автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэзия Федора Сологуба

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэзия Федора Сологуба"

На правах рукописи

ГУБАЙДУЛЛИНА АНАСТАСИЯ НИКОЛАЕВНА

ПОЭЗИЯ ФЕДОРА СОЛОГУБА: ПРИНЦИПЫ ВОПЛОЩЕНИЯ АВТОРСКОГО СОЗНАНИЯ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Томск 2003

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века Томского государственного университета.

Научный руководитель - кандидат филологических наук, доцент Анна Сергеевна Сваровская

Официальные оппоненты - доктор филологических наук, профессор Ирина Иннокентьевна Плеханова

кандидат филологических наук, доцент Ирина Ивановна Тюрина

Ведущая организация - Кемеровский государственный университет

Защита состоится «20» ноября 2003 года на заседании диссертационного совета Д. 212. 267. 05 по присуждению ученой степени доктора филологических наук при Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36)

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан < _» 2003 года

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, профеюор А V а л. Л. А Захарова

Л,

^ооз -А

Общая характеристика работы

В сологубоведении сложилась парадоксальная ситуация: творчество Сологуба признается поэтическим по преимуществу (и сам он считал себя, главным образом, поэтом), ученые ссылаются на лирику как на нечто априори исследованное, между тем поэзия Сологуба изучена на самом деле в меньшей степени, чем его проза. В зоне внимания филологов до сих пор остается лишь устойчивый ряд общесимволистских образов-символов (огня, тени, демонических образов) и некоторых индивидуальных сологубовских мифов («недотыкомка», «звезда Маир», «свет и тени», «чертовы качели»).

Актуальность работы обусловлена тем, что до настоящего времени поэзия Сологуба не рассматривалась с точки зрения феноменологии целостного художественного сознания поэта. Лирика и проза Сологуба рождают споры о принадлежности автора тому или иному литературному направлению (декаданс, символизм, модернизм, реализм). Обращение к формам воплощения авторского сознания позволяет обосновать идею его непричастности к «чистому» символизму, эстетической маргинальное™.

Материалом исследования послужил весь корпус поэтического наследия Федора Сологуба, в том числе стихотворения, не изданные при жизни поэта, а также его критико-публицистические статьи.

Цель работы - выявить и проанализировать основные принципы воплощения авторского сознания на уровне субъектной и внесубъекгной организации поэзии.

В задачи исследования входит.

1. Уточнить объем и содержание понятия «авторское сознание» применительно к лирике Сологуба.

2. Проанализировать субъектную организацию лирики в аспекте выделения разных типов лирического сознания.

3. Определить место и значение лирической повести «Кремлев» в контексте автобиографических и метатекстуальных рефлексий Сологуба.

4. Раскрыть своеобразие лирического образа «поэта» и темы поэзии в их связи с эстетическими воззрениями Сологуба.

5. Рассмотреть семантику отдельных мотивов как способов проекции авторского сознания и типа лирического героя.

Цели и материал исследования обусловливают методологические принципы данной работы. В диссертации использовались элементы сравнительно-исторического, историко-биографического, описательного, интерпретационно-герменевтического (истолкование текстов в аспекте целостного авторского мировоззрения) и психоаналитического методов.

Научная новизна работы заключается не только в привлечении материала, ранее не подвергавшегося анализу (лирики, не вошедшей в прижизненные издания), но и в самой попытке рассмотрения поэтического наследия Сологуба как контекстуального единства. В диссертации корректируется устойчивое представление о символистской основе индивидуального творческого метода Сологуба.

Положения, выносимые на защиту:

1. Эстетической и психологической ценностной основой поэтического мира Сологуба становится собственная биография, предстающая в лирике прежде всего как мифообраз «семьи» и миф об «Учителе».

2. Субъектная организация лирики Сологуба обнаруживает широкий диапазон лирических типов, среди которых наиболее продуктивной формой воплощения авторского сознания оказывается лирический герой.

3. Лирическая повесть «Кремлев» в контексте поэтического мира занимает особое место, как переход от автобиографической к метатекстуальной семантике.

4. В поэзии Сологуба присутствует лирический образ «поэта» - носителя диалогического сознания, противоречивого комплекса представлений о статусе творческой личности и сущности креативного акта.

5. Мотивная структура является одной из важнейших форм внесубъектного выражения авторского сознания. Мотивы (опьянения, природные, апголагнические, мотив «босых ног») уточняют природу неомифологизма сологубовских поэтических текстов, ценностную семантику онтологии и этики для внутреннего мира лирического героя.

Научно-практическая значимость работы заключается в том, что ее материалы могут использоваться в высшей школе при изучении литературного процесса XX века, особенно истории русского модернизма, а также в спецкурсах и спецсеминарах по творчеству Ф. Сологуба.

Апробация работы: Основные положения диссертации были изложены на межкафедральной научной конференции ТГУ «Тема страха в русской литературе XX века» (Томск, 2000); на межвузовской конференции молодых ученых (Новосибирск, 2001); на всероссийской научной конференции «Проблемы литературных жанров» (Томск, 2001); «Картина мира: язык, философия, наука» (Томск, 2001); на международной научной конференции «Язык в поликультурном пространстве: Теоретические и прикладные аспекты» (Томск, 2001); всероссийской научной конференции: «Проблемы литературных жанров» (Томск, 2002).

Содержание отдельных глав отражено в 9 публикациях.

Структура работы: диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Библиография включает 477 наименований.

Основное содержание работы:

Введение включает два раздела. В первом разделе - «Творчество Сологуба в научно-критической литературе» - обосновывается выбор темы исследования, определяются цели и задачи диссертации, ее актуальность, научная новизна, методология и методики анализа.

Многие исследователи (Г. Бахманова, Й. Смага, Б. Лауэр, С. Файн) говорят о природе сологубовского слова, которое приобретает «зыбкость», многозначность, и о смыслообразующей функции повтора, что объясняется, не в последнюю очередь, автобиографизмом творчества Сологуба, попыткой черпать материал «из себя», сублимировать в произведениях собственные личностные комплексы. Автобиографичность отмечают М. Павлова, М. Дикман, Г. Селегень. Акцентуированные черты авторского «я» присваивают разные субъекты лирики. В то время как внешний облик персонажа может меняться от антропоморфного к анималистическому, принимать разные мифологические роли, внутренняя его сущность остается неизменной. Это связано с тем, что художник ищет в синхронии и диахронии не преемственности и многоликости, а вневременного сходства.

Несмотря на то, что такие исследователи, как Л. Колобаева, Н. Пустыгина, В Келдыш, М Павлова, не избегают проблемы субъектной организации

сологубовской поэзии, ощущается явственный дефицит работ о своеобразии авторского сознания и различных форм его реализации. Данная работа - одна из первых попыток анализа поэзии Сологуба в этом аспекте.

Во втором разделе введения - «Категория авторского сознания в теоретическом освещении» - уточняется терминологический аппарат, выясняется объем и содержание таких понятий, как «автор» и «авторское сознание», «лирический герой», «лирический субъект», «лирическое я».

Именно лирика впервые стала выражать незавершенное, «становящееся» сознание, являющееся на свет вместе с личным авторским опытом. Психологизм в лирике, в соответствии с точкой зрения Л. Я. Гинзбург, рассматривается не как построение характера, а как фиксация элементов душевной жизни, отдельных состояний, складывающихся в извилистый психический процесс.

С одной стороны, мы встречаемся с автором как с осуществленной идеей, его художественное бытие находится в поле действия внутреструктурных законов. В связи с этим автор понимается как носитель некой концепции, некоего взгляда на действительность, выражением которого является произведение.

С другой стороны, нельзя игнорировать «вненаходимость» (М. М. Бахтин) автора, его взгляд извне, причастность к творению эстетической реальности, но не включенность в нее. М. М. Бахтин решительно отграничивает автора как творящую волю от биографической личности писателя. Автор-творец (первичный автор) в произведение не входит: он «облечен в молчание», расположен «по касательной» к произведению и являет собой феномен внеэстетического порядка1. Читатель имеет дело не с автором, а с опосредованными формами и способами воплощения авторского сознания.

Двойственность концепта авторства обуславливает сложность подхода к данному феномену. Возникает опасность либо гиперболизировать, сделать тотальным авторское присутствие, либо потерять автора в его текстовой

рассредоточенное™.

По Б.О.Корману, предложившему поэтапную методику изучения авторского сознания в лирике, в первую очередь заслуживают внимания субъектные формы его воплощения. Признавая многосубъектность поэзии Сологуба при сохранении целостности (архитектоничности) авторского сознания, мы выделяем в качестве самостоятельных форм «лирическое я», «лирический субъект», «лирический герой», «герой ролевой лирики». Субъектные формы представляют собой разные степени удаления от монологического типа, разные способы шифровки авторского сознания. Каждая из них воспроизводит ту или иную грань авторского отношения к действительности.

Поскольку «писатель» и «автор» являют собой категории, принадлежащие к разным системным уровням, наше внимание обращено именно к сфере пересечения личностного замысла и авторского воплощения. Солидаризируясь с современными исследователями в том, что реальность языка (сюжет, композиция, образная и субъектная системы) составляет область значимостей, расположенную между текстом и личностным смыслом, мы принимаем за аксиому, что «художественное находится не в вещи и не в изолированно взятой психике творца, и не в психике созерцателя - «художественное» обнимает все эти три момента»2. Сологубовский образ всегда существует на стыке внутренней и внешней точек зрения. Обращение к формированию (становление личности, внелитературные влияния) и выражению авторского сознания проясняет те

'См об этой БройтманС Н Историческая поэтика - М , 21ИЛ С ¿12.

2ТюпаВ И Аналитика художественного Введение в литературоведческий анализ -М., 2001 С 23.

скрытые внутренние пласты художественного образа, которые не всегда проявляются при анализе конфетного стихотворения или лирического цикла.

Поэзия Сологуба значима для нас как акт самосознания. Речь идет о конституировании личного факта, превращении его в факт художественный. Исходя из этого, слово понимается как воплощенный поступок. При этом принимается во внимание, что текст, как личность «другого», существует независимо от автора. Автор рассматривается как один из субъектов отношения, упускающий или намеренно теряющий некоторые смысловые модусы текста, то есть причастный акту «непрямого говорения»3. Хотя создание художественной реальности - это осознанно инновационная деятельность, сам творческий акт видится как регулируемый не осознанной целью художника, а имеющимся результатом. Понятие «принципы», более семантически насыщенное, чем «формы» воплощения авторского сознания (за которыми жестко закреплена конкретная семема субъекгности / внесубъектносги), отсылает не только к тексту как к последней инстанции, но и к первоначальному личностному плану, к индивидуальному мышлению художника.

Первая глава - «Биографическое и мифологическое как основа поэтического мира Ф. Сологуба» - посвящена становлению и выражению в поэзии тех граней авторского сознания, которые являются основой формирования автобиографического мифа.

Лирический герой Сологуба в высшей степени автобиографичен и автопсихологичен. Идентичность концептированного автора и автобиографического героя в конечном итоге сводится не столько к конкретно-бытовым реалиям, которые могут и совпадать, и не совпадать с имевшими место событиями, сколько к сходным нравственным процессам и душевным переживаниям (для сологубовского героя это ощущение бедности, униженности детства, муки взросления, искушение творчеством, любовная и социальная фрустрация).

Первый параграф первой главы - «Литературно-эстетические взгляды Ф. Сологуба» - обосновывает совмещение литературоведческого анализа с обращением к философии как мировоззренческой основе сологубовского творчества. Творчество Сологуба, в силу глубинной теоретизированности и высокой интертекстуальности, предполагает наличие истоков в различных идеологических и религиозных системах. Писатель создает монолитный философско-художественный дискурс. Философские категории облекаются Сологубом в форму имен и мифов (Лилит, Айса, Ананке) и в некоторых случаях приобретают индивидуально значимую терминологическую функцию («дульсинирование» мира). В связи с тем, что Сологуб рассматривал свое литературное творчество не только как вид искусства, но и как дидактическое средство, инструмент рефлексии, требуют анализа авторские статьи, включенные им самим в полное собрание сочинений и содержащие квинтэссенцию литературно-эстетических взглядов писателя. В них Сологуб излагает устойчивую философско-эстетическую базу своего творчества и мировоззрения, заявляет о себе как о проницательном критике, теоретике литературы.

В этом параграфе делается вывод о полярности сологубовской эстетики, диалектике свободы (Айса) и необходимости (Ананке), лирики и иронии, ложного («личины») и истинного, осмысляется сущность солипсизма.

Особое внимание уделено принципу плагиата в творчестве писателя. Художественный метод Сологуба существует не только в пространстве собственных вариантов, но и в пространстве чужих текстов. Поэт сознательно

3 Бахтин М М Эстетика словесного творчества - М, 1979 С 289

культивировал идею «кочующих» образов и утверждал необходимость воспользоваться уже существующим текстом. Понятие «солипсизм» для Сологуба включает в себя синтез, воплощение в одном сознании мирового интеллектуального и в том числе литературного опыта.

Во втором параграфе первой главы - «МиФообраз «Семья» -рассматривается онтологическая модель семьи, наиболее значимые составляющие которой - миф об отце и миф о матери. Образы отца и матери наполнены разным эмоциональным содержанием и получают разную смысловую нагрузку. Материнское начало в лирике Сологуба - земное, природное -регулирует местоположение лирического героя на онтологической «горизонтали». Определения «Мать-Земля», «Мать-Деметра», встречающиеся в лирике, подтверждают значимость материнства как жизнеутверждающего фактора, обуславливающего онтологический порядок. Фигура матери явлена в лирике наиболее влиятельной вследствие своей реальной значимости для поэта. Она провоцирует формирование основных личностных черт, выразившихся как в сознании автора, так и в образе лирического героя: алголагнический комплекс, мотив порочности и вины, ощущение несостоятельности и несамостоятельности. Под влиянием матери у лирического субъекта формируется полярная самооценка.

Роль отца видится значимой в построении божественной «вертикали». Если духовный Отец создает нравственные законы, то Мать доносит их до сына, осуществляет представительство бога на земле. Отец, из-за ранней смерти не ставший для автора реальным прототипом лирических персонажей, остается в творчестве образом идеальным, завершенным, не связанным с бытом, в то время как материнский образ является противоречивым как по эмоциональному тону, так и по смысловому наполнению. Попытка Сологуба соединить «горизонталь» и «вертикаль» и тем самым придать целостность онтологической модели мира представляется отражением попытки восстановить в сознании полноту и гармоничность семьи, которых недоставало в действительности.

В этом параграфе также выявляется автопсихологичная природа лирического героя. Наиболее ранние стихотворения из сохранившихся в архиве Ф. Сологуба датированы 1877-78 годом, когда автору было 14-15 лет. В юношеской поэзии проявились приметы уникального сологубовского художественного мира: антиурбанистические и антисоциальные мотивы («Но, чем радостней город шумит,/ Тем сжимается сердце печальней«...>»), обращение к живому природному космосу («Убежать бы в леса, отдохнуть/ В их широких и вольных чертогах»), к образам народной демонологии («Русалка»), тема непознаваемости, неопределенности бытия («Кого-то ждет, кого-то жаль/ О ком-то все тоскует,/ Кого-то зачарует»),

В стихотворениях 1877-78 годов заметны устойчивые черты лирического героя. Субъект ранней лирики предстает опытным, отягощенным порочным прошлым («И все грехи мои позорные/ Я вижу пред собой»), нуждающимся в божественном прощении и покровительстве («Открой мне двери покаяния,/ Создатель и Спаситель мой»), вследствие своей греховности склонным к негативным эмоциям, самоотрицанию («Желанье страстное - сорвать/ На мне лежащую печать<...>»). Одиночество, избранность субъекта выражаются в уходе от социума во внутренний мир («Не за то не люблю здешний шум,/ Что не дружен он с миром мечтаний<...>»).

Таким образом, уже в ранних стихотворениях заложены те позиции, которые со временем укрепятся и станут определяющими в творчестве писателя. Нсссгимсмнс ранняя сформирсвзккостъ мировоззрения Федора Твтерникова. До

его поступления в Санкт-Петербургский Учительский институт (1879 год) и личного знакомства с писателями-символистами, до систематического изучения истории философии и метафизики (с середины 80-х годов) Тетерников имел достаточно устойчивую систему понятий и жизненных представлений. Думается, что не литературный круг и философские увлечения сыграли доминирующую роль в формировании его картины мира, а, скорее, рано сформировавшаяся система убеждений повлияла на выбор литературных и философских идеалов. Корни личностного роста следует искать в детстве поэта, в памятных биографических событиях и отношениях с близкими, в переживаниях, сублимировавшихся в творчестве.

Автобиографизм лирического героя, его предельная приближенность к автору выражается в тексте по-разному:

а) в узнаваемых биографических реалиях;

б) в автоцитации, автокоммуникации, сюжетной лейтмотивности;

в) в родственности этических позиций героя и автора.

Сологуб настаивал на том, что для глубинного постижения его личности необходимо досконально изучить его творчество. Несмотря на неоднократные попытки современников опубликовать его биографические данные, поэт считал, что его биографии никто не напишет. Это утверждение может быть объяснено его пониманием биографии как цепи значимых для субъекта интимных переживаний, о которых трудно рассказать, но которые при этом имеют первичную значимость по сравнению с голым событийным фоном. В одном из интервью Сологуб признавался: «<...> указание внешних вех жизни я считаю слишком мало уясняющим жизнь человекам..> душа всякого события не во внешности факта, а в тех психологических основаниях, с какими он был принят, пережит, прочувствован»4. Уникальный сологубовский психологизм открывается сквозь призму биографии поэта, точнее, тех отрывочных, но информативных сведений, которые остались после его жизни.

В параграфе «Миф об «Учителе» рассматриваются «профессиональные» коллизии - образы и ассоциации, связанные с преподавательской деятельностью. В поэзии Сологуба устойчива тематика, связанная с отношениями ученика и учителя. Тема школы преобладает в ранней лирике, когда отношения «ученик -учитель» были для поэта «живыми», непосредственно прочувствованными. «Школьная» лирика участвует в создании портрета героя лирики Сологуба как социального и психологического типа: пассивного, зависимого от социальных шаблонов, ограниченного рамками мазохистского комплекса. Образы детей, в числе которых самоопределяется лирический герой, не обладают однозначно положительной семантикой. С одной стороны, дети в творчестве Сологуба -«живые» («Живы дети, только дети»), их сознание не зашорено законами и постулатами социальной жизни. Дети счастливы, поскольку не имеют разума, а значит, у них не возникает внутренних вопросов. У них нет сознания, они ориентируются интуитивно. В силу этого дети способны быть «медиумами», проводниками, соединяющими реальность с миром мечты и отражающими мудрость и справедливость инфернального пространства.

В то же время способность детей «поглощать» окружающую информацию имеет обратную сторону: развитие ребенка, по мысли Сологуба, непосредственно зависит от среды, в которой он развивается. Поскольку социум в целом, по Сологубу, жесток, деструктивен, то в поведении детей отражается негативная сторона человеческих отношений. Детская бездуховность формируется под воздействием интеллектуального «багажа», переданного учителем. Учителя не

4 Сологуб Ф Творимая легенда -М. 1991 Кн 2 С 227

являются носителями мудрости, знаний, необходимых ученику. Дискредитируется и содержание передаваемой информации («Мямлит он, что лангобарды / Переправлялись чрез реки»), и ее носитель («глупый», «невежа», «закулисный»), и способ передачи информации, преподавательская речь («пилит», «длинно-сплетенным рассказом», «болтовнёю», «мямлит», «не подумав, врет»).

Тема ложного книжного знания постепенно усиливается в лирике. По Сологубу, существующая школьная система не помогает ученику в распознавании мира, а передает фальшивые знания. Представление о школе органично укладывается в сологубовское понимание общего жизненного процесса: монотонного, повторяющегося, скучного. К началу XX века школьная тема в лирике постепенно слабеет, учительству отводится функция обыденного ремесла, оно встречается в стихотворениях как не конкретизированное упоминание «скучного», но неизбежного труда, обуславливающего монотонность жизни. Если ранние стихотворения о школе посвящены собственно проблеме социальной адаптации лирического героя и зачастую представляют собой сюжетные зарисовки из школьного быта, то в поздней лирике дискредитируется идея науки в целом. Ущербна не конкретная образовательная система, а любое знание, полученное рациональным путем. Если в юношеских стихотворениях научное знание имеет право на истину наравне с народной мудростью, то в поздней лирике герой скептически относится к науке.

В то же время разочарование в науке не отменяет рационального императива, провозглашенного лирическим героем для себя лично: «Я должен быть старым и мудрым». Мудрость выражается в контроле разума над эмоциональным миром. Гносеологический идеал Ф. Сологуба - по-детски обостренная интуиция, подчиненная рассудку.

Преемственность поколений возможна в искусстве, где учителями являются предки, сохранившие культурные идеалы. В противовес культурному пространству девальвация научного знания влечет за собой недоверие к учебнику как таковому и к привычным формам школьного обучения. Аналитический склад ума автора не находит внешней поддержки, и разум ограничивается функцией сверхконтроля над сенсорными и эмоциональными ощущениями. Разрушается связь «учитель - ученик», и отношения между звеньями школьной цепи выстраиваются в контексте устойчивого антисоциального сценария. Контакт учителя с учеником может определяться социальной или алголагнической зависимостью, и лейтмотивная роль лирического героя - быть ниже по статусу, чем его партнер.

Параграф «Я» и «не-я» в лирике Ф. Сологуба актуализирует проблему определения места лирического героя в социуме. Вследствие неопределенности эмпирической реальности, чужеродности социума герой замыкается в границах собственного сознания, которое становится для него наиболее убедительной «системой координат». Индивиду сложно находить конструктивные социальные связи. Лирический герой Сологуба априори одинок и воспринимает это одиночество как замкнутость в индивидуальном мире неосуществимой мечты. Ситуация одиночества и непонятости, с которой автор столкнулся с детства, была обусловлена, с одной стороны, внешними факторами, с другой стороны, одиночество было спровоцировано характером его личности. На протяжении всей жизни поэт страдал обидчивостью, мнительностью, эгоцентризмом, поддерживал близкие отношения с узким кругом лиц, и потеря каждого близкого человека означала для него утрату связи с человечеством в целом.

Одиночество стало личным мифом, перешло из области эмпирической реальности в выигрышную субъективную позицию, послужило фундаментом для

формирования несбалансированной самооценки. Избранность, непонимание окружающими, особый статус личности - так Сологуб продолжал воспринимать собственную судьбу даже тогда, когда находился на пике общественного признания и стал образцом высокой поэзии для молодого поколения. Сологуб придумал героя—«себя» так же, как героев своих произведений, и вымышленный образ зачастую подавлял собственно авторское «я» не только в художественных произведениях, но и в письмах, в публицистике.

Характер вымышленного авторского образа концентрирует и лирический герой. На протяжении всего творческого пути Сологуба в лирике лейтмотивно присутствует тема болезненности отношений лирического «я» с человечеством, недовольства героя собой, его переживаний в связи с неадекватной оценкой его творческих способностей и поведенческих особенностей. Комплекс «шута», веселящего толпу, ощущение собственного избранничества находит отражение в стихотворениях («Я лицо укрыл бы в маске», 1895-96 гг.; «Шут», 1905 г.; «Тебя господь накажет», 1915 г. и других). Образ Дон Кихота, трансформировавшийся в <

одну из мифологем сологубовского художественного космоса (всего в разное время Сологуб написал о Дон Кихоте 12 стихотворений), был близок автору погруженностью в себя, «безумием», противопоставленностью социуму.

Лирический герой лишается права со-бытия. Однако сологубовский тип мечтателя не может довольствоваться свободой существования вне социума. В лирике Сологуба проявляются противоречивые чувства героя, который, с одной стороны, декларирует собственную исключительность, гордится своей противопоставленностью массе, а с другой - тяготится своим антисоциальным поведением и стремится ассимилироваться в толпе, стать менее заметным. В лейтмотивных ламентациях по поводу одиночества лирического «я» («Никому не будет жаль»; «Что тебе чужие бредни, / Милый мой?»; «И каждый каждому жесток»; «Друзья смеялись надо мной»; «На злой земле никто меня не любит») прослеживается стремление к объединению, поиск сочувствующего «не-я». Кратковременное сближение происходит с каждым субъектом, подобно лирическому «я» отделенным от толпы. Одна из эманаций «другого» в лирике Сологуба может быть семантически возведена к слову «друг» в его привычном толковании. Если тема одиночества героя, разрушения межличностных связей, враждебности, деструктивности социума в художественном мире символистов и, в частности, в творчестве Федора Сологуба, изучены уже достаточно глубоко и многогранно, то намеченные поэтом перспективы преодоления мизантропии мало исследованы. Хотя, как представляется, раскрытие темы «дружбы» и понимание позитивного образа «другого» значимы для целостного восприятия художественного мировоззрения Сологуба.

В поэзии выражено стремление лирического «я» к диалогу с «другим». В отличие от враждебной, неконгруэнтно настроенной толпы единичное «ты», второе лицо в лирике Сологуба, как правило, спасительно, волшебно. Речь идет о неведомом, «таинственном друге», чье присутствие герой ощущает в своей жизни. Тема дружбы наиболее выражена в ранней лирике Сологуба (1890-е -начало 1900-х годов), до знакомства с Анастасией Чеботаревской, которая внесла в его лирику мотивы принятия действительности и позже мыслилась поэту как единственный друг, идеальный спутник. Образ «друга» сохраняет противоречивые свойства. Являясь «далеким», «неведомым», визуально и аудиально удаленным, он в то же время постоянно присутствует рядом с лирическим героем, со-присутствует в контексте единой событийной канвы. Таинственный друг не обладает правом голоса («безмолвный нелюдим»), ко

вступает в общение с лирическим «я» с помощью жестов и иных невербальных способов контакта. «Я» лирического героя определяется на фоне «я» двойника, таинственного друга. В разделенное™ двух близких друг другу субъектов выражается идея расколотости «я», проблема множественности параллельных миров, к каждому из которых «я» имеет отношение. Сологубовский солипсизм -это попытка отыскать или воспитать сознание не внеположное, такое «ты», которое бы повторяло «я», служило его продолжением.

Появление нескольких носителей одного сознания порождает феномен двойничества. Двойник в традиционном представлении - психологическое образование. Он совпадает с героем по внешним признакам, но обладает иной этической системой и, вследствие этого, - дополнительными функциями, чаще враждебными по отношению к своему alter ego. Данная категория у Сологуба отражает не только бинарную оппозицию подлинного/ неподлинного, земного/инфернального. Зачастую двойники сосуществуют в одном типе реальности и вступают в отношения диалога, взаимовлияния. Двойник у Сологуба не враждебен, а дружественен и жизненно необходим лирическому «я». Понятие «двойник» употребляется вместе с позитивным «друг» («О друг мой, друг мой милый! / Отрадный мой двойник»).

Несмотря на то, что в центре лирического космоса Сологуба стоит предельно индивидуализированная личность, пытающаяся отстраниться от человечества в целом, автору близки традиционные этические ценности, такие, как преданность и взаимозависимость партнеров в любви, дружеская взаимопомощь в критических жизненных ситуациях. Хотя объединение большого количества людей (в частности, «соборность» Вяч. Иванова) расценивается Ф. Сологубом как абсурд, однако, чем сильнее мотив одиночества, тем значительнее в его лирике становятся темы поиска «друга», двойника, таинственного спасителя.

В параграфе «Лирическая повесть «Кремлев»: от автобиографизма к метатексту» впервые в сологубоведении анализируется данное произведение в аспекте жанровых исканий, формирования устойчивых мотивов (огня, преступления, вечного возвращения), самооценки героя - поэта.

Разложение монологического сознания лирического героя обретает форму объективации героя в лирической повести «Кремлев». Повесть имеет скрытый автобиографический подтекст и, с одной стороны, является итогом «провинциального» периода творчества Сологуба, а с другой стороны, предвосхищает тотальную метатекстуальность сологубовского творчества.

«Кремлеву» присущи черты эстетики натурализма: внимание к мелочам, детальное описание среды, изображение ограниченной и убогой реальности. Повесть характеризуется конкретикой, детализацией, жесткой детерминированностью социальных ролей. Достоверность существования внешнего мира сомнению не подвергается, однозначна расстановка этических акцентов в социуме. Все это приближает поэтику повести к реализму.

Образная система сближает автора с персонажами, объединяет их в едином смысловом универсуме. Персонажи связаны между собой и с автором отношениями двойничества. Авторское «я» служит соединяющим звеном в системе образов-двойников. Развернутая система двойников преодолевает линейность сюжета, отражает неоднозначность авторской оценки происходящего. Сюжет выходит за пределы описания единичного события, отражая вечный круговорот.

Выраженная интертекстуальность «Кремлева» актуализирует образ А. С. Пушкина в восприятии Сологуба. Поэт продолжает традицию повести, написанной октавами, идущую от «Домика в Коломне». Включение пушкинского дискурса г

ткань повести подразумевает не прямое цитирование, а, скорее, намеки, тонкие соответствия, художественные и идейные параллели. Некоторые строки лирики Сологуба могут расцениваться как интертекстуальный диалог с творчеством Пушкина в целом. Сюжет «Домика в Коломне» не пересекается с сюжетом «Кремлева». Сходство произведений - лишь в описании анекдотичной ситуации, произошедшей в провинциальном городке с героями-обывателями. Тем не менее, общий замысел пушкинской повести, позиционирующейся автором как «мелочь» (V октава), литературная безделица, улавливается и подхватывается Сологубом, который также иронически настаивает на незначительности художественной и нравственной ценности собственного произведения. «Кремлев», подобно «Домику в Коломне», включает в себя метатекст - текст о тексте.

Повесть Сологуба условно делится на две части. Первые 27 октав -экспозиция, в которой воссоздается быт провинциального городка, нравы его обитателей, генезис персонажей к моменту развития событий. Вторая часть (2843 октавы) реализует динамику сюжета, включает кульминацию и развязку анекдотической ситуации. Каждая из частей завершается авторскими ремарками, оспаривающими новизну, серьезность, значимость выбранной темы для публики и для самого автора. В финале повести содержится указание на непонятость рассказчика читателем. Ироническая интонация финала строится на снижении «познавательно-этической авторитетности» (М. Бахтин) голоса автора: «Боюсь, что никого я песней не забавил». Цель подобной самокритики - не только пушкинский иронический вызов критике и читающей толпе, но и попытка литературной маскировки автора-героя. Сологуб вслед за Пушкиным организует в повести показательную полемику автора с самим собой. Оба поэта как бы тяготятся процессом создания повести и в конце концов разрушают поэтический порядок, задуманный изначально. Однако для Сологуба дискуссионность «Кремлева» мотивируется, помимо внешних, внутренними, глубоко личными психологическими причинами. Искренне увлеченный поэмой «Кремлев», Сологуб, тем не менее, прячется за литературным «кокетством», обрывает себя на полуслове: «Прерву ж ее строфой, написанной без правил» (43 октава). Подобно Пушкину, Сологуб обрамляет сюжетную линию мета-рамкой - «отделывается от октавы». Строфа, написанная «без правил», не только сама исключается из ткани произведения, но и разрушает цельность повести. Присутствует оговорка, оглядка рассказчика на самого себя. Поэтическая мысль, едва успев воплотиться в образе, в слове, тут же размывается, переосмысляется. Образуется дистанция -предметного, образного и речевого плана - от автора. Не осуществившаяся кода не дает тексту воплотиться в законченное литературное произведение. Текст остается недовоплощенным.

В отличие от Пушкина Сологуб стремится переместить акцент с сюжетной коллизии на форму произведения, чтобы скрыть болезненную для него актуальность идей. Темы профессионального разочарования, одиночества неординарной личности в условиях убогого провинциального быта, ощущение бедности и зависимости от «гордых богачей», привлекательность преступления и ощущение собственной порочности, образ героя-неудачника постоянны в лирике Сологуба, в прозе, в его публицистике и прочувствованны лично. Финальная «рамка» защищает поэта от отождествления с героем. Голоса автора произведения и рассказчика в финале сливаются. Автор одновременно является приятелем Кремлева, знаком с бытом героя, в то же время подчеркивает вымышленную природу своего произведения («пора покончить эту сказку»). Определение «сказка» в данном случае актуализирует произвольность вымысла,

представляет сюжет повести как события, не происходившие в реальности, тем самым отстраняя существование автора от жизни его персонажей.

Повесть «Кремлев» свидетельствует о преодолении «монологического авторства» (С. Бройтман) в поэзии Сологуба. Внутренний диалогизм сознания подтверждает противоречивость авторской самооценки. Эта противоречивость усложняется, когда субъект сознания осознает себя поэтом и начинает размышлять о природе вдохновения, сути творчества.

Вторая глава - «Метатекстуальные рефлексии субъекта сознания» -посвящена поэтическому «тексту о тексте», осмыслению процесса стихосложения в рецепции субъекта сознания.

В параграфе «Образ «поэта» и «поэзии» в лирике Ф. Сологуба» осмысляется проблема идеальной творческой личности. Притязая на статус поэта, Сологуб требовал от себя постоянного самосовершенствования. Лирика, по его мнению, представляет собой рационально постижимый творческий процесс. Сологуб ставил поэзию в привилегированное положение не только по отношению к действительности, но и по отношению к другим литературным родам. Он настаивал на ее интеллектуальном содержании, защищал необходимость точного выражения философской мысли.

Самосознание Сологуба закрепилось в устойчивом типе лирического героя - поэта. Герой связан особыми отношениями с социумом и с мирозданием в целом, обладает многоуровневым диалогическим сознанием, претерпевает определенную эволюцию. Солидаризируясь в теоретическом определении с М. Бахтиным, можно говорить об особом типе автобиографизма сологубовского героя-поэта, который «внутренне перерастает каждое тотальное определение как неадекватное ему, <...> переживает завершенную целостность как ограничение и противопоставляет ей какую-то внутреннюю тайну, не могущую быть выраженной»5. Сознание поэта в лирике Сологуба характеризуется внутренней противоречивостью, он становится одновременно и носителем исключительного таланта, и одним из беспомощных обывателей.

Поэзия видится автором как непрерывное движение, поток, противопоставленный статичной безжизненности уже созданной книги. Поэтический процесс описывается всегда как актуальный, незавершенный, в настоящем или будущем времени. Поэтический язык, с одной стороны, воспринимается как некая заданность (отсюда вера в «канон»), с другой стороны, традиционное поэтическое слово утрачивает самодовлеющую роль и становится одним из возможных языков (с этим связано вторжение «прозаизмов» в речь и их осмысление). Если воспользоваться терминологией С. Бройтмана, поэзия видится Сологубом как принципиально вероятностная, но эстетически реализованная мера.

Значимой для Сологуба становится антиномия между желаемым для автора креативным актом, осуществляемым «трезвой головою», и доминирующим экстатическим, «пьяным» творчеством. Сологуба тревожит невольное вторжение в лирику декадентских демонических мотивов, свидетельствующих не о рассудочной, аполлонической поэзии, ценной для автора, а о бессознательной, «наркотической», дионисийской. Семантическая неясность декадентской поэзии противоречит мнению Сологуба о том, что «искусство на своей зримой поверхности должно быть общепонятно и прозрачно» . Формируется негативное восприятие собственной лирики, которая в силу своей семантической «туманности» недоступна для читателя. Герой-поэт ориентирован на

1 Бахтин М М Автор и герой К философским основам гуманитарных наук - СПб 2000 Г 47 " Чеботарсвская А. Н Биографическая справка//Сологуб Ф Творимая легенда -М, 1991 Кн 2 С 217

эстетическое существование в вечности, на поиск читателя за пределами одной реальности.

В цикле «Когда я был собакой» актуализируются образ «ложного поэта» и проблема несоответствия творческого сознания и анималистической оболочки. За счет ошибки, допущенной при акте творения, лирический герой цикла становится обладателем двух сосуществующих душ, двух сознаний. Одна душа -«чистопсовая» - наделяет его способностями животного: собачим нюхом, обостренным чувством, привязанностью к хозяину. Вторая внутренняя составляющая - это своеобразное мета-сознание, дающее персонажу возможность наблюдать за своей жизнью отстраненно, извне! Мета-сознание наделяется полномочиями контроля, анализа собачьего поведения. Контролирующее сознание лирического субъекта цикла - сознание человеческое, так как оно характеризуется качествами, присущими лишь людям: мыслью, впрямую не обусловленной инстинктами, осознанной эмоцией, потребностью в самореализации. Несмотря на сюжетные различия между стихотворениями, на многообразие собачьих образов («Волчок», «Фиделька, собачка нежная», «дворняжка»), двойственность сознания лирического героя сохраняется во всем цикле. Животное и человеческое соотносятся как временное и вечное начала одного субъекта. Если собачьи качества персонаж теряет после смерти (по истечении конфетной инкарнации), то атрибуты подлинной, человеческой духовности лишь временно «возвращает» богу и обретает их повторно в новом воплощении. К числу подлинных, бессмертных свойств души лирического героя цикла «Когда я был собакой» относится поэтический дар. Признаками подлинной поэзии является открытость ее носителя по отношению к миру, понимание, чувствование сути бытия и культуры; служение своему предназначению; обращенность поэта внутрь себя и, как следствие, индифферентное отношение к социуму. Поэтический дар переживается лирическим героем как тихое одиночное страдание, тоска, печальная страстность.

Тихому, молчаливому страданию истинной поэзии противопоставлен фомкий крик фальшивого поэта - «стихослагателя грубого». Таким образом, в цикле «Когда я был собакой» оформляется коллизия подмены истинной поэзии видимым, формальным, духовно обедненным ее двойником. Вместе с тем актуализируется идея невостребованности истинной поэзии читателем. Анализ-лирического цикла «Когда я был собакой» («Плен») позволяет выявить значимый для всей поэзии Сологуба образ страдающего поэта-одиночки, бесконечно, в разных существованиях в рамках «пламенного круга» вечного возрождения осуществляющего свое высшее предназначение.

В параграфе «Варианты стихотворных текстов в поэтическом мышлении Ф. Сологуба» рассматривается сосуществование в лирике разных вариантов одного и того же стихотворения, одинаковых по лексическому составу, с идентичными рифмованными парами, часто с общим размером, ритмикой, но при этом отличающихся (иногда противоположных) по смыслу («Ты улыбаешься, день ясный» - «Не улыбайся, день прекрасный»; «О друг мой, друг мой милый» - «О друг мой, друг мой бедный»).

Определение роли поэтических вариантов в творчестве Федора Сологуба и характеристика взаимосвязей между ними позволяет конкретизировать философско-эстетические взгляды писателя, прежде всего отношение Сологуба к природе художественного символа.

Автор стремился к «абсолютному» выражению мысли. Сологуб многократно варьировал повторяющиеся лексические сочетания, чтобы добиться текстового совершенства Слабые в художественном отношении сочинения «были рабочим

материалом, необходимым при установке на создание идеального текста, некой магической словесной формулы».7 Под совершенным литературным творением, которое продолжает существовать в веках, не утратив актуальности после смерти своего создателя, Сологубом понималось произведение символическое, индуцирующее все разнообразие объектно-субъектного мира к минимальному числу ёмких образов. Стремление художника в своей творческой логике выйти от частного явления к постижению онтологического закона, от образа - к многослойному символу побуждало автора, с одной стороны, бесконечно уточнять и конкретизировать начальную идею, подбирать наиболее адекватные словесные формулы для воплощения выбранного жизненного образа; с другой стороны, увеличивать число смысловых пластов, в которые вписан данный образ, «символизировать» объекты, выстраивая в общекультурном контексте синтагматические и парадигматические связи.

Анализ стихотворений-вариантов («Понимать твою игру» - «Я влюблен в мою игру»; «Околдовал я всю природу» - «Не говори, что здесь свобода»; «Печальный аромат болот» - «Пройду над влагами болот») свидетельствует о развитии в творчестве Сологуба особого психологизма «качелей», то есть столкновения разных точек зрения; сменяющих друг друга антиномичных состояний9. Психологизм «качелей» или, иначе, извечно колеблющегося «маятника» восходит к общесимволистскому пониманию развернутого символа, принципиально двупланового, в котором заключены обычно разнонаправленные и даже противоположно направленные смыслы. Перекомбинация поэтических элементов была для Сологуба поиском значимых связей между компонентами одного, вечно двуполярного, семантического пространства. Авторский солипсизм корректируется признанием внеположного мира. Сосуществуют антиномичные версии мироздания, когда логика преобразованного мироустройства дублирует законы феноменального бытия. При равноправном сосуществовании в творчестве Сологуба картин мира, созданных «объективным» Творцом и субъективным «Я», полноправного поэтического «господства» не получает ни одна из них. Сологуб -философ, сделавший в своих работах неоднократное признание в приоритете субъективной творческой воли над хаосом онтологического пространства, как всякий художник, выходит за рамки собственных теоретических построений, в творческой практике оказывается сложней и неоднозначней.

Третья глава - «Мотив как принцип воплощения авторского сознания» -обращена к мотивному составу сологубовской поэзии.

Творчество Сологуба представляет собой целостный символистский неомифологический текст, который наравне с другими произведениями начала XX века монтируется из повторяющихся элементов, обладающих широкой семантической валентностью и контекстуальной сочетаемостью. Исследователи < творчества Сологуба отмечают структурообразующую функцию мотива (М.

Дикман, Л. Евдокимова, Ю. Гуськов, Л. Клейман, А. Ханзен-Леве, Б. Лауэр, Л. Силард). Работы, посвященные фипософско-эстетическим взглядам Сологуба, поэтике мистериальности, темам детства, творчества в его лирике и прозе, так или иначе оперируют категорией мотива.

Изучение отдельных мотивов становится важным при выявлении проекции авторского сознания и типа лирического героя. Наравне с образной составляющей мотив содержит элементы психологизма, репрезентирует психологические особенности, доминирующие в структуре личности автора и, как следствие, в мировоззрении персонажей. Так, лейтмотивное появление «огня», «светоча»,

7ПавловаМ М Федор Сологуб Неизданные стихотворения // Неизданный Федор Сологуб -М. 1997.С 12

* См об этом Колобаева Л. А. Русский символизм - М, 2000 С 87

«факела» в поэтических произведениях сопровождает тип героя-творца, обладающего высокой самооценкой, выраженной харизмой. Мотив «босых ног», напротив, в большинстве случаев свидетельствует о внутреннем комплексе зависимого, неуверенности лирического «я» в себе, его непонятое™ обществом. Маркерами статичности мировоззрения являются мотивы «замкнутости», «бесстрастия и неподвижности», сохраняющиеся на протяжении всего творчества Сологуба.

Исследование мотивного состава лирики Сологуба выявляет определенную избирательность мотивов и образов. Смысловым центром его лирики является личность в ее взаимосвязях с внешним миром. С одной стороны, лирика антропоцентрична, человек является центром поэ™ческой мысли, смыслопорождающей, креативной единицей, и в этом смысле обладает изначальной ценностью. С другой стороны, человек не необходим миру и социуму, условен, существует на границе реального и ирреального миров как промежуточная величина. Противоречивое совмещение сверхчеловеческой мощи и малости «пылинки» в рамках одного личностного сознания - определяющий принцип сологубовской лирики. Автор сосредотачивает внимание на мироощущении субъекта. Это мироощущение преимущественно нега™вно.

В данной диссертационной работе подвергаются анализу те темы и мотивы, которые передают разные грани многослойного авторского сознания. Предпочтение отдается мотавам малоизученным, но емким и высокоинформативным в контексте единой системы сологубовской лирики.

При анализе мотивной структуры лирики Ф. Сологуба в качестве теоретической базы использовались работы А. Н. Веселовского, О. М. Фрейденберг, В. Б. Шкловского, Б. В. Томашевского, Е. М. Мелетинского, И. В. Силантьева и других исследователей. В данной работе мотив понимается как «простейшая единица» (А. Веселовский) литературного текста, характеризующаяся семан™ческой целостностью и повторяемостью в творчестве одного автора. Мотив обладает способностью видоизменяться, имеет свои варианты, каждый из которых, существуя в рамках единого инварианта, приобретает дополнительные оттенки значения. В то время как инвариант обобщает семантическую структуру мотива, варианты реализуются в виде конкретных поэточеских форм. Так, «наркотический» мотив в лирике Сологуба имплицирует мотивы «сладкого яда», «белой мглы», «дыма»; мотив «творческой мечты» имплицирует мотив «огня» («алый мак», «светоч» и др.).

В параграфе «Мотив опьянения» рассматриваются мотивы тумана, яда, дыма, объединенные семантическим значением опьянения, экстатического восприятия реальности.

В символизме признаком подлинной личности, выделившей себя из аморфного бытия, становится способность «прозревать» иные миры. Большой авторитет приобретает особое душевное состояние, в котором пробуждаются сверхчувственные возможности человека. По замыслу символистов, художник не приобретает знание (согласно привычному гносеологическому алгоритму), а погружается в знаковую сферу бытия и транслирует впечатления в отраженном, вербализованном виде. Актуализируется тема творческого безумия (создание произведений без ума, вне рационального императива). Одной из форм преодоления ограниченной рациональное™ является наркоточеское воздействие, обусловившее в лирике рубежа веков мотов опьянения, галлюциногенного эффекта.

9 Веселовский А Н Историческая поэтика - Л, 1940 С 508

Привлекательность темы алкоголя (варианты: табака, яда) для Сологуба, без сомнения, объясняется способностью психоактивных веществ возбуждать к деятельности мистические свойства человеческой природы, обыкновенно подавляемые холодом и сухостью повседневной рассудочной жизни. Одну из трагических тайн жизни представляет то обстоятельство, что проблески высшей жизни, вызванные таким образом, оплачиваются столь низменными проявлениями, неизбежно связанными с состоянием опьянения. Поэтому тема опьянения не получает однозначно положительной оценки в лирике Сологуба. Могущество инстинктов остается для лирического субъекта одновременно привлекательным и пугающим.

Главная функция тумана в лирике Сологуба - медиативная, разграничивающая миры, в этом значении символ тумана идентичен сказочной преграде, за которую не могут проникать потусторонние силы. Существование медиаторов-преград в творчестве Сологуба обусловлено разделяемым всеми символистами свойством проницаемости мира. Туман выполняет функцию «несостоявшегося» посредника, медиатора между микрокосмом и макрокосмом. Уничтожение трансцендентной границы ассоциируется с возможностью прозревания мира в его всеобъемлющей сущности. Как медиатор, причастный целостному бытию, туман семантически насыщен, несет в себе закодированную информацию о макрокосме, к которой внимателен лирический герой Сологуба. Туман, уравнивающий эмпирический и ирреальный мир, делает для героя идентичными жизнь и умирание, обволакивает не только внешний мир, но и разум, волю. Кроме того, являясь атрибутом хтонического пространства («нижний» мир, болото), он демонизирует личность, приобщает к злу, греху, придает субъекту статус «порочного отрока». В наркотической стихии человек действует ситуативно, подчиняясь одномоментному влиянию среды. Происходит процесс «зомбирования»: поведение контролируется не внутренним сознанием, а внешней, чужой волей. Бессилие разума подтверждается физиологической реакцией: утомлением, головокружением. В творчестве Сологуба лейтмотивна тема лихорадки. Состояние болезни для героев Сологуба одновременно является критическим (пограничным между жизнью и смертью, тяжело переносимым) и мифотворческим, продуктивным.

«Дым» Сологуба продолжает тему дисперсии, всеобщего распыления и включается в ряд семантически близких мотивов в поэзии символистов («Пепел» А. Белого, «Пыль» 3. Гиппиус, «Демоны пыли» В. Брюсова). Мотив дыма является инвариантом мотива опьянения и связан с отравой, вином. Подобно туману дым создает медиативную завесу между двумя мирами. Такое качество дыма, как «запах», «аромат», сходится в значении со свойством «вкуса» отравленного напитка. Психоактивный напиток служит индикатором инфернального пространства, открывает герою скрытую истинную сущность вещей. «Нектар», «вино», «яд» наравне с туманом символизирует обман действительности. Несмотря на разную семантику слов, у Сологуба они синонимичны, развивают метафору опьяненного восприятия жизни. Внеразумное переживание мира, мотивирующее тему опьянения, отравления в лирике Сологуба, становится элементом концепции «дионисийства». По Сологубу, экстатическое опьянение -это не просто поглощение наркотика, вина, но открытость бытию, сензитивное впитывание, прочувствование природного мира. Чаще всего символ вина у Сологуба связан с эмоциональными переживаниями, отвечает за чувственную область психики в противовес рациональному началу.

Одновременно актуализируется тема «похмелья» - расплаты за наслаждения. Лирический субъект склонен причислять вино к атрибутике зла.

считать наркотический экстаз запретным удовольствием. Опьянение становится одним из поводов к самоотрицанию лирического «я», провоцирует борьбу желания и долженствования. Часто опьянение является свойством «порочной мечты», способом кардинального ухода от обыденной жизни, развоплощения, демонизации личности. Лирический герой приобретает статус «расточителя» ценных жизненных сил, изначально дарованных богом. В стихотворениях получает распространение обращение лирического «я» к творцу, подведение итогов духовного развития. Лирический герой признает свою несостоятельность, нравственную деградацию, которая выражается метафорой «падения». В целом мотив опьянения сохраняет двойную мотивацию. В лирике Сологуба интуитивное, экстатическое переживание мира обосновано вторжением потусторонних сил, поддерживает символистскую концепцию двоемирия и в этой связи является одним из самым разработанных писателями начала XX века мотивов. Однако специфика сологубовской версии мотива опьянения - в глубинном психологизме, позволяющем понимать человеческое безумие, нравственное падение не только в контексте мистического прозрения смысла, скрытого под «личинами» реальности, но и в контексте этой реальности; в самоанализе, попытках проследить рождение свойств личности как индивидуальной реакции на жизненные обстоятельства. Синкретическое объединение мотивов тумана, яда и дыма в качестве инвариантов мотива опьянения возможно не только благодаря прямо названным наркотическим свойствам этих явлений в лирике Сологуба, но и учитывая их семантическую взаимосвязь в рамках идеи чувственного восприятия непознаваемого бытия.

В параграфе «Природные мотивы» анализируется тема гармонизирующей природы. Приметы природного космоса эмоционально светло окрашены. Особую значимость имеет семантика родственности: между лирическим героем и близким природным космосом выстраиваются противоречивые отношения взаимосвязи и взаимозависимости, включающие, с одной стороны, ласку («целовать», «обнимать», «любить» землю, «приникнуть» к земле, «теплели» мхи), уважение и почитание (антропоморфизм лексемы «Земля»: написание с заглавной буквы, устойчивое олицетворение с «матерью»), а с другой стороны, родина перенимает семантику угнетения, насилия, присущую образу матери в творчестве Сологуба.

Душевное созвучие с природой компенсирует для субъекта отсутствие контакта с социумом, помогает пережить одиночество. Природа у Сологуба осуществляет объединяющую функцию, приобщает человека к бессознательной онтологической гармонии. «Дионисический, стихийный восторг» понимается Сологубом в русле символизма как идеальная бессознательная жизненность. Поскольку гармония не может быть постигнута рациональным путем, человек мечтает обладать высокочувствительным сенсорным аппаратом животного существа. Принципиальное различие между человеком и природой эквивалентно разнице между сознательным и бессознательным, между целенаправленным и случайным существованием. Лирический субъект стремит») избавиться от самосознания, раствориться в растительной бесцельности. Существа, отделенные друг от друга видовой границей, склонны к сближению и объединению. Предельной формой этого сближения видится глобальное соединение двух систем: макрокосма и микрокосма. Человеческая жизнь, телесность соотносима для Сологуба с природной материей, этапы человеческого существования сравниваются с природными. Сологуб воссоздает архаическое сознание, в котором отдельные объекты мира представляют собой нерасчленимое целое, единичность равна множественности. Уравнивание микрокосма и макрокосма позволяет отождествлять демиурга с создаваемым им

творением. Описывается одновременное действие противоположных процессов: расширение телесности и внутреннего мира человека до размеров макрокосма («Солнцем на небе сердце горит», «Мне ль цветком измятым / К нежной груди льнуть!») и сужение природного пространства, включение его в миромоделирующее сознание субъекта («И на небе моем облака / То растают, то катятся вновь», «Я погашу мои светила», «Небеса и земля - это я»). Процессуальная двойственность отражает амбивалентность авторской картины мира. С одной стороны, Сологубом признается первичность материи по отношению к сознанию, реальное существование внешнего мира, влияющего на человека; с другой стороны, декларируется солипсическое моделирование мира творческой волей субъекта. Автор не приходит к итоговому мнению о первичности макро- или микрокосма, подчеркивает неразрешимость этой проблемы. В смысловой структуре лирики прослеживаются два плана:

1) реалистический - утверждение традиционного русского природного космоса, в котором человек и природа взаимодополняемы, составляют единое целое: «Но ты, моя Россия, / Прекраснее всех стран». Лирика Сологуба насыщена российскими топографическими реалиями: «Недаром Вытегрой зовется», «имя сладостное Волга», «Я - питерец, люблю мой Север», «Вишь, до Гатчинской надо добраться», «тихо блещет Кострома», «Моя внезапная, нежданная Россия».

2) символистский - воспевание мира, скрывающего свою подлинную сущность, дистанциированного от наблюдателя. Значима насыщенность природы инфернальными силами: существами народной демонологии (русалки, Лихо, ведьмы и другие) и неперсонифицированной нечистью.

Если реалистический план напрямую связан с ценной для писателя идеей приятия мира, то символизация поднимает философскую проблему возможности познания, прозрения смысла за поверхностными «личинами».

Существование реальной природы не оспаривается Сологубом. Его герой включен в онтологическое пространство, пытается одновременно символизировать бытие и предельно сблизиться с гармоничным природным миром. Сближение мыслится как избавление от рационального начала в человеке, попытка приобрести животное рефлекторное чутье: только таким способом человек, отстраненный от природы в процессе развития цивилизации, может снова проникнуть внутрь онтологической системы. Именно природа способна дать субъекту бессмертие, поскольку не обладает временными, пространственными, казуальными границами. Координаты, прилагаемые людьми к предметному миру, условны, не затрагивают глубинной сущности вещей, существуют лишь в рамках человеческого сознания, природа же, в свою очередь, подчиняется лишь «слепой, единой воле», понимаемой Сологубом в соответствии с учением Шопенгауэра.

В параграфе «Алголагнические мотивы» речь идет о той грани авторского сознания, которая связана с декадентским имморализмом: единстве боли и наслаждения, провозглашаемом Сологубом. Автор включает в общую парадигму телесного наслаждения, актуального для символизма, алголагнические мотивы: а) мотив телесного наказания; б) мотив садомазохистского сексуального контакта. Наличие боли мыслится неизбежной составляющей чувственности. Поскольку наслаждение в творчестве Сологуба неизбежно мотивируется насилием, жертва сексуальной агрессии, как правило, предрасположена к чувствованию боли и сама стремится к нему. Лирический герой Сологуба создает в своем сознании идеальную картину насилия, противопоставленную повседневности. В рамках символистской концепции двоемирия апголагния располагается в ряду пакэстетических идеалов; наказание, кара стоят рядом с наслаждением,

удовольствием, счастьем. Сологуб отстаивает органичность садомазохистских переживаний для человеческой природы. В его лирике ощущения подобного рода описаны не как индивидуальное сексуальное отклонение, а как глубоко скрытый психический потенциал каждой личности («В душевной глубине бушует...», «Скука тусклой жизни мне уж надоела...»).

В то же время демонстрация собственной униженности позволяет лирическому герою Сологуба требовать от мироздания некоторой компенсации. Негативное прошлое в таком случае подразумевает идеальное будущее (близко к христианству), и жизнь героя видится как сознательное увеличение мучений. В «дневниковых» стихотворениях укрупняется образ страдающего героя, находящегося на пути к совершенству («Все покорно принимаю, / Что мне послано судьбой», «Спасибо, мама, за урок!», «Все же после ласки маминой светлее, / Все же после порки голова яснее»). Переживание боли становится показателем высокого уровня самосознания, зрелости личности, избранничества. Таким образом, понятия «боли», «страдания» вводятся Сологубом в число критериев нравственности. Причисляясь к элементам первозданного творенья, соматические муки как бы «освящаются» и «санкционируются» религиозными заповедями. Садомазохистское удовольствие от истязания «ретушируется» благим стремлением к самосовершенствованию, и роль телесности парадоксальным образом переводится из парадигмы гедонизма в план аскетизма: не страдание, необходимое для удовлетворения плоти, а страдание, необходимое для смирения плоти ради торжества духа. Герой Сологуба постоянно оказывается перед мучительной и неразрешимой дилеммой. С одной стороны, свою страстность, неконтролируемое сексуальное влечение, стремление к боли он мыслит естественными, «законными», поскольку таковы свойства его натуры, получившей божественное разрешение на существование. Но при этом черты декадентства (в том числе садомазохизм) остаются для него «бранными» в силу воспитания, унаследованных социальных норм. Соответственно, негативное восприятие распространяется и на себя как носителя «уродства». Статус телесных удовольствий на протяжении всего творчества остается двояким: не ясно, осуществляет ли сексуально акцентуированный герой высшее предназначение или оказывается в ситуации богоборчества.

Лирический герой Сологуба стремится к счастью, к удовлетворению чувственных желаний. Одновременно над ним властны этические императивы, и он стремится быть независимым, смирять свои прихоти, достигать духовного совершенства и так далее. Представления о счастье вступают в противоречие с заданными нравственными нормами, поэтому герой находится в постоянном противоборстве разума и чувства. Внутреннее противоречие лирического субъекта является отражением глубинного конфликта душевной жизни автора.

В параграфе « Мотив босых ног» исследуется соответствующий мотив, который интересен своей причастностью к философско-эстетической проблеме связи красоты и страдания в творчестве Сологуба. Значимость образа «босые ноги» в прозе и лирике Сологуба отмечали как его современники (А Горнфельд, Г. Чулков, И. Анненский), так и исследователи конца XX века (Б. Парамонов, М. Павлова, Л. Клейман, В. Ивлев).

Во многих стихотворениях алголагнической тематики мотивы телесного наказания и «босых ног» связаны причинно-следственными связями («Вчера меня в чужом саду...», «В прекрасный храм моих надежд...», «Господь мои страданья слышит»). Родственность образов и настроений дает право считать тему «босых ног» причастной садо-мазохистскому комплексу Ф. Сологуба и позволяет рассматривать ее в одном ряду с авторски осознанными, выверенными и

прочувствованными алголагническими мотивами. По утверждению В. Руднева, «ноги» в культуре - субститут, замена половых органов и символ тяготения к смерти, а также символ плотской любви10. Хождение босиком для героя, как в поэзии, так и в прозе, - это одна из возможностей испытать телесную муку, сопряженную с наслаждением, то есть почувствовать полноту жизни, заключающуюся, по Сологубу, в вечном синтезе и взаимодействии противоборствующих сил.

В прозе и лирике Сологуба «босотой» наделяются лишь положительные герои, противопоставленные по чистоте духа и силе интуитивного прозрения основной человеческой массе. «Босые ноги» могут появляться как атрибут юноши или девушки, не утративших невинности детства, еще не соприкоснувшихся с грубостью, жестокостью действительности и, следовательно, не несущих на себе ее отпечатка. «Босые нога» служат признаком инфантилизма. Возврат к инфантильному для персонажей Сологуба - это их причастность к детству. Общество же, в своем стремлении к раю, по Сологубу, должно возвратиться к первоистокам, к дикой, но гармоничной природе. В большинстве случаев босота как атрибут свободы становится возможной не в социальном, а в природном пространстве («К первоначальной чистоте...», «На песке, пыли и глине...»). Эта пространство эквивалентно раю до греха. Однако Сологуб подчеркивает недолговечность доопытной чистоты человека («еще безгрешное»). Тело несет в себе стремление к греху, отторгающее его от онтологического пантеизма. Поэтому неоднократно «босоногий» фиксируется автором в точке смещения пространства, в момент, предшествующий утрате части божественной сущности героя и обретению им нового образа или смерти.

В заключении подводятся общие итоги исследования и намечаются перспективы дальнейшей работы.

Изучение субъектного уровня воплощения авторского сознания позволяет не только определить своеобразие лирического «я», но и выявить наличие лирического героя - носителя определенной точки зрения на действительность, себя и других субъектов лирики. Лирический герой Сологуба в высшей степени автобиографичен и автопсихологичен. При этом герой в такой же степени художественен, как и любой другой образ, также является своего рада «творческим построением» (Л.Я.Гинзбург). Жизненный материал, положенный в основу стихотворения, неизбежно подвергается отбору, обработке и трансформации в соответствие с авторской концепцией и идеей. Идентичность автора и автобиографического героя в конечном итоге сводится не столько к конкретно-бытовым реалиям, которые могут и совпадать, и не совпадать с имевшими место событиями, сколько к сходным нравственным процессам и душевным переживаниям. Для сологубовского героя это ощущение бедности, униженности детства, муки взросления, искушение творчеством, любовная и социальная фрустрация.

Если лирический субъект Сологуба, наиболее «свободный» от авторской дидактики, характеризуется стойкой верой в существование некоторой сверхреальной сущности, постижение которой составляет смысл его существования, то тип сознания лирического героя - это тип сознания творца, часто поэта, для которого характерно самоопределение в рамках семейного, профессионального, любовного дискурса, построение и пропагандирование собственной модели мира, черты иронии. Лирический субъект и лирический герой в поэзии Сологуба разделены мотивом «сочинительства», что актуализирует

1и Руднев В П Энциклопедический словарь культуры XX века - М.,2001 С. 471

проблему текста в авторском сознании (цели и формы поэтического творчества, соотношение вариантов, проблема авторства).

Авторский тип сознания отличается многогранностью восприятия мира. Иногда роль «авторского» художественного плана сводится к комментированию лирической ситуации с совершенно определенной, и достаточно ироничной, позиции. В этих случаях можно говорить о неосинкретизме автора и героя - поэта, ставшего его творческой ипостасью. В лирике Сологуба проявляются симптомы кризиса «монологического авторства» (С. Бройтман). В повести «Кремлев» личность героя не завершена, это выражается в противоречивом финале, создающем образ «оборванного чтения» (Ю. Лотман).

Психологические особенности лирического героя воссоздает мотивная структура. Для монотематической, ориентированной на повторение лирики Сологуба наличие системы устойчивых мотивов (опьянения, «босых ног», огня, преступления, молчания, алголагнических и природных мотивов) и поэтических вариантов является показателем неоднозначной природы индивидуального художественного метода.

Онтологическая система Сологуба не укладывается в жесткие рамки представлений о востребованной символизмом. В отличие от собственно модернистского мировоззрения для Сологуба остается важен принцип репрезентации, изображения действительности в системе реально присущих ей связей, которые воссоздаются под знаком достоверности и жизнеподобия. Поэт в рамках собственного сознания пытается «воспитать» приятие объективной реальности, ищет спасение от дисгармонии и хаоса не только в инферналиях, в мечте и сфере творчества, но и в онтологическом бытии, в природе. Картина мироустройства Ф. Сологуба предполагает наличие бинарных оппозиций, присущих реалистической русской литературе (вертикаль / горизонталь, рай / ад, земное / небесное, идеальное / материальное, красивое / безобразное, подлинное / фальсифицированное). Обращение к субъектным формам лирики позволяет выделить в авторском сознании наличие устойчивых нравственных ценностей, понять оценочность, дидактизм мышления Сологуба, его тяготение к идеальной норме.

Основные положения диссертации отражены в публикациях:

1. Губайдуллина А. Н. Психологические и мифологические аспекты комплекса «стыд - страх- страсть» в малой прозе Ф. Сологуба // Русская литература в XX веке: Имена, проблемы, культурный диалог - Томск: ТГУ, 2001. С.5-14.

2. Губайдуллина А Н. Мотив босоты в эстетике Ф. Сологуба // Язык в поликультурном пространстве: Теоретические и прикладные аспекты - Томск: ТПУ, 2001. С.143-149.

3. Губайдуллина А. Н. Поэтические варианты (на примере переводов П. Верлена) // Материалы XI. Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический Прогресс»: Литературоведение - Новосибирск: Новосибирский гос. ун-т. 2001 год. С. 48-50.

4. Губайдуллина А. Н. Варианты стихотворных текстов в поэтическом мышлении Ф. Сологуба // Русская литература в XX веке: Имена, проблемы, культурный диалог-Томск: ТГУ, 2002. Вып. 4. С. 5-15.

5. Губайдуллина А. Н. Стихия и человек в прозе Фадеева и Сологуба // Творчество А. А. Фадеева в контексте русской литературы XX века. Материалы юбилейной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А

А. Фадеева - Владивосток: Изд -во Дальневосточного университета, 2002. С. 103-108.

6. Губайдуллина А. Н. Мотив босых ног в лирике Федора Сологуба II ТГУ, Проблемы литературных жанров: Материалы X международной научной конференции (15-17 октября 2001 г.) - Томск ТГУ, 2002.4.2. С. 19-24.

7. Губайдуллина А. Н. Образ поэта в цикле Ф. Сологуба «Когда я был собакой» // Картина мира: модели, методы, концепты. Материалы Всероссийской междисциплинарной школы ученых «Картина мира: язык, философия, наука» - Томск: ТГУ, 2002. С. 316-320.

8. Губайдуллина А. Н. Идея философского заимствования в эстетике Федора Сологуба (К постановке вопроса) // иуепШа, тезисы докладов региональной филологической конференции молодых ученых, вып. 5 (24 марта 2000) - Томск: ТГУ, 2000, стр. 141 -143.

9. Губайдуллина А Н. Поэтические переводы Ф. Сологуба в контексте единой системы лирики II Коммуникативные аспекты языка и культуры: Сборник научных статей и тезисов II Межвузовской научно-практической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых - Томск. Томский политехнический университет, 2002. С. 129-132.

Заказ № 770. Тираж 100 экз. Печать трафаретная. Формат 60x84/16. Объем 1 п. л. Размножено ООО «Дельтаплан». Лицензия ИД № 01282 от 22.03.2000.

564551 204780

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Губайдуллина, Анастасия Николаевна

ВВЕДЕНИЕ.

Творчество Сологуба в научно-критической литературе.

Категория авторского сознания в теоретическом освещении.

ГЛАВА 1. БИОГРАФИЧЕСКОЕ И МИФОЛОГИЧЕСКОЕ КАК ОСНОВА ПОЭТИЧЕСКОГО МИРА Ф. СОЛОГУБА.

Литературно-эстетические взгляды Федора Сологуба. мифообраз «семья».

Миф об «Учителе».

Я» и «не-я» в лирике Ф. Сологуба.

Лирическая повесть «Кремлев»: от автобиографизма - к метатексту.

Поэтика повести.

Пушкинское слово» в повести «Кремлев».

ГЛАВА 2. МЕТАТЕКСТУАЛЪНЫЕ РЕФЛЕКСИИ СУБЪЕКТА СОЗНАНИЯ.

Образ «поэта» и «поэзии» в лирике Ф. Сологуба.

Варианты стихотворных текстов в поэтическом мышлении Ф. Сологуба.

ГЛАВА 3. МОТИВ КАК ПРИНЦИП ВОПЛОЩЕНИЯ АВТОРСКОГО СОЗНАНИЯ.

Мотив опьянения.

Природные мотивы.

Алголагнические мотивы.

Мотив «босых ног».

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Губайдуллина, Анастасия Николаевна

Творчество Сологуба в научно-критической литературе

Приметой эстетики конца XIX - начала XX века становится оригинальность художественного мышления. В личности ценится уникальность, отличие от других, «единственная единственность» (М. Бахтин). Проблема авторского сознания становится актуальной для новой поэтики, так как в литературе XIX - XX века «смысл всегда личностей - он создается человеком и не существует в отвлеченном от него виде»1. Творчество Сологуба провозглашает авторский произвол в выборе тем и способах подачи материала. Его лирика и проза рождают споры о принадлежности автора тому или иному литературному направлению (декаданс, символизм, модернизм, реализм). Тяготение Сологуба к изображению экстремальных состояний и «пороговых» характеров вызывает упреки в предельном индивидуализме. Возникает вопрос о соотношении автора и героя: «прочувствован» ли субъект лирики Сологуба или это оторванный от эмпирики плод художественного вымысла, который не позволяет проникнуть сквозь мощную эстетизацию к мироощущению автора как личности?

Обращение к принципам воплощения авторского сознания позволяет не только понять своеобразие мировоззрения данного поэта, но и вписать его творчество в общекультурный контекст, обосновать возникновение литературоведческой дискуссии по проблеме его вненаходимости, непричастности к «чистому» символизму. Мнение о Федоре Сологубе как о характерном представителе русского символизма во многом скорректировано литературоведческими исследованиями конца XX века. Одной из первых ласточек», побуждающих переосмыслить роль этого писателя в литературном процессе начала века, стала работа В. Ерофеева: «На грани разрыва («Мелкий бес» Ф.

Сологуба на фоне русской реалистической традиции)». Рассматривая роман Сологуба как ~ 2 пограничный» , ставящии под сомнение основные категории русской классики - истину, красоту, добро, - автор статьи в то же время не отрицает реалистических истоков сологубовской прозы: ориентации на творчество писателей XIX века, с их вниманием к вещному миру и к «маленькому человеку» в социально-историческом контексте его существования. Бройтман С. Историческая поэтика.-М., 2001гС. 257.

Сейчас идея «пограничности» творчества Сологуба находит все больше сторонников. В разной степени изучено художественное влияние на Ф. Сологуба его предшественников: Достоевского, Чехова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. И. Якубович причисляет прозу Сологуба к традиции русского философского романа3. 3. Минц и Н. Пустыгина определяют ранний период творчества в следующих терминах: «Период сочетания пост-народнического демократизма и идеализма «Северного вестника». Изображение быта соседствует с отдельными элементами сатирического гротеска и романтического «двоемирия», с мыслями о преображении мира красотой (лирика, «Тяжелые сны»). Однако в целом и «сны» мещанской пошлости, и высокая любовь пока оказываются разными сторонами одной - земной - действительности»4. И. Жиркова отмечает в его малой прозе «попытки соединения «бытового» реализма с символическим принципом изображения действительности» и утверждает, что именно влиянию русской классики обязаны литературные удачи Сологуба в жанре рассказа5. Работы М. Павловой, Е. Виноградовой, Е. Стариковой, X. Барана и других представляют Сологуба, скорее, как писателя, опирающегося на эстетику реалистического искусства, нежели стойкого модерниста. С опорой на теоретические статьи Сологуба переосмысляется понимание терминов «символизм», «декаданс» самим поэтом. М. Павлова, в частности, приходит к • выводу, что декадентство определялось автором как термин, семантически близкий понятию «натурализм». Декларативное требование Сологуба сочетать «символическое мировоззрение с декадентскими формами» Павлова объясняет тяготением писателя к изображению «пороговой» личности. Невротические расстройства, преступления героев ранней сологубовской прозы «в определенном смысле санкционированы пафосом натурализма, поощрявшего документированное изображение всевозможных уродливых сторон личности, житейской «грязи», будничности, пошлости «среды»6. Павлова ведет речь об особом типе сологубовского героя, воссозданном писателем на основе бытовых t наблюдений и потому неизбежно реалистичном.

С. Ильев называет роман «Мелкий бес» предсимволистским. А. Пайман приходит к компромиссу в полемике о принадлежности прозы Сологуба к той или иной эстетике, считая, что обращение к реализму только подчеркивает чуткость Сологуба-символиста к

2 Ерофеев В. На грани разрыва// Вопросы литературы, 1985г№ 2гС. 140.

3 Якубович И. Д. Романы Ф. Сологуба и творчество Достоевского //Достоевский: Материалы и исследованиягСПб 1994.-Т. 11-С. 203.

4 Минц 3., Пустыгина Н. «Миф о пути» и эволюция писателей - символистов // Тезисы I Всесоюзной (111) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века»-Тарту, 1975.—С. 150.

5 Жиркова И. А. Рассказы Ф. Сологуба 1890 - 1900 -х годов // Из истории русской литературы конца XIX- начала XX века:-М., 1988-С. 51. ф 6 Павлова М. М. Преодолевающий золаизм, или Русское отражение французского символизма (ранняя проза Федора

Сологуба в свете «экспериментального метода»)// Русская литературагСПб: Наука,-№1гС. 218. разным эстетическим системам7.

Против попыток типизации героев Сологуба как реалистических высказывается JI. А. Колобаева. Признавая влияние традиции XIX века на автора «Мелкого беса», она утверждает, что элементы реалистического, «входя в принципиально иную художественную систему, претерпевают глубокую трансформацию и получают иное качество»8. С точки зрения JI. Колобаевой, имеет смысл говорить о пародировании, иронической рефлексии по поводу некоторой реальности, а также о внедрении в образы обыденного мифологической фантастики.

В рамках литературоведческой полемики об индивидуальном художественном методе Ф. Сологуба необходимо привести мнение Л. Силард, также отличное от идеи М. Павловой: писатели 90-х годов XIX века противопоставили свое творчество «эмпирическому фактографизму и натуралистическому правдоподобию» «восьмидесятников»9. Силард считает, что, используя узнаваемые элементы традиционной реалистической прозы (продумано отобранные мотивы из Гоголя, Чехова, Достоевского), Сологуб формирует систему «метаязыка» собственных произведений. Очевидно, что творчество Сологуба в рамках символизма в целом следует рассматривать как «неомифологическое» (3. Минц). Символизму свойственно конструирование « культуры и осмысление форм и способов конструирования. В лирике Сологуба присутствует высокая рефлексия по поводу творчества. Символисты обращались к мифу как к гносеологическому инструменту, с помощью него пытались прозревать сущность мира. Сологуб познает через миф «я». Имя героя у Федора Сологуба приобретает онтологический статус, то есть «бытие есть магическое имя»10.

В сологубоведении в целом доминирует традиционная точка зрения: художественное мышление Ф. Сологуба продолжает рассматриваться как символистское: пессимистическое, богоборческое, тяготеющее к идеалам инфернального мира. Так, Е. « Сергеева относит Ф. Сологуба к представителям декаданса, акцентируя такие черты его творчества, как индивидуализм; антитетичность бытия, выразившуюся в системе устойчивых антиномий («жизнь - смерть», «красота - безобразие», «Дульсинея -Альдонса»); богоборческие идеи; представления об обособленности художественной

7 Пайман А. История русского символизма.-М., 1998ГС. 270.

8 Колобаева Л. А. Поэзия онтологического трагизма. Ф. Сологуб: от мировой скорби к мировой иронии. Виды и формы «редуцированного смеха» в творчестве символистов // Колобаева Л, А. Русский символизмгМ., 2000ГС. 105.

9 Силард J], Поэтика символистского романа конца XIX - начала XX века. (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. Сборник статей ученых Ленинградского и Будапештского университетовТЛ., 1984." С. 265.

10 Ибрагимов М. И. Драматургия русского символизма: поэтика мистериальностиГКазань, 2000г-С. 7. реальности". В. Заманская считает, что интерпретация романа «Мелкий бес» может быть осуществлена только с позиции символизма. Будучи символистским романом, «Мелкий бес» отражает глубинную эволюцию русского экзистенциального сознания. Атрибутивно экзистенциальная проблема свободы решается Сологубом через отторжение субъекта от мира и социума. «Мир отражен в искаженном зеркале замкнутого, отчужденного, озлобленного сознания, которое в принципе не может быть адекватным окружающему бытию»12. «Пограничное состояние» Передонова, описанное в «Мелком бесе», рассматривается В. Заманской не только как нарушение психики героя, но и как шаткое, несбалансированное положение окружающего мира, схваченного в момент его перехода в анти-мир. С точки зрения исследовательницы, недотыкомка - символ абсурда сологубовского «антимира», сознания «античеловека», породившего из своего страха и ненависти «антиидею» иррационального мирового устройства. Тотальное зло имеет не иррациональную природу, а является следствием человеческого безбожия, родового стремления к самоуничтожению. Таким образом, В. Заманская усматривает индивидуальную экзистенциальную формулу Сологуба в синтезе «апокалиптических идей

13 экзистенциального мироощущения и эсхатологических предчувствий Н. Бердяева» . Такая логика ведет к идее того, что суть абсурдного, фантастического в сологубовской прозе - предельное сближение феноменального и ноуменального пространств, разрушение первого под влиянием второго.

Ю. Гуськов, сближая роман Сологуба с европейским экзистенциализмом, в частности, с творчеством Ф. Кафки, выделяет в «Мелком бесе» «экзистенциальный код с архисюжетом по М. Хайдеггеру»14. Элементы данного «кода»: заброшенность героя в мир;борьба за преодоление границ собственной судьбы; падение, растворение в повседневности.

М. Задражилова также видит Сологуба стоящим у истоков философского и литературного экзистенциализма15.

Специфику деструктивного абсурда в романе «Мелкий бес» иначе осмысляет В. Ерофеев. Он вписывает фантастику Сологуба в русский литературный контекст. В творчестве предшественников Сологуба «нечисть» носит либо фольклорный, либо Сергеева Е. В. «Я-творящее» как один из ведущих принципов в творчестве Ф. Сологуба // Сборник научных трудов молодых исследователейгМагнитогорск, 1998гВып.4гС. 53.

12 Заманская В. В. Опыт становления экзистенциального сознания в творчестве Ф. Сологуба// Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века.-М., 2002гС. 185. п Заманская В. Указ. сочг-С. 187.

14 Гуськов Ю. И. Параллели «второй реальности»: (Федор Сологуб и Франц Кафка) // Московский вестникгМ., 1995 №2-С. 211.

15 Задражилова М. В мире антиномий Федора Сологуба. К поэтике романа «Тяжелые сны» // Europa orientals- Institute di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№2.-C. 54. сатирический характер; является приемом, позволяющим «высветлить» героя изнутри. Исключительность сологубовского творчества, по мнению Ерофеева, определяет объективация фантастических образов, в частности, недотыкомки, существование которой «продолжено за рамки не только психического состояния Передонова, но и самого романа»16. «Нечисть» Сологуба «терзает самого автора», превращается из объекта художественной реальности в субъект реальности бытовой.

Расхождения критиков в определении причастности Сологуба к тому или иному литературному течению объясняются, очевидно, тем, что в творчестве Сологуба «почти всегда допускается едва уловимая двусмысленность, позволяющая соотнести описанное явление с разными понятийными уровнями, выводящая его прозу за пределы реалистической традиции» (М. Павлова)17. Едва ли применительно к Сологубу возможно говорить о каком-либо «неореализме» - прерогатива модернизма для писателя, создающего собственную эстетическую реальность, очевидна. Но, как представляется, отдельные приметы реалистического искусства в творчестве Сологуба-символиста могут быть выявлены. Имеет смысл говорить о «диалогической цитатности» (Цимбольская-Лебода) его творчества: всякое течение непременно ссылается на то, которое «перешагивает», отрицает.

Генезис ранней романистики (от «Тяжелых снов» к «Мелкому бесу») с углублением уровня философской абстракции, с усилением фантастического элемента соотносится с развитием поэзии Сологуба. Вопросы добра и зла, жизненной цели, индивидуального пути, решаемые в ранней лирике через призму социального неравенства, в конце 90-х годов сменяются проблемой поиска человека в мире, переходят из области бытописания в сферу метафизики.

Типологические особенности лирики Ф. Сологуба, в отличие от прозы, остаются малоизученными, как в аспекте понимания лирического субъекта, так и на уровне мотивного анализа. Парадоксальность сологубоведения заключается в том, что лирика воспринимается учеными как нечто априори ясное, изученное. Критики называют Ф. Сологуба поэтом по преимуществу18, утверждают целостность, неразрывность его прозы и лирики. При этом количество критических публикаций, посвященных лирике Сологуба, существенно уступает числу работ, где анализируюется его малая проза и романистика.

16 Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов // Мелкий бесгМ., 1997гС. 15. пМнение о двойственной природе сологубовской фантастики разделяется не всеми литературоведами. В частности, X. Баран пишет: «<.> изображая внезапное вторжение «странного» в реальный мир, Сологуб вовсе не прибегает к<.> возможному двойному объяснению - реальному и сверхъестественному - подобных явлений<. .>» // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века: Велимир Хлебников. Федор Сологуб. Анна Ахматова. Александр Блок. Алексей Ремизов. Вячеслав Иванов. Авториз. Пер. с англгМ., 1993.-С. 243.

Можно сказать, что осмысление Федора Сологуба как поэта только начинается.

Литературоведами уже были предприняты попытки периодизации творчества Сологуба. С. Бройтман и J1. Колобаева предлагают выделить три этапа творческой эволюции писателя.

1) Раннее творчество: с 1892 года - время первых публикаций в «Северном вестнике» - по 1904 год.

2) Период творческой активности и жанрового многообразия: 1904-1913 годы.

3) Этап творческого спада, представленный в основном лирическими сборниками: 1914- 1927 годы19.

В целом нужно признать, что резких изменений мировоззрения Сологуба не происходило. Сознавая, что творческая манера и взгляды Сологуба претерпевают некоторую эволюцию, тем не менее, возможно обнаружить глубинные, устойчивые признаки единого дискурсивного пространства, сохраняющиеся во всех произведениях.

При составлении поэтических (равно как и прозаических) сборников Сологуб включал одно и то же произведение в разные циклические структуры и менял ранее установленный порядок их публикации. В собрании сочинений издательства «Шиповник» автор обосновывал логику расположения стихотворений такими разнородными принципами, как хронология и «общность настроения». Последовательность стихотворений в книге часто определялась издателем с согласия Сологуба. Лирику для сборников «Фимиамы», «Соборный благовест», «Небо голубое» отбирала его жена, А. Н. Чеботаревская. В 1903 году, при подготовке поэтического сборника Сологуба издательством «Скорпион», автор писал В. Брюсову: «Ничего не имею против расстановки стихотворений в том порядке, который Вы найдете лучшим»20. Это позволяет говорить о лирике и о лирическом субъекте на материале всех поэтических сборников Сологуба. Для исследования взяты стихотворения разных лирических циклов. Вычленение форм авторского сознания во всем богатстве лирики (включая поэзию, не изданную при жизни Сологуба), без деления ее на циклы или разделы, принципиально в данной работе. Поэтическое наследие Сологуба представляет собой некий ноумен, воплощенный в совокупности феноменальных стихотворных множеств, как реальных, так и потенциальных. Несмотря на малую художественную ценность некоторых стихотворений Сологуба, они значимы в контексте лирики в целом, поскольку черты авторского сознания выражены в них так же рельефно, как в лучших поэтических

18 В частности, М. Дикман считает лирику «самой органичной сферой» творчества Сологуба. См.: Дикман М. И. Поэтическое творчество Фёдора Сологуба// Ф. Сологуб. СтихотворениягЛ., 1979гС.42.

19 Колобаева Л. Указ. сочтС. 84. произведениях, а в некоторых случаях даже отчетливее (например, в высоко эмоциональном юношеском цикле «Из дневника»). Наиболее продуктивным видится анализ его лирики как единой поэтической книги. При этом неизбежен двоякий взгляд на всякую лирическую единицу: с одной стороны, как на самоценное художественное явление, с другой - как на составную часть целого произведения. Подобный подход перекликается, например, с современными исследованиями творчества А. Блока в русле художественной целостности, подчиненной единой сквозной идее (в частности, с литературоведческой логикой Д. Максимова). Речь идет не о поэтической циклизации, а об условной гипертекстуальности лирики Сологуба, о повторяющихся семантических и лексических единицах, кочующих в пределах целостного поэтического дискурса.

Обращение к прозе в диссертационной работе будет осуществляться в отдельных случаях для доказательства целостности авторского художественного мира.

Исследователи постоянно отмечают зыбкость границы между лирикой и прозой

Сологуба: «одни и те же настроения и мысли звучат у него в романах, в рассказах и стихах, часто с полными лексическими совпадениями»21. Г. Бахматова, усматривая в символистских романах Ф. Сологуба и А. Белого истоки орнаментальной прозы, пишет, что прозаическое слово в их творчестве начинает тяготеть к поэзии, как на лексическом уровне, так и на уровне структуры произведения. Слово приобретает «зыбкость», смысловую многозначность; «остраняется» в минимальном контексте, но

22 распространяется на большие фрагменты текста» . В лейтмотивной структуре произведения, основу которой составляют повторы, образующие сквозную тему, выражается сущность бытия, тогда как в сюжетно-повествовательной структуре - лишь его видимость.

Значимость повтора в содержательном плане лирики Сологуба отмечает Й. Смага. «Поэтическая система Федора Сологуба, - пишет исследователь, - отличается последовательным монотематизмом, интенсивной углубленностью в постоянный круг проблем, образов, символов. Это придает ей характерную идейно-художественную целеустремленность»23. Б. Лауэр также видит творческий путь Федора Сологуба не как обращение к различным мотивам, но «как различные обработки нескольких базовых концептов»24. Функцию повтора в переводной лирике Ф. Сологуба пытается осмыслить С. Файн в работе «Поль Верлен и поэзия русского символизма». Ученый считает, что

20 Цит. по: Сологуб Ф. СтихотворениятЛ. 1979~С. 578.

2' Павлова М. Между светом и тенью // Ф. Сологуб. Тяжёлые сны.Н!., 1990.-С. 12.

2' Бахматова Г. Н. Концептуальность орнаментального стиля русской прозы I четверти XX века // Научные доклады высшей школы. Филологические науки.-М., 1989.*№5.~С. 11.

23 Смага Й. Поэтическая модель мира Федора Сологуба// О poezji rosyjskyej.-W-wa: Krakow, I984:Cz. 2rC. 205. повторение звуков и образов» сближает творчество Сологуба с лирикой его французского предшественника. Однако, корректирует исследовательница ниже, если у Верлена повтор является лишь инструментом достижения музыкальности стиха, то у

25

Сологуба «повторы - смысловое, а не мелодическое средство» . Повторения, составляющие лейтмотивную структуру творчества Сологуба, характеризуют разные парадигматические уровни: звукопись, ритмический рисунок, систему образов и мотивов, проблематику.

Архивные записи позволяют предположить, что лексическая и тематическая ограниченность осознавалась и поощрялась автором. Среди его материалов встречается запись: «Метод - бесконечное варьирование тем и мотивов»26. В числе приоритетных задач сологубоведения видится исследование лейтмотивных комплексов, автоцитации и автокоммуникации, формирующих целостное пространство художественного мира Ф. Сологуба.

Настойчивое возвращение к одним и тем же образам и литературным коллизиям, смысловая функция повтора объясняется, в частности, автобиографизмом творчества

Сологуба, попыткой черпать материал «из себя», сублимировать в произведениях собственные личностные комплексы. Большинство современных исследователей отмечает родственность лирического героя субъекту авторского сознания, хотя средства выражения и характерологические особенности этого сходства до сих пор не изучены. Г. Селегень считает, что пессимизм Сологуба глубже, органичнее, чем дань модному в 90-е годы европейскому пессимизму. По ее мнению, негативное восприятие жизни обусловлено безотрадным детскими впечатлениями поэта27. Упаднические настроения персонажей

Сологуба подпитываются личным социальным опытом автора. «В устойчивом облике лирического героя резко выделяется социальный момент - он беден, это его 28 определяющая черта» . Комплекс неполноценности, отверженности автобиографического субъекта текста включает в себя ощущение одиночества, страх, смирение, тщеславие, гордость. Этот многогранный эмоциональный конгломерат трудно раскладывается на составляющие. Очевидно, что в любом «дневниковом» стихотворении Сологуба спроецировано несколько разнонаправленных психологических векторов. М. Дикман считает, что именно жизненная конкретность, натуралистическая обнаженность автобиографических стихов определила специфику стиля лирики Сологуба,

24 Цит. по: Weststeijn W.G. Sologub and the poetry of the eighties // Культура русского модернизма-М., 1993rC,366.

25 Файн С. В. Поль Верлен и поэзия русского символизма (И. Анненский, В. Брюсов, Ф. Сологуб). Автореф. дисс. канд. филол. наукгМ., 1994~С. 20.i

26 Цит. по: Дикман М. Указ. соч. С. 27.

27 Селегень Г. «Прехитрая вязь» (Символизм в русской прозе: «Мелкий бес» Федора СологубаЭ-ШаБЫг^оп, 1968-С. 84. способствовала «преодолению поэтических штампов, эпигонской банальной

29 т-" сентиментальности и «поэтичности»<.>» . Его поэзия отличается не столько экстенсивным поиском новых тем и способов их выражения, сколько интенсивной углубленностью анализа собственных переживаний, сознательной прозаизацией лирического сюжета. Интимная прочувствованность поэзии предельно сужает лирический образ. Даже обобщенная философская тема в стихах Сологуба подается как личная. Можно сказать иначе: то, что раньше было внутренним состоянием, сложной

30 психологической ситуацией, «становится философской позицией, мифом» . И в чужой жизни поэт пытается выявить то, что коррелирует с «открытыми вопросами» его собственной биографии, неразрешенными внутренними проблемами. «В сологубовской поэзии «ты» случается менее часто, и когда это происходит, это почти всегда собственное «я»», - считает американский исследователь31.

В диалогическом взаимодействии персонажей функции авторского сознания могут быть распределены, а не закреплены за одним героем. Поэт широко использует прием двойничества. Систему двойников в творчестве Сологуба рассматривает Н. Пустыгина (на материале сборника «Пламенный круг»), В. Келдыш, JI. Колобаева («Мелкий бес»), Двойничество во многом мотивировано принципиальной несбалансированностью внутреннего мира автора, наличием противоречивых убеждений. К наиболее частотным из них, личностно прочувствованным, относятся алголагнические

32 мотивы , мотив порочности, детская тема, мотив «ученика - учителя» и другие.

Акцентуированные черты авторского «я» присваивают разные субъекты лирики. В то время как внешний облик персонажа может меняться от антропоморфного к анималистическому, принимать разные мифологические роли, внутренняя его сущность остается неизменной. Федор Сологуб ищет в синхронии и диахронии не преемственности и многоликости, а вневременного сходства. В отрицании поступательного хода истории Сологуб солидаризируется с другими символистами, приверженными идее «вечного возвращения».

В то же время автобиографичность произведений Сологуба выходит за пределы эстетики символизма, где на первом плане - всегда мифологизированная личность художника. Творчество Сологуба, «даже на фоне других символистов, отмечено повышенной метатекстуальностью, причем это касается не только стихов, но и прозы.

2S Дикман М. Указ. соч. С. 15.

29 Дикман М. Указ, соч. С. 17.

30 Дикмам М. Указ. соч. С. 27.

31 Weststeijn W.G. Указ. соч. С. 366.

Так, Сологуб не просто пишет роман, но дает ему заглавие, являющееся ничем иным, как автометаописанием («Творимая легенда») и широко вводит в него и в книги своих стихов метатекстуальные «комментарии» (предисловие к «Пламенному кругу», к драмам и др.)»33. Для Сологуба характерна не мифологизация собственной биографии в соответствии с канонами символистского искусства, а «глубинное пересечение» художественных фактов с личными34.

Субъективная драма сологубовского мировоззрения, по мнению Е. Тагера, во внутренней неорганичности. Неустанно призывая творчески преображать («дульцинировать») мир, Сологуб на самом деле в большей степени зависим от реальности («Альдонсы»)35.

Противоположной точки зрения придерживается С. Сапожков: «Личность и творчество Ф. Сологуба, как никого другого из числа его единомышленников -символистов подверглись мифологизации. К этому, в частности, приложил руку и сам писатель, старательно «лепя» свой образ в литературном быту и почти не оставивший после себя ни дневников, ни собственных критических работ»36. Определение степени приближенности субъекта текста к субъекту сознания в лирике Сологуба поможет понять индивидуальность поэта в ряду символистов, выявить меру его «поэтической откровенности» и тем самым уточнить роль литературы в жизнетворчестве писателя.

Анализ произведения с точки зрения отражения в нем конкретных концептов авторской картины мира характерен для современного литературоведения. Б. М. Гаспаров, 3. Г. Минц, И. П. Смирнов, А. Ханзен-Леве рассматривают определенные семантические концепты (символы, мотивную структуру произведения) в контексте целостного сознания художника или литературного направления. В то же время обзор современной научной литературы обнаруживает дефицит аналитических работ, обращенных к проблематике лирики Сологуба в целом и проблеме форм воплощения авторского сознания в частности. Исследователи признают своеобразие проявления авторского сознания в произведениях Сологуба. Так, Е. Тагер называет сологубовское творчество «трагедией без катарсиса», поражающей, в первую очередь, откровенностью

37 самораскрытия» автора . Однако несмотря на косвенное утверждение актуальности темы, содержание образа лирического героя Ф. Сологуба затронуто лишь в нескольких

32 О садо-мазохистском комплексе Сологуба см., например: Павлова М. Между светом и темью. С. 14; Шаталов А. 11редмег влюбленных междометий. С.99 и др.

33 Бройтман С. Н. Ранний О. Мандельштам и Ф. Сологуб // Изв. АН. Сер. лит. и язг-М.,1996.-Т.55г№2.-С. 29.

34 Шаталов А. Предмет влюбленных междометий // Вопросы литературыг-М., 1996т№ 6;С. 97.

35 Тагер Е. Б. Избранные работы о литературе.-М., 1998.-С. 367.

36 Сапожков С. Федор Сологуб на «пятницах» К. Случевского // Русская словесность? М., 1995?№5гС. 93.

37 Тагер Е. Указ. соч. С. 371. аспектах. Проблема субъекта лирики, так же как и характеристика прозаического героя, рассматривается в большинстве работ как частная, в ряду более приоритетных. Наиболее близкой к указанной теме можно считать англоязычную работу J. Elsworth «Self and other

•JO in Fedor Sologub «Тяжелые сны»» . («Сам» и другие в романе Федора Сологуба «Тяжелые сны»). Ученый присоединяется к дискуссии о литературных ориентирах Сологуба. Внимание исследователя концентрируется на отношениях между вымышленными характерами, так как это «точка, в которой этические приоритеты реализма являются наиболее доказательно, и поэтому вызов той традиции может быть легко обнаружен». По мнению Д. Элсворда, Ф. Сологуб - характерный представитель поколения 90-х годов XIX века, провозгласивший под влиянием идей Шопенгауэра и дарвиновской теории «естественного отбора» приоритет эгоизма как главной движущей силы человеческого поведения. Чувства, понимаемые шестидесятниками как альтруистические, возникшие из сочувствия к другому, в 90-х воспринимаются основанными на страхе за себя. Центральным термином литературы становится «самолюбие», когда счастье одного персонажа обязательно влечет за собой несчастье других.

Герои «Тяжелых снов» Сологуба испытывают проблемы в общении друг с другом. Каждый преследует собственный персональный интерес, исключая все остальные, и общая цель тонет в сумбуре индивидуализма. В описании межличностных отношений улавливается видимое сходство с жизнью реальных современников Сологуба, описанной в первом его эссе о петербургских обществах и ассоциациях - «Наша общественная

39 жизнь» . Отсылка к биографическим подробностям не случайна. Д. Элсворд рассматривает первый роман Сологуба как сугубо автобиографический, проводя параллели между сюжетными коллизиями художественного произведения и становлением личности писателя. Самоанализ, смысл постижения Логиным (следовательно, и автором романа) своей «самости», по мнению Элсворда, заключается в том, чтобы найти основание, на котором могут быть установлены этические соотношения с другими. «Единичная «самость», уходя от самолюбия, которое является необходимым условием всего реального существования, выбирает вариант всеобъемлющей «самости», не зависящей от другого, поскольку нет никакого другого»40. Возможность диалога с другим, по утверждению автора работы, видится Сологубом как невозможный, но необходимый отказ от собственной индивидуальности и растворение в пантеистическом бытии.

М. Павлова, анализируя тот же роман «Тяжелые сны», ставит вопрос, продолжает

38 http://www.ruthenia.ru/documcnt/396550.htinl. Перевод автора диссертации.

39 Ф. Сологуб. Нечто о Петербургских собраниях и кружках// Северный вестник,-1895rN 1?Отд. 2гС. 49-53.

40 http://www.rulhenia.ru/document/396550.html. Перевод автора диссертации. ли Сологуб тему «лишнего» человека, заданную русской реалистической литературой. По мнению исследовательницы, индивидуализм, обособленность - не сущностный признак персонажей прозы Сологуба. «Духовные силы сологубовского героя уходят не столько на осознание своей обособленности, сколько на поиски ответов на вопросы: «каков я?», «кто же я и зачем пришел в этот мир?»41. Предполагаемая возможность ответа на этот вопрос подразумевает оценку «истинности» - «неистинности» существования. Отсюда — дидактизм сологубовских романов, постоянная исповедь и суд: герой осуждает себя и окружающий мир. М. Павлова приходит к выводу, что художественным приемом Сологуба становится осознание «ирреальности внешней жизни и подлинности внутренней»42. Бессмысленна борьба с внешним злом, заслуживает внимания лишь попытка личности мобилизовать внутренние резервы, преодолеть собственную порочность и перейти от состояния полусна-полубреда к полнокровной творческой жизни. Шаткостью внутренних устоев обосновывается главная психологическая особенность героев Сологуба - колебания из света во тьму, из бытия в небытие. Такое душевное состояние было в большой степени присуще самому Сологубу, что подтверждает его автобиографическая лирика.

J1. Колобаева называет двойственность моральных установок героя Сологуба «психологизмом «качелей»43. «Синтетическое» мышление сологубовских персонажей -мышление антиномиями. Герой пребывает в состоянии «перманентного сомнения». Его желания неосуществимы и в то же время неизбежны. По мнению исследовательницы, Сологуб вербализовал противоречие человека мыслящего и чувствующего, противоречие «сознающего и желающего»44. Неизбежность признания лирическим субъектом собственной ограниченности в то же время не отменяет наличия в нем страстей и побуждений. Корень зла заключается в природе человека, изначально детерминированной бытием. В связи с этим в поэзии Сологуба возникает пафос мечтательно-фантастического лиризма: отрицание действительности и тяготение к созданию пространств, более комфортных для самовыражения героя. Примиренность лирического субъекта возникает в поздней лирике45 на пути осознания неразрешимости противоречий. Достичь истины на каком-либо из полюсов невозможно, поэтому «каждый сколько-нибудь значимый в глазах поэта мотив получает у него принципиально разнонаправленное по смыслу наполнение,

41 Павлова М. Между светом и теныо. С. 7.

42 Павлова М. Между светом и теныо. С. 8.

43 Колобаева Л. Указ. сон. С.87.

44 Колобаева Л. Указ. соч. С. 95.

45 Некоторые исследователи отмечают смену настроения уже в лирике 1910-гг. См., например, О. Михайлов. О Федоре Сологубе // Ф. Сологуб. Свет и тени: Избранная прозаг Минск, 19887С.9. освещенное нередко тонами трагическими или абсурдно-ироническими»46.

Одно из неизменно значимых качеств лирического героя Федора Сологуба -креативные способности, творческий импульс как реакция на несовершенство социума. Демиургический потенциал на материале романов рассматривает Е. Сергеева в работе «Я-творящее» как один из ведущих принципов в творчестве Ф. Сологуба». Рассматривая концепцию «Я-творящего» у Сологуба, Е. Сергеева приходит к выводу о самодостаточности демиургического «Я», существующего без бога-творца и создающего самого себя. Абсолютизация субъективного творческого начала и мнение об отсутствии бога в онтологической модели Сологуба представляется спорным. Но можно согласиться с тем, что процесс творения, по Сологубу, неотделим от процесса познания. «И гнозис, и творение у Сологуба подчинены одной цели — преодолеть оковы бытия, уйти от обыденного, найти лучший мир, который лежит за границами земного пространства и времени»47. Тему теургичности лирического «Я» затрагивают также М. Дикман, С. Бройтман, Б. Парамонов, Н. Пустыгина и другие сологубоведы. Б. Парамонов считает, что Сологуб высказывает заветные мысли раннего символизма о поэте - создателе мифов,

48 которым следует человечество . В этой связи проблема поэта-демиурга в лирике Сологуба становится интересна как постижение утопического мышления самого автора.

Стремление к достижению цельности художественного мира побуждало Сологуба к систематической работе над собой. Поэтический процесс виделся ему как преодоление внешних и внутренних барьеров. Не случайно в поэзии постоянно встречается образ долгой, мучительной дороги. Лирическое «я» часто представлено образом странника, путешественника49. По мнению Сологуба, миссия поэта - проложить путь в идеальный мир для себя и грядущих поколений.

Утопические настроения Ф. Сологуба охватывают не только сферу творчества, контролируемой мечты. Американские исследователи Ш. Розенталь и Хелен П. Фоули в качестве идеальной альтернативы «передоновщине» выделяют в романе «Мелкий бес» гармоничный мир язычества50. Только героям, живущим в единении с природой, дана возможность творчества, самозабвения, радости. С американскими исследователями солидаризируется И. Ю. Симачева: «Спасение мира, с точки зрения Сологуба, - это возвращение к досоциальному, вернее, естественному, природному состоянию человека и

46 Колобаева Л. Указ. соч. С. 110.

47 Сергеева Е. Указ. соч. С. 56.

48 Парамонов Б. Новый путеводитель по Сологубу // Звезда.-М., 1994.~№ 4.~С. 199.

49 См. об этом: W. Westsleijn. Указ. соч. С.365

50 Розенталь III., Фоули X. П. Символический аспект романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература XX века. Исследования американских ученыхгСПб., 1993 ."С. 10. человеческих отношений»51. Пантеистическая утопия Ф. Сологуба, по мнению ученых, близка ницшеанскому культу дионисийства. Стихийный дионисический экстаз, снимающий традиционные оппозиции: красота/уродство; боль/наслаждение - заложен в мире природы. «Сологуб настаивал на нераздельности добра и зла, наслаждения и боли. Дионисический культ, подобно отношениям Людмилы и Саши, размывает границы между безумием и здравомыслием, наслаждением и болью, слезами и смехом»52. Антиномичность, заключенная в самой глубинной сути дионисийства, перекликалась с внутренней психологической неустойчивостью лирического героя Сологуба, в некотором смысле, предопределяла ее. Поэт разделял общий «дионисический» настрой модернистов53, определенный 3. Минц как «реабилитацию плоти» - апологию земного, природного начала54. По мнению Сологуба, прекрасны сами земные переживания. Элементы онтологического пространства - это ипостаси лирического «я», стремящиеся перевоплотиться в реальную действительность из материи стиха. В творчестве Сологуба имеет место космогонический акт в его традиционном понимании - разъятие субъекта, расширение его до пределов макрокосма55. Сознание природы и сознание человека идентифицируются. Наполнив природу собственной мыслью, лирический субъект, с одной стороны, возвращает ей утраченную духовность, а с другой, - в бессознательной рецепции приобщается к априорному знанию о мире.

Данная работа поднимает значимую проблему соотношения субъекта текста и субъекта сознания автора в едином поэтическом контексте Ф. Сологуба. До настоящего момента его лирическое наследие не рассматривалось с точки зрения феноменологии целостного художественного сознания поэта.

Материалом исследования послужил весь корпус поэтического наследия Федора Сологуба, в том числе стихотворения, не изданные при жизни поэта, а также его критико -публицистические статьи.

Цель работы - выявить и проанализировать основные принципы воплощения авторского сознания на уровне субъектной и внесубъектной организации поэзии. В задачи исследования входит:

1. Уточнить объем и содержание понятие «авторское сознание» применительно к лирике Сологуба.

51 Симачева И. Ю. Явь и мечта в романе Ф. Сологуба «Творимая легенда» // Рос. литературоведческий журнал.-М.: МГУ, 1994-№ 5-6.-С. 128.

52 Розенталь Ш. Указ. соч. С. 13.

53 Николай Бердяев зафиксировал в своих воспоминаниях участие Сологуба в имитации мистического дионисического ритуала. (См. Розенталь.С.9).

54 Минц 3. О некоторых «иеомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века: Блоковский сборник. Вып. III. Ученые зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 459.»Тарту, 1979гС. 88.

2. Проанализировать субъектную организацию лирики в аспекте выделения разных типов лирического сознания.

3. Определить место и значение лирической повести «Кремлев» в контексте автобиографических и метатекстуальных рефлексий Сологуба.

4. Раскрыть своеобразие лирического образа «поэта» и темы поэзии в их связи с эстетическими воззрениями Сологуба.

5. Рассмотреть семантику отдельных мотивов как способов проекции авторского сознания и типа лирического героя.

Цель и задачи исследования обуславливают методологические принципы данной работы. В диссертационной работе использовались элементы сравнительно-исторического, историко-биографического, описательного, интерпретационно герменевтического (истолкование текстов в аспекте целостного авторского мировоззрения) и психоаналитического методов.

Материал, предмет и цели исследования определили структуру диссертации. Работа состоит из введения, трех глав и заключения.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэзия Федора Сологуба"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Лирика Сологуба остается символистской по преимуществу: поэт опирается на символ и мотив как основные конструкты текста и мировидения, предполагает существование инфернального пространства, тяготеет к непознаваемому и невыразимому, располагает в центре мироустройства творческую личность, «прозревающую» глубинные смыслы бытия, уходит об бытового слова к музыке, дионисийской пляске, экстатическому восприятию мира. Как и все символисты, Сологуб одновременно продуцирует художественные ценности и осмысляет возможности их восприятия, моделирует образ потенциального реципиента.

Однако онтологическая система Сологуба не укладывается в жесткие рамки представлений о востребованной символизмом. В отличие от собственно модернистского мировоззрения для Сологуба остается важен принцип репрезентации, изображения действительности в системе реально присущих ей связей, которые воссоздаются под знаком достоверности и жизнеподобия. Поэт в рамках собственного сознания пытается воспитать принятие объективной реальности, ищет спасение от дисгармонии и хаоса не только в инферналиях, в мечте и сфере творчества, но и в онтологическом бытии, в природе. Хотя личность чаще всего описана им в контексте отчужденности от социума и лирический герой Сологуба постоянно убеждается в невозможности диалога с другим, но целостный анализ лирики подтверждает завуалированное стремление к объединению, поиск гармонии в традиционно понимаемых семейных связях, в личных отношениях («я» + «друг / другой»). Картина мироустройства Ф. Сологуба предполагает наличие бинарных оппозиций, присущих реалистической русской литературе (вертикаль / горизонталь, рай / ад, земное / небесное, идеальное / материальное, красивое / безобразное, подлинное / фальсифицированное). Обращение к субъектным формам лирики позволяет выделить в авторском сознании наличие устойчивых нравственных ценностей, понять оценочность, дидактизм мышления Сологуба, его тяготение к идеальной норме.

Учеными достаточно сказано о принципе сочетания противоположностей, определяющем для поэтики произведений Сологуба. Можно продолжить и расширить этот принцип как характеризующий для самой личности автора, заставляющий его колебаться между двумя культурными полюсами. Дуальность мышления определяет своеобразие лирического героя, в котором парадоксально сочетаются черты героя (творца, богоборца, демиурга, мифологизированной личности) и антигероя («винтика», «песчинки», «маленького человека», детерминированного социальными условиями, средой, находящегося под влиянием авторитарного персонажа).

Субъектный уровень изучения авторского сознания позволяет не только определить своеобразие лирического «я» (художественного образа, который поэт создает из своей эмпирической личности)699, но и выявить наличие лирического героя - носителя определенной точки зрения на действительность, себя и других субъектов лирики. Лирический герой Сологуба в высшей степени автобиографичен и автопсихологичен. При этом автобиографический герой в такой же степени художественен, как и любой другой образ, также является своего рода «творческим построением» (Л.Я.Гинзбург). Жизненный материал, положенный в основу стихотворения, неизбежно подвергается отбору, обработке и трансформации в соответствие с авторской концепцией и идеей. Идентичность концепированного автора и автобиографического героя в конечном итоге сводится не столько к конкретно-бытовым реалиям, которые могут и совпадать, и не совпадать с имевшими место событиями, сколько к сходным нравственным процессам и душевным переживаниям (для сологубовского героя это ощущение бедности, униженности детства, муки взросления, искушение творчеством, любовная и социальная фрустрация). И. Ильенков пишет о лирических циклах А. Блока, что приметы автобиографизма (лирические темы, «навеянные» интимными отношениями, прямые посвящения, наличие прообразов и прототипов и др.) «не только ничего не объясняют», но «сами нуждаются в объяснении»700. Изучение автобиографической лирики Сологуба выявляет раннюю сформированность авторского сознания, его целостность, раскрывает для читателя неявные пласты семантики образной системы.

Если лирический субъект Сологуба, наиболее свободный от авторской дидактики, характеризуется стойкой верой в существование некоторой сверхреальной сущности, постижение которой составляет смысл его существования, то тип сознания лирического героя - это тип сознания творца, часто поэта, для которого характерно самоопределение в рамках семейного, профессионального, любовного дискурса, построение и пропагандирование собственной модели мира, черты иронии. Лирический субъект и лирический герой в лирике Сологуба разделены мотивом «сочинительства», что обосновывает пристальное внимание диссертанта к проблеме текста в авторском сознании (цели и формы поэтического творчества, соотношение вариантов, проблема авторства).

699 Бройтман С. Историческая поэтика.-С. 293.

700 Ильенков И. Лирический герой и лирический персонаж в «Стихах о прекрасной даме» Александра Блока // Известия Уральского государственного университета. 2000г№ 17гГуманитарные науки. Вып. ЗгС. 75.

Авторский тип сознания отличается многогранностью восприятия мира. Иногда роль «авторского» художественного плана сводится к комментированию лирической ситуации с совершенно определенной, и достаточно ироничной, позиции. В этих случаях можно говорить о неосинкретизме автора и героя — поэта, ставшего его творческой ипостасью («Ты эти предсказал кошмары, / Где Передонов - комиссар»). В лирике Сологуба проявляются симптомы кризиса «монологического авторства» (С. Бройтман). Так, в повести «Кремлев» личность героя не завершена, это выражается в противоречивом финале, создающем образ «оборванного чтения» (Ю. Лотман)

Исследование внесубъектных форм авторского сознания в лирике Сологуба находится на начальном уровне. Диссертант обращается к мотивной структуре (в рамках самостоятельных разделов анализируются мотив опьянения, природные мотивы, мотив «босых ног», алголагнические мотивы; кроме того, в работе заявлена важность мотива преступления, мотива огня, мотива молчания и других), так как при изучении мотива репрезентируются психологические особенности лирического героя. Кроме того «мотив» является высоко значимой категорией для монотеметической, ориентированной на повторение лирики Сологуба.

Работы, посвященные хронотопу, вещному миру, жанровой структуре поэзии вполне могут стать отдельными самостоятельными исследованиями. Перспективным видится направление анализа, предполагающего дополнительность исторического и типологического, так как именно такой метод позволяет «вывести из самого материала законы зарождения и развития изучаемого явления»701. Диссертант не претендует на полноту освещения проблемы авторского сознания в пределах одной работы и осознает, что лирика Сологуба требует дальнейшего изучения как в синхроническом (место писателя в модернистском литературном сообществе), так и в диахроническом (проблема интертекстуальности, литературной преемственности) аспектах.

701 Бройтман С. Указ. сочгС. 10.

Список научной литературыГубайдуллина, Анастасия Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Художественные произведения. Прижизненные издания Ф. Сологуба:

2. Сологуб Ф. Алая лента Красногубая гостья. Рассказы.-Петроград, 1917.

3. Сологуб Ф. Алчущий и жаждущий. РассказтМ., 1910.

4. Сологуб Ф. Алый мак-гМ., 1917.

5. Сологуб Ф. Барышня Лиза. Повесть // Сирин. Сборник. Кн. Ill-СПб., 1914fC.281-354.

6. Сологуб Ф. В толпе. РассказгСПб, 1909.

7. Сологуб Ф. ВойнагПг., 1915.

8. Сологуб Ф. Жало смерти Земле земное - Обруч - Баранчик - Красота - Утешение. Рассказы.-М., 1904.

9. Сологуб Ф. Истлевающие личины. Книга рассказовгМ., 1907.

10. Сологуб Ф. Книга очарований. Новеллы и легенды.-СПб., 1909.

11. Сологуб Ф. Книга разлук. РассказыгСПб., 1908.

12. Сологуб Ф. Книга сказокгМ., 1905.

13. Сологуб Ф. Маленький человек. К звездам. - СнегурочкагМ., 1913.

14. Сологуб Ф. Опечаленная невеста. Смерть по объявлению. - В пленугМ., 1912.

15. Сологуб Ф. Отрок Лин. Претворившая воду в вино. - Алчущий и жаждущий. - Два ГотикатМ., 1911.

16. Сологуб Ф. К. Пламенный круг-СПб., 1908.

17. Сологуб Ф. Политические сказочкигСПб., 1906.

18. Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь и другие рассказыгМ., 1918.

19. Сологуб Ф. Слепая бабочка. РассказыгМ., 1918.

20. Сологуб Ф. Собрание сочинений. В 12 т-гСПб.: Шиповник, 1909 1913.

21. Сологуб Ф. Собрание сочинений. В 20 тгСПб.: Сирин, 1913 1914.

22. Сологуб Ф. Сочтенные дни. Рассказы-Ревель, 1921.

23. Сологуб Ф. Театр единой воли // Русская мысльгСПб., 1915. № 2.

24. Сологуб Ф. Тени. Рассказы и стихигСПб., 1896.

25. Сологуб Ф. Ярый год. РассказыгМ., 1916.

26. ТТ. Художественные произведения. Современные издания:

27. Неизданный Федор СологубгМ., 1997.

28. Новелла серебряного векагМ., 1994.

29. Сказка серебряного векагМ., 1994.

30. Сологуб Ф. Демоны поэтов // Сологуб Ф. Творимая легенда.-М., 1991. Т.ПгС. 159 -170.

31. Сологуб Ф. Жалость и любовь // Сологуб Ф. Творимая легенда.-М., 1991. Т.II.'С. 145-146.

32. Сологуб Ф. За стихи // Сологуб Ф. Творимая легенда.-М., 1991. T.IIrC. 143- 144.

33. Сологуб Ф. Искусство наших дней // Сологуб Ф. Творимая легендагМ., 1991. T.IIrC. 177- 208.

34. Сологуб Ф. Заклинательница змей. Романы. Рассказы.-М., 1997.

35. Сологуб Ф. Звезда Маир. СтихотворениягМ., 1998.

36. Сологуб Ф. Капли крови. Избранная проза.-М., 1992.

37. Сологуб Ф. Мелкий бес. Заклинательница змей. Романы. Рассказы.-М., 1991.

38. Сологуб Ф. Мелкий бестКемерово, 1958.

39. Сологуб Ф. Мелкий бес.-Томск, 1990.

40. Сологуб Ф. «Мелкий бес»: неизданные фрагменты // НЛОгСПб., 1993. № 2тС. 156165.

41. Сологуб Ф. Неизданное и несобранное.-МипсЬеп, 1989.

42. Сологуб Ф. Повести и рассказы.-СПб, 2002.

43. Сологуб Ф. Порча стиля // Сологуб Ф. Творимая легендагМ., 1991. T.IIrC. 147-148.

44. Сологуб Ф. Поэзия. ПрозагМ., 1999.

45. Сологуб Ф. Свет и тени. Избранная прозагМинск, 1988.

46. Сологуб Ф. Собрание пьес: В 2-х тгСПб., 2001.

47. Сологуб Ф. Собрание сочинений. В 2-х т.-Munchen, 1992.

48. Сологуб Ф. Собрание сочинений в 6-и ттМ., 2002.

49. Сологуб Ф. Стихотворения.-Л., 1979.

50. Сологуб Ф. Стихотворения-М., 1939.

51. Сологуб Ф. СтихотворениягТомск, 1995.

52. Сологуб Ф. Творимая легенда. В 2 кнтМ., 1991.

53. Сологуб Ф. Тяжелые сны. Роман, рассказы.-Л., 1990.

54. Сологуб Ф. Цикл «Из дневника»: (Неизданные стихотворения) / Публ. Павловой М. М. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 годг-СПб., 1993гС. 109158.

55. Сологуб Ф. Я. Книга совершенного самоутверждения // Сологуб Ф. Творимая легендаМ., 1991. T.IIrC. 148- 152.

56. I. Мемуары, речи, переписка

57. Абрамова-Калицкая В.П. Фёдор Сологуб в Вытегре // Неизданный Фёдор СологубгМ., 1997тС. 261-289.

58. Андрей Белый. Письма к Ф. Сологубу / Публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1972 год- Л., 1974тС. 130-137.

59. Бартэн А. Подсказанное памятью // Нева.-Л., 1987т№ 9гС. 197- 202.

60. Бунин в переписке с Ф. Сологубом: К истории издания сборников «Земля» // Русская литерату par СПб., 1996г№ ЗтС. 181- 187.

61. Волошин М. И Ф. Сологуб // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год.-Л., 1976гС. 151- 165.

62. Воспоминания о серебряном веке.-М., 1993.

63. Гиппиус 3. Отрывочное // Гиппиус 3. Живые лица.-Л., 1991гС. 156- 168.

64. Голлербах Э. Ф. Из воспоминаний о Федоре Сологубе // Русская литература.-Л., 1990г № 1гС. 218- 224.

65. Гофман М. Федор Сологуб // Гофман М. Книга о русских поэтах последнего десятилетиягСПб.- М., 1909тС. 241-249.

66. Данько С. Я. Воспоминания о Ф. Сологубе. Стихотворения // Лица. Биографический альманах.-СПб., 1992т С. 190-262.

67. Два письма О. А. Глебовой- Судейкиной к Ф. К. Сологубу // НЛОгМ., 1994Г№ 7.-С. 220- 224.

68. Иванов Вяч. Письма к Ф. Сологубу и Ан.Н. Чеботаревской // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год.-Л., 1976тС. 136- 150.

69. Иванов Г. Петербургские зимы // Иванов Г. Стихотворения. Петербургские зимы. Китайские тенитМ., 1989гС. 390- 398.

70. Иванов-Разумник. Писательские судьбы//Возвращение.-М., 1991. Вып. 1гС. 303- 349.

71. Иванов-Разумник. Письмо А. Белому // Сологуб Ф. Творимая легендагМ., 1991. Т. 2Г С. 256- 260.

72. Измайлов А. У Ф.К. Сологуба. Интервью // Биржевые ведомостигСПб., 1912. № 13151,19 сент., веч. выпгС. 5-7.

73. Измайлов А. У Ф.К. Сологуба. Интервью // Биржевые ведомостигСПб., 1912. № 13153,20 сент., веч. выпгС. 5-6.

74. Клейнборт Л. М. Встречи. Федор Сологуб / Публ. М. М. Павловой // Русская литературагСПб., 2003т№ 1т С. 186-213.

75. Одоевцева И. На берегах Невы // ЗвездатЛ., 1988г№ 2-5.

76. Павлова М. М. «Тогда мне дали имя Фрины.» (Из истории отношений Федора

77. Сологуба и Вяч. Иванова) // Русская литературагСПб., 2002т№ 1гС. 221-224.

78. Письмо О. Н. Черносвитовой Т. Н. Чеботаревской // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год.-СПб., 1993гС. 317- 320.

79. Письмо Ф. К. Сологуба J1. Д. Троцкому // Лит. газетагМ., 1994, 20 июля.-№ 29гС. 6.76. Пяст В. ВстречигМ., 1929.

80. Рождественский В. Письма о смерти Ф. Сологуба // Неизданный Федор Сологуб.-М., 1997гС.426- 430.

81. Рысс П. Портреты г Париж, 1928.

82. Сапожков С. В. Федор Сологуб на «Пятницах» К. К. Случевского. (По архивным материалам) // Русская словесность.-М., 19957№5гС.89-92.

83. Северянин И. Салон Сологуба // Даугава.-Рига, 1989г№ 7тС. 86- 88.

84. Смиренский В. Воспоминания о Ф. Сологубе // Неизданный Федор Сологуб.-М., \991r С. 395-423.

85. Сологуб Ф. и Е. Замятин. Переписка // Неизданный Федор Сологуб.-М., 1997гС. 385395.

86. Тэффи Н. А. Федор Сологуб // Воспоминания о серебряном веке.-М., 1993гС. 80-93.

87. Ф. Сологуб. Письма к Л. Я. Гуревич и А. Л. Волынскому / Публ. И. Г. Ямпольского// Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1972 год- Л.: Наука, 1974.-С.112-130.

88. Ходасевич В. Ф. Сологуб // Ходасевич В. Колеблемый треножник. Избранное.-М., 1991гС. 342- 353.

89. Черносвитова О. Материалы к биографии Фёдора Сологуба // Неизданный Фёдор Сологуб.-М., 1997тС. 221- 249.

90. Чулков Г. Ф. Сологуб // Чулков Г. Годы странствийгМ., 1930гС. 145- 164.

91. Эрберг К. Ф. Сологуб // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год.-Л., 1979гС. 138- 147.

92. Эренбург И. Ф. Сологуб // Эренбург И. Портреты современных поэтов.-М., 1923гС. 3799.1.. Научно -критические работы, посвященные творчеству Ф. Сологуба90. «Шипение Сологуба не прибавит ничего» / Публ. Шепелев В., Любимова В. //

93. ИсточникгМ., 1995~№ 5 (18)гС. 66- 71.

94. Аблаев М. М. Межтекстовые отношения романа Ф. Сологуба «Мелкий бес»: Дискурс Священного Предания. // Русская литературная критика серебряного века.-Новгород, 1996ГС. 49-52.

95. Агеносов В. В., Ломтев С. В. О Федоре Сологубе и его романе «Слаще яда» // Проблемы эволюции русской литературы XX векагМ., 1994гС.З-6.

96. Адрианов С. Заметки о театре // Вестник ЕвропыгСПб., 1912, дек.-С. 366- 372.

97. Адрианов С. Критические наброски // Вестник ЕвропыгСПб., 1909г№ 6гС. 753- 766.

98. Адрианов С. Критические наброски // Вестник ЕвропыгСПб., 1910г№ 4гС. 380- 393.

99. Айхенвальд Ю. Фёдор Сологуб // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей.-М., 1910. Вып. ЗгС. 100- 112.

100. Александрович Ю. Реакция в литературе и жизни // После Чехова.-М.,1908. Т.1 — С.151-195.

101. Анненский И. О современном лиризме // АполлонгСПб., 1909, окт.-№ 1тС. 12- 42.

102. Анненский-Кривич В. Две записи // Сологуб Ф. Творимая легенда-М., 1991. Т.2гС. 248-255.

103. Багно В. Преждевременные «озарения» Федора Сологуба // Иностранная литература- М.: Известия, 1990г№9гС.175-176.

104. Багно В. Федор Сологуб-переводчик французских символистов // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы.-Л.: Наука, 1991г С.129-215

105. Банников Н. В. Федор Сологуб // Русская речьгМ., 1994т№6гС. 14-16

106. Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века: Велимир Хлебников. Федор Сологуб. Анна Ахматова. Александр Блок. Алексей Ремизов. Вячеслав Иванов. Авториз. Пер. с англгМ., 1993.

107. Барковская Н. В. Поэтика галлюцинаций в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» как явление стиля // XX век. Литература. СтильгЕкатеринбург, 1996. Вып. 2-С.56-68.

108. Барковская Н. В. Поэтика символистского романа: Автореф. дисс. на соиск. степени д-ра филол. наукг Екатеринбург, 1996. 34 с.

109. Барковская Н. В. Проблема творчества в символистском романе: (Ф. Сологуб. «Творимая легенда») // Русская литература XX века: направления и течения.-Екатеринбург, 1995. Вып. 2гС.89-102.

110. Бахматова Г. Н. Концептуальность орнаментального стиля русской прозы I четверти XX века // Научные доклады высшей школы. Филологические науки,- М.: Высшая шк, 1989-№5гС.10-18.

111. Бахтин М. М. Лекции о А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине (в записи Р. М. Миркиной)//Диалог. Карнавал. ХронотопгВитебск, 1993r№2-3rC. 138-174.

112. Белый Андрей. Далай-лама из Сапожка // Весы. 1908, мартгС. 63- 77.

113. Бжоза Г. Идейно-философский смысл музыкального начала в лирике Ф. Сологуба 1890-1910 гг. // Opoezji rosyjskejrW-wa: Krakow, 1986. Cz. 2гС.19-33.

114. Библиография сочинений Ф. Сологуба. 28 января 1884-1 июля 1909.-СП6., 1909.

115. Блажнова Т. «Какое б ни было правительство.» (Рец. На кн.: Неизданный Федор Сологуб: Стихи. Документы. Мемуары. М.: НЛО, 1997) // Кн. Обозрение.-М., 1997. №19гС.13.

116. Блок А. Творчество Сологуба // Блок А. Собр. соч. В 8-ми т.- М.- Л., 1962. Т. 5т С. 160- 164.

117. Бройтман С. Н. Ранний О. Мандельштам и Ф. Сологуб // Изв. АН. Сер. лит. и яз.— М.,1996. Т.55, №2гС.27-35.

118. Брюсов В. Ф. Сологуб//Брюсов В. Далекие и близкиегМ., 1912гС. 107- 114.

119. Брюсов В. Федор Сологуб: Книга сказок // ВесыгСПб., 1904г№ 11тС. 360- 382.

120. Будникова Л. И. Ф. Сологуб и Достоевский /Челяб. гос. пед. институт .-Челябинск, 1988.

121. Вавере В. Ф. Сологуб в Латвии // Русская литература.-СПб., 2000г№ 2тС. 127-135.

122. Венцлова Т. К демонологии русского символизма // Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. Вильнюс, 1992гС.56-73.

123. Венцлова Т. Тень и статуя. К сопоставительному анализу творчества Ф. Сологуба и И. Анненского // Иннокентий Анненский и русская культура XX векагСПб., 1996ТС. 55-66.

124. Верховский Ю. Рецензия на кн.: П. Верлен. Стихи, избранные и переведенные Ф. Сологубом // Речь—1908, 29 февраля.

125. Виноградова Е. А. Модификация реалистического романа Ф. Сологубом. // Литература в контексте культуры. Материалы науч.-практ. конференции 26-28 окт. 1994гКомсомольск-на-Амуре, 1995гС.81-88.

126. Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник.-СПб, 1896г"№12.~" С.235-247.

127. Волынский А. О символизме и символистах // Северный вестникгСПб., 1898г№ 10- 12.

128. Волынский А. Ф.К. Сологуб // Сологуб Ф. Творимая легенда.-М., 1991. Т.2.-С. 219-224.

129. Геллер Л. Сологуб и Замятин // Геллер Л. Слово- мера мирагМ., 1994гС.103-113.

130. Геллер Л. Фантазии и утопии Ф. Сологуба: замечания по поводу «Творимой легенды» // Русская литературагСПб., 2000г№ 2-С.119- 126.

131. Гизетти А. Лирический лик Сологуба // Современная литература.-Л., 1925гС. 8293.

132. Гиппиус 3. Иринушка и Ф. Сологуб // Русская мысль, 1912гС. 17-21.

133. Горетич Й. Параметры пошлости в романном мире Достоевского и Сологуба // Acta Univ. szegediensis. Sect, linguistica. Dissertationes slavicae., 1986r№18rC.169-183.

134. Горнфельд А. Образы Федора Сологуба. Очерк 1-й: романы // Русские ведомости, 1914~№18. 23 января.

135. Горнфельд А. Федор Сологуб // Русская литература XX века. 1890-1910~М., 1914-1916. Ч.1гС.14-65.

136. Грачева А. К истории отношений Алексея Ремизова и Федора Сологуба // Блоковский сборник XV.-Тарту, 2000.

137. Гумилев Н. Письма о русской поэзии // АполлонгСПб., 1910, июль- авг.-№ 9.-С. 35-37.

138. Гуртуева Т. Сологуб // Литературные портреты "Серебряного века".—Нальчик, 1996гС.112-117.

139. Гуськов Ю. И. Параллели «второй реальности»: (Федор Сологуб и Франц Кафка) // Московский вестникгМ., 1995г№2-С.210-228.

140. Давыдова Е. В. Поэтика «чуда» в романтической и символистской прозе. («Сельфида» В. Ф. Одоевского и «Рождественский мальчик» Ф. Сологуба). // Художественная индивидуальность писателя и литературный процесс XX векаг-Омск, 1997гС. 40-43.

141. Дворяшина Н. Художественный образ детства в творчестве Ф. Сологуба-Сургут, 2000.

142. Дикман М. И. Поэтическое творчество Фёдора Сологуба // Ф. Сологуб. СтихотворениятЛ., 1979гС. 5-74.

143. Долинин А. С. Отрешенный // Долинин А. С. Достоевский и другие: Статьи о русской классической литературе.-Л., 1989гС.419-451.

144. Дрозда М. «Мелкий бес» Ф. Сологуб- роман в стиле модерн // Studia russica.— Будапешт, 1987г№ 1ЬС. 1989.

145. Евдокимова Л. Мифопоэтическая традиция в творчестве Ф. Сологуба,-Астрахань,1988т222 с.

146. Евдокимова Л. О фольклорно-мифологических истоках мотива смерти в произведениях Ф. Сологуба // Филологический поиск.-Волгоград., 1993. Вып. 1гС. 110- 120.

147. Евдокимова Л. Фольклорно-мифологические истоки новеллы Ф. Сологуба «Земле земное» // Проблемы детской литературы и фольклор. Сборник научных трудов.-М., 1995г С. 44- 53.

148. Ерофеев В. «На грани разрыва («Мелкий бес» Ф. Сологуба на фоне русской реалистической традиции)» // Вопросы литературы.-М., 1985г№2гС.140-158.

149. Жиркова И. А. Рассказы Ф. Сологуба 1890-1900-х годов // Из истории русской литературы конца XIX- начала XX векагМ., 1988гС. 51-60.

150. Задражилова М. В мире антиномий Федора Сологуба. К поэтике романа «Тяжелые сны» // Europa orientalis- Institute di Linguistica (Universita di Salerno), 1992.~-№2.1. C.47-56.

151. Заманская В. В. Опыт становления экзистенциального сознания в творчестве Ф. Сологуба // Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX векагМ., 2002тС. 185-187.

152. Замятин Е. Белая любовь // Современная литературагЛ., 1925тС. 76- 81.

153. Замятин Е. Федор Сологуб // Замятин Е. Избранные произведениягМ., 1990гС. 254259.

154. Иванов Вяч. Рассказы тайновидца // ВесыгСПб., 1904г№ 8тС. 35- 60.

155. Иванов Г. О новых стихах // АполлонгСПб., 1915, мартг№ ЗгС. 51- 54.

156. Иванов- Разумник. От декадентства к символизму // Иванов-Разумник Р. Девятисотые годы. История русской общественной мыслигПтб., 1918гС. 39- 71.

157. Из творческой предыстории "Мелкого беса" // De Visu, 1993r№ 9.

158. Измайлов А. Ф. Сологуб в своих произведениях // Биржевые ведомости.-СПб., 1908, 16 ноябтС. 5-6.

159. Ильев С. П. Архитектоника ранних романов Ф. Сологуба // Вопросы русской литературыгЛьвов., 1989. Вып. 2-.С48- 64.

160. Ильев С. П. Русский символистский роман: Аспекты поэгикигКиев, 1991т-168 с.

161. Ильин В. Федор Сологуб- «недобрый» и загадочный // Ильин В. Эссе о русской культуре-СПб., 1997. С. 282- 303.

162. Калебич Креацца Д. Тема творчества у Сологуба и Вячеслова Иванова // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992.-№2rC.57-74.

163. Карамзина- Арциховская E. О Ф. Сологубе как об одном из представителей психо-патологического течения современной русской художественной литературы // Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма, 1908. Вып. 5гС. 223244.

164. Келдыш В. А. О "Мелком бесе" // Ф. Сологуб. Мелкий бес.-Томск., 1990. С. 3-18.

165. Келдыш В. А. О прозе Сологуба // Ф. Сологуб. Голодный блеск. Избранная проза." Киев, 1991. С. 5-24.

166. Келдыш В. А. О прозе Сологуба в свете русской классической традиции // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№2rC.75-88.

167. Келдыш В.А. На рубеже художественных эпох (О русской литературе конца XIX-начала XX веков) // Вопросы литературы-М., 1993г№2гС. 92-106.

168. Клейман JI. Ранняя проза Федора Сологуба.-Ann Arbor, 1983.-168 с.

169. Клинг О. А. О романах двух поэтов // Белый А. Петербург. Сологуб Ф. Мелкий бесСтаврополь, 1988. С. 5-12.

170. Клинг О. А. Своеобразие прозы поэта: некоторые черты поэтики романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№2rC.89-98.

171. Клягина M. E. Проза Федора Сологуба глазами Андрея Белого. // Русская речыМ., 1997г№ 6гС. 15-20.

172. Колобаева JI. А. Поэзия онтологического трагизма. Ф. Сологуб: от мировой скорби к мировой иронии. Виды и формы «редуцированного смеха» в творчестве символистов // Колобаева JI. А. Русский символизмгМ., 2000гС. 83-116.

173. Кононенко Е. И. Пространство иронии: теория и художественная практика,— Воронеж, 1990.

174. К-ская Е. Ф. Сологуб. «Истлевающие личины» // Современный миртСПб., 1907т№ ЮгС. 76- 78.

175. Кукушкина И. Ю. О цитатности в сборниках Ф. Сологуба «Родине» и «Пламенный круг». // Блоковский сборник. Учен. Записки Тартусского гос. ун- таг№ 11. Вып. 917.— Тарту, 1990гС. 23- 38.

176. Кулешова Е. Перепевная полифония в "Мелком бесе" Сологуба // Полифония идейи символов. Статьи о Белом, Блоке, Брюсове и Сологубе.-Toronto, 1981гС.27-39.

177. Курсинский А. Ф. Сологуб. Мелкий бес // Весы.-СПб., 1907.-№ 7г С. 77- 79.

178. Левин Ю. Д. Николай Гумилев и Федор Сологуб о дровах // Труды Отдела древнерусской литературыгСПб., 1997. 50гС. 646-648.

179. Лекманов О. А. «Все было, как всегда.»: На подступах к «диалогу» между А. Блоком и Ф. Сологубом // Русская речьгМ., 1994г№5гС.15-19.

180. Литвинова И. Ю. Жизнь, смерть и победа в драме Ф. Сологуба «Победа смерти» // Блоковский сб., №VIII. Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 813гТарту, 1988гС. 112-122.

181. Ломтев С. В. Федор Сологуб. // Ломтев С. В. Проза русских символистовгМ., 1994~ С. 64-81.

182. Любимова М. Драматургия Фёдора Сологуба и кризис символистского театра // Русский театр и драматургия начала XX века.-Л., 1984тС. 19-27.

183. Магалашвили А. Р. Философия самоубийства в новеллах Сологуба // Серебряный век. Философско-эстетические и художественные исканиягКемерово, 1996т С.34-39.

184. Маркович Я. С. Педагогические огорчения Федора Сологуба. // Сов. педагогика— М., 1988-№6-С. 105-113.

185. Мартынов А. В. Федор Сологуб и Гайто Газданов // Вестник Института цивилизациитВладикавказ, 1999гС. 81-90.

186. Меррил Д. Тайное признание в инцесте в драмах Сологуба // Русская литература.— СПб., 2000г№ 2тС. 138- 145.

187. Мескин В. А. Грани русской прозы: Ф. Сологуб, Л. Андреев, И. Бунин.-Южно-Сахалинск, 2000.

188. Мескин В. А. Кризис сознания и русская проза конца XIX- начала XX века: Пособие по спецкурсу / Моск. пед. гос. ун-т им. В. И. ЛенинагМ., 1997.

189. Милюгина Е. Г.; Сергеев В. В. Евангельские мотивы в романе Федора Сологуба «Творимая легенда» // Русская литературная критика серебряного векаг-Новгород, 1996гС. 47- 49.

190. Минц 3. Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века: Блоковский сборник. Вып. III. Ученые зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 459,-Тарту, 1979гС. 76- 120.

191. Минц 3. Г. К проблеме «символизма символистов»: (Пьеса Ф. Сологуба «Ванька Ключник и паж Жеан») // Труды по знаковым системам. № 21. Символ в системе культуры. Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 754,-Тарту, 1987тС. 104- 118.

192. Минц 3. Г., Пустыгина Н. «Миф о пути» и эволюция писателей-символистов//

193. Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века»-Тарту, 1975гС. 148- 172.

194. Мисникевич Т. В. Неизвестное стихотворение Федора Сологуба о Максиме Горьком // Русская литературагСПб., 2002г№ 1т С. 224- 226.

195. Михайлов А. И. О Федоре Сологубе (1863-1927) // Ф. Сологуб. Свет и тени: Избранная прозатМинск, 19887 С. 3-16.

196. Михайлов А.И. Два мира Федора Сологуба // Ф. Сологуб. Творимая легенда: Роман.-М., 1991: С. 5-14.

197. Михайловский Б. Творчество Сологуба // Русская литература XX в.-М., 1939-С. 283-287.

198. Морозов М. Перед лицом смерти. Из современных мистических и эротических исканий.-СПб., 1908: С. 42-54.

199. Мочульский К. Лирика Федора Сологуба // ЗвеногМ., 1928.~№2т С. 36- 42.

200. Муравьев В. Б. Федор Сологуб // Ф. Сологуб. Звезда МаиргМ., 1998гС. 5- 26.

201. Найман А. Несколько замечаний о поздней лирике Сологуба // Europa orientalis-Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992т№2тС.99-108.

202. Неженец H. И. Русские символистыгМ., 1992.

203. Неизвестное письмо и два стихотворения Ф. Сологуба / Публ. и вступ. заметка Павловой М. М. // Русское революционное движение и проблемы развития литературыгЛ., 1989гС. 180-184.

204. Неизданный Федор Сологуб: Стихи. Документы. Мемуарыг-М., 1992.

205. Никитина М. А. «Заветы» реализма в романах старших символистов: («Христос и Антихрист» Д. Мережковского, «Мелкий бес» Ф. Сологуба) // Связь времен.-М., 1994.-" С. 205-224.

206. Никитина М. А. М. Горький и Ф. Сологуб: (К истории отношений). // Горький и его эпоха-М., 1989т ВыпЛгС. 185-203.

207. Николеску Т. Федор Сологуб публицист // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno)r 1992т№2тС.109-120.

208. Никольская Г. Ф. Сологуб. Свирель (Русские бержереты) // Неизданный Федор СологубгМ., 1997тС. 431-433.

209. Нильссон Н. О. Русский импрессионизм: стиль «короткой строки». // Русская новеллагСПС 1993тС. 220- 235.

210. О Фёдоре Сологубе. Критика. Статьи и заметкигСПб., 1911.

211. Охотина Г. А. Федор Сологуб и Чехов // Анализ художественного произведения,1. Киров, 1993rC. 58-82.

212. Павлова М. М. Из творческой истории романа Ф. Сологуба «Мелкий бес»: (Отвергнутый сюжет «Сергей Тургенев и Шарик» и его место в художественном замысле и идейно-образной структуре романа) // Русская литературагСПб., 1997г№ 2г С. 138- 154.

213. Павлова М. М. Из творческой предыстории «Мелкого беса»: (Алголагнический роман Федора Сологуба) // De visurM., 1993г№9гС. 30-54.

214. Павлова М. М. Между светом и тенью // Ф. Сологуб. Тяжёлые сны. 1990,"Л.: Худ. ЛитературагС.3-16.

215. Павлова М. М. О Смерти или Бессмертии в произведениях Ф. Сологуба // Europa orientalis- Institute di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№2rC.121-134.

216. Павлова M. M. О Федоре Сологубе и его книгах // Ф. К. Сологуб. Поэзия. Проза.-М„ 1999.-С. 5-14.

217. Павлова М. М. Преодолевающий золаизм, или Русское отражение французского символизма (ранняя проза Федора Сологуба в свете «экспериментального метода») // Русская литературагСПб: Наука,-№1"гС. 211-221.

218. Павлова М. М.Творческая история романа Федора Сологуба «Мелкий бес». Автореф. дис. . канд. филол. наукгСПб., 1996.

219. Пайман А. История русского символизмагМ., 1998Г415 с.

220. Панова Е. А. Повтор и семантика слова в поэтической речи Ф. Сологуба // Семантика языковых единиц. Материалы 3-й межвузовской научно-исследовательской конференции^., 1993.4.3'С. 121-124.

221. Пантелей И. В. «Мертвый Христос» в творчестве Достоевского и Ф. Сологуба // Достоевский и современностьгСтарая Руса, 1996ГС. 101- 105.

222. Парамонов Б. Новый путеводитель по Сологубу /К творческой биографии Ф. Сологуба 1863-1927/ // ЗвездагМ., 1994г№ 4:С. 199-203.

223. Паркаев Ю. Федор Сологуб. // ПоэзиягМ., 1988г№ 51гС.118-119.

224. Пауэр Г. Россия и Азия: Федор Сологуб и буддизм // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№ 2rC.135-146.

225. Пеньков A. E. Проблема метода в романе Федора Сологуба «Мелкий бес» (из истории вопроса) // Русская литература XX века-Екатеринбург, 1995. Вып. 2г С. 144-150.

226. Перси У. Вместо предисловия // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992г№2тС.8-12.

227. Пильд JI. Пушкин в «Мелком бесе» Ф. Сологуба // Пушкинские чтения в Тарту 2 Г" Тарту, 2000гС. 306-321

228. Полищук Г. П. Целостный лингвистический анализ стихотворения Ф. К. Сологуба «Чертовы качели» // Материалы XXI Всесоюзной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс»,-Новосибирск, 1983гФилология.-С. 58- 65.

229. Пустыгина Н. Г. Драматургия Федора Сологуба 1906- 1909 гг.: (Статья вторая) // Литература и публицистика: Проблемы взаимодействия. Труды по рус. и слав. Филологии. Учен. зап. Тарт. гос. ун-та.-Тарту, 1986г-Вып. 683тС. 94- 105.

230. Пустыгина Н. Г. Символика огня в романе Федора Сологуба «Мелкий бес» // Биография и творчество в русской культуре начала XX века: Блоковский сборник. Вып. 9тУчен. зап. Тарт. гос. ун-таг№ 857т'Тарту, 1989гС. 124- 137.

231. Путилова Е. О. Ф. Сологуб и Л. Чарская // Русская литературагСПб., 1995г№ 4гС. 159- 168.

232. Редько А. Еще проблема// Русское богатствогСПб.,1910г№ 1гС. 130- 144.

233. Редько А. Фёдор Сологуб в бытовых произведениях и в «творимых легендах» // Русское богатство:-СПб., 1909г№2-ЗтС. 126- 134.

234. Розенталь Ш.; Фоули X. П. Символический аспект романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература XX века. Исследования американских ученых- СПб., 1993т* С. 6-23.

235. Сваровская А. С. Тема «учитель- ученик» в прозе Ф. Сологуба // Проблемы литературных жанров. Материалы XI Международной научной конференции. Ч. II.— Томск, 1999? С. 89- 93.

236. Святополк- Мирский Д. Сологуб. // 1 линия. Вестник Студенческого Научного ОбществагСПб., 1996г№ЗГС. 25-39.

237. Селегень Г. «Прехитрая вязь» (Символизм в русской прозе: «Мелкий бес» Федора Сологуба)г\\?аБ11^1:оп, 1968.

238. Семкин А. Д. Евреинов и Ф. Сологуб. К истории постановки пьесы «Ванька-ключник и паж Жеан» // Русская литературагСПб., 2000г№ 2гС. 113- 119.

239. Сергеев В. О своеобразии конфликта в поэзии Ф. Сологуба 90-х годов // Межвузовский тематический сборник. Вопросы романтического метода и стиля.1. Калинин, 1978rC. 26- 34.

240. Сергеева Е. В. «Я-творящее» как один из ведущих принципов в творчестве Ф. Сологуба // Сборник научных трудов молодых исследователей.-Магнитогорск, 1998.-* Вып.4гС.52-59.

241. Симачева И. Ю. Роман Ф. Сологуба «Тяжелые сны»: на путях переосмысления художественной концепции Н. В. Гоголя // Взаимодействие творческих индивидуальностей русских писателей XIX- начала XX вгМ., 1994гС. 160- 172.

242. Симачева И. Ю. Явь и мечта в романе Ф. Сологуба «Творимая легенда» // Рос. литературоведческий журнал- М.: МГУ, 1994г№ 5-6тС. 120-133.

243. Синельникова Г. И. А. Белый о Сологубе: (Проблема автора- критика) // Жанр и стиль литературного произведениягЙошкар-Ола, 1994гС. 110- 116.

244. Синельникова Г. И. А. Белый о Сологубе: (Проблема автора- критика) // Поэтика жанра.-Барнаул, 19967С. 61-67.

245. Синельникова Г. И. Диалог миров в критике: (В. Брюсов и А. Блок о Ф. Сологубе) //Культура и текстгСПб.ТБарнаул, 1997гВып. 1: Литературоведение. Ч. 1тС. 120.

246. Слободнюк С. Л. Дьяволы «серебряного» века (древний гностицизм и русская литература 1890- 1930- х годов)т-СПб., 1995Г425 с.

247. Слободнюк С. Л. Русская литература начала XX века и традиции древнего гностицизмагСПб-7 Магнитогорск, 1994.

248. Смага Й. Поэтическая модель мира Федора Сологуба // О poezji rosyjskyej.-W-war-Krakow, 1984.Cz. 2т С. 197- 205.

249. Смирнов А. Ф. Сологуб. Книга сказок // Новый путьгСПб., 1904г№ \2гС. 289- 290.

250. Снегирев А. В. Интертекст: типология, включение и функционирование в художественном тексте. Автореф .^-Екатеринбург, 2000.—18 с.

251. Соболев А. «Мелкий бес»: к генезису заглавия // В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана-Тарту, 1992гС. 171-184.

252. Соболев Л. О Фёдоре Сологубе и его романе // Ф. Сологуб. Творимая легендагМ., 1991-Т.2-С. 260- 279.

253. Соложенкина С. Живая и мёртвая вода. Вехи судьбы Фёдора Сологуба. // Ф. Сологуб. Собр. соч. в 6 тт. Т. 1-М., 2000гС. 5- 14.

254. Спивак Р. С. Художественное пространство и авторская позиция в лирике Ф. Сологуба // Кормановские чтения: Материалы межвузовской научной конференции. -Ижевск, 1994. Вып. 2тС. 64- 72.

255. Спроге J1. «Город Эн» Л. Добычина и «обмурашенный» город в творчестве Ф. Сологуба 1926 года: урбанистический аспект // Писатель Леонид Добычин: Воспоминания. Статьи. ПисьмагСПб., 1996гС. 208- 212.

256. Старикова Е. Реализм и символизм // Развитие реализма в русской литературе.-М., 1974гС.185- 196.

257. Стеклов Ю. О творчестве Фёдора Сологуба // Литературный распад. Критический сборникгСПб., 1909. Кн 2гС. 91- 98.

258. Тагер Е. Б. Избранные работы о литературегМ., 1988.

259. Театр. Книга о новом театре.-СПб., 1908.

260. Тименчик Р. Федор Сологуб // Родник.-Рига, 1987r№ 11тС. 20- 21.

261. Тименчик Р., Копельман 3. Вячеслав Иванов и поэзия X. Н. Бялика // НЛО.-М., 1995т№ 14гС. 102-118.

262. Тихонов И. А. Фантастическое в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Традиции в контексте русской культурыгЧереповец, 1995ГС. 139- 141.

263. Толстых Г. А. Прижизненные стихотворные сборники русских символистов: книготворчество поэтов // Книга: исследования и материалы.-М, 1991.— С. 147-158.

264. Треплев А. Пленник навьих чаргМ., 1913.

265. Улановская Б. О прототипах романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература- Л.: Наука, 1969г№ЗгС.181-183.

266. Утехин Н. Альдонса и Дульцинея Ф. Сологуба // Ф. Сологуб. Мелкий бес: Роман; Заклинательница змей: Роман; рассказы.-М., 1991гС. 3- 24.

267. Флакер А. Бес доноса (Сологуб и другие) // Europa orientalis- Instituto di Linguistica (Universita di Salerno), 1992r№2rC.147-156.

268. Фуксон Л. Ю. К интерпретации одного стихотворения Федора Сологуба // Серебряный вектКемерово, 1996гС. 31-33.

269. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизмгСПб1999г514 с.

270. Хольтхузен И. Федор Сологуб // История русской литературы. XX век: Серебряный векгМ., 1995.

271. Храповицкая Г. Н. Двоемирие и символ в романтизме и символизме //

272. Филологические наукитМ., 1999.-№ ЗгС. 35- 41.

273. Цветаева М. Об искусствегМ., 1991.

274. Цехновицер О. В. Символизм и царская цензура // Ученые записки Ленинградского гос. пед. института им. М. И. Покровского. Т. IV. Факультет языка и литературы.-Л., 1941 гВып. 11." С /25~-{дй,

275. Цехновицер О. Предисловие // Ф. Сологуб. Мелкий бес.-М,- Л., 1933.-С. 5- 28.

276. Чеботаревская Ан. Федор Сологуб (Биографическая справка) // Русская литература XX в (1890- 1910) под ред. С. А. Венгерова.-М., 1915гЧ.1. Т. II.-C. 9-13.

277. Чуковский К. Путеводитель по Сологубу // Чуковский К. Собр. соч. в 6 тт.-М., 1969. Т. 6гС. 334-368.

278. Чулков Г. Дымный ладан // Покрывало Изиды. Критические очерки. М., 1909. С. 55-60.

279. Шаталина Н. И. Библиотека Ф. Сологуба: Материалы к описанию // Неизданный Федор Сологуб:-М., 1997-гС. 435- 521.

280. Шаталов А. Предмет влюбленых междометий // Вопросы литературы.-М., 1996г№ 6гС. 58- 109.

281. Эйхенбаум Б. Поэзия Федора Сологуба // Ф. Сологуб. Мелкий бес.— Москва-Назрань, 1999т С. 3- 19.

282. Элсворт Д. О философском осмыслении рассказа Ф. Сологуба «Свет и тени» // Русская литературагСПб., 2000г№ 2г С. 135- 138.

283. Якубович И. Д. Романы Ф. Сологуба и творчество Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования,- СПб., 1994.-Т. ИгС.188-203.

284. V. Диссертационные исследования

285. Бугаева Л. Д. Идея безумия и ее языковое воплощение в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес»: Автореф. дисс. . канд. филол. наукгСПб., 1995.-18 с.

286. Будникова Л. И. Некрасов и русские символисты. Автореф. дисс. . канд. филол. наукгМ., 1978.-15 с.

287. Виноградова Е. А. Автор-герой-читатель в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес». Автореф. дис. насоиск. уч. степени канд. филол. наук.-М., 1998.-17с.

288. Гаврикова И. Ю. Картина мира в малой прозе А. Белого и Ф. Сологуба. Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук.-Днепропетровск, 1992.-19 с.

289. Гуральник Е. Н. История и текстология прижизненного издания романа Ф. К. Сологуба «Мелкий бес». Автореф. дис. на соиск. уч. степени канд. филол. наук—М.,2000.-20 с.

290. Гуськов Ю. И. Проза Ф. Сологуба и литературный авангард. Автореф. дисс. . канд. филол. наук.-М., 1995т26 с.

291. Долгенко А. Н. Роман Федора Сологуба «Тяжелые сны». Проблематика и поэтика. Автореф. дис. . канд. филол. наук.-Волгоград, 1998.-21 с.

292. Ибрагимов М. И. Драматургия русского символизма: поэтика мистериальности. Автореф. на соиск. уч. степени канд. филологических наук.-Казань, 2000—20 с.

293. Иванова Е. В. Зарождение русского символизма и идейно-эстетическая борьба в литературе 90-х годов. Автореф. дисс. . канд. филол. наук.-М., 1983.-26 с.

294. Иванова О. В. Ирония как стилеобразующее начало в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес». Автореф. дис. . канд. филол. наук.-М., 2000.—22 с.

295. Козарезова О. О. Концепция мира и человека в творчестве Ф. К. Сологуба. Автореф. дис. . канд. филол. наук.-М., 1997.-25 с.

296. Магалашвили А. Р. Поэтика малой прозы Ф. К. Сологуба. Автореф. дисс. . канд. филол. наукгНовосибирск, 2000г24 с.

297. Пантелей И. В. Традиции Ф. М. Достоевского в романах Федора Сологуба. Автореф. дис. . канд. филол. наукгМ., 1998.-12 с .

298. Пермякова J1. А. Сакрализация женственности в прозе русского символизма. Автореф. дис. . канд. филол. наук.-Уфа, 1996.-«2.4с.

299. Селиванов С. А. Концепция творчества в эстетике русского символизма. Дисс. . канд. филол. наук. М., 1993." \Ь с ,

300. Сергеева Е. Проблемы мировоззрения и поэтики прозы Ф. Сологуба (художественная космогония романов «Мелкий бес» и «Творимая легенда»). Автореф. дисс. . канд. филол. наукгМагнитогорск, 1998г17 с.

301. Симачева И. Ю. Сатирическая традиция Н. В. Гоголя в прозе символистов (А. Белый, Ф, Сологуб). Автореф. дис. . канд. филол. наук.-М., 1989г15 с.

302. Стахорский С В. Русская театральная утопия начала XX века. Автореф. дисс. д-ра искусствоведениягМ., 1993т45 с.

303. Файн С. В. Поль Верлен и поэзия русского символизма (И. Анненский, В. Брюсов, Ф. Сологуб) // Автореф. дисс. . канд. филол. наукгМ., 1994.-2-4 <-.

304. VI. Зарубежные исследования творчества Ф. Сологуба

305. Baer J.T. Schopenhauer und Fedor Sologub // Schopenhauer Jb. Frankfurt a.-M.,1988. Bd 69*511-522.

306. Baer J. Т. Arthur Schopenhauer und die russische Literatur des spaten 19. und fruhen 20. Jahrhunderts. Slavistische Beitrage, Band 140rMunchen: Verlag Otto Sagner, 1980.

307. Biernatowa Elzbieta. Proza powiesciowa Fiodora Sologuba // Przeglad Humanistyczny 10. 1978.-69-75.

308. Biernatowa Elzbieta. Szkic zycia i tworczosci Fiodora Sologuba // Zeszyty naukowe wydzialu humnistycznego Uniwersytetu Gdanskiego. Filologia rosyjska 4. 1974.-27-43.

309. Biernatowa Elzbieta. Tworczosc Fiodora Sologuba w ocenie krytyki literackiej epoki modernizmu // Zeszyty naukowe wydzialu humanistycznego Uniwersytetu Gdanskiego. Filologia rosyjska 2. 1972rl9-38.

310. Biernatowa Elzbieta. Z problematyki mitu w rosyjskiej prozie modernistycznej // Zeszyty naukowe wydzialu humanistycznego Uniwersytetu Gdanskiego. Filologia rosyjska 6. 1977r31-38.

311. Biernatowa Elzbieta. Zum formalen Bau von Sologubs Trilogie "Tvorimaia legenda". Fedor Sologub 1884-1984: Texte, Aufsatze, Bibliographie. Eds. Bernhard Lauer and Ulrich Steltner.-Munich: Otto Sagner, 1984.^71-97.

312. Brodsky Patricia Pollock. Fedor Sologub: Optimist of Death. Diss. U. C. Berkeley, 1972.

313. Brodsky Patricia Pollock. The Beast Behind the Barth-House: "Belaia sobaka as a Microcosm of Sologub's Universe // Slavic and East European Journal 27.1.1983r57-67.

314. Brodsky Patricia Pollock. Fertile Fields and Poisoned Gardens: Sologub's Debt to Hoffman, Pushkin, and Hawthorne // Essays in Literature 1.1974r96-108.

315. DenisoffNina Fedor Sologoub. 1863-1927rParis.,1981.

316. Donchin G. Recensio. // Mod. Lang. Rev. L., 1988rVol. 83, pt lrP. 271-272 (Рец. на кн.: Greene D. Insidious intent: An interpretation of Fedor Sologub's "The petty demon". Columbus (Ohio), 1986).

317. Ebert Ch. Recensio. // Ztschr. fur Slawistik-B.,1988. Bd 33, H.lr S.148-150. (Рец. на кн.: Lauer В. Das lyrische Fruhwerk von Fedor Sologub: Weltgefuhl, Motivik, Sprache u Versform. Giesen, 1986).

318. Ebert Ch. Symbolismus in Rusland: Zur Romanprosa Sologubs,Remisows, Belys-B.: Akad. Verl., 1988.

319. Ehre M. Fedor Sologub's "The petty demon": The Eroticism, decadence and time//The silver age in Russian literature-L., 1992rl56-170.

320. Elsworth J. Self and other in Fedor Sologub's «Тяжелые сны» // Блоковский сборник XV.-Тарту, 2000ГС. 11-32.

321. Ivanits Linda J. Sologub's Fantasy Creatures: Folk Superstition in "Elkich", "Belajasobaka", and "Cherviak" // Russian Language Journal 40. 135. 1986r85-88.

322. Greene D. Insidious intent: An interpretation of Fedor Sologub's "The petty demon".-Columbus, 1986.

323. Cymborska-Leboda M. О поэтике русской символистской мистерии // Litteraria humanitasrBrno, 1991 rlгС. 301 -310.

324. Cymborska-Leboda M.Утопический элемент символистского мышления о жанрах и "формах искусства" // Literaria humanitas / Masarykova univ. Fak. Filoz.-Brno, 1996" 4~ C. 229- 243.

325. Holl Bruce T. "Don Quixote" and the Russian novel: A comparative analysis.University of Wisconsin. Madison, 1992. Hansson Carola. Fedor Sologub. As a short-story writer // Stylistic analyses^Stockholm: Almqvist & Wiksell international, 1975.

326. Hart P. R. Metaphor, metonymy and myth in "The petty demon" // Slavic a. East Europ.jrTucson, 1997rVol. 41rN 3:431-441.

327. Hart P.R. Recensio. // Slavic a. East Europ j.-Tucson, 1986-Vol. 30,-N 3r448- 449. (Рец. на кн.: Клейман Л. Ранняя проза Федора Сологуба. Ann Arbor, 1983. ).

328. Hustis Н. Wicked tongues and alternative lifestyles: Lyudmila, Peredonov and the role of language in Sologub's "The petty demon" // Slavic a. East Europ. j.-Tucson, 1996-Vol. 40-N 4,- 632- 648.

329. Keys R. J. Recensio. // Slavonic a. East Europ. rev:L., 1987-Vol. 65,-N 2-265-267 ( Рец. на кн.: Greene D. Insidious intent: An interpretation of Fedor Sologub's "The petty demon'V Columbus, 1986.).

330. Kalbouss George. Echoes of Nietzsche in Sologub's Writings. Nietzsche in Russia. Ed.Bernice Glatzer Rosenthal .-Princeton: Princeton University Press, 1986.

331. Kalbouss George."Sologub and Myth" // Slavic and East European Journal 27r4rl983r 440-451.

332. Konopka B. Fantastyka grozy w literaturze rosyjskiej poczatku XX wieku // Slavia orientalisrW-wa, 1986rRocz. 35; N 3r417- 424.

333. Lauer B. Das lyrische Fruhwerk von Fedor Sologub: Weltgefuhl, Motivik, Sprache und Versformr Giesen, 1986.

334. Fedor Sologub, 1884-1984. eds. Lauer, В., and U. Steltner,-Munich, 1984.

335. Laursen E. Becoming the serpent: Transformation in Sologub's "Cherviak" // Russ. rev.— Syracuse (N. Y.), 1997rVol. 56,-N 4.-505- 514.

336. Leitner Andreas. Die Erzahlungen Fedor Sologybs / Andreas Leitner.-Munchen: Sagner, 1976.

337. Masing-Delic Irene. Abolishing Death: A Salvation Myth of Russian Twentieth-Century Literature. Stanford: Stanford University Press, 1991.

338. Masing-Delic Irene. "Peredonov's Little Tear'-Why is it shed? // The Petty Demon. By Fedor Sologub.-Ann Arbor: Ardis, 1983"333- 343.

339. Masing-Delic Irene. Creating the Living Work of Art: The Symbolist Pygmalion and His Antecedents // Creating Lite: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism. Eds. I. Paperno and J. D. GrossmanrStanford: Stanford University Piess, 1994r51- 82.

340. Mierzynska A. Demon, smierc i obled (Motyw "nedotykomki" w tworczosci Fiodora Sologuba)//Acta Univ. Wratislaviensis.-Wroclaw, 1993rN 153 lr Slavica wratislaviensia,-"N' 79.-93-106.

341. Mills J.M. Recensio. // Slavic a. East Europ. j.-Tempe, 1987-Vol. 31rN 2rP. 291-292 (Рецензия на кн.: Greene D. Insidious intent: An interpretation of Fedor Sologub's "The petty demon'VColumbus, 1986.).

342. Poljakov F.B. Zur Interpretation einiger thematischer Zyklen in neuveroffentlichten Gedichten Fedor Sologubs // Welt der SlavenrMunchen, 1992rJg. 37rH. 1/2.-33-43.

343. Rabinowitz S. J. Fedor Sologub's literary children: The Special Case of Melkij bes // Canadian Slavonic Papers, 1979.-№ 21rP. 510- 530.

344. Russian Dramatic Theory from Pushkin to the Symbolists. Trans, and ed., Laurence Senelickr-Austin: University of Texas Press, 1981.

345. Thurston G. S. Sologub's Melkij bes // Slavonic and East European Review, 1977-№ lr P. 30-45.

346. Weststeijn W.G. Sologub and the poetry of the eighties // Культура русского модернизмагМ., 1993.-С. 365-377.

347. VII. Исследования по литературному процессу конца XIX начала XX веков

348. Аверинцев С. С. Системность символа в поэзии Вяч. Иванова // КонтекстгМ., 1989г"1. С. 42- 57.

349. Алексеева Н. Дискурс игры в русской литературе рубежа XIX- XX веков // Критика и семиотика. Вып. 1 / 2гНовосибирск, 2000гС. 118- 135.

350. Бачелис Т. И. Заметки о символизмегМ., 1998.

351. Белова В. В. Философско- эстетические основы русского символизмагРостов, 1997.

352. Белый А. Арабески: Книга статейгМ., 1911.

353. Белый А. Символизм как миропониманиегМ., 1994.

354. Блок А. О современном состоянии русского символизма // Аполлон, 1910. Май-июнь.

355. Брюсов В. О искусствегМ., 1899.

356. Булгакова И. В. Мир и человек в художественном сознании М. Волошина. Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук.-Воронеж, 2002.-24 с.

357. Бунина Н. Е. Модернистское искусство: проблема понимания // М. М. Бахтин: эстетическое наследие и современность.-Саранск, 1992т-С. 234- 237.

358. В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана.-Тарту, 1992.

359. Вайскопф М. «Пьяное чудовище» в стихотворении Блока «Незнакомка» // НЛОгМ, 1996r№21г С.252-25 7.

360. Василевская Л. И. О приемах коммуникативной организации в ранней лирике Н. С. Гумилева // Изв. РАН. Серия литературы и языкатМ., 1993гС.49-60.

361. Вертлиб Е. О природе символа у Андрея Белого и Вячеслава Иванова // Антология гнозиса. В 2 тгСПб., 1994гТ. 1гС. 286- 295.

362. Горный Е. Заметки о поэтике Ремизова: «Часы» // В честь 70-летия профессора Ю.М. ЛотманагТарту, 1992гС. 192-209.

363. Горький А. Собр. соч.: В 30 т.-М., 1956. Т. 30.

364. Григорьева Е. Пространство и время «Петербурга» с точки зрения микромифологии // Труды по знаковым системам— Тарту: Изд-во Тартуского университета, 1998rC. 151-183.

365. Долгополов Л. К. На рубеже веков: о русской литературе конца XIX-начала XX векаг-Л., 1984.

366. Ермилова Е. В. Теория и образный мир русского символизма.-М., 1989.

367. Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века.-М., 2002.

368. Зыховская Н. Л. Словесные лейтмотивы в творчестве Достоевского. Автореф. на соиск. канд. филол. наукгЕкатеринбург, 2000г Z*ic .

369. Иванов Вяч. Две стихии в современном символизме // Золотое руно, 1908г№ 3-4.

370. Иванов Вяч. Заветы символизма// Аполлон, 1910г№ 8.

371. Иванов Вяч. Мысли о символизме // Труды и днигМ., 1912г№ 1.

372. Иванов Вяч. Письмо к Брюсову от 14/27 декабря 1905 г // Лит. наследство .-Т. 8 5." С.472.

373. Ильенков А. И. Лирический герой и лирический персонаж в «Стихах о прекрасной даме» Александра Блока // Известия Уральского государственного университетаг2000. № 17. Гуманитарные науки. Вып. З.-С. 75-91.

374. Искржицкая И. Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма. -М., 1997.

375. Кац Б. Тименчик Р. Анна Ахматова и музыка. Исследовательские очерки.-Л., 1989.

376. Клинг О. Эволюция и «латентное» существование символизма после октября // Вопросы литературыгМ., 1999т№ 4.

377. Козубовская Г. П. Проблема мифологизма в русской поэзии конца XIX начала XX вековгСамара- Барнаул, 1995.

378. Козырева А. Ю. Лирика К. Случевского: философские воззрения в системе поэтического дискурса (циклы «Думы», «Мефистофель», «Черноземная полоса», «Мурманские отголоски»), Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук. СПб., 2003 г26 с.

379. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа 19- 20 вековг М., 1987.

380. Коренева М. Властитель дум // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993-С. 5-21.

381. Литературно-эстетические концепции в России конца XIX- начала XX века.-М., 1975.

382. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и русский символизм // Начала. Религиозно-философский журналгМ., 1993т№ 2тС. 85- 105.

383. Лосев А. Ф. Модернизм и современные ему течения // Контекст. Литературно-теоретические исследования.-М, 1990гС. 25- 54.

384. Мазаев А. И. Проблема синтеза искусств в эстетике русского символизма. Автореф. дисс. на соиск. степени доктора филос. наукт-М., 1996.

385. Максимов Д. Е. Поэзия и проза А. Блока.-Л., 1981.

386. Максимов Д. Е. Русские поэты начала XX векагМ., 1986.

387. Мароши В. В. Текст танца в прозе Андрея Белого // Русская литература XX века.

388. Екатеринбург, 1995-Вып. 2гС. 46-53.

389. Мережковский Д. С. О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы // Мережковский Д. С. Эстетика и критика. В 2 т. Т. 1гМ.; Харьков, 1994.— С. 163- 189.

390. Минц 3. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1гМ., 1980гС.107-171.

391. Михайлова М. В. Эротика в прозе русских писательниц серебряного века // Феминистская теория и практика: Восток-Запад. Материалы международной научно-практической конференции / ПЦГИгСПб., 1996гС 252-262.

392. Нелединский В. Томление духа. Вольные сонеты.-Пг., 1916.

393. Новикова Е. А. Мировосприятие и философия автора и героев в художественном мире И. А. Бунина. Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук.-М., 2002,^ 18 с.

394. Нордау М. Вырождение. Современные французыгМ., 1995.

395. Поспелова Н. И. Скрябин и символизм. Автореф. дисс. на соиск. учен.степени канд. искусствоведения.-М., 1989г19 с.

396. Развитие лирической поэзии, и ее взаимодействие с прозой в русской литературе конца XVIII- начала XX вгМ., 1988.

397. Рапацкая Л. А. Искусство «серебряного века»тМ., 1996.

398. Романова О. Н. Лирика Арсения Несмелова: проблематика, мифопоэтика, поэтический язык. Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук.— Владивосток, 2002г26 с.

399. Сарычев В. А. Эстетика русского модернизма: Проблема «жизнетворчества»,-Воронеж, 1991.

400. Селиванов С. А. Концепция творчества в эстетике русского символизма. Дисс. . канд. филол. наукгМ., 1993.

401. Серебряный век: философско-эстетические и художественные исканиягКемерово, 1996.

402. Смирнов И. П. Символизм или истерия // Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших днейт-М., 1994гС. 131-178.

403. Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических системгМ., 1977.

404. Смирнов Ю. Реминисценции мифа в «Мастер и Маргарита»: источники, память жанра и пределы интерпретации. // Булгаковский сб.-Таллин, 1994. Вып. 2

405. Смирнова Л.А. Судьбы русской поэзии и модернизм // Смирнова Л.А. Историялитературы конца XIX-начала XX ввгМ., 1992.

406. Ставровская И. В. Мотив двойничества в русской поэзии начала XX века (И. Анненский, А. Ахматова). Автореф. дисс. . канд. филол. наук—Иваново, 2002;-18 с.

407. Титаренко С. Д. Сонет в поэзии серебряного векагКемерово, 1998.

408. Тырышкина Е. В. Русская литература 1890-х- начала 1920-х годов: от декаданса к авангардугНовосибирск, 2002.

409. Ходасевич В. Конец Ренаты // Колеблемый треножник.-М.гСПб., 1991.

410. Ходасевич В. О символизме // Колеблемый треножник.-М.тСПб., 1991.

411. Цветаева М. Пленный дух // Собр. соч. в 7 т.-М., 1994гТ. 4гС. 144-268.

412. Щеголькова О. В. Структурообразующая роль мотива в книге стихов Н. С. Гумилева «Костер». Автореф. дисс. на соискание степени канд. филол. наук.-Самара, 2003-20 с.

413. Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX- XX веков.-М., 1992.

414. Яблоков Е. А. Художественный мир Михаила Булгакова.-М.: Языки современной культуры. 2001.

415. VIII. Теоретические работы

416. Бак Д. П. История и теория литературного самосознания: художественная рефлексия в литературном произведениигКемерово, 1992.

417. Баронене С. Г. Философско-антропологическое исследование авторского посредничества как феномена культуры. Диссертация. канд. философских наук,— Томск, 2002.

418. Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. ПоэтикагМ., 1994.-С. 72- 130.

419. Бахтин М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук.-СПб., 2000.

420. Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчествагМ., 1979.

421. Бердяев Н. Sub specie aeternitatis: Опыты философские, социальные, литературные (1900- 1907 гг)гСПб.: Издание М. В. Пирожкова, 1907.

422. Богатырев П. Г. Функции лейтмотивов в русской былине // Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусствагМ., 19717С. 432-449.

423. Бочаров С. Г. О художественных мирахгМ., 1985.

424. Бройтман С. Н. Субъектная структура русской лирики // Изв. АН СССР. Сер. литературы и языка.-М., 1988.-Т.47г№6г С.527-533.

425. Бройтман С. Н. Историческая поэтикатМ., 2001.

426. Веселовский А. Н. Историческая поэтика.-JL, 1940.

427. Виноградов В. В. Сюжет и стильгМ., 1963.

428. Винокур Г. О. Критика поэтического текстагМ., 1927.

429. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы.-М., 1994.

430. Гинзбург Л. Я. О лирике.-М., 1997.

431. Гиршман М. М. Литературное произведение: Теория художественной целостности.-М., 2002.

432. Гуревич П. С. Страх- молитва души. Современный апокалипсис // Философские науки.-М., 1992г№2гС.89-109.

433. Дарвин М. Н. Поэтика лирического циклаг-Кемерово, 1987.

434. Доманский Ю. В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте-Тверь, 1999.

435. Евзлин М. Космогония и ритуал.-М., 1993.

436. Зенкин С. Теория писательства и письмо теории или Филология после Бурдье \\ Новое литературное обозрениегМ., 2003?№ 60.~С. 30 37.

437. Ильина С. В. Влияние пережитого в детстве насилия на возникновение личностных расстройств // Вопросы психологиитМ., 1998т№6тС.65-75.

438. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания.-М., 1994.

439. Корман Б.О. Лирика и реализмгИркутск., 1986.

440. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения.-Ижевск, 1977.

441. Лехциер В. А. Апология черновика// Новое Литературное Обозрение. 2000г№. 44т

442. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991тС. 21 186.

443. Лотман Ю. М. Избранные статьи в 3-х томах.-Таллин, 1992. Т. 1.

444. Лотман Ю. М. Культура и взрыв.-М., 1992.

445. Лотман Ю. М. Охота за ведьмами. Семиотика страха // Труды по знаковым системам .-Тарту, 1998гС. 61- 80.

446. Лотман Ю. М. Структура художественного текстатМ., 1970.

447. Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическомугМ., 1908.

448. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах-гМ., 1994.

449. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа.-М., 1976.

450. Мелетинский Е. М. Семантическая организация мифологического повествования и проблема создания семиотического указателя мотивов и сюжетов // Текст и культура. Труды по знаковым системам. Вып. 16гТарту., 1983гС. 115-125.

451. Неклюдов С. Ю. О некоторых аспектах использования фольклорных мотивов // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов.~ Л., 1984.

452. Ницше Ф. Сочинения. В 2-х т.-М., 1990.

453. Образцы изучения текста художественного произведения в трудах советских литературоведов. Вып. 1гИжевск, 1974.

454. Орлова Н. Л. Встреча с Иным как встреча с самим собой (анализ понятия «энантиодромия» в работах К. Г. Юнга) // Вопросы психологии.-М, 2000r№3rC.82-93.

455. Проблема автора в русской литературе 19 20 вв.-Ижевск, 1978.

456. Психология процессов художественного творчества.-Л., 1980.

457. Ритм, пространство и время в литературе и искусстве.-Л., 1974.

458. Роднянская И. Художник в поисках истины.-М., 1989.

459. Силантьев И. В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике: Очерк историографии.-Новосибирск., 1999.

460. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика.-М., 1996.

461. Тюпа В. И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ.— М., 2001.

462. Тюпа В. И. Художественность литературного произведения .-Красноярск, 1987.

463. Тюпа В. И., Фуксон Л. Ю., Дарвин М. Н. Литературное произведение: проблемы теории и анализагКемерово., 1997.

464. Фрейденберг О. М. Миф и литература древностигМ., 1978.

465. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанрагМ., 1997.

466. Харлап М. Г. Стих и музыка // Изв. РАН. Серия литературы и языкагМ., 1996.-Т.55.— №5гС.73-87.

467. Шатин Ю. В. Стих и проза в «Египетских ночах» А. С. Пушкина // Гуманитарные исследования. Ежегодник. Вып. III. Ч. 1т Омск, 1998гС.45 51.

468. Шкловский В. Б. О теории прозы.-М., 1929.

469. Шопенгауэр А. Избранные произведения.-М., 1992.

470. Штерринг. Психопатология в применении к психологииг-СПб., 1903.

471. Эйхенбаум Б. М. О литературе. Работы разных лет.-М., 1987.

472. Элиаде М. Миф о вечном возвращении- СПб:, 1998.469. Язык и личностьгМ., 1989.1.. Справочные издания

473. Большой толковый психологический словарьгМ., 2001.

474. Литературный энциклопедический словарьгМ., 1987.

475. Мифы народов мирагМ.: Сов. энциклопедия, 1982. В 2-х т.

476. Руднев В. П. Энциклопедический словарь культуры XX влМ., 2001.

477. Словарь инфернальной мифологии.-М., 1988.

478. Словарь литературоведческих терминов.-М., 1974.

479. Современный философский словарьгМ.гМинск, 1998.

480. Теоретическая поэтика: понятия и определениягМ., 2001.