автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Народная примета как текст и проблемы лингвистики фольклорного текста

Полный текст автореферата диссертации по теме "Народная примета как текст и проблемы лингвистики фольклорного текста"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Народная примета как текст и проблемы лингвистики фольклорного текста

Специальность 10.02.01. - русский язык

Автореферат диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук

На правах рукописи

Садова Татьяна Семеновна

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2004

Работа выполнена на кафедре русского языка филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор Черепанова Ольга Александровна Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Рогова Кира Анатольевна доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Бурыкин Алексей Алексеевич

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Иванова Татьяна Григорьевна

Ведущая организация:

Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств

Защита состоитсяЙР.ъ ./^часов на заседании диссертационного совета Д 212.232.18 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская набережная, 11, филологический факультет СПбГУ.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке

им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан «3 » -2-—2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

доцент

С. А. Аверина

4Mzi

JW

Тема реферируемого исследования связана с фольклорным текстом, вопрос о статусе которого, при всем множестве не решенных, но активно обсуждаемых проблем, в лингвистике текста практически не ставился до сих пор.

Живое (в устном бытовании) фольклорное произведение не всегда может иметь признаки завершенности и полноты, свойственные «организованному», письменному тексту. Качества фольклорного текста (завершенность, распространенность, тематическое единство и проч.) напрямую зависят от мастерства исполнителя, 6т подготовленности слушателя, от состава исполнителей и слушателей и ряда других нелингвистичсских факторов, создающих совершенно конкретную ситуацию то существования — социокультурный дискурс.

Новизна исследования связана с малоизученносгыо категорий фольклорного текста в коммуникативном аспекте. Специфика фольклорного текста - устностъ бытования н художественно-композицйойная оформленяость - требует, как кажется, особых замечаний теоретического порядка, поскольку в общей теории лингвистики текста вопрос об особом статусе текстов традиционного фольклора практически не ставился.

Презумпция текстуальности любого фольклорного произведения кроется в специфике устноречевого творчества, в процессе которого тексты не порождаются, а преобразуются из протосмыслов, поскольку являются их трансляторами. Поэтому вариативность и изменчивость текстовых образований в фольклоре - неизбежная и естественная суть устнопоэтиче-ского творчества.

Вариативность различных жанров фольклора неодинакова. Так, паремии (пословицы, поговорки), загадки, особенно рифмованные, поэтически оформленные, имеют незначительные вариации, прежде всего лексические: Зачем тебе корова, была бы жена здорова; На что корова, бьта бы жена здорова; На что тебе корова, была бы жена здорова. По степени

вариативности им могут быть противопоставлены 1

Г БИБЛИОТЕКА

/ I I г т» t4 ft tin г

особенно несказочной прозы (предания, былички, легенды, устные рассказы и др.)- Они подвержены более значительным вариациям, затрагивающим практически все языковые уровни. Между «полюсами» наиболее устойчивых к вариациям фольклорных жанров и наименее устойчивых могут быть расположены другие жанры фольклора, в разной степени варьирующиеся в живом, устном бытовании (былина, сказка, народная драма и др.).

Очевидно, что в применении к фольклорному тексту следует находить новые, отличные от применяемых к письменным текстам, и теоретические и практические пути анализа. Учитывая специфику бытования и хранения текстов фольклора, учитывая технические вопросы фиксации живого устнопоэтического материала, необходимо четчр и строже опрепе-лить терминологическую (общетеоретическую) базу лингвистического анализа таких текстов.

Материалом исследования послужил один из малых жанров русского фольклора - народная примета. Выбор этих произведений обусловлен двумя основными причинами.

Первая причина заключена в том, что примета может иметь все три отмеченных (по признаку вариативности) «текстовых статуса»: она может быть оформлена как народная паремия с минимальными возможностями к варьированию (с рифмой, четким ритмом, поэтическими элементами): На Еедокеи ппгожо — ees лето пригожа (Сахаров, II, 3¿); примета мож^т иметь переходную текстовую форму (т. е. иметь признаки паремии, но с более свободным порядком слов и текстовым оформлением): У когп ?лспа горят - о том молва идет (Стрижев, 244); наконец, примета может быть «вплетена» в устную речь и иметь весьма размытые текстовые границы. Лингвистическое описание возможных текстовых реализаций народной приметы поможет решению весьма актуального для фольклористики вопроса жанровой квалификации маргинальных текстовых форм в фольклорной традиции, каковыми, по сути, являются приметы.

С постановкой этого вопроса связана проблематика «фольклорности» элементов устной речевой культуры в целом и, как следствие, оправданность их лингвистического анализа как устойчивых и постоянных элементов фольклорной коммуникации. Обнаружение текстовых категорий (лингвистический аспект) в маргинальных фольклорных текстах даст возможность говорить о безусловной «текстовое™» любого фольклорного текста. Лингвистический анализ строения, содержания, способов текстовой реализации приметы весьма актуален для дальнейшей разработки метода комплексного изучения языка любого фольклорного произведения.

Второй причиной обращения к примете как материалу, исследования является то, что проблема её «текстового состояния«, возможность определения формальных и содержательных признаков «текста фольклорной приметы», не являлась до сих пор предметом специального рассмотрения ученых-филологов. Примета - достаточно древнее в одновременно активно бытующее в современном речевом общении вербальное образование. Глубокий мифологический подтекст множества современных приметных речений, устойчивые ассоциативные механизмы «логических сцеплений» предметов и явлений, отраженные в современных приметах, - все эти качества характеризуют ее (примсгу) как «живой», есгественный показатель «повседневности фольклорного мышления» (Богданов 2002: 6).

Примета растворена в повседневности, в спонтанной усткоречевок коммуникации, - в этих условиях вызывает особый интерес вопрос о возможностях ее текстовой, а следовательно, содержательной и формальной идентификации.

Многие записи примет представлены в работе впервые, так как извлечены автором из материалов полевых экспедиций, организованных в разные годы филологами - сотрудниками, студентами и аспирантами (Ленинградского) Санкт-Петербургского юсударсшеннош университета. В тексте работы использованы собственные экспедиционные материалы автора под кодом СДК-29, собранные в селе Лампожня Мезенского района

Архангельской области в 1986 г. Впервые в качестве материала для исследования текстовых свойств фольклорного минижанра были привлечены сновидческие приметы (фольклорный сонник).

Записи примет, представленные в работе, извлечены из различных источников: это, прежде всего, авторитетные собрания фольклорных материалов В. Даля (Даль 1880), И. Сахарова (Сахаров 1885), П. Шейна (Шейн 1898), Е. Бурцева (Бурцев 1901), А. Ермолова (Ермолов 1911) и др.; публикации научных журналов «Этнографическое обозрение» (Романов 1889), «Живая старина» (Якушкина 1999) и др. В качестве источников использовались и научные работы, посвященные интересующей нас проблематике (Беляков 1981; Некрылова 1991: Кпиничная 2001 и лр.).

Общее количество приметных текстов, привлеченных к исследованию, составляет 16 тысяч единиц.

Большая часть быличек, легенд, сказок, заговоров и других жанров фольклора, необходимых для решения поставленных в работе задач, извлечена из ряда авторитетных научных изданий, сборников фольклорных произведений. В качестве материала для исследования до- и постжанрового состояния сновидческой приметы привлекались и современные устные сновидческие рассказы.

Актуальность представленного к рассмотрению исследования определяется двумя моментами. Во-первых, назречэ необходимость в изучении не только фиксированной модели конкретного фольклорного текста, но и способов, «механизмов» его тексто-варьирования и тексто-изменения в устном бытовании - естественной среде его существования. Важно понять, почему на уровне традиции фольклорный текст как явление национальной культуры сохраняется практически неизменным и в народном сознании остается узнаваемым в составе любого жанра.

Во-вторых, фольклорный текст как целое до сих пор не становился объектом пристального внимания теории лингвистики текста, и тем более, в коммуникативно-когнитивном аспекте. Материалом большей части

немногочисленных исследований по лингвистике фольклорного текста являлась необрядовая поэзия, причем основу этих исследований составляло преимущественное изучение одного языкового уровня (лексика или синтаксис, чаще всего).

Цель исследования — учитывая специфику фольклорного материала, а также междисциплинарный характер современной лингвистики текста, дать комплексный лингвистический анализ текста народной приметы в аспекте лингвистики фольклорного текста.

Задачи исследования:

1. На основе анализа современных научных работ по лингвистике текста, методов лингвистического исследования целого текста определить степень разработки теории фольклорного текста, выявить специфику фольклорного текста как объекта лингвистического изучения, рассмотреть категории фольклорного текста.

2. Ввести термин «текстема» как понятие, обозначающее «прото-текст», реализующийся или материализующийся через конкретный вариант, в данный момент и в данное время зафиксированный слушателем / собирателем / издателем (т. е. адресатом фольклорной коммуникации).

3. Привлекая материал множества зафиксированных на письме вариантов проявления одной текстемы, определить кратчайший и суммарный варианты текста, прослелить способы распространения и содержание распространения суммарного варианта. Сделать выводы о лингвистических стабилизаторах, сдерживающих варьирование текста до бесконечности.

4. Рассмотреть текстовые модели (логический уровень), в которых «останавливается» живое фольклорное произведение. Дать содержательную и структурную классификации приметы как фольклорного произведения и текста.

5. Дать когнитивную характеристику приметы как традиционного текста, фиксирующего особенности познавательного опыта человека на различных этапах его развития.

6. Проследить способы и принципы тексто-образования, тексто-изменения и тексто-варьирования устойчивого, с точки зрения универсального содержания, традиционного текста; рассмотреть «механизм» сворачивания и разворачивания фольклорного текста при неизменности традиционного содержания

7. Рассмотреть особенности текстового оформления сновидческих примет как разновидности народных примет.

8. На основе спонтанных устноречевых текстов (рассказов о снах) проследить возможность / невозможность сворачивания и разворачивания текста до уровня сновидческой приметы.

Объект исследования - язык текстов фольклорных произведений: приметы, сонника (=сновидческой приметы), устного сновидческого рассказа (=«развернутой» сноприметы). Многие тексты не имеют строгих структурно-синтаксических свойств. Именно эта видимая «текучесть», речевая вариативность приметы, устного рассказа, с одной стороны, и достаточно устойчивый набор (на уровне логических структур) моделей, их оформляющих, - с другой, позволят определить особый статус и специфические категории фольклорного текста, поскольку потребуют многоаспектного взгляда на проблему «текстуальности» устного народнопоэтического произведения в целом.

Предмет исследования - примета как фольклорный текст с характерными лингвистическими свойствами, признаками и категориями. Выделенные в результате лингвистического анализа наиболее устойчивые модели (структурно-синтаксический, логический уровни) реализации приметною содержания имеют весьма интересную плоскость рассмотрения как этнокультурные явления, являющиеся, по теории когнитивных иссле-

дований, «продуктом структур человеческого познания» (Кибрик 1994: 126).

Когнитивные наблюдения над формой различных жанров фольклора позволяют думать об особых видах фиксации мышлением окружающего мира. Если под конкретным вариантом фольклорного произведения видеть скрытый текст (первообраз текста), то понятно, что и в устной традиции и в письменном творчестве средневековья «текст отражал мировосприятие и мировоззрение, он создавал конструктивные образцы мысли и чувства» (Колесов 1989: 9).

Методы исследования продиктованы поставленными задачами и спецификой изучаемого материала. Во-первых, для выявления объема понятия «фольклорный текст», а также установления основных его категорий необходимым окажется научное обобщение (реферирование) теоретических работ по исследуемой проблематике (лингвистика текста — лйигвис тика фольклорного текста). Во-вторых, по причине малоизученности приметы как объекта лингвистического рассмотрения, в работе будет применен описательный метод. В-третьих, для выяснения текстовых признаков приметы необходим структурно-типологический метод анализа имеющихся в нашем распоряжении записей примет. В-четвертых, метод когнитивного анализа текстовых реализаций приметного содержания позволит выявить ментальные основы «фольклорной логики». В-пятых, в работа будет предпринята попытка текстемного анализа имеющегося в нашем распоряжении материала. Совокупность предполагаемых методов исследования может дать основу для выработки специфического метода лингвистического анализа фольклорного текста.

Основные положения, выносимые на обсуждение:

1. Лингвистический анализ фольклорного текста должен учитывать естественную в фольклорном сознании и коммуникации изоморф-ность слова, действия и предмета. Поэтому важными оказываются онтоло-

гические и генетические признаки конкретного фольклорного произведения. Необходимо иметь в виду и то, что язык фольклорного произведения не может быть рассмотрен изолированно, в отрыве от культурной и прагматической ситуации своего существования, поэтому при его изучении необходимы междисциплинарные усилия.

2. Фольклор - специфическое «языковое знание» (термин И. А. Бодуэна де Куртенэ). Эта специфика кроется в особом пралогическом (с точки зрения современной логики) взгляде на окружающую действительность: попытка словесно упорядочить мир - основа всей языковой деятельности в фольклоре. Если традиция - повторение языкового знания, то фольклорное произведение безусловно служит иде<* повторяемости, спиралевидного бытия, которая более доступна массовому сознанию в условиях жесткой борьбы за выживание.

3. Примета - попытка познания мира во взаимосвязях. Опорой этих связей выступает «метка», знак, чаще всего - предмет в своей двоякой сущности - собственно материальной и символической, поэтому слово в тексте заменяет действие, текст - ситуацию в целом. Примета фиксирует объективные (погодные, например) и необъективные (мифологические, например) шел ношения, однако логика их вербального осмысления, текстового структурирования в обоих случаях одинакова, что свидетельствует об их тождестве в общей парадигме познания.

4. Фольклорный текст имеет два статуса: «устный текст» (живой, незафиксированный) и «письменный текст» или «текст записи» (статичный вариант, перекодированный, фиксированный). Для лингвистики фольклорного текста оба статуса равноважны: устный текст демонстрирует устойчивость традиционных форм отражения действительности, записи - способность этих содержательных форм быть остановленными, изученными в (латике, го есть, говоря языком лингвистики текста, - быть объектами лингвистического изучения, быть текстами. Каждая запись, каждая фиксация должна восприниматься как неокончательный ва-

риант, как одна из возможных реализаций некоего прототекста, существующего в культурном знании народа.

5. Сравнительный анализ вариантов одного прототекста выявляет его устойчивые (инвариантные) и изменчивые зоны. Лингвистический анализ этих зон демонстрирует неодинаковое (с точки зрения языковых уровней) варьирование языковых элементов. Наиболее устойчивым к варьированию оказывается собственно текстовый уровень. Многочисленные речевые варианты как бы произрастают из прототекста, своеобразного эмбриона ряда текстов-вариантов. Это системная, понятийная текстовая единица; она может быть названа текстемой.

6 Определения я коммуникативная функция в многочисленных речевых повторениях порождает модель фольклорного произведения (форма текстемы). Лексическое наполнение модели в живом речевом существовании подвержено весьма активному варьированию, синтаксическое - более стабильно. Распространение модели зависит от многих причин. Но распространение неизбежно - в этом главная особенность вариативных текстов. Под распространением следует понимать и сворачивание и разворачивание первичного текста, поскольку сворачивание, как правило, предполагает «сгущение мысли» (термин А. А. Потебни), а разворачивание - расширение информативного поля текста.

7. Лингвистическому анализу подвергается лишь запись (т. е конкретный, фиксированный вариант текстемы). Однако при наличии множества вариантов одного текста (= текстемы) возможен и анализ инвариантной модели, понимаемой нами как слепок когнитивных структур мышления, фиксирующей способы вербального познания мира.

Теоретическая значимость работы видится в поиске метода лингвистического анализа специфического языкового и культурного явления -фольклорного текста. Выводы об исконной познавательной функции формы и содержания фольклорного текста могут лечь в основу новых исследований о природе и характере фольклорного текста. Результаты исследо-

вания могут стать частью масштабного изучения глубинных механизмов фольклорного мышления, архаичного и современного одновременно. Лингвистика фольклорного текста как отрасль традиционной лингвистики текста может дать ответы на многие вопросы, касающиеся вербальной характеристики «общественного бессознательного» (К.- Г. Юнг), «мифологии повседневности» (К. А. Богданов).

Практическая значимость заключается в том, что материал диссертационного исследования может стать основой спецкурса «Лингвистика фольклорного текста», имеющего важное значение для студентов и аспирантов, интересующихся проблемами лингвофольклористики. Выводы лингвистического порядка могут существенно дополнить учебный курс «Устное народное творчество», традиционно ориентированный на факты и теоретическую базу литературоведения.

Апробация работы, Основные положения диссертации обсуждяпись на международных научных конференциях в Кокшетау (2001 г.), Москве (2001 и 2004 гг.), Санкт-Петербурге (2002 и 2004), Минске (2003 г.), Петрозаводске (2003 г.), на всероссийских научных и научно-практических конференциях в Самаре (2002 и 2003 гг.), Чебоксарах (2000 и 2003 гг.), Сыктывкаре (2003 г.), на заседаниях Петербургского лингвистического общества (2003 и 2004 гг.). По теме диссертации опубликовано 26 работ, в том числе моногпаАия (СПб., 20031.

А А % 3 г

Структура работы: диссертация состоит из введения, шести глав, заключения, списка источников и лшерагуры, а также трех приложений. Общий объем диссертации - 340 страниц.

Содержание работы

Во введении обосновывается выбор темы диссертации, ее актуальность и новизна, формулируются цель и задачи работы, определяются методы исследования, дается описание материала и источников.

Глава 1 «Основные термины и понятия лингвистики фольклорного текста» посвящена вопросам лингвистики текста вообще и фольклорного текста, в частности. На фоне анализа основных направлений современной лингвистики текста определяется «предметная нишэ» лингвистики фольклорного текста как самостоятельного направления, объединяющего усилия ряда гуманитарных наук: истории, этнолингвистики, собственно лингвистики, фольклористики, психолингвистики и пек. др.

Фольклорный текст не линеен, запись живого исполнения не может дать полного представления о составляющих фольклорный текст нелингвистических элементах. Однако та же запись - единственная возможность изучения собственно вербального уровня фольклорной коммуникации. Несомненное противоречие между способом существования фольклорного текста и традиционным методом изучения текстовой единицы может быть разрушено благодаря выработке принципиально нового подхода к лингвистическому анализу устнопоэтического текста.

В работе представлена таблица обобщенного анализа специфических свойств фольклорного текста в сравнении с устноречевыми и пись-менноречевыми (прежде всего, художественными, авторскими) текстами. (В таблице указаны основные признаки фольклорного, устноречевого, художественно-письменного текстов; знак (+) обозначает наличие, знак (-) - 01су1с1вие указанного признака у рассматриваемого типа текста; знак (±) обозначает и наличие, и присутствие признака, причем выше располагается знак, в большей степени характеризующий «поведение» при-

знака, ниже - факт единичного, неактуального для данного типа текста проявления признака).

Фольклорный текст Устноречевой текст Письменный (художественный) текст

Вариативность, импровизация + + -

Эстетическая функция + (+) +

Когнитивная природа + +

Зависимость от ситуации коммуникации + + -

Наличие элементов поэтики + (+) +

Устная форма бытования + + -

Письменная форма бытования - +

Подтекст + - +

Подвергая лингвистическому анализу конкретную запись конкретного фольклорного произведения, следует всегда иметь в виду важное обстоятельство: она (эта запись) есть единичное (не конечное и не единственное) проявление некой первичной модели, имеющейся в «арсенале» народной традиции. Фольклорный текст безусловная абстракция* Х'салск тхпь текст фольклорной записи системная единиц» абстрактный текст реально проявляется во множестве вариантов, равно как язык существует в бесчисленном количестве речевых употреблений. О существовании некоего абстрактного текста как сформировавшегося в традиции способа передачи эстетико-прагматической информации, писали многие фольклористы, называя это нечто по-разному: «инвариантная модель», «исходный текст», «эпическое знание» и т. д.

Имеет смысл назвать гипотетический инвариант кратчайшим текстом, имеющим смысловые и функционально жанровые дефиниции, отли-

чающие данный тип текста от другого. В таком случае этот инвариант может именоваться текстемой. иметь свои четкие дифференциальные признаки. Тогда становится ясной и возможная поливариантность текстемы в различных трансформах, и способность её к свертыванию и развертыванию. Действительно, понятие текстемы как системной единицы, имеющей в реальности лишь вариантное своё исполнение, может быть опорной точкой в теории лингвистики фольклорного текста.

Следует заметить, что текстемные признаки в условиях варьирующейся словесной ткани фольклорного произведения могут быть отражены на различных языковых уровнях. «Следы» кратчайшего, функционально и логически заданного текста как чмической системной елинипы проявляются во всех вариантах звучащего или записанного текста. Термином «текстема» мы называем кратчайшую, концептуальную текстовую единиц)', имеющую постоянные содержательные и формальные признаки, реализующиеся в бесконечном количестве конкретных речевых вариантов.

В заключении главы определяется основная терминологическая база исследования. Конкретная запись, конкретная фиксация текстемы обозначается термином «вариант» или синонимичным ему термином «трансформ». В работе часто употребляется сочетание «текст приметы», под которым также будет пониматься «вариант» или «трансформ». «Живым» текстом приметы называется у<"гнозвучащий вяриянт текстемы, «мертвым» или «статичным» - письменная фиксация текстемы.

Глава 2 «Основные категории и характеристики фольклорного текста» посвящена рассмотрению категорий фольклорного текста с опорой на исследования о категориях письменного текста. Отмечается, что часть выделяемых категорий в равной степени характерна и для устнозвучащего текста, однако существуют и специфические текстовые категории, рассматриваемые в данной главе в связи с характеристикой основные компонентов и признаков фольклорной коммуникации: автора, адресата, традиционности, функциональности, формы и содержания фольклорного произ-

ведения. В главе рассматривается полифункциональная природа фольклорных текстов, отмечается глубинная связь формы и содержания с естественными когнитивными (познавательными) процессами - освоение мира через слово.

Оказалось, что категории прагматики, пресуппозиции, когезии, завершенности, глубины, отмечаемые, как правило, для письменных текстов, в полной мере присущи и фольклорным текстам (и в живом, устном состоянии, и в записи). Невозможны для живого текста категории проспекции и ретроспекции, свойственные письменным текстам, однако они характерны для записей, фиксирующих один из вариантов прототекста. Специфичными категориями фольклорного текста следует считать вариативность, являющуюся следствием устного бытования текстов фольклорной коммуникации, и устойчивость, обеспечиваемую их традиционностью.

Глава 3 «Примета как фольклорный текст и жанр» рассматривает важнейшие для лингвофольклористики проблемы жанровой и фольклорной квалификации таких маргинальных форм фольклорной коммуникации, как примета. Причем основой различения этих «статусов» является прежде всего лингвистический анализ текста приметы.

Структура приметы проста, она, как правило, включает в себя два микросюжета, составляющих единый: В Воздвиженье (28 - 30 сентября) в лес не ходят - медведи задерут (СДК-23, Прилук, 1985). Как правило, это сюжет неразверну гый и представляет собой как бы каркас возможного повествовательного сюжета, способного составить основу полноценного рассказа. В этой сжатости сюжета угадывается желание кратко и емко рассказать о важном, а сам текст представляется «кодом» потенциального повествовательного текста.

Иногда приметная информация «укладывается» в рамки одного микросюжета; это не означает однако, что она (информация) при этом менее содержательна и глубинна- На Петра-мытаря не кушай и рыбьего плавника

(Коринфский, 391). Приметы могут содержать лишь «номинацию сюжета», когда в названии дня (речь идет, прежде всего, о календарных приметах) в сжатом виде представлены и сюжетная канва, и мифологический подтекст, и глубокая культурная семантика свернутого сюжета: Герасим-грачевник; Петра-полукорма; Евдокия-желудочница и под. Такие приметные номинации можно назвать приметами-прозвищами. Чтобы оценить художественную ценность приметных текстов как один из показателей ее «фольклорности», следует иметь в виду, что записи примет фиксируют принципиально разные формы бытования приметных текстов: от неоформленного речевого отрезка с элементами спонтшшости и неподготовленности (В Крещенье все убирали, веретена, прялки, чтоб гада не увидеть, чтоб не встретился (СДК-36, Вычерма, 1986)) до текстов ритмически организованных, с рифмой и чертами сознательного поэтического «украшательства»: Ножик туп - хозяин глуп, скатерка черна - хозяюшка глупа (Иваницкий, 142); С Петрова дни зорница зорит хлеб (Сахаров, 94); На Евдокии погожо - все лето пригожа (Дневник, 30) и т. д.

В нашем материале - большое количество примет и структурно и стилистически оформленных, имеющих статус устойчивых «приметных паремий пословичного типа» (Иванова 2003: 91). Поэтические достоинства таких текстов, близких к пословичным, не вызывают сомнения: Петр и Павел к ничи час п^тииыш, Мяьн-гцяуяж дна принслюк (Курикфсклй, 337); На Лку1У';у дождь - хороша будет калина коль плоха ярпвина (Комолой. I. 215); Кппи есть метла до костра, то будет хлеб до Петра, а синец и звонец - доведут хлебу конец (Дневник, 25). Скорее всего, это типичные фигуры речи - «практическая реализация в речи предусмотренного языком набора элементарных синтаксических типов <...> особенно если эта реализация принимает вид, отличный от признаваемого стандартным» (ЛЭС 1990: 543).

Рассмотрение фигур речи может проводиться по двум направлениям; семантико-стилистическому и структурному. В случае с приметами-

паремиями возможны оба пути анализа; для нас важнейшими являются характеристики, основанные на собственно лингвистических признаках.

Одно из распространенных средств создания нестандартного (не собственно устного, живого) синтаксиса в примете - использование ритмически организованного предложения, в грамматической форме которого часто и выступает «классическая» примета, с рифмующимися подлежащим и сказуемым Варвара (4 декабря) ночи урвала - дня притачала (Коринфский, 511); Батюшка овес до половины урос (Сахаров, II, 98). Рифмуются и простые предложения в составе сложного: У Евдокии (1 марта) вода, у Егоръя (25 апреля) трава (Дневник, 30); И март на нос садится, коли на Евдокеи мороз прилунится (Сахаров, И, 34); Коли на Марию (22 июля) большие росы - будут льны серы и косы (Коринфский, 327). Рифмующиеся слова, как видно из примеров, относятся к разным частям речи, что, с точки зрения стиховедения, свидетельствует о «богатстве» и разнообразии народной рифмы: Святой Федот (7 июля) - в рожь золото льет (Коринфский, 293); Юрий на порог весну приволок (Ермолов, I, 222); Пришел Федул - теплый ветер задул (Сахаров, II, 47); Великий пост обмочит хвост (оттепель) (Дневник, 31). Реже встречаются примеры рифмующихся слов, относящихся к одной части речи, - прежде всего, это имена существительные, глаголы и наречия: На Крещенье тепло - в хлебе густо и темно (Ермолов, I, 35); На Сретенье снежок -пригонит на весну Оожжюк ^vuXapCB, Ii, ZU}. Fía ^I^cOoma - суметы сраси-мов, 127); Вытрясать скатерть за окно до Вознесенья — J£piíCfrio ушубеш**, плевать за окно - в него попадешь (Иваницкий, 142); Наш Касьян на что ни взглянет - все вянет (Дневник, 28); Борис и Глеб - дозревает хлеб (Коринфский, 329).

Рифма, как известно, может быть точной (пост - хвост; снежок -дожжок; Федот - льет) и неточной (Егоръя - довольно; Бориса - берися; Илья - два). С точки зрения языковой характеристики, точная рифма основана, чаще всего, на сходстве словообразовательных аффиксов и флексий рифмующихся слов, если они относятся к одной части речи (снежок - дож-

жок; ушибешь - попадешь; взглянет - вянет), и на фонетическом совпадении конечных аффиксов (или конечных звуков) рифмующихся слов, если они

- разные части речи {порог - приволок; Федот - льет; овес - урос). Иногда фонетическое совпадение рифмующихся слов - отражение диалектной или сознательно искаженной формы слова: На Егория роса - будут добрые проса (Ермолов, I, 231); На Сретенье снежок - пригонит на весну дожжок (Сахаров, П, 20). Неточная рифма характеризуется фонетически несходными «концами» рифмующихся слов: Яровое сей до Егорья (Ермолов, I, 229); Сей рассаду на Егорья. будет капусты довольно (Ермолов, I, 229); На Глеба и Бориса за хлеб не берися (Коринфский, 329); Прошли Петровки - опало по листу, пройдет Илья - оподет и два (Коринфский. 320).

Ритм приметы-предложения достигается несколькими путями, характерными для фигуры речи как синтаксически нестандартного речевого отрезка. Помимо рифмующихся элементов, в формировании ритма участвуют различные языковые средства, и прежде всего повторы - синтаксические и лексические. Повтором синтаксических структур, например, можно считать се-мантико-синтаксический параллелизм (однотипные простые предложения) в составе бессоюзных сложных предложений: У Евдокии вода-у Егорья трава (Дневник, 30); Антип без воды - закрома без зерен (Ермолов, I, 217); Егорий с кузовом — Никола с возом (Ермолов, I, 223); Егорий весну начинает - Илья лето кончает (Ермолов, I, 223). Лексические повторы также ритмизируют и одновременно рифмуют примету-предложение: Еан с утра доусдь — до полдня дождь, с полдня дождь - весь день дождь (Иваницкий, 142); Ножик туп

- хозяин глуп, скатерка черна - хозяюшка глупа (Иваницкий, 142); Гром глухой - к тихому дождю, гром гулкий - к ливню, гром беспрерывен - будет град (Некрылова, 287).

Одним из средств ритмизации предложения-приметы является и бессоюзие, выступающее иногда в сочетании с названными способами создания ритмического строя фигуры речи - рифмой, повторами, соединением однотипных простых предложений в сложное: Никола весенний лошадь откор-

мит, осенний - на двор загонит (Некрылова, 19]); Много комаров - готовь по ягоды коробов (Некрылова, 199); Фома ломит закрома, все бери задарма (Некрылова, 377).

Поэтика примет (особенно календарных) достаточно разнообразна. Так, чрезвычайно распространена метонимия - имя святого, почитаемого в определенный день календаря, становится названием самого дня - возникает таким образом метонимическое имя: С Ерофея зима шубу надевает (Некрылова, 376). Часто название дня (имя) выступает в синтаксической роли субъекта активного действия в тексте приметы (в предложении): Пришел Федул -теплый ветер подул (Сахаров, П, 47); Юрий на порог весну приволок (Ермолов, I, 222); Макрида сряжает осень, а Анна — зиму (Некрылова, 285). Грамматическим средством выражения субъектности имени-дня является номинатив имени святого и использование личных форм глагола в роли предиката при нем: пришел, сряжает, приволок и под. Метонимтоация имени отражается на нормах его грамматического согласования относительно денотата, например, согласования в роде: Варвара (17 декабря) ночи украла, дни притачала (Некрылова, 43) (название дня - женского рода по имени святой), или согласования в числе: Федосьи-девицы, дак рожь на трубицы, начнет колоситься (Некрылова, 224) (день св. Федосьи - 11 июня - назван множественным числом имени собственного).

В текстах поэтически оформленных примет часто встречаются традиционные фольклорные эпитеты: красное лето, красная девка, добрый молодец, зелен луг, добрый урожай, чистое поле, а также эпитеты, характерные для календарных, погодных примет: сильная роса, мокрая осень, гнилой угол ('северо-запад'), зеленый покос, глухой гром, гулкий гром и под. Интересны слова, воспринимаемые с точки зрения нормы литературного языка как окказионализмы: Звездится ночь на Богоявленье - урожай на ягоды и горох (Дневник, 24); С Петрова дни зорница зорит хлеб (Сахаров, П, 94). Звезды звездятся, зорница зорит - типичные народнопоэтические формулы, по-

строенные на принципе повтора корневой морфемы в именовании субъекта и предиката, типа сказка сказывается, дело делается, дума думается.

Записи (употребления) могут быть разными как по лексическому составу, так и по грамматической конструкции, текстема - одна, если единым оказывается способ презентации (= логическая модель) в них традиционных мотивов: Кошка как смотрит в окошко - это она гостей ждет (СДК-19, Немнюга, 1984); Кошка в окно глядит - помрет кто-то (СДК-19, Немнюга, 1984); Кошка если в окошко смотрит - покойника жди (СДК-18, Веркола, 1984); Кошка в окошко смотрит - гости (СДК-18, Веркола, 1984); Кошка в окно смотрит -не к хорошему (СДК-18, Веркола, 1984).

Мотив пророческого дара кошки, ее связь с миром потусторонним, нечистым - достаточно традиционен в русской народной культуре; узловым словом условно «левой части» представленных примет является слово-мифологема «кошка». Так называемым узловым словом (в логике - семантической константой) условно «правой» части приметы могут выступать (по приведенным записям) соответственно: «гость / -и», «помрет кто-то», т. е. «покойник», «нехорошее». В традиционной культуре покойник, гость - семантически близкие мифологемы, представляющие мир «чужой», потусторонний. В общекультурной оппозиции «добро - зло» (по доминантной культурной семантике) они относятся к миру зла («иехоро шее»), и в этом смысе яв.ттяютг? синонимами 1~)бугтювленность прогноз? «будет нехорошее» ситуацией «кошка смотрит в окно» одинакова для всех пяти вариантов. Синтаксическое построение примет схожее - «двуси-туатигвные», сложные предложения как с синтаксическим маркером обусловленности (подчинительным союзом если; как = если), так и без него (бессоюзные сложные предложения).

Таким образом, с точки зрения фольклорной семантики, перед нами 5 зафиксированных вариантов одного прототекста, раскрывающего значение обусловленности одного предмета другим. Причем форма этого прото-

текста может быть представлена в виде «информационно достаточной», минимальной для выражения значения обусловленности «двуситуативной» структурой (термины В. Б. Евтюхина: Евтюхин 1997: 9): Кошка смотрит в окно - будет нехорошее (покойник, гость, болезнь; ряд общекультурных синонимов может быть продолжен, что допускается в «зоне варьирования» фольклорного текста).

Совершенно очевидно, что при такой интерпретации фольклорного текста мы неизбежно вступаем в серьезное противоречие с положениями традиционной лингвистики (прежде всего, грамматики), согласно которым каждое фиксированное речевое высказывание должно восприниматься как отдельный текст с конкретной синтаксической и семантической структурой.

Действительно, «с точки зрения реализации структурно-грамматической семантики» (Тарланов 1999: 5) конкретный синтаксический тип предложения (и, соответственно, текст) имеет совершенно конкретную конструкцию и семантику. Однако, во-первых, мы имеем дело не с письменными, а устноречевыми произведениями, строение которых во многом зависит от нелингвистических факторов (например, речевых способностей исполнителя; особенностей дискурса, ситуации исполнения и под.), поэтому различные реализации одного содержания не всегда являются свидетельством различных типов языкового структурирования окружающей действительности. Во-вторых, в вариативных, изменчивых по форме речевых произведениях неизменным оказывается исходный смысл (семантическая обусловленность), который (априори) можно действительно передать в виде «ядерной конструкции». В-третьих, учитывая собственно-грамматический взгляд на подобного рода варианты как на отдельные лингвистические единицы и признавая его совершенно справедливым, следует, видимо, говорить и о возможности лингвофольклористической интерпретации речевых вариаций исходного смыслового конструкта. В основу такой интерпретации может быть положен принцип нахождения ге-

нетической, фольклорной семантики различных типов синтаксических моделей, восходящих к некоему прототексту, к некой исходной содержательной модели, вскрывающей наряду с другими и когнитивный (познавательный) потенциал конкретной текстовой структуры.

Таким образом, в строго лингвистическом смысле каждая зафиксированная запись может и должна признаваться как отдельное речевое высказывание (текст) и подвергаться традиционному лингвистическому анализу безотносительно идеи «гнездования» «трансформов» вокруг «какой-то ядерной конструкции» (термины 3. К. Тарланова). Назовем такой текст (за неимением других терминов) «линейным текстом» (ЛТ) или «текстом ■вдписи»

С точки же зрения лингвистики фольклорного текста, учитывающей естественную вариативность текста фольклорного произведения, каждая запись, каждый JIT может восприниматься как один из множества вариантов фольклорного прототекста (ill). Причем под прототекстом следует понимать не исторически (хронологически) предшествующее всем ЛТ текстовое образование, а минимальную, инвариантную, способную существовать на уровне традиционного знания текстовую структуру.

Фольклорный текст, таким образом, как обобщающий, термин, имеющий родовое значение 'текст фольклорного произведения', включает в себя два видовых значения: П линейный текст или текст конкретной записи; 2) прототекст, текстема.

Анализ фольклорного текста может и должен проводиться как бы в двух направлениях: линейном (традиционном) и системном (с выделением инвариантных логических моделей, с нахождением минимального и суммарного вариантов, с анализом «зоны варьирования» и «зоны стабильно-стя» зафиксированных вариантов).

В главе 4 «Типология приметы как фольклорного текста» тексты примет представлены в ряде классификаций по нескольким признакам,

раскрывающих и содержательное, и структурное разнообразие приметных текстов.

В содержательных классификациях особое внимание будет уделено «способу презентации объекта» - мировоззренческой основе приметы; в структурно-семантических - «способу оформления мысли об объекте», т. е. речевым моделям как «коммуникативным единицам с определенным типовым значением» (Золотова 2001: 98). Поскольку примета, как всякий фольклорный текст, есть определенный способ вербального отражения мира на пралогическом уровне, важны логико-структурные характеристики ее текстовых реализаций.

Форма текста во многом зависит от коммуникативной функции, «провоцирующей» ее появление. Поэтому важнейшей классификацией приметных текстов окажется функциональная, вскрывающая прагматику традиционного вербального текста. С учетом коммуникативно-прагматической направленности примет выделим две основные группы текстов: первая - тексты информативные. Основу информации таких текстов составляет прогноз, сведения о закономерных связях, соотношениях предметов, явлений, действий и т. д. (по классификации, данной для жанра приметы, в этой группе окажутся приметы прогнозирующей и констатирующей функций). Вторая - тексты, сочетающие информационную функцию и функцию воздействия на слушателя: совет, запрет, повеление на основе примечания (в эту группу войдут, прежде всего, приметы воспитательной и регуляторной функций по классификации функций жанра приметы).

По признаку онтологическому мы можем представить все многообразие примет в виде оппозиции референтности - нереферентное™ (объективности / необъективности) соотношений, продемонстрированных приметой. Референтные приметы по признаку отношения к объективным научным знаниям, отраженным прежде всего в прогнозирующей части приметы, могут подразделяться на следующие типы: 1. Фенологические приме-

ты (приметы о периодической связи природных явлений): Если на Марка (25 апреля) ясный день - будет хороший урожай яровых (Ермолов, 1,234); Если на Егория (23 апреля) большой разлив в реках, то Николин день (9 мая) будет с травой (Ермолов, I , 222); 2. Агрономические приметы (приметы на урожай, на благополучие скота): Выгоняй скот на Юрьеву росу (Сахаров, 51); Не сей пшеницу прежде дубового листа (Сахаров, 68); Гречиху сей, когда рожь хороша (Сахаров, П, 74); 3. Астрономические приметы (приметы о «повадках» Солнца, Луны и Земли, о солнечном календаре); От Спиридона (25 декабря) солнце на лето (Некрылова, 47); Спиридон — солнцеворот (поворот солнца на лето); После Спиридона, хоть на воробьиный скок, да прибудет денек (Некрылова, 47); 4. Отраслевые приметы или профессионально-трудовые. Они названы здесь таким образом потому, что референтные отношения, подмеченные ими, соотносятся с различными научными отраслями (зоология, анатомия, биология, биохимия, медицина и проч.) и «обслуживают» различную деятельность человека: ремесло, рыболовство, охота, ткачество, шитье, вязание, выделка шерсти, заготовка трав и т. д.: Вылет стрекоз - плотва и язь хорошо ловятся; Лещ клюет, когда колосится рожь, щука - когда цветет шиповник, а судак - когда желтеет липа (Шахнович, 1984,45); Рябина краснеть начинает - пора на гуся идти (Герасимов, 126).

Нереферентные приметы, то есть отражающие нереальные соотношения и связи, имеющие, с точки зрения современного человека, в своей основе вымысел или заблуждения, можно разделить по характеру этого «заблуждения» на мифологические и суеверные.

Мифологические приметы понимаются нами как такие, которые отражают традиционные мифологические представления, встречающиеся во многих жанрах фольклора, а также те, что явились итогом этих мифологических представлений, поверий и сказаний: Если домовой завьет лошади гриву, не тронь, а то испортит её (Даль, 93); Если русалка плачет - к

утопленнику (СДК-49, Ивановское, 1990); Если тебя леший обойдет -помрешь (СДК-29, Мезень, 1986).

Суеверная примета, в отличие от мифологической, не демонстрирует традиционные мифологические мотивы, не опирается на общефольклорные характеристики мифологем. Суеверные приметы интересны своей особой логикой «поиска» соответствий-соотношений между различными явлениями, между настоящим и будущим, она (эта особая логика) имеет свои законы, свои формулы построения цепочек рассуждений, цепочек «открытых» взаимосвязей: а) по ассоциации (визуальной, звуковой, «поведенческой»): Если загудел самовар - что-то нехорошее услышишь, нехорошее будрт (СДК-Ч6, Ковриг, 1986); Стакан без блюдца — без пары останешься (СДК-47, Мезень, 1986); Новорожденную купают в чистом белье - бела будет (Даль, 92); б) по однажды (или не единожды) замеченной временной последовательности одного события, следующего за другим: Если дорожка утром подметена - день будет неудачный (СП, №4); Если первый отвечает хорошо - вся группа сдаст экзамен удачно (СП, №5).

Следующий признак, который может лечь в основу семантической классификации приметных текстов, - признак сферы употребления приметы. Достаточно широкое понятие «сфера употребления» удобнее представить в виде более строгих содержательных подклассификаций по конкретному признаку, а именно: 1) по локальной характеристике: приметы местные (областные, региональные, диалектные) - приметы широкого локального бытования (условно говоря - общенародные, общекультурные); 2) по половому / тендерному признаку: приметы «мира женщины» - приметы «мира мужчины». Приметы этой группы раскрывают жизнь женщины и мужчины как особых культурных идиосфер, часто пересекающихся, но порой очень разных. Женскюс примет, по крайней мере, зафиксировано значительно больше, чем мужских: Если у женщины веснушки - она забеременела (Даль, 109); Беременной нельзя смотреть на змею - родимое пятно будет (СДК-49, Ивановское, 1990); Когда лошадь дорогой распря-

жается - жена изменила (Даль, 118); Если 4 человека, здороваясь, подадут руки крест-накрест - быть свадьбе (Топорков, 117); 3) по признаку «границ сферы бытования»: приметы личные (индивидуальные), приметы профессиональные (бытующие в определенной профессиональной среде,), приметы отдельной социальной группы (студенты, ученики, подчиненные, начальники и т. дологическая интерпретация текстовых моделей примет может быть сведена к нескольким положениям: инвариантной логической моделью является [Р1 -* Р2], как правило, выражаемая на уровне грамматики сложноподчиненным или бессоюзным сложным предложением со значением причинно-следственных (или точнее — знзково-прогнозирующих) отношений между простыми, гле Р1 - первое суждение (на уровне речевой характеристики - высказывание, с точки зрения грамматики - предложение), Р2 - соответственно, второе суждение, высказывание, предложение. В составе общей логической модели [Р1 -» Р2]. демонстрирующей импликационную связь, которая в схеме обозначена стрелкой -» [«импликация» (сплетение, предопределение)] между двумя переменными суждениями, важной оказывается семантическая составляющая этого типа текстовых построений: знак ирреального имеет последствия в реальном (Птица в дом млетит - к покойнику) и наоборот (Скатерку налево постелешь - нечисть в дом).

Набор логических моделей может быть представлен в виде таблицы* :

[Р1 P'j Опорная схема

[P'(a=s)- Р2 (a=s)J Если паука убьешь - потеряешь родителя

[Р1 (a=s) -» P2(s)] Если в пяток курицу посадишь - цыплята не живут

[Р1 (a==s)!] -» P2(s) Убирай со стола посуду! (а то домовой рассердится)

* В таблице использованы следующие символы Р - суждение, а - адресат действия, 5 - субъект действия; N - средства негацшш, создающие семантику отрицания; [ ] - границы суждения; - логическая связь «импликация», з- связь «тождество», л - связь «конъюнкция», е- п|Ь - субъект «нечеловек», О - дательный прогнозирующий, & - традиционное знание, I - хронотогическая последовательность суждений

[ЫР1 (а=в)!] - Р2 (в) Не стучи по столу! (а то домового разбудишь)

[Р'(8=П|Ь)- Р2] Если искринка вылетит - будут гости

[Р1 - Ра) [Р1- Э^р2)] Ранняя весна к хорошему урожаю

[Р*«- Р1] Перед грозой лес шумит

[Р1АР*] По зиме и лето

[Р11 =Р2] Придет Варвара - ночи короче, а дни длиннее

[Р1 (&) - РЧ Ребенка на стол не ложат - пакостит

Структура текста приметы, таким образом, потенциально (исконно) всегда двухчастна, поскольку любая связь предполагает, как минимум, наличие двух предметов (явлений, событий, признаков и т. д.). Однако реально, то есть вербально, может присутствовать и одна часть, другая -подразумеваться в «фонде культурного знания»: Нельзя беременной на змею смотреть (СДК-49, Ивановское, 1990); Не плюй в огонь! (СДК-36, Ковриг, 1986); Нельзя отдавать деньги вечером (Топорков, 18).

С точки зрения логической интерпретации подобных текстов записей, следует констатировать, как достаточное в конкретной ситуации, простое суждение (иногда модально окрашенное), но всегда учитывать наличие «продолжения», поскольку либо в мотивировке, либо в опущенном следствии, либо в подразумевающейся очевидности одного суждения неизбежно присутствует тот «второй предмет», «вторая семантическая константа», которая обеспечивает логику и значение взаимосвязи: Курицу красть чельчя *-* Кур1-'Щ> украдешь - руки трястись будут (Кавелин, 11); Не бей лучиной человека! *-* Не бей лучиной человека - чахотка будет (Кавелин, 10); За порог не мети! «-» Выметешь за порог - сплетни пойдут (СДК-36, Ковриг, 1986).

Глава 5 «Сонник как фольклорный текст (собрание примет ирреального мира)» представляет собой попытку лингвистического анализа сно-видческих примет.

В работе дается понятие «фольклорного сонника», поскольку следует отличать тексты сонников в издательском аспекте («книжные», как называет их Н. И. Толстой (Толстой 2003: 303)) и тексты естественные, живые, рожденные из народных представлений, и прежде всего, мифологического свойства. Под сонником в строгом издательском смысле понимается оформленное типографским способом собрание сновидческих примет, представляющих «генетически разнородный материал» (Толстой 2003: 303). В фольклорном аспекте сонник - это система примет-знаков сна, имеющихся в арсенале народной традиции толкования снов. Фольклорные сонники - в устной форме бытующие устойчивые сновидческие приметы.

Семиотика снотолкований имеет как общенародную основу, так и региональное варьирование: сами толкования могут быть краткими и весьма обширными.

Таким образом, фольклорный сонник - потенциально и реально существующая в традиции народа система сновидческих примет, имеющая как инвариантные, так и региональные (диалектные) знаковые символы.

Мы понимаем систему народных сновидческих примет как единый эмический текст, поскольку она (эта система) в принципе неисчерпаема и существует в пространстве народной культуры как виртуальная, но безусловная данность. Иными словами, в «культурном знании» народа присутствуют традиционные, архетипические знаки-тексты, которые существуют вне зависимости от конкретной их «материальной» реализации; эти знаки-тексты приобретают вербальное выражение в том случае, когда возникает функция, их к тому (материальному выражению) провоцирующая. Так, в период календарных обрядов святочного цикла рассказывание и разгадывание снов - неизменный атрибут традиционных гаданий на судьбу. Приметы снов в этом случае включены в иногда обширнейшие рассказы об увиденном сне.

Таким образом, единичный элемент этой системы (эмического текста) - есть конкретная сновидческая примета, представленная как в составе

данного фольклорного жанра (например, в былинке), так и существующая в своем модельном оформлении, сходном с народной приметой: Во сне грузди большие, белые - к покойнику (Якушкина, 30); Ледоход, во время которого показывается белый парус, - к смерти (Якушкина, 30); Беременную во сне увидеть - к болезни, тоске (Топорков, 36); Вода приснится

- беда (СДК-18, Веркола, 1984); Лошадь снится - напраслину будешь слушать (СДК-19, Кеврола, 1984); Лодка приснится - разлука; пароход пристанет - письмо (СДК-18, Веркола, 1984).

По нашим материалам можно выделить две группы сновидческих примет по функциональному признаку.

1. Приметы сна с ярко выряженной пророческой функцией Эти тексты построены по типу двухчастной структуры. В части Pr (present) находится обязательная «метка», какой-то узловой, доминантный сигнал, имеющий четкое ситуативное проявление в части F (future). Запись логической схемы такого суждения представляет собой опорную модель: [Р1 -» Р2], где Р1 - первое суждение, с точки зрения семантики, информирующее о «метке», знаке сна. Р2 - второе суждение, в котором скрыт прогноз, «явление» знака в реальности: Овец увидеть - получить богатство (Дерунов, 151); Видеть голубей - целоваться с милыми и родными людьми (Дерунов, 151); Подошва отрывается - к разводу (Якушкина, 30); Корова приснится

— это болезнь (СДК-18, Летопола, 1984); Бык снится ~ к усечмху (СДК-19, Шардомень, 1984).

Пророчество в приметах группы 1 рождается на основе отмеченной связи между знаком сна как демонстратором «параллельного» мира и будущим событием в реальной жизни человека (не природы, урожая, погоды и др. явлений окружающей действительности). В этом смысле прогностическая часть антропоцентрична, т. е. отмечена обязательным присутствием адресата ком\«уникации, поэтому общая логическая схема большинства сновидческих примет может быть представлена следующим образом: [Р' Р(а)2]: Собака приснится - будет тебе приятное (СДК-19, Шардомень,

1984); Поле с хлебом видеть - жить богато и довольно (Дерунов, 151); Рыбу видеть - плакать придется (Дерунов, 151); Если змею или ящерицу, или лягушку видеть - хорошо, следует ожидать благополучия (Никифо-ровский, 137); Землю вспаханную видеть - к покойнику; заросшую - к гостям (Ляцкий, 140) и др.

По нашим материалам (почти 1 тыс. сновидческих примет), только один знак сна («покойник») устойчиво прогнозирует изменение в погоде, все же остальные знаки - будущее в жизни человека: Покойник - к перемене погоды; к плохой погоде; к сырой погоде; летом - к хорошей погоде; зимой - к снегу (Якушкина, 30); Увидеть во сне покойника - к дождю (Мезенцев, 33); Приснится покойник — к дождю (СДК-36, Ковриг, 1986); Видеть покойника летом - к дождю, зимой - к снегу (Топорков, 39); Видеть покойника - к дождю или снегу (Дерунов, 150). Однако «покойник» может предвещать и не только изменения в погоде: Покойник - к смерти, болезни обитателя дома (в т. ч. животного) (Якушкина, 30); Покойник во сне - к MUpy и благополучию в семье (СДК-19, Ивановское, 1990).

Многозначность одного сновидческого знака - естественное явление в народном соннике.

2. Приметы сна с функцией «откровения», неожиданной констатации неявного события. В таких текстах человеку открывается истинная суть происходящего или уже произошедшего: Молиться во сне — в беду попал (Минько, 167); Во сне волка видеть - жених объявился, жди сватов (СДК-18, Летопола, 1984); Если за пазухой видеть змею ли, ящерицу ли, лягушку ли - пошел благоприятный говор о сновидце (Никифоровский, 137).

Приметы группы 2 имеют, чаще всего, особенности в грамматическом оформлении прогнозирующей F-части, основная из которых, продиктованная функцией текста, - констатировать свершившееся или истинное, - наличие глагола совершенного вида с перфектным значением: Вода грязная во сне - ты утопла в сплетнях (СДК-29, Мезень, 1986); Грибы собираешь - много врагов заимела (СДК-49, Ивановское, 1990). Заметим, что семан-

тически глагол перекликается с символическим «ореолом» знака: вода -утопла; собирание грибов - заимела (врагов).

Логическая схема такого текста с учетом этого замечания может быть представлена в следующем виде: [Р1 -» Р2(рег£)]. С точки зрения семантики текста, часть Р2(рег£) не имеет собственно прогнозирующего значения, соотносимого, прежде всего, с будущим временем. В данном случае условная часть «будущее» (¥) больше выражает время прошедшее или «настоящее неотвратимое», чем будущее: Если г... видишь - значит, тебя обманывают (СДК-29, Мезень, 1986); Лошадь снится - идут сплетни о тебе, а ты и не знаешь (СДК-19, Кеврола, 1984).

Знаковая номинативность. характерная для таких текстов, проявляется в том, что зафиксированные сновидческие приметы (особенно группы 1) - это, в подавляющем большинстве, именные соответствия- Овцу видеть - гости; Вит - деньги; Грязь - сплетни; Конь черный - тохо; Рыжий конь - хорошо; Свинья - встретить врага и т. д. (Минько, 167). Такие предложения 3. К. Тарланов называет «двуцентровыми», явившимися естественным итогом «развертывания исходных <...> субъектно-предикатных типов предложения <...> в направлении утверждения симметричного бицентризма» (Тарланов 1999: 9).

Глагольные знаки имеют тяготение к остановке, как бы фотографической, знаковой зяфиксировянности Поэтому в сноштдческой примете частотны либо инфинитивные, либо именные отглагольные образования.-Рвать -¡убы - кто-тп из родни умрет: Молоко пить — болеть, Молиться — тяжелое дело (Минько, 167); Смотреться в зеркало - к стыду (СДК-48, Ивановское, 1990); Есть арбузы - долго болеть (Топорков, 36); Смотреть в яму - к плохому (Якушкина, 30) и т. д.

Преобладающее строение предложений - речевые эллипсисы, имеющие в пророческой части чаще всего форму «дательного прогнозирующего» (Харченко 1992: 81): Во сне коса - к покойнику (СДК-37, Искра, 1987); Медведя ли, собаку во сне увидишь - к другу (СДК-50, Котецко,

1990); Змей - к жениху (Якушкина, 30); Девочка - к диву, мальчик - к хорошему (Якушкина, 30) и т. д.

Поскольку прогнозирующий знак - явление мистическое, увиденное во сне, сновидческая примета не может быть представлена в виде свернутой модальной конструкции, типа [РЧ] -» Р2. Двухчастность текста сохраняется даже тогда, когда представлена кратчайшая, можно сказать, первообразная модель, на уровне грамматическом представляющая собой дву-центровое предложение с общей семантикой обусловленности между двумя центрами (с точки зрения логической интерпретации - семантическими константами некогда полного суждения): «знак» (нсявь) - «означаемое» (явь)" Bwv - день?" (Мичько, 1 67,); Bphuk — к покойнику (ГЛК-37, Искра, 1987); Частокол во сне - мелкие сплетни (Никифоровский, 135); Мясо - к плохому (Якушкина, 30); Платок - слезы (Якушкина, 30); Лес - к добру (Якушкина, 30); Медведь - к жениху (Якушкина, 30) и т. д.

В качестве периферийных, т. е. вторичных, собственно творческих особенностей языка приметы, можно отметить, прежде всего, созвучие слов-знаков сна с последующим названием пророчества: Если яйцо во сне увидишь - кто-нибудь явится (СДК-37, Искра, 1987); Во сне грибы - грибиться будешь, к болезни это (СДК-37, Искра, 1987); Реку видеть - слышать речи (Дерунов, 149); Д е в о ч к а во сне -диво, удивительное известие (Дерунов, 150); Ма н я — о б м а ч у т, Ду ч я — надуют (Якушкина, 30).

В большинстве случаев предметные соотношения, которые демонстрирует сновидческая примета, сходны по своей архетипической семантике (прежде всего, в содержании общекультурной оппозиции «добро - зло») с соотношениями, традиционными для классических (бытовых) примет; ср.: Встретить простоволосую бабу - к сплетням, плохому (Кавелин, 10) «-» Видеть простоволосую бабу во сне - с кем-нибудь поссориться (Дерунов, 150). Найдешь мелкие серебряные или медные деньги - к слезам (СДК-49, Ивановское, 1990) Во сне монеты - к слезам (Якушкина, 30).

Часто сновидческая примета представляет мир сна как зеркальное отображение мира реального, словно подчеркивая полярность двух миров: Ангела видеть во сне - нехорошо; а беса видеть - хорошо (Романов, 58); Суетиться во сне - спокойствие (Романов, 63); Видеть огонь - к морозу (Дерунов, 149); Всякий плач и горе во сне разрешается радостью наяву (Никифоровский, 136).

К текстовым свойствам сновидческой приметы можно отнести и ее способность к свертыванию (до уровня названия предметов-знаков: вши -деньги) и развертыванию (до уровня сюжетных текстов, интерпретирующих определенный знак сна).

Глава о «Рассказы о снах: дожанровое и посгасанровое сишояние 1ек-ста сновидческой приметы» посвящена рассмотрению снозидчсской приметы в третьем текстовом статусе - не оформленной в виде цельной паремий-ной структуры.

Идея о дожанровом и постжанровом состояниях некоторых устнопо-этических произведений, как кажется, может оказаться весьма актуальной при анализе способов свертывания и развертывания фольклорного текста, в частности, приметы.

Сновидческая примета, как выяснилось, может стать либо содержательным итогом (выводом) повествования о сне, либо явиться поводом для создания другого сновидческого рассказа, репрезентирующего тот же мотив. В любом расска5е о сне можно выделить несколько структурно-семантических пластов, способных стать «поставщиками» знаковых символов сна, имеющих прогнозирующее значение.

1. Структурно-семантический пласт, реализующий позицию основною субъекта действия (чаще всего, «я» в реальности сна, отличного от «я» рассказчика). На лингвистическом уровне этот пласт выражается описательно и непосредственно, прямо. Описательный способ - название субъекта через оговорки (кажется, это я; вроде это я и не я одновременно; это будто

бы я и под.); описание субъекта действия через чужое восприятие (ее, кажется, все боятся; его никто не видит, но все слышат; кто-то неприятный и, кажется, вонючий и под.). Прямой способ - непосредственное название субъекта (личные местоимения, существительные лица, родства): я, друг, папа, знакомые люди, цыганка и под.. Опосредованное указание на субъект реализуется при помощи личных глаголов с грамматическими указателями лица, времени: иду по тихому коридору; плаваю в озере и под. Важную роль при номинации субъектов действия играют и названия их признаков, качеств и свойств: веселый, знающий, злой и под.

2. Структурно-семантический план, реализующий позицию «я» рассказчика, т. е. '<яп реальности. Как правило, «я» рассказчика проявляете? в пре- и постструктуре сновидческого рассказа, когда описывается предыстория и последствия сновидения. В самом рассказе частотны вводные, поясняющие ремарки, имеющие отношение к реальности и, следовательно, к позиции «я» рассказчика. Многочисленные неопределенные местоимения и наречия «какой-то», «чей-то», «зачем-то» и под. - также являются показателями присутствия «я» рассказчика в повествовании, поскольку необычными и неожиданными все реалии сна кажутся только рассказчику - во время сновидения все увиденное естественно и, как правило, не вызывает удивления.

3. Структурно-семантический план, реализующий позицию неосновного субъекта действия (или нескольких), на языковом уровне выражается теми же способами, что и в случае с основным субъектом.

4. Структурно-семантический план, реализующий понятие о пространстве и времени происходящих событий: название помещения (комната, дом), пространственных границ (улица, город) деятельности субъектов действия, название времени. Сюжет всего рассказа может стать пространственным ориентиром действия субъекта (-ов) повествования: структурные части рассказа, выстроенные рассказчиком последовательно, в соответствии с происходящими событиями, могут стать единственным указанием на время происходящих событий.

5. Структурно-семантический план, реализующий понятие о пророческом знаке. На уровне лексическом он выражается названием этого знака и его признаков, свойств (синие цветы, новый дом, вспышки салюта, грязная вода). На уровне структурном, знаки оказываются знаками только в послесловии, в заключении рассказа о сне, чаще всего, в рассуждениях при анализе увиденного.

Материал, который анализируется в этой части работы (92 единицы), представляет собой письменные сновидческие рассказы добровольных информантов, полученные путем адресного задания «описать наиболее запомнившийся сон, имевший последствия в будущем» и «описать сон как доказательство известной вам приметы%> (полные тексты снорассказов д?.ны в приложении к работе). Таким образом, сама формулировка задания предполагала возможное вычленение кз собственного рассказа личной приметы. Однако даже в этих случаях очевидны характерные для «классической» приметы текстовые элементы. Прежде всего, двухчастность текста, выражающая соотношение двух миров: мира сна и мира реальности. Наличие в обеих частях, с точки зрения семантической логики, семантических констант, выполняющих роль знака и пророчества (соответственно) - также весьма показательно для строения текста приметы. И, наконец, свободное и естественное структурирование «размытой», «растворенной» в тексте рассказа приметы в более или менее цельную Форму . Следовательно, на уровне ментальном, рассказчик совершенно точно представляет себе, какой по форме (по модели) должна быть примета - это, во-первых. Во-вторых, понятно, что "свободная» структура приметы - есть ее совершенно естественный текстовый признак, который следует выделить в качестве специфического.

Таким образом, рассказы, демонстрирующие так называемые дожан-ровые и постжанровые состояния текста приметы, способны при определенной коммуникативной установке (например, «вычленить / сформулировать примету на основе увиденного сна») стать текстовой основой для свободной экспликации личной или традиционной приметы.

Рассмотренные способы свертывания и развертывания текста приметы в различных ее состояниях дают основание говорить о том, что «механизм» и логика этих процессов и в случае с фольклорными текстами, и в современных устных сновидческих рассказах, в принципе, идентичны.

Примета вычленяется по заданным лексико-грамматическим моделям, являясь своеобразным текстом-кодом, текстом-знаком, сохраняющим основные семантические и общекультурные соотношения (обусловленность) между знаком сна и реальным событием.

Фольклорность мышления не объясняется ни временем, ни степенью образованности, ни другими социальными факторами, «даже если конкретный фольклорный материал оценивается невысоко, он ценен как напоминание о реальных или воображаемых свидетельствах устойчивого социокультурного опыта» (Богданов 2002:11).

В заключении работы подводятся итоги исследования, делаются выводы, вытекающие из поставленных задач. Лингвистический анализ фольклорного текста имеет ряд методологических особенностей, которые являются следствием специфики самого фольклорного материала. Закрепленные в записи, но бытующие в устной традиции, фольклорные тексты фокусируют в себе то, что можно назвать «культурным традиционным знанием», «культурным бессознательным существованием». Поэтому взгляд лингвиста на употребление того или иного элемента в тексте, на порядок следования элементов текста, способы их (лруктурчрования и синтаксического упорядочения должен производиться с учетом идеи о когнитивной сущности как формы, так и содержания фольклорного произведения, с учетом особенностей народно-поэтической речи, а именно: «гетеро-хронности (сочетание архаических и более поздних элементов), соединения многочисленных семантически равнозначных фонетических, морфологических, морфонологических дуплетов, значения стандарта и формульного стиля в отборе лексических средств» (Бекасова 2002: 283).

Категории фольклорного текста при всем единообразии терминологического обозначения с основными категориями письменного текста имеют ряд существенных специфических свойств, проистекающих из особенности существования фольклорного текста как бы в двух измерениях -линейном (запись) и пространственном (живое звучание, предполагающем максимальный учет ситуации исполнения). Существенные отличия одного от другого в плане выражения не исключают восприятия их в плане содержания тождественными, поскольку и запись (любая) и живое звучание репрезентируют одну текстему, имеющую безусловную прагматику, информативность (на уровне и формы и содержания), глубину традиционного смысла. Категория пресуппозиции характерна, конечно, почти исключительно живому звучанию текста, однако и она отражает, прежде всего, устойчивые, традиционные элементы ситуации, культурного и любого другого невербального окружения данного исполнения.

Специфика фольклорного материала позволила внести в теорию лингвистики фольклорного текста особые текстовые категории вариативности и устойчивости как характеризующие исключительно тексты устно-поэтических произведений.

В самом общем виде примета представляет собой биситуативную структуру, реализующую на текстовом уровне семантическую категорию обусловленности, поскольку демонстрирует связь предметов, явлений, сущностей в различных отношениях «подчиненности и иерархической зависимости» (Евтюхин 1997: 8). Способы языковой реализации семантической категории обусловленности рассмотрены в конкретных семантических оппозициях: временных (сейчас - в будущем; сегодня - тогда), онтологических (референтность - нереферентность); семиотических (свой -чужой, низ - верх, мужской - женский и т. д.).

Наш материал - народные приметы - показал, что при всей кажущейся неоформленности, маргинальности этих текстовых образований, свойства «фольклорности» и «текстуальности» им присущи практически в

той же мере, что и другим, традиционно выделяемым фольклорным жанрам: пословице, былине, заговору, песне и др.

Устойчивость бытования, известная содержательная самодостаточность, свойство развиваться, интерпретироваться в рамках традиции, способность «перетекать» в другие формы, экспликация феномена «образ автора» как обобщенного, объективного народного знания, демонстрация традиционных мотивов и поэтических приемов - таковы основные признаки приметы как устноречевого произведения.

Модели оформления текстов примет (как автономных устноречевых произведений) не так многочисленны, как представляется на первый взгляд. По наблюдениям, каждая функциональная разновидность приметы имеет не более трех-четырех типов моделей. Для постоянно варьирующегося речевого материала этот факт может восприниматься скорее как признак стабильности формы, чем ее неопределенности или размытости. Поэтому оправданным кажется название «фигура речи» относительно способов текстового оформления приметного содержания.

Сновидческая примета как разновидность текста примет имеет несколько специфических черт, отражающих ее онтологическую и семантическую природу. Собрание сновидческих примет, существующих в «цитатном фонде» народной культуры, лишь искусственно можно представить в виде собрания примет. Поэтому сонник 1) как фольклорное явление к 2) как собрание сновидческих примет, изданное или подготовленное к печати для массового чтения, понимается здесь как две различные реальности существования микротекста - сновидческой приметы.

Сновидческая примета, достаточно легко вычленяемая из цельного текста сновидческого рассказа, свидетельствует о своей изначальной тек-стовости, структурной и содержательной определенности в сознании рассказчика. Причем ее способность к растворению в речи следует воспринимать как специфическую особенность ее формы при неизменном «концептуальном» содержании.

Народные приметы как явления народной культуры рассмотрены с точки зрения их текстоопределения и текстообразования. Любой текст -фольклорного произведения и в плане содержания, и в плане формы имеет безусловные ментальные характеристики, поскольку отражает свойства и способы вербальной организации окружающего мира конкретным народом в условиях конкретной культурной обстановки.

По теме диссертации опубликовано 26 работ. Назовем основные: I. Монографии:

1. Народная примета как текст: Лингвистический аспект. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. - 212 с.

П. Статьи, публикации:

2. К лексико-семантической интерпретации явления олицетворения в языке русского фольклора (на материале русских народных заговоров) // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1988. Вып. 4 (№23). С. 93-95.

3. Номинация лица в русских народных заговорах: Автореф. канд. дисс. Л., 1988.

4. Словообразовательная характеристика наименований лица в русских заговорах. Деп. в ИНИОН 29.02.88. №32915.

5. «Стыд» в русских пословицах (На материале сборника И. Снегирева «Русские народные пословицы») // Разноуровневые характери-сп?кй лексических единиц Смоленск, 1997. С. 129—133.

6 К семантической интерпретации одной поговорки (синтагматический аспект) // Грамматические категории и единицы: Синтагматический аспект. Владимир, 1997. С. 225-228.

7. «Воля» в обрядовой девичьей песне // Чтения, посвященные дням славянской письменности и культуры: Материалы научной конференции. Чебоксары, 2000. С. 231-238.

8. Текст фольклорного произведения или фольклорный текст? // Текст. Структура и семантика: Доклады VIII Международной конференции. Т.1. М., 2001. С. 107-112.

9. Текст как предмет лингвистического исследования // Валиха-новские чтения-6: Сборник материалов международной научно-практической конференции. Кокшетау, 2001. С. 140-142.

10. Статус «текста» и фольклорное произведение // Русский язык и культура Северного Предуралья. Сыктывкар, 2002. С. 79-83.

11. Категория автора в фольклорном тексте // Языковые средства в системе, теме и дискурсе: Материалы Международной научной конференции, посвященной памяти А.Н. Гвоздева. Самара, 2002. С. 104-110.

12. Народная примета как текст: К теории фольклорного текста // Материалы XXXI Межвузовской научно-методичсской конференции преподавателей и аспирантов. СПб , 2002 С 3—б

13. Роль «тематического слова» в возникновении обрядового текста (Па материале народного календаря) // Чтения, посвященные Дням славянской письменности и культуры. Чебоксары, 2003. С. 38—41.

14. «Я» и «мы» в фольклорных магических текстах // Языковая система - текст - дискурс: категории и аспекты исследования: Материалы международной конференции. Самара, 2003. С. 103-107.

15. Запретительная примета как текст: К лингвистике фольклорного текста (на материале полевых записей на Русском Севере) // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера (Материалы IV Международной научней конференции «Рябининские чтения — 2003»). Петрозаводск, 2003. С. 340-341.

16. О некоторых категориях фольклорного текста // Текст. Структура и семантика: Доклады IX Международной конференции. М., 2004. С. 42-46.

17. Фольклорная сновидческая примета как текст // Русский язык и литература как отражение национально-культурного развития: Материалы докладов и сообщений международной научно-методической конференции. СПб., 2004. С. 48-52.

18. Сновидческая примета как традиционный текст // Культурологические аспекты вузовского образования: Материалы междисциплинарной научно-практической конференции 2—21 ноября 2003 г. в 2-х ч. Минск, 2004. Ч. II. С. 73-76.

19. Запоминание фольклорного текста как проблема когнитивной лингвистики // Лингвистические этюды. Памяти профессора А. И. Моисеева. СПб., 2004. С. 342-349.

20. Фольклорный сонник как культурный текст // Материалы XXXIII Международной филологической конференции. СПб., 2004. С. 52-54.

21 Народная примета: текстовая характеристика // Материалы XXXIII Международной филологической конференции: Функциональные разновидности русского языка. СПб., 2004. С. 50-52.

РНБ Русский фонд

2007-4 3448

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Садова, Татьяна Семеновна

Введение

Глава 1 Основные термины и понятия лингвистики фольклорного текста

1.1. Лингвистика текста и лингвистика фольклорного текста

1.2. Текст как базовое понятие лингвистики текста

1.3. Специфика фольклорного текста как объекта лингвистического исследования

1.3.1. Фольклорный текст и собственно лингвистика текста

1.3.2. Фольклорный текст и фольклористическая и текстология f) 1.3.3. Фольклорный текст и этнолингвистика

1.4. Понятие текстемы

1.5. Выводы

Глава 2 Основные категории и характеристики фольклорного текста

2.1. Автор фольклорного текста

2.2. Адресат фольклорного текста

2.3. Традиционность фольклорного текста

2.4. Содержание и форма фольклорного текста

2.5. Полифункциональность фольклорного текста

2.5.1. Классификация функций фольклорных текстов

2.5.2. Сочетание различных функций в фольклорном 2.6. тексте

Выводы

Глава 3 Примета как фольклорный текст и жанр

3.1. Примета в научной литературе: проблема жанра

3.2. Примета: проблема «фольклорности» п -» J.J. Поэтика приметы как показатель фольклорности жанра

3.4. Примета как традиционный текст

3.5. Когнитивная сущность приметы как традиционного текста народной вербальной культуры

3.6. Выводы

Глава 4 Типология приметы как фольклорного текста

4. 1. Функциональная классификация текстов приметы

4. 2. Классификации текстов примет по содержательным признакам

4.2.1. Признак референтности - нереферентности

4.2.2. Признак присутствия - отсутствия христианского элемента в традиционном тексте приметы

4.2.3. Признак сферы употребления приметы

4.2.4. Признак отношения к календарю

Логико-структурная характеристика текста приметы

4.3.1. Понятие суждения. Примега как суждение

4.3.2. Логико-структурная интерпретация текстовой модели иримегы

4.3.3. Структурно-семантическая характеристика текста приметы на основе логических схем

4.3.4. Структурно-семантическая характеристика примет-прозвищ

4.4. Выводы

Глава 5 Сонник как фольклорный текст (собрание примет ирреального мира)

5:1. Определение фольклорного сонника

5.2. Определение снорассказа

5.3. Фольклорный и литературный сны: сравнительная характеристика

5.3.1. Фольклорный сон и древнерусские видения

5.3.2: Фольклорный сон как развернутая текстовая реализация сновидческой приметы

5.4. Текстовая характеристика сновидческой приметы

5.5: Выводы

Глава 6 Рассказы о снах: дожанровое и постжанровое состояние текста сновидческой приметы

6.1. Устный рассказ о сне как речевой жанр

6.2. Лингвистический анализ текстов устных сновидческих рассказов

Способы свертывания и развертывания приметы в устном сновидческом рассказе

6.3.1. Способы вычленения личной приметы из текста сновидческого рассказа

6.3.2. «Механизм» свертывания и развертывания текста приметы в устном сновидческом рассказе

6.4. Выводы

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Садова, Татьяна Семеновна

Лингвистическая наука (как отечественная, так и зарубежная) последних двух-трех десятилетий демонстрирует повышенный интерес к тексту как объекту исследования. Ученые полагают, что комплексное изучение «целого текста» (термин И. К. Фигуровского) — естественный период в новейших лингвистических изысканиях, поскольку традиционное поуровневое изучение не может дать истинных выводов о природе и развитии текста (см.: Гиндин 1981; Гальперин 1981; Москальская 1981; Болотнова 1992; Николаева 2000 и др.).

Столь частое обращение к тексту как объекту лингвистического изучения объясняется ещё и тем, что современная наука стремится «объяснить язык как глобальное явление, как цельное средство коммуникации, стремится глубже изучить связи языка с различными сторонами человеческой деятельности, реализуемыми через текст» (Тураева 1986: 5).

Термин «текст» приобретает множество научных интерпретаций (и не только в лингвистике), отражая тот взгляд, тот научный принцип, которого придерживается в данный момент данный исследователь. Действительно, если признать, что «вся наша культура есть совокупность взаимовлияющих текстов» (Абрамов 1996: 114), то совершенно объяснимо столь многообразное толкование этого понятия в современной гуманитарной науке. «Специфика [текста] состоит в его сложности и многогранности, что обусловливает необходимость разноаспектного изучения текста в его отдельных гранях, сторонах. Следствием этого является тот факт, что, с одной стороны, текст выступает как объект, общий для различных отраслей филологии, а с другой стороны, каждая филологическая наука стремится к строгому вычленению своего предмета из общего объекта» (Купина 1977: 7).

Представители многих научных направлений и сфер активно работают с текстами; особенно часто этот термин используют сторонники семиотического направления, предлагающие весь окружающий мир рассматривать как некое единство разноуровневых текстов. Безусловно, существуют и противники столь широкого и всеохватного «вовлечения огромного количества текстов-знаков в круг рассмотрения семиотики» (см., напр.: Храпчен-ко 1985:6).

Следует констатировать как факт, что для современного состояния лин гвистики текста характерно широкое междисциплинарное сотрудничество многих смежных и, на первый взгляд, весьма далеких друг от друга наук (скажем, биологии и лингвистики; физики, лингвистики и психологии: см., напр. Тарасов 1983; Тройская 1995 и др.).

Активизация междисциплинарного сотрудничества в рамках лингвистики текста обусловлена, по словам Н. А. Слюсаревой, «спецификой единицы языкового общения, которой, при ближайшем рассмотрении оказалось не слово и не предложение, а текст, т. е. определенным образом организованная и структурированная совокупность предложений с единым коммуникативным заданием — выражение коммуникативной потребности человека» (Слю-сарева 1982: 4). К сожалению, лингвистика текста еще не имеет до конца оформленного, принятого за основу большинством ученых метода лингвистического анализа вербального текста (см.: ЛЭС 1990: 267).

Этапы становления лингвистики текста как относительно молодой ветви современной языковедческой науки, поиск ею своего метода, а также наиболее актуальные проблемы отечественной и зарубежной лингвистики текста будут рассмотрены в отдельном разделе первой теоретической главы.

Тема представленного к рассмотрению исследования связана с фольклорным текстом, вопрос о статусе которого, при всем множестве не решенных, но активно обсуждаемых проблем, в лингвистике текста практически не ставился до сих пор. Живое (в устном бытовании) фольклорное произведение не всегда может иметь признаки завершенности и полноты, свойственные «организованному», письменному тексту. Качества фольклорного текста (завершенность, распространенность, тематическое единство и проч.) напрямую зависят от мастерства исполнителя, от подготовленности слушателя, от состава исполнителей и слушателей и ряда других надлингвистических факторов, создающих совершен но конкретную ситуацию его существования - социокультурный дискурс.

Вариативность различных, жанровtфольклора неодинакова; Так, паремии (пословицы, поговорки), загадки, особенно рифмованные, поэтически оформленные, имеют незначительные вариации, прежде всего лексические: Зачем тебе корова, была бы жена здорова; На что корова; была бы жена здорова;:На- что тебе корова; была бы жена здорова: По степениiвариативности; им могут быть противопоставлены, прозаические жанры, особенно несказочной прозы (предания, былички, легенды, устные рассказы и др.). Они; подвержены более значительным вариациям, , затрагивающим: практически все языковые уровни. Между «полюсами» наиболее устойчивых к вариациям фольклорных жанров и менее устойчивых могут быть расположены, другие жанры фольклора, в: разной степени варьирующиеся в живом, устном; бытовании (былина, сказка, народная драма и др.).

Устность бытования * сближает фольклорный s текст с устноречевыми высказываниями, что является для ряда исследователей важнейшим показателем; его «не-текстовости». Однако нередко отмечается, что наиболее оформленные традицией фольклорные памятники (например, былина, песня, сказка и др.) имеют множество признаков текста, кроме одного — они не являются фактом письменной формы языка (см.: Гальперин 1981).

Фольклорное произведение, безусловно, отражает живую народную языковую традицию, что неизбежно сближает его с речевыми неписьменными жанрами. Но в отличие от собственно устноречевых произведений; оно включает в себя художественно-обработанные народно-речевые формулы, т. е. вербальные единицы, имеющие, в ряду прочих, и эстетическую нагрузку.

Ряд ученых полагает, что в архаический период существования эти формулы не очень отличались от формул живой речи. Так, А. А. Потебня утверждал, что лишь значительно позже: «возникают различия между письменным? и устным языком, гораздо больше, чем те, которые до письменности были между относительно архаичной речью мерной песни, пословицы, заговора и немерным просторечием» (Потебня 1905: 234). «Высокий стиль фольклора обусловлен, - замечает и И. Л. Оссовецкий, - высокоразвитым устным языком старшей поры» (Оссовецкий 1952: 101).

Д. С. Лихачев (Лихачев 1998: 69), Е. Б. Артеменко и другие исследователи высказывают предположение «о возможности такого периода в > истории древнерусской! литературы, когда в < единойi жанрово-художественной системе объединялись (вследствие своей близости - Т.С.) жанры литературы и жанры фольклора» (Артеменко 1988: 5).

Близость фольклорного произведения, к памятникам письменно-литературным, и; прежде всего, в своей; эстетической «нацеленности», в науке не вызывает сомнения. Этого не опровергают даже те ученые, которые категорически исключают всякое устное произведение; из категории текста. «В художественном произведении? (в фольклорном, в том. числе) эстетико-познавательная функция» трансформирует все другие функции языка, преломляя их в желаемом направлении» (Гальперин 1981: 24).

Презумпция; текстуальности i любого»фольклорного произведения кроется в специфике устноречевого творчества;, в процессе которого тексты не порождаются, а преобразуются из протосмыслов, поскольку являются трансляторами этих самых протосмыслов. Поэтому вариативность и изменчивость текстовых образований в фольклоре — неизбежная и естественная суть устно-поэтического творчества.

Очевидно, что в применении к: фольклорному тексту следует находить новые, отличные от применяемых к письменным текстам, и теоретические и практические пути анализа. Учитывая специфику бытования и хранения текстов фольклора, учитывая технические вопросы фиксации живого устнопо-этического материала, необходимо четче и строже определить терминологическую (общетеоретическую) базу лингвистического анализа таких текстов.

Общим вопросам определения статуса фольклорного текста как специфического явления народной: вербальной культуры, а также «представлению» актуальных проблем теории лингвистики фольклорного текста будет посвящена отдельная часть первой главы диссертации. Основные категории фольклорного текста в сравнении с категориями письменного текста будут рассмотрены во второй главе работы.

Материалом исследования послужил один из малых жанров русского фольклора — народная примета. Выбор этих произведений в качестве материала для изучения фольклорного текста и его категорий обусловлен двумя основными причинами.

Первая причина заключена в том, что примета может иметь все три, отмеченных (по признаку вариативности) «текстовых статуса»: она может быть оформлена как народная паремия с минимальными возможностями к варьированию (с рифмой, четким ритмом, поэтическими элементами): На Евдокеи погожо — все лето пригожа (Сахаров, II, 34); примета может иметь переходную текстовую форму (т. е. иметь признаки паремии, но с более свободным порядком слов и текстовым оформлением): У кого глаза горят — о том молва идет (Стрижев, 244); наконец, примета может быть «вплетена» в устную речь и иметь весьма размытые границы. Лингвистическое описание возможных текстовых реализаций народной приметы поможет решению весьма актуального для фольклористики вопроса жанровой квалификации маргинальных текстовых форм в фольклорной традиции, каковыми, по сути, являются приметы.

С постановкой этого вопроса связана проблематика «фольклорности» элементов устной речевой культуры в целом и, как следствие, оправданность их лингвистического анализа как устойчивых и постоянных элементов фольклорной коммуникации. Для теории фольклора чрезвычайно важными оказываются жанровые и онтологические признаки того или иного устнопо-этического произведения. Обнаружение текстовых категорий (лингвистический аспект) в маргинальных фольклорных текстах даст возможность говорить о безусловной «текстовости» любого фольклорного текста. Лингвистический анализ строения, содержания, способов текстовой реализации приметы весьма актуален для дальнейшей разработки метода комплексного изучения языка любого фольклорного произведения.

Второй причиной обращения к примете как материалу исследования является; то, что проблема её «текстового состояния», возможность определения формальных и содержательных признаков «текста фольклорной приметы», не являлась до сих пор предметом специального рассмотрения ученых-филологов.

Примета - достаточно древнее и одновременно активно бытующее в современном речевом общении вербальное образование. Глубокий мифологический подтекст множества современных приметных речений, устойчивые ассоциативные: механизмы «логических сцеплений» предметов; и явлений, отраженные в современных: приметах, - все эти i качества<; характеризуют ее (примету) как «живой», естественный показатель «повседневности; фольклорного мышления» (Богданов 2002: 6).

Примета растворена: в повседневности, в; спонтанной устноречевой коммуникации; - в этих условиях вызывает особый интерес вопрос о возможностях ее: текстовой; а следовательно;, содержательной; и формальной; идентификации.

Отметим, что в случае с приметой как жанром = фольклора в науке нет определенной ясности. В ряде исследований; посвященных русской обрядовой поэзии, о жанровой! сути приметы говорят зачастую как о неопределенной и в известном смысле не вычленяемой из речевого потока. «В науке пока ещё нет удовлетворительного определения приметы, - пишет, например, В. К. Харченко. - И даже в толковых: словарях: примета рассматривается как г синоним суеверия» (Харченко 1992: 78).

По нашим данным, попытки изучения приметы как явления народной культуры всё же предпринимались. Так, в 1984 г. Е. Г. Павлова в статье «Опыт классификации народных примет» дает определение и выводит первые классификационные разряды примет: «Приметой мы называем паремию с доминантной прогностической функцией; - пишет она. - Своим функциональным признаком - прогнозом - она отличается от всех других непрогностичных народных паремий» (Павлова 1984: 294).

О. Б. Христофорова определяет примету «как истолкование некой ситуации (реальной или увиденной во сне), которое используется носителями традиции для построения своего поведения» (Христофорова 2003: Фольклор и постфольклор) и вслед за Е. Г. Павловой выделяет основные структурно-типологические разряды приметных текстов.

В: К. Харченко дает также весьма полное и аргументированное определение приметы как жанра и феномена национальной культуры: «Народная примета - это проверенное многократными наблюдениями или традиционно принятое и передаваемое из поколения в поколение предсказание событий, выраженное в краткой, отточенной форме» (Харченко 1992: 78). Исследовательница видит в многообразии текстового оформления приметы некую «отточенную форму».

Фольклорность» приметы проистекает, как кажется, из основных свойств этого речевого произведения: активность и устойчивость бытования, наличие конкретных коммуникативных функций, среди которых не последнее место занимает эстетическая, презентация так называемого общественного знания, коллективного авторства, демонстрация традиционных мотивов, наличие более или менее однообразной формы, способной к варьированию и устойчивости одновременно. Наконец, важным свойством фольклорности приметы следует считать и её общекультурное происхождение и существование.

Многие записи примет представлены в работе впервые, так как извлечены автором из материалов полевых экспедиций, организованных в разные годы филологами - сотрудниками, студентами и аспирантами (Ленинградского) Санкт-Петербургского государственного университета. В тексте работы использованы собственные экспедиционные материалы автора под кодом СДК-29, собранные в селе Лампожня Мезенского района Архангельской области в 1986 г.

Впервые в качестве материала для исследования текстовых свойств фольклорного минижанра были привлечены сновидческие приметы.

Записи примет, представленные в работе, извлечены из различных письменных источников: это, прежде всего, авторитетные собрания? фольклорных; материалов В. Даля (Даль 1880)- И. Сахарова (Сахаров; 1885), П. Шейна (Шейн 1898), Е. Бурцева (Бурцев 1901), Л. Ермолова (Ермолов 1911) и др.; публикации научных журналов ; «Этнографическое обозрение» (Романов 1889), «Живая старина» (Якушкина 1999) и др. В качестве источников использовались и научные работы, посвященные интересующей нас проблематике (Беляков 1981; Некрылова 1991; Криничная 2001 и др.).

Общее: количество приметных текстов, привлеченных к исследованию, составляет 16 тысяч единиц:

Большая? часть быличек, легенд, сказок, заговоров и других жанров фольклора, необходимых для решения поставленных в работе г задач,. извлечена из целого ряда авторитетных научных изданий, сборников фольклорных произведений (см. список источников).

В качестве материала для исследования до- и постжанрового состояния сновидческой приметы привлекались современные устные сновидческие, рассказы (характеристика материала — в части 6.1.).

Итак, к исследованию привлекались различного типа записи, поэтому необходимо сделать несколько исходных замечаний, касающихся их собственно текстовой и фольклорной «квалификации».

Во-первых, материал неоднороден по способу фиксации и способу «представления» текстов примет. Записи полевых экспедиций (СДК); проводились в; условиях живого общения с информантами, часто при помощи аудиоаппаратуры. Такие фольклорные тексты более близки к понятию «живой текст», чем, например, записи примет ученого-биолога начала XX века А. С. Ермолова. Причем, как замечает сам собиратель народных изречений, ему помогали «добровольные корреспонденты», научная квалификация которых нам не известна.

Материалы В. Даля, И. Сахарова, Н. Иваницкого, Е. Якушкиной заслуживают большего «филологического» и «этнографического» доверия, поскольку в этих записях сохранены диалектные, областные, просторечные языковые элементы, свидетельствующие о «непосредственном» общении авторов собраний со своими информантами. Однако и эти записи следует квалифицировать как: «обработанные», поскольку определенную редакторскую правку получает каждое печатное издание;

Во-вторых, привлекаемый к исследованию материал неоднороден и по языковым характеристикам: Сохраненные в собраниях В. Даля; И. Сахарова; а также П. Шейна и нек. др. источниках языковые, прежде всего лексические, элементы говора, диалекта практически? отсутствуют в книгах Ю. Белякова, JI. Минько, А. Разумова, И. Заянчковского и др. Синтаксис многих приметных текстов, представленных в различного г рода: письменных источниках, также кажется? «додуманным», приведенным; к некоему литературному образцу. Определенная нейтрализация: народноречевого1 «колорита» таких: записей очевидна.

Любая запись всегда фиксирует текст на данном историческом отрезке времени, являясь отчасти фактом «смены идеологических и историко-культурных кодов, в которых закрепляются; этапы развития <. > сознания» (Путилов: 1975: 155), отчасти - показателем «творческого переосмысления исходных семантически многозначных элементов текста» (Чистов 1983: 145), отчасти — свидетельством профессионального филологического или нефилологического отношения к самому факту записи.

Подбор материала в нашей работе производился на основе базового положения о том, что научному анализу должны подвергаться лишь те фольклорные записи, которые дают представление о возможностях варьирования устного текста «в пределах того, что мы предлагаем называть зонами варьирования» (Чистов 1983: 145). Каждый из представленных источников — факт научного (нефилологического, в том числе) сбора фольклорного материала.

В большой степени замечание об известной условности («не совсем подлинности») зафиксированных на письме вариантов примет соотносится и с самим способом бытования этих маргинальных речевых образований, порой растворенных в живой речи. В повседневном общении примета часто аморфна, ее структура будто скрыта в потоке спонтанной речи, однако при необходимости заострить внимание на закономерности каких-либо причинно-следственных или временных взаимосвязей, она вычленяется из потока речи без известных затруднений, причем по традиционной для приметы текстовой схеме, соответствующей логике замеченных соотношений: Это весьма характерно для практики полевых экспедиционных записей.

Учитывая сказанное, обозначим нашу позицию в вопросе о правомерности отношения к различным записям примет как «полноправным» фольклорным текстам. Вариативность - естественный способ существования любого фольклорного произведения. К. В. Чистов на IX Международном съезде славистов высказался вполне определенно об основном качестве фольклорного текста: «Вариативность - форма функционирования фольклорного текста <.>, вне которой он никогда не существовал и существовать не мог <.>» (Чистов 1983: 145).

Редакторская или собирательская правка могут быть восприняты как сознательные вариации издательского свойства. Очевидно и то, что любое «вмешательство» в речевое, часто аморфное, произведение не может быть бесконечным. Литературная правка, как ни парадоксально, лишь более выпукло, несколько «образцово» подчеркивает идеальную модель конкретного речевого высказывания.

Важно заметить, что само существование (априори) определенной модели оформления приметного содержания, сама возможность «додумывания», доведения конкретного варианта записи до некого образца, приводят к выводу о том, что текстовая форма - это форма выражения конкретной рече-мыслительной операции, и если эта модель легко и безошибочно воспроизводится, несмотря на свою «текучесть» и некоторую «растворенность» в речи, она есть не что иное как единица системная, существующая; на уровне понятийном.

В таком случае для 1 нас равноважны и равнозначны любые фиксации исходной; модели: (полные, неполные, усеченные, адаптированные, развернутые; «додуманные») — они, в своем множестве, лишь подтверждают существование прототекста, исходной* содержательной модели, концепта текста; названного в диссертации термином «текстема»;

Сущность и дефиниции? понятия! «текстема» рассматриваются? в отдельном разделе первой теоретической главы.

Жанровый статус: приметы, её место в системе традиционных поэтических форм русского фольклора - вопрос литературоведения и фольклористики. Назовем? лишь очевидные признаки фольклорности? приметы; под которыми мы понимаем: устойчивость бытования; (как формы, так и содержания), способность к внутреннему саморазвитию содержания^ способность к реализации ; традиционных для > фольклора мотивов; наличие традиционных художественных приемов и, наконец, вычленяемость инвариантной модели:

3ai критерий определения жанра приметы следует, видимо, брать признак функциональной заданности, коммуникативной нацеленности текста, а также наличие вычленяемой, устойчивой ?логической структуры, эту коммуникативную нацеленность выражающей;

Новизна исследования: связана с: малоизученностью категорий! фольклорного • текста в ; коммун и кативном аспекте. Специфика фольклорного ? текста - устность бытования и художественно-композиционная оформлен-ность — требует, как кажется, особых замечаний теоретического порядка; поскольку вi общей теорииi лингвистики * текстам вопрос: об особом = статусе текстов традиционного фольклора практически не ставился.

Актуальность представленного к рассмотрению исследования определяется/ двумя моментами. Во-первых, назрела необходимость в изучении не только фиксированной? модели конкретного фольклорного текста; но и способов, , «механизмов» его тексто-варьирования; и тексто-изменения\ в устном бытовании - естественной среде его существования. Важно понять, почему на уровне традиции фольклорный текст как явление национальной'культуры сохраняется практически неизменным и в народном сознании остается узнаваемым в составе любого жанра;

Во-вторых, фольклорный5 текст как целое до сих; пор; не становился объектом пристального внимания теории лингвистики текста, и тем более, в> коммуникативно-когнитивном; аспекте. Материалом! болыпеш части: немногочисленных исследований? по лингвистике фольклорного текста: являлась необрядовая поэзия; причем; основу этих исследований? составляло преимущественное изучение одного языкового уровня ? (лексика или синтаксис, чаще всего).

Цель исследования! — учитывая специфику фольклорного материала, а также междисциплинарный характер современной лингвистики текста, дать комплексный лингвистический ? анализ народной приметы * как объекта: исследования лингвистики фольклорного текста.

Задачи исследования:

1. На основе анализа современных научных работ по лингвистике текста, методов лингвистического; исследования целого текста определить степень разработки теории фольклорного текста, выявить специфику фольклорного текста как объекта лингвистического изучения, рассмотреть его лингвистические категории.

2. Ввести термин, «текстема» как понятие, обозначающее «прото-текст», реализующийся или материализующийся через; конкретный вариант, в данный момент и в данное время зафиксированный; слушателем / собирателем / издателем (т. е. адресатом фольклорной коммуникации).

3. Привлекая материал множества зафиксированных на письме вариантов проявления одной текстемы, определить кратчайший; и суммарный; варианты текста, проследить способы распространения и? содержание распространения суммарного варианта. Сделать выводы о лингвистических стабилизаторах, сдерживающих варьирование текста до бесконечности.

4. Рассмотреть текстовые модели! (логический; уровень), в которых «останавливается» живое: фольклорное произведение; Дать > содержательную и структурную классификации? приметы! как фольклорного произведения и текста.

5. Дать когнитивную характеристику приметы как традиционного текста, фиксирующего! особенности! познавательного» опыта! человека на различных этапах; его развития;

6;. Проследить, способы и принципы» тексто-образования, тексто-изменения!штексто-варьированшнустойчивого, с точки зрения универсального содержания, традиционного текста; рассмотреть «механизм» сворачивания и разворачивания фольклорного текста; при неизменности традиционного содержания.

7. Рассмотреть, особенности^ текстового оформления; сновидческих примет как разновидности народных примет.

8. На основе; спонтанных устноречевых текстов! (рассказов! о снах) проследить возможность / невозможность сворачивания и разворачивания текста до уровня сновидческой приметы.

Объект исследования! - язык; текстов! фольклорных; произведений: приметы; сонника! (сновидческих примет), устных сновидческих рассказов (развернутых сновидческих. примет); Многие тексты- не имеют строгих структурно-синтаксических свойств. Именно эта видимая «текучесть», речевая вариативность приметы, устного рассказа, с одной стороны, и достаточно устойчивый» набор (на уровне логических структур) моделей; их оформляющих, — с; другой, позволят определить особый статус ш специфические категории; фольклорного s текста, поскольку потребуют многоаспектного • взгляда на проблему «текстуальности» устного народнопоэтического произведения в целом.

Предмет исследования - примета как фольклорный текст с характерными лингвистическими свойствами, признаками! и категориями. Выделенные в. результате лингвистического^ анализа наиболее устойчивые модели реализацииi приметного содержания? (структурно-синтаксический,, логический уровни) имеют весьма;интересную плоскость рассмотрения - как этнокультурные1 явления,, являющиеся; по теории? когнитивных исследований, «продуктом структур человеческого познания» (Кибрик; 1994:: 126).

Когнитивные? наблюдения- над формой! различных; жанров? фольклора' позволяют думать об особых видах фиксации? мышлением окружающего мира: Если под конкретным вариантом; фольклорного произведения видеть скрытый«текст (первообраз текста), то понятно, что и в устной традиции и в письменном творчестве средневековья «текст отражал мировосприятие и мировоззрение; он I создавал конструктивные образцы мысли * и; чувства» (Кол е-сов 1989: 9).

Методы?исследования!продиктованы поставленными;задачами:и спецификой; изучаемого материала:. Во-первых, для выявления;объема; понятия; «фольклорный текст», а также установления основных категорий фольклорного текста; необходимым окажется- научное обобщение (реферирование) теоретических; работ по исследуемой; проблематике (лингвистика; текста — лингвистика: фольклорного текста): Во-вторых, по причине малоизученности приметы как объекта лингвистического рассмотрения,. в работе будет применен описательный; метод. В-третьих, для выяснения; текстовых признаков приметы необходим структурно-типологический метод анализа имеющихся в нашем; распоряжениид записей примет. В-четвертых, метод когнитивного анализа? текстовых реализаций приметного содержания позволит выявить ментальные основыl «фольклорной логики». В-пятых, в; работе будет предпринята попытка текстемного анализа имеющегося в нашем распоряжении материала. Совокупность предполагаемых методов исследования может дать основу для выработки; специфической; методологии лингвистического анализа фольклорного текста.

Основные положения, выносимые на обсуждение:

1. Лингвистический анализ фольклорного текста должен учитывать естественную в фольклорном сознании и коммуникации изоморфность слова, действия и предмета. Поэтому важными оказываются онтологические и генетические признаки конкретного фольклорного произведения. Необходимо иметь в виду и то, что язык фольклорного произведения не может быть рассмотрен изолированно, в отрыве от культурной и прагматической ситуации своего существования, поэтому при его изучении необходимы междисциплинарные усилия.

2. Фольклор - специфическое «языковое знание» (термин И. А. Боду-эна де Куртенэ). Эта специфика кроется в особом пралогическом (с точки зрения; современной логики) взгляде на окружающую действительность: попытка словесно упорядочить мир - основа всей языковой деятельности в фольклоре. Если традиция - повторение языкового знания, то фольклорное произведение безусловно служит идее повторяемости, спиралевидного бытия, которая более доступна массовому сознанию в условиях жесткой борьбы за выживание.

3. Примета - попытка познания мира во взаимосвязях. Опорой этих связей выступает «метка», знак, чаще всего — предмет в своей двоякой сущности - собственно материальной и символической, поэтому слово в тексте заменяет действие, текст - ситуацию в целом. Примета фиксирует объективные (погодные, например) и необъективные (мифологические, например) соотношения, однако логика их вербального осмысления, текстового структурирования в обоих случаях одинакова, что свидетельствует об их тождестве в общей парадигме познания.

4. Фольклорный текст имеет два статуса: «устный текст» (живой, незафиксированный) и «письменный текст» или «текст записи» (статичный вариант, перекодированный, фиксированный). Для лингвистики фольклорного текста оба статуса - равноважны: устный текст демонстрирует устойчивость традиционных форм отражения действительности, записи - способность этих содержательных форм быть остановленными, изученными в статике, то есть, говоря языком лингвистики текста, - быть объектами лингвистического изучения, быть т е к с т а м и. В этом смысле каждая запись, каждая фиксация должна восприниматься как неокончательный вариант, как одна из возможных реализаций некоего прототекста, существующего в культурном знании народа.

5. Сравнительный анализ вариантов одного прототекста выявляет его устойчивые (инвариантные) и изменчивые зоны. Лингвистический анализ этих зон демонстрирует неодинаковое (с точки зрения языковых уровней) варьирование языковых элементов. Наиболее устойчивым к варьированию оказывается собственно текстовый уровень. Многочисленные речевые варианты как бы произрастают из этого ; прототекста, своеобразного эмбриона ряда текстов-вариантов. Это системная, понятийная текстовая единица; она может быть названа текстемой.

6. Определенная коммуникативная функция в многочисленных речевых повторениях порождает модель фольклорного произведения (форма тек-стемы). Лексическое наполнение модели в живом речевом существовании подвержено весьма активному варьированию, синтаксическое - более стабильно. Распространение модели зависит от многих причин. Но распространение неизбежно - в этом главная особенность вариативных текстов. Под распространением следует понимать и сворачивание и разворачивание первичного текста, поскольку сворачивание, как правило, предполагает «сгущение мысли» (термин А. А. Потебни), а «разворачивание» - расширение информативного поля текста.

7. Лингвистическому анализу подвергается лишь запись (т. е. конкретный, фиксированный вариант текстемы). Однако при наличии множества вариантов одного текста (= текстемы) возможен и анализ инвариантной модели, понимаемой нами как слепок когнитивных структур мышления, фиксирующей способы вербального познания мира.

Теоретическая значимость работы видится в поиске метода лингвистического анализа специфического языкового и культурного явления - фольклорного текста. Выводы об исконной познавательной функции формы и содержания фольклорного текста могут лечь в основу новых исследований о природе и характере фольклорного текста. Результаты исследования могут стать частью масштабного изучения глубинных механизмов фольклорного мышления, архаичного и современного одновременно. Лингвистика фольклорного текста как отрасль традиционной лингвистики текста может дать ответы на многие вопросы, касающиеся вербальной характеристики «общественного бессознательного» (К.- F. Юнг), «мифологии повседневности» (К. А. Богданов).

Практическая значимость заключается в том, что материал диссертационного исследования может стать основой спецкурса «Лингвистика фольклорного текста», имеющего важное значение для студентов и аспирантов, интересующихся проблемами лингвофольклористики. Выводы лингвистического порядка могут существенно дополнить учебный курс «Устное народное творчество», традиционно ориентированного на факты и теоретическую базу литературоведения.

Структура работы: диссертация состоит из введения, шести глав, заключения, списка источников и литературы, а также трех приложений.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Народная примета как текст и проблемы лингвистики фольклорного текста"

6. 4. Выводы

1. Устный сновидческий рассказ:можно? рассматривать как особое текстовое состояние сновидческой i приметы. С одной стороны, сно-видческая: примета может быть содержательным «стимулом» для создания: развернутого текста снорассказа. Такой; устный; рассказ реализует постжанровое состояние текста приметы. С другой; стороны, сновидче-ская примета может быть.итогом, содержательным; выводом=сюжетного; рассказа-повествования < о f сне. В i этом»случае; устный рассказ; квалифицируется как дожанровое состояние текста сноприметы.

2. Рассмотренные способы; свертывания; и; развертывания? текста приметы: в; различных его * состояниях дают основание; говорить о том, что «механизм» и логика этих процессов и в случае с фольклорными текстами, и в современных устных сновидческих рассказах,,в принципе, идентичны.

3. Модели самих; рассказов, в«которые; помещается реальность сна,,рождаются«в потоке речи спонтанно; это, строго говоря, типизированные речевые конструкции; создающие устный текст рассказа о сне.

4. Любой такой рассказ есть неизбежная интерпретация сновидения, и, чаще всего, интерпретация творческая, поскольку связана с неизбежной переработкой увиденного, неизбежным, по мере рассказывания, осознанием происходивших: во сне событий. Интерпретация выражается з прежде1 всего желанием логично и в соответствии; с реальностью отобразить увиденное во сне.

5. Лингвистические средства интерпретационного характера являются специфическими «знаками», маркирующими именно этот тип устного рассказа (лексические и синтаксические, прежде всего): присутствие частых вставных конструкций с семантикой сравнения реальности сна и яви («как будто .») или со значением узнавания («вроде это было в нашем доме»); использованием «персонажной» лексики, характерной только для снорассказов (например, названия умерших покойников, выступающих в роли активных субъектов действия) и нек. др.

6. В любом рассказе о сне (и развернутом и кратком) можно выделить несколько структурно-семантических пластов, способных стать «поставщиками» знаковых символов сна, имеющих прогнозирующее значение.

7. Смысловое членение текста снорассказа не подчиняется ни синтаксической, ни логической стратификации текста. Основным показателем границ смыслового отрезка является наличие в нем информации либо о субъекте повествования ([s]), либо о сновидческом знаке ([р1]), либо о его пророчестве ([р2]).

8. Примета вычленяется по заданным лексико-грамматическим моделям, являясь своеобразным текстом-кодом, текстом-знаком, сохраняющим основные семантические и общекультурные соотношения (обусловленность) между знаком сна и реальным событием.

9. Любой носитель культуры имеет возможность создавать и разрушать тексты снорассказов, будучи не в состоянии ничего изменить той ее части, которую следует называть «коллективной традицией», «культурным знанием» народа.

Список научной литературыСадова, Татьяна Семеновна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Абрамов С. Р. Герменевтика, интерпретация, текст// Stadia Linguistica- 2: Язык и общество. Лингвистика текста и лингвостилистика. СПб., 1996. С. 114-119.

2. Абрагам КС он и миф / Пер. с нем. М. Кадиш. М., 1912.

3. Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря: Весенне-летний цикл. М., 2002.

4. Агеева Р. А. Пространственные обозначения и топонимы в заговоре как типе текста //Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. М., 1982. С. 132-159.

5. Адмони В. Г. Грамматика и текст // Вопр. языкознания. 1985. № 1. С. 63-69.

6. Азбелев С. Н. Основные понятия текстологии в применении к фольклорному материалу // Принципы текстологического изучения фольклора. М.; JL, 1966. С. 260302.

7. АкишинаА. А. Структура целого текста. М., 1979. Вып. 1-2.,

8. Андреева С. В. Аспекты исследования коммуникативных единиц текста // Текст. Структура и семантика: Доклады VIII Международной конференции. М., 2001. С. 217-224.

9. Аникин В. П. Теория фольклора: Курс лекций. М., 1996.

10. Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV-XVII вв. / Сост. С. Д. Бабишин. М., 1985.11 .Арнольд И. В. О понимании термина «текст» в стилистике декодирования // Стилистика художественной речи. JL,1980. С. 3-11.

11. Артеменко Е. Б. Синтаксический строй русской народной лирической песни в аспекте ее художественной организации. Воронеж, 1977.

12. Артеменко Е. Б. Принципы народно-песенного текстообразования. Воронеж, 1988.

13. Артеменко Е. Б. «Образ автора» как структурообразующий фактор фольклорного текста // Исследования по лингвофольклористике. Курск, 1994. С. 3-5.

14. Арутюнова Н. Д. Роль связки в логическом представлении структуры предложения // Логический анализ естественного языка. Вильнюс, 1982. С. 91-94.

15. Архипов PI. К. О демистификации и демифологизации языка // Studia Linguistica. СПб., 1996. С. 8-14.

16. Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. М., 1982.18 .Афанасьев А. Я. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865-1869. Т. 1-3.

17. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

18. Балов А. Черты русского народного календаря // Русский Архив. 1907. № 1. С. 109137.21 .Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

19. Бекасова Е. Н. Трансплантация текста в истории русского языка // Текст. Структура и семантика: Доклады VIII Международной конференции. М., 2001. Т. С. 278 283.

20. Беляков Ю. П. Народные приметы. Ярославль, 1981.

21. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

22. Берестнев Г. И. Иконичность ДОБРА и ЗЛА // Вопр. языкознания. 1999а. № 4. С. 99-113.

23. Берестнев Г. И. Образы множественности и ОБРАЗ множественности в русском языковом сознании // Вопр. языкознания. 19996, № 6. С. 83-99.

24. Богданов К. А. Повседневность и мифология: исследования по семиотике фольклорной действительности: Автореф. докт. дис. М., 2002.

25. Болотнова Н. С. Художественный текст в коммуникативном аспекте и комплексный анализ единиц лексического уровня. Томск, 1992.

26. Борисов С. Б. Рукописный девичий рассказ. М., 2002. 520 с.

27. Будде Е. Ф. Место и значение духовных стихов в истории русской народной словесности// Филологические записки. 1883. Вып. 3. С. 1-28.

28. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

29. Бурцев А. Е. Народные поверья, приметы, предсказанья, предрассудки и обычаи русского народа. СПб., 1911.

30. Буслаев Ф. И. Народная поэзия. Исторические очерки. СПб., 1887.

31. Белецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978.

32. Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М., 1980.

33. Виноградов В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове): Учеб. пособие для вузов / Отв. ред. Г. А. Золотова. М., 1986.

34. Виноградов Г. С. Страна детей. СПб., 1999.

35. Гиген-Торн Н. И. Магическое значение волос и головных уборов в свадебных обрядах Восточной Европы // Советская этнография. 1933. № 5-6. С. 76-88.

36. Г'лзарх Р. С. О месте текста в системе языковой коммуникации // Текстообразую-щие свойства языковых единиц. Алма-Ата, 1987. С. 6-8.

37. Гак В. К. Пространство вне пространства: О понятиях места, предмета и пространства//Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000. С. 127-134.

38. Гальперин И. А Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.

39. Гаспаров Б. М. Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

40. Гаспаров Б. М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000.

41. Герасимов \f. К. Некоторые обычаи, обряды, приметы и поговорки крестьян Череповецкого уезда Новгородской губернии // Этнографическое обозрение. 1894. Кн. XX, № 1.86-129.

42. ГердА. С. Введение в этнолингвистику: Учеб. пособие. СПб., 1995.

43. Гиндин С. И. Советская лингвистика текста: Некоторые проблемы и результаты (1948-1975) // Изв. АН СССР. Сектор лит. и языка. 1977. Т. 36, № 4. С. 348-358.

44. Гиндин С. И. Что такое текст и лингвистика текста // Аспекты изучения текста. М., 1981. С. 25-32.

45. Головин В. В. Русская колыбельная песня: фольклорная и литературная традиция: Автореф. докт. дис. СПб., 2000.

46. Горнфелъд А. Г. Фигура в поэтике и риторике // Вопросы теории и психологии творчества. Харьков, 1911. Т. 1.

47. Гринцер П. А. Эпические формулы в «Махабхарате» и «Рамаяне» // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 156-181.

48. Гусев В. Е. О специфике восприятия фольклора // Творческий процесс и художественное восприятие. Л., 1977.

49. Гучинская Н. О. Границы стилистики, поэтики и герменевтики при интерпретации художественного текста. СПб., 1995. С. 44-64.

50. Давыдова С. А. Русское кружево и русские кружевницы. СПб, 1892.

51. Даль В. И. О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа. М., 1880.

52. Дерунов С. Материалы для народного снотолкователя // Этнографическое обозрение. 1898. № 1. С. 149-151.

53. Джусти — Фичи Ф: Чужая речь (высказывание) в балканославянских языках // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М., 1994. С. 11-17.

54. Диалектика познания и современная наука / Ред. М: М. Розенталь. М., 1973.

55. Дмитриевская И. В. Системные критерии целостности текста // Исследования целого текста: Тезисы докладов и сообщений совещания. М., 1986. С. 47-52.

56. Добровольский В. Н. Данные для народного календаря Смоленской губернии в связи с народными верованиями // Живая старина. 1898. Вып. 3-4. С. 357-380.

57. Довнар-Запольский М. В. Заметки по белорусской этнографии // Живая старина. 1893. Вып. 2. С. 104-123.

58. Довнар-Запольский М. В. Исследования и статьи. Т. I. Киев, 1909.

59. А. Долинин К. А. Интерпретация текста. М., 1985.

60. Дридзе Т. М. Язык и социальная психология. М., 1980.вв.Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: становление жанра. СПб., 1995.

61. Евгеньева А. П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII- XVIII вв. М.; Л., 1963.

62. Евтюхин В. Б. Категория обусловленности в современном русском языке и вопросы теории синтаксических категорий. СПб., 1997. 200 с.

63. Ермолов А. С. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах. СПб., 1901. Т. I-IV.

64. Ермолов А. С. Народные приметы на урожай. СПб, 1905.

65. Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М., 1982.12.3абылинМ. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1880.

66. Зарубина Н. Д. Текст: лингвистический и методический аспекты. М., 1981.

67. Заянчковский И. Ф. Животные, приметы и предрассудки. М., 1991.

68. Зеленин Д. К. Из быта и поэзии крестьян Новгородской губернии // Живая старина. 1905. Вып. 1-2. С. 1-56.

69. Земская Е. А. Городская речь и задачи ее изучения // Разновидности городской устной речи. М., 1988. С. 5-44.

70. Земцовский И. И. Поэзия крестьянских праздников. JI., 1970.

71. Золотова Г.А. Очерки функционального синтаксиса русского языка». М., 1973.

72. Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 2001.

73. Иваницкий Н. А. Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. Вып. II. М., 1890. С. 141-143.

74. Иванов В. В., Топоров В. Н. К реконструкции праславянского текста // V Международный съезд славистов. Славянское языкознание: Доклады советской делегации. М., 1963;

75. Иванов В. В., Топоров В. Н. Инвариант и трансформация в мифологических и фольклорных текстах//Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 44-76.

76. Иванова Н. Н. Народный прогноз и прогностические паремии в диалектной речи // Псковские говоры: синхрония и диахрония. Псков, 2003. С. 83-91;

77. Иванова Т. Г. Специфика фольклористической текстологии // Русский фольклор. Т. XXVI. 1991. С. 5-12.

78. ИзенбергХ. О предмете лингвистической теории текста // Новое в зарубежной лингвистике. Bbin.VIII: Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы. М., 1978. С. 22-35.

79. Ионицэ М. П. Глоссарий контекстуальных связей. Кишинев, 1981.

80. Кавелин К. Несколько слов о приметах // Архив ист.-юр. сведений, относящихся до России. М., 1850. № 1, отд. VI. С. 3-13.

81. Казакевич О. А. Модель причинности в системе автоматического понимания текста // Вычислительная лингвистика. М., 1982. С. 90-104.

82. Калинский И. Я. Церковно-народный месяцеслов. М., 1990.

83. Каспранский Р. Р. «Звучащий текст» и его порождение // Материалы V Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1975. С. 244-250.91 .Кибрик А. Е. Когнитивные исследования по дискурсу // Вопр. языкознания. 1994. № 5. С. 126-139.

84. Кожина М. Н. О разграничении понятий «текст» и «речевой стиль» //

85. Криничная Н. А. Русская мифологическая проза: Истоки и полисемантизм образов. В 3-х т. М., 2001. Т. 1.

86. Кожинов В. Литература и слово (Методологические заметки) // Поэтика и стилистика русской литературы: Памяти В. В. Виноградова. Л.,1971. С. 320-328.

87. Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986.

88. Колесов В. В. Древнерусский литературный язык. Л., 1989.

89. Колесов В. В. «Домострой»: язык и текст // Язык и текст. СПб., 1998. С. 5-16.

90. КолшанскийГ. В. Контекстная семантика. М., 1980.

91. Кондратьев Б. С. О мифологизме Ф.М. Достоевского: Онтология и поэтика сна. Арзамас, 2001;

92. Коринфский А. А. Народная Русь. М., 1901.

93. Косидовский 3. Сказания евангелистов. М., 1987.

94. Костомаров Н. Громник и колядник // Памятники старинной русской литературы: Ложные и отреченные книги русской старины, собранные А. Н. Пыпиным. 1862. Вып. III. С. 154-155.

95. Круглый год: Русский земледельческий календарь / Сост., вступ. ст. и прим. А. Ф. Некрыловой. М., 1991.

96. Куайн У. В. Слово и объект // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVIII. М., 1986. С. 24-98.

97. Кубрякова Е. С. О понятиях места, предмета и пространства // Логический анализ языка: Языки пространств. М., 2000. С. 84-92.

98. Кузнецов А. М. Литературно-художественный текст как явление массовой коммуникации//Стилистика текста. Якутск, 1995.

99. Купина Н. А. Принципы лингвистического анализа художественного текста: Методические разработки для студентов. Свердловск, 1977.

100. Кухаренко В. А. Интерпретация текста. Л., 1988.

101. Лаптева О. А. Русский разговорный синтаксис. М., 1976.

102. Левинтон Г. А. К проблеме изучения повествовательного фольклора // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 303-319.

103. Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969.

104. Лингвистика текста: Материалы научной конференции. 4.1—2. М., 1974.

105. Лихачев Д. С. Текстология: Краткий очерк. М.; Л., 1964.

106. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967.

107. ХЪ.Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1986.

108. Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X-XVII веков. СПб., 1998.

109. Лосева Л. М. Как строится текст. М., 1980.

110. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992.1 \9.Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

111. Ляцкий Е. Материалы для народного снотолкователя // Этнографическое обозрение. 1898. № 1.С. 139-149.2\.Майков Л. Великорусские заклинания. СПб., 1869.

112. Манн Р. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве» // Исследования «Слова о полку Игореве». JL, 1986. С. 129-138.

113. Маркович В; М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. Горький, 1987. 107-126.

114. Маслов Б. А. Проблема лингвистического анализа связного текста (надфразовый уровень): Учебное пособие к спецкурсу. Таллинн, 1975.

115. Матезиус В. О так называемом актуальном членении предложения // Пражский лингвистический кружок. М., 1967. С. 237-265.

116. Меднис Н. Е. Мотив воды в романе «Преступление и наказание» // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1994. С. 78-82.т.Мезенцев В. А. Биография примет. М., 1968. С. 78-82.

117. Мельников М. Н. Русский детский фольклор. М., 1987.

118. Y29.Мельчук И. А. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл *-♦ текст». М., 1999. — 346 с.

119. Минько Л. И. Суеверия и приметы (Истоки и сущность). Минск, 1975.131 .Можаровский А. Р. Отголоски старины и народности // Изв. Тамбовск. ученой архивной комиссии. 1903. Вып. XLVIII. С. 1-160.'

120. Молданова Т. А. Архетипы в мире сновидений хантов. Томск, 2001.

121. Москальская О. И. Семантика текста // Вопр. языкознания. 1980. № 6. С. 32-34.

122. Москальская О. И. Грамматика текста. М., 1981.

123. Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст // Вопр. языкознания. 1976. № 2. С. 86-93.

124. Невская Л. Г. Тавтология как один из способов организации фольклорного текста // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 192-197.

125. НечаенкоД. А. Сон, заветных исполненный знаков. М., 1991.

126. Никитина С. Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993.

127. Никитина С. Е. Семантические признаки научных и фольклорных текстов // Исследования целого текста: Тезисы докладов и сообщений совещания. М., 1986. С. 103— 105.

128. Никифоровский Н. Я.Простонародные приметы и поверья. Витебск, 1897.

129. Никифоровский Н. Я. Материалы для народного снотолкователя // Этнографическое обозрение. 1898. Вып 1. С. 133-139.

130. Николаева Т. М. Предисловие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII: Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы. М., 1978. С. 5-39.

131. Николаева Т. М. Единицы языка и теория текста // Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 25-57.

132. Новиков А. И. Семантика текста ее формализация. М., 1983.

133. Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII: Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы. М., 1978.

134. Новый полный снотолкователь с научным объяснением теории снов, галлюцинаций и сомнамбулизма и со словарем сновидений. М., 1897.

135. А9.Носова Г. А. Язычество в православии. М., 1975.

136. Общерусский дневник церковных, народных, семейных праздников и хозяйственных занятий, примет и гаданий / Сост. А. С. Петрушевич. Львов, 1865.

137. Оссовецкий И. А. Об изучении языка русского фольклора // Вопр. языкознания. 1952. №3. С. 93-112.

138. Пермяков Г. Л. От поговорки до сказки: (Заметки по общей теории клише). М.,1970.

139. Пермяков Г. Л. Паремиологический эксперимент: Материалы для паремиологиче-ского минимума, полторы тысячи русских пословиц, поговорок, загадок, примет и др. нар. изречений, наиболее распространенных в живой разговорной речи. М.,1971.

140. Петров В. В. Язык и логическая теория // Новое в зарубежной лингвистике: Логический анализ языка. Вып. XVIII. М., 1986. С. 5-23.

141. Поляков М. Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М., 1986.

142. Попов Г. Русская народно-бытовая медицина: Заговоры. СПб., 1903.

143. Поппер К. Открытое общество и его враги: в 2 т. Т. I. М., 1992.

144. Потебня А. А. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. М., 1865.

145. Потебня А. А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.

146. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. М., 1990.

147. ХвЪ.Предтеченский Н. Баня, игрище, слушанье и шестое января:: Этнографические очерки Кадниковского уезда// Современник. 1864. Вып. IX, сентябрь. С. 499-522.

148. Припадчев А. А. Текстообразование древнерусских жанровых форм (чудо, плач, молитва): Автореф. докт. дис. Воронеж, 2001.

149. Прокофьев Н.И. Видение: как жанр древнерусской литературы // Ученые записки МГПИ им. Ленина, 1964.

150. Хвб.Пропп В. Я. Морфология сказки. Л., 1928.

151. Пропп В. Я. Поэтика фольклора (Собрание трудов В. Я. Проппа) / Сост., предисловие и коммент. А. Н. Мартыновой. М., 1998. 352 с.

152. Пропп В. Я. Русские аграрные праздники: Опыт историко-этнографического исследования. М., 2000.

153. Путилов Б. Н. Мотив как сюжетообразующий элемент // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 141-155.

154. Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб, 1994.

155. Пятигорский А. М. Мифологические размышления: Лекции по феноменологии мифа. М., 1996.

156. Рабинович Е. Г. Тип календаря и типология культуры // Историко-астрономические исследования. Вып. XIV. М., 1978. С. 141-154.

157. МЪ.Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. М., 2001.

158. Раевский Д. С. О генезисе повествовательной мифологии как средства моделирования мира // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984. С. 63-69.

159. Ревзин И. И. Современная структурная лингвистика: Проблемы и методы. М., 1977.

160. Резанова Е. И. Материалы по этнографии Курской губернии // Труды Курской ученой архивной комиссии. Курск, 1911. Вып. 1. С. 211-221.

161. Реферовская Е. А. Лингвистическое исследование структуры текста. Л., 1983.

162. Романов Е. Опыт белорусского снотолкователя // Этнографическое обозрение. 1889. Кн. III. С. 54-72.

163. РощинА. Н. Сам себе синоптик. Киев, 1983.

164. Руднев В. Культура и сон // Даугава. 1990. № 3. С. 121-125.

165. Русский язык. Текст как целое и компоненты текста: Виноградовские чтения. XI. М., 1982.

166. Рябцева Н. К. Коммуникативный модус и метаречь // Логический анализ языка: Языки речевых действий. М., 1994. С. 11-17.

167. Сахаров И. П. Сказания русского народа. Народный дневник. Праздники и обычаи. СПб., 1885.

168. Селиванов Ф. М. Народная лирическая поэзия последнего столетия // Частушки. М., 1990 (Библиотека русского фольклора; Т. IX). С. 5-28.

169. Сенина Н. А. Именительный темы в устном тексте // Текст. Структура и семантика: Доклады VIII Международной конференции. Т. 2. М., 2001. С. 320-327.1. Ш.СепирЭ. Язык. М., 1934.

170. Серкова Н. И. Предпосылки членения текста на сверхфразовом уровне // Вопр. языкознания. 1978. №3. С. 75-82.

171. Силантьев И. В. Сюжет и жанровый статус беллетристического произведения // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1994. С. 17-26.

172. Скрозникова А. Б. Ассоциативная реакция как единица порождения сообщения (текста) // Материалы V Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1975. С. 138-139.

173. Слюсарева Н. А. Введение // Аспекты общей и частной теории текста. М., 1982. С. 3-9.

174. Сонник-Ворожея. СПб., 1912.

175. Сонник, или Истолкование снов, выбранное из наблюдений астрономических и физических и по алфавиту расположенное. М., 1868.

176. Сонник, или Искусство толковать сны. М., 1910.

177. Степанов Ю. С. «Слово» // Русская словесность: От теории словесности к структуре текста. Антология. М., 1997. С. 288—305.

178. Страхов И. В. Психология сновидений. Саратов, 1955.

179. Стрижев А. Н. О волшебных травах, приметах и некоторых суевериях. М., 1968.

180. Стрижев А. Н. Народные приметы. М., 1997.

181. Структура текста / Отв. ред. Т. М. Николаева. М., 1980.

182. Суворова JI. Н. Текст как уровень языковой системы // Взаимодействие:языковых структур в системе. Л., 1980; Выш 4: С. 210-219;

183. СудникТ. Л/. К описанию структуры одного белорусского (восточнополесского) заговора//Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 184-192.201 .Тамарченко Н. Д. Сюжет сна Татьяны и его источники // Болдинские чтения, Горький, 1987. С.107-126.

184. Тарпанов 3.' К. Очерки по синтаксису русских пословиц. Л., 1982.

185. Тарпанов 3. /^. Становление типологии русского предложения в ее отношении к эт-нофилософии. Петрозаводск, 1999.' 208 с.

186. Тарский А. Введение в логику и методологию дедуктивных наук / Пер. с англ. О. Н. Дынник.М., 1948.

187. Текст: семантика и структура. М., 1983.20в.Терещенко А. В1Быт русского народа. СПб., 1848. 4.1.

188. Толстая С. М. Славянские мифологические представления о душе // Славянский и балканский фольклор: Народная демонология. М., 2000. С. 52-96.

189. Толстой Н. Я. Славянские народные толкования снов и их мифологическая основа // Очерки славянского язычества. М., 2003. С. 303-310.

190. Толстой Н. И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 199512Ю.Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 227-285.

191. Ухов П. Д. Атрибуции русских былин. М., 1970.2\5.Фаттахова Н. Н. Семантика и синтаксис народных примет в русском и татарском языках: сопоставительный аспект: Автореф. докт. дис. Казань, 2002.

192. Флоренский П. А., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М., 2000.

193. Фоллесдаль Д. Понимание и рациональность// Новое в зарубежной лингвистике: Логический анализ языка. Вып. XVIII. М., 1986. С. 139-159.

194. Фрейд 3. Толкование снов. Мм 1999.

195. Фрейденберг О: М. Методология одного мотива // Актуальные проблемы семиотики культуры. Тарту, 1987. Вып. XX. С. 120-131.

196. Харченко В; К. Язык народной приметы // Рус. яз. в школе. 1992. № 1. С. 78-82.221 .Харченко В: К. Народная примета как феномен культуры // Исследования по лин-гвофольклористике. Курск, 1994. Вып.1. С. 7-9.

197. Храпченко М. Б. Текст и его свойства // Вопр. языкознания. 1985. № 2. С. 3-10.

198. Христофорова О. Б. Логика толкований: Фольклор и моделирование поведения в архаических культурах. М., 1998.

199. Хроленко А. Т. Семантика фольклороного слова. Воронеж, 1992.

200. Хроленко А. Г. Композит в структуре словаря былинной речи // Исследования по лингвофольклористике. Курск, 1994. Вып. 1. С. 3-4.

201. Хроленко А. Т. Этнолингвистика: понятия, проблемы, методы. Славянск-на-Кубани, 2000.

202. Цивьян Е. В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. С. 154-178.

203. Черепанова О: А. Мифологическая лексика русского Севера. Л., 1983.

204. Черепанова О. А. Кем «полохали» детей на Руси // Живая старина. 1994. № 1. С. 23— 26.

205. Черепанова О. А. Мифологические рассказы и легенды Русского Севера. СПб., 1996.

206. Чернухина И. ^. Элементы организации художественно-прозаического текста. Воронеж, 1984.

207. Чистов К. В. Специфика фольклора в свете теории информации // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 26-44.

208. Чистов К. 5. Поэтика славянского фольклорного текста: Коммуникативный аспект // V111 Международный съезд славистов. История, культура, этнография и фольклор славянских народов: Доклады советской делегации. М., 1978Г С.

209. Чистов К. В. Вариативность и поэтика фольклорного текста // IX Международный съезд славистов. История, культура, этнография i и; фольклор славянских народов: Доклады советской делегации. М.1, 1983; С. 143-170.

210. Чичеров В. И. Зимний;период русского земледельческого календаря;XVI-XIX ве ков: Очерки по истории верований; М., 1957.

211. Чулков М. Абевега русских суеверий. М., 1786.

212. Шатии Ю. В. Мотив и контекст // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1994. С. 5-16.

213. Шахнарович А. М., Гав М. А. Прагматическая структура и семантика текста // Стилистика текста. Якутск, 1995. С. 5-15.241 .Шахнович М Я. Приметы верные и суеверные. Д., 1984;

214. ШейнП. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, сказках, легендах и т. п. Т. I, вып. 1-2. СПб., 1898.

215. Шмидт 3. Й. «Текст» и «История» как базовые категории // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII: Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы. М., 1978. С. 89-108."

216. Щенников Г. X. Художественное мышление Ф. М. Достоевского. Свердловск, 1978.

217. Щуров И: Календарь народных примет, обычаев : и поверьев на Руси // Чтения в Имп. об-ве ист. древностей при Моск. ун.-те. 1867. Кн. 4. С. 175-204.

218. Этнография восточных славян: Очерки традиционной культуры. М;, 1987.

219. Юмановаь Т. С. Номинация лица' в русских народных заговорах: Автореф. канд. дисс.Л., 1988.

220. Юнг К.- Г. Архетип и символ; М., 1991.

221. Юрганов A: JI. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

222. Юрков С. Е. Гротеск в мифологическом сознании русского средневековья // Смысл мифа. Вып. № 8. СПб., 2001. С. 169-172.25\.Якушкина Е. И; Народный сонник из Каргополья // Живая старина. 1999. №2. С. 29-30.

223. Янко Т. Е. О понятиях коммуникативной структуры и; коммуникативной стратегии (на материале русского языка) // Вопр. языкознания. 1999. № 4. С. 28-55.

224. Яремецкий И. Громник // Киевская старина. 1892. Т. XXXVI. С. 483-485.

225. Beaugrande R. A. de, Dressier W. U. Introduction to textlinguistics, L. New York -Longman, 1981.

226. Hartmann P. Text als Linguistishes Objekt. In: Beitrage zur Textlinguistik. Miinchen, 1971. S. 9-29.

227. Honko L. The Final Text of Recommendation for the Safeguarding of Folklore // NIF Newsletter. 1989. Nos. 2-3. P. 8.

228. Hoppal M. Genre and Context in narrative event: Approaches to verbal semiotics // Genre, Structure and Reproduction in Oral Literature // Ed. by L. Honko, V. Voight. Budapest, 1980. P. 107-128.

229. Jonnes D. The matrix of Narrative: Family, Systems and Semiotics of Story. Berlin; New York, 1990.

230. The Culture of Autobiography/ Stanford, 1993.

231. Fan Dijk 77 A. Text and Context. Exploration in the Semantics and Pragmatics of Dis-cours. New York, 1976.1. СЛОВАРИ

232. Восточнославянский фольклор: Словарь научной и народной терминологии / Отв. ред. К. П. Кабашников. Минск. 1983.

233. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М., 1990.

234. Мифология: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетинский: изд. 4-е. М., 1998.

235. Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Н. Ю. Шведовой: изд. 23-е, испр.М:, 1990.

236. Русский демонологический словарь / Сост. Т. А. Новичкова. СПб., 1995.

237. Славянская мифология: Энциклопедический словарь; 2-е изд. М., 2002.

238. Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 1999.

239. Словарь иностранных слов: изд. 18-е, стереотип. М. 1989.

240. Философский энциклопедический словарь / Гл. ред. Л. Ф. Ильичев. М., 1983.