автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Образы женщин Северного Кавказа в русской поэзии 1820-1830-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Образы женщин Северного Кавказа в русской поэзии 1820-1830-х годов"

МАНКИЕВА ЭСЕТ ХАМЗАТОВНА

ОБРАЗЫ ЖЕНЩИН СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В РУССКОЙ ПОЭЗИИ 1820-1830-х ГОДОВ

Специальность 10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Г1 СЕН 2011

Москва-2011

4852510

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Валентин Александрович Недзвецкий

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Коровин Валентин Иванович,

Московский государственный педагогический университет

кандидат филологических наук, доцент Алпатова Татьяна Александровна, Московский государственный областной университет

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Московский городской

педагогический университет»

Защита состоится « (Ц » сентября 2011 г. в /О часов на заседании диссертационного совета Д 501.001.26 при Московском государственном университете по адресу: 119991, Москва, Ленинские горы, МГУ, 1 -й учебный корпус, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.

Автореферат разослан « О Я »_ аьгуспа 2011 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат филологических наук, доцент

А.Б. Криницын

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предмет исследования - произведения A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А.И. Полежаева 1820-1830-х годов на «кавказскую» тему, особенности женских образов в них, связанная с ними проблематика, а также особенности поэтики «кавказских» поэм и лирики указанных поэтов. При этом поэтика произведений рассматривается в аспекте образов женщин и связанных с ними мотивов.

Актуальность темы диссертации обусловлена как ее широким общекультурным интересом в современной России, так и крайне малой изученностью в отечественном и зарубежном литературоведении. Исторически сложилось так, что Кавказ сыграл заметную роль в росте свободолюбивых идей и настроений, свойственных передовой русской интеллигенции, в особенности литературной. Знакомство ее представителей с самобытной культурой Северного Кавказа обогатило многих российских художников слова, порождая и стимулируя замечательные творческие замыслы. В свою очередь гуманистическая русская культура и художественная литература оказали огромное плодотворное воздействие на развитие литературы и искусства северокавказских народов.

Научная новизна работы определена по возможности исчерпывающим охватом произведений русской поэзии 1820-1830-х годов, относящихся к ее теме, включая небольшие стихотворения, а также поэтические тексты, где женские персонажи выступают в служебной роли к лицам главным или представлены лишь в собирательном образе.

Цель исследования состоит в анализе образов северокавказских женщин в русской поэзии указанного периода.

Для ее достижения необходимо решение следующих задач:

1. Выявление литературных истоков темы кавказской («восточной») женщины в творчестве русских поэтов-романтиков 1820 -1-830-х годов.

2. Раскрытие характера Черкешенки и причин ее трагической судьбы в «Кавказском пленнике» А. Пушкина.

3. Показ своеобразия трактовки женских героинь в «кавказских» поэмах М. Лермонтова.

4. Фиксирование обобщенных образов и художественных ^ функций женщин-горянок в поэмах А. Полежаева «Эрпели» и «Чир- U"J

Юрт», в большом стихотворении «Кладбище Герменчугское», а также их лирических модификаций в отдельных стихотворениях поэта.

Методология диссертации основана на принципе конкретного историзма и сочетании индуктивных наблюдений с итоговыми обобщениями. Теоретическая категория художественного образа понимается нами в соответствии с его трактовкой В.Е. Хализевым: в отличие от понятия как логической «формы освоения мира» образ есть «чувственная <...> воплощенность представлений» о нем1. «Художественный образ, - дополняют Хализева В.А. Скриба и Л.В. Чернец, - феномен сложный. В нем как в целостности интегрированы индивидуальное и общее, существенное (характерное, типическое), равно как и средства их воплощения. Образ существует объективно, как воплощенная в соответствующем материале авторская конструкция, как "вещь в себе". Однако становясь элементом сознания "других", образ обретает субъективное существование, порождает эстетическое поле, выходящее за рамки авторского замысла»2. Исследование характеров женщин-горянок учитывает принципы понимания литературного характера, выдвинутые А.Г. Цейтлиным, Л.Я. Гинзбург, М.М. Бахтиным. Обращение к недостаточно разработанному в литературоведении понятию национального характера в рамках нашей работы строится на том вкладе, который внесли в исследование этого вопроса Г. Ломидзе, В. Оскоцкий, Ю. Суровцев, Н. Утехин.

Практическая значимость работы заключается в использовании ее результатов при подготовке тематически близких ей как историко-литературных, так и компаративистских лекционных курсов по русской классической литературе.

Структура исследования. Диссертация состоит из четырех глав, введения, заключения и библиографии.

Апробация результатов. Изложенные в диссертации идеи нашли отражение в публикациях автора:

1. Образ женщины-горянки в поэме М.Ю. Лермонтова «Беглец» // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. № 6 (38). Нальчик, 2010. Ч. II. С. 105-112.

1 Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000. С.90.

2 Введение в литературоведение. Под редакцией Л.В.Чернец. М., 2004. С.32. 4

2. Поэма М.Ю. Лермонтова «Измаил-Бей» (гендерный аспект) // Этносоциум и межнациональная культура. № 1(33). Москва, 2011. С. 153-176.

3. Воплощение принципов романтической эстетики в поэме A.C. Пушкина «Кавказский пленник» // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. № 2(40). Нальчик, 2011.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дано обоснование актуальности темы, освещена степень разработанности проблемы, определен предмет исследования, обоснована научная значимость работы. Введение формулирует также цели и задачи исследования, определяет методологические принципы работы. Структура диссертации также изложена во Введении.

Рассмотрены первоначальные рецепции женских образов произведений «кавказской» темы в русской критике, в особенности П.А. Плетнева, В.Г. Белинского. Дано освещение соответствующих вопросов такими исследователями, как Г.А. Гуковский, Б.В. Томашевский, Б.М. Эйхенбаум, И.К. Еникополов. В обзоре современной исследовательской литературы по теме диссертации рассмотрены как общие суждения о романтическом методе в литературе (Ю.В. Манн, С.Г. Бочаров, A.A. Смирнов), так и результаты анализов конкретных произведений русских романтиков 1820-1830-х годов (Е.М. Пульхритудова, В.И. Коровин.-, А.И. Журавлева и др.). Особое внимание уделяется тем немногочисленным работам, в которых раскрываются аспекты, непосредственно относящиеся к нашей теме.

В первой главе «Западноевропейские истоки темы» анализируются истоки интереса русских поэтов-романтиков 1820-1830-х годов к женщине-мусульманке Северного Кавказа.

Это был романтизм английских поэтов - Томаса Мура, П.Б. Шелли и прежде всего Дж. Г. Байрона, автора «Паломничества Чайльд Гарольда», две первые песни которого увидели свет в 1812 году и так называемых восточных поэм «Гяур» (1813), «Абидосская невеста» (1813), «Корсар» (1814), «Лара» (1814), «Осада Коринфа»

(1816) и «Паризина» (1816).

В центре внимания главы - «перекличка» русских поэтов-романтиков прежде всего с Байроном в аспекте темы настоящей диссертации.

Первая из «южных» поэм Пушкина, «кавказские» поэмы Лермонтова и Полежаева - как и байроновские «Гяур», «Корсар», «Абидосская невеста», «Лара», «Паризина» - произведения также «восточные», потому что Северный Кавказ в ту пору россиянами причислялся не столько к Европе, сколько к Азии, что мотивировалось и исламской принадлежностью его коренного населения. Весь мусульманский Кавказ в глазах русских уподоблялся тому Ближнему Востоку, страны которого Байрон посетил во время своего путешествия 1809 - 1811 годов и впечатления от которых отразил прежде всего в «восточных» поэмах.

Другим представителем английского романтизма, обратившимся к ориентальной теме и образу восточной женщины, был Томас Мур, автор поэм «Лапа Рук» (1812-1817) и «Любовь ангелов» (1823). В России первая из них раньше всего отразилась в творчестве В.А. Жуковского, создавшего на ее основе стихотворения «Лалла Рук» и «Явление поэзии в виде Лалла Рук» (1821).

Русским романтикам 1820-1830-х годов были знакомы и произведения Перси Биши Шелли, одно из которых - поэма «Лаон и Цит-на» (1817),- в измененном виде под названием «Восстание Ислама», переизданное в 1818 году, посвящено восточной теме. На Кавказе разворачивается действие драмы Шелли «Освобожденный Прометей» (1820).

Не в девственных лесах Северной Америки (по примеру Р. Ша-тобриана в его повести «Атала...», отдельное издание в 1801 г.), а на исламском Кавказе, куда он добровольно «...полетел / С веселым призраком свободы», поселил A.C. Пушкин героя своей первой романтической поэмы - молодого российского европейца, не подозревая, что этим решением он обозначал путь, которым вскоре волей-неволей в тот же край пришли и другие, при этом реальные, а не вымышленные русские романтики, не вынесшие несвободу их родины, - Александр Полежаев, Михаил Лермонтов и Александр Бесту-жев-Марлинский. Есть немало параллелей и совпадений в том, чем именно привлекал Ближний Восток Байрона, а русских поэтов-романтиков - Северный Кавказ. На первом месте здесь величественная природа этих уголков земли, равно входящая в ценностный комплекс героев и байроновских «восточных», и русских «кавказских» поэм. Английского и русских романтиков привлекает и самобытность древней культуры азиатов, базирующейся на языческих по-

верьях и заповедях Корана, хорошо известных как Байрону, так и

Пушкину и Лермонтову.

Русских романтиков, разрабатывавших кавказскую тему, роднит с Байроном, творцом «восточных» поэм, и культ необыкновенных по силе страстей, и в особенности центральное место, которое занимает в их произведениях любовная коллизия. Именно любовный эпизод, как правило, центральный в произведении, придает необходимое единство каждой из поэм Байрона, любовная драма цементирует и лиро-эпические истории романтических героев Пушкина и Лермонтова.

В целом приоритетное внимание российских писателей-романтиков к Байрону базировалось на несравненно большей, чем с другими современными им западноевропейскими авторами, созвучности их эстетических и общественно-исторических идеалов с идеалами названного британского поэта. Множеству образованных русских людей пушкинско-лермонтовской эпохи, ознаменованной и победой родной страны в Отечественной войне с Наполеоном, и декабристским движением против самовластья и крепостного права, и тяжкой участью самих декабристов, оказались глубоко близкими как байроновская идея непримиримой, хотя и трагической, борьбы человека против антигуманной и враждебной ему действительности, так и созданный поэтом образ такого борца, весьма точно названный Пушкиным лицом одновременно «мрачным, могущественным» и «таинственно пленительным»1. Однако изображение женщины-мусульманки, ее целостный физический и нравственный облик в своем обаятельном воздействии на читателей в конечном счете пересиливает «пленительность» и самого «таинственного» из мужских героев произведений Байрона и русских романтиков.

Такова красавица Гюльнар, героиня байроновского «Корсара». Байрон подчеркивает не только неженскую смелость этой героини-мусульманки, «дающую ей право стать в бою рядом с мужчиной» , но и ее редкую и среди сильных мужчин способность жертвовать собой для любимого. Не такова ли и пушкинская Черкешенка из «Кавказского пленника»? Или юная лезгинка Зара, что «под видом девы гор», как «создание земли и рая», однажды предстала перед заглавным героем лермонтовской «восточной» повести «Измаил-Бей»

1 Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т. VII. Изд. 3-е. М., 1966. С. 70.

2 Энциклопедия литературных героев. М., 1997. С. 114.

(1832) и, полюбив Измаила, тайно следует за ним, чтобы в скрывающей ее одежде молодого джигита быть с ним «в битве» и «в изгнанье»?

Как правило, все романтические героини Байрона и его русских последователей - красавицы. Женская красота в творчестве романтиков - категория самоценная и абсолютная, хотя предстает по-разному: то в виде одухотворенной и возвышенной, но одновременно и до болезненности слабой (как привлекательность «девы юной во мгле» или даже «чахоточной девы» из стихотворений Пушкина «Редеет облаков летучая гряда...» и «Осень»), то, напротив, чувственной, но безудержно, даже мистически страстной.

В «восточных» повестях Байрона и в «кавказских» произведениях русских романтиков приоритет отдается красавице не европейского, а азиатского рода, обаяние которой признается более естественным женской природе и нестесненным пагубными следствиями западной цивилизации и ханжескими условностями ее общественной морали. В целом образы северокавказских героинь русских авторов 1820 - 1830-х годов в той же мере, что и восточные женщины Байрона, - плод не письма «с натуры» и не типизации, а сознательной художественной идеализации.

Что касается поэм Т. Мура, то их воздействие испытал не независимый от него в своем романтизме автор «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана», а Лермонтов, читавший эти поэмы Мура в оригинале еще в пору своего пребывания в Московском университетском пансионе(1828-1829).

Уясняя в данной главе нашей работы зарубежные литературные источники образов северокавказской женщины, созданных русскими писателями 1820 - 1830-х годов, мы нашли наибольшую генетическую связь их с героинями «восточных» поэм Байрона. Эта связь (порой и известная зависимость - как между Гюльнар из «Корсара», жертвующей собой ради счастья любимого, и пушкинской Черкешенкой, не вынесшей вечной разлуки с любимым) выявляется главным образом на уровне типологических черт, определенных представлениями и идеалами романтизма не столько в его национальном своеобразии, сколько в его общей для литератур Европы направленческой основе. В границах нашей темы - это те идеалы страстной (в значении и необыкновенно сильной, и такой же пламенной) любви, естественной женственности, женской верности своему чувству, наконец, не одно-

сторонней, только духовной или всего лишь физической, а равно поражающей душу и плоть мужчины целостной и яркой красоты. Той, которая в глазах европейских романтиков, поэтов и читателей, олицетворялась женщинами не цивилизованной, но погрязшей в условностях и лицемерии Европы, а, как они полагали, сохранившей близость к природе простодушной Азии.

По обыкновению прямо указывавшие на типологическую связь своих «кавказских» поэм и повестей с «восточными повестями» Байрона отдельными строками или цитатами-эпиграфами из этих произведений английского поэта Пушкин, Лермонтов, Полежаев вместе с тем большей частью не только самобытны в своих поэтических средствах, выразительных и изобразительных, но нередко и превосходят Байрона. Доказывается это сопоставлением образа пушкинской Заремы («Бахчисарайский фонтан») с образом байроновской Лейлы («Гяур»). Это сравнение проводил еще В.М. Жирмунский. И английский, и русский поэты, как говорит ученый, одинаково эмоционально относятся к предмету своего изображения, в равной мере прибегая к вопросам-восклицаниям, обильным оценочным эпитетам, лирическим гиперболам, выражающим «их участие и восхищение красотой героини. Но в противоположность скупому и строгому живописанию Пушкина, сосредоточенному на конкретных мотивах поэтического образа, Байрон нагромождает идеализирующие сравнения, заимствованные из условного мира поэтической экзотики» .

Свое творческое кредо семнадцатилетний Лермонтов формулирует так: «Нет, я не Байрон, я другой, / Еще неведомый избранник, / Как он, гонимый миром странник, / Но только с русскою душой». Творческую самобытность поэта зримо обнаруживают даже лиро-эпические поэмы байронической традиции. Но о них, как и о более ранних пушкинских произведениях, точнее - об их героинях, речь идет в третьей главе работы.

Во второй главе «Черкешенка или Пленник? «Кавказский пленник» А.С. Пушкина» анализируется своеобразие поэмы Пушкина «Кавказский пленник» в аспекте заявленной темы. Это произведение - первая русская романтическая поэма, главной героиней которой стала северокавказская женщина-мусульманка. Номинация

1 Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. С. 196.

героини по национальности (Черкешенка), а не по имени, обусловлена, по-видимому, тем, что автор мыслил свою героиню носительницей не только кавказской, но вообще восточной женской красоты (черкесы, кроме Кавказа, жили и в Турции, и в других странах Передней Азии).

В поэме «Эрпели» (1830) А.И. Полежаев фиксирует примечательный момент: молодые русские офицеры, подчас выпускники университета, восхищенные «одним названием "Кавказ"», отправлялись туда «черкешенок смотреть». «Вообще черкесы, - пишет в 1837 году из Пятигорска В.Г. Белинский, - довольно благообразны, но главное их достоинство - стройность. Ох, черкешенки!...»1. Выбором в качестве героини произведения черкешенки, вызывающей у его русских современников чаще всего высокие, идеальные эмоции, автор к тому же сразу предопределил центральное положение в поэме не мужского, а женского персонажа. «Конечно, поэму приличнее было бы назвать "Черкешенкой"...», - говорит Пушкин в письме 1822 года к В.П. Горчакову2.

Пушкин считал характер Пленника «неудачным», хотя и причина, и сущность «неудачности» главного героя «Кавказского пленника» заключались лишь в разрушении его романтического единства (пусть и с некоторой примесью «байронической» противоречивости), совместившегося в нем с началом совсем иного характера. В перспективе творческого развития Пушкина этот факт был не недостатком, а приобретением: ведь присутствие в образе Пленника контура будущего Онегина ускорило самобытное движение русского поэта к «поэзии действительности» (И. Киреевский, В. Белинский), «поэзии истины» (А. Дельвиг) или, по собственному определению Пушкина, «поэзии жизни», т.е. к реализму. А также и к роману «Евгений Онегин» как «энциклопедии русской жизни» (В. Белинский) и одновременно первой в русской литературе литературно-художественной «книге бытия» . Начатый всего через два года после написания «Кавказского пленника», он, в оценке самого Пушкина, стал не только его «лучшим

'Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1953-1959. Т. XI. С. 138.

2 Пушкин A.C. Полн. собр. соч. Т. V. С. 49. Недзвецкий В.А. Русский социально-универсальный роман XIX века. М„ 1997. С. 20.

произведением», но и «ничего <...> общего»1 не имеющим с произведениями Байрона, т.е. совершенно в отношении к ним самобытным.

В то же время на фоне маловыразительного мужского героя поэмы еще сильнее оказывалось обаяние женского - прекрасной Черкешенки.

Вот первое ее появление в произведении: Очнулся русский. Перед ним, С приветом нежным и немым, Стоит черкешенка младая. <...> Луною чуть озарена, С улыбкой жалости отрадной Колени преклонив, она К его устам кумыс прохладный Подносит тихою рукой. Но он забыл сосуд целебный; Он ловит жадною душой Приятной речи звук волшебный И взоры девы молодой. Он чуждых слов не понимает; Но взор умильный, жар ланит, Но голос нежный говорит: Живи! И пленник оживает...

(Курсив наш. - Э.М.).

В отличие от характеристики Пленника («Людей и свет изведал он...» и т.д.), далекого от «могущественности» и «таинственной пленительности» байроновских Гяура, Конрада, Лары, Селима, хотя в своей необычности и ориентированного на них, нарисованный здесь общий облик Черкешенки при всей его романтичности (в частности, озаренность Луною) лишь частично напоминает женских героинь из «восточных» повестей английского поэта: Лейлу, Медору и Гульнар, любовницу Лары (она под именем Каледа скрывается в одежде его пажа), Зулейку.

В сравнении с перечисленными, как правило, намеренно загадочными женщинами пушкинская Черкешенка - лицо намного более конкретное.

1 Пушкин A.C. Поли. собр. соч. Т. X. С. 81, 131.

Во-первых, национальность полюбившей Пленника кавказской горянки совпадает с ее персональной номинацией; Во-вторых, понятен нам и ее общекультурный уровень, весьма скромный на фоне высокообразованной Медоры (по-видимому, и Лейлы). Героини Байрона знают поэзию Возрождения. «...Песни гор, / И песни Грузии счастливой» напевает Пленнику в часы их тайных свиданий и героиня «Кавказского пленника», но слова их явно из местного фольклора, а не из произведений европейских мастеров слова. В целом культурная составляющая героини «Кавказского пленника», скорее всего, питалась не плодами школьного учения (Как сообщал журнал «Вестник Европы» за 1804 год, «редко найдешь черкешенку, которая умела бы читать и писать»1), а такими родовыми достоинствами быта и нравов горянок, как зафиксированные большинством европейских путешественников по Кавказу гостеприимство, искусство вышивки, умелое ведение домашнего хозяйства, а также строгое целомудрие.

К общеэтническим культурным свойствам своей героини Пушкин, впрочем, прибавляет и ряд вполне индивидуальных. Таковы органичные для ее «девственной души» и «любви младенческой, открытой» жалость и нежность к страдающему человеку, акцентированные уже в ее процитированном портрете, а также выказанные ею впоследствии незаурядная смелость, верность возникшему сердечному чувству и его необычайная сила (страстность).

Что же побудило пушкинскую Черкешенку вопреки, казалось бы, естественной для нее ненависти или безразличию отнестись к чуждому ей страдальцу с участием? Больше того - пойти, в сущности, на смертельный для себя риск? Как и чем мотивировал Пушкин совершенно недопустимые в глазах ее соплеменников поступки? Свойственными молодому сердцу нежностью и сострадательностью? Да, героиня поэмы дарила Пленнику и «нежный привет», и «умильный взор». Но хватило бы этих чувств, чтобы фактически пойти против веками выработанного в среде этого относительно малочисленного народа жесткого отношения к своим противникам? Ведь в этом случае названные чувства должны были бы стать воистину безмерными, преображающими своего носителя в добровольную и сознательную жертву. Но пушкинская Черкешенка - натура не жертвенная; такова, скорее, байроновская Гульнар («Корсар»), заду-

1 Цит. по: Сукунов Х.Х., Сукунова И.Х. Черкешенка. Майкоп, 1992. С. 150.

мавшая освободить из плена ее возлюбленного Конрада ценою смерти не только паши Сеида, но и собственной.

Героиня «Кавказского пленника», напротив, «знала счастье» любви и до самого конца второй части поэмы, где она разбила оковы русского, надеялась на его продолжение: «"Ты волен, - дева говорит, - / Беги!" Но взгляд ее безумный / Любви порыв изобразил». Не жертвенностью мотивирована ее любовь к иноземцу. Главное здесь -родство их положения среди окружающих людей. Если русский -невольник среди черкесов, то Черкешенка - невольница в своей женской судьбе. «Я знаю, - объясняет она герою поэмы, - жребий мне готовый: / Меня отец и брат суровый / Немилому продать хотят / В чужой аул ценою злата...».

И русский, и Черкешенка равно свободолюбивы, а в своем неприятии несвободы (у него - положения; у нее - любви) одинаково смелы: он покидает ради «гордого идола» свободы и одушевленных ею песен нравственно условный мир европейской цивилизации; она, готовая скрываться от семейного рабства «в пустыне», бросает вызов традиционной покорности восточной женщины. Оба испытали «муки сердца», не узнав «любви взаимной»; оба же в конечном счете оказались «гонимы судьбою». Таким образом, несмотря на различие культур, воспитания, обычаев и привычных для каждого нравов, герой и героиня «Кавказского пленника» стали душевно близки.

Однако Черкешенка превосходит Пленника силой своей любви. Пленник же испытывает к Черкешенке лишь благодарность за спасение. Но согласиться на подмену ответного сердечного чувства каким-то иным Черкешенка не способна. На предложение Пленника «Беги со мной...» она отвечает:

«Нет, русский, нет! <...> Возможно ль? Ты любил другую!.. Найди ее, люби ее...»

Это слова, рожденные великодушием ее сердца. В этом эмоциональном качестве она сродни таким героиням Байрона, как Медора и юная Зулейка.

Лишь в аспекте двух видов романтической любви, ее понимания Пушкиным в диссертации рассмотрены женские образы поэмы «Бахчисарайский фонтан». Это любовь сугубо чувственная, жаждущая обладать любимым человеком и лишь духовная, зиждущаяся на

обожании-обожении возлюбленного. Первая представлена образом Заремы, христианки по рождению, но забывшей для «Алкорана» «веру прежних дней», вторая - юной польской княжны Марии.

Своим одухотворенно-«неземным» существом Мария пробудила в душе дотоле «мрачного, кровожадного» хана такое же чувство к себе, чем вызвала смертельно опасную для нее ревность Заремы, ранее первой красавицы гарема и фаворитки его хозяина. Однажды ночью пробравшись в отдельную комнатку Марии, она, со словами «...ты любить, как я, не можешь; / Зачем же хладной красотой / Ты сердце слабое тревожишь?», требует оставить ей хана Гирея, в противном случае угрожая своей невольной сопернице смертью («Но слушай: если я должна / Тебе... кинжалом я владею, / Я близ Кавказа рождена»).

Имевшая у российских читателей огромный успех («Плетнев пишет мне, что "Бахчисарайский фонтан" у всех в руках», - сообщал в 1824 году Пушкин брату Льву Сергеевичу1) поэма заканчивалась гибелью как Марии («Мгновенно сирота почила»), вероятнее всего зарезанной Заремой, так и ее убийцы («Давно грузинки нет; Она / Гарема стражами немыми / В пучину вод опущена. / В ту ночь, как умерла княжна...»).

С равным мастерством изобразив во второй из своих «южных» поэм два контрастных типа любви, Пушкин, по существу, не отдал предпочтения ни одному. Это и понятно: как верно отметил А.Л. Слонимский, пафос "Бахчисарайского фонтана" не в абсолютизации того или иного из них, а в синтезе «двух типов любви», говоря иначе, в устранении «противоречия между идеалом Мадонны, которая "выше мира и страстей", и вакхическим идеалом чисто "земной", не знающей компромиссов языческой страсти»2.

Не тот или иной из этих идеалов, а их органичное объединение мы находим и в любви героини «Кавказского пленника». Порукой нам в этом сам Пушкин, сказавший в письме Н.И. Гнедичу от 29 апреля 1822 года (черновой вариант) о ней так: «Черкешенка моя мне мша, любовь ее трогает душу»3 {курсив наш. - Э.М.), а для пояснения меры этой симпатии напомнивший древнегреческий миф о

1 Пушкин A.C. Полн. собр. соч. Т. X. С. 80.

2 Слонимский А.Л. Мастерство Пушкина. М., 1963. С. 234.

3 Пушкин A.C. Полн. собр. соч. Т. X. С. 650.

знаменитом ваятеле Пигмалионе, сотворившем своей фантазией, как и сам русский поэт в «Кавказском пленнике», настолько совершенную скульптурную фигуру девушки (Галатеи), что влюбился в нее, а когда Афродита по его просьбе ее оживила, он женился на ней.

Целостность и духовно-нравственная цельность Черкешенки, еще яснее ощущаемая на фоне двоякой фигуры Пленника, - вот главный залог огромной человеческой привлекательности этой героини.

Не стал автор «Кавказского пленника» и сюжетно усложнять свою поэму; в итоге в нравственном облике Пленника появилась такая невыгодная для него черта, как бездействие, резко контрастирующее с активностью Черкешенки, романтической героини, которая своей естественностью, цельностью и одухотворенной красотой предвосхищала пушкинский «Татьяны милый идеал».

В третьей главе «Образы кавказских горянок в поэзии М.Ю. Лермонтова» рассматриваются поэмы «Кавказский пленник», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек», «Беглец».

Первый раздел главы посвящен поэме «Кавказский пленник», явившейся, по нашему убеждению, не подражанием одноименной пушкинской поэме, а творческим спором с ней. Героиня Лермонтова в своей страсти к Русскому рассчитывать на его ответное чувство с начала и до конца их встреч не могла. Потрясенная неожиданной гибелью любимого от руки ее отца и, по-видимому, сознанием своей невольной вины в случившемся, она решает броситься в Терек и в сцене мотивированного этой гибелью самоубийства обретает как подлинную художественную убедительность, так и то величие своего образа, в котором юный Лермонтов, состязающийся со своим учителем Пушкиным, думается, творчески равняется с ним. В разделе рассматривается принципиально важный в лермонтовской поэме акцент на трагичности героев, существенно изменившей в сравнении с пушкинским произведением и предельно обострившей коллизию «Кавказского пленника». Ибо в этом аспекте все они - и погибшие Пленник и Черкешенка, и даже ее жестокий отец, что «с улыбкой злобной» и «волку хищному подобный» «ногою гордой попирает убитого» им Русского, - в понимании и изображении Лермонтова в конечном счете равно трагичны. Ведь и ему, фактическому палачу своей дочери, не избежать страшного отчета перед своей семьей, соплеменниками и главное - собственной совестью. В концовке поэмы Лермонтов объективно и субъективно сближается не с

Пушкиным, уже в своих «южных» поэмах ведущим полемику с «восточными» повестями Байрона, а именно с творцом «Абидосской невесты» и «Паризины», финальные сцены которых могли подсказать ему концовку его «Кавказского пленника».

На поэтику и проблематику «восточных» повестей Байрона Лермонтов будет во многом ориентироваться и в таких самобытных поэмах 1830 - 1834-х годов, как «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек».

Во втором разделе рассматривается поэма «Каллы», имеющая подзаголовок «Черкесская повесть» и эпиграф из «Абидосской невесты» Байрона. В отличие от Байрона Лермонтов переносит действие поэмы на Северный Кавказ. Из шести стихотворных фрагментов, составивших поэму, ее безымянной героине посвящен третий, т.е. центральный. Лермонтовский Аджи, убийца невинной семнадцатилетней девушки, - губитель молодости и женственности, самой жизни.

Третий раздел посвящен поэме «Аул Бастунджи», фабульной основой которой, скорее всего, стало кабардино-черкесское предание о братьях Канбулате и Автонуке (или Антоноко), враждовавших из-за жены Канбулата.

В центре поэмы острейший любовно-психологический конфликт, в котором женщина-горянка становится главным лицом. В поэме создан индивидуально-неповторимый и лирически окрашенный портрет Зары. Морально она противостоит неверию и аморализму ее молодого деверя Селима, найдя в себе силы отвергнуть его притязания и клевету. Обезумевший от безответной любви, жестокий Селим убивает Зару, а также коня своего брата, мужа Зары. Но глубочайшее восхищение вызывает у читателя созданный в поэме образ горянки-супруги, совсем еще молодой, но достойной уважения благодаря ее стойкости, ясности и чистоте внешнего, физического, и внутреннего, морально-нравственного, облика. Как с такой замечательной психологической и этнографической убедительностью создал его Лермонтов, в ту пору сам всего лишь девятнадцатилетний юноша?

В четвертом разделе рассматривается поэма «Измаил-Бей». Герой поэмы - реальное историческое лицо. По своей поэтике и исторической основе она наиболее изученная из всех произведений Лермонтова, действие которых происходит на мусульманском Северном Кавказе. Однако ее тендерный аспект почти не привлекал внимания

исследователей. Не было отмечено и сходство между оруженосцем Лары Каледом у Байрона («Лара») и преданным Измаил-Бею его спутником Селимом, под обличиями которых в обеих поэмах скрываются горячо любящие их женщины. Героиня «Измаил-Бея», лезгинка Зара, не просто красива и высоконравственна, как черкешенка Зара из «Аула Бастунджи»; в новой поэме Лермонтов подчеркивает высокую одухотворенность своей героини и цельность ее личности. В итоге она предстает воплощением женского идеала поэта. Бескомпромиссная Зара, однако, не в силах смириться с преданностью своего возлюбленного русской женщине. Итог поэмы - фатальная несовместимость Измаил-Бея с его соплеменниками. Понятие фатального жребия, рока, неизбежно жестокой судьбы становится центральным в авторской характеристике главного героя поэмы и в изображении его судьбы.

Поэма «Хаджи Абрек» рассматривается в пятом разделе работы. Центральная часть произведения представляет собой психологически крайне напряженный диалог между абреком по имени Хаджи и молодой женщиной Лейлой, которая становится его жертвой. В исследовательской литературе недостаточно прояснена фигура этой героини и ее роль в поэмном конфликте. Лейла замечает внутреннюю борьбу Хаджи, пытается развеселить его пляской. Позже она молит его о пощаде и взывает к его сердцу. Но все напрасно: прекрасная женщина убита. Погибнет и сам ее палач. «Детям рока места в жизни нет» - эти лермонтовские слова из поэмы «Измаил-Бей» применимы и к героям поэмы «Хаджи Абрек».

Особенно оригинальна фигура северокавказской женщины в едва ли не самой лаконичной поэме Лермонтова «Беглец» (1839), рассматривающейся в шестом разделе диссертации. Это не просто одна из соплеменниц героя, молодого горца Гаруна, а его «старуха мать».

Вынося в итоге краткого, но в высшей степени напряженного диалога с сыном суровый приговор, бесповоротно определяющий его судьбу, она уже по этой причине оказывается главным действующим лицом произведения. Основанием образа матери Гаруна является ее нравственная позиция, в равной мере объединившая в себе некий надличностный закон, точнее, обычай, с индивидуальным убеждением в его абсолютной непреложности. В русской литературе он впервые был обрисован Пушкиным в неоконченной поэме «Тазит» (1829 - 1830), с

которой лермонтовский «Беглец» связан сходной сюжетной ситуацией при самобытном ее решении.

В отличие от поведения духовно сильного героя Пушкина бегство Гаруна с поля битвы продиктовано его трусостью и эгоистичной жаждой собственного спасения. Отвергнутый другом и любимой девушкой Гарун надеется на то, что его приютит мать, но разжалобить материнское сердце трусу не удается, и отвергнутый всеми Гарун кончает с собой. Кажется, и сам Гарун, и многие из современных читателей «Беглеца» могли бы этой героине возразить: но ведь твой младший сын, прежде чем бежать с поля брани, «два дня» вместе с отцом и старшими братьями «бился в теснине» с превосходящими силами русских, а битву покинул, оставшись один в живых, что сделало бессмысленным его дальнейшее сопротивление врагу. И разве не обязан он был в этот момент, вспомнив свою старуху-мать, поспешить к ней, дабы в самом деле ее «утешить взоры и утереть слезу»? Так не слишком ли ты, мать Гаруна, была беспощадна к нему, осудив его на позорную смерть и «хладно отвернув взор» даже от его трупа?

Автор поэмы, однако, солидарен с матерью Гаруна. Не несчастный малодушный Гарун, а его столь, казалось бы, безжалостная мать — как символ жизни и жизнестойкости в данном случае не только отдельной семьи, а всего племени, целого этноса - становится у Лермонтова главной героиней произведения.

Таким образом, романтический идеал человеческой красоты в «кавказских» поэмах Лермонтова большей частью персонифицируется в персонажах женских, в этом отношении не уступающих или превосходящих положительные мужские. Таковы в «Кавказском пленнике» «черкешенка младая» и ее семнадцатилетняя соплеменница в поэме «Каллы», а также Зара, жена черкеса Акбулата из «Аула Бастунджи», затем прекрасная лезгинка с тем же именем в поэме «Измаил-Бей» и другая лезгинка Лейла, героиня «Хаджи Абрека», наконец, возлюбленная главного персонажа поэмы «Беглец» и его «старая мать».

Четвертая глава «Место образа кавказской горянки в поэмах и лирике А.И. Полежаева» посвящена особенностям поэтики женских образов в поэмах «Эрпели» и «Чир-Юрт», а также в большом стихотворении «Кладбище Герменчугское» и лирических произведениях.

В первом разделе рассматриваются поэмы Полежаева. Образы горянок-мусульманок в обеих поэмах Полежаева даны как собирательные и погружены в контекст жестоких событий 1831 года, которые участвовавший в них поэт положил в сюжетную основу данных произведений. Это поход русских войск под командованием Р.Ф. Ро-зена для усмирения восставших горцев селения Эрпели в нагорном Дагестане и второй поход русских с той же целью под началом A.A. Вельяминова к чеченскому селению Чир-Юрт. Полежаев осуждает кровавую бойню и ее зачинщиков.

В этом свете определяется в полежаевских поэмах и образ женщины-горянки. Ведь военно-батальные по теме и предметам изображения произведения не оставляли места для сколько-нибудь обстоятельного воспроизведения женщины-мусульманки в ее самобытной красоте, повседневном быте, интересах и стремлениях, огорчениях и радостях. По существу, ей оставлялось в них только одно место, вернее, одна роль, зато, быть может, для чуткого читателя самая впечатляющая. Это роль невиннейшей и одновременно самой страшной из военных жертв. Ибо с гибелью женщины, повторим это еще раз, гибнет самая человеческая жизнь, возможность ее продолжения.

И Полежаев последовательно, хотя и крайне лаконично, напоминает нам эту истину строками о горской женщине, девушке или жене и матери в ситуации человеческого взаимоистребления не примерами различных горянок, а их собирательными символами.

Такова безымянная жена кровожадного мужа, который, не умея умерить свою жажду мести, предпочел ее вместе с детьми, «изнеможенных, нагих и гладом изнуренных, сокрыть в пристанище зверей»1. И ее соплеменница, также неназванная, что стремится из пылающего аула «в ужасе к мечети» и там «в прахе льет потоки слез», потому что ее муж «готовится к войне», а их «дарит <...> ложным утешеньем / Иль взором гнева и угроз» (с. 293). Наконец, и та «невинная дева», которую вкупе со «стариком и беззащитным младенцем» губит «неумолимая рука» озверевшего в бою с чеченцами русского солдата (с. 305).

1 Полежаев А.И. Поли. собр. стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. Л., 1957. С.284. В дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте с указанием страницы.

Возможно ли остаться средь «груды тел окровавленных» человеком, если сам автор «Эрпели» и «Чир-Юрта», страстный противник войны, говорит о себе:

Под залпом тысячи громов, На трупах русских и врагов, На страшном месте пораженья!.. <...>

Едва ль я сам не без души!., (с. 304).

В разделе втором рассматривается большое стихотворение «Кладбище Герменчугское» (1833), навеянное впечатлениями Полежаева от штурма 23 августа 1832 года крупного чеченского селения на реке Аргун (поэт принимал в нем участие). По жанру оно восходит к философской элегии.

Однако, как и в обеих «кавказских» поэмах Полежаева, смысловым центром «Кладбища Герменчугского», следовательно, и высочайшей жизненной ценностью для автора стихотворения осталась женщина - в этом случае «юная дева гор». «Зачем, - вопрошает поэт, -

...чугунное ядро

<...>

Лежит во прахе с пирамидой Над гробом юной девы гор? Ее давно потухший взор Не оскорбится сей обидой... Кто в свежий памятник бойца Направил ужасы картечи? Не отвращал он в вихре сечи От смерти грозного лица. И кто б он ни был - воин чести Или презренный из врагов, -Над царством мрака и гробов Равно ничтожно право мести\

(Курсив наш. - Э.М.).

В третьем разделе главы «Лирика» мы переходим к исследованию «кавказской» по ее вдохновительным источникам лири-

ке Полежаева, которую здесь ограничим лишь стихотворениями, непосредственно относящимися к теме настоящей работы. Таковы «Черная коса», два из трех стихотворений, объединенных пометой «романсы» («Пышно льется светлый Терек...» и «Утро жизни благодатной. ..»), а также «Черкесский романс» и «Ахалук».

Первое из них написано вскоре после штурма селения Чир-Юрт и основано на действительном событии, предание о котором сохранено фольклористом и мемуаристом М.П. Колотилиным: «...Когда взяли Чир-Юрт (19 октября 1831 г. - Э.М.), Полежаев, ходя по грудам тел и развалин, увидел убитую мусульманку, девушку несравненной красоты, у которой была перерублена коса, так что едва держалась на нескольких волосках. Полежаев, будучи поражен смертью несчастной красавицы, бережно перерезал волосы, отделил от головы косу и спрятал ее под мундир, у своего поэтического сердца, на "память»1.

Стихотворение Полежаева имитирует «тайный голос» разрубленной косы как метонимии прекрасной горянки, ставшей жертвой античеловеческого деяния войны, чуждого ее женской природе и вере:

«Булат, противник Магомета, Меня с главы девичьей снес! Гордясь красой неприхотливой, В родной свободной стороне Чело невинности стыдливой Владело мною в тишине. Еще за час до грозной битвы С врагом отечественных гор Пылал в жару святой молитвы Звезды Чир-Юрта ясный взор. Надежда храбрых на Пророка Отваги буйной не спасла, И я во прах веленьем рока Скатилась с юного чела!..»

(Курсив наш. - Э.М.).

1 Цит. по: Сборник кавказских военных песен. Собрал М.П. Колотилин. Тифлис, 1907. №9. Переиздан в 1955 г. С. 428.

Последние же слова этого «голоса» обращены чуть ли не к самому русскому поэту, способному «богомольно» благоговеть (А. Пушкин) перед святыней женской красоты и невыразимо страдать от ее попрания. Вот они:

«Оставь меня!.. Кого лелеет Украдкой нежная краса, Тому на сердце грусть навеет В три грани черная коса».

«Образ девы недоступной, / Образ строгой красоты», но в этом случае - полной жизни и сил («Девы юные на берег / Вышли встретить пир весны»), «думой грустной и преступной» «отравил» мечты лирического героя и в романсе «Пышно льется светлый Терек...». И здесь он также явлен этому герою метонимической частью девичьего облика - ее «алым шелковым бешметом», свободно обнимающим «гибкий стан, живую кровь» его носительницы. А покоренному им герою остается лишь воскликнуть:

Для чего у страсти пылкой Чародейной силы нет -Превратиться невидимкой В алый шелковый бешмет?

В романсе «Утро жизни благодатной...» тот же герой среди чудесной природы мучается душевной тоской - по-видимому, от воспоминания о волшебном вздохе-стоне сладострастья, дарованном ему давно прошедшим мигом взаимной любви, но по-прежнему «над ним», «как звук проклятий», гремящим. Так что молодой человек вынужден просить:

О, исчезни, стон укорный, И замри, как замер ты На устах красы упорной Под покровом темноты!

В глубоко драматичном «Черкесском романсе» взаимная пылкая Страсть черкеса и его юной соплеменницы Джембе столкнулась с яростным сопротивлением отца девушки. Привлекательный лирический портрет «азиатки благосклонной» создает Полежаев в стихо-

творении «Ахалук». Тут речь идет о реальном лице - девушке-чеченке из села Атага. Стихотворение написано Полежаевым в последний год его службы на Кавказе, возможно, в качестве прощальной благодарности кавказским женщинам, которые умели противопоставить взаимной неприязни воюющих русских и кавказцев самую чистую и горячую любовь.

В Заключении подводятся итоги исследования. Творческий интерес русских поэтов-романтиков к жителям Северного Кавказа нашел, на наш взгляд, наиболее яркое воплощение в образах кавказских женщин-горянок с их не только своеобычной на фоне европейских женщин, но и выдающейся внешней красотой, дополняемой редкой глубиной и цельностью их сердец.

Указывая на типологическую связь своих «кавказских» поэм с «байронической» поэмой, русские авторы остаются не столько уче-- никами великого английского поэта, сколько его самобытными продолжателями и оппонентами. Обаятельный образ Черкешенки создан в «Кавказском пленнике» А. Пушкина. Трагическое начало, в целом отличающее Лермонтова, сказывается в его «кавказских» поэмах поначалу в судьбе героя «Кавказского пленника», а в других поэмах -по преимуществу в образах горских мусульманок. Полежаев, в отличие от Пушкина и Лермонтова, индивидуализированных образов горянок не создал, однако и он не остался равнодушным к очарованию горских красавиц. В дальнейшем образы женщины-горянки создаются и в русской прозе: в «кавказских повестях» А. Бестужева-Марлинского, прозе М. Лермонтова, Л. Толстого.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Образ женщины-горянки в поэме М.Ю. Лермонтова «Беглец» // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. № 6(38). Нальчик, 2010. Ч. П. С. 105-112.

2. Поэма М.Ю. Лермонтова «Измаил-Бей» (гендерный аспект) // Этносоциум и межнациональная культура. № 1(33). Москва, 2011. С. 153-176.

3. Воплощение принципов романтической эстетики в поэме A.C. Пушкина «Кавказский пленник» // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. № 2. Нальчик, 2011.

Лицензия ИД №040940 от 04.02.1999

Формат 84x108/32. Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Объем 1.0 усл. печ. л. Тираж 100 экз. Заказ № 9

Отпечатано в типографии издательства КБНЦРАН 360000, г. Нальчик, ул. И. Арманд, 37 "а". Тел. (8662) 42-65-42 -

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Манкиева, Эсет Хамзатовна

Введение.

Глава 1.

Западноевропейские истоки темы.

Глава 2. Черкешенка или Пленник?

Кавказский пленник» А.С.Пушкина.

Глава 3.

Образы кавказских горянок в поэзии М.Ю.Лермонтова.

3.1. Пленник или Черкешенка? «Кавказский пленник».

3.2. «Каллы».

3.3. «Аул Бастунджи».

3.4. «Измаил - Бей».

3.5. «Хаджи-Абрек».

3.6. «Беглец».

Глава 4.

Место образа женщины - мусульманки в поэмах и лирике А.И.Полежавева.

4.1. Поэмы «Эрпели» и «Чир-Юрт».

4.2. «Кладбище Герменчугское».

4.3. Лирика

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Манкиева, Эсет Хамзатовна

Актуальность темы диссертации обусловлена как ее широким общекультурным интересом в современной России, так и крайне малой изученностью в отечественном и зарубежном литературоведении.

Формулировка темы заключает в себе теоретическую категорию художественного образа, понимаемую нами в соответствии с его трактовкой В.Е. Хализевым: в отличие от понятия как логической «формы освоения мира» образ есть «чувственная <.> воплощенность представлений» о нем1. «Художественный образ, - дополняют Хализева В.А. Скриба и Л.В. Чернец, -феномен сложный. В нем как в целостности интегрированы индивидуальное и общее, существенное (характерное, типическое), равно как и средства их воплощения. Образ существует объективно, как воплощенная в соответствующем материале авторская конструкция, как "вещь в себе". Однако становясь элементом сознания "других", образ обретает субъективное существование, порождает эстетическое поле, выходящее за рамки авторского замысла»2.

Ответ на вопрос о художественном уровне образов северокавказских женщин в тех или иных произведениях русской классической литературы в известной мере будет дан и в настоящей работе.

Главная ее задача, тем не менее, историко-литературная: выявление по возможности всех российских художественных произведений 1820-1830-х годов XIX века на указанную тему в любом ее объеме и анализ их женских персонажей в свете творческих приемов и средств их создания.

Исторически сложилось так, что Кавказ сыграл заметную роль в росте свободолюбивых идей и настроений, свойственных передовой русской интеллигенции, в особенности литературной. Знакомство ее представителей с самобытной культурой Северного Кавказа обогатило многих российских художников слова, порождая и стимулируя замечательные творческие замыслы. В свою очередь гуманистическая русская культура и художественная литература

1 Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000. С. 90.

2 Введение в литературоведение. Под редакцией Л.В. Чернец. М., 2004. С.32. оказала огромное плодотворное воздействие на развитие литературы и искусства северокавказских народов.

Поэтическое изображение окружающей их природы находим уже в «превосходной» (А. Пушкин) оде Г.Р. Державина «На возвращение графа Зубова из Персии» (1797); природа, а также традиционный менталитет и нравственный уклад горцев запечатлены в замечательных стихах В.А. Жуковского из его послания 1814 года «К Воейкову» («Добро пожаловать, певец.»).

На исходе первой четверти XIX в. Северный Кавказ для целого ряда русских поэтов становится и символами личностной; свободы и своеобразной героики: С начала 1820-х по 1854 годы на Кавказе побывали А. Пушкин, М. Лермонтов (несколько раз), А. Грибоедов, А. Одоевский, А. Бестужев-Марлинский, А. Полежаев, Л. Толстой. Почти все они, живя среди горцев, фиксировали их обычаи, нравы и записывали песни, сказания, легенды, часть которых так или иначе отзывалась.и в их произведениях.

Физический и еще более нравственный облики северокавказской горянки, в глазах русского наблюдателя необычные, даже таинственные и вместе с тем глубоко привлекательные и обаятельные, оказались по этой причине созвучными прежде всего для российских поэтов-романтиков. В произведениях русской реалистической прозы они, не утрачивая своего неповторимого очарования, открывались и с той бытовой, племенной и психологической мотивированностью, которая преодолевала известную условность их романтического видения.

В целом северокавказские женщины явились вдохновительницами Пушкина (в поэмах «Кавказский пленник», «Тазит»), Лермонтова (в поэмах «Кавказский пленник», «Последний сын вольности», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи-Абрек», «Беглец», «Азраил», «Ангел смерти»; в романе «Герой нашего времени»), Полежаева (в поэмах «Эрпели», «Чир-Юрт» и большом стихотворении «Кладбище Герменчугское»; в лирических стихотворениях «Пышно льется светлый Терек.», «Черкесский романс», «Ахалук»), А.

Бестужева-Марлинского (в повестях «Аммалат-Бек», «Мулла-Нур), Л. Толстого (в рассказе «Кавказский пленник» и в повести «Хаджи-Мурат»).

Научная новизна работы; определена? по возможности; исчерпывающим охватом; произведений русской поэзии 1820-1830-х годов, относящихся? к ее теме,, включая небольшие стихотворения;, а также поэтические1 тексты, где женские: персонажи выступают в служебной' роли; к лицам* главным или« представлены лишь в собирательном образе.

Цель исследования-состоит в анализе образов северокавказскихгженщин? в русскойшоэзии указанного периода;

Для ее достижения необходимо решение следующих задач:

1. Выявить литературные истоки темы кавказской («восточной») женщины в творчестве русских-поэтов-романтиков 1820 - 1830-х годов;

2. Раскрыть характер Черкешенки и причины ее трагической? судьбы; в «Кавказском пленнике» А. Пушкина.

3. Показать своеобразие трактовки женских образов-героинь в «кавказских» поэмах М! Лермонтова:

4. Зафиксировать обобщенные образы и художественные функции женщин-горянок в: поэмах А. Полежаева «Эрпели» и «Чир-Юрт», в большом стихотворении «Кладбище Герменчугское», а также их лирические модификации в отдельных стихотворениях поэта.

Методология диссертации основана на принципе конкретного историзма и сочетаниишндуктивных наблюдений с итоговыми обобщениями.

Практическая значимость работы заключается в использовании ее результатов при подготовке тематически как историко-литературных, так и компаративистскихлекционных курсов по русскойклассической литературе.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав; заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Образы женщин Северного Кавказа в русской поэзии 1820-1830-х годов"

Заключение

Проанализировав в русле диссертационной проблемы произведения А.Пушкина, М. Лермонтова, А. Полежаева 1820 - 1830-х годов на «кавказскую» тему, мы пришли к следующим итогам.

В своих произведениях указанной поры крупнейшие русские поэты разделяли свойственное романтизму в целом неприятие современной европейской цивилизации с условностью ее морали, отрывом человека от природы, его специализацией и приверженностью кумирам «денег да цепей» (А. Пушкин). И вслед за английскими, французскими и немецкими романтиками искали идеал человека и человеческих отношений в иных временных эпохах или культурах.

Дж. Г. Байрон в 1809 — 1811 годах посетил страны Ближнего Востока, особый жизненный уклад и человеческие коллизии которых определенным образом отразились в цикле созданных им позднее «восточных повестей». Для Пушкина, Лермонтова, Полежаева своего рода Ближним Востоком стал мусульманский Северный Кавказ, величественная природа, свободолюбие жителей, их фольклор, а также ряд обычаев и нравов которого произвели на них неизгладимое впечатление.

Рожденный ими творческий интерес русских поэтов-романтиков к людям Северного Кавказа нашел, быть может, наиболее яркое воплощение в образах кавказских женщин-горянок с их не только своеобычной на фоне европейских женщин, но и выдающейся внешней красотой, дополняемой редкой глубиной и цельностью их сердечных чувств.

Романтическая поэзия Пушкина, Лермонтова, Полежаева на «кавказскую» тему формируется не без воздействия на нее поэтики (жанров, персонажей, конфликтов, стилистики, а также ценностных, эстетических и нравственных, начал) английского романтизма, как она отразилась в поэме Томаса Мура «Лалла-Рук» (1812 — 1817), но прежде всего в «восточных повестях» Дж. Г. Байрона.

Нередко прямо указывая на типологическую связь своих «кавказских» поэм с какой-либо из «байронических» поэм эпиграфами из них или намеренными сюжетными параллелями и перекличками, русские авторы вместе с тем остаются не столько учениками великого английского поэта, сколько его самобытными продолжателями и оппонентами.

Это хорошо заметно уже в «Кавказском пленнике», поэме, созданной, по более позднему признанию Пушкина, в пору, когда ему были «.Нужны / Пустыни, волн края жемчужны, / И моря шум, и груды скал, / И гордой девы идеал.». Современников она восхитила в особенности образом женским -молодой Черкешенки. Силой и цельностью характера превосходя молодого русского Пленника настолько, что именно ее, Черкешенку, следует, на наш взгляд, считать главным лицом произведения, она вместе с тем весьма мало похожа на таких героинь Байрона, как Лейла («Гяур»), Медора и Гульнара («Корсар»), Франческа («Осада Коринфа») или безымянная (она в мужском костюме скрывается под именем пажа Каледа) возлюбленная феодала-бунтаря Лары в одноименной поэме.

В сравнении с ними, фигурами, как правило, нарочито загадочными, пушкинская Черкешенка - лицо для читателя в значительной мере конкретное. Если о роде и племени Гульнары и любовницы Лары мы не узнаем ничего, а причислить Лейлу и Франческу к венецианкам, Медору - к испанкам или итальянкам можно только по косвенным данным, то национальность полюбившей Пленника кавказской горянки определена совершенно четко и совпадает с ее художественным антропонимом.

Сверх того, пушкинская Черкешенка - натура не жертвенная, как конфессионально родственная ей байроновская Гульнара, освобождающая из плена возлюбленного ею пирата Конрада ценою отказа не только от собственного благополучия, но и от своего счастья. Напротив, героиня «Кавказского пленника» «знала счастье» и до самого конца второй части произведения, где она разбивает оковы русского узника, надеялась на него.

Не самоотречением мотивирована Пушкиным и ее любовь к иноземцу.

142

Главное здесь - близость их положений среди окружающих людей и определенное сходство характеров. Если русский - невольник среди черкесов, то Черкешенка — невольница своей женской судьбы, олицетворяемой для нее жестокой волей отца и братьев. И первый, и вторая равно свободолюбивы, в своем неприятии несвободы (у него - положения; у нее - навязываемой ей любви) одинаково смелы: он ради «гордого идола» свободы и одушевленных ею песен покинул условный мир европейской цивилизации; она, готовая скрыться от семейного рабства «в пустыне», бросает вызов традиционной для Востока женской покорности.

И герой, и героиня «Кавказского пленника» испытали «муки сердца», не узнав «любви взаимной»; оба в конечном счете «гонимы судьбою». Все это, вопреки различию культур, воспитания, обычаев и нравов, душевно сблизило их, предопределив и возможность взаимной сердечной приязни. Иное дело, что Пленник, рано охладевший к жизни и «ее наслаждениям» (Пушкин), не смог ответить на всепоглощающее и пламенное чувство Черкешенки чувством равным. Но тут опять автор «Кавказского пленника» глубоко оригинален на фоне Байрона с его «могущественными» и «таинственно пленительными» Гяуром, Конрадом, Ларой или Селимом. Ведь пушкинский Пленник — «первый опыт характера» (Пушкин) в духе будущего Евгения Онегина, т.е. героя не романтической поэмы, а реалистического романа.

Женские лица, в данном случае контрастные друг другу по душевному складу, культурам и религиям, оказываются на первом плане и в пушкинском

Бахчисарайском фонтане», поэме, по свидетельству поэта, в особенности отзывающейся «чтением Байрона». Это юная польская аристократка Мария и христианка по рождению, но давно уже поклонница Корана Зарема, символизирующие в поэме прежде всего разные типы романтической любви, лишь в свете которых они и рассмотрены в диссертации. По верному наблюдению А. Слонимского, Пушкин отдает предпочтение не чувствительной любви Заремы или платоническому ее пониманию Марией,

143 а тому синтезу двух ее противоположных видов, который устраняет «противоречия между идеалом Мадонны, что "выше мира и страстей", и вакхическим идеалом чисто "земной", не знающей компромиссов языческой страсти».

Итак, первые в русской литературе XIX века образы женщин Северного Кавказа, отмеченные художественной оригинальностью и привлекательностью для читателя, были созданы Пушкиным в двух из четырех его южных романтических поэм.

В своем обаянии не уступают пушкинским северокавказские женщины-горянки и в романтических поэмах Лермонтова «Кавказский пленник», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек», «Беглец».

Написанный в четырнадцатилетнем возрасте лермонтовский «Кавказский пленник» обычно рассматривался как подражание одноименной поэме Пушкина. В действительности даже с учетом реминисценций и прямых заимствований из последней он простым «упражнением в поэзии» (Б. Эйхенбаум) отнюдь не был. На самом деле данная лермонтовская поэма настолько же своим возникновением обязана поэме пушкинской, насколько ведет и творческий спор с нею, важнейшим результатом которого стало выдвижение на главное место в произведении персонажа не женского, а мужского.

Таков лермонтовский Пленник, сам по себе лицо не могучее и пленительное, а пассивное и страдательное. Но если Пушкин уже в период своего «Кавказского пленника» считал, что он не годится в «герои романтической поэмы», то юный романтик Лермонтов, наоборот, наделил своего Пленника именно автобиографическим положением и чертами. Говорим об одиночестве и гонимости судьбою, мотивы которых были главными в исповедальной лирике Лермонтова этих лет.

Это же самочувствие отличает и героя лермонтовской поэмы, в конце произведения к тому же трагически гибнущего в минуту, когда от

144 освобождения из плена его отделяла только река. И все же ни сам герой, ни уделяемое ему авторское внимание не заслонили для читателей этой поэмы фигуру молодой кавказской горянки.

В отличие от предшествующей ей героини Пушкина она почти лишена зафиксированных внешних и внутренних причин, объясняющих возникновение ее страстного чувства к ранее неведомому ей и далеко не героическому иноверцу. Однако этот недочет поэмы едва ли не искупается тем важнейшим душевным качеством этой девушки, которое в произведении указано уже с полной определенностью. Это присущая ей гуманность горянки, сначала увидевшей в том, кого ее соплеменники считают только презренным гяуром и врагом, человека, а затем и глубоко тронутой его страданиями. С сострадания, по всей вероятности, началась и ее сердечная симпатия, уже по собственной логике этого чувства переросшая в фазу полноценной и самозабвенной любви.

Способность лермонтовской Черкешенки к высокогуманным поступкам в отношениях с русским контрастно оттеняется в поэме жестокостью ее отца, «с улыбкой злобной» хладнокровно убившего Пленника без видимой личной неприязни к нему. И тем же выстрелом поразившего собственную дочь, не вынесшей смерти любимого и бросившейся в неудержимый горный поток.

Пушкин в своей поэме создает драматическую ситуацию, в ее итоговом читательском впечатлении благоприятную для Черкешенки и невыгодную для Пленника. Лермонтов поначалу как бы берет душевно родственного себе Пленника под защиту, но завершает произведение трагедией, равно гибельной для Пленника и Черкешенки, погубленных бездумной внешней силой.

Трагическое начало, в целом отличающее Лермонтова, поэта, драматурга и романиста, возрастая в его последующих «кавказских» поэмах, соответственным колоритом наделит и созданные в них образы горских мусульманок.

Такова героиня поэмы «Каллы», сюжетно образованной актом «кровной мести», на которую провоцирует черкеса Аджи мулла — фанатик и, как выяснится к концу произведения, клеветник. Поверивший ему Аджи убивает кинжалом сначала старика — главу якобы враждебной ему семьи, а затем, вопреки подспудному сопротивления своего сердца, и его спокойно спящую, совсем юную дочь. А узнав, что был обманут муллой, жестоко казнит и его.

В поэме, таким образом, погибают все ее персонажи: трое — физически, четвертый же - сам Аджи — духовно и нравственно, ибо,, отверженный Богом и людьми, он превратился в вечного изгоя по прозвищу каллы, что значит убийца. Из всех его жертв внимание читателя больше всего задерживается на чистом, невинном и физически прекрасном облике безымянной спящей девушки, с явной симпатией, хотя пока в самых общих чертах изображенной Лермонтовым в третьей строфе поэмы из общих шести, т.е. в центре произведения. Уже это обстоятельство придает образу невинной юной горянки смыл больший, чем просто дополнительный способ резче показать безобразие и ужас инспирированного муллой злодеяния.

Созданная в одном году с «Каллы» поэма «Аул Бастунджи» стала очередным шагом Лермонтова к творческой самобытности, а в трактовке образа горской женщины и первым на пути к «поэзии жизни действительной» (В. Белинский). Подобно пушкинскому «Домику в Коломне» (опубл. в 1833), она написана пятистопным ямбом с несколькими перекрестными и одной смежной рифмой и разбита на октавы, что придает ее стиху повествовательный склад и скорее изобразительность, чем лирическую выразительность. Показателен и факт деления произведения не на песни, как «Паломничество Чайльд Гарольда» Байрона или на отдельные лиро-эпические отрезки, как это сделано в его же «восточных повестях», а, вслед за пушкинским «романом в стихах», на главы.

В целом перед нами сложная и острая эротико-психологическая драма любовный треугольник между братьями Селимом и Акбулатом и его женой

146

Зарой), в перипетиях которой сказался и ранний сердечный опыт самого Лермонтова, уже девяти лет от роду, по его признанию, узнавшего (кстати сказать, в кавказском Горячеводске) первую любовь.

Завязывает ее младший из братьев-сирот, ранее очень дружных, — Селим, вернее сказать, присущая ему острая ранимость женской красотой и страстная жажда женской любви. Обратив ее на молодую жену старшего брата, прекрасную и добродетельную Зару, он сперва просит Акбулата отдать ему жену, а потом ищет возможность овладеть ею силой. Неадекватно в возникшей ситуации ведет себя и Акбулат, не понимающий всей опасности, нависшей над его женой и их семейным счастьем.

На фоне мужчин-родственников, а также муллы, двусмысленное поведение которого в возникшем конфликте не отвечает долгу честного священника, в поэме еще ярче засияла уже не одна внешняя, а нравственная красота ее героини. В полной мере она выявляется в неожиданной для Зары встрече ее с Селимом, подстерегшим ее в момент речного купания.

Диалог между Селимом и Зарой в этой сцене преображается в настоящий нравственно-психологический поединок с очевидной для читателя моральной победой женщины. Отвергнув кощунственные в ее глазах притязания Селима, Зара, тем не менее, не оскорбляет его презрением, а по-своему ему сочувствует: «Ей стало жаль; <.> она сказала вдруг: / Не плачь!., ужасен вид твоей печали!». Селим не внял ее великодушию и, пообещав при следующей встрече Зару, в случае ее отказа принадлежать ему, убить, этот страшный обет исполнил, одновременно зарезав, мстя старшему брату, и его любимого коня.

Так мужские персонажи поэмы, поначалу вызывающие у читателей бесспорную симпатию, с развитием произведения утрачивают ее. Но глубочайшим восхищением провожаем мы созданную в нем фигуру горянки-супруги, совсем молодой годами, но достойной удивления ясностью, чистотой и стойкостью своего духовно-нравственного существа. Каким с замечательной этнографической и психологической точностью воссоздал его Лермонтов, в ту пору всего лишь девятнадцатилетний человек. Замечательным художественным достижением в рамках нашей темы представляется нам лермонтовская поэма «Измаил-Бей». Справедливо названная Е. Пульхритудовой даже не поэмой, а целым романом, и рассмотренная лермонтоведами, казалось бы, во всех ее творческих особенностях, она тем не менее осталась почти незатронутой в аспекте гендерном, в ней, на наш взгляд, важнейшем. Непосредственно он связан с образами юной лезгинки Зары, с первого взгляда полюбившей заглавного героя произведения, и его бывшей русской возлюбленной, которую он узнал в бытность свою в Петербурге и глубокое взаимное чувство к которой, он, как выясняется в конце поэмы, далеко не изжил.

Названные героини произведения как бы вступают в нем в'заочный поединок, при этом полем битвы становится душа и сердце Измаил-бея, а ее смыслом несходство двух культур: европейско-русской (христианской), с одной стороны, и кавказско-«азиатской» (исламской), с другой. Дело в том, что Измаил-бей, с четырнадцати лет в качестве аманата воспитывавшийся в северной столице России и в офицерском чине воевавший под ее знаменами с турками, но нимало не забывший и родной край, невольно несет в себе оба культурные начала.

На новый художественный уровень даже в сравнении с героиней «Аула Бастунджи» подняты в «Измаил-Бее» и образы «соперничающих» женщин: простой горянки Зары и, по всей очевидности, образованной русской дворянки из интеллигентного столичного круга.

Первая уже не просто красива, как героини предыдущих «кавказских» поэм Лермонтова. В ней подчеркнута высокая одухотворенность ее красоты и всего психофизического облика. И совершенная цельность ее личности. В итоге перед нами одновременно и лучшая представительница молодых мусульманок, символ северокавказской «девы гор», и воплощение женского идеала самого поэта.

Вторая (она остается безымянной) очаровала Измал-бея, вероятнее всего, не столько выдающейся внешней красотой, сколько женственностью и душевным участием, а также способностью прощать. И герой поэмы, вернувшись на Кавказ, чтобы сражаться там с русскими войсками, не был в силах забыть очарование этих женских начал, символ которых он тайно от соплеменников хранит на своем теле. И мучается угрызениями совести за вину как перед лезгинкой Зарой, любви которой он столь упорно избегал, так и перед своей русской возлюбленной, им оставленной и от разлуки с ним сошедшей с ума.

Поэма «Хаджи Абрек», основанная, как и «Каллы», на сюжете жестокого кровного мщения, полна глубокого авторского сочувствия к ее героине, пусть по молодости лет и не сознавшей в пылу своего личного счастья, какое горе она некогда причинила своему старику-отцу непонятным ему уходом от него. Ибо, чистая душой и помыслами горянка Лейла, непременно исправила бы свою вину, став матерью собственных детей. Скорее всего, она завещала бы им не повторять ее ошибки. Но сбыться этому не пришлось: жизнь Лейлы прекратила шашка Хаджи, бессердечного мстителя мужу героини.

По трагическому накалу исходной ситуации и драматизму выбора, который предстояло сделать северокавказской женщине, здесь — «старухе матери» черкеса Гаруна, в поэмах Лермонтов особое место занимает «Беглец». Молодой Гарун трусливо бежал, спасая себя, с поля битвы, где за правое дело «кровь черкесская текла» и сложили свои головы его отец и старший брат. Придя в родной аул, он тщетно ищет пристанища у друга и любившей его девушки, после чего идет к матери, у которой остался один и которой обещает постоянную заботу о ней. Но старая горянка с проклятием закрывает перед ним дверь отчего дома.

Основой образа Гаруновой матери является ее нравственная позиция, объединившая в себе некий надличностный закон-обычай с индивидуальным убеждением в его абсолютной непреложности. Суть его в долге каждого

149 горца сражаться, не щадя себя, до самой смерти, когда решается судьба его народа. Гарун нарушил этот закон, но он свят для его матери. Отсюда и ее выбор, казалось бы, невыносимый для материнского сердца и, вне всякого сомнения ставший для него мучительным, но все-таки неколебимый. В изображении Лермонтова фигура старой горской матери вырастает в подобие легендарных героинь древности.

В отличие от Пушкина и Лермонтова, Полежаев, сосланный на Кавказ Николаем I и служивший там солдатом, в своих поэмах «Эрпели» и «Чир-Юрт» сколько-нибудь индивидуализированных образов северокавказских женщин не создал. Вместо них предстали лишь фигуры собирательные и, кроме того, данные в контексте ожесточенных сражений русских войск с

5 восставшими против них крупными горскими селениями. Однако чуждым очарованию горских красавиц и этот русский поэт не оказался.

Их образы на лирической авторской волне вырастают в «кавказских» стихотворениях Полежаева «Черная коса», «Пышно льется светлый Терек».», «Утро жизни благодатной.», а также «Черкесский романс» и «Ахалук». В них мы услышим «тайный голос» разрубленной снарядом женской косы как метонимии прекрасной дагестанки, жертвы войны; встретим блестящие имитации эротики классических поэм Востока (например, «Лейлы и Меджнуна» Алишера Навои) или грациозный портрет «азиатки», «благосклонной» к автору, ее постояльцу.

То на редкость красивая и пленительная, стремящаяся к большой чистой и верной любви, то в своей непреклонной нравственной стойкости безмерно мужественная и сильная, но всегда исполненная чувства своего человеческого достоинства и уважения к людской правде и справедливости — таков образ северокавказской женщины, совокупно созданный русскими поэтами 1820 — 1830-х годов. Позднее к нему присоединятся героини русских прозаических сочинений: Сельтанет и Кичкине из «Аммалат-бека» и «Мулла-нура» А. Бестужева-Марлинского, лермонтовская Бэла из «Героя нашего времени», Дина из «Кавказского пленника» и женщины из «Хаджи Мурата» Л.Н. Толстого.

Список научной литературыМанкиева, Эсет Хамзатовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аветисян В.Н. Восприятие Байрона в европейских литературах начала X1. в. (Историко-функциональный аспект проблемы) // Науч. докл. высш. шк.: Филологич. науки. М., 1989. № 5. С. 38-44.

2. Азиева М.И. Пейзаж и его функции в прозе A.A. Бестужева-Марлинского и М.Ю. Лермонтова // Кавказ и Россия в жизни и творчестве Лермонтова. Грозный, 1987. С. 68-72.

3. Акаев В.Х. Идеи насилия на Северном Кавказе (Л.Н. Толстой и Суфий Кунта-Хаджи) // Идея ненасилия в XIX веке. Пермь, 2006. С. 215222.

4. Андреев-Кривич С.А. Лермонтов. Вопросы творчества и биографии. М., 1954.5. 'Андроников И. Лермонтов: Исследования и находки. М., 1968.

5. Анкудинов К.Н. A.C. Пушкин о социокультурном конфликте в поэме "Тазит" // Мир культуры адыгов. Майкоп, 2002. С. 452-458.

6. Багратион-Мухранели И.Л. Миф о Кавказе в творчестве Л.Н. Толстого ("Казаки", "Хаджи-Мурат") // Ломоносовские чтения 2006: Востоковедение. М., 2006. С. 7-11.

7. Байрамова Л.К., Зарипова Г. Русская речь нерусских персонажей произведений Л.Н. Толстого "Хаджи-Мурат" и "Кавказский пленник" // Л.Н. Толстой и проблемы современной филологии. Сб. ст. Казань, 1991. С. 131-137.

8. Байрон Д.Г. Собр. соч.: В 4 т. Пер. Г. Шенгели. М., 1981.

9. Бартенев П.И. Пушкин в Южной России. М., 1914.

10. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

11. Белинский В.Г. Полн. собр, соч.: В 13 т. М., 1955.

12. Бестужев-Марлинский A.A. Кавказские повести. СПб., 1995.

13. Бочаров С.Г. Л. Толстой и новое понимание человека // Литература и новый человек. М., 1963.

14. Братство народов — братство литератур // Лит. Кабардино-Балкария. Нальчик, 2007. № 4. С. 158-201.

15. Бэгби Л. Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм. СПб., 2001.

16. Вагапов Я.С. Образы и мотивы чеченского фольклора в поэме М.Ю. Лермонтова "Беглец" // Вопросы чечено-ингушской литературы. Т. 7. Грозный, 1978. С. 22-35.

17. Вагин Е.А. Об эпиграфе поэмы "Мцыри" (Лермонтов и Жорж Санд) //Новый журнал. Нью-Йорк, 1978. Кн. 130. С. 82-91.

18. Ванслов В.В. Эстетика романтизма. М., 1966.

19. Варквасова Л.Х. Художественная функция описаний в поэме A.C. Пушкина "Кавказский пленник" // Вестн. Пятигор. гос. лингв, ун-та. Пятигорск, 1999. № 2. С. 9-11.

20. Варквасова Л.Х. Цена правдивого слова (О кавказской теме в русской классике) // Традиции и творческая индивидуальность писателя. Элиста, 2001.С. 3-10.

21. Васильев Н.Л. Лермонтов и Полежаев: биографические и творческие параллели // Тархан. Вестн. Тарханы, 2001. Вып. 14. С. 36-48.

22. Васильев Н.Л. Поэт под пулями // Лит. Россия. М., 2001. № 8. С. 13.

23. Вацуро В.Э. О тексте поэмы М.Ю. Лермонтова "Каллы" // Сборник статей к 70-летию проф. Ю.М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 232-248.

24. Вацуро В.Э. Лермонтов и Марлинский // Творчество М.Ю. Лермонтова. 150 лет со дня рождения. 1814-1964. С. 341-363.

25. Введение в литературоведение / Под ред. Л.В. Чернец. М., 2004.

26. Вербицкая В.В. Лермонтовский сюжет о демоне-искусителе ("Демон") в интерпретации Саши Черного. М., 2004. № 28. С. 62-65.

27. Виноградов A.B., Люфт Е.Г. К рождению кавказской темы // О компоненте добровольности в строительстве Российского Кавказа. М.; Армавир, 2007. С. 116-119.

28. Виноградов Б.С. Кавказ в русской литературной традиции 30-х годов XIX века. Грозный, 1966.

29. Виноградов Б.С. Кавказский вопрос в русской литературе XIX в. // Актуальные проблемы литературы. Материалы VIII и IX науч. зональн. конф. кафедр литературы пед. ин-тов Сев. Кавказа (1968-1969 гг.). Ростов н/Д, 1971. С. 149-163.

30. Виноградов В.Б. Баллада А.И. Полежаева "Казак" (1830 г.) в историко-этнографическом контексте Кавказской линии // Четвертые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2003. С. 19-23.

31. Висковатый П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891.

32. Воробьев В.П. Байронизм Лермонтова: Лирика и поэмы. Смоленск, 2004.

33. Воронин И.Д. А. Полежаев. Критико-биографический очерк. М., 1954.

34. Воронин И.Д. Лермонтов и Полежаев // Литературная Мордовия. № 2. 1941.

35. Гаджиев А.Г. Кавказ в русской литературе первой половине XIX века. Баку, 1982.

36. Гаджиев А.Д. Восток в русской литературе первой половины XIX в. (Проблемы русско-кавказских литературных взаимоотношений). Автореф. дис. д-ра филол. Наук. Тбилиси, 1981.

37. Гаджиев А.Д. Творчество писателя-декабриста А.А. Бестужева-Марлинского в контексте кавказской культуры // Научн. мысль Кавказа. Ростов н/Д., 2001. № 1. С. 76-85.

38. Гайтукаев К.Б. А.И. Полежаев и М.Ю. Лермонтов // Гайтукаев К.Б. В пламени слова. Грозный, 1989. С. 118-135.

39. Гайтукаев К.Б. Еще раз о личности Полежаева, его общественных и литературных воззрениях // Гайтукаев К.Б. В пламени слова. Грозный, 1989. С. 90-106.

40. Гайтукаев К.Б. Кавказские произведения Н.И. Полежаева. Автореферат. Тбилиси, 1970.

41. Гамзатов Г.Г. A.C. Пушкин и Кавказ: некоторые наблюдения и суждения // Гамзатов Г.Г. Национальная художественная культура в калейдоскопе памяти. М., 1996. С. 486-494.

42. Гасанова З.И. Идея судьбы в сознании горцев Кавказа в изображении русских писателей XIX века // Изв. Дагествн. гос. пед. ун-та. Обществ, и гуманит. Науки. Махачкала, 2008. № 1. С. 96-99.

43. Глухов А.И. Эпическая поэзия М.Ю. Лермонтова. Саратов, 1982.

44. Горбанев H.A. Кавказ в творчестве A.C. Пушкина // Горизонты современного гуманитарного знания. С. 268-276.

45. Грибина Л.В. A.C. Пушкин и литература народов Северного Кавказа и Адыгеи // Пушкин: Альманах. Магнитогорск, 2002. Вып. 3. С. 245251.

46. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1965.

47. Гуревич A.M. Романтизм в русской литературе: Пособие для учащихся. М., 1980.

48. Гамзатов Г.Г. A.C. Пушкин и Кавказ: некоторые наблюдения и суждения // Науч. мысль Кавказа. Ростов н/Д, 1996. № 4. С. 73-77.

49. Гасанова З.И. Кавказский горский менталитет в изображении русской литературы XIX века. Махачкала, 2009.

50. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979.

51. Гуляев H.A. Концепция личности в романтическом творчестве Байрона и Пушкина // Вопросы романтического миропонимания, метода, жанра и стиля. Калинин, 1986. С. 3-19.

52. Гусейнов М. Тропой Бестужева и Аммалата // Лит. Россия. М., 1994.№ 22. С. 16.

53. Дадашева; Т.Г. Байрон и . русский: романтизм; И Современные концепции в литературоведении. Баку, 1986. С. 93-102. .

54. Джаубаева Ф.И. Лингвоэтнографический материал как диалог культур (на примере текстов кавказского цикла М.Ю. Лермонтова) // Культ, жизнь Юга России. Краснодар, 2007. № 6. С. 66-67.5 8Ениколопов И.К. Пушкин на Кавказе. Тбилиси, 193 8.

55. Иванов П.С. Мифологема воды в поэме A.C. Пушкина "Кавказский пленник" // Художественный текст: варианты интерпретации. Бийск, 2007. Ч. 2. С. 263-268.

56. Илюшин Е.А. В ореоле русской легенды: Пушкин и Бестужев // Пушкин и русская культура. М;, 1998. С. 43-48.

57. История романтизма в русской литературе (1825-1840). М., 1979.

58. Казарин В;П. "Кавказский пленник" A.C. Пушкина и жанр романтической поэмы // Проблемы жанра и стиля художественного произведения. Владивосток, 1988. Вып. 4. С. 118-128.

59. Канивецкий Н;Н. Кавказ в поэзии Пушкина. Екатеринодар, 1899.

60. Карпов Ю.Ю. Женское пространство в культуре народов Кавказа. СПб., 2001.69;Касаткина В.Н: Романтическая муза Пушкина^ М., 2001.

61. Кателина Л.С. Семантико-стилистические функции эпитетов в романтических поэмах Пушкина и Лермонтова // Поэтика литературы и фольклора. Воронеж, 1980. С. 89-102.

62. Кимура Т. Находясь в плену ориентализма: образы восточных людей в поэме A.C. Пушкина "Кавказский пленник" // Japanese Slavic and East European studies. Kyoto, 1999. Vol. 20. C. 134-140.

63. Козьмина M.H. Человек и природа в поэме М.Ю. Лермонтова "Измаил-Бей" // Современность классики. Воронеж, 1986. С. 19-32.73 .Коран. Пер. и комм. И.Ю. Крачковского. М., 1963.

64. Костин В.М. "Кавказский пленник" A.C. Пушкина как романтическая общественно-философская поэма // Проблемы метода и жанра. Томск, 1988. Вып. 14. С. 104-122.

65. Кричневская Л.И. А. Бестужев-Марлинский и Л. Толстой // Науч. докл. высш. шк.: Филологич. науки. М., 1989. № 5. С. 24-30.

66. Курбатов В. Азбука русской правды: "Кавказский пленник" и "Хаджи-Мурат" Л.Н. Толстого // Лит. в школе. М., 1999. № 7. С. 3542.

67. Кусов Г.И. Пушкин и кавказские женщины // Научн. мысль Кавказа. Ростов н/Д. 2001. № 1. С. 101-103.

68. Лавров Л.И. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978.

69. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1948.

70. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.

71. Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. М., 1974.

72. Лотман Ю.М. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова. Тарту, 1993.

73. Лохвицкий М. "Демон" — древнее адыгское сказание? Прообраз "Мцыри"? (Две гипотезы) // Лит. Грузия. Тбилиси, 1987. № 6. С. 162-174.

74. Люсова Ю.В. Рецепция Д.Г. Байрона в России 1810-1830-х годов. Н. Новгород, 2006.

75. Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975.

76. Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964.

77. Малкина В.Я. Описания путешествий по Кавказу в творчестве A.C. Пушкина и A.A. Бестужева (Марлинского) // Пушкин и русская культура. М., 1998. С. 48-56.

78. Малкина В.Я. Пушкин и А. Бестужев на Кавказе ("Путешествие вI

79. Арзрум" и "Кавказские очерки") // Дискурсивность и художественность. М., 2005. С. 90-101.

80. Мальсагов А.О. Кавказские фольклорные мотивы в поэме М.Ю. Лермонтова "Мцыри" // Вопросы литературных связей. Т. 8. Грозный, 1979. С. 33-42.

81. Мальчукова Т.Г. Пушкин — критик Байрона // Мальчукова Т.Г. Филология как наука и творчество. Петрозаводск, 1995. С. 225-237.

82. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1975.

83. Мануйлов В.А. Лермонтов. М.;Л., 1950.

84. Маркелов Н.В. A.C. Пушкин и Северный Кавказ. М., 2004.

85. Маркелов Н.В. Вокруг "Аммалат-бека" // Язык и текст в пространстве культуры: Науч.-метод. Семинар "Textus". СПб.; Ставрополь, 2003. Вып. 9. С. 344-346.

86. Материалы международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения А.И. Полежаева: Материалы к научной биографии поэта / Под ред. Н.Л. Васильева. Саранск, 2005.

87. Мирза-Ахмедова П.М. Реалистическая картина мира и человека Кавказа в рассказах "Набег", "Рубка леса" и "Кавказский пленник" Л.Н. Толстого // Русская литература и Восток. Ташкент. 1998. С. 3668.

88. Недзвецкий В.А. Русский социально-универсальный роман XIX века. Становление и жанровая эволюция. М., 1997.

89. Недзвецкий В.А., Зыкова Г.В. Русская литературная критика XVIII-XIX веков. М., 2008.

90. Очман A.B. "Путешествие в Арзрум" A.C. Пушкина: Кавминводские мотивы // Вестник Пятигорского гос. лингв, ун-та. 1999. № 2. Пятигорск. С. 15-24.

91. Петренко Д.И. Очарованный Кавказом: Л. Келли о Лермонтове // Язык. Текст. Дискурс. Ставрополь; Пятигорск, 2005. Вып. 3. С. 205213.

92. Полежаев А.И. Полн. собр. стихотворений. ("Библиотека поэта. Большая серия") 2-е изд. Л., 1957.

93. Попов A.B. Лермонтов на Кавказе. Ставрополь, 1954.

94. Потапова Г.Е., Цыганова Ю.А. "Кавказский пленник" — от Пушкина до Лескова // Начало. М., 1998. Вып. 4. С. 71-86.

95. Пушкин A.C. Мысли о литературе. М., 1988.

96. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937-1949.

97. Райнова М. Байрон и русская литература первой половины XIX в. //Болт. Русистика. София, 1990. Г. 17. № 2. С. 37-49.

98. Романенко С.М. Кавказский миф в русском романтизме и его эволюция в творчестве Я.П. Полонского. Томск, 2006.

99. Рубанович А.Л. Проблема романтического характера в творчестве Лермонтова // Труды Иркутского ун-та. Сер. критики и литературоведения. Вып. 3. 1962. Т. 19. С. 12.

100. Савченко Т.Д. "Путешествие на Кавказ" в жанровом и историко-культурном освещении // Культ, жизнь Юга России. Краснодар, 2007. №4. С. 48-49.

101. Салькова T.B. Образ Кавказа в русской литературе // Советская литература и Кавказ. Грозный, 1991. С. 5-11.

102. Самородских И.П. Национальная трагедия в поэме A.C. Пушкина "Тазит" // К Пушкину сквозь время и пространство. Белгород, 2000. С. 34-37.

103. Свирин Н. Пушкин и Восток // Знамя, 1935. № 4.

104. Семенов Л.П. Лермонтов и фольклор Кавказа. Пятигорск, 1941.

105. Семенов Л.П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск, 1939.

106. Семенов Н. Туземцы Северо-восточного Кавказа. СПб., 1895.

107. Серман И.З. Михаил Лермонтов: Жизнь в литературе. 1836-1841. М., 2003.

108. Слонимский А.Л. Мастерство Пушкина. М., 1963.

109. Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина. М., 1994.

110. Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина как художественная целостность. М., 2007.

111. Смирнов В.А. Мифопоэтическая семантика образа змеи в поэмах М.Ю. Лермонтова "Измаил-бей" и "Мцыри" // Потаенная литература. Иваново, 2000. Приложение к вып. 2. С. 140-146.

112. Смирнова Н.В. Модификации романтического героя в "восточных поэмах" Д.Г. Байрона // Индивидуальное и типологическое в литературном процессе: Межвуз. Сб. науч. тр. Магнитогорск, 1994. С. 12-18.

113. Спасович В.Д. Байронизм у Лермонтова // Спасович В.Д. Сочинения. Т. 2. СПб., 1889.

114. Степанов Ю.С. Константы русской культуры: Опыт исследования. М., 1997.

115. Степанова Е.А. Кавказская фабула в русской литературе XIX-XX вв. Уфа, 2004.

116. Сукунов Х.Х., Сукунова И.Х. Черкешенка. Майкоп, 1992.

117. Султанов K.K. Опыт взаимоузнавания: кавказский дискурс русской классики // Горизонты современного гуманитарного знания. М., 2008. С. 114-123.

118. Схаляко Д.С. Лермонтов и адыги: история в зеркале художественной литературы '// Рус. яз. и межкульт, коммуникация. Пятигорск, 2006. № 1. С. 55-63.

119. Танкиев А.Х. Этика, эстетика и народная культура горцев в кавказских произведениях A.C. Пушкина // Танкиев А.Х. Духовные башни ингушского народа. Саратов, 1997. С. 183-189.

120. Тахо-Годи М.А. Кавказ глазами путешественницы начала XIX в. (К истории сюжета о "кавказских пленниках") // Науч. мысль Кавказа. Ростов н/Д, 2002. № 3. С. 95-101.

121. Толстяков Н.П. Кто он, "Один из доблестнейших вождей кавказских"? О главном источнике повести Л.Н. Толстого "Хаджи-Мурат" // Книгочей. М., 2001. Вып. 7. С. 98-105.

122. Томашевский Б.В. Пушкин: Книга первая: 1815-1824. М.; Л.,I1956.

123. Томашевский Б.В. Пушкин: Книга вторая: Материалы к монографии: 1824-1837. М.; Л., 1961.

124. Удодов Б.Т. Поэма М.Ю. Лермонтова "Мцыри" (К проблеме лермонтовской концепции человека) // Современность классики. Воронеж, 1986. С. 32-42.

125. Успенский Б.А. Пушкин и Толстой: тема Кавказа // Успенский Б.А. Историко-филологические очерки. М., 2004. С. 27-48.

126. Федосеева Т.В. "Вадим Новогородский" Жуковского -"Последний сын вольности" Лермонтова: жанр "старинной повести" // Литературовед, журн. М., 2006. № 20. С. 26-39.

127. Фокеев А.Л. Фольклорно-этнографические тенденции в русскойромантической прозе (А. Бестужев-Марлинский) // Изучениелитературы в вузе: Учеб. Пособие. Вып. 4. Саратов, 2002. С. 27-36.161

128. Фохт Ю.Р. Проблемы романтизма. М., 1967.

129. Фридман Н.В. Романтизм в творчестве A.C. Пушкина. М., 1980. С. 7-47.

130. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000.

131. Ханмурзаев Г.Г. Принципы изображения национального характера в поэмах Лермонтова "Аул Бастунджи" и "Хаджи Абрек" // Древнерусская и классическая литература в свете исторической поэтики и критики. Махачкала, 1988. С. 79-86.

132. Хихадзе Л.Д. О пушкинско-лермонтовской традиции изображения Кавказа и о "Кавказском пленнике" Л. Толстого // Толстой и литература народов Советского Союза. Ереван, 1978. С. 78-84.

133. Ходаден Л.А. К истории эстетических оценок поэмы М.Ю. Лермонтова "Мцыри" // Писатель и критика. Тюмень, 1987. С. 185193.

134. Хубиева Ф.М. Величественный образ Кавказа // Кавказ между Западом и Востоком. Карачаевск, 2003. С. 151-155.

135. Хубиева Ф.М. М.А. Хубиев о творчестве М.Ю. Лермонтова // Вестн. Костром, гос. ун-та им. H.A. Некрасова. Кострома, 2007. № 2. С. 159-160.

136. Цейтлин А.Г. Труд писателя. М., 1968.

137. Чанкаева Т.А. Русские писатели о горской ментальности // Вестн. Карачаево-Черкес. гос. пед. ун-та. Карачаевск, 2000. № 3. С. 122132.

138. Челышев Е.П. Мир Востока и Пушкин // Наука в России. 1999. № 1.С. 75-81.

139. Черный К.Г. Вторая поездка на Кавказ. Из книги: Черный К.Г. Пушкин и Кавказ (Ставрополь, 1950) // Вестн. Ставропол. гос. пед. ун-та. Социально-гуманитарные науки. Ставрополь, 1998. Вып. 14. С. 60-76.

140. Юсуфов Р.Ф. Дагестан и русская литература конца XVIII и первой половины XIX в. М., 1964.

141. Юсуфов Р.Ф. Русский романтизм начала XIX века и национальные культуры. М., 1970.

142. Bersadskaja M.L. "Крещение у Савицы" Ф. Прешерна и "Последний сын вольности" М.Ю. Лермонтова: опыт сравнительно-типологического исследования // Romanticna pestinev: Ob 200. obletnici rojstva Franceta Preserna. Ljubljana, 2002. C. 137-154.

143. Bagby L. Alexander Bestuzhev-Marlinsky and Russian Byronism. The Pennsylvania State University, 1995.

144. Cizevskij D. The Romantic Period. Vol. 1. of History of Nineteenth-Century Russian Literature / Trans. Porter R.N. Nashville, 1974.

145. Dumas A. Tales of the Caucasus / Trans. Blakeman Jones A. Boston, 1895.

146. Problems of Russian Romanticism / Ed. Reid R. Hants, 1986.