автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Порождающие модели и художественная практика в поэзии неомодернизма 1960-х - 2000-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Порождающие модели и художественная практика в поэзии неомодернизма 1960-х - 2000-х гг."

На правах рукописи

Житенев Александр Анатольевич

ПОРОЖДАЮЩИЕ МОДЕЛИ И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРАКТИКА В ПОЭЗИИ НЕОМОДЕРНИЗМА 1960-х - 2000-х гг.

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

2 9 НО Я 2012

Воронеж 2012

005055726

005055726

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX и XXI вв. Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Воронежский государственный университет»

Научный консультант: Никонова Тамара Александровна,

доктор филологических наук, профессор

Официальные оппоненты: Орлицкий Юрий Борисович, доктор

филологических наук, профессор, редактор отдела электронных изданий ИЦ РГГУ (ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный

университет»)

Ковалев Петр Александрович, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы ХХ-ХХ1 веков и истории зарубежной литературы (ФГБОУ ВПО «Орловский

государственный университет»)

Романова Ирина Викторовна, доктор филологических наук, заведующий кафедрой литературы и методики ее преподавания (ФГБОУ ВПО

«Смоленский государственный

университет»)

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»

Защита диссертации состоится 26 декабря 2012 года в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038.14 в Воронежском государственном университете по адресу: 394000, Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. 18.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ФГБОУ ВПО «Воронежский государственный университет». Автореферат разослан « » 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета (/¡¿^ ^ д.ф.н. Бердникова О.А.

Общая характеристика работы

В XX веке, когда в искусстве «ничто <...> уже не является ни самоочевидным, ни само собой разумеющимся»1, поэзия оказалась под подозрением в первую очередь. В словосочетании современная поэзия обе составляющих в равной мере неочевидны: в конце XX столетия проблемой оказались и границы поэзии, и границы современности.

Попытки терминологически обозначить современность предпринимались неоднократно. Для ряда исследователей мерой современности оказался век — не только как столетие, но и как художественная эпоха2. Понятие века легко встраивалось в готовую метафорическую парадигму, устанавливавшую связи между различными периодами расцвета русской лирики3. Ее использование позволяло одновременно и легитимизировать новейшие художественные практики, и, пусть в самом общем виде, определить их место в литературной иерархии. Так возникла идея медного или бронзового века русской поэзии.

Для В. Бетаки «медный век» - это метафора для поколения поэтов-шестидесятников4. Для В. Кулакова «бронзовый век» - формула, обозначающая первые поставангардные практики5. Наконец, в контексте размышлений С. Лена «бронзовый век» - это суммарное обозначение «неподцензурной» русской поэзии 1960-1980-х гг. как целостного явления6.

Нетрудно заметить, что тенденция в словоупотреблении направлена на универсализацию понятия «бронзовый век». Учитывая это обстоятельство, представляется целесообразным сделать последний шаг на этом пути и связать с ним «постсовременный» этап в развитии русской лирики — в той ее части, которая наследует модернистскую и авангардную традиции. При таком понимании границ «бронзового века» в нем возможно выделить две стадии: 1960-1970-е гг. («другая» поэзия) и 19902000-е гг. («актуальная» поэзия), 1980-е предстают как эпоха, сочетающая признаки обоих этапов. Исследование «бронзового века» сводится тем самым к решению грех проблем: выявлению взаимодействия с традициями модернизма и авангарда, определению соотношения

' Адорно Т. Эстетическая теория. М.: Республика, 2001. С. 5.

2 Гаспаров M.JI. Столетие как мера, или Классика на фоне современности // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 13.

' Анализу этой парадигмы посвящена книга: Cultural mythologies of Russian Modernism: from the Golden Age to the Silver Age. Berkeley: University of California Press, 1992.

4 Бетаки В. Русская поэзия за 30 лет (1956-1986). Orange: Antiquary, 1987. С.124, 128,175.

5 Кулаков В. Поэзия как факт. М.: Новое литературное обозрение. С. 105, 110.

' Лен С. Древо русского стиха (концепция бронзового века) // Часы. 1987. № 66. С. 104-140.

«актуальной» и «другой» поэзии, реконструкции исторической поэтики и логики автометаописания. Эти проблемы ставят в центр внимания термин «постмодернизм» как общепринятое макрообозначение рассматриваемого периода.

В русском литературоведении утверждение термина «постмодернизм» и близкого к нему категориального ряда сопровождалось рядом аберраций, связанных с произвольной расстановкой акцентов внутри «неподцензурной» литературы.

Первый эпизод такого рода был связан с публикациями Б. Гройса начала 1980-х гг. После вхождения в широкий обиход термина «московский романтический концептуализм» в теории философа возобладала линия на универсализацию искусства «постутопизма», ориентированного на разоблачение «воли к власти», что отодвигало на вторые роли тех представителей нонконформизма, которые не вписывались в разряд «разоблачителей» языка. Второй эпизод был связан с периодом, когда в силу цензурных послаблений «неофициальное» искусство превратилось в «полуофициальное». В этих условиях сложилась ситуация «двойного кодирования» литературных явлений. Именно в это время были написаны первые работы М. Эпштейна о постмодернизме с ключевой оппозицией «концептуализм» / «метареализм», неоднократно подвергавшиеся критике со стороны «неофициальной» культуры. Третий эпизод легитимации термина «постмодернизм» связывается с деятельностью В. Курицына, у которого доминирует установка на прямой, не сопровождающийся рефлексией, перенос положений западной эстетической теории на современную отечественную словесность с некоторыми заходами в «неофициальную» литературу - в «протопостмодерн». Последний ход был универсализирован, и литература андеграунда стала рассматриваться как своеобразный «буфер» между модернизмом и постмодернизмом, лишенный самостоятельного значения.

Некорректность такого взгляда очевидна: далеко не все художественные практики этого периода вписываются в такой набор координат, а вписавшиеся обнаруживают неполное соответствие «готовым» теоретическим посылкам. На это обстоятельство неоднократно указывали О. Седакова, М. Айзенберг, М.Берг, В. Кривулин и др. В этой связи представляется целесообразным найти концептуальную альтернативу, предполагающую не «переназывание» явления, но иной набор ключевых смыслов и связей между ними.

Наиболее удобным представляется термин «неомодернизм», с которым, вопреки устоявшейся практике, мы будем связывать не эстетическую систему, связанную с попытками преодоления

постмодернистской парадигмы7, но родовое обозначение всего множества художественных практик второй половины XX - начала XXI веков, развивающих традиции модернизма и авангарда.

Всякая попытка переопределить эстетические координаты второй половины XX века предполагает необходимость апелляции к набору представлений, универсальных для модернистского и авангардного сознаний как таковых и проявляющихся во всех «волнах». В этой связи XX век в соответствии с устоявшейся традицией целесообразно рассматривать как ориентированный прежде всего на «хаографическую мегамодель мира»8. Как известно, стремление акцентировать радикальное отличие модернизма и авангарда от всех предшествовавших культурных эпох связывается с понятием «неклассическое художественное сознание». Это понятие активно разрабатывается в эстетике, где с ним связываются развоплощенность формы, отказ от «произведения» как самодостаточного целого и последовательная ревизия миметизма9, а также в литературоведении, где с ним соотносят «диалогизацию» литературной коммуникации10, трансформацию референтных отношений" и отказ от антропоцентрического видения мира12.

Правомерность перечисленных выводов не вызывает сомнений, однако разноплановость признаков «неклассического художественного сознания» требует их сведения в некий концептуальный «фокус». В нашем понимании определяющим признаком «неклассического художественного сознания» является принципиальный отказ от «финализма» - от всех «ставших» и «готовых» форм самоидентификации, культурного сознания, художественной практики13.

7 В этом смысле термин используется в ряде работ Л. Вязмитиновой — в частности, в статье: Вязмитинова JI. «Мне стыдно оттого, что я родился кричащий, красный, с ужасом в крови...»

[Рсц. на кн.: Водскников Д. Holiday. СПб., 1999]. [Электронный ресурс]. URL: http://www.vavilon.ru/tcxtonly/issue5/vyazm.htm (дата обращения - 20.09.2012).

* Лсйдерман Н.Л. Теория жанра. Екатеринбург, 2010. С. 502-541. ' Бычков В.В. Эстетика. М.: Кнорус, 2012. С. 271-476.

10 Тюпа В.И. Постсимволизм: теоретические очерки русской поэзии XX в. Самара: ООО «Сенсоры, Модули, Системы», 1998. С. 10-11.

" Бройтман С.Н. Русская лирика XIX - начала XX века в свете исторической поэтики (субъектно-образная структура). М.: РГГУ, 1997. С. 212-215

12 Петрова H.A. Литература в неантропоцентрическую эпоху: Опыт О. Мандельштама. Пермь, 2001. С. 25, 51.

13 В философии истории «флнализм» — это «мироощущение, связанное с представлениями о том, что исторический процесс представляет собой движение от некоего начального пункта в конечный (финальный), знаменующий собой реализацию конечного призвания человека на земле» (Новая философская энциклопедия: В 4 т. М.: Мысль, 2001. Т.4. С. 250). В нашей работе «финализм» интерпретируется как ориентация художественного сознания на конечные решения.

Неклассический мир — это мир без универсальных решений. Обретенная истина не подлежит тиражированию и перестает быть истиной вне ситуации, в которой она была сформулирована. Найденная идентичность не обретается раз и навсегда, но предполагает пересотворение как способ бытия. Творческая деятельность не сводится к опредмеченному результату и неотделима от постоянной проблематизации художественного языка.

В этой связи качественное различие между модернизмом и авангардом, с одной стороны, и неомодернизмом, с другой, можно усмотреть в отношении к ревизии «финалистского» сознания. В той мере, в какой оба этапа реализуют модель «неклассического художественного сознания», они одинаково предполагают радикальную постановку под вопрос всех «ставших» форм культуры. Однако модернизм и авангард, превращая «жизнь в экстазе» в «долг» художника (Б. Поплавский), исходят из того, что акт трансцендирования необратимым образом изменит и мир, и человека и в этом смысле «остановит» историю. Проективная слагаемая модернистского и авангардного сознания, таким образом, отвергала «финализм» предшествующей культуры во имя собственной эстетической утопии. Неомодернизм снимает последнюю «телеологическую» устремленность культуры, постулируя принципиальную незавершимость любого миропреображения. Глобальные жизнетворческие проекты невозможны в нем не в силу отказа от трансцензуса, а в силу того, что всякое «плавление жизни» возможно только здесь и сейчас, и его результаты не выходят за рамки этого hic et nunc.

С идеей незавершаемого трансцендирования (отсутствием финализма) - с «героикой эстетизма» и волевым удержанием распадающегося мира (О. Седакова), с разовым преодолением «сомнения в возможности собственного существования» (М. Айзенберг), с установкой на «неканоническое искусство» (Б. Иванов) - нами соотносятся все ключевые концепты «неподцензурной» литературы и «актуальной» словесности. При этом концептуалистская практика, традиционно помещаемая в центр художественного процесса, трактуется нами как частный случай реализации некоторых «антифиналистских» установок неомодернизма.

Поскольку описанная выше смена смысловых координат представляет собой процесс, охватывающий самые разные стороны художественного сознания, предмет исследования можно определить как единство художественной практики и автометаописания. Естественность такого хода предопределена тем качеством «неклассического художественного сознания», которое Д. Сегалом было определено как объединение в

литературе двух функций: «функции моделирования первого порядка» и функции «моделирования моделирования»14.

Обобщающим понятием, позволяющим поместить в один ряд разноприродные аспекты автометаописания, связанные с системой категорий, художественными проектами и авторскими стратегиями неомодернизма, в диссертации является понятие порождающей модели, которая интерпретируется нами как «принцип смыслового порождения» , определяющий родство литературных явлений, их возводимость к одному первообразу.

Актуальность рабогы состоит в выработке концепции, объясняющей логику развития русской поэзии 1960-2000-х гг., в выявлении качественного отличия нового этапа «неклассического художественного сознания», а также в обозначении специфики перехода от «другой» (19601970-е гг.) к «актуальной» (1990-2000-е гг.) поэзии.

Научная новизна работы заключается в комплексном исследовании неомодернизма как этапа развития «неклассического художественного сознания». В работе предложена новая концепция истории русской поэзии 1960-2000-х гг.

Объект исследования - поэзия неомодернизма 1960-2000-х гг.

Предмет исследования - порождающие модели и художественная практика неомодернизма.

Материал исследования - произведения представителей различных направлений неомодернизма второй половины XX века - первого десятилетия XXI вв., в числе которых Л. Чертков, М. Еремин, Л. Лосев, В. Уфлянд, Г. Айги, И. Бродский, Вс. Некрасов, Г. Сапгир, О. Григорьев, А. Волохонский, А. Цветков, М. Генделев, А. Миронов, В. Кривулин, Е. Шварц, С. Стратановский, А. Горнон, В. Филиппов, Т. Кибиров, Д. Пригов, А. Монастырский, С. Сигей, Ры Никонова, И. Ахметьев, А. Парщиков, И. Жданов, Н. Кононов, О. Юрьев, А. Драгомощенко, Ш. Абдуллаев, А. Скидан, Г.-Д. Зингер, А. Глазова, Е. Фанайлова, М. Степанова, С. Завьялов, М. Амелин, П. Настин, О. Пащенко, В. Бородин, А. Порвин и др.

Источниками исследования послужили поэтические сборники представителей неомодернизма, интернет-публикации, а также архивные материалы из фондов НИЦ «Мемориал» (Санкт-Петербург), Института Восточной Европы (Бремен), частных архивов; литературная критика самиздата, не вводившаяся в научный оборот (журналы «Часы», «37»,

14 Ссгал Д. Литература как охранная грамота // Slavica Hicrosolymitana. 1981. Vol. V/VI. P. 155.

" Лоссв А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: Искусство, 1976. С. 66-67.

«Обводный канал», «Диалог», «Транспонанс», «Митин журнал», а также материалы Московского архива нового искусства).

Цель диссертационной работы - исследование порождающих моделей и художественной практики поэзии неомодернизма - предполагает решение следующих задач:

1) исследование концептуального ряда автометаописательных деклараций 1960-2000-х гг.;

2) разработку модели историко-литературного процесса 1960-2000-х гг. в той его части, которая связана с развитием традиций модернизма и авангарда;

3) изучение эстетических и метафизических координат неомодернизма 1960-2000-х гг.;

4) анализ художественной практики поэзии неомодернизма;

5) обобщение данных о структуре текста и принципах моделирования художественной рецепции в поэзии неомодернизма.

Методологическую основу диссертации составили труды отечественных и зарубежных ученых:

по теории и методологии литературоведения - Р. Ингардена, В. Изера, Ю.М. Лотмана, С. Сендеровича, И.П. Смирнова, В.Б. Шкловского, Х.Р. Яусса;

в области теории и практики модернизма и авангарда - М. Грыгара, Х.Гюнтера, Ж.-Ф. Жаккара, Ю.И. Левина, Д. Ораич-Толич, Д.М. Сегала, Н.Ю. Грякаловой, И.П. Смирнова, Е.В. Тырышкиной, Й. Ужаревича, А. Флакера, Е. Фарыно, А. Хан;

в области изучения типологии культуры - С.Н. Бройтмана, В.В. Бычкова, O.A. Кривцуна, A.B. Михайлова, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, Н.Б. Маньковской, H.A. Петровой, В.И. Тюпы, С.А. Хренова;

в области истории поэзии 1980-2000-х гг. - О. В.Аронсона, И.Е. Васильева, Л. Вязмитиновой, Д.М. Давыдова, Л.В. Зубовой, П.А. Ковалева, Д.В. Кузьмина, И.В. Кукулина, Н.Г. Медведевой, Ю.Б. Орлицкого, Е.В. Романовой, О.И. Северской, А.Э. Скворцова, Д.А. Суховей, H.A. Фатеевой, И.О. Шайтанова, М.Б. Ямпольского., в том числе по истории «неподцензурной» литературы - М.Н. Айзенберга, М.Берга,

B..Э. Долинина, Б.И. Иванова, В. Кулакова, Б.В. Останина, М. Саббатини,

C.А. Савицкого, O.A. Седаковой.

Теоретическая значимость исследования состоит во введении в научный обиход понятия «неомодернизм», в уточнении терминов «художественное видение», «художественная рефлексия», «художественная аксиология».

Практическая значимость работы связана с возможностью использования ее результатов в дальнейших исследованиях «неклассического художественного сознания», автометаописания и исторической поэтики модернизма и авангарда, «неподцензурной» литературы и литературного процесса 1980-2000-х гг. Результаты исследования могут быть использованы в практике вузовского преподавания, при подготовке общих и специальных курсов по истории русской литературы ХХ-ХХ1 вв., а также при разработке учебных пособий, связанных с этим периодом истории литературы.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Русскую поэзию 1960-2000-х гг., развивающую модернистскую и авангардную традиции, неправомерно рассматривать в контексте постмодернизма как эстетической системы, поскольку и категориальный ряд, и эстетическая проблематика, и набор художественных приемов свидетельствуют лишь о ревизии исходных установок модернизма и авангарда начала XX века, а не о переходе к иному типу художественного сознания. Более уместным представляется термин «неомодернизм», акцентирующий обновление поэтической парадигмы.

2. Термин «неомодернизм» характеризует завершающий этап оформления «неклассического художественного сознания», важнейшей родовой чертой которого мы считаем принципиальный отказ от «финалгама», от всех «готовых» форм самоидентификации и художественной практики. Неклассический мир - это мир без универсальных решений, в котором фундаментальные истины подвергнуты сомнению, найденная идентичность принципиально вариативна, а творческая деятельность сводима к постоянной проблематизации художественного языка.

3. Качественное различие между модернизмом и авангардом, с одной стороны, и неомодернизмом, с другой, усматривается нами в отношении к ревизии «финалистского» сознания. Проективная, футурологическая слагаемая модернистского и авангардного сознания начала XX века отвергала завершенность предшествующей культуры, непоследовательно предлагая взамен собственные конечные решения. Неомодернизм конца века снимает последнюю «телеологическую» устремленность культуры, постулируя принципиальную незавершимость любого миропреображения.

4. В рамках поэзии неомодернизма мы различаем два этапа -«другую» (1960-1970-е гг.) и «актуальную» (1990-2000-е гг.). Для «другой» поэзии характерны «кенотическая» модель конфликта, «юродство» как модель авторства, переживание остановившегося времени, негативная репрезентация, ресентиментное построение

ценностного сознания, скептический язык переживания, «деистическое» построение текста, сопряжение расходящихся ассоциативных векторов, эстетика перформативности.

5. «Актуальной» поэзии свойственны «травматическая» модель конфликта, отказ от устойчивых поэтологических образцов, трактовка кризиса «прогрессистского» сознания как возможности многовариантного развития традиции, «фотографическая» репрезентация, «феноменологическая» трактовка ценностного мира, гедонистический язык переживания, операциональное отношение к структуре текста, тяготение к дискретности понимания, внимание к медиальным связям литературы.

6. Концептуализм, традиционно рассматриваемый современным литературоведением как центральное явление литературы 1970-1980-х гг., интерпретируется нами как частный случай неомодернизма, связанный с противоречащей исходным основаниям новой эпохи попыткой «завершить» историю культуры. Ролевое авторство, манипулятивное отношение к тексту, размывание границ между художественным и нехудожественным представляют собой решения, не соотносимые с поставленными неомодернизмом эстетическими задачами.

Апробация результатов исследования. Основные результаты исследования были представлены в виде докладов на научных конференциях разного уровня, среди которых

международные: «Русская литература в формировании современной языковой личности» (Санкт-Петербург, 2007), «Русская литература в мировом культурном и образовательном процессе» (Санкт-Петербург, 2008), «Русская литература ХХ-ХХ1 веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, 2008), «Сапгировские чтения» (Москва, 2007-2010), «Миры О. Мандельштама. IV Мг.ндельштамовские чтения» (Пермь, 2009), «Михайловские чтения-2009» (Москва, 2009), «IX Поспеловские чтения» (Москва, 2009), «Творчество Г. Айги: литературно-художественная традиция и неоавангард» (Чебоксары, 2009), «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы исторической и теоретической поэтики» (Гродно, 2010), «Русская и белорусская литературы на рубеже ХХ-ХХ1 веков» (Минск, 2010), «Свободный стих и свободный танец: движение воплощенного смысла» (Москва, 2010), «Иосиф Бродский в XXI веке» (Санкт-Петербург, 2010), «Русская поэзия: проблемы стиховедения и поэтики» (Орел, 2010), «Поэтический текст: семантика и структура» (Тверь, 2011), «"Вторая культура": неофициальная поэзия Ленинграда 1970-1980-х гг.» (Женева, 2012), «Русский язык в языковом и культурном пространстве Европы и мира: человек, сознание, коммуникация, интернет» (Варшава, 2012),

«Человек в пространстве языка» (Каунас, 2012), «Ценности в литературе и искусстве» (Брно, 2012), «Поэтика быта. Российская литература XVIII-XXI вв.» (Гиссен, 2012)

и всероссийские: «Осип Мандельштам и феноменологическая парадигма русского модернизма» (Воронеж, 2007), «Эйхенбьумовские чтения» (Воронеж, 2008, 2010), «Жизнь провинции как духовный феномен» (Нижний Новгород, 2010), «Изменяющаяся Россия -изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI веков» (Саратов, 2009), «Память литературы и память культуры: механизмы, функции, репрезентации» (Воронеж, ВГУ, 2009), «Конгресс литературоведов» (Тамбов, 2009), «Универсалии русской культуры» (Воронеж, 2009, 2010), «Литература сегодня: знаковые фигуры, жанры, символические образы» (Екатеринбург, 2011), «Филология и журналистика в начале XXI века» (Саратов, 2011), «Национальный миф в литературе и культуре: литература и идеология» (Казань, 2011), «III Приговские чтения» (Москва, РГГУ, 2011), «Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании» (Москва, 2010-2011), «Образ европейца б русской и американской литературах» (Владимир, 2011), «Память разума и память сердца» (Воронеж, 2011).

По теме диссертации опубликовано 77 работ.

Структура диссертации: Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографического списка, включающего более 1000 наименований.

Основное содержание диссертации

Во Введении сформулированы цель и задачи исследования, охарактеризованы его актуальность и научная новизна, определены объект, материал и предмет, обозначена методологическая база и терминологический аппарат исследования, обоснован концептуально значимый для работы термин «неомодернизм».

Глава 1. «Эстетические и метафизические параметры неомодернизма».

В § 1.1. «Типология конфликта» исследуются принципы осмысления конфликта художника с миром в модернизме и смена мировоззренческих координат в неомодернизме.

Важнейшая задача модернистской культуры - поиск путей преодоления отчуждения. Преодолению трагизма индивидуальности призвано было способствовать достижение экстатического бытия. В контексте начала XX века оно было соотнесено с универсалией «танца», предполагавшей разрешение противоречий личного и общего, телесного и

духовного в состоянии (содержания бытием» (В. Абашев). Танец в таком прочтении - «вскипь-восторг» (А.Ремизов), «священный экстаз тела» (М. Волошин). Дихотомической парой метафоры танца оказалась метафора греха, получавшая с течением времени тем больший резонанс, чем менее убедительной казалась мысль об экстатическом преображении реальности. «Грех» - вынужденная сосредоточенность на «внутреннем», неспособность выйти из «состояния самотождества» (П. Флоренский) — стал своеобразной «гносеологической» призмой, посредством которой стало возможно «познавать все в мире» (В. Розанов).

Формирование метафизических координат неомодернизма происходило в условиях, когда безусловная достоверность психологического опыта оказывается под сомнением. «Экстатическая», «танцевальная» устремленность культуры в этой связи представляется авантюрой, предлагающей лишь «паллиативное» решение проблемы отчуждения. Закономерно, что в «бронзовом веке» возникнет иной набор ключевых метафор.

В «другой» культуре «выпадение» из культурной традиции привело к тому, что художник оказался вынужден заполнять вакуум «не столько своим творчеством, сколько своей личностью» (Е. Пазухин). Вне традиции человек утрачивает метафизическую опору, оказывается в ситуации остановившегося времени, «исступленно ищет "метакритическое" и негативное» (Т. Горичева). «Пребывание в меоне» (Б. Гройс) — норма; единственно возможный ответ на «заброшенность» -создание «обжитого», но условного и уязвимого мира. В таком контексте важнейшей автометаописательной формулой оказывается термин «кенозис».

«Кенотическал» модель отношений с миром (эксплицированная в работах Т. Горичевой и В. Кривулина) предполагает «принципиальную невозможность отстранения и исчерпания реальности рефлективными методами. Художник абсолютно беззащитен перед миром, наделен статусом «жертвы» в непредсказуемом «чистом событии». При этом сам мир предстает радикально «помраченным», утратившим последние признаки структурности и ценностной зыстроенности. Всякая попытка репрезентации оплачивается здесь разрушением формы, программирует принципиальный отказ от всех предзаданных норм художественного освоения мира. Источником и содержанием письма оказывается опыт разрушения мира, аннигиляции всех ранее признаваемых автором параметров реальности и ценностных установок. Писатель не просто переживает ситуацию «заброшенности», он вынужден воспринимать текст как единственное, что он может поставить между собой и миром-катастрофой.

Одна из наиболее репрезентативных художественных систем такого рода - лирика Л. Черткова 1950-1970-х гг., представляющая собой радикальную, на грани слома кода, попытку применить акмеистическую модель «пограничного» существования к реальности, которая выстроена на иных основаниях. Результат драматичен: мир и содержательно, и формально распадается на осколки, связь между которыми не подлежит восстановлению. Сосредоточенность на феноменологии «несчастного сознания» приводит к трансформации «кенотической» парадигмы, к выдвижению на первый план не социальных и метафизических, но психологических аспектов конфликта с реальностью. Если у Л. Черткова травматический опыт объясняется ссылкой на биографические обстоятельства, то в лирике Н. Кононова 1980-х гг. он мотивирован помраченным состоянием культуры как целого. «Инструментальный порядок» бытия, возможность увидеть «периоды, группы, ряды всей-всей жизни» в их единстве и связности - фикция. Спутанность координат, утрата всех иерархий - данность, определяющая и тематический круг, и принципы моделирования художественной оценки.

Последовательная «феноменологизация» конфликта в 1990-е приводит к смене его модели. «Кенозис» уступает место «травме». «Травматический» конфликт всецело внутренний, но при этом не локализуемый, явленный как лишенное очевидных причин экзистенциальное беспокойство. Всякая попытка обозначить его суть наталкивается на фиктивность готового ответа. В силу несоизмеримости произошедшего с возможностью осознать и принять его конфликт всегда разворачивается вне рефлексивного контроля. Из-за того, что травматический опыт постоянно переструктурируется, он в принципе не изживаем до конца; связанный с ним конфликт носит перманентный характер. Разрушение катарсиса, связанное с этой моделью конфликта, можно отметить в целом ряде поэтик 1990-х и, в частности, в лирике М.Степановой и Е.Фанайловой.

Точкой роста поэзии Е. Фанайловой является «мартир» - болевой опыт, расширяющий сознание и радикальным образом перестраивающий личность. Ее магистральный сюжет выстраивается вокруг «проколотого» мира повседневности, в котором обнаруживаются «дыры» в потусторонность, в инакомерное бытие. Предметом художнического интереса оказывается ревизия человеческих качеств перед лицом смерти, освоение не подлежащего пересказу - «растерянности» и «хтонического ужаса». Поэзия М. Степановой основывается на переживании «помраченности» сознания, неспособности человека соотнести себя с поворотными событиями собственной жизни. Отложенность понимания программирует самовозрастание деструктивности, распад сознания.

«Плененность» собственным опытом, неспособность расподобить «свое» и «чужое» оказывается самым наглядным выражением спутанности смысловых координат. В художественных системах М. Гронаса и А. Анашевича, построенных с учетом сведенное™ субъекта к «феноменологическому телу», реализация «травматической» модели акцентирует поиск ускользающей идентичности.

В § 1.2. «Поэтология и проблема субъектности» исследуется логика смены представлений о роли поэта и формах репрезентации лирического субъекта в поэзии 1960-2000-х гг., выявляется связь новых концептуальных построений с традициями начала XX века.

В ходе исследования установлено, что в основании поэтологических концепций модернизма и авангарда начала XX века находится универсалия «живая жизнь», акцентирующая «неготовость бытия как сущность» (Е. Мущенко), вариативность развития, сосуществование разных форм бытия. Неостановимость художественного поиска абсолютизировала «инстинкт театральности», понятый как инстинктивная тяга к перевоплощению (Н. Евреинов), и «артистизм», утверждавший продуктивность непримиримых противоречий творческого «я» (Ф.Степун). Первейшей чертой «артистического» «я» явилась способность к самотрансцендированию, к прехождению всех своих конечных определений. Негативным полюсом оппозиции, связанной с представлениями о «я» художника, оказывается универсалия «пошлость», с которой соотносятся суженность духовного горизонта, отождествление данности и бытия. «Противомирное начало в мире» (3. Гиппиус), пошлость программирует сглаживание противоречий, редукционистское восприятие бытия, предрасположенность к использованию клише.

В самоосмыслении неомодернизма эта оппозиция перестает работать, поскольку многомерность творческого «я» была скомпрометирована обнаружением е его структуре обезличенных «голосов», а стремление к «артистическому» трансцендированию данности оказалось поставленным под вопрос разрушением диалога. Исходная посылка неомодернизма -исчезновение «третьего» (М. Бахтин) как общепринятой ценностной инстанции, образованной универсальными культурными кодами.

Редукция модернистского утопизма программирует в поэзии 19601970-х амбивалентную художническую идентичность, где стремление к репрезентации «истины» соседствует с пониманием дискредитированное™ субъекта. Новая, «идиосинкразическая» идентичность концептуально осмысляется как «юродство». В литературной критике «неофициальной» культуры это понятие связывается с несколькими идеями. Во-первых, юродство трактуется как «писательский профетизм» наизнанку, как способ построения авторской

идентичности, ориентированный на «"поругание" традиционных представлений о функциях писателя» (В. Линецкий), на совлечение неподлинных «покровов видимого мира» (В. Кривулин). Во-вторых, юродство значимо заключенным в нем апофатическим пафосом, несоотносимостью ни с «готовыми» ценностными системами, ни с «готовыми» формами интерпретации мира, когда противоречие между идеалом и действительностью выступает «во всей его трагичности» (Т. Горичева). В-третьих, юродство соотносимо с трагическим переживанием распавшегося мира, который сводит на нет любые художнические усилия по преображению реальности, с «катастрофической разомкнутостью сознания» (О. Седакова).

Первые попытки отрефлексировать эту ситуацию в практике «Хеленуктов» (В. Эрль, Д. Макринов и др.) (1966-1972) были связаны с гипертрофией семантического «шума», с игровым развенчанием всякого сообщения; еще одним этапом дискредитации авторства стала художественная практика «Верпы» (А. Хвсстенко, А. Волохонский) (19701980-е), ориентированная на эстетику «паралогий», «несовозможных» истин. Трагическое, а не игровое прочтение утраты авторитета связано с художественными системами О. Григорьева и Г. Сапгира. Предмет освоения О. Григорьева - абсурд бытия, связанный с выпадением этического измерения в люмпенизированном, разрушенном быту. «Оползающий», «соскочивший с орбиты» мир ставит под вопрос все формы эстетического освоения, кроме безобразного и ужасного, кроме черного юмора. Близкая картина складывается в лирике Г. Сапгира, также тяготеющей к преподнесению лирического «я» в трагикомических тонах, но допускающей - действенное здесь и сейчас, никогда не перерастающее конкретную ситуацию - трансцендирование косной реальности.

В поэзии 1980-2000-х гг. универсальные поэтологические модели, включая модель «идиосинкратической идентичности», оказываются более невозможны, поскольку абсолютизация ситуативной истины исключает возможность построения любого «готового» образа «я». Складывание нового представления о лирическом субъекте проходило в два этапа. Для 1980-х проблема субъекта - это проблема авторитетности высказывания, проблема «власти». Главный предмет пересмотра - представление о художественном тексте как об артикуляции общезначимого опыта.

В 1990-е под вопросом оказалась уже не авторитетность высказывания, а сама способность субъекта артикулировать истину и быть искренним в своем высказывании. Для Г. Дашевского субъект полностью дискредитирован; ничто из того, что говорит этот «идол», не может стать истинным. В этом контексте нельзя более говорить о какой-либо «поэтологии», поскольку редукция субъектности делает неуместными

любые формы авторской самопрезентации. Для А. Уланова автор - это «private», «просто пишущий человек»; он свободен «от придания себе слишком большой значительности», от «литературного процесса»; его сфера - «уединение и тайна».

Сдвиг координат, таким образом, привел к окончательному отказу от такой трактовки текста, в центре которого непременно находится личность автора, трансцендирующая и себя, и мир. Заменой этой операциональной структуры в лирике стали категории «события» и «топоса». «Я» в таком контексте подчиняется двум требованиям. Так, с одной стороны, самоочевидной представляется мысль, что «поэзия скорее феноменологична, чем психологична» (А. Парщиков) и, следовательно, всегда расположена к мифотворчеству там, где появляется «твердый» образ «я». В то же время «топологическое» восприятие эстетического опыта предполагает ревизию всего априорно «данного», в связи с чем субъект оказывается «функцией» ситуации. В 2000-е гг. первая модель наиболее последовательно реализована в поэзии К. Корчагина, где образ субъекта произведен от идеологического мифа, вторая - в поэзии А. Родионова, где текст акцентирует идею постоянной смены моделей самоидентификации, возможности одновременного пребывания в несоотносимых контекстах.

В § 1.3. «Эстетический идеал и моделирование будущего» исследуется эстетическое целеполагание и концепции историко-литературного развития в модернизме и неомодернизме.

Устремленность в будущее - во многом традиционная для русской мысли с ее сотериологическим пафосом и жаждой личного спасения - в контексте серебряного века приобрела особое значение. Предчувствие «нового мира» — при всем различии связанных с ним ожиданий -обусловило расширенно-метафорическое истолкование «грядущего». Для модернизма начала XX века «грядущее» - это «сфера эстетически невостребованных возможностей», противостоящая настоящему как «инобытие» (О. Лазаренко). Не соотносимое априори с будущим, фактически «инобытие» оказалось тождественно ему. Одновременно «инобытие»-«грядущее» мыслилось как сфера соединения реальности и идеала, переживания и выражения. Идея художника-«лредтечи», связанная с абсолютизацией «грядущего», оказалась амбивалентной: антиципация «грядущего» ценностно возвышала, но одновременно отнимала самозначимость и у поэта, и у каждого созданного им произведения. Сущность творчества составлял «отказ, вымарывание» (Б. Гаспаров), каждый новый текст отменял все ранее написанное. Оборотной стороной перманентной креативности стала саморастрага, изнанкой «грядущего» оказалось самоубийство.

Для неомодернизма «прогрессизм» модернизма и авангарда, связанный с абсолютизацией «грядущего», невозможен в принципе, поскольку время осмысляется как дискретное, исключающее всякую возможность тотальных жизнестроительных проектов.

Для «неофициальной» культуры коллизия утраты живой связи с традицией оказалась равноценна переживанию остановки времени, невозможности найти свое место на хронологической шкале. «Время вообще как бы перестает течь» (В. Кривулин) и ответ на вопрос, «где мы? впереди или позади календарного времени?» (Б. Иванов) оказывается лишен очевидного ответа. 1970-е выработали целый ряд моделей концептуализации безвременья. Современность рассматривалась как «профанное», лишенное эстетической значимости, время, и вся полнота смыслов сосредотачивалась в идеализированном прошлом («пассеизм» Ю. Колкера). Вместе с тем любое время могло рассматриваться как «неистинное», и отчуждение от современности могло быть соотнесено с ощущением «профанности» исторического бытия как такового («структурализм» в истолковании Б. Гройса). Еще один вариант -осознание «языкового хаоса» как исторической судьбы, предполагающей зависимость от «фонового шума» ближайшего культурного контекста и отсутствие иммунитета перед ядами чужой культуры («неканоническое искусство» Б. Иванова).

«Зацикленность» на неразличимости реального и фиктивного определяет невозможность трансцезуса: новейшая ментальность 19701980-х, для которой «данность либо уже преодолена, либо непреодолима», неспособна представить мир, которому «было бы предназначено ее сменить» (И. Смирнов). Поскольку отношения внешнего и внутреннего стали обратимы, единственной формой разрешения «травматического» конфликта и одной из важнейших метафор 1970-1980-х становится «безумие».

В мире остановившегося времени, в мире-лабиринте на первый план выступает «философия ориентации». Первым примером перехода к парадигме ориентации для «бронзового века» стала «филологическая школа» (Л. Виноградов, М. Еремин, С. Куллэ, В. Уфлянд, М. Красильников, Ю. Михайлов, А. Кондратов, Л. Лосев), период активного развития которой охватывал 1950-1970-е гг. Мир поэтов-«филологов» — мир энтропии; все сущее в нем воспринимается под знаком неминуемого краха. «Нормализованность» хаоса заставляет воспринимать реальность сквозь призму метафоры безумия, акцентирует идею принципиальной нецелостности лирического «я».

В художественной системе «презентализма» (А. Парщиков, И. Кутик, А. Еременко, И. Жданов) (термин М. Эпштейна), сформировавшейся на

рубеже 1970-1980-х и находившейся в поле художественной актуальности вплоть до начала 1990-х гг., смысловые и ценностные антиномии «бронзового века» явлены, возможно, с еще большей отчетливостью, нежели в «филологической школе». В основе «презентализма» лежит концепция мира-шифра, коррелятом которого оказывается больное или ущербное сознание. Нерефлективное сознание рисуется как абсолютно страдательное, лишенное всякой субстанциальности, предельно диссоциированное. Знаковым выражением этого переживания становится поэтика «виртуальности».

В культуре «бронзового века», таким образом, торжествуют принципы «негативной диалектики», компрометирующей всякий синтез, всякую смысловую определенность. За истину негласно принимается позиция, в соответствии с которой «мышление, для того, чтобы быть истинным, обязано каждый раз мыслить в антитезе к самому себе» (Т. Адорно). Логическим продолжением этой линии оказывается эстетика, формулируемая только через систему отрицаний, эстетика «не-Х» (Н. Байтов),

В 1990-е обозначается возможность смягчения этой категориальной системы. «Инаковость» прошлого оказывается переосмыслена как ценностная равнозначность культурных кодов, как возможность складывания «мозаичного» пространства. Свойственное 1980-м гг. переживание исчерпанности культуры преодолевается отказом от идеи доминантного пути литературного развития. Потенциал новизны, заложенный в многовариантной традиции, неисчерпаем и определяется готовностью выйти в поле «ремеморации», связанное с другими представлениями о тексте, задаче поэта, принципах стилевого развертывания высказывания.

Закономерно, что готовность к «преодолению постмодернистской паузы» (В. Кривулин) в первую очередь продемонстрировали поэты-«классики», С. Завьялов и М. Амелин, отчетливо ориентированные на рецепцию домодернистской и доромантической словесности, а в пределе -на освоение универсальной точки отсчета в формировании традиционности - на античность. При этом само античное наследие тоже оказалось радикально историзовано, уведено в динамике художественной рецепции, в сопряженности с изменением эстетических идеалов русской литературы ХУШ-ХХ веков.

Глава 2. «Структура художественной реальности и язык переживания».

В § 2.1. «Художественное видение» рассмотрены принципы структурирования художественной образности в «неклассическом художественном сознании»; охарактеризованы исходные посылки

формирования образной предметности в модернизме и авангарде, выявлены принципы их переосмысления в поэзии неомодернизма.

В модернизме и авангарде логика формирования видения - это логика трансцензуса, преодоления природных ограничений, накладываемых на человеческое восприятие - всех «перцептивных и апперцептивных возможностей, биологически и психически присущих человеку» (А. Хан). Расширение восприятия - и количественное, связанное с интенсификацией переживания, и качественное, предполагающее поиск новых форм чувств, - всеобъемлющий художественный проект, определяющий представления и об онтологии мира, и о возможностях познания. Модернистское и авангардное видение - это видение экстатическое, нацеленное на схватывание «запредельной стороны жизни и жизненных отношений» (Вл. Соловьев). Единство творческого порыва выступает здесь образцом духовной собранности, проецируемой в жизнь как новая норма личностного бытия.

Для поэзии 1970-1980-х гг. принципиальное значение имел всеобъемлющий «кризис зрения», мотивированный самыми разными обстоятельствами: смещением ценностных иерархий и наложением аксиологических полюсов, кризисом классической рациональности, радикальным сомнением в возможности средствами мимезиса выразить истину вещей. Новый виток развития «неклассического художественного сознания», связанный с возникновением неомодернизма, предполагал последовательную ревизию «экстатической» трактовки художественного видения, которую предлагал предшествовавший этап. Неомодернистская система координат была выстроена на идее принципиальной невозможности всякого искусственного «расширения» восприятия, всякой апелляции к «шестому чувству». При этом направление скептической редукции в «другой» и «актуальной» поэзии оказалось различным.

«Этический абстракционизм» (Б. Иванов) 1970-х заставлял всякую форму трактовать как «обман», что мотивировало проблематизацию видимого, «смещенность» референтных отношений, противоречивое, исключающее любую наглядность, сопряжение пластических ассоциаций.

В поэзии Е. Шварц этот общий фон конкретизируется в нескольких принципах построения образа, важнейшим из которых является растождествление предмета. Изображаемая вещь не равна себе ни в одной из своих составляющих, ее целостный образ, выстроенный на едином основании, невозможен в принципе. Совмещение несогласуемых признаков, обратимость отношений единичного и множественного, внешнего и внутреннего, принципиальная неопределенность масштабов рядоположных вещей делают образ дискретным, данным в наборе не связанных друг с другом состояний. Логика катахрезы актуализирует

поэтику метаморфозы, обратимость буквального и переносного значений, «сдвиги» в метонимической структуре текста.

«Аниконичность» (А.Лосев) художественного видения В. Кривулина -иной природы: она мотивирована стремлением выйти в сущностное измерение бытия. Ключевой образ, как правило, появляется в нескольких несхожих контекстах, маркируя изоморфизм разных уровней бытия. При этом зрительные ассоциации кумулируются, создают ассоциативные ветви, расходящиеся от тех или иных признаков предмета. Внутри образного ряда возникают «инверсированные» отношения, когда предмет переходит в признак, а признак в предмет, что иногда сопровождается взаимообменом признаками между субъектом и предметом, который он рассматривает.

Если у Е. Шварц и В. Кривулина порыв за грань видимого связан со структурой образа, то у М. Айзенберга - с системой мотивов. Убежденность в том, что «пекло вот оно - в метре от нас», напрямую сказывается на структуре видения, сориентированного на «истаивание» зримого. Редукция происходит одновременно по многим направлениям, но прежде всего - в направлении звука и цвета. Взгляд, «развернутый испугом», блуждающий «в свете необъятных искажений» трансформируется в «черное зрение», в возможность осязать суть вещей, когда восприятие сходит на нет.

На рубеже 1990-х и 2000-х гг. основания художественного видения снова изменились. Связано это оказалось с противодействием принципам порождения образов в медийной среде. В художественном сознании возобладала мысль, что сфера «подлинного» - это сфера «присутствия», а не рефлексивных операций с образом. Поскольку же самый действенный способ передать присутствие - это фотография, именно она и становится новой семиотической моделью, определяющей принципы построения образа. Отсутствие очевидного для реципиента семиотического кода, эффект «неинсценированной реальности», развернутость пойманного мгновения в бесконечность рефлексии - таковы, по материалам автометописания, основные направления схождения фотографической и поэтической образности. В поэтической практике они получают целый ряд конкретизации.

В поэзии П.Настина фотография как модель визуальности оказывается обращена против симулятивного и фрагментированного мира, утратившего соизмеримость с личностным бытием. Кристаллизация мгновений в образ, тяготение к репрезентации бесконечности мира, акцентирование в структуре видимого того, что ускользает от восприятия - таковы основные слагаемые его «фотографической» поэтики. В основе образной семантики Г.-Д. Зингер - то качество фотоизображения, которое

заставляет видеть в нем «парадокс реальности, конституированной как знак» (Р. Краусс), - реальности, которая превращается в отсутствие и в связи с этим нуждается в «репрезентации» как средстве продлить бытие. Поэтика А. Глазовой, в той мере, в какой в ней есть установка на эффект многослойности видения, тоже может быть рассмотрена как ориентированная на «фотографический» код. Фотографический «фокус восприятия и воли», благодаря которому «"внешнее" время сталкивается со временем созерцания» (В. Савчук), создает здесь эффект «призматического», искажающего видения.

В § 2.2. «Художественная аксиология» речь идет о принципах ценностного структурирования реальности в рамках «неклассического художественного сознания». На материале модернистской и авангардной литературы первой трети XX века обозначаются его исходные координаты, выявляется логика их трансформации в неомодернизме 19602000-х гг.

Для модернистского художественного сознания ценность - это «точка зрения» (М. Хайдеггер), а субъектом становится тот, кто в нее попадает. При этом «точка зрения» отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся — всякую «данность» еще нужно сделать «действительностью» (О. Мандельштам). Ценностное моделирование оказывается одним из вариантов трансцензуса: художник, отвергая предданные творчеству ценностные ориентиры как относительные, стремится утвердить в качестве абсолютных те, которые он обретает в собственном креативном акте. Появление метафоры «точка зрения» (применительно к субъекгу) связано с осознанием шаткости художественного авторитета, с утверждением в качестве нормы «хаотических, как сама жизнь, размышлений» (В. Розанов). В этом смысле модернистская художественная практика - предельное воплощение субъективизма: связанная с ней истина может быть реальностью только собственного сознания.

Специфика ценностного сознания «бронзового века» состоит в неприятии метафоры «точка зрения», в идее ценностной «беспочвенности» (Л. Шестов). Онтологическая неукорененность субъекта видится абсолютной, допущение, что данность можно трансцендировать полаганием ценностей, - безосновательным. Коллизия множественности истин-состояний заставляет отказаться от мысли, что ценностный абсолют существует, поскольку множественность - это не только противоречивость знания, но и несоизмеримость его аспектов. Такая дезориентированность делает проблематичной целостность любого эмоционально-волевого движения, предельно затрудняет всякое оценочное суждение.

В «другой» поэзии исходной посылкой ценностного сознания оказывается «исповедание языкового хаоса» (Б. Иванов), смешение ценностных регистров. Все ценности устанавливаются в акте волевого выбора, главными регулятивами которого становятся тотальное сомнение и антйномичность мышления. Сознание незаконности своего присутствия в литературе делает невозможным для писателя антропоцентрическое видение мира. Личность автора не только перестает быть мерилом художественной реальности, но и утрачивает самоценность. Последнее обстоятельство позволяет связывать с «другой» поэзией понятие «ресентимента» с характерной для него установкой на то, чтобы строить самоидентификацию на возвращении к ситуации «ранения» (М.Шелер). «Ресентиментное» сознание оказывается «ломким», балансирующим между крайними оценочными позициями. Истина ситуативна и не предполагает распространения на другие контексты. Закономерным следствием такого мировидения оказывается интерес к ситуации, «сворачивающей» жизнь к бытию здесь и сейчас.

В поэзии 1960-1970-х стремление найти ценностную опору было связано с апелляцией к религиозным контекстам. При этом логика катастрофической реальности нередко ставина под вопрос принятие «готовой» модели мирообъяснения. В поэзии А. Величанского «отъявленной яви» «тесного мира» противопоставляются «бездерзновенность» и отказ от «дальтонизма» скорби. Обретаемое «приволье безысходности» сводит мир к «мгновению ока», к «тайне-мигу». Однако ценностная заряженность «мига» отнюдь не предрешена: распадение причинно-следственных цепей может превратить его и в «чудо», в «катастрофу». В лирике А. Наймана драматизм существования обусловлен разрывом между «плазматической» красотой, вбирающей полноту жизни, и «вспоротой плотью», «дырами» бытия. Жизнь понимается как конфигурация «изъянов» и «недостач»; ее «злость и зола» уравновешиваются только «безразличьем». Стремление к преодолению «многословья немотою» ставит под вопрос ценностную оправданность высказывания: поэт-«врач» не исцеляет, но «поит других цикутой».

Поэзия 1980-х гг., развивая логику «адогматического» мышления, создает апологию «слабости», аутсайдерства, строит образ субъекта через его соотнесение с «нелепым» и «стыдным». В лирике Е. Хорвата порыв из «морочащей клетки» бытия мотивирует появление мотивов преследования и конспирации, перехода в «зазеркальный» мир. В новой реальности оказываются «перемешаны ад и Град», объединены все ценностные полюса. Бесконечное растождествление вещей совпадает с переживанием «вывернутости» авторского «я». Осознание себя в «бегущей точке смерти» обусловливает появление мотива истерии, программирует

разрушение авторского слова. В поэзии К. Капович мир - «пустырь»; его опустошенность сказывается и на субъекте, предстающем обезличенно, в роли «оседающей пыли». Инфляции культурного опыта внутри «черного миропорядка» соответствует нетранслируемость болевого опыта; герой замкнут в мире, где он живет «все видя, ничего не понимая». Реальность складывается из ряда замкнутых ценностных миров, каждый из которых, взятый по отдельности, представляет собой тупик. Переживание свободы возможно только в момент перехода из одного пространства в другое.

Поэзия 1990-2000-х попыталась преодолеть «модус аксиологической нерешительности» (В. Шмид) предшествующего десятилетия. Исходная посылка нового ценностного поиска - стремление увидеть свою жизнь в контексте исторических событий, когда главными опорами в ценностном структурировании реальности оказываются личный феноменологический опыт и выстроенная вокруг него память семьи. В лирике Б. Херсонского точкой отсчета оказывается убежденность в том, что ни из какого события нельзя одномоментно извлечь полноту смысла. «Предельная визуализация» позволяет сфокусировать восприятие, отождествить ценное и сущее. Мир, стяженный, но не ставший единым, - таков итог стремления сделать топографию памяти главным ценностным основанием «постисторического» мира. В поэзии И. Померанцева реализуется близкая логика, но в ней первична «пустота руки», невозможность учета какого-либо опыта, кроме своего собственного - всегда частичного, а потому делающего уязвимой любую оценку.

В § 2.3. «Художественная рефлексия и язык переживания» исследуются средства рефлексивной организации читательского восприятия, связанные с «языком переживания».

В логике модернистского «языка переживания» обнаруживается установка на превосхождение данности, но на разных этапах его развития она реализуется по различным сценариям. В 1900-1910-х гг. чувство -орудие сопротивления нивелированию личностных различий, власти усредненности и стереотипа, область неотчужденного бытия. При этом в структуре переживания акцентируется его экстатическая, «страстная» природа, проявляющаяся в «глубине», «сложности» и «утонченности». Революционная эпоха поставила под сомнение самоценность личности, и 1920-е отмечены последовательной ревизией модернистского психологизма. Авангардный «язык переживания», однако, тоже оказывается ориентирован на трансцендирование естественной меры: с одной стороны, декларируется отказ от «психологического», поскольку оно «мешает человеку быть точным, как секундомер» (Д. Вертов), с другой - обозначается тяга к «дикому мясу», к «сумасшедшему наросту» (О. Мандельштам), к абсолютизации проявлений личностного начала.

В ситуации возрождения интереса к серебряному веку в 1960-е гг. очерченный набор координат претерпел изменения. Тяготение ж трансцендированию психологической данности, равным образом как и подчеркнутое вынесение за скобки психологизма, оказались не вполне соответствующим новым представлениям о сфере человеческого «я». Вместе с тем осознание «переживания» как области, размыкающей самотождественность вещей, сохранило свое значение. Оттого «язык переживания» неомодернизма несет на себе черты двойственности: он во многом повторяет смысловые ходы модернистской сенситивности, но вместе с тем обнаруживает уязвимость ее исходных оснований.

Эта двойственность была предопределена противоречивостью предпосылок, сформировавших «вторую культуру». «Оттепельная» эпоха создала условия для реабилитации личностного начала, и «вторая культура» начиналась с «естественного сознания», со «стихии чувственности» (Б.Иванов). С другой стороны, «негативизм» «второй культуры» требовал абстрагирования от социальной реальности, и «неофициальная среда» разработала целый ряд инструментов демифологизации «наивного» сознания. Формой примирения этих крайностей в 1960-е гг. оказался скептицизм, сделавший сомнение способом бытия истины, а переживание - мерой подлинности высказывания.

Тсорчество И. Бродского наиболее отчетливо иллюстрирует эту типологию мышления. Эстетический опыт, с точки зрения поэта, оказывается привилегированной формой самоопределения, ибо являет собой модель опыта как такового. Независимое от субъективной воли развертывание формы создает эффект соучастия читателя в становлении смысла, в содержательном «завершении» жизни. Будучи пережитой, предлагаемая текстом категоризация реальности необратимым образом изменяет сознание. Закономерно, что для Бродского лирическое стихотворение есть прежде всего «персонификация чувств».

Период 1970-1980-х гг. оказался связан с формированием новой сенситивности, отличительной особенностью которой стал «кризис чувств». Прямые выпады против эмоциональности в искусстве -характерная примета художественных деклараций этого времени. «Эгоманьяк» трактуется как «фигура, удобная в социальных играх» (А. Драгомощенко), и центр тяжести смещается с «узколобого эмоционализма я-поэзии» (К. Бутырин) на стилевой эксперимент. Но наряду с последовательной негацией «психологического» в поэзии 1970-1980-х присутствовала также «экзальтическая» линия, предполагавшая форсирование переживания. В этом ряду оказываются и «гибельный

пафос» А. Миронова, и «сердцеверченье» М. Генделева, и мизантропическая экспрессия А. Цветкова.

1980-е гг. отмечены многочисленными попытками «реабилитировать» чувствительность, а вместе с тем - уйти от подчеркнутой эффективности, как правило, отрицательно заряженной. Желание видеть в «эмоционализме» попытку определения возможных путей для русской поэзии, стремление вернуть в слово свободу и прямоту лирической интонации опосредовалось представлением о насущности нового, «прикроватного искусства», «максимально близкого к человеку» (Т.Новиков). В поэзии 1980-х подобное тяготение к «феноменологическому» схватыванию сиюминутного приобрело разные формы. Крайними точками в этой связи выступают художественные системы Н. Кононова и О.Юрьева, ориентированные, соответственно, на максимальную лирическую конкретность, запечатление пережитого без эстетической «цензуры», и тяготение к отвлеченной лирической формуле, к «очищению» текста от всего, что не вписывается в рамки условно поэтического.

В 1990-е «феноменологическая» ориентированность неомодернистского «языка переживания» получает дальнейшее развитие. Поэзия, пройдя через фазу отрицания помраченного мира, испытывает сильнейшее влияние гедонистической культуры, в которой переживание снова абсолютизируется - но уже не как мера истины, а как состояние погруженности в полноту бытия. «Принцип удовольствия» заключает р скобки драматизм внутреннего, делая «потребность в непосредственном, чувственном переживании эмоции удовольствия» (С. Рассадина), главной движущей силой творческого процесса. Самыми показательными примерами «ренессанса чувствительности» на рубеже 1990-х и 2000-х гг. становятся художественные системы Д. Воденникова и В. Павловой.

Лирика В. Павловой примечательна своей принципиальной отдаленностью от любой метафизики. Субъектность в ней мыслится как телесная; все реакции и оценки опосредуются восприятием мира сквозь призму эроса, «оцельняющего» человеческое «я», а потому находящегося вне оценочных полюсов. В концептуализации творчества Д. Воденникова стихотворение - это «обещание», факт фиксации бытия, который должен стать основанием для выводов жизнестроительного характера. «Обещанность» отражает двойственный характер связи текста и жизни: с одной стороны, «искренность» не всегда соответствует личностной «правде», с другой, - всякое высказывание носит характер императива, позволяющего апостериори «дорасти» до того, что уже сделалось фактом творчества.

Глава 3. «Структура текста и моделирование художественной рецепции».

В § 3.1. «Структура аудитории и рецептивные горизонты текста»

рассматривается историческая динамика представлений о пределах понятности текста в модернистском и неомодернистском контекстах.

Искусство модернизма и авангарда традиционно рассматривается как ориентированное на «сотворчество», на «достраивание» сказанного. Считается, что стихотворение предполагает различную устроенность в зависимости от того, ориентировано оно на чтение или на слух. «Зримый» текст воспринимается «симультанно»; текст, воспринимаемый на слух, «недоступен перечитыванию», «выводы о смысле необходимо делать мгновенно» (Ю. Фрейдин). Модернистский текст в этом отношении стремится к тому, чтобы сочетать эффект необратимости смыслоизвлечения, свойственный «тексту для слуха», с эффектом многомерности смысловых связей, характеризующим «текст для глаза». В лирике подобная переориентация творчества на коммуникативное событие привела к переосмыслению художественных задач: текст стал строиться как единство с неразложимым иррациональным компонентом, как «зашифрованное» высказывание.

Текст, призванный не передавать некое «сообщение», но «трансформировать сознание» адресата (О. Седакова) обладает особой рецептивной устроенностью, это текст-проблема, он в принципе исключает и однозначность, и предопределенность смыслового итога; его необходимо «решить» как деятельностную «задачу». «Темнота» модернистского или авангардного текста предполагает рефлексивную реконструкцию пропущенных связей, - но такую, которая носит гипотетический характер, четко обозначает пределы своей достоверности.

Модернистский пафос трансцендирования, обнаруживающийся в стремлении выйти за пределы коммуникативного задания, был значительно переосмыслен в литературе 1960-2000-х гг. В новой системе координат условием креативности и нормой художественной рецепции оказываются разрывы смысла, «нестыкуемость» разных аспектов истины. В 1970-е художник оказывается в «группе толмачей и разведчиков бытия» (Ю. Рыбаков), а внимание отчетливо сдвигается с «литературы достижений» на «литературу риска», где, «чтобы оказаться с читателем, надо о нем забыть» (О. Седакова). Последний момент - отказ, выстраивая текст, непременно соотносить себя с кругом «общей памяти» в качестве важнейшей предпосылки художественной рецепции утверждает открытость сознания, готовность к радикальной смене представлений о художественности.

Неомодернистский текст, взывающий к «серафическому» видению (В. Кривулин), к вариативности «предварительной парадигмы» читателя (Б. Иванов), строится как сопряжение расходящихся ассоциативных векторов, удержать связи между которыми удается не всегда. Новый рецептивный канон основывается на эффекте разрушающейся формы, на внимании к тому, что уводит за рамки высказанного. В' поэзии 1960-1970-х гг. показательными иллюстрациями этого процесса оказываются практики И. Бродского и Д. Бобышева. В них поиск искомого баланса приводит к реанимации элементов барочного сознания, к возвращению concetto и эмблемы, для которых важна неочевидная сопряженность словесного и пластического.

Для поэтики И. Бродского характерно усилие понимания, волевое преодоление смысловой дезориентированности. Самое наглядное воплощение этой установки - тропеическая структура лирики, в которой сочетаются единство объекта и его многогранное осмысление, объединяются тропы с различной семантической устроенностыо: метафора, намечающая сходство реалий, и синекдоха, позволяющая его детализировать. Поэтика Д. Бобышева строится на противоположных основаниях: одна и та же сущность может представать в различных наборах атрибутов и функций, которые друг с другом не согласуются; акцент стоит на архисеме, в то время как дифференцирующие признаки предмета второстепенны. Тем самым образ у обоих поэтов одновременно и замкнут, и открыт для детализации, и задан в своей структуре, и подвержен импровизационному варьированию.

В поэзии 1980-х рецептивные основания неомодернистской лирик;; оказались изменены. Новый «этос текста», по выражению А. Драгомощенко, предполагал, что текст - это «пучок жестов», направляющих чтение; его смысл не закреплен раз и навсегда, но возникает в «поэтическом поле», в пространстве взаимодействия автора и читателя. Новый текст не «герметичен», а «герменевтичен», в нем существенны скорость, «включение в сознании читателя максимального количества связей», а вместе с тем - поэтика смыслового разрыва, «импульс непонимания». В практике Драгомощенко этот набор установок приводит к отказу от репрезентации, к «не-свершаемости» смыслового целого, к «за-быванию». Текст строится на конфликтном сопряжении референтного, рефлективного и феноменологического планов. Их неодинаковая устроенность делает и результаты рецепции не сводимыми к единому знаменателю: ясность проблемного плана текста накладывается на противоречивую спецификацию лирической ситуации, которая, в свою очередь, соотнесена с почти полностью «непрозрачным» тропеическим строем текста.

В поэтиках, учитывающих опыт Драгомощеико, установка на дискретность понимания трансформируется. У Ш. Абдуллаева попытка передать «до-идеологическую целостность» вещей приводит к тому, что интерпретативная инерция сведена на нет: феноменологическая насыщенность описания радикально ограничивает возможности понимания. У А. Скидана «критика поэтического разума» вытесняет «чистую эйдетику» III. Абдуллаева; установка на создание «негативной поэтики» приводит к проблематизации рецепции на самых разных уровнях, к замещению фигуры «"простого простого" читателя» читателем, который есть персонификация не реализованного в полной мере «потенциала пишущего».

В поэзии 2000-х гг. «импульс непонимания» приводит к складыванию модели рецепции, из которой оказываются изъяты такие привычные компоненты, как определенность главной лирической темы, афористическое заострение высказывания, вовлечение читателя в движение смысла, отождествление читающего с лирическим субъектом, четкость разделения буквального и иносказательного планов. Текст, как об этом свидетельствуют поэтики В. Бородина и А. Порвина, приобрел трансцендентное измерение - область смысла, принципиально закрытую для понимания.

В § 3.2. «Принципы текстопостроения» анализируется универсальная для «неклассического художественного сознания» установка на тотальную ревизию всех «ставших» литературных форм, исследуются реализованные в структуре текста попытки «уйти из литературы» (В. Шкловский).

Как установлено в ходе исследования, логика модернистского и авангардного текстопостроения определяется несоразмерностью ограниченной емкости дискурса и стремлением к воплощению бесконечного содержания. Реальность, понятая как неисчерпаемая «последовательность ступеней восприятия, двойных донышек» (В.Набоков), выносит на первый план проблему преодоления линейности языкового означающего и дискретности языковых единиц. Модернистский текст в этой связи актуализирует семантические механизмы перехода от внутренней речи к внешней, акцентирует вариативность лексикализации, грамматикализации и синтаксического оформления речи. Трансцендирование «готовых» языковых форм в своем переделе - в авангардных художественных практиках - ориентировано на «музыкальную» и «живописную» модели симультанного восприятия смысла.

Экспериментаторский порыв модернизма в 1960-2000-е гг. был продолжен. Вместе с тем содержание поисковой деятельности во многом изменилось. Неомодернизм чуждается тиражируемых текстовых моделей

авангарда, как и утопии нового поэтического языка. Ресурсы новизны скрыты всюду, даже в клишированном и стереотипном языке повседневности. Задача поэта - создание высказывания, форма которого ставит под вопрос границу эстетического, понуждает читателя переопределить свои представления о том, что есть поэзия. Структура текста мотивируется ситуативно, и, если и складывается в устойчивые формы, то в такие, которые эстетически осваивают разные аспекты смысловой непредсказуемости.

В 1960-1970-е гг. важнейшей предпосылкой текст опостроения оказывается устремленность к существенному, потребность придать высказыванию бытийную полноту - «экзистаж» (К. Бутырин). В этих обстоятельствах текст - «средство передвижения» (И. Бродский), он «инструментален», нацелен на разрешение экзистенциальной задачи; его смысл в том, чтобы подвести черту под каким-то жизненным опытом. Он «завершает» автора, выдвигает его в смерть, но в то же время служит важнейшим средством удостоверения в собственном существовании.

«Видимая, то есть предполагаемая» невозможность существования поэтического языка в узнаваемых формах (М. Айзенберг) - будь то формы классической поэзии или формы, созданные модернизмом и «историческим авангардом», - обусловила появление целого ряда радикальных художественных практик, текстовые модели которых ощутимым образом расходились с культурным опытом реципиента. Отсутствие общего культурного «кода» возмещалось в этой связи «дейктическим» характером высказывания (Ю. Степанов), ориентированного на вовлечение читателя в ситуацию речепорождения, выбора формы; заменой текста-«произведения» текстом-«ситуацией».

Модели текста-«ситуации» в поэзии 1960-1970-х глубоко различны. У Вс. Некрасова в основе текстопостроения находится репетитивная техника, актуализирующая различие как «следствие конечности человека» (Н. Автономова), как ситуативно мотивированное утверждение / снятие «ауратического». Текст М. Еремина основывается на растянутой во времени реакции на событие, многослойная рефлексия над которым определяет логику стилевого развертывания, растворяя сюжет в ситуации выбора слова, в незавершенности ассоциативного поиска. В этой связи высказывание предстает разделенным на множество замкнутых текстовых плоскостей, создающих особую «поэтику словаря». Стремление к обнаружению скрытой сути вещей, проступающей в «отложенной реакции на объект», мотивирует у Г. Айги обратимость частеречной и лексической семантики, широкое использование сращений слов и других форм языкового синкретизма, появление опытов по отождествлению знака и референта.

Мир 1980-х гг. - это мир овеществленной семантики, «отвердения» слова, когда смысловые возможности предстают обедненными, допускающими лишь отчужденное манипулирование. На первый план выходит «операциональное» отношение к знаку (Б. Гройс), при котором содержание текста едва ли не полностью оказывается вне сферы эстетического интереса поэта. Потребность отстоять право на «новое речевое существование» отступает в тень перед желанием опробовать «новое стилевое поведение» (М. Айзенберг), разработать новый метод работы со словом.

Самое наглядное воплощение «операционального» отношения к тексту - практика трансфуризма - в частности, «собуквы» С.Сигея и «архитекстуры» Ры Никоновой. Отказ от первосозидания, установка на «транспонирование» готового высказывания приводят к абсолютизации приема, к панметодическому «ветвлению стилей». Интерпретация текста как «протеистической» структуры, допускающей самые разные трансформации, была свойственна в 1980-е и 1990-е отнюдь не только трансфуристам. Большинство художественных практик было связано с идеей многовариантности декодирования знака. В рамках параграфа были охарактеризованы три направления поиска такого рода: декодирование графики (Д. Авалиани), фонетики (А. Горнон), исследование «обратимости» семантики слова (В. Строчков).

Середина 1990-х гг. - время переосмысления «операционального» подхода к тексту. Воля к расширению композиционных возможностей высказывания сохраняется, но эксперимент перестает носить характер самоценного исследования приема. Структура текста, нередко нарочито усложненная, оказывается формой репрезентации нового опыта. В поэтике А. Сен-Сенькова мир предстает как «взвесь» признаков, которые могут совершенно неожиданно «сгущаться» в объекты и их связи, в дальнейшем произвольным образом распределяемые по синтаксическим и морфологическим позициям. Альтернирование, построение текста как расходящегося множества вариантов - самая характерная особенность поэзии Н. Скандиаки. «Атомарная» фрагментарность проблематизирует поэтическое высказывание, обозначает условность любого его элемента.

В § 3.3. «Прагматика текста и семиотика иитермедиальности» анализируются модели диалога с публикой в модернизме и неомодернизме.

Прагматические установки тзорчества в модернизме и авангарде вписываются в глобальный проект трЕ.нсцендирования данности и ориентируются на логику экстатического «преодоления» коммуникации. Нормой в этом контексте оказывается стратегия «интимизации», строящаяся по модели «художник» - «художник» и тяготеющая к

максимальном}' сближению инстанций адресата и адресанта. Полюсу «своего» протизостоит полюс «чужого»: наряду с «интимизацией» в модернизме и авангарде задействована модель «провокации», нацеленная на подчеркивание непреодолимой дистанции между художником и публикой, на программное нарушение эстетических, стилевых и поведенческих конвенций. Обе модели основываются на восходящей к романтизму дихотомии «поэт» / «толпа» и делают невозможным полноценное общение вне вовлеченности реципиента в круг людей искусства.

Неомодернизм подвергает ревизии именно эту романтическую предпосылку. Главным открытием оказывается фигура самоценного «другого», место которого не тождественно ни «сакральной» позиции «поэта», ни «профанной» позиции «толпы». Неприятие любой заданности, любого «фанализма» проявляется здесь как акцентирование непредсказуемости и вариативности коммуникативного события, как отказ от расположения автора и читателя в априорно заданных ценностных контекстах.

В «другой культуре» художник ищет «включенности в общий строй существования» (М. Айзенберг), и важнейшей координатой этого поиска оказывается переосмысление «книжного» бытия текста. Неподцензурная литература - литература «догутенберговская», ориентированная на рукописное и устное бытование текста, и книга как форма существования текста рассматривается в ней как «нечто репрессивное, тоталитарное, консервативное» (Л. Рубинштейн). «Выход из книги» закономерным образом акцентировал «неотчуждаемость личности от словесной ткани стихов» (В. Кривулин), что, в свою очередь, обусловило повышенный интерес к формам репрезентации авторского присутствия. В 1960-е эксперименты такого рода были связаны со стихийным жизнетворчеством; в 1970-е - с появлением особой художественной формы - акционизма.

Концептуализм в этом контексте представляет собой наиболее яркое выражение одной из смысловых линий неомодернизма - тяги к замене текста как «ставшей» данности текстом-«ситуацией», в которую следует «войти» (Вс. Некрасов). Содержательное оформление эта идея получила внутри «бумажной» эстетики московского концептуализма. Связывая сакральное и профанное, внутреннее и внешнее, телесное и предметное, бумага в концептуализме приобретает свойства универсального знакового медиатора. Для концептуалиста рецепция «бумажного» складывается из трех аспектов: уровня бумаги, уровня «белого» и уровня «собственно сообщения» (И. Кабаков). Эта многослойность отражается в трех аспектах

существования текста: «конструкгивно-манипулятивном», «визуально-графическом» и «текстуально-метакнижном» (Д. Пригов).

Перформансное бытование текста объединяет все три аспекта: в нем существенны оперирование с текстом как объектом («манипулятивный» аспект), его трактовка как изобразительной структуры («графический» аспект), апелляция к овеществленной авторской идее («метакнижный» аспект). Литературный перформанс, выступая крайней формой «ситуативного» прочтения текста, трактует последнее в «редукционистском» ключе, связывает его не с трансформацией поэтической семантики, а со способом бытования высказывания. В практике А. Монастырского текст двояким образом вовлечен в перформанс: внутри «акции» это «инструкция» и «партитура»; вне ее -единство «дескрипции» (описания перформанса), «наррации» (рассказа участников) и «дискурса» (эстетического комментария). Акция у Д. Пригова интерпретируется как случай, когда «мерцание» высказывания между полюсами «сонорности, графичности и смысла» позволяет выявить исчерпанность возможностей традиционного текста. «Риск быть нераспознанным культурой» в качестве художника оправдан здесь возможностью зафиксировать ситуацию смыслового «истончения текста», сделать авторское поведение главным содержанием творческого акта.

В культурной ситуации, сложившейся к началу 2000-х гг., основания диачога снова изменяются - на этот раз в связи с появлением множества медийных посредников между адресантом и адресатом. Медиа из средства передачи смысла превращаются в объемлющее человека пространство, и это коренным образом трансформирует все устоявшиеся формы коммуникации, в том числе - литературной. Перформативные опыты входят в качестве составной части в интернет-пространство, в практику создания поэтических саунд-треков, в эксперименты с видео. Текст оказывается включен в различные интермедиальные образования, что неизбежным образом оказывает обратное влияние на его структуру. Разрабатывая диалектику присутствия в отсутствии, соединяя опыт удовольствия и опыт понимания, создавая модель многослойной чувствительности, медиа активно входят в поэтическую практику, что особенно ощутимо в экспериментах с видео и аудио средами.

Видеопоэзия, построенная на дисбалансе дискретного и континуального, на противоречии готового и формирующегося кодов, на разнонаправленности художественной рецепции, оказывается жанром, в котором поэтическое слово схвачено в момент своего становления, в полноте разных возможностей бытия. Слово-реприза, слово-титр, метафизическое слово образуют самостоятельный видеосюжет, обнаруживающий потенциальные смыслы лирического высказывания.

«Звуковая поэзия», присутствующая в современном контексте скорее как тенденция, также оказывается связана с отказом от книжной страницы как медиального носителя, с поиском границы между семантическим и лишенным семантики, шумовым и музыкальным.

Так, в поэзии П. Жагуна, испытавшей на себе влияние «поэтроники» как интермедиального проекта, текст - оказывается формой, балансирующей между структурой и бесструктурностью, обнаруживающей чередование зон осмысленности и семантической «непрозрачности»; в практике О. Пащенко поэтические тексты на образном уровне корреспондируют с его же дизайнерскими работами и сетевыми проектами.

В заключении подведены основные итоги исследования.

Основные положения диссертации отражены в следующих работах:

Монография:

1. Житенез A.A. Поэзия неомодернизма. - СПб.: ИНАПРЕСС, 2012. -28 п.л.

Научные статьи в изданиях, рецензируемых ВАК РФ:

2. Житенев A.A. Нарциссизм как прием: формы легитимации авторской позиции в поэзии Д. Воденникова // Вестн. Воронежского гос. ун-та. Сер.: Филология. Журналистика. - 2006. - №1. - С. 17-20. - 0,3 п.л.

3. Житенев A.A. Эстетика и поэтика черного юмора. Лирика О.Григорьева // Вестн. Воронежского гос. ун-та. Сер.: Филология. Журналистика. - 2009. - №1. - С. 39-42. - 0,3 п.л.

4. Житенев A.A. Период ремиссии // Вопросы литературы. -- 2008. - №5. -С. 89-98.-0,6 п.л.

5. Житенев A.A. «Экстаз» как категория модернистского автометаописания // Вестн. Челябинского гос. ун-та. - 2009. - № 13(151). -С. 52-58.-0,5 п.л.

6. Житенев A.A. Модернистский текст и проблема порождения речи // Вестн. Челябинского гос. ун-та. - 2009. 17 (155). - С. 31-38. - 0,5 п.л.

7. Житенев A.A. От «греха» к «травме»: к вопросу о динамике эстетических универсалий в поэзии модернизма // Вестн. Тамбовского гос. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. - 2009. - Вып. 8 (76). - С. 249-255. - 0,4 п.л.

8. Житенев A.A. Интимизация как художественная стратегия: опыт серебряного века // Вестн. Томского гос. ун-та. - 2010. - № 334. - С. 7-10. — 0,3 п.л.

9. Житенев A.A. Семиотика чувств в эпоху модернизма // Вестн. Воронежского гос. ун-та. Сер.: Филология. Журналистика. - 2010. - №2. -С. 41-45.-0,3 п.л.

10. Житенев A.A. Художественная инновация в «мемориальной» парадигме: «маргинальное» в осмыслении российского постмодернизма / A.A. Житенев, Т.А. Тернова // Вестн. Пермского ун-та. Российская и зарубежная филология. 2011. - Вып. 3 (15). - С. 139-145. - 0,4 п.л.

11. Житенев A.A. «Бумажная» эстетика московского концептуализма // Вестн. Пермского ун-та. Сер.: Российская и зарубежная филология. -2011.-Вып. 1 (13).-С. 77-82.-0,3 п.л.

12. Житенев A.A. Идеологическое и медиальное в «новой социальной поэзии» // Вестн. Татарского гос. гуманитарно-педагогического ун-та. -

2011.-№2.-С. 151-154.-0,25 п.л.

13. Житенев A.A. Борис Останин как литературный критик /V European Social Science Journal. - 2011. - №4. - С. 51-58. - 0,5 п.л.

14. Житенев A.A. Апология грозового фронта [Рец. на кн.: Кононов Н. Фланер. - М.: Галеев-галерея, 2011. - 424 е.] /У Новое литературное обозрение. - 2011. - № 110. - С. 265-270. - 0,4 п.л.

15. Житенев A.A. «Проза поэта» в контексте медиа-культуры: блог как художественный феномен // Известия Волгоградского гос. пед. ун-та. -2011.10 (64). - С. 133-135.-0,25 п.л.

16. Житенев A.A. Неразменность антикварной лиры [Рец. на кн.: Амелин М. Гнутая речь. - М.: Б.С.Г.-Пресс, 2011. - 464 е.] // Новое литературное обозрение. - 2011. - № 111. - С. 277-280. - 0,25 п.л.

17. Житенев A.A. Стигматы и паллиативы: [Рец. на кн.: Фанайлова Е. Лена и люди. - М.: Новое изд-во, 2011.- 128 е.] // Новое литературное обозрение.-2011.№ 112.-С. 316-319.-0,25 п.л.

18. Житенев A.A. Михаил Еремин: поэтика словаря // Новое литературное обозрение. - 2012. - № 113. - С. 225-235. - 0,6 п.л.

19. Житенев A.A. Выход всегда есть: [Рец. на кн.: Ахметьев И. Ничего обойдется. - М.: Самокат, 2011. - 96 е.] // Новое литературное обозрение. -2012.-.Na 114.-С. 289-291.-0,25 п.л.

20. Житенев A.A. Типология представлений о динамике культуры в ленинградском самиздате 1970-1980-х гг. / A.A. Житенев, Т.А. Тернова // Вестн. Пермского гос. ун-та. Сер.: Российская и зарубежная филология. -

2012.-Вып. 2 (18).-С. 173-179.

Публикации в других изданиях:

21. Житенев A.A. Художественная реальность и художественная интенция в поэзии М. Еремина /У Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах. - Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006. - С. 573-578. - 0,3 п.л.

22. Житенев A.A. «Рюхи» JI. Черткова и мифология адамизма: к проблеме гумилевской традиции в поэзии андеграунда // Гумилевские чтения: Материалы междунар. науч. конф. - СПб.: СПбГУП, 2006. - С. 255-263.-0,5 п.л.

23. Житенев A.A. Модернистские концепции поэзии 1970-1990-х гг. // Новейшая русская литература рубежа XX-XXI вв.: итога и перспективы. -СПб., 2007. - С. 124-128. - 0,3 п.л.

24. Житенев A.A. Рецептивные стратегии русского поэтического модернизма и типологические характеристики современной языковой личности // Русская литература в формировании современной языковой личности. Материалы конгресса. С.-Петербург, 24-27 октября 2007 г. Литература в формировании языковой личности: этапы и варианты: в 2-х частях. - СПб.: МИРС, 2007. - Ч. 1. - С. 141-151. - 0,6 п.л.

25. Жктенев A.A. Аксиология русского поэтического модернизма (заметки к теме) // Русская литература XX-XXI веков: направления и течения. - Вып. 10. - Екатеринбург: УрГ'ПУ, ИФИОС «Словесник», 2007. -С. 3-14.— 0,7 п.л.

26. Житенев A.A. «Видение» и «узнавание» в поэзии И.Ф. Анненского // Труды молодых ученых ВГУ. - 2007. - Вып. 1. - С. 141-145. - 0,4 п.л.

27. Житенев A.A. Разрушение катарсиса: параметры художественности в лирике Е.Фанайловой // Эйхенбаумовские чтения-6. - Воронеж: ВГПУ,

2007. - С. 220-226. - 0,4 п.л.

28. Житенев A.A. Расширение восприятия как эстетический проект и художественное видение О. Мандельштама 1930-х гг. // О.Мандельштам и феноменологическая парадигма русского модернизма. - Воронеж: ИПЦ ВГУ, 2008. - С. 47-72. - 1,3 п.л.

29. Житенев A.A. Ленинградская «филологическая школа»: самоопределение в авангардном контексте // Утопическое и фантастическое в русской литературе XX-XXI вв.: Сб. статей. Серия «Литературные направления и течения». Вып. 14. - СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2008. - С. 41-46. - 0,4 п.л.

30. Житенев A.A. Лирический субъект новейшей русской поэзии: возможные аспекты анализа // Филологические этюды: Сб. науч. статей молодых ученых. Вып. 11. - Ч. 1-2. - Саратов: Изд-во Саратов, ун-та,

2008.-С. 113-117.-0,3 п.л.

31. Житенев A.A. Поэзия «волшебного хора»: типология художественных стратегий // Труды молодых ученых ВГУ. - 2009. - Вып. 1-2.-С. 93-100.-0,5 п.л.

32. Житенев A.A. Пошлость в системе эстетических представлений серебряного века // Вестн. Воронежского гос. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. - 2008. - Вып. 2. - С. 224-230. - 0,4 п.л.

33. Житенев A.A. Эволюция представлений о поэзии в культуре русского модернизма // Русская литература в мировом культурном и образовательном процессе. Материалы конгресса. С.-Петербург: МИРС, 2008.: В 2-х т. - Т. 2. 4.1. - С. 79-85. - 0,4 п.л.

34. Житенев A.A. «Suprema potestas»: эстетизация самоубийства в русском модернизме // Семантическая поэтика русской литературы. К юбилею проф. Н. Л. Лейдермана. - Екатеринбург, 2008. - С. 45-51. - 0,4 п.л.

35. Житенев A.A. Ценностный релятивизм как проблема модернистского художественного сознания // Русская литература XX-XXI вв.: проблемы теории и методологии изучения: докл. конф. — М.: МГУ, 2008. - С. 49-53. - 0,4 п.л.

36. Житенев A.A. «Петербургская поэмка» Л.Лосева «Ружье»: проблема жанра // Творчество А.Т.Твардовского и эволюция русской поэмы. -Воронеж: ВГУ, 2008. - С. 213-221. - 0,5 п.л.

37. Житенев A.A. «Я, кажется, в грядущее зхожу...»: судьба и слово О. Мандельштама в русской лирике 1970-1990-х гг. // Университетская площадь: Альманах. - 2008. - Вып. 1. - С. 99-102. - 0,25 п.л.

38. Житенев A.A. Когнитивные стратегии русского модернизма // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность: Материалы конференции. - Ростов-на-Дону: ИПО ПИ ЮФУ, 2009. - С. 105-109.-0,3 п.л.

39. Житенез A.A. Прагматика текста в русском авангарде: стратегии интимизации и провокации // Русское слово: восприятие и интерпретации: сб. материалов Междунар. науч.-практ. конф. (19-21 марта 2009 г., г. Пермь): в 2-х т.Т.1. - Пермь: Перм. гос. ин-т искусства и культуры, 2009. -С. 121-129.-0,5 п.л.

40. Житенев A.A. «Грех» vs. «отчуждение»: об одной автометаописательной парадигме русского модернизма // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях. Материалы Междунар. науч.-практ. конф. «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. X Юбилейные Кирилло-Мефодиевские чтения. - М.: Ремдер, 2009. - С. 261267. - 0,4 п.л.

41. Житенев A.A. Заметки о метафизике Г. Сапгира: «Элегии» // Полилог. - 2009. - №2. - С. 109-113. - 0,3 п.л.

42. Житенев A.A. Трэш-культура и поэтика эстетического шока: случай А. Родионова // Актуальные проблемы современной науки: Материалы междукар. науч.-практ. конф. «XI Невские чтения». - СПб.: Изд-во Невского ин-га языка и культуры, 2009. - С. 141-145. - 0,3 п.л.

43. Житенев A.A. Осмысление текста в русском авангарде и художественная практика Г. Айги // Творчество Геннадия Айги: литературно-художественная традиция и неоавангард. Материалы междунар. конф. - Чебоксары, 2009. - С. 43-48. - 0,3 п.л.

44. Житенев A.A. От «пошлого» к «нелепому»: динамика отрицательных эстетических ценностей в художественном сознании русского модернизма // Литературоведение на современном этапе: Теория. История литературы. Творческие индивидуальности. - Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2009. - С. 73-78. - 0,3 п.л.

45. Житенев A.A. Память как яд: феномен ресентимента в современной лирике // Память литературы и память культуры: механизмы, функции, репрезентации: Материалы Всерос. науч. конф. (Воронеж, 16-17 апреля 2009 г.). - Воронеж: Изд-no ВГУ, 2009. - С. 44-54. - 0,7 п.л.

46. Житенев A.A. Событие и антисобытие в творческом сознании И. Бродского // Память литературы и память культуры: механизмы, функции, репрезентации: Материалы Всерос. науч. конф. (Воронеж, 16-17 апреля 2009 г.). - Воронеж: Изд-во ВГУ, 2009. - С. 142-148. - 0,5 п.л.

47. Житенев A.A. Эссеистика серебряного века как парафилософия // Литература в диалоге культур-7: Материалы междунар. нач. конф. -Ростов-на-Дону: НМЦ «Логос», 2009. - С. 74-75. - 0,2 п.л.

48. Житенев A.A. Типология представлений о поэтическом тексте: от «серебряного» к «бронзовому веку» // Русская литература XX-XXI веков: направления и течения: Сб. науч. тр. - Вып. 11. - Екатеринбург, 2009. - С. 43-58. - 1 п.л.

49. Житенев A.A. Поэт в опустошенном мире: ценностные аспекты лирики К. Капович // Актуальные проблемы филологии: сб. статей межрегиональной научно -практической конференции (7 июня 2009). Вып. 3. - Барнаул; Рубцовск: Изд-во Алт. ун-та, 2009. - С. 229-234. - 0,3 п.л.

50. Житенев A.A. Система эстетических универсалий русского модернизма: отрицательные величины // Универсалии русской литературы. - Воронеж: Воронежский государственный университет, Издательский дом Алейниковых, 2009. - С. 458-468. - 0,7 п.л.

51. Житенев A.A. Семантика запаха в поэзии A.A. Ахматовой // Анна Ахматова и Николай Гумилев в контексте отечественной культуры: Материалы муждунар. научно-практ. конф. (Тверь - Бежецк, 21-22 мая 2009 г.). - Тверь: Научная книга, 2009. - С. 36-39. - 0,25 п.л.

52. «Травматический» конфликт в современной лирике: М. Степанова /7 Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты: Материалы междунар. науч. конф. (Чита, ЗабГГПУ, 30-31 октября 2009 г.). - Чита, 2009. - С. 176-179. - 0,25 п.л.

53. Житенев A.A. Осмысление греха в современной поэзии // Семья -малая Церковь: Материалы IV Задонских Свято-Тихоновских образовательных чтений (Задонск - Липецк, 5-6 декабря 2008 г.). -Липецк, 2009. - С. 278-282. - 0,3 п.л.

54. Житенев A.A. Ян Вермеер в восприятии современных поэтов // Пограничные процессы в литературе и культуре: сб. статей по материалам Междунар. науч. конф., поев. 125-летию со дня рождения Василия Каменского (Пермь, 17-19 апреля 2009 г.). - Пермь, 2009. - С. 233-235. -0,2 пл.

55. Житенев A.A. «Меланхолический» код в современной лирике // Литературный текст: проблемы поэтики: материалы II международной научно-практической конференции. - Челябинск, 2009. - С. 77-84. - 0,5 п.л.

56. Житенев A.A. «Оскорбленный и оскорбитель»: эстетика вызова в прозе О.Мандельштама // Миры Осипа Мандельштама. IV Мандельштамовские чтения: материалы международного научного семинара, 31 мая - 4 июня 2009 г. Пермь - Чердынь. Перм. гос. пед. ун-т. -Пермь, 2009. - С. 258-270. - 0,8 п.л.

57. Житенев A.A. «Можно и я уж немножко скажу...»: этос нетерпимости в творчестве Всеволода Некрасова // Полилог. - 2010. - №3. - С. 35-38. - 0,25 п.л.

58. Житенев A.A. «Верпования» Хвостенко-Волохонского и стратегия поэтического шутовства // Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI веков: сб. науч. трудов. Вып. III. - Саратов : Издат. центр «Наука», 2010. - С. 302-305. -0,25 п.л.

59. Житенев A.A. «Другая» поэзия 1960-1980-х гг.: Учеб. пособие для вузов. - Воронеж, 2010. - 20 с. - 1,25 п.л.

60. Житенев A.A. Анатомия пережшчания в лирике И. Бродского: от модернизма к постмодернизму // Иосиф Бродский в XXI веке: материалы междунар. научно-исслед. конф. - СПб.: МИРС, 2010. - С. 88-92. - 0,3 п.л.

61. Житенев A.A. Апология позора: осмысление неантропоцентрической эпохи в современной лирике // Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков: материалы второй международной научно-практической конференции: Электронная книга. -СПб., 2010. - С. 630-636. - 0,4 п.л.

62. Житенез A.A. Автопародия в парадигме «молчания»: эстетические контексты лирики Д.А. Пригова // Текст и тексты: межвузовский сб. научных трудов. - Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2010. - С. 178-182. - 0,3 п.л.

63. Житенев A.A. Метафизика слова в поэзии А. Миронова // Русская поэзия: Проблемы стиховедения и поэтики. - Орел: ПФ «Картуш», 2010. -С. 59-63.-0,3 п.л.

64. Житенев A.A. «Асфоделевый суп за черным окном»: экспрессионистские контексты современной лирики // РЕЦ. - 2010. - № 63.-С. 95-101.-0,4 п.л.

65. Житенев A.A. Образные коды «другой культуры» в поэзии Виктора Кривулина 1970-х гг. // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании. Сб. науч. статей. Вып.9. В 2-х т. - М.: МГПИ, 2010. - Т.2. - С. 236-241. - 0,3 п.л."

66. Житенев A.A. Современная поэзия в диалоге с фотографией // Русская литература XX-XXI веков: направления и течения: сб. науч. тр. -Вып. 12. - Екатеринбург, 2011. - С. 187-193. - 0,4 п.л.

67. Житенев A.A. Детские стихи И. Холина и система условностей советской детской литературы 1960-х гг. // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании: Сб. науч. ст. Вып. 10. В 3 т. - Т. 2. - М.: МГПИ, 2011. - С. 34-39. - 0,3 п.л.

68. Житенев A.A. Современная литература в контексте медиа: феномен видеопоэзии // Русская и белорусская литературы XX-XXI вв.: сб. науч. ст.: В 2-х ч.-Мн.: РИВШ, 2010. - 4.1. - С. 78-83. - 0,3 п.л.

69. Житенев A.A. Предместье и провинция в материалах «Митина журнала» // Жизнь провинции как феномен духовности: сб. ст. по материалам Всерос. науч. конф. с междунар. участием. - Нижний Новгород: Изд-во «Книги», 2011. - С. 201-205. - 0,3 п.л.

70. Житенев A.A. Текст как шифр: эстетическое обоснование в модернистском контексте // Чтение: рецепция и интерпретация: сб. науч. ст.: В 2-х ч. - Гродно: ГрГУ, 2011. - 4.1. - С. 3-10. - 0,5 п.л.

71. Житенев A.A. Рецепция киноязыка в современной поэзии // Литература сегодня: знаковые фигуры, жанры, символические образы: Материалы XV научно-практ. конф. словесников. Екатеринбург, 30 марта 2011 г. - Екатеринбург, 2011. - С. 7-12. - 0,3 п.л.

72. Житенев A.A. «Эпоха постнигилизма» и «религиозное возрождение» в работах Т. Горичевой 1970-1980-х гг. // XX век как литературная эпоха: сборник статей. - Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011. - С. 168-175. -0,5 п.л,

73. Житенев A.A. «Сельва сельваджо» многослойного разговора: память об андеграунде в романе В. Кривулина «Шмон» // Память разума и память

сердца: Материалы Всероссийской научной конференции. - Воронеж: Наука-Юниаресс, 2011. - С. 165-176. - 0,7 п.л.

74. Житенев A.A. Философия культуры E.JI. Шифферса // XX век как литературная эпоха: сборник статей. - Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011.-С. 190-196.-0,4 п.л.

75. Житенев A.A. Авангардные модели диалога и типология осмысления перформанса в «другой» поэзии // Свободный стих и свободный танец: движение воплощенного смысла. Материалы международной конференции 1-3 октября 2010 г. - М.: Смысл, 2011. - С. 90-106. - 1 п.л.

76. Житенев A.A. «Выцветающий мир» М. Айзенберга: несколько наблюдений над организацией мотивной структуры // Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании: Сб. науч. ст. Вып. 11. В 2 т. - М.: МГПИ, 2012. - Т. 1. - С. 108-112. - 0,3 п.л.

77. Житенев A.A. Блог как прозаическая форма: пути трансформации нарратива ¡1 Czlowiek. Swiadomosc. Komunikacja. Internet. - Warszawa: Instytut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2012. - C. 556-562. - 0,4 п.л.

Заказ № 169 от 24.10.2012. Бумага офсетная. Печать трафаретная. Формат 60x84/16. Усл. печ. л. 2,5. Тираж 150 экз. Отпечатано в типографии AHO «НАУКА-ЮНИПРЕСС» 394024, г. Воронеж, ул. Ленина, 86Б, 2.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Житенев, Александр Анатольевич

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ И МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ НЕОМОДЕРНИЗМА.

§1.1. Типология конфликта.

§ 1.2. Поэтология и проблема субъектности.

§1.3. Эстетический идеал и моделирование будущего.

Глава 2. СТРУКТУРА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕАЛЬНОСТИ И ЯЗЫК ПЕРЕЖИВАНИЯ.

§2.1. Художественное видение.

§ 2.2. Художественная аксиология.

§ 2.3. Художественная рефлексия и язык переживания.

ГЛАВА 3. СТРУКТУРА ТЕКСТА И МОДЕЛИРОВАНИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЦЕПЦИИ.

§3.1. Структура аудитории и рецептивные горизонты текста.

§ 3.2. Принципы текстопостроения.

§ 3.3. Прагматика текста и семиотика интермедиальности.

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Житенев, Александр Анатольевич

В XX веке, когда в искусстве «ничто <. .> уже не является ни самоочевидным, ни само собой разумеющимся» [Адорно 2001, с. 5], поэзия оказалась под подозрением в первую очередь. Что, однако, не помешало ей, вопреки периферийному положению в социальной коммуникации, стать «парадигмой современности» (Г-Г. Гадамер).

Логика нового художественного сознания, принесенного с модернизмом и авангардом, отчетливее всего была явлена в лирике: именно здесь были впервые опробованы новые модели мира, текста, диалога с читателем. Поэзия стала пространством художественного эксперимента, тесно связанным с развитием других искусств, что позволяет и подведение итогов столетия соотносить с анализом типологии поэтического мышления, выявлением его эстетических и метафизических оснований.

Метафизика поэзии - это метафизика субъективности и свободы. В XIX веке поэзия рассматривалась как искусство, в котором художник в своем стремлении преодолеть чуждость мира достигает максимума возможного, когда вбирает бытие в сферу духа: «Поэзия <. .> уже не связана исключительно с какой-либо определенной художественной формой, но становится всеобщим искусством <. .> поскольку настоящим ее материалом остается сама фантазия, эта всеобщая основа всех особых форм искусства» [Гегель 1971, т.З., с. 350].

В XX столетии поэзия рассматривается как искусство, в котором поэт, разрушая устоявшиеся смысловые связи, изживает отчуждение внутри самого сознания: «Чистая поэзия есть <.> некий поиск эффектов, обусловленных отношениями слов или, лучше сказать, отношениями их резонансов, - что, в сущности, предполагает исследование всей сферы чувствительности, управляемой речью» [Валери 1993, с. 293]. И в одну, и в другую эпоху поэзия связана с раскрепощением, с приближением к абсолютному. Разница в акцентах определяется осмыслением рубежей самозащиты, пониманием онтологических оснований лирического «я».

Согласно определению Д. Пригова, сегодня, как и раньше, «миссией художника является свобода» [Пригов 1994а, с. 290]. О том, что «самое скорбное лирическое чувство разворачивается под музыку победы», пишет и О. Седакова [Седакова 2001, с. 71]. Однако анализ этой «преображающей» или «освобождающей» миссии лирики оказывается сложной задачей, поскольку в словосочетании современная поэзия обе составляющих в равной мере неочевидны: в конце XX столетия проблемой оказались и границы поэзии, и границы современности [Орлицкий 2003а, с. 15].

Попытки терминологически обозначить современность, а тем самым найти угол обзора, при котором бы она предстала как целое, предпринимались неоднократно. Для ряда исследователей мерой современности оказался век — не только как столетие, но и как художественная эпоха [Гаспаров 2003, с. 13]. Само понятие века легко встраивалось в готовую метафорическую парадигму, устанавливавшую типологические связи между различными периодами расцвета русской лирики [см.: Cultural mythologies. 1992]. Ее использование позволяло одновременно и легитимизировать новейшие художественные практики, и, пусть в самом общем виде, определить их место в литературной иерархии. Так возникла идея медного или бронзового века русской поэзии.

Для В. Бетаки «медный век» - это метафора для поколения поэтов-шестидесятников. История «поневоле . раздвоенного существования личности» в условиях духовной несвободы; стремление, хотя бы на «несберегаемый миг», «прорваться сквозь некоммуникабельность»; желание в самом простом «найти тайну» - вот те приметы, которые позволяют, с точки зрения исследователя, рассматривать это поколение как единство [Бетаки 1987, с. 124, 128, 175]. Для В. Кулакова «бронзовый век» - формула, обозначающая первые поставангардные практики, главнейшей задачей которых стала ревизия утопического сознания. Ощущение того, что «принцип абсолютизации опыта» изжил себя; «намерение отказаться от субъекта высказывания»; восприятие слова как «герметичного, непроницаемого для авторской интенции» знака - таков набор ориентиров, позволяющих говорить о наступлении новой эпохи [Кулаков 1999, с. 105, 110]. Наконец, в контексте размышлений С. Лена «бронзовый век» - это суммарное обозначение «неподцензурной» русской поэзии 1960-1980-х гг. как целостного явления, выработавшего и свою «аксиологию, и свою эстетику», и свою систему «просодий» [Лен 1987, с. 104-140].

Нетрудно заметить, что тенденция в словоупотреблении направлена на универсализацию понятия «бронзовый век». Учитывая это обстоятельство, представляется целесообразным сделать последний шаг на этом пути и связать с ним «постсовременный» этап в развитии русской лирики - в той ее части, которая наследует модернистской и авангардной традициям. При таком понимании границ «бронзового века» в нем возможно выделить две стадии: 1960-1970е гг. («другая» поэзия) и 1990-2000-е гг. («актуальная» поэзия), при этом 1980-е 4 предстают как эпоха, сочетающая признаки обоих этапов. Исследование «бронзового века» сводится тем самым к решению трех проблем: выявлению принципов его взаимодействия с традициями модернизма и авангарда, определению соотношения «актуальной» и «другой» поэзии, реконструкции исторической поэтики и логики автометаописания. Все эти вопросы ставят в центр внимания термин «постмодернизм» как общепринятое макрообозначение рассматриваемого периода.

В контексте изучения русской литературы слово «постмодернизм» как инструмент описания литературной ситуации появилось в середине 1980-х гг., при этом его функционирование в качестве интерпретативного ключа было связано с несколькими особенностями. Во-первых, этот термин изначально рассматривался как включенный в ряд конкурирующих словообозначений, таких, как «трансавангард» [Алексеев 1990, с. 102-110] или «постнигилизм» [Горичева 1986, с. 84-97], которые предлагали иной набор признаков эпохи. Во-вторых, концептуалистская практика, традиционно рассматриваемая как ядро постмодернизма и ее создателями [Пригов 1994а], и читателями [Стратановский 1986а] опознавалась как «авангардная» и поначалу отнюдь не несла в себе «финалист-ского» акцента. В-третьих, конец постмодернизма, что трудно представить современным исследователям, был провозглашен некоторыми его теоретиками и практиками [Гройс 1990] еще до шумных журнальных баталий 1990-х гг. Литературная реальность, таким образом, уже в этом наборе констатаций обнаруживает рассогласованность с устоявшейся в 2000-е гг. картиной истории литературы.

Очевидно, что «ножницы» такого рода нельзя списать на длительный период соотнесения художественной практики и эстетической теории. Естественнее предположить, что процесс становления тех моделей истории литературы XX века, которые сегодня являются общепринятыми, сопровождался рядом аберраций. Некоторые из них легко восстановить при обращении к процессу слияния «официальной» и «неподцензурной» литератур.

Одной из отличительных его черт была радикальная ломка аутентичных контекстов, перенесение литературных явлений в такой набор связей, который не соотносился с их органикой: «Перестроечные рыбари из "толстых" столичных журналов забросили свой широкий бредень в мутные воды самиздата - и перед еще советским, но как бы уже раскрепощенным читателем предстали . удивительные глубоководные создания. Большинство из них, не выдержав перепада давлений, оказалось разорванным в клочья» [Кривулин 1998, с.153]. 5

Второй не менее важной особенностью процесса было фрагментирование литературного поля, при котором самиздат представал перед читателем в избранных страницах: «Время выхода этой другой, десятилетиями замолчанной поэзии из подвалов "второй культуры" - самое несчастливое: всем не до того. Форма встречи тоже неудачна и может сбить с толку: неуклюжие выборки из "разных лет"» [Седакова 2001, с.685]. Нерепрезентативность и неаутентичность публикаций накладывались на другие отрицательные факторы: наплыв «задержанной» литературы, публикации произведений разных волн эмиграции. «Другая культура» как целое на долгое время оказалась отодвинута от читателя «более важными» текстами; эта ситуация, по сути, не преодолена и сегодня.

На протяжении 1990-х и 2000-х гг. предпринимались неоднократные попытки исправить положение через введение в оборот новых текстов, имен, литературных фактов. Наиболее значимыми вехами на этом пути были альманахи [Индекс 1990; Индекс-2 1993], журнал «Вестник новой литературы» (19901996), обширные антологии поэзии [Самиздат века] и прозы [Коллекция.] самиздата, отдельные энциклопедические издания [Самиздат Ленинграда], материалы конференций [Самиздат. 1993; История ленинградской неподцензурной литературы 2000]. Однако в силу спада общественного интереса к литературе в рассматриваемый период значительного резонанса эти публикации вызвать уже не могли. Более того, несмотря на появление специальных исследований, посвященных «другой» культуре, таких, как монографии М. Берга [Берг 2000], С. Савицкого [Савицкий 2002], В. Кулакова [Кулаков 1999], М. Саббати-ни [ЗаЬЬайш], перелома в общественном сознании не произошло. В университетских учебниках, отражающих корпус актуального филологического знания, присутствуют только те представители «неофициальной» культуры, которые получили легитимацию благодаря публикациям в «тамиздате» или успешному встраиванию в постсоветский истеблишмент. Но и в этом случае они оказываются изъяты из того контекста, в котором должны находиться.

Объяснение этой ситуации нетрудно почерпнуть из истории легитимации термина «постмодернизм» и смежных с ним понятий. Обращение к литературной критике рубежа 1980-1990-х гг. позволяет обнаружить несколько концептуальных подмен, которые, оставшись незамеченными, в дальнейшем привели к искажению историко-литературной картины.

Первый эпизод перераспределения акцентов внутри «неофициального» искусства был связан с публикациями Б. Гройса начала 1980-х гг. После вхождения в широкий обиход термина «московский романтический концептуализм» 6

Гройс 1978] в теории философа, уже прошедшей через множество этапов, возобладала линия на нивелирование разнообразия художественных практик «неофициальной культуры». Наиболее значимым в ее контексте стало казаться искусство «постутопизма», ориентированное на разоблачение «воли к власти» в любом художественном проекте, стремящемся к утверждению позитивных ценностей [Гройс 1993, с.72-75]. Такая расстановка акцентов определенно отодвигала на вторые роли тех представителей нонконформизма, которые не вписывались в разряд «разоблачителей» языка.

Эта идея, при всей ее тенденциозности, оказала огромное влияние на формирование представлений о художественном процессе и в дальнейшем превратилась в фермент множества работ по истории литературы и искусства [Деготь]. Разумеется, она не могла не вызвать сопротивления со стороны тех, кто «выпадал из обоймы». Самый показательный пример деятельного неприятия - выступления Вс. Некрасова, неустанно изобличавшего «борьбу локтями-копытами искусства» и лично «горе-Бойса, Борю-Гройса» [Некрасов 1996, с. 336]. В этом же ряду следует упомянуть и выступления литературных критиков самиздата, неоднократно выражавших недоумение в связи с акцентированием в эмигрантских изданиях 1980-х гг. «периферийных» художественных практик [Страта-новский 19866].

Второй эпизод борьбы за центральные позиции в поле «другой» культуры был связан с периодом, когда в силу цензурных послаблений «неофициальное» искусство превратилось в «полуофициальное», приобретя права «нежелательного, но терпимого соседа» [Альбов]. В этих условиях сложилась ситуация «двойного кодирования» литературных явлений, возникших на пограничье между «официальным» и «неофициальным». Именно в это время были написаны первые работы М. Эпштейна о постмодернизме с ключевой для них оппозицией «концептуализм» / «метареализм» [Эппггейн 2005, с.163-196]. Концепция Эпштейна неоднократно и в самой разной связи подвергалась критике, в частности, за то, что акцентирует лишь крайние варианты литературного развития. Однако самое существенное возражение против нее было приведено В. Кулаковым, указавшим на то, что в предложенной концепции объединены разнопорядковые явления: «полюс концептуализма» вписан в нонконформизм и «сомнений не вызывает», а вот «метареализм» предстает всего лишь «попыткой эстетической либерализации советского идеологического сознания» [Кулаков 2010].

Погружение в историю показывает, что в реальности небесспорны были оба полюса, хотя и по разным причинам. «Метареализм», в частности, вызвал резкое неприятие В. Кривулина тем, что в нем отсутствовал главный признак «неофициальной культуры»: «центр, стержень личности изъят»; «слова, образы, созвучия нанизываются на пустое место, сохранившее форму вынутого позвоночника» [Бережнов 1983-1984, с. 276]. Концептуализм вызывал сомнения своей претензией на исчерпывающее выражение актуальной проблематики. Характерно, что в работах Ры Никоновой «концептуализм» низводится с уровня тотальной критики языка до овеществления приема; в этой связи стремление «сколлапсировать» высказывание до «схемы-идеи» оказывается лишь частным случаем авангардного манипулирования со знаками [Никонова 1983, с. 11].

Третий эпизод легитимации термина «постмодернизм» приходится на 1990-е гг. и связывается с деятельностью В. Курицына и Б. Парамонова. Здесь уже доминирует установка на систематизацию «готового» знания. Так, В. Курицын, описывая историю «понятия, которое пробуждало к жизни демонов библиографии и архива» [Курицын 2001, с. 4], идет не от литературного материала, а от западной эстетической теории, без особых комментариев распространяя ее на современную отечественную словесность с некоторыми заходами в «неофициальную» литературу - в «протопостмодерн». Та же логика вторичной систематизации не подвергаемых сомнению смыслов характеризует и работу Б. Парамонова [Парамонов].

Мнимая определенность термина обусловила глубоко противоречивый характер дискуссий о постмодернизме в 1990-е гг., когда предметом обсуждения стали, вопреки логике, не признаки явления, считавшиеся очевидными, но его ценностная природа [Кукулин, Липовецкий 2011, с.653]. Исключение из правила составляли только публикации представителей «другой» культуры, которых окончательное закрепление термина «постмодернизм» как метаописательной модели побудило высказать ряд возражений.

Работы О. Седаковой, посвященные этой проблематике, отмечены рядом парадоксальных ходов, главный из которых - выведение за рамки постмодернизма того, что считается его ядром, - московского концептуализма. Постмодернизм связывается Седаковой с искусством эклектики конца 1980-х гг., вызванном к жизни крушением советской идеологии: «В силу оборванности авангардной и модернистской традиции местные сочинения, противопоставляющие себя недавней официальной версии искусства, представляют из себя смесь всего на свете, недавно запрещенного: вульгарной версии авангарда, примитивной 8 мистики раннего модернизма, пародии, низовой сатиры» [Седакова 2001, с. 336]. Однако то, что составляло сердцевину такого постмодернизма — «усвоение отчуждения» как «единственного своего для человека состояния» - по мнению поэта, как раз отсутствовало в концептуализме 1970-х, поскольку «движение контркультуры в новой лирике (концептуализм) неизмеримо реальнее связано с традицией, чем внешне классицизирующие поэты соцреализма: отрицание есть связь, и это, несомненно, культурная вменяемость - в отличие от слепой эклектики» [Седакова 1990, с. 260].

Более детализированный вариант этого хода обнаруживается в ряде эссе М.Айзенберга. Термин «постмодернизм» в его понимании - это «понятие без реального значения, слово-чехол», «спекулятивная попытка обозначить отсутствие каких-то возможностей в терминах присутствия» [Айзенберг 2005, с. 79]. Говоря об «исчезновении настоящего» и как «времени», и как «подлинности» в культуре 1970-х, критик связывает преодоление отчуждения с поэзией, в которой «сознание спонтанно, почти непроизвольно совмещается со словом» [Айзенберг 2005, с. 26, 28]. В концептуализме ситуация «невозможности высказывания» объясняется «закавыченностью» любого слова и преодолевается за счет «уклонения от личного высказывания». Восприятие произведения «не как вещи (произведения), а как события (ситуации)» создало вокруг концептуализма ореол эстетической новизны, которая, однако, сошла на нет сразу, как только «концептуальная практика обнаружила странную способность как бы окукливаться собственной доктриной» [Айзенберг 2005, с. 74, 78]. Стремление обнаруживать ситуации, когда «слово оживает . в заведомо мертвой зоне», сближавшая концептуализм с «другой» поэзией, оказалось вытеснено установкой на самоценную игру с приемом, на подмену практики эстетической рефлексией. Как пишет Айзенберг, концептуализм вызывал интерес тогда, когда его создателям «удавалось в последнюю секунду счастливо разойтись с собственной теоретической позицией»; «следующей генерации новаторов (их обычно называют постмодернистами) эта чудесная ловкость не передалась» [Айзенберг 2005, с. 77, 79].

Если О. Седакова и М. Айзенберг стремятся подчеркнуть неполноту соответствия термина даже той художественной практике, с которой он традиционно соотносится, то М. Берг, помимо этого, подвергает критическому пересмотру и те концепции, которые этот термин легитимировали.

Сразу оговаривая, что в российском контексте «постмодернизм» - это не столько «практика, соответствующая определенным западным явлениям», 9 сколько «дискурс противостояния некоей совокупности приемов, тематизируе-мых . понятиями "классика", "модерн", "соцреализм" и т.д.», М.Берг декларативно закавычивает термин: «сегодня <.> термин "постмодернизм" все чаще объявляется некорректным применительно к философии и искусствоведению; еще менее оправданным является его применение к русской литературе, но, чтобы не создавать терминологическую путаницу, мы будем пользоваться термином "постмодернизм", хотя везде, где он в дальнейшем будет появляться, его имеет смысл прочитывать как "так называемый постмодернизм"» [Берг 2000, с. 19-20]. Логика такого демарша вполне очевидна: анализируя принципы легитимации художественных практик в литературе 1970-1980-х гг., исследователь предлагает такую их типологию («московский концептуализм», «бестенденциозная литература», «неканонически тенденциозная литература»), в которой только один компонент может быть более-менее прямо соотнесен с постмодернистскими тенденциями.

Прямо указывая на то, что любая попытка прочитать литературу 19701980-х сквозь призму готового набора «постмодерных» категорий приводит к «сглаживанию противоречий» и «навязыванию натуре того языка описания, который смещает систему координат» [Берг 2000, с. 272-273], М. Берг детально прослеживает логику этих смещений в работах отечественных теоретиков постмодернизма. Так, исследуя работы Б. Гройса, критик улавливает в них «отчетливо пародийную интонацию», вынуждающую философа акцентировать крайние художественные позиции в качестве наиболее репрезентативных, что превращает всю его концепцию в «утопический проект утопического постмодернизма». Концепция М. Эпштейна, связавшего постмодернизм с якобы свойственной русской культуре установкой на вторичность и симулятивность, рассматривается Бергом как построенная на малоплодотворных метафорических натяжках. Исследуя теоретическую модель В. Курицына, М. Берг отмечает в ней неразличение западного и русского постмодернизма, априорное стремление истолковать постмодернизм как «универсальные правила игры», что закономерным образом ставит вопрос о пределах применимости постструктуралистской теории к литературной практике [Берг 2000, с. 276-295].

Однако, несмотря на все эти возражения, термин прочно вошел в научный обиход, поскольку по умолчанию предполагалось, что некоторая очевидная литературная реальность, связанная с идеей «смерти автора», отказом от «метади-скурсивности», разрушением бинарных оппозиций, повышенным вниманием к способу бытования текста, маргинальным практикам и жанрам и т.д. [Курицын

10

2001, с. 19-42], за этим словом стоит. Качественное расширение контекста, связанное с появлением работ И.П. Ильина [Ильин 1996; Ильин 1998], усложнило категориальный ряд современных исследований, но отнюдь не сняло с повестки дня вопрос о референтной реальности, стоящей за термином.

В большинстве монографических работ этот вопрос сопровождается фигурой умолчания; акцент ставится на подробном описании конкретных текстов, которые затем «точечно» соотносятся с теми или иными универсалиями постмодернистского словаря. Так, в работе И.С. Скоропановой постмодернизм рассматривается как эстетический эквивалент современной эпохи общественного развития, а российская специфика усматривается не в типологии мышления, а в материале, с которым работают художники. Показательно, что «ката-комбное» существование постмодернизма в 1970-1980-х связывается с «утверждением в качестве литературного направления, в основе эстетики которого лежит постструктуралистский тезис "мир (сознание) есть текст" и основу культурной практики которого составляет деконструкция культурного интертекста» [Скоропанова 2007, с. 71]. Аналогичным образом выстраивается логика и в книге О.В. Богдановой [Богданова 2004]. В работе Е.М. Тюленевой сглажена уже последняя проблемная острота: «постмодернизм — естественный наследник предшествующей эпохи», «разница только в исходных установках» [Тюленева, с.З].

В том, что такая ясность есть не более, чем фикция, убеждают работы М. Липовецкого 2000-х гг., попытки которого выявить границы постмодернизма привели к размыванию его категориальной определенности и появлению конструкта «(пост)модернизм». Событие это было предопределено априори, поскольку, как отмечал К. Гринберг, для тех, кто использует слово «постмодерн», «проблемой становится объяснить, что они имеют в виду не под именем "пост", а под именем "модерн"» [Гринберг, с. 132].

Справедливо упрекая своих предшественников в том, что в их работах «обширные пересказы теорий <.> никак не коррелируют с анализами литературных текстов русских постмодернистов» [Липовецкий 2008, с. 24], сам Липо-вецкий оказывается не свободным от другого методологического просчета: отказа от всякой попытки учитывать в историко-литературных реконструкциях автометаописательный уровень художественных явлений. По умолчанию предполагается, что идея «пустого центра», позаимствованная из теории деконструкции, более точно описывает логику художественных трансформаций, чем любое писательское самосвидетельство. Последовательное проведение этого

11 принципа приводит к онтологизации категорий, некритически позаимствованных из философского метаязыка.

Самый характерный пример такого рода - «необарокко», которое Липо-вецкий считает конкурентом «концептуализма» и с которым связывает «реми-фологизацию культурных руин», «индивидуальный авторский миф» и представление о тексте как «автономной эстетической системе» [Липовецкий 2008, с. 222-243]. Фиктивность этого конструкта очевидна. Во-первых, «необарокко» формируется «по остаточному принципу»: в него исследователем записываются все, кто «явно не принадлежит концептуализму» (от В. Кривулина до Е. Фанай-ловой). Во-вторых, в отличие от концептуализма, имеющего четкую историко-литературную «привязку», «необарокко» - это феномен без хронологических «берегов» (1960-2000-е гг.). В-третьих, «необарокко» странным образом оказывается лишено и самоназвания, и имплицитной теории, полностью замещенной у исследователя ссылками на О. Калабрезе.

Фактически же «необарокко» (прежде всего в своей «андеграундной» составляющей) - это реальность, выпадающая из концепции, акцентирующей в современной литературе борьбу с «бинарным мышлением», «эссенциализмом» и соблазном «негативных идентичностей» [Липовецкий 2012]. Не случайно М. Липовецкий называет «необарокко» «паллиативным» вариантом постмодерна. Показательно и то, что в «Паралогиях», в отличие от «Современной русской литературы» [Лейдерман, Липовецкий, т.2, с. 375-400], никак не комментируется такое значимое явление литературы 1950-1970-х гг., как неоавангард.

Таким образом, очевидно, что по своему происхождению понятие «постмодернизм» является априорной конструкцией, камуфлирующей полемические интенции, связанные с перераспределением «символического капитала». Попытка прочитать литературу 1960-1970-х гг. сквозь призму этого понятия приводит к ряду аберраций, среди которых важнейшими следует назвать приписывание статуса «предшественников» постмодерна писателям, которым была свойственна установка на пересмотр модернизма, и оттеснение на периферию внимания «чистых» авангардистов как очевидно «архаической» литературной страты. Литература самиздата оказывается в этой связи своеобразной «буферной» зоной между модернизмом и постмодернизмом и, таким образом, лишается самостоятельного значения.

Кризис постмодернизма, связываемый с осознанием того, что «критики нового живут в новом времени» [Гройс 1990, с. 79], сместил интерес на осмысление того, что может последовать после «помо». При этом сам кризис, как ука

12

I } у л' ;> , >,' I- 1 '»д1 ' ' *'*<>' ( > зывал М. Берг, оказалось возможным истолковать по-разному: как «ощущение исчерпанности вполне определенных приемов, впервые апробированных авторами "московского концептуализма"», как «часть общего кризиса литературо-центризма», наконец, как следствие блокирования литературным полем «ценности инновационных импульсов, благодаря чему продуктивной объявляется редукционистская практика» [Берг 2000, с. 26]. Многосоставность кризиса сделала его преодоление растянутым во времени событием, завершенность которого для участников литературного процесса 1990-х гг. была отнюдь не очевидной: «Концептуализм в России кончался несколько раз, но так до сих пор и не кончился. - писал И. Кукулин. - Потому что кончался он в разном смысле слова» [Кукулин 2002].

В конкурентном поле было предложено несколько терминов, каждый из которых предполагал разные модели выхода из ситуации «остановившегося времени». Одна из наиболее резонансных версий была предложена Д. Кузьминым, обосновавшим термин постконцептуализм. С точки зрения критика, определяющее значение для самоидентификации поэтов второй половины 1990-х гг. имела попытка выбора между «предъявляемой концептуализмом невозможностью личностного высказывания и ощущаемым авторами императивом такого высказывания». В «постконцептуальной» поэзии истинными полагаются оба полюса, что переводит лирическое сознание в новый, остро конфликтный режим существования: «Оставшиеся слова - да, жалкие, безликие; оставшиеся переживания - да, жалкие, тривиальные; зато они ничьи - и потому принадлежат лично и непосредственно автору» [Кузьмин 2001, с. 469, 466].

Е. Ермолин, акцентируя снятие в «постисторическую» эпоху барьеров между реалистическим и нереалистическим типами сознания, полагает, что возвращение в литературу 2000-х интереса к «подлинностям бытия» можно обозначить давним термином трансавангард. Для него в этом декларативно создаваемом поле письма оказываются существенны «сильно выраженное личностное начало» и «серьезная задача постижения бытия». Выстраивая типологию этого явления, критик называет такие его признаки, как существование «в ситуации неистребимого художественного плюрализма», апеллирование «к разным традициям и разным проектам», использование средств «традиционного авангарда», «отталкивание от парадигмы концептуализма, в рамках которой искусство потеряло связь с человеческой жизнью и свелось к игре мыслительными мнимостями» [Ермолин 2011, с. 12].

Еще один термин появляется в ряде работ Л. Вязмитиновой. Критик, исследуя поэзию второй половины 1990-х гг., считает возможным говорить о присутствии в ней черт неомодернизма. Указывая на изживание «парадигмы постмодернизма», критик обозначает родовые черты нового художественного тренда: «Тексты этих авторов отличаются тем, что, с одной стороны, они в какой-то мере наследуют поэтику постмодернизма, а с другой стороны, разрушают ее. Центонность, ирония, интертекстуальность - все это, в условиях качественно новых возможностей взаимодействия сознания и языка, служит цели собирания своего "я" из постмодернистской разнесенности в одновременно цельную и открытую структуру. При этом ирония переходит в самоиронию, сменяясь затем несвойственной постмодернизму серьезностью, а центонность и интертекстуальность служат средством высказывания, являющегося в какой-то мере личным (псевдопрямым)» [Вязмитинова 1999а].

Последний термин представляется наиболее удачным, поскольку в нем нет ни ретроспективного шлейфа («трансавангард»), ни сосредоточенности на конкретной художественной практике («постконцептуализм»). Однако возможность соотносить с этим понятием только «знаково-символический комплекс, сформировавшийся в недрах постмодернистской парадигмы на пути ее преодоления» и характеризующийся сопряжением «"хаосогенных" начал с "антихао-согенными"» [Ильинская, с. 30], как нам представляется, значит обеднять его возможный смысловой потенциал. Категорию «неомодернизм» можно истолковывать не только как обозначение явлений, связанных с ревизией концептуалистского и - шире - постмодернистского наследия, но и как макрообозначение этапа в развитии нереалистического художественного сознания. Иными словами, этот термин представляется целесообразным закрепить как родовое обозначение всего множества художественных практик второй половины XX - начала XXI веков, наследующих модернистской и авангардной парадигмам. Такой ход, как представляется, позволит заново обозначить базовые характеристики художественного сознания 1960-2000-х гг., избежав соблазна свести важнейшие из них к «постмодернизму».

Всякая попытка переопределить эстетические координаты второй половины XX века, очевидно, предполагает необходимость апелляции к набору представлений, универсальных для модернистского и авангардного сознания как такового и проявляющихся во всех его «волнах» безотносительно к «исчерпанности» конкретных художественных практик. В отечественной науке было предпринято несколько попыток создания подобной категориальной матрицы.

Одна из них связана с именем H.JL Лейдермана, предложившего рассматривать XX век как эпоху, ориентированную на «хаографическую» «мегамоделъ мира». С точки зрения исследователя, динамика литературы подчинена циклической логике, в которой обширные «культурные эры» с гармонической доминантой сменяются менее продолжительными «переходными эпохами» с акцентом на хаосе. «Эпоха модернизма» - один из частных случаев реализации этой закономерности, и в ней в полной мере реализуются те свойства, которые свойственны вторичным, «хаографическим» стилям: недоверие к «космологическому мифу», «разочарование в достижимости гармонии», «провокативная антиэстетика», «завороженность смертью», «скептическое отношение ко всем общепринятым воззрениям и нормам» [Лейдерман 2010, с. 502-541].

Та же логика прослеживается и в работе O.A. Кривцуна, обобщившего целый ряд концепций циклического развития художественного сознания и объединившего различия устойчивых эпох культурного развития и эпох переходных в ряд очевидных оппозиций. Художественное сознание переходной эпохи в его концепции характеризуют такие признаки, как «представление о мировом порядке как противоречивом», «приоритет спонтанных способов художественного самовыражения», «преимущественно субъективный тип художественного творчества», доминирование неизобразительных видов искусства, «тенденция к синтезу искусств», «углубленная метафоричность и символика художественного образа», «усиление экспериментально-поисковых сторон творчества», «приоритет иронического начала» [Кривцун 1998, с. 280,287].

Близкая логика рассуждений прослеживается и у И.П. Смирнова, предложившего различать тип сознания, который «приравнивает знаки к референтам» («первичные» стили), и тип сознания, который «приравнивает референты к знакам» («вторичные» стили). «Вторичные» стили характеризуются тем, что «отождествляют фактическую реальность с семантическим универсумом», ориентируют читателя на то, чтобы «занять позицию другого», приписывают «естественным фактам черты артефактов», акцентируют незавершенность высказывания и др. [Смирнов 2000, с. 18-28]. Специфика «исторического авангарда», наиболее ярко выразившего логику «секундарных» стилей в XX веке, усматривается в принципе «сотрудничества противоречивых начал и элементов», предполагающем «непредставительность» всякой конечной точки зрения [Смирнов 2000, с. 167].

Важно отметить, что, помещая эпоху модернизма в типологический ряд, подобные диахронические концепции, как правило, лишь в самом общем виде

15 могут определить признаки, различающие «периоды» внутри «хаографиче-ской» «мегамодели мира». В этой связи явления прошлого непредумышленно модернизируются, а современные художественные процессы наделяются анахроническими признаками. Стремление акцентировать не включенность модернизма в некий ряд, а его радикальное отличие от всех предшествовавших культурных эпох связывается с понятием «неклассическое художественное сознание». Главным преимуществом такого подхода является отсылка к совершенно конкретному этапу в становлении рациональности, связанному с отказом от представлений о рефлективной «прозрачности» «cogito», самоочевидности оппозиции субъект / объект, универсальности познавательного опыта и др. [Мамардашвили 1984].

В эстетике «неклассическая» проблематика разрабатывается В.В. Бычковым и Н.Б. Маньковской. В.В. Бычков рассматривает «нонклассику» как результат «глобальнейшего перелома в человеке, его бытии, менталитете, в цивилиза-ционном процессе, культуре и всех ее сферах». Параметры этого перелома сводятся во-первых, к развоплощенности формы («нонклассика акцентирует внимание на принципах игры, иронизма, безобразного»), во-вторых, к отказу от классического понимания «произведения» («понятиями артефакт, текст, объект обозначается <. .> необязательность . художественности»), в-третьих, к последовательной ревизии принципа мимезиса («место классических образа и символа занимает симулякр»). Результат последовательных смещений - «многоуровневая параэстетика», основанная на принципе «элитарной конвенцио-нальности» [Бычков 2005, с. 27-30; ср.: Бычков 2012, с. 271-476].

Н.Б. Маньковская связывает с «нонклассикой» отказ от «классической линии истории эстетики», «аристотелевско-винкельмановской» и «гелегевско-кантовской»; при этом специфическим оказывается не только набор новых эстетических аксиом, но и «паракатегориальный» характер всех связанных с ним словесных обозначений [Маньковская 2000, с. 8]. Снова и снова указывая на условность любого перечислительного ряда там, где художественная реальность в принципе исключает возможность объективированного описания, исследовательница тем не менее выделяет некоторые опознаваемые черты нового явления. К ним она относит, во-первых, непримиримый конфликт со всем «внешним, материальным, телесным, социальным» и абсолютизацию творчества («лишь искусство дает надежду на "обретенное время"»); во-вторых, «трагическое мироощущение, чувство "гибели всерьез" среди руин распавшегося мира»; в-третьих, установку на расширение сферы эстетического за счет явлений,

16

I 1 ' * * < ! традиционно рассматривавшихся как лишенные ценности («черный юмор, фарс, гиньоль, трагифарс» и др.) [Маньковская 2005, с. 75].

В науке о литературе понятие «неклассического художественного сознания» также получило довольно широкое хождение, однако исследователи, использующие этот термин, акцентируют в нем, как правило, разные смысловые компоненты.

В работах В.И. Тюпы «неклассическое» соотнесено прежде всего с изменением принципов литературной коммуникации, с системными трансформациями субъектного поля текста. Сдвиг, связанный с появлением «нонклассики», Тюпа связывает с «преодолением уединенности субъективного "я"»; с тем, что в новом культурно-историческом контексте «духовной средой деятельности художника оказывается инаколичная ментальность». В художественной практике на первый план выходит «диалогическая природа творчества», мышление художника становится «деятельно-побудительным», а главное, уходит в прошлое представление о самотождественности текста: «произведение бытует в рецептивном сознании адресата, оставляя за автором лишь приоритет "перво-читателя"» [Тюпа 1998, с. 10-11].

С.Н. Бройтман акцентирует в «неклассическом художественном сознании» трансформацию референтных отношений, принципов соотнесения слова и реальности. Исследуя «субъектно-образную структуру» поэзии модернизма, ученый обращает внимание на то, что в ней «объективная реальность перестает быть мерой и образцом для художественной - у последней появляется собственная мера». Из этого фундаментального факта проистекают несколько следствий. В частности, предметный мир текста, как отмечает Бройтман, перестает быть чем-то само собой разумеющимся, он начинает требовать «реконструкции», рефлексивного восстановления референтного плана. При этом, что немаловажно, в этом процессе перестают работать законы обыденного сознания: причинно-следственных связи возникают внутри текста. Существенно и то, что «неклассический тип культуры <.> ориентирован не на конечно-размерные ценности, а на актуальную бесконечность», на отождествление текста с миром [Бройтман 1997, с. 212-215].

В концепции Н.А. Петровой «неклассическое сознание» связывается с отказом от антропоцентрического видения мира: «Человек в литературе XX века перестает быть организующим центром», такими центрами «становятся миф и мифологизированная культура». Переосмысленное слово вбирает в себя бытие; мир "словесных представлений" становится второй природой - органической

17 сферой человеческого бытия» [Петрова 2001, с. 25, 51]. Закономерными следствиями этого переворота оказывается соотнесение меры бытийной полноты с эффектом перенасыщенного культурными ассоциациями слова. Художник новой эпохи, форсируя отчуждение или, напротив, стремясь к гармонизации с миром, исходит из слова как первичной реальности; в такой «логоцентричности» и состоит, как полагает исследователь, специфика «нонклассики».

Правомерность выводов перечисленных исследователей не вызывает сомнений, однако разноплановость признаков «неклассического художественного сознания» требует их сведения в некий концептуальный «фокус». В нашем понимании определяющим признаком «неклассического художественного сознания» является принципиальный отказ от «финализма», от всех «ставших» и «готовых» форм самоидентификации, культурного сознания, художественной практики1. Неклассический мир - это мир без универсальных решений. Обретенная истина не подлежит тиражированию и перестает быть истиной вне ситуации, в которой она была сформулирована. Найденная идентичность не обретается раз и навсегда, но предполагает пересотворение как способ бытия. Творческая деятельность не сводится к опредмеченному результату и неотделима от постоянной проблематизации художественного языка. В истории русского модернизма есть фраза, которая, как нам представляется, наиболее наглядно демонстрирует эта «антифиналистские» интенции. Она принадлежит О. Мандельштаму: «Культура не есть мертвый инвентарь. Ее нельзя выписать из склада» [Мандельштам 1993, т.З, с. 427]. Именно в связи с этой посылкой, как представляется, поставлены под вопрос и референтные связи текста (С. Бройт-ман), и «мир словесных представлений» (Н. Петрова), и «окончательность» смысла (В. Тюпа).

В исследованиях, посвященных русскому модернизму и авангарду, идея незавершимого становления как важнейшей характеристики «неклассического сознания» только начинает входить в обиход. Наиболее близкой к приведенной выше формуле нам кажется термин «неготовостъ», используемый Т.А. Терновой применительно к «историческому авангарду»: «Неготовость как категория мировоззрения и эстетики универсальна для авангарда» и проистекает из «нового представления о мире», в котором акцентирована «идея темпоральной не

1 В философии истории «финализм» - это «мироощущение, связанное с представлениями о том, что исторический процесс представляет собой движение от некоего начального пункта в конечный (финальный), знаменующий собой реализацию конечного призвания человека на земле» (Новая философская энциклопедия: В 4 т. М.: Мысль, 2001. ТА. С. 250). В нашей работе «финализм» интерпретируется как ориентация художественного сознания на конечные решения. завершенности» [Тернова 2012, с.10]. Нам представляется правомерным универсализировать поле применения термина «неготовость», закрепив ним статус понятия, описывающего не только «маргинальные» интенции авангарда, но модернистскую установку на ревизию любого априоризма.

В современном литературоведении нередко звучит мысль о необходимости историзации знания, соизмерения теоретической конструкции с самоописанием художественной эпохи [Михайлов 1994, с. 21]. Особое значение в этой связи приобретают .ключевые категории художнического автометаописания; более того, воссоздание структурной модели культуры видится в современном контексте как «описание универсалий культуры» и создание «грамматики» ее «языков» [Лотман 1967, с. 34]. В самоосмыслении русского модернизма и авангарда важнейшими универсалиями, выражавшими «антифиналистские» интенции, были категории «экстаза» и «трансцендирования».

Лозунгом модернизма становится формула, выдвинутая Вяч. Ивановым: «transcende te ipsum» - «прейди самого себя» [Иванов 1995, с. 59]. Наследуя романтической эстетической теории, модернизм был ориентирован на поиск «подлинного» как «иного», в связи с чем искусство интерпретировалось как «объективированное трансцендентальное» [Тырышкина 2002, с. 12]. Жажда «иного» обусловила порыв к преодолению данности. В узком смысле речь шла о преодолении всего «ставшего» в человеке, в широком - о преодолении самого человека. В культуре возникла потребность в качественном расширении пространства свободы: «Человеческоея<.> испытывая дискомфорт от своей раздробленности, начинает этим тяготиться, ощущая "потребность стать целым"»; в свою очередь, представление о «цельности» соотносится с идеей усовершенствования человеческой природы, с мифологемой «нового человека» [Никонова 2003, с. 15].

Суть «новизны» связывалась с повышенной интенсивностью бытия, с возможностью видеть себя, по словам К. Бальмонта, в «мире расширенном и углубленном»: «Есть удивительное напряженное состояние ума, когда человек сильнее, умнее, красивее самого себя. Это состояние можно назвать праздником умственной жизни» [Бальмонт, 1904, с. 49]. Тотальная ограниченность человека спровоцировала пересмотр рубежей и пределов. Поиск незнаемого, трансцен-дирование данности составили основной пафос нового искусства: «Ничтожна та жизнь, в которой не клокочет великая страсть к расширению своих границ. <. .> Упрямое стремление сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного - это всегда слабость» [Ортега-и-Гассет 2006, с. 148]. Поскольку же

19 в осмыслении модернистского художника он «сам - крайняя граница времени <.> крайний рубеж горизонта» [Цветаева 1997, с. 478], пафос трансцендиро-вания стал вместе с тем и пафосом самопреодоления. В художественной практике «воля к исчерпывающему опыту» закономерно привела к попыткам «создания «абсолютного искусства», искусства «элементарных сил и стихий» [Боб-ринская 2006, с. 17].

Первичной формой закрепления новой идеи оказалась метафора «экстаза»: «Природа творчества экстатична. - пишет В. Ходасевич. - По природе искусство религиозно, ибо оно, не будучи молитвой, подобно молитве <.>. Это экстатическое состояние» [Ходасевич 1999, т.2, 389]. Осмысление «экстатического» явилось формой концептуализации тех ожиданий, которые были связаны с искусством как орудием «плавления жизни»: «Как сделать экстаз непрерывным, - задается вопросом Б. Поплавский, - как жить в экстазе», ибо «экстаз есть правдивая жизнь, экстаз есть долг, и все остальное - ложь?» [Поплавский 1996, с. 265]

Для С. Эйзенштейна экстатическое переживание - это переживание возвращения к пренатальному состоянию тождества тела и мира, в котором чувство полной защищенности совпадает с переживанием неограниченной свободы и всемогущества: «Экстаз есть ощущение и переживание первичной "все-возможности" - стихии "становления" - "плазматичности" бытия, из которого все может произойти» [Эйзенштейн 2002, т.2, с. 510]. Каждый художник «томим влечением» к этому «утраченному раю», и логика развития нового искусства всецело подчинена мифологеме возвращения в «материнское лоно».

Осмысление экстатического переживания А. Скрябиным соотносится с обретением тождества бытия и мышления, с расширением сферы осознаваемого до границ мира, с неразличением мыслимого и воплощаемого: «В форме мышления экстаз есть высший синтез. В форме чувства экстаз есть высшее блаженство. В форме пространства экстаз есть высший расцвет и уничтожение» [Цит. по: Паризи 2002, с. 256]. Такая способность «обнимать мыслью пространство», «все видеть, знать и понимать» приближает художника к идеалу божественной полноты сознания, когда «в каждый данный момент» представления создается «прошлое и будущее» любого предмета.

В концепции экстаза Вяч. Иванова главным оказывается смешение всех граней бытия, растворение в объемлющем бытие волевом стремлении, страдательное пресуществление духа: «Здесь сущее переливается через край явления с. .> В священном хмеле и оргийном самозабвении мы различаем <. .> созна

20 ниє безличной и безвольной стихийности, ужас и восторг потери себя в хаосе и нового обретения себя в Боге» [Иванов 1995, с. 43]. Экстатический «оргиазм» имеет своей сутью и смыслом «извечную жертву» и «вечное восстание», это способ очищения человеческого духа, возвращения его к «всеединству сущего».

Наглядным образом «экстаза» стала локализация самоощущения вне границ тела - «экстерриторизация чувственности». Способность человека непосредственно видеть себя со стороны рассматривалась как максимальное приближение к заявленному идеалу. Закономерно, что для В. Брюсова способность «выносить за пределы тела восприимчивость ощущений» есть доказательство того, что возможности человека шире того, что он «мыслит о себе» [Брюсов 1990, с. 67].

Страстное тяготение к «бытию-снаружи», к экстатическому прехождению себя в начале XX века характеризует не только художественный, но и философский дискурс, где представление о самосознании как «не имеющем окон» видится безнадежно устаревшим [Хайдеггер 2001, с. 114]. Трансцендирование как особый духовный опыт оказывается предметом специального рассмотрения в работе целого ряда русских философов.

В интерпретации С. Франка трансцендирование - неотъемлемая характеристика самосознания: «основоположная черта "моего внутреннего бытия" есть имманентно присущий ему момент трансцендирования - соучастия в бытии за пределами самого себя» [Франк 1997, с. 59]. Верить в единство своего «я» -значит трансцендировать данность, пересекать границы мига, вне которого простерта жизнь как целое. Быть убежденным в существовании мира как устойчивого связного целого - трансцендировать данность, отвлекаться от случайности и фрагментарности чувственного опыта. Трансцендирование - основа личностного бытия, свидетельство его укорененности во «всеобъемлющей полноте бытия вообще».

Трансцендирование, понятое как «несовпадение с самим собой», «ценностное предстояние себе» занимает существенное место и в рассуждениях М. Бахтина. Для философа бытие субъективности содержит неустранимую опасность самодовления - существования, в равной мере отрешенного и от реальности, и от творящего судьбу смысла. «Войти в событие бытия» можно только переступив через субъективные «бесконечность оценки и абсолютную неуспокоенность»; при этом само обретение «единственного, неповторимого, незаместимого места» возможно только в «целом бытия» [Бахтин 1986, с. 112-114]. Со

21 ъ х стояться - значит реализовать себя в поступке, стать ответственным, увидеть себя глазами другого. Вне этого - распадающийся мир субъективности, «саморефлекса»: «автор должен стать вне себя <.> только при этом условии он может восполнить себя до целого» [Бахтин 1979, с. 16].

Последняя идея безотносительно к автору приобрела самое широкое хождение среди интерпретаторов модернистского искусства. Поиск художником бытия позволил истолковывать искусство как источник порядка - ценностного, смыслового, экзистенциального: «Художественное произведение стоит посреди распадающегося мира <. .> как залог порядка, и, может быть, все силы сбережения и поддержания, несущие на себе человеческую культуру, имеют своим основанием то, что предстает нам <.> в опыте искусства» [Гадамер 1991, с. 228]. Главнейшей из функций искусства в этой связи оказалась функция психотерапевтическая, предполагавшая изживание внутренних конфликтов, обретение личностной существенности. В литературе эта тенденция выступила на первый план особенно наглядно: «Лирика - в своем высшем потенциале - имеет интроспективную установку, которая в конечном итоге направлена на обнажение экзистенциальных кризисов. Поэзии свойственна, однако, не просто анализирующая, а гармоническая артикуляция опыта интроспекции, т.е. она необходимо имеет терапевтическую функцию» [Сендерович 1987, с. 325].

Вместе с тем было осознано, что онтологическое несовершенство человека не позволит довести до конца ни один порыв к самовосполнению: «И здесь -в процессе писания - автор избывает себя несчастного и свое несовершенство. Но одновременно - в силу неудержимости и бесконечности внутреннего порыва к самораскрытию - каждый акт выговаривания ведет к новому состоянию несовершенства и несчастья» [Сегал 1981, с. 186-187]. В самой сердцевине модернистского проекта обнаружилась его принципиальная нереализуемость. Для обретения духовной целостности и фундированности в бытии «экстаза» оказалось недостаточно. Сама идея трансцендирования предполагала сохранение границ, которые «экстаз» только отдалил, но не снял. Прейти оказалось возможным любую данность, но не себя самого.

Понимание сущностной ограниченности человека присутствовало внутри модернистского проекта, но изначально не было окрашено в нем драматическими тонами. Так, еще Эллис отмечал, что «жажда абсолютного, совершенного <. .> всегда остается неудовлетворенной, ибо сам человек в границах земного неизменно относителен» [Эллис 1998, с. 92, 197]. Схожим образом выстраивается и логика Б. Пастернака: «Наслаждение не покрывает собою . желания,

22 которое питает творчество, и оно остается неутоленным поверх него, как высокая коса, выступившая над приливом» [Пастернак 1990, с. 257]. С течением времени, однако, акценты стали расставляться иначе. Когда хаос бытия стал «нормализованным», когда стало очевидно, что «художественное творение открывает доступ в "сферу высших смыслов" лишь на время, равное времени своего завершения» [Козюра, с. 7], пафос модернизма иссяк. На первый план вышла не преобразующая потенция творчества, а его трагедийная суть, «разрыв между творческим актом и его результатом», разнонаправленность «текучей жизни и чуждых ей образований духа» [Фаустов 2004, с.5].

То, на чем зиждилось единство модернистского проекта - убежденность в освобождающей и жизнетворящей силе трансцендирования - оказалось опровергнуто логикой творчества. Требования, предъявляемые и к художнику, и к субъекту художественной рецепции, обнаружили свою несоотносимость с человеческими возможностями. Новый виток развития искусства оказался соотнесен, как можно умозаключить из первичного анализа художественных деклараций, с идеей незавершаемого трансцендирования — самопреодоления неокончательного и ничем не гарантированного. Исходные координаты развертывания художественного поиска тем самым были кардинально скорректированы. Эта гипотеза, разумеется, нуждается в проверке, однако уже в порядке первого приближения к материалу можно обозначить несколько аргументов в ее пользу.

Во второй половине XX века на первый план вышел вопрос, актуализированный еще Л. Шестовым: «Откуда порядок? Почему порядок, а не хаос и беспорядочность?» [Шестов 2000, с. 463] Этот вопрос, вопрос об онтологических основаниях порядка - и природного, и культурного, - приобрел статус магистрального в размышлениях М. Мамардашвили. В его истолковании любой порядок неизбежно распадается, поскольку хаос онтологически первичен: «У наших чувств есть порог чувствительности и сами по себе <. .> они не могут сохраняться, все рассеивается» [Мамардашвили 2000, с. 43]. Трансцендирование, понятое как «выход человека за данную ему стихийно и натурально ситуацию», позволяет «установить какой-то порядок», но «полнота бытия» в этом акте достижима только при условии «полноты воли», а этим человек располагать не может: ему «не на что положиться вне самого себя» [Мамардашвили 2000, с. 53].

В этой связи, как указывает О. Седакова, возникает специфическая метафизическая установка - героика эстетизма: «Героизм держит мир. Это слово держание — очень важное слово Мамардашвили, очень дорогое для него. Эта

23 тема вызывает образ мифического держателя мира, Атланта: если он дрогнет, небо рухнет на землю. <.> Топос держания - мучительно фиксированная, предельно напряженная точка. И если герой держит мир, это значит, что он его не принимает. <.> Мир как принятый держится сам» [Седакова 2001, с. 317318].

В литературной критике 1970-х близкая модель мировосприятия появляется в ряде работ Б. Иванова, акцентирующего необходимость хаоса и как условия развития культуры, и как условия личностного самоопределения. Неприятие действительности «авторитета» с его «декоративным» истолкованием свободы для «человека культуры» означает постоянную выдвинутость в распавшуюся действительность: «Человек культуры вновь и вновь в персонифицированной форме переживает глобальный факт - выброшенность в нечеловеческий мир, в этом акте выхождения за все готовые смыслы он вновь и вновь повторяет в своей простоте и чистое историю "заселения мира", очеловечение, обетование его. <.> Социально ориентированный человек, исчерпывающе характеризуя себя, скажет: "В начале было Слово", но в начале был Хаос и человек, который вошел в него и обозначил» [Иванов 1976а, с. 335].

Говорить с современником писателю следует только исходя из «радикально личностного опыта, <. .> не прикрываясь ни цитатами, ни отсылками»; «никакое представительство не может представлять личность другого и других ни перед будущим, ни перед Богом, ни перед народом, в "представительстве" - социальная форма идеи отчуждения» [Иванов 1982, с. 96]. Будучи спроецирован в плоскость художественной практики, этот тезис приводит к апологии «неканонического творчества»: «Каждый обладает опытом, в котором главную роль играет случайность <.> Этот опыт намекает индивиду на неизвестные силы и смутные смыслы, и противостоит тотальному целому - мифу, идеологии, философии <.> Неканоническое творчество - отсеивание всего того, что ложно, неточно, неискренне и т.д. - не идентично эстетическому переживанию. Для такого творчества догматическое разделение формы и содержания, поэтической и непоэтической действительности не имеют смысла» [Иванов 1979а, с. 146].

Реальность, с которой столкнулся автор «другой», а затем и «актуальной» литературы, — это реальность самовоспроизводящейся деструктивности, в которой никакое «прозрение» не изменяет бытия необратимым образом. Так, М.Айзенберг подчеркивает, что в основе новой поэзии лежит «не полная уверенность, а преодоленное сомнение <. .> в возможности собственного существования», причем «преодоленное не раз и навсегда, а именно раз: здесь и те

24 перь, в разовом художественном событии» [Айзенберг 2005, с. 8]. С. Гандлев-ский, говоря о «метафизике поэтической кухни», тоже ставит акцент на разо-вости трансцендирования: «соприкосновение со стихией гармонии поднимает писателя <.> туда, где мир предстает не броуновским движением, а осмысленной картиной»; но если «истина есть состояние», то, как и любое состояние, она неизбежно будет утрачена [Гандлевский 2000, с. 407-408]. В этом смысле знаковой для современной культуры метафорой может считаться метафора горизонта. Если для классического модернизма горизонт, по свидетельству Б. Гройса, соотносился с моментом перешагивания через человеческую ограниченность, то для современной культуры он является маркером «границы, которую невозможно преодолеть именно потому, что она не стоит на месте» [Гройс 1993, с. 76], маркером дезориентированности и прерванного развития.

В этой связи качественное различие между модернизмом и авангардом, с одной стороны, и неомодернизмом, с другой, можно усмотреть в отношении к ревизии «финалистского» сознания. В той мере, в какой оба этапа реализуют модель «неклассического художественного сознания», они одинаково предполагают радикальную постановку под вопрос всех «ставших» форм культуры. Однако модернизм и авангард, превращая «жизнь в экстазе» в «долг» художника, исходят из того, что акт трансцендирования необратимым образом изменит и мир, и человека, и в этом смысле «остановит» историю. Проективная, утопическая слагаемая модернистского и авангардного сознания, таким образом; отвергала «финализм» предшествующей культуры во имя своего собственного. Неомодернизм снимает последнюю «телеологическую» устремленность культуры, постулируя принципиальную незавершимость любого миропреображе-ния. Глобальные жизнетворческие проекты невозможны в нем не в силу отказа от трансцензуса, а в силу того, что всякое «плавление жизни» возможно только здесь и сейчас, и его результаты не выходят за рамки этого hic et nunc. Типология мышления предшествующей эпохи подвергается пересмотру именно с этих позиций.

В современной ситуации, исходящей из тезиса, что текст - это лишь «партитура чтения» (Х.Р. Яусс), параметры объективности задаются возможно более детальным очерчиванием предпосылок анализа. Гипотеза об изменившемся отношении к трансцендированию как основе для различения модернизма / авангарда и неомодернизма требует уточнения предмета, плана и методологии исследования.

Поскольку описанная выше смена смысловых координат представляет собой комплексный процесс, охватывающий самые разные стороны художественного сознания, искомый предмет можно определить как единство художественной практики и автометаописания. Естественность такого хода предопределена тем качеством «неклассического художественного сознания», которое Д. Сегалом было определено как объединение в литературе двух функций: «функции моделирования первого порядка», когда литература «создает "модель" внетекстового мира» и функции «моделирования моделирования», когда «литература рассматривает, описывает, оценивает различные варианты <.> моделирования первого порядка» [Сегал 1981, с. 155].

В этой связи исследование неомодернизма как художественной эпохи строится на постоянном сопряжении и взаимном опосредовании автометаописания и художественной практики. Поскольку же логика этой эпохи реконструируется нами с неизбежной оглядкой на первую треть XX века, композиционно структура каждого из фрагментов работы включает два шага: соотнесение модернистских / авангардных посылок с ключевыми идеями неомодернизма и расподобление тенденций «другой»3 и «актуальной»4 поэзии внутри неомодернизма.

Обозначение уровней исследования в работе осуществляется с учетом теоретических посылок, обобщающих современные исследования «неклассического художественного сознания». Принцип жизнетворчества, приведший к размыванию привычных границ между искусством и жизнью, потребовал от исследователей модернизма расширения области анализа. От имманентного описания поэтики были сделаны шаги, с одной стороны, в сторону выявления и систематизации эстетических и метафизических предпосылок творчества [Ты-рышкина 2002, с. 6], с другой стороны, в сторону осмысления делания, творческой практики как процесса [Грякалова 1998, с. 3]. Поэтому, описывая неомо

2 Противопоставление модернизма и авангарда в нашей работе не акцентировано, поскольку в совокупности они рассматриваются нами как целостный этап развития «неклассического художественного сознания», противопоставленный неомодернизму. Тем не менее, мы, разумеется, учитываем сложившуюся традицию их разведения, в котором акцентируются противопоставление «шифровки» и «дешифровки» (Е. Фарыно), семантики и прагматики текста (М. Шапир), «жизнетворчества» и «жизнестроения» (X. Гюнтер) и др.

3 Выбирая этот термин из обширного синонимического ряда, связанного с поэзией самиздата, мы в первую очередь ориентируемся на работу: Седакова О. Очерки другой поэзии. Очерк первый: Виктор Кривулин [Седакова 2001, с.684-704].

4 Используя это словообозначение, мы связываем с ним не радикальные практики 1990-2000-х, форсирующие инновативность, а всю совокупность художественных стратегий этого периода, в той или иной мере наследующих модернистскую и авангардную традиции. Ср.: [Бондаренко 2003]. дернизм в его исторической динамике, целесообразно рассматривать в трех основных ракурсах: эстетическом и метафизическом, художественном и текстовом. При этом очевидно, что каждый из этих ракурсов будет несколько модифицировать предмет исследования.

Уровень метафизики и эстетики - это прежде всего уровень универсалий, «паракатегорий» [Бычков 2012, с. 469], фиксирующих в наполовину образной, наполовину понятийной форме актуальные эстетические смыслы. На этом уровне в качестве аспектов исследования мы выделяем типологию конфликта, поэтологию и проблему субъектности, осмысление эстетического идеала и принципы моделирования будущего.

Художественный уровень - это уровень воспроизводимых моделей упорядочения образно-смыслового плана, т.е. уровень «проектов», отражающих сведение в модернистском сознании «генеалогического дискурса (причина-следствие) к телеологическому (средство-цель)» [Деготь 1997]. В этой связи нас будут интересовать онтология мира, явленная в художественном видении, художественная аксиология и язык переживания.

Уровень текста - это, продолжая ту же логику, уровень креативных «стратегий», т.е. принципов рефлексивного вмешательства в текст, позволяющих автору выйти к своей субъектности [Тюпа 1988, с.5]. На этом уровне будут исследованы структура аудитории и рецептивные горизонты текста, принципы тек-стопостроения, прагматика текста и его взаимодействие с разнообразными медиа.

Обобщающим понятием, вбирающим в себя все эти разноплановые явления, нам представляется понятие порождающей модели. Термин «модель», активно использовавшийся в рамках структуралистского подхода к литературе, неоднократно подвергался критике за свою смысловую непроясненность [Ай-мермахер 1998, с. 56-70]. Ниже с этим термином будет связываться исключительно «принцип смыслового порождения» [Лосев 1976, с. 66-67], определяющий типологическое родство литературных явлений, их возводимость к одному первообразу. Таким образом, в контексте «порождающая модель» - это термин, характеризующий не структуру художественной реальности, но принципы ее автометаописания.

Логика исследования делает наиболее предпочтительной такую методологию анализа, которая позволяет сочетать внимание к факту как средоточию разнопорядковых детерминаций и возможность выхода к широкому теоретиколитературному обобщению. В этой связи в работе наличествуют два важней

27 ших методологических ориентира. Это, во-первых, принципы феноменологического литературоведения и рецептивно-эстетической школы, в соответствии с которыми литературные явления до всякого литературоведения уже являются «запечатлением своего осмысления, сгустками смысла, рефлектирующего самого себя» [Михайлов 1997, с. 26]. Во-вторых, это принципы структурно-семиотического литературоведения, в рамках которого осмысление литературного процесса связывается с ответом на вопрос, «каковы те правила семантических трансформаций, которые варьируются <. .> в границах одного и того же ансамбля смыслов» [Смирнов 2001, с. 15]. Первый подход позволяет сохранять контекстуальное видение историко-литературного факта, выявлять его включенность в разноуровневые художественные процессы; второй предоставляет возможность рассматривать факт в его типологической обобщенности, соотносить с масштабными сдвигами в художественной семантике. Широта материала, очевидно, делает невозможным исчерпывающий охват всех значимых поэтических имен. В стремлении уйти от чрезмерной фрагментарности картины в работе сделан акцент на реконструкции типологически значимых тенденций художественного процесса, в контексте которого отдельные практики соотнесены как варианты решения общей для эпохи творческой задачи.

На основании сказанного выше сформулируем основные параметры диссертационного исследования.

Актуальность работы состоит в выработке концепции, объясняющей логику развития русской поэзии 1960-2000-х гг., в выявлении качественного отличия нового этапа «неклассического художественного сознания», а также в обозначении специфики перехода от «другой» (1960-1970-е гг.) к «актуальной» (1990-2000-е гг.) поэзии.

Научная новизна работы заключается в комплексном исследовании неомодернизма как этапа развития «неклассического художественного сознания». В работе предложена новая концепция истории русской поэзии 1960-2000-х гт.

Объект исследования - поэзия неомодернизма 1960-2000-х гг.

Предмет исследования - порождающие модели и художественная практика неомодернизма.

Материал исследования - произведения представителей различных направлений неомодернизма второй половины XX века - первого десятилетия XXI вв., в числе которых Л. Чертков, М. Еремин, Л. Лосев, В. Уфлянд, Г. Айги, И. Бродский, Вс. Некрасов, Г. Сапгир, О. Григорьев, А. Волохонский, А. Цветков, М. Генделев, А. Миронов, В. Кривулин, Е. Шварц, С. Стратановский, А.

28

Горной, В. Филиппов, Т. Кибиров, Д. Пригов, А. Монастырский, С. Сигей, Ры Никонова, И. Ахметьев, А. Парщиков, И. Жданов, Н. Кононов, О. Юрьев, А. Драгомощенко, Ш. Абдуллаев, А. Скидан, Г.-Д. Зингер, А. Глазова, Е. Фанай-лова, М. Степанова, С. Завьялов, М. Амелин, П. Настин, О. Пащенко, В. Бородин, А. Порвин и др.

Источниками исследования послужили поэтические сборники представителей неомодернизма, интернет-публикации, а также архивные материалы из фондов НИЦ «Мемориал» (Санкт-Петербург), Института Восточной Европы (Бремен), частных архивов; литературная критика самиздата, не вводившаяся в научный оборот (журналы «Часы», «37», «Обводный канал», «Диалог», «Транспонанс», «Митин журнал», а также материалы Московского архива нового искусства).

Цель диссертационной работы - исследование порождающих моделей и художественной практики поэзии неомодернизма - предполагает решение следующих задач: исследование концептуального ряда автометаописательных деклараций 1960-2000-х гг.; разработку модели историко-литературного процесса 1960-2000-х гг. в той его части, которая связана с развитием традиций модернизма и авангарда; изучение эстетических и метафизических координат неомодернизма 19602000-х гг.; анализ художественной практики поэзии неомодернизма; обобщение данных о структуре текста и принципах моделирования художественной рецепции в поэзии неомодернизма.

Методологическую основу диссертации составили труды отечественных и зарубежных ученых: по теории и методологии литературоведения - Р. Ингардена, В. Изера, Ю.М. Лотмана, С. Сендеровича, И.П. Смирнова, В.Б. Шкловского, Х.Р. Яусса; в области теории и практики модернизма и авангарда - М. Грыгара, ХГюнтера, Ж.-Ф. Жаккара, Ю.И. Левина, Д. Ораич-Толич, Д.М. Сегала, Н.Ю. Грякаловой, И.П. Смирнова, Е.В. Тырышкиной, Й. Ужаревича, А. Флакера, Е. Фарыно, А. Хан; в области изучения типологии культуры - С.Н. Бройтмана, В.В. Бычкова, O.A. Кривцуна, A.B. Михайлова, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, Н.Б. Маньковской, H.A. Петровой, В.И. Тюпы, С.А. Хренова; в области истории поэзии 1980-2000-х гг. - О. В.Аронсона, И.Е. Васильева, JL Вязмитиновой, Д.М. Давыдова, JI.B. Зубовой, П.А. Ковалева, Д.В. Кузьмина, И.В. Кукулина, Н.Г. Медведевой, Ю.Б. Орлицкого, Е.В. Романовой, ОМ. Се-верской, А.Э. Скворцова, Д.А. Суховей, H.A. Фатеевой, И.О. Шайтанова, М.Б. Ямпольского., в том числе по истории «неподцензурной» литературы - М.Н. Айзенберга, М.Берга, В.Э. Долинина, Б.И. Иванова, В. Кулакова, Б.В. Останина, М. Саббатини, С.А. Савицкого, O.A. Седаковой.

Теоретическая значимость исследования состоит во введении в научный обиход понятия «неомодернизм», в уточнении терминов «художественное видение», «художественная рефлексия», «художественная аксиология».

Практическая значимость работы связана с возможностью использования ее результатов в дальнейших исследованиях «неклассического художественного сознания», автометаописания и исторической поэтики модернизма и авангарда, «неподцензурной» литературы и литературного процесса 1980-2000-х гг. Результаты исследования могут быть использованы в практике вузовского преподавания, при подготовке общих и специальных курсов по истории русской литературы XX-XXI вв., а также при разработке учебных пособий, связанных с этим периодом истории литературы.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Русскую поэзию 1960-2000-х гг., развивающую модернистскую и авангардную традиции, неправомерно рассматривать в контексте постмодернизма как эстетической системы, поскольку и категориальный ряд, и эстетическая проблематика, и набор художественных приемов свидетельствуют лишь о ревизии исходных установок модернизма и авангарда начала XX века, а не о переходе к иному типу художественного сознания. Более уместным представляется термин «неомодернизм», акцентирующий обновление поэтической парадигмы.

2. Термин «неомодернизм» характеризует завершающий этап оформления «неклассического художественного сознания», важнейшей родовой чертой которого мы считаем принципиальный отказ от «финализма», от всех «готовых» форм самоидентификации и художественной практики. Неклассический мир - это мир без универсальных решений, в котором фундаментальные истины подвергнуты сомнению, найденная идентичность принципиально вариативна,-а творческая деятельность сводима к постоянной проблема-тизации художественного языка.

3. Качественное различие между модернизмом и авангардом, с одной стороны, и неомодернизмом, с другой, усматривается нами в отношении к ревизии «финалистского» сознания. Проективная, футурологическая слагаемая модернистского и авангардного сознания начала XX века отвергала завершенность предшествующей культуры, непоследовательно предлагая взамен собственные конечные решения. Неомодернизм конца века снимает последнюю «телеологическую» устремленность культуры, постулируя принципиальную незавершимость любого миропреображения.

4. В рамках поэзии неомодернизма мы различаем два этапа - «другую» (19601970-е гг.) и «актуальную» (1990-2000-е гг.). Для «другой» поэзии характерны «кенотическая» модель конфликта, «юродство» как модель авторства, переживание остановившегося времени, негативная репрезентация, ресен-тиментное построение ценностного сознания, скептический язык переживания, «дейктическое» построение текста, сопряжение расходящихся ассоциативных векторов, эстетика перформативности.

5. «Актуальной» поэзии свойственны «травматическая» модель конфликта, отказ от устойчивых поэтологических образцов, трактовка кризиса «прогрес-систского» сознания как возможности многовариантного развития традиции, «фотографическая» репрезентация, «феноменологическая» трактовка ценностного мира, гедонистический язык переживания, операциональное отношение к структуре текста, тяготение к дискретности понимания, внимание к медиальным связям литературы.

6. Концептуализм, традиционно рассматриваемый современным литературоведением как центральное явление литературы 1970-1980-х гг., интерпретируется нами как частный случай неомодернизма, связанный с противоречащей исходным основаниям новой эпохи попыткой «завершить» историю культуры. Ролевое авторство, манипулятивное отношение к тексту, размывание границ между художественным и нехудожественным представляют собой решения, не соотносимые с поставленными неомодернизмом эстетическими задачами.

Апробация результатов исследования. Основные результаты исследования были представлены в виде докладов на научных конференциях разного уровня, среди которых международные: «Русская литература в формировании современной языковой личности» (Санкт-Петербург, 2007), «Русская литература в мировом культурном и образовательном процессе» (Санкт-Петербург, 2008), «Русская

31 литература ХХ-ХХ1 веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, 2008), «Сапгировские чтения» (Москва, 2007-2010), «Миры О. Мандельштама. IV Манделыптамовские чтения» (Пермь, 2009), «Михайловские чтения-2009» (Москва, 2009), «IX Поспеловские чтения» (Москва, 2009), «Творчество Г. Айги: литературно-художественная традиция и неоавангард» (Чебоксары,

2009), «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы исторической и теоретической поэтики» (Гродно, 2010), «Русская и белорусская литературы на рубеже ХХ-ХХ1 веков» (Минск, 2010), «Свободный стих и свободный танец: движение воплощенного смысла» (Москва, 2010), «Иосиф Бродский в XXI веке» (Санкт-Петербург, 2010), «Русская поэзия: проблемы стиховедения и поэтики» (Орел, 2010), «Поэтический текст: семантика и структура» (Тверь, 2011), «"Вторая культура": неофициальная поэзия Ленинграда 1970-1980-х гг.» (Женева, 2012), «Русский язык в языковом и культурном пространстве Европы и мира: человек, сознание, коммуникация, интернет» (Варшава, 2012), «Человек в пространстве языка» (Каунас, 2012), «Ценности в литературе и искусстве» (Брно, 2012), «Поэтика быта. Российская литература ХУ1П-XXI вв.» (Гиссен, 2012) и всероссийские: «Осип Мандельштам и феноменологическая парадигма русского модернизма» (Воронеж, 2007), «Эйхенбаумовские чтения» (Воронеж, 2008, 2010), «Жизнь провинции как духовный феномен» (Нижний Новгород,

2010), «Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI веков» (Саратов, 2009), «Память литературы и память культуры: механизмы, функции, репрезентации» (Воронеж, ВГУ, 2009), «Конгресс литературоведов» (Тамбов, 2009), «Универсалии русской культуры» (Воронеж, 2009, 2010), «Литература сегодня: знаковые фигуры, жанры, символические образы» (Екатеринбург, 2011), «Филология и журналистика в начале XXI века» (Саратов, 2011), «Национальный миф в литературе и культуре: литература и идеология» (Казань, 2011), «III Приговские чтения» (Москва, РГГУ,

2011), «Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании» (Москва, 2010-2011), «Образ европейца в русской и американской литературах» (Владимир, 2011), «Память разума и память сердца» (Воронеж, 2011).

По теме диссертации опубликовано 77 работ.

Структура диссертации: Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографического списка, включающего более 1000 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Порождающие модели и художественная практика в поэзии неомодернизма 1960-х - 2000-х гг."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное исследование позволяет сделать ряд выводов разной степени обобщенности. Прежде всего, результаты анализа эстетических деклараций и художественной практики «бронзового века» делают возможным уточнение его важнейших мировоззренческих предпосылок.

Вопреки устоявшейся исследовательской традиции, русскую поэзию 19602000-х гг. сложно рассматривать в контексте постмодернизма как эстетической системы, поскольку и категориальный ряд, и эстетическая проблематика свидетельствуют лишь о ревизии исходных установок модернизма и авангарда, а не о переходе к иному типу художественного сознания. Более уместным представляется термин «неомодернизм», акцентирующий обновление поэтической парадигмы.

Термин «неомодернизм» характеризует завершающий этап оформления «неклассического художественного сознания», важнейшей родовой чертой которого является принципиальный отказ от «финализма», от всех «готовых» форм самоидентификации и художественной практики. Неклассический мир - это мир без универсальных решений, в котором фундаментальные истины подвергнуты сомнению, найденная идентичность принципиально вариативна, а творческая деятельность сводима к постоянной проблематизации художественного языка.

Качественное различие между модернизмом и авангардом, с одной стороны, и неомодернизмом, с другой, состоит в отношении к ревизии «финалистского» сознания. Проективная, футурологическая слагаемая модернистского и авангардного сознания начала XX века отвергала завершенность предшествующей культуры, непоследовательно предлагая взамен собственные конечные решения. Неомодернизм конца века снимает последнюю «телеологическую» устремленность культуры, постулируя принципиальную незавершимость любого миропреображе-ния.

Эта система ориентиров позволяет четко расподобить постмодернизм и неомодернизм, охарактеризовать их как разные решения поставленных второй половиной XX века проблем подлинности, универсальности и субстанциальности высказывания.

В рамках постмодернистской концептуальной парадигмы проблема «утраты» бытия приводит к выводу о тотальной симулятивности реальности, о подмене «присутствия» репрезентацией. Слово, легитимированное «присутствием», возможно только как чужое, цитатное; поскольку же его соотнесенность с позицией современного автора выявляет только несоответствия, главной художественной стратегией становится игра.

Такое «негативистское» решение, однако, идет вразрез с общим контекстом поэзии 1960-2000-х гг., где кризис «подлинности» приводит к акцентированию ситуативности «присутствия», а выход в пространство «вот-бытия» осознается как опыт, не подлежащий тиражированию, возникающий всякий раз на новых основаниях.

Близкая логика прослеживается и в оценке исчезновения общего для культуры набора ценностей и смыслов. В теории постмодернизма невозможность «универсального», не привязанного к контексту высказывания осознается как невозможность высказывания как такового, программирует разнонаправленные стратегии редукции авторского присутствия, ориентирует на сведение к нулю оценочного начала.

Между тем в практике «неомодернизма» ревизии подвергается именно установка на «универсальность»; пафосом нового этапа «неклассического сознания» становится частность любой истины, а невозможность самотождественного «героя» трактуется как выход к такой модели мира, в которой и авторское «я», и завершающая высказывание оценка не даны в «готовом» виде, а ситуативно обусловлены.

Еще одно знаковое различие связано с трактовкой субстанциальности высказывания. Для постмодернизма мир предстает как хаос, в котором в состоянии распада пребывают и субъект, и созданный им текст. Фрагментарность, осмысленная как универсальное свойство бытия, мотивирует отказ от всякого «эссенциализма», ризоматическое построение текста, стирание ценностных и смысловых оппозиций.

В неомодернизме нелинейность высказывания связана не с фрагментарностью мира, а с идеей его многомерности. Расслоение текста репрезентирует не распад сознания, но множественность непрослеживаемых связей, исключающих последовательное развертывание в едином пространстве. Структурность высказывания тем самым сохранена, но она не охватывает текст как целое.

Совокупность этих отличий позволяет заново определить место постмодернизма в истории русской литературы второй половины XX — начала XXI века, существенно сузив круг явлений, которые с ним соотносятся, и по-новому выстроив его историко-литературные связи. Так, концептуализм, рассматриваемый современным литературоведением как центральное явление нереалистической литературы 1970-1980-х гг., в очерченном контексте предстает, напротив, как марги

497 нальный, частный случай неомодернизма, связанный с противоречащей исходным основаниям новой эпохи попыткой «завершить» историю культуры.

Ролевое авторство, отчужденное отношение к тексту, размывание границ между художественным и нехудожественным представляют собой решения, акцентирующие невозможность позитивных решений проблем, обозначенных второй половиной XX века. Обращение к эстетическим декларациям и художественной практике поэтов 1960-2000-х гг. позволяет констатировать, что такие решения были найдены.

В работе попытка их выявить была сопряжена с рассмотрением метафизических и эстетических параметров неомодернизма: структуры художественной реальности и языка переживания, строения текста и логики художественной рецепции.

В первой главе были рассмотрены типология конфликта, поэтология и проблема субъектности, а также принципы формирования эстетического идеала.

Как было выявлено в ходе исследования, важнейшая задача модернистской культуры - поиск путей преодоления отчуждения. Снятию трагизма индивидуальности призвано было способствовать достижение экстатического бытия. В контексте начала XX века оно было соотнесено с универсалией «танца», предполагавшей разрешение противоречий личного и общего, телесного и духовного. Танец - это «вскипь-восторг» (А.Ремизов), «священный экстаз тела» (М. Волошин). Дихотомической парой метафоры танца оказалась метафора греха. «Грех» — вынужденная сосредоточенность на «внутреннем», неспособность выйти из «состояния самотождества» (П. Флоренский) - стал своеобразной «гносеологической» призмой, посредством которой стало возможно «познавать все в мире» (В. Розанов).

Формирование метафизических координат неомодернизма происходило в условиях, когда безусловная достоверность психологического опыта оказывается под сомнением. «Экстатическая» устремленность культуры в этой связи представляется авантюрой, не снимающей проблемы отчуждения. В «бронзовом веке» был выявлен иной набор ключевых метафор.

В «другой» культуре «выпадение» из традиции привело к тому, что художник оказался вынужден заполнять вакуум «не столько своим творчеством, сколько своей личностью» (Е. Пазухин). Вне традиции человек оказывается в ситуации остановившегося времени, «исступленно ищет "метакритическое" и негативное» (Т. Горичева). Пребывание в распавшемся мире - норма; ответ на «заброшенность» -жертвенное погружение в этически непросветленный хаос бытия, «кенозис».

Кенотическая» модель отношений с миром предполагает «принципиальную невозможность отстранения и исчерпания реальности рефлективными методами. Художник абсолютно беззащитен перед миром, наделен статусом жертвы в событии, которое находится вне его контроля. При этом сам мир предстает радикально «помраченным», утратившим последние признаки структурности и ценностной выстроенности. Всякая попытка репрезентации оплачивается разрушением формы, программирует отказ от всех предзаданных норм освоения мира. Содержанием письма оказывается опыт аннигиляции всех «готовых» параметров реальности и ценностных установок.

Последовательная «феноменологизация» конфликта в 1990-е приводит к смене его модели. «Кенозис» уступает место «травме». «Травматический» конфликт всецело внутренний, но при этом нелокализуемый, явленный как лишенное очевидных причин экзистенциальное беспокойство. Всякая попытка обозначить его суть наталкивается на фиктивность готового ответа. В силу несоизмеримости произошедшего с возможностью осознать и принять его конфликт всегда разворачивается вне рефлексивного контроля. Из-за того, что травматический опыт постоянно переструктурируется, он в принципе не изживаем до конца. Эта модель конфликта предполагает разрушение катарсиса, установку на сознательное «размыкание» формы, слом стилевых и сюжетно-композиционных стереотипов.

Смена типа конфликта в контексте истории поэзии 1960-2000-х гт. сопряжена с переосмыслением роли поэта и форм репрезентации лирического субъекта.

В ходе исследования установлено, что в основании поэтологических концепций модернизма и авангарда начала XX века находится универсалия «живая жизнь», акцентирующая вариативность развития, сосуществование разных форм бытия. Неостановимость художественного поиска абсолютизировала «инстинкт театральности», понятый как инстинктивная тяга к перевоплощению (Н. Еврей-нов), и «артистизм», утверждавший продуктивность непримиримых противоречий творческого «я» (Ф.Степун) Важнейшей чертой «артистического» «я» в контексте эпохи казалась способность к прехождению всех своих конечных определений.

Негативным полюсом оппозиции, связанной с представлениями о «я» художника, оказывается универсалия «пошлость», с которой соотносятся сужен-ность духовного горизонта, отождествление данности и бытия. «Противомирное начало в мире» (3. Гиппиус), пошлость программируют сглаживание противоречий, редукционистское восприятие бытия, предрасположенность к использованию клише.

В самоосмыслении неомодернизма эта оппозиция перестает работать, поскольку многомерность творческого «я» была скомпрометирована обнаружением в его структуре обезличенных «голосов», а стремление к «артистическому» трансцендированию данности оказалось поставленным под вопрос разрушением диалога. Исходная посылка неомодернизма - исчезновение «третьего» (М. Бахтин) как общепринятой ценностной инстанции, образованной универсальными культурными кодами.

Редукция модернистского утопизма создает в поэзии 1960-1970-х амбивалентную, идиосинкразическую идентичность, концептуально осмысляемую как «юродство». Юродство трактуется как «писательский профетизм» наизнанку, как способ построения авторской идентичности, ориентированный на «"поругание" представлений» о фигуре писателя (В. Линецкий). Юродство значимо заключенным в нем апофатическим пафосом, несоотносимостью ни с «готовыми» ценностными системами, ни с «готовыми» формами интерпретации мира (Т. Горичева). Наконец, юродство значимо трагическим переживанием распавшегося мира, который сводит на нет любые художнические усилия по преображению реальности, с «катастрофической разомкнутостью сознания» (О. Седакова).

В поэзии 1980-2000-х гг. универсальные поэтологические модели, включая модель идиосинкратической идентичности, оказываются невозможны, поскольку абсолютизация ситуативной истины исключает возможность построения любого «готового» образа «я». Складывание нового представления о лирическом субъекте проходило в два этапа. Для 1980-х проблема субъекта - это проблема авторитетности высказывания, проблема «власти». Главный предмет пересмотра - представление о художественном тексте как об артикуляции общезначимого опыта. В 1990-е под вопросом оказалась уже не авторитетность высказывания, а сама способность субъекта артикулировать истину. Сдвиг координат привел к окончательному отказу от такой трактовки текста, в центре которого непременно находится личность автора, трансцендирующая и себя, и мир.

Заменой этой структуры в лирике стали категории «события» и «топоса». «Я» в таком контексте подчиняется двум противоположным требованиям. С одной стороны, поэзия обнаруживает предрасположенность к мифотворчеству, к подчеркнутой условности везде, где появляется «твердый» образ «я». С другой — «топологическое» восприятие эстетического опыта предполагает ревизию всего априорно «данного», в том числе и говорящего «я» как целостности. Первый вариант связан с построением некоего фикционального «я», не соотнесенного с ав . ¡а I »,«•» > и" . • < 1 * > I -л 1 * к ' ' ' Л'»' торской личностью. Второй - с редукцией авторского начала к рефлективному упорядочению данных восприятия.

Динамика представлений о роли субъекта в художественном тексте была рассмотрена в работе в соотнесенности с представлениями о логике художественной традиции, с моделями будущего.

Для модернизма начала XX века «грядущее» - это сфера эстетически невостребованных возможностей, противостоящая настоящему как «инобытие». «Ино-бытие»-«грядущее» мыслилось как сфера соединения реальности и идеала, переживания и выражения. Однако идея художника-«предтечи», связанная с абсолютизацией «грядущего», оказалась амбивалентной: предвосхищение будущего ценностно возвышало, но одновременно отнимало самозначимость и у поэта, и у каждого созданного им произведения. Оборотной стороной возведенной в абсолют креативности стала саморастрата, изнанкой «грядущего» оказалось самоубийство.

Для неомодернизма «прогрессизм» модернизма и авангарда, связанный с абсолютизацией «грядущего», невозможен в принципе, поскольку время осмысляется как дискретное, исключающее всякую возможность тотальных жизнестрои-тельных проектов.

Для «неофициальной» культуры коллизия утраты живой связи с традицией оказалась равноценна переживанию остановки времени. 1970-е выработали целый ряд моделей концептуализации безвременья. Современность рассматривалась как «профанное», лишенное эстетической значимости время, и вся полнота смыслов сосредотачивалась в идеализированном прошлом («пассеизм» Ю. Колкера). Историческое время могло рассматриваться как неистинное в принципе, и отчуждение от современности могло быть соотнесено с ощущением «профанности» историче-/ ского бытия как такового («структурализм» Б. Гройса). Еще один вариант - осознание «языкового хаоса» как исторической судьбы, предполагающей зависимость от «фонового шума» культурного контекста и отсутствие иммунитета перед ядами чужой культуры («неканоническое искусство» Б. Иванова).

V V* ше

Неразличимость реального и фиктивного определяет невозможность транс-цезуса: ментальность 1970-1980-х неспособна смоделировать будущее культуры. Поскольку отношения внешнего и внутреннего стали обратимыми, единственной формой разрешения конфликта и одной из важнейших метафор становится «безу-5 мие». В культуре «бронзового века», таким образом, торжествуют принципы «негативной диалектики», компрометирующей всякий синтез, всякую смысловую определенность. и ' >1 I I. г '

В 1990-е обозначается возможность смягчения этой категориальной системы. «Инаковость» прошлого оказывается переосмыслена как ценностная равнозначность культурных кодов, как возможность складывания «мозаичного» пространства. Свойственное 1980-м гг. переживание исчерпанности культуры преодолевается отказом от идеи доминантного пути литературного развития. Потенциал новизны, заложенный в многовариантной традиции, неисчерпаем и определяется готовностью выйти в поле «ремеморации», связанное с другими представлениями о тексте, задаче поэта, принципах стилевого развертывания высказывания.

Во второй главе были исследованы онтология мира, явленная в художественном видении, художественная аксиология и язык переживания.

Замена данности заданностью в модернизме и авангарде сделала реконструкцию онтологии мира равной описанию его художественной феноменологии. В модернизме логика формирования видения - это логика трансцензуса, преодоления природных ограничений, накладываемых на человеческое восприятие. Расширение восприятия - и количественное, связанное с интенсификацией переживания, и качественное, предполагающее поиск новых форм чувств, - всеобъемлющий художественный проект, определяющий представления и об онтологии мира, и о возможностях познания. Модернистское и авангардное видение - это видение экстатическое. Единство творческого порыва выступает здесь образцом духовной собранности, проецируемой в жизнь как новая норма личностного бытия.

Для поэзии 1970-1980-х гг. принципиальное значение имел всеобъемлющий «кризис зрения», мотивированный самыми разными обстоятельствами: смещением ценностных иерархий и наложением аксиологических полюсов, кризисом классической рациональности, сомнением в возможности средствами мимезиса выразить истину. Новый виток развития «неклассического художественного сознания» предполагал ревизию «экстатической» трактовки художественного видения. Неомодернистская система координат была выстроена на идее принципиальной невозможности всякого искусственного «расширения» восприятия. При этом направление скептической редукции в «другой» и «актуальной» поэзии оказалось различным.

Этический абстракционизм» (Б. Иванов) 1970-х заставлял всякую форму трактовать как «обман», что мотивировало проблематизацию видимого, «смещенность» референтных отношений, противоречивое, исключающее любую наглядность, сопряжение пластических ассоциаций. В новой поэзии важнейшим из принципов построения образа стало растождествление предмета. Изображаемая

502 вещь не равна себе ни в одной из своих составляющих, ее целостный образ, выстроенный на едином основании, невозможен в принципе. Совмещение несогла-суемых признаков, обратимость отношений единичного и множественного, внешнего и внутреннего, принципиальная неопределенность масштабов рядоположных вещей делают образ дискретным, данным в наборе не связанных друг с другом состояний. Логика катахрезы актуализирует поэтику метаморфозы, обратимость буквального и переносного значений, «сдвиги» в метонимической структуре текста.

На рубеже 1990-х и 2000-х гг. основания художественного видения снова изменились. Связано это оказалось с противодействием принципам порождения образов в медийной среде. В художественном сознании возобладала мысль, что сфера «подлинного» - это сфера «присутствия», а не рефлексивных операций с образом. Поскольку же самый действенный способ передать присутствие - это фотография, именно она и становится новой семиотической моделью, определяющей принципы построения образа. Отсутствие очевидного для реципиента семиотического кода, эффект «неинсценированной реальности», развернутость пойманного мгновения в бесконечность рефлексии - таковы основные направления схождения фотографической и поэтической образности. В поэтической практике они получают целый ряд конкретизации

Параллельно с изменениями феноменологического строя текста трансформировались и его ценностные предпосылки.

Для модернистского художественного сознания ценность - это «точка зрения» (М. Хайдеггер), а субъектом становится тот, кто в нее попадает. При этом «точка зрения» отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся - всякую «данность» еще нужно сделать «действительностью» (О. Мандельштам). Ценностное моделирование оказывается одним из вариантов трансцензуса: художник, отвергая предцанные творчеству ценностные ориентиры как относительные, стремится утвердить в качестве абсолютных те, которые он обретает в собственном креативном акте. Появление метафоры «точка зрения» (применительно к субъекту) связано с осознанием шаткости художественного авторитета, с утверждением в качестве нормы «хаотических, как сама жизнь, размышлений» (В. Розанов). В этом смысле модернистская художественная практика - предельное воплощение субъективизма: связанная с ней истина может быть реальностью только собственного сознания.

Специфика ценностного сознания «бронзового века» состоит в неприятии метафоры «точка зрения», в идее ценностной «беспочвенности» (Л. Шестов). Онтологическая неукорененность субъекта видится абсолютной, допущение, что

503 данность можно трансцендировать полаганием ценностей, безосновательным. Коллизия множественности истин-состояний заставляет отказаться от мысли, что ценностный абсолют существует, поскольку множественность - это не только противоречивость знания, но и несоизмеримость его аспектов.

В «другой» поэзии исходной посылкой ценностного сознания оказывается «исповедание языкового хаоса» (Б. Иванов), смешение ценностных регистров. Все ценности устанавливаются в акте волевого выбора, главными регулятивами которого становятся тотальное сомнение и антиномичность мышления. Личность автора не только перестает быть мерилом художественной реальности, но и утрачивает самоценность. Последнее обстоятельство позволяет связывать с «другой» поэзией понятие «ресентимента». «Ресентиментное» сознание оказывается «ломким», балансирующим между крайними оценочными позициями. Истина ситуативна и не предполагает распространения на другие контексты. Закономерным следствием такого мировидения оказывается интерес к событию, «сворачивающему» жизнь к бытию здесь и сейчас.

Поэзия 1980-х гг., развивая логику «адогматического» мышления, создает апологию «слабости», аутсайдерства, строит образ субъекта через его соотнесение с «нелепым» и «стыдным». Реальность складывается из ряда замкнутых ценностных миров, каждый из которых, взятый по отдельности, представляет собой тупик. Переживание свободы возможно только в момент перехода из одного пространства в другое. Поэзия 1990-2000-х попыталась преодолеть «модус аксиологической нерешительности» (В. Шмид) предшествующего десятилетия. Исходная посылка нового ценностного поиска - стремление увидеть свою жизнь в контексте исторических событий, когда главными опорами в ценностном структурировании реальности оказываются личный феноменологический опыт и выстроенная вокруг него память семьи. Мир, стяженный, но не ставший единым, - таков итог стремления сделать топографию памяти главным ценностным основанием «постисторического» мира.

Логика трансформации ценностного мира в неомодернизме влечет за собой системную перестройку языка переживания.

В логике модернистского языка переживания обнаруживается установка на превосхождение данности, но на разных этапах его развития она реализуется по различным сценариям. В 1900-1910-х гг. чувство - орудие сопротивления нивелированию личностных различий, область неотчужденного бытия. В структуре переживания акцентируется его экстатическая, «страстная» природа, проявляющаяся в «глубине», «сложности» и «утонченности». Революционная эпоха поставила

504 под сомнение самоценность личности, и 1920-е отмечены последовательной ревизией модернистского психологизма. Авангардный «язык переживания», однако, тоже оказывается ориентирован на трансцендирование естественной меры: с одной стороны, декларируется отказ от «психологического», поскольку оно «мешает человеку быть точным, как секундомер» (Д. Вертов), с другой - обозначается тяга к «дикому мясу», к «сумасшедшему наросту» (О. Мандельштам), к абсолютизации проявлений личностного начала.

В ситуации возрождения интереса к серебряному веку в 1960-е гг. очерченный набор координат претерпел изменения. Тяготение к трансцендированию психологической данности, равным образом как и подчеркнутое вынесение за скобки психологизма, оказались не вполне соответствующим новым представлениям о сфере человеческого «я». Вместе с тем осознание «переживания» как области, размыкающей самотождественность вещей, сохранило свое значение. Оттого «язык переживания» неомодернизма несет на себе черты двойственности: он во многом повторяет смысловые ходы модернистской сенситивности, но вместе с тем обнаруживает уязвимость ее исходных оснований.

Эта двойственность была предопределена противоречивостью предпосылок, сформировавших «вторую культуру». «Оттепельная» эпоха создала условия для реабилитации личностного начала, и «вторая культура» начиналась с «естественного сознания», со «стихии чувственности» (Б.Иванов). С другой стороны, «негативизм» «второй культуры» требовал абстрагирования от социальной реальности, и «неофициальная среда» разработала целый ряд инструментов демифологизации «наивного» сознания. Формой примирения этих крайностей в 1960-е гг. оказался скептицизм, сделавший сомнение способом бытия истины, а переживание - мерой подлинности высказывания. Эстетический опыт, с точки зрения поэта, оказывается привилегированной формой самоопределения, ибо являет собой модель опыта как такового. Независимое от субъективной воли развертывание формы создает эффект соучастия читателя в становлении смысла, в содержательном «завершении» жизни. Будучи пережитой, предлагаемая текстом категоризация реальности необратимым образом изменяет сознание.

Период 1970-1980-х гг. оказался связан с формированием новой сенситивности, отличительной особенностью которой стал «кризис чувств». Прямые выпады против эмоциональности в искусстве - характерная примета художественных деклараций этого времени. Но, наряду с последовательной негацией «психологического», в поэзии 1970-1980-х присутствовала также «экзальтическая» линия, предполагавшая форсирование переживания, «сердцеверченье» (М. Генделев).

1980-е гг. отмечены многочисленными попытками «реабилитировать» чувствительность, а вместе с тем - уйти от подчеркнутой аффективности, как правило, отрицательно заряженной. Желание видеть в «эмоционализме» попытку определения возможных путей для русской поэзии, стремление вернуть в слово свободу и прямоту лирической интонации опосредовалось представлением о насущности нового, «прикроватного искусства» (Т. Новиков). В 1990-е «феноменологическая» ориентированность «языка переживания» получает дальнейшее развитие. Поэзия, пройдя через фазу отрицания мира, испытывает сильнейшее влияние гедонистической культуры, в которой переживание снова абсолютизируется, но уже не как мера истины, а как состояние погруженности в полноту бытия.

В третьей главе были исследованы структура аудитории и основания художественной рецепции, принципы текстопостроения, взаимодействие текста с медиа.

Искусство модернизма и авангарда традиционно рассматривается как ориентированное на «сотворчество», на «достраивание» сказанного. В лирике переориентация творчества на коммуникативное событие привела к переосмыслению художественных задач: текст стал строиться как единство с неразложимым иррациональным компонентом. Текст, призванный не передавать некое «сообщение», но «трансформировать сознание» адресата (О. Седакова), - это текст-проблема, он в принципе исключает и однозначность, и предопределенность смыслового итога; его необходимо «решить» как деятельностную «задачу». «Темнота» такого текста предполагает рефлексивную реконструкцию пропущенных связей, но такую, которая четко обозначает пределы своей достоверности.

Модернистский пафос трансцендирования в литературе 1960-2000-х гг. был значительно переосмыслен. В новой системе координат условием креативности оказываются разрывы смысла, «нестыкуемость» разных аспектов истины. В 1970-е текст, взывающий к «серафическому» видению (В. Кривулин), к вариативности «предварительной парадигмы» читателя (Б. Иванов), строится как сопряжение расходящихся ассоциативных векторов.

Для художественного сознания 1970-х степень плотности смысловых и феноменологических связей бытия слишком велика, чтобы их можно было развернуть в какую-то последовательность. Текст представляет собой набор отдельных семантических плоскостей, связи между которыми в принципе не могут выстраиваться линейно. Тяготение к максимальному смысловому охвату явления сочетается, таким образом, с расширением периферической ассоциативности. Наглядным выражением синтеза этих крайностей может служить опыт создания текстов,

506 разводящих описательную и интерпретирующую части текста, противопоставляющих нацеленность на прямое слово и устремленность к иносказательному истолкованию реальности. Структура текста, построенного на принципе эмблемы или кончетто, выступает формой, позволяющей отказаться от «готового» смысла, но при этом заявить границы интерпретативной адекватности, раскрепостить интуицию, но при этом организовать ее движение в рамках структуры, строго заданной рефлексивным усилием.

В поэзии 1980-1990-х рецептивные основания лирики оказались изменены. Новый «этос текста» (А. Драгомощенко) предполагал, что магистральные линии рецепции стихотворения не заданы в принципе. Многовариантность и гипотетичность прочтений изначально предопределена заложенным в структуру текста «импульсом непонимания». Отказ от репрезентации, неопределенность смыслового целого приводят к тому, что текст строится на конфликтном сопряжении референтного, рефлективного и феноменологического планов. Их неодинаковая устро-енность делает и результаты рецепции несводимыми к единому знаменателю. Дальнейшее развитие установки на эстетический «шифр» приводит к «негативной поэтике» (А. Скидан), проблематизирующей высказывание в каждой его интенции, и к «чистой эйдетике» (Ш. Абдуллаев), предполагающей последовательную редукцию любых попыток сделать обобщение.

Закономерно, что в поэзии 2000-х гг. «импульс непонимания» приводит к складыванию модели рецепции, из которой оказываются изъяты такие привычные компоненты, как определенность главной лирической темы, афористическое заострение высказывания, вовлечение читателя в движение смысла, отождествление читающего с лирическим субъектом, четкость разделения буквального и иносказательного планов. Поэтический текст приобретает трансцендентное измерение -область смысла, принципиально закрытую для понимания.

Установка на усложнение структуры художественной рецепции одномоментно сопряжена с повышением меры семантической организации лирического текста.

Как установлено в ходе исследования, логика модернистского и авангардного текстопостроения определяется несоразмерностью ограниченной емкости дискурса и стремлением к воплощению бесконечного содержания. Реальность, понятая как неисчерпаемая «последовательность ступеней восприятия» (В.Набоков), выносит на первый план проблему преодоления линейности языкового означающего и дискретности языковых единиц. Модернистский текст актуализирует семантические механизмы перехода от внутренней речи к внешней, акцентирует вариа

507 тивность оформления речи. Трансцендирование «готовых» языковых форм в своем переделе ориентировано на «музыкальную» и «живописную» модели симультанного восприятия.

В неомодернизме экспериментаторский порыв был продолжен, но содержание поисковой деятельности изменилось. Неомодернизм чуждается тиражируемых текстовых моделей авангарда, как и утопии нового поэтического языка. В 1960-1970-е гг. важнейшей предпосылкой текстопостроения оказывается потребность придать высказыванию бытийную полноту. Логику текста определяет «дейктическая» поэтика, предполагающая построение высказывания вокруг семантических переменных, предполагающих «встраивание» реципиента в пространство «вот-бытия». Текст предстает как инструмент трансформации сознания, нацеленный на разрешение определенной экзистенциальной задачи. Такая трактовка предполагает неразделенность текста и личности автора, «десакрализован-ность» формы, «заключение в скобки» поэтической традиции, установку на восприятие высказывания как «черновика».

Очерченная система координат выявила два важнейших вектора художественной практики: стремление к переопределению границ эстетического и нацеленность на экзистенциальную многомерность высказывания. Первая закономерность связана прежде всего с эффектом «найденного» в повседневной речи слова, эффектом ready-made; вторая - с репрезентацией нелинейности высказывания. В этой связи в художественной практике 1960-1970-х можно выделить три основных направления переосмысления структуры текста. Одно из них связано с расширением эстетического пространства (эффект утверждения / снятия «подлинного», «аутентичного»), другое - с освоением альтернативности оформления речевого замысла (разъятие текста на самоценные синтагмы, поэтика словаря), третье - с условностью лексикализации и грамматического оформления высказывания (не-завершаемый процесс категоризации смыслов, условность любой номинации).

Мир 1980-х гг. - это мир овеществленной семантики, «отвердения» слова, когда смысловые возможности предстают обедненными, допускающими лишь отчужденное манипулирование. На первый план выходит «операциональное» отношение к знаку, при котором содержание текста едва ли не полностью оказывается вне сферы эстетического интереса поэта. Потребность отстоять право на «новое речевое существование» отступает в тень перед желанием опробовать «новое стилевое поведение» (М. Айзенберг), разработать новый метод работы со словом. На первый план выступает стремление воспринимать текст как объект манипулирования. Большинство художественных практик этого времени связано с много

508 вариантным декодированием знаковой формы текста (графики или фонетики), с трактовкой творческой деятельности как изменения «готового» высказывания («ирфраеризм»), с акцентированием вариативности восприятия лексической семантики («лингвопластика»).

Середина 1990-х - 2000-е гг. - время переосмысления операционального подхода к тексту. Воля к расширению композиционных возможностей высказывания сохраняется, но эксперимент перестает носить характер самоценного исследования приема. Структура текста, нередко нарочито усложненная, оказывается формой репрезентации нового опыта, способом утвердить эстетическую дистанцию по отношению к миру. Структура реальности оказывается чрезвычайно пластичной, допускающей самые неожиданные трансформации. Мир предстает как «взвесь» признаков, которые могут совершенно неожиданно «сгущаться» в объекты и их связи, в дальнейшем произвольным образом распределяемые по синтаксическим и морфологическим позициям.

Балансирующая на грани внутренней речи, возврата в дословесное бытие, новая лирика проблематизирует поэтическое высказывание, обозначает условность любого его элемента. Альтернирование, построение текста как расходящегося множества вариантов - самая характерная особенность поэзии этого времени. Эта закономерность неотделима от иной тенденции, нарастающей от 1960-х к 2000 гг.: установки на замену непосредственности опосредованностью, перформа-тивного бытования текста - бытованием медиальным.

Как было установлено в ходе исследования, прагматические установки творчества в модернизме и авангарде вписываются в глобальный проект трансценди-рования данности и ориентируются на логику экстатического «преодоления» коммуникации. Нормой в этом контексте оказывается стратегия «интимизации», строящаяся по модели «художник» - «художник» и тяготеющая к максимальному сближению инстанций адресата и адресанта. Полюсу «своего» противостоит полюс «чужого»: наряду с «интимизацией» в модернизме и авангарде задействована модель «провокации», нацеленная на подчеркивание непреодолимой дистанции между художником и публикой, на программное нарушение эстетических, стилевых и поведенческих конвенций. Обе модели основываются на восходящей к романтизму дихотомии «поэт» / «толпа» и делают невозможным полноценное общение вне вовлеченности реципиента в круг людей искусства.

Неомодернизм подвергает ревизии именно эту романтическую предпосылку.

Главным открытием оказывается фигура самоценного «другого», место которого не тождественно ни «сакральной» позиции «поэта», ни «профанной» позиции

509 толпы». Неприятие любой заданности, любого «финализма» проявляется здесь как акцентирование непредсказуемости и вариативности коммуникативного события, как отказ от расположения автора и читателя в априорно заданных ценностных контекстах.

В «другой культуре» художник ищет «включенности в общий строй существования» (М. Айзенберг), и важнейшей координатой этого поиска оказывается переосмысление «книжного» бытия текста. Неподцензурная литература - литература «догутенберговская», ориентированная на рукописное и устное бытование текста, и книга как форма существования текста рассматривается в ней как «нечто репрессивное, тоталитарное, консервативное» (Л. Рубинштейн). «Выход из книги» закономерным образом акцентировал «неотчуждаемость личности от словесной ткани стихов» (В. Кривулин), что, в свою очередь, обусловило повышенный интерес к формам репрезентации авторского присутствия. В 1960-е эксперименты такого рода были связаны со стихийным жизнетворчеством; в 1970-е - с появлением особой художественной формы - акционизма.

Концептуализм в этом контексте представляет собой наиболее яркое выражение одной из смысловых линий неомодернизма - тяги к замене текста как «ставшей» данности текстом-«ситуацией», в которую следует «войти» (Вс. Некрасов). Содержательное оформление эта идея получила внутри «бумажной» эстетики московского концептуализма. Связывая сакральное и профанное, внутреннее и внешнее, телесное и предметное, бумага в концептуализме приобретает свойства универсального знакового медиатора. Для концептуалиста рецепция «бумажного» складывается из трех аспектов: уровня бумаги, уровня «белого» и уровня «собственно сообщения» (И. Кабаков). Эта многослойность отражается в трех аспектах существования текста: «конструктивно-манипулятивном», «визуально-графическом» и «текстуально-метакнижном» (Д. Пригов).

Перформансное бытование текста объединяет все три аспекта: в нем существенны оперирование с текстом как объектом, его трактовка как изобразительной структуры, апелляция к овеществленной авторской идее. Литературный перфор-манс, выступая крайней формой «ситуативного» прочтения текста, трактует последнее в «редукционистском» ключе, связывает его не с трансформацией поэтической семантики, а со способом бытования высказывания. «Риск быть нераспознанным культурой» (Д. Пригов) в качестве художника оправдан здесь возможностью зафиксировать ситуацию смыслового «истончения текста», сделать авторское поведение главным содержанием творческого акта.

I I1, •1 > )' 1 г "' '' • < ' лн >' ' ' " {' . I < 1

V |Г/ , - , 4 - ,

В культурной ситуации, сложившейся к началу 2000-х гг., основания диалога снова изменяются: на этот раз в связи с появлением медийных посредников между адресантом и адресатом. Медиа из средства передачи смысла превращаются в объемлющее человека пространство, и это коренным образом трансформирует все устоявшиеся формы коммуникации, в том числе литературной. Перформативные опыты входят в качестве составной части в интернет-пространство, в практику создания поэтических саунд-треков, в эксперименты с видео. Текст оказывается включен в различные интермедиальные образования, что оказывает обратное влияние на его структуру. Разрабатывая диалектику присутствия в отсутствии, соединяя опыт удовольствия и опыт понимания, создавая модель многослойной чувствительности, медиа активно входят в поэтическую практику.

Таким образом, «другую» и «актуальную» поэзию внутри «бронзового века можно противопоставить по целому ряду оснований, акцентируя качественные различия в характере художественных решений.

Для «другой» поэзии характерны «кенотическая» модель конфликта, «юродство» как модель авторства, переживание остановившегося времени, негативная репрезентация, ресентиментное построение ценностного сознания, скептический язык переживания, «дейктическое» построение текста, сопряжение расходящихся ассоциативных векторов, эстетика перформативности. «Актуальной» поэзии свойственны «травматическая» модель конфликта, отказ от устойчивых поэтологиче-ских образцов, трактовка кризиса «прогрессистского» сознания как возможности многовариантного развития традиции, «фотографическая» репрезентация, «феноменологическая» трактовка ценностного мира, гедонистический язык переживания, операциональное отношение к структуре текста, тяготение к дискретности понимания, внимание к медиальным связям литературы.

Таким образом, если поэзия 1960-1970-х метафизически ориентирована, трагедийна, нацелена на непосредственный диалог, то поэзия 1990-2000-х феномено-логична, предрасположена к сглаживанию конфликта, предполагает медиализа-цию контакта. Общая логика системных трансформаций сводится, таким образом, к снятию остроты противостояния с миром, к поиску рефлективного баланса художественных решений.

Список научной литературыЖитенев, Александр Анатольевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абашев B.B. Танец как универсалия культуры серебряного века // Время Дягилева. Универсалии серебряного века. Пермь: Перм. ун-т, 1993. С. 7-19.

2. Абашева М.П. Между словом и изображением (визуальная поэзия в начале и конце XX века) // Время Дягилева. Универсалии серебряного века. Пермь : Перм. гос. ун-т, 1993. С. 133140.

3. Абдуллаев Ш. Взгляд на поэтическую реальность. URL: http://library.ferghana.ru /almanac/ shamshad38.htm (дата обращения: 3.06.2012) (Абдуллаев 1997а)

4. Абдуллаев Е. Воля к памяти. URL: httpí/A^vav.litkarta.ru/dossicr/vvill-to-mcniory/ dossier1497/ (дата обращения: 11.02.2012) (Абдуллаев 2008)

5. Абдуллаев Ш. Идеальное стихотворение как я его понимаю. URL: http://libraiy.ferghana.ni/almanac/sliamshad5.htm (дата обращения: 3.06.2012) (Абдуллаев 1997в)

6. Абдуллаев Ш. Поэзия и вещь. URL: hltp://librarv'.ferghíffla.iu/almanac/shamsluid9.htm (дата обращения: 3.06.2012) (Абдуллаев 19976)

7. Абдуллаев Ш. Поэзия и местность // Комментарии. 1998. №14. С. 225-240.

8. Абдуллаев Ш. Поэзия и смерть // Т.к.: альманах. Ташкент: ACJ1,1995. С. 34-35.

9. Абдуллаев Ш. Приближение к А.Д. // Т.к.: альманах. Ташкент : ACJI, 1995. С. 27-31.

10. Абдуллаев Ш. Неподвижная поверхность. М.: Новое литературное обозрение, 2003.144 с.

11. Абдуллаев Ш. Стихотворение: страх перед реальностью. URL:http://library.rergh£ina.iu/almanac/shamshad7.htm (дата обращения: 3.06.2012) (Абдуллаев 1997г)

12. Абдуллаев Ш. Ферганская школа. URL: http://library.fcrhana.rii/old/index.htnil (дата обращения: 11.02.2012) (Абдуллаев 2002).

13. Авалиани Д. Листовертни. // Авторник: Альманах литературного клуба. Сезон 2000/2001 г., вып.2. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2001. URL: http:/7www.vaviIon.ru/metatext/avtomik2 /avaliani3.html (дата обращения: 14.07.2012).

14. Авалиани Д. Пламя в пурге. URL: http://\v\w.vavilon.ru/texts/avalianil-ll.html (дата обращения: 14.07.2012) (Авалиани 1999)

15. Аверин Б. Страх прямого высказывания // Семиотика страха : сб. статей. М. : Русский институт, Изд-во «Европа», 2005. С. 172-183.

16. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М. : Школа «Языки русской культуры», 1996.448 с.

17. Автономова Н. Деррида и грамматология // Деррида Ж. О грамматологии. М. : Ad Marginem, 2000. С. 7-110.

18. Адамович Г. Одиночество и свобода. СПб.: Алетейя, 2002.472 с.

19. Адамович Г. Сирин // Классик без ретуши : Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 195-199.

20. Адорно Т. Избранное: социология музыки. СПб.: Университетская книга, 1999.565 с.

21. Адорно Т. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. 374 с.

22. Адорно Т. Эстетическая теория. М.: Республика, 2001. 527 с.

23. Азарова Н.М. Конвергенция философского и поэтического текстов XX-XXI вв. : автореф. дис. докт. филол. наук. М., 2010.46 с.

24. Азизян И.А. Диалог искусств Серебряного века. М. : Прогресс-Традиция, 2001.400 с.

25. Айги Г. «Поэт это несостоявшийся святой» // Литературное обозрение. 1998. № 5/6. С.4-19.

26. Айги Г. Разговор на расстоянии. СПб. : Лимбус-Пресс, 2001. 304 с.

27. Айги Г. Собр. соч.: в 7 т. М. : Гилея, 2009. Т.2.126 с.

28. Айги Г. Стихи 1954-1971 гг. // Arbeiten und Texte zur Slavistik. 1975. Bd. 7.216 c.

29. Айзенберг M. В метре от нас. М.: Новое литературное обозрение, 2004.100 с.

30. Айзенберг М. Взгляд на свободного художника. URL: http://wvvw.vavilon.m/texts/ aizenberg/aizenbergö-19.html (дата обращения: 8.09.2010) (Айзенберг 1997а).

31. Айзенберг М. Вместо предисловия // Личное дело №: Литературно-художественный альманах. М. : В/О «Союзтеатр», 1991. С. 5-18.

32. Айзенберг М. Литература за одним столом // Литературное обозрение. 1997. №5. С.236-245.

33. Айзенберг М. Вещь в себе. URL: hUp://vvw\v.openspace.ru/Jiicraturc/projects/ !30/details/16974/?expand=yes#expand (дата обращения: 7.08.2012) (Айзенберг 2011).

34. Айзенберг М. Другие и прежние вещи. М. : Новое литературное обозрение, 2000. 94 с.

35. Айзенберг М. Оправданное присутствие M. : Baltrus, Новое издательство, 2005.212 с.

36. Айзенберг М. Разделение действительности // Личное дело № : Литературно-художественный альманах, М. : В/О «Союзтеатр», 1991. С. 236-245.

37. Айзенберг М. Рассеянная масса. М. : Новое издательство, 2008.72 с.

38. Айзенберг М. Твердые правила // Юрьев О. Избранные стихи и хоры. М. : Новое литературное обозрение, 2004. С. 5-15.

39. Айзенберг М. и др. Андеграунд вчера и сегодня. URL: hUp://magazines.russ.ru/znamia'' 1998/6/krit-pr.html (дата обращения: 14.06.2012)

40. Айзенберг М., Дубин Б. Усилие соединения URL: http://os.colta.ru/literature/e\ents/ details/21959/?expand=yes#expand (дата обращения: 19.04.2012). (Айзенберг, Дубин 2011).

41. Айзенберг М., Рубинштейн Л., Кибиров Т. Продолжение взгляда. Три поэта об одном художнике // Файбисович С. Живопись 80-х. М. : Издание галереи «Риджина», 2001. С. 36-42.

42. Аймермахер К. Знак. Текст. Культура. М. : РГГУ, 1998.394 с.

43. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей : в 2 т. М. : Терра, Республика, 1998. Т.2. 288 с.

44. Алексеев Н. Молчаливый кенозис // Беседа. 1990. №8. С. 102-111.

45. Алехин А. Поэт без читателя. URL: http://magazincs.russ.rii/arion/2006/3/aa25.html (дата обращения: 22.08.2012).

46. Алешка Т. Автор и читатель в новой коммуникативной ситуации (на материале поэзии Д. Воденникова) // Русская и белорусская литературы на рубеже XX-XXI веков : сб. науч. ст. : в 2-х ч. Мн. : РИВШ, 2010. Ч. 2. С. 106-112.

47. Алешка Т. «Многих счастливей, многих печальней.». URL: http://\\4\-w.magazines.russ.ru/novyimi/2004/7/all2.html (дата обращения: 21.07.2012).

48. Алешка Т. Тема счастья в цикле Д. Воденникова «Черновик». URL: http:/// www. г suh. ru/art i с 1 e. h t ml ? i d=65994 (дата обращения: 1.06.2012) (Алешка 2008).

49. Альбов К. Десять лет спустя (размышления на выставке) // Обводный канал. 1984. №6. С. 231-251.

50. Амелин М. и др. Поэзия и гражданственность. URL: http://magazines.russ.ru/ znamia/2002/l0/konfer.html

51. Амелин М. Гнутая речь. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2011.464 с.

52. Анашевич А. Неприятное кино. М.: ОГИ, 2001. 62 с.

53. Анашевич А. Фрагменты королевства. М.: Новое литературное обозрение, 2002.124 с.

54. Андреева Е.А. Постмодернизм. Искусство второй половины XX начала XXI века. СПб. : Изд-во «Азбука-классика», 2007.488 с.

55. Анкета об А. Блоке // Диалог. 1980-1981. №3. С.56-120.

56. Анненский И.Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979. 680 с.

57. Анненский И. Ф. Письма : в 2-х т. СПб. : Издат. дом «Галина скрипсит», Изд-во им. Н.И. Новикова, 2009. Т. II: 1906-1909. 528 с.

58. Анпилов А. Светло-яростная точка // Новое литературное обозрение. 1999. № 35. С. 362272.

59. Анпилов А. Сам-язык, супруг дремоты. URL: http://www.ncwkamcra.de/ ostihah/anpilov05.html (дата обращения: 05.05.2012) (Анпилов 2006)

60. Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР. 1950-е-1980-е : в 3 т. М. : Междунар. ин-т гуманитар.-полит. исследований, 2005.

61. Ануфриев С., Пепперштейн П. Парамен (Future of Memory) // Пастор. Вологда : Pastor Zond Edition, 2009. С. 480-496.

62. Арабов Ю. Кинематограф и теория восприятия: учебное пособие. М.: ВГИК, 2003.106 с.

63. Арабов Ю. и др. Андеграунд вчера и сегодня. URL: http://magazines.russ.iu/znamia/ 1998/6/krit-pr.html (дата обращения: 12.03.2012)

64. Аристов В. Внутреннее пространство поэтического текста // Индекс. Альманах по материалам рукописных журналов. М.: Изд-во «Эфа», 1990. С.328-331.

65. Аристов В. «Предощущенье света». О стихах Ивана Жданова // Литературная учеба. 1986. №1.С. 116-124.

66. Арлаускайте Н. Поэтика частного пространства М. Цветаевой. Пространство неповседневного. URL: http://vvv\\v.inagazines.russ.iu/nlo.2004/68/arl-7.pr.html (дата обращения: 2.06.2012).

67. Аронзон J1. Собрание произведений: в 2-х т. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006. Т.2. 328 с.

68. Аронсон О. Медиа-образ: логика неуникального // Синий диван. Вып. 14. М. : Три квадрата, 2010.-С. 87-106.

69. Аронсон О. Участие в сообществе неучастие в произведении. URL: http://xz.gif.ra/numbers/41/aronson (дата обращения: 24.07.2010) (Аронсон 2001).

70. Аронсон О. Современное искусство и его изгои. URL: http://x7.gif.rii/numbcrs/69/isk-izg (дата обращения: 13.05.2010) (Аронсон 2008).

71. Аронсон О. Слова и репродукции. URL: http://wvvw.ralhenia.ru/logos /number/1999J)6/l 9996J4.htm (дата обращения: 18.07.2012)

72. Арсеньев П. Литература факта как последняя попытка назвать вещи своими именами // Транслит : литературно-критический альманах. Вып. 6/7. СПб., 2010. С.37-54.

73. Арсеньев П. Бюрократия кода // Транслит : литературно-критический альманах. Вып. 4. СПб., 2008. С. 30-42.

74. Арсеньев П. Средисловие. План побега из тюрьмы языка и его дефиниции // Транслит : литературно-критический альманах. Вып. 3. СПб., 2007. С. 33-43.

75. Арсеньев П. Концептуальный активизм, или Уличать метафоры в существовании. URL: http://poettyactionism. wordpess.com (дата обращения: 5.07.2012) (Арсеньев 2011).

76. Арсеньев П., Огурцов С. Я говорю, следовательно (?), ты существуешь // Транслит : литературно-критический альманах. Вып. 5. СПб., 2009. С. 42-53.

77. Арсеньев П., Гатина Д., Осминкин Р. Поэзия принадлежит всем, либо ее не существует вообще. URL: http://poetryactionism.wordpess.com (дата обращения: 5.07.2012).

78. Артемова С.Ю. Об особенностях картины мира в лирике И.А. Бродского и Г.В.Сапгира. URL: http://www.rsuh.ru/article.htm1?id=66039 (дата обращения: 28.06.2011).

79. Архангельский А. В тоске по контексту (от Гаврилы Державина до Тимура Кибирова) // Архангельский А. У парадного подъезда: литературные и культурные ситуации периода гласности (1987-1990). М„ 1990. С. 324-329.

80. Архангельский А. Кризис счастья. URL: http://wmv.vz.ru/coluiTms/ 2010/6/10/408507.html (дата обращения: 1.06.2012)

81. Ассман Ян. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М. : Языки русской культуры, 2004. 363 с.

82. Аствацатуров А.Метафизика предместья // Новое литературное обозрение. 2003. №62. С.132-139.

83. Аствацатуров A.A. Т.С. Элиот и его поэма «Бесплодная земля». СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2000.240 с.

84. А.Х.В. Басни. М. : Пробел, 2007а. без паг.

85. А.Х.В.+ С.Е. Городские поля. М. : Пробел, 20076.62 с.

86. Ахматова А. А. Собр. соч.: в 6 т. М. : Эллис Лак, 1998-2002. Т. III. 768 с.

87. Ахметьев И. Ничего обойдется. М. : Самокат, 2011.96 с.

88. Ахметьев И. Стихи и только стихи. М. : Б-ка альманаха «Весы», Изд. квартира Белашки-на, 1993. URL: http://w\vw.vavilon.ru/texts/ahmetievl.html (датаобращения: 09.04.2012).

89. Ахметьев И. Девять лет. М. : ОГИ, 2001. URL: http://wvnv.!eviii.rinetriyFRIENDS/ Al 1MIГГ Y H V/9 Let.htm (дата обращения: 09.04.2012).

90. Ахметьев И. Миниатюры. München: Verlag Otto Sagner in Komission, 1990 (Arbeiten und Texte zur Slavistik 47). 80 c.

91. Бавильский Д. Автономия настоящего. URL: http://magazines.russ.ni/arion/1997/4/68-pr.html (дата обращения: 15.04.2012).

92. Бавильский Д. Заземление // Литературное обозрение. 1998. № 1. С. 22-24.

93. Бавильский Д. Скотомизация. Диалоги с Олегом Куликом. М.: Ad Marginem, 2004.313 с.

94. Багрецов Д.Н. Тимур Кибиров: интертекст и творческая индивидуальность. Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 2005.170 с.

95. Байтов Н. Ready-made как литературная стратегия. URL: http.^www.levin.rinet.rii/ FRIENDS/BYTOV/statji/6.html (дата обращения: 5.07.2012) (Байтов 2004).

96. Байтов Н. Эстетика не-Х // Новое литературное обозрение. 1999. №39. С. 254-258.

97. Байтов Н., Литвак С. Клуб литературного перформанса. URL: http://www.vavilon.ru/lit/ office/perfomi.html (дата обращения: 5.07.2012).

98. Бак Д. П. История и теория литературного самосознания: творческая рефлексия в литературном произведении. Кемерово : Кемеров. гос. ун-т, 1992. 82 с.

99. Бак Д. Сто поэтов начала столетия. О поэзии Дмитрия Тонконогова, Марии Галиной и Владимира Строчкова. URL: http://magazines.russ.ru:8080/october/2010/5/bal 7-pr.html.

100. Бак Д О поэзии Михаила Айзенберга, Максима Амелина, Глеба Шульпякова и Татьяны Щербины. URL: lutp://magazines.mss.ru/october/2009/3/pol l.html (дата обращения: 22.07.2012)

101. Бакст JI. Пути классицизма в искусстве // Аполлон. 1909. № 3. С. 46-61.

102. Бакштейн И. Монастырский А. Внутри картины // Сборники МАНИ. Вологда, 2010. С. 523-554. *

103. Бальмонт К. Горные вершины. М.: Гриф, 1904. - 210 с.

104. Барабанов Е. Аналитика неопознанного // Файбисович С. Живопись 80-х. М. : Издание галереи «Риджина», 2001. С. 5-16

105. Бараш А. Жест попытка понимания // РЕЦ. 2008. № 52. С.12.

106. Барковская Н.В. Семантика композиции в книге Б. Херсонского «Семейный архив» // Семантическая поэтика русской литературы. Екатеринбург, 2008. С. 233-245.

107. Барокко в авангарде авангард в барокко : тез. конф. М.: ИМЛИ, 1993.56 с.

108. Барскова П. О книге Михаила Гронаса «Дорогие сироты,» URL: http://wwvv.vavilon.ru/textonly/issucl2.barskova.html (дата обращения: 23.03.2011)

109. Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры. М. : Изд-во им. Сабашниковых, 2003.511 с.

110. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. : Прогресс, 1989. С. 384-392.

111. Баскер М. Ранний Гумилев. Путь к акмеизму. СПб., 2000.158 с.

112. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники: Ежегодник: 1984-1985. М.: Наука, 1986. С. 7-180.

113. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.421 с.

114. Бахтин М.М. Тетралогия. М.: Лабиринт, 1998.607 с.

115. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М. : Русские словари, Языки славянской культуры, 2002. 799 с.

116. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит-ра, 1975. 502 с.

117. Бахтин Н.М. Из жизни идей. М.: Лабиринт, 1995.151 с.

118. Бейлис В. 5 + 1. URL: http://\vww.nc\vkamevt!.de/ostihah/bei 1 is5l .html (дата обращения: 1.06.2012).

119. Белая Г.А. Смена кода в русской культуре XX века как экзистенциальная ситуация // Литературное обозрение. 1996. № 5/6. С. 111-116.

120. Белова О.В. Славянский бестиарий. М.: Индрик, 2001.318с.

121. Белый А. Жезл Аарона // Семиотика и авангард: антология / ред.-сост. Ю.С. Степанов и др.. М.: Культура; Акад. проект, 2006. С.376-726.

122. Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма : в 2-х т. М.: Искусство, 19946. Т.1. 477 с.

123. Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма : в 2-х т. М.: Искусство, 19946. Т.2. 571 с.

124. Белый А. Мастерство Гоголя. М.: МАЛП, 1996. 351 с.

125. Белый А. Начало века. М.: В/О «Союзтеатр» СТД России, 1990.496 с.

126. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994а. 525 с.

127. Белый А., Блок А. Переписка. 1903-1919. М.: Прогресс-Плеяда, 2001.608 с.

128. Беневич Г., Шуфрин А. Введение в поэзию Мандельштама // Часы. 1984. №52. С. 167-207.

129. Бенчич Ж. Псевдоним (имя и «идентитет») // Russian Literature. 1996. Vol. XLIX. P. 115128.

130. Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad Marginem, 2000. 317с.

131. Берг М. Веревочная лестница. URL: http://\wvw.mberg.net'vltri/ (дата обращения: 4.07.2012) (Берг 1981).

132. Берг М. Интервью // Вестник новой литературы. 1991. №3. С. 292-301.

133. Берг М. Литературократия: Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М.: Новое литературное обозрение, 2000.342 с.

134. Берг М., Генис А. Границы в современной литературе // Вестник новой литературы. 1994. №7. С. 250-270.

135. Бергсон А. Творческая эволюция. М. : ТЕРРА-Книжный клуб, КАНОН-Пресс-Ц, 2001. 382 с.

136. Бердяев Н. По поводу «Дневников» Б.Поплавского // Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб.: Logos; Дюссельдорф : Голубой всадник, 1993. С. 150-155.

137. Бердяев H.A. О самоубийстве. М.: Изд-во Московского ун-та, 1991.24 с.

138. Бердяев H.A. Смысл творчества: опыт оправдания человека. М. : ООО «Изд-во ACT», Харьков: «Фолио», 2004.678 с.

139. Бердяев Н. Этическая проблема в свете философского идеализма // Проблемы идеализма. Сборник статей. М., 2002. С. 386-399.

140. Бережнов А. (Кривулин В.) В час тоски невыразимой. // Обводный канал. 1983-1984. -№5. С.272-279.

141. Бережнов А. (Кривулин В.) Интеллигент перед лицом смерти (последние книги Ю. Трифонова)//37. 1980. №21. С.263-278.

142. Бережнов А. (Кривулин В.) Первая встреча. Молодые поэты Ленинграда // Обводный канал. 1981. №1. С. 215-225.

143. Березовчук Л. Суггестия артикулируемого смысла. URL: hltp://vv\vw.litigvolab.chat.ru/librar\'/suggestia.hUTi (дата обращения: 14.07.2012) (Березовчук 1995)

144. Березовчук Jl. Анимационные технологии как способ репрезентации авангардного поэтического текста // Литературный клуб «XL». СПб.: Серебряный век, 2011. С.49-55.

145. Бетаки В. Евгений Хорват // Раскатанный слепок лица. Стихи, проза, письма. М. : Культурный слой, 2005. С. 401-404.

146. Бетаки В. Русская поэзия за 30 лет (1956-1986). Orange : Antiquary, 1987.288 с.

147. Бешенковская О. Волки и кролики // Часы. 1981. №33. С. 184-216.

148. Бирюков С. Параллели и перпендикуляры в современной русской поэзии. URL: http://www.chemovik.org/main.php?mam^^ 17&idf=5&start"0&iiltr =i^avt&i4ext=EHpi0K0B (дата обращения: 12.04.2012) (Бирюков 2002).

149. Благих Н.В. Салон-статья // Часы. 1979. №18. С. 190-206.

150. Бланшо М. Смерть как возможность // Вопросы литературы. 1994а. Вып. III. С.191 -213.

151. Бланшо М. Опыт-предел // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб.: Мифрил, 19946. С. 63-77.

152. Блок A.A. Собр. соч.: в 8 т. М., Л.: ГИХЛ, 1963. Т. 5. 800 с.

153. Блок А. Собр. соч.: в 8 т. М„ Л.: ГИХЛ, 1962. Т. 6. 556 с.

154. Блок A.A. Собр. соч.: в 8 т. М., Л.: ГИХЛ, 1963. Т. 7.544 с.

155. Бобийо Ж.-П. Сонорная поэзия: взгляд из Франции. URL: http://glukhomania.ncca-kaliningrad.ni/prsonorus.php3?blang-ms&t=:::0&p==16 (дата обращения: 5.07.2012).

156. Бобринская Е. А. Русский авангард: границы искусства. М.: Новое литературное обозрение, 2006.294 с.

157. Бобринская Е. «Восстановленный интервал» // Абалакова Н., Жигалов А. Тотарт: русская рулетка. М.: Ad Marginem, 1998. С. 207-213.

158. Бобринская Е. Тотарт Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова. Перформансы // Абалакова Н., Жигалов А. Тотарт: русская рулетка. М.: Ad Marginem, 1998. С. 69-76.

159. Бобышев Д. Зияния. Paris: YMCA-Press, 1979.236 с.

160. Бобышев Д. Русские терцины и другие стихотворения. СПб. : Всемирное слово, 1992а. 107 с.

161. Бобышев Д. Полнота всего. СПб.: ИКФ «Водолей», 19926.141 с.

162. Бобышев Д. Эстетическая формула И. Анненского // Новый журнал. 1995. №198/199. С. 182-186.

163. Бодлер Ш. Цветы зла. Стихотворения в прозе. Томск : Водолей, 1993. 397 с.

164. Богданова О.В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60-90-е годы XX века начало XXI века). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004.716 с.

165. Богин Г.И. Типология понимания текста. Калинин : Изд-во Калининского ун-та, 1986. 86 с.

166. Бойм С. Конец ностальгии? // Новое литературное обозрение. 1999. № 39. С. 80-94.

167. Большой энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1991. Т. 1. 862 с.

168. Большой энциклопедический словарь. Биология. М.: Большая российская энциклопедия, 1998. 845 с.

169. Бондаренко М. Текущий литературный процесс как объект литературоведения // Новое литературное обозрение. 2003. №62. С. 57-76.

170. Бонч-Осмоловская Т. Дающий имена // Полилог. 2010. № 3. С.8-12.

171. Бонч-Осмоловская Т. Введение в литературу формальных ограничений. Самара : Издательский дом «Бахрах-М», 2009. 559 с.

172. Бородин В. Луч. Парус: Первая книга стихов. М. : АРГО РИСК; Книжное обозрение, 2008.62 с.

173. Бочаров С.Г. О художественных мирах. М. : Сов. Россия, 1985. 296 с.

174. Брик О.М. Противокиноядие // Новый ЛЕФ. 1927. №2. С. 27-30.

175. Бродский И. Большая книга интервью. М. : Захаров, 2000. 701 с.

176. Бродский И. Послесловие // Найман А. Стихотворения. Tenafly (N.J.) : Эрмитаж, 1988. С. 91-94.

177. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. 1.304 с.

178. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. II. 440 с.

179. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. Т. III. 312 с.

180. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. IV. 432 с.

181. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. V. 376 с.

182. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. VI. 456 с.

183. Бродский И. Собр. соч. : в 7 т. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. T. VII. 344 с.

184. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики (субъектно-образная структура). М. : РГГУ, 1997.307 с.

185. Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии. М. : Сов. писатель, 1990.720 с.

186. Брюсов В. Собр. соч. : в 7 т. М. : Худ. лит., 1975. T. VI. 528 с.

187. Будрайтскис И., Галкина А. Революционная меланхолия. URL: http://xz.gif.rii/nunibcrs/75-76/revol-mcl/ (дата обращения: 1.06.2012)

188. Букс Н. Скандал как механизм культуры // Семиотика скандала. М.: Европа, 2008. - С. 7-13.

189. Булатов Д. При-говор и по-слушание. URL: http://glukhoniania.ncca-kaliiiingrad.ni/prsonoms.php3?blang:=rus&t:=:-0&p=:l (датаобращения: 22.08.2012) (Булатов 2001).

190. Булатов Э. Живу дальше. М. : Артист. Режиссер. Театр, 2009.224 с.

191. Булатов Э. Об Олеге Васильеве // Васильев О. Окна памяти. М. : Новое литературное обозрение, 2005. С. 67-75.

192. Булатов Э., Васильев О. О наших книжных иллюстрациях // Pastor. Вологда, 2009. С. 169174.

193. Булгаков С.Н. Сочинения : в 2 т. М. : Наука, 1993. Т.2.750 с.

194. Буренина О. Ню (искусство авангарда и теснота) // Wiener Slawistischer Almanach. 2005. Sbd. 62. С. 387-400.

195. Буренина О. Русская «фантастическая» философия (о границах философского и фантастического) // Интеллект, воображение, интуиция: размышления о горизонтах сознания (мифологический и художественный опыт). СПб. : Эйдос, 2001. С. 155-169.

196. Бурлюк Н. Поэтические начала // Wiener Slawistischer Almanach. 1987а. Sbd. 21. С. 10-11.

197. Бурлюк H. К поэтическому контрапункту // Wiener Slawistischer Almanach. 19876. SBd. 21. С. 12-13.1.J

198. Буров A.M. Жест художника как фигура социального символизма // Феномен артистизма в современном искусстве. М. : Индрик, 2008. С. 489-497,

199. Бутырин К., Кривулин В. Разговор о творчестве А. Бартова // Обводный канал. 1983. №5. С.145-156.

200. Бычков В.В. Проблемы и «болевые точки» современной эстетики // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Вып.1. М. : ИФ РАН, 2005. С.3-37.

201. Бычков В. Икона и русский авангард начала XX века // Корневище ОБ: Книга неклассической эстетики. М. : ИФ РАН, 1998. С. 58-75.

202. Бычков В.В. Эстетика. М. : Кнорус, 2012. 566 с.

203. Вайскопф М. Каменные воды // Генделев М. Неполное собрание сочинений. М. : Время, 2003. С. 5-27.

204. Вакар И.А. Кубизм и экспрессионизм два полюса авангардного сознания // Русский авангард 1910-1920-х гг. и проблема экспрессионизма. М. : Наука, 2003. С. 26-42.

205. Вайбель П. Переписывая миры. Искусство и способность к действию // 4 Московская биеннале современного искусства. Переписывая миры: Каталог. Основной проект. М. : Центр дизайна Artplay, ЦУМ, Art Fondation, 2011. С. 26-29.

206. Валери П. Чистая поэзия // Валери П. Об искусстве. М. : Искусство, 1993. С. 291-299.

207. Вейдле В. Умирание искусства. СПб. : АХЮМА, 1996.445 с.

208. Васильев И.Е. Русский поэтический авангард XX века. Екатеринбург : Изд-во Урал, унта, 2000. 320 с.

209. Велимир Хлебников сегодня (литературная анкета) // Обводный канал. 1986. №9. С. 113150.

210. Величанский А.Л. Мгновения ока. М. : Прогресс-Традиция, 2005.260 с.

211. Вельфлин Г. Основные понятия истории искусств. Проблема эволюции стиля в новом искусстве. М. : Изд-во В.Шевчук, 2002.288 с.

212. Вересаев В. Живая жизнь: О Достоевском. О Л. Толстом. О Ницше. М. : Республика, 1999.335 с.

213. Вертов Д. Статьи. Дневники. Заметки. М., 1966. 320 с.

214. Винницкий И. «Особенная стать»: баллады Марии Степановой // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 165-173.

215. Виролайнен М. Потерянное «Я»: о поэтическом самосознании Золотого и Серебряного века// Семиотика безумия: сб. статей. Париж, Москва : Изд-во «Европа», 2005. С.85-94.

216. Воденников Д. Т. Кибиров. Интимная лирика. URL: http://vodenmkov.ru/essay/ kibirov.html (дата обращения: 24.07.2010) (Воденников 2001).

217. Воденников Д. Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться. М. : Гаятри, 2007.176 с.

218. Воденников Д. Интервью. URL: http://vodenniko\\ru/prcss/intcrvicvvhohlova.htm (дата обращения: 1.06.2012) (Воденников 2010)

219. Воденников Д. Вкусный обед для равнодушных кошек. М. : ОГИ, 2005. 136 с.

220. Воденников Д. Единственное эссе. URL: http://levin.iinet.ra/FRIENDS /VODENNIKOV/DimaV3.htm (дата обращения: 1.06.2012) (Воденников 19999).

221. Воденников Д. Как надо жить чтоб быть любимым. М. : ОГИ, 2001. 48 с.

222. Воденников Д. Мужчины тоже могут имитировать оргазм. М. : ОГИ, 2002. 60 с.

223. Воденников Д. Обещание. М.: ЭКСМО, 2011.284 с.

224. Войтехович Р., Лейбов Р. О стихотворении М. Еремина «Считать ли происками зааст-ральных сил.» // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 154-158.

225. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 2000.325 с.

226. Волохонский А. Анютины грядки. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1994. 61 с.

227. Волохонский А. Воспоминания о давно позабытом. М. : Новое литературное обозрение, 2007.112 с.

228. Волохонский А. Девятый Ренессанс. URL: hltp://kkk-bltielagoon.rii/tom2a/ volohon.sky5.litm (Волохонский 1983 а).

229. Волохонский А. Из книги «Стихотворения». URL: http://mitin.com/pcople/volohon/ stihi.shtml (дата обращения: 12.03.2009) (Волохонский 19836)

230. Волохонский А. Набоков и миф личности // Эхо. 1978. №1. С. 112-115.

231. Волошин М. История моей души. М.: Аграф, 1999.480 с.

232. Волошин М. История Черубины // Волошин М. Избранное. Минск : Мастацкая лггаратура, 1993. С. 180-196.

233. Волошин М. Собр. соч. М.: Эллис Лак, 1997. Т. 5. 928 с.

234. Волошин М. А. Собр. соч. М.: Эллис Лак, 2007. Т.6. Кн. 1. 896 с.

235. Волошин М. Собр. соч. М.: Эллис Лак, 1997. Т. 6. Кн.2. 1088 с.

236. Волошин М. Лики творчества. Л.: Наука, 1988. 848 с.

237. Вульф К. Антропология: История, культура, философия. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2008.278 с.

238. Выготский Л.С. Психология искусства. СПб.: Азбука, 2000.410 с.

239. Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. М. Республика, 1994.367 с.

240. Вязмитинова Л. «Мне стыдно оттого, что я родился кричащий, красный, с ужасом в крови.» Рец. на кн.: Воденников Д. Holiday. Книга стихов. СПб., 1999. URL: http://www.vavilon.ru/textonly/issue5/wazm.htm (дата обращения: 13.07.2012) (Вязмитинова 1999а)

241. Вязмитинова Л. В поисках утраченного «я». URL: http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/VODENNIKOV/about/about-4.html (дата обращения: 13.07.2012) (Вязмитинова 19996)

242. Вязмитинова Л. «Репейник», «войско» и многое другое. URL: http://www.levin.rinet.m/FRlENDS/VODENNlKOV/about/about-7.html (дата побращения: 28.04.2012) (Вязмитинова 2001).

243. Вязмитинова Л. «Цветущий куб» в пространстве современной русской поэзии // Новое литературное обозрение. 2002. №58. С. 313-315.

244. Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма (Фр. Шлегель, Новалис). М. : Наука, 1978.288 с.

245. Гавриков В.А. Русская песенная поэзия второй половины XX начала XXI веков как текст (проблема взаимодействия литературы с другими видами искусства): Автореф. дис. докт. филол. наук. Иваново, 2012. 40 с.

246. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.366 с.

247. Гайденко П.П. Трагедия эстетизма: Опыт характеристики миросозерцания Серена Кьер-кегора. М.: Искусство, 1970. 247 с.

248. Галина М. Утверждение прошлого. URL: http://\v\vvv.litkarta.ru/dossier/galina-khersonsky/dossier1497/ (дата обращения: 02.02.2012).

249. Гандлевский С. Порядок слов: стихи, повесть, пьеса, эссе. Екатеринбург : У-Фактория, 2000.432 с.

250. Гартман Н. Эстетика. Киев : Ника-Центр, 2004. 639 с.

251. Гаспаров Б. М. Gradus ad Parnassum (самосовершенствование как категория творческого мира Пастернака) // Wiener Slawistisher Almanach. 1992. Bd. 29. S. 75-105.

252. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. М. : Новое литературное обозрение, 1996.351 с.

253. Гаспаров М.Л. Столетие как мера, или Классика на фоне современности // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 13-14.

254. Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М.: Новое литературное обозрение, 1995.476 с.

255. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: в 4-х т. М.: Искусство, 1971. Т.1.312 с.

256. Генделев М. Неполное собрание сочинений. М.: Время, 2003. 560 с.

257. Герасимова А. ОБЭРИУ (проблема смешного) // Вопросы литературы. 1988. №4. С.48-79.

258. Гервер Л. Опыты «музыкальной» записи литературного текста в творчестве русских поэтов-авангардистов // Искусство XX века: уходящая эпоха? Сб. статей. Нижний Новгород : Нижегородская государственная консерватория им. М. И. Глинки, 1997. С. 16-21.

259. Герловина Р., Герловин В. Искусство самиздата (Московская школа) // А-Я. 1986. № 7. С. 3-12.

260. Герцык Е. Лики и образы. М.: Молодая гвардия, 2007. 861 с.

261. Гиндин С. И. Программа поэтики нового века // Серебряный век в России. Избранные страницы. М.: Радикс, 1993. С. 87-116.

262. Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности. Л.: Сов. писатель, 1987.397 с.

263. Гиппиус 3. Дневники. В 2-х кн. М.: НПК «Интелвак», 1999. Кн. 1.736 с.

264. Гиршман М.М Литературное произведение: Теория и практика анализа. М.: Высш. шк., 1991.159 с.

265. Глазова А. Кататаксис. Комментарий к одному предложению. URL: lutp://vvww.litkaita.ru/dt)ssier/katataxis/dossier613 5/ (дата обращения: 17.08.2012) (Глазова 2007).

266. Глазова А. Петля. Невполовину. М.: Новое литературное обозрение, 2008.152 с.

267. Глебов Б. (Гройс Б.) Гегель и экзистенциальная философия // 37.1976. №5. С.24-68.

268. Голубев Н. (Стратановский С.) Цветной туман//Диалог. 1980-1981. №3. С.19-22.

269. Голубкова А. Лирический каталог А. Сен-Сенькова. URL: http://magazines.russ.nl/ volga/2010/7/go 15.html (дата обращения: 17.08.2012).

270. Голубкова А. Магия словесного жеста // Абзац : альманах. Вып.4. М., 2008. С. 19-23.

271. Гольдберг С. Соотношение искренности и подлинности в поэтике Мандельштама и Блока // Миры О. Мандельштама. IV Манделыптамовские чтения. Пермь, 2009. С. 271-285

272. Голынко-Вольфсон Д. Несвоевременные заметки о статусе литературного труда // Транс-лит: литературно-критический альманах. Вып. 8. СПб., 2010. С. 28-40.

273. Голынко-Вольфсон Д. Рец. на кн.: Глазова А. Пусть и вода. М. : Новое литературное обозрение, 2003. URL: http://vv\v\v.litkarta.m/dossier/golynko^ (дата обращения: 12.07.2012) (Голынко-Вольфсон 2003).

274. Голынко-Вольфсон Д. Социальная и психоаналитическая функция клипа URL: http://mithropology.ra/m^rojects/media/seminars/20020522/socpsy.html (дата обращения: 5.07.2012) (Голынко-Вольфсон 2002).

275. Голынко-Вольфсон Д. Идиотизация смерти в современном искусстве. URL: http://ww\v.guelman.rii/xz/362/xx26/x2604.html (дата обращения: 24.03.2012) (Голынко-Вольфсон 2003).

276. Голынко-Вольфсон Д. Агрессивно-пассивный гламур. URL: http://xz.gif.ru/nunibers /60/glamour (дата обращения: 18.03.2012) (Голынко-Вольфсон 2005).

277. Горалик Л., Сен-Сеньков А. Интервью // Воздух. 2007. №4. С. 19-22.

278. Горичева Т. Анонимное христианство в философии // Часы. 1978. №9. С. 194-217

279. Горичева Т. В поисках рая // Беседа. 1985. №3. С.61-78.

280. Горичева Т. М. Шелер. Некоторые проблемы творчества // Часы. 1980. №25. С. 159-195.

281. Горичева Т. Кенозис в современной философии // Беседа. 1990. №8. С.112-125.

282. Горичева Т. От Эдипа к Нарциссу // Символы, образы, стереотипы: исторический и экзистенциальный опыт. СПб.: Эйдос, 2000. С. 238-249.

283. Горичева Т. Последняя философия Адорно // Часы. 1977. №5. без паг.

284. Горичева Т. Православие и постмодернизм. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1991. 64 с.

285. Горичева Т. Психоанализ и аскеза // 37.1979. № 17. С. 15 8-180.

286. Горичева Т. Святое без Бога// Беседа. 1988. №7. С. 135-156.

287. Горичева Т. Святость и реальность // Беседа. 1987. №5. С. 95-111.

288. Горичева Т. Творец и тварь. Идеологическое введение к «Простым стихам» Е. Шварц // 37.1977. №11. без паг.

289. Горичева Т. Эпоха постнигилизма // Беседа. 1986. №4. С. 84-97.

290. Горичева Т. Юродивые поневоле // Беседа. 1984. №2. С.54-87.

291. Горичева Т., Иноземцев И., Феноменологическая переписка // Часы. 1981. №34. С. 281287.

292. Городецкий С. М. Некоторые течения в современной русской поэзии // Соколов А. Г. Русская литературная критика конца XIX- начала XX вв.: хрестоматия. М.: Высш. шк., 1982. С. 95-98.

293. Горнон А. Автокомментарий // Антология одного стихотворения. Том II. В поисках утраченного «я». URL: http://wvvw.slovolov.ru/lpoemv2/?pid=22 (дата обращения: 14.07.2012) (Горнон 2011).

294. Горнон А. Стихотворения. URL: http://\v\vw.chemovik.org/main.plip?main=find&first= 24&nom=25&nomf=23&idtM4&start=0&filti'=f.av1&ftext=I орнон (дата обращения: 14.07.2012) (Горнон 2010а)

295. Горнон А. Стихотворения. URL: http://\v\v\v.chemovik.org/iing/labor/prakt /gomon3.jpg (дата обращения: 14.07.2012) (Горнон 20 Юг)

296. Горнон А. 25-ый кадр. URL: htip://magazines.russ.ru/zin,/2010/1/go4.html (дата обращения: 14.07.2012) (Горнон 20106)1. J , , I 1

297. Горной А. Предисловие. URL: hilp://\vwv.chcrnovik.org/main.php?main=i]nd&ilrst= 24&nom-25&nom =22&idf=54&start~0&fütr=favt&ftcxt=ropHOH (дата обращения: 14.07.2012) (Горнон 2010в)

298. Горнон А. ИзМарусь // Поэтика исканий, или Поиск поэтики. М., 2004. С.475-482

299. Греве Ш. Ры Никонова. Поэзия между «пустой» страницей и воплощающимся текстом // Поэтика исканий, или Поиск поэтики. М., 2004. С. 396-403.

300. Горький М. Заметки о мещанстве // Соколов А.Г., Михайлова М.В. Русская литературная критика конца XIX-начала XX века. М.: Высшая школа, 1982.

301. Греймас А.Ж., Фонтаний Ж., Семиотика страстей. От состояния вещей к состоянию души. М.: Изд-во ЛКИ, 2007. 334 с.

302. Григорьев О. Птица в клетке. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005.270 с.

303. Григорьева Н. Смех и зрелище в работах Бахтина и Плеснера // Семиотика скандала. М.: Европа, 2008. С. 260-292.

304. Гринберг К. Модерн и постмодерн // База. 2010. №1. С. 130-141.

305. Гройс Б. Две культуры в одной культуре // 37.19806. № 20. С. 67-75.

306. Гройс Б. Как жить после постмодернизма? // Беседа. 1990. №8. С. 39-79.

307. Гройс Б. Малевич и Хайдеггер: вопрос об истине искусства // 37.1980а. №21. С. 299-318.

308. Гройс Б. Объяснение как творчество // Беседа. 1984. №2. С.87-116.

309. Гройс Б. Прд подозрением. Феноменология медиа. М.: Худ. Журнал, 2006.200 с.

310. Гройс Б. Московский романтический концептуализм // А-Я. 1979. № 1. С. 3 -11.

311. Гройс Б.Топология современного искусства. URL: http://xz.gir,ni/numbcrs/61-62/topo.ogia (дата обращения: 13.05.2010) (Гройс 2006).

312. Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. 373 с.

313. Гронас М. Дорогие сироты, М.: ОГИ, 2002.80 с.

314. Гронас М. Наизусть: о мнемоническом бытовании стиха. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2012/1 14/g24.html (дата обращения: 12.04.2012).

315. Гроссман-Рощин И. О природе действенного слова // ЛЕФ. 1924. № 1. С.89-106

316. Гроссман-Рощин И. Социальный замысел футуризма // ЛЕФ. 1923. №4. С. 109-124.

317. Грыгар М. Знакотворчество. Семиотика русского авангарда. СПб. : Академический проект, Издательство ДНК, 2007.518с.

318. Грякалов А. Третий и мета-физика встречи // Проблемы общения в пространстве тотальной коммуникации. СПб.: Эйдос, 1998. С.240-248.

319. Грякалов А. Письмо и событие. СПб.: Наука, 2004.484 с.

320. Грякалова Н. Ю. От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910-1920-х гг. (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия): Автореф. дис. . докг. филол. наук. СПб., 1998.42 с.

321. Грякалова Н. Ю. Н, С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Н. Гумилев." Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. С. 121-140.

322. Гудков Л. Массовая литература как проблема. Для кого? // Новое литературное обозрение. 1996. №22. С. 78-101.

323. Гудкова С.П. Крупные жанровые формы в русской поэзии второй половины 1980-2000-х годов: Автореф. дис. докт. филол. наук. Саранск, 2011.41 с.

324. Гумбрехт Х.У. Чтение ради «настроения»? Об онтологии литературы сегодня. URL: http://vv\v\v.nlobooks.ni/magazine/196' 1208/1210 (дата обращения: 1.06.2012)

325. Гумилев Н. С. Собр. соч.: в 4-х тт. М.: Терра, 1991. Т. 4.416 с.

326. Гурьянова Н. Эстетика анархии в теории раннего русского футуризма // Поэзия и живопись: Сб. трудов памяти Н.И. Харджиева. М.: Языки русской культуры, 2000. С.92-108.

327. Гусаченко В.В. Трансгрессии модерна. Харьков : ООО «Озон-Инвест», 2002.400 с.

328. Давыдов Д. Мрачный детский взгляд: «переходная» оптика в современной русской поэзии. URL: hlip://\\\vw.maga/inesj-uss.ru/nlo/2003/60/davvd-pr.html (дата обращения: 07.02.2011) (Давыдов 2003а)

329. Давыдов Д. От примитива к примитивизму и наоборот. URL: http://www.magazines. russ.ru/arion/2000/4/davyd-pr.html (дата обращения: 07.02.2011) (Давыдов 2000а)

330. Давыдов Д. Инфантилизм как поэтическое кpeдo.URL: http://arion.nl/magazine.plip? year=2003&number81 (дата обращения: 23.03.2011) (Давыдов 20036)

331. Давыдов Д. «Псалмы» Генриха Сапгира и современное состояние традиции стихотворного переложения псалмов // Великий Генрих : Сапгир и о Сапгире. М.: РГГУ, 2003в. С. 204-215.

332. Давыдов Д. Политизация и послание Рец. на кн. : Очиров А. Ластики: Стихотворения. М., 2008. URL: http://magazines.mss.ru/nlo/2008/93/dd30.html (дата обращения: 5.07.2012).

333. Давыдов Д. Видеопоэзия как феномен и как разнообразие практик // Гвидеон. 2011. -№1. - URL: http://vvv\w.gullivems.ru/gvideoa/?article^l843 (дата обращения: 23.03.2011)

334. Давыдов Д. Еще раз к вопросу о статусе синтетических видов искусства. URL: http://wwwxhemovjk^rg/mai^^tr=favt& ftext=Давыдов (дата обращения: 12.04.2012) (Давыдов 2002)

335. Давыдов Д. Волшебник на букву «А» // Авалиани Д. Лазурные кувшины. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. С.130-136.

336. Давыдов Д. Подступы к небытию // Книжное обозрение. 2006. №20. С.6.

337. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.-М. : Товарищество М.О. Вольфа, 1903. Т. 1.1743 стлб.

338. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.-М. : Товарищество М.О. Вольфа, 1905. Т. II. 2030 стлб.

339. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.-М. : Товарищество М.О. Вольфа, 1911. Т. III. 1782 стлб.

340. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.: Товарищество М.О. Вольфа, 1911. Т. IV. 1652 стлб.

341. Дарк О. Камни из пращи // Завьялов С. Речи. М. : Новое литературное обозрение, 2010. С.5-10.

342. Дашевский Г. Дума Иван-чая. М.: Новое литературное обозрение, 2001.90 с.

343. Дашевский Г. Как читать современную поэзию. URL: http://www.openspace.ru/ literature/events/details/34232'page2/ (дата обращения: 12.04.2012).

344. Дашевский Г. Мария Степанова. Счастье. URL: http://maga7ines.russ.iu/km/2004/l/dasli42-pr.html (дата обращения: 07.02.2011) (Дашевский 2004).

345. Дашевский Г. Признак как признак. URL: http:/'www.kommersant.ru/doc.aspx? DocslD=l030052 (дата обращения: 21.11.2011) (Дашевский 2008).

346. Дашевский Г. Сумеречный потлач. URL: http://\vvv\\\konimersant.ru/doc/856956 (дата обращения: 12.04.2012).

347. Дашевский Г., Наринская А. Очевидные утраты, сомнительные и несомненные приобретения. URL: http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=l 289022 (дата обращения: 22.08.2012).

348. Двойнишникова М. П. Элементы карнавальной культуры в сборнике Г. Сапгира «Московские мифы». URL: littp://w\vw.rsuh.ru/article.html?id=65998 (дата обращения: 22.05.2011).

349. Дебор Г. Общество спектакля. М. : Изд-во «Логос», 2000.224 с.

350. Деготь Е. Вирус мимезиса. URL: http://xz.gif.ru/numbers/14/virus-mimesisa (дата обращения: 13.05.2012) (Деготь 1997).

351. Деготь Е. Московский коммунистический концептуализм // Московский концептуализм. М. : Изд-во WAM, 2005. С. 11-16.

352. Деготь Е. Русское искусство XX века. М. : Трилистник, 2002.224 с.

353. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М. ; СПб. : Ин-т эксперим. социологии: Алетейя, 1998.288 с.

354. Деникин A.A. Американское и европейское видеоискусство 1960-2005: Автореф. дис. .канд. культурологии. М., 2008.18 с.

355. Денкер К.П. Sound Poetry goes Radio. URL: http://glukhomania.ncca-kaliningrad.Ri/prsonorus^hp3?blarig^rus&t=()&p;:=12 (дата обращения: 5.07.2012).

356. Деррида Ж. Эдмон Жабе и вопрос книги // Деррида Ж. Письмо и различие. СПб. : Академический проект, 2000. С. 83-98.

357. Долгин А., Подорога В. «Быть возвышенным сегодня это быть немодным». URL: http://magazines.russ.ni4cm/2003/3/lil-pr.himl (дата обращения: 29.11.2010).

358. Драгомощенко А. В поле слова // Часы. 1986. №63. С. 242-247.

359. Драгомощенко А. В пятое время года на берегах Леты (По следам книги Саши Соколова «Школа для дураков») // Часы. 1978. №12. С.242-247.

360. Драгомощенко А. Ксении. СПб. Митин журнал, Borey Art Center, 1993.120 с.

361. Драгомощенко А. Обратное зеркало // Skidan A. Red Shifting. New York : Ugly Duckling Presse, 2008. P.VIII-XIII.

362. Драгомощенко А. Описание. СПб. : Издательский центр «Гуманитарная Академия», 2000.377 с.

363. Драгомощенко Д. Тавтология. М. : Новое литературное обозрение, 2011.456 с.

364. Драгомощенко А. Тень чтения. URL: http://kolonna.mitin.coni/archive/mj4546/dragom. shtml (дата обращения: 3.06.2012) (Драгомощенко 1992).

365. Драгомощенко А. Эксгумация мнимой собаки // Часы. 1981. № 32.

366. Драгомощенко А. Эротизм за-бывания//Митин журнал. 1991. №40. С. 115-121.368. «Другое искусство». Москва 1956-1988. М. : Галарт, ГЦСИ, 2005.432 с.

367. Друскин Я. С. Вблизи вестников. Washington : H.A.Frager&Co, 1988.325 с.

368. Друскин Я. Коммуникативность в творчестве Александра Введенского // Театр. 1991. №11. С. 80-94.

369. Друскин Я. Дневники. СПб. : «Академический проект», 1999. 605 с.

370. Друскин Я.С. О понимании // «.Сборище друзей, оставленных судьбою»: «чинари» в текстах, документах и исследованиях: в 2-х т. М. : Ладомир, 2000а. Т.1. С.609-615., ' • 1 , . « . > ,, I

371. Друскин Я. «Чинари» //«. .Сборище друзей, оставленных судьбою»: «чинари» в текстах, документах и исследованиях : в 2-х т. М.: Ладомир, 20006. Т.2. С.44-64.

372. Друскин Я.С. Звезда бессмыслицы // «. .Сборище друзей, оставленных судьбою»: «чинари» в текстах, документах и исследованиях: в 2-х т. М.: Ладомир, 2000в. Т.1. С. 323-416.

373. Дубин Б. Другая история: культура как система производства. URL: http://magazines.i-uss.ru/oz/2005/4/200542.html (дата обращения: 5.07.2012).

374. Дубин Б. Классическое, элитарное, массовое: начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы. URL: http://maga7jnes.mss.ru/nl0/ 2002/57/dubin-pr.hlml (дата обращения: 5.07.2012).

375. Дубин Б. Классика, после и рядом. М.: Новое литературное обозрение, 2010. - 345 с.

376. Дубин Б. Книга неуспокоенности. URL: http://magazines.riiss.ru/km/2006/l/dul l-pr.html (дата обращения: 16.02.2012)

377. Дягилев С. Еще о балетных итогах // Сергей Дягилев и русское искусство : в 2-х т. М. : Изобразит, искусство, 1982. Т.1. С. 213-215.

378. Евреинов Н. Обри Бердслей // Бердслей О. Рисунки. Проза. Стихи. Афоризмы. Письма. Воспоминания и статьи о Бердслее. М.: Игра-техника, 1992. С. 257-266.

379. Евреинов Н. Pro scena sua. Пг., 1915.181с.

380. Евреинов Н. Н. Тайные пружины искусства // Тайные пружины искусства. М. : Ессе homo: Logosaltera, 2004. С. 19-58.

381. Евреинов Н. Театр как таковой. Одесса: Студия «Негоциант», 2003 190 с.

382. Еременко А. Горизонтальная страна. СПб.: Пушкинский фонд, 1999. 138 с.

383. Еременко А. Добавление к сопромату. М.: Правда, 1990. 32 с.

384. Еремин М. Стихотворения. СПб.: Пушкинский фонд, 1998. 80 с.

385. Ермилова Е.В. Теория и образный мир русского символизма. М.: Наука, 1989.189 с.

386. Ермолин Е.А. Трансавангард как парадигма современной литературы // Филологический класс. 2011. №25. С. 12-15.

387. Ермолин Е. Костер в овраге. URL: http://magazines.russ.rU/novyimi/2005/4/eel2-pr.html (дата обращения: 28.06.2011).

388. Ермолин Е. Ключи Набокова. Пути новой прозы и проза новых путей. URL: http://wu'\v.magazines.russ.in/conlinent/2006/127/ee-20.pr.html (дата обращения: 07.02.2011).

389. Ермолин Е. Сиюминутица. Поэт в постклассическом мире. URL: http://magazines.russ.ru/kontinent/2001/107/erm-pr.html (дата обращения: 24.07.2010)

390. Ерофеев Вен. Мой очень жизненный путь. М.: Вагриус, 2003.624 с.

391. Ерофеев В. В поисках утраченного рая // Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М.: Советский писатель, 1990. С. 174-176.

392. Есаулов И. Иллюзионизм и иконичность (к проблеме флуктуации «визуальной доминанты» национальной культуры в русской словесности XX века) // Russian Literature. 1999. Vol. XLV/I. P. 23-34.

393. Ефимова H. Восьмерка логоса (о поэзии Е. Шварц) // Часы. 1979. №17. С. 155-185.

394. Жагун П. Алая буква скорости. СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2009.196 с.

395. Жагун П. Carte blanche. М.: Арго-риск, Книжное обозрение, 2010.240 с.

396. Жаккар Ж.-Д. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб.: Академический проект, 1995.471 с.

397. Жданов И. Место земли. М.: Молодая гвардия, 1991.107 с.

398. Жданов И. Неразменное небо. М.: Современник, 1990. 70 с.

399. Жданов И. Портрет. М.: Современник, 1982.64 с.

400. Живов В.М. Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII начала XIX века // Уч. зап. Тартус. гос. ун-та. 1981. Вып. 546. (Труды по знаковым системам XIII). С. 56-91.

401. Женетг Ж. Фигуры: Работы по поэтике : в 2-х т. М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1998. Т. 1.469 с.

402. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты -Тема Приемы - Текст. М.: АО Издат. группа «Прогресс», 1996. 344 с.

403. Завьялов С. Вяч. Иванов переводчик греческой лирики. URL: bttp://magazines.russ.ru/ nlo/2009/95/zal 2.html (дата обращения: 22.07.2012)

404. Завьялов С. Воздвижение песенного столпа (Пиндар в переводе M.JI. Гаспарова и «бронзовый век» русской поэзии). URL: http://magazines.russ.mMo/2006/77/za9.html (дата обращения: 22.07.2012)

405. Завьялов С. Мелика. М.: Новое литературное обозрение, 2003.174 с.

406. Завьялов С. Речи. М.: Новое литературное обозрение, 2010.128 с.

407. Завьялов С. Сквозь мох беззвучия: поэзия восточнофинского этнофутуризма. URL: http://magazines.russ.ai/nlo/2007/85/za24.html (дата обращения: 22.07.2012)

408. Завьялов С. Стихотворения // Новое литературное обозрение. 1997. № 27. С. 331-335.

409. Закиров X. Монотипичность текста // Т.к.: альманах. Ташкент: ACJ1,1995. С.82.

410. Зализняк A.A. Семантика кавычек. URL: http://wvvw.dialog-21 .ru/dialog2007/ materials/html/29.htm (дата обращения: 09.06.2012).

411. Захаров В. Предисловие к третьему выпуску // Pastor. Вологда, 2009. С. 117-118.

412. Зверевский центр современного искусства: URL: http://\vww.zverevcentei\ru/literature/ (дата обращения: 5.07.2012).

413. Зелинский К. Конструктивизм и поэзия // Wiener Slawistischer Almanach. 1987. SBd. 21. S. 226-230.

414. Зеньковский B.B. История русской философии. СПб.: Академический проект, 2001. -878 с.

415. Зингер Г.-Д. Древо дронта вечно зеленеет. URL: http://peregrinasimilitudo. blogspot.com/2012/04/blog-post.html (дата обращения: 22.08.2012) (Зингер 2011).

416. Зингер Г.-Д. Хождение за назначенную черту. М. : Новое литературное обозрение, 2009.280 с.

417. Золотоносов М, Кононов Н. 3/К, или Вивисекция. СПб.: Модерн, 2002.201 с.

418. Зубова JI. Прошлое, настоящее и будущее в поэтике Тимура Кибирова // Литературное обозрение. 1998. №1. С. 24-27.

419. Зубова Л.В. Современная поэзия в контексте истории языка. М. : Новое литературное обозрение, 2000. 432 с.

420. Зубова Л. Языки современной поэзии. Новое литературное обозрение, 2010.384 с.

421. Зубова Jl. Поэтика словесной акробатики: листовертни Д. Авалиани // Russian Literature. 2005. Vol. LVII. P.465-482.

422. Зусева В. Угрюмый поэт. URL: http://magazines.russ.ni/arion/2007/l/zu26-pr.html (дата обращения: 14.07.2012).

423. Иванов А. Прогрессивная ностальгия? URL: http://xz.gif.m/numbers/65-66/alexandr-ivanov (дата обращения: 11.02.2012) (Иванов 2007).

424. Иванов Б. Возвращение парадигмы // Часы. 19776. №6. без паг.

425. Иванов Б. Две ориентации // Часы. 1976а. №1. С. 306-361.

426. Иванов Б. Каноническое и неканоническое искусство // Часы. 1979а. № 16. С. 142-153.

427. Иванов Б. Культурное движение как целостное явление // Часы. 19796. №21. С. 210-221.

428. Иванов Б. И. Литературные поколения в ленинградской неофициальной литературе. 1950-1980-е годы // Самиздат Ленинграда. 1950-1980-е. Литературная энциклопедия. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 535-585.

429. Иванов Б. Повторение пройденного // Часы. 1978. №12. С. 205-234.

430. Иванов Б. По ту сторону официальности // Часы. 1977а. №8. С.210-237.

431. Иванов Б. Речь при вручении премии имени Андрея Белого. // Часы. 1984. № 47. С. 272277.

432. Иванов Б. Реализм и личность. Л., 1982. 120 с.

433. Иванов Б. Учитель и ученики // 37. 19766. №2. С. 9-15.

434. Иванов Б. Экзистенциализм? Мимо! // Часы. 1977в. №10. С.145-173.

435. Иванов Б. Этический абстракционизм (опыт понимания современника) //Часы. 1976в. №2. без паг.

436. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб.: Алетейя, 2000.341 с.

437. Иванов Вяч. Лик и личины России. М.: Искусство, 1995. 671 с.

438. Иванов Вяч. По звездам. Борозды и межи. М.: Астрель, 2007.1162 с.

439. Иванов Г. Распад атома // Иванов Г. Собрание сочинений : в 3-х т. М. : Согласие, 1993. Т.2. С.5-34.

440. Иванов М.С. Грех // Православная энциклопедия. М.: Православная энциклопедия, 2006. Т. XII. С.330-345

441. Иванова Н. Сохрани, читатель, своего писателя. URL: http://magazines.russ.ru:81/ znamia/dom/ivanova/ivano028.html (дата обращения: 22.08.2012) (Иванова 2001).

442. Иваск Ю. Возможность поэзии // Критика русского зарубежья : в 2 ч. М. : Изд-во «Олимп», Изд-во «ACT», 2002. Ч. 2 С.З89-396.

443. Игнатова Е. Кто мы? // Часы. 1985. № 52. С. 205-213.

444. Игнатова Е. Соблазны пошлости // Обводный канал. 1982. №2. С. 164-196.

445. Игнатьев И. Эгофутуризм // Русский футуризм. Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М.: Наука, 2000. С. 136-138.

446. И.К. От редактора. URL: http://niag;izines.russ.rii/nlo/2008/91/rel 2.html (дата обращения: 5.07.2012).

447. Ильев С.П. Цифровая символика в поэме «Двенадцать» // Acta Universitatis Wratislavensis. 1976. №3. С. 22-34.

448. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М. : Интрада, 1996. 256 с.

449. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М. : Интрада, 1998.255 с.

450. Ильин И.П. Постмодернизм: словарь терминов. М. : Интрада, 2001. 384 с.

451. Ильинская Н. Рецепция модернизма в русском поэтическом процессе конца XX века // Південний архів. Сбірник наукових праць. Філологічні науки. Вип. XLVI. Херсон, Видаництво ХДУ, 2009. С. 27-32.

452. Ингарден Р. Исследования по эстетике. M. : Изд-во иностранной литературы, 1962. 572 с.

453. Ингольд Ф.Ф. Речь, произнесенная на церемонии по поводу вручения премии Петрарки Геннадию Айги // Литературное обозрение. 1998. № 5/6. С.47-50.

454. Индекс: По материалам рукописных журналов. М. : ВГФ им. A.C. Пушкина, 1990.364 с.

455. Индекс-2: Альманах по материалам рукописных журналов. М. : Гуманитарный фонд, 1993.232 с.

456. Иоффе Д. Лики тишины // Russian Literature. 2005. Vol. LVII. C.293-314.

457. Исаков A.H. Эстетика клипа в кинематографе URL: http://anthropology.ni/m/projects /media/semmars/20020522/cinema.himl (дата обращения: 5.07.2012).

458. Исаянц В. Тетрадь для случайных записей не о том. Нео-том первый. Воронеж, 2005. 220 с.

459. Исаянц В. Записки из невидимых бутылок, выброшенных на берег воронежского моря. Немотом второй. Воронеж, 2006.234 с.

460. Истоков У. (Шефф С.) Несвязные мысли, блуждающие между истиной и заблуждением // Часы. 1980. №27. С.264-277.

461. История ленинградской неподцензурной литературы: 1950-1980-е. СПб. : ДЕАН, 2000. 176 с.

462. Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб. : Университетская книга, 1997.479 с.

463. Кабаков И. 60-70-е. Записки о неофициальной жизни в Москве. М. : Новое литературное обозрение, 2008.365 с.

464. Кабаков И., Захаров В. Беседа, состоявшаяся в ноябре 1992 г. в городе Кельне // Pastor. Вологда, 2009. С. 119-130.

465. Кабаков И. Тексты. Вологда, 2010.640 с.

466. Кабаков И. Вся суть в перелистывании // Московский концептуализм. М. : Изд-во WAM, 2005. С. 357-358.

467. Каганский В. Вопросы о пространстве маргинальности. URL: http://magazines.russ.ru/ nlo/1999/3 7/kagan-pr.html (дата обращения: 11.02.2012).

468. Казинцев А. Эрзац-поэзия // Часы. 1976. №2. без паг.

469. Калашников С. Б. Поэтическая интонация в лирике И. А. Бродского : Дис. . канд. фи-лол. наук. Волгоград, 2001.235 с.

470. Каломиров А. В однообразном нористом пейзаже // Обводный канал. 1983. №5. С. 166171.

471. Каменский В. Танго с коровами. Факсимильное издание. М. : Книга, 1991.24 с.

472. Кампер Д. Взгляд и насилие. Будущее очевидности // Флюссер В. За философию фотографии. СПб.: Изд-в С.-Петерб. ун-та, 2008. С. 102-108.

473. Каменский В. Путь энтузиаста. Пермь: Пермское книжное изд-во, 1968.240 с.

474. Камю А. Миф о Сизифе // Камю А. Бунтующий человек. М. : Политиздат, 1990. С. 23100.

475. Кандинский В. Избранные труды по теории искусства: в 2 т. М.: Гилея, 2001. Т. 1.390 с.

476. Кандыбина Е.А. Художественное мироздание А.Блока («Миры иные», «Жизнь», «Дух музыки», «Грядущее»): Дис. канд. филол. наук. Воронеж, 1998.186 с.

477. Капелян Г. Вагрич Бахчанян // А-Я. 1980. № 2. С. 12-16.

478. Капович К. Веселый дисциплинарий. М.: Новое литературное обозрение, 2005. 136 с.

479. Капович К. Перекур. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 77 с.

480. Карасев J1.B. Философия смеха. М.: РГГУ, 1996.221 с.

481. Карасик И. Н. Манифест в культуре русского авангарда // Поэзия и живопись: сб. трудов памяти Н.И. Харджиева. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 129-138.

482. Карсавин JI. Религиозно-философские сочинения: в 2-х т. М.: Ренессанс, 1992. Т.1.323 с.

483. Карумидзе 3.JI. Феномен остроумия в поэзии Джона Донна: Дис. . канд. филол. наук. -Тбилиси, 1984.176 с.

484. Каспэ И. Кода восхода. URL: http://old.russ.rii:8081/ki4jg/kmga/2001ül 15.htm! (дата обращения: 1.06.2012)

485. Каткова М.В. Искусство действия. Перформанс художественное явление второй половины XX века: Автореф. дис— канд. искусствоведения. М., 2000. 18 с.

486. Качалкина Ю. Опыт глобальной имитации (физиологический очерк) // Арион. 2006. № 1. С. 72-83.

487. Качалкина Ю. Спектралисты: почему поэтического поколения «тридцатилетних» не было и почему оно распалось // Октябрь. 2004. №9. С. 176-180.

488. Келли М. Пересматривая модернистскую критику // Тендерная теория и искусство. Антология: 1970-2000. М.: РОССПЭН, 2005. С. 180-204.

489. Кибиров Т. Предисловие // Кибиров Т. Общие места. М.: Молодая гвардия, 1990. С. 5-7.

490. Кибиров Т. Стихи. М.: Время, 2005. 856 с.

491. Книга Хеленуктизм. Стихи, драмагедии, полемика. СПб.: Призма-15, 1993. без паг.

492. Кобозева И.М., Лауфер Н.И. Языковые аномалии в прозе А. Платонова сквозь призму процесса вербализации // Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста. М.: Наука, 1990. С. 125-139.

493. Кобрин К. Игорь Померанцев. NEWS. URL: htip://\ww.litkarta.ru/dossier/kobrin-o-pomerantseve/dossier2015/ (дата обращения: 11.02.2012) (Кобрин 2002).

494. Кобринский А. Обэриуты: между эстетическим вызовом и скандалом // Семиотика скандала. М.: Европа, 2008. С. 416-427.

495. Ковалев В.П. Поэтический дискурс русского постмодернизма: Дис. докт. филол. наук. Орел, 2010,507 с.

496. Ковтунова И.И. Некоторые направления эволюции поэтического языка в XX веке // Очерки истории языка русской поэзии XX века. Поэтический язык и идиостиль: общие вопросы. Звуковая организация текста. М.: Наука, 1990. СП-21.

497. Козюра Е. О. Культура, текст и автор в творчестве Константина Вагинова : Автореф. дис. . канд. филол. наук. Воронеж, 2005.16 с.

498. Колкер Ю. Вольноотпущенники // Обводный канал. 1984. №6. С. 181 -208.

499. Колкер Ю. Пассеизм и гуманность // Часы. 1981. № 31. без паг.

500. Коллингвуд Р.Дж. Принципы искусства. М. : Языки русской культуры, 1999.325 с.

501. Колобаева JI.A. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. М. : Изд-воМГУ, 1990.333 с.

502. Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2002-2004.

503. Колымагин Б. Русская религиозная поэзия андеграунда // Крещатик. Вып. 19. URL: http:/Awvw.kreschatik.nm.ru (дата обращения: 11.02.2012).

504. Компаньон А. Демон теории. М. : Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 333 с.

505. Кондратов А. Стихи тех лет. СПб. : Изд-во Буковского, 2001. 71 с.

506. Кондратьев В. Предчувствие эмоционализма. URL: http://kolonna.mitin.coni/ archive.php?adress=http://ko!onnaaintiíi.c4im/ai-chive/nij34/kondrat.shtnil (дата обращения: 18.04.2012).

507. Конев К. «Феномен Воденникова»: от ненависти до любви. URL: http://\^\AV.gif.ru/greyhorsc/crytic/vodennikovabout.htmI (дата обращения: 1.06.2012).

508. Коневской И. Стихотворная лирика в современной России // Писатели символистского круга. Новые материалы. СПб. : Д. Буланин, 2003. С. 89-149.

509. Кононов М. Отречение // Вестник новой литературы. 1994. №7. С. 221-240.

510. Кононов Н. Змей. URL: http://\vww.vavilon.ru/texts/prini/kononovl.html (дата обращения: 22.01.2012) (Кононов 1998)

511. Кононов Н. 80. Книга стихов 1980-1991. СПб. : ИНАПРЕСС, 2011. 472 с.

512. Кононов Н. Критика цвета. СПб. : Новый мир искусства, 2007. 320 с.

513. Кононов Н. Лепет. URL: http://wvav.vav¡kin.ra/texts/priiri/kononov4.html (дата обращения: 22.06.2012) (Кононов 1995).

514. Кононов Н. Орешник //Дебют. Поэтом нужно быть до тридцати.: Сборник. Л. : Сов. писатель, 1987. С. 146-209.

515. Кононов Н. Нежный театр. URL: http://inagazínes.russ.iu/novyijiii/2004/7//konon2-pr.hlml (дата обращения: 22.06.2012)

516. Кононов Н. Пароль. М. : Новое литературное обозрение, 2001.112с.

517. Кононов Н. Фланер. М.: Галеев-галерея, 20116. 424 с.

518. Кононов Н. Рец. на кн. Порвин А. Темнота бела: Первая книга стихов. URL: http://wvvw.litkarta.ru/project&/vozdukli/issues/2009-3-4/hm/ (дата обращения: 12.04.2012).

519. Констриктор Б. Всегей // Транспонанс. 1979. №4.С. 43-46.

520. Констриктор Б. Жестяные буквы // Транспонанс. 1980. №7. С.47-49.

521. Коркия Э. Перформансная коммуникация в контексте социальных процессов эпохи постмодерна: Автореф. дис. канд. социол. наук. Москва, 2005.18 с.

522. Корман Б.О. Избранные труды по истории и теории литературы Ижевск : Изд-во Удмурт, ун-та, 1982.232 с.

523. Корчагин К. Ритм и число. URL: http://maga7incs.mss.ru/nlo/201 l/108/kk33.html (дата обращения: 22.08.2012).

524. Корчагин К. Русская книга мертвых. URL: http://magazines.russ.ru/nlo /2010/102/ko20.html (дата обращения: 22.08.2012)

525. Корчагин К. Автокомментарий // Транслит: литературно-критический альманах. СПБ., 2011а. №9. С. 68-69

526. Корчагин К. Пропозиции. М.: Арго-риск, 2011.48 с.

527. Косиков Г. Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон // Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора / сост., общ. ред. Г. К. Косикова. М. : Изд-во МГУ, 1993. С. 5-63.

528. Кракауэр 3. Природа фильма. Реабилитация физической реальности. М. : Искусство, 1974.424 с.

529. Краснухина Е. Нарциссизм желания, или метафора зеркала в философии // Философия желания. СПб.: Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. С.5-17.

530. Крауклис Р. Г. Музыка в философско-поэтическом мире О. Мандельштама: Автореф. дис. канд. филол. нак. СПб., 2005.16 с.

531. Краусс Р. Подлинность авангарда и другие модернистские мифы. М. : Художественный журнал, 2003.317 с.

532. Крейд В. Бестиарий Д. Бобышева и М. Шемякина // Новый журнал. 1990. №181.

533. Крейдлин Г. Язык тела и кинесика как раздел невербальной семиотики (методология, теоретические идеи и некоторые результаты) // Тело в русской культуре : сб. статей. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 19-37.

534. Крепе М. О поэзии Иосифа Бродского. URL: http://w\v\v/fortunesity.com/victorian/ muses/13 5A">rodsky //about/krepsbrodskv.html (дата обращения: 22.04.2010).

535. Кретинин A.A. Художник и э/сизнь в прозе Б.Пастернака // Филологические записки. -1997.-Вып.8. С. 72-82.

536. Кривулин В. В поисках белого квадрата // Евгений Михнов-Войтенко альбом. СПб. : ООО «П.Р.П.», 2002. С. 23-29.

537. Кривулин В. Возрождение оды как преодоление постмодернистской паузы // Новое литературное обозрение. 19976. № 27. С. 327-330.

538. Кривулин В. «Вопрос к Тютчеву» Интервью. URL: http.7/vv\\\v.dikoepole.org/ numbersJournal.php?idtxt=223 (дата обращения: 1.04.2012) (Кривулин 2004).

539. Кривулин В. Голос и пауза Генриха Сапгира. URL: http://sapgir.narod.ru/taiks /mono/monoOl.htm (дата обращения: 28.06.2011) (Кривулин 2000).

540. Кривулин В. Двадцать лет новейшей русской поэзии (предварительные заметки). URL: httit^Aww.rvb.ru/np/publication/OSmisc/kalomirov.hün (дата обращения: 12.04.2012) (Кривулин 1981)

541. Кривулин В. Золотой век самиздата. URL: http://\v\vw.rvb/np/publication/00.htm (дата обращения: 12.04.2012) (Кривулин 1999).

542. Кривулин В. Кенозис в новейшей русской поэзии//Беседа. 1990.№8. С.126-134.

543. Кривулин В. «Маска, которая срослась с лицом» // Полухина В. Иосиф Бродский глазами современников. СПб.: Звезда, 1997а. С.170-185.

544. Кривулин В. О духовном взгляде на духовное // 37. 1977а. №2. С.32-40.

545. Кривулин В. Офорты Александра Аксинина // Часы. 1982а. №36. С. 294-296

546. Кривулин В. Охота на Мамонта. СПб. : Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 1998.318 с.

547. Кривулин В. Петербургская спиритуальная лирика вчера и сегодня // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950-1980-е годы. СПб.: Деан, 2000. С. 99-110.

548. Кривулин В. Полдня длиной в одиннадцать строк // Часы. 19776. №9. С. 233-255.

549. Кривулин В. Пять лет культурного движения. Связь движения художников с движением поэтов // Часы. 1979. № 21. С. 222-230.

550. Кривулин В. «Словесность родина и ваша и моя.» // Звезда. 1996. №4. С.3-7.

551. Кривулин В. Стихи. Париж: Беседа, 1988. T.1.206 с.

552. Кривулин В. Стихи. Париж: Беседа, 1988. Т.П. 150 с.

553. Кривулин В. Третья природа. О работах Ю. Дышленко // Часы. 19826. №38. С. 266-272.

554. Кривцун O.A. Эстетика. М.: Аспект Пресс, 1998.447 с.

555. Кривцун O.A. Предисловие // Феномен артистизма в современном искусстве. М. : Инд-рик, 2008. С. 141-176.

556. Кристева Ю. Избранные труды. Разрушение поэтики. М. : Российская полит, энциклопедия, 2004.652 с.

557. Кристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении. СПб.: Алетейя, 2003.246 с.

558. Кружков Г. В снежных сумерках на опушке века. //Арион. 1999. №1. С.14-27.

559. Кружков Г. Ностальгия обелисков. М : Новое литературное обозрение, 2001.699 с.

560. Крутоус В.П. Категория прекрасного и эстетический идеал. М.: Изд-во МГУ, 1985.168 с.

561. Крученых А.Е. Кукиш прошлякам. Таллинн, М.: Гилея, 1992.134 с.

562. Крученых А. Новые пути слова // Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М.: Наследие, 2000. С. 50-54.

563. Крученых А.Е. Память теперь многое разворачивает. Oakland : Berkeley Slavic Specialties, 1999.500 с.

564. Кузмин М. Дневник 1905-1907. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000.606 с.

565. Кузмин М. Проза. Т. X. Критическая проза. Кн. 1. Oakland : Berkeley Slavic Specialties, 1997.300 с.

566. Кузмин М. Проза. Том XI. Кн. 1. Oakland: Berkeley Slavic Specialties, 20006.424 с.

567. Кузмин М. Проза. Т. XI. Кн. 2. Oakland : Berkeley Slavic Specialties, 20006.424 с.

568. Кузмин М. Условности. Статьи об искусстве. Томск: Водолей, 1996.160 с.

569. Кузнецов Е. Цирк: Происхождение. Развитие. Перспективы. М.-Л. : Academia, 1931. 448 с.

570. Кузьмин Д. Постконцептуализм: как бы наброски к монографии // Новое литературное обозрение. 2001. №50. С. 459-476.

571. Кузьмин Д. Литературная жизнь: клубы и салоны. URL: http://magazines.russ.ru/arioii/l 998/1 /kuz098-p.html (дата обращения: 5.07.2012).

572. Кузьмин Д. Хроника литературной жизни. 2002. Февраль. URL: hltp://\v\vw.vavilon.ru/l¡t/feb02.html#2002-l (дата обращения: 5.07.2012).

573. Кузьминский К. Песни Волохонского и Хвостенко. URL: http://kkk-bluelagoon.nm/tom2a/volohonskv7.htm (дата обращения: 12.03.2009)

574. Кукуй И. Два «пустых сонета»: анализ стихотворений JI. Аронзона и А. Волохонского // Поэтика исканий или поиск поэтики. M., 2004. С. 281-292.

575. Кукулин И. Как использовать шаровую молнию в психоанализе. URL: http://magazmesJUSs.ru/nlo/2001/52/kukJitml (дата обращения: 22.07.2012)

576. Кукулин И. О детском и инфантильном в поэзии 1990-х. URL: http://www.vavilon.iu/diaiy/020204.htm{ (дата обращения: 07.02.2011) (Кукулин 2002).

577. Кукулин И. Прорыв к невозможной связи (Поколение 90-х в русской поэзии: возникновение новых канонов) // Новое литературное обозрение. 20016. № 50. С. 435-458.

578. Кукулин И. Работник городской закулисы // Родионов А. Игрушки для окраин. М. : Новое литературное обозрение, 2007. С. 132-153.

579. Кукулин И. Every trend makes a brand. URL: http:-7maga7ines.russ.nl/nlo/2002 /56/kukl.html (дата обращения: 26.08.2012)

580. Кукулин И. Барокко в порядке самодеятельности. URL: http://magciy.incs.russ.ru ' znamia/1996/3/n5-pr.html (дата обращения: 14.07.2012).

581. Кукулин И. Чем замечателен. URL: http://wvw.iitkarta.rii/studio/orientir/eremin/ (дата обращения: 5.03.2012) (Кукулин 2003)

582. Кукулин И., Липовецкий М. Постсоветская критика и новый статус литературы в России // История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи. М. : Новое литературное обозрение, 2011. С.635-723.

583. Кулаков В. Поэзия как факт. М. : Новое литературное обозрение, 1999.400 с.

584. Кулаков В. Постфактум. Книга о стихах. М. : Новое литературное обозрение, 2007.232 с.

585. Кулаков В. По образу и подобию языка. Поэзия 80-х годов. URL: hltp://magazines.ixiss.ru/nlo/1998/32/kulak.html (дата обращения: 6.03.2012)

586. Кулаков В. Нулевой вариант. Новейшая поэзия: тенденции, концепции и манифесты. URL: http://magazines.russ.ru/novvi mi/2010/10/kul4.html (дата обращения: 14.05.2012)

587. Куллэ С. Верлибры. СПб. : Изд-во Буковского, 2001.94 с.

588. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М. : ОГИ, 2001.286 с.

589. Кутик И. Гражданские войны, или первая часть книги Смерть трагедии, расположенная второй. М. : Комментарии, 2003а. 190 с.

590. Кутик И. Персидские письма, или вторая часть книги Смерть трагедии, выходящая первой. М. : Комментарии, 20036. 92 с.

591. Кутик И. Слово об оде // Литературная учеба. 1983. № 6. С. 146-152.

592. Кучина Т. Повестователь-вуайер: визуальная поэтика Н. Кононова: «Похороны кузнечика» и «Нежный театр». URL: http://\\A\"w.litkarta.ru/dossier/pov-voay/dossier2376 (дата обращения: 22.06.2012)

593. Лабиринт (разговоры о поэзии А.Т. Драгомощенко) // Часы. 1983. №41. С.176-198.

594. Лазаренко О.В. Категория будущего в литературе и философии начала XX века // Время Дягилева. Универсалии серебряного века. Пермь : Перм. ун-т, 1993. С. 80-86.

595. Лакан Ж. Семинары. Кн.2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. М. : Гнозис, 1999.516 с.

596. Лакербай Д. Л. Цветаева и Бродский: на перекрестках мифологии и культуры // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Иваново : ИвГУ, 1996. Вып. 3. С. 169-176.

597. Лангер С. Философия в новом ключе. М. : Республика, 2000.286 с.

598. Ларионов Д. Кирилл Корчагин. Пропозиции. URL: http://os.coka.ru/literature/evenis /details/31839/?expand=yes#expand (дата обращения: 12.09.2012) (Ларионов 2011).

599. Ларионов Д. Принципиально свободный стих. URL: http://www. 1 itkarta.ru/projects /vozdukh/issues/2011-4/larionov-o-zhagune/ (дата обращения: 22.08.2012) (Ларионов 20116)

600. Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб. : Академический проект, 2001.366 с.

601. Левин А. О влиянии солнечной активности на современную русскую поэзию // Знамя. 1995. №10. С. 237-239.

602. Левин А., Строчков В. Полисемантика. Лингвопластика. Попытка анализа и систематизации // Индекс. Альманах по материалам рукописных журналов. М. : Изд-во «Эфа», 1990. -С.347-355.

603. Левин А., Строчков В. Перекличка: стихи и тексты. М. : Арго-риск; Тверь: Колонна, 2003.124 с.

604. Левин И. Сочинения. М. : Радикс, 1994. Т. 1.402 с.

605. Левин Л. К феноменологии развлечения // Город развлечений. СПб. : Дмитрий Була-нин, 2007. С. 73-76.

606. Левин Ю. И. Тезисы к проблеме непонимания текста // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, 1988. Вып. 515 (Труды по знаковым системам XII). С. 83-96.

607. Левин Ю., Сегал Д., Тименчик Р., Топоров В., Цивьян Т. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта. М. : РГГУ, 2001. С.282-316.

608. Лейбов Р. Интернет и проблемы гуманитарного образования. URL: http://magazines.russ.rii/nz/2002/4/leib.htnil (дата обращения: 5.07.2012).

609. Лейбов Р. «Лирический фрагмент» Тютчева: жанр и контекст. Тарту : Tartu ülikooli kiijasrus, 2000.139 с.

610. Лейдерман H.Л. Теория жанра. Екатеринбург, 2010. 906 с.

611. Лейдерман Н.Л., Липовецкий МЛ. Современная русская литература. 1950-1990-е гг. В 2-х т. М. : Издательский центр «Академия», 2003. Т.2. 684 с.

612. Лен С. Древо русского стиха (концепция бронзового века) // Часы. 1987. № 66. С. 104140.

613. Леонтьев A.A. Основы психолингвистики. М. : Смысл, 1997.285 с.

614. Леонтьев А. Хузангай А. На пути к ангельскому сплаву (из неоконченной работы о Г. Айги) // Айги Г. Отмеченная зима. Париж : Синтаксис, 1982. С. 578-588.

615. Летов С. Аудиальный перформанс «Коллективных действий». URL: http:/A\iw^\letov.m/conceptualism/audio-pertbnnaiiceKD.htnil (дата обращения: 12.08.2012) (Летов 19856)

616. Летов С. Скрытый мир Андрея Монастырского (аудиальная сторона акции «Выстрел»).

617. URL: http://vvw\v.letov.ru/conceptualisiTv/malakut.html (дата обращения: 5.07.2012) (Летов 1984).536

618. Летов С. Проблемы языка новой импровизационной музыки // Часы. 1985а. №57. С.204-215.

619. Летцев В. «Касталия» постмодернизма и иная реальность // Крещатик. Вып. 7. URL: http://\\4vw.kreschatik.nm.ru (дата обращения: 21.05.2010).

620. Летцев В. Поэтическая традиция и поэтическая культура//Часы. 1987. №70. С.142-163.

621. Леф. Мы ищем // Новый ЛЕФ. 1927. № 11 -12. С. 2-4.

622. Лехциер В. Апология черновика, или «Пролегомены во всякой будущей.» URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2000/44/main9.himl (дата обращения: 14.06.2012).

623. Лехциер В. Власть концепта // Цирк Олимп. 1996. №6. С. 9.

624. Лившиц Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания. Л. : Сов. писатель, 1989. 720 с.

625. Линецкий В. Нужен ли мат русской прозе? //Вестник новой литературы. 1992. №4. С.224-231.

626. Линецкий В. Постмодернизму вопреки // Вестник новой литературы. 1993. №6. С. 241250.

627. Липавский Л. Трактат о воде // «.Сборище друзей, оставленных судьбою»: А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чинари» в текстах, документах и исследованиях. М.: Ладомир, 2000а. Т. 1. С. 67-78.

628. Липавский Л. Разговоры // «.Сборище друзей, оставленных судьбою»: А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чинари» в текстах, документах и исследованиях. М.: Ладомир, 20006. Т. 1. С. 174-254.

629. Липавский Л. Исследование ужаса //«. .Сборище друзей, оставленных судьбою»: «чинари» в текстах, документах и исследованиях. М.: Ладомир, 2000в. Т.1. С. 76-92.

630. Липовецкий М. Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х гг. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 848 с.

631. Липовецкий М. Негатив негативной идентичности. Политика субъективности в поэзии Елены Фанайловой // Воздух. 2010. № 2. С. 168-177.

632. Липовецкий М. Что такое постмодернизм? URL: http://os.colta.ru/literature /events/detai ls/3683 0/ (дата обращения: 24.08.2012)

633. Липовецкий М. Как честный человек. Дмитрий Александрович Пригов. URL: http://maga7ines.russ.ru/znamia/l999/31ipoveck-pr.html (дата обращения: 4.07.2012).

634. Липпард Л. Боль и радость рождения заново: европейский и американский женский бо-диарт // Тендерная теория и искусство. Антология: 1970-2000. М.: РОССПЭН, 2005. С. 67-84.

635. Литвиненко А.О. Конструкции с двоеточием в устном нарративе: проблемы транскрибирования. URL: http://\v\v\v.dialog-21.ru/dialog2008/materials/litml/49.htm (дата обращения: 09.06.2012).

636. Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. 750 с.

637. Лихачев Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона / авт-сост. Д. С. Балдаев, В. К. Белко, Н. М. Исупов. М. : Края Москвы, 1992. С. 371-380.

638. Лосев А. Английский Бродский // Часть речи (Нью-Йорк), 1980. № 1. С. 53-60.

639. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: Искусство, 1976.376 с.537

640. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982.479 с.

641. Лосев Л. Жизнь как метафора // «Филологическая школа». Тексты. Воспоминания. Библиография. М.: Летний сад, 2006. С. 472-482.

642. Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. Екатеринбург: Изд-во У-Фактория, 2000.624 с.

643. Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М. : Терра, Республика, 1999.400 с.

644. Лосский Н.О. Ценность и бытие // Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М. : Республика, 1994. С. 250-314.

645. Лотман М. Поэт и смерть (из заметок о поэтике Бродского) // Блоковский сборник XIV. К 70-летию 3. Г. Минц. Тарту: Tartu ülikooli kiijastus, 1998. С. 188-207.

646. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Прогресс, 1992. 270 с.

647. Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Wiener Slawistischer Almanach. 1985. Bd. 16. S.5-9.

648. Лотман Ю. M. О поэтах и поэзии. СПб .: Искусство-СПб., 2001. 846 с.

649. Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПб, 1998. 702 с.

650. Лотман Ю.М. Текст и структура аудитории // Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. 1977. Вып. 422 (Труды по знаковым системам IX). С.55-61.

651. Лотман Ю. М. К проблеме типологии культуры // Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. 1967. Вып. 198 (Труды по знаковым системам III). С. 30-38.

652. Луцевич Л. Псалтырное слово в современной поэзии (Псалом 1 Генриха Сапгира) // StudiaRossicaPosnaniensia. 2003. Vol. XXXI. P. 35-44.

653. Львовский С. В разговоре. URL: http://www.litkarta.ru/dossier/lvovsky-o-pomerantseve-20080322182905/dossier2015 (Львовский 2008).

654. Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М. : Директ-Медиа Паблишинг, 2007. CD-ROM.

655. Магун А. Новые имена современной поэзии: Ника Скандиака. URL: http://magazines. russ.ru/nlo/2006/82/ma31.html (дата обращения: 17.08.2012).

656. Магун А. Слои сетчатки. URL: http://magaziiies.mss.ru/nlo/2006/81/ma27-pr.html (дата обращения: 22.08.2012)

657. Магун А. Интериоризация слова // Глазова А. Петля. Невполовину. М. : Новое литературное обозрение, 2008. С. 5-12.

658. Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». Художественная критика. Стихи. М. Аграф, 2000.763 с.

659. Маковский С. Обри Бердслей // Бердслей О. Рисунки. Проза. Стихи. Афоризмы. Воспоминания и статьи и Бердслее. М.: Игра-техника, 1992. С.249-256.

660. Макуренкова С. А. Джон Данн: поэтика и риторика. М.: Академия, 1994.206 с.

661. Малевич К. О поэзии // Wiener Slawistischer Almanach. 1987. SBd. 21. С. 126-130.

662. Малевич К. С. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. М.: Гилея, 1995.394 с.

663. Мальцев Ю. Бунин. М.: Посев, 1994.432 с.

664. Мальцев Ю. Вольная русская литература. 1955-1975. Франкфурт-на-Майне : Посев, 1976. 474 с.

665. Малявин В. К поэтике трюизма // Часы. 1988. № 74. С.283-295.

666. Мамаев К. Разграничение искусствоведческой интерпретации творчества и вопрошающего толкования // Часы. 1981. № 30. С.250-261.

667. Мамардашвили М. Кантианские вариации. М.: Аграф, 2000.309 с.

668. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси: Мецниереба, 1984. 82 с.

669. Мамардашвили М.К. Мой опыт нетипичен. М.: Азбука, 2000.396 с.

670. Мамардашвили М. Литературная критика как акт чтения // Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М.: Издат. группа «Прогресс», «Культура», 1992. С. 157-160.

671. Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996.431 с.

672. Мамонтов К. (Бутырин К.) «Вечная Россия» и массовая культура (Творчество И. Глазунова) // Диалог. 1980. №1. без паг.

673. Мамонтов К. (Бутырин К.) Сон в зимнюю ночь, или Явление Царта // Обводный канал. №3.

674. Мамонтов К. (Бутырин К.) После Высоцкого // Обводный канал 1982. №2. С. 197-208.

675. Мамонтов К. (Бутырин К.) О поэзии С. Стратановского // Часы. 1981. №34. С. 186-226.

676. Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М.: ACT, 2001. 507 с.

677. Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4-х т. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. T.I. 366 с.

678. Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4 т. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. Т. II. 702 с.

679. Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4 т. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. T.III. 527 с.

680. Маневич Г. Поэт. Три типа служения // Часы. 1981. №29. С. 126-181.

681. МАНИ. Архив Forschungstelle Osteuropa, Bremen. F.66. (Борис Гройс).

682. Мансуров Э. Авангард глазами зрителей (обзор отзывов о выставке в «Невском» ДК 1020 сентября 1975 г.) // Часы. 1981. №29. С. 300-326.

683. Маньковская Н.Б. Хронотипологические этапы развития неклассического эстетического сознания // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Вып.1. М.: ИФ РАН, 2005. С. 68-89.

684. Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000.347 с.

685. Маньковская Н. Жест и жестуальность как художественно-эстетические феномены // Феномен артистизма в современном искусстве. М.: Индрик, 2008. С. 471-488.

686. Марков В. Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. СПб. : Изд-во Чернышева, 1994. 366 с.

687. Мастеркова М. Московские перформансы // А-Я. 1982. № 4. С. 3-11.

688. Мастерская визуальной антропологии. 1993-1994. М. : Художественный журнал, 2000. 248 с.

689. Матвеева А. Запрет и производство идентичности // Символы, образы, стереотипы современной культуры. Философский и метафизический опыт. СПб. : ФКИЦ «Эйдос», 2000. С. 136-139.

690. Матич О. Интимность на бумаге. Случай Василия Розанова и Зинаиды Гиппиус // Wiener Slawistischer Almanach. 2005. Sbd. 62. С. 307-316.

691. Матюшин М. Опыт художника новой меры // К истории русского авангарда. Stockholm : Гилея, 1976. С. 159-187.

692. Маурицио М. Вудсток на Васильевском острове, или В поисках пространства: беглый взгляд на несколько стихотворений Владимира Эрля. URL: http://www.magazines.russ.ru /detira/2005/3/mml 5.html (дата обращения: 12.03.2009).

693. Махов А. Е. Música literaria: Идея словесной музыки в европейской поэтике. М.: Intrada, 2005.223 с.

694. Маяковский В.М. Полн. собр. соч.: в 13 т. М.: ГИХЛ, 1961. Т. 1.464 с.

695. Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: в 13 т. М.: ГИХЛ, 1961. Т. 12. 716 с.

696. Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: в 13 т. М.: ГИХЛ, 1961. Т. 13.628 с.

697. Меерсон О. «Свободная вещь»: поэтика неостранения у Андрея Платонова. Новосибирск: Наука, 2002. 121 с.

698. Мейерхольд В. Э. Кулисы «Дома интермедий» // Биржевые ведомости. 1910. -16 апр.

699. Мейерхольд В. Статьи. Письма. Речи. Беседы: в 2-х ч. 4.1. М.: Искусство, 1968.352 с.

700. Мережковский Д.С. Акрополь. М.: Книжная палата, 1991.351 с.

701. Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М.: Республика, 1995. 734 с.

702. Мережковский Д. Эстетика и критика : в 2-х т. М.: Искусство, Харьков : Фолио, 1994. Т.1.672 с.

703. Мерло-Понти М. Око и дух. М.: Искусство, 1992. 63 с.

704. Миронов А. Избранное. Стихотворения и поэмы. 1964-2000. СПб. : Инапресс, 2002. 384 с.

705. Михайлов А. В. О некоторых проблемах современной теории литературы // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. 1994. Т. 54. №1. С. 15-24.

706. Михайлов A.B. Музыкальная социология: Адорно и после Адорно // Адорно Т. В. Избранное: социология музыки. СПб.: Университетская книга, 1999. С. 371-411.

707. Михайлов A.B. Языки культуры. М.: Языки русской культуры, 1997.909 с.

708. Михайлов A.B. Обратный перевод. М.: Языки русской культуры, 2000. 852 с.

709. Михайлов А.В.Время и безвременье в поэзии немецкого барокко // Рембрандт: Художественная культура Западной Европы XVII века. М.: ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1970. С. 195-220.

710. Михайлов Ю., Красильников М. Старшие авторы филологической школы: Творения. СПб.: Изд-во Буковского, 2001.76 с.

711. Михайловская Т. Вступительное слово. URL: http://niagazines.mss.ni/arion/2005/2/ ava21.html (дата обращения: 14.07.2012).

712. Молнар М. Странности описания. Поэзия Аркадия Драгомощенко URL: (littp://'kolonna.mitin.com/archive/mj21/molnar.shtml (дата обращения: 12.03.2012).

713. Монастырский А. Батискаф концептуализма // Московский концептуализм. М. : Изд-во WAM, 2005. С. 17-22.

714. Монастырский А. Эстетические исследования. М., 2010. 560 с.

715. Монастырский А. Речевой поток о пустом действии. URL: http://w\\ w.conceptual ism-moscow.org/page?id=1218 (дата обращения: 12.08.2012) (Монастырский 1984).

716. Монастырский А. Комментарий к объектам начала 80-х годов. URL: hltp://conceptimlism.letov.rii/AM-konimentíiri¡-k-obj-80x.html (дата обращения: 12.08.2012) (Монастырский 1983).

717. Монастырский А. Как я перестал быть «художником» // Pastor. Вологда, 2009. С. 454-455.

718. Морозов А. А., Софронова JI.A. Эмблематика и ее место в искусстве барокко // Славянское барокко: историко-культурные проблемы эпохи. М.: Наука, 1969. С.13-38.

719. Морозова Е.А. Социально-психологическое исследование художественное провокатив-ности: Автореф. дисканд. психол. наук. М., 2005.18 с.

720. Морозова JI. Десять тезисов о литературном перформансе. URL: hítp://ww\v.openspace.ai/art/projccts/88/details/31371/ (дата обращения: 5.07.2012) (Морозова 2010).

721. Морыганов А.Ю. «Слово» и «оружие» в поэзии 1920-х годов (к понятию стилевой рефлексии) // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы. Иваново : Ивановский гос. ун-т, 1998. С. 138-157.

722. Московский концептуализм. М.: Изд-во WAM, 2005.416 с.

723. Мотеюнайте И.В. Восприятие юродства русской литературой XIX-XX веков: Автореф. . дис. доктора филол. наук. Великий Новгород, 2006.42 с.

724. Мурашов Ю. Дионисийство символизма и структуралистская теория мифа // Russian Literature. 1998. Vol. XLIV/IV. С. 443-456.

725. Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.: Искусство, 1994. 605 с.

726. Мущенко Е.Г. «Живая жизнь» как эстетическая универсалия серебряного века // Филологические записки. 1993. Вып.1. С.14-48.

727. М.Ш. Мечты и звуки Евгения Харитонова // Часы. 1981. № 29. без паг.

728. Набоков В.В. Лекции о русской литературе. М.: Независимая газета, 1996.439 с.

729. Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. М.: Независимая Газета, 1998. 507 с.

730. Набоков В.В. Два интервью из сборника «Strong Opinions» // Набоков В.В.: pro et contra. СПб.: РХГИ, 1997.

731. Навроцкий В. Герметизм и цивилизация //Диалог. 1980-1981. №3. С. 23-54.

732. Надъярных М. Изобретение традиции, или метаморфозы барокко и классицизма // Вопросы литературы. 1999. №4. С.77-109.

733. Найман А. О Михаиле Еремине // Литературное обозрение. 1997. №5. С.80-82.

734. Найман А. Пространство Урании. 50 лет Иосифу Бродскому // Октябрь. 1990. №12. С. 193-198.

735. Найман А. Стихотворения. Tenafly (N.J.): Эрмитаж, 1988.95 с.

736. Найман А. Облако в конце века: стихи. Tenafly (N.J.): Эрмитаж, 1993.102 с.

737. Настин П. Дейктические стихи Вс. Некрасова и визуальные стихи Г. Сапгира // Полилог. 2010. №3. С. 104-124.

738. Настин П. Постканоническое стихотворение как инструмент рефлексии и реконтекстуа-лизации литературного канона // РЕЦ. 2009а. №58. С.80-100.

739. Настин П. Стихотворения. URL: http://vv\v\v.polutona.ru/?shovv=nastÍn (дата обращения: 12.07.2012) (Настин 2004).

740. Настин П. Точка с запятой: поэзия и фотография // Абзац: альманах. М.: Проект Абзац, 20096. С. 105-113.

741. Настин П. Язык жестов. М.: ОГИ, 2005. 70 с.

742. Настин П., Максимова И., Паламарчук Е., Тишковская Ю. РЦЫ: ВНУТРИ. Калининград, 2007.124 с.

743. Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Найман А. Г. Рассказы об Анне Ахматовой: Из книги «Конец первой половины XX века». М. : Худож. лит., 1989. С.237-258.

744. Некрасов Вс., Журавлева А. Пакет. М. : Изд-во «Меридиан», 1996. 629 с.

745. Некрасов Вс. «Постмодерн» и «третья реальность» URL: http://www.levin.rinet.ru/FRlENDS/ NEKRASOV/3recl.html (дата обращения: 4.04.12) (Некрасов 2001а)

746. Некрасов Вс. «Серебряный век» в двадцатом. URL: http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/NEKRASOV/ SilverAge@XX.html (дата обращения: 4.04.12) (Некрасов 20016)

747. Некрасов Вс. Стихи из журнала. М. : Прометей, 1989. 95 с.

748. Некрасов Вс. Справка. URL: http://levin.rinet.ru/FRlENDS/NIiKRASOV/Spravka.html (дата обращения: 4.04.12) (Некрасов 2001 в)

749. Некрасов Вс. Концепт как авангард авангарда // Абалакова Н., Жигалов А. Тотарт: русская рулетка. M. : Ad Marginem, 1998. С. 56-68.

750. Некрасов Вс. Предисловие // Ахметьев И. Миниатюры. München : Verlag Otto Sagner in Komission, 1990 (Arbeiten und Texte zur Slavistik 47). S. 4-6.

751. Нечто неслыханное Переписка Александра А. Тимофеевского и Марии Степановой. URL: http://wvv\v.litkarta.rii/dossier/nechto-stepanova/dossier2359/ (дата обращения: 12.04.2012).

752. Никитин В. Леонид Аронзон. Поэзия транса и прыжок в трансцендентное // Часы. 1985. №58. С. 223-230.

753. Николаева А.Н. Знак креста в поэтике Г. Айги // Творчество Геннадия Айги: Литературно-художественная традиция и неоавангард. Чебоксары, 2009. С. 105-107.

754. Никольская Т. Л. Авангард и окрестности. СПб. : Изд-во И. Лимбаха, 2002. 317 с.

755. Никольская Т. Круг Алексея Хвостенко // История ленинградской неподцензурной литературы. СПб. : Деан, 2000. С. 92-98.

756. Никонова Ры. Вектор вакуума // Новое литературное обозрение. 1993. №3. С. 242-257.

757. Никонова Ры. Искусство вмешательства в искусство. Трансплантация // Транспонанс. 1979. №1. С. 6-7.

758. Никонова Ры. Кааба абстракции // Лабиринт-Эксцентр. 1991. №1.

759. Никонова Ры. О топографической поэзии // Транспонанс. 1983. №14. С. 46-49.

760. Никонова Ры. Пиктографическая поэзия // Транспонанс. 1983. №14. С.19-25.

761. Никонова Ры. По-моему, я высказываю очевидные вещи // Транспонанс. 1983. №18. С. 11-16.

762. Никонова Ры. Полифония в фонетической поэзии // Транспонанс. 1984. №23. С. 5-8.

763. Никонова Ры. Система: вступление и глава о «сосудах» // Транспонанс. 1981. №9. С. 6-33.

764. Никонова Ры. Система. Фрагменты из книги «Литература и вакуум» // Транспонанс. 1982. № 13. С.28-50.

765. Никонова Ры. Стихотворения из книги «Бб» // Транспонанс. 1986. №31. без паг.

766. Никонова Ры, Греве Ш. Страница это платформа // Поэтика исканий, или Поиск поэтики. М., 2004. С. 396-404.

767. Никонова Ры, Сигей С., Пригов Д. Манифест ирфаеризма // Транспонанс. 1983. 18. С. 1923.

768. Никонова С.Б. Трагический герой модерна и кризис постмодернистского искусства. URL: http://aestetics.phylosophy.m/index/itmiid==67 (дата обращения: 16.09.2009) (Никонова 2005).

769. Никонова Т. А. «Новый человек» в русской литературе 1900-1930-х гг.: проективная модель и художественная практика. Воронеж : Изд-во ВГУ, 2003.228 с.

770. Ницше Ф. Генеалогия морали // Ницше Ф. Собр. соч.: в 5 т. СПб. : Азбука, 2011. T. V. С. 19-149.

771. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1991. 301 с.

772. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки: Предисловие к Рихарду Вагнеру. СПб. : Азбука, 2000.230 с.

773. Новая философская энциклопедия : в 4 т. М.: Мысль, 2001. Т.4. 605 с.

774. Новиков В. Nos habebit humus. Реквием по филологической поэзии. URL: http://magazmes.russ.ru/novyi-mi/200l/6/nov-pr.html (дата обращения: 24.07.2010)

775. Новиков В. Поэзия 100 % // Айги. Исследования. Материалы. Эссе. М. : Вест Консалтинг, 2006. Т.2. С.3-9.

776. Новиков В., Новикова О. Об эстетической совести. URL: http://magazincs.russ.ai/zvezda/2006/9/nol9-pr.html (дата обращения: 29.11.2010).

777. Новиков Т. Лекции. СПб. : НАИИ, Галерея Д-137,2003. 178 с.

778. Новиков Т., Бродский И. Горизонты. URL: http:/Mvvw.iiewacademy.spb.rii/ novikov/gorizont.html (дата обращения: 22.05.2010).

779. Новиков Т. Новый русский классицизм. СПб. : Palace Editions, 1998.252 с.

780. Новиков Ю. Критика и современное неконформистское искусство // Часы. 1979. №21. С. 230-238.

781. Новый энциклопедический словарь. М. : Рипол Классик, Большая российская энциклопедия, 2005. 1455 с.

782. Нора П. и др.. Франция-память. СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1999.325 с.

783. Нурмухамедова Р. А. Лирический субъект в поэзии Тимура Кибирова: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2008.18 с.

784. О психологизме в поэзии // Воздух. 2007. №4. С. 154-166.

785. Обатнина Е. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная палата А. М. Ремизова в лицах и документах. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. 382 с.

786. Ораич-Толич Д. Заумь и дада // Ricerche di cultura europea. 1991. Bd. 2. P.57-80.

787. Огурцов С. Стиль зла // Транслит: литературно-критический альманах. СПБ., 2011. №9. С.69-72.

788. Орлицкий Ю.Б. Где начинается и где заканчивается современная русская поэзия? // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 15-22.

789. Орлицкий Ю.Б. Введение в поэтику Сапгира: система противопоставлений и стратегия их преодоления // Великий Генрих: Сапгир и о Сапгире. М. : РГГУ, 20036. С. 159-167

790. Орлицкий Ю. Б. Minimum minimorum: отсутствие текста как тип текста // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С.270-277.

791. Орлицкий Ю. Преодолевший поэзию. Заметки о поэзии Вс. Некрасова. URL: http://maga7.ines.rass.ni/nlo/2009/99/or21 .html (дата обращения: 4.04.12).

792. Орлицкий Ю.Б. Динамика стиха и прозы в русской словесности. М. РГГУ, 2008а. -845 с.

793. Орлицкий Ю. Три кита Сергея Завьялова. URL: http://maga7Aness.russ.rii/nio/2008/ 94/рг 16.html (дата обращения: 22.07.2012) (Орлицкий 20086)

794. Орлицкий Ю.Б. Холин и Сапгир пионеры авангарда // Russian Literature. 2005. Vol. LVII. P. 391-403.

795. Орлов Д. Закат идентичности и игры в Другого // Проблемы общения в пространстве тотальной коммуникации. СПб.: Эйдос, 1998. С.182-199.

796. Орлов Д. Смещение: к структурной поэтике дискурса // Символы, образы, стереотипы современной культуры: философский и метафизический опыт. СПб.: Эйдос, 2000. С. 147-165.

797. Ортега-и-Гассет X. Запах культуры. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. 381 с.

798. Осипова Н.О. Концепт «тайна» в поэтическом сознании первой трети XX века // Потаенная литература: Исследования и материалы. Вып. 2. Иваново, 2000. С.68-77.

799. Осминкин Р. О понятии поэтического акционизма. URL: http:/7poetryactionism.wordpess.com (дата обращения: 5.07.2012).

800. Остайчер М. Нарисуйте мне слово // Авалиани Д. Лазурные кувшины. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. С.146-148.

801. Останин Б. На бреющем полете. СПб.: Амфора, 2009.367 с.

802. Останин Б., Кобак А. Молния и радуга. Литературно-критические статьи 1980-х годов. СПб.: Изд-во имени Н.И. Новикова, 2003.176 с.

803. От редакции // Русская проза. Литературный журнал. 2011. Вып. А. С.5-6.

804. Ответы на анкету читателя // 37.1978. №16. без паг.

805. Отзывы // Воздух. 2004. №7. С.23-27.

806. Очеретянский А. Доклад фрагментарный с обильным цитированием. URL: http://v\^vw.chernovik.org/main.php?nom=l 8& id n= 12&ilrst=21) (дата обращения: 12.04.2012) (Очеретянский 2001).

807. Павлов А. Зеркало во рту. URL: http://magazines.riLss.ru:8080/nlo/2007/88/pal 3-pr.html (дата обращения: 17.08.2012).

808. Павлова В. По обе стороны поцелуя. СПб.: Пушкинский фонд, 20046. 153 с.

809. Павлова В. Совершеннолетие. М.: ОГИ, 2004а. 352 с.

810. Павловский А. О творчестве Н. Гумилева и проблемах его изучения // Н. Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994.

811. Пазолини П.П. Поэтическое кино // Строение фильма: некот. проблемы анализа произведений экрана: сб. статей / сост. К.Э. Разлогов. М.: Радуга, 1984.

812. Пазухин Е. Столпотворение. День. (О ленинградской «религиозной» поэзии 70-х первой пол. 80-х годов) // Обводный канал. 1985. №7. С. 135-167.

813. Пазухин Е. Ленинградский синтез // Обводный канал. 1986. №10. С.301-310.

814. Пазухин Е. Титаническое преображение твари // Часы. 1982. №37. С.206-216.

815. Панн Л. Метафизиология Марии Степановой. URL: http://\\ ww.newkamei-a.de/ ostihah/pannostepanovoj.html (дата обращения: 05.12.2011) (Панн 2005).

816. Панн JI. Макег // Панн Л. Нескучный сад. Поэты, прозаики. 1980-1990-е. Заметки о русской литературе конца XX века. Tenafly : Hermitage Publishers. 1998. С.148-156.

817. Паперно И. О природе поэтического слова // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 29-36.

818. Паперно И. Самоубийство как культурный институт. М. : Новое литературное обозрение, 1999.256 с.

819. Парамонов Б. М. Конец стиля. М. : Аграф ; СПб. : Алетейя, 1999.450 с.

820. Паризи В. Метафора полета у Марины Цветаевой и у Александра Скрябина // На путях к постижению Марины Цветаевой: Девятая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9-12 октября 2001 г.). М. : Дом-музей Марины Цветаевой, 2002. С.253-260.

821. Паршиков А. Воспитание чувств, или Критическая сентиментальность. URL: http://xz.gif.ru/numbers/75-76/krit-sent/ (дата обращения: 1.06.2012)

822. Парщиков А. Беги и поймай // Комментарии. 28. М., 20096. С. 244-247.

823. Парщиков А. Возвращение ауры? // Скандиака Н. 12/4/2007. М. : Новое литературное обозрение, 2007. С.5-18.

824. Парщиков А. Наброски // Комментарии. 28. М., 2009а. С. 201 -246.

825. Парщиков А. Новая поэзия среди нас // Часы. 1988. № 74. С.283-295.

826. Парщиков А. Рай медленного огня. М. : Новое литературное обозрение, 2006.321 с.

827. Парщиков А. Событийная канва // Комментарии. 19956. № 7. С. 3-43.

828. Парщиков A. Cyrillic Light. M. : Золотой векь, 1995а, 110 с.

829. Пастернак Б. Л. Об искусстве. «Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве. М. : Искусство, 1990.400 с.

830. Пацюков В. Проект миф - концепт // А-Я. 1980. № 2. С. 3-11.

831. Пащенко О. Работа с ужасом. URL: http://bangbifflgstudio.m/shooters/loveimdsqualor (дата обращения: 22.08.2012) (Пащенко 2007).

832. Пащенко О. Совлечься риз дизайнерских. URL: http://n6.ru/txt/unclothe/ (дата обращения: 22.08.2012) (Пащенко 2008)

833. Пащенко О. Плохие картинки. URL: http://olegpasclienko.livejournal.com/tag,/i;nn4 (дата обращения: 22.08.2012) (Пащенко 2011).

834. Пащенко О., Вишневская Я. Искусство ухода за мертвецами. М., 2009.98 с.

835. Пеев Г. Бюрократы и неформалы: генезис, соотношение, развитие // Обводный канал 1988. №14. С. 1-17.

836. Пеев Г.И. Метаморфозы культурной традиции в индустриальном мире // Часы. 1987. №66. С. 146-153.

837. Перепелкин М.А. Метафизическая парадигма в русской литературе 1970-х годов: формирование, структура,эволюция: Автореф. дис. докт. филол. наук. Самара, 2010.42с.

838. Петрова H.A. Литература в неантропоцентрическую эпоху: Опыт О. Мандельштама. Пермь, 2001.311 с.

839. Петрова Н. «Хочу» и «не хочу» в поэзии и прозе О. Мандельштама // Миры Осипа Мандельштама. IV Манделыптамовские чтения. Пермь, 2009. С. 231-243.

840. Петровская Е. Этика анонимности. URL: http://xz.gif.ni/numbers/5 7/petrovskaya (дата обращения: 18.03.2012).

841. Петровская Е. Видение как прием: границы подхода // Новое литературное обозрение. 2000. №44. С. 307-310.

842. Пивоваров В. О любви слова и изображения. М .: Новое литературное обозрение, 2004. 142 с.

843. Пигров К.С. Желание как терпение // Философия желания: сб. статей. СПб., 2005. С. 114117.

844. Пигров К. Дневник: общение с самим собой в пространстве тотальной коммуникации // Проблемы общения в тотальной коммуникации. СПб.: Эйдос, 1998. С. 200-219.

845. Пигров К. Хаос как тайна // Размышления о хаосе. СПб.: Эйдос, 1997. С. 7-11.

846. Пигров К. Рассуждение о стереотипах, или Утешение методом // Символы, образы, стереотипы современной культуры. Философский и метафизический опыт. СПб. : Эйдос, 2000. С. 84-89.

847. Пиралишвили О. Теоретические проблемы изобразительного искусства. Критерии завершенности в искусстве и теория "non-finito". Тбилиси : Хеловнеба, 1973.198 с.

848. Письман JI. Наивное искусство как феномен современной культуры // Символы, образы, стереотипы: художественный и эстетический опыт. СПб.: ФКИЦ «Эйдос», 2000. С. 247-251.

849. Плампер Я. Эмоции в русской истории // Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 11-36.

850. Плеханова И.И. Преображение трагического. Часть I. Иркутск : Изд-во Иркут. ун-та, 2001.158 с.

851. Подорога В. Событие и масс-медиа. Некоторые подходы к проблеме // Синий диван. Вып. 14. М.: Три квадрата, 2010. С. 35-62.

852. Подорога В. Феноменология тела: Введение в философскую антропологию. М. : Ad Marginem, 1995. 339 с.

853. Половинкина О. Эмблема против кончетго: Герберт против Донна // Вопросы литературы. 2006. - №5. - С.208-226.

854. Полухина В. Жанровая клавиатура Бродского // Russian Literature. 1995. Vol. XXXVII. -MIL P. 146-155.

855. Поляковский В. Рец. на кн.: А. Драгомощенко. На берегах исключенной реки. М., 2005. URL: hltp://\v\v\v.riiagazines.russ.m/km/2006/2/po23-pr.html (дата обращения: 3.06.2012).

856. Померанцев И. КГБ и другие стихи. М.: Новое литературное обозрение, 2010.128 с.

857. Померанцев И. Те, кто держали нас за руку, умерли. М. : Новое литературное обозрение, 2005. 192 с.

858. Поморска К. Маяковский и время (к хронотопическому мифу русского авангарда) // Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V/VI. P. 341-353.

859. Поплавский Б. Неизданное. Дневники. Статьи. Стихи. Письма. М.: Христианское изд-во, 1996.512 с.

860. Попова Е. В. Критерий «ценность» в литературоведческих исследованиях // Русская литература XX-XXI вв.: проблемы теории и методологии изучения. М.: МАКС-Пресс, 2008. С. 3739.

861. Порвин А. Бросить кость собаке ума. URL: http://russ.iu/Mirovaya-povestka''Brosit-kost-sobake-uma (дата обращения: 12.04.2012) (Порвин 2012)

862. Порвин А. Стихотворения. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 240 с.

863. Поэты-имажинисты. СПб.: С. -Петерб. писатель, Аграф, 1997. 536 с.

864. Правила акцентуации // Акцент: альманах. М., 2011. С.4-7.

865. Пригов Д.А., Захаров В. Беседа, состоявшаяся в январе 1993 г. в г. Кельне // Pastor. Вологда, 2009. С.141-153.

866. Пригов Д.А. Вторая сакро-куляризация // Wiener Slawistischer Almanach. 1994а. Bd. 34. S. 298-305.

867. Пригов Д.А. Второй раз о том, как все-таки вернуться в литературу, оставаясь в ней, но выйдя из нее сухим! // Wiener Slawistischer Almanach. 19946. Bd. 34. C.305-315.

868. Пригов Д.А. Исчисления и установления (стратификационные и конвертационные тексты). М.: Новое литературное обозрение, 2001а. 319 с.

869. Пригов Д.А. Написанное с 1990 по 1994. М.: Новое литературное обозрение, 1998.287 с.

870. Пригов Д. О Бестиарии // Pastor. Вологда, 2009. С. 25-31

871. Пригов Д.А. Помирись со своей гордостью, человек // Wiener Slawistischer Almanach. -1994в. Bd. 34. S.289-291.

872. Пригов Д.А. Скажи мне, как ты различаешь друзей, и я скажу, кто ты. URL: http://glukhomania.ncca-kaningrad.ru^rson()rus.php3?blcmg:::::rus&t=i0&p=29 (дата обращения: 4.07.2012) (Пригов 2002).

873. Пригов Д.А. Собрание стихов. Т. 1.1963-1974 // Wiener Slawistischer Almanach. 1996. SBd. 42.227 c.

874. Пригов Д.А. Собрание стихов. Т. 2.1975-1976 // Wiener Slawistischer Almanach. 1997а. 334 с.

875. Пригов Д.А. Советские тексты. 1979-1984. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 19976.271 с.

876. Пригов Д.А. Что бы я пожелал узнать о русской поэзии, будь я японским студентом // Новое литературное обозрение. 20016. № 50. С. 477-490.

877. Пригов Д.А., Шаповал С. Портретная галерея Д.А.П. М.: Новое литературное обозрение, 2003.164 с.

878. Программа выступления трансфуристов в Клубе-81 // Транспонанс. 1985. №29. без паг.

879. Проскуряков Ю. Смешанная техника как конвергенция делологических типов текста. URL: http://w\vw.chernovikA>rg/main.php?start=0&filti^favt&í^text=ripocKypHK'OB (дата обращения: 12.04.2012) (Проскуряков 2001).

880. Пугачев А. Репетитивная техника в поэзии Генриха Сапгира // Полилог. 2009. №2. С. 2729.

881. Пути культуры 60-80-х гг. // Часы. 1986. № 62. С. 197-234.883. «Пью вино архаизмов.»: О поэзии Виктора Кривулина. СПб.: Коста, 2007.91 с.

882. Пэн Д. Двойничество в русской советской лирике 1960-1980-х гг. // Вопросы литературы. 1994. Вып. II. С. 3-29.

883. Пяст В. Встречи. М.: Новое литературное обозрение, 1997.416 с.

884. Пятигорский А. «Другой» и «свое» как понятия литературной философии // Сборник статей к 70-летию проф. Ю.М. Лотмана. Тарту : Тартуский ун-т, 1992. С. 3-9.

885. Пятигорский А. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // Континент. 1978. 15. С. 314-322.

886. Разумовская А.Г. Сотворение «фонтанного мифа» в творчестве Иосифа Бродского // Поэтика Иосифа Бродского: сб. науч. тр. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2003. С. 140-155.

887. Раков В.П. Релятивистская поэтика серебряного века // Потаенная литература: Исследования и материалы. Вып. 2. Иваново : ИвГУ, 2000. С. 77-97.

888. Ракуза И. Лирический супрематизм Г. Айги // Литературное обозрение. 1998. № 5/6. С. 55-59.

889. Ранчин А. Транслит: альманах. Вып. 1-6/7. СПб., 2005-2010. URL: http://wvvw.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/2194/2234 (дата обращения: 5.07.2012) (Ранчин 2010).

890. Ранчин А. «Вирши» Генриха Сапгира. URL: http://sapgir.narod.ru/tcxts/criticism./critl.htm (дата обращения: 28.06.2011) (Ранчин 2000).

891. Рассадина С.А. Герменевтика удовольствия: Наслаждение вкусом. СПб. : ИД «Петрополис», 2010.252 с.

892. Рембо А. Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду. М., 1982.495 с.

893. Ремизов А. Огонь вещей. М.: Советская Россия, 1989. 525 с.

894. Ремизов А. Иверень. Загогулины моей памяти. Berkeley : Berkeley Slavic specialities, 1986. 387 с.

895. Ремизов А. Огонь вещей. Сны и предсонье. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. 368 с.

896. Родионов А. Игрушки для окраин. М.: Новое литературное обозрение, 2007.155 с.

897. Роднянская И. «Никакое лекарство не отменяет болезни»: О поэзии Бориса Херсонского. URL: http://www.litkarta.m,/dossier/rodn-khcrson/dossicr1497/ (дата обращения: 03.02.2012).

898. Родченко А. Опыты для будущего. М.: Изд-во «Грантъ», 1996. 416 с.

899. Розанов В. Среди художников. М.: Республика, 1994.494 с.

900. Розанов В.В. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1995. 733 с.

901. Розанов В. Метафизика христианства. М.: ACT, 2000. 856 с.

902. Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментария // Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития: литературно-критические работы разных лет. М.: Искусство, 1990. С. 37-224.

903. Розанов В. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. М.: Танаис, 1996. 539 с.

904. Розов П.А. К методологии анализа рефлектирующих систем // Проблемы рефлексии. Современные комплексные исследования. Новосибирск: Наука, 1987. С. 33-38.

905. Романова И.В. Поэтика Иосифа Бродского: лирика с коммуникативной точки зрения: Автореф. дис. докт. филол. наук. Смоленск, 2007. 45 с.

906. Российский акционизм: 1990-2000. М.: WAM, 2007.416 с.

907. Рубинштейн Л. Для меня любой текст способен в какой-то момент стать поэзией. URL: http://old.mss.ru/journal/inie/98-04-21 /voskov.htm (дата обращения: 14.08.2012) (Рубинштейн 1998)

908. Рубинштейн Л. Что тут можно сказать. // Личное дело №: Литературно-художественный альманах. М.: В/О «Союзтеатр», 1991. С. 233-235.

909. Рубинштейн Jl. Все по порядку. URL: http://wwvv.grani.ru/culture/essay/rubinstein/ m.l88444.html (датаобращения: 22.08.2012) (Рубинштейн 2011).

910. Руднев В. Прагмопоэтика и модальная семантика. URL: http://kolonna.mitin.com/ archive/mj24/rudnev.shtml. (дата обращения: 22.07.2012) (Руднев 1988).

911. Руднев В. Шизофренический дискурс URL: http://wvvv\ .ruthenia.ru/logos/number /199904/19990403 .htm (дата обращения: 24.03.2012) (Руднев 1999).

912. Руднев В. В. Введение в анализ депрессии. URL: h ttp ://www. rut hen ia.ru/logos/num.ber /200156/03.htm (дата обращения: 11.02.2012)

913. Руднев В. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. М. : Аграф, 2000. 428 с.

914. Русский футуризм. Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М. : Наследие, 2000. 480 с.

915. Русский экспрессионизм: Теория. Практика. Критика. М.: ИМЛИ РАН, 2005. 511 с.

916. Рутберг И. Г. Искусство пантомимы. Пантомима как форма театра. М., 1989.125 с.

917. Рыбаков Ю. О художниках и критиках // Обводный канал. 1986. №9. С. 169-175.

918. Рыклин М. Террорологики. М., Тарту: Эйдос, 1992.221 с.

919. Рыков A.B. Постмодернизм как радикальный консерватизм: Проблема художественно-теоретического консерватизма и американская теория современного искусства 1960-1990-х гг. СПб.: Алетейя, 2007.376 с.

920. Рымарь Н.Т. Теория автора и проблема художественной деятельности. Воронеж : Логос-Траст, 1994.262 с.

921. Саббатини М. Пафос юродства в ленинградском подполье // Toronto Slavic Quarterly. -2009. №28. URL: http://www.utoronto.ca/tsq/28/sabbatini28.shtml (дата обращения: 28.08.2012).

922. Сабиров В. Ш. Идея спасения в русской философии. СПб. : Дмитрий Буланин, 2010. 265 с.

923. Савицкий С. Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002.223 с.

924. Савицкий С. Хеленукты в театре повседневности // Новое литературное обозрение. 1998. №30. С.210-259.

925. Савчук В. Конверсия искусства. URL: http://anropology.ru/texls'savchuL/artconn03.html (дата обращения: 07.02.2011) (Савчук 2001).

926. Савчук В. Что исполняет перформанс? // Феномен артистизма в современном искусстве. М.: Индрик, 2008. С. 497-518.

927. Савчук В. Медиа-философия: формирование дисциплины // Медиа-философия. Основные проблемы и понятия. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2008. С. 3-56.

928. Савчук В. Метафизика раны. URL: http://anthropology.ru/m/texts/savchuk/\\()und.html (дата обращения: 19.04.2012) (Савчук 1992).

929. Савчук В. Философия фотографии. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005.256 с.

930. Сазонова Л.Н. Поэзия русского барокко (вторая половина XVII начало XVIII века). М.: Наука, 1991.263 с.

931. Самиздат (По материалам конференции «30 лет независимой печати. 1950-80-е гг.»). СПб.: НИЦ «Мемориал», 1993.142 с.

932. Самиздат века. М., Минск: Полифакт, 1997.1192 с.

933. Самиздат Ленинграда. 1950-1980-е. Литературная энциклопедия. М. : Новое литературное обозрение, 2003.624 с.

934. Сапгир Г. Избранное. Москва Париж - Нью-Йорк: Третья волна, 1993.252 с.

935. Сапгир Г. Московские мифы. М.: Изд-во «Прометей» МГПИ им. Ленина, 1989.144 с.

936. Сапгир Г. Неоконченный сонет. М.: Олимп; ACT, 2000. 288 с.

937. Сартр Ж.-П. Воображаемое: Феноменологическая психология воображения. СПб. : Наука, 2001. 319 с.

938. Сахно И.М. Бриколаж в поэзии русского авангарда // Русский авангард 1920-1930-х гг.: проблема коллажа. М.: Наука, 2005. С. 305-315.

939. Сваровский Ф. Несколько слов о новом эпосе // РЕЦ. 2007. №44. С.4-8.

940. Сваровский Ф. Встречи с неподготовленными читателями? слова-маркеры. URL: http://novostiliteratury.ru/novosti/2011/05/13/kolonka-avtora-fyodor-svarovskij-2/ (дата обращения: 22.08.2012) (Сваровский 2011).

941. Свительский В.А. Личность в мире ценностей (Аксиология русской психологической прозы 1860-1870-х гг.). Воронеж: ВГУ, 2005.231 с.

942. Северин И. (Берг М.) Новая литература 70-80-х // Вестник новой литературы. 1990. №1. С. 222-239.

943. Северская О. Язык поэтической школы. Идиолект, идиостиль, социолект. М. : «Слова-ри.ру», 2007.126 с.

944. Сегал Д. Литература как охранная грамота // Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V/VI. -С. 151-244.

945. Сегал Д. Русская семантическая поэтика двадцать пять лет спустя // Литература как охранная грамота. М.: Водолей Publishers, 2006. С. 213-253.

946. Седакова O.A. В защиту разума. URL: http://magazines.russ.ru/conlinenl /2010/144/sc 13.html (дата обращения: 05.05.2012).

947. Седакова О. Кончина Бродского // Литературное обозрение. 1996. №3. С. 11-15.

948. Седакова О. Речь при вручении премии имени Андрея Белого. // Часы. 1984. № 47. С. 269-271.

949. Седакова О. Свободный ум видит истину как она есть и не беспокоится, как его поймут. URL: http:/Awvw.novayagazeta.ru/data/201 l/041/27.htm! (дата обращения: 22.08.2012)

950. Седакова О. Проза. М.: Эн Эф Кью / Ту Принт, 2001.960 с.

951. Седакова О. Художник и модель. Райнер Мария Рильке картинки и заметки // 37. 1976. №7-8. С. 164-184.

952. Седакова О. Музыка глухого времени (русская лирика 70-х годов) // Вестник новой литературы. 1990. Вып. 2. С. 257-265.

953. Седакова О. Слово Александра Величанского // Величанский А.Л. Мгновения ока. М. : Прогресс-Традиция, 2005. С.4-15.

954. Секацкий А. Эстетика в эпоху анестезии. URL: hit р ://nuigazi nes. rass. ш/кт/2004/2/fain33-pr.html (дата обращения: 07.02.2011)

955. Семьян Т.Ф. Визуальный облик текста как феномен телесности сознания // Автор как проблема теоретической и исторической поэтики. Сб. науч. статей : в 2-х ч. Ч. 1. Гродно : ГРГУ им. Я. Купалы, 2008.

956. Сендерович С. Внутренняя речь и терапевтическая функция в лирике // Revue des Études Slaves. Paris, 1987. P. 315-325.

957. Сендерович С. Алетейя. Элегия Пушкина «Воспоминание» и проблемы его поэтики // Wiener Slawistischer Almanach. 1982. Sbd. 8.279 с.

958. Сендерович С., Сендерович М. Пенаты: исследования по русской поэзии. East Lansing: Russian Language Journal, 1990. 276 с.

959. Сен-Сеньков А. Бог, страдающий астрофилией. M. : Новое литературное обозрение, 2010. 147 с.

960. Сергеев А. Альбом для марок: коллекция вещей, слов и отношений // Дружба народов. 1995. №8. С. 17-178.

961. Сигей С. Стих-перформанс: пояснение // Транспонанс. 1985. №29. без паг.

962. Сигей С. Обертонна стиха // Транспонанс. 1979. №4. С. 33-36.

963. Сигей С. О кластерах // Транспонанс. 1980. №5. С.74-75.

964. Сигей С. Собуквы. М. : Гилея, 1996. без паг.

965. Сигей С. Поэзия написания // Транспонанс. 1983. №14. С.5-6.

966. Сигей С. Библиографические заметки // Транспонанс. 1985. №27. С. 120-144.

967. Сидорова А.Г. Коммуникативные стратегии и культурные практики в поле литературы. Барнаул, 2009. 214 с.

968. Силантьева В., Конопелько О. Маска в литературе и живописи начала XX века // Russian Literature. 1999. Vol. XLV/I. P. 107-114.

969. Сироткин H. Жанр «приказа» в авангардистской поэзии. URL: http://avantgarde.narod.ru/beitraege/fi7nsbeiehl.him (дата обращения: 17.07.2011) (Сироткин 1999).

970. Скандиака Н. 12/4/2007. М. : Новое литературное обозрение, 2007.112 с.

971. Скворцов А. Игра в современной русской поэзии. Казань : Изд-во Казанского ун-та, 2005. 364 с.

972. Скворцов А.Е. Рецепция и трансформация поэтической традиции в творчестве О. Чу-хонцева, А. Цветкова, С. Гандлевского: Автореф. дис. . докт. филол. наук. Казань, 2011. 42 с.

973. Скидан А. АТД: возможность иного // Драгомощенко Д. Тавтология. М. : Новое литературное обозрение, 201 la. С.5-12.

974. Скидан А. В повторном чтении. М. : Арго-риск, 1998.39 с.

975. Скидан А. Житель окраины // Абдуллаев Ш. Неподвижная поверхность. М. : Новое литературное обозрение, 2003. С.4-12.

976. Скидан А. С. Завьялов. Мелика. Стихи. URL: http://magazines.mss.ru/znamia /1999/2/skidan-pr.html (дата обращения: 22.07.2012)

977. Скидан А. Критика поэтического разума. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/ 2011/108/sk25.himl (дата обращения: 3.06.2012) (Скидан 20116)

978. Скидан А. Обратная перспектива // Завьялов С. Мелика. М. : Новое литературное обозрение, 2003. С. 4-18.

979. Скидан А. Поэзия и мысль. URL: http://www.vavilon.m/tcxts/skidiin2-9.html (дата обращения: 22.08.2012) (Скидан 19956).

980. Скидан А. Поэзия в эпоху тотальной коммуникации. URL: http://www.litkarta.ru/projects/ vozdukh/issues/2007-2/skidan (дата обращения: 17.08.2012).

981. Скидан А. Расторжение. М.: Русский Гулливер, 2010.222 с.

982. Скидан А. Сумма поэтики // Новое литературное обозрение. 2003. № 60. С. 287-294.

983. Скидан А. Человек кончающий. URL: http://www.vavilon.ru/metatcxt/mj53/skidan.html (дата обращения: 22.08.2012) (Скидан 1995в).

984. Скидан А. Эфирная маска. URL: http://wwvv.vavilon.ru/texts/skidan2-6.html (дата обращения: 25.06.2012) (Скидан 1995а).

985. Скидан A. Crux interpretuum / Жало в плоть. URL: http://www.vavilon.ru/texts/skidan2-5.html (дата обращения: 22.08.2012) (Скидан 1995г).

986. Скидан А., Рудяева И. «не насильно.»// Митин журнал. 1992. №44. С.67-75.

987. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. М.: Флинта, Наука, 2007. 607 с.

988. Скоропанова И.С. Повторение как трансгрессия: «Черновики Пушкина» Генриха Сапги-ра // Przeglad Rusycystyczny. 2001. №4. S. 47-62.

989. Словарь русского языка : в 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А.П. Евгеньевой. 4-е изд., стер. М.: Изд-во «Русский язык», 1999. URL: http://iHvweb.ru/feb/mas/mas-abc/ (цата обращения: 6.07.2012).

990. Словарь охотника-природолюба / Сост. И. Касаткин. М., 1995.238 с.

991. Смирнов А. Протей как превращения текста // Литературное обозрение. 1998. №5/6.

992. Смирнов И.П. Барокко и опыт поэтической культуры начала XX века // Славянское барокко: историко-культурные проблемы эпохи. М.: Наука, 1979. С. 335-361

993. Смирнов И.П. Бытие и творчество. СПб.: Канун, 1996.188 с.

994. Смирнов И.П. Видеоряд: Историческая семантика кино. СПб.: Петрополис, 2009. 397 с.

995. Смирнов И. П. Два типа рекуррентности: поэзия vs. проза // Wiener Slawistischer Almanach. 1985 Bd. 15. С. 255-278.

996. Смирнов И.П. Катахреза // Russian Literature. 1986. Vol. XIX. P. 57-64.