автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Повесть "Штосс" в контексте творчества М.Ю. Лермонтова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Повесть "Штосс" в контексте творчества М.Ю. Лермонтова"

На правах рукописи

Видяева Надежда Николаевна

ПОВЕСТЬ «ШТОСС» В КОНТЕКСТЕ ТВОРЧЕСТВА М.Ю.ЛЕРМОНТОВА

Специальность 10.01.01 Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Псков - 2005

Работа выполнена на кафедре литературы факультета русского языка и литературы Псковского государственного педагогического университета имени С.М.Кирова.

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор КАПИТАНОВА ЛЮДМИЛА АНАТОЛЬЕВНА

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, доцент САПОЖКОВ СЕРГЕЙ ВЕНИАМИНОВИЧ кандидат филологических наук ШТЫРОВА АЛИМА НИКОЛАЕВНА

Ведущая организация:

Оренбургский государственный педагогический университет

Защита диссертации состоится «4» ноября 2005 г. в 1489 часов на заседании диссертационного совета К 212.192.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук в Псковском государственном педагогическом университете имени С.М.Кирова по адресу: 180000, г.Псков, ул.Некрасова, д.24, ауд.16.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Псковского государственного педагогического университета имени С.М.Кирова по адресу: 180760, г.Псков, пл.Ленина, д.2.

Автореферат разослан « Л » 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук Л.А. Казакова

200&-4 181 58

Общая характеристика работы

Настоящая диссертационная работа посвящена исследованию произведения М.Ю.Лермонтова, известного под названием «Штосс». Содержание данной работы отражает попытку создания более полного представления о «Штоссе» как феномене литературного процесса первой половины XIX века и значимой составляющей творческого наследия М.Ю.Лермонтова.

Исследователями (В.Асмус, Э.Герштейн, В.Маркович, Б.Удодов, У.Фохт) неоднократно отмечалось, что художественному мировидению М.Ю.Лермонтова свойственна явно выраженная цельность, непосредственно повлиявшая на высокую степень свойственной его произведениям копцептуальности, что, в свою очередь, порождает своеобразное «кружение» писателя вокруг определенных образов, мотивов, проблем. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать повесть «Штосс» в контексте творчества М.Ю.Лермонтова в противовес сложившемуся в науке устойчивому представлению об особняковом положении повести в ряду других его произведений.

Более того, «Штосс» органично вписывается не только в контекст лермонтовского творчества, но также в литературный контекст первой половины XIX века, о чём свидетельствует представленное в диссертации сопряжение повести М.Ю.Лермонтова с произведениями Н.В.Гоголя, Н.А.Полевого, В.Ф.Одоевского, которое проявило органичную адаптацию в «Штоссе» характерного для художественного мировидения этих писателей взгляда на проблему судьбы личности, вставшей на особый путь жизнедействования вследствие ощущаемого ею острого разлада с миром земной обыденности, что способствовало проявлению в повести М.Ю.Лермонтова иронического начала. В связи с этим отправной точкой в осмыслении «Штосса» в настоящей диссертации явились два сущностных концепта, характерных лермонтовской концептосфере - концепт иронии и концепт судьбы.

«Концепт» - это философская категория, которая, особенно в последние годы, понимается как константное для науки философии понятие, ибо «философия - это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты» (Ж.Делёз, Ф.Гваттари). И именно философия утверждает концепт в его творческой ипостаси. Несущий «на себе личную подпись своего создателя», концепт должен действительно «твориться», поскольку он всецело «зависит от вольной творческой деятельности» (М.Эпштейн). Отсюда творец художественного произведения безоговорочно имеет право именоваться концептором (т.е. продуцирующим концепт). Таковым является М.Ю.Лермонтов, сполна

обладающий творческой потенцией дл я ящгои/НГйбыАЮяркшессе своего

3 библиотека 1

С.Пете 09

ТЫ 1

мышления оперировать теми идеальными абстрактными единицами, коими можно назвать понятия «судьба» и «ирония», смыслы которых у писателя взрастились до уровня концептов. Тем самым концепт подается в диссертации как некая мыслительная категория, базирующаяся на определённой проблеме, отраженной в художественном творчестве конкретного автора, характеризующая особую деятельность его концептосферы и расшифровывающаяся в зависимости оттого контекста, в который она погружена концептоносителем.

Осмысление лермонтовских концептов иронии и судьбы в качестве содержательных стержней «Штосса» предполагало обращение к широкому контексту творчества писателя, благодаря которому ирония и судьба предстают как слагаемые лермонтовской концептосферы со свойственной им, как и всякому концепту, трехсложной структурой1 (включающей, с одной стороны, «основной» «буквальный» смысл, с другой - «пассивный» «исторический» и «новейший» «актуальный» и «активный» смысловые слои концепта), проявляющей существо концегпа. «Основным» «буквальным» смыслом иронии, проступающим в границах творчества М.Ю.Лермонтова, включая последнее произведение, можно назвать присущую ей двуполюсность, когда истинным является не прямо высказанное, а противоположное ему. «Основным» «буквальным» смыслом судьбы выступает определенный «сценарий» человеческого бытия, в реальном мире воплощаемый в индивидуальном жизнедействовании.

Лермонтовские концепты иронии и судьбы обладают и «историческим» смыслом, проявляющим динамику их развития в проекции общей эволюции творчества М.Ю.Лермонтова, вследствие чего концепты приобретают бытийственный, мировоззренческий характер осмысления. Последнее с наибольшей полнотой обнаруживается в повести, завершающей творческий путь писателя. В «Штоссе» же выпочковывается и «актуальный» «новейший» смысл лермонтовских концептов судьбы и иронии, обнаруживаемый в их сопряжении друг с другом и обусловивший необычайную смысловую глубину этого произведения, в котором воссоздается особый жизненный путь творца и его особая судьба, что придаёт повести отчётливое философское звучание, подвигающее к восприятию её как итоговой вехи на пути М.ЮЛермонтова, во многом суммирующей его собственные отношения с миром.

Несмотря на то, что интерес к творчеству М.Ю.Лермонтова по-прежнему не ослабевает, подтверждением чему являются работы последних

1 Степанов Ю.С. Концепт/Ю.С.Степанов //Сгепанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. - М., 2001. -С. 44; Вуянова Л, Концепт «душа» как основа русской ментальное™-особенности речевой реализации /Л'.Буянова. - www.relga.rsu.ru/n80/cult80_l .htm

.. ! 4

лет, принадлежащие А.Журавлевой, Т.Уразаевой, И.Щеблыкину, И.Юхновой и др., обозначенные в диссертации подходы к исследованию «Штосса» с позиции лермонтовской концептосферы и открывающиеся вследствие этого новые перспективы в осмыслении непосредственно повести «Штосс» и лермонтовского творчества в целом вкупе с вышеуказанным свидетельствуют об актуальности настоящей работы.

Материалом и объектом исследования является повесть М.Ю.Лермонтова «Штосс», погруженная в контекст его творчества, представленного, главным образом, романом «Герой нашего времени», незаконченным романом «Княгиня Лиговская», ироническими поэмами «Сашка» и «Тамбовская казначейша» и драмами «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек». К анализу также привлекаются план «Штосса» и черновой «текстовый отрывок» повести, способствующие максимальному обнаружению авторского замысла произведения.

По мере необходимости в диссертации привлекаются произведения А.С.Пушкина («Граф Нулин» и «Домик в Коломне»), В.Ф.Одоевского («Сильфида», «Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Н.В.Гоголя («Невский проспект»), Н.А.Полевого («Блаженство безумия»), способствующие созданию возможно более широкого контекстового «поля» «Штосса», проявляющего ряд проблем, затронутых в лермонтовском произведении.

В диссертацию также введены дилогия Э.-Т.-А.Гофмана «Ошибки-Тайны», актуализирующая мотив игры и образ игрока в «Штоссе», и философско-эстетический трактат К.-В.-Ф.Зольгера «Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и об искусстве», проявляющий концептуальную для М.Ю.Лермонтова категорию иронии. В работе присутствуют ссылки на сочинения А.-В.Вакенродера и А.-В.-Ф.Шлегеля, способствующие по возможности более объемно представить органичные «Штоссу» проблему творчества и проблему иронии.

Цель исследования заключается в выявлении «ближних» и «удаленных» контекстов повести «Штосс», оформившихся не только из произведений М.Ю.Лермонтова разных лет создания, но и из сочинений русских и зарубежных писателей и философов-эстетиков начала - первой половины XIX века, определивших круг проблем повести и специфику их разрешения автором, а также в непосредственном осмыслении «Штосса» как рубежного произведения, сфокусировавшего в себе сущностные и первостепенные вопросы для М.Ю.Лермонтова-творца и человека.

В соответствии с поставленными целями определяются следующие задачи диссертационного исследования:

1. Проследить процесс последовательного вызревания замысла «Штосса» посредством обращения к двум сопутствующим лермонтовской работе над повестью контекстам: собственно лермонтовскому (план и

«текстовый отрывок») и гофмановскому (дилогия «Ошибки-Тайны»); в связи с этим реконструировать принцип оформления основных слагаемых содержательного поля будущего «Штосса»: карточной игры и её участников, образа дома как пространства игры, звучащего адреса; при этом показать уместность обращения к «гофмановскому элементу», способствующего обоснованию сопряжения в «Штоссе» двух ведущих взаимопрорастающих мотивов: игры и судьбы.

2. Выявить и осмыслить концепт иронии в лермонтовском творчестве и преимущественно его преломление в повести «Штосс».

3. Обнаружить и проанализировать на текстуальном уровне силовое поле иронического напряжения «Штосса», способствующее созданию эффекта «мерцания смыслов» в повести; осмыслить особенности взаимодействия фантастического / нефантастического в «Штоссе»

4. Проследить стадиальную эволюцию концепта иронии в творчестве М.Ю.Лермонтова; с этой целью ввести «Штосс» в контекст лермонтовского творчества, сполна обнаруживающий постепенное «движение» иронии (в сторону углубления собственного смысла, а также выкристаллизовывания её философского извода), проявившееся в корреляции с концептом судьбы и формирующее ироническую рефлексию концепта судьбы, что способствует выведению текста «Штосса» на совершенно особый структурно-содержательный уровень его осмысления.

5. Осмыслить пути адаптации М.Ю.Лермонтовым философско-эстетических концепций А.-В.-Ф.Шлегеля и К.-В.-Ф.Зольгера на уровне сопоставления восприятия категории иронии философами-эстетиками и М.Ю.Лермонтовым.

6. Произвести поэтапный анализ текста «Штосса» с опорой на «ближние» и «ближайшие» контексты повести.

7. Осмыслить своеобразие конфликта «Штосса» в его последовательном углублении: от «внешнего» к «внутреннему»; выявить содержание и функцию мотива двойничества и игры в аспекте «внутреннего» конфликта «Штосса».

8. Рассмотреть соотношение понятий рок / судьба с позиции их функционального отражения в драмах «Menschen und Leidenschaften», «Странный человек» и повести «Штосс».

9. Обосновать феномен «симбиоза» двух сущностных для М.Ю Лермонтова концептов - иронии и судьбы, проходящих через всё его творчество, включая повесть «Штосс».

Решение поставленных задач в диссертационном исследовании обеспечивает сочетание сравнительно-исторического, культурно-исторического и типологического методов исследования. Научная проблема диссертации также обусловила обращение к смежным областям

гуманитарного знания - философии, эстетике, культурологии, истории и лингвостилистике.

Научную новизну работы составляет впервые предпринятое исследование повести «Штосс», во-первых, погруженной в контекст творчества М.ЮЛермонтова, во-вторых, в призме лермонтовского концепта иронии и концепта судьбы. В диссертации также впервые предпринята попытка соотнесения «Штосса» с дилогией Э.-Т.-А.Гофмана «Ошибки-Тайны», а также с трактатом К.-В.-Ф.Зольгера «Эрвин», что позволило приблизиться к многостороннему раскрытию актуализированной в «Штоссе» авторской концепции мира и концепции жизненного пути героя-творца.

Научно-практическое значение работы состоит в расширении представлений о художественном мировидении М.Ю.Лермонтова, его творческом наследии, категории «концепт» в сочетании с понятиями «ирония» и «судьба», а также в том, что её результаты могут найти разнообразное применение в процессе разработки общих и специальных учебных курсов по русской литературе XIX века и вузовской практике преподавания, в руководстве научно-исследовательской работой студентов, включая написание курсовых и дипломных работ. Материалы и некоторые положения диссертации могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества М.Ю.Лермонтова и проблемы концепта и специфики его проявления в художественном тексте.

Апробация работы. По результатам исследования были сделаны доклады на научно-практических семинарах аспирантов кафедры литературы Псковского государственного педагогического университета имени С.М.Кирова, принципиальные положения работы и её основные аспекты обсуждались на заседаниях кафедры.

Материалы диссертации являлись предметом обсуждения на научных конференциях различного уровня, в том числе международного (Международная конференция «Мир романтизма». XII Гуляевские чтения / Тверь, 2004 г./) и всероссийского (Всероссийская научно-практическая конференция, посвященная 190-летию со Дня рождения М.Ю.Лермонтова /Пенза-Тарханы, 2004 г./). Отдельные положения работы стали основой выступлений на Международной научной конференции, посвященной 80-летию профессора Е.А. Маймина (Псков, 200! г.), XIII Пуришевских чтениях (Москва, 2001 г.), на научном семинаре «Тема судьбы в романтическом искусстве» (Тверь, 2005 г.). Основные положения диссертационной работы изложены в шести публикациях.

Цели и задачи, поставленные в диссертации, а также предмет её исследования, определили структуру работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Библиография содержит 341 наименование. Общий объем исследования 235 страниц.

Содержание работы

Во введении аргументируется выбор проблемы, её актуальность; здесь же определяется объект исследования, его цель, задачи и структура диссертационного исследования, обосновывается степень новизны, сообщаются сведения об апробации работы, а также её научно-практической значимости.

В первой главе диссертации - «Ирония как философско-эстетическая категория. Концепт иронии в творчестве М.Ю.Лермонтова и его преломление в повести «Штосс» - анализируется концепт иронии, складывавшийся и постепенно оформлявшийся в художественном сознании М.Ю.Лермонтова на протяжении всего его творчества. Глава состоит из четырех содержательных блоков, каждому из которых соответствует параграф.

Основное внимание в первом параграфе - «Взаимодействие нефантастического/фантастического в «Штоссе» в свете лермонтовского концепта иронии» - сосредоточено на анализе предпринятого М.ЮЛермонтовым в марте 1841 года в салоне Е.А. и С.Н.Карамзиных «мистифицированного чтения» повести, непосредственно «включившего» механизм иронии в «Штоссе», спровоцировав такую атмосферу его восприятия, которая инициировала собой две точки зрения на услышанное, актуализирующие нефантастический / фантастический характер происходящего в «Штоссе». Эти, на наш взгляд, вероятные и одновременно взаимоисключающие толкования и создают ироническую напряженность «Штосса», а также обнажают характерное для лермонтовской иронии мерцание смыслов, с наибольшей полнотой проступающее в финале повести. Иначе сказать, М.Ю.Лермонтов выносит «Штосс» на суд друзей ради того, чтобы они, воспринимая события повести, вчувствовались в услышанное и смогли высказать собственную гипотезу происходящего в ней согласно своему личному «горизонту ожидания». Причем М.Ю.Лермонтов сам предложил «ключ», приводящий в движение механизм иронии «Штосса», -центральную в повести проблему судьбы. Однако необходимо подчеркнуть, что осмысление судьбы осуществляется М.ЮЛермонтовым в проекции двухуровневого - нефантастического / фантастического - толкования одних ц тех же событий «Штосса». Тем самым функция слушателей на вечере у Карамзиных вполне очевидна: они необходимы автору для создания такого пространства вокруг повести, которое будет насыщено, по крайней мере, двумя противоположными взглядами на природу её событий. Так участники литературного вечера, на котором был представлен «Штосс», ждали окончания «страшной повести» (по определению Е.П.Ростопчиной) в прямом смысле этого слова и, не получив желаемого, остались каждый со своими мыслями по поводу дальнейшей судьбы Лугина, тем самым как бы «зарядив» один из возможных - фантастический либо нефантастический -смысловых «полюсов» повести.

В диссертации высказывается и аргументируется мысль о том, что «Штосс» может инициировать как скептические размышления, касающиеся, прежде всего, лугинского душевного состояния, объясняющего «остранённость» всего происходящего в повести, так и пробуждать фантастические ассоциации, поскольку рациональным путём нельзя объяснить и факт «угадывания» Лугиным адреса неизвестного ему «титюлярного советника Штосса», и саму игру в штос, происходящую в необычном «нумере двадцать семь». Подобная двуполюсность толкований порождает ироническую рефлексию всего происходящего в «Штоссе» и свидетельствует об особом характере иронии в этом произведении.

В связи с тем, что ирония в «Штоссе» мыслится нами как философская категория, принципиально значимым является определение контекста повести, который вобрал в себя иронические поэмы «Сашка» и «Тамбовская казначейша», иронические поэмы А.С.Пушкина «Граф Нулин», «Домик в Коломне», а также роман «Герой нашего времени». Именно такой контекст позволил сделать вывод о постепенном «приращивании» к иронии, по мере её продвижения в творчестве М ЮЛермонтова, - философской компоненты. И поскольку начальная стадия эволюции концепта иронии в лермонтовском творчестве (завершившаяся сформированным в сознании писателя представлением об иронии как философской категории, художественно воплощенной в «Штоссе») сопрягается с его ироническими поэмами, во втором параграфе - «Своеобразие и функция иронии в «шутливых» поэмах М.Ю.Лермонтова («Сашка», «Тамбовская казначейша»)» - осмысливается специфика иронии, присущая данным произведениям.

Анализ последних выявил, что здесь авторская ирония зиждется на противоборстве комического и драматического изводов, присутствующих в жизни персонажей, поскольку в обеих поэмах автор развертывает перед читателями непростые истории жизни героев, однако «пересыпанные» комичными, порою даже откровенно нелепыми моментами и эпизодами, такими, как храп Параши, заискивание Сашки перед тётушкой ради денег или по-военному выверенная стратегия ухаживаний улана за молодой казначейшей.

В связи с этим ирония в поэмах сконцентрирована преимущественно на сфере обыденного, материального жизнеустройства, не только не располагающего, по мысли М.Ю.Лермонтова, ни одним нравственно цельным и гармоничным человеком, но, наоборот, заполненного внутренне ущербными людьми - «калеками». Хотя в то же самое время в иронических поэмах М.Ю.Лермонтова (особенно в поэме «Сашка») возможно усмотреть некий авторский порыв к осмыслению всеобщих проблем бытия, обусловленный присутствием в них инициированных повествователем сатирических элементов и его философских размышлений о смысле

человеческого существования. Несмотря на это, иронические поэмы М.Ю.Лермонтова преимущественно располагают иронией в её традиционном истолковании (ирония как художественная образность). Однако уже здесь начинает определяться то, что впоследствии составит суть лермонтовского концепта иронии: ориентация на глубокую философскую наполненность, которая и сформирует впоследствии в творчестве М.Ю.Лермонтова концепт иронии как некую сущностную величину. В этом смысле привлечение в качестве материала параграфа пушкинских поэм «Граф Нулин» и «Домик в Коломне» позволило усмотреть на фоне пушкинской иронии, представляющей по преимуществу добродушную улыбку автора над нерадивым читателем, еще более явственную ничем не прикрытую лермонтовскую горькую усмешку над несовершенством современного мира и человека, потенциально выводящую М.Ю.Лермонтова к размышлению о первоосновах бытия, ставшему фундаментом формирования лермонтовского концепта иронии.

Ядро третьего параграфа главы - «Ирония в романе «Герой нашего времени» - составляет осмысление своеобразия печоринской иронии. В связи с этим актуализируется проблема рефлексирующего сознания -устойчивой меты лермонтовской эпохи, когда человек оказался свободным лишь в мире собственных идей и одновременно лишенным духовной самореализации. В этой жизненной ситуации защитой человека от осознания всего драматизма собственного бытия и неспособности что-либо изменить в «порядке вещей» становится ирония.

Отсюда Печорин - ироник в полном смысле этого слова. Что же касается романа в целом, то он предоставляет возможность наблюдать процесс трансформации иронии из её сугубо авторской проекции (реализованной в иронических поэмах) в иронию героя, знаменующую его бессилие перед собственной неосуществленностью в жизни.

Процесс печоринской иронии двуедин: с одной стороны, это скептическое отношение к самому себе, с другой - к окружающим людям. Из скепсиса, направленного на себя, проистекает самоирония Печорина, механизм которой заключается в том, что герой «двоит» свой взгляд на происходящие с ним события (например, рыдание от потери Веры объясняет как «обессиленностью души», так и «пустым желудком», а также «ночью, проведенною без сна»). При этом ирония слов Печорина заключена в смысловой и стилевой разнице между обозначенными мотивациями, в равной степени имеющими право на существование, так как они одинаково справедливо способны вскрыть причины столь не органичной для Печорина реакции - его рыданий. Объяснение же причин, сформировавших в самочувствии героя «счастливую диверсию», можно расценивать ещё и как слова- «маску», которую ироник Печорин надевает на себя, чтобы

прикрыть свои оголенные чувства и горькую истину о недостижимости собственного счастья, как бы он, говоря словами Веры, «ни старался уверить себя в противном».

Ирония же Печорина, направленная вовне, в отличие от самоиронии героя, располагающей двумя точками зрения на один и тот же объект мысли, представляет собой скорее одноплановый взгляд, выражающий презрительно-насмешливое отношение к объекту иронизирования. Таковым предстает в романе «взгляд» Печорина на Грушницкого.

Помимо печоринской иронии, в «Герое нашего времени» присутствует ирония повествователя, но не в качестве способа отношения к миру, а как одно из средств эмоционального восприятия того или иного героя романа. Так, ирония повествователя создает вокруг образа Максима Максимыча ореол добродушной улыбки Однако, говоря словами исследователя, «ирония рассказчика, направленная в адрес Максима Максимыча, и ирония над Максимом Максимычем, рождающаяся в процессе восприятия его собственного повествования, не принижают его достоинств»2. Напротив, именно Максим Максимыч с его добрым отношением к людям смог объективно представить исполненную драматизма историю Бэлы и Печорина, а стало быть, воссоздать «специфическую тональность объективного <...> изображения»' этой истории.

«Герой нашего времени» позволяет сделать вывод о том, что в горькой печоринской иронии в собственный адрес «выплавилось» смысловое ядро лермонтовского концепта иронии, сориентированной на осмысление всеобщих проблем мироздания и человеческого бытия. В этом отношении «Герой нашего времени» подготовил почву для окончательного вызревания концепта иронии в последнем прозаическом произведении М.Ю.Лермонтова - повести «Штосс». Осмыслению этого вопроса посвящен четвертый параграф диссертационной главы - «Понятие иронии в призме философско-эстетических концепций Ф.Шлегеля и А.-В.-Ф.Зольгера. Концепт иронии в «Штоссе» М.Ю.Лермонтова».

Если в поэмах ирония совершенно явственно улавливается в ходе авторской мысли, то уже в романе она более тонка и поэтому не столь зрима. Однако ирония «Героя нашего времени» более чётко ориентирована, поскольку основной её источник - главный герой произведения, генерирующий как иронию вовне, так и самоиронию. Что же касается иронии «Штосса», то на языковом уровне она практически незаметна, и это не в последнюю очередь можно объяснить авторской сконцентрированностью в границах малого текстового пространства на необычайно важных

2 Скибин С.М. Проблема иронии в поэтике М.Ю.Лермонтова: Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук / С М.Скибин. - М , 1982. - С 13.

1 Там же. - С. 13-14.

вопросах мирозданческого характера, в то время как для художественного воплощения иронии требуется не только особое внимание автора, но и его целенаправленное творческое усилие. Тем не менее ирония не уходит полностью из «Штосса», но, как нам представляется, проявляет себя по преимуществу в сфере идеи произведения.

Ирония «Штосса» более умозрительна и как бы нитевидна по , сравнению с иронией «Героя нашего времени», что подвигает по-иному посмотреть на существо лермонтовской иронии, а именно разглядеть в ней очевидную философскую компоненту, тем более, что эта особенность * лермонтовской иронии сопрягается с наметившейся в русском обществе первой половины XIX века тенденцией трактовать иронию, - вслед за немецкими философами, - как философскую категорию. В этом ключе рассматривались и её движущие силы, и способ её действия. Отсюда в диссертации лермонтовский концет иронии также осмысливается в контексте своеобразного философского «диптиха», вобравшего представления об иронии Ф.Шлегеля и А.-В.-Ф.Зольгера, что позволило предельно обнажить такие решаемые в «Штоссе», словно в унисон с немецкими философами-эстетиками, вопросы, как извечный конфликт романтического художника с действительным миром, виновным в гибели высшей идеи, стимулирующей устремленность творческой личности к постижению божественного начала тех высших истин, которые освящают и споспешествуют её вдохновенным порывам.

Обнажившийся в «Штоссе» вопрос о художнике, не желающем бесследно исчезнуть в мире обыденности и (как реакция на это) ставшим ироником, неизбежно разворачивает к философско-эстетическим воззрениям Ф.Шлегеля, который преимущественно сосредоточен на способе функционирования иронии, осуществляющимся, согласно шлегелевской позиции, посредством своей двуединости, черпающей истоки в литературном произведении. Эта двуединость заключена в субъектно-объектных отношениях между художником и внешним миром, в то время как литературное произведение выполняет функцию посредника между ними и является, во-первых, областью выражения художника и, во-вторых, тем новым пространством, в которое переплавляется реальная действительность.

Вместе с тем эта двуединость своеобразно обнаруживается и в постулируемой Ф .Шлегелем мысли о том, что ядро произведения составляет ' идея (одна из шлегелевского мира идей, нисходящая на землю и улавливаемая 1 художником). Рядом с ней необходимо соседствует ирония, которая в литературном произведении выступает отражением пульсирующей мысли его творца, выкристаллизовывающейся в акте осмысления им противоречивых и труднодоступных истин о мире и человеке.

В свете эстетики Ф.Шлегеля совершенно естественным представляется тот факт, что герой «Штосса» - произведения о судьбе - это творец,

художник, удел которого - отличаться от остальных людей и постоянно быть развернутым к высшему миру - миру идей, из которого он черпает свои духовные силы. Поэтому он не может не подвергать иронии и земной мир, и свое земное существование, максимально провоцирующие лугинский исход из света и одновременно обосновывающие основание этого исхода, а также необычные метаморфозы и события, которые происходят с героем далее. Именно в них отчетливо просматриваются, - согласно зольгеровской теории, - три этапа нисхождения божественной идеи в земной мир, сопровождаемой иронией и - соответственно этому процессу нисхождения - три составляющих иронического мировидения - «томление», «поиск» и «прояснение». В «Штоссе» это - лугинское «томление» и скука на музыкальном вечере, «поиск» - по услышанному им адресу - дома Штосса в пространстве Петербурга, а также «прояснение», ассоциирующееся со вступлением Л угина в карточную игру в «нумере двадцать семь». «Теперь я понимаю!» -восклицает герой, вступив в эту игру, словно для него уже всё прояснилось, и прежде всего, осознание тяжести своей особой судьбы художника.

Однако ироничен не только Лугин, но и сама судьба, нашедшая для него необычное пространство, - «нумер», в котором герой поселяется и где вскоре состоится их встреча, и Лугин будет способен не только бросить вызов судьбе, но и выйти на поединок с нею. В результате в «Штоссе» обозначивается извечная, но вместе с тем отмеченная лермонтовской «печатью», коллизия: человек и его судьба.

Поскольку судьба предстает в «Штоссе» активной силой, завязавшей отношения с пришедшим на её зов и ожидающим её в «нумере двадцать семь» дома Штосса художником Лугиным, в диссертации предпринимается попытка осмысления принципа её «мышления», следуя которому судьба нисходит к подчиненному её воле смертному и общается с ним. Этот принцип мышления возможно соотнести с иронией, зиждящейся на способности к балансировке взаимоисключающими понятиями. Не будь судьба в «Штоссе» ироником, её встреча с Лугиным не могла бы осуществиться, ибо, в противном случае, судьба не была бы наделена способностью (инициированной именно иронией) отринуть бесспорную истину относительно своего высшего по отношению к человеку положения, раздвинуть нерушимые и незыблемые доселе границы между нею, высшей силой, и земным миром и спуститься в «нумер» странного дома, и более того, устроить там карточный поединок, который Лугин воспринял без особых колебаний и душевного смятения. Последнее, кстати сказать, недвусмысленно свидетельствует об ироничности Лугина - человека, также ставшего способным одну за другой рушить преграды, которые отделяют его от главной, жизненно важной и необходимой встречи, случившейся в доме некоего «титюлярного советника Штосса».

Соответственно, в самом «Штоссе» концепт иронии непосредственно проявлен в двух изводах. Первый - ирония Лугина - романтического художника, драматически переживающего разрушение реальностью божественного идеала и вследствие чего иронически рефлексирующего эту реальность в тональности «печоринской» горькой усмешки в собственный адрес, атакже своей духовной оппозицией свету; второй извод - это ирония, присущая самой судьбе, также совершившей акт иронизирования, балансирующей между (выведенными Зольгером как полюса, которые ограничивают собой колеблющуюся иронию) земным остроумием и высшим юмором, результатом чего явилось принятое Лугиным решение, знаменующее собой выход героя на дорогу Творца, и, стало быть, обретшего для себя смысл существования. Отсюда представляется, что специфика иронии в «Штоссе» обусловлена органичным сопряжением с ней двух сущностных проблем - проблемы личности и её положения в обществе и проблемы её места в пространстве мироздания. В свою очередь, это сопряжение педалирует объединение концепта иронии с концептом судьбы, доминантным в «Штоссе» и выводящим текст повести на совершенно особый структурно-содержательный уровень её осмысления.

В целом же, содержание первой главы диссертации отражает линию эволюции лермонтовской иронии - от ее сугубо литературного понимания, характерного для иронических поэм, к философскому осмыслению, о чём красноречиво свидетельствуют роман «Герой нашего времени» и повесть «Штосс».

Во второй главе диссертационного исследования - «Повесть «Штосс» и проблема судьбы в призме творчества М.Ю.Лермонтова» - осмысливается проблема судьбы, которая в повести «Штосс» выпочковывается наиболее цельно и фильтрованно; она сплавляет собою, казалось бы, три «особняковых» главы повести. Осмысление их содержания побуждает к привлечению широкого контекстного материала. Однако прежде всего в диссертации решается вопрос о контексте, наиболее близком «Штоссу». По этой причине в первом параграфе второй главы - «Контекст «Штосса»: к постановке проблемы судьбы в повести» - основное внимание сосредоточено вокруг проблемы влияния плана и «текстового отрывка» на саму повесть «Штосс». Содержание данного параграфа позволяет сделать вывод о том, что итоговый замысел, реализованный в «Штоссе», последовательно вызревал в данном сопутствующем лермонтовской работе над повестью ближайшем контексте, представленном планом и «текстовым отрывком». Одновременно процессу формирования замысла «Штосса» споспешествовал ещё один, если можно так сказать, удаленный контекст, выпочковавшийся из сопоставительного анализа «Штосса» и гофмановских произведений («Счастье игрока», дилогия «Ошибки -

Тайны»). В соответствии с этим параграф главы имеет два подпараграфа: «План», «Отрывок текста «Штосса» и повесть «Штосс»: схождение / отталкивание» и «Гофмановский элемент» в «Штоссе» («Счастье игрока», «Ошибки- Тайны» ) ».

В первом - ближайшем - контексте наметились основные слагаемые содержательного поля будущего «Штосса»: карточная игра и её участники - старик с дочерью, звучащий адрес, дом как пространство игры. Такое сопоставление плана и «текстового отрывка» с повестью сделало рельефным авторский отказ в «Штоссе» от ряда контекстовых подробностей, обусловленный последующей генерализацией в лермонтовском замысле линии Лугина, сопряженной с двумя ведущими и взаимопрорастающими мотивами - игры и судьбы с отчетливо проступающим приоритетом мотива судьбы.

Осмысляя, какие детали плана и текстового отрывка вошли в повесть, а какие не вошли, можно предположить, что Лермонтов стремился к воссозданию в «Штоссе» дороги героя навстречу судьбе, его решимости на поединок с нею, что, возможно, и обусловило сознательный уход автора от обстоятельств, «замыкающих» героя на этом пути. Отсюда имевшийся в подготовительных материалах к «Штоссу» намёк о «скоропостижной» гибели Лугина не реализуется М.ЮЛермонтовым в тексте повести. Вместо этого на свет появляется произведение, герою которого суждено встретиться с судьбой, садящейся с ним за игорный стол, чтобы стать Банкомётом в таинственной игре с человеком на своем «поле».

В диссертационном параграфе проводится мысль о том, что ближайший к «Штоссу» контекст явился фундаментом для повести, но не столько в содержательном, сколько в идейном смысле: не являясь конспектом событий «Штосса», он скорее представляет собою фиксацию важной для повести идеи - идеи игры. Сама же она «обёрнута» событиями, находящимися в иной плоскости, нежели происшествия «Штосса»: старик с дочерью, главенствующие в плане, в повести уступают место Лугину. Отсюда ослабевает интерес автора к присутствующим в «ближайшем» контексте мотиву шулерства и актуализация семейных отношений между стариком и дочерью. Как показывает дальнейшее содержание параграфа, фигуры старика и дочери приобретают самодостаточное значение в осмыслении лугинской истории, сполна погрузившейся в поле судьбы, ставшее определяющим в итоговом художественном замысле М.ЮЛермонтова.

Процесс вызревания центральной для «Штосса» проблемы судьбы приобретает еще большую рельефность вследствие обнаружения родственных содержательных узлов повести с двумя гофмановскими произведениями, казалось бы, на первый взгляд, не соположенными с нею: новеллой «Счастье игрока» и дилогией «Ошибки-Тайны». Этому

посвящена вторая часть первого параграфа. В ней предпринята попытка проанализировав данный гофмановский материал в призме повести «Штосе» с целью выявления в нем родственных «Штоссу» мотивов и образов, как-то: мотив игры, пути, образ игорного дома, образ игрока.

Наряду с ними обнаруживаются и другие значимые моменты. Например, то, что «Счастье игрока» соотносится уже с лермонтовским планом повести, в связи с чем возникает эффект взаимоотражения содержания плана и гофмановской новеллы и их героев. Однако стоит заметить, что план, хотя и насыщен деталями, которые словно отражаются в «зеркале» «Счастья игрока», не является подстрочным конспектом новеллы. Связь плана «Штосса» с гофмановской новеллой выражена в мотиве игры и в воссоздании образа игрока, характерных для обоих текстов. По всей видимости, М.Ю.Лермонтов, будучи знакомым с творчеством немецкого писателя, обратил внимание на столь тщательную проработку им игрового начала, которое у Гофмана мыслится в мировоззренческом, философском аспекте: игра в гофмановских произведениях разрастается до размеров всего жизненного пространства человека, принявшего её правила и ставшего по их требованию Игроком. В «Штоссе» игра также занимает особое место, становясь смыслом жизни для Лугина, поскольку лишь она даёт ему шанс приблизиться к своему творческому идеалу - женщине-ангелу.

В связи же с гофмановской дилогией «Ошибки-Тайны» в диссертации проводится мысль о том, что «Штосс» испытал на себе её непосредственное влияние. Это касается свойственного дилогии Э.-Т.-А.Гофмана и присущего повести М.Ю.Лермонтова особенного соотношения фантастического и реального планов повествования. Но главное, что сближает между собой «Штосс» и «Ошибки-Тайны», - это триада персонажей (главный герой -старик - красавица), с присущей ей особой системой взаимоотношений, маркированной чудесной связью старика и красавицы с героем (как гофмановского, так и лермонтовского произведения), способствующей тому, что для него, ищущего себя, своё назначение в мире, приоткрывается завеса тайны над смыслом собственного существования и, стало быть, дорога навстречу судьбе. Но если лермонтовский герой воспринял призыв зовущей его судьбы, решился на прорыв жизненного «кольца», то Теодор Гофмана так и не услышал этот зов.

Во втором параграфе главы - «Штосс» в призме лермонтовского концепта судьбы» - анализируется конфликт повести, являющийся содержательно-структурным центром, обусловившим взаимосвязь и взаимодействие всех повествовательных элементов произведения. Своеобразие конфликта «Штосса» заключается в том, что он целиком и полностью связан с Лугиным и всемерно фиксирует его разлад как с окружающим миром, так и с самим собой: В связи с этим конфликт «Штосса» приобретает динамический

характер и движется от «внешнего» к «внутреннему». Соответственно, данный параграф состоит их трех подпараграфов. Первый - «Содержание внешнего конфликта в «Штоссе»: выбор героя и его исход из света»] второй - «Духовное блуждание Пугина как отражение внутреннего конфчикта в «Штоссе»; трети й - «Мотивы двойничества и игры как способ углубления и разрешения внутреннего конфликта в «Штоссе».

Осмысление специфики внешнего конфликта в «Штоссе» составляет содержание первого подпараграфа; второй и третий подпараграфы связаны с осмыслением внутреннего конфликта повести.

Внешний конфликт «Штосса» вырастает из оппозиции личность / общество. Выпадение героя из обыденной жизни света подчеркнуто с самого начала: Лугин осознает происходящие с ним перемены в цвето- и звуковосприятии («...вот уже две недели, как все люди мне кажутся желтыми»; «вот уже несколько дней, как я слышу голос...»), которые, несомненно, обращают мысли Лугина к самому себе.

Исповедь героя о таинственном голосе предваряет факт слушания им гетевско-шубертовского «Лесного царя», после чего Лугин незамедлительно покидает музыкальный вечер. В диссертации проводится мысль о том, что с «Лесным царем» в «Штоссе» связана идея трагедии человеческого непонимания в высшей степени её накала, приводящей героя к своеобразной духовной смерти, внутреннему умиранию. «Лесной царь» словно разливается в душе Лугина, будучи созвучным его внутреннему настроению - решению следовать голосу, зовущему героя в «нумер двадцать семь». Не в состоянии знать, что его там ожидает, герой, тем не менее, отдается в руки зовущей его судьбы, единственно способной разрубить гордиев узел лугинских проблем.

Немаловажным является и то, что на музыкальном вечере Лугин находится в отдельной комнате, то есть не среди гостей графа В... Это еще более усиливает мысль М.Ю.Лермонтова о решительном несоответствии ярко выраженной индивидуальности героя с творческими наклонностями и устремленностью к самопознанию обезличенной и ритуализированной жизни света. В этом отношении «Штосс» обнаруживает тесную связь с «Княгиней Лиговской» и со светскими повестями В.Ф.Одоевского («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), максимально заостряющими своим содержанием проблему существования человека в свете, представляющем собой своеобразную диаду: судилище и подсудную ему личность, -способствующую углублению внешнего конфликта «Штосса», разрешающегося исходом героя из света.

Сполна проявившийся внешний конфликт в «Штоссе» концепирует его внутренний конфликт, в поле которого обозначивается сфера сознания героя, стремящегося обрести самого себя, художественно пресуществленная

в пространстве лугинского «лабиринта», прорисовавшегося среди обычных петербургских улиц, но сопряженного с «духовным» блужданием Лугина на пути к постижению смысла собственного бытия.

Во втором подпараграфе второго параграфа - «Духовное блуждание Лугина как отражение внутреннего конфликта в «Штоссе» - проводится мысль о том, что описание перемещения Лугина по городу корреспондирует с мыслью о движении героя к себе «внутреннему» Путешествие героя по заснеженным улицам напоминает движение по некоему лабиринту, исполненному в повести глубокого смысла. Это своего рода движение Лугина «извне» (из мира петербургского света) «вовнутрь» (в собственное духовное бытие), знаменующее его переход из «горизонтали» обыденной жизни в «духовную вертикаль», маркированную скитаниями Лугина по Петербургу и таинственными событиями, происходящими с ним в доме Штосса.

В связи с этим составные элементы петербургского пространства и само перемещение героя в этом пространстве приобретают явственную символическую нагрузку, позволяющую в значительной степени углубить содержание второй главы «Штосса». Воссозданный автором городской пейзаж, растворенный в сыром тумане, из которого произрастает вертикаль призрачно-мрачных домов, далее выстраиваемый им алгоритм перемещения героя по Петербургу, выдающий душевное волнение Лугина, чье движение представляет собой нелогичный, разорванный процесс: сначала герой идет неровными шагами, на мосту он останавливается, к воротам же дома Штосса подбегает, описание дома советника Штосса, перед которым орудует метлой дворник, словно специально для Лугина разметая к нему дорогу, и, наконец, «нумер двадцать семь», напитанный атмосферой какой-то безысходности, отвечающей внутренней дисгармонии героя, - всё это - слагаемые незримого и одновременно неуклонного пути, уводящего Лугина из реальности в инфернальное пространство, где его ожидает встреча с Неизвестным по таинственно назначенному адресу. Но главное, своим решением здесь поселиться Лугин принимает вызов неведомой силы, приведшей его сюда, в «нумер», который, казалось, ждал «своего» жильца - Лугина, и до этого времени не пускал в себя иных, случайных, пожелавших использовать этот «нумер» для вполне обыденных целей.

В странном «двадцать седьмом нумере» духовное восхождение героя завершается его поединком с таинственным стариком. В этой связи особую значимость приобретает заключительная глава «Штосса», являющаяся кульминационной в развитии «внутреннего» конфликта повести, который реализуется в таких образных моделях бытия, как «жизнь-игра», «жизнь-творчество», «жизнь-самосозидание», сполна проявляющих функцию мотивов двойничества и игры в «Штоссе». Последние являются предметом

осмысления третьего подпараграфа - «Мотивы двойничества и игры как способ углубления и разрешения внутреннего конфликта в «Штоссе».

Так, мотив двойничества воплощает переживаемый героем разлад между действительным и желаемым, символизирующий раздвоенность души Лугина; мотив игры же воплощает в «Штоссе» проблему поиска героем смысла человеческого бытия.

Следует также добавить, что мотив двойничества отражает мотивацию игрового поединка Лугина как преодоления бывшего себя и прорыв к духовному идеалу, прозреваемому героем в «чудной красавице». Её появление в жизни Лугина происходит в переломный, решающий для героя момент, когда он, исключивший для себя всякую возможность любви в окружающем мире, начинает испытывать чувство к этому «божественному созданию», равное цене человеческой жизни («...каждую ночь на минуту встречал взгляд и улыбку, за которые он готов был отдать все на свете»).

Характерно, что образ «чудной красавицы» становится ведущей темой художника Лугина в «нумере двадцать семь». По мысли М.Ю.Лермонтова, Лугин «старался осуществить на холсте свой идеал -женщину-ангела» Остановись герой в своих исканиях - и тотчас же завершилась бы жизнь Творца.

В диссертационной работе акцентируется внимание на том факте, что присутствие поясного портрета некоего человека в «нумере двадцать семь» также не случайно. Эта картина только на первый взгляд оказывает необъяснимое влияние на художника Лугина (он выбрал для своей спальни комнату, где висел портрет, постоянно поднимает на него глаза). Однако, глядя на него, герой как бы заглядывает в себя и видит перед собою своего двойника, о чём свидетельствует обстоятельство «разительного сходства» «рисунка старика», сделанного рукой Лугина, с «поясным портретом». Их отличие состоит лишь в возрасте изображенных лиц: на лугинском рисунке был воссоздан тот же молодой человек с «поясного портрета», только стариком. Получается, что герой, провидящий в «поясном портрете» себя «внутреннего», на «рисунке старика» изобразил свой духовный портрет в старости. Тем самым, с обоих изображений - портрета и рисунка - на Лугина смотрит его двойник.

Немаловажным является и то, что на «поясном портрете» стояла отчетливая надпись, горевшая красными буквами - Середа. Стало быть, лугинский двойник, как и сам герой, находится в середине жизни. Однако в прожитом, как можно вывести из лугинских внутренних монологов-признаний, он не видит для себя ничего утешительного. Об этом «говорили» ему и строгие глаза на «поясном портрете». Но разве приход героя в «нумер двадцать семь» не означает его решения стряхнуть с души опыт прошлых лет, «смотревший» на него с портрета молодого человека? В противном случае по истечении лет в зеркальном отображении на Лугина

будет смотреть его старик с рисунка, смотреть глазами, в которых, казалось, «нельзя прочесть ничего».

Знаменательно и то, что Лугин рисует голову старика и женскую головку практически единовременно, что, с одной стороны, обнажает переживаемый героем разлад между действительным, в котором над Лугиным царит власть страстей, утрата жизненных ориентиров, потеря собственного «я», и желаемым - как преодоление этого действительного. С другой стороны, эта единовременность рисунков символизирует раздвоенность души Лугина, закрепленную в повести двойниками героя -обретенным («старик») и недосягаемым («чудная красавица»), ибо в жизни обитателя «нумера» темное превалирует над светлым. Однако он вознамерился выиграть у судьбы возможность выхода к свету. Именно поэтому ситуация карточного поединка воссоздана в третьей главе «Штосса» в фантастическом изводе — Лугин играет в штос с противником, больше напоминающим привидение из-за своего «дымообразного» очертания фигуры и воздушно-белого, «неземного» «банка» за спиной.

Эта ситуация карточного поединка включена М.Ю.Лермонтовым в волновавшую его сложную философскую триаду: Случай - Судьба -Предопределение, - ранее обозначенную в «Маскараде» и «Фаталисте» в подобном же философско-символическом осмыслении (в отличие от «Тамбовской казначейши», в которой воссоздана лишь внешняя сторона игры), и находится в концептуальном поле судьбы в характерной для неё лермонтовской транскрипции, разводящей понятия Судьбы и Рока.

Неравнозначность понимания М.Ю.Лермонтовым судьбы и рока оЦределила содержание третьего параграфа второй главы - «Корреляция судьбы и рока в творчестве М.Ю.Лермонтова и ее функциональное отражение в повести «Штосс». Внутренняя мотивация духовного поиска Лугина в свете повести Н.А.Полевого «Блаженство безумия».

Как сущностное понятие, рок художественно актуален для ранних драм Лермонтова - «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек», который предстает как «слепая неумолимая необходимость, сметающая любое сопротивление личной воли»4 и который всегда «находит своего обреченного» (В.И.Даль).

Герои драм, столкнувшиеся с вероломством, жестокосердием и непониманием своих близких, изначально обречены роком, с которым они боролись, пытаясь вернуть своих любимых, быть понятыми своими отцами. Однако создается впечатление, что рок неудержимо разрастается до размеров всего жизненного пространства героев, и поэтому, стремящиеся восторжествовать над ним, они изнемогли в этой непосильной борьбе.

4 Карушева МЮ.К идее рока в драме М.Ю.Лермонтова «Маскарад» /М.Ю.Карушева //Русская литература. - 1989.-№3. -С. 161.

Совсем иначе мыслит для себя М.Ю.Лермонтов судьбу - не только как «некую инфернальную насмешливую силу, играющую людьми по своему произволу»4, но и направляющую человека, желающего понять смысл собственного существования. Такой позитивно мыслящей силой судьба предстает в «Штоссе», поскольку именно она дает возможность находящемуся на грани духовной гибели художнику Лугину вновь обрести надежду на жизнь, послав ему таинственным голосом весть о некоем «нумере двадцать семь», где герою будет дарована возможность не только увидеть свой творческий идеал - женщину-ангела, но и обрести его в стремительной карточной игре. Лугин принял вызов на поединок, став тем самым героем судьбы, - человеком, не просто максимально сконцентрированным на своих внутренних проблемах, но способным почувствовать её присутствие и участие в своей жизни, а также завязать отношения с этой высшей силой, вступив в карточный поединок.

Нацеленность лермонтовского героя на духовный поиск ради обретения им внутренней гармонии проступает в соположенности «Штосса» с «Блаженством безумия» Н.А.Полевого. Прежде всего, произведения сходны тем, что их герои погружены в особое пространство, где их ждет встреча с таинственными стариком и красавицей. Причем последние появляются в тот момент, когда оба героя находятся на грани своих душевных возможностей и оба представляются окружающим «странными» людьми. Для проявления их духовного родства принципиально важным является двенадцатистрочный отрывок из «Фауста» Гёте, декламируемый Адельгейдой в немецкоязычном варианте. Его подстрочный перевод позволил сделать вывод о том, что Антиохом была воспринята гётевская мысль (нивелированная в «Мечтах» Жуковского) об утраченной в настоящей жизни гармонии высшего бытия и неосознанно живущей в человеческой душе, способной услышать призыв царства духа и отлететь из томительной земной юдоли, - пробудившая в нём мечту о возвращении потерянного рая - ангельского бытия сродственных душ. Лугина также, подобно Антиоху, томит мечта о духовном «рае» гармонии с самим собой и обретении творчески-вдохновительного начала. Всё это он сумел расслышать в гётевско-шубертовском надрывном «Лесном царе». Во имя обретения себя и своего творческого идеала он и садится за стол играть.

В заключении диссертации подводятся итоги. В процессе исследования повести «Штосс» проступает необычайно личностная авторская позиция в осмыслении непреходящих нравственно-философских проблем и присущая ей цельность, свойственная лермонтовским произведениям в

5 Карушева М.Ю К идее рока в драме М Ю.Лермоптова «Маскарад» /М Ю.Карушева II Русская литература. - 1989. - № 3. - С. 161.

целом и обусловившая необычайную концепированность мироощущения М.Ю.Лермонтова, о чём свидетельствовала складывающаяся в процессе его творчества особая картина мира, в которой сполна отразилось лермонтовское стремление выпочковывать и запечатлевать на языке образов бытийственную сущность предметов и явлений окружающей жизни. Будучи заключительным звеном творчества М.Ю.Лермонтова, повесть «Штосс» естественным и логичным порядком завершала и, соответственно, аккумулировала в себе все к тому времени определившиеся содержательно-образующие узлы и векторы лермонтовской картины мира и закономерно отразила попытку, воспринимаемую самим М.Ю.Лермонтовым как, возможно, последнюю, свойственного ему художественного осмысления вопросов и истин человеческого бытия.

Так же становится очевидным, что своим последним прозаическим произведением М.Ю.Лермонтов отобразил назревший в его сознании «выход» на совершенно особый, качественно новый уровень художественно-философского обобщения принципиальных для него мировоззренческих проблем, среди которых следует назвать проблему личности и её положения в обществе, проблему духовного поиска в двух его изводах- движение / стагнация и связанные с последней проблемы самопознания и выбора человеком своего будущего. Но как осевую для Лермонтова следует воспринимать проблему судьбы, в содержательном поле которой сходятся и преломляются вышеобозначенные проблемы и соответственно проблемные ситуации, как-то: взаимоотношение личности с обществом, состояние духовного порыва к истине, самопознанию, жизненному выбору, - предстающие как своеобразные акты «манифестации судьбы», формирующие основу лермонтовского концепта судьбы, художественно реализованного в повести «Штосс» и являющегося в ней содержательно-стержневы м.

Основные положения диссертации и научные результаты, полученные в процессе работы, отражены в следующих публикациях:

1. Иванова H.H. «Лесной царь» Гёте в контексте повести М.Ю.Лермонтова «Штосс» / Н.Н.Иванова //XIII Пуришевские чтения: Всемирная литература в контексте культуры. Сборник статей и материалов: В 2-х ч. - Ч. I. - М., 2001. - С. 99-100;

2. Видяева H.H. «Штосс» М.Ю.Лермонтова: открытые вопросы и новые аспекты изучения повести / Н.Н.Видяева // Забытые и второстепенные писатели XVII-XIX веков как явление европейской культурной жизни. Материалы международной научной конференции, посвященной 80-летию Е.А.Маймина: В 2-х ч. - Ч. И. - Псков, 2002. - С. 56-60;

3. Видяева H.H. Печоринский метод познания и самопознания в форме экспериментации/Н.Н.Видяева//Творческая индивидуальность писателя:

традиции и новаторство. Межвузовский сборник научных статей. - Элиста, 2003.-С. 37-40;

4. Видяева H.H. «Они на судьбу пошли» (тема судьбы и рока в творчестве М.ЮЛермонтова) / Н.Н.Видяева //Лермонтовское наследие в самосознании XXI столетия: Сборник материалов Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 190-летию со дня рождения М.Ю.Лермонтова. - Пенза, 2004. - С. 22-26;

5. Видяева H.H. «Дилогия» Э.Т.А.Гофмана «Ошибки»-«Тайны» и повесть М.Ю.Лермонтова «Штосс»: к вопросу о литературной преемственности / Н.Н.Видяева //Проблемы филологии и методики преподавания иностранного языка на рубеже веков: Сборник статей. -Псков, 2004. - С. 35-42;

6. Видяева H.H. Категория иронии К.-В.-Ф.Зольгера в призме повести М.Ю.Лермонтова «Штосс» / Н.Н.Видяева // Мир романтизма: Материалы международной научной конференции («Мир романтизма» XII Гуляевских чтений). - Тверь, 2004. - С. 213-218;

7. Видяева H.H. Повесть М.Ю.Лермонтова «Штосс» и её план: к постановке проблемы судьбы в произведении /Н.Н.Видяева//Тема судьбы в романтическом искусстве: Материалы научно-практического семинара. - Тверь, 2005 (в печати).

Издательская лицензия ИД №06024 от 09 10 2001 года. Подписано в печать 19.09.2005 г. Формат 60x90/16. Объем издания в усл.печ.л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ № 145.

Псковский государственный педагогический университет им. С.М Кирова, 180760, г. Псков, пл. Ленина, 2. Редахционно-издательский отдел ПГПУ им. С.М.Кирова, 180760, г. Псков, ул Советская, 21, телефон 2-86-18.

»17527

РНБ Русский фонд

2006-4 18158

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Видяева, Надежда Николаевна

Введение.

Глава I. Ирония как философско-эстстнческая категория. Концепт иронии в творчестве М.Ю.Лермонтова и его преломление в повести "Штосс".

§ 1. Взаимодействие нефантастического / фантастического в "Штоссе" в свете лермонтовского концепта иронии.

§ 2. Своеобразие и функция иронии в "шутливых" поэмах М.Ю.Лермонтова

Сашка", "Тамбовская казначейша").

§ 3. Ирония в романе "Герой нашего времени".

§ 4. Понятие иронии в призме философско-эстетических концепций Ф.Шлегеля и Л.-В.-Ф.Зольгера. Концепт иронии в "Штоссе" М.Ю.Лермонтова.

Глава II. Повесть "Штосс" и проблема судьбы в призме творчества

М.Ю.Лермонтова.

§ I. Контекст "Штосса": к постановке проблемы судьбы в повести. "План", "Отрывок текста "Штосса" и повесть "Штосс": схождение / отталкивание.

2. "Гофмановский элемент" в "Штоссе" ("Счастье игрока", "Отибкитайиы ").

§ 2. "Штосс" в призме лермонтовского концепта судьбы. Содержание "внешнего" конфликта в "Штоссе". Выбор героя и его исход из света.

2. Духовное блуждание Лугина как отражение содержания "внутреннего" конфликта в "Штоссе".

3. Акппты двойничества и игры как способ углубления и разрешения "внутреннего" конфликта в "Штоссе". а). "Двойники"Лугина. б). Игра.

§ 3. Корреляция судьбы и рока в творчестве Лермонтова и её функциональное отражение в повести "Штосс". Внутренняя мотивация духовного поиска Лугипа в призме повести Н.А.Полевого "Блаженство безумия".

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Видяева, Надежда Николаевна

Настоящее диссертационное исследование посвящено изучению произведения МЛО.Лермонтова, известного под названием "Штосс". Содержание данной работы отражает попытку создания более полного представления о "Штоссе" как феномене литературного процесса первой половины XIX века и значимой составляющей творческого наследия М.Ю.Лермонтова.

Исследователями неоднократно отмечалось, что художественному мировидению М.Ю.Лермонтова свойственна явно выраженная цельность, непосредственно повлиявшая на высокую степень свойственной его произведениям концептуальности, что, в свою очередь, порождает своеобразное "кружение" писателя вокруг определенных образов, мотивов, проблем1. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать повесть "Штосс" в контексте творчества М.Ю.Лермонтова в противовес сложившемуся в науке устойчивому представлению об особняковом положении повести в ряду других его произведений.

Более того, "Штосс" органично вписывается не только в контекст лермонтовского творчества, но также в литературный контекст первой половины XIX века, о чём красноречиво свидетельствует выявленное нами сопряжение повести МЛО.Лермонтова с произведениями Н.В.Гоголя, Н.А.Полевого,

B.Ф.Одоевского, которое проявило органичную адаптацию в "Штоссе" характерного для художественного мировидения названных выше писателей взгляда на проблему судьбы личности, вставшей на

1 Фохт У.Р. Лермонтов: логика творчества / У.Р.Фохт. - М., 1975. - С. 181; Удодов Б.Т. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы / Б.Т.Удодов. - Воронеж, 1973.

C.639; Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтов / В.Ф.Асмус //Асмус В.Ф. Избранные философские труды: В 2-х т. - Т. I. - М., 1969. - С. 31; Маркопич В.М. О лирико-симполическом начале в романе Лермонтова "Герой нашего времени" / В.М.Маркопич //Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - ] 981. - Т. 40. Л!> 4. - С. 294; ГерштсГш Э. Судьба Лермонтова / Э.ГсрштеГш. -М., 1986.-С. 107. особый путь жизнедействования благодаря ощущаемому ею острому разладу с миром земной обыденности, что способствовало проявлению в повести М.Ю.Лермонтова иронического начала. В связи с этим отправной точкой в осмыслении "Штосса" в настоящей диссертации явились два сущностных концепта, характерных лермонтовской концептосфере - концепт иронии и концепт судьбы. (Заметим, что концепт судьбы у Лермонтова, равно как и непосредственно концепт судьбы в его философско-эстетическом наполнении3, уже являлся предметом научного осмысления).

Несомненно, "концепт" - это философская категория, которая особенно в последние годы понимается как константное для науки философии понятие, ибо по мысли Ж.Делёза и Ф.Гваттари, "философия - это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты" . Однако именно философия утверждает концепт в его творческой ипостаси. Как несущий "на себе личную подпись своего создателя", концепт должен именно "твориться"5, поскольку он всецело "зависит от вольной творческой деятельности". Отсюда творец художественного произведения безоговорочно имеет право именоваться концептором (т.е. продуцирующим концепт). Таковым является М.Ю.Лермонтов, сполна обладающий творческой потенцией для того, чтобы в процессе своего мышления оперировать теми идеальными абстрактными единицами, коими можно назвать понятия "судьба" и "ирония", смыслы которых у писателя взрастились до уровня концептов. Отсюда концепт понимается нами как некая мыслительная категория, базирующаяся на определённой проблеме, отраженной в художественном творчестве конкретного автора,

2 Красикова Е.В. Концепт судьба в космологии М.Ю.Лермонтова / Е.В.Красикова //Вестник-Московского университета. - Сер. 9. Филология. - 2004. - № 5. - С. 104.

3 Арутюнова Н.Д. Истина и правда: истина и судьба /Н.Д.Арутюнова //Арутюнова Н.Д. Язык п мир человека. - М„ 1999. - С. 623.

4 Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое концепт / Ж.Делёз, Ф.Гваттари //Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия. - М., 1998.-С. 10. ЭпштеГш М. Новые понятия и термины /М.Эпштейп. - vvvvvv.relga.rsu.ru/n80/cult80l.htm характеризующая особую деятельность его концептосферы и расшифровывающаяся в зависимости от того контекста, в который она погружена концептоносителем. Такое определение концепта, по возможности, краткое, ёмкое и удобное для его использования в диссертационном исследовании, нами принимается в рабочем порядке.

Осмысление лермонтовских концептов иронии и судьбы в качестве содержательных стержней "Штосса" предполагает обращение к широкому контексту творчества писателя, благодаря которому ирония и судьба предстают как слагаемые лермонтовской концептосферы со свойственной им, как и всякому концепту, трехсложной структурой6 (включающей, с одной стороны, "основной" "буквальный" смысл, с другой - "пассивный" "исторический" и "новейший" "актуальный" и "активный" смысловые слои концепта), как раз и проявляющей существо концепта. Так, "основным" "буквальным" смыслом иронии, проступающим в границах творчества М.Ю.Лермонтова, включая последнее произведение, можно назвать присущую ей двуполюсность, когда истинным является не прямо высказанное, а противоположное ему. "Основным" "буквальным" смыслом судьбы выступает определенный "сценарий" человеческого бытия, в реальном мире воплощаемый в индивидуальном жизнедействовании.

Лермонтовские концепты иронии и судьбы обладают и "историческим" смыслом, проявляющим динамику их развития в проекции общей эволюции творчества М.Ю.Лермонтова, вследствие чего концепты приобретают бытийственный мировоззренческий характер осмысления. Последнее с наибольшей полнотой обнаружится в повести, завершающей творческий путь писателя. В

6 Степаноп Ю.С. Концепт/Ю.С.Степанов //Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. - М., 2001. - С. 44; Буянова JI. Концепт "душа" как основа русской менталыюсти: особенности речевой реализации /Л.Буянова. - \vvvvv.relga.rsu.ru/n80/cult80l .htm

Штоссе" же выпочковывается и "актуальный" "новейший" смысл лермонтовских концептов судьбы и иронии, обнаруживаемый в их сопряжении друг с другом и обусловивший необычайную смысловую глубину этого произведения, в котором воссоздается особый жизненный путь творца и его особая судьба, что придаёт повести отчётливое философское звучание, подвигающее к восприятию её как итоговой вехи на пути М.Ю.Лермонтова, во многом суммирующей его собственные отношения с миром. И уже даже в этой связи не приходится говорить об "особняковости" "Штосса" в "поле" творчества М.Ю.Лермонтова, которое, в свою очередь, в свете нового открывшегося "зрения" на "Штосс" начинает обнаруживать свои дотоле непроявленные смыслы. (Это касается, например, несхожести понятий рока и судьбы в творчестве М.Ю.Лермонтова, максимально обнажающейся опять-таки в "Штоссе").

Обозначенные в диссертации подходы к исследованию "Штосса" с позиции лермонтовской концептосферы и открывающиеся вследствие этого новые перспективы в осмыслении непосредственно повести "Штосс" и лермонтовского творчества в целом свидетельствуют об актуальности предпринятого научного исследования, и это несмотря на то, что интерес к творчеству М.Ю.Лермонтова по-прежнему не ослабевает, подтверждением чему являются работы последних лет, принадлежащие А.Журавлевой, Т.Уразаевой, И.Щеблыкину, И.Юхновой.

Главным материалом и объектом исследования является повесть М.Ю.Лермонтова "Штосс", погруженная в контекст его творчества, представленного, главным образом, романом "Герой нашего времени", незаконченным романом "Княгиня Литовская", ироническими поэмами "Сашка" и "Тамбовская казначейша" и драмами "Menschen und Leidenschaffen" и "Странный человек". К анализу также привлекаются план "Штосса" и черновой "текстовый отрывок" повести, способствующие максимальному обнаружению V; авторского замысла произведения.

По мере необходимости в диссертации используются произведения Л.С.Пушкина (поэмы "Граф Нулин" и "Домик в Коломне"), В.Ф.Одоевского (повести "Сильфида", "Княжна Мими", "Княжна Зизи"), Н.В.Гоголя ("Невский проспект"), Н.А.Полевого ("Блаженство безумия"), способствующие созданию возможно более - широкого контекстового "поля" "Штосса", проявляющего ряд проблем, затронутых в лермонтовском произведении, среди которых как одну из наиболее важных можно отметить проблему самоопределения и жизнедействования личности в чуждом ей своим ритуализированным ритмом жизни светском обществе.

В диссертацию также введены дилогия Э.-Т.-А.Гофмана "Ошибки-Тайны", актуализирующая мотив игры и образ игрока в "Штоссе", философско-эстетический трактат К.-В.-Ф.Зольгера "Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и об искусстве", проявляющий концептуальную для М.Ю.Лермонтова категорию иронии. В работе присутствуют ссылки на сочинения А.-В.Вакенродера и А.-В.-Ф.Шлегеля, способствующие по возможности более объемно представить органичные "Штоссу" проблемы творчества и иронии.

Цель диссертационного исследования заключается в выявлении f- "ближних" и "удаленных" контекстов повести "Штосс", оформившихся не только из произведений М.Ю.Лермонтова разных лет создания, но и из сочинений российских и зарубежных писателей и философов-эстетиков начала - первой половины XIX века, определивших круг проблем повести и специфику их разрешения автором, а также в непосредственном осмыслении "Штосса" как рубежного произведения, сфокусировавшего в себе сущностные и первостепенные вопросы для Лермонтова-творца и человека.

Предметом исследования, обусловленным целью работы, является осмысление проблемы лермонтовского концепта иронии и судьбы, а также рассмотрение "Штосса"" в призме функционирования в нём данных концептов, инициирующих новые содержательные аспекты повести.

В соответствии с обозначенной целыо диссертационного исследования определяются следующие задачи'.

1. Проследить процесс последовательного вызревания замысла "Штосса" посредством обращения к двум сопутствующим лермонтовской работе над повестью контекстам: собственно лермонтовскому (план и "текстовый отрывок") и гофмановскому (дилогия "Ошибки-Тайны"); в связи с этим реконструировать принцип оформления основных слагаемых содержательного поля будущего "Штосса": карточной игры и её участников, образа дома как пространства игры, звучащего адреса; при этом показать уместность обращения к "гофмановскому элементу", способствующего обоснованию сопряжения в "Штоссе" двух ведущих взаимопрорастающих мотивов: игры и судьбы.

2. Выявить и осмыслить концепт иронии в лермонтовском творчестве и преимущественно его преломление в повести "Штосс".

3. Обнаружить и проанализировать на текстуальном уровне силовое поле иронического напряжения "Штосса", способствующее созданию эффекта "мерцания смыслов" в повести; осмыслить особенности взаимодействия фантастического / нефантастического в "Штоссе".

4. Проследить стадиальную эволюцию концепта иронии в творчестве М.Ю.Лермонтова; с этой целыо ввести "Штосс" в контекст лермонтовского творчества, сполна обнаруживающий постепенное "движение" иронии (в сторону углубления собственного смысла, а также выкристаллизовывания её философского извода), проявившееся в корреляции с концептом судьбы и формирующее ироническую рефлексию концепта судьбы, что способствует выведению текста "Штосса" на совершенно особый структурно-содержательный уровень его осмысления.

5. Осмыслить пути адаптации М.Ю.Лермонтовым философско-эстетических концепций А.-В.-Ф.Шлегеля и К.-В.-Ф.Зольгера на уровне сопоставления восприятия категории иронии философами-эстетиками и М.Ю.Лермонтовым.

6. Произвести поэтапный анализ текста "Штосса" с опорой на "ближние" и "ближайшие" контексты повести.

7. Осмыслить своеобразие конфликта "Штосса" в его последовательном углублении: от "внешнего" к "внутреннему"; выявить содержание и функцию мотива двойничества и игры в аспекте "внутреннего" конфликта "Штосса".

8. Рассмотреть соотношение понятий "рок" - "судьба" с позиции их функционального отражения в драмах "Menschen und Leidenschaffen", "Странный человек" и повести "Штосс".

9. Обосновать феномен "симбиоза" двух сущностных для М.Ю.Лермонтова концептов — иронии и судьбы, проходящих через всё его творчество, включая повесть "Штосс".

Решение поставленных задач в диссертационном исследовании обеспечивает сочетание сравнительно-исторического, культурно-исторического и типологического методов исследования.

Научная проблема диссертации также обусловила обращение к смежным областям гуманитарного знания - философии, эстетике, культурологи, истории и лингвостилистике.

Научнау новизну работы составляет впервые предпринятое исследование повести "Штосс", во-первых, погруженной в контекст творчества М.Ю.Лермонтова, во-вторых,в призме лермонтовского концепта иронии и концепта судьбы. В диссертации также впервые предпринята попытка сближения "Штосса" с дилогией Э.-Т.-Л.Гофмана "Ошибки-Тайны", а также с трактатом К.-В.-Ф.Зольгера "Эрвин", что позволило приблизиться к многостороннему раскрытию актуализированной в "Штоссе" авторской концепции мира и концепции жизненного пути героя-творца.

Научно-практическое значение работы состоит в расширении представлений о художественном мировидении М.Ю.Лермонтова, его творческом наследии, категории "концепт" в сочетании с понятиями "ирония" и "судьба", а также в том, что её результаты могут найти разнообразное применение в процессе разработки общих и специальных учебных курсов по русской литературе XIX века и вузовской практике преподавания, в руководстве научно-исследовательской работой студентов, включая написание курсовых и квалификационных работ. Материалы и некоторые положения диссертации могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества М.Ю.Лермонтова и проблемы концепта и специфики его проявления в художественном тексте.

Апробация работы. По результатам исследования были сделаны доклады на научно-практических семинарах аспирантов кафедры литературы Псковского государственного педагогического университета имени С.М.Кирова, принципиальные положения работы и её основные аспекты обсуждались на заседаниях кафедры.

Материалы диссертации явились предметом обсуждения на конференциях различного уровня, в том числе международного (Международная конференция "Мир романтизма". XII Гуляевские чтения / Тверь, 2004 г./) и всероссийского (всероссийская научно-практическая конференция, посвященная 190-летию со Дня рождения М.Ю.Лермонтова /Пенза-Тарханы, 2004 г./). Некоторые положения работы стали основой выступлений на Четвертых Майминских чтениях (Псков, 2001 г.), Пуришевских чтениях (Москва, 2001 г.), на научном семинаре "Тема судьбы в романтическом искусстве" (Тверь, 2005 г.). Отдельные положения диссертационного исследования стали основой статей, опубликованных в межвузовских научных сборниках ("Забытые и второстепенные писатели ХУН-Х1Х веков как явление европейской культурной жизни" /Псков, 2002/, "Творческая индивидуальность писателя: традиции и новаторство" /Элиста, 2003/, "Проблемы филологии и методики преподавания иностранного языка на рубеже веков" /Псков, 2004/).

Структура работы определяется целями и задачами работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Библиография содержит 340 наименований. Общий объем исследования 232 страницы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Повесть "Штосс" в контексте творчества М.Ю. Лермонтова"

Заключение

Исследование повести "Штосс" с позиции её "вписанности" в лермонтовское творчество позволяет прийти к следующим выводам.

Прежде всего, неоспоримым фактом представляется то, что М.Ю.Лермонтова отличает необычайная личностная координированность в осмыслении философских, эстетических и этических проблем, а также органичная ему склонность к саморефлексии, всемерно повлиявшей на способность писателя возводить попадающие в поле его зрения реалии действительности на онтологический уровень их осмысления. Всё это обусловило необычайную концепированность мироощущения М.Ю.Лермонтова, о чём свидетельствовала складывающаяся в процессе его творчества особая картина мира, в которой сполна отразилось лермонтовское стремление выпочковывать и запечатлевать на языке образов бытийственную сущность предметов и явлений окружающей жизни. Будучи заключительным звеном творчества М.Ю.Лермонтова, повесть "Штосс" естественным и логичным порядком завершала и, соответственно, аккумулировала в себе все к тому времени определившиеся содержательно-образующие узлы и векторы лермонтовской картины мира и закономерно отразила попытку, воспринимаемую самим Лермонтовым как, возможно, последнюю, свойственного ему художественного осмысления вопросов и истин человеческого бытия.

О том, что это была завершающая, пороговая, попытка, подтверждает квинтэссированное философское содержание повести, отразившее присутствие в ней ряда бытийных проблем и сосредоточенное на проблеме судьбы, протянувшейся через всё творчество М.Ю.Лермонтова и получающей в ней своё разрешение. То, что "Штосс" - итоговое, рубежное для М.Ю.Лермонтова произведение, в значительной степени подтверждает его включенность в контекст творчества писателя (в диссертации представленный такими произведениями раннего периода, как иронические поэмы, драмы, "Княгиня Лиговская", и зрелого — "Герой нашего времени"), что позволяет наглядно показать многие проблемы, волновавшие М.Ю.Лермонтова на протяжении всей его недолгой, однако полной напряженности и трагизма жизни: например, проблему самоопределения личности, столь органичную М.Ю.Лермонтову, и проявившуюся ещё в драматических произведениях, которые запечатлели образ героя-одиночки, ищущего любви, тепла и просто покоя и человеческого участия, а в ответ же получающего проклятья и отчуждённость. Также следует назвать проблему поиска человеком в пространстве равнодушного и безразличного к нему мира места для себя и возможного претворения своих внутренних устремлений -проблему, которая явственно проступает как в иронической поэме «Сашка», так и в незаконченном романе «Княгиня Лиговская», герои которых нигде не могут найти этого места и вынуждены тратить свою жизнь впустую. Об этом же - роман «Герой нашего времени», также описывающий ещё одну жизненную трагедию внутренне опустошённого человека, познавшего разрушение человеческих связей и отношений и живущего на земле с клеймом «лицо пятого акта». Аккумулированные в "Штоссе", эти проблемы становятся наиболее явственными и острыми, поскольку обнаруживают свою сочетаемость с проблемой творца, художника, постоянно пребывающего в состоянии внутреннего смятения, объясняющегося не только творческими исканиями, но ещё и выбором им жизненного пути.

Все названные выше проблемы "стянуты" "Штоссом" в своеобразный смысловой "пучок", что и обусловило наше отношение к повести как к имеющей особую значимость и особое место в лермонтовском творчестве, которое, собственно, и должно принадлежать произведению, выражающему сокровенные мысли автора о смысле существования человека, находящегося в постоянных духовных поисках своего предназначения, а также способного на этом пути не только бросить вызов судьбе, но и выйти на поединок с нею.

В результате, в "Штоссе" выкристаллизовывается извечная, но вместе с тем отмеченная личной лермонтовской "печатью", коллизия: человек и его судьба, благодаря которой наиболее органично сплетаются, образуя взаимовыгодный симбиоз, два сущностно необходимых для мировидения М.Ю. Лермонтова концепта — иронии и судьбы.

Имеющие возможность существовать по отдельности, они, несомненно, являются самоценными категориями, имеющими свой удельный вес. Однако именно их слияние, которое возможно наблюдать в «Штоссе», оптимально проявило двуединость процесса общения - поединка человека с судьбой - с одной стороны, с другой -многоликость самой судьбы, посредством иронии ставшей способной отринуть своё высшее положение по отношению к подчинённому ей смертному и спуститься в земной мир ради встречи с ним.

Осмысление этого процесса слияния двух контекстов осуществлено в диссертационном исследовании благодаря контекстуальному подходу к изучению повести «Штосс». Контекстуальное «поле» «Штосса» сложилось из двух составляющих, которые можно обозначить как «лермонтовский» и «окололермонтовский» контексты, призванные с наибольшей долей объективности и в генезисе проявить как замысел, так и само ядро произведения.

Лермонтовский» контекст, представленный ироническими поэмами, драмами, романом «Герой нашего времени», незаконченным романом «Княгиня Литовская», а также планом и «текстовым отрывком» к «Штоссу», позволяет проследить оформление замысла повести, в которой через устремлённость героя к поискам некоего «нумера двадцать семь» и через игровую ситуацию карточного поединка с неведомым противником выкристаллизовалась важнейшая для произведения проблема самоопределения личности.

Также «лермонтовский» контекст делает более рельефной философскую грань «Штосса», в котором (и это особенно явственно проступает на фоне «лермонтовского» контекста) проявилась способность повести инициировать заложенный в ней смысл произведения-откровения о сути человеческой жизни, представляющей собой непрерывную борьбу, спор или же диалог со своей судьбой.

Привлечение к исследованию «окололермонтовского» контекста способствовало тому, что повесть предстала вмещающей в себя иронический концепт, а также тому, что более рельефными предстали проблема невозможности самореализации человека в ритуализованном свете, проблема ухода «невписавшейся» в его мир личности, а также проблема духовной мотивации поиска ею для себя нового жизненного пространства.

В «Штоссе» зафиксирован сам процесс поединка героя с судьбой, к которой Лугин предъявляет свои требования, и которая, в свою очередь, слышит героя, идет ему навстречу, но одновременно испытывает "прочность" его духовного мира карточным поединком, стремительно угнетающим лугинские физические силы и материальные возможности, даруя ему взамен нечто, может быть, более важное: определение собственных жизненных ориентаций, а также возможность увидеть, пусть в качестве "банка" неведомого противника, женщину-ангела - тот идеал который доселе тщетно пытался осуществить на холсте Лугин. Так, проблема судьбы в "Штоссе" углубляется посредством маркированности её творческой составляющей. Как показала параллель повести "Штосс" с романом "Герой нашего времени" (и особенно с его новеллой "Фаталист"), в "Штоссе" прорастают органичные для романа мотив игры, образ игрока и мотив пути, стимулирующие собой актуальную для повести проблему судьбы. Однако луганский взгляд, в отличие от печоринского, обращен в будущее. Именно поэтому сам Лугин душевно не испепелён, у него есть цель собственной жизни -реализоваться, а также силы вступить в поединок с судьбой и бороться с нею. Именно поэтому в пространстве Петербурга Лугину откроется дорога в дом Штосса, в "нумер двадцать семь", где он вступит в игру со странным ночным посетителем этого "нумера", предоставившим герою повести возможность увидеть женщину-ангела. Таким образом, действия Лугина — это не пустые шаги в никуда, но следование своей особой, прочерченной для него лишь одного мудрой судьбой, стезе.

В результате представляется, что проблема судьбы, актуальная для лермонтовского мира, способна концепировать собой творчество писателя, и соответственно, имеет основания именоваться концептом, порожденным концептосферой М.Ю.Лермонтова. Процесс же его оформления представлен нами в призме "взращивания" идеи судьбы в лермонтовском творчестве из соотношения понятий "рок" — "судьба", которые разводятся самим М.Ю.Лермонтовым, поскольку в разных произведениях высшая сила, определяющая жизненный путь человека, предстаёт то роковым палачом (казнящим героев лермонтовских драм), то мудрым судьёй-стратегом (именно такой судьба предстаёт в "Штоссе").

Поскольку судьба действует в "Штоссе" как активная сила, завязавшая отношения с пришедшим на её зов и ожидающим её в "нумере двадцать семь" дома Штосса художником Лугиным, в диссертации предпринимается попытка осмысления принципа её мышления", следуя которому она нисходит к подчинённому её воле смертному и общается с ним. Такой принцип мышления возможно соотнести с иронией, зиждящейся на способности к балансировке взаимоисключающими понятиями. Не будь судьба в "Штоссе" ироником, её встреча с Лугиным не могла бы осуществиться, ибо в противном случае судьба не была бы наделена способностью (инициированной именно иронией) отринуть бесспорную истину о своём высшем по отношению к человеку положению, раздвинуть нерушимые и незыблемые доселе границы между нею как высшей силой и земным миром и спуститься в "нумер" странного дома, комнату с растрескавшимися изразцами, пыльными зеркалами и старой мебелью, - более того, устроить там поединок в карты, к которому Лугин отнёсся без особых колебаний и душевного смятения. Последнее, кстати сказать, недвусмысленно свидетельствует об ироничности Лугина — человека, также ставшего способным одну за другой рушить те преграды, которые отделяют его от главной, жизненно важной и необходимой встречи, случившейся в доме некоего "титюлярного советника Штосса". В результате, всё, что было с героем до этого момента, с лёгкостью оставлено им и предано забвению: музыкальный вечер, графы и графини, фрейлины и ученые, городские улицы и прохожие. Всё это существует теперь отдельно от Лугина, для которого есть лишь его картины, "нумер двадцать семь", игра в штос и взгляд чудной красавицы, очертившие собой жизненное пространство героя. Не поэтому ли художник совершенно без сожаления продаёт вещи, связывающие его с тем, земным, миром, ставя на карту вырученные за них деньги ради обладания воздушно-неземным "банком" старика — необыкновенной девушкой — вестником высшего мира?

Не это ли истинная ирония, когда герой отринул для себя всё доселе окружавшее его ради постижения смысла собственного существования, когда он словно бы усмехается, ставя под сомнение аксиомы земного бытия - жизнь среди себе подобных, окруженному обыденными предметами и стандартными занятиями. Лугин же погружён в иную среду, живет иными потребностями и "питает" свои душевные силы из иного источника - игры и взгляда чудной красавицы. Герой вполне мог бы отнести звучащие "резким дишкантом" для него лишь одного слова адреса к слуховой галлюцинации, а видение лимонных голов вместо обычных человеческих - к зрительным нарушениям и продолжать жить безо всяких изменений. Однако Лугин безоговорочно расценил эти события как знаковые, последовал странному голосу, в награду за что и получил от судьбы шанс встретиться с нею за карточным столом, а также возможность диалога с ней, в процессе которого герой может даже ставить свои условия (например, назначать срок игры). Под этим углом зрения представляется совершенно очевидным, что герою был дарован именно шанс на жизнь, а не на гибель, ибо Лугин уже был духовно мёртв среди мира гостиных, а выйдя оттуда, жизнь для него как раз и началась, и все лугинские поступки, несомненно смелые, приобрели особый, значимый лишь для него одного, смысл (позитивный, созидательный для героя). Поэтому и сам «резкий дишкант», и «нумер двадцать семь» с его странными обитателями — это не дьявольское наваждение, способное умертвить Лугина, но волеизъявление самой судьбы, при помощи резкого «дишканта» выведшей героя из мертвящей светской среды, и благодаря карточному поединку завязавшей с ним особый, таинственный диалог.

Однако читатель никогда не узнает, выиграл ли Лугин в штос "банк" старика или же проиграл. М.Ю.Лермонтов останавливает повествование на словах "он решился", словно высказывая тем самым открывшуюся ему истину о том, что его герой посредством принятого решения уже совершил перелом своей жизни, созревший в его душе тут, среди пыльных стен и мутных зеркал странного "нумера". Вполне возможно, М.Ю.Лермонтов хотел подчеркнуть, что сам момент выигрыша чудной красавицы, может быть, и не столь важен, но зато судьбоносна сама встреча с нею, ибо человек всё же остается человеком, а судьба - высшей по отношению к нему силой. Этот закон никогда не переменится, как бы первому не хотелось подняться выше своих возможностей, а второй - снизойти в земной мир.

Список научной литературыВидяева, Надежда Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Айхенвальд 10. Заметка о "Герое нашего времени" /Ю.Айхенвальд //М.Лермонтов. Стихотворения. Поэмы. Герой нашего времени. - М., 1996.

2. Александрова Н.В. Повесть "Штосс" в контексте творчества М.Ю.Лермонтова //Романтизм и его исторические судьбы. Ч. I. -Тверь, 1998. С. 164-168.

3. Андреев И.М. Русские писатели /И.М.Андреев. М., 1998.

4. Андреевич. Опыт философии русской литературы /Андреевич. -СПб., 1905.

5. Андронников И. Комментарии к повести "Штосс" / И.Андронни-ков // Лермонтов М.Ю. Поли. собр. соч.: В 4-х т. Т. 4. - М., 1953.

6. Андронников И. Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы / И.Андронников. Пенза, 1952.

7. Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны / М.Арон-сон, С.Рейсер. М., 2001.

8. Арутюнова Н.Д. Истина и правда: истина и судьба / Н.Д.Арутюнова //Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. — С. 616631.

9. Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтов / В.Ф.Асмус //Асмус В.Ф. Избранные философские труды: В 2-х т. Т. I. -М., 1969. - С. 7-81.

10. Афанасьев В. Лермонтов /В.Афанасьев. М., 1991.

11. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М.Бахтин. М., 1975.

12. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи / М.М.Бахтин. -М., 1986.

13. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М.Бахтин. М., 1979.

14. Белецкий Л.И. В мастерской художественного слова / А.И.Белецкий. М., 1989.

15. Белинский В.Г. Из рецензии на "Героя нашего времени" / В.Г.Белинский // М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. — М., 1964.-С. 250-252.

16. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. / В.Г.Белинский. Т. XI. -М.-Л., 1953-1959.

17. Бем А. "Самоповторения" в творчестве Лермонтова / А.Бем. -СПб, 1924.

18. Бергсон А. Смех / А.Бергсон //Бергсон А. Собрание сочинений: В 5-тит.-Пг., 1914.-С. 246-284.

19. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии / Н.Я.Берковский. Л., 1973.

20. Берковский Н.Я. Эстетические позиции немецкого романтизма /Н.Я.Берковский.-Л., 1934.

21. Благой Д. Граф Нулин / Д.Благой // Пушкин A.C. Избранные сочинения. Т. I. - С. 784-786.

22. Болдина Л.И. Ирония как вид комического: Дисс. на соиск. учен, степ. канд. филол. наук. /Л.И.Болдина. М., 1981.

23. Бореев 10. Эстетика: В 2-х т. / Ю.Борев. М., 1988.

24. Ботникова А.Б. Э.Т.А.Гофман и русская литература: К проблеме русско-немецких литературных связей / А.Б.Ботникова. -Воронеж, 1977.

25. Бочаров С.Г. Характеры и обстоятельства / С.Г.Бочаров //Теория литературы: В 3-х т.- Т. 1. М., 1962.

26. Брандес Г. Литература XIX века в её главных течениях /Г.Брандес. СПб., 1895.

27. Бродский Н.Л. Поэтическая исповедь русского интеллигента 3040-х годов / Н.Л.Бродский //Венок Лермонтову. М.-Пг., 1914. -С. 56-110.

28. Бройтман JI.И. Новые сведения о последнем приезде Лермонтова в Петербург / Л.И.Бройтман //Русская литература. 1987. - № 3. -С. 140-145.

29. Буянова Л. Концепт "душа" как основа русской ментальности: особенности речевой реализации /Л.Буянова. www.relga.rsu.ru/ n80/cult80l.htm

30. В мире Э.Т.А.Гофмана. Калининград, 1994.

31. Вайль П., Генис А. Восхождение к прозе Лермонтова / П.Вайль, А.Генис // Вайль П., Генис А. Родная речь: Уроки изящной словесности. М., 1991.-С. 151-180.

32. Вакенродер В.-Г. Фантазии об искусстве / В.-Г.Вакенродер М., 1977.

33. Ванслов В.В. Эстетика романтизма / В.В.Ванслов. М., 1966.

34. Васильева О.В. Функция мотива в лирике МЛО.Лермонтова: Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук / О.В.Васильева. Псков, 2004.

35. Вацуро В.Э. Из записок филолога / В.Э.Вацуро //Русская речь. -1989.-№5.-С. 16-22.

36. Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова / Э.В.Вацуро // М.Ю. Лермонтов: исследования и материалы. Л., 1979. - С. 223-252.

37. Вацуро В.Э. Пушкинские "литературные жесты" у М.Ю.Лермонтова /В.Э.Вацуро //Русская речь. 1985. - № 5. - С. 17-21.

38. Вацуро В.Э. Ранняя лирика Лермонтова и поэтическая традиция 20-х годов / В.Э.Вацуро //Русская литература. 1964. - № 3. - С. 46-56.

39. Венок Лермонтову: Юбилейный сборник. М.-Пг., 1914.

40. Вершинина Н.Л., Мостовская H.H. "Романтическая ирония" в ранней прозе Некрасова /Н.Л.Вершинина, H.H.Мостовская //"Из поздних литературных сфер.": Очерки о прозе Некрасова. Вопросы стиля. Псков, 1992. - С. 21-38.

41. Веселовский А.Н. Историческая поэтика / А.Н.Веселовский. М., 1989.

42. Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы /В.В.Виноградов.-М., 1976.

43. Виноградов В.В. Стиль прозы Лермонтова / В.В.Виноградов //Литературное наследство. М., 1941. - Т. 43-44. - С. 536-559.

44. Виноградов И. По живому следу: духовные искания русской классики / И.Виноградов. М., 1987.

45. Виноградов И. Философский роман Лермонтова / И.Виноградов // Виноградов И. По живому следу: духовные искания русской классики. М. 1987. - С. 3-41.

46. Виролайнен М.Н. Гоголь и Лермонтов (проблема стилистического соотношения) / М.Н.Виролайнен // Лермонтовский сборник.-Л., 1985.-С. 104-131.

47. Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество / П.А.Висковатов. М., 1987.

48. Влащенко В. Лермонтов в русской критике /В.Влащенко // Литература. 2000. - № 25. - С. 8-12.

49. Волков И.Ф. Основные проблемы изучения романтизма / И.Ф. Волков //К истории русского романтизма. М., 1973. - С. 98-120.

50. Волков И.Ф. Творческие методы и художественные системы / И.Ф.Волков. М., 1978.

51. Волкова Е., Оруджева С. М.Бахтин: "Без катарсиса. нет искусства" / Е.Волкова, С.Оруджева // Вопросы литературы. -2000. № 1-2.-С. 135-164.

52. Воркачев С.Г. Концепт счастья: понятийный и образный компоненты / С.Г.Воркачев //Известия академии наук. Серия литературы и языка. 2001. - Т. 60. - № 6. - С. 47-58.

53. Вяземский П.А. Записные книжки (1813-1848) / П.А.Вяземский. -М., 1963.

54. Гаврилова Ю.Ю., Гиршман М.М. Миф автор - художественная целостность: аспекты взаимосвязи / Ю.Ю.Гаврилова, М.М.Гиршман //Филологические науки. - 1993. - № 3. - С. 41-48.

55. Гагарина Е.А. Элементы комического в драматических и прозаических произведениях М.Ю.Лермонтова /Е.А.Гагарина // Тарханский вестник: Тарханы, 1995. № 4. - С. 50-52.

56. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному / П.П.Гайденко. М., 1997.

57. Гайденко П.П. Трагедия эстетизма /П.П.Гайденко. М., 1970.

58. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы / Б.М.Гаспаров. М., 1991.

59. Гачев Г.Д. Развитие образного сознания в литературе /Г.Д.Гачев //Теория литературы: основные проблемы в историческом освещении: образ, метод, характер. -М., 1962.-С. 186-312.

60. Гей Н.К. Белинский и теоретические аспекты художественной литературы /Н.К.Гей //Контекст. М., 1982. - С. 79-119.

61. Герцен А.И. Гофман /А.И.Герцен // Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30-ти т. Т. I. - М., 1954. - С. 71-72.

62. Герцен А.И. Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года / А.И.Герцен // Русская эстетика и критика 40х-50х годов XIX века. М., 1982.

63. Герцен А.И. Мысли об искусстве и литературе /А.И.Герцен. -Киев, 1987.

64. Герштейн Э. Роман "Герой нашего времени" М.Ю.Лермонтова / Э.Герштейн. М., 1997.

65. Герштейн Э. Судьба Лермонтова / Э.Герштейн. М., 1986.

66. Гинзбург Л.Я. О литературном герое / Л.Я.Гинзбург. Л., 1962.

67. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе / Л.Я.Гинзбуррг. Л., 1971.

68. Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова / Л.Я.Гинзбург. М., 1940.

69. Глухов А.И. Эпическая поэзия Лермонтова /А.И.Глухов. -Саратов, 1989.

70. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9-ти т. / Н.В.Гоголь. М., 1994.

71. Головенкина Е.В. Поэтика двоемирия в формировании художественной концепции личности у М.Ю.Лермонтова: Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук / Е.В.Головенкина. Томск, 1997.

72. Головко В.М. Поэтика русской повести / В.М.Головко. Саратов, 1992.

73. Голосовкер Я. Секрет автора ("Штосс" М.Ю.Лермонтова) / Я.Голосовкер // Русская литература. 1991. - № 4.

74. Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте / С.А.Гончаров. СПБ., 1997.

75. Горан В.П. Концептуальное содержание и социогенная природа древнемесопотамских и древнеегипетских представлений о судьбе / В.П.Горан //Концептуализация и смысл. Новосибирск, 1990.-С. 186-209.

76. Горский И.К. А.Веселовский и современность / И.К.Горский. -М., 1975.

77. Гофман Э.-Т.-А. Серапионовы братья: В 2-х т. / Э.-Т.-А.Гофман. -Минск, 1994.

78. Грешных В.И. Феномен Ф.Шлегеля / В.И.грешных //Грешных В.И. Ранний немецкий романтизм: Фрагментарный стиль мышления.-Л., 1991.-С. 113-138.

79. Грешных В.И. Энтузиазм и ирония / В.И.грешных //Грешных В.И. Ранний немецкий романтизм: Фрагментарный стиль мышления.-Л., 1991.-С. 71-88.80.83,84,85,8687,88,89,90