автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.02
диссертация на тему: Народнопоэтические и литературные традиции в поэзии В. Луговского

Полный текст автореферата диссертации по теме "Народнопоэтические и литературные традиции в поэзии В. Луговского"

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЛАСТНОЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ ИМЕНИ Н. К. КРУПСКОЙ

На правах рукописи УДК 882-1 (192/195)

МАКАРОВА Зоя Ивановна

IIА РО ДIIOIЮЭТИ ЧЕСКИЕ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ В ПОЭЗИИ В. .ТУРОВСКОГО

Специальность: 10.01.02 — литература народов СССР

(советский период)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва — 1990

Работа выполнена в Калмыцком государственном университете • • -

Официальные оппоненты:

доктор филологических паук, профессор В. А- Зайцев кандидат филологических наук В. П. Журавлев

Ведущее учреждение — Московский ордена Ленина и ордена

Трудового Красного Знамени государственный педагогический институт имени В. И. Ленина

Защита состоится « 7 » нюня 1990 г.

в 15.00 часов на заседании специализированного совета К.113.11.05 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при Московском ордена Трудового Красного Знамени областном педагогическом институте имени Н; К. Крупской по адресу: Москва, ул. Энгельса, 21а.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МОПИ имени Н. К. Крупской по а'дресу: 107846 Москва, ул. Радио, дом 10а.

Автореферат разослан _

Ученый секретарь СОв

специалнзнропанного совета / И. В. Федченко

Творчество Владимира Луговского, прошедшего трудный и сложный путь, связавшего магистральные вопросы своего времени с «вечными» проблемами искусства, всегда привлекало к себе внимание читателей и критики. Оценка творчества раннего Луговского его современниками была очень противоречивой; эта противоречивость в известной мере характерна и для современных исследователей.

Уделяя большое внимание поэзии Луговского на всем протяжении его творческого пути и в особенности в последние десятилетия, исследователи редко обращались к проблеме традиций в его творчестве. Между тем проблема фольклорных и литературных традиций является одной из самых значительных в современном литературоведении.

ЦЕЛЬЮ предпринятого исследования является выяснение закономерностей и своеобразия преломления фольклорных и литературных традиций в творчестве Луговского. Конкретные задачи работы заключаются в рассмотрении истоков поэзии Луговского, в выделении среди разнообразных влияний па его поэзию народнопоэтического творчества, в выявлении причин отхода от фольклорных традиций в начале 30-х годов, в анализе многослойных традиций в последующие годы, в рассмотрении преломления фольклорных и литературных традиций в его поэзии 50-х годов.

ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ диссертации являются труды классиков марксизма-леипнизма о литературе и искусстве, ленинская концепция классического наследия.

АКТУАЛЬНОСТЬ темы обуславливается постановкой проблемы традиций и новаторства, одной из важнейших в современном советском литературоведении, ее решением на материале творчества В. А. Луговского, без которого нельзя представить советскую поэзию 20-х — 50-х годов.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА диссертации состоит в том, что в ней впервые проблема фольклорных и литературных традиций в творчестве Луговского стала предметом специального исследования. По-новому решается вопрос о роли конструк-

тивизма в творчестве Луговского; впервые вводятся в научный оборот некоторые неопубликованные архивные материалы.

АПРОБАЦИЯ работы. Диссертация обсуждалась на кафедре советской литературы МГПИ им. В. И. Ленина (1986 г., январь), на кафедре русской и зарубежной литературы Калмыцкого государственного университета (1986 г-, январь), на кафедре советской литературы МОПИ им. Н. К. Крупской (1990., февраль). Фрагмент диссертации был темой доклада на научной конференции в Белгородском государственном педагогическом институте им. М. С. Ольминского (1985). Основные положения работы публиковались в печати.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ПРИМЕНЕНИЕ данная работа может найти при изучении советской поэзии в ВУЗе, особенно в спецкурсах и спецсеминарах, а также на факультативных занятиях по литературе в общеобразовательной школе.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

ВО ВВЕДЕНИИ обосновывается актуальность исследования, раскрывается научная новизна работы, определяются ее цели и задачи, рассматриваются основные вехи творчества Луговского и оценка его поэзии критикой. Первые книги поэта «Сполохи» (1926) и «Мускул» (1929) вызвали очень противоречивые оценки в критике двадцатых годов. К. Зелинский считал поэзию В- Луговского прямолинейной, сборник «Мускул» рассматривался им как образец конструктивистской поэзии. О. Оксеиов, напротив, считал, что в поэзии Луговского почти нет ничего конструктивистского. Третья книга В. Луговского — «Страдания моих друзей» — давала возможность, по мнению некоторых критиков, говорить о новом подъеме творчества Луговского.

Большинство современных исследователей творчества Луговского обращается преимущественно к его поэзии 50-х годов. Высокую оценку получили книги лирических стихотворений «Солнцеворот» и «Синяя весна». Книга поэм «Середина века» вызвала многочисленные отклики. Наиболее значительными являются работы Ю. Суровцева, А. Павловского, Л. Левина, И. Гринберга, В. Зайцева, С. Бройтмана, В. Ог-4

лева. Книгу сразу оценили как уникайвное^явление советской поэзии.

При всем внимании к творчеству Луговского критики и литературоведы мало обращались к проблеме традиций в его творчестве- Отдельные замечания в книге Л. Левина «Владимир Луговскои»'с! влиянии на «Середину века» творчества А. Блока, В. Маяковского, Э. Багрицкого, Н. Тихонова и некоторых других русских и советских поэтов не подтверждаются конкретным текстуальным анализом. Проблема традиций исследуется в работах П. С. Выходцева, И. И. Ростовцевой, Е. Любаревой, Н. Новиковой и др> П. С. Выходцев рассмотрел вопрос о народнопоэтических традициях в творчестве Луговского 30-х годов и в «Середине века», в которой исследователь увидел «оригинальный путь переосмысления фольклорных образов и мотивов».1 И. И. Ростовцева, рассматривая вопрос о роли сказок в художественном отображении жизни в «Середине века», отмечает, что сказочные поэмы связаны с другими поэмами движением времени, образом лирического герой:

В последние годы некоторые исследователи творчества Луговского обратились к изучению поэтики и языка его произведений (Э. Соловей, Г. Петровнчёв'а, Э. Боранбаева); другие сосредоточили внимание на идейно-эстетической стороне его книг «Жизнь» и «Середина века» '(М. Гаспаров, Л. Черняков, Л. Барташевич. Л. З'аманскнй). Проблема традиций в творчестве Луговского '¡I 'в последние годы изучалась, как правило, в ряду других '(М. Йовиковга, Е. Люба-ревл, В. Перцовский, В- Гусев).

В первой главе в связи с проблемой'традиций в ранней поэзии Луговского обращается внимание на принадлежность Луговского к группе конструктивМто'в. Критики 20-х годов очень ио-разному писали о взаимоотношениях Луговского с конструктивистами, о влиянии конструктивизма на его поэзию.

На основании архивных документов, сопоставлений, высказываний исследователей в работе делается вывод, что Луговскои вошел в ЛЦК не ранее августа-сентября 1925 года. Утверждение Л. II. Левина, что Луговскои испытал на

1 Выходцев П. С. Русская советская поэзия и народное творчество. — М,— Л.: АН СССР, 1963. — С. 521.

себе конструктивистское влияние в большей степени, чем другие члены группы, не подтверждается конкретным анализом стихотворений, вошедших в его первую книгу «Сполохи». Открывающее сборник стихотворение «Ушкуйники», как и многие другие в «Сполохах», свидетельствовало об интересе поэта к родной истории, что совсем не было характерно для конструктивистов. Обращается внимание па ту атмосферу, в которой формировался будущий поэт. Атмос-" фера культурной интеллигентно» семьи с широкими интересами и большой любовью к русской истории и старине благотворно сказалась па формировании мировоззрения и эстетических вкусов будущего поэта. Влияние историков 3- О. Ключевского и Б. А. Тураева способствовало формированию глубокого чувства истории. ' 1

Все. исследователи творчества Луговского отмечают, что ■ «Сполохи» состоят из стихотворений двух планов: о русской .старине и о гражданской войне. Одни;нз них почти не при. дают значения стихотворениям на исторические темы, другие склонны видеть между произведениями того или другого ряда некоторое единство. Между тем эти два ряда стихотворений в «Сполохах» составляют органический," нерасторжимый сплав.

Под влиянием конструктивизма, по существу, созданы только два стихотворения, вошедшие в «Сполохи» — «Грузчик» и «Опять идти. Куда?», — в которых впервые в поэзии Луговского появляется герой, которого в сборнике «Мускул» он назовет «делателем вещей».

Исходным в поэзии Луговского было влияние народны.\ традиций; уже в некоторых стихах «Сполохов» чувствовалось песенное начало, что нашло отражение даже в их названиях. Фольклорнзи первой книги поэта проявился н самом обращении к седой старине, к образам люден из гущи народной Это «ушкуйники», новгородские парни, с рвущейся из груди песней, с необъятной силой, распирающей бока, «ватажник каленый», «полоумный гусляриик». Удаль, размах, богатырская мощь, пока еще не находящие' конкретного приложения, роднят героя «Отходной» с былинными богатырями.

Первая книга Луговского показала читателям, что в советскую поэзию пришел человек с незаурядным талантом, со своей поэтической интонацией, своим видением мира. Ему предстояло еще найти свою настоящую тему, свой стиль, но

некоторые черты того и другого уже обозначались в первой книге. История и современность в их нерасторжимой связи останутся главными темами его творчества. Неизмеримо вырастут умение проникать в глубь явлений и событий и поэтическое мастерство, но останется горячая вера в родную историю, в родной народ. То «едва уловимое единство» стихов на историческую и современную темы, которое отмечалось критикой, будет расти и крепнуть и найдет блистательное завершение в последних книгах Луговского.

Вторая книга поэта — «Мускул» (1929) — написана под явным влиянием конструктивистов. Для нее характерны герои с «выжженными нервами» («Молодежь»), стремящиеся превратиться в деталь единого механизма, «позабыть свое имя и звание, на номер, на литер, на кличку сменять» («Утро республик»),

Стихотворения «Молодежь», «Утро республик», «Делатель вещей» и некоторые другие давали К. Зелинскому в известной мере право причислять Луговского к «гвардии конструктивизма», называть его поэтом «напряженного мускульного жеста», ставить его в один ряд с Н. Гумилевым, отмечая у обоих «жесткий мускул», «британскую сухопарость», «нерусскую колючесть целеустремленности».2

'В то же время нельзя согласиться с К- Зелинским в оценке поэзии Луговского как «линейной», с его утверждением, что «нет таких проблем у Луговского, как .столкновение мысли и бытия, общего и единичного, коллектива и личности».3 Да, в «Мускуле» можно найти и применение локального принципа, и лаконичность эпитетов, и смыслообуслов-леиный ритм и не заметить, что многие стихотворения «Мускула» — отнюдь не «поэзия доппннга, поэзия бодрости, тренажа, четкости».4 Мучается бессоницей от обступивших его неразрешимых противоречий герой стихотворения «Шаги большого сна», тревожно и грустно звучат строки «Предательского удара», не дает заснуть «разговор двух голосов в мозгу» в стихотворении «Испанка». Где уж тут говорить о том, что у Луговского нет «столкновения мысли и бытия»?

2 Зелинский К. Кентавр революции. — № 6. — С. -15.

3 Там же. — С. 44.

Там же.

На литературном посту, 1929,

И в «Мускуле» поэт искал выход в обращении к народному творчеству, влияние которого явственно видно в «Смутной-походной», в «Молодецкой-струговой», «Девичьей-полночной». А в «Березе Карелии» обращение к мотивам русских народных песен придает стихотворению характер лирического раздумья, интимного переживания. Народно-песенное начало пронизывает не только всю поэтику этого стихотворения (ритм, мелодия, тропы), по и отражается в эмоционально-образном восприятии действительности.

Превосходным образцом творческого подхода к фольклору стало в «Мускуле» стихотворение «Песня о ветре». Обращение. к фольклорным традициям повлияло на содержание и форму этого стихотворения, придав ему характер эпического повествования, в. котором отразились пумы и надежды народа. Лучшими в «Мускуле» оказались те стихотворения, в которых поэт следовал народным традициям и менее всего был конструктивистом.

Влияние конструктивизма постепенно преодолевалось Лутовским, поэт считал третью свою книгу — «Страдания моих друзей» (1930) — идейным и литературным размежеванием с конструктивизмом. Вместе с тем в «Страданиях моих друзей» нет стихотворений, отразивших влияние народнопоэтических традиций, а они были не только в «Сполохах», но и в «Мускуле». Это в известной мере объясняется тем, что третья книга Луговского была переходной, в которой поэт освобождался от влияния конструктивизма, искал путь к большой теме. Главной вехой в этих поисках в сборнике было стихотворение «Пепел», в котором намечался поворот к действительности. Еще не пришло время синтеза впечатлений от окружающего и народной поэзии.

В первой главе рассматривается также народнопоэтическое начало в поэзии Луговского 30-х — 40-х годов. Основным художественным итогом первой книги Луговского о Средней Азии «Большевикам пустыни и весны» было создание образа современника. Книга явилась результатом поездки Луговского в Туркмению весной 1930 года в составе так называемой Туркменской бригады писателей. В докладе на поэтическом совещании РАПП Луговской сказал: «...в книге «Большевикам пустыни и весны» я впервые поставил вопрос о тех людях, которые творчески работают на определенном участке, порученном партией, которые побеждают целый ряд 8

трудностей н в конечном итоге проводят в жизнь свою оснащенную волей идею победоносного социализма».5

Но в названной книге так же, как и в книгах «Европа» и «Жизнь», почти не просматриваются ни народнопоэтические, ни литературные традиции, за исключением некоторых стихотворений «Европы» («Молчанье», «Интернационал»), в которых исследователи не без оснований отмечают традиции Маяковского.

В 1931 году Луговской написал четыре неспи, основанные на традициях солдатских народных песен. Две из mix слово «солдатская» содержат в самом названии — «Русская солдатская» и «Солдатская», но они существенно отличаются друг от друга. Обычно по. содержанию народные солдатские песни делятся па военно-исторические и бытовые. «Русская солдатская» Луговского представляет собой контаминацию тех и других. В названных песнях нашли отражение народные плачи-

Следование народнопоэтическим традициям сказалось и в песнях Луговского в предвоенные и военные годы. Его привлек жанр исторических и гимнических песен. По предложению С. Эйзенштейна Луговской написал песни к кинофильмам «Александр Невский» и «Иван Грозный». С. Эйзенштейн считал, что_ Луговской «сумеет отыскать в древности ростки современности и показать пх».0 В гимне «Вставайте, люди русские!» события и люди далекого времени были максимально приближены к моменту его написания, то есть к предвоенным годам. И совершенно закономерным было то, ito гимн-песня Луговского прозвучала по радио в первый день Великой Отечественной войны, так как настроение, выраженное в ней, соответствовало духу сорок первого года.

Параллельная работа над текстами песен к кинофильму «Иван Грозный» и над книгой поэм «Середина века» помогла тэту исторически верно отразить в песнях эпоху Ивана Грозного и в то же время связать ее (в подтексте) с событиями Великой Отечественной войны. Стремление прибли-!нть песни к народно-песенной поэтике заметно уже в «Про-

5 Луговской В. Собрание сочинений в трех томах. — М.: Худ. литература, 1971. — С. 281.

■ Далее цитируется по этому изданию с указанием тома и страницы.

6 Грудпова О. Литературные портреты. — М.: Просвещение, 1977. — ;. 15.

логе», написанном тоническим стихом, с употреблением постоянных эпитетов, с умелым сочетанием рифмованного и белого стиха п кольцевым обрамлением. Вместе с тем в «Прологе» заметны и литературные традиции, в частности, лермонтовской «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Фольклорная основа отчетливо проявилась и в песне «Океан-море»-

В преломлении фольклорных традиций в своей поэзии 20-х — 30-х и начала 40-х годов Луговскои шел в освоении народного творчества путем, намеченным классиками русской литературы, начиная с Жуковского, Пушкина и поэтов пушкинской поры, но не повторял предшественников. Избранный путь освоения широких пластов фольклора в соединении с литературными традициями ощутимо дал свои результаты уже в 40-е годы. В гораздо большей степени влияние народнопоэтических традиций скажется в творчестве позднего Луговского. Подлинный синтез фольклорных п литературных традиции, их творческое переосмысление найдут отражение в лирике и поэмах 50-х годов.

Во второй главе рассматриваются традиции русской классической литературы в лирике Луговского 50-х годов, прежде всего традиции Тютчева и Фета, которые явственно сказались в его философской лирике. У Луговского, как и у Тютчева, нет произведений преднамеренно философских, философия составляет самый пафос их поэзии. /Мысль и чувство слиты у них воедино, и к Тютчеву, и к Луговскому в равной степени можно отнести определение — «-поэт чувствуемой мысли».

Луговскои следует Тютчеву в изображении природы как вечно живого, движущегося, умирающего' и вновь рождающегося мира. Близки Луговскому и тютчевские краски в изображении природы; обоих поэтов привлекают буйные силы природы: бури, вихри, огневые метели, грозы, раздольные ветры. Экспрессивность стиля в изображении природы— одна из заметных черт поэзии Луговского. В его стихах «синий, месяц звенит, как бухарский клинок», «влетали рассветы розоватой пыльцой», «злое море в берег било», «гроза так рванула, что вмиг унесла твое тело» и 1\ п.

Но следование традициям Тютчева имеет у Луговского определенные границы. В подходе к «вечным» вопросам жизни Луговскои не всегда созвучен Тютчеву, норой спорт ¡.О

с ппм. Тютчев воспринимает человека с его «призрачной свободой» как часть природы, но живущую по иным законам, чем вся природа. У природы «есть душа», но она «не помнит о былом», для нее не существует понятие «время». Человек осознает себя «лишь грезою природы», Луговской не разделяет взгляда Тютчева на человека как на «мыслящий тростник» и «ничтожную пыль». У Тютчева мысль человека подавлена беспредельностью мироздания. Лишь иногда «ненароком», случайно, нечаянно человек может «набресть... на светлую мечту». В стихотворении « $с'С€п ( », касаясь сложнейших глубин человеческой жизни, поэт говорит о бессилии передать в слове все духовное богатство человека.

Тютчев утверждал, что и сама человеческая мысль не безгранична. С наибольшей силой выразительности это утверждение прозвучало в стихотворении «Фонтан». Луговской, следуя традициям Тютчева, размышляет о соотношении человека и природы, о величии человеческой мысли, о ее бессмертии. Так, в стихотворении «Звезда» поэт, сравнивая человека со звездой, называет его «песчинкой па коре земного шара» и даже «теныо песчинки», но в конечном итоге стпхотворепне заканчивается безоговорочным утверждением силы н величия человеческой мысли. Луговской, отвергавший поэзию «бездумного оптимизма», иногда сам оказывался в его власти. И тогда жизнеутверждающий пафос его стихов находил выражение в строчках, звучащих декларативно и неубедительно. Именно так воспринимается концовка стихотворения «Звезда»:

Но тем, что вижу я. но тем, что знаю я, ■ Но тем, что мыслю я, — я властен над тобою!

(II, 388)

Человек у Луговского, часто выявляя свою сущность через взаимоотношения с природой, не перестает быть человеком своего времени: включиться в вечный круговорот жизни для него означает еще и «умереть, чтобы опять родиться в ноной поросли большевиков».

Близость поэзии Лутовского к творчеству Фета определяется обращением к темам природы, любви, творчества. Луговской, не являясь певцом только этих сторон человеческой жизни, называл эти темы в ряду других «вечных» вопросов, гс перестающих волновать человечество.

И

Говоря о следовании Луговского традициям Фета, порой трудно отделить непосредственное влияние Тютчева на Луговского от влияния, идущего через |Фета. Тютчев писал, что именно Фет, в отличие от многих других поэтов, «под оболочкой зримой... самое ее узрел», Великую матерь, природу-В лучших стихотворениях о человеческом бытии, о месте человека в природе Луговской приближается к Фету. Именно умение «чуять», «слышать», видеть не зримое и не слышимое другими отличало Луговского («Ночь весны», «Вот тогда» и др.).

Об этом умении проникать в самую суть природы н писал Тютчев, говоря о Фете. Одно из главных требований, предъявляемых |Фетом к художнику слова — зоркость души, острота чувств. Отмечаемая многими исследователями экспрессивность стиля Луговского во многом есть производное его зоркости души и остроты чувств. Луговской обладал необычайной зоркостью и в прямом смысле этого слова, т. е. утонченным зрением, равно как и обостренным слухом. И когда мы читаем: «влетали рассветы розоватой пыльцой», то понимаем, что это не только метафора, но и реальная картина подлинного рассвета, увиденного обостренным зрением человека и поэта.

Сближает поэзию Луговского с фетовской детализация и конкретизация в изображении природы, гораздо большая, чем у многих других поэтов. Степень конкретности в изображении природы Фетом была недоступна его предшественникам. От Фета идет и такая особенность поэзии Луговского как сопряжение цвета и звука'- зрительное восприятие предмета сочетается со слуховым, живопись и музыка, как бы проникают друг в друга, вместе создавая запоминающиеся, неповторимые образы- Синхронное зрительное и звуковое восприятие находит у Луговского особенно часто выражение в образах его поэзии 50-х годов.

У Луговского невозможно отделить стихотворения о природе от стихотворений о человеческих чувствах, о внутреннем мире человека. Человек у него, как и у Фета, погружен в мир природы, его душа распахнута для всего прекрасного. Такое растворение чувств в мире природы доступно людям с обостренным восприятием. Наиболее сильно лирический герой Фета чувствует связь со всем мирозданием ночью, когда «звезды ночи», сияющие из таинственных глубин Вселенной, невидимыми нитями связывают с пей человека («На

стоге сена почыо южной...», «Люди спят, мой друг, пойдем в тенистый сад»...).

Эта таинственная, незримая связь человека с природой присуща и лирическому герою Луговского («Гроза», «Майская ночь», «Кондо-озеро» и др.). Подобно тому, как во многих стихотворениях Фета чувство выражено через детали внешнего мира, у Луговского любовь и окружающий мир природы неотделимы друг от друга. В этом плане любовная лирика Луговского, как и у Фета, является частью его философской поэзии. Она, как и пейзажная лирика, способствует проникновению в философские и эстетические взгляды поэта- Так, героиня стихотворения «Льва Толстого, 4», как будто вопреки названию с указанием адреса, живет «в радостном мире», среди «тополей под лупой», и как бы растворяется во всем сущем на земле героиня стихотворения «Майская ночь»:

...ты была Всем, всем на свете: И лучом звезды, И детским лепетом Ночной воды.

Ты вся

Была землей и небом. И еще Была свечой,

Еще была пожаром... (11,448).

Луговской, как и Фет, искал и находил новые,, неожиданные связи, ассоциации.

Традиции русской классической литературы в поэзии Луговского связаны, конечно, не только с именем Тютчева и Фета, но влияние этих поэтов наиболее отчетливо прослеживается в его творчестве,

Рассматриваются во второй главе и традиции Блока в лирике Луговского. В обширной литературе о творчестве Блока есть и работы, посвященные проблеме его влияния на развитие советской поэзии (Е. Любарева, Н- Новикова, К. Медведева, М. Пьяных и др.), но в целом эта проблема остается мало изученной. Один из возможных аспектов ее— Блок и Луговской.

Самобытный п большой талант Луговского развивался на основе всей мировой и русской культуры. В статьях, выступлениях и своей поэтической практике Луговской не раз обращался к лучшим образцам русской и мировой литературы.

Если бесспорна мысль о том, что Блок связал русскую классическую поэзию XIX века с поэзией XX века, то очевидно и то, что в творчестве Луговского мы видим продолжение начатого Блоком. Образ родины в поэзии Луговского во многом формировался под влиянием Блока. Восприятие родины загадочной, непонятной, роковой, страшной и в то же время до отчаяния близкой, дорогой, любимой пришло к Луговскому вместе с преданиями и сказками няни, рассказами В. О. Ключевского, стихами Блока.

Вошедший в поэзию Луговского образ дороги так же, как п в поэзии Блока, является одним из ведущих. Этот образ традиционеи в литературной и в народной поэзии. Он неоднозначен. Дорога в прямом смысле слова и дорога как жизненный путь человека и всей Ру£н — России присутствуют в поэзии Блока и Луговского как единое нерасторжимое целое.

Много написано строк о своеобразии метафорического облика Руси-жены, родины в поэзии Блока. Образ Руси-жены в цикле Блока «На поле Куликовом» вызвал разноречивые толкования. Видимо, этот образ восходит к более раннему образу Вечной Женственности. Не лишенное в полной мере своего ощеприпятого значения, слово «жена» в то же время наполнялось более широким и глубоким содержанием: Русь—жена, женщина, источник жнзнп, вдохновительница мужей (мужчин) па ратные подвиги п н то же время сама нуждающаяся в защите и поддержке.

Русь представлена в женском (но ьс материнском) облике п в стихотворении Блока «Россия». Аллегория в этом стихотворении так совершенна, что становится неуловимой грань перехода одного образа в друго/'г образа родины в образ женщины:

А ты все та же — лес да поле, Да плат узорный до бровей.

Переход зыбок, неуловим, неощутим: образ родины и женщины сливаются в одно целое, взаимопроникают друг в 11

друга. У Луговского уже в раннем стихотворении «Жестокое пробуждение» явно слышатся отголоски блоковской «России»:

Уйди, если можешь,

прощай, если хочешь!

Ты падаешь сеткой

крутящихся точек.

Меня закрывает

от старых нападок

Пуховый платок

твоего снегопада. (I, 195).

Это стихотворение, по определению самого поэта, — «прощание с прошлым, прощание с любимой женщиной, в образе которой сквозят черты России, но которую отнюдь не следует отождествлять с Россией».7

Слово «сквозят» найдено поэтом очень точно, и оно также восходит к Блоку («просквозит мне порою иным»; «сквозь земные поклоны да свечи». — выделено мною — 3. М.).

И в 50-е годы Луговской сохранил эту особенность в изображении родины. Так, в стихотворении «Тревога» мы видим это взаимопроникновение образов. Обращение к любимой «Ах, Елена, Елена, зачем ты мне снишься?» в конце стихотворения сменяется обращением к родине «Ах. Россия, Россия, зачем ты мне снишься?» — (выделено мною — 3. М.). Такой же прием встречается и в «Середине века».

Сопоставление образа ветра в творчестве обоих поэтов показывает, что его значение почти адекватно. Луговской писал, что после свершения революции слово «ветер» стало для него «синонимом революции, вечного движения вперед, неуспокоенности, бодрой и радостной силы» (III, 400).

Луговской часто обращается к тропам, встречающимся у Блока. Одним из распространенных эпитетов Луговского является слово «горький» (или «горестный), наполненное всегда глубоким содержанием. В контексте его стихотворений и поэм этот эпитет не только создает настроение печали, грусти, потери, но и вносит оттенок философских раздумий о непрочности человеческого существования, о быстротечности жизни, о том, что когда-то было принято называть словом «бренность».

7 Лугопскоп В. О моих ошибках. — Знамя, 1937, № 5 — С. 289.

Вот некоторые случаи употребления Луговским слов_ «горький» и «горестный»: «светловолосая с горестным ртом», «стало просторно и горестно мне», «недремлющие горестные губы», «далекий горький голос паровоза», «меня уносит горький ветер дыма» и т. п. Не слышится ли здесь отзвук блоковских образов: «я забывал на горестной земле», «о чем гы горько плачешь?», «горький запах миндаля», «запах горький и печальный туманов и духов», «но знаю горестно, что где-то еще увидимся с тобой», «горький проложили след»?

Сквозным у Блока и Луговского стал образ юности, предстающий чаще всего в облике юной девушки- Это символ вечно обновляющейся жизни, ее бессмертия и красоты.

Во второй главе рассматриваются также некоторые традиции русской и мировой литературы в книге Луговского «Соднцеворот». В частности, поэт обращается к образу царя Эдипа, в связи с решением одного из коренных вопросов его философской лирики — о человеческой сущности, о времени н человеке.

В третьей главе диссертации рассматриваются народнопоэтические традиции и их роль в «Середине века» Луговского. В начале раздела дается обзор литературы по данному вопросу.- По существу проблема народнопоэтических традиций в «Середине века» предметом специального исследования стала в статье И. И. Ростовцевой «Сказки в «Середине века» В. Луговского» и в работе П. С. Выходцева «Русская советская поэзия и народное творчество». В третьей главе предпринята попытка выявления фольклорных традиций и их роли в.раскрытии проблематики и художественного своеобразия «Середины века» с учетом наблюдений названных исследователей. Рассматривая «Сказку о дедовой шубе», можно заметить, что поэт использует элементы сказки то по контрасту, то по сходству с реальной действительностью. Роль фольклорных мотивов и образов в данной поэме очевидна: они помогают острее и глубже почувствовать атмосферу русской жизни начала двадцатого века и вместе с тем погружают читателей в мир русской старины, русской природы позволяют почувствовать связь времен, непрерывность движения истории.

Если в «Сказке о дедовой шубе» реальный и фантастический планы представлены рядом, на страницах одной и той же ноэмы, то в других случаях поэт поступает иначе- В

основе отдельных поэм лежит тот же материал, что и в основе некоторых поэм-сказок. Создаются своеобразные группы поэм: «Дербент» и «Сказка о печке». «Берлин, 1936 год» и «Как человек шел со смертью», «Москва. Бомбардировочные ночи» и «Сказка о сне». Сказки в этих сочетаниях становятся как бы вариантами к поэмам несказочного плана; в них Луговской, используя аллегорические сюжеты и образы, придает более обобщенный, философский характер поэмам — параллелям.

Композиция «Середины века» была тщательно продумана поэтом, в расположении поэм в книге нет ничего случайного. Поэмы-сказки предшествуют созвучным по мысли поэмам несказочного характера. Любовь к фольклору, нашедшая отражение в лирических и эпических произведениях Лугов-ского, проявилась и в замыслах поэта, которым уже не суждено было осуществиться. Трудно судить о том, как воплотились бы в жизнь планы Луговского, но сделанное им заслуживает, бесспорно, пристального внимания читателейл исследователей его творчества. Обращаясь к сказкам в «Середине века», поэт шел во многом новым, неизведанным путем. Сказки давали поэту возможность увидеть действительность в новом свете, заметить поэтическое и необычное в повседневном, способствовали более глубокому проникновению в де ствительность, помогли философски осмыслить изображаемое и «обобщить то, что для него было важно и серьезно в XX веке» (III, 365).

Во втором разделе третьей главы рассматриваются литературные традиции в «Середине века». Обращаясь к образам мировой литературы, Луговской пристальное внимание уделял античному искусству. Еще в речи на Первом съезде советских писателей он назвал древнегреческое искусство «гармоническим, радостным н солнечным», но в то же время заметил, что и оно «покрыто синёй теныо рока» (111, 200).

В решении одной из центральных проблем «Середины века» Луговской обратился к образу Одиссея. Проблема взаимоотношений личности и государства, вождя и народа, поворачиваясь различными гранями, рассматривается в поэмах «Новый год», «Как человек плыл с Одиссеем», «Могила Абу-Муслима», «Дорога в горы», «Москва». В одной из них гомеровская поэма пересказывается по-новому, в этом пересказе главное внимание акцептируется не на увлекательных

странствиях Одиссея, а на; .судьбе его безвестных спутников,-«смоленых, чесоточных греков», от лица одного из которых и ведется повествование.

В решении названной проблемы обращается Луговскоц ц к пушкинским традициям. В поэме «Москва» возникает образ медного всадника, помогающий ответить на вопрос о «вечном споре между одной на свете единицей и государ-етвом».

В третьей главе рассматриваются также блоковские традиции в «Середине века», книге, которая стала итогом всего творчества Луговского. «Середина века» — во многом исповедь поэта, считавшего, как и Блок, что «только то, что было исповедью писателя, только то создание, в котором он сжег себя дотла (выделено А. Б.) — для того ли чтобы родиться для новых созданий, или для того, чтобы умереть — только оно может стать великим».8

Под влиянием такого признания Блока Луговской писал к финале кннгн поэм «Жизнь»:

Я дал себе большое обещанье.

Какое? Расскажу, когда исполню.

Для этого нужна вся жизнь, . А может быть, п смерть.

(1,313).

Исследователи творчества Луговского, соотнося эти слова с замыслом «Середины века», как правило, цитируют их без последней строки. А в пей-то и содержится суть сказанного. Блок после «Двенадцати» прожил еще два года, но стихов после этой поэмы и «Скифов» почти не писал. Поэма «Двенадцать» потребовала такой самоотдачи, после которой оказалось невозможным «родиться для новых созданий».

В еще большей степени эта мысль Блока соотносится с судьбой Луговского. В архиве поэта хранится много неоконченных поэм и прозаических заготовок к несозданным поэмам, предназначавшимся для «Середины века». Некоторые исследователи считают «лебединой песней» поэта «Синюю весну», но небольшой цикл лирических стихотворений (тоже

8 Блок А. Собрание сочгтешш в восьми томах, — М.—Л.: 1960—1963. Т. 5. — С. 306.

-незавершенный) создавался в последпнн год жизни поэта, не мешая работе над «Серединой века» — делом всей жизни Луговского. Сказанные еще в 32-м году слова: «Для этого нужна вся жизнь, а, может быть, и смерть, — оказались пророческими: «Середина века» была опубликована уже после смерти поэта».

Эти слова верны и в том смысле, что глубинное содержание этой книги с годами становится псе очевиднее, т. е. -. опять-таки после, смерти поэта.

Уделяется в главе внимание образу ветра у Блока и Луговского, для которого это слово было «синонимом революции» (III, 400).

При обращении к совпадению отдельных образов в поэзии Блока и Луговского, конечно же, не имеется в виду только установление «переклички» в их произведениях, речь идет также о связи методов и принципов отображения жизни обоими поэтами.

Углубленному изучению проблемы традиций в поэзии Луговского способствует и обращение к малоизвестным или неопубликованным его произведениям, в частности к поэме «Когда я сидел нищим па Алайском рынке», предназначавшейся поэтом также для «Середины века».

Автобиографический герой книги — «простой сын века», «человек октябрьского измерения», испытавший на себе все тяготы своего времени. Концепция активной личности, чувствующей себя ответственной «за все происходящее на свете» означает, что путь героя не может быть безоблачным и прямым. Тяжелое душевное состояние героя, внутренний разлад («Я отступал от виденья прямого; я спотыкался, падал, поднимался») показаны уже во вступлении и во многих поэмах книги. Но с предельной откровенностью о мучительных размышлениях о времени и собственной судьбе сказано в поэме «Когда я сидел нищим на Алайском рынке».

Эта глубокая душевная депрессия была вызвана рядом причин, о главной из которых — тяжелой атмосфере времени культа личности Сталина — поэт, конечно, не мог говорить открыто- Но в поэме, не предназначенной для публикации в ближайшие годы, Луговской говорил о «дьявольской силе унижения, паскудства, поднадзорности» (выделено мною — 3. М.). Гипертрофированный автопортрет перекликается со многими строками и строфами Блока. И все-таки авто-

биографический герои Луговского преодолевает {правда, в других поэмах книги) состояние безверия и безразличия.

Размышляя о путях развития советской поэзии, Луговской писал; «.-.Я думаю, что показ истинных противоречий жизни н страстного преодоления их — один из путей, которым непременно пойдет советская поэзия» (III, 391). Сам ноэт уже шел этим путем, по трудное время не всегда позволяло сделать достоянием читателей все его достижения.

— В заключении "обобщаются сделанные наблюдения о роли народнопоэтических и литературных традиций в поэзии Луговского, подаодятся итоги. Если уже в раннем творчестве Луговского, заметна роль народнопоэтических традиций, то в его поэзии 50-х годов сказалось не только его обращение к фольклору, по и преломление в ней широких традиций русской классической, советской и мировой литературы. Луговской, всегда подходивший к вопросу традиций в литературе творчески, соединяя традиции и новаторство, многое сумел сделать в области содержания н формы.

В заключении говорится также о роли поэзии Луговского в формировании нового поколения советских поэтов, которые высоко ценили его творчество. Несомненные успехи, достиг' иутые Луговским в поэзии, стали возможными благодаря талантливому сочетанию традиций и новаторства, которое было характерно для его творчества.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Творчество В. Луговского в 20-е годы. Уч. зап. Меле-кесского государственного педагогического нн-та. Т. IV, ч. II, — Мелекесс, 1964.

2. О времени и о себе. Сб. К проблемам теории и истории литературы. — Ставрополь, 1966.

3- Тема народа, революции и вождя в книге поэм «Середина века» В. А. Луговского. Научные труды (преподавателей Калмыцкого государственного педагогического института). — Ставрополь, 1969.

4. Раннее творчество В. Луговского в оценке критики 20-х начала 30-х годов. Тезисы докладов научной конференции. — Белгород, 1985.

5. Роль народнопоэтических традиций в «Середине века» В. Луговского. В сб.: Творческая индивидуальность писателя и фольклор. ■— Элиста, 1985"° ■ЛУQ/V ее/с.—_