автореферат диссертации по политологии, специальность ВАК РФ 23.00.02
диссертация на тему: Образы прошлого в структуре политической культуры России

Полный текст автореферата диссертации по теме "Образы прошлого в структуре политической культуры России"

0030637 Ю

На правах рукописи

ГЛЕБОВА Ирина Игоревна

ОБРАЗЫ ПРОШЛОГО В СТРУКТУРЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ РОССИИ

Специальность 23 00 02 - Политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора политических наук

Москва 2007

Работа выполнена в Отделе политической науки Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН

Научный консультант

доктор политических наук, академик РАН, Ю С. Пивоваров Официальные оппоненты

доктор политических наук, профессор Э.Я. Баталов доктор политических наук, профессор О В. Гаман-Голутвина доктор исторических наук, профессор А Ю. Шутов

Ведущая организация Институт социологии РАН

Защита состоится « 29 » мая 2007 г в 16 00 часов на заседании диссертационного совета Д 501 001 27 при Московском государственном университете им M В Ломоносова по адресу 119992 г Москва, ГСП-2, Ленинские годы, 1 корпус гуманитарных факультетов, аудитория 459

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале научной библиотеки МГУ им M В Ломоносова в 1 корпусе гуманитарных факультетов

Автореферат разослан ^ апреля 2007 г

Ученый секретарь диссертационного совета доктор политических наук

Г В Пушкарева

© ИНИОН РАН, 2007

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы Едва ли не общим местом современных социальных исследований стала констатация факта усложнения общественных процессов, их стремительной нелинейной динамики, принимающей подчас хаотический, обвальный характер Меняя собственную логику и направленность, они предоставляют меньше возможностей для научного предвидения Соответственно трансформируется и политика, обновляется природа политического С известной долей условности можно сказать о наступлении эры «постклассической» политики и, наверное, постклассической политической науки (подобно постклассической фазе развития естественных дисциплин) Политику уже невозможно объяснить с помощью господствовавших еще недавно в социальных науках подходов, методов, представлений В то же время новизна, обновляющаяся сущность политического, предполагающие изучение и артикуляцию, превратились в важную теоретическую интенцию, направляющую научный поиск

Одна из характеристик этой трансформации - изменение понимания времени, преобразование образов темпоральности Это дает импульс к пересмотру («ревизии») основных подходов ко всему комплексу проблем, связанных с темпоральным бытованием политый, иначе говоря — их историческим самополаганием в социальном времени

Под влиянием катастроф XX в и нарастающего ускорения темпорального ритма трансформировались традиционные представления о социальном времени, в котором были линеарные прошлое, настоящее и будущее Линейка прогресса, когда настоящее лучше прошедшего, а будущее - настоящего и одно следует за другим, сломана На смену ей пришло такое видение мира, где прошлое-настоящее-будущее составляют неразрывное единство В политическом отношении критика идеи прогресса ставит под сомнение уверенность в достижимости «устойчивого» («равновесного», стабиль-

ного) общества, а также все больше «субъективизирует» общественные практики, усиливая в них иррациональные мотивы

Вследствие распада традиционного образа темпоральности настоящее превратилось в категорию нашего понимания самих себя - и во многом подчинило себе время. Однако это особое настоящее, обращенное в прошлое, компенсирующее сомнения в исторической перспективе «вызовом» памяти Растворяя ту «временную идентичность», что скрывала разрывы истории, оно сделало чем-то само собой разумеющимся конструирование традиций, преемственности, любых символических объектов Их социальное значение чрезвычайно возросло - они признаны, материализованы, как бы приравнены к объектам физическим.

Особые качество и смысл придает этой «ментально-темпоральной революции» (МТР) революция информационно-коммуникативная Теперь в разных общественных подсистемах (в том числе политической) иначе, чем раньше, выстраиваются пространственно-временные связи При селекции системно-специфического прошлого и формировании принципиально важных для системы «вариантов» будущего все больше ориентируются на медийные образы, составляющие единой «массмедийной конструкции реальности» (Н Луман) Политическая преемственность обращается в ме-диатизированное, социально конструируемое явление, что придает ей отчасти имитационный характер. Она формируется и за счет управления массмедийными образами прошлого. Поэтому современное общество репрезентирует и интерпретирует себя политически во многом посредством и через эти образы, в публичном информационном пространстве приобретающих характер «политических текстов»

Для российской политии образы прошлого имеют особое значение Это объясняется специфическим характером ее темпорального бытования В западных политиях преемственное движение во времени обеспечивается как культурно-«генетическими», так и институциональными способами. В России при очевидной неустойчивости, слабости институциональной системы и неразвитости институциональных традиций трансформация происходит за счет специфического самовоспроизводства особого типа («моносубъектной») власти и не менее специфического преемства куль-

турного кода («генотипа»)1 Специфика этих способов преемственности заключается в принципиальном разрыве каждой наступающей эпохи (исторической фазы социополитического развития) с наследием ей предшествующей Трансформация осуществляется -как бы это ни было парадоксально - посредством видимой, кажущейся аннигиляции транслируемого и его сущностного воспроизводства в новых, соответствующих современности формах Такой тип эволюции требует использования особых трансляционных механизмов, возмещающих недостаток институционального наследия и позволяющих скрыть перерывы в преемственности Политическая стабилизация и системное воспроизводство реализуются с участием «изобретенных» в настоящем опыта, образцов, традиций, что предполагает активную информационно-символическую деятельность Одну из ключевых скрепляюще-трансляционных ролей играют в русской политии образы прошлого

В последние десятилетия вследствие «подключения» России к современной «мир-системе» с ее темпоральными сломами и коммуникативными сдвигами значение массмедийных образов прошлого постоянно возрастает Преимущественно под их влиянием формируются представления людей о значимом прошлом, составляющие (среди прочего) «ткань» политических ориентаций и во многом определяющие темпоральный «ход» политии

Степень научной разработанности темы. Темпоральное бытование политий - одна из важнейших тем, обозначенных Г Алмондом и С Вербой в концепции политической культуры2 Фактически они ввели тему времени в политические исследования При этом апеллировали к тем темпоральным представлениям, которые сложились в современных им социальных науках политическая темпоральность понималась несколько упрощенно, традиции

1 Речь идет о глубинных, устойчивых структурах политической культуры, действие которых задает своеобразную «генетическую программу» Политико-культурная динамика во многом регулируется этой программой В то же время развитие связано не только с реализацией «генетического» влияния, но и с постоянным выбором способов преемственности В периоды трансформаций влияние культурного кода («генотипа») усиливается, что ощущается и в «изобретенных» социальных практиках

См Almond G Comparative political systems // J of politics Austin, 1956 Vol 18, N 3, Almond G, Verba S The civic culture Political attitudes and democracy in five countries Princeton, 1963 См также Aron R Democratic et totalitarisme P, 1965, Pye L Political culture // International encyclopedia of the social sciences NY, 1965 Vol 12, Green J Changing interpretations of early american politics // Interpreting early America Histonographical essays Charlot-tensville, 1996, Формизано P Понятие политической культуры // Pro et contra , 2002 T 7, N3 С 183-194 идр

рассматривались как нечто изначально данное и в основном неизменное В том же ключе толковалась и сама политика (как порядок, связанный с действием целой системы обезличенных норм, процедур, нормативных смыслов и институционализированных практик), поэтому понятие «политическая культура» использовалось создателями концепции и первым поколением ученых, ее развивавших, преимущественно в нормативистском значении

Существенное воздействие на изучение тем политической преемственности, исторической обусловленности политической культуры оказали исследования социального измерения темпоралъ-ности Они занимают значительное место в общественных науках В психологии к этим проблемам обращались У Джеймс, 3 Фрейд, К Юнг, П Жане, Е Минковский, К Левин, Ж Пиаже, в этнологии -Р Кодрингтон, Т Ходсон, М Нильсон, Б Малиновский, Э Эванс-Притчард, К Леви-Стросс, К Гирц, в экономике - Е Бем-Баверк, А Маршал, К Викселль, Л Фон Мизес, И Фишер, Г Мюрдаль, Ф Найт, Дж М Кейнс, Дж Хикс, Дж Шэкл, в социологии -А Юбер, Э Дюркгейм, М Вебер, М Хальбвакс, П. Сорокин, Дж Мид, А Шюц, Т Лукман, Н Элиас, Ж Гурвич, И Гоффман, У Мур, Э Гидденс и др

Особое внимание исследователей привлекла проблема темпоральной самоидентификации Активно изучались механизмы формирования представлений о прошлом (памяти) и о будущем (ожиданий), связанных с идентификацией личности и социальных общностей в потоке времени Предметом исследования стала, прежде всего, индивидуальная память (в психологии и психоанализе) Кроме того, в 1920-е годы французский социолог М Хальбвакс начал разработку концепции коллективной памяти1.

Специфический срез проблемы восприятия социального времени представлен у К Мангейма2 В связи с темами идеологии и утопии он указал на «политизированный» характер темпоральной самоидентификации Его типология политического сознания (либеральное, консервативное, социалистическое) основана на разных представлениях о времени

Важное место анализ темпоральных представлений занимает в изучении мифического (мифологического) сознания Начало это-

' Halbwachs M Les cadres sociaux de la mémoire P, 1925 См также Halbwachs M

La mémoire collective P, 1950

2

Мангейм К Идеология и утопия M , 1994

му направлению было положено трудами Э Дюркгейма, А Юбера, М Моеса, классический статус ему придали работы М Элиаде, Г Беккера, С Брэндона1 и др Заметный вклад в его развитие внесли российские авторы - Е А Мелетинский, С С Аверинцев, В Б Иванов, С А Токарев, В Н Топоров и др

В социологических, экономических, исторических, этнографических работах анализируются разные типы темпоральных воззрений, характер их эволюции во времени2 Проблема формирования представлений о прошлом рассматривается с точки зрения получения и усвоения информации, технологий ее трансляции и актуализации, динамики социальной системы накопления и передачи значений В этнологических и антропологических исследованиях подчеркивается, что темпоральные представления отличаются высокой степенью социальной и культурной дифференциации (за исключением лишь самых примитивных обществ)

1 См Becker Н Through values to social interpretation essays on social contexts, actions, types and prospects N Y , 1968, Brandon S Time and mankind a historical and philosophical study of mankind's attitude to the phenomena of change L , 1951, Brandon S History, time and deity A historical and comparative study of the conception of time in religious thought and practice Manchester, N Y, 1965, Элиаде M Миф о вечном возвращении (архетипы и повторение) // Элнаде М Космос и история М , 1987, Он же Священное и мирское М , 1994, Он же Мифы, сновидения, мистерии М , Киев, 1996 и др

2 См, например Stürt М The psychology of time N Y , 1925, Meinecke F Die Entstehung des Historismus München, 1946, Hoffer W Geschichtsschreibung und Weltanschauung München, 1950, Rothacker E Mensch und Geschichte Bonn, 1950, Litt Th Die Wiedererweckung des geschichtlichen Bewußtseins Heidelberg, 1956, Aron R Dimensions de la connaissance his-tonque P , 1961, Shell В Entdeckung des Geistes Studien zur Entstehung des europaischen Denkens Hamburg, 1964, Mommsen W Die Geschichtswissenschaft jenseit des Historismus Dusseldorf, 1972, Sticher G Gesellschaft und Geschichte Köln, В , 1974, Whitrow G The nature of time N Y , 1975, Arrow К The future and the present in economic life // Economic inquiry Apr 1978 V 16, N 1 P 157-169, Blumenberg H Lebenszeit und Weltzeit Frankfurt aM, 1986, Kaselleck R Futures past On the semantics of historical time Cambridge, L, 1985, Hareven T Family time and industrial time N Y , Cambridge, 1982, Stone L The past and present revisited L , 1987, The rythms of society L , N Y , 1988, Blyton P Time, work and organisation L , 1989, The sociology of time L, 1990, Chronotypes The construction of time Stanford, 1991, Гуре-вичАЯ Время как проблема культуры//Вопросы философии 1969 № 3 С 105-116, Левада Ю А Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки М, 1969 С 186-224, Барг МА Эпохи и идеи Становление историзма М, 1987, Ферро М Как рассказывают историю детям в разных странах мира М , 1992, Лотман Ю М Культура и взрыв М , 1992, Фомичев П Н Современные социологические теории социального времени (Научно-аналитический обзор) М , 1993, Лотман Ю М Внутри мыслящих миров Человек - текст - семиосфера - история М , 1996, Зиммель Г Проблема исторического времени // Зиммель Г Избранное Т 1 М, 1996 С 517-529, Савельева И М , Полетаев А В История и время В поисках утраченного М , 1997, Успенский Б А Этюды о русской истории СПб, 2002

Роль темпоральных воззрений в социальных взаимодействиях оказалась в центре, прежде всего, социологических исследований (хотя анализируется представителями самых разных социальных дисциплин и научных школ) Тема влияния времени на формирование поведения действующего субъекта, будучи лишь обозначена М Вебером и Э Дюркгеймом, получила подробное освещение в теории символического интеракционизма1, в работах сторонников феноменологического подхода2, а также в концепции ру-тинизации социальных действий и интеракций3 Здесь время трактуется как параметр, структурирующий социальную реальность

Тезис об использовании времени для контроля, регулирования и синхронизации социальной жизни выдвигался в работах П Сорокина и У Мура4 Важный аспект изучения времени как элемента социальной организации связан с категориями власти и контроля М Вебер показал, как контроль над информацией (в т ч над информацией о прошлом) превращается в инструмент бюрократической власти и контроля5 Заметное развитие тема использования времени во властных интересах получила у М Фуко6, а затем активно разрабатывалась в социологии

Еще один важный аспект влияния темпоральных воззрений на социальное поведение - борьба со временем, обретающая особое значение в современном контексте7 Подчинение времени связано с покорением пространства — две эти социальные категории

1 См Mead G Mind, Selfand society Chicago, 1934, Mead G The philosophy of the act Chicago, 1938, Tillman M Temporality and role-taking in G H Mead // Social research 1970 Vol 37, N 1 P 57-72 и др

2 Schutz A The phenomenology of the social world Evanston, 1967, SchutzA Collected papers V 1 The problem of social reality The Hague, 1962, Schutz A , Luckmann T Strukturen der Lebenswelt I, II Neuwied, Darmstadt, 1975, Luckmann T The constution of human life in time // Chronotypes The construction of time Stanford, 1991 P 151-166 и др

См , например Gofïman Е Interaction ritual L, 1972

4

Moore W Man, time and society NY, L, 1963, Sorokin P Socioculturel causality, space, time A study of referential principles of sociology and social sciences N Y , 1964

5 Weber M Economy and society Berkeley, 1978 См также Гидденс Э Устроение общества Очерк теории структурации M , 2003

6 Foucault M Discipline and punish the birth of the prison L, 1977

y

См об этом Schwartz В Queuing and waiting Chicago, 1975, Melbm M The colonisation of time//Timing space and spacing time L , 1978 Vol 2, RifkmJ Time wars The primary conflict in Ruman history NY , 1978, Бурстин Д Американцы T 3 Демократический опыт M, ¡993 [1973], Гуревич А Я Категории средневековой культуры 2-е изд М, 1984, Зом-барт В Буржуа Этюды по истории духовного развития современного экономического человека M , 1994 и др

соединены в сознании людей Поэтому революция в развитии транспортных средств и средств связи имеет следствием трансформацию не только пространственных представлений, но и темпорального сознания человека

Изучение механизмов образования темпоральных представлений и их воздействия на поведение взаимодействующих субъектов потребовало систематизации и структуризации этих представлений В самом общем смысле выделяются две категории темпо-ральности - «индивидуальное» и «институциональное» время1

Результатом всех этих теоретических усилий стало формирование нескольких базовых характеристик социального времени, имеющих принципиальное значение для настоящей работы понятие «время» не существует изначально, а зависит от придаваемого ему смысла (значения), темпоральные представления всегда конструируются коллективно, являясь социальной категорией, продуктом группового сознания (законченную форму эта идея приобрела в работах Э Дюркгейма), образы времени обусловлены не только социально, но и культурно (впервые это положение сформулировал П Сорокин), в разных культурах чрезвычайно разнообразны характер восприятия времени и знаковые системы его выражения, в сложных обществах сосуществует целый набор комплексов темпоральных представлений, тип темпоральной самоидентификации во многом определяет характер социальной активности

Пересмотр традиционных представлений о социальном времени произошел в рамках «постструктуралистско-деконструкти-вистско-постмодернистского комплекса», прерывистость и «одновременность разновременного» были осознаны как новое естество бытия Хронософия постмодернизма предлагает подход к прошлому как общечеловеческому «архиву» Между ним и актуальным временем нет резкой границы - все сосуществует в одном временном и пространственном измерении В ходу потребительское отношение к прошлому-«архиву» все его элементы могут извлекаться по воле «действующего субъекта» и произвольно комбинироваться При этом исчезают стилистические различия «текстов» разных времен, единая темпоральность становится экспериментальным пространст-

1 Подробнее см Sorokin Р, Merton R Social time a methodological and functional analysis//American j of sociology 1937 V 42, N 5 P 615-629, Yurvitch G The spectrum of social time Dordrecht, 1964, Lewis J , Weigart A Structures and meaning of social time // Social Forces 1981 V 60, N 2 P 433^62, Giddens A A contemporary critique of historical materialism Vol 1 Berkeley, Los Angeles, 1981

вом для настоящего Тем самым утрачивается ретроспективное понимание прошлого - оно превращается в резервуар потенциально актуальной информации («текстов») «Презентистское использование прошлого» (Ф Артог) требует и «архив» рассматривать в пре-зентистской проекции это уже не хранилище, а «блок» актуальной памяти единой системы - человеческого сообщества

Все это формирует своеобразный интеллектуальный фон и дает важные методологические импульсы изучению политического аспекта темпоралъностих Оно связано с двумя направлениями В центре первого - традиции, рассматриваемые не с точки зрения фиксации политического порядка (сквозь призму «неподвижного» или «медленного» времени), но в перспективе развития, самоускоряющегося движения, постоянного обновления В исследовательском фокусе второго направления — социокультурная память, действующая в рамках политических систем

Вследствие изменения представлений в западной науке (прежде всего, этнологии и антропологии) о традиции и традиг/ионном существенно модифицировался взгляд на проблемы политической преемственности Политическая динамика связывается уже не только с влиянием неких устойчивых (неосознанных, репродуктивных, социобиологических) факторов, но и постоянным выбором способов преемственности, а также обретением ею преимущественно социального характера2

Восприятие традиции как отчасти виртуального явления вполне вписывается в параметры нового видения времени и пространства, составляющих единую виртуальную реальность Не случайно особое внимание уделяется сейчас изучению того пласта традиций, который является «социальным изобретением», результатом «социальной инженерии» При этом политологи обращаются к трудам Б Андерсона, П Бурдье, Э. Хобсбаума,

1 Показательно, что изучение темпоральности в политике оформляется в отдельную область современной политической науки (См Ильин М В Феномен политического времени//Полис 2005 №3 С 5-20 и др)

2

См Petro N The rebirth of russian democracy An interpretation of political culture Cambridge, 1995, Alexander J Political culture m post-Communist Rossia Formlessness and receation in a traumatic transition. N Y , 2000, Саква P Политическая культура Возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития № 4(35) Зима 2004-2005 С 41-68, Dernda J, Habermas J Nach dem Kneg Die Weidergeburt Europas // Frankfurter Allg Ztg 2003 31 05 и др

Т Рэнджера1 и др, выделяющих в феномене традиции элементы «воображения», «изобретения», «конструирования», во многом являющиеся следствием деятельности элит

Изменившийся подход к традиции, соответствующий новому видению социальной реальности, особенно актуален при обращении к проблеме темпоральной координации политий в сложные, переломные моменты существования («переходные эпохи») Многие исследователи исходят из положения о несостоятельности ди-хотомного восприятия нашей социальности как противостояния традиции и современности Адекватным с точки зрения политологии является учение Ш Эйзенштадта о традиции как сложном феномене, в котором слиты креативные и стабилизирующие элементы, играющем неоднозначную роль в политике2

Актуализация проблематики памяти в политической науке связана (в том числе) с возникновением «нового институционализ-ма», в рамках которого институциональному параметру мира политики задается более широкая перспектива, учитывается влияние культурного фактора Роль исторического времени, характер институциональной эволюции стремятся выявить исторические ин-ституционалисты3, а также представители неоинституциональной версии теории организации4 «Историки» делают особый акцент на зависимости институтов, институциональных изменений от прошлой траектории развития

В современных исследованиях институты определяются (наряду со всем прочим) как длительные структуры во времени и пространстве (Э Гидденс)5, правила и рутины (Дж Марч, Й Олсен)6,

1 См The invention of tradition / Ed by Hobsbowm E , Ranger T Cambridge, 1983, Anderson В Imagined communities reflections on the origins and spread of nationalism L , 1991, Бурдье П Начала M, 1994 и др

2 См Eisenstadt S Modernization Protest and change Englewood Cliffs, N Y , 1966, Eisenstadt S Tradition, change and modernity N Y , 1973, Эйзенштадт Ш Революция и преобразование обществ Сравнительное изучение цивилизаций М, 1999

3 См , например Nelson, Winter S An evolutionasy theory of economic change Cambridge, L , 1982, Skospol T States and social revolutions A comparative analysis of France, Russia and China Cambridge, 1979, Skowrenek S Building a new american state The expansion of national administrative capitalism NY , 1982, North D Institutions, institutional change and economic performance Cambridge, 1990 ect

4 A new mstitutionahsm in organizational analisys / Ed by DiMaggio P , Powell W Chicago, L , 1991, Scott R Institutions and organizations Thousand Oaks, Sage, 1995 ect

5 Giddens A The constitution of society Outline of the theory of structuratioa Cambridge, 1984

6 March J , Olsen J Rediscovering institutions The organisational basis of politics N Y ,

1989

т е помещаются в темпоральный контекст Для указания на темпоральную протяженность политических систем и ее описания используется термин «системная память» Существенное место эта проблематика занимает в концепции политического Н Лумана' Э Гидценс понимал системную память как «неотъемлемую характеристику рекурсивности процессов институционального воспроизводства»2 Б Роккман ввел определение «организационная память» для характеристики памяти, поддерживающей функционирование системы государственной власти3 Во всех этих случаях память выступает элементом упорядочения политической организации, средством поддержания динамического равновесия системы

На этом фоне интерес к социально-исторической памяти в политико-культурных исследованиях выглядит совершенно естественным Проблема темпорального бытования политии должна быть рассмотрена на двух взаимосвязанных уровнях - системном и ори-ентационном Только это позволяет изучить ее во всей полноте, с учетом совокупности факторов институционального и политико-культурного характера Интеграция проблематики социальной памяти в политико-культурные исследования предполагает использование двух подходов

Первый условно может быть назван информационно-коммуникативным. Исходным для него является положение К Дойча о политической системе как сети коммуникаций и информационных потоков, в которой выделяется блок «памяти и ценностей»4 Фактически «блок памяти» у Дойча есть своего рода аналог алмондовской политической культуры Чем мощнее и сложнее -в качественном отношении - «блок памяти» (или «архив») системы, тем выше ее способности к адаптации, креативность Тем самым эффективность политической системы оказывается непосредственно связана с ее культурным «запасом», во многом определяющим антропологический «потенциал» Реализация посыла Дой

' См Luhmann N Temporalization of complexity // Sociocybernetics An actor-orientated social systems approach. The Hague, 1978, Luhmann N World-time and system history // Luhmann N The differentiation of society N Y , 1982 P 289-324, Luhmann N Die Politik der Gesellschaft Frankfurt a M , 2002

См Гидденс Э Устроение общества Очерк теории структурации М , 2003

3 Rockman В The new institutionalism and the old institutions // New perspectives on american politics / Ed by Godd L , Jilson С Wash., 1994

4

Cm Deutsch К The nerves of government Models of political communication and control NY, 1963

ча требует обращения к комплексу работ, в которых политика представлена как коммуникативный процесс

В фокусе другого подхода - память как социокультурный феномен. В последние тридцать лет в гуманитарном знании сформировалось направление, в рамках которого активно взаимодействуют историки, социологи, политологи, психологи Оно нацелено на изучение конструирования прошлого в процессе коммуникации, роли репрезентаций прошлого в массовой культуре Здесь память понимается как процесс управления прошлым в настоящем, имеющий в том числе политическое измерение В рамках этой проблематики изучаются общественные исторические представления, а также масскоммуникативные образы прошлого, на основе которых эти представления во многом и формируются1

Сквозь эту призму диссертант рассматривал работы, посвященные политической культуре, для которых характерно особое •внимание к темпоральному измерению культурных процессов В рамках заявленной проблематики диссертант обращался к исследованиям политической культуры России Принципиально важные наблюдения относительно русской политической культуры сделаны в работах В Айхведе, Дж Биллингтона, Г Зимона, Э Кинана, М Малиа, Р Мак-Мастера, Э Морена, Д Орловски, Р Пайпса, В Пфайлера, М Раева, А Силади, Э Тадена, X Тиммермана, Э Фегелина, Ш Фицпатрик, К Шлегеля и др Существенное тео-

См Les lieux de mémoire / Ed by P Nora P , 1984-1992 T 1-7, Mnemosyne Formen und Funktionen der kulturellen Erinnerung / Hg Assmann V , Harth D Frankfurt a M , 1991, Assmann J Das kulturelle Gedächtnis Schrift, Erinnerung und politische Identität in frühen Hochkulturen München, 1992, Assmann J Ägypten Eine Sinngeschichte München, Wien, 1996, Nora P Realms of memory Rethinking the French Past NY , 1996, Jaspers К The question of German quilt N Y , 2000, Buruma I The wages of quilt Memories of war in Germany and Japan L , 2002, European history Challenge for a common future Hamburg, 2002, Mythen der Nationen / FlackeM (Hrsg) 1945 Arena der Erinnerungen В , 2004, Франция-память / Нора П , Озуф M , Пюимеж Ж де, Винок M СПб , 1999, Про А Двенадцать уроков по истории M , 2000, Экс-ле О Г Культурная память под воздействием историзма//Одиссей-2001 M , 2001 С 176198, АртогФ Время и история//Анналы на рубеже веков Антология M , 2002 С 147-168, Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления M, 2002, Отечественные записки 2003 № 5(20) / Присвоение прошлого, Ассман Я Культурная память Письма, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности M, 2004, Россия и страны Балтии, Центральной и Восточной Европы, Южного Кавказа и Центральной Азии Старые и новые образы в современных учебниках истории M , 2003, Рикер П Память, история, забвение M , 2004, Неприкосновенный запас Дебаты о политике и культуре 2005 № 2-3(40-41) / Память о войне 60 лет спустя - Россия, Германия, Европа, Миллер А И Дебаты об истории и немецкая идентичность // Политическая наука 2005 № 3 С 66-75, Андреев Д Бордюгов Г Пространство памяти Великая победа и власть M, 2005, Линднер Р Путинское обращение с историей // Возрождение России 2006 Июль-август С 48-56 и др

ретическое значение для диссертанта имели книги и статьи российских ученых, в которых рассматриваются как общие, так и частные аспекты темы «политическая культура»4 А С Ахиезера, Э Я Баталова, Н И Бирюкова, Ф М Бурлацкого, К С Гаджиева, А А Галкина, О.В Гаман-Голутвиной, К Ф Завершинского, А Б Зубова, М В Ильина, А.А Кара-Мурзы, А Ю Мельвиля, В Б Пастухова, А С Панарина, С В. Патрушева, Ю С Пивоварова, В О Рукавишникова, А М Салмина, В М Сергеева, А И Соловьева, К Г Холод-ковского и др

В фокусе внимания диссертанта находились как обобщающие исследования, посвященные политической культуре1, так и работы теоретического характера, выполненные на российском материале2 Кроме того, диссертант обращался к исследованиям со-

1 The civic culture revisited / Ed by Almond G, Verba S Boston, 1980, Almond G Communism and political culture theory//Comparative politics 1983 Vol 15, Brint M Genealogy of political culture Boulder, 1991, Welch S The concept of political culture L , 1993, Political culture and democracy in developing countries Boulder (Col ), 1994, Culture matters Essays in honor ef A Wildavsky / Ed by Ellis R , Thompson M Boulder (Col ), 1997, Johnson J Conceptual problems as obstacles to progress in political science Four decades of political culture research // J of theoretical politics 2001 Vol 15, N 1, Scott D Culture in political theory // Polit theory 2003 Vol 31, N 1 P 92-115, Щегорцов В А Политическая культура Модели и реальность М , 1990, Политическая культура Теория и национальные модели / Под ред Гаджиева К С М , 1994, Градинер И Б Политическая культура Мировоззренческое измерение СПб , 1996, Пивоваров Ю С Политическая культура Методологический очерк М , 1996, Ачария Б , Чаморро С М Особенности воздействия политической культуры на политическую систему общества М , 1998, Арутюнян JT Н Концепция политической культуры Состояние и перспективы // Политическая наука современной России Тенденции развития М, 1999 С 33-46, Гельман В Я Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение // Политическая социология и современная российская политика СПб , 2000, Завершинский К Ф Когнитивные основания политической культуры Опыт методологической рефлексии // Полис М , 2002 № 3 С 19-30, Культура имеет значение М , 2002, Завершинский К Ф Политическая культура как способ семантического конституирования политических коммуникаций // Политическая наука 2006 №3 С 31-46, Малинова О Ю «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе//Полис 2006 №5 С 106-128 и др

2 Political culture and change in communist systems / Ed by Brown A , Gray I L , 1979,

White St Political culture and soviet politics L , 1979, Keenan E On certain mythical beliefs and

Russian behaviors // Russian littoral project 1993 N 1 P 1-35, Simon G Zukunft aus der Vergangenheit Elemente der politischen Kultur in Russland// Osteuropa Koln, 1995 Jg 45, N 5

S 455-482, McDamel T The agony of the russian idea Princeton, 1996, Каменец А В , Онуфри-енко Г Ф , Шубаков А Г Политическая культура России М , 1997, Назаров М М Политическая культура современного российского общества М , 1997, Кара-Мурза А Российская политическая культура и проблемы становления партийного плюрализма // Формирование партийно-политической системы в России / Московский центр Карнеги Научный доклад Вып 22 М, 1998 С 7-19, Верченов ЛН Политическая культура Российские пути и перепутья // Политическая наука современной России Тенденции развития М, 1999, Политическая культура России История, современное состояние, тенденции, перспективы СПб , 2001, Ахиезер А С Специфика российской политической культуры и предмета

стояния политической культуры в период ускоренных преобразований1, а также особенностей политической преемственности в России2, придающих особую сложность и неоднозначность процессам посткоммунистической трансформации

политологии (Историко-культурное исследование) // Pro et contra М, 2002 Т 7, № 3 С 51-76, Соловьев А И Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры Реалии российского транзита // Политическая наука в современной России Время поиска и контуры эволюции Ежегодник 2004 М , 2004 С 313-337, Бирюков Н И Российская политическая культура Когнитивный подход // Политическая наука 2006 №3 С 47-74 и др

Eckstein Н A culturalist theory of political change // Amer polit science rev 1988 Vol 82, N 3 P 789-804, Urban M The politics of identity in Russian's postcommunist transition // Slavic Review 1994 Vol 53, N 3 P 733-756, Truscott P Russia first Breaking with the West L, 1997, Alexander I Political culture in post-Communist Russia Formlessness and recreation in a traumatic transition. N Y , 2000, Karaman T Political efficacy and its antecedents in contemporary Russia // J of Communist studies and transition politics 2004 Vol 29, N 2 P 30-48, Political culture and post-Commumsm / Ed by Whitefield S Oxford, 2005, Российская повседневность и политическая культура Возможности, проблемы и пределы трансформации M, 1996, Грунд 3 А , Кертман Г Л , Павлова Т В , Патрушев С В , Хлопин А Д Российская повседневность и политическая культура Проблема обновления // Полис 1996 № 4 С 56-72, Рукавишников В О , Халман Л , Эстер П Политическая культура и социальные изменения международные сравнения М , 1999, Соловьев А И Культура власти российской элиты Искушение институционализмом''//Полис 1999 №2 С 65-80, Кертман Г Л Катастрофизм в контексте российской политической культуры//Полис 2000 №4 С 6-18, Шевцова Л Как Россия не справилась с демократией Логика политического отката // Pro et contra 2002 T 8, № 3 С 36-55, Саква Р Политическая культура Возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития № 4(35) Зима 20042005 С 41-68, Патрушев С В Власть и народ в России Проблема легитимации институциональных изменений // Политическая наука в современной России Ежегодник 2004 М , 2004 С 287-312 идр

Nahn J Continuity and change m Russian political culture // British j of political science 1991 Vol 21 P 393-412, Petro N The rebirth of Russian democracy An interpretation of political culture Cambridge, 1995, Daniels R Revolution, modernization and the paradox of twentieth-century Russia // Canadian Slavonic papers Vol XIII, N 3 Sept 2000 P 249-268, Рое M The Russian moment in world history Princeton, 2003, Cohen S Was the Soviet system reform-able9 // Slavic Review Vol 63, N 3 2004 P 459-488, Гудименко Д В Политическая культура России Преемственность эпох//Полис 1994 №2 С 156-164, Ачкасов В А «Взрывающаяся архаичность» Традиционализм в политической жизни России СПб, 1997, Пивоваров Ю С , Фурсов А И Русская Система//Политическая наука Теория и методология М , 1997 Вып 2 С 82-194, Вып 3 С 64-190, Гаман-Голутвина О В Политические элиты России Вехи политической эволюции М , 1998, Межуев В Традиции самовластия в современной России // Свободная мысль 2000 № 4 С 54-102, Крадин HH Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре // Образы власти в политической культуре современной России М , 2000, Пивоваров Ю С Русская политика в ее историческом и культурном отношениях М , 2006 и др

В диссертации использованы труды, в которых обобщаются, анализируются и интерпретируются информационные данные о состоянии и динамике диспозиционных ориентаций россиян в 1990-2000-е годы1, те основных компонентов российской политической культуры Особое значение при этом имели систематические исследования ВЦИОМ и Левада-центра Взгляды диссертанта на российские политические процессы во многом определены работами Г Г. Дилигенского, Ю А Левады, Л Д Гудкова, Б В Дубина2, имеющие ярко выраженный политико-культурный оттенок.

Вместе с тем изучение темпоральной проблематики в политике потребовало привлечения исследований по следующим направлениям: политическая мифология3, политическая идентич-

1 См , например Грушин Б А Массовое сознание Опыт определения и проблемы исследования М , 1987, Перспективы демократ™ в сознании россиян // Общественные науки и современность 1996 №2 С 45-61, Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России) М, 1997, Современное российское общество Переходный период М , 1998, Лапкин В В , Пантин В И Ценности постсоветского человека // Человек в переходном обществе Социологические и социально-психологические исследования М, 1998, Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России / Под ред Ильина М В , Бусыгиной И М М , 1999, Мелешкина Е Ю Политические установки // Политическая социология и современная российская политика СПб, 2000, Грушин Б Четыре жизни России Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина T 1-4 М , 2001, Докторов Б 3 , Ослон А А , Петренко Е С Эпоха Ельцина Мнения россиян Социологические очерки М, 2002, Горшков М К Российское общество в условиях трансформации Мифы и реальность (Социологический анализ) 1992— 2002 М, 2003, Изменяющаяся Россия в зеркале социологии М , 2004, Патрушев С В Российская политическая культура как система диспозиционных ориентаций Что нового9 // Политическая наука 2006 № 3 С 75-94 и др Ретроспективное измерение придают изучению политических образов, предпочтений, ориентаций работы Чистов К В Народные традиции и фольклор Л , 1986, Громыко М М Мир русской деревни М , 1991, Лурье С В Историческая этнология М , 1997 и др

2 Дилигенский Г Г Российский горожанин конца девяностых Генезис постсоветского сознания (социально-психологическое исследование) М , 1998, Левада Ю А От мнений к пониманию Социологические очерки 1993-2000 М, 2000, Дилигенский Г Г Люди среднего класса М , 2002, Гудков Л Негативная идентичность М , 2004, Дубин Б Интеллектуальные группы и символические формы Очерки социологии современной культуры М , 2004, Левада Ю А Ищем человека Социологические очерки 2000-2005 М , 2006 и др

3 Reszler A Les mythes pohtiques modernes PUF , 1981, Durand G Introduction a la

mythologie Mythes et societes P, 1996, Girardet R Mythes et mythologies P, 1996, Касси-

pep Э Техника современных политических мифов М , 1990, Современная политическая

мифология Содержание и механизмы функционирования М , 1996, Мифология и политика

М , 1997, Формирование и функции политических мифов в постсоветских обществах М,

1997, Кольев А Политическая мифология М, 2003, Мифы и мифология в современной

России М , 2003, Мосейко АII Мифы России М , 2003, Цуладзе А Политическая мифология М,2003,ФладК Политический миф Теоретическое исследование М,2004идр

ность1, политическая социализация2, политическая коммуникация3 Они задавали диссертации соответствующий теоретический ракурс

1 Social theory and the politics of identity / Ed by Calhoun С Oxford, 1994, The identity m question / Ed by Raychman J N Y , L, J 995, Questions of cultural identity / Ed by Hall S , Du Gay P L , 1996, Castells M The power of identity Cambrigde, Mass , 1997, Delanty G Social theory in a changing world Conceptions of modernity Cambridge, 1999, The disguise construction of national identity Edinburgh, 1999, BellD Mythscapes memory, mythology and national identity // Brit j of sociology L , 2003 Vol 54, N 1 P 63-81, Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире / Под ред Малиновой О Ю , Сунгурова А Ю СПб , 2005, Политическая наука Идентичность как фактор политики и предмет политической науки Сб науч трудов M , 2005, Соловьев А И Политические и культурные основания идентификационных моделей в российском обществе // Политическая наука 2006 № 3

С 95-113 идр

2

Mannheim К A man m society m the period of reconstruction N Y , 1967, New direction in political socialization N Y, 1975, Handbook of political socialization Theory and research / Ed by D Schwartz NY, 1977, Merelman R Revitalization political socialization//Political psychology / Ed by Hermann M San-Francisco, 1986 P 279-319, Inglehart R Culture shift in advanced society Princeton, 1990, Wasburn Ph. A life course model of political socialization // Politics and mduvidual 1994 Vol 4, N 4 P 1-26, Inglehart R Modernization and postmodernization Princeton, 1997, Шестопал E Б Политическая социализация и ресоциали-зация в современной России // Полития №4(39) Зима 2005-2006 С 48-60 и др

Moles A Information theory and esthetic perception Urbana, 1968, Iyengars, Kinder D News that matters Television and amencan opinion Chicago, L, 1987, Habermas J The theory of communicative action. Vol 1 Boston, 1994, Agents of power The media and public policy / Ed by J Actchull N Y , 1995, Communication theory today / Ed by Crowley D , Mitchell D Cambridge, 1995, Mcnair В An introduction to political communication. L, N Y, 1995, Stevenson N Understanding media cultures L , 1997, Уилхем Д Коммуникация и власть СПб , 1993, Ноэль-Нойман Э Общественное мнение Открытие спирали молчания M , 1996, Дубицкая В П Телевидение Мифотехнологии в электронных СМИ M, 1998, Дмитриев А В , Латынов В В Массовая коммуникация Пределы политического влияния M , 1999, Задорин И , Бурова IO , Сюткина А СМИ и массовое политическое сознание Взаимовлияние и взаимозависимость // Российское общество Становление демократических ценностей M, 1999, Кастельс M Информационная эпоха M , 1999, Вершинин M С Политическая коммуникация в информационном обществе СПб, 2001, Аронсон Э, Праткинс А Эпоха пропаганды Механизмы убеждения M , 2002, Назаров M M Массовая коммуникация в современном мире Методология анализа и практика исследований 2-е изд M , 2002, Политические коммуникации / Под ред А И Соловьева M , 2004, Соловьев А И Политический дискурс медиакратий проблемы информационной эпохи // Полис 2004 № 2, Уэбстер Ф Теории информационного общества M , 2004, Луман H Медиакоммуникации M , 2005, Он же Реальность массмедиа M , 2005 и др

Диссертант обращался к работам по политической социологии1, политической психологии2, политической антропологии3, формировавшим интеллектуальный фон исследования

Значительный интерес для диссертанта представляли исследования символического аспекта современной политики4 Диссертант обращался к работам, совмещающим в себе начала политической истории и политической антропологии, посвященным изуче-

1 Lasswel G On political sociology Chicago, L , 1977, Амелин В H Социология политики М, 1992, Шварценберг Р-Ж Политическая социология М, 1992, Бурдье П Социология политики М , 1993, Шампань П Делать мнения новая игра политических сил М , 1997, Политическая социология и современная российская политика / Под ред Г В Голосова, Е10 Мелешкиной СПб , 2000, Шереги Ф Э Социология политики М, 2003 и др

2 Steck Р Grundzuege der politischen Psychologie В, 1980, Political psychology contemporary problems and issues San-Francisco, L , 1986, Stane W , Schoffner P The psychology of politics NY, Berlin, 1988, Дилигенский Г Г Социально-политическая психология М, 1994, Гозман Л Я , Шестопал Е Б Политическая психология Ростов-на-Дону, 1996, Психология и психоанализ власти Самара, 1999, Шестопал ЕБ Психологический профиль российской политики 1990-х М, 2000, Политико-психологические проблемы исследования массового сознания / Под ред Е Б Шестопал М , 2002, Образы власти в постсоветской России Политико-психологический анализ / Под ред Е Б Шестопал М , 2004 и др

3 См, например Political anthropology Chicago, 1966, Balandier G Anthropologie politique P , 1967, Fried M The evolution of political society An essay in political anthropology NY, 1967, Ciaessen H Politieke anthropology Assen, 1974, Adams R Energy and structure A theory of social power Austin, 1975, Political anthropology New Brunswick, L, 1980, AbelesM Anthropologie de l'Etat P, 1990, Anthropological approaches to political behaviour Pittsburgh, 1991, Lewellen T Political anthropology An introduction Westport, 1992, Этнические аспекты власти СПб, 1995, Масс М Общество Обмен Личность Труды по социальной антропологии М , 1996, Левин К Теория поля в социальных науках СПб , 2000, Кра-дин Н Н Политическая антропология М , 2004

4 Baake D Kommunikation und Compentent Grundlegung einer Didaktik der Kommuni-

kation und ihrer Medien München, 1980, Rust H Geteilte Öffentlichkeit Alltagskommumkation und Massenpublizustik M , 1982, Sarcmelli U Symbolische Politik Zur Bedeutung symbolisches

Handelns in der Wahlkampfkommunikation der Bundesrepublik Deutschland Opladen, 1987,

LuhmanN Theorie der Gesellschaft San Foca, 1989, Meyer T Inszenierung des Scheins Voraus-

setzungen und Folgen symbolischer Politik Frankfurt aM , 1992, Meyer T Die Transformation

der Politischen Frankfurt aM, 1994, Speth R Symbol und Fiktion Institution-Macht-Rapraesentation Wo fuer politische Institutionen stehen und wo sie wirken Baden-Baden, 1997, Meifert J Bilderwelten Symbolik und symbolische Politik im Prozeß der politischen Kommunikation Duisburg, 1999, Edelman M Politik als Ritual die symbolische Funktion staatlicher Institu-tuinen und politischen Handelns Franfurt a M , 2005, Кардамонов О А Семантика политического пространства опыт кросскультурного транссимволического анализа // Журнал социологии и социальной антропологии 1998 Т 1 Вып 4, Степанова Л А Социальная символика России // Социс 1998, № 5, Мисюров ДА Политическая символика между идеологией и рекламой//Полис 1999 №1 С 168-174, Грибакина Н В , Степанова Л А Политический символ как средство политического воздействия // Политические технологии 2002 № 5, Елизарова О Образы государства и нации в политической культуре современной России // Pro et Contra 2002 Т 7, № 3 С 92-110, Кара-Мурза А А Нужны ли демократии символы9 20 08 2002 http //www liberal ru/article asp9Num=77 и др

нию русской власти - символики, характера репрезентации, ее места в политических представлениях граждан1 Кроме того, привлекались труды, акцентирующие внимание на символических конфликтах по поводу власти, способов ее легитимации и общественной интерпретации2 Общую методологическую рамку анализа составили исследования Дж Томсона, Ш Эйзенштадта с их вниманием к символическим принципам общественного «устроения», формирующим социальный порядок и вызывающим в нем изменения, взаимозависимости «установок на преемственность» и обеспечением устойчивости институтов3

Большое значение для диссертанта имели классические труды по истории русской политической традиции и политической мысли последней трети XIX - первой четверти XX в , содержащие (помимо прочего) эмпирический материал, а также актуальные подходы к анализу исторического измерения и символического компонента политики

Анализ литературы позволяет утверждать при всем разнообразии и неоднозначности трактовок концепция политической культуры предполагает обращение к проблемам временного бытования и временной координации политик При этом она дает методологический импульс - искать возможности стабилизации различных политий в рамках демократии Теоретико-методологический потенциал концепции требует своей реализации с учетом и в контексте современных подходов к темпоральной проблематике, сложившихся в социальных науках вообще и политологии в частности Одно из актуальных направлений такой реализации - изучение образов прошлого, с участием которых «изобретаются» традиции современной политики, происходит трансляция политического опыта Для этого создана уникальная научная база, позволяющая

1 См Лобатева Г В Самодержец и Россия Образ царя в массовом сознании россиян (конец XIX — начало XX в ) Саратов, 1999, Уортман Р Сценарии власти Мифы и церемонии русской монархии Т 1-2 М , 2002 и др См также Захаров А Народные образы власти // Полис 1998 № 1

2 См , например Figes О , Kolonitskn В Interpreting the russian revolution The language and symbols of 1917 New Haven, L , 1999, Колоницкий Б И Символы втасти и борьба за власть К изучению политической культуры российской революции 1917 г СПб , 2001

3 Thompson J Ideology and modern culture Critical social theory in the era of mass commumcatioa Oxford, 1990, Эйзешнтадт Ш Революция и преобразование обществ М, 1999

выйти на принципиально новый уровень - теоретического синтеза и создания «рабочей» исследовательской модели

Объект исследования - образы прошлого как коммуникационные феномены, обеспечивающие преемственное движение политий во времени и участвующие в процессах репрезентации и интерпретации политики

Предмет исследования - процессы темпоральной самоидентификации и координации, создание временных связей и эксплуатация темпоральности в российской политике

Цель исследования - разработка теоретической модели, в рамках которой раскрываются особенности темпорального развития русской политии, место и роль образов прошлого в воспроизводстве политического опыта, характер взаимодействия масском-муникативных конструкций прошлого и политической культуры

Задачи исследования

- обобщение и систематизация современных подходов к изучению политической культуры, оценка возможностей их теоретической конвергенции с исследованиями роли памяти в процессах трансляции и актуализации политического наследия,

- выявление характера связи трансляционных процессов в политической культуре с обеспечением стабильности политической системы и предсказуемости ее развития,

- уточнение представлений о феномене политической преемственности, определение роли массовых репрезентаций прошлого и сконструированных традиций в создании временных связей в политике,

- проведение сравнительного анализа темпорального развития русской и ряда западноевропейских политий, раскрытие специфики политической преемственности и политического использования образов прошлого в России в условиях социальных трансформаций,

- выявление и анализ роли образов прошлого в идентификационных и интеграционных процессах в политике, обеспечении базового консенсуса в отношении негативного, травматического политического опыта,

- уточнение содержания, динамики и степени эффективности «памяти власти» в России, характеристика влияния политического опыта и традиций на процессы властного воспроизводства,

- определение и обоснование роли образов прошлого как символических ресурсов в процессах эволюции политической культуры России

Исследовательская гипотеза. Существует соответствие между типом политической культуры и востребованным опытом, объемом и качеством традиций, находящихся в распоряжении политической системы Чем тоньше культурный слой, ниже содержание критически усвоенного опыта и выше потребность в «социальной инженерии» в интересах господствующих групп, тем ограниченнее креативные возможности, потенциал совершенствования политической культуры и более вероятны расколы, перерывы в преемственности Вследствие нарушений темпорального ритма растрачивается институализированное наследие и актуализируются его ранние, примитивные слои Это способствует архаизации социально-политических практик и придает политическому развитию скачкообразный (по типу «прорывов»—«откатов») характер «Сбросы» памяти компенсируются «производством» образов прошлого, искусственно восстанавливающих перерывы преемственности

Теоретико-методологические основания исследования. Теоретико-методологическую базу работы составляет совокупность теоретических подходов, приемов и способов научного анализа, целесообразность применения которых определяется характером объекта и предмета исследования

В современных полититологических трудах обычно выделяются три методологических подхода, господствующих в социальных науках онтологически-нормативный, эмпирико-аналитичес-кий, диалектико-исторический1 В той или иной степени все три этих подхода оказались важны для диссертанта Кроме того, в методологическом отношении диссертант ориентировался на то направление в политико-культурных исследованиях, которое сфокусировано на изучении смысловой составляющей политики2 Это предполагало обращение к «культурному анализу», герменевтическим истолкованиям, а также методам «эмпатического понима-

1 См Berg-Schlosser D , Maier Н , Stammen Th Einfuhrung in die Politikwissenschaft

München, 1974 S 40

2

Диссертант учитывает наличие двух (очень широких и внутренне подвижных) подходов к определению категории смысла и путей ее исследования один, идущий от К Гирца, совмещает дефиницию смысла с опытом или «культурной практикой», другой, ориентированный на построения М Фуко, - с текстом или «дискурсивной практикой» Современные исследователи пытаются поместить свой предмет в фокус пересечения разнообразных компонентов бытия, конструируя его тем самым во множестве граней

ния» и «вопрошания», об особой роли которого в социальном познании говорил М. Хайдеггер1

Теоретико-методологическими ориентирами для диссертанта служили также следующие подходы теоретико-коммуникационный, нацеленный на изучение процессов коммуникативной рационализации политического мира, социально-конструктивистский с характерными для него отрицанием «данности» и подтверждением «сконструированное™» социальных объектов, а также дискурс-аналитические подходы И наконец, позиция диссертанта во многом определена исследованиями, адекватными задачам понимания и описания диссипативных структур (по И Пригожину)

Среди методов научного анализа, позволивших решать конкретные исследовательские задачи, следует назвать компаративистский и типологический, актуализацию-интерпретацию взглядов мыслителей прошлого в современном контексте, формальнологические приемы, включенное наблюдение и др

Научную новизну исследования определяют следующие результаты, полученные автором

- систематизированы и обобщены современные варианты концептуализации политической культуры, акцентирующие ее темпорально-коммуникативную природу, выявлены возможности их интеграции с исследованиями роли «памяти» в политике,

- разработана авторская модель, в рамках которой уточняются и расширяются представления о природе и параметрах феномена политической преемственности с учетом взаимосвязи его культурных и институциональных аспектов, выделен и описан фактор влияния преемственности на базовые характеристики российской политической системы,

- раскрыто политологическое содержание категории «образ прошлого», определены возможности ее интеграции в изучение коммуникативного и символического аспектов современной политики, процессов трансляции и актуализации опыта, составляющего ткань политической культуры, обоснована роль образов прошлого в освоении и публичной репрезентации актуального политического наследия, моделировании традиций, поддерживающих политическую социализацию,

1 См Хайдеггер М Основные понятия метафизики // Вопросы философии М , 1989 № 9, Он же Работы и размышления разных лет М, 1993 Метод «вопрошания» связан со спецификой диалогичности постижения «истины» в гуманитарных науках

- выявлены отличительные черты темпоральной динамики русской политии, особенности взаимодействия в трансляционных процессах «инстинктивных» (социобиологических) и сознательно сформированных традиций, проанализирована связь темпоральной динамики с рецидивирующей «исторической амнезией» русского политического мировоззрения и активизацией компенсирующих ее механизмов, с функционированием адаптационных и креативных, традиционалистских и модернистских пластов политической культуры,

- на основе сравнительного анализа ряда политико-культурных параметров развития стран Западной Европы (прежде всего Германии и Франции) и России определена специфика и описаны технологии освоения травматического политического опыта, практики использования образов прошлого в идентификационных процессах,

- раскрыто значение информационно-символической политики в обеспечении гражданской лояльности, активизации мобилизационной поддержки власти и легитимации современного политического порядка, эксплуатация прошлого определена в качестве важнейшего символического ресурса господствующих групп, служащего навязыванию обществу кратократических и традиционалистских смыслов,

- теоретически описаны процессы воспроизводства русской власти, выявлена связь специфических «сбросов» памяти и кризисов властной преемственности с минимизацией значения институционализированного опыта и гипертрофией субъектного, персонифицированного начала,

- раскрыты механизмы влияния особого типа накопления и освоения политического опыта на российскую политическую культуру, обоснованы ее неотрадиционалистские «дрейфы» в эпохи социальных трансформаций

Теоретико-методологическое и научно-практическое значение исследования

Теоретическое значение диссертации состоит в разработке и уточнении концептуальных и методологических оснований для углубленного анализа роли социоисторической памяти в политике Выводы работы расширяют возможности изучения коммуникативного и символического аспектов современной политики, процессов накопления и эффективной адаптации политического наследия к актуальным вызовам

Практическая значимость исследования определяется содержательностью полученных результатов для выявления возмож-

ностей массового осмысления и преодоления прошлого и либерализации российской политической культуры, выработки эффективных стратегий политического просвещения Основные положения и выводы диссертации могут быть использованы в учебном процессе в высшей школе для разработки и обновления ряда дисциплин гуманитарного цикла (политология, политическая культура, политическая история России и др )

Апробация работы. Результаты исследования отражены в публикациях автора Положения диссертации докладывались и обсуждались на заседаниях Ученого совета ИНИОН РАН, круглых столах «Политического журнала», международных и российских научных конференциях и семинарах, проводившихся в РАН, РАПН и РГГУ, университетах г Ганновера (Германия) и г Будапешта (Венгрия) Материалы работы используются при чтении специальных курсов в РГГУ

Диссертация обсуждена на кафедре политического анализа факультета государственного управления Московского государственного университета им М В Ломоносова и рекомендована к защите

Поставленные цели и задачи предопределили структуру исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Глава I «Политическая культура и образ прошлого: Теоретико-методологическое обоснование темы» посвящена анализу современных вариантов концептуализации политической культуры, позволяющих выявить и конкретизировать ее темпорально-коммуникативную природу, а также исследованию феномена политической преемственности и способов его реализации, одним из которых является образ прошлого

В $ 1 «Основные подходы к изучению политической культуры» рассматривается научный потенциал «классической» концепции политической культуры и развивающих ее теоретических подходов применительно к изучению роли «памяти» в российской политике Солидаризируясь с пониманием политической культуры как субъективного (и субъектного) измерения политической системы, диссертант подчеркивает концепция Г Алмонда и С Вербы заставляет взглянуть на мир политики с социально-антропологической точки зрения В работе обосновывается следующая пози-

ция политическая культура определяет общественно-психологические и культурно-антропологические предпосылки политического поведения

Диссертант выделяет актуальные для изучаемой темы варианты концептуализации политической культуры, которые согласуются с исходной концепцией Считая, что она предполагает обращение к определенному смысловому уровню реальности - «символическому», компонентам осмысления и толкования мира политики, диссертант прежде всего анализирует трактовки политической культуры как исторически складывающихся символических структур (восходят к работам одного из классиков символической антропологии К. Гирца) В 1970-1980-е годы в политологии активно апробировались идеи Гирца, однако в 90-е годы они подверглись критике за преувеличение степени единства, логичности и неизменности культуры (см работы Л Уэдин и др ) Показательно, что и в концепции Г Алмонда исследователи обнаружили «примор-диалистский» крен .ориентиации трактовались как нечто готовое («продукт истории»), не учитывалась стоявшая за их утверждением символическая борьба (такова, например, позиция Д Лейтина)

Преодолевая эти недостатки «классических» теорий, современные политологи все чаще обращаются к «постгирцовской» культурной антропологии, формировавшейся под влиянием работ М Фуко, П Бурдье, Ж Деррида Подчеркивая хрупкость и неоднозначность символических систем, она нацеливает на исторический анализ культурных практик В 90-е годы в политологии утверждается подход к культуре как прогрессу конструирования смыслов («смысловых предпочтений»), посредством которых социальные акторы пытаются сделать свои миры более понятными и согласованными В числе актуальных задач политической культуры называют изучение «работы» символов, анализ смыслов, приписываемых акторами политическим явлениям Отсюда интерес к политической семиотике

Концептуальные инновации, дающие импульс развитию символического направления, появились также, по мнению диссертанта, в рамках «позднего» интеракционизма Некоторые труды (например, Т Янга) дают возможность взглянуть на политическую культуру с позиций концепции хаоса и нелинейной динамики, возникшей в постмодернистской социальной теории Эта теоретическая предпосылка особенно важна для анализа российской полити-

ческой культуры, которую большинство исследователей оценивает как нестабильную, многослойную, внутреннее конфликтную

Диссертанту представляется плодотворной конвергенция принципов и идей культурно-символического анализа с основными положениями коммуникативного подхода к изучению политической культуры В работе обосновывается его совместимость с «классической формулой» Г Алмонда-С Вербы, которую отличает коммуникативный дух Весьма плодотворны как попытки исследования политической культуры в контексте политических коммуникаций (Л Диттмер, Б Пфетч и др), так и ее трактовки в темпоральном и коммуникативном ключе (Л Бляхера, К Завершинского и др) Важнейшая задача этого направления - понять, как с качественным усилением политической роли электронных СМИ и появлением новейших информационных технологий властвования меняются политическая культура, способы воздействия на ориентации

Следуя логике этих подходов, диссертант трактует политическую культуру в коммуникативном и символическом ключе как сложную, многоуровневую интерпретацию мира политики (так ее описывал С Верба), в процессе которой вырабатываются нормативные определения ситуаций, в результате чего возникают основания для формирования общего, взаимосогласованного вйдения и взаимодействия При таком понимании политической культуры акцент делается не на неких исходных (просто данных) ценностях и нормах, но на коммуникативном процессе их кристаллизации и проявления себя

В §2 «Проблема преемственного движения политий в социальном времени» выделены и систематизированы факторы, влияющие на темпоральное развитие политии Рассматривается тема значения этой проблематики в концепции политической культуры Подчеркивается изучение политической культуры невозможно без обращения к способам и механизмам реализации политико-исторической преемственности В то же время, определяя тип преемственности, мы указываем на своеобразие данной политической культуры По мнению диссертанта, эволюционное, преимущественно преемственное движение политий во времени, связанное с накоплением опыта, его отбором и синтезированием с потребностями настоящего, следует считать одним из условий существования гражданской политической культуры Политические культуры, склонные к расколам, разрывам преемственности, отторжению опыта и/или его редукции к простейшим формам, имеют

меньше шансов на развитие элементов «гражданственности» Поэтому политическую преемственность, связанную с трансляцией, сознательной переработкой и актуализацией исторического опыта, диссертант полагает культурной предпосылкой становления стабильных и эффективных демократических институтов.

При обращении к этой проблематике неизбежно встает вопрос о традиции и традиционном, особенно острый для российской политической культуры Опираясь на современные трактовки, диссертант считает традицию неоднородным (многослойным), вариативным, внутренне противоречивым и изменчивым феноменом Это своего рода социогенетическая программа, способ передачи и актуализации (выбора и применения) политического опыта, а также сам этот опыт- как «неосознанный», репродуктивный, имеющий социобиологическую, социопсихологическую природу, так и «свободно осознанные воспоминания», «фиксированная» и отрефлек-сированная традиция (такова структура традиции в понимании М Шелера)

Способность политической культуры к развитию во многом зависит от того, как соотносятся «бессознательно» воспринимаемый опыт, «порождающий» простое воспроизводство привычных ориен-тационных моделей, пассивное приспособление к внешней среде, и «осознанные воспоминания», критически осмысленное и проработанное наследие, дающие импульс к самосовершенствованию К доминирующим пластам опыта апеллируют «изобретаемые» в настоящем традиции, моделирование и трансляция которых происходят в информационно-символическом пространстве Они либо усиливают процессы «бессознательного» (и по существу безответственного) усвоения политического опыта, либо интенсифицируют практики его критического освоения, рационализации и эффективного развития Особую роль это «качество» политической культуры - ее предрасположенность к «бессознательной» преемственности или сознательному наследованию - играет при формировании «системной памяти» политики, обеспечивающей непрерывность институционального воспроизводства, стабильность и устойчивость институциональных порядков во времени и пространстве «Сбросы» «системной памяти» связаны с нарушениями равновесия системы, нарастанием опасности разрывов преемственности

Для современной политики особое значение имеет пласт традиции, являющийся «социальным изобретением», результатом «социальной инженерии» Диссертант подчеркивает в рамках по-

литий, располагающих небольшим объемом памяти, а потому слабо насыщенных социальным временем (пребывающих как бы вне его), где низка плотность исторических слоев, особо актуален запрос на подобную деятельность «Изобретенные» традиции восполняют недостаток живого опыта, сознательно и целенаправленно моделируют его, а потому начинают играть политическую роль, обращаясь в субъект политического взаимодействия Это, в первую очередь, относится к России, где рано появилась потребность в «виртуальной истории», а «изобретенные» традиции стали важным мобилизационным механизмом Не случайно здесь в самом начале XX в сформулирована идея выбора и изобретения социумом своих традиций (П Н Милюков) Обобщая теоретические положения, выдвинутые в современной науке (А Браун, Р Роуз, Р Саква, Э Смит, Ю Хабермас, Э Хобсбаум и др), диссертант отмечает движение политии во времени связано с постоянным выбором традиций и их изобретением в поддержку стремлений конкретных элит, в то же время наследие прошлого ограничивает количество вариантов, из которых приходится выбирать. 1

Анализ процессов преемственности приводит диссертанта к следующему выводу характер самополагания политий в социальном времени во многом определен тем, в какой пропорции соединяются живой опыт и «изобретенные» традиции, насколько данный политический организм способен к накоплению и освоению наследия, «выбору» тех его элементов, которые способствуют рационализации и совершенствованию Мощные пласты традиций, высокая плотность «исторического» в пространстве политической культуры создают своего рода опосредующую, предохраняющую «упаковку», которая препятствует разрывам, расколам, аномалиям и эксцессам, дегуманизирующим культурное содержание политики Уничтожение этих пластов, отторжение опыта ведет к «разгерметизации» культуры, разрушению «культурного канона», сдерживающего процессы архаизации

В §3 «Концептуализация понятия "образ прошлого"» с теоретической точки зрения анализируется данный феномен, возможности его интеграции в структуру политической культуры Диссертант показывает, что наряду с понятиями «опыт», «традиция» в современном научном дискурсе возникли другие, их дополняющие и развивающие, память, предстающая не просто ментальной способностью, но социальным явлением, которое не может быть описано в изоляции от социального контекста, а также образы

прошлого — зафиксированные в памяти и служащие ее воспроизводству представления о прошлом, являющиеся средством установления социальных связей Публичное репрезентирование образов прошлого происходит с использованием текстов различного происхождения, что предполагает их изучение в коммуникативном (и дискурсивном) аспекте

Образы прошлого участвуют в конструировании и осмыслении, постоянной интерпретации политики, способствуя ориентации человека в этом мире Они действуют на пересечении масскомму-никативного, информационно-символического пространства, созданного в настоящем, и исторического наследия Образы прошлого служат той формой, в которую отливается, переплавляется и транслируется во времени политический опыт В них происходят отбор и актуализация элементов прошлого, востребованных современной политикой И наконец, они суть «сырье» для конструирования («изобретения») традиций В этом случае «политика памяти» интегрирована в «символическую политику», являющуюся, в представлении диссертанта, связующим звеном между практической политикой и культурой Диссертант определяет ее как проектную деятельность (в смысле П Бергера и Т Лукмана) по производству и управлению образами прошлого, изучение которой предполагает обращение к устоявшимся и хорошо различимым практикам (как символическим, так и материальным)

Если интерпретировать политическую культуру как коммуникативное пространство, где осуществляется символическое взаимодействие, то образы прошлого выступают одним из коммуникативных способов влияния на нее, определяющих восприятие, убеждения, ценности и стимулирующих, в свою очередь, социальное действие Во многом на основе (и с участием) масскоммуника-тивных образов формируются представления людей о прошлом, интегрированные в ткань ориентаций Их направляющее воздействие испытывают ориентации всех типов и уровней (имеются в виду структурные модели Г. Алмонда-С Вербы, В Розенбаума) Образы прошлого способствуют оформлению, кристаллизации ориентаций, а также осуществляют их символический контроль (в смысле Т Парсонса) Диссертант указывает на связь образов прошлого с ориентациями системного уровня (относительно функций и институтов системы, носителей функций, направлений политики), установление которой позволяет придать политике темпоральное измерение

В работе выделяется несколько типов образов прошлого Первый - адаптивный и интеграционный масскоммуникативные образы прошлого, разделяемые социальными группами, имеют особое значение для конституирования общностей (прежде всего, воображаемых), а также восприятия ими травматического истори-ко-политического опыта Следующий тип служит легитимации элит, властных отношений, стимулируемая элитами «работа памяти» способна укрепить привязанность к политической системе И наконец, образы прошлого поддерживают социализацию, как рефлексивно контролируемый социальный процесс они не просто дают знания о политике, ее отдельных элементах, характерных для нее отношениях, нормах, ценностях, но и включают их во временной контекст

По мнению диссертанта, в национальных политиях имеется ряд устойчивых типов, разновидностей «модального» образа прошлого (по аналогии с понятием «модальной личности») Они размечают символическое пространство политики, указывая на те «места памяти», вокруг которых возможна (групповая и общесоциальная) солидаризация, обеспечивают формирование опорных ори-ентаций, с помощью которых индивиды интериоризируют социальные цели и ценности Именно из таких образов формируется «нормативное», «идеализированное» (по определению Ю Хабер-маса) прошлое («образец»), способствующее кристаллизации общепринятых культурных кодов Если попытаться соотнести «нормативное» прошлое со структурой политической культуры, оно окажется «укоренено» в ее общем мировоззренческом основании, имеющем особое значение для российской политии, где по-прежнему не разграничены политические и неполитические ценности и сферы. Такое прошлое поддерживает доминантную, «совместно разделяемую» (и в этом смысле консенсусную) политическую культуру, присутствующую в современных культурно-диффе-ренцироранных (мультикультурных) сообществах в качестве «фонового» консенсуса, который делает возможным политическое взаимопонимание

В заключение делается вывод концепция политической культуры предполагает анализ субъективного, преимущественно иррационального в политике и способов его рационализации Процесс рационализации происходит в том числе посредством образов прошлого, с помощью временной «релаксации» Эта тема связана со всеми направлениями исследования политической культуры

В то же время изучение образов прошлого может оформиться в качестве одного из таких направлений

В главе II «Характер темпорального самополагания русской политни в XX в.» выявляется и характеризуется специфика темпорального движения «русской системы», определяются факторы, способствующие закреплению особого типа трансляции наследия в политике

£ 1 «Особенности политической преемственности и специфика «работы памяти» в России» Обращаясь к изучению характера трансляции политико-культурного опыта, диссертант сосредоточивает внимание на переломных («переходных») эпохах, когда возникают угрозы нарушения преемственности При этом прибегает к сравнительному анализу характера темпорального самополагания западноевропейских и русской политий

Исходной для диссертанта является следующая посылка социальные трансформации имеют символическую составляющую, символы служат индикаторами и катализаторами перемен По тому, как изменяются символические универсумы, к которым принадлежат и образы прошлого, можно судить о характере трансформаций Они оказываются задействованы во всех трансформационных процессах борьбе за власть и распределение власти, легитимации социального порядка, идентификационных «переходах» и т д Наблюдения за образами прошлого (как и за символическими системами вообще) позволяют судить о динамике политической культуры

• По мнению диссертанта, европейская культура выработала такой алгоритм движения во времени, который предполагает, что одна общественно-политическая форма исторически вырастает из другой Естественное и неизбежное отрицание «старого» во имя «нового» не означает его полного уничтожения, в то же время утверждение иного «строя» происходит за счет постоянного пересмотра и всеобъемлющей рефлексии по поводу «первооснов», системообразующих ценностей строя прежнего Опираясь на исследования Г Баттерфилда, У Мак-Дила, П Нора, Р Роуза, Ш Эйзен-штадта, диссертант приходит к выводу в ходе европейских преобразований, как правило, удавалось (и удается сейчас) достичь динамического равновесия прошлого-настоящего В каждой стране оно устанавливается по-своему, но везде придает устойчивость развитию Это определяет и специфику «работы памяти», одним из сопряженных планов которой является политическое «присвое-

ние» прошлого подлинность, естественная внутренняя преемственность культуры ограничивают произвол в сфере конструирования и использования образов прошлого

В России поглощенность прошлым (его нагнетание, постоянное рассматривание себя в его проекции) сочетается с полнейшим к нему безразличием, его незнанием и непониманием В относительно спокойные, последовательно преемственные периоды символические акценты делаются на том, что позволяет связать их с прошлым Действительность воспринимается сквозь призму прошлого и «прочитывается» как единое «настоящее-прошлое», гарантирующее предсказуемое и стабильное развитие При этом ограничены потребность в систематической работе по критическому осмыслению прошлого, предполагающей принятие на себя исторической ответственности, а также межпоколенческая трансляция «личностных смыслов, воплощенных как в материальном, так и в духовном наследстве» (В К Кантор), являющаяся основанием социального новаторства

Специфика социальных трансформаций в России, предполагающих рывок вперед в ответ на современные вызовы, состоит в том, что новая социокультурная форма исторически противостоит старой, появляясь как бы из ничего Она утверждается за счет не символического отрицания прежнего (осмысления, критической переработки, творческого преображения, в основе которого лежит принцип наследования), а его физического уничтожения Разрушаются, прежде всего, институционально-процессуальные формы, в которые была отлита старая сог(иальность (не случайно, например, С В Патрушев указывает на отсутствие у нас того ресурса, который обычно используют институты, - прошлого, как на «корень» трудностей институциональных реформ), а также накопленное ею наследие Так исчезли царская и советская империи с их институтами, нормами, ресурсной базой В результате нарушается естественная преемственность, гибнет потенциально жизнеспособное прошлое Иной социальный строй создается как «новообразованный» - во всех смыслах этого слова

Символическим обоснованием социальных изменений является «бунт против прошлого» (его тотальная критика и «изгнание») Он неизбежно приобретает политическое значение Опираясь на исторические источники и выводы современных исследователей (М Геллер, А Некрич, Б И Колоницкий, С Ю Малышев, А А Иголкин и др ), диссертант показывает, как в начале XX в ра-

зоблачение дореволюционного прошлого послужило уничтожению старого порядка и легитимации нового По мнению диссертанта, в мистерии «война с прошлым», инициированной Февральской 1917 г революцией, общество проигрывало сценарий социального противостояния Под знаком символического конфликта прошлого и «настоящего-будущего» прошли и преобразования конца 1980-х -начала 1990-х годов Практически «дословно» был воспроизведен основополагающий принцип «переформатирования» общества Критика прошлого, манипуляции массмедийными образами, как показали Г А Бордюгов, В А Козлов, Т Мак-Дэниел и др , стали катализаторами деструктивных социальных процессов, инструментами расшатывания советской системы, подготовив страну к «выходу из коммунизма»

Революционные эпохи накладывают на социальное развитие в России особый отпечаток в каком-то смысле оно ни в чем не имеет корней, ничего не наследует, не продолжает В этом - главная причина «исторической амнезии» русского политического мировоззрения, о которой много пишут западные исследователи (Г Зимон, Э Кинан и др ) Человеческая жизнь утрачивает исторический контекст, ограничиваясь выживанием, достижением сиюминутных целей В эпохи обновления происходят цивилизацион-ные надломы, сопровождающиеся «сбросом» сложных социальных форм (и утратой влияния и статуса олицетворяющими их социальными слоями), агрессией коллективного бессознательного Чем очевиднее в общесоциалыюм смысле деструктивные процессы, тем активнее «работают» архаические пласты культуры, актуализируются мифологическое и утопическое, снижается значение индивидуального критического слоя сознания Все это блокирует возможности эволюционного развития по типу наследования, отбрасывает социум назад в цивилизационном отношении

Показательно, что в революционные эпохи происходят стремительная хаотизация, спонтанное и неустойчивое сегментирование политико-культурного пространства, рост значения ранее периферийных ценностей, активизация поверхностных слоев ориентации В это время политическая культура особенно подвержена информационно-символическим воздействиям, во многом определяющим ее динамику В таких условиях возможно обновление доминантной политической культуры (в том числе в направлении ее либерализации) Однако идущие практически одновременно процессы «разгерметизации» и дегуманизации культурного поля, мае-

штабные «сбросы» «отрефлексированной» и институционализированной памяти практически не оставляют шансов на развитие элементов гражданской культуры

После чрезвычайного социального напряжения неизбежно наступает передышка, «откат» (по-русски - «стабилизация»), отмеченный идеей «возвращения» к прошлому Новый социальный организм ощущает потребность «укорениться», наладить преемственные связи Настоящее, отторгая историю, нуждается в обеспечении образами проишого, от которых требует не соответствия исторической «правде», а высокой степени «полезности», ин-струменталъности Сейчас прошлое для массового сознания практически исчерпывается его репрезентациями в масскультуре, «телевизуализация» памяти придает прошлому «искусственную сверхправдивость» Массмедийные образы истории формируют память современных «аудиовизуальных» сообществ, вытесняющих «сообщества печатные» (термин Б Андерсона)

Ощущение жизни в «прошлом-настоящем» поддерживается не только символическим «вызовом памяти», но и ростом влияния неотрадиционалистских ориентаций, активизацией глубинных пластов прошлого, еще не умерших в настоящем Это и делает возможным «неотрадиционалистский» дрейф доминантной политической культуры Его направляют и поддерживают господствующие группы за счет «изобретения» соответствующих традиций и эксплуатации «бытовых» и «этнографических» «реакций», порожденных низовым слоем массовой культуры «ископаемого национализма», комплексов упований на власть и «особого пути», отрицания всего сложного, непривычного, нестабильного и тд Они выдаются за «традиционное» и в таком качестве навязываются обществу

Исходя из понимания современной России как «общества всеобщего риска» (О Н Яницкий), диссертант полагает, что в моменты социокультурных разрывов у нас чрезвычайно возрастает потребность в защитных, компенсаторных механизмах Они усиливаются па всех уровнях - от индивида и группы до общества и государства Поэтому не развитие, а безопасность становится ориентиром деятельности социальных акторов и социальных институтов Это демонстрирует и «работа памяти» образы прошлого, принадлежащие к сфере массового и масскоммуникативного, формируют символическое защитное поле социума

В § 2 «Политико-культурные предпосылки «сбросов» памяти в русской политической системе» подчеркивается в Рос-

сии низка «плотность» истории, а потому так «разряжена», малоинтенсивна культура В критические для общества моменты нет возможности опереться на запас традиций, смягчить удары социальных стихий за счет обращения к культуре Современность, мо-дернизационные процессы требуют социокультурных инвестиций, а у нас практически нечего вкладывать

За всем этим стоят отсутствие привычки к культурному наследованию, устойчивая традиция отрицания (социокультурного «нигилизма»), а также многочисленные опыты «изобретения» и «политического использования» прошлого Накапливаясь в разных социальных слоях, эти традиции взаимодействовали, давая кумулятивный эффект. Они во многом определили тип отношения к политическому опыту, который воспроизводит ранняя постсоветская цивилизация

Диссертант прежде всего характеризует практики русской власти (и господствующих групп) по эксплуатации исторического наследия Они подтверждают идею Г. Лассуэла и А. Каплана о символах как «посреднике» между целями и средствами власти Русская власть традиционно использует образы времени в качестве инструментов социального влияния — контроля Прошлое является обязательным условием легитимации власти. В зависимости от своих актуальных задач она инициирует как процессы отторжения опыта, прерывания традиций, так и конструирования преемственности, манипулирования «полезными» образами прошлого Властная логика требует подчинения прошлого интересам настоящего, его постоянного проектирования и перепроектирования

Традиция отрицания наследия, как показано в диссертации, была укоренена в разночинно-интеллигентской среде еще до революции Советская практика закрепила ее в качестве доминирующей Социальный опыт XX в свидетельствует интеллигенция -слой, который должен был бы отвечать за культурно-политическую преемственность, - задает России странную программу отношений с прошлым - двигаться вперед, отказываясь от наследства и его эксплуатируя, замещая повседневность культурной игрой, сторонясь реальности Сейчас это демонстрируют «творцы» масскульта, тиражирующие типовые образы — образцы, которые примиряют с социальным порядком

В отношении к прошлому советская и постсоветская цивилизации наследовали также мировоззрению русского крестьянства, которым во многом исторически определен наш массовый человек

В крестьянской среде оказались чрезвычайно сильны локальная (в пределах общинных миров) сплоченность и местные памяти, консервировавшие традиционный жизненный уклад и придававшие «вневременность» народному пласту культуры (типичный пример парохиальной политической культуры) Прошлое поставляло основные стратегии жизнеобеспечения, работал «родовой» механизм культуры, обеспечивавший непосредственную трансляцию живого опыта, социобиологических навыков адаптации Так формировался «человек привычный», минимизирующий запросы к жизни и к самому себе, выживающий в «чрезвычайной» среде обитания Здесь прошлое рассматривалось в идеальной проекции, им подтверждалась русская социальная утопия - воля, правда, справедливость, а также постоянство, единообразие, «закрытость» Кроме того, оно имело ярко выраженное иллюзорно-фантазийное начало, служившее компенсации стрессовых природных и социальных факторов

В XX в «старый мир» был разрушен, его традиции прерваны, стерлись локальные памяти Советская власть, формируя социальное единство, скрепила его общей памятью, «мы-прошлым», сконструированным в проекции массовых иллюзий и властных потребностей При этом, как показано в диссертации, она эксплуатировала мифические, утопические начала народной культуры В то же время новая жизнь способствовала активизации другого пласта наследия «социобиологических рефлексов защиты от мира» (В К Кантор), а также бессознательных комплексов, требующих компенсации И сейчас высокий «социальный статус» прошлого объясняется тем, что в нем сосредоточен конкретный опыт адаптации к повышенно агрессивной среде обитания, обеспечивающий выживание. К нему постоянно «апеллирует» российская повседневность, вызывая компенсаторную активизацию конфликтности, насилия, психологии «срединности», ориентаций на известное, рутинное, повторяющееся и др В работе доказывается под влиянием этого опыта формируются преобладающие социально-антропологические типы в постсоветском обществе

В заключение главы указывается- подобное наследование гарантирует социокультурное воспроизводство, но тормозит развитие, подавляя интересы и ценности меньшинства, вовлеченного в модернизационный процесс Традиционной преемственности противоречат любые «модерные» - достижительные, состязательные и проч - стратегии Фактически она ограничивает социальную перспективу горизонтом борьбы за выживание

В главе III «Роль образов прошлого в формировании памяти политики» диссертант обращается к анализу культурного контекста, в котором функционирует современная российская политика Образы прошлого рассматриваются в качестве культурного ресурса для установления основных категорий политического взаимодействия (как идентичность, социально значимый опыт, «места памяти» сообщества), выработки базового мировоззренческого консенсуса, на основе которого формируется политический порядок

§ 1 «Интеграция травматического политического опыта в память сообществ и актуальную политику» Политическую роль образов прошлого диссертант, прежде всего, описывает в психологической перспективе Любая культура по сути своей невро-тична, в ее природе заложено стремление к изживанию социальных травм, снижению уровня тревожности, для нее характерного Чем травматичнее социально-политический опыт, тем активнее защитные механизмы культуры Они вырабатывают и используют символические инструменты, с помощью которых прошлое представляется человеческому сознанию в скорректированном, адаптированном виде Интеграции негативного опыта в память политики служат образы прошлого Производя и перерабатывая их, общество освобождается от прошлого как такового, т е от тех травм, которые его мучают Тем самым образы прошлого выполняют функцию социальной защиты и адаптации, приобретая преимущественно психотерапевтическое значение Хотя подходы к освоению прошлого постоянно меняются, в процессе такого освоения проявляются специфические черты той или иной политической культуры

Восприятие негативного опыта предполагает «репрессирование» образов, способных вызвать «травму». В диссертации анализируется динамика массового отношения ко Второй мировой войне в (Западной) Германии и СССР Выделена стратегия подавления, отторжения негативного прошлого, которая обеспечивается «коммуникативным умалчиванием» (термин X Люббе), т е исключением травматического (индивидуального и коллективного) прошлого из общественных коммуникаций. Выявлены и охарактеризованы «стратегии защиты», посредством которых травматическое прошлое подвергается трансформации и внедряется в сферу осознаваемого, не приводя социум к конфликту или снижая его напряженность При их изучении диссертант обращается и к опыту «постсоциалистических» обществ

Антитезой «коммуникативного замалчивания» и защитно-компенсаторного использования прошлого является концепция «проработки», которую предоставил в распоряжение исследователей психоанализ если замалчивание есть способ вытеснения отягощающего прошлого, то настоящая полемика возможна в рамках (само)критического рассказа (об этом писали Т Адорно, Ю Хабермас, К Ясперс и др) «Преодоление прошлого» (выработка взгляда на историю, не обремененного «тягой к оправданию») предполагает снятие табу-запретов с травматического прошлого, проведение публичных дебатов и активизацию политического просвещения Это не позволяет ограничиться областями символических практик или коммуникаций, но требует конкретных политических действий

Впервые опыт такого воспоминания был выработан в ФРГ, западные немцы изменили традиционную роль памяти в легитимации политического строя, включив в нормативный фундамент своей коллективной идентичности темное, преступное прошлое Это стало одним из оснований политического консенсуса, в рамках которого произошел отход от идеи «особого немецкого пути» В результате (Западной) Германии удалось интегрироваться в европейский мир и стабилизировать демократический режим В связи с немецким опытом (неоднозначным и крайне противоречивым) принято говорить о критической, «постнациональной» ориентации культуры памяти С начала 1990-х годов и другие западные демократии обратились к «травматическому реализму» (термин М Ротберг) подвергаются критике «идеализирующие национальные нарративы», позорные события прошлого не замалчиваются, а становятся предметом публичных обсуждений

В нашем отношении к травматическому прошлому проявляется и сопряженность с европейской культурой, и политико-культурная «особость» «Проработка» негативного опыта в российской политической культуре не предполагает, а, скорее, внутренне противится критической саморефлексии У нас в связи с травмой срабатывают механизмы коллективной защиты, в основе которых - простейшие бессознательные реакции В диссертации обосновывается следующее положение назначение работы памяти в России состоит не в том, чтобы добиться адекватного самосознания, попытаться понять и преобразовать себя (и свои представления о других), но подтвердить исходный (идеальный) образ себя и тем самым «правильность» существующего (каким бы он ни был)

социального порядка Отсюда тяготение к общему «правильному» (должному) прошлому, символическому единению (и «усреднению», редукции от сознательного «я» к «мы») через прошлое

В §2 «Значение памяти для интегративных и идентификационных процессов в политике» исследуются практики символической самоинтерпретации обществ через прошлое, выработки общих представлений о себе, встроенных во временной континуум Диссертант характеризует основные параметры категории «общее» (или «нормативное») прошлое, поддерживающее доминантную политическую культуру В соответствии с теоретическими положениями, сформулированными М Хальбваксом и развитыми современными исследователями, общее прошлое рассматривается в качестве необходимой составляющей формирования сообществ, конструирования идентичностей, установления политического согласия Оно задает один из сопряженных планов идентификационного проекта индивида - представителя определенной группы Наличие же общего для большинства населения фрагмента в коллективных (субкультурных) и индивидуальных идентичностях делает возможной «государственно-гражданскую солидарность» (Ю Хабермас) В диссертации подчеркивается общее прошлое как коммуникативный проект не является просто чем-то данным и гарантированным, но вырабатывается в процессе социополитического взаимодействия, материализуясь в конкретных «символических политиках»

Диссертант указывает на принципиально разную смысловую нагрузку, которую общее прошлое несет в современных западноевропейской и российской культурах В Европе во второй половине XX в произошла трансформация классической модели «национальной памяти» прошлое утратило единый смысл, утвердились по-стнаг{ионалъные версии памяти Это деполитизирует и демистифицирует понятие «общность», однако не устраняет из системы дискурсов о прошлом общей культурной темы По наблюдению диссертанта, постнациональные воспоминания преемственны с национальными моделями памяти, так как транслируют основные ценности европейской цивилизации - свободы, гражданской активности и разделенной ответственности, составившие базис европейской демократии и наследовавшие ценностям, родившимся в эпоху Просвещения и Французской революции

В 1990-е годы в России произошли принципиальные изменения в «политике памяти»- была предпринята попытка критически переосмыслить национальное прошлое, россияне почувствовали

вкус «плюрализма воспоминаний» Однако прививка «проработки» не стала прологом долгой «критической саморефлексии», не предотвратила экспансии «национального тщеславия» (Т Адорно) Кроме того, плюрализация не привела к «постнациональному дрейфу» культуры памяти и эмансипации (вследствие этого) групповых идентичностей Напротив, образы общего прошлого демонстрируют преемственность с классической «сакрализированной» национальной моделью, сформировавшейся в советское время Анализируя конкретные символические практики, диссертант показывает российскому обществу, как никогда, требуется возвышающая («горделивая»), самоутешительная коллективная идентификация, подкрепленная символикой героического прошлого Тем самым компенсируется ущерб, нанесенный в конце XX в образу «нации», мобилизацией идеализированного общего прошлого преодолевается «фантомная боль» от утраты национальной исключительности, потери пространственности (державности), краха мифа о великом будущем

Память в современной России укрепляет подорванную традиционную веру в величие и высокое предназначение страны и ее народа В составляющих ее образах отражены основные мировоззренческие ценности, идеальные представления, «предрассудки» и др , в опоре на которые формируется «государственно-гражданская солидарность». Их выявляет и исследует диссертант В работе обосновывается следующий тезис общее прошлое гарантирует устойчивость ядерных структур коллективной идентичности и в то же время подавляет разнообразные формы памяти меньшинств, загоняет частный, индивидуальный опыт (и значимость его ценностей) в сферу «коллективного бессознательного» Это, помимо прочего, указывает на низкий уровень мировоззренческой толерантности, плюрализма русской политической культуры И западные, и российские исследователи отмечают утверждение в качестве всеобщей памяти, транслирующей ценности авторитарного типа, блокирует пути движения к гражданскому обществу, к гражданскому самоопределению

В диссертации раскрыта и обоснована доминирующая роль господствующих групп в определении «политики памяти» Участвуя в формировании «мы-прошлого», служащего основанием «легитимирующей идентичности» (термин М Кастельса), они навязывают обществу традиционные принципы идентификации Российский политический класс предпочитает опираться на традицию,

связанную с эксплуатацией коллективных мифов и комплексов, традиционного среза политической культуры Это демонстрирует, например, официальная память о войне, ставшая смысловым центром коллективной идентичности россиян и транслируемая всеми социализационными институтами В работе обосновывается положение распространение в качестве всеобщего и официального прошлого, в котором торжествует (компенсаторный по природе) «коллективный нарциссизм», способствует воспроизводству традиционной доминантной политической культуры Опираясь на выводы Ю С Пивоварова и В Б Пастухова, диссертант характеризует ее как одновременно властецентричную и анархистскую Считая принципиально значимым для современной российской политической культуры раскол по вертикали и используя типологическую схему Ф. Хьюнкса-Ф Хикспурса, диссертант уточняет и детализирует данную характеристику элитистскую субкультуру определяет как в основном «клиентелистскую», массовую - как «культуру наблюдателей» (spectator culture) и пассивно-«протестную» культуру На основе анализа доминантных образов прошлого делается следующий вывод- мы существенно отличаемся от восточных обществ, будучи культурно-исторически и типологически близки Западной Европе, для которой принципиальное значение имеет связь «прошлое-современность» (один из планов ее проблематизации -конструирование образов прошлого) Но сам тип «работы памяти» выделяет нас на европейском пространстве назначение образов прошлого практически исчерпывается защитно-компенсаторным и интегративным, слитыми в неразрывное единство, при этом эксплуатируются специфические защитные свойства коллективной психики русских Гипертрофированное адаптивно-интеграционное начало практически подавило начало просвещенческое Развивающая, креативная функция образов прошлого минимизирована, (само)критическая работа памяти ограничена предельно допустимыми значениями Поэтому либерализация российской политической культуры требует, по мнению диссертанта, изменения традиционного алгоритма воспоминаний

В главе IV «Память русской власти: Проблемы хранения, трансляции, актуализации» исследуется важный (в особенности для России) аспект темпорального бытования политии - характер трансляции верховной власти, интегрирующей и легитимирующей политическую систему, процессы накопления и использования ею исторического опыта

£ 1 «Роль политического опыта в процессах трансляции власти в России» посвящен изучению проблемы «продолженно-сти» власти в социальном времени Опираясь на теоретические положения А В Дахина и др , диссертант рассматривает властную преемственность в качестве условия поддержания стабильности элит и динамического равновесия всей политической системы.

Прибегнув к сравнительно-ретроспективному анализу переломных эпох в русской истории, когда подрывалась легитимность и нарушалась естественная преемственность власти, диссертант выделяет и анализирует принципы, определяющие «порядок» ее трансляции В работе обосновывается тезис власти редко удавалось выработать устойчивые, долговременные, институционализированные механизмы воспроизводства, краткосрочные конструкции, складывавшиеся стихийно, постоянно перестраивались Однако в трансляционном хаосе выявляется определенная последовательность Еще самодержавие, наиболее «совершенная» форма русской власти, в критические для себя моменты прибегало к сложным моделям воспроизводства, в которых доминировали кратокра-тический (власти от власти), аристократический (преемственность на основе «сговора элит») и демократический (выборный, «земско-соборный» ) принципы, общая логика взаимодействия которых сохранялась во времени

Сочетание всех этих принципов в трансляционных процессах (по типу взаимоотрицания и диффузирования одновременно) в разные эпохи придавало верховной власти условный характер, порождало в ней самозванческий комплекс Анализируя практики монархического наследования, диссертант указывает установить порядок после Смуты начала XVII в и дворцовых смут XVIII в удалось в конце XVIII в институционализацией кратократиче-ской преемственности Однако появление в начале XX в новых трансляционных механизмов опять вызвало кризис наследования, явившийся одной из причин падения самодержавия

Вс-{ история советской системы, как показано в диссертации, может быть сведена к поиску «правильной» трансляции верховной власти Конструкции ее воспроизводства были сложны и неустойчивы, каждое новое правление выглядело, скорее, отрицанием, чем продолжением предыдущего В то же время трансляционные меха-

Под «земским» имеется в виду пространственное (территориальное), а не социальное (гражданское) начало

низмы в своих глубинных основаниях демонстрировали черты преемственности с ранним советским и даже дореволюционным опытом; власть оставалась (не в формальном, а в «содержательном» смысле) по происхождению наследственно-избирательной, а по составу - ограниченно-самодержавной В диссертации подчеркивается особая роль в процессах властного воспроизводства кратократиче-ского принципа - партийно-вождистской и идеологической преемственности, строившейся на сложном сочетании (псевдо)династи-ческого и (псевдо)сакрального Попытки придать трансляции и легитимации власти более открытый и современный вид (за счет расширения возможностей внутрипартийного воспроизводства и актуализации демократического принципа) терпели неудачу

В 1990-е годы сформировалась новая сложная и неустойчивая модель властного воспроизводства Хотя постсоветская власть установилась в ответ на современные вызовы и, кажется, в полной мере им соответствует (в формально-нормативном, институциональном отношении), она базируется на «старых» (традиционных) принципах. Внешне системообразующее значение имеет для нее демократический принцип, однако значительную роль в процессах властного воспроизводства играют элитные «сговоры» очевидная «партийность» власти персонификатора и «аристократический олигархизм» вызвали в 90-е годы массовое недовольство И наконец, властная самореализация по-прежнему требует преодоления ограниченности (зависимости от каких-либо социальных сил) и установления «самодержавия» на новый лад Это достигается (в том числе) конструированием псевдодинастической преемственности в поисках «исторических корней» власть наладила символические связи с монархией, актуализировала сакральное начало, придающее ей характер богоустановленной, традиционной Затем способствовала «возвращению» советского прошлого, продемонстрировав, что для нее (как и раньше) не существует категории «прошлое-невозвращенец», она способна эксплуатировать любые наследие, воспоминания Тем самым' была замкнута цепочка ее наследственной легитимации от царей — через генеральных секретарей - к президентам Кроме того, ею продолжена политическая традиция монархии и Советской власти - выступать от имени «всей земли», оправдывая всякое большое правительственное дело народными интересами, и использовать народную поддержку для нейтрализации «олигархической» опасности

Как и раньше, персонификатор выступает в качестве согр1-ального координатора и модератора (арбитра), напрямую не связанного с «узкоклановыми», партийными интересами и пекущегося об интересах «общенародных» Он гарантирует не только устойчивость власти, но и стабильность политической системы в целом Социальное большинство поддерживает самодержавную, «сакрально-магическую» трансформацию демократической власти Это демонстрирует трансляционная процедура, где «явочная» передача - от неспособного править «государя» «наследнику», подтвержденная неформальными договоренностями («сговорами») элитных групп, предшествовала «активному избранию» В работе обосновывается положение- в рамках политического порядка, скрепленного «выборно-преемническим самодержавием», общество играет «служебную» роль, оставаясь функцией, своего рода «политической случайностью»

В диссертации показано, что по-прежнему важное место в трансляционных процессах занимает «внешняя» апелляция западные политические (а также информационные, Р11-, бизнес- и др ) технологии, отчасти легитимирующие власть, придают ей новую определенность, современные формы, но не меняют по существу Напротив, дают ей возможность выжить и самореализоваться в иных условиях

Проведенный анализ позволил диссертанту сделать следующие выводы в процессах воспроизводства русской власти малозначимы институциональные механизмы, властная трансляция происходит через внешнее отрицание традиции («сбросы» социокультурной памяти) и воспроизводство специфических трансляционных конструкций, отличающихся преемственностью на глубинном уровне Результатом этого являются постоянные кризисы наследования, которые преодолеваются «включением» преимущественно рефлекторной (социобиологической) памяти, имеющей защитно-компенсаторную природу Этим обусловлена чрезвычайная хрупкость всей системы, где власть имеет системообразующее значение, кризис преемственности может обернуться крахом политического порядка

В §2 «Потенциал «памяти» и социально-политические практики власти» диссертант выявляет, как в актуальных политических практиках (особенно в моменты перерыва преемственности и кризиса легитимности) используется исторический опыт власти В диссертации обосновывается, что специфика властной па-

мяты особенно точно и когщентрированно отражена в истории партии власти Это политическое явление приобрело значение одной из «цитат», формирующих «текст» современной политики Этим объясняется столь пристальное внимание к нему исследователей (особое влияние на позицию диссертанта оказали работы Е Ю Мелешкиной, А И Соловьева, Ю С Пивоварова, А Г Рябова, С М Хенкина, Г К Холодковского и др ) В диссертации обосновывается следующее положение системообразующий элемент этого феномена - власть, его природа - не партийная, а властная Подобные «привластные» структуры необходимы для самореализации власти в обществе, потребность в них актуализируется в те эпохи, когда властный ресурс оскудевает и власть вынуждена допустить на историческую сцену других (пусть более слабых и даже не вполне состоявшихся) игроков

В работе восстанавливается и анализируется история российской партии власти Акцентируется следующий момент в сентябре 1905 г, когда зарождалась российская многопартийность, ближайший (тогда) сподвижник Николая II - Д Ф Трепов сформулировал идею создания «твердо сплоченной консервативной партии порядка», посредством которой власть могла бы контролировать публичные политические процессы (выборы, думскую деятельность) Подобные предложения появлялись и в другие кризисные для самодержавия периоды в начале 1860-х годов оно исходило от Н А Милютина, в конце 1916 г — от правоконсервативного кружка А А Римского-Корсакова Во всех случаях «правительственную» («центра») партию предлагалось использовать как новую властно-политическую технологию в борьбе против оппозиции - при нейтрализации независимых от власти, а потому и опасных ей политических сил, социальных тенденций

Показательно, что авторы партпроектов, ничего не зная о других предложениях, воспроизводили специфическую логику предлагали власти использовать конституционно-представительные механизмы для упрочения собственного влияния и сохранения (хотя бы и в несколько усеченном "виде) политической монополии То есть понимали власть как явление субстанциальное, «изобретая» специфические инструменты и функции для ее приспособления к новым условиям существования Такая логика, на которой и строится русский социально-властный порядок, прямо противоположна западной, так как нацелена на подмену социальной самоорганизации и самоуправления («снизу») властной организацией

(«сверху») Она просматривается и в ряде эмигрантских проектов, (к примеру, у евразийцев), где «правительствующая» партия считалась единственным способом структурирования «постбольшевистского» правящего слоя, а также выражения народной «бессознательной» воли

В начале XX в проект партии власти провалился, но был реализован почти столетие спустя В нем сплавились дореволюционная идея и советский политический опыт, в котором отчетливее всего проявилась властная логика, требовавшая монополизации социального пространства, редуцирования разнообразных социальных интересов к одному («общенародному») и присвоения себе права на его выражение Российская партия власти - инструмент властной адаптации к новым социальным условиям С помощью партии власть дает организацию политическому классу, а также подавляет возможности общественной самоорганизации, которая только и могла бы вызвать к жизни нормальные (с классической западной точки зрения) публичную политику, парламентаризм, партсистему

Диссертант считает партию власти не узкопартийной, но широкой многоцелевой задачей, предполагающей создание нового «социально-властного» организма и имеющей несколько измерений Прежде всего, это способ упорядочивания нового политического пространства (по принципу подчинения публично-политического начала властно-бюрократическому), «деприватизации» медийной среды, навязывания определенных политических смыслов «массовому зрителю» Кроме того, это попытка создания привластной группы (или одной из «посредствующих властей»), с помощью которой власть будет управлять обществом Она может принимать разные формы так, сейчас очевидны попытки ее преобразования в партийную систему власти, что больше соответствует нынешнему состоянию социума В работе доказывается, что через свою партию власть пытается реализовать идею «общественного договора», достичь базового социального консенсуса. Только не по поводу общества и личности, а по поводу и с позиций власти

В заключение главы делаются следующие выводы: создание партии власти не было связано с обращением к актуальной политической традиции, использованием сохраненного и критически «проработанного» опыта Напротив, это одна из забытых политических идей, смутный образ (из) прошлого, о котором современная власть не знает и, видимо, не хочет вспоминать. При этом, реализуя

собственный проект, воспроизводит в основных чертах «находки» предшественников Так проявляется специфика отношения русской власти к своему наследию политические идеи и практики, отработав свое, отбрасываются, забываются, а затем, по мере надобности, изобретаются вновь Воспроизводя традиционную логику политической преемственности в России, ориентирующую не на развитие через критическую саморефлексию, а на выживание, самосохранение, власть обрекает себя на хаотические, судорожные действия (по типу «вызов»—«реакция»), во многом повторяющие прежние, уже предпринимавшиеся в сходных условиях Это демонстрируют как практики властной трансляции и легитимации, рассмотренные в ретроспективной проекции, так и история партии власти В конечном счете традиционный тип наследования (среди прочего) препятствует обновлению природы власти, преобразованию ее отношений с обществом

В заключении формулируются основные выводы диссертационного исследования

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

Монографии

1 Политическая культура России Образы прошлого и современность - М Наука, 2006 - 22,0 п л

2 Ранний постсоветизм в политико-историческом контексте -М • ИНИОН РАН, 2006 - 16,25 п л

3 Как Россия справилась с демократией - М РОССПЭН, 2006 - 6,0 п л

Статьи ь журналах, входящих в перечень ВАК

1 Функции образов прошлого в политической культуре // Политическая наука - М , 2006 - № 3 - 2,0 п л

2 Травматическое прошлое и национальная политическая культура // Политическая наука - М , 2006 -№ 3 - 0,8 п л

3 Политическая культура современной России Новые расколы // Россия и современный мир - М , 2006 - № 1 - 1,7 п л

4 Новая русская власть и общество массового потребления // Россия и современный мир - М , 2006 - № 3 — 1,4 п л

5 Политическая культура современной России Облики новой русской власти и социальные расколы // Полис - М , 2006 -№ 1. - 1,3 п л

6 «Святая старица» русской власти // Россия и современный мир - М , 2005 - № 1 - 1,0 п л

7. Партия Власти в русской публичной политике // Политическая наука - М , 2005 - № 1 - 1,5 п л

8 Образ великой княгини Елизаветы Федоровны в современном информационно-символическом пространстве // Россия и современный мир — М , 2005 — № 2 - 0,8 п л

9 Между Смутой и Порядком- Россия без публичной политики // Политическая наука - М , 2005 - № 1 - 3,0 п л

10 Женские образы русской политики (Великая княгиня Елизавета Федоровна) // Политическая наука - М , 2005 - № 4 -1,8 п л

11. Партия власти // Полис - М , 2004 - № 2. - 0,8 п.л.

12 Задача государства - «создание твердо сплоченной консервативной партии порядка» // Россия и современный мир - М, 2003 -№3 - 1,2 п л

Статьи в прочих изданиях

13 Русский XX век. между Смутой и Порядком (От «развитого властепорядка» к смуте 90-х) // Полития - М , 2006 - № 6 -2,0 п л

14 Русский XX век между Смутой и Порядком (От революции до сталинского порядка) // Полития - М., 2006 - № 5 -2,0 п л

15 Образы русской власти // Полития - М , 2004 — № 3 -1,8 п л

16 Освоение прошлого как научно-информационная задача // Теория и практика общественно-научной информации - М., 2005. -Вып 19 - 2,0 п л

17 Партия Власти. Исторический опыт и современность // Синтез цивилизации и культуры - М , 2004 - Вып 2. - 1,0 п л

18. Как в царской России создавали партию власти // Политический журнал - М , 2004 - № 25 - 0,4 п л

19 Беспартийная Власть и ее партийная организация // Политическая наука в современной России. Время поиска и контуры эволюции Ежегодник РАПН - М , 2004 - 1,2 п л

20 «Холостых залпов не давать» // Родина - М, 2003 -№ 10 -0,6 п л

21 Коммуникативные измерения глобальных процессов // Синтез цивилизации и культуры - М , 2003 - Вып 1 - 1,0 п л

22 «Вы единственный из моих слуг, на которого я могу совершенно положиться» // Исторический архив - М , 2003 - № 4. -1,0 п л

23 Принципы и основание профессионализации РЯ в политической коммуникации // «Новая» Россия. Политическое знание и политологическое образование - М , 2000 - 0,3 п л

24 Публикаторская деятельность и проблемы формирования информационного исторического пространства // Россия в Новое время Историческая традиция и проблемы самоидентификации -М., 1996 -0,2 пл.

Публикации в СМИ

25 Партию власти задумали при императоре // Известия -М , 07.07 2003. - 0,2 п л

26 Верхи и низы Новая консолидация // Независимая газета -М, 15.12 2006.-С 11 - 0,4 п л

27 Верхи и низы Постсоветские метаморфозы // Независимая газета -М , 12 01 2007 - С 11 - 0,4 п л

Заказ №67 Объем 2,3 уел печ л Тираж 100 экз ИНИОН РАН, Нахимовский пр-кт, д, 51/21

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора политических наук Глебова, Ирина Игоревна

ВВЕДЕНИЕ. $

Глава I. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ОБРАЗ ПРОШЛОГО:

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ТЕМЫ.

§ 1. Основные подходы к изучению политической культуры.

§ 2. Проблема преемственного движения политий в социальном времени.

§ 3. Концептуализация понятия «образ прошлого».

Глава II. ХАРАКТЕР ТЕМПОРАЛЬНОГО САМОПОЛАГАНИЯ РУССКОЙ

ПОЛИТИИВХХВ.

§ 1. Особенности политической преемственности и специфика работы памяти» в России.

§ 2. Политико-культурные предпосылки «сбросов» памяти в русской политической системе.

Глава III. РОЛЬ ОБРАЗОВ ПРОШЛОГО В ФОРМИРОВАНИИ ПАМЯТИ

ПОЛИТИКИ.

§ 1. Интеграция травматического политического опыта в память сообществ и актуальную политику. ч'ль

§ 2. Значение памяти для интегративных и идентификационных ▼ процессов в политике.

Глава IV. ПАМЯТЬ РУССКОЙ ВЛАСТИ: ПРОБЛЕМЫ ХРАНЕНИЯ,

ТРАНСЛЯЦИИ, АКТУАЛИЗАЦИИ.

§ 1. Роль политического опыта в процессах трансляции власти в России.

§ 2. Потенциал «памяти» и социально-политические практики власти.

Введение диссертации2007 год, автореферат по политологии, Глебова, Ирина Игоревна

Актуальность темы. Едва ли не общим местом современных социальных исследований стала констатация факта усложнения общественных процессов, их стремительной нелинейной динамики, принимающей подчас хаотический, обвальный характер. Меняя собственную логику и направленность, они предоставляют меньше возможностей для научного предвидения. Соответственно трансформируется и политика, обновляется природа политического. С известной долей условности можно сказать о наступлении эры «постклассической» политики и, наверное, постклассической политической науки (подобно постклассической фазе развития естественных дисциплин). Политику уже невозможно объяснить с помощью господствовавших еще недавно в социальных науках подходов, методов, представлений. В то же время новизна, обновляющаяся сущность политического, предполагающие изучение и артикуляцию, превратились в важную теоретическую интенцию, направляющую научный поиск.

Одна из характеристик этой трансформации - изменение понимания времени, преобразование образов темпоральности. Это дает импульс к пересмотру («ревизии») основных подходов ко всему комплексу проблем, связанных с темпоральным бытованием политый, иначе говоря их историческим самополаганием в социальном времени.

Под влиянием катастроф XX в. и нарастающего ускорения темпорального ритма трансформировались традиционные представления о социальном времени, в котором были линеарные прошлое, настоящее и будущее. Линейка прогресса, когда настоящее лучше прошедшего, а будущее - настоящего и одно следует за другим, сломана. На смену ей пришло такое видение мира, где прошлое-настоящее-будущее составляют неразрывное единство. Они полноправно включены в каждый конкретный миг бытия. И не просто включены - они его образуют1. Разумеется, это не означает, что традиционные представления о социальном времени абсолютно нерелевантны. Современность включила их в себя как частный случай, как один из способов восприятия времени. Однако критика идеи прогресса в политической перспективе ломает (или, во всяком случае, ставит под сомнение) уверенность в достижимости «устойчивого» («равновесного», стабильного) общества, а также все больше «субъективизирует» общественные практики, усиливая в них иррациональные мотивы.

1 Не случайно, определяя темпоральный режим современности, М.Кастельс говорит о «вневременном времени», а Д.Харви - о «пространственно-временном сжатии».

Вследствие распада традиционного образа времени настоящее превратилось в категорию нашего понимания самих себя - и во многом подчинило себе время (отсюда метафора Т.Х.Эриксена - «тирания мгновения»). Но это особое настоящее: лишенное уверенности в необратимом характере времени и прогрессистской устремленности в будущее, оно ищет устойчивости в прошлом, видоизменяя, приспосабливая его к себе. Наше настоящее не обременено задачей познать «реальность» прошлого - оно стремится управлять им, его моделировать и использовать, ощутить как реальность образы прошлого. Растворяя ту «временную идентичность», что скрывала разрывы истории, настоящее делает чем-то само собой разумеющимся конструирование традиций, преемственности, любых символических объектов. Их социальное значение чрезвычайно возросло - они признаны, материализованы, как бы приравнены к объектам физическим.

Особые качество и смысл придает этой «ментально-темпоральной революции» (МТР) революция информационно-коммуникативная. Теперь в разных общественных подсистемах (в том числе политической) иначе, чем раньше, выстраиваются пространственно-временные связи. При селекции системно-специфического прошлого и формировании принципиально важных для системы «вариантов» будущего все больше ориентируются на медийные образы, составляющие единой «массмедийной конструкции реальности» (Н.Луман). Политическая преемственность обращается в медиатизированное, социально конструируемое явление, что придает ей отчасти имитационный характер. Она формируется и за счет управления массмедийными образами прошлого. Поэтому современное общество репрезентирует и интерпретирует себя политически во многом посредством и через эти образы, в публичном информационном пространстве приобретающих характер «политических текстов».

Для российской политии образы прошлого имеют особое значение. Это объясняется специфическим характером ее темпорального бытования. В западных политиях преемственное движение во времени обеспечивается как культурно-«генетическими», так и институциональными способами. В России при очевидной неустойчивости, слабости институциональной системы и неразвитости институциональных традиций трансформация происходит за счет специфического самовоспроизводства особого типа («моносубъектной») власти и не менее специфического преемства культурного кода («генотипа»)1. Специфика этих способов преемственности заключается в принципиальном разрыве каждой

1 Речь идет о глубинных, устойчивых структурах политической культуры, действие которых задает своеобразную «генетическую программу». Политико-культурная динамика во многом регулируется этой программой. В то же время развитие связано не только с реализацией «генетического» влияния, но и с постоянным выбором способов преемственности. В периоды трансформаций влияние культурного кода («генотипа») усиливается, что ощущается и в «изобретенных» социальных практиках. наступающей эпохи (исторической фазы социополитического развития) с наследием ей предшествующей. Трансформация осуществляется - как бы это ни было парадоксально -посредством видимой, кажущейся аннигиляции транслируемого и его сущностного воспроизводства в новых, соответствующих современности формах. Такой тип эволюции требует использования особых трансляционных механизмов, возмещающих недостаток институционального наследия и позволяющих скрыть перерывы в преемственности. Политическая стабилизация и системное воспроизводство реализуются с участием «изобретенных» в настоящем опыта, образцов, традиций, что предполагает активную информационно-символическую деятельность. Одну из ключевых скрепляюще-трансляционных ролей играют в русской политии образы прошлого.

В последние десятилетия вследствие «подключения» России к современной «мир-системе» с ее темпоральными сломами и коммуникативными сдвигами значение массмедийных образов прошлого постоянно возрастает. Преимущественно под их влиянием формируются представления людей о значимом прошлом, составляющие (среди прочего) «ткань» политических ориентаций и во многом определяющие темпоральный «ход» политии.

Степень научной разработанности темы. Темпоральное бытование политий - одна из важнейших тем, обозначенных Г.Алмондом и С.Вербой в концепции политической культуры1. Фактически они ввели тему времени в политические исследования. При этом апеллировали к тем темпоральным представлениям, которые сложились в современных им социальных науках: политическая темпоральность понималась несколько упрощенно; традиции рассматривались как нечто изначально данное и в основном неизменное. В том же ключе толковалась и сама политика (как порядок, связанный с действием целой системы обезличенных норм, процедур, нормативных смыслов и институционализированных практик), поэтому понятие «политическая культура» использовалось создателями концепции и первьм поколением ученых, ее развивавших, преимущественно в нормативистском значении.

Существенное воздействие на изучение тем политической преемственности, исторической обусловленности политической культуры оказали исследования социального измерения темпоральности, предпринятые в XX в. Они занимают значительное место в

1 См.: Almond G. Comparative political systems // J. of politics. Austin, 1956. Vol.18, N 3; Almond G., Verba S. The civic culture: Political attitudes and democracy in five countries. Princeton, 1963. См. также: Aron R. Democratic et totalitarisme. P., 1965; Pye L. Political culture // International encyclopedia of the social sciences. N.Y., 1965. Vol.12; Greene J. Changing interpretations of early american politics // Interpreting Early America: Historiographical essays. общественных науках. В психологии к этим проблемам обращались У.Джеймс, З.Фрейд, К.Юнг, П.Жане, Е.Минковский, К.Левин, Ж.Пиаже; в этнологии - Р.Кодрингтон, Т.Ходсон, М.Нильсон, Б.Малиновский, Э.Эванс-Притчард, К.Леви-Стросс, К.Гирц; в экономике -Е.Бем-Баверк, А.Маршал, К.Викселль, Л. фон Мизес, И.Фишер, Г.Мюрдаль, Ф.Найт, Дж.М.Кейнс, Дж.Хикс, Дж.Шэкл; в социологии - А.Юбер, Э.Дюркгейм, М.Вебер, М.Хальбвакс, П.Сорокин, Дж.Мид, А.Шюц, Т.Лукман, Н.Элиас, Ж.Гурвич, И.Гоффман, У.Мур, Э.Гидценс и др.

Особое внимание исследователей привлекла проблема темпоральной самоидентификации. Еще Э.Эриксон показал опасность для личности ее конфликта со временем1. На фоне макроизменений эта опасность представляется весьма существенной2. В нестабильные эпохи время служит, с одной стороны, внешней рамкой для измерения процессов и событий, а с другой - для упорядочивания их хаотического потока, высвечивая внутренние свойства, продолжительность или краткость, тот или иной темп, ритмичность или беспорядочность и т.п. Освоение социального времени, ощущение временной перспективы (как «личной хронологии», по выражению П.Жане) способствуют адаптации индивида ко времени своей эпохи, позволяют адекватно использовать роли, ею востребованные.

В социальных науках активно изучались механизмы формирования представлений о прошлом (памяти) и о будущем (ожиданий), связанных с самоидентификацией личности и социальных общностей в потоке времени. Предметом исследования стала, прежде всего, индивидуальная память (в психологии и психоанализе). Кроме того, в 1920-е гг. французский социолог М.Хальбвакс начал разработку концепции коллективной памяти3. Он показал, что память - не только психофизиологическая, но и социальная функция. По Хальбваксу, индивидуальная память сплавлена с памятью коллективной, воплощенной в традициях, социальных институтах и т.д., а социальное взаимодействие есть важный фактор запоминания и вспоминания.

Charlottensville, 1996; Формизано Р. Понятие политической культуры // Pro et contra. 2002.1.1, № 3. С. 183-194 и др.

1 См.: Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.

2 О значении времени для социальных изменений говорил П.А.Сорокин: «.любое Становление, Изменение, Процесс, Сдвиг, Движение, Динамическое состояние, в противоположность существованию, предполагает Время» (Цит. по: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С.67).

3 Halbwachs М. Les cadres sociaux de la memoire. P., 1925. См. также: Halbwachs M. La memoire collective. P., 1950.

В социологических, экономических, исторических, этнографических работах анализируются разные типы темпоральных воззрений, характер их эволюции во времени1. Проблема формирования представлений о прошлом рассматривается с точки зрения получения и усвоения информации, технологий ее трансляции и актуализации, динамики социальной системы накопления и передачи значений. Представлениям о будущем, т.е. ожиданиям действующих субъектов, значительное внимание уделяется, например, в экономической теории. Здесь создан ряд моделей, определяющих видение будущего: в зависимости от характера информации и опыта, на основании которых они формируются, ожидания классифицируются на экстраполяционные, адаптивные и рациональные2. В этнологических и антропологических исследованиях подчеркивается, что темпоральные представления отличаются высокой степенью социальной и культурной дифференциации (за исключением лишь самых примитивных обществ).

Специфический срез проблемы восприятия социального времени представлен у К.Мангейма3. В связи с темами идеологии и утопии он указал на «политизированный» характер темпоральной самоидентификации. Его типология политического сознания (либеральное, консервативное, социалистическое) основана на разных представлениях о времени.

1 См, например: Sturt М. The psychology of time. N.Y., 1925; Meinecke F. Die Entstehung des Historismus. Munchen, 1946; Hoffer W. Geschichtsschreibung und Weltanschauung. Miinchen, 1950; Rothacker E. Mensch und Geschichte. Bonn, 1950; Litt Th. Die Wiedererweckung des geschichteichen BewuBtseins. Heidelberg, 1956; Aron R. Dimensions de la connaissance historique. P., 1961; Shell B. Entdeckung des Geistes: Studien zur Entstehung des europaischen Denkens. Hamburg, 1964; Mommsen W. Die Geschichtswissenschaft jenseit des Historismus. Dusseldorf, 1972; Arrow K. The future and the present in economic life // Economic inquiry. Apr. 1978. V.16, N 1. P.157-169; Sticher G. Gesellschaft und Geschichte. Koln; В., 1974; Whitrow G. The nature of time. N.Y., 1975; Blumenberg H. Lebenszeit und Weltzeit. Frank./Main, 1986; Kaselleck R. Futures past: On the semantics of historical time. Cambridge; L., 1985; Hareven T. Family time and industrial time. N.Y.; Cambridge, 1982; Stone L. The past and present revisited. L., 1987; The rythms of society. L.; N.Y., 1988; Blyton P. Time, work and organisation. L., 1989; The sociology of time. L., 1990; Chronotypes: The construction of time. Stanford, 1991; Гуревич А.Я. Время как проблема культуры // Вопросы философии. 1969. № 3. С.105-116; Левада Ю.А. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 186-224; Барг М.А. Эпохи и идеи: Становление историзма. М., 1987; Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992; Ломан Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992; Фомичев П.Н. Современные социологические теории социального времени (Научно-аналитический обзор). М., 1993; Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996; Зиммель Г. Проблема исторического времени // Зиммель Г. Избранное. T.l. М., 1996. С.517-529; Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время: в поисках утраченного. М, 1997; Штомпель Л.А. Смыслы времени. Ростов-на-Дону, 2001; Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002; Пространство и время социальных изменений / В.НЛрская и др. М.; Саратов, 2003; Соколова М.Е. Социальное время и новые электронные технологии: Аналитический обзор. М., 2006.

2 См., например: Lihndal Е. Studies in the theory of money and capital. L., 1939; Myrdal G. Monetary equilibrium. L., 1939; Katona G. The powerful consumer. N.Y., 1960; Katona G. Psychological economics. N.Y., 1975; Sargent Т., Wallace N. Rational expectations and the theory of economic policy // J. of monetary economics. 1976. V.2, N 1. P.169-183; Lucas R. Studies in business-cycle theory. Cambridge, 1981; Кейнс Дж. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978; Проблемы экономических циклов и кризисов в буржуазной экономической науке: Сб. обзоров. М., 1988.

3 Мангейм К. Идеология и утопия. М., 1994.

Важное место анализ темпоральных представлений занимает в изучении мифического (мифологического) сознания. Начало этому направлению было положено трудами Э.Дюркгейма, А.Юбера, М.Мосса; классический статус ему придали работы М.Элиаде, Г.Беккера, С.Брэндона1 и др. Заметный вклад в его развитие внесли российские авторы -Е.А.Мелетинский, С.С.Аверинцев, В.Б.Иванов, С.А.Токарев, В.Н.Топоров и др.

Роль темпоральных воззрений в социальных взаимодействиях оказалась в центре, прежде всего, социологических исследований (хотя анализируется представителями самых разных социальных дисциплин и научных школ). В них подчеркивается, что представления о времени (его ценности, возможностях овладения им и использования в качестве социального ресурса, общественной роли) влияют на поведение социальных субъектов и во многом определяют характер социальных взаимодействий. Тема влияния времени на формирование поведения действующего субъекта, будучи лишь обозначена М.Вебером и Э.Дюркгеймом, получила подробное освещение в теории символического интеракционизма2. Время как фактор, обусловливающий целерациональное или целевое (purposive) поведение, анализировалось в работах сторонников феноменологического подхода3. Тема влияния темпоральных представлений на поведение рассматривалась и в рамках концепции рутинизации социальных действий и интеракций, подчеркивавшей внешнюю заданность и социальную обусловленность повторяющихся взаимодействий4. Здесь время трактуется как параметр, структурирующий социальную реальность: учитывается роль индивидуального темпорального сознания действующих, но указывается, что темпоральные категории

1 См.: Becker Н. Through values to social interpretation: Essays on social contexts, actions, types and prospects. N.Y., 1968; Brandon S. Time and mankind: A historical and philosophical study of mankind's attitude to the phenomena of change. L., 1951; Brandon S. History, time and deity: A historical and comparative study of the conception of time in religious thought and practice. Manchester; N.Y., 1965; Элиаде M. Миф о вечном возвращении (архетипы и повторение) // Элиаде М. Космос и история. М., 1987; Он же. Священное и мирское. М., 1994; Он же. Мифы, сновидения, мистерии. - М.-Киев, 1996.

2 См.: Mead G. Mind, Self and society. Chicago, 1934; Mead G. The philosophy of the act. Chicago, 1938; Tillman M. Temporality and role-taking in G.H.Mead // Social research. 1970. Vol. 37, N 1. P.57-72 и др. Особенно важна критика Дж.Мидом бихевиористского подхода к понятию времени (у Дж.Уотсона), в котором прошлое (как "стимул"-причина) детерминирует будущее ("ответ"-следствие). Мид считал, что это исключает из социальных взаимодействий возможность выбора. В социальной психологии Мида указано на существование такого момента в настоящем, в котором человек интерпретирует ситуацию и выбирает подходящий ответ. Эта избирательность в отношении к опыту является источником нового, неопределенного в социальном взаимодействии. Тема темпорального выбора присутствует у А.Шюца, Г.Гарфинкеля, Э.Гидденса. Такое понимание социальной темпоральности усвоено современной политической наукой.

3 Schiitz A. The phenomenology of the social world. Evanston, 1967; Schiitz A. Collected papers. V. 1: The problem of social reality. The Hague, 1962; Schiitz A., Luckmann T. Strukturen der lebenswelt I, II. Neuwied; Darmstadt, 1975; Luckmann T. The constution of human life in time // Chronotypes: The construction of time. Stanford, 1991. P.151-166 и др.

4 См., например: Goffman Е. Interaction ritual. L., 1972. формируются в процессе социальных взаимодействий и затем становятся их регуляторами, синхронизаторами, ограничителями1.

Тезис об использовании времени для контроля, регулирования и синхронизации социальной жизни выдвигался в работах П.Сорокина и У.Мура2. Важный аспект изучения времени как элемента социальной организации связан с категориями власти и контроля. М.Вебер показал, как контроль над информацией (в т.ч., над информацией о прошлом) превращается в инструмент бюрократической власти и контроля3. Заметное развитие тема использования времени во властных интересах получила у М.Фуко4, а затем активно разрабатывалась в социологии. Вообще, в современной научной литературе тема эксплуатации темпоральности (или использования времени) чаще всего рассматривается в рамках двух внешне взаимоисключающих концепций: дисциплины и аллокации, разработанных соответственно М.Фуко и экономистом Гэри Беккером. Последняя акцентирует внимание на проблеме выбора и принятия решений индивидом5. Фактически же эти концепции, скорее, дополняют, чем отрицают друг друга, рассматривая время в качестве категории социального смысла, элемента общественной организации (структуры).

Еще один важный аспект влияния темпоральных воззрений на социальное поведение - борьба со временем, обретающая особое значение в современном контексте6. Подчинение времени связано с покорением пространства - две эти социальные категории соединены в сознании людей. Поэтому революция в развитии транспортных средств и средств связи

1 В западной литературе 1980-1990-х годов преобладает точка зрения: социальное время может рассматриваться и в исторической перспективе, и сквозь призму индивидуальной жизненной хронологии; темпоральность как измерение количественных отношений (длительности, интенсивности, скорости) не может быть отделена от социального значения; время есть фактор социальных изменений.

2 Sorokin P. Sociocultural causality, space, time: A study of referential principles of sociology and social sciences. N.Y., 1964; Moore W. Man, time and society. N.Y.; L., 1963.

3 Weber M. Economy and society. Berkeley, 1978. См. также: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М., 2003.

4 Foucault М. Discipline and punish: the birth of the prison. L., 1977.

5 Беккер Г. Теория распределения времени [1965] // США: экономика, политика, идеология. 1996. № 1. С.75-84; № 2. С.114-124. Экономический подход ориентирован, в том числе, на изучение эволюции представлений о ценности времени.

6 Schwartz В. Queuing and waiting. Chicago, 1975; Melbin M. The colonisation of time // Timing space and spacing time. L., 1978. Vol.2; Rifkin J. Time wars: The primary conflict in human history. N.Y., 1987; Бурстин Д. Американцы. Т.З. Демократический опыт. М., 1993 [1973]; Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984 [1972]; Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 1994. [1913] и др. В современных организационных исследованиях темпоральности подчеркивается тезис о возможности управления временем (См., например: Brown R. Mapping the temporal landscape // Management learning. L., 2005. Vol. 36, N 4. P.451-469). Такое управление может рассматриваться как способ конструирования культуры. Значительное место в современной социологии занимают работы Э.Зерубавеля и др. по социальном конструированию и управлению временем. Большой интерес вызывает и тема использования времени (use time), активно разрабатывающаяся в рамках прикладных дисциплин, связанных с менеджментом (См. Time Management). имеет следствием трансформацию не только пространственных представлений, но и темпорального сознания человека.

Изучение механизмов образования темпоральных представлений и их воздействия на поведение взаимодействующих субъектов потребовало систематизации и структуризации этих представлений. В самом общем смысле можно выделить две категории темпоральности - «индивидуальное» и «институциональное» время. П.Сорокин и Р.Мертон фактически первыми указали на два типа времени - «астрономическое» (календарное) и «социокультурное», имеющее «социальный смысл»1. Французский социолог Ж.Гурвич сформулировал различия между временами, в которых одновременно существует индивид: «микросоциальным», характерным для социальных групп, и «макросоциальным», присущим социальным системам и институтам . Дж.Лейвис и Э.Вейгарт классифицировали социальное время на «организационное», «время взаимодействия» и «личное»3. Для политических исследований особый интерес представляет теория структурации Э.Гидденса, выделившего три пересекающихся временных среза: время непосредственного опыта, постоянный поток ежедневной жизни (по А.Шюцу); жизненный цикл организма; «длительная протяженность» институционального времени (по Ф.Броделю)4.

В рамках всех выделенных подходов сформировалось несколько базовых характеристик социального времени, имеющих принципиальное значение для нашей работы. Еще в начале XX в. французский социолог А.Юбер определил время как символическую структуру, выражающую организацию общества через временные ритмы5. Сейчас большинство исследователей признает, что понятие «время» не существует изначально, а зависит от придаваемого ему смысла (значения); при этом в разных культурах оно приобретает конкретную символическую форму. Темпоральные представления всегда конструируются коллективно, являясь социальной категорией, продуктом группового сознания6. Индивидуальные же восприятие и видение времени формируются под воздействием коллективных, зависят от средового влияния и подвержены постоянным

1 Sorokin P., Merton R. Social time: a methodological and functional analysis // American j. of sociology. 1937. V.42, N5. P.615-629.

2 Gurvitch G. The spectrum of social time. Dordrecht, 1964.

3 Lewis J. Weigart A. Structures and meaning of social time // Social Forces. 1981. V.60, N2. P.433-462.

4 Giddens A. A contemporary critique of historical materialism. Vol. 1. Berkeley; Los Angeles, 1981.

5 Hubert H. Etude sommaire de la representation du temps dans la religion et la magie // Annuaire de l'Ecole Pratique des Hautes studies. 1905. P.1-39; Hubert H., Mauss M. Melanges d'histoire des religions. P., 1909.

6 Законченную форму эта идея приобрела в работах Э.Дюркгейма (См.: Durkheim Е. The elementary forms of religious life. Glencoe (III), 1947). В современной социологии особое значение придается изучению характера и механизмов репрезентации времени в индивидуальных и групповых представлениях, что дает возможность воздействовать на образы темпоральности, их конструировать (См. об этом: Нестик Т.А. Социальное конструирование времени // СоцИС: Соц. исследования. М., 2003. № 8. С. 12-20). изменениям. И, наконец, темпоральные представления и образы времени обусловлены не только социально, но и культурно (впервые это положение сформулировал П.Сорокин). В разных культурах чрезвычайно разнообразны характер восприятия времени и знаковые системы его выражения1. В сложных обществах с развитой социальной дифференциацией сосуществует целый набор социальных времен (комплексов темпоральных представлений), в результате чего восприятие времени приобретает сложный, синтетический характер. Тип темпоральной самоидентификации во многом определяет характер социальной активности2. И, наконец, синхронизация представлений («времен») индивидов и множества социальных групп, действия по моделированию темпорального опыта снижают уровень конфликтности в обществе.

Многие мыслители XX в. - П.Валери, В.Беньямин, Л.Февр, Х.Арендт, П.Рикёр, Ф.Артог - уделяли особое внимание проблеме времени, причем не столько непрерывности истории, сколько разрывам, сломам, «лакунам». «Все они. пытались создать новый образ истории, отказываясь от идей непрерывности и поступательного развития в пользу представлений о ее прерывистом, изломанном ходе»3. На рубеже 60-70-х гг. XX в. активизируется и становится явным процесс распада фундаментальных очевидностей европейской культуры, радикальный переворот в ее представлениях о самой себе и о своих ценностях. Одним из результатов пересмотра традиционного образа времени стало падение «футуризма» - этого определяющего (и не только для Европы) социального проекта XX в. Прогнозы прогрессистского типа в современном мире заменяют такие «операции» как «выбор» и «сценарий»; образ будущего постоянно перепрограммируется в соответствии с потребностями «самоускоряющегося» времени, всегда изменяющейся реальности4. Происходит «переход» от «века прогресса» к «веку моделирования», воспроизведения (simulation)5.

1 В современных исследованиях обосновано: темпоральное сознание является ключевым для понимания различных культур и их когнитивной адаптации друг к другу (См., например: TenHouten W. Time and society. Albany; N.Y., 2005).

2 Многие исследователи темпоральной проблематики 1980-1990 годов (Р.Резсохази, Дж.Б.Шрайбер, М.Флэхерти, Б.А.Гутек, Дж.Хассард и др.), например, отмечали особую роль усвоения временных стереотипов в процессах социализации современного человека.

3 Артог Ф. Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени: Реферат // Отечественные записки. М., 2004. № 5(20). С.214.

4 «Все авангарды прошлого, - пишет Ч.Дженкс, - верили, что человечество куда-то идет. Они видели свой долг и удовольствие в том, чтобы открывать новые земли и следить, чтобы люди пришли туда вовремя. Поставангард верит, что человечество идет одновременно в разных направлениях» (Folks С. Post-Avant-garde // Art and Desigh. 1987. V.3. N 7/8. P.20).

5 Об изменении хроносферы человека в информационном обществе см.: Кастельс М. Галактика Интернет. Екатеринбург, 2004; Жуков Д.С., Лямин С.К. Постиндустриальный мир без парадоксов бесконечности. М., 2005; Колосов А.В. Визуальная культура: Опыт социологической реконструкции. М., 2005; Модусы времени: Социально-философский анализ. Сб. ст. СПб., 2005 и др. Наряду с темами ускорения и компрессии времени в

Это демонстрирует хронософия постмодернизма, предлагающая совершенно новый подход к прошлому как общечеловеческому «архиву». Между ним и актуальным временем нет резкой границы - все сосуществует в одном временном и пространственном измерении. В ходу потребительское отношение к прошлому-«архиву»: все его элементы могут извлекаться по воле «действующего субъекта» и произвольно комбинироваться. При этом исчезают стилистические различия «текстов» разных времен, единая темпоральность становится экспериментальным пространством для настоящего. Тем самым утрачивается ретроспективное понимание прошлого - оно превращается в резервуар потенциально актуальной информации («текстов»). «Презентистское использование прошлого» (Ф.Артог) требует и «архив» рассматривать в презентистской проекции: это уже не хранилище, а «блок» актуальной памяти единой системы - человеческого сообщества. Чем мощнее «блок памяти», тем эффективнее, креативнее сама система.

Мы имеем дело с принципиальным изменением природы темпоральности - и трансформацией толкования времени, его социальной и культурной нагрузки, что предполагает модификацию природы политического - и понимания политики. Все это формирует своеобразный интеллектуальный фон и дает важные методологические импульсы изучению политического аспекта темпоральности1. В политико-культурных исследованиях подходы к теме темпоральной самоидентификации и координации политий усложнились и обогатились, как, впрочем, и понимание самой политической культуры. Она трактуется как «особый пространственно-временной континуум», олицетворяющий «преемственность в У историко-политическом развитии какой-либо общности» . Акцентировка темпорально-коммуникативной природы политической культуры3 требует ее изучения в широкой и многомерной темпоральной перспективе, с точки зрения исторической преемственности, политического наследования. современных исследованиях рассматривается проблема замедления темпорального ритма, являющегося следствием столкновения социальных изменений с инерционностью сложившихся общественных форм. Инерция считается не препятствием движения, приводящим к стагнации, а его условием, обеспечивающим устойчивое воспроизводство социальной системы. В этом смысле «инерционность» близка «традиции» (См. об этом: Матвеева Н.А. Социальная инерция: К определению понятия // СоцИС: Соц. исследования. М., 2004. № 4. С. 15-23).

1 Показательно, что изучение темпоральности в политике оформляется в отдельную область современной политической науки (См.: Ильин М.В. Феномен политического времени // Полис. 2005. № 3. С.5-20; Чихарев И.А. Хронополитика: Развитие исследовательской программы // Полис. 2005. № 3. C.2I-33).

2 Важно, что такая трактовка закреплена в учебной литературе. См.: Политология: Учебник / Под ред. А.Ю.Мельвиля. М., 2004. С.426.

3 Завершинский К.Ф. Политическая культура как способ семантического конституирования политических коммуникаций // Политическая наука. 2006. № 3. С.36.

Изучение темпоральной проблематики связано с двумя актуальными направлениями. В центре первого - традиции, рассматриваемые не с точки зрения фиксации политического порядка (сквозь призму «неподвижного» или «медленного» времени), но в перспективе развития, самоускоряющегося движения, постоянного обновления. В исследовательском фокусе второго направления - социокультурная память, действующая в рамках политических систем, способная их программировать и перепрограммировать.

Вследствие изменения представлений в западной науке (прежде всего, этнологии и антропологии) о традиции и традиционном существенно модифицировался взгляд на проблемы политической преемственности. Политическая динамика связывается уже не только с влиянием неких устойчивых (неосознанных, репродуктивных, социобиологических) факторов, но и постоянным выбором способов преемственности, а также обретением ею преимущественно социального характера1. Поэтому в современных исследованиях указывается на сложную структуру политического опыта, подчеркивается наличие в нем как естественной (социогенетической, социобиологической), так и искусственной (культурной) составляющих.

Восприятие традиции как отчасти виртуального явления, характерное для нашего времени, вполне вписывается в параметры нового видения времени и пространства, составляющих единую виртуальную реальность. Не случайно особое внимание уделяется сейчас изучению того пласта традиций, который является «социальным изобретением», результатом «социальной инженерии». При этом политологи обращаются к трудам Б.Андерсона, П.Бурдье, Э.Хобсбаума, Т.Рэнджера2 и др., в которых в феномене традиции выделяются элементы «воображения», «изобретения», «конструирования», во многом являющиеся следствием деятельности элит.

Изменившийся подход к традиции, соответствующий новому видению социальной реальности, особенно актуален при обращении к проблеме темпоральной координации политий в сложные, переломные моменты существования («переходные эпохи»). Центральный вопрос в рамках этой проблематики: каков уровень изменчивости той или иной политической культуры, способности ее адаптации к изменениям и пределы такой адаптации? Иначе говоря, как переплетаются импульсы к обновлению, социальная

1 См.: Derrida J., Habermas J. Nach dem Krieg: Die Weidergeburt Europas // Frankfurter, allg. Ltg. 2003.31.05; Alexander J. Political culture in post-communist Rossia: Formlessness and receation in a traumatic transition. N.Y., 2000; Petro N. The rebirth of russian democracy: An interpretation pf political culture. Cambridge, 1995; Саква P. Политическая культура: возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Политая. № 4(35). Зима 2004-2005.

2 См.: The invention of tradition / Ed. by Hobsbowm E., Ranger T. Cambridge, 1983; Anderson B. Imagined communities: reflections on the origins and spread of nationalism. L., 1991; Бурдье П. Начала. M., 1994 и др. потребность в модернизации - и преемственность в исходных предпосылках национальной традиции и центральных символах (атрибутах) культурной идентичности? Заметное место в трудах представителей разных направлений и школ (Г.Экстайна, С.Хантингтона, Б.Мура, Л.Пая, С.Липсета, Ст.Роккана и др.) занимают проблемы революций и социальных изменений, исторических путей политической модернизации. Многие исследователи исходят из положения о несостоятельности дихотомного восприятия нашей социальности как противостояния традиции и современности. Адекватным с точки зрения политологии является учение Ш.Эйзенштадта о традиции как сложном феномене, в котором слиты креативные и стабилизирующие элементы, играющей неоднозначную роль в политике1.

Актуализация проблематики памяти в политической науке связана (в том числе) с возникновением «нового институционализма», рассматривающего политические институты с точки зрения взаимосвязи формальных норм и неформальных правил игры, образующих сложные организационные отношения, формы взаимодействий и самой кооперативной деятельности людей, поддерживающих стабильность и воспроизводящих порядок в обществе2. Тем самым институциональному параметру мира политики задается более широкая перспектива; учитывается влияние культурного фактора. В рамках этого подхода особое значение приобрели историческая, философская, социокультурная и политическая традиция, человеческий поступок, ценностное содержание политики и человеческое измерение политического анализа. Уделяется внимание социокультурным символам и ценностям, стереотипам и регламентам, влияющим на структурирование макрополитики. Роль исторического времени, характер институциональной эволюции стремятся выявить исторические институционалисты3, а также представители неоинституциональной версии теории организации4. «Историки» делают особый акцент на зависимости институтов, институциональных изменений от прошлой траектории развития5.

1 См.: Eisenstadt S. Modernization: Protest and change. Englewood Cliffs; N.Y., 1966; Eisenstadt S. Tradition, change and modernity. N.Y., 1973; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999.

2 См.: Патрушев С.В. Институционализм в политической науке: этапы, течения, идеи, проблемы // Зарубежная политология в XX столетии: Сб. науч. тр. / Политическая наука, 2001. № 2. С. 149-189.

3 См., напр.: Nelson, Winter S. An evolutionary theory of economic change. Cambridge; L., 1982; Skocpol T. States and social revolutions: A comparative analysis of France, Russia and China. Cambridge, 1979; Skowrenek S. Building a New American State: The expansion of national administrative capitalism. N.Y., 1982; North D. Institutions, institutional change and economic performance. Cambridge, 1990; Thelen K. Historical institutionalism in comparative politics // Annual rev. of political science. Norwood, 1999. N 2 ect.

4 A new institutionalism in organizational analysis / Ed. by DiMaggio P., Powell W. Chicago; L., 1991; Scott R. Institutions and organizations. Thousand Oaks; Sage, 1995 ect. В теории организации подчеркивается значение символических кодов и роль институтов в генерации значений, а также указывается на нормы и «соответствие» как категории действия.

5 При этом рассматриваются базовые элементы институтов - рутины, правила, нормы, ценности и идеи. К ключевым терминам эволюционного институционализма относятся «кумулятивная причинность»

В современных политологических исследованиях институты определяются (наряду со всем прочим) как длительные структуры во времени и пространстве (Э.Гидденс)1, правила и и 2 рутины (Дж.Марч, И.Олсен), т.е. помещаются в темпоральный контекст. Для указания на темпоральную протяженность политических систем и ее описания используется термин «системная память». Э.Гидденс понимал ее как «неотъемлемую характеристику рекурсивности процессов институционального воспроизводства»3. Б.Роккман ввел определение «организационная память» для характеристики памяти, поддерживающей функционирование системы государственной власти4. Во всех этих случаях память выступает элементом упорядочения политической организации, средством поддержания динамического равновесия системы.

Существенное место эта проблематика занимает в концепции политического Н.Лумана5. Он указывает на существование специфического среза памяти - «системной памяти» политики. По Луману, ключевую роль в процессах запоминания-забывания играют в социальных системах ценности и интересы. Ценности фиксируют для памяти «предпочтения» и «отстранения»: предпочтение, получившие статус ценности, продолжает существовать в актуальном поле политики, а отстраненное остается в памяти системы, благодаря чему негативный опыт не предается забвению, а служит дальнейшей рефлексии. Интерес позволяет реактуализировать ценность, извлечь ее из памяти и трансформировать в цель. Тем самым посредством различения ценностей и интересов система «запускает» свою память, обеспечивая системную интегрированность всех политических действий. Благодаря наличию памяти, отвергнутое системой не исчезает, а сохраняется как одна из существовавших альтернатив.

На этом фоне интерес к социально-исторической памяти в политико-культурных исследованиях выглядит совершенно естественным. Проблема темпорального бытования политии должно быть рассмотрение на двух взаимосвязанных уровнях - системном и ориентационном. Только это позволяет изучить ее во всей полноте, с учетом совокупности факторов институционального и политико-культурного характера. Интеграция проблематики исследованная еще Т.Вебленом), «гистерезис» (зависимость конечных результатов системы от предшествующих), «блокировка» (неоптимальное состояние системы как результирующая прошлых событий).

1 Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory of structuration. Cambridge, 1984.

2 March J., Olsen J. Rediscovering institutions: The organisational basis of politics. N.Y., 1989.

3 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М., 2003. С.360-361.

4 Rockman В. The new institutionalism and the old institutions // New perspectives of american politics / Ed. by Godd L., Jilson C. Washington, 1994.

5 Luhmann N. Temporalization of complexity // Sociocybernetics: An actor-orientated social systems approach. The Hague, 1978; Luhmann N. World-time and system history // Luhmann N. The differentiation of society. N.Y., 1982. P.289-324; Luhmann N. Die Politik der Gesellschaft. Frankfurt a.M., 2002. социальной памяти в политико-культурные исследования предполагает использование двух подходов.

Первый условно может быть назван информационно-коммуникативным. Исходным для него является положение К.Дойча о политической системе как сети коммуникаций и информационных потоков, в которой выделяется блок «памяти и ценностей»1. Фактически «блок памяти» у Дойча есть своего рода аналог алмондовской политической культуры. Чем мощнее и сложнее - в качественном отношении - «блок памяти» (или «архив») системы, тем выше ее способности к адаптации, креативность. Тем самым эффективность политической системы оказывается непосредственно связана с ее культурным «запасом», во многом определяющим «антропологический потенциал». Реализация посыла Дойча требует обращения к комплексу работ, в которых политика представлена как коммуникационный процесс.

В фокусе другого подхода - память как социокультурный и коммуникативный феномен. В последние тридцать лет в гуманитарном знании сформировалось целое направление, в рамках которого активно взаимодействуют историки, социологи, политологи, психологи. Оно нацелено на изучение конструирования прошлого в процессе коммуникации, роли репрезентаций прошлого в массовой культуре. Здесь память понимается как процесс управления прошлым в настоящем, имеющий в том числе политическое измерение. В рамках этой проблематики изучаются общественные исторические представления, а также масскоммуникативные образы прошлого, на основе которых эти представления во многом и формируются2. Кроме того, память трактуется как явление неоднородное, а потому нуждающееся в структурировании. В политической науке востребована концепция «мест

1 См.: Deutsch К. The nerves of government: Models of political communication and control. N.Y., 1963.

2 См.: Les lieux de memoire / Ed. by Nora P. P., 1984-1992. T.l-7; Mnemosyne: Formen und Funktionen der kulturellen Erinnerung / Hg. Assmann V., Harth D. Frankfurt a.M., 1991; Assmann J. Das kulturelle Gedachtnis: Schrift, Erinnerung und politische Identitat in friihen Hochkulturen. Mtinchen, 1992; Assmann J. Agypten: Eine Sinngeschichte. Miinchen; Wien, 1996; Nora P. Realms of memory: Rethinking the French Past. N.Y., 1996; Jaspers K. The question of German quilt. N.Y., 2000; European history: Challenge for a common future. Hamburg, 2002; Buruma I. The wages of quilt: Memories of war in Germany and Japan. L., 2002; Mythen der Nationen. / Flacke M. (Hrsg.). 1945. Arena der Erinnerungen. В., 2004; Франция-память / Нора П., Озуф М., Пюимеж Ж. де , Винок М. СПб., 1999; Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000; Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // 0диссей-2001. М., 2001. С. 176-198; Артог Ф. Время и история // Анналы на рубеже веков: антология. М., 2002. С.147-168; Ассман Я. Культурная память: Письма, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления. М.; 2002; Россия и страны Балтии, Центральной и Восточной Европы, Южного Кавказа и Центральной Азии: Старые и новые образы в современных учебниках истории. М., 2003; Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004; Отечественные записки 2003. № 5(20) / Присвоение прошлого; Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. 2005. № 2-3(40-41) / Память о войне 60 лет спустя - Россия, Германия, Европа; Миллер А.И. Дебаты об истории и немецкая идентичность // Политическая наука. 2005. № 3. С.66-75; Андреев Д. Бордюгов Г. Пространство памяти: Великая победа и власть. М., 2005; Линднер Р. Путинское обращение с историей // Возрождение России. 2006. Июль-август. С.48-56 и др. памяти» французского историка П.Нора, в фокусе которой находятся не столько исторические события, сколько их отражения в памяти какой-либо общности. Память у Нора выступает объектом пространственного (а не временного, как история) кодирования. В целом концепции «памяти» не только согласуются с политико-культурным подходом, но и позволяют его интенсифицировать.

Сквозь эту призму диссертант рассматривал работы, посвященные политической культуре, для которых характерно особое внимание к темпоральному измерению культурных процессов. В рамках заявленной проблематики диссертант обращался к исследованиям политической культуры России. Принципиально важные наблюдения относительно русской политической культуры сделаны в работах В.Айхведе, Дж.Биллингтона, Г.Зимона, Э.Кинана, М.Малиа, Р.Мак-Мастера, Э.Морена, Д.Орловски, Р.Пайпса, С.В.Патрушева, В.Пфайлера, М.Раева, В.М.Сергеева, А.Силади, Э.Тадена, Х.Тиммермана, Э.Фёгелина, Ш.Фицпатрик, К.Г.Холодковского, К.Шлёгеля и др. Существенное теоретическое значение для диссертанта имели книги и статьи российских ученых, в которых рассматриваются как общие, так и частные аспекты темы «политическая культура»: А.С.Ахиезера, Э.Я.Баталова, Н.И.Бирюкова, Ф.М.Бурлацкого, К.С.Гаджиева, А.А.Галкина, О.В.Гаман-Голутвиной, К.Ф.Завершинского, А.Б.Зубова, М.В.Ильина, А.А.Кара-Мурзы, А.Ю.Мельвиля, В.Б.Пастухова, А.С.Панарина, С.В.Патрушева, Ю.С.Пивоварова, В.О.Рукавишникова, А.М.Салмина, В.М.Сергеева, А.И.Соловьева, К.Г.Холодковского и др.

В фокусе внимания диссертанта находились как обобщающие исследования, посвященные политической культуре1, так и работы теоретического характера, выполненные

1 The civic culture revisited / Ed. by Almond G., Verba S. Boston, 1980; Almond G. Communism and political culture theory // Comparative politics. 1983. Vol.15; Brint M. Genealogy of political culture. Boulder, 1991; Welch S. The concept of political culture. L., 1993; Political culture and democracy in developing countries. Boulder (Col.); L., 1994; Culture matters: Essays in honor ef A.Wildavsky / Ed. by Ellis R., Thompson M. Boulder (Col.), 1997; Johnson J. Conceptual problems as obstacles to progress in political science: Four decades of political culture research // J. of theoretical politics. 2001. Vol. 15, N 1. P.87-115; Scott D. Culture in political theory // Polit. theory. L., 2003. Vol. 31, N 1. P.92-115; Щегорцов B.A. Политическая культура: Модели и реальность. М., 1990; Политическая культура: Теория и национальные модели / Под ред. Гаджиева К.С. М., 1994; Градинер И.Б. Политическая культура: Мировоззренческое измерение. СПб., 1996; Пивоваров Ю.С. Политическая культура: Методологический очерк. М., 1996; Ачария Б., Чаморро С.М. Особенности воздействия политической культуры на политическую систему общества. М., 1998; Арутюнян JI.H. Концепция политической культуры: Состояние и перспективы // Политическая наука современной России: Тенденции развития. М., 1999. С.33-46; Гельман В .Я. Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000; Завершинский К.Ф. Когнитивные основания политической культуры: Опыт методологической рефлексии // Полис. М., 2002. № 3. С.19-30; Культура имеет значение. М., 2002; Завершинский К.Ф. Политическая культура как способ семантического конституирования политических коммуникаций // Политическая наука. 2006. № 3. С.31-46; Малинова О.Ю. «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе // Полис. 2006. № 5. С. 106-128 и др. на российском материале1. Кроме того, диссертант обращался к исследованиям состояния политической культуры в период ускоренных преобразований2, а также особенностей политической преемственности в России , придающих особую сложность и неоднозначность процессам посткоммунистической трансформации.

В диссертации использованы труды, в которых обобщаются, анализируются и интерпретируются информационные данные о состоянии и динамике диспозиционных ориентаций россиян в 1990-2000-е годы4, т.е. основных компонентов российской

1 Political culture and change in communist systems / Ed. by Brown A., Gray I. L., 1979; White St. Political culture and soviet politics. L., 1979; Keenan E. On certain mythical beliefs and Russian behaviors // Russian littoral project. 1993. N 1. P.l-35; Simon G. Zukunft aus der Vergangenheit: Elemente der politischen Kultur in Russland // Osteuropa. Koln, 1995. Jg. 45, N 5. S.455-482; McDaniel T. The agony of the russian idea. Princeton, 1996; Каменец A.B., Онуфриенко Г.Ф., Шубаков А.Г. Политическая культура России. М., 1997; Назаров М.М. Политическая культура современного российского общества. М., 1997; Кара-Мурза А. Российская политическая культура и проблемы становления партийного плюрализма // Формирование партийно-политической системы в России / Московский центр Карнеги: Научный доклад. Вып.22. М., 1998. С.7-19; Верчёнов JI.H. Политическая культура: Российские пути и перепутья // Политическая наука современной России: Тенденции развития. М., 1999; Политическая культура России: История, современное состояние, тенденции, перспективы. СПб., 2001; Ахиезер А.С. Специфика российской политической культуры и предмета политологии (Историко-культурное исследование) // Pro et contra. М., 2002. Т.7, № 3. С.51-76; Соловьев А.И. Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: Реалии российского транзита // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. М., 2004. С.313-337; Бирюков Н.И. Российская политическая культура: Когнитивный подход // Политическая наука. 2006. № 3. С.47-74 и др.

2 Eckstein Н. A culturalist theory of political change // Amer. polit. science rev. 1988. Vol. 82, N 3. P.789-804; Urban M. The politics of identity in Russian's postcommunist transition // Slavic Review. 1994. Vol. 53, N. 3. P. 733-756; Truscott P. Russia first: Breaking with the West. L., 1997; Alexander I. Political culture in post-Communist Russia: Formlessness and recreation in a traumatic transition. N.Y., 2000; Karaman T. Political efficacy and its antecedents in contemporary Russia // J. of Communist studies and transition politics. 2004. Vol. 29, N. 2. P. 30-48; Political culture and post-Communism / Ed. by Whitefield S. Oxford, 2005; Российская повседневность и политическая культура: Возможности, проблемы и пределы трансформации. М., 1996; Грунд З.А., Кертман Г.Л., Павлова Т.В., Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Российская повседневность и политическая культура: Проблема обновления // Полис. 1996. № 4. С.56-72; Рукавишников В.О., Халман Л., Эстер П. Политическая культура и социальные изменения: международные сравнения. М., 1999; Соловьев А.И. Культура власти российской элиты: Искушение институционализмом? // Полис. 1999. № 2. С.65-80; Кертман Г.Л. Катастрофам в контексте российской политической культуры // Полис. 2000. № 4. С.6-18; Шевцова Л. Как Россия не справилась с демократией: Логика политического отката // Pro et contra. 2002. Т.8, № 3. С.36-55; Саква Р. Политическая культура: Возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития. № 4(35). Зима 2004-2005. С.41-68; Патрушев С.В. Власть и народ в России: Проблема легитимации институциональных изменений // Политическая наука в современной России: Ежегодник. 2004. М., 2004. С.287-312 и др.

3 Nahn J. Continuity and change in Russian political culture // British j. of political science. 1991. Vol. 21. P. 393-412; Petro N. The rebirth of Russian democracy: An interpretation of political culture. Cambridge, 1995; Daniels R. Revolution, modernization and the paradox of twentieth-century Russia // Canadian Slavonic papers. Vol. XIII, N. 3. Sept. 2000. P. 249-268; Рое M. The Russian moment in world history. Prenceton, 2003; Cohen S. Was the Soviet system reformable? // Slavic Review. Vol. 63, N 3. 2004. P. 459-488; Гудименко Д.В. Политическая культура России: Преемственность эпох // Полис. 1994. № 2. С.156-164; Ачкасов В.А. «Взрывающаяся архаичность»: Традиционализм в политической жизни России. СПб., 1997; Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система // Политическая наука: Теория и методология. М., 1997. Вып.2. С.82-194; Вып.З. С.64-190; Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России: Вехи исторической эволюции. М., 1998; Межуев В. Традиции самовластия в современной России // Свободная мысль. 2000. № 4. С.54-102; Крадин Н.Н. Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре // Образы власти в политической культуре современной России. М., 2000; Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М., 2006 и др.

4 См., например: Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. М., 1987; Перспективы демократии в сознании россиян // Общественные науки и современность. 1996. № 2. С.45-61; политической культуры. Особое значение при этом имели систематические исследования ВЦИОМ и Левада-центра. Взгляды диссертанта на российские политические процессы во многом определены работами Г.Г.Дилигенского, Ю.А.Левады, Л.Д.Гудкова, Б.В.Дубина1, имеющие ярко выраженный политико-культурный оттенок.

Вместе с тем изучение темпоральной проблематики в политике потребовало привлечения исследований по следующим направлениям: политическая мифология2, политическая идентичность3, политическая социализация4, политическая коммуникация5. Они задавали диссертации соответствующий теоретический ракурс.

Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). М., 1997; Современное российское общество: Переходный период. М., 1998; Лапкин В.В., Пантин В.И. Ценности постсоветского человека // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. М., 1998; Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России / Под ред. Ильина М.В., Бусыгиной И.М. М., 1999; Мелешкина Е.Ю. Политические установки // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000; Грушин Б. Четыре жизни России: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Т. 1-4. М., 2001; Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: Мнения россиян. Социологические очерки. М., 2002; Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации. Мифы и реальность (Социологический анализ). 1992-2002. М., 2003; Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М., 2004; Патрушев С.В. Российская политическая культура как система диспозиционных ориентации: Что нового? // Политическая наука. 2006. № 3. С.75-94 и др. Ретроспективное измерение придают изучению политических образов, предпочтений, ориентаций работы: Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Л., 1986; Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991; Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997 и др.

1 Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца девяностых: Генезис постсоветского сознания (социально-психологическое исследование). М., 1998; Левада Ю.А. От мнений к пониманию: Социологические очерки 1993-2000. М., 2000; Дилигенский Г.Г. Люди среднего класса. М., 2002; Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004; Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., 2004; Левада Ю.А. Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005. М., 2006 и др.

2 Reszler A. Les mythes politiques modernes. P.U.F., 1981; Durand G. Introduction a la mythologie: Mythes et societes. . P., 1996; Girardet R. Mythes et mythologies. P., 1996; Кассирер Э. Техника современных политических мифов. М., 1990; Современная политическая мифология: Содержание и механизмы функционирования. М., 1996; Мифология и политика. М., 1997; Формирование и функции политических мифов в постсоветских обществах. М., 1997; Кольев А. Политическая мифология. М., 2003; Мифы и мифология в современной России. М., 2003; Мосейко А.Н. Мифы России. М., 2003; Цуладзе А. Политическая мифология. М., 2003; Флад К. Политический миф: Теоретическое исследование. М., 2004 и др.

3 Social theory and the politics of identity / Ed. by Calhoun C. Oxford, 1994; The identity in question / Ed. by Rajchman J. N.Y.; L., 1995; Questions of cultural identity / Ed. by Hall S., Du Gay P. L., 1996; Castells M. The power of identity. Cambrigde; Mass., 1997; Delanty G. Social theory in a changing world: Conceptions of modernity. Cambridge, 1999; The disguise construction of national identity. Edinburgh, 1999; Bell D. Mythscapes: memory, mythology and national identity// Brit. j. of sociology. L., 2003. Vol. 54, N 1. P. 63-81; Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире / Под ред. Малиновой О.Ю., Сунгурова А.Ю. СПб., 2005; Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки: Сб. науч. трудов. М., 2005; Соловьев А.И. Политические и культурные основания идентификационных моделей в российском обществе // Политическая наука. 2006. № 3. С.95-113 и др.

4 Mannheim К. A man in society in the period of reconstruction. N.Y., 1967; New direction in political socialization. N.Y., 1975; Handbook of political socialization: Theory and research / Ed. by D.Schwartz. N.Y., 1977; Merelman R. Revitalization political socialization // Political psychology / Ed. by Hermann M. San-Francisco, 1986. P. 279-319; Inglehart R. Culture shift in advanced society. Princeton, 1990; Wasburn Ph. A life course model of political socialization// Politics and induvidual. 1994. Vol. 4, N. 4. P. 1-26; Inglehart R. Modernization and postmodernization. Princeton, 1997; Шестопал Е.Б. Политическая социализация и ресоциализация в современной России // Полития. № 4(39). Зима. 2005-2006. С.48-60 и др.

5 Moles A. Information theory and esthetic perception. Urbana, 1968; Iyengar S., Kinder D. News that matters: Television and american opinion. Chicago; L., 1987; Habermas J. The theory of communicative action. Vol. 1. Boston, 1994; Agents of power: The media and public policy / Ed. by J.Actchull. N.Y., 1995; Communication theory today /

Диссертант обращался к работам по политической социологии1, политической психологии2, политической антропологии3, формировавшим интеллектуальный фон исследования.

Значительный интерес для диссертанта представляли исследования символического аспекта современной политики4. Диссертант обращался к работам, совмещающим в себе начала политической истории и политической антропологии, посвященным изучению русской власти - символики, характера репрезентации, ее места в политических

Ed. by Crowley D., Mitchell D. Cambridge, 1995; Mcnair B. An introduction to political communication. L.; N.Y., 1995; Stevenson N. Understanding media cultures. L., 1997; Уилхем Д. Коммуникация и власть. СПб., 1993; Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение: Открытие спирали молчания. М., 1996; Дубицкая В.П. Телевидение: Мифотехнологии в электронных СМИ. М., 1998; Дмитриев А.В., Латынов В.В. Массовая коммуникация: Пределы политического влияния. М., 1999; Задорин И., Бурова Ю., Сюткина А. СМИ и массовое политическое сознание: Взаимовлияние и взаимозависимость // Российское общество: Становление демократических ценностей. М., 1999; Кастельс М. Информационная эпоха. М., 1999; Вершинин М.С. Политическая коммуникация в информационном обществе. СПб., 2001; Аронсон Э., Праткинс А. Эпоха пропаганды: Механизмы убеждения. М., 2002; Назаров М.М. Массовая коммуникация в современном мире: Методология анализа и практика исследований. 2-е изд. М., 2002; Политические коммуникации / Под ред. А.И.Соловьева. М., 2004; Соловьев А.И. Политический дискурс медиакратий: проблемы информационной эпохи // Полис. 2004. № 2; Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М., 2004; Луман Н. Медиакоммуникации. М., 2005; Он же. Реальность массмедиа. М., 2005 и др.

1 Lasswel G. On political sociology. Chicago-L., 1977; Амелин B.H. Социология политики. М., 1992; Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология. М., 1992; Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Шампань П. Делать мнения: новая игра политических сил. М., 1997; Политическая социология и современная российская политика / Под ред. Г.В.Голосова, Е.Ю.Мелешкиной. СПб., 2000; Шереги Ф.Э. Социология политики. М., 2003 и др.

2 Steck P. Grundzuege der politischen Psychologie. В., 1980; Political psychology: contemporary problems and issues. San-Francisco; L., 1986; Stane W., Schoffner P. The psychology of politics. N.Y.; Berlin, 1988; Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. M., 1994; Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону, 1996; Психология и психоанализ власти. Самара, 1999; Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х. М., 2000; Политико-психологические проблемы исследования массового сознания / Под ред. Е.Б.Шестопал. М., 2002; Образы власти в постсоветской России: Политико-психологический анализ / Под ред. Е.Б.Шестопал. М., 2004 и др.

3 См., например: Political anthropology. Chicago, 1966; Balandier G. Anthropologic politique. P., 1967; Fried M. The evolution of political society: An essay in political anthropology. N.Y., 1967; Claessen H. Politieke anthropology. Assen, 1974; Adams R. Energy and structure: A theory of social power. Austin, 1975; Political anthropology. New Brunswick; L., 1980; Abeles M. Anthropologic de l'Etat. P., 1990; Anthropological approaches to political behaviour. Pittsburgh, 1991; Lewellen T. Political anthropology: An introduction. Westport, 1992; Этнические аспекты власти. СПб., 1995; Масс М. Общество. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М., 1996; Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб., 2000; Крадин Н.Н. Политическая антропология. М., 2004.

4 Baake D. Kommunikation und Compentent: Grundlegung einer Didaktik der Kommunikation und ihrer Medien. Miinchen, 1980; Rust H. Geteilte Offentlichkeit: Alltagskommunikation und Massenpublizustik. M., 1982; Sarcinelli U. Symbolische Politik: Zur Bedeutung symbolisches Handelns in der Wahlkampfkommunikation der Budesrepublik Deutschland. Opladen, 1987; Luhman N. Theorie der Gesellschaft. San Foca, 1989; Meyer T. Inszenierung des Scheins: Voraussetzungen und Folgen symbolischer Politik. Frankfurt a.M., 1992; Meyer T. Die Transformation der Politischen. Frankfurt a.M., 1994; Speth R. Symbol und Fiktion. Institution-Macht-Rapraesentation: Wo fuer politische Institutionen stehen und wo sie wirken. Baden-Baden, 1997; Meifert J. Bilderwelten: Symbolik und symbolische Politik im ProzeB der politischen Kommunikation. Duisburg, 1999; Edelman M. Politik als Ritual: die symbolische Funktion staatlicher Institutuinen und politischen Handelns. Franfiirt a.M., 2005; Кардамонов O.A. Семантика политического пространства: опыт кросскультурного транссимволического анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.1. Вып.4; Степанова Л.А. Социальная символика России // Социс. 1998, № 5; Мисюров Д.А. Политическая символика: между идеологией и рекламой // Полис. 1999. № 1. С.168-174; Грибакина Н.В., Степанова Л.А. Политический символ как средство политического воздействия // Политические технологии. 2002. № 5; Елизарова О. Образы государства и нации в политической культуре представлениях граждан1. Кроме того, привлекались труды, акцентирующие внимание на символических конфликтах по поводу власти, способов ее легитимации и общественной интерпретации . Общую методологическую рамку анализа составили исследования Дж.Томсона, Ш.Эйзенштадта с их вниманием к символическим принципам общественного «устроения», формирующим социальный порядок и вызывающим в нем изменения, взаимозависимости «установок на преемственность» и обеспечением устойчивости институтов3.

Большое значение для диссертанта имели классические труды по истории русской политической традиции и политической мысли последней трети XIX - первой четверти XX в., содержащие (помимо прочего) эмпирический материал, а также актуальные подходы к анализу исторического измерения и символического компонента политики.

Анализ литературы позволяет утверждать: при всем разнообразии и неоднозначности трактовок концепция политической культуры предполагает обращение к проблемам временного бытования и временной координации политии. При этом она дает методологический импульс - искать возможности стабилизации различных политий в рамках демократии. Теоретико-методологический потенциал концепции требует своей реализации с учетом и в контексте современных подходов к темпоральной проблематике, сложившихся в социальных науках вообще и политологии в частности. Одно из актуальных направлений такой реализации - изучение образов прошлого, с участием которых «изобретаются» традиции современной политики, происходит трансляция политического опыта. Для этого создана уникальная научная база, позволяющая выйти на принципиально новый уровень - теоретического синтеза и создания «рабочей» исследовательской модели.

Объект исследования - образы прошлого как коммуникационные феномены, обеспечивающие преемственное движение политий во времени и участвующие в процессах репрезентации и интерпретации политики. современной России // Pro et Contra. 2002. 1.1, № 3. С.92-110; Кара-Мурза А.А. Нужны ли демократии символы? 20.08.2002. http://www.liberal.ru/article.asp7NunF77 и др.

1 См.: Лобачева Г.В. Самодержец и Россия: Образ царя в массовом сознании россиян (конец XIX - начало XX в.). Саратов, 1999; Уортман Р. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. Т.1-2. М., 2002 и др. См. также: Захаров А. Народные образы власти // Полис. 1998. № 1.

2 См., например: Figes О., Kolonitskii В. Interpreting the russian revolution: The language and symbols of 1917. New Haven; L., 1999; Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001.

Thompson J. Ideology and modem culture: Critical social theory in the era of mass communication. Oxford, 1990; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. М., 1999.

Предмет исследования - процессы темпоральной самоидентификации и координации, создание временных связей и эксплуатация темпоральности в российской политике.

Цель исследования - разработка теоретической модели, в рамках которой раскрываются особенности темпорального развития русской политии, место и роль образов прошлого в воспроизводстве политического опыта, характер взаимодействия масскоммуникативных конструкций прошлого и политической культуры.

Задачи исследования:

- обобщение и систематизация современных подходов к изучению политической культуры, оценка возможностей их теоретической конвергенции с исследованиями роли памяти в процессах трансляции и актуализации политического наследия;

- выявление характера связи трансляционных процессов в политической культуре с обеспечением стабильности политической системы и предсказуемости ее развития;

- уточнение представлений о феномене политической преемственности, определение роли массовых репрезентаций прошлого и сконструированных традиций в создании временных связей в политике;

- проведение сравнительного анализа темпорального развития русской и ряда западноевропейских политий, раскрытие специфики политической преемственности и политического использования образов прошлого в России в условиях социальных трансформаций;

- выявление и анализ роли образов прошлого в идентификационных и интеграционных процессах в политике, обеспечении базового консенсуса в отношении негативного, травматического политического опыта;

- уточнение содержания, динамики и степени эффективности «памяти власти» в России; характеристика влияния политического опыта и традиций на процессы властного воспроизводства;

- определение и обоснование роли образов прошлого как символических ресурсов в процессах эволюции политической культуры России.

Теоретико-методологические основания исследования. Теоретико-методологическую базу исследования составляет совокупность теоретических подходов, приемов и способов научного анализа, целесообразность применения которых определяется характером объекта и предмета исследования.

В современных полититологических исследованиях обычно выделяются три методологических подхода, господствующих в социальных науках: онтологическинормативный, эмпирико-аналитический, диалектико-исторический1. В той или иной степени все три этих подхода оказались важны для диссертанта. Кроме того, в методологическом отношении диссертант ориентировался на то направление в политико-культурных исследованиях, которое сфокусировано на изучении смысловой составляющей политики2. Это предполагало обращение к «культурному анализу», герменевтическим истолкованиям, а также методам «эмпатического понимания» и «вопрошания», об особой роли которого в социальном познании говорил М.Хайдеггер3.

Теоретико-методологическими ориентирами для диссертанта служили также следующие подходы: теоретико-коммуникационный, нацеленный на изучение процессов коммуникативной рационализации политического мира, социально-конструктивистский с характерными для него отрицанием «данности» и подтверждением «сконструированности» социальных объектов, а также дискурс-аналитические подходы. И, наконец, позиция диссертанта во многом определена исследованиями, адекватными задачам понимания и описания диссипативных структур (по И.Пригожину).

Среди методов научного анализа, позволивших решать конкретные исследовательские задачи, следует назвать компаративистский и типологический, актуализацию-интерпретацию взглядов мыслителей прошлого в современном контексте, формально-логические приемы, включенное наблюдение и др.

Научную новизну исследования определяют следующие результаты, полученные автором:

- систематизированы и обобщены современные варианты концептуализации политической культуры, акцентирующие ее темпорально-коммуникативную природу, выявлены возможности их интеграции с исследованиями роли «памяти» в политике;

- разработана авторская модель, в рамках которой уточняются и расширяются представления о природе и параметрах феномена политической преемственности с учетом взаимосвязи его культурных и институциональных аспектов. Выделен и описан фактор влияния преемственности на некоторые базовые характеристики российской политической системы;

1 См.: Berg-Schlosser D., Maier Н., Starmnen Th. Einfuhrung in die Politikwissenschaft. Munchen, 1974. S.40.

2 Диссертант учитывает наличие двух (очень широких и внутренне подвижных) подходов к определению категории смысла и путей ее исследования: один, идущий от К.Гирца, совмещает дефиницию смысла с опытом или «культурной практикой»; другой, ориентированный на построения М.Фуко, - с текстом или «дискурсивной практикой». Современные исследователи пытаются поместить свой предмет в фокус пересечения разнообразных компонентов бытия, конструируя его тем самым во множестве граней

См.: Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. М., 1989. № 9; Он же. Работы и размышления разных лет. М., 1993. Метод «вопрошания» связан со спецификой диалогичности постижения «истины» в гуманитарных науках.

- раскрыто политологическое содержание категорий «образ прошлого», определены возможности ее интеграции в изучение коммуникативного и символического аспектов современной политики, процессов трансляции и актуализации опыта, составляющего ткань политической культуры. Обоснована роль образов прошлого в освоении и публичной репрезентации актуального политического наследия, моделировании традиций, поддерживающих политическую социализацию;

- выявлены отличительные черты темпоральной динамики русской политики, особенности взаимодействия в трансляционных процессах «инстинктивных» (социобиологических) и сознательно сформированных традиций. Проанализирована связь темпоральной динамики с рецидивирующей «исторической амнезией» русского политического мировоззрения и активизацией компенсирующих ее механизмов, с функционированием адаптационных и креативных, традиционалистских и модернистских пластов политической культуры;

- на основе сравнительного анализа ряда политико-культурных параметров развития стран Западной Европы (прежде всего, Германии и Франции) и России определена специфика и описаны технологии освоения травматического политического опыта, практики использования образов прошлого в идентификационных процессах;

- раскрыто значение информационно-символической политики в обеспечении гражданской лояльности, активизации мобилизационной поддержки власти и легитимации современного политического порядка. Эксплуатация прошлого определена в качестве важнейшего символического ресурса господствующих групп, служащего навязыванию обществу кратократических и традиционалистских смыслов;

- теоретически описаны процессы воспроизводства русской власти, выявлена взаимообусловленность специфических «сбросов» памяти и кризисов властной преемственности с минимизацией значения институционализированного опыта и гипертрофией субъектного, персонифицированного начала;

- раскрыты механизмы влияния особого типа хранения и освоения политического опыта в России на динамику российской политической культуры, обоснованы ее неотрадиционалистские «дрейфы» в эпохи социальных трансформаций.

Теоретико-методологическое и научно-практическое значение исследования.

Теоретическое значение диссертации состоит в разработке и уточнении концептуальных и методологических оснований для углубленного анализа роли социоисторической памяти в политике. Выводы работы расширяют возможности изучения коммуникативного и символического аспектов современной политики, процессов накопления и эффективной адаптации политического наследия к актуальным вызовам.

Практическая значимость исследования определяется содержательностью полученных результатов для выявления возможностей массового осмысления и преодоления прошлого и либерализации российской политической культуры, выработки эффективных стратегий политического просвещения. Основные положения и выводы диссертации могут быть использованы в учебном процессе в высшей школе для разработки и обновления ряда дисциплин гуманитарного цикла (политология, политическая культура, политическая история России и др.).

Апробация работы. Результаты исследования отражены в публикациях автора. Положения диссертации докладывались и обсуждались на заседаниях Ученого совета ИНИОН РАН, круглых столах «Политического журнала», международных и российских научных конференциях и семинарах, проводившихся в РАН, РАПН и РГГУ, университетах г.Ганновера (Германия) и Г.Будапешта (Венгрия). Материалы работы используются при чтении специальных курсов в РГГУ.

Диссертация обсуждена на кафедре политического анализа факультета государственного управления Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова и рекомендована к защите.

Поставленные цели и задачи предопределили структуру исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Образы прошлого в структуре политической культуры России"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное исследование позволяет сделать следующие выводы:

1. Одна из важнейших символических проблем, связанных с формированием политического порядка, - проблема темпорального бытования политии. Она имеет сложный, многоаспектный характер, поэтому ее изучение предполагает разрешение целого комплекса взаимосвязанных вопросов: о характере политической преемственности, составе и «качестве» исторического наследия в политике; специфике трансляционных механизмов, обеспечивающих процессы «запоминания-забывания-вспоминания»; синхронизации темпоральных ритмов национальной политии с темпоритмикой мировой политики; особенностях системного воспроизводства; эксплуатации темпоральности в политике, конструировании политического опыта и основных характеристик темпоральности и др. Темпоральная проблематика есть пространство пересечения институционального и культурного измерений политики. Существует непосредственная связь между культурными установками на преемственность (или «сбросы» памяти) и возможностями поддержания устойчивости институтов, обеспечения предсказуемости системного воспроизводства. Характер исторического самополагания политии влияет на некоторые базовые характеристики политической системы: стабильность/неустойчивость, степень легитимности, способность к совершенствованию, адаптационность/креативность и др.

Политическая преемственность, определяющая характер движения политии в социальном времени, формируется на основе и с участием культурно-исторического субстрата. Вообще, мощь и сложность современных политических изменений, качественное преобразование пространства политики неизбежно обостряют внимание исследователей к культурно-историческому субстрату. Во-первых, в трансформационные («переходные») эпохи гибнут или резко ослабевают «промежуточные» структуры (в токвилевском понимании - опосредующие отношения между государством, властью и гражданским обществом), в результате чего этот субстрат обнажается. Во-вторых, маршруты политических «транзитов», как и их целеполагание во многом определены фундаментальными культурными детерминантами. И, наконец, в-третьих, классическим со времен М.Шелера является положение, согласно которому политические трансформации суть следствие кризиса идентичности (самоидентификации) как общества в целом, так и каждого индивида. Сценарии преодоления кризисов современного общества в значительной степени обусловлены влиянием культурно-исторического субстрата.

Проблемы временного сопряжения фактов политической действительности находятся в фокусе исследований политической культуры. Ее изучение невозможно без обращения к способам, механизмам реализации политико-исторической преемственности. В то же время, определяя тип преемственности, мы указываем на своеобразие данной политической культуры. Поэтому анализ временного бытования и временной координации политии следует считать важным направлением политико-культурных исследований. В рамках темы «преемственность политической культуры» нуждается в уточнении вопрос об «историческом содержании» культурного субстрата. Выделяются, по крайней мере, два его измерения. Первое требует изучения влияния прошлого на состояние ориентаций, их «исторической обусловленности». Речь здесь идет об актуальном и потенциальном политическом опыте, т.е. о собственно ретроспективном компоненте ориентаций. Помимо этого, сама культура порождает механизмы социального контроля, «изобретенные» в настоящем опыт, традиции, образы. Будучи плодом «социальной инженерии», они внедряются в ткань политической культуры, усложняя ее «естественно-историческое» содержание. Политический субъект одновременно существует в обоих этих измерениях.

Это усложняет представления о темпоральности в политике. Темпорализация политических процессов предполагает выбор и «изобретение» традиций. Допущение избирательного отношения к традициям связано с признанием того, что интерпретация и выбор обществом собственного прошлого являются источником новизны и неопределенностей в политических взаимодействиях. В то же время историческое наследие во многом определяет (точнее, регулирует) выбор, ограничивая количество вариантов, из которых приходится выбирать.

2. Темпоральное движение русской политии весьма специфично; особая темпоритмика политических процессов задает параметры «работы памяти». Это очевиднее всего доемонстрирует ее сравнение с характером темпорального самополагания западноевропейских политий. Европейская культура выработала такой алгоритм движения во времени, который предполагает, что одна общественно-политическая форма исторически вырастает из другой. Естественное и неизбежное отрицание «старого» во имя «нового» не означает полного уничтожения прежнего - разрыва всех нитей, промежуточных звеньев, связывающих сменяющие друг друга социокультурные формы. В то же время утверждение иного «строя» происходит за счет постоянного пересмотра и беспощадной рефлексии по поводу «первооснов», системообразующих ценностей строя прежнего. Так действует механизм саморегулирования и саморазвития, «настраивающий» социум на постоянный поиск новой формулы синтеза фундаментальных принципов и потребностей времени. В рамках же русской политической культуры все происходит ровно наоборот.

В России новая социокультурная форма исторически противостоит старой, появляясь как бы из ничего. В ходе радикального «демонтажа» дематериализуются, прежде всего, институционально-процессуальные формы, в которые был отлит «старый» политический порядок, а также ресурсная база, накопленное наследие. В результате таких преобразований нарушается естественная преемственность, разрушается живое (не отжившее, а потенциально жизнеспособное) прошлое, вызревшее в нем творческое начало. Преемственность по-русски, на первый взгляд, означает отсутствие преемственности. Поэтому крайним антагонизмом отличаются отношения нового и старого, прошлого и настоящего, традиции и современности.

Однако каждый новый строй ориентирован на сохранение «первооснов», обеспечивающих выживание. В ответ на вызовы времени русские стремятся обновиться таким образом, чтобы сохранить системообразующие ценности, свести до минимума ревизию «первооснов». Передаются главным образом «социобиологические рефлексы защиты от мира, словно бы культура не рефлектирует по поводу себя, остается на уровне природного механизма» (В.К.Кантор), а также бессознательные комплексы, требующие компенсации.

В результате новое русское общество не только кажется, но во многом является продолжением и даже повторением себя прежнего. Оно таково на уровне «первоначал» («проориентаций», идеальных образов), не подвергшихся всеобъемлющей ревизии, не «окультуренных», не цивилизовавшихся. На русской почве происходит разрушение форм, а не обновление сущностей - на массовом, общесоциальном уровне. Мы имеем дело с «бессознательной» преемственностью, предполагающей сохранение, а не пересмотр «первооснов». Ревизия означает их проверку живой жизнью, критическое осмысление и рационализацию, что связано с признанием естественности конфликтов и консенсусов, плюральное™ подходов и точек зрения. В основание же русской политической культуры заложены совсем иные принципы: ориентация на абсолютное и идеальное более, чем на возможное (здесь, скорее, действительность проверяется на соответствие «первоосновам»); мышление в категориях целостности, завершенности, бесконфликтности (иначе говоря, стремление к единству мнений, бесспорным истинам, незыблемым принципам, в результате - обращение любого конфликта в противостояние).

3. Существует соответствие между типом политической культуры и востребованным опытом, объемом и качеством традиций, находящихся в распоряжении политической системы. Специфику политической культуры во многом определяет ее предрасположенность к «бессознательной» преемственности или сознательному наследованию. Преемственность, ограниченная «привычками» и «психическими навыками, вынесенными из прошлого» (П.Н.Милюков), обеспечивает развитие по типу простого воспроизводства, пассивного приспособления к внешним условиям существования. Преемственность же осознанная, предполагающая постоянные рефлексию и самопознание, затрудняет такое (привычное, повторяющееся, «механическое») движение. Она не органична русской системе - точнее, показана ей в минимальных дозах. Вероятно, поэтому здесь так часто происходят нарушения и разрывы институционально-процессуальных, нормативных, юридических форм, связанных с усвоением и развитием цивилизационных ценностей, усложнением и «взрослением» социума.

Ориентация преимущественно на «бессознательное», подчинение диктату «этнографических», неотрефлексированных традиций составляют угрозу накоплению и поддержанию «системной памяти» политики. Ее сбросы компенсируются активизацией низового пласта массовой культуры, поставляющего простейшие («биологические»), импульсивные, защитные привычки и навыки (по типу «вызов-стимул» - «реакция»), а также коммуникативных механизмов, апеллирующих к этим «ископаемым», бытовым традициям. В результате «возобновляются» и начинают доминировать традиционные ориентации, подавляя модернизационный потенциал политической культуры и заставляя работать в основном пассивно-адаптационные (в ущерб креативным) ее пласты. Рецедивирущие сбросы памяти нейтрализуют потенциал тех элементов культурного наследия, которые способствуют рационализации и совершенствованию политического порядка, все больше сужают возможности «модернизационного» общественного выбора. Это не позволяет политической системе адекватно реагировать на современные вызовы.

Узость культурных слоев, «бедность» критически усвоенного опыта и высокая потребность в «социальной инженерии» в интересах господствующих групп ограничивают креативные возможности политической культуры и делают более вероятными расколы, перерывы в преемственности. Вследствие нарушений темпорального ритма и связанных с ним «сбросов памяти» растрачивается институализированное наследие и актуализируются его ранние, примитивные слои. Это ведет к дегуманизации культурного содержания политики, архаизации социально-политических практик, а политическому развитию придает скачкообразный (по типу «прорывов»-«откатов») характер. Сбросы памяти компенсируются действием особых трансляционных механизмов, искусственно восстанавливающих перерывы преемственности (в том числе «производством» образов прошлого).

4. Постоянно повторяющиеся в «русской системе» сбросы «системной памяти» ведут к нарушениям временной координации политического человека и всего политического организма, рецидивирующей «исторической амнезии» доминантного политического мировозрения. Это компенсируется действием рефлекторных традиций, чрезвычайными усилиями по «изобретению» опыта, конструированию образов темпоральности и самой памяти сообщества. Вследствие этого накопленное в рамках «русской системы» наследие во многом (если не по преимуществу) есть результат действия бессознательных, защитно-компенсаторных по своей природе факторов, а также «социальной инженерии», апеллирующей к бессознательному, а потому повторяющей ранее «изобретенное». И то и другое способствует воспроизводству привычных ориентационных моделей, «восстановлению» традиционной политической культуры.

В таких условиях обновление институтов не гарантирует того, что «производимые» ими модернизационные импульсы кардинально преобразуют общее культурное поле. Напротив, новые институты могут оказаться лишь декорацией ( современным «дизайном») традиционных политических процессов, будучи вынуждены адаптироваться к ним (и даже внешне демонстрировать свою «вписанность» в привычный порядок). «Неотрадиционалистская экспансия» аннигилирует, подавляет модернизационное содержание институтов и процедур. Ее последствия преодолеваются долгой культурной работой, формирующей инновационный потенциал политической культуры. Однако новые «сбросы» памяти (обычно происходящие на пике «модернизационных возможностей», в моменты системных преобразований) опять отбрасывают общество назад. Вместо поиска «иных начал» политической культуры оно обращается к защитно-компенсаторным стратегиям и схемам, обеспечивающим выживание. В фазе завершения очередного «перехода» не развитие, а безопасность направляет социально-политическую деятельность (в том числе «работу памяти»).

Это демонстрирует динамика российской политической культуры в эпохи социальных трансформаций: происходят стремительная хаотизация, спонтанное и неустойчивое сегментирование политико-культурного пространства, рост значения ранее периферийных ценностей, активизация поверхностных слоев ориентаций. В это время политическая культура особенно подвержена информационно-символическим воздействиям, во многом определяющим ее динамику. В подобных условиях возможно обновление доминантной политической культуры (в том числе в направлении ее либерализации). Однако идущие практически одновременно процессы «разгерметизации» и дегуманизации культурного поля, масштабные «сбросы» «отрефлексированной» и институционализированной памяти практически не оставляют шансов на развитие элементов гражданской культуры.

5. В России развитие происходит не через спор («полемику») с традицией, что предполагает ее знание, сохранение, осознание исторического наследия как ценности, а за счет «разборки» с традицией, ее дематериализации. Искусственным замещением (и возмещением) утраченного становятся образы прошлого, вызванные настоящим, служащие адаптации, пассивному приспособлению к нему.

Образ прошлого - не просто категория современного понимания прошлого. Это одна из важнейших тем политической культуры. Сейчас особое значение приобретает не столько традиция, сколько сконструированная традиция, не само прошлое, но образы прошлого. Они как бы конденсируют в себе «историческое содержание» политической культуры, перерабатывают идеи и ценности, установки и мнения, мифы и иллюзии, «переводя» их в информационно-символическую сферу. Образы прошлого превращаются в некие смысловые фреймы, в которые отливается «полезное», востребованное современностью прошлое. Значение этой категории лежит в плоскости не эмпирического, а символического.

Назначение образов прошлого в различных политических культурах схоже; они являются механизмами адаптации, интеграции и развития, обеспечивая целостность и сохранность соответствующей модели политики. В сфере образов прошлого в самом общем виде формируются и испытываются идеи, задачи, идеологические посылы, которые могут быть вброшены в общество; проигрываются варианты стабилизации и изменений (точнее, происходит настройка общества на эти процессы); фиксируются типы модальных личностей, в которых ощущается социальная потребность; находят свое обоснование институции; утверждаются (и опровергаются) принятые в обществе нормы и правила. В конечном счете, образ прошлого можно рассматривать в качестве «клеточки», единицы анализа политической культуры. То, что эта единица применима к исследованию русской политической культуры, помимо прочего, свидетельствует о ее принадлежности к культурам скорее не восточного, а европейского типа.

Однако в наших условиях «работа памяти» не связана с сохранением наследия, пониманием своей ответственности за собственную историю. А потому не предполагает рационализации опыта, не способствует самопониманию - и изменению характера существования во времени. Преобладающие в публичном информационном пространстве образы прошлого ориентируют на безответственные отношения с прошлым опытом, утверждают такие отношения в качестве господствующих. При слабости институционального начала, политико-правовой преемственности в России именно образы прошлого играют социально-творческую, креативную роль. Они избыточно образны; в функциональном отношении «внеисторичны», т.е. «ценностностно» или идеологически ориентированы. Их отличает повышенная инструментальность, политизированность.

Политическая культура, в рамках которой не происходит «историзации» прошлого (его критического осмысления и «преодоления»), не имеет того внутреннего напряжения, той определенности, которые необходимы для развития. «Работа памяти» по-русски предполагает не самопознание, а эксплуатацию любого наследия, позволяющую подтвердить устойчивый идеальный «образ себя». Это отвечает органике нашей доминантной политической культуры: ей необходим определенный объем памяти, традиций; дозировка происходит посредством образов прошлого.

6. Господствующий у нас тип «работы памяти» не вписывается в параметры современности. Поэтому его изменение, «критическая проработка» прошлого есть одно из условий обновления русской политической культуры. Импульсы к такому обновлению появляются в моменты «переходов», связанных с либерализацией политики, эмансипацией личности. Не случайно в период политической демократизации рубежа 1980-1990-х годов особое значение приобрела деятельность по «преодолению» прошлого. К подавлению эмансипационных тенденций оказались причастны господствующие группы. Препятствуя осмыслению прошлого, массовой трансляции «модернизационных» смыслов, они перехватили инициативу, присвоили важнейший символический ресурс и используют его для навязывания обществу своих, «кратократических» смыслов. «Приватизация», общезначимого, национального прошлого властью (и символическая интеграция на базе «общей истории» политического класса) стали фактором торможения, подавления демократических процессов.

Господствующие сегодня образы прошлого, являющиеся метафорой общества как такового, связаны с ориентациями на традиционные ценности, политическую пассивность, приспособленчество, подавление конкретного «я». Такое прошлое, распространение его в качестве «всеобщего» поддерживает «неотрадиционалистский дрейф», способствует воспроизводству подданнической политической культуры. Оно укрепляет привязанность к политической системе, дает общие символы, стимулирующие эмоциональную преданность ей. Следует учитывать, что гражданская лояльность к власти в современной России не есть следствие усвоенных обычаев и традиций, их осмысленного восприятия, рационализации как ценного опыта. Ключевыми инструментами приведения в соответствие предпочтений граждан и лидеров выступают не институции, политические партии, группы интересов, а информационно-символическая политика. Одним из главных символических ресурсов господствующих «классов» является прошлое. Они добиваются мобилизации поддержки за счет информационно-символической политики, апеллирующей к традиционным нормам, ценностям, мифам, представлениям - и моделирующей их. Тем самым дерационализируется политическое участие. В этом смысле эксплуатация (как и активизация) традиционалистского «среза» политической культуры выступает фактором сдерживания демократических процессов, демократизации политики.

7. Общему алгоритму политической преемственности соответствует наследование власти в России. В процессах воспроизводства русской власти малозначимы институциональные механизмы; властная трансляция происходит через внешнее отрицание традиции («сбросы» социокультурной памяти) и воспроизводство специфических трансляционных конструкций, отличающихся преемственностью на глубинном уровне. Результатом этого являются постоянные кризисы наследования, которые преодолеваются «включением» преимущественно рефлекторной (социобиологической) памяти, имеющей защитно-компенсаторную природу. Этим обусловлена чрезвычайная хрупкость всей системы, где власть имеет системообразующее значение; кризис преемственности может обернуться крахом политического порядка.

Некоторые современные политические проекты, инициированные властью (например, создание партии власти), имеют свою историю. Их реализация, однако, не была связана с обращением к актуальной политической традиции, использованием сохраненного и критически «проработанного» опыта. В то же время эти проекты воспроизводят в основных чертах «находки» предшественников. Так проявляется специфика отношения русской власти к своему наследию: политические идеи и практики, отработав свое, отбрасываются, забываются, а затем, по мере надобности, изобретаются вновь. Воспроизводя традиционную логику политической преемственности в России, ориентирующую не на развитие через критическую саморефлексию, а на выживание, самосохранение, власть обрекает себя на хаотические, судорожные действия (по типу «вызов»-«реакция»), во многом повторяющие прежние, уже предпринимавшиеся в сходных условиях. Это демонстрируют как практики властной трансляции и легитимации, рассмотренные в ретроспективной проекции, так и история партии власти. В конечном счете традиционный тип наследования (среди прочего) препятствует обновлению природы власти, преобразованию ее отношений с обществом.

Следствием этого является политическая «незрелость» элит, их иррационализм и утопизм в восприятии будущего, их «презентизм» - поглощенность днем сегодняшним, чрезмерная эксплуатация тех возможностей, которые он предоставляет. Это иногда ошибочно трактуется как жесткий прагматизм. В действительности мы имеем дело с хищническим субъективным материализмом, крайним случаем проявления «эгоизма правящего сословия». Свою «неукорененность», отсутствие живых традиций, преемственных связей наши элиты компенсируют конструированием общего прошлого, эксплуатацией любого (символического, культурного, политического) наследия. Они всегда - в поиске «корней», постоянно заняты «изобретением» и поддержанием традиций.

В этом их сила, но и слабость тоже, ибо они лишены (причем в гораздо большей степени, чем любая западноевропейская элита) «той самой английской надежности, которая обеспечивает обществу незыблемую стабильность» (Р.Дарендорф). «Неукорененность» правящего класса лишает национальную политическую культуру устойчивости и свидетельствует о дефиците в ней преемственности и диалогичности.

8. На рубеже XX-XXI веков в России сложился новый социальный порядок - назовем его условно (ранний) постсоветизм. Если характеризовать его в самом общем виде, необходимо выделить следующее. В «сословии угнетаемых» сохранились склонность к простым социальным решениям, магическая вера во власть (и ее конкретного персонификатора), которая каким-то образом - и без его участия - удовлетворит народные нужды и чаяния. «Низы» привычно рассматривают свои отношения с властью как «объект»-«субъектные»; демонстрируют неспособность к накоплению субъектной энергии, внутренней самоорганизации, гражданской активности. При этом новые условия существования и необходимость им соответствовать совершенно изменили «почву». В XX в. русский социум постоянно балансирует между двумя моделями социального порядка: массово-мобилизационной и массово-потребительской. В наше время восторжествовала последняя, а вместе с ней - «бытовщина», мещанство, частное (обывательское, приспособленческое) начало. Появилась своеобразная потребительская культура с соответствующей системой знаков социальных различий. Следствием массовой «демобилизации» стала диффузная рассредоточенность («атомизация») социальной материи, находящейся в постоянном хаотическом движении, лишь формально контролируемом и почти не ограниченном «сверху». Участие в «потребительской гонке», а также виртуализация потребления, увлеченность масскультурой имеют (в том числе) компенсаторный характер. «Замещенное», символическое потребление (и, кстати, виртуализация политического участия) становятся фактором сопротивления граждан признанию своей реальной бедности и удаленности от источников власти. Они создают эффект символического уравнения статусов - и позволяют примириться с действительностью. Умиротворению обывателя служат и образы прошлого, представленные в пространстве публичной информации.

В рамках массово-потребительской модели сохраняется подобие управляющих и управляемых - в том смысле, что и те и другие этой модели вполне соответствуют. Не только народ освободился от принуждения «сверху», но и власть избавилась от необходимости отвечать за граждан, мобилизовывать их на «героический труд», сплачивать, планировать, экономить, управлять и распределять ресурсы, «реорганизовывать» человека. Власть сосредоточилась на себе, замкнулась; под покровом публичной политики и формальных процедур здесь происходит то же «броуновское движение», что и в обществе. «Верхи», по существу, решают задачи, стоящие перед всей массой народонаселения -материалистические, «стяжательские». Правда, масштабы этих задач принципиально иные. Сейчас и господствующие группы, и «почва» пожинают плоды желанной свободы; пользуются возможностью жить «по понятиям», вне правил и норм. Конечно, эта ситуация чревата конфликтами по линии «власть»-«общество», «государство»-«личность», «человек»-«человек». Однако пока «верхи» и «низы» находят способы поддерживать социальный мир, сосуществовать без взаимных обязательств, ответственности и гарантий.

Сохранению социального порядка способствует и «работа памяти». С ее помощью утверждается во времени наше настоящее, конструируя преемственные связи с советским и дореволюционным прошлым. Современные информационные технологии создают новые возможности продвижения образов прошлого, их навязывания «массе», не просто не защищенной от такого воздействия, но тяготеющей к нему. В работе с образами прошлого проявляется дефицит реализма в русской политической культуре: с их помощью «снимаются» (т.е. «вытесняются» из сферы осознаваемого) реальные проблемы (и прошлого, и настоящего), как бы замещается (тем самым и изменяется) действительность. В конечном счете, назначение такой «работы памяти» - не объяснить прошлое, поняв и попытвавшись преобразовать себя, а примириться с настоящим.

Список научной литературыГлебова, Ирина Игоревна, диссертация по теме "Политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии"

1. Аверинцев С. Преодоление тоталитаризма как проблема: Попытка ориентации // Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления: Опыт России и Германии на рубеже веков / Под ред. К.Аймермахера, Ф.Бомсдорфа, Г.Бордюгова. М., 2002.-С.31-41.

2. Авторханов А. Сила и бессилие Брежнева: Политические этюды. Frankfurt а.М„ 1980.

3. Адорно Т. Что значит «проработка прошлого» // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. М., 2005. - № 2-3(40-41). - С.36-45.

4. Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998.

5. Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис.-М., 1992.- №4.-С 122-134.

6. Амелин В.Н. Социология политики. М.: Изд-во Московского ун-та, 1992.184 с.

7. Андреев Д. Бордюгов Г. Пространство памяти: Великая победа и власть. М.: Аиро-ХХ, 2005. - 56 с.

8. Аронсон Э., Праткинс А. Эпоха пропаганды: механизмы убеждения: Повседневное использование и злоупотребление. М.: Прайм-Еврознак, 2003. - 384 с.

9. Артог Ф. Время и история // Анналы на рубеже веков: Антология. М., 2002. -С.147-168.

10. Артог Ф. Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени: Реферат // Отечественные записки. М., 2004. - № 5. - С. 214 - 225.

11. Арутюнян Л.Н. Политическая культура: Процессы формирования и изменения (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели) // Образы власти в политической культуре России. М., 2000. - С. 12-27.

12. Ассман Я. Культурная память: Письма, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. / Пер. с нем. М.: Яз. слав, культуры, 2004. -368 с.

13. Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Т. 1. - 2-е изд. - Новосибирск, 1997. - 804 с.

14. Ахиезер А.С. Специфика российской политической культуры и предмета политологии (Историко-культурное исследование) // Pro et contra. М., 2002. - Т.7, № 3. -С.51-76.

15. Ачария Б., Чаморро С.М. Особенности воздействия политической культуры на политическую систему общества. -М.: Диалог-МГУ, 1998. 171 с.

16. Ачкасов В.А. «Взрывающаяся архаичность»: Традиционализм в политической жизни России / С.-Петерб. гос. ун-т. СПб., 1997. - 170 с.

17. Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987. - 350 с.

18. Баталов Э.Я. Политическая культура современного американского общества -М„ 1990.-255 с.

19. Баталов Э.Я. Политическая культура как социальный феномен // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12. Соц.-полит. исслед. М., 1991. -№ 5. - С.68-73.

20. Баталов Э.Я. Советская политическая культура // Политическая наука в России: Интеллектуальный поиск и реальность: Хрестоматия. М., 2000. - С.285-319.

21. Баталов Э. Политическая культура России сквозь призму civic culture // Pro et contra. M., 2002. - T.7, № 3. - C. 7-22.

22. Безгрешнова A.M. Смена поколений как социокультурная проблема (К истории изучения) // Поколение в социокультурном контексте XX века. М., 2005. -С.204-238.

23. Беккер Г. Теория распределения времени 1965. // США: экономика, политика, идеология. М., 1996. - № 1. - С.75-84; № 2. - С.114-124.

24. Бенетон Ф. Введение в политическую науку. М., 2002. - 368 с.

25. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995. - 323 с.

26. Бирюков Н.И. Российская политическая культура: Когнитивный подход // Политическая наука. М., 2006. - № 3. С.47-74.

27. Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. / Сер. «Окна и зеркала» М.: Издат. сервис, 2004. - 543 с.

28. Бляхер JI. «Презумпция виновности»: Метаморфозы политических институтов в России // Pro et contra. М., 2002. - T.7, № 3. - С. 77-91.

29. Борозняк А.И. Искупление: Нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого? М.: Пик, 1999. - 285 с.

30. Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 1997. - 375 с.

31. Булдаков В.П. Российская история и российская прогностика: Заглянуть в будущее, не познав прошлое? // Россия и современный мир. М., 2005. - № 4(49). -С.89-105.

32. Булдаков В.П. Системные кризисы в России: сравнительное исследование массовой психологии 1904-1921 и 1985-2002 годов // Acta Slavica Japonica. 2005. - Т. 22.

33. Бурдье П. Начала: Choses dites.: Пер. с фр. М., 1994. - 285 с.

34. Бурдье П. Социология политики: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и предисл. Шматко Н.А М., 1993. - 334 с.

35. Бурстин Д. Американцы: Демократический опыт: Пер. с англ. под ред. Олейника В.Т. -М.: Прогресс, 1993 1973. 832 с.

36. Вельцер X. История, память и современность прошлого: Память как арена политической борьбы // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. М., 2002. - № 2/3 (40/41). - С. 16-23.

37. Верчёнов JI.H. Политическая культура: Российские пути и перепутья // Политическая наука современной России: Тенденции развития. М.: ИНИОН, 1999. -№ 3. - С.5-32.

38. Вершинин М.С. Политическая коммуникация в информационном обществе. -СПб.: Михайлов, 2001. 252 с.

39. Гаджиев К.С. Политическая наука. М.: Междунар. отношения, 1995. - 398 с.

40. Гаман-Голутвина О.В. Региональные элиты современной России: Портрет в изменившемся интерьере // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. М., 2004. - С. 157-177.

41. Гаман-Голутвина О.В. Развитие категории «политическая культура» в общественно-политической мысли // П0ЛИТЕКС=Р01ЛТЕХ: Политическая экспертиза: Альманах. СПб., 2005. - Вып.2.

42. Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России: Вехи исторической эволюции. М., 2006. - 448 с.

43. Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. М., 2000. - 856 с.

44. Гельман В.Я. Институциональное строительство и неформальные институты в современной российской политике // Полис. М., 2003. - № 4. - С. 6-25.

45. Гельман В.Я. Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000. -С. 9-36.

46. Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи: Интеллигенция в России. Сборники статей 1909-1910.-М., 1991.-С.85-108.

47. Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Акад. проект, 2003. - 525 с.

48. Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону: «Феникс», 1996. - 448 с.

49. Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации. Мифы и реальность. (Социологический анализ): 1992-2002. М.: РОССПЭН, 2003. - 511 с.

50. Градинар И.Б. Политическая культура: Мировоззренческое измерение. 4.1,2. -СПб.: Наука, 1996. 4.1. - 256 е.; 4.2. - 182 с.

51. Грибакина Н.В., Степнова JI.A. Политический символ как средство политического воздействия // Политические технологии. 2002. - № 5. - С. 36-52.

52. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. - 277 с.

53. Грунд З.А., Кертман Г.Л., Павлова Т.В., Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Российская повседневность и политическая культура: Проблема обновления // Полис. -М.,1996. № 4. - С.56-72.

54. Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. М.: Политиздат, 1987. - 368 с.

55. Грушин Б. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. В 4 кн. / Ин-т философии РАН, Ин-т социологии РАН. М., 2001. - Кн. 1. - 612 е.; Кн. 2. -464 с.

56. Гудименко Д.В. Политическая культура России: Преемственность эпох // Полис. М., 1994. - № 2. - С.156-164.

57. Гудков Л. Негативная идентичность: Ст. 1997-2002 гг. М.: Новое лит. обозрение, 2004. - 809 с.

58. Гудков Л. «Память» о войне и массовая идентичность россиян // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. М., 2005. - № 2-3(40-41). -С.46-57.

59. Гудков Л., Дубин Б. Своеобразие русского национализма // Pro et Contra. М., 2005. -№ 2(29). -С.6-24.

60. Гуревич А .Я. Время как проблема культуры // Вопросы философии. М., 1969. - № 3. -С.105-111.

61. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры / 2-е изд. М.: Искусство, 1984.-350 с.

62. Дахин А.В. Система государственной власти в России: Феноменологический транзит // Полис. М., 2006. - № 3. - С.29-40.

63. Дилигенский Г.Г. Люди среднего класса. М.: Ин-т фонда «Общественное мнение», 2002. - 284 с.

64. Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца девяностых: генезис постсоветского сознания: (Социально-психологическое исследование) / РАН. Ин-т мировой экономики и междунар. отношений М., 1998. - 134 с.

65. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М.: Наука, 1994.304 с.

66. Дмитриев А.В., Латынов В.В. Массовая коммуникация: пределы политического влияния. М.: Межведом, научно-учебн. центр компл. проблем нац. политики, 1999. - 197 с.

67. Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: Мнения россиян. Социологические очерки. М.: Общественное мнение, 2002. - 382 с.

68. Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое изд-во, 2004. - 351 с.

69. Дубин Б. «Кровавая» война и «великая» Победа: О конструировании и передаче коллективных представлений в России 1970-2000-х годов // Отечественные записки. М., 2004. - № 5. - С. 68-84.

70. Дубицкая В.П. Телевидение: Мифотехнологии в электронных средствах массовой информации. М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1998. - 142 с.

71. Елизарова О. Образы государства и нации в политической культуре современной России // Pro et Contra. М., 2002. - Т.7, № 3. - С. 92-110.

72. Завершинский К.Ф. Когнитивные основания политической культуры: Опыт методологической рефлексии // Полис. М., 2002. - № 3. - С. 19-30.

73. Завершинский К.Ф. Политическая культура как способ семантического конституирования политических коммуникаций // Политическая наука. М., 2006. -№ 3. -С.31-46.

74. Завтра лучше, чем вчера? (За «круглым столом» журнала) // Мир перемен. -М., 2005. С.9-55.

75. Задорин И., Бурова Ю., Сюткина А. СМИ и массовое политическое сознание: взаимовлияние и взаимозависимость // Российское общество: становление демократических ценностей? М., 1999. - С. 175-197.

76. Замятин Д.Н. Геополитика: основные закономерности и итоги развития в XX в. // Политическая наука. М., 2001. - № 2. - С. 216-243.

77. Зиммель Г. Проблема исторического времени // Зиммель Г. Избранное. М., 1996. - Т.1. - С.517-529.

78. Зиммель Г. Проблема исторического времени // Зиммель Г. Избранное. М., 1996.- Т.1.-С.517-529.

79. Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека: Пер. с нем. / Ин-т социологии РАН. М.: Наука, 1994. 1913. -443 с.

80. Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М.; Летний сад, 2004. - 280 с.

81. Ильин М.В. Феномен политического времени // Полис. М., 2005. - № 3.1. С.5-20.

82. Институциональная политология: Современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В.Патрушева. М.: ИСП РАН, 2006. -590 с.

83. Кавелин К.Д. Наш умственный строй: Статьи по философии истории и культуры.-М., 1989.

84. Каменец А.В., Онуфриенко Г.Ф., Шубаков А.Г. Политическая культура России. -М.: Брандес, 1997. 141 с.

85. Кантор В.К. Смена поколений в русской культуре: от дяди к племяннику // Поколение в социокультурном контексте XX века. М., 2005. - С.337-361.

86. Кара-Мурза А.А. Нужны ли демократии символы? 20.08.2002. http://www.liberal.ru/article.asp7NurrF77.

87. Кара-Мурза А. Российская политическая культура и проблемы становления партийного плюрализма // Формирование партийно-политической системы в России / Московский центр Карнеги: Научный доклад. М., июль 1998. - Вып.22. - С. 7-19.

88. Кармадонов О. А. Семантика политического пространства: опыт кросскультурного транссимволического анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. М, 1998. - Т.1, вып.4. - С. 78-90.

89. Кармадонов О. Социология символа. М.: Academia, 2004. - 347 с.

90. Каспэ И. Представление истории и представления об истории в русском интернете // Исторические исследования в России-П: Семь лет спустя. М., 2003. -С.15-34.

91. Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестник МГУ. Сер.7. Философия. М., 1990. - № 2. - С.54-69.

92. Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура : Пер. с англ. под ред. О.И. Шкаратана. М.: ГУ ВШЭ, 2000. - 608 с.

93. Кертман Г.Л. Катастрофизм в контексте российской политической культуры // Полис.-М., 2000.- №4.-С. 6-18.

94. Кертман Г.Л. Статус партии в российской политической культуре // Полис. 2007. № 1.-С.120-131.

95. Кёниг X. Память о национал-социализме, Холокосте и Второй мировой войне в политическом сознании ФРГ // Неприкосновенный запас. М., 2005. - № 2-3(40-41). -С.96-105.

96. Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России: XIX век. М., 1978.

97. Клямкин И., Шевцова JI. Внесистемный режим Бориса И: Некоторые особенности политического развития постсоветской России. М., 1999.

98. Козлов В.А. Российский посткоммунистический синдром: «Разрушенное прошлое» и кризис советской идентичности // Общественные науки и современность. -М., 2003. № 4. - С.81-97.

99. Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. -350 с.

100. Кольев А. Политическая мифология: Реализация социального опыта. М.: Логос, 2003. - 384 с.

101. Конец ельцинщины. Будапешт, 1999.

102. Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму: (Проблемы методологии). М.: Рудомино, 1998. - 190 с.

103. Коэн Ст. Провал крестового похода США и трагедия посткоммунистической России. М., 2001.

104. Крадин Н.Н. Политическая антропология: Учебник. 2-е изд. М.: Логос, 2004.-272 с.

105. Крадин Н.Н. Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре // Образы власти в политической культуре современной России. -М., 2000.-С.51-73.

106. Культура имеет значение: Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М.: Моск. шк. полит, исслед., 2002. - 315 с.

107. Культурология XX в.: Энциклопедия в 2-х томах / Ред. С.Я.Левит. СПб.: Университетская книга, 1998. - Т.2. - 446 с.

108. Лангеноль А. Официальные визиты: Интернационализация памяти о Второй мировой войне в России и Германии // Неприкосновенный запас. М., 2005. - № 2-3(40-41).-С.209-217.

109. Лапкин В.В., Пантин В.И. Ценности постсоветского человека // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. -М., 1998.-C.3-33.

110. Левада Ю.А. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. - С. 186-224.

111. Левада Ю.А. От мнений к пониманию: Социологические очерки 1993-2000. М.: Моск. шк. полит, исслед., 2000. - 576 с.

112. Левада Ю.А. Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005. М.: Новое изд-во, 2006. - 384 с.

113. Левандовский А. Миф как средство легитимации власти в России (XIX-XX вв.) // Мифы и мифология в современной России. М., 2003. - С. 115-148.

114. Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб.: Речь, 2000. - 364 с.

115. Линднер Р. Путинское обращение с историей // Возрождение России. М., 2006. - Июль-август. - С.48-56.

116. Лобачева Г.В. Самодержец и Россия: Образ царя в массовом сознании россиян (конец XIX начало XX в.). - Саратов: СГТУ, 1999. - 287 с.

117. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек текст - семиосфера -история. - М.: Яз. рус. культуры, 1996. - 447 с.

118. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. - 271 с.

119. Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005. - 256 с.

120. Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997.

121. Маклюен М. Понимание медиа: Внешние расширения человека. М., 2003.

122. Макнайр Б. Власть, выгода, коррупция и ложь // Pro et contra. М., 2000. -Т.5, № 4. - С.144-163.

123. Мак-Нил У. Восхождение Запада: История человеческого сообщества. -Киев, 2004.

124. Малинова О.Ю. «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе // Полис. М., 2006. - № 5. - С. 106-128.

125. Малинова О.Ю. «Политическая культура» в российском и англоамериканском научном дискурсе // Политическая наука. М., 2006. - № 3. - С. 7-30.

126. Малышева С.Ю. Историческая мифология советских «революционных празднеств» 1917-1920 годов // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 10.-М., 2003.-С.231-254.

127. Маихейм К. Идеология и утопия // Манхейм К. Диагноз нашего времени / Ред.-сст. Я.М.Бергер. М.: Юрист, 1994. - 260 с.

128. Масс М. Общество. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. -М., 1996.

129. Матвеева Н.А. Социальная инерция: К определению понятия // СоцИС: Соц. исследования. М., 2004. - № 4. - С. 15-23.

130. Межуев В. Традиции самовластия в современной России // Свободная мысль. М., 2000. - № 4. - С.54-102.

131. Мелешкина Е.Ю. Политические установки // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000. - С. 37-75.

132. Мелешкина Е.Ю. Доминирование по-русски или мировой феномен? // Политическая наука: Политические партии и партийные системы в современном мире: Сб. науч. трудов. -М., 2006. С. 136-162.

133. Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). М.: Имидж-Контакт, 1997. - 478 с.

134. Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях // Полис. М., 2002. - № 1. - С.6-17.

135. Миллер А.И. Дебаты об истории и немецкая идентичность // Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки. М., 2005. -№ 3. - С. 66-75.

136. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вехи. Интеллигенция в России: Сборники статей 1909-1910. -М., 1991.-С. 294-381.

137. Мисюров Д.А. Политическая символика: между идеологией и рекламой // Полис. -М., 1999.- № 1.-С. 168-174.

138. Мифология и политика. М., 1997. - 217 с.

139. Мифы и мифология в современной России: Сб. ст. / Фонд Фр. Науманна / Под ред. К.Аймермахера. М.: Аиро-ХХ, 2000. - 214 с.

140. Морен Э. О природе СССР: Тоталитарный комплекс и новая империя. М., 1995.-218 с.

141. Мосейко А.Н. Мифы России: Мифологические доминанты в современной российской ментальности. М.: Ин-т Африки РАН, 2003. - 155 с.

142. Мосс М. Общество. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М.: Изд. фирма «Вост. литература» РАН, 1996.- 308 с.

143. Назаров М.М. Массовая коммуникация в современном мире: методология анализа и практика исследований / 2-е изд. М.: Эдиториал УРСС, 2002. - 240 с.

144. Назаров М.М. Политическая культура российского общества 1991-1995. -М.: Эдиториал УРСС, 1998. 175 с.

145. Нельсон Р., Уинтер С. Эволюционная теория экономических изменений. -М.: Дело, 2000. 536 с.

146. Нестик Т.А. Социальное конструирование времени // СоцИС: Соц. исследования. М., 2003. -№ 8. - С.12-20.

147. Нойманн Э. Психоанализ и искусство. М., 1966.

148. Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение: Открытие спирали молчания. -М.: Прогресс-Академия, Весь мир, 1996. 352 с.

149. Образы власти в постсоветской России: Политико-психол. анализ / Под ред. Е.Б.Шестопал М.: Алетейя, 2004. - 536 с.

150. Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени: Под ред. Л.П.Репиной М.: Кругь, 2003. - 408 с.

151. Овчаренко В.И. Бессознательное // Новейший философский словарь. -Минск, 1998.

152. Осипова О.А. Американская социология о традициях в странах Востока / АН СССР. Ин-т востоковедения. М.: Наука, 1985. - 129 с.

153. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. - 421 с.

154. Парсонс Т. О социальных системах. М., 2002. - 832 с.

155. Паперно И. Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // Новое литературное обозрение. 2004. - № 68. -С.102-126

156. Пастухов В.Б. Шаг назад, два шага вперед: Русское общество и государство в межкультурном пространстве // Полис. М., 2005. - № 6. - С. 66-91.

157. Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: Гражданские традиции в современной Италии. -М.: Ad Marginem, 1996. 288 с.

158. Патрушев С.В. Институционализм в политической науке: Этапы, течения, идеи, проблемы // Политическая наука. М., 2001. - № 2: Зарубежная политология в XX столетии.-С. 149-189.

159. Патрушев С.В. Власть и народ в России: Проблема легитимации институциональных изменений // Политическая наука в современной России: Ежегодник. 2004.-М., 2004. -С.287-312.

160. Патрушев С.В. Российская политическая культура как система диспозиционных ориентаций: Что нового? // Политическая наука. М., 2006. - № 3. -С.75-94.

161. Пелипенко А.А. Динамика эстетической компоненты в поколениях рубежа XX-XXI вв. // Поколение в социокультурном контексте XX века. М., 2005. - С. 300-319.

162. Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М.: Яз. рус. культуры, 1998. - 376 с.

163. Перспективы демократии в сознании россиян // Общественные науки и современность. М., 1996. - № 2. - С.45-61.

164. Пивоваров Ю.С. Политическая культура: Методологический очерк. М.: ИНИОН, 1996.-89 с.

165. Пивоваров Ю.С. Очерки истории русской общественно-политической мысли XIX первой трети XX столетия. - М., 1997. - 316 с.

166. Пивоваров Ю.С. Русская политическая традиция и современность. М., 2006.-256 с.

167. Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М.: РОССПЭН, 2006. - 166 с.

168. Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система // Политическая наука: Теория и методология. М., 1997. - Вып.2. - С.82-194; Вып.З. - С. 64-190.

169. Политическая культура и посткоммунизм (Сводный реферат) // Политическая наука. М., 2006. - № 3. - С. 174-198.

170. Политическая культура России: История, современное состояние, тенденции, перспективы. СПб.: КультИнформПресс, 2001. - 222 с.

171. Политическая культура: Теория и национальные модели / Под ред. Гаджиева К.С. М.: Интерпракс, 1994. - 351 с.

172. Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки: Сб. ст. / Ред. Малинова О.Ю. М.: ИНИОН РАН, 2005. - 197 с.

173. Политическая наука современной России: Тенденции развития: Пробл.-темат. сб./РАН. ИНИОН.-М.: ИНИОН, 1999.-319 с.

174. Политическая социология и современная российская политика / Под ред. Г.В.Голосова, Е.Ю.Мелешкиной. СПб.: Борей принт, 2000. - 307 с.

175. Политические коммуникации / Под ред. А.И.Соловьева.- М.: Аспект-пресс, 2004. 332 с.

176. Политический процесс: Основные аспекты и способы анализа. Сборник учебных материалов / Под ред. Е.Ю.Мелешкиной. М.: Инфра-М; Весь мир, 2001. - 302 с.

177. Политология: Учебник для студентов вузов / Под ред. А.Ю.Мельвиля. -М.: Проспект, 2005. 618 с.

178. Последние дни императорской власти: По неизданным документам составил А.Блок. Минск, 1991. - 112 с.

179. Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире / Под ред. Малиновой О.Ю., Сунгурова А.Ю. СПб.: Норма, 2005. - 268 с.

180. Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления: Опыт Германии и России на рубеже веков / Ин-т рус. и сов. культуры им. Ю.М.Лотмана Рур. унта в Бохуме. М., 2002. - 159 с.

181. Про А. Двенадцать уроков по истории. М.: РГГУ, 2000. - 336 с.

182. Психология и психоанализ власти: Хрестоматия / Д.Я. Райгородский. -Самара: Бахрах, 1999. Т. 1. - 607 е.; Т.2. - 565 с.

183. Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России: Мат-лы семинара (Тверь, 5-7 марта 1999 г.) / Под ред. Ильина М.В., Бусыгиной И.М. М. Изд. центр науч. и учеб. программ, 1999. - 240 с.

184. Репина Л.П. Образы прошлого в памяти и в истории // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М., 2003. - С.9-18.

185. Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. М.: АО «Kami»; Academia, 1995.-160 с.

186. Рикер П. Память, история, забвение. М.: Изд-во гуманит. лит-ры, 2004.726 с.

187. Российская повседневность и политическая культура: Проблема обновления / Грунт З.А., Кертман Г.Л., Павлова Т.В. и др. // Полис. М., 1996. - № 4. -С.56-72.

188. Россия и страны Балтии, Центральной и Восточной Европы, Южного Кавказа и Центральной Азии: Старые и новые образы в современных учебниках истории. -М., 2003.-352 с.

189. Рукавишников В.О., Халман Л., Эстер П. Политическая культура и социальные изменения: Международные сравнения. М.: СОВПАДЕНИЕ, 1999. - 368 с.

190. Русская идея.-М„ 1992.-496 с.

191. Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время: В поисках утраченного. М.: Яз. рус. культуры, 1997. - 800 с.

192. Саква Р. Политическая культура: Возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития. М., 2004-2005. -№4(35).-С. 41-68.

193. Сахаров А.Н. Когда уходит Смутное время // Литературная газета. 2-8 ноября 2005 г. - № 45-46. - С.З.

194. Сергеев В.М. Демократия как переговорный процесс / Моск. обществ, науч. фонд. М.: Изд. центр науч. и учеб. программ, 1999. - 147 с.

195. Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. М.: Праксис, 2004. - 464 с.

196. Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. М.: РГГУ, 1996. - 95 с.

197. Современное российское общество: Переходный период. М.: Ин-т социологии РАН; Центр социо-экспресс, 1998. - 356 с.

198. Соколова М.Е. Социальное время и новые электронные технологии: Аналитический обзор. М., 2006. -105 с.

199. Соловьев А.И. Культура власти российской элиты: Искушение институционализмом? // Полис. М., 1999. - № 2. - С.65-80.

200. Соловьев А.И. Политология: Политическая теория, политические технологии: Учебник. М.: Аспект-пресс, 2001. - 559 с.

201. Соловьев А.И. Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: Реалии российского транзита // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. М., 2004. -С. 313-337.

202. Соловьев А.И. Политический дискурс медиакратий: Проблемы информационной эпохи // Полис. -М., 2004. -№ 2. С. 124-132.

203. Соловьев А.И. Политические и культурные основания идентификационных моделей в российском обществе // Политическая наука. М., 2006. - № 3. - С. 95-113.

204. Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор / Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. М.: Аспект-пресс, 2002. - 537 с.

205. Степнова JI.A. Социальная символика России // СоцИс. М., 1998. № 7. -С.90-100.

206. Уваров П. История, историки и историческая память во Франции // Отечественные записки. М., 2004. -№ 5. - С. 192-213.

207. Уилхем Д. Коммуникация и власть. СПб.: ТОО «ПНД-систем», 1993.144 с.

208. Уортман Р. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. В 2 тт. М.: ОГИ, 2002. Т.1. От Петра Великого до Николая I. - 607 с.

209. Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб.: Азбука, 2002. - 474 с.

210. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М.: Аспект-пресс, 2004.399 с.

211. Фалко М. Истина и смысл в политической науке (1973): Реф. // Зарубежная политическая наука. (Методология, обучение, анализ политических процессов). М., 1994.-С. 55-88.

212. Флад К. Политический миф: Теоретическое исследование. М., 2004.264 с.

213. Ферретти М. Обретенная идентичность. Новая «официальная история» путинской России // Неприкосновенный запас. М., 2004. - № 4 (36). - С. 78-85.

214. Ферретти М. Непримиримая память: Россия и война: Заметки на полях спора на жгучую тему // Неприкосновенный запас. М., 2005. - № 2-3(40-41). - С.76-82.

215. Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М.: Высшая школа, 1992. - 351 с.

216. Фомичев П.Н. Современные социологические теории социального времени (Научно-аналитический обзор) / РАН. ИНИОН. М.: ИНИОН, 1993. - 46 с.

217. Формизано Р. Понятие политической культуры // Pro et contra. М., 2002. -T.7,№3.-C.l 11-146.

218. Формирование и функции политических мифов в постсоветских обществах / РАН. Ин-т Африки. М., 1997. - 107 с.

219. Франк СЛ. Этика нигилизма (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи: Интеллигенция в России. Сборники статей 1909-1910.-М., 1991.-С.153-184.

220. Франция-память / Нора П., Озуф М., Пюимеж Ж. де , Винок М. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. - 327 с.

221. Хабермас Ю. Политические работы. М.: Праксис, 2005. - 362 с.

222. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. М., 1989.-№9,- С. 116-163.

223. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993.

224. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. М., 2005. - № 2-3(40-41). - С.8-27.

225. Хёслер И. Что значит «проработка прошлого»? Об историографии Великой Отечественной войны в СССР и России // Неприкосновенный запас. М., 2005. - № 2-3(40-41).-С.88-95.

226. Ципко А. Не надо мифологизировать перестройку // Мир перемен. М., 2005.-№ 1. - С.14-17.

227. Цуладзе А. Политическая мифология. М.: ЭКСМО: Алгоритм, 2003.383 с.

228. Чистов К.В. Русская народная утопия. СПб., 2003.

229. Чихарев И.А. Хронополитика: Развитие исследовательской программы // Полис. М., 2005. -№ 3. - С.21-33

230. Шампань П. «Делать мнение»: новая политическая игра. М.: Socio-Logos, 1997.-335 с.

231. Шатилов А.Б. Постсоветские подходы к изучению политической культуры // Pro et contra. М., 2002. - Т. 7, № з. с. 183-194.

232. Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология: В 3-х ч. Пер. с фр. М., 1992.-4.2.-282 с.; Ч.З. - 157 с.

233. Шевцова JI. Как Россия не справилась с демократией: Логика политического отката // Pro et contra. М., 2004. - Т 8, № 3. - С. 36-55.

234. Шевченко Ю.Д. Власть и политическая культура: воздействие политических институтов на советские и постсоветские культурные ценности // Образы власти в политической культуре России / Под ред. Е.Б.Шестопал. М., 2000. - С.28-50.

235. Шелер М. Положение человека в космосе // Шелер М. Избранные воспроизведения. М., 1994.-С. 129-194.

236. Шереги Ф.Э. Социология политики: Прикладные исследования. М.: Центр социал. прогнозирования, 2003. - 684 с.

237. Шестопал Е.Б. Политическая социализация и ресоциализация в современной России // Политая. М., 2005-2006. -№ 4(39). - С. 48-69.

238. Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х.: Теоретические и прикладные проблемы политической психологии М.: РОССПЭН, 2000. -431 с.

239. Штомпка П. Социология: Анализ современного общества. М.: Логос, 2005.-655 с.

240. Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-пресс, 1996. -С.415 с.

241. Щегорцов В.А. Политическая культура: Модели и реальность: Полит.-социол. очерки. М: ИНИОН, 1990. -172 с.

242. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект-пресс, 1999. - 416 с.

243. Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // Одиссей-2001.-М.,2001.-С.176-198.

244. Элиаде М. Миф о вечном возвращении (архетипы и повторение) // Элиаде М. Космос и история. М., 1987. - С. 27-144.

245. Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. - 142 с.

246. Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М.: Рефл-бук; Киев: Ваклер, 1996.-285 с.

247. Элиаде М. Аспекты мифа: Пер. с фр. М.: Акад. Проект, 2001. - 239 с.

248. Эриксон Э. Идентичность: Юность и кризис / Под ред. Толстых А.В. М.: Прогресс, 1996.-342 с.

249. Этнические аспекты власти: Сб. ст. / С.-Петерб. ун-т, Музей антропологии и этногр. Им. Петра Великого (Кунсткамера). СПб., 1995. - 241 с.

250. Юнг К. Тэвистокские лекции. М., 1998.

251. Яницкий О.Н. Россия как общество риска: Методология анализа и контуры концепции // Общественные науки и современность. М., 2004. - № 2. - С.5-15.

252. Ясперс К. Вопрос о виновности: О политической ответственности Германии. -М., 1999.

253. Abetes М. Anthropologic de l'Etat. P.: Armand Colin, 1990. - 282 p.

254. Adams R. Energy and structure: A theory of social power. -Austin L.: Univ. of Texas press, 1975. - 353 p.

255. Agents of power: The media and public policy / Ed. by J.Altschull. N.Y.: Longman Pub. USA, 1995.-461 p.

256. Alexander J. Political culture in post-communist Russia: Formlessness and recreation in a traumatic transition. N.Y.: St.Martin's press, 2000. - 267 p.

257. Almond G. Communism and political culture theory // Comparative politics.-1983.-Vol. 15.-P. 18-148.

258. Almond G. Comparative political systems // J. of politics. Austin, 1956. -Vol.18, №3. p. 391-409.

259. Almond G. Comparative political systems // Political behavior: A reader in theory research.-Glencoe, 1956. -P. 34-42.

260. Almond G. Discipline divided: Schools and sects in political science. L.,1990.

261. Almond G. Foreword: The return to political culture // Political culture and democracy in developing countries / Ed. by Diamond L. Boulder, 1994. - P. IX-XH.

262. Almond G. The intellectual history of the civic culture concept // The civic culture revised. -Boston, 1980. -P.l-36.

263. Almond G., Verba S. The civic culture: Political attitudes and democracy in five countries. -Princeton (N.Y.): Princeton univ. press, 1963. 562 p.

264. Altrichter H. GegenErinnerung: Geschichte als politisches Argument im TransformationsprozeB Ost.-, Ostmittel- und Siidosteuropas. Miinchen, 2006.

265. Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism. L.: Verso, 1991. - 160 p.

266. Anthropological approaches to political behavior / F.McGlynn, A.Tuder. -Pittsburgh (Pa): Univ. of Pittsburg press, 1991. 359 s.

267. Aron R. Democratic et totalitarisme. P.: Gallimard, 1965. - 378 p.

268. Aron R. Dimensions de la connaissance historique. P.: Plon, 1961. - 339 p.

269. Arrow К The future and the present in economic life // Economic inquiry. -1978.-V.16, № 1.-P.157-169.

270. Assmann J. Agypten. Eine Sinngeschichte. Munchen; Wien: Hanser, 1996.549 S.

271. Assmann J. Das kulturelle Gedachtnis: Schrift, Erinnerung und politische Identitat in friihen Hochkulturen. Munchen: C.H.Beck, 1992. - 344 S.

272. Baacke D. Kommunikation und Kompentenz: Grundlegung einer Didaktik der Kommunikation275. und ihrer Medien. Munchen: Juventa-Verlag, 1973. - 408 S.

273. Balandier G. Anthropologic politique. Paris: Presses univ. de France, 1967.240 p.

274. Barghoorn F. Soviet Russia: Orthodoxy and adaptiveness // Political culture and political development / Pye L., Verba S. (eds.) Princeton, 1965. - P. 450-511.

275. Becker H. Through values to social interpretation: Essays on social contexts, actions, types and prospects. -N.Y.: Greenwood press, 1968. 341 p.

276. Bell D. Mythscapes: Memory, mythology and national identity // Brit. j. of sociology. L., 2003. - Vol. 54, № 1. - P.63-82.

277. Berg-Schlosser D., Maier H., Stammen Th. Einffihrung in die Politikwissenschaft. Munchen, 1974. - 331 S.

278. Blumenberg H. Lebenszeit und Weltzeit. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1986.378 S.

279. Blumer H. Symbolic interactionism: Perspective and method. Englewood Cliffs, N.Y., Prentice Hall, 1969.-208 p.

280. Blyton P. Time, work and organization. L.; N.Y.: Routledge, 1989. - 154 p.

281. Bourdieu P. Language and symbolic power. Cambridge (Mass): Harvard univ, press, 1991.-302 p.

282. Brandon S. History, time and deity: A historical and comparative study of the conception of time in religious thought and practice. N.Y.: Manchester univ press, 1965. -240 p.

283. Brandon S. Time and mankind: A historical and philosophical study of mankind's attitude to the phenomena of change. L. etc., Hutchinson, 1951. - 228 p.

284. Brint M. Genealogy of political culture. Boulder: Westview press, 1991.147 p.

285. Brown A. Conclusions // Political culture and post-Communism. Oxford, 2005. -P. 180-202.

286. Brown R, Mapping the temporal landscape // Management learning. L., 2005. -Vol. 36, N 4. - P.451-469.

287. Buruma I. The wages of quilt: Memories of war in Germany and Japan. N.Y.: Farrar Straus Giroux, 1994. - 330 p.

288. Castells M. The power of identity. Maiden (Mass): Blackwell Pub., 2004.537 p.

289. Chilton S. Defining political culture // World politics. Oxford, 1988. - Vol. 27, № 2. -P.419-445.

290. Chronotypes: The construction of time / Bender J., Castordiadis C. et.a. -Stanford (Cal): Stanford univ. press, 1991. 258 p.

291. The civic culture revisited: An analytic study / Gen ed. Almond G.A., Verba S. -L., 1989.-421 p.

292. Cimet A. Symbolic violence and language: Mexico and its uses of symbols // Social memory and history: anthropological perspectives / Ed. by Climo J., Cattel M. N.Y., 2002.

293. Claessen H. Political anthropology: The state of the art. Hague: Monton, 1979. -411 p.

294. Cohen A. The symbolic construction of community. L., N.Y.: Tavistock Publ., 1985.-128 p.

295. Cohen S. Was the soviet system reformable? // Slav. Rev. Wash., 2004. -Vol.63, N3.-P.459-488.

296. The collective memory. N.Y.: Harper & Row, 1980. - 186 p.

297. Communication theory today / Ed. By Crowley D., Mitchell D. / McGill Univ. and Univ. of Calgary. Cambridge, 1994. - 324 p.

298. Comparative politics today: A world view / Ed. by G.Almand. Boston; Toronto, 1974.

299. Converse F. The nature of belief systems in mass publics // Ideology and discontent / Ed. by Apter D. Glencoe, 1964. - P. 198-207.

300. Culture matters: Essays in honor of A.Wildavsky / Ed. by Ellis R., Thompson M. Boulder (Col.): Westview press, 1997. - 252 p.

301. Daniels R. Revolution, modernization and the paradox of twentieth-century Russia// Canadian Slavonic papers. 2000 - Vol. 13, №. 3. - P.l-14.

302. Delanty G. Social theory in a changing world: Conceptions of modernity. -Oxford; Maiden: Polity press, 1999. 211 p.

303. Derrida J., Habermas J. Nach dem Krieg: Die Weidergeburt Europas // Frankfurter Allg. Ztg. 2003.31.05.

304. Deutsch K. The nerves of government: Models of political communication and control. L.: Free press of Glencoe, 1963. - 316 p.

305. The disguise construction of national identity. Edinburgh, 1999.

306. Dittmer L. Political culture and political symbolism: Toward a theoretical synthesis // World politics. Baltimore, 1977. - Vol.29, № 4. - P. 552-583.

307. Dresher S., Sabean D., Shaslin A. Introduction: G. Mosse and political symbolism // Political symbolism in Modern Europe: Essays in honour of G.L.Mosse. New Brunswik; London, 1982.

308. Duncan H. Symbols in society. L., N.Y.: Oxford univ. press, 1972. - 262 p.

309. Durand G. Introduction a la mythologie: Mythes et societes. P., 1996. - 246 p.

310. Durkheim Ё. The elementary forms of religious life. N.Y.: Free press, 1995.464 p.

311. Eckstein H. A culturalist theory of political change // Amer. polit. science rev. -Wash., 1988. Vol. LXXXIV, N 3. - P.789-804.

312. Eckstein H. Culture as a foundation concept for the social science // J. of theoretical politics. L., 1996. - Vol.8, N 4. - P.471-497.

313. Edelman M. Constructing the political spectacle. Chicago: Univ. of Chicago press, 1988.- 137 p.

314. Edelman M. Politics as symbolic action. Chicago: Markham publ., 1971.188 p.

315. Edelman M. Politik als Ritual: Die symbolische Funktion staatlicher Institutionen und politischen Handelns. Frankfurt a.M.: Campus-Verlag, 2005. - 223 S.

316. Elias N. The symbol theory. L.; Newbury Park: Sage publ., 1991. - 147 p.

317. European history: Challenge for a common future / Ed. by Рок A., Rusen J., Scherrer J. Hamburg: Ed. Korber-Stiftung, 2002. - 244 p.

318. Eichwede W. Stalinismus und Moderniesierung // Osteurope. Koln, 1992. - Jg. 42, N 12. - S.1029-1036.

319. Eisenstadt S. Modernization: Protest and change. N.Y.: Prentice Hall, 1966.166 p.

320. Fenks C. Post-Avant-garde // Art and Design. 1987. - V.3, № 7/8. - P. 18-24.

321. Figes O., Kolonitskii B. Interpreting the Russian revolution: The language and symbols of 1917. New Haven; C.T.: Yale univ. press, 1999. - 198 p.

322. Foucault M. Discipline and punish: the birth of the prison. N.Y.: Vintage books, 1995.-333 p.

323. Fried M. The evolution of political society: An essay in political anthropology. -N.Y.: Random House, 1967. 270 p.

324. Geertz C. The interpretations of cultures: Selected essays. L.: Hutchinson, 1975.-470 p.

325. Geertz CI. World-View and the analysis of sacred symbols / Hamme E., Simmons W. Boston, 1970. - 384 p.

326. Gendzel G. Political culture: Genealogy of a concept // J. of interdisciplinary history. Cambridge (MA), 1997. - Vol. 28, № 2. - P. 225-250.

327. Girardet R. Mythes et mythologies politiques. P.: Seuil, 1986. - 210 p.

328. Gleick J. Chaos: Making a new science. N.Y.: Viking, 1987. - 352 p.

329. Goffman E. Interaction ritual: Essays in face-to-face behavior. Chicago: Aldine Pub. Co., 1967.-270 p.

330. Greene J. Interpreting early America: Historiographical essays. Charlottesville, 1996.-528 p.

331. Gurvitch G. The spectrum of social time. Dordrecht: D. Reidel Pub. Co., 1964. -152 p.

332. Habermas J. The theory of communicative action. Boston: Beacon Press, 1994. -Vol. 1.-351 p.

333. Halbwachs M. La memoire collective. P.: Press univ. de France, 1950. - 170 p.

334. Halbwachs M. Les cadres sociaux de la memoire. N.Y.: Arno press, 1975.298 p.

335. Hall P. A symbolic integrationists analysis of politics // Symbolic interactionism. / Ed. by Plummer K. Vol. II. Contemporary issues. An Elgar reference collection, 1991. P. 316-331.

336. Handbook of political socialization: Theory and research / Ed. by S.A. Renshon. -N.Y.: Free press, 1977. 547 p.

337. Hareven Т. Family time and industrial time. Lanham: Univ. press of America, 1993.-474 p.

338. Harold D. Lasswell on political sociology / Ed. By D.Marvick. Chicago: Chicago univ. press, 1977. - 456 p.

339. Hattich M. Grundbegriffe der Politikwissenschaft. Darm stadt, 1980. - 102 s.

340. Heunks F., Hikspoors F. Political Culture 1960-1990 // Values in Werstem Societies / Ed. by De Moor R. Tilburg, 1995.

341. Hinckley B. The symbolic presidency: New presidents portray themselves. -N.Y.: Routledge, 1990. 193 p.

342. Hobsbawm E., Ranger T. The Invention of tradition. Cambridge; N.Y.: Cambridge univ. press, 1983. - 320 p.

343. Hoffer W. Geschichtsschreibung und Weltanschanung. Munchen, 1950.236 s.

344. Hofstadter R. The paranoid style in American politics: And other essays. N.Y.: Knopf, 1965.-314 p.

345. Hubert H., Mauss M. Melanges d'histoire des religions. P.: F. Alcan, 1909.236 p.

346. Ignatow A. Die "russische Idee" in der gegenewartigen Diskussion: Die russische Identitat und die "Nue Ideologien". Koln, 1992.

347. The identity in question / Ed. by Rajchman J. N.Y.: Routledge., 1995. - 295 p.

348. Ingelhart R, The renaissance of political culture // Amer. polit. science rev. -LXXXII. 1988.-P.1203-1230.

349. Inglehart R. Culture shift in advanced industrial society. Princeton: Princeton univ. press, 1990. - 484 p.

350. Inglehart R. Political value orientations // Continues in political action: A longitudinal study of political orientations in three Western democracies. Berlin; N.Y., 1990. -P.5-51.

351. Inglehart R. Modernization and postmodernization. Princeton: Princeton univ. press, 1997.-453 p.

352. Iyengar S., Kinder D. News that matters: Television and American opinion. -Chicago: Univ. of Chicago press., 1987. 187 p.

353. Jaspers K. The question of German guilt. N.Y.: Fordham univ. press, 2000.117 p.

354. Johnson J. Conceptual problems as obstacles to progress in political science: Four decades of political culture research // J. of theoretical polit. L., 2001. - Vol.15, № 1. -P.87-115.

355. Karaman T. Political efficacy and its antecedents in contemporary Russia // J. of communist studies and transition politics. 2004. - Vol. 29, №. 2. - P.30-49.

356. Kaselleck R. Futures past: On the semantics of historical time. N.Y.: Columbia univ. press, 2004. - 317 p.

357. Katona G. The powerful consumer: Psychological studies of the American economy. N.Y.: McGraw-Hill, 1960. - 276 p.

358. Katona G. Psychological economics. N.Y.: Elsevier scientific pub. Co., 1975.438 p.

359. Keenan E. Muscovite political folkways // Russian Review. 1986. - Vol. 45, №2.-P. 115-181.

360. Keenan E.L. On certain mythical beliefs and Russian behaviors // Russian littoral project. Maryland, 1993. -N 1. -P.l-35.

361. King Ch. Culture, context, violence: Eurasia in comparative perspective // Political culture and post-Communism. Oxford, 2005. - P. 64-80.

362. Klapp O. Collective search for identity. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1969.-383 p.

363. Laitin D., Wildavsky A. Political culture and political preferences // Amer. polit. science rev. LXXXII. - 1988. - P.589-596.

364. Language symbolism and politics / Ed. by Merelman R. Boulder, 1992.

365. Laplanche J., Pontalis J. The language of psychoanalysis. N.Y.: Norton, 1974. — 510 p.

366. Lasswel G. On political sociology. Chicago-L., 1977.

367. Lewellen T. Political anthropology: An introduction. Westport (Conn): Bergin & Garvey, 1992. - 234 p.

368. Lewis J., Weigart A. Structures and meaning of social time // Social Forces. -1981. Vol. 60, № 2. - P. 433-462.

369. Les lieux de memoire / Ed. by Nora P. P.: Gallimard, 1984-1992. - Vol. 1-7.

370. Litt Th. Die Wiedererweckung des geschichteichen Bewusstseins. Heidelberg: Quelle und Meyer, 1956. - 243 S.

371. Luckmann T. The constution of human life in time // Chronotypes: The construction of time.- Stanford, 1991. -P.151-166.

372. Lucas R.-E. (jr) Studies in business-cycle theory. Cambridge (Mass): MIT Press, 1981.-300 p.

373. Luhmann N. Temporalization of complexity // Sociocybernetics: An actor-orientated social systems approach. The Hague, 1978. - P. 95-111.

374. Luhmann N. World-time and system history // Luhmann N. The differentiation of society. -N.Y., 1982. P. 289-324.

375. Luhmann N. Die Politik der Gesellschaft. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 2000.443 p.

376. Lukin A., Lukin P. Myths about Russian political culture and the study of Russian history // Political culture and post-Communism / Ed. by Whitefield S. Oxford, 2005. -P. 15-41.

377. Mach Z. Symbols, conflict, and identity: Essays in political anthropology. -Albany: State Univ. of N.Y. Press, 1993. 297 p.

378. Mannheim К Man and society in an age of reconstruction. N.Y.: Harcourt, Drace & World, 1967. - 469 p.

379. March J., Olsen J. Rediscovering institutions: The organizational basis of politics. N.Y.: Free press, 1989. - 389 p.

380. Mayer L., Burnett F., Ogden S. Comparative politics: Nations and theories in a changing world. N.Y.: Prentice Hall, 2000. - 423 p.

381. McAuley M. Bringing culture back into political analysis: The reform of the Russian judiciary // Political culture and post-Communism. Oxford, 2005. - P.81-104.

382. McDaniel T. The agony of the Russian idea. Princeton; N.Y.: Princeton univ. press, 1996.-201 p.

383. McLuhan M. Understanding media: The extensions of Man. L.; N.Y., 1987.

384. McNair B. An introduction to political communication. L.; N.Y.: Routledge, 2003.-250 p.

385. Mead G. Mind, self and society from the standpoint of a social behaviorist. -Chicago: Univ. of Chicago press, 1934. 400 p.

386. Mead G. The philosophy of the act. Chicago: Univ. of Chicago press, 1938.696 p.

387. Meifert J. Bilderwelten: Symbolik und symbolische Politik im Prozefi der politischen Kommunikation. Duisburg, 1999. - 324 s.

388. Meinecke F. Die Entstehung des Historismus. Miinchen: Leibniz, 1946.637 S.

389. Melbin M. The colonisation of time // Timing space and spacing time. L., 1978. -Vol. 2.-P. 25-30.

390. Merelman R. Revitalization of political socialization // Political psychology / Hermann M. (ed.). -San-Francisco, 1986. P. 279-319.

391. Merelman R. Partial visions: Culture and politics in Britain, Canada and the United States. Madison (Wis): Univ. of Wisconsin, 1991.-287 p.

392. Meyer T. Inzenierung des Scheins: Voraussetzungen und Folgen symbolischer Politik. -Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1992. 203 S.

393. Meyer T. Die Transformation des Politischen. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1994. -275 S.

394. Mnemosyne: Formen und Funktionen der kulturellen Erinnerung / Hg. Assmann A., Harth D. Frankfurt a.M.: Fischer-Taschenbuch-Verlag, 1991. - 399 S.

395. Moles A. Information theory and esthetic perception. Urbana: Univ. of Illinois Press, 1966.-217 p.

396. Mommsen W. Die Geschichtswissenschaft jenseits des Historismus. -Dusseldorf: Droste, 1972.-467 S.

397. Moore W. Man, time and society. N.Y.: Wiley, 1963. - 163 p.

398. Myrdal G. Monetary equilibrium. L.: W.Hodge & Co. Ltd, 1939. - 214 p.

399. Mythen der Nationen. / Flacke M. (Hrsg.). 1945. Arena der Erinnerungen. - В.: DHM, 2004.- 970 S.

400. Nahn J. Continuity and change in Russian political culture // British journal of political science. L., 1991. - Vol. 21, № 1. - P. 43 -51.

401. Nelson R., Winter S. An evolutionary theory of economic change. Cambridge (Mass): Belknap press of Harvard univ. press, 1982. - 437 p.

402. A new institutionalism in organizational analysis / Ed. by DiMaggio P., Powell W.-Chicago; L., 1991.

403. New directions in political socialization / Ed. By L.C.Schwartz and S.Kenyon. -N.Y.: Free press, 1975. 340 p.

404. Noble T. Social theory and social change. N.Y., 2000.

405. Nora P. Realms of memory: Rethinking the French past. Vol. 1,2. N.Y.: Columbia univ. press, 1996-1998.

406. North D. Institutions, institutional change and economic performance. -Cambridge; N.Y.: Cambridge univ. press, 1990. 152 p.

407. Parsons Т. The point of view of the author // The social theories of T.Parsons. / Ed. by Black M. Englewood Cliffs, 1961. - № 1. - P. 311-363.

408. Parsons T. The social system. Glencoe (111): Free press, 1951. - 525 p.

409. Parsons T. Values, motives and systems of action // Towards a general theory of action / Ed. by Parsons Т., Shils E. Cambridge, 1954. - P.47-275.

410. Pateman C. Political culture, political structure and political change // British j. of political science. -L., 1971.-№ 1.-P. 5-46.

411. Petro N. The rebirth of Russian democracy: An interpretation pf political culture.- Cambridge, (Mass): Harvard univ. press, 1995. 226 p.

412. Pfetsch B. From political culture to political communication culture: A theoretical approach to comparative analysis // Comparing political communications: Theories, cases and challenges / Ed. by Esser F., Pfetsch B. Cambridge, 2004.

413. Рое M. The Russian moment in world history. Princeton; N.Y.: Princeton univ. press, 2003.-116 p.

414. Political anthropology / Ed. by MJ.Schwarz, V.W.Tturner, A.Tuder. Chicago: Aldin Pub. Co., 1966.-309 p.

415. Political anthropology. Vol. 2-7. New Brunswick; N.Y.: Transaction books, 1983-1989.

416. Political culture and democracy in developing countries. Boulder (Col.): Lynne Rienner, 1994.-263 p.

417. Political culture and political change in Communist states / Ed. by Brown A., Gray I. N.Y.: Holmes & Meyer pub., 1979. - 286 p.

418. Political culture and post-Communism / Ed. by Whitefield S. N.Y.; Oxford: Palgrave Macmillan, 2005. - 234 p.

419. Political psychology: contemporary problems and issues / Ed. By M.G.Hermann.- San-Francisco: Jossey-Bass Publ., 1986. 524 p.

420. Political symbolism in Modern Europe: Essays in honour of G.L.Mosse. New Brunswik; London: Transaction books, 1982. - 310 p.

421. Questions of cultural identity / Ed. by Hall S., Du Gay P. L.: Thousand Oaks (Cal): Sage, 1996.-198 p.

422. Rasmussen D. Symbol and interpretation. Hague: Martinus Nijhoff, 1974.101 p.

423. Reszler A. Les Mythes politiques modernes. P.: Presses univ. de France, 1981. -230 p.

424. Rlfkin J. Time wars: The primary conflict in human history. N.Y.: Simon & Schuster, 1989.-302 p.

425. Rockman B. The new institutionalism and the old institutions // New perspectives on American politics. Washington, 1994. - P.46-81.

426. Rockman B. Studying elite political culture: Problems of design and interpretation. Pittsburgh: Univ. of Pittsburgh press, 1976. - 17 p.

427. Rosenbaum W. Political culture: Basic concept in political science. N.Y.: Praeger, 1975.-181 p.

428. Rothacker E. Mensch und Geschichte. Bonn: Atheneum-Verlag, 1950.239 S.

429. Rust H. Geteilte Offentlichkeit: Alltagskommunikation und Massenpublizustik. -Munchen, 1982.-412 S.

430. The rythms of society. L.; N.Y., 1988. - 344 p.

431. Sakwa R. Partial adaptation and political culture // Political culture and post-Communism. Oxford, 2005. - P. 42-63.

432. Sarcinelli U. Symbolische Politik: Zur Bedeutung symbolisches Handelns in der Wahlkampfkommunikation der Bundesrepublik Deutschland. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1987.-301 S.

433. Schlogel K. Das sowjetische Erbe lost sich in tausend Stuck auf // Politische Studien. Miinchen, 1992. - Jg. 43, N 321. - S.4-12.

434. Schutz A. The phenomenology of the social world. Evanston (111): Northwestern univ. press, 1967. - 255 p.

435. Schutz A., Luckmann T. Strukturen der Lebenswelt I, II. Neuwied; Darmstadt: H.Luchterhand, 1975.-331 S.

436. Schwartz B. Queuing and waiting: Studies in the social organization of access and delay. Chicago: Univ. of Chicago press, 1975. - 217 p.

437. Scott D. Culture in political theory // Polit. theory. L., 2003. - Vol. 31, № 1. -P. 18-36.

438. Scott R. Institutions and organizations. Thousand Oaks; Sage, 1995.

439. Simon G. Zukunft aus der Vergangenheit: Elemente der politischcn Kultur in Russland // Osteuropa. Koln, 1995. - Jg. 45, N 5. - S.455-482.

440. Skocpol Т. States and social revolutions: A comparative analysis of France, Russia and China. -Cambridge; N.Y.: Camdridge univ. press, 1979. 407 p.

441. Skowrenek S. Building a new American state: The expansion of national administrative capacities, 1877-1920. Cambridge; N.Y.: Camdridge univ. press, 1982. - 389 p.

442. Shils E. Tradition. Chicago: Univ. of Chicago press, 1981. - 334 p.

443. Social memory and history: Anthropological perspectives / Ed. By Climo J., Gattell M. N.Y., AltaMira press, 2002. - 237 p.

444. Social theory and the politics of identity / Ed. by Calhoun C. Oxford (UK); Cambridge (Ma): Blackwell, 1994. - 350 p.

445. The sociology of time / Ed. by Hassard J. N.Y.: St. Martin's press, 1990.255 p.

446. Sorokin P. Sociocultural causality, space, time: A study of referential principles of sociology and social science. N.Y.: Russell & Russell, 1964. - 246 p.

447. Sorokin P., Merton R. Social time: A methodological and functional analysis // American j. of sociology. 1937. - V.42, № 5. -P.615-629.

448. Speth R. Sympol und Fiktion // Institution-Macht-Rapraesentation: Wo fuer politische Institutionen stehen und wo sie wirken / Hrsg. Giihler u.a. Baden-Baden, 1997. -S.66-90.

449. Stane W., Schaffner P. The psychology of politics. N.Y.; Berlin: Springer-Verlag, 1988.-331 p.

450. Steck P. Grundzuege der politischen Psychologie. Bern: H.Huber, 1980.193 p.

451. Stone L. The past and the present revisited. L.; N.Y.: Routledge & Kegan Paul 1987.-440 p.

452. Sturt M. The psychology of time. L.; N.Y.: K.Paul, Trench, Trubner & Co, Ltd, 1925.-152 p.

453. Snell B. Entdeckung des Geistes: Studien zur Entstehung des europaischen Denkens bei der Griechen. Gottingen: Vandenhoeck und Ruprecht, 1975. - 334 S.

454. Stevenson N. Understanding media cultures: Social theory and mass communication. London: Thousand Oaks (Cfl): Sage publ., 2002. - 255 p.

455. Stiehler G. Gesellschaft und Geschichte. Koln; В.: Akademie-Verlag, 1974.308 S.

456. Structuring politics: Historical institutionalism in comparative analysis. -Cambridge, 1992.

457. TenHouten W. Time and society. Albany; N.Y., 2005.

458. The sociology of time. L., 1990.

459. Thelen K. Historical institutionalism in comparative politics // Annual rev. of political science. Norwood, 1999. - N 2.

460. Theorie der Gesellschaft oder Sozialtechnologie. / Von Habermas J., Luhmann N. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1971.-401 S.

461. Thompson J. Ideology and modern culture: Critical social theory in the era of mass communication. Stanford (Cal): Stanford univ. press, 1990. - 362 p.

462. Thompson M., Ellis R., Wildavsky A. Cultural theory. Boulder, 1990.

463. Tillman M. Temporality and role-taking in G.H.Mead // Social research. 1970. - Vol. 37, № 1. - P.57-72.

464. Timmermann H. Was erwartet Europa von Russland // Russland und Deutschland: Nachbarn in Europa. Baden-Baden, 1992. - S.13-36.

465. Tradition, change and modernity / Ed. by Eisenstadt S.N. N.Y.: Wiley, 1973.367 p.

466. Truscott P. Russia first: Breaking with the West. L.; N.Y.: I.B.Tauris, 1997.

467. Tucker R. Political culture and leadership in Soviet Russia: From Lenin to Gorbachev. N.Y.: Norton, 1987. - 214 p.

468. Urban M. The politics of identity in Russian's postcommunist transition // Slavic Review. 1994. - Vol. 53, №. 3. - P.733-765.

469. Values in Western societies / Ed. by De Moor R. Tilburg: Tilburg univ. press, 1995.-322 p.

470. Verba S. Conclusions: Comparative political culture // Political culture and political development / Pye L., Verba S. (eds.). Princeton, 1965. - P.513-560.

471. Waldrop M. Complexity: The emerging science at the edge of order and chaos. -N.Y.: Simon & Schuster, 1992. 380 p.

472. Wasburn Ph. A life course model of political socialization // Politics and induvidual. 1994. -Vol. 4, №. 2. - P. 1-19.

473. Wedeen L. Conceptualizing culture: Possibilities for political science // American political science review. Wash., 2002. - Vol. 96, № 4. - P.713-728.

474. Welch S. The concept of political culture. N.Y.: St. Martin's press, 1993.208 p.

475. White St. Political culture and soviet politics. L., 1979.

476. Whitrow G. The nature of time. N.Y.: Penguin; New Ed edition, 1975. - 153 p.

477. Young T. Symbolic interactional theory and nonlinear dynamics: social magic in human activity. Michigan: The Red Feather institute, 1991. - 149 p.

478. Young Т., Arrigo B. The dictionary of critical social sciences. Boulder (Colo): Westview press, 1999. - 353 p.