автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэма "Руслан и Людмила" как выражение авторской позиции А.С. Пушкина в контексте русской литературной традиции конца XVIII - первой четверти XIX веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэма "Руслан и Людмила" как выражение авторской позиции А.С. Пушкина в контексте русской литературной традиции конца XVIII - первой четверти XIX веков"

На правах рукописи

Тарасова Людмила Владимировна 00305ТЭ4-8

ПОЭМА «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА» КАК ВЫРАЖЕНИЕ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ A.C. ПУШКИНА В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ТРАДИЦИИ КОНЦА XVIII - ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ

XIX ВЕКОВ

Специальность 10 01 01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Воронеж 2007

003057948

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Мордовского государственного университета имени Н.П Огарева

Научный руководитель - доктор филологических наук,

ведущий научный сотрудник ИВГИ РГТУ Иваницкий Александр Ильич

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор Фаустов Андрей Анатольевич

кандидат филологических наук, доцент Алпатова Татьяна Александровна

Ведущая организация - Волгоградский государственный педагогический университет

Защита состоится X3 мая 2007 г в 14 00 часов на заседании диссертационного совета Д 212 038 14 в Воронежском государственном университете по адресу 394006, г Воронеж, пл Ленина, 10, аудитория 4Ъ

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета

Автореферат разослан «■»У»_апреля 2007 г

Ученый секретарь диссертационного Совета

Бердникова О А

Общая характеристика работы Актуальность темы исследования состоит в том, что она высвечивает логику формирования программной поэтической позиции А С Пушкина, окончательно воплотившейся в «Евгении Онегине» «Руслан и Людмила», написанная в период с 1817 по 1820 год, - крупнейший итог двух первых этапов творчества Пушкина лицейского и петербургского Именно ключевые атрибуты образа рассказчика поэмы легли в основу «онегинского» образа автора На преемственность этого образа указывает Б Гаспаров, но развернуто ее не анализирует1 Исследование позволит обозначить объективно-исторический характер этой трансформации

Первая напечатанная поэма Пушкина стала одной из вершин того этапа в развитии русской литературы, когда жанр и стиль, сохранив свое универсальное значение в литературе, стали выражением уникальной авторской личности В «Руслане и Людмиле» они стали отражением его душевного и поэтического опыта, который служит Пушкину полем обобщения литературного смысла эпохи По определению В Кошелева, « в "Руслане и Людмиле" представлена "энциклопедия" аллюзий на русскую литературу его времени»2

Корреспонденцию «Руслана и Людмилы» с произведениями В Жуковского и К Батюшкова детально исследует О Проскурин Ученый указывает, что, изображая странствия Руслана, Пушкин ориентируется на произведения Жуковского, а в завязке поэмы - на поэзию Батюшкова Но у Пушкина коллизия безнадежных страданий героя, удаленного от возлюбленной, иронически переосмысляется Ситуация, в которой оказался Руслан, представлена более драматично, чем те, в которых пребывают герои батюшковских элегий3 Основными интертекстуальными ориентирами истории Финна также выступают произведения Батюшкова Пушкин «деконструирует» лежащую в их основе элегическую модель, опираясь при этом на неоконченную поэму Н Карамзина «Илья Муромец» Учитывая заданные Карамзиным жанровые параметры, Пушкин замещает мотив целомудренного мечтания по недосягаемой возлюбленной, возникающий в любовной лирике Жуковского, мотивом физического желания, который наделяет функцией двигателя сюжетного действия

Сюжетная линия Головы обнаруживает смысловую связь с разворачивающейся в аллюзивном подтексте поэмы темой авторской свободы в творчестве карамзинистов Указанием на эту связь может служить композиционный параллелизм между сценой встречи Руслана с Финном, в подтексте которой эта свобода возводилась к Карамзину, и сценой встречи Руслана с Головой Обе сцены представляют вариации архетипической темы «волшебного помощника» и обнаруживают общие принципы построения На основании данных наблюдений мы приходим к выводу, что эта линия намекает в аллюзивном подтексте

1 Гаспаров К М Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка -СПб, 1999 - С 198-199

" Кошелев В А Первая книга Пушкина - Томск, 1997 - С 222

з Проскурин О А Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест - М , 1999 - С 28

поэмы на творчество и личность Г Державина Особую роль в этом контексте играет юмор автора поэмы, отражающий его шутливо-условное отношение к пародируемым жанрам и персоналиям

Историко-литературный аспект рассматриваемой проблемы обусловливает научную новизну исследования, где впервые проводится систематический анализ источников формирования авторской позиции в «Руслане и Людмиле» в истории русской сказочно-шутливой поэзии XVIII - начала XIX веков, аллюзии на которые Пушкин сознательно ввел в свою поэму Повествовательное поведение автора «Руслана и Людмилы» сопоставлено с авторским поведением в поэтических произведениях В Майкова, И Богдановича, И Дмитриева, Н Карамзина, В Жуковского, К Батюшкова и поэмах самого Пушкина

Предметом исследования в настоящей диссертации является нахождение источников формирования авторской позиции А Пушкина в истории русской поэзии конца XVIII - первой четверти XIX веков

Объектом исследования являются поэма А Пушкина «Руслан и Людмила», а также ее жанрово-стилистические источники в творчестве самого Пушкина - поэмы «Монах» и «Гавриилиада», в непосредственном литературном контексте - баллада «Двенадцать спящих дев» В Жуковского и элегия «Песнь Гаральда Смелого» К Батюшкова, в литературных традициях, которые влияли на Пушкина и были переосмыслены им - ирои-комическая поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх» В Майкова, поэма-сказка «Душенька» И Богдановича, сатирическая сказка «Причудница» И Дмитриева, поэма «Илья Муромец» Н Карамзина

Цель работы заключается в описании историко-поэтических источников формирования своеобразия авторской позиции А Пушкина в поэме «Руслан и Людмила» в контексте русской литературной традиции конца XVIII - первой четверти XIX веков, на которые поэт сознательно ориентировался при создании произведения

Поставленная цель предопределила задачи исследования:

1) выявить функционально-смысловое соотношение жанрово-стилистических источников «Руслана и Людмилы» с русской бурлескной и рокайльной поэмами XVIII века, балладой и элегией эпохи романтизма,

2) охарактеризовать влияние историко-литературного контекста начала 1820-х годов на формирование поэтической позиции А Пушкина в «Руслане и Людмиле»,

3) систематизировать литературные и бытовые аллюзии в поэме и оценить их функционально-смысловую взаимосвязь,

4) исследовать «параллельные» опыты А Пушкина в области сказочно-шутливой поэмы

Теоретико-методологической основой исследования послужили труды отечественных литературоведов по творчеству А Пушкина (В Виноградова, Б Томашевского, Ю Лотмана, Б Гаспарова, Ю Тынянова, В Кошелева, О Проскурина, А Соколова, Г Гуменной и др ), работы по теории литературы (М Бахтина, В.Хализеваидр)

Методами исследования явились сравнительно-исторический,

культурно-исторический, биографический и интертекстуальный

Теоретическая значимость работы заключается в разработке методики исследования аллюзивного плана лирического произведения

Научно-практическое значение работы состоит в том, что материалы диссертационного исследования, его основные положения и выводы могут быть использованы в исследовательской работе, в вузовских курсах по истории русской литературы конца XVIII - первой четверти XIX веков, а также в спецкурсах, посвященных творчеству А Пушкина

Основные положения, выносимые па защиту:

1 В «Руслане и Людмиле» оформились основные идейные и поэтические основы авторской позиции А Пушкина, а именно отношение к выбранному жанру, лирическому герою, сюжету, читателю и контексту - бытовому и литературному

2 В «Руслане и Людмиле» оформились принципы авторской позиции А Пушкина

а) суверенитет авторского «я» в отношении повествования,

б) диалог с читателем как с личным другом и литературным собратом,

в) поверка жанра и сюжета собственным жизненным и поэтическим опытом, который, в свою очередь, обобщает литературный опыт эпохи

3 Основными источниками формирования принципов авторской позиции «Руслана и Людмилы» явились ирои-комическая поэма («Елисей, или Раздраженный Вакх» В Майкова), сказочно-шутливая поэма («Душенька» И Богдановича), сатирическая сказка («Причудница» И Дмитриева), богатырская поэма («Илья Муромец» Н Карамзина), баллады В Жуковского, элегии К Батюшкова и поэмы самого Пушкина («Монах» и «Гавриилиада»)

4 Выступая опознавательными знаками литературной эпохи, изображаемые в поэме поэтические феномены делают сюжет эпическим повествованием об определенном этапе русской литературной истории конца XVIII -первой четверти ХЕК веков Повороты сюжета отражают историю литературных форм, воплощенную в значимых персоналиях В результате литературная история эпохи осмысляется А Пушкиным сквозь призму собственного поэтического опыта Этот опыт и сам образ автора осознается Пушкиным как плод и синтез современной литературной ситуации

Достоверность полученных результатов обеспечивается методологической обоснованностью теоретических положений, привлечением широкого круга источников с опорой на достижения ученых в области истории русской литературы конца XVIII - первой четверти XIX веков

Апробация диссертационного исследования прошла в форме обсуждения основных положений исследования на кафедре русской и зарубежной литературы Мордовского государственного университета имени Н П Огарева, которые отражены в 8 публикациях автора, а также выступлений с докладами на научных конференциях «VIII научная конференция молодых ученых Мордовского государственного университета имени НП Огарева» (Саранск 2003),

«ХХХШ Огаревские чтения» (Саранск 2004), «Русский язык и литература рубежа XX - XXI веков» (Самара 2005)

Структура работы Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников, содержащего 251 наименование

Основное содержание работы Во Введении обосновывается актуальность избранной темы, новизна и практическая значимость работы, формулируются ее цели и задачи, дается критический обзор научной литературы по теме диссертации

Первая глава, «Ирои-комическая поэма В И Майкова "Елисей, или Раздраженный Вакх" как источник сочетания грубо-народных и куртуазных черт в поведении главного героя поэмы А С Пушкина "Руслан и Людмила"», посвящена определению функционально-смысловой роли ирои-комического жанра в поэме Пушкина

Целый ряд сцен «Руслана и Людмилы» носит отпечаток родственных лубку комических жанров Века Просвещения бурлеска и ирои-комической поэмы Бурлеск был единственным жанром эпохи классицизма, в котором допускалась травестия античных мифа и эпоса Идеолог жанра П Скаррон в своем бурлеске «Вергилий наизнанку» пародировал не столько «Энеиду», сколько эпическую поэму классицизма, возведшую в идеал поэму Вергилия Бурлеск предполагал знание читателем героического оригинала, то есть был аллюзивен В «Поэтическом искусстве» Н Буало ему места не нашлось Но, учитывая популярность поэмы Скаррона и стремясь защитить принципы героической поэмы, Буало попытался найти жанровый компромисс в поэме «Налой» он предложил публике новый род бурлеска, зеркально соотнесенный с «Вергилием наизнанку» В «Налое» «ничтожные» события будничной жизни простолюдинов описывались слогом «Энеиды» «Наизнанку», таким образом, выворачивался уже не героический античный эпос, а сегодняшняя повседневная жизнь плебса

В XVIII веке противопоставление двух типов бурлеска перестало ощущаться В России А Сумароков в «Эпистоле о стихотворстве» свел оба типа бурлеска в едином жанре, который стал называться в русской литературной практике «ирои-комическим» Комический эффект рождался в такой поэме не характером героя и не ситуациями, в которые он попадал, а несоответствием сюжета языку Читатель, воспитанный нормативной поэтикой и привыкший к четкому различению жанров и соблюдению правил, острее воспринимал комическое несоответствие и непосредственно на него реагировал

В Майков первым смог на практике объединить два типа бурлеска Первым опытом стал «Игрок ломбера» (1763) Карты давали огромный простор для комического обыгрывания воинской I ероики (античной и библейской) и вносили в нее элемент авантюрности, азарта и куража, который и представал ирои-комическим по своей сути В новое качество ирои-комический жанр перешел у Майкова в поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771), соединившей «низкие» поведение и речь богов и «высокий» облик «кабацкой» повседневности Этому способствовал двухуровневый сюжет поэмы, разворачивающийся на Олимпе и в петербургских трущобах Мифологический пласт Майков травести-

рует по образцу Скаррона Авторские отступления соотносят два сюжетных уровня поэмы в смысловом отношении и обозначают степень авторской свободы от сюжета. Эскизно обозначается повествовательная интонация «Руслана и Людмилы», где автор не просто рассказывает о событиях, а «играет» ими, как отражениями соответствующих литературных форм

По оценке Ю Стенника, с «Елисеем, или Раздраженным Вакхом» поэму Пушкина «роднит общая тенденция к развенчанию и осмеиванию общепризнанных авторитетов и установившихся канонов»1 Литературный контекст появления поэмы Майкова во многом предвосхищал противостояние «Арзамаса» и «Беседы любителей русского слова» В 1770 году вышла первая песнь «Энеиды» Вергилия в переводе одописца Екатерины IIВ Петрова, принадлежащего к ломоносовской школе Царица хотела сделать его новым (своим) Ломоносовым Пародией на «Энеиду» Петрова, то есть утверждаемую властью литературную норму, стала поэма Майкова, травестирующая топику Петрова

«Елисея, или Раздраженного Вакха» связывает с «Русланом и Людмилой» сходство сюжетных мотивов Подобно герою Майкова Руслан силой отстаивает отнятые у него жизненные наслаждения (невесту) Ирои-комизм выступает как мужское, силовое утверждение права на гедонистический модус жизни, защита прав естества, уравнивающая плебея и дворянина и позволяющая последнему при необходимости действовать на «народный» манер Здесь особую роль играет лубочный подтекст фигур Елисея и Руслана Как показывает Н Пушкарев, реформы Петра I, приобщение русского общества к западноевропейской галантности провоцировали движение стилистически противоположных литературных жанров навстречу друг другу В частности, в лубке усилились элементы рыцарства, галантности, с другой стороны, рыцарская повесть последовательно превращалась в богатырскую, а затем народную сказку2

Соединение комического и былинного планов в пушкинском герое, идущее от ирои-комического жанра, заставляет обратить внимание на литературный подтекст еще одного персонажа «Руслана и Людмилы» - Головы Образ богатырской головы, возможно, был навеян Пушкину лубочной сказкой, чья норма лежит в основе сюжетно-композиционного параллелизма встреч Руслана с Финном и Головой как «волшебными помощниками» Оба персонажа - отшельники (Голова - невольный), пострадавшие в прошлом от Наины и Черномора и знающие уязвимые места последнего Финн рассказывает Руслану об изъяне Черномора (и, тем самым, о безопасности Людмилы), Голова — о том, что колдовская сила карлика заключена в бороде. В дальнейшем оба помогают Руслану Финн, чудесно переносясь на огромное расстояние, оживляет его в VI-ой песни, Голова же, оставаясь неподвижной, содействует Руслану магическим образом Это заставляет усомниться во вставном характере истории персонажа В Кошелев считает эпизод встречи Руслана с Головой необязательным3 Отодвигая за пределы основного сюжета истории Головы и Финна, исследователь,

1 Стешшк Ю В О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме А С Пушкина «Руслан и Людмила» // Русская литература - № 1 - 1968 - С 114

2 Пушкарев Л Н Сказка о Ерусяане Лазаревиче -М, 1980 - С 63,69

J Кошелев В А Первая книга Пушкина - Томск, 1997 - С 23

фактически, отказывается от рассмотрения литературно-

полемического аспекта поэмы Между тем, кровное родство и столь же кровная вражда Головы с Черномором говорят о важном месте персонажа в сюжете

В литературном подтексте образа Головы угадывается фигура Г Державина, вокруг которого группировались литературные архаисты во главе с Шишковым Ключевые стороны державинской поэзии были не только важны Пушкину рубежа 1810-х - 1820-х годов, но напрямую связны с контекстом литературной полемики в «Руслане и Людмиле» В отличие от большинства членов «Беседы любителей русского слова» Державин симпатизировал новым литературным веяниям, дружил с литературным соратником Карамзина, И Дмитриевым, и приветствовал ранние литературные выступления самого Карамзина В начале XIX века Державин совершает переход к анакреонтической поэзии, выпустив в 1804 году том «Анакреонтических песен» Анакреонтика знаменует отказ Державина от героической поэзии Актуален для Пушкина был и оссианизм Державина, который первым в России освоил этот пред-романтический стиль, подразумевавший обращение к героическим национально-фольклорным традициям, лирическое раздумье и психологизм Связь Державина с предромантизмом делает вполне логичным зафиксированное в черновиках желание поэта завещать свою «лиру» Жуковскому Творчество Державина, по точному замечанию Фридмана, «явилось вершиной русского классицизма, но и знаменовало собой его распад и выход нашей поэзии на новые пути»1

Уже юношей Пушкин видел большую поэтическую силу Державина в сравнении с Карамзиным и, соответственно, большую значимость для собственного поэтического становления Осознанные к рубежу 1820-х годов и утвержденные в «Руслане и Людмиле» анакреонтические корни поэтической мечты объединяют для Пушкина силу поэтическую с силой жизненной и «воинской» Поэтому только у Головы / Державина Руслан / Пушкин может взять меч по руке, то есть воспринять богатырскую поэтическую силу для противостояния Черномору / «Беседе любителей русского слова» (показательно, что Руслан, зовя Финна в хранители, не желает повторять его судьбу, он - богатырь, а не отшельник) Эта поэтическая сила неотделима от «забавного русского слога», открытого Державиным и воспринятого Пушкиным, в том числе для противостояния литературным оппонентам В передаче Головой меча проступает лицейское благословение Пушкина «сходящим в гроб» Державиным

Таким образом, соединение в ирои-комической поэме двух типов бурлеска в качестве двух уровней сюжета привело к воплощению в главном герое грубо-народных и куртуазных черт В герое Майкова это соединение еще только обозначено Елисей предстает и как смелый боец, и как сострадательный человек, и как куртуазно благородный рыцарь, и как столь же благородный плут В поведении Руслана это соединение носит уже программный характер Пушкин / Руслан, для которого поэзия сродни любви, должен сочетать в себе рыцарскую вежливость с «народными» силой и смекалкой Именно они позволяют ему покорить музу / подругу и отстоять ее в борьбе с соперниками

1 Фридман Н В Поэзия Батюшкова - М, 1971 - С 254

Во второй главе, «Шутливая поэма "Душенька" И Ф Богдановича и сатирическая сказка "Причудница" И И Дмитриева как источники условности сюжета поэмы А С Пушкина "Руслан и Людмила"», показываются истоки псевдодревности и псевдоэпичности сюжета поэмы Пушкина

В своей поэме Пушкин заменяет спиршуальную поэтическую мечту на анакреонтическую Свободно погружаясь в древнюю стихию повествования, поэт всякий раз возвращает сюжет в плоскость шутливой условности Это проявляется в постоянном возврате повествования в русло беседы с подругой Главная героиня, Людмила, и некая «суровая» Дельфира противопоставляются в отступлении в У-ой песни в качестве не просто двух реальных подруг, но и двух муз соответствующих типов поэзии «шутливой» и «важной» Реальная подруга-избранница получает (под вымышленным именем) значение музы шутливой поэзии, то есть диктует как характер любовного чувства к ней со стороны автора, так и поэтическую форму его выражения Столь же условной как эпичность сюжета оказывается его древность Симулируя эту «древность» с помощью анахронизмов, поэт постоянно разрушает иллюзию древности, соотнося ее с современной и собственной жизнью Этот псевдоэпический ключ поэмы - свободное творение сюжета автором из собственного опыта - уловили уже первые, в основном недоброжелательные критики Эти черты ставят вопрос о жанровых источниках поэмы в шутливой поэзии предшествующего века

Одной из точек отсчета в жанре шутливой поэзии выступает «Душенька» И Богдановича (1778) Пушкин воспринимал «Душеньку» сдержанно, считая, что ориентация Богдановича на французскую словесность привнесла в русскую поэзию манерность Но уже в 1820-е годы критика увидела в «Руслане и Людмиле» черты поэмы рококо Многие подчеркнуто сказочные мотивы «Душеньки» прочитываются в линии Людмилы внезапная потеря любовного партнера / партнерши и предстоящий трудный путь в «тридевятое царство» для новой встречи, «эротическая угроза» героине со стороны «чудовища», борьба с искушением до времени нарушить магический либо моральный запрет в отношении возлюбленного, обеих героинь преследует вредительство соперницы - старшей / старой колдуньи Эти переклички обусловлены общностью заявленных авторами поэтических программ Отказ Богдановича во Вступлении от героического эпоса в пользу лирически-шутливого делает главную героиню, как и впоследствии пушкинскую Людмилу, музой соответствующего жанра поэзии. Таким образом, «Душенька», как позже и поэма Пушкина, выступает развернутым панегириком жанру шутливо-сказочной поэмы

У Богдановича, однако, героиня / муза шутливой поэзии прозрачно соотнесена с образом царицы Екатерины II В отличие от елизаветинских одописцев Богданович обращался не к абстрактному государю, а к живому человеку и окружающему его высокому собранию Ближний придворный круг царицы приобрел характер того салона, возродить который спустя тридцать с лишним лет стремился «Арзамас»1 Таким образом, Душенька оказывается иновыражением

1 См подробнее Штедтке К Светский человек в русской культуре XVIII века (семидесятые - восьмидесятые годы) // Символ в системе культуры Труды по знаковым системам Тартуский университет -Тарту, 1987 -Вып XXI - С 90-93

нового, «человеческого» статуса царицы Поэма же предстает одой / комплиментом, условно развернутым в сказочный сюжет Соотнесенность героини «Душеньки» с царицей делают условным ее древний (античный) сюжет Способствует этому сказочная фабула поэмы В этом проявилось программное для рококо фривольно-камерное преображение античного мифа, который вместо олимпийцев или наряду с ними представляли теперь Пан и сатиры, а ключевой интригой стала любовная1 Сказочное «снижение» античных героики и драматизма в «Душеньке» стало ступенью приближения сюжета к русской современности Богданович угадал, что для современного ему читателя сказочная фабула связана с русской волшебной сказкой Поэтому сказочную фабулу он наделяет знакомой читателю русской фольклорно-поэтической топикой

Будучи приближен к читателю в пространстве, сюжет приближается и во времени, насыщаясь сугубо современными бытовыми деталями в небесной обители Амура Душеньку встречает русская дворянская усадьба (дом с колоннадой и бельведером, окруженный парком) За дворянским миром открывается придворный (прислуживающие Душеньке амуры - переряженные придворные) Царственным маскарадным триумфом выглядят полет Венеры на Олимп в воздушной колеснице и плавание на остров Цитеру Подчеркнуто декоративные атрибуты театрализованного торжественного выезда - раковина, запряженная дельфинами и управляемая тритонами, - соединяются с узнаваемыми атрибутами царских выездов Мифологическая бутафория напрямую сравнивается с московскими торжествами (коронацией Екатерины II в апреле 1763 года), то есть выступает шутливо-маскарадным облачением этих торжеств Мнимой оказывается дистанция между античностью и екатерининским Просвещением Современность выступает окончательным воплощением идеала античности

Сатирическая стихотворная сказка И Дмитриева «Причудница» (1794) варьирует ключевые для «Душеньки» мотивы чудесных снов и волшебных превращений, но в сатирическом ключе Пародийный пафос Дмитриева обращен не только на жизнь, но и литературу поэт обыгрывает традиционные сказочно-авантюрные мотивы ирои-комической поэмы и рокайльной поэмы-сказки Соединяя по правилам рококо различную «экзотику» в одном контексте (героев восточной и греческой мифологии), Дмитриев почти открыто указывает во сне Ветраны на похождения Душеньки Но в противовес «Душеньке» Дмитриев не отражает ключевые элементы волшебной сказки 1) предварительное испытание героини для приобретения волшебного средства или помощника, 2) основное испытание для достижения цели, 3) испытание на идентификацию Композиция «Причудницы», включающая встречу с небесной феей и чудесное перенесение Ветраны в иной мир, ближе всего к звену «предварительное испытание» героя волшебной сказки, но само испытание у Дмитриева оказывается мнимым, и само снятие испытания заключает нравственный урок для героини Это позволяет видеть в «Причуднице» не только сатиру на сказку рококо Образ феи Всеведы подсказывает мораль «Причудницы» современность (эпоха

1 См Дмитриева Е Е Высокое искусство вуалировать, или О некоторых проявлениях рокайльной эстетики в поэзии А С Пушкина // Московский Пушкинист ежегодный сб - М , 2000 -С 186

и

Екатерины П) сполна наделена теми благами и чудесами, которые Ветрана ищет в вымышленных мирах Эпоха эта духовно самоценна и служит автору источником вдохновения Сатирическая установка «Причудницы», как и шутливость «Душеньки», выдвигает автора на авансцену, по меняет обертоны этого образа В «Причуднице» это умный, критически мыслящий человек, который иронизирует и над героями, и над рассказом Мишень сатиры Дмитриева - нарушение того баланса русской современности и ее экзотических культурных полюсов, который триумфально утверждается в «Душеньке»

Пушкин воспринял у Богдановича два аспекта шутливой поэмы-сказки рококо условную эпичность сюжета и его псевдодревность Первая вытекает из тождества главной героини музе шутливо-сказочной поэзии У Богдановича героиня / муза выступает маской царицы, а поэма - развернутой одой У Пушкина героиня / муза совпадает с подругой / избранницей Получив (под вымышленным именем) значение музы шутливой поэзии, она диктует характер любовного чувства со стороны автора и поэтическую форму его выражения Псевдодревность сюжета обеспечивает сказочная фабула У Богдановича античность выступает шутливой маской екатерининской современности В «Руслане и Людмиле» современная подоплека повествования замыкается на жизненном и поэтическом опыте автора В силу этого он является единственным сувереном своего поэтического произвола Поэма служит площадкой авторской игры литературными жанрами и сюжетами И, как у Дмитриева, пародийная задача произведения направлена не только на современную ему действительность, но и литературу в повествовательной системе «Руслана и Людмилы» Пушкин полемически преобразовывает принципы балладного романтизма В Жуковского и поэтической мечты К Батюшкова

В третьей главе, «Полемическое преобразование принципов балладного романтизма В А Жуковского и поэтической мечты К Н Батюшкова в повествовательной системе поэмы А С Пушкина "Руслан и Людмила"», описывается проблематика пушкинской полемики с В Жуковским в поэме Полем этой полемики стал мотив любовного искушения праведника в балладе Жуковского «Вадим» (1817), пародируемый Пушкиным в эпизоде 1У-ой песни поэмы

Рассказ о встрече Ратмира в тереме с двенадцатью девами (обыгрывающий поэтическую топику истории Вадима) Пушкин предваряет панегириком Жуковскому Панегирик не только шутливый, но и сатирический в отношении поэтических пристрастий Жуковского За ироничной похвалой следует шутливый пересказ «Вадима», резюмируемый сенсационным «нам солгали'» и обещанием «истину вещать» Пушкин пользуется тем, что Жуковский представляет себя не автором «Вадима», а хранителем старинного преданья, которое не может претендовать на подлинную истину Пародируя этот прием Жуковского (историю Руслана и Людмилы некий монах сохранил в качесгве «верного преданья»), Пушкин представляет Вадима Ратмиром, а свою версию приключения в тереме - истиной «Прелестной ложью» оказывается мистико-дидактический смысл любовного искушения Вадима, а «вещаемой истиной» - фривольный у Пушкина Ратмир не преодолевает искушение, а отдается ему

Причину пушкинской пародийной полемики с

Жуковским в «Руслане и Людмиле» (она, как показывает О. Проскурин, носит в поэме сквозной характер1), нельзя отделить от литературного движения начала XIX века В ходе этого движения романтическая поэзия Жуковского выступила сначала развитием арзамасской поэтической доктрины, а затем - фактическим противовесом ей Появление макферсоновского «Оссиана» вызвало в последние два десятилетия XVIII века интерес к фольклорно-эпической традиции Это пробудило у многих литераторов и филологов интерес к созданию оригинального поэтического эпоса Но все попытки создания героической поэмы окончились неудачей Ю Стенник объясняет это тем, что эпический проект вошел в противоречие с утвердившимся к концу века новым смыслом литературного творчества2. Он был обусловлен формированием самостоятельной и приватной дворянской личности, чей литературный интерес диктовался не государственным долгом, а наслаждением и вкусом, который задавался нормой литературного салона, ставившим во главу угла камерные, интимные жанры лирики - послание, элегию и т д Помимо сиюминутного наслаждения жанры эти были направлены на раскрытие внутреннего мира человека, его душевных движений

Ситуацию изменили произведения Жуковского Романтические баллады соединили пафос интимности и поэтической древности Древность стала предметом непосредственного, чувственного осязания и, отсюда, лирического переживания Поэтический предшественник становился духовным прообразом и почти двойником3 Но дальнейшее поэтическое развитие Жуковского в русле выбранного им жанра баллады пошло другим путем Жуковский усвоил жанр баллады через традиции «протестантского барокко», где та ориентировалась на легендарное событие, связанное, как правило, с вмешательством высших сил Балладные «мир и время всегда трансцендентны по отношению к реальному миру и времени»4 Соответственно, внимание концентрировалось на двойственности души человека, где вечно борются добро и зло У Жуковского они оказались разграничены предельно жестко Положительный герой не может безнаказанно уступить злу кара в этом случае неизбежна К концу 1810-х годов поэзия Жуковского стала подвергаться все более острой критике

Пушкин в своей поэме косвенно отражает эволюцию Жуковского, отделяя в его поэзии развивающий арзамасский дух от разрушающего Первому он подражает, второе - пародирует Так, искушения Руслана, стойко преодолеваемые им ради верности Людмиле, прозрачно подразумевают скитания поэта по чужим поэтическим «нивам» В первую очередь, они связаны с балладной поэтической атрибутикой Жуковского севером, лунной ночью, седым туманом, богатырями, ведьмами, русалками Пушкин делает топику Жуковского орудием

1 Проскурин О А Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест - М, 1999 - С 116

2 Стенник Ю В О роли национальных поэтических традиции XVIII века в поэме А С Пушкина «Руслан и Людмила» // Русская литература - № 1 - 1968 - С 107 - 110

3 См подробнее об этом Иваницкий А И Царское Село и Юг у Пушкина (Два лица и смысла «Возвращенного золотого века») // 81а\чса ш^еяипа - Тг^е, 2004 - Вып 11 - 12 - С 256 -260

4 Журавлева А И «Песнь о вещем Олеге» Пушкина // Пушкин и его современники - Псков, 1970 -С 98

эпического изображения сказочного (древнего) сюжета Поэт как бы рассказывает в поэме о поэзии Жуковского ее же языком, и та предстает не только разрушительным, но и развивающим началом карамзинизма

Союзником в полемике со спиритуалыюстью Жуковского Пушкин делает К Батюшкова Его черты отчетливы в образе Ратмира в эпизоде встречи последнего с Русланом, содержащим явные параллели с финалом стихотворения «Тень Фон-Визина» (1815), посвященного «российскому Парни»

Батюшков сформулировал поэтические принципы романтизма в русской поэзии, введя понятие поэтической мечты в значении воображения, творческой фантазии Они были отражены им в двух вариантах одноименного стихотворения (1802 или 1803 и 1817 гг), «Послании к НИ Гнедичу» (1805) и элегии «К Тассу» (1808) Пушкин уловил животворные стороны батюшковской поэтической мечты Как показывает А Иваницкий, батюшковский мечтатель, летящий «то в ад, то на Олимп » за «Омиром» (Гомером) - символом своей очередной поэтической мечты, никогда не становится ее пленником Мечта живет лишь бесконечной сменой своих предметов1 Поэт, «протей» собственной мечты, является ее господином, а не рабом Смыслом поэтической мечты является игра ее предметами, основанная на свободе удаления от каждого из них

У Пушкина топика поэтической мечты возникает уже в Лицее, где поэт прямо предстает «Мечтателем» в одноименной элегии 1815 года Смысл поэтической мечты как блаженно-дремотного воображения выражен Пушкиным в «Послании к Юдину» (1815) Анакреонтическим началам батюшковской мечты наследует рассказчик «Руслана и Людмилы» С одной стороны, он признает, что его лирой движет «тайный гений вымыслов», с другой, сам эпический сюжет рождается из беседы автора с подругой Это обнаруживается в обращении автора к «нежному другу» в начале V-ой песни его поэтический задор иссяк, но в угоду подруге он продолжает

Таким образом, полемика с Жуковским служит Пушкину для оформления и утверждения собственных принципов Воспринимая у старшего арзамасца энергию «волшебного» погружения в древность и отрицая свойственный ему мистицизм, Пушкин преодолевает последний с помощью поэтической мечты Батюшкова, основанной на игре с предметом

В четвертой главе, «Поэмы А С Пушкина "Монах" и "Гавриилиада" параллели к ключевым мотивам поэмы "Руслан и Людмила"», рассматриваются истоки поэтических принципов «Руслана и Людмилы» в творчестве самого Пушкина Обе поэмы в схожем с «Русланом и Людмилой» пародийном ключе обыгрывают мотив искушения праведника (праведницы)

Уже в «Монахе» (1813) мотив любовного искушения отшельника оказывается связан с тем арзамасским литературным контекстом, что и в «Руслане и Людмиле» Для уяснения этой связи важно ответить на вопрос с кем из двух антагонистов поэмы - монахом или бесом - соотносит себя Пушкин С одной стороны, автор показывается из-под маски Молока, сравнивая поэтический и живописный арсеналы в описании любовных искушений В начале П1-ей песни

1 Иваницкий А И Царское Село и Юг у Пушкина (Два лица и смысла «Возвращенного золотого века») // Slavica tergestina - Trieste, 2004 -Выл 11-12-С 256-264

автор завидует художникам, их совершенству в изображении женской прелести Мотив замены поэзии живописью, как совершенного средства выражения любви, развивается Пушкиным-лицеистом в двух стихотворениях 1815 года «Сон» и «К живописцу» С другой стороны, искусительная юбка, подброшенная монаху бесом и рождающая в авторском воображении образ Натальи, прямо соотносит автора с главным героем Образ Натальи восходит к первому известному сочинению Пушкина - посланию «К Наталье» (1813), в финале которого автор шутливо признается в своем монашестве Наталья выступит затем и музой поэмы Очевидно, лицейская поэма была адресована узкому кругу друзей, уже знакомых с посланием «К Наталье» Таким образом, в «Монахе» тождество героини и авторской музы / подруги (заданное в «Руслане и Людмиле») составляет сюжет В этом контексте поэма предстает как комико-эпическое распространение темы послания «К Наталье», где первая любовь разрушает детски-беспечное благоденствия отшельника Более того, она предстает бесовским искушением, которому в «Руслане и Людмиле» соответствует приключение Ратмира с двенадцатью девами Однако обе ипостаси автора, бесовская и монашеская, предстают пародийно Так, Панкратий отвергает в своем отшельничестве не только абстрактный ряд земных благ, но и соблазны тн «культурного гедонизма» пушкинской эпохи В обещаемых бесом жизненных усладах звучит очевидная пародия Пушкина как на петербургскую светскую жизнь вообще, так и арзамасского круга Сулимые бесом занятия и развлечения сродни тем, что владеют собратом Пушкина по «Арзамасу» А Тургеневым («Тургеневу») Этот мотив будет развит в лицейской лирике Пушкина 1814 — 1815 гг , где желанное анакреонтическое бытие неотделимо от отшельничества, бегства от городской суеты (ср «Послание к Галичу», «Послание к Юдину», «Городок», «Сон» и др) Таким образом, бесовские искушения получают культурно-историческое измерение соблазнов «большого города» наряду с литературным творчеством, пирушками, карьерой и пр В то же время отшельническая сцена искушения имеет отчетливые романтические декорации, что позволяет увидеть в Панкратии пародийные черты Жуковского

Отшельничество, таким образом, и приветствуется Пушкиным - как бегство от городской суеты, и пародируется - как чреватое впадением в мистику Это дает основание предполагать, что в противостоянии Молока и Панкратия предвосхищаются противоречия как самого пушкинского круга (лицейского и литературного), так и исповедуемого им анакреонтического подхода к жизни и искусству Подлинной анакреонтике угрожают, с одной стороны, публичность - столичные тщеславие и суета, с другой стороны, увлечение мистицизмом, которое выросло из воспринятого анакреонтикой пафоса отшельничества и воплотилось в лирике Жуковского Именно этот полемический мотив программно развернется в «Руслане и Людмиле»

«Гавриилиада» (1821), как и приключение Ратмира, пародирует канонизированный сюжет, но если в «Руслане и Людмиле» разоблачается общепринятая сакральная версия любовного искушения Вадима, то «Гавриилиада» вводит в священный сюжет мотив успешного любовного искушения и развенчивает сакральность этого сюжета Сначала устами беса развенчивает-

ся библейская версия грехопадения Евы, а затем уже автор поэмы раскрывает «подлинный», фривольный смысл евангельской истории о непорочном зачатии При этом «Руслан и Людмила» в целом переворачивает коллизию «Гавриилиады» Если в последней любовник замещает старого мужа, то в «Руслане и Людмиле» наоборот, старик Черномор пытается отобрать жену у молодого и полного сил влюбленного мужа

Однако ключевая преемственность «Гавриилиады» и «Руслана и Людмилы» состоит в эволюции авторского осознания своей жизни во времени В эпилоге «Руслана и Людмилы» мотив поэтической усталости (заявленный в зачине У-ой песни) получает значение временной необратимости, которая не только отодвигает в прошлое сочинительство поэмы, но навек лишает его арзамасского вдохновения Это временное расчисление возрастных периодов своей жизни наиболее близко связывает «Руслана и Людмилу» с «Гавриилиадой»

Непосредственными источниками «Гавриилиады» явились, как известно, поэмы Э Парни1 Идейный наследник Вольтера развенчивает каноническую версию евангельских событий с точки зрения доктрины Просвещения Согласно Парни, в земной жизни у Марии был возлюбленный Панфей, тайно посещавший ее в доме Иосифа Поскольку одновременно ей являлся святой дух в виде голубя, вопрос, чей сын Христос, остается открытым

«Гавриилиада» повторяет мотив супружеской измены Но при этом уравнивает евангельскую историю о непорочном зачатии с античными мифами о любви олимпийцев к смертным женщинам Саваоф, подверженный чувственной, земной любви, уподобляется в этом Зевсу Финальная встреча Марии с Саваофом в обличие голубя подобна той, где Зевс под видом лебедя овладевает Ледой в одноименной кантате 1814 года Появляющаяся в финале Елена напоминает о Гомере и троянском цикле В заключительном молении рассказчик фактически отводит Гавриилу роль Афродиты, божественной помощницы в земной любви, а себя уподобляет Парису Наконец, сюжет «Гавриилиады» (торжество беззаконной любви над законным, но постылым браком) напрямую развивает мотивы лицейской поэмы Пушкина «Амур и Гименей» (1816) в духе того же пикантного эротизма рококо

Как в «Руслане и Людмиле», древность сюжета «Гавриилиады» оказывается условной рассказ постоянно поверяется современностью Но в отличие от «Руслана и Людмилы» личный опыт автора четко разграничивается на прошлый, настоящий и будущий Это разграничение оказывается главным средством постижения смысла евангельской легенды В своем прошлом автор был полностью подобен бесу любовные уроки, данные последним Марии, пробуждают у автора воспоминания о безвременно умершей красавице, которую поэт обучал любовной игре В финальном посвящении автор объявляет об отказе от «бесовской» юности, поскольку узнал подлинную любовь к некой Елене При этом Елена «мила, как нежная Мария1», соответственно, автор превращается из

1 См Томашевский Б В Пушкин и Франция - Л , 1960 - 497 с , Гуменная Г Л Ирония и традиция в художественном целом «Гавриилиады» Пушкина // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики межвуз сб науч тр - Кемерово, 1988 - С 59-66

сатаны во влюбленного Гавриила Но обращение из беса в Гавриила есть переход по смежности, а потому обратимый В любой момент автор грозит вернуться в сатанинский статус «повесы и предателя» и снова идти «молиться сатане» о помощи в завоевании той же самой Елены Эта возможная мольба фактически развивает мотив монашьей скачки в Иерусалим верхом на Молоке Смежность двух ипостасей / состояний поэта подтверждается и тем, что архангел и бес прельстились одной и той же Марией

Таким образом, главное, что связывает «Гавриилиаду» с «Русланом и Людмилой», - это осознание временных сроков своих взаимосвязанных духовных состояний поэтических и любовных Но в «Гавриилиаде» автор расчисляет возрастные периоды собственной жизни (отражающие извечные законы человеческой природы) и с помощью этого расчисления постигает смысл евангельской легенды В «Руслане и Людмиле» же автор связывает свою поэтическую судьбу с необратимой историей На первый план выходит не личная, а литературная автобиография Эта автобиография встраивается в ирои-комический эпос литературной эпохи противостояния «Арзамаса» и архаистов И автор (уже не скрывающий в Эпилоге своей реальной судьбы) видит свое и общее арзамасское прошлое невозвратным, историческим прошлым Для Пушкина арзамасская эпоха исчерпывает свой смысл с окончание «Руслана и Людмилы» Таким образом, минувшая литературная и историческая эпоха осознается и обобщается поэтом сквозь призму личного поэтического опыта

В Заключении подводятся основные итоги исследования В «Руслане и Людмиле» оформились принципы авторской позиции А Пушкина а) суверенитет авторского «я» в отношении повествования, б) диалог с читателем как с личным другом и литературным собратом, в) поверка жанра и сюжета собственным жизненным и поэтическим опытом, который обобщает литературный опыт эпохи Программным в «Руслане и Людмиле» явилось не просто соединение форм эпической и лирической поэзии, но и перераспределение их ролевых взаимосвязей Эпическое повествование в поэме вырастает из дружеского послания и сохраняет в себе его черты, проявляющиеся в лирических отступлениях Их содержанием выступают воспоминания автора о собственном прошлом, его апелляции к жизненному опыту друзей - читателей поэмы, а также подруги - ее адресата (такой диалог с читателем, как с личным другом и литературным собратом, был продолжен в «Евгении Онегине»)

Поэтические источники формирования своеобразия авторской позиции А Пушкина - ирои-комическая поэма, сатирическая сказка и сказочно-шутливая поэма XVIII - начала XIX веков, баллады Жуковского, элегии Батюшкова и др - выступают в «Руслане и Людмиле» предметами изображения и анализа Поэтому фельетонной условности сатиры и шутливой условности ро-кайльной сказки противостоит в поэме эпическая живописность образов и описаний, создающая ощущение безусловности происходящих событий

1 Сближая Руслана с главным героем ирои-комической поэмы В Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх», Пушкин наделяет своего героя фольклорными силой и хитростью в отстаивании отнятых у него жизненных наслаждений (невесты) Этот поведенческий модус героя выступает положительной

альтернативой балладе Жуковского и «унылой» элегии Батюшкова. В отличие от героя баллады любовная цель является для богатыря самодостаточной, а не символической заменой духовного совершенствования В отличие же от безнадежно влюбленного рыцаря элегии богатырь не страдает, не рефлексирует, а действует

Соотнесенность Руслана с автором уравнивает жизненную силу с поэтической. Это, в свою очередь, проясняет аллюзивный подтекст образа Головы, в котором выведен Державин Именно у Головы / Державина герой / Пушкин берет воплощенную в мече поэтическую силу для противостояния литературным и жизненным противникам Мужская сила в пушкинском поэтическом кругу — синоним поэтического таланта и личностной суверенности (она предопределяет триумф Руслана над бессильным Черномором, которому Людмила недоступна)

2 Шутливая поэма-сказка «Душенька» И Богдановича и сатирическая сказка «Причудница» И Дмитриева явились ближайшими источниками переподчинения эпоса лирике в «Руслане и Людмиле» В соответствии с нормами рококо сюжет становится псевдодревним и псевдоэпическим Утверждая «центральность» современной эпохи, Богданович превратил античность в условно-декоративное облачение современности Столь же условным стал сюжет поэмы-сказки и образ ее героини (под которой легко угадывалась царица и ее восхождение на трон) Это выдвинуло на авансцену образ автора, свободно перципирующего повествование личным опытом и призывающего читателя к такой же перцепции Вслед за Богдановичем Пушкин постоянно развенчивает древность сюжета, но в отличие от него замыкает эту современность на личном опыте, сделав его источником сюжета и основой своего поэтического «произвола» в «Руслане и Людмиле» Образ Людмилы / музы совпадает у Пушкина уже не с прозрачно подразумеваемой царицей, а с подругой, из любовной беседы с которой спонтанно рождается поэма Вместе с утвержденным приматом авторского «я» Пушкин воспринял у сказки-поэмы рококо свободу поэтической игры различными жанрами и стилями Это сделало возможным осмысление Пушкиным поэтической природы различных жанров и стилей в поэме

3 «Руслан и Людмила» явилась шутливо-эпической историей «Арзамаса», вместившей в себя поэтическую автобиографию Пушкина Соперничество за Людмилу означало в аллюзивном подтексте поэмы борьбу за поэтическую лиру. Под антагонистом Черномором была выведена «Беседа любителей русского слова», в образе волшебного помощника Финна, раскрывающего Руслану тайные слабости Черномора, угадывается Карамзин В их противостоянии отразился конфликт между литературными архаистами и «Арзамасом», определявший литературную жизнь начала XIX века Такие аллюзивные подтексты обусловили конкретные пародийные адреса ключевых эпизодов поэмы Главным объектом развенчания в «Руслане и Людмиле» становится мотив спириту-альной любви в балладе Жуковского и отчасти элегии Батюшкова Точкой отсчета Пушкину при пародировании служил опыт самого Карамзина в этом жанре - сказочная поэма «Илья Муромец», которой были присущи «истинно ка-рамзинистские» черты ирония над событиями и героями и рождаемая ею условность сюжета, подчиненного произволу авторской поэтической игры

Альтернативу балладному романтизму Пушкин находит в

утвержденной Батюшковым, а затем и поэтами собственно пушкинского круга, поэтической мечте (в значении воображение, фантазия), которая делает поэта не рабом, а господином создаваемых им образов Если цель Жуковского - предельно точно передать сверхважное событие чуда, для Пушкина важно, прежде всего, его авторское «я» - источник спонтанного творения сюжета с помощью мечты

В лирических отступлениях поэмы Пушкин утверждает анакреонтические основы мечты как поэтической формы упоения жизненными радостями Это становится идейной основой полемики со спиритуальным содержанием любви и поэзии в романтизме Жуковского Кроме того, Пушкин постоянно в лирических отступлениях соотносит пародируемый балладный сюжет с собственным опытом - жизненным и литературным Первый делает описываемые ситуации бытовыми, а второй выдуманными, заведомо ненастоящими

Выступая опознавательными знаками литературной эпохи, изображаемые в поэме поэтические феномены делают сюжет эпическим повествованием об определенном этапе русской литературной истории конца XVIII - первой четверти XIX вв Повороты сюжета отражают историю литературных жанров

4 Собственные поэмы Пушкина - «Монах» и «Гавриилиада» - предваряют и повторяют главный пародийный прием «Руслана и Людмилы» комическое развенчание легендарного и канонизированного события

«Монах» утверждает принципы шутливой поэмы, вырастающей из лирического послания В поэме сам лирический сюжет возникновения лю6овеюго чувства становится основой сюжета эпического, хотя и иносказательного Непосредственно предшествующим поэме посланием «К Наталье» задана как связь поэмы с посланием, так и преобразование адресата послания в музу эпической поэзии (развитое в образе Людмилы) Поэтическое воспевание возлюбленной (желанная замена поэзии живописью) обнаруживает связь образа музы с поэтической нормой XVIII века, воплощенной в «Разговоре с Анакреонтом» М Ломоносова и «Изображении Фелицы» Г Державина

В «Гавриилиаде» автор подводит «идейную» базу под переподчинение эпической поэзии лирике заново осмысляет канонизированную легенду сквозь призму собственной жизни, расчисленной по возрастным закономерностям В «Руслане и Людмиле» это лирико-эпическое осознание собственной жизни во времени перейдет в осознание поэтической биографии в масштабе исторических эпох

Эти поэтические и идейные связи «Руслана и Людмилы» с различными явлениями предшествующего литературного процесса в России и в творчестве самого Пушкина обнаруживают объективные историко-литературные закономерности оформления своеобразия авторской позиции Пушкина в поэме, предваряющей позицию зрелого Пушкина, прежде всего, как автора «Евгения Онегина»

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1 Тарасова JIВ Осмысление феномена чудесного в поэме «Руслан и Людмила» А С Пушкина в отечественной критике / Л В Тарасова // Материалы докладов VIII научной конференции молодых ученых Мордовского государственного университета имени НII Огарева - Саранск, 2003 - С 6 - 9

2 Тарасова Л В Основные пути трансформации сюжета баллады «Двенадцать спящих дев» В А Жуковского в поэме А С Пушкина «Руслан и Людмила» / Л В Тарасова // Новые подходы в гуманитарных исследованиях право, философия, история, лингвистика межвуз сб науч тр - Саранск, 2003 - Вып IV - С 210-214

3 Тарасова Л В Своеобразие поэмы А С Пушкина «Руслан и Людмила» в контексте традиций рококо / Л В Тарасова // Социально-гуманитарные исследования теоретические и практические аспекты межвуз сб науч тр - Саранск, 2004 -Вып IV - С 140-143

4 Тарасова Л В Своеобразие пролога поэмы А С Пушкина «Руслан и Людмила» в контексте традиций русской народной сказки / Л В Тарасова // А С Пушкин и русская литература материалы научной конференции Всероссийского праздника русского языка, приуроченного к Пушкинским дням - М Изд-во РУДН, 2004 - С 143 - 145

5 Тарасова Л В «Двенадцать спящих дев» В А Жуковского и «Руслан и Людмила» А С Пушкина - состязание художественных программ / Л В Тарасова // Актуальные проблемы изучения литературы в ВУЗе и школе материалы Всероссийской конференции и XXIX Зональной конференции литературоведов Поволжья в 2 т - Тольятти ТГУ, 2004 -Т 1 - С 351 -355

6 Тарасова Л В Бытовые и литературные аллюзии в поэме А С Пушкина «Руслан и Людмила» / Л В Тарасова // Русский язык и литература рубежа XX -XXI веков специфика функционирования Всероссийская научная конференция языковедов и литературоведов - Самара Изд-во СГПУ, 2005 - С 419 — 423

7 Тарасова Л В «Душенька» И Ф Богдановича как один из источников авторской «свободы» в «Руслане и Людмиле» А С Пушкина / Л В Тарасова // Культура & Общество эл науч изд, 2006 - Режим доступа htth // www e-culture ru/Speakers htm

8 Тарасова Л В Комическим мотив любовного искушения как арена литературной полемики (О возможном сюжетном источнике «Руслана и Людмилы в лицейской поэзии Пушкина) / Л В Тарасова // Вестник ВГУ Филология Журналистика - Воронеж Изд-во ВГУ, 2007 -№1 -С 207-211

Работа № 8 опубликована в издании, соответствующем списку ВАК РФ

Бумага офсетная Формат 60x84 1/16 Гарнитура Тайме Печать способои ризографии Уел печ л 1,16 Уч - шд л 1,28 Тираж 100 экз Заказ № 794

Отпечатано с оригинала-макета заказчика в салоне оперативной печати ООО «Бьюти» 430000, г Саранск, ул Советская, 22 те 1 (8342) 24-84-44, 24-84-45

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Тарасова, Людмила Владимировна

Введение.

Глава I. Ирои-комическая поэма В.И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» как источник сочетания грубо-народных и куртуазных черт в поведении главного героя поэмы A.C. Пушкина «Руслан и Людмила».

1.1. Использование поэтических принципов ирои-комической поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх» В.И. Майкова автором поэмы «Руслан и Людмила».

1.2. Анакреонтические мотивы лирики Г.Р. Державина в контексте литературной полемики в поэме «Руслан и Людмила».

Глава II. Шутливая поэма «Душенька» И.Ф. Богдановича и сатирическая сказка «Причудница» И.И. Дмитриева как источники условности сюжета поэмы A.C. Пушкина «Руслан и Людмила».

II. 1. Убывание любовной темы в «Руслане и Людмиле» - отражение условности сюжета поэмы.

11.2. Шутливая поэма рококо «Душенька» И.Ф. Богдановича - источник псевдоэпичности сюжета «Руслана и Людмилы».

11.3. Сказочная фабула «Душеньки» И.Ф. Богдановича и «Причудницы» И.И. Дмитриева - источник псевдодревности сюжета «Руслана и Людмилы».

Глава III. Полемическое преобразование принципов балладного романтизма В.А. Жуковского и поэтической мечты К.Н. Батюшкова в повествовательной системе поэмы A.C. Пушкина «Руслан и Людмила».

III. 1. В.А. Жуковский и К.Н. Батюшков - поэтические учителя и оппоненты автора «Руслана и Людмилы».

III.2. Поэма Н.М. Карамзина «Илья Муромец» как мера отступления Жуковского от принципов карамзинизма для автора «Руслана и Людмилы».

III.3. Поэтическая мечта К.Н. Батюшкова как средство преодоления спиритуально-мистического романтизма В.А. Жуковского для автора «Руслана и Людмилы».

Глава IV. Поэмы A.C. Пушкина «Монах» и «Гавриилиада»: параллели к ключевым мотивам «Руслана и Людмилы».

IV. 1. «Монах»: предвестие литературной полемики в «Руслане и Людмиле».

IV.2. «Гавриилиада» как аналог расчисления автором «Руслана и Людмилы» временных циклов собственной жизни.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Тарасова, Людмила Владимировна

Руслан и Людмила» (1820) - первая напечатанная поэма A.C. Пушкина, крупнейший итог двух первых этапов творчества поэта: лицейского и петербургского. Но для пушкинистики поэма важна не только в ретроспективе - как обобщение поэтических принципов раннего творчества Пушкина, но и в перспективе. Именно в комических поэмах начала 1820-х годов - «Руслане и Людмиле» и «Гавриилиаде» - Пушкин находит тот своеобразный повествовательный тон, который ляжет в основу жанрового и стилистического строя «Евгения Онегина». На эту преемственность указывает Б.М. Гаспаров, но развернуто ее не анализирует: «Период 1817 - 1822 годов - это время брожения, в течение которого постепенно кристаллизовались жанровые, образные, стилистические категории, составившие основу зрелого пушкинского творчества. В формировании «онегинского» дискурса - подвижного, неустойчивого и как бы даже бессвязного, «Руслан и Людмила» и «Гавриилиада» сыграли гораздо большую роль, чем «Южные поэмы», с их более конвенциональным романтическим колоритом и пафосом» [Гаспаров 1999, с. 198 - 199].

Актуальность темы данного исследования состоит в том, что она высвечивает логику формирования программной поэтической позиции A.C. Пушкина, окончательно воплотившейся в «Евгении Онегине». Ключевые атрибуты образа рассказчика «Руслана и Людмилы» легли в основу «онегинского» образа автора: постоянная поверка эпического повествования собственным жизненным и поэтическим опытом и апелляции к аналогичному опыту друзей-читателей; рефлексия собственных художественных принципов, делающих рассказ полем литературной дискуссии. В «Евгении Онегине» Пушкин создает эпическое полотно русской жизни первой четверти XIX века, ключевые герои которого выступают знамениями литературных и, шире, духовных явлений (Ленский как отражение романтизма и его противоречий). «Литература» выступает орудием осмысления главного героя (байронизм в связи с образом Онегина), либо - источником формирования национального («эпического») характера (роль романов в формировании характера Татьяны). Это соединение эпоса с «философией литературы» постоянно перципируется, в форме лирических отступлений, жизненным и литературным опытом самого автора, а также его друзей, которые обозначаются как главные читатели и «друзья "Людмилы и Руслана"». В результате, литературные эпохи, воплощенные в ключевых героях, выступают этапами поэтической биографии автора; главная героиня оказывается итоговым воплощением его музы, а роман в целом -поэтической исповедью, которая выступает синтезом литературной, духовной истории эпохи. В то же время драматизм событий постоянно снижается условным значением «масок» тех или иных литературных явлений. Лиризм авторских переживаний соединяется с иронией, объектом которой выступает и сам автор.

Эти черты «Евгения Онегина» были во многом подготовлены «Русланом и Людмилой». В этой поэме интертекстуальная задача произведения обозначена еще отчетливее, чем в «Евгении Онегине». Угадывается она уже в характере сюжетных смыслов поэмы. В «Руслане и Людмиле» ряд вопросов неразрешим в рамках самого сюжета поэмы: зачем «бессильному» Черномору Людмила? зачем брачная афера лентяю и трусу Фарлафу? что за терем, в который попадает Ратмир, и почему в итоге он удовлетворяется рыбацкой хижиной и рыбачкой? почему так быстро сходит со сцены основной вредитель Рогдай? за что Наина ненавидит Руслана? Все это объяснимо лишь с учетом конкретных сатирических аллюзий.

В.Г. Белинский, говоря о влияниях на поэзию Пушкина, указывал, что она «приняла в себя, или, лучше сказать, поглотила в себе все элементы, составлявшие жизнь творений предшествовавших поэтов. Державин, Жуковский и Батюшков имели особенно сильное влияние на Пушкина: они были его учителями в поэзии, как это видно из его лицейских стихотворений. Все, что было существенного и жизненного в поэзии Державина, Жуковского и Батюшкова, - все это присуществилось поэзии Пушкина, переработанное ее самобытным элементом. Пушкин был прямым наследником поэтического богатства этих трех маэстро русской поэзии, - наследником, который собственною деятельностью до того увеличил полученные им капиталы, что масса приобретенного им самим подавила собою полученную и пущенную им в оборот сумму» [Белинский 1955, с. 223]. По определению В.А. Кошелева, «.в "Руслане и Людмиле" представлена "энциклопедия" аллюзий на русскую литературу его времени» [Кошелев 1997, с. 222].

Корреспонденцию «Руслана и Людмилы» с произведениями Жуковского и Батюшкова детально исследует O.A. Проскурин. Ученый указывает, что, изображая странствия Руслана, Пушкин ориентируется на произведения Жуковского. При этом фабульным стержнем поэмы поэт делает «киевский» эпизод из второй части баллады «Двенадцать спящих дев» - «Вадим» (спасение Вадимом княжны из рук злодея-похитителя, влюбленность в нее и приезд с нею в Киев к старому князю) [Проскурин 1999, с. 28].

В завязке поэмы, согласно исследованию О. Проскурина, Пушкин ориентировался на поэзию Батюшкова. Но у Пушкина коллизия безнадежных страданий лирического героя, удаленного от возлюбленной, иронически переосмысляется. Ситуация, в которой оказался Руслан, представлена более драматично, чем те, в которых пребывают герои батюшковских элегий [Проскурин 1999, с. 28].

Основными интертекстуальными ориентирами истории Финна также выступают произведения Батюшкова. Сосредоточив внимание на этом источнике, О. Проскурин указывает, что Пушкин «деконструирует» лежащую в его основе элегическую модель, и отмечает, что «союзником» (и едва ли не «подсказчиком») Пушкина в деконструкции элегической модели неожиданно оказался Карамзин. Как пишет В. Кошелев, «незаконченная - в свое время достаточно "нашумевшая", но не очень понятая - поэма Карамзина представляла собою, в сущности, то же соединение элементов "сказочного" и "исторического", которое пытались представить в пределах большой формы Жуковский и Батюшков. Написанная им "Часть первая" оказывается своеобразным "введением" к "воображаемому" сочинению Жуковского» [Кошелев 1997, с. 36]. Пушкин, учитывая заданные Карамзиным жанровые параметры, с одной стороны, прибегает к мотивам, возникающим у последователей основанного автором литературного направления и таким образом как бы возводит к Карамзину получившую развитие в их творчестве «спиритуально-эротическую» тему, с другой стороны, замещает мотив целомудренного мечтания по недосягаемой возлюбленной, возникающий в любовной лирике Жуковского, мотивом сексуального желания, который наделяет функцией двигателя сюжетного действия. Именно Финн открывает Руслану тайный мужской изъян его врага Черномора, ставший залогом счастливого окончания борьбы с похитителем, а также силу, скрытую в бороде, то есть указывает на авторитет возраста и вытекающую отсюда монополию на поэтическую истину.

Сюжетная линия Головы обнаруживает тесную смысловую связь с разворачивающейся в аллюзивном подтексте поэмы темой авторской свободы в творчестве карамзинистов. Указанием на эту связь может служить композиционный параллелизм между сценой встречи Руслана с Финном, в подтексте которой эта свобода возводилась к Карамзину, и сценой встречи Руслана с Головой. Обе данные сцены представляют вариации архетипической темы «волшебного помощника» и обнаруживают общие принципы построения. На основании данных наблюдений мы приходим к выводу, что эта линия представляет собой своеобразную параллель к образу Финна и намекает в аллюзивном подтексте поэмы на творчество и личность Г.Р. Державина.

Учитывая отмеченную нами выше тенденцию выведения в «Руслане и Людмиле» карамзинистских мотивов из карамзинистских истоков, можно предположить, что здесь деконструируется иронически-рационалистическая литературная традиция, отражая, таким образом, переходное состояние русской литературы на новом этапе историко-литературного развития. Эта ситуация перехода, смены литературных поколений находит отражение в аллюзивном тематическом плане пушкинской поэмы. Поэма предстает историей «арзамасской» эпохи русской литературы, изображенной в жанре комического эпоса. Кульминацией этого иносказательного, литературно-критического эпоса выступает автобиография Пушкина, выведшего себя в образе Руслана, избранника и законного супруга музы / Людмилы.

Естественно предположить, что конфликт между Русланом и Черномором аллюзивно перекликается у Пушкина с конфликтом между «Арзамасом» и «Беседой любителей русского слова», который был актуален в период создания «Руслана и Людмилы».

Людмила, героиня любовной линии поэмы, выступает музой Пушкина / Руслана, похищенной коварным, но «бессильным» Черномором, под именем которого выводится «Беседа любителей русского слова». Только избавление от Черномора / «Беседы любителей русского слова» становится залогом дальнейшего творческого движения Руслана / Пушкина и его литературных собратьев.

Таким образом, интертекстуальная корреспонденция с данной группой источников является определяющей для понимания того аллюзивного сюжета, который выстраивается в скрытом смысловом плане «Руслана и Людмилы». Этот сюжет воспроизводит перипетии эволюции карамзинистского направления, и в качестве движущей пружины его развития выступает обнаруживающаяся в процессе этой эволюции взаимосвязь творчества представителей данного направления с обстоятельствами современной исторической ситуации.

В сказочной «кодификации» литературного окружения Пушкина и его самого сказался известный арзамасский принцип наделения членов кружка именами героев баллад Жуковского. Таким образом, в «Руслане и Людмиле», как затем и в «Евгении Онегине», ключевые герои, включая автора, выступают «масками» литературных и, шире, общедуховных явлений эпохи. Эпическое повествование постоянно перципируется поэтическим и жизненным (любовным) опытом автора и его друзей-читателей, оно «.пропитано субъективностью; всюду и везде. ощутимо присутствие личности автора» [Благой 1950, с. 224; о центральной роли рассказчика, создаваемого в «Руслане и Людмиле» прежде всего лирическими отступлениями, см. также: Томашевский 1990, с. 270 - 293]. По своему месту и роли лирические отступления в «Руслане и Людмиле» сопоставимы с отступлениями в «Евгении Онегине», где они, по определению Л.С. Выготского, «.представляют собой важнейшие приемы для развертывания и раскрытия сюжета; признать их за отступления так же нелепо, как принять за отступления повышения и понижения в музыкальной мелодии, которые, конечно же, являются отступлениями от нормального течения гаммы, но для мелодии эти отступления - все» [Выготский 1986, с. 187]. В итоге, ирония, идущая от условности сюжета, и лирический автобиографизм этого же сюжета выступают двумя уравнивающими «противовесами» центрального значения поэмы: эпического изображения литературной ситуации России начала XIX века. В этом проявился особый пушкинский принцип кодификации реальности - акт «откровения», обращенный лишь к немногим, способным понять и оценить его. Общий с «Евгением Онегиным» «код» состоит, очевидно, в том, что поэтическая автобиография становится орудием постижения и осмысления современной литературной эпохи.

Исследование позволит обозначить объективно-исторический характер этой трансформации. Первая напечатанная поэма Пушкина стала одной из вершин того этапа в развитии русской литературы, когда жанр и стиль, сохранив свое универсальное значение в литературе, стали выражением уникальной авторской личности. В «Руслане и Людмиле» они стали отражением его личного душевного и поэтического опыта, который, в конечном счете, служит Пушкину полем обобщения литературного смысла эпохи. Особую роль в этом контексте играет юмор автора поэмы, отражающий его ироническое отношение к используемым жанрам и стилям.

Историко-литературный аспект рассматриваемой проблемы обусловливает научную новизну исследования, где впервые проводится систематический анализ источников формирования авторской позиции в «Руслане и Людмиле» в истории русской сказочно-шутливой поэзии XVIII -начала XIX веков, аллюзии на которые Пушкин сознательно ввел в свою поэму. Повествовательное поведение автора «Руслана и Людмилы» будет сопоставлено с таким поведением в поэмах «Елисей, или Раздраженный Вакх» В.И. Майкова (1771), «Душенька» И.Ф. Богдановича (1778), стихотворной сказке «Причудница» И.И. Дмитриева (1794), богатырской поэме «Илья Муромец» Н.М. Карамзина (1795), , шутливых поэмах самого Пушкина - «Монах» (1813) и «Гавриилиада» (1821). Именно в этом, историко-литературном контексте будут рассмотрены известные пародийно-полемические отношения «Руслана и Людмилы» с мистико-дидактической балладой В.А. Жуковского «Вадим» (1817), II частью баллады «Двенадцать спящих дев».

Предметом исследования в настоящей диссертации является нахождение источников формирования авторской позиции А. Пушкина в истории русской поэзии конца XVIII - первой четверти XIX веков.

Объектом исследования являются поэма А. Пушкина «Руслан и Людмила», а также ее жанрово-стилистические источники: в творчестве самого Пушкина - поэмы «Монах» и «Гавриилиада»; в непосредственном литературном контексте - баллада «Двенадцать спящих дев» В.А. Жуковского и элегия «Песнь Гаральда Смелого» К.Н. Батюшкова; в литературных традициях, которые влияли на молодого Пушкина и были переосмыслены им - бурлескная поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх» В.И. Майкова, поэма-сказка «Душенька» И.Ф. Богдановича, сатирическая сказка «Причудница» И.И. Дмитриева и поэма «Илья Муромец» Н.М. Карамзина.

Цель работы заключается в описании историко-поэтических источников формирования своеобразия авторской позиции А. Пушкина в поэме «Руслан и Людмила» в контексте русской литературной традиции конца XVIII - первой четверти XIX веков, на которые поэт сознательно ориентировался при создании «Руслана и Людмилы».

Уже современниками отмечалась, а впоследствии была многократно описана пушкинистами, невероятная склонность и способность Пушкина воспринимать, переосмыслять и обобщать в своих произведениях различные поэтические традиции. Любое выражение, образ, любой формальный или жанровый прием, включенные в пушкинский мир, испытывали на себе необычайно высокое «давление» аллюзивных связей. Нередко «чужие» элементы нелегко было обнаружить даже друзьям поэта.

Как указывает В. Непомнящий, уже в лицейские годы в характере использования поэтом «готового строительного материала» проявилось его «зодческое», «композиторское» искусство [Непомнящий 1987, с. 378 — 381]. С.Н. Бройтман пишет об этой черте его художественного метода как об «"уникальной", хотя и трудно поддающейся количественному учету, особенности поэта: небывалой доселе концентрации чужих слов, реминисценций, аллюзий и других форм потенциальной диалогизации текста» [Бройтман 1997, с. 105].

В «Руслане и Людмиле» такую поэтическую «многослойность» отмечали уже современники Пушкина: В.А. Жуковский, А.Ф. Воейков, К.Н. Батюшков и др. П.А. Вяземский писал поэту в 1820 году о «Руслане и Людмиле»: «Высылай тотчас по напечатании твою поэму и скажи мне, в каких местах ты подражал и кому» [Пушкин, т. 13, с. 15]. Показательно, что Вяземский априорно полагал наличие у пушкинского произведения множества источников, на которые ориентированы различные «места» текста, и был прав. Среди сознательно введенных в нее Пушкиным аллюзивных планов - французская «легкая поэзия» XVIII века, и, в том числе, ее фривольно-кощунственный сегмент: поэмы Вольтера и Парни; русские бурлеск и рокайльная сказка XVIII века. Эта многослойность поэмы способна прояснить объективную историко-поэтическую логику формирования пушкинского образа автора, а именно того модуса авторского отношения к литературным жанрам, к публике и к себе, который, сформировавшись в «Руслане и Людмиле», затем разовьется в «Евгении Онегине».

Достижение поставленных целей требует решения следующих задач:

1) выявить функционально-смысловое соотношение жанрово-стилистических источников «Руслана и Людмилы» с русской бурлескной и рокайльной поэмами XVIII века, балладой и элегией эпохи романтизма;

2) охарактеризовать влияние историко-литературного контекста начала 1820-х годов на формирование поэтической позиции А. Пушкина в «Руслане и Людмиле»;

3) систематизировать литературные и бытовые аллюзии в поэме и оценить их функционально-смысловую взаимосвязь,

4) исследовать «параллельные» опыты А. Пушкина в области сказочно-шутливой поэмы.

В целом, мы постараемся показать в настоящей работе, что в «Руслане и Людмиле» Пушкин обобщает собственный поэтический опыт как опыт своей литературной эпохи, значение которой переосмысляется сквозь призму литературных традиций, прямо предшествующих ей.

Теоретическая значимость работы заключается в разработке методики исследования аллюзивного плана лирического произведения.

Теоретико-методологической основой исследования послужили труды отечественных литературоведов по творчеству А. Пушкина и работы по теории литературы.

С 1930-х годов изучение «смысловой поливалентности» (определение Б. Гаспарова) пушкинского слова было поставлено на прочную филологическую основу в фундаментальной работе В.В. Виноградова [Виноградов 1999] о стиле Пушкина. В дальнейшем серьезный вклад в исследование этой темы внесли Б.В. Томашевский [Томашевский 1960, 1990], Д.Д. Благой [Благой 1948, 1950, 1955, 1979], Ю.М. Лотман [Лотман

1988], Б.М. Гаспаров [Гаспаров 1999], А.Е. Архангельский [Архангельский 1999] и др. Ими были проанализированы как пушкинский язык в целом, так и язык отдельных его произведений. Однако «Руслан и Людмила», несмотря на большое число посвященных ей исследований, до сих пор остается поэтической тайной. Основное внимание исследователи концентрировали на роли аллюзий непосредственного (арзамасского) литературного контекста на идеологию поэмы.

Литература о сложном развитии творческих взаимоотношений молодого Пушкина с поколением старших поэтов-арзамасцев, прежде всего Жуковским и Батюшковым, чрезвычайно богата и содержательна. Среди основополагающих достаточно назвать работы Ю.Н. Тынянова «Архаисты и новаторы» [Тынянов 2001] и «Пушкин и его современники» [Тынянов 1968]; «Молодой Пушкин и арзамасское братство» М.И. Гиллельсона [Гиллельсон 1974], «Этапы развития русской поэзии: Жуковский и Пушкин» В.Т. Коровина [Коровин 1988], «В предчувствии Пушкина: К.Н. Батюшков в русской словесности начала XIX века» В.А. Кошелева [Кошелев 1995], «Лирика пушкинской поры. "Элегическая школа"» В.Э. Вацуро [Вацуро 1994].

В монографии O.A. Проскурина «Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест» [Проскурин 1999] наиболее предметно очерчено поле поэтической полемики автора «Руслана и Людмилы» со старшими собратьями по «Арзамасу». Прослеживая развитие рецепции Пушкиным поэтики Жуковского и Батюшкова, Проскурин показывает, что автор «Руслана и Людмилы» заимствует у первого мотив пути, а у второго -коллизии несчастной любви и разлуки, и вводит их в сюжет волшебной сказки. Олицетворенные в ее героях поэтические жанры и сюжеты стали предметом иронического изображения. Своим анализом О. Проскурин еще более заострил вопрос о поэтической цели пушкинского обыгрывания в поэме стилей его учителей.

Традиционно цель эта виделась чисто пародийной. Но как согласуются со столь локальной целью бесспорные и многократно отмеченные в «Руслане и Людмиле» жанрово-стилистические аллюзии гораздо более давних эпох? Среди них в разное время указывались Ариосто и Виланд, Вольтер и Лафонтен, Парни и Гамильтон, Херасков и Богданович, Чулков и Левшин. Однако долгое время роль этих жанрово-стилистических источников в поэме толковалась, по справедливой оценке О. Проскурина, весьма «плоско» [Проскурин 1999, с. 15]. В них видели поэтические клише, элементы этикетной литературной игры - сугубо вторичные на фоне прямо обозначенных чисто идейных заданий.

Косвенным аргументом в пользу таких версий выступали признания самого Пушкина, который, как известно, представлял поэму как легкомысленную шалость, о которой он сожалеет и в которой раскаивается. Однако Б.В. Томашевский в статье «"Руслан и Людмила" и литературные влияния» подверг это признание поэта справедливому сомнению, поскольку Пушкин, как известно, весьма неохотно раскрывал упомянутые выше «потайные ключи» и «шифры» своих произведений, в том числе и тем, кому они были адресованы прямо [Томашевский 1990, с. 315 - 322].

В работах Г.Л. Гуменной «Пушкин и шутливые поэмы XVIII века» [Гуменная 1982], «Пушкин и Богданович» [Гуменная 1997], а также А.Н. Соколова «Очерки по истории русской поэмы XVIII - первой половины XIX века» [Соколов 1955] и «Жанровый генезис шутливых поэм Пушкина» [Соколов 1969] поставлен вопрос об объективных, историко-поэтических связях русской сказочной / комической поэмы XVIII века как с русской поэмой начала XIX века вообще, так и с различными типами пушкинской поэмы в частности. Проблематика этих связей детализируется в статье Н.Н. Ветшевой «Проблема поэмы в теории и практике арзамасцев» [Ветшева 1983].

В монографии В.А. Кошелева «Первая книга Пушкина» [Кошелев 1997], а также в работах С.А. Бальцановой «Журнал "Невский зритель" и русская литература первой четверти XIX века» [Бальцанова 2001] и «Сниткин как литературный критик» [Бальцанова 2002] рассматривается авторская позиция Пушкина в «Руслане и Людмиле». Программную роль жанровых аллюзий «Руслана и Людмилы» в формировании этой позиции наиболее аргументировано представил Ю.М. Лотман. В «Анализе поэтического текста» он показал, что в основе поэтики «Руслана и Людмилы»» лежит столкновение двух моделей поэмы, «оссианической» и «сказочно-богатырской»: «Текст говорил многими голосами, и художественный эффект возникал от их соположения, несмотря на кажущуюся несовместимость» [Лотман 1996, с. 112]. Утверждая программную роль эпических жанров в «Руслане и Людмиле», Ю. Лотман поставил вопрос об обобщающей задаче поэмы в отношении литературного контекста эпохи: именно на нее ориентирована выбранная поэтом форма сказочно-былинного эпоса. Нам предстоит ответить на вопросы о смысле этого обобщения и том месте, которое Пушкин отводил в нем себе как поэту.

Методами исследования явились сравнительно-исторический, культурно-исторический, биографический и интертекстуальный. Основным методом нашего исследования является интертекстуальный анализ. Термин «интертекстуальность» применительно к художественной литературе ввела в научный оборот Ю. Кристева, обосновавшая его так: «Поэтическое означаемое отсылает к иным дискурсивным означаемым таким образом, что в поэтическом высказывании становятся читаемыми множество дискурсов. В результате вокруг поэтического означаемого создается множественное текстуальное пространство, чьи элементы могут быть введены в конкретный поэтический текст. Мы называем это пространство интертекстуальным» [цит. по: Ямпольский 1993, с. 39]. Эта концепция перекликается с учением М.М. Бахтина о диалогичности текста «как своеобразной монады, отражающей в себе все тексты (в пределе) данной смысловой сферы. Взаимосвязь всех смыслов (внутри этой сферы) обусловливает диалогические отношения между текстами и внутри текста, их особый (нелингвистический) характер» [см.: Бахтин 1979, с. 283].

Развитием этой позиции выступает мнение Б. Гаспарова и И. Паперно о том, что «каждое новое появление в тексте любого из элементов несет за собой память контекста, смысловой ореол всех его предыдущих употреблений; в данную позицию в тексте инкорпорируются все те смысловые связи, которые этот элемент имел в предыдущих своих появлениях в том же тексте, либо в других текстах, принадлежащих тому же автору, либо даже в текстах других авторов. Смысл накапливается, ассоциативная работа нарастает от повторения к повторению, и каждое новое появление элемента вносит в ассоциативную структуру все новые связи» [Гаспаров, Паперно 1979, с. 10].

При этом следует иметь в виду, что концепция Ю. Кристевой была ориентирована, главным образом, на постмодернизм XX века, подразумевавший «растворение» автора в «великом интертексте» культурной традиции. Однако в современном литературоведении, как отмечает В.Е. Хализев, термином «интертекстуальность» «обозначается общая совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеющая игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам» [Хализев 1999, с. 261]. В таком понимании этот термин может быть применим и к литературным ситуациям других эпох, выступая одним из инструментов изучения истории литературы и ее обобщения в виде исторической поэтики.

Задача исследователя «интертекста» любой эпохи состоит, по справедливому мнению Л.Г. Фёдоровой, в «верификации интертекстуальных связей»: «Необходимо разграничить, что вкладывал в текст автор, что могли увидеть в нем современники, и чем является данное произведение для читателей нашего времени» [Федорова 1998, с. 106 - 107]. Третий вопрос выступает как историко-поэтический. Поэтому основным средством верификации являются сознательные и доказуемые авторские отсылки к другим произведениям. То, что такие отсылки неслучайны, подтверждается наличием текста-источника в круге внимания автора в данный период творчества, о чем свидетельствуют непосредственные упоминания его автором в своих текстах или информация на этот счет, исходящая из ближайшего окружения автора.

Совпадение с предполагаемым источником наиболее отчетливо проявляется на уровне мотивов. Такое совпадение может быть обусловлено сознательной ориентацией одного автора на произведение другого, а также единством поэтического языка эпохи: включая в свое произведение аналогичные мотивы, авторы неосознанно воспроизводят и лексико-фразеологические элементы, ставшие атрибутом этого мотива в данную эпоху. В этом случае возможно использование данного мотива при изображении аналогичных образов, а также включение его в аналогичную по мотивному составу сюжетную ситуацию или сюжетную линию. Как указывает М. Риффатерр, «любое интертекстуальное сближение руководствуется не лексическими совпадениями, но структурным сходством, при котором текст и его интертекст являются вариантами одной и той же структуры» [цит. по: Ямпольский, с. 70].

Условием идентификации источника на уровне мотивов является совпадение ряда художественных элементов и, в частности, сходство принципов их комбинирования. Они должны быть не просто характерны для «претекста», но присущи именно ему. Часто каждая реминисценция в отдельности не отличается достаточной отчетливостью, но в сумме они дают достаточное количество признаков какого-либо источника, и этим свидетельствуют о регулярном обращении автора к нему при разработке конкретного элемента своей художественной системы. О сознательном авторском обыгрывании отдельных элементов источника говорит, по замечанию О.В. Барского, «определенная смысловая направленность, проявляющаяся в особом типе их (элементов) трансформации и характере отношений с тем новым контекстом, в который они оказались включены в данном произведении» [Барский 2002, с. 8]. Так, мотив, заимствованный из одного источника, может быть включен в состав сюжетной линии, отсылающей к другому источнику и интерпретирующей соответствующую ситуацию первого источника.

Для определения соответствия источника важен характер различий с ним в исследуемом произведении, так как отдельные реминисценции становятся не просто показателями ориентации автора на тот или иной текст, но и средством передачи определенной информации, касающейся затронутых предшественниками тем, их творческих позиций и других вопросов. То есть, можно говорить либо о переосмыслении автором «претекста», либо о новом обобщении замкнутого ряда «претекстов».

Сочетания маркированных «чужих» элементов проводят определенные связи между элементами нескольких контекстов, актуализируют и структурируют целостный контекст произведения. Образуется «второй план» произведения, в котором интертекстуальные отношения организуются в единую смысловую структуру.

При выявлении интертекстуальных элементов нужно помнить, что произведение ориентировано на современного автору читателя, на доступные ему источники и тенденции соотнесения прочитанных текстов с действительностью. Поэтому, как замечает Л. Федорова, «реконструкция сознания автора и его современников - одна из важных задач научного исследования текста» [Федорова 1998, с. 106]. Необходимо восстанавливать тот контекст, с которым автор связывал реализацию потенциальных возможностей своего произведения в период его создания.

Применительно к Пушкину задача построения «интертекста» и его верификации отчасти облегчается безусловной волей поэта к введению в собственный текст элементов предшествующих традиций и произведений, их переосмыслению и обобщению. И обобщению не просто круга текстов, но исторического смысла самой классической нормы, на основании которой они были созданы и с которой Пушкин соотносил себя. Неслучайно об «интертексте» Пушкина и его эпохи, помимо уже упоминавшейся Л. Федоровой, говорили О. Проскурин [Проскурин 1999, с. 15 - 52], А. Глассэ [Глассэ 1997, с. 110], А. Жолковский [Жолковский 1994, с. 23] и другие исследователи.

Ориентация на эти принципы анализа позволит выявить роль интертекстуальных элементов (как правило, сюжетно-композиционных) в смысловой структуре поэмы «Руслан и Людмила».

На защиту выносятся следующие положения:

1. В «Руслане и Людмиле» оформились основные идейные и поэтические основы авторской позиции А. Пушкина, а именно: его отношение к выбранному жанру, лирическому герою, сюжету, читателю и контексту - бытовому и литературному.

2. В «Руслане и Людмиле» оформились принципы авторской позиции А. Пушкина: а) суверенитет авторского «я» в отношении повествования; б) диалог с читателем как с личным другом и литературным собратом; в) поверка жанра и сюжета собственным жизненным и поэтическим опытом, который, в свою очередь, обобщает литературный опыт эпохи.

3. Выступая опознавательными знаками литературной эпохи, изображаемые в поэме поэтические феномены делают сюжет эпическим повествованием об определенном этапе русской литературной истории конца XVIII - первой четверти XIX веков. Повороты сюжета отражают историю литературных форм, воплощенную в значимых персоналиях. В результате литературная история эпохи осмысляется Пушкиным сквозь призму собственного поэтического опыта. Этот опыт и сам образ автора осознается А. Пушкиным как плод и синтез современной литературной ситуации.

4. Основными источниками формирования принципов авторской позиции «Руслана и Людмилы» явились ирои-комическая (бурлескная) поэма

Елисей, или Раздраженный Вакх» В. Майкова), сказочно-шутливая поэма («Душенька» И. Богдановича), сатирическая сказка («Причудница» И. Дмитриева), богатырская поэма («Илья Муромец» Н. Карамзина), баллады В. Жуковского, элегии К. Батюшкова и «кощунственные» поэмы Пушкина («Монах» и «Гавриилиада»).

Научно-практическое значение работы состоит в том, что материалы диссертационного исследования, его основные положения и выводы могут быть использованы в исследовательской работе, в вузовских курсах по истории русской литературы конца XVIII - первой четверти XIX веков, а также в спецкурсах по творчеству A.C. Пушкина.

Достоверность полученных результатов обеспечивается методологической обоснованностью теоретических положений, привлечением широкого круга источников с опорой на достижения ученых в области истории русской литературы конца XVIII - первой четверти XIX веков.

Апробация диссертационного исследования прошла в форме обсуждения основных положений исследования на кафедре русской и зарубежной литературы Мордовского государственного университета имени Н.П. Огарева, которые отражены в 8 публикациях автора, а также выступлений с докладами на научных конференциях «VIII научная конференция молодых ученых Мордовского государственного университета имени Н.П. Огарева» (Саранск 2003), «XXXIII Огаревские чтения» (Саранск 2004), «Русский язык и литература рубежа XX - XXI веков» (Самара 2005).

Задачи диссертационной работы определяют ее структуру. Работа состоит из Введения; 4-х глав, посвященных отношениям «Руслана и Людмилы» с литературным контекстом эпохи, ее связям с русской ирои-комической, сказочной и шутливой поэмой, сатирической сказкой XVIII века; ее связям с предшествующими и параллельными опытами Пушкина в области сказочно-шутливой поэмы; заключения и списка использованных источников, содержащего 251 наименование.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэма "Руслан и Людмила" как выражение авторской позиции А.С. Пушкина в контексте русской литературной традиции конца XVIII - первой четверти XIX веков"

В «Руслане и Людмиле» оформились основные идейные и

поэтические основы авторской позиции Пушкина, а именно: его отношение

к выбранному жанру, лирическому герою, сюжету, читателю и контексту -

бытовому и литературному. Принципы авторской позиции А. Пушкина:

а) суверенитет авторского «я» в отношении повествования;

б) диалог с читателем как с личным другом и литературным собратом;

в) поверка жанра и сюжета собственным жизненным и поэтическим

опытом, который обобщает литературный опыт эпохи. Программным в «Руслане и Людмиле» как сказочно-шутливой поэме

явилось не просто соединение форм эпической и лирической поэзии, но и

перераспределение их ролевых взаимосвязей. Эпическое повествование в «Руслане и Людмиле» спонтанно вырастает

из любовного и дружеского послания и сохраняет в себе его черты,

проявляющиеся в лирических отступлениях. Содержанием этих отступлений

выступают воспоминания автора о собственном прошлом, навеявшем

образы и сюжеты поэмы, его апелляции к аналогичному опыту друзей -

читателей поэмы, а также подруги - ее адресата (такой диалог с читателем,

как с личным другом и литературным собратом, был продолжен в «Евгении Онегине» именно как с «друзьями Людмилы и Руслана»). Поэтические источники формирования своеобразия авторской позиции

А. Пушкина - ирои-комическая поэма, сатирическая сказка и сказочно шутливая поэма XVIII - начала XIX веков, баллады Жуковского, элегии

Батюшкова и др. - выступают в «Руслане и Людмиле» предметами

изображения и анализа. Поэтому фельетонной условности сатиры и

шутливой условности рокайльной сказки противостоит в поэме эпическая

живописность образов и описаний, создающая ощущение безусловности

происходящих событий.1. Работа нозволила выявить основные источники формирования

поэтических принципов «Руслана и Людмилы» как в предшествующем

литературном процессе, так и в творчестве самого Пушкина, Это ирои комическая поэма («Елисей, или Раздраженный Вакх» В. Майкова),

сказочно-шутливая поэма рококо («Душенька» И. Богдановича) и

«кощунственные» поэмы Пушкина («Монах» и «Гавриилиада»). Мы

определили, какую роль в формировании авторской позиции Пушкина

сыграли литературные традиции XVIII - начала XIX веков. Это позволило,

во-первых, определить степень значимости корреспонденции с ними

«Руслана и Людмилы», во-вторых, указать причины столь нристального

внимания поэта к этим традициям. Сближая Руслана с главным героем ирои-комической поэмы

В. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» в поэтическом поле лубка,

Пушкин наделяет своего героя фольклорными силой и хитростью в

отстаивании отнятых у него жизненных наслаждений (невесты). Этот

поведенческий модус героя выступает положительной альтернативой

балладе Жуковского и «унылой» элегии Батюшкова. В отличие от героя

баллады любовная цель является для богатыря самодостаточной, а не

символической заменой духовного совершенствования. В отличие же от

безнадежно влюбленного рыцаря элегии богатырь не страдает, не

рефлексирует, а действует. Соотнесенность Руслана с автором уравнивает жизненную силу с

поэтической. Это, в свою очередь, проясняет аллюзивный подтекст главного

ирои-комического героя «Руслана и Людмилы» - Головы, в котором выведен

Державин. Именно у Головы герой берет воплощенную в мече ноэтическую

силу для противостояния литературным и жизненным противникам. Мужская сила в пушкинском поэтическом кругу - синоним поэтического

таланта и личностной суверенности (она предопределяет триумф Руслана над

бессильным Черномором, которому Людмила недостунна).Это противопоставление было важно не только в литературном

смысле. Деятельное достижение открыто гедонистической цели выражало

для Пушкина и его поколения утверждение личностной полноты и

суверенности. Угрожает ей архаизм «Беседы любителей русского слова», а

мешает отстаивать - бесплотное самоотречение романтиков. 2. Шутливая поэма-сказка «Душенька» И. Богдановича и сатирическая

сказка «Причудница» И. Дмитриева явились ближайшими источниками

переподчинения эпоса лирике в «Руслане и Людмиле». В соответствии с

нормами рококо сюжет становится псевдодревним и псевдоэпическим. Утверждая «центральность» современной эпохи, Богданович превратил

античность в условно-декоративное облачение современности. Столь же

условным стал сюжет поэмы-сказки и образ ее героини (под которой легко

угадывалась царица и ее восхождение на трон). Это выдвинуло на авансцену

фигуру автора, свободно перципирующего повествование личным опытом и

призывающего читателя к такой же перцепции. Вслед за Богдановичем Пушкин постоянно развенчивает древность

сюжета, но, в отличие от Богдановича, замыкает эту современность на

личном опыте, сделав его источником сюжета и основой своего поэтического

«произвола» в «Руслане и Людмиле». Образ Людмилы / музы совпадает у

Пушкина уже не с прозрачно подразумеваемой царицей, а с подругой, из

любовной беседы с которой спонтанно рождается поэма. Вместе с утвержденным приматом авторского «я» Пушкин воспринял

у сказки-поэмы рококо свободу поэтической игры различными жанрами и

стилями. Вместе это сделало возможным осмысление Пушкиным

поэтической природы различных жанров и стилей в «Руслане и Людмиле». 3. «Руслан и Людмила» явилась шутливо-эпической историей

«Арзамаса», вместившей в себя поэтическую автобиографию Пушкина. Соперничество за Людмилу означало в аллюзивном подтексте поэмы борьбу

за поэтическую лиру с противниками и непоследовательными союзниками. Под антагонистом Черномором была выведена «Беседа любителей русского слова»; в образе волшебного помощника Финна, раскрывающего Руслану

тайные слабости Черномора, угадывается Карамзин. В их противостоянии

отразился конфликт между литературными архаистами и «Арзамасом»,

определявший литературную жизнь начала XIX века. В Голове, противнике

Руслана, который позже стал его помощником и передал герою меч на битву

с Черномором, был выведен Державин, перед смертью благословивший

Пушкина. В образе Ратмира аллюзивно представлена поэтическая позиция

учителей Пушкина, Батюшкова и Жуковского. Такие аллюзивные подтексты обусловили конкретные пародийные

адреса ключевых эпизодов поэмы. Главным объектом развенчания в

«Руслане и Людмиле» становится мотив спиритуальной любви в балладе

Жуковского и отчасти элегии Батюшкова. Точкой отсчета Пушкину при

пародировании служил опыт самого Карамзина в этом жанре - сказочная

поэма «Илья Муромец», которой были присущи «истинно карамзинистские»

черты: ирония над событиями и героями и рождаемая ею условность сюжета,

подчиненного произволу авторской поэтической игры. Альтернативу балладному романтизму Пущкин находит в

утвержденной Батюшковым, а затем и поэтами собственно пушкинского

круга поэтической мечте (в значении воображение, фантазия), которая делает

поэта не рабом, а господином создаваемых им образов. Если цель

Жуковского - предельно точно передать сверхважное событие чуда, для

Пушкина важно, прежде всего, его авторское «я» - источник спонтанного

творения сюжета с помощью мечты. В лирических отступлениях «Руслана и Людмилы» Пушкин

утверждает анакреонтические основы мечты как поэтической формы упоения

жизненными радостями. Это становится идейной основой полемики со

спиритуальным содержанием любви и поэзии в романтизме Жуковского. Кроме того, Пушкин постоянно в лирических отступлениях соотносит

пародируемый балладный сюжет с собственным опытом - жизненным и литературным. Первый делает описываемые ситуации бытовыми, а второй -

выдуманными, заведомо ненастоящими. Выступая опознавательными знаками литературной эпохи,

изображаемые в поэме поэтические феномены делают сюжет эпическим

повествованием об определенном этапе русской литературной истории

конца XVIII - первой четверти XIX веков. Повороты сюжета отражают

историю литературных жанров. Аллюзивно обозначенные в поэме

литераторы и их жанры (стихотворная сказка рококо, баллада, поэма-былина)

- источники поэтического формирования и вдохновения Пушкина. Они

выступают средством лирического воспоминания автора «Руслана и Людмилы» о поэтическом прошлом. Это утверждается Эпилогом, где сам

процесс создания поэмы становится для автора невозвратным прошлым. В

результате, литературная история эпохи осмысляется Пушкиным сквозь

призму собственного поэтического опыта. Этот опыт и сам образ

рассказчика осознается Пушкиным как плод и синтез современной

литературной ситуации. Именно связь с историей литературы управляет

поэтическим воображением поэта, диктуя принципы переосмысления опыта

предшественников. Поэтому можно сказать, что лирические отступления выполняют в

«Руслане и Людмиле» две противоположные функции:

а) обнажают условность сюжета как иллюстрации жанровых и

стилевых принципов;

б) высвечивают подоплеку сюжета как спонтанного развития

эпистолярных экспромтов автора, построенных на обыгрывании различных

литературных феноменов эпохи. 4. Собственные поэмы Пушкина - «Монах» и «Гавриилиада» -

предваряют главный пародийный прием «Руслана и Людмилы»: комическое

развенчание легендарного и канонизированного события. «Монах» утверждает принципы шутливой поэмы, вырастаюш;ей из

лирического любовного послания. В поэме сам лирический сюжет возникновения любовного чувства становится основой эпического сюжета. Непосредственно предшествующим поэме посланием «К Наталье» задана как

связь поэмы с любовным посланием, так и преобразование адресата

послания в музу эпической поэзии (развитое в образе Людмилы в «Руслане и Людмиле»). Поэтическое воспевание возлюбленной обнаруживает связь

образа музы с поэтической нормой XVIII века, воплощенной в «Разговоре с Анакреонтом» М. Ломоносова и «Изображении Фелипы» Г. Державина. В «Гавриилиаде» автор подводит «идейную» базу под переподчинение

эпической поэзии лирике: заново осмысляет канонизированную легенду

сквозь призму собственной жизни, расчисленной по возрастным

закономерностям. В «Руслане и Людмиле» это лирико-эпическое осознание

собственной жизни во времени перейдет в осознание поэтической биографии

в масштабе исторических эпох. Эти поэтические и идейные связи «Руслана и Людмилы» с различными

явлениями предшествующего литературного процесса в России и

творчеством самого Пушкина обнаруживают объективные историко литературные закономерности оформления авторской позиции Пушкина в

поэме, предваряющей позицию зрелого Пушкина, прежде всего, как автора

«Евгения Онегина».

Список научной литературыТарасова, Людмила Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: в Ют. / A.C. Пушкин. -М.-Л.: ACADEMIA, 1936. Т. 1.- 825 с.

2. Апулей. Амур и Психея / Апулей / пер. с лат. М. Кузмина. -Калининград: Янтарный сказ, 2001. 192 с.

3. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений / Е.А. Баратынский. М.: Сов. писатель, 1989. - 464 с.

4. Барков И.С. Ода кулашному бойцу / И.С. Барков // Поэты XVIII века: в 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. - Т. 1,- С. 164 - 172.

5. Батюшков К.Н. Сочинения: в 2 т. / К.Н. Батюшков. М.: Худож. лит., 1989. - Т. 1 - 512 е.; т. 2. - 719 с.

6. Бова-королевич. Сказка о славном и сильном богатыре Бове-королевиче и прекрасной княжне Дружневне // Лубочная книга. М.: Худож. лит., 1990.-С. 21-71.

7. Богданович И.П. Душенька / И.П. Богданович // Русская поэзия XVIII века. -М.: Худож. лит., 1972. С. 291 - 338.

8. Буало Н. Поэтическое искусство / Н. Буало / пер. Э.Л. Линецкой. -М.: Гослитиздат, 1957. 231 с.

9. Вергилий П.М. Буколики. Георгики. Энеида / П.М. Вергилий М.: Худож. лит., 1979.-550 с.

10. Воейков А.Ф. Дом сумасшедших / А.Ф. Воейков // Поэты 1790 -1810-х годов. Л.: Сов. писатель, 1971. - С. 229 - 305.

11. Вольтер. Орлеанская девственница. Магомет. Философские повести / Вольтер / пер. с франц. М.: Худож. лит., 1971. - 720 с.

12. Гете И.В. Стихотворения / И.В. Гете. М.: Худож. лит., 1979. - 382с.

13. Гнедич Н.И. Стихотворения. Поэмы / Н.И. Гнедич. М.: Сов. Россия, 1984.-224 с.

14. Дельвиг A.A. Полное собрание стихотворений / A.A. Дельвиг. JL: Изд-во писателей в Ленинграде, 1934. - 552 с.

15. Державин Г.Р. Стихотворения / Г.Р. Державин. Л.: Сов. писатель, 1957. -470 с.

16. Державин Г.Р. Стихотворения / Г.Р. Державин. М.: Сов. Россия, 1982.-256 с.

17. Державин Г.Р. Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества // 1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников / сост. H.H. Акопова и В.В. Беренкова. -М.: Правда, 1987.-С. 17-20.

18. Дмитриев И.И. Сочинения / И.И. Дмитриев. М.: Правда, 1986. -С. 80-89.

19. Жуковский В.А. Сочинения: в 3 т. / В.А. Жуковский. М.: Худож. лит., 1980.-Т. 1.- 438 е.; т. 2.-480 с.

20. Карамзин Н.М. Избранные сочинения: в 2 т. / Н.М. Карамзин. -М.-Л.: Худож. лит, 1964. Т. 2 - 591 с.

21. Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений / Н.М. Карамзин. -М.-Л.: Сов. писатель, 1966. 424 с.

22. Лафонтен Ж. де. Любовь Психеи и Купидона: повесть / Ж. де Лафонтен / пер. с франц. Л.: Наука, 1964. - 138 с.

23. Ломоносов М.В. Избранные произведения / М.В. Ломоносов. Л.: Сов. писатель, 1990. - 464 с.

24. Майков В.И. Избранные произведения / В.И. Майков. М.-Л.: Сов. писатель, 1966. - С. 55 - 73.

25. Майков В.И. Елисей, или Раздраженный Вакх / В.И. Майков // Русская поэзия XVIII века. М.: Худож. лит., 1972. - С. 205 -251.

26. Парни Э. Война богов / Э. Парни / пер. с франц. Л.: Наука, 1970.244 с.

27. Петров В.П. Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона /B.П. Петров // Поэты XVIII века: в 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. - Т. 1C. 360-388.

28. Сказка о сильном и славном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости о невообразимой красоте супруги его Анастасии Вахрамеевны / обр. И. Кассирова // Лубочная книга. М.: Худож. лит., 1990. - С. 71 - 127.

29. Сумароков А.П. Эпистола о стихотворстве / А.П. Сумароков // Русская поэзия XVIII века. М.: Худож. лит., 1972. - С. 164 - 178.

30. Языков Н.М. Стихотворения и поэмы / Н.М. Языков. Л.: Сов. писатель, 1988.-592 с.

31. Агранович С.З. Историзм Пушкина и поэтика фольклора / С.З. Агранович, Л.П. Рассовская. Саратов, Куйбышев: Изд-во Саратов, унта; Куйбышев, филиал, 1989. - 188 с.

32. Алексеев М.П. Пушкин: сравнительно-исторические исследования / М.П. Алексеев. Л.: Наука, 1972. - 468 с.

33. Алексеев М.П. Мелкие заметки к «Гавриилиаде» / М.П. Алексеев // Пушкин: статьи и материалы / под ред. М.П. Алексеева. Одесса: Изд-во Пушкинск. комиссии Одесского дома ученых, 1925. - Вып. 1. - С. 20 - 31.

34. Альтман М.С. Литературные параллели / М.С. Альтман // Страницы истории русской литературы. М.: Наука, 1971. - С. 37 - 44.

35. Архангельский А.Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии / А.Н. Архангельский. М.: Высшая школа, 1999. - 287 с.

36. Архангельский А.Н. Александр I / А.Н. Архангельский. М.: Вагриус, 2000. - 575 с.

37. Архипова A.B. Эволюция исторической темы в русской прозе 1800 1820-х гг. / A.B. Архипова // На путях к романтизму: сб. науч. тр. / отв. ред. Ф.Я. Прийма. - Л.: Наука, 1984. - С. 215 - 236.

38. Афанасьев Э.Л. Настроения и мотивы русской литературы XVIII века в наследии Жуковского / Э.Л. Афанасьев // Жуковский и литература концаXVIII-XIXвека.-М.: Наука, 1988.-С. 117-132.

39. Ахматова A.A. О Пушкине: статьи и заметки / A.A. Ахматова. -2-е изд., доп. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1984. - 351с.

40. Бакунина Т.А. Знаменитые русские масоны: вольные каменщики / Т.А. Бакунина. М.: Интербук, 1991. - 142 с.

41. Балашова И.А. Романтическая мифология A.C. Пушкина: дис. . д-ра филол. наук / И.А. Балашова. Ростов н / Д., 2000. - 429 с.

42. Бальцанова С.А. Журнал «Невский зритель» и русская литература первой четверти XIX века / С.А. Бальцанова. Саранск: Изд-во Мордов. гос. ун-та им. Н.П. Огарева, 2001. - 55 с.

43. Барский О.В. «Монах» A.C. Пушкина и «Монах» М.Г. Льюиса / О.В. Барский // XII Пуришевские чтения: всемирная литература в контексте культуры: сб. статей и материалов / отв. ред. В.А. Луков. М.: МГПУ, 2000. -С. 158- 159.

44. Барский О.В. Творчество A.C. Пушкина 1813 1824 гг. и английский готический роман: дис. . канд. филол. наук / О.В. Барский. -Омск, 2002. - 248 с.

45. Бартенев П.И. Пушкин в южной России / П.И. Бартенев // О Пушкине. М.: Сов. Россия, 1992. - С. 128 - 231.

46. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1979.-424 с.

47. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. /B.Г. Белинский. М.: Изд-во АН СССР, 1955. - Т. 7 - 739 с.

48. Берков П. Жизнь и творчество Н.М. Карамзина / П. Берков, Г. Макогоненко // Карамзин Н.М. Избранные сочинения: в 2 т. М.-Л.: Худож. лит., 1964. - Т. 1. - С. 5 - 76.

49. Благой Д.Д. Гаврила Романович Державин: предисловие / Д.Д. Благой // Державин Г.Р. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1957.C. 3 74.

50. Благой Д.Д. Душа в заветной лире / Д.Д. Благой. М.: Сов. писатель, 1979. - 624 с.

51. Благой Д.Д. История русской литературы XVIII века / Д.Д. Благой. -М.: Гос. уч.-пед. изд-во НАРКОМПРОСА РСФСР, 1945. 418 с.

52. Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. Вдохновенный труд. Пушкин -мастер композиции / Д.Д. Благой. М.: Сов. писатель, 1955. - 267 с.

53. Благой Д.Д. «Руслан и Людмила» Пушкина / Д.Д. Благой // Ученые записки Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова: труды кафедры русской литературы: сб. ст. М.: Изд-во МГУ, 1948. - Вып. 128, кн. 3. -С. 45-57.

54. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813 1826) / Д.Д. Благой. -М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. - 579 с.

55. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки / С.Г. Бочаров. М.: Наука, 1974.-206 с.

56. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура) / С.Н. Бройтман. -М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 1997. - 307 с.

57. Брюсов В.Я. О Пушкине / В.Я. Брюсов // Ремесло поэта: статьи о русской поэзии. М.: Современник, 1981. - С. 64 - 204.

58. Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина / Б.А. Васильев. М.: Sam & Sam, 1995.-360 с.

59. Вацуро В.Э. Записки комментатора / В.Э. Вацуро. СПб.: Академический проект, 1994. - 347 с.

60. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа» / В. Э. Вацуро. СПб.: Наука, 1994. - 240 с.

61. Вацуро В.Э. Пушкин в общественно-литературном движении начала 1830-х годов: автореф. дис. . канд. филол. наук / В.Э. Вацуро. Л., 1970. -20 с.

62. Вацуро В.Э. Пушкинская пора / В.Э. Вацуро. СПб.: Акад. проект, 2000.-623 с.

63. Вашкевич В. «Руслан и Людмила» ключ к истории русской мысли / В. Вашкевич // Молодая гвардия. - 1994. - № 9. - С. 178 - 195.

64. Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения» / А.Н. Веселовский. М.: INTRADA, 1999. - 447 с.

65. Ветшева Н.М. Проблема поэмы в теории и практике арзамазцев / Н.М. Ветшева // Проблемы метода и жанра: сб. науч. работ. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1983. - С. 60 - 70.

66. Винницкий И.Ю. Русская меланхолическая школа конца XVIII -начала XIX веков и В.А. Жуковский: дис. . канд. филол. наук / И.Ю. Винницкий. М., 1995. - 258 с.

67. Виноградов В.В. Стиль Пушкина / В.В. Виноградов. М.: Наука, 1999.-704 с.

68. Винокур Г.О. Об изучении Пушкина / Г.О. Винокур // Полное собрание трудов: статьи о Пушкине. М.: Лабиринт; 1999. - С. 5 - 35.

69. Вольперт Л. О литературных истоках «Гавриилиады» / Л. Вольперт // Русская литература. 1966. -№ 3. - С. 95 - 103.

70. Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль / Л.И. Вольперт. М.: Языки русской культуры, 1998. - 328 с.

71. Вольперт Л.И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе конца XVIII первой трети XIX века: дис. . д-ра филол. наук / Л.И. Вольперт. - Тарту, 1989. - 380 с.

72. Воложин С.И. Извините, пушкиноведы и пушкинолюбы. / С.И. Воложин. Одесса: ООО Студия «Негоциант», 1999. - 99 с.

73. Выготский Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. М.: Искусство, 1986.-573 с.

74. Гаспаров Б. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина / Б. Гаспаров, И. Паперно // Russian Romanticism. Studies in the Poetic Codes. -Stockholm: Almgvist & Wiksell International, 1979. P. 9 - 44.

75. Гаспаров Б.М. Поэтика Пушкина в контексте европейского и русского романтизма / Б.М. Гаспаров // Современное американское пушкиноведение: сб. ст. / ред. У.М. Тодд. СПб.: Академический проект, 1999.-С. 301 -329.

76. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка / Б.М. Гаспаров. СПб.: Академический проект, 1999.-400 с.

77. Геронимус В.А. Поэтика жанров лирики Пушкина 10-х начала 20-х гг.: дис. канд. филол. наук / В.А. Геронимус. - М., 1996 -224 с.

78. Глаголев А.Г. Еще критика (Письмо к редактору) / А.Г. Глаголев // A.C. Пушкин: pro et contra: в 2 т. — СПб.: Гос. Пушкинский Театральный центр, 2000. Т. 1.-С. И - 13.

79. Глассэ А. О мужике без шапки, двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике-немце и о прочем / А. Глассэ // Новое литературное обозрение. -1997.-№23.-С. 92-117.

80. Гиллельсон М.И. Молодой Пушкин и арзамасское братство / М.И. Гиллельсон. JL: Наука, Ленинградское отделение, 1974. - 226 с.

81. Гозенпуд A.A. Русский оперный театр XIX века (1836 1856) / A.A. Гозенпуд. - Л.: Музыка, 1969. - 464 с.

82. Гозенпуд A.A. Пушкин и русский театр десятых годов XIX в. / A.A. Гозенпуд // Пушкин: исследования и материалы. Л.: Наука, 1986. - Т. XII.-С. 28- 59.

83. Гребнева М.П. Поэтика демонической темы в русской литературе 10 30-х годов XIX века: (Жуковский, Пушкин, Лермонтов): дис. . канд. филол. наук / М.П. Гребнева. - Томск, 1995. - 225 с.

84. Грехнев В.А. Лирика Пушкина. О поэтике жанров / В.А. Грехнев. -Горький: Волго-вятское кн. изд-во, 1985. 238 с.

85. Гроссман Л. Пушкин в театральных креслах / Л. Гроссман. М.: Азбука-классика, 2005.-400 с.

86. Грот К.Я. Пушкинский Лицей (1811 1817). Бумаги 1 курса, собранные академиком К.Я. Гротом / К.Я. Грот. - СПб.: Академический проект, 1998.-512 с.

87. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики / Г.А. Гуковский. -М.: Худож. лит., 1965. 356 с.

88. Гуллакян С. «. говорит армянское преданье» / С. Гуллакян // Литературная Армения. 1974. - № 6. - С. 85 - 96.

89. Гуменная Г.Л. Ирония и сюжетосложение шутливой поэмы Пушкина («Руслан и Людмила») / Г.Л. Гуменная // Болдинские чтения: сб. науч. тр. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1983. - Вып. 8. - С. 169 - 179.

90. Гуменная Г.Л. Шутливые поэмы Пушкина 1820 1830-х годов: (Проблемы поэтики): дис. . канд. филол. наук / Г.Л. Гуменная. - Л., 1988. -232 с.

91. Гуменная Г.Л. Пушкин и Богданович / Г.Л. Гуменная // Болдинские чтения: сб. науч. тр. Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 1997. - С. 81 - 87.

92. Гуменная Г.Л. Пушкин и шутливые поэмы XVIII века. (К проблеме двупланового повествования) / Г.Л. Гуменная // Болдинские чтения: сб. науч. тр. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1982. - Вып. 7. - С. 135 - 147.

93. Данилевский Р.Ю. Пушкин и Гете: сравнительное исследование / Р.Ю. Данилевский. СПб.: Наука, 1999. - 288 с.

94. Дебрецени П. Блудная дочь. Подход Пушкина к прозе / П. Дебрецени. СПб.: Академический проект, 1996. - 398 с.

95. Дмитриева Е.Е. Высокое искусство вуалировать, или О некоторых проявлениях рокайльной эстетики в поэзии A.C. Пушкина / Е.Е. Дмитриева // Московский Пушкинист: ежегодный сборник. М.: Наследие, 2000. - С. 181 -191.

96. Ермоленко Г.Н. Особенности стихотворного нарратива в «сказках» Вольтера / Г.Н. Ермоленко // XVIII век: судьбы поэзии в эпоху прозы: сб. науч. работ. М.: Изд-во Моск. ун-та им. М.В. Ломоносова, 2001. - С. 152 -159.

97. Жанровое новаторство русской литературы конца XVIII XIX вв.: сб. ст. / под ред. проф. А. И. Груздева. - Л.: Изд-во ЛГПИ, 1974. - 340 с.

98. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин: Пушкин и западные литературы / В.М. Жирмунский. Л.: Наука, 1978. - 423 с.

99. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы / А.К. Жолковский. М.: Наука, 1994. - 428 с.

100. Журавлева А.И. «Песнь о вещем Олеге» Пушкина / А.И. Журавлева // Пушкин и его современники: ученые записки. Псков: Великолусская городск. тип. Псковского областного управления по печати, 1970.-Т. 434.-С. 90- 100.

101. Заборов П.Р. Русская литература и Вольтер / П.Р. Заборов. Л.: Наука, 1978.-245 с.

102. Замечания на поэму «Руслан и Людмила» в шести песнях, соч.A. Пушкина. 1820 // Пушкин в прижизненной критике. 1820 1827. - СПб.: Гос. Пушкинский Театральный Центр , 1996. - С. 69 - 73.

103. Западов A.B. Поэты XVIII века. А. Кантемир, А. Сумароков,B. Майков, М. Херасков. Литературные очерки / A.B. Западов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. - 235 с.

104. Зорин А.Л. Послание «Императору Александру» В.А. Жуковского и идеология Священного союза / А.Л. Зорин // Новое литературное обозрение. 1998. - № 32. - С. 112 - 132.

105. Зорин А.Л. Русская ода конца 1760-х начала 1770-х годов, Вольтер и «греческий проект» Екатерины II / А.Л. Зорин // Новое литературное обозрение. - 1997. - № 24. - С. 5 - 29.

106. Иваницкий А.И. «Душенька» Богдановича и русская хвалебная ода / А.И. Иваницкий // Slavica tergestina. Trieste: Studia slavica, 1999. - Вып. 7.-64 с.

107. Иваницкий А.И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: к проблеме онтологии петербургской цивилизации / А.И. Иваницкий. -М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. 304 с.

108. Иваницкий А.И. Категория чудесного в творчестве A.C. Пушкина 1830-х гг.: дис. д-ра филол. наук/ А.И. Иваницкий. СПб., 2001.-384 с.

109. Иваницкий А.И. Царское Село и Юг у Пушкина (Два лица и смысла «Возвращенного золотого века») / А.И. Иваницкий // Slavica tergestina. Trieste: Studia slavica, 2004. - Вып. 11 - 12. - С. 253 - 287.

110. Ильин И.И. Интертекстуальность / И.И. Ильин // Современное зарубежное литературоведение: энциклопедический справочник. М.: Интрада-ИНИОН, 1996. - С. 215 - 221.

111. Ионин Г.Н. Спор «древних» и «новых» и проблемы историзма в русской критике 1800 1810-х годов / Г.Н. Ионин // Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII - начало XIX в. - Л.: Наука, 1981. - С. 192 -205.

112. История романтизма в русской литературе. Романтизм в русской литературе 20 30-х годов XIX в.: (1825 - 1840). - М.: Наука, 1979. - 327 с.

113. Канунова Ф.З. Н.М. Карамзин в концепции В.А. Жуковского / Ф.З. Канунова // XVIII век. СПб.: Наука, 1999. - Сб. 21. - С. 337 - 346.

114. Касаткина В.Н. Предромантизм в русской лирике. К.Н. Батюшков. Н.И. Гнедич / В.Н. Касаткина. М.: МОПИ им. Н.К. Крупской, 1987. - 88 с.

115. Кедров К.А. «Евгений Онегин» в системе образов мировой литературы / К.А. Кедров // В мире Пушкина: сб. ст. / сост. С. Машинский. -М.: Сов. писатель, 1974. С. 120 - 149.

116. Кибальник С.А. Об автобиографизме пушкинской лирики юного периода / С.А. Кибальник // Русская литература. 1987. - № 1. - С. 89 - 99.

117. Кибальник С. А. Художественная философия Пушкина / С.А. Кибальник. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. - 199 с.

118. Киселева JI. Начало русского «архаизма» / JI. Киселева // Structure and Tradition in Russian Society. Helsinky: Helsinky University Press, 1994. -C. 52-63.

119. Клейн И. Пути культурного импорта: труды по русской литературе XVIII века / И. Клейн. М.: Языки славянской культуры, 2005. - 576 с.

120. Кораблева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения: учебное пособие / Н.В. Кораблева. Донецк: Кассиопея, 1999. - 28 с.

121. Кормилов С.И. Творчество Пушкина и социокультурные нормы его времени / С.И. Кормилов // Русская словесность, 1999. - № 4. -С. 11-16.

122. Коровин В.И. Романтизм в русской литературе первой половины 20-х годов XIX века. Пушкин / В.И. Коровин // История романтизма в русской литературе: Î 790 1825 гг.: в 2 ч.: сб. ст. - М.: Наука, 1979. - Ч. 1. -С. 183-254.

123. Коровин В.И. Этапы развития русской поэзии: Жуковский и Пушкин / В.И. Коровин, А.А. Макаров // Жуковский и литература конца XVIII XIX века. - М.: Наука, 1988. - С. 206 - 237.

124. Коропова М.А. Карамзин и Жуковский. История литературных отношений: дис. канд. филол. наук / М.А. Коропова. -М., 2003. 325 с.

125. Костин В.М. В.А. Жуковский и А.С. Пушкин: Восприятие английской литературы и становление жанра русской романтической поэмы: автореф. дис. канд. филол. наук / В.М. Костин. Томск, 1984. - 20 с.

126. Кошелев В.А. В предчувствии Пушкина: К.Н. Батюшков в русской словесности начала XIX века / В.А. Кошелев. Псков: Псковск. обл. ин-т усовершенствования учителей, 1995. - 124 с.

127. Кошелев В.А. Первая книга Пушкина: о поэме «Руслан и Людмила» / В.А. Кошелев. Томск: Водолей, 1997. - 224 с.

128. Кошелев В.А. Пушкин и «Бова Королевич» / В.А. Кошелев // Русская литература. 1993. - № 4. - С. 17-34.

129. Кошелев В.А. Пушкин: история и предание / В.А. Кошелев. СПб.: Академический проект, 2000. - 359 с.

130. Кошелев В.А. Царь Додон и принц Датский / В.А. Кошелев // Русская литература. 2004. - № 2. - С. 138 - 145.

131. Кузнецов И.С. Система лирических ситуаций романтической поэзии A.C. Пушкина: дис. канд. филол. наук / И.С. Кузнецов. М., 1998. -317с.

132. Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина) / В.И. Кулешов. М.: Изд-во МГУ, 1965. - 461 с.

133. Кулешов, В.И. A.C. Пушкин: научно-художественная биография / В.И. Кулешов. М.: Наука, 1997. - 432 с.

134. Курилов A.C. Литературно-общественные предпосылки возникновения романтизма в России / A.C. Курилов, С.Е. Шаталов // История романтизма в русской литературе: 1790 1825: в 2 ч. - М.: Наука, 1979. - Ч. 1.-С. 17-41.

135. Ланда С.С. Дух революционных преобразований. Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816 -1825 / С.С. Ланда. -М.: Мысль, 1975.-382 с.

136. Ларионова Е.О. К истории раннего русского шиллеризма / Е.О. Ларионова // Новые безделки: сб. ст. к 60-летию В.Э. Вацуро. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - С. 36 - 49.

137. Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII века: учебное пособие для студентов вузов, обучающихся по филологическим специальностям / О.Б. Лебедева. М.: Высшая школа, 2003. - 415 с.

138. Леонова Т.Г. Русская литературная сказка XIX века в её отношении к народной сказке: (поэтическая система жанра в историческом развитии) / Т.Г. Леонова. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1982. - 197 с.

139. Летопись жизни и творчества A.C. Пушкина: в 4 т. / сост. М.А. Цявловский; отв. ред. Я.Л. Левкович. M.: СЛОВО/SLOVO, 1999. - Т. 1.-592 с.

140. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство-СПб, 1996. - 848 с.

141. Лотман Ю.М. О русской литературе: статьи и исследования (1958 -1993). История русской прозы. Теория литературы / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство-СПб, 1997. - 848 с.

142. Лотман Ю.М. Пушкин / Ю.М. Лотман // В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь / Ю.М. Лотман. -М.: Просвещение, 1988. -С. 6-158.

143. Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII начала XIX века / Ю.М. Лотман // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. - М.: Наука, 1969. - С. 555 - 658.

144. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина / Ю.М. Лотман. М.: Книга, 1987.-336 с.

145. Лурье С.Я. «Гавриилиада» Пушкина и апокрифическое евангелие: (к вопросу об источниках «Гавриилиады) / С.Я. Лурье // Пушкин в мировой литературе: сб. ст. Л.: Госиздат, 1926. - С. 1 - 10.

146. Люсый А.П. Пушкин. Таврида. Киммерия / А.П. Люсый. М.: Языки русской культуры, 2000. - 248 с.

147. Макогоненко Г.П. Избранные работы: о Пушкине, его предшественниках и наследниках / Г.П. Макогоненко. JL: Худож. лит., 1987.-640 с.

148. Макогоненко Г.П. От Фонвизина до Пушкина: Из истории русского реализма / Г.П. Макогоненко. М.: Художественная литература, 1969.-510 с.

149. Макогоненко Г.П. Пути литературы века / Г.П. Макогоненко // Русская литература XVIII века. М.: Худож. лит., 1970. - С. 3 - 47.

150. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма / Ю.В. Манн. М.: Наука, 1976.-374 с.

151. Менье А. Русский восемнадцатый век и формирование Пушкина / А. Менье // Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры: к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР П.Н. Беркова. М.-Л.: Наука, 1966. - С. 339 - 345.

152. Михайлова Н.И. «Витийства грозный дар.». Пушкин и ораторская культура его времени / Н.И. Михайлова. М.: Русский путь, 1999. - 416 с.

153. Михайлова Н.И. Отечественная война 1812 года и русская ораторская проза / Н.И. Михайлова // Отечественная война 1812 года и русская литература XIX века. М.: Наследие, 1998. - С. 132 - 162.

154. Модзалевский Б.Л. Библиотека A.C. Пушкина (Библиографическое описание) / Б.Л. Модзалевский. СПб.: Императорская Академия Наук, 1910. -442 с.

155. Мордовченко Н.И. Русская литературная критика первой четверти XIX века / Н.И. Мордовченко. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. - 431 с.

156. Мурьянов М.Ф. «Армянское преданье» в «Гавриилиаде» / М.Ф. Мурьянов // Временник Пушкинской комиссии. 1971. Л.: Наука, 1973. -С. 73-80.

157. Набоков В.В. Комментарии к роману A.C. Пушкина «Евгений Онегин» / В.В. Набоков / пер. с англ. СПб.: Набоковский фонд, 1999. - 928 с.

158. Небольсин С.А. Пушкин и европейская традиция: писатель-классик как фактор самоопределения национальной литературы: дис. .д-ра филол. наук / С.А. Небольсин. М., 2002. - 319 с.

159. Немзер А. «Сии чудесные виденья.»: время и баллады В.А. Жуковского / А. Немзер // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. Свой подвиг свершив: о судьбе произведений Г.Р. Державина, К.Н. Батюшкова, В.А. Жуковского. -М.: Книга, 1987. С. 155 - 230.

160. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина / B.C. Непомнящий. М.: Сов. писатель, 1987. - 448 с.

161. Непомнящий B.C. Феномен Пушкина и исторический жребий России. К проблеме целостной концепции русской культуры / B.C. Непомнящий // Пушкин и современная культура: сб. ст. М.: Наука, 1996.-С. 31-70.

162. Никонова A.B. Формирование стиля рококо во французской архитектуре и салонная культура Франции первой половины XVIII: дис. . канд. искусствоведения / A.B. Никонова. М., 1999. - 118 с.

163. Обломиевский Д.Д. Французский романтизм / Д.Д. Обломиевский. -М.:ГИХЛ, 1947.-356 с.

164. Одинцов В.Г. Поэтика русских писателей XIX века и литературный прогресс / В.Г. Одинцов. Новосибирск: Наука, 1987. - 155 с.

165. От классицизма к романтизму. Из истории международных связей русской литературы: сб. ст. / под. ред. М.П. Алексеева. М.: Наука, 1970. -391 с.

166. Панов С.И. История стиховедческих концепций в России XVIII -первой четверти XIX в. и стихотворения лицейской лирики A.C. Пушкина: дис. канд. филол. наук / С.И. Панов. Тверь, 1995. - 189 с.

167. Пахсарьян Н.Г. Французская «легкая» поэзия: эстетические функции и жанровые варианты / Н.Г. Пахсарьян // XVIII век: судьбы поэзии в эпоху прозы: сб. науч. работ. М.: Изд-во Моск. ун-та им. Ломоносова, 2001. -С.41-51.

168. Петрунина H.H. К творческой истории поэмы A.C. Пушкина «Руслан и Людмила» / H.H. Петрунина // Русская литература. 1992. - № 4.- С. 182-201.

169. Петрунина H.H. Над страницами Пушкина / H.H. Петрунина, Г.М. Фридлендер. Л.: Наука, 1974. - С. 42 - 49.

170. Пигарев К.В. Русская литература и изобразительное искусство (XVIII первая половина XIX вв.). Очерки / К.В. Пигарев. - M.: Наука, 1966.- 293 с.

171. Пономарева Л.Г. Лицейская поэзия A.C. Пушкина как целостный художественный мир: дис. . канд. филол. наук / Л.Г. Пономарева. Омск, 1998.-280 с.

172. Прийма Ф.Я. Тема «новгородской свободы» в русской литературе конца XVIII начала XIX в. / Ф.Я. Прийма // На путях к романтизму: сб. науч. тр. / отв. ред. Ф.Я. Прийма. - Л.: Наука, 1984. - С. 100 - 138.

173. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. -Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1986. 365 с.

174. Пропп В.Я. Русская сказка / В.Я. Пропп. Л.: Изд-во Ленингр. унта, 1984.-334 с.

175. Проскурин O.A. Батюшков и поэтическая школа Жуковского: опыт переосмысления проблемы / O.A. Проскурин // Новые безделки: сб. ст. к 60-летию В.Э. Вацуро. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - С. 77 - 116.

176. Проскурин O.A. Новый Арзамас Новый Иерусалим. Литературная игра в культурно-историческом контексте / O.A. Проскурин // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 19. - С. 73 - 128.

177. Проскурин O.A. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест / O.A. Проскурин. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 462 с.

178. Пушкарев JI.H. Сказка о Еруслане Лазаревиче / Л.Н. Пушкарев. -М.: Наука, 1980.- 183 с.

179. Пушкин и античность: сб. ст. / отв. ред. И.В. Шталь, A.C. Курилов. -М.: Наследие, 2001.- 139 с.

180. Пушкин: pro et contra. Личность и творчество Александра Пушкина в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология: в 2 т. / сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова, коммент. Г.Е. Потаповой. СПб.: РХГИ, 2000. - Т.1.-712 е.; т. 2.-704 с.

181. Романова А.Н. Тема Фауста в художественном миреA.C. Пушкина: дис. канд. филол. наук / А. Н. Романова. Кострома, 1999. -166 с.

182. Русские писатели XIX века о Пушкине: сб. ст. / ред. текстов и предисл. A.C. Долинина. — Л.: Худож. лит., 1938. 496 с.

183. Русский романтизм: сб. ст. / отв. ред. К.Н. Григорьян. Л.: Наука, 1978.-284 с.

184. Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о причинах и основаниях неравенства между людьми / Ж.-Ж. Руссо // Трактаты. М.: Наука, 1969. - С. 31 - 109.

185. Саськова Т.В. Поэма И. Богдановича «Душенька»: культурно-мифологические традиции / Т.В. Саськова // Поэтический текст и текст культуры. Владимир: ВГПУ, 2000. - С. 31 - 47.

186. Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили: очерки /B.И. Сахаров. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 255 с.

187. Сдобнов В.В. Демоническая сфера в поэтическом мире В.А. Жуковского / В.В. Сдобнов // Русская словесность. 2000. - № 3. - С. 32-40.

188. Сидяков Л.С. «Тень Фонвизина» / Л.С. Сидяков // Временник Пушкинской комиссии: сб. науч. тр. Л.: Наука, 1989. - Вып. 23. - С. 90 -98.

189. Скатов H.H. Русский гений / H.H. Скатов. М.: Современник, 1987. -350 с.

190. Сквозников В.Д. К понятию «пушкинской традиции». Пушкин и поздний Жуковский / В.Д. Сквозников // Русская словесность. 2001. - № 6. -С.2-9.

191. Сквозников В.Д. Лирика Пушкина / В.Д. Сквозников. М.: Худож. лит., 1975. - 86 с.

192. Словарь языка Пушкина: в 4 т. / отв. ред. акад. АН СССР В. В. Виноградов. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1956- 1961.-Т. 2.-896 с.

193. Слонимский А.Л. Первая поэма Пушкина. Пушкин / А.Л. Слонимский // Временник пушкинской комиссии. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1937.-Т. 3.-577 с.

194. Смирнов И.П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака) / И.П. Смирнов. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995. - 191 с.

195. Соколов А.Н. Из истории «легкой поэзии» / А.Н. Соколов // Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры: сб. ст. к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР П.Н. Беркова. М.-Л.: Наука, 1966.-С. 320-328.

196. Соколов А.Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века / А.Н. Соколов. М.: Изд-во МГУ, 1955. - 692 с.

197. Соколов А.Н. Жанровый генезис шутливых поэм Пушкина / А.Н. Соколов // От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Л.: Наука; Ленинградское отд-е, 1969. - С. 70 - 76.

198. Соловьева H.A. Пушкин и английский романтизм / H.A. Соловьева // A.C. Пушкин и мировая культура. М.: Изд-во МГУ, 1999. - С. 184 - 185.

199. Старобинский Ж. К понятию воображения: вехи истории / Ж. Старобинский // Новое литературное обозрение. 1996. - № 19. - С. 36 -47.

200. Стенник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме A.C. Пушкина «Руслан и Людмила» / Ю.В. Стенник // Русская литература. -№ 1. 1968. - С. 107 - 122.

201. Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века / Ю.В. Стенник. СПб.: Наука, 1995. - 350 с.

202. Степанов Н.Л. Лирика Пушкина / Н.Л. Степанов. Л.: Сов. писатель, 1959. - 98 с.

203. Степина Н.В. Образная система и жанровая сущность «Сказания о Еруслане Лазаревиче»: дис. . канд. филол. наук / Н.В. Степина. Орел, 2000.- 181 с.

204. Страхов H.H. Литературная критика / H.H. Страхов. М.: Современник, 1984.-431 с.

205. Строганов М.В. Рецензия. // Новое литературное обозрение. -1998. № 33. - С. 410 - 413. - Рец. на кн.: Кошелев В.А. Первая книга Пушкина: о поэме «Руслан и Людмила» / В.А. Кошелев. - Томск: Водолей, 1997.-224 с.

206. Телетова Н.К. Архаические истоки поэмы A.C. Пушкина «Руслан и Людмила» / Н.К. Телетова // Русская литература. 1999. - № 2. - С. 10 - 26.

207. Теория литературы: в 4 т. / гл. ред. Ю.Б. Борев. М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. - Т. 4. - 624 с.

208. Тиманова О.И. Феномен иронии в русской литературной сказке / О.И. Тиманова // Проблемы изучения русской литературы XVIII века: межвузовский сборник научных трудов. Самара: Изд-во ООО «НТЦ», 2001. -С. 157- 162.

209. Томашевский Б.В. Пушкин: в 2 т. / Б.В. Томашевский. М.: Худож. лит., 1990.-Т. 1.-367 е.; т. 2.-383 с.

210. Троицкий В.Ю. Значение поэзии Жуковского в развитии русской романтической прозы / В.Ю. Троицкий // Жуковский и литература конца XVIII XIX века. - М.: Наука, 1988. - С. 193 - 206.

211. Турбин В.Н. Поэтика романа A.C. Пушкина «Евгений Онегин» / В.Н. Турбин. М.: Изд-во МГУ, 1996. - 232 с.

212. Тынянов Ю.Н. Пушкин: роман / Ю.Н. Тынянов. М.: Худож. лит., 1987.-544 с.

213. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники / Ю.Н. Тынянов. М.: Наука, 1968.-424 с.

214. Тынянов Ю.Н. Архаисты и Пушкин / Ю.Н. Тынянов // История литературы. Критика. СПб.: Азбука-классика, 2001. - С. 9 - 133.

215. Уланд Л. О балладе / Л. Уланд // Эолова арфа: антология баллады. -М.: Высшая школа, 1989. С. 556 - 562.

216. Фёдорова Л.Г. Интертекстуальность Пушкина / Л.Г. Фёдорова // Вестник МГУ. Сер. 9: Филология. 1998. - № 4. - С. 106 - 110.

217. Федотов Г.П. Певец империи и свободы / Г.П. Федотов // Пушкин в философской критике: конец XIX первая половина XX в. - М.: Книга, 1990.-С. 358-375.

218. Фомичев С.А. Графика Пушкина / С.А. Фомичев. СПб.: Ассоциация «Новая литература», 1993. - 109 с.

219. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая Эволюция / С .А. Фомичев. Л.: Наука, 1986. - 302 с.

220. Фомичева Ж.Е. Иностилевые скопления как вид интертекстуальности / Ж.Е. Фомичева // Интертекстуальные связи в художественном тексте: межвуз. сб. науч. тр. / отв. ред. И.В. Арнольд. -СПб.: Образование, 1993.-С. 82-91.

221. Французская элегия XVIII XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры: сборник / сост. В.Э. Вацуро. - М.: Радуга, 1989. - 688 с.

222. Фридман Н.В. Поэзия Батюшкова / Н.В. Фридман. М.: Наука, 1971.- 383 с.

223. Хализев В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. М.: Высшая школа, 1999.-398 с.

224. Шарафадина К.И. Игра «во вкусе rococo» в мадригале Пушкина «Красавице, которая нюхала табак» / К.И. Шарафадина // Русская литература. -2001.-№4.-С. 118-140.

225. Шаталов С.Е. Романтизм Жуковского / С.Е. Шаталов // История романтизма в русской литературе. Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790 1825) / отв. ред. A.C. Курилов. - М.: Наука, 1979.-С. 110-144.

226. Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард / В. Шмид. СПб.: ИНА-ПРЕСС, 1998. - 352 с.

227. Щеголев П.Е. Первенцы русской свободы / П.Е. Щеголев. М.: Современник, 1987. - 494 с.

228. Штедтке К. Светский человек в русской культуре XVIII века (семидесятые восьмидесятые годы) / К. Штедтке // Символ в системе культуры. Труды по знаковым системам. - Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1987.-Вып. XXI.-С. 87-99.

229. Эткинд Е.Г. Божественный глагол: Пушкин, прочитанный в России и во Франции / Е.Г. Эткинд. М.: Языки русской культуры, 1999. - 600 с.

230. Эткинд Е. Пушкин и Ламартин / Е. Эткинд // Русская литература. -1999.-№ 2.-С. 43-71.

231. Юрьева И.Ю. Пушкин и христианство: сборник произведений A.C. Пушкина с параллельными текстами из Священного Писания и комментарием / И.Ю. Юрьева. М.: ИД Муравей, 1998. - 280 с.

232. Ямпольский М.Б. Память Тиресия. Интертекстуальность и кинематограф / М.Б. Ямпольский. М.: РИК «Культура», 1993. - 464 с.

233. Янушкевич A.C. Жанровый состав лирики Отечественной войны 1812 года и «Певец в стане русских воинов» В.А. Жуковского /A.C. Янушкевич // Проблемы метода и жанра: сб. ст. / отв. ред. Ф.З. Канунова. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1982. - С. 3 - 23.

234. Янушкевич A.C. В.А. Жуковский: семинарий / A.C. Янушкевич. -М.: Просвещение, 1988. 175 с.

235. Янушкевич A.C. В.А. Жуковский и Великая французская революция / A.C. Янушкевич // Великая французская революция и русская литература: сборник / отв. ред. Г.М. Фридлендер. Л.: Наука, 1990. - С. 106 -141.

236. Янушкевич A.C. Лирика Жуковского / A.C. Янушкевич // Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. /B.А. Жуковский. М.: Языки русской культуры, 1999. - Т. 1. - С. 405 - 418.