автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Образ Франции в русской словесности XVIII - первой половины XIX вв.: мотивы, образы, концепты

Полный текст автореферата диссертации по теме "Образ Франции в русской словесности XVIII - первой половины XIX вв.: мотивы, образы, концепты"

На правах рукописи

ТРИЗНО Оксана Александровна

ОБРАЗ ФРАНЦИИ В РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВВ.: МОТИВЫ, ОБРАЗЫ, КОНЦЕПТЫ

10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2 0 НОЯ 2014

Томск-2014

005555451

Работа выполнена в федеральном государственном автономном образовательном учреждении высшего образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет», на кафедре русской и зарубежной литературы.

Официальные оппоненты:

Еремеев Александр Эмманунлович, доктор филологических наук, профессор, негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Омская гуманитарная академия», ректор

Ласкина Наталья Олеговна, кандидат филологических наук, федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Новосибирский государственный педагогический университет», кафедра русской литературы и теории литературы, доцент

Ведущая организация: Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «ГорноАлтайский государственный университет», г. Горно-Алтайск

Защита состоится 24 декабря 2014 года в 13.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05, созданного на базе федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет», по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36 (корп. 3).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке и на сайте федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет» www.tsu.ru.

Автореферат разослан «_» октября 2014 г.

Материалы по защите диссертации размещены на официальном сайте ТГУ: httpУ/www.tsu.ru/coпtent/news/announcement_of_the_dissertationsJn_the_tsu.php

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Лебедева Ольга Борисовна

Ученье! секретарь диссертационного совета

Филь Юлия Вадимовна

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Очевидный в последние годы интерес социогуманитарных наук к проблемам межкультурных, межнациональных связей, продиктованный естественной потребностью культурного сознания определить собственные границы, динамически формирующиеся в каждый момент истории представлениями о «своем» и «чужом», актуализировал в отечественном литературоведении имагологическую проблематику. В современной русской науке о литературе особое внимание авторов имагологических исследований привлекают Италия и Германия, о чем свидетельствуют публикации многочисленных статей и монографий, посвященных литературным образам этих стран: «Венеция в русской литературе» Н.Е. Меднис, «Русско-итальянские культурные связи: Вторая половина XIX в.»2 З.М. Потаповой, «Германия в зеркале русской словесной культуры XIX - начала XX века»3 О.Б. Лебедевой и A.C. Янушкевича, сборник статей «Италия в русской литературе»4 (под ред. Н.Е. Меднис), «Россия - Италия — Германия: литература путешествий» (коллективная монография по материалам Третьей международной научной конференции Международного научно-исследовательского центра «Russia - Italia» - «Россия - Италия»)5 и др.

Что касается Франции, то история изучения связанного с ней ментально-географического текста весьма скромна: если не говорить о ставших классическими трудах Л.И. Вольперт о русско-французских литературных связях, вышедших уже несколькими изданиями, но посвященных только отдельным аспектам проблемы6, и о недавних работах В.А. Мильчиной, предлагающих опыт реконструкции образа Франции пушкинской эпохи, но не сосредоточенных специально на рецептивных особенностях этого образа в русском сознании7, то среди немногочисленных работ, в той или иной мере касающихся имагологических аспектов русско-французского культурного диалога, можно отметить статью С.А. Макашина «Литературные взаимоотношения России и Франции XVIII-XIX вв.», предваряющую 29-30 тт. «Литературного наследства»8, где намечены основные этапы развития культурного диалога между двумя странами, а также предисловие Н.Д. Блудилиной к книге «Россия и Запад:

1 Меднис RE Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999.

2 Потапова З.М. Русско-итальянские культурные связи: Вторая половина XIX в. M., 1973.

3 Lebedeva О.В., Januskevic A S. Deutschland im Spiegel der russischen Schriftkultur des 19. und beginnenden 20. Jahrhunderts. Koeln; Weimar, Wien, 2000.

* Италия в русской литературе. Новосибирск, 2007.

5 Россия - Италия - Германия: литература путешествий. Томск, 2013.

6 Вольперт Л.И. Пушкинская Франция. СПб., 2007; Вольперт Л.И. Лермонтов и литература Франции. 2-е изд., испр. и доа СПб., 2008.

7 Мильчина В.А. Россия и Франция: дипломаты, литераторы, шпионы. СПб., 2004; Мильчина В.А. Париж в 1814-1848 годах: повседневная жизнь. М.,2013.

8 Литературное наследство. М., 1937. Т. 29-30.

горизонты взаимопознания»9, в которой опубликованы тексты середины XVIII века, способные дать представление о восприятии Запада в русской культуре того периода. Автор предисловия, поднимая вопрос о степени адекватности этого восприятия реальному объекту рецепции, отмечает, что в сознании русского человека образ Европы воображаемой, миф о ней часто заслоняли лик Европы действительной10. Кроме этого, стоит упомянуть такие диссертационные сочинения последних лет, как «Образ Франции в творческом сознании Н.В. Гоголя» Е.В. Изотовой и «Образы Парижа в русской и французской литературах конца XVIII - середины XIX вв.: диалог культур»12 H.A. Рудиковой.

Краткость этого перечня работ несколько дисгармонирует с ролью Франции в развитии русской культуры XVIII-XIX вв., ведь именно из французского культурно-бытового влияния - от форм придворного церемониала и безграничной бытовой галломании до знаменитого «вольтерьянства» и более серьезных увлечений идеями французской социально-политической мысли - берет начало «русский европеизм». Вступление в культурный диалог с Францией как представительницей всей европейской цивилизации имело определяющее значение для интеграции России в пространство западноевропейской ойкумены на начальных этапах этого процесса. Имена Ж.-Ж. Руссо, Вольтера, Робеспьера, Наполеона, Гизо в сфере общественной мысли и искусства приобрели символическое значение и нередко становились знаменами, под которыми разворачивали свою деятельность выдающиеся личности русской культуры и истории.

Однако дефицит литературоведческого внимания к образу Франции и Парижа как репрезентанта всей французской культуры, как нам представляется, объясним и даже оправдан: это связанно именно со спецификой значимости Франции для России в указанный исторический период. Вхождение Франции в культурное сознание России было слишком насыщено социально-политической, бытовой конкретикой, плотность которой затрудняла возможность выхода на бытийный, онтологический уровень осмысления ментально-географического текста, прорыва к его метафизике. Отсюда возникает ощущение некоторой одномерности, плоскости, семантической однозначности образа Франции в текстах русской литературы, которые по преимуществу с этой темой связаны либо пародированием бытовой галломании XVIII века, либо фиксацией путешественниками своих наблюдений и размышлений, значительная часть которых касается именно социально-политического облика страны.

9 Россия и Запад: горизонты взаимопознания. Литературные источники ХУШ века (1726-1762) М. 2003 Вып. 2. С. 8-58.

10 Там же. С. 12.

Изотова ЕВ. Образ Франции в творчесвэм сознании Н. В. Гоголя : дис.... канд. филол. наук. М., 2008.

Руаикова Н.А. Образы Парижа в русской и французской литературах юнца ХУШ - середины XIX вв ■

диалог культур : дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2011.

В результате изучение образа Франции как ментально-географического текста с точки зрения имагологии никогда не становилось самостоятельным предметом научного исследования, хотя косвенно с этой темой связан целый ряд работ, посвященных русско-французским литературным связям, нз которых стоит отметить сборник трудов Б.В. Томашевского, объединенных под заглавием «Пушкин и Франция»13 и вышеупомянутые работы В.А. Мильчиной. Однако в рамках имагологического подхода перемещение акцента компаративистики «с изучения художественного диалога отдельных писателей, течений, литературных направлений, выявления контактных и типологических связей в литературах на образы «чужого/другого»14, объективированные в текстах, принципиально и постулировалось уже в трудах «первопроходцев» этого направления - Ж.-М. Kappe и М.-Ф. Гийяра.

Одним из ключевых понятий имагологии является понятие «культурного образа», под которым подразумевается совокупность идей, связанных с представлениями о «чужом»15. В отношении объекта данного исследования и его методологии это понятие нуждается в некоторой конкретизации. Определяя культурный образ как ментально-географический текст, мы, во-первых, апеллируем к идее Ю.М. Лотмана, в соответствии с которой любая культура может рассматриваться как система знаков и знаковая система, т.е. как явление того же порядка, что и текст16, а это, в свою очередь, подразумевает необходимость использования методологической парадигмы структурно-семиотической школы литературоведения. Во-вторых, такое определение учитывает включение «пространственного» компонента в структуру «культурного образа», связывая его с определенной географической, а значит, и социально-исторической реалией, изучение которой требует взгляда на проблему, в том числе и с позиции культурно-исторического подхода. Наконец, принимая во внимание «ментальную» составляющую, мы следуем призыву основоположника одного из направлений современной имагологиии - культурной иконографии -Д.-А. Пажо, согласно которому не следует «отделять изучение образа «другого» в литературе от исследования ментальных структур (культурных моделей, ценностных систем, свойственных изучаемой культурно-исторической эпохе), а также «силовых линий» культуры-реципиента, ее аксиологических ориентаций, определяющих механизмы репрезентации национального»17. Все это подводит нас к структурно-антропологическому методу, в соответствии с которым «исследователь должен выявить и охарактеризовать основные оппозиции текста <...> и

15 Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л., 1960.

" Поляков О.Ю. Принципы культурной имагологии Даниэля-Анри Пажо // Филология и культура. 2013. №2 (32). С. 181-184.

15 Тан же.

16 Логман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Избранные статьи : в 3 т. Таллин, 1992. Т. 1. С. 129-132.

" Поляков О.Ю. Принципы культурной имагологии Даниэля-Анри Пажо // Филология и культура. 2013. № 2 (32). С. 182.

тематические единицы, элементы, которые служат катализаторами образа чужого»18. В этом отношении образ Франции почти уникален: за исключением ментально-географического образа Германии середины-второй половины XIX в. ни один другой ментально-географический образ русской словесности не имеет такого рано сформировавшегося, разветвленного и устойчивого в течение длительного времени смехового варианта.

Цель исследования ~ реконструкция и анализ образа Франции в русской словесности XVIII — первой половине XIX вв. как с точки зрения его вневременной значимости, что предполагает вьивление универсальных, устойчивых мотивов и концептов, так и в диахроническом аспекте, позволяющим проследить эволюцию образа в широком социально-историческом контексте.

Заявленная цель исследования определяет следующие его задачи:

1. Выделение, описание и сопоставление этапов развития образа Франции в русской литературе XVIII - первой половины XIX вв.

2. Определение и анализ репрезентирующих французскую культуру образов, мотивов, концептов.

3. Анализ пародийного образа галломана в комедиографической и сатирической литературе XVIII века.

4. Реконструкция историко-социального контекста, в рамках которого формировался и развивался русско-французский культурный диалог.

5. Выявление ключевой миромоделирующей категории образа Франции.

Объектом исследования является поэтика текстов, в которых прямо

(путевые заметки, письма из Франции) или косвенно (тесты, связанные с образом галломана) обозначена «французская» тема. Важно отметить, что в центре исследовательского внимания находится не поэтика данных произведений в целом, а те ее элементы, в которых объективируются идеи, смыслы, стереотипы, мифы, связанные с рецепцией французской культуры русским культурным сознанием. Основным материалом послужили произведения сатирической и комедиографической литературы XVIII века: «Почта духов» ИЛ. Крылова, сатирические журнала Н.И. Новикова («Кошелек», «Живописец»), комедии Я.Б. Княжнина («Чудаки», «Несчастье от кареты») и Д.И. Фонвизина («Бригадир»); документально-публицистические тексты, в основе которых лежат впечатления авторов, посетивших Францию, — письма и дневниковые записи русских путешественников: Д.И. Фонвизина («Письма из Франции»), Н.М. Карамзина («Письма русского путешественника»), В.А. Жуковского («Парижский дневник»), К.Н. Батюшкова (письма друзьям), А.И Тургенева («Хроника русского», «Дневники (1825-1826 гг.)»), П.А. Вяземского («Дневники»), Н.И. Греча

18 Поляков О.Ю. Принципы культурной имагологии Даниэля-Анри Пажо // Филология и культура. 2013 № 2 (32). С. 182.

(«Путевые письма из Англии,.Германии и Франции»), П.В. Анненкова («Письма из-за границы», «Парижские письма»), а также повести Н.В. Гоголя «Рим» и H.A. Бестужева «Русские в Париже 1814».

Что касается теоретико-методологической базы данного диссертационного сочинения, то, учитывая специфику объекта исследования, обусловившую необходимость обращения к структурно-семитическому, структурно-антропологическому и культурно-историческому методам, мы опирались на теоретические работы представителей московско-тартуской семиотической школы (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, В.Н. Топоров, Ю.И. Левин). Рассматривая смеховой образ галломана в русской комедиографии и сатире, мы ориентировались на работы А. Бергсона19, М.М. Бахтина20 и Д.С. Лихачева21, касающиеся эстетики и поэтики смехового мирообраза. В отношении методологии исследования инокультурного пространства опорными точками для нас послужили идеи О.Б. Лебедевой и Н.Е. Меднис, научный интерес которых связан с образами Италии и Германии в русской литературе, а также методологические установки теоретиков имагологического подхода к изучению образа «чужого/другого» (Ж.-М. Kappe, М.-Ф. Гийяр, Д.-А. Пажо). И, наконец, реконструкция ключевых семантических узлов игровой модели французского ментально-географического текста русской литературы производилась с учетом тех функциональных элементов игры, которые были выделены Й. Хейзингой в его исследовании «Homo Ludens»22.

Научная новизна данного диссертационного исследования определяется самой его целью, поскольку в имагологическом научном дискурсе до настоящего времени проблема изучения образа Франции в русской словесности в целом (пусть и в ограниченный историческими рамками период) — как ментально-географического текста, а не с точки зрения отдельных аспектов его литературного бытования (когда поле научного интереса ограничено конкретным локальным топосом, к примеру, образом Парижа, или рамками творчества отдельного писателя) - не ставилась. Об актуальности данного направления свидетельствуют активно развивающиеся и плодотворно работающие межнациональные исследовательские центры, направленные на изучение русско-итальянских и русско-немецких культурных связей в литературе.

Положения, выносимые на защиту.

1. Развитие русско-французского культурного диалога XVIII - первой половины XIX вв., в рамках которого формировался образ Франции, в литературных текстах было объективировано в форме перехода от «смехового»

" Бергсон А. Смех // Творческая эволюция. Материя и память. Минск, 1999.

20 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса // Литературно-критические статьи. М., 1986.

21 Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы Смех как мировоззрение. СПб., 1997.

22 Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М, 1992.

литературного контекста к «серьезному», взаимосвязь между которыми не только хронологическая, но и содержательная: многие принципиально значимые в общей структуре образа Франции мотивы и концепты в литературе путешествий и реалистических художественных произведениях, берут начало именно в «смеховом» контексте.

2. Пародийный образ галломана в смеховой и сатирической литературе XVIII века диалогичен, поскольку объективно его значение не исчерпывается функцией дискредитации бездумного подражания французской культуре: он является элементом метаописания культуры, формой адаптации иноментальной культуры к национальному сознанию.

3. В рамках «смехового» контекста путешествие во Францию тесным образом связано с феноменом «редукции» фигуры путешествующего, которая (редукция) колеблется между двумя крайними в смысловом и хронологическом отношении координатами: от физического уничтожения до духовной смерти.

4. Переломным звеном на пути развития образа Франции в русской литературе от смехового к «серьезному», от идеалистического конструкта к противоречивой и многоликой реальности являются «Письма из Франции» Д.И. Фонвизина; точкой отсчета нового этапа русско-французского культурного диалога, когда литературный контекст, связанный с образом Франции, сменяется нейтрально-серьезным, по праву могут считаться «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина.

5. В «серьезном» литературном контексте Франция по отношению к России предстает воплощенным антимиром; ключевые смысловые узлы, из которых складывается образ французской культуры, представляют вывернутые наизнанку ценностные ориентиры русской культуры того времени.

6. В качестве ключевой миромоделирующей категории «серьезного» контекста можно рассматривать категорию игры, поскольку ее функциональная модель позволяет выстроить целостное описание реконструируемого социокультурного пространства Франции.

7. Слово, являясь системообразующим ядром культуры, одновременно оказывается наиболее семантически напряженной зоной русско-французского диалога, способной аккумулировать в себе основные семантические узлы как «смехового», так и «серьезного» контекстов: именно оно становится ключевым концептом-репрезентантом ментального образа Франции в русской словесности.

Теоретическая значимость работы заключается в реконструкции концептосферы образа Франции на материале текстов русской словесности XVIII - первой половины XIX вв. на уровне метаописания культуры и в выявлении единого непрерывного семантического поля - вариативно-инвариантного литературного дискурса, в рамках которого формируется и развивается образ Франции как образ инокультурного пространства.

Практическая значимость. Полученные результаты исследования могут быть использованы при разработке курсов по истории русской литературы XVIII -XIX вв., а также при подготовке спецкурсов по истории русско-европейских культурных связей.

Апробация работы. Основные результаты разработки темы апробированы на семинарах кафедры русской и зарубежной литературы Томского государственного университета (2011-2014 гг.), а также на научных конференциях различного уровня:

• IX, X, XI, XIII и XIV Всероссийские конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2008, 2009, 2010,2012 и 2013 гг.);

• Всероссийская научно-практическая конференция «Традиции и инновации в филологии XXI века» (Томск, 2012);

• Всероссийская научная конференция с международным участием «Сюжетно-мотивная динамика художественного текста» (Новосибирск, 2013);

• I (XV) Международная научно-практическая конференция молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2014).

По теме диссертационной работы опубликовано 8 статей, из них 3 - в научных изданиях, входящих в перечень изданий, рекомендованных ВАК РФ для опубликования основных результатов диссертаций.

Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав, отражающих специфику поставленной проблемы двух литературных контекстов, в рамках которых исследуется образ Франции, заключения и списка использованной литературы, включающего 135 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обоснована тема диссертационного исследования, его научная новизна, актуальность, определены материал и методологическая база, теоретическая и практическая значимость работы, сформулированы цели, задачи, положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Смеховой» контекст: мотивы, образы, концепты» посвящена смеховому дискурсу русской литературы XVIII в.; в этот период ключевыми репрезентантами французской культуры в русской рецепции становятся концепт слова, мотив путешествия и пародийный образ галломана.

В первом параграфе «Смеховой» контекст: постановка проблемы» дается общая характеристика первого этапа русско-французского культурного диалога, выявляется специфика социокультурной ситуации, определившей особенности его формирования и развития.

Литературный дискурс в XVIII в., так или иначе связанный с «французской темой», вплоть до Н.М. Карамзина, — целиком и полностью смеховой, что,

казалось бы, диссонирует с «серьезностью» исторического контекста, определявшего существование и развитие французского государства в тот период. Однако достижения французской просветительской общественной мысли, захватившие умы всех прогрессивных людей того времени, воспринимаются как явление интернациональное, как достояние всего человечества, что, по умолчанию, должно быть понятно любому человеку без перевода, в то время как в поле зрения сатирической и комедиографической литературы находится «субстрат французскости» или, другими словами, то, что является специфически французским с точки зрения русской культуры, и, соответственно, требует перевода и осмысления, которые, в свою очередь, связаны с пародией как инструментом проникновения в суть какого-либо явления, будь это литературный текст или образ национального характера.

Следовательно, можно обозначить, как минимум, две функции смеха в рассматриваемом контексте: во-первых, это смех пародийный, то есть направленный на осмысление, познание пародируемого предмета, а во-вторых, это средство доместикации «чужого», его претворение в «свое». Тем не менее, двумя данными аспектами функциональность смеха в рамках первого этапа русско-французского диалога не исчерпывается.

«Смеховой» контекст, в первую очередь, связан с образом галломана, в котором кристаллизируется «субстрат французскости», при этом практически каждое появление это персонажа на страницах сатирических и комедиографических текстов так или иначе актуализирует бинарные оппозиции ума / глупости, смешного / серьезного, формы / содержания.

Вопиющее пренебрежение галломана традиционными духовными ценностями в угоду внешнему лоску и блеску, интерес только к внешней стороне инокультурной жизни делает невозможным его реализацию как посредника между духовным и физическим мирами, что проблематизируег факт наличия у него высшей духовной способности - способности мыслить, а значит, и его родовидовую принадлежность, давая повод для сравнения его с попугаем или обезьяной.

Что же касается оппозиции форма / содержание, необыкновенная насыщенность текстов мотивом несоответствия внешнего и внутреннего дает основания рассматривать ее в качестве основной миромоделирующей категории изучаемого художественного метатекста. До определенной степени это можно объяснить типологическими особенностями сознания человека XVIII столетия, для которого реальности материальная и идеальная были отчетливо разграничены и граница между ними в каждом отдельном предмете или явлении не могла быть зоной семиотически нейтральной.

Материальная и идеальная реальности настолько обособлены друг от друга, что в материальном мире предметы и явления оказываются предоставленными самим себе в своей отдельности, случайности и несовершенстве. В этой ситуации смех становится единственной возможной формой коммуникации между

разрозненными фрагментами рассыпающегося на части бьггия, создавая ту нейтральную буферную зону, где разнородные г.о своей сущности элементы могут вступать в контакт, в котором отрицают друг друга, но этим одновременно и утверждают факт присутствия другого в бытии. Кроме того, Франция воспринимается исключительно через призму смехового в качестве способа установить близкий интимный контакт со своим партнером, говоря образно, перенести диалог из залы для официальных церемоний в будуар.

Второй параграф «Концепт слова» посвящен описанию ключевого концепта-репрезентанта ментального образа Франции в русской словесности.

Обретение национальной идентичности происходит не через усвоение внешних форм определенной национальной культуры (традиций, обычаев, характера, одежды), оно возможно только через ее естественный язык, поскольку именно он является ее подлинным субстратом. Два естественных языка — это те точки-экстремумы, которые представляют предельные степени инаковости и обозначают границу, за которой нет ничего «своего».

Французский язык, безусловно, сыграл значительную роль в развитии русской культуры, оказав большое влияние на формирование литературного языка и став разговорным языком русского дворянства. Но в то же время, подобный процесс объективно не может не быть стрессовым для самосознания культуры, так как он посягает на ее ядро - естественный язык, который является базой для обретения национальной идентичности.

В такой кризисной ситуации особая акцентированность «слова» представляется совершенно закономерной и естественной, оно, являясь, системообразующим ядром культуры, одновременно оказывается эпицентром, наиболее семантически напряженной зоной русско-французского диалога. В качестве ключевого концепта оно становится способным аккумулировать в себе основные семантические узлы рассматриваемого смехового контекста.

Так, можно выделить следующие характеристики слова как коммуникативной единицы французской речи в устах французов и галломанов:

• это слово глупое и — в смысле отсутствия содержания - «пустое»;

• насмешливое, «злое»;

• неискреннее, лживое, то есть такое, которое обнаруживает несоответствие формы - того, что говорится вслух, и содержания — истинного мнения говорящего.

Данные характеристики полностью совпадают с обозначенными в качестве основных семантических узлов всего корпуса сатирических и комедийных текстов оппозициями ума/глупости, смешного/серьезного, формы/содержания, что, в свою очередь, свидетельствует, что именно «слово» может претендовать на роль концепта-призмы, в котором преломляется семиосфера французской культуры внутри русского мира.

Наблюдения, связанные с семантикой слова в рассматриваемых текстах (комедии Я.Б. Княжнина «Чудаки» и «Несчастье от кареты», сатирические

журналы «Живописец» и «Кошелек» Н.И. Новикова, «Почта духов» И.А. Крылова, «Бригадир» Д.И. Фонвизина) актуализируют его в двух аспектах. С одной стороны, это языковая единица, знак, представляющий собой единство материального и идеального, что позволяет рассматривать его как посредника между двумя этими мирами. Однако такое посредничество оказывается невозможным: связь между составными частями слова либо извращается, когда форма и содержание как таковые наличествуют, но не соответствуют друг другу, либо разрывается вовсе, как, например, в том случае, когда содержание редуцируется настолько, что слово превращается в коммуникативный шум.

Что же касается второго аспекта - коммуникативного, то и здесь вместо связующих мостов строятся стены непонимания, разделяющие людей, не слушающих и не слышащих друг друга,, что, однако, вполне закономерно: пустое и лживое слово по своему определению не может стать средством передачи подлинного содержания сознания собеседников.

Перед нами вновь предстает картина разделенности, расколотости действительности на две автономных области, поскольку то, что призвано быть связующим звеном между ними, оказывается несостоятельным в этой сшуации тотальной разобщенности, что, в свою очередь, представляется вполне закономерным на фоне восприятия Запада в лице Франции в русской культуре как пространства мифологизированного и мало имеющего общего с реальной историко-культурной данностью, как идеалистического конструкта.

В этом отношении, как станет видно в дальнейшем, «Письма из Франции» Д.И. Фонвизина с их карнавальным амбивалентным смеховым пространством становятся переломной и одновременно переходной связующей ступенью на пути развития образа Франции в русской литературе - от смехового к серьезному, от идеалистического конструкта к противоречивой и многоликой реальности, в которой уже нет противопоставления двух начал и с которой мы сталкиваемся в следующем этапообразующем тексте - «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина. В «Письмах из Франции» через призму карнавального смеха совершается не просто обновление «износившегося божества», но и создаются все условия для последующего преодоления дуальной структуры реальности.

В третьем параграфе «Образ галломана как элемент метаогшсания культуры», состоящим из двух частей, анализируется пародийный образ щеголя на материале комедий «Чудаки» и «Несчастье от кареты» Я.Б. Княжнина, «Бригадир» Д.И. Фонвизина.

«Великий метаморфозис» XVIII века формирует такую социокультурную ситуацию, при которой «чужое, иностранное приобретает характер нормы. Правильно вести себя - это вести себя по-иностранному, т.е. неким искусственным образом, в соответствии с нормами чужой жизни»23. Крайнее

23 Лотаан Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре ХУНТ века // Избранные статьи • в 3 т Таллин, 1992. Т. 1. С. 249.

проявление этой тенденции - тотальное отрицание всего русского во имя жизни по новым стандартам, диктуемым ориентацией на французскую культуру -получает название галломании и реализует себя на уровне бытового поведения так называемых галломанов.

Таким образом, литература как инструмент самосознания культуры, моделирует смеховой образ галломана, и, как представляется, вовсе не с целью его дискредитации. Как отмечает Ю.М. Лотман в своей статье «К построению теории взаимодействия культур (семиотический аспект)», «введение внешних культурных структур во внутренний мир данной культуры подразумевает установление с нею общего языка, а это, в свою очередь, требует их интериоризации. Для того, чтобы общаться с внешней культурой, культура должна интериоризировать ее образ внутрь своего мира»24. Учитывая данное положение, социокультурный тип галломана можно квалифицировать как интериоризованный образ европейской в общем и французской в частности культуры в семиотическое пространство русского мира, а его бытование на страницах русской комедиографии — как способ осмысления и адаптации этого явления.

В первой части третьего параграфа «Генетико-типологичесше связи смеховой культуры Древней Руси с миром русской комедии XVIII века» в качестве обоснования отказа рассматривать смеховой образ галломана исключительно как дискредитирующй образ жизни его прототипов мы апеллируем к работе Д.С. Лихачева «Смех как мировоззрение», где исследователь замечает, что «пародирования с целью осмеяния произведения, жанра или автора древнерусская литература вообще не знает. <...> Пародируется сложившаяся, твердо установленная, упорядоченная форма, обладающая собственными, только ей присущими признаками — знаковой системой»25. Если рассматривать образ щеголя как своего рода персонификацию поведенческого текста клишированной структуры, то мы можем говорить об аналогичной функции смеха в комедии XVIII в.: его объектом является не человек, приверженный культуре Франции, но кодекс поведения галломана - та самая «знаковая система», складывающаяся из некоторого количества формул (владение французским языком, манеры поведения, приемы светского обхождения), т.е. своего рода «формуляр» поведенческого текста.

По мысли Д.С. Лихачева, смысл древнерусских пародий заключался в том, чтобы «разрушить значение и упорядоченность знаков, обессмыслить их, дать им неожиданное и неупорядоченное значение, создать неупорядоченный мир, мир без системы, мир нелепый, дурацкий»26, что, думается, справедливо для смехового мира русской комедии того периода. Так, например, словоупотребигельная

24 Лотаан Ю.М. К построению теории взаимодействия культур (семиотический аспект) // Избранные статьи : в 3 т Таллинн, 1992. Т. 1. С. 117.

25 Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. СПб., 2001. С. 346.

26 Лихачев Д С. Там же. С. 348.

парадигма щеголей и щеголих предстазляет собой использование отдельных лексических единиц и целых синтаксических конструкций разных уровней как на русском, так и на французском языке, а также варваризмов - лексических заимствований из французского языка, употребление которых не оправдано какой бы то ни было функциональной необходимостью, что приводит не просто к непониманию героями друг друга, но и к откровенной абсурдности их суждений.

Во второй части третьего параграфа «Смеховой образ галломана в русской комедиографии XVIII века в пародийном аспекте» постулируется мысль о том, что картина мира, моделируемая русской комедией, в силу своего универсализма более адекватна нелитературной реальности, чем, например, драма или трагедия, и по своей природе соотносима с актом самосознания культуры. Так, пародия, основанная на приеме контраста формы и содержания, аналогична по структуре самому предмету изображения: бездумное заимствование внешних форм, в связи с утратой ими имманентной функции, изменяет и десемантизирует их значение, становясь источником конфликта внешнего и внутреннего.

Основным приемом пародийной подачи образа галломана, рождающим смеховой эффект, является прием несовпадения формального и содержательного аспектов, в самых разнообразных вариациях обыгрывающих их взаимное несоответствие, среди которых можно выделить двоение понятий на предметный и абстрактный смыслы (честь, просвещение, разум, счастье), буквализацию метафорического расщепления единого целого на внешнее и внутреннее, прием обнаружения за внешней формой такого содержания, которое само по себе представляет механистическое копирование неких культурных знаков, когда, например, внешний лоск как одна из непременных характеристик галломана оборачивается внутренней бессодержательностью.

Принимая во внимание проанализированный материал, можно сделать вывод о том, что смеховой образ как таковой по своей структуре диалогичен, что уже само по себе исключает возможность его прочтения как только дискредитирующего лежащие в его основе нелитературные реалии. Гораздо более адекватным подходом представляется рассмотрение этого образа как универсального в том смысле, что он является одной из форм самосознания культуры, т.е. элементом метаописания. И если галломания как культурный феномен - это непосредственная реакция русской культуры при освоении нового семиотического пространства, то смеховой образ галломана - это уже сознательно выстроенная модель, отражающая процессы взаимодействия культур.

В четвертом параграфе «Мотивпая структура и семантика сюжета «путешествие во Францию» рассматриваются тексты, связанные на уровне сюжета или мотива с путешествием во Францию, с целью выявить семантические константы, образующие концептуальную модель такого путешествия.

Литературный образ инокультутрого пространства по своей структуре является, как минимум, двухъядерным, поскольку включает в себя помимо

собственно «чужого» пространства, пространство «свое», через призму которого воспринимается то, что находится за его границами. Вместе с тем, семиотически значимым элементом оказывается само перемещение воспринимающего субъекта между этими двумя центрами, благодаря которому на пересечении статической данности этих объектов в своей отдельности и динамической природы их соотношения и соположения формируется новое смысловое поле, которое можно рассматривать как третье ядро образа инокультурного пространства.

Эти центры диалектически взаимосвязаны: два пространственных центра, образующих «крайние точки», между которыми пролегает путешествие, становятся частью хронотопа пути, что связывает их с этой чрезвычайно насыщенной семантической универсалией. С другой стороны, значение и значимость пути складываются под влиянием сложившегося в культуре образа той или иной «крайней точки». В случае с Францией через призму семантики путешествия можно выделить некую семантическую константу ее литературного образа: путешествие во Францию производит, с точки зрения внешнего наблюдателя т.н. «редукцию» по отношению к фигуре путешествующего.

Так, для героя безавторской гистории российского дворянина Александра до полного нуля редуцировалось его физическое существование, галломаны возвращаются с изрядно редуцированной духовностью, и без того довольно скромной, историческая личность В Л. Пушкина в стихотворении И. И. Дмитриева «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия» редуцируется до пародийно-сниженного, пусть и по-доброму в дружеской манере, литературного двойника. Своего логического завершения эта тенденция достигает в поэме A.C. Пушкина «Граф Нулин». Обозначая своего героя именем с семантикой пустоты, отсутствия вообще какого бы то ни было содержания -хорошего или плохого, — автор лишает его всякой сущностной выраженности, представленности в бытии. Эта редукция распространяется даже на цель и смысл самого путешествия: в то время как Александр отправляется в Европу под предлогом образования и просвещения, за просвещением, пусть и взятым в кавычки, едут и галломаны, к тому же их путешествие, как и путешествие героя «Писем русского путешественника» и «Путешевия N.N. в Париж и Лондон...» -это в некотором смысле паломничество (не говоря уж о том, что и Н.М. Карамзина, и В.Л. Пушкина интересовали культурно-образовательные перспективы поездки), то французский вояж Нулина — это не более чем затянувшийся кутеж.

Феномен «редукции» можно объяснить влиянием сложившихся на ранней стадии формирования образа Франции стереотипов, обязанных своим происхождением существовавшей в древнерусской культуре устойчивой мифологической модели пространства и его последующей семантической специализации в эпоху, когда эта модель была переосмыслена, но еще не могла быть полностью преодолена.

В пятом параграфе «"Письма из Франции" Д. И. Фонвизина: у границ смехового» анализируется своеобразие смехового качала «Писем из Франции» Д.И. Фонвизина, в которых обнаруживаются отчетливые следы карнавальной эстетики, что, в свою очередь, делает их по своему значению весьма далекими от плоской карикатурно-сатирической зарисовки.

Смех «Писем...» по своей функции близок скорее смеху карнавальному, амбивалентному по своей природе, который, обличая и «умерщвляя», одновременно обновляет и возрождает. Об этой типологической близости свидетельствуют черты карнавальной эстетики, отчетливо различимые в тексте «Писем...». Среди таковых можно отметить семантическую вибрацию описываемых событий и впечатлений между сакральным и профанным, между «лицом» и «задом», что в рамках карнавала служило средством выражения «пафоса смен и обновлений». Другая отличительная черта «Писем...» - слишком непринужденный, почти развязный тон в описании наблюдаемого, точно соответствует фамильярному карнавально-площадному контакту между людьми, которому чужда всякая иерархия. И, наконец, достаточно резкая и насмешливая, зачастую до бестактности, форма выражения своей позиции в оценке французской действительности по своей функции в тексте сопоставима с ругательствами-срамословиями в адрес «износившегося божества». Таким образом, преодолевается представление о Западе как пространстве мифологическом и аксиологически маркированном, как о «Рае» или об «Аде». В самом деле, Фонвизин развенчивает Париж как идею вообще, лишает его какого бы то ни было божественного, сакрального смысла, выводя его из области бытия в сферу быта. Франция в «Письмах...» необычайно материальна, зрима и пластична. Все это открывает возможность ее осмысления в реальных социокультурных и историко-географических координатах, что, собственно, и происходит уже в следующем этапообразующем тексте - «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина.

Во второй главе «Серьезный» контекст: мотивы, образы, концепты» на материале таких текстов, как «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, «Парижский дневник» В.А. Жуковского, письма К.Н. Батюшкова, «Хроника русского», «Дневники (1825-1826 гг.)» АЛ. Тургенева, «Дневники» ПЛ. Вяземского, «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча, «Письма из-за границы», «Парижские письма» П.В. Анненкова, повести Н.В. Гоголя «Рим» и Н.А. Бестужева «Русские в Париже 1814» раскрываются условия и результаты перехода на следующий этап русско-французского диалога, ознаменованный в литературе формированием «серьезно-нейтрального» контекста, прорастающего из непосредственного обращения к Франции и Парижу как репрезентанту всей французской культуры; сама «серьезность» этого контекста не в последнюю очередь обусловлена изменением социокультурной ситуации. Пространство французской культуры рассматривается как семиосфера, как некое семиотическое целое со всеми присущими этому феномену признаками27.

27 Лотман ЮМ О семиосфере // Избранные статьи : в 3 х Таллин, 1992. Т. 1. С. 11-25.

16

В первой параграфе второй главы «Образ Франции как антимир французской культуры: от «смехового» контекста к «серьезному» осмысляются причины перехода русско-французского культурного диалога на рубеже ХУШ-Х1Х вв. на новый этап, определивший смену связанного с образом Франции «смехового» литературного контекста нейтрально-серьезным, анализ которого приводит к выводу, что на данном этапе развития русско-французских отношений Франция с точки зрения русской культуры оказывается воплощенным антимиром: ключевые смысловые узлы, из которых складывается образ французской культуры, представляют «вывернутые наизнанку» ценностные ориентиры русской культуры того времени.

Так, «сакральному» слову противопоставлено растиражированное до уровня шума слово «профанное», стремлению литературы романтизма и реализма с его психологизмом проникнуть в тайны внутреннего мира человека, постигнуть его закономерности и раскрыть всю его сложность и неоднозначность — масочная природа человеческого образа; особому соотношению художественной и нелитературной действительности, когда жизненный путь и своя собственная личность сознательно выстраиваются в соответствии с определенной моделью, своеобразному жизнетворчеству - изначально знаковый, а поэтому фиктивный характер самой реальности, где жизнь оказывается одним лишь подражанием самой себе. И, конечно же, для русского человека того времени не могла не казаться возмутительной «легкость» французов по отношению к своему прошлому, к своей истории, «легкость», которая «опрокидывала», выворачивала наизнанку русское пристальное вглядывание в свой исторический путь, в свою историю, ставшую для России тем самым Другим, наличие которого является необходимым условием самосознания и обретения собственной идентичности для любой личности, будь это отдельный человек или целая культура.

Во втором параграфе «Игра как ключевая миромоделирующая категория «серьезного» контекста» как конституирующее образ Франции начало рассматривается модель игры, находящая свое выражение в сквозных мотивах образа французского театра, парламента, уличной жизни в письмах, дневниках и путевых заметках («Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча, «Парижский дневник» В.А. Жуковского, «Хроника русского», «Дневники (1825-1826 гг.)» А.И. Тургенева, «Парижские письма», «Письма из-за границы» П.В. Анненкова), художественных произведениях («Рим» Н.В. Гоголя). Сопоставляются две культурные парадигмы, в центре одной из которых находится «человек играющий», а другой - «человек рефлексирующий».

Подражательность, которую следует понимать как форму приема и адаптации (перевода) транслируемых инокультурных текстов, уступает место генерации «собственных» текстов, а сопряжение «своей» и «чужой» культурных традиций происходит в атмосфере состязательности, спора, агона. Этот процесс

сопровождается развенчиванием исчерпавшей свой потенциал развития «праздничной», ориентированной на публичную коммуникацию парадигмы, прообразом которой, несомненно, осознавалась Франция как культура-транслятор программирующих парадигму кодов. Действительно, основные узлы реконструированной игровой модели - иллюзорность, поверхностность, масочная природа человеческого образа - воспроизводят пафос тех «обвинительных статей», которые «предъявлял» человек «рефлексирующий» человеку «играющему».

Предложенное Й. Хейзингой в книге «Homo ludens» определение игры достаточно органично накладывается на мотивно-образную структуру «серьезного» контекста: так, семантика миражности, иллюзорности, театральности, определяющими как материальный, физический, так и социально-общественный, духовный облик Парижа соответствует игре как «деятельности, которая осознается как «невзаправду» <...> выполняемое занятие»28; сама ситуация путешествия, выводящая за рамки привычной жизни на родине коррелирует с «сознанием «иного бытия», нежели «обыденная жизнь»29. Что же касается составляющей суть игры «борьбы за что-нибудь или же представления чего-нибудь»30, то исследуемый материал демонстрирует наличие обеих этих разновидностей игровой состязательности: именно атональный фактор как дух борьбы, соперничества задает ритм «громадного блеска европейской деятельности», где все силы многочисленных партий и группировок, кажется, только и направлены на то, чтобы перекричать друг друга, а торговцы и владельцы магазинов в борьбе за покупателя стараются представить свой товар в самом выгодном свете с помощью «наружного блеска и репутации вкуса»31.

Иохан Хейзинга, давая определение понятию игры, отмечает, что ее сопровождает чувство напряжения и радости. Также на основании единства «формальных признаков и атмосферы душевного подъема»32 и «сознания - хоть и вытесненного на задний план - того, что это все делается «как будто», «невзаправду»33 он указывает на существование тесной связи между игрой и праздником. Эта связь весьма различимо прослеживается в образном строе «серьезного» контекста. Например, в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина мотив перманентно длящегося праздника настойчиво возникает в том случае, когда автор рисует некий портрет французского народа в его коллективных формах жизнедеятельности.

Еще одной важной «игровой» чертой «серьезного» контекста является масочная природа человеческого образа: наряду с очевидной тенденцией к

28 Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992. С. 24.

25 Там же. С. 41.

30 Там же. С. 24.

" Анненков П.В. Парижские письма. М„ 1983. С 41.

32 Хейзинга Й. Указ. соч. С. 34.

33 Там же.

деперсонализации французского общества, когда наименьшей целой единицей измерения является толпа, а не индивидуальность, «среднестатистический француз» осмысляется как фигура двухмерная по своей природе, лишенная глубины, смысловой перспективы, исчерпывающаяся своей социальной ролью, что, в свою очередь, актуализирует мотив виньетки, декорации, маски. В контексте семантического поля иллюзорности, включающего в себя мотивы «зазеркальности», театральности и фасадности (объединенные общей функцией представления), поверхности и поверхностности, а, самое главное, массовости как надсубъектной формы организации общества, деперсонализация образа француза напрямую связана с его масочной природой. Отказ открывать личность за плоской маской конструирует этот образ как функциональную фигуру наподобие шахматной, значение и значимость которой исчерпывается правилами игры, позволяющими каждому знаку вести себя только так, а не иначе.

В третьем параграфе второй главы «Концептосфера «серьезного» контекста» представлены и описаны выделенные в процессе анализа материалов исследования понятия-концепты, которые являются наиболее репрезентативными для ментального образа Франции в русской словесности того периода, а именно: концепт слова, концепт театра и концепт «тогда и теперь».

Театр как реалия культурной жизни — визитная карточка, которую Париж (или другой город — как частный случай) вручает своему гостю сразу же по прибытии. Таким образом, нам открывается первый уровень реализации данного концепта: театр предстает как неотъемлемая часть культурного досуга и, что еще более значимо, культурного облика страны в целом.

Второй уровень актуализирует «зеркальные» смыслы: значимость происходящего на сцене выходит за рамки чистой эстетики в том смысле, что обнаруживает прямую связь с ближайшей современностью, насыщенность «обертонами настоящего, тяжелой, богатой, густой аурой сегодняшнего дня» . Сфера «зазеркалья» сужается до комедии, или даже уже — до водевиля, причем принципиально важно, что такая жанровая призма менее всего являет собой эстетически обусловленный принцип воссоздания реальности, в соответствии с которым производится отбор материла и его образное воплощение в тексте. Дело в том, что реальность такова на самом деле, она сама есть водевиль, который, таким образом, в качестве конкретного драматургического жанра функционально соотносится со своеобразной содержательной формой, которая способна не только адекватно отразить жизнь во всей ее полноте, но и репрезентировать ее национальную специфику. Наиболее очевидно эта особенность «французского текста» русской словесности выражена в «Дневниках (1825—1825 гг.)» А.И. Тургенева, «Риме» Н.В. Гоголя, «Парижских письмах» П.В. Анненкова.

34 Берберова H.H. Курсив мой. М., 1996. С. 262.

Однако, рассматривая следующий уровень реализации концепта театра, где он выступает как метамодель структурной специфики семиотического пространства французской культуры, мы не можем не отметить, что здесь отменяется всякая структурно-семантическая значимость жанра как содержательной формы, а само сценическое действо, спектакль расширяется до зрелища, в котором возникает позиция зрителя как участника игры. Рецепция путешественников фиксирует активность миромоделирующего потенциала такой метаструктуры, заявляющего о себе в стихии национального быта и бьгтия, в описании которых «серьезный» контекст изобилует театральной терминологией. Согласно Ю.М. Лотману, когда один из ядерных участков семиосферы формирует свою собственную грамматику, делаются попытки распространить ее на всю семиосферу . Если говорить о Франции 1789-1848 гг., то для нее в этот период таким «участком» был язык политики, поскольку именно общественно-политическая сфера жизни образовывала ядерную зону семиосферы: для современников Франция и политика были синонимами. Развивая эту мысль, хотелось бы отметить, что политика и театр для всего этого периода в восприятии русских путешественников также синонимичны: «Не думайте, однако ж, чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие смотрят, судят, спорят, плачут или смеются, бьют в ладоши или освистывают, как в театре!»36

Таким образом, театр становится ключевым миромоделирующим кодом для политических событий конца XVIII в., а затем, в силу обозначенного выше ментального отождествления Франции и политики, и для «серьезного контекста» в целом. Рассматривая игру в качестве ключевой конституирующей образ Франции категории, мы признаем язык театра (который, будучи синонимичен политике, находится в зоне ядерной структуры) тем культурным диалектом, который, если использовать выражение Ю.М. Лотмана, распространяет свои нормы на всю семиосферу игрового пространства французской культуры и приобретает тем самым статус языка метаописания.

«Слово» как ключевой концепт, являющийся наиболее репрезентативным для ментального образа Франции в русской словесности и сформировавшийся уже в рамках «смехового» контекста, аккумулирует в себе все основные семантические узлы обоих рассматриваемых дискурсов. Так, масочносгь человеческого образа соотносима с таким конституирующим данный концепт качеством, как надиндивидуальность, другой его признак - профанность - позволяет рассматривать слово в рамках той системы, где оно выступает в качестве модели лживости цивилизации.

55 Лотман Ю.М. О семиосфере// Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. 1. С. 17.

36 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984 С. 226.

20

Относительно русской ценностной системы, где слово тождественно делу, французское слово, не равное вещи, акцентировано в своей знаковости и, таким образом, воспринимается как пустой звук, коммуникативный шум: мотив, который с необычайным постоянством возникает в рефлексии путешественников как доминанта парижского звукоряда и аудиальный репрезентант основного действующего лица - толпы. Отвлеченное от вещи и действия, оно делает акт номинации равным себе, что порождает трагическую раздробленность мира, превращая его в поток мелочей. Таким образом, слово как некая универсалия не объединяет определенный сектор реальности, вещи предоставлены самим себе в своей эмпирической единичности и феноменальности.

В Заключении представлены основные итоги исследования.

В XVIII в., когда историческое прошлое России как «не западной» страны со своей сложившейся системой ценностей фактически оказалось противопоставлено складывающейся новой культурной парадигме, связанной с ориентированностью на Европу, были сформированы условия для возникновения этапа, по своей функции тождественного «стадии зеркала». Естественная потребность любого сознания, в т.ч. культурного, в сохранении своей целостности, в данном случае без того, чтобы быть вынужденным перечеркивать историю или, наоборот, отрицать возможность интеграции в европейское пространство в виду несовместимости культурно-исторических основ, привела к необходимости увидеть себя как целое в зеркале, чтобы сформировать свой новый целостный образ, свое «Я», найти для себя своего Другого, без которого немыслим любой акт самосознания, и его глазами посмотреть на себя со стороны, чтобы понять, чем же это «Я» является. Этим Другим для России стала Франция, а сама Россия, тем временем, отождествив себя с одной из европейских стран, стала Другим для самой себя, а точнее, для своего исторического прошлого, поскольку ранее на протяжении ее развития у нее такой возможности на было ввиду известной культурной изоляции и, следовательно, отсутствия необходимых условий для того, чтобы посмотреть на себя со стороны, «чужим» взглядом.

В итоге Россия оказывается как бы между двух зеркал: между своим прошлым и «европейским» настоящим, и думается, что такое сравнение - больше чем просто метафора, поскольку оно очень точно отражает природу той зеркальной антиномичности, когда один и тот же субъект оказывается в одно и то же время носителем противоположных качеств: пытаясь реконструировать свой собственный образ, он находится между двух зеркал, и диалог происходит, по существу, не между субъектом и отражением, а между двумя его отражениями, которые, являясь всего лишь его проекцией, не совпадают с ним полностью.

Итак, образ самого себя в этот период истории России нельзя сравнивать просто с призмой, через которую оценивается то, что находится вне границ своего,

поскольку относительно цельного, завершенного «я» в тот момент еще не существует, оно находится в процессе формирования.

Разрушение этой двузеркальной модели связано, в первую очередь, с творчеством Н.М. Карамзина: «Письма русского путешественника» были принципиально новым словом в споре о России и Западе. Карамзин вводил читателя в мир, где Россия и Запад не противостояли друг другу. Европа была ни спасением, ни гибелью России, она не отождествлялась ни с Разумом, ни с Модой, ни с идеалами, ни с развратом, она стала обыкновенной, понятной, своей, а не чужой»37. Наряду с этим происходит выход из «стадии зеркала», что, однако, не означает ее полного преодоления: «Стадия зеркала - не просто эпоха в истории индивида, но изначальный этап истории, исток истории, в котором начинается непрекращающаяся до конца дней битва человеческого субъекта за самого себя, борьба с другим собой, со своим двойником. Понятие двойника появляется здесь не случайно. <...> Психологическое исследование "феномена двойника" позволяет выдвинуть предположение, что его исходной позицией является фиксация на стадии зеркала»38. Если мы взглянем на то, во что перерастает зеркальность в русско-французской культурной коммуникации на следующем этапе, в первой половине XIX в., то мы определенно обнаружим двойничество в форме противопоставления русской и французской культур как «мира» и «антимира», другими словами, реальности и ее вывернутого наизнанку темного двойника.

Таким образом, два литературных контекста - «смеховой» и нейтрально-серьезный, во многих отношениях симметричные, фиксируют совершенно особенный этап русско-французкой культурной коммуникации с точки зрения смысловой целостности и завершенности, где подражательность, которую следует понимать как форму приема и адаптации (перевода) транслируемых инокультурных текстов, в конце концов уступает место генерации «собственных» текстов.

Подводя итоги, можно сделать вывод, что концептосфера образа Франции (каким он сложился в русской словесности XVIII - первой половины XIX вв.) как зеркало рецепции иноментальной реальности, особенности эволюции этого образа не просто помогают «обнажить» специфику собственной национальной и культурной идентичности, оттенить образ «самого себя», но и репрезентируют закономерности становления и эволюции русского национального самосознания Нового времени.

Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Н.М. Карамзин. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 564.

Брудный А.А, Демильханова А.М. Феномен двойника и «стадия зеркала» // Историческая психология и социология истории. 2009. Т. 2, № 2. С. 42-54.

Работы, опубликованные по теме диссертации

Статьи в журналах, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией при Министерстве образования и науки Российской Федерации для опубликования основных результатов диссертаций:

1.Тризно, O.A. Черты карнавальной эстетики в «Письмах из Франции» Д.И. Фонвизина // Вестник Томского государственного университета. - 2013. -№ 367. - С. 21-23. - 0,37 пл.

2. Тризно, O.A. Специфика образа Франции в русской литературе конца XVIII - первой половины XIX вв.: от смехового контекста к серьезному // Вестник Томского государственного университета. - 2013. - № 375. - С. 42-45. - 0,49 пл.

3. Тризно, O.A. Мотивная структура и семантика сюжегга «путешествие во Францию в русской литературе XVIII века // Вестник Томского педагогического университета. - 2014. - Вып. 7 (148). - С. 186-191. - 0,6 пл.

Публикации в других научных изданиях:

4. Тризно, O.A. Смеховой образ галломана в русской комедиографии 18 века как элемент метаописания культуры // Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения : материалы XIX Всероссийской научно-практической конференции молодых ученых. - Томск : Том. гос. ун-т, 2008. - Вып. 9, ч. 1 : Литературоведение. - С. 167-170. - 0,19 п.л.

5. Тризно, O.A. Игра как модель описания французской культуры // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы конференции молодых ученых 17 апреля 2009 г. : в 2 т. - Томск : Том. гос. ун-т, 2009. - Вып. 10, т. 2 : Литературоведение. - С. 218-222. - 0,18 пл.

6. Тризно, O.A. Концепт слова в парижском тексте // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XI Всероссийской конференции молодых ученых : в 2 т. - Томск : Том. гос. ун-т, 2010. - Вып. 11, том 2 : Литературоведение и издательское дело. - С. 166-168. - 0,16 пл.

7. Тризно, O.A. Оппозиции ума / глупости, смешного / серьезного, формы / содержания в сатирических и комедийных текстах русской литературы XVIII века // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XIII Всероссийской конференции молодых ученых: в 2 т. - Томск: Том. гос. ун-т, 2012. -Вып. 13, т. 2 : Литературоведение и издательское дело. - С. 212-216. - 0,31 пл.

8. Тризно, O.A. Функция зеркала в русско-французской культурной коммуникации второй половины XVIII в. // Актуальные проблемы литературоведения и лигнвистики : материалы XVI Всероссийской конференции молодых ученых : в 2 т. - Томск : Том. гос. ун-т, 2014. - Вып. 15, т. 2 : Литературоведение. - С. 106-110. - 0,29 пл.

Подписано в печать 20.10.2014 г. Формат А4/2. Ризография . л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ № 25/10-14 Отпечатано в ООО «Позитив-НБ» 634050 г. Томск, пр. Ленина 34а