Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина

Сулемина, Оксана Владимировна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина

Год: 2011
Автор научной работы: Сулемина, Оксана Владимировна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Воронеж
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина"

На правах рукописи

Сулеммна Оксана Владимировна

Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина

Специальность 10.01.01 - русская литература

1 7 НОЯ 2011

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Воронеж - 2011

Работа выполнена на кафедре русской литературы Воронежского государственного университета

Научный руководитель : доктор филологических наук, профессор

Фаустов Андрей Анатольевич

Официальные оппоненты : доктор филологических наук,

ведущий научный сотрудник Иваницкий Александр Ильич

кандидат филологических наук Кулик Анастасия Геннадьевна

Ведущая организация : Московский государственный

университет имени М. В. Ломоносова

Защита диссертации состоится 30 ноября 2011 г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038.14 в Воронежском государственном университете по адресу 394006, г. Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. № 18.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета.

Автореферат разослан «^У» октября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук

'-¿УУ о. А. Бердникова

Общая характеристика работы

Современная литературоведческая наука характеризуется усиливающимся интересом к изучению того, что можно назвать литературной прагматикой, пришедшей на смену сравнительно недавним теоретическим декларациям о «смерти автора». Это выразилось в появлении целой серии опирающихся на различные методологические принципы работ, посвященных анализу стратегий поведения автора - и как художника, и как биографического лица (применительно к. исследованиям русской литературы здесь можно упомянуть И. Паперно, Б.М. Гаспарова, Т.И. Печерскую, И.В. Немировского, А.К. Жолковского, A.A. Фаустова и др.). В настоящей работе мы будем понимать под поэтическими стратегиями способы построения художником своей творческой личности в тексте и с помощью текста, то есть одновременное построение автором своего мира и самого себя.

Как мы полагаем, этот прагматический аспект филологии последних десятилетий непосредственно связан с попытками выявления и описания различных языковых, ментальных, культурных, литературных универсальных структур, также ставшими знаменательными для современной филологии и культурологии (напр., анализ «ключевых слов», концептов, универсальных мотивов и сюжетов, культурных констант, «литературных универсалий» и т.д.). Согласно определению (которого мы будем придерживаться), литературные универсалии - это «возникающие в рамках определенного периода национальной литературы лексико-референтные <...> единства, наделенные достаточной стабильностью и вместе с тем энергией изменчивости и варьирования и по-разному - в неодинаковом объеме и в неодинаковых проекциях - воплощающиеся в различных авторских реальностях и в конкретных текстах».1 Можно сказать, что универсальные структуры семантически задают те общие рамки существования, в которых художник реализует свою волю к самосотворению в тексте.

На основании такого представления о двуединой тенденции развития современного литературоведения, в данном диссертационном сочинении предпринимается попытка проследить логику «сцепления» наиболее значимых поэтических стратегий и универсальных структур в лирическом творчестве Пушкина. Этим и обусловлена актуальность исследования.

Степень разработанности проблемы. Пушкиноведение - одна из наиболее разработанных областей литературоведческой науки. Существует множество работ,

' Подробно об этом - см.: Фаустов A.A. Литературные универсалии: на пути к терминологической демаркации / A.A. Фаустов // Универсалии русской литературы. - Воронеж : Воронежский государственный университет-Издательский дом Алейниковых, 2009. -С. 8-28.

посвященных изучению структуры лирического «я» и поэтических стратегий Пушкина (Ю.М. Лотман, С .Г. Бочаров, В.А. Грехнев, А.П. Люсый, С. Сендерович, А. Kahn, Б.М. Гаспаров, O.A. Проскурин, С.Н. Бройтман, A.A. Смирнов, С.А. Фомичев, Ю.Н. Чумаков, А.И. Иваницкий, A.A. Фаустов и др.).

В ряде фундаментальных исследований - и собственно литературоведческих, и философски ориентированных - рассматриваются и отдельные универсальные категории, значимые для пушкинской художественной реальности (М.О. Гершензон, Б.П. Вышеславцев, M.R. Katz, В. Паперный, С.А. Кибальник, И.З. Сурат, Е.М. Таборисская, Д.И. Черашняя и др.).

Научная новизна данного исследования заключается в рассмотрении основных поэтических стратегий и универсальных структур лирики Пушкина в их взаимосвязи и взаимообусловленности на материале всего корпуса лирических произведений автора и с учетом литературного контекста.

Объектом исследования послужила в особенности лирика «домихайловской» эпохи (времени становления индивидуального образа лирического субъекта-поэта).

Предметом исследования в диссертации можно назвать пушкинского лирического субъекта, значимые для Пушкина поэтические стратегии и универсальные структуры его лирики.

Материалом диссертации является весь корпус лирики Пушкина, с привлечением текстов пушкинских поэм, драм, писем, критических работ. Также в работе рассматриваются сочинения других авторов, составляющие литературный контекст пушкинского творчества.

Целью исследования избрано выявление взаимосвязи пушкинских поэтических стратегий и универсальных структур его лирики.

В соответствии с указанной целью в работе решаются следующие основные задачи:

1. Анализ становления пушкинского лирического субъекта на протяжении всего его творчества и описание связанных с его «самосотворением» поэтических стратегий.

2. Выявление особенностей позиции лирического субъекта-поэта по отношению к таким универсальным структурам пушкинской реальности, как «страх», «сон», «смерть».

3. Исследование бытования универсалии «страшного» в пушкинской художественной реальности с учетом объекта воздействия «страха» (обычного человека или поэта) и на фоне литературного контекста.

4. Характеристика основной стратегии авторского поведения в лирике Пушкина -стратегии «ускользания» - и наиболее значимых форм ее реализации, которыми могут быть названы «воображение», «сон», «воспоминание» как проявления творческой активности лирического субъекта.

Методологическую базу настоящего исследования составляют труды Л.Я. Гинзбург, Ю.Н. Тынянова, Б.О. Кормана, С.Н. Бройтмана, Ю.М. Лотмана, С. Сендеровича, Б.М. Гаспарова, O.A. Проскурина, В.А. Грехнева, С.Г. Бочарова, A.A. Фаустова.

Использованы следующие методы исследования: структурно-семиотический, сравнительно-исторический, мотивный, лингвостатистический.

Положения, выносимые на защиту:

1. В структуре пушкинского лирического субъекта выделяются такие основные составляющие, как человеческое «я» (лирический субъект как один из представителей человеческого рода) и поэтическое «я» (поэт как уникальный представитель человеческого рода).

2. Пушкинский лирический субъект проходит в своем становлении три фазы, задающие различные стратегии авторского поведения: 1) в лицейский, петербургский и «южный» периоды на основе обыгрывания литературной традиции формируется набор поэтических ролей (поэт-гедонист, поэт-воин, поэт-монах, поэт-пророк и др.), в разной степени актуальных для дальнейшего пушкинского творчества; 2) к середине 1820-х годов отчасти путем отбрасывания этих ролей, отчасти путем их переосмысления и конденсации складывается фигура поэта, уже не предполагающая прямого диалога с традицией; 3) в лирике 1830-х годов окончательно сближаются человеческое и поэтическое «я».

3. Для пушкинской лирики стабильным остается противопоставление лирического субъекта-поэта, занимающего маркированное, доминантное положение, и остальных субъектов поэтического мира; разность между ними проявляется, в частности, в неодинаковой позиции по отношению к таким универсальным структурам пушкинской реальности, как «страх», «сон» или «смерть».

4. Универсалия страха воплощается в пушкинской реальности в двух основных формах в зависимости от того, кто выступает его объектом - просто человек или поэт. В первом случае «агенты» страшного каноничны для русской литературы (смерть, война, сила, тьма, ночь, наказание, грех и др.). Во втором случае страх либо относится исключительно к сфере литературы (например, связан с противостоянием литературным противникам), либо вызван невозможностью для поэта приобщиться к творчеству.

5. Основная стратегия авторского поведения в лирике Пушкина - стратегия «ускользания», предполагающая дистанцирование от любого наличного бытия, которое либо отрицается, либо включается в размывающую его незыблемость семантическую игру, либо удерживается на расстоянии. Наиболее значимыми универсальными формами такого «ускользания» могут считаться «воображение», «воспоминание», «сон» - различные проявления творческой активности лирического субъекта.

6. В пушкинской лирике создается особый поэтический хронотоп, который, реализуясь во множестве вариантов, сохраняет свои определяющие черты: уединенность, «пограничное» положение и неподвластность потоку времени.

7. Свое стремление к свободе поэт реализует, в конечном счете, в собственной художественной реальности, куда переходит, ускользая от мира, в состоянии вдохновения и где оказывается высшим организующим началом.

Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшем развитии подхода к литературному творчеству с позиции особого внимания к его субъектной составляющей и одновременно с учетом его универсальных ас пе кто п.

Научно-практическое значение исследования состоит в том, что его основные положения могут быть использованы в исследовательской работе, при чтении курсов по истории русской литературы первой трети ХГХ в., спецкурсов, посвященных творчеству Пушкина.

Апробация работы. Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы Воронежского государственного университета. Основные положения исследования докладывались на Межвузовском семинаре, посвященном 150-летию со дня рождения А.П. Чехова и 100-летию со дня смерти Л.Н. Толстого (Воронеж, 2010), Международной конференции «Универсалии русской литературы» (Воронеж, 2010), Межрегиональной научной конференции «Литературные юбилеи 2011 года и проблемы компьютерной поэтики» (Воронеж, 2011), итоговых научных сессиях кафедры русской литературы Воронежского государственного университета (2009,2010).

По теме диссертационной работы опубликовано 7 статей, в том числе 3 - в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.

Структура диссертационной работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка литературы, включающего более 270 наименований.

Основное содержание работы

Во Введении представлен обзор теоретических и историко-литературных работ, близких к теме исследования, обоснованы актуальность и научная новизна выбранной темы, определены цель и задачи исследования, его объект и предмет, «рабочая» терминология, сформулированы основные положения, выносимые на защиту.

Глава первая «Становление пушкинского лирического субъекта: от поэтических ролей к двуединству поэтического и человеческого "я"» посвящена описанию особенностей становления лирического субъекта на протяжении всего творчества Пушкина.

Поэт в пушкинском мире - существо особого ранга. Это «выделенное» положение отсылает нас к культурной традиции XVIII - начала XIX вв., в которой поэт, как и представители духовенства, считался избранным, способным контактировать с высшими силами.1 Установка на «избранность» развивалась также в философии и литературе романтизма, которые были особенно значимы для Пушкина в первой половине 1820-х гг.2 Однако, используя в качестве отправной точки предшествующие культурно-литературные традиции, Пушкин всегда стремился создать нечто особенное; не стал исключением и образ поэта.

В разделе первом «Становление характера3 Поэта (1813 - середина 1820-х гг.)»

прослеживаются особенности ролей лирического субъекта-поэта и отмечаются наиболее значимые их черты, ставшие впоследствии составляющими образа «конкретного» (по удачному слову Ю.Н. Тынянова) поэта, как бы не включенного в систему условных литературных опосредований.

Лицейский период творчества Пушкина традиционно называют ученичеством, упражнением в различных стилях и жанрах.4 Подобный поиск, в конечном счете, - это поиск собственной стратегии поэтического поведения. Пушкин прибегает к своеобразному «театру масок», заставляя своего лирического субъекта играть разные роли, характерные для существующей культурно-поэтической традиции. Как верно замечает В.А. Грехнев, поэтические роли, или «типажи», избираемые Пушкиным, «при всей их условности, все-таки не были застывшими поэтическими "масками." <...> Замещая индивидуальность условно очерченным типажом, послание как бы оставляло художественный "зазор", всегда рассчитанный на узнавание личности».3 Своеобразная «игра» - творение (и самосотворение) до середины 1820-х гг. станет важнейшим принципом построения пушкинского лирического мира и важнейшей стратегией самопостроения.

Обратившись к непосредственному анализу лицейских и «петербургских» стихотворений Пушкина, можно сделать вывод о сосуществовании нескольких ролей, различающихся степенью значимости для поэта и, соответственно, трансформирующихся или исчезающих в его дальнейшем творчестве.

1 О «посвященности» поэта см., напр.: Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. (Язык. Семиотика. Культура.). - М.: ЯСК, 2002. - С. 670.

См., напр.: Лотман Ю.М. Пушкин / Ю.М. Лотман. - СПб.: «Искусство СПб.», 2009. - С.55. и др.

Под характером мы понимаем логику развертывания литературного субъекта в тексте. См. об этом: Фаустов A.A. Характер / A.A. Фаустов // Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий / под ред H Д Тамарченко. - М., 2008. - С. 286-287.

См., напр.: Лотман Ю.М. Пушкин... - С. 27-42; Томашсвский Б.В. Пушкин / Б. В. Томашевский - М • Худож лит., 1990.-Т. 1,-С. 32-117.

Грехнев В.А. Лирика Пушкина: о поэтике жанров / В.А. Грехнев. - Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1985. -

\.Поэт-монах. Этот образ возникает в нескольких стихотворениях Пушкина, самое раннее из которых - послание «К Наталье» (1813). Условный характер образа монаха подчеркивается стремлением лирического субъекта избавиться от этой роли, заявленным в стихотворении «К сестре» (1814). «Поэт младой» оказывается заключенным в монастырь помимо собственной воли, которая влечет его «в пышный Петроград». Пробуждение «в глухих стенах» «мрачной кельи» не приносит радости, возвращая лирического субъекта к состоянию скованности, отсутствия свободы. Традиционные поэтические мотивы уединения и тишины окрашиваются мрачными тонами, поскольку уединение это вынужденное. Суета, обычно сознаваемая как противное творчеству состояние, названа «приятной», потому что предполагает свободное движение, которое, однако, таит в себе опасность быть увлеченным «вдаль судьбою», что и происходит с поэтом. Но и в этом случае он оказывается «всемощнее» сковывающих обстоятельств. Очутившись в ситуации, для себя не желательной, но благоприятствующей творчеству, «чернец» устремляется в мир мечты, родственный сну.

2. Поэт-сатирик. Свое сатирическое перо Пушкин использует, прежде всего, в стихотворениях, связанных с полемикой между «Арзамасом» и «Беседой любителей русского слова». Выражая критическую оценку современной ему литературы, поэт утверждает собственные принципы творческой деятельности.

При этом ирония Пушкина направлена не только на окружающих, но и на себя самого, на свое призвание: в стихотворении «Монах» поэт, оперируя традиционными литературными клише, указывает на свое «ученичество». «Безуспешно» призывая в качестве вдохновителя Вольтера и отказываясь от помощи Баркова, лирический субъект прочерчивает собственный путь в литературе:

<...>Я стану петь, что в голову придется,

Пусть как-нибудь стих за стихом польется.

В последующие периоды своего творчества Пушкин неоднократно обращался к иронии, говоря о наиболее значимых для себя вещах. Это давало поэту возможность открывать свои сокровенные мысли и в то же время оставаться выше «толпы».

Впрочем, сатира находит свои объекты не только в литературной сфере; особого ее внимания «удостоено» все, что связано с официальными структурами - государством и церковью. «Кощунства» Пушкина (как и некоторых его современников) носят литературное происхождение; они представляют собой попытку парнасских жрецов дистанцироваться от служителей официальной религии.

3. Поэт-пророк поначалу заявляет о себе на поприще политическом, в форме лирического тираноборства. В лирике «петербургского» периода поэт открыто выступает в

качестве вестника воли высших сил, обращаясь к власти («Вольность», «Деревня», «Сказки. NOEL»), Он призывает на помощь музу - «свободы горд(ую) певиц(у)» - „ при ее по/щержке получает возможность угрожать царю, оказываясь выше него по праву провозвестника высшего закона. Возникает мотив соперничества между царем и поэтом - царем в мире своего творчества, - занимающий одно из центральных мест в «зрелой» лирике Пушкина. Значимо отрицание не власти как таковой, а ее неправедности.

В «южной» лирике происходит постепенное расхождение образов поэта и пророка. Лирический субъект понимает напрасностъ своих пророческих устремлений и выбирает другой путь - путь сотворения собственного поэтического мира, где он сам устанавливает все законы и обретает высшую свободу. Пророк и поэт похожи своим выделенным положением; между ними и толпой, их окружающей, зияет пропасть избранности. Но поэт творит по собственному желанию, а пророк исполняет волю высших сил, что приводит к исключению Пушкиным этой роли из своего поэтического пантеона.

4. Поэт-воин. В «Послании В.Л. Пушкину» юный поэт рассуждает о возможности для себя военной карьеры:

<•. .>Неужто верных муз любовник

Не может нежный быть певец

И вместе гвардии полковник?

И отвечает себе устами дяди: «Будь человек, а не драгун<...>». При этом пример поэтов - героев Отечественной войны 1812 года оказывается неубедительным. Они испилили свой долг, служа высокой цели спасения отечества, и были относительно свободны от различных ритуальных действий, наполняющих собой мирный армейский быт. Для лирического субъекта служба грозит стать чередой «парад(ов), караул(ов), учен(ий)» и иссушить душу, лишив его тем самым одной из необходимых составляющих творческого вдохновения. Позднее, в «южной» лирике война приобретет для поэта статус одной из тем творчества, обещающей впечатления «доя жаждущей души». (Ср. пример «чужого» переживания в стихотворении «Мне бой знаком - люблю я звук мечей»),

5. Поэта-гедониста характеризует его уединенность - исключенное™ из аетивной внешней жизни, направленность в глубину поэзии. При акцентировании внимания на такой черте лирического субъекта, как любовь к размышлениям, возникает образ поэта-философа. Впервые он предстает перед нами в стихотворении «Городок». Поэта-философа отличают лень, любовь к тишине, уединению, спокойствию. Он предпочитает шуму столицы «тишин(у) свят(ую)» городка. Подобный образ жизни позволяет углубиться в себя, заниматься размышлениями и творчеством. Лень, которой предается лирический субъект,'

получает новое значение.' Это свобода от светской суеты и возможность посвятить себя поэзии.

6. Поэт-элегик. Элегическая унылость появляется в пушкинской лирике 1816 года в связи с темой неразделенной любви и разлуки. Светлое и радостное чувство, напрямую связанное с поэзией и служащее основным ее предметом, превращается в «мрачн(ую) любовь»(«Элегия»), Поскольку возлюбленная у Пушкина соотносится с музой, то отвержение лишает поэта вдохновения. Отрицательные коннотации характеризуют любовь-страсть, губящую душу, помрачающую рассудок, подавляющую волю человека. Лирический субъект не в силах вырваться из плена этого наваждения, поскольку лира отказывается ему служить (покинутая музой-вдохновительницей). Мотивный комплекс любви-страсти-безумия проходит через всю пушкинскую лирику, претерпевая различные изменения.

Стихотворения 1817 - 1820 гг. противоречивы, но именно эти противоречия отражают процесс становления лирического субъекта-поэта, влекущий за собою трансформацию характерных для него ролей и появление новых. Для этого периода характерно «смешение» мотивов, относящихся к различным поэтическим амплуа.

В рамках петербургского периода лирический субъект начинает осознавать свое особое место в поэтической реальности, но еще не ставит себя в ее пределах на один уровень с демиургом.

Пушкинский «поэтический маскарад» завершает свое существование в его «южных» стихотворениях. Роли, возникшие в 1820 - 1824 гг., особенно значимы для него. Образы, избираемые для себя Пушкиным в этот период, многослойны. В творческом кругозоре Пушкина возникает своеобразное сочетание романтического «бунта», элегического «охладения» и иногда даже афишируемо практического, коммерческого взгляда на поэзию, который противоречит романтическому мироощущению.

Помимо этого, сохраняется возникшая ранее роль поэта-гедониста (напр., см.: «Чедаеву» (1821)), которая позволяет обретать свободу от окружающего мира и погружаться в собственную творческую реальность. Вместе с «внешней» ленью приходит сон, дарующий возможность перейти в «волшебные края» воображения.

Развивая мессианистическую мифологию «Арзамаса»,2 лирический субъект принимает роль поэта-мессии-греишика, спускающегося в адские пределы и описывающего

1 Об универсальных мотивах в лирике А. С. Пушкина, в том числе, мотиве лепи - см.: Иваницкии А.И. Универсалии поэзии как жизненная программа (На материале пушкинской лирики 1813-1824 гг.) / А.И. Иваницкий // Универсалии русской литературы. - Воронеж: Воронежский государственный университет; Изд. дом Алейниковых, 2009.-С. 359-360.

2 См.: Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка / Б. М. Гаспаров. - СПб, 1999. - С. 177.

увиденное там. Следует оговорить некую двойственность этого образа. С одной стороны, он несет «благую весть», преобразуя существующий миропорядок. Но другое его начало -демоническое (в этом снова проявляется игровая стихия творчества Пушкина: намек на его прозвище в кругу друзей - «бессарабский - бес арабский»).

Подводя итог описанию «южных» поэтических амплуа и одновременно подытоживая «ролевой»1 этап в формировании пушкинского лирического субъекта, можно заметить, что та или иная роль избиралась поэтом по принципу созвучия его внутреннему миру.

Второй раздел «Индивидуальный характер поэта» связан с описанием наиболее значимых, с нашей точки зрения, черт сформировавшегося к этому времени индивидуального образа пушкинского поэтического «я».

К середине 1820-х годов поэтическая компонента лирического «я» приобретает самоидентичность, что выражается не только в появлении образа «конкретного» поэта, но и в начале постепенного движения в сторону проявления «человеческой» составляющей личностного единства. 1826 - 1827 гг. становятся очередной ступенью в развитии лирического «я». Говоря еще в стихотворении 1825 года «мы вянем, дни бе1ут», поэт делает это не в рамках элегической традиции - он констатирует факт движения времени, в которое оказался включен. Подобная временная обусловленность лирического субъекта неизбежно включает его в ход истории, что влечет за собой множество важнейших изменений. Прежде всего, это унижение «до смиренной прозы».2 Если поэтическое измерение лирического «я» предполагает его избранность, исключительность, то проза (человеческое измерение) подразумевает включенность в реальную жизнь. Знаменательно, что в стихотворениях 1826 года слово «поэт» не упоминается вообще.

«Новый путь» влечет за собой необходимость решения множества жизненно важных проблем, содержание основной из которых составляет столкновение поэта и толпы. В стихотворении «Поэт»(1826) это взаимодействие, а точнее, его отсутствие описывается со стороны поэта, который исключен из общества вследствие своей инакости. В состоянии вдохновения он тоскует «в забавах мира» и бежит «На берега пустынных волн / В широкошумные дубровы», то есть перемещается в возвышенное поэтическое пространство. В своем «человеческом» измерении он занимает уникальное по своей ничтожности положение:

В данном случае как «ролевая» нами определяется лирика, в которой представлены различные поэтические ам^уа лирического субъекта (в этом определении следуем за С. Сендеровичем: Сендсрович С.~ Эле™, Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики // Wiener Slawistisher Almanach"- Sonderband 8. Корма«:-Ижевск, 2003 "" Пра"и^м п0 «Чтению художественного произведения / Б.О.

* Лотман Ю.М. Пушкин... - С. 125: <«...>Пушкин почувствовал что достиг творческой зрелости. <.. > самым важным был поворот к прозе».

<...> меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он.

Модулем, связывающим «положительную» и «отрицательную» позиции лирического субъекта оказывается «квантор единственности» (по выражению АЛ. Фаустова), характеризующий его положение в мире.

Установка на отчужденность поэта от толпы, под которой подразумеваются все, кто не понимает сущности творчества, но в то же время берется судить его, является для Пушкина основополагающей на протяжении всего творческого пути. Если в более ранних произведениях поэт просто стремится избежать неверной славы (суждений) в свете и страдает от ее воздействия, то в зрелом творчестве он возносится на высоту, недостижимую для окружающих: «Ты царь: живи один».

В третьем разделе «Наука чтить самого себя: "самостоянье" поэта-человека» говорится о «человеческой» составляющей личности лирического субъекта. Если поэтическое «я» Пушкина обретает бессмертие через «"вечное возвращение" поэзии»,1 то «я» человеческое приобщается к вечности, осознав себя включенным в неизменное течение родового времени. Эта включенность выражается для лирического субъекта как осознание собственной биографии-родословной.

К концу 1820-х годов Пушкин воспринимался обществом прежде всего как поэт -существо особенное, не имеющее ничего общего с обыкновенным человеком, что, собственно, и было целью длительного сотворения своей мифологизированной творческо-биографической личности. Это предполагало применение к нему целого ряда бытовавших в обществе «ярлыков» (в письме П.В. Нащокину сам Пушкин так иронически определяет традиционные качества «художника»: «беспечен, нерешителен, ленив, горд и легкомыслен; предпочитает всему независимость») и необходимость следования им. Когда поэтическая составляющая лирического «я» отошла на второй план, уступая место «человеческой», необходимо было создавать новую концепцию творческой личности. По замечанию И.В. Немировского, с конца 1828 года «поведение поэта перестает носить ярко выраженный публичный характер».2

«Обетный гимн» пенатам, в котором возникает предположение, что они - «всему причина», по сути, есть гимн родовой основе каждого человека. Лирический субъект объявляет себя жрецом домашних богов. Он уходит из сфер любого внешнего выражения, в том числе и поэтического, в собственную «сердечну глубь». Сжатое пространство

1 Фаустов А.А. Авторское поведение Пушкина. Очерки / А. А. Фаустов. - Воронеж: Изд. ВГУ, 2000. - С. 114.

2 Немировский И.В. Творчество Пушкина и проблема публичного поведения поэта / И. В. Нсмировский. -СПб.: Гиперион, 2003. - С. 5.

человеческого бытия открывается в глубине души: бездна поэтического пространства и смысла оказывается бездной человеческой души. Поэт учится «чтить самого себя» как человека.

В стихотворении «Пора, мой друг, пора...» Пушкин говорит о перспективе прихода к смерти для человеческого «я». В плане продолжения стихотворения намечается своеобразная траектория движения человека к смерти: «семья, любовь<...> - религия, смерть». На таком фоне смерть человека предстает как слияние с изначальным, родовым потоком жизни, то есть не предполагает конечности.1

Перспективы, связанные со смертью для поэтического «я», прочерчены во множестве стихотворений и, в итоге, сводятся к его вечной жизни в мифологизированном поэтическом пространстве (что подробно рассмотрено в третьей главе диссертации, в разделе «Творчество как сон»), то есть к абсолютному уходу, ускользанию от наличного бытия.

Подводя итоги обзора поэтических ролей, избираемых пушкинским лирическим «я» и определяющих их особенностей, можно выделить в качестве основной стратегии авторского поведения именно стратегию ускользания, которая, включая в себя новые приемы, оказывается релевантной на всем протяжении творческого пути поэта.

При формировании лирического «я» эта стратегия проявляется по-разному. Например, в «ролевой» лирике поэт, примеряя на себя те или иные «маски», не только выражает свое внутреннее состояние вовне, но и скрывает его. Ускользание связано с игрой и предполагает наличие бесконечного числа возможностей в реализации каждого мотива и интерпретации каждого поступка.

Вторая глава «Универсалия "страшного" и самоидентификация пушкинского лирического субъекта» состоит из двух разделов, посвященных различиям в восприятии «страшного» пушкинским лирическим субъектом и остальными субъектами его произведений.

Пушкинского лирического субъекта-поэта характеризует имманентная устремленность к переходу в собственную художественную реальность. Это вполне объяснимо: только в созданном им самим творческом пространстве поэт обретает статус демиурга и, соответственно, абсолютную свободу. Поскольку поэт является центром своей воображаемой реальности и реализует себя в ее построении, он обладает всеведением относительно всех ее составляющих и процессов, в ней происходящих. Это исключает для него любую возможность испытывать страх, потому что страх предполагает наличиг Другого.

' Фаустов A.A. Авторское поведение Пушкина... - С.89: «Выход из публичной (исторической) реальности в родовую позволяет лирическому «я» катарсичсски преодолеть свою эгоцентрическую отъсдиненность, а вместе с ней - и зависимость от времени».

Еще одной особенностью поэтического «я» Пушкина, освобождающей его от влияния страха можно назвать поэтическое воображение, нацеленное на созидание собственной реальности и не подвластное влияниям извне, в то время как воображение обычного человека зачастую служит орудием проникновения страха в его «личное пространство».

Наиболее важной характеристикой «страшного» в поэтической реальности Пушкина для нас стали его «агенты» (т.е. предметы, существа, явления, его вызывающие), поскольку они значительно различаются для лирического субъекта-поэта и остальных субъектов, что указывает на особое место и статус первого.

Первый раздел «"Страшное" в русской литературе XVIII - первой трети XIX вв.: Пушкин на фоне традиции» посвящен описанию основных «агентов» «страшного» в пушкинском лирическом мире на фоне существующей культурно-литературной традиции.

Отметим лишь наиболее характерные для «классической» и «элегической/романтической» «культурно-психологических эпох»' аспекты «страшного».

В одическом творчестве «классической» эпохи «страшное» чаще всего возникает в связи с темой войны. Страх вызывает опасность, сила. Если это сила русского оружия, страх сопряжен с восторгом. Поэт испытывает возвышающий восторг и трепет перед грандиозной военной мощью, воплощением которой становится фигура Героя: «Что так теснит боязнь мой дух? / Хладнеют жилы, сердце ноет! / Что бьет за странной шум в мой слух? / Пустыня, лес и воздух воет! / <...>Гоня врагов, Герой открылся» («Хотинская» ода Ломоносова 1739 года).

Герой появляется подобно языческому божеству и вызывает соответствующий резонанс в пространстве - оно содрогается и наполняется звуками. Страх Герою неведом -он сам становится «агентом» страха для врагов. Заметим, что «наполненность» пространства здесь находится в созвучии с «теснотой», в которую «боязнь» повергает поэта.

В «романтическую» эпоху страшным оказывается по большей части исключительное, выходящее за рамки обыденности - это страшные пространственные картины, страшные преступления, пришельцы из потустороннего мира (призраки, духи, мертвецы), различные «нелюди» (вампиры, ведьмы, черти). В основе своей это страх перед угрозой, приходящей извне, откуда-то из-за границ жизни, и разрывающей нормальное существование. Однако угроза эта вполне конкретна и узнаваема: подвергшийся действию «страшного» хорошо понимает, каков был объект, его напугавший.

«Страшное» для героев пушкинского лирического мира часто оказывается связанным

1 О выделении: «1) «классической» (XVIII век), 2) «элегической/романтической» (до 1830-х годов), 3)«критичсской» (до 1860-х годов), 4) «реалистической» (до конца XIX века), 5) «модернистской» (начало XX века)» культурно-психологических эпох - См.: Савинков C.B., Фаустов A.A. Аспекты русской литературной характерологии / C.B. Савинков, A.A. Фаустов. - M.: Intrada, 2010. - С. 218.

с военными действиями, причем акцент в этом случае делается на угрозе жизни человека. Вообще в пушкинской художественной реальности «грозными» именуются явления, связанные с силой, властью, славой, могуществом, гневом.

Сопоставление грозы и войны относится к одической традиции (подобные сравнения есть у М.В. Ломоносова, Г.Р. Державина и др.), и его присутствие в «лицейском» творчестве Пушкина, например, в «Воспоминаниях в Царском селе», стихотворении, созданном по случаю приезда Державина в Лицей, вполне объяснимо. Здесь возникают мотивы «героической анакреонтики»1 - воинственный восторг, грозный пир сражения.

В «южной» лирике «грозовая субстанция» проявляет себя как выражение гнева высших сил, а также как обозначение бунта, мятежа. Эти два аспекта «грозы» объединяет разрушительное воздействие на обычный уклад человеческой жизни, когда в нее врывается нечто всесильное и лишенное жалости.

В данном разделе диссертации мы также обращаемся к исследованию поэмы «Медный всадник», драм «Борис Годунов», «Каменный гость», «Пир во время чумы», «Сказки о золотом петушке». В этих произведениях семантика «страшного», которая представлена в лирике, реализуется более развернуто, на сюжетном уровне.

Сочетание грозы как «божьего гнева» и как проявления хаоса можно наблюдать в поэме «Медный всадник». Однако события, хаотически смешивающие жизнь героев и лишающие их мир привычного стройного вида, с точки зрения Автора могут прочитываться как проявление гармонизирующей воли творящей высшей силы, возвращающей мир в состояние, присущее ему до преобразования роковой волей Петра.

Петр страшен именно как проводник роковой воли - как строитель нового гармоничного мира он воспринимается восхищенно. Подобной амбивалентностью наделен и образ Наполеона (апокрифический Люцифер из «лицейской» лирики постепенно превращается в Героя из стихотворения 1830 года и становится «небу другом»),

«Страшные» представители потусторонних сил у Пушкина пугают своей «реальностью», «телесностью»; это отнюдь не полностью принадлежащие иномирью духи или привидения. Их появление воспринимается «не как нечто случайное и "постороннее", а как шифр ощутимой близости "другого", которое ждет от человека какого-то ответа и с которым спорить нельзя».2

«Другое» проявляет себя как безразличный к человеческой жизни рок (эпидемия -«Пир во время чумы», стихия - «Медный всадник», наваждение - «Сказка о золотом петушке»). Страшно не столько от существования высшей «злой» и неуправляемой силы,

1 Иваницкий А. И. Универсалии как жизненная программа... - С. 331.

2 Фаустов А. А. Авторское поведение Пушкина... - С. 184.

сколько от абсолютной непредсказуемости ее действий, невозможности их предугадать или хотя бы адекватно на них среагировать. Любые поступки человека, любые его устремления сводятся на нет: «иль вся наша / И жизнь ничто, как сон пустой, / Насмешка неба над землей?»

Человек, лишенный связи с «вечностью» (через «включенность» в жизнь своего рода), подобно Евгению из «Медного всадника», оказывается игрушкой в руках слепого рока. Пушкинского лирический субъект-человек пытается преодолеть свою зависимость от воли рока (связанную с ужасом-тоской) именно с помощью приобщения к «родовому» времени и стремления к «милому пределу».1

Во втором разделе «"Страшное" в кругозоре поэта» описываются особенности понимания «страшного» пушкинским лирическим субъектом-поэтом. В раннем творчестве «страшное» носит для него в основном литературный характер (оно может быть связано с неверным выбором тематики, неуверенностью в собственном призвании, литературной борьбой и т.д.). Также страх может быть вызван всем, что препятствует переходу поэта в состояние творчества (шум, слава, суета, зависть, клевета, безумная любовь-страсть, скука и др.), что характерно и для «зрелой» лирики.

Любовь, как и многие категории пушкинской художественной реальности, оказывается амбивалентной. Ее «гармонический» вариант (взаимная, чистая, возвышающая любовь) рождает в душе лирического субъекта вдохновение, соединяет его с высшей реальностью, частью которой является. Любовь-страсть (безответная, «мрачная», жестокая) ранит лирического субъекта (отнимая сердечный покой) и лишает его разума. Гармония сердца и разума, в сочетании с покоем - необходимые условия творчества. Безумная любовь сродни стихии, она далека от гармонии и страшна, поскольку приходит внезапно (как проявление воли злого рока) и завладевает человеком полностью, отнимая у него свободу.

Любовь-страсть сжигает изнутри, что делает ее подобной неизлечимой болезни: «Минуту я заснул в неверной тишине, / Но мрачная любовь таилася во мне, / Не угасал мой пламень страстный» («Элегия», 1816). Страсть - знак присутствия «Другого» - проникает за границы индивидуальности и разрушает ее, лишает самоидентичности, что сродни смерти. Пребывая в любовной горячке, лирический субъект будто находится в ином измерени: «Я все еще горел - и в грусти равнодушной / На игры младости взирал издалека». Состояние поэта, внешне выраженное как охладение, служит сигналом гибели его прежнего «я».

Однако временная «смерть» (следствие страсти или болезни, родственных в своем

' См. «исторический» взгляд на пушкинский «милый предел»: Иваницкий A.M. Сельский дом и жизненный путь в лирике Пушкина: эволюция взаимоотношений I А.И. Иваницкий // Универсалии русской литературы. 2. - Воронеж: Воронежский государственный университет; НАУКА-ЮПИПРЕСС, 2010. - С. 352-375.

горячечном проявлении) может восприниматься и как очищение, преодоление сдерживающей силы «тягостных цеп(ей)» собственной, теперь уже бывшей эгоцентричности. В таком случае возможно возрождение с помощью высшей гармонии: «гений чистой красоты» возвращает поэту возможность воспринимать «И божество, и вдохновенье / И жизнь, и слезы, и любовь» («К***. <Керн>», 1825).

Смерть воспринимается как нечто пугающее, только если она несет за собой перспективу «тотального уничтожения» личности человека-поэта: «Ничтожество меня за гробом ожидает... / Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь! / Мне страшно!...» («Надеждой сладостной младенчески дыша...», 1823) Стоит еще раз отметить, что «мысль» (проявление разума) и «первая любовь» (проявление сердца) необходимы не только для сохранения личностью самотождественности, но и для сохранения поэтом возможности творить.

Для поэта «уничтожение» связано с невозможностью «сохранения себя» в мире творчества. Смерть, воспринимаемая как окончательный переход в собственную поэтическую реальность, оказывается скорее желанной: «Когда бы верил я, что некогда душа, / От тленья убежав, уносит мысли вечны, / И память, и любовь в пучины бесконечны, -/ Клянусь! давно бы я оставил этот мир: / Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир, / И улетел в страну свободы, наслаждений, / В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений, / Где мысль одна плывет в небесной чистоте...» («Надеждой сладостной младенчески дыша...», 1823).

С нашей точки зрения, именно угроза посмертного обезличивания становится фактором самоидентификации и самопостроения пушкинского лирического субъекта в единстве его поэтического и человеческого «я».

Третья глава «Стратегия ускользания в лирике Пушкина: формы и пути обретения свободы» посвящена некоторым ключевым универсальным «поэтическим» структурам и их взаимосвязи с пушкинскими поэтическими стратегиями. Поскольку в пушкинском художественном мире только творчество предполагает обретение свободы (а свобода для поэта - сущностная характеристика создаваемого им мира) в реализации бесконечного количества возможностей, оно оказывается тем состоянием, к переходу в которое неизменно стремится лирический субъект. Поэтические стратегии Пушкина направлены на осуществление такого перехода.

Стратегия ускользания в лирике Пушкина (реализация этой стратегии в «ролевой» игре-самопостроении лирического субъекта-поэта была рассмотрена в первой главе исследования) предполагает дистанцирование от любого наличного бытня. С нашей точки зрения, наиболее значимыми формами ускользания от реальности могут считаться

«воображение», «воспоминание» и «сон» как проявления творческой активности лирического субъекта, направленные, в конечном счете, на реализацию стремления поэта к свободе, которая возможна только в созданной им самим художественной реальности.

Первый раздел «Творчество как сон» посвящен выявлению особенностей «сновидчества» поэта. В «специализированном» стихотворении «Сон» (1816) лень оказывается музой юного поэта и ведет его к погружению в сон.1 Стихотворение характеризуется самим поэтом как «отрывок», что говорит о возможности продолжения и развития, незавершенности темы. Сои для поэта - способ прикоснуться к миру творчества, и это объясняет открытость стихотворения. (Стихотворение «Осень» (1833), как и «Сон», описывающее переход в мир творчества, также именуется отрывком. Творческий процесс всегда открыт, он постоянно продолжается и не может быть завершен, поскольку его завершение равноценно для лирического субъекта-поэта смерти-исчезновению).2

Лирический субъект, пытаясь «освоить» сновидческую реальность в новом, творческом аспекте, подробно ее описывает и при этом обнаруживает в ней определяющие черты «поэтического» хронотопа, значимые на протяжении всего пушкинского творчества: уединенность, «пограничное» положение и неподвластность потоку времени.

Однако «сновидческая» реальность дифференцируется. Существуют те, чей сон -«бесчувствие глубоко», которое близко к смерти. Поэтому - «И скучен сон, и скучно пробужденье, / И дни текут средь вечной темноты». Подобные образы возникают в «южном» наброске 1821 года при описании адских пределов. Не углубляясь в анализ «арзамасских» истоков этих мотивов, подробно рассмотренных Б.М. Гаспаровым, отметим только, что скука и бесчувствие страшны для поэта, поскольку лишают его возможности ощутить вдохновение.

Большинство исследовательских работ, посвященных бытованию мотива сна в творчестве Пушкина, связаны со «сновидчеством» героев, которое имеет определенную сюжетную функцию (М.О. Гершензон, A.M. Ремизов, Т.М. Николаева, M.R. Katz, О.Р. Hasty и др.). В пушкинской лирике основное назначение сна иное - метафорическое («Городок (К***)»(1815), «К сну»(1816), «К моей чернильнице»(1821), «Фонтану Бахчисарайского дворца»(1824), «Осень. (Отрывок)»( 1833) и др.), хотя он иногда может фигурировать здесь и в предметном значении («К Наталье»(1813), «Монах»(1813), «Амур и Гименей»(1816), «К Делии»( 1813-1817), «Воспоминание»( 1828) и др.).

' Ср.: «<...> уход в ссбя, когда душа чутко прислушивается к смутным движениям мечты, это состояние, обладающее всеми внешними признаками лени, близкое к погружению в сон, особенно драгоценно для поэта в лицейских посланиях». - Грсхнев В. А. Лирика Пушкина: о поэтике жанров... - С. 40.

2 См., напр.: Фаустов А. А. Фрагмент в лирике Пушкина / А. А. Фаустов // Болдииские чтения. - Н. Новгород, 2004. - С. 60-69.

Для пушкинского поэта сон - способ перехода в мир своего воображения, причем такой переход подобен смерти, поскольку подразумевает попадание в иную реальность. По верному замечанию М.О. Гершензона, «сон души» дарит поэту возможность «привольной и радужной игры <.. .> свободного творчества <...> внутреннего цветения».1

Второй раздел «Воспоминание и воображение как формы реализации стратегии "ускользания" в пушкинском лирическом мире» характеризуются особенности «работы» воспоминания и воображения в лирике Пушкина.

Воспоминание отсылает нас к элегической традиции, в которой оно служит реконструкции былого, того, «чего уж нет» (Жуковский В.А., «Славянка»). Мечта элегика, соединяясь с воспоминанием, устремлена в прошлое. «Элегический человек находится в действительности, которая неотвратимо и катастрофически изменяется и всегда оказывается как бы уже позади, в минувшем. <...> Элегический человек обречен на то, чтобы быть здесь чем-то вроде следопыта, разгадывающего (и восстанавливающего) былое по его следам».2

Пушкинское воспоминание отличается от элегического способностью очаровывать, которая роднит его с воображением. Чтобы проследить их взаимосвязь (и взаимное влияние), рассмотрим ситуацию, описанную в письме А. А. Дельвигу (середина декабря 1824 - первая половина декабря 1825 гг., Михайловское): «Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была береза, северная береза! сердце мое сжалось. Я начал уже тосковать о милом полудне - хотя все еще [я] находился в Тавриде, все еще видел и тополи и виноградные лозы». Здесь «работа» воспоминания-воображения строится следующим образом: береза рождает воспоминание о севере, куда поэт переносится с помощью воображения (воображение в понимании Пушкина - «гениальн(ое) знани(е) природы»), чтобы там (в пространстве воображения) вспомнить о юге (месте реального своего пребывания).

Более реальным в поэтическом измерении оказывается пространство воображения, перемещению в которое содействует воспоминание. В диссертации это иллюстрируется на примере элегии «Погасло дневное светило...»(1820), которая построена как поэтический переход в новое, «мифологизированное» пространство. Стихотворение представляет собой заклинание поэтом (находящемся на корабле) паруса и океана, которые должны перенести его в «волшебн(ые) кра(я)» «земли полуденной», на поверку оказывающиеся одной из реализаций креативного пространства поэзии.

Воображение поэта может активизироваться и вполне самостоятельно, без участия

г Гсршензон М. О. Статьи о Пушкине / М. О. Гсршснзон. - М„ 1926. - С. 60. Фаустов А. А. Язык переживания русской литературы: На пути к середине XIX века / А А Фаустов -ронеж, 1998.-С. 19.

памяти; тогда оно ассоциируется с забвение.» реального мира и абсолютным погружением в мир творчества. Память и забвение наделяются в пушкинском лирическом мире разными значениями, но некоторые их существенные характеристики неизменны и в лицейской, и в зрелой лирике. Память обычных людей, сходная со славой в шумном свете, поэта не прельщает: она конечна, как и индивидуальная жизнь. Такого рода «известность» лишает его внутренней свободы, необходимой для творчества, то есть для настоящей жизни в вечности; для толпы необходимо соблюдение условностей и законов - поэт выше них: <«...> ветру и орлу / И сердцу девы нет закона. / Гордись: таков и ты поэт; / И для тебя условий нет». («Езерский»,1832)

Действуя в соединении с воспоминанием или самостоятельно, воображение служит «инструментом» конструирования особой художественной реальности, в которой поэт занимает место демиурга и, как следствие, обретает абсолютную творческую свободу.

Лирический субъект-поэт как бы «отграничивает» себя от окружающего мира, реализуя тем самым стратегию ускользания, которая предполагает его пространственное положение «на касательной» по отношению к любой из созданных им сфер художественной реальности. Подобное положение дает свободу перемещения между различными «измерениями» лирического мира и одновременно исключает возможность полного погружения в одну из творимых реальностей, которое могло бы ограничить возможности творчества. «Уход» лирического субъекта от «объективной» реальности может реализовываться двумя основными способами:

- устремление «за границы» окружающей лирического субъекта реальности, когда с помощью воображения он «переносится» в иное личное пространственно-временное измерение; это реализация «поэтическ(ого) побег(а)» в горизонтальной плоскости, когда поэт «перемещается» в рамках собственного восприятия времени и пространства;

- преобразование, мифологизация реальности в рамках определенной культурной традиции; это «поэтический побег» в вертикальном измерении, когда при помощи воображения поэт пересоздает собственную реальность по некоему существующему культурному образцу, приобщаясь к «Большому времени человеческой культуры».1

Примером своеобразной «комбинации» выделенных нами стратегий ухода поэта от окружающей действительности может служить «преобразование» в поэтическом мире наличной реальности «Михайловской» ссылки: совершая «горизонтальное» движение в области собственной памяти, то есть при помощи воспоминания-воображения переходя из одного «объективного» пространства в другое (создание «южных» стихотворений: «К

1 Чсрашняя Д.И. Тайная свобода поэта: Пушкин. Мандельштам / Д.И. Черашняя. - Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2006. - С. 97.

морю»(1824)(это стихотворение, в пространстве которого «соприкасаются» Юг и Михайловское), «Фонтану Бахчисарайского дворца»(1824), «Пока супруг тебя, красавицу младую...»(1824), «Блестит луна, недвижно море спит...»(!825)н др.), лирический субъект одновременно продолжает процесс мифологизации этого пространства («Подражания Корану»(1824), напоминающие о Юге, «Пророк»(1826)), что дает ему возможность «вертикального» движения в области общечеловеческой культурно-исторической памяти. (Создание Пушкиным «пророческого» мифа подробно рассмотрено B.C. Листовым') Таким образом, «Михайловская» реальность оказывается генетически связана с «южной».

Третий раздел «Свободу лишь учася славить...» связан с описанием «внутренней» свободы субъектов пушкинской лирики: обычного человека, пророка и поэта - и выявлением отличий в восприятии свободы каждым из них.

Понимание свободы как своеобразного категорического императива следовать своему предназначению оказывается в пушкинской художественной реальности значимым для пророка, поэта и вообще для любого человека. Предназначение человека состоит в том, чтобы обрести собственный внутренний центр, «самостоянье», которое делает его достойным представителем своего рода. Путь человеческого «я» лирического субъекта к обретению свободы пролегает в двух основных направлениях: 1) освобождение от влияния официальной власти при переходе в сферу родовой истории («Два чувства дивно близки нам»(1830), «Моя родословная»(1830), «Пора, мой друг, пора! [Покоя] сердце просит...»(1834)); 2) «освобождение» как осознанное приятие собственной судьбы (что выражается, например, в переходе от страха смерти к осознанию ее как закономерной составляющей циклического природного и родового времени: «Но ближе к милому пределу / Мне все б хотелось почивать. // И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть...» («Брожу ли я вдоль улиц шумных», 1829)).

Дальнейшее исследование посвящено описанию «поэтической» свободы. Стремление поэта к уединению, его лень можно отнести к проявлениям свободы от суеты окружающей действительности и желания погрузиться в мир своего воображения («Приди, о Лень! приди в мою пустыню. / <„.> В одной тебе я зрю свою богиню...» («Сон»,1816)). В «лицейских» стихотворениях мы встречаем образ красного колпака («Друзья! немного снисхожденья - / Оставьте красный мне колпак...» («Товарищам», 1817)), связанный с ленью («Блажен, кто на просторе / <...> Гуляет в колпаке, / <...> Никто, никто ему / <...> Лениться<...> / <...>не мешает...» («Городок»,!815)), и отсылающий нас к игровой реальности, в которой творили и

' Листов В. С. Островное пророчество // Новое о Пушкине. История, литература, зодчество и другие искусства в творчестве поэта / В. С. Листов. - М.: Стройиздат, 2000. - С. 338-355.

жили все члены «Арзамаса». Именно игра, по точному замечанию Б.М. Гаспарова,' дает поэту возможность ощутить свободу. Он может входить в разные роли, использовать разные стили, не отождествляя себя с ними и легко переходить от одного к другому. «Поэтический маскарад» как одна из реализаций стратегии ускользания позволяет лирическому субъекту соприкасаться с различными литературными направлениями, разными образами и, воспринимая их черты, созвучные его внутреннему миру, создавать собственный образ и прокладывать собственный путь в литературе.

Внутренняя свобода поэта связана не с покорностью судьбе, а с независимостью от нее в мире собственного творчества. Именно там он обретает абсолютную свободу по праву демиурга. Однако для окружающей поэта толпы такая свобода остается тайной, и лирический субъект кажется «всех ничтожней» вследствие своего вызывающего откровенного нежелания приносить пользу.

В отличие от поэта, пророк стремится к контакту с толпой, пытаясь донести до нее волю высших сил, «глаголом ж(ечь) сердца людей»(«Пророк»). Свобода для него - знание этой высшей воли и осознанное следование ей. Также это отсутствие состояния неизвестности относительно будущего, в котором пребывают остальные смертные. Но пророк безоговорочно подчиняется высшему началу, целенаправленно исполняя роль «орудия» провидения («Исполнись волею моей...»).

В «зрелом» художественном мире Пушкина мы можем наблюдать обретение лирическим субъектом свободы в ее человеческом и поэтическом значении, как раз и позволяющем говорить о том, что «на свете <...> есть покой и воля».

В Заключении обобщаются результаты проведенного исследования, намечаются перспективы и направления дальнейшей работы.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Сулемина О. В. Фальсификация смерти в стихотворении А. С. Пушкина «Мое завещание друзьям» / О. В. Сулемина // Известия Волгоградского педагогического университета. Сер.: Филологические науки. - Волгоград, 2010.-№ б (50). - С. 125-127.

2. Сулемина О. В. Контуры страшного в русской литературе XVIII - начала XX веков / О. В. Сулемина // Универсалии русской литературы. 2 - Воронежский государственный университет. - Воронеж : НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2010. - С. 220-230.

3. Сулемина О. В. Творчество как сон (Об одном мотивном комплексе в лирике А. С.

1 Об этом: Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина... - С. 50-60.

Пушкина 1813 - 1824 гг.) / О. В. Сулемина // Studia Slavica Savariensia / Red. Gadänyi Käroly, Viktor Mojseenko. - Szombathely, 2010. - (1-2). - S. 409-415.

4. Сулемина О. В. «Придет ужасный час...» (восприятие смерти в ранней лирике Пушкина на фоне литературной традиции) / О. В. Сулемина // Филологические записки : Вестник литературоведения и языкознания. - Вып. 30. - Воронеж : Воронежский государственный университет, 2010-2011. - С. 349-354.

5. Сулемипа О. В. В поисках самого себя: поэт в лирике А. С. Пушкина 1814 -1824 гг. / О. В. Сулемина // Вестник Тамбовского государственного университета. Сер. : Гуманитарные науки. - Тамбов, 2011. - Вып. 2 (94). - С. 175-179.

6. Сулемина О. В. Универсалии русской литературы (реферативная статья) / О. В. Сулемина // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер.7, Литературоведение: ЗЖ / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч. информ. исследований. Отдел литературоведения. - М., 2011. - № 3. - С. 35-41.

7. Сулемина О. В. «Страшное» и субъектная организация лицейской лирики Пушкина / О. В. Сулемина // Вестник Московского Государственного Областного Университета. Сер.: Русская филология, 2011.-JVs4.-C. 149-154.

Статьи 1, 5, 7 опубликованы в изданиях, входящих в перечень рецензируемых научных журналов ВАК РФ.

Подписано в печать 24.10.11. Формат 60><84 '/,6. Усл. псч. л. Тираж 100 экз. Заказ 1308.

Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии Издатсльско-полшрафнческоге центра Воронежского юсу дарственного университета. 394000, Воронеж, ул. Пушкинская, 3

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Сулемина, Оксана Владимировна

Введение.

Глава 1. Становление пушкинского лирического субъекта: от поэтических ролей к двуединству поэтического и человеческого «я».

1.1. Становление характера поэта (1813 - середина 1820-х гг.).

1.2. Индивидуальный характер поэта.

1.3. Наука «чтить самого себя»: «самостоянье» поэта-человека.

Глава 2. Универсалия «страшного» и самоидентификация пушкинского лирического субъекта.

2.1.«Страшное» в русской литературе XVIII - первой трети XIX вв.:

Пушкин на фоне традиции.

2.2. «Страшное» в кругозоре поэта.

Глава 3. Стратегия «ускользания» в лирике Пушкина: формы и пути обретения свободы.

3.1. Творчество как сон.

3.2. Воспоминание и воображение как формы реализации стратегии ускользания» в пушкинском лирическом мире.

3.3.«Свободу лишь учася славить.».

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Сулемина, Оксана Владимировна

Современная литературоведческая наука характеризуется усиливающимся интересом к изучению того, что можно назвать литературной прагматикой, пришедшей на смену сравнительно недавним теоретическим декларациям о «смерти автора». Это выразилось в появлении целой серии опирающихся на различные методологические принципы работ, посвященных анализу стратегий поведения автора - и как художника, и как биографического лица (применительно к исследованиям русской литературы здесь можно упомянуть И. Паперно, Б. М. Гаспарова, Т. И. Печерскую, И. В. Немировского, А. К. Жолковского, А. А. Фаустова и др.). В настоящей работе мы будем понимать под поэтическими стратегиями способы построения художником своей творческой личности в тексте и с помощью текста, то есть одновременное построение автором своего мира и самого себя.

1 Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов / А. Вежбицкая. - М.: Языки славянской культуры, 2001; Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики / А. Вежбицкая / Пер. с англ. А. Д. Шмелева. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 272 с.

2 Антология концептов / Под ред. В. И. Карасика, И. А. Стернина. - Волгоград Парадигма, 2005. - 348 с.

3 Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. - Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1998 - 2006. - Вып. 1 - 7; Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Экспериментальное издание. - Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - Вып. 1. -243 с.

4 Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры / Ю. С. Степанов. - М.: Академический проект, 2004. - 992 с.

5 Универсалии русской литературы / Отв. ред. А. А. Фаустов. - Воронеж: Воронежский государственный университет; Издательский дом Алейниковых, 2009. - 652 е.; Универсалии русской литературы. 2 / Отв. ред. А. А. Фаустов. - Воронеж: Воронежский государственный университет; НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2010. — 692с. референтные <.> единства, наделенные достаточной стабильностью и вместе с тем энергией изменчивости и варьирования и по-разному - в неодинаковом объеме и в неодинаковых проекциях - воплощающиеся в различных авторских реальностях и в конкретных текстах».6 Можно сказать, что универсальные структуры семантически задают те общие рамки существования, в которых художник реализует свою волю к самосотворению в тексте.

На основании такого представления о двуединой тенденции развития современного литературоведения в данном диссертационном сочинении предпринимается попытка проследить логику «сцепления» наиболее значимых поэтических стратегий и универсальных структур в лирическом творчестве Пушкина. Этим и обусловлена актуальность исследования.

Пушкиноведение - одна из наиболее разработанных областей литературоведческой науки. Существует множество работ, посвященных изучению структуры лирического «я» и поэтических стратегий Пушкина (в контексте его нелирических произведений): Ю. М. Лотман, С. Г. Бочаров, А. П. Люсый, А. Kahn, Б. М. Гаспаров, О. А. Проскурин, С. Н. Бройтман, С. А. Фомичев, Ю. Н. Чумаков, А. И. Иваницкий, А. А. Фаустов и др.

В ряде фундаментальных исследований - и собственно литературоведческих, и философски ориентированных - рассматриваются и отдельные универсальные категории, значимые для пушкинской художественной реальности (М. О. Гершензон, Б. П. Вышеславцев, М. R. Katz, В. Паперный, С. А. Кибальник, Е. М. Таборисская, Д. И. Черашняя и ДР-)

Кроме того, следует упомянуть ряд работ, в которых с тех или иных методологических позиций предпринимались попытки монографически рассмотреть пушкинскую лирику в целом или отдельные обширные ее блоки: Томашевский Б. В. «Пушкин» (1956); Степанов Н. Л. «Лирика Пушкина. Подробно об этом - см.: Фаустов А. А. Литературные универсалии: на пути к терминологической демаркации / A.A. Фаустов // Универсалии русской литературы. - С. 8-28.

Очерки и этюды» (1959); Городецкий Б. П. «Лирика Пушкина» (1970); Грехнев В. А. «Лирика Пушкина: о поэтике жанров» (1985) и «Мир пушкинской лирики» (1994); Фомичев С. А. «Поэзия Пушкина. Творческая эволюция» (1986) и «Служенье муз. О лирике Пушкина» (2001); Смирнов А. А. «Романтическая лирика Пушкина как художественная целостность» (2007); и др.

Не пытаясь описать все оказавшиеся созвучными теме нашего диссертационного сочинения пушкиноведческие исследования, поскольку это невозможно в рамках краткого обзора, скажем лишь о наиболее значимых для нас работах.

В первую очередь необходимо упомянуть работы, в которых уделяется внимание характеристике пушкинского лирического субъекта и его «становления». В качестве примера скажем об исследовании В. А. Грехневым образов лирического субъекта и персонажей в стихотворных посланиях, где он выявляет основные «типажи» и прослеживает их дальнейшую судьбу в пушкинском творчестве, а также разысканиях С. Сендеровича,8 в которых он рассматривает поэтику пушкинской лирики (и «роли» поэта) в контексте элегической традиции.

Среди исследований, связанных с описанием интересующих нас универсальных структур пушкинской лирики, следует сослаться на:

- статьи Т. М. Николаевой9 и М. О. Гершензона10, где выявляются особенности «снов» в пушкинской художественной реальности;

- монографию А. А. Фаустова,11 в которой затрагиваются такие важные для нас темы, как «человек и время», «человек и судьба» в пушкинском художественном мире (и уделяется внимание теме «воспоминания»);

7 Грехнев В. А. Лирика Пушкина: о поэтике жанров / В. А. Грехнев. - Горький, 1985.

8 Сендерович С. Алетейя. Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики // Wiener Slawistisher Almanach. - Sonderband 8. - Wien, 1982.

9 Николаева Т. M. «Сны» пушкинских героев и сон Ярослава Всеволодовича / Т. М. Николаева // Лотмановский сборник. - М., 1995. -Т. 1. - С. 392-409.

10 Гершензон М. О. Статьи о Пушкине / М. О. Гершензон. - М., 1926. - С.60-68; 96-110.

11 Фаустов А. А. Авторское поведение Пушкина. Очерки / А. А. Фаустов. - Воронеж: Изд. ВГУ, 2000.

- статью Б. П. Вышеславцева,12 в которой он говорит о значении «свободы» в лирике Пушкина, и работу В. Паперного,13 где исследователь прослеживает взаимовлияние категорий «свободы» и «страха» в пушкинском поэтическом мире.

Отдельно скажем о попытках «реконструкции» пушкинских «экспериментов», связанных с преобразованием «наличного» пространства в рамках той или иной культурной традиции: об «игре» поэта с «южными» реалиями говорят Б. М. Гаспаров,14 А. П. Люсый,15 О. А. Проскурин,16 А. И.

1 «7

Иваницкий; реализацию пушкинского «пророческого мифа», в том числе и

18 в пространстве» Михайловского, Болдина прослеживает B.C. Листов.

Научная новизна нашего исследования заключается в рассмотрении основных поэтических стратегий и универсальных структур лирики Пушкина в их взаимосвязи и взаимообусловленности на материале всего корпуса лирических произведений автора и с учетом литературного контекста.

12 Вышеславцев Б. П. Вольность Пушкина (Индивидуальная свобода) // О России и русской философской культуре / Б. П. Вышеславцев. - М., 1990. - С. 398-402.

13 Паперный В. Свобода и страх в поэтическом мире Пушкина / В. Паперный / Семиотика страха / [под ред. Норы Брукс и Франсиса Конта]. - Париж - Москва, 2005.

14 Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка / Б. М. Гаспаров. - СПб, 1999.

15 Люсый А. П. Пушкин. Таврида. Киммерия / А. П. Люсый. - М.: Языки русской культуры, 2000.

16 Проскурин О. А. Юг как эксперимент // Поэзия Пушкина, или Подвижный папимсест / О. А. Проскурин. -М.: Новое лит. обозрение., 1999.

17 Иваницкий А. И. Юг - «потусторонняя» Аркадия // Чудо в объятиях истории (Пушкинские сюжеты 1830-х годов) / А. И. Иваницкий. - М.: Рос. гос. гум. ун-т, 2008.

18 Листов В. С: Островное пророчество . литературный контекст пушкинского творчества.

Целью исследования избрано выявление взаимосвязи пушкинских поэтических стратегий и универсальных структур его лирики. Мы предполагаем, что универсальные структуры пушкинской лирики («характерологические», «модальные» и «предметные»19) реализуют себя через использование поэтом при создании собственного мира и проявлении себя в нем определенных поведенческих стратегий.

В соответствии с указанной целью в работе решаются следующие основные задачи:

4. Характеристика основной стратегии авторского поведения в лирике Пушкина - стратегии «ускользания» - и наиболее значимых форм ее реализации, которыми могут быть названы «воображение», «сон», «воспоминание» как проявления творческой активности лирического субъекта.

Методологическую базу настоящего исследования составляют труды Л. Я. Гинзбург, Ю. Н. Тынянова, Б. О. Кормана, С. Н. Бройтмана, Ю. М. Лотмана, С. Сендеровича, Б. М. Гаспарова, О. А. Проскурина, В. А. Грехнева, С. Г. Бочарова, А. А. Фаустова.

Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшем

19 Фаустов А. А. Литературные универсалии. - С. 25. развитии подхода к литературному творчеству с позиции особого внимания к его субъектной составляющей и одновременно с учетом его универсальных аспектов.

Научно-практическое значение исследования состоит в том, что его основные положения могут быть использованы в исследовательской работе, при чтении курсов по истории русской литературы первой трети XIX в., спецкурсов, посвященных творчеству Пушкина.

Основные положения, выносимые на защиту:

3. Для пушкинской лирики стабильным остается противопоставление, лирического субъекта-поэта, занимающего маркированное, доминантное положение, и остальных субъектов поэтического мира; разность между ними проявляется, в частности, в неодинаковой позиции по отношению к таким универсальным структурам пушкинской реальности, как «страх», «сон» или «смерть».

4. Универсалия страха воплощается в пушкинской реальности в двух основных формах в зависимости от того, кто выступает его объектом -просто человек или поэт. В первом случае «агенты» страшного каноничны для русской литературы (смерть, война, сила, тьма, ночь, наказание, грех и др.). Во втором случае страх либо относится исключительно к сфере литературы (например, связан с противостоянием литературным противникам), либо вызван невозможностью для поэта приобщиться к творчеству.

5. Основная стратегия авторского поведения в лирике Пушкина -стратегия «ускользания», предполагающая дистанцирование от любого наличного бытия, которое либо отрицается, либо включается в размывающую его незыблемость семантическую игру, либо удерживается на расстоянии. Наиболее значимыми универсальными формами такого «ускользания» могут считаться «воображение», «воспоминание», «сон» -различные проявления творческой активности лирического субъекта.

Структура диссертационной работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка литературы, включающего более 270 наименований. Общий объем диссертации составляет 183 листа.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В проведенном нами диссертационном исследовании была предпринята попытка прикоснуться к особому бытию, проявленному в пушкинском лирическом мире, где соединяются бесконечные возможности творчества и бездонность души поэта. Лирический субъект-поэт «создает себя» в художественной реальности (и посредством нее), «самоидентифицируясь» в отношении к универсальным категориям человеческого бытия, что возможно благодаря использованию тех или иных поэтических стратегий.

Поэтический мир Пушкина являет собой структурированную, но при этом изменчивую и развивающуюся «живую» систему, состоящую из множества «компонентов», так или иначе связанных между собой, организующим центром которой можно назвать волю поэта к «самосозданию». «Развертывание» характера поэта происходит в процессе его движения к преодолению собственной «ограниченности» (что выражается в восприятии существующих культурных и литературных традиций и включении в «культурное» время человечества) и одновременного устремления в «сердечну глубь» (что подразумевает под собой обретение внутренней душевной и духовной основы и слияние с циклическим природно-родовым временем, то есть слияние поэтического и человеческого «я»).

Оба упомянутых выше варианта «устремлений» поэта предполагают его неравенство с самим собою, существующим в рамках «наличного бытия» {«ускользание» от ограниченной реальности), и в этом выражается свобода творческого сознания. Свобода поэта в мире творчества реализуется в его особом положении демиурга, наделенного «высш(ей) смелость(ю)» -смелостью «изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию» [11;61] при помощи воображения. «Смелость создания» обусловлена нисхождением на поэта вдохновения, высшая природа которого вызывает в душе лирического субъекта «сладкий некий страх» [3;255] (это чувство, с нашей точки зрения, может быть соотнесено со «страхом Божиим» как осознанием величия Высшего Творца и собственной причастности к нему), коренным образом отличающийся от страха присутствия «Другого», которым испытываются герои пушкинских произведений, пребывающие в «пространстве судьбы».

Бездонность» любого явления в пушкинской художественной реальности иллюстрируется, к примеру, неоднозначностью в восприятии такой универсальной структуры, как «сон», лирическим субъектом-поэтом и обыкновенным человеком. Для поэта сон служит «первой ступенью» перехода в мир творчества, а смерть отражает окончательное его перемещение в собственное креативное пространство. Поэт, «умирая» для света, дремлет на ложе нег, освободив свое воображение.

Сон героев пушкинских произведений лишен своей творческой составляющей и выражает бездеятельность их сознания, которая «открывает» его влиянию «Другого» (страшный сон Татьяны в «Евгении Онегине», «сонная» реальность «Сказки о золотом петушке», «сновидческое» восприятие реального ужаса Евгением в «Медном всаднике»). Смерть для обыкновенных людей - это «крепкий сон веков» («Осгар») [1;30], «вечный сон» («К молодой вдове») [1; 187], не предполагающий «пробуждения».

Если бытие поэта в творческой реальности равносильно его абсолютной свободе, то существование человека всегда «подсвечено» наличием внешней надличностной силы (во всех ее воплощениях - как благого провидения, действующего по воле бога, как беспристрастной судьбы или как враждебного рока), что обусловливает возможность внешней свободы для человека только в ее «ограниченном» варианте. Единственное, что дано человеку, - свобода внутреннего выбора путей своего взаимодействия с «Другим», основанная на «угадывании» его возможных действий, но не предполагающая, уверенности в будущем:365 «<.> провидение не алгебра. Ум ч<еловеческий> <.> угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая - мощного, мгновенного орудия провидения». [11; 127] Именно значимость случая в пушкинском мире предполагает возможность различных путей в ситуации выбора, но эта возможность заметна, а иногда очевидна только для «внешнего» взгляда, с точки зрения создателя художественного мира, а не его адептов. Случай находится в воле Автора, занимающего в созданной им реальности место «провидения».

Здесь следует отметить, что при описании восприятия универсальных категорий пушкинского художественного мира его героями -обыкновенными людьми мы были вынуждены выходить из сферы лирики в область нелирической поэзии, где эти категории реализуют себя на сюжетном уровне, предоставляя тем самым возможности для более детального анализа. Таким образом, для продолжения изучения универсальных структур пушкинской лирики кажется необходимым «подключение» к анализу всего корпуса художественных текстов Пушкина. Это представляется возможным, поскольку, по замечанию В. С. Листова, «мир Пушкина един, и разделение его на отдельные произведения иногда существенно, а иногда <.> условно и необязательно»366.

Выявление значимых для Пушкина стратегий поэтического поведения также предполагает «расширение» объекта анализа: кроме обращения к текстам поэм, в «ткань» которых Автор включает и свой «голос», значимым кажется подробное рассмотрение эпистолярного жанра, использовавшегося Пушкиным в целях создания собственной «художественной биографии», и критических работ, где можно обнаружить иногда - в прямой или смещенной

365 Ср.: «От судеб защиты нет человеку, но поэт стоит к ним как-то иначе. <.> Поэт - свободная сила в противоборстве с судьбой. Соизмеримая сила, но - "всемощнее"». - Бочаров С. Г. Пушкин - Гоголь -Достоевский. - С. 62.

366 Листов В. С. Новое о Пушкине. - С. 63. форме - подтверждение взглядов поэта на жизнь, литературу, творчество и самого себя, метафорически выраженных в лирике.

Помимо этого, с нашей точки зрения, «пушкинские» универсалии с необходимостью должны описываться в более широком контексте существующей культурно-литературной традиции, что позволило бы точнее идентифицировать особенности их бытования в его творчестве. В творческом восприятии (и преобразовании) традиции заключается «всеохватность» и в то же время уникальность пушкинского гения: его произведения содержат аллюзии на множество других текстов, но в то же время они не могут быть восприняты как исключительно интертекстуальный диалог. Поэт «рисует» собственную картину художественного мира, используя в качестве «палитры» литературную, эстетическую, философскую традицию, а в качестве «кисти» определенные стратегии авторского поведения.

Проведенное нами исследование выявило в качестве основной поэтической стратегии Пушкина стратегию «ускользания» от наличного бытия («окольную», по выражению А. А. Фаустова, стратегию) и следующие варианты ее реализации:

- «фальсификацию» собственного целеполагания для того, чтобы уйти из-под влияния судьбы или «направить» это влияние в необходимую поэту сторону («Мое завещание друзьям», «Не дай мне бог сойти с ума» и др.);

- «поэтический маскарад», предполагающий «игру» с различными ролями-масками с целью одновременного создания и сокрытия собственного образа (рассмотренные нами роли поэта-монаха, поэта-пророка, поэта-воина, поэта-гедониста и др.);

- пересоздание наличной реальности с помощью воображения, что не позволяет лирическому субъекту оказаться поглощенной этой реальностью и дает возможность «подниматься» над нею (использование стратегии воспоминания («Погасло дневное светило») или трансформация мира при помощи воображения (воплощения в топосе «Юга» мифологических Рая и Ада, а также креативного поэтического пространства));

- уход поэта от объективного мира в сферу «волшебн(ых) кра(ев)» творчества, который выглядит как лень, забвение, сон, смерть (для внешнего мира), но предполагает активную творческую жизнь в мире внутреннем;

- создание такого художественного мира, в котором каждое явление заключает в себе потенциал реализации множественных возможностей.

В заключение стоит заметить, что «ускользание» поэта от внешней стороны бытия подразумевает в действительности не бегство от него, а более глубокое проникновение в его внутреннюю сущность. Именно поэтому в <Набросках предисловия к "Борису Годунову"> [11;141] Пушкин замечает: «Поэт живущий на высотах создания яснее видит.»

Список научной литературыСулемина, Оксана Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений : в 19 т. / А. С. Пушкин. -М. : Воскресенье, 1994- 1997.

2. Альми И. Л. Образ стихии в поэме «Медный всадник» // Болдинские чтения. Горький, 1979. - С. 16-27.

3. Альтшуллер М. Г. Между двух царей: Пушкин в 1824 1836 гг. / М. Г. Альтшуллер. - СПб. : Акад. проект, 2003. - 354 с.

4. Анненский И. Бальмонт-лирик 1906. // Книги отражений / И. Анненский. СПб., 1998-С. 102-103.

5. Антология концептов / Под ред. В. И. Карасика, И. А. Стернина. -Волгоград Парадигма, 2005. 348 с.6. «Арзамас»: Сборник в 2 кн. / под ред. В. Э Вацуро, А. Л. Осповата. -М.: «Худож. лит.», 1994. Т. 1. - 606 с.

6. Аронсон М. Литературные кружки и салоны / М. Аронсон, С. Рейсер. -СПб.: Акад. проект, 2001. 397 с.

7. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Арьес Ф. / Пер. с фр. М.: Изд. гр. «Прогресс» - «Прогресс-Академия», 1992. - 528 с.

8. Архангельский А. Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии / А. Н. Архангельский. М. : Высшая школа, 1999. -287 с.

9. Асоян А. А. «II gran padre А. Р.» // «Почтите высочайшего поэта.» (Судьба «Божественной комедии Данте в Росии») / А. А. Асоян. М.: «Книга», 1990.-С. 47-73.

10. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу : в 3 т. / А. Н. Афанасьев. М. : Индрик, 1994.

11. Ахматова А. А. О Пушкине: статьи и заметки / А. А. Ахматова. -Горький : Волго-Вят. кн. изд-во, 1984. 351с.

12. Баевский В. С. Доминанты художественной эволюции Пушкина / В. С. Баевский // ИРАН, 1999. № 2. - С. 23-33.

13. Баевский В. С. Из предыстории пушкинской элегии «Погасло дневное светило.» / В. С. Баевский // Проблемы современного пушкиноведения. Псков, 1994. - С. 5-43.

14. Баевский В. «Сквозь магический кристалл»: Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А. Пушкина / В. Баевский. М. : Прометей, 1990.- 158 с.

15. Баевский В. С. Темы разобщенности, одиночества, забвения и памяти в «Евгении Онегине» / В. С. Баевский // Пушкин: проблемы поэтики: сб. науч. тр. Тверь : ТГУ, 1992. - С. 42-58.

16. Баженов А. «Схождение во ад» как творческая задача Пушкина (к вопросу о «Гавриилиаде») / А. Баженов // Наш современник. № 1, 2002.

17. Балашова И. А. Романтическая мифология А. С. Пушкина : Дис. на соиск. степ, д-ра филол. наук / И. А. Балашова. Ростов-на-Дону, 2000 -429 с.

18. Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы / Е. А. Баратынский. М., 1983.-С. 128.

19. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. М. : Искусство, 1979. - 424 с.

20. Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Г. Башляр / Пер. с франц. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 376 с.

21. Бердяев Н. Самопознание / Н. Бердяев. М.: ДЭМ, 1990. - С. 45-60.

22. Бетеа Д. Воплощение метафоры: Пушкин, жизнь поэта / Д. Бетеа / пер. с англ. Неклюдовой М. С. М. : ОГИ, 2003. - 256 с.

23. Благой Д. Д. Данте в сознании и творчестве Пушкина / Д. Д. Благой // Историко-филологические исследования. Сборник статей к 75-летию Н. И. Конрада. М., 1967. - С. 237-246.

24. Благой Д. Д. Душа в заветной лире / Д. Д. Благой. М. : Сов. писатель, 1979.-624 с.

25. Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. Вдохновенный труд. Пушкин -мастер композиции / Д. Д. Благой. М. : Сов. писатель, 1955. - 267 с.

26. Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1813 1826) / Д. Д. Благой. -М.-Л. : Изд-во АН СССР, 1950. - 579 с.

27. Бонди С. М. О Пушкине: Ст. и исследования / С. М. Бонди. М. : Худож. лит., 1983.- 478с.

28. Бочаров С. Г. О художественных мирах / С. Г. Бочаров. М. : Наука, 1985.-296 с.

29. Бочаров С. Г. Праздник жизни и путь жизни. Сотый май и тридцать лет. Кубок жизни и клейкие листочки // Русские пиры. СПб., 1998. -С. 197-259;

30. Бочаров С. Г. Пушкин Гоголь - Достоевский // Сюжеты русской литературы / С. Г. Бочаров. - М. : Языки русской культуры, 1999. - С. 17-262.

31. Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина : Очерки / С. Г. Бочаров. М. : Наука, 1974.-207 с.

32. Бройтман С. Н. Историческая поэтика / С. Н. Бройтман. М. : РГГУ, 2001.-320 с.

33. Бройтман С. Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура) / С. Н. Бройтман. - М. : Российск. гос. гуманит. ун-т., 1997. - 307 с.

34. Бройтман С. Н. Тайная поэтика Пушкина / С. Н. Бройтман. Тверь : Тверской гос. ун-т, 2002.

35. Булгаков С. Жребий Пушкина / С. Булгаков // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Унив. кн.,1999.-С. 269-289.

36. Вацуро В. А. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа» / В. А. Вацуро СПб. : Наука, 1994. - 238 с.

37. Вацуро В. Э. Пушкинская пора / В. Э. Вацуро. СПб. : Акад. проект,2000. 623 с.

38. Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики / А. Вежбицкая / Пер. с англ. А. Д. Шмелева. М. : Языки славянской культуры, 2001. - 272 с.

39. Вейдле В. В. Эмбриология поэзии / В. В. Вейдле / сост. и коммент. В. В. Сапова. М. : Изд-во «LVS», 2001.- 128 с.

40. Вересаев В. В. Загадочный Пушкин : сборник / В. В. Вересаев. М. : Республика, 1999. - 399 с.

41. Вересаев В. В. Спутники Пушкина. 392 портрета / В. В. Вересаев. М. : Захаров, 2001. - 655 с.

42. Виноградов В. В. Сюжет о влюбленном бесе в творчестве Пушкина и в повести Тита Космократова (В. П. Титова) «Уездный домик в Васильевском» / В. В. Виноградов // Пушкин. Исследования и материалы. Л. : Наука, 1982. - Т. 10. - С. 122-146.

43. Виноградов В. В. Язык Пушкина. Пушкин и история русского литературного языка / В. В. Виноградов. М.-Л., 1989. - 454с.

44. Виролайнен M. Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности / M. Н. Виролайнен. СПб.: Амфора, 2003. - 502 с.

45. Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль / Л. И. Вольперт. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. - 328 с.

46. Вольперт Л. И. Пушкинская Франция / Л. И. Вольперт. СПб. : Алетейя, 2007. - 572 с.

47. Выготский Л. С. Психология искусства / Л. С. Выготский. М. : Искусство, 1968. - 575 с.

48. Вышеславцев Б. П. Вольность Пушкина (Индивидуальная свобода) // О России и русской философской культуре / Б. П. Вышеславцев. М., 1990.-С. 398-402.

49. Вяземский П. А. Стихотворения / П. А. Вяземский. Л. : «Советский писатель», 1958. - 488 с.

50. Гайворонская Л. В. Герменевтика поэтического вдохновения втворчестве Пушкина / JI. В. Гайворонская // Универсалии русской литературы. 2 / Отв. ред. А. А. Фаустов. Воронеж: Воронежский государственный университет; НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2010. - С. 376389.

51. Гайворонская J1. В. Семантика календаря в художественном мире Пушкина (дни недели, времена года) : Диссертация на соиск. учен, степ. канд. филол. наук. Воронеж, 2006. - 242 с.

52. Гайворонская JT. В. Семантика пустынь в творчестве Пушкина / Л. В. Гайворонская // Универсалии русской литературы / Отв. ред. А. А. Фаустов. Воронеж : Воронежский государственный университет; Издательский дом Алейниковых, 2009. - С. 103-119.

53. Гаспаров Б. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина / Б. Гаспаров, И. Паперно // Russian Romanticism. Studies in the Poetic Codes. Stockholm : Almgvist & Wiksell International, 1979. - P. 9-44.

54. Гаспаров Б. M. Поэтика Пушкина в контексте европейского и русского романтизма / Б. М. Гаспаров // Современное американское пушкиноведение : сб. ст. / ред. У. М. Тодд III. СПб. : Академический проект, 1999. - С. 301-329.

55. Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка / Б. М. Гаспаров. СПб. : «Академический проект», 1999. - 400 с.

56. Гершензон М. Мудрость Пушкина / М. Гершензон // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999.-С. 186-217.

57. Гершензон М. О. Статьи о Пушкине / М. О. Гершензон. М., 1926. -С.60-68; 96-110.

58. Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство / М. И. Гиллельсон. Л.: «Наука», 1974. - 226 с.

59. Гинзбург Л. Я. Пушкин и Бенедиктов // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. М.; Л.: Изд-во

60. АН СССР, 1936. Вып. 2. - С. 148-182.

61. Гинзбург Л.Я.Пушкин и лирический герой русского романтизма // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). М.; Л. : Изд-во АН СССР, 1962. - Т. 4. - С. 140-153.

62. Гинзбург Л. Я. О лирике / Л. Я. Гинзбург. Л. : Сов. писатель, 1974. -405 с.

63. Городецкий Б. П. Лирика Пушкина / Б. П. Городецкий. Л., 1970.

64. Горюнков С. В. Гвидонерия, или русская история глазами Пушкина / Горюнков С. В. СПб. : Алетейя, 2003. - 172 с.

65. Гребнева М. П. Поэтика демонической темы в русской литературе 1030-х годов XIX века : (Жуковский, Пушкин, Лермонтов) : Дис. на соиск. ст. канд. филол. наук / М. П. Гребнева. Томск, 1995. - 225 с.

66. Грехнев В. А. Лирика Пушкина: о поэтике жанров / В. А. Грехнев. -Горький, 1985.-239 с.

67. Грехнев В. А. Мир пушкинской лирики / В. А. Грехнев. Н. Новгород, 1994.-462 с.

68. Грехнев В. А. Этюды о лирике Пушкина / В. А. Грехнев. Н. Новгород : Волго-Вят. кн. изд-во, 1994. - 191 с.

69. Гринлиф М. Пушкин и романтическая мода / М. Гринлиф. СПб. : Академический проект, 2006. - 383 с.

70. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля / Г. А. Гуковский. -М., 1957.-С. 109-128.

71. Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики / Г. А. Гуковский. М. : Интрада, 1995.-319 с.

72. Давыдов С. Последний лирический цикл Пушкина / С. Давыдов // Рус.лит-ра. 1999. - № 2. - С. 86-108.

73. Даль В. Толковый словарь в четырех томах / В. Даль. М.: Русский язык, 1991.

74. Данилевский Р. Ю. Пушкин и Гете: сравнительное исследование / Р. Ю. Данилевский. СПб.: Наука, 1999. - 288 с.

75. Данте Алигьери Божественная комедия / Алигьери Данте. М., 1985. -450с.

76. Делюмо Ж. Ужасы на Западе / Ж. Делюмо. М.: Голос, 1994.

77. Державин Г. Р. Стихотворения / Г. Р. Державин. JI. : Сов. писатель, 1957.-469 с.

78. Дмитриев И. И. Полное собрание стихотворений / И. И. Дмитриев. -JL: «Советский писатель», 1967 501 с.

79. Долинин А. Пушкин и Англия : цикл статей / А. Долинин. М. : Новое лит. обозрение, 2007. -275 с.

80. Друзья Пушкина : Переписка; Воспоминания; Дневники : в 2т. / под ред. В. В. Кунина. М. : Правда, 1984.

81. Евдокимова С. Медный всадник: история как миф // Russian Literature. 1990. - V.XXVIII-IV. - Р.441-460.

82. Есипов В. М. Пушкин в зеркале мифов / Есипов В. M. М. : Языки славянской культуры, 2006. - 558 с.

83. Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. (Язык. Семиотика. Культура.). М.: ЯСК, 2002.

84. Живов В. М. Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации царя в России / В. М. Живов, Б. А. Успенский // Языки культуры и проблема переводимости. М., 1987.

85. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы / В. М. Жирмунский. Л. : Наука, 1978. - 422 с.

86. Жолковский А. К. Блуждающие сны и другие работы / А. К. Жолковский. М. : Наука, 1994. - 428 с.

87. Жуковский В. А. // Собрание сочинений: В 4 т. / В. А. Жуковский. -М.; Л., 1959.

88. Журавлева А. И. Опять о «Памятнике» / А. И. Журавлева, В. Н. Некрасов // Агб т1егрге1апсН (Сборник статей к 75-летию профессора Ю. Н. Чумакова). Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1997. - С. 61-72.

89. Зайонц Л. О. «Парки бабье лепетанье.» (комментарий к реплике Л.В. Пумпянского) / Л. О. Зайонц // Тыняновский сборник. Девятые Тыняновские чтения. М., 2002. - С.268-284.

90. Иваницкий А. И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: К проблеме онтологии петербургской цивилизации / А. И. Иваницкий. -М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 1998. 304 с.

91. Иваницкий А. И. Чудо в объятиях истории (Пушкинские сюжеты 1830-х годов) / А. И. Иваницкий. М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2008 - 473 с.

92. Иванов Вяч. Вс. Два демона (беса) и два ангела у Пушкина / Вяч. Вс. Иванов // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования. М.: ОГИ, 2001. - С. 46-53.

93. Иванов Вяч. Поэт и чернь / Вяч. Иванов // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 532-536.

94. Ивинский Д. П. О Пушкине / Д. П. Ивинский. М. : 1п^аёа, 2005. - 272с.

95. Ильин В. Аполлон и Дионис в творчестве Пушкина / В. Ильин // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 296-312.

96. Ильин В. Пророческое призвание Пушкина / В. Ильин // А. С. Пушкин: Путь к православию. М. : Отчий дом, 1996. - С. 213-242.

97. Ильичев А. В. «Зачем крутится ветр в овраге.»: Источники, поэтика, концепция поэта и поэзии / А. В. Ильичев // Временник Пушкинской комиссии.-Л. : Наука, 1991.-Вып. 24. С. 144-154.

98. Кайуа Р. Игры и люди; Статьи по социологии культуры / Роже Кайуа. М. : ОГИ, 2007. - С. 43-49.

99. Карамзин H. М. Полное собрание стихотворений / H. М. Карамзин. -Л.: «Советский писатель», 1966 409 с.

100. Касаткина В. Н. Романтическая муза Пушкина / В. Н. Касаткина. -М. : Изд-во МГУ, 2001.- 123 с.

101. Квашина Л. П. Элегия Пушкина «Погасло дневное светило.» и жанровая традиция / Л. П. Квашина // Литературоведческий сборник. -Вып. 4. Донецк : ДонНУ, 2000. - С. 92-96.

102. Керлот X. Э. Словарь символов / X. Э. Керлот. M. : «REFI - book», 1994.-С. 57-205.

103. Кибальник С. А. Об автобиографизме пушкинской лирики юного периода / С. А. Кибальник // Русская литература. 1987. - № 1. - С. 8999.

104. Кибальник С. А. Художественная философия Пушкина / С.А. Кибальник. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. 199 с.

105. Коджак А. Сказка Пушкина "Золотой петушок" // American Contributions to the 8th International Congress of Slavists. Ohio, 1978. -V.2.

106. Кори P. Страх история политической идеи / Кори Р. / Пер. с англ. А. Георгиева, М. Рудакова. М.: Прогресс-традиция; «Территориябудущего», 2007. 368 с.

107. Корман Б. О. Многоголосье в лирике Н. А. Некрасова // Избр. тр. Теория литературы / Б. О. Корман. Ижевск, 2006. - С. 7-40.

108. Корман Б. О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Проблемы истории критики и поэтики реализма. Куйбышев, 1981. -С. 45-46.

109. Кошелев В. А. Пушкин и «Бова Королевич» / В. А. Кошелев // Русская литература. 1993. - № 4. - С. 17-34.

110. Кошелев В. А. Пушкин: история и предание / В. А. Кошелев. СПб. : Академ, проект, 2000. - 359 с.

111. Кошелев В. А. «Топот бледного коня». (К проблеме: Пушкин и апокалипсис) / В. А. Кошелев // Рус. лит-ра. 1999. - №2. - С. 157-164.

112. Легенды и мифы о Пушкине : Сб. статей / под ред. М. Н. Виролайнен. СПб. : Академический проект, 1999. - 352с.

113. Летопись жизни и творчества Пушкина : В 4 т. / сост. : М. А. Цявловский, Н. А. Тархова / отв. ред. Я. Л. Левкович. М. : Слово-Slovo, 1999.

114. Липавский Л. Исследование ужаса / Л. Липавский. М.: изд. Ад Маргинем, 2005. - 445 с.

115. Листов В. С. «Голос музы темной.» / В. С. Листов. М. : Изд-во «Жираф», 2005.-416 с.

116. Листов В. С. Новое о Пушкине. История, литература, зодчество и другие искусства в творчестве поэта / В. С. Листов. М.: Стройиздат, 2000. - 448 с.

117. Ломоносов М. В. Избранные произведения / М. В. Ломоносов. М., 1965.

118. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм / А. Ф. Лосев. М., 1979. - С. 300-322.

119. Лотман Ю. М. Две «Осени» / Ю. М. Лотман // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М. : Языки славянской культуры, 1994.-С. 16-29.

120. Лотман Ю. М. Об искусстве / Ю. М. Лотман. СПб. : Искусство -СПб, 1998.-702 с.

121. Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии: Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления / Ю. М. Лотман. СПб. : Искусство - СПб, 1999. - 846 с.

122. Лотман Ю. М. Пушкин / Ю. М. Лотман. СПб. : «Искусство СПб.», 2009. - 847 с.

123. Люсый А. П. Крымский текст в русской литературе / А. П. Люсый. -СПб. : Алетейя, 2003. 314 с.

124. Люсый А. П. Пушкин. Таврида. Киммерия / А. П. Люсый. М.: Языки русской культуры, 2000. - 248 с.

125. Мазур Н. Н. Пушкин и «Московские юноши» : Вокруг проблемы гения / Н. Н. Мазур // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования / Под ред. Дэвида М. Бетеа, А. Л. Осповата, Н. Г. Охотина и др. М., 2001. - С. 54-105.

126. Майкльсон Дж. «Памятник» Пушкина в свете его медитативной лирики 1836 года / Дж. Майкльсон // Концепция и смысл: сб. ст. в честь 60-летия проф. В. М. Марковича / под ред. А. Б. Муратова, П. Е. Бухаркина. СПб., 1996. - С. 125-139.

127. Майков В. И. Избранные произведения / В. И. Майков М.-Л. : «Советский писатель», 1966. - 490 с.

128. Макогоненко Г. П. Избранные работы : о Пушкине, его предшественниках и наследниках / Г. П. Макогоненко. Л. : Худож. лит., 1987.-640 с.

129. Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в изображении человека и природы в творчестве А. С. Пушкина / Т. Г. Мальчукова. -Петрозаводск : ПетрГУ, 2007. 483 с.

130. Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма / Ю. В. Манн. М. : Наука, 1976.-375 с.

131. Медведева И. Н. Пушкинская элегия 1820-х годов и «Демон» / И. Н. Медведева // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л. : Наука, 1941.-Вып. 6.-С. 51-71.

132. Меднис Н. Е. Мотив пустыни в лирике Пушкина/ Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы: сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск, 1998. - Вып.2. - С. 163 - 171.

133. Мелетинский Е. М. Трансформации архетипов в русской классической литературе (Космос и Хаос, герой и антигерой) / Е. М. Мелетинский // Литературные архетипы и универсалии. М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - 433 с.

134. Мережковский Д. Пушкин / Д. Мережковский // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 80-140.

135. Мифологический словарь / А. А. Аншба и др.; Гл. ред. Е. М. Мелетинский. М. : Сов. энциклопедия, 1991. - 736 с.

136. Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина (Библиографическое описание) / Б. Л. Модзалевский. СПб. : Императорская Академия Наук, 1910.-442 с.

137. Мокиенко В. М. Словарь крылатых выражений Пушкина / В. М. Мокиенко; К. П. Сидоренко. СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. -752 с.

138. Муравьева О. С. Пушкин и Наполеон / О. С. Муравьева // Пушкин. Исследования и материалы. Л. : Наука, 1991. - Т. 14. - С. 5-32.

139. Мурьянов М. Ф. Из символов и аллегорий Пушкина / М. Ф. Мурьянов. М.: Наследие, 1996. - Вып. II. : Сер. «Пушкин в XX веке». -321 с.

140. Мурьянов М. Ф. Пушкин и Германия / М. Ф. Мурьянов. М. : «Наследие», 1999. - 446 с.

141. Мурьянов М. Ф. Пушкинские эпитафии / М. Ф. Мурьянов. М. : Наследие, 1995,- 112 с.

142. Мясоедова Н. Е. Пушкинские замыслы: Опыт реконструкции / Н. Е. Мясоедова. СПб. : СпецЛит, 2002. - 279 с.

143. Небольсин С. А. Пушкин и европейская традиция / С. А. Небольсин. М. : Наследие, 1999. - 336 с.

144. Неклюдова М. С. Окно в Европу: Источниковедческий этюд к «Медному всаднику» / М. С. Неклюдова, А. Л. Осповат // Лотмановский сборник / сост. Е. В. Пермяков. М. : Изд-во РГГУ, изд-во «ИЦ Гарант», 1997. - Т. 2. - С. 255-272.

145. Немировский И. В. Творчество Пушкина и проблема публичного поведения поэта / И. В. Немировский. СПб. : Гиперион, 2003. - 350 с.

146. Непомнящий В. С. Время в поэтике Пушкина / В. С. Непомнящий // Ars interpretandi (Сборник статей к 75-летию профессора Ю. Н. Чумакова). Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1997. - С. 99-107.

147. Непомнящий В. С. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина / В. С. Непомнящий. М. : Сов. писатель, 1987. -448 с.

148. Николаева Т. М. «Слово о полку Игореве». Поэтика и лингвистика текста. «Слово о полку Игореве» и пушкинские тексты / Т. М. Николаева. М. : Изд-во «Индрик», 1997. - 336 с.

149. Николаева Т. М. «Сны» пушкинских героев и сон Ярослава Всеволодовича / Т. М. Николаева // Лотмановский сборник. М., 1995. -Т. 1. - С. 392-409.

150. Новикова М. Пушкинский космос. Языческая и христианскаятрадиции в творчестве Пушкина / М. Новикова. М. : Наследие, 1995.- Вып. I. : Сер. «Пушкин в XX веке». 353 с.

151. Осповат JI. С. «Влюбленный бес». Замысел и его трансформация в творчестве Пушкина 1821 1831 гг. / J1. С. Осповат // Пушкин. Исследования и материалы. - JT. : Наука, 1986. - Т. 12. - С. 175-199.

152. Паперный В. Свобода и страх в поэтическом мире Пушкина / В. Паперный // Семиотика страха / под ред. Норы Брукс и Франсиса Конта. Париж - Москва, 2005. - С. 102-123.

153. Пеньковский А. Б. Загадки пушкинского текста и словаря : опыт филол. герменевтики / А. Б. Пеньковский. М. : Языки славянской культур, 2005. - 314 с.

154. Пеньковский А. Б. Нина: культурный миф русской литературы в лингвистическом освещении / А. Б. Пеньковский. М. : «Индрик», 1999.-520 с.

155. Песков А. Памятник Петру Первому работы Фальконе / А. Песков // Семиотика страха / под ред. Норы Брукс и Франсиса Конта. Париж- Москва, 2005. С. 44-64.

156. Платон. Собрание сочинений. В 4 т. / Под общ. ред. А. Ф.Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. (Серия «Философское наследие»). М.: Мысль, 1994.

157. Позов А. Метафизика Пушкина / А. Позов. М. : Наследие, 1998. -Вып. V. : Сер. «Пушкин в XX веке». - 320 с.

158. Пономарева Л. Г. Лицейская поэзия А. С. Пушкина как целостный художественный мир : Дис. на соиск. ст. канд. филол. наук / Л. Г. Пономарева. Омск, 1998. - 280 с.

159. Поройков С. Ю. Неизвестный Пушкин : философия писателя в свете раннехристианского наследия / С. Ю. Поройков. М. : Муравей, 2002.- 144 с.

160. Поэтическая фразеология Пушкина / под ред. В. Д. Левина. М.: «Наука», 1969.-390 с.

161. Проданик Н. В. Топосы смерти в лирике Пушкина: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, кандидата филол. наук / Проданик Н. В. Омск, 2000. - 24 с.

162. Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской эпохи / О. Проскурин. М. : ОГИ, 2000. - Вып. 6. : Материалы и исследования по истории русской культуры. - 368 с.

163. Проскурин О. Новый Арзамас Новый Иерусалим (религия общества «Арзамас») // Новое литературное обозрение, 1996. - № 9. -С. 73-128.

164. Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест / О. Проскурин. М. : Новое литературное обозрение, 1999. - 462 с.

165. Пумпянский Л. В. классическая традиция: собрание трудов по истории русской литературы / Л. В. Пумпянский / Отв. ред. А. П. Чудаков. М. : Языки русской культуры, 2000. - 864 с.

166. Пушкин в русской философской критике. Конец XIX начало XX в. / Сост. Р. А. Гальцева. - СПб. : Унив. кн., 1999. - 591 с.

167. Пушкин и античность : сб. ст. / отв. ред. И. В. Шталь, А. С. Курилов. -М. : Наследие, 2001.-139 с.

168. Пушкин: pro et contra. Личность и творчество Александра Пушкина в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология : в 2 т. / сост. В. М. Маркович, Г. Е. Потапова, коммент. Г. Е. Потаповой. СПб. : РХГИ, 2000. -Т. 1. - 712 е.; Т. 2. - 704 с.

169. Пушкин и теоретико-литературная мысль / Л. Мазаник и др.; Рос. акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М. : ИМЛИ-Наследие, 1999.-458 с.

170. Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999 : материалы и исслед. -М. : ОГИ, 2001.-509 с.

171. Пятигорский А. С. Страх из 2009 года// «Неприкосновенный запас», 2009.-№5(67).-С.3-16.

172. Речи о Пушкине. 1880-1960-е годы / Подгот. В. С. Непомнящий. М.1. Текст, 1999.-390 с.

173. Розанов В. А. С. Пушкин / В. Розанов // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999.-С. 141-152.

174. Рылеев К. Ф. Полное собрание стихотворений / К. Ф. Рылеев. М. -JL: «Советский писатель», 1971.

175. Савинков С. В., Фаустов А. А. Аспекты русской литературной характерологии / С. В. Савинков, А. А. Фаустов. М.: Изд-во Кулагиной - Intrada, 2010. - 332 с.

176. Савинков С. В., Фаустов А. А. История и судьба в пушкинском «Борисе Годунове» / С. В. Савинков, А. А. Фаустов // Материалы Международной пушкинской конференции. Псков, 1996. - С. 164168.

177. Савченко Т. Т. О композиции цикла 1836 года А. С. Пушкина / Т. Т. Савченко // Болдинские чтения. Горький, 1979. - С. 70-81.

178. Сакутин В. Метафизика страха / В Сакутин // СТРАХ. Теология, философия, психология / под ред. 3. И. Киршбаума. Владивосток : Изд-во ДВГМА, 1994. - 69 с.

179. Сандлер С. Далекие радости: А. Пушкин и творчество изгнания / С. Сандлер. СПб.: Академический проект, 1999. - 224 с.

180. Сендерович С. Алетейя. Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики // Wiener Slawistisher Almanach. Sonderband 8. -Wien, 1982.-280 с.

181. Сендерович С. Пенаты / С. Сендерович, М. Сендерович. East Lansing, Michigan, USA, 1990. - 276 с.

182. Сидяков Jl. С. Изменения в системе лирики Пушкина 1820 1830-х годов / Л. С. Сидяков // Пушкин. Исследования и материалы. - Л. : Наука, 1982. - Т. 10. - С. 48-69.

183. Синдаловский Н. А. Пушкинский круг : легенды и мифы / Н. А. Синдаловский. М. Центрполиграф, 2007. - 347 с.

184. Сквозников В. Д. Лирика Пушкина / В. Д. Сквозников. М. : Худож. лит., 1975.-86 с.

185. Сквозников В. Д. Пушкин. Историческая мысль поэта / В. Д. Сквозников. М. : Наследие, 1998. - 232 с.

186. Слинина Э. В. Тема поэта в творческой эволюции Пушкина и историко-литературном контексте // Творческая индивидуальность писателя и литературный процесс. Вологда, 1987. - С. 13-15.

187. Словарь языка Пушкина : в 4т. / под ред. В. В. Виноградова. . М. : АНСССР, 1956.

188. Смирнов А. А. Романтическая лирика Пушкина как художественная целостность / А. А. Смирнов; Рос. акад. наук. М. : Наука, 2007. - 307 с.

189. Соловьев В. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина / В. Соловьев // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 37-79.

190. Соловьев В. Судьба Пушкина / В. Соловьев // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999.-С. 14-36.

191. Соловьева Н. А. Пушкин и английский романтизм / Н. А. Соловьева // А. С. Пушкин и мировая культура. М. : Изд-во МГУ, 1999. - С. 184185.

192. Старк В. П. Притча о сеятеле и тема поэта-пророка в лирике Пушкина / В. П. Старк // Пушкин. Исследования и материалы. Л. : Наука, 1991.-Т. 14.-С. 51-64.

193. Старк В. П. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны.» и цикл Пушкина 1836 г. / В. П. Старк // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1982, - т. X.

194. Старобинский Ж. К понятию воображения: вехи истории / Ж. Старобинский // Новое литературное обозрение. 1996. - № 19. - С. 36 -47.

195. Стенник Ю. В. Пушкин и русская литература XVIII века / Ю. В. Стенник. -СПб.: Наука, 1995. 350 с.

196. Степанов Н. Л. Лирика Пушкина / Степанов Н. Л. М.: «Советский писатель», 1959. - 98 с.

197. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры / Ю. С. Степанов. М.: Академический проект, 2004. - 992 с.

198. Строганов М. В. «.Вампиром именован.» / М. В. Строганов // Легенды и мифы о Пушкине : сб. ст. СПб. : Акад. проект, 1994. - С. 162-167.

199. Сумароков А. П. Избранные произведения / А. П. Сумароков. Л. : «Советский писатель», 1957 - 607 с.

200. Сурат И. Пушкин: биография и лирика. (Проблемы, разборы, заметки, отклики) / И. Сурат. М. : Наследие, 2000. - 240 с.

201. Таборисская Е. М. Своеобразие темы безумия в произведениях Пушкина 1833 г. / Е. М. Таборисская // Пушкинские чтения в Тарту. -Таллин, 1987. -С.28-29.

202. Таборисская Е. М. Тема поэзии в пушкинской лирике 1826 1836 годов // Анализ художественного произведения / Е. М. Таборисская. -М., 1987.-С. 20-38.

203. Таборисская Е. М. Феномен «Самостоянья человека» в лирике А. С. Пушкина : Автореф. дис. на соиск. учен. степ, доктора филол. наук / Таборисская Евгения Михайловна. Воронеж, 1997. - 39 с.

204. Тайны пушкинского слова. М. : Континент-пресс, 1999. - 360 с.

205. Тамарченко Н. Д. Сюжет сна Татьяны и его источники / Н. Д.

206. Тамарченко // Болдинские чтения. Горький : Волго-Вят. кн. изд-во, 1983.-С. 107-126.

207. Тамарченко Н. Д. Теоретическая поэтика: понятия и определения / Н. Д. Тамарченко. М., 2001. - С.219-227.

208. Тархова Н. А. Сны и пробуждения в романе «Евгений Онегин» / Н. А. Тархова // Болдинские чтения. Горький : Волго-Вят. кн. изд-во,1982.-С. 52-161.

209. Тоддес Е. А. К вопросу о каменностровском цикле / Е. А. Тоддес // Проблемы пушкиноведения : сб. науч. тр. Рига : ЛГУ им. П. Стучки,1983.-С. 26-44.

210. Томашевский Б. В. Пушкин : в 2 т. / Б. В. Томашевский. М. : Худож. лит., 1990.-Т. 1.-367 е.; Т. 2.-383 с.

211. Топоров В. Н. Из истории петербургского аполлинизма : его золотые дни и его крушение / В. Н. Топоров. М. : ОГИ, 2004. - 264 с.

212. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В. Н. Топоров. М. : Прогресс, 1995. -621 с.

213. Топоров В. Н. Судьба и случай / В. Н. Топоров // Понятие судьбы в контексте разных культур. М. : Наука, 1994. - С. 39-74.

214. Трофимов Е. Метафизическая поэтика Пушкина / Е. Трофимов. -Иваново : ИГУ, 1999. 355 с.

215. Топоров В. Н. Русский бард: долгая предыстория и краткая история -освоение чужого // Слово в тексте и в словаре. М., 2000. - С. 608-630.

216. Тынянов Ю. Н. Блок // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. -М.: Наука, 1977.-С. 118-123.

217. Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники / Ю. Н. Тынянов. М. : Наука, 1969. - С.23-166.

218. Тюпа В. И. Парадигмальный архесюжет в текстах Пушкина / В. И. Тюпа // Ars interpretandi (Сборник статей к 75-летию профессора Ю. Н. Чумакова). Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1997. - С. 108-119.

219. Удодов Б. Т. Пушкин: Художественная антропология / Б. Т. Удодов. Воронеж : Изд-во ВГУ, 1999. - 304 с.

220. Универсалии русской литературы / Отв. ред. А. А. Фаустов. -Воронеж: Воронежский государственный университет; Издательский дом Алейниковых, 2009. 652 с.

221. Универсалии русской литературы. 2 / Отв. ред. А. А. Фаустов. -Воронеж: Воронежский государственный университет; НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2010. 692 с.

222. Успенский Б. А. Семиотика искусства / Б. А. Успенский. М. : Языки русской культуры, 1995. - 357 с.

223. Фасмер М. Этимологический словарь : в 4 т. / М. Фасмер. М., 1964.

224. Фаустов А. А. Авторское поведение Пушкина: Очерки / А. А. Фаустов. Воронеж : ВГУ, 2000. - 321 с.

225. Фаустов А. А. Герменевтика личности в творчестве А. С. Пушкина (две главы) / А. А. Фаустов. Воронеж : РИЦ ЕФ ВГУ, 2003. - 240 с.

226. Фаустов А. А. К пушкинской миссиологии: поэт и священник / А. А. Фаустов // Филологические записки. Вып. 26. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2007. - С. 97-126.

227. Фаустов А. А. Наследники и избранники в мире Пушкина / А. А. Фаустов // Болдинские чтения 2011 / Гос. лит.-мемор. и природ, музей-заповедник А. С. Пушкина «Болдино»; отв. ред. Н. М. Фортунатов. -Саранск, 2011.-С. 137-145.

228. Фаустов А. А. Фрагмент в лирике Пушкина / А. А. Фаустов // Болдинские чтения. Н. Новгород, 2004. - С. 60-69.

229. Фаустов А. А. Характер / А. А. Фаустов // Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий / под ред. Н. Д. Тамарченко. М., 2008.-С. 286-287.

230. Фаустов А. А. Язык переживания русской литературы: На пути к середине XIX века / А. А. Фаустов. Воронеж, 1998. - 125 с.

231. Федоров Н. Ф. «Фауст» Гете и народная легенда о Фаусте / Н. Ф.

232. Федоров // Контекст. М. : Наука, 1977. - 352 с.

233. Федотов Г. П. Певец империи и свободы / Г. П. Федотов // Пушкин в философской критике : конец XIX первая половина XX в. - М. : Книга, 1990.-С. 358-375.

234. Флейшман JI. С. От Пушкина к Пастернаку : избр. работы по поэтике и истории рус. лит. / JI. С. Флейшман. М. : Новое лит. обозрение,2006. 780 с.

235. Фомичев С. А. Последний лирический цикл Пушкина / С. А. Фомичев // Временник Пушкинской комиссии. JI. : Наука, 1985. -Вып. 20. - С. 52-66.

236. Фомичев С. А. Поэзия Пушкина. Творческая Эволюция / С . А. Фомичев. JI. : Наука, 1986. - 302 с.

237. Фомичев С. А. Праздник жизни: Этюды о Пушкине / С. А. Фомичев. СПб.: Наука, 1995. - 311 с.

238. Фомичев С. А. Пушкин и масоны / С. А. Фомичев // Легенды и мифы о Пушкине: сб. ст. СПб. : Академ, проект, 1994. - С. 143-161.

239. Фомичев С. А. Пушкинская перспектива / С. А. Фомичев. М. : Знак,2007. 532 с.

240. Франк С. религиозность Пушкина / С. Франк // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 426-439.

241. Франк С. Светлая печаль / С. Франк // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб. : Университетская книга, 1999. - С. 500-514.

242. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Время и бытие / М. Хайдеггер. М.: Республика, 1993. - С. 16-27.

243. Хализев В. Е. Теория литературы / В. Е. Хализев. М. : Высшая школа, 1999.-398 с.

244. Цивьян Т. В. О ремизовской гипнологии и гипнографии // Серебряный век в России. М., 1993. - С. 299 - 338.

245. Цивьян Т. В. Человек и его судьба приговор в модели мира / Т. В. Цивьян // Понятие судьбы в контексте разных культур. - М. : Наука, 1994.-С. 122-129.

246. Цявловская Т. Г. «Влюбленный бес» (Неосуществленный замысел Пушкина) / Т. Г. Цявловская // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 19 т. Т. 18. - М.: Воскресенье, 1994. - С. 601-635.

247. Цявловский М. А. Вокруг Пушкина : дневники, статьи 1928-1965 / М.

248. A. Цявловский, Т. Г. Цявловская. М. : НЛО, 2000. - 336 с.

249. Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и писем / П. Я. Чаадаев. -Т. 1.-М. : «Наука», 1991. С.458-459.

250. Черашняя Д. И. Тайная свобода поэта: Пушкин. Мандельштам / Д. И. Черашняя. Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2006. -308 с.

251. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды / К.

252. B. Чистов. М., 1967. - С. 91-124.

253. Чо Ми Кен. Тема поэта и поэзии в лирике А. С. Пушкина и поэтов его времени / Чо Ми Кен: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, канд. филол. наук. СПб., 2000. - 26 с.

254. Чумаков Ю. Н. «Осень» Пушкина в аспекте структуры и жанра / Ю. Н. Чумаков // Учен. зап. / Ленинградский гос. пед. ин-т, 1972. Т. 483. -С. 30-45.

255. Шапир М. И. Статьи о Пушкине / М. И. Шапир. М. : Языки славян, культур (изд. Кошелев), 2009. - 399 с.

256. Шварцбанд С. М. История текстов: «Гавриилиада», «Подражания Корану», «Евгений Онегин» (гл. I IV). Серия «Зарубежная филология в РГГУ» / С. М. Шварцбанд. - М. : Рос. гос. гум. ун-т, 2004. - 237 с.

257. Шмид В. Нарратология Пушкина / В. Шмид // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999. Вып. 7 : Материалы и исследования по истории русской культуры. - М. : ОГИ, 2001. - С. 300-317.

258. Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард /

259. В. Шмид. СПб. : ИНА-ПРЕСС, 1998. - 352 с.

260. Щерба JI. В. Опыты лингвистического толкования стихотворений: «Воспоминание» Пушкина // Избранные работы по русскому языку / JI. В. Щерба. М., 1957. - С. 24-44.

261. Щукин В. «Мечтает русский о побеге.»: о семантике свободы в поэзии Пушкина / В. Щукин // Russian Philology and History: In Honor of Professor Victor Levin. Jerusalem, 1992. - pp. 220-233.

262. Эйдельман H. Я. Статьи о Пушкине / H. Я. Эйдельман. М. : Новое лит. обозрение, 2000. - 457 с.

263. Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении; Образы и символы; Священное и мирское / Пер. с фр. / М. Элиаде. М. : Ладомир, 2000.-414 с.

264. Эмерсон К. «Борис Годунов» А. С. Пушкина / К. Эмерсон // Современное американское пушкиноведение : сб. ст. СПб. : Академ, проект, 1999.-С. 111-152.

265. Эпштейн М. Фауст на берегу моря (Типологический анализ параллельных мотивов у Пушкина и Гёте) / М. Эпштейн // Вопросы литературы. 1981. - № 6. - С. 89-110.

266. Эткинд Е. Г. Божественный глагол: Пушкин, прочитанный в России и во Франции / Е. Г. Эткинд. М. : Языки русской культуры, 1999. -600 с.

267. Якобсон Р. Работы по поэтике / Р. Якобсон / Переводы / сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. М. : Прогресс, 1987. - 464 с.

268. Янкелевич В. Смерть / В. Янкелевич / пер. с фр. : Е. А. Адриянова, В. П. Большаков, Г. В. Волкова, Н. В. Кислова. М., 1999. - 432 с.

269. Faryno J. К проблеме кода лирики Пушкина. (Лирическое "Я", время и пространство) / J. Faryno // О poetyce Aleksandra Puszkina. (Materialy z sesji naukowej UAM 6 i 7 XII 1974). Pod redakcjX Bohdana Galstera. -UAM, Poznan 1975. - C. 121-136.

270. Hasty О. P. Pusbkin's Tatiana / Olga Peters Hasty. Madison : Universityof Wiskonsin Press, 1999. 288 p.

271. Evdokimova S. Pushkin's Historical Imagination / Svetlana Evdokimova. New Heaven; London : Yale Univ. Press, 1999. - 300 p.

272. Curtius E. R. The pleasans // European literature and the Latin Middle ages / E. R. Curtius. Princeton: Princeton Univ. Press, 1990. - pp. 195200.

273. Kahn A. Pushkin's lyric intelligence / A. Kahn. Oxford, New York: Oxford University Press, 2008. - 398 p.

274. Katz M. R. Dreams and unconscious in nineteenth-century Russian fiction. Hanover, NH: Univ. Press of New England, 1984.

275. Terras V. The Poet and "The Prophet" / V. Terras // Записки русской академической группы в США. Т. XXX. 1999 - 2000. - New York, 2000-pp. 27-34.