автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Пищевой код традиционной культуры Среднего Приобья

Полный текст автореферата диссертации по теме "Пищевой код традиционной культуры Среднего Приобья"

На правах рукописи

4ВОоЭ'в

УСТИНОВА Наталья Александровна

ПИЩЕВОИ КОД ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЫ СРЕДНЕГО ПРИОБЬЯ: ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Специальность 10.02.01. -русскийязык

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 3 ОКТ 2011

Томск - 2011

4856979

Работа выполнена на кафедре русского языка филологического факультета ФГБОУ ВПО «Национальный исследовательский Томский государственный университет»

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

Ведущее учреждение:

кандидат филологических наук, доцент

Калиткина Галина Васильевна

доктор филологических наук, профессор

Шелепова Людмила Ивановна

кандидат филологических наук, доцент

Серебренникова Анна Николаевна

ФГБОУ ВПО

«Кемеровский государственный университет»

Защита состоится _26 октября_ 2011 г. в_часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 при ФГБОУ ВПО «Национальный исследовательский Томский государственный университет» по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36.

С диссертацией молено ознакомиться в научной библиотеке ФГБОУ ВПО «Национальный исследовательский Томский государственный университет» по адресу: г. Томск, пр. Ленина, 34а.

Автореферат разослан сентября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, профессор Зйл",

Л.А. Захарова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Реферируемая диссертационная работа создана в рамках этнолингвистики.

Современная европейская этнолингвистика представлена французским, польским, российским направлениями, зародившимися в сер. XX в. Российская ветвь опирается на работы A.A. Шахматова, С.Ф. Карского, Д.К. Зеленина, Н.П. Гринковой, Б.А. Ларина, Н.С. Трубецкого. В дальнейшем ее развитию и самоопределению во многом способствовал Н.И. Толстой, написавший в 1982 г. программную статью «Некоторые проблемы славянской и общей этнолингвистики», переизданную в 1995 г. под заголовком «Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин».

Основные задачи дисциплины лежат в сфере изучения взаимосвязи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета. Современные зтно-лингвисты (С.М. Толстая, E.JI. Березович, A.C. Герд, Г.И. Кабакова, Е.Е. Ле-вкиевская и др.) помимо языковых показаний используют в исследованиях и внеязыковые данные. Язык трактуется ими как инструмент ментального упорядочения мира. Общепризнанным является междисциплинарный характер этполингвистики, которая граничит с языкознанием, этнографией, социологией, паралингвистикой, мифологией, диалектологией.

Актуальность темы представляемой диссертации определяется рядом моментов. Объект современного языкознания изменился по отношению к его классическому периоду, и в связи с этим отечественными учеными выдвинута задача масштабного исследования взаимосвязи понятий «русский язык», «русская картина мира», «русский менталитет». В мире, испытывающем давление процессов глобализации, «обретение самотождественности своего народа» (Ю.Н. Караулов) может опираться только на ясное понимание языка как культуроформирующей силы.

Граница между языковой и культурной семантикой не является четкой, она не установлена «раз и навсегда» (С.М. Толстая), завися от трактовки термина «семантика слова», от включения в его объем коннотативных компонентов. Сопряжение собственно языковых и культурных смыслов может дать новое постижение ментальности этноса, сути человеческого понимания мира.

Пища (питье), а также процессы ее приготовления и потребления представляют денотативную сферу, обеспечивающую витальные потребности человека. Это обстоятельство не может не иметь выхода на уровень культурной символизации, идентификации и самоидентификации нации, на уровень ее менталитета. Актуальным становится решение вопроса о том, какие смыслы кодируются элементами пищевой традиции (далее - ПТ), какие механизмы когаиции репрезентированы в оязыковлении пищевой концептосферы.

Диалектная языковая картина мира (далее - ЯКМ) складывается в достаточно замкнутом культурно-языковом сообществе и избегает нивелирования и искажения в результате кодификации. Это обусловило выбор объекта представляемой этнолингвистической работы. Диалектный язык, закрепляя пище-

вую концептосферу ТК, при этом проявляет универсальные когнитивные схемы.

Объектом исследования становится один из фрагментов русской диалектной ЯКМ, ограниченный концептуальным пространством «пищевая традиция» и актуализованный в диалектном дискурсе с помощью языковых ресурсов русских старожильческих говоров Среднего Приобья.

Предмет исследования - сложный феномен пищевого кода (далее - ПК), который зависит от социокультурных особенностей соответствующей дискурсивной практики и реализуется (в том числе) в семантической системе диалекта.

Цель исследования заключается в этнолингвистическом описании механизма пищевого кодирования разноуровневых семантических оппозиций традиционной культуры (далее - ТК).

Данная цель обусловила конкретные задачи исследования:

1) сформировать понятийный аппарат исследования и уточнить объем базовых терминов «пищевой код культуры», «оппозиция «свой» / «чужой (иной)» мир», «полуимплицитная семиотическая (семантическая) оппозиция культуры»;

2) проанализировать механизм формирования ПК, его структуру;

3) выявить потенции и реализации языкового и внеязыкового уровней ПК в воплощении оппозиции ТК «свой / чужой» мир;

4) описать способы подтверждения свойственности миру и вхождения в «чужой» и «иной» мир при помощи языкового и внеязыкового уровней ПК;

5) охарактеризовать роль алкоголя как специфического символа ПК в организации семиотического пространства ТК;

6) обосновать оязыковление «алкогольной части» ПК как концептуализацию «иномирия».

Исследование проводится на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья, изучаемых Томской диалектологической школой с кон. 1940-х гт. Первичные записи речи диалектоносителей легли в основу среднеобского архива. Переработанные материалы представлены серией раз-ноаспектных многотомных словарей.

В качестве дополнительных источников использовались данные «Словаря говоров Сибири» (1999-2006) и «Словаря русских народных говоров» (19652006).

Методы и приемы исследования. Основным в исследовании стал общенаучный описательный метод, который реализуется в ряде приемов - выборке, интроспекции, классификации, систематизации материала. Для данной работы актуальными были также приемы дефиниционного (семного) анализа и группировки по идеографическому принципу единиц, соответствующих разным признакам концептов, а обращение к диалектному дискурсу сделало необходимым и контекстный анализ, и этнолингвистическую интерпретацию. Вспомогательный характер носило привлечение этимологических данных, обусловленное способностью лексических единиц кумулировать пред-

шествующий опыт функционирования, иными словами, их «культурной памятью» (Е.С. Яковлева).

Научная новизна исследования. Впервые через феномен ПК рассмотрено соотношение кода культуры с порождающей его денотативной сферой, обоснована полевая структура кода культуры, выявлены закономерности, определяющие иерархию его символов, характер и природу связи между ними, аргументировано положение о том, что включение языкового уровня кодирования обеспечивает ядерный статус символов кода.

Впервые на материале семантической системы диалекта и диалектного дискурса описаны потенции и роль ПК в реализации общесемиотической оппозиции «своего» и «чужого» миров ТК. Впервые выявлено и описано соотношение копцептов русской ТК «чужой» мир и «иной» мир, репрезентирующих один из полюсов бинарной оппозиции. Вскрыты и проанализированы способы языковой объективации «иномирия», а также способы их сопряжения с внеязыковыми механизмами кодирования.

Научным вкладом в этнолингвистику стало разделение символов ПК ТК, преимущественно связанных с моделированием «своего» и «иного» мира. Описаны общенациональные константы и локальные вариации в кодировании данной семантики. Доказана роль ПК в реализации гетерогенного ряда семантических оппозиций ТК.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в дальнейшей разработке и уточнении понятийного аппарата отечественной этнолингвистики, в описании механизма отбора элементов ПТ в символы ПК для обозначения внеположных денотативных сфер, в выявлении изофункциональности семиотической оппозиции «пища / алкоголь» оппозициям «свой / чужой» мир, «день / ночь», «работа / гуляние», «хлеб (зерно) / алкоголь».

Практическая значимость исследования. Собранный материал и результаты диссертационного исследования могут быть применены в теории и учебно-педагогической практике - в преподавании лексикологии, диалектологии, этнолингвистики, лингвокультурологии, а также в спецкурсах и спецсеминарах.

Сделанные в работе наблюдения могут быть использованы при составлении диалектных словарей различного типа, но прежде всего этнолингвистической и лингвокулыурологической направленности.

Положения, выносимые на защиту:

1) Элементы ПТ этноса, отмеченные экстраутилитарными функциями, создают ПК культуры, репрезентированный на языковом и внеязыковом уровнях. Его символы организуются по принципу поля. Ядро представлено одновременно языковыми и внеязыковыми реализациями, периферия оказывается одноуровневой. Большая часть символов ПК оязыковлена, в силу чего может быть исследована методами лингвистики.

2) В рамках ТК ПК востребован для репрезентации ряда семиотических (семантических) оппозиций, структурирующих действительность. Наиболее

высокий уровень абстракции среди них занимает оппозиция «свой / чужой (иной)» мир. ПК объективирует раздвоенность его правого члена. ПК позволяет выявить оппозиции более низкого уровня, которые также связаны с семантикой свойственности / чуждости.

3) Ядерные символы ПК в ТК - хлеб (зерно) и алкоголь - оказываются изофункциональными на внеязыковом (вещном) уровне кода при подтверждении свойственности человека миру и при временном или постоянном включении в «свой» мир чужака. На языковом уровне кода их роль не тождественна: концептуальная область хлеб (пища) репрезентирует созидание «своего» мира и активность человека в нем, алкоголь концептуализируется как средство существования и функционирования иномирия и способ вхождения в пего человека.

4) Языковая объективация иномирия в сопряжении с внеязыковыми способами кодирования вскрывает его концептуализацию как переворачивание «своего» мира. Это «антиобыденность», где разворачивается «антибытие» «античеловека», это сфера реализации «антинормы», которая репрезентирует норму «своего» мира носителей русской ТК.

Апробация работы. Основные положения диссертации изложены в виде докладов на региональных научно-практических конференциях студентов, аспирантов и молодых ученых филологических специальностей (Томск, 2007, 2009, 2010), на конференциях студентов и молодых ученых (Новосибирск, 2006, 2007), II региональной научной студенческой конференции «Дни пауки» (Красноярск, 2007), XII филологических чтениях имени профессора Р.Т. Гриб (Красноярск, 2007), международных научно-практических конференциях научной сессии «Невские чтения» (Санкт-Петербург, 2007, 2008, 2009, 2010), Всероссийской научной конференции с международным участием (Омск, 2008), II Международной научной конференции «Развитие языков и культур народов Сибири в условиях изменяющейся России» (Абакан, 2008) и отражены в 12 публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обоснована актуальность темы, сформулированы объект, предмет, цель и задачи исследования, определены новизна работы, ее теоретическая и практическая значимость, представлены методы и материал исследования, сформулированы положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Пищевой код как интерпретация пищевой традиции» посвящена описанию механизма семиотизации ПТ через кодирование ее элементов.

§ 1. Коды культуры. Если феномены культуры рассматривать как факты коммуникации, то понять их можно лишь в соотнесении с каким-то посредником. Им выступает культурный код - «система знаков (знаковых тел) ма-

териального и духовного мира, ставших носителями культурных смыслов» [Гудков, Ковшова, 2007: 9]. Разные фрагменты мира становятся основой кодов культуры, которые в определенном смысле едины по своему содержанию, так как описывают мир с позиции человека. Культурные коды гарантируют неуничтожимость основных культурных особенностей нации и отражают специфические признаки определенной культуры.

Объем понятия «код культуры» в современных направлениях отечественного языкознания не совпадает. В узком смысле термин понимается как способ обращения со значением. Данной точки зрения придерживаются лингво-культурологи (см. работы В.Н. Телия, Г.В. Токарева, В.В. Красных и др.). Более широкая трактовка культурного кода выработана в рамках этнолингвистики. Культурный код - это знаковая реализация архетипов сознания (см. работы С.М. Толстой, Г А. Левинтона, Т.П. Вендиной, Е.Л. Березович и др.). При таком подходе коды реализуются не только на уровне языка (в языковых текстах), но и в других текстах культуры.

Язык все же занимает особое место в системе кодирования, поскольку может быть как самостоятельным элементом системы культурных кодов, так и ее метакодом. Статус языка вытекает из его природы и роли среди других феноменов культуры. Он является средством глубокого проникновения в культуру и инструментом ее анализа.

§ 2. ПТ и ее символические потенции. ПТ понимается нами как исторически сложившиеся формы деятельности и поведения, связанные с добыванием, приготовлением, приемом пищи, в совокупности со знанием людей об элементах культуры питания, опытом сохранения и передачи этих действий и знаний из поколения в поколение. Эта сущность, порожденная культурой, имеет несколько уровней: от физиологического до эстетического и от сакрального до профанного.

Компоненты ПТ, с нашей точки зрения, соотносятся друг с другом по принципу поля. Ядро представлено собственно пищей - веществами и объектами, которыми питаются (едят и пьют), - и их номинациями. Приядерная зона организована инструментами для приготовления и хранения пищи и их номинациями; периферия - процессом трапезничания (временем приема пищи, порядком ее подачи и поглощения, составом блюд и т.д.); дальняя периферия сформирована представлениями о прагматических и символических функциях вещных и акциональных элементов ПТ.

Символические потенции элементов ПТ велики. «Пищевое поведение» способно не только выявлять склонность человека к аскезе или, наоборот, к материальным благам, но и устанавливать границы между человеком и нечеловеком. Через трансформацию понятия «разрешенное для поедания и пития» в культуру вводится идея профанного и сакрального, «своего» и «чужого» миров.

§ 3. ПК как один из способов интерпретации ПТ. Факты семиотизации элементов ПТ при условии выполнения ими экстраутилитарных функций в ритуальной практике и крестьянском быту мы рассматриваем как механизм

кодирования. Это условие определяет превращение отдельных элементов в символы ПК. У символа есть план выражения и план содержания. С помощью кода и задается содержание, а интерпретация содержания означает его раскодирование. Кодирование - это демонстрация и трактовка, осмысление результата отношений между строевыми единицами кода.

ПК является одним из способов интерпретации традиции, т.е. ее составной частью. Следовательно, строевые единицы ПК и элементы ПТ вступают между собой в отношения включения.

§ 3.1. ПК и национальные символы. Русская ПТ дала ряд национальных символов, и наиболее значимыми предстают зерновые производные - хлеб, каша и квас. Однако роль кваса почти не выходит за рамки повседневной действительности, оставаясь алиментарной, и этот элемент пе становится символом ПК.

Каша же имеет исключительное значение в рамках ритуальной сферы ТК. Особая семантическая нагруженность данного элемента ПТ приводит к его вхождению в языковую часть ПК. Лексема каша функционирует в составе связанных выражений, часть из которых актуальна и для среднеобских говоров: Внук хулиганит, на днях такую кашу заварил!

Каша оказывается одним из немногих блюд, для которых язык предусматривает изготовителя - кашевара. Сопоставимые номинации маслодел, салотоп, сыровар и т.д. являются терминами производственной сферы, развитой лишь в XX в. Поскольку внутренняя форма номинаций повар (повариха) и стряпка, стряпуха, стряпча не объективирует род производимой пищи, то выделенной на языковом уровне оказывается лишь каша. Именно каша как символ ПК начинает развивать семантику 'пища вообще' после хлеба.

Значение и функции национальных пищевых символов не совпадают полностью со значением и функциями символов ПК. Различия существуют не только на уровне их участия в ритуалах, но и на уровне использования в их объективации языка.

§ 3.2. Время как фактор, организующий процесс символизации (кодирования). Далеко не все элементы ПТ могут символизировать что-либо за ее пределами, соответственно, кодировать те или иные проявления действительности. Достаточно поздно включенные в русскую ПТ элементы менее всего подвержены «обрастанию» новыми смыслами, оставаясь собственно фрагментами действительности с их прагматическими функциями. Тексты диалектного дискурса не вскрывают какой-либо коммуникативной выделенности соответствующих номинаций: Жаркое — ломотики режешь, жир растопишь и жаришь; И торта [на празднике] были шибко хороши всё; У Гутъки мясорубка от стола не отвёртыватся. Конечно, они сколь скотины доржут! Напротив, пища и утварь, с давних пор присутствующие в ПТ среднеобских старожилов, нередко приобретают экстраутилитарное значение. Несмотря на «срастание» с повседневной профанной действительностью, хлеб, молоко, соль, горшок обладают культурной маркированностью.

§ 3.3. Избирательность ПК. Культурная интерпретация мира осуществляется таким образом, что однопорядковые сущности приобретают различия в способности наполняться вторичной семантикой. Это подтверждает и анализируемый материал ПК. Например, среди всех номинаций ягод в говорах Среднего Приобья вторичной смысловой нагруженностью обладает лишь малина, выступающая символом безбедного, «сладкого» существования {Это сейчас не жистъ, а малина). Остальные ягоды и их номинации так и не стали частью ПК. Подобная избирательность касается и периферийных элементов ПТ. Среди номинаций разного рода кухонной утвари и инструментов в ТК русских старожилов высокой символической значимостью нагружены чашка, ложка, горшок.

§ 4. Уровни ПК. ПК имеет сложный гетерогенный характер: он состоит из языковых и неязыковых символов. В его ядро входят символы, функционирующие как на вещном, так и вербальном уровне (сами предметы и их номинации). Периферия представлена теми знаками, которые релевантны только на одном из данных уровней.

На основании семантической разработашюсти, коммуникативной выделен-ности и способности формировать основные семиотические оппозиции культуры к ядру среднеобского ПК следует отнести зерно и зерновые изделия.

Хлеб в ТК обладает наиболее сложными конфигурациями оппозитив-ных смыслов. Знание о трудоемкости и длительности его изготовления сопрягается с представлением о нем как элементарной первооснове бытия, синкретичной с водой (жить па хлебе и воде). Хлеб символизирует как объединение членов общины {хлебосольничать, благодарный хлеб), так и разъединение (отрезанный ломоть, брошенный кусок). Кроме того, этот символ способен обозначать самого человека (аржаной, заскрёбыш, квашня, сдобный, сухарь и т.д.) и пищу как таковую (Они идут работать, хлеб зарабливать).

Периферия ПК представлена двумя ситуациями.

1) Языковая единица может являться символом только вербального уровня кода. Так, устойчивое сочетание кусок хлеба в большинстве текстов среднеобского дискурса имеет значение 'средства к существованию, в том числе и пропитанию': Семь лет живём, куска хпеба нет. Ср.: Там кусков столько хлеба натаскали, сухарей а всего.

2) Символ ПК может функционировать только на предметном уровне кода. Прежде всего это ритуальные блюда, которые являются яркими маркерами сакрального времени: На Пасху у пас пекли, называлась пасха, кулич.

Важность включения языкового уровня (независимо от ядерной или периферийной части кодового механизма) для функционирования культуры, по нашим наблюдениям, доказывает тот факт, что на оязыковленную часть ПК приходится большее число символов.

Вторая глава «Механизм действия ПК в означивании семиотической оппозиции "свойственность / чуждость"» посвящена преимущественно одному из символов ПК - алкоголю.

§ 1. Алкоголь как специфическая часть пищевой традиции. Алкоголь, вырабатываясь в классической русской ТК преимущественно из зерна, развил оппозицию главному производному зерна - хлебу. Употребление алкоголя в большинстве культур сопровождается ярко выраженными правилами, предписаниями, запретами и условностями, иными словами, данная область ПТ предельно нагружена культурной семантикой. В рамках ТК алкоголь прямо маркировал социально значимые события и ритуальную жизнь общины, отношение к нему было связано и с конфессиональными моментами.

§ 2. Дуальная (бинарная) организация культуры. К сер. XX в. большинство ученых разделяют мысль К. Леви-Стросса о дуально организованных бессознательных структурах классифицирующего мышления. Всякое проявление мира (на уровне сущностей, их атрибутов, действий и состояний) предполагает, с точки зрения познающего мир субъекта, свою «зеркальную» противоположность, античерту.

Напряжение человеческого организма ради удовлетворения витальных потребностей в древних цивилизациях было настолько велико, что требовалось на некоторое время забыть о нем, поскольку уничтожить его было невозможно. Это «забвение» вызывают намеренно при посредничестве нескольких рядоположенных инструментов, среди которых в европейских ТК главное место занимает алкоголь. Порожденное им специфическое состояние сознания является «отвлечением от насущных забот о дневном пропитании» [Степанов, 2001: 229]. В данной формулировке акцентируем ряд принципиальных моментов:

1) эксплицированная оппозиция «пища / алкоголь», которая подчеркивает их противопоставленность не только в современной культуре. Она является культурной константой. Языковую концептуализацию их глубинного тождества в диахронии доказывает один и тот же и.-е. корень *ро!- // р1- со значением 'пить, поить, вскармливать'. В старославянском и древнерусском языках он дает единицы пишта, пища.

2) полуимплицированная оппозиция «день / (ночь)». День в русской ТК, тесно связанной с христианством, осмысляется как символ времени, наполненного реальными, житейскими заботами. Вместе с тем данный член оппозиции имплицитно отсылает и к другим противопоставлениям, выработанным в ТК: «свет / тьма»; «этот / тот (иной, другой) мир». Следовательно, на этом уровне возникает семантика иномирия.

Если профанный (обыденный) день, «свой» (светлый) мир связан с пищей и ее ядерным элементом — хлебом (зерном), то алкоголь устанавливает символические связи с «чужим» («иным», темным) миром.

§ 2.1. Приготовление пищи и алкоголя как способ создания «своего» и «чужого» мира. В говорах Среднего Приобья языковую концептуализацию процесса созидания репрезентирует лексическая парадигма: самодельный, своеделъпый / своеделъшинный / своеделишпый, со своей руки, своим трудом / своей силой / свои музолём. Творя пищу, человек не только поддерживает свою телесность, но и творит «свой» мир, выступая в нем действующим

субъектом. Однако ТК, будучи целостной системой жизнеобеспечения, требует от создателя полноты творимого мира. Делать из своих рук ему приходится всё, и любое неумение оценивается отрицательно: Вот Вера Прокофъ-евна - ох, она была мастерица гнать самогонку! А от мама у меня не умела. А та наладит, и бежит, как ручеёк.

Применительно к ПТ в среднеобских говорах функционирует ряд предикатов разной частотности с общим значением 'творить, создавать': варга-пить, варить, гнать, делать, заводить, затирать, квасить, курить, ладить, сидеть, ставить. Они называют действия синтетического типа: Попросил одну старуху: сделай мне брагу. Она мне наладила брагу. Вместе с тем создание человеком алкоголя порождает «чужой» мир, в котором «работает» (бродит, киснет, квасится и пр.) приготовляемый продукт. Его «работа», инициируемая человеком, приводит к тому, что сам человек превращается в пассивный объект деятельности в «чужом» мире.

§ 3. Соотношение концептов чужой, ииой. Оппозиция свойственности / чуждости является одним из фундаментальных противопоставлений, бытующих в «наивной» КМ, - это способ «естественного», «донаучного» видения и трактовки действительности в индивидуальном и коллективном мироощущении.

Данная оппозиция возникает и развивается на разных основаниях. В рамках русской ТК она мыслится в том числе как противопоставление земного мира людей и потустороннего мира мертвых, соотносясь с концептами этот и тот свет; жизнь и смерть. В теоретический гуманитарный дискурс концепт чуждости в этом случае нередко входит под именем иномирия. Исследователи аспектируют разные его стороны, в целом определяя иномирие как переворачивание «своего» мира: оно беззвучно, безлико, безымянно, лишено запаха, времени и т.д. (см. работы Д.К. Зеленина, М. Элиаде, Н.И. Толстого, С.М. Толстой, Т.В. Цивьян, Ю.С. Степанова и др.).

В диссертации использованы оба терминообозначения, поскольку представляется, что они по-разному аспектируют концептуальную область, противопоставленную «своему» миру носителя ТК. Члену оппозиции «свой» противостоит раздвоенный концепт: не только «иной» (другой, перевернутый, обратный), но и «чужой» (неприсвоенный).

«Чужой» мир онтологически и содержательно не отличается от «своего», в нем живут такие же люди и совершаются те же действия в рамках такой же повседневности. Он лишь не присвоен человеком: Она сиротой остаюсь, племянница моя. Мать-то умерла у ей, она маленька осталась! <... > Ну и... она на крылец-то села, да прямо плачет тамо-ка: «Да мамочка, да взяла бы ты меня с собой, ой!» - а мне так жанко. «Взяла бы меня с собой: я живу как не знаю кто, для всех чужа!». Ср.: Свои шибко меня звали, когда ехали.

§ 4. Повседневность как «лицо» «своего» мира. Повседневность связана со следующими пластами смыслов: она знакома, обычна, безопасна, рутинна. Деятельность в ее рамках описывает понятие «привычка». Повседневность присвоена каждым до конца. Субъектом этого отношения присвоения

выступает человек или объединения людей (общины, коллективы, страты). С другой стороны, содержанием признака 'свой' не всегда является поссе-сивность. Свой трактуется также как нормальный, правильный, естественный, полноценный.

§ 4.1. ПК в аспекте подтверждения свойственности. Свойственность миру требует постоянного обновления и подтверждения, в том числе и на уровне связей сообщества. Потребность в этом удовлетворяется при помощи разных механизмов, и для малых сообществ одним из наиболее значимых является коллективная трапеза. Совместное употребление пищи представляет собой культурную универсалию, воспроизводимую разными народами в течение тысячелетий. При этом коллективность трапезы определяется вовсе не числом участников, а ее предназначением: присутствие за общим столом автоматически включает человека в какой-то круг или группу.

Застолье является ядерной составляющей социальной и общественной жизни в ТК и частотно сохраняет эту роль в современной цивилизации. В среднеобском диалекте полисеманты застолье и стол имеют практически общий набор ЛСВ: (а) 'сама пища, угощение' (На блины - это стол делают, блины вот стряпают), (б) 'ритуал принятия пищи' (И вот, кто сколько кидает в тарелку, тот больше всех сидят в застолье), (в) 'участники обеда' {Много прямо, цело застолье было у нас, собралось; Шестой стол уже вылезли). Последний семантический перенос весьма важен: его наличие эксплицирует не только утилитарную, но и социальную функцию пищи.

Еще более красноречив в диалектной ЯКМ фрагмент, вербализующий подготовку к трапезничанью. В среднеобских говорах низкочастотными оказываются общерусские конструкции накрыть (па) стол, накрыть (на) завтрак (обед, ужин). Их замещают ставить (выставить) на стол, наладить (на) стал, направить (на) стал, собрать (па) стол. Кроме ЛСВ 'поставить, выставить, приготовить для еды', некоторые из них еще имеют значение 'приготовить пищу'. Компонентный анализ данных глаголов показал и наличие в них общей семы 'творить', что концептуализирует созидание «своего» мира через посредничество пищи и трапезы (застолья). Подобная организация семантического пространства этой лексической парадигмы вскрывает сопряжение пищи, нормы и созидания: На стол всё начадили и всё, меня вот суды посадили, я посидела; А он тамо-ка пособил столы направить.

Коллективная трапеза играет ведущую роль во многих обрядах. Именно она маркирует их ранг. В этом смысле изофункциональны главный ритуал перехода - свадьба - и главное коллективное застолье - свадебный пир.

Номинации этапов и элементов нормативного проведения свадебного и поминального обрядов, создаваемых именно локусом трапезы, в среднеобских говорах актуализуют лексему стол: малодухин стал, стряпкин стол, похмельный стол, вывести из-за стола, выйти замуж из-за стала, горячий стол и др.

В рамках ТК застолье может быть развернутым (полный стал) и редуцированным — с присутствием двух основных составляющих: алкоголя и, как

правило, сладостей: В обед делали полный стол: мясное, рыба, щи, мясо жареное, картошка, а хлеба мало делали; Потом в церкви венчались. К жениху повезли. Потом столовали, вино пили, печенье ели.

§ 4.2. Подтверждение свойственности участниками коллективной трапезы. Идентифицирующая и дифференцирующая функции застолья заключаются в выражении определенных отношений между участниками. Среди них описаны (1) социально-статусная оппозиция участников обрядового пиршества, предполагающая определенное поведение во время трапезничания, (2) тендерная оппозиция участников застолья; (3) их возрастная оппозиция.

Основная культурная оппозиция застолья «хозяин / гость» является вариантом реализации противопоставления «свой / чужой». Древнейшие способы включения чужака в группу подразумевали совместное использование не только крова, одежды, но и пищи, алкоголя.

§ 5. Наделение пищей (алкоголем) как включение в «свой» мир. ПК активно участвует в подтверждении свойственности члена группы и присвоении чужака через наделение пищей (алкоголем). Для того чтобы пищу разделить с кем-либо, ее получают / передают. Язык репрезентирует различные способы наделения пищей другого через предикаты кормить, дать, ставить, питать, потчевать, угощать, отсылая как к «свободным», так и к ритуализированным в разной степени практикам трапезничания.

В семантике данных глаголов оппозиция «своего / чужого» эксплицирована в разной мере. Наиболее затемнена она в глаголе кормить 'давать корм тем, кто не способен самостоятельно питаться, содержать на своем иждивении'. С одной стороны, процесс кормления обеспечивает витальные потребности живого существа. С другой, он трактуется как ежедневный, обыденный, профанный, т.е. характерный для «своего» мира: Мать одна, не может итработатъ, а надо ведь кормить, надо идеватъ.

Наиболее явно актуализована в глаголе потчевать, этимологически связанном с лексемой честь. Во-первых, чествуют, отчуждая (отделяя, выделяя) таким образом человека от группы. Во-вторых, чествование - это процедура, выходящая за рамки профанной обыденности. Оказывая честь другому, человек сближается с чужаком, делая его своим, в том числе и через потчева-ние: Николай говорит: «Ты сама пьяна, а Лиза трезва. Ты, наверно, как эта... лиса... Журавь ли лисиг/у ли чё ли потчевал? Сама пила, а её, наверно, мало подавала ей». Люди из «своего мира» находятся рядом, в одном пространстве. Постоянно находящихся в своем локусе потчевать невозможно.

§ 6. Особый статус гостя как неприсвоенного чужака. Пища и алкоголь как способ его присвоения (предикат угостить). Лексическая единица гость занимает маргинальное положение между семантическим полем чужих и своих. Гость объединяет «свой» и «чужой» миры даже на уровне действия: В мэтээсе есь родня. Свои нам, а не разговаривам. Дед Ефим обидел, век не забуду. Ефим не ходит к нам совсем, я к ним тоже редко хожу.

Гость - это «чужой», проникший в «свое» пространство и временно включенный, принятый в него. Временное включение обозначается номина-

цией с прозрачной внутренней формой - гостеприимство. Дискурсивные данные говорят об устойчивой связи приема чужаков с наделением их пищей, точнее, о механизме разделения / неразделения пищи с хозяевами: Принимает гостей хорошо, чаем напоит - гостеприимчатый, говорят, человек. А который и к столу не пригласит, тот не гостеприимчатый.

Принципиальна синонимия единиц гостеприимство и хлебосольство в общенациональном языке, несмотря на то, что в среднеобских говорах нет лексем хчебосольство и хлебосол, а глагол хлебосольничать имеет значение 'воспроизводить этикетную речевую формулу при входе в дом, где трапезничают': Хлебосольничать — это как заходят в избу, помолишься и говоришь: «Хлеб да соль». Они едят. «С нами садитесь ись». Всегда примут, накормят.

ТК различает способность человека быть гостем, гостить у кого-либо даже на уровне кровнородственных связей. Несмотря на близкое родство, мать (отец) / дети также могут стать гостями, поскольку в определенный момент жизни они перестают занимать одно и то же пространство и употреблять одну и ту же пищу, а единство многоколенных крестьянских семей закреплялось именно общими трапезами: Из хлебной чашки хлебали все вместе, отдельных-то не было, у нас одна была большая. Родные по крови или породнившиеся в результате брака люди могли быть «чужими» в доме, не «своими», перестали «заполнять» своим присутствием обыденность, либо никогда ее не «заполняли». Поскольку обыденность присвоена полностью и в ней не может быть чужаков, то пришедшие становились гостями: У матери гостипа; Один внук счас гостит. Отметим связь пространства и чуждости: чем больший путь проделывает чужак, ставший гостем, тем обязательнее и обильнее пища: Гостей ждёшь, как не угостишь, ждёшь на день рожденья, пожаришь, постряпашь и угостишь угощеньем.

Угощение, подаваемое для включения чужака в «свой» мир, маркировано в среднеобских говорах отдельной номинацией гостиная еда. Такая пища отчуждает ситуацию от повседневности, которая одновременно является одним из обликов «своего» мира: Правда говорят, гостиная еда по порогу. Уже и ись хочу. Порог - это сильная граница «своего» мира, за пределами которого даже еда перестает выполнять одну из своих основных функций -насыщение. После прохождения данной границы теряется и признак совместности трапезничания. Следовательно, отменяется и свойственность миру этого локуса, и действие его законов.

Вместе с тем связь «своего» и «чужого» миров устанавливает не только еда, но и алкоголь: Вот если приехал какой-нибудь, всё изоставь, а вина не будет — это не угоипиепье.

§ 7. Мотив платы как одного из способов присвоения в ПК. Часто включение в «свой» мир является двусторонним - оно подразумевает обмен, который уже лишен свойства «равноправности» и приближается по своей культурной семантике к плате, воплощением которой мог быть алкоголь.

Так, многие этапы свадьбы подразумевают выкуп, задаток, дар одной семьи (рода) другой через организацию полного или редуцированного застолья

с присутствием алкоголя: Есть водочка, водочку выпьют сразу после сватовства; На другой день после девичника пропивают косу; А заваливают ворота [перед свадебным поездом]. Хоть хто, кому выпить охота. А дружка этого не касается.

Почти обязательно за коллективное участие в работе в пользу какого-либо члена крестьянской общины (помочи) угощали спиртным. Это застолье называлось отпой, отпойка: Три-четыре помочи. Я любила по помочам ходить. А мы хотели без отпою; Отпайку сделать, вот кака быват помочь.

Плата алкоголем развита и в повседневной действительности: Бутылку купила да и за долги отдала.

Линия дар (обмен дарами) - выкуп - плата, которая выстраивается в результате действия ПК, манифестирует все возрастающее отчуждение человека принимающего их, предполагая: (а) безвозмездную отдачу чего-либо из «своего» мира; (б) сохранение каждой стороной неизменности «своего» мира при замещении материального равноценным; (в) увеличение «своего» мира заполнением его материальными благами, но не людьми. Роль алкоголя повышается в приближении к ее правой границе.

§ 8. Другая ипостась «чужого» мира. Пномирне и ПК. В норме в полностью присвоенном мире повседневности алкоголь не используется, находясь под запретом. Его значение заметно возрастает в определенные периоды, когда свойственность мира предположительно отменяется. Прежде всего это периоды праздников, которые являются выходом в сакральное время первотворения и временем вступления человека в новую стадию социального бытия. Поскольку весь мир становился иным, то человеку приходилось самому входить в чуждое пространство, которое переворачивало, переиначивало многие стороны, свойства и проявления будничного мира.

Сфера иномирия - воплощение не просто чуждости, но инакости, отрицающей повседневную жизнь. В ней роль алкоголя исключительна и почти уникальна. При этом алкоголь не может быть единственным средством создания иномирия, так как подобная жесткая ограниченность не характерна для коммуникации, и любая культура предполагает использование целого ряда инструментов и способов передачи выработанных ею смыслов.

Вхождение в иномирие может осуществляться разными способами, в том числе при помощи пищи и алкоголя: (1) через вербальный уровень ПК; (2) через совокупность вербального и невербального уровней ПК.

§ 8.1. Взаимоперетоды вербального и невербального уровней ПК. Пища, являясь основным способом поддержания телесности человека как создателя и хозяина «своего» мира, должна претерпеть какие-то изменения, чтобы стать пригодной для иномирия. «Свой» мир - это прежде всего воплощение нормы, в то время как иномирие девиантно во всем. Пища в нем меняет свою субстанциональную природу, нарушая или отменяя складывающуюся тысячелетиями практику, оформленную культурой как профан-ная часть ПТ: Прямо кошку с шерстью съел бы, знаешь, какой аппетит появился!

Нарушение ПТ может включать механизм и невербального проявления ПК. Например, южные славяне практиковали магическое поедание в Рождество запеченных воробьев. До наших времен дошел отголосок этого обычая: в русской ТК выпекают ритуальное печенье и булочки в виде птиц. В говорах Среднего Приобья оно известно под номинацией жаворонки, однако частотность этой единицы в речи старожилов невелика, и коммуникативно выделенными оказываются описательные конструкции. Эта выделенность привела к процессу перехода ПК от периферии (поедания нетипичных объектов) к ядру (включению и языкового уровня) кода.

Возможен также вторичный переход к периферии, когда вновь работает только языковая часть кода. Например, его демонстрирует общерусское устойчивое выражение съесть собаку на чем-либо 'иметь опыт в каком-то деле, много знать о чем-то'. Поскольку в архаических и традиционных культурах собака связана с загробным миром и обладает способностью предвещать смерть, вхождение в этот мир через поедание собачьего мяса приобщало к вещим способностям собаки. Включение ПК привело к появлению номинации собаку съесть в синхронном значении 'познать до тонкости какую-либо науку, мастерство и т.п.' (Собаку мы на этом съели, хорошо это теперь получается), что объясняется представлением о приобретении «сверхнормативного» знания или умения через антиповедение, характерное для иномирия.

Нет большей степени присвоения знания, чем помещение внутрь себя -поедание. Язык объективирует подобную концептуализацию поглощения через выход за пределы проявлений обыденного мира с помощью выражений хватить (хватануть), хлебнуть голоду (голодовки), горчанки, горького, горя, лиха, мурцовки, нужды, счастьев: Сестре легче было, её шибко [хорошо} держали у дяди. Она не хватила горя; В сиротстве рос сын, горчанки мы с ним хватили обои; Да, в войну я хватила с ребятами мурцовки; Я и в колхозе хлебнул счастьев: на постненьки проработал; Голодовки тут хлебнули в войну.

§ 8.2. Вхождение в иномирие посредством вербального и невербального уровней ПК. Границы миров подвижны и меняются постоянно. При их пересечении любой объект оказывается нечистым, как всякий пришелец, чужак. Независимо от направления перехода результат оказывается одинаковым: либо сакральное уничтожит профанный мир, либо профанное может осквернить сферу сакрального, лишив ее специфических качеств или уничтожив совсем. Для предотвращения этого уже в рамках язычества были разработаны разнообразные очистительные ритуалы. Сакральное воспринимается не иначе, как нечто чуждое, неизвестное. Однако чтобы приобщиться к сакральному, очищали профанное - себя. С другой стороны, очищению может подвергаться и чужое. Здесь задействован механизм эпантиосемии. Всякое новое, только что созданное (появившееся, возникшее), также чуждо привычному «своему» миру. Чтобы началось бытие нового объекта в «своем» мире, его нужно приобщить, очистив.

Профанное очищение вербализовано предикатами мытьи вымыть, смыть, обмыться. Субстанциональная природа объектов не отменяет необходимость профанного очищения нового: Все дома родичи с бабушками, сразу обмоет, и ребёночка, кладёт его к теплу; Молодой месяц нарожатся -значит дож. Обмыватся он; «Месяц народился». - «Наверно, месяц будет обмываться». Ритуальное же очищение в среднеобских говорах описывается глаголами мыть2, погружать, спрыскивать, скупать, окапывать, курнуть: Так от на Крешшенъе в церкви крестили и меня крестит. Своих детей крестила не в церкви, а вот так бабка погружала; В баню пришли и невесту моют. А там её моют её подруги и приговаривают; Вот когда умрёт покойник, вымоют его. Которы моют, таки хамисты.

Однако очищению должен быть непременно подвергнут и тот, кто соприкоснулся с «иным» миром. Подобный контакт с нечеловеческими началами несет вред для тела и грех для души: Белый был [в маске покойника на святках], нельзя, чтоб не покупаться было [в Крещенье]. Господь, наверно, так велел, чтоб купаться.

В современной ТК наиболее явно функционирует один из механизмов присвоения пришедшего из небытия объекта через алкоголь. Его роль верифицирована и посредством языка через предикат обмыть / обмывать. Помимо прямого значения глагол обмыть развил и метафорические значения -'сделать пригодным для присвоения', а также 'отметить важное событие'. Глубинная семантика этого процесса вновь связана с присвоением только что созданного или возникшего вещного или событийного фрагмента действительности: Вот он получку обмыл. Уташшил [бутылку] у баушки; Об.мувай, кода получку получишь, а я чё буду обмувать свою; Обмоем пенсию; То получку обмыть, то именины, то хрестьбины; Они едут с вином обмывать. Итак, обмывание, то есть употребление алкоголя, - это один из защитных механизмов для стабилизации и охраны «своего» мира от разрушительного воздействия людей и объектов, пришедших из «иного» мира или из небытия.

§ 9. Разделение и структурирование «своего» и «иного» миров через ПК. «Свой мир», как и действительность в целом, - это концепт, не имеющий жесткой структуры. Его аспектация - условность, применяемая исследователями для удобства описания. В итоге ими выделяются прежде всего пространственная, темпоральная и акциональная оси «своего» мира.

Пространственная ось описана раньше и подробнее двух других (см. работы Ю.Д. Апресяна, А.К. Байбурина, Ю.М. Лотмана, Ю.С. Степанова, В Н. Топорова, Е В. Урысон, Е.С. Яковлевой и др.). Ее маркируют пища и алкоголь. Так, отличается пища городская / деревенская, домашняя / полевая (страдная), русская / чужеземная. Человек приобретает статус гостя, находясь в чужом для него пространстве, а значит, потребляет не «свою», а гостиную еду. Темпоральный аспект мира пища и алкоголь маркирует настолько обстоятельно, что здесь можно выделить больше оснований: (1) день / ночь, (2) пост / мясоед, (3) будни - праздник.

Остановимся подробнее на еще одном аспекте ПК.

§ 9.1. Акциональный аспект ПК в разделении и структурировании «своего» и «иного» миров. «Свой» мир представлен прежде всего обыденной действительностью с ее нормами, обязанностями. «Свое» воспринимается как обычное, каждодневное, вошедшее в привычку, вскрывающее сущность человека. Труд наряду с пищей - один из основных структурных элементов повседневности. Концепт труд (работа) относится к ядерным в кон-цептосфере ТК. Неучастие в трудовой деятельности, которая не могла не быть прежде всего коллективной, в крестьянском социуме всегда оценивается негативно. Существуют все основания предполагать, что уклонение от работы предстает как отход (отделение) от «своего» мира.

Функционирующие в среднеобских говорах единицы гулянка, гулево, гу-лёж, гулёна, гуляние, гульба / гульва, гульбище, гуляна репрезентируют ситуацию, не вписывающуюся в рамки обыденной действительности, наполненной работой: К Иван Александрычу-то можно сходить. Свдпя там поди гуляют, наверно. Да уж кака гульба-то, скоро праздники, май-то; Меня вот приглашали на гульбу. Куда [пойду]? Така больна. Ядерным признаком концепта гулянка является признак 'присутствие алкоголя': Во время гулянки винишко выпивали, самогонку гнали.

В ценностной системе ТК место работы определяется тем, что она захватывает основную часть времени человека, поэтому свобода, незанятость воспринимается как праздник со всеми его характерными чертами - самозабвением, отсутствием границ, безудержным весельем, буйством. Это же состояние может достигаться (или усугубляться) посредством алкоголя. Неслучайно в диалекте устойчиво противопоставлены лексемы гулять и работать, пить и работать: Мало работат, много гуляет — лодырь, гулеван, пьяница. Свобода от работы приводит к тому, что человек, который гуляет (пьёт), оказывается отделенным и от «своего» мира, центром которого она является.

§ 9.2. Антиповедение как способ бытия в иномирии. Дискурсивные данные, формирующие и репрезентирующие концептосферу алкоголь, манифестируют мотивы отделения, отчуждения пьяного человека от норм «своего» мира, иными словами, мотивы антиповедения — поведения «наоборот»: Всегда приносит рыбу [в подарок]. Ну, он кода трезвый, он не берёт деньги. А запьёт - хоть «... хоть возом давай деньги, дак возьмёт; Лазарь Степа-ныч! Ты как ворота-то в обратну сторону открыл [пьяный]?; Раз пьяный — чё-нибудь наоборот, нахулиганить, в нюху сторону;

Кроме того, антиповедение трактуется в диалектном дискурсе как бездействие, когда человек «не делает» ничего или чего-то нужного (Она поехала, да и он там напился пьяный и не повёз её), и как потребление (уничтожение), заменяющее созидание (Она только зарабатыват, а он пропиват). Пьяный отделяет себя и других от своего мира, демонстрируя: (1) безразличие к собственной жизни (И брат удавился с пьянки); (2) способность нанести вред окружающим людям, выбрасывая их из мира нормы, отчуждая от нормы тех, с кем соприкасается чужак (Он теперь тоже, поди, без ноги останется. По пьянке какой-то на мотоцикле сшиб да испакостил мужика здорового).

Единицы, описывающие денотативную сферу иномирия, вербализуют «плату», которую человек отдает за вхождение в него. Анализ лексической и фразеологической системы говоров доказывает, что инструментом проникновения в пространство чужого становится алкоголь, а платой - отказ от человеческой сущности. Она имеет многообразные проявления, которые обнаруживаются в функциях и признаках «своих» людей и с точностью до наоборот отрицаются «иным» миром. Этот мир отворяется после отрешения человека от социального, физиологического, интеллектуального начал (Напьётся пьяна, суда приедет пьяна, лыку не вяжет; Лежим с мнуко.м, зятёк пришёл. Ну, ни тяти ни мамы [пьян]; Работают день, а вечером до упаду пыот; Истеклел - шибко пьяный напился, Он пьяный дурной), предоставляет человеку возможность проникнуть в пустоту, являющуюся одним из основных конститутивных признаков иномирия, и заполнить ее, требуя при этом нарушения ПТ - употребления алкоголя в больших количества, до предела - в дрезину (в дрезинушку), в дужинку, в дым (в дымину), в уматинушку. Это предопределяет превращение человека в нечеловеческую сущность (античеловека), репрезентируемую в говорах единицами дикуша, чудной, блажной, черт, холера, нелюдь, свинья, собака, скотина. Подчеркнем, что в дискурсе собаке, свинье, скотине регулярно приписывается не собственно животное, а лишь нечеловеческое в самых разнообразных проявлениях: Моте-то полгода было [со дня смерти], справляла. А тем же пить надо. Надежда Константиновна прииша с Анатолем. Потом... Натолий: «Ну-ко! Налей суды, стакан мне! Напей! Я выпью да пойду! Напей стакан, да я выпью да пойду [отсюда]!» — ну как всё равно пришёл, как собака.

Все описанные выше способы отказа от человеческого «закрывают» прежний мир: либо «свои» отодвигают чужака от себя навсегда через прямое физическое действие (Пип у той-то жене, она его выгнала; Реиати, что если то-варшц Палкин будет замечен в пьянке, безо время будет снят с работы без правления колхоза), либо он сам отделяется от них (Она [жена] это, в обшем ушла от него. У пивать стапа и всё и... волей взячасъ и ушла; Он ш шибко у ей, да нехороший характер у его худой, и он разошёлся с женой).

§ 93. Предикаты употребления алкоголя как демонстрация антиповедения. Антиповедение проявляется также через: (а) проникновение или стремление проникнуть в иное пространство: заглядывать в бутылку, залезть в бутылку, скласть в бутылку, лежать в бочке; (б) попытку изменить сущность привычного пространства, окружающего человека: топить горе в вине, закладывать (заливать) винцо [за воротник], втягиваться в вино, вдаваться в вино; (в) изменение человеческой телесности (поддерживаемой пищей) и ее свойств: заливаться водкой, налить (залить) глаза, наваливаться на выпивку; (д) превращение из субъекта в объект действия вещи: бутылка заставила, рюмка сгубила, вино замотало, вино играет, хмелышк задавил, поймало, башку разломило, пьянка завлекла.

Ряд предикатов демонстрирует смешение семантики твердого (пищи) и жидкого (напитки): жрать (нажраться), купиать, хлебать, наесться,

насосаться. В своих первичных значениях данные глаголы сочетаются с номинациями пищи. Смена объекта действия актуализует сему 'чрезмерность действия'.

Язык и культура - два взаимообусловленных конструкта. Их изофунк-циональность проявляется в том, что они выступают посредниками между человеком и реальной действительностью. Человек воспринимает только то, что выделено и концептуализировано культурой и объективировано языком.

Итак, миромоделирование, закрепленное в языке, осуществляется и за счет определенных символов ПК. Они обозначают как конкретные, так и более абстрактные оппозитивные смыслы, которые вырабатывает любая культура. Велика роль ПК при означивании семиотической (семантической) оппозиции чрезвычайно высокого уровня абстракции «свой / чужой» мир.

В концептуализации данных областей действительности участвуют разные уровни ПК. На языковом уровне кода концептуальные области хлеб и алкоголь репрезентируют творение «своего» мира, только алкоголь — «иного». Внеязыковой уровень кода представляет подтверждение свойственности человека миру, включение в группу «своих» за счет потребления (поглощения) пищи (алкоголя), иными словами, в процессе трапезничапия, которое оп разделяет с другими, а также в процессе наделения пищей других.

Переход из «своего» мира в «иной» демонстрирует уже исключительную роль алкоголя и переворачивание ПТ. Сущностный признак «иного» мира, его ипостась, — отрицание, опрокидывание, отмена обыденной действительности, порождающей «свой» мир.

Человек равным образом является творцом обоих миров. Вместе с тем, их созидание осуществляется разными путями: «свой» мир человек создает посредством пищи и алкоголя, «иной» же — исключительно с помощью алкоголя. При этом в «своем» мире творец является субъектом действия, сохраняя активность, в «ином» - перестает им быть, становясь объектом деструкции. Другими словами, в «ином» - активность человека сводится к минимуму, и он сам подвергается разрушению. Это разрушение человеческих черт и проявлений становится своеобразной платой за вход в иномирие.

Следовательно, алкоголь является универсальным способом платы не только в «своем» мире (где с его помощью присваивают чужака), но и в «ином». Подчеркнем, что семантическая система языка не создала ни одного примера (лексического или фразеологического уровня), которые бы описывали деструктивную функцию зерна (хлеба).

В заключении подводятся основные итоги работы, а также намечаются дальнейшие перспективы исследования. Анализ исследуемого фрагмента ТК не может ограничиваться освещенными в данном диссертационном сочинении вопросами. Необходимо его дальнейшее изучение в свете этнолингвистической проблематики. Актуапьпым представляется использование в качестве эмпирической базы исследования большего объема данных других диалектных систем, литературного языка, возможно, других родственных языков. Это позволит выйти на уровень сопоставительного анализа

и сделать выводы об универсальности и национальной специфике означенного фрагмента.

Открытым для научного исследования с позиции этнолингвистики представляется изучение ПК во взаимодействии с другими кодами культуры, что открывает перспективы для дальнейшего всестороннего изучения концептуального пространства, связанного с пищей.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Устинова H.A. Пищевой код как символизация пищевой традиции (на материале говоров Среднего Приобья) // Вестник Томского государственного университета. — 2010. — № 333. — С. 28-32.

2. Устинова H.A. Концептосфера «зерно» в традиционной культуре // Наука. Технологии. Инновации : материалы Всерос. науч. конф. молодых ученых. - Новосибирск, 2006. — С. 132-134.

3. Устинова H.A. Актуализация семантики времени в номинациях пищи // Материалы XLIV Междунар. науч. студ. конф. «Студент и научно-технический прогресс»: Языкознание. - Новосибирск: НГТУ, 2006. - С. 9-11.

4. Устинова H.A. Исследование фрагмента лексико-семантического поля «Пища» (на диалектном материале) // Материалы II региональной науч. студ. конф. «Дни науки». - Красноярск, 2007. - С. 112-116.

5. Устинова H.A. Концепт «мясо» в традиционной культуре (на диалектном материале) // Научная сессия «IX Невские чтения». «Язык и культура -основа общественной связности» : материалы Междунар. науч.-практ. конф. -СПб., 2007-С. 353-355.

6. Устинова H.A. Концепт «свадебный пир» в традиционной культуре (на диалектном материале) // Материалы VII Росс, науч.-практ. конф. «Язык и мировая культура: Взгляд молодых исследователей». - Томск: Издательство Томского государственного университета, 2007. - С. 70-73.

7. Устинова H.A. Концептосфера «зерно» (на материале среднеобских говоров) // Теоретические и прикладные аспекты современной филологии : материалы XII филол. чтений им. проф. Р.Т. Гриб. - Красноярск, 2007. -Вып. 7. - С. 232-238.

8. Устинова H.A. Фрагменты семантического поля «Алкоголь» в ТК Среднего Приобья // Развитие языков и культур коренных народов Сибири в условиях изменяющейся России : материалы II Междунар. науч. конф. -Абакан, 2008. - С. 141-145.

9. Устинова H.A. Среднеобские словари как источник диалектной лин-гвокультурологии // Язык и общество: проблемы, поиски, решения : материалы Междунар. науч.-практ. конф. науч. сессии «X Невские чтения». - СПб., 2008.-С. 127-131.

10. Устинова H.A. Концепт рыба в традиционной культуре (на диалектном материале) // Язык. Человек. Ментальность. Культура : материалы Всерос. науч. конф. с междунар. участием. - Омск, 2008. - С. 123-127.

11. Устинова H.A. Этнолингвистические исследование пищевой традиции. К постановке вопроса // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы конф. молодых ученых. — Томск, 2009. Вып. 10. — С. 216-221.

12. Устинова H.A. Пищевой код в традиционной культуре в этнолингвистическом аспекте // Актуальные проблемы современной науки : материалы Междунар. науч.-практ. конф. науч. сессии «XII Невские чтения». - СПб.,

2010.-С. 103-108.

Подписано к печати 15.09.2011 г. Формат 60x84i/i6. Ризография. Бумага офсетная. Гарнитура «Times». Тираж 100 экз. Заказ № 10.

Тираж отпечатан в ООО «Издательство «TMJI-Пресс» 634050, г. Томск, ул. Советская, 33/9 •тел./факс: (3822) 52-87-15 E-mail: tml-press@mail2000.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Устинова, Наталья Александровна

ОГЛАВЛЕНИЕ.

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Пищевошкод как интерпретация пищевой традиции.

§ 1. Коды культуры.

§ 2; Пйщевая традиция и ее.символические потенции.

§ 3. Пищевой код как один из способов интерпретации пищевой традиции.

§3.1; Пищевой^ код. и'национальные символы^.л.

§ 3.2. Время как фактор, организующий процесс символизации (кодйрования);.

§ 3.3^ Избирательность пищевого кода;.:.

§ 4. Уровни,пищевого кода.

ВЫВОДЫ.

ГЛАВА ВТОРАЯ 'л ''. Механизм действия пищевого кода в означивании семиотической оппозиции «свойственность / чуждость».'.

§ 1. Алкоголь как специфическая часть пищевой традиции.

§ 2. Дуальная (бинарная) организация культуры.

§2.11 Приготовление пищи и алкоголя как способ создания «своего» и «чужого» мира.1.

§ 3. Соотношение концептов чужой, иной;.•••94,

§ 4: Повседневность как «лицо» «своего» мира.

§ 4Л; Пищевой код в аспекте подтверждения свойственности.

§ 4.2. Подтверждение свойственности участниками коллективной трапезы.

§ 5. Наделение пищей (алкоголем) как включение в «свой» мир.

§ 6. Особый статус гостя как неприсвоенного чужака. Пища и алкоголь как способ его присвоения (предикатугостить).

§ 7. Мотив платы как одного из способов присвоения в пищевом коде.

§ 8. Другая ипостась «чужого» мира. Иномирие и пищевой код.

§ 8.1. Взаимопереходы вербального и невербального уровней пищевого кода.

§ 8.2. Вхождение в иномирие посредством вербального и невербального уровней пищевого кода.

§ 9. Разделение и структурирование «своего» и «иного» миров через пищевой код

§ 9.1. Акциональный аспект пищевого кода в разделении и структурировании «своего» и «иного» миров.

§ 9.2. Антиповедение как способ бытия в иномирии.

§ 9.3. Предикаты употребления алкоголя как демонстрация антиповедения.

ВЫВОДЫ.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Устинова, Наталья Александровна

Начало XXI в. характеризуется неравномерным развитием наук: наблюдается резкий скачок технической цивилизации и слишком медленное развитие гуманитарного знания, основным предметом которого является человек в его духовных проявлениях.

Человек занимает особое положение во Вселенной и на Земле, он — центр мироздания. Человек задает антропологическое понимание сущего: мир истолковывается по образцу человека, который становится мерой всех вещей.

Поскольку в последнее время в философии, истории, лингвистике наметилась тенденция к более полному изучению человека — его природы, внутреннего мира, менталитета и т.д., — то вновь актуальной оказалась идея В. фон Гумбольдта об изучении языка в тесной связи с человеком и его культурой. Немецкий мыслитель считал, что язык — это важнейший антропологический фактор: «Язык есть обязательная предпосылка мышления даже в условиях полной изоляции человека» [Гумбольдт, 2000: 77]. Язык как универсальная моделирующая система способен раскрыть истину о нас самих, нашем сознании и подсознании. Постепенное укоренение этого тезиса в сфере языкознания отражается заглавиями этапных работ: «Язык и личность» [1989], «Язык и мир человека» [1999], «Человеческий фактор в языке» [1991], «Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке» [1999], «Средневековый г человек в зеркале старославянского языка» [2002], «Базисные концепты ментального мира человека» [2002], «Образ человека в русской языковой картине мира» [2003] и др.

Постулат об антропоцентричности языка в настоящее время можно считать общепризнанным: для многих языковых построений представление о человеке выступает в качестве естественной точки отсчета. В связи с этим в последние годы в лингвистике системоцентричное его описание сменилось антропоцентричным, и центральным объектом изучения стала парадигма «человек-язык».

По мнению В.И. Постоваловой, «обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, о смене ее базисной парадигмы и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рассматривать язык «сам в себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью» [Постовалова, 1988: 8].

С точки зрения P.M. Фрумкиной, «сам факт смены парадигмы представляется бесспорным и не нуждающимся в дополнительных обоснованиях или примерах. Изменились способы конструирования предмета лингвистического исследования. Кардинально преобразился сам подход к выбору общих принципов и методов исследования» [Фрумкина, 1996: 55].

С.Г. Воркачев [2001] отмечает, что парадигма антропоцентрическая, функциональная, когнитивная и динамическая возвратила человеку статус «меры всех вещей» и вернула его в центр мироздания.

Ю.Н. Караулов видит причину расширения исследовательского поля языкознания-в том, что «мы все больше погружаемся в теорию общения, которая формируется на пересечении языкознания с рядом смежных дисциплин» [Караулов, 2004: 5].

В связи с этим «фокус исследовательского внимания закономерно смещается с изученного уже центра на проблемную периферию и закрепляется на стыке областей» научного знания» [Воркачев, 2001: 3]. Возникают психолингвистика, социолингвистика, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, лингвокультурология и др.

Каждая из- названных наук имеет свой объект, предмет, пытается* выработать свой метод" исследования, однако они объединены вниманием к общей проблеме. Это триада «человек — язык — культура».

Для продуктивного анализа* того или иного материала необходимо четко, определить, в рамках какого направления лингвистики он будет осуществляться.

Предлагаемая, работа находится в русле этнолингвистики. Все исследователи признают междисциплинарный характер этнолингвистики, варьируя список пограничных с ней наук. Это языкознание, этнография и социология [Герд, 2005]; социология, паралингвистика, этнология [Исаев, 2002]; мифология, диалектология [Толстой, 1995]. Предмет этнолингвистики - язык в его соотношении с этносом, место и роль языка в обществе (см. работы E.JI. Березович, A.C. Герда, Г.И. Кабаковой, Н.И.Толстого, С.М. Толстой и др.).

Этнолингвистика зародилась в США в конце 1880-ых гг. Она берет начало в трудах Ф. Боаса (1858-1942), который, не упоминая имени В. фон 6

Гумбольдта, неоднократно обращался к работам «гумбольдтианцев» А. Бастиана, В. Вундта, Г. Штейнталя. Ф. Боас писал: «Поскольку проблема происхождения языка связана с развитием культуры, она имеет отношение и к антропологии. Никто не определил сокровенные связи между языком; и этнической психологией так ясно, как Штейнталь, который сознавал, что мышление формируется-под влиянием социальной среды в целом, а язык является частью социальной среды» [цит. по: Кернер, 1992: 107]^

Затем яркими представителями американской этнолингвистики стали Э. Сепир, Б.Уорф, сосредоточившиеся« на языках народов; которые не имеют письменности. Начиная; с Д;. Хаймса (1961) это направление постепенно трансформировалось,в социолингвистику.

Современная;, европейская этнолингвистика представлена; тремя* основными*, направлениями:: французским, польским- и< российским; зародившимися практически одновременноо конце 1960-1970-ых гг.

История французской, ветви официально*начинается с 1969 г., когда, выходит в свет первый справочник по языкознанию под редакцией А. Мартине, где ей отводится отдельная, статьям Однако изначально этнолингвистика не считалась самостоятельной дисциплиной, за ней; был закреплен статус области знаний, представляющей равный интерес как для лингвистов, так и для; этнологов: Дискуссию вызывал предмет ее исследования; Предлагались следующие решения: (1)- этнолингвистика — часть этнологии (лингвистическая; этнография); предметом которой является? общество, «экстралингвистическая реальность, воспринимаемая4 через призму . языка» [Кабакова, 1993: 101]; (2) этнология- -вспомогательная дисциплина этнолингвистики, предметом» которой является язык, отражающий традиционные «знания» (понятия, верования, трудовые навыки т т.д.); Французская этнолингвистика, опирающаяся прежде всего на. устные тексты, противопоставляет себя филологии, которая занимается анализом письменных памятников. В этом ключе этнолингвистика во Франции отличается от диалектологии, также располагающей эмпирической базой письменного характера.

Польская ветвь связана с начатой в середине 1970-ых гг. подготовкой фундаментального «Словаря народных языковых стереотипов» (в дальнейшем названного «Словарем народных стереотипов и символов»). Он отличается глубиной и оригинальностью подхода авторов к кардинальным проблемам соотношения языка и культуры. Замысел и концепция словаря, принадлежащие Е. Бартминьскому, явились результатом исследований, посвященных языку фольклора в его отношении к диалектам. Первоначально фольклорная картина мира (далее - КМ) стала главным предметом анализа.

Задача; современной этнолингвистики в ее польском варианте — «изучение менталитета носителей культуры (ее субъектов), их способов концептуализации мира- запечатленных в языке» [Бартминьский, 2005 (2001): 33]. Этнолингвистика оперирует понятиями языковой картины мира (далее - ЯКМ) - «заключенной' в языке; интерпретации действительности; которую можно представить, в виде комплексам суждений о мире;' это могут быть суждения, либо закрепленные в языке, в его грамматических формах, в лексике, клишированных текстах (например, пословицах), либо имплицированные формой и текстами языка» [Бартминьский, 2005 (1990): 88] и языкового стереотипа — «компонента ЯКМ, т. е. суждения или нескольких суждений; относящихся к определенному, единичному объекту внеязыкового мира» [Толстая, 1993: 49]. Польская этнолингвистика не ограничивает свою эмпирическую базу ;лишь диалектами и'' народной традицией, она охватывает все разновидности общенародного языка; в том числе литературный язык во всем его историческом и современном развитии.

В . Польше этнолингвистика, следуя сделанному в 1986 г. программному заявлению Е. Бартминьского, остается сугубо лингвистической дисциплиной, которая лишь «перемещает центр тяжести с анализа языковых форм на анализ смыслов, содержащихся: в речевых актах, в дискурсе» [Бартминьский, 2005 (2001): 38]. На основании перечисленных положений объектом лексикографического представления-являются не только и не столько языковые средствами способы выражения релевантных для культуры; смыслов; сколько сами эти смыслы, то есть само содержание культуры, закрепленное в языке.

Российская этнолингвистика? в ее истоках связана, с трудами таких выдающихся отечественных ученых как A.A. Шахматов, С.Ф. Карский, Д.К. Зеленин, II.П. Гринкова, Б.А. Ларину U.C. Трубецкой. Развитию; и самоопределению данной? дисциплины во многом способствовал II.И. Толстой; написавший Bi 1982 г: программную статью «Некоторые проблемы славянской и общей этнолингвистики», переизданную в 1983 г иод названием «О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса» и в 1995 г. под заголовком . «Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин»:

Современная российская ветвь этого научного! направления« представлена московской; школой, под руководством Н.И. Толстого (1923-1996);, идеи которого развивают ныне его? сотрудники«шученики;Ohi сосредоточил свое внимание главным образом на традиционной культуре1 (далее - ТК) южных славян и украинско-белорусского Полесья: Объектами, анализа в работах московской: школы стали;: славянские мифы, ритуалы, народный} календарь, демонология, поверья и прочие формы традиционного духовного освоения действительности.

Язык в исследованиях Н.И. Толстого трактуется как инструмент ментального упорядочения» мира; пронизывающий все стороны культуры. Ученый настаивает на взаимосвязи языка и невербальных реализаций культуры, когда язык не только отражает культуру и опосредованную ею

Сам Н.И. Толстой использовал также термины «народная традиция», «народная культура», «народная духовная культура», «традиционная славянская культура», «традиционная духовная культура». реальность, но в свою очередь оказывает существеннейшее влияние на оформление неязыковых культурных кодов.

Этнолингвистика, по утверждению Н.И. Толстого, - «один из ярких примеров «экспансии» и проникновения лингвистической методологии в соседние дисциплины <.>. В то же время этнолингвистика не * конкурирует с лингвистикой и этнографией, с фольклористикой и культурологией и тем более с социологией, не вытесняет их, а является самостоятельной, отраслью знания, комплексной пограничной наукой, стоящей на грани перечисленных наук, опирающейся во многом на их источники и достижения и пользующейся комплексными методами» [Толстой, 1995:40]. 1

В упомянутой уже статье 1995 г. Н.И. Толстой выделил в данной дисциплине две основные исследовательские области:

1. Рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, I языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции.

2. Анализ плана содержания культуры, народной психологии и мифологии независимо от средств и способов их формального воплощения (слово, предмет, обряд, изображение и т.д.).

Целью этнолингвистики является демонстрация того, как «язык в разных формах его существования и его история влияли и влияют на историю народа, на положение и тип того или иного этноса, той или иной социальной группы в обществе» [Герд, 2005: 5].

Решая эти задачи, Н.И. Толстой [1995] предложил широко известную ныне типологию, учитывающую соотношение функционального варианта языка и культуры. Она выделяет четыре типа культуры в соотношении с языком, получая параллельные ряды: литературный язык — элитарная культура; просторечие - промежуточная культура, «третья культура»; наречия, говоры — народная культура; арго - традиционно-профессиональная культура. Характерный факт: С.М. Толстая [2002] определила этнолингвистику как научное пространство между народной культурой и диалектным языком.

Этнолингвистика изучает информацию о мире, которая закреплена в символической форме, т.е. имеет в том числе лингвокультурную маркированность. «Содержание этой информации определяется не столько объективным «фотографированием» действительности, сколько субъективно-наивным мировосприятием носителя традиции, имеющим этническую, социальную, культурную подоплеку» [Березович, 2007: 8-9].

С этнолингвистикой в ее российском варианте связана лингвокультурология; которая тоже изучает проявления культуры народа, закрепленные в языке. У современных отечественных авторов1 нет единого мнения* о соотношении этих двух дисциплин. В.Н1. Телия [1996] считает лингвокультурологию- разделом этнолингвистики. Это подтверждает' и С.Р. Воркачев, называя лингвокультурологию' «ответвлением этнолингвистики, новейшим молекулярным» соединением в» границах этнолингвистики». [Воркачев, 2001: 64]. В.А. Маслова настаивает на принципиальной разнице этих дисциплин< (сравнивая» их с социолингвистикой): «Если этнолингвистика оперирует преимущественно исторически значимыми данными и стремится в современном материале обнаружить исторические факты того или иного этноса, а социолингвистика рассматривает исключительно материал сегодняшнего дня, то лингвокультурология исследует и исторические, ж современные языковые факты сквозь призму духовной культуры» [Маслова, 2001: 11]. Внутренне лингвокультурология также лишена единства. В ней выделяются лингвокультурная когнитология, диалектная лингвокультурология и т.д.

Специфику перечисленных дисциплин можно увидеть в том, как их представители оперируют терминологией. Понятие «языковой стереотип» в этнолингвистике очень близко понятиям «языковой образ» и «наивная картина мира». «И «языковой стереотип» Е. Бартминьского, и «образ» Ю.Д. Апресяна реконструируются на основании языковых данных, однако требование «языковой репрезентации» в обеих концепциях понимается по-разному. Если «языковой образ» того или иного объекта действительности у Ю.Д. Апресяна принципиально отделяется от его общесемиотического, общекультурного, литературного и т. п. представления, то в работах Е. Бартминьского и его школы по существу речь идет о ментальных

I i культурных) стереотипах, которые могут иметь не только языковое, но и внеязыковое выражение» [Толстая, 1995: 125-126; см. также: Белова, 2006]. С.М. Толстая не раз возвращалась к мысли о том, что лингвистический анализ и языковые показания, оказываются недостаточными для воссоздания того или» иного фрагмента КМ' в его полноте, и> требуется «поддержка» со стороны внеязыковых данных. В статье с программным заголовкоМ( «Язык и культура и язык культуры»^ ,[2004] она продемонстрировала, что для, основного русского глагола*, движения ходить языковые контексты не выявляют значений, связанных со сферой воспроизводства, продуцирования жизни, а для* хождения, как элемента акционального' кода культуры, такие значения подтверждаются семантикой и магической- функцией обходов полей и хождения? вокруг созревающих хлебов:

В диссертационной, работе принята точка зрения E.JI. Березович [2007], которая вслед за Е. Бартминьским не разграничиваетэтнолингвистику и лингвокультурологию, видя их отличие лишь по t отношению «диахрония» / «синхрония» и «диалектность» / «литературность» языкового материала. Этнолингвистика, по мнению E.JI. Березович, выбирает материал народной традиции, в первую очередь ее лексикон, в то время как большинство лингвокультурологических исследований связаны с анализом лексической системы литературного (общенационального) языка и характеризуют элитарную культуру (см. работы Т.И. Вендиной, С.Г. Воркачева, В.В. Воробьева, В.А. Масловой,

Г.Г. Слышкина, В.Н. Телия, Н.Л. Чулкиной, В.М. Шаклеина и др.).

Данное исследование строится на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья, поскольку именно они аккумулируют и хранят информацию об особенностях локального варианта русской ТК [Блинова, 1995; Банкова, 1995; Радченко, Закуткина, 2004; Серебренникова, 2004; Юрина, 2005; Житникова, 2006; Калиткина, 2007, 2008, 2010]. Анализу подвергается не только грамматический строй и лексико-фразеологическая система говоров, но равным образом тексты диалектного дискурса.

Дискурсивная КМ — это часть ЯКМ. Безусловно, она отмечена большей долей субъективности, поскольку воплощается «в виде модели коллективного субъекта, субкультурных или институционально фиксированных групп внутри этноса. <.> Это тип коммуникации, вплетенной в типовые ситуации социальной деятельности. <.> Ключевые концепты дискурсов соотнесены с ключевыми концептами культуры <.>, организуя дискурсы и выполняя социально актуальные функции» [Резанова, 2011:40, 42].

Одним из ключевых концептов, организующих диалектный дискурс, является пища. Пища — сторона бытия любого организма, связанная с его телесностью, неотъемлемая часть повседневного существования.

Пищевая традиция (далее - ПТ) - это не только часть материальной действительности, обеспечивающая жизнедеятельность человека, но и ее символическая интерпретация. Пища включена в область «вещных сущностей» в их несобственных вторичных знаковых функциях жертвоприношения, дара, оберега, лекарства, она может также символически замещать человека в различных религиозных и магических действиях [Толстой, 1995; Толстая, 1998; Каспина, 2005]. Таким образом, ПТ ярко демонстрирует тот факт, что разделение культуры на материальную и духовную - только условность, принятая исследователями. Сама же «ткань» культуры синкретична по своей сути, как и действительность.

В рамках любой национальной культуры ПТ формируется фактором, который не зависит от сознания и воли человека, — средой обитания этноса, диктующей размеры и количество земельных и водных угодий, состав и вид окружающей фауны и флоры [Бродель, 1986]. Бесспорно, урбанизация, набравшая темп во второй половине XX в., повлияла не только на пищевые практики вчерашних крестьян: Я кода из деревни в город пошла, я не могла привыкнуть, что морковного чая не было. Чистишь на чай морковь, нарубишь в корытце, высушишь на чай. Тыквы не бросали. Вот наши [деревенские] морковь, тыквенные корки [сушили] и заваривали в чай, в русских печках, на лист — ив русску печку2. Результатом явилось также начавшееся растворение, унификация национальных культурных традиций в целом.

Современный объем понятия «традиция» 'единство элементов -культуры, сохраняемое во времени, и его' передача (трансляция)' сформирован в 1960-1970-ые гг. прежде всего работами Р! Редфилда, Э. Шилза, Ш. Эйзенштадта, Л. Пая и др. Р. Редфилд предложил выделять «большую традицию», специально культивируемую социальными институтами, и «малую традицию», которая, взаимодействуя с первой, не является объектом специального внимания общества, но поддерживается или трансформируется людьми малообразованными и даже неграмотными.

Спустя несколько десятилетий антропологи, этнографы, фольклористы решали вопрос об общих и специфических элементах традиции. Впервые отечественная позиция была сформулирована еще в работе Б.Н. Путилова [1994 (1960)]: трудность региональных исследований

23десь и далее иллюстрациями служат записи носителей среднеобских говоров, хранящиеся в диалектном архиве кафедры русского языка Томского государственного университета. Его материалы предстают как единый гипертекст ТК русских старожилов данного региона [Калиткина, 2010]. В связи с этим пометы о времени и месте записи конкретного текста сняты. связана не с отысканием некой доминанты, а с анализом специфики общеизвестного, распространенного. Близки к этому утверждению взгляды семиотика Т.В. Цивьян [1990], лингвиста А. Вежбицкой [1999]. Таким образом, сама ПТ и концептосфера ПИЩА, сформированная в этнической культуре и репрезентируемая языком, имеет как национальную, так и локальную специфику, которая проявляется не только в каких-либо характерных, отличных от других традиций чертах, но и в типе соотношения общего и уникального.

Первая, отечественная систематизация^ ПТ получила выражение в «Домострое» - памятнике русской^ литературы XVI в., приписываемом протопопу Сильвестру. «Домострой» подробно * излагает наставления по приготовлению различного рода блюд и напитков, приему гостей, ритуалу трапезы, свадебным и другим . обрядам, дает рекомендации по использованию той или иной утварш и посуды и упоминает более 135 названий кушаний.

Феномен ПТ и дальше вызывал интерес у исследователей, поскольку она связана с национально-культурными особенностями. Изучение разных ее аспектов^ отечественными этнографами' историками, философами, социологами, культурологами имеет длительную историю. У ее истоков^ стояли описательные по сути работы И.П. Сахарова-, A.B. Терещенко. Многие элементы, включенные нами в ПТ, были рассмотрены в фундаментальной книге Д.К. Зеленина по восточнославянской этнографии.

Современные подходы к данному материалу представлены в работах

A.B. Гуры, В.А. Липинской, А.Б. Страхова, JI.C. Лаврентьевой, Н.И. Костомарова, Т.А. Агапкиной, В.Е. Добровольской, Л.П. Найденова, И.В. Со-хань, E.H. Швейковской, Е.Е. Левкиевской, Н.В. Щениковой и др.

В этнолингвистическом и лингвокультурологическом аспекте славянскую пищевую традицию анализировали Т.Б. Банкова, Е.В. Беленко, Е.Л. Березович, Н.Е. Грушко, A.B. Гура, Е.Ю. Долгова, Г.И. Кабакова,

B.А. Комарова, А.И. Кузнецова, К.В. Пьянкова, В.П. Синячкин,

Ю.С. Степанов, С.М. Толстая, Н.И. Толстой и др.

Исследователи описывают данную денотативную область по различным основаниям: социолингвистическому, территориальному, структурному, но до сих пор нет ее анализа как единства, представляющего собой' структурированную сферу смыслов, развивающуюся систему, варьирующую во времени и социуме.

Актуальность диссертационного исследования определяется рядом моментов.

После широкого признания того факта, что объект современного языкознания изменился по отношению к его классическому периоду, отечественными учеными выдвинута задача масштабного исследования, взаимосвязи понятий «русский язык», «русская КМ», «русский, менталитет». Более того, в мире, испытывающем давление процессов, глобализации; «обретение самотождественности своего народа» (Ю:Н. Караулов)1 может опираться только' на ясное понимание языка как культуроформирующей силы.

Этнолингвистика нацелена на описание национального культурного пространства, через призму языка, который, выступает не как фиксированная система знаков, а как инструмент, условие и одновременно часть культуры. При этом сегодня бесспорным представляется тезис о том, что граница между языковой и культурной семантикой не является четкой, она не установлена «раз и навсегда» (С.М. Толстая). Эта граница зависит от трактовки термина «семантика слова», от включения в его объем коннотативных (ассоциативных, оценочных и т.п.) компонентов. Сопряжение собственно языковых и культурных смыслов может дать новое постижение ментальности этноса, сути человеческого понимания мира.

Пища (питье), а также процессы ее приготовления и потребления представляют денотативную сферу, обеспечивающую телесность человеческого существования, витальные потребности человека. Это обстоятельство не может не иметь выхода на уровень культурной символизации, идентификации и самоидентификации этноса, его ментальности. Актуальным становится, решение вопроса о том, какие же смыслы кодируются элементами ПТ, какие механизмы когниции репрезентированы в оязыковлении пищевой концептосферы.

Концептуальные области ТК овнешняются и объективируются- в первую очередь посредством русских диалектов, разделяя с ними такие «родовые» признаки, как вариативность и локальная-отнесенность. Вместе с тем диалектная- ЯКМ выступает в качестве субстрата для общенациональной ЯКМ, поскольку складывается в достаточно замкнутом культурно-языковом сообществе и избегает нивелирования и искажения в результате кодификации. Это? обусловило выбор объекта' представляемой этнолингвистической работы. Диалектный язык, закрепляя пищевую концептосферу ТК, при этом проявляет универсальные когнитивные* схемы.

Объектом исследования! становится5 фрагмент русской диалектной ЯКМ, ограниченный концептуальным пространством «пищевая традиция» и актуализованный- в диалектном дискурсе с помощью языковых ресурсов* русских старожильческих говоров Среднего Лриобья.

Предмет исследования - сложный* феномен пищевого кода ТК, который зависит от социокультурных особенностей соответствующей дискурсивной практики и реализуется- (в том* числе) в семантической системе диалекта.

Цель исследования заключается в этнолингвистическом описании механизма пищевого кодирования1 разноуровневых семантических оппозиций ТК.

Данная цель обусловила конкретные задачи исследования:

1) сформировать понятийный аппарат исследования и уточнить объем базовых терминов «пищевой код культуры», «оппозиция «свой» / «чужой (иной)» мир», «полуимплицитная семиотическая (семантическая) оппозиция культуры»;

2) проанализировать механизм формирования пищевого кода, его структуру;

3) выявить потенции и реализации языкового и внеязыкового уровней пищевого кода в воплощении оппозиции ТК «свой / чужой» мир;

4) описать способы подтверждения • свойственности миру и вхождения в «чужой» и «иной» мир при помощи языкового и внеязыкового уровней пищевого кода ТК;

5) охарактеризовать роль алкоголя как специфического символа пищевого кода в организации семиотического пространства ТК;

6) обосновать оязыковление «алкогольной части» пищевого кода как концептуализацию «иномирия».

Материалы и источники исследования. Данное исследование проводится на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья, изучаемых Томской диалектологической школой с кон. 1940-х гг. В течение нескольких десятилетий сотрудники и1 студенты кафедры русского языка ТГУ собирали записи речи диалектоносителей, которые составили уникальный сред необский архив. В его основу положены два типа записей: выполненные вручную в ходе экспедиций кон. 1940-ых -нач. 1960-ых гг., и магнитофонные (диктофонные), сделанные позже. Кроме первичных записей, переработанные материалы представлены в серии четырнадцати разноаспектных многотомных среднеобских (томских) словарей. Необходимость обращения, помимо первичных записей, к словарям объясняется тем, что «по полноте, содержательности, точности и достоверности информации словари, бесспорно, занимают первое место среди других форм, представляющих данные в сжатом виде» [Герд, 1997: 192], а словари предлагают уже аспектированный материал.

Эмпирической базой диссертационного исследования стали следующие источники: «Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби». Т.1-3 [1964-1967] (СРСГ), «Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби (Дополнение)» Т. 1-2 [1975] (СРСГД), «Словарь просторечий русских говоров Среднего Приобья» [1977] (СП), «Мотивационный диалектный словарь: Говоры Среднего Приобья» Т. 1-2 [1982-1983] (МДС), «Среднеобский словарь (дополнение)» Т. 1-2 [1983-1986] (СС), «Полный словарь сибирского говора» Т. 1-4 [1992-1995] (ПССГ), «Словарь образных слов и выражений народного говора» [1997] (СОС), «Вершининский словарь» Т. 1-7 [1998-2002] (ВС), «Словарь антонимов сибирского говора» [2003] (СА), «Словарь диалектного просторечья Среднего Приобья» [2003] (СДП), «Идиолектный словарь сравнений сибирского старожила» [2005] (ИССС), «Словарь фитонимов Среднего Приобья» Т. 1-3 [2006-2008] (СФ), «Полный словарь- диалектной языковой личности» Т. 1-3 [2006-2009] (ПСДЯЛ), «Мотивационный словарь, сибирского говора» Т. 1-2 [20092010] (МССГ). В качестве дополнительных источников использовались, данные других диалектов, представленные в «Словаре говоров Сибири» Т. 1-6 [1999-2006]= (СРГС) и «Словаре русских народных говоров»- [19652006] (СРНГ). Бесписьменный характер ТК делает словари в XX в. почти единственными памятниками диалектной речи.

Методы и приемы исследования. Принципиально комплексный характер этнолингвистических штудий требует использования различных методов и приемов при анализе языкового материала.

При этом основным в данном исследовании стал общенаучный описательный метод, который реализуется в ряде приемов - выборке, интроспекции, классификации, систематизации1 материала. Для данной работы актуальными были также приемы дефиниционного (семного) анализа и группировки по идеографическому принципу единиц, соответствующих разным признакам концепта, а обращение к диалектному дискурсу сделало необходимым и контекстный анализ, и этнолингвистическую (лингвокультурологическую) интерпретацию.

Вспомогательный характер носило привлечение этимологических данных, обусловленное способностью лексических единиц кумулировать предшествующий опыт функционирования, иными словами, их «культурной памятью» (Е.С. Яковлева).

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые через феномен пищевого кода рассмотрено соотношение кода культуры с порождающей его денотативной сферой, обоснована полевая структура кода .культуры, выявлены закономерности, определяющие иерархию его символов, характер и природу связи между ними, аргументировано положение о том, что включение языкового уровня кодирования обеспечивает ядерный статус символов кода.

Впервые на. материале семантической системы диалекта и диалектного дискурса описаны потенции,' реализации и. роль пищевого кода в воплощении общесемиотической оппозиции «своего» и «чужого» миров ТК. Впервые выявлено и описано соотношение концептов русской ТК чужой мир и иной мир, репрезентирующих один из полюсов бинарной оппозиции. Вскрыты и проанализированы.способы языковой объективации «иномирия», а также способы их сопряжения с внеязыковыми-механизмами кодирования.

Научным вкладом в этнолингвистику стало разделение символов пищевого кода ТК, преимущественно связанных с моделированием «своего» и «иного» мира. Описаны общенациональные константы и локальные вариации в кодировании данной семантики. Доказана роль пищевого кода в реализации гетерогенного ряда семантических оппозиций ТК.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в дальнейшей разработке и уточнении понятийного аппарата отечественной этнолингвистики, в описании механизма отбора элементов ПТ в символы пищевого кода для обозначения иных денотативных сфер, в выявлении изофункциональности семиотической оппозиции «пища / алкоголь» оппозициям «свой / чужой» мир, «день / ночь», «работа / гуляние», «хлеб (зерно) / алкоголь».

Практическая значимость исследования. Собранный материал и результаты диссертационного исследования могут быть применены в теории и учебно-педагогической практике — в преподавании лексикологии, диалектологии, этнолингвистики, лингвокультурологии, в дисциплинах, связанных с культурологией и межкультурной коммуникацией, а также в спецкурсах и спецсеминарах.

Сделанные в работе наблюдения могут быть использованы при составлении диалектных словарей различного типа, но прежде всего — этнолингвистической и лингвокультурологической направленности.

Положения, выносимые на защиту:

1) Элементы пищевой1 традиции этноса, отмеченные экстраутилитарными функциями, создают пищевой код культуры, репрезентированный на языковом и внеязыковом уровне. Его символы организуются по принципу поля. Ядро представлено одновременно языковыми и внеязыковыми реализациями, периферия оказывается одноуровневой. Большая часть символов пищевого кода ТК представлена вербально, в силу чего может быть исследована методами лингвистики.

2) В рамках ТК пищевой код востребован для репрезентации ряда семиотических (семантических) оппозиций, структурирующих действительность. Наиболее высокий уровень абстракции среди них занимает оппозиция «свой / чужой (иной)» мир. Пищевой код объективирует раздвоенность его правого члена. Пищевой, код позволяет выявить оппозиции более низкого уровня, которые связаны, также с семантикой свойственности / чуждости.

3) Ядерные символы пищевого кода ТК — хлеб (зерно) и алкоголь — оказываются изофункциональными на внеязыковом (вещном) уровне кода при подтверждении свойственности человека миру и при временном или постоянном'включении в «свой» мир чужака. На языковом уровне кода их роль не тождественна: концептуальная область хлеб (пища) репрезентирует созидание «своего» мираС и активность человека. в нем, алкоголь концептуализируется как . средство существованиям и функционирования; иномирия и способ вхождения в него человека.

4) Языковая- объективация иномирия в сопряжении; с внеязыковымш способами кодирования) вскрывает . его концептуализацию как переворачивание «своего» мира. Это «антиобыденность», где разворачивается «антибытие» «античеловека»; это сфера реализации «антинормы», которая» репрезентирует нормы «своего» мира носителей русской ТК. '- : •' ■ .

Апробация; работы. Основные положения диссертации изложены в виде докладов на региональных научно-практических конференциях студентов, аспирантов и молодых ученых филологических специальностей (Томск, 2007, 2009, 2010), на конференциях студентов и молодых ученых (Новосибирск, 2006; 2007), II региональной научной студенческой конференции «Дни науки» (Красноярск, 2007); XII филологических чтениях имени профессора Р.Т. Гриб (Красноярск, 2007), международных научно-практических конференциях научной сессии «Невские чтения» (Санкт-Петербург, 2007, 2008, 2009, 2010), Всероссийской научной конференции с международным участием (Омск, 2008), II Международной научной конференции «Развитие языков и культур народов Сибири в условиях изменяющейся России» (Абакан, 2008) и отражены в 12 публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Пищевой код традиционной культуры Среднего Приобья"

ВЫВОДЫ:

1. Миромоделирование, закрепленное в языке, осуществляется и за счет определенных символов ПК. Они обозначают как конкретные, так и более абстрактные оппозитивные смыслы, которые вырабатывает любая культура. Велика роль ПК при означивании семиотической (семантической) оппозиции чрезвычайно высокого уровня абстракции «свой / чужой» мир.

Для объективации концептов «своего» и «чужого» («иного») миров ТК использует ряд оппозиций (в том числе полуимплицитных), которые вскрыты и проанализированы также в аспекте ПК. Левый член каждой из них символизирует обыденное, норму, другими словами, «свой» мир; правый, соответственно, - «чужой» («иной»). Имплицироваться может и левый, и правый полюс оппозиции: «пища / алкоголь», «работа / гуляние», «день / ночь», «*безобрядовость / обрядовый стол», «человек / *нечеловек».

2. Через механизм ПК в первую очередь аспектирована концептуальная область, противостоящая «своему» миру носителя ТК. Для обозначения ее раздвоения в рамках диссертации были использованы термины «чужой» и «иной» мир.

Чужой» мир ТК концептуализирует как неприсвоенный представителями «своего» мира, но обладающий такими же сущностными характеристиками, как и «свой». Он творится и организуется таким же человеком (но посторонним, чужим).

Иной» мир в рамках ТК предстает противоположным «своему» во всех проявлениях - антимиром. Основными его характеристиками становятся антиобыденность, антинорма, антиповедение, античеловек (<собака, свинья, скотина, черт и др.) либо человек с девиантной телесностью (двужильный) или сознанием (блажной, дикуша). Таким образом, выбранные термины обладают разным объемом: инакость подчеркивает отличие от своего, а чуждость — невладение чужим.

Левый полюс оппозиции - «свой» мир - также связан с двумя пластами смыслов: он подразумевает свойственность атрибутов мира человеку и свойственность человека миру. Свойственность прежде всего связана с присвоением, владением, следовательно, властью. Присваиваться может не только сам мир, точнее, его вещная атрибутика, но и человек, которого необходимо временно или навсегда включить в «свой» мир.

3. В концептуализации данных областей действительности участвуют уровни ПК. На языковом уровне кода концептуальные области хлеб и алкоголь репрезентируют творение «своего» мира, только алкоголь -«иного». Внеязыковой уровень кода представляет подтверждение свойственности человека миру, включение в группу «своих» за счет потребления (поглощения) пищи (алкоголя), иными словами, в процессе трапезничания, которое он разделяет с другими, а также в процессе наделения пищей других.

Локусом этого действия становится стол, который берет на себя функции центра «своего» мира. Созидание «своего» мира с помощью застолья репрезентировано языком посредством предикатов изготовления пищи (алкоголя), среди которых есть глаголы, обозначающие и выставление на стол пищи (пития). Именно они в первую очередь вводят идею нормы, естественности «своего» мира: (на)ладить, (на)править, собирать, ставить.

На данном этапе нами отмечена изофункциональность зерна (хлеба) и алкоголя, но главенствующая роль в процессе созидания «своего» мира все же принадлежит хлебу.

4. «Своему» миру противостоит «чужой», который отличается лишь неприсвоенностью. Переход из одного мира в другой отражен в семантике гостя, гостинца, угогцения и гостевания. В данной денотативной сфере основную роль в передаче смыслов вновь играет ПК. Самый яркий символ, включающий внеязыковой и языковой уровни, — это хлеб-соль.

Линия дар — выкуп — плата, которая выстраивается в результате действия ПК, манифестирует все возрастающее отчуждение человека и, соответственно, снижение роли хлеба и повышение роли алкоголя в процессе присвоения представителя «чужого» мира.

Переход из «своего» мира в «иной» демонстрирует уже исключительную роль алкоголя и переворачивание ПТ. Сущностный признак «иного» мира, его ипостась, - отрицание и переворачивание обыденной действительности, порождающей «свой» мир.

5. Всякое новое, только что созданное (появившееся, возникшее), также чуждо «своему» миру. Оно приходит в него извне, из небытия - из иномирия. Чтобы началось бытие нового объекта в «своем» мире, его нужно приобщить - очистить, обмыть. Глубинная семантика этого процесса связана как раз с присвоением нового, только что созданного или возникшего вещного или событийного фрагмента действительности. Очищение способствовало как вхождению нового в «свой» мир из «иного», так и выходу из «своего» в «иной». Вместе с тем в современной ТК наиболее явно функционирует один из обрядов (механизмов) вхождения в «иной» мир через алкоголь. Его роль объективируется и посредством языка. Обряд обозначен предикатом обмыть / обмывать. Обмывание, то есть употребление алкоголя, - это один из защитных механизмов для стабилизации и охраны «своего» мира от разрушительного воздействия людей и объектов, пришедших из «иного» мира.

6. Человек равным образом является творцом обоих миров. Вместе с тем, их созидание осуществляется разными путями: «свой» мир человек создает посредством пищи и алкоголя, «иной» же - исключительно с помощью алкоголя. При этом в «своем» мире творец является субъектом действия, сохраняя активность, в «ином» — перестает им быть, становясь объектом разрушения, деструкции. Другими словами, в «ином» — активность человека сводится к минимуму и он сам подвергается разрушению. Это разрушение человеческих черт и проявлений становится своеобразной платой за вход в иномирие.

Следовательно, алкоголь является универсальным способом платы не только в «своем» мире (где с его помощью присваивают чужака), но и в «ином». Подчеркнем, что семантическая система языка не создала ни одного примера (лексического или фразеологического уровня), которые бы описывали деструктивную функцию зерна (хлеба).

7. Любая культура предполагает использование целого ряда инструментов и способов передачи выработанных ею смыслов. Уход или отказ от человеческого проявляется в разных аспектах. Дискурс коммуникативно закрепляет следующие: бездействие, потребление (уничтожение) вместо созидания, безразличие к собственной жизни, способность нанести вред окружающим людям, а семантическая система языка вскрывает отрешение от социального, физиологического, интеллектуального начала и приобретение нечеловеческих свойств.

Кроме того, антиповедение проявляется и через перемену активности субъекта на его пассивность. С помощью алкоголя человек пытается проникнуть в пустоту, которая является одним из основных конституирующих признаков иномирия, и заполнить ее, демонстративно меняя ПТ: употребляя алкоголь в больших количества, без ограничения, до предела — в дрезину (в дрезинушку), в дужинку, в дым (в дымину), в уматинугику, еще раз репрезентируя идею, что ограничение (закон) - это черта «своего» мира, безграничность, беспредельность - свойство «иного».

8. Таким образом, ЯКМ и дискурс репрезентируют представление о том, что пища поддерживает телесное бытие человека в этом мире, в то время как алкоголь становится, во-первых, средством функционирования, существования «иного» мира, а во-вторых, способом его достижения, открытия, вхождения в него, отчуждение от «своего» (от человеческого в первую очередь).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Язык и культура — два конструкта, созданные человеческим духом, -предстают взаимообусловленными. Их изофункциональность проявляется в том, что они выступают посредниками между человеком и реальной действительностью. Человек, в первую очередь, живет не в ней, а в неком семантическом пространстве, созданном культурой и языком. В неисчерпаемом многообразии окружающего мира он воспринимает только то, что выделено и концептуализировано культурой и объективировано, то есть воссоздано языком.

В связи с этим хочется вспомнить мысль крупного современного этнолингвиста Е. Бартминьского [2005] о том, что эпоха, когда языковеды «как огня боялись» переступить границу соссюровского понимания языка в самом себе и для себя как единственного и истинного объекта лингвистики, закончилась.

Утрата «чистоты» лингвистики, поворот языкознания в сторону сложных и неоднозначных объектов, приведший к появлению смешанных дисциплин, - это очевидная реальность.

Одной из подобных дисциплин является этнолингвистика, связанная с такими фактами действительности и человеческого сознания, которые обладают закрепленными за ними и развитыми формами символической репрезентации, имея не только языковое (что является объектом исследований Е. Бартминьского и польских этнолингвистов), но и культурно-символическое воплощение (объект исследований Н.И. Толстого и его школы). Все направления этнолингвистики скреплены общим посылом: идя от языка, ученые хотят прийти к человеку, к его пониманию мира.

Динамика изучения российскими авторами культурных коннотаций слов проявилась в том, что от анализа вербализации так называемых культурноспецифических реалий (самовар, щи), которые возникают в силу объективных отличий материальных объектов тех или иных народов, исследователи перешли к изучению концептов ТК и фрагментов диалектной ЯКМ (в том числе члены Томской диалектологической школы Т.Б. Банкова, Л.Г. Гынгазова, М.Л. Житникова, А.Н. Серебренникова и др.), то есть к языковым объективациям базовых ценностей ТК, имеющих экзистенциальную значимость и «заключенных в них концептов» (А. Вежбицкая). Более того, чрезвычайно продуктива мысль С.М. Толстой о наличии в каждом слове культурного фона вне зависимости от того, является ли слово «культурной константой».

В работе не выделялись и не описывались уровневые единицы языка, не вскрывались новые закономерности в диалектном языке. Язык и тексты диалектного дискурса использовались только как средство более глубокого проникновения в ТК, что соответствует актуальным задачам этнолингвистики.

Рассмотрению подвергся фрагмент диалектной ЯКМ. Она отличается от общеязыковой КМ своим естественным характером, поскольку границы и объем языкового сознания диалектоносителей обусловлены повседневным использованием говора: слов, обыденный дефиниций, устойчивых оценок, «фреймов и сценариев типовых национальнокультурных ситуаций» (Ю.Н. Караулов). Трактовки носителей диалекта, сохраняющие аутентичность их взгляда на мир, предстают свободными от инокультурных интерпретаций. Несмотря на высокий удельный вес вариативности ТК, только толкования ее носителя являются интерпретациями первого порядка (в терминах К. Гирца): это ведь его собственная культура.

Наш интерес к исследованию денотативного и концептуального пространства ТК, связанного с пищей, объясняется вхождением ее в структуру повседневности наряду с трудом (работой). Это обусловило закрепление данного фрагмента в КМ носителя ТК и всестороннюю разработку представлений о нем в языке.

Описав механизм преобразования недискретной внеязыковой действительности — ПТ — в семиотическую систему, включающую языковой и неязыковой уровни, мы рассмотрели потенции и роль ПК в реализации общесемиотической оппозиции «своего» и «чужого» («иного») миров ТК. Несмотря на предельный уровень абстракции, который не осознается рядовыми носителями ТК, данная оппозиция во многом репрезентируется вещными, материальными (пищей, алкоголем) символами ПК, с одной стороны, и языковыми его символами, с другой.

В диссертации реализована попытка понять и описать путь познания окружающей действительности, пройденный лингвокультурным сообществом, выявить мотивы, которые двигали им и частино отражены в стереотипах пир на весь мир, сели бы за стол как люди, прямо сопрягающих творение, объединение и репрезентацию «всего» мира с формой трапезничания.

Разумеется, анализ исследуемого фрагмента ТК не ограничивается освещенными в данном диссертационном сочинении вопросами. Необходимо его дальнейшее изучение в свете этнолингвистической проблематики. В связи с этим актуальным представляется расширение

182 материала, привлекаемого к анализу: использование в качестве эмпирической базы исследования большего объема данных других диалектных систем, литературного языка, возможно, других родственных языков. Это позволит выйти на уровень сопоставительного анализа и сделать выводы об универсальности и национальной специфике означенного фрагмента.

Необходимым представляется дальнейшее исследование ПК в означивании других оппозиций ТК (мужской / женский, старый / молодой).

Более детальную проработку могут получить иные затронутые в настоящей работе проблемы. Перспективным видится глубокое описание пространственной оси мира посредством ПК и оязыковление ее в диалекте (городская / деревенская, домашняя / полевая (страдная), русская / чужеземная пища).

Открытым для научного исследования с позиции этнолингвистики представляется изучение ПК во взаимодействии (синтезе) с другими кодами культуры.

Все вышесказанное открывает перспективы для дальнейшего всестороннего изучения концептуального пространства, связанного с пищей. 1

Список научной литературыУстинова, Наталья Александровна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Аванесов Р.И. Очерки русской диалектологии. - М.: Учпедгиз, 1949. — 304 с.

2. Агапкина Т.А. Звуковой образ времени и ритуала (на материале весенней обрядности славян) // Мир звучащий и молчащий. Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. — М.: РАН. Институт славяноведения, 1999. — С. 17-50.

3. Агапкина Т.А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. — М.: Индрик, 2002. — 814 с.

4. Алексеевский М.Д. Застолье в обрядах и обрядовом фольклоре Русского Севера XIX и XX вв. (на материале похоронно-поминальных обрядов и причитаний). Дисс. . канд. филол. наук. — М., 2005. 193 с.

5. Андреева Т.Б. Пиво в обрядах и обычаях севернорусских крестьян в XIX в. // Этнографическое обозрение, 2004. -№ 1. — С. 77-87.

6. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. — М.: Наука, 1974.-368 с.

7. Апресян Ю.Д. Избранные труды. Т. 2. М.: Языки русской культуры, 1995. 472 с.

8. Апресян Ю.Д. Языковая картина мира и системная лексикография. — М.: Языки славян, культур, 2006 — 910 с.

9. Арутюнов С.А., Воронина Т.А. Традиционная пища как выражение этнического самосознания. М.: Наука, 2001. - 289 с.

10. Арутюнов С.А., Воронина Т.А. Хлеб в народной культуре. Этнографические очерки. М.: Наука, 2004. - 412 с.

11. Арутюнова Н.Д. Аномалия и язык // Вопросы языкознания, 1987. — № 3. — С. 311.

12. Арутюнова Н.Д. Язык цели // Логический анализ языка. Модели действия. — М.: Наука, 1992.-С. 14-23.

13. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. — М.: Языки русской культуры, 1999. — 896 с.

14. Арутюнова Н.Д. Воля и свобода // Логический анализ языка. Космос и хаос. -М.: Языки русской культуры, 2003. С. 73-99.

15. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1983. — 192 с.

16. Байбурин А.К. Ритуал: свое и чужое // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. — Л.: Наука, 1990. — С. 3-17.

17. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. — СПб.: Наука, 1993. —240 с.

18. Байбурин А.К. Обрядовое перераспределение доли у русских // Судьбы традиционной культуры. Сборник статей и материалов памяти Ларисы Ивлевой. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. - С. 78-82.

19. Байбурин А.К., Топорков А.Л. У истоков этикета. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1990. — 165 с.

20. Банкова Т.Б. «Полный словарь сибирского говора»- как источник изучения народного миросозерцания // Культура отечества: прошлое, настоящее; будущее. Вып. 4. Томск, 1995. - С. 80-84.

21. Банкова Т.Б. Словарь сибирских обрядов: к постановке проблемы (на материале семейных обрядов) // Проблемы лексикографии, мотивологии, дериватологии. — Томск: Издательство Томского,университета, ,1998. — С.22-34.

22. Банкова Т.Б. Концепт «честь» в «Словаре сибирских обрядов» // Образ человека в картине мира. — Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 2003. — С.211-217.

23. Банкова Т.Б. О символическом значении слова в «Словаре сибирских обрядов» // Вестник Томского Государственного университета. Томск, 2004. — № 282. Июнь.-С. 192-202.

24. Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Знаковые функции вещных сущностей // Язык — система. Язык текст. Язык — способность. — М.: ИРЯ РАН, 1995. — С. 80-90.

25. Баркова А. Л. Мифология. М., 1998. — (http://chronarda.ru/phoebus/sub/s-8.php).

26. Барт Р. Основы семиологии // Структурализм: «за» и «против». — М.: Прогресс, 1975.-С. 114-163.

27. Бартминьский Е. Чем занимается этнолингвистика? // Некоторые спорные проблемы этнолингвистики // Е. Бартминьский. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. -М.: Индрик, 2005 (1986). С. 23-32.

28. Бартминьский Е. Точка зрения, перспектива, языковая картина мира // Е. Бартминьский. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. — М.: Индрик, 2005 (1990).-С 87-104.

29. Бартминьский Е. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. — М.: Индрик, 2005 (1990). 528 с.

30. Бартминьский Е. Некоторые спорные проблемы этнолингвистики // Е. Бартминьский. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. М.: Индрик, 2005 (2001). - С. 33-38.

31. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. — 504 с.

32. Беленко Е.В. Концептосфера «продукты питания» в национальной языковой картине мира. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — Челябинск, 2006. 23 с.

33. Белова О.В. Названия сел Полесья и топонимические нарративы // Вопросы ономастики. — Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2005. — № 2.-С. 151-164.

34. Белова О.В. Этнические стереотипы по данным языка и народной культуры славян (этнолингвистическое исследование). Автореф. дисс. . д-ра филол. наук. -М., 2006.-34 с.

35. Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М. Прогресс, 1974 (1966). — 446 с.

36. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. — М.: Прогресс, 1995 (1969).-456 с.

37. Березович Е.Л. Топонимия русского Севера: этнолингвистические исследования., Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 1998. — 335 с.

38. Березович Е.Л., Родионова И.В. Тема огня в комплексе народных представлений о черте (на материале русской диалектной лексики и фольклора) // Материалы и исследования по русской диалектологии II (VIII). — М.: Наука, 2004 . С. 346-354.

39. Березович Е.Л. Язык и- традиционная культура. Этнолингвистические исследования. М.: Индрик, 2007. - 600 с.

40. Березович Е.Л., Пьянкова К.В.' Пищевой код в дискурсе' игры // Язык и традиционная культура. Этнолингвистические исследования. — Екатеринбург: Индрик, 2007. С. 340-404.

41. Бернштам Т.А. Будни и праздники: поведение взрослых в русской крестьянской среде. // Этнические стереотипы поведения. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1985.-С. 120-153.

42. Блинова О.И. Русские говоры Сибири. Лексикография. Томск: Издательство Томского университета, 1993. - 170 с.

43. Блинова О.И. Способы, отражения народной духовной культуры в областном словаре // Культура отечества: прошлое, настоящее, будущее. Вып. 4. — Томск, 1995.-С. 64-69.

44. Блинова О.И. Лексикографическое исследование духовной и материальной культуры этноса // Этносы Сибири: язык и культура. Ч. 1. — Томск, 1997. — С. 6871.

45. Блинова О.И. Областной словарь как источник изучения народной речевой культуры // Материалы и исследования по русской диалектологии I (VII). — М., 2002. С. 233-239.

46. Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. — М.: Искусство, 1971. — 542 с.

47. Богданов К.А. Повседневность и мифология: исследование по семиотике фольклорной действительности. — СПб.: Искусство СПб, 2001. —437 с.

48. Бондарь Н.И. Семиотика традиционных гаданий: коды («языки») (на материале восточнославянского населения Кубани) // Palaeoslavica. XII. — 2004. — № 1. — С. 154-170.

49. Брагина Н.Г. Фрагмент лингвокультурологического лексикона (базовые понятия) // Фразеология в контексте культуры. — М.: Языки русской культуры, 1999.-С. 131-137.

50. Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. — М.: Прогресс, 1986.-622 с.

51. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Референция и смысл выражений мясопуст (мясопустная неделя) и сыропуст (сыропустная неделя) // Вопросы языкознания.1997. №3. - С.40-47.

52. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация (на примере русской грамматики). — М.: Языки русской культуры, 1997. — 574 с.

53. Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984 (1899). - 367 с.

54. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М.: Русские словари, 1997. —411 с.

55. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М.: Языки русской культуры, 1999. - 780 с.

56. Вежбицкая А. Понимание культур посредством ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001. —287 с.

57. Вендина Т.Н. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. — М.: Индрик, 2002. 334 с.

58. Виноградова JI.H. Та вода, которая. (Признаки, определяющие магические свойства воды) // Признаковое пространство культуры. М.: Индрик, 2002. — С. 32-60.

59. Власова И.В. Традиционная земледельческая и промысловая культура // Русские.-М.: Наука, 1999.-С. 158-183.

60. Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании // Филологические науки. -2001. -№ 1.- С. 64-72.

61. Воробьев В.В. Лингвокультурология: теория и методы. — М.: Издательство РУДН, 1997.-331 с.

62. Воронина Т.А. Заздравная чаша: к истории русского застолья (X-XVII века) // Хмельное и иное: напитки народов мира. — М.: Наука, 2008. — С. 72-101.

63. Гак В.Г. Язык как форма самовыражения народа // Язык как средство трансляции культуры. М.: Наука, 2000. — С. 54-68.

64. Геннеп А., ван. Обряды перехода. М.: Восточная литература, 1999 (1909). — 198 с.

65. Герд A.C. К определению понятия «словарь» // Проблемы лексикографии. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997. — С. 191-203.

66. Герд A.C. Введение в этнолингвистику. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2005. — 457 с.

67. Гирц К. Интерпретация культур. М.: Росспэн, 2004. — 557 с.

68. Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. — М.: Янус-К, 1998. — 167 с.

69. Громыко М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991. - 459 с.

70. Грушко Н.Е. Гастрономический дискурс и функции языка (к проблеме регионального и жанрового варьирования) // Актуальные проблемы русистики. Вып. 3. Языковые аспекты регионального существования человека. — Томск, 2006.-е. 370-376.

71. Гудков, Д.Б., Ковшова, М.Л. Телесный код русской культуры: материалы к словарю. М.: Гнозис, 2007. - 288 с.

72. Гумбольдт В. Фон. Язык и философия культуры. — М.: Прогресс, 1985. —452 с.

73. Гумбольдт В. Фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 2000. -400 с.

74. Гура A.B. Из севернорусской свадебной терминологии. Хлеб и пряники (словарь) // Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста. М.: Наука, 1977. - С. 131-181.

75. Гура A.B. Сакральное и секулярное в судьбах европейской цивилизации. — СПб.: Издательство Политехнического университета, 2005. — 179 с.

76. Гура A.B. Соотношение и взаимодействие акционального и вербального кодов свадебного обряда // Славянский и балканский фольклор. Вып. 10. Семантика и прагматика текста. М.: Индрик, 2006. - С. 268-279.

77. Гура A.B. Каша в славянском свадебном обряде // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008,- (http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmn.

78. Гура A.B. Посторонние // Славянские древности. Т. 4. - М.: международные отношения, 2009. - С. 209-212.

79. Гуревич А.Я. От пира к лену // Одиссей: человек в истории. — М.: Наука, 1999. — С. 7-13.

80. Гусарова К.О. Поедание культуры: гастрономические и пищеварительные метафоры в советской публицистике 1920-х годов // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. (http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmn.

81. Гынгазова Л.Г. Образ пространства в идиолекте носителя народной речевой культуры // Интерпретатор и текст: проблемы ограничений в интерпретационной деятельности. Новосибирск: НГПУ, 2004. - С. 96-105.

82. Гынгазова Л. Г. Интерпретационный потенциал соматизмов в описании картины мира языковой личности диалектоносителя // Вестник Томского государственного университета. Филология. Томск, 2009. - № - 1 (5). - С. 1321.

83. Демьянков В.З. Текст и дискурс как термины и как слова обыденного языка // Язык. Личность. Текст. Сб. статей к 70-летию Т.М. Николаевой. — М.: Языки славянских культур, 2005. С. 34-55.

84. Дмитриева О.В. Церемониал, церемонность и бес-церемонность в королевском застолье елизаветинской Англии // Одиссей: человек в истории. — М.: Наука, 1999.-С. 85-91.

85. Довгополова O.A. Другое, Чужое, Отторгаемое как элементы социального пространства: Монография. — Одесса: СПД Фридман, 2007. — 300 с.

86. Долгова Е.Ю. Лексика и фразеология, связанная со сферой употребления спиртных напитков, в русском языке. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — Самара, 2009 .-21 с.

87. Домострой. М.: Художественная литература, 1991. — 317 с.

88. Жигульский К. Праздник и культура. — М.: Прогресс, 1985. 336 с.

89. Жидкова Е.М. Культура питания и реформы эпохи Хрущева // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. (http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmn.

90. Житникова М.Л. Дом как базовое понятие народного мировидения (лингвокультурологический аспект). Дисс. . канд. филол. наук. — Томск, 2006. 191 с.

91. Загидуллина М.В. Пищевой код как смысловой центр национальной культуры и проблема глобализации // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. — (http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmr).

92. Зверев В.А. Признаки дезорганизации общинной и семейной жизни в сибирской деревне конца XIX начала XX в. // Община и семья в сибирской деревне XVIII - нач. XV в. - Новосибирск: Издательство НГУ, 1989. - С. 62-79.

93. Зеленин Д.К. Описание рукописей Ученого архива Императорского русского географического общества. Пг., 1916. - 1279 с.

94. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. — М.: Наука, 1991 (1927). — 507 с.

95. Земскова А.Ю. Специфика глюттонического (гастрономического) дискурса // Материалы Пятой Всероссийской электронной научно-практической конференции «Вуз культуры и искусств в образовательной системе региона». — Самара: СГАКИ, 2008. С. 191-194.

96. Злобина Ю.Л. Концепт «пища» в рекламном дискурсе // Аксиологическая лингвистика: проблемы изучения культурных концептов и этносознания. — Волгоград: Колледж, 2002. — С. 130-135.

97. Иванов В.В. Топоров В.Н Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М.: Наука, 1965. —245 с.

98. Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. — М.: Наука, 1974.-340 с.

99. Иванов В. В. Происхождение семантического поля славянских слов, обозначающих дар и обмен // Славянское и балканское языкознание. Проблемы интерференции и языковых контактов. — М.: Наука, 1975. — С. 71-72.

100. Иванцова Е.В. Ритуал потчевания в традиционной народной культуре // Теоретические и прикладные аспекты филологии. — Томск: Издательство Томского политехнического университета, 2004. — С. 141-145.

101. Исаев A.A. Вопросы социологии: эгоизм, дружелюбие, классовые интересы. М.: Либроком, 2002. - 240 с.

102. Кабакова Г.И. Французская этнолингвистика: проблематика и методология // Вопросы языкознания. 1993. -№ 6. - С. 100-113.

103. Кабакова Г.И. Родня за столом // Категория родства в языке и культуре. — М.: Индрик, 2009. С. 159-169.

104. Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. — М.: ОГИ, 2003. — 293 с.

105. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 1 // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. 2006. — № 291, июнь. — С. 1219.

106. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 2 // Вестник Томского государственного университета. — 2007. — № 294, январь. — С. 17-24.

107. Калиткина Г.В. Междисциплинарные области диалектной лингвокультурологии // Сибирский филологический журнал. 2008. — № 3. — С. 181-192.

108. Калиткина Г.В. Объективация традиционной темпоральности в диалектном языке. Томск: Издательство Томского государственного университета, 2010. — 296 с.

109. Капица Ф.С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы. — М.: Флинта, 2003. 215 с.

110. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. — М.: Гнозис, 2004.-390 с.

111. Караулов Ю.Н. Структура лексико-семантического поля // Филологические науки. 1972. -№ 1. - С. 57-69.

112. Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М.: Наука, 1976. —355 с.

113. Караулов Ю.Н. Горячие точки развития русистики: русский язык, русский мир и российский менталитет // Русское слово в русском мире. — М.-Калуга: МГЛУ-Эйдос, 2004. С. 5-28.

114. Караулов Ю.Н. Основы лингвокультурного тезауруса русского языка» // Русское слово в русском мире. М.-Калуга: МГЛУ-Эйдос, 2004. - С. 244-296

115. Картины русского мира: аксиология в тексте и языке. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 2005. — 353 с.

116. Каспина М. Роль еды в еврейских магических практиках Восточной Европы в XVIII-XX вв. // Пир — трапеза — застолье в славянской и еврейской культурной традиции. М.: Институт славяноведения РАН, 2005. - С. 97-105.

117. Кедрин Д.Б. Зодчие (1938). М.: Эскмо, 2007. - 416 с.

118. Кернер Э. Ф. К. Вильгельм фон Гумбольдт и этнолингвистика в Северной Америке. От Боаса (1894) до Хаймса (1961) // Вопросы языкознания. — 1992. № 2.-С. 105-113.

119. Клингер В.П. Животные в античном и современном суеверии. Киев, 1911. — 352 с.

120. Ключевский В.О. По поводу заметки Д. Голохвастова об историческом значении слова «кормление» // Письмо к издателю. Русск. Архив. — 1889. — № 5. -с. 131-145.

121. Ключевые идеи русской языковой картины мира. — М.: Языки славянской культуры, 2005. 540 с.

122. Козько H.A. Концептосфера «спиртные напитки» в национальной языковой картине мира. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — Челябинск, 2006. — 19 с.

123. Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. — Л.: Издательство • Ленинградского университета, 1986. — 312 с.

124. Колосова В.Б. Растительный код традиционной культуры (этнолингвистический и лингвогеографический аспект) // Картины мира в славянских языках. — М., 2009. — С. 269-270.

125. Комарова В.А. Приметы и запреты, связанные с хлебом, на русском севере // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». -М., 2008. (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

126. Корнилов O.A. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. — М.: ЧеРо, 2003. — 348 с.

127. Королькова П.В. Пищевые образы как способ реализации оппозиции «свой — чужой» в рассказах Момо Капора // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. — (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

128. Костомаров Н.И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа: утварь, одежда, пища и питье, здоровье и болезни, нравы, обряды, прием гостей. — М.: Экономика, 1993 (1860). -399 с.

129. Красных В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность?». — М.: Гнозис,2003.-375 с.

130. Красных В.В. Предметный код культуры в русском культурном пространстве // Русистика на пороге XXI в.: проблемы и перспективы. — М., 2003. — С. 146148.

131. Кривенко А.Б. Роль «пищевого кода» в самоидентификации и репрезентации A.C. Пушкина // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. - (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

132. Кубрякова Е.С. Языковая картина мира и особенности ее влияния на сознание человека // Русское слово в русском мире. — М.-Калуга: МГЛУ-Эйдос,2004. С. 29-39.

133. Кубрякова Е.С. О термине «дискурс» и стоящей за ним структуре знания // Язык. Личность. Текст. Сб. статей к 70-летию Т.М. Николаевой. М.: Языки славянской культуры, 2005. - С. 23-33.

134. Кузнецова А.И. Типы названий обрядового хлеба у восточных славян (этнолингвистический анализ) // Хлеб в народной культуре: этнографические очерки.-М.: Наука, 2004.-С. 91-101.

135. Культурология: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. Ростов на Дону: Феникс, 2005. — 576 с.

136. Лаврентьева Л.С. Символические функции еды в обрядах // Фольклор и этнография: проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. — Л.: Наука, 1990.-С. 37-47.

137. Леви-Стросс К Структурная антропология. -М.: Наука, 1985. 535 с.

138. Леви-Стросс К. Мифологики: сырое и приготовленное. — СПб.: Университетская книга, 2000 (1966). —400 с.

139. Леви-Стросс К. Мифологики: происхождение застольных обычаев. — М.-СПб.: Университетская книга, 2000. 461 с.

140. Левкиевская Е.Е. Восточнославянский мифологический текст: семантика, диалектология, прагматика. Автореф. дисс. д-ра филол. наук. — М., 2007. — 48 с.

141. Левкиевская Е.Е. Пища повседневная и пища ритуальная: механизмы переключения аксиологических кодов // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. -(http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

142. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. — СПб.: Издательство СПбГУКИ, 2002. 304 с.

143. Леонтьева Т.В. Интеллект человека в зеркале русского языка. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — Екатеринбург, 2003. -23 с.

144. Липинская В. А. Пища русских сибиряков // Этнография русского крестьянства в Сибири XVII сер. XIX в. - М.: Наука, 1981. - С. 183-201.

145. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М.: Индрик,1999.-422 с.

146. Лоскутова Д.Н. Пищевой код в народной медицине южнорусского региона (этнолингвистический аспект) // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. — (http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmn.

147. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства. СПб.: Искусство, 1996. - 400 с.

148. Лысенко О.В. Мужское / женское в ритуалах жизненного цикла: символические роды в Смоленской губернии // Мужской сборник. Вып. 2. — М.: Лабиринт, 2004. с. 141-143.

149. Макашина Т.С. Свадебный обряд // Русские. М.: Наука, 2003. - С. 466-500.

150. Мальцева И.М. Пирожное, пирог // Русская речь. 1982. - № 4. 144-148.

151. Марков Б.В. Культура повседневности. СПб.: Питер, 2008. - 352 с.

152. Маслова В.А. Лингвокультурология. — М.: Академия, 2001. 202 с.

153. Мауль В.Я. Пир и обжорство на свадьбе самозванцев (по материалам Пугачевского бунта) // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. — (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

154. Метафора в языке и тексте. М.: Наука, 1988. — 176 с.

155. Методологические проблемы когнитивной лингвистики. — Воронеж: Издательство Воронежского государственного университета, 2001. — 181 с.

156. Миненко H.A. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVTII-XIX). — Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1979. — 350 с.

157. Миронова И.К. Концептосфера «Еда» в русском национальном сознании: базовые когнитивно-пропозиционные структуры и их лексические репрезентации. Автореф. дисс. канд. филол. наук — Екатеринбург, 2002. —20 с.

158. Мишанкина H.A. Роль метафоры в моделировании научных образов мира // Картины русского мира: образы языка в дискурсах и текстах. — Томск: ИД СК-С, 2009.-С. 129-173.

159. Мокиенко В.М. Образы русской речи: историко-этимологические очерки фразеологии. М.: Флинта, 2007. - 464 с.

160. Морозов И.А. Структура и семантика традиционного застолья: обычаи, верования, магия, связанные с его началом и завершением // Традиционная культура. Научный альманах. — М., 2002. — № 2. — С. 18-31.

161. Мосс М. Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах // Общества. Обмен. Личность. М.: Восточная литература, 1996 (1925). — С. 85111.

162. Мухина И.К. Русское гостеприимство в когнитивном аспекте: структура концептосферы // VERB UM: язык, текст, словарь: Сб. науч. тр.: Посвящается юбилею Л.Г. Бабенко. — Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2006.-С. 198-215.

163. Найденова Л.П. Трапеза в старшей редакции Домостроя: парадоксы кодификации // Одиссей: человек в истории. -М.: Наука, 1999. С. 79-84.

164. Народы Западной и Средней Сибири: культура и этнические процессы. — Новосибирск, 2002. 322 с.

165. Невская Л.Г. Концепт «гость» в контексте переходных обрядов // Из работ московского семиотического круга. М.: Языки русской культуры, 1997. — С. 442-452.

166. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. — М.: Наука, 1993. 192 с.

167. Одиссей. Человек в истории. Трапеза. — М.: Наука, 1999. — 340 с.

168. Пелипенко A.A., Яковенко И.Г. Культура как система. — М.: Языки русской культуры, 1998. — 376 с.

169. Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» // Проблемы структурной лингвистики. — М.: Наука, 1985. — С. 42-63.

170. Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке // Очерки по русской семантике. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 5483.

171. Петров Н.В. Меню былинного богатыря: сюжетные функции «пищевых» мотивов в русском эпосе // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. — (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

172. Пименова М.В. Душа и дух\ особенности концептуализации. Кемерово: ИПК «Графика», 2004. - 386 с.

173. Полевые структуры в системе языка. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1989. - 198 с.

174. Порядина Р.Н. Духовный мир в образах пространства // Картины русского мира: пространственные модели в языке и тексте. Томск: UFO-Plus, 2007. — с. 11-78.

175. Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. М.: Наука, 1988. - С. 886.

176. Потебня A.A. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. М.: Издательство Московского университета, 1865.-422 с.

177. Похлебкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. М.: Центрполиграф, 1994. - 559 с.

178. Признаковое пространство культуры. М.: Индрик, 2002. - 432 с.

179. Проблемы славянской этнографии. — JL: Наука, 1979. — 240 с.

180. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. — СПб.: Наука, 1994 (1960). — 238 с.

181. Пьянкова К.В. Лексика, обозначающая категориальные признаки пищи, в русской языковой традиции: этнолингвистический аспект. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. — Екатеринбург, 2008. — 22 с.

182. Радченко O.A., Закуткина H.A. Диалектная картина мира как идиоэтнический феномен // Вопросы языкознания. — 2004. — № 6. — С. 25-48.

183. Ранчин A.M. Что едят помещики в «Мертвых душах» Н.В. Гоголя // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. - (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

184. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М.: Русские словари, 2000.-416 с.

185. Резанова З.И. Дискурсивные картины мира // Картины русского мира: современный медиадискурс. — Томск: ИД СК-С, 2011. С. 15-97.

186. Ростова А.Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). Томск: Издательство Томского государственного университета, 2000. — 40 с.

187. Русские. М.: Наука, 1999. - 828 с.

188. Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. — М.: Academia, 2005. — 639 с.

189. Само дел ова Е.А. Традиционная трапеза (по полевым материалам) // Palaeoslavica. XIII. 2005. -№ 1. - С. 310-327.

190. Сахаров И.П. Сказания русского народа. Тула: Приокское книжное издательство, 2000. — 480 с.

191. Свенцицкая И.С. Пиры как форма общения в классической и эллинистической Греции // Одиссей: человек в истории. Трапеза. М.: Наука, 1999.-С. 63-67.

192. Седакова O.A. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М.: Индрик, 2004. — 320 с.

193. Серебренникова А.Н. Диалектное слово с семантикой «свойственности» — «чуждости» (лингвокультурологический аспект). Дисс. . канд. филол. наук. — Томск, 2004.-213 с.

194. Синячкин В.П. Концепт «хлеб» в русском языке: лингвокультурологические аспекты описания. Автореф. дисс. канд. филол. наук. — М., 2002. — 22 с.

195. Скотт Дж. Моральная экономика крестьянина как этика выживания // Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире. М.: Прогресс, 1992 (1976).-С. 202-210.

196. Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты. Автореф. дисс. . д-ра филол. наук. — Волгоград, 2004. 39 с.

197. Снегирев И.М. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. — Нижний Новгород, 1996 (1831). — (http://books.google.com/books?id=HmoBAAAAYAAJ).

198. Соколов М.Н. «Пир на весь мир». Об эсхатологических коннотациях русской присказки // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. - (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

199. Сороколетов Ф.П. Семантическая структура слова в диалектном словаре // Вопросы изучения русских народных говоров (диалектная лексика). — Л.: Наука, 1971.-С. 181-189.

200. Софронова Л.А. Код еды в ранних повестях Гоголя // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». — М., 2008. (http://old.inslav.ru/konf 2008food.html).

201. Сохань И.В. Повседневность как универсальное основание человеческой культуры. Дисс. . канд. филол. наук. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1999. — 124 с.

202. Сохань И.В. Архитектоника повседневности: пища // Вестник Томского Государственного университета. Томск, 2008. - № 306. - С. 39-45.

203. Сохань И.В. Обработка пищи огнем как антропогенетическая революция // Вестник Томского Государственного университета. — Томск, 2008. № 317. - С. 86-89.

204. Сохань И.В. Женщина и гастрономический код культуры // Женщина в российском обществе. — Иваново, 2010. — № 4. — в печати.

205. Сохань И.В. Особенности русской гастрономической культуры // Вестник Томского Государственного университета. Томск, 2011. - № 347. - С. 61-68.

206. Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. — М.: Языки русской культуры, 2001 (1997). 989 с.

207. Страхов А.Б. Ритуально-бытовое обращение с хлебом и печью и его связь с представлениями о доле и загробном мире // Полесский этнографический сборник. Материалы и исследования. — М.: Наука, 1983. — С. 99-100.

208. Страхов А.Б. О первичной очистительной функции позорящих акций: 1. Надевание хомута и др. // Palaeoslavica. XV. — 2007. — № 1. — С. 137-159.

209. Судаков Г.В. Напитки в трапезе древнего русича // Хмельное иное: напитки народов мира. М.: Наука, 2008. - С. 58-71.

210. Сумцов Н.Ф. Символика славянских обрядов. — М.: Восточная литература, 1996.-296 с.

211. Тайлор Э.Б. Миф и обряд в первобытной культуре. — Смоленск: Русич, 2000 (1881).-623 с.

212. Тарасов Е.Ф. Язык как средство трансляции культуры // Язык как средство трансляции культуры. М.: Наука, 2000. — С. 45-54.

213. Телия В.Н. Метафора в языке и тексте. — М.: Наука, 1988. — 176 с.

214. Телия В.Н. Русская фразеология: семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. — М.: Языки русской культуры, 1996. — 288 с.

215. Терещенко A.B. Быт русского народа. Ч 1,2.- М., 1999. — 414 с.

216. Толстая С.М. Терминология обрядов и верований как источник реконструкции древней духовной культуры // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской духовной культуры: источники и методы. -М.: Наука, 1989. С. 215-229.

217. Толстая С.М. Этнолингвистика в Люблине // Славяноведение. — 1993. —№ 3. С. 47-59.

218. Толстая С.М. Стереотип в этнолингвистике // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. М.: Книжный сад, 1995. — С. 124-127.

219. Толстая С.М. Символика девственности в полесском свадебном обряде // Секс и эротика в русской традиционной культуре. М.: Ладомир, 1996. — С. 192206.

220. Толстая С.М. Символические заместители человека в народной магии // Судьбы традиционной культуры. Сборник статей и материалов памяти Ларисы Ивлевой. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. - С. 72-77.

221. Толстая С.М. Слово в контексте народной культуры // Язык как средство трансляции культуры. — М.: Наука, 2000. С. 101-112.

222. Толстая С.М. Мотивационные семантические модели и картина мира // Русский язык в научном освещении. М., 2002. - № 3. - С. 112-127.

223. Толстая С.М. Оппозиция «постный-скоромный» в свете диалектной семантики // Русская диалектная этимология. — Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002. С. 128-132.

224. Толстая С.М. Язык и культура и язык культуры // Живая старина. — 2004. — № 1.-С. 4-7.

225. Толстая С.М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. — М.: Индрик, 2008. — 528 с.

226. Толстой Н.И. Некоторые проблемы и перспективы славянской и общей этнолингвистики // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. — 1982. — № 5. С. 397-405.

227. Толстой Н.И. переворачивание предметов в славянском погребальном обряде // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. -М.: Наука, 1990.-С. 119-128.

228. Толстой Н.И. Vita herbae et vita rei в славянской народной традиции // Славянский и балканский фольклор. Верования. Текст. Ритуал. — М.: Наука, 1994.-С. 139-168.

229. Толстой Н.И. Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин // Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. — М.: Индрик, 1995. С. 17-32.

230. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. — М.: Индрик, 1995. 509 с.

231. Трахтенберг Л.А. Мотивы пищи и питья в пародийных церемониях при дворе Петра I // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. - (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

232. Троицкий Ю.Л. Гастрономический код И. Бродского // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. - (http://old.inslav.ru/konf2008food.html).

233. Урысон Е.В. Сдвиг семантического акцента в значении лексемы (предчувствие, голод, аппетит) // Русский язык сегодня. Вып. 1. — М.: Азбуковник, 2000. С. 456-462.

234. Урысон E.B. Свобода 1.1, воля 4.1 // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Вып. 3. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — С. 1003-1007.

235. Усачева В.В. Калина // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т. 2. М.: Международные отношения, 1999. — С. 446-448.

236. Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). — М.: Издательство МГУ, 1982. — 245 с

237. Успенский Б.А. Антиповедение в культуре Древней Руси // Избранные труды. Т.1. Семиотика истории. Семиотика культуры. — М.: Гнозис, 1994. — С. 320-332.

238. Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Избранные труды. Т.2. — М.: Языки русской культуры, 1994. — С. 53-128.

239. Устинова H.A. Актуализация семантики времени в номинациях пищи // Материалы XLIV Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс»: Языкознание. — Новосибирск: НГТУ, 2006.-С. 9-11.

240. Устинова H.A. Концептосфера «зерно» в традиционной культуре // Наука. Технологии. Инновации : материалы Всероссийской научной конференции молодых ученых в 7-ми частях. — Новосибирск: НГТУ, 2006. С. 132-134.

241. Устинова H.A. Исследование фрагмента лексико-семантического поля «Пища» (на диалектном материале) // Материалы П региональной научной студенческой конференции «Дни науки». — Красноярск, 2007. С. 112-116.

242. Устинова H.A. Концептосфера «зерно» (на материале среднеобских говоров) // Теоретические и прикладные аспекты современной филологии : материалы XIIфилологических чтений имени профессора Р.Т. Гриб. Выпуск 7. — Красноярск, 2007. С. 232-238.

243. Устинова H.A. Концепт рыба в традиционной культуре (на диалектном материале) // Язык. Человек. Ментальность. Культура : материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. — Омск: Вариант-Омск, 2008. С. 123-127.

244. Устинова H.A. Пищевой код как символизация пищевой традиции (на материале говоров Среднего Приобья) // Вестник Томского Государственного университета. — Томск, 2010. № 333. Апрель. — С. 28-32.

245. Уфимцева Н.В. Этнический характер, образ себя и языковое сознание русских // Языковое сознание: формирование и функционирование. — М.: ИЯ РАН, 1998.-С. 135-170.

246. Фатеева H.A. Группы переносных значений слов, обозначающих пищевые продукты, в русском арго // Тезисы докладов Международной конференции «Пищевой код в славянской культуре». М., 2008. -(http://old.inslav.ru/konf 2008food.htmn.

247. Фольклор и этнография: проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. JL: Наука, 1990. — 231 с.

248. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М.: Наука, 1997 (1936). — 448 с.

249. Фрумкина P.M. «Теории среднего уровня» в современной лингвистике // Вопросы языкознания. 1996. — № 2. - С. 55-67.

250. Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира. М.: Наука, 1990.-207 с.

251. Цивьян Т.В. Модель мира и ее лингвистические основы. М.: Идиториал УРСС, 2005.-280 с.

252. Человеческий фактор в языке. — М.: Наука, 1991. 238 с.

253. Чеха О.В. Языковой и культурный образ лунного времени в полесской традиции {молодой и старый месяц) // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. Вып. 10. — М.: Индрик, 2006. — с. 485-501.

254. Чулкина Н.Л. Мир повседневности в языковом сознании русских: лингвокультурологическое описание. М.: Издательство РУДН, 2004. — 256 с.

255. Швейковская E.H. Прокопьевская трапеза: праздник и повседневность на русском севере в XVII веке // Одиссей: человек в истории. Трапеза. — М., 1999. — С. 14-20.

256. Шмелев А.Д., Левонтина И.Б. На своих двоих: лексика пешего перемещения в русском языке // Логический анализ языка. Языки динамического мира. — Дубна: Международный университет природы, общества и человека, 1999. — 520 с.

257. Шмелев А.Д. Широта русской души // Логический анализ языка. Языка пространств. М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 356-367.

258. Шмелев А.Д. Могут ли слова языка быть ключом к пониманию культуры? // Вежбицкая A.A. Понимание культур посредством ключевых слов. — М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 7-11.

259. Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. М.: Языки славянской культуры, 2002. — 496 с.

260. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. — М.: Наука, 1973. -280 с.

261. Элиаде М. Священное и мирское. -М.: Издательство МГУ, 1994. — 143 с.

262. Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении. Образы и символы. Священное и мирское. -М.: Ладомир, 2000. —414 с.

263. Энциклопедия сверхъестественных существ. — М.: Локид-миф, 1997. — 720 с.

264. Энциклопедия символов, знаков, эмблем. — М., 1999. — (http://lubomarti.ucoz.ru/publ/ehnciklopedijasimvolovznakovehmblem/57).

265. Юрина Е.А. Образный строй языка. — Томск: Издательство томского государственного университета, 2005. 156 с.

266. Юрина Е.А. Лексико-фразеологическое поле кулинарных образов в русском и итальянском языках // Язык и культура. Томск: Издательство 111 НУ, 2008. — № 3. - С. 83-94.

267. Язык и личность. М.: Наука, 1989. - 211 с.

268. Язык и наука конца 20 века. М.: РГГУ, 1995. - 420 с.

269. Язык и национальное сознание. Вопросы теории и методологии. — Воронеж: Издательство Воронежского государственного университета, 2002. — 314 с.

270. Язык как средство трансляции культуры. М.: Наука, 2000. - 311 с.

271. Якобсон P.O. Лингвистика в ее отношении к другим наукам // Избранные работы.-М.: Прогресс, 1985.-С. 369-420.

272. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени, восприятия). — М.: Гнозис, 1994. — 343 с.

273. Яковлева Е.С. О понятии «культурная память» в применении к семантике слова // Вопросы языкознания. 1998. - №3 - С. 43-73.

274. Яковлева Е.С. О концепте чистоты в современном русском языковом сознании и в исторической перспективе // Логический анализ языка: Языки этики. — М.: Языки русской культуры, 2000. — 448 с.

275. Redfïeld R. The little Community and Peasant Society and Culture. — Chicago, L., 1960.-274 p.

276. W.P. Lehmann. A Gothic Etymol. Dictionary. Leiden: Brill, 1986, W 80; H 71; D 18.1. ИСТОЧНИКИ:

277. Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби. / Под ред. В.В. Палагиной. Т. 1-3. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1964-1967.

278. Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби (Дополнение). / Под ред. О.И. Блиновой, В.В. Палагиной. Т. 1-2. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1975.

279. Словарь просторечий русских говоров Среднего Приобья. / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Издательство Томского государственного университета, 1977.

280. Мотивационный диалектный словарь: Говоры Среднего Приобья. / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-2. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1982-1983.

281. Среднеобский словарь (Дополнение). / Под ред. В.В. Палагиной. Часть 1-2. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1983-1986.

282. Полный словарь сибирского говора. / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-4. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1992-1995.

283. Вершининский словарь. / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-7. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 1998-2002.

284. Словарь образных слов и выражений народного говора. / Под ред. О.И. Блиновой. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 2001.

285. Словарь антонимов сибирского говора. / Под ред. О.И. Блиновой. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 2003.

286. Словарь диалектного просторечья Среднего Приобья. / Под ред. О.И. Блиновой. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 2003.

287. Идеолектный словарь сравнений сибирского старожила. / Под ред. Е.В. Иванцовой. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 2005.

288. Полный словарь диалектной языковой личности. / Под ред. Е.В. Иванцовой. Т. 1-3. Томск: Издательство Томского государственного университета, 2006.

289. Словарь фитонимов Среднего Приобья (сост. В.Г.Арьянова). / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-3. — Томск: Издательство Томского государственного педагогического университета, 2006-2008.

290. Мотивационный словарь сибирского говора. / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 12. — Томск: Издательство Томского государственного университета, 20092010.1. СЛОВАРИ:

291. Большой толковый словарь русского языка. / Под ред. Д.Н. Ушакова. Т. 1-4. — М.: Советская энциклопедия, 2004.

292. Большой толковый словарь русского языка. / Под ред. С.А. Кузнецова. — СПб.: Норинт, 2004.

293. Большой энциклопедический словарь. / Под. Ред. А.М. Прохорова. Т. 1-2. -М.: Советская энциклопедия, 2000.

294. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4. — М.: Русский язык, 1955-1991.

295. Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1986.

296. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. Т. 1-2. -М.: Прогресс, 1959.

297. Семенов A.B. Этимологический словарь русского языка. М.: Юнвес, 2002.

298. Славянские древности. Этнолингвистический словарь. / Под ред. Н.И. Толстого. Т. 1-4.-М., 1995.

299. Словарь русского языка. / Под ред. А.П. Евгеньевой. Т. 1-4. М., 1994.

300. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1-4. М., 1986.

301. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. 1-2. — М.: Русский язык, 1999.

302. Шанский Н.М. Краткий этимологический словарь русского языка. — М.: Просвещение, 1961.