автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Образы пространства и времени в поэзии Инны Лиснянской

Полный текст автореферата диссертации по теме "Образы пространства и времени в поэзии Инны Лиснянской"

На правах рукописи

РЯБЦЕВА Наталья Евгеньевна

ОБРАЗЫ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ ИННЫ ЛИСНЯНСКОЙ

10.01.01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Волгоград — 2005

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный педагогический университет».

Научный руководитель — доктор филологических наук,

профессор Трожина Надежда Евгеньевна.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Исаев Геннадий Григорьевич;

Защита состоится 16 декабря 2005 г. в 12.00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.027.03 в Волгоградском государственном педагогическом университете по адресу: 400131, г. Волгоград, пр. им. В.И. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Волгоградского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан ноября 2005 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат филологических наук, доцент Ларионова Марина Ченгаровна.

Ведущая организация — Московский городской

педагогический университет.

доктор филологических наук, профессор

О.Н. Калениченко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Инна Лиснянская — одна из наиболее ярких и самобытных фигур в русской поэзии второй половины XX — начала XXI в. В последние десятилетия ее творчество стало предметом пристального внимания критиков. Такой высокий интерес вполне оправдан. Уже ранние стихи поэтессы были отмечены современниками, высоко оценены критиками. Поэзию Лиснянской отличает внутренний динамизм, поступательный характер творческого роста. Это дает основания говорить о «феномене поздней Лиснянской» (А. Алехин).

Наиболее заметные отклики о поэтессе принадлежат перу А. Солженицына, И. Бродского, Ю. Кублановского, С. Липкина, Т. Бек, И. Ростовцевой, С. Рассадина, Д. Полищука, Е. Ермолина. При всем обилии и многообразии литературно-критических статей, рецензий, обзоров следует, однако, признать, что творчество Лиснянской не стало предметом литературоведческого исследования.

Художественная значимость творчества Лиснянской диктует сегодня необходимость определить роль и место ее произведений в литературном процессе второй половины XX—начала XXI в., рассмотреть поэтический мир автора в его целостности и развитии. В образной системе лирики Лиснянской особую значимость обретают художественные категории пространства и времени. Именно обращение к поэтике хронотопа позволяет наиболее отчетливо выявить особенности творческой индивидуальности и основные этапы художественной эволюции поэзии Лиснянской. Сказанным выше определяется актуальность темы диссертации.

Объектом исследования является поэзия И. Лиснянской, которая рассматривается как в «близком» историко-литературном контексте, так и в свете «удаленных» контекстов, относящихся к культурным архетипам.

Предмет исследования — художественная семантика образов пространства и времени поэзии И. Лиснянской.

Материалом диссертации послужили поэтическое творчество И. Лиснянской периода 1950—2000-х годов, а также фрагменты переписки и личных бесед с автором.

Целью работы является многоаспектный анализ образов пространства и времени в поэзии Лиснянской. Достижение поставленной цели предполагает решение ряда задач:

• выявить художественную значимость образов пространства и времени в поэзии Лиснянской;

• охарактеризовать основные принципы моделирования пространственно-временных отношений в ее творчестве;

' ¡\А

• рассмотреть функционально-смысловые особенности пространственно-временного континуума в поэтическом мире Лиснянской;

• выявить исторические, философские, литературные, мифопоэ-тические истоки образов пространства и времени;

• проанализировать структурные особенности пространственно-временных моделей, специфику их взаимодействия и динамики в рамках целостной художественной системы поэта.

Научная новизна исследования определяется тем, что впервые предпринята попытка с помощью системного анализа образов пространства и времени раскрыть специфику поэтического мира Лиснянской.

Методологическую базу настоящей работы составляют фундаментальные исследования в области художественного пространства и времени (М. М. Бахтина, Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, 3. Г. Минц, Б. А. Успенского, А. Я. Гуревича, Вяч. Вс. Иванова), теории мифопо-этики (А. А. Потебни, А. Н. Веселовского, М. Элиаде, Е. М. Меле-тинского, М. Л. Гаспарова, А. Хансен-Леве, В. Н. Топорова), мотив-ного анализа (Ю. К. Щеглова, А. К. Жолковского), а также сочинения русских религиозных мыслителей Н. А. Бердяева, П. А. Флоренского, А. Ф. Лосева, С. Н. Булгакова. Особое место в свете современного интегративного подхода к гуманитарному знанию занимает методология моделирования культурно-географических образов (работы Д. Н. Замятина, О. А. Лавреновой, В. Л. Каганского, И. Т. Ка-савина).

Нами использовались историко-генетический, сравнительно-исторический, системно-типологический, интертекстуальный методы исследования, а также метод целостного анализа художественного текста.

Теоретическая значимость работы состоит в углублении принципов анализа пространственно-временных образов в лирике.

Практическая значимость. Материалы и результаты диссертации могут быть использованы при разработке лекционных курсов по современной русской поэзии, спецкурсов по русской литературе второй половины XX — начала XXI в., проблемам пространства и времени в поэтическом тексте, а также при подготовке научных изданий произведений Лиснянской.

Положения, выносимые на защиту:

1. Образы пространства и времени являются важной составляющей поэтического мира И. Лиснянской в его эволюции от 50-х годов XX в. к началу XXI в. Структурно-тематические модели пространства-времени образуют в ее поэзии сложное диалектическое единство,

при этом в различные периоды творчества можно выделить «доминирующие хронотопы» (М. М. Бахтин).

2. В поэзии Лиснянской 50—70-х годов преобладает исторический тип хронотопа, актуализированный в городском локусе с характерными для него атрибутами пространства. «Антимиру» Города противопоставлена реальность Высшего порядка, которая проецируется либо на мифологизированный «южный» локус детства, либо на текст мировой культуры.

3. В рамках культурно-исторического хронотопа поэзии Лиснянской можно обнаружить синтез линейной и циклической моделей времени. Способ его организации составляют мотив «вечного возвращения» и принцип «культурной синхронии» (И. Седых), которые реализуются как нажанрово-композиционном уровне («венки сонетов»), так и на уровне образной системы (актуализация культурных мифологем).

4. Своеобразие исторического мышления автора заключается во взаимном пересечении «горизонтали» Истории и метафизической «вертикали» Вечности. Таким образом на новом историческом витке Лиснянская воспроизводит тот тип хронотопа, который характерен для средневековой модели мировосприятия.

5. Культурно-историческая модель хронотопа зрелого творчества Лиснянской обусловила переход в ее позднем творчестве к мифопоэ-ттеской пространственно-временной структуре (сакральный Центр — профанная периферия). Эта структура сформировалась как синтез широкого пласта традиций (исторических, мифологических, литературных).

Апробация результатов исследования. Материалы исследования были изложены в докладах на VIII и IX научных конференциях молодых исследователей-филологов (ноябрь 2003, 2004 гг.), международных конференциях «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре» (Волгоград, 2003,2005 гг.), научно-практической конференции «Фольклор: традиции и современность» (Таганрог, 2003 г.), Международной научной конференции «Антропоцентрическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003 г.), Всероссийской научной конференции «Литературный процесс в зеркале рубежного сознания: философский, лингвистический, эстетический, культурологический аспекты» (Магнитогорск, 2004 г.), III Международной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2004 г.), Международной научной конференции (заочной) «Восток—Запад: Пространство русской литературы» (Волгоград, 2004 г.).

Структура работы определяется поставленной целью и задачами Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка используемой литературы (349 наименований) и приложения

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяются цели и задачи исследования, теоретико-методологическая база, обосновываются актуальность и научная новизна, характеризуется степень разработанности проблемы, формулируются положения, выносимые на защиту, отмечается теоретическая и практическая значимость работы, указываются формы ее апробации.

Первая глава исследования «Своеобразие биографического хронотопа в поэзии И. Лиснянской (образы зимней и летней символики)»

посвящена анализу национально-культурных истоков мотивов и образов пространства-времени в художественной системе Лиснянской. За основу берется устойчивая образная антитеза лирических пейзажей — «зимнего» и «летнего», которая соотносится с традиционными представлениями о двух полярных типах «геокультурного ландшафта»: Север — Юг. Их художественное восприятие напрямую зависит от индивидуальной «пространственной биографии» автора, от его «космо-психо-логоса» (Г. Гачев). Генетическая связь Лиснянской с южным приморским геокультурным ареалом определяет специфику художественного осмысления «ландшафтно-культурных» и «ланд-шафтно-мифологических» (Д. Н. Замятин) примет российского макропространства в стихах 60—70-х годов, а также становится одним из главных импульсов в формировании мифопоэтической образности в поздней лирике. В первом параграфе — «Пространство города и символика "зимнего пейзажа" (1960—1970-е годы)» рассматривается художественная семантика зимней образности в ранней лирике поэта. Анализ образной системы стихов этого периода позволяет раскрыть сложный процесс художественного освоения автором геокультурного пространства России как «северной страны». Зимняя метафорика традиционно воплощает тему русского национального пейзажа и имеет характерную пространственную символику в русской поэтической традиции. Известно, что в XVIII и XIX вв. образ Севера укореняется в поэзии как синоним России; в начале же XX в. Россия в поэтических текстах «сдвигается к юго-востоку», перестает отождествлять себя с Севером, закрепляя за собой самоназвание А зия, сохра-

няя при этом акцент на идее обширности, бескрайности российского пространства1. В стихах Лиснянской устойчивые атрибуты российского национального пейзажа претерпевают существенную смысловую трансформацию за счет его включения в контекст урбанистической образности с проекцией на историческую реальность эпохи. Так, широта российских просторов сменяется теснотой, замкнутостью, мотив пути/дороги приобретает обобщенно-метафорическое значение: движение практически полностью устраняется, заменяется неподвижностью, статичностью. Бережно сохраненный в душе поэта «виноградный свет» памяти о «детстве чудном» создает особый эмоциональный фон стихов, стимулирует развитие образных антиномий: родина — чужбина, детство — зрелость, летняя -зимняя метафорика, солярная символика — лунный пейзаж, открытое пространство (образ моря) — замкнутое пространство (образ закрытого окна). Мотив Дома как локуса семьи и уюта сменяется мотивом «чужого» Дома. Сквозь призму этого биографического мифа о «южном рае» автор воспринимает реальность настоящего, обнаруживая тем самым резкую дисгармонию между пространством города и идеалом детской мечты. В сборнике «Виноградный свет» (стихи 1960-х — начала 1970-х годов) эти два мира — реальный и идеальный — еще сосуществуют. В следующей книге стихов «Дожди и зеркала» (1975—1979 гг.) в центре внимания оказывается уже «страшный мир» города, а отсутствие южной символики лишь подчеркивает катастрофичность обступающей поэта реальности. Интересно в этом плане сопоставить стихи Лиснянской 60—70-х годов с поэзией Б. Ахмадулиной и Ю. Мориц этого же периода. Образы мороза и снега нередко сопряжены у них с новогодней и рождественской тематикой, символизируют не умирание, а очищение природы и человека, таинство, свершающееся между небом, землей и человеком в тот миг, когда «так спокойно в природе и складно» (Ю. Мориц). В стихах Ахмадулиной гармонично существует «маленький юг среди бурь сиротливых», моря «неизбежно манят» и дарят «детское зренье провидца», в то время как у Лиснянской образы зимней и летней символики, включенные в единое художественное пространство, соотносятся друг с другом по принципу резкого контраста. Наиболее же существенное различие заключается в интерпретации закрытого пространства. Мотив замкнутости у Ахмадулиной несет в себе положительный заряд, как мы это видим, например, в стихотворении «Зимняя замкнутость» (1965), посвященном

1 Лавренова, О. А Географическое пространство в русской поэзии XVIII — начала XX в (геокультурный аспект)/О А Лавренова М : Ин-тНаследия, 1998 С 30,39

Б. Окуджаве. Лейтмотивом стихотворения становится тема Дома и творческого уединения: «Снег занес мою крышу еще в январе, / предоставив мне замкнутость дум и деяний. / Я жила взаперти, как огонь в фонаре / или как насекомое, что в янтаре / уместилось в простор тесноты идеальной». Иной характер восприятия зимнего пейзажа находим в поэзии Лиснянской. Зимняя метафорика воплощает у нее безликую силу исторической стихии, враждебной человеку, предвещающей беду и смерть. Природа подобного трагического мировосприятия связана не только с биографическим компонентом образности или императивом времени, но и с влиянием литературной традиции. Пространство зимнего города включается поэтом в историко-культурный ландшафт, оценивается как реальность культуры. В этом контексте пространственная оппозиция Юг — Север / Родина — Чужбина получает особый смысл и прочитывается сквозь культурный код эпохи Поэт приходит к осознанию связи собственной судьбы с трагической судьбой «северной» России, смиренно и жертвенно отдает свою жизнь «в залог» «российской метелице»: «Я с ужасом твержу смирись, / Моя душа — заложница,/Уж коли так сложилась жизнь,/ Иначе и не сложится! / Есть только право умереть, / А умереть успеется. / Свистит над головою плеть — / Российская метелица» (1973). Мотивы города-тюрьмы, зимы-смерти, погребения, а также образ заложницы намечают параллели с традицией восприятия исторической стихии в поэтике А. Ахматовой и О. Мандельштама. Поэт у Лиснянской осознает себя хранителем культурной традиции, противостоящей хаосу исторических «бурь» и «метелей»: «Я в русский снег и в русский слог / Вросла — и нету выхода, — / Сама я отдалась в залог / От вдоха и до выдоха!». Звуковая и семантическая смежность лексем, сопровождающаяся лексическим повтором («русский снег» — «русский слог»), акцентирует идею коренного родства природы и поэзии, взращенных на единой почве русской культуры. Характерно, что в стихах Лиснянской этого периода классический стихотворный «слог» несет высокую смысловую нагрузку, становится знаком культурной памяти, противостоящей эпохе, «чьи мысли кривые душу живу протерли до дыр». Поэт обращается к подчеркнуто традиционному стихотворному размеру — 4-стопному ямбу, семантический ореол которого прочно связан с русской поэтической традицией, пушкинским текстом и в особенности — с темой «пророка». Тесная связь темы творчества (мотив пути / дороги поэта) с зимней символикой позволяет актуализировать широкий спектр поэтической традиции, начиная от классических образцов русской поэзии XIX в. и заканчивая традицией Серебряного века. Поэтический язык пореволюционных лет приоб-

ретает в стихах автора новую актуальность, воспроизводится в историческом ракурсе современной реальности, формируя собственную метафорику эпохи. Особенно ярко эта образность преломляется в стихах И. Лиснянской, И. Ратушинской, Н. Горбаневской — поэтов, чье художественное миросозерцание сложилось под несомненным влиянием культуры Серебряного века. Образы зимней символики в поэзии этих авторов призваны воссоздать трагическую атмосферу эпохи, в которой царят всеобщий хаос и разрушение. Город пребывает в состоянии замкнутого пространства, погружен в «зимний» сон смерти. Локусы внутри города также отмечены семантикой замкнутости, которая рождает устойчивые литературные и мифопоэтические ассоциации с образами танатологического ряда — гроб, могила, яма, кладбище. Лирический сюжет разворачивается в закрытых помещениях, в изображении которых доминируют геометрически строгие линии: пространство тюремной камеры, дом с заколоченными ставнями, «квадратный дворик», комнаты без окон / с закрытым окном / с окном напротив стены, чердаки, подвалы и т.д. «Пять шагов — от стены к стене. / Сверху сетка — не улетите! / А соседке к утру во сне / Иоанн явился Креститель...» (И. Ратушинская); «Данный мир / удивительно плосок. / Прочий / заколочен наглухо. / Не оставили даже щели между досок. / Старались. Мастера... / Бьешься лбом, / во вселенную дверь взломала, / а окажешься в чужой квартире» (Н. Горбачевская); «Свет бы зажгла — выключателя нет, / Ну а меня — и подавно. / В окнах напротив кромешная тьма, / Уголь в котельной мерцает. .. / Что здесь — больница или тюрьма?..» (И. Лиснянская). Важнейшая черта «герметичного пространства» города заключается в том, что оно нивелирует положительную семантику внутреннего пространства Дома. Приватное «домашнее» пространство оказывается прочно скреплено с внешним пространством города, они как бы взаимопроникают друг в друга, становятся неразличимыми. Пространство Дома утрачивает свою главную функцию — защищать от натиска стихии, внешней опасности — и приобретает признаки зимнего пространства Города как города-тюрьмы, города смерти. В поэзии Лиснянской изоморфность Дома и Города реализуется с помощью образа «коммунального ада», дни в котором подчинены «жесточайшему порядку», доводящему действия его обитателей до абсурдного автоматизма: «Зачем, опершись о порог, / Часа эдак три иль четыре / Трет замшевой тряпкой сапог / Тишайший сосед по квартире?». Слова утрачивают смысл, превращаются в пустую и мертвую форму для воспроизведения стандартных лозунгов. Единственным носителем «голоса» является птица какаду, «выкрикивающий» сквозь «мертвую

тишину» заученное «названье центральной газеты». Лиснянская рисует мир призрачной действительности, мнимого, не имеющего смысла существования. При этом особо значимым становится не только признак замкнутости, но и статичности внутри локусов. Движение носит характер «подвижной неподвижности», «статичной динамики» (В. В. Эйдинова). Показательно в этом плане обращение Лиснянской к пушкинской традиции, в частности к двум тематическим разновидностям зимнего пейзажа — «утреннему» и «ночному». Если «ночной» зимний пейзаж Лиснянской прочно связан с темой исторической стихии, с мотивом «бесовства», восходящим к литературной традиции Пушкина, Достоевского, Блока (например, в стихотворении «Каменеют щеки от мороза...», 1973), то «утренний» лирический пейзаж намечает положительный итог в развитии темы, создает предпосылки для возрождения космического порядка бытия. В стихотворении Лиснянской «Морозное утро» "несоответствие современной действительности гармоничному л^рру Пушкина заявлено уже в первых строках. В них центральный образ пушкинской лирики — «светлая печаль» как символ духовного очищения и внутреннего просветления — вводится через грамматическую форму отрицания: «Давно в пристанище моем / Нет очищающей печали...» (здесь и далее курсив мой. — Н Р.). Зимний пейзаж у Лиснянской лишен главной черты, присущей лирическому пейзажу Пушкина, — динамичности. Природа находится у Пушкина в беспрерывном движении, переходе из одного состояния в другое, при этом внутренние переживания лирического героя также представлены в развитии и изменении. У Лиснянской пейзаж зимнего утра, напротив, отличается статичностью. Поэт воспроизводит лирическую ситуацию пушкинского стихотворения (созерцание зимнего утра сквозь оконное стекло), однако сама природа изображается неподвижной, сравнивается с неживыми предметами: «...Деревья кажутся стеклом, / В которое мы подышали, / Чтоб растопилось, но мороз/Поймал и затвердил дыханье. /Деревья не меняют поз, / Совсем как статуи и зданья». «Опредмечиванию» подвергается и сам человек, что контрастируете пушкинскими образами зимнего пейзажа. Зима у Пушкина «не усыпляет, но зовет к пробуждению» (М. Эпштейн). У Лиснянской, на первый взгляд, «расподобления» между Я и миром не происходит: природа и человек стремятся к зимнему сну, который дарует желаемое освобождение от мрачной и безжизненной реальности. Вместе с тем сон-смерть в статичном мире зимнего города оборачивается не смертью-забвением, погружающим героя в небытие, — сон сохраняет энергию «живой» жизни, а не мнимого — кажущегося — существования. Зимняя природа и человек,

растворенный в ее пространстве, как бы примеряют на себя маску смерти, оберегая под ней живое и творящее бытие. В стихотворении Лиснянской под снегом и льдом теплится жизнь так же, как и в стихотворении Пушкина: ель зеленеет «сквозь иней» и «речка подо льдом блестит». «И, может, лестно им, как знать, / Сейчас предметами казаться, / Умеющими не дышать, / Но все же быть и оставаться. / Как знать! Ведь сколько раз сама / Мечтала я побыть предметом, / Вдруг стать недвижной, как дома, / Но оставаться жить при этом». Антиномия жизнь (сон) — смерть (пробуждение) определяет характер пространственного движения в стихах Лиснянской этого периода: горизонтальное движение заменяется перемещением по вертикальной оси («земля — небо») и сопровождается нарушением непроницаемости границы (образ стеклянного / зарешеченного окна). В стихотворении «Самоубийца» (1977) падение «жилицы» из «окна высотной башни» в «городской обрыв» (верх/низ) трансформируется в свою смысловую противоположность: полет-освобождение души поэта от земли к небу (низ/верх). Образ весеннего города в финале символизирует пробуждение от сна (=смерти), царящего в городе и — шире — в земной реальности.

Второй параграф «Образы летней символики в позднем творчестве И. Лиснянской (архетипы "моря" и "берега")» посвящен анализу образного комплекса южной «космософии» (Г. Гачев) в стихах Лиснянской 90— 2000-х годов. Образ-мифологема «морского берега» становится философско-лирической доминантой стихов этого периода, соотносится с летней метафорикой, которая прочно ассоциируется в стихах поэта с семантикой Вечности и темой бессмертия. В «летнем» образно-тематическом комплексе стихов Лиснянской можно обнаружить некоторые знаковые параллели с поэзией А. Тарковского и С. Липкина. В частности, сквозным в творчестве поэтов становится образ «морского берега» как берега Вечной Жизни, связывающего воедино две сферы бытия — небесный и земной миры, прошлое и грядущее: «Есть только явь и свет, / Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. / Мы все уже на берегу морском, / И я из тех, кто выбирает сети, / Когда идет бессмертье косяком (А. Тарковский. Жизнь, жизнь. 1965); «Забыв о глиняном непрочном грузе, / И там босыми легкими ногами / Коснусь голубизны, приближусь к Рузе, / Изогнутой живыми берегами» (С. Липкин. 24 июня 1985 года); «Схимница-зима и весна-блудница — / Все прошло, мой друг, но осталось лето, / Где на берегу смоква золотится / И стучит волна в камень парапета» (И. Лиснянская. Лето. 2000).

Знаменательно, что тема бессмертия у этих поэтов включает в себя мотив возвращения к некоему идеальному первоначалу, символом которого является детство. Тема детства имеет прочную связь с идеей бессмертия, что подтверждается литературно-эстетической метафизикой и теологией детства, достаточно широко запечатленной в произведениях искусства (К. Г. Исупов). Наиболее выразительно эта тема прослеживается в творчестве Тарковского и Лиснянской. Символика детства наделяется у них устойчивыми локальными характеристиками, которые получают вполне реальное, объективное наполнение. Так, герой Тарковского пытается воскресить в своей душе память о «стоящем на реке» «Городе Блаженное Детство». При этом образы берега и реки, сохраняя очевидную мифопоэтическую окраску, в то же время соприкасаются с индивидуальной «геобиографией» (О. А. Лавренова) автора. Поэт родился на Украине в городе Елиса-ветограде на живописных берегах реки Ингулы, и память об этих родных местах преобразилась в творческом сознании художника в образы-мифологемы «синего рая», чудесного вечного «города на реке» («Река Сукаглея уходит в камыш...», 1933; «Есть город, на реке стоит...», 1930). В поэзии Лиснянской образ «светлого города детства» также формируется под влиянием реальной топонимики (гора Арарат, Каспийское море). Характерная особенность восприятия южных образов в стихах поэтессы заключается в тесном взаимодействии различных пластов традиции (мифопоэтической, библейской, литературной) с реальными географическими локусами, которые с поразительной — «овеществленной» — точностью воспроизводятся автором. Даже в тех случаях, когда геокультурный образ мифологизируется, наполняется обобщенно-символическим звучанием, он не утрачивает своей связи с реальным прототипом. Наиболее наглядно эту особенность авторского мировосприятия демонстрирует мифологема моря, которая традиционно воплощает первооснову бытия, его вневременную сущность. Представление о первичности морской стихии, из недр которой возникает или создается земля, имеет универсальный характер и отражается практически во всех мифологиях мира В поэзии Лиснянской водная / морская мифопоэтическая образность позволяет реализовать циклический тип временной модели (в противовес линейному измерению времени в «городском» пространстве). Этапы человеческой жизни осмыслены поэтом не в линейной плоскости, а в рамках циклической модели с ее идеей вечного продолжения, воз-рождения, воз-вращения к первоистоку бытия, к глубинным основам «прапамяти» человеческого рода: «Всякий раз кажется, в море входя, / Выйдешь на берег, как будто дитя / Из материнского лона... /

Если к тому же у моря рожден, / Водной утробой ты заворожен / С первых шагов до своих похорон». При этом наблюдается устойчивое противопоставление образов реки и моря. Река как символ изменения, движения символизирует линейное течение времени и, в соответствии с мифологическими традициями, ассоциируется со временем-смертью. Языческий похоронный обычай славян — спускать труп на лодках или на плотах по воде — переосмысливается поэтом в библейском контексте, что несет глубокий смысл: вместо плывущей по реке лодки (метафора гроба) в стихах появляется библейский образ Ноева Ковчега, символизирующий бессмертие: «Мне гроб — ковчег, забиты ставни, / Я сорок дней плыву». Ветхозаветная легенда о ковчеге, спасшем праведного Ноя от смерти, проецируется на мифологему морского берега, которая актуализирует циклическую пространственно-временную модель. Характерны в этом контексте сравнение морского берега с небом — «райским предместьем» («Из жилья жемчужины воздетым / К берегам, как небо, голубым») — и семантически параллельное ему сравнение неба с морским простором: «Слышишь, небо шумит, как шумит безутешное море, / Подгоняет к окошку березовой рощи волну». Весьма показательна также авторская интерпретация образа «небесного окна», восходящая к библейскому источнику и широко распространенная в фольклорной традиции. У Лиснянской мотив «небесного окна» неразрывно сопряжен с морской тематикой, мотивом плавания — возвращения к южным берегам: «Мне слышен голос из-под снега: / Не сорок ден, / А сорок зим — душе до берега / До райских до окон!».

Наряду с мифопоэтическим пластом традиций в поэзии Лиснянской отчетливо выделяется литературный пласт, связанный с мотивом возвращения Слова в Музыку. Он прочитывается в контексте эстетической триады О. Мандельштама: «немота—звук — слово (речь)» (И. Гурвич). Обращение к этой традиции прослеживается уже в ранних стихах поэта, в которых мотив возвращения в отчий дом на морском берегу («Назад, назад, — к себе домой!») метафорически сближался с возвращением к «существованью довременному», к исходной бессловесности и божественной немоте, в которой звук и Слово были неразделимы: «...Где нерожденная, нетленная / Была я музыкой немой». Ключевые образы-символы поэзии Мандельштама претерпевают в стихах Лиснянской существенную трансформацию, преобразуя литературную символику в биографический миф. Так, образ «морской раковины»-поэтесса сопоставляет с человеческой ладонью, некоей живой субстанцией, актуализируя характерную для поэзии Мандельштама «интуицию телесности» (А. Ф. Лосев), близкую эллини-

стическому миропониманию. Вместе с тем образ «очеловеченной» раковины приобретает у Лиснянской особый смысл, направленный на раскрытие «пространственной» биографии автора. Поэт стремится не столько воссоздать эллинистическую традицию чувственно-материального космоса, сколько передать художественными средствами ощущение «домашности» моря. Поэтому и образ дома, актуализированный сравнением «стены раковины» — «нежилого сердца дом» — в стихотворении Мандельштама «Раковина» (1911), у Лиснянской утрачивает символическое значение, конкретизируется и наделяется реальными пространственными характеристиками. Раковина в ее стихотворении «выброшена на берег» не из бездны мирового океана, не из космической «пучины мировой», а из «подводной мглы» родного Каспийского моря. Вынесенный в заглавие стихотворения эпитет («морская раковина») обращает нас к биографическому подтексту: «Каким огнем была прогрета / Она в своей подводной мгле? / Кто для моей житейской прозы / Ее из Каспия извлек? / Она как бы огромной розы / Окаменелый лепесток». Вместе с тем образ раковины получает у Лиснянской определенную временную локализацию, которая, в свою очередь, вводит литературно-культурный контекст. Из бесцветного настоящего поэт мысленно возвращается к «мелодическому свету» прошлой жизни, напоминающему о «детстве чудном» («Настоящего лишена, / Полнозвучием жизни прошлой / Целомудренной, грешной, дошлой / Напряженно живет она»). Очевидно, что речь в данном случае идет не только о собственном детстве, но и некоем первоначале мировой культуры. Здесь уместно вспомнить, что в ранних стихах Мандельштама прослеживается тесная связь темы детства с памятью о праистоках бытия: ребенок «помнит» «первооснову жизни»1, некое исходное состояние «до культуры», «до речи», «до рождения». Раковина символизирует у Лиснянской «музыкальный сосуд», о священное первоначало, из которого рождается и в которое возвращается Слово-Логос. Само же Слово отождествляется с «душой, которую поэт призван вдохнуть в сосуд музыки».

В поэзии Лиснянской рождается сложный комплекс образных параллелей, получивших широкое распространение в поздней лирике автора (особенно — в сборнике «Музыка и берег», 2000). Как Слово возвращается в «музыкальный сосуд», так и душа-скиталица стрел« ит-ся обрести свой вечный приют, возвратившись к утраченному «берегу счастья». Онтологический исток поэзии, мифологическая, «родовая», память об исходной бессловесности, идеальной тишине, в кото-

1 Топоров, В. Н. Миф. Ритуал Символ. Образ Исследования в области мифопо-этического избранное/ В. Н Топоров М • Прогресс — Культура, 1995 С. 435

рой слиты воедино Музыка и Слово, спроецированы в стихах поэта на южный локус приморского «рая», в котором соединены исток и конечная метафизическая цель бытия: «После жизни сама с собой помирюсь / И увижу всю музыку в ре-мажоре, — / И тебя, сироту приютившая Русь, / И тебя, моя зыбка — азийское море».

Таким образом, основу мифопоэтического комплекса летней символики в поздней лирике поэта составляет атемпоральность, цикличность времени, совмещенная с конкретикой пространственных образов. Авторский идеал Дома, который был поглощен городским локу-сом в стихах 60—70-х годов, обретает сакральный статус и становится ключом к осмыслению биографического мифа автора.

Во второй главе исследования «Философско-художественные истоки и развитие культурно-исторического хронотопа в поэзии И. Лис-нянской» в первом параграфе «Тема "раздвоенного бытия" в поэзии 70—80-х годов (мотивы сна и зеркала)» анализируется специфика авторского восприятия реальности в этот период, отмеченный раздвоением сознания лирического субъекта. Поэт переживает трагическое чувство утраты единства бытия вследствие его распадения на два противоположных мира: реальный, существующий в координатах «всеобщего» пространства-времени, и метафизический, открывающий перед человеком истинное бытие Духа. Переход из «царства объективации» в подлинное — метафизическое — бытие осуществляется лишь в «экзистенциальном времени», которое «говорит о движении вглубь», «измеряется напряженностью и интенсивностью состояний объекта», открывая перед человеком «выход к вечности»1.

Идея «двойственной» сущности мира в стихах Лиснянской мотивирована не только императивом исторической реальности, но и особенностями художественного мировидения поэта, наделенного сверхчувственной интуицией в осмыслении времени и истории. Катаклизмы эпохи способствовали углублению и обострению этого чувства. Недаром у многих поэтов в стихах 60—80-х годов возникает тема «эмиграции в себя», «бегства» из социально-исторической реальности в «иные миры» (например, у Ю. Кублановского, В. Корнилова). Наиболее последовательное развитие тема «двойственного бытия» получает в поэзии О. Чухонцева, в которой, как и в стихах Лиснянской, особое место занимают зеркальный и сновидческий мотивы.

Пространство города представляет в их стихах внешний созерцаемый план реальности, однако авторским сознанием он воспринима-

1 Бердяев, Н. А. Проблема истории и эсхатология / НА. Бердяев // Царство Духа и Царство Кесаря М Республика, 1995. С. 275.

ется как начало ирреальное, тождественное пространству небытия, смерти. Метафизическое пространство рождается в воображении художника и оказывается более реальным, чем эмпирическое, т. к. именно в сверхреальности открывается подлинное бытие. Окружающая действительность осознается как фальшивая, искажающая истинную суть вещей псевдореальность — «смеховой», ^изнаночный» мир, или антимир, в котором перевернуты все человеческие отношения и ценности (Д. С. Лихачев). Символическим воплощением этой иллюзорной реальности становится целый ряд мотивов и образов, возникших с опорой на религиозно-философскую, мифопоэтическую, литературную традиции: образы маски, лицедейства, балагана, мотив утраты лица, двойничества, опьянения и т.д. Пребывая в безумном «балагане личин», где «каждый отражен в другом с рождения и до смерти», художник испытывает непреодолимую внутреннюю «жажду об ином лице, обличье, идеале», верит в возрождение «горнего первообраза» Божьего лика в каждом человеческом лице: «Я вдруг додумалась, что Жизнь непобедима, / Что есть в единственном числе лицо второе, / Одно, Господнее, которое незримо...» (Лиснянская); «Недоверьем не обижу / жизни видимой, но вижу / ту, которая в тени / зримой, и чем старше зренье, / тем отчетливей виденья / жизни, сущей искони» (Чухонцев). Художник таинственным образом прозревает иную бытийную сущность, попадая в ситуацию зеркального раздвоения, которая позволяет ему обрести утраченный первообраз. Образ зеркального двойника не только воплощает идею двойственности бытия, становится моделью противоречия видимости и сущности, но и осуществляет одну из наиболее значимых художественных функций зеркала как «потенциального семиотического объекта» (Ю. И. Левин). Внутренний диалог лирического Я со своим «зеркальным двойником» создает осо5ую атмосферу напряжен,юй рефлексии, мучительного самоанализа, инспирирует экзистенциальную ситуацию человека, оказавшегося в ситуации раздвоения, на границе двух миров и двух сознаний — между Я и не-Я. Важный смысл заключается в самой идее отражения как «удвоения», причем удвоение является не просто механистическим копированием, а скорее раздвоением: «...я раздваиваюсь на того, кто в зеркале, и того, кто перед ним... Мой взгляд, ушедший в зеркальную глубину, отражаясь в ней, возвращается ко мне моим взглядом — так я обретаю "свой" взгляд <выделено — В.П>у>х . Тема «зеркального двойника» в стихах Лиснянской и Чухонцева на-

1 Подорога, В А Выражение и смысл Ландшафтные миры философии: С Кир-кегор, Ф Ницше, М Хайдеггер, М Пруст, Ф Кафка / В А Подорога М.. Наука, 1995. С. 86.

ходитсй в соответствии с ключевыми принципами диалогической концепции М. М. Бахтина: раскрытие истинной сущности Я через взаимодействие с образом Другого. Характер взаимодействия между лирическим субъектом и «зеркальным двойником» сопоставим с процессом самообъективации как «самоотчуждения и в какой-то мере преодоления»1. Выход к «я-для-себя», к подлинной сущности своего Я, осуществляется посредством «зеркального двойника» — Другого, ставшего беспристрастным «свидетелем и судией», Пробуждающим в лирическом субъекте чувства вины и покаяния за утра!у «лица». В стихах Чухонцева («Все молодился, молодел...», 1976; «Помню, а выпадает из памяти...», 1975; «Двойник», 1972 и др.) двойник воплощает темную, низменную сторону человеческой натуры, спрятанное в глубинах подсознания superego. При этом очевидны исторические предпосылки возникновения этого мотива: в XX в. художник вынужден обитать не только в идеологическом подполье, но и в «подполье собственной индивидуальности», не снимая, однако, с самого себя ответственности за то историческое зло, которое вышло наружу (ср.: переосмысленный поэтом образ «красного цветка»). Отсюда проистекает трагедия внутреннего разлада лирического героя Чухонцева с самим собой, осознание двойственности бытия, которое поэт определяет как ситуацию «двойного подполья», «другого среди других»: «Как непосильно быть самим собой. / И он, и я — мы, в сущности, в подполье, / но ведь нельзя же лепестками внутрь / цвести — или плоды носить в бутоне! / Как непосильно жить. Мы двойники / убийц и жертв. Но мы живем...».

В стихах Лиснянской семантическая функция зеркального двойника реализуется в рамках ситуации «самоотчета-исповеди» (М. М. Бахтин). «Другой» становится для поэта тем нравственным судией, который постоянно напоминает о «неизбывной вине» перед миром, о покаянии: «Днем наблюдает за мной, ночью копирует сны. / С тьмою моих грехов, с проблесками вины...»; «Там черная совесть сияла / Моими глазами...». В этом кроется источник тех критических самооценок, интонации самоуничижения, «юродства», которые так часто встречаются у Лиснянской. В развитии зеркального мотива поэт явно ориентируется на традицию христианской метафизики зеркального отражения, согласно которой человеческий образ, претворенный в Божественном лике, восстанавливает утраченное в «падшем» мире богоподобие, духовно очищается и преображается: «Мы же все, открытый лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преобража-

1 Бахтин, М. М Эстетика словесного творчества /ММ Бахтин 2-е ичд М : Искусство, 1986. С. 318.

емся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (II Кор. 3: 18). Поэтому для героини Лиснянской нет более «страшного мучения», чем потеря «лица» — «горнего первообраза», «явленной духовной сущности» (П. А. Флоренский), связывающей человека с подлинно реальным миром. Утрата лица приравнена к небытию, духовной смфти личности, к превращению ее в «ничто», в безликую социальную функцию. В этом случае «я-для-себя» инвертируется, поглощается безликим телом толпы, что в итоге приводит к замещению подлинного лица ложным, фальшивым видением своей наружности (мотив «нарциссизма»): «Зеркало, где я никто и ничто, / Зеркало, где отражения нет, — / Лишь от алмаза змеящийся след... / Плакало зеркало вме- » сте со мной, / Все мне прощало, не помня обид, / Только потери лица не простит...».

С художественной семантикой образа зеркала тесно соотносится 4

мотив сна, который также символизирует рубежное состояние сознания на границе соприкосновения двух миров — эмпирического (видимого) и умопостигаемого (невидимого). Идея соприсутствия в сознании двух миров получает широкое развитие в стихах Чухонцева и Лиснянской 1970—1980-х годов. При этом мотив сна как способ перехода из мира «необходимости» в мир «свободы» перекликается у них с темой творческого самопознания. Творческое воодушевление родственно погружению в сон: художник «выходит из имманентного круга действительности» «объективированного мира» (Н. А. Бердяев), чтобы приблизиться к трансцендентному. Особенно наглядно мотив пограничья, соприсутствия двух сфер бытия в реальности художественного сознания, воплотился в поэме Чухонцева «Свои» (1982) и в поэме Лиснянской «Ступени» (май — июнь 1984). В поэме Лиснянской Явь и Сон сосуществуют как два берега жизни и — в соответствии с христианской метафизикой — образуют вертикальную иерархическую структуру. Погружаясь в сон, героиня продвигается вверх по ступеням сновидческой лестницы в «миры иные», приближается к Богу; в момент пробуждения она как бы спускается вниз, * возвращается к той псевдореальности, в которой сакральное поглощено мирским.

В свете исследуемой темы вполне закономерно обращение Лиснянской к историко-культурному контексту Серебряного века и, б частности, к образной системе символизма (например, в поэме «Постскриптумы», 1982). Используя образный арсенал символистской поэтики, Лиснянская в новом историческом и творческом контексте переосмысливает саму идею двоемирия. Образы Прекрасной Дамы и Афродиты воспринимаются с учетом «зеркальных» законов «вывернутого на изнанку» мира. Мистический образ Софии как женской

персонификации Божественной мудрости, средоточия Красоты и Гармонии, в пространстве хаотичного мира полностью десемантизиру-ется и предстает в облике «старухи», Афродиты «с отечным лицом». Ключевую роль в развитии темы играют образные параллели со стихотворением Блока «Незнакомка». Традиции блоковского миропонимания своеобразно отразились в поэме Лиснянской. Поэт как бы соотносит два полюса бытия: сохраненный в творческой памяти художника идеальный, гармоничный мир культуры Серебряного века, символом которой являются Прекрасная Дама и Афродита, и катастрофичный «антимир» сегодняшнего дня, в котором все знаки обозначают нечто противоположное тому, что они значат в нормальном мире.

Центральную антиномию символистской эстетики (Хаос — Космос) Лиснянская переосмысливает в свете исторического опыта «кровавой эпохи», которая жестоко разрушила мир возвышенной романтической мечты, ввергла его в пучину хаоса и смуты. Отсюда ощущение трагического несоответствия мечты об идеале и реальной действительности, которая превращает идеал художника в безумный фарс, дьявольский маскарад. Опираясь на культурный код блоков-ской лирики, Лиснянская воссоздает «ироническое мирочувствова-ние» по отношению к окружающему миру. В «перевернутом» мире царит всеобщий хаос, размываются четкие границы между истиной и ложью, гармонией и абсурдом — все оказывается подвержено трагическому раздвоению и пародийному снижению' «Гармонией прикинулся Абсурд, / И тот, наверное, с лицом, кто без лица». В этом контексте положительный смысл получает мотив опьянения, который прочитывается как погружение в метафизическую реальность во имя познания Истины, скрытой от человека в обыденном опыте псевдореальности. При этом мотив опьянения-сна пересекается у Лиснянской с мотивом возрождения Афродиты из морской пены, связанным, в свою очередь, с мандельштамовским контекстуальным рядом Афродита —море —музыка — Слово и с другим — иронически сниженным — Елена — волны — Красота — Срамота. Модифицируя классическую литературную мифологему (возрождение Афродиты из морской пены), поэт контаминирует ее с мотивом вина как способом познания Истины: «Сидит в рубахе ночной с отечным лицом Афродита, / Но верьте: она возродится даже из винной пены / И именно здесь, в этом воздухе глухо закрытом, / С сокрытым брожением, с мистерией алкоголичной.,.».

Предметом рассмотрения во втором параграфе «Функционально-смысловые особенности культурно-исторического хронотопа» являются художественная структура и динамика культурно-исторического

хронотопа. В первом разделе «Жанрово-композиционные особенности циклической временной модели» на примере двух поэм Лиснян-ской, написанных в форме «венков сонетов», исследуется соотношение антиномичных типов хронотопа в поэзии автора — исторического в поэме «Круг» (1974) и культурно-исторического в поэме «В госпитале лицевого ранения» (1984). Пристальное внимание автора к жанру поэмы обусловлено рядом причин, прежде всего — стремлением «без гнева и пристрастия» осмыслить уходящую эпоху. Тематически обе поэмы сближает обращение к судьбе своего поколения на фоне трагических событий XX в. При этом если в первой поэме изображается собственно историческое время, замкнутое в круговороте «больной памяти» поэта, то в следующей поэме временной масштаб заметно расширяется за счет включения исторического хронотопа в «большое время» культуры. Интересно, что обе разновидности хронотопа основаны на циклической временной модели, которая в данном контексте отмечена амбивалентной семантикой. В рамках исторического хронотопа время подвергается «разложению», становится «лишь точкой, но не точкой полноты, вобравшей в себя все время, а точкою опустошения...»1. В поэме «Круг» автор словно намеренно изолирует «обобщенное» время от культурного контекста, подчеркивая его духовную ограниченность, замкнутость в безвыходном «адском круге» «опричницы-судьбы». Мифологема времени и идея цикличности этимологически акцентированы уже в самом заглавии поэмы: ""vert со значением «вертеть, вращать, круг, поворот» (В. Н. Топоров). Принцип цикличности, реализованный с помощью образной системы (часовая стрелка, циферблат, барабаны судьбы, «девятый круг») и жанрово-композиционнных приемов (расположение стихового материала по «кругу», «кольцу»; «кольцевой» способ рифмовки, закрепленный во «французском» сонете), усиливает отрицательную семантику круга. Время лишено целостности и единства, поэтому круговое движение воспринимается как бессмысленное «пустое повторение» событий. По сути, цикличность этого времени равнозначна линейности (недаром мотив судьбы пересекается у Лиснян-ской с образами-мифологемами пути ¡колеи) как символу «болезни» распавшегося на часта времени.

Полнота и гармоническое единство времени достигаются в поэме «В госпитале лицевого ранения», в которой преодолевается трагический «круг» эпохи, а личная судьба автора и судьба всего поколения включаются в целостное пространство культурного опыта. Лис-

1 Флоренский, П. А Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях / П А Флоренский М Прогресс, 1993 С 229.

нянская усложняет и обогащает стихотворную конфигурацию «венка сонетов», вводя в текст эпиграфы из русской поэзии XIX и XX столетий. Тема живой памяти становится центральной, определяет идейно-художественное движение поэмы. Подзаголовок носит характер посвящения конкретному лицу — «Памяти моего отца, погибшего на войне». Однако его смысл шире — в контексте всей поэмы он прочитывается как посвящение всему «искалеченному поколению» XX в. С категорией памяти напрямую связан музыкальный характер течения времени в произведении, заданный уже первым эпиграфом из стихотворения А. Блока «Девушка пела в церковном хоре...». Блоковский эпиграф воспринимается в контексте поэмы как предвидение исторических катаклизмов грядущих лет. Первый сонет несет в себе отзвук этих грозных исторических событий, пропущенных сквозь детскую память девочки-подростка из южного приморского городка, поющей раненым солдатам в военном госпитале: «Девочка пела в консерваторском / Зданье, чью внутреннюю отделку / Остановила война...». Образно-тематические переклички со стихотворением Блока уже с первых строк поэмы создают особую атмосферу музыкального течения времени, построенного по принципу контрапункта и в жанровом отношении родственного кантате или оратории: «Девочка, это не Жизни Осанна — / Славит кантата Ужас России: / Завтра на музыке Хачатуряна / Связки порвутся голосовые». В поэме наблюдаются одновременное сочетание нескольких самостоятельных мелодических линий, вводимых эпиграфами, взаимодействие и согласование автономно движущихся мелодий, образующих в результате некое гармоническое целое—многоголосие. Сам автор особо отмечает в поэме музыкальное начало, акцентируя при этом внимание на первом (блоковском) эпиграфе, который становится мелодическим лейтмотивом всей поэмы (сообщено И. Лиснянской в личной беседе). Ритмомелодический рисунок блоковского эпиграфа задает тон всей поэме, что реализуется в стихотворном размере — 4-стопном дактиле, семантический ореол которого определен М. Л. Гаспаровым как «эпическая грусть». Музыка трагической эпохи преломляется сквозь мелодию детского пения, звучащую в госпитальном зале «на 118 коек». Музыкальный принцип контрапункта играет ключевую роль в актуализации культурно-исторического хронотопа поэмы, образует единое интертекстуальное поле культуры (отметим, что понятия «контрапункт» и «полифония» М. М. Бахтин рассматривал как родственные). Поэт стремится линейное историческое время ввести в музыкальный поток лирического «многоголосия» русской культуры и тем самым восстановить былое единство разорванного и хаотиче-

ского времени, разомкнуть враждебное и замкнутое пространство. В итоге достигается музыкальное единство исторического и культурного хронотопов. Поэма строится как целостное музыкальное произведение, в котором каждый «голос» не завершается, а продолжается и отзывается в другом так, что музыкальный ритм эпохи, заданный блоковским контекстом, подхватывают следующие сонеты поэмы. Можно говорить о циклической музыкальной композиции поэмы, признаками которой являются тонально-гармонические, тематические и образные связи между частями-сонетами, «сквозная драматургия», лейтмотивный принцип, обобщение развития темы в финале — магистральном сонете. Особенно выразительно созвучие мотивов памяти и музыки в заключительных трех сонетах поэмы (включая магистральный), которым предпосланы эпиграфы из стихотворений И. Тургенева («В дороге», 1848) и В. Ходасевича («Странник прошел, опираясь на посох...», 1922). Тургеневский романс вновь отсылает нас к блоковской теме, в частности, к его стихотворению «Седое утро» (1914), в котором, перекликаясь с тургеневским эпиграфом, звучат мотивы воспоминания («какое-то воспоминанье...») и песни («не этот голос пел вчера...»). Стихотворение «В дороге» завершает поэтический цикл «Вариации», все три произведения которого посвящены теме прошедшей любви. Причем если в первых двух стихотворениях доминирует прошедшее время воспоминания, то в последнем наблюдается контрастное столкновение «времени былого» и настоящего. Поэме Лиснянской, героиня которой обращает свой взгляд из настоящего в прошлое, оказывается созвучна ностальгическая тональность романса Тургенева. При этом тема памяти обретает у нее метафизический подтекст — и/нмюминание утраченного «небесного идеала» (ср. лермонтовский мотив ангельской песни). Такая интерпретация мотива памяти подготавливает восприятие заключительного эпиграфа из стихотворения Ходасевича. Образ Христа-Странника и мотив «тяжелой лиры», актуализируя Евангельскую символику, выводят тему поэмы Лиснянской на уровень философско-художественного обобщения. Историческое время в итоге соприкасается с метафизическим, в котором как в музыкальном бытии стираются любые пространственные границы и преодолеваются временные интервалы: «Утро, я вовсе не лицевое / Нынче ранение разбинтовала, /Я размотала еле живое / Сердце мое у того перевала, / Где начинается внебытовое / Время без всякого интервала I Меж госпитальным и ангельским пеньем...».

Во втором разделе «Тема "вечного возвращения" и принцип "культурной синхронии"» рассматриваются ключевые структурообразу-

ющие принципы культурно-исторического хронотопа. Тема вечного возвращения и принцип культурной синхронии отражают специфику авторского восприятия истории и культуры. Знаковые исторические и культурные события наделяются вневременным статусом и располагаются не в линейной временной последовательности, а во вневременной пространственной протяженности (ср. «веер времен» в эстетике О. Мандельштама). Наиболее выразительно этот принцип реализуется в стихотворении Лиснянской «Ночи Кабирии» (1997) из сборника «Ветер покоя». Автор последовательно выстраивает цепочку образов, которые соотносятся в сознании читателя с предметами, I получившими в современном мире статус культурных артефактов.

Каждый из них ассоциативно связан с различными культурными эпохами, с мастерами искусства и их произведениями: мельничный круг, I винт самолета, вентилятор, диск кинопленки, китайский веер. Беря

за основу тезис, что «у каждой вещи есть предки», Лиснянская воспроизводит круговое движение времени, словно отматывает назад кинопленку: «Но вентилятор, как видите, тоже звено / Меж веером, мельницей и самолетным винтом, / Крутящим ночи Кабирии... / А вентилятора предки — китайские веера I Веют с Востока и завивают смерч / Ассоциаций, которые стоят свеч. / Свечи подкорки вечного стойче огня. / Бродский, Феллини, Сервантес — обратный ход / Времени...». Героиня Лиснянской, подобно героине Джульетты Мазины из кинофильма Ф. Феллини «Ночи Кабирии», скрывает слезы и душевную боль за маской паяца: «Пусть плачут глаза и смеется рот — / За маску сойдет гуттаперчевая броня». Балаганно-площадная стилистика в духе комедии дель арте таит в себе трагедию современного человека, осознающего, что «в итоге всегда не то, что Дано». «Потомки вещей» не воссоздают с точностью культурные образцы, но лишь пытаются их копировать (отсюда движение вспять как стремление вернуться к истинному первообразу). Однако сами чувства человека по силе своего внутреннего трагизма неизменны в веках и по-^ этому не уступают высокому эталону древнегреческого искусства

(«Ушла под пепел Федра, — / Осталась диадема.../ И трепетнее ветра / Трепещущая тема»).

Синхронизация разновременных событий культуры в миге настоящего сближает художественный мир Лиснянской с музыкальным искусством, в котором «слито все в своей нерасчленимой бытийствен-ной сущности», данной как «длительно-изменчивое настоящее»1. Музыкальное пространство-время в наибольшей степени соответству-

1 Лосев, А. Ф. Форма — Стиль — Выражение / А. Ф. Лосев ; сост А А. Тахо-Годи М.: Мысль, 1995 С. 421—422.

ет принципам культурно-исторического хронотопа, основанного на активной деятельности творческого сознания художника. Знаменательно, что у Лиснянской с темой музыки оказывается прочно связана мифологема сердца («И в сердце просыпаются / Орфеи всех времен»), которая нередко отождествляется автором с понятием времени и отражает субъективную сущность музыкального мировосприятия, всеобщую «слитность и взаимопроникнутость разнородных частей и моментов» (А. Ф. Лосев). Символом музыкального всеединства бытия, бессмертия поэтического искусства становится для Лиснянской древнегреческий Орфей, гармонизирующий стихийную силу истории. Структурной доминантой культурно-исторического хронотопа , является философско-художественная категория Гармонии, реализующая вертикальную модель мироздания в свете христианского понимания Времени и Вечности. Горизонталь истории пересекается у Лис- , нянской с Вертикалью Вечности. Историческое проецируется на метафизическую плоскость, поэтому библейские события осмысливаются как вечно творимое настоящее, которое свершается в каждый новый момент истории: «Это значит, что ночи Голгофы / Растянулись на тысячи лет»; «И в те же самые дни во Гробе Господнем брешь / И Воскресенье Христово...» («Одномоментность», 2001). Ключевые события Священной Истории образуют метафизический Центр, в котором достигается «полнота бытия» (Е. Н. Трубецкой). Совмещение исторического и метафизического в стихах Лиснянской позволяет говорить об особой роли средневековой модели восприятия исторического времени в ее творчестве. Значимость этой философско-религиозной традиции весьма высока в современной русской поэзии в целом. Недаром Г. Померанц объединяет таких поэтов, как И. Лис-нянская, С. Липкин, В. Блаженный, 3. Миркина, Б. Чичибабин в целое направление, которое называет «поэзией духовного опыта (или духовной встречи)»1. Опираясь на мысль ученого, отметим, что в стихах поэтов совершается «духовная встреча» истории и вечности, в итоге историческим явлениям придается надвременной смысл. Сим- > волично, что в стихах Лиснянской можно встретить оксюморонное сочетание «вечность спустя», указывающее на то, что вечность как атрибут Божественного не является в понимании поэта застывшей категорией, но соотносится с земной историей, которая в переломные моменты приобщается к вечности. Отдельные черты «космологической модели времени» (Б. А. Успенский) можно обнаружить у

' Померанц, Г Одинокая школа любви / Г. Померанц // Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях / сост М И. Богославский, Л С Карась-Чичибабина, Б. Я. Ладензон. Харьков: Фолио, 1998 С. 240—241.

многих современных поэтов Трагические события XX в. прочитываются художниками в контексте метаистории. Они располагаются как бы на одной плоскости, напоминая по способу своей внутренней организации средневековую миниатюру, в которой несколько последовательно развивающихся композиций располагаются в едином пространстве (например: «Седой учитель начальных классов...» О. Чу-хонцева, «Богородица» С. Липкина, «Ночью черниговской с гор араратских.. » Б. Чичибабина, «Помню брошенный храм под Москвою...» И. Ратушинской). Заметно модифицируется система временных отношений не только между прошлым и настоящим, но и между прошлым и будущим. Надежда на разрешение трагического конфликта бытия нередко проецируется художниками на плоскость будущего, окрашенного в эсхатологические тона. Предчувствием грядущего «конца времени» обусловлено то чувство вины и жертвенного искупления, которым пронизано осмысление отечественной истории: «...Плод запретный червив, и ни с кем / Дележа не устрою, / Я одна это яблоко съем, / И сознанье раздвою, / И отвечу одна. / Да и нет ни Адама, ни Змия, — / Лишь дождя пузырящийся след /И Россия... Россия» (И. Лиснянская).

Третья глава исследования «Мифопоэтический хронотоп в поэзии И. Лиснянской» посвящена становлению и поэтике мифопоэтическо-го пространственно-временного континуума в стихах поэта.

Предметом анализа в первом параграфе «Оппозиция "Дом — Империя": литературные и мифопоэтические истоки образности» становится тема «Художник и История». В творчестве Лиснянской эта тема получает ярко выраженные пространственные характеристики и закрепляется в образной оппозиции Дом—Империя. Эта пространственная антиномия восходит к глубоким литературным и мифопо-этическим традициям, которые нашли разнообразное художественное преломление в творчестве многих современных поэтов. Мы сосредоточили особое внимание на ее развитии не только в творчестве И. Лиснянской, но и в лирике О. Чухонцева. В их поздней поэзии отчетливо обнаруживается характерная закономерность, подтверждающая творческое родство двух поэтов. Постепенно образ Дома перерастает у них границы «частного» пространства художника (локус творчества) и преобразуется в единый метаобраз мироздания. Тенденция к семантическому расширению локуса Дома особенно отчетливо проявляется в стихах поэтов начиная с 90-х годов. Одна из причин такой трансформации «домашней» образности сопряжена с особой ролью локуса природы в поэзии Чухонцева и Лиснянской. Функционально-смысловые характеристики Дома переносятся на метони-

мически связанные с ним локусы двора / гадя / огорода /даса. Дом как «малый мир» поэта, его духовный микрокосм, оказывается внутренне изоморфен вселенной — макрокосму природы: Дам — Сад — Природа—Божий мир. В поэзии Чухонцева эта слитность воплотилась в сближении образов Дома, Сада с морской стихией, что символизирует возвращение человечества к вечным истокам культуры (Дом-корабль как сквозной образ-символ русской и мировой культуры): «Этот дом для меня, этот двор, этот сад-огород / как Эгейское море, наверно, и Крит для Гомера: / колыбель и очаг, и судьба, и последний оплот, / переплывшая в шторм на обглоданных веслах триера». Взаимопроникновение локусов Дома и Природы приводит в результате к структурированию в позднем творчестве поэтов мифопоэтической модели хронотопа, которая в то же время продолжает сохранять тесную связь с литературной традицией. В поэзии Лиснянской зарождающаяся мифопоэтическая пространственно-временная структура соотносится с традицией пространственной образности Пастернака. В основе ее лежит философско-лирический принцип идеального единства мира: Личность —Дом — Природа — История — Культура. В этой поэтической вселенной сама история воспринимается как творческое, «живое» начало, развивающееся по законам естественного течения жизни. Яркий пример взаимодействия литературной и мифопоэтической традиций в поздней поэзии Лиснянской — развитие образного комплекса зеркало (локус Дома) / окно (мир Природы). «Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг. / Лес мне сегодня и ангел-хранитель, и друг, / Даже дыхание наше взаимообмен-но... / Створки окна открываю, как створки моллюска, — / Будто бы лес, губы вытянув трубочкой узкой, / Все содержимое комнаты втянет в себя». Функциональное значение семантического комплекса «окно — зеркало» направлено на снятие пространственных границ и установление внутреннего единства мира. Такой способ лирического мировосприятия в целом характерен для позднего творчества Лиснянской с его доминантой открытого, безграничного пространства. Семантика образной пары «окно — зеркало», таким образом, эволюционирует у поэтессы от знака предельной замкнутости лирического субъекта к взаимодействию, контакту с «заоконным» миром природы. Соответственно меняется и смысловое наполнение мотива зеркала: трагическая рефлексия, изоляция личностного пространства от внешнего мира сменяются включением лирического Я в мир Природы и духовным растворением в нем (циклы стихов «Ветер покоя», «Глухая благодать», «Тихие дни и тихие вечера», «За ближним забором» и др.).

Во втором параграфе «Художественная структура мифопоэтиче-ского хронотопа» рассматриваются основные структурные компоненты мифопоэтической модели хронотопа в поэзии Лиснянской (поэтический циклы 2001 — 2005 гг.: «Гимн», «В пригороде Содома», «Глухая благодать», «Иерусалимская тетрадь») и Чухонцева (книга стихов «Фифиа», 2003). Бинарная структура мифопоэтического хронотопа «сакральное» (Дом/Сад) — «профанное» (Империя) коррелируют в их поэзии с антитезой миф — история по аналогии Космос — Хаос. Признак реальности /нереальности пространства определяется его причастностью к единому тексту культуры, к Слову-Логосу как началу, упорядочивающему дословесный хаос бытия. В этом ключе мифопоэтический космос понимается как особым образом структурированное текстовое пространство.

Центральным в позднем творчестве двух поэтов становится мотив исчезновения (вынесенный Чухонцевым в заглавие книги). Этот мотив реализуется в трех ключевых образно-тематических группах: утрата Слова/ звука и смысла бытия, потеря разума, исчезновение пространства. Отчужденность «имперского» пространства от сакральной сферы выражается в наделении периферии характерными признаками архаичного дословесного бытия (мотив «ночного языка» у Чухонцева, мотив священной немоты у Лиснянской). Тема безумия напрямую соотносится с темой бессловесности и прочитывается в двух смысловых плоскостях. С одной стороны, безумство героев (блаженной Даши и юродивого Кые у Чухонцева или поглощенного карнавальной стихией «содомского люда» в стихах Лиснянской) является порождением всеобщего помешательства, царящего в мире «бреда и морока». С другой стороны, «затмение разума» настигает и самого автора: «А лишила муза разума — / ничего не говори, / справа ли налево сказано, / вспять ли писано — смотри...» (Чухонцев); «Нет, минуй мои ворота, не заглядывай в мой дом, / Где я разумом больна / от навязчивого сна» (Лиснянская). Слияние авторского Я с «голосами» многочисленных обитателей хаотического «имперского» пространства — свидетельство не только эстетической, но и этической позиции поэта, не отстраняющегося от мира, но вмещающего в себя его боль и трагедию, так что уже невозможно провести границу между «Я» и «не-Я», «своим» и «чужим» пространством. Поэтому наделение пространства империи статусом «периферийного» в итоге становится справедливым лишь отчасти: оно отдалено от сакрального Центра, но не изъято из всеобъемлющего сознания художника. Чуткая авторская память сохраняет исчезнувшее с современной геополитической карты пространство Империи «СССР», преображая его в

реальность воспоминания. Мотив исчезающего пространства семантически сочетается с темой без-звучия/без-умия, однако включенное в мир художественной реальности, в пространство текста профани-ческое пространство получает способность приобретать некоторые функции «сильного» мифопоэтического пространства (В. Н. Топоров), устойчивого перед натиском внешних стихий.

Сакральная значимость Центра, «символизм центра» (М. Элиа-де), в стихах поэтов актуализируется через традиционные мифологемы: Дом, Храм, Сад, Гора, Мировое дерево и т.д. Сакральный Центр мыслится как пространство логоса, строго структурированное и построенное по принципу аналогии макро- и микрокосма. Локус Дома / Храма / Сада порождает в стихах Чухонцева и Лиснянской два основных литературно-мифологических сюжета: космогонический мотив первотворения и идиллический любовно-семейный мотив. Космогонический мотив направлен на воплощение идеи преобразования пространства Хаоса в пространство Космоса (ср.: «В монастырском саду» Лиснянской и «Я из темной провинции странник...» Чухонцева). Вселенная постепенно сужается до точки — сакрального Центра Мира, а пространственная образность организуется по принципу «вложенных друг в друга «подпространств или объектов» (В. Н. Топоров). Но одновременно происходит расширение пространства до бесконечности за счет его причастности к вертикалььой структуре времени, актуализированной у Лиснянской через образ время-дерево, мотив роста («время, как дерево, вверх растет» / «зерно граната как зуб врастает в мою десну»), а у Чухонцева через мотив пути-странничества как «дороги в Центр».

Идиллический сюжет воспроизводит идиллическую модель хронотопа (М. М. Бахтин): «прикрепленность к месту» — Дому/Саду, земному Эдему — сочетается с циклической ритмичностью времени природы и времени человеческой жизни. Идиллическое при этом неизменно сталкивается с современной реальностью, обнажая ее несоответствие идеалу бытия. Идиллия «старосветских помещиков» в стихотворении Лиснянской «На садовой скамейке» — сказочный островок счастья «посреди раскроя империи», минувших и нынешних войн. Не случайно автор вводит тему Великой Отечественной войны, проводя тем самым аналогию с «современной пасторалью» В. Астафьева «Пастух и пастушка»: «И война для мужчин, знать, одна из азартных игр / На аренах времен... Слава Богу, ты вышел живым, / Хоть попал в Сталинградский, в кровокипящий тигль...». У Чухонцева признаки идиллии в ее современном варианте можно обнаружить в поэме «Вальдшнеп». Судьба обрусевшего немца, заведующего охотхозяй-

ством Ореста Александровича Тихомирова, избежавшего трагедии многих тысяч «переселенцев и ссыльных», воспринимается, скорее, как счастливое исключение из трагической закономерности эпохи: « .. и вдруг — дома посреди всего / как оазисы — крепкие, лаженные, в палисадниках». Прочный быт, налаживаемый героем «вопреки всему», вселяет и в поэта, и в читателя надежду на возможность и в бесчеловечную эпоху всеобщего варварства построить «хоть что-то стоящее», восстановить связь времен и поколений.

Стихотворный цикл Лиснянской «Гимн» наглядно демонстрирует синтез космологической и идиллической символики. Память о бесконечной любви хранит в себе мифологический локус «огражденного» Сада, что позволяет реализовать одновременно два значения («огражденный монастырский сад» и «сад любви»). Они пересекаются в едином лирическом сюжете: образ стены, обвитой виноградной лозой, рождает ассоциации одновременно и с ветхозаветным сюжетом («Песни Песен»), и со средневековой символикой.

В заключении работы отражены результаты проведенного исследования, сформулированы основные выводы, а также намечены перспективы дальнейшего изучения темы.

Список опубликованных работ

1. Рябцева, Н. Е. Христианские истоки образного строя поэзии И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева //Антропоцентрическая парадигма в филологии: материалы Междунар. науч. конф. Ставрополь, 14— 15 мая 2003г. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 2003. — Ч. I: Литературоведение. —С. 315—318 (0, 31 п. л.).

2. Рябцева, Н. Е. Традиции жанра причитания в творчестве И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева II Фольклор: традиции и современность: сб. науч. тр. / под ред. М. Ч. Ларионовой. — Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2003. — С. 165—170 (0, 32 п. л.).

3. Рябцева, Н. Е. Мотив бессмертия в рамках развития образной оппозиции Время—Вечность в поэзии И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева // Соотношение рационального и эмоционального в литературе и фольклоре: материалы Междунар. науч. конф. г. Волгоград, 21—24 окт. 2003 г.: в 2 ч. — Волгоград: Перемена, 2004. — Ч. 2. — С. 174—181 (0, 4 п. л.).

4. Рябцева, Н. Е. Тема музыкальной природы поэтического слова в поэзии И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева // УШ региональная конференция молодых исследователей Волгоградской области, г. Волгоград, 11—14 нояб. 2003 г.: тез. докл. — Напр. 13 «Филология». — Волгоград: Перемена, 2004. — С. 161—163 (0, 18 п. л.).

5. Рябцева, Н.Е. Чеховские мотивы и образы в русской поэзии конца XX века / Н. Е. Тропкина, Н. Е. Рябцева // Творчество А. П. Чехова: сб. науч. тр. / отв. ред. Г. И. Тамарли. — Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2004. — С. 86 — 90 (0, 31 п. л.).

6. Рябцева, Н. Е. Библейский контекст в поздней любовной лирике И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева // Мир России в зеркале новейшей художественной литературы: сб. науч. тр. / сост. А. И. Ванюков. — Саратов: Изд-во Сарат. гос. ун-та, 2004. — С. 116 — 119 (0, 31 п. л.).

7. Рябцева, Н. Е. Художественный образ Времени Культуры в современной поэзии (И. Лиснянская, С. Липкин) / Н. Е. Рябцева II Русское литературоведение в новом тысячелетии: материалы III Между-нар. конф. Москва, 12—16 апр. 2004 г.: в 2 т. — М.: Изд. Дом «Таганка» МГПУ, 2004. — Т. 2. — С. 149—153 (0, 34 п. л.).

8. Рябцева, Н. Е. Образы пространства и времени в лирике И. Лиснянской / Н.Е. Рябцева II УН Ручьевские чтения. Литературный процесс в зеркале рубежного сознания: философский, лингвистический, эстетический, культурологический аспекты: сб. материалов Всерос. науч. конф. Магнитогорск, 5—6 окт. 2004 г. — М.; Магнитогорск: МаГУ, 2004. — С. 326—328 (0, 32 п. л.).

9. Рябцева, Н. Е. Россия в культурной парадигме «Восток» — «Запад»: историософское самопознание в современной поэзии (И. Лиснянская, О. Чухонцев) / Н. Е. Рябцева // Восток — Запад: пространство русской литературы: материалы Междунар. науч. конф. (заоч.). г. Волгоград, 25 нояб. 2004 г. — Волгоград: Волгогр. науч. изд-во, 2005. — С. 94—103 (0, 43 пл.).

10. Рябцева, Н. Е. Мифопоэтический хронотоп в поэзии И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева // IX региональная конференция молодых исследователей Волгоградской области, г. Волгоград, 9—12 нояб. 2004 г.: тез. докл. —- Напр. 13 «Филолог:;я». - Волгоград: Перемена, 2005. —С. 60—62 (0, 2 п. л.).

11. Рябцева, Н. Е. Образ «сердца» в аспекте философско-художе-ственной концепции времени в поэзии И. Лиснянской / Н. Е. Рябцева // Диалектика рационального и эмоционального в искусстве слова: сб. науч. ст. к 60-летию А. М. Буланова / ред.: А. Н. Долгенко [и др.]. — Волгоград: Панорама, 2005. — С. 410—415 (0,41 п. л.).

РЯБЦЕВА Наталья Евгеньевна

ОБРАЗЫ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ ИННЫ ЛИСНЯНСКОЙ

Автореферат

Подписано к печати 09 11.2005 г Формат 60x84/16 Печать офс Бум. офс. Гарнитура Times Уел печ л 1,4. Уч.-изд л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ 6ЧЛ

ВГПУ Издательство «Перемена» Типография издательства «Перемена» 400131, Волгоград, пр. им. В.И.Ленина, 27

РНБ Русский фонд

2007-4 8324

¡31 янв ш

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Рябцева, Наталья Евгеньевна

Введение.

Глава 1. Своеобразие биографического хронотопа в поэзии И. Лиснянской (образы зимней и летней символики).

1.1. Пространство города и символика «зимнего пейзажа»

1960-е-1970-е гг.).

1.2. Образы «летней» символики в позднем творчестве

И. Лиснянской (архетипы «моря» и «берега»).

Примечания.

Глава 2. Философско-художественные истоки и развитие культурно-исторического хронотопа в поэзии И. Лиснянской.

2.1. Тема «раздвоенного бытия» в поэзии 70-х — 80-х годов мотивы сна и зеркала).

2.2. Функционально-смысловые особенности культурно-исторического хронотопа.

2.2.1. Жанрово-композиционные особенности циклической временной модели: поэмы «Круг» и «В госпитале лицевого ранения».

2.2.2. Тема «вечного возвращения» и принцип «культурной синхронии».

Примечания.

Глава 3. Мифопоэтический хронотоп в поэзии

И. Лиснянской.

3.1. Оппозиция «Дом - Империя»: литературные и мифопоэтические истоки образности.

3.2. Художественная структура мифопоэтического хронотопа.

Примечания.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Рябцева, Наталья Евгеньевна

Инна Лиснянская — одна из наиболее ярких и самобытных фигур в русской поэзии второй половины XX — начала XXI века. Творчество поэта получило признание и высокую художественную оценку со стороны таких знаковых фигур отечественной литературы, как Б. Пастернак, М. Петровых, А. Тарковский, И. Бродский, А. Солженицын, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина, JI. Я. Гинзбург, JI. К. Чуковская, Б. JL Бухштаб. На сегодняшний день Лиснянская является автором многочисленных поэтических сборников, выпущенных в России и за рубежом, лауреатом Государственной премии РФ (1999), премии имени А. Солженицына (1999) «За прозрачную глубину русского слова и многолетнюю явленную в нем поэзию сострадания», а также премий, присуждаемых журналами «Стрелец» (1994), «Арион» (1996), Дружба народов» (1996), «Знамя» (2000), «Новый мир» (2004).

Творчество Лиснянской, — писали Юрий Кублановский и Иосиф Бродский, - формировалось во времена, когда обрести внутреннюю свободу и высокое литературное качество было невероятно трудно. Соблазны идеологической конъюнктуры были ей чужды изначально, но и 60-е годы таили свои искусы дозволенной фронды и поверхностного успеха. Лиснянская преодолела всё это, её лирика самовоспитывалась вне рынка сбыта и расчёта на потребителя. С годами — она только всё более соответствовала вдохновению внутреннего сердечного побуждения, всё четче фокусировалась на истинности» (Цит. по: Лиснянская 1990: 31). Первые публикации автора появились в 1948 году в газетных и журнальных подборках, когда молодой поэтессе было 20 лет. Вскоре последовало издание первого стихотворного сборника «Это было со мной» (Баку, 1949). Переезд в Москву и учёба на Высших литературных курсах совпали с выходом трёх поэтических книг, обозначивших начало нового — переломного этапа в творческой биографии автора: «Верность» (М., 1958), «Не просто любовь» (М., 1963), «Из первых уст» (М., 1966). С 1966 по 1978 годы оригинальные стихи Лиснянской практически не публиковались, до печати доходили лишь многочисленные переводы из восточной поэзии. Лишь в 1978 году с большим трудом, путем сокращений и искажений, прошла через цензуру книга «Виноградный свет». Серьезные последствия имело для поэта участие в создании бесцензурного альманаха «МетрОполь» (1979 год). После его публикации И. Лиснянская и С. Липкин по собственному желанию выходят из Союза писателей в знак протеста против исключения из писательской организации В. Ерофеева и Е. Попова. Многие стихи поэтессы появляются в это время в зарубежных эмигрантских журналах («Время и мы», «Континент»), а начиная с 80-х годов за рубежом издаются её поэтические сборники: книги «Дожди и зеркала» (Париж, «YMCA-Пресс», 1983), «На опушке сна» (Анн-Арбор, «Ардис», 1984).

В последние десятилетия творчество Лиснянской стало предметом пристального внимания критиков. Такой высокий интерес вполне оправдан: поэзию Лиснянской отличает внутренний динамизм, поступательный характер творческого роста, причём поздняя лирика поэта, по общему признанию критики, является вершиной художественного таланта автора и позволяет говорить о Лиснянской как о знаковой фигуре современной поэзии. К числу наиболее заметных критических откликов следует отнести статьи А. Солженицына, И. Бродского, Ю. Кублановского, С. Липкина, Т. Бек, И. Ростовцевой, которые отмечают присущую лирике поэта религиозную «сердцевину» (С. Липкин), «напряженное душевное чувство» и «осердеченную искренность» (А. Солженицын), подчеркнутую традиционность, приверженность классическим образцам русского стиха (Ю. Кублановский), «чрезвычайную интенсивность» (И. Бродский) и афористичность (Т. Бек) лирики. Из небольшого числа обстоятельных критически^ работ, посвященных творчеству Лиснянской, особого внимания заслуживают статьи С. Рассадина («Поющая в бездне. Портрет поэта на фоне поэзии»), И. К. Лилли («Семантика стиха Инны Лиснянской»), И. Ростовцевой («Пространство лирики»), Г. Ермошиной («Между памятью и временем»), Е. Ермолина («Зима и лето Евы»), Д. Полищука («Как дева юная, темна для невнимательного света»), Т. Бек («Тайновдохновенная речь»), Ю. Кублановского (рецензия на книги «Ветер покоя» и «При свете снега»). Особое место в критических заметках о поэзии Лиснянской занимают три аспекта — образно-тематическое единство лирики поэта, специфика жанровой системы, субъектная организация художественного мира. Так, критик Е. Ермолин, рассматривая творчество Лиснянской в его целостности и единстве, выделяет ключевые образно-тематические комплексы её лирики: «Самосознание поэта» (рефлексия традиции в раннем и зрелом творчестве); «Путь к Богу» (христианские истоки образности); «Невольный и вольный затвор» (своеобразие отношений лирического Я с внешним миром); «Образ эпохи» (социально-историческое и культурное пространство эпохи); «Магнетический "солонопламенный рай"» (интерпретация биографического мифа); «Прощай, нимфа» (философская проблематика поздней лирики) (Ермолин 2003: 180-188). В статьях Т. Бек обозначаются те области поэтики Лиснянской, в которых наиболее ярко проявилась уникальность, «абсолютная отдельность» авторского таланта: жанровая новизна (например, в таких сквозных лирических жанрах, как «песни юродивой», «элегические оды», «постскриптумы», «лесной триптих», «автопортрет-исповедь»), «гремучая смесь современного жаргона и фольклорной лексики», сложная и пластичная система рифмовки, и т.д. (Бек 2003: 15). Исследователь И. К. Лилли на основе семантического анализа стиховой организации поэзии Лиснянской делает вывод о том, что поэтика автора заметно усложняется к началу 80-х годов, когда Лиснянская активно обращается к крупным формам - поэмам, венкам сонетов (Лилли 1996: 80-88). Ю. Кублановский в анализе стихов Лиснянской обращает внимание на своеобразие её лирического субъекта, отмечая при этом, что для Лиснянской характерно «именно сочетание камерного, интимного, частного - с прорывающейся вдруг эпикой, частной драмы - с трагедией бытия» (Кублановский 1998: 220).

При всем обилии и многообразии литературно-критических статей, рецензий, обзоров следует, однако, признать, что творчество Лиснянской не стало предметом литературоведческого исследования. Художественная значимость творчества поэтессы диктует сегодня необходимость определить роль и место её произведений в литературном процессе второй половины XX -начала XXI века, рассмотреть поэтический мир автора в его целостности и развитии. В образной системе лирики Лиснянской особую значимость обретают художественные категории пространства и времени. Именно обращение к поэтике хронотопа позволяет наиболее отчетливо выявить особенности творческой индивидуальности и основные этапы художественной эволюции поэзии Лиснянской. Сказанным выше определяется актуальность темы диссертации.

Пытаясь определить место поэзии Лиснянской в литературном процессе 1950-х - 2005-х годов, мы сталкиваемся с очевидным противоречием, на которое прямо указывает и сам автор. Складывание оригинальной творческой манеры поэта приходится на период середины 50-х — начала 60-х годов, то есть совпадает хронологически с «поэтическим бумом» «шестидесятников». Однако в личной беседе Лиснянская дала достаточно сдержанную оценку этого явления и подчеркнула, что её отношение к миру и человеку, к истории формировалось в иной «системе ценностей». Знаменательно, что из числа своих современников - поэтов «среднего» поколения - Лиснянская особо выделяет О. Чухонцева, который отрицает собственную причастность к кругу «шестидесятников». «Это совсем другое умонастроение, и я к нему не имею отношения» (Чухонцев 1995: 5). На наш взгляд, при выявлении ближайшего контекста поэта необходимо прежде всего учитывать творческую самоинтерпретацию автора. В истории современной (и не только) поэзии можно обнаружить немалое число примеров, демонстрирующих расхождение между «формальной» причастностью художника к определенному литературному направлению, литературной группе и самим творчеством в его художественной целостности и развитии.

Поколение «шестидесятников» оказалось далеко не однородно в своей основе: поэты, вступившие в литературу на волне этого движения, в действительности существенно разнятся по характеру творческих индивидуальностей, их общественные и творческие позиции далеко не во всём совпадают. Как Лиснянской, так и Чухонцеву оказалось более близко творчество поэтов «старшего» поколения, под влиянием которых молодые авторы приобщались к мировой культуре, литературе, философии. «Во времена моей молодости — конца 50-х - начала 60-х годов — ещё были живы великие поэты, - вспоминал Чухонцев. - Мне повезло, что мои друзья были в основном старше меня, опытней, и я многим обязан им своей невовлеченностью в сугубо поколенческие отношения. То есть меня интересовала духовная вертикаль» (Там же: 5). На иные ценностные и творческие ориентиры ссылается и Лиснянская, творческая биография которой оказалась тесно связана с поэтами, ощущавшими себя младшими современниками серебряного века.

Речь в данном случае идет о так называемой «московской четвёрке» -творческом союзе М. Петровых, А. Тарковского, А. Штейнберга и С. Липкина. «Четвёрка» поэтов, - писал Юрий Кублановский, - была объединена не просто судьбинно, но и творчески; быть может, в условиях свободы они как поэтическая плеяда выявились бы отчетливее, жизнь, однако, загнала их в условия литературного подполья: лишь в преклонные годы получили они возможность (и только отчасти) обнародовать ими в поэзии наработанное» (Кублановский 1997: 234). Начало их близкой дружбы и творческого сотрудничества было положено в годы обучения на Литературных курсах при Всероссийском союзе поэтов в Москве. Как вспоминал С. Липкин, «поэт-переводчик Вл. Бугаевский назвал нас четверых. квадригой» (Липкин 1997: 12). Образ «квадриги» нередко возникает в воспоминаниях и стихах Липкина. В стихотворении 1967 года «Призраки» поэт сравнивает «четвёрку» друзей-поэтов с «тенями», «обречёнными на бесславье» и немоту. В литературе, требующей от художника идеологической благонадежности, им было позволено существовать лишь в узких рамках переводческой деятельности. «Мы начинали без заглавий, чтобы окончить без имен» (34)\ - такой горестный итог предрекла поэтам своего поколения в 1943 году Мария Петровых. Парадоксально сложилась их литературная судьба: первые книги оригинальных стихов вышли лишь в начале 60-х годов, совпав с периодом «поэтического бума» молодых авторов. У Тарковского первая книга стихов «Перед снегом» вышла в свет в 1962 году, когда ему было 55 лет, у Липкина книга «Очевидец» была опубликована лишь в 1967 году, когда автору исполнилось уже 56 лет. Петровых в это время издаёт в Армении небольшую книгу стихов «Дальнее дерево», половину которой составляют переводы. Штейнберг же ушёл из жизни так и не издав ни одной своей книги.

Для молодых, начинающих поэтов творчество «старших» оказалось тем связующим звеном, которое позволяло восстановить утраченную культурную преемственность, вернуть поэзию в русло общемировой культурной традиции. Базовый критерий искусства слова, сформулированный А. Тарковским, -«следование правде», «исполненное веры в ценность каждого движения духа» (1998. Т.2: 198), - оказался актуальным и для молодых авторов. Следуя закону «поэтической правды», поэты стремились расширить границы собственного литературного ареала, установить творческий диалог с прошлыми культурными эпохами. Укоренённость в культурной традиции можно считать ключевой художественной доминантой поэзии второй половины XX столетия. Недаром М. Эпштейн, анализируя особенности развития поэзии 60-х - 80-х годов, писал: «Если искать какую-то общую художественную идею, объединяющую новых поэтов поверх всех стилевых различий, то в первом приближении её можно обозначить как идею культуры. Это та первоочередная и самоочевидная реальность, через которую поэты просвечивают своё отношение к природе и к человеку» (Эпштейн 1988: 143). При этом центральное место занимает

Здесь и далее стихи М. Петровых цитируются по изданию: Петровых, М. Предназначенье. Стихи разных лет / М. Петровых; сост.: Н. Н. Глен, А. В. Головачева. - М.: Сов. писатель, 1983. - 207 с. культурная традиция серебряного века. «Советская поэзия, - считает Е. Рейн, -была на две трети наследницей акмеизма и на треть — наследницей футуризма» (Рейн 2003: 5). Обобщая творческие тенденции поэзии «бронзового века», современный критик отмечает, что «более чем шестьдесят школ (групп, объединений) русского стиха бронзового века, генетически связанных с манделыытамовско-пастернаковской, кручёно-хлебниковской и клюевской просодиями серебряного века, за сорок лет работы создали небывалое по стилистическому богатству и смысловой глубине «поле русской поэзии». Б. Пастернак, А. Ахматова, А. Кручёных, Н. Заболоцкий были учителями нынешних поэтов» (Лён 1997: 14). Характерно, что для ряда современных исследователей критерий причастности поэта к тому или иному руслу традиции серебряного века становится определяющим фактором в его художественно-эстетической идентификации. К примеру, В. С. Баевский, рассматривая творчество представителей «нового авангарда» (Е. Евтушенко, А. Вознесенский), обращает внимание на то, что «это поколение росло в первую очередь на традиции кубо-футуризма и ЛЕФа, Маяковского и Пастернака» (Баевский 1999: 239). А в работе Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого предпринята попытка объединить поэтов разных поэтических поколений и творческих взглядов на основе их тесной связи с традицией акмеизма. Отголоски традиции неоакмеизма, противоположного как «идеологической поэзии «шестидесятников», так и экспериментаторству неоавангардистов», авторы отмечают, в частности, у А. Тарковского, М. Петровых, С. Липкина, И. Лиснянской, О. Чухонцева, Д. Самойлова, Ю. Левитанского, Ю. Мориц, А. Кушнера, И. Бродского. По мнению исследователей, для этих поэтов характерны сходные эстетические принципы, восходящие к историко-культурной модели «русской семантической поэтики» (Ю. И. Левин, Д. М. Сегал и др.): «ориентация стиха на постоянный (более или менее явный) цитатный диалог с классическими текстами; стремление обновлять традиции, не разрывая с ними; «необыкновенно развитое чувство историзма. переживание истории в себе и себя в истории»; осмысление памяти, воспоминания как «глубоко нравственного начала, противостоящего беспамятству, забвению и хаосу.»; внимание к драматическим отношениям между мировой культурой, русской историей и личной памятью автора» (Цит. по: Лейдерман 2001. Кн.2: 201). Вопрос о «неоакмеизме» в современной поэзии не лишён спорных моментов, однако значимость отдельных аспектов эстетики акмеизма как своеобразной «диахронической культурной парадигмы» (Левин 1974: 47) в процессе формирования целого ряда современных поэтов очевидна. В этом смысле весьма показательно отношение Лиснянской к вопросу о культурной преемственности. По убеждению автора, «новое, как, например, поэзия Бродского, становится жизненным сосудом в организме традиции. Каждый Божьей милостью творец — всегда другой по отношению к писателю-современнику и соседу по времени. У каждого - своя содержательность, а значит, и форма, и музыка слова, то есть предмет и способ называния. Это и есть суть традиции» (Лиснянская 1995: 5). Преемственная связь художника с предшествующей традицией задаёт особый масштаб современности, которая воспринимается не в узких рамках публицистической остроты и актуальности * «сегодняшнего дня», но в контексте «большого времени» культуры.

Включённость в культурный универсум предоставляла поэтам «шанс дышать «большим временем», вместо того, чтобы задыхаться в малом, жить в Божьем мире, а не в «условиях эпохи застоя» (Аверинцев 1996: 15). Размышляя над противоречиями эпохи «оттепели», Сергей Аверинцев подчёркивает высокую роль мировой культуры для литературной интеллигенции того времени: «Сокровища мировой культуры - за вычетом того, что чужие люди ф отобрали нам в паёк, да ещё изжевали своими зубами, - были для нас воистину сокровищем в самом что ни на есть буквальном, этимологическом смысле слова: тем, что от нас скрыли, спрятали, намеренно утаили» (Там же: 16). Сложный процесс возвращения к «культурному словарю эпохи», перекликаясь с эстетическими устремлениями акмеистов начала века, вместе с тем оказался уникальным культурным и литературным явлением второй половины XX века. По словам Вл. Кулакова, поэты совершили так называемую «культурную эмиграцию», не утратив при этом индивидуальности собственного голоса: «Ощутив себя в. децентрализованном, «разгерметизированном» (А. Найман) мире, поэты находили спасение в культуре, в былой гармонии, - нет, не подражая своим учителям, а как бы проецируя себя в прошлое, в серебряный век, в его культурное пространство» (Кулаков 1995: 207). «Тоска по мировой культуре» и по её изобильному словарю, по её гулкому историческому эхо, — считает И. Роднянская, - была у нас. после катастрофы совсем не тем, чем была она у акмеистов 10-х - 20-х годов: она стала не только тоской по прерванной насильно традиции, но и тоской по полноте человечности. Старый акмеизм «преодолевался» одним тем, что поэтически окликаемое богатство конкретного мира было уже не богатством, которое всегда под рукой, а возвращённым. и потому новым богатством, - если воспользоваться терминологией Кулакова, не повторением, а событием. Оттого-то поэты, работавшие на расширение «сузившегося звука» (О. Мандельштам), припоминавшие старые смыслы и произносившие их «как свои», совпали с эстетической потребностью времени» (Роднянская 1995: 213).

Важно подчеркнуть, что культурный диалог эпох был осмыслен не только как эстетическая, но и как этическая потребность времени, побуждающая человека в преходящем и временном искать вечный смысл, задумываться над коренными вопросами бытия. «Вечность и время, — писал Б. Чичибабин, — находятся в разных плоскостях бытия, но земное время приобретает смысл и сущностное содержание лишь постольку, поскольку оно может соприкасаться с вечностью, быть ей сопричастным» (Чичибабин 1998: 276). Мировая же культура, по мысли поэта, «есть наглядно-слышимо-осязаемое осуществление этой <Божественной. - Б. Ч.> воли, во всяком случае, вслушивание в неё, её исполнение и утверждение. Культура принадлежит вечности и каждого из нас приобщает к Вечной жизни. Культура и есть спасительная красота, включающая в себя и добро, и истину» (Чичибабин 1993: б). Мысль поэта о трансцендентной, метафизической природе Культуры оказывается созвучна художественному мировоззрению Лиснянской, сущность которого очень точно определил поэт С. Липкин, назвавший поэзию Лиснянской «поэзией виноватости» (Липкин 1997: 490). Подчёркнутая традиционность стихов Лиснянской — показатель не только эстетических убеждений автора, но и той этической доминанты, которая является духовным средоточием подлинной культуры. По словам Лиснянской, в основе её поэтического творчества лежат два онтологических центра — Жизнь, которая «даёт импульс вдохновения», и Книга как культуриософский символ «непременной связи времён» (Лиснянская 1990: 31). При этом Книга прочно ассоциируется с Книгой Книг, с Библией, которая для поэтессы «обозначает всё — все мысли, поступки, события, отношения с миром». «Мне кажется, религиозное самосознание - это прежде всего совесть, и совесть болящая. А разве может быть искусство без совести — без чувства вины и жажды искупления?» (Лиснянская 1990: 34).

Таким образом, объектом исследования в нашей работе является поэзия И. Лиснянской как одно из наиболее значительных явлений в литературном процессе второй половины XX — начала XXI века. В связи с особенностями развития поэзии этого периода творчество Лиснянской рассматривается как в «близком» историко-литературном контексте, так и в свете «удалённых», «всеобщих» культурных контекстов, относящихся к «надысторическим началам бытия», к культурным архетипам (Хализев 2002: 328).

На фоне широкого многообразия поэтических групп и течений современной поэзии особенно заметным является выделение «неомодернистского» русла (Е. Рейн), за которым, по мнению ряда критиков, просматриваются черты нового «большого стиля». В свете этих тенденций раскрывается феномен поздней лирики И. Лиснянской и О. Чухонцева, подробно проанализированный в нашей работе. По словам А. Алехина, наиболее ярко приметы этого общего течения (подобного тому, чем был в начале предыдущего века модерн) проявляются начиная с 90-х годов (См.: Алёхин 2005: 60-61). Перечислим некоторые значимые признаки этого «стиля»:

- «вещность», осязаемость окружающего мира, предметность образов как отголосок акмеистского наследства;

- сопряжение и взаимопроникновение быта и бытия как неразрывных начал человеческого существования;

- сочетание метафизического и лирического, рождающее особое «искренне-неканоническое» (Т. Бек) прочтение христианской темы; хронологический космополитизм», вызванный скептическим осознанием краткости и хрупкости человеческой цивилизации.

Стремление восстановить «распавшуюся связь времён», раздвинуть тесные границы современности побуждает художника экспериментировать со временем и пространством, искать новые формы их соотношения. Приобщение к широкому полю культуры становится возможным благодаря активизации внутренних механизмов памяти и интуиции, позволяющих сопрягать в едином миге настоящее, переживаемую «здесь и сейчас» современность, и прошлое, связанное как с мировой литературной традицией, так и с глубинными культурными архетипами человечества. Рассматривая сложную природу психического процесса человеческой памяти, А. Бергсон писал: «Вне меня, в пространстве, есть лишь единственное положение стрелки маятника, ибо от прошлых положений ничего не остаётся. Внутри же меня продолжается процесс организации или взаимопроникновения фактов сознания, составляющих истинную длительность» (Бергсон 1992: 96). В итоге отрицаются и преодолеваются такие позитивистские характеристики времени, как линейность, однородность, необратимость. В центре внимания оказывается категория «памяти культуры», которая представляет особую актуальность в свете ведущих современных подходов к анализу текста (герменевтический, культурологический, семиотический, интертекстуальный). Одним из исходных положений, раскрывающих суть этого понятия, может служить диалогическая концепция культуры М. М. Бахтина. По мнению ученого, каждое произведение создается как диалогический отклик на произведения-высказывания предшественников и} в свою очередь^ «провоцирует» новые ответные высказывания. При таком подходе неизбежно возникает вопрос о соотношении современности и памяти культуры. «Большая память» культуры, по мысли Бахтина, не тождественна памяти о прошлом в отвлеченно-временном смысле: время здесь относительно: «То, что возвращается вечно и в то же время невозвратно. Время здесь не линия, а сложная форма тела возвращения» (Бахтин 1986: 519). С мыслью М. М. Бахтина перекликаются слова Ю. М. Лотмана, который в своей работе «Память в культурологическом освещении» (1985) утверждает, что «культурная память как творческий механизм не только панхронна, но и противостоит времени». «Она сохраняет прошедшее как пребывающее», имеет «континуально-пространственный характер» (Лотман 2000: 674). Пространство же культуры приобретает некоторые функции текста, становится «генератором новых смыслов и конденсатором культурной памяти» (Там же: 162).

Сказанное выше позволяет обозначить предмет нашего исследования: художественная семантика образов пространства и времени поэзии И. Лиснянской.

Материалом диссертации послужило поэтическое творчество И. Лиснянской периода 1950-х - 2005* годов, а также фрагменты переписки и личных бесед с автором.

Целью настоящего диссертационного исследования является многоаспектный анализ образов пространства и времени в поэзии Лиснянской. Достижение поставленной цели предполагает решение ряда задач:

• выявить художественную значимость образов пространства и времени в поэзии Лиснянской;

• охарактеризовать основные принципы моделирования пространственно-временных отношений в ее творчестве;

• рассмотреть функционально-смысловые особенности пространственно-временного континуума в поэтическом мире Лиснянской;

• выявить исторические, философские, литературные, мифопоэтические истоки образов пространства и времени;

• проанализировать структурные особенности пространственно-временных моделей, специфику их взаимодействия и динамики в рамках целостной художественной системы поэта.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые предпринята попытка с помощью системного анализа образов пространства и времени исследовать специфику поэтического мира Лиснянской, раскрыть значимые принципы художественного мышления автора. Новизна исследования также определяется тем, что в работе прослеживается динамика пространственно-временной образности в поэзии Лиснянской через сопоставление с литературной традицией (А. С. Пушкин, О. Мандельштам, А. Ахматова, Б. Пастернак) и с художественным опытом отдельных поэтов второй половины XX века (А. Тарковский, С. Липкин, О. Чухонцев, Б. Ахмадулина, Ю. Мориц, Н. Горбаневская, И. Ратушинская, Б. Чичибабин). 4

Пространство и время как литературно-художественные категории определились сравнительно недавно и, благодаря широкой исследовательской работе ученых (М. М. Бахтин, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, Б. Успенский, В. Н. Топоров и др.)} стали одними из самых продуктивных в литературоведении, что во многом объясняется их принадлежностью к числу наиболее общих, универсальных категорий культуры, определяющих «параметры существования мира и основополагающие формы человеческого опыта» (Гуревич 1984: 43). В литературных произведениях (прежде всего в лирике) время и пространство реализуются в форме мотивов и образов, которые нередко приобретают символический характер (См.: Хализев 2002: 249). При этом сама структура образа и мотива предполагает соотнесение пространства и времени, их внутреннюю взаимосвязь. В работе «Формы времени и хронотопа в романе» М. М. Бахтин впервые высказал идею о связи временных и пространственных отношений в художественном хронотопе: «В литературно-художественном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысляется временем» (Бахтин 1986:121).

Несмотря на непреходящую актуальность тезиса Бахтина о том, что «хронотопичен всякий художественно-литературный образ» (Бахтин 1975: 399), многие ученые в исследовательских целях вполне допускают возможность условного разделения категорий пространства и времени. Так, к примеру, художественное пространство как относительно самостоятельная категория рассматривается в работах Ю. М. Лотмана («О понятии географического пространства в русских средневековых текстах»; «Проблема художественного пространства в прозе Гоголя», «Заметки о художественном пространстве»), В. Н. Топорова («Пространство и текст»), Д. Н. Замятина («Метагеография: Пространство образов и образы пространства», «Феноменология географических образов»), О. А. Лавреновой («Географическое пространство в русской поэзии XYIII - начала XX вв. (Геокультурный аспект)»), а также в различных научных сборниках, посвященных проблеме семиотики пространства (например, «Семиотика пространства: сб. науч. тр. межд. ассоц. семиотики пространства / под ред. А. А. Барабанова. Екатеринбург: Архитектон, 1999»). Категория художественного времени становится предметом самостоятельного анализа у Д. С. Лихачева («Поэтика художественного времени»), Б. А. Успенского («История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема)»), В. Н. Ярской («Художественное время»), Б. Иванова («Категория времени в искусстве и культуре XX века»), Д. Н. Медриш («Структура художественного времени в фольклоре и литературе»).

В настоящей работе художественные категории пространства и времени рассматриваются в функционально-смысловом единстве, что позволяет осмыслить образную систему поэзии Лиснянской в рамках более крупных типологических моделей, актуальных для творчества данного автора. Исходными структурными моделями художественного пространства-времени в творчестве Лиснянской являются:

• линейное время - замкнутое / непроницаемое пространство

• циклическое время — открытое / проницаемое пространство.

Они наполняются смысловым объемом и функциональной значимостью, реализуясь в рамках тематических моделей хронотопа:

• биографического;

• исторического;

• культурно-исторического;

• мифопоэтического.

Таким образом, в творчестве поэта выделяются так называемые «объемлющие», «доминантные» (М. М. Бахтин) модели хронотопов, каждая из которых обладает собственным набором художественно-семантических признаков, определяющих характер пространственно-временных отношений в пределах данной модели. При этом «доминирующие» модели хронотопов существуют не изолированно, а находятся в непрерывном взаимодействии друг с другом, суть которого, вслед за Бахтиным, можно определить с помощью понятия «диалог»: «Хронотопы могут включаться друг в друга, сосуществовать, переплетаться, сменяться, сопоставляться, противопоставляться или находиться в более сложных взаимоотношениях.» (Бахтин 1975: 401). В свете нашего исследования диалогическое взаимоотношение различных типов хронотопа следует понимать в двух аспектах. Во-первых, это взаимопроникновение различных по своей природе и структуре хронотопов в едином лирическом пространстве произведения (биографический - исторический - культурный - мифопоэтический). Кроме того, речь идет о диалоге между метатекстом и прототекстом культуры в различных его проявлениях (чужая речь / чужое слово, цитата, реминисценция,

1' аллюзия, различные элементы техники стихосложения — стихотворный размер, ритм, рифма, строфа и т.д.). В итоге система пространственно-временных координат, в которых существует поэт, интегрируется в новую сложную систему, в которой начинают действовать «законы когерентности»: пространственные и временные планы текстов начинают взаимодействовать друг с другом. «При этом прототексты как «кирпичики» новой системы сохраняют свою «историю» - память о мире и времени «первосказания»» (Кузьмина 2004: 30-31).

Методологическую базу настоящей работы составляют фундаментальные исследования в области художественного пространства и времени (работы М. М. Бахтина, Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, 3. Г. Минц, Б. А. Успенского, А. Я. Гуревича, Вяч. Вс. Иванова), теории мифопоэтики (труды А. А. Потебни, • А. Н. Веселовского, М. Элиаде, Е. М. Мелетинского, М. Л. Гаспарова,

А. Хансен-Леве, В. Н. Топорова), мотивного анализа (исследования Ю. К. Щеглова, А. К. Жолковского), а также сочинения русских религиозных мыслителей - Н. А. Бердяева, П. А. Флоренского, А. Ф. Лосева, С. Н. Булгакова. Особое место в свете современного интегративного подхода к гуманитарному знанию занимает методология моделирования культурно-географических образов (работы Д. Н. Замятина, О. А. Лавреновой, ^ В. Л. Каганского, И. Т. Касавина). Наряду с этим, богатый методологический материал представляют работы по теории и истории лирики (В. М. Жирмунский, Ю. Н. Тынянов, Л. Я. Гинзбург, М. Л. Гаспаров, Ю. М. Лотман, В. Е. Холшевников, Н. Д. Тамарченко и др.).

В работе применяются различные методы исследования, выбор которых обусловлен характером материала и конкретными задачами литературоведческого анализа. Нами использовались историко-генетический, сравнительно-исторический, системно-типологический, интертекстуальный методы исследования, а также метод целостного анализа художественного текста.

Теоретическая значимость работы состоит в углублении принципов анализа пространственно-временных образов в лирическом произведении, а также в дальнейшем развитии принципов интерпретации художественного текста в культурно-историческом и мифопоэтическом аспектах.

Практическая значимость. Материалы и результаты диссертации могут быть использованы при разработке лекционных курсов по современной русской поэзии, спецкурсов по русской литературе второй половины XX - начала XXI века, проблемам пространства и времени в поэтическом тексте, а также при подготовке научных изданий произведений Лиснянской.

Апробация результатов исследования осуществлялась на кафедре литературы Волгоградского государственного педагогического университета, в ходе обсуждения проблем на методических семинарах, на итоговых научно-исследовательских конференциях. Основные положения диссертации нашли отражение в 11 публикациях. Материалы исследования были изложены в докладах на VIII и IX научных конференциях молодых исследователей-филологов (ноябрь 2003, 2004 гг.), Международной научной конференции «Антропоцентрическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003), СевероКавказской региональной научно-практической конференции «Фольклор: традиции и современность» (Таганрог, 2003), Международных конференциях «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре» (Волгоград, 2003, 2005 гг.), Всероссийской научной конференции «Литературный процесс в зеркале рубежного сознания: философский, лингвистический, эстетический, культурологический аспекты» (Магнитогорск, 2004), III Международной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2004), Международной научной конференции (заочной) «Восток-Запад: Пространство русской литературы» (Волгоград, 2004 г.),

На защиту выносятся следующие положения.

1. Образы пространства и времени являются важной составляющей поэтического мира И. Лиснянской в его эволюции от 50-х годов XX века к началу XXI века. Структурно-тематические модели пространства-времени образуют в ее поэзии сложное диалектическое единство, при этом в различные периоды творчества можно выделить «доминирующие» типы хронотопа.

2. В поэзии Лиснянской 50-х — 70-х годов преобладает исторический тип хронотопа, актуализированный в городском локусе с характерными для него атрибутами пространства. «Антимиру» Города противопоставлена реальность Высшего порядка, которая проецируется либо на мифологизированный «южный» локус детства, либо на текст мировой культуры.

3. В рамках культурно-исторического хронотопа поэзии Лиснянской можно обнаружить синтез линейной и циклической моделей времени. Способами его организации являются мотив «вечного возвращения» и принцип «культурной синхронии» (И. Седых), которые реализуются как на жанрово-композиционном уровне («венки сонетов»), так и на уровне образной системы (актуализация культурных мифологем).

4. Своеобразие исторического мышления автора заключается во взаимном пересечении «горизонтали» Истории и метафизической «вертикали» Вечности. Таким образом на новом историческом витке Лиснянская воспроизводит тот тип хронотопа, который характерен для средневековой модели мировосприятия.

5. Культурно-историческая модель хронотопа зрелого творчества Лиснянской обусловила переход в ее позднем творчестве к мифопоэтической пространственно-временной структуре (сакральный Центр - профанная периферия). Эта структура сформировалась как синтез широкого пласта традиций (исторических, мифологических, литературных).

Структура работы определяется поставленной целью и задачами, характером исследуемого материала. Диссертация состоит из введения, трёх глав, сопровождаемых примечаниями, заключения, списка используемой литературы (349 наименований) и приложения.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Образы пространства и времени в поэзии Инны Лиснянской"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Литература последних десятилетий, по признанию ряда критиков и литературоведов, аккумулировала в себе различные эстетические интенции XX века, обозначив неуклонную тенденцию к формированию новой художественной системы, основанной на синтезе реализма с различными явлениями «новаторской» поэтики (ср.: «неотрадиционализм» (Тюпа 1998); «трансметареализм»; (Иванова 1998: 204)', «постреализм», «сверхеализм», «новый реализм» (Лейдерман 2001. Кн. 2: 96)). Структурные принципы нового творческого метода наиболее зримо начинают проявляться к концу 80-х — началу 90-х годов, когда отчётливо стали проступать «симптомы конца литературной эпохи - завершения ряда художественных тенденций, которые зародились в начале века и протекали в течение всего литературного столетия» (Лейдерман 2002: 43). Один из главных принципов этой художественно-эстетической парадигмы заключается в особом характере взаимодействия Человека с Миром, при котором личность, испытывая «чувство ответственности за тот участок Вселенной и тот отрезок Вечности, который стал её собственной судьбой», пытается восстановить Космос из Хаоса, внести некий духовный смысл в релятивное, дискретное, абсурдное пространство Хаокосмоса (Там же: 45).

Стремление к прочности нравственных оснований окружающего мира и истории становится идейно-художественной доминантой поэтического мышления И. Лиснянской. Логика её творчества свидетельствует о том, что идея противоборства Хаоса и Космоса присуща поэзии Лиснянской изначально и реализуется в форме двух противоположных типов пространственно-временной структуры, достаточно устойчивых в историко-культурной традиции. Структурная модель «линейное время - замкнутое / непроницаемое пространство», получившая образное выражение в рамках исторического хронотопа, преодолевается моделью «циклическое время - открытое / проницаемое пространство», лежащей в основе трёх функциональнотематических разновидностей хронотопа: биографического, культурно-исторического, мифопоэтического. Хаос истории, таким образом, упорядочивается и гармонизируется идеей целостности и непрерывности исторического бытия, включённого в единое пространство культуры и мифа.

В поэзии Лиснянской конца 60-х - 80-х годов историческая модель хронотопа, осмысленная в координатах рационалистического линейного мышления, переосмысливается в рамках культурно-исторической модели пространства-времени. Конфликт двух типов восприятия времени и истории проецируется в стихах 60-х - 70-х годов на тему «двойственного бытия» и находит своё положительное разрешение в начале 80-х годов. Ярким свидетельством взаимодействия исторического хронотопа и хронотопа культуры является поэма «В госпитале лицевого ранения», в которой впервые столь полно и последовательно, на образно-тематическом и жанрово-композиционном уровнях, проявляются художественные принципы культурно-исторического хронотопа. В качестве устойчивых признаков культурно-исторического хронотопа можно выделить следующие:

• циклическая временная модель, актуализируемая мотивом «вечного возвращения» и принципом «культурной синхронии»;

• активная роль творческого сознания лирического субъекта, обеспечивающего слитность и единство разобщённых пространственно-временных планов;

• переосмысление некоторых принципов музыкальной эстетики в организации пространственно-временных отношений (философско-художественная категория Гармонии, реализующая вертикальную структуру мироздания);

• обращение к средневековой культурной традиции восприятия времени и истории, устанавливающей синхронное единство двух сфер бытия — метафизической вертикали вечности и «земной» человеческой истории.

Структурные и идейно-художественные признаки культурно-исторического хронотопа нашли своё дальнейшее продолжение в мифопоэтической модели пространственно-временного континуума. Преодоление социально-исторических рамок пространства и времени «ради выявления общечеловеческого содержания» исторической реальности, «неких сущностных законов социального и природного космоса» (Е. М. Мелетинский), - одно из важных свидетельств духовного кризиса и нестабильности эпохи, хрупкости существования человека исключительно в рамках истории. Этими ощущениями пронизана не только литература, но и философия, социология, культурология минувшего столетия. Не случайно М. Элиаде ещё в 1945-1947 годах, работая над книгой «Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость», отмечал происходящие перемены, «сдвиги» общественного сознания, направленные на переоценку идеи цикличной периодичности. По мысли философа, возвращение циклических теорий в сферу современной мысли знаменует, по крайней мере, одно стремление: «попытку обнаружить смысл и трансисторическое оправдание исторических событий», «вновь включить это историческое время, обогащённое опытом человеческого существования, в космическое, циклическое и бесконечное время» (Элиаде 1998: 224, 223). Отмена конкретного линейного исторического времени означает утверждение «сакральной значимости вечности, повторяемости» (С. М. Телегин), позволяющей проникнуть в трансцендентное, осмыслить переломные события истории сквозь вневременной Абсолют. Постижение метафизической сущности исторического бытия понимается как акт творческий, свершающийся, согласно Н. А. Бердяеву, «по вертикалу, а не по горизонталу» - «в экзистенциальном, необъективированном времени» (Цит. по: Неретина 2000: 107). Миф как «личностная форма», «лик личности»

А. Ф. Лосев), становится для Лиснянской воплощением духовной первоосновы мира, которая - подобно музыкальному бытию - способна связать разрозненные в «объективированном мире» явления, возродить целостность и полноту времени и пространства. Причём миф для неё всегда осязаем, овеществлён: это сама реальность, преображенная Духом и творческим сознанием художника:

С детства приученная к оплеухам,

В жизни с раздробленным мелко ядром,

Целое я собирала по крохам. <. .>

Думала: это достаточно, чтобы

Цельное нечто внедрить в стихи,

Где вперемежку карты столетий,

Время и место, люльки и гробы,

Сны и событья, старцы и дети,

Рыбы и птицы, вербы и мхи. (23 декабря 2004)*.

Мифологическая образность получает у Лиснянской широкое художественное преломление в различных тематических разновидностях хронотопа: в биографическом она реализуется в виде мотива возвращения к прародине, к некоему идеальному первоначалу бытия, в культурно-историческом - в рамках переосмысленного мифа о «вечном возвращении» культурных мифологем, в мифопоэтическом же является организующим началом пространственно-временной структуры.

В структуре мифопоэтического хронотопа образные мифологемы сакрального Центра (Дом / Сад / Храм) символизируют тот идеальный микрокосм, в котором поэт обретает гармонию с самим собой и миром. При этом автор не отгораживается от внешнего мира, пребывающего в состоянии Хаоса, но пытается одухотворить и гармонизировать его Словом-Логосом. Цитируется по: Лиснянская И. Бредут поломники, гуляют куропатки. // Знамя. - 2005. - №7. - С. 6

Мифологическое в поэзии Лиснянской являет себя, таким образом, как «творческое начало эктропической направленности, как противовес угрозе энтропического погружения в бессловесность, немоту, хаос» (Топоров 1995: 5). В итоге лирический субъект оказывается включён не только в гармоничный и цельный мир сакрального Центра, но и в мир, лежащий за его пределами, — в разобщённый и децентрализованный, ирреальный мир «имперского» пространства. Специфика отношений Лиснянской с изображаемым миром по ряду признаков сближается с канонами средневековой живописи, в соответствии с которыми «художник обычно помещает себя как бы внутрь описываемой картины, изображая мир вокруг себя, а не с какой-то отчуждённой позиции» (Успенский 1995: 225). При этом мир изображается как бы на обрамленной проекции, которая наделяется особым сакральным статусом и выполняет функцию окна в сакральное пространство (ср. иконописная «рама»). В цикле стихов «В окнах компьютера» (1998) поэт уподобляет окружающий мир «экрану компьютера», в котором пространственно-временные отношения строятся по принципу «обратной перспективы»: «Всё близкое удалено, / А дальнее приближено». Художник семантически выделяет и укрупняет образы Богородицы и Сына, обращаясь к евангельскому сюжету Распятия: «Весть не буквальная. Я вижу, как во сне, / Яйцо пасхальное в компьютерном окне. // Яйцо расцвечено: по тонкой скорлупе / Мария мечется в смеющейся толпе» (380). Метафизический Центр истории определяет характер авторского восприятия других микропространств, которые композиционно накладываются друг на друга, как «окна» в компьютере, создавая ощущение внутренней целостности и единства мира. Мировосприятию автора изначально не была близка идея отчуждения, замкнутости, и даже когда в ранних стихах декларировалось «Как совершенен замкнутостью круг! И ты замкнись в себе, душа смурная», - то это свидетельствовало не о разрыве контакта с миром, а о сохранении «тайной свободы» в условиях всеобщего обезличивания. Лирическое сознание поэта открыто внешнему миру, при этом диалог с миром нередко - особенно в поздних стихах — превращается в своеобразное взаимотраженш микромира художника и окружающей его реальности (недаром излюбленные образы-символы автора — зеркало и окно, а также эхо, вбирающее в себя голоса всего мира). Важно также подчеркнуть, что диалог художника с внешним миром изначально окрашен у Лиснянской в трагические тона. Истоки этого трагизма в своё время пытался определить Иосиф Бродский, который особо выделял у Лиснянской те стихи, в которых поэт «берёт на себя грехи мира» (Цит. по: Русские писатели XX века: 418-419). Примечательно, что её поэзию пронизывает центральная мифологема христианской антропологии — сердце - «роза терпенья, роза раденья», вмещающая в себя вселенские боль и страдания. Нравственный максимализм, чувство «покаянной совести», христианские идеи сострадания, сопереживания чужой боли, жертвенности, — всё это, таким образом, составляет неизменную этическую основу художественного мира автора и находит глубокое воплощение в динамике образов пространства и времени. Героиня Лиснянской не отделяет себя от жителей «многогрешного» Содома, более того - осознаёт потребность жертвенного участия в судьбе мира, стоящего на грани духовной катастрофы. В поисках равновесия и устойчивости поэт пытается внести спасительный духовно-бытийный смысл в пустоту и немоту распадающегося на части мира, упорядочить хаос созидательным Словом молитвы.

Список научной литературыРябцева, Наталья Евгеньевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Лиснянская, И. Избранное / И. Лиснянская ; серия «Всемирная библиотека поэзии». Ростов-на-Дону : Феникс, 1999. - 384 с.

2. Лиснянская И. Одинокий дар: стихи; поэмы / И. Лиснянская. М. : ОГИ, 2003.-512 с.

3. Лиснянская, И. Ступени: находка отдыхающего / И. Лиснянская. М. : Прометей, 1990. - 32 с.

4. Лиснянская, И. В госпитале лицевого ранения / И. Лиснянская // Дружба народов. 1988. -№1. - С. 242 - 247.

5. Лиснянская, И. Круг / И. Лиснянская // Знамя. 1988. - №9. - С. 186 - 190.

6. Лиснянская, И. Земные дети / И. Лиснянская // Новый мир. 1990. - №6. - С. 138- 139.

7. Лиснянская, И. Постскриптумы / И. Лиснянская // Дружба народов. — 1990. — №1. —С. 41 -47.

8. Лиснянская, И. Неотправленные письма // И. Лиснянская / Знамя. 1990. — №12.-С. 3-8.

9. Лиснянская, И. Из новой книги / И. Лиснянская // Литературное обозрение. —1990.-№4.-С. 34-35.

10. Лиснянская, И. Обыкновенная жизнь / И. Лиснянская // Дружба народов. —1991. №9. — С. 3 -7.

11. Лиснянская, И. Из новой тетради / И. Лиснянская // Знамя. 1992. -№11.— С. 38-41.

12. Лиснянская, И. Из тетради 1993 / И. Лиснянская // Новый мир. 1993. -№12.-С. 107-109.

13. Лиснянская, И. После всего / И. Лиснянская // Дружба народов. 1993. -№8.-С. 52-53.

14. Лиснянская, И. «.И перемен не жду» / И. Лиснянская // Дружба народов. -1994.-№7.-С. 7-9.

15. Лиснянская, И. Ветер покоя / И. Лиснянская // Новый мир. 1995. - №5. -С.8-11.

16. Лиснянская, И. Воздушная тетрадь / И. Лиснянская // Новый мир. 1998. -№6.-С. 6-7.

17. Лиснянская, И. Серебро / И. Лиснянская // Знамя. 1998. - №2. - С. 3 - 5.

18. Лиснянская, И. «Жестокого мира певучесть.» / И. Лиснянская // Дружба народов. 1999. -№3. - С. 62 - 65.

19. Лиснянская, И. Область вымысла / И. Лиснянская // Новый мир. 1999. — №10.-С. 94-97.

20. Лиснянская, И. В заповедном лесу / И. Лиснянская // Дружба народов. — 2000.-№8.-С. 3-7.

21. Лиснянская, И. Перед окном с пчелиной позолотой / И. Лиснянская // Новый мир. 2000. - №3. - С. 3 - 13.

22. Лиснянская, И. Скворешник / И. Лиснянская // Знамя. 2000. - №6. - С. 72 — 75.

23. Лиснянская, И. При свете снега / И. Лиснянская // Дружба народов. 2001. — №4. — С. 3 — 7.

24. Лиснянская, И. Глухая благодать / И. Лиснянская // Новый мир. — 2001. — №1. — С. 141-146.

25. Лиснянская, И. В пригороде Содома / И. Лиснянская // Новый мир. — 2002. — №1.-С. 7— 12.

26. Лиснянская, И. За ближним забором / И. Лиснянская // Знамя. — 2002. — №9. -С. 45-49.

27. Лиснянская, И. Старое зеркало / И. Лиснянская // Знамя. — 2002. №4. — С. 3 -7.

28. Лиснянская, И. Тихие дни и тихие вечера / И. Лиснянская // Дружба народов. 2002. - №5. - С. 27 - 30.

29. Лиснянская, И. Сорок дней / И. Лиснянская // Знамя. 2003. - №9. - С. 31 — 38.

30. Лиснянская, И. «А память взрастает на пепле печали.» / И. Лиснянская // Дружба народов. 2003. - №1. - С. 7 - 10.

31. Лиснянская, И. День последнего жасмина / И. Лиснянская // Новый мир. — 2003. — №1. — С. 7 11.

32. Лиснянская, И. Без тебя / И. Лиснянская // Новый мир. 2003. - №10. - С. 7 -12.

33. Лиснянская, И. Воздушный виадуки / И. Лиснянская // Знамя. 2004. - №3. -С.3-6.

34. Лиснянская, И. Горит душа / И. Лиснянская // Дружба народов. 2004. -№12.-С. 3-7.

35. Лиснянская, И. «Бредут поломники, гуляют куропатки.» / И. Лиснянская // Знамя. 2005. - №7. - С. 3 - 10.

36. Лиснянская, И. Отдельный (воспоминательная повесть) / И. Лиснянская // Знамя. 2005. -№1.- С. 84-135.

37. Лиснянская, И. Призрачен век и дом / И. Лиснянская // Новый мир. 2005. — №9.-С. 7-12.

38. Андреев, Л. Н. Собрание сочинений : в 6 т. Т.1. Рассказы 1989 1903 гг. / Л. Н. Андреев ; редкол. : И. Андреева, Ю. Верченко, В. Чуваков ; вступ. ст.

39. A. Богданова ; сост. и подгот. текста В. Александрова и В. Чувакова. — М. : Худож. лит., 1990. 639 с.

40. Ахмадулина, Б. Всемирная библиотека поэзии. Избранное / Б. Ахмадулина. Ростов н/Д : Феникс, 1998. - 448 с.

41. Ахматова, А. Собрание сочинений : в 6 т. / А. Ахматова ; сост., подгот. текста, коммент., вступ. ст. Н. В. Королёвой и С. А. Коваленко. — М. : Эллис Лак, 1998-2002.

42. Блок, А. Собрание сочинений : в 8 т. / А. Блок ; под общей ред.

43. B. Н. Орлова, А. А. Суркова, К. И. Чуковского. М. - Л. : Гослитиздат, Ленингр. отд-ние, 1960 - 1963.

44. Бродский, И. Сочинения : в 6 т. / И. Бродский. СПб. : Пушкинский фонд, 2000-2001.

45. Бродский, И. Поклониться тени (эссе 1976-1992) / И. Бродский // Сочинения: Стихотворения. Эссе. 2-е изд. - Екатеринбург : У-Фактория, 2003. -С. 696-822.

46. Гаршин, В. М. Рассказы / В. М. Гаршин. JI.: Худож. лит., 1978. - 320 с.

47. Горбаневская, Н. Русско-русский разговор. Избранные стихотворения. Поэма без поэмы. Новая книга стихов / Н. Горбаневская. М. : ОГИ, 2003. -300 с.

48. Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30 т. Т. 10. Бесы. Роман / Ф. М. Достоевский ; редкол.: В. Г. Базанов и др.. JI.: Наука, 1974. - 518 с.

49. Замятин, Е. Избранные произведения : в 2 т. Т.2. / Е. Замятин ; сост., примеч. О. Михайлова. М.: Худож. лит., 1990. — 412 с.

50. Заболоцкий, Н. А. Избранные произведения : в 2 т. М.: Худож. лит., 1972.

51. Корнилов, В. Н. Собрание сочинений : в 2 т. Т. 1. Стихи и поэмы /

52. B. Н. Корнилов. М. : Хроникёр, 2004. - 480 с.

53. Куприн, А. И. Собрание сочинений : в 9 т. Т. 5. Произведения 1907 — 1913 гг. / А. И. Куприн ; под общ. ред. Н. Н. Акоповой ; примеч. И. В. Корецкой. -М.: Худож. лит., 1972. 511 с.

54. Лермонтов, М. Ю. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. Стихотворения 1837 -1841 гг. / М. Ю. Лермонтов ; вступ. ст., примеч. И. Л. Андроникова. М. : Худож. лит., 1975. - 648 с.

55. Липкин, С. И. Воля: стихи; поэмы / С. И. Липкин. М.: ОГИ, 2003. - 492 с.

56. Липкин, С. И. Декада. Летописная повесть / С. И. Липкин // Дружба народов. 1989. - №5-6. - С. 35 - 92.

57. Мандельштам, О. Э. Сочинения : в 2 т. / О. Э. Мандельштам ; сост.

58. C. Аверинцев, П. М. Нерлер, С. С. Аверинцев ; коммент. А. Д. Михайлов, П. М. Нерлер. М.: Худож. лит., 1990.

59. Мандельштам, О. Э. Слово и культура: статьи / О. Э. Мандельштам. М. : Сов. писатель, 1987. - 320 с.

60. Мережковский, Д. С. В тихом омуте: статьи и исследования разных лет / Д. С. Мережковский. М.: Сов. писатель, 1991. - 496 с.

61. Мориц, Ю. Суровой нитью. Книга стихов / Ю. Мориц. М. : Сов. писатель, 1974.-160 с.

62. Пастернак, Б. Собрание сочинений : в 5 т. / Б. Пастернак ; вступ. ст. Д. С. Лихачёва ; сост. и коммент. Е. В. Пастернак, К. М. Поливанов. М. : Худож. лит., 1989-1991.

63. Петровых, М. Предназначенье: стихи разных лет / М. Петровых ; сост.: Н. Н. Глен, А. В. Головачева. М.: Сов. писатель, 1983. - 207 с.

64. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений : в 10 т. / А. С. Пушкин ; примеч. Б. В. Томашевский ; АН СССР ; Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). 4-е изд. - Л.: Наука. Ленингр. отд., 1977 - 1979.

65. Поэты пушкинской поры: антология / сост., вступ. ст. и примеч. Н. Л. Степанов. М.: Худож. лит., 1972. — 574 с.

66. Ратушинская, И. «Я доживу.» / И. Ратушинская // Знамя. 1990. — №1. — С. 74-82

67. Сонет серебряного века. Русский сонет конца XIX начала XX века / сост., вступ. ст. и коммент. О. И. Федотова. - М. : Правда, 1993. — 768 с.

68. Тарковский, А. Собрание сочинений : в 3 т. / А. Тарковский ; сост. Т. О. Озёрская-Тарковская ; примеч. А. Лаврин. — М.: Худож. лит., 1991.

69. Тургенев, И. С. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. Т.1. Стихотворения, поэмы, статьи и рецензии, прозаические наброски, 1834 — 1849 / И. С. Тургенев ; коммент. М. П. Алексеева и др. изд. 2-е. - М.: Наука, 1978. -574 с.

70. Ходасевич, В. Ф. Собрание сочинений : в 4 т. Т.1. Стихотворения. Литературная критика 1906-1922 / В. Ф. Ходасевич. М. : Согласие, 1996. -592 с.

71. Цветаева, М. Стихотворения : в 2 т. / М. Цветаева ; сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц ; вступ. ст. В. Рождественский. М.: Худож. лит., 1980.

72. Чичибабин, Б. А. Колокол: стихи / Б. А. Чичибабин. М. : Сов. писатель, 1991.-272с.

73. Чухонцев, О. Слуховое окно / О. Чухонцев. М. : Сов. писатель, 1983. -136 с.

74. Чухонцев, О. Из сих пределов / О. Чухонцев. М.: ОГИ, 2005. - 320 с.

75. Критика и литературоведение

76. Аверинцев, С. Ранний Мандельштам / С. Аверинцев // Знамя. 1990. - №4. -С. 207-213.

77. Аверинцев, С. С. Поэты / С. С. Аверинцев. М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. - 346 с.

78. Аверинцев, С. С. Порядок космоса и порядок истории / С. С. Аверинцев // Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Наука, 1977. - С. 84 - 108.

79. Алёхин, А. Из века в век (Субъективные заметки о десятилетии русской поэзии) / А. Алёхин // Вопросы литературы. 2004. - ноябрь-декабрь. - С. 54 — 67.

80. Алпатова, Т. А. Миф и поэзия / Т. А. Алпатова // Миф литература — мифореставрация : сб. ст. ; под ред. С. М. Телегина. - Москва - Рязань : Узоречье, 2000. - С. 15 - 27.

81. Альфонсов, В. Поэзия Б. Пастернака : монография / В. Альфонсов. JI. : Сов. писатель, 1990. - 368 с.

82. Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека / Н. Д. Арутюнова. М. : Языки русской культуры, 1999. - I -XY, 896с. (Язык. Семиотика. Культура).

83. Архангельский, А. Н. Вакансия поэта вступ. ст. / А. Н. Архангельский // Пастернак Б. JI. Стихотворения. Поэмы. Проза. М.: Олимп : ACT, 1998. - С. 5 -16.

84. Афанасьев, А. Н. Живая вода и вещее слово / А. Н. Афанасьев. М. : Сов. писатель, 1988. - 510 с.

85. Ахапкин, Д. Н. «Провинция у моря» как поэтический локус / Д. Н. Ахапкин // Провинция как реальность и объект осмысления : материалы науч. конф. 29 авг. 1 сент. 2001. - Тверь, 2001. С. 178 - 182.

86. Баевский, В. Давид Самойлов. Поэт и его поколение / В. Баевский. — М. : Сов. писатель, 1986. 253 с.

87. Баевский, В. С. История русской литературы XX в.: компендиум /

88. B. С. Баевский. М.: Языки русской культуры, 1999. - 408 с.

89. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин ; сост.

90. C. Г. Бочаров ; подгот. текста Г. С. Бернштейн и JI. В. Дерюгина ; примеч. С. С. Аверинцева и С. Г. Бочарова. 2-е изд. - М.: Искусство, 1986. - 445 с.

91. Бахтин, М. М. Работы 20-х годов / М. М. Бахтин. Киев : Next, 1994. -384 с.

92. Бахтин, М. М. Собрание сочинений : в 7 т. Т. 5. Работы 1940-х — начала 1960-х годов / М. М. Бахтин. М.: Русские словари, 1996. - 732 с.

93. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1965. - 526 с.

94. Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. — 3-е изд. — М.: Худож. лит., 1972. 470 с.

95. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет / М. М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1975. - 504 с.

96. Бек, Т. «А мне одинокий отпущен дар.»: парадоксы И. Лиснянской / Т. Бек // Литературная газета. — 1997. 26 марта (№13). — С. 11.

97. Бек, Т. Тайновдохновенная речь. К юбилею Инны Лиснянской // Литературная газета. 2003. - 16-22 июля (№29). — С. 15.

98. Вельская, Л. Л. «Жизнь чудо из чудес.» / Л. Л. Вельская // Русская речь. -1994.-№5.-С. 20-24.

99. Бергсон, А. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 1. Опыт о непоследственных данных сознания. Материя и память / А. Бергсон. М. : Московский клуб, 1992. -336 с.

100. Бердяев, Н. А. Царство Духа и Царство Кесаря / Н. А. Бердяев ; сост. и поел. П. В. Алексеева, подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. М. : Республика, 1995. - 383 с. — (Мыслители XX века).

101. Бердяев, Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев. Харьков : Фолио, 1990. -400 с.

102. Бердяев, Н. А. Творчество и объективация / Н. А. Бердяев ; сост. А. Г. Шиманский, Ю. О. Шиманская. Мн.: Экономпресс, 2000. - 304 с.

103. Бердяев, Н. А. Проблема истории и эсхатология / Н. А. Бердяев // Царство Духа и Царство Кесаря. М.: Республика, 1995. - С. 263 - 276.

104. Бердяев, Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии) / Н. А. Бердяев. М.: Книга, 1991.-447 с.

105. Бердяев, Н. А. Смысл истории / Н. А. Бердяев. М.: Мысль, 1990. - 175 с.

106. Богомолов, Н. А. Традиции и новаторство в поэзии / Н. А. Богомолов // Современная русская советская литература : в 2 ч. Ч. 2. Темы. Проблемы. Стиль / под ред. А. Г. Бочарова, Г. А. Белой. М.: Просвещение, 1997. - С. 191 — 210.

107. Бондаренко, В. Плач проходящего мимо Родины: из цикла «Дети 37-го» : о поэзии О. Чухонцева : литературная критика. / В. Бондаренко // Москва. — 2000.-№3.-С. 185- 196.

108. Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях / сост. М. И. Богославский, Л. С. Карась-Чичибабина, Б. Я. Ладензон. Харьков : Фолио, 1998. - 463 с.

109. Ботникова, А. Б. Поэзия «распахнутого кругозора» / А. Б. Ботникова // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж : Изд-во Воронежского ун-та, 1990. - С. 323 — 336.

110. Бокшицкий, А. Пространство Иосифа Бродского / А. Бокшицкий // Размышления о хаосе : материалы Второго междунар. филос.-культурологич. симпозиума, СПб., 1-4 июня 1997 г. СПБ., 1998. - С.158 - 159.

111. Бочаров, А. Объединяющая боль / А. Бочаров // Литературное обозрение. —1989. №11. - С. 51 - 53. - Рец. на кн. Декада / С. Липкин. - М. : Книжная лавка, 1990.-334 с.

112. Брусиловская, Л. Б. Культура повседневности в эпоху «оттепели» (метаморфозы стиля) / Л. Б. Брусиловская // Общественные науки и современность. 2000. - №1. - С. 163-175.

113. Булгаков, С. Н. Православие. Очерки учения православной церкви / С. Н. Булгаков. М.: Терра, 1991. - 416 с.

114. Вайскопф, М. «Пьяное чудовище» в стихотворении Блока «Незнакомка» / М. Вайскопф // Новое литературное обозрение. 1996. - № 21. - С. 252 - 257.

115. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский ; вступ. ст. И. К. Горского ; коммент. В. В. Мочаловой. М.: Высш. шк., 1989. — 404 с.

116. Волкова, П. Д. Арсений Тарковский. Жизнь семьи и история рода / П. Д. Волкова. М.: Изд. Дом «Подкова» ; Эксмо-пресс, 2002. - 224 с.

117. Вольтская, Т. Дикое поле. Стихи русских поэтов Украины / Т. Вольтская // Знамя. 2001. - №8. - С. 227 - 230.

118. Гаспаров, Б. М. Игровые моменты в поэме «Двенадцать» / Б. М. Гаспаров, Ю. М. Лотман // Тезисы I Всесоюзной конференции «Творчество Блока и русская культура XX века». Тарту : Изд-во Тартуского гос. ун-та, 1975. — С. 54-57.

119. Гаспаров, Б. М. Временной контрапункт как формообразующий принцип романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» / Б. М. Гаспаров // Дружба народов,1990.-№3.-С. 223-242.

120. Гаспаров, М. Л. Избранные труды. Т. 2. О стихах / М. Л. Гаспаров. М. : Языки русской культуры, 1997. - 504 с.

121. Гаспаров, М. JI. Современный русский стих. Метрика и ритмика / М. JI. Гаспаров. М.: Наука, 1974. - 484 с.

122. Гаспаров, М. JI. Метр и смысл. Об одном механизме культурной памяти / М. JI. Гаспаров. М. : РГГУ, 2000. - 289 с.

123. Гаспаров, М. JI. О русской поэзии: анализы, интерпретации, характеристики / М. JI. Гаспаров. СПб.: Азбука, 2001. - 480 с.

124. Гачев, Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос / Г. Гачев. М. : Прогресс - Культура, 1995. - 480 с.

125. Гинзбург, Л. Литература в поисках реальности: статьи, эссе, заметки / Л. Гинзбург. Л. : Сов. писатель, 1987. - 397 с.

126. Гинзбург, Л. Я. О лирике / Л. Я. Гинзбург. М.: Интрада, 1997. - 414 с.

127. Глаголев, А. Книга Песнь Песней Соломона / А. Глаголев // Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета : в 12 т. Т. 5. М. : ТЕРРА, 1997 Репринт : Петербург : Изд. Преемников П. А. Лопухина, 1908. - С. 38 - 40.

128. Гурвич, И.(а) Звук и слово в поэзии Мандельштама / И. Гурвич // Вопросы литературы. 1994. - Вып. 3. - С. 95 - 109.

129. Гурвич, И.(б) Художественное открытие в лирике Ахматовой / И. Гурвич // Вопросы литературы. 1994. - Вып. 1. - С. 57 - 75.

130. Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич. — М. : Искусство, 1984. 350 с.

131. Евлампиев, И. И. История русской метафизики в XIX XX веках. Русская философия в поисках абсолюта. Часть I. / И. И. Евлампиев. - СПб : Алетея, 2000.-415 с.

132. Евсеев, Б. Инна Лиснянская лауреат премии Александра Солженицына / Б. Евсеев // Книжное обозрение. - 1999. - № 18-19. - С. 2.

133. Ермолин, Е. Зима и лето Евы / Е. Ермолин // Знамя. 2003. - №12. - С. 180 -188.

134. Ермолин, Е. Страдающее эхо / Е. Ермолин // Знамя. 2000. - №11.- С. 219 - 223. — Рец. на кн. : Семь десятилетий. Стихотворения и поэмы / С. Липкин. Семь десятилетий. Стихотворения и поэмы. - М.: Возвращение, 2000. - 592 с.

135. Жирмунский, В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика / В. М. Жирмунский. Л. : Наука, 1977. — 404 с.

136. Жолковский А. К. Работы по поэтике выразительности : Инварианты — Тема Приёмы - Текст / А. К. Жолковский, Ю. К. Щеглов ; предисл. М. Л. Гаспарова. - М.: АО Изд. группа «Прогресс», 1996. - 334 с.

137. Зайцев, В. А. Русская поэзия XX века: 1940-1990-е годы : уч. пособие / В. А. Зайцев. М.: Изд-во МГУ, 2001. - 264 с.

138. Зайцев, В. А. Традиция и эксперимент: о путях русской поэзии на рубеже XX XXI веков / В. А. Зайцев // Филологические науки. - 2001. - №2. — С. 3 — 13.

139. Завадская, Е. В. «В необузданной жажде пространства» (поэтика странствий в творчестве О. Э. Мандельштама) / Е. В. Завадская // Вопросы философии. 1991. - №7. - С. 26 - 33.

140. Замятин, Д. Н. Образ страны: структура и динамика / Д. Н. Замятин // Общественные науки и современность. 2001. - №1. - С. 107 - 112.

141. Замятин, Д. Н. Феноменология географических образов / Д. Н. Замятин // Человек. 2001.-№3.-С. 18-36.

142. Замятин, Д. Н. Географические образы в гуманитарных науках / Д. Н. Замятин // Человек. 2000. - №5. - С. 81 - 87.

143. Замятин, Д. Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства / Д. Замятин. М. : Аграф, 2004. - 512 с. - (Серия «Кабинет визуальной антропологии»).

144. Зобов, Р. А. О типологии пространственно-временных отношений в сфере искусства / Р. А. Зобов, А. М. Мостепатенко // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974. - С. 11 - 26.

145. Зорин, А. Венок Арсению Тарковскому / А. Зорин // Дружба народов.1997.-№6.-С. 203-208.

146. Иванов, В. В. Категория времени в искусстве и культуре XX века / В. В. Иванов // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. JL : Наука, 1974.-С. 39-67.

147. Иванова, Н. Огонь над чёрным бродом. О поэзии О. Чухонцева / Н. Иванова // Дружба народов. 1984. - №11. - С. 262 - 264.

148. Иванова, Н. Олег Чухонцев. Пробегающий пейзаж / Н. Иванова // Знамя. —1998.-№5.-С. 217-219.

149. Иванова, Н. Преодолевшие постмодернизм / Иванова Н. // Знамя. 1998. — №4.-С. 193-204.

150. Ильюнина, JI. А. К вопросу об историософии Блока / JI. А. Ильюнина // Александр Блок. Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). JL : Наука, 1991. - С. 41 - 49.

151. Исупов, К. Г. Русская философская танатология / К. Г. Исупов // Вопросы философии.- 1994.-№3.-С. 106-115.

152. Исупов, К. Г. Историзм Блока и символическая мифология истории (введение в проблему) / К. Г. Исупов // Александр Блок. Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). — JL : Наука, 1991.-С. 3-22.

153. Иосифова, Б. Декабристы / Б. Иосифова ; пер. с болг. ; поел, и примеч. В. А. Фёдорова. -М.: Прогресс, 1989. 576 с.

154. Каган, М. С. Пространство и время в искусстве как проблема эстетической науки / М. С. Каган // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. — JI.: Наука, 1974. С. 26 - 39.

155. Каганский, В. JI. Ландшафт и культура / В. Л. Каганский // Общественные науки и современность. 1997. - №1. - С. 134- 146.

156. Карасёв, Л. П. Русская идея (символика и смысл) / Л. П. Карасёв // Вопросы философии. 1992. - №8. - С. 92 - 105.

157. Касавин, И. Т. «Человек мигрирующий»: онтология пути и местности / И. Т. Касавин // Вопросы философии. 1997. - №7. - С. 74 - 85.

158. Кац, Б. Анна Ахматова и музыка: исследовательские очерки / Б. Кац, Р. Тименчик. JI.: Сов. писатель, 1989. - 336 с.

159. Кихней, JI. Г. Акмеисты о природе поэтического слова / JI. Г. Кихней // Русская речь. 1998.-№1.-С. 15-21.

160. Кихней, JI. Г. Мотив святочного гадания на зеркале как семантический ключ к «Поэме без героя» А. Ахматовой / JI. Г. Кихней // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. - №2. - С. 27 - 36.

161. Кнабе, Г. Вторая память Мнемозины / Г. Кнабе // Вопросы литературы. — 2004.-Вып. 1.-С. 3-25.

162. Колобаева, JI. А. «Место человека во вселенной.» (философия личности и видение мира в поэзии О. Мандельштама) / JI. А. Колобаева // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1991. - №2. - С. 3 - 13.

163. Колобаева, JI. А. Русский символизм / JI. А. Колобаева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000.-296 с.

164. Кондаков, И. В. «По ту сторону» Европы / И. В. Кондаков // Вопросы философии. 2002. - №6. - С. 3-18.

165. Кондратьев, Б. С. Пушкин и Достоевский. Миф. Ритуал. Сон. Традиция / Б. С. Кондратьев, Н. В. Суздальцева. Арзамас : АГПИ, 2002. - 268 с.

166. Кондратьева, И. Ю. Пространственно-временная организация ранней лирики Б.Пастернака : автореф. дисс. . канд. филол наук / Кондратьева Ирина Юрьевна. Астрахань, 2004. - 17 с.

167. Коржавин, Н. В соблазнах кровавой эпохи / Н. Коржавин // Новый мир. — 1992.-№8.-С. 130-194.

168. Кривулин, В. От немоты к немотству. Маяковский и Мандельштам / В. Кривулин // Звезда. 1991. - №1. - С. 154 - 158.

169. Кривулин, В. У истоков независимой культуры / В. Кривулин // Звезда. — 1990. — №1. — С. 184- 189.

170. Кублановский, Ю. Поэтическая Евразия С. Липкина / Ю. Кублановский // Новый мир. 2000. - №7. - С. 204 - 207.

171. Кублановский, Ю. Семён Липкин. «Квадрига» // Новый мир. 1997. - №9. -С. 234-235.

172. Кублановский, Ю. «Век сумасшедший мне сопутствовал.». Дар и призвание С. Липкина / Ю. Кублановский // Литературная газета. 1995. - 9 июня (№23). - С. 5.

173. Кублановский, Ю. «За целебным ядом слова.». О поэзии И. Лиснянской / Ю. Кублановский // Литературная газета. 1990. - 12 сентября (№37). - С. 6.

174. Кублановский, Ю. «Где живу, там и рай земной.» // Знамя. 1998. -№6. - С. 220 - 221. - Рец. на кн.: Ветер покоя / И. Лиснянская. — СПб : Пушкинский Фонд, 1998.-69 с.

175. Кублановский, Ю. «.Знать, что это стихи» / Ю. Кублановский // Новый мир. 1995. - №8. - С. 208 - 210.

176. Кудрова, И. Соперницы / И. Кудрова // Нева. 1992. - №9. - С. 250 - 259.

177. Кузьмина, Н. А. Интертекст и его роль в процессе эволюции поэтического языка / Н. А. Кузьмина. изд. 2-е, стереотипное. - М. : Едиториал УРСС, 2004. -272 с.

178. Кулаков, В. После катастрофы: лирический стих «бронзового века» / В. Кулаков // Знамя. 1996. - №2. - С. 55 - 65.

179. Кулаков, В. По образу и подобию языка. Поэзия 80-х гг. / В. Кулаков // Новое литературное обозрение. 1998. - №32. - С. 202 - 215.

180. Кулаков, В. Поэзия за свой счёт / В. Кулаков // Знамя. 1992. - №10. — С. 229-231.

181. Кулаков, В. Стихи и время / В. Кулаков // Новый мир. 1995. - №8. - С. 200-208.

182. Лавренова, О. А. Географическое пространство в русской поэзии XYIII — начала XX вв. (геокультурный аспект) / О. А. Лавренова. М. : Институт Наследия, 1998.-128 с.

183. Левин, Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика / Ю. И. Левин. М. : Языки русской культуры, 1998. - 824 с.

184. Левин, Ю. И. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма / Ю. И. Левин, Д. М. Тименчик, Р. Д. Топоров, В. Н. Цивьян // Russian Literature (Hague). 1974. - №7/8. - P. 47 - 82.

185. Лейдерман, H. Л. Современная русская литература : в 3 кн. : уч. пособие / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. М. : Эдиториал УРСС, 2001.

186. Лейдерман, Н. Траектория «экспериментирующей эпохи» / Н. Лейдерман // Вопросы литературы. 2002. - Вып. 7-8. - С. 34 - 45.

187. Лён, Ст. Бронзовый век русской культуры (1957 1997) / Ст. Лён // Литературная газета. - 1997. - 16 апр. (№15). - С. 14.

188. Липкин, С. Воспоминания о поэте А. Тарковском / С. Липкин // Антология мировой поэзии. 2001. - №5. - С.69 - 78.

189. Липкин, С. О поэзии Инны Лиснянской / С. Липкин // Квадрига. М. : Аграф, 1997.-487-495.

190. Липкин, С. «Каждый решал по-своему» : беседа с поэтом С. Липкиным / записала Е. Константинова // Сегодня. 1994. - 19 марта. - С. 10.

191. Липкин, С. «Судьба стиха миродержавная». О поэзии Ю. Кублановского / С. Липкин // Знамя. - 1991. - №10. - С. 43 - 46.

192. Липкин, С. Трагизм без крика. Сегодня Аре. Тарковскому исполнилось бы 90 лет / С. Липкин // Литературная газета. 1997. - 25 июня (№25-26). - С. 12.

193. Липкин, С. Искусство не знает старости : беседа с поэтом С. Липкиным / записала О. Постникова // Вопросы литературы. 1998. - Вып. 3. - С. 253 — 277.

194. Лиснянская, И. Воспоминания о А. Тарковском / И. Лиснянская // Труд. -2002. 22 октября. - С. 7 - 8.

195. Лиснянская, И. «Из первых уст» : беседа с поэтом И. Лиснянской / записала О. Постникова // Вопросы литературы. 1997. - №5-6. - С. 225 - 248.

196. Лиснянская, И. XX век: вехи истории вехи судьбы : анкета / публ. А. П. Николаева // Дружба народов. - 1998. - №2. - С. 213 - 221.

197. Лиснянская, И. «Мне достаточно свободы внутренней.» : беседа с поэтом И. Лиснянской / записала С. Тарощина) // Литературная газета. 1994. - 7 апреля (№14). - С. 6.

198. Лиснянская, И. «Не бейте поэта его же строкой.» / И. Лиснянская // Литературная газета. 2000. - 12 апреля (№15). - С. 11.

199. Лиснянская, И. Новогодняя ночь (из книги «Музыка «Поэмы без героя») / И. Лиснянская // Литературная учёба. 1993. - Кн. 2. - С. 210 - 218.

200. Лиснянская, И. «Писатель должен быть не злободневным, а добродневным.» / И. Лиснянская // Книжное обозрение. 1990. - №20. - С. 5.

201. Лиснянская, И. О Жизни и о Книге : беседа с поэтом И. Лиснянской / записала Е. Степанян // Литературное обозрение. 1990. - №4. - с. 30 - 35.

202. Лиснянская, И. Л. У поэта не может быть лёгкой судьбы : беседа с поэтом И. Лиснянской / записала Е. Константинова // Российский вестник. 1995. — 23 ноября. - С. 7.

203. Лиснянская, И. (а) Музыка «Поэмы без героя» А. Ахматовой / И. Лиснянская. М.: Худож. лит., 1991. - 157 с.

204. Лиснянская, И. (б) Тайна музыки «Поэмы без героя» А. Ахматовой / И. Лиснянская // Дружба народов. 1991. - №7. - С. 235 - 251.

205. Лихачёв, Д. С. Избранные работы : в 3 т. / Д. С. Лихачёв. Л. : Худож. лит., 1987.

206. Лихачёв, Д. С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д. С. Лихачёв. изд. 3-е, испр. и дополн. — М. : Согласие ; Типография «Новости», 1998. - 356 с.

207. Лосев, А. Ф. Форма Стиль - Выражение / А. Ф. Лосев ; сост. А. А. Тахо-Годи. - М.: Мысль, 1995. - 944 с.

208. Лосев, А. Ф. Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. М. : Политиздат, 1991. - 525 с. (Мыслители XX века).

209. Лотман, Ю. М. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова / Ю. М. Лотман // Лермонтовский сборник. Л. : Наука, 1986. - С. 65-75.

210. Лотман, Ю. М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки (1968-1992) / Ю. М. Лотман. СПб : Искусство-СПб, 2000. - 704 с.

211. Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман // Об искусстве. СПб : Искусство - СПб, 1998. - С. 14 - 285.

212. Лотман, Ю. М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах / Ю. М. Лотман // О русской литературе. Статьи и исследования (1958 1993). - СПб : Искусство - СПб, 1997. - С. 112 - 118.

213. Лотман, Ю. М. Литература в контексте русской культуры XYIII века / Ю. М. Лотман // О русской литературе. Статьи и исследования (1958 1993). -СПб : Искусство - СПб, 1997. - С. 118 - 160.

214. Лотман, Ю. М. Анализ поэтического текста. Структура стиха / Ю. М. Лотман. Л.: Просвещение, Ленингр. отд-ние, 1972.-271 с.

215. Мандельштам, О. Скрябин и христианство / О. Мандельштам ; вступ. ст.

216. A. Г. Меца, примеч. А. Г. Меца, С. В. Василенко, Ю. Л. Фрейдина,

217. B. А. Никитина) // Русская литература. 1991. - № 1. - С. 64 - 78.

218. Марченко, А. Что такое серьёзная поэзия / А. Марченко // Вопросы литературы. 1966. - №11. - С. 35 - 56.

219. Медриш, Д. Н. Структура художественного времени в фольклоре и литературе / Д. Н. Медриш // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. JI. : Наука, 1974. - С. 121 - 143.

220. Медриш, Н. В. В сотворчестве с народом : народная традиция в творчестве А. С. Пушкина : теоретическое исследование / Н. В. Медриш. Волгоград : Перемена, 2003. - 136 с.

221. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. 3-е изд., репринтное. — М. : Восточная литература РАН, 2000. - 407 с. (Исследования по фольклору и мифологии Востока).

222. Мелетинский, Е. М. Миф и двадцатый век / Е. М. Мелетинский // Избранные статьи. Воспоминания / отв. ред. Е. С. Новик. М. : Российск. гос. гуманитарный ун-т, 1998. С. 419-426.

223. Мелетинский, Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский. — М.: Российск. гос. гуманитарный ун-т, 1994. — 136 с. (Чтения по истории и теории культуры; Вып. 4).

224. Минц, 3. Г. Поэтика русского символизма / 3. Г. Минц. СПб : Искусство -СПБ, 2004.-480 с.

225. Миркина, 3. Памяти Б. Чичибабина / 3. Миркина // Дружба народов. -1998.-№2.-С. 191-195.

226. Михайлов, А. Избранные произведения : в 2 т. Т. I. Ритмы XX века. Панорама поэзии / А. Михайлов. М.: Худож. лит., 1986. - 573 с.

227. Михеева, Л. Н. Измерение времени в русском языке: лингвокультурологический аспект / JI. Н. Михеева // Филологические науки. -2004.-№2.-С. 69-78.

228. Мкртиян JI. «Так и надо жить поэту.» // Вопросы литературы. 1998. -№5-6. — С. 311 - 335.

229. Мороз, А. Б. Божница и окно: семиотические параллели / А. Б. Мороз // Слово и культура. Памяти Никиты Ильича Толстого. Т. II / ред. коллегия : Т. А. Агапкина, А. Ф. Журавлёв, С. М. Толстая. М. : Индрик, 1998. - С. 114 — 125.

230. Мусатов, В. П. Пушкинская традиция в русской поэзии 1 пол. XX в. (А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский) / В. П. Мусатов. М. : Прометей, МГПИ им. Ленина, 1991. - 187 с.

231. Мысль, вооружённая рифмами. Поэтическая антология по истории русского стиха / сост., авт. статей и примеч. В. Е. Холшевников. Л. : Изд-во Ленингр. унт-та, 1984. - 147 с.

232. Найман, А. Рассказы об Анне Ахматовой / А. Найман. М. : Худож. лит., 1989.-301 с.

233. Неизвестный, Э. Лик лицо - личина / Э. Неизвестный // Знамя. - 1990. — №2.-С. 9-33.

234. Неретина, С. Время культуры / С. Неретина, А. Огурцов. СПб : РХГИ, 2000.-344 с.

235. Никитина, С. Е. Отец в своём доме (на материале текстов духовных стихов) / С. Е. Никитина // Слово и культура. Памяти Никиты Ильича Толстого.

236. Т. II / ред. коллегия : Т. А. Агапкина, А. Ф. Журавлёв, С. М. Толстая. М. : Индрик, 1998. - С. 138 - 142.

237. Новикова, М. Христос, Велес и Пилат. Неохристианские и неоязыческие мотивы в современной отечественной культуре / М. Новикова // Новый мир. — 1991.-№6.-С. 242-255.

238. Новицкая, JI. Ф. Проблема нравственного самообретения в пространстве интерсубъективности / JI. Ф. Новицкая. Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. - 128 с.

239. Останкович, А. В. Гармония «венка сонетов» / А. В. Останкович // Диалектика рационального и эмоционального в искусстве слова : сб. науч. ст. к 60-летию А. М. Буланова / ред. : А. Н. Долгенко и др. Волгоград : Панорама, 2005.-С. 37-42.

240. Останкович, А. В. Гармония сонета / А. В. Останкович. М.: Изд-во Моск. гос. облает, ун-та. - 237 с.

241. Панова, JI. Г. «Мир», «пространство» и «время» в поэзии Осипа Мандельштама / JI. Г. Панова. М. : Языки славянской культуры, 2003. — 808 с.

242. Паперно, И. О природе поэтического слова / И. Паперно // Литературное обозрение. 1991. - №1. - С. 29 - 37.

243. Перельмутер, В. Фрагменты о книге поэта / В. Перельмутер // Арион. — 2005. -№1.- С. 32-44.

244. Подорога, В. Пространство, или География «русской души» / В. Подорога // Хрестоматия по географии России. Образ страны. Пространства России / сост. Д. Н. Замятин, А. Н. Замятин. М.: МИРОС, 1994. - С. 131 - 136.

245. Подорога, В. А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии : С. Киркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, М. Пруст, Ф. Кафка / В. А. Подорога. -М. -.Наука, 1995.-430 с.

246. Полищук, Д. Как дева юная, темна для невнимательного света / Д. Полищук // Новый мир. 2002. - №6. - С. 171 - 180.

247. Полищук, Д. На ветру трансцендентном / Д. Полищук // Новый мир. -2004. №10. - С. 159 - 167. - Рец. на кн. : Фифиа. Книга новых стихов / О. Чухонцев. - СПб : Пушкинский фонд, 2003. - 47 с.

248. Померанц, Г. Одинокая школа любви / Г. Померанц // Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях / Сост.: М. И. Богославский, JI. С. Карась-Чичибабина, Б. Я. Ладензон. Харьков : Фолио, 1998. - С. 240-246

249. Потебня, А. А. Слово и миф / А. А. Потебня. М. : Правда, 1989. -624 с. (Из истории отечественной философской мысли).

250. Раскина, Е. Ю. Мотив «благочестивого творчества» («смиренного знания») в художественной программе акмеизма / Е. Ю. Раскина // Русская литература. -1999.-№3.-С. 168-171.

251. Рассадин, С. Русская литература: от Фонвизина до Бродского / С. Рассадин. -М.: Слово, 2001. -288с.

252. Рассадин, С. Вступительная статья к сборнику / С. Рассадин // С. Липкин. Письмена. Стихотворения и поэмы. — М.: Худож. лит., 1991.-С. 4 — 11.

253. Рассадин, С. Поющая в бездне. Портрет поэта на фоне поэзии (о поэзии И. Лиснянской) / С. Рассадин // Континент. 1997. - №3. - С. 314 - 335.

254. Рассадин, С. «Человек, называющий всё по имени» / С. Рассадин // Литературное обозрение. 1983. - №3. - С. 47 - 50

255. Ранчин, А. Философская традиция И. Бродского / А. Ранчин // Литературное обозрение. 1993. - №3/4. - С. 3 - 17.

256. Рейн, Е. Путь поэта / Е. Рейн // Независимая газета. 1997. - 22 мая. — С. 15.

257. Рейн, Е. Поэзия и «вещный мир» / Е. Рейн // Вопросы литературы. 2003. — №5-6.-С. 3-10.

258. Роднянская, И. Назад к Орфею! / И. Роднянская // Новый мир. - 1988. -№3. - С. 234-25.5

259. Роднянская, И. Проблема всё же есть. / И. Роднянская // Новый мир. — 1995. —№8.— С. 211 —215.

260. Роднянская, И. Художник в поисках истины / И. Роднянская. М. : Современник, 1989. - 384 с.

261. Роднянская, И. Горит Чухонцева эпоха / И. Роднянская // Новый мир. -2004.-№10.-С. 167-172.

262. Роднянская, И. Стальная водица в небесном ковше / И. Роднянская // Литературная учёба. 1993. - Кн.З. - С. 151-155.

263. Ронен, О. Осип Мандельштам / О. Ронен // Литературное обозрение. — 1991. — №1. — С. 3 19.

264. Россия между Европой и Азией : евразийский соблазн : антология / сост. и вступ. ст. Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. М.: Наука, 1993. - 368 с.

265. Ростовцева, И. Пространство лирики / И. Ростовцева // Литературное обозрение. 1992. - №5-6. - С. 56 - 59.

266. Рубцов, Н. Н. Символ в искусстве и жизни / Н. Н. Рубцов. М. : Наука, 1991.-176 с.

267. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. / собр. М. Забылиным ; репринтное издание 1880 г. М.: Автор, 1992. - 616 с.

268. Русские философы (конец XIX — середина XX века) : антология. Вып. 2. Библиографические очерки. Библиография. Тексты сочинений / сост. С. Б. Неволин, Л. Г. Филонова. М. : Книжная палата, 1994. - 424 с.

269. Саакянц, А. М. Цветаева. Жизнь и творчества / А. М. Саакянц. М.: Эллис Лак, 1997.-816 с.

270. Самойлов, Д. Нравственный смысл истории / Д. Самойлов // Вопросы литературы. 1987. - №6. - С. 146 - 157.

271. Сапгир, К. Створки зеркала / К. Сапгир // Русская мысль. 1983. - №5. - С. 56-60.

272. Седакова, О. «Мы только начали говорить.» (на вручении премии А. Солженицына) / О. Седакова // Литературная газета. 2003. - 21-27 мая (№19-20).-С. 7.

273. Седых, О. М. Философия времени в творчестве О. Э. Мандельштама / О. М. Седых // Вопросы философии. 2001. - №5. - С. 103 - 131.

274. Семаева, И. И Традиции исихазма в русской религиозной философии первой половины XX века : учеб. пособие по спецкурсу / И. И. Семаева. М. : МПУ, 1993.-243 с.

275. Сильман, Т. И. Заметки о лирике / Т. И. Сильман. — JL : Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1977. 223 с.

276. Скифы : хрестоматия / сост., коммент. Т. М. Кузнецовой. М. : Высш. шк., 1992.-304 с.

277. Смирнов, И. П. Мегаистория : к исторической типологии кульутры. М. : Аграф, 542 с.

278. Соболев, А. Н. Мифология славян. Загробный мир по древнерусским представлениям (Литературно-исторический опыт исследования древнерусского миросозерцания) / А. Н. Соболев. СПб : Лань, 1999. - 272 с.

279. Соловьёв, В. Двойное тяготение временем / В. Соловьёв // Искусство кино. -1989.-№Ю.-С. 40-49.

280. Солженицын, А. Четыре современных поэта. Из литературной коллекции / А. Солженицын // Новый мир. 1998. - №4. 184-193.

281. Степанян, Е. Дар самоотречения: о поэзии И. Лиснянской / Е. Степанян // Литературное обозрение. 1988. - №10. - С. 46 - 48.

282. Степанян, Е. «Не стал ничтожным ни единый.» : заметки о лирике С. Липкина / Е. Степанян // Континент. 1992. - №70. - С. 275 - 283.

283. Страшнов, С. Исповедальное слово. Поэзия и современная общественная ситуация / С. Страшнов // Литературное обозрение. 1988. - №11. - С. 19-25.

284. Страшнов, С. «Знаки неба в памяти земли». Судьба культуры в современной поэзии / С. Страшнов // Литературное обозрение. 1992. - №2. -С. 21-25.

285. Тарковский, А. «.И это мне ещё когда-нибудь присниться» / А. Тарковский // Стихотворения. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. - С. 510 — 523.

286. Тахо-Годи, А. А. Греческая культура в мифах, символах и терминах /

287. A. А. Тахо-Годи, А. Ф. Лосев. СПб : Алетейя, 1999. - 720 с.

288. Телегин, С. М. Миф и литература / С. М. Телегин // Миф литература -мифореставрация : сб. ст. ; под ред. С. М. Телегина. - Москва — Рязань : Узоречье, 2000. - С. 3 - 14.

289. Теория литературы : учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений : в 2 т. / под ред. Н. Д. Тамарченко. Т. 1 : Н. Д. Тамарченко,

290. B. И. Тюпа, С. Н. Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М. : Академия, 2004. - 512 с.

291. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика : учеб. пособие / Б. В. Томашевский. М. : Аспект Пресс, 1996. - 334 с.

292. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. Избранное / В. Н. Топоров. М. : Прогресс — Культура, 1995.-624 с.

293. Топоров, В. Н. К символике окна в мифопоэтической традиции / В. Н. Топоров // Балто-славянские исследования ; отв. ред. В. В. Иванов. М. : Наука, 1984.-С. 164- 186.

294. Топоров, В. Н. Пространство и текст / В. Н. Топоров // Текст: семантика и структура. М. : Наука 1983. - С. 227 - 284.

295. Тропкина, Н. Е. Образный строй русской поэзии 1917-1921 гг. : монография / Н. Е. Тропкина. Волгоград : Перемена, 1998. - 222 с.

296. Тропкина, Н. Е. Образы времени в лирике Арсения Тарковского 1920-х -начала 1960-х годов / Н. Е. Тропкина // Сб. науч. статей, поев. 70-летию филолог, факультета ВГПУ : филологический сборник. — Волгоград : Перемена, 2002.-С. 79-88.

297. Трубецкой, Е. Н. Умозрение в красках. Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи / Е. Н. Трубецкой. — М. : СП Итрепринт, 1990.-46 с.

298. Трубецкой, Е. Три очерка о русской иконе / Е. Трубецкой. Новосибирск : Изд-во «Сибирь XXI век», 1991. - 111 с.

299. Тюпа, В. И. Постсимволизм : теоретические очерки русской поэзии XX века / В. И. Тюпа. Самара : Самарский гос. ун-т, 1998. - 155 с.

300. Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. -М. : Наука, 1977.-579 с.

301. Урбан, А. Образ А. Ахматовой / А. Урбан // Звезда. 1989. - №6. - С. 8 -18.

302. Успенский, Б. А. Избранные труды. Т. 1 Семиотика истории. Семиотика культуры / Б. А. Успенский. М. : Гнозис, 1994. - 432 с.

303. Успенский, Б. А. Семиотика искусства / Б. А. Успенский. М. : Школа «Языки русской культуры», 1995. - 360 с.

304. Уайт, К. Видение Азии / К. Уайт // Новая юность. 1996. - №1(16). - С. 110- 128.

305. Уайт, К. Странствующий дух / К. Уайт // Новая юность. 1997. - №5, 6 (26, 27).-С. 55-66.

306. Фарыно, И. Поэтика Пастернака («Путевые записки» — «Охранная грамота»). Wein, 1989. - 319 с.

307. Фарыно, И. Введение в литературоведение : учеб. пособие / И. Фарыно. — СПб : Изд-во РГПУ им. Герцена, 2004. 639 с.

308. Фатеева, Н. А. Поэт и проза : книга о Пастернаке / Н. А. Фатеева ; предисл. И. П. Смирнова. М. : Новое литературное обозрение, 2003. - 400 с.

309. Фатеева, Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов / Н. А. Фатеева. М. : Агар, 2000. - 280 с.

310. Флоренский, П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях / П. А. Флоренский. М. : Прогресс, 1993.-324 с.

311. Флоренский, П. А. Сочинения : в 4 т. / П. А. Флоренский ; сост. Игумена Андроника (А. С. Трубачёва), П. В. Флоренского, М. С. Трубачёвой. М. : Мысль, 1994 - 1998. (Философское наследие).

312. Фризман, Л. Г. Религия Б. Чичибабина / Л. Г. Фризман, А. Э. Ходос // Известия РАН. Серия Литература и язык. 1997. - Т. 56. №6. - С. 48 - 51.

313. Фритьоф, Б. Ш. Ментальные карты: конструирование географического пространства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней / Б. Ш. Фритьоф // Новое литературное обозрение. 2001. - №52. - С. 42 - 62.

314. Хализев, В. Е. Теория литературы : учебник / В. Е. Хализев. 3-е изд., испр. и доп. - М.: Высш. шк., 2002. - 437 с.

315. Ханзен-Лёве, А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / А. Ханзен-Лёве ; пер. с нем. С. Бромерло, А. Масевич, А. Барзаха. СПб : Академический проект, 1999. - 512 с. (Серия «Современная западная русистика», Т. 20).

316. Ханзен-Лёве, А. А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика / А. А. Ханзен-Лёве. СПб, Академический проект, 2003. - 816с.

317. Хренов, Н. А. Культура в эпоху социального хаоса / Н. А. Хренов. М. : УРСС, 2002. - 448 с.

318. Цивунин, В. «В моей глубокой любви.» / В. Цивунин // Новый мир. -2002. №6. - С. 180 -184. - Рец. на кн. : Гимн / И. Лиснянская. - Знамя. - 2001. -№9.-С.З- 15.

319. Чичибабин, Б. «Поверьте мне, пожалуйста» : беседа с Т. Бек // Вопросы литературы. 1994.-Вып. 4. - С. 188 -214.

320. Чичибабин, Б. Просто, как на исповеди / Б. Чичибабин // Дружба народов. 1993. -№1. - С. 3 - 11.

321. Чупринин, С. Крупным планом. Поэзия наших дней: проблемы и характеристики / С. Чупринин. М. : Сов. писатель, 1983. - 286 с.

322. Чухонцев, О. Похвала С. Липкину / О. Чухонцев // Новый мир. 1995. -№10. - С. 205-212.

323. Чухонцев, О. «Цель поэзии поэзия.» / О. Чухонцев // Новый мир. -1999.-№8.-С. 234-235.

324. Чухонцев О. «Чистый звук» : беседа с поэтом О. Чухонцевым / записала С. Тарощина // Литературная газета. 1995. - (18 января) №3. - С. 5.

325. Чухонцев, О. «Пробегающий пейзаж» : беседа с поэтом О. Чухонцевым / записал В. Славецкий // Труд. 1998. - 24-29 апреля (№75). - С. 8.

326. Чухонцев, О. Спорить о стихах : беседа с поэтом О. Чухонцевым / записал И. Шайтанов // Арион. 2004. - №4. - С. 61 - 75.

327. Шайтанов, И. О простом и высоком / И. Шайтанов // Литературное обозрение. 1985. - №2. - С. 47 - 51. - Рец. на кн. Слуховое окно. Стихи / О. Чухонцев. - М.: Сов. писатель, 1983. - 136 с.

328. Шпенглер, О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т.1. Образ и действительность / О. Шпенглер ; пер. с нем. Н. Ф. Гарелин ; авт. коммент. Ю. П. Бубенков, А. П. Дубнов. Мн : Поппури, 1998. - 688 с.

329. Шульпяков, Г. Чертов палец (о поэзии Олега Чухонцева и стихах из его новой книги «Фифиа») / Г. Шульпяков // Арион. 2004. — №1. — С. 38 - 42.

330. Эйхенбаум, Б. М. О поэзии / Б. М. Эйхенбаум. — Л. : Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1969.— 551 с.

331. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость / М. Элиаде ; пер. с фр. Е. Морозовой, Е. Мурашкинцевой. СПб : Алетея, 1998. -255 с.

332. Эпштейн, М. Н. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX XX вв. / М. Н. Эпштейн. - М. : Сов. писатель, 1988.-415 с.

333. Эпштейн, М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной.»: система пейзажных образов в русской поэзии. М. : Высш. шк., 1990. - 303 с.

334. Эткинд, Е. У времени и вечности в плену / Е. Эткинд // Время и мы. 1980. - №49. - С. 62 - 65.

335. Эткинд, А. Новый историзм, русская версия / А. Эткинд // Новое литературное обозрение. 2001. - №47. - С. 7 - 41.

336. Яковлева, Е. С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия) / Е. С. Яковлева. М. : Гнозис, 1994. -334 с.

337. Ямпольский, М. Б. Мифология стекла в новой европейской культуре / М. Б. Ямпольский // Советское искусствознание. 1988. - №24. - С. 314 - 348.

338. Ярская, В. Н. Художественное время / В. Н. Ярская 7/ Время в эволюции культуры: философские очерки. Саратов : Изд-во СГУ, 1998. - С. 119 - 146.

339. Словари, энциклопедии и справочники

340. Бидерманн, Г. Энциклопедия символов / Г. Бидерманн ; пер. с нем. ; общ. ред. и предисл. И. С. Свеницкая. М. : Республика, 1996. - 535 с.

341. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4 / В. И. Даль. М. : Русский язык, 1981.

342. Литературный энциклопедический словарь / под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. М. : Сов. энциклопедия, 1987. - 752 с.

343. Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х томах / гл. ред. С. А. Токарев. М. : Сов. энциклопедия, 1991 1992.

344. Музыка. Большой энциклопедический словарь / гл. ред. Г. В. Келдыш. -2-е изд. «Музыкального энциклопедического словаря» 1990 г. М. : Большая Российская энциклопедия, 1998. - 672 с.

345. Руднев В. П. Словарь культуры XX века / В. П. Руднев. М. : Аграф, 1999. -381 с.

346. Русские писатели XX века. Биографический словарь / гл. ред. и сост. П. А. Николаев. М. : Большая Российская энциклопедия, 2000. - 806 с.

347. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. изд. 2-е. - М. : Международные отношения, 2002. — 512 с.

348. Степанов, Ю. С. Константы : словарь русской культуры : опыт исследования / Ю. С. Степанов. М. : Школа «Языки русской культуры», 1997. - 824 с.

349. Суахили-русский словарь: ок. 30 000 слов / Н. В. Громова,

350. B. Г. Макаренко, Е. Н. Мячина, Н. Г. Фёдорова ; под ред. Е. Н. Мячиной. М. : Русский язык, 1987. - 696 с.

351. Христианство. Энциклопедический словарь : в 3 т. / под ред.

352. C. С. Аверинцева. М. : Большая Российская энциклопедия, 1995.

353. Список электронных источников

354. Чухонцев, О. После лирики, после эпоса / О. Чухонцев // Арион. 2001. -№2. : http:// www.arion.ru/index.php.

355. Шайтанов, И. Эффект целого поэзия О.Чухонцева / И. Шайтанов // Арион. - 1999. -№4. : http:// www.arion.ru/index.php.

356. Синкевич, В. А. Феномен зеркала в истории культуры: эссе / В. А. Синкевич. СПб : 2002 : http// zhurnal.lib.ruls/sinkewichwa/.240