автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Наследие Гете в творчестве Ф.М. Достоевского

Полный текст автореферата диссертации по теме "Наследие Гете в творчестве Ф.М. Достоевского"

На правах рукописи УДК 882.09

ПЕДЬКО МАРИЯ ВИКТОРОВНА

НАСЛЕДИЕ ГЕТЕ В ТВОРЧЕСТВЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО: СТРУКТУРА И ДИНАМИКА ПЕРСОНАЖА

Специальность: 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2006

Работа выполнена на кафедре русской литературы Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Российский государственный педагогический университет имени А.И. Герцена»

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор КОТЕЛЬНИКОВ Владимир Алексеевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник ДАНИЛЕВСКИЙ Ростислав Юрьевич

кандидат филологических наук, доцент АШИМБАЕВА Наталья Туймебаевна

Ведущая организация:

Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств

XI

Защита состоится^ 2006 г. в на заседании Диссертационного совета Д 212.199.07 по присуждению ученой степени доктора наук в Российском государственном педагогическом университете им. А.И. Герцена по адресу: 199053, г. Санкт-Петербург, В.О., 1 линия, д. 52, ауд._.

С диссертацией можно ознакомиться в Фундаментальной библиотеке РГПУ им. А.И.Герцена по адресу: 199186, г. Санкт-Петербург, наб. р. Мойки, д. 48, корп. 5.

Автореферат разослан X 2006 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

Н.Н. Кякшто

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Критическое отношение к возможности сближения творчества Достоевского и Гете всегда присутствовало в достоевсковедении. Признавая бесспорное влияние Шиллера на Достоевского, исследователи, отчасти исходя из традиционного противопоставления «Шиллер - Гете», зачастую не считали правомерным говорить о существенном гетевском влиянии.

Несмотря на распространенность влиятельных ныне концепций, согласно которым Гете и Достоевский подчас предстают полными антиподами (А. С. Долинин, Й. Матль, М. Бахтин), не подлежат сомнению факты многочисленных со стороны Достоевского прямых и косвенных упоминаний Гете, цитирования его произведений и в разной степени опосредованного воздействия творчества Гете на Достоевского. Очевидна необходимость серьезной постановки вопросов о присутствии Гете в творческом сознании Достоевского, о литературном выражении этого присутствия, о возможной области сближения художников.

Современное состояние проблемы «Достоевский — Гете» настоятельно требует отчетливых и обоснованных ответов на эти вопросы, и стремление дать такие ответы определяет актуальность предпринятого исследования. В диссертации проблема получает научное обоснование. Исходным пунктом работы является тот признанный на сегодняшний день учеными факт, что обращения Достоевского к гетевским мотивам и образам обусловливаются пересечениями философских систем русского и немецкого писателей (Г. М. Васильева, А. Г. Овчинников и др.).

При этом гетевский литературный контекст позволяет высветить новые грани творчества Достоевского. Изучение структуры и динамики персонажа через проблему «Достоевский — Гете» становится одним из важных направлений современного достоевсковедения.

Степень разработанности проблемы. Проблема наследия Гете в творчестве Достоевского как таковая не имеет многоэтапной истории изучения. В разное время, начиная с Т. Г. Масарика (1892), философы, критики и исследователи указывали на те или иные моменты действительного и возможного гетевского влияния на Достоевского (образы героев, жанровые формы произведений, основы мировоззрения), не пытаясь охватить проблему целиком. Наибольшее число таких работ посвящено рассмотрению персонажных сближений писателей. В начале XX века С. Булгаков, Н. Мишеев, Вяч. Иванов, Б. М. Энгельгардт заложили основы для подобных сопоставлений. В 1930-е гг. А. Бем представил подробный и очень ценный для последующих исследовательских изысканий текстологический и историко-литературный комментарий произведениям Достоевского, в которых прослеживаются заимствования из «Фауста» Гете.

Существующие на сегодняшний день исследования создали необходимые предпосылки для широкого освещения и возможного решения заявленной проблемы.

Объект исследования в диссертации — художественные произведения позднего творчества Ф. М. Достоевского: романы «Бесы» (1871 - 1872), «Подросток» (1874 - 1875), «Братья Карамазовы» (1879 - 1880) и повесть «Кроткая» (1876). Стремление обрисовать полную картину гетевского влияния продиктовало необходимость обращения ко всем художественным произведениям, дневникам, письмам, запискам, публицистике русского писателя.

Предмет исследования — наследие Гете в творчестве Достоевского.

Цель работы — исследовать особенности влияния Гете на Достоевского в рамках проблемы структуры и динамики персонажа.

В задачи исследования входит:

— систематизировать данные существующих исследований проблемы «Достоевский — Гете», наметить наиболее рациональные пути для ее решения и разработки;

— проследить все случаи упоминания и цитирования Гете Достоевским, выявить закономерности обращения Достоевского к тем или иным произведениям немецкого писателя в разные периоды творчества;

— показать особенности бытования гетевского текста в контексте творчества русского писателя.

Методология исследования. Методологическую основу работы составили идеи сравнительно-сопоставительного метода, основанного на принципах сравнительного литературоведения с использованием принципов структурно-семиотического и интертекстуального анализов.

В целом, помимо основного для работы сопоставительного метода, в диссертации, согласно логике материала, используются методы мотивного, структурного, образного и, отчасти, текстологического анализов.

Научная новизна. В работе впервые обобщается весь широкий спектр включений гетевского текста в контекст творчества Достоевского, что позволяет увидеть проблему «Достоевский — Гете» в полном ее объеме. Также впервые специально соотносятся основы художественной философии писателей, дающие почву для соответствующих гетевских влияний. Значительное внимание уделяется фиксированию и анализу множества еще не отмеченных исследователями реминисценций на произведения Гете.

Намеченные в последние годы подходы к изучению многоуровневой структуры «гетевского» персонажа Достоевского (Г. К. Щенников, А. Ковач и др.) развиваются и значительно усложняются в диссертации, что позволяет выработать новый подход и сформулировать новое представление о подвижной структуре персонажа. Очерченные в работе пути изучения персонажа Достоевского основаны, в частности, на рассмотрении философской категории «движения».

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Многочисленные включения гетевского текста в контекст творчества Достоевского (цитаты, мотивы, образы и т.д.) возникают на почве сходства (при всех оговорках) мировоззренческих и творческих основ деятельности обоих писателей.

2. В первой половине 1870-х гг. складываются особенности восприятия и использования Достоевским гетевского текста. Лишь немногими штрихами обозначая в своих творениях реминисцентный пласт того или иного произведения Гете, писатель разворачивает его смыслы на скрытом уровне текстов.

3. Мир Гете привлекал Достоевского, прежде всего, с точки зрения внутреннего мира героев. Используя гетевские образы наряду с другими образами мировой литературы, писатель остается вне каких-либо литературных традиций и идет по пути формирования не литературного типа, а «художественной личности» персонажа.

4. Важнейшей особенностью структуры персонажа Достоевского является сочетание в образе героя не одного и не двух, а нескольких гетевских прообразов (причем, не обязательно полярных), что определяет множественную сущность героев Достоевского.

5. Достоевский в своем творчестве разрабатывает проблему диалектики движения души героя, понимая движение как процесс, непосредственно связанный с развитием и становлением (совершенствованием развивающейся личности).

6. Используя гетевскую модель спиралевидного становления, художник прочерчивает путь своего героя. При этом Достоевский усложняет гетевское понятие «становящегося ряда»: если для Гете важна четкая последовательность этапов становления, то у Достоевского последовательность зависит от героя, который может сразу оказаться на вершине развития, возвратиться к уже пройденным этапам или разрушить заложенный в нем потенциал динамики.

Теоретическая значимость. В ходе исследования определена специфика влияния Гете на Достоевского, диктующая необходимость изучать проблему «Достоевский — Гете» в связи с проблемой структуры и динамики персонажа. Обращение к различным литературным источникам творчества Достоевского актуализирует проблему «Достоевский — Гете» в контексте широкой темы «Достоевский и мировая культура». Новый подход к персонажу позволяет углубить разработки в сравнительном изучении русской и западноевропейской литератур.

Практическая значимость. Материалы диссертации могут найти применение в дальнейшей разработке проблемы «Достоевский - Гете», в разработке проблемы литературных связей Достоевского, а также в научном исследовании творчества Достоевского в контексте различных проблем.

Рекомендации по использованию полученных результатов. Результаты диссертационной работы могут быть использованы при чтении курсов по истории русской литературы второй половины XIX века, при комментировании произведений Достоевского, а также в разделе «Достоевский и мировая литература» в готовящейся в ИРЛИ РАН «Энциклопедии Достоевского».

Апробация работы. Основные положения диссертации излагались автором в докладах, прочитанных им на Всероссийских чтениях «Духовные

основы русского искусства» (Великий Новгород, 18-19 апреля 2001 г.); на конференции «Православие и русская культура» (Санкт-Петербург, ИРЛИ РАН, 15 — 17 мая 2002 г.); на Пятой всероссийской научной конференции «Никитские чтения» (Великий Новгород, 9-13 мая 2005 г.).

Объем и структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, шести глав, заключения и библиографии, насчитывающей 321 наименование. Объем текста— 262 страницы.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении аргументируется актуальность и новизна исследования, обосновывается выбор материала для анализа, вырабатываются необходимые для изучения проблемы методологические основания, делается ряд необходимых предварительных замечаний.

В первой главе «Достоевский и Гете» как историко-литературная проблема» прослеживается история изучения гетевского влияния на Достоевского, а также сопоставляются философские системы писателей. Во второй главе «Гете в творчестве Достоевского: упоминания и цитаты» последовательно фиксируются различные моменты внимания Достоевского к личности и творчеству немецкого художника. Последующие главы посвящены анализу конкретных произведений, отразивших творческий диалог Достоевского и Гете («Бесы», «Подросток», «Кроткая», «Братья Карамазовы»).

В «Заключении» подводятся итоги исследования.

Введение

Представление о Гете и Достоевском как о противоположных художниках было четко сформулировано М. М. Бахтиным, разграничивающим их «основные категории художественного видения» как «становление (Гете) / сосуществование (Достоевский)» (Гете все существующие в мире и человеческой душе противоречия воспринимал как этапы единого развития, Достоевский актуализировал взаимодействие этих противоречий в разрезе одного момента). Проблемность поиска области сближения русского и немецкого писателей обозначает необходимость дать четкие обоснования теме «Достоевский — Гете». Поэтому важно обратиться к тем произведениям Достоевского, в которых просматриваются наиболее характерные следы гетевского влияния. Это - созданные в 1870-е гг. романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» и повесть «Кроткая».

Методология работы определяется принципами сравнительного литературоведения, которое в отличие от традиционного сравнительно-исторического, представляет собою новый, современный этап в становлении компаративистики, где идет процесс обновления терминологического аппарата и происходит усвоение современных методик, в частности интертекстуальных. Объектом внимания в диссертации становится изучение внутренних контактных связей произведений Достоевского с творчеством

Гете; центральные термины здесь - влияние и заимствование. С учетом разработок семантики отношений «текст-текст» в рамках структурно-семиотического и интертекстуального анализов, в рамках исследования вырабатывается рабочий термин, обозначающий любое включение из предшествующих текстов (реминисценция).

Глава I. «Достоевский и Гете» как историко-литературная проблема

1.1. История изучения проблемы «Достоевский-Гете» в критике и достоевсковедении

Сама проблема «Достоевский — Гете» изначально рассматривалась исследователями в русле характерологии.

Традиционно героя Достоевского соотносили лишь с одним персонажем трагедии Гете. Причем чаще всего исследователи обращались к трагедии «Фауст». Так построены работы Т. Г. Масарика (1892), С. Булгакова (1901), Н. Мишеева (1905-1907), Вяч. Иванова (1914), Л. Гроссмана (1919), Б. М. Энгельгардта (1924), А. Теэкоуа (1931), А. Л. Бема (1937), Я. Э. Голосовкера (1963), В. Е. Ветловской (1977), Н. Д. Старосельской (1983) и др. Исследователи указали на общие принципы сближения русского и немецкого художников, как на самом поверхностном, общем, так и на более глубоком, текстовом уровне. Эти трактовки разрабатывались параллельно с развитием подходов к образу противоречивого героя русского художника. Тем не менее, соотнесения раздвоенного героя и антагонистов Гете не происходило. И мефистофелевские и фаустовские начала включали в структуру личности героя (например, личность Ставрогина представлялась состоящей из образа Ставрогина как Фауста и образа Петра Верховенского как Мефистофеля), однако непосредственно к структуре образа героя применялось всегда лишь одно из указанных сопоставлений.

В большинстве случаев источниками неадекватных оценок служат следующие причины:

1) Смешение в некоторых аспектах понятий «русского» и «гетевского» Фауста. Понятие «русский Фауст» трактовалось как заведомо предполагающее противоречия русской души. Таким образом, параллели с гетевским Мефистофелем становились избыточными.

2) Интерпретация образов героев вне поэтики, которая, с нашей точки зрения, дает ключи ко многим философским изысканиям.

3) Противоречивое толкование поэтики раздвоения. Некоторые исследователи дают раздвоению героя отрицательную оценку, что определяет соотнесение противоречивого персонажа с Мефистофелем; некоторые же трактуют расколотость как некую незаконченность героя, не имеющую ни положительной, ни отрицательной окраски, что способствует рассмотрению персонажа в соответствии с мятущимся, ищущим Фаустом.

Тем не менее, на фоне постоянного развития подхода к образу героя Достоевского, во второй половине 90-х годов XX обозначается новый этап в трактовке проблемы «Достоевский - Гете». Исследования Г. Щенникова

(1996), А. Ковача (1997), В. Дудкина (2001) характеризуют многоуровневую структуру личности героев Достоевского, совместивших в одном сознании образы Фауста и Мефистофеля.

Таким образом, проблема структуры персонажа обусловила перспективу развития проблемы «Достоевский-Гете». В этом направлении строится и наше исследование.

Необходимо указать и на иные существующие направления в изучении указанной проблемы.

а) Особняком в достоевсковедении стоит тема «вертерианы» в контексте творчества русского писателя. Тенденцию исследования мотивных перекличек романа Гете «Страдания юного Вертера» и произведений Достоевского наметили Г. М. Фридлендер (1964), В. В. Шкловский (1974), Ю. Селезнев (1980) и П. В. Бекедин (1987).

Э. Жилякова (1997) и I. Lokos (2001) обозначили другое русло изучения «вертерианы» Достоевского, поставив во главу угла жанровое влияние «сентиментального романа» Гете.

б) Остается пока открытой проблема проникновения в творчество Достоевского романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера». Исследователи указывают лишь на отдельные моменты сходства произведений русского и немецкого художников (А. И. Кирпичников (1903), П. И. Сакулин (1931).

в) Обширное поле для исследовательской деятельности открывается в возможности соотнесения мировоззрений русского и немецкого писателей А. Дсблин (1963) И. Костовский (1974) открывают перспективы такого подхода. Ряд исследователей намечает возможности сопоставления философских систем Гете и Достоевского, усматривая существо проблемы «Достоевский-Гете» в осознании Достоевским себя как человека «фаустовской» культуры (Г. М. Васильева (1994), А. Г. Овчинников (2001) и Др.)-

г) Отдельные исследовательские работы ограничиваются фиксированием общих мотивов произведений Гете и Достоевского (Мушина И. (1974), Серман И.З. (1997) и др.).

В целом, в последние годы исследователи стремятся к все большему обобщению вопроса гетевского влияния на Достоевского. Изучение частных аспектов поэтики Достоевского в связи с темой «Достоевский-Гете» стоит на сегодняшний день на втором плане, выдвигая на первый необходимость аргументированных доводов в пользу самого существования этой темы.

1.2. Художественная философия Гете и Достоевского: сравнительный анализ. К постановке проблемы «Достоевский - Гете»

Философия Гете изнутри проникала в мир Достоевского, который, как «гениальный читатель», постигал гетевское творчество через моменты притяжения и отталкивания.

Обратившись к религиозной философии писателей, мы обнаруживаем, сближение Гете и Достоевского в неортодоксальном понимании христианства. Главным для писателей был поиск личной истины: чувство Бога не ставилось ими в зависимость от религиозных догматов, и даже порой вступало с ними в противоречие. При этом, если для Достоевского в системе религиозных ценностей на первом месте оказывается Христос, то у Гете главное предпочтение отдается человеку.

Особое отношение к религии определило специфику обоих писателей в изображении и оценке человеческого греха. Сам Гете говорил о своем герое: он «должен был оказаться полностью парализованным, чтобы затем из этой мнимой смерти возгорелась новая жизнь». Эта идея была очень созвучна Достоевскому. Показательна в этом отношении общность Гете и Достоевского в художественном воплощении религиозно оправданного самоубийства. Мотив самопроизвольной смерти как возможного нового преображения роднит роман Гете «Страдания юного Вертера» с романом Достоевского «Бесы» (образ Кириллова) и повестью «Кроткая».

Понятие взаимопроникающих противоположностей - еще одна точка соприкосновения Гете и Достоевского, ибо бытие человека для обоих писателей определяется раздвоенностью личности. Но существенны и различия русского и немецкого художников в этом отношении. Согласно гетевской философии, из соединения противоположных начал рождается понятие всеобъемлющей истины, включающей понятия истинного и ложного. У Достоевского же появляется нехарактерный для гетевской философии , мотив мучительного раздвоения. Как известно, по Достоевскому, конечная истина не может включать в себя несовместимости, ее единственность определяется Богом.

Пересекается во взглядах Гете и Достоевского и их восприятие божественной сущности природы. По Гете, человек может ощутить божественное начало во всем сущем, понимая природу как бога-природу. Божья благодать неизменно присутствует в природном мире' Достоевского. Однако «срастания» Бога и Природы в мире Достоевского, уже в силу религиозных убеждений писателя, не происходит. Бог неизменно царит над землей.

Художественные методологии русского и немецкого писателей также имеют точки соприкосновения в контексте их философии. Здесь мы руководствуемся наблюдениями исследователя философии Достоевского Р. Лаута, который, прямо не касаясь темы «Достоевский-Гете», отмечает ряд соответствий художественно-философских методов Гете и Достоевского:

а) не понятийное, а наглядное изображение душевных переживаний;

б) выведение общих отношений из внутреннего единичного опыта;

в) восприятие причины и следствия какого-либо явления как «нерасчленимого феномена» (гетевский термин), который разворачивается во временной последовательности.

Отметив пересечения ключевых моментов в философии Гете и Достоевского, мы убеждаемся, что общность текстовых пластов писателей

носит внутренний характер и в полной мере обозначает проблему литературного контекста Гете в творчестве Достоевского.

Глава II. Гете в творчестве Достоевского: упоминания и цитаты

Достоевский начинает путь постижения немецкого художника еще в ранней молодости, познакомившись с «Фаустом» и лирикой Гете в оригинале.

В 1840-е гг. несомненное внимание Достоевского к Гете ограничивается инерцией восприятия гетевского творчества на уровне образов мировой литературы, о чем свидетельствуют воспоминания современников, письма Достоевского, а также его повести «Хозяйка» (1846) и «Белые ночи» (1848), в которых присутствует косвенное сопряжение с гетевскими смыслами.

С конца 1840-х по 1860 г. Гете как будто выпадает из поля зрения Достоевского. В годы каторги и первые годы после ссылки осмысление основ гетевского творчества происходило на скрытом уровне сознания русского писателя. Но интерес к Гете отнюдь не угас у Достоевского. В 1860-е годы гетевские образы вновь становятся предметом его пристального внимания.

В 1860 г. среди набросков и планов новых произведений появляется один под названием «Миньона». Образ героини романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» становится чрезвычайно актуален для романа «Униженные и оскорбленные» (1861), в котором Нелли воплотила в себе черты Миньоны.

В целом, в начале 1860-х гг. восприятие Достоевским Гете находится еще в плоскости наблюдения писателем «общечеловеческого стремления русского племени». Но уже в середине 1860-х — 1870-е гг. находим ряд свидетельств того, что Достоевский был внимателен не только к духу гетевского творчества, но и собственно к гетевскому тексту.

Романы «Идиот» (1867) и «Бесы» (18710 - 1872) заключают в себе несомненные свидетельства внимательного чтения Достоевским в этот период произведений Гете, вплоть до прямых упоминаний и использования конкретных гетевских цитат, при том, что прямое обозначение источника заимствования для Достоевского по отношению к Гете - редкость.

В 1870-е же годы формируется и круг тематических интересов Достоевского в связи с Гете. В это время мысль русского писателя волнует тема бесовства и несомых искусителем страданий, что отразилось, в частности, в романе «Подросток» (1875). Записи Достоевского тех лет, материалы «Дневника писателя» свидетельствуют о напряженной рефлексии писателя в отношении человеческого греха и отчаяния, порою толкающего человека на самоубийство. Эти раздумья выводят Достоевского к философским проблемам мировой литературы, важное место при этом занимает гетевская философия. Самоубийство, необычное для русской действительности, становится смысловым центром повести «Кроткая» (1876

г.)- Гетевский текст здесь играет особую роль, ибо повесть выстраивается как воплощение мефистофелевской системы «цитирующего Гете» закладчика.

Множество реминисценций из произведений Гете вобрал в себя роман «Братья Карамазовы» (1879-1880). Гетевские смыслы в романе непосредственно связаны с образами Ивана и Дмитрия Карамазовых. Образ Ивана - развитие темы человека-Мефистофеля.

Проследив проявления гетевского текста в контексте Достоевского, мы можем сделать вывод о том, что наибольшая интенсивность в осмыслении Достоевским гетевского художественного мира приходится на позднее творчество русского писателя. Этим фактом, в конечном счете, обусловлен наш выбор текстов для анализа. Именно поздний период творчества Достоевского может служить конкретным основанием для подробнейшей разработки проблемы «Достоевский - Гете».

Глава III. Границы осмысленности движения фаустовской души Ставрогииа в романе Ф.М.Достоевского «Бесы»

Категория «движение» по отношению к герою Достоевского рассматривалась в русской критике и достоевсковедении вне связи с категорией «процессуальности». В. Л. Комарович (1922), Н. А. Бердяев (1923), М. М. Бахтин (1968), Б. И. Бурсов (1969), Д. С. Лихачев (1984) в той или иной мере свидетельствовали о неприменимости понятия «становление» к героям русского писателя. Б. М. Энгельгардт (1925) признавал лишь выраженную в общей совокупности тем Достоевского историю постепенного становления человеческого духа, не связывая эту историю с конкретными характерами.

На сегодняшний день многие исследователи пишут о диалектике «колебаний» героя между полюсами своего расколотого сознания (Лаут Р. 1996, Галкин А. Б. 2001 и др.). Изменение героя трактуется как преображение (или прозрение), продиктованное сомнениями раздвоенного сознания, а не становлением (Ковач А. 1985, Померанц Г. 1990 и др.).

Таким образом, современное достоевсковедение не ставит проблему диалектики движения души героя, где движение понималось бы как процесс. Изучение нами влияния художественного мира Гете на Достоевского выявило актуальность этой проблемы, которая непосредственно связана с проблемой пути — развития героя, разработанной в современном литературоведении Ю. М. Лотманом.

В нашей работе мы, оставаясь в рамках проблем подвижной структуры персонажа и пути-развития героя, предлагаем новый, еще не разработанный в литературоведении, подход к персонажу, основанный на изучении структурного варьирования писателем модели становления. Как показывает проведенное нами исследование, Достоевский с помощью мотивов, реминисценций, образов, аналогий включает в структуру персонажа гетевскую модель спиралевидного становления и активно использует

различные ее возможности. Подобная структура персонажа выстраивается писателем в романе «Бесы».

Русская критика была почти единодушна во мнении, что герой «Бесов» — Ставрогин внутренне неподвижен (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. Л. Комарович, К. В. Мочульский, Ю. П. Иваск и др.).

Подход к Ставрогину как к характеру нестатичному попытался обозначить в 1922 году А. С. Долинин, который прослеживал метания героя между добром и злом, отраженные в сценах романа. При этом, по Долинину, движение героя не может обернуться преображением.

В современном достоевсковедении появляются работы, утверждающие как духовную неподвижность героя «Бесов» (Т. Касаткина (1996), Л. Аллен (2000) и др.), так и неудачу внутренней борьбы Ставрогина (Баршт К. А. (1994), Постникова Е. Г. (2000) и др.). Процесс изменения героя не становится предметом внимания исследователей.

Для нас важно показать, что движение Ставрогина — единый процесс, который в равной степени может обернуться становлением и инерцией. Для постижения замысла Достоевского необходимо детальное изучение диалектики движения ставрогинской души.

В поздний период творчества проблема движения для Достоевского чрезвычайно актуальна, в том числе и в связи с Гете.

В 1870-х годах писатель советует В. В.Тимофеевой (О. Починковской) прочитать опубликованные в «Отечественных записках» (1840 - 1845 гг.) статьи А. И. Герцена «по истории наблюдения над природой». Речь идет, в частности, о герценовских «Письмах об изучении природы», где автор рассматривает природу - как «вечно движущую силу». В качестве художника, глубоко постигавшего осмысленное природное движение, Герцен называет Гете, прилагая к одному из писем статью «Природа», которая, будучи написана Георгом Кристофом Тоблером под влиянием бесед с Гете, справедливо утвердилась в истории' как гетевскому перу принадлежащая.

В прозаическом гимне природа описывается как сила, реализующая в человеке свой замысел и движущая свое создание согласно ей известным законам. Очевидно, что для Достоевского смыслы статьи «Природа» тесно переплетались со смыслами трагедии «Фауст», где раскрывается гетевская концепция мира, как становящегося целого, вечного движения вселенной.

При этом в 1870-е годы проблема инерции также актуальна для Достоевского: о косности как бессмысленном движении героев напрямую говорится и в «Бесах», и в опубликованных в «Дневнике писателя» за 1873 год рассказах «Влас» и «Бобок».

Проведенное нами исследование показало, что одним из способов выражения инерции в «Бесах», наряду с апелляцией к законам физики, стали отсылки к гетевской поэме «Рейнеке-Лис», в которой для Достоевского предметом осмысления становится неспособность героя измениться.

Проблема движения героя актуализируется уже в сценах первого появления Ставрогина перед читателем. Достоевский с помощью структуры утроенного мотива (под которым мы понимаем мотив, повторяющийся в трех следующих друг за другом сценах) показывает игнорирование Ставрогиным заложенного в нем фаустовского потенциала «живой жизни». Утроенный мотив выходок Ставрогина в обществе («зверь показал свои когти») обнаруживает семантическое тождество своих составляющих. С помощью соответствующих реминисцентных отсылок фаустовские начала оборачиваются в герое неизменностью Рейнеке-Лиса, что говорит о победе инерции Ставрогина. Реминисцентный пласт гетевского теста взаимодействует в эпизодах «дерзостей» с пластами текстов «Отрочества» Л. Н. Толстого и «Моей исповеди» Н. М. Карамзина. Подчинение как толстовских, так и карамзинских реминисценций принципу «необъяснимость (поступков героя) — возможность объяснения» позволяет Достоевскому на скрытом уровне романа проследить процесс утраты множественности ставрогинской сущности, того множества дарованных герою возможностей, которое высвечивалось в его образе (сцена с Гагановым), благодаря реминисценциям из гетевского «Фауста».

Но преобладание инерционности в проделках Ставрогина еще не определяет целиком его личность, о чем говорят дальнейшие соотнесения Ставрогина с Фаустом. Главы «Ночь» второй части «Бесов» уже в своем названии содержат отсылку к сцене первой трагедии Гете («Ночь»), что подтверждается дальнейшими реминисценциями к указанной сцене. Здесь вновь появляется структура утроенного мотива: эпизоды трех ночных посещений Ставрогиным Кириллова, Шатова и Хромоножки объединяются мотивом визита.

Сцены визита в сюжетном и реминисцентном планах пересекаются со сценами ставрогинских выходок. Фаустовский потенциал героя обретает уже философские смыслы. Особенно показательна в этом отношении сцена с Хромоножкой, которая в реминисцентном текстовом пласте сближается с Маргаритой из «Фауста». Третья сцена ночного посещения в «Бесах» в идеале должна бы завершить собою метаморфозы сцен, содержащих первый мотив («зверь показал свои когти), в сценах, содержащих второй (мотив визита): с помощью Марьи Тимофеевны Ставрогин должен соединиться с «другим», приобщиться к «живой жизни» и, как Фауст, пуститься в путь к дальнейшему развитию.

Но этого не происходит. Идея метаморфозы, заложенная на пути Ставрогина и проявляющаяся в подобиях-преображениях сцен и их композиционной структуры, остается не осуществленной ставрогинским духом. Все изменения в жизни героя являются внешними по отношению к нему, внутренней метаморфозы не происходит. Развитие, совершенствование есть вечная цель Фауста, цель, благодаря которой любые повторы в его жизни становятся ступенью становления, витком спирали. Парадоксальность Николая Всеволодовича в том, что он всегда один и тот же, но, при этом, в нем нет постоянства как духовной категории. Ставрогинское движение не

сопряжено с целью, жизненные изменения не оказывают на него преображающего воздействия. Без духовного стержня потенциальные витки спирали (аналогии, связующие жизненные события) превращаются в замкнутые круги и бессмысленную повторяемость ставрогинского существования. Итогом такого движения может стать лишь остановка, что и чувствует Ставрогин, предполагая навеки поселиться в горах.

В третьей части романа продолжается изменчиво-постоянный ряд соответствий в жизни героя Достоевского: мы наблюдаем сближения со сценами, которые во второй части романа объединялись утроенным мотивом визита. Характерно, что соответствия с ночными сценами второй части романа в третьей части «Бесов» обретают статус самостоятельных мотивов, не соединяясь единым утроенным мотивом, как бы преодолевая эту замкнутую структуру, которая до сих пор реально фиксировала лишь инерцию героя. Такое структурное изменение тесно сопряжено со смысловым. В последней части романа Ставрогин все же преодолевает свою инерцию.

Прозрение Николая Всеволодовича намечалось Достоевским в главе «У Тихона». В главе «Законченный роман» контекст сцены "Тюрьма" гетевской трагедии - возможность Ставрогина вернуть фаустовский облик, который герой утратил в сцене с Хромоножкой, сцене, имеющей аналогичный гетевский контекст. И на этот раз подобие в жизни Ставрогина оборачивается преображением. В трагедии Гете гибель Маргариты — важнейшая ступень к будущему воскресению и прозрению Фауста. В романе Достоевского, видя «погубленную» им Лизу, герой страдает, и страдание это позволяет ему осознать вину свою в гибели еще одной Маргариты — Марьи Тимофеевны. Причем, в контекстуальном плане гетевской трагедии происходит перемещение Ставрогина к концу второй части «Фауста», когда герой узнает, что Мефистофель уничтожил дом Филемона и Бавкиды.

Совмещение в одной главе отсылок к соответствующим сценам трагедии Гете показывает мгновенный внутренний «скачок» героя к вершинам фаустовского духа: через осознание вины своей Ставрогин духовно возрастает.

Последующие самоубийство Ставрогина говорит отнюдь не об остановке его пути. Лишив себя жизни, Николай Всеволодович заменяет предполагаемую духовную остановку в Ури на движение. Внутренняя потребность уйти от застоя роднит Ставрогина с Фаустом конца гетевской трагедии, с героем, который, по словам Ф. П. Федорова, «исповедует движение (...) как вечное состояние, не как способ достижения цели («рая»), а как «счастье», «рай», который в силу своей относительности и небезусловности одновременно является и «адом», «мукой».

Ставрогин — умершее зерно, необходимое для произрастания очищенного от греха человека, для существования России, из которой изгнаны бесы.

Глава IV. Опера Тришатова в романе Ф.М. Достоевского «Подросток»: гетевские смыслы в литературном и музыкальном

контексте

Именно в «Подростке» очевидно прямое обращение русского писателя к трагедии «Фауст». Оперный замысел Тришатова представляет собой, говоря словами А. Л. Бема, «контаминацию гетевского текста с либретто Барбье к опере Гуно».

Встреча Аркадия с Тришатовым происходит в переломный для героя момент, когда он, втянутый в интриги Ламберта, готов совершить, в его собственном понимании, «подлость». Среди «подлых», «низких» людей, с которыми свела его судьба, и которым он готов уподобиться, появляется человек с неожиданными для своего круга мыслями - Тришатов. В типологии героев Достоевского Тришатов относится к героям-жертвам гомосексуализма, которыми в своих целях пользуются т.н. «активные персонажи»; такие герои занимают определенное место в ряду «униженных и оскорбленных». Дар Тришатова к творчеству можно рассматривать как попытку преодоления греха, стремление занять активную позицию на пути к покаянию.

Характерно в этом отношении обращение Достоевского в тришатовском замысле к сцене в соборе и тюремной сцене «Фауста», где страдания грешной души и борьба противоположных сил за человека высвечиваются с особой резкостью. Именно эти сцены, центральным персонажем которых является Маргарита, положены в основу оперного замысла Тришатова. При этом, Тришатов не случайно выбирает определенный жанр. Во всемирно известной во времена Достоевского опере на сюжет «Фауста», написанной Шарлем Гуно, премьера которой в России состоялась в 1863 году, Маргарите отводится ведущая роль. К тому же оперная форма, органично сочетающая голосовую выразительность, ритм и драматическое действие, позволила высветить новыми гранями важнейшие для Достоевского идеи гетевской трагедии.

Достоевский в большей степени ориентировался на текст Гете, и в меньшей — на трактовку Гуно. Преимущество гетевского текста определяет, в частности, то обстоятельство, что Гуно не ставил перед собой задачи воплотить сложную идейно-философскую проблематику трагедии, превратив Фауста и Маргариту в лирических героев и создав тем самым новый жанр лирической оперы. Достоевский же, соединяя оперную трактовку с собственно гетевскими смыслами, добивается особой выразительности задуманной Тришатовым сцены.

Беря за основу объединяющий сцены в соборе у Гуно и Гете принцип полифонии, Достоевский прочерчивает сложный процесс «возвращения» грешной души к Богу. Противостоящие друг другу голоса и образы становятся частью единого сознания Гретхен.

Исключительно важную роль играет реминисцентное включение в замысел Тришатова сцены «Тюрьма» трагедии Гете. В отличие от гетевской

героини, Гретхен у Достоевского наделяется способностью самой ответить на проклятие. После грозного осуждения слышится ее молитва и лишь затем - торжественная осанна. Сцена в соборе композиционно выстроена по принципу тяготения к катарсису.

Тришатов, сознающий свою греховность, творчески воплощает идею возможности перерождения и покаяния при любых обстоятельствах.

Тем не менее, оперный замысел в романе Достоевского служит не только и не столько характеристике образа Тришатова. Фантазия Тришатова маркирует собой и некий переходный этап в жизни Аркадия, ротшильдовская идея которого претерпевает крах. Существенно, что сам Аркадий мыслит свою жизнь в категориях вина/покаяние. Причем как грех он рассматривает собственную неспособность осуществить идею.

До эпизода в трактире сосуществование в душе человеческой потенциалов греховности и чистоты прозревает в беседе с Аркадием Макар Долгорукий, приоткрывающий герою христианские истины. Религиозное видение Макара не допускает исчерпанности личности одной лишь идеей. В процессе становления Аркадия последовательность состояний «вина/покаяние» модифицируется применительно к герою в цепочку развития «идея—► «живая жизнь»—» идея», где «живая жизнь» - есть переходное звено от ложных убеждений к истинным.

Опера Тришатова представляет собой средоточие в разработке Достоевским христианской темы романа, развивая которую писатель апеллировал к художественному миру Гете, и — через немецкого художника -к музыкальному контексту трагедии «Фауст», играющей определяющую роль в понимании религиозной природы «Подростка». Если Макар Долгорукий воплощает собой идеал жизни во Христе, христианской любви, то опера Тришатова открывает реальность заложенной в героях потенциальной религиозности, сияющей на границах безверия.

Глава V. Художественный мир Гете и «Кроткая»: взаимодействие гетевских прообразов в структуре образа героя Достоевского

В повести «Кроткая» отрицательный личностный полюс принимается героем сознательно. Здесь развивается волновавшая Достоевского тема человека, берущего на себя роль Мефистофеля. Неточная цитата закладчика («Я — я есмь часть той части целого, которая хочет делать зло, а творит добро») вводит реминисцентный план гетевского «Фауста». По отношению к герою, берущему на себя роль Мефистофеля, Кроткая выступает как Фауст, закладывающий душу, символом которой здесь служит икона.

Сознание закладчика выстраивает такую модель собственной души: человек, отвергнутый обществом —* Мефистофель (месть обществу) —* человек, преображенный местью, помогающий людям. Роль Мефистофеля -положительное подспорье в достижении цели. Эта позиция совпадает с той, которую занимает черт в системе образов «Фауста». Исследователи Гете неоднократно отмечали, что Мефистофель, будучи носителем отрицания, не

является отрицательным персонажем (он - необходимый «минус»). Но в «Кроткой» такой точки зрения придерживается только герой. Самому Достоевскому важно показать несостоятельность идей человека, взявшего на себя сверхчеловеческую миссию.

В контексте гетевской трагедии закладчик демонстрирует черты Фауста, скованного властью Мефистофеля. У Гете Мефистофель, помогая реализоваться личности Фауста, сам неизбежно проигрывает, так как над ним стоит Бог. Мировоззрение Достоевского также не допускает власти без Бога, и закладчик, затмевающий в себе фаустовские начала, как бы заранее обрекает свою систему на провал.

Достоевский в своей повести показывает две разные возможности заключения сделки Фауста и Мефистофеля: Кроткая — Фауст не может быть соотнесена с ростовщиком — Фаустом, и отсюда — разные исходы «договора». По отношению к Кроткой целесообразно употребить выражение «русский Фауст», о котором в свое время писал критик Н. Мишеев, отстаивая идею «проникпутости» героев Достоевского Христом.

Сам образ Кроткой структурно организован взаимодействием трех гетевских прообразов: Фауста, Маргариты (трагедия «Фауст») и Миньоны (роман «Годы учения Вильгельма Мейстера»). Объединяя в своей героине черты смиренной Маргариты и гордой Миньоны Достоевский добивается смысловой выразительности присущих Кроткой противоречий, что позволяет писателю в пределах текста сформировать лишенное оксюморонного характера понятие, которое можно, обозначить как «гордость кроткая». Отсюда — оправдание Достоевским бунта героини как ответа героини на попытки ростовщика заключить «живую жизнь» в рамки своей системы.

В результате анализа становится очевидно, что в повести «Кроткая» особое значение приобретает преломление гетевских заимствований. Особенно важным в этом отношении становится прием парафраза, позволяющий увидеть в некоторых ситуациях разнонаправленные смысловые векторы. Вектор значений, возникающих в повести Достоевского, все время преодолевает уже существующий вектор гетевских смыслов, меняя образы и положения местами, что обостряет атмосферу неестественности, странности происходящего, высвечивая вину закладчика.

Можно говорить и о специфике формирования Достоевским образов героев повести. Если по отношению к ростовщику наблюдается использование только противоречивых гетевских прообразов, то по отношению к Кроткой речь идет о конечной цельности всех составляющих образа. Первоначальные противоречия оправдываются текстом.

Все три прообраза актуализируются в героине в связи с мотивом ее самоубийства. Продолжая разрабатывать начатую в «Бесах» трактовку самоубийства как возможного развития, в своей повести Достоевский поднимается до оправдания рокового шага Кроткой. Мотив самоубийства с иконой одновременно содержит в себе потенциалы греха и покаяния. Используя гетевские реминисценции, Достоевский дает пример «светлого» самоубийства. Вырываясь из системы закладчика и тем самым как бы

расторгая первоначальный договор «Фауста - Мефистофеля», Кроткая дает толчок и прозрению героя, к которому в конце возвращаются утерянные фаустовские начала.

Важно, что в структурах образов обоих героев при ценностной иерархии входящих в их состав компонентов не возникает иерархии формальной: если в начале повести какое-либо начало и преобладает в героях, то в конце все они становятся равноправны, ни одно не исключается из структуры образа. Здесь Ф. М. Достоевский оказался созвучным Гете, в произведениях которого на примере разных героев, говоря словами К. О. Конради, «проверяется множество ответов на вопросы о месте человека в мире <...> и о месте отведенных ему возможностей». Достоевский, интуитивно воспринимая идеи Гете и моделируя их, собирает в одну точку, в один образ героя несколько путей, по которым может пойти его развитие. (В этом отношении важным становится то, что два героя повести «Кроткая» оказываются неразрывно соединены между собой: Кроткая и закладчик на смысловом уровне повести становятся частями одной личности, для которой Достоевский, опять-таки, намечает разные пути развития).

Глава VI. «Иван Карамазов как Фауст и Мефистофель: гетевский текст в главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича»

В романе «Братья Карамазовы» продолжается разработка Достоевским темы «человек-Мефистофель». Областью наибольшей концентрации гетевских смыслов и образов представляет глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича», где двойник Ивана Карамазова напрямую соотносит себя с гетевским персонажем — Мефистофелем. Текст «Фауста» становится одной из основ смыслопорождения сцены.

Если в «Кроткой» герой, пытающийся взять на себя мефистофелевскую миссию, все же остается беспомощным, грешным человеком, то в романе «Братья Карамазовы», персонаж, который хочет, по его словам, отбросить от себя роль Мефистофеля и быть простым человеком, является существом инфернальным, надчеловеческой силой. Будучи частью души Ивана, черт, в то же время получает как бы собственное бытие. Этим Достоевский добивается невероятной степени напряжения полюсов в пределах сложной персонажной структуры.

Вся сцена ночного разговора Ивана и черта наполнена заимствованиями из диалогических сцен Фауст-Мефистофель трагедии Гете «Фауст». Причем претензия героя на разумный контроль полюсов сознания развенчивается Достоевским уже не столько на уровне его действий (как это было с ростовщиком в «Кроткой»), а на уровне его сознания, и даже подсознания. Для этого в своем романе писатель использует гетевский прием испытания сном, демонстрирующий меру возможностей человека. В трагедии Гете, Мефистофель, пытаясь при первой встрече уйти от Фауста, который не желает его отпускать, насылает на героя сон и, таким образом, одерживает победу. Черт одерживает победу и в романе Достоевского, но не скрывшись

от героя, а войдя в его сознание. Достоевский использует здесь прием парафраза: Иван не осознает границы реальности, а окончательно теряет их.

Тем не менее, образ Ивана имеет несомненную фаустовскую доминанту. У Ивана, как и у Фауста, нет внешних причин для союза со злом. Он вполне благополучен. Но это и дает толчок его совести. Страдания невинных детей, арест невиновного брата, трагедия человеческого бытия вообще, — все сложные перипетии человеческого существования рождают в герое противоречивые чувства. И он падает в бездну, впускает в свое сознание Мефистофеля. Но и самое падение, подобно фаустовскому падению в конце трагедии Гете (когда ослепленному герою роют могилу лемуры), - есть надежда на то, что из тьмы возгорится новый свет. Иван потерял разумный контроль над своим существом и тем самым избавился от всего наносного, надуманного человеческой природой, открыв пространство для борьбы бытийных сил в чистом виде.

Заключение

Сознание Достоевского, чрезвычайно тонко воспринимавшего «вечные образы» мировой литературы, было не просто открыто гетевскому художественному миру: Гете занимал особое место в творческой лаборатории художника (не случайны параллели в их философских взглядах), что с наибольшей характерностью проявилось в поздний период его творчества.

В перспективе исследования возможно расширение круга произведений, содержащих следы влияния Гете. Тем не менее, затемненность большинства гетевских реминисценций у Достоевского затрудняет возможности точной трактовки, что дает основание утверждать: в нашей работе, мы представили проблему «Достоевский — Гете» в наиболее полном ее объеме.

В процессе изучения влияния Гете на Достоевского мы обнаружили 1) постоянную для творчества Достоевского проблему диалектики движения человеческой души; 2) множественную сущность героев как константную особенность в его поэтике.

Достоевский обдумывал, переосмыслял, формулировал вопросы, связанные с литературным контекстом Гете, вычерчивая структуру своего персонажа. Возможно, художественный мир Гете способствовал разработке именно этой проблемы в силу особенностей восприятия Достоевским Гете как создателя мировых образов (из которых для Достоевского оказываются особенно важны образы Фауста, Мефистофеля и Гретхен).

В «Бесах» и «Кроткой» русский писатель, в основном, вводил гетевские литературные прообразы во внутреннюю структуру образов героев. В «Подростке» гетевские персонажи появлялись опосредованно, воплощаясь в музыкальном замысле Тришатова и тонкими нитями связываясь с основными романными образами. В «Братьях Карамазовых» разведенные по полюсам бытия гетевские антагонисты не только соединились в образе одного героя,

но и - как вторичная модель воплощения - вновь развелись по полюсам художественной волей автора.

Важно, что для Достоевского не являлось самоцелью использование гетевских прообразов в структуре его персонажей. В каждом конкретном случае гетевский литературный контекст способствует постановке новых сверхзадач. В «Бесах», с помощью реминисценций из Гете, на первый план выдвигаются смыслы метаморфозы человеческой личности. В «Подростке», благодаря гетевскому контексту, вписанному в религиозную проблематику романа, Достоевский обозначает мгновенные всплески, точки, в которых концентрируются важнейшие моменты человеческой жизни. В «Кроткой» доминирует стремление выявить личностную многоплановость, показать различные оттенки множественной сущности героев. Те же задачи прослеживаются и в романе «Братья Карамазовы», во многом продолжающем разработку основных мотивов «Кроткой».

Можно говорить о постоянном поиске русским писателем области применения гетевских истин, что свидетельствует о незавершенности восприятия Достоевским Гете, об отсутствии единого образца для соответствующих заимствований.

Список публикаций:

1. Педько М. В. «Фаустовский» путь Семена Ивановича в рассказе Ф. М. Достоевского «Господин Прохарчин»: антистановление героя // Духовные основы русского искусства. Сб. научных статей. Великий Новгород, 2001. С. 63 - 64. (0, 1п.л.)

2. Педько М. В. Роль "Фауста" Гете в романе Ф.М. Достоевского "Подросток" // Духовные начала русского искусства и образования. Материалы V Всероссийской научной конференции с международным участием / Сост. А. В. Моторин. Великий Новгород, 2005. С. 207-213. (0,5 п.л.)

3. Педько М. В. Опера Тришатова в романе Ф.М. Достоевского «Подросток»: гетевские смыслы в литературном и музыкальном контексте. // Вестник молодых ученых. Филологические науки. СПб., 2005. № 5. С. 37 - 47 (1,3 п.л.) (по списку ВАК).

Подписано в печать 30.09.2006 Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1,2. Тираж 100 экз. Заказ № 377.

Отпечатано в ООО «Издательство "JIEMA"»

199004, Россия, Санкт-Петербург, В.О., Средний пр., д.24, тел./факс: 323-67-74 e-mail: izd_lema@mail.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Педько, Мария Викторовна

Введение.

Глава I. Достоевский и Гете как историко-литературная проблема.

1.1. История изучения проблемы «Достоевский - Гете» в критике и достоевсковедении.

1.2. Художественная философия Гете и Достоевского: сравнительный анализ. К постановке проблемы «Достоевский - Гете».

Глава II. Гете в творчестве Достоевского: упоминания и цитаты.

Глава III. Границы осмысленности движения фаустовской души Ставрогина в романе Ф. М. Достоевского «Бесы».

III. 1. Диалектика движения души героя Достоевского. Динамизм Ставрогина. История изучения вопроса.

111.2. Проблемы движения и инерции в творчестве Достоевского и художественный мир Гете.

111.3. «Бессмысленное» движение Ставрогина: возможность фаустовского пути.

111.4. Реализация возможностей героя: метаморфоза или инерция.

111.5. Преодоление инерции: «молитва великого Гете».

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Педько, Мария Викторовна

М. Бахтин в своей книге «Проблемы поэтики Достоевского» утверждает, что основной категорией художественного видения писателя было «не становление, а сосуществование и взаимодействие» (Бахтин М. 1979: 33). В связи с этим исследователь указывает на коренное отличие Достоевского от Гете: «Такой художник, как, например, Гете органически тяготеет к становящемуся ряду. Все существующие противоречия он стремился воспринять как разные этапы некоторого единого развития (.). Достоевский, в противоположность Гете, самые этапы стремился воспринять в их одновременности, драматически сопоставить, противопоставить их, а не вытянуть в становящийся ряд. Разобраться в мире значило для него помыслить все его содержания, как одновременные и угадать их взаимоотношения в разрезе одного момента» (Там же). Отсюда, по мысли Бахтина, - огромная важность в творчестве Достоевского проблемы внутренних противоречий его героев.

Обозначив предмет нашего исследования как «наследие Гете в творчестве Достоевского», мы считаем правомерным поставить вопрос: если творческие принципы Достоевского и Гете противоположны (становление сосуществование), то, что же определило область сближения художников? Существует ли вообще возможная область сближения?

Современное состояние проблемы «Достоевский - Гете» настоятельно требует отчетливых и обоснованных ответов на эти вопросы, и стремление дать такие ответы определяет актуальность предпринятого нами исследования. В нем мы исходим из того, уже признанного учеными факта, что обращения Достоевского к гетевским мотивам и образам обусловливаются пересечениями философских систем русского и немецкого писателей. При этом гетевский литературный контекст позволяет высветить новые грани творчества Достоевского. Исследование проблемы «Достоевский-Гете» в рамках проблемы структуры и динамики персонажа, занимающее важное место в современном достоевсковедении, определяет цели нашей работы.

В задачи исследования входит: систематизировать данные существующих исследований проблемы «Достоевский - Гете», наметить наиболее рациональные пути для ее решения и разработки; проследить все случаи упоминания и цитирования Гете Достоевским, выявить закономерности обращения Достоевского к тем или иным произведениям немецкого писателя в разные периоды творчества; показать особенности бытования гетевского текста в контексте творчества русского писателя.

Проблема «Достоевский - Гете» не имеет многоэтапной истории изучения, оставаясь на сегодняшний день недостаточно разработанной. В разное время, начиная с Т. Г. Масарика (1892), философы, критики и исследователи указывали на те или иные моменты действительного и возможного гетевского влияния на Достоевского (образы героев, жанровые формы произведений, основы мировоззрения), не пытаясь охватить проблему целиком. Наибольшее число таких работ посвящено рассмотрению персонажных сближений писателей. Существующие на сегодняшний день исследования создали необходимые предпосылки для широкого освещения и возможного решения заявленной проблемы.

Научная новизна исследования определяется, в частности, тем обстоятельством, что в работе уделяется значительное внимание фиксированию и анализу множества еще не отмеченных исследователями реминисценций из произведений Гете. Впервые обобщается весь смысловой и функциональный спектр включений гетевского текста в контекст творчества Достоевского, что позволяет увидеть проблему «Достоевский - Гете» в полном ее объеме. Также впервые специально соотносятся основы художественной философии писателей, дающие почву для соответствующих гетевских влияний. Намеченные в последние годы подходы к изучению многоуровневой структуры «гетевского» персонажа Достоевского (Г. К. Щенников, А. Ковач и др.) развиваются и значительно усложняются в диссертации, что позволяет выработать новый подход и сформулировать новое представление о подвижной структуре персонажа.

Необходимость ограничится рамками проблемы структуры персонажа диктуется ее наибольшей разработанностью в достоевсковедении, ее наибольшей основательностью и перспективностью. При этом в нашей работе будет учитываться любое включение текста Гете в контекст творчества Достоевского, независимо от того, касается ли оно структуры персонажа. Такой подход оправдан тем обстоятельством, что, как показало проведенное нами исследование, Достоевский не придерживался строгой системы заимствования гетевского текста. Русский писатель использовал разные формы включения элементов художественного мира Гете в реальность своих произведений. Неоднозначное отношение к немецкому художнику определило и характер поиска, и, в целом, творческую незавершенность в постижении Достоевским Гете.

Следует заранее оговорить выбор материала исследования. Учитывая прямые и очевидные обращения Достоевского к творчеству Гете, мы будем опираться на случаи наиболее вероятного заимствования Достоевским гетевского текста. Такие случаи наблюдаются в позднем творчестве русского писателя и относятся, прежде всего, к романам «Бесы», «Подросток», повести «Кроткая» и роману «Братья Карамазовы». Именно к упомянутым произведениям мы и обратимся в нашей работе с целью подробнейшим образом исследовать диалектику взаимодействия гетевских прообразов в структуре персонажа Достоевского (что, с нашей точки зрения, еще не было сделано в достаточной мере в достоевсковедении).

Проведенный нами анализ ряда произведений Достоевского показал, что в достоевсковедении не определяется главная особенность структуры персонажа, а именно - сочетание в образе героя не одного и не двух, а нескольких гетевских прообразов (причем, не обязательно полярных), определяющих множественную сущность героев Достоевского. Изучение такой многоуровневой персонажной структуры дает возможность высветить новые грани в сфере сближения русского и немецкого художников.

Намеченный нами путь мы реализуем на материале повести «Кроткая», частично привлекая романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы».

Отметим, что сам подход к проблеме «Достоевский - Гете», ставящий во главу угла сочетание в структуре персонажа Достоевского различных начал, нам представляется недостаточным. Сомнительно, чтобы образ Фауста, так сильно повлиявший на творчество Достоевского, мог соприкоснуться с его персонажами только своей раздвоенностью. Ведь раздвоенность Фауста - не доминанта личности героя. Гораздо важнее, что противоречия толкают Фауста на путь становления. Этапы фаустовского развития прочерчиваются Гете с помощью ряда повторяющихся проблем, образов, мотивов, которые «преображаются» в трагедии (см., напр.: Федоров Ф. П. 1976). В работе мы утверждаем, что Достоевский использовал в своем творчестве гетевскую модель «спиралевидного» становления, разрабатывая проблему диалектики движения души героя.

Нами предлагаются новые пути изучения персонажа Достоевского, основанные на рассмотрении философской категории «движения». Достоевский постигал эту категорию как через гетевский литературный контекст, так и через законы физики, реализуя свое видение в структуре персонажа. Предварительно укажем: движение души человека понимается Достоевским как процесс изменения личности, процесс непосредственно связанный с развитием и становлением (совершенствованием развивающейся личности)1.

Разработка проблемы в этом направлении осуществляется нами на материале романа «Бесы».

Из гетевских произведений нами привлекается в работе трагедия «Фауст», поэма «Рейнеке-Лис», роман «Годы учения Вильгельма Мейстера».

Несколько замечаний по поводу цитации текстов.

Что касается трагедии «Фауст», то в нашей работе мы будем использовать как оригинал немецкого текста (в случае необходимости сопровожденный точным переводом Н. А. Холодковского), так и перевод «Фауста» Э. И, Губера. Каждый раз наш выбор будет обусловлен конкретной ситуацией. Так, в связи с тем, что «Фауст» Губера приобретает особую значимость для Достоевского в период создания повести «Кроткая», анализируя повесть, мы будем пользоваться только этим переводом. Причем изучение «Кроткой» дает основание утверждать, что Достоевский при написании повести учитывал дополненное (1859 г.) издание губеровского перевода «Фауста», содержащее, в частности, пересказ второй части трагедии (напомним, что первое издание, с которым писатель познакомился в юности, было опубликовано в 1838 г.). Перевод Губера играет важную роль и в романе «Бесы».

Нами также учитывается перевод «Фауста», сделанный Вронченко (СПб., 1844): именно эта книга сохранилась в библиотеке Достоевского. Но так как «Фауст» Вронченко не обладает высокими художественными достоинствами (что было отмечено еще современниками Достоевского (см. об этом Жирмунский В. М. 1981: 422), мы считаем (хотя не имеем пока достаточных доказательств), что данный перевод в меньшей степени повлиял на Достоевского. В нашей работе к «Фаусту» Вронченко мы обращаемся по необходимости лишь один раз.

1 Здесь мы вступаем в противоречие с указанной выше концепцией М. Бахтина

В главе, посвященной роману «Братья Карамазовы», мы опираемся только на имеющийся ко времени написания романа в библиотеке Достоевского перевод «Фуста» Н. А. Холодковского, который с наибольшей вероятностью мог использовать в то время писатель.

Используя цитаты из поэмы «Рейнеке-Лис», мы будем обращаться и к оригиналу, и к переводу поэмы М. М. Достоевским, опубликованному в «Отечественных записках» за 1848 год (№ 2 и № 3).

При цитировании гетевского романа «Годы учения Вильгельма Мейстера», будем учитывать, что до 1870 года переводы романа выходили в небольших отрывках. Первым в России изданием романа Гете стал вышедший в 1870 году перевод Н. Полевого. В нашей работе данное произведение рассматривается в связи с повестью «Кроткая». Так как пока не известно, читал Достоевский гетевский роман в переводах или в оригинале, мы будем использовать вышедший к моменту создания «Кроткой» перевод Полевого, оставляя изучение оригинала немецкого текста в перспективе рассмотрения.

Проблема «Достоевский - Гете» диктует основную для нашей работы методологическую базу: сравнительно-сопоставительный метод, основанный на принципах сравнительного литературоведения с использованием принципов интертекстуального анализа.

Совместить эти принципы нам представляется возможным и необходимым. При этом важно избежать терминологической путаницы. Сейчас мы зачастую сталкиваемся с неупорядоченным использованием понятий «компаративистика», «сравнительно-историческое литературоведение», «сравнительное литературоведение», «сравнительный метод», «сопоставительное литературоведение» и пр. Подчеркнем, что компаративистика - это общая научная дисциплина, в основе которой лежит сравнительный метод исследования литературных фактов1. В

1 См. напр. Богаткина М. Г. 2004 компаративистику, в свою очередь, входят специальные разделы традиционное сравнительно-историческое литературоведение (которое оформилось еще в XIX веке) и представлено именами А. Н. Веселовского, Ф. И. Буслаева, В. М. Жирмунского, М. П. Алексеева и др.; теория и практика перевода; сравнительное литературоведение.

Ряд ученых (В. Р. Аминева (2001), М. Г. Богаткина (2004) и др.) указывают на принципиальность разграничения сравнительных и сопоставительных разделов компаративистики (сравнительное литературоведение оперирует общностью рассматриваемых явлений, в то время как сопоставительное литературоведение особое внимание обращает на их несходные, контрастные черты.).

В силу невозможности в реальной практике исследования четко провести границы обозначенных разделов, с нашей точки зрения, целесообразно следовать установкам тех ученых (Д. Дюришин, А. Дима и др.), которые считают сопоставительный подход частью сравнительного изучения литературы, и обозначить актуальность для нашей работы сравнительно-сопоставительнго метода, ориентированного в равной степени на поиски сходства и различия изучаемых явлений.

Сравнительное литературоведение, в отличие от традиционного сравнительно-исторического, представляет собою новый, современный этап в становлении компаративистики. Здесь, с одной стороны, идет процесс обновления терминологического аппарата, который обогащается универсальными понятиями и категориями (диалог, типы художественного сознания и пр.), а с другой - происходит усвоение современных методик, в частности интертекстуальных.

В рамках сравнительного литературоведения мы ставим в центр внимания изучение внутренних контактных связей3 произведений Достоевского с творчеством Гете. Здесь центральные для нас термины

3 О проблеме внутренних контактных связей см., напр.: Неупокоева И.Г. 1976; Левин Ю.Д. 1977; Кулешов В.И. 1977; Дюришин Д. 1979. влияние («воздействие на литературное творчество предшествующих мировоззрений, идей, художественных принципов») и заимствование («использование писателями единичных сюжетов, мотивов, текстовых фрагментов, речевых оборотов и т.п.») (см.: Хализев В.Е. 1999: 367).

При этом будем учитывать разработки семантики отношений «текст-текст» структурно-семиотического4 и интертекстуального5 анализов. Здесь активно используются термины, обозначающие элементы «чужого» текста, включенные в авторский («свой») текст, и нередко ведутся поиски общего родового понятия, обозначающего любое вкрапление из предшествующих текстов. Для одних исследователей это - «цитата»6, для других -«реминисценция»7. С нашей точки зрения, закрепленное в обиходе и лингвистике понимание «цитаты» как «точного воспроизведения какого-нибудь фрагмента «чужого» текста» (см.: Фоменко И. В. 1999: 496) затрудняет использование данного термина в других значениях из-за возможности возникновения терминологической путаницы. Поэтому более правомерно использовать - в качестве родового понятия - термин «реминисценция».

В рамках интертекстуального анализа выработалось рабочее для нас определение «текстовой реминисценции», которую мы, вслед за А. Е. Супруном, будем понимать широко: «текстовые реминисценции - это осознанные vs. неосознанные, точные vs. преобразованные цитаты или

4 Как правило, здесь основополагающее понятие - «текст в тексте» (см.Лотман Ю.М. 1992), иногда называемое «интекст» (см.Тороп Г.Х. 1991).

5 Подчеркнем, что, говоря об интертекстуальности, мы будем иметь в виду не постструктуралистское ее понимание как фактора своеобразного коллективного бессознательного или самодовлеющей игровой цитации (см.: Барт Р. 1989; Кристева Ю. 1995), а трактовки, рассматривающие интертекстуальность как общую совокупность межтекстовых связей, в которые входит, в частности, осмысленное использование писателем «чужих» текстов. Основы для таких трактовок разрабатывали У. Бройх, М. Пфистер и др. (см.об этом: Ильин И.И. 1996).

6См.: Левинтон Г. 1971; Минц 3. Г. 1973; Смирнов И. П. 1980; Тименчик Р.Д. 1975, 1989.

7 См.: Супрун А.Е. 1995; Хализев В.Е. 1999. иного рода отсылки к более или менее известным ранее произведенным текстам в составе более позднего текста» (Супрун А. Е. 1995: 17).

Реминисценции, таким образом, включают в себя цитаты, сюжетные схемы, парафразы, аллюзии, ассоциативные отсылки к чужим текстам, упоминание произведений, имен авторов, мотивы и т.д. [Отметим, что в литературоведении термин "мотив" используется в разных контекстах и с разными целями, что влечет за собой расхождения в толковании понятия8.

Говоря о мотиве, мы будем отталкиваться от определения Б. В.

Томашевского, который в 1920-е годы определил тематический подход к изучению мотива: «Тема, объединяющая все произведение, называется главной темой. Отдельные части произведения развивают эту главную тему, и для этого вводят другие предметы или темы, подчиненные основной теме. Эти подчиненные темы называются эпизодами (.)

Наконец, эпизоды распадаются на еще более мелкие части, описывающие отдельные действия, события или вещи. Темы таких мелких частей произведения, которые уже нельзя более дробить, называются 9т мотивами» J.

В целом, помимо основного для нас сравнительно-сопоставительного метода, мы, руководствуясь логикой материала, используем методы мотивного, структурного, персонологического и, отчасти, текстологического анализов.

Необходимо указать на теоретическую и практическую значимость работы. Новый подход к персонажу позволяет углубить разработки в сравнительном изучении русской и западноевропейской литератур. Обращение к различным литературным источникам творчества Достоевского актуализирует проблему «Достоевский - Гете» в контексте

8 См.: определения мотивов: Веселовский А.Н. 1989: 305; Бем А. 1918: 231; Гаспаров Б. М. 1994: 30-31; Томашевский Б. В. 1996: 71; Хализев В.Е. 1999: 266 и др.

9 Томашевский Б. Поэтика: Краткий курс. М., 1996. С. 71. широкой темы «Достоевский и мировая культура». Материалы диссертации могут найти применение в дальнейшем возможном изучении проблемы «Достоевский - Гете», в изучении проблемы литературных связей Достоевского, а также в научном исследовании творчества Достоевского в контексте различных проблем.

Апробация основных положений диссертации проходила в форме докладов, прочитанных на Всероссийских чтениях «Духовные основы русского искусства» (Великий Новгород, 18-19 апреля 2001 г.); на конференции «Православие и русская культура» (Санкт-Петербург, ИР ЛИ РАН, 15-17 мая 2002 г.); на Пятой всероссийской научной конференции «Никитские чтения» (Великий Новгород, 9-13 мая 2005 г.).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Наследие Гете в творчестве Ф.М. Достоевского"

Заключение

В нашей работе мы представили обобщающий анализ гетевского наследия в творчестве Достоевского. Отметим, что до настоящего момента исследователи не предпринимали попыток целиком охватить данную тему. При этом, тяга к наибольшему ее обобщению в современном достоевсковедении, существует, очевидно, в силу сомнений в правомерности постановки самой проблемы «Достоевский-Гете». Мы стремились разрешить сомнения в возможности обоснования этой проблемы и в ее актуальности

Сознание Достоевского, чрезвычайно тонко воспринимавшего «вечные образы» мировой литературы, было не просто открыто гетевскому художественному миру: Гете занимал особое место в творческой лаборатории художника. Проследив основы философии Гете и Достоевского, мы можем обоснованно утверждать, что те или иные вкрапления гетевского текста в контекст Достоевского (цитаты, мотивы, образы и т. д.) произрастали из сходной (со всеми оговорками) мировоззренческой и методологической базы обоих писателей.

Проведенное нами исследование показало, что с наибольшей характерностью гетевское наследие обнаруживается у Достоевского в поздний период его литературной деятельности. Этот вывод, основанный на подробном анализе всех упоминаний и цитирований Гете Достоевским, обусловил окончательный выбор нами текстов для рассмотрения.

Достоевский обдумывал, переосмыслял, формулировал вопросы, связанные с литературным контекстом Гете, вычерчивая структуру своего персонажа. Возможно, художественный мир Гете способствовал разработке именно этой проблемы в силу особенностей восприятия Достоевским Гете как создателя мировых образов (из которых для

Достоевского оказываются особенно важны образы Фауста, Мефистофеля и Гретхен).

В «Бесах» и «Кроткой» русский писатель, в основном, вводил гетевские литературные прообразы во внутреннюю структуру образов героев. В «Подростке» гетевские персонажи появлялись опосредованно, воплощаясь в музыкальном замысле Тришатова и тонкими нитями связываясь с основными романными образами. В «Братьях Карамазовых» разведенные по полюсам бытия гетевские антагонисты не только соединились в образе одного героя, но и - как вторичная модель воплощения - вновь развелись по полюсам художественной волей автора.

Важно, что для Достоевского не являлось самоцелью использование гетевских прообразов в структуре своих персонажей. В каждом конкретном случае гетевский литературный контекст способствует постановке новых сверхзадач. В «Бесах», с помощью реминисценций из Гете, на первый план выдвигаются смыслы метаморфозы человеческой личности. В романе «Подросток», благодаря гетевскому контексту, Достоевский обозначает мгновенные всплески, точки, в которых концентрируется множество смыслов, окутывающих человеческую жизнь. (Опера Тришатова представляет собой средоточие в разработке Достоевским христианской темы романа, развивая которую писатель апеллировал к художественному миру Гете, и - через немецкого художника - к музыкальному контексту трагедии «Фауст»). В повести «Кроткая» и романе «Братья Карамазовы» доминирует стремление выявить личностную многоплановость персонажей.

В процессе изучения влияния Гете на Достоевского мы обнаружили 1) характерную для творчества Достоевского проблему диалектики движения человеческой души; 2) множественную сущность героев как константную особенность в его поэтике.

В романе «Бесы», используя гетевскую модель спиралевидного становления, Достоевский прочерчивает путь своего героя. Русский писатель создает свой аналог гетевских мотивных спиралей - структуру утроенного мотива (т. е. мотива, содержащегося в трех эпизодах, которые следуют в тексте непосредственно друг за другом). Такая структура, не раз появляясь в романе, фиксирует диалектику движения души героя. При этом Достоевский усложняет гетевское понятие «становящегося ряда»: если для Гете важна четкая последовательность этапов становления, то у Достоевского последовательность зависит от героя, который может сразу оказаться на вершине развития, или возвратиться к уже пройденным этапам. Герой Достоевского может и не реализовать потенциал становления, превратив свое движение в инерцию.

Важно, что в «Бесах» гетевские составляющие структуры персонажа активно взаимодействуют с составляющими других литературных источников. Наслоения реминисцентных пластов романа высвечивают потенциальную множественность сущности героя.

В романе «Подросток», в оперном замысле Тришатова, построенном по принципу полифонии, прочерчивается тонкая диалектика взаимодействия собственно гетевских образов, предстающих здесь как созданная Достоевским триада «Маргарита-Мефистофель-Фауст». Все последующие соотнесения персонажей романа с составляющими этой триады на реминисцентном уровне маркируются сложностью взаимодействия гетевских прообразов. Здесь развитие героя, движение его души определяется отголоском множественности, потенциально заложенной в его образ.

В повести «Кроткая» Достоевский усиливает структурное варьирование гетевских прообразов героев.

Так, весь комплекс реминисценций, связанных с образом Фауста, по-разному трансформируется в отношении Кроткой и закладчика, что определяет разные исходы обоих героев. Особенно важным в этом отношении становится прием парафраза, позволяющий увидеть в некоторых реминисцентно соотнесенных ситуациях разнонаправленные смысловые векторы.

Можно говорить и о специфике формирования Достоевским образов героев повести. Если по отношению к ростовщику наблюдается использование только противоречивых гетевских прообразов, то по отношению к Кроткой речь идет о конечной цельности всех составляющих образа. Первоначальные противоречия оправдываются текстом.

Важно, что в структурах образов обоих героев при ценностной иерархии входящих в их состав компонентов не происходит иерархии формальной: если в начале повести какое-либо начало и преобладает в героях, то в конце все они становятся равноправны, ни одно не исключается из структуры образа. Достоевский, интуитивно воспринимая идеи Гете о множестве отведенных человеку возможностей и моделируя эти идеи, собирает в одну точку, в один образ героя несколько путей, по которым может пойти его развитие.

В романе «Братья Карамазовы» гетевские прообразы Ивана являются лишь частью его мировых литературных прообразов, обретающих независящую друг от друга самостоятельность. Характерно, что, по сравнению с другими произведениями, параллели с Гете формируют здесь более упрощенную структуру персонажа: фактически это взаимодействие Фауста и Мефистофеля в одной душе. Важно, что и через простой антагонизм открываются неизведанные глубины человеческой личности. И это есть тоже множественная сущность героя.

Иван Карамазов, потерявший разумный контроль над своим существом, предстает в романе как открытое пространство для борьбы бытийных сил в чистом виде. Прообразы Фауста и Мефистофеля в этом смысле являются определяющими человеческое сознание полярными точками.

Можно говорить о постоянном поиске русским писателем области применения гетевских истин, что свидетельствует о незавершенности восприятия Достоевским Гете, об отсутствии единого образца для соответствующих заимствований.

В перспективе исследования возможно расширение круга произведений, содержащих следы влияния Гете. Тем не менее, затемненность большинства гетевских реминисценций у Достоевского затрудняет возможности точной трактовки, что дает основание утверждать: в нашей работе, мы представили проблему «Достоевский-Гете» в наиболее полном ее объеме.

Список научной литературыПедько, Мария Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Герцен А. И. Письма об изучении природы// Герцен А.И. Собр.соч.: В 30 тт. Т.З. М., 1954. С.89 317.

2. Goethe J. W. Samtliche Werke nach Epochen seines Schaffens Miinchner Ausgabe. 21 in 26 Banden. Munchen, 1986 1988.

3. Goethe Werke. Frankfurt am Main, 1970.

4. Фауст. Сочинения Гете. Перевод Э.Губера. СПб., 1838.

5. Гете И. В. Фауст. Трагедия. Перевод первой и изложение второй части М .Вронченко. СПб., 1844.

6. Гете И. В. Фауст. Перевод Э. Губера // Губер Э.И. Сочинения: В 4 т. СПб., 1859. Т.2.

7. Собрание сочинений Гете в переводах русских писателей. Десять томов. СПб., 1878.

8. Гете И. В. Собрание сочинений в переводе русских писателей: В 6 т. СПб., 1894.

9. Гете И. В. Фауст. Перевод Н.А.Холодковского. СПб., 2000.

10. Достоевский Ф. М. Полн.собр.соч.: ВЗО т. JL, 1972 1988.1. Словари

11. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т.т. М, 1994.

12. Монографии, статьи, рефераты

13. Аверинцев С. С. Гете и Пушкин // Гетевские чтения 1999. М., 1999. С.7 -47.

14. Акелькина Е. А. Формирование философской прозы Ф.М.Достоевского («Дневник писателя». Повествовательный аспект). // Творчество Ф.М.Достоевского. Искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С.224-251.

15. Алексеев А. А. Эстетическая многоплановость в творчестве Ф.М.Достоевского // Творчество Достоевского. Искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С.204-224.

16. Алексеев А. А. Характерология этико-эстетическая // Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред. Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.236-237.

17. Аллен J1. «Кроткая» и самоубийцы в творчестве Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 15. СПб., 2000. С.228 236.

18. Альми И. А. Романы Достоевского и поэзия. Учебное пособие к спецкурсу. JL, 1986.

19. Аминева В. Р. Предмет и задачи сопоставительного литературоведения // Бодуэновские чтения: Бодуэн де Куртенэ и современная лингвистика: Междунар. науч. конф. (Казань, 11-13 дек. 2001 г.): Труды и материалы: В 2 т. Казань, 2001 Т. 2. С.155-156

20. Аникст А. А. Гете и театр // Гетевские чтения. М., 1994. С.7 21.

21. Аникст А. А. «Фауст» Гете (Литературный комментарий). М., 1979.

22. Аникст А. А. «Годы учения Вильгельма Мейстера» И.В.Гете // Аникст А.А. Творческий путь Гете. М., 1986. С.328 353.

23. Анненский И. Книги отражений. М., 1979.

24. Арутюнян С. О «Тришатовском замысле» и его воплощении в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» // Декабрьские литературные чтения. Сб. литературоведческих статей. Вып. VI. Ереван, 2002. С. 50-55.

25. Архипова А. В. Достоевский и Карамзин // Достоевский. Материалы и исследования. Т.5. Л., 1983. С.101 113.

26. Баранов А. Н., Добровольский Д.О. Идиомы в «Бесах» // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С. 12 19.

27. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

28. Баршт К. А. Повесть безвременных лет (о романе Достоевского «Бесы»). СПб., 1994.

29. Баршт К. А. Чернышевское слово в романе Ф.М.Достоевского «Бесы» (дополнение к комментарию к роману) // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С.23 -27.

30. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

31. Бахтин М.М. Постановка проблемы романа воспоминания // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 198 204.

32. Бахтин М. М. Время и пространство в произведениях Гете // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С.216 250.

33. Бачинин В. А. Достоевский: метафизика преступления. СП., 2001.

34. Безносов В. Г. Ф.Достоевский, К.Леонтьев, Вл.Соловьев о Преображении и Спасении // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С.27-39.

35. Бекедин П. В. Повесть «Кроткая» (к истолкованию образа мертвого солнца) // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1987. Т.7. С. 102 -125.

36. Белик А. П. Хуожественные образы Ф.М.Достоевского. М., 1974.

37. Белинский В. Г. Менцель, критик Гете // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1981. Т.2. С.182 243.

38. Белинский В. Г. Сочинения Гете. Выпуск первый // Там же. Т.4. С.514 515.

39. Белинский В. Г. Сочинения Гете. Выпуск второй // Там же. Т.5. С.281 -283.

40. Белов С. В. Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание». Комментарий. Л., 1979.

41. Белоусова В. Трансформация образа Фауста в современной литературе // Вечные образы и сегодняшние проблемы в литературах Центральной и Юго-восточной Европы. М., 1997. С. 135 155.

42. Белыповский. Гете. Его жизнь и произведения: В 2 т. СПб., 1908. Т.2.

43. Бем А. К уяснению историко-литературных понятий // Известия 1 отделения русского языка и словесности Российской Академии наук. 1918. Т.23. Кн.1. С.231.

44. Бем A. J1. Тайна личности Достоевского // Православие и культура. Сборник религиозно-философских статей. Под ред. проф. В. В. Зеньковского. Берлин, 1923. С.181 196.

45. Бем A. J1. Личные имена у Достоевского // Сборникъ въ честь на проф. Л. Милетичъ за седемдесетгадашнината от рождениста му (1863 -1933). София, 1933. С.409 433.

46. Бем А. Л. Проблема вины в художественном творчестве Достоевского // Жизнь и смерть. Сб.статей. Прага, 1936. 4.2. С.11 13.

47. Бем А. Л. Проблема вины // Бем А.Л. Достоевский. Психоаналитические этюды. Берлин, 1938. С. 142 170.

48. Бем А. Л. Рассудок и хотение // Там же. С. 172 186.

49. Бем А. Л. «Фауст» в творчестве Достоевского // О Dostojevske4m. Sbornik stati a materialu0. PRAHA, 1972. С. 183 221.

50. Бем А. Л. Чужая беда в творчестве Достоевского // Там же. С.221 -244.

51. Бем А. Л. Эволюция образа Ставрогина // Ф.М.Достоевский. «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.638 662.

52. Бем А. Л. Сумерки героя // Там же. С.662 668.

53. Бем А. Л. Исследования. Письма о литературе. М., 2001.

54. Бергельсон М. Б. «Идея» в «Бесах»: опыт словарного описания // Достоевский и современность. Новгород, 1994. С.49 50.

55. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С.107 224.

56. Бердяев Н. А. Ставрогин // Ф.М.Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М. 1996. С.518 525.

57. Бицилли П. М. Трагедия русской культуры. М., 2000

58. Богоявленский JI. Поэма // Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов: В 2 т. М., 1925. Т.2. С.629 633.

59. Боков В. Жаркий жанр / Литературная газета. 1965. Сентябрь. 16. №110. С.5.60. . Бочаров С. Переход от Гоголя к Достоевскому // Бочаров С. О художественных мирах. М., 1985. С.161 -210.

60. Бочаров С. Парадокс «бессмысленной вечности». От «Недоноска» к «Идиоту» // Парадоксы русской литературы. СПб., 2001. С. 193 219.

61. Бродский Ник. «Угасший замысел» // Документы по истории литературы и общественности. Ф.М.Достоевский. М., 1922. С.47 59.

62. Буданова Н. Ф. Проблема «отцов» и «детей» в романе «Бесы» // Достоевский. Материалы и исследования. Т.1. Л., 1974. С. 164 189.

63. Буданова Н. Ф. О некоторых источниках нравственно-философской проблематики романа «Бесы» // Достоевский. Материалы и исследования. Т.8. Л., 1988. С.93-107.

64. Буланов А. М. Образ автора в структуре повествования романа Ф. М. Достоевского «Бесы» // Проблемы жанра и стиля в русской литературе. М., 1973. С.148- 153.

65. Буланов А. М. Философско-этические искания в русской литературе второй половины XIX века («Ум» и «сердце» в творчестве Ф.М.Достоевского и Л. Н. Толстого). Волгоград, 1991.

66. Булгаков С. Н. Русская трагедия. О «Бесах» Ф.М.Достоевского в связи с инсценировкой романа в Московском художественном театре // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881 1931 гг. Сб.статей. М., 1990. С. 193 -215.

67. Булгаков С. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип. Публичная лекция // Властитель дум. СПб, 1997. С.343 -375.

68. Бухарин Н. И. Гете и его историческое значение // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.229-259.

69. Валагин А. П. Система образов в романе Ф.М.Достоевского «Бесы»: автореф. дис. канд. филол. наук. Тбилиси, 1981.

70. Васильева Г. М. «Фауст» И.В.Гете. К проблеме жанрового мышления. Новосибирск, 1993.

71. Васильева Г. М. «Римский карнавал» и тема праздника в творчестве Гете // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.70 80.

72. Васильева Г. М. Мотив «древа жизни» в «Фаусте» И.В.Гете // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1995. С.156- 167.

73. Васильева Г. М. Ф.М.Достоевский. «О мотиве Великого Гете» // Достоевский и современность. Материалы X Международных старорусских чтений. Старая Русса, 1996. С.ЗО 31.

74. Васильева Г. М. «Фауст» Гете: Concordia Discors // Культура и текст. Славянский мир: прошлое и современность. СПб-Самара-Барнаул, 2001. С. 74-80.

75. Вересаев В. Живая жизнь. М., 1999.

76. Веселовский А. Н. Жуковский. Пг., 1918.

77. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.

78. Ветловская В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977.

79. Ветловская В. Е. Pater Seraphimus // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т.5. С.163 178.

80. Ветловская В. Е. Роман Ф.М.Достоевского «Бедные люди». JL, 1988.

81. Вильмонт Н. Гете. Критико-биографический очерк. М., 1951.

82. Виноградов В. В. Роман Достоевского «Бедные люди» на фоне литературной эволюции 40-х гг. // Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 141 187.

83. Виноградов В. В. Последний день приговоренного к смерти (конец Кириллова) // Ф.М.Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.532-534.

84. Волгин И. А. «Дневник писателя»: Текст и контекст // Достоевский. Материалы и исследования. JL, 1978. С. 151 159.

85. Волгина Е. И. Роман Гете о возрождении прогрессивной немецкой литературы и театра («Театральное призвание Вильгельма Мейстера») // Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена. Том 158. Кафедра зарубежной литературы. Л., 1958. С. 147 193.

86. Волгина Е. И. Работа Гете над образом героя в романах о Вильгельме Мейстере («Театральное призвание» и «Годы учения») // Вопросы русской и зарубежной литературы. Ученые записки. Выпуск 86. Куйбышев, 1971. С.215 -230.

87. Волгина И. Е. Социальная утопия в романе Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» // Там же. С.230 262.

88. Волгина И. Е. Вецель и Гете: антиподы или единомышленники // Гетевские чтения 1993. М., 1994. С.122 135.

89. Волжский А. Торжествующий аморализм. / По поводу «Русского Фауста» А. Луначарского. // Вопросы философии и психологии. 1902. Кн. 4/64. С. 901.

90. Волжский (А. С.Глинка). Религиозно-нравственная проблема у Достоевского // Властитель дум. СПб., 1997. С. 172 242.

91. Волков И. В. «Фауст» Гете и проблема художественного метода. М., 1976.

92. Воловинская М. В. Роман трагедия // Достоевский. Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред. Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.115.

93. Волькенштейн В. Трагедия // Литературная энциклопедия. М., 1935. Т.9. С.959 -965.

94. Галкин А. Б. Музыкальное мышление Ф. М. Достоевского и лейтмотивность композиции его романов // Достоевский и мировая культура. Альманах №3. М., 1994. С.110 138.

95. Галкин А. Б. Образ Христа и концепция человека в романе Ф.М.Достоевского «Идиот» // Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. М., 2001.

96. Гапоненков А. А. Проблемы жанрового синтеза в романах «Бесы» Ф. М. Достоевского и «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова. Саратов, 1995.

97. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века. М., 1994.

98. Гессен С. И. Трагедия зла (философский смысл образа Ставрогина) // «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.668 683.

99. Гете. Жизнь. Творчество. Традиции. СПб., 2002.

100. Гиголов М. Г. К проблеме самоубийства в творчестве Ф. М. Достоевского // Достоевский и современность. Тезисы выступлений на «старорусских чтениях». Новгород, 1988. С.39 41.

101. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. М., 1979.

102. Гиршман М. М. Ритм как элемент стилевого своеобразия // Гиршман М. М. Ритм художественной прозы. М., 1982. С. 152 263.

103. Глухов В. И. «Моя исповедь» Карамзина в творческом сознании Достоевского // Карамзинский сборник. Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С.50 62.

104. Гозенпуд А. Оперный замысел Тришатова // Гозенпуд А. Достоевский и музыка. Л., 1971. С. 124- 133.

105. Голосовкер Я. Э. Достоевский и Кант. Размышления читателя над романом «Братья Карамазовы» и трактатом Канта «Критика чистого разума». М., 1963.

106. Грачев А. В. Гете «тайный советник русской литературы»? // Великие мастера слова. Ижевск, 1999. С. 15 - 18.

107. Граигорьев А. Л. Достоевский и зарубежная литература за рубежом // Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена. Том 158. Кафедра зарубежной литературы. Л., 1958. С.З 55.

108. Гроссман Л. П. Библиотека Достоевского. Одесса, 1919.

109. Гроссман Л. П. Достоевский художник // Творчество Достоевского. М., 1959. С.330-416.

110. Гроссман Л. П. Стилистика Ставрогина // Ф. М. Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.614 619.

111. Гург М. Опыт анализа речи Ставрогина («Чужое» слово и его контекстуализация в процессе создания идеологии персонажей) // Достоевский. Материалы и исследования. Т.9. Л., 1991. С.117 124.

112. Гусев Ю. П. Вечные образы и развитие художественного конфликта // Вечные образы и сегодняшние проблемы в литературах Центрально и Юго-восточной Европы. М., 1997. С.ЗЗ 51.

113. Данилевский Р. Ю. Пушкин и Гете. Сравнительное исследование. СПб., 1999.

114. Джексон Р. Л. В несчастье яснеет истина: концовка «Кроткой» // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С.З 17.

115. Джексон Р. Л. Проблема веры и добродетели в «Братьях Карамазовых» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1991. Т.9. С.124 -131.

116. Дилакторская О. Г. Петербургская повесть Достоевского. СПб., 1999.

117. Днепров В. Единство как борьба. Строй противоречий в искусстве Достоевского // Литературное обозрение. 1981. №11. С.28 34.

118. Добролюбов Н. А. Забитые люди // Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: В 9 т. М; Л., 1963. Т.7. С.225 275.

119. Долинин А. «Кроткая» // Достоевский. Статьи и материалы: В 2 т. Под ред. А. С. Долинина. Л., 1925. Т.2. С.423 -439.

120. Долинин А. С. «Исповедь Ставрогина» // Ф. М. Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.534 560.

121. Доризо Н. Термины и жизнь // Литературная газета. 1965. Июль 22. №86. С.З.

122. Дрышакова Е. Н. Достоевский и Гете (У истоков романа «Бесы») // Достоевский. Материалы и исследования. Т.1. Л., 1974. С.219 239.

123. Дудкин В. В. Сверхчеловек у Ф.М.Достоевского и Ф.Ницше // Достоевский и современность. Тезисы выступлений на «старорусских чтениях». Новгород, 1988. С.43 -44.

124. Дунаев М. М. Православие и русская литература. Ф. М. Достоевский. М., 2002.

125. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы. М., 1979.

126. Евнин Ф. Роман «Бесы» // Творчество Достоевского. М., 1959. С.259 -268.

127. Евнин Ф. И. Реализм Достоевского // Проблемы типологии русского реализма. М., 1969. С.408 454.

128. Ермакова М. Я. «Двойничество» в «Бесах» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1976. Т.2. С.ИЗ 119.

129. Жилякова Э. М. «Страдания юного Вертера» Гете в контексте творчества Ф.М.Достоевского 1840-х годов // Проблемы метода и жанра. Выпуск 19. Томск, 1997. С.84 98.

130. Жирмунский В. М. Проблема Фауста // Фауст. Ч. 1—2 / Пер. Н. А. Холодковского; Под ред. М.Л. Лозинского. Пб.; М., 1922. В 2-х т.т. Т.1.

131. Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979.

132. Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1981.

133. Жирмунская Н. А. Проблема стиля и стилизации в творчестве молодого Гете // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.7 17.

134. Загидулина М. В. Язык произведений Достоевского / Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред.Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.249-250.

135. Захаров В. Н. Система жанров Достоевского. Типология и поэтика. Л., 1985.

136. Захаров В. Н. Есть ли у Достоевского положительный герой // Достоевский и современность. Тезисы выступлений на «старорусских чтениях». Новгород, 1988. С.45.

137. Захаров В. Н. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах №2. СПб., 1994. С.5 14.

138. Захаров В. Н. Поэма // Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред. Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.201 202.

139. Захарова Т. В. «Дневник писателя» и его место в творчестве Ф.М.Достоевского 70-х годов. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Л., 1975.

140. Зиммель Г. Гете. Пер. А. Г. Габричевского. М., 1926.

141. Зунделович Я. Романы Достоевского. Ташкент, 1963.

142. Иванов Вяч. И. Гете на рубеже двух столетий // Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994. С.236.

143. Вяч. И. Иванов. Достоевский и роман-трагедия // Властитель дум. СПб., 1997. С.394 -432.

144. Иванова А. А. Философские открытия Ф. М. Достоевского. М., 1995.

145. Иванчикова Е. А. О принципах изучения синтаксической композиции художественного текста // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. Т.ЗЗ. Январь-февраль 1974. №1. С.53 -66.

146. Иванчикова Е. А. Эстетические функции синтаксиса в художественных текстах Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах №3. М., 1994. С.94 110.

147. Иваск Ю. П. Упоение Достоевского // Ф. М. Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.695 703.

148. Ильин И. И. Интертекстуальность // Современное Западное литературоведение. Страны Западной Европы и США. Концепции. Школы. Термины. М., 1996. С.215 -221.

149. Иост О. А. Воспоминания как структурный компонент в публицистике и художественной прозе Ф.М.Достоевского. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1992.

150. Истомин К. К. Из жизни и творчества Ф. М. Достоевского в молодости // Творческий путь Достоевского. Д., 1924. С.34 49.

151. Карякин Ю. Ф. Зачем хроникер в «Бесах» // Достоевский. Материалы и исследования. Т.5. Д., 1983. С.113 132.

152. Карякин Ю. Достоевский и канун XXI века. М., 1989.

153. Касаткина Т. А. Характерология Достоевского. М., 1996.

154. Катто Ж. Пространство и время в романах Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Д., 1978. С.41 54.

155. Кессель Л. М. Философско-эстетические идеи Гете и искусство («Западно-восточный диван») // Эстетика и искусство. М., 1966. С. 140 -164.

156. Киносита Т. Ирония судьбы или ирония романтическая? По поводу трагедии героя рассказа «Кроткая» // Достоевский и мировая культура. Альманах №14. М., 1999. С.13 18.

157. Кириллова И. А. Христос в творчестве Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С. 17 26.

158. Кирпичников А. И. Достоевский и Писемский (опыт сравнительной характеристики) // Кирпичников А.И. Очерки по истории новой русской литературы: В 2 т. М., 1903. T.l. С.315 318.

159. Клейман Р. Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, 1985.

160. Князев А. В. Проблемы развития образа героя-индивидуалиста в творчестве А. С. Пушкина и Ф. М. Достоевского. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Горький, 1989.

161. Ковач А. Роман Достоевского. Опыт поэтики жанра. Budapest, 1985/

162. Ковач А. Иван Карамазов: Фауст или Мефистофель? // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С. 153 163.

163. Kovacs А. От Адама и Иова до Фауста и Ивана Карамазова // Dostojevskij und Deutschland. Unter Berucksichtigung seiner internationalen Bedeutung (IX. Symposium der internationalen Dostojewskij-Gesellschaft). Baden-Baden, 4.-8. Oktober 2001. S. 85-86.

164. Колпаков А. «Фиктивный» диалог в романе Достоевского «Бесы» // Творчество Ф. М. Достоевского. Проблемы, жанры, интерпретации. Новокузнецк, 1998. С.215 -282.

165. Комарович В. JI. Неизданная глава романа «Бесы» // Ф.М.Достоевский «Бесы»: антология русской критики. М., 1996. С.567 -576.

166. Конради К. О. Гете. Жизнь и творчество: В 2 т. М., 1987.

167. Кораблев А. А. Принцип ученичества и «книги итогов» // Эстетический дискурс. Семио-эстетические исследования в области литературы. Новосибирск, 1991. С.43-51.

168. Корман Б. О целостности литературного произведения // Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск, 1992. С. 124 128.

169. Краснощекова Е. «Память жанра в романе «Подросток» // Роман «Подросток»: возможности прочтения. Коломна, 2003. С. 137-158.

170. Кривина Т. М. Загадка «Фауста», или хрестоматия вместо учебника // Всемирная литература в контексте культуры. М., 1996. С.115 128.

171. Криницин А. Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М.Достоевского. М., 2001.

172. Кристева Ю. Разрушение поэтики // Вестник МГУ, 1994. Сер.: «Филология». № 5. С. 44-62.

173. Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман / Пер. с фр. Г. К. Косикова//Вестник Московского ун-та. Сер.9. Филология. 1995. N1. С. 97-124.

174. Кулешов В. И. Литературные связи России и Западной Европы в 19 веке. М., 1977.

175. Лаврецкий А. Влияние // Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов: В 2 т. М; Л., 1925. Т.1. С. 138 140.

176. Лагутина И. Н. Символическая реальность Гете: Поэтика художественной прозы. М., 2000.

177. Лаптинская С. В. Гете и философия. Ижевск, 1991.

178. Лаптинская С. В. Философия природы И.В.Гете. Автореф. дис. канд. филол. наук. СПб., 1997.

179. Латынина А. И. Достоевский и экзистенциализм // Достоевский -художник и мыслитель. М., 1972. С.165 198.

180. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996.

181. Левин Ю. Д. Восприятие творчества инонациональных писателей // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. М., 1977.

182. Левинтон Г. А. К проблеме литературной цитации // Материалы XXIV научной студенческой конференции. Литературоведение. Лингвистика. Тарту, 1971. С.52 54.

183. Легенда о докторе Фаусте. М.-Л., 1958.

184. Лейтес Н. С. «Фауст»: Типология жанра // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.31 -51.

185. Лепахин В. Икона в творчестве Достоевского («Братья Карамазовы», «Кроткая», «Бесы», «Подросток», «Идиот») // Достоевский. Материалы и исследования. Т.15. СПб., 2000. С.237 -263.

186. Лихачев Д. С. «Небрежение словом» у Достоевского // Лихачев Д. С. Литература реальность - литература. Л., 1984. С.60 - 79.

187. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

188. Лотман Ю. М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. Текст в тексте. Тарту, 1981. Вып. 14. С.З 18.

189. Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С.107- 124.

190. Лотман Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Там же. С.325 349.

191. Лотман Ю. М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1993. T.I. С.345 -355.

192. Луночарский А. Русский Фауст // Вопросы философии и психологии. 1902. Кн.63 (III). С.783 795.

193. Лысенкова Е. И. Достоевский и проблема «русского» Шиллера. Автореф. дис. .канд. филол. наук. Л., 1989.

194. Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975.

195. Манн Т. Гете и Толстой // Манн Т. Собр.соч.: В 9 т. М., 1961. Т.9. С.З -59.

196. Маркин П. Ф. Типология и средства художественного изображения характеров в ранних произведениях Достоевского. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Киев, 1983.

197. Мартьянова С. А. Ставрогин и Тихон (роман «Бесы») // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С. 138 141.

198. Матковская И. Я. Радищев и Гете (к проблеме восприятия «Вертера»)//Гетевскиечтения 1999. М., 1999. С.153 168.

199. Мейлах Б. С. Проблема управления «своим талантом»: Достоевский // Мейлах Б. Талант писателя и процесс творчества. Л., 1969. С. 189 204.

200. Мелетинский Е. М. Достоевский в свете исторической поэтики. Как сделаны «Братья Карамазовы». М., 1996.

201. Мережковский Д. С. Достоевский // Властитель дум. СПб., 1997. С.279-303.

202. Месерич И. Проблема музыкального построения повести «Записки из подполья» // Достоевский и его время. М., 1971. С. 154 165.

203. Мильдон В. И. Идея аналогий в художественном плане «Фауста И.В.Гете (поэтика театральности). М.,1999.

204. Минц 3. Г Функция реминисценций в поэтике А.Блока // Труды по знаковым системам. Тарту, 1973. Вып.6. С.З87 417.

205. Михайлов А. В. Природа в творческой мысли Гете // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.51 59.

206. Михновец Н. Г. «Кроткая»: Литературный и музыкальный контекст // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1996. С.143 168.

207. Мишеев Н. Русский Фауст. Опыт сравнительного выявления основного художественного типа Ф. М. Достоевского // Русский филологический вестник. Варшава, 1905. Т.53. С.298 308; 1906. Т.54. С324 - 358; 1907. Т.55. С.1 - 29.

208. Моисеенко Л. И. Трагическое // Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред. Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.51.

209. Морозов Ал. Реминисценция // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1971. Т.6. С.254.

210. Москвин В. П. Цитирование, аппликация, парафраз: к разграничению понятий // Филологические науки. 2002. №1. С.63 70.

211. Моторина М. В., Шмакова О. В. Вечная женственность в фаустианской концепции И. В. Гете // Социокультурные исследования. Волгоград, 1999. № 5. С. 40-43.

212. Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество // Мочульский К.В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995. С.219 550.

213. Муравьев А. Н. Ставрогин Достоевского и Карамзин М. Горького // Достоевский. Материалы и исследования. Т.6. Л., 1985. С154 168.

214. Мушина И. Гете и Достоевский. Саранск, 1995.

215. Мысляков С. В. Роль «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского в творческой истории романа «Братья Карамазовы». Автореф. дис. . .канд. филол. наук. М., 1994.

216. Назиров Р. Г. Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1976. Т.2. С.88 -96.

217. Неупокоева И. Г. История всемирной литературы: проблемы системного и сравнительного анализа. М., 1976.

218. Новикова Е. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999.

219. Общепонятная физика, составленная Н. Писаревским. СПб., 1854. Часть 1.

220. Овчинников А. Г. Иван Карамазов «Русский Фауст» Достоевского и Фауст в философской рефлексии С. Кьеркегора // Дергачевские чтения-2000. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Екатеринбург, 2001. С. 149-154.

221. Одиноков В. Г. Типология образов в художественной системе Достоевского. Новосибирск, 1981.

222. Пантелей И. В. Художественная функция безобразия в романе Ф. М. Достоевского «Бесы» и «Петербурге» А.Белого // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С. 154- 160.

223. Печерская Т. И. Поэтика повестей Достоевского 1840 1860-х гг. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Томск, 1989.

224. Пестов Н. Е. Современная практика православного благочестия: В 4 т. Т.2. СПб., 1995.

225. Пис Р. «Кроткая» Достоевского: ряд воспоминаний, ведущих к правде // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С. 187 -195.

226. Поддубная Р. Н. Герой и его литературное развитие (отражение «Выстрела» Пушкина в творчестве Достоевского) // Достоевский. Материалы и исследования. JL, 1978. Т.4. С.54 67.

227. Поддубная Р. Н. «Космическое чувство» в художественной прозе «Дневника писателя» Достоевского // Достоевский и современность. Тезисы выступлений на «старорусских чтениях». Новгород, 1988. С.84 -88.

228. Поддубная Р. Н. «Действительность идеала» в малой прозе «Дневника писателя» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1991. Т.9. С.183 199.

229. Поддубная Р. Н. Двойничество и самозванство // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1994. Т.П. С.28 41.

230. Поддубная Р. Н. Малая проза в «Дневнике писателя» и «Братьях Карамазвых» (Идейно-художественные переклички и сопряжения) // Достоевский. Материалы и исследования. СП., 1996. Т. 13. С. 131 143.

231. Полоцкая Э. А. Литературные мотивы в рассказе Достоевского «Кроткая» // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1994. Т.П. С.259 267.

232. Померанц Г. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М., 1990.

233. Постникова Е. Г. Полюса личностной позиции в художественном мире романа Ф.М.Достоевского «Бесы». Магнитогорск, 2000.

234. Актуальные проблемы лингвистики и методики обучения иностранным языкам. Тверь, 1992. С.53 54.

235. Розанов Н. Заимствование литературное // Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов: В 2 т. М; Л., 1985. Т.1. С.253.

236. Розенблюм Л. М. Творческие дневники Достоевского. М., 1981.

237. Роман «Подросток»: возможности прочтения. Коломна, 2003.

238. Руднев В. П. Текст в тексте // Руднев В.П. Словарь культуры XX в. М, 1997. С.308-311.

239. Сакулин П. И. Работа Достоевского над «Идиотом» // Из архива Ф.М.Достоевского. Неизданные материалы. М., 1993. С.212.

240. Сараскина Л. «Бесы»: Роман предупреждение. М., 1990.

241. Свасьян К. А. Философское мировоззрение Гете. М., 2001.

242. Свительский В. А. Композиция как одно из средств выражения авторской оценки в произведениях Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л,, 1976. Т.2. С.11 20.

243. Сельвинский И. Возрождение поэмы // Литературная газета, 1965. Июль 22, №88. С.З.

244. Серман И. 3. Достоевский и Гете // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т.14. С.46-58.

245. Склейнис Г. А. Типология характеров в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» и в рассказах Гаршина 80-х годов. Автореф.дис. .канд.филол.наук. М., 1992.

246. Смирнов В. А. Семантика образа Хромоножки в романе Ф.М.Достоевского «Бесы» // Достоевский и современность. Новгород, 1994. С.219-222.

247. Смирнов И. П. Цитирование как историко-литературная проблема // Блоковский сборник IV. Тарту, 1980. С.28 31.

248. Смирнов И. П. Порождение интертекста. СПб., 1996.

249. Смирнова В. В. Роман Ф.М.Достоевского «Бесы» и проблемы гротеска. Томск, 1985.

250. Смирнова В. В. Принципы художественного характеросложения в романах Ф.М.Достоевского // Достоевский и современность. Тезисы выступлений на «старорусских чтениях». Новгород, 1988. С.98 99.

251. Соловьёв В. С. Общий смысл искусства // Соловьёв B.C. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2

252. Соловьев С. Гете и христианство. М., 1917.

253. Сосновская Н. Ф. Проблема добра и зла в этических взглядах Ф. М. Достоевского. Автореф. дис. .канд. филол. наук. JL, 1975.

254. Спивак М. J1. Взаимодействие трагического и комического в поэтике Ф. М. Достоевского (романы «Бесы», «Братья Карамазовы»). М., 1987.

255. Старосельская Н. Д. Русский Фауст // Вопросы философии. 1983. № 9.

256. Старосельская Н. Д. Тема русского фаустианства в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы. М., 1984.

257. Степанян К. Трагедия Хроникера (Роман «Бесы» недоговоренное пророчество) // Достоевский и мировая культура. Альманах №1. Часть 1. С.121 - 145.

258. Супрун А. Е. Текстовые реминисценции как языковое явление // Вопросы языкознания. 1995. №6. С. 17 30.

259. Тарасов Б. Н. «Закон «я» и закон любви» (нравственная философия Достоевского) / Этика, 1991. №5. С.1 23.

260. Телия В. Н. Коннотация как средство экспрессивной окраски номинативных единиц // Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., 1986. С.53 112.

261. Тетруашвили JI. М. Проблема пантеизма в лирике Гете // Гетевские чтения 1991. М., 1991. С.59 69.

262. Тименчик Р. Д. Принципы цитирования у Ахматовой в сопоставлении с Блоком // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции

263. Творчество А.А.Блока и русская культура XX века». Тарту, 1975. С.12 -21.

264. Тимофеев J1. Ритм // Литературная энциклопедия. М., 1935. Т.9. С.700 -703.

265. Томашевский Б. В. Пушкин читатель французских поэтов // Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. М:, Пг, 1922. С.210 -228.

266. Томашевский Б. В. Поэтика: краткий курс. М., 1996.

267. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 1996.

268. Тороп П. X. Проблема интекста // Труды по знаковым системам. Текст в тексте. Тарту, 1981. Вып.14. С.33 -44.

269. Туниманов В. А. Приемы повествования в «Кроткой» Достоевского // Вестник ленинградского университета №2. Серия истории языка и литературы. Л., 1965. Вып.1. С.106 116.

270. Туниманов В. А. Некоторые особенности повествования в «Господине Прохарчине» Ф. М. Достоевского // Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971. С.203 -212.

271. Туниманов В. А. Рассказчик в «Бесах» Достоевского // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С.87 162.

272. Тураев С. В. Гете и формирование концепции мировой литературы. М., 1989.

273. Умудова К. А. Идеи и характеры в романе Ф.М.Достоевского «Бесы». Автореф. дис. . канд. филол. наук. Баку, 1994.

274. Faryno J. Введение в литературоведение. Warszawa, 1976.

275. Федоров Ф. П. «Фауст» Гете. Рига, 1976.

276. Федоров Ф. П. Смена культурных кодов, или Гете в сознании Пушкина // А. С. Пушкин и мировая культура. М., 1999. С.164 165.

277. Флоренский П. А. Иконостас. М., 1995.

278. Фоменко И. В. Цитата // Введение в литературоведение. М., 1999. С.491 506.

279. Франк С. Достоевский и кризис гуманизма // Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994. С.196-204.

280. Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М. -JL, 1964.

281. Фридлендер Г. М. Эстетика Достоевского // Достоевский художник и мыслитель. М., 1972. С.92 - 164.

282. Фридлендер Г. От автора // Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. JL, 1985. С.5 8.

283. Фридлендер Г. М. Путь Достоевского к роману-эпопее // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1988. Т.8. С.5 21.

284. Фридлендер Г. М. «Доктор Фаустус» Т. Манна и «Бесы» Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1997. Т. 14. С.З-17.

285. Фриче Ф. М. Гете // Фриче Ф. М. Очерки по истории западноевропейской литературы. М., 1908. С. 100 106.

286. Фришман А. Достоевский и Киркегор: диалог и молчание // Достоевский и мировая культура. СПб., 1993. Альманах №1. С. 176 191.

287. Фурсенко А. М. Книга и создатель: причины метаморфозы в «Фаусте» Гете // Книга и литература. Новосибирск, 1997. С.249 257.

288. Хализев В. Е. Теория литературы. М., 1999.

289. Хоц А. Н. Книга Иова и диалогическая эстетика Достоевского // Филологические записки. Вып. 17. Воронеж, 2001. С. 46-56.

290. Епископ Антоний Храповицкий. Пасторское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М.Достоевского // Властитель дум. СПб., 1997. С.137- 172.

291. Чернова Н. В. Зимовейкин в диалогах с господином Прохарчиным // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 14. СПб., 1994. С.96 108.

292. Чернова Н. В. «Господин Прохарчин» (символика огня) // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 13. СПб., 1996. С.29 50.

293. Чернова Н. В. Сон господина Прохарчина. Фантастичность реальности // Достоевский и мировая культура. Альманах №6. СПб., 1996. С.34-62.

294. Черюкина Г.Л. Романы «пятикнижия» Ф. М. Достоевского и Откровение Св.Иоанна Богослова. Волгоград, 2001.

295. Чирков Н. М. О стиле Достоевского. М., 1967.

296. Шепелева С. Н. «Страх» в «Бесах» (особенности сочетаемости) // Достоевский и современность. Новгород, 1995. С.216 219.

297. Щенников Г. К. Синтез русских и западно-европейских традиций в творчестве Ф. М, Достоевского // Творчество Ф.М.Достоевского. Искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С. 15 63.

298. Щенников Г. К. Иван Карамазов русский Фауст // Достоевский в конце XX века. М., 1996. С.298 - 330.

299. Щенников Г. К. Трагическое // Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Под ред. Г. К. Щенникова. Челябинск, 1997. С.52.

300. Щенников Г. К. Характерология // Там же. С.235.

301. Шкловский В. В. Собр. соч.: В 3 т. М., 1974. Т. 3.

302. Эккерман И.-П. Разговоры с Гете. М., 1981.

303. Эккерман И.-П. Разговоры с Гете. Калининград, 1999.

304. Эльзон М. Д. Две заметки к роману «Бесы» // Достоевский. Материалы и исследования. Т.4. Л., 1980. С.188 190.

305. Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского // Властитель дум. СПб., 1997. С.538 583.

306. Эпштейн М. Н. Фауст и Петр (Типологический анализ параллельных мотивов у Гете и Пушкина) // Гетевские чтения 1984. М., 1986. С. 184 203.

307. Якушева Г. В. Фауст в искушениях XX века. М., 2005.

308. Якушкина Т. В. Образ черного пуделя в трагедии Гете // Гетевские чтения 1999. М., 1999. С.94- 103.

309. Doblin A. Goethe und Dostojewski // Doblin A. Aufsatze zur Literatur. Walter-Verlag, 1963. S. 312-321.

310. Knapp L. The Annihilation of Inertia. Dostoevsky and Metaphysics. Northwestern University press / Evanston, 1996.

311. Kostovski I. Dostoevsky and Goethe: Two Devils Two Geniusus. A Study of the Demonic in their Work. New York, 1974.

312. Masaryk T. G. Studie о F. M. Dostojevskem (s rukopisnymi poznamkami). Uspofadal Jin Horak. Praha, 1932.

313. Matl J. Goethe bei den Slaven. Jahrb. f. Kult. u. Gesch. der Slaven. 1932.

314. Potapova G. Dostoevskij als Leser Goethes // Xllth Symposium of the International Dostoevsky Society. Geneva, Sept. 1-6, 2004. S. 312.

315. Shchulz Mentor Mephisto: Goethe-Repliken in Dostoevskijs Erzahlung "Krotkaja" //ZfSI 41 (1996) 2. S. 127-140.

316. Shimizu T. Mephistopheles and Ivan's Devil // Dostojevskij und Deutschland. Unter Berucksichtigung seiner internationalen Bedeutung (IX. Symposium der internationalen Dostojewskij-Gesellschaft). Baden-Baden, 4.-8. Oktober 2001. S. 10.V

317. Teskova Anna. F. M. Dostojevskij a ziva priroda // Sbornik "Dostojevskij". Praha, 1931. S.56 58.