автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мотивировка в русском историческом романе 1830-1840-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мотивировка в русском историческом романе 1830-1840-х гг."

РГ 5 ОД „»л т 2303

На правах рукописи

СОРОЧАН Александр Юрьевич

МОТИВИРОВКА В РУССКОМ ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ

гг.

Специальность 10.01.01- русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тверь 2000

Работа выполнена в Тверском государственном университете на кафедре истории русской литературы.

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор М.В. Строганов.

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор С. А. Фомичев, кандидат филологических наук С.И. Панов.

Ведущая организация - Новгородский государственный

ушшсрснтет им. Ярсслааа Мудрого.

Защитасостоится «3>»...ОтО^.^-^г^.......... 2000г.

в на заседании диссертационного совета К 063.97.11

Тверского государственного университета по адресу: Тверь, просп. Чайковского, 70, ауд. Зг?"^

С диссертацией шхано ознакомиться в библиотеке университета (Тварь, ул. Володарского, 14).

Автореферат разослан ^^.4^.^2000 г.

Ученый секретарь

специализированного совета

кандидат филологических наук С. Ю. Николаева

(Л ((к--?) ЭИ.П, 0

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Русская литература XIX в. исключительно многолика и представляет поистине неисчерпаемое количество возможностей для литературоведческого исследования. Долгое время отечественная наука ограничивалась изучением лишь отдельно взятых ее достижений, признанных вершинами литературного процесса. А все прочее, именовавшееся «вторым» или «третьим рядом», изучалось только в качестве фона для творчества гениев русской литературы. Подобное дробление творческого процесса никогда не шло на пользу целостному пониманию литературы.

Материалом исследования являются исторические романы M.II. Загоскина, П.И. Кулиша, Е.П. Гребенки, A.A. Павлова, П.П. Свшыша, О.П. Шшшяшой, И.Т. Калашникова, К.П. Масальского, Ф.В. Булгарнна, П.И. Годоты, Н.М. Семеитсвского, М.Ю. Лермонтова, P.M. Зотова, Н.И. Куколышка, А.Ф. Вельтмана, В.Т. Нарешго-го, A.C. Пушкина, H.A. Полевого, И. И. Лажечникова К анализу привлекаются также научные исторические труды U.M. Карамзина, P.M. Зотова, A.C. Пушкина, H.A. Полекого, другае худолссственные произведения названных романистов, критические статьи писателей, отклики на их произведения в периодической печати 1830-1840-х it. Русская повесть и роман достигают в 1830-1840-х гг. нежданных успехов. Из «низких» жанров они становятся центром литературного процесса. В прозе опыт романтиков привел к поептаенто закономерностей исторического развитая России. Общество ожидало национального исторического романа, н можно было говорить о небывалом будущем первого массового зггапра в литературной яздзни России. В историческом zee прозе царили езои пранщшы н законы, принимавшиеся публикой. Пушкинское определвние исторического романа следует признать самым точным: «Под словом роман мы подразумеваем историческую эпоху, развитую в вымышленном по-вествовагага» (Пушкин АС. Полное собрание сочинений: В 16 т. [J1.], 1949. Т. XI. С. 92). Огромным успехом исторические романы пользовались в начале 1830-х гг., каздый из них вызывал огромное количество откликов у критиков н читательской публики. Но в 1840-е гг. исторический роман^ жк принято считать, стал уделом писателей третьестепенных и отошел в тень надолго - вплоть до 1870-х гг., когда с выходом «Войны и мира» осмысление закономерностей отечественной и мировой истории вновь обрело популярность.

Целью данной работы является классификация мотивировок в историческом романс, определение значимости этого понятия для научного истолкования литературного процесса XIX в., для понимания литературной характерология, соотношения реальности и вымысла в исторических романах разных направлений.

Обращение к данному предмету исследования объясняется тем, что опыт исторического романа 1830-1840-х гг. ие утрачивает своей актуальности, что и обуславливает Ешуалызость исслздота-еня. В сущности, перед нами первая реадизяцня «программы» русской прозы, предопределяющая всю ее дальнейшую эволюцию. В историческом романе залокетш основы философских, социальных и культурологических концепций, из которых далеко не все до сих пор осмыслены литературоведением. Жанр стал одним из центральных, этапных дяа русской литературы. Но невзирая на его значимость, исторический роман перзой ¡юловмны XIX в. (в сущности, первая модификация этого экаяра на русской почве) до сих пор не получил комплексного освещения.

В конце XIX в. такие критики, как А.М. Скабичевский н Л. Нелюбов, выступили с обстоятельными разборами исторической прозы 1830-1S40-x гг. К ней (а чаще к творчеству отдельных авторов) обращались и исследователи в XX е.: монографии С.М. Петрова, H.A. Вершининой, A.B. Чернова, работа Б.Я. Бухнггеба, IO.B. Манна, H.H. Пэтруннной, Д. Ребсккини и других авторов посвящены важнейшим вопросам развития исторической прозы.

Однако эти исследователи не ставили перед собой задачи полостного истолкования жанра, которое вполне целесообразно осуществить, используя понятие мотивировки, впервые введенное в пауку в работах сторонншсои формального метода (В.Б. Шкловского, Б.В. Тошаяевского). Тогда под мотивировкой понимала систему приемов, оправдывающих отдельные мотивы. Но уже в работах Ю.Н. Тынянова и затеи (после некоторого перерыва) в трудах И.П. Смирнова, Р. Уэллека и О. Уоррена понятие окончательно обосновывается и вводится в научный обиход как обоснование «одновременно композиции текста и авторской структуры психологической, социальной и философской теории» (Уэллек Р„ Уоррен О. Теория литературы. М^ 1978. С, -235), При ташх подходах к жанру (хдацно-логическая поэтика М.М. Бахтина и вульгарный социологизм 1930-х гг.) понятие «мотивировки» игнорировалось или казалось ненужным, вследствие чего утрачивалась возможность истолковать автор-

ские причинно-следственные модели и в конце концов объяснить судьбу жанра и различие трактовок одних и тех же событий в разных произведениях даясе одного автора. Не только отношения причины и следствия, но н вся концепция исторического романа стаио-шпся более ясной, если появляется возможность выделить наиболее типичные для жанра мошвировкн и классифицировать их. Поскольку объем привлекаемого материала весьма велик, а сам материал разнообразен, целесообразно применение историко-генетачеекого метода исследования. Однако отдельные положения формального метода, модифицированные в соответствии с историческим контекстом работы, также используются при анализе конкретных произведений. Теоретическую п кетодолетпзгаФскуш (кззу диссертации составляют труды ведущих исследователей теории литературы: Ю.М. Лотмана, И.П. Смирнова, русских формалистов (Ю.Н. Тынянова, В.Б. Шкловского, Б.В. Томашевского).

Таким образом, научкая новизна работы состоит как в исследовании большей части исторических романов названного периода, так а а обоснования понятая «мотивировка» применительно к русской прозе.

Под мотивировкой мы понимаем систему организации художественной каузальности в литературном произведения, базирующуюся на специфических особенностях авторского мировоззрения и реализуемую кагс на формальном, так и на содержательном уровне. Данная трактовка термина учитызае-т как предшествующие разработки литературоведения, так и своеобразие того жгпрз, которое посвящена наша работа.

Акрсбзяпл результате® исследования осуществлялась з докладах на научных конференциях: международных («Провинциальный текст в русской художественной культуре» - Тверь, 199В; «Литературный текст: проблемы н методы исследования» - Тверь, 1998) и региональных (XII Щедринские чтения - Тверь, 1999; конференция к 250-яетню со дня рождения АН. Радищева - Тверь, 1999; ХШ Ищуковские чтения - Тверь, 1999). Работа обсуадека на кефздре истории русской литературы Тверского государственного университета. Ее основные положения отразкены в четырех публикациях.

Структура- и - с5ъсг* работа Диссертация состоит из введения, трех глаз, заключения н списка литературы. Общий объем работы 176 страниц. Список литературы включает 306 наименований.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Воедсишз сформулированы цели и задачи исследования, определена его актуальность и научная новизна, формулируются теоретические предпосылки исследования и его методология.

В данном исследовании создастся классификация мотивщю-вок, основанная на изучении авторских нричгшно-следствешшх моделей. Судьбы и отношения двух основных типов мотивировок про-слезкиваются в основной части работы.

В первой глше «Стстнчиыс кзопзвираогш в русском всто-рнчевяш роешге» определяются основные виды систем художественной каузальности, базирующихся на неизменных принципах, по-стоявшых как в отдельных произведениях, так и во всем творчестве авторов.

Система художественной каузальности уже в самом начала русского исторического романа базируется на использовании большего или меньшего числа неизменных черт «народности», определяющих как поступки каждого конкретного человека, так и всю историю страны. Этот вид статичной прйиннно-елгдетеешюй организации рассматривается б первом разделе «ФЬщноиальнак шшаш-розхя в р&тыах М.Н. Загоетшка б его ивсягдояатыгей». Прикгр Загоскина обладал значительной привлекательностью; его влияние на большинство представителей жанра несомненно. Загоскин был «наивным, непосредственным человеком толпы» (Скабичевский АМ. Сочинения: В 2 т. СПб., 1910. Т. П. Стлб. 684), но ему (может быть, как раз благодаря этому) удалось разработать простую н эффективную систему художественной каузальности уже в первом романе. В экспозиции формулируется оснозиая идея книги: русский дух, подавленный «безначалием», восстанавливается во всей своей мощи. То, что происходит с Мклославскзш, - это только отображение огромного и целостною патриотического движения. Верность слову, присяге объединяет всех положительных героев, она х?е становится источником терзаний героя, подчинившего личные чувства велению национального духа - «любить Бога, отца, Святую Русь и ненавидеть врагов ее» (Загоскин М.Н. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 144)г Не лично& счастье, ечшцюнштъкый-долг - еот иотгю действий героев. Забвение даже части «русских» добродетелей (например, покиновешш властям) приводит к превращению «добрых людей» в «буйную толпу». Действия романных злодеев Кручины-

Щалонского н Иетомы-Туренина - бояр, отказавшихся от верности престолу'и Отечеству - мотивируются изначальным отсутствием патриотизма. Только высшее выражение национального духа - православие - способно возвратить заблудших на путь непшный.

Последующие книги Загоскина - прежде всего «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) и «Русские в начале осьмнадцятого столетия» (1848) - повторяют концепцию «Юрия Мшюславского». Русский, французский, польский национальный характер не меняются со временем. Их черты объясняют поведение отдельных людей, сказывающихся только представителями своей нации. Национальные качества русских героев в исторических я нравоописательных книгах Загосгата - это и личные добродетели (милосердие, широта души, юмор), н добродетели религиозные, и добродетели гражданские, позволив™!© России достичь столь значительного положения. В судьбе Милос лэвекого очевидно столкновение противостоящих побуждений - любовь к дочери изменника и любовь к Родине. В дальнейшем эта антитеза в системе художественной каузальности снимается. Герои не изменяют избранному идеалу поведения никогда, воплощая в полной мере все черты национального характера. Для Рославвева выбора между свойственной каждому русскому любовью к Родине и его личной страстью к Полине не существует. Возлюбленная не соответствует национальному идеалу - и сна должна быть забыта. Загадочный мрачный офщер в «Рослаялезе» лишен лучшего свойства «доброго нашего народа» - христианской любви к блтхннм, почему н уподобляется жестоким злодеям, несмотря на свой внешний «патриотизм».

В дальнейшем обнаружилось, что такая причпкно-следст-вешш Сгругаура совсем не требует историзма. Причины и цели событий и поступков нисколько не меняются со временем, как показывают романы Загоскина, посвященные X, XVIII и XIX вехам (соответственно «Асхольдоза могила», 1833, «Брыпсккй л:«», 1В42 и «Тоска по родине», 1839).

Оставаясь статичной, система художественной каузальности Загажгат отличалась объемом н своеобразием, которых были лишены мотивировки его последователей (А.А. Павлова, О.П. Шиш-Кснпшка,- ПтПт -Свинышап-других). Их худо:кеетвгп-ные мотивировки гораздо менее убедительны, поскольку включают только «внутренние» (нравственные) либо «внешние» (социальные) модели причщщо-следетвеяных конструкций. Статичные свойства

народного духа («самодержавна, православие, народность») безоговорочно распространяются на всех россиян, а минимальное количество этих свойств значительно обедняет систему каузальности. Побудительной причиной всех действий объявляются либо религиозные (Коншин), либо монархические (Павлов) нормы национального поведения. Но сколь бы значимы эти нормы ни были, более масштабных н многоаспектных мотивировок Загоскина они заменить не могут. «Национальная» организация художественной каузальности была обеднена н окончательно даафедытнрована эпигонами, что подтверждается и историей «украинофнльского» романа: уже в прозе Е.П. Гребенки («Чайковский», 1843) национальный характер разработан столь же всесторонне и глубоко, как и в первом романе Загоскина; далее функции етира свелись к фиксации и раскрытию в изображении реальных и еышлшкпных событий одних и тех же неизменных черт. Это оказалось уделом не романа, а исторической науки. Статичность народного духа, оставаясь аксиомой, теряет способность мотивировать поступки и события, что и показала эволюция П.И. Кулиша и Загоскина.

Формирование художественной каузальности на общественной, гражданской основе тоже завершилось неудачей. Этот вид статичных мотивировок рассматривается во втором раздгяе «Spates q«> кгк мотивировка сб^сгеензвдй. хдазщд». K.II. Масальский и П.Р. Фуршя по-нному, нежели Загоскин, подошли к проблеме при-чинко-следстаешюй организации текста, ко этогг подход был во многом еще уязвимее дш крштж Историзм отсутствует в системе мотивировок этих авторов. История страны трактуется ими как не-коз неязмешюе и неподвкхеног состозшие общества, единственным кр;ащ эпизодом оказькшстся только п ¿тройский период, когда наиболее ярко выразились гразвдаиские добродетели народа. Герои status quo отстаивают вечные принципы государственности, антигерои пытаются бороться с этими принципами. Наибодге ярко эта коллизия реализуется в самом популярном романе Масальского «Стрель-ць») (1832). Дело не только в параллелях, которые романист проводит между стрелецким мятежом и восстанием декабристов, но и в основе его концепции. Романист не очерчивает особенности «иарод-

наций. Единственная важная добродетель - стремление сохранить сложившийся порядок вещей (прежде всего государственное устройство); она свойственна не национальности, а всем полезным чле-

нам общества. Таким образом, проблема добра и зла, противоборствующих сил истории решается очень просто. Стрельцы дерзнули нарушить волю монарха, иностранец Бнрон (в романе «Регентство Би-ропа», 1834) вознамерился стать регентом в чужом государстве, шведы нарушили установившиеся границы (эта ситуация разрабатывается в целой серии повестей). Дерзнув отступить от status quo в чем-то одном, «злодеи» неизменно приходят и к отрицанию всех прочих его составляющих. Положительные герои вступают в борьбу ради того, чтобы вернуть все на круги своя, и успешный исход этой борьбы неизменно объясняется волей Божиен. Наибольшая полнота воплощения общественного статуса была достигнута, по мнению Масальского, в столь любимое романистом царствование Петра I. Не последнюю роль в этом сыграла регламентация, «узаконение» жизни. Дазке Петербург, столь продуманно спланированный, выступает как своего рода символ state; quo. В сущности, вся послепетровская эпоха в концепции писателя оказывается неподвижным единством, к которому применяются одни н те же принципы могавировки.

Система художественной каузальности Масальского в конце концов сводится к бесконечному восхвалению status quo. Это не могло не привести к уграте всех исторических представлений, что особенно очевидно в романе «Лейтенант и поручик» (1848-1852). Однако в массовой исторической беллетристике конца века (В. Авенариус, Е. Салиае и др.) мотивировка status quo получала широкое распространение.

Третий вид статичных мотивировок в историческом романе объясняет посту яки и чуЕстса героев на основе врожденных добродетелей и пороков, как показано в третьем разделе ««Яргистпсн-ггг^г;сгйрычес!гдк> tayrmapoessa п романах Ф.В. Булгаршаа». Такая система художественной каузальности (несмотря на введение типично романтической градации «обычных людей» и «высших личностей») была исключительно непродуктивной, что подтверзда-ется опытом романистов булгаринской «школы». Ее лидер от «нравственно-сатирических» романов («Иван Выясипш», 1829) обратился к <шравсгве1ШО-нсторнческнм» («Димитрий Самозванец», 1831; «Мазепа», 1333), перенося в новый жанр старые причинно-след-стзенные модели. Если п романа «Петр Иванович Вкжнган» (1831) нравоописательные идеи механически соединяются с историей в переплетении двух сюжетных линий, то в следующих книгах Булга-рнн в полной мере демонстрирует разницу в оценке поступков «ге-

имев» (исторических лиц) и «слабых людей» (вымышленных персонажен). «Высшие личности» достигают предельного развитая добрых или злых душевных качеств - таковы герои романов Булгарина: Наполеон, Отрепьев, Мазепа. Обстоятельства не могут смирить их гигантской духовной силы во всей ее однонаправленности. Крайнее добро и крайнее зло обретают воплощение в исторических событиях. Любовь и честолюбие ослепляют Мазепу, н он властвует, разделяя и лицемеря, во всем следуя своим порочным наклонностям. «Обычным людям» эта недоступно: в бытовой реальности добро и зло существуют в ретушированном виде.

В системе художественной каузальности романов Булгарина используется единственная причинно-следственная модель. Ее экспрессивное усиление приводит к неправдоподобию поведения героев, «сзерхьестествевдые» физические и духовные свойства которых постоянно подчеркиваются. Сходную концепцию можно обнаружить в сочинениях П.И. Голоты («Иван Мазепа», 1832) и Н. Семен-товского («Кочубей, гениальный судья», 1845), а также в неоконченном романс М.Ю. Лермонтова «<Вадим>» (1833-1834), в котором противопоставление «высших» и «обычных» люден достигает апогет. Романтик Лермонтов в рамках исторического хсанра повторяет концепцию «просветителя» Булгарина. Исторические события (восстание Пугачева) окончательно отходят в тень, заслоненные романтическим образом героя-мстителя. В отличие от нищих, крестьян и прочих «слабых существ», Вадим н Ольга не повинуются воле обстоятельств. Способность героя книга творить зло ничем не ограничена, его душевные и физические движения столь зке гипертрофированы, как у злодеев Булгарина. Носитель! ¡идей столь же крайней, великой добродетели в романе выступает Ольга. Их взаимное притяжение и отталкивание мотивировано не только родственными отношениями, но и величием душ, сближение крайностей. Риторически возвышенные авторские комментарии и монологи героя приводят к первенству лирического начала в тексте, а нравственный максимализм таюхе способствует статике мотивировок.

Во второй главе «Динамичим® котезарозко в русской исторической нрше» рассматривается постепенное формирование иного типа мотивировок. Эти причинно-следственные концепции

статичных моделей. Авторы, развивающие их, не ограничиваются признанием одной или нескольких каузальных моделей. Их мотива-

ровкн видоизменяются, развиваются и углубляются - и в отдельных сочинениях, н в творчестве в целом.

Отказ от статичной мотивировки подготавливался достаточно долго. Карззкшлй, а загсы Вельтман и Зотов предприняли в разной степени состоятельные попытки создать динамичную внутреннюю структуру причгато-следственных моделей. Смелым экспериментам В.Т. Нарежного и А.Ф. Вельтмана посвящен первый раздел «Сггэ-зочпаа гяопшвровкз». Это писатели исходили, в сущности, из «национальных» принципов мотивировки, но значительно видоизменяли их, включая в концепцию художественной каузальности более оригинальные модели. «Народность» в их романах связана не со слепым следованием нескольким идеям, а с особой концепцией -«философской» (Нарежный) или «исторической» (Вельтман). Автор «Бурсака» (1824) от традиционных для литературы начала века гам-коз доблести славян («Сл&лспсхпе вечера», 1809-1826) пршпел к трактовке истории как движения к «сказочному» идеалу, достохо-нне которого возможно при соблюдении ряда условий. Герой поздних произведений романиста - человек, лншешгым определенного общественного положения и стремящийся обрести свое место в жизни, свое счастье. Икснно поэтому «идеальные» места и события, описанные кж будто с исторической точностью, пе имеют реальных соответствий, это только фон для традиционных связочных приключений. Бурсах; Неон в ходе своих странствий по псевдоисторической Украине приходит к понишншо идеального нравственного устройства личной и обществегаюй жизни. В своеобразие композиции и еккгота романа-сказки связано с особой причинно-следственной организации. Самоэдеитафцкащя героя в идеальном пространстве является еднпетйенкой мшЖйровкой сюжетного действия. В финале вдезл окончательно проясняется, и бурсах повторяет счастливую судьбу своего отца; тем самым подтверэдается цикличность понимания истории и жизни вообще. Трагичность отдельных судеб снимается за счет общего хода хапни людей, вечного ухода от идеала и возвращения к нему. Эта идея, переживающая трансформации в ка-эдом конкретном произведешш, служит основой для неизменно повторяющейся модели мотивировок.

Вельтман- отказался да традиционной иербалвшиг фиксация художественной каузальности. Уже в романс-фантазии «Странник» (1829) отдельные фрагменты посвящены истории. Но в этом произведешш намечены только отдельные элементы системы мотивиро-

вок, которые будут развиты впоследствии. В «сказочных» романах «Кощей Бессмертный» (1833), «Святос-гавич, вражий питомец» (1835) и других фантастика и история, выражение взглядов героев и автора сталкиваются в тексте и образуют своеобразное единство. Мотивировка Вельтмана - как бы «о г пропшкого», что соответствует постоянному столкновению народной скгзки н нсторического жанра в границах текста. Одно объяснение предлагает наивный герой, другое известно ироничному автору; они чередуются в тексте, обеспечивая постоянный «эффект удивления». Но важнее всего третье, «научное» объяснение, намеки на которое содержатся в пространных авторских комментариях. И сказка, и реальность, и фантастические допущения, и реалистическое изображение характера одинаково тесны для автора. Его сказочные мотивировки скорее представляют собой эксперимент ио введению в »дорический рощи антропологических пшотез. И фольклорные образы (волшебная трава, демонические существа, богатыри н чародеи). н исторические судьбы народов («ваны», «готфы») реконструируются на базе этимологических и мифологических комментариев. Научно эти реконструкции не всегда состоятельны, но в рашеах -шторокой концепции служат объяснением событий, чувств и побуждений. За «вольным», сказочным объяснением стоит кропотливая работа исследователя и ьшелитела. Автор сталкивает стзшш добра и зла, христианства и язычества, используя вмешательство волшебства как сюжетную мотивировку. Персонажи не всегда являются однозначными воплощениями одной из сил, в душе каждого - своя борьба стихий. Поэтому Вельтман, отказываясь от вербальной мотивировки характеров, создает динамичную систему худозетстаешгой каузальности, скорее иронизируя над нашюиальнышт мошвнроакамн, чем следуя им. Но эксперимент в его творчестве продолжается недолго, научные идеи и исторический роман разделяются: Вельтман в поздних произведениях обращается не к сказке, а к современности.

Система художественной каузальности Иарежного выглядела в 1830-1840-х гг. слишком архаично, а романы Вельтмана казались публике чересчур необычными. Однако позднее, уже в XX веке, эти авторы оказали значительное воздействие на судьбы хсанра и его др5шшне-сдгдствшяюй-0ртшзацгаь

Значительно модифицируются вслед за национальными и мотивировки, основанные на принципе status quo. Этому процессу посвящен второй раздел «МотшироЕка-штрига в рогяаоах P.M. Зо-

том и Н.И. Кукольшгка». Динамика и непредсказуемость прнчин-I го-след стаешгых моделей данных авторов связана с композицион-кой организацией их сочинений, в которых не всегда умело чередуются история и вымысел в подразкшше А. Дюма н всей «французской школе». Чередование исторических и ромшшческих глав обусловлено пониманием политики и гражданской жнзни как основы художественной каузальности. Политическая жизнь Европы и России во все времена предоставляет огромное количество возможностей для создания политических ролей и непрерывных интриг. Но эта внешняя изобретательность скрывает крайнюю упрощенность основной концепции, особенно очевидную в книгах Зотова. Мистифицировать читателей с помощью ««срытых ирунзш» политики (любовь, заговоры, героизм ради тайных целей) удавалось недолго, богатство исторических судеб невозможно свести к тайной дипломатии. Уже в заглавии первого романа Зотова «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» (1331) содержится указание на непознаваемость всех тайн исторической интриги: в романе раскрывается только часть их. Общий для всех романов писателя скгает: молодой человек приобщается ка более или менее продолжительный срок к большой политике наравне с профессиональными деятелями. С дос-тижештем ряда политических целей герой осознает, что достиг в гражданской жнзни вершины, к оставляет общественное поприще. Политические устремления непрерывно меняются в зависимости от текущего состояния дел, меняются цели героев, нравственные н об-ществешгые установки. Будуар — еот место, где вершится большая политика, поэтому объяснение исторических событий зачастую обнаруживается в романических глазах.

Частное МЩо мало что может сделать для общественной пользы, но когда оно вовлечено в тайные политические игры, тогда безвестный Леонид мозпет действительно спасти ?тзнь Наполеону. Образ императора, для которого выход из згой игры равнозначен смерти, является в «Леониде...» связующим звеном меиду документом и вымыслом; он - и геннй политики, н живой человек. Исторические персонажи в других романах изображаются все схематичнее (Петр I, Павел I), все явственнее выражалась упрощеш!ая концепция соци-альных-добродстелей^ вашгсйншх «политических» целей, связанная с верностью престолу.

«Ролевая» концепция худозкественнон каузальности, воплощенная в книгах Куколышка, тозее не нова. За многообразием ролей

в конкретной политической ситуации скрывается все та же статичная государственная вдел, что и у Зотова. Борьба за благо России (а прежде всего - монархов) - вот единственная мотивировка действий положителышх героев, снова только «внешняя». В повестях ю времен Петра 1 Кукольник выступал сторонником постоянного изменения статусов, динамики общественной жизни; в романах он ставит в центр исторических событий одну личность, своей волей направляющую события. «Гражданское общество» - и России, и Франции -изображается статично. Поведение героев мотивируется закрашенными за ними функциями и положением, «ролыо». От романа к роману автор все больше уходит от непосредственной оценки этой роли, скрывая эту оценку в прямой речи персонажей. И фигура монарха становится центром повествования, тезис о процветании само-дерзкшия оказывается исходной точкой для всех причинно-следственных моделей.

Однако «динамичность» мотивировки Зотова, Вельтшна, Нарекают и Кукольника была во многом декларативной. Только один писатель смог создать подлинно динамичную систему художественной каузальности, как показано в тре®х>ем разделе «Система доиа-шш иотквкрогмке в ксторггчкхком рэиасг Пугагсжг». Пушкин отказывается (как явствует из [юлгмиш с Булгариньш) прнзна-вать врозздезшыс добродетели и пороки и «национально» любовь к самодержцу и последовательно разрушает все статичные причинно-следственные построения. В прштжовес их более или менее ограниченному набору создается уннверсалыгая концепция художественной мотивировки. Учат всех возможных конкретных побудительных мотивов способствовал созданию динамичной системы каузальности, что н привело Пуйшша к (¡юршцюыгмшю художественного детерминизма. В этой системе различимы элементы национальных, нравственных и других мотивировок, но ни одна из них не является центральной, определяющей все крнчшмо-следствешше отноше-шш. Одни мотивировки следуют из конкретного сочетания других и в свою очередь порождают новые.

Пушкинская концепция мотивировки была наиболее совершенной на тот момент, но подражать ее создателю не мог никто; ис--пользосание тфитеркевтщшчноспгтт объективности, тгоспгхжшг уникальности человека как личности создало удивительно сбалансированное и законченное сочетание причюшо-следственных моделей, Пушкину это удалось не сразу", в «<Арапе Петра Великого»

(1828) нет подобной гармонии. Положительные герои незавершенного романа следуют велению долга, отрицательные - соображениям личной выгоды, и этот дуализм создает возможность для функционирования параллельных причшшо-следственных моделей, ориентированных на статику. Финалы судеб всех героев были предопределены изначально заданными принципами.

Лишь в «Капитанской дочке» (1836) была реализована в пол-нон мере новая система художественной каузальности. Автор дости-!аег гармоничного единства вымысла и истории. Для него вамавы не внешние эффекты, а постижение людей и событий, проникновение в сущность явлений. Это приводит к бесконечно варьирующемуся сочетанию предельно конкретных мотивировок, составляющему основу подлинней динамики художественной каузальности. Цель неповторимых совокупностей объективного и субъективного создает непрерывность изменения мотивировок, возможность возникновения новых каузалыяггх структур. Каждое обстоятельство в рамках такой незамкнутой системы мохсет повести к неограниченному числу последствий. Для исторического романиста особенно вашю таким образом отобрать эти обстоятельства, чтобы цепь мотнз>гропо1г отразила и особенности эпохи, и уникальность конкретней ситуаций. Особенности художественных мотивировок в прозе Пушкина особенно очевидны при сравнении параллельных эпизодов «Капитанской дочк}«» м «Стрельцов» Масальского. Фрагменты, написанные почти в одно время, демонстрируют противоположность каузальных моделей, разрабатываемых авторами, несмотря на внешнее, сюжетное сходство.

Но единичный успех Пушкина нз стал решающим в судьбе исторического романа. Иная система художественных мотивировок восторжествовала в жанре, оставшись надолго определяющей развитое исторического романа (немногочисленные исключения только подгвер>здзли это правило); сохранилась она и в наши дни - едва ли не в качестве основной. В третьей главе «Худвкгестнепные мотивировки в астортческоЯ прозе НА. Полгваго и И.И. Лпяячня-вдкт» рассматрнвшогся две своеобразных концепции мотивировок, представляющие собой синкретизм статики и динамики. Популярные-»- по--с-ей-день романисты -создали- <урипшалыпле пр11чинно-следственные модели, сочетающие плюсы двух типов мотивировок. Они были менее совершенны, но значительно более доступны для усвоения, чем опережавший свое время детерминизм Пушкина. Про-

цессуальиоеть истории учитывалась на сей раз в законченных концепциях, особым образом оргагизовывавших художественную каузальность исторических романов.

Как показано в персам разделе «Нравственные щлигеркп в спстсг.гг хготЕшоровок ILA. Полг&эго», созданная Полевым структура причинно-следственных моделей была в значительной мере связана с исторической наукой, хронологической периодизацией развития человечества, с приоритетом народа над отдельной личностью. Незавершенность семой исторической и философской концепции Полевого обусловила и недостаточную убедительность художественных мотивировок в романах «Клятва при гробе Господнем» (1832) и «Иоанн Цимисхий» (1841), что проявилось в столкновении оптимистических и пессимистических начал в трактовке исторического процесса.

Ранние повести Полевого дают образцы романтической трактовки традиционных сюжетных мотивировок: заговор, тайна, вольное истолкование судеб исторических героев, представление о том, что каждым вымышленным персонажем управляет какое-либо одно побуждение. Однако в «Повести о Симеоне, суздальском князе» (1828) каузальные структуры усложняются с введением значимой антитезы: возвышенные описания природы и сниженные описания творимого людьми.

Эту антитезу «суетного» и «вечного» пытается снять алтер в поздних произведениях. С самого начала (уже в эпиграфе н прологе) романист указывает на значимость веры как основы истинного патриотизма, приближающего людей к прнродио-религиозному идеалу. В «Клятве при Гроба Господнем» все отступления от идеала связаны с человеческими слабостями героев (правде ¿сего Шемяки, которого Полевой стремится оправдать). Однако система художественной каузальности в этом романе включает противопоставление добродетели и греха, критерий возраста, уверенность героя в себе, способность его к действию. Идеального сочетания данных черт ни в ком из персонажей нет, поэтому «Клятва...» - «роман без героя», в котором мы видим лишь стремление к идеалу, а не художественное изображение идеального персоналка.

В-11Ооледаглз-св0еы рома11е «Иош1н Ц1^зисх11Й» Нолевой недаром обратился к далекой византийской истории (X век). Внешнее (ие природное, а рукотворное) великолепие Царьграда на сей раз противоречит внутреннему падению его обитателей. Все персонажи рома-

на в своих поступках (вернее, проступках) удаляются от вечной мудрости, от идеальных законов жизни, на утверждения которых базируется причтшо-следстаенная концепция Полевого. Она динамична, поскольку включает постулат о развитии России, прежде всего духовном. Достижение развернутого романистом идеала остается гипотезой, его мысль из прошлого устремлена в далекое, туманное будущее. Тем самым достигается мобильность системы художественной каузальности.

Несколько иным мотивировкам, воспринятым позднейшим русским историческим романом, посвящен второй раздел «Нравственность п история а системе худштгетаенюга каузальности И.И. Лазжчиякюя». Оригинальность причинно-следственной ор-ганнзацип «Последнего Новика» (1833), «Ледяного дома» (1835), «Басурмана» (1838) несомненна: автор учитывает все факторы причинности, но предпочтение отдает нескольким, образовывавшим особую шкалу. Романист принимает в расчет и национальное начало, но его концепция устремлена к общечеловеческим идеалам, а художественные мотивировки многообразны.

Особое место Лажечникова в истории жанра неоднократно отмечалось самыми разным» исследователями (А.М. Скабичевский, В.Ю. Троицкий). Его манеру можно определить как психологический историзм, и эта характеристика связана с системой мотивировок писателя. В первом его романе («Последний Новик») впечатляет крайняя запуганность екккета и композиционной организации, что существенно усложняет систему мотивировок. Используются и национальные, и социальные мотивировки, но в таких причинко-сяедстветялх конструкциях всегда ощупша ирония позеетаователя, мнстйфицирующсго читателей. «Апофеоз любви к Родине» (Вснго-ров С.А. Кршжо-бнографичесхий очерк // Лажечников И.И. Собрание сочинений: В б т. М., 1994. Т. 1. С. 54) - вот основной постулат романа, патриотизм (в очень широком поюшаннн слова) - основная мотивировка чувста и поступков героев. Однако это побуждение может быть мгновенным, преходящим. Во гота патриотизма допускаются нарушения нравственных норм, но позже жизнь возвращается к иным духовным основам. Поэтому исторический процесс тракту етсякаюсмена техллн иных первенствующих т.этптнревик.

В последующих романах «мистифицирующая» функция мотивировок сохраняется, хоть и в меньшей степени. В «Ледяном доме» только участники заговора исходят из патриотических принципов, а

на первый план выходят возвышенные личные чувства. Соприкосновение историк и личной стгаш завершается трагедией во всех книгах Лажечникова, и это приводит автора к выводу о враждебности исторического процесса всякой нравственной личности. История навязыззет свою, преходящую модель поведения, часто противоречащую духовным установкам и потребностям человека. Отсюда «раздвоение» и гибель Новика (царский слуга и цареубийца), Волынского (возлюбленный и заговорщик), Антона Зрей штейна (царский лекарь и «басурман»).

Иметшо в «Басурмане» нравственные, «внутренние» мотивировки обрели наконец самостоятельное концептуальное значение. На сей раз авторская трактовка событий подчеркнуто эмоциональна, романист отступает от исторической истины ради «поэзии», ради наиболее полного осмысления нравственных идеалов. Тверской купец Афанасий Никитин в этом романе - не просто носитель моральных сентенций (как в книге Кукольника «Иоанн Ш, собиратель земли Русской», опубл. 1874), а «простой человек», лишенный социального статуса, странник по земле по влечению души. То, что реальный Афанасий умер ко времени начала действия, только подчеркивает «шдашркссть», р&ютюзную сущность образа. Лажечников почта всегда на стороне «побезядетшх», обиженных и страдающих (например, это проявляется в особом отношения к гюкорснмю Твери Москвой в 1485 г.). Нравственные мотивировки гораздо значительнее социальных. Иоанн действует как правитель, тверской князь Михаил - как человек, и в этом его сила. Художественная действительность демонстрирует неправедность истории, изживание отрицательных сторон которой должно привести к утопическому идеальному будущему, когда единство причин всех действий будет состоять в неукоснительном соблюдении моральных императивов.

Такого рода идеал организует каузальную систему поздних, «реалистических» романов Лажечникова, в которых современность изображается как история, стирается грань мезкду временами. За «романом воспитания» на историческом материале «Беленькие, черненькие и серенькие» (1859) последовала созданная также на основе исторических фактов «утопия прогресса» «Немного лет назад» (1862). Здесь всякое изменение понимается как перемена к лучшему, шагтстгостросннкгутопин; кпосгаххнию-законойдобродете.та^н это приводит к необъяснимости поступков «плохих» людей. Данный недостаток особенно очевиден в «полуисторическом» романе «Внучка

папцирного боярина» (1868), где мотивировка сводится к изображению препятствий на пути добродетели, минуя сложные проблемы польского восстания 1862 г. Нравственная утопия была романисту шраздо ближе, чем «необъяснимое» зло социальных и национальных конфликтов.

Базой для описанной системы художественной каузальности стали характеристики человеческой личности, образовавшие своего рода гуманистическую модель мотивировки. У Полевого эта модель в большей мере связана с социумом, у Лажечникова - с религией, но в обоих случаях создается своего рода динамика (пусть и упрощенная), передается специфика взаимоотношений человека и мира в рамках исторического процесса. Избирательный подход к созданию причинно-следственных моделей проявляется в историческом романе и в дальнейшем. Построение своего рода шкалы причшшо-следственных отношений повлияло на изображение истории и частной яаязпи в рамках танра. Успех Полевого и Лажечникова стал прообразом расцвета русского исторического романа во второй половине века. Подра:катели Загоскина к середине столетия утратили аудиторию, но возвращение к исторической прозе было неизбежно -требовалось осмыслить с ее помощью новые знания о прошлом и настоящем.

В Заключении подводятся итога исследования, все наблюдения над творчеством отдельных авторов вписаны в общую систему формирования кошвкровок в русской исторической прозе.

Классификация могиЕЕТровоя, предло^яетшая в нашей работе, связана с описанием внутренних особенностей авторского мировоззрения и их оформлением а тексте. Формализация раз созданных или воспринятых принципов - использовшше одной мотивировки, одной причинно-следственной модели, одного и того же набора объяснений происходящего с человеком (характерология), и с миром (история) - приводит в конце концов к потере художественной продуктивности. Первоначально богатая концепция могла стать базой для весьма продуктивной системы каузальности и оказывать значительное воздействие на читателя. Но поскольку изменения модели причинно-следственных связей не происходило, эффект новизны вскоре-исчезал; а популярность автора {м ах» построений) ногля резко падать. Такова судьба статичных мотивировок.

Но в жанровых рамках исторического романа возникла и иная тенденция. Художественная каузальность переживает отчетливую

тельное воздействие на читателя. Но поскольку изменения модели причинно-следственных связей не происходило, эффект новизны вскоре исчезал, а популярность автора (и его построений) могла резко падать. Такова судьба статичных мотивировок.

Но в жанровых рамках исторического романа возникла и иная тенденция. Художественная каузальность пережинает отчетливую трансформацию как на протяжении всего творчества автора, так и в рамках отдельного произведения. Одни причинно-следственные модели уступают место другим; следствие само становится причиной, порождающей многочисленные следствия. Авторская концепция не пребывает неподвижной, она не связана с одними и теми же немногочисленными принципами, но развивается и дополняется. Таковы динамичные мотивировки.

Статичные мотивировки, наиболее доступные для восприятия и воспроизведения, были весьма популярны; мотивировки динамичные долгое время оставались единичными экспериментами. Но за этими последними осталось будущее, поскольку именно они позволяли объясшггь многообразие исторической жизни людей и народов.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

1. Из научного архива А.М. Смирнава-Кутаческого // Лица филологов. Из истерии кафедры русской литературы. 1919-1986. Тверь, 1998. С. 117-119.

2 Романтизм. Из «Онегинской энциклопедии» // Романтизм и его исторические судьбы. Ч. 1. Тверь, 1998. С. 128-132 (в соавторстве с М. В. Строгановым), з. История Твери и традиции русского исторического романа // Материалы конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь, 1998. С. 127-129. 4 Факт и вымысел в русском историческом романе эпохи романтизма // Criterion. Вып. II. Традиции в контексте русской культуры. Межвуз. сб. науч. тр. Череповец, 1999. С. 13-17.

Технический редактор Т.В.Малахова

Изд. шщ. ЛР N? 020268 от 03.04.1997 г.

Подписано в печать 16.02.2000. Формат 60 х 84 1/16.

Бумага офсетная. Печать офсетная.

Усл.веч.л. 1,25. Уч.-щдл. 1 08.

Тираж 80 экз. Заказ N» 61.

ТВеРСКОЙ ¡"Г* VH Я I VTFif-J Г W I TU

гедакционно-издательское управление."

Адрес: Россия, 170000, г. Тверь, ул. Желябова, 33.

Тел. РИУ: (0822) 42-60-63.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Сорочан, Александр Юрьевич

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. СТАТИЧНЫЕ МОТИВИРОВКИ В РУССКОМ ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ

1. «Национальная» мотивировка в романах

М.Н. Загоскина и его последователей

2. Status quo как мотивировка общественной жизни (К.П. Масальский)

3. «Нравственно-историческая» мотивировка в романах Ф.В. Булгарина

Глава И. ДИНАМИЧНЫЕ МОТИВИРОВКИ В РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ

1. «Сказочная» мотивировка (В.Т. Нарежный.

А.Ф. Вельтман)

2. Мотивировка-интрига (P.M. Зотов,

Н.В. Кукольник)

3. Система динамичных мотивировок в прозе

А.С. Пушкина

Глава III. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МОТИВИРОВКИ

В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ Н.А. ПОЛЕВОГО И

НИ. ЛАЖЕЧНИКОВА

1. Нравственные критерии в системе мотивировок

Н.А. Полевого

2. Нравственность и история в системе художественной каузальности И.И. Лажечникова

Введение диссертации2000 год, автореферат по филологии, Сорочан, Александр Юрьевич

Русская литература XIX в. исключительно многолика и представляет поистине неисчерпаемое количество возможностей для литературоведческого исследования. Долгое время отечественная наука ограничивалась изучением лишь отдельно взятых ее достижений, признанных вершинами литературного процесса. А все прочее, именовавшееся «вторым» или «третьим рядом», «низовой литературой» или «творчеством мелкотравчатых писателей» (1), не то чтобы игнорировалось вовсе, но изучалось с пренебрежением и только в качестве фона для творчества гениев русской литературы. Но творческий процесс должен быть признан единым, и подобное дробление его никогда не шло на пользу целостному пониманию литературы. И вот поэзия, а чуть позже и проза XIX в. приходит к нам в своем реальном многообразии. Сначала отдельные сочинения уже полузабытых авторов (М.Н. Загоскин, H.A. Полевой), а потом издания все более и более объемные (в последние годы вышли собрания сочинений P.M. Зотова, И.И. Лажечникова, Загоскина) возвращаются в читательский И научный обиход. Этот процесс в весьма значительной мере затронул прозу первой половины прошлого века.

Несомненно, русская повесть и роман в этот период достигают невиданных успехов. Из «низких» жанров они становятся центром литературного процесса. В прозе опыт романтиков привел к постижению закономерностей исторического развития России. О причинах возникновения исторического романа на русской почве написано уже немало (2). Отмечались и переломный характер эпохи, настраивавший на осмысление ценностей и оценку таким образом возможностей будущего, и влияние европейского («вальтер-скот-товского» и французского) исторического романа, и явная недостаточность «романтических повестей с быстрыми переходами» (3), которую отмечал А. С. Пушкин.

Общество ожидало национального исторического романа, хотя первые опыты в этом жанре долгое время оставались не-дореализованными или незавершенными. Таковы «Лжедмитрий», начатый декабристом М. С. Луниным еще в 1815 году (на французском языке! (4)), «Гайдамак» О.М. Сомова, отрывки из которого печатались в течение 1820-х гг.; «Князь Курбский» Б. Федорова, начатый в 1825, но полностью опубликованный только в 1843 г. (5), а также опыты Нарежного, Пушкина и Гоголя. И только с выходом в 1829 году первого романа М. Н. Загоскина можно было говорить с уверенностью: у жанра поистине небывалое будущее. Исторический роман стал первым прозаическим жанром, получившим массовое распространение, он вошел в литературную жизнь именно как жанр. Многие авторы исторических романов (Булгарин, Пушкин) начинали с романов неисторических («Иван Выжигин», «Евгений Онегин»), которые оставались отдельными опытами, экспериментами или подражаниями. А выход в свет «Юрия Милославского» положил начало потоку исторической прозы, в которой царили свои принципы и законы, принимавшиеся публикой. Огромным успехом исторические романы пользовались в начале 1830-х гг., каждый из них вызывал огромное количество откликов у критиков и читательской публики. Отметим, что ни один не был принят единогласно. Всегда находились критики, обнаруживавшие в конкретных произведениях весьма значительные недостатки. В рецензии на «Юрия Милославского» Пушкин сформулировал кратко и глубоко взгляд на исторический роман, который следует признать ^ самым точным и единственно верным: «Под словом роман мы подразумеваем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании» (6). Как уже неоднократно указывалось (7), эту точку зрения Пушкин отстаивал не только в критических выступлениях, но и в художественной прозе. Казалось, что в своем развитии данный жанр не встретит принципиальных препятствий в России и его эволюция будет долгой и успешной.

Но число критиков, «довольных жанром», все уменьшалось, да и публика охладела к исторической прозе. «Библиотека для чтения» - своего рода барометр вкусов среднего читателя - практически не печатает романов из отечественной истории (напечатанные О.И. Сенковским романы Н.В. Кукольника посвящены минувшим событиям в Западной Европе). Начиная с середины 1830-х гг. обозначается упадок жанра, который становится очевидным в самом конце десятилетия. В 1840-е гг. исторический роман, как принято считать, стал уделом писателей третьестепенных (8) и отошел в тень надолго - вплоть до 1870-х гг., когда с выходом «Войны и мира» ^ осмысление закономерностей отечественной и мировой истории приобрело новую актуальность.

Следует отметить, что нечто подобное произошло с историческим жанром на рубеже 1990-х гг. В конце 1980-х он пользовался поистине гигантским спросом, а через три-четыре года утратил популярность. Это придает теме особую актуальность в наши дни, когда очередной этап в освоении жанровых богатств исторического романа подходит к концу. Причины упадка теперь, как и 150 лет назад, видимо, те же - обращение общественных интересов к . злободневным вопросам современности и неспособность исторического жанра решить столь смело поднимаемые вопросы на существующем уровне исторического мышления.

Однако опыт исторического романа 1830-1840-х годов своей актуальности не утрачивает. В сущности, перед нами первая реализация «программы» русской прозы, предопределяющая всю ее дальнейшую эволюцию. В историческом романе заложены основы философских, социальных и культурологических концепций, из которых далеко не все до сих пор осмыслены литературоведением. Генетически первый этап развития русского исторического романа наиболее тесно связан с романтической повестью, но корни его простираются гораздо глубже - вплоть до литературы Древней Руси, до «Слова о полку Игореве». Жанр стал одним из центральных, этапных для русской литературы. Но невзирая на его значимость, исторический роман первой половины XIX в. (в сущности, первая модификация этого жанра на русской почве) до сих пор не получил комплексного освещения. Об отдельных авторах (Вельтман, Лажечников) много писали при жизни, но потом большинство исторических романистов кануло в Лету, удостаиваясь снисходительных упоминаний в учебниках и скромных биографических справок в «Историях русской литературы». Многим интерпретациям творчества отдельных авторов не откажешь в оригинальности, а некоторые и через полтора века сохраняют научное значение (статьи М. Лихонина об А.Ф. Вельтмане, Л. Нелюбова о И.И. Лажечникове), но они, как правило, касаются не общих вопросов, а ограничиваются конкретными произведениями.

Первой попыткой проанализировать начальный этап эволюции русской исторической прозы была работа А.М. Скабичевского «Наш исторический роман в его прошлом и настоящем» (1870). По кругу привлеченных автором художественных текстов она намного опережает работы других исследователей. Написанное ярко, иронично, сочинение Скабичевского связано, несомненно, с определенной общественной тенденцией. Этим объясняется оценочный характер работы. Автор, сосредотачиваясь на социальных вопросах, часто оказывается резок и пристрастен - пожалуй, даже чересчур для научного труда, но при этом поднимает очень важные вопросы принципов развития жанра. Свое исследование он завершает обзором исторических романов середины века, лишь намечая некоторые черты «нашего исторического романа в его настоящем». Наиболее уязвим Скабичевский в принципиальном разграничении исторической прозы Пушкина и Гоголя, с одной стороны, а с другой - всех прочих исторических романистов, на что уже обращали внимание отдельные исследователи (9). Шедевры первых он рассматривает как «нечто совершенно особенное» (10), лишенное подражателей, совершенно не связанное с общим развитием жанра и потому как бы не имевшее на него непосредственного воздействия. А основная масса сочинений (кроме романов Лажечникова, исключаемых из общего перечня без особых на то оснований) имела незаслуженно шумный успех на волне «романтического движения, национального вопроса и успехов историографии» (11) и потому быстро утратила всякое влияние - без надежды на его возвращение. За эту поспешную и резкую оценку Скабичевского критиковали и еще будут критиковать, однако в анализе первых шагов Л сложившегося жанра последователи ученого- народника недалеко ушли вперед.

Весьма спорная классификация «дидактической» и «романтической» школ исторического романа, предпринятая П.Н. Са-кулиным, до сих пор оказывает влияние на изучение жанра. Однако сам ее создатель соглашался, что многие дидактики следовали романтическому направлению (12). А творчество Н.А. Полевого вообще выводилось за рамки классификации как опыты писателя из разночинной среды. Эти социологические крайности были сглажены в дальнейшем. Но серьезных монографий, посвященных историческому роману данного периода, появлялось очень и очень мало. В работе С. М. Петрова «Русский исторический роман XIX века» (1964) система Скабичевского несколько смягчается подразделением исторической прозы в духе Сакулина на романтическую и дидактическую. Реалистический роман Пушкина и «героическая повесть-эпопея» Гоголя оказываются высшей ступенью развития жанра. Согласно мысли исследователя, именно опыт Пушкина и Гоголя используют авторы исторических романов второй половины XIX в., отвергая устарелый опыт как «романтизма», так и «официальной народности».

Совершенно очевидно, что предложенные схемы недостаточны, а в чем-то и прямо ущербны. Дело не только в прямолинейном применении социологических критериев и недостаточном признании роли романтизма как мировоззренческой основы для всех первоначальных опытов в жанре исторического романа, но в глубоком непонимании жанровой цельности и глубоких взаимосвязей, объединяющих всех авторов художественной прозы на историческую тему. Пушкин, Гоголь, Лермонтов и их книги - не «вещь в себе», а следствие предшествующих этапов литературного развития и взаимодействующий с другими объектами объект историко-литературного процесса. Комплексному изучению исторического романа мешает недостаточно четкое осознание его специфики, отсутствие устойчивой теоретической базы, неопределенность критериев, которые объединяют и разграничивают огромный поток произведений исторического жанра, в котором попросту легко запутаться. Лучшие, в истинном смысле слова классические произведения соседствуют здесь с неудачами именитых авторов, с несложившимися экспериментами и с «продукцией толкучего рынка», о которой с таким негодованием писал В.Г. Белинский в рецензии на роман П.И. Голоты «Хмельницкие» (1835): «Роман не роман, а дурной фарс <.> Все исторические лица искажены, изуродованы.» (13). Попыткой восполнить эти пробелы и ввести в научный обиход ряд текстов, представляющих немалый интерес и забытых ныне, и является наша работа.

Для объективного анализа столь разнородных явлений нужны серьезные теоретические основания, которых вышеупомянутым исследованиям, как и целому ряду иных, недостает. А следует, не изолируя исторический роман от других жанров, определить те признаки, которые решительно отличали его от других явлений в прозе 1830-1840-х гг. Категории, к которым следует обратиться, несомненно, приведут к более целостным и определенным классификациям русских исторических романов. И такие категории существуют. К ним следует отнести прежде всего художественную мотивировку.

Термин, с которым нам предстоит работать, имеет не слишком долгую, но крайне сложную историю. Разнообразие его трактовок способно дезориентировать. Но прежде всего необходимо решить, в каком понимании он может быть применен к историческому роману первой половины XIX века и какая грань пролегает между мотивировкой в анализируемом жанре и мотивировками в других литературных жанрах.

Понятие мотивировки впервые введено в обиход формальной школой русского литературоведения в 1920-1930-х гг. В полном соответствии с основными принципами школы трактует мотивировку Б.В. Томашевский в своей «Теории литературы» (1925): «Система мотивов, составляющих тематику художественного произведения, должна представлять некоторое художественное единство <,.> Система приемов, оправдывающих введение отдельных мотивов и их комплексов, называется мотивировкой» (14). Но, произведенное от «мотива», понятие выполняло лишь служебную функцию - разъяснение технического сцепления элементов художественного текста. Б.В. Томашевский первым предложил и классификацию мотивировок, в которой, как верно указывает И.П. Смирнов, «отсутствовало единое логическое обоснование» (15).

Композиционная мотивировка предполагает обусловленность каждого «аксессуара» и «эпизода» фабулой произведения, их связь с предшествующим и последующим действием.

Реалистическая мотивировка отвечает требованию «жизненности», «вероятности» вводимого в вымышленный сюжет мотива.

Художественная мотивировка противоположна реалистической - это своего рода принцип отбора явлений действительности, не все из которых могут войти в художественное произведение без нарушения авторского замысла. Неясность разграничения «мотивировки» и «мотива» является основным недостатком построения Б.В. Томашевского; кроме того, роль «композиционной мотивировки» в его классификации непонятна: это «слишком общая категория, причинно-следственное отношение между целым и частью» (16). И художественная, и реалистическая мотивировки могут иметь композиционный характер. Не снимается проблема и у В.Б. Шкловского: «Мотивировка - бытовое объяснение формального построения <.> всякое смысловое определение художественного посгроения. Мотивировка в художественном произведении - явление вторичное» (17).

В.Я. Пропп толковал термин расширительно, включая в рамки мотивировки «как причины, так и цели персонажей, вызывающие их на те или иные поступки» (18).

Такая неопределенность в толковании термина вскоре была подвергнута критике. В книге М.М. Бахтина (П.Н. Медведева) «Формальный метод в литературоведении» (1930) мотивировке уделяется некоторое внимание - со знаком «минус»: «Если мы вникнем в самое понятие «мотивировки», то убедимся в совершенной непригодности этого понятия для уяснения каких бы то ни было сторон или элементов художественной конструкции <.> В мотивировке нуждается лишь факт, лишенный сам по себе внутреннего значения» (19). Искусственно создаваемые мотивировки - только признак неудачи автора, его слабости в осуществлении замысла. Понятия «мотивировка» и «прием» не устраивают Бахтина. Его вывод состоит в признании схематизма, отвлеченности «приема» и самоценности, конструктивного значения «материала». Несомненно, отрицательное отношение М.М. Бахтина к трактовке художественного произведения как «комбинации мотивов» (20) было перенесено и на узко «техническое» понимание мотивировки. В тот момент его мнение было справедливо, но дальнейшая трансформация понятия отводит от него если не все, то большую часть упреков ученого.

Эта трансформация была заметна еще у Ю.Н. Тынянова. В предисловии к книге «Проблема стихотворного языка» (1926) дано только общее определение интересующего нас понятия: «Мотивировка в искусстве - оправдание какого-либо фактора со стороны всех остальных. Каждый фактор мотивирован своей связью с остальными» (21). Признак всеобщности, здесь возникающий, выводит мотивировку с уровня «техники» на уровень цельного осмысления художественного произведения. Кроме того, «фактор»

Тынянова несколько отличается от «приема» прочих формалистов. Если реалистическую, художественную и композиционную мотивировки было нелегко разграничить, то теперь возникает возможность новой терминологической классификации.

К сожалению, в российской науке она долгое время оставалась только возможностью. Западное же литературоведение давно воспользовалось новым термином. Вот что сказано о мотивировке в «Теории литературы» (1949) Р. Уэллека и О. Уоррена: «Этот термин мог бы хорошо усвоиться в английском языке как ценный именно своей двойной связью - либо со структурой повествовательной композиции, либо с внутренней структурой психологической, социальной и философской теории, согласно которой люди ведут себя так, а не иначе» (22). Несомненно, что данное толкование расширяет сферу применения термина. Возникла возможность трактовать мотивировку как «систему художественной каузальности», которая и была реализована И.П. Смирновым в статье «Причинно-следственные структуры поэтических произведений»: «Такое отношение между двумя группами элементов созданной в литературном произведении картины мира, при котором одна группа (Е, effectus - результат, следствие) содержит в себе информацию о другой (С, causa - причина) или, иными словами, при котором элементы Е осознаются как сигналы, отражающие организацию элементов С. Состояние группы Е <.> мотивируется действием С» (23). Эти отношения из сферы поступков людей переносятся на все факторы, возникающие в художественном произведении. Как видим, из двух толкований, предложенных английскими учеными, И.П. Смирнов склоняется в своем анализе лирики XX в. к первому. Но при анализе романа XIX в. следует учесть, что структура повествовательной композиции большей частью следует из «внутренних структур» тех концепций, которые автор разделяет и в число которых следует включить концепцию историческую. Тогда перед нами возникает целостное понимание мотивировки, в достаточной мере общее, чтобы охватить значительную группу художественных текстов, и достаточно конкретное, чтобы служить для них классификационной основой.

Определить данное понимание можно следующим образом: мотивировка - система организации художественной каузальности в литературном произведении, базирующаяся на специфических особенностях авторского мировоззрения и реализуемая как на формальном, так и на содержательном уровне. В такой трактовке термин исключительно важен для изучения исторического романа и вообще для крупных повествовательных жанров, первым из которых в русской литературе и был, по существу, исторический роман 1830-х гг. Осознание связи времен и поколений, глубокое осмысление общественного и личностного развития, проникновение в сущность жизни как исторического процесса ведет к особенно значительному постижению деятельности человека, общества, национальности и человечества; весь спектр проблем представлен в историческом романе, который при таком анализе оказывается гораздо более разнообразным, чем на первый взгляд. В повестях наблюдаются лишь отдельные, зачастую предельно упрощенные элементы авторских мотивировок. Только широта охвата действительности, свойственная роману, могла обеспечить целостность и объемность системы художественной каузальности. Следствием постижения своей эпохи как звена в цепи эпох становится изображение минувшего, при котором особенности авторских идей выражаются в специфической организации художественной каузальности как в характерологии (изображении человеческой личности), так и в толковании истории (человек как дитя своего времени и более или менее значительной социальной или национальной группы).

Принципы художественной каузальности в русской исторической прозе 1830-1840-х гг. еще не сформировались окончательно, поэтому мы имеем единственную в своем роде возможность проследить за всеми этапами их оформления и определить, в какой мере разработка мотивировок в русском историческом романе данного периода повлияла на дальнейшее развитие русской прозы. Все типы мотивировок, позднее усложняющиеся и эволюционирующие, в данном жанре и в данный период выступают в чистом, «дистиллированном» виде. Тем интереснее их характеристика, которая в целом может распространяться и на литературу более позднего времени.

Таковы теоретические предпосылки нашего исследования. В какой мере были они использованы предшествующими исследователями русского исторического романа? Хотя сам термин не всегда употреблялся верно (а часто и вовсе не употреблялся), подступы к данной теме делались неоднократно. Попытки «внешней» (на базе социологии или масштаба таланта авторов) классификации исторического романа приводили к анализу выражения в нем объективных взглядов автора, а это неминуемо вело к изучению их преломления в структурах конкретных текстов. Так мотивировки, которые использовались отдельными авторами, попадали в поле зрения исследователей.

Первым классификатором и в этом случае оказался A.M. Скабичевский. В своей работе он решительно выделяет два типа романов. Авторы первого ряда (Пушкин и Гоголь) мотивируют поступки и характеры героев объективной реальностью, целой совокупностью факторов окружающего мира: «Изобразить верно и рельефно картину нравов той или иной эпохи <.> может составить задачу исторической повести без упоминания о каких-либо исторических фактах» (24). «Реальной» мотивировке Скабичевский противопоставляет «сказочную», авантюрную. У большинства исторических романистов поведением и жизнью героев управляет исключительно случай, воздействие которого переносится и на объективную реальность исторических фактов. Заключение в своей основе неверное, но весьма любопытное. В.Я. Пропп в «Морфологии сказки» подчеркивает особенности причинно-следственной организации фольклорных эпических жанров: «Сказке вообще не свойственны мотивировки, выраженные словами» (25). «Сказочность», перешедшая в исторический роман из авантюрной прозы XVIII в. (а то и непосредственно из самих фольклорных источников), действительно накладывает своеобразный «внешний» отпечаток на художественные мотивировки. Однако внутреннее содержание по-прежнему характеризуется определенной каузальностью, особенности которой до сих пор не были осознаны. «Сказочная» мотивировка в ориентированном на «предшествующие формы литературного развития» (26) историческом романе совсем не так «сказочна» и крайне неоднородна. Но Скабичевский к этому выводу не пришел, ограничившись порицанием основной массы исторических романов 1830-1840-х гг. А ведь еще Н.И. Надеждин писал в 1831 г.: «Общее мнение не отличает роман от сказки ничем, кроме большей сложности в составе, искусственности в обработке и занимательности в содержании» (27). Но уже и тогда данное «общее мнение» осознавалось как ошибочное. Надеждин определил специфику исторического романа как отличие от заданной перспективы истории - «свободный выбор и устроение занимательных точек зрения» (28). А этот выбор также зависит от концептуальных построений сочинителя.

Истоки мотивировок в русском историческом романе первой половины XIX в. следовало искать в наиболее общих направлениях современной мысли и философско-исторических концепциях. Некоторые типы таких концепций были обозначены (хотя и не развиты) В.В. Сиповским, который определил два основных философских влияния на русскую прозу - Шеллинга и Гегеля: первый «решил, что «мировой дух» управляет историей <.> Роль личности сокращалась, взамен чего вьюодилось понятие о постепенности и бесконечности развития <.> устанавливался спокойный взгляд на существование зла в жизни как на временный момент мирового развития». Согласно Гегелю, «история есть постепенное создание разумного государства; движущая сила этого развития есть мировой дух <.> Его орудия - духи отдельных народов и великие личности <.> Разумная необходимость в истории господствует» (29). Важную параллель 6 этой градацийсоставляет предложенное Н.А. Полевым разделение «вальтер-скоттовского» и «куперовского» исторического романа. Цель и задачи первого - «выставить толпу характеров и лиц; заставить их действовать и говорить, совершенно скрывшись за ними; не иметь ни одного героя, в котором бы автор высказывал самого себя; представить ряд событий, перепутанных друг с другом и переходом от одного другого <.> Купер отбирает небольшое число характеров и развивает их. Если Купер берет историческое событие, то это только предлог, а не сущность романа; если выставляет историческое лицо, то оно всегда бывает частное, призываемое <.> для разрешения судьбы действующих лиц, но живущее отдельною жизнью» (30). Шеллинг и Вальтер Скотт, Гегель и Купер - вот два значительных влияния, которые не прошли бесследно для всей русской прозы. Но нивелировки исторического романа в соответствии с указанными двумя направлениями не произошло. В России жанр развивался более сложно и «внутренние структуры» его отличались значительным своеобразием, хотя опыт предшественников не остался в стороне.

Но не только отвлеченные философские парадигмы закладывали основы художественной каузальности на данном этапе развития русской прозы. Конечно, общественно-политическая реальность 1830-х гг. также сыграла свою роль, воздействуя на «внутренние структуры» художественных произведений. К сожалению, учет этого влияния был сведен к социологизации в ее узком понимании и к изучению собственно художественной мотивировки ничего добавлено не было.

При самом поверхностном изучении материала перед нами возникают две системы, которыми оперируют авторы исторических романов 1830-1840-х гг. в своих каузальных построениях. С одной стороны, выделяются мир, национальность, общество - внешние по отношению к человеку структуры, предполагающие его включение в некое единство. Национальной или общественной принадлежностью могут объясняться причины и цели действий героев, из этих же принципов возможно исходить и в объяснении исторических событий. Другая действующая параллельно система основывается на построении причинно-следственных моделей «изнутри человека» - на основе его душевных качеств, настроений и страстей. То, что можно назвать «внешней» и «внутренней» мотивировкой, вряд ли может служить основанием для классификации. Скорее они представляют собой два круга в едином мировоззрении художника, который творит историю, соединенную с романическим происшествием.

Классификация мотивировок, предложенная в нашей работе, связана с описанием внутренних особенностей авторского мировоззрения и их оформлением в тексте. Формализация раз созданных или воспринятых принципов - использование одной мотивировки, одной причинно-следственной модели, одного и того же набора объяснений происходящего с человеком (характерология), и с миром (история) - приводит в конце концов к потере художественной продуктивности. Первоначально богатая концепция могла стать базой для весьма продуктивной системы каузальности и оказывать значительное воздействие на читателя. Но поскольку изменения модели причинно-следственных связей не происходило, эффект новизны вскоре исчезал, а популярность автора (и его построений) могла резко падать. Таковы общие черты статичных мотивировок.

Но в жанровых рамках исторического романа возникла и иная тенденция. Художественная каузальность переживает отчетливую трансформацию как на протяжении всего творчества автора, так и в рамках отдельного произведения. Одни причинно-следственные модели уступают место другим; следствие само становится причиной, порождающей многочисленные следствия. Авторская концепция не пребывает неподвижной, она не связана с одними и теми же немногочисленными принципами, но развивается и дополняется. Таковы динамичные мотивировки.

Однако гораздо интереснее рассмотреть оба функционировавших в историческом романе типа мотивировок - статичную и динамичную - в их конкретных реализациях, проанализировать возможные модификации и определить закономерности развития мотивировок в русском историческом романе, которые определяют все дальнейшее многообразие художественной каузальности в русской прозе.

Первая глава диссертации посвящена наиболее распространенным моделям статичных мотивировок, при этом порядок изложения определяется временем их функционирования в жанре исторического романа. Разумеется, возглавить этот ряд должна мотивировка «национальная», основанная на признании неизменных свойств всякой нации. Именно с нее и начался русский исторический роман - «Юрий Милославский» Загоскина является наиболее полной и едва ли не самой удачной реализацией принципов статичной «национальной» мотивировки. На материале последующих романов Загоскина, а также его последователей (Н.М. Коншин, A.A. Павлов) прослеживается дальнейшее развитие (а точнее, упрощение) национальных мотивировок. В рамках раздела сделана также попытка определить своеобразие «национальных» мотивировок в «украинофильском» историческом романе (Е.П. Гребенка, П.А. Кулиш).

Через несколько лет в русской исторической прозе возникает еще один вид статичных мотивировок - на сей раз основанный на принципе «status quo» не в национальной, а в общественной жизни. Наиболее явственно эта концепция художественной каузальности функционирует в произведениях авторов, близких к журналу «Сын Отечества», прежде всего у К.П. Масальского, сочинения которого разбираются достаточно детально.

Логичен переход от статики общественной к статике нравственной жизни. Он и совершился - в исторической прозе «булгаринской» школы. Статичные мотивировки духовной жизни, предначертание «добра» или «зла» в судьбе человеческой сказываются как в исторических романах самого Булгарина, так и в сочинениях его многочисленных последователей. Тематические и сюжетные параллели помогают в данном случае проследить единство принципов мотивировки. Неоконченный роман Лермонтова «<Вадим>» также находится в русле этой традиции. Его незавершенность наглядно демонстрирует несовершенство «нравственно-исторических» статичных мотивировок.

Во второй главе работы анализируются различные способы создания динамичной системы художественной каузальности. Далеко не все они завершились успехом. Здесь прежде всего следует упомянуть о «мотивировке-интриге», основанной прежде всего на опыте А. Дюма и его последователей. В России адептами такого рода сюжетной динамики стали P.M. Зотов и Н.В. Кукольник. Но динамизм причинно-следственных структур в их исторических романах представляется нам ложным: многообразие социальных ролей и тайных интриг только маскирует статичное понимание общественной жизни.

Совершенно иной подход к проблеме художественных мотивировок демонстрируется в прозе В.Т. Нарежного и А.Ф. Вельтмана. Их экспериментам в области сказочной мотивировки (основанной не на словесных обоснованиях, а на гипотезах и умозрительных идеалах) посвящен особый раздел, в котором раскрываются причины неудачи данных принципов художественной каузальности.

Анализ динамичной системы художественных мотивировок A.C. Пушкина завершает вторую главу. Дается краткая характеристика эволюции пушкинских мотивировок и причин их художественного совершенства. Сравнение сходных эпизодов помогает сформулировать основные отличия художественной каузальности Пушкина от всех предшествующих ей систем.

Третья глава посвящена своеобразному решению проблемы динамики мотивировок в прозе H.A. Полевого и И.И. Лажечникова.

Эти романисты, оказавшие наибольшее воздействие на дальнейшую историю жанра, создали свои собственные концепции, основанные на линейном понимании исторического процесса и, учитывая далеко не все факторы реальности, смогли создать работоспособные и глубокие модели художественных мотивировок.

В заключении подводятся итоги исследования, делаются общие выводы и окончательно формулируется концепция развития художественной каузальности в исторической прозе.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мотивировка в русском историческом романе 1830-1840-х гг."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. О постепенном усложнении мотивировок см., например: Троицкий В.Ю. Указ. соч. С. 138-141 и 179-181.

2. Скабичевский А.М. Указ. соч. Стлб. 684.

3. Московский телеграф. 1833. Ч. LUI. Ne 18. С. 218.

CIТИСОК ЛИТЕР АТУ РЫ

Тексты

1. Бестужев H.A. Избранная проза. М. 1983.

2. Булгарин Ф.В. Сочинения. М., 1990.

3. Булгарин Ф.В. Полное собрание сочинений: В 10 т. СПб., 1842.

4. Булгарин Ф.В., Полевой H.A. Счастье лучше богатырства // Библиотека для чтения. 1845. Т. 68, 69; 1847. Т. 80-82.

5. Вельтман А.Ф. Повести и рассказы. ML 1984,

6. Вельтман А.Ф. Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея. М., 1957.

7. Вельтман А.Ф. Романы. М. 1985.

8. Вельтман А.Ф. Сердце и думка. М., 1989.

9. Вельтман А.Ф. Странник. М., 1977.

10. Глинка С.Н. Русские исторические и нравоучительные повести.

СПб., 1820.

11. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 it. М., 1952.

12. Голота П.И. Иван Мазепа. СПб. 1832.

13. Гребенка Е.П. Чайковский /У Отечественные записки. 1843. № 4 - 5.

14. Загоскин М.Н. Сочинения: В 2 т. М., 1987.

15. Загоскин М.Н. Аскольдова могила: Романы, повести. М. 1989.

16. Загоскин М.Н. Брынский лес. М., 1846.

17. Загоскин М.Н. Кузьма Петрович Мирошев. М., 1842.

18

19

20

21

22

23

24

25.

26.

27.

28

29.

30,

31.

32.

33.

Загоскин М.Н. Русские в начале осьмнадцатого столетия. М. 1848.

Загоскин М.Н. Тоска по родине. М., 1839.

Зотов P.M. Собрание сочинений: В 5 т. М. 1996.

Зотов P.M. Леонид, или некоторые черты из жизни Наполеона.

М., 1994

Зотов P.M. Таинственный монах, или некоторые черты из жизни Петра I. М., 1993.

Зотов P.M. Фра-Дьяволо, или Последние дни независимости Венеции. Ч. 1-4. СПб., 1839.

Калашников И.Т. Дочь купца Жолобова; Камчадалка; Изгнанники. Краснодар. 1989

Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 1X11. Калуга, 1993.

Коншин Н.М. Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году / Три старинных романа. Кн. 2. М., 1990.

Коншин Н.М. Записки о 1812 годе // Исторический вестник. 1884. №8.

Корнилович А.И. Сочинения и письма. М.;Л., 1957. Кукольник Н.В. Сочинения Нестора Кукольника: В 10 г. СПб., 1851-1852.

Кулиш П.А. Алексей Однорог // Современник. 1852. № 12; 1 853. № 1-2.

Кулиш П.А. Черная Рада (1-я редакция) /У Современник. 1845. Т. 37, 38; 1846. Т. 4; Московитянин. 1846. № 1,5. То же (2-я редакция) // Русская беседа. 1857. № 2-3. Кюхельбекер В.К. Сочинения. Л., 1989. Лажечников И.И. Собрание сочинений: В 6 г. М., 1994.

34. Лажечников И.И. Сочинения: В 2 т. М. 1980.

35. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Л., 1979-1981.

36. Масальский К.П. Собрание сочинений: В 5 т. СГ1б.; 1843-1845.

37. Масальский К.П. Быль 1703 года // Сын Отечества. 1842. № 6,7.

38. Масальский К.П. Дворянин Лука Лукич Брюквин // Сын Отечества. 1847. № I, 2, 5.

39. Масальский К.П. Лейтенант и поручик. СПб., 1855.

40. Масальский К.П. Невеста Петра Второго // Сын Отечества. 1842. №9-10.

41. Масальский K.II. Стрельцы; Русский Икар; Черный ящик. М., 1994.

42. Масальский К.П. Теоретическая любовь 1791 года // Сын Отечества. 1842. № 1.

43. Нарежный В.Т. Собрание сочинений: В 2 т. М., 1989.

44. Нарежный В.Т. Славенские вечера. М., 1990.

45. Павлов A.A. Брат Вячеслав, или подземелье близ Касимова. М., 1836.

46. Павлов A.A. Рыцарь креста. М. 1840.

47. Полевой H.A. Избранная историческая проза. М., 1989.

48. Полевой H.A. История русского народа: В 3 т. 6 кн. М., 1997.

49. Полевой H.A. Мешок с золотом. Иркугск, 1991.

50. Предслава и Добрыня: Русская историческая повесть первой половины XIX века. М., 1986.

51. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: В 16 т. M.'JL 1937-1949.

52. Русская романтическая повесть. М., 1980.

53. Русская историческая повесть: В 2 т. М., 1988.

54

55

56

57

58

59

60

61.

62.

63.

64.

65.

66.

67.

68.

Русская историческая повесть первой половины XIX века. М., 1989.

Русские повести XIX века 20-х и 30-х гг.: В 2 т. М., 1955. Свиньин ГШ. Ермак, или покорение Сибири. СПб., 1834. Свиньин II.П. Шемякин суд. СПб., 1831. Семенговский Н.М. Кочубей, генеральный судья. СПб., 1845. Скотт В. Собрание сочинений: В 20 т. М., 1962-1974. Сомов О.М. Были и небылицы. М., 1984.

Старые годы: Исторические повести и рассказы первой половины XIX века. М„ 1989.