автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтика повести Н.С. Лескова "Смех и горе"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтика повести Н.С. Лескова "Смех и горе""

На правахрукописи

Писаревский Василий Петрович

ПОЭТИКА ПОВЕСТИ Н.С. ЛЕСКОВА «СМЕХ И ГОРЕ»

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Воронеж -2004

Диссертация выполнена в Воронежском государственном педагогическом университете

Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор

Дыханова Берта Сергеевна.

Официальные оппоненты - доктор филологических наук, профессор

Шахов Василий Васильевич, кандидат филологических наук, доцент Дмитренко Сергей Фёдорович.

Ведущая организация - Орловский государственный университет

Защита состоится ЬшУКЛ2004 года в /У час. ООиии. на заседании диссертационного совета Д 212. 038. 14 в Воронежском государственном университете по адресу: 394006, Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. 14.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета

Автореферат разослан «Я» МЯЛ 2004 года.

Учёный секретарь диссертационного совета доктор филологических наук профессор

/ В.А. Свительский /

Общая характеристика работы

Научная актуальность заявленной темы определяется непреходящим интересом к проблемам лесковского творчества вообще и неполнотой аналитического освещения многих художественных текстов этого писателя в частности. Эволюция Лескова-художника настолько сложна, что без учёта не только «главных», многосторонне изученных его произведений, таких, например, как «Соборяне» или «Очарованный странник», но и сопутствующих им, до сих пор остающихся в тени достаточно ярких творений писателя, полное представление об особенностях художественного развития Лескова невозможно.

Одним из таких незначительных, на первый взгляд, произведений является опубликованная в 1871 году повесть «Смех и горе». Самим же писателем повесть оценивалась как одно из этапных произведений. «Я стал думать ответственно, когда написал «Смех и горе», и с тех пор остался в этом настроении - критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном», - отмечал Лесков в письме к А.С. Суворину в ноябре 1888 года.

Однако, как показывает анализ научных работ, повесть «Смех и горе» ещё не получила подробного освещения. Сравнительно небольшой корпус научной литературы, ей посвященной, и конспективность имеющихся обобщений побуждают к подробному рассмотрению текста «Смеха и горя» в его эстетической уникальности.

Не случайно в вышедшем в 1988 году сборнике «Лесков и русская литература» один из его авторов говорит о лесковском произведении как о «до сих пор неоценённом по достоинству»1. Усилия учёных за последующие пятнадцать лет многое изменили в понимании повести, но в своей художественной целостности и многозначности она открыта для дальнейшего исследования. Текст повести «Смех и горе» и является объектом диссертационного исследования.

Разнообразие оценок не только повести в целом, но и её главного героя -Ореста Марковича Ватажкова («безнатурый человек, не имеющий никаких убеждений» у Б.М. Другова, «казённый либерал, со всеми признаками бесхарактерности» у B.C. Семёнова, «человек умный, горячо любящий свой народ» у М.С. Го-рячкиной, «чистый и честный человек, преданный друг, доверчивая душа» у Э.Г. Бабаева) - побуждает к более обоснованному решению проблемы оценки главного героя.

Отмеченные исследователями художественные приёмы, определяющие специфику лесковского стиля, требуют системного осмысления в связи с общей авторской концепцией произведения. Это и определяет предмет данного исследования: в поле нашего зрения - поэтика повести «Смех и горе», передающая эстетическую информативность художественного текста. Диссертация является исследованием по частной (описательной) поэтике, которая ставит своей целью анализ конкретного литературного произведения во всех его основных аспектах и установление функциональных связей между замыслом и совокупностью воплощающих его художественных средств.

I РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ |

Федь U.M. Художественные открытия Лескова // Лесков Ii руссЛЛБЯМРЩ^М., If88. С.23.

Цель предлагаемого исследования - определение специфики повествовательной формы лесковского текста и функции личности героя-рассказчика -«русского иностранца» в России, уточнение жанровой принадлежности произведения, выявление «зоны авторского избытка» (термин М.М. Бахтина) в нём, а также определение места и значения исследуемого произведения в творчестве писателя.

Для достижения этой цели ставятся следующие задачи:

- выявление специфической художественной функции образа героя-рассказчика, определение различий в мировоззренческих позициях автора и главного героя произведения;

- рассмотрение образа героя-рассказчика с точки зрения художественно -антропологических и гносеологических принципов творчества Лескова, а также в его центральной роли, обеспечивающей целостность всей художественной структуры повествования;

- определение жанрообразующего механизма композиционных связей;

- исследование семантики мотивов, объединяющих наблюдения героя-рассказчика в единое смысловое целое (мотив дороги, мотив вербного купидона, мотив сна);

- выяснение авторской позиции и оценки.

Методологической и теоретической основой исследования являются принципы изучения поэтики художественного текста, изложенные в трудах М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, Д.С. Лихачёва, Ю.М. Лотмана. Учтены научные результаты изучения лесковского творчества, полученные Л.П. Гроссманом, В.Ю. Троицким, И.В. Столяровой, Б.С. Дыхановой, И.П. Видуэцкой, О.В. Евдокимовой, О.Е. Майоровой и др. В диссертации использованы конкретно-исторический, проблемно-эстетический, структурный и сравнительно-типологический методы исследования.

Научная новизна настоящей работы определяется тем, что впервые предметом специального системного исследования становится поэтика повести Н.С. Лескова «Смех и горе» в единстве всех её формально-содержательных компонентов.

На защиту выносятся следующие положения:

- художественная функция образа героя-рассказчика («русского иностранца») состоит в особом взгляде на российскую действительность с позиции логизированного сознания европейца, терпящего в конечном итоге жизненный крах;

- особенности личности героя, его миропонимание обусловливают жанровую специфику «Смеха и горя»: повесть-potpourri демонстрирует калейдоскопическую пестроту российской действительности;

- специфика жанра проявляется и в композиции произведения: смешение, соединение разнообразных «сюрпризов» является основным законом композиции «Смеха и горя»;

- не являясь проводником авторской точки зрения, герой-рассказчик выступает в «Смехе и горе» не только как субъект речи, но и как объект авторской оценки;

- художественное целое «Смеха и горя» демонстрирует принципиально новую повествовательную структуру в творчестве Лескова, мотивированную идейно-художественными задачами автора.

Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что его результаты могут быть учтены в дальнейшем изучении творчества Н.С. Лескова, а материалы диссертации могут быть использованы при разработке общих курсов и спецкурсов по истории русской литературы XIX века.

Апробация исследования. Основные материалы диссертации неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы, теории и методики преподавания литературы Воронежского государственного педагогического университета. Положения и выводы диссертации послужили основой для докладов на Международных конференциях «Эйхенбаумовские чтения» (Воронеж, 2000 и Воронеж, 2003), «Писатели Орловского края и мировой литературный процесс» (Орёл, 2001).

Основные положения работы нашли отражение в четырёх публикациях.

Структура диссертации. Текст диссертации состоит из введения, двух глав, заключения и списка научной литературы и содержит 120 страниц.

Основное содержание работы

Во введении даётся обзор научной литературы, обосновывается актуальность избранной темы диссертации и её научная новизна, излагаются цель и задачи, определяются объект и предмет исследования, методологические основы работы, а также её научно-практическое значение, формулируются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Специфика повествовательной формы «Смеха и горя» (художественные функции образа и слова героя-рассказчика) выявляются художественная функция образа героя-рассказчика и специфика повествовательной формы.

Большинство исследователей, писавших о повести «Смех и горе», сходилось во мнении о заурядности, ограниченности главного героя произведения и, как следствие этого, его второстепенности по отношению к изображённой в повести российской действительности. Акцент в исследованиях ставился главным образом на среде, а не на герое, в центре изучения оказывались обстоятельства, а не воспринимающее их сознание субъекта. Однако хорошо известно, что «литературное произведение по своему построению в той или иной форме всегда представляет собой историю человека»1. Именно «человек в изображении писателя -это тот центр, к которому стягиваются все нити, управляющие художественным механизмом произведения, тот фокус, в котором получает своё наиболее яркое воплощение «стиль» писателя»2. Для произведений Н.С. Лескова центром, вокруг которого строится повествование, обычно становится герой-рассказчик, и сама

Тимофеев Л И. Основы теории литературы. М., 1976. С.39. гЕр6мин И Г. Литература Древней Руси М-Л, 1966 С.239.

специфика повествовательной формы связана в произведениях Лескова с особой функцией героя-рассказчика.

В историю русской литературы Лесков вошёл как непревзойдённый мастер литературного сказа. И действительно, в этой специфической повествовательной манере наиболее ярко воплотилась оригинальность лесковского дара в реализации многообразных возможностей устного слова.

Со сказом «Смех и горе» сближают «установка на устную речь рассказчика» (Б.М. Эйхенбаум), а точнее, «имитация монологической речи, которая как будто строится в порядке, ее непосредственного говорения» (В.В. Виноградов.), а также ориентация на «чужую речь», «чужой голос» (М.М. Бахтин). С самим фактом рассказывания связано и особое построение «Смеха и горя». Во-первых, наличие обрамления к непосредственному рассказу, а именно: завязки рассказа, то есть его ситуативная и проблемная мотивировка, а также развязки, в которой повествователь обобщает услышанное и кратко информирует о дальнейшей судьбе героя. Во-вторых, присутствие слушателей как необходимого атрибута ситуации рассказывания.

Однако наиболее важной типологической чертой сказа, определяющей все особенности этой повествовательной формы, является статус героя-рассказчика как представителя низовой, демократической среды. Обязательное условие сказа -наличие дистанции (речевой, социальной, культурной, интеллектуальной) между героем-рассказчиком и автором. В этой плоскости и находится основное различие между произведениями, которые относятся к «классическому» сказу, и повествовательной формой «Смеха и горя». В «Смехе и горе» такой дистанции между автором и героем-рассказчиком нет. Орест Маркович Ватажков -образованный дворянин, умный, с широким кругозором и к тому же не лишённый литературных дарований. Таким образом, социально-культурный тип героя-рассказчика оказывается почти тождественен авторскому. Поэтому мы не можем говорить о повествовательной форме «Смеха и горя» как о сказовой.

Видовыми категориями в повествовании от первого лица являются сказ и персонифицированное повествование (Ich-ErzaЫung). Между ними существуют как близкие черты, так и черты, которые отличают эти формы друг от друга. Близость форм определяется их общим родовым признаком: повествование ведётся от первого лица. «Коренное различие между сказом и «Ich-Erzahtung», -пишут авторы работы «Поэтика сказа», - состоит в характере отношений между автором и субъектом, от имени которого ведётся эпическое изложение. Всё зависит от того, насколько сильна тенденция к сближению, к слиянию' их позиций»1. Важным в данном случае является разграничение между персонифицированным повествованием и однонаправленным сказом. В отличие от двунаправленного сказа, где автор и рассказчик противопоставлены друг другу изначально и до конца остаются разобщёнными, в однонаправленном сказе, как известно, автор и рассказчик проявляют тенденцию к сближению позиций. «Вопрос в пределе, до которого возможно это сближение»2. В сказе автор и герой-

'Мущснко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978. С.г36. 2 Там же, с. 36.

рассказчик «не могут слиться ни при каких условиях: в противном случае сказ перестаёт быть сказом, превратившись в одну из разновидностей Ich-Erzaritung или в какие-то промежуточные формы»1. В персонифицированном повествовании, таким образом, происходит слияние авторской позиции и позиции, героя-рассказчика, который становится по сути прямым проводником авторской точки зрения.

Говоря о художественной функции героя как рассказчика, необходимо помнить, что художественное действие в повествовании от первого лица «ограничивается сознанием персонифицированного «я»2, так как «события и явления внешнего мира отражаются в повествовании только по мере того, как в них участвует, их наблюдает герой»3. Очень важно, что именно попадает в семантическое поле рассказа, а что остаётся за его пределами. В рассказе-воспоминании Ватажкова предстаёт целая цепочка неожиданных событий, перипетии и происшествий. Побудительным мотивом рассказа становится особое представление Ореста Марковича Ватажкова об окружающей российской действительности: «всё полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде не преизобилует самыми внезапнейшими разнообразиями, как в России». Именно эти «внезапнейшие разнообразия» и являются объектом внимания и воспроизведения в рассказе главного героя.

Однако не только внешняя канва жизни Ореста Марковича Ватажкова важна для автора. В слове героя-рассказчика проявляется его реакция на воссоздаваемые им события, обнажаются глубинные черты его сознания и мироощущения, «закладывается» психологическая характеристика. Слово персонажа художественного произведения, по определению Л.Я. Гинзбург, - это «микрокосмос харак-

4

тера» .

Рождённый в Италии, но воспитанный матерью в почтении ко всему русскому, Орест Ватажков приезжает впервые в Россию восьмилетним мальчиком. Для него его историческая родина окружена ореолом чего-то сказочного: о русских генералах няня рассказывает «дива и чудеса», и даже обычный фонарь на постоялом дворе смотрит на восьмилетнего мальчика, «точно красный глаз кикиморы». Доминирующим в памяти Ореста Марковича осталось впечатление, связанное с русским человеком — провожатым Борисом Савельичем. «Держась за воротник его волчьей шубы, я мечтал, что я сказочный царевич и еду на сказочном же сером волке», - вспоминает Орест Маркович. В своих мечтах восьмилетний

'Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик JI.E. Поэтика сказа. Воронеж, 1978. С.36. • •

, Hl ' . '

'Гончарова Е.А. Пути лингвостилистического выражения категорий автор-персонаж в художественном тексте. Томск, 1984. С.46.

'филюшкина С.Н. «Третье лицо» в современном английском романе (к вопросу об эволюции форм повествования)//Поэтика искусства слова. Воронеж, 1978. С.132. ' " 1

' ii

4Гиязбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977.С.345.

Орест Ватажков соотносит себя не с героями итальянских сказок, а с героем русского фольклора волчья шуба вызывает у мальчика ассоциации с серым волком, а себя он «превращает» в положительного героя русских сказок.

Однако здесь же присутствует и сравнение своего первого путешествия по России со странствиями Одиссея Лаэртида, героя древнегреческого поэта Гомера. Знаменательно, что сравнение это распространяется на все путешествие «в заветную глубь России» и несет в себе особый смысл Орест Маркович Ватажков, сравнивая себя с гомеровским героем, хочет убедить слушателей в том, что его приключения не менее удивительны, чем фантастические приключения Одиссея (вспомним, что именно доказательство «калейдоскопической пестроты» русской жизни, которая изобилует «самыми внезапнейшими разнообразиями» стало побудительным мотивом рассказа Ореста Марковича) Но это только верхний семантический пласт этого сравнения. Более существенным здесь является то, что Ва-тажков позиционирует себя в момент рассказывания с героем именно древнегреческой литературы, демонстрируя тем самым свою причастность к европейской цивилизации. Двойственность мироощущения героя-рассказчика, «русского европейца», имеет у автора принципиальный смысл.

Сталкиваясь с «калейдоскопической пестротой» русской действительности, где смешное и нелепое образуют своеобразный анекдотизм русской жизни, Ва-тажков невольно соотносит его со стройностью и упорядоченностью европейской жизни. Эталоном для Ореста Марковича является Германия, в которой он счастливо и спокойно прожил около пятнадцати лет.

Героями анекдотов предстают в рассказе Ореста Марковича и случайные люди, встретившиеся ему в России, и близкие, например, его дядя - князь Семён Одоленский, «человек, преисполненный всяческих противоречий и чудачеств». Языковые анекдоты, построенные на игре слов, дают особое освещение событиям в случае с Локотковым и учителем французского языка, в ответе Калатузова учителю географии. Первый строится на грамматическом курьезе, связанном с особенностью перевода с французского на русский, второй - на неуклюжей метафоричности, когда, не разобравший подсказки великовозрастный Калатузов утверждает, что «Пруссия есть зерно». В основе еще одного анекдота лежит каламбур: оценка Фортунатовым станового Васильева, увлекающегося богословием («богослов - бог ослов»). Все эти образчики комической игры слов остаются в памяти героя на всю оставшуюся жизнь. Существенно то, что эти и другие анекдоты, приводимые Ватажковым, в большинстве своём представляют собой отступления от основной линии рассказа и даже в определённой степени «нарушают» строгость и последовательность хронологии. Но для Ореста Марковича они имеют особое значение неопровержимого свидетельства алогизма русской жизни, ее пестроты и разнообразия.

Комизм семантической игры слов сопрягается в повествовании с анекдо-тизмом положений и событий. Результатом анекдотической ситуации стала и армейская служба Ватажкова, на которую он попал против всех его желаний, помимо его воли. Вспоминая о своей вынужденной службе в гусарском полку, Ватаж-ков сравнивает себя с героем Шекспира: « .. езжу верхом в манеже и слушаю грибоедовские остроты и, как Гамлет, сношу удары оскорбляющей судьбы купно

до сожалений Трубицына и извинений Постельникова, а всё-таки не могу вооружиться против моря бед и покончить с ними разом...». Прямое сравнение подкрепляется в речи Ореста Марковича и практически точной цитатой из Шекспира в переводе Н.А. Полевого, сделанного в 1837 году:

Быть или не быть - вот в чём вопрос!

Что доблестнее для души: сносить

Удары оскорбительной судьбы,

Или вооружиться против моря зол

И победить его, исчерпав разом?

Слова, как видим, взяты Ватажковым из центрального монолога Гамлета, в котором выражена суть проблемы выбора шекспировского героя. Заметим, что для самого рассказчика это цитирование является непреднамеренным, оно не выделяется им из общего контекста фразы. Шекспировские строки становятся в данном случае частью высказывания самого Ореста Марковича. Как и в случае с Одиссеем Лаэртидом, Ватажков отождествляет себя с героем, принадлежащим европейской культуре. Подспудная логика таких ассоциативных связей выявляется в лесковском тексте «за пределами» сказанного героем. В характере героя автор на протяжении всего повествования через систему впесубъектной оценочно-сти выделяет одну доминирующую черту - слабость воли.

Сравнивая себя с Гамлетом, Орест Маркович подсознательно ощущает своё внутреннее родство с героем Шекспира и в постоянном стремлении объяснить себя и мир путём логических умозаключений. Каждый важный факт своей биографии рассказчик пытается осмыслить, оценить, дать ему логическое объяснение, причём делает это с двух временных позиций: Ватажков оценивает себя прежнего непосредственно в момент рассказывания, но здесь же им приводится и самооценка, синхронизированная с событием, фактом собственной жизни.

Характерен в этом отношении эпизод на постоялом дворе. Орест Маркович вспоминает свои первые впечатления от пребывания в России: «Мне очень хотелось спать, но я не мог уснуть, потому что всё мною наблюдаемое чрезвычайно меня занимало. Это была она, моя заветная, моя долгожданная Россия, которую я жаждал видеть ежесекундно. Она была в этой бесприютной комнате, в этом пузатом самоваре, в этом дымящемся чубе Бориса...

Но наблюдениям моим готов был и иной материал».

Глазам мальчика предстаёт картина высокомерного поведения генеральши, недовольной тем, что Ватажковы заняли комнату. «Она извинялась перед матушкой, что побеспокоила её, - рассказывает Орест Маркович, - но извинялась таким странным тоном, как будто мы были перед нею в чём-то виноваты и она нас прощала. Матушка по своей доброте ничего этого не замечала и даже радовалась, что она может чем-нибудь услужить проезжим...».

В приведённых цитатах взгляд на происходящее имеет разную временную соотнесённость. На «пузатый самовар» и «дымящийся чуб Бориса» смотрит восьмилетний Орест Ватажков, это он видит за всем этим свою «долгожданную Россию». В случае с генеральшей на происшедшее в далёком прошлом накладывает-

ся оценка Ореста Марковича Ватажкова в момент рассказывания. Только уже взрослый Ватажков мог так точно передать психологическое состояние матери и генеральши.

Ватажков на протяжении всего повествования проводит параллели между прошлым и настоящим. Это происходит чаще всего в репликах и обращениях к слушателям. Так, например, вспоминая эпизод с армянином, Орест Маркович комментирует его следующим образом: «Признаюсь вам, я до сих пор считаю это событие совершенно чрезвычайным, и когда заходит где-либо речь о Промысле или о фатализме, я всегда невольно припоминаю себе этого армянина, получившего в нос первое предостережение». Оценивая свои первые впечатления от пребывания в России, Ватажков заключает: «Таким образом, если вам угодно, я, проезжая по России до места моего приюта, получил уже довольно своеобычные уроки и составил себе довольно самостоятельное понятие о том, что может ждать меня в предстоящем». Рассказывая о полученном им прозвище «Филимон-простота», Ватажков замечает: «обстоятельство ничтожное, но имевшее для меня, как увидите, самые трагические последствия». О поручениях капитана Постель-никова Орест Маркович говорит так: «Должно вам сказать, что все эти поручения, которые надавал мне капитан Постельников, конечно, были мне вовсе не по нутру, и я, несмотря на всю излишнюю мягкость моего характера и на апатию, или на полусонное состояние, в котором я находился во всё время моих разговоров с капитаном, всё-таки хотел возвратить ему все эти порученности, но, как я сказал, это было уже невозможно». О своём времяпрепровождении в компании Постель-никова и поэта Трубицына Ватажков говорит следующее: «Однако я должен вам сказать, что совесть моя была неспокойна: она возмущалась моим образом жизни, и я решил во что бы то ни стало выбраться из этой компании...». Примеров в данном случае можно приводить множество. Всё это создаёт некую самооценочную перенасыщенность. Герой постоянно пытается логически объяснить происходящее с ним в России, где жизнь наполнена разного рода неожиданностями и «сюрпризами». Последнее слово является одним из ключевых в рассказе Ватажкова. Оно встречается в речи Ореста Марковича семнадцать раз.

Французское по своему происхождению слово «сюрприз» уже закрепилось в русском литературном языке второй половины ХГХ века. Об этом свидетельствует и его русское написание в тексте повести «Смех и горе» (Ватажков так и произносит его в русском фонетическом варианте). Но в сознании рассказчика, недавно прибывшего из Европы, это слово не могло полностью утратить своего иноязычного происхождения. Ещё важнее контекстуально-эстетическое значение этого слова в повествовании, не совпадающее со словарным. В словаре В.И. Даля слово «сюрприз» имеет следующее толкование: «нечаянная, внезапная радость; неожиданный подарок». С таким значением слово это и пришло в русский язык. В рассказе Ватажкова оно меняет свою семантику.

Ещё в обрамлении к рассказу-воспоминанию Орест Маркович говорит о том, что в России сюрпризы приобретают вид «самый скверный». Российской «калейдоскопической пестроте» различных внезапностей и происшествий противостоит в сознании Ватажкова упорядоченность и «стройная последовательность европейской жизни», которой счастливо жил пятнадцать лет Орест Маркович.

«Сюрпризами» же Ватажков называет все те неприятные неожиданности, которые произошли с ним в России: «сюрпризом» была для него порка в раннем детстве, учинённая дядей, «сюрпризом» стал арест в студенческие годы, а также множество других происшествий.

Слово «сюрприз», сохраняя свою принадлежность к одному из европейских языков, а значит, и к самой европейской жизни в сознании Ореста Марковича, изменяет своё значение на противоположное: для Ватажкова «сюрприз» это всегда неприятная неожиданность. Французское слово с положительным коннота-том в речи Ореста Марковича приобретает отрицательный оттенок. Таким образом, это слово становится знаковым, обозначая сдвиги в мироощущении Ватажкова. Европейский образ мысли и соответствующая ему языковая форма вступают в противоречие с содержанием русской жизни.

Интересна и важна, с точки зрения мировосприятия героя-рассказчика «Смеха и горя», возникающая параллель с рассказом «На краю света», ключевым словом которого является слово «чудо». Близкое по значению французскому слову «сюрприз» русское слово «чудо», однако, не становится доминирующим в речи Ватажкова. Единственный раз оно появляется в рассказе Ватажкова в контексте «возвышенных понятий о русских генералах», о которых няня рассказывала ему в детстве «дива и чудеса». Вспомним, что за этим высказыванием Ватажкова следует эпизод, где говорится о высокомерном и глупом поведении генеральши, а потом и о произволе, учинённом на станции неким тайным советником. Таким образом, контекстуальное поле слова «чудо» ограничивается в рассказе Ватажкова его связью с представителями государственной власти или высшего общества России. Знаменательно, что, поведав об избиении тайным советником станционного смотрителя, Ватажков делает следующее заключение: «Всё, что я не видал, всё.для меня, было сюрпризом, и я получил наклонность ждать, что вперёд пойдёт всё чуднее и чуднее». Чудо, которое восьмилетний Орест Ватажков ожидал увидеть в генеральше, становится неприятным «сюрпризом», послужившим началом того, что далее «пойдёт всё чуднее и чуднее». В этом ряду трансформации «чуда» в «сюрприз» находится и оценка Ватажковым дяди Семёна Одоленского, который был «преисполнен всяческих противоречий и чудачеств».

Иное значение закрепляется за словом «чудо» в рассказе «На краю света». Пройдя ряд частных значений, слово «чудо» приобретает в произведении свой первоначальный религиозный, бытийный смысл, то есть нечто, не поддающееся логическому объяснению. Происходит это в речи одного из главных героев рассказа - отца Кириака - русского священника-миссионера. Наивное и в то же время мудрое сознание отца Кириака видит за стечением обстоятельств некое чудесное (божественное) вмешательство. Жизнь отца Кириака полна различных неожиданностей, однако она не становится для него цепочкой «сюрпризов». И происходит это потому, что всё видимое вокруг воспринимается им как чудо бытия. «Куда ни глянь - всё чудо...», - говорит Кириак и поясняет, обращаясь к архиерею: «вот мы с тобой прах и пепел, а движемся и мыслим, и то мне чудесно». Сама жизнь наполнена для отца Кириака не «сюрпризами», а «чудесами». «Кто же, владыко, чудес не видел?» - говорит Кириак архиерею. Причём говорит это с той же уверенностью, с которой Орест Маркович Ватажков доказывает, что вся рус-

ская жизнь состоит из «скверных сюрпризов». Уверенность Кириака строится не на умозрительных рассуждениях и заключениях, а на вере в первоосновы бытия, которые открыты для естественного сознания отца Кириака, однако оказываются нераскрытой тайной для цивилизованного сознания Ватажкова.

Анализируя рассказ «На краю света», О.Е. Майорова пишет «поле стилистического напряжения, в котором живёт слово чудо (разрядка автора - В.П.), приближает нас и к лесковскому его пониманию. Для автора «На краю света» чудо - это простое и высокое одновременно; чудесное вовсе не сверхъестественно, оно обычно, в порядке вещей, хотя совсем не часто встречается в жизни; чудо -это элементарные и вечные первоосновы бытия, регуляторы, на которых держится мир, но которые - к великой скорби писателя - почти забыты в цивилизованном обществе...»1.

Именно в силу своей внутренней отчуждённости от национального самосознания попытка познать российскую действительность с позиции логизированного сознания европейца приводит Ватажкова к выводу о том, что он «не знает России».

В «Смехе и горе» перед нами предстаёт герой, какого не было у Лескова ни до ни после. Это «русский иностранец» в России.

В.А Свительский в статье «Н.С. Лесков и проблемы этнопоэтики» проницательно замечает, что Лесков «испытывает русского человека «неметчиной» и «азиатчиной», сталкивает персонажей разных национальностей в споре и конфликте, отыскивает возможности их сотрудничества и взаимообмена, пересаживает характеры, национально определённые, на иную почву и внимательно наблюдает, что происходит в результате...»2. В повести «Смех и горе» это столкновение различных психолого-национальных доминант, их взаимодействие рассматриваются Лесковым через призму характера и мироощущения одного человека - Ореста Марковича Ватажкова. Итогом этого становится появление в творчестве писателя нового типа - «русского иностранца» в России.

Внешняя социально-культурная близость автора и героя-рассказчика, заявленная уже в самом начале повествования, не делает, однако, Ватажкова alter ego автора. В «Смехе и горе» между автором и героем есть более существенная дистанция, нежели дистанция речевая, социальная или интеллектуальная. Это дистанция мировоззренческая. Духовные позиции автора и героя-рассказчика не совпадают. М.Ю. Зудилина, говоря о мировоззрении Лескова, отмечает следующее: «Лескова не удовлетворяла позиция «теоретического» наблюдателя, ибо любое жизненное явление, считал писатель, невозможно постичь лишь посредством анализа, поскольку генезис явлений, как правило, столь глубоко сокрыт во времени, причины, подчас, столь далеки, а следствия столь неожиданны, что наблюдатель

'Майорова О.Е. Игра словом у Лескова: Чудо в рассказе «На краю света» // Русская речь. 1986. -J& 1.С.30.

* *' 1

гСвителъский В А. Н С. Лесков и проблемы этнопоэтики // Юбилейная международная конференция по гуманитарным наукам, посвященная 70-летию Орловского гос. ун-та: Материалы Выпуск 1: Н.С. Лесков. Ор4л, 2001. С.19.

лишь скользит по поверхности явлений, а обобщая, создает лишь сугубо логическую, ложную систему причин и следствий <...>. Наблюдению Лесков противопоставлял внутреннее знание, полученное от жизни, понимание - сложное, запутанное и даже алогичное»1. Таким «теоретическим наблюдателем», анализирующим себя и окружающую российскую действительность с точки зрения логических умозаключений, но не постигающим внутренней ее жизни, выступает в повести Лескова «русский иностранец» Орест Маркович Ватажков.

Наличие, с одной стороны, духовной, мировоззренческой дистанции между автором и героем-рассказчиком, а с другой - отсутствие дистанции социально-культурной и интеллектуальной способствует появлению новой формы отражения действительности в прозе Лескова: возникает повествовательная система, органически соединяющая элементы сказа и персонифицированного повествования. Такая сложная повествовательная форма мотивирована идейно-художественной задачей автора продемонстрировать возможности «ума» в понимании русской ментальности и в очередной раз отдать предпочтение нелогичному чувству, когда познание совершается на основе интуиции и житейского опыта. Решение этой художественной задачи требовало именно такого героя - наивного рационалиста, безуспешно пытающегося заменить «внутреннее знание» схематичным подходом и терпящим в конечном итоге крах.

Во второй главе «Жанр, композиция, хронотоп лесковской повести как элементы авторской оценочности» предметом анализа становятся жанрово-композиционные особенности произведения и его хронотоп как косвенное воплощение авторской оценочности.

Не являясь проводником авторской точки зрения, герой-рассказчик становится не только субъектом речи, но и объектом авторской оценки. Для творчества Н С. Лескова, как известно, характерны отказ от прямого авторского комментария, демонстративное «самоустранение» автора. Такой уход автора от прямой оценки изображаемого и своих героев обусловливает особое внимание к формально-содержательным компонентам произведения: жанру, композиции и хронотопу.

Готовя «Смех и горе» к изданию в «Современной летописи» (произведение печаталось в 1871 году в №№ 1-3, 8-16), а также после его выхода, Лесков по-разному определял его жанровую принадлежность. В письме к С. А. Юрьеву от 18 декабря 1870 года писатель называет «Смех и горе» «очерками», а в письме к ILK. Щебальскому от 19 декабря 1870 года новому произведению дано обозначение «повесть». Это же жанровое определение «Смеха и горя» встречается и в двух других письмах Н С. Лескова, адресованных тому же П К. Щебальскому (от 2 февраля 1871 года и 7 мая 1871 года). В письме же к С.А. Юрьеву от 6 января 1871 года Лесков называет «Смех и горе» «фельетонным рассказом».

В XX веке за произведением также не закрепилось однозначного жанрового определения. А.Л. Волынский, В.Ю. Троицкий называют «Смех и горе» «очерка-

'Зудилина М Ю. Особенности повествования в раннем творчестве Лескова // Научные доклады высш. шк Филолог, науки М , 1987.-№4 С 21.

ми». «Хроникой» считают «Смех и горе» М.С. Горячкина и ИВ. Столярова. К жанру повести относят «Смех и горе» А.А.*Измайлов, Л.П. Гроссман, Б.М. Дру-гов, B.C. Семёнов и другие. «Повестью-обозрением» называют произведение В Ю. Троицкий, И П. Видуэцкая и М С. Горячкина. Заметим, что даже в пределах одной работы (у М.С. Горячкиной и у В.Ю. Троицкого) жанровая принадлежность произведения Н С. Лескова определяется по-разному.

Установка на силу факта, придание художественному повествованию большей достоверности - это черты, сближающие «Смех и горе» с жанром очерка. Однако характерный для очерка статус повествователя с его единоличным владением истиной низведен в «Смехе и горе» до уровня «записчика», голос которого появляется лишь в обрамлении к рассказу главного героя Для физиологического очерка характерен и иной социальный статус главного героя: его принадлежность к сословию мещан, крестьян или разночинцев. Ватажков же потомственный дворянин.

Вообще жанр очерка претерпел в творчестве Лескова существенные изменения. На трансформацию физиологического очерка уже в раннем творчестве Лескова обратила особое внимание Б.С. Дыханова в монографии «В зеркалах устного слова» Так, рассматривая очерк «Воительница» с точки зрения типологических жанровых особенностей, исследователь справедливо указывает на существенное отступление писателя от привычного жанрового канона: «В ходе повествования выясняется, что статус повествователя необычен: он не владеет всей полнотой истины»1. Далее ученый пишет, что «выступая в роли комментатора пространных рассказов своей героини, повествователь, в сущности, не оставляет за собой последнего слова, его оценки не окончательны и не безусловны»2.

В «Смехе и горе» повествователь вообще лишён автором каких бы то ни было прав на оценку главного героя. Повествователь в «Смехе и горе» ничего не комментирует. Сама роль повествователя здесь ещё менее значима, чем в «Воительнице». Он лишь «записчик» рассказа Ореста Марковича Ватажкова, посредник между ним и читателями. Но главной отличительной чертой остаётся все же социальный статус героя. Это и не дает возможности отнести «Смех и горе» к жанру очерка.

Б.М. Эйхенбаум считал «органическим,, наиболее типичным» для Лескова жанром хронику, «построенную по принципу нанизывания ряда приключений и происшествий на героя, который сам и рассказывает о них любопытным слушате-лям»3. Именно такой принцип «нанизывания ряда приключений и происшествий на героя» демонстрируется автором и в «Смехе и горе». Однако хроникальное повествование предполагает непрерывность, цельность и строгую хронологическую последовательность событийного ряда. Рассказ Ватажкова же изобилует различного рода отступлениями и «рикошетами», присутствуют в нем и значительные

'Дыханова Б С. В зеркалах устного слова Воронеж, 1994 С 50 2Тамже, с 51 f

'Эйхенбаум Б М О прозе Л, 1969 С 339

временные лакуны. В семантическое поле рассказа Ореста Марковича попадают только те события, которые служат подтверждением его тезиса о «сюрпризах» российской действительности.

Ещё одно авторское определение «Смеха и горя» - «фельетонный рассказ» - указывает, на наш взгляд, не столько на жанровую принадлежность произведения, сколько на основной способ повествования: рассказ-воспоминание главного героя. Определение «фельетонный» как бы маркирует злободневность и сатирическую окрашенность произведения. Появившись один раз, это жанровое определение «Смеха и горя» больше нигде и никогда не встречается.

, Наиболее часто и сам Н.С. Лесков, и исследователи его творчества называли «Смех и горе» «повестью».

Несмотря на то, что повесть на протяжении последних двух веков занимала в русской литературе значительное место, учёные во второй половине XX века единодушно отмечали малоизученность этого жанра. Предпринимая попытки решения проблемы жанровых особенностей повести, авторы крупного исследования «Русская повесть XIX века» выделяют следующие жанровые признаки, свойственные повести середины века: «относительная величина объёма произведения (большая, чем в рассказе, но иногда не меньшая, чем в иных романах); известная протяжённость действия; характер сюжета; ограниченное число действующ; лиц, «умещающихся» в русле двух-трёх сюжетных мотивов; ограниченный охват повествования явлений действительности, «умещающихся» в русле избранной темы произведения»1.

Из перечисленных признаков некоторые требуют дополнительного разъяснения или уточнения. Под «характером сюжета» авторы работы понимают отступление в реалистической повести середины XIX века от традиционных сюжетных канонов, где присутствовали бы романтическая завязка, трагическое развитие любовных отношений, кульминация любовной линии и благополучная развязка. Необходимо сделать одно немаловажное замечание по поводу названного жанрового признака. Из вышеперечисленных только «характер сюжета» принадлежит к историческим (изменчивым) признакам, так как он свойственен лишь для данного исторического отрезка литературы. В последующий период реалистическая повесть окончательно избавилась от инерции романтического сюжетного канона. Остальные же признаки повести, указанные авторами исследования, являются типологическими.

Следует уточнить и ещё одну дефиницию: «относительную величину объёма произведения». Как о жанровом признаке предпочтительнее, на наш взгляд, говорить не о величине произведения (количестве страниц), а об объёме событий, или объёме сюжета, так как роман иногда может в количественном отношении уступать повести, а повесть может быть больше романа. Объём событий, или объём сюжета, у рассказа, повести, романа будет различным (соответственно: меньшим, средним, большим), так как каждый из этих жанров отражает разный объём действительности.

'Русская повесть XIX века. Л., 1973. С.343.

Все эти жанровые признаки повести относятся и к «Смеху и горю». Однако и это жанровое определение требует существенного дополнения. Нам представляется, что самое исчерпывающее определение жанру своего произведения дал сам Лесков в подзаголовке к первому изданию «Смеха и горя» в «Современной летописи»: «разнохарактерное potpourri из пёстрых воспоминаний полинявшего человека», где каждое из ключевых слов («potpourri», «пестрых», «полинявшего») значимо для понимания авторской художественной идеи.

Французское слово «попурри» имеет два значения: первое - музыкальная пьеса, составленная из различных заимствованных музыкальных отрывков; второе - смесь, мешанина. Такую «смесь, мешанину» из разного рода происшествий, «сюрпризов» представляет собой рассказ-воспоминание Ореста Марковича Ва-тажкова, в котором один анекдотический эпизод сменяется другим, а события и факты биографии лесковского носителя речи приобретают вид калейдоскопической пестроты. Соединение, смешение разнообразных случаев, в которых герой-рассказчик был непосредственным участником, и является основным законом композиций «Смеха и горя», воплощая субъективное начало в выборе героем-рассказчиком всех тех нелепостей и несообразностей русской жизни, ставших основой его рассказа-воспоминания. Наиболее точным поэтому, на наш взгляд, жанровым определением «Смеха и горя» будет повесть-попурри. Вообще, как отмечал Д.С. Лихачев, характерной чертой творчества Н.С. Лескова является то, что писатель «как бы разрушает, а точнее сказать-обновляет жанровую форму своих произведений, как только они приобретают какую-то жанровую традиционность...». Для Лескова жанр - это тоже своего рода акт творчества.

В композиционной структуре повести-попурри «Смех и горе» мы можем выделить два плана повествования: план героя-рассказчика и авторский план. Первый непосредственно соотнесен с жизненным опытом главного героя. Здесь на первое место выходит точка зрения Ватажкова о том, что все «сюрпризы», происходившие и происходящие с ним в России, являются следствием чудовищного Промысла, фатума. План героя-рассказчика полностью реализуется в рассказе-воспоминании. Авторский план шире и охватывает всё произведение в целом. Он соотнесен с авторской позицией и реализуется в самой организации единиц изображаемого, то есть в композиции. Авторский план раз за разом проступает сквозь план рассказчика в виде авторской оценки. Точке зрения героя-рассказчика («полинявшего человека») об определяющей роли Промысла и фатума диалектически противопоставлена точка зрения автора о личной ответственности человека.

Выявлению основных авторских концептов служит пространственно-временная организация текста, то есть его хронотоп. Уже само начало произведения отмечено важной пространственно-временной характеристикой. Орест Маркович Ватажков и несколько его знакомых собираются мартовским вечером в «небольшой гостиной опрятного домика». Именно эта гостиная является той точкой в художественном пространстве, откуда ведется рассказ Ватажкова. Основное

1 Лихачев Д С. Особенности поэтики произведений Н.С. Лескова // Лесков и русская литература. М.. 1988. С. 14.

действие повести удалено от этой точки и во времени, и в пространстве. Однако рассказчик, повествуя о событиях своей жизни, «находится» одновременно в двух пространственно-временных плоскостях: он ярко повествует о том, что было, находясь как бы внутри прошлого, и в то же время оценивает это прошлое и самого себя с позиции настоящего, находясь в реальном времени рассказывания.

Художественное пространство Повести-попурри «Смех и горе» неоднородно. В нём присутствуют крупные пространственные подразделения (топосы): дорога, уездный и губернский города, Москва, Петербург, которые, в свою очередь, состоят из более мелких (локусов): постоялого двора, дорожной станции, имения Одоленское-Ватажково, гимназического пансиона, жандармского отделения, домов губернатора, помощника губернатора Фортунатова, доктора Отрожденского и других. Абсолютное большинство из них являются враждебными для героя-рассказчика. В цепочке враждебных Оресту Марковичу пространств особое место принадлежит жандармскому отделению. Здесь Ватажков совершает «переход» из бытового пространства в бюрократическое, в котором действуют свои особые законы. И одним из основных законов бюрократического пространства является несоответствие предметов их сущности и назначению («благонадёжные полови-цы»}.Ещё одним существенным признаком бюрократического пространства является наличие в нём «чиновничьей условности с нулевым содержанием»1 (особенно примечателен в этом отношении диалог Ватажкова с адъютантом генерала).

Жандармский капитан Леонид Григорьевич Постельников, сыгравший в жизни Ватажкова во многом трагическую роль, предстаёт перед Орестом Марковичем как неотъемлемая часть собственного жилья - пространства «голубого купидона», где всё окрашено в небесно-голубые тона. Знаменательно то, что капитан-купидон является частью комнаты-неба. («Словом, - говорит Ватажков, - это было маленькое небо...») Появляется вертикаль, но вертикаль мнимая, так как художественное пространство остаётся одномерным и замкнутым, не расширяется до макрокосмоса. Происходит подмена открытого пространства замкнутым. Эта мнимость составляет основную черту образа капитана Постельникова, охарактеризованную через его пространство. Художественное пространство в «Смехе и горе» «становится формальной системой для построения различных, в том числе и этических, моделей, возникает возможность моральной характеристики литературных персонажей через соответствующий им тип художественного пространства...»2. Так, поведение Ореста Марковича в бытовом пространстве отмечено робостью и нерешительностью, в бюрократическом - страхом и оцепенением. Полной противоположность является поведение капитана Постельникова. Его появления и исчезновения всегда неожиданны и быстры. Внезапность, с которой он появляется, можно с уверенностью охарактеризовать поговоркой «словно чёрт из табакерки». В самом тексте есть прямые подтверждения бесовской природы этого образа. Рассказывая Ватажкову о квартире сестры, капитан Постельников

" 'Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997. С.650. гТам же, с.625.

говорит следующее: «...там бесов изгоняют ладаном, а вы если когда захотите посмотреть бесов, ко мне милости просим». Говоря о капитане» Ватажков не раз употребляет слово «чёрт». Присутствует оно и в словах Леонида Григорьевича о самом себе. Для рассказчика капитан Постельников действительно выступает в роли нечистой силы, играющей его жизнью.

Помимо бытового и бюрократического в «Смехе и горе» есть ещё одно -ирреальное пространство сна. В снах Ватажкова приметы реально-бытового пространства обретают полуфантастические образы, продолжая мешанину и путаницу. Реальное и ирреальное тесно взаимодействуют. В реальном пространстве господствует «голубой купидон» с повадками чёрта, в ирреальном пространстве сна не происходит ничего такого, что не имело бы непосредственной связи с реальностью.

В «Смехе и горе» две исторические эпохи в судьбе России - дореформенная и пореформенная - возникают в зеркале биографического времени героя-рассказчика. Оно проецируется в повести-попурри не только в прошлое (собственно сам рассказ-воспоминание), но и в будущее. Приметы биографического времени Ореста Марковича Ватажкова становятся приметами биографического времени и его племянника (вторжение в его жизнь Леонида Григорьевича По-стельникова через двух жандармов-офицеров и само поведение повествователя при этом в точности повторяют обстоятельства жизни Ореста Марковича). Вновь возникает и ирреальное пространство сна. Тем самым, приметы времени и пространства проецируются с героя на повествователя, а цепочка «сюрпризов» не обрывается со смертью героя-рассказчика.

Анализ жанровой природы, композиции и хронотопа лесковского произведения подтверждает нашу исходную гипотезу относительно художественной мотивированности образа главного героя, неслучайности бесхарактерности и усред-нённости личности Ватажкова. В такой «системе координат» Лескову был нужен «полинявший человек» из образованного меньшинства как призма, особым образом преломляющая русскую жизнь. Такой взгляд, такой угол зрения демонстрирует тенденциозность рационального подхода к явлениям действительности, открывая его половинчатость как инструмента познания.

В заключении обобщаются результаты исследования, делаются выводы о своеобразии повествовательной формы «Смеха и горя», функции героя-рассказчика и особенностях внесубъектного выражения авторской оценочности.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Писаревский B.П Об «особенной сатире» Лескова (на примере повести «Смех и горе») // Эйхенбаумовские чтения: Материалы межвузовской научной конференции. - Воронеж, 2000. - с. 41-43.

2. Писаревский В.П. Композиция как способ выражения авторской точки зрения в повести Н.С. Лескова «Смех и горе» // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 17. - Воронеж, 2001. - с. 69-78.

3. Писаревский В. П. Хронотоп повести Н.С. Лескова «Смех и горе» // Юбилейная международная конференция по гуманитарным наукам. Вып. 1: Н.С. Лесков. - Орел, 2001. - с. 97-101.

4. Писаревский В.П. Художественная специфика повествовательной формы повести Н.С. Лескова «Смех и горе» // Эйхенбаумовские чтения: Материалы международной конференции, посвященной 70-летию Воронежского гос. пед. унта. - Вып. 4. - Воронеж, 2003. - с.68-75.

»11385

Научное издание

Писаревский Василий Петрович ПОЭТИКА ПОВЕСТИ Н.С. ЛЕСКОВА «СМЕХ И ГОРЕ»

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Лицензия ЛР № 040324

Подписано в печать 21.05.2004 г. Формат 60x84 1/16. Печать трафаретная. Гарнитура «Тайме». Усл. печ. л. 1,2. Уч.-изд. л. 1,1. Заказ 178. Тираж 100 экз.

Воронежский госпедуниверситет. Отпечатано с готового оригинала-макета в типографии университета. 394043, г. Воронеж, ул. Ленина, 86.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Писаревский, Василий Петрович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. СПЕЦИФИКА ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ ФОРМЫ «СМЕХА И ГОРЯ» (ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ФУНКЦИИ ОБРАЗА И СЛОВА ГЕРОЯ-РАССКАЗЧИКА).

ГЛАВА II. ЖАНР, КОМПОЗИЦИЯ, ХРОНОТОП

ЛЕСКОВСКОЙ ПОВЕСТИ КАК ЭЛЕМЕНТЫ

АВТОРСКОЙ ОЦЕНОЧНОСТИ.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Писаревский, Василий Петрович

-з

Самобытный писатель, знаток своей страны, её истории, языка, традиций и нравов, Николай Семёнович Лесков оставил ч богатейшее литературное наследие, воплощённое в разнообразии литературных жанров и художественных форм. Его перу принадлежит большое количество статей и очерков; неповторимый дар художника слова раскрылся в его рассказах и повестях, хрониках и романах.

Эволюция Лескова-художника настолько сложна, что без учёта не только «главных», многосторонне изученных его произведений, таких, например, как «Соборяне» или «Очарованный странник», но и сопутствующих им, до сих пор остающихся в тени достаточно ярких творений писателя, полное представление об особенностях художественного развития Н.С. Лескова не' возможно.

Одним из таких, на первый взгляд, незначительных произведений является написанная в 1870 году повесть «Смех и горе». Самим писателем повесть оценивалась как одно из этапных произведении. «Я стал думать ответственно, когда написал «Смех и горе», и с тех пор остался в этом настроении - критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном», - отмечал Лесков в письме к A.C. Суворину в ноябре 1888 года (XI, с.401).

Опубликованное в начале 1871 года в «Современной летописи» (еженедельном приложении к журналу Каткова «Русский в вестник») новое произведение Лескова было встречено читателями и критиками неоднозначно. Определённую роль в этом сыграла и репутация катковского издания как реакционного печатного органа.

Первую рецензию на новую повесть Н.С. Лескова дал «Русский вестник» в конце 1871 года. Отталкиваясь от подзаголовка «Смеха и горя» («разнохарактерное potpourri»), рецензент противопоставляет произведение Лескова современному роману: «Роман — это картина, представляющая в живых образах какую-либо страницу из общественной жизни, картина, в которой необходимо соблюдать перспективу, где должны быть крупнее очерчены и ярче освещены лица, поставленные на первом плане, а другие, отодвинутые вглубь, намечены лёгкими штрихами. Этого нет в сочинении, о котором мы говорим; оно не картина, а барельеф, лента, с изображенными на ней фигурами. Но все эти, по-видимому, отдельно друг от друга стоящие фигуры связаны внутренним единством. В числе их нет ни героев, ни героинь; никто не поставлен в центре действия, да и действия нет никакого: вы слушаете рассказ какого-то господина Ватажкова о странных людях, с которыми сводила его судьба и которые не имеют между собою, по-видимому, ничего общего; и однако, невзирая на то, какое цельное впечатление (разрядка наша - В.П.) «Смеха и горя» представляют такие рассказы» (1, с.632).

В целом рецензия «Русского вестника» была благожелательной. Обращает на себя внимание и то, что автор статьи характеризует лесковское произведение с точки зрения его жанровой специфики. И хотя в рецензии нет и не могло быть детального анализа жанровой природы «Смеха и горя», существенным всё же является уже сама постановка этой проблемы в самом первом отклике на новое произведение Лескова.

Иной тон в оценке произведения задает литературно-политический журнал «Дело». В рубрике «Новые книги» публикуется статья «Смех и горе». Сатирические очерки Н.С. Лескова

Стебницкого». Это по сути не столько рецензия на новую книгу Лескова, сколько отповедь писателю за всю его предшествующую общественно-литературную деятельность. «Смех и горе» оценивается как «какое-то бесцветное повествование из семейной хроники степного правдодума, приправленное сатирическим элементом. Но сатира г. Стебницкого так беззуба, что не знаешь, кто кого более обличает - автор своих героев или герои автора; по прочтении книги становится горько и смешно не за героев г. Стебницкого, а за него самого» (95, с.40).

У нас есть обидчики, но истолкователей нет», — с горечью писал Лесков в письме к A.C. Суворину в марте 1873 года (X, с.356).

Самому Лескову новое произведение было дорого, о чём свидетельствует и его беспокойство о дальнейшей судьбе «Смеха и горя». В письме к П. К. Щебальскому (от 16 апреля 1871 года) Лесков просит узнать о причине приостановки выпуска отдельного издания повести. Далее Лесков пишет: «Смех и горе» <.> возбуждает у всех большое сочувствие. Могу сказать, что ни одна моя работа не шла при таком полном внимании читателей, как эта.» (X, с.309).

В 1880 году почти одновременно в журналах «Русское богатство» и «Отечественные записки» выходят две статьи, посвященные новому изданию повести «Смех и горе». Обе статьи отличаются крайне едкими и критическими отзывами на книгу Лескова. Так, «Русское богатство» пишет, что в «Смехе и горе» Н.С. Лесков «с каким-то злорадным ехидством подыскивает всякого рода несообразности, всё равно, к какому бы лагерю они не принадлежали, - и вы ни за что не разберёте, что он при этом -хохочет или плачет, скорбит или радуется» (Цит. по: 83, с.89). В «Отечественных записках» Лесков вообще был назван «певцом курьёзов». В конце статьи рецензент делает следующее заключение: «Г. Лесков заканчивает повесть нравоучением. Он желает нам, читателям, «силы, терпенья и любви к родине, в уповании, что пусть велика растёт чужая земля своей похвальбой, а наша крепка станет хайкою». Не будем говорить, что г. Лесков, посвятивший свою книгу «всем находящимся не на своих местах и не при своём деле», в роли моралиста более чем кто-либо не на своём месте и не при своём деле. Но что он хотел сказать, указывая не необходимость «хаяния»? И что он подразумевал под хаяни-ем? Если клеветать на жизнь и сознательно извращать факты, значит «хаять», то г. Лесков великий хаятель и хороший слуга родине. Если же способность к трезвому и здоровому самоосуждению не имеет и не может иметь ничего общего с ложью, <.> тогда пусть о крепости нашей земли заботится кто угодно, только не г. Лесков» (56, с. 111).

И опять в этих статьях, как и в рецензии на «Смех и горе» в журнале «Дело», больше личной неприязни к писателю и желания его обидеть, а не истолковать произведение. Небольшие, часто тенденциозные литературно-критические статьи о «Смехе и горе» так и не переросли при жизни Н.С. Лескова в серьёзный литературоведческий анализ этой повести.

Конец XIX - начало XX веков не принесли в этом отношении сколько-нибудь очевидных изменений. Известный исследователь творчества Лескова А.И. Фаресов в своей книге «Против течений» (1904 г.) обошёл вниманием повесть «Смех и горе» (85). А.Л. Волынский в книге «Н.С. Лесков», написанной в 1898 году (второе издание в 1923), посвящает ей лишь несколько слов, говоря о том, что в повести, «нельзя найти ничего особенно интересного и нового» (23, с. 185).

Одним из первых на рубеже веков, обращается к повести «Смех и горе» A.A. Измайлов. В своей так и неопубликованной рукописи «Лесков и его время» этот исследователь называет «Смех и горе» «типичной повестью писателя, стоящего на распутье, работающего над своим мировоззрением, но ещё не установившего его прочно» (Цит. по: 30, с.51). A.A. Измайлов однозначно оценивает «Смех и горе» как остросатирическое произведение: «Повесть дышит, повесть обжигает раздражением. Это своего рода маленький Щедрин «справа» <.>. Повесть - не цветы невинного юмора.» (Цит. по: 30, с.51). A.A. Измайлов убеждён, что, «запутав читателя, писатель увиливает и в самом конце. Всё обесценено, подвергнуто сомнению, расшатано, ничто новое ещё не утверждено» (Цит. по: 30, с.51). Исследователь первым обращает внимание на одну из особенностей всего творчества Н.С. Лескова — проблему непрямого выражения авторской точки зрения.

Интерес науки к творчеству Н.С. Лескова значительно возрос в XX веке и продолжает оставаться столь же высоким и до сегодняшнего дня. Отечественное литературоведение пересмотрело многие ранее сложившиеся оценки социально-этических и философских взглядов Лескова.

Однако анализ работ, написанных в середине XX века и посвящённых творчеству Лескова, показывает, что такие исследователи, как Л.П. Гроссман, Б.М. Другов, М.С. Горячкина, В.Ю. Троицкий рассматривают «Смех и горе» во многом ещё с идеологических позиций, а не с эстетической точки зрения. Характерными в этом отношении являются суждения Л.П. Гроссмана в книге «Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика». Говоря о «сатирических опытах» Лескова, исследователь пишет: «Сила сатиры определяется прежде всего чёткостью общественного убеждения автора, а в этом плане Лесков никогда не занимал прочной и непоколебимой позиции. Отсюда неизбежное стремление заменить неумолимую прямоту обличительного гнева «извилистой линией» анекдота, юмора и шутки. Это сказывается уже в «Смехе и горе» (1871), где Лесков стремится изобразить «сюрпризы и внезапности» русской жизни, главным образом пореформенной эпохи, т.е. 60-х годов» (31, с.238). Касаясь образной системы произведения, в частности, изображения Лесковым тех лид, которые встречаются главному герою, Л.П. Гроссман пишет: «Лица эти отчасти уже стали к тому времени ходячими «масками» сатиры и обличения, но, к сожалению, под пером Лескова они не получили той обновляющей художественной силы, которая оправдала бы эти «вариации» на темы Гоголя и Щедрина. Отсутствие фабулы и бледность общего замысла довершают эту неудачу Лескова-сатирика» (31, с.239).

Линию типологического сопоставления творческого метода Лескова с творчеством Гоголя и Салтыкова-Щедрина продолжают и такие исследователи, как Б.М. Другов, М.С. Горячкина и некоторые другие (5, 17, 18, 61).

Б.М. Другов в книге «Н.С. Лесков: Очерк творчества», указывая на «общность жизненного материала и общие принципы его обобщения», замечает при этом, что в своих «первых сатирических произведениях и в «Смехе и горе» Лесков значительно дальше от Щедрина, чем в произведениях 80-90-х годов» (32, с. 130). Однако тезис этот в работе Б.М. Другова не развёрнут в научную концепцию и звучит как упрёк писателю.

Более подробный анализ повести «Смех и горе» даётся в работе М.С. Горячкиной «Сатира Лескова». Вслед за A.A. Измайловым, Л.П. Гроссманом и Б.М. Друговым автор исследования относит «Смех и горе» к бесспорно сатирическому направлению, сопоставляя на этом основании повесть Лескова с произведениями М.Е. Салтыкова-Щедрина вовсе не в пользу первого. «Коренные вопросы пореформенной жизни России, - пишет о «Смехе и горе» М.С. Горячкина, — ставятся здесь Лесковым далеко не так глубоко и прямо, как они в это время ставились писателями революционной демократии. Он не ниспровергает, как Щедрин, существующего строя, не отрицает его основ. Он берёт лежащие на поверхности факты пореформенной жизни, не отсеивая крупного от мелкого, и осмеивает их, не делая глубоких политических выводов (разрядка наша — В.П.)» (30, с.53). Далее М.С. Горячкина пишет: «Поиски сатирических приёмов шли под несомненным влиянием революционно-демократической сатиры Щедрина. Однако, поскольку у Лескова в эти годы не было установившегося миросозерцания, ясного представления о непримиримости классовых интересов, то и сатира «Смеха и горя» не получила ещё должного политического звучания» (30, с.61).

Справедливости ради надо отметить, что исследователь сопоставляет не только идейные позиции двух писателей, но и отдельные художественные приёмы (например, использование зоологических масок), особенности построения композиции повести Лескова «Смех и горе» и «Сатир в прозе», «Писем из провинции», «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина, в частности, цикличное построение этих произведений «с обилием образов и картин, с широким охватом действительности», в «свободной форме сатирической хроники и сатирического романа», со всевозможными отступлениями и «рикошетами» (30, с.151).

М.С. Горячкина обращает внимание и на своеобразие речевой характеристики персонажей «Смеха и горя», указывая на то, что «речь действующих лид повести мастерски индивидуализирована» (30, с. 194). «Здесь-то, - по мнению исследователя, — и начинает всё ярче обнаруживаться мастерство писателя, умеющего с ощутимой наглядностью нарисовать образы людей различных сословий посредством передачи их живого говора. Речь героя становится основным средством сатирического самораскрытия его духовного мира, его убеждений. Приёмы и способы построения речи у Лескова различны, они обусловлены характером героя и средой, в которой он живёт» (30, с. 194).

Однако, отмечая ряд художественных особенностей повести «Смех и горе», исследователь всё же делает акцент на идеологической, политической стороне. Повесть Лескова, по мнению Горячкиной, малохудожественна, так как не имеет правильной идеологической установки. Художественность произведения тем самым попадает в прямую зависимость от общественно-политических взглядов писателя.

На отдельные стилистические приёмы в повести «Смех и горе» обращает внимание В.Ю. Троицкий в книге «Лесков-художник». Исследователь пишет: «Стиль сатиры Лескова имеет свои черты. Одна из них - нередкое несоответствие слов предмету. Так, жандармский офицер назван (в повести «Смех и горе» — В.П.) «голубым купидоном», что само по себе саркастично» (76, с.34). Далее, давая общую оценку произведению, В.Ю. Троицкий делает вывод о том, что «незлобивый тон повествования, скорее комический, чем трагический, образ героя снижали обличительную направленность произведения» (76, с. 34).

Принципиально иной подход к повести Н.С. Лескова представлен в двух статьях И.В. Столяровой, которые непосредственно посвящены «Смеху и горю» и принадлежат уже иной эпохе осмысления лесковского творчества.

-11В статье «Идейно-художественное своеобразие сатирической хроники Н.С. Лескова «Смех и горе» исследователь указывает на специфику лесковского повествования, где присутствуют «традиции западного гротеска, который оказался весьма родственным мироощущению автора «Смеха и горя» (73, с.214). Далее И.В. Столярова пишет: «Внимание к гротескной природе произведения позволит понять содержательность таких его особенностей, которые обычно неправомерно расцениваются критикой как художественный просчёт Лескова (смещение в сюжете значительного и мелкого, отсутствие видимых связей между эпизодами, комически-буффонный характер смеха и т.п.)» (73, с.214). На основании этого исследователь делает вывод о том, что «русская действительность представляется Лескову ненормальной, отнимающей у человека понимание смысла жизни, а вместе с тем и само желание жить. Это обращение Лескова к принципам романтического гротеска и его оценочным категориям связано с особенностями стихийно-демократического миросозерцания писателя, чуждавшегося чёткой ди ф-ференциации (разрядка наша - В.П.) разных общественных явлений» (73, с.215). Именно эта черта, точно подмеченная И.В. Столяровой, и послужила основанием для обвинения Лескова в отсутствии чёткой идеологической позиции. Обвинение, которое не раз звучало и со стороны современной писателю критики, и у некоторых исследователей творчества писателя. На самом же деле, находясь вне каких бы то ни было узкогрупповых интересов, Лесков был точен в своём объективном реалистическом отражении действительности вообще и в повести «Смех и горе» в частности.

Помимо сходства с принципами западного гротеска, И.В. Столярова указывает и на существенные различия между повестью Лескова и произведениями Гофмана и Стерна: «В отличие от Гофмана и Стерна, сосредоточивших своё внимание на состояние духа избранной личности, Лесков пристальнее вглядывается в мир действительной жизни. Герой-повествователь важен автору как непредубеждённый наблюдатель, как свидетель на суде, призванный давать верные показания. В то же время он раскрывается писателем как «воплощение положения» (Щедрин), как продукт той же действительности, лишивший его собственной индивидуальности, сделавшей его неоконченным существом, трусливым чудаком, вызывающим иронию читателя. Существующая недооценка хроники Лескова связана с тем, что исследователи не учитывают этой особой композиционной функции рассказчика и, сочтя его личность мало интересной, механически переносят ту же оценку на всю хронику» (73, с.215).

Особая функция рассказчика рассматривается более подробно в другой статье И.В. Столяровой - «Автор и повествователь в сатирической хронике Н.С. Лескова «Смех и горе». «Непонимание современниками адресованной им сатирической хроники «Смех и горе», - пишет исследователь, - во многом объясняется сложной её структурой, присутствием в хронике некоего посредника между автором и читателем - рассказчика, который берёт на себя почти всё повествование» (71, с.81). «Для того чтобы войти в суть авторского толкования русской жизни, - пишет далее И.В. Столярова, — важно понять особую функцию в хронике рассказчика. В отличие от таких произведений Лескова, как повесть «Очарованный странник», рассказов «Воительница» и «Тупейный художник», личность повествователя в хронике «Смех и горе» не имеет самодовлеющего значения, не сосредоточивает на себе главный интерес читателя. Назначение рассказчика в этой вещи - дать добросовестные «показания» о русской жизни, какой она открылась ему по мере всё большего сближения с ней и попыток собственного вмешательства в её течение» (71, с.81). Некая заурядность рассказчика связывается исследователем в первую очередь с тем, что автор стремится «сообщить свидетельству Ватажкова предельную степень объективности» (71, с. 82).

Авторское «присутствие» в произведении, по мнению И.В. Столяровой, проявляется опосредованно: «Через это подавленное страхом сознание (Ореста Марковича Ватажкова - В.П.) в хронике проступает и действует несравненно более развитое, свободное и активное сознание автора, которое существенно корректирует видение рассказчика, внушает читателям критическое отношение к нему или во всяком случае даёт повод для раздумья» (71, с. 84).

Однако это очень точное наблюдение не нашло в статье своего развития: остаются непроясненными способы выражения авторского сознания, корректирующие точку зрения рассказчика, то есть те художественные средства, в которых воплощается авторская концепция. При этом надо отметить, что указанные работы И.В. Столяровой являются наиболее глубокими по своему научному осмыслению из всего того, что было написано критиками и литературоведами о «Смехе и горе» до этого.

Краткий обзор повести «Смех и горе» встречается и в некоторых других работах современных литературоведов, посвященных жизни и творчеству Н.С. Лескова. B.C. Семёнов пишет, что повесть «Смех и горе» это «маленькая энциклопедия, вобравшая в себя наиболее характерные приметы эпохи» (68, с.90). И.П. Видуэцкая даёт произведению такую оценку: «По своей критической направленности в отношении русской действительности

Смех и горе» - самое острое из всех написанных Лесковым до него произведений» (19, с. 16). Последнее суждение, как видим, противоположно оценкам Л.П. Гроссмана, М.С. Горячкиной, В.Ю. Троицкого.

В 1983 году вышел сборник статей «В мире Лескова», в котором была напечатана статья Э.Г. Бабаева «Похождение Ва-тажкова, или «Смех и горе». В ней автор даёт своё толкование этому произведению Лескова, сопоставляя его с произведением А.И. Герцена «Былое и думы». Э.Г. Бабаев даже называет «Смех и горе» «герценовской повестью Лескова» (6, с. 121). Автор статьи сосредоточен в основном на сюжетной стороне произведения (что отражено в самом названии статьи) и на некоторых литературных реминисценциях. «Смех и горе» исследователь, как и его предшественники, относит к сатирическому направлению в творчестве Лескова.

Однако есть и ещё одна точка зрения, высказанная безотносительно к исследуемой нами лесковской повести, но имеющая принципиальный характер для выяснения проблемы степени лесковской злободневности и остроты социального обличения. В монографии и работах последних лет B.C. Дыхановой отрицается наличие у Лескова сатиры вообще, в принципе. Это мнение казалось бы эпатажным (поскольку исследователь идёт против устоявшихся научных концепций), если бы не весомость авторской полемики. Б.С. Дыханова аргументированно доказывает, что ни «Сказ о тульском косом левше и стальной блохе», ни «Грабёж», ни «Полунощники» не укладываются в рамки сатиры, являющейся, как известно, такой формой отражения действительности, которая резко отрицает её некоторые явления, обличая и высмеивая их как антинорму. Характерной особенностью сатирического образа является отклонение от образа реалистического, то есть определённа« одномерность, односторонность. «То, что в сатире предстаёт отдельно, как разные стороны одной действительности, - пишет B.C. Дыханова, — выступает у этого писателя (Лескова - В.П.) в нерасчленённом единстве. Именно необычайная диалектичность художественной концепции Лескова исключала резкую контрастность «положительного» и «отрицательного», и потому была понята либо как нравственная неразборчивость автора, либо как его пресловутая «безгневность» (33, с.171).

Сравнительно небольшой корпус научной литературы, посвященной повести, и конспективность имеющихся обобщений побуждают к подробному рассмотрению текста «Смеха и горя» в его эстетической уникальности.

Не случайно, что в вышедшем в 1988 году сборнике «Лесков и русская литература» один из его авторов говорит о лесков-ском произведении как о «до сих пор неоцененном по достоинству» (86, с.23). Последующие пятнадцать лет также не принесли в этом отношении сколько-нибудь существенных изменений.

Разнообразие оценок не только повести в целом, но и её главного героя - Ореста Марковича Ватажкова («безнатурый человек, не имеющий никаких убеждений» у В.М. Другова, «казённый либерал, со всеми признаками бесхарактерности» у B.C. Семёнова, «человек умный, горячо любящий свой народ» у М.С. Горячкиной, «чистый и честный человек, преданный друг, доверчивая душа» у Э.Г. Бабаева) — побуждает к более обоснованному решению проблемы оценки главного героя произведения.

Уже отмеченные исследователями художественные приёмы требуют системного осмысления в связи с общей авторской концепцией произведения. Сомнения относительно сатирического характера повести заставляют вернуться к нерешённому и по сей день вопросу о специфике сатиры Лескова вообще и художественном своеобразии повести в частности.

Всё сказанное определяет актуальность данного исследования и его ракурс.

Диссертация является исследованием по частной (описательной) поэтике, которая ставит своей целью анализ конкретного литературного произведения во всех его главных аспектах и установление функциональных связей между замыслом и совокупностью воплощающих его художественных средств. По определению В.В. Виноградова, одной из важнейших задач поэтики является «изучение принципов, приёмов и законов построения словесно-художественных произведений.» (22, с. 170), а также анализ приёмов построения произведения «с точки зрения поставленного автором художественного задания.» (20, с.67). С понятием «поэтика» тесно связано понятие индивидуального стиля писателя, который проявляется главным образом в конкретном художественном произведении, понимаемом как «оформленное и не подлежащее изменению содержание» (60, с.422). Я.Е. Эльсберг в третьем томе ¿Теории литературы» пишет следующее: «Индивидуальный стиль писателя мы рассматриваем здесь как центральное понятие поэтики, то есть той области теории литературы, которая сосредоточена на вопросах содержательной формы» (94, с.35).

Таким образом, под термином «поэтика» подразумевается целостность всех формально-эстетических элементов, приёмов, способов и средств, характеризующих своеобразие данного литературного произведения (то есть его стиля) и его идейного содержания. Иначе говоря, поэтика художественного произведения понимается как «органическое единство стиля со смысловыми сферами произведения» (34, с.24).

Целъ предлагаемого исследования - определение специфики повествовательной формы лесковского текста и функции личности героя-рассказчика — «русского иностранца» в России, уточнение жанровой принадлежности и выявление «зоны авторского избытка» (термин М.М. Бахтина), а также определение значения данного художественного произведения в творческой эволюции писателя.

Для достижения намеченной цели ставятся следующие задапн:

- выявление специфической художественной функции образа героя-рассказчика, определение различий в мировоззренческих позициях автора и главного героя произведения;

- рассмотрение образа героя-рассказчика с точки зрения художественно-антропологических и гносеологических принципов творчества Лескова, а также как центральной фигуры, обеспечивающей целостность всей художественной структуры повествования;

- определение жанрообразующего механизма композиционных связей в повествовании «Смеха и горя»;

- исследование семантики мотивов, объединяющих наблюдения героя-рассказчика в единое смысловое целое (мотив дороги, мотив вербного купидона, мотив сна);

- выяснение авторской позиции и оценки.

Объектом исследования является повесть Н.С. Лескова «Смех и горе».

Предметов! исследования - поэтика данного произведения, передающая эстетическую информативность художественного текста.

Методологической в теоретической остовой исследования являются принципы изучения поэтики художественного текста, изложенные в трудах М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, Д. С. Лихачёва, Ю.М. Лотмана. Учтены научные результаты изучения лесковского творчества, полученные А.П. Гроссманом, В.Ю. Троицким, И.В. Столяровой, B.C. Дыхановой, И.П. Видуэц-кой, O.E. Майоровой, О.В. Евдокимовой и др. В диссертации использованы конкретно-исторический, проблемноэстетический, структурный и сравнительно-типологический методы исследования.

Научная новизна настоящей работы определяется тем, что впервые предметом специального системного исследования становится поэтика повести Н.С. Лескова «Смех и горе» в единстве всех её формально-содержательных компонентов.

Практическое значение диссертационного исследования состоит в том, что его результаты могут быть учтены в дальнейшем изучении творчества Н.С. Лескова, а материалы диссертации могут быть использованы при разработке общих курсов и специальных курсов по истории русской литературы XIX века.

Апробация материала. Основные материалы диссертации неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы, теории и методики Воронежского государственного педагогического университета. Положения и выводы диссертации послужили основой для докладов на Международных конференциях «Эйхенбаумовские чтения» (Воронеж, 2000 и Воронеж, 2003), «Писатели Орловского края и мировой литературный процесс» (Орел, 2001).

Основные положения работы нашли отражения в четырёх публикациях.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка научной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтика повести Н.С. Лескова "Смех и горе""

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В литературоведении долгое время доминировала точка зрения о том, что Н.С. Лесков в своём творчестве, мастерски изображая коллективное сознание, избегал обращения к личности как таковой. Показательны в этом отношении следующие слова о писателе: «(Лескова, как и его литературных соратников, не захватил романический интерес к личности. У него очень рано установилось то преимущественное внимание к «целому», о котором хорошо сказал Горький: «с. его основная дума — дума не о судьбе лица, а о судьбе России» (14, с. 18). Не отрицая сути высказывания A.M. Горького, которое в подтверждение своих слов приводит исследователь, все же следует отметить, что и судьбу России Лесков в своих лучших произведениях рассматривал через призму судьбы человека (наиболее яркие примеры - Иван Северьянович Флягин, Савелий Туберозов).

Об «особом внимании к личности» со стороны Лескова писал ещё В.Ю. Троицкий в книге «Лесков-художник»: «Поэтика Лескова, поиски художественной формы повествования определялись его взглядами на человека, унаследованными от писателей натуральной школы, утвердившей представление о ценности личности, независимо от её положения, звания и «культурного состояния» (76, с. 168).

В последние десять-пятнадцать лет положение о том, что в творчестве Н.С. Лескова наряду с изображением коллективной психологии, коллективного сознания присутствует интерес к индивидуальной психологии личности рассматривается в работах Е.В. Тюховой (80, 81, 82), И.В. Столяровой (анализ повести «Леди Макбет Мценского уезда») (72), B.C. Дыхановой (анализ очерка «Воительница») (33).

Своеобразие лесковского психологизма заключается, по словам Е.В. Тюховой, в следующем: «Предоставив своим героям почти полную свободу самораскрытия в слове о себе и о событиях жизни, Лесков и психологическую сущность персонажей, как и социально-историческую, и сословную выявляет через речь» (81, с.63).

В повести-попурри «Смех и горе» мы часто встречались с тем, что сам герой-рассказчик дает оценку своему внутреннему состоянию. Сам стиль рассказа-воспоминания дает возможность вскрыть особенности характера и мироощущения героя. О.В. Евдокимова, рассматривая память как важнейшую, фундаментальную составляющую поэтики Лескова, называет припоминание «универсальным способом познания действительности» (35, с.302). Для Ватажкова это познание, как мы видели, приобретает особые черты, свойственные его характеру.

О.Н. Осмоловский в статье, посвящённой психологической манере Н.С. Лескова, утверждает, что писателя «не привлекают сложные, раздвоенные, противоречивые личности, склонные к философской, этической и психологической рефлексии» (57, с.7). Однако анализ повествовательной формы «Смеха и горя» показал, что это не так. В этом произведении как раз и представлен герой рефлексирующий, рассуждающий, в котором так часто присутствует расхождение, несоответствие между его внутренним состоянием и поведением.

На протяжении всего диссертационного исследования мы видели, что рассказчик нужен писателю не только как свидетель и участник калейдоскопической пестроты русской действительности, но важен как тип: «русский иностранец» в России. Его можно, с полной уверенностью, назвать художественным открытием Лескова.

Относя <Смех и горе» к безусловно сатирическому произведению, исследователи акцентировали внимание, главным образом, на «сюрпризах», которыми так полна, по словам Ватажкова, жизнь в России. При этом не говорилось о той трансформации «чуда» в «сюрприз» в речи Ореста Марковича, в которой зафиксировалась определённая эволюция в сознании героя. Результатом её стала двойственность мироощущения Ватажкова. Герой-рассказчик в повести-попурри «Смех и горе» сложнее, чем это принято в сатирическом произведении.

Сатира, как известно, является такой формой отражения действительности, которая резко отрицает её некоторые явления, обличая и высмеивая их как антинорму. Для этого существуют определённые сатирические приёмы: сарказм, ирония (в большей степени характерная для юмора), гротеск, гипербола, использование масок животных, сатирическая фантастика, прямые публицистические комментарии и так далее, с помощью которых создаётся сатирический образ. Его характерной особенностью является отклонение от «обычного», то есть реалистического образа.

Анализ повести-попурри «Смех и горе» с этих позиций показывает, что частичное использование сатирических приёмов (ирония, сарказм по отношению к некоторым персонажам, например, к жандарму Постельникову, помощнику губернатора Фортунатову, почтмейстеру Дергальскому; появление зооморфных масок в единственном эпизоде аудиенции чиновников у губернатора) не складывается в сатирический образ, в котором были бы «сдвинуты жизненные пропорции» (Л.И. Тимофеев). У Лескова смех является в данном случае «существеннейшим фактором в создании той предпосылки бесстрашия, без которой невозможно реалистическое постижение мира» (9, с. 109), то есть адекватного способа эстетического постижения общественного бытия и общественного сознания» (16, с. 5).

Сама повествовательная форма произведения (рассказ-воспоминание от лица главного героя) исключает и прямые публицистические авторские комментарии, характерные, например, для сатиры Салтыкова-Щедрина. Я.Э. Эльсберг в исследовании «Вопросы теории сатиры» указывал на одну из главных черт сатирического произведения: «Организация и группировка фактов действительности носит в сатире более или менее откровенный, с точки зрения вмешательства автора, характер.» (93, с.23). Для произведений Н.С. Лескова, в том числе и для повести-попурри «Смех и горе», характерно самое минимальное «вмешательство» автора в выбор фактов действительности, которые и составляют основу рассказа-воспоминания героя. В сатирическом произведении, и это отмечали многие исследователи, наличествует позиция автора-обвинителя. Лесков же старается как можно меньше проявлять себя, его авторская позиция скрыта, так как на первый план в большинстве произведений писателя выходит слово рассказчика.

Вообще в повествовании от первого лица обличительный пафос по отношению к герою-рассказчику почти всегда минимален, так как здесь присутствует некий «эффект оправдания», характерный для этой повествовательной формы. К.Н. Атарова и Г.А. Лесскис в статье «Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе» пишут, что «изложение от первого лица всегда по меньшей мере смягчает, а подчас и полностью снимает вину повествователя (в данном случае речь идёт о рассказчике - В.П.) в таких ситуациях, которые, если бы они были описаны от третьего лица, безусловно вызвали бы осуждение этого персонажа» (4, с.349). Единственное, что «сопутствует» рассказчику в повести-попурри «Смех и горе», это авторская ирония. Но она не является средством сатирического разоблачения и уничижения героя, а становится ключом к пониманию общей концепции произведения и авторской оценочности в нём.

Художественная правда Лескова - в вечном воздействии «жизни» на «идею», а не наоборот; жизнь подавляет «идею», если последняя оказывается несостоятельной», — справедливо пишет Г.В. Сепик в статье «Форма и содержание в поэтике Николая Лескова» (69, с.28). Это верное положение находит своё яркое подтверждение и в повести-попурри «Смех и горе». «Идея», находящаяся в гармонии с жизнью, - пишет далее исследователь, — сохраняет свою чистоту и цельность; отсутствие этой гармонии — разрушение «идеи», жизнь представляется абсурдной, не поддающейся осмыслению. Н. Лесков осмысляет в своём творчестве русскую действительность через систему несоответствий, через абсурд, через дисгармонические и диссонансные художественные построения. «Идея жизни» у него разрешается через фактор её соответствия самой жизни, реальному существованию. Возможно, поэтому он не сочувствовал и не доверял идеям и идейным направлениям (как в литературе, так и в политике), пытающимся воздействовать на жизнь вопреки её законам, а значит, обречённым на поражение и дискредитацию. И скорее всего, по той же причине он оставался свободным художником, стоял особняком, был оригинальным, но не «оригинальничал» (69, с.26).

Исследование повести-поттурри «Смех и горе» в аспекте её поэтики даёт возможность сделать вывод о том, что в произведении Лесковым создана новая художественная модель, полностью мотивированная идейно-художественными задачами.

Список научной литературыПисаревский, Василий Петрович, диссертация по теме "Русская литература"

1. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

2. Горький A.M. Собрание сочинений: В 30 т. / A.M. Горький. М.: Гослитиздат, 1949-1955.

3. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 11 т. / Н.С. Лесков. — М.: Худож. лит., 1956-1958.

4. В тексте диссертации римской цифрой обозначается номер тома, арабской страница.1. НАУЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

5. А. «Смех и горе», разнохарактерное pot-pourri, соч. Н.С. Лескова (Стебницкого)/ А.// Русский вестник. — 1871. — Т.96 (ноябрь-декабрь). С.632-638.

6. Азбукин В.Н. Антиклирикальная сатира Н.С. Лескова конца 70-х начала 80-х годов XIX века («Мелочи архиерейской жизни» и «Заметки неизвестного»): Дис. . канд. филолог, наук: 10.01.01/ В.Н. Азбукин. - Томск, 1961. -279с.

7. Аннинский Л.А. Лесковское ожерелье / Л.А. Аннинский. -2-е изд., доп. М.: Книга, 1986. - 304с.

8. Атарова К.Н. Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе / К.Н. Атарова, Г.А. Лесскис // Известия АН СССР. Серия литературы и языка.-1976. -Т.35, №4. С. 343-356.

9. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1975. - 502с.

10. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского /М.М. Бахтин. 4-е изд., доп. — М.: Сов. Россия, 1979, - 318с.

11. Бахтин М.М. Эпос и роман / М.М. Бахтин // Вопросы литературы. 1970. - №1. - С. 95-122.

12. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1979. - 423с.

13. Белинский В.Г. Гамлет, принц датский. Драматическое представление. Сочинение Вильяма Шекспира. Перевод с английского Николая Полевого / В.Г. Белинский // Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. -Т.2. - С. 424-436.

14. Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя /

15. B.Г. Белинский // Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. - Т.1.1. C. 259-308.

16. Белинский В.Г. Разделение поэзии на роды и виды /

17. B.Г. Белинский // Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1954. - Т.5.1. C. 7-68.

18. Богданов В.А. Н.С. Лесков в русской литературе / В. А. Богданов //В мире Лескова: Сб. ст. М., 1983. — С. 8-57.

19. Борев Ю.Б. О комическом / Ю.Б. Борев. — М.: Искусство, 1957. 232с.

20. Вайман С.П. От реализма просветительского к реализму критическому / С.П. Вайман // Известия Воронеж, гос. пед. инта. 1973. - Т. 132. - С. 5-22.

21. Видуэцкая И.П. Николай Семёнович Лесков / И.П. Видуэцкая. М.: Знание, 1979. - 64с.

22. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы / В.В. Виноградов. М.: Наука, 1976. - 511с.

23. Виноградов В.В. Проблемы авторства и теории сталей / В.В. Виноградов. М.: Гослитиздат, 1961. — 614с.

24. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика / В.В. Виноградов. М.: Изд-во АН СССР, 1963. - 255с.

25. Волынский A.A. Н.С. Лесков / А.Л. Волынский. 2-е изд., Пб.: Эпоха, 1923. -220с.

26. Гачев Г.Д. Содержательность литературных форм / Г.Д. Гачев, В.В. Кожинов // Теория литературы: В 3 т. М., 1964. -Т.2. - С. 17-36.

27. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе /Л.Я. Гинзбург. -Л.: Худож. лит., 1977. 443с.

28. Головко В.М. Поэтика русской повести / В.М. Головко. -Саратов: Изд-во Саратов, гос. ун-та, 1992. 191с.

29. Головко В.М. Русская реалистическая повесть: герменевтика и типология жанра / В.М. Головко. Москва - Ставрополь: Изд-во Москов. гос. открытого пед. ун-та, Ставропол. гос. пед. ун-та, 1995. - 438с.

30. Гончарова Е.А. Пути лингвостилистического выражения категорий автор персонаж в художественном тексте / Е.А. Гончарова. — Томск: Изд-во Томск, гос. ун-та, 1984. - 149с.

31. Горелов A.A. Н.С. Лесков и народная культура / A.A. Горелов. А.: Наука, 1988. -296с.-11530. Горячкина М.С. Сатира Лескова / М.С. Горячкина. М.: Изд-во АН СССР, 1963. - 232с.

32. Гроссман Л.П. Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика/ Л.П. Гроссман. М.: Худож. лит., 1945. — 320с.

33. Другов Б.М. Н.С. Лесков: Очерк творчества / Б.М. Другов. М.: Худож. лит., 1957. - 190с.

34. Дыханова Б.С. В зеркалах устного слова (Народное самосознание и его стилевое воплощение в поэтике Н.С. Лескова) / Б.С. Дыханова. — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. пед. ун-та, 1994. 192с.

35. Дыханова Б.С. «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник» Н.С. Лескова / Б.С. Дыханова. — М.: Худож. лит., 1980. 174с.

36. Евдокимова О.В. Поэтика памяти и авторская позиция в прозе Н.С. Лескова / О.В. Евдокимова // Автор и текст / С.Петербург, гос. ун-т. 1996. - Вып.2. - С. 288-305.

37. Ерёмин И.П. Литература Древней Руси (Этюды и характеристики) / И.П. Ерёмин. М.-Л.: Наука, 1966. -263с.

38. Ефремов А.Ф. Очерки по изучению языка и стиля писателя / А.Ф. Ефремов. Саратов: Изд-во Саратов, гос. ун-та, 1966. - 166с.

39. Зудилина М.Ю. Особенности повествования в раннем творчестве Лескова / М.Ю. Зудилина // Научные доклады высш. школы Филолог, науки. — М., 1987. — Nq4. С. 16-21.

40. Иоффе Ф.М. Заметки М. Горького о творчестве Н.С. Лескова / Ф.М. Иоффе // Русская литература. 1968. - №2. - С.22-35.

41. Кожинов В.В. Происхождение романа / В.В. Кожинов. -М.: Сов. писатель, 1963. 439с.

42. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения / Б.О. Корман. М.: Просвещение, 1972. — 110с.-11642. Краснощёкова Е.А. «Обломов». И. А. Гончарова / Е.А. Краснощёкова. М.: Худож. лит., 1970. - 95с.

43. Кузьмин А.И. Повесть как жанр литературы / А.И. Кузьмин. М.: Знание, 1984. - 111с.

44. Лебедев В.А. Хроникальный жанр и проблема личности в творчестве Н.С. Лескова: Дис. . канд. филолог, наук: 10.01.01/ В.А. Лебедев. Якутск, 1971. - 310с.

45. Левин Ю.Д. Русский гамлетизм / Ю.Д. Левин // От романтизма к реализму: Из истории международных связей русской литературы: Сб. ст. Л., 1978. - С. 189-236.

46. Лихачёв Д. С. Особенности поэтики произведений Н.С.Лескова / Д.С. Лихачёв // Лесков и русская литература: Сб. ст. М., 1988. - С. 12-21.

47. Лихачёв Д. С. Поэтика древнерусской литературы / Д.С. Лихачёв. 3-е изд., доп. — М.: Наука, 1979. - 360с.

48. Лотман Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите» / Ю.М. Лот-ман // О русской литературе: Сб. ст. СПб., 1997. - С. 748-754.

49. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя / Ю.М. Лотман //О русской литературе: Сб. ст. СПб., 1997.-С. 621-658.

50. Майорова O.E. Игра словом у Лескова: Чудо в рассказе «На краю света» / O.E. Майорова // Русская речь. 1986. — NqI.-С.27-32.

51. Майорова O.E. Особенности стиля рассказов-воспоминаний Лескова / O.E. Майорова // Русская речь. — 1981. NqI. - С. 51-54.

52. Макарян A.M. О сатире / A.M. Макарян. М.: Сов. писатель, 1967. - 275с.

53. Мущенко Е.Г. Поэтика сказа / Е.Г. Мущенко, В.П. Скобелев, Л.Е. Кройчик. Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 1978. - 287с.

54. Н.М. Новые книги: «Смех и горе». Разнохарактерное potpourri. Из пёстрых воспоминаний полинявшего человека. Н.С. Лескова / Н.М. // Отечественные записки. 1880. - № 3. -С. 107-112.

55. Осмоловский О.Н. Психологическое мышление Н.С. Лескова / О.Н. Осмоловский // Творчество Н.С. Лескова в контексте русской и мировой литературы: Сб. науч. тр. Орёл, 1995. - С. 4-8.

56. Осмоловский О.Н. Психологическая манера Н.С. Лескова / О.Н. Осмоловский // Русская литература 1870-1890 годов. Проблемы характера: Сб. ст. — Свердловск, 1983. — С. 37-49.

57. Палиевский П.В. Литература и теория / П.В. Палиев-ский. 2-е изд. перераб. и доп. - М.: Современник, 1978. - 284с.

58. Палиевский П.В. Художественное произведение / П.В. Палиевский // Теория литературы: В 3 т. М., 1965. - Т.З. -С. 422-442.

59. Петрушков B.C. М.Е. Салтыков-Щедрин и Н.С. Лесков / B.C. Петрушков // Учён. зап. Таджик, ун-та. — Душанбе, 1959. -Т. 19. Вып. 3. - Сер. филолог, науки. - С. 45-60.

60. Поспелов Г.Н. Проблемы исторического развития литературы / Г.Н. Поспелов. М.: Просвещение, 1972. — 271с.

61. Русская повесть XIX века / Под ред. Б.С. Мейлаха. Л.: Наука, 1973. - 565с.

62. Русские писатели о литературном труде / Под. ред. Б.С. Мейлаха. Л., 1955. - Т.З. - 565с.-11865. Савченко Н.К. Словесный повтор как явление поэтики Достоевского / Н.К. Савченко // Проблемы поэтики: Сб. ст. -Алма-Ата, 1980. С. 21-34.

63. Свительский В.А. Характерология и авторская оценка в прозе Н.С. Лескова 60-70-х годов / В.А. Свительский // Русская литература 1870-1890 годов. Проблемы характера: Сб. ст. -Свердловск, 1983. С. 22-36.

64. Семёнов B.C. Николай Лесков. Время и книги / B.C. Семёнов. М.: Современник, 1981. - 302с.

65. Сепик Г.В. Форма и содержание в поэтике Николая Лескова / Г.В. Сепик // Литература в контексте времени: Сб. ст.- Уссурийск, 1997. С. 24-32.

66. Стенник Ю.В. Системы жанров в историко-литературном процессе / Ю.В. Стенник // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения: Сб. ст. -Л., 1974. С. 168-202.

67. Столярова И.В. Автор и повествователь в сатирической хронике Н.С. Лескова «Смех и горе» / И.В. Столярова // Вест. ЛГУ. 1971. - №2. - Вып. 1: История, язык, литература. - С. 8191.

68. Страхов И.В. Психологический анализ в литературном творчестве / И.В. Страхов // Психологический анализ в литературном творчестве: В 5 ч. Саратов, 1976. -4.5. - 41с.

69. Тимофеев Л.И. Основы теории литературы / Л.И. Тимофеев. М.: Просвещение, 1976. - 548с.

70. Троицкий В.Ю. Лесков художник / В.Ю. Троицкий. — М.: Наука, 1974. -216с.

71. Троицкий В.Ю. Реализм Лескова: Дис. . канд. филолог, наук: 10.01.01 / В.Ю. Троицкий. М., 1964. - 477с.

72. Троицкий В.Ю. Стилизация /В.Ю. Троицкий // Слово и образ: Сб. ст. М., 1964. - С. 164-194.

73. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. М.: Наука, 1977. - 574с.

74. Тюхова Е.В. О некоторых особенностях раскрытия характера в творчестве Н.С. Лескова 1870-х годов («Соборяне», «Павлин») / Е.В. Тюхова // Русская литература 1870-1890 годов. Проблемы характера: Сб. ст. — Свердловск, 1983. С. 50-63.

75. Тюхова Е.В. О психологизме Н.С. Лескова / Е.В. Тюхова. Саратов: Изд-во Саратов, гос. ун-та, 1993. — 108с.

76. Тюхова Е.В. Принципы психологического анализа в раннем творчестве Н.С. Лескова / Е.В. Тюхова // Творчество Н.С. Лескова: Межвуз. сб. науч. тр. Курск, 1986. - С. 19-29.

77. Угдыжекова О.В. Этико-философские основы жанровых поисков Н.С. Лескова 1870-х годов: Дис. . канд. филолог, наук: 10.01.01 / О.В. Угдыжекова. Томск, 1998. -204с.

78. Успенский Б.А. Поэтика композиции / Б.А. Успенский-М.: Искусство, 1970. -225с.-12085. Фаресов А.И. Против течений / А.И. Фаресов. СПб.: Типография М. Меркушева, 1904. - 411с.

79. Федь Н.М. Художественные открытия Лескова / Н.М. Федь // Лесков и русская литература: Сб. ст. М., 1988. — С.21-38.

80. Филюшкина С.Н. «Третье ли до» в современном английском романе (к вопросу об эволюции форм повествования) / С.Н. Филюшкина // Поэтика искусства слова: Сб. ст. Воронеж, 1978. - С. 129-141.

81. Фридлендер Г.М. Поэтика русского реализма / Г.М. Фридлендер. Л.: Наука, 1971. - 293с.

82. Хализев В.Е. Смех как предмет изображения в русской литературе XIX века / В.Е. Хализев, В.Н. Шишкин // Кон-текст-85: Сб. ст. М., 1986. - С. 176-226.

83. Хализев В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. М.: Высш. шк., 1999. - 398с.

84. Чичерин А.В. Очерки по истории русского литературного стиля: Повествовательная проза и лирика / А.В. Чичерин. — М.: Худож. лит., 1977. 445с.

85. Эйхенбаум Б.М. «Чрезмерный» писатель (К 100-летию рождения Н. Лескова) / Б.М. Эйхенбаум //О прозе: Сб. ст. — Л., 1969.- С. 327-345.

86. ЭльсбергЯ.Е. Вопросы теории сатиры / Я.Е. Эльсберг. -М.: Сов. писатель, 1957. 427с.

87. Эльсберг Я.Е. Индивидуальные стили и вопросы их ис-торико-теоретического изучения / Я.Е. Эльсберг // Теория литературы: В 3 т. М., 1965. - Т.З. - С. 34-59.

88. NN. «Смех и горе». Сатирические очерки Н.С. Лескова-Стебницкого / NN. // Дело. 1871. - №10. - С. 39-41.