. 2007. - №6. - С. 131-147.

66. Вильмонт, Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли / Н. Вильмонт. ~М.: Советский писатель, 1989. -224 с.

67. Виноградов, В.В. О теории художественной речи / В.В. Виноградов. -М. : Высшая школа, 2005. с. 287.

68. Виролайнен, М. Речь и молчание / М. Виролайнен. СПб. : Амфора, 2003.-503 с.

69. Власов, А. Дар живого духа: стихотворения Б. Пастернака "Август" и "Разлука" в контексте романа "Доктор Живаго"/ А. Власов // Вопросы литературы. М., 2004. -N 5. - С. 216-238.

70. Власов, А. Явление Рождества (А. Блок в романе Б. пастернака «Доктор Живаго»: тема и вариации) / А. Власов // Вопросы литературы. 2006. - № 3. С. 87-119.

71. Гадамер, Х.Г. Истина и метод / X. Г. Гадамер. М. : Прогресс, 1988. — 700 с.

72. Гаспаров, Б.М. Gradus ad Parnassum. Самосовершенствование как категория творческого мира Пастернака // "Быть знаменитым некрасиво". Пастернаковские чтения. Вып. I. М., 1992. - С. 110-135.

73. Гаспаров Б. Поэтика Пастернака в культурно- историческом измерении (Б.Л. Пастернак и О.М. Фрейденберг)/ Б. Гаспаров // Сб.статей к 70-летию проф. Ю.М. Лотмана. — Тарту : Издательство Тартуского университета , 1992. С.366-384.

74. Гаспаров, М.Л. "Близнец в тучах" и "Начальная пора" Пастернака: от композиции сборника к композиции цикла / М.Л. Гаспаров // Известия АН СССР. Серия лит. и яз. Т.49. - 1990. - № 2. - 218-222.

75. Гаспаров, М.Л. Поэтика «серебряного века» / М.Л. Гаспаров // Русская поэзия «серебряного века»: Антология. М. : Наука, 1993. - С. 5-47.

76. Гаспаров, М.Л., Подгаецкая, И.Ю. Четыре стихотворения из "Сестры моей жизни": сверка понимания / М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая // Poetry and revolution. B.Pasternak's My sister life. Vol.21. Stanford, 1999. - S.150-166.

77. Гаспаров, M. Л., Поливанов, K.M. "Близнец в тучах" Бориса Пастернака: опыт комментария. / М.Л. Гаспаров, К.М. Поливанов. М. : РРГУ, 2005. - 144 с.

78. Гаспаров, М.Л. Семантика метра у раннего Пастернака / М.Л. Гаспаров // Известия АН СССР. Серия лит. и яз. — 1988, март-апрель. -Т.47 (2). С.142- 147.

79. Гигерич, В. Выход из потока событий: океан и кровообращение / В. Гигерич // Митин журнал. 1992. - N 43. - С. 103414.

80. Гинзбург, Л. Я. О лирике / Л. Я. Гинзбург. М.: Интрада, 1997. - 379 с.

81. Гиржева, Г. Н. Поэтика лирики Бориса Пастернака (Лингвистический аспект): автореф. дисс. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук (10.02.01) /Г.Н. Гиржева. -М.: АМН СССР НИИ, 1991. -22 с.

82. Гистер, М. Мотивы Достоевского в стихотворении Пастернака "Марбург": Связь лирики двух великих писателей. /М. Гистер II Литературное обозрение. 1996 - N4- С.55-61.

83. Гладков, А. К. Встречи с Пастернаком / А.К. Гладков М. : Арт-Флекс, 2002. - 288 с.

84. Горелик, JI.JI. Эволюция темы творчества в лирике Пастернака / Л.Л. Горелик // Известия АН. Серия лит. и яз. Т.57. - 1998. - № 4. - С.12-21.

85. Горелик, Л.Л. Ранняя проза Пастернака: Миф о творении / Л.Л. Горелик. Смоленск : СГПУ, 2000. - 172 с.

86. Дарвин, М.Н. К проблеме цикла в типологическом изучении лирики / М.Н. Дарвин // Типологический анализ литературного произведения. — Кемерово, 1982

87. Дарвин М.Н. Поэт и книга в системе художественного творчества / М.Н. Дарвин // Постсимволизм 1998. www.postsymbolism.ru.

88. Дарвин, М.Н. Художественная циклизация в постсимволистком сознании А. Белого / М.Н. Дарвин // Постсимволизм 2003. — www.postsymbolism.rn.

89. Дарвин, М.Н. Семиотика текста в системе художественного творчества (поэт, рукопись, книга) / М.Н. Дарвин // Критика и семиотика. 2001. -№3/4.~ С. 172-177.

90. Дейк, Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. / Т.А. ван Дейк. М. : Прогресс, 1989.-312 с.

91. Деринг-Смирнова, Р. Каранавальная игра с чужими текстами / Р. Деринг-Смирнова // Альманах «Канун»: «Русские пиры». С. 397-423.

92. Деринг-Смирнова, Р. Пастернак и Вайнингер / Р. Деринг-Смирнова // Новое литературное обозрение. 1999. - №37. - С. 63-69.

93. Деррида, Ж. Шибболет / Ж. Деррида. СПб. : Академический проект, 2002.-166 с.

94. Долинин, А. О некоторых подтекстах стихотворения Б.Пастернака "Тоска" / А. Долинин // Поэтика. История литературы. Лингвистика. Сборник к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М. : ОГИ, 1999. - С.290-301.

95. Дюбуа, Ж., Пир, Ф., Тринон, А. и др. Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. М.: Прогресс, 1986. - 392 с.

96. Евреинов, Н.Н. Театральные инвенции / Н.Н. Евреинов. — М. : Время, 1922.-22 с.

97. Евреинов Н. Демон театральности / Н.Н. Евреинов. Спб. : Летний Сад, 2002.-536 с.

98. Есаулов, И.А. Постсимволизм и соборность / И.А. Есаулов // Постсимволизм 1995. -www.postsymbolism.ru.

99. Женетт, Ж. Работы по поэтике. Фигуры: в 2-х т. / Ж. Женетт. М. : Издательство им. Сабашниковых, 1998. — 2 т.

100. Жирмунский, В.М. Преодолевшие символизм / В.М. Жирмунский // Русская мысль. 1916. - №12.

101. Жирмунский, В.М. Введение в литературоведение: Курс лекций /

102. B.М. Жирмунский. СПб. : Издательство СПбГУ, 1996. - 438 с.

103. Жирмунский, В.М. Метафора в поэтике русских символистов / В.М. Жирмунский // Новое литературное обозрение. 1999. -№35. - С. 222249.

104. Жолковский, А. К. Книга книг Пастернака: (К 75-летию книги Сестра моя -жизнь")/ А.К. Жолковский // Звезда. 1997. - N12.1. C.193-214.

105. Жолковский, А. К. Механизм второго рождения. О стихотворении Пастернака "Мне хочется домой: в огромность." / А.К. Жолковский // Литературное обозрение. 1990. - №2. - С. 35-41.

106. Жолковский, А.К. Ранний Пастернак / А.К. Жолковский // Литературное обозрение. 1991. - №11. С. 87-90.

107. Жолковский, А. К. О трех грамматических мотивах Пастернака: О трех стилистических инвариантах Пастернака и подходе к языковым мотивам. // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1.- М. : Наследие, 1992. С. 55-65

108. Жолковский, А. К. У истоков пастернаковской поэтики: О стихотворении "Раскованный голос"/ А. К. Жолковский // Известия Академии наук. Серия литературы и языка 2003- Т. 62. -N4 - С.10-22.

109. Жолковский, А.К. Место окна в поэтическом мире Пастернака / А.К. Жолковский // А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. Работы по поэтике выразительности. -М. : Прогресс, 1996. С. 209-239.

110. Жолковский, А.К. Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты / А.К. Жолковский // Эткиндовские чтения. Сб. статей по материалам Чтений памяти Е. Г. Эткинда (27-29 июня 2000). СПб. : Издательство Европейского Ун-та в Санкт-Петербурге, 2002. - С. 250 - 271.

111. Жолковский, А.К. Экстатические мотивы Пастернака в свете его личной мифологии / А.К. Жолковский // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М. : Наука, 1994. - 428 с.

112. Жолковский, А.К. О гении и злодействе, о бабе и о всероссийском масштабе / А.К. Жолковский // А.К. Жолковский. Блуждающие сны и другие работы. М. : Наука, 1994. - 428 с.

113. Жолковский, А.К. поэтика произвола и произвольность поэтики / А.К. Жолковский // А.К. Жолковский. Инвенции. -М., 1995.

114. Жолковский, А. К. Избранные статьи о русской поэзии: инварианты, структуры, стратегии, интертексты / А. К. Жолковский. -М. :РГГУ, 2005.-654 с.

115. Завьялов, С. Концепт «современности» и категория времени в «советской» и «несоветской» поэзии / С. Завьялов // Новое литературное обозрение.' 2003. - №62. - С. 22-32.

116. Иванов, Вяч.Вс. "Вечное детство" Б.Пастернака / Вяч.Вс. Иванов // Литература и искусство в системе культуры. М. : Наука, 1988. - С. 471-480.

117. Иванов, Вяч.Вс. Разыскания о поэтике Пастернака. От бури к бабочке / Вяч.Вс. Иванов // Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т.1. - М. : Языки русской кульутры, 1998-С. 15142.

118. Иванов, Вяч.Вс. О теме женщины у Пастернака / Вяч.Вс. Иванов // "Быть знаменитым некрасиво". Пастернаковские чтения. Вып. I. -М. : Наследие, 1992. С.43-54.

119. Иванова, Н. Борис Пастернак: участь и предназначение / Н. Иванова. СПб.: Рус.-Балт.информ.центр "Блиц", 2000. - 342 с.

120. Изер, В. Акты вымысла, или Что фиктивно в фикциональном тексте / В. Изер // Немецкое филосовское литературоведение наших дней. Антология. СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2001. - С.186-216.

121. Ильин, И.П. Неогерменевтические и социологические концепции буржуазного литературоведения / И.П. Ильин // Зарубежное литературоведение 70-х годов: Направления, тенденции, проблемы. М. : Наука, 1984.-С.

122. Ингарден, Р. Исследования по эстетике / Р. Ингарден. М. : Издательство иностранной литературы, 1962. - 572 с.

123. Инишев, И.Н. Чтение и дискурс / И.Н. Инишев. Вильнюс : ЕГУ, 2007.- 168 с.

124. Исрапова, Ф.Х. Контекст словесно-изобразительного комплекса заглавия поэмы В. Маяковского "Флейта- позвоночник / Ф.Х.г

125. Исрапова. www.avantgarde.narod.ru

126. Каган, Ю.М. Об "Апеллесовой черте" Бориса Пастернака. Попытка постижения / Ю.М. Каган // Литературное обозрение. -1996. -№ 4. -С. 43-50.

127. Казарина, Т.В. Три эпохи русского литературного авангарда (эволюция эстетических принципов) / Т.В. Казарина. Самара : Самарский университет, 2004. — 620 с.

128. Кац, Б. Раскат импровизаций: Музыка в жизни и творчестве Б. Пастернака / Б. Кац. — М. : Советский композитор, 1991. 328 с.

129. Кац, Б.А. Еще один полифонический опыт Пастернака: О музыкальных истоках стихотворения "Раскованный голос"/ Б.А. Кац // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 2003. - Т. 62. -N4. - С. 23-32.

130. Кацис, Л.Ф. Маяковский, Пастернак, Эренбург и «Прописи нефти» / Л.Ф. Кацис // Поэтика. История литературы. Лингвистика. Сборник к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. -М. : ОГИ, 1999. С. 302-313.

131. Клинг, О. А. Футуризм и «старый символистский хмель» / О.А. Клинг // Вопросы литературы. 1996. - № 5. — С. 56-62.

132. Клинг, О. Художественная система Пастернака и символизм / О. Клинг // Studia Russica XIX. Budapest, 2001. - S. 331-344/

133. Клинг, О. Борис Пастернак и символизм / О. Клинг // Вопросы литературы. М.,2002. - №2. - С. 25-59.

134. Крашенникова, Е. Крупицы о Пастернаке / Е. Крашенникова // Новый мир. - 1997. С.204-213.

135. Кристева, Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / Ю. Кристева. М. : Российская политическая энциклопедия, 2004. - 656 с.

136. Кружков, Г. «Как бы резвяся и играя.» / Г. Кружков // Новый мир. 1992. - №4. - С. 167-180.

137. Кушнер, А.С. "И чем случайней, тем вернее." / А.С. Кушнер // "Быть знаменитым некрасиво". Пастернаковские чтения. Вып. I. — М. : Наследие, 1992.-С.171-182.

138. Кушнер А. С. "И чем случайней, тем вернее.": Влияние Анненского на Пастернака. / А.С. Кушнер // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1.—М. : Наследие, 1992. -С. 171-182.

139. Кушнер, А. Виртуозная рифма: (О рифме Б. Пастернака) / А. Кушнер // Аврора. 1990. - №2.137." Кушнер, А. Заболоцкий и Пастернак / Кушнер Александр// Новый мир.-2003.-N9.-С. 174-181.

140. Лавров, А. Судьбы скрещенья: теснота коммуникативного ряда в "Докторе Живаго" / А. Лавров // Новое литературное обозрение. -1993.-№2.-С. 241-255.

141. Лакан, Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда / Ж. Лакан. -М.: Логос, 1997. 184 с.

142. Ланн, Е. Литературная мистификация / Е. Ланн. М.-Л., 1930.

143. Лахман, Р. Демонтаж красноречия: Риторическая традиция и понятие поэтического / Р .Лахманн. СПб. : Академический проект, 2001.-368 с.

144. Леви-Стросс, К. Мифологики: от меда к пеплу / К. Леви-Стросс. -М. : ИД Флюид, 2007. 441 с.

145. Левин, Ю.И. Избранные работы по семиотике культуры / Ю.И. Левин. -М. : Языки славянской культуры, 1998.

146. Левин, Ю. И. Заметки к стихотворению Б. Пастернака "Все наклоненья и залоги" / Ю.И. Левин // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1,-М. : Наследие, 1992. С. 67-75.

147. Левина, Т. «Страдательное богатство»: Пастернак и русская живопись 1910-х начала 1940-х гг. / Т. Левина // Литературное обозрение. - 1990. - № 2. - С. 84-89.

148. Лекманов, О. "Ты на курсах, ты родом из Курска'УО. Лекманов // Вопросы литературы. - 2004 - N5. - С. 251-257.

149. Лекманов, О. Об одной загадке Бориса Пастернака / О. Лекманов // Звезда. 2004. - №10. - С. 222-227.

150. Лощилов, И. Феномен Николая Заболоцкого / И. Лощилов. -Helsinki, 1997.

151. Лотман, М.Ю. Мандельштам и Пастернак (попытка контрастивной поэтики) / М.Ю. Лотман. Таллин : Alexandra, 1996. -176 с.

152. Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. СПб. : Искусство СПб, 1996. - 848 с.

153. Магомедова, Д.М. Соотношение лирического и повествовательного сюжета в творчестве Пастернака / Д.М. Магомедова // Известия АН СССР. Т.49. - 1990. - № 5. - С. 414419.

154. Магомедова Д.М. -Символистский подтекст в стихотворении Б. Пастернака «Ночь» / Д.М. Магомедова // Литературный текст. Проблемы и методы исследования. Тверь, 2000. — С. 111-115.

155. Мадден, Е. Этюд о мыши / Е.Мадцен // Студия. 2004 - №8.

156. Мамардашвили, М. К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути) / М.К. Мамардашвили. М. : Ad Marginem, 1995. - 548 с.

157. Ман, П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста / П. де Ман. Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 1999.-368 с.

158. Ман, П. де. Гипограмма и инскрипция: поэтика чтения Майкла Риффатерра // Новое литературное обозрение. 1993. - №2. - С .30-63.

159. Ман, П. де. Слепота и прозрение / П. де Ман. СПб. : Гуманитарная Академия, 2002. - 256 с.

160. Мандельштам, О. Заметки о поэзии / О. Мандельштам // Мандельштам, О. Слово и культура. М. : Советский писатель, 1987. -С. 68-72.

161. Марков, В. О свободе в поэзии / В. Марков. СПб. : Издательство Чернышова, 1994. - 368 с.

162. Марков, В. История русского футуризма / В. Марков. СПб. : Алетейя, 2000. - 446 с.161. " Масленникова, 3. А. Портрет Бориса Пастернака / 3. А. Масленникова. М. : Присцельс, 1995.-386 с.

163. Меднис, Н.Е. Венеция в русской литературе / Н.Е. Меднис. -Новосибирск : Издательства Новосибирского университета, 1999. 392 с.

164. Мейзерский, В.М. Философия и неориторика / В.М. Мейзерский. -Киев : Лыбидь, 1991. 192 с.

165. Меркулова, Т.И. Об экзистенциальности художественного восприятия Б.Пастернака / Т.И. Меркулова // Филологические науки. -1992.-№2.-3-11.

166. Мерлин, В. Менструация Родины: след в литературе / В. Мерлин // Studia Litteraria Polono-Slavica. Warszawa, 2001.- С. 49-77.

167. Мерло-Понти, М. Око и дух / М. Мерло-Понти. М.: Наука, 1992.

168. Минц, З.Г. Поэтика русского символизма. / З.Г. Минц. СПб. : Искусство - СПб, 2004. - 478 с.

169. Моруа, А. Прометей или Жизнь Бальзака / А. Моруа. М. : Радуга, 1983.

170. Найдич, Э. Точные слова: О русской поэзии 20 века и особенностях поэтики Блока, Маяковского, Анны Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Заболоцкого, Вяч. Иванова и других / Э. Найдич // Вопросы литературы. 1998. - N1-2. - С. 349-358.

171. Невзглядова, Е. "Его взыскательные уши.": О поэтике Пастернака по следам статьи М. И. Шапира ". А ты прекрасна без извилин."/ Е. Невзглядо'ва // Новый мир. 2004. - №12. - С. 142-152.

172. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра; К генеалогии морали; рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм: Сборник / Ф. Ницше. Минск : ООО Попурри, 1997. - 624 с.

173. Озеров, JL Неоконченная пьеса Б. Пастернака / J1. Озеров // Простор. 1996. - № 10. - С. 45-47.

174. Ораич Толич, Д. Автореференциальность как форма метатекстуальности / Д. ораич Толич // Автоинтерпретация. Сб. статей. СПб. : Издательство Санкт-Петербургского университета, 1998.

175. Осипова, Н.О. Семантика вокзала в русской поэзии первой трети XX века // Русская классика XX века: пределы интерпретации. / Н.О. Осипова. СПб., 1995. — С. 89 - 93.

176. Павловец, М. Г. О некоторых источниках стихотворения Б. Пастернака «Ветер (Четыре отрывка о Блоке)» / М.К. Павловец // Проблемы эволюции русской литературы XX века. Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск V. М. : МПГУ, 1998-С. 207-211.

177. Падучева, Е.В. Режим интерпретации как прием (Стихотворение Пастернака «Марбург») / Е.В. Падучева // Известия РАН. Сер. Лит. И яз. Т.64. - №2. - 2005. - С. 440-446.

178. Парамонов, Б. Черная доведь: Пастернак против романтизма / Б. Парамонов // Звезда. 1991. - №4. - С. 198-210.

179. Пастернак, Б. Пожизненная привязанность. Переписка с О.Фрейденберг / Б. Пастернак. М. : АРТ-ФЛЕКС, 2000 - 304 с.

180. Пастернак, Е.В. Работа Б.Пастернака над циклом "Начальная пора" / Е.В. Пастернак // Русское и зарубежное языкознание. Вып. 4. -Алма-Ата, 1970.-С.121-141.

181. Пастернак, Е. Память и забвение как основа "второй вселенной" в творческой философии Б.Пастернака / Е. Пастернак // Themes and variations. In honor of Lazar Fleishman. Stanford, 1994. -S.26-39.

182. Пастернак, Е.В. Борис Пастернак. Материалы для биографии / Е.В. Пастернак. М. : Советский писатель, 1989. —

183. Петровская, Е. Кит как текст. Читая «Моби Дика» / Е. Петровская //Логос. 1991.-№2.-С. 240-261.

184. Полан, Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности / Ж. Полан. СПб. : Наука, 2002. - 336 с.

185. Подорога, В. Феноменология тела / В. Подорога. М. : Ad Marginem, 1995.-338 с.

186. Подшивалова, Е.А. Человек, явленный в слове (Русская литература 1920-х годов сквозь призму субъектности). / Е.А. Подшивалова. Ижевск: Изд. дом «Удмуртский университет», 2002.

187. Поливанов, К.М. "Хор" Пастернака: опыт комментария / К.М. Поливанов // Литературное обозрение. 1996. - № 4. - С. 50-55.

188. Поливанов, К. М. "Свистки милиционеров": реальный комментарий к одному стихотворению книги "Сестра моя жизнь"/ К.М.

189. Поливанов // "Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1—М. : Наследие, 1992.

190. Померанц, Г. Неслыханная простата: (Об отличительном качестве поэзии Б. Пастернака) / Г. Померанц // Литературное обозрение. 1990. - №2. - С. 19-24.

191. Рабинович, В. Маски смерти, играющие жизнь / В. Рабинович // Альманах «Канун»: «Русские пиры», 1998. С. 397-423.

192. Радионова, А.В. О постоянстве некоторых мотивов в творчестве Б. Пастернака / А.В. Радионова // АЛФАВИТ: Филологический сборник. Смоленск : СГПУ, 2002. - С. 136-154.

193. Раевская-Хьюз, О. Б.Пастернак и М.Цветаева. К истории дружбы / О. Раевская-Хьюз // Вестник Р.С.Х.Д. -№ 100,- 1971. С.281-305.

194. Раевская-Хьюз, О. О самоубийстве Маяковского в "Охранной грамоте" Пастернака / О. Раевская-Хьюз // Boris Pasternak and his times. 1989. - P.141-152.

195. Ратгауз, Г. О переводах Бориса Пастернака: Пастернак как переводчик Шекспира, Гете, Рильке, Петефи. / Г. Ратгауз // Иностранная литература. 1996. -N12. - С. 224-229.

196. Рикер, П. Живая метафора / П. Рикер // Теория метафоры. М. : Прогресс, 1990. - С. 435-455.

197. Рикер, П. Время и рассказ / П. Рикер. М. : РГГУ, 2000. - 224 с.

198. Ричарде А. Философия риторики / А. Ричарде // Теория метафоры. -М. : Прогресс, 1990. С. 44-67.

199. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел / О. Ронен. М. : Объединенное гуманитарное издательство, 2000. — 152 с.

200. Ронен, О. «Это»: Вокруг неоконченной драмы Бориса Пастернака "Этот свет"/ О. Ронен // Звезда.- 2004.- №9. С. 230-233.

201. Савчук, В.В. Кровь и культура / В.В. Савчук. СПб. : Изд-во СПбГУ, 1995.

202. Савчук, В.В. Оковы Океаноса граница рефлексии // Вестник Псковского Вольного университета. - 1994. - Т. 1. - N 5. - С. 35-40.

203. Сапогов В.А. Сюжет в лирическом цикле / В.А. Сапогов // Сюжетосложение в русской литературе. Даугавпилс, 1980.

204. Сарычев, Вл. А. Эстетика русского модернизма: Проблема "жизнетворчества" / В.А. Сарычев/ Воронеж : Издательство Воронежского университета, 1991. - 320 с.

205. Сегал, Д. Заметки о сюжетности в лирической поэзии Пастернака / Д. Сегал // Slavica Hierosolymitana. III. Jerusalem, 1979. - С. 297-299.

206. Секацкий, А. Прикладная метафизика / А. Секацкий. СПб. : Амфора, 2005.-414 с.

207. Силард, Л. Герметизм и герменевтика / Л. Силард. СПб. : издательство Ивана Лимбаха, 2002. - 328 с.

208. Сильман, Т. Заметки о лирике / Т. Сильман. Л. : Советский писатель, 1977. - 223 с.

209. Синявский, А. Поэзия Пастернака / А. Синявский // Б. Пастернак. Стихотворения и поэмы. М., 1965.

210. Скоропанова, И.С. Литературные мистификации современных русских писателей. / И.С. Скоропанова. — www.mberg.net/skoropanoval/

211. Смирнов, И.П. Мегаистория / И.П. Смирнов. М. : АГРАФ, 2000. - 544 с.

212. Смирнов, И.П. Смысл как таковой / И.П. Смирнов. СПб. : Академический проект, 2001. - 244 с.

213. Смирнов, И.П. Порождение интертекста: Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака / И.П. Смирнов. СПб. : СПбГУ, 1995. - 141 с.

214. Смирнов, И.П. Роман тайн "Доктор Живаго" / И.П. Смирнов. М. : Новое литературное обозрение, 1999. - 205 с.

215. Смирнов, И.П. Генезис. Философские очерки по социокультурной начинательности / И.П. Смирнов. - СПб.: Алетейя, 2006.

216. Степанян, Е. В. Категории поэтического мышления Б. Пастернака: Проблемы вечности / Е.В. Степанян // Вопросы философии. 2000. - N8. - С. 62-78.

217. Степун, Ф. Б.Пастернак / Ф. Степун // Литературное обозрение. -1990. — № 2. С.66-71.

218. Тарановский К. О поэзии и поэтике / К. Тарановский. М. : Языки русской культуры, 2000. - 432 с.

219. Тиме, Г.А. Диалектика вечно-женственного в творчестве Б. Л. Пастернака / Г. А. Тиме// Русская литература. 2002 - N4 - С. 211— 214.

220. Тименчик, Р.Д. Расписанье и Писанье / Р.Д. Тименчик II Themes and variations. In honor of Lazar Fleishman. Stanford, 1994.

221. Топоров, B.H. Из исследований в области анаграммы / В.Н. Топоров // Структура текста 1981. Тезисы симпозиума. - М., 1981.

222. Топоров, В.Н. Из истории Петербургского Аполлинизма: его золотые дни и крушения. М. : ОГИ, 2004. - 264 с.

223. Топоров, В.Н. Об одном индивидуальном варианте «автоинтертекстуальности»: случай Пастернака / В.Н. Топоров // Пастернаковские-чтения. Вып.2. -М. : Наследие, 1999. С. 4-38.

224. Тун, Ф. Субъективность как граница: Цветаева, Ахматова, Пастернак / Ф. Тун // Логос. 2001. - №3. - С. 102-116.

225. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. М. : Наука, 1977. - 574 с.

226. Тынянов, Ю.Н. Проблема стихотворного языка / Ю.Н. Тынянов. -М. :УРСС, 2004.- 176 с.

227. Тюпа, В.И. Архитектоника коммуникативного события / В.И. Тюпа // Дискурс. 1996. - № 1.

228. Тюпа, В.И. Аналитика художественного / В.И. Тюпа. М. : Лабиринт, 2001.- 192 с.

229. Тюпа, В.И. Статус художественного произведения в постсимволизме / В.И. Тюпа // Постсимволизм 2001. -www.postsymbolism.ru.

230. Тюпа, В. И. Анализ художественного текста / В. И. Тюпа. — М. : Академия, 2006. 336 с.

231. Тюпа, В.И. Актуальность новой риторики для современной гуманитарной науки // Коммуникативные стратегии культуры и гуманитарные технологии. СПб, 2008.

232. Ужаревич, Й. Одна жизнь две автобиографии / Й. Ужаревич // Автоинтерпретация. Сб. статей. - СПб, 1998.

233. Ужаревич, Й. Уподобление лирического «Я» Христу в лирике А.Блока и Б. Пастернака / Й. Ужаревич // Постсимволизм 2001. -www.postsymbolism.ru.

234. Уколова, JI.E. Б.Л .Пастернак мастер драматического перевода / Л.Е. Уколова // Пастернаковские чтения. - Пермь, 1990. - С. 73-78.

235. Успенский, Б. М. Поэтика композиции / Б. М. Успенский. СПб. : Азбука, 2000. - 348 с.

236. Фарыно, Е. «Он памятник себе» у Пастернака / Е. Фарыно // Пушкин в XXI веке: Вопросы поэтики, онтологии, историцизма. -Новосибирск : НГУ, 2003. С. 187-193.

237. Фарыно, Е. Как сфинкс обернулся кузнечиком: разбор цикла "Тема с вариациями" Пастернака / Е. Фарыно // Studia Russica XIX. -Budapest, 2001. P. 294-329.

238. Фарыно, E. Введение в литературоведение: Учебное пособие / Ежи Фарыно. СПб. : Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2004. - 639 с.

239. Фарыно, Е. Княгиня Столбунова-Энрици и ее сын Евграф: археопоэтика Доктора Живаго / Е. Фарыно // Поэтика Пастернака. Studia Filologiczne. Zeszyt 31/12. Bydgoszcz. 1990. -P.l55-221.

240. Фарыно, E. Три заметки к «Определениям» поэзии, творчества и души Пастернака / Е. Фарыно // АЛФАВИТ: Филологический сборник. Смоленск : СГПУ, 2002.

241. Фатеева, Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов / Н.А. Фатеева. М. : Агар, 2000. - 280 с.

242. Фатеева, Н. Поэт и проза: книга о Пастернаке / Н. Фатеева. М. : НовЪе литературное обозрение, 2003. - 400 с.

243. Филлипс, JL, Йоргенсон, М. Дискурс-анализ как теория и метод / J1. Филлипс, М. Йоргенсон. Харьков : Гуманитарный центр, 2008. -350 с.

244. Флейшман, JI. Борис пастернак в двадцатые годы / JI. Флейшман. СПб. : Академический проект, 2003. - 464 с.

245. Флейшман, J1. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов / JI. Флейшман. СПб. : Академический проект, 2005. - 656 с.

246. Фокина, О. "Рождественская звезда": Пастернак и Бродский: Анализ стихотворения / О. Фокина // Литература. 1998. - № 32.

247. Фоменко, И.В. Лирический цикл как метатекст / И.В. Фоменко // Лингвистические аспекты исследования литературно-художественных текстов. Калинин, 1979.

248. Фоменко, И.В. Циклизация как типологическая черта лирики Б.Пастернака / И.В. Фоменко // Пастернаковские чтения. Пермь, 1990. - С.78-84.

249. Франк, B.C. Водяной знак / B.C. Франк // Литературное обозрение. 1990. - № 2. - С.72-76.

250. Фрезер, Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Дж. Дж. Фрезер. М.: Астрель, Ермак - ACT, 2003. - 781 с.

251. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М. : Лабиринт, 1997. - 448 с.

252. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг. М. : Восточная литература, 1998. - 800 с.

253. Фроловская, Т. Л. Лермонтов и Пастернак. Проблема лирической личности / Т. Л. Фроловская //"Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1. -М. : Наследие, 1992 —С. 136-142.

254. Фуко, М. Воля к истине / М. Фуко. М.: Гуманитарная академия, 1996.-446 с.

255. Фуко, М. Археология знания / М. Фуко. СПб. : Гуманитарная академия, 2004. - 416 с.

256. Фуксон, Л. Ю. Чтение / Л. Ю. Фуксон. Кемерово : Кузбассвузиздат, 2007.

257. Хаев, Е.С. Проблема композиции лирического цикла. / Е.С. Хаев. // Природа художественного целого и литературный процесс-Кемерово, 1980. С. 56-68.

258. Хализев, В.Е. Александр Блок как постсимволист / В.Е. Хализев // Постсимволизм 2003. www.postsymbolism.ru.

259. Хан А. Поэтическая вселенная. Анализа стихотворения Б. пастернака «Определение поэзии»: предварительные итоги к анализу цикла «Занятье философией» / А. Хан // Studia Russica XIX. -Будапешт, 2001.

260. Хансен-Леве, О. Концепция «жизнетворчества» в русском символизме начала века / О. Хансен-Леве // Блоковский сборник XIV. К 70-летию З.Г. Минц. Тарту, 1998. - С. 57-85.

261. Ханзен-Леве, А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / А. Ханзен-Леве. СПб. : Академиечский проект, 1999. — 512 с.

262. Хейзинга, Й. Homo ludens / Й. Хейзинга. М. : Прогресс Традиция, 1997.

263. Хольтхузен, И. Модели мира в литературе русского авангарда / И. Хольтхузен // Вопросы литературы. 1992. - № 3. - С. 150-160.

264. Шапир, М. "А ты прекрасна без извилин.": Эстетика небрежности в поэзии Пастернака / М. Шапир // Новый мир. — 2004. — N7.-С. 149-171.

265. Шапир, М: Эстетика небрежности в поэзии Пастернака / М. Шапир // Известия РАН. Сер. лит. и яз. Т. 63. - №4. - 2004.271." Эйдинова, В.В. О стиле Пастернака / В.В. Эйдинова // Пастернаковские чтения. Пермь, 1990.

266. Эко, У. Роль читателя / У. Эко. М. : РГГУ, 2005. - 502 с.

267. Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / У. Эко. СПб.: Симпозиум, 2004. - 544 с.

268. Элиаде, М. Мефистофель и Андрогин. СПб. : Алетейя, 1998.

269. Эпштейн, М. Ирония стиля: демоническое в образе России у Гоголя / М. Эпштейн // Новое литературное обозрение. 1996 - № 19. -С. 129-147.276.т Эпштейн, М. Искусство авангарда и религиозное сознание / М. Эпштейн // Новый мир. 1989. -№ 12. - С. 225-235.

270. Эпштейн, М. Сравнительный анализ о Пастернаке и Мандельштаме / М. Эпштейн // Звезда. 2000. - N4. - С. 82-96.

271. Эпштейн, М. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук / М. Эпштейн. М. : Новое литературное обозрение, 2004.

272. Эпштейн, М. Хасид и талмудист. Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме / М. Эпштейн / Звезда. 2000. - №4.

273. Эткинд, А. Толкование путешествий: Россия и Америка в травелогах и интертекстах / А. Эткинд. — М. : Новое литературное обозрение, 2001. 496 с.

274. Эткинд, Е. Г. Материя стиха / Е. Г. Эткинд. — СПб. : Изд-во «Гум. Союз», 1998.

275. Юнг, К.Г. Aion: Исслед. феноменологии самости / К. Г. Юнг. — Киев : Ваклер, 1997.

276. Юнггерн, А. Гоголь и Пастернака / А. Юнггерн //"Быть знаменитым некрасиво.": Пастернаковские чтения. Вып.1- М.: Наследие, 1992.-С. 143-153

277. Юнггерн, А. «Сад» и «Я сам»: смысл и композиция стихотворения «Зеркало» // Boris Pasternak and his time. Berkeley, 1989.

278. Юнггерн, A. Juvenilia Б. Пастернака: 6 фрагментов о Реликвимини / А. Юнггерн. Стокгольм, 1984.

279. Якобсон, А. «Вакханалия» в контексте позднего Пастернака / А. Якобсон // Slavica Hierosolymitana, Volume 3. Jerusalem: Magness press, 1978.

280. Якобсон, P. Заметки о прозе поэта Пастернака / Р. Якобсон // Р. Якобсон. Работы по поэтике. М. : Прогресс, 1997.

281. Ямпольский, М. Демон и лабиринт / М. Ямпольский. М. : Новое литературное обозрение, 1996.

282. Ямпольский, М. Память Тиресия / М. Ямпольский. М., 1993.

283. Ямпольский, М. О близком. Очерки немиметического зрения / М. Ямпольский. М. : Новое литературное обозрение, 2001. - 240 с.

284. Ямпольский, М. Физиология символического. Кн. 1. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима / М. Ямпольский. М. : Новое литературное обозрение, 2004. - 800 с.

285. Ямпольский, М. Ткач и визионер: Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре. / М. Ямпольский. М. : Новое литературное обозрение, 2007.

286. Яусс, Х.Р. История литературы как провокация литературоведения / Х.Р. Яусс // Новое литературное обозрение. — М.,1994. №4.

287. Aucouturier Michel. B.Pasternak // Esprit № 3, 1957.

288. Faryno Jerzy. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. Разбор одной главы "Охранной грамоты" Пастернака // Slavica Akademiae scienciarum Hungaricae. 1987. Vol.33 (1-4). P.277-303.

289. Faryno Jerzy. Поэтика Пастернака. Путевые записки Охранная грамота//Wiener Slavistischen almanach. 1989.

290. Klauz, /. Гроза и страсть «явленные в слове». Анализ стихотворения «Наша гроза» // Studia Russica. XIX. Budapest, 2001.300/ Klauz, /., Nyakas Т. Притча о пленнице-душе // Studia Russica. XIX. Budapest, 2001.

291. Kolonosky Walter. Pasternak and Proust: Toward a comparison // Russian literature Triquaterly. 1989. №24. P. 183-193.

292. Majmieskulow, А. Стихотворение Пастернака «Образец» // Пушкин и Пастернак. Материалы 2-ого коллоквиума. Будапешт, 1989.

293. Majmieskulow, А. «Мухи мучкаповской чайной» Б. Пастернака // Studia Fililogiczna Rosyjska- 14. Bydgoszcz, 1992.304. * Meyer Angelika. Sestra moja zhizn* von B.Pasternak. Analyse und Interpretation. Miinchen. 1987.

294. O'Connor K.T. Pasternak's My sister life: The illusion of narrative. Ann Arbor. 1988.306.* Pollak N. Pasternak's fish // Поэтика. История литературы. Лингвистика. Сборник к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М., 1999. — С. 314-323.

295. Pomorska Krystyna. Themes and variations in Pasternak's poetics. The Peter de Ridder Press. 1967.

296. Raevsky Hughes Olga. The poetic world of B.Pasternak // Princeton UP. 1974.

297. Schilankova di Simplicio Dascha. Гений и другие: к генеалогии понятия творческой личности у Пастернака // Pasternak-Studien. Beitrege zum Internationaler Pasternak-Kongress. 1991 in Marburg. Mtinchen. 1993. - S. 147-153.

298. Uzarevic J. Лирический камуфляж // Studia Russica. XIX. Budapest, 2001.

299. Uzarevic J. Лирический парадокс // Russian Literature XXIX. — North-Holland, 1991.