автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Н. В. Гоголь и Ф. Сологуб

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Горских, Наталья Александровна

Введение.

Глава 1. Вещный мир Гоголя в эстетическом и стилистическом самоопределении русской литературы к. XIX - н. XX века.

Раздел 1. Стиль Гоголя в контексте синтетического стиля эпохи

Серебряного века.

Раздел 2. Стиль и образ вещного мира поэмы Н.В. Гоголя

Мертвые души» в художественном сознании символистов.

Раздел 3. Гоголь в философско-эстетической концепции Ф. Сологуба.

Раздел 4. Стиль романа Сологуба «Мелкий бес» на пути восприятия и переосмысления гоголевской традиции.

Глава 2. Вещь как способ художественного миромоделирования в поэме

Н.В. Гоголя «Мертвые души» и в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес».

Раздел 1. Концепт вещи в перспективе исторической поэтики.

Раздел 2. Смысловые и структурные особенности категории вещи в поэме Гоголя и в романе Сологуба.

Раздел 3. Вещньтй мир поэмы «Мертвые души» и романа «Мелкий бес» в контексте мифологической картины мира.

Раздел 4. Феномен двойничества в поэме Гоголя и в романе Сологуба.

Раздел 5. О природе зооморфизма у Гоголя и Сологуба.

Раздел 6. Основные принципы взаимодействия человека и вещи в поэме Гоголя и в романе Сологуба.

Раздел 7. Приемы и способы функционирования оппозиции одушевленная» вещь - «овеществленный» человек в сексте поэмы Гоголя и романа Сологуба.

Раздел 8. Вещь и пространство в поэме Гоголя и в романе Сологуба.

Введение диссертации2002 год, автореферат по филологии, Горских, Наталья Александровна

В настоящее время одним из важнейших направлений современной литературоведческой науки является изучение проблемы взаимовлияний либо различных национальных культур, либо влияния художественного мира одного художника на художественное сознание другого, т.е. проблема рецепции элементов мирообраза писателя в процессе эволюции литературной традиции. Важность этой проблематики заключается, очевидно, в том, что логика отбора мотивов, образов, категорий стиля и языка художественного мира определенного писателя и механизм их включения в текст другого часто позволяют прояснить закономерности и специфику построения национального мирообраза.

Для современного прочтения и интерпретации процессов литературы и культуры показательна идея существования «общего духовного поля» русской литературы XIX и XX веков. Обращение писателей начала XX века к традиции русской классической литературы происходит в контексте духовных, философско-эстетических и поэтических исканий художника новой эпохи. В ряду писателей XIX века, к чьему творчеству было обращено повышенное внимание представителей самых различных направлений литературы начала XX века, знаковой становится личность Н.В. Гоголя как художника, постигшего и воплотившего в своих текстах субстанциальные свойства русской ментальности, создавшего максимально адекватный образ русской действительности.

Проблема гоголевской традиции в русской литературе начала XX века многоаспектна и прочно связана с комплексом самых общих и принципиальных историко-поэтических вопросов - таких, как вопросы формирования и развития символизма, генезиса ряда литературных течений периода Серебряного века, семиотической парадигматики и поэтологических категорий данной эпохи и др.

В настоящее время существует весьма значительное количество исследований, анализирующих воздействие Гоголя на сюжетно-жанровую и мотивную структуру текстов художников различных поэтических направлений, в том числе и особо интересующего нас в рамках диссертационной работы, символистского, на типологию героя, на пространственно-временную и мифопоэтическую модель реальности, на проблематику и ценностную иерархию.

Вообще рассмотрение поэтики и эстетики произведений Гоголя в аспекте проблемы их влияния на последующее развитие русской литературы XIX и XX веков в современном гоголеведении является одной из перспективных и активно разрабатываемых линий.

Пристальное внимание современных исследователей обращено к анализу различных составляющих гоголевской картины мира, рецептивно входящих как в Единый Текст символистской литературы начала XX века, так и в отдельные тексты писателей, поэтов, критиков этого направления. Среди ориентированных на эту проблему исследований особое место занимают специальные работы о Гоголе и Блоке, Гоголе и Белом, а также значительное количество работ, рассматривающих в общей историко-литературной перспективе истолкования личности, судьбы и творчества Гоголя в публицистике и критике русских символистов.1 Кроме того, в работах, касающихся анализа влияния гоголевской картины мира на творчество А. Белого, А. Блока, В. Брюсова, А. Ремизова, содержатся многочисленные важные наблюдения и размышления об основных направлениях этого влияния: на формирование философско-эстетической концепции, на сюжетные и смыслосодсржащие элементы, на жанровые и структурообразующие принципы, на стилевые доминанты и языковую фактуру.

Нужно отметить, что в последнее время в гоголеведении все настойчивее предпринимаются попытки осмысления роли поэтической традиции Гоголя и в организации художественного мира Ф. Сологуба. Впрочем, проблема влияния образной и мотивной системы, стиля и языка Гоголя на формирование художественной картины мира символиста Сологуба давно волнует литературоведов. Еще современники писателя почувствовали типологическую близость стилистических систем двух художников, безусловно, разной онтологической модели.

Критик В. Боцяновский, близкий к символистским кругам, отмечал в творчестве Сологуба традиции Гоголя (гротескность мироощущения), Щедрина, Чехова (чувство окружающей жизни, острота и яд обличений). По его мнению, у Гоголя Сологуб берет «увеличительный аппарат, при помощи которого легко раздувать каждое жизненное явление в карикатуру».2 Критик отмечает одноприродность предметно-символических образов Гоголя и Сологуба: «Бесспорно, Сологуб унаследовал свою недотыкомку от Гоголя. Чорт Гоголя перекочевал к Достоевскому и теперь обосновался у Сологуба».3 Тема литературной преемственности в статье критика увязывается с темой преемственности их судеб.

О Сологубе как о продолжателе Гоголя, прежде всего, в области стиля и языка в это время пишут А. Белый, А. Блок, И. Анненский. Мысль исследователей о том, что стиль Гоголя оказал ощутимое влияние на формирование стиля Сологуба, оказалась актуальной для последующего литературно-критического анализа стилевых доминант творчества писателя-символиста.

На современном этапе развития литературоведения в общем историко-теоретическом плане проблема влияния гоголевского стиля на стиль и художественное сознание Сологуба в

1 См.: Паперный В.М. В поисках Нового Гоголя // Связь времен: проблема преемственности в русской литературе конца XIX - начала XX веков. М., 1992. С. 21 -45. Николюкин А.Н. В.В. Розанов и Н.В. Гоголь // Гоголь: Материалы и исследования. М., 1995. С. 149 - 164: Ванюков А.И. Гоголевская страница в журнале «Весы». К истории «памяти Гоголя». 1909 г. // Литературоведение и журналистика. Саратов, 2000. С. 58 - 66; Сугай Л.А. Гоголь и символисты. М., 1999. 376 с.

2 Боцяновский В. О Сологубе, Недотыкомке, Гоголе, Грозном и проч. В кн.: О Фёдоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки. Пг., 1911. С. 146. Там же. С. 1 68. определенной степени рассмотрена в исследованиях И.Ю. Симачевой . но применительно к роману Сологуба «Тяжелые сны», И.Ю. Гавриковой2, работах С.П. Ильева3, В.Д. Носова4, И.В. Корецкой3, затронута в работе А. Паймана6, монографии JI.A. Сугай.7

Однако, несмотря на достаточное количество обращений исследовательской мысли к заявленной проблеме, она до сих пор не структурирована и не развернута в целостный анализ. В наиболее полном исследовании, посвященном изучению творческих линий, связывающих представителей русского символизма с Гоголем, автор монографии намеренно не обращается к проблеме рецепции гоголевской традиции в творчестве Сологуба. По мнению исследовательницы, «вопрос этот из всех, имеющих отношение к нашей теме, освещен и о разработан в нашей литературе наиболее полно».

Мы не совсем согласны с подобным утверждением J1.A. Сугай, поскольку, несмотря на довольно значительное количество ценных наблюдений и замечаний, проблема влияния Гоголя на формирование философско-эстетической концепции, на структурно-смысловые элементы художественного мира Сологуба, на его стилевые доминанты, и, более того, на образ вещного мира (особенно это касается романов «Тяжелые сны», «Мелкий бес») остается малоизученной.

Нам думается, что это связано с пониманием того, что, во-первых, факт взаимодействия художественных систем Гоголя и Сологуба касается, прежде всего, не области философских идей, а рецептивной связи мотивной и образной структур, а также приемов и способов их воплощения в тексте, т.е. области поэтической, а во-вторых, несмотря на то, что влияние в этой области - факт несомненный, все же оно не столь глубокое и отчетливое, как в случае с А. Белым или А. Блоком.

Наконец, в-третьих, то, что обращение исследователей к проблеме поэтики вещного мира Н. В. Гоголя и, особенно, Ф. Сологуба происходит значительно реже, чем к проблемам их философско-эстетической, мотивной, образной, хронотопической, мифопоэтической, жанровой и др. систем, а довольно значительное количество важных наблюдений и замечаний, имеющих отношение к организации вещного мирообраза в творчестве этих авторов до сих пор остаются не «сцепленными» в целостную картину, связано еще и с малоизученностью концепта вещи как категории исторической поэтики.

1 СимачеваИ.Ю. Роман Ф. Сологуба «Тяжелые сны»: на путях переосмысления художественной концепции Н.В. Гоголя. Автореф. диссер. насоиск. уч. ст. канд. филолог, наук. М., 1989. Гаврикова И.Ю. Картина мира в малой прозе А. Белого и Ф. Сологуба. Автореф. диссер. на соиск. уч. ст. канд. филолог, наук. Днепропетровск, 1990. Ильев С.П. Русский символистский роман. М., 1991.

4 Носов В.Д. «Ключ» к Гоголю. Лондон, 1985. Корецкая И.В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М., 1995.

6 Пайман А. История русского символизма. М., 1998. Сугай Л.А. Гоголь и символисты. М., 1999.

8 Там же. С. 14.

В современном литературоведении в недостаточной степени исследована как теоретическая проблема зарождения и эволюции поэтики вещи, так и теоретическая проблема предметного и вещного мира писателя. Теоретической базой разработки вопросов анализа вещного мира писателя являются историко-теортические работы Ю.М. Лотмана,1 А.П. Чудакова,2 Р. Барта,3 В. Шмида,4 В.Н. Топорова.5

Принципиально важной в ряду исследований, касающихся анализа вещи и вещного мира как значимых составляющих единой картины мира художественного произведения, является сравнительно давняя работа немецкого исследователя Эриха Ауэрбаха «Мимесис» (1949; русский перевод-1976). Актуальность суждений исследователя связана с рассмотрением поэтической категории вещи в исторической перспективе, в процессе эволюции литературного стиля и жанра: от стиля поэм Гомера до стиля западноевропейской и русской литературы XIX века.

Ауэрбах анализирует формы и способы организации предметного, вещного мира, его сущности, обусловленных мировоззрением автора и эстетической сутью созданного им стиля: от гомеровского описания «спокойного бытия и действия вещей согласно природе», к средневековому постижению предмета с позиций смешанного стиля, в котором «гротескное и обыденное укладывается в строй божественного приговора» и до мистической, «демонической» теории «самозабвенного погружения в предметы действительности» литературы XIX века, где «вещи говорят сами за себя и сами квалифицируют себя как трагические и комические одновременно».6

А.П. Чудаков одним из первых предпринял попытку описать «вещную отдельность» не только с точки зрения тех смысловых критериев, которые «первоначальная минимальная единица» привносит в эстетическое поле художественного произведения, но и, прежде всего, с точки зрения её структуры, способов организации единого вещного мирообраза произведения.

Специфику организации структуры предмета, предметных, вещньгх рядов исследователь связывает с категорией авторского видения, включающую «в себя не только чисто зрительные моменты, но самые разнообразные эмоционально-смысловые» единицы и выделяет несколько типов структуры художественной вещи, обусловленных авторской позицией по отношению к внешнему прототипу изображаемой вещи: «внутренняя» вещь передается посредством «непосредственно выраженной авторской эмоции или мысли», изображение вещи с позиции Лотман Ю.М. Структура художественного текста. В кн.: Лотман Ю.М. Об искусстве. Спб., 1998. " Чудаков А.П. Предметный мир литературы (К проблеме категорий исторической поэтики). В кн.: Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1996. Он же: О способах создания художественного предмета в русской классической литературной традиции// Классика и современность. М., 1991.

Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. 4 Шмид В. Проза как поэзия. Спб., 1998.

3 Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина). В кн.: Топоров В.Н. Миф.

Ритуал. Символ. Образ. М., 1995.

0 Ауэрбах Э. Мимесис. М., 1976. С. 25, 202, 480. удаленной всеохватности или приближенно-пристального рассмотрения вещей, передача вещи глазами героя, с позиции «остранения», осмысление вещи как символа.1

В своей работе Чудаков отмечает тот факт, что структура, типология художественной вещи недостаточно исследована в исторической поэтике, выделяя на уровне своего исследования несколько важнейших оппозиций, образующих структуру вещи в пространстве произведения того или иного автора либо целого литературного направления: описание предмета, вещи целиком или через репрезентативные подробности, в масштабных, крупных деталях или в сумме мелких, внимание, интерес или безразличие «к самому предмету как таковому в его конкретности, т.е. составе, объеме, цвете, фактуре и т.п.»

В.Н. Топоров располагает концепт вещи в центре философской, семиотической, религиозной ценностной вертикали, всесторонне рассматривая проблему связи вещи, человека и Бога на разных этапах развития европейского человека, утверждая, что «вещетворение» и «вещепользование» конкретно и наглядно определяет весьма важный аспект жизни и деятельности человека и через них самого человека, ибо вещь несет на себе печать человека, которому она не только открыта, но и без которого не может существовать»/

Помещая анализ вещи в ритуально-мифопоэтический контекст, исследователь актуализирует идею «первовещи», сакрализованной и профанной вещи, в антропоцентрической перспективе соответственно обладающей способностью к диалогу и не опосредованной духовным диалогом с человеком. Топоров отмечает двойственную смысловую природу вещи: с одной стороны, обладающей статусом вторичности. несамодостаточности по отношению к человеческому бытию, с другой - статусом меры человека, «способной, подобно проводнику, вести человека, как бы вступая с ним в диалог, в ходе которого в принципе могут быть если не увидены, то почувствованы и допущены грани вещи, непосредственно узреваемые Богом».4

По мнению исследователя, только проникновение в реальные и мыслимые потенции вещи дает человеку возможность узреть такую картину мира и вещи, которая была бы адекватна реальности в целом, самоопределиться в своем отношении к вещи и как к опасности (поглощенности только вещественным слоем), и как к спасению (включение её в духовный контекст). Топоров утверждает знаковый, эмблематичный и символический характер вещи, функцию свидетельства, которую выполняет вещь как в реальном пространстве бытия человека, так и во «внутреннем» пространстве произведения.

1 Чудаков А.П. О способах создания художественного предмета в русской классической литературной традиции // Классика и современность. М., 1991. С. 166.

2 Там же. С. 170. Топоров В.Н. Вещь и человек. В кн.: Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 10.

4 Там же. С. 21.

Размышляя над проблемой вещи и пространства, Топоров исходит из мифологических представлений о пространстве как собирании вещей, высвобождающего для них определенные места, наполняя эту модель современным представлением о пространстве, определенным образом организованного, структурированного, конституированного вещами, способного к членению и соединению. Исследователь акцентирует идею собирания вещей в пространстве как ведущую «в теме обживания пространства, освоения его».1

Важные размышления и некоторые наблюдения, связанные со структурно-смысловой характеристикой отдельной вещи и авторского вещного мира в целом, содержатся в теоретических работах «Избранные труды по теории литературы» (1964) А.И. Белецкого, «Исследование по эстетике» (1962) Р. Ингардена, «Поэтика. История литературы. Кино» (1977) Ю.Н. Тынянова, «Эстетика словесного творчества» (1986) М.М. Бахтина, «Вещь и слово» (1991) Н.Р. Скалона.

Опираясь на вышеизложенные суждения исследователей, можно утверждать, что интерпретация структуры и смысла образа вещного мира и выявление его соотнесенности с философскими, эстетическими, социальными взглядами авторов имеет существеннейшее значение для осмысления особенностей их творческого метода.

Мир вещей (материальная реальность) и мир понятий, смыслов (идеальная реальность), определенным образом сочетаясь в индивидуальных авторских моделях, воспроизводят в своей совокупности картину мира, адекватную реальности в целом. Поэтому трудно, а иногда и невозможно в полной мере реконструировать национальный мирообраз без учета общей структуры, свойств, специфики и цели изображения вещи и вещного мира в пространстве произведения того или иного писателя, свидетельствующих об особенностях миросозерцании художника, структурообразующих принципах его поэтики, стиля, типе художественной образности. Все это в полной мере относится к творчеству Н.В. Гоголя, чье стремление увидеть тайны взаимопритяжений человека и вещи, быта и бытия, осознать целостность мироздания становится сознательным и существеннейшим принципом его художественного мышления.

И в отзывах современников Гоголя, и в последующей литературно-критической традиции, и в трудах исследователей уже аксиоматичным стало мнение о том, что «в русской литературе нет писателя, который в такой степени ощущал.окликнутость вещью, как Гоголь», о том, что гоголевская поэма «Мертвые души» о человеке, о душе есгь одновременно и «поэма о вещах».3

1 Топоров В.Н. Пространство и текст//Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 242.

2 Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина). //' В его кн.: Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 33.

3 Терц А. В тени Гоголя. В кн.: Терц А. Собр. соч.: В 2 т. М„ 1992. Т. 2. С. 232.

Литература о Гоголе, появившаяся на рубеже XIX - XX веков, достаточно обширна: и в работах частного характера, и в обзорных работах очень много внимания уделяется ценностно-смысловому полюсу поэмы Гоголя, и реже, но весомо, убедительно, проницательно говорится о поэтике, анализируется слог, язык «Мертвых душ».

Исследователи и критики начала XX века обратили свое внимание на такую стилевую доминанту поэмы Гоголя, как описание вещей, создание автором их своеобразного каталога, позволяющего уяснить суть взаимоотношений вещи и слова, вещи и человека, вещи и Бытия и материализующегося посредством тех многочисленных поэтических приемов (мегафоризации, синекдохи, гиперболизации, мифологизации, символизации, системы подобия, замещения, двойничества, зооморфизма и др.), варьирование и контаминация которых с тем или иным модусом станет отличительной чертой стиля эпохи Серебряного века и эпохи 20-х - 30-х годов.

Для литературно-критической мысли эпохи порубежья важнейшим моментом становится то, что, не удовлетворяясь средствами научного анализа, критики-интерпретаторы активно вторгались в сферы художественного творчества. Реальный Гоголь становился прообразом творимого художественного образа, образа-символа. В попытках воссоздать художественными средствами облик Гоголя-писателя и человека проявились и сильная сторона критики символистов (образность, эмоциональное воздействие на читателя, «вживание» в анализируемый материал), и её слабость: уход в «мифотворчество» чаще всего был порожден неудачей научного постижения характера Гоголя. Поэтому, безусловно, литературная критика символистов неоднородна, многогранна, противоречива и нередко грешила притягиванием историко-культурных фактов к заданной идеологической или философско-эстетической схеме.

Но, несмотря на это, современное литературоведение, продолжая обращаться к смысловому анализу гоголевского вещного мира, использует опыт русской критической и философской мысли конца XIX - начала XX века, поскольку именно в ней было положено начало адекватного и многосмысленного прочтения гоголевского творчества.

Можно перечислить лишь некоторые основные идеи русской критической мысли начала XX века, которые, варьируясь с тем или иным знаком, продолжают развиваться в работах современных исследователей-гоголеведов: об астигматизме гоголевского зрения, о вещной переполненности художественного мира поэмы, о Гоголе как живописце «мелочей», о «мертвых» душах и «живых» вещах, о «вытеснении» человека на периферию человеческого и замены его телесно-вещественным, о заполненности («куче») и пустоте пространства, о склонности Гоголя к «гиперболе», к изображению предельных состояний мира и человека и др.

Почти сразу за символистами концептуальные суждения о стиле Гоголя, о его взаимодействии с предшествующей традицией изображения вещей в художественном произведении высказываются В.В. Виноградовым в исследовании «Этюды о стиле Гоголя» (1926). Именно в этой работе почти впервые предпринята попытка систематизации и интерпретации «новых приемов композиции», которые «внес Гоголь в этот мир литературных вещей».1

Размещение Гоголем вещей в пространстве лишено симметрии, поэтому, делает вывод исследователь, в поэме происходит нарушение привычной перспективы соотношения вещи и человека: «выстраиваются в одну цепь вещи разных категорий: вещи отграниченные, самостоятельные. и люди, превращенные в вещи».2 Особое внимание Виноградов уделяет характеристике приемов создания Гоголем подобного «вещно-человеческого» мира: приему символического использования «вещных» имен, приему сокрытия лица, внутреннего облика одеждой, приему метафоры и метонимии.

Исследование гоголевских приемов создания образа вещного мира поэмы, типа художественной образности писателя и её смысловой содержательности имеет свое продуктивное продолжение и в современном гоголеведении. В целом, предметный мир Гоголя") с его важной составляющей вещной сферой (мотивы жилища, еды, одежды, денег) в различных своих аспектах изучался в работах В.В. Гиппиуса, И.Д. Ермакова, В.Ф. Переверзева, Е.С. Добина, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана, М. Вайскопфа, Л.И. Ереминой, В.III. Кривоноса, С.Г. Бочарова, А.И. Иваницкого, С.А. Гончарова, Н.В. Драгомирецкой, А.П. Чудакова, В.Н. Топорова и др.

И все же можно говорить о недостаточной степени исследованности вопросов поэтики вещи и вещного мира поэмы Гоголя как целого, как единого, динамически развивающегося и вместе с тем внутренне завершенного мира.

На наш взгляд одной из самых плодотворных работ, обращенных к исследованию специфики, структуре, смыслу и значению вещи и вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мертвые души», до сих пор остаются работы А.П. Чудакова «Вещь в мире Гоголя» (1985) и «Вещь во вселенной Гоголя» (1992), где он передает свое видение сегментов вещного мира, изображенных Гоголем.

Чудаков отмечает высокую степень преображения реального вещного мира в гротескном мире гоголевской поэмы, дифференцируя его основные сферы: открытая демонстрация вещных рядов, состоящих из перечисления необычных, экзотичных предметов; внутренне напряженная структура вещного мира, состоящая из плотного ядра и расширяющейся сферы; всеобщность, всеохватность изображения, связанная, по мнению исследователя, с проблемой

1 Виноградов В.В. Этюды о стиле Гоголя. Л., 1926. С. 85. " Там же. авторской позиции Гоголя, стремящегося «совместить «микроскопическое» и «телескопическое» видение».1

В работах Ю.В. Манна «Диалектика художественного образа» (1987), «Поэтика Гоголя. Вариации к теме» (1996) рассматриваются некоторые приемы и способы приобретения вещью и потерей человеком лица: ситуация подмены, наделение вещи именем, фигура фикции, система двойничества и др. Особое внимание, по мысли Манна, Гоголь уделяет проблеме взаимодействия в человеке двух начал: духовного и материального, образующих в его поэтике «полюса с сильнейшим отталкиванием, но и взаимотяготением», что обусловило существование в поэме персонажей с более или менее «плавным соприкосновением контрастных начал» и «с резким разрывом души и тела».2

Н.В. Драгомирецкая в монографии 1991 года «Автор и герой в русской литературе XIX XX веков», опираясь на мысли В. Набокова, В. Розанова, А. Потебни, осмысливает структурообразующие принципы стиля поэмы Гоголя посредством двух ключевых для него элементов миропостижения и поэтики: синтез («все и всех уравнять, наполнить друг другом, рисовать живое народное целое») и анализ («показать неравенство всего и всех, неполноту каждого»)/ В этих категориях и рассматриваются структура и смысл гоголевской вещи, «почти активной, самодеятельной» (речь идет о колесе, бричке), а также главный «стилевой акт» - «одухотворение стихии, природы» и «овеществление» «носителя духа», что и способствует нарушению связи между вещным и духовным миром и внутри человеческого мира.4

Сформированный JI.B. Карасевым подход к исследуемому тексту предполагает «онтологическую поэтику» или «поэтику реконструкции», а также «иноформный» анализ текста. В качестве репрезентативного примера исследователь обращается к творчеству Гоголя, обнаруживая в нем различные типы сменяющих друг друга «иноформ»: «. «Нос», «Портрет», «Шинель» - ряд последовательно сменяющих друг друга иноформ. Часть тела вместо тела, изображение вместо тела и одежда вместо тела».5 Подобные типы иноформ, по мнению исследователя, и составляют сущность онтологического существования персонажа в поэме Гоголя «Мертвые души».

В аспекте поиска «диапазона корректных и адекватных прочтений»6 к проблеме вещи и образу вещного мира поэмы Гоголя обращается в своей, значимой для современного

1 Чудаков А.П. Вещь во вселенной Гоголя. В кн.: Слово - вещь - мир. От Пушкина до Толстого. М., 1992. С. 43. Манн Ю.В. Художественная символика «Мертвых душ» Гоголя и мировая традиция. В кн.: Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М., 1987. С. 258,259. Драгомирецкая Н.В. Стилевая иерархия в отношении автора и героя как принцип внутренней формы. Н.В. Гоголь. В кн.: Драгомирецкая Н.В. Автор и герой в русской литературе XIX - XX веков. М., 1991. С. 105.

4 Там же. С. 181, 198.

3КарасевЛ.В. Гоголь и онтологический вопрос//Онтологический взгляд на русскую литературу. М., 1995. С. 19.

6 Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С. 290. гоголеведения, работе «Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина)» В.Н. Топоров. Он, исследуя «плюшкинский» фрагмент поэмы, приходит к выводу о том, что «Плюшкин оказывается ключевой фигурой, позволяющей судить о «деформирующем взгляде Гоголя».1

Структурообразующие принципы вещной антропологии Гоголя Топоров рассматривает в области мифопоэтической этимологии, связав это главным образом со способностью Гоголя первотворить вещь словом, дав «возможность вещам говорить самим о себе, не ссылаясь авторитет человека». Исследователь, как и его предшественники, обращается к интерпретации тех средств и приемов, что позволили Гоголю создать «выставку» вещного мира литературы, «который коррелирует с реальным, но не удваивает его».3 Наиболее существенными из них становятся: метафора, мимикрия человека «под вещь», отграничение хаотического неким порядком, избыточность, отчасти деформирующая «положительность».

В целях выяснения специфики вещного мирообраза гоголевской поэмы Топоров обращается к анализу проблемы роли вещи в организации духовного, домашнего, физического пространства человека, нации, России. По мнению исследователя, Гоголь понимал «психотерапевтическую», «успокоительную» для человека функцию вещей, однако в своей поэме он «так широко раскрыл дверь для вещей», что стало трудно, даже невозможно разделить вещь и лицо в пространстве единой «человечески-вещной» субстанции.4

А.И. Иваницкий вещное пространство в поэме «Мертвые души» рассматривает как двунаправленное, распространенное до крайних мыслимых пределов: «в глубь земляного лона и в небесную, стихийно-грозовую область»5, а структуру вещи как соотношение оболочки и ядра. Основные структурно-функциональные компоненты гоголевского вещного мира анализируются исследователем через мифопоэтическую и барочную смыслопорождающие схемы.

Опираясь на идеи Ю.В. Манна, Н.В. Драгомирецкой, В.Н. Топорова, Иваницкий предлагает свою концепцию архетипики телесно-физического и духовного мира поэмы. Рассматривая гоголевских помещиков как готемных первопредков, а мир вещей, им принадлежащий, как часть и продолжение отцов-хозяев, Иваницкий приходит к выводу о том, что в вещно-человеческом пространстве поэмы закрепляется всеобщий двойник (Чичиков), а «в основе гоголевского «беспорядка природы» - неограниченное пространство животного

1 Топоров В. Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина). В кн.: Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 67.

2 Там же. С. 101. ' Там же.

4 Там же. С. 101, 102.

3 Иваницкий А. И. Гоголь. Морфология земли и власти. М., 2000. С. 102. начала.», спасение от которого возможно путем объединения «земли и стихии, грозового движения».1

Поэтические поиски Ф. Сологуба как представителя «новой культуры» органично корреспондировали с творчеством Гоголя, с идей синтеза эпического и лирического, фантастики и быта, гротеска и трагедии, с проблемой бытийного статуса вещи и личности. Категория «предметовидения» и становится узлом связи художников двух различных онтологических систем, материалом для самоопределения писателя-символиста.

Проблема рецептивной соотнесенности концепта вещи и вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мертвые души» и романа Сологуба «Мелкий бес», которой непосредственно посвящена диссертация, затрагивалась только лишь в некоторых самых общих её аспектах в тех работах, в которых в той или иной степени рассматриваются вопросы творческого метода Сологуба и его связи с традицией русской классической литературой, а также вопросы структурно-смысловых принципов построения текста романа «Мелкий бес».

В отечественном и зарубежном литературоведении существуют работы, основанные на рассмотрении творческой истории романа Сологуба «Мелкий бес» (М.М. Павлова), особенностей мифологизации (З.Г. Минц, С.П. Ильев, М.М. Бахтин, Л.В. Евдокимова), полемики Сологуба с литературной традицией (В.В. Ерофеев, В.А. Келдыш, М.В. Козьменко. И.Ю. Симачева), на изучении «Мелкого беса» в контексте символистского романа (JI. Силард. С.П. Ильев, Н. Барковская), на анализе важных проблем содержания и категорий стиля (А.С. Долинин, Л.А. Колобаева, Д. Грин, И. Денисофф, Б. Парамонов, Л. Клейман, Г.В. Сергеева, О.В. Иванова).2

Однако проблема, связанная с изучением особенностей стиля, в частности, концепта вещи в романе Сологуба «Мелкий бес», нуждается в более детальном и более систематическом изучении с позиций рецептивной эстетики, поскольку концепция вещного мира писателя-символиста именно в этом романе содержит в своем коде парадигму структурно-смысловой картины вещного мира, продуцируемой национальной (в том числе гоголевской) классической словесностью,.

В общем плане эта проблема получила обоснование в работе М.М. Бахтина «Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине», где исследователь отмечает несомненное сходство романа «Мелкий бес» с поэмой Гоголя «и в форме, и в архитектонике, и в стиле», более того, указывает на «чрезвычайное внимание» Сологуба «к вещам и мелким подробностям» как на «чисто гоголевскую черту».3 Бахтин, определяя характерные психологические черты основных персонажей романа Сологуба, рассматривает способы их

1 Иваницкий А.И. У к. соч. С. 143, 162.

2 Подробное библиографическое описание работ всех этих авторов см. в библиографическом приложении. Бахтин М.М. Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, С. Есенине //Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993. № 2 - 3. С. 147. взаимоотношений с окружающей действительностью, с вещами, с «внутренним» собой. По его мнению, всех героев романа объединяет существование в телесном пространстве, пространстве самодовлеющей пошлости, мифологизированной автором, в пространстве, организованным принципом враждебности.

Исследуя роль мифопоэтической традиции в творчестве Сологуба, JI.B. Евдокимова обращается к некоторым аспектам системы двойничества в романе «Мелкий бес», актуализированной оппозицией жизнь/смерть; к образу внешнего и внутреннего пространства, организованного людьми - «мелкими бесами», а также к приемам создания «опредмеченного» человека, восходящих к поэме Гоголя «Мертвые души».1

Е.А. Виноградова продолжает анализ системы двойничества, в которую включены «оживающие» вещи, разрушающие «отчетливые границы между реальностью, сплетнями и фантазиями героев», созданную Сологубом в своем романе на путях переосмысления, в том числе, и гоголевской традиции.2 Исследовательница, интерпретируя структурно-смысловую роль карт и карточного кода в романе, приходит к мысли, что диалог Передонова и других героев с вещным миром «отравлен враж/(ебностью»/

Определяя иронию как основной принцип создания всех уровней романа «Мелкий бес», О.В. Иванова рассматривает систему приемов создания «эффекта всеобщности демонизма», включающую и зооморфизм, и двойничество, и одушевление вещей, и превращение литоты в гиперболу (недотыкомка), и оксюморон, и гротеск и др., как воплощение идеи «распада жизни, неумолимого движения её к концу» 4

Таким образом, обзор исследований, посвященных проблеме взаимодействия элементов и свойств вещного мирообраза поэмы Гоголя и романа Сологуба, позволяет сделать вывод о её актуальности. Говоря о наличии подобного взаимодействия, необходимо обозначить хотя бы некоторые моменты, позволяющие утверждать это.

Несомненен тот факт, что оба текста (поэма Гоголя «Мертвые души» и роман Сологуба «Мелкий бес») оказались репрезентативны для русской литературы на основании объединяющей их темы поиска живой души. Главный вопрос Гоголя в поэме - вопрос онтологический, предметом исследования художника становится человек и душа человека. Другая сторона онтологического вопроса касается сущности человеческого тела, поэтому вполне закономерно обращение Гоголя к миру вещному, имеющему в человеке свое «лицо» и выступающего как его продленное «тело».

1 Евдокимова Л.В. Мифопоэтическая традиция в творчестве Сологуба. Автореф. диссер. на соиск. уч. ст. канд. филолог, наук. Волгоград, 1996. Виноградова Е.А. Автор - герой читатель в романе Ф. Сологуба «Мелкий бее». Автореф. диссер. па соиск. уч. ст. канд. филолог, наук. М., 1998. С.14.

Там же. С. 7.

4 Иванова О.В. Ирония как стилеообразующее начало в романе Сологуба «Мелкий бес». Автореф. диссер. на соиск. уч. ст. канд. филолог, наук. М., 2000. С. 13, 17.

Проблема живой души ставится Гоголем в контексте существования мертвой, отпавшей от смысла, что, во-первых, свидетельствует о разрыве в системе связей человека с окружающим миром и с самим собой, а во-вторых, приводит к предельной границе бытийственного существования - овеществлению.

Несомненно, что в начале XX века именно Сологуб в своем романе актуализирует существенный принцип гоголевской антропологии: соотношения и противоречия телесного, вещественного и духовного, личностного. Роман «Мелкий бес» посвящен исследованию процесса превращения людей в «мелких бесов» с превалирующей телесной, «скотской» сущностью, исследованию полюсов материальности и пустоты, «мертвой» души, явлений обыкновенных, средних, пошлых, ставших, как и у Гоголя, нормой жизни, а от того более ужасных и потенциально катастрофических. Сологуб вслед за Гоголем, Достоевским рассматривает бесовщину как знаковое явление русской истории и предсказывает появление в XX веке особой её разновидности - «мелких» бесов.

Образ абсурдного бытия с включенными в него сферами природного, человеческого, вещного и образ тоски по человечности в романе Сологуба вызревал как органическая часть «синтетизма», в котором символисты (А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов) и близкие к ним художники (И. Анненский, Е. Замятин) видели русскую традицию. У истоков этого мирообраза и этой формы рефлексии лежала гоголевская традиция.

При всей близости образов вещного мира Гоголя и Сологуба (касающейся прежде всего приемов и способов создания этого мира, принципов взаимодействия вещи и человека, осмысления роли вещи в организации внутреннего и внешнего пространства человека) несомненна разница философско-эстетических установок, определивших специфику характера «вещеориентированности» двух художников. Вещный мир, являющийся в поэме и в романе пространственно-временным физическим и духовным продолжением, объяснением человеческого мира, связан с авторской идеей пути, входящей в состав культурных архетипов, относящихся к осмыслению мифологемы Русь.

Более того, обращение писателей к сущности России становится еще и жанрообразующим фактором, свидетельствующим о принципиальной разнице авторских позиций. Поэму Гоголя определяет такая организация художественного мира, в том числе и вещного, и такая авторская позиция, которые по традиции виделись именно в эпопее. Синтез различных жанрообразующих формантов (эпоса, романа, лирики), мотивирующий синтезы других уровней целостного художественного мира поэмы «Мертвые души» - сатиры и лирического пафоса, риторического напряжения, смеха и «слез», сущности и существования, «мелочей» и целого, телесно-вещественного и духовно-личностного и др. - определяет в конечном итоге активную позицию автора, его «приобщенность вненаходимости высшей»1 и его стремление к созданию национального эпоса, продуцирующего максимально адекватный образ русской действительности.

Осмысление Сологубом гоголевской жанровой традиции шло по пути реализации тех жанровых формантов, которые образуют романную картину мира, связанную с идеей отрицания несовершенства быта, человека и бытия, с идеей распада человека до «пыли», и пафос которых призван усилить вещный мирообраз. Авторская позиция Сологуба, то явная, то скрытая, противоречивая, связанная с пределом внутринаходимости, определяется, во-первых, принципами иронической модальности, а во-вторых, субъективной позицией «водящей» личности.

Поэтому роман Сологуба «Мелкий бес», в отличие от поэмы «Мертвые души», становится романом о преобладании вещи над душой, о тотальном и окончательном разъединении истинности и кажимости. С данной точки зрения этот роман является реализацией «отрицательной» антропологии Гоголя, а гоголевская поэма о душе превращается у Сологуба в свою противоположность - в «антипоэму», роман о вещи, утратившей свой истинный онтологический статус. Путь Гоголя к поиску живой души поэмы-утопии, к сопряжению вещей, человека и Бога, к возможному воскрешению получает в романе Сологуба «Мелкий бес» рецептивное завершение утверждением безумства современного мира, трагического топоса «звероподобной», «бесовской» России, охваченной процессом окончательного распада вещественных и духовных форм.

Подобный угол зрения при интерпретации специфики структурно-смысловой организации вещного мира Гоголя и Сологуба способствует воссозданию рецептивной картины усвоения художником XX века творчества писателя XIX века с учетом диалектики схождения/расхождения основных элементов их художественной системы и эстетики.

Таким образом, актуальность исследования «Н.В. Гоголь и Ф. Сологуб: поэтика вещного мира» определяется интересом современного литературоведения к проблеме вещи и вещного мира и в этом контексте к проблемам рецептивной эстетики, дающей возможность адекватно реконструировать национальный мирообраз, важнейшей составляющей которого является и вещная сфера.

Именно это определяет основные направления исследования:

1. обозначение семантического потенциала, закономерностей и специфики построения концепта вещи как объекта исторической поэтики;

1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 166.

2. осмысление возникновения устойчивого интереса и интенсивного обращения различных литературных направлений начала XX века к стилистике и вещному миру Гоголя в контексте поиска литературой Серебряного века своего особого стиля и нового языка;

3. выделение специфических принципов стилевой лрадиции Гоголя и одной из её основных стилевых доминант - «вещеориентированности» (А.П. Чудаков) - в критике В. Розанова, символистов (А. Белого, А. Блока, Эллиса, В. Брюсова) и близких к ним И. Анненского, А. Ремизова, а также выявление места гоголевской стилевой системы с её составляющими в философско-эстетической концепции Ф. Сологуба;

4. анализ специфики, структуры, схемы смыслопорождения отдельной вещи, вещного ряда и всего вещного мира, продуцируемого Гоголем в поэме «Мертвые души», и механизма, способов и динамики его рецептивного включения в художественную систему романа Сологуба «Мелкий бес»;

Научная новизна работы определяется тем, что проблема «Н.В. Гоголь и Ф. Сологуб» впервые рассмотрена как динамичная система взаимоотношения художников двух разных эпох, а также многоуровневым характером проблемы:

1. рассмотрена проблема основных структурно-смысловых принципов стилевой системы поэмы Гоголя «Мертвые души» (важнейшим из которых является принцип всеобъемлющего синтетизма) в контексте эволюции основных направлений русской литературы XIX века и, прежде всего, в контексте возникших литературных направлений в конце XIX - начале XX веков;

2. выявлена специфика концепта вещи как способа миромоделирования «внутренней» реальности произведения на материале вещной картины мира поэмы Гоголя «Мертвые души» и романа Сологуба «Мелкий бес»;

3. художественный мир поэмы Гоголя проанализирован с точки зрения авторской установки на создание национального эпоса и обозначена его рецептивная модель в литературе Серебряного века;

4. исследована проблема «иронического познания»1 символистом Сологубом философски-эстетической и стилевой традиций Гоголя как знаковой фигуры русской классической литературы и обнаружены потенции внутреннего взаимодействия, взаимовлияния их стилеобразующих принципов;

5. поставлена малоизученная в современном литературоведении проблема механизма организации, многомерных свойств и смысловой содержательности вещного мирообраза романа Сологуба «Мелкий бес» в аспекте национальной (гоголевской) традиции.

1 Сологуб Ф. Творимая легенда // Сологуб Ф. Собр. соч. СПб., 1914. Т. 20. С. 34.

На основании вышесказанного цели диссертационного исследования можно определить следующим образом:

1. выявить место специфики стиля, категории вещи и образа вещного мира поэмы Гоголя «Мертвые души», во-первых, в контексте содержания идеи и попыток создания «синтетического» стиля символистами и другими литературными направлениями эпохи Серебряного века и, во-вторых, в контексте символистской поэтики «всеединства» вещей, духовно-личностного, жизни и Бытия.

2. определить основные модусы истолкований гоголевского стиля и смыслопорождающей структуры вещного мирообраза поэмы «Мертвые души» в литературно-критических статьях символистов и близких к ним представителей этой эпохи для уяснения концептуальных принципов символистской критики.

3. раскрыть роль концепта вещи в формировании национальной картины мира в контексте «большого времени» и характер взаимодействия вещественного и духовного.

4. проанализировать основные свойства и принципы построения единичной вещи, структуру и потенции смысла вещного ряда, пространственную организацию и ментальные функции вещного мира (способ миромоделирования эстетической реальности и национального мирообраза) в поэме Гоголя «Мертвые души» и в романе Сологуба «Мелкий бес» и соотнести со значимыми элементами их эстетики и поэтики.

Предмет и цели исследования обусловливают методологические принципы данной работы, в основе которых - многоаспектный подход к осмыслению темы, вызванный проблемным разнообразием исходного материала и обусловивший использование метода историко-типологического и сопоставительного анализа, позволяющих описывать изучаемые явления с точки зрения единства смыслообразующих процессов.

Методология исследования основывается на системном подходе, объединяющим необходимые в работе обращения к уровням описания и идентификации как модусов научности.

Материал, предмет и цели исследования определили структуру диссертации, которая состоит из введения, двух глав и заключения.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Н. В. Гоголь и Ф. Сологуб"

Заключение.

Подводя итоги исследования, диссертант отмечает, что при реконструкции национального мирообраза необходимо учитывать такую важную его составляющую как вещный мир литературного произведения. Категория видения художника, тип его миропонимания определяется в первую очередь спецификой отражения и степенью преобразования во «внутреннем» мире произведения эмпирического предмета, вещи, логикой их отбора из множества подобных во внешнем мире, динамикой интереса к тому или иному способу их воплощения.

Определенным образом осмысленная, переработанная авторским сознанием и эмоциями эмпирическая вещь, пространственно организованная, входит в различные ряды, что, в свою очередь, обуславливает структуру отдельно взятой вещи как двухуровнего образования: элемента объективного мира и носителя субъективных интенций. Структура вещи и тип авторского видения находятся в системе взаимоотражения, их смена, чередование, обновление связаны с эволюцией отражения вещного мира в литературном произведении.

В начале XX века - эпохи смены философского сознания, эстетических критериев словесного творчества, парадигмы языка - возникают уникальные по своей сути явления - так называемый «парад культур» и модель «синтетического» стиля как особой формы художественного видения, аккумулирующей философско-эстетические ориентации эпохи, и, более того, обладающей миромоделнрующими свойствами. Поиски различных литературных направлений своего стиля, претендующего на изменение реальности посредством продуцирования своих концептуальных моделей, акцентируют внимание художников к традициям классической национальной словесности, к моделям персональных стилей писателей-классиков, содержащих в своем коде эстетический императив целостности.

Среди всех писателей XIX века, устремленных к напряженному поиску целостности мира как спасения, знаковой для художников различных литературных направлений Серебряного века становится личность Гоголя и созданный им тип стиля, являющийся истоком «синтетического» стиля этой эпохи. Особое внимание поэтов, писателей, критиков конца XIX - начала XX века обращено к постижению характера вещеориентированности писателя, к его поэтике «всеединства» вещей, жизни и бытия.

Это связано с тем, что при всей устремленности литературы этого периода к поэтике «большого времени», к бесконечному, сущностному, космическому, она одновременно обращена к быту, к вещи, к проблеме её связи с человеком и бытием, что демонстрируется принципом «поэтической метаморфозы» (JI.A. Колобаева): сопряжение разных «осей» бытия, их взаимного перехода и проникновения друг в друга. Именно такая картина мира продуцируется творчеством Гоголя.

Демонстрация автором «Мертвых душ» вещи как «живой образ-модели», а в своем пределе как модели целого мира,1 как единицы универсального, целостного переживания, амбивалентной природы вещи, сопряжения слова, вещи и символа, «интимной» связи человека и вещи, её мистической сущности, подвижности, живописности, способности к превращениям, конституированию пространства задает искусству Серебряного века определенный угол зрения на изображаемую реальность и, соответственно, формирует картину вещного мира в литературных произведениях символистов, акмеистов, футуристов, реалистов, более того, художников-живописцев.

Гоголевский лип миропостижения как наиболее близкий себе провозглашают символисты с их поиском сокровенной связи видимого, конкретного, вещного и сущностного, вечного, Божественного. Вчуствование символислов в реальный мир вещей, стремление к сопряжению реальности и сверхреальиосли, вещи и символа, провозглашение принципа «верности вещам», лиризация прозаических жанров, комбинация черт барокко, романтизма и реализма, синтез слова и музыки, мифопоэтизм, поэтика целостности и антиномий - фактор, обуславливающий чрезвычайную актуальность гоголевской картины мира, в том числе и вещной, для русского символизма.

Структурно-смысловые принципы построения вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мертвые души» (сочетание частного и общего, приближенного и отдаленного, «мелочного», детализированного и символического, живописно-пластического), его идейно-эстетические свойства (соотношение и противоречивость вещественного, телесного и духовного, части и целого, высоко и низкого, лица и «маски», видимости и сущности) и стилевые приемы (метафора, метонимия, сравнение, гипербола, оксюморон, зооморфизм, ирония, двойничество, контраст, повторы, алогизм, сведение к абсурду и др.) становятся фактами не только поэтического, но и критического осмысления символислов.

Основными доминанлами символистских концепций стиля и вещного мира Гоголя становятся достаточно субъективные суждения о нем как о «формальном» гении и поэте «мелочей», о деформации человека и вещного мира в поэме, об отсутствии в ней человека и живой души, о низведениии человека на животный уровень, о замене человека вещью, о гиперболизме, о подвижности, одушевленности вещного мира и телесности человека и др. При этом их статьи пересыпаны цитатами из Гоголя и «осколками» гоголевских образов. Среди общего количества работ критиков-символистов, касающихся проблем гоголевского стиля и вещного мирообраза, доля Сологуба сравнительно невелика. Гоголь видится автору «Мелкого беса» как общекульдурный знак, как символ поиска вариантов литературной картины мира в новой, изменившейся реальности.

При всей разности философско-религиозных установок Гоголя и Сологуба и некоторых поэтологических категорий несомненно типологическое сходство их моделей мирового устройства, ориентированных по вертикали (с оппозициями верх/низ с вариантами положительного/отрицательного, земного/небесного, райского/адского, с хронотопической оппозицией замкнутое/открытое и ценностно-смысловой: идеальное/материальное) и их эстетических моделей (с идеями двоемирия, контрастности, амбивалентности, многосмысленности).

Роман Сологуба «Мелкий бес», выстроенный на основе синтеза двух традиций -реализма и символизма - теснейшим образом связан с бытом, действительностью, где вещь, как и у Гоголя, становится темой, а автору присуще внимание к мелочам, психологизация вещественного окружения и опредмечивание персонажей. К числу общих стилистических приемов, направленных на отражение связи человека и вещи, вещи и символа, быта и фантастики, быта и Бытия, материального и идеального относятся: рассмотрение человека и вещи посредством мифопоэтических категорий и схем, зооморфизм, система взаимоотражения и двойничества, метафора, метонимия и синекдоха, сравнение, наделение вещи именем, сокрытие лица одеждой и др.

Сюжет поэмы, где расположение вещей задается стилем одинаковой ясности видения разномасштабных вещей, более того, их само-построением, само-движением в пространстве, и сюжет романа, где предметная реальность колеблется и расплывается, а вещи как участники действия свободно мигрируют из мира действительного в мир фантомов и обратно, важны для уяснения характера «предметовидения» (А.П. Чудаков) Гоголя и Сологуба. Характерной чертой гоголевского вещного видения является то, что вещи наряду с жизнеподобием обладают полнейшей оторванностью от своего бытового прототипа, тогда как мир Сологуба устроен так, что его вещи внешне схожи, сближены с вещами эмпирического мира, сохраняют их пропорции, связаны с миром героя и в связи с его выходом за пределы эмпирического мира приобретают физические, мистические и демонические черты.

Стремление Гоголя продемонстрировать как можно больше вещей, всемерно раздвинуть границы вещного, а тем самым и человеческого, подчеркнув контакт одушевленного мира с неодушевленным, воплощенный в поэме принцип взаимодополненности двух противоположных авторских позиций (максимально дистанциированной и максимально приближенной к явлению, вещи), а также стремление показать через «мелочи» целое, соотнесенность «всех» и «каждого», воссоздать синтез вещей, человека и Бога обусловлено жанровой спецификой произведения и связанной с ней авторской позицией, а также природой смеха с его модификациями. Именно это становится причиной принципиального различия структурно-смысловых принципов построения вещного мира Гоголя и Сологуба.

Осуществленный Гоголем в поэме жанровый синтез с отчетливой ориентацией на создание национального эпоса, максимально адекватно продуцирующего действительность, отчетливо выявляет активную авторскую позицию осмеяния, которая у Гоголя одновременно является позицией созидания художественной целостности принципиально иного типа. Мировоззренческая сущность гоголевского смеха, синтетичного по своей сути, оказывается принципиально соотнесенной с такими «универсалиями» человеческого существования, как жизнь и смерть, и демонстрирует ситуацию подмены человека вещью, механизмом не только с целью развенчания смерти, претендующей на жизнь (именно такую функцию выполняет смех в романе Сологуба), но и с целью увидеть многообразие во внешней механистичности, человеческую душу в её гротескном преломлении, «живую» жизнь во всей её полноте.

Сологуб в романе «Мелкий бес» создает такую реальность, где пошлые люди с присущей им «звероподобной» сущностью и пошлые вещи находятся в одном смысловом ряду, что репрезентирует идею автора о единой бесовской сущности мира, о распадении истинного Лика на «маски» и «личины». Этот образ неподлинного и абсурдного Бытия, окрашенный отрицательной коннотацией, суггестивный лиризм, а также авторская позиция «остранения» мотивированы романным (символистским) типом субъектной структуры и иронической модальностью: утратой «созидающего» смеха и утверждением смеха «разлагающего», разрушительного, не таящего надежды на спасение. Иной, чем у Сологуба, масштаб изображения вещного мира Гоголем, обусловленный сочетанием в вещи свойств эпического и лирического, расширяет национальное пространство до пространства Руси, мифологемы, которая в контексте духовных поисков XIX и XX веков имеет универсальное значение, охватывая всю сложность и неразрешимость проблем перспективного развития России.

Вещный мир в поэме Гоголя и в романе Сологуба включается в большой культурный контекст мифопоэтического сознания и демонстрирует важнейший принцип мифопоэ гической семантики, реализующийся на всех принципиальных для поэтики художественного текста позициях - принцип двойничества. Гоголь, ориентируясь на мифологическую, барочную и романтическую традицию, актуализирует заложенную в этом принципе природу национального сознания, тяготеющего к бинарным оппозициям и дуальным моделям. Если автор «Мертвых душ» в движении, взаимодействии, взаимной сцепленности частей видит пути достижения целого, гармонии целого путем их уравнивания, то Сологуб, выстраивая в своем романе оппозиции и создавая особенную систему двойничества «вдвойне», подчеркивает либо принципиальное их неслияние, либо их полную тождественность, что иллюстрирует важный для символизма принцип панкогерентности.

Создав неуловимую логику перехода от человека к вещи и наоборот (барочную по своей сути), Гоголь демонстрирует идею диффузии противоположностей, в то время как Сологуб уничтожает границы между оппозициями «одушевленная» вещь/«овеществленный» человек, актуализируя в романе не только идею жизни - подмены, но и идею распада жизни, неумолимого движения её к концу.

Принципы взаимодействия вещи и человека в поэме Гоголя и в романе Сологуба можно объединить в два основных. Первый является тем принципом, который объединяет художественные миры двух писателей разных онтологических систем. Его сущность заключается в изображении духовной отчужденности вещей и людей друг от друга, где вещь, связанная с персонажем только своей материально-практической стороной, выпадающая из-под ответственности человека, становится, во-первых, «дурной» реальностью, а во-вторых, иносказанием героя, свидетельством его «неживой» души, его кажущейся индивидуальности.

Второй принцип является показателем принципиального различия эстетических систем Гоголя и Сологуба, поскольку связан с тем, что в поэме «Мертвые души» автор, сам не до конца осознавая этого и поэтому с помощью иронии максимально разрушая у читателя такое восприятие образов Плюшкина и Чичикова, показывает стремление, попытку персонажей найти в вещи жизненную опору, что-то устойчивое, обрести Дом, оставить себя в пространстве. Сологуб же в соответствии с замыслом своего романа демонстрирует иной принцип взаимодействия человека и вещи в быту и Бытии, суть которого - «тотальная враждебность» (Е.А. Виноградова) частей единого целого по отношению друг к другу, свидетельствующая в пределе о конфликтности «внутреннего» и «внешнего» «Я», «Я» и другого мира.

На фоне само-движения вещей, созданного Гоголем с помощью метафоры, а Сологубом отражением сознания Передонова, утратившего привычный взгляд на мир, отчетливо заявлена неподвижность человека, на стилевом уровне произведений переданная важнейшими для поэтики двух авторов приемами метонимии и сравнения человека с механизмом, аппаратом, марионеткой, которые в конечном итоге преследуют одну цель - показать противопоставленность души и тела с превалированием телесного, мимикрию человека под вещь. В результате рождается развернутая метафора овеществленной души, отчужденной от своего носителя. «Душа», «персонаж» разворачиваются в материализованное пространство, а пространство приобретает антропоморфный характер.

Невозможность существования гоголевской вещи вне пространства, его антропологичность объясняется системой историософских взглядов автора, согласно которым земля, ландшафт являются формообразующим фактором истории, определяют статус и лицо народов, их образ мысли и динамику жизни. Авторская позиция Сологуба не подразумевает подобного масштаба осмысления историософии и антропологии, в концепции автора-символиста мир, внешняя среда и человек представляют собой контаминацию черт. обусловленных извечной мировой дисгармонией, распадом связей времен, природного, вещного, человеческого и божественного.

Пространство помещичьих усадеб в поэме «Мертвые души», переполненное вещами преимущественно «слабыми», чем «сильными», все же отграничивается Гоголем от пространства города и, шире, России, с её бесконечным пространством, где царствует дорожная пустота, пока еще духовно необжитым, неустроенным, бесприютным, и в силу этого приобретающим псевдочеловеческие черты. Сологуб в романе «Мелкий бес» в отсутствии многочисленности вещей моделирует принципиально иной образ пространства преимущественно мира мертвых, пространство дезорганизованного хаоса, абсурдного быта и Бытия.

Отсутствие у Чичикова и Передонова своего места в пространстве становится принципиальным для реконструкции важнейшего концепта поэмного и романного универсума - гопоса Дома как модели жизни, связанного у Гоголя не только с отражением в поэме образа Антидома, но и с идей поиска пути человека к истинному Дому, которому Гоголь придает онтологический статус значения Дома Божьего как конечной цели душевного человеческого домостроительства. Топос Дома, подразумевающий у Гоголя глубинную связь с мифологемой Святой Руси, сужается в романе Сологуба до топоса Антидома, семантическими признаками которого становятся почти незаполненное вещами пространство с доминантным признаком нечистоты, грязи, духовной необжитости, враждебности. В отличие от Гоголя с его категориями «пути», «надежды», «воскресения», «синтеза», верой в возможность диалога человека, вещи и мира, Сологуб «мертвой жизни» русской действительности начала XX века противопоставляет только свою мечту об ином Бытии, мире «творимой легенды», утверждение своего индивидуального творческого «Я».

Намечая перспективы дальнейшего исследования поставленной проблемы, можно выделить ряд основных вопросов, требующих специальной разработки, связанных со спецификой концепта вещи в коде мифопоэтики поэмы «Мертвые души» и романа «Мелкий бес», с вопросами структурно-смысловой организации вещного ряда, отдельной вещи, вещного мира в целом в художественном сознании Гоголя и Сологуба, с принципами организации вещью пространства и времени художественных текстов, с вопросами сопоставительно-типологического анализа вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мертвые души» и лирики, рассказов Сологуба, его романа «Тяжелые сны». Кроме того, можно выделить теоретическую перспективу проблемы, связанную с изучением вопросов взаимодействия двух, в основе своей противоположных, методов русской и европейской литературы: символизма и натурализма.

Список научной литературыГорских, Наталья Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Художественные тексты, статьи:

2. Гоголь Н.В. Мертвые души. Поли. собр. соч.: В 14 т. Изд. АН СССР. М,- Л., 1937 1952. Т. VI.

3. Сологуб Ф. Мелкий бес. Роман / Вст. ст. В.А. Келдыша; Науч. подгот. текста и коммент. М.В. Козьменко. Томск, 1990. 288 с. Текст печатается по изданию: М., 1988.

4. Гоголь Н.В. О преподавании всеобщей истории // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М. -Л., 1952. Т. 8. С. 26-39.

5. Гоголь Н.В. Обозрение сельского хозяйства удельных имений в 1832 и 1833 г. // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М. Л., 1952. Т. 8. С. 206 - 209.

6. Гоголь Н.В. Четыре письма к разным лицам по поводу Мертвых душ // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М. Л., 1952. Т. 8. С. 286 - 299.

7. Гоголь Н.В. Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М. Л., 1952. Т. 8. С. 337 - 341.

8. Гоголь Н.В. Мысли о географии // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М. Л. 1952. С. 98- 106.

9. Сологуб Ф. Жалость и любовь // Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 145- 147.

10. Сологуб Ф. Я. Книга совершенного самоутверждения // Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 148- 153.

11. Сологуб Ф. Человек человеку дьявол // Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 153 159.

12. Сологуб Ф. Демоны поэтов // Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 159-171.

13. Сологуб Ф. Речь на «Диспуте о современной литературе» // Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 171 177.

14. Сологуб Ф. Символисты о символизме // Заветы. 1914. № 2. С. 71 84. Литературоведение и литературная критика о Н.В. Гоголе:

15. Аксаков К.С. Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова или Мертвые души // Аксаков К.С. Эстетика и литературная критика. М., 1995. С. 74 94.

16. Анненский И.Ф. Художественный идеализм Гоголя // Анненский И.Ф. Книги отражений. М., 1979. С. 216-225.

17. Анненский И.Ф. Эстетика «Мертвых душ» и её наследье // Анненский И.Ф. Книги отражений. М., 1979. С. 225 233.

18. Белый А. Гоголь // Весы. 1909. № 4.

19. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996. 351 с.19