автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтика прозы Л. Добычина. Нарратологический аспект

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтика прозы Л. Добычина. Нарратологический аспект"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

ПОПОВА Зоя Александровна

ПОЭТИКА ПРОЗЫ Л. ДОБЫЧИНА. НАРРАТОЛОГИЧЕСКИЙ

АСПЕКТ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2005

Диссертация выполнена на Кафедре истории русской литературы Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета.

Научный руководитель: доктор филологических наук

Владимир Маркович Маркович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Евгения Михайловна Таборисская

кандидат филологических наук Наталья Савельевна Мовнина

Ведущая организация: Российский государственный

гуманитарный университет

Защита состоится 2006 года в /? ^часов на заседании

диссертационного совета К212.232.04 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, университетская набережная, д. 11, Филологический факультет, ауд. сл 0

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 7/9.

Автореферат разослан «^2» 4

Ученый секретарь диссертационного совета / А. И. Владимирова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Творчество Л.И. Добычина (далее - ЛД) довольно подробно освещено в исследовательской литературе за те более чем пятнадцать лет, которые прошли с 1989 года, когда после пятидесятипятилетнего перерыва впервые на родине писателя вышла его книга. Исследования затрагивают различные аспекты добычинского творчества. Они касаются, с одной стороны, межтекстовых связей (работы Ю. Аниной, А. Белоусова, М. и Т. Бодровых, В. Кошелева, А. Неминущего, А. Петровой, Л. Спроге, М. Строганова, И. Сухих, В.Топорова, И. Трофимова, Д. Угрешич, Ф. Федорова, Т. Шеховцевой, К. Шрамм, В. Эйдиновой); объектом исследования становится и связь добычинской прозы с другими видами искусства, такими как кинематограф, живопись, театр (Ф. Федоров, Е. Радищева, Э. Мекш), и взаимодействие «литературного контекста» с «жизненной основой» (А. Белоусов, Э. Мекш). С другой стороны, освещаются вопросы имманентной поэтики прозы ЛД: вопросы организации времени и пространства, особенности построения сюжета и средства создания связности текста (И. Белобровцева, Ф. Федоров, Ю. Щеглов, И. Мазилкина, А. Неминущий, Г. Петрова, Н. Степанов, Э. Маркпггейн, И. Серман). Освещается и метрико-ритмическая организация текста (А. Белоусов, С. Кормилов, Ю. Орлицкий). Кроме того, в 2004 году в Московском педагогическом государственном университете Е. Радищевой была защищена кандидатская диссертация «Художественный мир прозы Л.И. Добычина».

При этом многие работы сосредотачиваются на том, как в творчестве ЛД отражается внетекстовая реальность соответствующего периода. Образы героев описываются в традиционных психологических категориях. В то же время сразу после выхода «Город Эн» (далее - ГЭ) было замечено, что референтом добычинской прозы является не эта реальность, но литературная традиция (работы Н. Степанова).

^^учччдчм'х тексты

Б И Ми ЛЕКА -СН^ге^бург

ядер*_

очевидным образом сопротивляются анализу без учета их «цитатного» характера.

Как кажется, проза ЛД представляет собой не осмысление реальности, но осмысление литературных моделей этой реальности. В частности, в творчестве ЛД осуществляется рефлексия по поводу способов письма и собственно по поводу возможностей создания литературного произведения на основе классических повествовательных схем.

В единственном на сегодняшний диссертационном исследовании, посвященном добычинской поэтике, добычинский текст характеризуется именно как построенный на литературных цитатах и штампах и имеющий своим объектом не соответствующую референтную реальность, но определенную литературную традицию. Однако при рассмотрении способов, с помощью которых в добычинских текстах трактуется та или иная литературная традиция, исследовательница начинает оперировать опять-таки психологическими категориями, в результате чего логика анализа теряет целостность.

Способом разрешить возникшее противоречие может стать, как кажется, пристальный анализ структурной специфики прозы ЛД. Такой анализ предполагает описание некоторых формальных особенностей и поэтому не связан с риском «навязывания» тексту параметров психологического и идеологического свойства.

Инструментом такого анализа является нарратологический метод. С его помощью может быть описана, прежде всего, специфика повествовательной позиции. Специфика же повествовательной позиции при таком анализе становится основным параметром, позволяющим описать семантику текста как сообщения, осуществляемого в коммуникативном акте Автор - Реципиент. При этом, в соответствии с концепцией, разработанной В. Шмидом, об абстрактном авторе можно сказать, что «его слово - это весь текст во всех его планах, все произведение в своей сделанности»; таким

образом, в анализе нарративной организации текста содержатся предпосылки для выводов, касающихся вообще поэтики этого текста.

Необходимо отметить, что в добычиноведении, главным образом в последнее десятилетие, появились работы, посвященные собственно нарратологической проблематике или разнообразным аспектам, связанным с этой проблематикой (О. Абанкина, С. Королев, Г. Петрова, В. Эйдинова, И. Каргашин, И. Сухих, Б. Маслов). Однако среди работ о ЛД нет ни одного специального исследования, посвященного нарративной структуре ГЭ и двух последних добычинских текстов - «Диких» и «Шуркиной родни» (далее ШР). Кроме того, при выявлении важных особенностей организации добычинского повествования персонажная точка зрения квалифицируется как выражающая несамостоятельность, обезличенность персонажа, примитивность его мышления (С. Королев, И. Каргашин, В. Эйдинова). Таким образом, ценные наблюдения, которые делают исследователи добычинского творчества, включаются не в целостную концепцию повествовательной поэтики ЛД, но в понятийную систему, оперирующую опять-таки психологическими категориями, то есть категориями не нарратологической природы.

Нам же представляется необходимым возможно полно описать добычинскую нарративную поэтику как систему, выявить особенности повествовательной точки зрения как части этой специфической системы, в соответствии с закономерностями которой функционируют все ее составляющие. Целью диссертационного исследования, таким образом, является не выявление особенностей персонажного/нарраторского сознания, но попытка определить, какие принципы определяют функционирование и взаимодействие повествовательных инстанций. В рамках нашего исследования нам кажется необходимым связать это функционирование и взаимодействие с некоторыми существенно специфическими принципами построения текста, а не с особенностями сознания персонажа/нарратора.

Существует работа, в рамках которой добычинская проза рассматривается именно с этой точки зрения. Это статья Б. Маслова «Oratio recta как модернистский прием (поэтика повествования JI. Добычина с позиций метапрагматики)», вошедшая в Добычинский сборник - 4 (Даугавпилс, 1994). Подборка материала в этой работе носит, однако, неполный характер: рассматриваются только добычинские рассказы, структура которых отличается от ЛЭ и ШР по столь существенному признаку, как грамматически внешнее/внутреннее положение нарратора относительно повествуемого мира. Как минимум поэтому распространение выводов данного исследования на все добычинское творчество представляется некорректным. Кроме того, как демонстрируется в работе, эти выводы могут быть оспорены.

Описание повествовательной специфики представляется важным для добычинского творчества и по той причине, что его проза входит во временной контекст, в котором создавались произведения, характеризующиеся переосмыслением классических (реалистических) нарративных схем. Это тексты, эксплуатирующие мифологические модели построения, - с одной стороны и ленинградский авангард, прежде всего творчество ОБЭРИУ, в котором проблематизируются собственно возможности построения повествования, - с другой.

Вот почему конечной целью данной работы является описание и анализ поэтики прозы ЛД, а основной задачей, которую необходимо выполнить для достижения этой цели, - анализ повествовательной позиции в текстах ЛД. В свою очередь, для решения этой главной задачи необходимо решить ряд промежуточных задач, а именно:

- описать соотношение позиции героя и нарратора (в частности -отдельно для текстов с аукториальной и неаукториальной формой повествования)

- проанализировать формирование персонажной/ нарраторской позиции

на лексическом, синтаксическом, композиционном уровнях, выявить характер включения в текст/речь героя чужого слова - как на уровне межтекстовых связей, так и на внутритекстовом уровне (взаимодействие с речью других персонажей, с текстами, которые целиком инкорпорируются в текст произведения, такими как тексты лозунгов и т.п.) - обозначить традицию, в рамках развития которой находится специфика повествовательной структуры добычинских текстов.

Итак, актуальность настоящего исследования связана, с одной стороны, с высоким интересом, который вызывает среди исследователей творчество ЛД, и явным наличием нерешенных вопросов, связанных с характеристикой повествовательной и персонажной позиции, а также тем, что трансформации классических нарративных схем вообще характерны для литературы соответствующего периода; с другой стороны, обращение к нарратологии как к дисциплине, методика которой используется нами при анализе текста, отражает возрастающий интерес к этой дисциплине в современной гуманитарной науке. В то же время настоящая работа является первым опытом всестороннего комплексного анализа добычинской поэтики как динамического целого в нарратологическом аспекте, чем определяется научная новизна диссертации.

Научно-практическая значимость работы заключается в установлении некоторых новых тенденций трансформации

повествовательной модели в литературе русского авангарда, выяснении истоков и закономерностей этих тенденций и в расширении картины литературной ситуации 20-х-30-х гг. XX века вообще. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы в рамках будущих исследований, посвященных творчеству ЛД и русской литературе 20-х-30-х гг. XX века, а также в общих и специальных курсах по истории русской литературы 20-х - 30-х тт. XX века.

Методологическую основу исследования составили прежде всего работы, посвященные вопросам нарратологического характера, в том числе основополагающие для современной нарратологической теории исследования Б.А. Успенского, Ю. М. Лотмана, М. М. Бахтина, В. Н. Волошинова, Е.В. Падучевой; работы В. Шмида, Н.А. Кожевниковой, Ю.В. Манна. Кроме того, исследование основывается на работах В. Шмида, Ж.-Ф. Жаккара, О. Ханзен-Леве, опять-таки Н.А. Кожевниковой и др. по вопросам, связанным с изменением повествовательных стратегий в литературе, современной ЛД. Мы опираемся также на работы В.Н.Топорова, P.O. Якобсона, Ю. И. Левина, Е.С. Яковлевой, Б.А. Успенского, В. Б. Шкловского, посвященные общим проблемам, связанным с семиотикой текста.

Поскольку, как упомянуто, настоящая работа будет сосредоточена, в частности, на коммуникативных аспектах текста, одной из опорных работ стала монография К.А. Долинина «Интерпретация текста». Мы не будем специально останавливаться на проблеме реципиента, оговорив сразу, что во всех случаях, когда будет идти речь о читательских реакциях на добычинский текст, мы будем иметь в виду идеального реципиента, то есть такого, чье отношение к тексту «целиком предопределен<о> произведением <...> <т.е> зафиксированными в произведении и гипостазируемыми в абстрактном авторе творческими актами» (В. Шмид).

Для выявления специфики повествовательной позиции на синтаксическом уровне привлекаются исследования по коммуникативному синтаксису Г.А. Золотовой, И. И. Ковтуновой. Наконец, мы опираемся на ценные наблюдения исследователей творчества ЛД, касающиеся принципов организации добычинских текстов, в том числе вопросов композиции, организации времени и пространства, связности текста, специфики персонажной/нарраторской речи, вопросов коммуникации, чужого слова - в частности, в тех случаях, когда самими исследователями эти наблюдения не включались в нарратологическую методологическую систему. Это работы

А. Белоусова, И. Белобровцевой, И. Каргашина, С.Королева, Э. Маркштейн, И. Мазилкиной, А. Неминущего, А. Петровой, Г. Петровой, Н. Степанова, И. Трофимова, Ф. Федорова, С. Шиндина, Ю. Щеглова, В. Эйдиновой и др.

Материалом для анализа является роман ЛД ГЭ, рассказы, составившие два сборника, вышедшие при жизни писателя, - «Встречи с Лиз» и «Потрет», и произведения «Дикие» и • ШР. Представляется, что сборники рассказов, роман и поздние повести репрезентируют этапы развития специфической нарративной системы, организующей творчество ЛД.

Материал и задачи диссертационного исследования определяют его структуру. Во введении обосновываются актуальность и научная новизна работы, осуществляется аналитический обзор исследовательской литературы.

В первой главе рассматривается специфика повествовательной структуры романа ГЭ, выясняется различие между героем и нарратором, определяются характеристики и функции этих инстанций в структуре текста. На основании того, каким образом в речи нарратора конструируется повествуемый мир, определяются важные характеристики художественного мира романа. Во второй главе работы особенности нарративной структуры романа вводятся в контекст традиции, причем рассматривается сама структура его межтекстовых связей, которая оказывается изоморфной внутренней повествовательной структуре. В третьей главе рассматриваются особенности повествовательной структуры рассказов ЛД и обозначается соотношение этих особенностей со спецификой повествовательной структуры ГЭ. В четвертой главе осуществляется характеристика двух последних добычинских произведений относительно выявленных нами особенностей. Таким образом, определяется динамика добычинской повествовательной системы в рамках соотношения сборники рассказов -роман - последние произведения ЛД. В заключительной части

формулируются выводы диссертационного исследования, которое завершается списком использованной литературы.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во ВВЕДЕНИИ обосновывается актуальность избранной темы, определяются цели и задачи исследования, указывается материал, на котором выполнено исследование, и методологические принципы работы с этим материалом. Указываются основополагающие для настоящего исследования работы, описывается ее структура, дается характеристика теоретической и практической значимости проведенного исследования.

В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ диссертации («Повествовательные инстанции в нарративной структуре ГЭ») рассматривается специфика взаимодействия повествовательных инстанций в добычинском романе, относительно которого в исследовательской литературе распространено мнение о невозможности идентификации авторской позиции. Исходя из двухуровневой (авторская и нарраторская) структуры коммуникации, предложенной В. Шмидом, предпринимается, однако, попытка, описав соотношение персонажной и нарраторской позиций, определить специфику позиции абстрактного автора.

Роман ГЭ, организованный как повествование от лица диегетического нарратора, на первый взгляд представляет собой «биографический» текст, если прибегнуть к терминологии М. Бахтина - он включается в традицию «романа становления». Однако, вопреки законам жанра, текст не создает целостного образа героя, основным параметром описания которого была бы его эволюция по мере развития сюжета. Напротив, роман демонстрирует некоторые взаимоисключающие характеристики героя, соотношение которых сохраняется от начала до конца текста. При этом сама эта

несовместимость характеристик ни в коем случае не психологического свойства, поскольку никак не связана с возрастом героя и его жизненным опытом.

Психологический подход к описанию образа героя кажется нерелевантным и в связи с особенностями собственно текста романа. Дело в том, что на фразеологическом уровне он все время равен самому себе, то есть речь шестилетнего ребенка не отличается от речи шестнадцатилетнего подростка.

Кроме того, текст демонстрирует примеры немотивированного «расщепления» точки зрения героя, когда появляется «второй голос» (в частности, иронический) и герой оценивается извне. При этом образ нарратора, неравного герою, обладающего более широким кругозором, жизненным опытом и полным пониманием происходящего, в ГЭ не определяется (как могло бы быть в «биографическом» тексте): невозможно определить в точности, какова дистанция между героем и предполагаемым нарратором (= повзрослевшим героем), каков жизненный опыт субъекта данного текста, если ориентироваться как на идеологические, так и на формальные показатели.

Мы полагаем, что этот второй голос является голосом нарратора - как инстанции, которая соответствует уровню дискурса и не детерминирована уровнем сюжета (то есть не зависит от широты или ограниченности позиции героя). Именно на этом уровне следует искать объяснения непоследовательности характеристик героя: упомянутые особенности структуры текста сопротивляются психологическому толкованию персонажной позиции. Можно поэтому утверждать, что «примитивные», «ограниченные» и «недалекие» проявления героя изображаются нарратором так же, как и противоположные, и в перспективе нарратора те и другие сосуществуют непротиворечиво.

Специфика рассматриваемого случая, таким образом, заключается в том, что нарратор в романе ЛД «проявляется в словесной ткани произведения» (В. Шмид) как собственно инстанция, организующая этот уровень, но не как психологический субъект, равный или неравный герою.

Подчеркнем, что в данном случае речь идет об уровне, который подчинен уровню абстрактного автора «как конечной ответственной инстанции» (В. Шмид); определенная нами структура - с парадоксальным разделением нарратора и героя - является порождением этой инстанции.

Далее рассматриваются различные способы отчуждения речи в тексте романа (различные типы чужого слова - закавыченные и незакавыченные цитаты, отчуждение субъекта речи от текста с помощью косвенной, несобственно-прямой и живописной косвенной речи). Обнаруживается, что отчуждение речи непоследовательно и также не может быть связано ни с психологическими особенностями (самостоятельность/несамостоятельность) героя, ни с денотатом этой речи.

Примечательно при этом, что в форме живописной косвенной передается и собственно речь героя: таким образом эксплицируется разделение голосов героя и нарратора. Собственно текст романа, то есть речь героя, изображается нарратором. Именно в его кругозоре объединяются описанные нами противоречивые проявления, уравниваясь между собой как изображаемые, и именно этой инстанцией включаются в текст различные формы чужого слова.

В частности, предметом изображения становятся определенные типы дискурса, идентифицируемые как литературные, в частности сентименталистский и романтический. В исследовательских работах соответствующие проявления часто описываются как манифестация глубоких или же, наоборот, поверхностных чувств героя. В действительности же эмоции героя передаются не непосредственно, но с привлечением

некоторого вторичного языка, то есть перед нами метатекст, в данном случае имеющий своим объектом текст сентименталистский/романтический.

В связи с этим рассматривается вопрос о роли многочисленных «книжных» аллюзий в романе. В отношении героя к литературе снова наблюдается непоследовательность: иногда он склонен «смешивать» ее с реальностью, иногда отдает себе отчет в их различной природе. В соответствии с предложенной нами трактовкой, это противоречие снимается в перспективе нарратора. В связи с этим актуальным^для поэтики романа становится не адекватность/неадекватность восприятия героем текстов, но отсылки к ним как к кодообразующим.

Отдельно и подробным образом рассматриваются те элементы текста, которые могут интерпретироваться как сигнализирующие об эксплицитном присутствии в повествовании текстопорождающей инстанции. Они обнаруживаются на уровнях семантическом (тропы, выделяющиеся на фоне однообразной и бедной лексико-синтаксической структуры текста), синтаксическом (темо-рематические инверсии), графическом (ударения), ритмическом (метризация текста как дополнительный фактор его упорядоченности, «сделанности»).

Итак, инстанцией абстрактного автора сконструирован текст, который сам по себе является чужим словом, изображаемым нарратором. Кроме того, внутри этого текста выделяются другие уровни отчуждения речи. При этом инстанция, изображающая слово героя - в частности как воспроизводящее чей-либо еще голос - эксплицирована в тексте. Процесс отделения речи от ее субъекта разворачивается на глазах читателя. В связи с этим любые проявления какой-либо точки зрения (позиции) релятивизируются и начинают восприниматься как результат игры авторского сознания.

ГЛАВА ВТОРАЯ. «Межтекстовые связи «Города Эй»: традиция и структура». После определения специфики субъекта повествования в

добычинском романе представляется необходимым, с одной стороны, соотнести характеристики данного субъекта со структурой текста ГЭ в целом, с другой - включить особенности образа героя/нарратора в контекст повествовательной традиции.

В соответствии с определенной нами иерархией (герой - нарратор -абстрактный автор), в романе выделяется несколько форм рецепции литературных текстов, аллюзии на которые присутствуют в ГЭ. Во-первых, восприятие этих текстов героем. Во-вторых, рефлексия по поводу них, осуществляемая нарратором, причем в силу собственно текстопорождающей природы этой инстанции ею может определяться степень релевантности этих текстов для романа. Если такой параметр, как адекватность восприятия соответствующих текстов, мог бы быть актуальным для уровня героя (но не является таковым в связи с описанными противоречиями в его облике), то для уровня нарратора актуальна значимость соответствующих произведений в аспекте организации текста ГЭ. Кроме того, выделяется уровень текста, который непосредственно организуется инстанцией абстрактного автора (заглавие, мотивная структура, композиция).

Описание взаимодействия повествовательных уровней и структуры текста в целом позволяет определить механизмы включения чужих текстов в текст ГЭ и их функционирование.

В связи с тем, что, как демонстрируется в первой главе работы, специфика образа нарратора и его роль в повествовательной структуре определяет специфику всего текста ГЭ, важными для добычинского романа являются произведения, интерпретируемые как претексты на уровне нарратора, то есть с точки зрения повествовательной структуры.

Описание принципа взаимодействия текста ГЭ с теми текстами, отсылки к которым содержат ся в романе, представляется важным, поскольку внешние связи ГЭ оказываются аналогичными его внутренней структуре.

Проблема интертекстуальности и способов включения чужих текстов в структуру романа ЛД является частью более общей проблематики взаимодействия с чужим словом вообще, которая, как было продемонстрировано, принципиальна для определения особенностей добычинского повествования.

Описание межтекстовых связей ГЭ кажется тем более важным для анализа его структуры, что текст романа насыщен упоминаниями имен авторов и названий книг, относящихся к различным эпохам и различным национальным литературам. Знакомство героя с многочисленными текстами, упоминаемыми в ГЭ, носит различный и более или менее подробный характер, однако при любом механизме восприятия эти тексты не подвергаются какому-либо анализу или эксплицированному осмыслению со стороны героя. Кроме того, несмотря на активное присутствие литературы в его жизни, анализ текста демонстрирует, что рецепция литературных произведений не определяет поведение и мировоззрение героя. Таким образом, описание рецепции текстов героем как личности с определенным целостным мировоззрением, на которое эти тексты так или иначе оказывают влияние, оказывается невозможным, в соответствии со определенной нами спецификой его образа.

Одним из текстов, с которыми ГЭ соотнесен наиболее сильно (начиная с заглавия, которое прямо соответствует уровню абстрактного автора), являются «Мертвые души» Гоголя. На уровне сознания героя эта параллель не является релевантной, однако если говорить о системе добычинского текста в целом, то есть об организации текста нарратором и «принципе вымышления» (Шмид) этой структуры, который характеризует абстрактного автора, то, как мы пытаемся показать в данной главе, для этой системы гоголевская поэма является важным претекстом.

Для адекватного описания роли «Мертвых душ» в структуре ГЭ привлекается еще один претекст, также имеющий, в свою очередь,

претекстом поэму Гоголя. Это повесть Чехова «Степь», прочитав которую герой говорит: «Я удивлен был. Когда я читал ее, то мне казалось, что это я сам написал»1. В связи с тем, что в текст добычинского романа проецируется собственно текстопорождающая инстанция, это указание становится особенно значимым: на метауровне манифестируется общность механизмов создания чеховского текста и текста ГЭ. Таким образом, роль гоголевского текста в романе ЛД объясняется через призму чеховской повести.

Прежде всего мы обращаемся к некоторым особенностям чеховской художественной системы в целом, релевантным для описания добычинского текста.

Чехов рассматривает литературу как факт сознания современного человека, которое, в свою очередь, является объектом исследования чеховского творчества в целом. Автора интересует разнообразное взаимодействие и соотношение «цитатного» слоя сознания и действительности, которая в художественном мире Чехова предстает как полностью описанная в литературе на тот момент, когда разворачивается действие его текстов. При этом, с одной стороны, демонстрируется исчерпанность литературных моделей; с другой - они постоянно актуализируются как инструмент осмысления реальности. Таким образом, круг проблем, связанный с функционированием чужого слова, является актуальным для чеховской поэтики так же, как и для добычинской. В задачу диссертационного исследования входит выяснение того, каким образом особенности чеховской поэтики актуализированы в ГЭ, и в частности - как соотносится чеховский и добычинский принцип цитирования; материалом, на котором описывается специфика функционирования чужого слова у Чехова, становится «Рассказ неизвестного человека».

В результате анализа выясняется, что коллизия повести Чехова, разница в мировоззрении ее героев может быть описана именно на материале

1 Добычин Л. И. Город Эн//Добычин Л.И. Полное собрание сочинений и писем. С. 177

их восприятия литературы. При этом очевидно, что ни одна из читательских позиций не дает ответа на вопрос, который ставит повесть, - о самоопределении человека в мире. Мы наблюдаем явление, характерное для чеховской поэтики. Авторской задачей является не ответ на вопрос, а правильная постановка вопроса. Чехов рассматривает именно соотношение между литературными моделями и сознанием современного человека, и тот факт, что «неизвестному человеку» удается почувствовать динамическое и неоднозначное взаимодействие этих двух пластов, свидетельствует о близости его позиции к авторской.

Активное взаимодействие литературы (содержания текстов, их стилистических и идеологических особенностей и т.д.) как с персонажным, так и с авторским сознанием в чеховских текстах отражает принцип нормального функционирования чужих текстов вообще, который заключается в том, что обращение к ним «порождает продуктивные семантические колебания - вызывает приращение или преобразование смысла» (М. Тухарели).

Фундаментальное отличие героя ГЭ от чеховских героев заключается в парадоксальной изолированности его сознания от окружающих его и, казалось бы, осваиваемых им текстов. Он «не видит» цитатного характера ситуаций, о которых рассказывает, несмотря на то, что знаком с литературными источниками, к которым эти ситуации отсылают. Так же не соотносятся между собой различные проявления героя, и не представляется возможным говорить о какой-то системе мировоззрения, которой он руководствуется.

Итак, рассмотрение рецепции чужих текстов сознанием героя добычинского романа приводит к выводу о том, что по отношению к особенностям функционирования чужих текстов у Чехова структура ГЭ носит полемический характер. Представляется целесообразным искать общность формальной структуры добычинского текста и содержательных

параметров текстов Чехова, спор которого с традицией осуществляется при сохранении формальных структур (в отличие от ЛД, у которого, например, разрушается структура диалога). То же можно сказать и о структуре образа героя/нарратора ГЭ, который не соответствует повествовательной ситуации и не может быть описан в привычных психологических и повествовательных категориях. Что касается специфики функционирования чужих текстов в романе ЛД, то она обнаруживает преемственность по отношению к такой черте чеховской поэтики, как тотальная релятивизация всех привычных связей, закономерностей, характеристик, находит свое отражение в отсутствии взаимосвязи между персонажным сознанием и воспринимаемыми им текстами.

Описанный механизм взаимоотношения персонажного сознания и текстов, аллюзии на которые содержатся в ГЭ, отражает общий принцип построения романа, для которого исключительную важность представляет, по выражению Ю. Щеглова, «провал коммуникации» (термин впервые введен в связи с творчеством Чехова). Эта особенность является проявлением общей тенденции к дисперсности, подрыву всех и всяческих связей в тексте ГЭ. Данная тенденция затрагивает самые различные единицы и уровни текста, начиная с образа героя, противоречия в котором не дают возможности рассматривать его как целостную личность. Другим проявлением этой тенденции является характерный способ введения высказываний и названий, состоящих более чем из одного слова: нарраторская речь разбивает соответствующие синтаксические единицы таким образом, что они полностью утрачивают формальное, структурное - и вместе с ним семантическое единство. Наконец, Это специфика функционирования транслитерированных элементов в тексте, которая определяется в работе после рассмотрения феномена транслитерации в ГЭ на фоне литературной традиции ХУ1П - XIX веков.

Специфика эта заключается в том, что, в отличие от классических текстов, роман ЛД, в котором герой неоднократно сталкивается с иностранной речью и разнообразными способами включает ее в свою, парадоксальным образом демонстрирует не активную работу сознания с соответствующими элементами, а абсолютную закрытость этого сознания по отношению к тому, что требует активного восприятия. Поэтому использование транслитерации с целью профанации оригинальных понятий, как орудия иронии, как знака раздвоенности сознания или недостаточного владения соответствующим кодом (эти функции транслитерированных элементов характерны для рассмотренных текстов ХУШ-Х1Х веков) не является актуальным для ГЭ.

Таким образом, использование транслитерированных элементов в ГЭ также является полемическим по отношению к предшествующей традиции и включается в систему приемов, организующих разобщенный, «антикоммуникативный» мир текста. В частности, ведется полемика и с Чеховым, который и здесь остается все-таки в рамках традиции.

После определения отношения текста ГЭ к традиции рассматривается связи романа собственно с текстом «Степи».

Прежде всего, для ГЭ оказывается важной определенная независимость персонажной точки зрения от повествовательной ситуации и взаимопроницаемость персонажной и авторской позиций, которая характеризует повесть Чехова. Кроме того, в ГЭ выделяется действующий на различных уровнях принцип непонятного/необъяснимого/алогичного, который оказывается релевантным и для текстов «Степи» и «Мертвых душ», то есть объединяет все три произведения.

Этот мотив в текстах Гоголя репрезентирует некоторые законы построения художественного пространства, независимые от обычной мыслительной логики. Когда они вступают в действие,

нарратор/персонаж/реципиент чувствует неустойчивость своего положения в этом пространстве, неактуальность выработанных схем поведения и речи, привычных способов взаимодействия с окружающим миром. В частности, в некоторых случаях алогизм, двойственность становится у Гоголя организующим принципом для построения нарративной точки зрения, что является прямой предпосылкой для добычинской художественной системы. В частности, в тексте ЛД важнейшим является принцип двойственности, которая возникает, в свою очередь, именно в силу игрового взаимодействия повествовательных инстанций. Отличие же добычинской художественной системы от гоголевской видится в том, что у Гоголя «логических несоответствий в системе повествования <.. > не так уж много и они не так уж резки» (Манн), в основном принцип алогизма действует в речи нарратора и в плане изображаемого; а для ЛД именно алогизм в организации повествовательных инстанций является решающим фактором, определяющим общий смысл текста.

Для Гоголя понятие алогизма, хаоса является этически маркированным и отождествляется со сферой дьявольского (=ложного), которой противостоит сфера нормального (=истинного). У ЛД внутренняя противоречивость текста (сосуществование противоположных точек зрения) разрешается чисто эстетически - проекцией текстопорождающей инстанции в систему дискурса; при этом, однако, само это разрешение носит парадоксальный, алогичный характер, то есть алогизм оказывается тотальным. Именно с этой точки зрения, а не с точки зрения судьбы героя и сюжета гоголевской поэмы «Мертвые души» являются ключевым претекстом для романа ЛД, и здесь опять-таки происходит перенесение особенностей идеологического уровня текста-предшественника на формальную структуру ГЭ.

В «Степи» общий с «Мертвыми душами» мотив непонятного/необъяснимого создает эффект разобщенности в самом

широком смысле, разобщенности между людьми и между человеком и окружающим миром, разобщенности внутри человеческого сознания, изолированности человеческого сознания и жизни природы от некоторого высшего смысла (который, возможно, есть, но непостижим). Как представляется, именно эта общая нецелесообразность оборачивается произвольностью проявлений чеховских героев, в частности противоречий в их речи и поведении.

Та же разобщенность, как мы видели, характеризует и художественное пространство добыч инского текста. Противоречия наблюдаются и в образе героя. Его появление - это следующий шаг после появления героев Чехова, жизнь которых больше не детерминируется никакими общими закономерностями. У ЛД, однако, разобщенность манифестирована не только на сюжетном и мотивном уровне, но и на уровне формальной (языковой) структуры текста, начиная с синтаксиса. Эта структура отрицает привычные параметры существования человека до такой степени, что не дает возможности рассматривать героя как личность, наделенную характером, мировоззрением, психологическими характеристиками.

После того, как истоки данного явления выявлены в предшествующей творчеству ЛД литературной традиции, представляется целесообразным рассмотреть их в рамках эволюции добычинского творчества (то есть во внутренней фазе развития указанного качества).

Это рассмотрение осуществляется на материале текстов ЛД, предшествующих ГЭ хронологически, - то есть на материале рассказов - в ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ работы: «Повествовательная структура рассказов Л.Добычина (сборники «Встречи с Лиз» и «Портрет»)». Здесь описывается специфика повествовательной позиции и способы ее создания в добычинских рассказах.

В связи с редуцированным, фрагментарным характером структуры добычинских рассказов, который отмечается многими исследователями, в диссертационном исследовании вводится понятие подтекста в том виде, в каком оно разработано в классической работе К.А. Долинина «Интерпретация текста». Подтекст прямо связан с отсутствием в тексте каких-либо элементов, в частности - обеспечивающих его связность. Это отсутствие сигнализирует об особой близости позиций автора и реципиента: конструируется идеальный реципиент, который способен воссоздать целостность текста самостоятельно. Таким образом, понятие подтекста связано с таким типом текстовой структуры, который провоцирует реципиента к активному усилию по реконструкции имплицитной связности. Далее в главе описываются черты добычинских рассказов, которые сообщают тексту дискретный характер, но одновременно предпринимается попытка показать, что за счет других особенностей построения этих текстов достигается качественно иная их связность.

К средствам проблематизции связности текста относятся следующие: ослабление сюжетности, в частности таких параметров сюжета, как событие и персонаж; разрушение целостности хронотопа за счет редукции фиксации перемещений персонажей во времени/пространстве; редукция фиксаций «переключения» повествования из одного семантического плана в другой за счет уравнивания той реальности, которая непосредственно окружает героев, и той, которая включена в нее опосредованно, в рамках той или иной вторичной моделирующей системы, в эту реальность вписанной; проблематизация различных факторов собственно коммуникативного акта (по Якобсону).

С другой стороны, ослабление параметров коммуникативного акта может выступать и как средство связности текста. Так, снижение значимости вербальных проявлений в добычинских рассказах приводит к тому, что

формируются некоторые новые принципы коммуникации, определяемые подтекстом. Формируется своеобразная «сверхкоммуникация», не зависящая от факторов, описанных Р. Якобсоном как определяющие коммуникативный акт. Она осуществляется как бы помимо, поверх адресантной направленности, общей референции, сообщения, несмотря на клишированность речи, помимо вербальных факторов вообще, через формирование некоего «сверхконтекста» и в результате активности реципиента, которого «речевые аномалии» провоцируют к установлению некоторых новых отношений между субъектами речи. Здесь опять-таки очевидна преемственность добычинского творчества по отношению к чеховскому, для которого проблема коммуникации, в соответствии с результатами новейших исследований чеховской поэтики, является основополагающей (А. Степанов).

Кроме того, в результате проблематизации параметров коммуникативного акта нивелируются различия между субъектами речи, принадлежащими к разным уровням иерархии нарративной структуры. Таким образом обеспечивается парадоксальная возможность для коммуникации между недиегетическим нарратором и персонажем.

Возможность такого взаимодействия подготавливается тем, что в добычинских текстах присутствует тенденция к внутренней позиции нарратора по отношению к повествуемому миру, причем сближение планов нарратора и персонажа в структуре добычинского текста можно назвать новым этапом в развитии этой тенденции, которая характерна для прозы Чехова и постчеховского периода, поскольку здесь оно происходит вопреки нарративной логике.

Эффект внутренней точки зрения на повествуемый мир создается в добычинских рассказах различными способами, в частности с помощью употребления двусоставных предложений, неполных относительно подлежащего: позиция реципиента при восприятии таких предложений

приближается к позиции актанта, входящего в группу персонажей, в связи с чем указание на этих персонажей перестает быть необходимым. (На уровне синтаксиса происходит также уподобление речи персонажа речи нарратора). Кроме того, это такой способ описания, при котором персонаж становится «субъектом дейксиса» (С. Королев). Наконец, эффект внутренней точки зрения создается за счет употребления несобственно-прямой речи в строгом смысле.

Внутренний характер повествовательной точки зрения, как замечено исследователями рассказов ЛД, оправдывает дискретность текста. Связи в повествуемом мире не обозначаются потому, что для субъекта, на чье воспринимающее сознание ориентирован текст, в этом нет надобности.

С другой стороны, сближение нарраторской и персонажной точек зрения приводит и к тому, что расширяются структурные возможности последней.

Отдельно в данном разделе рассматривается рассказ «Портрет», как единственный из рассказов ЛД, в котором нарратор принадлежит повествуемому миру. В результате анализа его структуры устанавливается, что повествовательная позиция в «Портрете» аналогична повествовательной позиции в рассказах ЛД с недиегетическим нарратором. И в «Портрете», и в остальных рассказах реализуется внутренняя точка зрения - в «Портрете» это эксплицировано в самой грамматической форме повествования; при этом и здесь, и там возможности внутренней точки зрения расширяются за счет того, что герои способны оценить повествуемый мир извне. В «Портрете» это расширение возможностей происходит внутри одной нарративной инстанции, в остальных текстах - за счет сближения планов нарратора и персонажа.

Итак, редукция ряда элементов традиционной нарративной структуры, уравновешенная актуализацией иных факторов, создает качественно новую (хаотизированную) упорядоченность. Проблематизация важнейших параметров связности текста и вообще качества повествовательности

компенсируется тем, что активизируются имплицитные связи, обеспечивающие целостность текста; таким образом, понятие сюжета, внутритекстового движения, персонажной коммуникации сохраняет свою актуальность для малой прозы ЛД, но на некотором новом по сравнению с традицией уровне.

Такая структура является ближайшей предпосылкой структуры добычинского романа. Поэтика добычинских рассказов ориентирована на изображение распадающейся, дисперсной реальности, в которой, однако, обнаруживается некоторая сверхсвязность. Важно при этом, повторим, что условием ее обнаружения является именно демонстрация разрушения эксплицитных связей текста. В частности, это касается такого параметра целостности текста, как соблюдение повествовательной логики; так, например, размывается грань между персонажной и нарраторской позицией. В рассказах это приводит к выявлению тех параметров, которые могут объединить данные позиции, и таким образом утверждается некоторая новая повествовательная логика, в рамках которой характеристики персонажей, динамика сюжета трактуются по-новому, но сохраняют свою -традиционную - значимость. В ГЭ нарушения повествовательной ситуации играют противоположную роль: они являются предельным выражением невозможности повествования, основанного на традиционных нарративных категориях.

В ЧЕТВЕРТОЙ ГЛАВЕ «Последние произведения Добычина: возвращение к традиции?» рассматриваются рассказ «Дикие» и повесть ШР, которыми ЛД завершает свой творческий путь. В исследовательской литературе отмечается фундаментальное отличие этих текстов от остальных добычинских произведений, касающееся интересующего нас аспекта: отмечается, что принцип редукции (в частности, на уровне повествовательной структуры) для них нехарактерен.

Действительно, в «Диких» и ШР есть «внешний» сюжет, формируемый событиями, которые объединяются между собой фабульной логикой.

Рассказ «Дикие» обнаруживает все признаки характерологического сказа. Кроме того, он «претендует» на то, чтобы быть «историей», то есть сюжетным завершенным текстом - так характеризует его диегетический нарратор. Однако в действительности вся «история» сводится к возвращению к исходной ситуации, то есть отрицает сама себя.

Кроме того, несмотря на присутствие характерологических признаков, парадоксальным образом остается неясным, какую позицию относительно рассказываемой «истории» занимает нарратор, «чья точка зрения управляет <в сказе> всем повествованием» (Шмид). С одной стороны, он отделяет себя от происходящего, с другой - участвует в нем и в некоторых случаях очевидным образом солидаризируется с тогдашними своими оценками. Целостность его образа подрывается несоответствием между его интенцией рассказать историю о «дикости» и собственно его интерпретацией происходящего, из которой следует, что проявлением «дикости» он считает единственный крошечный эпизод текста; в связи с этим встает вопрос о целесообразности рассказывания «истории», о соответствии нарратора и текста.

Целостность образа нарратора подрывается также «превышением» возможностей его точки зрения, главным образом пространственной: такие «превышения» проблематизируют жаровую целостность «Диких», поскольку им не находится места в рамках устной спонтанной речи, субъектом которой является конкретное лицо, каковой является сказ.

В силу этих двух факторов текст приобретает независимость от фигуры нарратора, что разрушает его жанровую структуру.

Доказательством того, что в данном тексте исследуются именно возможности сказа как жанра, является обнаруживаемая в «Диких» отсылка к новелле Зощенко «Не надо иметь родственников». С этим текстом соотнесен

фрагмент добычинского рассказа, который представляет собой законченную сказовую новеллу и мог бы стать страницей в зощенковской «энциклопедии некультурности» - однако этот фрагмент включен в текст, в котором проблематизируется и его сказовость, и его новеллистичность, и собственно отношение его к проблеме «некультурности». Таким образом, данный фрагмент существует в условиях, которые исключают возможность создания сказового текста, и в частности - сказовой новеллы. Если поэтика Зощенко, к тексту которого апеллирует ЛД, ориентирована именно на жанр сказовой новеллы как наиболее адекватно воспроизводящий реальность, то «Дикие» демонстрируют, напротив, неактуальность этого жанра и связанную с этим невозможность существования фигуры сказового нарратора.

Таким образом, при том, что поэтика данного текста представляется более традиционной, чем поэтика добычинских рассказов и ГЭ, в «Диких» также осуществляется «проверка» нарративных стратегий и обнаруживается их несостоятельность. Причем в данном случае полемика направлена не только на традицию (которая актуализируется в «связном» повествовании), но и на современное ЛД явление, в котором традиция получает новое преломление и в котором реализуется «новое, предшествующей литературе неизвестное отношение к слову» (М. Чудакова). Редукция в «Диких» касается жанровой целостности, затрагивая отношения между формально сказовым нарратором и формально сказовым текстом, которые оказываются не соотносимы друг с другом. Если ГЭ - демонстрация невозможности сконструировать «биографический» текст, ориентированный на традицию, скрепленный образом эволюционирующего героя, то рассказ «Дикие» обнаруживает, что невозможно реконструировать реальность как нечто связное и с позиции «нового» сознания.

Что касается ШР, то, подобно «Диким» и в отличие от ГЭ и рассказов, повествование организовано как сюжетное, основанное на причинно-следственных связях. Кроме того, в тексте IUP (текст организован как

повествование от лица недиегетического нарратора) есть примеры классической интроспекции. С другой стороны, наблюдаются в тексте и случаи, когда позиция нарратора отождествляется с персонажной. Итак, возможность увидеть происходящее глазами персонажа сосуществует в тексте с проявлением позиции компетентного нарратора, оценивающего повествуемый мир со стороны.

При более детальном рассмотрении текста повести обнаруживается, что в повествовательной позиции тенденция к отделению от рассказываемого (которая в контексте повести на сюжетном уровне предстает как тенденция к отчуждению) совмещается с тенденцией к внутренней («семейственной») точке зрения. В последней при этом, в свою очередь, присутствует тенденция к отчуждению (с точки зрения как сюжета, так и повествовательной позиции). Таким образом, эта тенденция не соответствует возможности оценки повествуемого мира извне, но является частью внутренней по отношению к нему точки зрения.

Совмещение этих тенденций приводит к тому, что, несмотря на то, что позиция нарратора в ШР подразумевает связное повествование, с возможностью оценки повествуемого мира как изнутри, так и извне и обоснованием логаки, определяющей его устройство, этого обоснования и объяснения в тексте не происходит.

Получается, что никакой логики поведения, кроме той, которой руководствуется Шурка, в мире ШР просто нет и никогда не было: как ни один персонаж не демонстрирует альтернативных Шуркиному способов поведения, так и нарратор обнаруживает неспособность стороннего взгляда на повествуемый мир. Его позиция, при кажущейся гибкости и широте, замыкается горизонтом повествуемого мира; формальные, структурные возможности этой позиции только подчеркивают невозможность выйти за его пределы.

Итак, если внутренний характер повествовательной точки зрения в рассказах обусловлен «редуцированным» характером их структуры, который, с другой стороны, провоцирует читательскую активность и предоставляет возможность для установления внутри текста некоторых связей принципиально иного уровня, то структура ШР такой возможности не предоставляет и в то же время не предполагает внешней оценки повествуемого мира с принципиально иных позиций. При этом, в отличие от ГЭ, организация текста ШР не содержит никаких принципиальных нестыковок и структурных отклонений (редукций), которые также могли бы спровоцировать интерпретационный выход за пределы текста и поиск принципов организации текста, отличных от традиционных. (В «Диких» такой нестыковкой является жанровое несоответствие текста и нарратора).

Таким образом, особенность ШР на фоне остальных текстов ЛД - в отсутствии (редукции) дистанции между нарратором и текстом. В связи с этим создается текст, структура которого замкнута и не предполагает поиск чего-то, о чем он говорит, то есть в коммуникативном акте автор-реципиент происходит «сбой» на уровне контакта между автором и читателем: текст как бы демонстрирует свою самодостаточность и отсутствие необходимости в адресате.

Так, добычинский текст, который, как кажется на первый взгляд, отражает переход ЛД к «традиционным» формам повествования, в действительности ставит под сомнение целесообразность создания текста вообще, коль скоро он не нуждается в читателе.

В ЗАКЛЮЧЕНИИ подводятся итоги исследования.

Внешне традиционная жанровая форма романа ГЭ проблематизируется отсутствием эволюции и противоречиями в образе героя и в его речи. Эти противоречия не позволяют рассматривать его, с одной стороны, как личность, наделенную целостными мировоззренческими и психологическими характеристиками, а с другой стороны - как субъекта речи, в которой эти

характеристики нашли бы свое отражение. В то же время эти нестыковки находят свое разрешение в специфике повествовательной структуры добычинского романа, который демонстрирует нарушение

повествовательной ситуации: в ситуации повествования от лица диететического нарратора перед нами не диегетический нарратор-протагонист, но две различные инстанции - героя и нарратора, то есть собственно субъекта текста, в речи которого все противоречивые проявления (в том числе - речевые) героя изображаются и рефлексируются. Таким образом, противоречивые проявления героя органично сосуществуют в перспективе нарратора, поскольку на этом уровне все они равным образом изображаются.

Ориентация добычинского романа на отчуждение речи включает в себя тенденцию к цитатности и корреспондирует с большим количеством аллюзий на литературные произведения, которые, в соответствии со спецификой нарративной организации текста, актуализируются не на уровне героя, как характеризующие особенности его восприятия прочитанных текстов или их влияние на его сознание/поведение, но на уровне нарратора, то есть - на уровне организации текста. Выделяются и другие способы отчуждения речи. Отчуждается, среди прочего, речь героя, что подтверждает целесообразность разделения инстанций героя и нарратора.

Специфика повествовательного аспекта ГЭ заключается также в том, что инстанция нарратора идентифицируется не только как изображающая слова героя, но и находит в тексте непосредственную экспликацию на уровне графическом, синтаксическом, ритмическом, семантическом.

Описанная структура - нарратор, в речи которого изображается слово героя, при этом эксплицированный в тексте через собственные, непосредственные речевые проявления, - является порождением инстанции абстрактного автора. Процесс отделения речи от ее субъекта разворачивается на глазах читателя. В связи с этим любые проявления какой-либо точки

зрения (позиции) релятивизируются и начинают восприниматься как результат игры авторского сознания.

Подобная структура возводится к особенностям гоголевских и чеховских текстов, релевантность которых обозначена в самом добычинском романе на различных уровнях, в том числе на метауровне. Такая черта гоголевского художественного мира, как алогизм (анормальное, непонятное, необъяснимое) проявляется в основном на уровне сюжета и стиля, хотя отдельные проявления этой черты выявляются и в плане структуры повествования. Для ГЭ алогизм становится основным структурообразующим принципом: парадоксальное и необъяснимое сосуществование противоположных характеристик героя разрешается столь же парадоксально - текстовой экспликацией креативной инстанции. Что касается художественного мира Чехова, то у ЛД актуализируются следующие его особенности. С одной стороны, разобщенность (в частности, алогизм - нарушение связи между явлением и его смыслом) также играет у Чехова принципиальную роль на мотивном и сюжетном уровне и, что особенно важно, становится свойством персонажного сознания, через призму которого изображается реальность. Сама природа этого сознания также важна для ГЭ: оно ориентировано на литературные модели реальности, но не на саму реальность. С другой стороны, с этой особенностью связана и другая, актуальная для ЛД, - относительность повествовательной точки зрения. Сама излюбленная чеховская форма повествования - несобственно-прямая речь - выражает релятивизм, неустойчивость, открытость жизненного процесса, проблематизирует причинно-следственные связи в мире. Релятивизм, ненадежность точки зрения в тексте ЛД проявляется в том, что герой выражает несовместимые между собой позиции. Относительность любых проявлений персонажа, противоречия в его облике приводят к тому, что он уже не может рассматриваться как идентичная личность. Тем не менее, эти противоречивые проявления героя сосуществуют в перспективе

нарратора. Таким образом, проблема разобщенности человеческого сознания и необъяснимости воспринимаемого им мира, актуальная для гоголевско-чеховской традиции, получает в ГЭ структурную реализацию и разрешается за счет трансформации традиционной нарративной системы в систему, организованную позицией «рассеянного» субъекта.

Что касается добычинских рассказов, то этот тип нарративной структуры может рассматриваться как и хронологически, и типологически предшествующий повествовательной организации ГЭ. Тексты рассказов ЛД демонстрируют различные признаки проблематизации нарративности, в частности таких основополагающих ее параметров, как сюжетность и персонаж. В то же время в них формируется новый тип связности текста. Именно проблематизирующие качество повествовательности семантические/синтаксические пропуски и инверсии побуждают реципиента к поиску этой новой связности. С другой стороны, в рассказах наблюдается тенденция к объединению различных повествовательных точек зрения. В том числе, происходит нелегитимное с точки зрения нарративной структуры сближение планов нарратора (недиегетического) и персонажа. Это происходит как за счет внутреннего характера точки зрения, формируемой текстом, так и за счет тенденции персонажной точки зрения к расширению (демонстрируется повествовательная компетенция, превышающая ту, которой обладает персонаж с локализованной и ограниченной пространственно-временной и идеологической позицией). «Разного рода речевые аномалии» (К. А. Долинин), к каковым могут быть отнесены описанные нами нарушения связности текста - с одной стороны и парадоксальные сближения внутри него - с другой, стимулируют реципиента к поиску имплицитных, подтекстовых смыслов, которые конструируются вопреки проблематизации качества нарративности. Подобный способ конструирования смысла текста - помимо факторов эксплицитной его связности - также отсылает исследователя к прозе Чехова.

<

Наконец, что касается последних текстов ЛД, то в них осуществляется 1 «проверка» традиционных способов организации текста, и в частности

современных ЛД способов адаптации традиции. В результате анализа «Диких» обнаруживается, что, несмотря на наличие в тексте признаков сказа, » жанровая целостность нарушается разрывом, который происходит между

текстом и его нарратором. В ШР недиегетический нарратор, структурные возможности которого предполагают обоснование логики и природы повествования, обнаруживает неспособность выйти за пределы повествуемого мира. С другой стороны, в добычинской повести отсутствуют факторы, которые могли бы стимулировать выход на некоторый новый интерпретационный уровень. В результате проблематизируется собственно целесообразность повествования в аспекте реципиента.

В добычинской художественной системе как бы подводятся итоги повествовательной традиции, для которой релевантны основополагающие нарративные категории: в рассказах демонстрируется, как при ослаблении этих категорий рассказывание все-таки осуществляется; в ГЭ происходит трансформация традиционной нарративной схемы и демонстрируется невозможность традиционного построения текста. Наконец, последние тексты ЛД, имеющие внешне традиционную структуру, обнаруживают отсутствие целостности и собственно целесообразности повествования.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Структура повествования и ее развитие в «Городе Эн» Л. Добычина// >- БШсНа вкуюа. Сборник научных трудов молодых филологов. Ш.

Таллинн, 2003. С. 150-166 » 2. Рецепция классических текстов в «Городе Эн» Л. Добычина//

Проблемы литературы XX века: в поисках истины. Сборник

материалов по результатам Всероссийской научной, ^конференции

1РОС Или (ИЛЬНАЯ I ВИЬЛИОТЕКА I СПетербург

IШж

молодых ученых «Проблемы литературы XX века». Архангельск, 2003. С. 127-141

3. Функционирование прямой речи в рассказах Л. Добычина/УПарадигмы. Сборник статей молодых филологов. Тверь, 2003 (Литературный текст: проблемы и методы исследования: приложение). С. 183-191

4. О транслитерации в текстах Л. Добычина// БШсНа вкуюа. Сборник научных трудов молодых филологов. IV. Таллинн, 2004. С. 98-109

5. Позиция субъекта речи в письмах Л. Добычина// Русская филология. 15. Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2004. С. 132-137

6. Принципы монтажа в прозе Л. Добычина// Александр Введенский и русский авангард. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летшо со дня рождения А. Введенского. СПб., 2004. С. 169-182

7. Рассказ Л. Добычина «Портрет»: принципы организации текста// Русская филология. 16. Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2005. С. 118-125 (апрель)

Лицензия ЛП № 000156 от 27,09.99г. Подписано в печать 14.11.2005 Формат 60x84 1/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1,5 Тираж 100 экз. Заказ № 667

Филологический факультет СПбГУ 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11

ОНУТ Филологического факультета СПбГУ 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11

РНБ Русский фонд

2006^4 34893

ЙЕ^

¿S ш

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Попова, Зоя Александровна

ВВЕДЕНИЕ

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

Глава I. Повествовательные инстанции в нарративной структуре

Города Эн»

1. К постановке проблемы. Жанровая природа и нарративная структура «Города Эн»

2. Противоречия в образе героя 21 3 .Герой/нарратор. Специфика соотношения

4. Речь героя. Способы и уровни отчуждения речи в тексте романа 36 Литературные дискурсы в романе

5. Роль «книжных» аллюзий в романе

6. Голос нарратора. Авторская позиция

Глава II. Межтекстовые связи «Города Эн»: традиция и структура

1. Особенности структуры «Города Эн» и специфика межтекстовых связей (постановка проблемы)

2. Рецепция текстов на уровне героя

3. Рецепция текстов на уровне структуры романа

3.1. Поэтика Чехова в «Городе Эн» 76 3.1 .а. «Рассказ неизвестного человека»: функционирование чужих текстов

3.2. Специфика функционирования чужих текстов в «Городе Эн» на фоне традиции

3.3. Специфика рецепции текстов и другие особенности поэтики романа

3.3.а. Транслитерация: традиция и «Город Эн»

3.4. «Город Эн» и «Степь»

3.5. «Город Эн» - «Степь» - «Мертвые души» и традиция

Глава III. Повествовательная структура рассказов Л.Добычина (сборники «Встречи с Лиз» и «Портрет»)

1. К постановке проблемы

2." Актуальность понятия подтекста для малой прозы ЛД 121 Рассказы Добычина с недиегетическим нарратором

1. Проблематизация связности текста

2. Формирование связности текста

2.1. Ослабление параметров коммуникативного акта как средство связности текста

2.1 .а. Сближение различных уровней повествовательной структуры за счет нивелировки различия между субъектами речи

2.2. Внутренняя точка зрения. Объединение различных уровней повествовательной структуры

2.3. Связность текста помимо плана выражения

3. Позиции нарратора и персонажа. Отличия 156 Промежуточные итоги

Рассказ Л. Добычина «Портрет». Принципы организации текста

Выводы. Рассказы и «Город Эн»

Глава IV. Последние произведения Добычина: возвращение к традиции?

1. «Традиционность» структуры «Диких» и «Шуркиной родни»

2. «Дикие»

3. «Шуркина родня»

4. «Дикие» и «Шуркина родня» в контексте нарративной поэтики Добычина 205 ЗАКЛЮЧЕНИЕ 207 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Попова, Зоя Александровна

Творчество Л.И. Добычина (далее - ЛД; 1894 -1936) довольно подробно освещено в исследовательской литературе за те более чем пятнадцать лет, которые прошли с 1989 года, когда после пятидесятипятилетнего перерыва впервые на родине писателя вышла его книга [Добычин 1989]1. По итогам Добычинских чтений вышли следующие сборники: Первые Добычинские чтения. Даугавпилс, 1991; Вторые Добычинские чтения: в 2-х частях. Даугавпилс, 1994; Добычинский сборник. Даугавпилс, 1998; Добычинский сборник - 2. Даугавпилс, 2000; Добычинский сборник - 3. Даугавпилс, 2001; Добычинский сборник - 4. Даугавпилс, 2004. Большая часть исследований, вошедших в первые два выпуска из названных, составила сборник, выпущенный в 1996г. издательством журнала «Звезда» под названием «Писатель Леонид Добычин. Воспоминания. Статьи. Письма». Столетию со дня рождения ЛД посвящен восемнадцатый выпуск . Ученых записок историко-филологического факультета университета Тренто («Вторая проза». Русская проза 20-х - 30-х годов XX века». Trento, 1995). Среди немногочисленных первых откликов на появление произведений ЛД в печати отметим небольшие, но содержательные заметки Н. Степанова [Степанов Н. 1927] и [Степанов Н. 1936]. Наконец, в 2004 году в Московском педагогическом государственном университете была защищена кандидатская диссертация «Художественный мир прозы Л.И. Добычина» [Радищева 2004].

Исследования затрагивают различные аспекты добычинского творчества. Они касаются, с одной стороны, межтекстовых связей:

1 При ссылках на использованную литературу в квадратных скобках указывается фамилия автора и год издания (при ссылках на коллективный сборник - название текста). В случае, если цитируется определенный фрагмент текста, - через двоеточие указывается номер страницы, при необходимости - номер тома. Подробное описание библиографических единиц см. в Списке использованной литературы. рассматриваются связи творчества ЛД с мировой и русской классической и современной литературой, а также специфика этих связей - [Анина 1998], [Анина 2000], [Белоусов 1996а], [Белоусов 1996b], [Бодров, Бодрова 1996b], [Кошелев 2001], [Неминущий 1996а], [Петрова А. 1996], [Спроге 1996], [Строганов 2001], [Сухих 2000], [Сухих 2004], [Топоров 1995], [Трофимов 1996], [Трофимов 1998], [Трофимов 2001], [Угрешич 1996], [Федоров 2000], [Шеховцева 1997], [Шеховцева 2001b], [Шрамм 2000], [Эйдинова 1996b], [Эйдинова 1996с], [Эйдинова 1998] - и взаимодействие «литературного контекста» с «жизненной основой» - [Белоусов 1995], [Мекш 1996а]. Объектом исследования становится также связь добычинской прозы с другими видами искусства, такими как кинематограф - [Федоров 1996], [Федоров 2001], живопись - [Радищева 2004], [Мекш 2000], театр - [Мекш 1998]. С другой стороны, освещаются вопросы имманентной поэтики прозы ЛД: вопросы организации времени и пространства - [Белобровцева 1996], [Серман 1996], [Федоров 1998], [Федоров 2001], [Щеглов 1993], особенности построения сюжета и средства создания связности текста - [Мазилкина 1996], [Неминущий 1996b], [Петрова Г. 2001], [Степанов Н. 1927], [Степанов Н. 1936]. Отдельная работа, в частности, посвящена добычинскому синтаксису

- [Маркштейн 1996]. Освещается и метрико-ритмическая организация текста

- [Белоусов 1999], [Кормилов 1996], [Орлицкий 1996].

Необходимо отметить, что многие работы сосредотачиваются на том, как в творчестве ЛД отражается внетекстовая реальность соответствующего периода. Ср. характеристики художественного мира прозы ЛД: «мир российской провинции» [Федоров 1998: 5], «мир пошлости» [Анина 1998: 4]. Образы героев описываются в традиционных психологических категориях. О герое «Города Эн» (далее - ГЭ): «Он - маленький веселый солдатик обывательской армии, который бойко рапортует об интригах и сплетнях» [Ерофеев 1996: 54]. Подход к образу героя остается тем же и при учете взаимодействия романа с интертекстами: «Детская непосредственность героя показана через восприятие им художественной литературы.

Уход от жизни в литературу, противостоящую тоскливому однообразию быта глубокой провинции, жители которой лишены подлинной духовности, помогает герою не слиться с окружающей средой, по мере своих слабых сил противостоять ей, но в то же время усиливает его одиночество [Никольская 1996: 59]; «Добычин именует своего героя <.> Дон-Кихотом <.> высоким, вечностным, трагедийным» [Бодров, Бодрова 1996b: 220]. При рассмотрении рассказов: «ничтожество» [Бахтин B.C. 1999b: 36]; «Обыватель <. .> рад нарядиться в новые одежды <.> нов душе мечтает о том, что «Лиз, пожалуй, уже разделась»» [Ерофеев 1996:51]; «Провинциальное сознание, как оно изображено Добычиным, - это сознание, всецело погруженное в систему уездных отношений, тем не менее оно устремлено вдаль, за городские границы <.>» [Федоров 1998: 5].

Симптоматична в этом контексте тенденция интерпретации героев ЛД через призму характеристик личности писателя: [Золотоносов 1996], [Каверин 1996], [Чуковская 1996].

В то же время сразу после выхода ГЭ было замечено: «Чеховские «человеки в футлярах», купринские офицеры, доморощенные «ницшеанцы» Санины <.> получили <.> полное и яркие выражение в литературе<.> <Добычинские> «герои» <sic!> - результат предельного мельчания ставших уже «классическими» провинциальных обывателей» [Степанов Н. 1936: 215]. Таким образом, дается указание на то, что проза ЛД ориентирована на литературную традицию.

Представляется, что при рассмотрении творчества ЛД необходимо учитывать эту важнейшую характеристику его художественного мира. Как кажется, проза ЛД - это, если прибегнуть к упрощенной формуле, не

2 Определение жанровой формы текстов ЛД не является нашей целью и приводится в соответствии с формулировками B.C. Бахтина [Бахтин B.C. 1999а]. осмысление реальности, но осмысление литературных моделей этой реальности. В частности, в творчестве ЛД осуществляется рефлексия по поводу способов письма и собственно по поводу возможностей создания литературного произведения на основе классических повествовательных схем.

В связи с этим при анализе прозы ЛД в высшей степени актуальным становится феномен цитатности и чужой речи (это касается не только межтекстовых связей, но и внутритекстовых повторов и пр. Кроме перечисленных см., например, [Шиндин 1996], [Неминущий 1998] - в последнем исследовании герои добычинских рассказов названы «ретрансляторами чужой речи» [Неминущий 1998: 37]), однако эти феномены важны опять-таки не для характеристики персонажного сознания и описываемой реальности как «среды», но для объяснения устройства текста.

Ценные наблюдения, сделанные исследователями добычинского творчества, предстают на фоне этого тезиса в ином свете. Так, связи творчества ЛД с творчеством Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова (традиция), Белого, Мандельштама, Сологуба, Тынянова, Платонова (современный контекст) ([Анина 1998], [Белоусов 1995], [Белоусов 1996а], [Белоусов 1996b], [Неминущий 1996а], [Спроге 1996], [Тименчик 1996], [Эйдинова 1996с], [Эйдинова 1998] и др.) оказываются существенными как характеризующие не конструируемую реальность, но принципы ее конструирования.

С этим связано и своеобразие связи сознания героя такого насыщенного различными литературными аллюзиями добычинского произведения, как ГЭ, с текстами, читателем которых он является, и специфика функционирования этих текстов в романе ЛД. Это также отмечено в одном из исследований: «<.> Дело <.> не в особенностях восприятия текста ребенком <.>. Дело в том, что гоголевские персонажи живут уже как бы вне Гоголя <.> <Гоголевское слово> живет и вступает в отношения с авторским словом самостоятельно» [Трофимов 1998: 53-54].

Добычинские тексты очевидным образом сопротивляются анализу без учета их «цитатного» характера. В доказательство приведем выдержку из работы об образе детства у ЛД (пример в данном фрагменте - из ГЭ): «Стремление к единству, к слиянию у ребенка находит подтверждение в так<ой> характеристик<е> его состояния, как <.> «трогательно». Трогательность <. > - чувств<о>, обращенн<ое> одновременно и на себя, и на другого.

Растроганный смотрел на раны Иисуса - ощущение своей и чужой боли». [Гольдина 1998: 59-61]. При рассмотрении соответствующей цитаты становится, однако, ясно, что на ее основании нельзя говорить о подлинности, глубине и человечности соответствующих чувств (ребенка): « -Иоанн у креста, миловидный3, напомнил мне Васю. Растроганный, я засмотрелся на раны Иисуса Христа и подумал, что и Вася страдал» [СС: 127]4.

В диссертационном исследовании Е. Радищевой обосновывается концепция, учитывающая упомянутое нами свойство художественного мира писателя. Добычинский текст в этой работе характеризуется именно как построенный на литературных цитатах и штампах и имеющий своим объектом не соответствующую референтную реальность, но определенную литературную традицию [Радищева 2004: 34,75 и др]. Некоторые выводы данной диссертационной работы, однако, представляются уязвимыми и не вполне корректными при соотнесении с добычинскими текстами. Причина этого кажется нам очень характерной и важной для обоснования актуальности нашего собственного исследования.

3Изменения шрифта во всех примерах из текстов ЛД мои. - З.П.

4 В дальнейшем при ссылках на тексты ЛД указывается номер страницы. Ссылки даются по изданию: Добычин Л.И. Полное собрание сочинений и писем. СПб., 1999.

С точки зрения диссертантки, цитатность у ЛД служит «сокрытию индивидуальности как автора, так и героев» [Радищева 2004: 19]. Рефлексия по поводу «литературности» связывается с историческими тенденциями добычинской эпохи: «Власти слов, проникавшей в российское сознание, сопротивлялся <.> Л.И.Добычин <.> Произведения автора были альтернативой «литературности» внутри самой литературы» [Радищева 2004: 81].

Речь идет о том, что в текстах ЛД остраняется определенный литературный дискурс, связанный с разоблачением мещанства и обывателей. Таким образом осуществляется провокация читателя, побуждаемого к восприятию добычинского текста как «антимещанского», в то время как он таковым не является [Радищева 2004: 12,75-79 и др.]. Наоборот,, в творчестве ЛД, по мысли Е. Радищевой, происходит «реабилитация» мещанства как «срединного поля культуры» [Радищева 2004: 48]. Здесь, однако, встает вопрос о том, какие именно элементы текста указывают на эту реабилитацию, поскольку остранение «мещанского» дискурса и демонстрация его исчерпанности сами по себе не предполагают утверждение какого-то иного дискурса, альтернативного ему и идеологически противоположного. «Без маски героев писателя можно увидеть лишь мельком, в словечках, полунамёках, - указывается в диссертации. - Но именно это и дорого автору» [Радищева 2004: 35]. Однако при рассмотрении фрагментов текста, содержащих, с точки зрения Е. Радищевой, такие «полунамеки», становится очевидным, что и они могут быть отнесены к тому «антимещанскому» типу дискурса, которому, по логике исследовательницы, должны быть противопоставлены. Приведем пример. Доказывая «недуальность» [Радищева 2004: 35] художественного мира ЛД, возможность сосуществования в нем полярных категорий без привычного противопоставления (имеется в виду, в частности, материальное-духовное, низкое-высокое, духовное-бездуховное, небесное-земное), Е. Радищева пишет: «Человеку лишь нужно вновь погрузиться в свою изначальную «священную историю», - в этом суть мировоззрения автора и сердцевина его жизненной философии, воплотившейся в художественном мире. <Писатель> восстанавливает сакральность каждого мига, каждой земной вещи <. .> кадр за кадром восстанавливает божественность земного дома» [Радищева 2004: 149]. Доказывая этот тезис, диссертантка анализирует различные архетитипические образы добычинской прозы, такие как образы сада, женщины, зеркала и проч. [Радищева 2004: 101-140]. При этом, например, декларируется связь образа сада «с любовными чувствами» - на материале рассказа «Встречи с Лиз», а о герое говорится, что «в этом саду <он> <.> наслаждается одиночеством и тишиной» [Радищева 2004: 107]. Ср., однако, соответствующий фрагмент: «Через три месяца здесь будет бело от осыпавшихся лепестков, - подумал Кукин, и ему представились захватывающие сцены между ним и Лиз, расположившимися на белых лепестках» [СС: 56]. Очевидно, во-первых, что речь здесь идет не столько о «любовных чувствах и мечтах» героя [Радищева 2004: 107], сколько о его физиологическом влечении. Во-вторых, что в данном случае еще важнее, употребление эвфемизма «захватывающие сцены» и сам ход мыслей Кукина, для которого сад связывается не с наслаждением «одиночеством и тишиной», а с этими сценами, как раз и являются традиционно «обывательскими» и «мещанскими».

Такие погрешности анализа кажутся нам результатом того, что исследователь оперирует той логикой, которой, с его точки зрения, подчиняются тексты «антимещанской» традиции и не подчиняются тексты ЛД. Так, о герое ГЭ говорится, что он не «наивный, послушный и благонадежный маленький обыватель» [Радищева 2004: 143], но «наделен сложной психологией и обращается к высоким идеалам» [Радищева 2004: 144]; это противопоставление является основой многих исследований добычинского творчества. Обращение Е. Радищевой к архетипическим сакральным мотивам очень показательно: мышление, для которых они релевантны, оперирует именно бинарными оппозициями (см. [Мелетинский 2001: 25]); между тем, как утверждается в ее же исследовании, последние перестают быть актуальными в художественном мире ЛД.

Каким образом можно разрешить возникшее противоречие? Представляется, что эффективным для выявления своеобразия поэтики ЛД может стать пристальный анализ структурной специфики его прозы. Такой анализ предполагает описание некоторых формальных особенностей и поэтому не связан с риском «навязывания» тексту параметров психологического и идеологического свойства.

Инструментом такого анализа является нарратологический метод. С его помощью может быть описана, прежде всего, специфика повествовательной позиции. Специфика же повествовательной позиции при таком анализе становится основным параметром, позволяющим описать семантику текста как сообщения, осуществляемого в коммуникативном акте Автор - Реципиент. В монографии В. Шмида «Нарратология» 2003 г., где выстроена система нарратологических понятий, ставшая основой для нашей работы5, повествовательное произведение понимается как такое, «в котором <.> повествуется (нарратором) история, <а> также изображается (автором) повествовательный акт» [Шмид 2003: 34], то есть как имеющее двухуровневую структуру. При этом об абстрактном авторе можно сказать, что «его слово - это весь текст во всех его планах, все произведение в своей сделанности» [Шмид 2003: 53]. Таким образом, в анализе нарративной организации текста содержатся предпосылки для выводов, касающихся вообще поэтики этого текста.

Необходимо отметить, что в добычиноведении, главным образом в последнее десятилетие, появились работы, посвященные собственно

5 Мы опираемся на данную систему как наиболее удобную и отвечающую целям настоящего исследования. В наши задачи не входит ее характеристика, сравнение с другими нарратологическими концепциями и проч. нарратологической проблематике - [Абанкина 1998], [Королев 2001b], [Маслов 2004] - или разнообразным аспектам, связанным с этой проблематикой, - [Каргашин 1996], [Каргашин 1998], [Петрова Г. 2001], [Сухих 2000], [Сухих 2004], [Шрамм 2000], большинство работ С. И Королева, работы В. В. Эйдиновой. Следует отметить, что в большинстве из них рассматриваются рассказы, и работ, специально посвященных ГЭ и двум последним добычинским текстам, нет.

На материале текстов рассказов исследователи приходят к выводу о том, что для них (несмотря на то, что нарратор всех рассказов, за исключением одного, недиегетический) характерна внутренняя точка зрения, через призму которой организовано повествование - см., например, [Каргашин 1998], [Каргашин 1996], [Королев 2002а], [Королев 2004], [Королев 2001а]. Отмечается «редуцированность» повествования, то есть отсутствие некоторых конститутивных его элементов. В частности, в работе [Шрамм 2000] редукция на различных уровнях текста представлена как фундаментальный принцип добычинской поэтики.

При этом в некоторых исследованиях обращается внимание на то, что это отсутствие преодолевается внутренней позицией персонажа, глазами которого представлена внутритекстовая действительность (см., например, [Каргашин 1996]). Сама же персонажная точка зрения при этом квалифицируется как выражающая несамостоятельность, обезличенность персонажа, примитивность его мышления - ср. [Королев 2001b], [Каргашин 1996], работы В.В. Эйдиновой. Таким образом, ценные наблюдения, которые делают исследователи добычинского творчества, включаются не в целостную концепцию повествовательной поэтики ЛД, но в понятийную систему, оперирующую опять-таки психологическими категориями, то есть категориями не нарратологической природы.

Нам же представляется необходимым возможно полно описать добычинскую нарративную поэтику как систему, выявить особенности повествовательной точки зрения как части этой специфической системы, в соответствии с закономерностями которой функционируют все ее составляющие. Нашей целью, таким образом, является не выявление особенностей персонажного/нарраторского сознания, но попытка определить, какие принципы определяют функционирование и взаимодействие повествовательных инстанций. В рамках нашего исследования нам кажется необходимым связать это функционирование и взаимодействие с некоторыми существенно специфическими принципами построения текста, а не с особенностями сознания персонажа/нарратора. Отметим, что исследователи пишут о «пограничном» характере добычинской повествовательной системы: «Добычин испытывает привычные повествовательные принципы на излом, работает на границах» [Сухих 2004: 147].

Здесь необходимо сказать о наличии работы, специально посвященной описанию повествовательной поэтики ЛД - [Маслов 2004]. Отметим, однако, что ее материал составили исключительно рассказы 1920-х годов, и распространение выводов, к которым приходит исследователь, на все творчество ЛД (за исключением «Диких», где, по мнению Б. Маслова, «используется сказовый рассказчик» [Маслов 2004: 110]) представляется неправомерным как минимум потому, что тексты ГЭ и повести «Шуркина родня» (далее - ШР) организованы от лица диегетического нарратора - в отличие, как мы уже упомянули, от всех добычинских рассказов, за исключением одного. Мы же начнем наше исследование именно с рассмотрения ГЭ и далее наметим отношение специфики добычинского романа к рассказам : ЛД, с одной стороны, и двум его последним текстам с другой.

Описание повествовательной позиции представляется важным для добычинского творчества и по той причине, что его проза входит во временной контекст, в котором создавались произведения, характеризующиеся переосмыслением классических (реалистических) нарративных схем - как в области «перспективологии», так и в области сюжетологии [Шмид 2003: 9]. Это, во-первых, произведения таких авторов, как Бабель, Пильняк, Замятин, Платонов, которые формируют определенную версию модернистского текста, эксплуатирующую мифологические схемы. Этот тип текста подробно описан В. Шмид ом в монографии «Проза как поэзия» (см. [Шмид 1998с, d, е]). Речь идет о редукции психологизма, перспективизации (в частности - неразличении субъекта и объекта), сюжетности и об усилении, напротив, ассоциативных, нелинейных внутритекстовых связей, о реализации принципа эквивалентности как обеспечивающего связность текста при умалении принципа линейной последовательности 6 . Во-вторых, ЛД «вписывается в ленинградский авангардистский резерват конца двадцатых годов, в котором творили «писатели для писателей» и где основополагающий принцип авангардной литературы - принцип переоценки - входит в свою завершающую, самую артистичную фазу» [Угрешич 1996: 281]. Речь идет, прежде всего, о творчестве ОБЭРИУ и близких к этой группировке писателей (см. [там же]). В связи с этим симптоматично, что произведения ЛД должны были составить так и не вышедший сборник «Ванна Архимеда» вместе с произведениями обэриутов (издание было запланировано в 1929 г.), см. [Блюмбаум, Морев 1991]; см. также [Мейлах 1990]. В последней работе речь идет о связи обэриутов с формалистами, по инициативе и при участии которых издавался сборник. Это связь через поэтику остранения, причем с отмечается, что «наиболее заметной остраняющей чертой обэриутской поэтики является употребление разного рода <.> метаописательных фрагментов» [Мейлах 1990: 182]. (Об остранении у ЛД см. в первой главе

6 Краткая избранная библиография по вопросу: [Ауэр 1991], [Безрукова 1997], [Букса 1994], [Вознесенская 1995], [Голубков 1995], [Грякалов, Грякалова 1992], [Грякалова 1994], [Дьячкова 1995], [Жолковский, Ямпольский 1994], [Иванова 1994], [Казарина 1992], [Лазаренко 1994], [Левин 1991], [Маркштайн 1992], [Мущенко 1992], [Радбиль 1998], [Сейфрид 1994], [Толстая - Сегал 1994], [Browning 1985], [Jensen 1979]. работы). Метатекстовый же аспект включает в себя рефлексию по поводу повествовательных механизмов создания текста. Так, в исследовательской литературе отмечается, что многие прозаические тексты Хармса посвящены невозможности рассказывания. Этой невозможностью построить нарратив объясняются механические концовки, отрицающие логику развертывания текста, произвольность и немотивированность персонажей, случайность и обратимость происходящего . Ср. замечание исследователя о том, что в повести «Старуха» «уничтожение повествовательного языка само становится сюжетом» [Кукулин 1997: 68]. Ср. также суждение о том, что в «Случаях» демонстрируется нерелевантность как новеллистической, так и архаической логики [Соркина 1998]. Относительно принципов развертывания такого текста О. Ханзен-Леве отмечает, что он цементируется «не фабульной логикой» и не «принципом эквивалентности <.> а более «простыми» <.:.> средствами сериализации по правилам ad hoc» [Ханзен-Леве 1994: 32]. На этом уровне - то есть на уровне повествовательной структуры текста -«хронотопический абсурд» ЛД и «хармсовский абсурд фабульный» [Сухих 2000: 137] интерпретируются как явления одного порядка, а не различные (ср. [Сухих 2000: 135]).

Вот почему конечной целью данной работы является описание и анализ поэтики прозы ЛД, а основной задачей, которую необходимо выполнить для достижения этой цели, - анализ повествовательной позиции в текстах ЛД. В свою очередь, для решения этой главной задачи необходимо решить ряд промежуточных задач, а именно:

- описать соотношение позиции героя и нарратора (в частности -отдельно для текстов с аукториальной и неаукториальной формой повествования)

- проанализировать формирование персонажной/ нарраторской позиции на лексическом, синтаксическом, композиционном уровнях

7 См. [Жаккар 1995], [Кобринский 2000], [Кукулин 1997], [Ханзен-Леве 1994], [Ямпольский 1998].

- выявить характер включения в текст/речь героя чужого слова - как на уровне межтекстовых связей, так и на внутритекстовом уровне (взаимодействие с речью других персонажей, с текстами, которые целиком инкорпорируются в текст произведения, такими как тексты лозунгов и т.п.)

- обозначить традицию, в рамках развития которой находится специфика повествовательной структуры добычинских текстов.

Итак, актуальность настоящего исследования связана, с одной стороны, с высоким интересом, который вызывает среди исследователей творчество ЛД, и явным наличием нерешенных вопросов, связанных с характеристикой повествовательной и персонажной позиции, а также тем, что трансформации классических нарративных схем вообще характерны для литературы соответствующего периода; с другой стороны, обращение к нарратологии как к дисциплине, методика которой используется нами при анализе текста, отражает возрастающий интерес к этой дисциплине в современной гуманитарной науке - см. [Schmid URL]. В то же время настоящая работа является первым опытом всестороннего комплексного анализа добычинской поэтики как динамического целого в нарратологическом аспекте, чем определяется научная новизна диссертации.

Научно-практическая значимость работы заключается в установлении некоторых новых тенденций трансформации повествовательной модели в литературе русского авангарда, выяснении истоков и закономерностей этих тенденций и в расширении картины литературной ситуации 20-х-30-х гг. XX века вообще. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы в рамках будущих исследований, посвященных творчеству ЛД и русской литературе 20-х-30-х гг. XX века, а также в общих и специальных курсах по истории русской литературы 20-х - 30-х гг. XX века.

Методологическую основу исследования составили прежде всего работы, посвященные вопросам нарратологического характера, в том числе основополагающие для современной нарратологической теории исследования Б.А. Успенского, Ю. М. Лотмана, М. М. Бахтина, В. Н. Волошинова, Е.В. Падучевой; работы В. Шмида, Н.А. Кожевниковой, Ю.В. Манна. Кроме того, исследование основывается на работах В. Шмида, Ж.-Ф. Жаккара, О. Ханзен-Леве, опять-таки Н.А. Кожевниковой и др. по вопросам, связанным с изменением повествовательных стратегий в литературе, современной ЛД. Мы опираемся также на работы В.Н.Топорова, P.O. Якобсона, Ю. И. Левина, Е.С. Яковлевой, Б.А. Успенского, В. Б. Шкловского, посвященные общим проблемам, связанным с семиотикой текста.

Поскольку, как упомянуто, настоящая работа будет сосредоточена, в частности, на коммуникативных аспектах текста, одной из опорных работ стала монография К.А. Долинина «Интерпретация текста». Мы не будем специально останавливаться на проблеме реципиента, оговорив сразу, что во всех случаях, когда будет идти речь о читательских реакциях на добычинский текст, мы будем иметь в виду идеального реципиента, то есть такого, чье отношение к тексту «целиком предопределен<о> произведением <.> <т.е.> зафиксированными в произведении и гипостазируемыми в абстрактном авторе творческими актами» [Шмид 2003: 61].

Для выявления специфики повествовательной позиции на синтаксическом уровне привлекаются исследования по коммуникативному синтаксису Г.А. Золотовой, И. И. Ковтуновой. Наконец, мы опираемся на ценные наблюдения исследователей творчества ЛД, касающиеся принципов организации добычинских текстов, в частности вопросов композиции, организации времени и пространства, связности текста, специфики персонажной/нарраторской речи, вопросов коммуникации, чужого слова - в том числе, в тех случаях, когда самими исследователями эти наблюдения не включались в нарратологическую методологическу систему. Это работы А. Белоусова, И. Белобровцевой, И. Каргашина, С.Королева, Э. Маркштейн,

И. Мазилкиной, А. Неминугцего, А. Петровой, Г. Петровой, Н. Степанова, И. Трофимова, Ф. Федорова, С. Шиндина, Ю. Щеглова, В. Эйдиновой и др.

Материалом для анализа является роман ЛД ГЭ, рассказы, составившие два сборника, вышедшие при жизни писателя, - «Встречи с Лиз» и «Потрет», и произведения «Дикие» и ШР. Представляется, что сборники рассказов, роман и последние произведения репрезентируют этапы развития специфической нарративной системы, организующей творчество ЛД.

Материал и задачи диссертационного исследования определяют его структуру. Во введении обосновываются актуальность и научная новизна работы, развертывается аналитический обзор исследовательской литературы. В первой главе рассматривается специфика повествовательной структуры романа ГЭ, выясняется различие между героем и нарратором, определяются характеристики и функции этих инстанций в структуре текста. На основании того, каким образом в речи нарратора конструируется повествуемый мир, определяются важные характеристики художественного мира романа. Во второй главе работы особенности нарративной структуры романа вводятся в контекст традиции, причем рассматривается сама структура его межтекстовых связей, которая оказывается изоморфной внутренней повествовательной структуре. В третьей главе рассматриваются особенности повествовательной структуры рассказов ЛД и обозначается соотношение этих особенностей со спецификой повествовательной структуры ГЭ. Таким образом, определяется динамика добычинской повествовательной системы в рамках соотношения рассказы - роман. В четвертой главе осуществляется характеристика двух последних добычинских произведений относительно выявленных нами особенностей. В заключительной части формулируются выводы диссертационного исследования, которое завершается списком использованной литературы.

Основная часть

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтика прозы Л. Добычина. Нарратологический аспект"

Заключение

В ходе диссертационного исследования сделаны следующие выводы.

В первой главе показано, что внешне традиционная жанровая форма романа ГЭ проблематизируется отсутствием эволюции и противоречиями в образе героя и в его речи. Эти противоречия не позволяют рассматривать его, с одной стороны, как личность, наделенную целостными мировоззренческими и психологическими характеристиками, а с другой стороны - как субъекта речи, в которой эти характеристики нашли бы свое отражение. В некоторых фрагментах текста отчетливо видна ирония, то есть внешняя позиция субъекта речи по отношению к описываемой реальности. Вместе с тем в тексте отсутствуют указания на то, что нарратор обладает более широкой точкой зрения, чем герой. Эти нестыковки, как кажется, находят свое разрешение в специфике повествовательной структуры добычинского романа. Нам представляется, что текст ГЭ демонстрирует нарушение повествовательной ситуации: в ситуации повествования от лица диегетического нарратора перед нами не диегетический нарратор-протагонист, но две различные инстанции -героя и нарратора, то есть собственно субъекта текста, в речи которого все противоречивые проявления (в том числе - речевые) героя изображаются и рефлексируются. Так, остраняется не только «мещанский» и «ограниченный» дискурс, но и дискурс, казалось бы, демонстрирующий глубину и подлинность переживаний героя: он отчетливо атрибутируется как цитатный по отношению к литературной традиции, в частности сентименталистской. Таким образом, противоречивые проявления героя органично сосуществуют в перспективе нарратора, поскольку на этом уровне все они равным образом изображаются. Цитатный характер добычинского романа корреспондирует с большим количеством аллюзий на литературные произведения (а именно - их упоминаний), которые, в соответствии со спецификой нарративной организации текста, актуализируются не на уровне героя, как характеризующие особенности его восприятия прочитанных текстов или их влияние на его сознание/поведение (эти характеристики для ГЭ, как уже сказано, нерелевантны), но на уровне нарратора, то есть - на уровне организации текста. С другой стороны, цитатность ГЭ создается и другими способами отчуждения речи - включением различных форм чужой речи, таких как прямая (прямые цитаты из речи других персонажей), косвенная, живописная косвенная, несобственно-прямая, а также употреблением кавычек. Отчуждается, среди прочего, речь героя, что подтверждает целесообразность разделения инстанций героя и нарратора.

Специфика повествовательного аспекта ГЭ заключается также в том, что инстанция нарратора идентифицируется не только как изображающая слова героя, но и находит в тексте непосредственную экспликацию на уровне графическом, синтаксическом, ритмическом, семантическом.

Описанная структура - нарратор, в речи которого изображается слово героя, и при этом эксплицированный в тексте через собственные, непосредственные речевые проявления, - является, по логике В. Шмида, порождением инстанции абстрактного автора. Процесс отделения речи от ее субъекта разворачивается на глазах читателя. В связи с этим любые проявления какой-либо точки зрения (позиции) релятивизируются и начинают восприниматься как результат игры авторского сознания.

Подобная структура возводится нами во второй главе исследования к особенностям гоголевских и чеховских текстов, релевантность которых обозначена в самом добычинском романе. Такая черта гоголевского художественного мира, как алогизм (анормальное, непонятное, необъяснимое) проявляется в основном на уровне сюжета и стиля, хотя отдельные проявления этой черты выявляются и в плане структуры повествования. Для ГЭ алогизм становится основным структурообразующим принципом: парадоксальное и необъяснимое сосуществование противоположных характеристик героя разрешается столь же парадоксально - текстовой экспликацией креативной инстанции. Что касается художественного мира Чехова, то у ЛД актуализируются следующие его особенности. С одной стороны, разобщенность (в частности, алогизм - нарушение связи между явлением и его смыслом) также играет у Чехова принципиальную роль на мотивном и сюжетном уровне и, что особенно важно, становится свойством персонажного сознания, через призму которого изображается реальность. Сама природа этого сознания также важна для ГЭ: оно ориентировано на литературные модели реальности, но не на саму реальность. С другой стороны, с этой особенностью связана и другая, актуальная для ЛД, - относительность повествовательной точки зрения. Сама излюбленная чеховская форма повествования -несобственно-прямая речь - выражает релятивизм, неустойчивость, открытость жизненного процесса, проблематизирует причинно-следственные связи в мире. Релятивизм, ненадежность точки зрения в тексте ЛД проявляется в том, что герой выражает несовместимые между собой точки зрения. Относительность любых проявлений персонажа, противоречия в его облике приводят к тому, что он уже не может рассматриваться как идентичная личность. Тем не менее, эти противоречивые проявления героя сосуществуют в перспективе нарратора. Таким образом, проблема разобщенности человеческого сознания и необъяснимости воспринимаемого им мира, актуальная для гоголевско-чеховской традиции, получает в ГЭ структурную реализацию и разрешается за счет трансформации традиционной нарративной системы в систему, организованную позицией «рассеянного» субъекта.

Что касается добычинских рассказов, которые рассмотрены в третьей главе исследования, то этот тип нарративной структуры может рассматриваться как и хронологически, и типологически предшествующий повествовательной организации ГЭ. Тексты рассказов ЛД демонстрируют различные признаки проблематизации нарративности, в частности таких основополагающих ее параметров, как сюжетность и персонаж. В то же время формируется новый тип связности текста. Именно проблематизирующие качество повествовательности семантические/синтаксические пропуски и инверсии побуждают реципиента к поиску этой новой связности. С другой стороны, в рассказах наблюдается тенденция к объединению различных повествовательных точек зрения. В том числе, происходит нелегитимное с точки зрения нарративной структуры сближение планов нарратора (недиегетического) и персонажа. Это происходит как за счет внутреннего характера точки зрения, формируемой текстом, так и за счет тенденции персонажной точки зрения к расширению (демонстрируется повествовательная компетенция, превышающая ту, которой обладает персонаж с локализованной и ограниченной пространственно-временной и идеологической позицией). «Разного рода речевые аномалии» (К. А, Долинин), к каковым могут быть отнесены описанные нами нарушения связности текста - с одной стороны и парадоксальные сближения внутри него - с другой, стимулируют реципиента к поиску имплицитных, подтекстовых смыслов, которые конструируются вопреки проблематизации качества нарративности. Подобный способ конструирования смысла текста - помимо факторов эксплицитной его связности - также отсылает исследователя к прозе Чехова.

Таким образом, в рассказах ЛД редукция ряда элементов традиционной нарративной структуры, уравновешенная актуализацией иных факторов, создает качественно новую (хаотизированную) упорядоченность. Такая структура является ближайшей предпосылкой структуры добычинского романа.

Наконец, что касается последних текстов ЛД, то в них осуществляется «проверка» традиционных способов организации текста, и в частности современных ЛД способов адаптации традиции. В результате анализа «Диких» обнаруживается, что, несмотря на наличие в тексте признаков сказа, жанровая целостность нарушается разрывом, который происходит между текстом и его нарратором. В ШР недиегетический нарратор, структурные возможности которого предполагают обоснование логики и природы повествования, обнаруживает неспособность выйти за пределы повествуемого мира. С другой стороны, в добычинской повести отсутствуют факторы, которые могли бы стимулировать выход на некоторый новый интерпретационный уровень. В результате проблематизируется собственно целесообразность повествования в аспекте реципиента.

Таким образом, мы подошли к решению поставленных задач, описав специфику повествовательной структуры романа ЛД и его малой прозы. При этом была обнаружена динамика, характеризующая добычинскую повествовательную систему. Кроме того, были намечены источники подобной нарративной структуры в традиции. В добычинской художественной системе как бы подводятся итоги этой традиции, для которой релевантны основополагающие нарративные категории: в рассказах демонстрируется, как при ослаблении этих категорий рассказывание все-таки происходит; в ГЭ происходит трансформация традиционной нарративной схемы и демонстрируется невозможность традиционного построения текста. Наконец, последние тексты ЛД, имеющие внешне традиционную структуру, обнаруживают отсутствие целостности и собственно целесообразности повествования.

При этом, реконструировав повествовательную точку зрения в текстах ЛД, мы подошли к описанию некоторых существенных черт добычинской поэтики в целом, таких как тенденция к активизации имплицитных смыслов, релятивизация любого утверждения о мире, нерелевантность традиционной категории характера, принципиальная открытость художественного мира.

Список научной литературыПопова, Зоя Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Бабель 1991 Бабель И. Э. Сочинения: в 2т. М.

2. Вагинов 1991 Ватинов К.К. Козлиная песнь. Романы. М.

3. Ванна Архимеда 1991 Ванна Архимеда: Сб. произведений участников группы обэриутов. JI.

4. Гоголь 1937 Гоголь Н.В. Вий// Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. II. М. С. 175-218

5. Гоголь 1938а Гоголь Н.В. Записки сумасшедшего// Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. III. М. С. 191-214

6. Гоголь 1938b Гоголь Н.В. Невский проспект // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. III. М. С. 7-46

7. Гоголь 1951а Гоголь Н.В. Мертвые души// Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. VI. М. С. 5-95

8. Гоголь 1951b Гоголь Н.В. Ревизор// Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. IV. М. С. 7- 247

9. Добычин 1989 Добычин Л.И. Город Эн: Роман. Рассказы. М. Ю.Достоевский 1972а - Достоевский Ф.М. Бедные люди// Достоевский Ф.М.

10. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. I. Л. С. 13-108 11 .Достоевский 1972b Достоевский Ф.М. Белые ночи// Достоевский Ф.М.

11. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. II. Л. С. 102-141 12.Достоевский 1972с Достоевский Ф.М. Двойник// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. I. Л. С. 109-229

12. Достоевский 1972d Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. IV. Л. С. 5-1668

13. Достоевский 1973а Достоевский Ф.М. Преступление и наказание// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. III. Л.

14. Достоевский 1973b Достоевский Ф.М. Идиот// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. VIII. Л.

15. Достоевский 1974 Достоевский Ф.М. Бесы// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 тт. Т. X. Л.

16. П.Замятин 1990 Замятин Е. И. Избранные произведения: в 2т. М.

17. Зощенко 2002 Зощенко М.М. Не надо иметь родственников// Зощенко М.М. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. 1. М. С.248-249

18. Мятлев 1969а Мятлев И.П. Сельское хозяйство// Мятлев И.П. Стихотворения. Сенсации и замечания. Л. С. 96-98

19. Мятлев 1969b Мятлев И.П. Сенсации и замечания г-жи Курдюковой за границею, дан л'этранжэ// Мятлев И.П. Стихотворения. Сенсации и замечания. Л. С. 181-600

20. Пильняк 1994 Пильняк Б.А. Сочинения: в Зт. М.

21. СС Добычин Л.И. Полное собрание сочинений и писем. СПб., 1999

22. Тургенев 1980 Тургенев И.С. Рудин// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. V. М. С. 197-322

23. Тургенев 1981а Тургенев И.С. Дворянское гнездо// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. VI. М. С. 5-158

24. Тургенев 1981b Тургенев И. С. Дым// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. VII. М. С. 247-407

25. Тургенев 1981с Тургенев И.С. Накануне// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. VI. М. С. 159-300

26. Тургенев 1981d Тургенев И.С. Отцы и дети// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. VII. М. С. 5-188

27. Тургенев 1982 Тургенев И.С. Новь// Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в ЗОтт. Т. IX. М. С. 133-389

28. Фонвизин 1959 Фонвизин Д.И. Недоросль// Фонвизин Д. И. Собрание сочинений в 2т. М-Л., 1959. Т. I. С. 105-177

29. Хармс 1999 Хармс Д.И. Полное собрание сочинений: в 4 тт. СПб.

30. Чехов 1974а Чехов А.П. Забыл!!// Чехов А.П. Полное собраниесочинений и писем: в ЗОтт. Т. I. М. С. 126-129 32.Чехов 1974b Чехов А.П. Тысяча и одна страсть, или Страшная ночь//

31. Чехов 1977с Чехов А.П. Рассказ неизвестного человека// Чехов А.П.

32. Абанкина 1998 Абанкина О. И. Повествовательная структура в тексте JI. Добычина// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 65-71

33. Анина 1998 Анина Ю.В. Гоголевские мотивы в романе Л.Добычина «Город Эн»// Материалы Второй конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования», 17-22 сент. 1998 г. Тверь. С. 3-6

34. Анина 2000 Анина Ю.В. Интертекстуальность как доминирующий принцип организации текста романа Л. Добычина «Город Эн»// Парадигм: Сб. работ молодых ученых. Тверь, 2000. С. 121-126

35. Атарова, Лесскис 1976 Атарова К.Н., Лесскис Г.А. Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе// ИАН, СЛЯ. Т. 35. № 4. С. 343 -356

36. Ауэр 1991 Ауэр А.П. О поэтике Бориса Пильняка// Борис Пильняк. Исследования и материалы. Коломна. С. 4-15

37. Барсков 1915 Барсков Я. Л. Переписка московских масонов XVIII-ro века. 1780-1792 г. Пг.

38. Бахтин 1965 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.

39. Бахтин 1986 Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма// Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С. 199-249

40. Бахтин 2000 Бахтин М.М. Автор и герой. СПб.

41. Бахтин B.C. 1995 Бахтин B.C. Добычин: штрихи жизни и творчества// Editrice Univercita degli Studi di Trento. Departamento di Scienze Filologiche e Storiche. Labirinti 18. «Вторая проза». Русская проза 20х-30х гг. ХХв. Trento. С. 33-44

42. Бахтин B.C. 1996а Бахтин B.C. Без просвета, или Послесловие к травле// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 172-183

43. Бахтин B.C. 1996b Бахтин B.C. Судьба писателя Л. Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 37-5060.<Бахтин B.C. 1999а> Бахтин B.C. Комментарии// Добычин Л.И. Полное собрание сочинений и писем. СПб. С. 453 - 531

44. Бахтин B.C. 1999b Бахтин B.C. Под игом добрых начальников// Добычин Л.И. Полное собрание сочинений и писем. СПб. С. 7-44

45. Безрукова 1997 Безрукова Р.А. Мифомышление Замятина// Творческое наследие Евгения Замятина. Взгляд из сегодня. Ч.Ш. Тамбов. С. 60-63

46. Белобровцева 1996 Белобровцева И. Историчность прозы Л. Добычина и способы ее создания// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 77-82

47. Белоусов 1996а Белоусов А. Достоевский и его герои в «Городе Эн»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 205-207

48. Белоусов 1996b Белоусов А. Художественная топонимия российской провинции: к интерпретации романа «Город Эн»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 198-204

49. Белоусов 1999 Белоусов А.Ф. Озвучение текста в прозе Л. Добычина// Russian Literature XLVI (1999) 19-22. Amsterdam. P. 19-22

50. Белоусов 2003 Белоусов А.Ф. Гоголевская тема в романе Л. Добычина «Город Эн»//Традиции в контексте русской культуры.Вып. 10. Череповец. С. 159-165

51. Берковский 1969 Берковский Н.Я. Чехов: От рассказов и повестей к драматургии// Берковский Н. Я. Литература и театр. М. С. 48-182

52. Билинкис 1959 Билинкис Я.С. О творчестве Л.Н. Толстого. Л.

53. Блюмбаум, Морев 1991 Блюмбаум А.Б., Морев Г.А. «Ванна Архимеда»: к истории несостоявшегося издания// Wiener Slawistischer Almanach 28. С.263-269

54. Бодров 1996 Бодров М. Очки Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 230-234

55. Бодров, Бодрова 1996а Бодров М., Бодрова Т. В школе «Города Эн» Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 225-229

56. Бодров, Бодрова 1996b Бодров М., Бодрова Т. Книга в книге Леонида Добычина «Город Эн»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 217-224.

57. Бочаров 1974 Бочаров С. Г. Стилистический мир романа («Евгений Онегин»)//Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М. С. 26-105.

58. Букса 1994 Букса И.П. Принципы конструирования пространственно -временного континуума в прозе Евгения Замятина// Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Ч. I. Тамбов. С. 185-198

59. Вайль, Генис 1999 Вайль П., Генис А. Все - в саду// Вайль П., Генис А. Родная речь. М. С. 261-269

60. Веселова URL Веселова Н.А. Заглавие как феномен //http://www.fonet.fi/pub/culto^

61. Веселова, Орлицкий, Скороходов 1997 Веселова Н.А., Орлицкий Ю.Б., Скороходов М.В. Поэтика заглавия: материалы к библиографии// Литературный текст. Проблемы и методы исследования. Тверь. С. 158-180

62. Виницкий 1997 Виницкий И.Ю. Анатомия меланхолии//Ученые записки московского культурологического лицея № 310. Вып. 2. М. С. 107-288

63. Виноградов 1938 Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв. М.

64. Виноградов 1980а Виноградов В.В. Проблема сказа в стилистике// Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М. С. 42-54

65. Виноградов 1980b Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы»// Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М. С. 176-239

66. Вознесенская 1995 Вознесенская М.М. Семантические преобразования в прозе Платонова. Автореферат. канд. филологич. наук. М.

67. Волошинов 1995 Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка// Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб. С. 216-380.

68. Гаспаров 1993 Гаспаров М.Л. Русские стихи 1890х-1925г© годов в комментариях. М.

69. Глушков 1986 Глушков С. В. Чехов и провинциальный читатель// Читатель в творческом сознании русских писателей. Калинин. С. 155-158

70. Голубков 1995 Голубков М.М. Эстетическая система в творчестве Б. Пильняка 20-х гг.// Борис Пильняк. Опыт сегодняшнего прочтения. М. С. 3-10

71. Гольдина 1998 Гольдина Э.Г. Детство в прозе Л. Добычина// Добычинский сборник. Вып. 3. Даугавпилс. С. 56-64

72. Громов 1982 Громов М.П. О гоголевской традиции у Чехова// Чехов и литература народов Советского Союза. Ереван. С. 55-77

73. Грякалов, Грякалова 1992 Грякалов А.А., Грякалова Н.Ю. Темы -символы в творчестве Б. Пильняка (опыт восходящего чтения) // Символы в культуре. СПб. С. 43-53

74. Грякалова 1994 Грякалова Н.Ю. Борис Пильняк: антиномии жизни и творчества// Пути и миражи русской культуры. СПб. С. 264-282

75. Джексон 1999 Джексон P.JI. Время и путешествие: метафора всех времен// Чеховиана. М.С. 8-17

76. Долинин 1985 Долинин К.А. Интерпретация текста. М.

77. Дьячкова 1995 Дьячкова Е.Б. Проблема времени в произведениях Пильняка//Борис Пильняк. Опыт сегодняшнего прочтения. М. С. 63-70

78. Ерофеев 1996 Ерофеев В. О Кукине и мировой гармонии // Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 51-56

79. Жаккар 1995 Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб.

80. Жирмунский 1975 Жирмунский В.М. Теория стиха. Л.

81. Жолковский, Ямпольский 1994 Жолковский А.К., Ямпольский М.Б. Бабель/ Babel. М.

82. Золотова 1982 Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М.

83. Золотоносов 1996 Золотоносов М. Книга «Л. Добычин»: романтический финал//Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 61-68

84. Иванова 1994 Иванова Т.В. Время и пространство рассказа Е.И. Замятина «Наводнение»// Творческое наследие Евгения Замятина. Взгляд из сегодня. Ч. I. Тамбов. С. 197-216

85. Каверин 1996 Каверин В. Добычин// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 16-19

86. Казарина 1992 Казарина Т.В. Универсально- космическое и личное в романе А. Платонова «Чевенгур»// Воронежский край и зарубежье. А.

87. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре ХХв. Воронеж. С. 35-39

88. Калецкий 1934 Калецкий П. Пинкертоновщина// Литературная энциклопедия: в 11 томах, т. VIII. М. Столб. 645 - 649

89. Каргашин 1996 Каргашин И.А. Антиутопия Леонида Добычина. Поэтика рассказов// Русская речь. № 5. М. С. 18-23

90. Каргашин 1998 Каргашин И.А. Тынянов и Добычин (к истории одной пародии)// Тыняновский сборник. Шестые, Седьмые, Восьмые Тыняновские чтения. М. С. 376-387

91. Катаев 1978 Катаев В.Б. Проза Чехова. Проблемы интерпретации.М.

92. Катаев 1989 Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.

93. Кобринский 2000 Кобринский А.А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда XX века: в 2-х кн. М.

94. Коварский 1969 Коварский Н. Поэзия И.П. Мятлева// Мятлев И.П. Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой. Л. С. 176239.

95. Ковтунова 1979 Ковтунова И.И. Структура текста и новая информация// Синтаксис текста. М. С. 262-275

96. Кожевникова 1971 Кожевникова Н.А. О типах повествования в советской прозе// Вопросы языка современной русской литературы. М. С. 97-163

97. Кожевникова 1994 Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX - ХХвв. М.

98. Кожевникова 1999 Кожевникова Н.А. Язык и композиция произведений А.П. Чехова. Нижний Новгород

99. Кормилов 1996 Кормилов С. Метризованная проза Л. Добычина на фоне традиции русской метризованной прозы первой трети XX века// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 142-154

100. Королев 2000а Королев С.И. JI. Добычин и поэтика примитивизма// Культура российской провинции: век XX - XXI веку: Тезисы докладов всероссийской научно-практической конференции (23-26 мая 2000г.). Калуга. С. 191-195

101. Королев 2000b Королев С.И. Поэтика маркированного слова в прозе Леонида Добычина// Актуальные проблемы современного литературоведения: Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 4. М. С. 63-67

102. Королев 2001а Королев С.И. Рассказ «Портрет» в прозаической системе Л. Добычина// Актуальные проблемы современного литературоведения: Материалы межвузовской научной конференции. Вып. 5. М. С. 65-70

103. Королев 2001b Королев С.И. «Точка зрения» у Л. Добычина: проблема соотношения личного и безличного начал в прозе писателя// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 52-59

104. Королев 2002а Королев С.И. Заглавия произведений Л. Добычина с точки зрения субъектно-речевой организации// Русское литературоведение в новом тысячелетии: в 2 т. Т.2. М. С. 66-72

105. Королев 2002b Королев С.И. Отрезанная голова Али - Вали, или Говорящий субъект у Л. Добычина// Актуальные проблемы филологии в вузе и школе: Материалы XVI Тверской межвузовской конференции ученых-филологов и школьных учителей. Тверь. С. 155-157

106. Королев 2004 Королев С.И. Словоцентризм Л. Добычина// Добычинский сборник - 4. Даугавпилс. С. 126-139

107. Королева 2001 Королева О. Э. Роль метонимии в художественной системе Л. Лобычина// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 60-69

108. Кочеткова 1994 Кочеткова Н.Ю. Литература русского сентиментализма. СПб.

109. Кошелев 2001 Кошелев В.А. «Шуркина родня» в контексте русской литературы о детях// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 119-126

110. Криницын 1998 Криницын А. Семантика образа степи в творчестве Чехова// Молодые исследователи Чехова. Материалы международной конференции. М. С. 138-149

111. Кругосвет URL Энциклопедия «Кругосвет». http://ww.kmgosvet.ru/articles/82/1008257/1008257al.htm

112. Кукулин 1997 Кукулин И. Рождение постмодернистского героя по дороге из Санкт-Петербурга в Ленинград и дальше (проблемы сюжета и жанра в повести Д.И. Хармса «Старуха»)// «Вопросы литературы», № 4. С. 62-90

113. Лазаренко 1994 Лазаренко О.В. Мифологическое сознание в антиутопии ХХв. и роман А.А. Платонова «Чевенгур»// Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып.З. Воронеж. С. 76-82

114. Лазарчук 1977 Лазарчук P.M. Проза Радищева и традиция эпистолярного жанра// Восемнадцатый век. Сб. 12. А.Н. Радищев и литература его времени. Л. С. 72-82

115. Левин 1988 Левин Ю.И. Зеркало как потенциальный семиотический объект// Зеркало: Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам XXII. Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 831. Тарту. С. 6-24.

116. Левин 1991 Левин Ю.И. От синтаксиса к смыслу и далее (о «Котловане» Андрея Платонова)// «Вопросы языкознания», № 1, С. 170-17

117. Лотман 1972 Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л.

118. Лотман 1993 Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия//Лотман Ю.М. Избранные статьи: в 3 томах. Т. III. Таллинн. С. 91-106

119. Лотман 1994 Лотман Ю.М. Смерть как проблема сюжета // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М. С. 417-430

120. Лотман 1998 Лотман Ю.М. Структура художественного текста// Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб. С. 14-285

121. Лотман, Успенский 1987 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры// Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л. С. 525606

122. Мазилкина 1996 Мазилкина И. Порядок хаоса в прозе Л. Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С.83-88

123. Манн 1988 Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М.

124. Манн 1994 Манн Ю.В. Автор и повествование// Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М. С. 431-480

125. Марков 2000 Марков Г.Б. Художественное пространство в рассказе Л. Добычина «Отец»// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 47-57

126. Марков 2001 Марков Г.Б. Категория дикости в рассказе Л. Добычина «Дикие»// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 142-151

127. Маркович 1989 Маркович В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя. Л.

128. Маркштайн 1992 Маркштайн Элизабет. Язык утопии и мифологическое мышление: переводим ли Андрей Платонов? // Воронежский край и зарубежье. А. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре ХХв. Воронеж. С. 25-29

129. Маркштейн 1996 Маркштейн Э. Синтаксис абсурда. О прозе Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 130-141

130. Маслов 2004 Маслов Б. Огайо recta как модернистский прием (поэтика повествования Л. Добычина с позиций метапрагматики)// Добычинский сборник - 4. Даугавпилс. С. 101-125

131. Мейлах 1990 Мейлах М.Б. Шкап и колпак. Фрагмент обэриутской поэтики// Тыняновский сборник. Четвертые Тыняновские чтения. Рига. С. 181-193

132. Мекш 1996а Мекш Э. Историко-культурный ареал рассказа J1. Добычина «Портрет»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 273-274

133. Мекш 1996b Мекш Э. Художественный мир рассказа Л. Добычина «Сад»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 267-272

134. Мекш 1998 Мекш Э.Б. Театр Кабуки в русском варианте (рассказ Добычина «Портрет»)// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 22-32

135. Мекш 2000 Мекш Э.Б. Примитив и кич в рассказах Л. Добычина// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 37-47

136. Мелетинский 2001 Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М.

137. Мущенко 1992 Мущенко Е.Г. О мифотворчестве Андрея Платонова// Воронежский край и зарубежье. А. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре ХХв. Воронеж. С. 6-9

138. Некипелова 1990 Некипелова Н.А. Проблема читательской ориентации в эстетике Чехова и Тургенева // Проблема автора и авторской позиции в литературе. Харьков. С. 84-90

139. Неминущий 1996а Неминущий А. О поэтике рассказа Л. Добычина «Лекпом»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 275-279

140. Неминущий 1996b Неминущий А. Формула времени в сборнике Л. Добычина «Встречи Лиз»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 255-260

141. Неминущий 1998 Неминущий А.Н. Куклы и люди в малой прозе Л. Добычина// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 33-40

142. Неминущий 2001 Неминущий А.Н. Тема семьи (родни) в малой прозе Л. Добычина// Добычинский сборник- 3. Даугавпилс. С. 127-133

143. Николаева 1986 Николаева С. Ю. Русская литература в художественном мышлении Чехова - автора «Степи» // Читатель в творческом сознании русских писателей. Калинин. С. 107-124

144. Никольская 1996 Никольская Т. Возвращение таланта// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 57-60

145. Орлицкий 1996 Орлицкий Ю. Метр в прозе Л. Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 155-160

146. Падучева 1996 Падучева Е.В. Семантические исследования. М.

147. Петрова А. 1996 Петрова А. Из заметок о «Городе Эн»: цитирование и историко- культурный подтекст// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 213-216

148. Петрова Г. 2001 Принцип «антисюжета» в поэтике рассказа Л. Добычина «Встречи с Лиз»// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С.84-90

149. Петровский 1927 Петровский М.А. Морфология новеллы// Ars poetica. I. Сб. статей под ред. М. Петровского. М. С. 69-100

150. Письма в редакцию 2000 Письма в редакцию (В. Бахтин и А. Белоусов) //«Звезда», № 9. с. 237-238

151. Пропп 2000 Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. М.

152. Радбиль 1998 Радбиль Т.Б. Мифология языка Андрея Платонова. Нижний Новгород.

153. Радищева 2004 Радищева Е.С. Художественный мир прозы Л.И. Добычина. Дис. на соискание. к.ф.н. М.

154. Рикер 2000 Рикер П. Время и рассказ: в 2 т. М. - СПб.

155. Руднев 1997 Руднев В.П. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М.

156. Сафронова 2001 Сафронова Л. И. Портрет Петра I в повести Л. Добычина «Шуркина родня»// Добычинский сборник- 3. Даугавпилс. С. 133-141

157. Сахаров 1982 Сахаров В.И. Чехов и Тургенев // Чехов и литература народов Советского Союза. Ереван. С. 77-90

158. Сейфрид 1994 Сейфрид Томас. «Писать против материи». О языке «Котлована» Андрея Платонова// Андрей Платонов. Мир творчества. М. С. 303-319

159. Серман 1996 Серман И.Лишний// Писатель Леонид Добычин. СПб.1. С. 33-36

160. Скафтымов 1972 Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес Чехова // Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М. С. 404-435

161. Соркина 1998 Соркина В. Эволюция новеллы: к вопросу об отношениях жанра и архетипа (на материале «Случаев» Д. Хармса)// Русская филология 9. Сборник научных работ молодых филологов. Тарту. С. 181-191

162. Спроге 1996 Спроге Л. «Город Эн» Л. Добычина и «обмурашенный» город в творчестве Ф. Сологуба 1926 г.: урбанический аспект// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 33-36

163. Степанов А. 1998 Степанов А. Проблемы коммуникации у А.П. Чехова// Молодые исследователи Чехова. Материалы международной конференции. М. С. 11-15

164. Степанов А. 2005 Проблемы коммуникации у Чехова. М.

165. Степанов Н. 1927 Степанов Н. Леонид Добычин. «Встречи с Лиз». Лнгр. Изд. «Мысль». 1927 г. 93 стр.// «Звезда», № 11. С. 170

166. Степанов Н. 1936 Степанов Н. Л. Добычин, «Город Эн», изд. «Советский писатель», М. 1935// «Литературный современник», № 2. С. 215-216

167. Степанов С. 2001 Степанов С.П. О субъективации чеховского повествования// Русская литература. № 4 . М. С. 16-31

168. Строганов 2001 Строганов М.В. «Повесть о детстве» в творчестве Л. Добычина// Добычинский сборник- 3. Даугавпилс. С. 113-118

169. Сухих 1989 Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л.

170. Сухих 2000 Сухих И.Н. Добычин и Хармс: два абсурда и метафизика прозы// Добычинский сборник- 2. Даугавпилс. С. 133-138

171. Сухих 2004 Сухих И.Н. Добычин и Чехов: два «события» и метафизика прозы// Добычинский сборник - 4. Даугавпилс. С. 140-147

172. Тименчик 1996 Тименчик Р. О городе Эн, его изобразителе и о несбывшемся пророчестве// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 184-186

173. Толстая Сегал 1994 - Толстая - Сегал Е. Идеологические контексты Платонова// Андрей Платонов: мир творчества. М. С. 47—83

174. Топоров 1981 Топоров В.Н. «Сельское кладбище» Жуковского. К истокам русской поэзии// Russian Literature. № X, вып. III. October. С. 208286

175. Топоров 1983 Топоров В.Н. Пространство и текст// Текст: семантика и структура. М. С. 227-284

176. Трофимов 1996 Трофимов И. Леонид Добычин и Бруно Шульц// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 93-100

177. Трофимов 1998 Трофимов И. В. Книга «Гоголь» в творчестве Л. Добычина// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 5-12

178. Трофимов 2001 Трофимов И.В. Роман Б. Пильняка «Голый год» и Л. Добычин// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 90-98

179. Тухарели 1988 Тухарели М.Д. Функции аллюзии в литературном произведении// Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. Кемерово. С. 162-169.

180. Тынянов 2004 Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. М.

181. Угрешич 1996 Угрешич Д. О «Городе Эн» Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 280-287

182. Успенский 1971- Успенский Б.А. Поэтика композиции. М.

183. Успенский 1989 Успенский Б.А. История и семиотика (восприятие времени как семиотическая проблема). Статья вторая// Учен. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 855. Труды по знаковым системам, XXIII. Тарту. С. 18-38.

184. Федоров 1996 Федоров Ф. Добычин и кинематограф// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 69-76

185. Федоров 1998 Федоров Ф. П. Космос в добычинской картине мира («Встречи с Лиз»)// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 5-12

186. Федоров 2000 Федоров Ф.П. Флобер и Добычин (к типологии провинциального сознания)// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 12-23

187. Федоров 2001 Федоров Ф.П. Городское пространство в сборнике Л. Добычина «Встречи с Лиз»// Доыбчинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 69-83

188. Фоменко 2001 Фоменко И.В. Частотный словарь как основа интерпретации романа Л. Добычина «Город Эн»»// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 98-107

189. Ханзен-Леве 1994 Hansen-Love Aage А. Концепция случайности в художественном мышлении обэриутов// «Русский текст», № 2. С. 28- 46

190. Ханзен-Леве 2001 Ханзен-Леве Ore А. Русский формализм. Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М.

191. Чудаков 1986 Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М.

192. Чудакова 2001 Чудакова М.О. Поэтика Михаила Зощенко//Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М. С. 79-205

193. Шеховцева 1997 Шеховцева Т.А. Чеховские мотивы в романе JI. И Добычина «Город Эн»// Чеховские чтения в Ялте: Чехов и XX век. М. С. 44-54

194. Шеховцева 2001а Шеховцева Т.А. «Встречи с Лиз» Л. Добычина:повествовательное строение и динамика сюжета// Русская филология. Украинский вестник: Республиканский научно методический журнал. Харьков. № 3 (19). С. 76-78

195. Шеховцева 2001b Шеховцева Т.А. Комическое в прозе А. Чехова и Л. Добычина// Русская филология. Украинский вестник: Республиканский научно - методический журнал. Харьков. № 1-2 (18). С. 42-44

196. Шкловский 1990 Шкловский В.Б. Искусство как прием// Шкловский В.Б. Гамбургский счет. М. С. 58-72

197. Шмид 1998а Шмид В. Звуковые повторы в прозе Чехова// Шмид В. проза как поэзия. СПб. С. 243-262

198. Шмид 1998b Шмид В. О проблематичном событии в прозе Чехова// Шмид В. Проза как поэзия. СПб. С. 263-277.

199. Шмид 1998с Шмид В. Орнамент - поэзия -миф - подсознание// Шмид В. Проза как поэзия. СПб. С. 297-308

200. Шмид 1998d Шмид В. Орнаментальность и событийность в рассказе И.Э. Бабеля «Переход через Збруч»// Шмид В. Проза как поэзия. СПб. С. 309-327

201. Шмид 1998е Шмид В. Орнаментальный текст и мифическое мышление в рассказе Е.И. Замятина «Наводнение» // Шмид В. Проза как поэзия. СПб. С. 328-344

202. Шмид 1998f Шмид В. Эквивалентность в повествовательной прозе. По примерам из рассказов Чехова// Шмид В. Проза как поэзия. СПб. С. 213-242

203. Шмид 2003 Шмид В. Нарратология. М.

204. Шиндин 1996 Шиндин С. О повести Л. Добычина «Город Эн»// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 187-191

205. Шкловский 1990 Шкловский В. Б. Искусство как прием // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе (1914-1933). М. С. 58-72

206. Шрамм 2000 Шрамм К. «Что за история!» - поэтика недостаточности Леонида Добычина («Старухи в местечке»)// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 108-133

207. Щеглов 1987 Щеглов Ю.К. Молодой человек в дряхлеющем мире// Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Мир автора и структура текста. Tenafly, N.Y., 1987. С. 21-52

208. Щеглов 1993 Щеглов Ю. Заметки о прозе Л. Добычина// «Литературное обозрение», № 7-8. С. 25-36

209. Щеглов 1994 Щеглов Ю.К. Энциклопедия некультурности (Зощенко: рассказы 1920-х годов и «Голубая книга») // Лицо и маска Михаила Зощенко. М. С. 218-238

210. Щеглов 1995 Щеглов Ю.К. Комментарии к роману «Двенадцать стульев» // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М. С. 427-653

211. Эйдинова 1996а Эйдинова В. О стиле Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 101-116

212. Эйдинова 1996b Эйдинова В. Слово Леонида Добычина// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 117-129.

213. Эйдинова 1996с Эйдинова В. Ю. Тынянов и Л. Добычин (К проблеме функциональной общности русской прозы рубежа 20-х - 300-х годов)// Писатель Леонид Добычин. СПб. С. 241-242

214. Эйдинова 1998 Эйдинова В.В. JI. Добычин и А. Платонов: стилевая структура «подмены»// Добычинский сборник. Даугавпилс. С. 71-86

215. Эйдинова 2000 Эйдинова В.В. О тайне добычинского повествования// Добычинский сборник - 2. Даугавпилс. С. 88-108

216. Эйдинова 2001 Эйдинова В.В. Поэтика безымянности (рассказы JI. Добычина 1920-х годов)// Добычинский сборник - 3. Даугавпилс. С. 44 -51

217. Эйхенбаум 1969 Эйхенбаум Б.М. Как сделана «Шинель» Гоголя// Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л. С. 306-326

218. Эткинд 1999 Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М.

219. Якобсон 1975 Якобсон P.O. Лингвистика и поэтика// Структурализм -«за» и «против». М. С. 193-230.

220. Яковлева 1994 Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). М.

221. Якубинский 1986 Якубинский Л.П. О диалогической речи// Якубинский Л.П. Язык и его функционирование: Избранные работы. М. С. 17-58

222. Ямпольский 1998 Ямпольский М.Б. Беспамятство как исток (Читая Хармса). М.

223. Browning 1985 Browning G. Boris Pilniak: Scythian at a Typrwriter. Ann Arbor, Michigan.

224. Jensen 1979 Jensen Peter, A. Nature as Code. The Achievement of Boris Pilnjak. 1915 - 1924. Copenhagen

225. Schmid URL Schmid, Wolf. Points of Departure. http://www.narrport.uni-hamburg.de/e-Port/NaiTPort/FGN03.ns£/FrameByKev/PMAR-5AXF82-DE-p