автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Образ России в общественно-политическом дискурсе США

Полный текст автореферата диссертации по теме "Образ России в общественно-политическом дискурсе США"

На правах рукописи

ЖУРАВЛЕВА ВИКТОРИЯ ИВАНОВНА

ОБРАЗ РОССИИ В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ США:

МЕЖДУНАРОДНЫЕ И ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ (1880-1910-е гг.)

Специальность 07.00.03 - всеобщая история (новое время)

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

11 АПР 2013

АВТОРЕФЕРАТ

Москва 2013

005051563

005051563

Работа выполнена на кафедре мировой политики и международных отношений ФГБОУ ВГ10 «Российский государственный гуманитарный университет»

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор, зав. отделом всеобщей истории Санкт-Петербургского Института истории РАН Носков Владимир Витальевич

доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой истории и политики стран Европы и Америки МГИМО (У) Печатное Владимир Олегович

доктор исторических наук, профессор, руководитель Центра североамериканских исследований Института всеобщей истории РАН Согрин Владимир Викторович

Ведущая организация: Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (кафедра Новой и Новейшей истории стран Европы и Америки)

Защита состоится «22» мая 2013 г. в 11 час. 00 мин. на заседании диссертационного совета Д 002.249.01 при Институте всеобщей истории РАН по адресу: 119334, г. Москва, Ленинский пр-т, д.32 а (ауд. 1406)

С диссертацией можно ознакомиться в научном кабинете ИВИ

РАН

Автореферат разослан «

2013 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат исторических наук

Н.Ф. Сокольская

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования обусловлена тем, что процессы глобализации не только актуализировали проблему межкультурного диалога, но и кардинально изменили его условия. Кроме того, в случае межкультурного взаимодействия русских и американцев до сих пор существует реальная необходимость преодоления наследия «холодной войны» с ее грузом мисперцепций, а также осознания того факта, что образы и представления о другой стране и другом народе интегрируются в национальную внешнеполитическую риторику и становятся частью общественно-политического дискурса, оказывая влияние как на межгосударственный диалог, так и на выстраивание видения мира и собственного места в нем.

У каждой культуры есть свой образ «Другого», выполняющий важную роль в игре смыслов и значений, определяющих ее «Я»-концепцию. Американцы на протяжении всей своей истории постоянно подыскивали новые «национальные коллективы», чтобы сделать их значимыми (конституирующими) «Другими», формируя коллективную идентичность посредством проекции вовне и напластований «Других».

Особый интерес для современных российско-американских отношений представляет поиск ответов на вопросы: как и почему, начиная с рубежа Х1Х-ХХ вв., русский «Другой» конструировался и переопределялся в американском дискурсе идентичности в качестве одного из значимых, как «демонизация» и «романтизация» образа России становились механизмом оживления американского национализма. Эти процессы были напрямую связаны с социокультурным контекстом общества-наблюдателя, а также с его «повесткой дня», т.е. с актуальной для конкретного исторического периода конфигурацией внутри- и внешнеполитических проблем.

Следовательно данная диссертация нацелена не только на изучение видения американцами Российской империи, но и на понимание их восприятия себя и окружающего мира в то время, когда зарождался «американский век», когда Соединенные Штаты, оставив позади период эгоцентризма, обретали статус мировой державы в условиях формирования качественно нового состояния всемирное™, а общество переживало сложный период переоценки ценностей.

Значение межкультурного диалога возрастает в переходные эпохи. Таким временем как в истории развития России и США, так и в истории российско-американских отношений являются рубежи веков - Х1Х-ХХ и ХХ-ХХ1. И потому представляется актуальным обращение к более раннему периоду с целью поиска истоков про-

цессов, характерных для нашего времени. Безусловно, конкретная историческая эпоха накладывает свой отпечаток на процесс позиционирования «Себя» и «Другого», но, как верно заметил Л.З. Копелев, это не должно мешать исследованию общих коллективных представлений людей различных поколений — унаследованных и актуализированных в новых условиях, поскольку минувшие эпохи при всей их неповторимости влияют на последующие1.

Изучение представлений и знаний о России, бытовавших в американском обществе в избранный для исследования период, позволяет, по мнению автора, приблизиться к пониманию того, как метафоры прошлого становятся частью современного общественно-политического дискурса в США, каково влияние долгосрочных американских мифов о России и устойчивых стереотипов ее восприятия на динамику российско-американских отношений, на выработку внешней политики вашингтонской администрации, а также массовое сознание американцев, что мешало им в прошлом и продолжает мешать в настоящем трезво оценивать события, происходившие в России, будь то Российская империя, СССР или постсоветская Россия.

Степень изученности темы

В связи с тем, что в докторской диссертации текст о России (образ России) помещается в два контекста - двусторонних отношений, а также в американский социокультурный и политический, которые, с одной стороны, порождают сам этот текст, а с другой, посредством него прописываются, - в историографическом обзоре имеет смысл выделить соответственно две группы работ, посвященных изучению различных составляющих этих контекстов и оказавшихся в той или иной степени важными для реализации авторской концепции. Причем необходимо подчеркнуть, что диалог с другими исследователями, уточнение их отдельных тезисов и выводов («историографическая интрига») вписаны в основной текст диссертации, что позволяет в историографическом обзоре сосредоточить внимание на общих характеристиках и выявлении основных направлений в изучении заявленной проблематики.

В российской историографии отсутствует обобщающая монография по истории российско-американских отношений в избранный период, что обусловило обращение автора диссертации к первоисточникам российского и американского происхождения для прояснения данного контекста. Г.П. Куропятник заканчивает свой анализ политических, социально-экономических и культурных

1 Копелев Л.З. Чужие // Одиссей. Человек в истории. 1993: Образ «Другого» в культуре. М., 1994. С. 10-11.

аспектов взаимоотношений двух стран 1881 годом2, в свою очередь, в центре внимания Р.Ш. Ганелина оказывается межгосударственное взаимодействие в 1914-1917 гг. с особым акцентом на реакцию в США в связи с Февральской революцией в России3. Перу этого известного российского американиста «советской школы» принадлежит также небольшая обзорная глава об отношениях двух стран в 1898-1914 гг. в коллективной монографии4.

При изучении отдельных аспектов взаимоотношений России и США в интересующий нас период (за исключением отдельных публикаций по Первой мировой войне, в которых предпринимается попытка выйти за рамки традиционной дипломатической истории и уделить большее внимания процессу взаимовосприятия5), основной упор делался на рассмотрении противоречий двух стран на Дальнем Востоке6 и их экономических связей7. Оба сюжета прекрасно вписывались в марсксистско-ленинскую методологию постижения истории с характерным для нее экономическим детерминизмом и теорией империализма. Эти исследования не потеряли своего значения в том, что касается представленного в них фактического материала.

Если говорить о «дальневосточной проблематике» в контексте изучения двусторонних отношений, то в последнее время интерес

2 Куропятник Г. П. Россия и США: Экономические, культурные и дипломатические связи, 1867-1881. М., 1981.

3 Ганелин Р.Ш. Россия и США. 1914-1917. Очерки истории русско-американских отношений. Л., 1969.

4 История внешней политики и дипломатии США. 1867-1918 / Под ред. Г.П. Куропятника. М, 1997. С. 254-267.

5 См., например: Козенко Б.Д. Несостоявшееся сближение: США и Россия в 1914-1917 годах // Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 140-157; Листиков C.B. США и революционная Россия в 1917 г. К вопросу об альтернативах американской политики от Февраля к Октябрю. М„ 2006. С. 20-55.

6 Речь идет, прежде всего, о следующих монографиях: Романов Б.А. Россия в Маньчжурии (1892-1906). JI., 1928; Он же. Очерки дипломатической истории Русско-японской войны, 1895-1907. М.; Л., 1955; Доброе А. Дальневосточная политика США в период Русско-японской войны. М., 1952; Фурсенко A.A. Борьба за раздел Китая и американская доктрина «открытых дверей». 1895-1900. М., 1956; Горелик С. Б. Политика США в Маньчжурии в 1898-1903 гг. и доктрина «открытых дверей». М., 1960; Бродский P.M. Американская экспансия в Северо-Восточном Китае. 18981905. Львов, 1965.

7 Лебедев В.В. Русско-американские экономические отношения (1900— 1917). М., 1964; Фурсенко A.A. Из истории русско-американских отношений на рубеже XIX-XX вв. // Из истории империализма в России. М.; Л., 1959. С. 216-269.

российских исследователей вновь привлекли переговоры в Портсмуте в связи с переосмыслением иерархии ключевых фигур «дипломатической игры» и ревизии самой истории подготовки Портсмутской конференции8.

В центре внимания отечественных ученых неизменно находился вопрос о взаимовлиянии литератур народов двух стран на рубеже XIX-XX вв., а также российско-американские культурные связи в длительном временном диапазоне в целом, что характерно и для современной историографической ситуации9.

Традиционной для советской историографии проблематикой при обращении к истории двусторонних отношений на рубеже Х1Х-ХХ вв. было изучение деятельности российских политэмигрантов в США, связей русских революционеров с прогрессивной американской общественностью и восприятия революционных событий в Российской империи с особым акцентом на позицию представителей левых идеологий (исследования Е.А. Таратуты, A.A. Трубарова, A.C. Соколова, Р.Ш. Ганелина, В.Я. Гросула). В этом ряду необходимо особо отметить публикации Е.И. Меламеда, посвященные «крестовому походу» против царского правительства либерального американского журналиста Дж. Кеннана. Хотя они выполнены на основе традиционного историко-описателыюго метода, и автор не стремится поместить кеннановский текст о России ни в американский контекст, ни в контекст двусторонних отношений, книги Меламеда насыщены интересными фактами, связанными с деятельностью одного из тех, кто в изучаемый в диссертации период участвовал в конструировании «демонического» образа страны деспотизма и произвола и «романтического» образа Русской революции и русских революционеров10. Новые тенденции в изуче-

8 Байбакова Л.В. Посредническая деятельность президента Т. Рузвельта на мирных переговорах между Россией и Японией в 1905 г. (по новым архивным документам) // Российско-американские отношения: конец XVIII - начало XX вв. М„ 2008. С. 176-190; Носков ВВ. Американская дипломатия. Витте и потеря Россией Южного Сахалина // Американский ежегодник, 2011. М„ 2011. С. 126-160.

9 Николюкин А.Н. Взаимосвязи литератур России и США: Тургенев, Толстой, Достоевский и Америка. М., 1987; Взаимодействие культур СССР и США XVIII-XX вв. М„ 1987; Шестаков В.П. Русское открытие Америки // Россия и Запад: диалог культур. М„ 1994. С. 74-84; Кубанев H.A. Образ Америки в русской литературе (из истории русско-американских литературных связей конца XIX-первой половины XX века). Москва-Арзамас, 2000; Иванян Э.А. Когда говорят музы. История российско-американских культурных связей. М., 2007; Арустамова A.A. Русско-американский диалог XIX века. Историко-литературный аспект. Пермь, 2008.

10 Меламед Е.И. Джордж Кеннан против царизма. М., 1981. Он же. Рус-

нии восприятия революционных событий в России по другую сторону Атлантики нашли свое отражение в публикациях автора диссертационного исследования, в работе В.В. Носкова" и кандидатской диссертации его ученика Д.М. Нечипорука, посвященной деятельности Американского общества друзей русской свободы.

Среди «постсоветских» сюжетов в исследовании российско-американских отношений на рубеже XIX-XX вв. необходимо, прежде всего, назвать «еврейский вопрос». Начало его изучению в России в контексте взаимоотношений двух стран было положено статьями автора диссертации, а также книгой В.В. Энгеля. Последний избрал в качестве объекта анализа паспортный аспект «еврейского вопроса», наиболее исследованный в американской историографии. В поисках объяснительной схемы историк во многом опирался на вторичные источники и не задавался целью связать деятельность еврейской общины США с «повесткой дня» общества-наблюдателя 2. Вторым направлением, получившим новый импульс в постсоветской России, стало изучение эмиграционного движения из Российской империи за океан с акцентом на процесс взаимодействия эмигрантов с американским окружением13.

В постижении прошлого российско-американских отношений на основе социокультурного подхода успехи отечественной историографии выглядят достаточно скромными. А в приложении к реконструкции образа России в американских репрезентациях в рассматриваемый период речь идет в основном о публикациях самого автора диссертационного исследования. Среди работ, свидетельствующих о формировании имагологического направления в исследовании двусторонних отношений в различные эпохи, следует отнести монографии: А. Эткинда, с его установкой на параллельное чтение двух культур, биографий и текстов их представителей; И.И. Курил-лы, использовавшего в качестве объяснительных схем для понимания взаимных репрезентаций «Свое» и американское, и русское; A.B. Павловской, описавшей набор бытовавших в американском

ские университеты Джорджа Кеннана. Судьба писателя и его книг. Иркутск. 1988.

" Носков В.В. Русская революция 1905 г. в представлениях американских дипломатов // Политическая история России XX века. СПб.,2011. С. 104-113.

12 Энгель В.В. «Еврейский вопрос» в русско-американских отношениях (На примере «паспортного» вопроса 1864-1913). М., 1998.

13 См., например: Бнтюков К.О. Российская иммиграция в США до Первой мировой войны. Дис. ... канд. ист. наук. СПб.: РГПУ им. А.И. Герцена, 1996; Нитобург Э.Л. Русские в США. История и судьбы. 1870-1970. Этноисторический очерк. М., 2005; Из более раниих работ см., например, публикации Н.Л. Тудоряну.

обществе этнических стереотипов о Российской империи, хотя и проигнорировавшей контексты, их порождавшие; В.О. Рукавишникова, изучавшего роль общественного мнения в процессе формирования внешней политики США с учетом конкретных особенностей ситуации, сложившейся в мире, задач внутриполитической борьбы и ценностного конфликта; Э.Я. Баталова, предложившего комплексный анализа образа постсоветской России в США с использованием концептуальной пары «Я» - «Другой»; В.Л. Малькова, обратившего особое внимание на социокультурное измерение внешней политики обеих стран14. Перспективным компаративным има-гологическим исследованием представляется также сравнительный анализ образа русских в американской и французской культурной традициях в 1850-е -1860-е гг., предложенный в статьях О.Ю. Казаковой.

При характеристике американского социокультурного и политического контекстов рассматриваемого периода автор диссертационного исследования обращался к обобщающим трудам российских американистов, посвященных: во-первых, изучению Американской цивилизации как историко-культурного феномена, национального характера и саморепрезентаций американцев, нашедших отражение в их гражданской мифологии15; во-вторых, рассмотре-

14 Эткиид А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001; Куриппа И.И. Заокеанские партнеры: Америка и Россия в 1830-1850-е годы. Волгоград, 2005; Павловская A.B. Россия и Америка. Проблемы общения культур: Россия глазами американцев, 1850-1880-е годы. М., 1998; Рукавишников В. Холодная война, холодный мир. Общественное мнение в США и Европе о СССР/России, внешней политике и безопасности Запада. М„ 2005; Баталов Э.Я., Журавлева В.Ю., Хозинская К.В. «Рычащий медведь» на «диком Востоке» (образы современной России в работах американских авторов: 1992-2007). М., 2009 (речь идет, прежде всего, о тех разделах, которые написаны Э.Я. Баталовым). Особый интерес для изучения взаимных репрезентаций в длительном временном диапазоне также представляет его книга «Русская идея и американская мечта» (2009); Мальков В.Л. Россия и США в XX веке: очерки истории межгосударственных отношений и дипломатии в социокультурном контексте. М, 2009.

Гаджиев К.С. Американская нация: национальное самосознание и культура. М, 1990; Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации и опыт США (история, психология, политика). М., 1991; Концепция «американской исключительности»: идеология, политика, культура / Отв. ред.: Ю.К. Мельвиль, Е.Ф. Язьков. М., 1993; Американская цивилизация как исторический феномен. Восприятие США в американской, западноевропейской и русской общественной мысли / Отв. ред. H.H. Болховитинов. М., 2001; Согрин В.В. Исторический опыт США. М., 2010.

нию внешней политики США и ее идеологического обоснования по мере включения страны в сонм мировых держав16; в-третьих, исследованию внутриполитической ситуации с учетом динамики экономических, социокультурных и политических изменений в американском обществе, идейного климата эпохи и обновления идеологического кредо либералов и консерваторов17; в-четвертых, анализу роли иммиграционного фактора в истории США с акцентом на формировании ассимиляционных парадигм, напрямую связанных с «Я»-концепцией американцев18.

Характеристику американской историографии имеет смысл начать с обобщающих работ, не теряя из виду того факта, что сами по себе концепции их авторов вписываются в репертуары смыслов американских дискурсов, заданных текстом о России, которые становятся объектом анализа в диссертационном исследовании.

Если говорить о классических обобщающих трудах по истории двусторонних отношений «ревизиониста» У.Э. Уильямса и «реалиста» Дж.Л. Гэддиса, то в этих написанных преимущественно на основе источников американского происхождения работах не уделяется внимания проблеме взаимовосприятия как самостоятельному сюжету. Изменения, происходившие в позиционировании образа России в США в интересующий нас период, объясняются исходя из экономического фактора, как в случае с «новым левым историком» Уильямсом с его установкой на экономический детерминизм и критику империалистической политики19, или исходя из «российского контекста» и расширения объема информации о России в США, как в случае с мэтром американской историографии Гэддисом20.

16 Носков В.В. Институты власти и внешняя политика США, 1901—1913. СПб., 1993: История внешней политики и дипломатии США. 1867-1918 / Под ред. Г.П. Куропятника. М., 1997; Печатное В.О., Маныкин A.C. История внешней политики США. М., 2012.

Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994; США: эволюция основных идейно-политических концепций. Памяти профессора Н.В. Сивачева / Под ред. A.C. Маныкина. М., 2004; Мальков B.JI. Путь к имперству. Америка в первой половине XX века. М., 2004; Согрин В.В. Идеология в американской истории: От отцов-основателей до конца XX века. М, 1995; Он же. Демократия в США. От колониальной эры до XXI века. М., 2011.

18 Тен В.А. Иммиграционная политика США в XVII-XX вв.: Краткий исторический очерк. M., 1998; Чертина З.С. Плавильный котел? Парадигмы этнического развития США. М., 2000.

19 Williams W.A. American-Russian Relations 1781-1947. N.Y., 1952.

20 Gaddis J.L. Russia, the Soviet Union, and the United States: An Interpretive History. N.Y., 1990.

В книге Гэддиса, содержащей интересные сквозные идеи и созданной не без влияния концепции Realpolitik Никсона-Киссинджера начала 1970-х гг., российско-американские отношения вообще сводятся к межгосударственному взаимодействию и рассматриваются сквозь призму взаимообуславливающего функционирования во внешней политике обеих стран интересов и идеологий. При этом под интересами историк понимает условия, которые необходимы государству для поддержания своего авторитета в мире, а под идеологией обоснование, объясняющее применение этого авторитета21.

Подобная трактовка идеологии представляется достаточно «узкой», препятствующей расширению горизонтов изучения российско-американских отношений на основе междисциплинарных подходов. Поэтому под идеологией в диссертации будет пониматься идейно-ценностная система общества, определяющая его восприятие себя, окружающего мира и своего места в нем посредством совокупности автомифов, сформировавшихся на основе матрицы национальных культурных символов.

Кроме того, в реальном уточнении нуждается тезис Гэддиса о том, что между 1875 и 1895 гг. в восприятии России американцами произошли реальные изменения, свидетельствовавшие об окончании дружественных отношений, которые господствовали на протяжении большей части XIX в.22 Как показано в диссертации, эти подвижки в позиционировании образа России в Соединенных Штатах относятся к более позднему периоду, что позволило ее автору предложить собственную периодизацию российско-американских отношений.

Обобщающая монография, непосредственно посвященная рассмотрению эволюции представлений о Российской империи и Советской России в США, принадлежит перу авторитетного американского историка Т. Бейли. Она выполнена на высоком профессиональном уровне, но проникнута духом национализма. Будучи представителем консервативного направления в историографии внешней политики США, Бейли в своей книге, написанной в начале «холодной войны», стремился очернить деспотическую власть в России (от тирании царизма до тирании большевиков) и подчеркнуть деятельность правительства США и американского общества по защите идеалов свободы и демократии, за которые боролся русский народ, уповая на помощь из-за океана. Не случайно текст Бейли и в целом, и применительно к рассматриваемому периоду

21 Ibid. Р. 1,26, XV-XVI.

22 Ibid. Р. 31.

выстраивается на основе оппозиции «Цивилизация уз. Варварство», «Свобода уб. Рабство» с акцентом на принципиальное значение американского общественного мнения для выработки внешнеполитического курса страны. Ученый неизменно проводит параллели между царским и коммунистическим режимами, по его мнению, в одинаковой степени деспотичными и лживыми, и полностью игнорирует американский социокультурный контекст в качестве объяснительной схемы, апеллируя исключительно к «русскому/советскому контексту» в поисках причин метаморфоз восприятия России. Однако данную работу нельзя игнорировать не только в силу использованных в ней первоисточников американского происхождения, включая дипломатическую переписку и карикатуры2'1, а также ценных наблюдений. Сама по себе эта монография, подобно многим другим исследованиям по данной теме, появившимся в США во второй половине XX в., является источником для проведения имагологического анализа двусторонних отношений. Концепция Бейли вписывается в долгосрочные американские мифы о России, в процесс использования русского «Другого» для актуализации преимуществ американского «Своего» и права Соединенных Штатов на реформирование мира24.

Вышедшая одновременно с монографией Бейли книга М.М. Лазерсона также была призвана подчеркнуть преимущества американской модели развития в условиях разворачивавшейся «холодной войны», но только посредством «взгляда с другой стороны». Она посвящена рассмотрению того, сколь глубинным и качественным было влияние Америки (от Б. Франклина до В. Вильсона) на досоветскую Россию (от А.Н. Радищева до П.Н. Милюкова и М.Я. Острогорского). Основанная на изучении работ русских мыслителей и публикаций в российской прессе, книга Лазерсона ориентирована на обнаружение взаимовлияний между дипломатическими контактами, с одной стороны, политическими и социокультурными отношениями, с другой"5.

Безусловно, работа Лазерсона напрямую не связана с процессом изучения восприятия России в США. Однако она, подобно монографии Д. Хехта, в которой прослеживается эволюция отношения к американскому опыту (от вдохновения к разочарованию) со стороны оппозиционно настроенной части русского общества,

23 Бейли использует карикатуры не в качестве источника, а как иллюстрации.

24 Bailey Т.A. America Faces Russia: Russian-American Relations from Early Times to Our Day. Ithaca, 1950.

25 Laserson M.M. The American Impact on Russia, 1784-1917: Diplomatic and Ideological. N.Y.,1950.

позволяет обратить внимание на ответную реакцию в России в связи с выступлениями в США политических и государственных деятелей, журналистов и публицистов, священников и бизнесменов по «русскому вопросу», выводя нас в пространство «двойных рефлексий» (представлений о том, как «они» воспринимают «нас»)26. При этом в качестве этапной работы в изучении восприятия Соединенных Штатов в Российской империи можно считать монографию Р. Аллена, до сих пор не потерявшую своего научного значения. Она написана на основе анализа круга источников русского происхождения, значительно более широкого по сравнению с предшествовавшими ей книгами обзорного характера. Особого внимания заслуживает вывод автора о том, что до 1917 г. американцы знали Россию значительно хуже, чем русские США, и что этот дисбаланс восприятия сохранился вплоть до конца XX в.27.

Исследование Р. Аллена, кроме того, является свидетельством готовности отказаться от преобладавшей в годы «холодной войны» тенденции рассматривать историю российско-американским отношений сквозь призму антагонизмов. То же самое можно сказать и об опубликованной между двумя встречами Н.С. Хрущева и Д. Эйзенхауэра книге А. Тарсаидзе с акцентом на историю «российско-американской дружбы»28. Это лишний раз подчеркивает взаимосвязь между академическим знанием и климатом двусторонних отношений - идея, к которой автор диссертационного исследования не раз обращается в своих рассуждениях.

Из обобщающих работ, непосредственно посвященных истории взаимоотношений России и США в интересующий нас период, можно назвать лишь монографию американского исследователя Н.Сола, вышедшую уже после окончания «холодной войны» и ставшую второй книгой в его монументальной серии работ, охватывающей исторический отрезок с конца XVIII в. до 1941 г. Ее значение трудно переоценить, учитывая объем выявленных автором первоисточников, а также профессионализм в прописывании исторического нарратива. Однако эту достаточно мозаичную по своей структуре и выдержанную в неопозитивистском духе «энциклопедию двусторонних отношений», населенную огромным количеством действующих лиц и нагруженную напластованиями событий, нельзя отнести к имагологическим исследованиям. Автор, апеллировавший к «русскому контексту» при объяснении из-

26 HechtD. Russian Radicals Look to America, 1825-1894. Cambridge, 1947.

27 Allen R. V. Russia Looks at America: The View to 1917. Wash., 1988. P. 278.

28 Tarsaidze A. Czars and Presidents: The Story of a Forgotten Friendship. N.Y., 1958.

менений, происходивших в восприятии России по другую сторону Атлантики, склонен в целом смещать акценты в сторону преобладания позитивных моментов в позиционировании ее образа, уделяя преимущественное внимание «еврейскому вопросу» как негативному фактору. Впрочем, маститый исследователь ставил перед собой определенную задачу и с ней справился блестяще. Он подготовил фундаментальный труд, который открывает новые перспективы для дальнейшего изучения российско-американских отношений от продажи Аляски до начала Первой мировой войны на основе междисциплинарного подхода, и создал высокопрофессиональный исторический нарратив, полный интересных наблюдений о людях, событиях и фактах, что облегчило написание диссертационного исследования2.

Однако необходимо подчеркнуть, что избранная его автором методология обусловила не только принципиальное изменение подхода к структурированию этого исторического нарратива, усложнение его сюжетного наполнения, исходя из социокультурного американского контекста, «повестки дня» общества-наблюдателя и процесса позиционирования образа России в целом, но и интеграцию в иные объяснительные схемы источников американского и русского происхождения, привлекавшихся Солом, а также иную интерпретацию их содержания, не говоря уже о тех разнообразных архивных материалах, которые впервые введены в научный оборот в данной диссертации.

То же самое можно сказать и еще об одной монографии этого американского историка, охватывающей период Первой мировой войны30. Характеристике межгосударственных отношений того времени также посвящена небольшая обзорная работа Б. Грейсо-на31, в настоящее время потерявшая свое значение на фоне фундаментального труда Сола.

Изучением процесса восприятия России в США в длительном временном диапазоне с использованием социокультурного подхода занимаются два авторитетных американских исследователя - Д. Энгерман и Д.С. Фоглесонг.

Их работы нацелены на рассмотрение эволюции образа России в США с акцентом на его отдельные составляющие и преимущественно на период после 1917 г. Ни тот, ни другой не ставят в качестве исследовательской задачи реконструкцию всей совокупности

29 Saul N.E. Concord and Conflict. The United States and Russia, 1867-1914. Lawrence, 1996.

30 Saul N.E. War and Revolution: The United States and Russia, 1914-1921. Lawrence, 2001.

31 Greyson B.Z..Russian-American Relations in World War I. N.Y., 1979.

образов России, доминировавших в общественно-политическом дискурсе США в заявленный в диссертации период, на основе многоуровневого и многоконтекстуального анализа.

Внимание Д. Энгермана обращено на рассмотрение трех факторов, которые, по его мнению, оказывали основное влияние на восприятие России в США, начиная с XIX в.: стереотипы, связанные с представлением о национальном характере русских, из чего проистекала уверенность американцев в ограниченных возможностях России вписаться в современный мир и что делало ее отличной от Запада; растущий в американском обществе энтузиазм по поводу модернизации России, сглаживающий различия и противоречия между странами; повышение профессионального уровня среди тех, кто ее изучал по другую сторону Атлантики. При этом Д. Энгерман, следуя избранной им схеме, не стремился рассматривать конкурирующие образы России, в то время как американские интеллектуалы, деятельность и работы которых являются объектом его анализа, внесли непосредственный вклад в их формирование. Хотя именно это позволило бы ему уточнить отдельные положения его концепции. Во-первых, дополнить тезис о том, что открытые враги Российской империи и ее пылкие сторонники в США были согласны в определении различий, существовавших между Россией и Западом, уместными в данном контексте рассуждениями по поводу принципиальных расхождений в оценках данных различий (это было характерно для рассматриваемых в диссертации американских дискурсов, заданных текстом о России). Во-вторых, уточнить позицию русофилов-либералов, которые, как показано в диссертации, подобно русофилам-консерваторам признавали «инаковость» Российской империи и ее право следовать особым путем развития, но при этом в революции 1905-1907 гг. делали ставку на либеральное движение. В-третьих, обратить внимание на тот факт, что универсализм был характерен как для социалистов и марксистов (радикальный дискурс), так и для либералов (либерально-универсалистский дискурс). Другое дело, каким образом это понятие трактовалось первыми и вторыми. Кроме того, представление о модернизации как об универсальном процессе применительно к восприятию России в США сложилось не в 1920-е гг., как считает Д. Энгерман, а на рубеже Х1Х-ХХ вв., когда американцы переживали первое масштабное «очарование-разочарование» Россией в связи с очередным этапом ее модернизации, о чем речь идет в первой части диссертации32.

32 Engerman D.C. Modernization from the Other Shore. American Intellectuals and the Romance of Russian Development. Cambridge, L., 2003. P. 3-6,11-12.

Особого внимания заслуживает третий центральный сюжет книги Энгермана, связанный с профессионализацией занятий русистикой в Соединенных Штатах. Его дальнейшему изучению с использованием методологии имагологического исследования посвящена новая книга историка «Знай своего врага»33.

В своей последней совместной работе два американских ученых Д.Э. Дэвис и Ю.П. Трани также уделяют особое внимание вопросу об изучении других стран и народов в США применительно к формированию образов внешнего мира. И, хотя авторы следуют традиционным объяснительным моделям, их исследование, выдержанное в лучших традициях исторической компаративистики, акцентирует внимание на истоках многих современных процессов, помогает понять китайский и российский векторы внешней политики США в начале XXI в., а также найти ответ на вопрос, почему русский, а не китайский «Другой» больше всего подходит для внутриполитических дискуссий самих американцев. При этом авторы явно преувеличивают роль Дж. Кеннана в трансформации представлений о России в американском общественном сознании на рубеже Х1Х-ХХ вв., игнорируя социокультурный контекст и «повестку дня» общества, представителем которого он являлся34. В диссертации показано, как много разных людей и по различным мотивам приняли участие в американском «движении друзей русской свободы», хотя вклад Кеннана в создание образа Сибири, маркировавшего «демоническое» восприятие России, трудно переоценить.

В свою очередь, книга Д.С. Фоглесонга значительно расширяет наши представления о политическом, экономическом, культурном и религиозном измерениях «новой мессианской идеи» в США, связанной с видением перспектив обновления России и ставшей проекцией внутриполитической ситуации в американском обществе. Это исследование о том, как вот уже более века американцы предпринимают попытки экспорта собственных символов политической и религиозной веры, технологических новаций и экономических теорий, достижений массовой культуры, а, в отдельном случае, и вооруженного вторжения, участвуя в своеобразном «крестовом походе» за модернизацию России, и как она выполняет роль «темного двойника» США, участвуя в обновлении американского национализма. Безусловно, Фоглесонг сосредоточил внимание

33 Engerman D.C. Know Your Enemy. The Rise and Fall of America's Soviet Experts. N.Y.,2009.

34 Дэвис Д.Э., Трани Ю.П. Кривые зеркала. США и их отношения с Россией и Китаем в XX веке. М., 2009.

лишь на одной из граней процесса восприятия, что упрощает картину в целом. Однако предложенная им структура оппозиций чрезвычайно полезна для осмысления долгосрочных трендов позиционирования образа России в США35. Автор диссертации, со своей стороны, углубляет, расширяет и уточняет схему Д.С. Фог-лесонга за счет введения дополнительных источников, объяснительных моделей и комплексного анализа различных уровней восприятия применительно к избранному периоду.

Две диссертации, защищенные в США, представляют особый интерес с точки зрения использования различных исследовательских практик для изучения заявленной проблематики. Ш.Л. Смит прослеживает влияние идеологии прогресса на российско-американские отношения и выдвигает ряд интересных положений, связанных с обнаружением связи между американским идейным контекстом и конструированием образа России в Соединенных Штатах в интересующий нас период'6. В свою очередь Т. Сталтс предпринимает попытку обобщить представления о Российской империи, тиражированные в американской прессе, на основе исто-рико-описательного метода, оперируя размытым понятием общественного мнения, что затрудняет структурирование пространства восприятия, выстраивание иерархии образов, обнаружение механизмов формирования стереотипов и мифов37.

Среди работ, посвященных отдельным аспектам российско-американских отношений и процессу формирования образа России в США на рубеже Х1Х-ХХ вв., следует прежде всего выделить те, которые нацелены на изучение представлений американцев о характере и смыслах русской революции, влияния русских эмигрантов, а также лекторов-пропагандистов от либералов до радикалов, приезжавших в США в поисках моральной и материальной поддержки, на осмысление перспектив модернизации Российской империи в американском обществе. В этом ряду особое место занимает исследование А. Томпсона и Р. Харта, основанное на репрезентативном корпусе публикаций в ведущих национальных и региональных периодических изданиях Соединенных Штатов, и выводящее нас в пространство формирования образа русского «Дру-

35 Foglesong D.S. The American Mission and the «Evil Empire». The Crusade for a «Free Russia» since 1881. Cambridge, 2007.

36 Smith Sh.L. The Politics of Progress and the American-Russian Relations, 1867-1917. Ph. D. Dissertation. Cornell University, 1994.

37 Stults T. Imperial Russia Through American Eyes, 1894-1904: A Study in Public Opinion. Ph. D. Dissertation. University of Missouri-Columbia, 1970.

гого» в период Первой русской революции38. Кроме того, автору диссертации концептуально близка монография Ф. Трэвиса, в которой текст Дж. Кеннана о России помещается в американский политический и социокультурный контексты39.

Применительно к рассматриваемому периоду в истории двусторонних отношений внимание историков США, также как и их российских коллег по цеху, привлекал конфликт на Дальнем Востоке, включая миротворческую деятельность Т. Рузвельта в период Русско-японской войны40. При этом акценты, безусловно, расставлялись по-разному, о чем идет речь во второй части диссертации. Кроме того, в американской историографии при изучении взаимоотношений двух стран традиционно актуализировалась роль «еврейского вопроса». В первую очередь его «паспортного аспекта», связанного с денонсацией русско-американского договора о торговле и мореплавании 1832 г. Эти многочисленные публикации описательного характера будучи насыщены массой интересных фактов сами по себе являются продолжением того дискурса, в котором принимали участие представители американо-еврейской общины на рубеже XIX—XX вв. и который был нацелен на превращение России в объект реформаторской миссии американцев41.

38 Thompson A.W., Hart R.A. The Uncertain Crusade: America and the Russian Revolution of 1905. Amherst, 1970.

39 Travis F.F. George Kennan and American-Russian Relationship. 1865-1924. Athens, 1990.

40 Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. A Critical Study of American Policy in Eastern Asia in 1902-1905. N.Y., 1925; Dennis A.L.P. Adventures in American Diplomacy. From Unpublished Documents. 1896— 1906. N.Y., 1928; Zabriskie E.H. American-Russian Rivalry in the Far East: A Study in Diplomacy and Power Politics, 1895-1914, L., 1946; Tompkins P. American-Russian Relations in the Far East. N.Y., 1949; Trani E.P. The Treaty of Portsmouth. An Adventure in American Diplomacy. Lexington, 1969; Thorson IV.B. American Public Opinion and the Portsmouth Peace Conference // American Historical Review. 1948. Vol. 53. N.3. Apr. P. 439-464; Saul N.E. The Kittery Peace // The Russo-Japanese War in Global Perspective. World War Zero. Brill, Leiden, Boston, 2005. P. 485-507.

41 См., например: Szajkowski Z. The European Aspect of the American-Russian Passport Question // PAJHS. 1956-1957. Vol. 46. Sept.-June. P. 87101; Cohen N.W. The Abrogation of the Russo-American Treaty of 1832 // Jewish Social Studies. 1963. Vol. 25. Jan. P. 3-41; Schoenberg P.H. The American Reaction to the Kishinev Pogrom of 1903 // AJHQ. 1974. Vol. 63. March. P. 263-283; Best G.D. To Free a People. American Jewish Leaders and the Jewish Problem in Eastern Europe, 1890-1914. Westport, London, 1982; Healy A.E. Tsarist Anti-Semitism and Russian-American Relations // Slavic Review. 1983. Fall. P. 408-415.

Если говорить об изучении традиций социокультурного развития и «повестки дня» американского общества, то внимание автора диссертации было, прежде всего, обращено на знакомство с работами тех американских историков, которые посвящены: во-первых, поздневикторианской идеологии, а также прогрессизму как идейному течению42; во-вторых, общественно-политической борьбе по вопросам иммиграции между нейтивистами и сторонниками либерального законодательства4; в-третьих, идеологии экспансии и, прежде всего, социокультурному измерению внешней политики США, а также ее роли в процессе формирования национальной идентичности44.

Кроме вышеперечисленных публикаций историографическая база докторской диссертации включает в себя солидный массив разноплановых научных работ российских, американских, канадских и британских исследователей по различным аспектам заявленной проблематики, начиная со становления и развития русистики в США в контексте профессионализации исторического образования и заканчивая деятельностью ключевых и второстепенных персонажей истории российско-американских отношений рассматриваемого периода.

Подводя итог историографическому обзору, следует подчеркнуть несколько моментов, принципиально значимых для обоснова-

42 См., например: Ekirch A.A. Jr. Progressivism in America. A Study of the Era from Theodore Roosevelt to Woodrow Wilson. N.Y., 1974; Frederikson G.M. The Black Image in the White Mind: The Debate on Afro-American Character and Destiny. 1817-1914. N.Y., 1972; Howe D.W. American Victori-anism as a Culture // American Quarterly. 1975. Vol. 27. N 5. Dec. P. 507-532; White C.R. Liberty and Justice for All: Racial Reform and the Social Gospel (1877-1925). Louisville, 2002.

43 См., например: Higham J. Strangers in the Land. Patterns of American Na-tivisrn. 1860-1925. New Brunswick, L., 1955; Berkson I.B. Theories of Americanization. A Critical Study. N.Y., 1969; Postiglione G.A. Ethnicity and American Social Theory. Toward Critical Pluralism. N.Y., L, 1983. Lissak R.S. Pluralism and Progressives. Hull House and the New Immigrants, 1890-1914. Chicago, L., 1989.

44 См., например: Rosenberg E.S. Spreading the American Dream: American Economic and Cultural Expansion, 1890-1945. N.Y., 1982; Stephanson A. Manifest Destiny. American Expansion and the Empire of Right. N.Y., 1995; Hunt M.H. Ideology and U.S. Foreign Policy. New Haven, L., 1987; Campbell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity. Revised Edition. Minneapolis, 1998; Renwick N. America's World Identity: The Politics of Exclusion. N.Y., 2000; Hixson W.L. The Myth of American Diplomacy. National Identity and U.S. Foreign Policy. New Haven, L., 2008.

ния новизны диссертационного исследования, его цели, задач, хронологических рамок и структуры.

Во-первых, в российской и американской историографии отсутствуют работы, нацеленные на многоуровневый и многофакторный анализ процесса формирования представлений и знаний о России в США применительно к избранному в диссертации периоду, который стал этапным в истории взаимоотношений двух стран и изучение которого позволяет обратиться к истокам процессов, не потерявших своего значения для понимания того, что американцы думают о постсоветской России и почему.

Во-вторых, в российской историографии социокультурный подход к изучению двусторонних отношений находится в процессе становления, в то время как использование методологии имаголо-гического исследования позволяет рассматривать взаимные репрезентации с учетом тех контекстов, которые порождали текст о другой стране и другом народе, дает возможность выстраивать и объяснять иерархию образов России в общественно-политическом дискурсе Соединенных Штатов в длительном временном диапазоне.

В-третьих, несмотря на очевидные успехи американских исследователей в изучении социокультурного измерения внешней политики США (для российских историков это еще новое тематическое направление), они игнорируют роль русского «Другого» во внешнеполитической идеологии и практике до 1917 года, который, как показано в диссертации не является рубежом в том, что касается формирования долгосрочных американских мифов о России и стереотипов ее восприятия, понимания значения «русской карты» во внутри- и внешнеполитической игре. Основной акцент обычно делается на период «холодной войны» с ее ролью идеологического русского/американского «Другого».

В-четвертых, по-прежнему остается открытым вопрос о том, каким образом в имагологическом исследовании органично соединить методологию и фактологию, теоретические схемы и анализ документов, порожденных эпохой, общие рассуждения и реконтек-стуализацию источника вне зависимости от его видовой характеристики. Ведь если этого не происходит, получается то, что мы наблюдаем в работе исследовательницы В. Крашенинниковой: название книги многообещающее, замысел вполне имагологический (показать, как в мировидение американцев, имеющее свое культурное измерение, вписывается образ России/русского «Другого», и почему он искажается), а в итоге - то ли научная беллетристика, то ли справочник по основным концептам и базовым ценностям культуры США, изобилующий цитатами из работ американских историков и

политологов, а еще забавными иллюстрациями, имеющими весьма отдаленное отношение к «холодной войне» культур45.

В диссертации автор предпринимает попытку вывести свой алгоритм соотношения исторического нарратива и методологии има-гологического исследования, что находит отражение не только в тексте, но и в самой структуре работы.

В-пятых, даже в тех случаях, когда при изучении рассматриваемого периода источниковая база исследования оказывалась достаточно репрезентативной для решения исследовательских задач (речь идет, прежде всего, о трудах Н. Сола, Д. Энгермана и Д.С. Фоглесонга), избранный авторами ракурс исследования и использованные ими исследовательские практики, а также игнорирование таких массовых источников, как учебники, путеводители, художе-

46

ственная литература, пресса и карикатуристика , не позволяли провести многоконтекстуальную, многофакторную и многоуровневую реконструкцию образов России в общественно-политическом дискурсе США.

Объект диссертационного исследования - американский общественно-политический дискурс по вопросам внутри- и внешнеполитического развития в его взаимосвязи с обсуждением «русской темы».

Предмет - пути формирования, способы функционирования и процесс трансформации представлений и знаний о России в США на официальном и общественном уровнях.

Цель - определить конкретно-историческое содержание взаимосвязи «повестки дня» американского общества и двусторонних отношений, с одной стороны, и меняющегося образа России, с другой, с тем, чтобы понять, как русский «Другой», переопределяясь в американском дискурсе идентичности, интегрировался во внутреннюю и внешнюю политику Соединенных Штатов и оказывал влияние на взаимоотношения двух стран.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие исследовательские задачи:

1. уточнить периодизацию российско-американских отношений в рассматриваемый период, обозначив зоны сотрудничества и конфликта с учетом тех изменений, которые происходили в системе международных отношений, развитии обеих стран, а также взаимных репрезентациях русских и американцев;

45 Крашенинникова В. Америка-Россия: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России. М, 2007. 40 В последних двух случаях исключение составляет упоминавшаяся монография Д. С. Фоглесонга.

2. охарактеризовать основные источники информации о России и русских в американском обществе и определить факторы, оказывавшие влияние на формирование ее образов на официальном и общественном уровнях;

3. реконструировать репертуары смыслов американских дискурсов, заданных текстом о России, включая те дискурсивные практики, которые были для них характерны и посредством которых формировались и поддерживались долгосрочные американские мифы о другой стране и населяющих ее людях;

4. провести дифференциацию образов России в репрезентациях американцев с учетом индивидуальных и групповых характеристик, многослойности и противоречивости отдельных элементов существовавших представлений, а также устойчивых этноцентристских стереотипов;

5. продемонстрировать, как образы России уже в начале XX в. интегрировались во внутреннюю и внешнюю политику Соединенных Штатов, определив степень взаимовлияния изменений, происходивших в позиционировании Российской империи, и в межгосударственных отношениях;

6. рассмотреть причины превращения России в одного из конституирующих «Других» для Соединенных Штатов Америки, выявив взаимосвязь между «внутренним» по своей природе процессом формирования идентичности и «внешним» - выстраиванием российского вектора внешней политики вашингтонской администрации;

7. проследить влияние общественно-политического дискурса США по проблемам внутри- и внешнеполитического развития Российской империи на процесс интернационализации американского реформизма и формирование мессианской риторики;

8. исследовать механизмы общественного давления на принятие внешнеполитических решений в Соединенных Штатах в связи с обсуждением «русского вопроса» и оценить их значение в долгосрочной перспективе;

9. определить степень воздействия образов России, доминировавших в американском общественно-политическом дискурсе, на становление и развитие русистики в США.

Хронологические рамки диссертационного исследования

Основные хронологические рамки диссертации определяются, с одной стороны, начавшимся в России в 1881 г. очередным периодом внутриполитической реакции, который на этот раз с учетом изменений, происходивших в самом американском обществе и в системе международных отношений в целом, создал удобную почву для переосмысления «уравнения российско-американской

дружбы» и образа Российской империи как дружественного «Иного» пока на общественном уровне, а, с другой стороны, началом Первой мировой войны в 1914 г., ставшей самостоятельным периодом в истории российско-американских отношений.

Тем не менее, в заключительной главе третьей части диссертации автор считает целесообразным рассмотреть и временной отрезок с 1914 г. по февраль 1917 г. с тем, чтобы показать, как американское общество начинает постепенно втягиваться в новый «цикл надежд» в связи с очередным этапом модернизации России.

Избранный в диссертации хронологический период интересен в качестве объекта изучения, поскольку за это время впервые в истории российско-американских отношений произошла их видимая эволюция от дружественного статус-кво к первому кризису, а затем через сосуществование двух одинаково значимых тенденций, ориентированных как на сотрудничество, так и на конфликт, - к «медовому месяцу» в годы Первой мировой войны. Это обусловило структуру диссертации. Одновременно рассматриваемый период стал переломным в истории развития американского общества, переживавшего время переоценки ценностей, что наряду с социокультурными традициями его развития стимулировало превращение России в конституирующего «Другого».

В итоге у автора появилась возможность: во-первых, проследить взаимовлияние изменений, происходивших в межгосударственных отношениях и в коллективных представлениях о России и русских; во-вторых, изучить эти представления с учетом их динамики; в-третьих, интегрировать проблематику идентичности в исследование российско-американских отношений, рассмотрев концептуальную пару «Я»-«Другой» в конкретной исторической ситуации и одновременно наметив ее темпоральное видение.

Методологические основы диссертации

В методологическом плане диссертация выстраивается на основе соединения традиционных методов исторического исследования, необходимых для прописывания исторического нарратива, с методологией имагологического исследования, использованной для реконструкции образов России в американском общественно-политическом дискурсе.

В первом случае речь идет о привлечении историко-генетического, историко-сравнигельного, историко-типологи-ческого, историко-системного методов. Кроме того, при подготовке диссертационного исследования были учтены следующие универсальные гносеологические принципы исторического познания: детерминизма, историзма, объективности, системности.

Для изучения образов России, доминировавших в репрезентациях американцев, использовалась междисциплинарная по своей сути методология имагологического исследования, сформированная на основе историко-антропологического, социально-психологического и культурно-логического подходов, выработанных в рамках социального конструктивизма, культурной антропологии, этнопсихологии.

Историческая имагология ориентирована на конкретно-исторический анализ фоновых представлений, транснациональных образов, стереотипов мышления, мифов, действующих на нормативном уровне в той или иной национально-государственной среде, а также традиций общения, запечатленных в исторической и культурной памяти с использованием концептуальной пары «Я»-«Другой», что выводит нас на проблематику идентичности в международных отношениях.

В рамках имагологического исследования речь идет не просто об изучении процесса взаимовосприятия с позиции того, насколько совокупность представлений отличалась от реальности (нарративный анализ, привычный для описания инокультурных образов). Предполагается использование дискурсивного и функционального анализа с тем, чтобы найти ответы на вопросы: почему реальность (в данном случае российская) воображалась так, а не иначе; за счет каких дискурсивных практик создавался образ другой страны и другого народа (в данном случае России и русских) и насколько он был подвижен; какова логика вербального и визуального письма, использованного для его конструирования; наконец, какую роль он играл в формировании идентичности общества-наблюдателя (в данном случае американского). И ответ на эти вопросы кроется в социокультурном американском контексте, порождающем образ России, который трактуется сквозь призму базовых культурных ценностей общества, его проецирующего, а также логики и динамики его развития в конкретный исторический период.

Вот почему автора диссертации не столь волнует российский контекст. Хотя, безусловно, он не теряет его из виду, поскольку реалии развития Российской империи влияли на эволюцию ее образов и поддержание долгосрочных мифов о ней по другую сторону Атлантики. Ведь ни один миф не может возникнуть и регенерироваться без опоры на реальные события и явления. Однако автора, прежде всего, интересуют мотивации, стоявшие за интерпретациями этой реальности и определявшие актуализацию одних ее характеристик и маргинализацию других.

Автор диссертации является приверженцем введенного М.М. Бахтиным понятия диалогизма, поскольку в рамках диалоги-

ческой гуманитаристики существование «Другого» признается необходимым для самоопределения «Я». Именно поэтому текст о России помещается в американский контекст, который этот текст порождает и одновременно посредством него прописывается. Социокультурный контекст общества-наблюдателя призван обозначить доминировавшие маркеры его идентичности в длительном временном диапазоне, а политический, связанный с определенной конфигурацией актуальных для данного этапа его развития внутри- и внешнеполитических проблем, - объяснить механизмы использование русского «Другого».

Если говорить о контексте российско-американских отношений, то автор отдает себе отчет в том, что в изучаемый период, за исключением времени кризиса (1903-1905) и периода борьбы против русско-американского договора о торговле и мореплавании 1832 г., уровень межгосударственного взаимодействия был мало подвержен влиянию изменений, происходивших в позиционировании образа России в американском обществе, а дипломаты, в свою очередь, стремились нейтрализовать влияние данного фактора. Тем не менее, этот объективный контекст позволяет обратить внимание на ряд существенных моментов: во-первых, на взаимозависимость между «повесткой дня» российско-американских отношений и их общим климатом, с одной стороны, и восприятием России, с другой; во-вторых, на взаимосвязь «внутреннего» по своей природе процесса формирования идентичности в США и «внешнего» - выстраивания российского вектора внешней политики; в-третьих, на выработку в американском обществе механизмов давления на принятие внешнеполитических решений, оказывавших непосредственное влияние на российско-американские отношения; в-четвертых, на превращение идеологического фактора в их постоянно действующую негативную составляющую, при том что он (если под идеологией, как уже говорилось, понимать совокупность идей, ценностей и мифов, определяющих мировосприятие определенного национального сообщества) существовал с момента их установления.

Следовательно, диссертационное исследование опирается не только на достижения «лингвистического поворота» с акцентом на изучении образа «Другого» в рамках дискурсивных практик (субъективный контекст), но и на ставшее результатом «культорологи-ческого поворота» обращение к объективным контекстам, значимым для конструирования текста о «Другом». Причем, если анализ «повестки дня» американского общества и двусторонних отношений позволяет автору диссертации учитывать фактор изменчивости коллективных представлений, текучесть границ между амери-

капским «Своим» и русским «Другим» как в рамках рассматриваемого периода, так и в исторической перспективе, то социокультурный контекст выводит его на изучение образов России как части историко-культурного наследия американцев, включая латентные этнические стереотипы, обусловленные социокультурными традициями американского общества и готовые «воскреснуть» в моменты политической конфронтации.

В методологическом плане особое значение для написания докторской диссертации имели, прежде всего, работы Ц. Тодорова, Э.Саида, Л. Вульфа, И. Нойманна по ментальной географии, акцентирующие внимание на изучении процесса мифологизации пространства и времени и оперирующие экстерриториальными концептами (Восток, Европа, Восточная Европа, Запад, Америка) в их взаимосвязи с социокультурными концептами общества-наблюдателя.

Ряд методологически важных подходов к межкультурному взаимодействию, в том числе и на примере восприятия иностранным наблюдателем инокультурной среды, сформулированы в книгах и статьях Ю.М. Лотмана. Новый импульс имагологическим исследованиям в России был задан в 1990-е гг. развитием исторической антропологии и истории ментальностей. Данная проблематика оказалась в центе внимания авторов, публиковавших свои статьи на страницах ежегодного альманаха «Одиссей. Человек в истории», а также участников работы научного семинара по проблемам взаимовосприятия культур при Центре по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН. К настоящему моменту основные успехи российских историков связаны с изучением образа Европы/Запада в российских репрезентациях, как, например, в монографиях ЕЛО. Сергеева и Е.С. Сенявской, которые не только содержат важные методологические положения, но и успешно используют заявленные теоретические подходы при анализе исторического нарратива47. Реальным шагом в изучении имагологии международных отношений можно считать исследования философов и политологов, например, О.Ю. Малиновой, рассматривающей трансформацию дискурса об отношении России и Запада, а также В.Е. Морозова, прослеживающего влияние борьбы

47 Сергеев Е.Ю. «Иная земля, иное небо...». Запад и военная элита России. 1900-1914 гг. М., 2001; Сенявская Е.С. Противники России в войнах XX века. М., 2006. О развитии исторической имагологии в России подробнее см.: Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: социальные теории и историографическая практика. М„ 2011. С. 251-286.

за идентичность на определение задач и форм внешней политики страны на примере постсоветской России4.

Терминологический аппарат диссертационного исследования

Роль ключевых понятий для автора диссертации играют — идентичность, образ, стереотип, миф, дискурс. По поводу каждого из них в научной литературе не прекращаются напряженные споры. Поэтому важно четко обозначить «понятийные правила игры» с учетом основополагающих для имагологического исследования моментов. Более подробно об этом идет речь во вводной части диссертации. Идентичность понимается так, как она описывается основоположниками социального конструктивизма П. Бергером и Т. Лукманом, т.е. как субъективная реальность - социально детерминированные представления индивидов и групп о своем «Я», возникающие в результате соотнесения со значимыми «Другими». Причем, по мысли Бергера и Лукмана, «теории идентичности» (концепции и модели мышления) не только отражают реальность, но и порождают ее. А это значит, что они определенным образом фрейми-руют представления индивидов и групп. Преобладание же одних «теорий идентичности» над другими зависит как от концептуальных споров, так и от того, какой резонанс они имеют в обществе, каким образом тиражируются и актуализируются49. Под образом в духе традиций социального конструктивизма подразумевается система геопространственных знаков, символов и характеристик как один из важнейших способов и международной коммуникации, и самоидентификации, что формирует дискурсивную основу образа. Стереотипы определяются как эмоционально окрашенные представления, упрощающие и «огрубляющие» реальность и зачастую воспринимаемые как сама реальность. В диссертации идет речь об этнических стереотипах, т.е. комплексах представлений одних этнических групп (в данном случае — американцев) о других (в данном случае — русских), которые психологически ориентируют на эмоционально-ценностное восприятие «Другого» еще до непосредственного знакомства с ним, а также задают определенный алгоритм отбора и интерпретации увиденного. Этнические стереотипы всегда обусловлены стереотипами собственного «Я», а стереотипи-зация само- и иновосприятия является причиной мифологизации образов. Рассуждая о мифах, автор диссертационного исследования

48 Малиново О.Ю. Россия и «Запад» в XX в. Трансформация дискурса о коллективной идентичности. М., 2009; Морозов В.Е. Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества. М., 2009.

49 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М„ 1995. С. 215, 279-281.

соглашается с определением, предложенным К. Фладом, и берет в расчет коммуникационную природу мифотворчества (т.е. единство процесса создания и воспроизводства мифа, а также его восприятия), анализируя значения не только вербальных, но и визуальных образов, обрамляющих изложение мифа. Наконец, используя понятие дискурс, автор диссертации вслед за М. Фуко будет определять его как «совокупность высказываний, подчиняющихся одной и той же системе формирования», не забывая при этом о диалогизме, «соприродном глубинным структурам дискурса»50, а также о том, что дискурсы задаются темой (в данном случае текстом о России), репертуаром смыслов (артикулированные в рамках дискурса идеи и образы, метафоры и концепты), к которому сознательно или бессознательно апеллируют участники данного дискурса, а также структурой оппозиций. В последнем случае речь пойдет о дуальных моделях (Запад-Восток/Азия, Цивилизация-Варварство, Современность-Средневековье, Свобода-Рабство), этической паре «Добро-Зло», манихейской антитезе «Свет-Тьма», концептуальных дихотомиях, диктуемых «повесткой дня» американского общества. Оперируя понятием дискурс, автор диссертации понимает под этим как макродискурс (текст о России в американском социокультурном и политическом контексте в целом), так и микродискурсы, на которые он распадается (например, либерально-универсалистский (оптимистический), консервативно-пессимистический (русофобский), радикальный, русофильский) с характерными для них видением национального характера русских, перспектив модернизации Российской империи, конструированием «романтического» и «демонического» образа русского «Другого», набором мифологем и дискурсивных практик.

Источниковая база диссертации

Докторская диссертация опирается на широкий корпус неопубликованных источников, большая часть которых впервые вводится в научный оборот и выявлена автором в архивохранилищах и рукописных отделах библиотек России, США и Великобритании: Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный архив литературы и искусства, Национальный архив США (ЫАЯБ), Отдел рукописей Библиотеки Конгресса США, Гуверов-ский архив Войны, Революции и Мира, Бахметевский архив русской и восточно-европейской истории и культуры Колумбийского университета, Отдел рукописей Нью-Йоркской публичной библиотеки, Отдел рукописей библиотеки Принстонского университе-

50 Высказывание Ю. Кристевой.

та, Отдел рукописей библиотеки Хантингтона, Архив штата Небраска, Архив штата Айова, Отдел рукописей библиотеки Джона Райлэндса Манчестерского университета. Кроме того, изучив массив опубликованных источников, автор предложил их новую интерпретацию. Полный перечень источников с разбивкой на соответствующие группы представлен в списке источников и литературы в конце диссертации.

Для реализации авторской концепции привлекались источники различных видовых характеристик.

Во-первых, источники официального происхождения.

Это, прежде всего, дипломатическая переписка, частично вошедшая в многотомные публикации внешнеполитических документов и сборники, изданные в России и США, а также выявленная в фондах АВПРИ и которая использовалась не только для прописывания контекста двусторонних отношений, но и для характеристики взглядов российских и американских дипломатов, принимавших непосредственное участие в формировании знаний о России в США.

В фондах ГАРФ были выявлены материалы официального характера, связанные с деятельностью русских политических эмигрантов в США, агитационными турне российских радикалов и либералов, отправлявшихся за океан в поисках моральной и материальной поддержки, а также американских «друзей русской свободы» (междуведомственная переписка, циркуляры, донесения, отчеты).

Особое значение для решения исследовательских задач имели записи обсуждений в палате представителей и сенате США «русского вопроса» в его различных составляющих, а также опубликованные в изданиях Конгресса отчеты различных комиссий, в частности Комиссии для выяснения причин переселенческого движения из Восточной Европы, созданной в 1891 г. и занимавшейся изучением условий жизни в Черте оседлости.

К источникам официального происхождения, использованным в диссертации, относятся международно-правовые и законодательные акты, включая постановления государственных органов двух стран, указы российских императоров и послания американских президентов.

В данную группу источников также входят воззвания, циркулярные письма и отчеты Американского общества Красного Креста, губернаторов штатов и различных филантропических комитетов в период голода в России в 1891-1892 гг., отложившиеся в архивах исторических обществ штатов Айова и Небраска, а также в фондах АОКК в Национальном архиве США. В последнем случае

речь идет и об официальных документах, относящихся к периоду 1907 г.

Во-вторых, источники личного происхождения (мемуары-автобиографии и мемуары-«современные истории», дневники как «тексты для себя» и личная переписка), благодаря которым на страницах диссертации обрели свой голос не только американцы различных политических взглядов, социального положения и политического статуса - президенты и госсекретари, политические и общественные деятели, послы и консулы, священники и бизнесмены, военные и журналисты, писатели и переводчики - ставшие свидетелями и непосредственными участники описываемых событий, но и русско-еврейские эмигранты, а также русские революционеры, которые несли с собой за океан образ России как страны погромов и политической ссылки, деспотизма и произвола. Особое место в данной группе занимают неопубликованные мемуары и дневники (например, мемуары Ч. Крейна, хранящиеся в Бахметев-ском архиве Колумбийского университета, или дневник Ф.М. Мартенса из АВПРИ), а также массив личной переписки современников и участников описываемых в диссертации событий, выявленный автором в рукописных отделах библиотек США (прежде всего, Библиотеки Конгресса) и Великобритании, в Гуверовском и Бахметевском архивах, а также в личных фондах ГАРФА и РГАЛИ.

В-третьих, записки о путешествиях тех американцев, которые в условиях транспортной революции совершали многочисленные целевые и туристические поездки в Российскую империю и принимал и'непосредственное участие в ее новом «открытии» по другую сторону Атлантики. По возвращении они делились своими впечатлениями на страницах книг и в журнальных публикациях, неизменно проводя сравнения между американским «Своим» и русским «Чужим», в том числе и посредством обращения к «двойной рефлексии» (т.е. через анализ того, что русские думали об американцах). Зачастую осмысление результатов поездки за океан вписывалось в более широкие контексты, связанные с историей России и обсуждением реалий ее развития, что сближало травело-ги с публицистикой (например, «Сибирь и ссылка» Дж. Кеннана или «Русские прогулки» И. Хэпгуд). Записки американских путешественников о России изобилуют российско-американскими параллелями, которые можно рассматривать как переводы одной культуры на язык другой и которые становятся объектом особого внимания автора.

В-четвертых, публицистические работы, позволяющие акцентировать внимание на интерпретации общественно значимых для развития Российской империи проблем, ее прошлого и будущего,

наконец, истории российско-американских отношений в целом, а также оценить роль публицистического дискурса в развитии русистики в США.

Из неопубликованных источников данной группы для реализации авторской концепции особое значение имела, например, рукопись книги «джентльмена-социалиста» А. Балларда «Русская революция», хранящаяся в библиотеке Принстонского университета.

В-пятых, туристические путеводители, в том числе и первый американский путеводитель, написанный Р. Вудом специально для поездок в Российскую империю и изданный в США в 1912 г. Анализ этого нетрадиционного для исторического исследования источника расширил возможности для изучения географии «русских путешествий» американцев и того «предзнания» о России, которое, как правило, формировала публицистика и статьи в периодической печати. Это «предзнание» параллельно с социокультурными фоновыми представлениями американского наблюдателя и «повесткой дня», представляемого им общества, определяло направление интересов путешественника, отбор материала и оценку увиденного.

В-шестых, памфлеты и политические трактаты, ставшие важным источником для понимания тех риторических приемов, посредством которых тиражировались представления о России в ходе различных общественных движений и кампаний, связанных с такими «больными вопросами» российской действительности, как дискриминация национальных меньшинств (и, прежде всего, евреев), карательная система царского правительства и право русских политических эмигрантов на убежище в США, борьба за денонсацию конвенции о взаимной выдаче преступников 1887 г. и договора о торговле и мореплавании 1832 г.

В-седьмых, статистические материалы русского и американского происхождения, использованные для характеристики переселенческого движения из Российской империи в США на рубеже Х1ХХХ вв., прежде всего, российско-еврейской эмиграции, а также для анализа динамики торгово-экономического сотрудничества двух стран. В данном случае речь идет не только об опубликованных работах, но и о статистических таблицах и отчетах, прилагавшихся к донесениям посланников, послов и консулов обеих стран, а также статистических обзорах, подготовленных в соответствующих департаментах и министерствах обеих стран в связи с денонсацией договора 1832 г. и сохранившихся в фондах АВПРИ и

В-восьмых, литературные источники (включая литературу для юношества), позволившие автору обратить внимание на эмоцио-

нальную сторону описываемых событий и на трудноуловимые, но от этого не менее значимые, факторы исторического процесса. Безусловно, художественные произведения помимо исторической эпохи отражают и субъективное мнение автора. Однако в контексте заявленной темы этот минус превращается в плюс, когда, скажем, речь идет о Марке Твене, Джеке Лондоне или Абраме Кагане, которые были не только современниками описываемых событий, но и их участниками. Кроме того, в последнем случае мы имеем дело с литературой русско-еврейской эмиграции. А иммигрант существует как в пространстве своей культуры и языка, так и нового социокультурного и лингвистического окружения. Это превращает тексты Кагана в важный источник для понимания «культурного пограничья», представители которого оказывали реальное влияние на формирование образ покинутой ими страны в США. В свою очередь, использование литературных источников, подобных роману-утопии «Золотая бутылка» И. Доннелли, расширяет наше представление о том, как американцы «воображали» Россию, превращая ее в культурный конструкт.

В-девятых, впервые столь широко интегрированы в историческое исследование учебники и учебные пособия по всеобщей истории и истории Европы, игравшие важную роль в формировании мировидения подрастающего поколения американцев посредством «педагогики патриотизма» и закреплявшие долгосрочные тренды восприятия России и русских.

Наконец, материалы периодической печати, прежде всего, американского происхождения, ставшие бесценным источником при реконструкции образа России в общественно-политическом дискурсе США. Кроме того, в случае необходимости привлекались публикации из российских журналов и газет.

Американская пресса превратилась в это время в подлинную «четвертую власть» в Соединенных Штатах и инструмент формирования общественного мнения. Необходимо подчеркнуть, что в диссертации впервые в историографии российско-американских отношений столь масштабно используется журнальная и газетная политическая карикатура в качестве источника особой видовой характеристики, о чем более подробно идет речь во введении к диссертации.

При ее написании привлекались материалы газет и журналов различной партийной ориентации, выходивших в различных регионах страны. Особое место среди периодических изданий, использованных для реализации авторской концепции, занимает своеобразный «триумвират» иллюстрированных юмористических еженедельников - демократический «Риск», независимый «Life» и

республиканский «Judge», совершивших подлинную революцию в журнальной карикатуристике.

Научная новизна диссертационного исследования, не имеющего аналогов в российской и западной историографии, определяется избранным ракурсом, методологической конструкцией и источниковой базой.

1. Использование системного подхода и многофакторного анализа дало возможность уточнить хронологию российско-американских отношений, как применительно к периоду 18811914 гг., так и в том, что касается разрушения устоявшегося в историографии мнения о рубежном значении 1917 г. в процессе позиционирования образа России в США и интеграции в двусторонние отношения негативной идеологической составляющей.

2. Сочетание синхронического и диахронического подходов в историческом анализе коллективных представлений, с одной стороны, с императивом выявления происходящих в них изменений, с другой, позволило представить динамику образа Российской империи и населяющих ее людей в репрезентациях американцев в конкретный исторический период с учетом американского социокультурного и политического контекста и «повестки дня» двусторонних отношений.

3. На основе методологии имагологического исследования впервые в историографии были рассмотрены причины и механизмы превращения России в конституирующего «Другого» для Соединенных Штатов на рубеже XIX-XX вв., причем не только на общественном, но и на официальном уровне, воссозданы репер-туары смыслов и структуры оппозиций американских дискурсов, заданных текстом о России, что обращает нас к истокам формирования дихотомического видения, происходивших там процессов, долгосрочных американских мифов о России и стереотипов ее восприятия, будь то Российская империя, СССР или постсоветская Россия.

4. Реконтекстуализация текстов о России путем комплексной реконструкции американского контекста, в котором они возникли, прочитывались и осмысливались (т.е. посредством «памяти контекста»), расширила возможности для изучения идеологии американского общества в то время, когда зарождался будущий «американский век».

5. Использование не только традиционных, но и нетрадиционных для исторического исследования источников позволило обратиться к изучению трансфера представлений, сформированных интеллектуалами, на уровень обыденного сознания, и обратного процесса интеграции образов, тиражированных в обществе, в по-

литический дискурс, во виутри- и внешнеполитическую риторику делателей политики в США.

6. Введение репрезентативного корпуса американской карика-туристики в качестве источника особой видовой характеристики и широкое привлечение вербальных материалов американской прессы сформировало необходимую базу для анализа способов осуществления первой «имиджевой войны» против России в американском обществе, риторических приемов и дискурсивных практик, использованных карикатуристами и журналистами для донесения вербального и визуального послания до аудитории, не потерявших своего значения в последующей истории российско-американских отношений.

Выносимые на защиту положения включают основные концептуальные идеи диссертации.

1. При значительном усложнении представлений о России в США и расширении возможностей для ее лучшего узнавания уровень стереотипизации картины восприятия не снижался, а старые стереотипы сосуществовали с новыми. Если следовать схеме Ц. Тодорова, то формирование представлений о России в американском обществе в рассматриваемый период происходило на прак-сеологическом уровне восприятия, подразумевающем «приручение» «Другого» через отторжение или присвоение «инаковости».

2. В конце XIX - начале XX вв. в американском общественно-политическом дискурсе сформировались образы России, которые коррелировали с внутри- и внешнеполитическими интересами общества-наблюдателя, социокультурными традициями его развития, а также «повесткой дня» российско-американских отношений, что определяло иерархию этих образов, превращая одни из них в центральные, а другие — в периферийные.

3. Возникновение в российско-американских отношениях зоны геополитического и идеологического конфликта, разрушавшего былой дружественный статус-кво и вышедшего на первый план в период кризиса 1903-1905 гг., способствовало превращению идеологического фактора в постоянно действующую негативную составляющую межгосударственных отношений и процесса взаимовосприятия. Окончательно это произойдет после 1917 г., однако в начале XX в. впервые обозначится со всей очевидностью.

4. Именно в рассматриваемый период русский «Другой» начинает играть роль конституирующего в американском дискурсе идентичности, поскольку «русское зеркало» оказалось удобным для того, чтобы, вглядываясь в него, американцы отодвигали на задний план свои страхи, проблемы и сомнения в период смут и переоценки ценностей и обретали уверенность в праве на глобальное рефор-

маторство, которое становилось продолжением реформ в «собственном доме» или оправдывало их отсутствие. Причем культурной стратегией их коллективной идентичности становился этноцентризм. И если раньше отношение к России не играло значимой роли в поддержании мифа о национальной исключительности, то теперь оно способствовало его обновлению.

5. Обсуждение вопросов внутриполитического развития Российской империи и ее превращение в объект реформаторской деятельности американцев стимулировало процесс интернационализации американского реформизма и формирования мессианской риторики, что в последующем имело принципиальное значение для внешнеполитической теории и практики Соединенных Штатов.

6. Конструирование американских долгосрочных мифов о России («демонических» и «романтических», «русофобских» и «русофильских», «консервативных», «либеральных» и «радикальных»), а также «мобилизационная готовность» устойчивых этноцентристских стереотипов способствовали поддержанию дихотомического видения процессов, происходивших в Российской империи (а позже в СССР и постсоветской России), препятствуя трезвой оценке перспектив ее модернизации в Соединенных Штатах.

7. В тиражировании «романтического» образа России особый вклад внесли русские радикалы и либералы, приезжавшие за океан и апеллировавшие к мессианским настроениям американцев и их вере в либеральный универсализм, что в итоге привело к своеобразному «имагологическому казусу» в оценке перспектив большевизма как недолговечного и чуждого российскому революционному движению явления.

8. Образы России, вошедшие в репертуары смыслов различных дискурсов, возникнув на рубеже Х1Х-ХХ вв., интегрировались в американскую академическую традицию изучения России и российско-американских отношений, в работы русистов и советологов, продолжавших давний спор о том, «обычная» ли Россия страна или «исключительная», является ли она не-Европой или другой Европой, может ли измениться национальный характер русских или он есть величина постоянная.

9. Американские карикатуристы, способствовавшие первой в истории двусторонних отношений масштабной визуализации образа России в ходе первой же «имиджевой войны» против нее, сыграли особую роль в закрепление долгосрочных трендов восприятия, не потерявших своего значения вплоть до настоящего мнения, поскольку именно в рассматриваемый период происходит «революция» в американской карикатуристике, которая превраща-

ется, с одной стороны, в особый жанр искусства, а с другой, - в подлинное пропагандистское оружие.

Практическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что его результаты могут служить базой для дальнейшего изучения российско-американских отношений на основе социокультурного подхода, быть использованы при создании обобщающих трудов по истории США, России и двусторонних отношений, при разработке курсов по американистике, истории международных отношений и исторической имагологии, а также при подготовке учебных пособий. Кроме того, выводы автора представляют интерес для политиков и экспертного сообщества обеих стран, поскольку в диссертации, с одной стороны, предлагается ответ на вопрос о причинах, препятствующих выстраиванию трезвой политики Соединенных Штатов по отношению к России, а с другой, выделяются те факторы, которые важно учитывать при формировании ее внешнеполитического имиджа на Западе.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации нашли отражение в монографиях, сборниках документов и научных статьях общим объемом около 188 п.л. Авторская концепция, общие результаты исследования и отдельные аспекты заявленной проблематики представлялись в докладах на всероссийских и международных конференциях и «круглых столах», организованных: Российской ассоциацией изучения США в МГУ («США: становление и развитие национальной традиции и национального характера», январь 1999; «Проблема «Мы-Другие» в контексте исторического и культурного опыта США», январь 2001; «Конфликт и консенсус в истории США», январь 2003; «Консервативная традиция в американском обществе: истоки, эволюция, современное состояние», январь 2005); Институтом всеобщей истории РАН («Периодика как исторический источник: Америка и Россия в XVIII-XX вв.», февраль 2004; «Актуальные проблемы североамериканской истории», ноябрь 2005; «200 лет российско-американских отношений», ноябрь 2007; «Состояние и перспективы изучения истории США в научно-образовательных центрах России», ноябрь 2009; «Научное наследие академика Николая Николаевича Болховитинова», октябрь 2010); Институтом США и Канады РАН («Россия - США: история и современность», ноябрь 2007; «Российско-американские отношения: состояние и перспективы», декабрь 2009); Обществом по изучению культуры США в МГУ («Слово и/как власть: автор и авторитет в американской культурной традиции», декабрь 2005; «Плюрализм в культуре США: история, литература, искусство», декабрь 2009); Центром по изучению отечественной культуры Института российской истории

РАН (проходят под общим названием «Россия и внешний мир: из истории взаимовосприятия»); Центром американских исследований «Американа» в ВолГУ («Россия и США: опыт политического, экономического и культурного взаимодействия», апрель 2006; «Волжане в Америке, американцы на Волге», октябрь 2007; «Россия и Гражданская война в США», октябрь 2011), Институтом им. Дж. Кеннана, в том числе в сотрудничестве с Горбачев-Фондом, («Российско-американские отношения в условиях глобализации», июль 2004; «Россия в постсоциалистическом пространстве», июль 2005; «Россия и США: как мы видим друг друга», апрель 2009); ЕУСПБ и Ассоциацией международного сотрудничества в Санкт-Петербурге («Российско-американские связи: сходные проблемы -различные подходы», сентябрь 2005; «Афроамериканцы и Россия», сентябрь 2007; «Российско-американские связи: научное сотрудничество - успехи и разочарования», октябрь 2010).

Автор стал организатором и участником международных конференций и «круглых столов» в РГГУ, на которых обсуждались проблемы, связанные с заявленной темой диссертационного исследования и его методологией («Россия и США: национально-государственные мифологии и взаимное восприятие», февраль 2006; «Российско-американские отношения в прошлом и настоящем: образы, мифы, реальность», февраль 2007; Россия и США в системе современного гуманитарного образования», октябрь 2007; «Окончание «холодной войны»: научные и общественно-политические аспекты», ноябрь 2008; «Наследие Авраама Линкольна: уроки истории и современность», февраль 2009; «Американские культурные мифы и перспективы восприятия литературы США», октябрь 2009; «Русистика/советология в США, американистика в России: опыт взаимных репрезентаций», февраль 2011; «Американцы в поисках идентично-сти/тей», май 2011; «Революция как транзит: внутриполитические и международные контексты», ноябрь 2012).

Кроме того, автор имел возможность обсудить основные идеи диссертации с американскими коллегами на международных конференциях, происходивших в Стэнфордском университете («Евреи и русская революция», ноябрь 2005 г.), в Колумбийском университете («Русско-еврейский Нью-Йорк», апрель 2006), в Лондонском университете («История искусств, культурология и «холодна война»», сентябрь 2010), на ежегодной конференции Ассоциации историков внешней политики США («США в мире, мир в США», Виргиния, июнь 2009), на 124-й ежегодной конференции Американской исторической ассоциации («Океаны, острова, континенты», Калифорния, январь 2010).

Структура диссертации. Исследовательские задачи и избранная методология определили структуру диссертации, состоящей из введения, частей, разделенных на главы, заключения, списка источников и литературы, списка сокращений, а также приложения, в котором представлен визуальный материал, преимущественно американская журнальная и газетная карикатуристика.

Текст диссертации распадается на три части в соответствии с хронологическим принципом. Каждая часть структурируется на основе проблемного подхода с учетом тех политических, торгово-экономических и культурных аспектов российско-американских отношений, которые оказывали влияние на трансформацию представлений о России в США в конкретный период. При этом общая характеристика дипломатического контекста их взаимоотношений, а также американского социокультурного и политического контекстов представлены в первых главах каждой части, имеющих вводный характер, где также содержится информация о посланниках, послах и консулах обеих стран, вносивших важный вклад в формирование долгосрочных трендов восприятия. Такой принцип структурирования материала позволяет поставить вопрос о роли внутренних и внешних факторов в формировании образов России в общественно-политическом дискурсе США, проследить взаимосвязь между «внутренним» процессом конструирования идентичности и внешнеполитической деятельностью вашингтонской администрации, оценить степень влияния изменений, происходивших в восприятии Российской империи и населявших ее людей, на внешнеполитическую риторику делателей политики в Вашингтоне и их готовность использовать русского «Другого» для формирования американской «Я»-концепции, наконец, определить глубину воздействия транснациональных образов, мифов и стереотипов на среду российско-американских отношений.

Заключительные главы каждой части нацелены не только на обобщение представленных в ней идей, но и на движение от тех дискурсов, которые формировались интеллектуалами в широком смысле этого слова, к уровню обыденного сознания, на сведение мозаики образов, личных впечатлений, индивидуальных и коллективных репрезентаций в единую картину восприятия с учетом всей совокупности источников информации с тем, чтобы выявить постоянные и переменные составляющие представлений о России, причины их стереотипизации и механизмы интеграции русского «Другого» в американский дискурс идентичности.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введении обосновывается актуальность избранной темы, определяется предмет исследования, ставится его цель и формулируются задачи, рассматривается историографическая ситуация, дается обоснование хронологических рамок и структуры работы, характеризуются методологическая конструкция, источниковая база и терминологический аппарат диссертации, выявляется ее научная новизна и практическая значимость

В первой части «Эволюция представлений о России в американском обществе в последние два десятилетия XIX века: многоликий «Другой»», хронологически охватывающей период с 1881 г. по 1902 г., показано, как при сохранении «уравнения российско-американской дружбы», установок на сотрудничество в межгосударственных отношениях и полифоничности восприятия России начинают закладываться основы ее дихотомического видения в Соединенных Штатах (пока на общественном уровне), в силу каких причин и с помощью каких артикуляционных практик формируются репертуары смыслов и структуры оппозиций либерально-универсалистского, консервативно-пессимистического, русофильского и радикального дискурсов, заданных текстом о России, с «каким счетом» заканчивается идейная борьба между участниками начавшегося в США первого «крестового похода» за дело русской свободы и русофилами.

Глава 1.1. «Введение в контекст двусторонних отношений и внутриполитического развития США» нацелена на общую характеристику трансформации образа Российской империи в американском общественно-политическом дискурсе в последние два десятилетия XIX в., когда Россия из далекого, дружественного «Иного» начала превращаться в конституирующего «Другого» для Соединенных Штатов Америки. Образы России конструировались под влиянием ценностей поздневикторианской культуры, вписывались в характерное для американского общества мировидение с присущим ему восприятием иерархии рас и представлением о высоком предназначении Америки. Названные идейные контексты становились питательной средой для формирования долгосрочных американских мифов о России и стереотипов ее восприятия, несмотря на колоссальное расширение возможностей для непосредственного знакомства с реалиями российской действительности по сравнению с предыдущим периодом. При этом межгосударственные отношения продолжали развиваться в режиме сотрудничества и взаимовыгодных услуг, чему способствовало торгово-экономическое и техническое взаимодействие и не могли помешать наметившиеся геополитические противоречия в Восточной Азии. Три вопроса нахо-

дились в центре внимания дипломатов двух стран в 1880-1890-е гг.: «еврейский», о взаимной выдаче преступников («экстрадицион-ный») и «котиковый». Причем первые два способствовали формированию устойчивого негативного идеологического фактора в двусторонних отношениях, хотя дипломаты пытались исключить его из сферы межгосударственных отношений. В целом новое прочтение России в американском обществе пока не нарушало официальный статус-кво и не использовалось вашингтонской администрацией для обоснования внешнеполитического курса.

Глава 1.2 «Влияние «еврейского вопроса» на эволюцию образа России: страна национально-религиозного гнета и'. «Град на Холме»» посвящена изучению реакции американского общества на национально-конфессиональную политику правительства Александра ИГ. «Еврейский вопрос», актуализировавшийся в начале 1880-х гг. в связи с еврейскими погромами в Российской империи, занял одно из центральных мест в американском дискурсе и стал важным механизмом конструирования «демонического» образа России как «тюрьмы для этнических и религиозных меньшинств» посредством использования оппозиций «Варварство-Цивилизация», «Средневековье-Современность» и проведения параллелей с Османской империей. В итоге Российская империя в репрезентациях американцев начинала смещаться на азиатскую периферию мирового развития. Параллельно стремление разобраться в причинах антисемитских предрассудков выводило американских наблюдателей на рассуждения об отсталости неграмотного и пассивного русского крестьянства, более азиатского, чем европейского по своему мышлению, проникнутого духом ортодоксальности и принимавшего активное участие в еврейских погромах. Болезненное внимание к «еврейскому вопросу» и стремление к излишней «демонизации» образа России по другую сторону Атлантики объяснялось тем, что иммиграционный и паспортный аспекты «еврейского вопроса» были непосредственно связаны с «повесткой дня» американского общества, вследствие чего данный вопрос перемещался в плоскость политики по защите национальных интересов и гражданских прав. Это происходило в первом случае потому, что русско-еврейские эмигранты вливались в состав «новой иммиграции», во втором - по причине превращения в объект дискриминации граждан США иудейского вероисповедания, приезжавших на ее территорию. В свою очередь, отсутствие договора о натурализации приводило к трениям на межгосударственном уровне и акцентировало внимание на нежелании русского царя следовать современным нормам международного права в отношении к своим подданным. В итоге реакция на дискриминацию

русских евреев наряду с критикой в адрес политики по отношению к другим религиозным меньшинствам Российской империи позволяла американскому обществу демонстрировать свою приверженность принципу свободы совести и готовность к международным действиям по его защите, в то время когда само оно переживало период расовых смут и нейтивистских настроений. Отсюда проистекало стремление, хотя и с разными целями (подчеркнуть либо преимущества, либо недостатки собственной модели развития) проводить параллели между политикой антисемитизма в Российской империи и расовой дискриминации в Соединенных Штатах Америки (русские евреи vs. афроамериканцы, индейцы и китайские иммигранты). «Еврейский вопрос» начал создавать трения и в межгосударственных отношениях в связи с массовым исходом русских евреев и «паспортным конфликтом». Однако никаких шагов в духе «гуманитарной дипломатии» вашингтонской администрацией пока предпринято не было.

В главе 1.3. «Российская империя как объект реформаторской миссии Соединенных Штатов» представлена характеристика американского «движения друзей русской свободы» с особым акцентом на анализ риторики его участников (Дж. Кеннана, Э.Нобля, Э.С. Блэквелл, Дж.У. Хоу, У.Л. Гаррисона, Л. Эббота и др.). Они выстраивали собственное видение перспектив модернизации Российской империи, «демонизируя» ее политический режим и сохраняя веру в то, что национальный характер русских есть продукт деспотизма и произвола и что русский «темный люд» при помощи из-за океана в состоянии интегрироваться в универсальный процесс модернизации, преодолевая свою «инаковость» и отсталость. Выступления «друзей русской свободы» и российских политэмигрантов в конце XIX в. на 6 лет блокировали ратификацию Русско-американской конвенции о взаимной выдаче преступников 1887 г., которая все-таки вступила в силу, поскольку вашингтонская администрации была не готова отказаться от режима взаимовыгодного сотрудничества. Тем не менее, начавшийся «крестовый поход» американцев за политическое и, что не менее важно, религиозное обновление Российской империи нанес реальный удар по единому образу «России - исторического друга США» и способствовал возникновению в общественном сознании «демонического» образа официальной России как «Империи Тьмы» и «романтического» образа русского народа как «способного ученика», готового усвоить уроки вестернизации/американизации. Как следствие при сохранении конкурирующих образов России в общественно-политическом дискурсе США ее нахождение в группе цивилизованных держав становилось двусмысленным. Активистам немно-

гочисленной, но энергичной американской оппозиции царскому режиму не без участия русских политэмигрантов удалось задействовать риторические приемы, сохранявшие свое значение на протяжении всего XX века, сформировать репертуары смыслов либерально-универсалистского дискурса с характерным для него романтическим образом русского «Другого» и романтическим же мифом о Русской революции. В роли основных критиков этих метаморфоз восприятия выступят русофилы, а первым наиболее ярким свидетельством столкновения и наложения образов станет движение помощи «голодающей России», развернувшееся в Соединенных Штатах в 1891-1892 гг.

В главе 1.4. «Голодающая Россия и благоденствующая Америка: американцы как международные филантропы» анализируется влияние филантропического движения, развернувшегося в США в период «русского голода» 1891-1892 г., на образ Российской империи в американском общественно-политическом дискурсе. Результативная кампания помощи голодающим русским крестьянам и прием, оказанный в России тем, кто сопровождал грузы с пожертвованным продовольствием и следил за его распределением, способствовали укреплению двусторонних отношений, став первым в их истории примером народной дипломатии. Одновременно дебаты, развернувшиеся в Конгрессе и на страницах прессы, поставили вопрос о целесообразности оказания помощи государствам с отличной от США политической системой и свидетельствовали о глубокой интеграции в общественное сознание и параллельном бытовании двух образов России: «демонического» «Другого» и дружественного «Иного». Широкое обсуждение проблем экономического развития Российской империи привлекало внимание американского общества к ее отсталости, которая объяснялась недальновидной аграрной политикой правительства, деятельностью церкви, а также неграмотностью, пассивностью и пьянством крестьян. Для рассуждений о них был вообще характерен определенный налет расизма (сравнение положения бывших крепостных и бывших рабов на Юге, поиск сходств племенного землевладения у индейцев и общинного землепользования у русских крестьян). Само же по себе явление голода становилось маркером отсталости Российской империи, отбрасывая ее на восточную периферию мировой системы и превращая в антипод благоденствующей Америки. Параллельно комиссионеры, сопровождавшие «Famine Fleet», из первых уст сообщали своим согражданам об искажении и однобокости образа официальной России в США, выступали с критикой его откровенной «варваризации» и выражали уверенность в будущем русского крестьянства при условии его просвещения и

развития индивидуализма. В целом участие в беспрецедентной по своему размаху международной гуманитарной акции в период голода 1891-1892 гг. способствовало интернационализации филантропической деятельности американцев. Руководствуясь идеями гуманизма, христианского милосердия, благодарности за услуги, оказанные Россией в период Гражданской войны в США, а также не упуская из виду перспективы освоения новых рынков, они включались в движение экономической и культурной экспансии, распространения собственных идеалов развития по всему миру, ставшее неотъемлемой характеристикой внешнеполитической стратегии вашингтонской администрации в XX веке.

Глава 1.5. «Деятельность русофилов и расширение знаний о России и русских в американском обществе» нацелена на реконструкцию русофильского дискурса и характеристику факторов, способствовавших более близкому знакомству американцев с повседневной жизнью российского общества, русской культурой в ее разных проявлениях и национальными традициями. В конце XIX в. американские русофилы (Ч. Крейн, И. Хэпгуд, У. Баркер и др.) внесли важный вклад в поддержание образа дружественного «Иного», страны, выполнявшей цивилизаторскую миссию в Восточном полушарии. Они стремились лучше узнать Россию, понять интеллектуальную и социальную аристократию иного типа, обосновать необходимость медленной модернизации страны с целью сохранить то ценное в русском опыте, что представляет интерес для всего человечества. Русофилы отказывались от манихейского, дихотомического видения происходивших в России процессов, не абсолютизируя различий между ней и Западом (как это будут делать консерваторы-пессимисты) и не вдохновляясь готовностью русского народа следовать американской модели развития (что было свойственно для либералов-универсалистов). Русофилы традиционно усиливали свое влияние в американском обществе в условиях сближения двух стран. В 1890-е гг. им удалось достаточно успешно противостоять и «друзьям русской свободы» с их «крестоносной» риторикой, и русофобам-консерваторам с их мифом об «извечной Руси», чему способствовал общий климат двусторонних отношений, филантропическое движение 1891-1892 гг. и Всемирная выставка в Чикаго, стимулировавшая знакомство американцев с экономическим прогрессом Российской империи и ее бесспорными культурными достижениями. Русофилы поддерживали интерес, возникший в США к русской словесности и духовности, к русской «душе на экспорт», в тоже время используя его для тиражирования собственных представлений о России. При этом русская литература, музыка и живопись привлекали американцев не

только как возможность понять особенности иного национального характера, но и как источник потрясающей силы реализма в описании жизни и особого рода одухотворенности, противостоящих прагматизму и материализму, как руководство для нового религиозно-философского осмысления места человека в мире и реализации программы реформирования американского общества, поскольку оно само переживало эпоху социально-экономического и политического, нравственного и мировоззренческого обновления. Не случайно призыв к академическому изучению России прозвучал из уст американских переводчиков русской литературы, а начал реапизовываться русофилами.

В главе 1.6. «Дилемма прогресса в Российской империи сквозь призму американского опыта» исследуются факторы, которые оказывали решающее влияние на позитивизацию образа России в общественно-политическом дискурсе США в первые годы правления Николая П. Во-первых, начавшееся в условиях индустриализации экономическое пробуждение России, символом которого стало строительство Транссибирской железной дороги и планы по колонизации Сибири, воспринимались в Соединенных Штатах как движение по пути прогресса, что способствовало возвращению к поиску схождений в развитии двух стран. Во-вторых, «экономическое вторжение» на русский рынок сулило безусловные выгоды американским предпринимателям. Они получали возможность реализовывать избыточную продукцию массового производства посредством выполнения заказов на поставку материалов и оборудования для КВЖД, машин и различных механизмов, востребованных в ходе индустриализации. Параллельно заманчивые перспективы освоения дальневосточного рынка России сглаживали беспокойство по поводу ее железнодорожного строительства и укрепления позиций в Северном Китае, а также способствовали сохранению за русскими права на цивилизаторскую миссию в Восточной Азии. В-третьих, определенные надежды на отказ от реакционных тенденций предшествующего правления вселяло начало нового царствования. Дополнительный оптимизм внушала и инициатива Николая II по созыву мирной конференции в Гааге, подчеркивавшая стремление Российской империи к поддержанию мира и осуществлению курса на модернизацию страны, а также деятельность таких ее вестернизированных, по мнению американских наблюдателей, министров как С.Ю. Витте и М.И. Хилков, способствовавших расширению торгово-экономического сотрудничества между странами и экспорту американских товаров за океан. Во второй половине 1890-х гг. Россия становилась объектом миссии Соединенных Штатов по коммерциализации мира, однако первый

«крестовый поход» по ее демократизации переживал явный спад. Это не исключало существования и постепенного нарастания негативных трендов в американских репрезентациях, связанных с обострением конфликта на Дальнем Востоке, противоречиями на мировом хлебном и нефтяном рынках, наступившим разочарованием внутриполитическим курсом Николая II. Однако вплоть до начала XX века не эти аспекты будут определяющими в общей картине восприятия.

Глава /. 7. '«От писаний интеллектуалов к массовым представлениям» призвана не только суммировать идеи, высказанные в первой части диссертации, но и показать, как репертуары смыслов различных дискурсов о России, в которых принимали участие интеллектуалы, оказывали непосредственное влияние на массовое сознание американцев. Анализ материалов прессы, публицистики, записок о путешествиях, путеводителей, учебников, беллетристики позволяет рассмотреть механизмы тиражирования представлений о России, старых и новых стереотипов ее восприятия. Среди основных факторов, препятствовавших формированию более объективных знаний о России в США в конце XIX в., сами американцы выделяли преобладание источников английского происхождения, способствовавших закреплению искажений и предрассудков вследствие напряженных российско-британских отношений, и деятельность еврейского лобби, в чем с ними были солидарны русские дипломаты в США. Кроме того, особое внимание обращалось на отсутствие качественного американского путеводителя по России, а также на двойственную природу русской цивилизации, проистекающую го смешения азиатского и европейского. Если говорить об оценках и мнениях американских наблюдателей (получавших информацию «из первых рук» или опосредованно), то необходимо брать в расчет три момента. Во-первых, условия, в которых оказывался путешественник при въезде на территорию России, цели его поездки, мировоззренческие установки, индивидуальные способности к отбору информации, а также гибкость мышления. Во-вторых, преобладание среди тех, кто занимался писаниями о России, не профессиональных исследователей, а журналистов, политических и религиозных деятелей, предпринимателей и литературоведов, что создавало условия для тиражирования стереотипов и мифов. В-третьих, связанная с первым и вторым моментом проблема комплексного восприятия России с учетом динамики происходивших в ней процессов, готовность увидеть ее различные лики, отказавшись от «одномерного» видения. Однако вплоть до начала XX в. в условиях поддержания дружественного статус-кво на межгосударственном уровне ни начавшийся «кре-

стовый поход» за демократизацию России, ни агитация еврейского лобби, ни русофобские рассуждения о национальном характере русских не оказывали влияния на внешнюю политику вашингтонской администрации, а в самом американском обществе сохранялась полифония образов и готовность познания различных граней российской действительности. Все изменится в период первого кризиса в российско-американских отношениях.

Об этом идет речь во второй части диссертации «Восприятие России в США в годы кризиса в российско-американских отношениях: от полифонии образов к дихотомическому видению (1903-1905)», которая посвящена реконструкции образа России в американском общественно-политическом дискурсе в хронологически небольшой, но принципиально значимый для двусторонних отношений период обострения идеологического и геополитического конфликтов. Именно тогда в ходе «имиджевой войны», развернувшейся на страницах американской прессы при активном участии карикатуристов, обрели свою законченную форму долгосрочные мифы о России, а русский «Другой» интегрировался в официальную внешнеполитическую риторику.

Глава /1.1. «Введение в международную и американскую "повестку дня"» нацелена на общую характеристику первого кризиса в российско-американских отношениях с учетом изменений, происходивших на международной арене, в мировидении американцев и внешнеполитической деятельности вашингтонской администрации. Три события формировали различные грани этого кризиса: международный конфликт на Дальнем Востоке, где впервые столкнулись экспансионистские амбиции и экономические интересы Российской империи и Соединенных Штатов и где возникало предощущение будущего противостояния XX в.; реакция на Кишиневский погром, стимулировавшая нарастание антирусской истерии в американском обществе; Первая русская революция, в ходе которой достиг своей кульминации и первый «крестовый поход» американцев за создание свободной России. В целом в 19031905 гг. во взаимоотношениях России и США зона сотрудничества значительно сузилась, хотя и не исчезла, а преобладание получила конфликтная составляющая, нараставшая уже с 1902 г. Голоса адвокатов российско-американского взаимопонимания тонули в антирусском хоре критиков России, а конкуренция между ее репрезентациями значительно снизилась по сравнению с предшествующим периодом, чему способствовало распространение в американском обществе идеологии экспансии и идеологии прогресса.

В главе 11.2. «На пути к конфликту: демонизация образа Российской империи в американском общественно-политическом дис-

курсе» показано нарастание геополитического и идеологического конфликта с особым акцентом на переломное значение 1903 г. в его эволюции. Во-первых, действия России в рамках системы международных отношений стали интерпретироваться не как следование национальному интересу, а как проекция ее внутриполитического режима. Во-вторых, на волне антирусской истерии на первый план выходило дихотомическое видение, упрощавшее картину российской действительности и способствовавшее мифологизации ее образа в общественном сознании американцев посредством обращения к дуальным моделям «Цивилизация уя. Варварство», «Современность уб. Средневековье», «Англосакс уб. Славянин», «Демократия Ув. Деспотизм», «Свобода уб. Рабство», а также ма-нихейской антитезы «Свет-Тьма». В-третьих, начиная с 1903 г. «русская тема» превратилась в одну из центральных на страницах американских газет и журналов, причем не только в вербальных, но и в графических текстах. Именно с этого времени карикатуристы приступили к масштабной визуализации «демонического» образа русского «Другого» с тем, чтобы представить обоснование нового внешнеполитического курса США и укрепить веру американцев в их особые преимущества и право на демократизацию мира (дихотомии, диктуемые «повесткой дня» американского общества: «антисемитизм уэ. расизм», «погромы уб. линчевания», «Маньчжурия уэ. Панама»). В-четвертых, произошла своеобразная ориентализация образа Николая II с акцентом на дихотомическую природу русского царя (дихотомия Добра и Зла). В-пятых, на волне антирусской кампании, нацеленной на критику политического режима в Российской империи, в Бостоне произошло возрождение деятельности Американского общества друзей русской свободы, что вдохнуло новую жизнь в первый «крестовый поход» американцев за свободу России.

Глава II.3. «"Японский Давид" против "русского Голиафа": влияние Русско-японской войны на позиционирование образа России в Соединенных Штатах» посвящена характеристике взаимовлияния изменений, происходивших в формировании российского вектора внешней политики вашингтонской администрации и в восприятии России в американском обществе в период военного конфликта на Дальнем Востоке. Победы Японии, хотя и по разным причинам, желали в США теоретики внешнеполитической экспансии и сторонники доктрины «открытых дверей», «друзья русской свободы» либеральных и радикальных взглядов, лидеры американо-еврейской общины. При этом Русско-японская война во многом благодаря успеху японской пропагандистской кампании в США и преобладанию японофильских настроений в вашингтонской адми-

нистрации преподносилась как борьба за триумф принципов Запада/США на Востоке. В таких условиях происходила окончательная ревизия «истории российско-американской дружбы», а Российская империя исключалась из «клуба» цивилизованных держав, куда была принята Япония, хотя явление русофобии, безусловно, не стало всеобщим. Одним из важнейших инструментов развернувшейся в США «имиджевой войны» стала дезинформация, чему в немалой степени способствовало превалирование британских источников информации и погоня за сенсационными новостями. Плеяда талантливых редакционных карикатуристов создавала романтический образ Японии («янки Востока», «ловкий Давида», «японец как освободитель русского народа») и демонический образ России («Империя Зла», «неповоротливый Голиаф»), задействованные делателями политики в Вашингтоне. В Российской империи, действительно, разворачивались события драматические и кровавые, а ее военный провал в конфликте с Японией был столь сокрушительным, что все это вместе взятое создавало реальную почву для критики. Однако, если говорить о тиражировании откровенной лжи и «дикого вымысла», замалчивании позитивных моментов и гиперболизации негативных, то объяснение следует искать в правилах «имиджевой войны», которую Россия, бесспорно, проиграла как США, так и Японии. Анализ карикатур наряду с источниками личного происхождения и вербальными материалами прессы позволил автору вмешаться в давний историографический спор по поводу эволюции образа России в США в ходе работы Портсмутской конференции, уточнив и «русскую», и «американскую» версии. Как показано в тексте, кардинально общественные предпочтения с японо- на русофильские не поменялись, однако начал происходить отказ от романтического образа «янки Востока», усилилась разноголосица мнений и обозначился реальный конфликт репрезентаций в позиционировании представлений об империях царя и микадо. Причем, с одной стороны, эти изменения происходили под влиянием таких факторов как смещение баланса сил на Дальнем Востоке, успехи С.Ю. Витте как переговорщика, активность американских русофилов, а с другой, были связаны с надеждами на то, что в результате военного поражения в России начнется процесс политического, социального, индустриального обновления и произойдет духовное пробуждение.

В главе 11.4. «Романтический "Другой": Первая русская революция в репрезентациях американцев» исследуется эволюция их представлений о логике, динамике и итогах революции 1905-1907 гг. в России с учетом опыта Американской революции XVIII в. По мнению большинства наблюдателей, русское общество не справи-

лось с тестом на способность совершить революцию подлинную, с точки зрения граждан США, что стало подтверждением того, насколько особенности национального характера определяют политическое и социальное поведение русских, как эта нация в одночасье может впасть в состояние безумия и анархии, использовав полученную свободу для организации еврейских погромов, грабежей и убийств, насколько Русская революция легко перерастает в бунт бессмысленный и беспощадный, т.е. в революцию по-русски. Наступившее к концу 1905 г. разочарование, лишь на время смягчившееся под влиянием созыва Думы, объяснялось не только плохим знанием реалий развития России, вкладом российских визитеров, нивелировавших различия между революционерами и либералами, деятельностью «друзей русской свободы», вестернизиро-вавших образ Русской революции и русского же революционера, но и превалировавшими в американском обществе подходами к восприятию зарубежных революций в целом. Все это создавало почву для завышенных ожиданий, эйфории универсализма доходящей даже до оправдания политического убийства, которые затем легко сменялись ощущением пессимизма и рассуждениями об «извечной Руси», интегрируемыми в общественно-политический дискурс консерваторами. Русская революция способствовала окончательному формированию американского радикального дискурса, заданного текстом о России, в рамках которого она будет выступать не в роли ученика, а в качестве своеобразной референтной модели в силу значения русского социального послания как для оживления американского социализма, так и для будущего всего человечества. Причем «джентльмены-социалисты» с их идеалом крестьянской революции значительно усложнили представления о русском крестьянине, олицетворявшем народ России. Их деятельность, а также широкое обсуждение на страницах американской прессы положения русского крестьянства, его участия в революции, деятельности крестьянских депутатов в Думе вносили новые нюансы и существенные коррективы в этот устоявшийся образ.

В главе 11.5. «Имагологическое измерение первого кризиса в российско-американских отношениях», завершающей вторую часть диссертации, рассматриваются долгосрочные тренды восприятия России в США. Идеологическим фоном этого периода были страхи по поводу агрессии Российской империи в Китае и масштабная ревизия образа «России - исторического друга США», вдохновение в связи с «вестернизацией» Японии и актуализация враждебного «ориентализма» в видении характера русской цивилизации, надежды на либерализацию политического строя Российской империи и вера в особую миссшо Соединенных Штатов по ее

обновлению. Политическая карикатуристика как одно из основных орудий «имиджевой войны» оказалась кривым зеркалом, отражавшим упрощенное, дихотомическое видение процессов, происходивших в России. В период первого кризиса в двусторонних отношениях грань между образами и политикой стала более подвижной, царское правительство начало проявлять повышенное внимание к общественному мнению в США, произошла актуализация расово-этнической составляющей образа России в репрезентациях американцев, представления об «империи деспотизма и произвола» заняли прочное место на страницах школьных учебников, наконец, завершилось формирование либерально-универсалистского, консервативно-пессимистического и радикального мифов о России. Рассуждения представителей политического и интеллектуального истеблишмента, общественных и религиозных деятелей, журналистов и публицистов, рисунки редакционных карикатуристов были насыщены параллелями, актуализировавшими роль русского «Другого» при рассмотрении вопросов внутри- и внешнеполитической «повестки дня» американского общества. Они использовались не только для критики России или, напротив, внутриполитической ситуации в самих США и проводимой ими политики двойных стандартов, но также с целью продемонстрировать, что Соединенные Штаты, несмотря на существующие там недостатки и социальные конфликты, остаются страной свободы и демократии по сравнению с Российской империей как их «темным двойником».

В третьей части диссертации «Образ Российской империи в общественно-политическом дискурсе США между революциями: к новому "циклу надежд и разочарований"», самой компактной из всех, но важной в композиционном и методологическом планах, показано, как русский «Другой» продолжал выполнять свою роль в игре смыслов и значений, оказывавших влияние на формирование идентичности американцев, закрепившись в качестве конституирующего в общественном дискурсе, но не став еще величиной постоянной во внешнеполитической риторике и практике вашингтонской администрации. Она была не готова обострять отношения с Россией, поставив выстраивание русского вектора внешней политики в зависимость от реализации там программы реформ, хотя американские политики в определенной мере и проявили чувствительность к требованиям превратить Российскую империю в объект миссии США по реформированию мира. В межгосударственных отношениях при сохранении конфликтной составляющей обозначилось обоюдное стремление к сотрудничеству и восстановлению «былой дружбы». Однако, несмотря на оконча-

ние первого кризиса в российско-американских отношениях, ослабление роли идеологического фактора как их негативной составляющей и отказа от дихотомического видения событий, происходивших в России, пространство восприятия было уже достаточно жестко ограничено репертуаром образов и мифологем, характерных для определенных дискурсов.

Об эволюции восприятия между двумя русскими революциями с учетом зон межгосударственного сотрудничества и конфликта идет речь в главе III.1. «Текст о России в контексте российско-американских отношений: общая характеристика», вводящей нас в проблемно-контекстуальное поле третьей части диссертации. На позиционирование образа России в США в рассматриваемый период продолжали оказывать влияние те факторы, о которых уже шла речь в первой части диссертации: споры о природе ее империалистической политики с учетом интересов самих американцев {глава IJI.2. «Образ "империалистической России" и внешнеполитические интересы Соединенных Штатов»)-, динамика и логика внутриполитических процессов, происходивших в России в контексте давних споров о влиянии национального характера на перспективы модернизации политического строя, а также национальный вопрос во всех его составляющих (глава Ш.З. «Проблемы внутриполитического развития российского общества в интерпретации американских наблюдателей»)', идеи первого «крестового похода» американцев за реформирование России, актуализировавшиеся в связи с визитами российских либералов и радикалов, обсуждением проблемы экстрадиции русских революционеров-эмигрантов, движением за денонсацию договора о торговле и мореплавании 1832 г. и общим обострением «еврейского вопроса», а также вследствие религиозного энтузиазма американских миссионеров (глава III.4 «Как помочь русским: эпилог первого "крестового похода" американцев за реформирование России»); деятельность в США тех, кто был заинтересован в продвижении американских товаров, капиталов и технологий в Россию (глава III.5. «Проблемы экономического развития Российской империи и "уроки" американского капитализма»)', ее начавшееся академическое изучение и стремление постичь особенности «русского пути» посредством приобщения к духовному миру русской нации (глава III.6. «Видение России сквозь призму культуры и академического знания»).

Наработанные в предыдущие периоды коммуникативные стратегии и риторические приемы легко регенерировались и использовались в зависимости от ситуации, как это случилось в связи с «делом Моргана Шустера» в Персии, в период борьбы против вы-

дачи царскому правительству русских революционеров, скрывавшихся в США, во время очередного голода в Российской империи, наконец, в ходе движения за денонсацию договора о торговле и мореплавании 1832 г., вновь продемонстрировавшего степень влияния образов России на российско-американские отношения в целом.

Однако, несмотря на востребованность мифов и стереотипов восприятия, связанных с дихотомическим видением процессов, которые происходили в Российской империи, а также укоренившееся желание выстраивать ее будущее в соответствии с заранее известной схемой, в американском обществе существовало осознание необходимости представить различные лики России, акцентировать внимание на динамизме происходивших в ней изменений, на том, что делало русских такими, как все, и в тоже время подчеркивало их самобытность. За подобный подход ратовали русофилы с их особым вниманием к русской литературе и искусству, музыке и театру, пионеры американской русистики, стремившиеся вписать изучение Российской империи в общие процессы, происходившие в мире, наконец, те, кто в США выступал за развитие торгово-экономического сотрудничества, одинаково выгодного народам обеих стран.

Как показано в главе Ш.7. «"Одномерная Россия" vs. "Многоликая Россия": русский "Другой" и право на идентичность», наметившаяся тенденция усилилась в годы Первой мировой войны, ставшей не только периодом сближения двух стран, но и временем, когда вопрос о расширении достоверной информации друг о друге и переформатировании взаимовосприятия будет впервые в истории двусторонних отношений поставлен в «повестку дня» их развития, для чего американцы и русские создадут специальные организации. В условиях военно-политического, экономического и гуманитарного сотрудничества (что лишний раз подчеркивает значение контекста российско-американских отношений для формирования взаимных репрезентаций), на первое место выходит стремление к поиску схождений и к взаимному познанию, а параллельно актуализируется «романтический» образ России (роль демонического «Другого» в это время будет выполнять Германия), готовой провести реформы, духовно возродиться и включиться в универсальный процесс модернизации, следуя опыту Соединенных Штатов, как американское общество начинает постепенно втягиваться в новый «цикл надежд» в связи с очередным этапом модернизации России с тем, чтобы вновь пережить горькое и на этот раз длительное разочарование его итогами

В заключении подведены основные итоги диссертационного исследования.

В работе со всей очевидностью продемонстрировано, что 1917 г. не является рубежом в истории двусторонних отношений, когда речь идет об их имагологическом измерении, связанном с формированием долгосрочных мифов и стереотипов восприятия. На этот год как раз приходится кульминация процессов, происходивших в американском обществе с конца XIX в. В таком случае период, который стал объектом внимания в данной диссертации (и в особенности годы первого кризиса), можно рассматривать в качестве переходного, предвосхищавшего и идеологическое противостояние XX в., и основные подходы в позиционировании образа Советской России.

Именно тогда благодаря повышенному вниманию к событиям в Российской империи, их корреляции с «повесткой дня» американского общества, благодаря новому открытию России, зачастую превращавшемуся в ее сокрытие, сформировались устойчивые, хотя и не лишенные определенной условности, американские дискурсы: либерально-универсалистский, консервативно-пессимистический, русофильский и радикальный, с характерным для них восприятием методов и перспектив модернизации России, природы национального характера русских, образами, дихотомиями и мифами. Эти дискурсы не были абсолютно изолированными друг от друга и существовали отдельные пересечения репертуаров смыслов, однако за этим всегда стояла разная мотивация. В итоге русским в американской интеллектуальной традиции и массовом сознании не было позволено остаться другими, как, например, китайцам, поскольку русский «Другой» превратился в одного из конституирующих. Это приводило к формированию долгосрочных трендов восприятия России в США, сохранивших свое значение вплоть до настоящего времени.

Во-первых, установка на дихотомическое видение процессов, происходивших в России, прогнозирование ее заранее известного будущего, готовность легко перейти от вдохновения по поводу ее переустройства к разочарованию в связи с результатами очередного этапа ее модернизации, поскольку представления о России и русских становились культурной конструкцией американцев. Они «изобретали» ее ментальные образы («романтические» и «демонические»), исходя из идеологии прогресса и идеологии экспансии, собственного видения идеального политического и социального устройства, истинной революции, места США в мире и их роли в процессе его демократизации и гармонизации. В рассмотренный в диссертации период американцы впервые пережили своеобразный

цикл надежд (по поводу перспектив модернизации России) и разочарований (его итогами), пик которого приходится на революцию 1905-1907 гг. Следующий цикл начнется по мере движения к февральской революции 1917 г., а последний придется на распад СССР и окончание «холодной войны». И эта смена настроений будет неизменно обыгрываться американскими карикатуристами, которые, начиная с рубежа Х1Х-ХХ вв. принимали активное участие в актуализации одних составляющих российской действительности и маргинализации других, тем самым способствуя поддержанию долгосрочных американских мифов о России. Либерально-универсалистские мифы и обрамлявший их изложение образ романтического русского «Другого», формировали репертуар смыслов либерально-универсалистского дискурса и выходили на первый план на фазе подъема цикла надежд и разочарований: о способности русского народа совершить революции западного образца и создать «Соединенные Штаты России», о демократическом по своей природе обществе и ксенофобствующем, ретроградном правительстве во главе с царями, генеральными секретарями и президентами, которые воплощали «Зло» политической системы, наконец, о том, что у России нет иной судьбы, как поступательно двигаться по пути, проложенному странами Запада во главе с США. Консервативно-пессимистические мифы и обрамлявший их изложение образ демонического русского «Другого» (хотя в его создание вносили реальный вклад и либералы-универсалисты в том, что касалось образа официальной России) формировали репертуар смыслов консервативно-пессимистического дискурса и превалировали на фазе спада: об обреченности России на вечное отставание в силу незападности ее традиций и культуры, об авторитарной природе ее политической системы в силу особенностей национального характера, об извечной «русскости» и негативных последствиях реализации «русского пути» для внешнеполитических интересов США и всего цивилизованного сообщества.

Во-вторых, достигшее своего пика во время Первой русской революции стремление к переделыванию России по образцу и подобию Соединенных Штатов, осознание американцами своей миссии по ее реформированию. У этих мессианских настроений было четыре измерения, обусловленных цивилизационными и социокультурными характеристиками самого американского общества, а также его внутренней «повесткой дня»: политическое (оппозиция политическому режиму в России и ощущение ответственности за процесс ее реформирования в контексте глобальной миссии Америки по демократизации мира - «американцы как политические наставники»), экономическое (заманчивые перспективы экспансии

товаров, капиталов, технологий и участие в модернизации экономики России - «уроки американского капитализма»), религиозное (продвижение рациональной веры вместо ортодоксальной, проекция манихейского мировидения на позиционирование образа России в США - «американцы как носители истинной веры»), а также гуманитарное (голодающая и нищая Россия как объект помощи богатой и процветающей Америки - «американцы как международные филантропы»). При этом, с одной стороны, возникало ощущение дискомфорта по поводу невозможности критиковать зло в других странах в то время, когда американское общество само могло стать объектом острой критики и нуждалось в серьезном обновлении (метафора «стеклянного дома»), а с другой, обозначилось явное стремление к интернационализации американского реформизма. В итоге борьба за свободу далеко за пределами Соединенных Штатов еще в конце XIX в. начинает восприниматься как важный элемент поддержания демократии внутри страны, как своеобразный механизм преодоления кризиса национальной идентичности. Параллельно актуализировался вопрос о праве на гуманитарную интервенцию, о целесообразности навязывания американских идеалов помимо воли тех, кого американцы хотели «облагодетельствовать свободой». И хотя механизмы и пределы оказания международного давления оставались неясными, граждане США продемонстрировали, что риторика «гуманитарной интервенции» более важна для них, чем сама практика, поскольку первая позволяла им переосмысливать свое место в мире.

В-третьих, использование русского «Другого» в качестве конституирующего не только на общественном, но и на официальном уровне, стремление интегрировать его в идеологию внешней политики Соединенных Штатов для обоснования новых внешнеполитических приоритетов и нового мировидения американцев, а также задействовать во внутриполитической игре. В итоге образы России, сформировавшиеся в общественном дискурсе, становились частью политики. Впервые это случилось в конце XIX в., когда «движение друзей русской свободы» блокировало на несколько лет ратификацию экстрадиционной конвенции, со всей очевидностью проявилось в период первого кризиса и произошло вновь во время борьбы за денонсацию договора 1832 г. Следовательно, применительно к рассматриваемому в диссертации периоду мы можем говорить о начавшемся процессе трансфера образов на уровень межгосударственных отношений.

В-четвертых, стремление рассматривать внешнюю политику России как продолжение внутренней. А это является типичным примером проекции вовне одной из основополагающих саморе-

презентаций самого американского общества, основанной на уверенности в том, что США действуют на мировой арене, исходя из демократического характера своего политического строя.

В-пятых, те, кто в США уповал на либерализацию Российской империи и испытывал надежды по поводу ее скорой модернизации, были склонны преувеличивать, с одной стороны, масштабы происходивших преобразований, а с другой, степень американского влияния. Причем в закрепление этой тенденции внесли особый вклад русские радикалы и либералы, приезжавшие в Соединенные Штаты в поисках моральной и материальной поддержки и апеллировавшие к мессианским настроениям американцев и их вере в либеральный универсализм. На рубеже XIX-XX вв. вместе с «друзьями русской свободы» они сформировали совершенно определенный образ Русской революции и русского революционера. Вот почему Л.Д. Троцкий и В.И.Ленин в глазах Дж. Кеннана, У. Фулька и Э. Нобля казались самозванцами, воспользовавшимися плодами борьбы либералов, подобных П.Н. Милюкову, и «умеренных социалистов», подобных С.М. Степняку-Кравчинскому, Е.К. Брешко-Брешковской, Н.В. Чайковскому, А.Ф. Аладьину. И в этом смысле американцы оказались в собственной «имагологической ловушке».

В-шестых, превращение русского революционного «Другого» в конституирующего для американских левых и, прежде всего, для коммунистов, что происходило в рамках американского радикального дискурса, окончательно сформировавшегося в период Первой русской революции благодаря американским «джентльменам-социалистам» и представителям левых идеологий в США, среди которых особое место занимали русско-еврейские эмигранты радикальных взглядов. И в этом случае России будет позволено играть роль учителя с учетом значения ее социального послания человечеству.

В-седьмых, «персонификация» процессов, происходивших в Российской империи, стремление рассматривать все негативные и позитивные изменения сквозь призму деятельности царя и его первых министров. Николай II в период первого кризиса открывает галерею ее двуличных лидеров, которым, зачастую, придавались черты правителей восточного типа.

В целом реконтекстуализация образа России в американском общественно-политическом дискурсе позволила уточнить наши представления о различных аспектах и идейном климате развития Соединенных Штатов на рубеже XIX-XX вв.: о процессе интернационализации американского реформизма, о расширении социальных ролей женщин в американском обществе, а также выработке

механизмов его взаимодействия с властью по вопросам внешней политики, о профессионализации ремесла историка, о спорах между нейтивистами и сторонниками либерального иммиграционного законодательства, империалистами и антиимпериалистами, защитниками сегрегации индейцев и афроамериканцев и ее критиками. В итоге возникло новое знание о том, как зарождался будущий «американский век», а сами американцы примеривали на себя роли «учителей капитализма», «наставников в вопросах истинной веры», «международных филантропов», осознавая свою ответственность за реформирование мира и воспринимая этот процесс как продолжение реформ в собственном доме.

Образы, вошедшие в репертуары смыслов различных американских дискурсов, заданных текстом о России, прочно интегрировались в работы по истории российско-американских отношений, труды русистов и советологов, опубликованных в США в XX в. Скажем, рассуждения М. Малиа или американских «транзитологов» 1990-х гг. прекрасно вписывались в либерально-универсалистский дискурс, а концепция Р. Пайпса - в консервативно-пессимистический. В качестве яркого примера можно также вспомнить книгу Т. Бейли. В свою очередь, скромные успехи русистики в Соединенных Штатах на рубеже XIX-XX вв. и несвобода этого академического направления от влияния бытовавших в американском обществе образов России, поскольку в формировании знания о ней принимали участие журналисты, публицисты и переводчики, можно считать одной из причин провала «русской политики» администрации В. Вильсона.

Проведенное исследование продемонстрировало, что как в прошлом, так и в настоящем актуальна задача, сформулированная директором «Associated Press» М. Стоуном в начале XX в. во время аудиенции у Николая II: американцы, не становясь адвокатами курса России, могут и должны говорить правду о ней в дружественном тоне, представляя ее различные лики. А для решения этой задачи необходим переход на тот уровень восприятия России, который Ц. Тодоров назвал эпистемологическим и который предполагает признание ее права на «инаковость», на собственный дискурс идентичности вместо выполнения роли значимого «Другого» в формировании идентичности американцев.

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Монографии

1. Журавлева В.И. Всемирная история XX века: Книга для чтения. Часть I: конец XIX века — 1945 год. М.: РГГУ, 2002. - 526 е.: ил. - 42,6 п.л. (в соавторстве с И.И. Долуцким).

2. Журавлева В.И. Понимание России в США: образы и мифы. 1881-1914. М: РГГУ, 2012. - 1136 е.: ил. + 1 вкл. - 93 п.л.

Публикации в научных периодических изданиях, рекомендованных ВАК

Исследовательские статьи

3. Журавлева В.И. Русско-американский договор 1887 года // Вопросы истории. 1991. №9/10. С. 252-254.-0,5 п.л.

4. Журавлева В.И. Еврейская эмиграция из России в США на рубеже XIX-XX вв.: образ «Чужого» в сознании американцев // Новый исторический вестник. 2001. № 2 (4). С. 177-200.- 1 п.л.

5. Журавлева В.И. Итоги и перспективы развития отечественной американистики // Новая и новейшая история. 2003. №6. С. 180-185.-0,75 п.л.

6. Журавлева В.И. «Давид против Голиафа»: образ России в американской политической карикатуре периода Русско-японской войны // США и Канада: Экономика - Политика -Культура. 2007. № 10. С. 66-84. - 1,5 п.л.

7. Журавлева В.И. Образ России в репрезентациях американских карикатуристов в начале XX века // Диалог со временем. Вып. 25 (1). 2008. С. 237-270. - 2 п.л.

8. Журавлева В.И. Свет американской свободы и «Империя Тьмы»: образ России в контексте «новой мессианской идеи» в США // Новый исторический вестник. 2008. 1(17). С. 63-75. - 1 п.л.

9. Журавлева В.И. Проблемы изучения российско-американских отношений на рубеже XX -XXI веков // Американский ежегодник, 2006. М.: Наука, 2008. С. 328-342. - 1 п.л.

10. Журавлева В.И. Первый кризис в российско-американских отношениях: имагологический аспект // Вестник РГГУ. № 14/09. М., 2009. С. 39-71. - 3 п.л.

11. Журавлева В.И. Что мешает пониманию России в США // Новый исторический вестник. 2009. № 2 (20). С. 125-132.-1 п.л.

12. Журавлева В.И. Международная конференция «Наследие Авраама Линкольна: уроки истории и современность» // Вестник РГГУ. № 14/09. М., 2009. С. 310-313. - 0.3 п.л.

13. Журавлева В.И. Изучение имагологии российско-американских отношений по обе стороны Атлантики: итоги и перспективы // Американский ежегодник, 2008/2009. М., 2010. С. 142-166-2,5 п.л.

14. Журавлева В. И. История российско-американских отношений как имагологическое исследование: методология и историографическая практика // История: электронный научно-образовательный журнал. - 2010-2012. - Вып.4: История США [Электронный ресурс]. - Доступ для зарегистрированных пользователей. - URL: http://mes.igh.ru/magazine /content/usaimagology.html

15. Журавлева В.И. Русский «Другой» в американской политической карикатуристике: от века XIX к веку XXI // Вестник РГГУ. Серия «Международные отношения. Регионо-ведение». 2012. № 7 (87). С. 64-96.-2,5 п.л.

16. Журавлева В.И. Русистика/советология в США, американистика в России: опыт взаимных репрезентаций // Вестник РГГУ. Серия «Международные отношения. Регионоведе-ние». 2012. № 7 (87). С. 287-297. - 0,5 п.л.

17. Журавлева В.И. Революция 1905-1907 гг. в России в восприятии американских «джентльменов-социалистов» // Новая и новейшая история. 2013. № 1. С. 63-77. - 1,5 п.л.

Рецензии

18. Журавлева В.И. Рецензия на монографию Е.Ю. Сергеева «Политика Великобритании и Германии на Дальнем Востоке. 1897-1903» // Новая и новейшая история. 1999. № 2. С. 181-183.-0,25 п.л.

19. Журавлева В.И. Рецензия на сборник «Россия и внешний мир: диалог культур». Вып. 1. // Отечественная история. 2000. № 2. С. С. 181-183.-0,25 п.л.

20. Журавлева В.И. Рецензия на монографию М.М. Сиро-тинской «Американское общество и Французская республика. 1848-1852» // Вопросы истории. 2004. №7. С. 168-172.-0,5 п.л.

21. Журавлева В.И. Рецензия на монографию Б.М. Шпо-това «Генри Форд. Жизнь и бизнес» // Новая и новейшая история. 2005. №2. С. 247-249 - 0, 25 п.л.

Научное редактирование и составление сборников статей

22. Российско-американские отношения в прошлом и настоящем: образы, мифы, реальность / Под общ. ред. Е.И. Пивовара; науч. ред. и сост. В.И. Журавлева. М.: РГГУ, 2007.

23. Россия и США на страницах учебников: опыт взаимных репрезентаций / Под ред. В.И. Журавлевой, И.И. Куриллы. Предисловие В.И. Журавлевой, И.И. Куриллы. Институт им. Кеннана, Волгоград, 2009.

24. Авраам Линкольн: уроки истории и современность / Под общ. ред. Е.И. Пивовара; науч. ред., сост., автор предисловия В.И. Журавлева. М.: РГГУ, 2010.

Публикации документов

25. «Это вопрос не политики, это вопрос гуманности». Документы о помощи американского народа во время голода в России 1891-1892 г. (публикация подготовлена В.И. Журавлевой) II Исторический архив. 1993. № 1. С. 194-209.

26. «Американский друг России». Об упущенных возможностях в российско-американских отношениях. 1899-1913 (публикация подготовлена В.И. Журавлевой) // Исторический архив. 1997. № 2. С. 126-155.

27. Россия и США: дипломатические отношения 1900— 1917. Документы. Составители: Ю.В. Басенко (IV раздел), В.И. Журавлева (1, II разделы,1 ч. III раздела), ЕЛО. Сергеев (2 ч. III раздела, V раздел). Вводные статьи, комментарии, примечания, указатели, переводы: Ю.В. Басенко, В.И. Журавлева, Е.Ю. Сергеев / Под ред. академика Г.Н. Севостьянова. М.: МФД, 1999.

Статьи в научных журналах и сборниках

28. Журавлева В.И. Кого демократическая Америка выдавала царской России? (Русско-американская конвенция 1887 года о взаимной выдаче преступников) // Американский ежегодник, 1993. М., 1994. С. 116-124.-1 п.л.

29. Журавлева В.И. Еврейский вопрос в России глазами американцев. (Из истории российско-американских отношений конца XIX века) // Вестник Еврейского университета. 1996. № 3(13). С. 64-87. - 1,5 пл.

30. Журавлева В.И. Американская помощь России в период голода 1891-1892 гг. (Из истории российско-американских отношений конца XIX в.) // Американский ежегодник, 1998. М„ 1999. С. 148-164.-1 п.л.

31. Журавлева В.И. Идея «освободительной миссии» Америки в контексте российско-американских отношений конца XIX - начала XX вв. // США: становление и развитие национальной традиции и национального характера. Материалы VI научной конференции ассоциации изучения США / Отв. ред.: A.C. Маныкин, Ю.Н. Рогулев, Е.Ф. Язьков. М.: МГУ , 1999. С. 207-224.-0, 75 п.л.

32. Журавлева В.И. Как помочь России? (Россия и американское общество в конце XIX в.) // Россия и мир глазами

друг друга: из истории взаимовосприятия / Под ред. A.B. Го-лубева. М.: ИРИ РАН, 2000. Вып. 1. С. 213-234. - 1,5 п.л.

33. Журавлева В.И. Американцы и «новые иммигранты»: образ «Другого» // Проблема «Мы-Другие» в контексте исторического и культурного опыта США. Материалы VII международной научной конференции Ассоциации изучения США. Москва, 5-6 февраля 2001 г. М.: МГУ, 2002. С. 113-126. - 0,75 пл.

34. Журавлева В.И. Революция в России: размышления американцев // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия / Отв. ред. A.B. Голубев. М.: ИРИ РАН, 2002. Вып. 2. С. 162-181. - 1 п.л.

35. Журавлева В.И. «Новые еврейские иммигранты» и американское общество на рубеже XIX-XX вв. // Американский ежегодник, 2000. М.: Наука, 2002. С. 137-164. -2 п.л.

36. Журавлева В.И. Предел допустимого в революции: 1905 г. в России в восприятии американцев // Русское открытие Америки. Сборник статей, посвященный 70-летию академика Николая Николаевича Болховитинова. М.: РОССПЭН, 2002. С. 292-302. - 0, 75 п.л.

37. Журавлева В.И. Конфликт и согласие во взаимоотношениях России и США в эпоху модернизации // Конфликт и консенсус в американском обществе: теория и практика. Материалы VIII международной научной конференции изучения США / Отв. ред.: A.C. Маныкин, Ю.Н. Рогулев, Е.Ф. Язьков. М.: МГУ, 2004. С. 186-207. - 1 п.л.

38. Журавлева В.И. Национально-религиозный вопрос в российско-американских отношениях в период Первой мировой войны // Американский ежегодник, 2002. М., 2004. С.215-243. — 2 п.л.

39. Журавлева В.И. «Новая еврейская иммиграция» в США на страницах журнала «Восход» - «Книжки Восхода» // Американская проблематика в периодике XVIII-XX вв. / Отв. ред. В.А. Коленеко. М.: ИВИ РАН, 2004. С. 208-240.-3 п.л.

40. Журавлева В.И. Повесть из жизни нью-йоркского гетто: опыт реконтекстуализации художественного произведения // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. Материалы международной научной конференции / Под. ред. О.В. Будниц-кого. М.: «Дом еврейской книги», 2004. С. 172-194. - 1 п.л.

41. Журавлева В.И. Восприятие России в США на рубеже XIX-XX веков: механизмы формирования образа «Другого» в условиях глобализации международных отношений // Российско-американские отношения в условиях глобализации / Под

ред. Е. Алексеевой. М.: РОО «Содействие сотрудничеству Института им. Дж. Кеннана с учеными в области социальных и гуманитарных наук», 2005. С. 119-130. - 1 п.л.

42. Журавлева В.И. «Soul for export»: американское русофильство рубежа XIX-XX вв. // AMERICANA: Вып. 8. Волгоград, 2006. С. 105-127. - 1,5 пл.

43. Журавлева В.И. Конструирование образа русского «Другого» в консервативной идеологии США // Консервативная традиция в американском обществе. Истоки, эволюция, современное состояние / Отв. ред.: A.C. Маныкин, Ю.Н. Рогу-лев, Е.Ф. Язьков. М: МАКС Пресс, 2006. С. 287-308. - 1 п.л.

44. Журавлева В.И. Модернизация России сквозь призму американского опыта: историческая ретроспекция // Россия в постсоциалистическом мире / Ред. кол.: Е.А. Алексеева, А.И. Кубышкин, В.Н. Якимец. М.: РОО «Содействие сотрудничеству Института им. Дж. Кеннана с учеными в области социальных и гуманитарных наук», 2006. С. 20-36. - 1 п.л.

45. Журавлева В.И. Русский «Другой»: формирование образа России в Соединенных Штатах Америки (1881-1917) // Американский ежегодник, 2004. М.: Наука, 2006. С. 233-282.

- 4 п.л. (в соавторстве с Д.С. Фоглесонгом).

46. Журавлева В.И. Любить и познавать Россию: русофильский дискурс в США в исторической перспективе // 200 лет российско-американских отношений: наука и образование / Под ред. акад. А.О. Чубарьяна и Б.А. Рубла. М.: Олма Медиа Групп, 2007. С. 48-64. - 1 п.л.

47. Журавлева В.И. Образ Русской революции в американской политической карикатуристке //Российско-американские отношения в прошлом и настоящем: образы, мифы, реальность / Под ред. Е.И. Пивовар. Науч. ред. и сост. В.И. Журавлева. М.: РГГУ, 2007. С. 157-186. -2 п.л.

48. Журавлева В.И. Уартон Баркер - "адвокат" России, или как сформировать общественное мнение в США // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып.4. / Отв. ред. A.B. Голубев. ИРИ РАН., 2007. С. 322-341.

- 1 пл.

49. Журавлева В.И. Settlement house movement в США и проблема адаптации русско-еврейских эмигрантов на рубеже XIX—XX вв. //Еврейская эмиграция из России, 1881-2005 / Отв. ред. О.В. Будницкий. М.: РОСПЭН, 2007. С. 71-95. - 1,5 п.л.

50. Журавлева В.И. Проблемы развития американистики в постсоветской России // Американский ежегодник, 2005. М.,

2007. С. 80-93. - 1 п.л. (в соавторстве с И.И. Куриллой).

51. Журавлева В.И. Визуализация образа России в США в период первого кризиса в двусторонних отношениях // Очевидная история. Проблемы визуальной истории России XX столетия / Ред. кол.: И.В.Нарский и др.) Челябинск: Каменный пояс, 2008. С.214-246. - 2,5 п.л.

52. Журавлева В.И. Конструирование образа России в американской политической карикатуре XX века // Мифы и реалии американской истории в периодике ХУШ-ХХ вв. В 3-х тт. М., 2008. Т. 1. С. 189-262. - 5 п.л. (в соавторстве с Д.С. Фоглесонгом).

53. Журавлева В.И. Россия как объект глобальной миссии Америки: у истоков формирования «новой мессианской идеи» в США // Российско-американские отношения. Конец XVIII-начало XX в. Материалы международной научной конференции «200 лет российско-американских отношений». Москва, 8-10 ноября 2007 / Отв. ред. М.М. Сиротинская. М: ИВИ РАН,

2008. С. 107-121.-1 п.л.

54. Журавлева В.И. Не разжигать вражду, а способствовать взаимопониманию между народами». Памяти Николая Николаевича Болховитинова // Россия и США на страницах учебников: опыт взаимных репрезентаций Институт им. Кеннана, Волгоград, 2009. С.370-400. - 2 п.л. (в соавторстве с И.И. Куриллой).

55. Журавлева В.И. Образы России на страницах американских школьных учебников истории XIX — начала XX века // Россия и США на страницах учебников: опыт взаимных репрезентаций Институт им. Кеннана, Волгоград, 2009. С. 1667. - 3 п.л. ( в соавторстве с И.И. Куриллой).

56. Журавлева В.И. Образ русского еврея на страницах нью-йоркской прессы на рубеже Х1Х-ХХ вв. // Русские евреи в Америке. Книга 3. Иерусалим, Торонто, С.-Петербург, 2009. С. 34-59,265-272.- 1,5 п.л.

57. Журавлева В.И. Образы постсоветской России в репрезентациях экспертно-академического сообщества США // Вестник Института Кеннана в России. Выпуск 17. М., 2010. С. 129-139.- 1 п.л.

58. Журавлева В.И. Эхо гражданской войны 18611865 гг. в российско-американских отношениях // Авраам Линкольн: уроки истории и современность. М.: РГГУ, 2010. С. 171-195. 1,5 п.л.

59. Журавлева В.И. Изучение друг друга в контексте имагологии российско-американских отношений // Американский ежегодник, 2011. М.: Наука, 2011. С. 199-208.-0,5 п.л.

60. Журавлева В.И. Русский «Другой» в американском романе-утопии: от века XIX к веку XX // Американские культурные мифы и перспективы восприятия литературы США. ML: РГГУ, 2011. С. 332-343. - 0,5 п.л.

61. Журавлева В.И. Чему учит история США: осмысливая опыт четырехвекового развития (О новом исследовании В.В. Согрина) // Американский ежегодник, 2011. М.: Наука 2011.С. 371-375.-0, 5.пл.

Статьи в иностранных реферируемых научных журналах

62. Zhuravleva VI. Review of David S. Foglesong «The American Mission and the «Evil Empire». The Crusade for a "Free Russia" since 1881» (2007) // H-Diplo. 2008. Vol. IX. No 5 P 22-29.

63. Zhuravleva V.l. Anti-Jewish violence in Russia and the American "Mission for Freedom" at the Turn of the Twenties Century // East European Jewish Affairs. 2010. Vol. 40. P. 43-60.

64. Zhuravleva V.I. Teaching U.S. History in Russia: Issues, Challenges, and Prospects // Journal of American History. 2010. Vol. 96. N 4. 2010. P.l 128-1144 (co-authored with I.I. Kurilla).

Зак. ОбъемЗ&/п.л. Тир-/1(?экз.

ИВИ РАН, Ленинский пр-т, 32-а