автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Некоторые стилевые традиции в ранней прозе Л. Леонова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Некоторые стилевые традиции в ранней прозе Л. Леонова"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

янминмин

НЕКОТОРЫЕ СТИЛЕВЫЕ ТРАДИЦИИ В РАННЕЙ ПРОЗЕ Л. ЛЕОНОВА (1921-1925 гг.)

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой схеисни кандидата филологических наук

Санкт-Петербург - 2004

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета.

Научный руководитель -

кандидат филологических наук, доцент Михаил Яковлевич Билинкис

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор Константин Абрекович Баршт

кандидат филологических наук,

доцент Любовь Степановна Пушкарева

Ведущая организации —

Кос фимской Государственный педагогический университет

Защита состоится «

2004 г. в

часов на

заседании диссертационного совета К 212. 232.04 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 11, филологический факультет, ауд._.

С диссертацией можно ознакомится в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета (г. Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 7/9).

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

А. И. Владимирова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Творческая судьба Леонида Максимовича Леонова в рамках XX века представляет особый научный интерес. Среди крупных русских писателей он -единственный, кто воплотил свойственные этому веку формы художественного сознания, начиная с дореволюционных времен (первая его публикация - 1915 г.) и заканчивая рубежом столетий (последняя публикация - роман «Пирамида» - 1994 г.). Сквозь его творчество просматриваются глобальные, катастрофические события и деформации, свойственные русской истории и литературе. С другой стороны, в творчестве Леонова существует мощный историко-культурный и мифологический пласт, защищающий его по-настоящему талантливые тексты от девальвации.

Образ Леонида Леонова в XX веке многолик и противоречив. Неизвестный поэт-символист, автор политических агиток, мастер «орнаментальной прозы», попутчик, классик социалистического реализма, «золотой фонд» советской литературы, писатель-философ, ориентирующийся на классические традиции, последний русский классик. Так же разнообразны и спектры трактовок его творчества. Но все писавшие о Леонове были всегда внимательны к поэтике писателя, отличающейся неординарностью и многовариантностью даже в рамках чрезвычайно немного предоставлявших простору канонов социалистического реализма.

В леоноведении, которое в советский период было под сильным давлением идеологических догматов, и естественно, в большей степени исследовались произведения зрелого периода творчества писателя, написанные в соответствии с канонами социалистического реализма, - раннему периоду творчества писателя уделялось неизмеримо меньше внимания, тем более что его идеологические установки этого периода оценивались не более чем попутничество. Однако среди прозаических произведений Леонова, написанных в 1921-1925-е годы некоторые представляют интерес не только как начальный период творчества большого художества, как «пробц п»ряц| ^

рос. нмггокчльнар библиотека С Петербург

прежде всего как вполне зрелые, мастерски написанные вещи, отмеченные оригинальными стилевыми решениями.

Хотя советским исследователям удалось выделить некоторые стилистические особенности раннего творчества Леонова, как-то: сказовую форму, использование реминисценций, опору на стилистические традиции Достоевского, заключающуюся прежде всего в синтезе трагического и комического, но они идут в своих толкованиях не от стилевых особенностей, а от идейно-художественного содержания. Более того, почти во всех исследованиях задача анализа ранних произведений, как таковых, и не ставилась, так как целью был обзор этого раннего этапа творчества как подготовительного, предшествовавшего то роману «Барсуки» (именно в аспекте этого первого большого романа писателя чаще всего шло обращение к ранней прозе Леонова), то другим более поздним произведениям Леонова-реалиста.

Таким образом, актуальность темы исследования определяется несомненной художественной ценностью произведений ранней прозы Леонова, как восстановлением незаслуженно проигнорированной страницы в истории русской литературы 20-х годов, и заключается, прежде всего, в том, что на данный момент в российском литературоведении работы, посвященные цельному анализу текста хотя бы одного из ранних произведений Леонова, отсутствуют.

Цель данной работы является выделение и описание некоторых доминирующих стилевых тенденций в раннем творчестве Леонова на основе подробного литературоведческого анализа текстов писателя первой половины 20-х годов, в частности, рассказы «Бурыга», «Бубновый валет», «Темная вода» и повести «Конец мелкого человека», «Записи Ковякина».

Для реализации указанной цели были поставлены следующие задачи:

1 Изучить существующие в критике 20-30-х годов оценки раннею прозаического творчества Леонова;

2.Сделать обзор существующих литературоведческих исследований прозы раннего Леонова;

3.Доказать на основе текстуального анализа рассказов «Бубновый валет», «Темная вода» и повести «Конец мелкого человека», что стиль ранней прозы Леонова эволюционирует на пути синтеза символистской поэтики и традиций реализма Достоевского;

4.Используя методологию исследования карнавализированной литературы М. М. Бахтина, проанализировать рассказ «Бурыга» и доказать его принадлежность к мениппее;

5.Показать роль реминисценций в «Записях Ковякина» для создания пштифоничрстгого текста;

6.Выделить и охарактеризовать особенности создания в «Конце мелкого человека» и «Записях Ковякина» «литературного быта».

Научная новизна диссертации помимо попытки выделения некоторых ведущих стилевых тенденций ранней прозы Л. Леонова, заключается также и в том, что в нем впервые проанализированы такие ранние вообще не исследовавшиеся произведения, как «Бурыга», «Бубновый валет», «Темная вода», сделаны попытки снова же на основе более или менее подробного текстуального анализа дать освобожденные от идеологических догм интерпретации повестей «Конец мелкого человека» и «Записи Ковякина», вместе с тем установлены взаимозависимости выделенных стилевых тенденций раннего творчества Леонова с художественным мировоззрением писателя.

Методологической базой исследования являются труды таких ученых, как М. М. Бахтин, В. Б. Шкловский, Ю. Н. Тынянов, Ю. М. Лотман, а также научные наблюдения и выводы современных исследователей П. П. Филиппова, Г. Г. Исаева, А. Г. Лысова, Н. В. Шенцевой, Э. Ф. Кондюриной, В. И. Хрулева и ДР-

Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы при чтении общих курсов по истории русской литературы XX века, при подготовке специальных курсов и семинаров,

применены при изучении творчества отдельных писателей второго десятилетия, для выявления их места и роли в историко-литературном процессе, а также в исследованиях, посвященных теоретическим и актуальным проблемам русской литературы XX века.

Апробация работы. Основные положения диссертации были многократно обсуждены на международных, общерусских конференциях и чтениях, организованных Институтом русской литературы РАН «Литературный Петербург. 1703-2003» (г. Санкт-Петербург, 2003), Московским городским педагогическим университетом «VIII Международные Виноградовские чтения» (г. Москва, 2004), Смоленским государственным педагогическим университетом «Строение текста» (г. Смоленск, 2004). Магнитогорским государственным университетом «VII Ручьевские чтения. Литературный процесс в зеркале рубежного сознания: философский, лингвистический, эстетический, культурологический аспекты» (г. Магнитогорск, 2004), Московским государственным областным университетом «Русский язык и славистика в наши дни» (г. Москва, 2004), а также в публикациях, указанных на последней странице автореферата.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения и списка использованной литературы, насчитывающего 229 наименований. Текст диссертации занимает 150 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается выбор темы, актуальность исследования и его новизна, определяются задачи, цели и структура диссертации, формулируются методологические основы работы, определяется степень изученности вопроса в критике и литературоведении, раскрываются основные аспекты проблемы стилевых традиций в ранней прозе Л. Леонова 1-й половины 1920-х годов.

В первой главе, озаглавленной «Модернистские элементы в поэтике ранней прозы Л. Леонова», дается интерпретация модернистской поэтики раннего Л. Леонова и разбирается эволюция его прозы 1921-1925 гг., которая идет в направлении синтеза стилевых традиций классического реализма и символизма.

1.1. Художественная философия и особенности поэтики символизма Прежде чем перейти к анализу символистских элементов в ранней прозе Леонова, необходимо выделить основные черты художественной философии и поэтики символизма.

Теория символа - одна из древнейших в эстетике. Концепции художественного символа (как научные, так и вненаучные) основаны на установлении характера связи символа от своего денотата, или на идее «естественного символизма», причем эта идея может пониматься как реализуемая в объективно-идеалистической сфере, так и в субъективной

Согласно представлению, основанному на выделении метонимических отношений между символом и объектом, символ понимается как проявление в чувственно воспринимаемом материальном мире некой невидимой, запредельной, но объективно существующей реальности (божества, идеи, духа, некоей мистической силы), т.е. символ выступает в определенной степени как симптом обозначаемого им скрытого объекта. Символ выполняет роль видимого явления, благодаря которому обнаруживается наличие невидимых сущностей, т.е. символ смежен со своим денотатом. Впервые такое мистико-рглигиозное представление о скрытом в материально-чувственним войною было выражено неоплатониками, затем развито средневековыми теологами и мистиками.

Мистические представления о сущности символического были унаследованы и символистами, кочорые выстраивают свою собственную художественную концепцию символа. Б ее основе - принцип соответствий, разработанный еще в средневековье. Этот принцип устанавливает не тождественность, не подобия, а только некую трансцендентную связь явлений -

высших, небесных и земных, материальных, следовательно, адекватное изображение идей невозможно, а лишь устанавливается их соответствие видимым формам.

У символистов понятие символа перерастало рамки эстетического феномена и выводилась в операционный уровень мышления. В этом смысле можно сказать, что символистский образ становился категорией длительности, т.е. некоей системой отношений между образами, которая и обуславливала обязательный двойной смысл изображаемого, т.е. в символизме символ это - не иносказание, а особый принцип внутритекстовых отношений.

При утрате целостности мира, характерной для мировосприятия символистов, именно символистский образ позволял эстетически компенсировать отсутствие этой целостности непрерывным движением, взаимопереходами и взаимопревращениями Сам образ не становился понятийным и конкретным, а возникал благодаря различным эмоциональным и художественным аспектам воздействия на читателя или зрителя. Он призван был выражать лишь ощущение от явления, не называя при этом само явление. Таким образом, суггестивный язык символизма был способом организации художественного целого.

Одним словом, символизм как художественная школа является выражением неудовлетворенности позитивистским миропредставлением и основывающимися на нем реалистическим и натуралистическим искусствам. Символизм также является и отражением кризиса гуманистического искусства, основанного на христианских ценностях, на представлении о существовании Абсолюта. Символизм как миропредставление - утверждение творческой человеческой личности как самоценности, поскольку на место прежних, опосредованных моралью, целей искусства, ставит новые - жизнетворчество.

С точки зрения А. Белого, отличительной особенностью символизма явилось прежде выражение в нем кризиса миросозерцания, определившего и его формальную поэтику. Исходя же из того, что для Леонова начало 20-х годов было временем кризиса личного мировоззрения, можно предположить, что его

обращение к учебе именно у символистов было не данью литературной моде, но сходным с символистским кризисным миросозерцанием.

1.2. Эволюция символистской поэтики в ранней прозе Л. Леонова

Влияние символистской художественной философии и поэтики на раннего Леонова-прозаика очевидно, когда речь идет о таких произведениях, как «Уход Хама», «Туатамур», «Халиль», в которых молодой писатель, стилизуя, занимается мифотворчеством. Он обращается к языку чужих эпох и культур, чтобы, таким образом, создать некий универсальный язык, способный описать, а значит, раскрыть вневременное, общечеловеческое. В советском литературоведении, совершенно не учитывая особенности символистской ремифологизации, отыскивали историзм, создаваемый в том числе и при помощи бытовых этнографизмов, в «Туатамуре» или в «Уходе Хама», тогда как Леонов отыскивал сюжеты, запечатлевшие некие вечные коллизии, для создания своих интеллектуальных мифов.

Однако влияние символизма в ранней прозе Леонова отнюдь не ограничиваете» лишь этими очевидными интел лектуализированными мифологизациями и структурированием текстов (целиком или частей теста) при помощи системы образов-символов, создающих подтекст, символистским мироощущением, нашедшим выражение в адекватной ему поэтике, пронизаны и другие ранние произведения, лучшим из которых является «Бубновый валет». В отличие от мифов-стилизаций, этот рассказ представляет собой оригинальное леоновское мифологизирование, создаваемое по символистским законам.

«Бубновый валет» не попал в орбиту внимания исследователей по причиис того, что его сочли подражательным, увидели в нем не более чем популярную перед революцией и разрабатываемую в том числе и символистами тему развенчания бездуховности мещанства, совершенно неактуальную во время «пролома» 20-х годов.

В период «пролома», вызванного катастрофическим разрушением мира, находясь в состоянии кризиса и отыскивая из него выход, Леонов создает модель жизни почти идиллической, некатастрофической, чтобы понять, а

возможно ли человеку реализовать свои таинственные, иррациональные, интуитивные влечения к чему-то потаенному, высшему, может ли он избыть неясно-мучительную тоску, одиночество? Как известно, мировая художественная культура в необозримом множестве произведений давала, по сути, с древнейших времен один-единственный ответ на этот вопрос - любовь, соединение разорванных половин в единое целое. Символисты утверждали возможность радостной жизни в созданных воображением, творческой грезой, игрой мирах - Леонов «переписывая» этот миф с присоединенным к нему платоновским мифом, проверяет оба, ремифологизируя в «Бубновом валете».

Итак, в этом рассказе Леонова ярко представлены особенности использования ранним Леоновым символистской поэтики, заключающиеся прежде всего в ремифологизации и использовании неясности, зыбкости символистского образа, его суггестивности, предназначенного не столько выражать, а лишь внушать, намекать

Однако уже очень скоро Леонов существенно изменяет принципы использования символистической поэтики.

К 1925 году Леонов, стремясь дать объективную характеристику русского крестьянства, создает цикл «Необыкновенные рассказы о мужиках», где уходит от ранее свойственных ему стилизаций «под народность», заменяя наивно-простодушного рассказчика «из народа» сказового рассказа на автора классического типа, отстраненного от мира своих героев, находящегося пт него на возвышении, обеспеченном превосходящим героев интеллектуально-духовным уровнем.

Такая авторская позиция, однако, чревата дидактизмом, почти публицистической оголенностью авторских оценок, которых Леонову далеко не всегда удается избежать в рассказах цикла и изъяны которой он, тонкий стилист, не мог не ощущать, поэтому писатель ищет путей преодоления этих изъянов, одним из которых становится введение образов-символов природы не как фона, но как одного из действующих лиц, создание многозначного символистского подтекста.

и

Наиболее удачно введение природы как одного из главных героев для создания подтекста в первом рассказе цикла «Темная вода», рассказе, представляющем еще одну вариацию на вечную в русской литературе тему народного терпения и смирения, воспетого одними (вспомним хотя Ф. Тютчева с его знаменитым «краем долготерпенья, краем русского народа») и ненавидимого другими (Некрасов) классиками XIX века. Общим, однако, и у тех, и у других было аксиоматичное признание терпения и смирения как главных онтологических и нравственных характеристик народного мироотношения - Леонов же в первом рассказе цикла, весьма красноречиво названного «Необыкновенные рассказы о мужиках», ставит необыкновенную, т.е. необычную с точки зрения русских литературных традиций, задачу исследования этих признанных всеми народных терпения и смирения.

Герои все* «Необыкновенных рассказов о мужиках» - люди, по той или иной причине отвергнутые, миром ли в лице обидевшей их судьбы, без какой-либо вины наказавшей физическими изъяном, людьми ли, или и тем и другим вместе. К последним относится и героиня рассказа «Темная вода» Мавра. Человеческий мир, мир, отнюдь не совершенный даже физически, отвергает Мавру, и, ставшая изгоем, она ожесточается и свое уродство делает оружием против отвергнувших ее людей - она бросает вызов миру, стремясь испугать его своим безобразием. Итак, социального смирения у Мавры нет, однако автор, разделяющий классические иллюзии о народе, склонен думать, что его героиню как представительницу народа отличает онтологическое, бытийное смирение, то смирение перед неизбежностью смерти, которое так трудно дае 1 ся людям, оторвавшимся от народных корней, и которому они учатся у народа.

Однако Леонов, хотя и сбивается на декларации, по природе своего художественного таланта исследователь, которого ведут не идеи, но образы. Экспозиционные декларации, повторяющие избитые банальные истины завершаются пока не менее декларативным образом природы, который однако переносит действие из социального пространства в онтологическое.

Действие рассказа происходит ранней весной, в период таяния снегов, в

период весеннего пробуждения природы, живущей, в отличие от человека, не в линейном, а в циклическом времени. Весна как один из главных героев рассказа у Леонова далеко не однолинейна, ее характеристика очевидно не укладывается в традиционное представление о весне как радостном и светлом обновлении природы, возбуждающем в человеке позитивно оцениваемую жажду жизни. Леоновская весна - это распутица, ледяные лужи, холодные порывы ветра, изморось, это какое-то дикое, неуемное буйство. Весеннее обновление связывается писателем с распутицей, грязью, наконец, ключевой характеристикой весны - ее темными талыми водами, что подчеркнуто названием рассказа.

Символический образ весны у Леонова соединяется с символом волы в его значении жизненного потока, течения жизни, и писателю, счастливо избегнувшему нехудожественной прямолинейности, удается представить Мавру, увы, как человеческое животное, которое, несмотря на все выпавшие ему в жизни невзгоды, вопреки христианским традиционным представлениям о просветляющей роли страдания, выйти из границ природной жажды жизни к иноприродному, истинно человеческому, духовному, так и не удалось.

Таким образом, хотя на первый взгляд в «Темной воде», как и в других рассказах цикла, Леонов предстает как писатель, работающий в русле реалистической традиции (в отличие от произведений 1921-1922 годов здесь нет очевидных признаков символизма, как-то- неясности, расплывчатости образов, мистических мотивов, фантастики), именно символистский тип художественного дознания действительности оказывается определяющим Организующая художественное целое рассказа символика становится «подводным течением», подтекстом, в чем сказывается уже успешная учеба Леонова не только у символистов, но и у писателей-классиков, и прежде всего, конечно, у Достоевского, оказавшего на начинающего писателя, по его собственным признания?.!, решающее влияние.

Эволюция символистской традиции в ранней прозе Л. Леонова происходит в значительной мере в результате воздействия на молодого писателя

художественного миросозерцания и поэтики Достоевского. Великий русский классик привлекает Леонова умением проникновения в глубины души человеческой. В период катастрофического «пролома», разрушившего не только гуманистические, но и символистские иллюзии о человеческой сущности как принадлежащей чему-то высшему, Леонову необходимо было прежде всего познать, что же есть человек. В поисках выхода из личного «пролома» Леонов, отринув иррационализм и мистицизм символизма, обращается к Достоевскому, который был, по его собственному признанию, не психологом, но реалистом, спускающимся в самые глубины души человеческой, чтобы найти там человека.

Первыми и неудавшимися попытками создания неоднозначных, неодномерных, по-достосвски незавершенных человеческих характеров были у Леонова «Гибель Егорушки» и «Петушихинский пролом», и причиной неудачи было поверхностное подражание символистской традиции, когда «недодуманность» художественной идеи компенсировалась мистической фантастикой и внешней цветистостью орнаментальностью, не обусловленными художественными задачами, стиля. Первой же удачной попыткой синтеза традиций Достоевского и символизма у молодого Леонова стала повесть «Конец мелкого человека». Обучаясь у Достоевского, Леонов стремится проникнуть в глубины души человеческой, и фантастика, используемая им в повести, служит не оживлению сюжета внесением мистического, а художественно оправданна целью исследования внутреннего мира героя.

Леонов, подобно Достоевскому, ставит эксперимент по проверке человеческой сущности: он создает экстремальные, очищенные от наслоений цивилизационной порядочности (Лихарев не раз в повести характеризуется с точки зрения других как порядочный человек) условия существования, и помещенный в это очищенное бытие (в повести не случайно Леонов не * единожды использует именно это слово - «бытие») человек проявляет себя

таким, какг>в он есть. Именно поэтому хотя повесть фабульно имеет временем действия современность и в ней присутствуют детали, характеризующие конкретное время гражданской войны, голода и разрухи, она по-символистки

вневременна: катастрофическая современность как бы предоставила Леонову очищенное мифологическое пространство для конструирования своего мифа-эксперимента по выявлению сущности человеческого животного.

1.3. Поэтика быта в ранней прозе Л. Леонова

Быт в русской литературе 1920-30-х гг. является продуктом эсхатологической катастрофы космического масштаба и последующего революционного преобразования. Радикальная модель быта возникает в результате кризиса и распада старых социальных и генетических связей. В эстетике и поэтике модернизма быт оказывается взорванной территорией между историей и мифом, между реальностью или утопией.

Повести Леонова начала 1920-х г. «Конец мелкого человека» и «Записи Ковякина» выглядят энциклопедией важнейших лейтмотивов, связанных с видением быта в русском модернизме. Быт нередко моделируется подобно бессвязному скоплению предметов, почти полностью утративших утилитарный смысл, «взбунтовавшихся» против своего прагматического назначения. Модернистский концепт быта, выстраиваемый на стыке истории и утопии, момешально мифологизируется и оказывается производным космогонической или эсхатологической мифологии. Модернистская поэтика быта представляет его в виде массива косного вещества, подвергаемого неуправляемым метаморфозам. В ранней прозе Леонова модель быта строится на стыке пародийной стилизации сказа и летописного документирования революционной современности. Быт у Леонова преломляется в калейдоскоп цитат, реминисценций и отсылок к русской классической и романтической традиции. Модель быта в повестях «Конец мелкого человека» или «Записей Андрея Петровича Ковякина» является воплощением формалистской концепции «литературного быта», предложенной в работах Ю. Н. Тынянова, В. Б. Шкловского, Б. М. Эйхенбаума, Г. О. Винокура и Л. М. Гинзбург.

Понятие «литературного быта» предложено в русском формализме 192030-х годов, затем, в 1970-ые развито теоретиками московско-тартуской семиотической школы, и в 1990-ые годы разрабатывается в книгах А. М.

Эткинда и др. Идея «литературного быта» предполагает условность границ между литературными и не-литературными текстами. «Литературный быт» является ревизией литературных образов бытового ряда. В повестях Леонова 1920-х годов изображение быта достигалось в результате аккумуляции стилистических фигур и приемов. Быт у раннего Леонова предстает волшебно-сказочным или фольклорно-фантастическим пространством, укорененным в космогонической или эсхатологической литературной мифологии, от «Повести временных лет» или «Повести о горе и злосчастии» до «Серебряного голубя» Белого. Мифологический статус быта в повестях Леонова постоянно снижается сатирическими или смеховыми, народно-праздничными мотивами.

В модернистской эстетике быт располагается на границе между точечным временем революционного преобразования, временем мифа, и растянутым временем утопии, окрященчым в библейские тона. В «Конце мелкого человека» дореволюционный быт историчен, он измеряется традиционными хронологическими параметрами. Новый, послереволюционный быт мифологизируется: попадание в ауру эсхатологическою мифа знаменует умирание конкретных персонажей (сперва сестры Лихарева Елены, а затем и самого Лихарева) и вытеснение человеческого начала инфернальными мотивами. В отличие от повести «Конец мелкого человека», в «Записях Ковякина» нарратив развивается не от истории к мифу, а от одной мифологической стадии к другой. Вне мифа история города Гогулева, т.е его бытовая история, непредставимы; быт до тех пор принадлежит истории, включен в ее линейную длительность, пока он мифологизирован. Модель быта включается в пространство эсхатологического мифа: эсхатологическая окраска послереволюционного быта несмотря на его библейские коннотации не исключает в нем травестийные, комические моменты. Эсхатологический быт Гогулева в изображении Леонова помещен между историей и утопией; при этом пародийная стилистика Леонова высмеиваем народный мессианизм, свойственный сектантскому мышлению рубежа Х1Х-ХХ веков.

Историчность быта в ранней прозе Л. Леонова достигается его

соотнесенностью одновременно и с эсхатологическим, и с космогоническим, мессианским мифом. Иначе говоря, быт в ранних повестях Леонова показан в амбивалентном процессе своего апокалиптического разрушения, и нового, революционно-созидательного строительства. Включая в свою прозу различные модели быта, Леонов производит их ироничную инверсию, разоблачает их ложные притязания на универсальность, отчего в сказовой стилизации и возникают пародийные мотивы. Сопоставление ранней прозе Леонова с такими автобиографическими или мифопоэтическими зарисовками революционного «лихолетья», как «Взвихренная Русь» А. Ремизова или «Охранная грамота» Б. Пастернака, позволяет проанализировать динамические и пародийные характеристики модели быта у Леонова, заставляющие ее одновременно находиться в пространстве мифа, принадлежать истории и быть включенной в строительство утопии. Своеобразие ранней прозы Леонова дает возможность различить в ней две последующие линии развития революционной мифологии: с одной стороны, преобразование ее в социалистический миф (в «соцреалистических» эпопеях Леонова), в ритуализацию советской истории, изученную в работах К. Кларк; с другой стороны, окостенение ее в инертную сферу (анти)утопии, наблюдаемую в прозе А. Замятина («Мы»), М. Булгакова («Собачье сердце») или Ю. Олеши («Зависть») и, особенно, в поставангардных текстах К. Вагинова («Гарпоганиана»), Л. Добычина («Город Эн») и А. Николаева («По ту сторону Тулы»). Модель быта в ранней прозе Леонова, таким образом, представляет уникальный образец сочетания мифологической образности и литературной игры с классической традицией.

Во второй главе, озаглавленной «Влияние стилевых традиций Достоевского на раннюю прозу Л. Леонова», выделяется две восходящие к Достоевскому формотворческие направленности леоновского образного языка, которую можно определить с помощью таких 1ерминов, как карнавализация и диалогизм.

2 1. Карнавализация как одна из стилевых доминант ранней прозы Л. Леонова

Почвой, на которой в раннем творчестве Леонова произошла активизация фундаментальной традиции народно-смеховой культуры, было то состояние реальности, которое явилось следствием глубочайшего разлома жизни, вызванного революционным взрывом, когда все переворотилось и только складывалось, принимая формы причудливого смешения высокого и низкого, трагического и смешного, смысла и бессмыслицы. Возвышенная идея подчас говорила корявым языком улицы, невежество претендовало на значительность, пытаясь построить мир по своему разумению. Потеряв свое имя и место, вещи, люди, явления выглядели странно неожиданными и неузнаваемыми, вступая в ничем не ограниченные фамильярные контакты.

В этих условиях происходит оживление карнавальной традиции в целом в искусстве и литературе 20-х годов - они обращаются к уже освоенному мировой культурой способу художественного воссоздания, позволяющего путем игрового отстранения реальности в своеобразной форме карнавального действа запечатлеть судьбу человека в мире, выпавшего из своей обычной колеи Карнавал, указывает Бахтин, это - праздник всеуничтожающего и всеобновляющего времени, т.е. это праздник уничтожения во имя возрождения.

Активизация карнавальной традиции в серьезно-смеховой литературе 20-х годов происходит по причине близости мироощущения человека, живущего в состоянии «пролома», карнавальному мироощущению.

Карнавальное мироощущение, свойственное писателям 20-х годов, и в том числе и Л. Леонову, отражалось в жанрово-стилевых предпочтениях литературы 20-х годов, склоняющейся к активизации амбивалентных по основным тенденциям форм, сохраняющих в себе «карнавальную закваску (бродило)». Возрождались, казалось бы, угасшие жанры, но, конечно, не как каноны, а как сущность. Так, карнавальное восприятие существования человека на границе сакральное и профанного миров вносило заметные коррективы, например, в форму повести и романа, ке только усложняя их философской добавкой, но и развивая в конечном итоге концептуально и структурно новый жанровый тип, в котором исследователи увидели черты знакомого, но почти

забытого жанра - мениппеи. Еще раз вслед за Бахтиным подчеркнем, что речь идет не о возрождении канонов жанра мениппеи, а об активизации в литературе 20-х годов жанровой сущности мениппеи, обусловленной тем, что мениппея была наиболее карнавализированный жанр.

В жанре мениппеи работал и молодой Леонов, который воспринял ее традиции, несомненно, в значительной степени через Достоевского, оживившего и развившего древний жанр мениппеи, как доказал Бахтин, на новом витке развития литературы, нашедший в этом жанре богатые возможности для постижения своего кризисного времени.

Карнавальное мироощущение, свойственное Л. Леонову в начале 20-х, как и многим его современникам, проявилось в создании им произведений с элементами карнавализации, в том числе и в создании мениппей. Несомненно, на Леонова, выходца из мещанской среды, где культура была близка к народной, в том числе и соприкасался непосредственно со смеховой культурой, еще живой в Замоскворечье, где Леонов провел детские и первые юношеские годы, карнавальная культура оказала и непосредственное влияние Однако, думается, что в большей степени карнавализация воздействовала на него, как и на большинство современных ему писателей, как литературно-жанровая традиция, внелитературный источник которой, т. е. подлинный карнавал, и не осознавался им со всей отчетливостью.

Приобщение к карнавальной жанровой традиции происходило через наследование традиций Гоголя и особенно Достоевского. М. Бахтин подчеркивает, что для приобщения к карнавальной жанровой традиции писателю нет надобности знать все звенья и ответвления этой традиции, потому что жанр обладает своей органической логикой, которую можно в какой-то мере понять и освоить по немногим жанровым образцам, и такими образцами для Леонова, несомненно, были произведения Достоевского.

Очевидно карнавальное мироощущение человека смены эпох, нашедшее выражение благодаря использованию жанрово-стилевых особенностей мениппеи, у Леонова выразилось в «Записях Ковякина», а с точки зрения

создания полифонического текста, в чем стилевая манера Леонова тоже восходит к традициям Достоевского.

2.2. Роль литературных реминисценций в создании полифонического текста в «Записях Ковякина»

Повесть «Записи Ковякина» можно отнести к одной из наиболее интенсивно изучавшихся в раннем творчестве Леонова, причем произведение прежде всего привлекало леоноведов не столько своими художественными достоинствами, сколько возможностью на ее основе проследить влияние на формирующегося писателя великих предшественников, прежде всего, конечно, Достоевского. Однако даже те литературоведы, которые определяют повесть как сказ и вскрывают в ней скрытое в сказе многоголосие, спор автора, в частности, с Достоевским, дают далекую от более или менее адекватной авторской художественной идее, интерпретацию этого произведения.

Перед нами совершенно иной, нежели мы наблюдали у Акакия Акакиевича и Макара Девушкина, уровень развивающегося самосознания, и у Леонова нет пародии на маленького человека в интерпретации Гоголя или Достоевского. Момент пробуждения сознания леоновского героя находится на том этапе своего развития, когда может произойти опасная остановка удовлетворенность, перерастающая постепенно в догматизм. Таким образом, стремление к проповеди возникает в результате обезображенного «полусознанием» общественного темперамента и летописная формя оказывается адекватной изображаемому объекту.

Стилизуя под летопись, где неразличение 1лавного и второстепенного, мелких событий с важными указывает на объективность изображаемого, Леонов эту стилистическую особенность использует для целей сатиры. Стремясь к объективной, тщательной передаче событий, о чем свидетельствуют скрупулезные цифровые данные «Записей ...», Андрей Ковякин записывает самые важные, на его влляд, события, отражая этим примитивно-мещанскую точку зрения гогулевского общества, и поэтому он объективен в замкнутых пределах гогулевского сознания, его достоверность сказывается мелкой,

ничтожной, смехотворно нелепой, что тут же обнаруживает недостоверность, изначально предопределенную авторской заданностью. Таким образом, в повести благодаря пародированию возникает многоголосие, в ковякинских записях присутствует не только точка зрения гогулевцев, но и авторское к ней отношение, причем автор спорит или солидаризуется отнюдь не с жителями некоего захолустного городишка, но с «проклятыми» русскими вопросами. «Записи Ковякина» - мениппея, цель которой - проверка, испытание философской идеи.

Замысел писателя отнюдь не в развенчании личности рассказчика, еще одного «мелкого человека», но задача Леонова в «Записях Ковякина» куда обширней, а именно: гогулевцы - представители среднего российского сознания в его провинциальном варианте, которое зафиксировало в себе многие всецело национальные, русские «проклятые» вопросы.

В карнавализированном мире мениппеи чти «проклятые» русские вопросы, как и положено, снижены разрушением обычной иерархии, поэтому их носителем является сознание примитивных гогулевцев и весьма непросто оказывается различить в этом карнавализированном «низу» те вопросы, которые мучительно пытались разрешить лучшие духовные силы русской интеллигенции XIX века.

Однако, если снова же вспомнить о том, что для Леонова не свойственна прямая однолинейная прототипизапия, но можно обнаружить использование Леоновым для конструирования сознания Гогулева разнообразпых литературных реминисценций - ведь вся духовная жизнь русской нации нашла выражение в ее литературе. Литературные реминисценции, будучи карнавализовано снижены в мениппее, создают пародии, и пародийный план снова порождает как минимум двуголосие: голоса героя, представляющего гогулевцев, и автора.

Именно использование литературных ремиштспепций в мениппее «Записи Ковякина» позволяет Леонову создать полифонический текст, где идет проверка философских идей - «проклятых» русских вопросов.

В заключении подводятся итоги исследования, делаются обобщающие выводы. В проведенном в настоящей работе исследовании мы исходили из того, что установление истины, т.е. в большей и меньшей степени конструирование интерпретации, адекватной авторской художественной идее, возможно только на пути от формы к содержанию, поэтому детальный текстуальный анализ ряда произведений ранней прозы Леонова позволил, выделив некоторые стилевые тенденции ранней прозы писателя, увидеть и особенности его мироотношения в период 1921-1925 гг.

На основе анализа леоновской ранней прозы сделан вывод, что особенно 1922-1923 гг., наиболее плодотворные в творческом плане, были для молодого писателя временем сложного мировоззренческого кризиса, и именно кризисное состояние стимулировало обращение к сказу - Леонову нужен был «чужой» голос, другие эпохи и культуры, чтобы понять свое время. Созданные Леоновым в эти годы произведения объединяются тем, что в них представлено сознание в состоянии кризиса, порожденного столкновением традиционного мышления о мире с нетрадиционной действительностью- все леоновские герои переживают «пролом», а избранная писателем форма сказа, будучи «чужим языком», в наилучшей степени позволяет передать ощущение живого присутствия того, что ушло или должно отойти.

Основное содержание диссертации отражено в следующих работах:

1.Поэтика быта в ранней прозе Л Леснова//Проз5 2. Строение текста: Синтагматика, парадигматика: Материалы к обсуждению. - Смоленск, 2004. -С.167—175.

2.Человек и природа в рассказе Л. Леонова «Темная вода»//У11 Ручьевские чтения. Литературный процесс в зеркале рубежного сознания: Философский, Лингвистический, эстетический, культурологический аспекты: Сборник материалов международной научной конференции. - Магнитогорск, 2004. -С.263-267.

Подписано в печать 19.11.2004 г. Форма г 60x84 1/16 Тираж 100 экз. Заказ № 596.

Филологический факультет СПбГУ 199034, С.-Петербург, Университетская наб. 11.

ОНУТ Филологического факультета СПбГУ 199034, С.-Петербург, Университетская наб. 11.

РНБ Русский фо]

200Н 3926

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Ян Минмин

Введение.

Глава 1. Модернистские элементы в поэтике ранней прозы

Л.Леонова.

1.1. Художественная философия и особенности поэтики символизма.

1.2. Эволюция символистской поэтики в ранней прозе

Л. Леонова.

1.3. Поэтика быта в ранней прозе Л. Леонова.

Глава 2. Влияние стилевых традиций Достоевского на раннюю прозу Л. Леонова.

2.1. Карнавализация как одна из стилевых доминант ранней прозы Л. Леонова.

2.1.1. Понятие карнавализации как жанрово-стилевой традиции.

2.1.2. Рассказ «Бурыга» как мениппея.

2.2. Роль литературных реминисценций в создании полифонического текста в «Записках Ковякина».

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Ян Минмин

Творческая судьба Леонида Максимовича Леонова в рамках XX века представляет особый научный интерес. Среди крупных русских писателей он - единственный, кто воплотил свойственные этому веку формы художественного сознания, начиная с дореволюционных времен (первая его публикация - 1915 г.) и заканчивая рубежом столетий (последняя публикация - роман «Пирамида» - 1994 г.). Сквозь его творчество просматриваются глобальные, катастрофические события и деформации, свойственные русской истории и литературе. С другой стороны, в творчестве Леонова существует мощный историко-культурный и мифологический пласт, защищающий его по-настоящему талантливые тексты от девальвации.

Образ Леонида Леонова в XX веке многолик и противоречив. Неизвестный поэт-символист, автор политических агиток, мастер «орнаментальной прозы», попутчик, классик социалистического реализма, «золотой фонд» советской литературы, писатель-философ, ориентирующийся на классические традиции, последний русский классик. Так же разнообразны и спектры трактовок его творчества. Но все писавшие о Леонове были всегда внимательны к поэтике писателя, отличающейся неординарностью и многовариантностью даже в рамках чрезвычайно немного предоставлявших простору канонов социалистического реализма.

В леоноведении, которое в советский период было под сильным давлением идеологических догматов, и естественно, в большей степени исследовались произведения зрелого периода творчества писателя, написанные в соответствии с канонами социалистического реализма, -раннему периоду творчества писателя уделялось неизмеримо меньше внимания, тем более что его идеологические установки этого периода оценивались не более чем попутничество.

Однако среди прозаических произведений Леонова, написанных в 1921-1925-е годы, особенно в чрезвычайно короткий период 1922 года, когда писатель датирует написанное им буквально по месяцам, некоторые представляют интерес не только как начальный период творчества большого художества, как «пробы пера», но прежде всего как вполне зрелые, мастерски написанные вещи, отмеченные оригинальными стилевыми решениями.

Дебют Леонова-прозаика критикой 20-х годов был встречен в целом почти восторженно: «Большое, свежее и разностороннее дарование» (Ю. Данилин); «Одаренность его такова, что он уже сейчас становится в ряды настоящих мастеров художественного слова» (А. Воронский); «Безусловно талантливый писатель» (Н. Смирнов); «удачливый и богатый художник» (Авг. Рашевская)1. Одобрение вызывали прежде всего стилистические способности юного прозаика. Так, критик В. Львов-Рогачевский писал: «Совсем недавно выступил еще один совсем юный художник: это — Леонов, напечатавший в первом номере "Шиповника" свой лесной, смолистый, поэтичный рассказ "Бурыга". Автору, пришедшему к нам с Севера, от тех лесов, где мечтают о "Белом ските", всего 22 года. Не у Даля, не из книг, а у живых источников собрал он сокровища живой поэтической речи. Эта живая речь давно уже уходит из наших городов и живет на севере диком, где сохранились наши сказки и былины. Поэт, влюбленный в природу и живую речь, чувствуется в каждом слове»2.

Однако поскольку на фоне свойственного 20-м годам «взрывного» разнообразия стилевых манер стилистическое экспериментаторство молодого писателя было скорее нормой, то критики, как правило, отмечая достоинства свежего языка Леонова, главным образом сосредотачивались не столько на его поэтике, сколько на выражаемом последней еще пока

1 Цит. по: Михайлов О. Мироздание по Леониду Леонову. Личность и творчество. М., 1987. С.40.

Львов-Рогачевский В. Революция и русская литература//Современник. 1923. Ки. II. С.82. оформляющемся художественном мировоззрении писателя, его идеологических установках. Так, Н. Смирнов, отмечая стилистическое своеобразие писателя, подчеркивал неясность его мировоззренческих ориентиров: «между вифлеемской звездой прошлого и прекрасным сполохом настоящего»3 . Восхищаясь свежестью и чистотой таланта Леонова, Львов-Рогачевский выражал тревогу, думая о будущем писателя. Его смущали сказочность и фантастичность леоновских сюжетов. Когда в апреле 1923 года на заседании литературного общества «Никитинские субботники» Леонов прочел «Петушихинский пролом», Львов-Рогачевский так охарактеризовал свое впечатление: «Об этом петушихинском проломе рассказано с изумительным мастерством. Так и пахнуло древней, дремучей Русью с ее былинными и житийными людьми, с ее дивным, узорно изукрашенным языком. С большой объективностью вскользь очерчены фигуры "большаков", игумена, монахов, бывшего конокрада. Без психологических изысканий автор дал почувствовать чисто внешними штрихами ту бурю, которая пронеслась над доисторическими, стихийными людьми.

Куда он пойдет и с кем? Преодолеет ли он уклон к мистике? Поймет ли, что надо искать не сказочную радость, которая покоилась будто бы в свинцовом гробу, а живую, творческую, подлинную радость, которая будет 4 расти в Новой России, уходящей от дебрей, восставшей из гроба» .

Ранние рассказы и повести Леонова по причине отсутствия в них отчетливо выраженных идеологических представлений заставляли ортодоксально настроенную советскую критику обвинять писателя в безверии и пессимизме, в незнании марксизма и невнимании к пролетариату. Для таких критиков оказался неприемлемым и подход молодого Леонова к изображению личности, его интерес к внутреннему миру человека, переживающего переломное историческое время. Еще

3 Смирнов Н. Литература и жизнь. Леонид Леонов//Известия. 1924. 17 авг.

4 Львов-Рогачевский В. Указ. соч. С.82. более негативно оценивалось то, что ориентируется при этом Леонов на Достоевского, который большинством советских критиков считался крайне реакционным. Так, по мнению А. Луначарского, тот, кто учится у Достоевского, «не может явиться, пособником строительства, он -выразитель отсталой, разлагающейся среды»5. Такое отношение к учебе у Достоевского обусловило негативную оценку «Конца мелкого человека» у критика Л. Войтоновского, который отмечал, что революция поставила перед Леонидом Леоновым «терзающий вопрос в смысле крови и жертв, о пределах дозволенного. Этим вопросом Леонид Леонов целиком погружается в вязкую тину идеологической достоевщины»6.

Менее ортодоксальные критики видели в Леонове попутчика. Так, А. Воронский, стремясь оправдать Леонова, писал: «Многие считают Леонова мистиком. Это едва ли так. Художественное нутро у Леонова совершенно языческое, земное. В основе творчество Леонова реалистично и питается языческой любовью к жизни. Леонов любит жизнь, как она есть, в ее данности.»7.

Несмотря на значительное количество критических отзывов на произведения Леонова 20-х годов, как одобрительных, так и негативных, все они, за исключением лаконичных оценок формалистов (в орбиту которых вошли стилистические эксперименты Леонова в связи с ведущейся ими полемикой с другими литературоведческими школами, в частности, с конструктивистами), были довольно поверхностны, в них, по сути, отсутствовала литературоведческая составляющая.

Анализируя эволюцию сказовой традиции в лйтературе 1920-х г., Ю. Н. Тынянов предлагает различать две стилистически преемственные линии развития сказа: старшую линию юмористического сказа, идущую от Лескова и проявленную в рассказах М. Зощенко и М. Волкова, и младшую

5 Луначарский A.B. Собрание сочинений. Литературоведение. Критика. Эстетика: В 8 т. М., 1963. Т.1. С.193.

6 Войтоновский Л. Леонид Леонов//Звезда. 1926. № 6. С.207.

7 Воронский А. Литературные силуэты. Леонид Леонов//Красная новь. 1924. № 3. С.303. линию, обнаруживаемую в орнаментальном «плетении словес» в повестях и романах А. М. Ремизова («Пруд», «Часы», «Неуемный бубен», «Крестовые сестры», «Канава»). Младшую линию в эволюции сказовой манеры Тынянов называет «высоким, лирическим, почти стиховым»8 сказом, относя к ней и раннюю прозу Л. Леонова («Деревянная королева», «Петушихинский пролом», «Туатамур»): «Лирический сказовик - Леонов, молодой писатель с очень свежим языком. Неудачна книжка Леонова "Деревянная королева" с душной комнатной фантастикой, но и эти рассказы (в особенности «Валина кукла») выделяются своей словесной чистотой. "Петушихинский пролом" - почти поэма, пейзажи ее могли бы встретиться и в стихах; деревня Леонова - тоже деревня стиховая, пряничная, из "духовных стихов" (через Ремизова). Третья книга Леонова - "Туатамур" - совершенно лирическая поэма. Экзотический сказ с восточными образами, с фразами из Корана - идет от лица полководца Чингиз-хана. Вся вещь лексически приподнята, инструментирована "по-татарски". Леонов вводит целые татарские фразы, и эта татарская заумь окрашивает весь рассказ, сдвигая русскую речь в экзотику, делая ее персидским ковром. Здесь - пределы прозы. Еще немного - и она станет стихом. Стиховое начало в прозе - явление для русской прозы традиционное. Теперь сам стих необычайно усложняется, сам бьется в тупике; и прозе и стиху предстоит, по всей вероятности, разграничиться окончательно, - но на склоне течений появляются иногда неожиданно яркие вещи - может быть, Леонов будет таким "бабьим летом" стиховой прозы» 9 . Характеристика, данная Тыняновым сказу Л. Леонова, демонстрирует настороженное восприятие сказовых опытов Леонова представителем формальной школы. С другой стороны, трудно не удивиться редкой проницательности Тынянова в его точных прогнозах о

Тынянов Ю.Н. Литературное сегодня//Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 160.

9 Там же. С.161. насчет дальнейшего становления поэтических тенденций в зрелой леоновской прозе.

Тынянов выделяет некую промежуточность, пограничность леоновской прозы; его оценка указывает на переломный и периферийный характер ранней леоновской прозы, на причастность ее к утопическому проекту и одновременно на присутствие в ней консервативно-реставрационных тенденций.

Формальный метод и его лидеры улавливали в ранней прозе Леонова черты буферного механизма, осуществляющего радикальный разрыв между двумя литературными системами и одновременно производящий их стяжение и корреляцию. В заметках «О современной русской прозе» В. Б. Шкловский, встревожено отмечая перспективы «литературной реставрации» и риторически находя собственную вину в том, что он «научил делать макеты романов», на примере романа Леонова «Барсуки» подчеркивает, что «работа его реставрационная» 10 . Что Леонов «реставрирует», так и остается «за кадром» язвительной критики Шкловского. Важно другое: литературную традицию Леонов «реставрирует» не по тем правилам, что предписаны формальным методом, он не деавтоматизирует и не делает современным старый материал, а наоборот, утрирует его анахронизмы, тривиальность, избитость. Поэтому Шкловский называет вещь Леонова «вредной», мотивируя это тем, что «старая схема: хороший и плохой брат или удачливый и неудачливый - оказалась неподходящей для материала -параллели между крестьянином, уходящим из деревни в торговлю и крестьянином, идущим на завод»11.

Причины неприятия формалистами ранней прозы Леонова кроются еще и в том, что его сказово-притчевая манера, богатая свободными ассоциациями, аллюзиями, парафразами, реминисценциями,

10 Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). М., 1990. С.289.

11 Там же. С.290. закавыченными или прямыми цитатами, паронимиями, интертекстуальными перекличками далеко не всегда соответствует формалистской модели литературной эволюции.

Провозглашаемые формалистами принципы литературной эволюции, основанные на том, что «наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику» 12, а «вся суть новой конструкции может быть в новом использовании старых приемов, в их новом конструктивном значении»13, практически игнорировали наличие конститутивных хронологических пауз (Шкловский декларативно отрицал «хронологические промежутки»14). Своеобычие же сказовой техники в «Конце мелкого человека» или в «Записях А. П. Ковякина» Леонова проявляется в отходе от намеченных Б. М. Эйхенбаумом базовых признаков сказового повествования. В прозе Леонова сознательно избегается доминирование приема над материалом: приемы поданы как шаблонные схемы, а материал приобретает витальный и многомерный характер (отсюда тезис формалистов о «свежести языка» Леонова).

Сказ Леонова ближе к пропагандируемым конструктивистами, К. Зелинским и И. Сельвинским, принципам насыщения старой, отжившей конструкции новыми, инородными и революционными смыслами. Сам Леонов в своем выступлении на Первом Всесоюзном съезде советских писателей отнюдь не только уверял в своей идеологической добропорядочности, но и определял эти принципы насыщения: «Мы пришли в гражданскую войну (я беру на себя смелость говорить от имени некоторой части моего литературного поколения) с кое-какой закалкой старой культуры. Большинство из нас проходило первую литературную учебу во фронтовых газетах. Это определило нашу судьбу. Старое культурное наследие и те чрезвычайно поразительные вещи, свидетелями и участниками которых мы становились, были как бы двумя

12 Там же. С. 121.

13 Тынянов Ю.Н. Указ. соч. С.259.

14 Шкловский В.Б. Указ. соч. С.120. электродами»15. С точки зрения конструктивистов прирост пролетарских смыслов намного обгоняет развитие косных литературных конструкций16. С «активным госпланированием» 17 литературы, проповедуемым конструктивистами и наблюдаемым у Леонова (в произведении важен темп, а не формальное мастерство, поэтому следует оставлять лишь старую, выкинутую на свалку истории форму, привнося в нее инновационное содержание), активно полемизировал Шкловский.

Конструктивистские факторы, определяющие сказовую поэтику Леонова - абсолютная инерция старой формы, пренебрежение ей, и предельная актуализация содержания, тем самым эту форму деавтоматизирующая, - видимо, заставляют писателя прибегать к неоднозначным стратегиям диалога с литературной традицией. Для современников, в частности для Шкловского, подобные стратегии представлялись откровенным плагиатом или имитированием клише и «общих мест» русской классики («Он (Леонов - Я. М.) хорошо и долго имитировал Достоевского, так хорошо, что это вызывало сомнения в его даровитости»18).

В 30-е годы молодое советское литературоведение предпринимает первые попытки осмыслить литературные процессы 30-х годов, в том числе и раннюю прозу Леонова, однако сколько-нибудь значительных успехов, по крайней мере, в отношении интерпретаций ранней прозы Леонова, вряд ли можно отметить. Отмечались очевидные связи молодого писателя с классиками, которые при зыбкости его мировоззрения в период попутничества оценивались как положительный момент, позволившие писателю после периода экспериментаторства найти свой стиль. Для

15 Цит. по: Нусинов И.М. Леонид Леонов. Очерк творчества. М., 1935. С.4.

16 По замечанию А.Гольдштейна, К.Зелинский говорил об «извечно присущей человеку организационно-технической потребности в источении, дематериализации вещественных производственных средств за счет увеличения их функциональной нагрузки». См.: Гольдщтейн А. Расставание с Нарциссом: Опыты поминальной Риторики. Очерки о русской литературе XX в. М., 1997. С.94.

17 Шкловский В.Б. Указ. соч. С.298.

18 Там же. ученых-филологов советского периода «традиционность» Леонова, цитатное воспроизведение им приемов прозы критического реализма или натуральной школы, служила знаком прежде всего идеологической лояльности автора, что и обусловило обращение леоноведения к исследованию ранних произведений ставшего советским классиком писателя (казалось бы, совершенно забытых, отброшенных как первые, не заслуживающие научного внимания «пробы пера», причем в немалой степени с подачи самого Леонова), в 70-годы в рамках академического подхода советского литературоведения. Обращение ученых к раннему творчеству Л. Леонова в этот период было в немалой степени, видимо, стимулировано и 70- и 75-летними юбилеями писателя-классика.

Первые научные исследования ранних произведений Л. Леонова в советском леоноведении были посвящены изучению мастерства психологического анализа, однако в них сколько-нибудь глубокого освещения используемых писателем приемов создания внутренне противоречивых, неодномерных человеческих характеров и состояний, практически не было - целью этих исследований было скорее утверждение представления, что наличие психологического анализа в ранних произведениях писателя - одно из их достоинств, свидетельствующих об оригинальности молодого Леонова, обратившегося к изображению сложных состояний внутренней жизни личности и народной массы в тот период развития нашей литературы, когда психологизм отнюдь не приветствовался, когда опора на традиции, например, Достоевского, считалась проявлением отсталого, консервативного сознания. Так, в диссертационном исследовании П. П. Филиппова проводится мысль, что психологическая составляющая в образах героев ранних произведений Леонова обусловлена стремлением, избегая упрощенных решений в создании образа, идти «от внесоциального к социальному, растворенному в психологическом, к социальному психологизму, внутренняя диалектика которых оказывалась в прямой зависимости от понимания писателем социальных явлений, "алгебры" общественных отношений»19. В рамках указанного понимания сущности и назначения психологизма, Филиппов отмечает также некоторые стилистические особенности, служащие психологической обрисовке характеров и состояний в ранней прозе

Леонова. Так, например, введение фантастического в «Валиной кукле» призвано «напомнить о жизни человеческой, где тихий и добрый гусарчеловек обречен на беду и гибель, а наглый "ужасный тип" процветает» , подбор же сравнений для характеристики душевных качеств Егорушки и его жены, простых и чистых людей, подчеркивает их гармоническую слитность с суровой северной природой21.

По мнению П. П. Филиппова, первые опыты психологического изображения, проделанные Леоновым в рассказах (из которых анализируются «Валина кукла», «Деревянная королева», «Гибель

Егорушки», «Туатамур»), позволили ему прийти к повестям-триптиху о великом проломе» в человеческой душе, в который включены

Петушихинский пролом», «Конец мелкого человека», «Записи

Ковякина». Согласно трактовке Филиппова, видящего в указанных повестях триптих, их объединяет то, что в столкновении с новью леоновский герой (петушихинские ли крестьяне, интеллигенты ли, провинциальные ли мещане - равно «мелкие люди») терпят поражение, причины которого определялись социально-психологическими особенностями их личностей. По мнению исследователя, писатель, показывая «преимущественно уходящее, сопротивляющееся нови, давал ему право на объяснение, которое и обнаружило со всей очевидностью мелкость" старого, благодаря чему победа нови была обеспечена не

22 только силой, но и неизбежностью» .

19 Филиппов П. П. Мастерство Леонида Леонова. Искусство психологического анализа в ранней прозе. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Ташкент, 1971. С.7.

20 Там же. С.9.

21 Там же. С. 10.

22 Там же.

Анализируя последние две повести триптиха, Филиппов обращает внимание на диалогическую связь леоновских текстов с произведениями Достоевского. Правда, эта диалогическая связь отмечается не в образе главного героя, а лишь только при обрисовке персонажей, собирающихся в елковском кабинете, которые «как бы намеренно "играют по Достоевскому", споря, исповедуясь, страдая, пользуясь аргументами, заимствованными у героев Достоевского. Но тем заметнее их ничтожность и устанавливаемая автором преемственность, ведущая от "бунтиков", "экспонатов" к бунту индивидуалистической личности» .

Обращение к Достоевскому, по мнению Филиппова, позволяет Леонову с большей психологической точностью обрисовать образ Ковякина. Некоторые размышления Ковякина напоминают размышления «маленького человека» Достоевского - Макара Девушкина, однако эти отсылки к Достоевскому призваны обозначить, напротив, отличие леоновского героя от «маленького человека» русской классики в интерпретации Достоевского (вернее, правда, будет сказать в трактовке официального советского литературоведения): «Униженный и оскорбленный "маленький человек" не решался говорить вслух о дремлющих в нем качествах, не считал, что обладал какими-то достоинствами. "Мелкий" Ковякин претендует на некое отличие, он уверен в своей значительности ценности, но жизнь опровергает его, определяя истинную сущность этого индивидуума»24.

Филиппов также обращает внимание на то, что средством психологической характеристики героя в «Записях Ковякина» становится «язык персонажа с характерными только для него приемами, оборотами "логикой фразы", выполняющий роль дополнительной психологической координаты, характеризующей личные качества Ковякина»25.

23 Там же.

24 Там же. С. 17.

25 Там же.

Несмотря на поверхностность анализа, избыточный и неоправданный социологизм, это первое научное исследование ранних произведений Леонова в советском леоноведении наметило главные направления в исследовании стилевых особенностей леоновской ранней прозы, а именно: роль фантастики, связи с текстами Достоевского, образ рассказчика, и соответственно, и внимание к сказовым элементам.

Особенно активно в советском леоноведении в 70-е годы начинает разрабатываться тема традиций Достоевского в ранней прозе Леонова. Следует отметить, что у этих исследований уже была определенная база, так как использование Леоновым традиций Достоевского уже изучалось, но только на материале более поздних, больших романов писателя26. В 70-е годы проблема использования ранним Леоновым традиций Достоевского, в том числе и стилевых, наиболее глубоко исследуется в работах Г. Г. Исаева27.

Основываясь на бахтинском анализе поэтики Достоевского, согласно которому комические, фарсовые, буффонадные элементы входят у великого русского писателя в самую сердцевину трагического и смехом в редуцированной форме пронизано все его творчество . Г. Г. Исаев исходит из того, что Леонов наследует у Достоевского именно этот принцип соединения комического и трагического во всех компонентах своих произведений: композиции, структуре образа, словесном стиле.

26 См., напр.: Ершов Л.Ф. Русский советский роман. Национальные традиции и новаторство. Л.,1967; Ковалев В.А. Реализм Леонова. Л.,1965; Грознова H.A. Леонов и Достоевский. В сб.: Творчество Леонида Леонова. Л., 1969; Старикова Е. Леонид Леонов. Очерк творчества. М.,1972; Тюхова Е.В. Концепция человека в романах Достоевского и ЛеоноваУ/Болылой мир. Статьи о творчестве Л.Леонова: Сборник. М., 1972.

27 См.: Исаев Г.Г. К вопросу о традициях Достоевского в повести Леонида Леонова «Конец мелкого человека»//Писатель и литературный процесс. Душанбе, 1974; А.М.Горький о значении традиции Достоевского в творчестве Л.Леонова//Вопросы горьковедения. Горький, 1974; Образ двойника в «Братьях Карамазовых и «Конце мелкого человека» Леонов//Русская литература XIX века. Вопросы сюжета и композиции. Горький, 1974; Проблема стилевой традиции Достоевского в прозе Леонида Леонова 1920-х годов. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Горький, 1975. ло

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С.217.

Из ранних произведений Леонова, в которых наиболее явственны стилевые традиции Достоевского, Г. Г. Исаев рассматривает «Конец мелкого человека» и «Записи Ковякина», которые исследователем оцениваются как стилизации.

Так, по мнению Г. Г. Исаева «Конец мелкого человека», восходя к тем социально-психологическим романам Достоевского, структура которых строится на соединении комического и трагического, является жанровой стилизацией, где Леонов использует пока только некоторые элементы произведений Достоевского.

Однако хотя исследователь и декларирует, что у Леонова, вслед за Достоевским, комическое и трагическое не только не умаляли, но и усиливали друг друга, однако основное внимание в своем исследовании он обращает на наследование Леоновым традиций именно Достоевского-сатирика, потому что, по его мнению, «памфлетно-сатирический стиль Достоевского как нельзя лучше соответствовал выполнению художественного задания повести Леонова: переоценке старых моральных ценностей ("экзамен" человека) и сатирическому изображению

29 л интеллигенции, оставшейся в стороне от революции» . Очевидно, что довлеющие над исследователем идеологические штампы не позволяли ему более широко и более глубоко осмыслить идейное содержание леоновской повести и увидеть не только памфлетно-сатирическое начало, общее с Достоевским, но и общий с Достоевским взгляд на героя как на незавершенного.

Причем Г. Г. Исаев отмечает, что у Леонова не полемика с идеями Достоевского, хотя и выражено несогласие с ними (правда, не уточняется, в чем, собственно, несогласие состоит), не пародирование Достоевского (при этом отмечается, что элементы пародии все-таки есть), но именно стилизация, поскольку Леонов, по мнению ученого, обыгрывает стилевые

29 Исаев Г.Г. Проблема стилевой традиции Достоевского в прозе Леонида Леонова 1920-х годов. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. паук. Горький, 1975. С.5. открытия Достоевского в целях «постановки на повестку дня волнующих проблем современности» . Такими обыгранными Леоновым стилевыми открытиями Достоевского Исаев считает соединение Достоевским возвышенного с гротескным, благодаря чему образы и явления обыденной действительности доводились до уровня фантастического, что проявлялось в явлении двойничества в произведениях русского писателя: «Эта особенность стиля писателя (Достоевского) проявилась в создании антиномичных героев и ситуаций; по принципу полярности почти каждый герой и ситуация имеют своих пародийных двойников. Разработка темы идет, таким образом, в двух планах: абсолютно-серьезном (план трагедии) и ироническом (план пародии)»31.

Как нам представляется, это верное наблюдение относительно поэтики Достоевского находится в противоречии с утверждением, что Леонов заимствует стилевые открытия Достоевского, поскольку в проделанный Г. Г. Исаевым анализе «Конца мелкого человека», понимаемой как стилизация, не выделяется стилизация собственно двойничества, проходящего как основной стилистический принцип создания образов и ситуаций, за исключением пары Лихарев-ферт, стилизованной под пару Иван Карамазов-черт. В таком случае, как думается, следует говорить не о стилизации под Достоевского, а только об использовании реминисценций из Достоевского, тем более, что исследователь указывает на такие параллели в подтексте леоновской повести, как Титус - вариант образа Ипполита Терентьева, Елков - образа Лебедева.

Использование Леоновым традиций Достоевского в ранних повестях изучалось в рамках рассмотрения эволюции жанра повести в творчестве Леонова Н. В. Шенцевой32 , которая, несмотря на приверженность

30 Там же. С.6.

31 Там же. С.8. у

Шенцева Н.В. Развитие жанра повести в творчестве Л. Леонова (20-60-е годы). Автореф. дис. иасоиск. учен. степ. канд. филбл. наук. М., 1977. идеологическим догмам в толковании образа профессора Лихарева в «Конце .мелкого человека», по причине чего ее интерпретация придерживается точки зрения о том, что цель Леонова - развенчание не понявшей революции интеллигенции, однако обращает внимание на то, что Леонов изображает тем не менее рост самосознания Лихарева, поэтому его герой, в частности, подобно Раскольникову и Ивану Карамазову у Достоевского, устраивает себе «самосуд». Шенцева, по сути дела, высказывает мнение, что в образе профессора Лихарева Леонов, подобно Достоевскому, показывает незавершенного человека: «Писателю было важно наметить перспективу развития героя или возможный вариант его будущего».

Н. В. Шенцева обращает также внимание на то, что при несомненно преобладающем влиянии на молодого Леонова Достоевского, для раннего творчества писателя огромное значение имела и учеба у Горького. Так, исследовательница считает, что в леоновской постановке проблемы интеллигенции сыграл большую роль опыт разработки этой темы Горьким в пьесах «Дачники», «Дети солнца», «Варвары».

По справедливому мнению Н. В. Шенцевой, в целом при работе над «Концом мелкого человека» Леонов более всего опирался на изображение «подпольного человека» Достоевского. Она подчеркивает, что молодого писателя не остановил тот факт, что именно «Записки из подполья» получили негативную оценку русской критики: «.писатель сумел разглядеть непреходящее значение типа, выведенного гением Достоевского, и глубоко осознать социальную опасность и зло, которые несет с собой подпольный человек в новых исторических условиях»33.

Н. В. Шенцева первой обращает внимание на использование Леоновым при изображении Елкова и его «экземпляров» реминисценций из фантастического рассказа Достоевского «Бобок»: «Немаловажное место в главе занимает образ доктора Елкова и его "экземпляров", которые под маской страдальцев скрывают свою дикую злобу на революцию, нарушившую их обывательское благополучие. Если Достоевский в страдании своего героя видит протест против насилия классового общества, то Леонов, творящий в эпоху торжества революции, создавшей условия для освобождения личности, подвергает проверке социальную функцию страдания и развенчивает его. Последовательно и убедительно молодой писатель показывает, что подполью приходит конец, оно испытывает агонию и в свой последний час живет по закону: "Все теперь позволено! Тот настрой, который охватил подполье, по созвучию напоминает исключительную ситуацию, созданную Достоевским в "фантастическом рассказе" "Бобок" (1873), когда мертвецы (их жизнь в могиле продолжается некоторое время до полного засыпания) решают использовать последнюю жизнь сознания, взяв на вооружение лозунг: "Ничего не стыдиться!"»34.

Менее удачен, как нам представляется, у этой исследовательницы анализ повести «Записи Ковякина», где образ главного героя ею интерпретируется как выражение идеологии захолустного мещанства, враждебно относящегося к новой жизни.

Помимо «Конца мелкого человека» и «Записей Ковякина», Шенцева анализирует еще два произведения из ранней прозы Леонова, причисляя к повестям «Туатамур» и «Петушихинский пролом».

Туатамур» определяется ею как сказ, который создавался Леоновым при несомненном знакомстве с летописными источниками и этнографическим материалом. Шенцева сопоставляет текст леоновской повести с текстом «Повести о битве на реке Калке» (Новгородская летопись). Создать обстановку времени Чингис-хана, как доказывает исследовательница, писателю помогают не только исторические источники, но также широко использованный в повести этнографически-бытовой материал, который «дорисовывает» создаваемую картину, делает стиль сжатым, плотным. Бытовые детали, применяемые в метафорических сравнениях, часто несут не только определенную информацию, но и становятся основой образа.

По мнению Шенцевой, «Петушихинский пролом» представляет новый этап в развитии раннего творчества писателя, который перешел от стилизаций к созданию сложных, неоднозначных характеров как отдельных людей, так и народной массы на современном материале: «Образы, созданные писателем (Талаган, Мельхиседек), в совокупности отражают сложный характер и его отношение к событиям, к "пролому" современности. Избранная писателем форма сказа помогает показать революцию через восприятие массы, в ее собственной оценке. Роль рассказчика выполняет старожил-петушихинец, человек неглупый, зоркий, тонко подмечающий, патриархальный и религиозный. Отсюда два плана повести: реальный и фантастический»35.

По мнению Шенцевой, композиция повести основана на противопоставлении двух миров, с чем, конечно, можно было бы согласиться, если бы имелись в виду миры реальный и фантастический, или мир жестокой действительности и мечты, но исследовательница имеет в виду другие миры: старый и новый, революционный.

Такое понимание повести ведет ее к выделению двух кульминационных моментов в произведении: избиение Талагана на ярмарочной площади и вскрытие мощей Пафнутия, которые соответственно являются центральными моментами в изображении темного старого мира и нового, светлого. Исследовательница в угоду идеологическим догмам «переписывает и исправляет» леоновскую повесть. Есть ли основания говорить о том, что вскрытие мощей - это кульминация светлого начала, если после этого не только кончает жизнь самоубийством представитель старого Мельхиседек, но и зверски, попетушихински, избивает собаку, своего единственного друга, Талаган, ставший большевиком, т.е. представитель мира нового, светлого?

Правильно истолковав образ-символ дождя в конце сцены избиения, Шенцева безо всякой опоры на леоновский текст домысливает его в духе идеологических советских клише: «Параллельно мотиву дикой разнузданности темного начала и бессилия доброты (интересно, что светлую сторону в сцене представляет "ребячье беловолосое" -"голубоглазый" поводыренок и "солнечный" мальчик Алеша) получает развитие мотив скорого очистительного дождя. Но писатель подводит к мысли о необходимости грозы "людской"»36.

Появившиеся в 70-е годы в советском леоноведении научные исследования, посвященные ранней прозе Леонова, демонстрируют, что, несмотря даже на одинаковые идеологические установки исследователей, стремившихся доказать, порой даже вопреки леоновским текстам, что ранний Леонов в своих первых прозаических опытах демонстрирует отнюдь не растерянность попутчика перед революционной новью, но привержен этому новому, а выбор в качестве тем реакций старого мира на революционную действительность имеет целью прежде всего сатирическое обличение этого старого, подтверждающего неизбежность и необходимость разрушившей его революционной бури, - даже такое идеологическое единство советских филологов не привело их к более или менее близким интерпретациям идейно-художественного содержания ранней прозы писателя. Единственное, в чем согласны были исследователи, - это то, что ранний Леонов активно использует традиции русской классики, однако при этом по-разному трактуется не только смысл отдельных произведений, но и факт обращения писателя к формам искусства прошлого. Одни считают, что ранние произведения позволяют судить о тесной связи Леонова .с жизнью, а его обращение к народной сказке, к библейским сюжетам, к принципам Достоевского было закономерным выражением потребностей новой литература, которая не могла обойтись без опыта прошлого. Другие же, наоборот, в первых художественных опытах писателя, идя вслед за ортодоксальной рапповской критикой 20-х годов, продолжали видеть в ранней прозе писателя лишь проявление растерянности перед современностью, простое повторение форм искусства предреволюционного десятилетия, доказательство эпигонства.

Советских исследователей продолжало смущать то обстоятельство, что Леонов не сразу обратился к прямому изображению своего времени, и именно поэтому, в частности, при обращении к раннему периоду писателя сосредотачивались главным образом на «Конце мелкого человека» и «Записях Ковякина», за редкими исключениями игнорируя более ранние произведения, с современностью непосредственно не связанные.

Становление советской культурологии в 80-е годы обусловило возрастание интереса к проблемам культурной преемственности, к диалогу культур различных эпох, к выделению вековечных, непреходящих культурных тем, что, в свою очередь, обратило и филологов-леоноведов к исследованию вопросов диалога культур в творчестве Леонова, в том числе и в раннем, предоставляющем для подобного изучения богатые возможности. Такой культурологический подход позволил, например, Э. Ф. Кондюриной установить, что все ранние произведения писателя объединены единой идейно-художественной мыслью, а именно: военачальник Чингис-хана Туатамур и библейский Ной с сыновьями, дед Егор из деренами Старое Лнкеево, рассказывающий сказку о лесном «окаяшке» Бурыге, и профессор палеонтологии Лихарев, помор Егорушка и монах Агапнй, приказчик Ковякии и безымянный летописец Петушихина - «все эти герои, представляющие разные исторические эпохи и социальные слои общества, обрисованы главным образом со стороны своего сознания, которое находится в состоянии кризиса. Кризис во всех случаях порожден столкновением традиционного мышления о мире с нетрадиционной действительностью. И вот этот-то "пролом" в психике становится предметов художественного изображения писателя»37.

Для Хама, по мнению Кондюриной, «проломом» становится потрясение безнравственностью отца и братьев, принявших избранничество и не видящих в этом соучастия в преступлении, творимом богом. Потрясен и Туатамур тем, что дочь Чингис-хана Ытмарь во время битвы на Калке влюбляется в смертельно раненого ею и стонущего от боли врага оруса Джаньилу, тем самым предпочтя нежность и слабость жестокости и воле. Профессор Лихарев - талантливый палеонтолог, всю жизнь отдавший науке, только в обстановке революции задумывается о роли в его жизни тех, кто создавал ему условия для творчества, о праве безвестных Иванов на духовные ценности, создаваемые лихаревыми. Сходит с ума приказчик Ковякин, узнав, что человек произошел от обезьяны, ибо это, как ему кажется, обессмыслило усилия всей его жизни подняться над бескультурьем гогулевцев. Несмотря на некоторые натяжки в интерпретации Кондюриной, свидетельствующие о «дописывании» за Леонова под давлением идеологических штампов (профессор Лихарев задумывается вовсе не о праве безвестных Иванов, сколько о судьбе посвятившей ему жизнь родной сестры), в целом, как представляется, интерпретация идейного содержания ранних произведений Леонова, предложенная Кондюриной, верна.

В ее исследовании, на наш взгляд, ценно и то, что она связывает свою трактовку идейного содержания ранней прозы Леонова с избранной писателем формой сказа: «Прибегая чаще всего к распространенной в те годы форме сказа, он максимально использует ее возможности. Сказ с его эмоциональным повествованием передавал ощущение живого присутствия того, что ушло или должно отойти. Сказовая форма становилась самым

37 Кондюрина Э.Ф. Проза Леонида Леонова 20-30-х годов. Проблема культуры. Учебное пособие для студентов-филологов. Вильнюс, 1983. С. 10. емким средством передачи культурно-исторического мышления вплоть до

38 его языка» .

Кондюрина подчеркивает, что обращение писателя к иным культурным эпохам в переломные их моменты служит у Леонова цели познания настоящего, и обращение в сказе к языку других эпох и культур является, по сути, нахождением того подлинного чужого языка, при помощи которого только и можно говорить о современности, на что обращал внимание еще М. Бахтин, также стремившийся понять причины обращения в 20-е годы советской литературы к сказовой форме: «Современность с ее новым опытом остается в самой форме видения, в глубине, в остроте, широте и живости этою видения, но она вовсе не должна проникать в само изображенное содержание как модернизирующая и искажающая своеобразие прошлого сила. Да ведь всякой большой и серьезной современности нужен подлинный облик, подлинный чужой язык чужого времени»39.

Перестроечное время, ликвидировавшее необходимость использования идеологических клише при интерпретации ранних произведений писателя, ставшего советским классиком, освободило литературоведческую мысль, а продолжающееся развитие культурологической мысли стимулировало обращение к истокам творчества писателя, которое в целом все больше стало определяться как некое единое произведение о судьбе культуры, начало которому как раз и было положено произведениями 1922 года. Большое внимание стало уделяться, в частности, ранее малоактуальной теме библейских мотивов в творчестве молодого Леонова, стали исследоваться- явленные в раннем творчестве его непростые, напряженные отношения с христианским миропониманием.

38 Там же. С.11.

39 Бахтин М. Указ. соч. С.217.

По мнению А. Г. Лысова, использовавшего культурологический подход в изучении ранней прозы Леонова, «произведения, созданные Леоновым в 1922 году (от "Бурыги" до "Петушихинского пролома"), можно рассматривать как неделимый цикл, объединенный складывающимися идеалами "всечеловечности" в концепции молодого художника и организованный его интернациональным мирочувствованием. Типологически цикл близок к "жанрам-ансамблям" (своды и др.) древнерусской литературы. Основа циклообразования -мировая жизнь; принципы "мирообъятия" роднят раннего Леонова с общечеловеческими идеалами "Народных рассказов" Л. Толстого, "развоплощение" авторского "я" в абсолют "всемирной отзывчивости" сближает его с исканиями Достоевского»40.

Хотя, как нам представляется, объединение указанных произведений в единый цикл не имеет достаточных оснований, однако, несомненно, произведения, написанные писателем в течение весьма короткого периода, всего за один год, не могут не быть объединены определенной единой для всех идеей. Леонов в этот период напряженно ищет ответа на поставленные перед ним проломом современности ответ, и для этого прибегает действительно к «чужому языку», «развоплощается», стремясь постигнуть, как в подобные проломные эпохи осознавали себя и мир иные культуры.

Как считает Лысов, обращение Леонова к «чужим языкам» и иным культурам было и своеобразной оппозицией по отношению к той магистральной линии развития культуры, которую декларировали и пытались навязать идеологи Пролеткульта, с одной стороны, и с другой стороны, к предсказаниям о гибели культуры не приемлющих революцию консервативных идеологов: «Ранний цикл представляет собой образную концепцию революционной эпохи. Многообразие форм, восприимчивость

Лысов Л. Г. Раннее творчество Леонида Леонова. Концепция культуры. Автореф. дне. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Л., 1988. С.4. к красоте, сохранение эстетического статуса пересоздаваемых источников, разнонациональная полифония цикла - все это Леонов направлял против представлений о революции как "уравнительно-обезличивающем процессе" (К. Леонтьев, а также доктрины "культурного разрыва" у идеологов Пролеткульта)»41.

Исследование Лысовым культурных прототипов в раннем творчестве Леонова представляет, как нам представляется, особый интерес, потому что исследователь обнаруживает и доказывает наличие у Леонова оригинального, нелинейного использования культурных прототипов, тогда как большинство исследователей просто фиксируют использование писателем тех или иных общекультурных символов и литературных реминисценций, что, собственно говоря, и вызывает разночтения. Так, например, в «прозрачном» сюжете исповедей в елковском кабинете в «Конце мелкого человека» одни видят реминисценции из «Идиота», другие - из рассказа «Бобок», и правы и те, и другие, потому что и в отношении культурных прототипов Леонов, стремясь к обобщению, избегает линейности.

Оригинальную работу раннего Леонова с культурными прототипами Лысов доказывает на примере рассказа «Уход Хама». Сам выбор героя этого рассказа, по мнению Лысова, говорит о приверженности Леонова «к демократическим , идеалам пореволюционных лет, бережное "довоплощение" библейского сюжета отражает благоговейное отношение автора к культурному наследию. Смещения сюжета, апофеоз "злого бскества", акцентированно выводимый из Моисеева Пятикнижия, обнаруживают полемизм юного писателя по отношению к церковным идеала*м, заключенное в рассказа стилевое и идеологическое обобщение далеко выходит за рамки сюжетной доминанты "легенды о всемирном потопе". Леоновская легенда "смотрит" и в скотоводческие идиллии Авеля и в миф о творении, дальше - в Евангелие, Апокалипсис и учение Павла.

Хамова "Песнь о начале" и финал рассказа (с упрятанной в последней легендой о том, что Хам станет "праотцом" африканских народов) вообще покидают пределы канонического текста. Содержание новеллы не исчерпывается творческим "контактом" с Библией, "воплощением воплощенного": иная "позитура характеров, новые акценты, повороты темы влекут за собой также и цепь исторических реалий. Образом "злого божества" автор рассказа вступает в полемику . с религиозными идеалами К. Леонтьева, на самом рубеже 20 века призывавшего ввести в церковную практику ветхозаветный догмат о "боге-хозяине, мрачном, недобром и карающем"; подобное же звучало и в проповеди "страха божьего" "религиозных обновленцев", в требовании (напр., С. Булгаков) восстановления "учения религии о первородном грехе»42. Итак, Лысов доказывает, что в системе культурной прототипизации Леонова «вековой тип», «мировой сюжет» вызывается к жизни запросами современности.

По мнению Лысова, интенсивность использования библейского материала в прозе Леонова 20-х годов при всей его внешней разрозненности, рассредоточенности в отдельных рассказах призвана в совокупности воссоздать контуры монолита предшествовавшей культуры, а на микроуровне, каждый в отдельности, библейский мотив исполняет роль «меченого атома», по которому определяется направление дальнейшего духовного развития. Культура, по Леонову, «не ящик со старьши, хоть я почтенными книгами, а движение, действие, способность

А ^ мыслить дальше» . В отличие от Достоевского, использовавшего открытый текст Священного писания, Леонов соприкасается с ним по преимуществу через опосредование, через отражение библейского материала в подвижных процессах народной культуры. Творческое внимание писателя, делает вывод Лысов, надолго приковал к себе тот пласт национального сознания, который можно определить как народно

42 Там же. С.11.

43 Там же. С. 12. книжную культуру: «Это особый образ исканий народа, "умудренного книжностью" (слова Есенина) - порождение Руси раскольничьей и иноческой, еретической и страннической, "беготствующей", "взыскующей града", переселенческой, где разными путями обретенное книжное знание (Библия, апокрифы), переходя в устную традицию, вплеталось в канву правдоискательства, вступало в причудливые сочетания о языческой "прапамятью", обрастало утопиями и др. На этом срезе национального сознания Леонов скрупулезно исследует мыслительную историю народа, самобытность его морального мышления, возможности обновления человека. Его, вслед за Достоевским, не могло не волновать, чем заполнятся пустоты от вырванного "библейского древа", как будет вершиться самосозидание народной культуры. Полагая, что грядущее народа связано с идеалами "просвещенного язычества", Леонов, в основном, не разделял трагических опасений автора "Бесов" в разрушительных последствиях утраты веры в бога, но и не мог одобрить "встречу" топора с иконой, поспешное забивание "клиньев" в наметившийся "пролом", в трещины древнего храма. Поэтому столь пристально вглядывается он в движение христианства по духовным путям его родины, выверяя жизнеспособность тех или иных потоков культуры, влившихся в пореволюционную новь. С образами Бурыги и Тигунка связывается язычество, в Егорушке воплощается двоеверие, в Хаме - мир народных ересей, в "Петушихинском проломе" - не только пролом в религиозном сознании, но и кризис тех элементов в народной культуре, которые были сопряжены с религией»44.

Ранние произведения Леонова, ставшие в 70-80-е годы предметом академического изучения филологов-леоноведов, рассматривались прежде всего со стороны их идейно-художественного содержания, а поскольку стремление интерпретировать художественную идею писателя неизбежно связано и с исследованием особенностей поэтики, то в работах этого периода отмечались некоторые жанровые и стилевые особенности произведений. Однако такой путь — от содержания к форме - в значительной степени обусловил то, что смысл отдельных произведений трактовался зачастую почти противоположно. Установление истины, т.е. в большей и меньшей степени конструирование интерпретации, адекватной авторской художественной идее, возможно только на пути от формы к содержанию.

Кроме того, в интерпретациях ранней прозы, предлагаемых советскими литературоведами, сильно влияние идеологических штампов: априори ими предполагалось, что Леонов, ставший советским классиком, изначально был на стороне революционной морали и к старой идеологии и морали мог относиться только критически. Идеологические догмы не позволили предполагать исследователям, что период 1922-1925 гг., особенно первые два года, наиболее плодотворные в творческом плане, был временем сложного мировоззренческого кризиса для молодого писателя, и именно кризисное состояние стимулировало обращение к сказу - Леонову нужен был «чужой» голос, другие эпохи и культуры, чтобы понять свое время; Созданные Леоновым в эти годы произведения, не будучи, конечно, единым циклом, тем не менее объединяются тем, что в них представлено сознание в состоянии кризиса, который порожден столкновением традиционного мышления о мире с нетрадиционной действительностью, все леоновские герои переживают «пролом», а избранная писателем форма сказа, будучи «чужим языком», в наилучшей степени позволяет передать ощущение живого присутствия того, что ушло или должно отойти.

Советские исследователи, несмотря на одинаковые идеологические установки, предлагают различные интерпретации одних и тех же произведений, поскольку идут в своих толкованиях не от стилевых особенностей, а от идейно-художественного содержания, поэтому предпринятая в настоящем исследовании попытка выделения некоторых ведущих стилевых тенденций ранней прозы Леонова представляется имеющей несомненную актуальность, причем не только с точки зрения проекции стиля ранней прозы на последний роман писателя «Пирамида», в котором исследователи справедливо усматривают возвращение раскрепостившегося от догм соцреализма писателя к богатым возможностям авангардизма, но и потому, что такие произведения, как «Бурыга», «Бубновый валет», «Конец мелкого человека», «Записи Ковякина», цикл «Необыкновенные рассказы о мужиках», как нам представляются, входят в число лучших образцов российской прозы 20-х годов.

Новизна нашего исследования помимо попытки выделения некоторых ведущих стилевых тенденций ранней прозы Л. Леонова, заключается также и в том, что в нем впервые проанализированы такие ранние вообще не исследовавшиеся произведения, как «Бурыга», «Бубновый валет», «Темная вода», сделаны попытки снова же на основе более или менее подробного текстуального анализа дать освобожденные от идеологических догм интерпретации повестей «Конец мелкого человека» и «Записи Ковякина», вместе с тем установлены взаимозависимости выделенных стилевых тенденций раннего творчества Леонова с художественным мировоззрением писателя.

Объектом исследования являются тексты Л. Леонова 1921-1925 гг.: повести «Конец мелкого человека», «Записи Ковякина» и рассказы «Бурыга», «Бубновый валет», «Темная вода»; предметом - стилевые традиции в этих произведениях.

Цель данной работы является выделение и описание некоторых доминирующих стилевых тенденций в раннем творчестве Леонова на основе подробного литературоведческого анализа текстов писателя первой половины 20-х годов.

Для реализации указанной цели были поставлены следующие задачи:

• Изучить существующие в критике 20-30-х годов оценки раннего прозаического творчества Леонова;

• сделать обзор существующих литературоведческих исследований прозы раннего Леонова;

• Доказать на основе текстуального анализа рассказов «Бубновый валет», «Темная вода» и повести «Конец мелкого человека», что стиль ранней прозы Леонова эволюционирует на пути синтеза символистской поэтики и традиций реализма Достоевского;

• Используя методологию исследования карнавализированной литературы М. М. Бахтина, проанализировать рассказ «Бурыга» и доказать его принадлежность к мениппее;

• Показать роль реминисценций в «Записях Ковякина» для создания полифонического текста;

Методологической базой исследования являются труды таких ученых, как М. М. Бахтин, В. Б. Шкловский, Ю. Н. Тынянов, Ю. М. Лотман, а также научные наблюдения и выводы современных исследователей П. П. Филиппова, Г. Г. Исаева, А. Г. Лысова, Н. В. Шенцевой, Э. Ф. Кондюриной, В. И. Хрулева и др.

Теоретическая ценность видится в исследовании взаимозависимости выделенных стилевых тенденций раннего творчества Леонова с художественным мировоззрением писателя.

Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы при чтении общих курсов по истории русской литературы XX века, при подготовке специальных курсов и семинаров, применены при изучении творчества отдельных писателей второго десятилетия, для выявления их места и роли в историко-литературном процессе, а также в исследованиях, посвященных теоретическим и актуальным проблемам русской литературы XX века.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Некоторые стилевые традиции в ранней прозе Л. Леонова"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В российском леоноведении ранняя проза Л. Леонова рассматривалась прежде всего со стороны ее идейно-художественного содержания и лишь отмечались некоторые жанровые и стилевые особенности отдельных произведений, причем исследование ранней прозы Леонова даже с точки зрения ее идейно-художественного содержания, как правило, не было самоцелью, чем и объясняется обращение ученых лишь к наиболее «прозрачным» текстам - «Туатамуру», «Уходу Хама», «Петушихинскому пролому», «Концу мелкого человека», «Записям Ковякина» (над интерпретациями которых довлели к тому же идеологические догмы), тогда как такие произведения, как «Бурыга», «Бубновый валет», цикл «Необыкновенные рассказы о мужиках», входящие в число лучших образцов российской прозы 20-х годов, не исследовались вовсе.

В проведенном в настоящей работе исследовании мы исходили из того, что установление истины, т.е. в большей и меньшей степени конструирование интерпретации, адекватной авторской художественной идее, возможно только на пути от формы к содержанию, поэтому детальный текстуальный анализ ряда произведений ранней прозы Леонова позволил, выделив некоторые стилевые тенденции ранней прозы писателя, увидеть и особенности его мироотношения в период 1921-1925 гг.

На основе анализа леоновской ранней прозы сделан вывод, что в ранней прозе Леонова очевидны модернистские элементы, что в первую очередь было связано с влиянием на юного Леонова символизма. Символистское влияние на молодого прозаика определялось прежде всего тем, что его художественному мировоззрению было близко символистское понимание мира, и осваиваемая им символистская поэтика позволяла ему выразить свое миропонимание.

Влияние символистской художественной философии и поэтики на раннего Леонова-прозаика очевидно, когда речь идет о таких произведениях, как «Уход Хама», «Туатамур», «Халиль», в которых молодой писатель, стилизуя, занимается мифотворчеством. Он обращается к языку чужих эпох и культур, чтобы таким образом создать некий универсальный язык, способный описать, а значит, раскрыть вневременное, общечеловеческое. Однако влияние символизма в ранней прозе Леонова отнюдь не ограничивается лишь этими очевидными интеллектуал изированными мифологизациями и структурированием текстов (целиком или частей теста) при помощи системы образов-символов, создающих подтекст.

В работе на основании текстуального анализа рассказа «Бубновый валет», незаслуженно проигнорированного леоноведами, доказывается, что, в отличие от мифов-стилизаций, это произведение представляет собой оригинальное леоновское мифологизирование, создаваемое по символистским законам, которое также соотносится с переживаемым Леоновым мировоззренческим кризисом.

Мистическая история о печально завершившейся для обоих героев любви бубнового валета и героини-человека, создаваемая писателем в период «пролома», вызванного катастрофическим разрушением мира, является «переписыванием», ремифологизацией и знаменитого платоновского мифа о сущности любви, и символистского мифа о значимости творческой грезы выполненным в символистской поэтике, потому что в тот период «пролома» молодому художнику жизненно необходимо было проверить верность утверждаемых как вечные и спасительные категорий любви и создающей альтернативные миры творческой грезы. В этом рассказе ярко представлено использование ранним Леоновым символистской поэтики, заключающееся прежде всего в ремифологизации и использовании неясности, зыбкости символистского образа, его суггестивности, предназначенного не столько выражать, а лишь внушать, намекать.

В работе на основе анализа рассказа «Темная вода» и повести «Конец мелкого человека» показывается, как эволюционируют в творчестве Леонова принципы использования символистической поэтики.

В цикле «Необыкновенные рассказы о мужиках» писатель уходит от ранее свойственных ему стилизаций «под народность», заменяя наивно-простодушного рассказчика «из народа» сказового рассказа на автора классического типа, отстраненного от мира своих героев, находящегося от него на возвышении, обеспеченном превосходящим героев интеллектуально-духовным уровнем, и изъяны такой позиции, чреватой дидактизмом публицистического толка, Леонову удается избежать благодаря созданию многозначного символистского подтекста.

Анализ рассказа «Темная вода» показывает, что актуализация различных, иногда антагонистичных значений символических образов весны и воды позволяет автору обнаружить в своей героине существо • природно-непросветленное, оказавшееся неспособным выйти из границ природной жажды жизни к иноприродному, истинно человеческому, - « духовному, и открытие это Леонов делает в процессе написания рассказа благодаря использованию образов-символов подтекста, прояснивших художественную идею рассказа и структурировавших его текст.

В «Темной воде», как и в других рассказах цикла «Необыкновенные рассказы о мужиках», Леонов предстает как писатель, работающий в русле реалистической традиции, так как, в отличие от произведений 1921-1922 годов, здесь нет очевидных признаков символизма (той неясности, расплывчатости образов, мистических мотивов, фантастики, как в «Бубновом валете»), однако и здесь именно символистский тип художественного познания действительности оказывается определяющим. Организующая художественное целое рассказа символика становится «подводным течением», подтекстом, в чем сказывается успешная учеба

Леонова не только у символистов, но и у писателей-классиков, и прежде всего, конечно, у Достоевского.

Повесть «Конец мелкого человека» является первой удачной попыткой синтеза традиций Достоевского и символизма у молодого Леонова. Обучаясь у Достоевского, Леонов стремится проникнуть в глубины души человеческой, и фантастика, используемая им в повести, служит не оживлению сюжета внесением мистического, а художественно оправданна целью исследования внутреннего мира героя. Профессор Лихарев - специалист по мезозою прежде всего потому, что по своей сущности - он холодный, не способный к человеческой теплоте равнодушный дикарь-животное. По этой причине он и определен автором как «мелкий человек», а вовсе не потому, как считалось в советском вульгарно социологизирующем литературоведении, что представляет собой агонизирующего интеллигента-мещанина старого мира. Леонов в «Конце мелкого человека» не социологичен, но онтологичен. Подобно Достоевскому, он ставит эксперимент по проверке человеческой сущности, создавая экстремальные, очищенные от наслоений цивилизационной порядочности условия существования, и помещенный в это очищенное бытие человек проявляет себя таким, каков он есть.

Подобно Достоевскому, опускается Леонов в глубины души человеческой в приисках человека, и его мезазойный дикарь Лихарев начинает вдруг слышать ранее заглушаемый и не доходивший до него голос совести, как воззвание к своей глубинной человеческой сущности.

В нашем анализе мы опирались на хайдеггеровское понимание категории совести, что и позволило выйти на онтологическое прочтение символики повести, отойдя от примитивного социологизирования.

Впервые в леоноведении нами сделана попытка разобрать наиболее сложный и по-символистски расплывчатый и суггестивный образ Мухоловича, благодаря чему сделан вывод, что влияние Достоевского в повести отнюдь не только во введении посредством фантастического элемента двойника, не только в аллюзиях на Достоевского в описания сборища у Елкова, но и в восприятии Леоновым свойственного Достоевскому-христианину понимания категории человечности и его художественного выражения.

Впервые также интерпретирована в нашем анализе как восходящая к Достоевскому и перерастающая в символ аллегория лошадиности-человечности, ставшая, наряду с образом мезозоя, одним из главных лейтмотивов повести.

Проделанный в работе анализ повести «Конец мелкого человека» позволил доказать, что эволюция стиля ранней прозы Леонида Леонова идет по пути синтеза реалистических традиций Достоевского и символизма.

Как одна из модернистских тенденций в творчестве раннего Леонова нами выделена также оппозиция частного и исторического бытия и его отражение в тех или иных конфигурациях бытового уклада, буквального пронизывающая раннюю леоновскую прозу. Так, в повести «Конец мелкого человека» панорама быта строится на столкновении организованного цивилизационного уюта и отстраняющего (или разметающего) вещный мир бытийственного хаоса. Мифический же быт Гогулева в «Записях Ковякина» находится в бесконечном диалектическом становлении, эволюционируя от патриархально-идиллического мифа, маркированного событиями, связанными с календарно-обрядовыми циклами или с элементами космогонической мифологии (повешение колокола к Богоявлению, проезд архиепископа Амфилохия, свадьба Спиридона Обувайлы, изобретение «перпетун-мобиле» местным самородком и др.), к мифу эсхатологичсекому.

Поскольку именно влияние Достоевского было доминирующим из классических традиций, воспринятых молодым Леоновым, в стилевом богатстве ранней прозы Л. Леонова, сложно поддающемся вычленению каких-либо магистральных стилевых тенденций, нами выделены две восходящие к Достоевскому формотворческие направленности леоновского образного языка, охарактеризованные в творчестве Достоевского М. Бахтиным: карнавализация и полифонизм.

Карнавальное мироощущение, свойственное писателям 20-х годов, и в том числе и Л. Леонову, отражалось в возрождении жанрово-стилевых особенностей забытого жанра - мениппеи. Леонов воспринял традиции мениппеи, наиболее карнавализированного жанра, в значительной степени через Достоевского. Очевидно карнавальное *мироощущение человека смены эпох, нашедшее выражение благодаря использованию жанрово-стилевых особенностей мениппеи, у Леонова выразилось и в «Записях Ковякина», и в рассказе «Бурыга», несправедливо оцениваемом исключительно как первая «проба пера», свидетельствующая о таланте, но не более. Наш анализ демонстрирует, что авантюрно-фантастический рассказ «Бурыга» является внутренне цельной, организованной по всем ее характерным жанрово-стилистическим признакам, мениппей, в которой очевидно проявилось карнавальное мироощущение молодого Леонова. Фантастическое в леоновской мениппее призвано установить сущность природного начала, которое представлено образом «окаяшки» Бурыги: звериная ли оно, темное, эгоистическое и склонное ко злу или же светлое, способное к братству и состраданию. Леоновская мениппея, как и всякая другая мениппея, не дает ответов на последние вопросы бытия, она их только ставит, ее цель - испытание идеи, но первый из напечатанных рассказов писателя обнаруживает и недюжинное мастерство юного прозаика, сумевшего воспользоваться давно бытующей в литературе жанровой сущностью, и его восприимчивость к культурному наследованию, и его охваченность поисками ответов на последние вопросы бытия.

Благодаря реминисценциям в повести «Записи Ковякина», тоже являющейся мениппей, а следовательно, произведением идеологическим, художественная идея, как и в полифонических романах Достоевского, представлена не монологически, а полифонически, в диалоге-споре автора решениями «проклятых» русских вопросов, предлагаемых русской литературой XIX века, в том числе и с Достоевским. В повести благодаря пародированию присутствует не только точка зрения гогулевцев, но и авторское к ней отношение, причем автор спорит или солидаризуется отнюдь не с жителями некоего захолустного городишка, но с «проклятыми» русскими вопросами, так как гогулевцы - представители среднего российского сознания в его провинциальном варианте, которое зафиксировало в себе многие всецело национальные, русские «проклятые» вопросы. В карнавализированном мире «Записей Ковякина» эти «проклятые» русские вопросы, как и положено, снижены разрушением обычной иерархии, поэтому их носителем является сознание примитивных гогулевцев. Леонов для конструирования сознания Гогулева использует разнообразные литературные реминисценции, так как вся духовная жизнь русской нации нашла выражение в ее литературе, и этот прием позволяет создать полифонический текст, где и идет проверка философских идей -«проклятых» русских вопросов.

Список научной литературыЯн Минмин, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абакумов С. Новинки художественной литературы//Родной язык в школе. - М., 1926. -Кн. 9. - С.88

2. Абрамович С.Д. Символика пейзажа у А.П. Чехова и J1.M. Леонова//Вопросы русской литературы. Львов: 1986. - Вып. 2. -С.78-84.

3. Амфитеатров A.B. Собрание сочинений: В 30 т. СПб.: Никитинские субботники, 1913.-Т.18.-404 с.

4. Андрушко Ч. Романы Леонида Леонова 20-х годов. К проблеме жанра: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1978. - 15 с.

5. Бамбуляк Г.В. Функции символических обобщений в произведениях Достоевского: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. — М., 1984.-24 с.

6. Бать Л. Л.Леонов о литературном труде. Вопросы литературы. - 1960. -№ 2. - С.91.

7. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. -541 с.

8. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. 2-е изд. - М.:

9. Советский писатель, 1963. 363 с. %

10. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. - 543 с.

11. Ю.Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. - М.: Искусство, 1986. - 445 с.

12. Белая Г.А. Заканомерности стилевого развития советской прозы 20-х годов. М.: Наука, 1977. - 254 с.

13. Белая Г.А. Раниий Леонов. Эволюция метода//Вопросы литературы. -1970. -№ 7. С.17-21

14. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. -525 с.

15. Бенькович М.А. Философский роман Леонида Леонова. Бельцы: Бельцкий педагогический институт, 1970. - 60 с.

16. Блок A.A. Собранине сочинений: В 8 т. М.-Л.: Гослитиздат, 1962. -Т.6.-556 с.

17. Богуславская З.Б. Леонид Леонов. М.: Советский писатель, 1960. -368 с.

18. Большой мир. Статьи о творчестве Л.Леонова: Сборник. Ред. Коллегия: Ф.Х. Власов (отв. ред.) и др. М.: Московский рабочий, 1972. - 536 с.

19. Брандес М.П. Стилистический анализ. М.: Высшая школа, 1971. - 190 с.

20. Бузник В.В. Русская советская проза двадцатых годов. Л.: Наука, 1976.-279 с.

21. Бушмин A.C. Преемственность в развитии литературы. Л.: Наука, 1975.- 159 с.

22. Вакенродер В.Г. Фантазии об искусстве. М.: Искусство, 1977. - 263 с.

23. Ванюков А.И. Русская советская повесть 20-х гг. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1987. - 199 с.

24. Вахитова Т.М. «И змеятся мысли темною спиралью, громоздясь в столетья у моих дверей.»: Ранние стихи Л.Леонова (1915-1918)//Новый журнал (СПб.). 1997. -№ 1.-С.51-59

25. Вахитова Т.М. Леонид Леонов: Жизнь и творчество. Книга для учителя. М.: Просвещение, 1984. - 127 с.

26. Вахитова Т.М. Мудрость и очарование//Дон. 1979. - № 5. - С. 163— 171

27. Век Леонида Леонова: Проблемы творчества. Воспоминания/Редкол.: В.Я. Саватеев (отв. ред.) и др. М.: ИМЛИ, 2001. - 396 с.

28. Великая Н.И. Советская проза 20-х годов. Формирование эпического сознания и проблема повествования. Учебное пособие. Владивосток:

29. Издательство Дальневосточного университета, 1972.- 131 с.

30. Великая Н.И. Формирование художественного сознания в советской прозе 20-х гг. Владивосток: Дальневосточное книжное издательство, 1975.- 198 с.

31. Верность человеческому: Нравственно-эстетическая и философская позиция Л.Леонова: Сборник статей/Редкол.: Е.Е. Зубарева (отв. ред.) и др. М.: Наследие, 1992. - 133 с.

32. Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избранные труды. -М.: Наука, 1980.-360 с.

33. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды. М.: Наука, 1976.-511 с.

34. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М.: Гослитиздат, 1961. - 614 с.

35. Винокур Г.О. Биография и культура. М.: Русские словари, 1997. - 174 с.

36. Власов Ф.Х. Поэзия жизни. О творчестве Л.М. Леонова. М.: Советская Россия, 1996.-344 с.

37. Власов Ф.Х. Эпос мужества. О романах Л.Леонова. М.: Московский рабочий, 1973. 559 с.

38. Войтоновский Л. Леонид Леонов//Звезда. 1926. - № 6. - С.207

39. Воронский А. Литературные силуэты. Леонид Леонов//Красная новь. -1924. -№ 3. С.ЗОЗ

40. Выготский Л.С. Психология искусства. СПб.: Азбука, 2000. - 416 с.

41. Герасимчук В.А. Философские романы Л.Леонова 20-30-х годов: Проблематика, жанр, поэтика: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Киев, 1989. - 24 с.

42. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Советский писатель, 1971.-464 с.

43. Галанов A.M. Проблема создания характеров в романах Леонида Леонова: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М.,1959.- 17 с.

44. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. М.: Наука, 1994. - 304 с.

45. Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом: Опыты поминальной Риторики. Очерки о русской литературе XX в. М.: Новое литературное обозрение, 1997. - 444 с.

46. Горький и его современники: Сборник статей/Под ред. К.Д. Муратовой. -Л.: Наука, 1968.-302 с.

47. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М.: Издательство Академии наук СССР, 1963. - 736 с.

48. Григорьева Л.П. О стилевых традициях и роли реминисценций в повести Л.Леонова «Записи некоторых эпизодов, сделанные в г. Гогулеве Андреем Петровичем KoB«KHHbiM»//Nemzetkozi szlavisztikai napok. Szombathely, 1986.

49. Грознова H.A. Ранняя советская проза. 1917-1925. -Л.: Наука, 1976. -203 с.

50. Грознова H.A. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы. Очерки. Л.: Наука, 1982. - 341 с.

51. Грознова H.A. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы: Леонов и Достоевский: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, д-ра филол. Наук. Л., 1982. - 26 с.

52. Гройс Б. Русский авангард по обе стороны «черного квадрата»//Вопросы философии. 1990. - № 11. - С.68-72

53. Десятиков В. Нет дороже слова Отчизна. Леоновскими дорогами//Молодая гвардия. -1996. № 12. - С.240-246

54. Донилин A.C. В творческой лаборатории Достоевского. М.-Л.: Советский писатель, 1947. - 159 с.

55. Дубин Б.В. Быт, фантастика и литература в прозе и литературной мысли 20-х годов//Тыняновский сборник/Четвертые тыняновские чтения/Редкол.: М.О. Чудакова (отв. ред.) и др. Рига: Зинатне, 1990.335 с. С.159-172

56. Ермакова МЛ. Романы Достоевского и творческие искания в русской литературе XX века. Горький, 1973. - 337 с.

57. Ермилов В. Проблема живого человека в современной литературе и «Вор» Л.ЛеоноваУ/На литературном посту. 1927. № 5 - 6. - С.74

58. Ершов Л. Литературоведческие парадоксы. Заметки на полях новых книг о Леониде Леонове//Наш современник. — 1974. № 6. - С. 161-167

59. Ершов Л.Ф. Русский советский роман. Национальные традиции и новаторство. Л.: Наука, 1967. - 340 с.

60. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977.-407 с.

61. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. -427 с.

62. Зайцев Н.В. Театр Леонида Леонова. Учебное пособие. Л.: ЛГИТМИК, 1980.- 103 с.

63. Из творческого наследия русских писателей XX века: М.Шолохов, А.Платонов, Л.Леонов: Сборник. СПб.: Наука, 1995. - 499 с.

64. Исаев Г.Г. Восток в творчестве Леонида Леонова. Учебное пособие по спецкурсу. Душанбе: ТГУ, 1991. - 86 с.

65. Исаев Г.Г. A.M. Горький о значении традиции Достоевского в творчестве Л.Леонова//Вопросы горьковедения(«Мать» М. Горького): Межвузовский сборник. Горький: ГГУ, 1974. -Вып 1. - С.209

66. Исаев Г.Г. К вопросу о традициях Достоевского в повести Леонида Леонова «Конец мелкого человека». Стилизация пародии/ЛТисатель и литературный процесс. Душанбе, 1975. - Вып.З. - С.43-57

67. Исаев Г.Г. Леонид Леонов литературный критик, историк литературы и публицист. - Томск: Издательство Томского университета, 1991. -327 с.

68. Исаев Г.Г. Образ двойника в «Братьях Карамазовых» и «Конце мелкого человека» Леонова//Русская литература XIX века. Вопросы сюжета икомпозиции: Межвузовский сборник. Горький: ГГУ, 1974. - С.53-59

69. Исаев Г.Г. Проблема стилевой традиции Достоевского в прозе Леонида Леонова 1920-х годов: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Горький, 1975. - 23 с.

70. Исаев Г.Г. Проза Л.М. Леонова и традиции Ф.М. Достоевского. -Душанбе, 1992.- 179 с.

71. Исаев Г.Г. Функции двойника в «Конце мелкого человека» Леонова и «Братья Карамазовы»//Советская литература. Традиции и новаторство. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1976. - Вып.1. -С.85-98

72. Кайгородова В.Е. Литературно-критические взгляды Л.М. Леонова: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Л., 1979. - 22 с.

73. Каназирска М. Эволюция жанровых принципов в повести Л. Леонова конца 20-х начала 30-х годов. (Преображения мещанина. Продолжение спора. В поисках жанра)//Болгарская русистика. - 1974. -№ 4. - С.8-12

74. Карасев Л.В. Философия смеха. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996.— 221 с.

75. Кассу Жан. Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка. М.: Республика, 1998. - 428 с.

76. Кацев A.C. Реальный факт, прототип, образ в советской литературе 20-х годов. Учебное пособие. Фрунзе: КГУ, 1986. 92 с.

77. Кацис Л.Ф. Русская эсхатология и русская литература. М.: Объединенное гуманитарное издателство, 2000. -655 с.

78. Кирпотин В. Творческий путь Леонова//Правда. 1932. - 8 июня.

79. Кларк К. Советский роман: История как ритуал. Екатеринбург: Издательство УрГУ, 2002. - 289 с.

80. Ковалев В.А. В ответе за будущее: Леонид Леонов. Исследования и материалы. М.: Современник, 1989. - 299 с.

81. Ковалев В.А. Горький и Леонов. 20-е годы. М.-Л.: Издательство

82. Академии наук СССР, 1953. 244 с.

83. Ковалев В.А. Леонид Леонов. Семинарий. М.: Просвещение, 1982. -192 с.

84. Ковалев В.А. Леонид Леонов. Семинарий. Пособие для студентов. -М.-Л.: Просвещение, 1964.-251 с.

85. Ковалев В.А. Многообразие стилей в советской литературе. М.-Л.: Наука, 1965.- 140 с.

86. Ковалев В.А. Реализм Леонова. Л.: Наука, 1969. - 175 с.

87. Ковалев В.А. Романы Леонида Леонова. М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1954. - 400 с.

88. Ковалев В.А. Творчество Леонида Леонова. К характеристике творческой индивидуальности писателя. М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1962. - 319 с.

89. Ковалев В.А. Этюды о Леониде Леонове. М.: Современник, 1978. -326 с.

90. Компанеец В.В. Художественный психологизм в советской литературе( 1920-е годы). Л.: Наука, 1980. - 113 с.

91. Кондюрина Э.Ф. Леонид Леонов и писатели-современники: Материалы по спецкурсу для студентов филологического факультета Вильнюс: МВССО ЛитССР, 1977. - 106 с.

92. Кондюрина Э.Ф. Проза Леонида Леонова 20-30-х годов: Проблема Культуры. Учебное пособие для студентов-филологов. Вильнюс: Министерство высшего и среднего специального образования ЛитССР, 1983.-93 с.

93. Крук И.Т. Леонид Леонов: Очерк творчества. Киев: Вища школа. Издательство при Киевском университете, 1985. 207 с.

94. Крылов В.П. Леонид Леонов художник. Очерки. - Петрозаводск: Карелия, 1984.-224 с.

95. Крылов В.П. Особенности типизации характеров в прозе Л. Леонова: Спец. курс, лекций. -Л.: ЛГПИ, 1975. 168 с.

96. Крылов В.П. Проблемы поэтики Л. Леонова: Композиция филос. Романа. Учебное пособие. Л.: ЛГПИ, 1981. - 83 с.

97. Крылов В.П. Проблемы поэтики Л. Леонова: Психол. Анализ. Учебное пособие. Л.: ЛГПИ, 1983. - 82 с.

98. Крылов В.П. Философская проза Леонида Леонова. Вопросы поэтики: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра. филол. наук. Л.:, 1977. - 33 с.

99. Крылова Н.В. Эволюция сатирическго мастерства Л. М. Леонова: На материале прозы пятидесятитых-восьмидесятых годов: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Л., 1980. - 17 с.

100. Кузанский Н. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1979. - Т. 1. - 471 с.

101. Кузьменко С.И. Новый человек в романах Леонида Леонова 20-30-х годов. Становление соц. Типа личности: Автореф. дис. на соиск. учен, степ. канд. филол. наук. Минск, 1974. - 20 с.

102. Кулешова В.В. Испания глазами русских путешественников во второй половине XIX в.//Проблемы испанской истории. Сборник статей/Редкол.: С.П. Пожарская (отв. ред.) и др. М.: Наука, 1984. -288 с.

103. Лармин О.В. Художественный метод и стиль. М.: Издательство МГУ, 1964.-271 с.

104. Леонов Л. Деяния Азлаливона//Наше наследие. 2001. - № 58. -С.95

105. Леонид Леонова в воспоминаниях, дневниках, интервью. К 100-летию писателя/Составители П. Алешкин и др. М.: Голос, 1999. - 622 с.

106. Леонид Леонов. Грани творчества. Сб. науч. ст. Бирск: БирГПИ, 1995.-97 с.

107. Леонид Леонов: Жизнь и творчество: К 100-летию со дня рождения: Библиогр. указ. произведений писателя. Литература о жизни и творчестве/Составители Г.И. Матьева, М.Н. Морознова. М.: Пашков дом, 1999.- 144 с.

108. Леонид Леонов и русская литература XX века: Материалы юбилейной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Л. М. Леонова: 19-20 мая 1999 г./Отв. ред. В.П. Муромский, Т.М. Вахитова. СПб.: Наука, 2000. - 157 с.

109. Леонид Леонов и современность/Под редакцией П.А. Бугаенко, В.А. Ковалева. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1982. — 131 с.

110. Леонид Леонов мастер художественного слова: Межвуз. сб. науч. тр./Редкол.: М.В. Минокин (отв. ред.) и др. - М.: МОПИ, 1981. - 107 с.

111. Леонид Леонов: Творческая индивидуальность и литературный процесс: Сборник статей/Отв. ред.: В.А. Ковалев, H.A. Грознова. Л.: Наука, 1987.-308 с.

112. Леонов Л.М. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Художественная литература, 1969. - Т. 1. - 495 с.

113. Лепешинская Е.Л. Нравственный мир героев Леонида Леонова. — Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1977. 158 с.

114. Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Л.: Художественная литература, 1987. - Т.2. - 495 с.

115. Лихачев Д.С., Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в древней Руси. -Л.: Наука, 1984. 295 с.

116. Локс Л. Леонов Л. Конец мелкого человека//Печать и революция. — 1924. № 6. - С.236.

117. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М.: Издательство Московского университета, 1982. - 479 с.

118. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Высокая классика. М.: Искусство, 1974. - 598 с.

119. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993.-959 с.

120. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. 2-е изд., испр. - М.: Искусство, 1995. - 319 с.

121. Лосев А.Ф. Эстетика//Философская энциклопедия: В 5 т./Глав. ред. Ф.В. Константинов. М.: Советская энциклопедия, 1970. - Т.5. - 740 с.

122. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек текст -семиосфера - история. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 447 с.

123. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1992. -Т.1.-479 с.

124. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Прогресс. Гнозис, 1992. - 270 с.

125. Луначарский A.B. Собрание сочинений. Литературоведение. Критика. Эстетика: В 8 т. М.: Художественная литература, 1963. -Т.1.-615 с.

126. Лысов А.Г. Апокриф XX в. Миф о «размолвке начал» в концепции творчества Леонова//Русская литература. 1989. - № 4. - С.53-68

127. Лысов А.Г. О библейской культуре и творчестве Л. Леонова//ШегаШга. Вильнюс, 1980. - Вып.ХХЫ(2). - С.71-73

128. Лысов А.Г. Раннее творчество Леонида Леонова. Концепция культуры: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Л., 1988.-20 с.

129. Люлько Н.П. Символика в пьесах Л.Леонова//Вестник Ленинградсткого университета. 1976. - № 18. - С. 104-110

130. Львов-Рогачсвский В. Революция и русская литература// Современник. М., 1923. - Кн. II. - С.82

131. Малахов Н. Л.Леонов-художник иронической светотени/Шаучные труды Ташкентского университета. Ташкент, 1971. - Вып. 396. -С.55-96

132. Матич О. Суета вокруг кровати: Утопическая организация быта и русский авангард//Литературное обозрение. 1991. - № 11.- С.80-84

133. Минералов Ю.И. Теория художественной словесности (поэтика и индивудуальность). М.: Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС, 1999.-360 с.

134. Мировое значение творчества Леонида Леонова: Сборник статей. -М.: Современник, 1981. 367 с.

135. Мирошников В.М. Романы Леонида Леонова: становление и развитие 'художественной системы философской прозы. Рязань: РГПУ, 2000.- 190 с.

136. Михайлов О.Н. Леонид Леонов. М.: Советская Россия, 1986. - 124 с.

137. Михайлов О.Н. Мироздание по Леониду Леонову: Личность и творчество. Очерк. М.: Советский писатель, 1987. 270 с.

138. Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчак Л.Е. Поэтика сказа. -Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1978. 287 с.

139. Никитина Е.Ф., Шувалов C.B. Беллетристы-современники. Статьи и исследования. М.: Никитинские субботники, 1930. - 208 с.

140. Никитина Е. Леонид Леонов. Тематический и стилистический анализ//В мастерской современной художественной прозы. М., 1931.

141. Нусинов И. М. Леонид Леонов. Очерк творчества. М.: Гослитиздат, 1935.-96 с.

142. О Леонове. Сб. Ред-сост. В. Чивилихин. М.: Современник, 1979. -272 с.

143. Переверзев В.Ф. Достоевский и революция/ЛТечать и революция. -1921. -№ 3. -С.4

144. Перечитывая классику: Очерки творчества русских писателей. -Бирск: Издательство Бирс. ГПИ. 76 с.

145. Петишев A.A. Человек и современный мир в романном искусстве Леонида Леонова. Уфа: Башкирское книжное издательство, 1989. 153 с.

146. Петишев A.A. Человек и современный мир в романном искусстве Леонида Леонова: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, д-ра филол. наук. -М., 1991.-38 с.

147. Петишева В.А. Писатель и его герои. Леонид Леонов в 20-е годы.

148. Бирск: Бирс. ГПИ, 1998. 206 с.

149. Петишева В.А. Судьба народная в творчестве Л.Леонова 20-х годов: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1999. - 15 с.

150. Платошкина Г.И. Легенды и притчи в произведениях Леонида Леонова//Русская литература. 1981. - № 2. - С.45-57

151. Плахин Е.А. Лексические особенности прозы Л. Леонова: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Алма-Ата, 1964. - 29 с.

152. Плохарская М.А. Повести Л. Леонова 30-60-х годов. К проблеме творческой индивидуальности: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, канд. филол. наук. М., 1969. - 16 с.

153. Полыковская В.П. Так спаслись ли покаявшиеся?//Наше наследие. -2001. -№ 58. С.95-98

154. Поспелов Г.Н. Пробелмы литературного стиля. М., 1970.

155. Постоутенко К. Распродажа «кабинета курьезов»//Новое литературное обозрение. 2002. - № 58. - С.74

156. Поэтика Леонида Леонова и художественная картина мира в XX веке: Материалы международной конференции, 20-21 июня 2001 г./Отв. ред. Т.М. Вахитова. СПб.: Наука, 2002. - 165 с.

157. Проблемы изучения творчества Леонида Леонова в вузе: Межвузовский сборник научных трудов/Редкол.: В.П. Крылов (отв. ред.) и др. Л.: ЛГПИ, 1986. - 160 с.

158. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Искусство, 1976. - 183 с.

159. Рогаевский М.Л. Трагедия трагика: Леонид Леонов. М.: Искусство, 1998.-390 с.

160. Ромов С. Встреча с Леонидом Леоновым//Литературная газета. -1930.-24 сент.

161. Ростовцева И. Негатив, проявленный вечностью: Из разговоров с Л.Леоновым//Литературная газета. 1994. - № 22. - С.5

162. Русская советская повесть 20-30-х годов. Под редакцией В.А. Ковалева. JI: Наука, 1976. - 453 с.

163. Сборник статей к 70-летию профессора Ю.М. Лотмана/Тартуский университет. Кафедра русской литературы. Тарту, 1992. - 567 с.

164. Святогорова Г. Б. Раннее творчество Л. М. Леонова. Проблемы метода: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. -Саратов, 1972.- 12 с.

165. Северин Е. «Вор» Л.Леонова//Печать и революция. 1928. - Кн.З. -С.97-98

166. Семенова С.Г. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика -Видение мира - Философия. - М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. -590 с.

167. Симонова Б.И. Леонов и Достоевский//Проблемы реализма русской литературы начала XX века: Сборник трудов/Редкол.: П.А. Смирнова (отв. ред.) М.: МГПИ, 1976. - 144 с.

168. Симонова Б.И. Литературно-эстетические взгляды Леонида Леонова. Проблема культурного наследия: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, канд. филол. наук. М., 1977. - 25 с.

169. Скобелев В.П. Масса и личность в русской советской прозе 20-х годов. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1975. -341 с.

170. Скобелев В.П. Поэтика рассказа. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1982. - 155 с.

171. Скороспелова Е.Б. Идейно-стилевые течения в русской советской прозе первой половины 20-х годов. М.: Издательство МГУ, 1979. -160 с.

172. Скороспелова Е.Б. Русская проза XX века: от А. Белого до Б. Пастернака. М.: ТЕИС, 2003. - 358 с.

173. Скороспелова Е.Б. Русская советская проза 20-30-х годов. Судьба романа. М.: Издательство МГУ , 1985. - 263 с.

174. Смирнов И.П. Метаистория: К исторической типологии культуры. -М.: Аграф, 2000. 542 с.

175. Смирнов И.П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994.-351 с.

176. Смирнов Н. Литература и жизнь. Леонид Леонов//Известия. 1924. -17 авг.

177. Соловьев Б.И. От истории к современности: Статьи, очерки, полемика. М.: Советский писатель, 1976. - 639 с.

178. Соловьев С.М. Изобразительные средства в творчестве Ф.М. Достоевского: Очерки. М.: Советский писатель, 1979. - 352 с.

179. Станиславлева В.Н. Л. Леонов публицист. О своеобразии творческой индивидуальности художника. - М.: Издательство Московского университета, 1974. - 200 с.

180. Старикова Е.В. Достоевский и советская литература. К постановке вопроса//Достоевский художник и мыслитель. - М.: Художественная литература, 1972. - С.607 - 608

181. Старикова Е.В. Леонид Леонов. Очерки творчества. М.: Художественная литература, 1972. - 336 с.

182. Старикова Е.В. Леонов о литературном труде//3намя. 1961. - № 4. -С. 182 —187

183. Старикова Е.В. Романы Леонида Леонова 20-х годов: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1950. - 16 с.

184. Старикова Е.В. Творчество Л.М. Леонова. Стенограмма публичной лекции. М.: Знание, 1954. 32 с.

185. Старцева A.M. Композиция романов Л.М. Леонова. К вопросу о творческой индивидуальности писателя: Автореф. дис. на соиск. учен, степ. канд. филол. наук. Л., 1962. - 23 с.

186. Сулковский И.Я. Поэтика подтекста в романах Леонида Леонова «Барсуки» и «Соть»: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол.наук.-M,. 1979.-21 с.

187. Суриков Е. Проблемы творчества Леонида Леонова//Леонид Леонов. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Художественная литература, 1969. -Т.1. - С.5-67

188. Творческие взгляды советских писателей/Отв. ред. В.А. Ковалев. -Л.: Наука, 1981.-286 с.

189. Творчество Леонида Леонова. Исследования и сообщения. Встречи с Леоновым/Под ред. В.А. Ковалева. Л.: Наука, 1969. - 548 с.

190. Тезисы докладов на Межвузовской научной конференции, посвященной 70-летию Л.М. Леонова. Москва: Московский рабочий, 1969.- 185 с.

191. Тимофеев Л.И. Советская литература. Метод, стиль, поэтика. М.: Советский писатель, 1964. - 523 с.

192. Тишунина Н.В. Западноевропейский символизм и проблема взаимодействия искусств.: Опыт интермедиального анализа. СПб.: Издательство РГПУ, 1998. - 159 с.

193. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М.: Прогресс. Культура, 1995. - 623 с.

194. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.-574 с.

195. Уроки Леонова: Сборник статей. Ред-сост. В. Чивилихин. М.: Современник, 1973. - 222 с.

196. Филиппов П.П. Мастерство Леонида Леонова. Искусство психологического Анализа в ранней прозе: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Ташкент, 1971. - 27 с.

197. Финк Л. Два солнца: К творческой лаборатории Л.Леонова//Литературная учеба. 1982. -№ 1. - С.74-81

198. Финк Л.А. Драматургия Леонида Леонова. М.: Советский писатель, 1962.-352 с.

199. Финк Л.А. Проблемы мировоззрения и творческого метода Леонида

200. Леонова. Философия, художественные поиски, мастерство: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, д-ра филол. наук. Саратов, 1972. - 39 с.

201. Финк Л.А. Уроки Леонида Леонова. Творческая эволюция. М.: Советский писатель, 1973. - 438 с.

202. Фомина Т.В. Философская драма Л. Леонова. Проблемы поэтики. Автореф: дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1992. - 22 с.

203. Хайдеггер М. Бытие и время/Перевод с нем. В.В. Бибихина. М.: Ад. Ма^пет, 1997.-451 с.

204. Хайдеггер М. Исток художественного творения//Зарубежная эстетика и теория литературы. Х1Х-ХХ вв. М., 1987. С.265-312

205. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. - 506 с.

206. Ханзен-Лёве А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения: М.: Языки славянской культуры, 2001. - 669 с.

207. Химич В.В. Поэтика романов Л. Леонова. Свердловск: Издательство Уральского университета, 1989. - 141 с.

208. Холопов Б. Л.Леонов: «Не наступить пятой на лицо Бога.». Воспоминая разговор традцатилетней давности//Дружба народов. -1994. № 7. - С160-168

209. Хрулев В.И. Леонид Леонов: магия художника. Уфа: БГУ, 1999. -276 с.

210. Хрулев В.И. Мысль и слово Леонида Леонова. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1989. - 186 с.

211. Хрулев В.И. Поэтика послевоенной прозы Л. Леонова. Учебное Пособие. Уфа: БГУ, 1987. - 76 с.

212. Хрулев В.И. Символика в прозе Леонида Леонова. Учебное Пособие. Уфа: Издательство Башкирского университета , 1992. - 86 с.

213. Хрулев В.И. Художественное мышление Л. Леонова: Автореф. дис.на соиск. учен. степ, д-ра филол. наук. М., 1990. - 38 с.

214. Чеботарева В.Г. Народно-поэтическое начало в рассказах Л.Леонова//Русский фольклор. XYIII. Л.: БАН СССР, 1978. - С. 147166.

215. Чичерин A.B. Очерки по истории русского литературного стиля. Повествовательная проза и лирика. Изд. 2-е, доп. М.: Художественная литература, 1977. - 447 с.

216. Шарлаилова Л.М. Творческий метод Л.М. Леонова-драматурга: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Томск, 1967. -18 с.

217. Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения: В 2 т./Пер. с нем./Составитель, ред. A.B. Гулыга. М.: Мысль, 1976. - Т.2. - 636 с.

218. Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства/Перевод П.С. Попова и М.Ф. Овсянникова. М.: Мысль, 1966. - 496 с.

219. Шенцева Н.В. Развитие жанра повести в творчестве Л. Леонова (2060-е годы): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. -М., 1977.- 19 с.

220. Шеншин В.К. Традиции Ф.М. Достоевского и советский роман 1920-х годов: К.Федин, Ю.Олеша, Л.Леонов. Красноярск: Издательство Краснодарского университета, 1988. - 159 с.

221. Шешуков С. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. М.: Московский рабочий, 1970. - 352 с.

222. Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи воспоминания - эссе (1914-1933). - М.: Советский писатель, 1990. - 544 с.

223. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В. 2 т./Перевод с нем. A.B. Михайлова, Ю.Н. Попова. М.: Искусство, 1983. -Т.1. - 479 с.

224. Щеглова Г.Н. Жанрово-стилевое своеобразие драматургии Леонида Леонова. М.: Советский писатель, 1984. - 239 с.

225. Щеглова Г.Н. У истоков леоновской драматургии. Ташкент: Фан, 1977.- 128 с.

226. Эйхенбаум Б.М. Мой временник: Словесность, наука, критика, смесь. JL: Издательство писателей в Ленинграде, 1929. - 136 с.

227. Эткинд A.M. Новый историзм: русская Bepcnfl//Poccra/Russia. 2000. -№ 4. - С. 16

228. Эткинд A.M. Хлыст: Секты, литература и революция. М.: Новое литетатурное обозрение, 1998. - 685 с.

229. Яблоков Е.А. Художественное осмысление взаимоотношений природы и человека в советской литературе 20-30-х гг. Л.Леонов, А.Платонов, М.Пришвин: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1990. - 23 с.

230. Andruszko Czesfaw. Романы Леонида Леонова 20-х годов. Poznan: Wydaw. Nauk. UAM, 1985. - 91 с.

231. Andruszko Czesfaw. Сказ в повести и романе 20-х годов: Л.Леонов, А.Некрасов, И.Бабель. Poznan: Wydaw. Nauk. UAM, 1985. - 112 с.

232. XX век. Литература. Стиль: Стилевые закономерности русской литературы XX в. (1900-1930-гг.): Сборник статей/Под ред. В.В. Эйдиновой. Екатеринбург: СУНЦ УрГУ, 1994. - Вып.1. - 200 с.

233. XX век. Литература. Стиль: Стилевые закономерности русской литературы XX в. (1900-1930-гг.): Сборник статей/Под ред. В.В. Эйдиновой. Екатеринбург: УрГУ, 1996. - Вып.2. - 160 с.

234. XX век. Литература. Стиль: Стилевые закономерности русской литературы XX в. (1900-1950-гг.): Сборник статей/Под ред. В.В. Эйдиновой. Екатеринбург: УрГУ, 1998. - Вып.З. - 177 с.