автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.06
диссертация на тему: Переводческая техника Септуагинты в контексте эволюции эллинистической поэтики

Полный текст автореферата диссертации по теме "Переводческая техника Септуагинты в контексте эволюции эллинистической поэтики"

Российская Академия наук Институт Востоковедения

р Г О Д на правах рукописи

Р ^ ,НиГ1 1997 Десницкий Андрей Сергеевич

Переводческая техника Септуагинты

В КОНТЕКСТЕ ЭВОЛЮЦИИ ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЙ поэтики (АНАЛИЗ ПЕСЕН И БЛАГОСЛОВЕНИЙ ПЯТИКНИЖИЯ)

Специальность: 10.01.06 "Литературы народов Азии и Африки".

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва — 1997

Работа выполнена в Отделе истории и культуры Древнего Востока Института востоковедения Российской академии наук.

Научный руководитель:

кандидат филологических наук Селезнев М.Г.

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор филологических наук Живов В.М.

кандидат филологических наук Афиногенов Д.Е.

Институт мировой литературы РАН (отдел позднеантичной и византийской литературы)

Защита диссертации состоится "уЦ _

_ 1997г. на

заседании диссертационного совета Д.003.01.04 в Институте Востоковедения РАН по адресу: Москва, ул. Рождественка, 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ИВ РАН.

Автореферат разослан " К-

1997г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук

Герасим ова А. С.

Институт востоковедения РАН, 1997 г.

Общая характеристика работы.

Актуальность темы. Диссертация посвящена анализу избранных поэтических отрывков Ветхого Завета в греческом переводе, начало которому было положено в царствование Птолемея II Филадельфа (285241 гг. до н. э.) и который известен нам под именем "Септуагинта" (сокращенно 1.ХХ). Этот перевод привлекает сегодня внимание представителей самых разных научных дисциплин — библеистики, литературоведения, истории, теории перевода, текстологии и т. д.

В истории европейско-средиземноморского региона этот перевод сыграл огромную роль, явившись не только одним из первых опытов по переводу Священного Писания одного народа на язык другого, но и, по сути, одним из первых опытов литературного перевода. В результате его создания произошла одна из важнейших в истории мировой культуры встреч: эллинизм познакомился с иудаизмом, причем не только в религиозном отношении. Литературный перевод, каким и была Септуагинта, позволял эллинскому читателю встретиться с совершенно неизвестным ему миром семитской речи с ее характерными признаками и неповторимыми образами, с ее мироощущением и ее поэзией.

В этом отношении Септуагинта представляет удивительно интересный материал для общей теории перевода и теории библейского перевода в частности.

Впрочем, исследования переводческой техники Септуагинты не имели бы такого серьезного значения, если бы речь шла только о технике данного перевода. Но Септуагинта стала больше чем переводом — она стала своеобразным испытательным полем, на котором формировался особенный стиль, особенная философия, особенное мировосприятие, сочетающие в себе и греческие, и семитские элементы. В результате возник новый язык, служивший адекватным средством выражения для эллинизированного иудаизма.

При этом долгое время Септуагинта, вероятно, была для эллинистической культуры маргинальным явлением. Но с появлением христианства возникла потребность в новых средствах выражения. Питательной средой, в которой развивалась христианская культура на

1

заре своего существования, был эллинизированный иудаизм, и вполне естественно, что первые христиане приняли от него не только Священное Писание (в версии Септуагинты), но и своеобразный язык, стиль, своеобразное видение мира и способы его описания, присущие этому тексту. Эти черты нашли свое органическое продолжение в раннехристианских текстах, как в рамках Нового Завета, так и за пределами его канона, и сыграли существенную, если не решающую роль, в формировании тысячелетней традиции христианской литературы на греческом языке, которую мы сегодня называем "византийской".

Вот почему исследования переводческой техники Септуагинты могут стать основой для более глубоких и обширных исследований, выходящих далеко за рамки данного конкретного перевода.

Основные цели исследования. Главная задача данной работы состояла в том, чтобы ответить на вопрос: какие признаки формальной упорядоченности можно обнаружить в переводе песен и благословений Пятикнижия на греческий язык и в каком отношении находятся эти черты перевода со строением текста оригинала и с обычной литературной техникой эллинистического времени? Прежде всего это относится к многоуровневому параллелизму и ритмической упорядоченности, составляющим неотъемлемые признаки древнееврейской поэзии.

Методология. В современных работах по переводческой технике !_ХХ существуют два принципиально различных подхода, которые условно можно назвать "поиск аналогий" и "поиск аномалий". Поиск аналогий состоит в следующем: берется определенное слово, словосочетание, выражение или грамматическая конструкция еврейского Масоретского текста (сокращенно МТ) и затем отслеживаются все способы ее передачи в 1_ХХ или в избранной книге (книгах) 1.ХХ. На этом материале делаются выводы о буквальности перевода, степени его свободы, его принципах и т. д. Поиск аномалий ориентирован на объяснение наиболее существенных расхождений между МТ и 1.ХХ. При этом, как и в случае с поиском аналогий, исследователь рассматривает по отдельности каждое слово или фразу и пытается понять, лежал ли перед переводчиком 1-ХХ тот текст, который вошел позднее в МТ; если да, то понимал ли он его так же, как и мы сегодня; если и здесь ответ будет утвердительным — что заставило его изменить в переводе смысл оригинального текста.

Как и в прочих исследованиях, посвященных переводческой технике Септуагинты, в данной диссертации речь идет о сравнении 1.ХХ и МТ. Естественно, наибольшее внимание уделяется тем местам, где 1.ХХ отличается по смыслу от МТ или представляет небуквальный перевод или даже реинтерпретацию текста. В этом смысле данная работа скорее

относится к "поиску аномалий", чем к "поиску аналогий". Однако в ней есть два принципиальных отличия от основной массы трудов по исследованию Септуагинты.

Во-первых, центр тяжести данного исследования лежит на внутреннем строении текста 1.ХХ. Практически все известные автору труды по переводческой техники 1ХХ основаны на одном и том же подходе: сравнение "атомов" (то есть слов, словосочетаний, реже — отдельных выражений) одной текстуальной традиции с соответствующими "атомами" другой традиции. Но вопрос о том, как различные атомы соединялись между собой в рамках единого текста, остается, как правило, открытым. В данной работе речь идет не о том, как соотносится то или иное выражение 1.ХХ с соответствующим ему отрезком МТ, а о том, как оно соотносится со своим контекстом внутри 1_ХХ. Сравнение двух традиций проводится на более высоком уровне: как именно организован текст греческого перевода и как принципы его организации соотносится с соответствующими принципами организации еврейского оригинала.

Вторая особенность данной работы состоит в том, что тексты 1.ХХ здесь рассматриваются не сами по себе, а в контексте истории греческой литературы. 1.ХХ — прежде всего перевод, а всякий перевод есть точка пересечения двух культурных традиций. Более того, перевод иногда становится началом совершенно особого процесса синтеза и взаимодействия этих традиций, и 1.ХХ, может быть, служит тому самым ярким примером, какой только известен нам из всей истории европейской цивилизации.

Научная новизна работы. До сих пор отечественная наука практически не занималась переводческой техникой 1.ХХ, хотя упоминания о 1.ХХ заняли прочное место в работах более общего характера по истории мировой культуры. Настоящая работа призвана хотя бы в некоторой степени восполнить этот пробел.

Кроме того, в данной работе предпринята попытка взглянуть на текст 1.ХХ с новой точки зрения. Речь идет прежде всего о поиске формальной упорядоченности внутри текста 1-ХХ — до сих пор исследования подобного рода никем не предпринимались — а также о попытке поставить полученные выводы в широкий контекст истории греческой литературы эпохи эллинизма и проследить основные векторы дальнейшего развития тенденций, характерных для текста 1.ХХ.

В работе также применяется оригинальный метод компьютерного анализа ритмического строения текстов 1-ХХ, который позволяет получить небезынтересные статистические данные и может быть полезен и для анализа другого текстового материала.

Практическая ценность работы. Опробованные в работе методы и полученные результаты могут найти дальнейшее применение в двух областях филологического исследования. С одной стороны, они помогают лучше понять внутреннее строение Септуагинты. Критерий формальной организации текста может играть существенную роль при анализе техники перевода и при решении текстологических проблем.

С другой стороны, они расширяют наш взгляд на перспективу сравнительного изучения литературных традиций восточного Средиземноморья первых веков нашей эры. Безусловно, в ту эпоху названные традиции не были так прочно изолированы друг от друга, как представляется это из современных учебников по истории литературы. В культурном пространстве Римской/Византийской империи широкие контакты между людьми разных национальностей и вероисповеданий были неизбежными и постоянными. Неудивительно, что заимствования литературных приемов были в этой среде вполне обычным явлением, и для этих заимствований не были непроходимыми ни языковые, ни политические, ни религиозные барьеры.

Не менее интересным может быть исследование о типологическом сходстве некоторых процессов, протекавших параллельно в совершенно разных системах стихосложения.

Кроме того, интересные перспективы открываются в отношении статистических методов анализа ритмического строения текстов. Дальнейшая работа может основываться на создании мощной базы данных по ритмическим схемам самых различных текстов. Если в будущем автору удастся провести подобное статистическое исследование, то яснее станут видны многие особенности ритмического строения текстов 1.ХХ в сравнении с ритмической организацией эллинистических произведений.

Материал диссертации может представлять интерес также для общей теории перевода и теории библейского перевода в частности.

Апробация работы. Предварительные материалы диссертации публиковались в отдельных статьях (см. список в конце автореферата), а также обсуждались на международной конференции "Традиции и наследие христианского Востока" (Москва, 1994 г.); на ежегодных конференциях Свято-Тихоновского Православного богословского института (Москва, 1995, 1996 и 1997 гг.), на ежегодном международном семинаре Центра научных работников и преподавателей иудаики в ВУЗах "Сефер" (Москва, 1995, 1996 и 1997 гг.), а также на заседаниях Отдела истории и культуры Древнего Востока Института востоковедения РАН. Особую благодарность автор хотел бы выразить заведующему кафедрой библейского перевода в Свободном

университете Амстердама (Vrije Universiteit Amsterdam) профессору Я. де Варду за многочисленные ценные замечания, а также за предоставленную возможность поработать в библиотеке Университета.

Структура работы. Работа состоит из введения, шести глав и заключения.

Краткое содержание работы.

Введение посвящено общей характеристике Септуагинты и ее значению для мировой науки.

В первой глаае рассматривается современное состояние научной дискуссии по некоторым ключевым вопросам, касающимся переводческой техники LXX и имеющих непосредственное отношение к теме данной диссертации. Обзор литературы строится по проблемному принципу: перечисляются основные вопросы, обсуждаемые в мировой науке и имеющие непосредственное отношение к данному исследованию, и предлагается краткий обзор наиболее существенных точек зрения. Среди основных основных проблем можно выделить следующие: О Зачем была создана Селтуагинта?

О Каковы были общие принципы перевода в эпоху создания Септуагинты?

О Каково отношение Септуагинты к литературному перевод у и к таргумам?

О Всегда пи переводчики понимали текст оригинала? О Могли ли переводчики сознательно изменять текст? О Как отражались в переводе специфические черты древнееврейской поэтики?

О Могло ли стремление к фонетическим созвучиям играть

определенную роль при выборе того или иного варианта перевода? О Влиял ли перевод Пятикнижия на технику более поздних переводов?

Из анализа литературы по данному вопросу можно вывести следующие предпосылки настоящего исследования:

♦ Каковы бы ни были изначальные цели перевода, Септуагинте суждено было с самого начала стать переводом многофункциональным и многоцелевым. Это привело к удивительному разнообразию переводческих приемов.

♦ Создатели Септуагинты стремились, с одной стороны, к дословности, с другой — к свободе перевода. Степень дословности и свободы определялись в основном не прихотью переводчика, а определенным языковым, литературным, богословским, политическим и культурным контекстом того или иного текста.

* В целом ряде случаев отступление от дословности было вынужденным, поскольку переводчики не понимали точный смысл текста или хотели его скорректировать.

* Различные переводческие приемы, примененные при создании Септуагинты, были востребованы в последующие века переводчиками и создателями таргумов.

* Переводчики стремились сохранить характерные черты поэтики оригинального текста, причем не только за счет буквального перевода, но и путем применения на греческом материале приемов, свойственных древнееврейской литературной традиции.

* При выборе конкретного варианта перевода существенную роль могли играть фонетические созвучия слова-оригинала и слова-перевода (гомиофония).

* Перевод Пятикнижия стоит на особом месте в корпусе текстов Септуагинты.

Далее в первой главе рассматривается специфика материала данного исследования: лесни и благословения Пятикнижия как поэтические тексты.

В качестве материала для анализа выбраны следующие отрывки: Бытие 49:2-27, Исход 15:1-18; Числа 23:7-10,18-24; 24:3-9.15-24; Второзаконие 32:1-43; 33:2-29. Выбор из всего корпуса Пятикнижия именно этих текстов представляется вполне оправданным. В масоретской традиции они обычно четко выделяются из повествовательного контекста, в котором они стоят. Поскольку эти тексты традиционно относятся к поэтическим, далее в работе обсуждается современное состояние научной дискуссии о строении древнееврейской поэзии.

Сам термин "поэзия" к библейскому материалу можно применять только с некоторыми оговорками. Один из самых существенных признаков поэзии — регулярность, то есть построение определенной структуры из составных элементов, характеристики которых постоянно воспроизводятся, — в библейской поэзии отсутствует.

Тем не менее в Библии из общего контекста достаточно четко выделяются определенные отрывки и даже книги, обладающие большей формальной упорядоченностью. Их обычно и называют поэтическим. Их отличие от повествовательного текста заметно и в нынешней форме Масоретского текста: такие отрывки обычно имеют особые заглавия и вводятся в общую ткань повествования иначе, чем прозаические речи; масоретская традиция сохранила для некоторых из них особую форму записи, с разбивкой на отдельные строки, а для таких книг, как Псалтирь, Иов и Притчи, существовала особая система акцентуации.

Вопрос о строении древнееврейских текстов, которые считаются поэтическими, в достаточной степени исследован филологами-гебраистами, но однозначного ответа нет до сих пор, и вряд ли можно ожидать его в будущем. Прежде всего потому, что древнееврейская поэзия в своем первоначальном виде до нас не дошпа. Мы располагаем Масоретским текстом Библии, который сложился и был зафиксирован уже как Священное Писание, и его отдельные части к моменту окончательной фиксации текста прошли немало ступеней развития и немало редакций. Следует полагать, что если бы в древнееврейской поэзии существовали развитые правила, они не были бы забыты и дошли бы до нас в том или ином виде (поэтических трактатов или устной традиции), как это случилось с поэзией греческой, латинской или арабской.

С этой точки зрения несостоятельны предположения, что некогда древнееврейский стих обладал четкой формализованной структурой, но с течением времени эта система разрушилась из-за утраты падежных окончаний и иных фонетических изменений.

Видимо, размер древнееврейского стиха был не жестко нормированным, а в достаточной степени интуитивным, как, например, в русском фольклоре. Изо всех предположений о характере этого размера наиболее убедительно выглядят теории о тоническом стихосложении. Во всяком случае, усмотреть в древнееврейском стихе квантитативное или строгое силлабическое стихосложение можно только ценой явного насилия над текстами.

Можно выделить два принципа, на которых строится всякий библейский поэтический текст:

1. Параллелизм синтаксический, лексический и фонетический (аллитерации и ассонансы), тесно связанный с параллелизмом смысловым;

2. Ритмическая упорядоченность, то есть деление текста на отрывки примерно равной длины с примерно равным числом ударений (возможно, отражающее более строгий древний размер, утраченный в масоретской записи).

Эти черты можно встретить и в библейской прозе, и в то же время они не являются строго обязательными для каждого стиха или полустишия поэтических книг Библии (то есть в некоторых стихах поэтических книг мы не встретим параллелизмов, а в некоторых разделить текст на отрывки равной длины будет крайне сложно). Разница между поэзией и прозой состоит в том, насколько регулярны в тексте характерные признаки: многоуровневый параллелизма и ритмическая упорядоченность.

Четкого критерия, который позволил бы однозначно причислить тот или иной текст к поэзии или к прозе, вообще не существует (как, по видимому, не существует в Ветхом Завете поэзии и прозы "в чистом виде"). Ритм и параллелизм сами по себе величины не абсолютные, их присутствие в тексте может быть более или менее регулярным и заметным.

Можно говорить также и о функциональном различии поэзии и прозы: определенные речевые акты требуют определенной формы высказывания, и некоторые речи могут быть произнесены только в особой форме.

И безусловно надо признать, что Пятикнижие не есть сборник разнородных текстов, прозаических и поэтических. Это единый текст, в котором не случайным образом соединены разные элементы, вместе образующие целостную картину.

Во второй главе формулируется цель исследования и освещаются вопросы методологии.

Основная цель состоит в поиске в тексте 1ХХ характерных признаков древнееврейской поэзии: многоуровнего параллелизма и ритмической упорядоченности.

Что касается параллелизма, то всякий верный перевод сохраняет смысловой и лексический параллелизм, а перевод достаточно дословный (каким и была 1.ХХ) неизбежно сохранит основные черты параллелизма синтаксического. Поэтому основной интерес для нас представляет фонетический параллелизм, т.е. внутренние созвучия греческого текста. Безусловно, при этом не упускаются из виду и проявления параллелизма на более высоком уровне, но отмечаются лишь те случаи, когда в 1.ХХ мы встречаем нечто большее, чем точный перевод.

Здесь возникает немало сомнений: правомерно ли обращать внимание на чередование ударных и безударных слогов и повторы одних и тех же звуков в 1.ХХ, тогда как собственно греческая литература того времени, как кажется, совершенно не обращала на эти явления никакого внимания? Чтобы понять, так ли это, особое внимание уделяется в работе сравнению формальных приемов древнееврейской поэзии с литературной техникой эллинизма.

Что касается созвучий, то греческие риторики, как кажется, совершенно не знают, что это такое. И тем не менее, звуковые повторы как таковые являются совершенно универсальным явлением, которое может возникнуть и возникает в любой литературе. В первую очередь это происходит в фольклорных текстах, основанных на параллелизмах и повторах. Некоторые литературные традиции замечают подобные "стихийные созвучия" и активно их используют, но классическая греческая

и эллинистическая литература оставила их в стороне в качестве какого-то маргинального и по большей части ненужного, а в больших дозах и вовсе неприемлемого явления.

Причина такого невнимания к созвучиям состоит прежде всего в том, что они воспринимались греческими риторами и грамматиками не как самостоятельный литературный прием, а как вторичное свойство фигуры, называемой "равенство колонов" (1о6юЛоу, исоколон) или просто "равенство" (тгар1стюац, парисоза).

Этим приемом широко пользовались ранние софисты, но авторы последующих эпох старались прибегать к нему не слишком часто.

Греческая поэзия (как показывается на примерах из Гомера и Еврипида) знала аллитерации с самого начала, но пользовалась ими крайне осторожно. Надо полагать, что возникавшие время от времени в тексте аллитерации были спонтанной находкой поэта, возможно даже неосознанной. Судя по дошедшим до нас текстам, хотя греческая филологическая наука живо интересовалась фонетическим обликом поэтического текста, но так никогда и не обращала внимание на повторы одних и тех же звуков. Следовательно, для греков это явление было чем-то случайным, маргинальным и не играющим в стихосложении никакой роли.

Несколько другая ситуация сложилась в риторической прозе, где созвучия параллельных колонов (прежде всего на конце строк, т. н. гомиотелевты) стали неотъемлемой чертой "школы Исократа". Впрочем, здесь фонетическое сходство было лишь дополнительным средством подчеркнуть смысловую параллель между двумя отрезками текста. Созвучия при этом никогда не становились самостоятельным приемом. В эллинистическое время гомиотелевты, как правило, считались слишком нарочитыми для образцового ораторского искусства, хотя, конечно, вовсе из употребления не вышли.

Не менее интересным представляется и вопрос о наличии в эллинистической литературе ритма, т.е. сколь-нибудь регулярного чередования ударных и безударных слогов (в отличие от метра — регулярного чередования долгих и кратких слогов).

Надо сказать, что понятие ударения было разработано даже у грамматиков несравненно хуже, чем понятие метра, да и единого термина для ударения не было: в этом значении употребляются слова т6voq и лростф81а. Такое "пренебрежение" к ударению вполне понятно: для стихосложения была принципиально важна долгота того или иного слога, тогда как его ударность никакой роли не играла, и следовательно, никакой практической причины давать сведения об ударении не было. Поэтому и при анализе прозаических текстов древним риторам было

гораздо проще рассматривать, как сочетаются в них различные стопы, чем следить за ударением.

Поэтические тексты, как известно, строились на квантитативной метрике, т.е. на чередовании долгих и кратких слогов, что практически не связано с просодической характеристикой каждого конкретного слога. Ситуация меняется в эпоху поздней античности (надо полагать, не ранее III в. н. э.): греческий язык перестал различать долготы гласных, и квантитативные размеры превратились в книжную абстракцию, которую просто невозможно заметить (а тем более воспроизвести) без особой выучки.

Тогда строение традиционных квантитативных размеров упрощается, а ударения оказываются на месте "сильной позиции" квантитативного размера заметно чаще, чем на месте "слабой позиции". Таким образом компенсируется исчезновение из живого языка реального квантитативного стихосложения: если чередование долгих и кратких слогов на слух совершенно незаметно, то пусть будет хотя бы какая-то упорядоченность в заметных на слух ударениях.

Несколько по-иному складывалась ситуация с ритмом в прозаических текстах. Ударение достаточно часто упоминается в риторических трактатах наряду с метром там, где речь идет об упорядоченности прозаической речи.

Декларируемый принцип был таков: в прозе должна присутствовать определенная метрическая упорядоченность, но не настолько регулярная, как в поэзии. По-видимому, в значительной степени упорядочен был не только метр, но и ритм. Нередко это происходило в силу того, что в тексте повторялись одни и те же слова или одни и те же грамматические формы. Как и в случае с поэзией, в эпоху поздней античности с исчезновением долгот и разрушением старой метрики именно ритм, построенный на ударениях, стал все отчетливее звучать в риторической прозе. Начиная с IV в. н. э греческая риторическая проза следовала жесткому правилу расстановки ударений на конце фразы (т. н. "закону Майера"): последнему перед паузой ударению должно предшествовать не менее двух безударных слогов. При этом долгота этих слогов совершенно никакой роли не играет.

Сами греки как будто "не заметили" этого перехода от метрической к ритмической организации художественной прозы. Очевидно, ритмическая упорядоченность текстов могла существовать и в классическое время в качестве дополнительной формальной характеристики художественной прозы, а с исчезновением долгот этот признак стал первичным. Если бы чередование ударных и безударных слогов в ораторской прозе не играло бы никакой роли, то такой переход

был бы действительно революционным и вряд ли бы прошел незамеченным, как не прошло незамеченным введение ритмического стихосложения в Византии в конце V века н. э.

Итак, вплоть до поздней античности ритмическая упорядоченность была совершенно неизвестна греческим -поэтам и знакома греческим прозаикам, хотя для них она была лишь следствием иных приемов (равенства колонов и стремления к метрической организации текста). В период поздней античности ритм из дополнительного признака превратился в прозе в первичный, а в поэзии он стал "опорой" переставшим восприниматься на слух метрам, чтобы еще через какое-то время развиться в самостоятельную систему ритмического стихосложения.

Впрочем, не исключено, что з произношении создателей и первых читателей LXX (очевидно, в массе своей не греков) уже в 111 в. до н. э. были утрачены некоторые черты, которые в последствии исчезли и из нормативного греческого произношения, и прежде всего это может касаться особенностей просодии. Даже если грек из Афин не обращал никакого внимания на ритм как чередование ударных и безударных слогов, то еврей из Александрии должен был воспринимать такой ритм гораздо легче, чем квантитативный метр.

Отдельно в работе разбирается вопрос о том, как соотносятся графический облик слова и реальное ударение. Мы достаточно твердо знаем, как выглядело грамматическое ударение в том или ином слове, но не можем быть уверены в том, что в эпоху создания LXX число энклитик и проклитик и правила их присоединения к полноударным словам даже в образцовом аттическом произношении (не говоря уже о совершенно нам неизвестном - произношении переводчиков LXX) совпадали с тем, что постулируют современные учебники.

Безусловно, перед нами стоят определенные ограничения и проблемы, которые не всегда позволяют с полной уверенностью судить о соотношении LXX и МТ. Сюда относятся:

1. Проблема оригинала (Grundlage) Септуагинты. Как известно, прото-LXX отличался от прото-МТ, и многие различия между МТ и LXX объясняются чисто текстологическими причинами.

2. Проблема текстологии, датировки и редакторской правки текстов самой Септуагинты. Текстологические исследования LXX пока далеки от завершения. В ряде случаев мы плохо представляем себе, как возникли различные существующие ныне варианты текста LXX.

3. Проблема соотношения письменного и устного текста. Во многих случаях мы не можем с полной уверенностью утверждать, как

именно произносился тот или иной письменный текст древности — в первую очередь это относится к еврейским текстам.

Чтобы увидеть, какие факторы приходится учитывать при анализе конкретного текста, приведем один маленький пример: Быт 49:15Ь, отрывок из благословения Иакова:

МТ: -[ГШ-ООЬ ТР1 — "и (Иссахар) стал слугой для принудительной работы";

ЬХХ: кш ¿у£ут|бт] аут)р ушруод — "и стал человеком-земледельцем".

В чем причина неточности перевода? Дать однозначное и убедительное объяснение едва пи возможно. Можно предложить несколько истолкований, и ни одно из них не будет совершенно бессмысленным или, наоборот, безоговорочно убедительным.

1. Текстуальные расхождения. Наиболее простым объяснением могло бы стать предположение, что еврейский оригинал 1.ХХ отличался от МТ. Но этому нет никаких реальных рукописных подтверждений.

2. Непонимание переводчика. Можно предположить, что переводчик плохо понимал выражение оригинала ЧЗУОП и заменил его расплывчатым, но подходящим по контексту истолкованием.

3. Сознательная коррекция смысла. Переводчик мог счесть это выражение чрезмерно резким, говорящим о рабском положении Иссахара, и смягчить суровое пророчество, переведя Иссахара из категории подневольных работников в категорию самостоятельных крестьян.

4. Культурная адаптация. Не исключено, что наиболее близкой параллелью к ЧЗУОО в социальном устройстве птолемеевского Египта были, по мнению переводчика, зависимые от государства крестьяне. Употребляя выражение 6.\>Г|р уеюруо^, он не имел в виду абстрактного земледельца из поэмы Гесиода или идиллий Феокрита, а намекал на вполне конкретную социальную ступеньку в современном ему обществе.

5. Стремление к формальной упорядоченности текста. Нельзя не отметить, что выражение еу£УГ|9т1 аУТ|р увсоруод наполнено богатыми аллитерациями и ассонансами на звуки е/т] и у, а кроме того, обладает четким ритмическим рисунком 001001001 (где 1 обозначает ударный слог, а 0 — безударный). Не исключено, что именно ради фонетических созвучий и ритмической четкости здесь употреблена пассивная форма ёу£УТ|0г1 вместо более обычной медиальной формы ¿уеуехо. Как мы видим, последняя нарушила бы ритмический рисунок.

По-видимому, мы не можем однозначно ответить, в чем причина неточного перевода. Наиболее вероятным представляется сочетание двух факторов: переводчик почему-то решил не передавать смысл оригинала дословно (скорее всего, версия 3, но возможно также 2 или 4), а

стремление к украшению текста, к его формальной упорядоченности (версия 5) сыграло существенную роль при выборе конкретного греческого выражения.

В данной работе основное внимание уделяется тем случаям, где стремление к формальной организации текста 1.ХХ сыграло, по-видимому, существенную роль в выборе того или иного варианта перевода, прежде всего там, где мы видим отступления от дословного следования оригиналу. Это вовсе не означает, что в подобных случаях переводчики были "формалистами", искажавшими текст ради внешней красоты и в ущерб содержанию. Стремление переводчиков упорядочить текст, было в каждом случае лишь одним из факторов, приводивших их к тому или иному решению. Но этот немаловажный фактор до сих пор в мировой науке практически не учитывался.

В третьей главе проведен подробный анализ выбранных текстов:

♦ Благословение Иакова (Быт 49:1-27);

♦ Победная Песнь (Исх 15:1-18);

♦ Благословения Валаама (Числ 23:7-10, 18-24; 24:3-9);

♦ Песнь Моисея (Втор 32:1-43);

♦ Благословение Моисея (Втор 33:2-29).

Третья глава — самая объемная в работе и в определенном смысле ключевая, однако привести ее в кратком пересказе (как того требует жанр автореферата) навряд ли возможно, поскольку она представляет из себя конкретный и подробный анализ текстов. Можно сказать лишь об общих принципах, по которым строится анализ.

Текст 1.ХХ приводится небольшими отрывками (в один-дза, редко — в три стиха), непосредственно за каждым отрывком следует комментарий. В комментарии присутствуют три основных элемента:

♦ отмечаются разнообразные созвучия в тексте (фонетический параллелизм);

♦ отмечается ритмическая упорядоченность, которая может проявляться по разному: ритм одной строки в некоторой степени повторяет ритм другой; или длина одной строки искусственно "подогнана" под длину другой; или заметна некоторая упорядоченность в расположении ударных и безударных слогов внутри одной строки;

♦ предлагается объяснение всех расхождений 1.ХХ и МТ, за исключением тех случаев, где расхождение предположительно возникло еще на стадии еврейского текста прото-1_ХХ.

Особо рассматриваются случаи, где стремление к формальной упорядоченности текста могло сыграть существенную роль при выборе того или иного варианта перевода. Прежде всего это касается тех мест.

где 1.ХХ явно отступает от точного следования своему гипотетическому оригиналу.

Наблюдения над текстом, сделанные в третьей главе, обобщаются в пятой, о чем будет сказано далее.

В четвертой главе приводится статистика ритмических повторов. Сразу следует оговориться, что эта глава носит экспериментальный характер и приведенная в ней статистика может служить основанием лишь для предварительных выводов и осторожных предположений. В то же время автору показалось оправданным включить ее в данную работу, чтобы, с одной стороны, определить, насколько регулярно встречаются отмеченные нами ритмические повторы, а с другой — продемонстрировать возможности и перспективы подобного статистического анализа греческих текстов.

Для этого была написана компьютерная программа, подсчитывающая искомые статистические данные по ритмическим схемам рассматриваемых текстов. В четвертой главе подробно описывается методика подсчетов и приводятся (в виде таблиц) полученные результаты.

Основная идея состоит в том, чтобы определить, насколько чаще в том или ином тексте созпадает ритмический рисунок двух соседних строк, чем рисунок любых двух строк, отстоящих друг от друга не менее чем на три интервала (т. н. "фоновые совпадения"). При этом учитываются отдельно начальные и конечные совпадения не менее чем в три и не более чем в восемь слогов, причем из числа совпадающих пар строк исключаются те, в которых совпадения вызваны текстовыми повторами (т.н. "автоматические" совпадения).

Вполне правомерно будет сравнить фоновые совпадения с совпадениями в соседних строках. Для этого достаточно разделить процент совпадений (за вычетом "автоматических") на процент фоновых совпадений. Если частное от такого деления будет близко к единице, это будет означать, что ритмические повторы в анализируемом встречаются примерно настолько же часто, насколько это предсказывает теория вероятности, и значит, никакого интереса для нас они не представляют. Если эта цифра будет равна двум, это будет означать что ритмические повторы встречаются в два раза чаще, чем мы могли бы их ожидать, а если она будет равна 0,5 — что они встречаются в два раза реже и т. д. Эта цифра в статистических таблицах приведена в последнем столбце под названием "индекс ритмических повторов".

Особое положение занимает последняя цифра в каждой таблице — индекс для тех случаев, когда нет совпадения более 2-х слогов. Она носит условное название "индекс расхождений". Здесь зависимость будет обратной — если индекс расхождений меньше

единицы, это означает, что ритмическими повторами охвачено больше пар строк, чем предсказывает теория вероятностей, и наоборот.

Чтобы понять, насколько присущи ритмические повторы эллинистической литературе, помимо текстов 1.ХХ, анализируются также образцы классической и эллинистической греческой литературы: 59 строк Каллимаха из 1-го гимна Зевсу и начало 1-й Филиппики Демосфена. Кроме того, чтобы узнать, характерны ли ритмические повторы только для избранных текстов или они встречаются по всему корпусу 1.ХХ, сделан расчет и для образцов из других глав или книг 1.ХХ: 3-й главы книги Иова (поэтический дискурс) и 12-й главы книги Исход (повествовательный текст).

Исходя из полученных данных, рассмотренные тексты можно условно поделить на четыре группы.

1) Отрывок из Каллимаха — индекс ритмических повторов постоянно несколько меньше единицы, индекс расхождений составляет 1,00 - 1,10. Совершенно очевидно, что Калпимах к ритмическим повторам не стремился, и вероятно, даже избегал их.

2) Песнь Моисея (Втор 32) и, с оговорками, Победная Песнь (Исх 15) — индекс ритмических повторов и индекс расхождений колеблются в интервале 0,95 - 1,05. Можно считать, что автор или переводчик не обращал на ритмические повторы особого внимания.

3) Отрывок из Демосфена, Благословения Валаама (Числ 22-23), Благословения Моисея (Втор 33), 3-я глава Иова, 12-я глава Бытия — индекс ритмических повторов заметно превышает единицу в отдельных случаях (обычно для отрезков в 6-8 слогов), но в целом он почти не отличается от единицы. Интересно, что при этом для конечных совпадений показатели несколько выше, чем для начальных. Индекс расхождений составляет 0,95 - 0,99, иногда несколько меньше. Повторы ритма здесь являются дополнительным и необязательным признаком синтаксических повторов (как это предписывают античные правила риторики для прозы, построенной на равенстве колонов).

4) Благословения Иакова (Быт 49) — индекс ритмических повторов устойчиво превышает единицу, индекс расхождений заметно меньше 0,95. Очевидно, что здесь ритмические повторы являются регулярным формальным приемом. Мы видим, что текст из книги Бытия в этом отношении стоит особняком (при более полном анализе, вероятно, к нему прибавились бы и другие).

Итак, ритмические повторы не являются обязательным признаком поэтических текстов в версии 1_ХХ, хотя иногда встречаются в количестве, заметно отличающемся от математической вероятности таких повторов. Не исключено, что колебания индекса повторов в некоторой степени

связаны с характером текста: так, в песнях индекс заметно меньше, чем в благословениях, а в повествовательном тексте 12-й главы Бытия наибольшее количество повторов приходится на прямую речь. Не исключено, что одни типы текстов действительно более ориентированы на повторы, чем другие, но во всяком случае степень насыщенности текста ритмическими повторами не связана с условным делением библейских текстов на прозу и поэзию.

Пятая глава подводит некоторые итоги анализу, проведенному в третьей и четвертой главах. По-видимому, можно сделать вывод, что переводчики песен и благословений Пятикнижия определенное внимание уделяли фонетическому и ритмическому облику текста. При этом надо отметить, что в 1.ХХ роль этих приемов принципиально отличается от того значения, которое они имели в древнееврейском оригинале. В греческом переводе они вовсе не являются обязательным признаком данного типа текстов, а служат дополнительным способом их формальной организации, который может применятся более или менее последовательно.

Кроме того, мы видим, что если созвучия в 1.ХХ в целом вполне напоминают созвучия оригинального текста (хотя и встречаются гораздо реже), то ритмической упорядоченности в том виде, в каком она встречается в древнееврейском стихе, в 1-ХХ нет. Замеченные нами особенности ритмической организации напоминают скорее ритм греческой риторической прозы, хотя эксперимент 1.ХХ идет значительно дальше норм Демосфена.

Что касается созвучий, то в рассмотренных текстах можно увидеть разные варианты:

1) На протяжении одной или нескольких строк повторяются, обычно с небольшими вариациями, звуковые комплексы в 2-4 звука. В рассмотренных текстах этот случай был одним из самых распространенных.

2) На протяжении одной или нескольких строк заметна аллитерация или ассонанс.

3) Два слова одной строки очень сходны по звучанию. Обычно такие слова либо стоят рядом, либо являются ключевыми словами данного отрывка.

4) В одном и том же месте двух или нескольких строк стоят слова, схожие по звучанию.

В диссертации отмечаются также случаи, когда стремление к звуковым повторам, по всей видимости, было одним из факторов, влиявших на выбор переводчиком того или иного выражения. В целом можно сказать, что созвучия не являются обязательным элементом, но в

то же время служат одним из основных факультативных приемов формальной организации текста.

Что касается ритма, то наиболее подробно были рассмотрены ритмические повторы в начале и в конце соседних строк. Однако это всего лишь один из многих возможных способов найти какое-то цифровое выражение ритмическим повторов в тексте. Помимо начальных и конечных совпадений в рассмотренных текстах можно найти и другие формы ритмической упорядоченности:

1) Повторы, не связанные жестко с началом или концом строки регулярно отмечались в третьей главе, но не вошли в статистику четвертой. Иногда такой повтор становиться возможным из-за необычного порядка слов.

2) Определенная регулярность внутри одной строки, основанная на повторе одних и тех же "стоп", то есть равномерном чередовании ударных и безударных. Это чередование почти никогда не выглядит настолько явным, чтобы его можно было сравнить с современным силлабо-тоническим стихосложением, однако в некоторых случаях оно встречается в нескольких строках подряд.

3) Выравнивание параллельных строк по длине.

По-видимому, в некоторых случаях стремление к ритмическому

изяществу оказывало существенное влияние на выбор того или иного выражения. В то же время никаких строгих правил и никакой явной системы ритмической организации текста мы не видим. Как и в случае с созвучиями, перед нами некий дополнительный прием формальной организации текста, но отнюдь не жесткий принцип его строения.

В работе также рассматривается вопрос о том, насколько регулярно и насколько осознанно применялись эти формальные приемы создателями 1.ХХ. Каждый из рассмотренных примеров можно объявить случайным совпадением — вероятно, иногда отмеченные созвучия и повторы возникали в переводе сами собой, и переводчик их даже не замечал. Можно предположить, что те стихи 1.ХХ, в которых формальная упорядоченность возникала "сама собой" в силу постоянных текстовых повторов, послужили для создателей 1.ХХ своего рода образцом, которому они решили следовать в ряде других случаев. И тогда формальная упорядоченность выступала уже в качестве дополнительного ориентира для переводчика. Случайность, встречающаяся на каждом шагу, становилась закономерностью и образцом для подражания.

И в то же время можно говорить лишь об относительной регулярности этих формальных приемов. Ни для одного типа текстов созвучия и ритмические повторы не являются ни необходимым, ни достаточным признаком.

В мировой научной литературе при оценке разночтений между 1.ХХ и МТ внутреннее строение текста 1.ХХ до сих пор совершенно не учитывалось. Однако в некоторых случаях именно стремление к формальному "выравниванию" текста лучше всего объясняет причину этих расхождений. Можно сделать вывод, что при исследовании текста ЬХХ и его соответствий гипотетическому оригиналу существенное внимание должно уделяться внутреннему строению греческого текста, в первую очередь — возникающим в тексте созвучиям и ритмическим повторам.

Сравнение разных текстов между собой показывает, что степень формальной упорядоченности в этих двух текстах неодинакова. В 32-й главе Второзакония выше индекс ритмических повторов, чем в 15-й главе Исхода, но зато гораздо меньше созвучий. Современные исследователи 1.ХХ практически единодушны в том, что 1.ХХ создавалась разными переводчиками, и методика одного могла несколько отличаться от методики других. Стремление к формальной упорядоченности не было жестким правилом, которое требовалось применять повсеместно, а было скорее общим приемом, который разные переводчики могли использовать по-разному.

Что касается различий между поэзией и прозой, то в рассмотренных поэтических отрывках нам не удалось увидеть никаких специфических черт, которые нельзя было бы обнаружить в отрывках прозаических. Вероятно, здесь имеет смысл говорить не о поэзии и прозе, а скорее о разных типах текста: песнях, благословениях, изречениях, повествовании, — каждый из которых может обладать особенностями с точки зрения формальной организации.

Отметим еще одну особенность, свойственную и ритмическим, и звуковым повторам. В древнееврейском стихе ни аллитерации, ни ритм не выделяли ту или иную часть строки (как в современной поэзии рифма выделяет конец). В то же время в версии 1.ХХ на конце строк формальная упорядоченность обычно проявляется в большей степени, чем в начале или в середине.

При анализе текстов, помимо формальной упорядоченности, особое внимание уделялось расхождениям 1.ХХ и МТ. В пятой главе предлагается типологическая классификация подобных случаев. Во-первых, среди рассмотренных текстов мы находим примеры, подпадающие под классификацию М. Арль, Ж. Дориваля и О. Мюниха:

— замена еврейских оборотов, выражений и метафор на греческие;

— замена точного перевода на истолкование текста ("таргумизация");

— реинтерпретация текста.

Во-вторых, мы находим отклонения 1.ХХ от гипотетического оригинала, связанные со строем языка, стилем и литературной техникой. Сюда прежде всего относятся следующие случаи:

1) "Излишний" параллелизм. В некоторых случаях, когда переводчики просто не понимали лежащий перед ними текст, они прибегали к догадке по контексту. Обилие параллельных конструкций наталкивало переводчиков на поиск параллельного элемента к каждому непонятному • месту. Важно заметить, что здесь учитывался не только смысл, но и звучание соседних слов. Также возможна ситуация, когда в текст перевода привносится еще больше смыслового параллелизма, чем было в оригинале. Можно сказать, что переводчики, восприняв параллелизм как одно из основных свойств древнееврейской поэзии, стремились внести его в свои переводы в максимальных дозах, даже там, где оригинал того и не требовал.

2) "Развернутый" параллелизм и "развернутые" грамматические конструкции. Параллелизм, столь свойственный древнееврейской поэзии, гораздо менее характерен для эллинистической литературы. Поэтому в некоторых случаях переводчики в соответствии с требованиями греческого языка несколько видоизменяли текст с тем, чтобы параллельные описания превратить в последовательные.

3) Грамматическое и смысловое "выравнивание" текста. Достаточно часто встречается ситуация, когда переводчики в соответствии с нормами греческой грамматики "выравнивают" формы глаголов и местоимений по одному образцу.

4) Прямое указание на действующее лицо. Иногда переводчики 1.ХХ стремились эксплицитно указать на субъект того или иного действия, который в еврейском оригинале только подразумевается, но прямо не называется.

5) Подбор однокоренных слов. В некоторых случаях на протяжении достаточно продолжительного отрывка повторяются одни и те же или однокоренные греческие слова, соответствующие разным словам и корням оригинального текста. Иногда подобный перевод приводит к своеобразной игре слов.

6) "Тонирование" текста. В определенных ситуациях переводчики явно стремились усилить и подчеркнуть одни элементы текста и приглушить другие. Обычно усиливается описание триумфа праведников над нечестивыми, израильтян над язычниками и т. д. Но слишком кровавые метафоры могут быть смягчены, причем текст может изменяться до неузнаваемости. Суть сообщения остается прежней, но краски, которыми изображается то или иное событие или лицо, заметно меняются.

Чтобы сделать описание переводческой техники 1.ХХ для поэтических текстов более полным и представительным, в работе рассматриваются некоторые существенные особенности и детали, которые наиболее ярко видны в поэтических текстах за пределами Пятикнижия. Необходимо отметить, что различные поэтические тексты переведены в Септуагинте по-разному. Особенно интересно, что наибольшую концентрацию формальных черт мы видим в текстах, занимавших "центральные места" в Библии. Это могут быть начальные строки больших книг или те отрывки, которые предположительно произносились за богослужением и были наиболее значимы для иудейской общины.

Нетрудно также заметить, что создатели 1_ХХ обращали особое внимание на такую характерную особенность древнееврейской поэзии, как многоуровневый параллелизм (и созвучия как частный его случай) и, более того, в некоторых случаях они даже стремились внести в текст перевода еще больше параллелизма, чем было в оригинале. Иными словами, 1.ХХ иногда восполняет неявные или вовсе отсутствующие в МТ параллельные синтаксические конструкции, цепочки созвучных и связанных по смыслу слов, а порой даже изменяет общий смысл выражения, чтобы четче выделить связь между двумя элементами.

Особого внимания заслуживает организация поэтического текста в большем объеме — по крайней мере, на уровне нескольких стихов.

В некоторых отрывках Септуагинты и ритм, и созвучия заставляют нас увидеть достаточно сложную структуру. Анализируя их, мы можем условно выделить более мелкую, чем строка, единицу размера — колон. Рассмотрев отрывки из книги Исайи, можно сделать вывод, что в некоторых случаях создатели 1.ХХ подошли вплотную к созданию своеобразной строфической организации текста, основанной на принципах ритмических повторов и разнообразных созвучий, что в общих чертах напоминает строение древнееврейского оригинала. В отличие от оригинала здесь мы видим более мелкие единицы ритма, а кроме того, наибольшая ритмическая упорядоченность и наибольшее богатство созвучий обнаруживается на концах строк.

Далее в диссертации рассматривается вопрос, как соотносится основной принцип строения древнееврейских поэтических текстов — параллелизм — с эллинистическими риторическими приемами.

Создателям 1.ХХ удалось успешно перенести на почву греческого языка формальный прием, столь характерный для древнееврейской поэзии — звуковой параллелизм, то есть аллитерации и ассонансы. Этот перенос был в большой степени экспериментом, но этот эксперимент

имел в дальнейшей истории греческой литературы весьма серьезное продолжение.

С ритмом дело обстоит сложнее. Очевидно, что переводчики в некоторых случаях стремились его упорядочить, но сложнее определить происхождение этого явления. С одной стороны, такое решение было подсказано традицией риторической прозы. С другой — оно соответствует внутреннему строению оригинальной древнееврейской поэзии, хотя и не копирует его. Очевидно, сочетание эти г двух факторов и натолкнуло создателей 1.ХХ на эксперимент в области ритма.

Мы не находим практически никакой связи поэтических отрывков в версии 1.ХХ с традиционной греческой поэзией, но в то же время видим такую связь с риторической прозой. Нетрудно понять, почему общим языком иудаев и эллинов оказывалась проза, а не поэзия и не драма. Правила квантитативной поэзии слишком сложны, чтобы совместить их с задачей точного перевода. С другой стороны, проза была идеологически более нейтральной, поскольку поэтические и драматические жанры были связаны с определенной культовой практикой и мифологией.

Поэтому при переводе поэтических отрывков библейского текста применялись практически те же формальные приемы, что и при переводе прозаических. Разница (если она вообще была) состояла скорее в большей или меньшей насыщенности текста этими приемами. Созвучия Септуагинты можно считать осторожным перенесением на греческую почву древнееврейских аллитераций, тогда как ритмические повторы скорее продолжают и развивают традицию греческой . риторической прозы..

Рассмотрев особенности формального строения текстов в версии [.XX, диссертация переходит к содержательной стороне. Каждая литературная традиция вырабатывает собственные способы соотнести литературную реальность с реальностью окружающего мира, строит собственные мосты между текстом и действительностью. Для древнееврейской поэзии главным из таких путей был параллелизм. Античная литература пользовалась огромным количеством самых разнообразных приемов, которые мы сегодня объединяем под названием "риторика". Чтобы понять, какое место в истории мировой культуры занимает Септуагинта, в работе сравниваются в общих чертах принципы античной риторики и библейского параллелизма.

В итоге можно сказать, что в версии 1.ХХ эллинистический читатель познакомился с параллелизмом, находившим некоторое соответствие в риторической технике эллинистических авторов, но все же это сходство было скорее внешним. Антитеза и исоколон ограничиваются подчеркиванием и эксплуатацией внешне очевидных логических связей.

Параллелизм заставляет находить связи скрытые и проводить параллель даже там, где она вовсе не очевидна. Весь мир описывается как система полярных или комплиментарных оппозиций: если есть А, то должно быть и Б. И это, безусловно больше, чем литературный прием — это способ восприятия мира и существования в нем.

Для античной риторики параллелизм был явлением совершенно новым, но в дальнейшей истории греческой литературы ему предстояло сыграть огромную роль — о чем и говорится в шестой главе.

Эта глава носит обзорный характер. Затронутые в ней темы намного превосходят по своей глубине скромные рамки настоящего исследования, но все-таки автору показалось небесполезным привлечь к узкоспециальной теме широкий культурно-исторический контекст, чтобы все сказанное приобрело некоторую полноту и законченность.

До сих пор речь шла о том, каково место Септуагинты на фоне предшествующих и синхронных ей литературных традиций. Далее рассматривается, какое место она занимает в отношении основных векторов дальнейшего развития греческой литературы.

В первые века своего существования 1.ХХ, по видимому, нечасто покидала пределы той культурной среды, в которой возникла — среды эллинизированного иудаизма. Воспринятый в свое время с восторгом, этот перевод был очень скоро отвергнут иудейской общиной, чему главной причиной стало изменение внутренних установок этой религиозно-культурной традиции. Иудаизм, по сути дела, отказался от самой идеи перевода своего Священного Писания на разговорный язык.

Несомненно, огромную роль здесь сыграло христианство, принявшее 1.ХХ с самого момента своего возникновения. Отказ духовных вождей иудаизма от 1.ХХ в пользу древнееврейского текста в значительной мере отражал их стремление подчеркнуть свою подлинность, изначальность, достоверность в отличие от сомнительного, "переводного" учения христиан.

Вот почему мы не имеем никакого продолжения 1.ХХ ни в античной, ни в еврейской традиции. Но раннее христианство, облекшееся в одежды эллинизированного иудаизма едва ли не с момента своего рождения, продолжило традицию Септуагинты.

Диссертация дает общую характеристику некоторым направлениям современной библеистики, изучающим литературно-стилистические связи раннехристианской литературы (в первую очередь Нового Завета) с Септуагинтой.

Одной из тенденций современной библеистики можно считать повышенное внимание к литературной форме того или иного текста. При этом внимание исследователей, что вполне естественно, обращается к

двум потенциальным источникам: к еврейско-арамейской и к греческой литературной традициям. При этом до сих пор недостаточно изучена роль, которую играл при возникновении евангельских текстов греческий перевод Ветхого Завета, ведь "Писание" для Евангелистов — это прежде всего Септуагинта.

Еще одно перспективное направление современной новозаветной науки — анализ риторической структуры. С точки зрения риторического строения новозаветные тексты несут на себе отпечаток и эллинистической литературной техники, и ветхозаветного стиля. Иногда эллинистические и ветхозаветные элементы вступают друг с другом в своеобразный синтез. Один из наиболее интересных примеров — прием хиазма, то есть усложненного параллелизма.

Если некоторые отрывки Нового Завета строились как сознательное подражание семитской поэтической традиции, то вполне правомерны будут попытки найти в них характерные черты этой традиции — ритмическую упорядоченность и параллелизм.

Что касается ритмической упорядоченности, то анализ ритма поэтических отрывков Евангелия от Луки провел Ж. Иригуан. Работая над материалом Евангелия от Луки, он стремился поставить свои выводы в общий контекст истории греческой литературы.

Что касается параллелизма, то наличие в Новом Завете параллелизма синтаксического, семантического, лексического совершенно очевидно. Но сложнее обстоит дело с параллелизмом фонетическим, то есть созвучиями. До сих пор этот вопрос не получил серьезного освещения в мировой науке, но вполне можно высказать предположение, что и созвучия тоже могли иметь в новозаветном тексте определенное значение.

В заключении рассматривается роль, которую сыграли поэтические отрывки Септуагинты в становлении раннехристианской поэзии. Ее трудно преувеличить, хотя, безусловно, у раннехристианской поэзии на греческом языке были и другие источники — прежде всего эллинистическая поэзия и творчество сирийских поэтов-христиан.

В заключении коротко повторяются основные выводы, сделанные в диссертации, и рассматривается перспектива дальнейших исследований в данном направлении.

По ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ ОПУБЛИКОВАНЫ СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ:

Семитские истоки византийской литургической поэзии. // Традиции и наследие христианского Востока. Материалы международной конференции. Москва, 1996, сс. 209-220 (0,7 а.л.).

Септуагинта: на пути от библейской к византийской поэзии. // Вестник Еврейского университета в Москве, Москва, 1996, № 11, сс. 84106 (1,1 а.л.).

Особенности переводческой техники в поэтических отрывках Септуагинты (1,6 а.л.). // Сборник статей "Балканские чтения № 3", Москва, 1997 г. (1,6 а.л.).