автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мистические мотивы в прозе М.А. Булгакова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мистические мотивы в прозе М.А. Булгакова"

На правах рукописи Савина Елена Александровна

Мистические мотивы в прозе М. А. Булгакова («Собачье сердце»)

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Москва - 2005

Работа выполнена в государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Московский городской педагогический университет» на кафедре русской литературы XX века филологического факультета

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Кременцов Леонид Павлович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук Киселёва Людмила Фёдоровна кандидат филологических наук, доцент Андреева Татьяна Николаевна

Ведущая организация:

Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова

Защита диссертации состоится « » ноября 2005 года в часов на заседании диссертационного совета Д. 212.154.15 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119992, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МПГУ по адресу: 119992, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1., ауд._, в 15. 00.

Автореферат разослан « »_2005 года

Учёный секретарь 7

диссертационного совета

В.К. Сигов

11Л 6¿Г

ЗЧвЭсЗ ~

Эпоха, сформировавшая личность М. А. Булгакова и во многом определившая его творческую направленность, была временем так называемого «оккультного возрождения» рубежа столетий, ставшего «золотым фондом» для мистически окрашенного художественного сознания нового века, широко охватившего искусство не только начала столетия, но и первых послереволюционных лет. Эта «эпоха, прошедшая через жестокий кризис рационального познания, была углублена в проблемы религии и сектантства, «духа и плоти», «бессознательного» и «архетипического», их связи с тайнами «сверхъестественного», присматривалась ко всему «необычному», вслушивалась в «трансцендентное», проникалась духом мифотворчества, порождая множество авторских мифов, создавая новые «неомифологические» тексты, оживляя культуру «тайноведения» прошлого... предлагая новые прочтения эзотерического наследия мировой культуры»1.

Как известно, вышеозначенная органически развивающаяся традиция была насильственно прервана, «религия подверглась гонениям, религиозно-мистические формы светского искусства, утончённые формы оккультных увлечений и «эзотеризма», а также явления массового оккультизма пошли на убыль»2. Но Булгаков, будучи свидетелем уничтожения традиции, корнями уходящей вглубь веков, был и её прямым наследником, сумевшим противостоять новой власти и сохранить как собственный глубоко скептический взгляд на происходящее, так и те «краски», которые он использовал, изображая «бесчисленные уродства» едва налаженного этой властью быта. Мистическая, роковая предопределённость странных и страшных перемен, обрушившихся на жителей страны, не могла не волновать писателя, и отзвуки этих волнений слышны едва ли не в каждом из его произведений.

М.А. Булгаков, справедливо названный В.И. Лосевым «одним из самых загадочных русских писателей двадцатого века»3, по словам исследователя, обладал способностью «проникать в сущность происходящих событий и предвидеть будущее. Крайне редко он ошибался и в оценке людей»4. К сожалению, «эти уникальные качества приносили ему не радость, а печаль и страдания», но именно они помогли при создании удивительного художественного мира, раздвоенного, «разделённого на профанический, обыденный и серый, и фантастический, таинственный и пугающий.

Мистическое видение окружающего мира, мистическое ощущение тяжёлой, довлеющей над ним Судьбы и веру в Высшую Справедливость, не всегда постижимую слабым разумом человеческим, Булгаков перенёс в творчество из собсгвенной биографии, перенасыщенной «таинственными

' Кульюс С «Эзотерические» колы романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»- (Эксплицитное и имплицитное в романе) Тарту, 1998. С 10.

2 там же, С. 10.

3 Лосев В.И «Вессмерьте тихий светлый брег. .»/Дневник Мастера и Маргариты

4 там же, С. б.

РОС. И .|ЛЛЬНАЯ М,20<НИЫ1*!ОГЕКА С. Петербург

«ИИРК

недоговорённостями, провалами и неразгаданными совпадениями»5, загадочными случаями и происшествиями. В «Жизнеописании Михаила Булгакова» М.О. Чудаковой приведена цитата из письма Н.П. Гдешинской, сестры одного из друзей Михаила Афанасьевича: «Любил всякую чертовщину. Спиритические сеансы. Рассказывал всякие чудасии...». Исследовательница отмечает, что «глубокое знание чертовщины» и обыгрывание её на бытовом уровне в 10 - 15-х гг. XX века, «вызревание» этой темы издавна - таковы штрихи к биографии писателя»6. Ещё более прямолинейно на тему мистики Булгакова высказался В. Я. Лакшин в «Булгакиаде»: «То, что Михаил Афанасьевич Булгаков спознался с нечистой силой да ещё не оскорбил, а усмирил её, одомашнил и взял в попутчики, как глумливого Коровьева, нагловатого Азазелло или бесцеремонного Кота, перестроило вокруг него весь быт и уклад, людей и обстановку»7. «Даже Елена Сергеевна, - продолжает Лакшин, - мало-помалу превратилась рядом с Михаилом Афанасьевичем в существо... отчасти оккультного толка,.. .перевоспиталась в колдунью, и на то есть весьма авторитетные литературные свидетельства»8. Иными словами, в «Булгакиаде» речь идёт не столько об отражении загадочных, таинственных происшествий из жизни Булгакова в его творчестве, сколько о «проникновении» мистики из его «закатного романа» в жизнь.

Согласно подобной, весьма распространенной точке зрения, булгаковская «демонология» вовсе не воспринимается как постоянный элемент, характеризующий творчество Булгакова, начиная с его первых литературных проб. Говоря о степени разработанности мистических мотивов в прозе М.А. Булгакова, следует отметить, что в основном учёные-булгаковеды сосредоточились на изучении романа «Мастер и Маргарита», по словам Р. Джулиани, представляющего собой «настоящую хрестоматию сведений по демонологии»9, в частности, его фантастической линии, воплощённой, прежде всего, в образах Воланда и его инфернальных слуг. Произведения же, предшествующие написанию «романа о дьяволе», мифологические, фольклорные, библейские реминисценции, мотивные связи и возникающие на их основе смысловые ассоциации в которых, быть может, менее очевидны, но отнюдь не менее интересны, зачастую оказываются незаслуженно обойдёнными вниманием литературоведов. Именно такая участь постигла написанную в 1925 году, изъятую при обыске в квартире Булгакова и лишь спустя шестьдесят два года появившуюся в советской печати повесть «Собачье сердце».

«Чудовищная история» о том, как гениальный учёный, мечтая об «улучшении человеческой породы», проводит эксперимент по пересадке гипофиза и половых желез погибшего человека беспородному псу,

5 Лакшин В .Я, Булгакиада // Голоса и лица М, 2004 С 458

6 Чудакова М.О Жизнеописание Михаила Кулгакова М, 1988. С.37-38.

' Лакшин В Л. Булгакиада. М, 2004. С 448

* Лакшин В Я Булгакиада // Голоса и лица. М., 2004 С. 448.

5 Джулиани Р. Демонический элемент в «Записках на манжетах» // Возвращенные имена русской литературы-Аспекты поэтики, эстетики, философии'Межвузовский сборник научных работ Самара, 1994 С 27

найденному в подворотне и превращенному в результате столь рискованной операции в «хама и свинью» Полиграфа Полиграфовича Шарикова, вызвала противоречивые оценки литературоведов. Однако, при всём многообразии трактовок этого поистине «многоуровневого» сочинения М.А. Булгакова, исследователями, прежде всего, был отмечен и отмечается его социально-политический аспект.

Восприятие повести в качестве некой аллегории революционной трансформации русского общества, предостерегающей об опасности вмешательства в дела природы, обедняет это сложное и многозначное произведение, что, по справедливому замечанию С. Фуссо, «безусловно, аллегорично, но это аллегория... и шире, и глубже традиционной политической трактовки»10.

А потому, вопреки существующей тенденции, основу данной работы составляет исследование одного произведения Булгакова, а именно, повести М.А. Булгакова «Собачье сердце», рассмотренной с точки зрения анализа особенностей изображения в данном тексте фантастического и обнаружения присутствующих в нём мистических мотивов, до сих пор не привлекших достаточного внимания булгаковедов. Именно это определяет актуальность исследования, так как эта проблема в указанном аспекте практически не рассматривалась литературоведами.

Научная новизна работы связана с самой постановкой проблемы. Она определяется тем, что впервые ядро диссертационного исследования составляет выявление и анализ разноплановых, не только многократно возникающих в произведениях писателя, но и скрытых, подтекстных мистических мотивов в повести, обладающей множеством «смыслов» и «уровней», несомненно, значимых, хоть и далеко не всегда очевидных.

На основе выявленного значения мистических аспектов булгаковской фантастики в рамках данного произведения уточняется его содержательная сторона, обогащённая существенными дополнениями, позволяющими по-иному взглянуть на повесть, традиционно трактуемую исследователями творчества М.А. Булгакова как острую сатиру на политические преобразования в стране и представителей новой социалистической власти.

Кроме того, в диссертационной работе впервые сопоставлены повесть М.А. Булгакова и повести Н.В. Гоголя, входящие в циклы «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». Методом сравнительного анализа обнаружены ранее не отмечавшиеся булгаковедами сходства художественных миров этих произведений, подобия персонажей и общность мотивов.

Основным материалом исследования является повесть М.А Булгакова «Собачье сердце», такие же художественные произведения писателя как «Дьяволиада», «Роковые яйца», пьесы «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич», «Зойкина квартира», «Дни Турбиных» и роман «Мастер и Маргарита», а также повести из циклов «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» Н.В. Гоголя, его поэма «Мёртвые души»,

'"фуссо С «Собачье сердце» - неуспех превращения//Литературное обозрение 1991 №5, С. 29.

статьи и монографии литературоведов используются в качестве дополнительных материалов исследования.

Цель диссертации - исследование мистических мотивов в прозе М.А. Булгакова на примере повести «Собачье сердце». Цель конкретизируется в следующих задачах:

1) показать, что содержание вышеназванной повести далеко не исчерпывается социальной сатирой и не может быть постигнуто без учёта сложной системы разноплановых мотивных связей;

2) проследить функционирование мистических мотивов и смысловых ассоциаций, возникающих на их основе, в рамках данного произведения, рассматривающегося как самостоятельное художественное целое;

3) проанализировать влияние гоголевских традиций на Булгакова как «мистического писателя» и выявить общие черты художественных миров, созданных в таких произведениях, как повесть «Собачье сердце» и повести «Вечеров на хуторе близ Диканыси» и «Миргорода» Н.В. Гоголя.

Методологической основой данного исследования является сочетание таких базовых аналитических методов, как проблемно-тематический, метод, наиболее ориентированный на этические, эстетические и философские ценности писателя, а также сравнительно-типологический и генеалогический (предполагающий исследование истоков образности булгаковских произведений, эстетических и философских пристрастий автора) методы.

Теоретическая и практическая значимость работы заключается в том, что её результаты могут способствовать более глубокому изучению творчества Булгакова. Материал работы, её результаты, выводы и обобщения могут быть использованы при подготовке спецкурсов, спецсеминаров и лекционных курсов по истории русской литературы XX века, а также в школьных программах по литературе (в лицейских классах школ с углублённым изучением гуманитарных дисциплин).

Структура диссертации определена целями и задачами исследования. Она отражает логику рассмотренного материала и подчинена общим принципам содержания работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Основное содержание работы

Во Введении формулируется предмет исследования, указываются его цель и задачи, обосновываются актуальность, научная новизна и методологическая основа данной работы, а также её теоретическая и практическая значимость.

В первой главе «Гоголевские традиции в повести М.А. Булгакова «Собачье сердце». Единая «мистическая природа» писателей» систематизируются многочисленные параллели, связывающие произведения Гоголя и Булгакова и отмеченные такими исследователями, как Б.Б. Бахтин, C.B. Владимиров, Б.Ф. Егоров, В.Я. Лакшин, Ю. Манн, В.А. Чеботарёва, М.О. Чудакова и др.; выявляются и анализируются общие для творчества писателей мотивы, определяющие «родство» персонажей Гоголя и Булгакова и сходство созданных ими художественных миров.

Внимание к «невидимой жизни», признание её существования наравне с «видимой», «действительной» объединяет двух великих писателей и позволяет говорить о том, что образ мира в творчестве Булгакова - это образ «по-гоголевски» сдвоенных, слитых воедино реального и ирреального миров. В Москве, словно в прекрасной Диканьке, сосуществуют «пролетарии» и «выходцы с того света», ходят мёртвые и бесследно исчезают живые. Кажущийся реальным, но уже «отмеченный дьявольским знаком» мир утрачивает цельность, рассыпается на осколки, мир потусторонний оказывается осязаемо-реальным и вечным. Подобно Гоголю, Булгаков описал слияние Земли и ада, обусловленное тесным взаимодействием их обитателей и ужасающим сходством между ними, а потому целью данной главы является исследование общего «механизма слияния» ирреального и реального миров в творчестве Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова при сопоставлении повестей, входящих в циклы «Вечера на хуторе близ Диканыш», «Миргород», и повести «Собачье сердце».

В § 1. «"Бесовский человек". Общность антагонистов» отмечается тот факт, что причиной «слияния миров» в произведениях Гоголя является сходство / двойничество «демонов» и людей, изначально состоящих в кровном родстве или «роднящихся» с «нечистыми», в результате чего происходит гак называемый «обмен ролями», когда «бесы» обретают человеческие черты, а люди - демонические.

Таким образом, первой из причин «гибели мира» может быть названо «преступление против рода»11. Слабость «безродных», «отщепенцев», ищущих помощи у «дьявола» и «на всё» готовых, позволяет «нечисти» проникнуть в мир людей. «Тема безродности», «тема всего творчества Гоголя», «сплетена с нечистою силой», норовящей «прилипнуть к тому, в ком расшатано родовое начало»12. В гоголевских повестях родство человека с «бесом» неизменно подкрепляется сходством «родственников», не только отчётливо проявляющимся в их поведении и внешности, но и, несомненно, указывающим на внутреннее, сущностное сходство героев.

Казалось бы, у Булгакова подобных приведённым примеров «кровного родства человека и чёрта» нет. Однако тема безродности, бесконечно варьирующаяся в его творчестве, может быть названа одной из главных тем Булгакова-писателя, так как и у него «трещинки в роде» разрастаются в «провал», сквозь который «сочится» «нечисть», провал, на дне которого вдруг оказывается целая страна. Ужас описанной Булгаковым «дьяволиады», «дьявольщины», неведомой Гоголю, в том, что она корнями врастает в быт, не менее, а порой и более страшный, чем эта «дьяволиада». Кажется, что булгаковская фантастика - лишь продолжение кошмарной, «сошедшей с ума» действительности, а «чудовищные истории», в которые попадают персонажи повестей, романов и пьес писателя, - «перепев» происходящих в Республике «историй». «Чертовщина» вымышленная, в большой степени являясь

11 Белый А Мастерство Гоголя М, 1996 С 63

12 Там же. С. 63.

отражением реально происходящей «чертовщины», у Булгакова становится поистине всеобъемлющей, а соприкосновение реального и ирреального миров грозит «перерождением» реального мира в ирреальный.

Начало взаимодействия этих миров - в слабости «отщепенцев», одиночестве и бессилии их, ищущих помощи у «нечистого», и, как правило, её получающих. «Знаю, чего недостаёт тебе: вот чего!» - кричит Басаврюк Петро13; «Это я - твой друг, всё сделаю для товарища и друга!» - шепчет чёрт Вакуле14. Но одинокими и слабыми в произведениях Гоголя и Булгакова кажутся не только люди, но и «бесы», будто бы также нуждающиеся в помощи. Именно «слабость» является одной из наиболее интересных и характерных для большинства демонических персонажей «Вечеров...» и «Вия» черт. Она, отчасти свойственная «нечисти» из свиты Воланда и, безусловно, отличающая странного «пса», появившегося в доме учёного, и позволяет «нечистой силе» смешаться с толпой слабых людей, сделать следующий шаг к собственной победе.

Так называемая «слабость» демонов выражается в нескольких, не вполне характерных для них чертах. Прежде всего, необходимо отметить, что и у Гоголя, и у Булгакова появление рядом с людьми «нечистой силы» нередко связано с мотивами наказания, «изгнания чёрта из пекла» и лишений, выпавших на долю незадачливого «беса». Таким образом, «безродные» люди ищут помощи у «безродных» же, «бездомных» бесов. Слабость человека оказывается тождественной слабости чёрта, поверхностные антагонистические отношения между этими персонажами маскируют их двойничество - огромное сходство, подкреплённое тесным взаимодействием (Вакула и чёрт, Петро и Басаврюк и т. д.), а подчас и родственными связями.

Но слабость «нечистой силы» в произведениях Гоголя и Булгакова выражается не только в бездомности, сопоставимой с безродностью её потенциальных жертв. Изгнание из ада на земле оборачивается для «нечистых» едва ли не большими гонениями. Сцены битья демона или поимки его с последующей над ним расправой (угрозой таковой) содержат пять из восьми повестей «Вечеров на хуторе...» и повесть «Вий». В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» также содержатся не только сцены погони за «нечистой силой», появившейся в Москве, но и «убийства» одного из её представителей: «- Всё кончено, - слабым голосом сказал кот и томно раскинулся в кровавой луже, - отойдите от меня на секунду, дайте мне попрощаться с землёй»15. «Воскрешение» «умирающего» Бегемота, который, сделав «глоток бензина», «вскочил живой и бодрый», отчасти напоминает одно из «воскрешений» бездомного «пса» Шарика, чьё крайне плачевное состояние до встречи с Преображенским при появлении профессора мгновенно сменяется более чем удовлетворительным.

Тем не менее, избиение / убийство демона неизбежно оборачивается побоями или смертью для героя, «победившего» «беса». Это может быть

13 Гоголь н в Полное собрание сочинений- В И Т. М, 1940 T 1 С. 143.

14 Там же С. 225.

" Булгаков М А Собрание сочинений: В 10 т. М, 1999. Т. 9, С. 473.

символическая порка Вакулы, в точности повторяющая порку «врага рода человеческого» (сравнить: «Чуб взял нагайку и ударил его (Вакулу) три раза по спине»16 и три удара хворостиной, «отвешенные» Вакулой чёрту), или убийство чудовищами Хомы Брута.

«Жульнически выздоровевший»17 кот Бегемот в романе Булгакова «смылся в уходящем солнцс, заливавшем город», в то время как из окон пятого этажа слышались «отчаянные человеческие крики: - «Пожар, пожар, горим!»18. Операция, проведённая «жрецом» из «Собачьего сердца», что «взмахнув ножичком», «протянул по животу Шарика рану», из которой «брызнула кровь в разные стороны» и «навёл на лбу у Шарика красный венец»19, напоминает не только кровавое жертвоприношение, но и убийство Ивася в повести Гоголя. Сравнить: «Глаза его загорелись... Ум помутился... Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи»20 и: «Тело Шарика вдвоём начали разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками... Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаза профессору и окропил его колпак»21. Несмотря на то что Петро, совершивший «богопротивное дело», погибает, а «маг и чародей» остаётся жив, «смерть» Шарика на операционном столе повторяет «смерть» («Русская наука чуть не понесла тяжкую утрату»22) - «глубокий обморок с профессором Преображенским». Если же учесть, что за «убийством» Шарика следует «убийство» Полиграфа Полиграфовича Шарикова, чьи инфернальные черты ещё более очевидны, нежели демоническая природа «пса», то открытый финал повести позволяет говорить о неизбежности новых смертей, как расплаты за муки «человекопса».

Два мира в произведениях Гоголя и Булгакова оказываются соединены чудовищным сходством их обитателей. Граничащее с родством сходство людей и демонов, одинаково «безродных», гонимых и одинаково же гибнущих, так как смерть «беса»-побратима неизменно влечёт за собой столь же страшную гибель человека, делает «выходцев с того света» двойниками людей, стирает грань между ними и сближает их, «очеловечивая» чертей и обнаруживая у хуторян «Вечеров» и москвичей «Собачьего сердца» пугающие, несвойственные им черты.

В § 2. «"Творение божие". Животные-демоны в произведениях Гоголя и Булгакова» рассматривается одна из гаких традиционных черт, издревле приписываемых «нечистому» и вступившим с ним в «преступный сговор» людям, как оборотничество и анализируются оборотнические черты персонажей творчества Гоголя и Булгакова.

Оборотнями, то есть существами, способными менять обличья, превращаясь в животных, либо, наряду с человеческими, обладающими

16 Гоголь Н.В. Собрание сочинений. В 14 т. М, 1940. Т.1 С. 242

" Булгаков М.А Собрание сочинений: В 10 т М, 1999 Т 9. С. 473

18 Там же. Т. 9. С. 475

15 Там же. Т. 3. С. 83.

20 Го! оль НВ Собрание сочинений. М., 1940 Т1 С. 146.

21 Булгаков, Г 3 С 84

и Булгаков М А Собрание сочинений В Ют М, 1995 Т 3 С 88

некими звериными чертами, являются все демонические персонажи «Вечеров» и ведьма «Вия». Все они - так называемые «вольные» оборотни, по собственному желанию и благодаря сверхъестественным способностям «обращающиеся» в зверей. С точки зрения народнопоэтических представлений, оборотень - это не только «человек, обратившийся, обращенный в кого или что-либо, но и предмет, существо, обернувшееся (обёрнутое) человеком». «В повествованиях об оборотнях грань между человеком и зверем... проходит через самого оборотня: он и человек, и животное одновременно» 3. А потому оборотнями могут быть названы не только «бесы», в облике и поведении которых присутствуют животные черты («свиная личина», «козлиная борода» и т.д.), колдуны / ведьмы, «оборачивающиеся» кошками, собаками, свиньями, но и животные, обладающие теми или иными человеческими чертами и свойствами (умением читать, как Шарик, или стрелять из револьвера, как Бегемот).

И, наконец, люди, (на первый взгляд, никоим образом не связанные с «нечистой силой»), оказавшиеся в ситуации, когда их принимают за зверей, или выполняющие функции животных, несомненно, также могут считаться носителями оборотнических, то есть демонических черт.

Способность тёмных сил являться в образе этих животных испокон веков считалась одной из самых зловещих и пугающих черт образа дьявола, существующего в сознании народа. Гоголь же, сохраняя за «демонами» своих повестей способность «оборачиваться», оставляя им звериные и птичьи признаки, изменяет саму суть этих превращений. Знак всесилья, безграничного могущества и власти Тьмы над слабым родом людским превращается в едва ли не главный признак слабости «лукавого». Свиная, козлиная, лошадиная и собачья «личины», сочетающиеся с человеческими чертами (чёрт из «Ночи перед Рождеством» - «сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире», «спереди совершенно немец»24, «выдают» беса, позволяют хуторянам опознать его и влияют на поведение как самого демона, так и людей, вступающих во взаимодействие с ним.

Повсеместное унижение, пренебрежение, с которым гоголевские малороссы относятся к «нечистой силе», низводит её представителей до уровня презренных и отовсюду гонимых животных. Чёрт в повестях «Вечеров» словно лишается собственной демонической сути, животные черты сближают, «роднят» его с диканьской живностью. Это сближение объясняется не только общими зооморфными чертами обитателей «пекла» и Земли, но и переносом демонических черт на животных. Если чёрт у Гоголя воспринимается как отвратительное, но прирученное и подчиняющееся животное, сами животные нередко выступают в роли «бывших», изгнанных из «пекла» и утративших большую часть собственного могущества демонов. Именно таким «бывшим» демоном является кот в свите Воланда, потешающий своего господина и время от времени превращающийся в «котообразного

23 Власова М Русские суеверия' Энциклопедический словарь. СПб, 2000 С. 367-368

м Гоголь, Н В Собрание сочинений: В 14 т. М, 1940 Т I, С. 202.

толстяка». Пёс Шарик, найденный Преображенским и ползающий «как змея, на брюхе» перед своим «властителем», всезнающий шут, «который обладал каким-то секретом покорять сердца людей»25, неоднократно «умирающий» и «бессмертный» оборотень, безусловно, также «несколько сродни чёрту».

Во многих произведениях Гоголя животные играют роль «земных», «домашних» бесов, замещая подлинных и восполняя их отсутствие. Вероятно, именно такое замещение происходит в «Повести о том, как поссорился...», повестях «Старосветские помещики», «Иван Фёдорович Шпонька...» и в повести «Собачее сердце», где животное выполняет функции инфернального существа, являясь обладателем свойств, присущих «выходцам с того света». Кроме того, что и звери, и «бесы» «очеловечены», максимально приближены к человеку за счёт внешнего и внутреннего сходства с ним, животные, подобно демонам, оказываются связаны с людьми кровным родством или пародией на таковое. Родство человека и зверя возникает благодаря замещению, «подмене» человека животным и напоминает о широко распространённом народном веровании в то, что дьявол подменяет «своими чертенятами некрещёных человеческих младенцев»26, причём в качестве замены может выступать животное. Зверь, замещающий человека (ребёнка), - оборотень, так как если не превращается в человека, то кажется человеком, и выступает в его роли.

В произведениях Булгакова также неоднократно возникают мотивы замещения человека животным, их максимального сближения. Так близки в пьесе «Адам и Ева» гениальный химик Ефросимов и его пёс Жак. В повести «Роковые яйца» упоминается о том, что «действие смертей, и в особенности Суринамской жабы, на Персикова не поддаётся описанию»27, и можно предположить, что эта потеря оказывается для профессора много тяжелее потери жены, оставившей его из-за «лягушек». В «Собачьем сердце» Преображенский, по его собственным словам, «привыкает» к псу Шарику и, делая операцию, становится «папашей», обретает «незаконнорожденного сына».

Однако несмотря на то что близость животного (собаки) к человеку подтверждает их сходство во внешности и поведении, эта близость представляется людям некой «порочащей» их близостью, «дурным» родством, очевидным, но недостойным. Своего рода опровержением высказанных и возможных обвинений в подобном сходстве / «родстве» служат сцены избиения («убийства» в «Собачьем сердце») собак, перекликающиеся со сценами избиения «бесов». Следовательно, животные в произведениях Гоголя и Булгакова могут восприниматься как представители тёмных сил, «выходцы с того света», связанные с человеком столь же тесно и, зачастую, мстящие ему не менее страшно, чем демоны в своём традиционном обличил. В. Розанов («Опавшие листья») утверждает, что Гоголь животных «нигде не описывает»28. С подобным утверждением можно было бы согласиться, если предположить,

Булгаков М.А. Собрание сочинений. В 10 т М, 1995. Т. 3 С. 77.

26 Максимов С В Нечистая, неведомая и крестная сила СПб , 1994 С 254.

11 Булгаков М А Собрание сочинений- В 10 т М, 1995 Т 2. С 307.

21 Розанов В.В. Опавшие листья. М., 1992, С. 327.

что «описанные» Гоголем животные - «бывшие» бесы в процессе своего становления людьми.

Оказываясь причастными к происходящим роковым событиям, порой принимая весьма активное участие в происходящем, гоголевские звери сочетают в себе черты «прошлой» и «будущей» ипостасей, выполняя функции демонов и обладая при этом человеческими свойствами.

Так, диканьскую «нечисть» в «Миргороде» заменяют животные, подобно инфернальным чудовищам, несущие беды, а порой и смерть своим хозяевам. Ещё более выраженными демоническими чертами наделён пёс Шарик в повести Булгакова, оказавшийся в центре «чудовищной истории» и меняющий животный облик на человеческий, хотя, по словам Преображенского, человеком Шариков так и не стал.

Полиграф Полиграфович Шариков - итог превращения демона в человека, страшный результат слияния демонического мира и мира людей, крайней степени их близости, граничащей с взаимопроникновением.

О слиянии двух миров пишет и Н.В. Гоголь в своих ранних повестях, однако животные-демоны в «Старосветских помещиках», «Повести о том, как поссорился...», «Вие» и др. лишь похожи на людей, замещая человека и исполняя его роли. В повести М.А. Булгакова собака становится равноправным, а в некотором смысле, и привилегированным членом человеческого общества. В этом поистине «чудовищном» обществе, перевёрнутом «кверху дном» мире, «вчерашний» пёс получает документы («три бумаги, зелёную, жёлтую и белую»), подтверждающие его принадлежность к «жилищному товариществу», и право на «жилплощадь в шестнадцать квадратных аршин» (21, т. 3, с. 116), должность и оружие.

Впрочем, и Гоголя, и Булгакова объединяет высказанная ими в своих произведениях мысль о том, что прежде чем демоны, обернувшись животными, вошли в мир людей, люди опустились до уровня животных, став неотличимыми от демонов с собачьими и свиными личинами. Именно люди, превращающиеся в зверей, являются первопричиной гибельного для живущих соединения Земли и Ада.

В § 3 «"Вот тебе и свадьба". Взаимосвязь оборотнических мотивов и свадебной символики в творчестве Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова» рассматриваются причины взаимосвязи оборотнических и свадебных мотивов в произведениях Гоголя и Булгакова; особо отмечается то, что и у Гоголя, и у Булгакова обращение человека в животное является прямым следствием и продолжением свадебного обряда, связывающего представителя тёмных сил с представителем человеческого общества.

Традиционно «мотив оборотничества связан с переходными свадебными, похоронными обрядами, которые свидетельствуют о перемене в жизненном пути человека, об умирании человека в одном мире и появлении его в другом»29. То есть свадьба и похороны неизменно объединены общей для этих двух событий идеей «умирания человека», становящегося совершенно иным

2®ШуклинВВ Русский мифологический словарь Екатеринбург, 1995 С 234

по воскрешении. «Думается, что тема оборотничества свидетельствует, прежде всего, о страхе смерти, которым пронизан свадебный обряд»30, - пишет Г. И. Кабакова.

Вероятно, всё вышесказанное может объяснять причины изображения Гоголем свадебных торжеств или упоминания о них, появляющихся в шести из восьми повестей «Вечеров...», в трагически-траурных тонах, так как свадьбы в этих повестях в той или иной мере, но всегда оправдывают страх «невоскрешения».

На наш взгляд, причины столь безрадостных последствий свадеб «Вечеров на хуторе,..» кроются в том, что эти свадьбы «заваривает» нечистая сила, имеющая прямое отношение к заключающимся бракам. Подчиняя себе человека, «нечисть» не только принимает активное участие в судьбе влюблённых героев, но и высхупает в качестве одной из врачующихся сторон. НЕ «весёлые» свадьбы «Вечеров на хуторе близ Диканьки» - удачная попытка тёмных сил упрочить свои позиции на Земле, апофеоз слияния двух миров. Именно поэтому о такой «свадьбе» мечтает и ведьма Солоха, стремящаяся «прибрать к рукам» «кабана»-Чуба, и колдун «Страшной мести», «Брат Копрян», приехавший сватать собственную дочь, и Полиграф Полиграфович Шариков, требующий от Преображенского выселения Борменталя по причине своей готовящейся «женитьбы». «Свадьба», о которой «крайне хмуро и неприязненно» уведомляет Преображенского «заведующий подотделом очистки» - подобие страшных свадеб «Вечеров...», последняя решительная попытка «человекопса» «утвердиться» в роскопшой квартире-Вселенной, которой ему так хотелось бы обладать. И хотя этого «последнего шага» «странного качества пёс», вторично и своевременно прооперированный двумя гениальными хирургами, сделать не успевает, пугающая кровожадность этих хирургов (см. сцепу первой операции) подчёркивает сходство между ними и их «экспериментальным существом», а характер действий «седого волшебника» грозит появлением новых чудовищ и тоской страшных гоголевских свадеб.

Итак, важнейшая из гоголевских тем, тема слияния, взаимопроникновения реального и ирреального миров, угрозы поглощения первого последним, отчётливо слышна в прозе М.А. Булгакова, в частности, в его повести «Собачьем сердце». Вслед за своим великим Учителем Булгаков пишет о слиянии двух миров, осуществляемом за счёт пугающей, чудовищной двойственности (оборотничества) их обитателей, отличающей не только персонажей «Вечеров...» и «Миргорода», но и героев повести, до сих пор воспринимающейся лишь как острый сатирический памфлет.

Во второй главе диссертации «Мифологическая символика повести М.А. Булгакова "Собачье сердце"» исследуются мифологические и евангельские мотивы в прозе Булгакова, анализируется символика повести «Собачье сердце», в частности, символика инфернального, обладающая особым значением для творчества писателя.

50 Кабакова Г И Антропология женского тела в славянской традиции М., 2001 С. 169.

Мистика, ирреальное занимает особое место в произведениях Булгакова, являясь неотъемлемой частью созданного им художественного мира. Писатель обращается и к традиционным мифологемам как своеобразному готовому языку, и создаёт свой собственный язык символов, мифологизировавшихся в рамках его художественной системы. Но следует заметить, что мистические мотивы слышны отнюдь не только в романе «Мастер и Маргарита». Все тексты Булгакова отмечены фантастическими, магическими и, в том числе, демоническими знаками, образующими свою поэтику, свою сюжетность, свою архитектонику, не является исключением и повесть «Собачье сердце».

В § 1 «"Шарик-пёс". Демонические черты животного в повести» детально рассматривается образ пса в повести Булгакова, что позволяет говорить о наличии у этого персонажа выраженных, проявляющихся на многих уровнях, инфернальных черт. На этом основании в параграфе делаются следующие выводы:

1) пёс - это некий демонический дух, на инфернальную природу которого указывают живучесть, Знание, недоступное «простым смертным», кошачьи и змеиные повадки, способность к мгновенному перевоплощению и Т. д.;

2) он пребывает в крайне плачевном состоянии, но быстро (мгновенно) оправляется, что было бы невозможно, если бы речь шла об обыкновенном бродячем животном;

3) он не случайно попадает к профессору: «тебя-то мне и надо», то есть не любого бездомного пса, а именно его, Шарика, ищет Преображенский;

4) профессор Преображенский - не просто талантливый врач-экспериментатор, а некто значительно более могущественный. Обращения Шарика: «господин», «властитель», «благодетель», и о себе: «рабская наша душа» (сравнить: «раб Божий» - устойчивое сочетание христианских молитв) позволяют говорить о надмирности профессора. Если так, то подчёркнутое самоуничижение Шарика в присутствии своего «повелителя» при учёте возрастающей силы «пса» ставит Преображенского на недосягаемую высоту, объясняя всё происходившее в его квартире.

Важнейшим этапом «преображения» Шарика является приглашение его в квартиру «господина», а потому анализу устройства квартиры, символики предметов, её наполняющих, отводится в данном параграфе значительное место, так как именно в этом доме-мире происходят дальнейшие события повести и превращения Шарика, страстно желающего «утвердиться» в «похабной квартирке» профессора.

В § 2 «"Важный пёсий благотворитель". Профессор Преображенский как литературный предшественник Воланда» образ профессора из повести Булгакова «Собачье сердце» рассматривается в качестве «предшественника» Воланда.

Подобное предположение подтверждается результатами сравнительного анализа образов этих персонажей. Сопоставление героев повести и романа Булгакова позволяет говорить о том, что так называемые «дьявольские черты» Преображенского действительно сочетаются с общечеловеческими чертами в

образе учёного, проявляясь на многих уровнях, включая не только род деятельности Филиппа Филипповича, но и внешность, речь, стиль поведения, имя, окружение.

На первый взгляд, облик Преображенского не имеет и той слабо выраженной демонической окраски, которой в романе отличается облик Воланда, отразивший некоторые «литературные» представления христиан о сатане. Тем не менее, в портрете Филиппа Филипповича присутствую г характерные для образа дьявола детали, сближающие профессора медицины с «профессором чёрной маши» из романа «Мастер и Маргарита». Подобными деталями в описании внешности Преображенского, в частности его одежды, являются перчатки, чёрный костюм и халат. Наличие перчаток на руках «иностранца» в романе подчёркнуто автором: «Ишь, и не жарко ему в перчатках»31. «Не снимая коричневых перчаток»32, Преображенский угощает Шарика «Особенной краковской», а надев «чёрные перчатки», Филипп Филиппович производит злосчастную операцию. Совпадение данного аксессуара у Преображенского и Воланда позволяет предположить, что Булгаков как в одном, так и в другом случае мог ориентироваться на распространённую легенду о том, что дьявол, принимая человеческий облик, скрывает кисти рук, напоминающие птичьи лапы, перчатками.

В романе «Мастер и Маргарита» неоднократно упомянуто, что «лицо Воланда было скошено в сторону, правый угол рта оттянут книзу»33; «рот какой-то кривой. Правый глаз чёрный, левый почему-то зелёный. Брови чёрные, но одна выше другой. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой - золотые»34. Таким образом, в портрете «специалиста по чёрной магии» главной особенностью является перекос, бросающаяся в глаза искажённосгь, диспропорциональность черт как знак более страшного, внутреннего перекоса. С другой стороны, разноглазие, золотые и платиновые коронки, нарочитая театральность этого образа - здесь символ фальши, игры, что очень характерно для того, чьё имя («Воланд», «Фоланд» или «Фаланд») в переводе с немецкого означает «обманщик», «лухавый»35. Эти же детали можно заметить и в портрете Филиппа Филипповича Преображенского: «Лицо Филиппа Филипповича перекосило так, что тяпнутый открыл рот»36; «он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приёмом навёл на лбу Шарика красный венец»37, причём ещё более очевидно демонические черты Преображенского проявляются во время первой операции над Шариком.

Особое внимание необходимо обратить и на речь профессора, который «гремит, подобно древнему пророку», «его голос, как командная труба,

31 Булгаков М А. Собрание сочинений: В 10 т. М„ 1999 Т 9, С 159.

32 Там же, Т. 3. С. 50.

53 Там же, Т 9 С 388

34 Там же, Т. 9. С. 159.

53 Лакшин В Я. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Литературно-критические статьи. М., 2004 С. 271.

"Булгаков М.А Собрание сочинений В 10 т М., 1995 Т. 3. С. 72.

37 Там же, Т. 3 С. 83.

разносится по всему жилищу»38. Во время первой операции над Шариком он «рычит», «сипит» и «злобно ревёт». Нами отмечено, что подобная манера речи и низкий голос традиционно приписывались дьяволу, являясь одной из его отличительных черт: «Какой бы образ ни принял на себя дьявол, его всегда выдаёт сиплый, очень громкий голос с примесью устрашающих и зловещих звуков»39. Таким образом, Преображенский (голос - «командная труба») вновь может быть сопоставлен с Воландом, чей голос «был так низок, что на

40

некоторых словах давал оттяжку в хрип» .

Другой, не менее важной особенностью речи Преображенского является чрезмерно частое употребление им слова и выражений, содержащих слово «чёрт». «Подобное лечится подобным», - говорит Воланд в романе «Мастер и Маргарита». Основное правило первобытного колдовства усвоило и христианство. Именно оттого, что «подобное вызывает подобное», издревле считалось, будто христиане должны избегать произнесения имени чёрта, в случае крайней необходимости заменяя его словами «враг», «лукавый» и так далее.

Однако, наряду с регулярно произносимым словом «чёрт» в самых разнообразных вариациях, Преображенский с не меньшей частотой на протяжении всей повести употребляет имя Бога. Зачастую эти имена находятся в непосредственной близости, в одном контексте или на расстоянии нескольких строк (см.: собр. соч. М.А. Булгакова, т. 3, с. 52, 71, 108). Таким образом, рассматривать столь частое употребление Преображенским этих слов как приём спирита, «приём вызывания», невозможно, так как, говоря словами самого профессора, «двум богам нельзя служить». Следовательно, Преображенский, свободно оперирующий подобными словами и выражениями, содержащими эти слова, преследует иные цели. Вероятно, для того, чтобы выявить эти цели и приблизиться к пониманию природы образа учёного в повести, необходимо учесть то, как называют самого Преображенского пациенты и обитатели квартиры. «Маг», «кудесник», «чародей», «божество» и «жрец», «седой волшебник», «творец», «величина мирового значения» - все эти определения, данные Преображенскому, позволяют говорить об этом персонаже как, если не о Боге или дьяволе, то о существе, максимально приближенном к ним. Подобный вывод можно сделать, исходя из семантического значения термина «маг», наиболее верно и чётко характеризующего профессора из «Собачьего сердца» по сути и роду деятельности. В.В. Емельянов утверждает, что «в древнем Иране магами называли своих и мидийских жрецов. Греки эпохи афинского полиса стали именовать этим словом самих зороастрийцев, а в позднеантичной культуре слово «маг» потеряло свой этноконфессиональный оттенок и стало обозначать любого жреца, астролога и колдуна негреческого происхождения»41.

"Там же, Т 3 С. 72,75.

3® Максимов С В Нечистая, неведомая и крестная сила СПб., 1994 С 246.

40 Булгаков М А. Собрание сочинений: В 10 т М., 1999 Т. 9. С 388

41 Емельянов В В. Шарль Фоссс и ассирийская магия // Фоссе Ш Ассирийская магия СПб, 2001 С 15

Казалось бы, «божество» («творец») выпадают из общего синонимического ряда, но необходимо учесть, что в ассирийской или месопотамской (шумеро-вавилоно-ассирийской) магии, элементы которой позже и распространились по Европе, существовало несколько ступеней обучения магов. Последней, пятой ступени достигали наиболее искусные из них, эти люди («маги храма») мыслили в масштабе всей страны (и даже мира) и получали почетный титул «мудрец» (ср. «Пречистенский мудрец» Преображенский). Таким же титулом обладал и верховный бог страны, «мудрейший из богов, - Ашшур в Ассирии или Мардук в Вавилонии, Симон-волхв был признан в Риме одним из богов, на берегу Тибра воздвигли его статую с надписью - «випош с1ео ваш^о» (Симону богу святому)42.

Вышесказанное позволяет сделать следующий вывод: маг древних цивилизаций был не просто посредником между людьми и богами, он мыслился равным богам, соответственно, и диалог мага с духами строился по принципу общения равного с равными.

Говоря о повести М.А. Булгакова, можно с большой долей уверенности утверждать, что столь частые апелляции Преображенского к Богу или чёрту сродни заклинаниям египетских жрецов и вавилонских магов. Подобным образом «маг и чародей» из «Собачьего сердца» не столько обращается к потусторонним силам, сколько демонстрирует окружающим свои связь и равенство с этими силами.

В § 3 «"Маленький опыт". Магическая природа операции в повести "Собачье сердце"» операция по пересадке гипофиза и половых желез человека собаке, приобретшей вследствие этого антропоморфные черты и способность говорить, интерпретируется как опыт мага-алхимика, стремящегося обрести «эликсир жизни» и создавшего «человечка»-гомункулуса.

Разумеется, «сюжет повести не был всецело основан на блестящей выдумке писателя»43, опыты Преображенского в области омоложения, будучи плодом воображения М.А. Булгакова, имели и реальную основу. Размышления об оперативном улучшении «породы» не только животных, но и человека, выравнивании (по «соц. заказу») уровня рождаемости в разных социальных группах, были весьма характерны для действительности двадцатых годов прошлого века. Именно в этот период активно развивались генетика и евгеника («наука о рождении лучших»), что выразилось как в работе Аниковской генетической станции Наркомзема РСФСР, так и (причём в наибольшей степени) в публикациях научно-популярных статей по вопросам евгеники и омоложения. Но разработки учёных, стремившихся создать «новую формацию людей», «более высокий общественно-биологический тип, если угодно - сверхчеловека»44, о которых знал и которые использовал Булгаков при написании повести, вызывают прямые ассоциации и с обрядами жрецов Египта, и с опытами «чародеев» средневековой Европы.

42 Забылин М. Русский народ' Его обычаи, предания, суеверия и поэзия. М., 1880 С. 196.

43 Чудакова М.О. Послесловие (К повести М.А Булгакова «Собачье сердце») // Знамя. 1987 № 6 С. 136.

44 Яблоков Е А Художественный мир Михаила Булгакова. М, 2001. С. 55.

Хирурги начала двадцатого века и алхимики тринадцатого к достижению своих целей двигались разными путями, но цели, которые они преследовали, были сходными. Стремление «улучшить человеческую породу» заставляло одних, рискуя собственными жизнью и честью, раз за разом пытаться создать эликсир жизни, а других, рисковавших не меньше, делать операции во имя «человека будущего». В образе Преображенского чудесным образом соединены маг-алхимик и современный М.А. Булгакову учёный, что и составляет научно-фантастическую основу повести «Собачье сердце». Операция же, проведённая «пречистенским мудрецом», соотносима как с экспериментами Штейнаха и Воронова, так и с манипуляциями средневековых адептов магии.

Одной из целей алхимии (пе единственной и не первостепенной) была переделка «низших» металлов - свинца, олова, железа в металлы «благородные» - серебро и, особенно, золото с помощью таинственной субстанции, называемой «философским камнем». Позже именно превращение любых металлов в золото стало казаться основополагающей задачей таинственной науки. Но на более высоком, философском уровне восприятия «алхимия - это система мышления, долженствующая улучшить, а в конечном итоге довести до совершенства человеческую природу»45. Следовательно, предпосылки тех исследований, что велись генетиками в двадцатые годы прошлого столетия, существовали в учениях магов XIII - XVII веков. Уже тогда человек стремился приблизиться к величайшей из тайн мироздания и не оставлял своих попыток, пока не появились эволюционные теории Дарвина и Ламарка, а позднее и теория наследственности Грегора Менделя, положившая начало современной генетике. Александр Сетон, шотландский алхимик семнадцатого века, писал: «Мудрый зрит небеса отражёнными в Природе, как в зеркале, и он предаётся этому Искусству не ради золота или серебра, но ради любви и знания, каковое оно открывает»46. Слова Преображенского: «Я заботился... об евгенике, об улучшении человеческой породы. Неужели вы думаете, что я из-за денег произвожу их? Ведь я же всё-таки учёный...»47 -перекликаются со словами А. Сетона. Тем не менее, «волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки» не только открывает «секрет вечной молодости», но и более чем успешно продаёт его десяткам своих высокопоставленных пациентов, решая тем самым и проблему «философского камня». То, к чему стремились, далеко не всегда достигая желаемого, Парацельс, Калиостро, Иоганн Тритемий, Соломон Трисмозин и другие, казалось бы, достигнуто героем повести Булгакова. Но «высшее существо, важный пёсий благотворитель» на этом не останавливается, стремясь покорить последнюю вершину алхимии - «без всякой реторты Фауста создать гомункула», «вызвать к жизни новую человеческую единицу»48, а «пламенный Борменталь»,

"МазаилоР История магии и колдовства. М , 1999 С 242.

46 Там же. С 240.

4' Булгаков М А Собрание сочинений: В 10 т М, 1995. Т 3. С 123

" Там же. Т. 3 С. 91.

играющий роль подмастерья мага, утверждает, что и эта великая цель достигнута.

В § 4 «"Говорящая собачка". Религиозно-мифологическая основа образа Полиграфа Шарикова» утверждается, что мифологическая основа сюжета повести содержит три составляющих. Первоначально, когда результаты операции ещё не столь очевидны, и вероятность того, что «пёс» погибнет, представляется Борменталю, ведущему записи, существующей, «эксперимент» Преображенского («на омоложении нарвался») подобен попытке чародея разгадать «секрет вечной молодости». В тот момент, когда выясняется, что Шарик, то есть существо, появившееся в результате операции, способно говорить и ходить подобно человеку, Борменталь пишет о создании гомункула (ещё одной мечте алхимиков). Когда же оказывается, что не только «развить Шарика в очень высокую психическую личность», но и «сделать человека» из «этою хулигана» не удастся никому, а новый, преображённый Шарик много хуже Шарика прежнего, в облике Полиграфа проступают «оборотнические» черты.

На основании данного утверждения нами делается вывод о том, что для «Собачьего сердца», так же как и для многих других произведений М.А. Булгакова, характерно смешение языческой и христианской парадигм. Осмысление событий программируется не только в связи с религиозно-мифологическими представлениями античной Европы или Ближнего Востока, но и в аспекте символики христианских двунадесятых праздников. Так, операция, превратившая «милейшего пса» в заведующего подотделом очистки Полиграфа Шарикова, соотносима и с мотивами Рождества, Крещения и Пасхи, и с оборотническими мотивами.

Шариков же, сверхъестественным образом «зародившийся» в профессорской квартире благодаря чудесной, то есть «чудовищной» операции как варианту «непорочного зачатия» в сочетании с некромантией, выступает в роли не только гомункулуса-оборотня, но и мессии «нового образца». Б. Гаспаров подчёркивает связь Преображенского и Шарикова с образами Бога-отца и Бога-сына, а, следовательно, сходство профессора и созданного им «экспериментального существа» не исчерпывается сходством манеры речи и отчасти - внешности (то есть эмоциональных проявлений) героев. «Папаша» Преображенский, как Бог-Отец, и Шариков, подобно Богу-Сыну, могут быть представлены как две стороны своеобразной псевдо-Троицы, где в качестве третьей стороны, Святого Духа, выступает демон-пёс.

В Заключении подводятся итоги и формулируются основные выводы проделанной работы. В качестве одной из основных задач современного булгаковедения видится продолжение работы по дальнейшему углублённому изучению мистики и мифопоэтики булгаковских текстов, начиная с ранних произведений писателя, явно обойдённых вниманием учёных, и заканчивая «романом о дьяволе», отнюдь не до котща «расшифрованном» филологами.

Повесть «Собачье сердце», традиционно воспринимаемая исследователями в качестве острой социально-политической сатиры и аллегории революционных преобразований в России, является сложным

«многоуровневым» произведением, обладает разветвлённой системой символов и целым рядом подтекстных периферийных «смыслов». При учёте этого содержание повести, кажущееся очевидным и бесхитростным, обогащается весьма важной для наиболее глубокого понимания произведения информацией, «обрастает» интереснейшими штрихами, так как евангельские реминисценции, ново- и ветхозаветные мотивы, играющие значительную роль в произведениях Булгакова, здесь не противостоят мифологическим, фольклорным, а сливаются с ними в единое целое, вследствие чего описанные автором события перестают выглядеть лишь пародией на события революционных лет, «чудовищный» момент «рождения» нового советского мира.

Основные положения диссертации

отражены в следующих публикациях:

1. Савина Е. А. «Маленький опыт» профессора Преображенского Магическая природа операции // Сборник работ молодых учёных МГЛУ, Выпуск XXI. М., 2005. - С. 133-139 (0,3 п. л.).

2. Савина Е. А. Мотив безродности в повестях Н. В. Гоголя и М. А. Булгакова // Сборник работ молодых учёных МГЛУ, Выпуск XX. М., 2005. - С. 145-152 (0,3 п. л.).

3. Савина Е. А. Свадебные и оборотнические мотивы в повестях «Майская ночь, или Утопленница» Н. В. Гоголя и «Собачье сердце» М. А. Булгакова // Сборник работ молодых учёных МГЛУ, Выпуск ХХП. М., 2005.-С. 140-151 (0,5 п. л.).

4. Савина Е. А Образ пса в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» // Сборник работ молодых учёных МГЛУ, Выпуск XIX. М., 2004. - С. 143148 (0,3 п. л.).

5. Савина Е А. Образ дома в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» // Вопросы истории и теории русской литературы XX века: Материалы VIII Виноградовских чтений. М., МГЛУ, 2004. - С. 62-68 (0,3 п. л.).

f

)

*

<

t

«

«

(

t

о

I

{

I

I

Подл, к псч. 18.10.2005 Объем 1.25 д.л. Заказ №. 377 Тир 100 экз.

Типография МПГУ

РНБ Русский фонд

2006-4 34890

29 НОЯ 2005

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Савина, Елена Александровна

Введение. Обоснование темы. Обзор литературы

Глава 1. Гоголевские традиции в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце». Единая «мистическая природа» писателей

1.1. «Бесовский человек». Общность антагонистов

1.2. «Творение божие». Животные-демоны в произведениях Гоголя и Булгакова

1.3. «Вот тебе и свадьба». Мотивы оборотничества и их взаимосвязь со свадебной символикой в творчестве Н. В. Гоголя и М. А. Булгакова

Глава 2. Мифологическая символика повести Михаила Булгакова «Собачье сердце»

2.1. «Шарик-пёс». Демонические черты животного в повести

2.2. «Важный пёсий; благотворитель». Профессор Преображенский как предшественник Воланда

2.3. «Маленький опыт». Магическая природа операции

2.4. «Говорящая собачка». Религиозно-мифологическая основа образа Полиграфа Шарикова

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Савина, Елена Александровна

В письме правительству СССР, датированном?28; 03. 1930 г., которое, вероятно,, ещё многие годы будет оставаться; в центре внимания исследователей; М.А. Булгаков «совершенно добросовестно» (21, т. 10,* с. 257) исполнил свой литературный («и он же есть политический») портрет. Среди «выступающих» в повестях писателя и перечисленных им черт, составивших этот портрет, Булгаков вспоминает про «чёрные и мистические краски (я - МИСТИЧЕСКИМ ПИСАТЕЛЬ), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд,, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в. отношении революционного процесса, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции; а самое главное - изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М; Е. Салтыкова-Щедрина» (21, т. 10, с. 256).

Казалось бы, усомниться в правдивости столь смелого признания «опального» писателя, долгие годы хранившего негативные отзывы о своих произведениях, театральные рецензии, карикатуры на себя, невозможно. Тем не менее, «нечего и говорить, что пресса СССР и не подумала серьёзно отметить всё: это, занятая малоубедительными сообщениями о том, что сатира Михаила Булгакова - "Клевета'"» (89, с. 472), пишет В.Я. Лакшин, не преминув, однако, «упрекнуть» Булгакова в «эмоциональных преувеличениях (Я — мистический писатель», «яд, которым; пропитан мой язык» и т. п.)» (89, с. 474). Едва? ли можно назвать «эмоциональными преувеличениями» приведённые исследователем в пример слова: человека, с горечью говорившего о себе в письмах: «Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берёт меня за горло» (21, т. 10, с. 307); «Судьба моя была запутанна и страшна» и «Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Ну и судьба! Ну и судьба!» (21, т. 10, с: 61). Вероятно, писатель, стремящийся «стать бесстрастно над красными и белыми» (21, т. 10, с. 257), мог видеть причины собственных бедствий не только или не столько в несовершенстве политического строя родной страны, цензурных препонах и регулярно появлявшихся в советской прессе оскорбительных отзывах о своих работах. Саму проблему «художник и власть» Булгаков выводил за рамки политических отношений, ощущая свой писательский долг как мистическое предначертание, независимое от взаимоотношений с идеологическими структурами. Мистическое видение окружающего мира, мистическое ощущение тяжёлой, довлеющей над ним Судьбы и веру в Высшую Справедливость, не всегда постижимую слабым разумом человеческим, Булгаков* перенёс в творчество из собственной биографии, перенасыщенной^ «таинственными недоговорённостями, провалами и неразгаданными» совпадениями» (88, с. 458), загадочными случаями и происшествиями.

Как известно, интерес будущего писателя к всевозможным обитателям так называемого «потустороннего мира» был отмечен людьми, близко знавшими Булгакова в юности. В «Жизнеописании Михаила Булгакова» М.О. Чудаковой приведена цитата из письма Н.П. Гдешинской, сестры одного из друзей Михаила Афанасьевича: «Любил всякую чертовщину. Спиритические сеансы. Рассказывал всякие чудасии.». Исследовательница отмечает, что «глубокое знание чертовщины» и обыгрывание её на бытовом;уровне в 1015-х гг. XX века, «вызревание» этой темы издавна - таковы штрихи к биографии писателя» (167, с. 37-38). Ещё более прямолинейно на тему мистики Булгакова высказался В.Я. Лакшин в «Булгакиаде»: «То, что Михаил Афанасьевич? Булгаков спознался с нечистой силой да ещё не оскорбил, а усмирил её, одомашнил; и взял в попутчики, как глумливого Коровьева, нагловатого Азазелло или бесцеремонного Кота, перестроило вокруг него весь быт и уклад, людей и обстановку» (88, с. 448). «Даже Елена Сергеевна, — продолжает Лакшин, — мало-помалу превратилась рядом с Михаилом Афанасьевичем; в существо. отчасти оккультного толка, .перевоспиталась в колдунью, и на то есть весьма авторитетные литературные свидетельства» (88, с. 448). Иными словами, в «Булгакиаде» речь идёт не столько об отражении загадочных, таинственных происшествий из жизни Булгакова в его творчестве, сколько о «проникновении» мистики из его «закатного романа» в жизнь.

Согласно подобной; весьма распространенной точке зрения, булгаковская «демонология» вовсе не воспринимается? как постоянный элемент, характеризующий творчество- Булгакова; начиная с его первых литературных проб. Зачастую лишь в. романе «Мастер и Маргарита» беллетрист предстаёт перед удивлёнными критиками писателем-мистиком. Тот факт, что блестящий; сатирик и драматург, поражавший остротой и смелостью своих произведений, к тому же окончивший «университет по медицинскому факультету» и получивший «звание лекаря с отличием» (21, т. 10, с. 92), поверил в существование сверхъестественного мира, в возможность непосредственного общения с населяющими его существами; и убедительно рассказал об этой вере своим читателям, был не всегда приятным открытием. Так, Н; Сергованцев, с горечью говоря о «тайне двоения» (143, с. 4) писателя;, утверждает, будто «Булгаков? в самом: сокровенном; что он так долго вынашивал, в последней сокровенной!книге, ушёл глубже в г сторону от защищаемого им духовного наследия; чем это сделали1 хулители и ниспровергатели» (143, с. 6). По словам; автора статьи; «Двасамоотречения ;М. А. Булгакова», «отчаявшаяся душа художника обрела символ истинного, доброго и вечного не там, где его видели Гоголь, Достоевский; Толстой - не в правдоискательском порыве вперёд, к свету, не в> нравственном народном обитании, не в боге, наконец, а в противоположностях всему этому, в отрицающей всё это силе» (143,. с. 6). Сергованцев говорит и о том, что в повести «Роковые яйца» и особенно в «Собачьем сердце» произошёл «резкий мировоззренческий поворот как в идейно-художественных выводах из наблюдений над изображаемой действительностью, так и во взглядах автора» (143; с. 13), сатирик «переродился» в мистика, и «бесы, .ненавидимые художником до дрожания пера, сверхъестественным образом обернулись в силу, зло только хотевшую, а в самом деле вечно для людей творящую благо» (143; с. 14).

Людей, пожелавших обвинить автора «Мастера и Маргариты» в «симпатиях к нечисти», в том, что он описал в романе мир без добра, беспросветный; мрак, где: вершит суд обаятельный? сатана, решивший «повидать москвичей ^ массе» (136) и для того явившийся;в столицу со своей глумливой свитой; оказалось немало. Л: Скорино;усматривает смысл романа в том, что в романе Булгакова «иррациональное, мистическое реальнее самой реальности: и Мастеру, и Иешуа ясна тщета человеческих усилий что-либо изменить в мире,, и единственный выход для; человека - компромисс со злом»; что ведёт к смешению Добра и Зла. С точки зрения;вышеупомянутого автора статьи «Лица без карнавальных масок», «роман-преисполнен мрачной, романтики капитуляции« перед Злом» (145; с: 24), воплощённым, прежде всего, в образе Воланда. По утверждению исследовательницы, в произведениях Булгакова «отразился душевный разлом, душевные конфликты тех людей, которые, предощущая грядущие исторические бедствия, не имели; внутренних сил имг противостоять» (145, с. .42).

Преподаватель Московской! духовной семинарии М. Дунаев заявляет, что «булгаковское понимание? мира; Вь лучшем! случае: основано на: католическом учении» о несовершенстве первозданной? природы« человека» (51, с. 310), и видит в «Мастере и Маргарите» воплощение «манихейской ереси» (51, с. 316); полагая,, что успех романа обусловлен отнюдь не художественными достоинствами? книги, а,лишь оппозиционностью автора: по отношению к официальной! культуре и трагической» судьбой» (308). По словам: Дунаева, «перенасыщенный мистикой? «чёрной: мессы»» роман; где происходит «кощунственная1 подмена;, искажение: не только земной8 жизни: Иисуса Христа, но и обезображивание образа Спасителя» - «своего? рода духовное помрачение» (там же) автора.

В; защиту» М. Булгакова; выступает В.хМ. Акимов, предпринявший попытку разъяснить в работе «Свет художника, или Михаил Булгаков против;

Дьяволиады» авторскую позицию создателя «дьяволиады» - этого «гениального булгаковского образа, суть которого - в утрате человеком самого себя» (2, с. 18). Исследователь уверяет, что «чудовищный мир призраков, оборотней, двойников так остро пережит и с такой судорогой гадливости отринут писателем именно потому, что Булгакову всегда был ясен смысл вечных ценностей» (2, с. 19 - курсив; авт.). «Восстановление в себе Бога m - тем; самым; - самого себя — вот, опять же символически, главный сюжет булгаковского творчества,- с поразительной; силой и смелостью развёрнутый в; великом романе «Мастер и Маргарита» (2, с. 30). Что же касается «нечистой силы» в. романе - это прорвавшаяся; из глубин человеческого подсознания атавистическая, дочеловеческая сила» (2, с. 34);, . .это не она: попутала людей, а люди её попутали и : поставили; к себе на службу, сделали её инструментом исполнения; своих желаний» (2, с. 34 -курсив авт. - В. Л.).

В.В. Химич, говоря о «мистической природе» созданного писателем художественного мира, отмечает его «своеобразную амбивалентность» (158, с. 199). По мнению исследовательницы, «этот мир вполне узнаваем и реален в своей бесспорной достоверности и вместе с тем деформирован; иногда до полной потери? своего» лица. Фантастичность переходов и; взаимозамен реального, опредмеченного, очерченного и ирреального, зыбкого, миражного обусловливает движущую энергию действия; Мотивы дьяволиады, бесовства, апокалипсиса оформляют странную диалектику этого мира, структурно связывая обе эти тенденции.» (158, с. 199). В.В. Химич особо подчёркивает тот факт, что «общий духовный потенциал художественного мира, созданного писателем^ основан; на; христианских представлениях, и это не обсуждается» (158, с. 196); В подтверждение собственной правоты автор монографии «В мире Михаила Булгакова» приводит слова № Струве, писавшего, что Булгаков «напоён христианством, полнокровным, светлым, вселенским», и вспоминает о христианских датах Рождества, Крещения, Страстной неделе, Пасхе, к которым нередко приурочиваются происходящие события. Химич отмечает описания церковных обрядов и? богослужений, цитаты« из Священного писания, упоминания на страницах бултаковских произведений; об иконах, горящих перед ними свечах,, молитвах героев, появления? в ряду действующих лиц людей духовного звания. Весьма обоснованными; представляются? и сделанные; исследовательницей выводы о том, что «отчётливо-проявленная? система, подобных знаков смотрится как выведенная вовне духовная упорядоченность живого мира»- (158; с. 197), что «эстетически? осваивая! проблему веры и безверия, .выстраивая диалог двух противоположных позиций всегда в пользу христианской» веры и гуманности, Булгаков? настаивал на онтологической« укоренённости; сакрального». «Эта; уверенность, - заключает Химич, - была исходной позицией в его борьбе с хаосом и сатанизмом;современной жизни» (158, с: 197).

О.З. Кандауров в работе, имеющей название «Евангелие от Михаила»,, предваряя собственное повествование словами о том, что «мистический писатель может быть адекватно прочтён только со стороны мистики» (74, ч. 1, с. 8), пишет следующее: «В реторту Булгаковской души для производства таинственной реакции духовной алхимии были загружены! в равной пропорции обе составляющие религиозного целого:: аргументы? и действия? «играющего белыми» Метатрона и, соответственно, контраргументы и противодействия «играющего чёрными» Люцифера» (там« же, с. 26); По убеждению автора« вышеозначенной? монографии, «именно^ это равенство, ставшее при раздувании? огня в атаноре грозящей? взрывом; Паритетностью, сделалось, условием? выплавки: текста; справедливо: называемого Пятым и: Главным Евангелием»;, причём« «театр:., а: не церковь, (фотокарточка,, за которой; застыл бутафорский задник раз и навсегда отработанного канона) -таков: был выбор; детища Киевской: духовной академии» (там же, с. 27). Называя роман Булгакова «Мастер и Маргарита» Евангелием, исследователь заявляет: «Что Булгаков достиг библейского (курсив авт. — О. К.) уровня — несомненно. Если же брать ординарную, библейскую сказовость, то он её и превзошел» (там же, с. 409). Кандауров выражает мнение о том, что «главный; Роман Булгакова посвящен столкновению стоящего на страже справедливости рыцарства с подлой иезуитской профанностью, потому-то возмездие ей воспринимается^ человечеством, ориентированном« на Бога, «с чувством: глубокого удовлетворения»». Согласно этому мнению, «никакой личной выгоды и иной корысти рыцари Булгакова не имеют, оттого так чётко сквозит в их деяниях исполнение Божьей воли и искоренение всего нарушающего правила игры» (74, с. 33, курсив авт.- О. К.).

Противоречивые оценки исследователей вызывает и образ самого Воланда. В? современном отечественном и зарубежном литературоведении выделяются два подхода к толкованию «закатного романа» Булгакова: философско-эстетическиш и; социополитический, согласно которым и интерпретируются образы представителей «тёмных сил» в романе.

В; Петелин, заявляя, что «во> всём таинственном и чудесном» романа «нет ничего мистического» (132, с. 57), пишет о том, будто «образ Воланда и его «шайки» для Булгакова - лишь символ - поэтическое уподобление». Исследователь рассматривает Воланда как «персонификацию? авторской позиции»; согласно мнению В. Петелина, «в Воланде автор изображает какую-то частицу себя, в его мыслях легко угадываются некоторые мысли как самого Булгакова, так и? мысли его выдающихся современников, .все его познания, поразительные по глубине идеи, .извлечены из; богатого запаса живых наблюдений : над жизнью самого Булгакова» (132, с. 56-57). Подтверждение собственных слов исследователь видит в том, что «Воланд открыто выполняет . .затаённые мысли и желания» автора, а следовательно, «не приобретает живой; характеристики, оставаясь в образах литературной традиционности, как бы живым символом, аллегорией авторской совести и мудрости» (132, с. 57). В;В. Новиков, автор монографии «Михаил Булгаков -художник», говоря об «общих идейных и художественных особенностях романа Булгакова», видит необходимость «ещё раз подчеркнуть, что фантастика и гротеск - это способы заострения; способы рельефного выражения идейных устремлений автора» (124, с. 201), а «трагическая смерть Иешуа. призвана в романе Булгакова художественно утвердить величие общечеловеческого смысла идей христианского коммунизма» (124, с. 271). В.В! Новиков называет Воланда воплощением противоречий жизни (124, с. 214) и, вторя; Петелину, подчёркивает тот факт, что эта фигура «овеяна авторским отношением», что Воланд - «особый образ дьявола», «который наказывает тех, кто больше всего нанёс оскорблений Булгакову как писателю, травил его,- принёс ему больше всего мучений» (124, с. 215). Исследователь убеждён; что «наказывая негодяев, Воланд творит добро, хотя в принципе он сам воплощение зла», «снисходительно разрешает Маргарите проявить милосердие», «но в принципе он против милосердия» (124, с. 217).

A.A. Кораблёв, считая, что тайно или; явно» Воланд связан со всеми: героями романа, заявляет: «Воланд - тень этих героев, их внутренняятьма. Воланд похож на всех, и в то же время он не человек, у него иная субстанция, если она вообще у него есть. Воланд и его свита - дьявольское в людях, то, что должно быть объективировано, чтобы быть преодолено» (83, с. 39);

Как отрицательного героя и «воплощение тёмных сил: разрушения и глумления» (126, с. 263) квалифицирует Воланда П.- Палиевский; А. Вулис, видя в Воланде: воплощённое мировое зло; и воспринимая образы Мастера и Иешуа как символы добра, придаёт роману Булгакова статус философского; трактата (33, с. 45).

B.М. Акимов утверждает, то «все бесы - ряженые, . .вне ролей, амплуа - они просто не существуют» (2, с. 36). По мнению исследователя, «все они «втираются», то есть проникают. во внутренний мир тех, с кем вступают в контакт. Они, собственно, и есть «тайный», «личный», «сокровенный», «истинный» внутренний мир этих персонажей» (2, с. 36).

В Л. Лакшин воспринимает роман «Мастер и Маргарита» как «человеческую драму и драму идей», философский роман, в котором «с евангельской легенды? снят покров чудесного» (94, с. 265), говоря о том, что «вводя мистический и религиозный элемент, Булгаков ту г же убивает его своей верностью житейским подробностям» (94, с. 261-262). Что же касается образа величественного «профессора чёрной магии», появившегося майским вечером на Патриарших прудах, то исследователь отмечает «что-то неоспоримо привлекательное» (94, с. 272) в булгаковской «нечистой силе»; вся «нежить и нечисть получила у Булгакова черты человеческих характеров, характеров комических. .ив чём-то неоспоримо; приятных» (94, с. 273). По словам? Лакшина,, «сам Воланд исполнен неторопливого» достоинства, спокойствия и мудрости» (94; с. 273), «.и уж совсем вразрез с ожиданиями читателей идёт то, что у Воланда и его спутников есть ещё и желание помочь добрым людям, попавшим в беду, обиженным судьбою» (94, с. 279). В статье Лакшина высказана мысль о том, что «в прекрасной? и человеческой проповеди Иешуа не нашлось места для наказания зла; для идеи возмездия, .и оттого Булгакову так нужен Воланд, изъятый из привычной ему стихии разрушения и зла и как бы получивший?взамен от сил добра в свои руки меч карающий». Тем не менее, утверждает Лакшин, «Воланд чувствует над собой власть Иешуа и, подчиняясь ей, переносит в ближайшую реальность закон справедливости» (94, с. 290).

Подобной точкой зрения обладает Б.Ф. Егоров, высказывая её в статье «Булгаков и Гоголь: Тема борьбы со злом» и говоря- о том, что «право на возмездие Булгаков передаёт представителям; ада, Воланду и его компании: единственная сила; которая; в; романе взрывает и наказывает мещанскую' пошлость, подлость, корысть, - дьявол» (52, с. 208). По убеждению литературоведа, «фантастические и жестокие расправы Воланда и его «ближних» демонстрируют безграничные возможности! сил ада, .но люди, воплощающие в себе идеалы добра, света, творчества, оказываются ещё более могучими: перед ними останавливается и оказывается пассивным сам; дьявол, не просто бессильный перед их высокими качествами, но и как бы склоняющийся перед ними в своём признании их величия и ценности» (52, с. 209).

И. Виноградов видит в бултаковском Воланде «самого «Князя Тьмы», не стремящегося, однако, к мировому господству». Согласно трактовке данного исследователя, Воланд - «философ, знающий, что «места под солнцем» хватит всем. Вот почему он .не испытывает. вражды к добру, когда встречает его на своём пути» (30, с. 368).

На взгляд А. Маргулёва, деяния« «князя тьмы» и его свиты в романе «являются исключительно актами справедливости», то есть «ведомство» Воланда выступает не только противопоставлением «ведомству» Иешуа, но и дополнением к нему (103^ с. 71).

В.И. Сахаров считает, что «Иешуа неразрывно связан; с Воландом» (141, с. 79), который обретает полноту власти там, где очень многого нет, где последовательно истребляются честь, вера,, совесть, подлинная? культура» (141, с. 79). Исследователь убеждён: «Без согласия людей; без их злой воли дьявол бессилен творить зло, и понимание этого грустного для него обстоятельства делает Воланда мудрым, терпимым и в своём роде величественным и благородным» (141, с. 80).

Согласно точке зрения Л.А. Газизовой, «Воланд не является традиционной^ фигурой сатаны, привычным; олицетворением «тёмных сил», .булгаковское сверхъестественное существо не стремится к мировому господству, не противостоит мировому добру и не спорит с Иешуа, как Понтий Пилат. Оппозиция Воланд - Иешуа чётко устанавливается с на линии; справедливость — милосердие. Суровый;, скорый; на расправу, Воланд находится, на первой ступени истины, а простивший и спасший всех Иешуа -на высшей, он и есть воплощённая истина. Воланд действует в Ершалаиме и Москве, осуществляя человеческие представления о справедливом возмездии, неминуемом наказании за грехи, и иронизирует над мерой вещей, принятой у людей. Но в небе над Москвой, на лунной; дороге он признаёт главенство законов Иешуа» (34, с. 284).

В.В. Агеносов также говорит о том, что Воланд и Иешуа, «эти два мистических персонажа, в отличие от библейских и литературных преданий, не противостоят лруг другу», а представляют «всего лишь разные ведомства» единого миропорядка, в котором, тем не менее, ведущим остаётся; свет, добро» (1, с. 187-188).

G точки зрения А. Зеркалова, Воланд - «не классический дьявол» (63, с. 44), отрицая и г иовианского дьявола-вредоносца, и протестантского дьявола-соблазнителя, писатель как бы ввёл третьего дьявола - социального обличителя» (63, с. 178), претендующего «на высшие духовные качества Иисуса Христа» (63; с. 162). Резюмируя, автор «Этики Михаила Булгакова» говорит о том, что «двойственность Воланда, его причастность к добру и злу есть в художественном-смысле отражение двойственности мира. Его чёрная сторона соприкасается с человеческими установлениями; светлая^ сторона — с ценностями, не принадлежащими земной власти, - творчеством, храбростью, любовью. Но по своей. должности дьявола он больше «при пакостях». Устройство мира таково, что даже дьявол, стремящийся' к добру, не властен исправить людей» (63, с. 173-174). Зеркалов утверждает, что «Булгаков переворачивает само понятие мистики: Бог и сатана, есть литературные персонажи, этическиг значимые элементы литературной реальности, в этих условных образцах воплощаются главные темы Литературы: любовь, сострадание, смерть» (63, с. 209).

О.З. Кандауров, говоря о мистических образах в романе Булгакова и о характере взаимоотношений между персонажами, принадлежащими к «разным ведомствам», заявляет, что здесь «всё решает правильная; демонология» (74, с. 320); согласно которой «помощником Бога, исполняющим вместо него (здесь и далее курсив авт.) все отрицательные деяния, .является его Старший Брат - Люцифер, .действующий как его своеобразный; оппонент на шахматной доске Мира. Но «они противники только в игровом смысле и только перед лицом лежащего (иерархически) ниже их мира» (74, с. 320). «Иешуа Га-Ноцри действует только вместе с Сатанаилом, - подчёркивает исследователь, - то, что Старший Брат нежно опекает Младшего, транслируя любовь Небесного Отца, волю которого они оба исполняют, - есть главное содержание тайного знания, его великое сокровище» (74, с. 321). Вероятно, основную мысль «Евангелия от Михаила» выражают следующие слова: «Мистика генезиса и модификационного становления Романа содержит в себе два фундаментальных принципа: непрерывное обращение к Богу за вдохновением и поддержкой; и непрестанное взаимодействие с Сатанаилом: при воплощении божественного задания» (74, с. 339).

По мнению? М.О. Булатова, «Иешуа и Воланд воплощают собой две равнозначимые и равнонеобходимые составляющие мироздания. Они друг другу никоим образом не враждебны, а взаимодополняют и обуславливают друг друга (18, с. 136), подобно тому как в дуалистической структуре даосов« уравновешивают друг друга высшие добрые и враждебные силы.

Таким образом, многими булгаковедами отмечен дуализм философских воззрений писателя. Как дуалистическую определяют концепцию Булгакова. А. Королёв и И: Бэлза, согласно которой мир поделён между Богом и Дьяволом, и они правят миром, действуя заодно. В прочтении Королёва Воланд — «дьявол - спаситель, «дьяволобог», прибывший в Москву для «страшного суда», «вершащи й праведный суд над грешникам и и дарующий« вечную жизнь; Маргарите и Мастеру, занимает на престоле Страшного Суда г место самого Спасителя» (84, с. 94).

По мнению Б. Соколова, Булгаков в «Мастере и Маргарите» воспринял дуализм древних религий, где добрые и злые божества; являются? равноправными объектами поклонения; .идею же «доброго дьявола» Булгаков взял из книги А.В. Амфитеатрова «Дьявол в быте, легенде и литературе средних веков»». В; подтверждение собственных гипотез исследователь приводит цитату из работы Амфитеатрова: «.Понятие и образ злого духа .определяется в библейском мифотворчестве не ранее пленения (Вавилонского пленения евреев - Б. С.). В книге Иова Сатана ещё является среди ангелов неба и отнюдь не рекомендуется заклятым: противником Бога и разрушителем его создания. Это дух-скептик, духмаловер, .власть его - ещё по доверенности от божества и, следовательно, одного с ним характера: она только служебность, истекающая из высшей воли». Дьявол книги Иова - «факторум неба по злым делам» (148, с. 194). В качестве возможных источников демонологии романа «Мастер и Маргарита» Б. Соколов упоминает роман Амфитеатрова «Жар-цвет» (148, с. 197), указывает на очевидное портретное сходство Воланда с Эдуардом Эдуардовичем фон Мандро - инфернальным персонажем романа А. Белого «Московский чудак» (148, с. 172), отмечая некоторое сходство Воланда и Калиостро из стихотворения Каролины Павловой (Яниш) «Разговор в Трианоне» (148, с. 176). В «Булгаковской энциклопедии» Соколова в качестве возможных прототипов Воланда называются и персонаж «Возвращения доктора Фауста» Э. Л. Миндлина, герой, на визитке которого чёрным по белому выведено: «Профессор Мефистофель» (148, с. 179), и «Некто в сером» из пьесы Л; Андреева «Жизнь человека» (148, с. 183). Исследователь отмечает, что роман «Мастер и Маргарита» - одно из наиболее «литературных» произведений современности, то есть опирающееся на целый ряд разнообразных литературных источников. В монографии «Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»» Соколов говорит о «явных и скрытых цитатах из литературных произведений и работ историков. Здесь и Гоголь, и Франс, и Гёте, и Гейне, и Белый, и Достоевский, и Ренан» (149, с. 54).

Источникам демонологической линии романа также уделено внимание в работах А. Вулиса, И.Л. Галинской, М.О. Чудаковой, Л. Яновской, И.Ф. Бэлзы, Н.П. Утехина, М. Йованович, Е.А. Яблокова и др.

Тот факт, что при создании образов Воланда и его свиты Булгаков использовал свои выписки из книги М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» и статей энциклопедии Брокгауза и Эфрона о демонологии, дьяволе, колдовстве, шабаше ведьм и пр., впервые был отмечен М.О. Чудаковой.

JI1 Яновская констатирует, что имя Воланда взято Булгаковым из «Фауста»*- Гете и является- одним; из имён дьявола в немецком? языке. В. Лакшин пишет о том* же: «Имя! Faland; - это значит «обманщик», «лукавый» - употреблялось для* обозначения; чёрта уже средневековыми немецкими писателями! (94, с. 271)., Л. Зеркалов, говоря об имени «профессора; чёрной? магии» в ¡ романе Булгакова, заявляет, что «парадоксы «Мастера и Маргариты» начинаются?уже с эпиграфа. По словам; Зеркалова,-«ещё до начала чтения читателя предупреждают, что вещь, к которой» он приступает, будет прямо связана, с трагедией Гёте» (63, с. 11). Л чуть переозвученное имя Фоланд: первая буква вместо «фау» - «дубльве» - по-старонемецки; имя чёрта (имя^тайное, известное только своим; произнесённое как заклинание единственный раз во всей трагедии) передано булгаковскому сатане, как имя? явное; для всех (63, с. 64). В качестве литературных источников« образа: Воланда автор работы «Этика; Булгакова» называет рассказ А. Грина «Фанданго», персонажем которого является- человеко-дьявол Бам-Гран (63, с. 190), роман Ф.М. Достоевского «Братья-Карамазовы», проводя параллели между Воландом и чёртом? Ивана Карамазова, рассказ Э. По «Никогда не закладывай!дьяволу своей головы»:. Как утверждает исследователь, «Булгаков! следует за г). По буквально до конца4 заимствованного сюжета» (63, с; 113); согласно» которому чёрт похищает голову у некого господина; прозванного Накойчёртом за привычку чертыхаться по любому поводу.

По мнению^ И. Бэлзы, Воланд - «персонаж; не гётевский, а? скорее дантовский;,выросший.из дантовского принципа абсолютизации<вины» (22, с. 65).

Л. Вулис выявляет связи? «Мастера и; Маргариты» не только? с Гофманом; но и с персонажами готического и плутовского романов, а также с ; героями «Человеческой комедии» О. Бальзака. Впрочем; в своей работе «Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» исследователь уделяет внимание и социополитической трактовке романа, согласно которой закатный роман» Булгакова представляет собою аллегорическое повествование о пугающих странностях сталинского режима. А. Вулис задаётся» вопросом: «В! какой« мере Волан д. - Сталин? № в. какой« он -самостоятельный? герой?» Основаниями для постановки подобного вопроса служат ставшая «крылатой» сталинская; фраза: «Факты - вещь упрямая», произнесённая? на балу Воландом;. а также появление его в; окружении Абадонны, Азазелло и • ещё нескольких «чёрных и молодых», напоминающих исследователю «классический стереотип: группу «вождей» перед первомайским или ноябрьским парадом» (33, с. 90). О В.И. Ленине как жизненном прототипе образа Воланда в романе пишет А. Барков в статье «О чём говорят парадоксы» (7).По мнению Б. Соколова, образ Воланда1«как бы накладывается- на; народное представление, отразившееся, в частности, в анекдотах о добром и справедливом Ленине,, воскресшем и увидевшем общественный непорядок, что приводит его к необходимости начать всё сначала (заметим, что многие враги Ленина отождествляли его с дьяволом)» (149, с. 173).

Согласно• гипотезе; А; Эткинда, одним из прототипов.Воланда; может быть назван? Уильям К. Буллит,, посол США в СССР. Исследователь акцентирует внимание:на том, что «пребывание Буллита в Москве довольно точно совпадает по времени с работой Булгакова? над третьей} редакцией» романа: Как раз в ? ней»прежний^ оперный дьявол приобрёл свои« человеческие качества, восходящие; как; нам представляется; к личности; американского посла в её восприятии. Булгаковым - могущество? и озорство; непредсказуемость и верность, юмор1 и 5 вкус, любовь к роскоши I и цирковым? трюкам, одиночество ? и артистизм, насмешливое и; доброжелательное отношение к своей блестящей свите» (178, с. 361). А. Эткинд указывает и на некоторое сходство физических черт Буллита? и Воланда; утверждая, что? «Воланд и дьявол, и Буллит одновременно» (178, с. 372);

Несомненно, привлекают внимание исследователей творчества М.Л. Булгакова (притом; что болыпажчасть этого внимания*уделена образу Воланда) и другие демонические персонажи романа.

Так, ИЛ. Галинская пишет о реконструкции «неудачной шутки безымянного рыцаря; превращенного в «регента» и «переводчика» Коровьева-Фагота. Автор монографии? «Загадки известных книг» предполагает, что этот «булгаковскиш персонаж - одновременно и рыцарь, и еретик,.и следы его прототи пов г надо искать в XII -XIII? веках: в Провансе, в эпоху распространения альбигойской ереси» (35, с. 98). Галинская упоминает «самое знаменитое эпическое произведение той эпохи - героическую поэму, носящую название «Песня об альбигойском крестовом походе», в которой фигурирует тема света и тьмы» (35, с. 101), и её автора, рыцаря-трубадура, называющего себя «учеником волшебника Мерлина, геомантом, умеющим видеть^ потаённое и предсказывать будущее, .а также некромантом, способным вызывать мертвецов и беседовать с ними» (35, с. 101).

Б. Соколов называет ряд литературных предшественников образа Коровьева, в частности, пишет о том; что Коровьев-Фагот связан; с персонажем повести А.К. Толстого» «Упырь», статским» советником Теляевым, который оказывается\ рыцарем- Амвросием и; вампиром (262), предполагает, что Коровьев-Фагот «имел и реального прототипа среди знакомых- Булгакова»' (148, е. 266). В «Булгаковскош энциклопедии» содержатся отдельные статьи; посвящённые таким персонажам романа; как Бегемот, Азазелло; Абадонна; Гелла, в которых высказываются предположения, относительно - возможного»происхожденияI имёш демонов? из свиты Воланда и анализируются функции каждого из них.

О3 «чинах свиты» «властительного духа», «при котором? служат Мефистофелями — устроителями и убийцами, мастерами развлечений и охранителями, секретарями, прислужниками? ш палачами» «три демона^ -мужчины; и прислужница, ведьма Гелла» (63, с. 68), пишет А. Зеркалов; последовательно анализируяехарактер действий, методы и «специализацию» каждого из слуг мессира. В «Этике Михаила Булгакова» автором высказывается ряд гипотез, касаемых целей, которые преследуют Коровьев и Бегемот, выжигая Торгсин, квартиру Лиходеева и ресторан: «Вся свита Воланда хулиганит», но «.хулиганство само по себе есть функция, преследующая некую цель». По словам исследователя, свита Воланда пародирует «новую власть, власть шариковых, ни во грош не ставящих человеческую жизнь и достоинство; дурную, хулиганскую власть» (63, с. 141), но «эта деятельность оказывается бессмысленной». И небезосновательными кажутся парадоксальные выводы Зеркалова о том, что «глумливый хохот Коровьева - человеческий смех бессилия» (63, с. 112), причём «бессилие мистических сил в романе всеохватывающее: Бог вообще не имеет отношения к земным делам; сатана обречён земле, но исправить её не может, .он может спокойно взирать на людскую скверну, может улыбаться. Но человеко-демоны, состоящие на его службе, спокойствия лишены, они на земле - среди своих и, будучи бессильны их исправить, глумятся. Так, человеко-боги, ангелы. плачут о человеческих бедах и ничтожестве» (63, с. 143).

Таким образом, говоря о степени разработанности мистических мотивов в прозе М.А. Булгакова, следует отметить, что в основном учёные-булгаковеды сосредоточились на изучении романа «Мастер и Маргарита», по справедливому замечанию Р. Джулиани представляющего собой «настоящую хрестоматию сведений по демонологии» (47, с. 27), в частности, его фантастической линии, воплощённой, прежде всего, в образах Воланда и его инфернальных слуг. Произведения же, предшествующие написанию «романа о дьяволе», мифологические, фольклорные, библейские реминисценции, мотивные связи и возникающие на их основе смысловые ассоциации в которых, быть может, менее очевидны, но отнюдь не менее интересны, зачастую оказываются незаслуженно обойдёнными вниманием литературоведов. Именно такая участь постигла написанную в 1925 году, изъятую при обыске в квартире Булгакова и лишь спустя шестьдесят два года появившуюся в советской печати повесть «Собачье сердце».

Чудовищная история» о том, как гениальный учёный, мечтая об «улучшении человеческой породы», проводит эксперимент по пересадке гипофиза и половых желез погибшего человека, беспородному псу, найденному в подворотне:и превращённому в результате столь рискованной операции в «хама и свинью» Полиграфа Полиграфовича Шарикова, вызвала противоречивые оценки литературоведов. Однако, при всём многообразии трактовок этого поистине «многоуровневого» сочинения- М.Л. Булгакова, исследователями? прежде всего был отмечен и отмечается социально-политический аспект данной повести.

В.И. Сахаров в монографии «Михаил: Булгаков: Писатель и власть» высказывает мысль о том^ что в своих гротескных повестях «Собачье сердце» и «Роковые яйца» Булгаков «как бы следовал совету Достоевского: «Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны ПОЧТИ поверить ему» (142, с. 68). Исследователь утверждает, что Булгаков допускает возможность, чуда,, помещает его в реальность и далее верен законам этой реальности. По его мнению, основная тема повести связана с сатирическим, воплощением идеи теоретиков-вождей о «перерождении» человека; в угоду нуждам тоталитарного общества и государства, а главным объектом? булгаковской; сатиры является профессор Преображенский, задумавший создать «нового человека».

В работе «М.Л. Булгаков в жизни и творчестве» В.И. Сахаров; особо подчёркивает тот факт, что «. сама фантастика для; Булгакова не самоцель» (141, с. 32), с её помощью «он описывает «бесчисленные уродства быта», .проникает. в исторический смысл тогдашних событий». Повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце» рассматриваются Сахаровым как «остроумная сатирическая дилогия о науке», «профессорах старой школы, гениальных учёных, сделавших в новую, не совсем; им понятную эпоху великие открытия, внесшие революционные изменения в великую эволюцию природы» (141, с. 33). По убеждению исследователя, обе бултаковские повести «посвящены именно заблуждениям науки, в том числе и медицинской». Говоря» об образе Преображенского в повести «Собачье сердце, Сахаров« отмечает двойственность персонажа, содержащуюся в нём .разоблачительную сатиру, глубокую и пророческую критику обходящейся? без этики, эгоистическойшаучной* философии» (141, с. 41), завершая!анализ повестей словами о том,, что «Роковые яйца» «полны подлинного веселья; блеска, язвительного ума и; чрезвычайно - занимательны» (141, с. 35), а

Собачье сердце» — «.просто честная, сильная; глубокая сатира,шедевр умной и весёлой занимательности» (141, с. 42).

По словам М: Голубкова, в повести «писатель исследует важнейшие социальные вопросы современности, связанные: с появлением; на. исторической трене нового типа личности - массового человека. Лишённый исторической? связи: с прежней: культурой; .дезориентированный в культурном? и историческом пространстве, он вступает в своеобразные отношения с представителями традиционной, высокой, элитарной культуры» (42, с. 182). «С другой? стороны, — отмечает? автор статьи? «Михаил? Афанасьевич Булгаков», ~ писателя «интересует поведение представителей! прежней культурной? традиции; в новой исторической ситуации, обусловленной появлением массового человека и его агрессивностью» (42, с. 184).

С. Иоффе в статье «Тайнопись в «Собачьем сердце» Булгакова» утверждает,, что «перед нами не просто художественное произведение: Булгакова, но целый мемуарный сатирический цикл», который требует расшифровки». Исследователь убеждён: едва ли не все; персонажи повести «Собачье сердце» имеют прототипы в московской политической жизни 20-х годов. Так, согласно мнению С. Иоффе, под «говорящей фамилией» Чугункин; писатель «закамуфлировал сатиру на Сталина». Профессор Преображенский - это «закаму ф л и ро ван н ы й» Ленин, а его ассистент доктор Борменталь, в сущности, не кто иной; как Л.Д. Троцкий; причём в финале: повести, написанной в январе - марте 1925, речь идёт о последних месяцах активности Преображенского - Ленина вплоть до 10 марта 1923 года, «в которые Шарик - Сталин; достаточно прочно закрепился в пречистенско-кремлёвской; квартире Преображенского - Ленина» (36,. с. 63). По словам автора статьи, прототипом кухарки Дарьи Петровны является Дзержинский, горничной Зины - Зиновьев-Апфельбаум;; чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую; портрет профессора Мечникова содержит намёк на Карла Маркса. М.О. Чудакова замечает, что «конкретные догадки С. Иоффе относительно прототипов лишены, как правило, сколько-нибудь твёрдой почвы» (165, с. 18), однако Ленина в качестве; предполагаемого прототипа Преображенского называют и Э. Проффер, и Б. Соколов, который в монографии «Три жизни Михаила Булгакова» утверждает, что в «Собачьем сердце» «пародируются попытки большевиков; сотворить нового человека, призванного стать строителем; коммунистического общества» (150, с. 191 ).

И. Машников («Парадоксы «Собачьего сердца») заявляет, что повесть Булгакова - «острейший идеологический спор между автором и главным героем о профессиональной этике и моральном облике, прежде всего, самого «врача», как Человека Разумного» ("104-. с. 103). Называя; в качестве прототипов Преображенского И.П. Павлова, В.М. Бехтерева, автор статьи замечает, что «практически 1 все присутствующие в тексте; факты; с;большей или меньшей долей убедительности могут быть интерпретированы, как прототипические детали, указывающие на Ленина» (104, е.- 107). По утверждению5 Машникова, «если; допустить, что под «операций» Булгаков; подразумевал революцию, то в образе «бездомного пса» выведен-типичный представитель пролетариата в предреволюционный период, а Полиграф; Шариков - тот же самый пролетарий, только после революции». У «швондеров» же с «Преображенскими» существует тайное взаимопонимание против «шариковых» (104, с. 109). И потому Шариков прав, грубя профессору, так как тот «во всём обманул пса» (104, с. 109), прежде всего в; том, что не выполнил обещания «превратить псав господина, то есть сделать хозяином своей земли». «Внутренне профессор понимает правоту Шарика, .но от этого бесится ещё сильнее. Именно требование Шариковым уважения его человеческого достоинства. толкает Преображенского на проведение операции: по превращению человека в пса» (104, с. 109). Таким: образом, делает выводы Машников, в повести М. Булгакова «Собачье сердце» «главный герой профессор Преображенский показан психически неполноценным человеком; с уровнем мышления ниже собачьего», и поражается; «почему же большинство* читателей не видит в Полиграфе: Шарикове единственного положительного героя? повести,- истинное имя которого Русский народ?» (104, С. 111);

Л.Ф. Ершов в статье «Ранняя! сатира Михаила Булгакова» в качестве основных проблем; затронутых в повести, выделяет проблемы «революция и культура», «интеллигенция и революция», говоря? о том, что «духовная и гражданская деградация, а нередко и прямое перерождение, приспособленчество в его наиболее массовой неуязвимой (и даже поощряемой) форме - вот о чём: сигнализирует повесть «Собачье сердце»» (42). H.A. Грознова,. рассматривая? данную повесть в; контексте 20-х годов, видит в ней «вызов идее социального равенства» (57, с. 48).

М. Золотоносов, называя! «Собачье: сердце»» «первым? в ряду булгаковских произведений на «странную» тему»», заявляет, что повесть Булгакова, созданная в середине 20-х годов; содержит следующие; «идеи; и моральные истины»::«И буржуа, и дворянин тоже человек, .нужно уважать его человеческое достоинство и относиться к нему человечно» (65, с. 165). Как считает исследователь, в «Собачьем сердце» Булгаков? «опровергает «обожествление» народа; понимание его как: носителя: положительных целей; и» плодотворных программ! поведения» (65, с. 167) и ставит вопрос о жизненной пригодности, биологическом здоровье и; приспособленности:., русского интеллигента» (65, с. 169).

В.Г. Боборыкин называет всё то; что происходило» в повести; с Шариковым, «по мере того, как с помощью Швондера* он становится, так сказать, сознательным участником революционного процесса, злейшей сатирой на сам процесс и на его участников» (15, с. 64). Исследователь замечает: «Открывается читателю, что тот процесс, который нечаянно спровоцировал и которым пытался руководить Филипп Филиппович; без всяких медико-биологических экспериментов давно совершается; в самой действительности» (15; с. 65).

В несколько ином ракурсе рассматривает социальный аспект повести: Л. Зеркалов. Выделяя в «Собачьем сердце» два; сюжета, фантастический и сугубо реалистический, он видит «истинный смысл вещи, как бы спрятанный от самого автора»,.в следующей мысли: «Социум победить нельзя, даже зная« его вдоль и поперёк», а «соприкосновение учёного с обществом? чревато неизбежным монстром на: обезьяньих кривых ногах» (63; с. 147); В отличие от распространённого мнения о том, что вина Преображенского в происходящих чудовищных событиях не подлежит сомнению, исследователь уверяет: «Дело не в ложном направлении исследований, не в цвете: персиковского «луча»; творец обречён заранее - едва он соприкоснётся с обществом, шариковы его затравят. Так что вины учёного здесь нет никакой» (63, с. 147), напротив, «профессора служат носителями бултаковской истины в конечной инстанции» (63, с. 149).

Л.Б. Менглинова, С. В. Никольский и О. Н. Николенко относят повесть «Собачье сердце» к жанру антиутопии: «Собачье сердце» - «типичная антиутопия; что явствует уже: из. подзаголовка произведения» (120, с. 110). Автор монографии« «От утопии к антиутопии. Настоящее и будущее в антиутопиях Михаила Булгакова», объясняя собственную позицию, даёт определение жанру антиутопии, согласно которому в рамках данного жанра происходит «столкновение идеала с антиидеалом, жестокой действительностью» (120, с. 123), имеющее место в повестях: Булгакова. Исследователь подчёркивает разграничение между научной фантастикой; и антиутопией; так как «фантасты в своих произведениях остаются в сфере научных гипотез и не выходят на социальную проблематику», в то время как в антиутопии повествование сопряжено с социальной действительностью, обращено к будущему и проникнуто сатирическим пафосом» (120, с. 123).

В" связи с тем; что повесть Булгакова «Собачье сердце» наряду с романом «Мастер и? Маргарита» включена, в школьную профамму по литературе, в ряде таких периодических изданий, как. «Литература в школе», «Русская словесность», «Классный; руководитель», «Среднее профессиональное образование», «Школа» публикуются! статьи, в; которых предлагаются; разнообразные: методики; преподавания? повести, варианты планов изучения ее на уроках литературы. Однако нужно отметить, что, как правило, авторами большинства, подобных статей рассмотрение данного произведения* рекомендуется! в ключе злой социально-политической? сатиры. В качестве одного из подобных примеров? можно? привести« статью Т.В. Рыжковой, где автор предлагает напомнить ученикам о «судьбе русской' интеллигенции, подготовившей и практически свершившей социалистическую революцию, но как-то забывшей;о том, что предстоит не воспитывать, а перевоспитывать миллионы людей, пытавшейся отстоять культуру, нравственность и заплатившей жизнью за иллюзии, воплощённые в действительность» (139, с. 52).,

Т.В. Камахина, назвав свою статью «Эксперимент профессора Преображенского»,, пишет о г том, что ; «в основе повести? лежит великий! эксперимент», аг именно: «Всё; что* происходило вокруг и? именовалось строительством ^ социализма; воспринималось Булгаковым как эксперимент -огромный? по > масштабам I и более чем опасный». Автор статьи % упоминает о скепсисе писателя? по отношению к «попыткам: создания нового совершенного общества? революционными, нередко« насильственными? методами»? (73, с. 32), о? плачевных- последствиях вмешательства в естественный ход вещей, которые' предвидел и о которых: пытался г предупредить читателей М.А. Булгаков.

И.В. Великанова отмечает широко? применяемые- Булгаковым? «различные приёмы сатирического изображения: фотеск и гиперболу, юмор, иронию, пародию» (28, с. 44), особо выделяя иронию как средство выражения авторской оценки. Автор статьи «Особенности г сатиры Михаила: Булгакова. Повесть, «Собачье сердце»» считает «определяющим в повести сатирический пафос» (28,. с. 42), так как в «Собачьем сердце» «писатель, средствами сатиры обличает самодовольство, невежество^ и слепой; догматизм: иных представителей власти,, возможность безбедного существования для «трудовых» элементов сомнительного происхождения; их нахрапистость и ощущение полной вседозволенности» (28; с. 42).

Э.М. Хабибьянова утверждает, что «суть проблемы, поднятой автором повести - влияние национальной истории на обычного русского человека». В= статье «Некоторые особенности иронии в повести: М. Булгакова «Собачье сердце»» исследовательница'отмечает содержащееся?в булгаковской¡повести «глубоко продуманное и тревожное предостережение от чрезмерного увлечения! революционным; процессом,, революционными методами: строительства новой жизни» (157, е. 138).

Однако восприятие повести в качестве некой аллегории революционной: трансформации! русского общества, предостерегающей; об опасности! вмешательства! в: дела: природы,, обедняет это сложное и многозначное произведение. По справедливому замечанию С. Фуссо, «Собачье сердце», «безусловно, аллегорично, но эта аллегория. и шире, и глубже традиционной: политической: трактовки» (156, с. 29): Исследовательница: упоминает о- рассматриваемом; b¡ повести «культе новизны» во всех его аспектах - в технике, торговле, лингвистике, эстетике» (156; с. 29), заявляя, о том, что «повествование развёртывается под знаком преображения, перевоплощения», но это «превращение целиком дело рук человека, без малейшего вмешательства «божественной воли», и потому неполное, ущербное и обратимое» (156, с. 29). С. Фуссо утверждает, что «Собачьему сердцу» «недостаёт того, что; Тодоров определяет, как основной признак фантастики: колебания между рациональным и сверхъестественным объяснениями необычных явлений» (156, с. 31), ведь, «несмотря на метафорическую ауру и провербиальную документированность превращения собаки в человека, преображение Шарика, подобно операциям по омоложению, оказывается. делом техники» (156, с. 31). «Преображение Шарика, - продолжает автор статьи ««Собачье сердце» - неуспех превращения», - лишено не только магической лёгкости и быстроты; но и магической завершённости» (156, с. 31). Кроме того, отмечая сравнения? Преображенского в повести с «вдохновенным разбойником», «жрецом»,, «сытым вампиром», С. Фуссо пишет об этом персонаже как о «фигуре достаточно узнаваемой и, в сущности, негероической» (156, с. 30).

Говоря о профессоре «Собачьего сердца», М.О. Чудакова высказывает иную точку зрения; согласно которой в повести Булгакова; написанной после «Белой гвардии», в сущности, «вместо» второго романа; «главный? герой -врач-чудодей - побеждал тех, кто несёт функции «Василия» Ивановича» («враждебная* сила людей и обстоятельств»), с фантастической лёгкостью, как в желанном сне» (167, с. 296). По мнению Чудаковой, «все три повести последовательно показали невозможность для автора подступиться к теме современности без гротеска». Что же касается5 могущества Преображенского в последней; из повестей, то оно1 определяется исследовательницей; «как условие, совершенно необходимое для булгаковского художественного видения» современности. Так, особенностями художественного мышления Булгакова подготовлено было рождение замысла: такого романа, где с персонажами, населяющими современную Москву, столкнётся; тот, в могуществе которого они; вскоре же убедятся» (167, с. 296). Взгляд Чудаковой'на Преображенского как на предшественника Воланда разделяют Т.Р.Н: Эдварде и Н. Натов (36, с. 120);

О том, что «Собачье сердце» и; «Роковые яйца» «соединены с «Мастером и Маргаритой» целым рядом связей - трансформаций (171, с. 90) пишет в статье «Собачье сердце, или чудовищная история» С. Шаргородский. По его словам; «Бездомный, приметивший; на визитной карточке Воланда напечатанное иностранными буквами слово «профессор», но не успевший разобрать фамилию незнакомца, - это трансформация «бездомного». пса», не понявшего написанного на двери Преображенского слова «профессор». Сам же Воланд, представившийся; литераторам «профессором чёрной! магии», - «эхо Преображенского, «седого волшебника», о котором« один из пациентов говорит:: «Вы маг и чародей,, профессор»» (171, с. 90). Ссылаясь на работу Д. Бургин «Бултаковская ранняя? трагедия учёного-творца: интерпретация «Собачьего« сердца»», Шаргородский упоминает об отразившемся в повести «христианском мифе» (171, с. 89), хронологии Рождества, высказывая мысль о том, что повесть «Собачье сердце» - это первая« попытка Булгакова сконструировать новое Евангелие, повторённая затем в «Мастере и Маргарите» (171, с. 90).

В статье «Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова» Б.М. Гаспаров впервые обращает внимание на то, что «квартира Филиппа Филипповича являетсяшоделью небесного царства», так как «стоит посреди окружающего её хаоса, сохраняя? строгий порядок и иерархию ада и рая, .успешно отражая периодические нашествия и посягательства инфернальных сил - Швондера и; его помощников» (37, с. 96). Исследователь, отмечает иронически разыгранную в повести сцену Преображения: «Шариков предстаёт перед профессором в безобразной одежде, с пёстрым-галстуком, .называет его «папашей»». Гаспаров видит в этих деталях негативное воплощение белых одежд, в которых Иисус предстаёт в сцене Преображения,' и голоса, назвавшего его возлюбленным Сыном, замечая, что «парадоксальный и иронический характер ассоциаций героев «Собачьего сердца» с образами Бога-отца и Бога-сына вполне соответствуют той трактовке, которую получают образы и мотивы Евангелия в художественном мире Булгакова» (37, с. 96).

И.В. Склярова в статье «Завуалированная (неявная) фантастика в сатирических повестях Михаила Булгакова» говорит о том, что в повестях Булгакова «сталкиваются г различные планы фантастики. Фантастика в прямом > её значении снимаетсяг затем таким типом фантастики, которую Ю.

Манн называет завуалированной, или неявной» (144, с. 293) и которая нашла особенно яркое отражение в творчестве Н;В;Гоголя.

Т.М1 Любомищенко представляется возможным выделение в бултаковской истории перерождениям пса в человека «культурно-стилистического пласта, связанного с фольклористическим взглядом на мифологию язычества, с архаическими: мифами о творении»- (98; с. 161), осмысленными Булгаковым в ироническом; пародийном ключе. Упоминая! в связи:с тем о героях архаических мифов — тотемных предках, полуживотных - полулюдях, автор статьи ««Собачье сердце» М. Булгакова и миф о творении» говорит о том, что «первопредком» человека новой советской формации у Булгакова становится? уличный пёс-бродяга, «что само по себе свидетельствует о снижении, травестировании образа; нового» человека» (98, с. 161).

С. Кульюс пишет о том, что в «Собачьем сердце» Булгаков «наметил и в той или иной степени развил целый: ряд аспектов темы, «гомункула», недостаточно ещё осмысленной в булгаковедении: тему насилия над природой и «вины» «создателя» искусственного человека, проблему сходства творца и его «творения». проблему возможности «творения»5 вырваться изпод контроля творца,а также мотив самосознания« вновь изготовленного гомункулуса»» (85; с. 48). Автор монографии: ««Эзотерические» коды М. Булгакова: Эксплицитное и имплицитное в романе» отмечает также и то, что «в ситуации нивелирования« личности, её сведения: к «функции», полной инфляции её ценности» было сомнительно появление «гармоничного» человека будущего. Поэтому «новый; тип» человека, связанный с мотивом гомункулуса, в разных модификациях появляющийся на страницах булгаковских произведений, противопоставлен важнейшим героям писателя и собран в разного рода сообщества, становящиеся новой «Кабалой святош», опутавшей своей властью мир» (85, с. 50).

В работах Е.А. Яблокова «Мотивы прозы Михаила Булгакова», «Художественный мир Михаила Булгакова» творчество писателя рассматривается как художественное целое, обладающее устойчивыми структурными свойствами; - единый «булгаковский текст», демонстрируются «устойчивые, глубинные признаки булгаковского художественного мира» (180, с. 11). Автор вышеназванных монографий заявляет о том, что «обнаружение черт сходства и плоскостей? «взаимопересечения» между булгаковскими произведениями. важнее, нежели поиск различий; обусловленных временем создания, биографическими; тематическими, жанровыми и т. п. факторами» (180, с. 11). Е. Яблоковым исследуютсяг черты индивидуального стиля писателя и выстраивается система характерных для него «типажей», «инвариантных сюжетных мотивов и фабульных конфигураций» (180, с. 11). В поле зрения учёного оказываются, практически все произведения Булгакова, в.том числе и повесть «Собачье сердце». Так, выделяя «устойчивый булгаковский мотив -неожиданное; чудесное открытие,, оказывающееся, однако, практически безрезультатным» (180, с. 233), исследователь говорит о нередко появляющемся в произведениях Булгакова образе учёного-«жреца», почти всегда оценочно-двойственномг Яблоков сопоставляет образы учёных в повестях «Роковые яйца», «Собачье сердце», пьесах «Адам и Ева», «Блаженство» и отмечает наличие «сверхъестественных возможностей» (180, с. 237) в каждом из них. Обращаясь к символике природных объектов, исследователь рассматривает мифопоэтический; подтекст образов 5 животных, фигурирующих в булгаковских произведениях, и, прежде всего, образ волка,. занимающий;«едва ли< не самое важное место в творчестве и мироощущении; Булгакова» (180, с. 341). В частности, Е. Яблоков утверждает, что профессор! из повести «Собачье сердце» «совершает не столько «преображение» собаки, сколько воскрешение «человековолка»» (180, с. 346), определяя Шарикова не как «гибрид» собаки и человека, а как существо, находящееся. «между собакой и волком» (180,1 с. 347). Такая ситуация «актуализирует мотив оборотничества» (180, с. 348), присутствующий не только в «Собачьем сердце», но и «Белой гвардии» и «Записках покойника». Яблоковым указан ряд характерных для творчества Булгакова мотивов, проведён анализ мотивных связей в структуре единого метатекста Булгакова и предпринята весьма удачная попытка сложения этих связей в целостную концепцию.

Итак, современные подходы к изучению творческого наследия: писателя,, как правило, предполагают не столько целостный анализ отдельных произведений Булгакова, сколько выявление в них общих закономерностей. Возможно, рассмотрение творчества; М.Д. Булгакова в качестве единого текста позволяет увидеть «удивительный; по своей цельности роман беспрестанного борения света и тьмы, вечного и сиюминутного, величественного и ничтожного» (133, с. 15). Однако подобный б подход к изучению творчества писателя ^представляется^ не всегда оправданным; и при всей своей популярности; имеет и некоторые весьма заметные недостатки. Основными из них являются создание излишне общей, пространной картины художественного мира; Булгакова, а также весьма: существенная опасность чрезмерного «увлечения» одним или несколькими произведениями в ущерб и «за счёт» других.

Вопреки существующей тенденции, основу данной работы составляет исследование одного произведения Булгакова, а именно повести «Собачье сердце», рассмотренной с точки зрения анализа особенностей изображения • в данном; тексте фантастического и обнаружения присутствующих в нём; мистических мотивов, до сих пор не привлекших достаточного внимания; булгаковедов. Именно это определяет актуальность нашего исследования; так как эта проблема: в указанном; аспекте практически не рассматривалась, литературоведами.

Научная новизна работы связана с самой постановкой проблемы. Она; определяется тем, что впервые ядро диссертационного исследования составляет выявление и анализ разноплановых, не только многократно возникающих в произведениях писателя, но и скрытых, подтекстных мистических мотивов в повести, обладающей? множеством «смыслов» и «уровней», несомненно, значимых, хоть и далеко не всегда очевидных.

На основе выявленного значения мистических аспектов бултаковской фантастики в рамках данного произведения уточняется его содержательная сторона, обогащенная существенными дополнениями, позволяющими по-иному взглянуть на повесть, традиционно трактуемую исследователями творчества М.А. Булгакова как острую сатиру на политические преобразования в стране и представителей новой социалистической власти.

Кроме того, в диссертационной работе впервые сопоставлены повесть М.А. Булгакова и повести Н.В; Гоголя, входящие в циклы «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». Методом сравнительного анализа обнаружены ранее не отмечавшиеся булгаковедами сходства художественных миров этих произведений, подобия персонажей и общность мотивов.

Основным материалом исследования является повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце», такие же художественные произведения писателя как «Дьяволиада», «Роковые яйца», пьесы «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич», «Зойкина квартира», «Дни Турбиных» и роман «Мастер и Маргарита», а также повести из циклов «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» Н.В. Гоголя, его поэма «Мёртвые души», статьи и монографии литературоведов используются в качестве дополнительных материалов исследования.

Цель диссертации - исследование мистических мотивов в прозе М.А. Булгакова на примере одной из повестей писателя. Цель конкретизируется в следующих задачах:

1) показать, что содержание вышеназванной повести далеко не исчерпывается социальной сатирой и не может быть постигнуто без учёта сложной системы разноплановых мотивных связей;

2) проследить функционирование мистических мотивов и смысловых ассоциаций, возникающих на их основе, в рамках данного произведения, рассматривающегося как самостоятельное художественное целое;

3) проанализировать влияние гоголевских традиций на Булгакова как «мистического писателя» и выявить общие черты художественных миров, созданных в таких произведениях, как повесть «Собачье сердце» и повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода» Н.В. Гоголя;

Методология и методика данной работы ориентирована на комплексный анализ, предполагающий историко-литературный, биографический, структурный, стилистический и семантический аспекты изучения текста. Методологической основой исследования является сочетание таких базовых аналитических методов как проблемно-тематический, наиболее ориентированный на этические, эстетические и философские ценности писателя, сравнительно-типологический и генеалогический (предполагающий исследование истоков образности бул таковских произведений, эстетических и философских пристрастий автора и реконструкцию фольклорно-мифологической символики образов, мотивов и сюжетных элементов в прозе Булгакова) методы.

Теоретическая и практическая значимость работы заключается в том, что её результаты могут способствовать более глубокому изучению творчества Булгакова. Материал работы, её результаты, выводы и обобщения могут быть использованы при подготовке спецкурсов, спецсеминаров и лекционных курсов по истории русской литературы XX века, а также в школьных программах по литературе (в лицейских классах школ с углублённым изучением гуманитарных дисциплин).

Структура диссертации определена целями и задачами исследования. Она отражает логику рассмотренного материала и подчинена общим принципам содержания работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мистические мотивы в прозе М.А. Булгакова"

Заключение

Эпоха, сформировавшая личность М.А. Булгакова и во многом определившая его творческую направленность, была временем так называемого «оккультного возрождения» рубежа столетий, ставшего «золотым фондом» для мистически окрашенного художественного сознания нового века, широко охватившего искусство не только начала столетия, но и первых послереволюционных лет. Эта «эпоха, прошедшая через жестокий кризис рационального познания, была углублена в проблемы религии и сектантства, «духа и плоти», «бессознательного» и «архетипического», их связи с тайнами «сверхъестественного», присматривалась ко всему «необычному», вслушивалась в «трансцендентное», проникалась духом мифотворчества, порождая множество авторских мифов; создавая новые «неомифологические» тексты, оживляя культуру «тайноведения» прошлого, .предлагая новые прочтения эзотерического наследия мировой культуры» (85, с. 10).

Как известно, вышеозначенная органически развивающаяся традиция была насильственно прервана, «религия подверглась гонениям, религиозно-мистические формы светского искусства, утончённые формы оккультных увлечений и «эзотеризма», а также явления массового оккультизма пошли на убыль» (там же, с. 10). Но Булгаков, будучи свидетелем уничтожения традиции, корнями уходящей вглубь веков, был и её прямым наследником, сумевшим противостоять новой власти и сохранить как собственный глубоко скептический взгляд на происходящее, так и те «краски», которые он использовал, изображая «бесчисленные уродства» едва налаженного этой властью быта. Мистическая, роковая предопределённость странных и страшных перемен, обрушившихся на жителей страны, не могла не волновать писателя, и отзвуки этих волнений слышны едва ли не в каждом из его произведений.

M.Л. Булгаков, справедливо названный В.И. Лосевым «одним из самых загадочных русских писателей двадцатого века» (111, с. 14), по словам исследователя, обладал способностью «проникать в сущность происходящих событий и предвидеть будущее. Крайне редко он ошибался и в оценке людей» (там же, с. 6). К сожалению, «эти уникальные качества приносили ему не радость, а печаль и страдания», но именно они помогли при создании удивительного художественного мира, раздвоенного, разделённого на профанический, обыденный и серый, и фантастический, таинственный и пугающий.

Два этих «слитых», «сдвоенных» мира «отражаются» друг в друге, и основополагающий для Булгакова «принцип зеркальности с установкой на взаимоотражение предметов и событий. на основе тождества и различия с многообразно проявленной «наоборотностью» выглядит весьма органично, ибо становится способом изображения и оценки «опрокинутой реальности, в которой отклонение от нормы стало нормой» (158, с. 200). Вынужденные существовать на стыке двух миров, персонажи Булгакова нередко пересекают разделяющие эти миры грань и, в зависимости от того, по какую сторону этой грани находятся они в тот или иной момент, легко меняют человеческие черты на черты «потусторонние». Такие «преображения» характерны не только для героев «закатного романа» «Мастер и Маргарита», где и проникновение москвичей в ирреальное «пятое измерение» Воланда, и последующие изменения, происходящие с персонажами, очевидны, гак как мотивы слияния сверхъестественного и реального миров, родства их обитателей, являются сквозными и проходят через все произведения Булгакова.

Подобно Гоголю, чьё творческое наследие во многом предопределило творческий путь писателя и чей пристальный интерес по отношению к «невидимой жизни», признание её существования наравне с «жизнью действительной» были Булгаковым унаследованы, Михаил Афанасьевич, создавая образ воедино слитых миров, вслед за Учителем говорит об угрозе поглощения реального мира ирреальным.

В повестях из циклов «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» Гоголь не только создал галерею- живописных портретов? разномастной; «нечисти», поведал о старинных «методах взаимодействия» человека с «бесами», но и указал на черты очевидного, а потому ужасающего сходства, объединяющего» малоросских «хуторян» и «выходцев с того света». Это сходство* проявляется? на: многих уровнях. Нередко^ «добрые христиане» состоят в кровном родстве с «нечистыми»,, как Вакула («Ночь перед Рождеством»)« и Катерина («Страшная месть»); немало в «Вечерах на хуторе.» и «Миргороде» «безродных»,. ищущих помощи? у безродных же, «изгнанных из; пекла» и скитающихся? по- Земле? чертей, так и норовящих «прилипнуть к тому, в ком расшатано родовое начало» (13, с. 63).^

Тема? безродности, бесконечно варьирующаяся? в творчестве? Гоголя; может быть названа и одной из главных тем в творчестве Булгакова,, несомненно, также видевшего прямую связь между «преступлением против рода», совершённого в масштабах целой;страны, и кошмаромIописанной им «дьяволиады», «сошедшей с ума» и ? «бредившей» > реальности; Булгаковская «дьяволиада» выглядит ещё более ужасающей;, нежели? диканьская и? миргородская «дьявольщина», являясь отражениемшодлинныхг исторических событий: Кажется, что фантастика? романов, повестей; пьес, рассказов? и фельетонов» Булгакова? - лишь продолжение той действительности, на существование в которой; были; обречены граждане Советской республики, а «чудовищные? истории», случающиеся? с персонажами? - «перепев» происходящих в стране «историй».

Одной же из причин * того; что «чертовщина» вымышленная, в большой > степени; будучи отражением реальной повседневной «чертовщины»,, становится поистине всеобъемлющей, является «перерождение» стремящихся! приспособиться? к условиям? «земного ада» героев» Булгакова! в? «бесов», которые, мимикрируя; сливаются с толпой. В результате, два мира в произведениях Булгакова оказываются соединены не только «странностью» происходящего, но и чудовищным сходством своих жителей, делающим; «демонов» двойниками булгаковских москвичей, наделённых автором инфернальными, демоническими чертами.

Таким образом; мотивы, слияния миров;, их «зеркальности», двойничества- / оборотничества адских, сущностей и людей, звучащие в произведениях Н.В.Гоголя, не менее отчётливо слышны и в творчестве MÍA. Булгакова, перенасыщенном самыми разнообразными и; очевидно, не достаточно исследованными мистическими мотивами.

Исходя из вышесказанного, одной из основных задач современного булгаковедения может быть названо продолжение работы по дальнейшему углублённому изучению мистики и мифопоэтики булгаковских текстов, начиная* с ранних произведений писателя, явно обойдённых вниманием учёных, и заканчивая «романом; о дьяволе», отнюдь не до конца « рас ш ифро ван ном» ф и л о л о гами.

В частности, не подлежит сомнению тот факт, что повесть «Собачье сердце», традиционно воспринимаемая исследователями в качестве острой; социально-политической сатиры; и- аллегории революционных преобразований в России, является сложным «многоуровневым» произведением, обладает разветвлённой системой; символов i ицелым; рядом подтекстных периферийных «смыслов». При учёте этого содержание повести, кажущееся; очевидным и бесхитростным, обогащается весьма важной; для; наиболее: глубокого; понимания; произведения; информацией; «обрастает» интереснейшими штрихами. Так, евангельские; реминисценции, ново- и ветхозаветные мотивы, играющие значительную роль в произведениях Булгакова, здесь не противостоят мифологическим, фольклорным, а сливаются с ними в единое целое, вследствие чего описанные автором события перестают выглядеть лишь пародией на события революционных лет, «чудовищный» момент «рождения» нового советского мира.

Милейший пёс», увязавшийся за «господином» «умственного труда» и поселившийся в Калабуховском доме, при «бл ижайшем ; рассмотрении» не кажется; забавным и смышлёным животным, так как, несомненно будучи смышлёным и забавным, обладает выраженными; демоническими чертами, роднящими «пса» с другим; обаятельным оборотнем - котом Бегемотом из романа «Мастер и Маргарита». «Благодетель» Шарика, профессор Ф. Ф. Преображенский, в своём стремлении превратить распоясавшегося Полиграфа в собаку напоминает славянского колдуна,, разгневанного непочтительным отношением к нему односельчан. Амбивалентность образа этого героя повести, особенности речи, поведения' и внешнего облика данного персонажа позволяют говорить о сходстве Преображенского и «профессора;чёрной магии» Воланда; а рискованный опыт «мага; и чародея» по превращению «пса» в «человека» усугубляет сходство двух «профессоров», напоминая? распространённую легенду о сатане, сотворившем волка, из зависти к Создателю. Образы горничной и кухарки «кудесника» из «Собачьего сердца» сравнимы с образом «кровожадной» служанки;Воланда Геллы, а также с гоголевскими*ведьмами «Вечеров:.» и «Вия», в то время; как «первый;ученик» профессора: не только играет роль подмастерья «мага», но и может быть назван литературным «предшественником» и «двойником» служащего Воланду «демона безводной пустыни» Азазелло.

Наряду с демоническими; персонажи повести обладают «божественными» или- псевдобожественными чертами. Мотивы «рождения» «человечка» Шарикова благодаря усилиям «божества», облачённого в «рыжие резиновые перчатки» (21, т. 3, с. 78) и вооружённого «маленьким сверкающим ножиком», сопоставимы не только с манипуляциями чернокнижника, сотворившего гомункулуса; но и с библейскими мотивами Рождества, Крещения, Преображения и Пасхи. Евангельские мотивы связаны с «чудовищной историей» повести как подобием происходящего, так и, отчасти; хронологически, Шариков же, сверхъестественным образом зародившийся» в квартире Преображенского согласно «высшей воле» «папаши» профессора, выступающего в роли Бога-отца, пародийно уподобляется Богу-сыну, являясь «Мессией нового образца».

Актуальному для всего творчества Булгакова мотиву дома-мира, с существующими в нём «отделениями» «ада» и «рая», «божеством», «ангелом», «казнимой грешницей» и т. д., сопутствуют апокалипсические мотивы «вселенского потопа», устроенного Полиграфом Шариковым и символизирующего гибель вселенной, притом что уже изначально акт «творения», вызывающий ассоциации с кровавым жреческим жертвоприношением, таит в себе угрозу грядущего «светопреставления». Открытый финал повести реализует пасхальные мотивы очередного «воскресения» Шарика, казалось бы, благополучно возвращённого в свой звериный облик, но та лёгкость и частота, с которой «пёс» и колдующие над ним во время операции «эскулапы» меняют обличья, настораживает и не позволяет назвать развязку повести счастливой. Угроза повторной операции слышна и в заключительных строках «Собачьего сердца», зеркально повторяющих фразу, предшествующую страшному опыту, проделанному во имя создания «человека улучшенной породы».

Весьма убедительное предупреждение Булгакова в момент написания повести, вероятно, было, прежде всего, адресовано советским «магам» и «чародеям», но, своевременно услышанное и понятое, оно и теперь могло бы позволить миру людей избежать многих потерь и катастроф в самых разных областях человеческих интересов.

Список научной литературыСавина, Елена Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Агеносов В: В. «Трижды романтический мастер». Проза М. Булгакова // Литература народов России X1.-XX вв. М., 1995.

2. Акимов В. М. Свет художника, или Михаил: Булгаков против: Дьяволиады. М., 1995.

3. Амфитеатров А. В. Дьявол: в быте, легенде илитературе: средних: веков. Ташкент, 199315; Афанасьев А. Н. Поэтические воззренияз славянs на; природу: В 3-х т. М:,. 1994:

4. Барков А. Н. К вопросу о религиозно-философских аспектах романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова: К столетию со дня рождения писателя. Киев, 1992.

5. Барков А. Н. О чём говорят парадоксы // Литературное обозрение. 1991. №5.

6. Байбурин А. К., Левинтон Г. А. К описанию организации пространства• в: восточнославянской: свадьбе // Русский народный свадебный? обряд. Л., 1978.9: Бердяева: О. С. Проза Михаила Булгакова. Текст и* метатекст. Великий Новгород, 2002.

7. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996.

8. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета канонические в русском переводе с параллельными местами. М., 1991.

9. Боборыкин В. Г. Михаил Булгаков. М., 1991.

10. Бочаров С. Г. О художественных мирах. М., 1985.

11. Будицкая Т. Г. Михаил Булгаков глазами Запада. М., 2001.

12. Булатов М. О. Вечность добра и бессмертие зла: Нравственно-философское содержание романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Махачкала, 1999;

13. Булгакова Е. С. Дневник Елены Булгаковой. М., 1990.

14. Булгаков М. А. Ранняя проза. М., 1990.

15. Булгаков М. А. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1995 2000.

16. Бэлза И. Дантовская концепция «Мастера; и Маргариты» // Дантовские чтения / 1987. М., 1989.

17. Бэлза И. Партитуры Михаила; Булгакова // Вопросы литературы. 1991. №5.

18. Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М., 1993.

19. Вайскопф М. Птица тройка и колесница души // Работы 1978 — 2003 годов. М., 2003.26; Вахитова Т. М. Письма Михаила Булгакова правительству как литературный факт // Творчество Михаила Булгакова: Исследования и материалы. СПб., 1995. Книга 3.

20. Бахтин Б. Б. Булгаков и Гоголь: материалы к теме // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988.

21. Великанова И. В. Особенности сатиры М. Булгакова. Повесть «Собачье сердце» // Литература в школе. 1995. № 6.

22. Виноградов И. А. Гоголь — художник и мыслитель: христианские основы миросозерцания. М., 2000.

23. Виноградов И. Завещание мастера // По живому следу. Духовные искания русской классики: Литературно-критические статьи. М., 1987.

24. Владимиров И. Ф. Гоголь и Булгаков // Н. В. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия: Сборник докладов под общ. редакцией В. П. Викуловой. М. 2002.

25. Власова М. Русские суеверия: Энциклопедический словарь. СПб., 2000.

26. Вулис А. 3. Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1991.

27. Газизова А. А. Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Реальное и сверхъестественное в произведении // Русская литература XX в. М., 1995.

28. Галинская И. Л; Загадки известных книг. М;, 1986.

29. Галинская И. Л. Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях: Сборник научных трудов. М., 2003.

30. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки; русской; литературы XX века. М., 1994.

31. Гёте И. В. Фауст. М., 1969.

32. Глушкова Т. Куда ведёт «Ариаднина нить»? // Литературная газета. 1988. 18 мая.

33. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. М., 1937-1952.

34. Голан А. Миф и символ. М., 1993.

35. Голубков М. Михаил Афанасьевич Булгаков // Литературная учёба. М., 2003. № 2.

36. Грознова Н. А. Повесть «Собачье сердце» в литературном контексте 20-х годов // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Л., 1991. Кн. I.

37. Гудкова В. В. Время и театр Михаила Булгакова. М., 1988.

38. Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.

39. Демонология эпохи Возрождения (XVI XVII вв.) / Общая редакция и составление М. А. Тимофеева. М., 1995.

40. Джулиани Р. Демонический: элемент в «Записках на манжетах» // Возвращённые имена русской литературы: Аспекты поэтики, эстетики, философии: Межвузовский сборник научных работ / Отв. ред; В. И: Немцев. Самара, 1994.

41. Джулиан и Р. Тема омоложения? в европейской литературе 1920-х гг.: М. Булгаков и И. Свево // Лингвистика и культурология. М!, 2000.

42. Дмитриева В. Е. «Пожив в такой тесной связи с ведьмами и колдунами.» (Об? особенностях гоголевского« фольклоризма: «Вечера? на хуторе близ Диканьки») // Н. В. Гоголь и мировая культура: Сборник докладов под общ. редакцией В: П; Викуловой. М., 2003.

43. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М., 1987.

44. Дунаев М. «Истина в том, что болит голова» // Златоуст. 1991. № 1.

45. Егоров Б. Ф. Булгаков и Гоголь: Тема борьбы со злом // От Хомякова до Лотмана. М., 2003.

46. Емельянов В. В. Шарль Фоссе и ассирийская магия// Ассирийская магия. СПб, 2001.

47. Ермаков И. Д. Очерки но анализу творчества Н. В. Гоголя. М.; Пг., 1923.

48. Ермолинский С. А. Из записок разных лет: Михаил Булгаков и Николай Заболоцкий. М., 1990.

49. Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. М., 2002.

50. Зеркалов А. Воланд, Мефистофель и другие // Наука и религия. 1987. № 8, № 9.

51. Зеркалов А. Евангелие Михаила Булгакова. Опыт исследования ершалаимских глав «Мастера и Маргариты». М., 2003.

52. Зеркалов А. Этика Михаила Булгакова. М., 2004.

53. Золотоносов М. Кровяной;Шариков7/ Невское время. 1995. 1 апреля. 65.3олотоносов М. «Родись второрожденьем тайным.»: Михаил Булгаков:позиция £ писателя? и: движение; времени» // Вопросы: литературы. 1989. №4.

54. Золотоносов М. «Сатана? в нестерпимом блеске.»: О некоторых новых контекстах изучения? «Мастера и ?Маргариты» // Литературное обозрение; 1991. №5;

55. Иванова В- Н. «Звучащие в эпохе голоса:.». Смоленск, 1997^

56. Ионин Л. Г. Две реальности «Мастера и Маргариты» // Вопросы философии. М., 1990. № 2.

57. Иоффе С. Тайнопись в «Собачьем сердце» Булгакова // Слово. 1991. №1.

58. Кабакова Г. И1 Антропология? женского тела в славянской традиции. М., 2001.

59. Каверин В: Заметки о драматургии Булгакова // М. А. Булгаков. Драмы и комедии. М., 1965.

60. Каверин В. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1966.

61. Камахина Т. В. Эксперимент профессора Преображенского. «Собачье? сердце» М. А. Булгакова: 11 класс // литература в школе. 2002. № 7.

62. Кандауров О. 3. Евангелие от Михаила: В 2 частях. М., 2002.

63. Карасёв Л. В. Ведьма и кошка // Н. В. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия. Сборник докладов под общ. редакцией В. П: Викуловой. М., 2002.

64. Клейман Р. Я. Меннипейные традиции и реминисценции Достоевского в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1991. Выпуск 9.

65. Козлов Н. П; Гротеск в^ сатирической трилогии Михаила Булгакова «Дьяволиада», «Роковые яйца», «Собачье сердце» // Содержательность форм в художественной литературе: Проблемы поэтики. Самара; 1991.

66. Колевенков С. Мистика вещь полезная // Литературная Россия. 2003. № 45.

67. Кондакова Ю. В. Гоголь и Булгаков:; Мистика творчества // Известия? Уральского гос. университета. Екатеринбург, 20021 № 24.80; Кораблёв А. А. Мастер. Астральный роман. Донецк, 1996. Ч. 1.

68. Кораблёв А. А. Мастер. Астральный роман. Донецк, 1997. 41 2.

69. Кораблёв А. А. Мастер. Астральный роман. Донецк, 1997. Ч. 3.

70. Кораблёв; А. А. Тайнодействие в «Мастере и Маргарите» // Вопросы литературы. 1991. № 5.84; Королёв А. Блудный сын. Глава из эссе: «Брак; света: и тьмы» // Знамя; 1994. №4.

71. Кульюс С. «Эзотерические» коды романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: (Эксплицитное и имплицитное в романе); Тарту, 1998.

72. Кушлина Од Смирнов Ю. Некоторые вопросы поэтики романа «Мастер и Маргарита» // Булгаков-драматург и; художественная культура; его времени. М., 1988.

73. Лакшин В. Я. Берега культуры. М., 1994.

74. Лакшин В: Я. Булгакиада // Голоса и лица. М., 20041

75. Лакшин В. Я! Булгаков // Литературно-критические статьи. М., 20041

76. Лакшин В: Я:. Булгаков и; Солженицын // Литературно-критические статьи. М., 2004.

77. Лакшин В. Я. Мир Михаила Булгакова // Литературное обозрение; 1989; № 10, №11.

78. Лакшин В. Я. О доме и бездомье (Александр Блок и Михаил Булгаков):// Литературно-критические статьи. М., 2004;

79. Лакшин В. Я. О прозе Михаила Булгакова и о нём самом // Литературно-критические статьи. М., 2004.

80. Лакшин В. Я. Роман М. Булгакова «Мастер и ¡Маргарита» // Литературно-критические статьи. М., 2004.

81. Лосев Л. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1995.

82. Лотман Ю. М. Миф имя - культура // Избранные статьи: В 3-х томах. Таллинн, 1992. Т. 1.

83. Лукин А., Рынкевич В. В магическом лабиринте сознания. Литературный миф XX века // Иностранная литература. 1992. № 3.

84. Любомищенко Т. М. «Собачье сердце» Михаила Булгакова и миф о творении: // Фольклор: традиции и современность. Сборник научных трудов. Таганрог, 2003, Вып. 2.

85. Мазелло Р. История магии и колдовства. М., 1999.

86. Максимов С. В • Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1994".

87. Максудов С., Покровская Н. «Плохой человек» профессор Преображенский. Комментарий социолога; С. Шведова // Литературное обозрение. М;', 1991. № 5.

88. Манн Ю. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996.

89. Маргулёв А. «Товарищ Дант» и «бывший регент» // Литературное обозрение. 1991. № 5.

90. Машников И. Парадоксы «Собачьего сердца» // Слово. 2003. № 1.105; Мелетинский Е. М. О литературных архетипах; М., 1994.

91. Менглинова Л. Б. Историософские коннотации утопии в повести М: А. Булгакова* «Собачье сердце» // Проблемы литературных жанров. Томск, 2002. Часть 2.

92. Минералов Ю. О душе полезном и вредном // Литературная Россия. 2003. №39;

93. Минц 3. Г., Лотман Ю. М. Историко-литературные заметки. Образы природных стихий в русской литературе: Пушкин Достоевский - Блок //Уч. зап. Тартуского ун-та. 1983. Выпуск 620.

94. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1991 1992.

95. МО. Михаил Булгаков: современные толкования: К столетию со дня; рождения; 1891 1991: сборник обзоров / АН СССР. ИНИОН; Сост. и отв. ред. Т. Н. Красавченко. М., 1991.

96. Михаил и Елена! Булгаковы. Дневник Мастера? и; Маргариты. Составление, предисловие и комментарии В. И. Лосева. М., 2001.

97. Мягков Б. С. Булгаковская Москва. М., 1993.

98. Неёлов Е. М. Шариков, Швондер и единое государство: о фантастике Булгакова и Замятина: Петрозаводск, 1990.

99. Неёлов Е; М. Сказка, фантастика, современность. Петрозаводск, 1987.

100. Немцев В. И: Вопросы изучения художественного наследия М. А. Булгакова. Самара, 1999.

101. Немцев В. И. Контексты творчества М. Булгакова (к проблеме традиций) // Литературные традиции в. поэтике Михаила Булгакова. Межвузовский сборник научных трудов. Куйбышев;, 1990.

102. Немцев В. № Михаил Булгаков: Становление романиста. Самара, 1991.

103. Немцев; В. И: Произведения; Михаила Булгакова в; аспекте литературных связей. Самара, 2002:

104. Нечаенко Д. А. Сон, заветных исполненный знаков. М., 1991.

105. Николенко О. Н. Настоящее и будущее в антиутопиях М. Булгакова // От утопии к антиутопии. Полтава, 1994.

106. Никольский? С. В. В зеркале иронии и сатиры (скрытые мотивы и аллюзии 1 в прозе Михаила Булгакова) // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1995. Т. 54. №2.

107. Никольский С. В; Над; страницами антиутопий К. Чаиека и; М. Булгакова; Поэтика скрытых мотивов. М., 2001.

108. Новиков В. В. Ранняя проза Михаила Булгакова // М. А. Булгаков. Повести. Рассказы. Фельетоны. М., 1988.

109. Новиков В. В. Михаил Булгаков — художник. М., 1996.

110. Орлов М. А. История сношений человека с дьяволом. М., 1991.

111. Пал невский П. Последняя книга Булгакова // Палиевский; П; Литература и теория. М., 1979.

112. Пермякова П. А. Булгаковская? дьяволиада в интертекстуальном изучении // Автореф; диссерт. на: соискание учёной: степени канд. фил. наук. М., 1997.

113. ПермякоЕ$а Н. А. Особенности поэтики Михаила Булгакова? (формы и функции фантастики демонического). Киров, 20021

114. Петелин В. В. Жизнь Булгакова. М., 2001.

115. Петелин В. В; конец тридцатых годов // Булгаков М. Собр. соч. в 10 т. М., 1999. Т. 9.133; Петров В.! Б. Аксиология Михаила Булгакова. Магнитогорск, 2000.

116. Петровский; М. Смех под знаком апокалипсиса 7/ Вопросы литературы.1991. № 5.

117. Пиотровский Ю. А. Пое$ссть Булгакова «Собачье сердце» и традиции русской литературы // Вестник С-Пго университета. 1994. Выпуск 2. № 9.

118. Пропп В: Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.

119. Рассел Д. Б. Мефистофель. Дьявол в современном мире. СПб!, 2002.

120. Ренан Э. Жизнь Иисуса. Апостолы. М., 1991.139; Рыжкова Т. Повесть М. А. Булгакова «Собачье сердце» // Литература в школе. 1995. № 6.

121. Рыжкова Т. В. Путь к Булгакову. СПб., 1999.

122. Сахаров В. И. Михаил Афанасьевич Булгаков в жизни и творчестве. М., 2004.1421 Сахаров В. И. Михаил Булгаков: Писатель и власть.М-, 2000;

123. Сергованцев H. Два самоотречения Михаила Булгакова // Булгаков М. Ранняя проза. М., 1990.

124. Склярова И; В. Завуалированная (неявная) фантастика в сатирических повестях М. Булгакова // Деграчёвские чтения-2000. Екатеринбург, 2001. Часть 2.

125. Скорино JI. Лица без карнавальных масок // Вопросы литературы. 1968. №6.

126. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М., 1995.

127. Смелянский А. М. Булгаков в художественном театре. М., 1989.

128. Соколов Б. В. Булгаков. Энциклопедия. М:, 2003.

129. Соколов Б. В. Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1983.

130. Соколов Б. В. Три жизни Михаила Булгакова. М., 1997.

131. Сумцов Н. Ф. Символика славянских обрядов. Мм 1995.

132. Ухова Е. В. Философско-этические идеи в творчестве М. А. Булгакова // Автореф. диссерт. на соискание учёной степени канд. фил. наук. М., 1999.

133. Фаррар Ф. В. Жизнь Иисуса Христа. СПб., 1893.

134. Фоссе Ш. Ассирийская магия. Систематическое исследование магических текстов. СПб., 2001.

135. Фролова Т. С. Повести Михаила Булгакова «Дьяволиада», «Роковые яйца» и гоголевская литературная традиция // Художественное творчество и литературный процесс. Томск, 1982. Выпуск 3.

136. Фуссо С. «Собачье сердце» неуспех превращения // Литературное обозрение. 1991. № 5.

137. Хабибьянова Э. М. Некоторые особенности иронии в повести М. Булгакова «Собачье сердце» // От текста к контексту. Ишим, 2003. Выпуск 3.

138. Химич В. В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003.

139. Чеботарёва В. А. О гоголевских традициях в прозе М. А. Булгакова // Русская литература. 1984. № 1.

140. Чеботарёва В. А. Повести и рассказы Михаила Булгакова 20-х гг. // Азербайджанский педагогический институт языка и литературы. Баку, 1972. №4.

141. Чеботарёва В. А. Рукописи не горят: О творчестве М. А. Булгакова. Баку, 1991.

142. ЧеркашинаМ. В. Михаил Булгаков: В строках и между строк. М., 1999.

143. Чудакова М: О. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературном процессе 20-х — 30-х годов // Новый мир. 1988. № 9.

144. Чудакова М. О. Булгаков и Гоголь // Русская речь. 1979; № 2, № 3:

145. Чудакова М; О. Булгаков и его интерпретаторы // Михаил Булгаков:. Современные толкования: к 100-летию со дня рождения. Сб. обзоров /АНСССР ИНИОН. М., 1991.

146. Чудакова М. О. Гоголь и Булгаков // Гоголь: история и современность. М., 1985.

147. Чудакова М; О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М;, 1988.

148. Чудакова М. О. «И книги, книги.» // «Они питали мою музу»: Книги в жизни и творчестве писателей. М., 1986.

149. Чудакова М. О. Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М. А. Булгакова // Художественное творчество: Вопросы комплексного изучения. Л., 1982.

150. Чудакова М. О. Послесловие (К повести М. А. Булгакова «Собачье сердце») // Знамя. 1987. № 6.

151. Шаргородский С. Собачье сердце, или Чудовищная история // Литературное обозрение. 1991. № 5.

152. Шелли М. Франкенштейн, или Современный Прометей. М., 1965.

153. Шнейберг Л. Я. От Горького до Солженицына. М., 1995.

154. Штейман М. С. Малая проза М. А. Булгакова в контексте литературного процесса 20-х гг. // Автореф. диссерт. на соискание учёной степени канд. фил. наук. М., 1998.

155. Шуклин В. В. Мифы русского народа. Екатеринбург, 1995.

156. Шуклин В. В. Русский мифологический словарь. Екатеринбург, 2001.

157. Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М., 2000.

158. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб., 1993;179; Яблоков Е. А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. М., 1997.

159. Яблоков Е. А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.

160. Яблоков Е. А. Текст и подтекст в рассказах М. Булгакова («Записки юного врача»). Тверь, 2002.

161. Яновская Л. М. Творческий путь Михаила Булгакова М:, 1983.

162. Яновская JI.f М. Записки о Михаиле Булгакове. М., 2002.