автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект"

11111

ООЗ167353

На правеж рукописи

ПРОЗА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 1920-1940-х гг. ЕВРОПЕЙСКОМ КРИТИЧЕСКОЙ ОСМЫСЛЕНИИ: НОБЕЛЕВСКИЙ АСПЕКТ (по иностранным архивам и периодике)

Специальность 10 01 01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва 2008

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им М В Ломоносова

Научный консультант:

доктор филологических наук Николюкин Александр Николаевич Официальные оппоненты:

академик

Бонгард-Левин Григорий Максимович

доктор филологических наук, профессор Агеносов Владимир Вениаминович

доктор филологических наук Грачева Алла Михайловна

Ведущая организация:

Институт мировой лиггературы им, А. М. Горького РАН

Защита состоится 15 мая 2008 г в 16 часов на заседании диссертационного совета Д 501 001 32 при Московском государственном университете им, М. В. Ломоносова по адресу 119992, Москва, Ленинские горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке МГУ им М В Ломоносова

Автореферат разослан ff » 2008

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор

M. М. Голубков

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Степень разработанности проблемы. История русской литературы XX века как дисциплина переживает период обновления Формируется корпус текстов', разрастается персоналия2, чрезвычайно активно идет публикаторская работа (рукописное наследие М Горького, М А Шолохова, А П Платонова, А А Ахматовой, М И Цветаевой, И А Бунина, А М Ремизова, И С Шмелева и других крупнейших русских писателей лишь в последние десятилетия увидело свет в полном объеме или пока только находится в работе) Почти полтора десятилетия понадобилось отечественному литературоведению для того, чтобы выработать представление о литературе русского зарубежья, свыкнуться с мыслью о наличии «двух литератур» или, во всяком случае, двух «потоков» русской литературы и подойти вплотную к определению феноменологических особенностей русской литературы «вне России»

Изучение литературно-критического наследия русского зарубежья было начато представителями самой эмиграции (Н Полторацкий, М Раев, Г Струве), в России почти два последних десятилетия эта сравнительно новая отрасль истории русской литературы развивалась стремительно и импульсивно К началу третьего тысячелетия публикаторы перешли от спорадически появлявшихся во всевозможных изданиях клочков литературного наследия русской эмиграции первой волны к тщательному научному изданию и комментированию разноплановых текстов

В отечественном литературоведении четко определились те несколько путей, по которым идет собирание, осмысление и изучение литературы русского зарубежья Во-первых, это эдиционная деятельность, связанная с тиражированием собственно литературно-критического наследия эмиграции, во-вторых, параллельно началось монографическое изучение творчества как выдающихся, так и менее прославленных представителей литературы русского зарубежья, в-третьих,

1 Речь идет о восполнении лакун в полном и целостном представлении о литературе XX века - введении в ее курс произведений не только эмигрантов, но и А Платонова, H Гумилева, А Ахматовой, О Мандельштама и других писателей, оставшихся на родине и вычеркнутых по ряду причин из литературного процесса (и часто из жизни)

2 Так, «Золотая книга эмиграции Первая треть XX века» (М, 1997) насчитывала несколько сот имен эмигрантов из России, прославившихся на различных поприщах литературы, искусства и науки, в «Литературную энциклопедию русского зарубежья ¡918-1940 Писатели русского зарубежья» (М, 1997) вошло около двух с половиной сотен имен только литераторов русского зарубежья, а в энциклопедический справочник «Литературное зарубежье России» (М, 2006) включено почти полторы тысячи имен представителей зарубежья, так или иначе связанных с литературой

активно идут архивные изыскания и публикация документальных материалов -как на страницах периодической печати, массовой и научной, так и в специализированных изданиях (альманахи «Минувшее», «Диаспора») и в трудах, подготовленных на базе какой-либо архивной коллекции, в-четвертых, развернулась библиографическая работа и составление справочно-энциклопедических изданий, наконец, в-пятых, появилось довольно большое количество учебников и пособий по литературе русской эмиграции

Обращение к архивам, применение историко-литературных знаний о литературе русского зарубежья, использование публикаторского опыта последних десятилетий по собиранию и подготовке к печати материалов по Серебряному веку и послереволюционной эмиграции - всё это неоспоримо свидетельствует о том, что на смену эмпирическому «сбору материала» пришло его научно-критическое осмысление Документальные источники неоценимы в том числе и потому, что дают представление о литературном процессе не в диахронии (с неизбежным наложением точек зрения последующих эпох на отдаленные во времени события), а в синхронии, в скрещении мнений и оценок, рожденных одним временем Это особенно важно при изучении творчества тех писателей, которые дебютировали до революции (Горький, Бунин, Мережковский, Шмелев), но чье творчество было существенно скорректировано и в идейном, и в художественном плане потрясшей страну катастрофой Не только Мережковский и Шмелев - движимый один фило-софско-политическими убеждениями, другой глубоко личными переживаниями, но и Горький, резко разошедшийся с большевиками, оказались за рубежом, хотя и не в равной мере, все они оказались изгнанниками из отечества, переосмыслявшими свои прежние взгляды Но и для писателей, состоявшихся уже в эмиграции, сохранившиеся в архивах свидетельства восприятия их творчества оказываются также весьма существенными, в частности, исторические романы М А Алданова и П Н Краснова - писателей, чьи политические воззрения были почти полярными, - в осмыслении нобелевского эксперта неожиданно проявляют не очевидное, казалось бы, различие, а внутреннее, глубинное сходство Особое значение приобретают критерии и оценки творчества И А Бунина, благодаря которым писатель стал в 1933 г первым русским нобелевским лауреатом по литературе

Характер ожиданий западного читателя, запечатленный в документах Нобелевского комитета, и подлинное содержание русской литературы первой половины XX века оказались в очевидном противоречии, особенно обострившемся после раскола русской литературы в 1917 г Попытки осознания шведским преми-

альным институтом и его экспертами-славистами феномена русской литературы в связи с ее общественно-историческим развитием до и после революции дают поистине бесценный материал по истории русского литературного зарубежья Стереотипы восприятия собственной национальной литературы как правило неизбежны, тем большую ценность приобретают выводы и суждения носителей другого языка и культуры, позволяющие разрушить многие штампы и откорректировать привычную ценностную шкалу

Актуальность и новизна исследования С большой долей уверенности можно констатировать, что рецепция послереволюционной русской литературы критикой и читателями на родине и за рубежом является одной из наименее разработанных тем, которой не всегда уделяется должное внимание® Хотя включенность эмиграции в общеевропейский культурный процесс и была очевидной, этот факт все еще очень редко оказывается в поле зрения исследователей4 Между тем восприятие русской литературы, созданной по обе стороны «железного занавеса», в западной литературно-критической традиции отличается изначальной целостностью, а значит, корпус зарубежной журнальной критики и научных публикаций нуждается в пристальном собирании и изучении в качестве важнейшего источника по изучению русской литературы XX века как единства

Проблемы восприятия и интерпретации разных авторов чрезвычайно многоаспектны - начиная с оценки произведений в современной им отечественной критике и до включения или невключения тех или иных имен в «истории литературы», энциклопедии и словари Взгляд на родную литературу изнутри языковой

3 Эта тема затронута, впрочем, уже в довоенном издании, посвященном встречам русских и французских писателей Sebastien R, Vogte V Rencontres Compte rendu des recontres entre écrivains français et russes Paris, 1930 Наиболее пристально изучается рецепция русского зарубежья в англоязычной критической и научно-славистической традиции, см, например Ионина А А Литература русского зарубежья 1920-1940-х гг в оценке англоязычной славистики Автореф дисс канд филол наук M, 1995 В монографии О А Казниной «Русские в Англии» (М, 1997) осуществлен комплексный подход к изучению личных и творческих связей представителей русской литературной эмиграции с английскими литературными, научными, издательскими кругами на основе обширных архивных источников Однако большинство книг, освещающих жизнь русской эмиграции в рассеянии, в разных центрах русского зарубежья, сосредоточиваются прежде всего - по понятным причинам - на собственно русском обществе и его духовной жизни, практически не уделяя внимания тому, как воспринимались русские и русская литература представителями тех стран, где они нашли приют, как отражалось их литературно-художественное бытие в иностранной прессе

4 В этом смысле выделяется ориентацией именно на русско-европейские связи и художественные пересечения том «Европа в зеркале русской эмиграции (первая волна, 1918-1940)», большинство статей в котором посвящено «европейскому опыту» русского зарубежья (Europa orientals 2003 XXII, № 2) Ср также попытку осмыслить противоречия личного восприятия писателями-эмигрантами художественной манеры M Пруста и очевидной общности их жанрово-стилевых исканий, выявляемой на интертекстуальном уровне Таганов А H Литература русской эмиграции в Париже 1920-1930-х годов и творчество Марселя Пруста // Вестник Ивановского гос ун-та Сер Филология Иваново, 2001, вып 1,с 42-53

культуры и менталитета, в которых создавалась эта литература, позволяет, бесспорно, лучше постичь и внешнюю изобразительную сторону, и глубинные смыслы Вместе с тем очевидно, что литература сама воздействует на национальное самосознание, формирует его, и потому взгляд со стороны, с точки зрения носителя иных духовных, нравственных, интеллектуальных ценностей, представителя иного народа, имеющего иные ценностные ориентиры, впитавшего другие представления о мире и человеке, возросшего на традициях иной национальной литературы, позволяет произвести ревизию многих устоявшихся представлений и расширить национальный историко-культурный фон до мирового философско-эстетического контекста Почти полное пренебрежение к характеру и особенностям рецепции на Западе творчества крупнейших русских писателей, проживших полжизни в изгнании, - Мережковского и Бунина - демонстрируют издания из известной серии «Pro et contra», опирающиеся исключительно на мнения и суждения русскоязычной критики, философии, литературоведения5

Актуальность настоящего исследования подтверждается неизменным интересом ученых разных стран к вопросам восприятия иноязычной литературы, разные стороны рецепции и интерпретации русского художественного слова и образа западноевропейским сознанием находят отражение в работах отечественных и зарубежных исследователей на протяжении всего XX века Свою лепту в постижение русского национального характера внесли русские эмигранты, издававшиеся на Западе, однако и европейцев не могли не занимать особенности «русской души» или «безграничности» русского пространства и русской натуры6 На рубеже XX-XXI вв научная мысль концентрируется на таких, в частности, вопросах, как национальный русский характер, проблемы «геопсихологии» как важного фактора в формировании национальной культуры (характерны попытки осмыслить образ «безбрежной России»), проблемы «русской идеи» и ее отражения в словесном творчестве и т д О том, что стереотипов и предубеждений в восприятии «чужого» слова и образа много больше, чем взвешенных и верных ответов на вопрос о сути своеобразия «другой» национальной литературы, свиде-

5 Д С Мережковский Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников Антология / Сост, вступ ст, коммент, библиогр А Н Николюкина СПб, 2001, И А Бунин Pro et contra Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей Антология Í Сост Б В Аверин, Д Риникер, К В Степанов, библиогр Т М Двинятиной, А Я Лаяидус СПб, 2001

6 Особенно последовательно и разнообразно подобным изучением контактов, взаимовлияний и особенностей интерпретации занимаются немецкие ученые См, в частности, обзор томов немецкой серии «Западно-восточные отражения» (1985-1992 гг), посвященной литературным и культурным взаимосвязям Германии и России, в рец. Данилевский Р Ю Русские и немцы тысяча лет общения // Русская литература, 1994, № 1, с 198-203

тельствует библиография публикаций по проблемам взаимовосприятия народов «Запада» и «Востока»'

В случае с рецепцией литературы иноязычными читателями мы имеем дело с принципиально иным подходом к тексту, обычно воспринимаемому в переводе Обратившись к опыту рецепции русских писателей первой половины XX в их западноевропейскими современниками, мы обнаруживаем расхождения с отечественной критикой и литературоведением по ряду принципиальных вопросов, непривычные, а порой и неприемлемые трактовки жанровых особенностей, образно-сюжетной структуры, отдельных формальных и содержательных элементов, неожиданные сближения и поиск литературных влияний там, где их, казалось, заведомо не может быть Чем же привлекателен и важен такой взгляд «извне», ломающий многие привычные стереотипы и колеблющий почти незыблемые каноны' Именно тем, что и стереотипы, и каноны у «чужого», иностранного ценителя и критика также «чужие», иные, и именно это обусловливает свежесть, новизну, оригинальность прочтения хорошо известных текстов Обязательна весьма существенная оговорка речь идет не о предпочтении зарубежных интерпретаций отечественным взглздам и концепциям, тем более исключается какая бы то ни было абсолютизация суждений и мнений зарубежных критиков и литературоведов

Новизна настоящего исследования обусловлена целым рядом факторов

- обращением к малоизученной проблеме - рецепции русской литературы на Западе,

- выбором оригинального взгляда на русскую литературу с точки зрения присуждения единственной международной награды по литературе,

- привлечением абсолютно нового, по большей части раритетного иноязычного материала и введением его в научный оборот,

- постановкой вопроса об объективности этого восприятия и соотношении национальных и общечеловеческих критериев в интерпретации искусства,

- обсуждением остросовременных проблем, связанных с диалогом России и Запада и историей их межкультурных контактов и взаимодействия,

- воссозданием многих неизвестных или утраченных эпизодов из истории литературных связей и отношений,

7 Hoffmann } Stereotypen, Vorurteile, Völkerbilder m Ost und West - in Wissenschaft und Unterricht eine Bibliographie Wiesbaden, 1986

- обращением к целому комплексу теоретических проблем (традиции, канона, идеала, образа «чужого»/«другого»),

- осмыслением литературы под углом зрения истории, политики, этики,

- стремлением отразить множественность точек зрения, суждений и представлений о русской литературе XX века, раскрыть многомерность художественных текстов, предполагающих широкий диапазон прочтений

Диссертация представляет собой первое в отечественном литературоведении изучение творчества ведущих прозаиков русского зарубежья на основе обширной документальной фактографии, почерпнутой из иностранных архивов (в первую очередь Шведской академии) и периодики Созданная в эмиграции, прежде всего в Европе, русская литература впервые раскрывается в восприятии самих европейцев, более того, нобелевские материалы дают исключительную возможность представить ее в контексте современной мировой литературы Новизна как материала, так и подхода позволяет проанализировать до сих пор остававшиеся неизвестными образцы рецепции русской литературы иностранными читателями и специалистами, расширить круг источников для написания полноценной истории русской литературы XX века, углубить и сделать более разнообразным устоявшийся набор трактовок и истолкований известных произведений Речь идет о заполнении малоизвестных страниц из истории русской литературы минувшего века, о комментарии к тем мемуарам и письмам, в которых освещена или лишь упомянута русская нобелевская сага 1920-1930-х годов; личные взаимоотношения писателей русского зарубежья, представленные в нобелевском ракурсе, обнаруживают себя с неожиданной стороны, некоторые привычные акценты оказываются расставлены иначе

Объект и предмет исследования. Русская литературная традиция была достаточно внезапно оборвана Октябрем 1917г, обернувшимся вынужденным бегством и эмиграцией для одних писателей и столь же вынужденной «сменой вех» (говоря исключительно метафорически, а не терминологически) для других Тем временем «сторонний наблюдатель», европейский читатель и критик, продолжал смотреть на русскую литературу как на единый культурно-исторический феномен идеология большевизма воспринималась скорее как продолжение русской ментальности, национального характера, чем как нечто чуждое и враждебное духу русского народа Мировоззренческий раскол внутри нации воспринимался прежде всего с формально-эстетической стороны, в литературе и искусстве ловили отражения времени и самопознания народа, пытающегося настоящее («жер-

дочку мевду вечностями», по образному определению М Осоргина) связать с прошлым и будущим Для европейцев представители русской литературы по обе стороны становящейся все более непроницаемой границы с Россией (СССР) казались расколотыми лишь политически, тогда как с точки зрения художественного слова все они в равной степени были наследниками Толстого и Достоевского

Само знакомство европейской читательской аудитории с русской литературой, классической и современной, в первой половине XX века было весьма приблизительным и отрывочным Наиболее выразительный и почти поразительный пример рецепции творчества русского писателя - интерпретация бунинских произведений, особенно после 1933 г, когда писатель стал нобелевским лауреатом Всякий раз, когда речь заходила о творчестве Бунина, его неизменно пытались проинтерпретировать исходя из известной традиции, повествовательной прозы или лирики Свои пути постижения русской литературы были во Франции и в Англии, особенно примечательна литературная критика германского Третьего рейха, готовящегося к войне с Россией на уничтожение и сквозь эту призму приближающегося Drang nach Osten тщательно всматривающегося в литературный автопортрет восточного соседа XX столетие внесло существенные коррективы в рецепцию и русской классики, и произведений современных русских авторов Первое десятилетие века было овеяно великой славой могучего Толстого, а уже через несколько лет после его смерти война и революция изменили ход русской литературы

Эпоха, рамками которой ограничено наше исследование, определяется, с одной стороны, концом 1910-х гг (завершение Первой мировой войны, Октябрь 1917 г и массовое беженство русских) - именно в это время среди кандидатов на Нобелевскую премию оказались Д С Мережковский и А М Горький, а с другой - серединой 1950-хгг, когда в Шведскую академию одновременно поступали номинации М А Алданова, представителя литературы первой волны эмиграции из России, и советских писателей История поставила грандиозный трагический эксперимент, заставив писателей выбирать «между Россией и свободой», между изгнанничеством и тоталитарным режимом, между диктатом денежного мешка и диктатурой пролетариата, послереволюционный литературный процесс оказался обусловлен прежде всего экстралитературными факторами О характере очевидного, тем не менее, единства русской литературы XX века чрезвычайно проницательно, на наш взгляд, высказалась С Г Семенова По сути, исследовательница сформулировала принцип компенсаторности, согласно которому русская литера-

тура XX века смогла выразить в своем эмигрантском ответвлении те нравственно-художественные искания, которые бьши невозможны в советской литературе, давшей многие яркие образцы особого, нового искусства Проза русского зарубежья стала «существенным дополнением к искусству метрополии, к тому, чего в нем не было или недоставало»8

Русская литература раскрывается в бумагах архива Шведской академии с совершенно новой стороны, разрушая привычную и во многом справедливую иерархию, к которой привыкли русские читатели и литературоведы От западноевропейских критиков и литературоведов следует ожидать не верных суждений и конечных истин, а попытки осмыслить иноязычную литературу в меру собственных национальных представлений, в своей ценностной шкале и, вероятно, столь же схематично Спорность мнений, высказанных в процессе обсуждения кандидатур на Нобелевскую премию, их оригинальность или тривиальность, возможно, и неожиданную свежесть, необычность, новизну можно обсуждать только после знакомства с обширным корпусом многообразных документальных свидетельств Национальные ценности не перестают быть таковыми, однако, преломленные в ином ракурсе, позволяют расширить и углубить, а в чем-то и скорректировать существующие интерпретации

Объектом исследования становятся материалы архива Нобелевского комитета Шведской академии (Стокгольм), бесспорно, важного источника по истории русской литературы XX века и ее западноевропейской рецепции, а также архивные коллекции ряда европейских библиотек Предметом научного изучения оказывается история выдвижения писателей русского зарубежья на Нобелевскую премию (номинации, кампании в периодике и в частной переписке, экспертные очерки, вердикты шведских академиков, дебаты в печати и т п) и тем самым -оценка их творчества в контексте современной им мировой литературы, а также характер и особенности осмысления прозы русского зарубежья европейской научной и литературно-критической мыслью в сопоставлении с собственно национальным ее восприятием

Цели и задачи исследования Важно, однако, не просто собрать архивные «бумаги» и прокомментировать наиболее выразительные суждения и оценки эти документальные свидетельства следует рассматривать в широком контексте литературного движения и культурно-исторического «духа времени» Разумеется, при-

8 Семенова С Г Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов Поэтика - Видение мира -Философия М, 2001 С 517

суждение единственной литературной международной награды - лишь эпизод в истории мировой словесности, однако уже более чем столетняя история подобных «эпизодов» позволяет делать выводы самого разного плана, идет ли речь о самой литературе, ее уровне в XX веке, о художественном каноне и идейно-философском содержании, или разговор переходит в плоскость межкультурного взаимодействия народов, большой политики и общечеловеческих ценностей, которые неизменно приобретают национальную окраску В конечном счете, работа устремлена к созданию более полной истории русской литературы в послереволюционное время

Практическая цель - публикации и комментирования уникальных материалов, никогда не становившихся предметом изучения и, что особенно интересно, создававшихся с расчетом на их сугубо «служебное», «строго секретное» использование и потому особенно ценных, - сопряжена с задачами теоретического осмысления своеобразия русской прозы XX в в ее идейно-тематической многомерности и жанрово-художественной эволюции Узловые проблемы русской литературы XX века, взаимоотношения традиции и новаторства получают особое освещение благодаря оригинальному преломлению в призме Нобелевской премии

Однако русская литература не воспринималась как часть общеевропейской литературы, а осмыслялась как неотъемлемый составной элемент фундаментальной и неизменно животрепещущей проблемы «Россия и Запад» Представители западноевропейской философско-эстетической мысли искали в русской литературе не ответов на вопросы, что представляет собой «материк Россия» и русский национальный характер, а подтверждения целому ряду стереотипов, веками складывавшихся в западноевропейском сознании, частично унаследованных от средневекового противостояния, религиозного и культурного, Византии и Рима и прошедшего многие стадии кристаллизации и отвердения вплоть до готовых штампов Прочтение русской литературы нобелевским жюри и его экспертами-славистами с точки зрения стереотипного подхода и одновременно его преодоления отражено в архивных материалах Шведской академии, что позволяет осуществить «обратное» прочтение и выявить особенности восприятия и интерпретации комплекса «русский» (человек-народ-общество-менталитет) на Западе в первой половине XX века

Еще одной важной особенностью «диалога» России и Запада является общее убеждение сторон в невозможности полного взаимного понимания, в такой исконной чуждости национальных характеров, что адекватное восприятие друг

друга в принципе не может быть достигнуто В русской традиции (и, что еще важнее, в русском зарубежье) острота взаимного непонимания России и Запада наиболее последовательно рассматривалась И А Ильиным9 На наш взгляд, чем конкретнее будет материал, позволяющий делать подобные суждения и обобщения, тем скорее можно их принять или опровергнуть Именно поэтому наш анализ строится не по модели от общего к частному, а по противоположному образцу, от эмпирики к выведению некоторых общих закономерностей Наша задача - проследить, какое место занимала русская литература (прежде всего, проза эмиграции) в европейском культурном сознании в межвоенный период и как менялось это восприятие со сменой политических, государственных, культурных взаимоотношений Европы и России Феномен единственной международной награды по литературе, если отвлечься от финансовой стороны, состоит в изначальной установке на поиск произведения, принадлежащего к «мировым ценностям», значительного в глазах всего человечества

Помимо этой социокультурной задачи нобелевская тема позволяет поставить некоторые собственно теоретико- и историко-литературные вопросы, связанные как с феноменологией (русского) литературного процесса, так и с проблемами стиля, жанра, образной структуры произведения Зеркало Нобелевской премии, разумеется, нельзя назвать идеально соответствующим истинной картине развития русской литературы Однако оно позволяет установить литературный канон, складывающийся в эстетике словесного творчества в разные эпохи, определить соотношение идеологического и мифологического в восприятии художественных текстов, наметить эволюцию литературно-критической рецепции в исторической перспективе Краеугольным камнем в осознании путей развития русской литературы в XX веке, ее разделения после 1917 г на «советскую» и «эмигрантскую» становится решение вопроса о ее целостности, и в этом аспекте нобелевские материалы оказываются интереснейшим источником, ибо почти все выдвинутые на премию русские писатели жили и творили после Октябрьской революции за пределами России Наконец, обсуждение и выбор русского лауреата литературного «Нобеля» заставляет вновь задуматься над вопросом о мировом значении русской литературы и/или ее провинциализации в XX веке

Источники и методология исследования. В основе предпринятого исследования лежат несколько массивов источников Прежде всего это материалы из архива Шведской академии (Стокгольм) - института, присуждающего ежегодные

' См , в частности Ильин И А О грядущей России М, 1993 С 132-133

12

международные премии по литературе номинации, обзоры экспертов, заключительные протоколы Широко привлекаемые нами для настоящей работы публикации в печатных органах русского зарубежья, без обращения к которым не может обойтись ни одно современное исследование по проблемам эмиграции, подкреплены в ряде разделов материалами шведской периодики 1930-х гг. Богатейшим источником, лишь в незначительной части обработанным и опубликованным, является архив И А и В Н Буниных, хранящийся в университетской библиотеке г Лидса (Великобритания) и ставший для нас подлинным кладезем многих поистине бесценных сведений и фактов по истории русской литературы рассматриваемого периода Собирание, обобщение, сопоставление и комментирование материалов из всех этих источников легло в основу диссертации

Принципиальная новизна предпринятого труда, равно как и открытие и введение в научный оборот огромного, без преувеличения, массива источников по истории русской литературы XX века, прежде всего первой волны эмиграции, и по ее восприятию на Западе, потребовали обращения к различным методам исследования, к сочетанию на разных его этапах дескриптивно-компаративного, биографического, имагологического подходов Перечислим наиболее существенные из них

Дескриптивно-сопоставительный метод на начальном этапе предполагает архивную работу по выявлению, описанию и систематизации материалов, представляющих первоочередной интерес для исследования Основой изысканий послужил архив Нобелевской библиотеки Шведской академии (Стокгольм), материалы которого становятся доступными для исследования по истечении пятидесятилетнего срока хранения Нами были просмотрены все материалы, связанные с выдвижением русских писателей на Нобелевскую премию в 1901-1956 гг, экспертные заключения и заключения Нобелевского комитета - за каждый год по каждой из кандидатур Обработка собранных материалов предполагает их перевод на русский язык для публикации и дальнейшего научного анализа Вся работа по переводу текстов с иностранных языков (рабочим языком Нобелевского комитета является шведский, но целый ряд поступающих из-за рубежа писем, критических материалов и т д, сопровождающих номинацию, написан на одном из главных европейских языков - английском, французском, немецком) осуществлена нами, а переводы сверены с оригиналами носителями языков

Компаративно-типологический метод заставляет нас обратиться к сопоставительному анализу текстов, вышедших из недр Шведской академии, с крити-

кой русского зарубежья и с публикациями в западноевропейской (не только шведской) периодике, что потребовало сплошного просмотра периодической печати, как русскоязычной эмигрантской, так и шведских газет, публиковавших материалы о потенциальных кандидатах на премию Подобное исследование позволяет выявить как общие черты в трактовке произведений и творчества писателей-эмигрантов в целом, так и принципиальные расхождения в восприятии русских и западноевропейских критиков и литературоведов Только через конкретное соотнесение литературно-критических и историософских оценок одних и тех же произведений, сделанных представителями отечественной культуры и носителями иных менталитетов, иных национальных традиций, можно выявить подлинные закономерности и общее направление рецепции русской литературы, русского народа, России на Западе

Историко-биографический метод нацелен на создание летописи жизни и творчества И А Бунина Подавляющая часть собранных материалов, касающаяся кампании в поддержку бунинской кандидатуры и охватывающая как публичные источники (нобелевские документы и публикации в периодике), так и частные свидетельства (письма, дневники), служит основой для построения научной биографии писателя (эмигрантского периода) Впервые вводимые в научный оборот архивные и газетно-журнальные источники позволили восстановить хронологию многих событий в жизни писателя, не только связанных с борьбой за Нобелевскую премию, но и раскрывающих атмосферу общественно-культурной жизни послереволюционного русского зарубежья в целом

Имагопогический метод позволяет проанализировать западноевропейское восприятие России и русских сквозь призму отечественной словесности Национальные стереотипы возникают не вдруг, и образ того или иного народа, складывающийся в любой литературе, заслуживает особого пристального изучения, выходя за рамки литературоведческой науки, подобного рода исследования дают обширный материал для социально-исторического, культурного, политического осмысления Возникнув в 1960-е гг в зарубежном литературоведении, имагология к настоящему времени оформилась как особое междисциплинарное направление, цель которого - рассмотрение художественных образов не только с точки зрения той литературы, в которой они возникли и получили дальнейшее идейно-эстетическое осмысление, но и с позиции иноязычного читателя и критика, не просто при переводе с одного языка на другой, но и при попытке осмыслить и переосмыслить совокупность художественных образов «чужой» литературы в дру-

гой национально-культурной сфере10 Не учитывать этого, исключить имагологи-ческую составляющую из рассмотрения темы «Русские писатели и Нобелевская премия» - значит ограничить наше знание лишь фактографией Формирование правильного представления о восприятии и истолковании русской литературы в Нобелевском комитете возможно, как нам кажется, именно на путях имагологиче-ского анализа

Наконец, синтез описательно-сопоставительного, типологического и има-гологического методов исследования позволил не только расширить и углубить существующие представления о литературе русского зарубежья, о ее существовании и развитии в чужой этнокультурной среде и восстановить многие утраченные эпизоды русского литературного процесса в эмиграции, но и внести ясность в теоретические представления о литературе, созданной в эмиграции, в частности о реализме и модернизме, о жанрово-стилевых исканиях, о традиции и формальных поисках, а также добавить весьма существенные черты к сложившемуся к настоящему времени представлению о целостности русской литературы XX века

Практическое значение работы заключается, в первую очередь, во введении в научный оборот значительного массива источников по истории литературы русского зарубежья, прежде всего архивных, а также из иностранной периодики Материалы диссертации могут служить основой как для научного комментирования текстов представителей первой волны русской литературной эмиграции", так и для построения научных биографий рассматриваемых писателей, прежде всего для составления летописи жизни и творчества И А Бунина Основные сведения, положения и выводы диссертации могут быть использованы в курсах по истории литературы русского зарубежья и по истории русской литературы XX века, а также при разработке специальных курсов, как собственно литературовед-

10 См Dysennck Н Zum Problem der «Images» und «mirages» m ihrer Untersuchung im Rahmen der vergleichenden Literaturwissenschaft // Arcadia 1966 Ks 1 S 107-120, Bleicher T Elemente einer komparatistischen Imagologie // Komparatistische Hefte (2) Literarische Imagologie - Formen und Funktionen nationaler Stereotype in der Literatur 1980 S 12—23 Исключительно подробно проблемы имагологического подхода в литературоведении на основе обзора большого количества источников по литературной имагологии наложены в Swiderska М Studien zur Uteraturwissenschaftlichen Imagologie Das literarische Werk F M Dostoevskys aus imagologischer Sicht mit besonderer Berücksichtigung der Darstellung Polens München, 2001

См, например, отсылки к нашим работам и использование их данных в изданиях Блох А М Советский Союз в интерьере Нобелевских премий СПб, 2001, С двух берегов Русская литература XX в в России я за рубежом / Под ред Р Дэвиса, В М Келдыша М , 2002, И А Бунин Новые материалы Вып I / Сост, ред О Коростепева и Р Дэвиса М, 2004 По сообщению JI А Спиридоновой, руководителя издательской группы академического Полного собрания сочинений А М Горького, наши публикации о западноевропейской рецепции творчества писателя использованы в комментарии к переписке Горького с зарубежными корреспондентами

ческих'2, так и культурологических, причем не только вузовских, но и в рамках основного и дополнительного образования в школе13

Апробация работы Отдельные положения работы легли в основу докладов и стали предметом обсуждения на научных конференциях, в частности, на XIII Международном съезде славистов (Любляна, 2003), на Международных Шмелевских чтениях (Москва, 2003, 2005, 2007), на Международной научно-просветительской конференции «Киршшо-Мефодиевские чтения» (Даугавпилс, Латвия, 2005), на Международной научной конференции, посвященной 1900-летию образования города Силистра (Силистра, Болгария, 2006), на заседании Ученого совета Института художественного образования РАО (Москва, 2006), на Филологических чтениях «Классика и современность» (Москва, 2006), на Ежегодной конференции BASEES (Британской ассоциации славянских и восточноевропейских исследований, Кембридж, 2007), на Первом семинаре по источниковедению и текстологии (ИМЛИ РАН, Москва, 2007), в 2007 г доклад «Нобелевская премия по литературе мифы, факты, перспективы» был заслушан на Бюро Отделения исторических и филологических наук РАН По результатам исследования в 1999-2007 гг были прочитаны лекции в университетах Упсалы (Швеция), Киля (Германия) и Астаны (Казахстан) Диссертация обсуждалась на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им M В Ломоносова

По теме диссертации опубликована монография «Русские писатели и Нобелевская премия 1901-1955» (2007) и 27 статей и рецензий, в том числе цикл работ в журнале «Известия РАН Серия литературы и языка», общий объем публикаций - около 50 а л

Структура работы Диссертационное исследование состоит из Введения, двух частей, подразделенных на главы и параграфы, Заключения и списка использованной литературы Структуру диссертации определяют как массивы привлеченных к рассмотрению источников, так и проблемно-тематические блоки, которые ложатся в основу каждой из частей (глав) настоящего исследования

п В частности, материалы наших публикаций привлечены Т В Гордиенко для разработки курса «Литераторы России-лауреаты Нобелевской премии» (см Русская словесность 2005 №3 С 29)

13 О методике использования результатов исследования в школьном преподавании см № 25 в списке публикаций

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении поставлен ряд вопросов научно-методологического характера, а также дано обоснование темы исследования, его целей, задач и инновационных подходов

Те направления, по которым в 1920-50-е гг шло рассмотрение прозы русского зарубежья в Нобелевском комитете и, как показывают рецензионно-критические публикации в западноевропейской периодике, на Западе в целом, были намечены в столь неудачной на современный взгляд попытке истолкования толстовского наследия Это изображение истории и прежде всего исторического места России, изображение революции, тех сил, которые ее подготовили, осуществили, но в гораздо большей степени - народа, который удалось столь мощно революционизировать и который приступил к созданию государства, основанного на принципах, кардинально отличавшихся от устоявшихся европейских буржуазных социально-экономических форм, это изображение русского крестьянства, мужика, основной силы казавшейся столь косной и отсталой страны, в считанные десятилетия и даже годы совершившей невероятный индустриальный прорыв, это изображение русского характера, русской женщины, русской природы, и это, наконец, изображение России в ее отношениях с Европой - в различных ипостасях, от культурно-научного ученичества до военного противостояния И самое главное, что вынесли представители западной элиты из знакомства с творчеством Льва Толстого, - это полное согласие с обличительной критикой всех сторон русской действительности и резкое неприятие веры русских писателей (всегда еще и учителей, проповедников) в громадный духовный потенциал русского народа, в его богатую одаренность, в его великое призвание и предназначение Именно в сопротивлении национальным русским ценностям и идеалам проявлялось восприятие русской литературы и шло осмысление творчества русских писателей в Нобелевском комитете в первой половине XX века, впрочем, художественное мастерство и красоту русского художественного слова в нем также всегда умели оценить по достоинству

Часть I

И. А. Бунин - первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе

Иван Бунин получил Нобелевскую премию в 1933 г, а в 1934 г в Москве состоялся Первый съезд советских писателей, эти два события разделяет менее года, и очевидно, что в общественной жизни «России вне России» и Советского Союза они имели эпохальное значение Лишь на первый и весьма поверхностный взгляд может показаться, что присуждение Нобелевской премии русскому писателю-эмигранту остается только частным эпизодом и в его судьбе, и в истории русской литературы XX века Как показывают наши разыскания, этот эпизод стал кульминационным в жизни межвоенной русской эмиграции, что касается Бунина, то и в его творческой судьбе нобелевский триумф стал поворотным пунктом Привлекая к анализу отзывы о писателе в русской и западноевропейской (не только шведской) прессе, свидетельства и оценки современников, подвергая подробному рассмотрению особенности перевода произведений Бунина на шведский язык, восстанавливая организацию кампании по выдвижению писателя на премию, впервые на материале шведской прессы реконструируя ход визита Бунина в Стокгольм и выстраивая строго научный комментарий к его творческому наследию, мы пополняем буниноведение целым корпусом сведений и фактов и, хотелось бы надеяться, вносим вклад в написание научной биографии писателя

Глава 1

Нобелевская премия и ее место в источниковедении по истории русской литературы XX века

Краткий экскурс в историю Нобелевской премии по литературе должен прояснить ряд обстоятельств, связанных с ее присуждением, а также дать ключ к пониманию той ситуации, которая сложилась в Нобелевском комитете вокруг представителей русской, прежде всего эмигрантской, литературы История присуждения Нобелевской премии за столетие обросла домыслами и легендами, однако знания о деятечьности премиальных институтов не стали точными и всеобщими Поэтому некоторые предварительные сведения, касающиеся разных сторон выдвижения и обсуждения кандидатур на престижную награду, состава Нобелевского комитета и порядка его работы позволяют заглянуть за кулису присуждения престижной награды Только на рубеже ХХ-ХХ1 вв нынешним членам Шведской академии удалось - с привлечением архивов, лингвистики и даже криминалисти-

ки - в полной мере истолковать требование А Нобеля об «идеальном направлении» отмечаемого премией произведения14, заметим, однако, что понятие идеала в литературе не оставалось неизменным в течение столетия, а сами идеалы неодинаковы у писателей из разных регионов мира

Для верного постижения характера и уровня оценки русской литературы первостепенным представляется ответ на вопрос «а судьи кто9» За последние два десятилетия в России вышел ряд исследований о деятельности Нобелевского комитета, о Нобелевской премии, да и о появлении ее первого русского лауреата по литературе'5 Однако ни в одном из них не найти ответа на простой вопрос что за лица составляют высокое нобелевское жюри, кто их помощники - эксперты по национальным литературам, выполняющие столь ответственную работу по рецензированию творчества кандидатов на заветную премию и оказывающие весьма существенное влияние на финальный вердикт' Нам кажется необходимым и справедливым сказать несколько слов о тех шведских гуманитариях, в чьих руках были нобелевские рычаги в эпоху, когда решалась судьба первого русского нобелевского лауреата по литературе (Ф Бек, П Хальстрём, Г Шюк, А Эстерлинг) Малоизвестные за пределами своей страны, перечисленные представители шведской словесной культуры были ее высшими авторитетами в первой половине XX в, выступая на страницах ведущих газет и специальных изданий с критическими статьями, очерками, эссе, формируя художественные вкусы шведских читателей

Не будет большим преувеличением признать, что весьма многое зависит от экспертов Нобелевского комитета по национальным литературам Представляемые ими обзоры о творчестве выдвинутых на премию писателей, пишущих на языках, знатоками и профессорами которых являются эксперты, должны познакомить нобелевское жюри с биографией кандидата, с его местом в литературном процессе своей страны, своеобразием его творческой манеры, прежде всего стиля, чаще всего утрачиваемого при переводе, мировоззренческими особенностями и

14 Allén S Varffir Sndrade Nobel till «ídealisk»' // Svenska dagbladet 5 12 1993, Allén S, EspmarkK The Nobel Prize in Literature An Introduction Stockholm, 2001 S 7-10

15 Перечислим лишь те, которые посвящены литературной премии и основаны на архивных разысканиях Блох А М Советский Союз в интерьере Нобелевских премий Факты Документы Размышления Комментарии СПб, 2001, Юнггрен М Русские писатели в борьбе за Нобелевскую премию // На рубеже веков Российско-скандинавский литературный диалог Докл межд науч конф Москва, 23-27 апреля 2000 г М, 2001, Ljunggren М Ryska fdrfattare i kamp ora Nobel-pnset // Tidskrift fSr htteraturvetenskap 2002 № 1, Бонгард-Левин Г M Кто вправе увенчивать? // Наше наследие 2001 № 59-60, Бонгард-Левин Г М Академик М И Ростовцев и Нобелевская премия И А Бунина / Бонгард-Левин Г М Из «Русской мысли» М, 2002

отражением его творчества в критике Хотя критерии, по которым присяжные эксперты по славянским литературам оценивали в первой половине XX в книги выдвинутых на Нобелевскую премию писателей, далеки от объективности, в их обзорах «отразился век» во всем сложном переплетении его идейных, эстетических, национально-политических воззрений Если Альфред Йенсен (1859-1921), действительно компетентный специалист в области русской литературы, состоявший в переписке со многими русскими писателями Серебряного века, оставил по себе геростратову славу, доказывая в своем отчете для Нобелевского комитета несоответствие творчества Льва Толстого формулировке нобелевского завещания и, следовательно, невозможность присудить ему премию, то при Антоне Карлгре-не (1882-1973) - и во многом благодаря его стараниям - появился первый русский нобелевский лауреат по литературе, Иван Бунин В сугубо специальном жанре «внутренних рецензий» Карлгрен создал яркие литературно-критические работы, которые, между тем, до сих пор оставались невостребованными и неопубликованными

Жанр, в котором пришлось выступать и Йенсену, и Карлгрену, является довольно специфическим и, возможно, уникальным Развернутые очерки творчества современных писателей должны содержать убедительные доказательства того, насколько выдвинутая кандидатура соответствует или, напротив, не соответствует суровым требованиям Нобелевской премии и званию нобелевского лауреата Экспертная оценка предполагает рассмотрение конститутивных черт писателя, обоснование национальной самобытности и непреходящего общечеловеческого звучания его произведений, их философской и эстетической значимости Однако в довоенное время вместо более или менее объективных pro et contra в основу обсуждения высокого жюри ложилось, хотя и развернутое и аргументированное, мнение одного специалиста в области той или иной национальной литературы, а потому объективные показатели места и значения писателя в иерархии национальной литературы могли подменяться субъективными взглядами к вкусами эксперта или, во всяком случае, сочетаться с ними Но каждый - и эксперт-советник, и принимающий решение академик - является «сыном века», свидетелем и участником живого литературного процесса, идущего в мире Тем поучительнее именно типичность восприятия русской литературы одним из представителей европейской гуманитарной элиты

Глава 2

Первое выдвижение на Нобелевскую премию (1923 г) Установление контактов русской эмиграции и западноевропейских литературных и научно-гуманитарных кругов

Обратившись к некоторым малоизвестным страницам буниноведения в целях построения научной биографии писателя путем собирания фактов, связанных с его жизнью и творчеством, выстраиванием их в строгой хронологии и подробным комментированием, мы обнаруживаем, что история с присуждением писателю Нобелевской премии по литературе является не просто мало разработанной, но почти совсем не известной страницей, несмотря на внешнюю публичность одного из главных событий в жизни межвоенной русской эмиграции Известное пренебрежение важнейшим обстоятельством бунинской биографии связано с долгим изоляционизмом советской литературоведческой науки, многие направления которой вынужденно развивались без опоры на архивные и иные коллекции, находящиеся за рубежом Еще одна причина невнимания к ключевому эпизоду эмигрантского существования Бунина кроется в обособленном изучении русской литературы в целом, в отсутствии интереса к тому, как воспринимались и оценивались произведения русских писателей на Западе и как разворачивался процесс присуждения международной награды писателю-изгнаннику

Идея номинировать писателей-эмигрантов на Нобелевскую премию стала следствием контактов русской эмиграции с западноевропейскими литературными и научно-гуманитарными кругами Первый экспертный отзыв А Карлгрена о Бунине (1923 г) положил начало критической рецепции творчества писателя в Швеции, более того, именно этот очерк должен считаться первым в буниноведении монографическим исследованием жизни и творчества писателя16 Переведенный нами со шведского языка на русский и сопоставленный с оценками писателя в российской критике и литературоведении разных лет, блестящий обзор Карлгрена и сейчас остается образцовым литературно-критическим портретом творческой личности Бунина Шведскому слависту удается настолько точно уловить главную тему бунинского творчества, что и его последующее развитие замечательно соотносится с основными положениями отзыва нобелевского эксперта Вместе с писа-

16 Или одним из первых хранящаяся в архиве Самарского литературного музея рукопись А А Смирнова 191 б г о творчестве Бунина (№1111 «Поэма души» и № 1112 «Подрывная работа») до сих пор не исследована и не опубликована, то есть не введена в научный оборот, см сведения о ней, представленные М А Перепблкиным в изд Русские писатели, 1800-1917 Биографический словарь Т 5 М, 2007 С 669 Приведенные далее в тексте цитаты из экспертных очерков Антона Карлгрена цитируются в нашем переводе с оригиналов, хранящихся в архиве Нобелевской библиотеки Шведской академии (Стокгольм)

телем шведский славист пытается найти на вопрос «Почему же погибла Россия9» Под пером нобелевского эксперта раскрывается отнюдь не очевидное для русского читателя обстоятельство обрамленная редкостно прекрасными пейзажами, пронизанная поэзией «дворянских гнезд», овеянная славой и преданиями старины, «русская деревня Бунина - это компост из грязи, лохмотьев, лени, невежества, водки, сифилиса, преступлений и мерзостей, варварства и инстинктов диких зверей» Разбирая картины физической и нравственной нечистоты, на которые не поскупился русский писатель, А Карлгрен содрогается от той «бездны тьмы и злобы, которая, согласно Бунину, таится в русской душе» Страстный голос автора, все врем пульсирующий в повествовании «Деревни», напоминает шведскому критику голос другого русского интеллигента, «западника» Чаадаева, «в безжалостном анализе и в безжалостной критике которого чувствовалось сердце, дрожавшее от беспокойства за будущее родины» В предреволюционной России - что отчасти разочаровывает и одновременно настораживает нобелевского эксперта - Бунин не видит никакой свежей, персонифицированной силы, способной обновить страну этот взгляд, устремленный только в прошлое и не различающий света в будущем, воспринимается шведским критиком в 1923 году как серьезное упущение Бунина-художника

Особенности стиля Бунина - «мастера Божьей милостью» - заставили однажды М А Осоргина предостеречь писателя от намерения выставить свою кандидатуру на Нобелевскую премию «Если же перевести Вас, то исчезнет лучшее и ценнейшее И потому никогда не оценят Вас по заслугам иностранцы, как не могут они оценить Пушкина И Нобелевской премии Вы не получите»" Между тем через десять лет, когда Бунину была присуждена Нобелевская премия, ее первый русский лауреат не был чужим не только шведским специалистам по литературоведению, но и более широким слоям жителей Швеции целый ряд его сочинений был уже издан в шведском переводе Разумеется, перевод и издание книги еще не означают ее успеха у массового или, напротив, элитарного читателя, однако без появления на шведском языке хотя бы небольшого числа произведений писателя серьезное рассмотрение его кандидатуры Нобелевским комитетом вряд ли могло бы состояться Заинтересованного внимания в шведской филологической среде

" Письмо от 20 10 1928 г с авторским определением «в назидание потомству» продолжается так «Не получите Вы ее, и скорбите о том напрасно» Много позже, в последние годы жизни, приводя в порядок архив и делая на многих адресованных ему письмах пометы или замечания малиновыми чернилами, Бунин сердито приписал на полях «Откуда это узнал''» - и добавил «сам, сукин сын, надеялся получить - вот и пошел на "дружеские дерзости"» (Русский архив в Лидсе Коллекция И АиВН Буниных [далееРАЛ] МЭ 1066/4328)

22

творчество Бунина и сейчас не вызывает, его книги не переводятся и не переиздаются, тем более интересно обратиться к истокам прочтения шведами бунинской прозы три четверти века назад (поэзия даже не упоминалась в переговорах о переводе его сочинений), выяснить, как Бунин попал в сферу внимания шведских переводчиков и что думала о его творчестве шведская критика Архивы и малоизвестные публикации позволяют установить ту поистине выдающуюся роль, которую шведские слависты - и прежде всего профессор Лундского университета, славист, переводчик, поэт Сигурд Агрелль - сыграли в появлении первого русского нобелевского лауреата по литературе Особый интерес представляет переписка Бунина с Агреллем (его лучшим переводчиком на шведский язык) по вопросам состава сборников и обсуждения отбираемых для перевода вещей.

Глава 3

Кампания за присуждение Нобелевской премии русскому писателю консолидация русской эмиграции и западной славистики вокруг кандидатуры Бунина

Кампания за присуждение Нобелевской премии русскому писателю, развернувшаяся после обращения в 1930 г в Нобелевский комитет именно С Агрел-ля, явилась осознанным выбором русской эмиграции и западных славистических кругов, консолидировавшихся вокруг кандидатуры Бунина (назовем имена О Брока, Ф Брауна, В А Францева, А С Кауна, В Н Коковцева, Н К Кульмана, Э Ло Гатто, В А Маклакова, Б Пэрса, М И Ростовцева) Более того - кандидатура именно этого писателя была горячо поддержана нобелевским экспертом его анализ созданной до революции и в эмиграции бунинской прозы поражает редкостным пониманием ее конститутивных черт, специфики образности и, что всего удивительнее и особенно ценно, своеобразия стиля От Карлгрена не ускользают и слабые стороны творчества писателя (например, однообразие тем и мотивов, то, что «новой России Бунин не знает и не хочет знать») Эксперт замечает, что изображение крестьянства начинает вытесняться из творчества писателя в эмиграции, хотя, «как и раньше, он приходит в ужас перед этой бездной лени, мрака, жестокости и цинизма» Но, ужасаясь, Бунин не ненавидит, а размышляет о крестьянстве с «бесконечным сожалением» и не выносит окончательного приговора, а создает картины, исполненные «страшного реализма» Загадочность души русского мужика для писателя столь же вечна, замечает рецензент по поводу

рассказа «Мухи», сколь и непостижима «Мудрость ли это или идиотизм, блаженство ли нищих духом или безразличие отчаяния''»

Но внимание Бунина постепенно сосредоточивается на иных образах и темах А Карлгрен справедливо полагает, что писатель не просто «дает ряд чудесных картин из старой русской помещичьей жизни» или «поэтически рисует целый ряд изумительных типов из этого окружения», одновременно с улыбкой и сквозь слезы «Нет никаких сомнений в том, что творчество Бунина будет одним из главных источников для будущих знаний об этом классе, - уверенно замечает рецензент о «дворянско-номещичьей» теме в творчестве Бунина - Никто более правдоподобно, чем он, не описывает последнюю фазу их жизни, не погружается глубже в их психологию» Это исчезнувшее русское дворянство было тем «родом», к которому восходят исторические судьбы России и ее культура С особой чуткостью удалось рецензенту не только почувствовать сокровенный нерв бунин-ской новеллистики двадцатых годов, но и придать своим трактовкам четкость формул, обозначить - разумеется, в собственном понимании - ведущую сквозную тему писателя «Род, обреченный погибели»

Бунин чувствует нерасторжимую связь с этим погибшим классом «каждой каплей своей души», однако он трезво понимает, что дворянство, изображенное им с таким бесконечным сочувствием, «не было жизнеспособным и должно было исчезнуть» Для современного жестокого мира в голубой дворянской крови было «слишком мало красных кровяных шариков». Поэтому гибнет Митя, потомок дворянского рода, «сжатый комок нервов», кончая самоубийством свои любовные терзания Корнет Елагин, «неуравновешенный неврастеник», также не в силах вынести любовных мук и становится убийцей «Две захватывающие трагедии эпохи упадка русского высшего класса, два блестящих анализа истории души», -восхищенно резюмирует Карлгрен Та мучительная боль, с которой Бунин наблюдает гибель собственного класса, уже не отпускает его, когда он обращается к изображению других сторон жизни, столь же чувствительно, как и его герои, реагируя на ее жестокость и беспощадность Рассказ за рассказом пронизывает боль от того, что все гибнет, и сознание того, что счастье недостижимо И в очень немногих рассказах любовь становится источником счастья не любовь, а страсть, как «солнечный удар», опьяняет и оставляет пронзительную боль после того, как любовный наркоз пройдет Карлгрен искренне полагает, что в «Жизни Арсенье-ва» Бунин «поднимается на уровень, недостижимый ни для кого из русских писателей», между тем как некоторые образы этого «великолепного» автобиографиче-

ского повествования принадлежат к «лучшим страницам русской литературы», а красочные зарисовки поместной жизни «отодвигают в тень все другие русские описания поместий» Карлгрен неизменно указывал в своих отзывах, что Бунин художник изысканный, что его ценят избранные, в круг таких избранников рецензент и вводит шведских академиков он погружается в поэтический мир бунин-ской новеллистики сам и увлекает за собой других Редкостная жизненность и свежесть бунинских рассказов кажется ему поразительной, магия повествования, концентрирующего в себе «сгустки дореволюционной России», завораживает «Почти забываешь, что все это отголоски мира, который до неузнаваемости изменился, кажется, что находишься внутри него»

В критическом анализе А Карлгрена Бунин представлен не камерным художником-лириком, а трагическим писателем, увидевшим судьбу отечества в дальней исторической перспективе и обладающим столь мощной силой внушения, что рецензент так подводит итог своему разбору «Я едва ли знаю в русской литературе что-либо более потрясающее» Знакомый с творчеством русских гигантов, Толстого и Достоевского, и с «новой» русской прозой, например, Л Андреевым, скандинавский профессор славистики отдает предпочтение Бунину в утонченности и беспощадности, с какими «он ставит своего читателя перед ужасом смерти и уничтожения» одна из самых главных, самых сокровенных тем Бунина не ускользнула от проницательного взгляда рецензента («сведущего», как звучит в буквальном переводе со шведского его официальный статус sakkunnгg в отчетах Нобелевского комитета) В «Божьем древе» Бунин поднимается на недостижимую прежде высоту и доводит «свое мастерство до еще большего совершенства», а дерзновенные бунинские образы («Телячья головка», «К роду своих предков», «Божье древо») преображены «чистой силой волшебства»

Часто, пересказав или даже целиком переложив на шведский язык «блестящие маленькие стихотворения в прозе» Бунина, эксперт нотрясенно замечает «Это всё» Задумываясь над природой новеллистики русского писателя, Карлгрен полагает, что «это просто перевод в прозу» лирических картин, с «блестяще нюансированным подбором слов и отчетливым ритмом» «Писатель на секунду показывает русский тип, русскую ситуацию, русский ландшафт столь ярко освещенными, что они еще долго остаются перед глазами Он дает читателю вдохнуть глоток русского воздуха, наполненного разными ароматами, благоуханиями степи в весеннее утро, запахом зреющих полей, смешанным с горьким запахом от старого тарантаса во дворе летним вечером [ ] Его поля пахнут, замечает один из

современных русских писателей [Ф А Степун], действительно русской рожью, а не эмигрантской тоской по ней Он дает на мгновение услышать русские звуки, словно сидишь в старой дворянской гостиной и кто-то внезапно распахивает окно Слышишь всё то множество звуков, которые наполняют воздух, от отголоска работы йа дворе и в сараях до отголосков речи мужика, когда он с шапкой в руках заковыристо и невнятно бубнит, что ему нужно, слышишь сам тон его голоса и с улыбкой улавливаешь в его речи диалектные черты Все это на редкость живо и свежо, это малые, но сильно концентрированные дозы старой России, мощно ударяющие по всем чувствам читателя Почти забываешь, что все это отзвуки мира, который до неузнаваемости изменился, кажется, что стоишь посреди него»

Однако, приподнимая тот «железный занавес», который «неумолимо опустился теперь», и «поворачивая сцену вспять», Бунин никоим образом не создает апофеоза ушедшей России, слишком ясно осознавая все ее темные стороны Объем бунинских новелл остается прежним, но это уже не лирические миниатюры, а настоящие «романы в 10-15 строк» из жизни униженных и оскорбленных, как, например, рассказы «Людоедка» или «Первый класс», о социальных и нравственных конфликтах повседневной жизни Но какой бы ни была Россия бунинской молодости, он навсегда привязан к ней и стремится снова и снова оживить ее Даже понимая, как неумолимо двигалась страна к разразившейся катастрофе, Бунин остается любящим сыном - видит наготу отца и стыдится ее, но не перестает от этого меньше любить Создавая портрет той России, которую он знал и любил, писатель стремился к точности в малейших деталях, это та единственная картина, над которой писатель, собственно, и работал всю жизнь «И в своей последней книге ["Жизни Арсеньева"] он все еще сидит перед ней с кистью в руках, чтобы отретушировать каждую мелочь, чтобы там - добавить краску, там - наложить тень и тонкими штрихами дополнить ту картину дореволюционной России, которую он написал раньше, уже и раньше одну из лучших, правдивейших и наиболее художественных из тех, что есть в русской литературе»

Глава 4

На пути к историческому решению (1931-1933 гг)

Из писем-номинаций в поддержку кандидатуры Бунина, из публикаций в периодике, из мемуарных источников (многие дневниковые зашей В Н Буниной цитируются впервые по рукописному оригиналу, хранящемуся в коллекции Лидс-ского университета), из экспертных отзывов и заключительных вердиктов Нобе-

левского комитета складывается полноценная картина, не только воссоздающая ход и размах борьбы за бунинскую кандидатуру, но и характеризующая в новых ярких подробностях интеллектуально-духовную и общественную жизнь русской эмиграции

В главе подробно восстанавливается та «страшная борьба» (С. де Шессен), которая развернулась в 3 933 г между шведскими академиками, под держивавшими разные кандидатуры Два члена ареопага, А ЭстерлингиГ Шюк, выступали в печати с критическим разбором сочинений Бунина, доступных им в переводе, эти публикации - особенно в сопоставлении со статьями В Ходасевича о «метафизическом» смысле Нобелевской премии для русского писателя-эмигранта - способствуют пониманию особенностей в интерпретации бунинского творчества с точки зрения разных национальных традиций Использование собственно шведских источников потребовало также корректировки наградной формулы, вошедшей в отечественное буниноведение и утвердившейся в нем в искаженном, хотя и эстетически привлекательном виде (ср название книги О Н Михайлова «Строгий талант») В буквальном переводе, хотя и требующем, естественно, известной стилистической корректировки, окончательная формулировка из решения Шведской академии 1933 г гласит, что Нобелевская премия присуждается Ивану Бунину «за строгое художественное мастерство, с которым он продолжил русскую классическую линию в прозе» И если эта формулировка представляется не вполне точной или удачной, редактировать ее мы неправомочны

Из проведенного на основе широкого и разнообразного материала исследования становится ясным, что в новую эпоху - послереволюционного беженства и эмиграции для одной части русского народа и социалистического строительства на родине для другой - предпочтение Бунина всем его соотечественникам было прозорливым шагом он был единственным автором, замыкающим «классический» XIX век, и вместе с тем свободным новатором XX века в области художественной прозы, впитавшим живые соки традиции и противостоящим ее затвердевшим формам В век, потрясающий катастрофами не одну Россию, камерный, казалось бы, новеллист не только воплотил трагичность современной ему эпохи и мироощущения, но и сохранил редкостную верность вечным идеалам красоты и добра, воплощенную в ясном, строгом и простом русском слове Именно этим определяется выбор Нобелевского комитета 1933 г

Глава 5

Чествование И А Бунина - общенациональный праздник русской эмиграции

Различные по происхождению источники позволяют воссоздать один из центральных эпизодов в жизни русской эмиграции - чествование И А Бунина, ставшее для нее общенациональным праздником В архиве Буниных (Лидс) сохранилось большое количество свидетельств того подъема, который переживал и рядовой эмигрант, и ставшие изгнанниками самые именитые соотечественники лауреата - политики, журналисты, ученые, литераторы

Чувство нежданной радости, объединившей «в рассеянии сущих» русских, с пронзительной искренностью и силой описал А В Карташев «С волнением, большим, острым и радостным, увидел сегодня в газете весть о премии Вам Обида накипела у всех русских за наше унижаемое достоинство, за мировое какое-то скотское нечувствие И вдруг блеск радости' Я думаю, кое-кто волновался до слез, как при чтении о победе на фронте [ ] Будто мы были под судом - и вдруг оправданы Невыдуманный национальный праздник»!8 В центральной эмигрантской прессе («Последние новости», «Возрождение») этюды, зарисовки, заметки о писателе в ноябре-декабре 1933 г помещались ежедневно Внешняя сторона получения писателем Нобелевской премии выглядела подлинным праздником" -массового читателя, среднего интеллигента, даже общественно-партийной элиты, - так как стала поводом напомнить о себе, о существовании второй России - в изгнании И простые слова, и подлинные гимны в адрес «гордости русской эмиграции и всего русского народа», «гордости современной русской литературы, великого мастера слова»® вливались в «хор приветствий, которыми Россия в изгнании празднует свою великую национальную победу»2' Разумеется, большинство поздравлений было так или иначе окрашено политически, отражая при этом сложный спектр умонастроений эмиграции «Общерусский праздник», по мнению немалой части корреспондентов Бунина, был заслужен только зарубежной Россией, ибо «лавровым венком мировой славы» была увенчана «не просто великая русская литература, а именно та часть ее, которая, по словам Писания "изгнана правды ради" и представители которой [ .] разделяют тяжкую, но благородную

18 Письмо И А Бунину от 10 11 1933 г РАЛ, МБ 1066/3152 Выделено нами

" Оценивая спустя годы все эти торжества, непосредственная их очевидица и участница написала с резкой прямотой, но, видимо, хорошо отражая атмосферу праздничного угара «Около двух недель длился кавардак» (Кузнецова Г Н Грасский дневник Рассказы Оливковый сад М, 1995 С 314)

м РАЛ, МБ 1066/3339, РАЛ, МБ 1066/4767

21 РАЛ, Мв 1066/3492

долю русских странников, лишенных отечества, ибо не захотели они признать зло за благо, ложь за истину, грубое насилие за освобождение народа»22

Общая культура, литература играли объединяющую роль для расколотой, в сущности, раздробленной эмиграции, не зная, от чьего лица исходит послание, по его тексту порой невозможно определить, к какой части политического спектра эмиграции принадлежит автор Присуждение Нобелевской премии Бунину затронуло прежде всего «тысячи русских людей», и лишь весьма немногие послания, сохранившиеся в бунинском архиве, проливают свет на отношение к новому нобелевскому лауреату в самой Европе Но наиболее показательно отсутствие единодушия, столь поразительного в посланиях простых эмигрантов, в поздравлениях писателей Общего праздника в литературной среде эмиграции не получилось В историко-культурном существовании русского зарубежья присуждение Бунину Нобелевской премии в 1933 г стало событием знаковым, неким новым рубежом, послужив не столько мировому признанию литературы русской эмиграции, сколько ее окончательному внутреннему размежеванию, почти полному исчезновению духа корпоративности и углублению творческой самоизоляции Сопоставление эпистолярного наследия представителей эмигрантской литературы, их выступлений публичных, в печати, и в узком кругу близких лиц (что сохранили мемуарные источники) не только насыщает комментарий к хронике культурной жизни эмиграции, но и дает весьма живое представление о подлинных взаимоотношениях в эмигрантской литературной среде, о разобщенности ее ведущих представителей

Глава 6

«Нобелевские дни» Бунина в Швеции по материалам шведских газет

Бунин стал лауреатом престижной премии, которой шведы научились гордиться Ежегодному лауреату по литературе традиционно отводятся полосы ведущих газет, репортеры и критики которых стараются представить своим читателям, по возможности, полный литературный и человеческий портрет писателя, отмеченного нобелевской наградой В 1933 г шведам было особенно интересно и важно узнать, почему именно на русском изгнаннике остановился выбор Нобелевского комитета по литературе, - настолько русский писатель-эмигрант был мало известен скандинавскому читателю Но в Швеции были знакомы с русской

22 Из поздравления Т И Алексинской РАЛ, Мв 1066/1501

29

литературой, точнее, с книгами ее классиков Именно через их имена оказалось лучше и проще всего определить литературную величину и значительность Бунина Солидные газеты постарались дать развернутые и отнюдь не сенсационные материалы о новом лауреате по литературе - о его творчестве и о нем самом

Нами просмотрены подшивки как ведущих («Дагенс нюхетер», «Свенска дагбладет», «Лундс дагблад», «Свенска моргонбладет», «Стокгольме тиднинген», «Гетеборгс хавдельс- ок шёфартс тиднинг», «Нюа даглигт аллеханда»), так и маргинальных (партийные и периферийные издания) шведских газет за осень-зиму 1933 г Разнообразные не только по политической ориентации, но и по отраженным в них литературным вкусам, шведские газеты позволяют узнать широкий спектр мнений о русском нобелевском лауреате и об отношению к выбору Шведской академии в разных кругах общества

Публикации в шведской периодике рассмотрены нами в жанрово-хронологическим порядке сразу после присуждения Бунину премии в газетах появились репортажи из Франции (в том числе посвященные - не без налета анекдо-тизма - «ликованию в русской колонии») и интервью со свежеиспеченньм лауреатом, а наряду с ними - эссе ведущих критиков, пытающихся осмыслить творческий феномен писателя Затем последовала встреча с Буниным на шведской земле, изменился характер интервью и журналистских оценок, а статьи о писателе приобрели черты комментария к биографии Немногословность лауреата, его весьма поверхностное знакомство с несколькими именами выдающихся шведов полностью соответствовали столь же малой подготовленности к культурному диалогу со стороны шведских газетчиков Однако именно спонтанная реакция прессы на присуждение премии русскому писателю-эмигранту, поверхностные беседы и зарисовки облика мэтра, описание его окружения - все это делает возможным увидеть и оценить жизнь русского зарубежья сторонними глазами, абстрагировавшись от того автопортретирования, которым эмиграция вынужденно занималась около двух десятилетий своей почти изолированной жизни в Западной Европе Только такое выдающееся событие, как Нобелевская премия, могло возбудить некоторый интерес к русскому зарубежью, к его живущей в отрыве от родины и вне ее современности творческой интеллигенции Само же явление Бунина в Стокгольме, всё продемонстрированное им обаяние талантливой русской натуры совершенно подкупило шведов, «Бунин дал видение лучшего в старой Рос-

сии», свидетельствовали газеты23 Бунин не испортил праздника политическими декларациями, в своей речи он мудро высказался о высоком назначении Нобелевской премии по литературе, о свободе творчества, о вечных ценностях Помещая на своих страницах рекламу книг писателя, «Свенска дагбладет» констатировала «Иван Бунин снискал на шведской земле такую популярность, которая кажется исключительной даже для нобелевского лауреата»24

Глава завершается архивным эпизодом, относящимся к военному времени в качестве «в некотором роде тоже шведа» Бунин несколько раз обращался за помощью в Стокгольм Выписки из протоколов заседаний академии (впрочем, А Эстерлинг откликнулся на бунинский зов, не дожидаясь очередного общего собрания), финансовые отчеты чиновников, переписка с дипломатами раскрывают, как Шведская академия спасала своего «бывшего лауреата» деньгами и посылками в тяжелые голодные годы

При издании научного собрания сочинений Бунина необходимо будет учитывать весь богатый опыт восприятия прозы писателя, в том числе в прижизненной критике Наименее исследованным пластом критических материалов о первом русском нобелевском лауреате по литературе до сих пор оставались сами нобелевские материалы, в которых содержатся первые развернутые обзоры творчества писателя Интересные как свидетельство шведского (во многом отражающего собственно западное) восприятия русской литературы, эти материалы не менее важны и как попытка увидеть бунинское творчество в русском и мировом литературном контексте Документы нобелевского архива и публикации в шведской периодике существенно расширяют наши представления о бунинском наследии, способствуют созданию углубленного научного комментария к произведениям писателя и уточнению фактографии для составления летописи его жизни

Часть II

Искания русской прозы и судьбы писателей после Октября 1917 г. в нобелевском преломлении- к истории русской литературы XX века

Самый богатый документальный материал, даже впервые вводимый в научный оборот, может быть существенно обеднен сугубо монографическим его описанием Поэтому в части второй диссертационной работы мы существенно

23 Stockholms tidningen - Stockholms dagblad, И 12 1933, s И

24 Svenska dagbladet, 17 12 1933, s 22

расширяем круг исследования, привлекая к рассмотрению тех представителей русского зарубежья, чьи кандидатуры были отвергнуты Нобелевским комитетом Творчество таких выдающихся писателей, как Д С Мережковский и И С Шмелев, оказалось по ряду причин неприемлемым для нобелевского ареопага, уяснение того, чтб именно в их художественной манере или философских воззрениях не соответствовало канонам западноевропейского представления об идеале и априорным мнениям о русской литературе, позволит не только точнее дать ответ на вопрос, чем творческие свершения именно Бунина покорили шведов, но и выяснить, какой хотели бы видеть западные читатели и критики Россию на страницах русской литературы

Обращение к фигурам гораздо менее значительным - М А Алданову и П Н Краснову, также номинированным на премию, - позволяет определить место исторической романистики зарубежья и в характере восприятия русской революции на Западе, и в системе русской литературы XX века

Единственным ««эмигрантом, ставшим в послереволюционное время кандидатом на литературную Нобелевскую премию, был А М Горький Неоднозначность его личности и современных прочтений его трудов, уникальность положения писателя в литературно-общественной жизни после Октября и его отъезд из советской России из-за несогласия с политикой большевиков, попытки наладить общерусское печатное дело за границей и жесткая полемика с ополчившимися на него эмигрантами - все это придает истории его выдвижения на Нобелевскую премию и в первую очередь причинам отклонения его кандидатуры особенно острый интерес Без сопоставления двух крупнейших величин литературного процесса в эмиграции и в советской России - Бунина и Горького - осмысление того, как русская литература воспринималась и интерпретировалась сквозь нобелевскую призму, рискует утратить полноту и оказаться односторонним Именно поэтому фигура Горького, его послереволюционное творчество в противопоставлении литературно-публицистической продукции писателей-изгнанников, мнение о нем Западной Европы представляются уместными на страницах настоящего исследования, логически дополняя и корректируя основную часть работы, посвященную рассмотрению прозы русского зарубежья

Глава 1

Эволюция критического восприятия Д С Мережковского на Западе к феноменологии творческой личности писателя

История выдвижения Д С Мережковского на Нобелевскую премию и особенности рассмотрения его кандидатуры представителями западноевропейской культуры, подкрепленные документальными архивными свидетельствами, призваны расширить наше представление о своеобразии рецепции писателя европейским сознанием, осмыслить эволюцию восприятия его творчества и, в конечном итоге, способствовать определению феноменологических черт одного из самых своеобразных русских литераторов и мыслителей XX века Номинированный на премию в 1914-1915 и 1930-1937 гг, писатель предстает перед нами в творческом развитии, ибо экспертному рассмотрению подвергается все его творчество, от первых поэтических, критических и романных произведений до историософских и религиозно-мистических сочинений эмигрантского периода

Первые номинации отражают повышенный интерес западной интеллигенции к творчеству Мережковского, глазами которого - «образованного и развивающегося восточного славянина» - европейский читатель смотрел на русскую литературу Эксперт, А Йенсен, весьма высоко оценил большинство произведений писателя и противопоставил его как исторического романиста отвергнутому ранее Толстому, а выдающимся сочинением Мережковского «Л Толстой и Достоевский» нобелевский эксперт воспользовался для подтверждения своих негативных мыслей о великом русском писателе, высказанных десятилетием раньше в очерке для Нобелевского комитета25 Особого внимания заслуживает интерпретация шведским славистом, знатоком русской литературы заключительной части исторической трилогии Мережковского «Христос и Антихрист» - «Петр и Алексей» концепция которой вызывает протест рецензента Он не видит никакой преемственности между новой русской и европейской культурой, не усматривает единства в историческом движении России и Запада, а Петербург в шведском сознании - не провозвестник новой эры в истории России, в ее повороте к западной цивилизации, а лишь вечная военная угроза Швеции с востока Непонимание процессов, происходящих в соседнем государстве, заставило Йенсена отнестись и к публицистике Мережковского скептически и высказать уверенность (в 1914 г '), что революция в России невозможна

25 Этот экспертный отзыв подробно разбирается в нашей монографии (№ 1 в списке публикаций), в части II (см «Пролог В начале славных дел Лев Николаевич Толстой и нобелевское фиаско)

Послереволюционное творчество писателя, полное апокалиптических пророчеств, слишком насыщенное историко-культурной информацией и религиозно-мистическими предсказаниями и слишком тесно связанное с размышлениями о русском мессианизме, было на Западе отторгнуто решительно и бесповоротно, хотя в списке кандидатов на Нобелевскую премию имя Д С Мережковского появлялось регулярно в 1930-1937 гг Обзоры нобелевского эксперта А Карлгрена написаны в том вольном эссеистическом стиле, когда ироническое подтрунивание или даже прямая издевательская насмешка становятся главными средствами для создания представления о творческой личности в глазах читателей Не приемля эсхатологических предсказаний Мережковского и не находя в его сочинениях художественных достоинств, эксперт буквально вычеркивает имя русского писателя из списка возможных претендентов на Нобелевскую премию, создавая карикатурный образ литератора-пророка

Эссе А Карлгрена, полные остроумных замечаний, живых и непосредственных по тону и блестящих в стилевом отношении, подспудно подталкивают членов Нобелевского комитета к мысли о несерьезности предложенной кандидатуры, предельно лаконично, но особенно резко оцениваются последние сочинения писателя, в частности, «Иисус неизвестный» Сопоставительный анализ позволяет раскрыть, как подобное восприятие сочинений Мережковского вступало в очевидное противоречие с глубоко уважительным мнением о трудах писателя, сложившимся в критике русского зарубежья, и как, одновременно, оно соответствовало личным, высказываемым лишь в дневниках и письмах (многие из которых все еще мало доступны) мнениям Особое внимание в главе уделено переписке Мережковских со шведской художницей Г Герелль хранящиеся в рукописном отделе Королевской библиотеки (Стокгольм), эти трогательные документы не просто добавляют новые существенные подробности к нобелевским мытарствам Мережковского и характеризуют его эмигрантское бытие, но и раскрывают душевную глубину и тонкость стареющего в небольшом кругу почитателей литератора

Писатель глубоко национальный, он казался одинаково чужд и русским, и зарубежным читателям Не приняв позднего творчества Д С Мережковского, европейская читательская аудитория и критика продемонстрировала и характер своих ожиданий от русской литературы, и свой выбор не в пользу компилятивной историософии на религиозной подкладке В поисках современного продолжателя традиций Достоевского и Толстого Европа упорно отвергала русских писателей

XX века, не отвечавших сложившемуся в ее эстетическом и интеллектуальном восприятии канону русской классики

Глава 2

Духовные и творческие метаморфозы И С Шмелева

в критическом восприятии западной интеллигенции

Европейская рецепция национально и религиозно ориентированной прозы И С Шмелева также весьма существенно отличается от отношения к ней русского - сначала эмигрантского, а теперь и современного отечественного - читателя В начале 1930-х гг (и вплоть до награждения Бунина) идея получить Нобелевскую премию владела Шмелевым весьма навязчиво, и он усиленно вербовал сторонников и в эмигрантской среде, и среди крупнейших литераторов Европы Хотя широкой поддержки он не получил, однако его номинировали Т Манн (1931) и Н Ван-Вейк (1932) - фигуры, каждый в своей области и в своем роде, весьма значительные Между тем в Швеции у Шмелева не было не только славы, ореол которой непременно должен окружать писателя, претендующего на Нобелевскую премию, - не было даже намека на известность, не было никакого резонанса в критике и никакого желания переводить новые произведения писателя, написанные в эмиграции и свидетельствовавшие о его творческой зрелости и яркой оригинальности История переводов его сочинений на шведский язык складывалась непостижимо драматичным образом, а его единственным серьезным читателем оказался А Карлгрен, автор экспертного очерка Рецензент подчинил весь свой обзор поискам ответа на вопрос, как происходят кардинальные изменения в творческой судьбе одного из представителей русской литературы, которая столь тесно была связана с освободительным движением, как пропаганда соотносится с подлинной художественностью И «Человек из ресторана», и «Солнце мертвых» в глазах нобелевского эксперта - равно тенденциозные произведения Задачей Карлгрена было дать литературно-критический очерк творчества писателя, но в рутинной рецензии для Нобелевского комитета по литературе эксперт проявляет гораздо больше тенденциозности, чем разбираемый писатель, высоко оценив в его творчестве лишь изображение негативных сторон русского народа

Выдвигая Шмелева на Нобелевскую премию по литературе, Томас Манн упомянул в письме-номинации всего два произведения русского писателя -«Солнце мертвых» и «Любовь в Крыму» (под этим названием повесть 1910 г «Под горами» появилась в немецком переводе) Сам Шмелев удивлялся популяр-

ности этой ранней повести (называя ее «сантиментал с розовой водишкой») у европейских издателей и читателей Этот «маленький любовный роман», насыщенный массой почти совсем неизвестных русской литературе подробностей жизни крымских татар, с «захватывающими описаниями солнечной природы», выразительными портретными характеристиками, элементами татарской народной поэзии и Корана оценивается экспертом, А Карлгреном, как произведение сугубо тенденциозное мир примитивных людей, крымских татар, живущих поэтической жизнью в поэтических местах, контрастирует с пошлой цивилизованностью, занесенной в черноморские края русскими курортниками Мнение шведского литературоведа позволило обнаружить принципиально иную, чем в укоренившейся традиции, трактовку Шмелевым как «южной» темы, привитой русской литературе романтизмом, так и русских общегосударственных идей в целом Через сопоставление с рассказом Чехова «Длинный язык» (1886) на ту же тему и соотнесение того, как преломляются некоторые общие мотивы в прозе Бунина и Шмелева, удалось установить, что утвердившийся в поэтике Шмелева национально-религиозный дискурс противостоит ягтоквлъно-государствепному дискурсу, утвердившемуся в русской литературе в послепетровское время и объединяющему писателей от Пушкина до Бунина

В произведениях, созданных Шмелевым в эмиграции, Карлгрен усматривает лишь политическую ангажированность Но доля истины в замечаниях шведского «знатока» есть тонкий ценитель русского слова, Карлгрен все время обнаруживал в мастерски исполненных картинах страстного реалиста, в описаниях зоркого наблюдателя, в человеческом многоголосии блестящего рассказчика ложную тенденцию, компрометирующую в глазах рецензента выдающиеся по формальному мастерству произведения русского писателя К этому времени, впрочем, еще не были созданы главные произведения писателя («Богомолье» и «Лето Господне») Однако просветленная, духовная, идеальная Россия Европу не интересовала, и к трагедии ее Европа оставалась, в сущности, тоже равнодушна

Глава 3

М Горький в скрещении мнений спор о свободе и ангажированности творчества

Совершенно иначе обстояло дело с восприятием личности и творчества А М Горького Естественно возникает недоуменный вопрос как писателя с такой широкой известностью, знакомого многим шведам не только по имени, мог

проигнорировать Нобелевский комитет, почему второй раз за треть века - после отвергнутого Льва Толстого - еще один крупный русский писатель не удостоился прославленной международной награды' Очевидно, ответ следует искать не в литературных достижениях писателя, а в его репутации общественного деятеля, тесно связанного с Лениным, большевизмом и строительством социализма в СССР

Весьма оригинальные и неожиданные в ряде оценок, экспертные очерки А Йенсена (1918 г) и А Карлгрена (1923, 1925, 1928 гг) оказываются особенно актуальными именно сейчас, ибо последние десятилетия ушедшего века ознаменовались беспрецедентной кампанией по «развенчанию Горького» Обратившись к документальным источникам, можно проследить, как формировалось двойственное отношение к Горькому, художественное мастерство которого было столь же неоспоримо для его критиков, сколь неприемлемы его политические воззрения и общественная деятельность Суммируя впечатления от дореволюционного творчества писателя, Нобелевский комитет признавал, что писатель «прекрасно выглядит как неоспоримый самородок, но его анархическое и зачастую совершенно грубое творчество никоим образом не вмещается в рамки Нобелевской премии» Однако революция в России внесла существенные коррективы в осмысление русской литературы прежние оценки, в том числе сугубо литературоведческие, казались устаревшими, а новый взгляд на Горького формировался под воздействием единственного факта - его близости с пришедшей к власти в России партией большевиков

Раскол, который давно назревал в русской литературе и прорывался в разных формах, наконец стал реальностью, но, верный себе - «поддерживать лучшее», Р Роллан выдвинул в 1923 г ставших непримиримыми врагами русских писателей (Бунина, Горького и Бальмонта) на Нобелевскую премию Анализируя в новых условиях художественную продукцию Горького, А Карлгрен видит только Горького-политика - то есть публициста, выступающего сначала на страницах большевистской печати, а затем и заграничной, и эта горьковская ипостась совершенно затмевает в глазах Карлгрена собственно литературное творчество писателя Высокой похвалы нобелевского эксперта удостоилось только «Детство» и мемуарно-биографические очерки писателя - за «свободу, естественность, вдохновение» качества, утраченные, на взгляд эксперта, в других поздних произведениях писателя

Впрочем, в западноевропейском сознании Максим Горький воспринимался как фигура «ангажированная» уже со времен первой русской революции Пожалуй, в случае именно русской литературы - и начиная уже с «анархического» творчества Льва Толстого - Шведская академия впервые столкнулась с искусством, настолько пронизанным революционными идеями, что они выходили далеко за пределы художественности и вплотную приближали читателя к острейшим социально-политическим вопросам современности Но поскольку речь шла о литературной премии, отвергнуть Горького на основе лишь его партийной принадлежности было невозможно, особенно при его громадной мировой славе Нобелевский комитет должен был отклонить кандидатуру писателя обоснованно и по соображениям чисто художественным История обсуждения личности и творчества А М Горького в Нобелевском комитете отражала начало того процесса, который достиг своего пика уже в годы холодной войны, - процесса формирования двойной системы ценностей, двойного взгляда на вещи, обусловленного политической окраской оцениваемого явления, события, личности, произведения «Нобелевская» история Горького демонстрирует со всей очевидностью не только существование биполярного мира, то есть противостояние двух систем, но и мировоззренческое «двоемирие», причем уже безо всякой романтической окраски «Буржуазный» и «антибуржуазный» взгляды на жизнь и искусство непримиримо противостояли друг другу, и надо отдать должное Горькому, совершившему в тех условиях свой выбор Останься Горький на Западе - Нобелевская премия была бы присуждена ему в ситуации тогдашней политической игры почти наверняка

Эволюция представлений о писателе в Нобелевском комитете знаменательна О буквально ворвавшемся в русскую литературу «шипучем» Горьком эксперты пишут в полуснисходительном тоне Для них он «слишком первобытный и неученый Он, грубо выражаясь, полупоэтический, полузабавный карикатурный Ницше в русской косоворотке, в больших сапогах, со славянской чувствительной мягкостью, с наивной любознательностью московского мужика, волжско-булгарской мастеровитой ловкостью и добродушной практичностью татарина» Романы Горького кажутся неудачными, а успех его драматургии объясняется исключительно прославленными постановками Станиславского Гимн свободе, пропетый им «под аккомпанемент балалайки», захлебнулся в крови большевистской революции То, что Горький оказался именно в рядах ее сторонников, вызывает неподдельный ужас у шведских славистов - им кажется даже, что «писатель кончился», вместе с народом не выдержав «лошадиной дозы большевизма» И только

когда в творчестве писателя вновь зазвучала «жгучая любовь к России», А Карл-грен дал самую высокую оценку его мемуарной прозе и очеркам

Горький совершенно верно определил отношение Запада к русской трагедии вообще и к духовной атмосфере эмиграции в частности Необычайное своеобразие русского литературного опыта в XX в и состоит в том, что носители одного национального менталитета и одного языка, наследники общих культурных традиций и ценностей создавали картину мира на основе двух противоположных систем абсолютного индивидуализма и абсолютного коллективизма По вопросу об отношении к личности и коллективизму обнаружились непреодолимые противоречия Горького даже с той частью эмигрантов, которая тянулась к нему самому, стремилась к возвращению в Советский Союз Но изумительнее всего, что из всего созданного Горьким нобелевский эксперт выбирает как раз те произведения, в которых Горький воспевает не коллектив (так, «Мать» пренебрежительно поименована «пустой граммофонной трубой»), а именно индивидуальную личность «Преступные, развратные, дикие люди - но Горький в любом случае восхищается ими какая сила в юс инстинктах, какой восторг в их примитивном преклонении перед красотой, какие - несмотря ни на что - великолепные люди'» Эти «былинные» типы, нарисованные Горьким с небывалой экспрессией и подлинным мастерством, заставляют, однако, представителя соседнего с Россией государства содрогнуться от их варварского размаха и для самоуспокоения заподозрить горь-ковские изображения русских людей в известном неправдоподобии Слишком исключительные личности привлекают писателя, вечные скандалисты даже при небывалой талантливости (таков, замечает Карлгрен, в интерпретации Горького даже Лев Толстой), - и рецензент полагает, что сверхзадача писателя состоит в том, чтобы доказать большевикам никогда не превратить таких людей в «скучные машины» (правда, Карлгрена новые произведения Горького смущают «вариацией на тему явного славянофильства»)

Поскольку голоса в Нобелевском комитете по кандидатуре Горького разделились, а эксперт не давал прямой рекомендации, то сначала довод для отклонения неудобной кандидатуры был найден весьма шаткий автобиографической трилогии было дано узкое и не вполне верное определение «мемуаров», которые не представлялись достойными международной награды в области литературы Но одно жонглирование терминами казалось очевидно недостаточным, и тогда, в острых дебатах признав высокий уровень произведений писателя, звучащий в них мощный пафос подлинного идеализма, академики пришли к решению, что удо-

стоить писателя авторитетной премии - значит признать его творчество в целом, в том числе - питающие его коммунистические убеждения Нобелевский комитет, во всем диапазоне отношений его членов к горьковской кандидатуре, от безусловного признания до откровенного испуга, проявил, казалось бы, мудрую осторожность, не желая осенять прославленной наградой советский строй как таковой К сожалению, саму Шведскую академию нельзя прославить как институт политически неангажированный, независимый и бесстрашный перед лицом истории Боязливая оглядка на господствующее общественное мнение, далеко не всегда верное, противоположно задаче Шведской академии - создавать и культивировать вкусы публики безупречным выбором сочинения, в котором человечеству открывался бы идеал, - и, к сожалению, ограничивает высокий смысл Нобелевской премии, который был заложен в нее основателем Но и в России взгляд на Горького менялся, следуя политической конъюнктуре Настала пора увидеть эту могучую, уникальную личность в достойной ее полноте и многообразии, ибо Горький - ключевая фигура литературного процесса первой трети XX века и единственная, объединяющая оба потока русской литературы, разделенной на советскую и зарубежную

Глава 4

Историческая романистика русского зарубежья образы русской революции в оценке нобелевского жюри

Нобелевскому комитету пришлось осмыслять образы русской революции и в ином воплощении Два представителя исторической романистики русского зарубежья, казачий генерал, носитель крайне правых монархических идей П Н Краснов и писатель-скептик, умеренный либерал М А Алданов, также были номинированы на Нобелевскую премию (соответственно в 1926 и 19381956 гг) Их творчество, выхваченное из историко-литературного контекста, на первый взгляд кажется не соответствующим уровню нобелевской награды, и не удивительно, что обсуждение этих кандидатур прошло почти незаметно в горячих дебатах нобелевского закулисья 1920-40-х гг Снисходительно или враждебно пренебрегаемый «серьезной» литературной критикой эмиграции Краснов был необычайно популярен у читателей, причем не только русских, но и, благодаря пропагандистской машине Третьего рейха, также немецких, в эпоху, когда назревала война гитлеровской Германии с Советским Союзом, и потому попытка нобелевского эксперта (представителя государства, остававшегося нейтральным в обеих

мировых войнах) определить место и значение этого писателя в литературном процессе эмиграции не должна быть проигнорирована История алдановского выдвижения также по-своему поучительна исполняя долг дружбы, его кандидатуру много раз выставлял И А Бунин Экспертный очерк об Алданове становится развернутой аргументированной характеристикой «национального писателя эмиграции буржуазной (то есть не помещичьей и не военной), среднекультурной и ан-тантофильской (в смысле культурных вкусов)» (Д Святополк-Мирский) Действительно, в произведениях М А Адданова было всё - и занимательный сюжет, и блестящий стиль, и изумительная историческая достоверность, не было лишь одного - идеала, столь привлекательного в литературе для А Нобеля

Два популярнейших (в совершенно разных кругах) исторических романиста русского зарубежья, Краснов и Алданов, вступили перед лицом нобелевских судий в своего рода «диалог исторических истин»26 Каждый из них верил в свои идеи, в свою «правду», выстраданную в годы революции, гражданской войны, беженства и новой страшной мировой бойни, каждый из них искал в минувшем ответы на животрепещущие вопросы современности, на главные вопросы «России вне России» Оговорив сразу, что генерал Краснов - «герой смутного русского времени», произведения которого, «слабые в художественном отношении», имеют лишь ценность «историко-биографическую», нобелевский эксперт А Карлгрен оценивает тетралогию писателя («От Двуглавого Орла к красному знамени») как «страшную главу о страшнейшей в мировой истории гражданской войне, главу, которая своими сильными красками убеждает в своей безусловной правде» Однако двухполюсная художественная манера Краснова заставляет шведского критика осторожно отнестись к эпопее в целом, и созданному «эмигрантской фантазией» и концентрированно воплощенному в романе чудовищному представлению о «большевистских кровожадности, жестокости и сатанизме» Карлгрен доверять не склонен, заряд слепой антибольшевистской ненависти показался неприемлемым и Нобелевскому комитету Но и Алданова те же нобелевские судьи критиковали за «пессимистическое и злобно-скептическое понимание истории» В алдановской исторической романистике была проницательно угадана изначально ложная посылка, которая обессмысливала всю его построенную на точных фактах систему в его произведениях не было перспективы, а вместо исторического развития писатель неизменно обрисовывал исторический тупик, ка-

16 См Николаев Д Д Проза 1920-1930-х годов авантюрная, фантастическая и историческая проза М,2006 С 511

ким стала для него русская революция Между Красновым и Алдановым шел не просто диалог, а настоящий политический спор, раскрыть его идеологическую и национальную подоплеку и оценить значение для осмысления целостности не только всей послереволюционной русской литературы, но и собственно литературы русского зарубежья, в противоречивом скрещении различных мнений и неожиданном, порой невероятном сближении противоположностей, позволяют материалы обсуждения кандидатур обоих писателей в Нобелевском комитете

Выявление новых фактов и уточнение малоизвестных сторон присуждения знаменитой международной награды русским писателям составляет лишь внешнюю канву исследования В Заключении предпринята попытка обобщить западноевропейские представления о прозе русского зарубежья, систематическое рассмотрение своеобразия которой было впервые осуществлено по инициативе нобелевского премиального института по литературе В работе был исследован комплекс взаимосвязанных проблем, актуальных для современной русистики осмысление своеобразия русской литературы иностранным читателем, постижение путей ее развития - и как национального феномена, и в связи с мировой литературой, интерпретация ключевых произведений русской прозы с позиции «чужого» менталитета и с точки зрения непривычных эстетических и идеологических критериев Западноевропейская рецепция прозы русского зарубежья зафиксировала смену идейно-художественных вех в самой русской литературе Несколько ключевых пунктов этого восприятия помогают, в конечном счете, создать более полную историю русской литературы в послереволюционное время, осознать ее ценностные ориентиры и художественные достижения

Документально-фактографическая основа исследования позволила осветить несколько узловых проблем развития русской прозы XX века Во-первых, принципы личного и творческого существования целого ряда писателей эмиграции впервые стали предметом строго документированного рассмотрения, во-вторых, подвергается разбору с непривычных позиций эстетика русского словесного творчества, и в ракурсе западноевропейской критической рецепции рассматриваются такие немаловажные историко-теоретические понятия, как традиция, историзм, народность, пафос русской литературы; в-третьих, проанализированы основные тенденции восприятия и интерпретации русской литературы европейским сознанием и раскрыты некоторые существенные аспекты диалога России и Запада

Наконец, в не меньшей мере, чем художественные искания века, Нобелевская премия отражает его политическую картину, столь резко и страшно менявшуюся за столетие Раскол в русской литературе, происшедший после Октября, обусловил рассмотрение в Шведской академии в межвоенное время по преимуществу - за единственным полуисключением Горького - кандидатур русских писателей-эмигрантов, так что история борьбы за первого русского нобелевского лауреата по литературе - это прежде всего эхо литературной жизни эмиграции, от оценки ее творческих свершений до раскрытия личных взаимоотношений писателей русского зарубежья, их контактов с европейской гуманитарной интеллигенцией Изучение нобелевских архивных материалов вскрывает тот факт, что русская литература в глазах западноевропейцев современной ей эпохи - это прежде всего зеркало русской революции Выполнение Буниным определенной художественной «миссии» несомненно не дождавшись эпопеи о революционной современности, исполненной с толстовским размахом, в Стокгольме остановили выбор на произведениях, посвященных отпеванию той самой дворянско-помещичьей России, великолепному цветению которой за сто лет до того были посвящены страницы «Войны и мира»

Ни религиозно-мистические искания интеллектуалов (Мережковский), ни сказ Шмелева - сбивчивые голоса городской интеллигенции и мещанства, ни тем более голос разбитой армии (Краснов) или разорившейся буржуазии (Алданов) не привлекли внимания строгих нобелевских «ценителей и судей» Впрочем, их и привлекала, и отталкивала Россия Горького, лишь политические убеждения которого определили полную невозможность увенчать его нобелевскими лаврами Главный выбор, весьма политизированный, и совершался между Горьким и Буниным - между двумя направлениями русской литературы, выраженными в творчестве именно этих двух писателей особенно отчетливо и эстетически, и идеологически служение «чистому искусству» и общественное служение Бунинское творчество, казавшееся продолжением классических русских традиций, было гораздо ближе европейскому негативному восприятию России хотя жестокое изображение страшных сторон жизни и человеческой души в русской литературе неизменно сопрягалось с идеалом, Бунин останавливается на границе света и тьмы, тогда как Горький стремится к ее преодолению

Сохраняя связь с традициями русской классики, проза русского зарубежья стала подлинным явлением русского модернизма поэтический Серебряный век продолжился прежде всего в эмигрантской прозе, в произведениях ее лучших

представителей Лишенные почвы, оторванные от живого народного языка, далекие от формалистических исканий авангардизма, русские писатели-эмигранты не заложили новых традиций И вместе с тем в европейском осмыслении именно их прозе суждено было продлить непрерывную линию развития русской литературы Как выпавшее из цепи звено ведет к разрушению всех связей, так и без прозы русского зарубежья непрерывное .развитие русской литературы утратило бы преемственность Эту роль прозы эмиграции сумел понять и оценить Нобелевский комитет В этом, во всей неповторимости и многообразии художественных миров, состоит ее непреходящее значение для русского национального самосознания

Ожидания, которые межвоенная Европа связывала с русской литературой, были огромными западные читатели жаждали эпоса об эпохе русской революции Но сознание писателя раскалывалось вместе с расколом сознания общественного В литературе предельный индивидуализм обусловливал лирический субъективизм повествования (Бунин, позже Пастернак), подчинение коллективной воле накладывало идеологические вериги на писателя (Горький, позже Шолохов) Послевоенное продолжение русской «нобелевской саги» демонстрирует примеры литературного размежевания, существования «двух культур» в пределах национальной русской культуры Выбирая между Шолоховым и Пастернаком, как некогда между Горьким и Буниным, члены нобелевского жюри сами сознавали всю сложность и нерешенность этой проблемы, ее противоречивую политическую, социальную, религиозную подоплеку Однако само международное признание столь несхожих творческих индивидуальностей свидетельствует об эволюции европейских взглядов на русскую литературу, о серьезной попытке принять два главных, диаметрально противоположных мирообраза Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг оказалась тем необходимым промежуточным звеном в восприятии Европой русской литературы XX в, которое позволило уловить и осознать изменения, проявившиеся - под влиянием изменившейся социальной и культурной парадигмы - в движении от классики к литературе советской эпохи

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях.

1 Русские писатели и Нобелевская премия (1901-1955) Köln, München, Wien Böhlau Verlag, 2007 626 S (Bausteine zur slavischen Philologie und Kulturgeschichte, 55)

Рец. Schlott W //Die Welt der Slaven 2008 H 1 S 188-191

2. Традиции русской реалистической литературы в творчестве Бунина // Boumne revisite Pans, 1996. С 20-28 (Cahiers de l'Emigration russe, 4)

3 Неизвестные страницы бунинской Нобелианы (по материалам архива Шведской академии)//Изв РАН Сер лит ияз 1997. № б С 23-35,

4 И С Шмелев // Литературная энциклопедия русского зарубежья Т 1. Писатели русского зарубежья, 1918-1940 М, 1997 С 454-457 [Тоже Русское зарубежье Золотая книга русской эмиграции Первая треть XX века Энциклопедический биографический словарь М,1997 С 716-718]

5 Бунин И А Митина любовь, Бунин И А Суходол // Энциклопедия литературных произведений M , 1998 С 299,481-482

6 Избрание и Не[избрание] Русские писатели и Нобелевская премия 1914— 1937//ExlibnsНезависимой]Г[азеты] 11 05 2000 №17(140) С 3

7 В ожидании «чуда» Нобелевские мытарства Дмитрия Мережковского // Изв РАН Сер лит ияз 2000 № 1 С 25-35

8 Нобелевский эксперт русские писатели в оценке Антона Карлгрена (1920-е-1930-е гт ) // Scando-Slavica 2000 Т 46 С 33-44

9 Почему Максиму Горькому не дали Нобелевскую премию (по материалам архива Шведской академии)//Изв РАН Сер лит ияз 2001 №2 С 3-16

10 Русские писатели и Нобелевская премия (1914-1937)//Slavia 2001 №4 С 183-196

11 Ivan Smeiev und der Nobelpreis fiir Literatur // Zeitschnft fur Slawistik 2001 H 4 S 377-389 (на немецком языке)

12 «В конце концов будем надеяться». Несостоявшаяся Нобелевская премия //Литературоведческий журнал 2001 15 С 61-99

13 Иван Шмелев и Нобелевская премия // Венок Шмелеву / Ред Л А Спиридонова,О H Шотова М,2001 С 163-171 (Сокр версияKs 14)

14 Иван Шмелев и Нобелевская премия (по материалам архива Шведской академии) // Изв РАН Сер лит и яз 2002 Т 61 № 1 С 25-33

15 Краснов П H Романы // Литературная энциклопедия русского зарубежья Т 3 Книги, 1918-1940 M, 2002 С 287-291

16 Ryska nobelpnskandidater i Svenska Akademiens arkiv 1914-1937 // Sam-laren 123 Uppsala, 2003 S 173-199 (в соавт с И Майер, на шведском языке)

17 Славянские писатели и Нобелевская премия // Славянские литературы XIII Международный съезд славистов Докл. рос делегации M, 2003 С 209-221

18 Сто лет Нобелевской премии по литературе слухи, факты, осмысление// Изв РАН Сер лит ияз 2003 №6 С 25-37

19 Вокруг Нобелевской премии К истории взаимоотношений M А Алдано-ваиИ А Бунина //Revue des études slaves 2004 T LXXV/1 С 125-139

20 [Рец] Ivan Bumn The Twilight of Emigrant Russia, 1934-1953 A Portrait from Letters, Dianes, and Memoirs / Ed with an Introduction and Notes by Thomas Gaiton Marullo Chicago, 2002 // Вопр литературы. 2004 Ks 1 С 364-365

21 [Pen ] С двух берегов Русская литера тура XX в в России и за рубежом М, 2002//Изв РАН Сер лит ияз 2004 №4 С 62-68

22 «Понять - простить?» Некоторые аспекты историко-литературного восприятия романистики П. H Краснова // Tusculum slavicum Festschrift für Peter Thiergen / Hrsg von E von Erdmann u a Zürich, 2005 S 151-164 (Basler Studien гиг Kulturgeschichte Osteuropas, Bd 14)

23 [Рец ] Примочкина H H Горький и писатели русского зарубежья M, 2003, Спиридонова Л M Горький новый взгляд М, 2004//Изв РАН Сер лит и яз 2005 №4 С 68-73

24 Русская эпическая традиция глазами нобелевских экспертов (к 100-летию со дня рождения M А Шолохова и к 40-летию присуждения ему Нобелевской премии)//Изв РАН Сер лит ияз 2005 №4 С 24-36

25 Русские писатели и Нобелевская премия интерпретация русской литературы на Западе // Элективные курсы по предметам художественно-эстетического цикла в рамках основного и дополнительного образования к проблеме вариативности обучения Сб научн трудов M, 2005 С 49-54

26 Лев Толстой без Нобелевской премии, Нобелевская премия без Льва Толстого (по материалам архива Шведской академии, Стокгольм) // Известия на Научен центьр «Св Дазий Доростолски» Кн I Международна научна конференция 1-2 септември 2006 г, посветена на 1900 години град Силистра Силистра, 2006 С 201-215

27 «En ma qualité d'ancien lauréat .» Иван Бунин после Нобелевской премии // Вестник истории, литературы и искусства 2006 № 3 С 80-91

28 На пути к академическому Бунину // Изв РАН Сер лит и яз 2007 № 1 С 11-28

Отпечатано в ООО «Компания Спутник+» ПД № 1-00007 от 25 09.2000 г. Подписано в печать 11.02.08. Тираж 100 экз. Уел, п.л. 3,0 Печать авторефератов (495) 730-47-74,778-45-60

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Марченко, Татьяна Вячеславовна

ВВЕДЕНИЕ

0.1. Литература русского зарубежья как историко-культурный феномен: проблемы, основные направления, перспективы изучения.

0.2. Русская литература в европейском историко-культурном восприятии: постановка проблемы.

0.3. Нобелевская премия и русская литература: к вопросу о предмете и объекте исследования.

0.4. Источники, цели и задачи исследования.

Методологические подходы.

0.5. Структура работы.

0.6. Замечания по подаче материала и его оформлению.

ЧАСТЬ I. И. А. БУНИН - ПЕРВЫЙ РУССКИЙ ЛАУРЕАТ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ ПО ЛИТЕРАТУРЕ

Глава 1. Нобелевская премия и ее место в источниковедении по истории русской литературы XX века

1.1.1. Нобелевский комитет по литературе: премиальный институт и «стремление к идеалу».

1.1.2. Путь к принятию решений: арбитры и эксперты Шведской академии.

1.1.3. Антон Карлгрен (1882-1973) и его экспертные отзывы.

1.1.4. Материалы архива Шведской академии, их состав и значение как источника по истории русской литературы и ее восприятию на Западе.

Глава 2. Первое выдвижение Бунина на Нобелевскую премию (1923 г.): установление контактов русской эмиграции и западноевропейских литературных и научно-гуманитарных кругов

1.2.1. Предыстория первого выдвижения на Нобелевскую премию

1.2.2. Номинация Ромена Роллана и поддержка эмигрантских кругов

1.2.3. Начало критической рецепции творчества Бунина в Швеции: первый экспертный отзыв А. Карлгрена.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Марченко, Татьяна Вячеславовна

0.1. Литература русского зарубежья как историко-культурный феномен: проблемы, основные направления и перспективы изучения

Русская литература XX века всё еще кажется terra incognita, несмотря на интенсивность ее изучения в России и за рубежом. Генезис реалистического метода в изображении действительности и своеобразие модернизма, литературные течения, изменение и эволюция художественного стиля, соотношение художественных исканий на родине и в зарубежье - целый ряд проблем внутри этих достаточно широко и схематично обозначенных тем был либо не поставлен вовсе, либо решался, в силу известных идеологических причин, прямолинейно; многие тексты были преданы забвению, замалчивались крупнейшие фигуры - участники литературного процесса; на долгие годы оказалась вычеркнута из рассмотрения литература эмиграции. Тем самым было нарушено или искажено понимание последовательности и закономерности развития литературы, ее движения, художественно-идеологической борьбы, места того или иного писателя в литературном процессе его времени и в широкой историко-культурной перспективе. Русская литература XX века пока не осмыслена в своей целостности - именно как единая terra, как материк, а не как отдельные острова и архипелаги.

Русская литература и после Октября 1917 года оставалась целостным явлением, объединенная языком, историей, традициями, национальным мировосприятием1. Однако монолитной русская литература не была никогда2, а в XX веке раскол и мировоззренческий, и формально-эстетический определил резкое размежевание литературных сил. Так, выступившие на литературном поприще в конце XIX века Бунин и

1 Приглашением к разговору на тему «Одна или две русских литературы?» принято считать материалы именно так и названного Международного симпозиума (Женева, 1978). Дискуссионность проблемы отражает характерная вопросительная, а не утвердительная интонация в названии конференций и сборников, посвященных целостности русской литературы XX века, ср.: «Литературное зарубежье: Национальная литература - две или одна?» (Вып. I, II / Отв. ред. Ю. Я. Барабаш. М., 2000; 2002). Между тем, указывает Л. Н. Николюкин, «впервые о целостности русской литературы в России и за рубежом заговорили писатели эмиграции (журнал "Версты". Париж, 1926-1928)» (см.: Николюкин А. Н. О русской литературе. Теория и история. М., 2003. С. 251).

2 См., например, постановку «животрепещущей и для эмиграции» темы противостояния нации и народа, начал государственно-культурного и этнического, «России» и «Руси», «двух литературных языков» в статье С. Р. Федякина «Кризис художественного сознания и его отражение в критике русского зарубежья» (Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х гг. Ч. I. Сб. научн. трудов. М., 2005. С. 12-13). Вслед за П. Бицилли, П. Муратовым, Г. Адамовичем современный исследователь видит истоки раскола целостной русской литературы в петровских преобразованиях, тогда как история коренится еще глубже и связана с самим принятием христианства и переводом богослужебных и иных книг религиозного содержания. Уже в древнерусский период трудно было примирить письменность и фольклор, выработать «метафизический», отвлеченно-понятийный язык, найти компромисс между высоким, духовным и низменным, чувственным, плотским; эти проблемы только углублялись и принимали новые художественные формы в разные периоды русской истории.

Горький показались своим современникам - один архаистом, другой новатором, и в области содержания, и в области формы. Но их творчество являет ярчайший пример противоречивости развития писательской личности, от чуткого следования эпохальным тенденциям и, через их отвержение, к утверждению собственного стиля. Не говорим уже о том, как изменились за целый век и за последние два десятилетия общекультурные взгляды и углубились мировоззренческие различия, так что консерватизм и революционность приобрели новые оценочные значения; между тем для самих писателей - не просто участников историко-литературного, политического и иных «процессов», но самобытных творческих личностей, просто людей из плоти и крови - их внутренняя творческая близость, художественный «диалог» не прекращались никогда, несмотря на все разногласия, расхождения, вражду. «Жизнь Арсеньева» и «Жизнь Клима Самгина», еще не изученные сопоставительно (и в противопоставлении) — ярчайший пример такого диалога.

Изучение русской литературы, созданной в XX веке за пределами России, было начато за рубежом, представителями самой эмиграции (Н. Полторацкий, М. Раев, Г. Струве); в России почти два последних десятилетия эта сравнительно новая отрасль истории русской литературы развивалась стремительно и импульсивно. К началу третьего тысячелетия исследователи перешли от спорадической публикации клочков литературного наследия русской эмиграции первой волны в самых разномастных изданиях к тщательному научному изданию и комментированию вводимых в научный оборот текстов; статей и монографий об этом периоде в русской литературе появились даже не сотни, но тысячи; курс литературы русского зарубежья введен в программу для школ и высших учебных заведений, вышел целый ряд энциклопедических справочников и словарей1.

Почти полтора десятилетия понадобилось отечественному литературоведению для того, чтобы выработать представление о литературе русского зарубежья, свыкнуться с

1 Совершенно особое место в ряду справочных материалов по русскому зарубежью, отражающих культурно-общественную жизнь русских эмигрантов и дающих о ней обширную информацию, занимают летописи, составленные по материалам русской зарубежной печати, ср.: Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920-1940. Т. 1-4 / Под общей ред. JI. А. Мнухина. М.; Париж, 1995-1997; Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918-1941 / Hrsg. von K. Schlögel u. a. Berlin, 1999. Строго документированная, основанная на достоверных фактах и точных датах, каждая из этих «хроник» содержит не только бесценные свидетельства различных сторон социокультурного существования русских эмигрантов во Франции или Германии, но и целый ряд необходимых указателей — именных, периодических изданий, организаций, адресов. Между тем нельзя не согласиться с рецензентом первого из указанных трудов, что подобные «хроники» отражают прежде всего существование эмигрантского «истэблишмента», который «формируется в пункте пересечения интересов эмигрантской массы и принимающей страны или заграничных спонсоров (что не всегда совпадает)», а «эмиграция по большей части случаев безденежна, масштаб и звучание ее мероприятий зависит от внеэмигрантских средств» (Савицкий И. Русская Франция как на ладони? // Rossica. Научные исследования по русистике, украинистике и белорусистике. Прага, 1998] 999, № 1, с. 94). мыслью о наличии «двух литератур» или, во всяком случае, двух «потоков» русской литературы и подойти вплотную к определению феноменологических особенностей русской литературы «вне России». Материал накоплен уже немалый, и поголовное увлечение публикаторством в 1990-е гг. постепенно уступает место научному осмыслению и анализу явления литературы русской эмиграции, а издания все меньше напоминают бессистемную выборку из публикаций в периодике зарубежья и все больше опираются на рукописное наследие, на архивные документы. Обращение к архивам, применение историко-литературных знаний о литературе русского зарубежья, использование опыта последних десятилетий по собиранию и подготовке к печати материалов по Серебряному веку и послереволюционной эмиграции - всё это свидетельствует о том, что на смену эмпирическому «сбору материала» пришло его научно-критическое осмысление.

Драматизм изучения и, соответственно научного издания творческого наследия писателей эмиграции предопределен двумя важными факторами. Во-первых, большая часть их рукописей оказалась в университетских библиотеках Европы (Бунин) и Америки (Алданов, Мережковские) и в частных руках, и материалы не всегда доступны российским исследователям; в гораздо более выгодном положении находятся немногочисленные западноевропейские литературоведы — специалисты по Серебряному веку и русскому зарубежью1, однако, как правило, они работают вне сложившейся традиции и, что всего печальнее, их труды не всегда достигают российских ученых. Во-вторых, творчество этих писателей, за малым исключением, «возвращалось» к российскому читателю в потоке почти внезапно обретенной на рубеже 1980-1990-х гг. эмигрантской литературы. Это означает, что советское литературоведение практически не обращалось к ее исследованию; если же речь и заходила о творчестве оказавшихся после революции за границей Бунине, Гиппиус, Мережковском, то работы о них были густо насыщены расхожими пропагандистскими штампами минувшей эпохи (не стоит забывать, например,

1 Заметим сразу, что европейская литературоведческая традиция не склонна отделять творчество писателей послереволюционной эмиграции (Бунина, Шмелева, Мережковского, Г. Иванова, Адамовича, Цветаевой) от литературы Серебряного века; творчество писателей, дебютировавших уже в эмиграции (Алданов, Осоргин, Газданов), изучается на Западе несравненно меньше, набоковедение стоит особняком, а в иных случаях объектом рассмотрения оказывается либо колоритная фигура (И. Наживин в трудах бельгийского ученого В. Кудениса), либо тексты, имеющие к художественной литературе весьма отдаленное отношение (творчество Вяч. Иванова). Так, например, в известной, много раз переиздававшейся в переводах на другие европейские языки «Истории русской литературы от истоков до наших дней» крупнейшего итальянского слависта Э. Ло Гатто творчество Бунина, Шмелева, Зайцева рассматривается в главе «От реализма к неоромантизму», в которой также идет речь о Короленко, Гаршине, Чехове, Горьком; разумеется, итальянского ученого не сдерживали идеологические запреты, однако он не склонен делить механически творчество уехавших писателей на «российское» и «зарубежное», рассматривая в целом ту или иную личностную творческую эволюцию на протяжении всей жизни (но в одном разделе своей книги). в каких идеологических условиях создавались работы О. Н. Михайлова, первопроходца в изучении русского литературного зарубежья на родине1).

История русской литературы XX века как дисциплина переживает период

2 3 обновления. Формируется корпус текстов , разрастается персоналия , чрезвычайно активно идет публикаторская работа (рукописное наследие М. Горького, М. Шолохова, А. Платонова, А. Ахматовой, М. Цветаевой, И. Бунина, А. Ремизова, И. Шмелева и других крупнейших русских писателей лишь в последние десятилетия увидело свет в полном объеме или пока только находится в работе4). На очередных Шмелевских чтениях (октябрь 2005 г., ИМЛИ РАН) целый блок докладов был посвящен изучению рукописей писателя, чей архив с 2000 г. хранится в Российском фонде культуры5. Одновременно с подготовкой московскими специалистами собрания сочинений И. С. Шмелева в Пушкинском Доме в Санкт-Петербурге идет работа над 10-томным изданием А. М. Ремизова, и при отрадности факта научного собирания сочинений писателя, жившего и творившего в эмиграции, неизбежно и возникновение общих проблем, встающих перед исследователями и редакторами.

1 Выступив в 60-е гг. одним из первых исследователей, публикаторов и пропагандистов творчества Бунина, О. Н. Михайлов в 90-е, когда литература русского зарубежья «возвращалась на родину», оказался ведущим экспертом этого потока русской литературы XX века. Постепенно рядом с ним и независимо от него сформировалась новая генерация литературоведов, самостоятельно мыслящих, самостоятельно освоивших новый для российского литературоведения материал и приступивших к его публикации, комментированию, исследованию. Во многих современных исследованиях, посвященных эмиграции и Бунину, критиковать О. Михайлова за самоповторы, небрежность справочно-библиографического аппарата, игнорирование современной научной литературы стало общим местом; и хотя многие упреки нельзя не признать справедливыми и обоснованными, стоит лишний раз подчеркнуть, что публикации и издания советского времени неизбежно несут на себе печать идеологического диктата.

2 Речь идет о восполнении лакун в полном и целостном представлении о литературе XX века -введении в ее курс произведений не только эмигрантов, но и А. Платонова, Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама и других писателей, оставшихся на родине и вычеркнутых по ряду причин из литературного процесса (и часто из жизни).

3 Одно из первых претендующих на энциклопедизм изданий, «Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века» (М., 1997), насчитывало несколько сот имен эмигрантов из России, прославившихся на различных поприщах литературы, искусства и науки; в «Литературную энциклопедию русского зарубежья. 1918-1940. Писатели русского зарубежья» (М., 1997) вошло около двух с половиной сотен имен только литераторов русского зарубежья; а в энциклопедический справочник «Литературное зарубежье России» (М., 2006) включено почти полторы тысячи имен представителей зарубежья, так или иначе связанных с литературой.

4 Укажем на несколько трудов последнего времени, в которых воплотилось стремление к научному (критическому) изданию рукописного наследия первого русского нобелевского лауреата по литературе И. А. Бунина: С двух берегов: Русская литература XX в. в России и за рубежом / Под ред. Р. Дэвиса, В. М. Келдыша. М., 2002; И.А.Бунин. Письма 1885-1904 годов / Под общей ред. О. Н. Михайлова. Подгот. текстов и коммент. С. Н. Морозова, Л. Г. Голубевой, И. А. Костомаровой. М., 2003; И. А. Бунин: Новые материалы. Вып. I / Сост., ред. О. Коростелева и Р. Дэвиса. М., 2004. Замечательно, что три указанных тома обращены к разным аспектам творчества писателя: его дореволюционная жизнь и деятельность, быт и бытие в эмиграции и место в общелитературном процессе. Ср. наши подробные рецензионно-критические обзоры: Марченко Т. В. [Рец.] С двух берегов: Русская литература XX в. в России и за рубежом. М.: Наследие, 2002 // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2004, № 4, с. 62-68; Марченко Т. В. На пути к академическому Бунину // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2007, № 1, с. 11-28.

5 См.: Наследие И. С. Шмелева: проблемы изучения и издания. Сб. материалов междунар. научн. конф. 2003 и 2005 г. М., 2007.

Помимо установления и публикации самих текстов, их научного комментирования и подготовки справочного аппарата, разработки текстологических принципов изданий1, одним из актуальных вопросов изучения русской литературы XX века, литературы восстановленной и возвращенной, является ее библиографическое описание. Однако исчерпывающей научной библиографии литературы русского зарубежья пока не существует. Собрав «материалы» к подобной библиографии, оговорив ее «предварительный» характер, О. А. Коростелев несколько раз замечает, что наряду с изданиями, «выдержавшими испытание временем» (к ним, вероятно, стоит причислить

7 3 книги Г. Струве , М. Раева ), во многих случаях — при обращении к конкретным авторам, жанрам, направлениям, стилям — «ничего более представительного («более сносного» в другом месте. — Т. М.) литературоведам до сих пор выпустить не удалось»4. Однако почти восемьдесят страниц избранной библиографии, в которую не вошли многочисленные статьи даже в научных журналах - не говоря уже о бесчисленных публикациях в научно-популярной и массовой печати, - свидетельствуют о том, что не так давно начатая на родине исследовательская работа в сфере русского зарубежья, прежде всего литературного, ведется активно и достаточно плодотворно. Наряду с изданием собраний сочинений и новых - в буквальном и подлинном смысле слова — разноплановых материалов, архивных документов, в последние годы появился целый ряд монографических исследований, посвященных теоретическим проблемам развития русской литературы XX века (ее целостности, жанрово-типологическому единству, стилевым исканиям).

В отечественном литературоведении четко определились те несколько путей, по которым идет собирание, осмысление и изучение литературы русского зарубежья.

1 Если учесть, что в XX веке русское правописание несколько раз переживало реформы, что писатели зарубежья по-разному относились к его модернизации (Бунин, например, называл «большевистскую» орфографию «собачьей» и никогда не отказывался от «старого» правописания), а литераторы, приобщившиеся к художественному слову после Октября, не всегда отличались блестящим образованием, то проблема текстологии научных изданий памятников литературы XX века в XXI столетии оказывается весьма острой.

2 Струве Г. П. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Нью-Йорк, 1956; 2-е изд., испр. и доп. Париж, 1984; 3-е изд., испр. и доп. [Приложение] Краткий биографический словарь русского Зарубежья (Р. И. Вильдинова, В. Б. Кудрявцев, К. Ю. Лаппо-Данилевский). Париж-М., 1997.

3 Raeff М. Л Cultural History of the Russian Emigration 1919-1939. New York-Oxford, 1990; рус. пер.: Раев M. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции, 1919-1939 / Предисл. О. Казниной. М., 1994.

4 Литература русской эмиграции: материалы к библиографии. Сост. О. А. Коростелев // Europa orientalis XXII, № 2,2002, p. 321 (к сожалению, напечатанное в Италии издание и мало доступно российским исследователям, и грешит большим количеством опечаток). См. также раздел «Избранная библиография» в издании: Литературное зарубежье России: Энциклопедический справочник / Гл. ред и сост. Ю. В. Мухачев. М., 2006. С. 627-647 (библиография подготовлена И. Беленьким). Замечательно, что две эти «библиографии» не вполне пересекаются: особенные трудности представляет уже не малодоступные, как в предшествующую эпоху, публикации, вышедшие за рубежом, а учет изданий, выпущенных в последние годы в российской провинции.

Во-первых, это публикаторско-эдиционная деятельность; рассыпанные на рубеже 1980-1990-х гг. по газетам и журналам, тексты авторов эмиграции постепенно были собранны в тома «избранного» или собраний сочинений. Антологии, в которых составителям хотелось представить литературу зарубежья «всю и сразу», во всем многообразии и полноте, часто не отличались продуманным подбором имен и названий, да и по части комментирования оставляли желать лучшего1. Как бы часто и в каких бы сериях не переиздавали художественные произведения И. А. Бунина, научное изучение его творческого наследия не продвигалось от увеличения массовых тиражей; недавно начатый издательством «Воскресение» выпуск «полного собрания сочинений» писателя рассчитан - вероятно, справедливо - на широкую читательскую аудиторию, которая вправе получить поэзию, прозу, публицистику, критику писателя в том объеме, в каком она известна исследователям и публиковалась в разных изданиях с разной степенью полноты и справочной оснащенности; об издании полного научного собрания сочинений Бунина на настоящем этапе освоения и публикации его архивного наследия говорить, разумеется, не приходится (подробнее см. ниже). Между тем целый ряд представителей литературы русского зарубежья на рубеже ХХ-ХХ1 веков пришел к отечественному читателю в достаточно репрезентативном объеме. Не касаясь уровня научной подготовки текстов, полноты и качества комментариев, укажем на несколько многотомных собраний сочинений авторов зарубежья: А. Т. Аверченко, Г, В. Адамовича, М. А. Алданова,

A. В. Амфитеатрова, Г. Газданова, 3. Н. Гиппиус, Б. К. Зайцева, И. А. Ильина, Д. С. Мережковского, В. В. Набокова, Б. Ю. Поплавского, А. М. Ремизова, Н. А. Тэффи,

B. Ф. Ходасевича, М. И. Цветаевой, Саши Черного, И. С. Шмелева. Ориентированные на фундаментальные научные собрания сочинений прежних лет или призванные найти свое место на книжном рынке2, эти издания выполнили свое главное назначение - заполнить лакуны в представлении отечественного читателя о русской литературе XX века и представить ее, во всяком случае, на книжных полках в необходимой полноте некогда пропущенных имен и названий. Многотомных «собраний сочинений» удостоились в основном достаточно крупные литературные величины, но тексты даже

1 Ср., в частности: «Вернуться в Россию - стихами.». 200 поэтов эмиграции: Антология. Сост. В. Крейд. М., 1995; Литература русского зарубежья: Антология в шести томах. Сост. В. В. Лавров М., 1990— 2003. На этом фоне выгодно отличается двухтомник «Критика русского зарубежья» (сост. и прим. О. А. Коростелев, Н. Г. Мельников. М., 2002); хотя критическое наследие Г. Адамовича, Д. Святополк-Мирского, К. Мочульского издают и активно цитируют в исследовательской литературе, критике в целом уделяется значительно меньше места в издательских планах, и поэтому подобные сборники как раз востребованы и полезны.

2 К такому типу изданий принадлежит прежде всего задуманная Д. Д. Николаевым серия «Литература русского зарубежья от А до Я», своего рода энциклопедия эмигрантской литературы в текстах. малозначительных авторов также были собраны и опубликованы в минувшее десятилетие отдельными изданиями1.

Во-вторых, параллельно началось монографическое изучение творческого наследия как выдающихся, так и менее прославленных представителей литературы русского зарубежья. Исследователям пришлось решать сразу несколько задач, обратившись к рассмотрению творчества писателей, литература о которых исчерпывалась, как правило, несколькими рецензиями или упоминаниями в критических обзорах и «историях русской литературы» зарубежных авторов, а также большим или меньшим набором рецензий в эмигрантской периодике; важным подспорьем была мемуарная литература - хотя наиболее яркие источники, например, сочинения И. Одоевцевой («На берегах Сены») или Н. Берберовой («Курсив мой»), оказывались наиболее спорными и малодостоверными: первая превращала историю литературных взаимоотношений реальных людей в увлекательнейший роман, вторая весьма субъективно трактовала и поступки, и характеры. Тем не менее отечественным литературоведам удалось собрать репрезентативный материал и выстроить творческие биографии писателей русского зарубежья, имена которых прежде даже не упоминались в ни в научных, ни в учебных изданиях о русской литературе XX века, удалось выявить наиболее характерные особенности их художественных миров, провести анализ жанров, поэтики, стиля.

В-третьих, активно шли архивные изыскания и их публикация — как на страницах периодической печати, массовой и научной, так и в специализированных изданиях (альманахи «Минувшее», «Диаспора») и в трудах, подготовленных на базе какой-либо архивной коллекции. Особо выделяется публикаторская работа, связанная с литературно-журналистской деятельностью представителей эмиграции в какой-либо из стран русского рассеяния; так, О. А. Казнина обобщила опыт русского изгнанничества в Англии, Л. Н. Белошевская и ее коллеги из Славянского института в Праге весьма интенсивно собирают и публикуют материалы, связанные с культурной и научной жизнью русских в столице У

Чехии . Заслуживает специального упоминания и исключительно плодотворная деятельность Г. М. Бонгард-Левина, который сам так определил свой интерес к проблематике литературного зарубежья и свой вклад в его изучение: «Историей русского зарубежья я заинтересовался еще в середине 80-х годов. <. .> Бальмонт был первым, кто ввел меня в новый для меня мир русской эмиграции и в архивные собрания России. <.>

1 Поскольку даже простое перечисление изданий произведений представителей первой волны русского зарубежья заняло бы слишком много места, отсылаем читателя к названной выше библиографии О. А. Коростелева, а также к библиографическим материалам И. М. Беленького, опубликованным в справочном издании «Литературное зарубежье России» (М., 2006, с. 627-647).

2 См., например, новейшее издание, сочетающее в себе элементы научной монографии и антологии литературно-критических текстов: Белошевская Л. Н. «Скит». Прага 1922-1940: Антология. Биографии. Документы. М., 2006.

Позднее во время научных зарубежных командировок я имел возможность работать в архивах США <.>, Франции <.>, Италии <.>, Англи <.>, Швеции <.>, Норвегии <.> и ряда других стран»1. Согласимся, что уникальные возможности ознакомиться с архивными коллекциями мировых научных центров, доступные крупному российскому ученому, позволили ему прикоснуться к огромному пласту разнообразных документальных свидетельств истории и культуры русской эмиграции. Среди русских материалов, извлеченных Г. М. Бонгард-Левиным из архивных хранений Европы и Америки и опубликованных в сборнике «Из "Русской мысли"», в фолиантах «Скифский роман» (М., 1997) и «Парфянский выстрел» (М., 2003), а также составивших целый том «Константин Бальмонт - Ивану Шмелеву: Письма и стихотворения. 1926-193 б»2, находятся и ценные документальные свидетельства выдвижения русских писателей-эмигрантов на Нобелевскую премию по литературе.

В-четвертых, развернулась библиографическая работа и составление справочно-энциклопедических изданий. В «Литературной энциклопедии русского зарубежья 1918— 1940» под редакцией А. Н. Николюкина материал по литературному зарубежью впервые собран, систематизирован, оснащен библиографически, что позволяет опираться на ее данные при подготовке трудов уже концептуальной направленности. Выросшая из пробных справочников по зарубежью, издаваемых в серии ИНИОН, энциклопедия насчитывает в настоящее время четыре тома: «Писатели русского зарубежья» (1997), «Периодика и литературные центры» (2000), «Книги» (2002), «Русское зарубежье и всемирная литература» (2006). Этот многотомный коллективный труд, воплощенный в жизнь благодаря невероятным организаторским способностям и усилиям А. Н. Николюкина, первым осознавшим насущность составления именно энциклопедии по зарубежью, является главным подспорьем для всех так или иначе обращающихся к проблемам русской литературной эмиграции. Без подобной энциклопедии было бы просто невозможно двигаться дальше в освоении terra incognita зарубежья, какой оно во многом о было для отечественного литературоведения в начале 1990-х гг.

В 2006 г. выпущен энциклопедический справочник «Литературное зарубежье России»4. С одной стороны, отсутствие отсылок к критической литературе, откуда можно было бы извлечь более подробные представления о сочинителях не только прославленных, но и большей частью безвестных, существенно обедняет «свод» в

1 Бонгард-Левин Г. М. Из «Русской мысли». СПб., 2002. С. 10. Подгот. текста К. М. Азадовский и Г. М. Бонгард-Левин. М., 2005.

3 Составленный В. Казаком «лексикон» русской литературы XX в. долгое время оставался единственным относительно полным справочником (в России издан в 1996 г.)

4 Литературное зарубежье России: Энциклопедический справочник / Гл. ред. и сост. Ю. В. Мухачев; под общей ред. Е. П. Челышева и А. Я. Дегтярева. М., 2006. (Серия «Энциклопедия российской эмиграции»), научном отношении; с другой стороны, расширение корпуса персоналий до полутора тысяч имен, включение в справочник многих лиц, имевших отношение к литературному труду, которых ради нескольких слов в примечании приходится безнадежно разыскивать по разным источникам, указание дат рождения и смерти, места жительства, псевдонимов и т. п. существенно расширяет общие представления о литературном расцвете в эмиграции и упрочивает печатную «базу данных» о ней. Если «Литературная энциклопедия» ориентирована прежде всего на крупные литературные величины, на тех писателей, которые, без сомнения, оставили свой след в истории русской литературы, то «Литературное зарубежье России» идет по экстенсивному пути, донося до современного читателя и исследователя имена всех, дерзнувших выступить на ниве художественного слова в эмиграции.

Примером подобного экстенсивно-эмпирического рассмотрения эмигрантской эпики (наряду с литературой метрополии) может служить монография Д. Д. Николаева «Русская проза 1920-1930-х годов», посвященная «дистанцированной» литературе, то есть периферийным жанровым образованиям («авантюрная, фантастическая и историческая проза», уточняет подзаголовок на титульном листе). Поскольку автор, вслед за В. М. Жирмунским, считает первоочередной «задачу широкого собирания того материала, на котором должны строиться наши научные исследования, наше историческое понимание литературы»1, исследование опирается на произведения большой массы второстепенных, малоизвестных, забытых литераторов. Обратившись к художественным достижениям создателей массовой литературы и исключив из рассмотрения, с одной и с другой стороны, творчество наиболее крупных, значительных писателей, Д. Д. Николаев довольно удачно реконструирует фон литературного процесса, наполняя его разнообразной и отнюдь не тривиальной литературной конкретикой. Отрадно и то, что обширный эмпирический материал, введенный исследователем, относится к двум «потокам» русской литературы XX в., хотя автор избегает разговора о сходстве и различии литературных исканий в России и за рубежом. Несомненно, впрочем, что уже число имен и названий, впервые привлекаемых к научному рассмотрению, придает монографии дополнительный справочный характер.

О комплексном, справочно-аналитическом подходе к изучению литературы эмиграции межвоенной эпохи свидетельствует и третий выпуск коллективной монографии «Литература русского зарубежья. 1920-1940» (М., 2004), предметом рассмотрения в которой становится периодическая печать русского рассеяния,

1 Николаев Д. Д. Русская проза 1920-1930-х годов: авантюрная, фантастическая и историческая проза. Отв. ред. О. Н. Михайлов. М., 2006. С. 9. являющаяся бесценным кладезем сведений по эмиграции в целом и по ее литературной жизни в частности. Именно поэтому изучение эмигрантской периодики становится вкладом в историю критики и публицистики русского зарубежья, в постижение своеобразия рецепции русской — в том числе и советской - и иностранной литературы. Это подтверждает также обзор Ю. А. Азарова1, представляющий собой свод сведений о газетно-журнальной, литературно-издательской деятельности эмиграции в разных центрах русского рассеяния. Исследователь касается таких важнейших вопросов, как политические взгляды представителей эмигрантской литературы, круг авторов того или иного печатного органа, жанрово-художественные приоритеты и т. д. Замечательно, что в работе затронута и такая острая проблема, как политическая «ангажированность», наличие своего рода «цензуры» в эмигрантских изданиях, что заставляет взглянуть иными глазами на знаменитую «свободу творчества», которую эмигранты неизменно противопоставляли идеологическому диктату в Советской России.

Пожалуй, главной претензией к отечественным изданиям может стать известное пренебрежение работами зарубежных исследователей, ведущих весьма интенсивную разработку основанной на архивах фактографии. Так, в вышеназванном коллективном труде об эмигрантской периодике не упомянут целый ряд весьма значительных изданий. В частности, в разделе о русских берлинских газетах нет отсылки к изданию «Русская эмиграция в Германии с 1918 по 1941 г.» (Berlin, 1995), один из разделов которого носит название «В галактике Гутенберга. Русские издательства и газеты в Берлине»; в статье о периодике в Чехословакии не упомянуты ни библиография JI. Ф. Магеровского, ни двухтомная «Хроника культурной, научной и общественной жизни русской эмиграции в Чехословацкой Республике» (2000-2001) под общей редакцией JL Белошевской, в обзоре газеты «Сегодня» проигнорировано четырехтомное, основанное на богатейшем архивном материале, информативно насыщенное издание «Русская печать в Риге» (Stanford, 1997), а также четырехтомный библиографический справочник Ю. Абызова, много лет посвятившего изучению русского печатного слова в Латвии (Stanford, 1990-1991), и публикации «Балтийского архива» (три тома которого, 1999-2000, изданы в Риге и посвящены руссой жизни, в том числе и русским печатным органам в Латвии).

Наконец, в-пятых, появилось довольно большое количество учебников по литературе русского зарубежья (поскольку они не связаны с фундаментальными

1 Азаров Ю. А. Диалог поверх барьеров. Литературная жизнь русского зарубежья: центры эмиграции, периодические издания, взаимосвязи (1918-1940). М., 2005. исследованиями, то есть не вносят вклада в создание базы научных знаний о литературе русского зарубежья, то мы не будем касаться этой части Б скипсШг-ЬкегаЩг1).

Разумеется, в книгах и статьях разных авторов исследование могло идти сразу по нескольким путям, представляя тексты писателя-эмигранта, биографические сведения о нем, архивные документы и разгадывание художественных миров; собственно, в труде, посвященном тому или иному писателю, чье творчество только открывается для полноценного постижения, библиографическое собирание материалов неотрывно от обращения к архивным хранениям, историко-хронологическая канва тесно связана с философско-теоретическим подходом к написанным несколько десятилетий назад текстам, требующим сегодняшних интерпретаций.

Лишь после того, как по всем указанным путям будет проделана значительная подготовительная работа, можно будет ожидать появления работ обобщающего характера, в которых на первый план выйдут проблемы теоретического осмысления того, что представляет собой литература русской эмиграции в целом, какое место занимает она в истории русской литературы и как соотносится с художественными исканиями советской литературы. Кроме того, созданная вне России, разнообразная и неоднозначная в достижениях, литература русского зарубежья предоставляет необыкновенно богатый материал по межлитературным (межкультурным) взаимодействиям. Покинувшая свои берега «Россия вне России» оказалась в прямом диалоге и с Западом, и с Востоком: насколько возможным оказался этот диалог, услышали ли стороны друг друга или русская эмиграция так и осталась замкнутой и непроницаемой культурно-этнической средой - на эти вопросы исследователям еще предстоит искать ответы.

Один из современных авторов назвал литературу русского зарубежья «завершенной страницей» . Это не столько полемический ход, сколько вполне оправданный ретроспективный подход к созданному в эмиграции «единому тексту», к тому типу сознания (сформулированную Р. Гулем как «Я унес Россию»), который

1 К самым первым попыткам дать студентам в руки пособие по русской эмиграции следует отнести, вероятно, книгу А. Г. Соколова «Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х гг.» (М., 1991); затем свои исследования и публикации, посвященные писателям первой волны эмиграции, обобщил в едином томе О. Н. Михайлов (Литература русского зарубежья. М., 1995), и чуть позже появилась монография

B. В. Агеносова «Литература гиБ51«^о зарубежья. 1918-1996» (М., 1998). Начиная с конца 1990-х гг. в столичных и крупных университетских центрах выходит целый ряд учебных пособий. Поскольку названия учебных пособий практически идентичны, назовем лишь имена авторов (составителей) и выходные данные: Л. В. Соколова (Сыктывкар, 1998), Г. И. Данилина (Тюмень, 1998), А. И. Ванюков (Саратов, 1999), Н. В. Барковская (Екатеринбург, 2001), А. И. Смирнова (Волгоград, 2003-2004), Т. Л. Скрябина (М., 2003),

C. И. Баранов (М., 2006).) «Русская литература конца XIX- начала XX века и первой эмиграции» (М., 1998; 2002) П. Басинского и С. Федякина выгодно отличается своим построением, в котором русская литература, волей исторических катаклизмов разделенная на потоки, предстает как целостное явление. Как на обобщение опыта преподавания истории эмигрантской литературы в высшей школе укажем на курс лекций Т. П. Буслаковой «Литература русского зарубежья» (М., 2003).

2 См.: Есаулов И. Праздники, радости, скорби: Литература русского зарубежья как завершенная страница // Новый мир, 1992, № 10. С. 232-250. сформировался в эмиграции и воплотился в художественном слове. Октябрь 1917 г. был подлинной национальной катастрофой, выбросив за рубежи России миллионы беженцев; именно поэтому послереволюционная русская эмиграция стала уникальным историко-культурным феноменом. И если в Советском Союзе существовал «архипелаг Гулаг» и сформировались, помимо официальной литературы «социалистического реализма», литература «внутренней эмиграции» и литературный «андеграунд», то архипелаг «зарубежной России» раскинулся по всему миру, по всем его континентам, с центром и со столицей в Париже. Огромная масса русских людей, поголовно грамотных, дала массового читателя; высылка за пределы страны гуманитарной интеллигенции (знаменитые «философские пароходы») усилила интеллектуальный потенциал зарубежья.

На пороге XXI века перед исследователями стоит задача осознать русскую литературу минувшего столетия как единое целое и «создать историю русской литературы XX в. как обобщающую картину единой национальной культуры <.>, показать целостность как литературного процесса, так и творчества отдельных писателей в дореволюционный и послереволюционный период, где бы они ни находились - в России или за ее рубежами»1. Разобраться в содержании понятия «литература русского зарубежья» несложно, поскольку речь идет о писателях, эмигрировавших за пределы отечества после Октябрьского переворота, о литературном процессе, протекавшем вне России, в разных центрах русского рассеяния, о корпусе текстов, созданных в отрыве от родины. Между тем современным исследователям очевидно, что «русская литература оставалась целостной благодаря русскому языку, национальной проблематике, а также о традиции русской культуры, классической литературы прошлого <.>» . И столь же бесспорным фактом, как художественная преемственность литературы русского зарубежья, продолжавшей традиции русской классики «золотого» XIX в. и Серебряного века, для современного сознания является мысль о том, что духовные ценности, созданные русскими в изгнании, их трагический опыт и трагическое мировидение стали неотъемлемой частью русской культуры.

При всей идеологической полярности, несовпадении нравственно-духовных ориентиров и эстетических исканий, русские писатели по обе стороны российской границы писали на одном, русском языке. Именно язык оказался в конечном итоге главным залогом единства литературы, и правы те современные исследователи, которые указывают на ее целостность при разности литературных процессов в метрополии и диаспоре. Поскольку те массы людей, которые покидали свою страну после 1917 г.,

1 Николюкин Л. Н. О русской литературе, с. 253.

2 Там же, с. 239. меньше всего думали об обустройстве на новом месте, а главную цель и смысл своей жизни видели в возвращении в Россию, то необходимость сохранения национального самосознания была для русских эмигрантов очевидной, а язык в этой ситуации оказывался главным средством национальной самоидентификации, осознания не только этнической, но прежде всего культурной принадлежности. Это тем более относится к носителям словесной культуры: «Писатели зарубежья рассматривали русский язык как национальное достояние, как память об утраченной родине. Их внимание обращено к России»1.

В монографии, призванной проанализировать и обобщить «опыт поэтического развития 20-30-х годов в России и в зарубежье», А. И. Чагин утверждает мысль о единстве русской литературы, точнее — «о русской литературе XX века как о внутренне целостном явлении», и делает попытку перевести разговор о нем из области теоретико-методологической «на пространства конкретных художественных текстов» . Совершенно справедливо исследователь полагает, что только «пристальное изучение произведений, созданных в России и в зарубежье, сопоставление их, позволяющее наглядно увидеть взаимные пересечения, соприкосновения, взаимодействие или взаимоотталкивание художественных миров, возникавших по обе стороны границы, их глубинное родство или ? отсутствие оного», способно создать «предметное и доказательное» представление о целостности русской литературы прошедшего века . Между тем, характер прочтения произведений, вышедших из-под пера русских авторов по обе стороны железного занавеса, в западной литературно-критической традиции отличается изначальной целостностью, а значит, корпус зарубежной журнальной критики и научных публикаций „ нуждается в пристальном собирании и изучении как важнейший источник по изучению русской литературы XX века как единства. Тем не менее, завершая свою монографию перечнем тем и проблем, которые ждут своего рассмотрения на путях создания научной истории русской литературы XX века, А. И. Чагин проблему ее рецепции в иноязычных традициях не упоминает.

1 Кожевникова Н. А. О языке художественной литературы русского зарубежья // Русский язык зарубежья / Под ред. Е. В. Красильниковой. М., 2001. С. 119.

2 Чагин А. И. Расколотая лира. Россия и зарубежье: судьбы русской поэзии в 1920-1930-е годы. М., 1998. С. 13, 15.

3 Там же, с. 15.

0.2. Русская литература в европейском историко-культурном восприятии: постановка проблемы

С большой долей уверенности можно констатировать, что рецепция русской литературы критикой и читателями на родине и за рубежом является одной из наименее разработанных тем, которой не всегда уделяется должное внимание1. Например, в коллективном труде «Русское зарубежье и всемирная литература» (2006) - четвертом томе «Литературной энциклопедии русского зарубежья» - крупные величины русской и мировой классики предстают в литературно-критическом преломлении эмиграции. Требующая долгого тщательного изучения, сама проблема поставлена в вышеназванном издании чрезвычайно своевременно, поскольку нацелена на панорамный охват многовекового литературного наследия, так или иначе отраженного в публикациях русского зарубежья. *И хотя исполнение труда в целом (в большинстве очерков весьма хаотично выбраны из эмигрантской периодики и крайне поверхностно представлены отдельные критические отклики) может считаться лишь подступом к будущему многоплановому исследованию, его главная цель - представить литературно-культурное ; бытие русских в изгнании как часть национальной русской и мировой культуры - следует считать достигнутой. Однако называя во вступительной заметке «От составителя» этот том «заключительным», А. Н. Николюкин не предполагает, тем самым, создания «зеркального» труда, то есть свода литературно-критических статей о восприятии и оценке русского зарубежья западноевропейским литературно-критическим сознанием. Скорее всего, отказ (возможно, временный) от исследования, посвященного рецепции прозы и поэзии русского зарубежья - за рубежом, может быть объяснен только отсутствием накопленного и систематизированного материала.

В отношении к эмиграции как к уникальному целостному явлению есть определенный риск исследовать ее как своего рода национально-духовное гетто2. Так, весьма интересные и разнообразные статьи сборника научных трудов «Классика и

1 Эта тема затронута, в частности, в монографии О. А. Казниной «Русские в Англии» (М., 1997), в довоенном издании, посвященном встречам русских и французских писателей: Sebastien R., Vogte V. Rencontres: Compte rendu des recontres entre écrivains française et russes. Paris, 1930. Однако большинство книг, освещающих жизнь русской эмиграции в рассеянии, в разных центрах русского зарубежья, сосредотачиваются прежде всего — по понятным причинам — на собственно русском обществе и его духовной жизни, практически не уделяя внимания тому, как воспринимались русские и русская литература представителями тех стран, где они нашли приют, как отражалось их литературно-художественное бытие в иностранной прессе.

2 Основания для этого, безусловно, есть: «Да и правду сказать, — признавала 3. Н. Гиппиус: — русские эмигранты во Франции и сами, чем дальше, тем все больше в свой круг замыкаются, слишком, может быть остро чувствуя свою безземность, безродинность, свое приживальчество на чужой земле» (цит. по: Гиппиус 3. Н. Арифметика любви. Неизвестная проза (1931-1939 гг.). СПб., 2003. С. 441). современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х годов»1 объединены идеей проследить своеобразие интерпретации именно русской -классической и современной - литературы в эмиграции. Сам по себе предмет исследования связан именно с рецепцией, но это восприятие собственного художественного наследия, идущее по пути самопознания (и в оправдание главного

-у вопроса евразийства: «кто мы такие?» ). Критика русского зарубежья вряд ли была замкнута лишь на проблемах национальной словесности, и критики не были исключительно ее летописцами: вовлеченность эмиграции в общеевропейский культурный процесс была очевидной, но все еще мало вовлекается в поле зрения исследователей . Когда в одной из работ разбираемого труда речь заходит о русско-польских связях, то автор, О. В. Розинская, подходит к освещению этой темы сбалансированно, освещая не только литературно-критическую деятельность русских в межвоенной Польше, но и отклики польской прессы, представителей научного и литературного мира на публикации русских авторов на литературные темы. В частности, статья Д. В. Философова об Адаме Мицкевиче вызвала полемику в польской научно-литературной среде, поскольку рассуждения русского критика и публициста «выходят за национальные рамки, приобретают общегуманистическое звучание»4.

Вот этого общегуманнстического звучания недостает порой исследованиям русского зарубежья, как будто центрами русского рассеяния были не европейские столицы, а глухая провинция. Как будто даже в эмиграции продолжалось «существование вне европейской системы», так волновавшее когда-то Пушкина «и как европейца, и как национального мыслителя»5. Но какие бы формы ни принимало восприятие Россией Европы и Европой России, совершенно прав С. Г. Бочаров, когда так раскрывает «крылатое слово» Н. Н. Берберовой («мы не в изгнании, мы в послании»): «Русское зарубежье оказалось экстерриториальным образованием внутри новой Европы, только что вышедшей из внутриевропейской и мировой войны, и тут же себе усвоило новую внутренне-внешнюю точку зрения на это послевоенное европейское состояние. 1 Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х годов. Сб. научн. трудов / Отв. ред. Т. Г. Петрова Ч. 1, II. М., 2005,2006.

2 См.: Ревякина А. А. Русская литература в контексте идей евразийства 1920-х годов // Указ. изд., с. 52.

3 В этом смысле выделяется ориентацией именно на русско-европейские связи и художественные пересечения том «Европа в зеркале русской эмиграции (первая волна, 1918-1940)», большинство статей в котором посвящено «европейскому опыту» русского зарубежья (Europa orientalis XXII, 2003, № 2).

4 Процитированное мнение высказано польской исследовательницей И. Облонковской-Галанчак и приведено в разбираемой статье (см.: Розинская О. В. Литературные критики эмигрантской Варшавы (русско-польские связи) / Классика и современность в литературной критике русского зарубежья, с. 44.

5 Бочаров С. Г. «Европейская ночь» - как русская метафора: Ходасевич, Муратов, Вейдле II Europa orientalis, XXII, 2003, № 2, с. 89.

Послевоенное и предвоенное - это сразу предвиделось тоже.»1. Вступала ли «европейская мысль в диалог с мыслью русской»2, и каковы были темы и следствия этого диалога, еще предстоит изучать3.

Однако само бытие русских писателей в зарубежье, в отрыве от России, в чужой этнокультурной среде побуждает поставить вопрос о взаимосвязях и взаимовлиянии (или, возможно, их отсутствии) литературы русского зарубежья и словесного искусства тех стран, где жили и творили русские писатели4. «Закономерен поэтому вопрос, -справедливо замечает Е. П. Челышев, - насколько влияла на них среда и литература той страны, в которой они жили. Проблема взаимодействия русской литературы с литературами тех стран, где она создавалась, заслуживает серьезного внимания. Однако при всей значимости эта проблема продолжает оставаться малоизученной. <.> Проблема взаимодействия русской эмиграции с зарубежной литературой и средой должна занять достойное место в наших исследованиях»5. Пока подобные разыскания явно недостаточны и касаются всего нескольких имен6. Впрочем, попытки дать ответ на вопрос, как воспринималось, оценивалось, критически и художественно осваивалось творчество писателей-эмигрантов в той или иной стране, так или иначе делаются на страницах отдельных трудов и становятся предметом диссертационных исследований7, хотя и не стали пока частью систематического проекта, который охватил бы и наиболее значительные имена из русского рассеяния, и сами страны этого рассеяния. Как на целенаправленное изучение именно рецепции русской литературы на Западе, укажем на наши работы, посвященные истории обсуждения кандидатур писателей русского

1 Там же, с. 91.

2 Там же.

3 В начале XXI в. к подобному исследованию - в широком сотрудничестве со специалистами других стран - обратились слависты Женевского университета, пытаясь восстановить картину взаимодействия французских писателей и представителей русского литературного зарубежья, литературный диалог. Тезисы международной конференции «Восприятие французской литературы русскими писателями-эмигрантами в Париже. 1920-1940» довольно подробно изложены Т. Н. Тулиной в реферативном журнале: «Соцн. и гуманит. науки. Отечеств, и зарубежн. лит. Сер. 7. Литературоведение» (2006, № 3, с. 179-188).

4 Наиболее выразительный пример - восприятие эмиграцией творчества М. Пруста; критические отклики представителей русского зарубежья собраны в антологии «Марсель Пруст в русской литературе» (М„ 2002).

5 Челышев Е. П. Российская эмиграция / Челышев Е. П. Избр. труды в 3 т. Т. 3. М., 2002. С. 37, 38.

6 См., например, антологии: Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников / Предисл. Л. Аллена; Сост.: Л. Аллен, О. Гриз - СПб.; Дюссельдорф, 1993; Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии / Под общ. ред. Н. Г. Мельникова. М., 2000).

7 См., например: Рудзевич И. Русские писатели-эмигранты в Польше. СПб., 1994. Впрочем, за исключением В. Набокова и Е. Замятина, все остальные рассматриваемые писатели-эмигранты принадлежат к «третьей волне». Также польскому взгляду на одного из «классиков» эмиграции посвящена статья Ф. Апановича «И. Бунин в Польше: история восприятия» (Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 20. Воронеж, 2003. С. 62-74). Чаще всего, по понятным причинам, к рассмотрению привлекаются английская критика и литературоведение, ср.: Ионина А. А. Литература русского зарубежья 1920-1940-х годов в оценке англоязычной славистики: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1995; Кучина Т. Г. Творчество В. Набокова в зарубежном литературоведении : Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1996. зарубежья в Нобелевском комитете (1910-1950-е гг.): экспертные очерки, составленные шведскими профессорами-славистами для нобелевского ареопага, чаще всего были первыми (!) по времени монографическими обзорами творчества русских писателей-эмигрантов; не публиковавшиеся ранее, они содержат ценнейший материал по разным аспектам восприятия России в ее историческом прошлом и настоящем сквозь призму художественной литературы1.

Проблемы восприятия и интерпретации разных авторов чрезвычайно многоаспектны — начиная с оценки произведений в современной им русскоязычной критике2 и до включения или не включения тех или иных имен в «истории литературы», энциклопедии и словари. От читательского отношения к книге до ее истолкования историками литературы воистину лежат «дистанции огромного размера», однако именно на путях пересечения синхронного и диахронного рассмотрения литературного наследия возможно его полноценное осмысление. В том и другом подходе есть свои преимущества и недостатки. Взгляд на родную литературы изнутри языковой культуры и менталитета, в которых создавалась эта литература, позволяет, бесспорно, лучше постичь и внешнюю изобразительную сторону, и глубинные смыслы. Между тем очевидно, что литература сама воздействует на национальное самосознание, формирует его, и потому взгляд со

1 См.: Неизвестные страницы бунинской Нобелианы (по материалам архива Шведской академии) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 1997, № 6, с. 23-35; В ожидании «чуда»: Нобелевские мытарства Дмитрия Мережковского // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2000, № 1, с. 25-35; Почему Максиму Горькому не дали Нобелевскую премию (по материалам архива Шведской академии) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2001, № 2, с. 3-16; Русские писатели и Нобелевская премия (1914-1937) // Slavia, 2001, № 4, с. 183-196; Ivan Smelev und der Nobelpreis für Literatur, Zeitschrift für Slawistik, 2001, Heft 4, S. 377-389; Сто лет Нобелевской премии по литературе: слухи, факты, осмысление II Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2003, № 6, с. 25-37; Вокруг Нобелевской премии: К истории взаимоотношений М. А. Алданова и И. А. Бунина // Revue des études slaves, 2004, t. LXXV/1, p. 125-139; «Понять - простить?» Некоторые аспекты историко-литературного восприятия романистики П. Н. Краснова // Tusculum slavicum. Festschrift für Peter Thiergen. Hrsg. von E. von Erdmann u. a. Zürich, 2005, S.151-164 (Basler Studien zur Kulturgeschichte Osteuropas. Bd. 14); Русская эпическая традиция глазами нобелевских экспертов (к 100-летию со дня рождения М. А. Шолохова и к 40-летию присуждения ему Нобелевской премии) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2005. № 4, с. 24-36; «En ma qualité d'ancien lauréat.»: Иван Бунин после Нобелевской премии // Вестник истории, литературы и искусства, М., 2006, № 3, с. 80-91.

2 Следует указать на целый ряд работ, в которых писатели русского зарубежья или события его литературно-художественной жизни (литературная полемика, журнальные проекты и под.) рассматриваются сквозь призму собственно эмигрантской критики, через анализ публикаций в периодической печати. См., в частности: Дарк О. Загадка Сирина: Ранний Набоков в критике «первой волны» русской эмиграции // Вопр. лит., 1990, № 3. С. 243-257; Сергеев О. В. А. М. Ремизов в зарубежной критике // Русское литературное зарубежье: Сб. обзоров и материалов. Вып. I. М., 1991. С. 100-120; Николаева К. С. Константин Бальмонт в восприятии писателей русского зарубежья // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып. 2. Иваново, 1996. С. 46-52; Тихомирова Е. В. Творчество М. Цветаевой в критике русского зарубежья: эпизод с «Благонамеренным» // Там же, с. 189-198; Согрина М. «Восхождение» к стилю. Поздняя проза Бунина в эмигрантской критике // XX век. Литература. Стиль. Вып. 2. Екатеринбург, 1996. С. 150-160; Макаров Д. В. И. С. Шмелев в критике русского зарубежья (христианский контекст) // Литература и культура в контексте христианства. Ульяновск, 1999. С. 73-77; Буслакова Т. П. Парижская «нота» в русской литературе: Взгляд критики И Русская литература XX века на родине и в эмиграции: Имена. Проблемы. Факты. Вып. I. М., 2001. С. 90-101; Мартынов А. В. Литература на подошвах сапог: Спор о «молодой» эмигрантской литературе в контексте самопознания русской эмиграции // Обществ, науки и современность. М., 2001, № 2. С. 181—190; Степанова Т. М. Борис Зайцев в литературоведении и критике // Филологический вестник, Майкоп, 2002, № 4, с. 34—40; Коростелев О. А. «Опыты» в отзывах современников // Росс, литературоведч. журнал, 2003, № 17, с. 3-46. стороны, с точки зрения носителя иных духовных, нравственных, интеллектуальных ценностей, представителя иного народа, имеющего иные ценностные ориентиры, впитавшего другие представления о мире и человеке, возросшего на традициях иной национальной литературы, позволяет произвести ревизию многих устоявшихся представлений и расширить национальный историко-культурный фон до мирового философско-эстетического контекста. Почти полное пренебрежение к характеру и особенностям рецепции на Западе творчества крупнейших русских писателей, проживших полжизни в изгнании, — Мережковского и Бунина — демонстрируют издания из известной серии «Pro et contra», опирающиеся исключительно на мнения и суждения русскоязычной критики, философии, литературоведения1.

В случае с рецепцией литературы иноязычными читателями, критиками, исследователями мы имеем дело с принципиально иным подходом к тексту, обычно воспринимаемому в переводе. Обратившись к опыту рецепции русских писателей первой половины XX века их западноевропейскими современниками, мы обнаружим расхождения с русской критикой и литературоведением по ряду принципиальных вопросов, непривычные, а порой и неприемлемые трактовки жанровых особенностей, образно-сюжетной структуры, отдельных формальных и содержательных элементов, неожиданные сближения и поиск литературных влияний там, где их, казалось, заведомо не может быть. Чем же привлекателен и важен такой взгляд «извне», ломающий многие привычные стереотипы и колеблющий почти незыблемые каноны? Именно тем, что и стереотипы, и каноны у «чужого», иностранного ценителя и критика также «чужие», иные, и именно это обусловливает свежесть, новизну, оригинальность прочтения хорошо известных текстов. Обязательна весьма существенная оговорка: речь идет не о предпочтении зарубежных интерпретаций отечественным взглядам и концепциям; тем более исключается какая бы то ни было абсолютизация суждений и мнений зарубежных критиков и литературоведов. Наша задача — ввести в научный оборот и проанализировать до сих пор остававшиеся неизвестными образцы рецепции русской литературы иностранными читателями и специалистами, расширить круг

1 Ср.: Д. С. Мережковский: Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников. Антология / Сост., вступ. ст., коммент., библиогр. А. Н. Николюкина. СПб., 2001; И. А. Бунин: Pro et contra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология / Сост. Б. В. Аверин, Д. Риникер, К. В. Степанов, библиогр. Т. М. Двинятиной, А. Я. Лапидус. СПб., 2001. Вопреки подзаголовку второй книги, представленные в ней материалы не позволяют приписать подавляющее большинство рецензий и литературоведческих статей перу «мыслителей» (несмотря на высокое качество большинства хорошо известных, но не потерявших своей актуальности публикаций); двадцать страниц отданы под тексты американского слависта Дж. В. Конолли и Р. Боуи, о котором, как об авторе, не сказано ничего (обычно опускают сведения о лицах, всем известных, -Сталин, Рузвельт, Лев Толстой), и хорошую статью Д. Риникера, постоянно публикующегося в России и по-русски; этим, собственно, вклад «зарубежных мыслителей и исследователей» и ограничивается. источников для написания полноценной истории русской литературы XX века, углубить и сделать более разнообразным устоявшийся набор трактовок и истолкований известных произведений.

Так, Лев Толстой воспринимается читателем и исследователем, для которого тексты писателя на родном русском языке с детства стали хрестоматийными, соотнесенными с личным опытом жизни в России, в столицах или деревне, совершенно иначе, чем человеком, воспитанном на текстах (и, разумеется, языке) Флобера, Стендаля, Мопассана. Между тем Толстой — это лишь единичный пример — оказывает могучее влияние на русское сознание, на протяжении всей жизни воздействуя на интеллектуально и эстетически развивающуюся в российском социокультурном пространстве личность. Избежавший подобного воздействия иностранный читатель, сформировавшийся в иных духовных обстоятельствах, иными глазами смотрит и на то, что изображал Толстой, и на то, как он это делал формально, и иначе отвечает на вопросы «почему» и «зачем». Не абсолютизируя ни собственный национальный взгляд на отечественную словесность, ни инонациональный, автор настоящего исследования стремится к восстановлению тех представлений о русской литературе и, следовательно, о России, которые складывались на основе прозы русского зарубежья и которые оказались запечатленными в ряде малоизвестных, но от этого не менее ценных источников. Эпоха, рамками которой ограничено наше исследование, определяется, с одной стороны, концом 1910-х гг.1 (завершение Первой мировой войны, Октябрь 1917 г. и массовое беженство русских) -именно в это время среди кандидатов на Нобелевскую премию оказались Д. С. Мережковский и А. М. Горький, а с другой - серединой 1950-х гг., когда еще были живы, творили и обращались с номинациями в Шведскую академию представители литературы первой волны эмиграции из России. Рамки настоящего исследования, таким образом, несколько шире привычных и вполне условных 1920-1940 гг.2, но объясняется это хронологическое расширение датировкой документальных источников и стремлением

1 Исключительно точно замечено А. II. Николюкиным: «Поэзия эмиграции начиналась в России. Определяющим было не местонахождение писателя - в России или за ее пределами, - а восприятие происходящего в стране». И далее ученый приводит два весьма убедительных примера — первых «эмигрантских» стихов 3. Н. Гиппиус, созданных в Петрограде, и первых страниц книги жестокой публицистики И. А. Бунина, написанных еще в Москве (см.: Николюкин А. Н. О русской литературе. Теория и история. М., 2003. С. 237-238). Поэтому тот факт, что Д. С. Мережковский был впервые выдвинут на Нобелевскую премию в начале Первой мировой войны (1914 и 1915 гг.) оказался для нас более решающим в определении временных рамок настоящего исследования — нельзя механически, как это делалось в советском литературоведении, подходить к делению творчества того или иного писателя на «дореволюционное», изучаемое до 1917 г., и «эмигрантское», словно с нуля начавшееся в изгнании. Если отказаться от рассмотрения произведений Мережковского Нобелевским комитетом перед самой революцией, придется отказаться от идеи создать целостную картину восприятия этого писателя на Западе.

2 Шмелева не стало в 1950 г., Бунина в 1953 г. - даже даты физического бытия писателей-эмигрантов сопротивляются этой условной хронологии (оба классика русского зарубежья после войны не просто «доживали» свой век, но работали над новыми сочинениями). в полной мере осветить как историю борьбы писателей русского зарубежья за Нобелевскую премию, так и отдельные эпизоды этой борьбы.

Русская литературная традиция была достаточно внезапно оборвана Октябрем 1917 г., обернувшимся вынужденным бегством и эмиграцией для одних писателей и столь же вынужденной «сменой вех» (говоря исключительно метафорически, а не терминологически) для других. Тем временем «сторонний наблюдатель», европейский читатель и критик, продолжал смотреть на русскую литературу как на единый культурно-исторический феномен: идеология большевизма воспринималась скорее как продолжение русской ментальности, национального характера, чем как нечто чуждое и враждебное духу русской нации. Мировоззренческий раскол внутри нации воспринимался прежде всего с формально-эстетической стороны, в литературе и искусстве ловили отражения времени и самопризнания русского народа, пытающегося настоящее («жердочку между вечностями», по образному определению М. Осоргина) связать с прошлым и будущим. Говоря о культуре и литературе «по эту и по ту сторону границы», западноевропейские исследователи выделяют прежде всего «советский авангард, который предался будущему», и эмигрантов - «хранителей воспоминаний о минувшем»1. Но при более пристальном рассмотрении выясняется, что для европейцев представители русской литературы по обе стороны становящейся все более непроницаемой границы с Россией (СССР) казались расколотыми лишь политически, тогда как с точки зрения художественного слова все они в равной степени были наследниками Толстого и Достоевского2.

Само знакомство европейской читательской аудитории с русской литературой, классической и современной3, в первой половине XX века было весьма приблизительным и отрывочным. Наиболее выразительный и почти поразительный пример рецепции творчества русского писателя — интерпретация бунинских произведений, особенно после 1933 г., когда писатель стал нобелевским лауреатом. Всякий раз, когда речь заходила о творчестве Бунина, его неизменно пытались проинтерпретировать исходя из известной

1 Schlüge! К. Russische Emigration in Deutschland 1918-1941. Fragen und Thesen / Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941: Leben im europäischen Bürgerkrieg. Hrsg. von Karl Schlögel. Berlin, 1995. S. 14. Заметим, что «традиционалисты», «хранители памяти» обращались прежде всего к русскому читателю, тогда как «авангардисты» — и советские, и работавшие на Западе (прежде всего художники) — апеллировали к Западу, хорошо уловили наиболее современные тенденции европейского искусства и оказали на него, в свою очередь, немалое влияние. Ср. также размышления об отношении к традиции в России и в русском зарубежье в книге А. И. Чагина «Расколотая лира» (глава «Пути традиционализма», с. 26 и далее).

2 А. И. Чагин цитирует Ч. Сноу, прямо заявившего, что Запад «постоянно следит за советской литературой оком политики» (Чагин, Расколотая лира, с. 11). Далее исследователь указывает на изначальное единство русской литературы, развивавшейся и осознаваемой в двух потоках, — на общность «духовных, этических истоков», «традиций национальной культуры» (там же, с. 21).

3 Речь идет о литературе в широком смысле, а не о тех ключевых нескольких, пусть даже великих именах, по которым обычно принято судить о русской литературе в мире. традиции — повествовательной прозы или лирики. Замечательно, что в одной из французских статей, появившихся в 1922 г. в связи с началом серийных изданий русских авторов во французских переводах, рецензент сетовал на недостаточное знакомство французской публики с русской литературой. Э. Жалу так начинал свой обзор: «Нам кажется, будто мы знаем русскую литературу, потому что мы читали Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого (это и впрямь ее самые великие представители), но мы пренебрегаем всеми прочими писателями, составляющими ее славу; мы едва открыли Антона Чехова, прославленного во всем мире; мы ничего не знаем о Гончарове, который создал в "Обломове" роман характера, который своим ленивцем равнозначен честолюбцу "Красного и черного", несчастной в браке буржуазке "Мадам Бовари", скупцу "Евгении Гранде", поглощенному собой человеку "Эгоиста". Наконец, среди книг, переведенных на французский язык, которые стоило бы из любознательности прочитать, оказываются такие великолепные произведения, как "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина <.>,

Подлиповцы" Решетникова, "Тысяча душ" Писемского, "В мире отверженных" i 2 Мельшина или "Записки врача" Вересаева» . И далее французский критик продолжал уже о Бунине: «Когда появился "Господин из Сан-Франциско", имя Ивана Бунина было для нас совершенно неизвестным. Он начинает, впрочем, несколько выходить из тени, но я полагаю, что его ждет вскоре большая слава благодаря трагичности и чистой красоте его творчества. Иван Бунин, подобно Дмитрию Мережковскому, Александру Куприну и

Константину Бальмонту, бежал после революции в Париж»3. Это все, что известно французскому литературному критику о писателе, который в следующем году впервые будет выдвинут на Нобелевскую премию (кстати, номинировать его будет именно француз, Р. Роллан) и который получит единственную международную награду по литературе через одиннадцать лет после выхода в свет процитированной рецензии.

Свои пути постижения русской литературы были и в Англии, и в Германии (особенно выразительна литературная критика Третьего рейха, готовящегося к войне с Россией на уничтожение и сквозь эту призму приближающегося Drang nach Osten тщательно всматривающегося в литературный автопортрет восточного соседа). XX столетие внесло существенные коррективы в рецепцию и русской классики, и произведений современных русских авторов. Первое десятилетие века было овеяно великой славой могучего Толстого, а уже через несколько лет после его смерти война и революция прервали плавный ход русской литературы. История поставила грандиозный

1 J1. Мельшин (в тексте ошибочно напечатано «Melchnie») -— один из псевдонимов писателя-народника П. Ф. Якубовича. Речь идет о его автобиографической повести «В мире отверженных. Записки бывшего каторжника» (опубл. в 1895-1898 гг. в журнале «Русское богатство»),

2 Е. Jaloux. «Monsieur de San-Francisco» par Ivan Bounine // Éclair [Молния] 27.12.1922.

3 Там же. трагический эксперимент, заставив писателей выбирать «между Россией и свободой», между изгнанничеством и тоталитарным режимом, между диктатом денежного мешка и диктатурой пролетариата. Послереволюционный литературный процесс оказался обусловлен прежде всего экстралитературными факторами. О характере очевидного, тем не менее, единства русской литературы XX века чрезвычайно проницательно, на наш взгляд, высказалась С. Г. Семенова. По сути, исследовательница сформулировала принцип компенсаторности, согласно которому русская литература XX века смогла выразить в своем эмигрантском ответвлении те нравственно-художественные искания, которые были невозможны в советской литературе, давшей многие яркие образцы особого, нового искусства. «Сейчас, обозревая цельную панораму русского литературного развития в 1920-1930-е годы, видишь, - указывает С. Семенова на одно из направлений, развивавшихся в литературе зарубежья, - что экзистенциальное внедрение в личность, в самые глубокие ее извивы, самое сокровенное и скрытое, в последние ее вопрошания, стенания и метафизическое отчаяние, в те внутренние выходы, какие эта личность находила, - все это стало одним из реальных исполнений эмигрантского задания своей литературе: стать существенным дополнением к искусству метрополии, к тому, чего в нем не было или недоставало»1. Эта исключительно плодотворная идея увязывается, к сожалению, по преимуществу с опытами «незамеченного поколения», по художественному уровню своих свершений весьма далекого и от русской классики, и от современной ему европейской литературы.

Составители аннотированной библиографии «Изучение литературы русской эмиграции за рубежом» (1920-1990-е гг.) справедливо полагают, что само это научное изучение «имеет богатую традицию, заложенную в 1920-е - 1990-е гг. эмигрантской критикой. <.> Затем <.> русскую зарубежную литературу стали активно изучать иностранные ученые. Современная российская наука, приступившая к систематическому изучению этой части национального искусства слова в середине 1980-х гг., неизменно обращается к уже накопленному опыту» . Во введении к библиографическим материалам содержится краткий обзор восприятия и интерпретации литературы эмиграции в разных европейских странах русского рассеяния (прежде всего во Франции, Германии, Польше, Чехии). Поскольку авторы издания считали необходимым описать именно научное рассмотрение русской эмигрантской литературы и опирались исключительно на литературоведческие работы, совершенно не касаясь появлявшихся в европейской прессе

1 Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика - Видение мира - Философия. М„ 2001. С. 517.

2 Изучение литературы русской эмиграции за рубежом (1920-1990-е гг.). Аннотированная библиография: монографии, сборники статей, библиографические и справочные издания. Отв. ред. Т. Н. Белова. М., 2002.С. 6. в межвоенный период публикаций рецензионно-критического характера, картина западноевропейской рецепции русского литературного зарубежья современниками -отнюдь не по вине составителей библиографии - оказывается исключительно мало репрезентативной. Так, кроме включающей в себя три литературных портрета - Бунина, Куприна и Алданова - брошюры Ш. Ледре «Три русских романиста»1, составители указателя не смогли назвать больше ни одной французской работы довоенного периода о писателях русского зарубежья, посетовав, что «благоприятные условия» для изучения литературы эмиграции были прерваны войной, а в послевоенное время о ней также писали по большей части сами эмигранты . В сборнике научных трудов «Российское зарубежье в Финляндии» речь о литературе не идет совсем, что вполне оправдывается отсутствием значительных писательских величин в этом регионе русского рассеяния. Однако это издание показательно не пренебрежением рецепции русского искусства в целом -напротив, в состав сборника вошла статья Т. П. Бородиной «И. Е. Репин в скандинавской и финской прессе», но отсутствием то ли интереса к теме восприятия русской литературы, то ли собственно материала. Между тем пополнение бунинской библиографии материалами, посвященными освещению личности и творчества И. А. Бунина, в частности, в чешской печати межвоенных десятилетий3 со всей очевидностью демонстрирует, что народы, в чьих странах пришлось обрести приют русским беженцам после революции, проявляли явный интерес к культурно-литературной жизни эмиграции; разумеется, работа по выявлению публикаций о русской литературе в странах русского рассеяния требует огромного напряжения сил в скрупулезном просматривании подшивок десятков европейских газет.

В монографическом исследовании X. Реезе о цикле бунинских новелл «Темные А аллеи» проблеме их иноязычной рецепции отводится хотя и особое, но весьма небольшое по объему место; между тем показательно и почти уникально для подобного рода исследований — особенно если обратиться к отечественной практике - само включение подобного раздела в монографию. Глава «История рецепции - „Темные аллеи" под перекрестным огнем критики», вбирающая в себя сведения об отзывах дружеского круга

1 Ledré Ch. Trois romanciers russes. Paris, 1935.

2 Изучение литературы русской эмиграции за рубежом, с. 14.

3 В Славянском институте Чешской академии наук хранится картотека, представляющая собой роспись чешской и словацкой периодики XIX-XX в. с точки зрения публикаций о представителях мировой литературы, в том числе и о писателях русского зарубежья. Нами выписано 108 названий работ критико-рецензионного характера о Бунине (гораздо большее число публикаций связано с переводами писателя на чешский и словацкий языки).

4 Reese H. Ein Meisterwerk im Zwielicht: Ivan Bunins narrative Kurzprosaverknüpfung Tcmnye allci zwischen Akzeptanz und Ablehnung - eine Genrestudie [Шедевр в двойственном освещении: повествовательный цикл малой прозы Ивана Бунина «Темные аллеи» между приятием и отвержением. Исследование жанра]. München, 2003. и, шире, читателей русской эмиграции, о критических откликах в периодике, о трактовках советского литературоведения, а также о переводах на главные европейские языки, является, по сути, лаконичным рефератом упоминаемых писем и рецензий. Поскольку переводов «Темных аллей» на иностранные языки было выполнено не так много, то параграф, посвященный выходу книги по-французски (полстраницы) и по-английски (одна страница) выглядит, в частности, следующим образом: указаны выходные данные книг и процитированы выдержки из предисловий к ним. Что касается впервые вводимых в научный оборот архивных материалов, почерпнутых из Лидсской коллекции и касающихся первой реакции русских читателей Бунина на выход книги, то тут следует отметить два момента. Прежде всего, X. Реезе, очевидно, действовала наудачу, просматривая скорее письма, датированные временем сразу после появления «Темных аллей», нежели отбирая тех корреспондентов Бунина, чьи суждения было бы небесполезно учесть и современному литературоведению. Просматривая бунинский архив с иными целями, мы выписывали действительно ценные замечания его выдающихся современников о «Темных аллеях», оставшиеся неучтенными автором разбираемой монографии. Другое соображение касается беспримерного факта: не владея в должной мере иностранным языком, исследователь обращается к рукописным источникам, никогда прежде не публиковавшимся, и даже не считает необходимым дать приводимые русские цитаты (из печатных источников переписанные не менее безграмотно, чем из рукописей) для верификации носителям языка. Последнее обстоятельство, к сожалению, существенно снижает научную ценность разбираемого исследования, ибо полагаться на точность приводимых цитат, увы, не приходится1.

Собирая материал для антологии «Литературный мир о творчестве Владимира Набокова», Н. Г. Мельников напоминает о разновидностях прижизненной критики и ссылается на собственное набоковское суждение, также опирающееся на представление о критике «читательско-журналистской», «писательской» и «профессорско-литературоведческой»2. Разряды эти, разумеется, схематичны — так, статьи «поденщика» Белинского заложили фундамент научной истории литературы; однако и современный исследователь, и склонный к всеразъедающему скепсису и мистификаторству Сирин-Набоков по понятным причинам совершенно исключают такой тип критической рецепции, который за минувшее столетие, несмотря на кажущуюся маргинальность,

1 Подробнее см. нашу работу: Марченко Т. В. На пути к академическому Бунину // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2007, № 1, с. 11-28.

2 Мельников Н. Г. Предисловие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии. М., 2000. С. 12-13. Антология, в двух разделах которой содержатся как русскоязычные отклики, так и отзывы на иностранных языках о произведениях В. Сирина-Набокова, является образцом рецептивного подхода к изучению классики, хотя бы и на стадии сбора и научной обработки подготовительных материалов. заслужил полное право на изучение и включение в научный оборот. Мы имеем в виду материалы обсуждения кандидатур писателей, выдвинутых на Нобелевскую премию по литературе (и, между прочим, на другие литературные премии, если только обсуждения книг письменно запротоколированы).

0.3. Нобелевская премия и русская литература: к вопросу о предмете и объекте исследования

Феномен единственной международной награды по литературе, если отвлечься от финансовой стороны, состоит в изначальной установке на поиск произведения, принадлежащего к «мировым ценностям», значительного в глазах всего человечества. Наша задача - проследить, какое место занимала русская литература (прежде всего, проза эмиграции) в европейском (в первую очередь, шведском) культурном сознании в межвоенный период и как менялось это восприятие со сменой политических, государственных, культурных взаимоотношений Европы и России.

Гласное или негласное существование в сознании критика некоей литературной классификации - вещь несомненная; достаточно вспомнить статьи Некрасова (в контексте его времени положительные) о «русских второстепенных поэтах» (начинавшиеся с рассмотрения тютчевской поэзии), расхожее выражение «писатель второго (третьего) ряда», юмористическую - но весьма близкую реальной картине - «табель о рангах» А. П. Чехова, опубликованную в 1886 г. в «Осколках»1, наконец, любопытное свидетельство, приведенное однажды Буниным: «Толстой, как известно, имел привычку делать на полях читаемых книг отметки, иногда писать на них свои суждения, ставить баллы: единица,

•у два, три с минусом и т. д.» . Чем иным, как не попыткой создания своей табели о рангах, некоего проставления баллов в классный журнал мировой литературы, является и Нобелевская премия?

Обратимся к весьма нетривиальному примеру недавнего времени - графически представленному П. В. Палиевским «движению русской литературы»3. В предложенной им модели (горизонталь - линейное время, вертикаль - ценностная шкала) русские В классификации, которая включает «всех живых русских литераторов, соответственно их талантам и заслугам», вакантным оставлен первый ранг - действительного тайного советника; Л. Толстой и Гончаров удостоены чина тайного советника, Салтыков-Щедрин и Григорович произведены в действительные статские советники, Островский, Лесков и Полонский - в статские советники и т. д. См.: Чехов А. П. Литературная табель о рангах // Собр. соч. В 12 т. Т. 4. М., 1985, с. 260-261.

2 Бунин И. А. Заметки [1932], Публицистика, с. 368.

3 Палиевский П. В. Движение русской литературы. М., 1998. 10 с. Цветная вклейка «схемы» в общую пагинацию не входит. писатели, выдвинутые в первой половине XX столетия на Нобелевскую премию, распределились таким образом: устремленный к высотам духа и достигающий в некоторых своих творениях «вечных ценностей» Толстой; безусловно находящийся на «мировом уровне» с неуклонным подъемом к художественным ценностям «мирового значения» Горький; вырастающий от национальных ценностей до, так сказать, «среднемирового» уровня Бунин и, очевидно, не вписавшиеся даже в «текущую литературу» (куда автор оригинальной «схемы» включил, среди прочих, Потапенко, Найденова, Чарскую, Аверченко, Тэффи, заметив, что двух последних «и в национальном значении видеть не грех»1) Мережковский и Шмелев. После Достоевского, Толстого и Чехова до вечных ценностей из русских писателей сумел дотянуться лишь Шолохов; имя Пастернака в график (доведенный до середины 1940-х гг., времени первой номинации поэта на Нобелевскую премию) не включено.

Если так субъективно, даже односторонне оценивают отечественную словесность и место в ней ведущих ее представителей русские исследователи, то и от западноевропейских следует ожидать не верных суждений и конечных истин, а попытки осмыслить иноязычную литературу в меру собственных национальных представлений, в своей ценностной шкале и, вероятно, столь же схематично. Спорность мнений, высказанных в процессе обсуждения кандидатур на Нобелевскую премию, их оригинальность или тривиальность, возможно, и неожиданную свежесть, необычность, новизну можно обсуждать только после знакомства с обширным корпусом многообразных документальных свидетельств. Национальные ценности не перестают быть таковыми, однако, преломленные в ином ракурсе, позволяют расширить и углубить, а в чем-то и скорректировать существующие интерпретации. Избрав предметом нашего исследования характер и особенности осмысления прозы русского зарубежья европейской научной и литературно-критической мыслью, мы сознаем его неисчерпаемость и ограничиваемся объектом научного изучения, то есть многообразными и не только архивными материалами, связанными с выдвижением писателей русского зарубежья на Нобелевскую премию и тем самым - с оценкой их творчества в контексте современной им мировой литературы.

Бунин стал первым русским нобелевским лауреатом по литературе; но в разные годы эту награду предлагалось присудить еще нескольким русским авторам. История борьбы за Нобелевскую премию по литературе для русского писателя началась со Льва

1 Там же, с. 7.

Толстого1, выдвинутого, впрочем, на премию в один год со знаменитым красноречием и мемуарами А. Ф. Кони; в настоящее время уже открыт доступ к материалам, связанным с выдвижением А. М. Горького, Д. С. Мережковского, И. С. Шмелева, К. Н. Бальмонта, Н. А. Бердяева, М. А. Алданова, П. А. Краснова, Б. Л. Пастернака, М. А. Шолохова и Л. М. Леонова. Русская литература раскрывается в бумагах архива Шведской академии с совершенно новой стороны, разрушая привычную и во многом справедливую иерархию, к которой привыкли русские читатели и литературоведы.

Жгучие проблемы «справедливости» или «несправедливости» присуждения Нобелевской премии по литературе (формулируемые, например, для первой трети ее векового существования как «русская литература без Нобелевской премии, Нобелевская премия без Льва Толстого» ) следует оставить публицистике. Отбор авторов и оценку их произведений сквозь призму соответствия международной награде шведские академики (ученые-гуманитарии и писатели) осуществляли на всем поле мировой словесности XX века, отчего первостепенную важность приобретает вопрос о характере ее рецепции. Однако русская литература не воспринималась как часть общеевропейской литературы, а осмыслялась как неотъемлемый составной элемент фундаментальной и неизменно животрепещущей проблемы «Россия и Запад». Представители западноевропейской философско-эстетической мысли искали в русской литературе не ответов на вопросы, что представляет собой «материк Россия» и русский национальный характер, а подтверждения целому ряду стереотипов, веками складывавшихся в западноевропейском сознании, частично унаследованных от средневекового противостояния, религиозного и культурного, Византии и Рима и прошедшего многие стадии кристаллизации и отвердения вплоть до готовых штампов. Прочтение русской литературы нобелевским жюри и его экспертами-славистами с точки зрения стереотипного подхода и одновременно его преодоления отражено в архивных материалах Шведской академии, что позволяет осуществить «обратное» прочтение и выявить особенности восприятия и интерпретации комплекса «русский» (человек-народ-общество-менталитет) на Западе в первой половине XX века.

1 См. подробную реконструкцию истории выдвижения кандидатуры JI. Н. Толстого на Нобелевскую премию и причин ее отклонения по материалам архива Шведской академии в нашей монографии: Марченко Т. В. Русские писатели и Нобелевская премия (1901-1955). Köln; München, Wien, 2007. S. 93-109.

2 Формулировка И. Майер, см.: Maier I., Martjenko Т. Ryska nobelpriskandidater i Svenska Akademiens arkiv 1914-1937 //Samlaren, 2003, s. 173-174.

Сборник статей «Россия и Запад» (М., 2000)1 с симптоматичным подзаголовком -«Диалог или столкновение культур» демонстрирует своими материалами и даже позицией нх авторов, что диалогические отношения, безусловно, вбирают в себя полемику, споры, даже прямое столкновение, навязывание собственных ценностей и неприятие чужих, и все-таки все это укладывается в рамки «диалога», то есть осуществления многообразных и изменяющихся во времени контактов не разных цивилизаций, а национальных вариантов общеевропейской христианской цивилизации. Народы и государства избирали разные пути, порой обусловленные частными причинами (например, отказ римского папы согласиться на развод Генриха VIII с Екатериной Арагонской, дабы не обидеть Карла V, оказал неожиданное громадное влияние на судьбы Европы и всего мира, поскольку Англия перестала вскоре быть католической державой) или политико-экономическими факторами (принятие на Руси православия по византийскому - греческому - образцу), национальные менталитеты формировались под воздействием огромного количества еще не в полной мере изученных обстоятельств (в том числе, разумеется, и географического положения, и климатических условий), и тем не менее духовное развитие России теснейшим образом связано с Европой и является частью европейского интеллектуального, эстетического, этического пространства.

О влиянии «факта географического» (П. Я. Чаадаев) на развитие всех форм русского государства и русской культуры на рубеже XX-XXI вв. напоминают довольно настойчиво различные исследователи, главным образом, со ссылками на Н. А. Бердяева У

Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ.» ); В. Кантор додумался даже до противопоставления культуры и географии как инварианта «борьбы духа и материи». По мысли безмерно напуганного мощью громадной России ее гражданина (цитируемая нами работа переполнена вводными конструкциями типа «не дай Бог!»), современное стремление России к Западу является «свидетельством всемирно-исторической борьбы культуры и цивилизации против "географии", процесса пока малоизученного, но

1 Россия и Запад: Диалог или столкновение культур. Сб. статей. М., 2000. Хотя автором предисловия (В. П. Шестаковым) провозглашено стремление авторов сборника увидеть вынесенную в название проблему «в широком историко-философском аспекте» (с. 5), уже в открывающей сборник концептуальной статье В. Кантора «Западничество как проблема "русского пути"» преобладает дурная публицистическая риторика постперестроечного времени, отражающая элементарную и совсем нечистоплотную возню вокруг власти и дележа громадных природных богатств России (намеренное смешение терминов, размахивание жупелом опасности «красно-коричневых», объявление патриотизма - ксенофобией, с. 6-7). «Вековой российской мечтой» (чего стоит это определение - вероятно, в представлении В. Кантора, русские мечтали о том же, о чем башкиры, мордва, зыряне и т. д., то есть все населяющие громадную Россию народы) объявлено желание стать «столь же цивилизованными, как Запад» (с. 7). Уже по этим первым строкам первых страниц книги с многообещающим названием читатель может догадаться, что серьезный научный разговор с привлечением богатейшего, едва затронутого фактографического материала будет вновь подменен голословными бездоказательными утверждениями «специалистов» по русскому менталитету.

2 Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 63. являющегося важнейшим фактором мировой истории»1. Почему-то при этом никогда не берется в расчет то обстоятельство, что Россия лишь в самом конце XIV в. освободилась от владычества татаро-монголов и весьма постепенно начала освоение пресловутых «просторов» и расширения границ (а окончательное закрепление Крыма или Финляндии за Россией вообще относится к концу XVIII и началу XIX столетий; Крымская война середины XIX в. демонстрирует со всей очевидностью, что просторов можно было легко и лишиться). Но уже к XV в. относится начало эпохи великих географических открытий; по сравнению с Британской империей или колониальными владениями Испании и Португалии российские пространства не выглядят такими уж непомерными. Пример еще более близкий - границы Австро-Венгрии перед Первой мировой войной или Германского рейха перед Второй мировой войной: пространства, завоеванные традиционно считающимся в Европе самым дисциплинированным («оформленным») немецким народом, не могут не впечатлить. Ни в коей мере не умаляя и тем более не отрицая важность воздействия природно-климатических условий, рельефа и территории на формирование того или иного национального менталитета, укажем лишь на нежелательность абсолютизации географического фактора, приписывания ему большего значения, чем он в действительности имел.

Еще одной важной особенностью «диалога» России и Запада является общее убеждение сторон в невозможности полного взаимного понимания, в такой исконной чуждости национальных характеров, что адекватное восприятие друг друга в принципе не может быть достигнуто. В русской традиции острота взаимного непонимания России и Запада наиболее последовательно рассматривалась именно мыслителем русского у зарубежья, И. А. Ильиным . В работе Е. Шахматовой «Оправдание мистицизма: Россия и Европа в зеркале Востока» представления русского философа переданы в тезисном виде3. Исследовательница, в частности, пишет: «И. Ильин, отмечая настороженное отношение к России со стороны европейских народов, выделил его причины: во-первых, русский язык чужероден для Западной Европы; во-вторых, Европе чужда русская православная религиозность; и, в-третьих, Европе '"чулсд о славяно-русское созерг(ание мира, природы и человека <.> Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет, прежде всего, сердцем и воображением, и лишь потом волею и умом"». Однако ни сам И. Ильин, ни его современный интерпретатор не приводят реальных фактов отмеченной отчужденности, настороженности, непонимания. На наш взгляд, чем

1 Кантор В. Указ. соч., с. 29.

2 См., в частности: Ильин. И. А. О грядущей России. М., 1993. С. 132-133. Между прочим, национально ориентированный философ-публицист, Ильин был по матери (урожденной Швейкерт фон Штадион) чистокровным немцем.

3 См.: Россия и Запад: Диалог или столкновение культур, с. 65. конкретнее будет материал, позволяющий делать подобные суждения и обобщения, тем скорее можно их принять или опровергнуть; именно поэтому наш анализ строится не по модели от общего к частному, а по противоположному образцу, от эмпирики к выведению некоторых общих закономерностей.

Актуальность настоящего исследования подтверждается неизменным интересом ученых разных стран к вопросам восприятия иноязычной литературы; разные стороны рецепции и интерпретации русского художественного слова и образа западноевропейским сознанием находят отражение в работах отечественных и зарубежных исследователей на протяжении всего XX века. Свою лепту в постижение русского национального характера внесли русские эмигранты, издававшиеся на Западе , однако европейцев не могли не 2 занимать особенности «русской души» или «безграничности» русского пространства и з русской натуры . На рубеже ХХ-ХХ1 вв. научная мысль концентрируется на таких, в 4 частности, вопросах, как «национальный русский характер» , проблемы «геопсихологии» как важный фактор формирования национальной культуры (характерны попытки 5 осмыслить образ «безбрежной России») , проблемы «русской идеи» и ее отражения в словесном творчестве и т. д. О том, что стереотипов и предубеждений в восприятии чужого» слова и образа много больше, чем взвешенных и верных ответов на вопрос о сути . своеобразия «другой» национальной литературы, свидетельствует название библиографии публикаций по проблемам взаимовосприятия народов «Запада» и б

Востока» .

Встреча русской эмиграции с Западом совершенно лишена однозначности: творческие встречи, взаимовлияния и взаимный интерес имели, как правило, спорадический характер, и случаи «симбиоза» были совершенно единичными (феномен Вяч. Иванова). О «сближении двух культур, если не двух миров» с пафосом заявляли создатели «Франко-русской студии», предполагавшие широкий круг участников и общекультурную, тематику докладов; однако «это блестящее начинание просуществовало

1 См., например: Iwanow W. Die russische Idee. Übersetzt und mit einer Einleitung versehen von J. Schor, Tübingen, 1930; Лосский H. О. Характер русского народа. Frankfurt/Main, 1957.

2 См., например: Legras J. L'Ame russe. Paris, 1934; Schubart W. Europa und die Seele des Ostens. Luzern, 1947 (русский перевод: Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997).

3 См., например: Harvest Н. (Hrsg.). Massloses Russland. Selbstbezichtigungen und Bezichtigungen. Zürich,

1949.

4 См.: Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994; Лескис Г. Национальный русский тип. От Онегина до Живаго. М., 1997.

5 Лавренова О. А. Географическое пространство в русской поэзии XVIII-начала XX вв. (Геокультурный аспект), М., 1998; Beyond the Limits: The Concept of Space in Russian History and Culture / Ed. J. Smith, Helsinki, 1999.

6 Hoffmann J. Stereotypen, Vorurteile, Völkerbilder in Ost und West - in Wissenschaft und Unterricht: eine Bibliographie. Wiesbaden, 1986. всего два-три года»1. А ведь в Европу состоялся массовый «исход» европейски ориентированной, европейски образованной и воспитанной части русского населения. «Прежде всего следует помнить, — отмечает Н. Струве, - что первая русская эмиграция, как часть великой культуры Серебряного века, была сама по себе Европой и даже больше Европой, чем сама Европа, так как сочетала в себе обе европейские стороны, и восток, и запад. Это позволило ей встретиться с Европой на равных и даже предъявлять ей счеты. Такой подход позволяет вставить нашу тему в более широкую проблему России и Запада: Россия — Европа, но она не идентична Западу, и потому вступает с Западом в сложные диалектические отношения: и там, и тут, одновременно или попеременно — понимание / любовь, больше со стороны России, и - непонимание / отчуждение, больше со стороны Запада»2.

Между тем национальные стереотипы возникают не вдруг, и образ того или иного народа, складывающийся в любой отечественной литературе, заслуживает особого пристального изучения; выходя за рамки литературоведческой науки, подобного рода исследования дают обширный материал для социально-исторического, культурного, политического осмысления. Обращение к архивным материалам Шведской академии позволяет проанализировать интерпретацию русской литературы нобелевскими экспертами и судьями в имагологическом аспекте. Возникнув в 1960-е гг. в западноевропейском литературоведении, имагология к настоящему времени оформилась как особое междисциплинарное направление, цель которого - рассмотрение художественных образов не только с точки зрения той литературы, в которой они возникли и получили дальнейшее идейно-эстетическое осмысление, но с позиции иноязычного читателя и критика, не просто при переводе с одного языка на другой, но и при попытке осмыслить и переосмыслить совокупность художественных образов «чужой» литературы в другой национально-культурной сфере3. В названии одной из своих работ, раскрывающих формально-функциональные особенности различного восприятия некоторых идей и представлений в России и на Западе, П. Тирген чрезвычайно удачно, на наш взгляд, отразил одновременно наличие общего духовного источника (даже источников - античность и христианство) у России и Западной Европы и своеобразие,

1 Струве Н. Встреча первой русской эмиграции с Европой // Europa orientalis XXII, 2003, № 2, с. 19.

2 Там же, с. 15.

3 См.: Dyserinck Н. Zum Problem der «images» und «mirages» in ihrer Untersuchung im Rahmen der vergleichenden Literaturwissenschaft // Arcadia (1), 1966, S. 107-120; Bleicher T. Elemente einer komparatistischen Imagologie // Komparatistische Hefte (2). Literarische Imagologie - Formen und Funktionen nationaler Stereotype in der Literatur, 1980, S. 12—23. Исключительно подробно проблемы имагологического подхода в литературоведении на основе обзора большого количества источников изложены в: Swiderska М. Studien zur literaturwissenschaftlichen Imagologie. Das literarische Werk F. M. Dostoevskijs aus imagologischer Sicht mit besonderer Berücksichtigung der Darstellung Polens, München, 2001. вплоть до отчуждения, как в освоении сходных идей, в том числе художественных, так и в их дальнейшем развитии: «Homo sum» - «Europaeus sum» - «Slavus sum»1. Это единство сути - «быть человеком»2 - и вечное различие во всех ее проявлениях, согласие и столкновение по бесконечному ряду больших и малых, материальных и нематериальных качеств, свойств и признаков характерно для многовекового сосуществования, притяжения и противостояния России и Запада. Не учитывать этого, исключить имагологическую составляющую из предстоящего нам рассмотрения темы «Русские писатели и Нобелевская премия» - значит ограничить наше знание лишь фактографией. Подлинное представление о восприятии и истолковании русской литературы в Нобелевском комитете возможно, как нам кажется, именно на путях ее имагологического рассмотрения.

Помимо этой социокультурной задачи нобелевская тема позволяет поставить некоторые собственно теоретико- и историко-литературные вопросы, связанные как с феноменологией (русского) литературного процесса, так и с проблемами стиля, жанра, образной структуры произведения. Зеркало Нобелевской премии, разумеется, нельзя назвать идеально соответствующим истинной картине развития русской литературы. , Однако оно позволяет установить литературный канон, складывающийся в эстетике словесного творчества в разные эпохи, определить соотношение идеологического и мифологического в восприятии художественных текстов, наметить эволюцию литературно-критической рецепции в исторической перспективе. Краеугольным камнем в осознании путей развития русской литературы в XX веке, ее разделения после 1917 г. на «советскую» и «эмигрантскую» становится решение вопроса о ее целостности3; и в этом аспекте нобелевские материалы оказываются интереснейшим источником, ибо почти все выдвинутые на премию русские писатели жили и творили после Октябрьской революции за пределами России. Наконец, обсуждение и выбор русского лауреата литературного Нобеля заставляет вновь задуматься над вопросом о мировом значении русской литературы и/или ее провинциализации в XX веке.

1 Thiergen P. «Homo sum» - «Europaeus sum» - «Slavus sum». Zu einer Kulturkontroverse zwischen Aufklärung, Eurozentrismus und Slavophilie in Russland und der Westslavia // Zeitschrift für slavische Philologie, Bd. 57, 1998, S. 50-80.

2 Ср. в этом смысле финал рассказа В. Набокова «Облако, озеро, башня»: герой просит «отпустить» его, ибо он не может больше «оставаться человеком» - и после пережитого в уже фашистской Германии, и в предчувствии предстоящего, когда человеческое в человеке будет замещено совсем не высшими инстинктами.

3 Обратившись к постановке этого вопроса, А. И. Чагин предложил «достаточно полный ответ, учитывающий всю непростую диалектику взаимодействия двух потоков русской литературы в 1920-1930-е годы», а именно весьма яркую «формулу»: «одна литература и два литературных процесса» (см.: Чагин А. И. О целостности русской литературы XX века (1920-1990-е гг.). Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII Международный съезд славистов (Любляна, август 2003). Докл. росс, делегации, М., 2002. С. 202).

Об этом размышлял во второй половине 1930-х гг. Г. В. Адамович: «В истории русской литературы последних десятилетий есть один вопрос, горький для нашего национального самолюбия, но настолько существенный, что от него невозможно отделаться: как случилось, что мы от мировой роли опять перешли на роль провинциальную? почему русская литература потеряла свое всемирное значение? Многие, кажется, еще не отдают себе в этом отчета <.>. Многие по инерции повторяют два волшебных имени: Толстой, Достоевский. Но Толстой и Достоевский - это прошлое, и жить за их счет нельзя до бесконечности. Настоящее же не то что бедно или убого, нет, но как-то захолустно, несмотря на присутствие нескольких замечательных писателей. <.> И не в том беда, что к русской литературе сейчас мало прислушиваются на Западе, - это нас нисколько не должно бы смущать, - а в том, что в нашем собственном ощущении провинциальность несомненна и заставляет даже скорей опасаться иностранного внимания, чем искать его. <.> Русская литература как бы потеряла свою гениальность, ей нечего сказать»1.

На эти слова трудно возразить; можно и нужно, однако, проследить «деградацию» русской эмигрантской литературы, ставшую в 1930-е гг. вполне очевидной, исследовать этот горький процесс «утраты гениальности» на конкретном документальном материале. Характер ожиданий западного читателя, запечатленный в документах Нобелевского комитета, и подлинное содержание русской литературы первой половины XX века оказались в очевидном противоречии, особенно обострившемся после раскола русской литературы в 1917 г. Попытки осознания шведским премиальным институтом и его экспертами-славистами феномена русской литературы в связи с ее общественно-историческим развитием до и после революции дают поистине бесценный материал по истории русского литературного зарубежья. Стереотипы восприятия собственной национальной литературы, как правило неизбежны, — тем большую ценность приобретают выводы и суждения носителей другого языка и культуры, позволяющие разрушить многие штампы и откорректировать привычную ценностную шкалу.

Таким образом, очевидная новизна настоящего исследования обусловлена целым рядом факторов:

- обращением к малоизученной проблеме - рецепции русской литературы на Западе;

- выбором оригинального взгляда на русскую литературу с точки зрения присуждения единственной международной награды по литературе;

1 Адамович Г. В. Одиночество и свобода / Сост., послесл., примеч. О. А. Коростелева, СПб., 2002. С. 63-64.

- привлечением абсолютно нового, по большей части раритетного иноязычного материала и введением его в научный оборот;

- постановкой вопроса об объективности восприятия отечественной словесности «чужим» сознанием и о соотношении национальных и общечеловеческих критериев в интерпретации искусства;

- обсуждением остро современных проблем, связанных с диалогом России и Запада и историей их межкультурных контактов и взаимодействия;

- воссозданием многих неизвестных или утраченных эпизодов из истории литературных связей и отношений;

- обращением к целому комплексу теоретических проблем (канона, идеала, образа «чужого»/«другого»);

- осмыслением литературы под углом зрения истории, политики, этики;

- стремлением выявить многомерность художественных текстов, предполагающих раскрыть широкий диапазон их прочтений, показать множественность точек зрения, суждений и представлений о русской литературе.

0.4. Источники, цели и задачи исследования.

Методологические подходы

В основе предпринятого исследования лежат несколько массивов источников. Прежде всего это материалы из архива Шведской академии (Стокгольм) - института, присуждающего ежегодные международные премии по литературе. Шведские эксперты по славянским литературам представляли академикам монографические обзоры творчества выдвинутых на премию писателей. В процессе обсуждения их кандидатур члены Нобелевского комитета оценивали каждую из них в контексте широкого рассмотрения литератур разных стран и народов. В заключительных протоколах, то пространных, то весьма лаконичных, каждая писательская судьба взвешивается на весьма неточных весах некоего литературного абсолюта эпохи, совершенно различного в представлении каждого из пяти членов Нобелевского комитета. Выносимый ими вердикт делает лауреата, безусловно, богатым и знаменитым; но к его подлинному значению в истории мировой литературы шведским академикам далеко не всегда удается приблизиться.

Очерки экспертов-славистов по кандидатурам каждого номинированного писателя, имеющие самостоятельную ценность с точки зрения рецепции русской литературы, использованы нами в достаточно полном объеме; там, где это представлялось возможным и необходимым, мнения и оценки шведских специалистов по русской литературе сопоставлялись с печатными отзывами критиков русской эмиграции о тех же авторах и произведениях. Широко привлекаемые нами для настоящей работы публикации в печатных органах русского зарубежья, без обращения к которым не может обойтись ни одно современное исследование по проблемам эмиграции, подкреплены в ряде разделов материалами шведской периодики 1930-х гг. Богатейшим источником, лишь в незначительной части обработанным и опубликованным, является архив И. А. и В. Н. Буниных, хранящийся в университетской библиотеке г. Лидса (Великобритания) и ставший для нас подлинным кладезем поистине бесценных сведений и фактов по истории русской литературы рассматриваемого периода1. Нельзя также не упомянуть Библиотеку современной документальной информации (ВБ1С, Париж-Нантер)2 и Королевскую библиотеку (Стокгольм)3, в архивных собраниях которых оказались компактные коллекции, имеющие прямое отношение к теме «Русские писатели и Нобелевская премия». Собирание, обобщение, сопоставление и комментирование материалов из всех этих источников легло в основу данного труда.

Имея в виду научные задачи предпринятого исследования, можно • сказать о заполнении малоизвестных страниц из истории русской литературы минувшего века, о комментарии к тем мемуарам и письмам, в которых освещена или лишь упомянута русская нобелевская сага4 послереволюционных десятилетий; многие личные взаимоотношения писателей русского зарубежья, представленные в «нобелевском» ракурсе, обнаруживают себя с неожиданной стороны, некоторые привычные акценты оказываются расставлены иначе. Архивные материалы, вводимые в научный оборот, раскрывают как особенности понимания и истолкования русской литературы шведскими славистами и интеллектуалами, так и характер литературно-творческих взаимоотношений

1 К сожалению, просмотреть все представленные в архиве материалы, затрагивающие интересующую нас проблематику, оказалось невозможным: по существующему в архиве порядку источники, так или иначе готовящиеся к публикации, недоступны для всех прочих исследователей, кроме публикатора. Именно по этой причине нам было отказано в просьбе ознакомиться с письмами М. А. Алданова, И. С. Шмелева и многих других важных корреспондентов Бунина; как объяснил нам подобную практику главный хранитель Русского архива Отдела особых коллекций библиотеки Лидсского университета Р. Дэвис, это делается в целях „сохранить первенство" в публикации материалов. Сотрудники этой библиотеки руководствуются принципом, прямо противоположным установке Русского архива в Лидсе: А. Горюнов, составляющий описи материалов, связанных с русской эмиграцией, готов ознакомить с ними любого заинтересованного исследователя.

3 Письма Д. С. Мережковского к его шведской корреспондентке Г. Герелль, хранящиеся в Коллекции автографов (Autografsamlingen) Отдела рукописей Королевской библиотеки, публикуются в настоящей работе в извлечениях с любезного разрешения заведующего отделом А. Бурнуса (A. Burius).

4 Ни для кого, однако, не является секретом, что вокруг Нобелевской премии разворачивается настоящая борьба, или, говоря еще более прямо и резко, за ней ведется настоящая охота. Последнее определение использует, например, в названии своей монографии о восприятии нидерландской литературы в Швеции голландская исследовательница И. Викен Бонде: «Охота за Нобелевской премией» (VVikén Bonde I. Was hat uns dieser Gast wohl zu erzählen? oder Die Jagd nach dem Nobelpreis: zur Rezeption niederländischer Literatur in Schweden. Stockholm, 1997). между русскими писателями и шведскими (и — шире — западноевропейскими) литературно-научными кругами, главным образом в период между двумя мировыми войнами. Практическая цель — публикации и комментирования уникальных материалов, никогда не становившихся предметом изучения и, что особенно интересно, создававшихся с расчетом на их сугубо «служебное», «строго секретное» использование, что и обусловливает их особую ценность, - сопряжена с задачами теоретического осмысления своеобразия русской прозы XX в. в ее идейно-тематической многомерности и жанрово-художественной эволюции. Узловые проблемы русской литературы XX века, взаимоотношения традиции и новаторства получают особое освещение благодаря оригинальному преломлению в призме Нобелевской премии. К нобелевскому ракурсу -европоцентричному, порой консервативному, архаичному, часто недоброжелательному к русской системе ценностей - с полным правом можно применить мнение С. Г. Бочарова, высказанное по прямо противоположному поводу - о «русской точке зрения на европейскую культурную сцену между двумя большими войнами»: «Вряд ли сегодня, однако, она представляет лишь исторический интерес; перед лицом итогов художественной истории века она, кажется, сохраняет свою существенность»1.

Материалы архива Нобелевского комитета Шведской академии, бесспорно, приобретают значение важнейшего источника по истории русской литературы XX века. Важно, однако, не просто собрать архивные «бумаги» и прокомментировать наиболее выразительные суждения и оценки: эти документальные свидетельства следует рассматривать в широком контексте литературного движения и культурно-исторического «духа времени». Разумеется, присуждение единственной литературной международной награды - лишь эпизод в истории мировой словесности, однако уже более чем столетняя история подобных «эпизодов» позволяет сделать выводы самого разного плана, идет ли речь о самой литературе, ее уровне в XX веке, о художественном каноне и идейно-философском содержании, или разговор переходит в плоскость межкультурного взаимодействия народов, большой политики и общечеловеческих ценностей, которые неизменно приобретают национальную окраску. Построение истории русской литературы XX века, прежде всего ее зарубежной «ветви», на основе анализа новых, надежных и научно обработанных источников составляло главную цель настоящего труда и позволило подойти к решению более конкретных задач. Так, подавляющая часть собранных материалов, касающаяся кампании в поддержку бунинской кандидатуры и охватывающая как публичные источники (нобелевские документы и публикации в периодике), так и частные свидетельства (письма, дневники), легла в основу построения

1 Бочаров С. Г. «Европейская ночь» - как русская метафора, с. 100. научной биографии И. А. Бунина. Впервые вводимые в научный оборот архивные и газетно-журнальные источники позволили восстановить хронологию многих событий в жизни писателя, прежде всего связанных с борьбой за Нобелевскую премию

Следует подчеркнуть, что принципиальная новизна предпринятого труда, равно как и открытие и введение в научный оборот огромного, без преувеличения, массива источников по истории русской литературы XX века, прежде всего первой волны эмиграции, и по ее восприятию на Западе потребовали обращения к различным методам проводимого исследования. Перечислим наиболее существенные из них.

Архивная работа по выявлению и систематизации материалов, представляющих первоочередной интерес для исследования. Основой архивных изысканий послужил прежде всего архив Нобелевской библиотеки Шведской академии (Стокгольм). С любезного разрешения Постоянного секретаря Шведской академии (в 1996-2000 гг. Стюре Аллена, с 2001 г. - Гораса Энгдаля) нами были просмотрены все материалы, связанные с выдвижением русскргх писателей на Нобелевскую премию в 1901—1956 гг., экспертные заключения и заключения Нобелевского комитета - за каждый год по каждой из кандидатур. Кроме нобелевского архива, ставшего основой нашего исследования, материалы были почерпнуты из архивов Королевской библиотеки (Стокгольм), Библиотеки современной документальной информации (ВБ1С; Париж-Нантер), Отдела особых коллекций библиотеки Лидсского университета (Лидс, Великобритания), Отдела рукописей ИМЛИ им. Горького РАН (фонд И. А. Бунина).

Перевод собранных материалов на русский язык для их частичной публикации и использовании в научных работах. Вся работа по переводу текстов с иностранных языков (рабочим языком Нобелевского комитета является шведский, но целый ряд поступающих из-за рубежа писем, критических материалов и т. д., сопровождающих номинацию, написано на одном из главных европейских языков - английском, французском, немецком) осуществлена нами (переводы со шведского сверены с оригиналами носителями языка).

Обследование периодической печати, как русскоязычной эмигрантской, так и шведских газет, публиковавших материалы о потенциальных кандидатах на премию. Основные шведские газеты за 1933 год, когда премия была впервые присуждена русскому писателю, И. А. Бунину, подверглись сплошному просмотру.

Сопоставительный анализ текстов, вышедших из недр Шведской академии, с критикой русского зарубежья и с публикациями в западноевропейской (не только шведской) периодике; это исследование позволило выявить как общие черты в трактовке произведений и творчества писателей-эмигрантов в целом, так и принципиальные расхождения в восприятии русских и западноевропейских критиков и литературоведов. Только через конкретное соотнесение литературно-критических и, иногда, историософских оценок одних и тех же произведений, сделанных представителями отечественной культуры и носителями иных менталитетов, иных национальных традиций, можно выявить подлинные закономерности и общее направление рецепции русской литературы, русского народа, России на Западе;

Наконец, синтез описательно-сопоставительного и имагологического методов исследования позволил не только расширить и углубить существующие представления о литературе русского зарубежья, о ее существовании и развитии в чужой этнокультурной среде и восстановить многие утраченные эпизоды русского литературного процесса в эмиграции, но и внести ясность в теоретические представления о литературе, созданной в эмиграции, в частности о реализме и модернизме, о жанрово-стилевых исканиях, о традиции и формальных поисках, а также добавить весьма существенные черты к сложившемуся к настоящему времени представлению о целостности русской литературы XX века. у

0.5. Структура работы

Диссертационное исследование состоит из введения, двух частей и заключения. Структуру работы определяют как массивы источников, привлеченных к рассмотрению, так и проблемно-тематические блоки, которые положены в основу каждой из частей настоящего исследования. Поскольку исследование базируется на разнохарактерном материале, обширном как хронологически, так и с точки зрения персоналий, периодических изданий, художественных произведений, то каждая часть разбита на несколько глав, подразделяющиеся на подглавки. Во введении поставлен ряд вопросов научно-методологического характера, а также дается обоснование темы исследования, его целей, задач и инновационных подходов.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как институт прежде всего премиальный, Нобелевский комитет судит литературу своего времени - что по плечу не каждому литературному критику. Однако цель нобелевского ареопага - разглядеть в национальном творении общечеловеческий идеал, и потому процесс обсуждения той или иной кандидатуры неизбежно обнажает тенденции как развития литературы, так и ее восприятия; более того, он раскрывает ожидания, в разные периоды XX века обращенные к художественному слову.

Каковы же итоги рассмотрения прозы русского зарубежья сквозь «магический кристалл» Нобелевской премии?

Выявление новых фактов и уточнение малоизвестных сторон присуждения знаменитой международной награды русским писателям составляет лишь внешнюю канву исследования. Новые документальные источники позволили подвергнуть рассмотрению характер и особенности восприятия русской литературы на Западе, проанализировать формирование критического мнения об отечественной словесности и раскрыть причины появления тех или иных воззрений, оценок и суждений о ней. В работе впервые был исследован комплекс взаимосвязанных проблем, актуальных для современной русистики: осмысление своеобразия русской литературы иностранным читателем, постижение путей ее развития — и как национального феномена, и в связи с мировой литературой, интерпретация ключевых произведений русской прозы с позиции «чужого» менталитета и с точки зрения непривычных эстетических и идеологических критериев.

Документально-фактографическая основа исследования позволила осветить несколько узловых проблем развития русской прозы XX века. Во-первых, литературный процесс наполнился конкретным содержанием, в котором художественное творчество тесно переплелось с драматическими личными судьбами писателей и общественными катаклизмами эпохи; взаимоотношения ключевых фигур русского литературного мира, их связи с представителями западноевропейских литератур, принципы личного и творческого существования, прежде всего в эмиграции, стали предметом строго документированного рассмотрения. Так, в частности, биографические подробности жизни и творчества на чужбине И. А. Бунина, как нам представляется, раскрыты с новых или мало изученных сторон.

Во-вторых, обзоры нобелевских экспертов, увлекательные также своими частными наблюдениями и замечаниями, дают существенный импульс для исследования таких немаловажных историко-теоретических проблем, как традиция, историзм, народность, пафос русской литературы первой половины XX века и в более широкой исторической перспективе. Эстетика русского словесного творчества в западноевропейском критическом восприятии подвергается разбору с непривычных позиций, чему примером может служить отношение к русскому эпосу, от Толстого до Шолохова.

В-третьих, массив архивных документов Шведской академии становится интереснейшим и весьма своеобразным источником для изучения тенденций восприятия и интерпретации русской литературы XX столетия западноевропейским сознанием. Творчество выдающихся представителей русской словесности рассматривается нобелевским жюри в особом ракурсе, с точки зрения мировых художественных ценностей и одновременно с точки зрения западного соседа, осознающего себя частью западной цивилизации в противовес «варварскому» Востоку, России.

Наконец, в не меньшей мере, чем художественные искания века, Нобелевская премия отражает его политическую картину, столь резко и страшно менявшуюся за столетие. Раскол в русской литературе, происшедший после Октября, обусловил рассмотрение в Шведской академии в межвоенное время по преимуществу - за единственным полуисключением Горького - кандидатур русских писателей-эмигрантов, так что история борьбы за первого русского нобелевского лауреата по литературе - это прежде всего эхо литературной жизни эмиграции, от оценки ее творческих свершений до раскрытия личных взаимоотношений писателей русского зарубежья, их контактов с европейской гуманитарной интеллигенцией.

Можно ли к международной литературной премии подходить с теми же мерками, какие мы предъявляем к учебной или научной «Истории литературы»? В истории присуждения Нобелевской премии запечатлен современный литературный процесс, движение литературы, а не ее застывшие в неких образцах формы, что не всегда гарантирует точную оценку и верное истолкование. В годы, когда умами человечества владели Толстой и Ибсен, Стриндберг и Горький, именно эти писатели оказывались наименее приемлемыми в качестве лауреатов. Дело не в частном консерватизме шведских академиков: этот консерватизм отражал некий метафизический ужас европейских интеллектуалов в предощущении «заката Европы», когда обновленные формы искусства и взрывоопасные идеи, казалось, сами приближают, провоцируют время катастроф, эпоху войн и революций.

Пробным камнем едва созданных нобелевских институтов стало творчество Льва Толстого, громадная нигилистическая энергия которого буквально напугала шведскую буржуазную интеллигенцию. Толстой, родившийся через три года после восстания декабристов, всего четырех лет не дожил до начала первой мировой войны. В его лице, собственно, весь могучий вековой расцвет русской литературы оказался перед судом нескольких, отнюдь не репрезентативных для своего времени, литераторов провинциальной в культурно-эстетическом отношении Швеции. Мощный и грозный революционный заряд, скрытый в творчестве Толстого (и, между прочим, весьма остроумно замеченный Лениным и афористически сформулированный Т. Манном1), натолкнулся на косную, непробиваемую мелкобуржуазную броню; рушивший гранитные скалы динамит Нобеля оказался гораздо действеннее — творчество Толстого не удостоилось Нобелевской премии. Это не было случайной ошибкой - это было закономерным явлением, если признать, что «русская литература середины и второй половины девятнадцатого века жила пафосом реформаторским, верой в возможность усовершенствования человеческой жизни путём политических и социальных реформ»2.

Изучение нобелевских архивных материалов, ценных в том числе своей неподцензурностью, безо всяких неожиданностей вскрывает тот факт, что русская литература в глазах западноевропейцев современной ей эпохи - это прежде всего зеркало русской революции, идет ли речь о «Солнце мертвых» Шмелева или «Атлантиде-Европе» Мережковского. Зеркало достаточно одностороннее, поскольку создаваемая в Советской России литература начинает проникать на Запад позже и в не столь массовом масштабе, как эмигрантская, - писателей-изгнанников быстро и много переводили на ведущие европейские языки именно в надежде узнать у них правду о происшедшем в России. В этом смысле шведская точка зрения, гораздо менее радикальная, чем, например, немецкая (в силу исторических причин), более взвешенная и ответственная (в силу прагматической зависимости от присуждения международной награды), представляется весьма показательным примером зарубежного восприятия русской литературы.

Обращение к русской классике, прежде всего к наследию Толстого и Достоевского, на Западе носило отчетливо прагматический характер: в романах искали ответы на вопросы, что и как могло произойти в России, стремились обнаружить духовные предпосылки русской революции, объяснить то, что совершается в стране в послереволюционное время. Введя в оборот быстро ставшие расхожими понятия: русская 0 душа , русский характер, - на Западе читают и вычитывают совсем не то, что русский читатель. Можно даже сказать: они «вчитывают» свое априорное знание о России и русском народе в тексты классических русских романов. Но великие романы XIX века не

1 В понимании которого Толстой - революционер, а Достоевский - святой.

2 Святополк-Мирский, Uncollected Writings, p. 227 (О нынешнем состоянии русской литературы [Благонамеренный, 1, 1926, с. 90-97]).

3 Ср. характерное замечание 3. Н. Шаховской, касающееся как раз предвоенной эпохи: «. эта пресловутая "русская душа" - за границей довольно нам надоевшая из-за бездарного ее использования бездарными иностранными, да и русскими писателями и журналистами [.]» (цит. по: Шаховская, Отражения, с. 208). могли утолить жажду знаний о восставшем колоссе — раскинувшейся на бескрайних евразийских просторах России, «угрозе с Востока». Очевидно, что список русских писателей, бывших претендентами на Нобелевскую премию в первой половине XX в., не репрезентативен (отсутствие поэтов «серебряного века», Куприна, Ремизова, а также советских прозаиков), однако весьма показателен с точки зрения воплощенного ими образа России и его восприятия на Западе.

Рассуждая о «смысле истории» с точки зрения русской революции, Н. А. Бердяев -один из претендентов на литературного Нобеля! — со свойственной ему афористичностью так сформулировал главный итог революции: «Русская культура была по преимуществу дворянской. Она кончилась. Дворянство низвергнуто. И оно само много сделало для своего падения, оно выродилось и потеряло сознание своего призвания. Дворянский стиль культуры, который господствовал и в недворянских слоях, в буржуазии и интеллигенции, заменился стилем солдатско-мужицко-пролетарским»4. Бердяев указывает - и, в отличие от писателей русского зарубежья, в ужасе бежавших из охваченной гражданской войной страны, ему не мешают зашоренность и предубеждение, - что катастрофа «произошла в самых первоосновах русского общества и русской культуры, она произошла в глубине духа народного. Русский народный слой, в сущности, никогда не мог не только социально, но и религиозно принять русский культурный слой и русское барство. Раскол между верхним и нижним слоем у нас всегда был таков, какого не знали народы Запада»5.

Этот раскол и его итоги откровеннее и с художественной точки зрения ярче всего отразились в творчестве Бунина, и именно эту тему - гибель дворянской, «барской» России - в нем выделил нобелевский ареопаг. Положение Бунина в истории русской литературы гораздо менее однозначно, чем простой «традиционализм», но выполнение им определенной художественной «миссии» несомненно: не дождавшись эпопеи о революционной современности, исполненной с толстовским размахом, в Стокгольме остановили выбор на отпевании той самой дворянско-помещичьей России, великолепному цветению которой за сто лет до того были посвящены страницы «Войны и мира».

Ни религиозно-мистические искания интеллигенции (Мережковский), ни сказ Шмелева - сбивчивые голоса городской интеллигенции и мещанства, ни тем более голос разбитой армии (Краснов) или разорившейся буржуазии (Алданов) не привлекли благосклонного внимания нобелевских «ценителей и судей». Впрочем, их и привлекала, и отталкивала Россия Горького, лишь политические убеждения которого определили

4 Бердяев Н. А. Новое средневековье / Бердяев Н. А.Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002. С. 266.

5 Там же, с. 266-267. полную невозможность увенчать его нобелевскими лаврами. Главный выбор, во многом политизированный, и совершался между Горьким и Буниным - между двумя направлениями русской литературы, выраженными в творчестве именно этих двух писателей особенно отчетливо и эстетически, и идеологически: служение «чистому искусству» и общественное служение. Бунинское творчество, казавшееся продолжением классических русских традиций, гораздо ближе было европейскому негативному восприятию России: хотя жестокое изображение страшных сторон жизни и человеческой души в русской литературе неизменно сопрягалось с идеалом, но Бунин останавливается на границе света и тьмы, тогда как Горький стремится к ее преодолению.

Сосредоточенность европейских читателей на русской прозе тем более знаменательна, что перед революцией в отечественной литературе сложилась своеобразная ситуация, когда главным родом литературы стала поэзия. Д. П. Святополк-Мирский в начале 1920-х гг. отмечал: «После смерти Чехова начался быстрый упадок русской прозы, в форме ее подчинения поэзии. Не только производство хорошей прозы снижается в прямой пропорции к увеличению производства хорошей поэзии, но почти вся хорошая проза в большей или меньше степени страдает от падения уровня прозы по сравнению с поэзией. Это явствует из безупречно-изысканного слога Бунина или Сологуба более, чем из витиевато-небрежной продукции Андреева или Сергеева-Ценского»6. Как видим, Бунин был принят критиком за образец - увы, падения русской прозы, ее измельчания, тогда как ее «возрождение» Святополк-Мирский связывал отнюдь не с писателями, оказавшимися в эмиграции, а с молодыми литераторами, творившими в Советской России.

От Бунина, как и четверть века спустя от Пастернака, нобелевское жюри ожидало не шедевров в области лирики, а эпического полотна с изображением и, возможно, даже желательно, с объяснением событий совершившейся на глазах истории. Мережковский, все более и более уходящий от изображения реальности в религиозный мистицизм и апокалиптические пророчества, абсолютно не удовлетворял ожиданиям Шведской академии; Горький, вернувшийся в Советскую Россию и тем самым как бы оправдавший большевистский режим, самим своим именем политизировал бы Нобелевскую премию. Ожидание было огромным: западные читатели ждали эпоса, подобного толстовской эпопее «Война и мир», об эпохе русской революции. Но дело заключалось не только в отсутствии литературного дарования, столь же мощного и глубокого; сознание писателя раскалывалось вместе с расколом сознания общественного. В литературе предельный

6 Mirskiy D. S. The Revival of Russian Prose-Fiction // The Slavonic Review. A Survey of the Slavonic Peoples, their History, Economics, Philology, and Literature. Vol. 2. London, 1923. P. 200. индивидуализм обусловливал лирический субъективизм повествования (Бунин, позже Пастернак), подчинение коллективной воле накладывало идеологические вериги на писателя (Горький, позже Шолохов ).

В декабре 1965 г. на сцену Концертного зала в Стокгольме, чтобы получить главную международную награду по литературе из рук шведского короля, впервые вышел советский писатель. Его нобелевская речь — весьма выразительный пример коллективистского сознания, выступления от лица миллионов - усилена твердым ощущением поддержки стоящей за писателем мощной страны и «руководящей» партии. Произносимые Шолоховым слова («отряд писателей моей родины», «отношение своих единомышленников») вовсе не являются простой данью партийной риторике, а выражают его собственные искренние убеждения8. Отвергая «попытки представить свое маленькое »я« центром мироздания», Шолохов не кривит душой и действительно ставит интересы и цели, «близкие миллионам людей», выше личных9. Он прямо вступает в полемику с противоположной точкой зрения (следует, кстати, учесть его происхождение не из рядов интеллигенции или дворянства, а из казачества, в котором человек неизбежно привык осознавать себя прежде всего частью целого): «Человечество не раздроблено на сонм одиночек, индивидуумов, плавающих как бы в состоянии невесомости, подобно космонавтам, вышедшим за пределы земного притяжения. Мы живем на Земле, подчиняемся земным законам, и, как говорится в Евангелии, дню нашему довлеет злоба его, его заботы и требования, его надежды на лучшее завтра. Гигантские слои населения земли движимы едиными стремлениями, живут общими интересами, в гораздо большей степени объединяющими их, нежели разъединяющими. [.] Я принадлежу к числу тех писателей, которые видят для себя высшую честь и высшую свободу в ничем не стесняемой возможности служить своим пером трудовому народу»10.

Член КПСС неожиданно апеллирует к Евангелию, заверяя тем самым, что духовный источник у русской литературы один. И действительно, разве не содержится это неразрешимое противоречие между личным и общим, между личностью и человечеством в самом Новом Завете? Совершенно очевидно, что, выбирая между Горьким и Буниным, между Шолоховым и Пастернаком, члены нобелевского жюри сами сознавали всю сложность и нерешенность этой проблемы, ее противоречивую политическую.

7 Эти имена взяты нами не только потому, что писатели были участниками «нобелевской саги», но как действительно показательные примеры литературного размежевания, существования «двух культур» в пределах национальной русской культуры - что, кстати, было имманентно присуще русской литературе со времен первого русского раскола.

8 Шолохов М. А. Живая сила реализма, Собрание сочинений. В 9 т. М., 1969. Т. 8. Рассказы, очерки, статьи, выступления. С. 413.

9 Там же, с. 414.

10 Там же. социальную, религиозную подоплеку. Присуждение Нобелевской премии по литературе последовательно Пастернаку и Шолохову реализует отринутую некогда возможность отметить международной наградой одновременно Бунина и Горького. То, что никому не пришло в голову разделить премию между авторами «Доктора Живаго» и «Тихого Дона», наглядно демонстрирует, сколь на разных идейно-художественных полюсах находятся и творения, и их создатели. Однако само международное признание столь несхожих творческих индивидуальностей свидетельствует о серьезной попытке принять два главных - и диаметрально противоположных — мирообраза, связанных с предельным индивидуализмом, субъективным переживанием жизни, и с коллективистским сознанием, когда писатель ощущает себя частью целого - народа, страны, человечества.

Если вспомнить утверждение Ф. Степуна о том, что Россия была страной по преимуществу крестьянской, то есть населенной людьми, «воспитанными церковью, древними обычаями и постоянным хозяйственным общением с природой и животными»", то Бунин должен восприниматься не только и не столько как «певец уходящей России», но как писатель, по мировосприятию близкий сразу двум, некогда враждебным, но жившим в неразрывном ежедневном существовании сословиям - «разоряющемуся дворянству и экономически неустроенному мужику». Бунин художественно запечатлел гибель целой формации - русского феодального, помещичье-крепостного хозяйства. Утонченная, музыкальная проза Бунина близка и внятна не только «детям и внукам разоренных крестьянской реформой дворян», но и «потомкам бывших крепостных»12, именно потому, что Бунин пишет прежде всего «о погоде» - о русской земле. Более того, Бунин видит не только гибель и разорение русской деревни — та катастрофа, которую принято называть век спустя экологической, тоже приоткрылась Бунину, и потому поэтический мир его природы сумел тронуть шведского слависта. Ощущение жителя «остывающей планеты», отраженное в произведениях Бунина, его прощание с уходящей жизнью, лишенное пленительности для массового читателя, оказалось, в конце концов, решающим для завоевания Нобелевской премии. Замкнутое, кастовое сознание, склонность к профетизму интеллектуала Мережковского, ограниченное узким кругом мещанско-купеческой среды мировидение Шмелева, «анархистско-индивидуалистическое» сознание молодого Горького и его пропитанность коммунистическими идеалами в зрелые годы - все это было неизбежной преградой к верному, глубокому и полному восприятию этих авторов в той среде гуманитарной западной интеллигенции, к которой принадлежали и шведские академики. Разные до

11 Степун Ф. А. Встречи и размышления. Лондон, 1992. С. 263.

12 Там же, с. 266. противоположности в русском понимании, эти три писателя отталкивали буржуазного интеллектуала или деятеля культуры глубоко русским духом своих сочинений. Неприятие русского менталитета в столь его непохожих нравственно-философских и художественных проявлениях отразилось в суждениях нобелевских экспертов и судий самым откровенным образом.

Существенно и другое. Четыре главных русских претендента на Нобелевскую премию по литературе были, несомненно, крупнейшими прозаиками дореволюционного времени после ухода из жизни Чехова и Толстого (за исключением Куприна, не обладавшего деловой хваткой и даже не попавшего в нобелевские списки). То отношение к русской прозе, которое продемонстрировала в 1920-30-е гг. Шведская академия, было присуще и русским критикам. «Славянофильское» и «западническое» направления в русской мысли не исчезли как пережиток породившей само понятие эпохи: под разными названиями два главных направления в осознании русскими самих себя и своего места в мировом историческом и культурном развитии существовали по крайней мере с петровских времен. Ведущий критик русского зарубежья Георгий Адамович, уже в 50-е годы оценивая литературный процесс в межвоенный период, продемонстрировал, в частности, что творчество Бунина ему так же глубоко чуждо, как и шмелевское «Лето Господне». В одном из писем к Р. Гулю, а не в публичном выступлении в печати, Адамович так размышляет о двух «китах» прозы русской эмиграции: «Насчет Мережковского. [.] Давно ли Вы его перечитывали? Его общей одаренности я ведь не отрицаю, но писатель слабый. (А вот о "Жизни Арсеньева" согласен "на все сто": очень скучно! Но это между нами, и все-таки это хоть и скучная, но хорошая книга. Он не мог написать романа, но отдельные страницы - удивительные)»13.

О том же пишет Адамович и А. Бахраху, намекая на пустоту содержания у Бунина («Хорошо, и хочется поставить на полку, il n'y a rien que treine apras»14) и предупреждая -трудно сказать, насколько искренне, если это мнение тиражируется в письмах к разным корреспондентам: «Но это - строжайше между нами даже для друзей и знакомых, которые таких еретических суждений знать не должны. Впрочем, все знают это и сами, но я всегда громогласно упорствую, что И<ван> А<лексеевич> — последний великий писатель»15.

Так «упорство» ли это эмигрантской русской критики, создававшей свой литературный миф, или выбор Нобелевского комитета, что случается далеко не всегда, оказался в данном случае безукоризненным, даже, если воспользоваться определением

13 Письма Георгия Адамовича к Роману Гулю. Публ. Вадима Крейда // Новый журнал, кн. 214, 1999, с.

216.

14 Букв, «за этим ничего не стоит» {франц.). Цит. по: Письма Г. В. Адамовича А. В. Бахрачу. Публ. Вадима Крейда и Веры Крейд// Новый журнал, кн. 216, 1999, с. 64.

13 Там же.

Степуна, провиденциалистским? «Допустим, что Нобелевская премия присуждена была Бунину самой историей, и, допустив это, спросим себя: чем оправдан выбор Бунина, что хотела история сказать нам этим решением»16, — так Ф. А. Степун начинал свое эссе о творчестве писателя, улавливая некий, может быть, не сразу внятный, но «симптоматически-существенный»17 смысл выбора Шведской академии. Даже горячим поклонникам и ценителям Бунина слишком ясно, что он не принадлежит к властителям дум, подобно Толстому и Достоевскому, да и вообще - и эту тайну уже не стоит скрывать, подобно Адамовичу, - не является писателем великим, писателем «мировой величины».

В современной, в особенности в современной европейской культуре, всего много: мыслей, теорий, чувств, страстей, опыта, планов, знаний, умений и т. д., и т. д. Но всем этим своим непомерным богатством современный человек в современной культуре все же неустроен. Скорее наоборот - всем этим он расстроен, замучен, сбит с толку и подведен к пропасти. Исход из лжи и муки этого разлагающего жизнь богатства, в котором мысль не отличима от выдумок, воля от желаний, искусство от развлечений, рок от случайностей и нужное от ненужностей, возможен только в обретении дара различения духов, т. е. в возврате к той подлинности и к той первичности мыслей и чувств, которыми держится и которым служит искусство Бунина»18.

И Степун называет те качества, которые по его мнению составляют уникальную особенность таланта Бунина, - его «внутреннюю подлинность» и «первозданностъ»™. В прямом смысле Бунин был абсолютно честным художником (так, в частности, и оценила литературный труд Бунина, «обращавшегося со словом честно», 3. Н. Шаховская20), чуждым социального заказа во всех его проявлениях. Его подлинность была обусловлена его «призванностью» — во всей евангельской чистоте этого слова: словно исчезающий, совсем исчезнувший после революции класс русского дворянства породил его, призвал и сделал своим голосом, своей прощальной лебединой песнью.

И это еще один из аспектов важности нобелевских материалов в истории литературы. Нобелевский комитет никаких идеальных образцов не вырабатывал - но, разумеется, следовал тем или иным художественным образцам соответствующей эпохи. Что именно привлекало шведских академиков в русской литературе и что отталкивало -это не просто вопрос частных литературных пристрастий и вкусов небольшой группы людей. Это и отражение — иногда искаженное, чаще бледное, но порой удивительно точное — смены идейно-художественных вех в самой русской литературе. Несколько

16 Степун Ф. А. Иван Бунин / Степун Ф. А. Встречи и размышления, с. 152.

17 Там же, с. 153.

18 Там же.

19 Там же.

20 Шаховская, Отражения, с. 219. ключевых пунктов этого восприятия помогают, в конечном счете, создать более полную историю русской литературы в послереволюционное время, осознать ее ценностные ориентиры и художественные достижения.

Так, основным мифообразом, через который осуществляется восприятие русского исторического развития в XX веке, прежде всего революции, стал Лев Толстой - от писателя до героя критических штудий и мемуаров, от заданного литературного образца до обретения свободы в разрушении эталонов. Последнее обнаруживает себя в бесстрашной ломке жанровых канонов и создании новых жанровых образований, требующих осмысления и определения уже в современной науке (речь идет прежде всего об экспериментах Бунина, Шмелева, Мережковского в повествовательной прозе). Не став нобелевским лауреатом, Толстой оказался, между тем, центральной фигурой в до- и послереволюционной русской литературе. Рассматривая кандидатуру Мережковского в 1910-е гг., эксперт-славист обращается к его книге о Толстом и Достоевском -исследованию, которое повлияло на становление не только русских, но и крупнейших западноевропейских романистов. Среди них - Т. Манн и Р. Роллан, в разные годы выдвигавшие кандидатуры русских писателей на Нобелевскую премию. Вслед за Мережковским образ Толстого-«босяка» предстал перед шведскими академиками в воспоминаниях М. Горького, и уже будучи нобелевским лауреатом Бунин закончил мемуарно-эссеистический труд «Освобождение Толстого». Именно Бунин нашел ключевое слово, связанное с усвоением русскими писателями последующих поколений толстовских традиций, идущим только по линии подлинного «освобождения» ото всего многообразия существующих духовных и социальных несвобод. Восторженно отозвавшись в письме к Бунину о воспоминаниях последнего о Толстом и толстовцах, В. Ф. Булгаков подчеркнул: «Кстати, Ваш Толстой - совсем другой, чем Толстой Горького. И Ваш — "правильный", а Горького - "неправильный". Кажется, Горькому совсем закрыта духовность»21.

Было, однако, гораздо более прямое, понимаемое формально «ученичество» -усвоение традиций эпического повествования и осмысления истории в художественной

99 форме; по этому пути шли беллетристы Алданов и Краснов, кандидатуры которых также рассматривались в Нобелевском комитете. Но романная традиция Толстого не пресекалась и в советской литературе, дав столь несхожие и вместе с тем замечательно пересекающиеся образцы, как «Тихий Дон» и «Доктор Живаго» ставших много позже нобелевскими лауреатами Шолохова и Пастернака.

21 РАЛ, МБ. 1066/1997 (письмо от 27.08.1927).

22 Начало литературного пути которого ознаменовано очерком «Толстой и Роллан» (1915).

Нобелевское зеркало - несколько неожиданно, на наш взгляд, — отразило и особое обличье русской революции. В творчестве почти всех прошедших через нобелевское чистилище русских писателей так или иначе возникает тема Антихриста — от прорицаний Мережковского и Бердяева до беллетристики Краснова и Алданова. Неожиданность этой параллели чрезвычайно интересна особенностями русского литературного традиционализма, проявившимися в использовании «хорошо известного образа Антихриста, занимающего святительский престол»23. «Знаковым» может считаться тот факт, что этот образ не уходит из литературы, буквально вскормленной Петром, ставшей одним из итогов его реформаторской деятельности. «Семиотически наполненным» оказывается то обстоятельство, что русская литература, продолжая и в XIX, и в XX веке оставаться под сильнейшим влиянием «импортируемых» западноевропейских культурных, философских и собственно литературных представлений, обращается при изображении переломной, катастрофической эпохи в жизни страны к образу, унаследованному у православно ориентированной, почти исключительно религиозной древнерусской словесной традиции.

Во мнениях нобелевского жюри, но в первую очередь, конечно, в представлениях экспертов был по-своему решен вопрос о своеобразии русской литературы. Шаблонные убеждения русской критики о «западной» или «национальной» природе того или иного писателя оказались сильно подкорректированы оценками с точки зрения самого «Запада». В шведском восприятии нет разницы между Мережковским или Шмелевым, Алдановым или Красновым именно с этой точки зрения: их произведения представляются чаще всего замкнутыми в русско-патриотическом кругу тем, образов и идей. Сила художественного мастерства, признанная в Бунине, удостаивается высокой оценки благодаря тому, что она позволила писателю создать полные ужаса картины жизни русского народа, открыла «Западу» самые темные стороны русской натуры. То, что, создавая образы, выхваченные из несовершенной, грубой человеческой массы, из гущи того же самого, вероятно, не самого привлекательного народа, М. Горький делает прямо противоположные выводы о его духовной красоте, потенциальной творческой мощи, - вызывает либо непонимание, либо прямое неприятие. Так избирательно и при этом весьма отчетливо проявляет себя рецепция русской литературы в европейском сознании - через признание негативных черт и несогласие с позитивными. Двигаясь в направлении конкретных сопоставлений и оппозиций в изучении русской литературы «двух потоков», нельзя не учитывать этого

23 Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. Изд. 2-е, испр. и перераб. М., 1996. С. 75. Речь идет о Петровской эпохе, и, на семиотическом уровне раскрывая отношение современников к Петру Великому «как к Антихристу», ученый замечает: «Существует значительное количество документов (разного рода), свидетельствующих о таком восприятии» (там же, с. 72-73). стороннего» взгляда, позволяющего по-новому поставить вопрос об идеале в рассматриваемую литературную эпоху.

Другим небезынтересным следствием изучения «нобелевских» документов становится осознание приоритета содержания перед формой в подходе Нобелевского комитета к литературе, во всяком случае к русской. В тени остается рассмотрение особенностей модернизма Бунина или Шмелева; русские писатели, выдвинутые на Нобелевскую премию в первой половине XX века, a priori увидены в русле традиционной эпической традиции, сложившейся к середине XIX в. и уже к рубежу веков сильно видоизменившейся. Вопрос о следовании некоему «канону», общепринятому образцу или, в иной терминологии, традиции, не ставится, ибо оказывается изначальным условием рассмотрения русской литературы. Искания в области художественной формы не подлежат обсуждению, речь идет о содержательной наполненности произведений и -буквально - идейной направленности. Как показывают проанализированные архивные материалы, проблема художественного «образца» в «чужой» (зарубежной) литературе в имагологическом аспекте вольно или невольно подменяется своего рода стереотипным ожиданием, особенно если представления о той или иной национальной литературе уже сложились. Читателю (критику) свойственно «вчитывать» в тексты иностранных писателей уже сложившиеся представления о стоящих за ними народах, подходить с известными стереотипами к чужим национальным проявлениям и ценностям; в той же мере читатель (критик), находящийся вне поля притяжения той или иной национальной литературы, обладает более свежим, незашоренным взглядом, чтобы «вычитывать» скрытые от носителей языка, объединенных с писателем общим менталитетом, новые смыслы.

Нобелевская премия по литературе - лишь зеркало, улавливающее отражения «громадно несущейся» мировой литературы. Ценность именно подобного восприятия национальной литературы — на фоне литературы мировой, в широком контексте меняющихся вкусов, предпочтений, ориентиров - заключается в редкой возможности осмыслить «родовые» черты отечественной словесности, веками складывавшийся русский мирообраз с точки зрения чужой культуры, чужих нравственно-духовных ценностей, в иной исторической перспективе. Образ русской литературы, отразившийся в нобелевском зеркале, предстает не всегда узнаваемым, утрачивает некоторые привычные черты и наделяется новыми качествами. Между тем, единство русской литературы оказывается несомненным при обращении именно к зарубежным литературно-критическим источникам. Политические взгляды писателя при любом их радикализме никогда не мешали западному читателю видеть наряду с уникальными чертами, оригинальностью творческого почерка и мировидения черты, общие для русской литературы в целом. Таким образом, обращение к ноблевской тематике приближает нас к постижению целостности русской литературы XX века.

В русской прозе межвоенного периода, созданной писателями-эмигрантами, европеец ищет ответы на ключевые вопросы - Россия, ее народ и ее история, облеченные в художественные образы, становится главной загадкой, над разгадкой которой бьется не только и не столько нобелевский ареопаг, сколько изначально иначе ориентированное европейской сознание в целом. Очевидно, что по целому ряду ключевых, жизненно важных параметров Россия разительно отличается от Европы - иначе расположенной географически, с иным климатом и рельефом, «узкой» и «тесной», прагматичной и рациональной, деловитой, законопослушной и безграничной лишь в одном - в индивидуализме. Веками существовавшая сложность взаимопонимания (точнее и чаще всего — непонимания) ограничивала контакты и приводила к жестоким конфликтам; именно с появлением новой русской литературы в послепетровское время, особенно с появлением феномена русского романа, у европейцев появилась возможность увидеть непостижимого и ужасающего размерами, мощью и непредсказуемостью восточного соседа в привычных литературных формах и образах, вникнуть в «русский характер», приблизиться к постижению «русской души». Между тем, как показывают нобелевские эпизоды, связанные с обсуждением кандидатур Бунина, Мережковского, Горького, Шмелева, подлинного стремления раскрыть тайну русской души и ощутить прелесть ее литературы в западном мире нет. Даже если эксперт-славист оказывается под обаянием рецензируемых текстов, а лучшие представители европейских литератур (Т. Манн или Р. Роллан, в частности) способны оценить высшие достижения русских писателей, у строигх судий - каковыми становятся не только шведские академики в момент ежегодного выбора лауреата международной премии, но и собратья по перу - нет подлинного стремления к поиску истины, к попытке понять, какие идеалы влекут к себе русских писателей и почему эти идеалы далеко не всегда совпадают с европейскими представлениями о высоком и вечном.

Значит ли это, что изучение особенностей рецепции одним «чужим» сознанием -другого, явленного в словесно-художественной форме, - заведомо обречено на провал? Всем проведенным нами исследованием мы хотели бы возразить этому подходу, не видящему смысла и важности в диалоге культур, без которого жизнь в современной мире окажется невозможной. Привлекая к рассмотрению как можно больше фактического материала, расширяя круг источников, восстанавливая по конкретным документальным свидетельствам особенности и характер восприятия в мире России, мы тем самым решаем сразу две задачи: во-первых, из области домыслов и догадок, мифов и легенд переходим на твердую почву реальных знаний о том, какой видится миру Россия; во-вторых, многие собственно русские национальные стереотипы, формировавшиеся веками, получают серьезную корректировку и позволяют взвешенно и здраво оценить отечественные успехи или изъяны. Не боясь пошатнуть величия России и не пытаясь вступить в духовно-интеллектуальное соперничество с Западом, мы открываем новые горизонты взаимного познания, взаимного интереса и все новые области изучения.

И в этом смысле следует признать, что русская эмиграция свою миссию выполнила. Какими бы бедными, малозначительными и пока плохо изученными ни были контакты писателей-эмигрантов с западноевропейской творческой интеллигенцией, очевидно, что главное достижение литературы русского зарубежья и прежде всего ее прозы состоит в том, что она не только осталась русской по языку, темам и образам, по пафосу и духу, более того - она приобрела гораздо более яркие национальные черты, идет ли речь о Бунине или Горьком, о Шмелеве или Мережковском (ибо европейская образованность не мешала ему оставаться русским именно по духу). Возвращаясь к высказанной в начале этой работы мысли о компенсаторности развития русской литературы в XX веке, особенно в послереволюционный период, согласимся, что во время бурного расцвета советской литературы именно в эмиграции сохранялась литература собственно русская. Вместе с тем, неизбежно подвергаясь воздействию чужих стран, культур, языка, она неминуемо что-то утрачивала и приобретала новые качества. Сохраняя связь с традициями русской классики, проза русского зарубежья стала подлинным явлением русского модернизма: поэтический Серебряный век продолжился прежде всего в эмигрантской прозе, в произведениях ее лучших представителей. Этой прозе не хватало почвы, того сочного народного начала, которое питало «Тихий Дон»; эта проза была далека от формалистических исканий авангардизма, она не заложила новых традиций. И вместе с тем в европейском осмыслении именно этой прозе суждено было продлить непрерывную линию развития русской литературы. Как выпавшее из цепи звено ведет к разрушению всех связей, так и без прозы русского зарубежья непрерывное развитие русской литературы утратило бы преемственность. Эту роль прозы эмиграции сумел понять и оценить Нобелевский комитет. В этом, во всей неповторимости и мнообразии художественных миров, состоит ее непреходящее значение для русского национального самосознания.

Список научной литературыМарченко, Татьяна Вячеславовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Бабореко, Бунин: Жизнеописание Бабореко А. К. Бунин: Жизнеописание. М., 2004.

2. Жизнь замечательных людей. Серия биографий). Бабореко, Материалы Бабореко А. К. И. А. Бунин. Материалы для биографии (с 1870 по 1917). М., 1967.

3. Бахрах, Разговоры с Буниным- Бахрах А. По памяти, по записям: Разговоры с Буниным //

4. Бонгард-Левин, Кто вправе увенчивать? Бонгард-Левин Г. М. Кто вправе увенчивать? //

5. Горький и Роллан, Переписка М. Горький и Р. Роллан. Переписка (1916-1936). М., 1995.

6. Ссылки на прочую использованную литературу даются полностью в основном тексте.

7. Казнина, Русские в Англии Казнина О. А. Русские в Англии: Русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине XX века. М., 1997.

8. Кожинов, Нобелевский миф Кожинов В. В. Нобелевский миф / Кожинов В. В. Судьба России. М., 1997.

9. Кузнецова, Грасский дневник Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад. М., 1995.

10. Письма Бунина Зайцеву (I, II, III, IV) Письма И. Бунина к Б. Зайцеву. Публ. А. Звеерса //

11. Новый журнал, 1978, кн. 132 (I); 1979, кн. 136 (II), 137 (III); 1980, кн. 138 (IV). Письма Бунина Зайцевым (I, II, III) Письма И. А. Бунина к Б. К. и В. А. Зайцевым. Публ.

12. А. Звеерса // Новый журнал, 1978, кн. 132 (I); 1979, кн. 134 (II), 136 (III). Письма Бунина Хандамирову Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. I. 20 писем Ивана Алексеевича Бунина // Slavica Lundensia, 1973, № 1.

13. Письма Зайцева Буниным (I, II, III, IV) Письма Б. К. Зайцева И. А. и В. Н. Буниным. Публ. М. Грин // Новый журнал, 1980, кн. 139 (I); 1982, кн. 146 (II), 149 (III); 1980, кн. 140 (IV).

14. Письма Мережковского Хандамирову — Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. II. 47 писем восьми русских писателей. 5. Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865-1941) // Slavica Lundensia, 1974, № 2.

15. Письма Шмелева Хандамирову Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. II. 47 писем восьми русских писателей. 6. Иван Сергеевич Шмелев // Slavica Lundensia, 1974, № 2.

16. Примочкина, Горький и писатели русского зарубежья — Примочкина H. Н. Горький и писатели русского зарубежья. М., 2003.

17. Публицистика Бунин И. А. Публицистика 1918—1953 годов. Под общей ред. О. Н. Михайлова; вступ. ст. О. Н. Михайлова; коммент. С. П. Морозова, Д. Д. Николаева, Е. М. Трубиловой. М., 1998.

18. Русская печать в Риге (II, III) Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х гг. Ред.-сост. Б. Равдин, Л. Флейшман, 10. Абызов. Stanford, 1997. Кн. II: Сквозь кризис; кн. III: Конец демократии.

19. С двух берегов С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. Под ред. Р. Дэвиса, В. А. Келдыша. М., 2002.

20. Святополк-Мирский, Uncollected Writings Svyatopolk-Mirsky D. Uncollected Writings on Russian Literature. Ed. with an introduction and bibliography by G. S. Smith. Berkeley, 1989. (Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts; vol. 13).

21. Седых, Далекие, близкие Седых А. Далекие, близкие. М., 1995.

22. Спиридонова, М. Горький: новый взгляд Спиридонова Л. А. М. Горький: новый взгляд. М., 2004.

23. Струве, Русская литература в изгнании — Струве Г. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Изд. 3-е, испр. и доп. Париж; Москва, 1996.

24. Устами Буниных (I, II, III) Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы. Под ред. М. Грин. В 3 т. Frankfurt am Main. Т. I, 1977; т. II, 1981; т. III, 1982.

25. Хьетсо, Максим Горький Хьетсо Г. Максим Горький: Судьба писателя. М., 1997.

26. Цветаева, Письма (т. 6, т. 7) Цветаева М. И. Собрание сочинений. В 7 т. Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М., 1995. Т. 6. Письма; т. 7. Письма.

27. Шаховская, Отражения — Шаховская 3. Н. В поисках Набокова. Отражения. M., 1991.

28. ЭС Энциклопедический словарь. Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1896-1904.

29. Correspondance Rolland Gorki - Correspondance Romain Rolland - Maxime Gorki. Préface et notes de J. Pérus. Paris, 1991. (Cahiers Romain Rolland; 28).

30. Espmark, Litteraturpriset Espmark K. Litteraturpriset: Hundra âr med Nobels uppdrag. Stockholm, 2001.

31. Filser, Nobelpreis Filser H. Nobelpreis: Der Mythos. Die Fakten. Die Hintergründe. Freiburg etc., 2001.

32. Foundation. New York, 1972. Nobelpriset i litteratur (I, II) -Nobelpriset i litteratur. Nomineringar och utlätanden 1901-1950.

33. Utgv. av Bo Svensen. Del I—II. Stockholm., 2001. Pachmuss, Intellect and Ideas in Action Pachmuss T. Intellect and Ideas in Action. Selected

34. Correspondence of Zinaida Hippius = Из переписки Зинаиды Гиппиус. München, 1972. Pachmuss, Zinaida Hippius. An Intellectual Profile Pachmuss T. Zinaida Hippius. An Intellectual Profile. Carbondale; London; Amsterdam, 1971.1. Использованная литература

35. Агеносов В. В. Литература гиззко§о зарубежья. 1918-1996. М., 1998.

36. Адамович Г. Ред.: И. С. Шмелев. Родное. Про нашу Россию: Воспоминания, рассказы.

37. Белград, 1931 // Современные записки, 1932, т. Х1ЛХ. С. 454-455.

38. Адамович Г. 9-го ноября // Последние новости, 16.11.1933, № 4621.

39. Адамович Г. Шолохов // Последние новости, 24.08.1933, № 4537.

40. Адамович Г. В. Собр. соч. «Комментарии». Сост. послесл. и примеч. О. А. Коростелева.1. СПб., 2000.

41. Адамович Г. В. Собр. соч. «Одиночество и свобода». Сост., послесл. и примеч.

42. О. А. Коростелева. СПб., 2002.

43. Азадовский К. М., Лавров А. В. Новое о встречах Томаса Манна с русскими писателями

44. Слово благодарственное» Андрея Белого Томасу Манну) // Русская литература, 1978, №4, с. 147-153.

45. Азаров 10. А. Диалог поверх барьеров. Литературная жизнь русского зарубежья:центры эмиграции, периодические издания, взаимосвязи (1918-1940). М., 2005.

46. Алданов М. Рец.: Ив. Бунин. Жизнь Арсеньева. Истоки дней (Париж, 1930) //

47. Современные записки, т. ХП1,1930. С. 491-493.

48. Алданов М. А. Рец.: Мережковский Д. С. Тайна Запада. Атлантида-Европа // Современные записки, 1931, т. ХЬУ1.

49. А. В. Амфитеатров и В. И. Иванов. Переписка. Предисл. и публ. Джона Мальмстада //

50. Минувшее. Исторический альманах, вып. 22. СПб., 1997. С.

51. А. М. Горький и М. И. Будберг. Переписка (1920-1936). М., 2001.

52. Андреев Л. Н. Б. О. Б.: Дневник (1914-1919). Письма (1917-1919). Статьи и интервью1919). Воспоминания современников (1918-1919). М.; СПб., 1994.

53. Анненский И. Ф. Рец.: Иван Бунин. Собр. соч. Т. 1-У: Рассказы. Стихотворения. Спб., 1904-1909 // Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия, ч. XXV. 1910, № 2 (февраль), с.233-237.

54. Апанович Ф. И. Бунин в Польше: история восприятия // Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 20. Воронеж, 2003.

55. Афанасьев В. Н. И. А. Бунин. Очерк творчества. М., 1966.

56. Афанасьев В. Н. От анекдота к сатирическому рассказу (из творческой лаборатории И. А. Бунина // Русская литература, 1967, № 2, с. 145-147.

57. Афанасьев В. Н. И. А. Бунин и русское декадентство 90-х годов (в порядке постановкивопроса) // Русская литература, 1968, № 3, с. 175-181.

58. Бабореко А. К. И. А. Бунин. Материалы для биографии (с 1870 по 1917). М., 1967.

59. Бабореко А. К. И. А. Бунин. Материалы для биографии с 1870 по 1917. Изд. 2-е. М.,1983.

60. Бабореко А. К. Бунин: Жизнеописание. М., 2004 (Жизнь замечательных людей. Сериябиографий).

61. Бальмонт К. Шмелев, какого никто не знает: (К 35-летию литературной деятельности Ивана Сергеевича Шмелева) // Сегодня, 14.12.1930, № 345.

62. Басинский П. Федякин С. Русская литература конца XIX начала XX века и первой эмиграции. М., 1998; изд. 2-е, перераб. М., 2002.

63. Батюшков Ф. Д. Ив. А. Бунин / Русская литература XX века (1890-1910). В 3 т. Под ред. С. А. Венгерова. Т. 2, кн. 7. М., 1915.

64. Бахрах А. По памяти, по записям. М. А. Алданов // Новый журнал, 1977, № 126. С.146.170.

65. Бахрах А. По памяти, по записям. Разговоры с Буниным // Новый журнал, 1978, кн. 1301., с. 159-188; кн. 131 (II), с. 117-144; кн. 133 (III), с. 144-176.

66. Бахрах А. Бунин в халате. Bayville, N. J., 1979.

67. Бахчинян А. Редкостная для нашего времени закваска // Элитарная газета (Ереван),1001.1998, № 1 (39), с. 6-7.

68. Бём А. JI. Письма о литературе. Прага, 1996.

69. Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. М., 1996.

70. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

71. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XXвека / О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья, М., 1990.

72. Бердяев Н. А. Новое средневековье / Смысл истории. Новое средневековье, М., 2002.

73. Блох А. М. Подковерная борьба Старой площади с наследием Альфреда Нобеля. СПб.,1995.

74. Блох А. М. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий: Факты. Документы. Размышления. Комментарии. СПб., 2001.

75. Блюмлова Д., Блюмл Й. «Крестный путь» чехов за Нобелевской премией по литературе // Славяноведение, 1999, № 3. С. 112-119.

76. Бонгард-Левин Г. М. Четыре письма И. А. Бунина М. И. Ростовцеву / Скифский роман:

77. Сборник очерков, М., 1997.

78. Бонгард-Левин Г. М. Кто вправе увенчивать? // Наше наследие, 2001, № 59-60. С. 140149.

79. Бонгард-Левин Г. М. Академик М. И. Ростовцев и Нобелевская премия И. А. Бунина // Бонгард-Левин Г. М. Из «Русской мысли». М., 2002. С. 198-207.

80. Бонгард-Левин Г. М. Бунин на пути к Нобелевскому триумфу (Новые архивные материалы) // Исторические записки 9 (127), 2006, с. 229-303.

81. Бочаров С. Г. «Европейская ночь» как русская метафора: Ходасевич, Муратов, Вейдле // Europa orientalis, XXII, 2003, № 2. С. 87-100.

82. Бунин И. А. Избранное. М., 1991 (Серия Русские писатели лауреаты Нобелевской премии).

83. И.А.Бунин. Письма 1885-1904 годов / Под общей ред. О. Н. Михайлова. Подгот. текстов и коммент. С. Н. Морозова, Л. Г. Голубевой, И. А. Костомаровой. М., 2003.

84. И. А. Бунин. Письма 1905-1919 годов. Под общ. ред. О. Н. Михайлова, отв. ред. С. Н.

85. Морозов. Подгот. текстов и коммент. С. Н. Морозова, Л. Г. Голубевой, Р. Д. Дэвиса, И. А. Костомаровой. М., 2007.

86. Бунин И. А. Публицистика 1918-1953 гг. Под общей ред. О. Н. Михайлова; вступ. ст. I

87. О. Н. Михайлова; коммент. С. Н. Морозова, Д. Д. Николаева, Е. М. Трубиловой. М., 1998.

88. Бунин И. Окаянные дни. Горький М. Несвоевременные мысли. М., 2004.

89. Бунин И. О Чехове. Нью-Йорк, 1955.

90. Бунин И. А. Собрание сочинений. В 6 т. М., 1987-1988.

91. Бунин И. А. Собрание сочинений. В 8 т. Сост., коммент., подгот. текста и подбор илл. А. К. Бабореко. М., 1993-2000.

92. Буслакова Т. П. Литература русского зарубежья. М., 2003.

93. Вайман С. Под руинами соцреализма. Человек и идея в повести М. Горького «Мать», Литературное обозрение, 1991, № 12. С. 26-33.

94. Вахрин Ю. Взыскательный миллионер: Как Нобель Волжский край обустраивал // Российская газета, 20.01.2004.

95. Вейдле В. О тех, кого уже нет. Воспоминания. Мысли о литературе. Публ. Г. Поляка //

96. Новый журнал, 1993, кн. 192-193. С. 313-424.

97. Воронский А. К. О Горьком // Красная новь, 1926, № 4 (апрель). С. 200-213.

98. Ганелин Р. С. М. Горький и американское общество в 1906 году // Русская литература,1958, № 1. С. 200-222.

99. Ганелин Р. С. Горький в Америке (по письмам Н. С. Буренина) // Русская литература,1985, № 1. С. 173-176.

100. Гиппиус 3. В сей час // Последние новости, 16.11.1933, № 4621.

101. Гиппиус 3. Синяя книга. Петербургский дневник, 1914—1918. Белград, 1929.

102. Гиппиус 3. Н. Дмитрий Мережковский, Гиппиус 3. Н. Живые лица: Воспоминания. Сост., предисл. и коммент. Е. Я. Курганова. Тбилиси, 1991.

103. Гиппиус 3. Н. Дневники. В 2 кн. М., 1999.

104. Горбов Д. У нас и за рубежом. Литературные очерки. М., 1928.

105. Горный С. Наш праздник // Возрождение, 18.11.1933, № 3091.

106. Городецкая Н. Встреча с Буниным // Возрождение, 16.11.1933, № 3089.

107. Горький А. М. Собрание сочинений. В 30 т. М., 1949-1955.

108. Гримберг Ф. Пламенный русский привет // Независимая газета, 31.08.2000.

109. Гуль Р. Я унес Россию. Т. 1. Нью-Йорк, 1984.

110. Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого, 1891-1910. М., 1960.

111. Дальние берега: Портреты писателей эмиграции. Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., 1994.

112. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV, М., 1980.

113. Демидов И. П. Рец.: Мережковский Д. С. Тайна Трех: Египет и Вавилон // Современные записки, 1926, т. XXVIII. С. 479^183.

114. Диалог писателей. Из истории русско-французских культурных связей XX века: 1920—1970. М., 2002.

115. Дунаев М. М. Своеобразие творчества И. С. Шмелева (к проблеме «бытовизма» в произведениях писателя) // Русская литература, 1978, № 1, с. 163-175.

116. Евреи в культуре русского зарубежья. Сб. статей, публикаций, мемуаров и эссе. Вып. I.1919-1939 гг. Сост. М. Пархомовский. Иерусалим, 1992.

117. Есаулов И. Праздники, радости, скорби: Литература русского зарубежья как завершенная страница // Новый мир, 1992, № 10. С. 232-242.

118. Зайцев Б. К. Рец.: Ив. Бунин. Солнечный удар. Париж, 1927 // Современные записки,1927, т. XXX, с. 551-552.

119. Зайцев Б. К. Мои современники = My contemporaries. Сост. Н. Б. Зайцева-Соллогуб; Вступ. ст. Бориса Филиппова. London, 1988.

120. Зайцев К. И. А. Бунин. Жизнь и творчество. Берлин, б. г.

121. Зарубежная Россия. 1917-1939. Сб. статей. СПб., 2000.

122. Зарубежные писатели о Бунине. IV. Бунин в споре с Андре Жидом. Предисл. Т. JI. Мотылевой, публ. А. К. Бабореко / Литературное наследство. Иван Бунин. Кн. II. М., 1973. С. 380-387.

123. Зензинов В. М. Рец.: И. С. Шмелев. Солнце мертвых // Современные записки, 1927, т. XXX, с. 552-556.

124. Зензинов В. М. Беседы с И. А. Буниным. Записи // Новый журнал, 1981, кн. 144, С.133.139.

125. Зёрнов В. М. Воспоминания врача / Литературное наследство 84. Иван Бунин. Кн. II.1. М., 1973. С. 358-362.

126. Злобин В. Тяжелая душа. Вашингтон, 1970.

127. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. М., 1997.

128. Иван Шмелев: отражения в зеркале писем. (Из французского архива писателя). Подгот.текста, примеч. и публ. О. Н. Шотовой и В. П. Полыковской. Предисл. В. И. Сахарова // Наше наследие, 2001, № 59-60, с. 122-139.

129. Ивлев М. Литературное наследие П. Н. Краснова // Простор, 2000, № 10.

130. Из воспоминаний Н. А. Цурикова. Публ. В. А. Цурикова // Canadian-American Slavic Studies, 2003, 37, № 1-2.

131. Изучение литературы русской эмиграции за рубежом (1920-1990-е гг.). Аннотированная библиография: монографии, сборники статей, библиографические и справочные издания. Отв. ред. Т. Н. Белова. М., 2002.

132. Ильин И. А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики: Бунин. Ремизов.1. Шмелев, М., 1991.

133. Ильин И. А. Собрание сочинений. Переписка двух Иванов (1927-1934). Сост., вступ. ст. и коммент. Ю. Т. Лисицы; расшифр. и текстол. подгот. писем И. С. Шмелева О. В. Лисицы. М., 2000.

134. Илюкович А. М. Согласно завещанию. Заметки о лауреатах Нобелевской премии по литературе. М., 1992.

135. Ионина А. А. Литература русского зарубежья 1920 1940-х годов в оценке англоязычной славистики : Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1995.

136. К истории «евразийства»: М. Горький и П. П. Сувчинский. Публ. Дж. Мальмстада / Диаспора. I. Новые материалы. Париж-СПб., 2001. С. 327-347.

137. Кадашев В. Рец.: П. Н. Краснов. За чертополохом // Руль, 14.05.1921.

138. Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года. London, 1988.

139. Казнина О. А. Русские в Англии: Русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине XX века. М., 1997.

140. Кельнер В. Е., Познер В. Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции (Из архива Соломона Познера) // RS. Russian Studies. Etudes Russes. Russische Forschungen: 99. Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1994, I, 1. С. 269-313.

141. Кизеветтер А. Рец.: М. Алданов. Чертов мост // Современные записки, 1926, т. XXVIII, с. 476-479.

142. Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х гг. Ч. I. Сб. научн. трудов. M., 2005.

143. Кожевникова Н. А. О языке художественной литературы русского зарубежья / Русский язык зарубежья. Под ред. Е. В. Красильниковой. М., 2001.

144. Кожинов В. В. Нобелевский миф / Кожинов В. В. Судьба России, М., 1997.

145. Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев; Письма К. Д. Бальмонта к И. С. Шмелеву. Вступ. ст., примеч. и публ. К. М. Азадовского и Г. М. Бонгард-Левина // Наше наследие, 2002, № 61, с. 92-117.

146. Краснов H. Н. Незабываемое (1945-1956). Сан-Франциско, 1957.

147. Краснов П. Н. На внутреннем фронте, Архив русской революции, изд. И. В. Гессеном. T. I. Изд. 3-е. Берлин, 1922.

148. Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, Архив русской революции, изд. И. В. Гессеном. T. V. Изд. 3-е. Берлин, 1922.

149. Краснов П. Н. Все проходит. Б. м., 1923.

150. Краткая литературная энциклопедия. М., 1962-1978, т. 1-9.

151. Критика русского зарубежья. В 2 ч. Сост., предисл., преамбулы, примеч. О. А. Коростелев, Н. Г. Мельников, М., 2002.

152. Крутикова Л. Из творческой истории «Деревни» И. А. Бунина // Русская литература, 1959, №4, с. 130-145.

153. Крутикова Л. «Суходол», повесть-поэма И. Бунина // Русская литература, 1966, № 2, с. 44-59.

154. Крутикова JI. В. Прочитан ли Бунин? // Русская литература, 1968, № 4, с. 182-192.

155. Крыжицкий С. Жизнь и творчество И. А. Бунина в эмиграции / Русская литература в эмиграции. Сборник статей. Под ред. Н. П. Полторацкого. Питсбург, 1972.

156. Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад, М., 1995.

157. Кучеровский Н. М. И. А. Бунин. Рассказы о человеческой «чаше жизни» / Русская литература XX века (дооктябрьский период), вып. V. Тула, 1974.

158. Лауреаты Нобелевской премии по литературе: 1901-1990. Сост. Э.-Б. Балютавичюте, В. Тютюнник, Тамбов, 1991.

159. Лауреаты Нобелевской премии: Энциклопедия. Пер. с англ. = Nobel Prize Winners: An H. W. Wilson biographical dictionary; ed. T. Wasson. Отв. ред. Э. Ф. Губский. Т. III, М., 1992.

160. Лекции и речи лауреатов Нобелевских премий в русских переводах 1901-2002 = Nobel Lectures in Russian Translations 1901-2002. Автор-составитель E. Б. Бело дубровский. СПб., 2003.

161. Лесин Е. Сарафанный рай рец.: Краснов П. А. За чертополохом. // Книжное обозрение, 17.06.2002.

162. Ли Ч. Н. Марк Александрович Алданов: Жизнь и творчество, Русская литература в эмиграции. Сборник статей. Под ред. Н. П. Полторацкого. Питсбург, 1972.

163. Литература русского зарубежья. 1920-1940 / Под общей ред. О. Н. Михайлова; отв. ред. Ю. А. Азаров. Вып. 3. М., 2004.

164. Литература русской эмиграции: материалы к библиографии. Сост. О. А. Коростелев / Europa orientalis XXII, № 2, 2002, с. 321-397.

165. Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940). Писатели русского зарубежья. М., 1997.

166. Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940). Периодика и литературные центры. М., 2000.

167. Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940). Книги. М., 2002.

168. Литературное зарубежье: Национальная литература две или одна? Отв. ред. Ю. Я. Барабаш. М. Вып. I, 2000; вып. II, 2002.

169. Литературное зарубежье России: энциклопедический справочник. Под общей ред. Е. П. Челышева и А. Я. Дегятрева. Гл. ред. Ю. В. Мухачев. М., 2006.

170. Литературное наследство. Иван Бунин. Кн. 2. М., 1973.

171. Лощинская Н. В. И. А. Бунин в английских и американских исследованиях конца 1960-х начала 1970-х годов // Русская литература, 1974, № 3, с. 242-253.

172. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. II. М., 1978.

173. Лотман Ю. М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция, Из истории русской культуры. Т. V (XIX век), М., 2000.

174. Луначарский А. В. Критические этюды. Ленинград, 1925. О М. Горьком: с. 49-50, 286-321.

175. Луначарский А. В. О художественном творчестве и о Горьком // Революция и культура, 1928, № 5.

176. Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1922.

177. Макаров А. Г., Макарова С. Э. К истокам Тихого Дона: структура и характер заимствований в Тихом Доне // Новый мир, 1993, № 6.

178. Манн Т. Собр. соч. В 10 т. Т. 9. О себе и собственном творчестве, 1906-1954; Статьи, 1908-1929. М„ 1960.

179. Марченко Т. В. Неизвестные страницы бунинской Нобелианы (по материалам архива Шведской академии) // Известия РАН. Сер. лит. и яз., 1997, т. 56, № 6.

180. Марченко Т. В. В ожидании «чуда»: Нобелевские мытарства Дмитрия Мережковского // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2000. № 1.

181. Марченко Т. В.Нобелевский эксперт: русские писатели в оценке Антона Карлгрена (1920-е-1930-е гг.) // Scando-Slavica. 2000. Т. 46. С. 33-44.

182. Марченко Т. Избрание и Не: Русские писатели и Нобелевская премия, 1914-1937 // -Ex libris Независимой. Газеты], 11.05.2000, № 17 (140).

183. Марченко Т. В. Почему Максиму Горькому не дали Нобелевскую премию (по материалам архива Шведской академии) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2001. № 2. С. 316.

184. Марченко Т. В. Русские писатели и Нобелевская премия (1914-1937) // Slavia. 2001. №4. С. 183-196.

185. Марченко Т. В. «В конце концов будем надеяться»: Несостоявшаяся Нобелевская премия // Литературоведческий журнал. 2001. 15. С. 61-99.

186. Марченко T.B. Славянские писатели и Нобелевская премия (1901-1951) / Литература, культура и фольклор славянских народов: XIII Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 2002.

187. Марченко Т. В. Сто лет Нобелевской премии по литературе: слухи, факты, осмысление // Известия РАН. Сер. лит. и яз., 2003, т. 62, № 6.

188. Марченко Т. В. Вокруг Нобелевской премии: К истории взаимоотношений М. А. Алданова и И. А. Бунина// Revue des études slaves. 2004. T. LXXV/1. C. 125-139.

189. Марченко Т. В. Русская эпическая традиция глазами нобелевских экспертов (к 100-летию со дня рождения М. А. Шолохова и к 40-летию присуждения ему Нобелевской премии) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2005. № 4. С. 24-36.

190. Марченко Т. В. «En ma qualité d'ancien lauréat.»: Иван Бунин после Нобелевской премии // Вестник истории, литературы и искусства (альманах). 2006. № 3. С. 80-91.

191. Марченко Т. В. На пути к академическому Бунину // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2007, №1, с. 11-28.

192. Матич О. Христианство Третьего Завета и традиция русского утопизма / Д. С. Мережковский. Мысль и слово. М., 1999.

193. М. Горький. Неизданная переписка с Богдановым, Лениным, Сталиным, Зиновьевым, Каменевым, Короленко. М., 1998 (Горький. Материалы и исследования; вып. 5).

194. М. Горький и Р. Роллан. Переписка (1916-1936). М., 1995. (Архив А. М. Горького, т. XV).

195. М. Горький и М. А. Осоргин. Переписка! Вступ. ст., публ. и примеч. И. А. Бочаровой / С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. Под ред. Р. Дэвиса, В. А. Келдыша. М., 2002.

196. Мельников Н. Г. Предисловие / Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии. М., 2000.

197. Мережковские и Горький в годы революции (Письма Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского М. Горькому). Вступ. ст, публ. и примеч. H. Н. Примочкиной / С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. М., 2002.

198. Мережковский Д. С. Наполеон: T. I. Наполеон-человек. T. II. Жизнь Наполеона. Белград, 1929.

199. Мережковский Д. Тайна Запада. Атлантида-Европа. Белград, 1931 (Русская библиотека, кн. 17).

200. Мережковский Д. Тайна Трех: Египет и Вавилон. Прага, 1925.

201. Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений. Т. XV. СПб.; М., 1912.

202. Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений. Т. XXIV. М., 1914.

203. Д. С. Мережковский: Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников. Антология. Сост. А. Н. Николюкин. СПб., 2001.

204. Мещерский А. Неизвестные письма И. Бунина // Русская литература, 1961, № 4, с. 152-158.

205. Михайлов О. Проза Бунина // Вопросы литературы, 1957, № 5, с. 128-155.

206. Михайлов О. Н. Иван Алексеевич Бунин. Очерк творчества. М., 1967.

207. Михайлов О. Н. Строгий талант. Иван Бунин: жизнь, судьба, творчество. М., 1976.

208. Михайлов О. Н. Страницы русского реализма (заметки о русской литературе XX века). М., 1982.

209. Михайлов О. Н. Краснов / Писатели русского зарубежья (1918-1940): Справочник. Ч. II. К-С. М., 1994.

210. Михайлов О. Н. Литература русского зарубежья. М., 1995.

211. Михайлов О. Н. Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана. М., 2001.

212. Морозов С. Н., Леонидов В. В. «Хочу печататься сам, ибо вы, издатели, все звери»: Переписка И. А. Бунина с издательством «Петрополис» // Наше наследие, 2001, № 57. с. 79-92.

213. Мотылева Т. Л. «Война и мир» за рубежом: Переводы. Критика. Влияние. М., 1978.

214. Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина: 1870-1906. Париж, 1958.

215. Николаев Д. Д. Проза 1920-1930-х годов: авантюрная, фантастическая и историческая проза. Отв. ред. О. Н. Михайлов. М., 2006.

216. Николюкин А. Н. Горький в США (по неопубликованным материалам) / Горький и современность. М., 1970.

217. Николюкин А. Н. О русской литературе. Теория и история. М., 2003.

218. Нинов А. Бунин в «Знании» // Русская литература, 1964, № 1, с. 184-201.

219. Нинов А. А. М. Горький и Ив. Бунин: История отношений. Проблемы творчества. Л., 1973;1984.

220. Одна или две русских литературы? Материалы Международного симпозиума. Женева, 1978; 1991.

221. Одоевцева И. Г. На берегах Сены. М., 1989.

222. Озерецковский Г. Русский блистательный Париж до войны. Организации. Философы. Писатели. «Простые смертные». Любовь. Париж, 1973 т. I дилогии «Россия малая».

223. Опульская Л. Д. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1892 по 1899 год. М., 1998.

224. Осбринк Б. Империя Нобелей: история о знаменитых шведах, бакинской нефти и революции в России = Ásbrink В. Ludwig Nobel: «Petroleum har en lysande framtid». M., 2004.

225. Палиевский П. В. Движение русской литературы. М., 1998.

226. Пастернак Е. Нобелевская премия Бориса Пастернака // Новый мир, 1990, № 2, с. 191-194.

227. Пахмусс Т. Зинаида Гиппиус: Hypatia двадцатого века. Frankfurt am Main, 2002.

228. Пахмусс Т. Страницы из прошлого: Из переписки Зинаиды Гиппиус. Сост., ред., коммент. и вступит, статьи автора. Frankfurt am Main etc., 2003.

229. Переписка И. А. Бунина с М. А. Алдановым. Публ. А. Звеерса // Новый журнал, 1983, : кн. 150, с. 159-191; кн. 152, с. 153-191; кн. 153, с. 134-172; 1984, кн. 154, с. 97-108; кн. 156, с. 141-169.

230. Петров В. Среди книг и журналов. О Шмелеве и «Солдатах» // Воля России, 1930, т. V-VI, с. 539-542.

231. Письма Б. К. Зайцева И. А. и В. Н. Буниным. Публ. М. Грин // Новый журнал, 1980, кн. 139 1922-1927., с. 152-171; кн. 140 [1944-1953], с. 157-181; 1982, кн. 146 [19431944], с. 115-142; 1982, кн. 149 [1933-1939], с. 127-149.

232. Письма В. А. Злобина 3. Н. и Д.С.Мережковским: 1934-1936. Publ. de Ternira Pachmuss // Revue des Etudes Slaves, 1999, LXXI, f. 1,

233. Письма В. В. Набокова к Г. П. Струве. Ч. II (1931-1935). Публ. Е. Б. Белодубровского и А. А. Долинина. Коммент. А. А. Долинина // Звезда, 2004, № 4, 139-163.

234. Письма Г. В. Адамовича А. В. Бахраху. Публ. Вадима Крейда и Веры Крейд // Новый журнал, т. 216,1999, 98-146.

235. Письма Г. В. Адамовича А. В. Бахраху, 1954-1956 // Новый журнал, кн. 224, 2001, 148-185.

236. Письма Георгия Адамовича к Роману Гулю. Публ. Вадима Крейда // Новый журнал, 1999, кн. 214, 197-224.

237. Письма З.Гиппиус А.Амфитеатрову. Публ. Ж. Шерона // Новый журнал, 1992, кн. 187. С. 297-307.

238. Письма И. Бунина к Б. Зайцеву. Публ. А. Звеерса // Новый журнал, 1978, кн. 132, с. 175-182; кн. 134, с. 173-186; 1979, кн. 136, с. 127-140; кн. 137, 124-141; 1980, кн. 138, 155-175.

239. Письма И. А. Бунина к А. В. Тырковой-Вильямс. Публ. Р. Янгирова // Минувшее. Исторический альманах, вып. 15, СПб., 1994,165-192.

240. Письма И. А. Бунина к С. А. Циону (1940-1947). Публ. Ж. Шерона, подгот. текста А. Тюрина и Р. Дэвиса, комментарии О. Коростелева и М. Юнггрена / И. А. Бунин. Новые материалы. Вып. I, М., 2004.

241. Письма И. А. Бунина к Ф. А. Степуну. Публ. А. Звеерса // Новый журнал, кн. 118, 1975, с. 120-128.

242. Письма М. А. Алданова к И. А. и В. Н. Буниным. Подг. к печ. М. Э. Грин // Новыйчжурнал, 1965, кн. 80, с. 258-287; 1965, кн. 81,110-147.

243. Письма Томаса Манна И. А. Бунину. Вступ. ст., публ. и примеч. Р. Кийса / С двух , берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом, М., 2002. '

244. Письма Ф. А. Степуна И. А. Бунину. Вступ. ст. К. Хуфена. Публ. и примеч. Р. Дэвиса и К. Хуфена / С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом, М., . 2002.

245. Попов К. С. «Война и мир» и «От Двуглавого орла к красному знамени» (в свете наших дней). Париж, 1934.

246. Постников С. Среди книг и журналов. Русская зарубежная литература в 1925 году (Письмо на Родину) // Воля России, 1925, т. II, с. 183-192.

247. Примочкина Н. Н. Писатель и власть. М.Горький в литературном движении 20-х годов. 2-е изд., доп. М., 1998.

248. Примочкина Н. Н. Горький и писатели русского зарубежья. М., 2003.

249. Рейнгольд Н. Редингский бювар с письмами Бунина // Вопросы литературы, 2006, № 6, с. 152-168.

250. Розенталь Б. Г. Мережковский и Ницше: (К истории заимствований) / Д. С. Мережковский: Мысль и слово. М., 1999.

251. Россия и Запад: Диалог или столкновение культур. Сб. статей. М., 2000.

252. Россияне — лауреаты Нобелевской премии: Биографический справочник (1901-2001). Сост. И. М. Авраменко. Белгород, 2003; то же, СПб., 2003.

253. Рощин Н. У Бунина//Возрождение, 14.11.1933, № 3087.

254. Русская культура XX века на Родине и в эмиграции. Имена. Проблемы. Факты: Сборник. М., 2000 Вып. 1 / Под ред. Михайловой М.В. и др.

255. Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. Ред.-сост. Ю. Абызов, Б. Равдин, JI. Флейшман. Кн. II. Сквозь кризис. Stanford, 1997.

256. Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х гг. Ред.-сост. Б. Равдин, JI. Флейшман, Ю. Абызов. Кн. III. Конец демократии. Stanford, 1997.

257. Русские писатели: 1800-1917. Биографический словарь. Гл. ред. П. А. Николаев. М. Т. 1 (А-Г), 1989; т. 2 (Г-К), 1992; т. 3 (К-М), 1994; т. 4 (М-П), 1999; т. 5 (П-С), 2007.

258. Русские писатели XX в. Биобиблиографический словарь. Под ред. Н. Н. Скатова. Ч. I, II. М., 1998.

259. Русские писатели 20 века. Биографический словарь. Под ред. П. А. Николаева. М., 2000.

260. Русский удел евразийства. Восток в русской мысли. Сборник трудов евразийцев. Отв. ред. Н. И. Толстой. М., 1997.

261. С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. Под ред. Р. Дэвиса, В. А. Келдыша. М., 2002.

262. Савицкий И. Русская Франция как на ладони? // Rossica. Научные исследования по русистике, украинистике и белорусистике. Прага, 1998-1999, № 1.

263. Святополк-.Мирский Д. Статьи о литературе. М., 1987.

264. Седых А. Нужда в русском литературном Париже: (От парижского корреспондента «Сегодня») // Сегодня, 24.11.1932, № 326.

265. Седых А. И. А. Бунин в Париже // Последние новости, 16.11.1933, № 4621.

266. С<едых> А.Париж чествует И. А. Бунина // Сегодня, 1.12.1933, № 332.

267. Седых А. Путешествие к варягам. (От нашего корреспондента) // Последние новости, 9.12.1933, №4644.

268. Седых А. Бунинские дни в Стокгольме // Последние новости, 12.11.1933, № 4647.

269. Седых А. В гостях у короля Густава V // Последние новости, 13.12.1933, № 4649.

270. Седых А. Отъезд Бунина из Стокгольма // Последние новости, 20.12.1933, № 4655.

271. Седых А. Далекие, близкие. М., 1995.

272. Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920—1930-х годов. Поэтика Видение мира -Философия. М., 2001.

273. Сирин Набоков. В. Ред.: М. А. Алданов. Пещера // Современные записки, 1936, т. LXI, с. 470-472.

274. Слоним М. Рец.: Краснов П. Н. Опавшие листья // Дни, 27.05.1923.

275. Слоним М. Романы Алданова // Воля России, 1926, т. VI, с. 155-167.

276. Слоним М. Заметки об эмигрантской литературе // Воля России, 1931, т. VII-IX, с. 616-627.242. «Советская хроника» Ивана Бунина. Публ. Дм. Черниговского / Рощин M. М. Иван Бунин, М., 2000.

277. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины. М., 1999.

278. Соколов А. Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х гг. М., 1991.

279. Сорокина О. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева. М., 1994.

280. Спиридонова JI. А. М. Горький: Диалог с историей. М., 1994.

281. Спиридонова Л. А. М. Горький: новый взгляд. М., 2004.

282. Степун Ф. Рец.: Максим Горький. Мои университеты // Современные записки, 1923, •• т. XVII, с. 479-482.

283. Степун Ф. Рец.: Arthur Luther. Geschichte der russischen Literatur. Leipzig, 1924 // Современные записки, 1925, т. XXVI, с. 479—482.

284. Степун Ф. Рец.: Иван Бунин. Божье древо (Париж, 1931) // Современные записки, 1931, т. XLVI, с. 486-489.

285. Степун Ф. А. Встречи и размышления. Избранные статьи. Лондон, 1992.

286. Струве Г. П. Историко-литературные заметки: 2. К истории получения И. А. Буниным Нобелевской премии // Записки Русской академической группы в США, Нью-Йорк, 1967, т. 1, с. 140-146.

287. Струве Н. А. Православие и культура. М., 1992.

288. Сульман Р. Завещание Альфреда Нобеля: История Нобелевских премий. М., 1993.

289. Терехина В. Н. Письма И. С. Шмелева к В. Ф. Зеелеру / Венок Шмелеву Материалы Международной научной конференции «И. С. Шмелев мыслитель, художник, человек. К 50-летию со дня смерти (1873-1950)», Москва, май 2000. М., 2001.

290. Толстой JI. Н. Полное собрание сочинений (юбилейное). В 90 т. М., 1928-1958.

291. Толстой JI. Н. Полное собрание сочинений. В 100 т. Художественные произведения. В 18 т. Т. I. М., 2000.

292. Троцкий И. Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию? (Письмо из Стокгольма) // Сегодня, 30.12.1930, № 360.

293. Троцкий И. В ожидании лауреата (Письмо из Стокгольма) // Последние новости, 26.11.1933, №4631.

294. Троцкий И. Нобелевская премия (Письмо из Копенгагена) // Последние новости, 8.12.1933, №4643.

295. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений. В 28 т. Письма, т. XIII. JL, 1968.

296. Ульянов Н. Алданов-эссеист//Новый журнал, кн. 62, 1960.

297. Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. Изд. 2-е, испр. и перераб. М., 1996.

298. Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы. Под. ред. М. Грин. В 3 т. Frankfurt am Main, т. I, 1977;т. II, 1981; т. III, 1982.

299. Федякин С. Р. Кризис художественного сознания и его отражение в критике русского зарубежья / Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х гг. Ч. I. Сб. научн. трудов. М., 2005. С. 8-33.

300. Флейшман JI. Материалы по истории русской и советской культуры. Из Архива Гуверовского института, Stanford, 1992 Stanford Slavic Studies; vol. 5.

301. Фостер JI. Библиография русской зарубежной литературы. 1918-1968. Т. 1-2. Бостон, 1970.

302. Фрейзинский Б. Великая иллюзия Париж, 1935. Материалы к истории Международного конгресса писателей в защиту культуры // Минувшее. Исторический альманах, вып. 24, СПб., 1998.

303. Фридман С. А. Евреи лауреаты Нобелевской премии. Краткий биографический словарь. М., 2000.

304. Ходасевич В. Премия Нобеля // Возрождение, 11.10.1931 г., № 2322.

305. Ходасевич В. Книги и люди // Возрождение, 16.11.1933, № 3089.

306. Ходасевич В. Книги и люди: «Современные записки», кн. 53-я // Возрождение, 9.11.1933, №3082.

307. Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920-1940. Т. 1-4 / Под общей ред. Л. А. Мнухина. М.; Париж, 1995-1997.

308. Х<ь>етсо Г. Почему Лев Толстой не стал нобелевским лауреатом // Литературная газета, 16.10.1996, № 42.

309. Хьетсо Г. Максим Горький сегодня // 8сапс1о-81ау1са, 1993, т. 39.

310. Хьетсо Г. Максим Горький: Судьба писателя. М., 1997.

311. Цветаева М. И. Собрание сочинений. В 7 т. Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М., 1995. Т. 6. Письма; т. 7. Письма.

312. Цетлин М. Рец.: Иван Бунин. Роза Иерихона // Современные записки, 1924, т. XXII, с. 449-471.

313. Цетлин М. Рец.: Д. С. Мережковский. Наполеон: Т. I. Наполеон-человек. Т. И. Жизнь Наполеона, Белград, 1929 // Современные записки, 1929, т. ХЬ, 539-542.

314. Цетлин М. Рец.: М. А. Алданов. Ключ. 1929 // Современные записки. 1930, т. ХП, с. 523-526.

315. Чагин А. И. Расколотая лира. Россия и зарубежье: судьбы русской поэзии в 19201930-е годы. М., 1998.

316. Чагин А. И. О целостности русской литературы XX века (1920-1990-е гг.) / Литература, культура и фольклор славянских народов: XIII Международный съезд ■ ' славистов. Доклады российской делегации, М., 2002.

317. Черников А. П. И. С. Шмелев и И. А. Бунин (по материалам переписки) // Русская литература, 1980, № 1, с. 169-175.

318. Чернышева О. В. Шведы и русские: Образ соседа. М., 2004.

319. Чехов А. П. Собрание сочинений. В 12 т. М., 1985.

320. Шатков Г. В. М. Горький и скандинавские писатели, Горький и зарубежная литература. М., 1961.

321. Шаховская 3. Н. В поисках Набокова. Отражения. М., 1991.

322. Шаховской Д. М. Звенья духовного пути И. С. Шмелева / Венок Шмелеву Материалы Международной научной конференции „И. С. Шмелев мыслитель, художник, человек. К 50-летию со дня смерти (1873-1950)", Москва, май 2000., М., 2001.

323. Шведы на берегах Невы: Сборник статей. Сост. А. Кобак, С. Конча Эммрих, М. Мильчик, Б. Янгфельдт, Стокгольм, 1998.

324. Шмелев И. Степное чудо. Сказки. Берлин, 1921; Париж, 1927.

325. Шолохов М. А. Собрание сочинений. В 9 т. М., 1969.

326. Шолохов М. А. Собрание сочинений. В 8 т. М., 1985.

327. Шраер M. Д. Набоков: Темы и вариации. СПб., 2000.

328. Энциклопедический словарь. Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1896-1904.

329. Юдин В. А. Исторический роман русского зарубежья. Учебное пособие. Тверь, 1995.

330. Юнггрен М. Русские писатели в борьбе за Нобелевскую премию / На рубеже веков. Российско-скандинавский литературный диалог: Докл. межд. науч. конф. Москва, 2327 апреля 2000 г. Сост. M. М. Одесская. М., 2001.

331. Юнггрен М. Иван Шмелев и Сельма Лагерлёф // Всемирное слово, 2002, № 15.

332. Яблоновский А. Праздник на эмигрантской улице // Возрождение, 11.11.1933, № 3084.

333. Яновский В. С. Поля Елисейские. СПб., 1993.

334. Янгфельдт Б. Шведские пути в СПб.: Глава из истории о шведах на берегах Невы. Стокгольм, 2003 (- Jangfeldt В. Svenska vägar till S:t Petersburg: Kapitel ur historien от svenskarna vidNevans stränder, Trelleborg, 1998; Stockholm, 2000).

335. Allén S. Varför ändrade Nobel till «idealisk»? // Svenska dagbladet, 5.12.1993.

336. Allén S. Topping Shakespeare? Aspects of the Nobel Prize for Literature // For the forum «Creativity toward the 21st century». Tokyo; Sapporo, 1996.

337. Allén S., Espmark К. The Nobel Prize in Literature: An Introduction. Stockholm;'2001. American Winners of the Nobel Literary Prize. Ed. by W. G. French and W. E. Kidd. Norman1. Oklakhoma), 1968.

338. Aschenbrenner M. Iwan Schmeljow. Leben und Schaffen des grossen russischen Schriftstellers. Königsberg; Berlin, 1937.

339. Baur J. Die Revolution und die Weisen von Zion: Zur Entwicklung des Russlandsbildes in der frühen NSDAP / Deutschland und die Russische Revolution: 1917-1924. Hrsg. von G. Koenen und L. Kopelew. München, 1998.

340. Bibliographie des œuvres de Marc Aldanov, établie par D. et H. Cristesco. Paris, 1976.

341. Bleicher T. Elemente einer komparatistischen Imagologie, Komparatistische Hefte, 1980, 2. (Literarische Imagologie Formen und Funktionen nationaler Stereotype in der Literatur).

342. Boss O. Ein Beitrag zur russichen Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Wiesbaden, 1961.

343. Camphausen G. Die wissenschaftliche historische Russlandforschung im Dritten Reich, 1933-1945. Frankfurt am Main etc., 1990.

344. Chronik russischen Lebens in Deutschland, 1918-1941. Hrsg. von K. Schlögel, K. Kucher, B. Suchy, G. Thum. Berlin, 1999.

345. Chinyaeva E. Russians outside Russia. The Émigré Community in Czechoslovakia 1918— 1938. München, 2001.

346. Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918-1941. Hrsg. von K. Schlögel u. a. Berlin,1999.

347. Correspondance Romain Rolland Maxime Gorki. Préface et notes de J. Pérus. Paris, 1991 (Cahiers Romain Rolland; 28).

348. Dyserinck H. Zum Problem der «images» und «mirages» in ihrer Untersuchung im Rahmen der vergleichenden Literaturwissenschaft // Arcadia (1), 1966, S. 107-120.

349. Durisin D. V. A. Francev und J. Skultéty: Aus der Korrespondenz zweier Slawisten / Beiträge zur Geschichte der Slawistik. Berlin, 1964.

350. Encyclopaedia Britannica. 13. ed. New supplements, vol. I (A to Aaland islands). 1926. Encyclopaedia Britannica. 14. ed. Vol. I (A to Annoy). 1929.

351. Englmann B. Poetik des Exils. Tübingen, 2001.

352. Erdmann N. En världshistorisk trilogi // Ord och Bild. Stockholm, 1906.

353. Espmark K. The Nobel Prize in Literature: A Study of the Criteria behind the Choices. Boston (Mass.), 1991.

354. Espmark K. Litteraturpriset: Hundra âr med Nobels uppdrag. Stockholm, 2001. .

355. Fant K. Förtalskampanj bakom Nobels nobla testamente // Svenska dagbladet, 10.12.2001.

356. Feldman B. The Nobel Prize: A History of Genius, Controversy, and Prestige. New York,2000.

357. Filser H. Nobelpreis. Der Mythos. Die Fakten. Die Hintergründe. Freiburg etc., 2001.

358. Frage unt Antwort: Interwiews mit Thomas Mann, 1909-1955. Hrsg. von V. Hansen und G. Heine. Hamburg, 1983.

359. Frankby U.-B. Alfred Jensen en gammal slavofil / Äldre svensk slavistik: Bidrag tili ett symposium hellet i Uppsala 3-4 februari 1983. Red. av S. Gustavsson och L. Lönngren. Uppsala, 1984.

360. Frân Karamzin till Trifonov: En bibliografie över rysk skönlitteratur i svensk översättning. Stockholm, 1985.

361. Friedman R. M. The Politics of Exellence: Behind the Nobel Prize in Science. New York, 2001.

362. Gerner K. Sovjetryssland med svenska ögon / Väst möter Öst. Red. M. Engman. Stockholm, 1996. S. 307-333.

363. Geschichte der russischen Literatur von den Anfangen bis 1917. Band 2. Von der Mitte des 19. Jahrhunderts bis 1917. Red. W. Düwel, Berlin; Weimar, 1986.

364. GierowK. R. Tolstojs Nobelrpis // Svenska dagbladet, 31.12.1965.

365. Groth C.-G. Nog snedfördelas medicinpriset // Svenska dagbladet, 25.01.2000.

366. Häggblom S. Jag, Nobel och Solsjenitsyn // Hufvudstadsbladet, 18.12.1988.

367. Hedin G. De svenska oljebaronerna Alfred Nobels okända bröder. Stockholm, 1994.

368. Heftrich U. Thomas Manns Weg zur slavischen Dämonie: Überlegungen zur Wirkung Dmitri Mereschkowskis // Thomas Mann Jahrbuch Bd. 8, 1995.

369. Hermann Hesse Thomas Mann: Briefwechsel. Hrsg. von A. Carlsson und V. Michels. 3., erw. Ausg. Frankfurt am Main, 1999.

370. Heywood A. J. Catalogue of the I. A. Bunin, V. N. Bunina, L. F. Zurov and E. M. Lopatina Collections. Ed. by R. Davies with the assistance of D. Riniker. Leeds, 2000.

371. Hoffmann J. Stereotypen, Vorurteile, Völkerbilder in Ost und West in Wissenschaft und Unterricht: eine Bibliographie. Wiesbaden, 1986.

372. Ivan Alekseevich Bunin. Presentation by Per Hallström, Permanent Secretary of the Swedish Academy / Nobel Lectures, including presentation speeches and laureates biographies. Literature, 1901-1967. Ed. by H. Frenz. Amstersam etc., 1969.

373. Ivan Bunins brev till den svenske professorn Sigurd Agrell = Письма Ивана Бунина шведскому профессору Сигурду Агреллу. (1923-1933). Вступительные примечания К. Dravins // Ârsbok 1965/1966 (utgv. av seminarierna för slaviska sprâk), Lund, 1967.

374. Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. I. 20 писем Ивана Алексеевича Бунина // Slavica Lundensia, 1973, № 1.

375. Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. IL. 47 писем : восьми русских писателей. 5. Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865-1941) // Slavica Lundensia, 1974, № 2.

376. Jaugelis G. Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами. II: 47 писем восьми русских писателей. 6. Иван Сергеевич Шмелев // Slavica Lundensia, 1974, № 2.

377. E. Jaloux. «Monsieur de San-Francisco» par Ivan Bounine // Молния (Éclair) 27.12.1922.

378. Janko J. Alfred Jensen // Slavia, 1922-1923, г. I, s. 189-190.

379. Jensen A. Ryska skaldporträtt. Kultur- och litteraturhistoriska bilder frân 1700-talet Ryssland fram till 1800-talet mitt. Stockholm, 1898.

380. Karlgren A. Vinterdagar bland ryska bonder. Stockholm, 1907.

381. Karlgren A. Bolsjevikernas Ryssland. Stockholm, 1925.

382. Karlgren A. Stalin. Bolsjevismens väg frân leninism till stalinism. Stockholm, 1942.

383. Kasack W. Lexikon der russischen Literatur des 20. Jahrhunderts. München, 1992.

384. Nobel Laureates in Literature: A Biographical Dictionary. New York, 1990.

385. Kidd W. British Winners of the Nobel Literary Prize. Norman, 1973.

386. Koenen G. Betrachtungen eines Unpolitischen: Thomas Mann über Russland und den Bolschewismus / Deutschland und die Russische Revolution. 1917-1924. Hrsg. von G. Koenen und L. Kopelew. München, 1998. S. 313-379.

387. Koenen G. Vom Geist der russischen Revolution: Die ersten Augenzeugen und Interpreten der Umwälzungen in Zarenreich / Deutschland und die Russische Revolution: 1917-1924. Hrsg. von G. Koenen und L. Kopelew. München, 1998. S. 49-98.

388. Koppen E. Weltliteratur zwischen Vulgäridealismus und Repräsentation: Der Nobelpreis für Literatur in der Belle Epoque, Studium universale, 1991, Bd. 13: Europas Weg in die Moderne.

389. Krasnow P. Vom Zarenadler zur Roten Fahne. 3. Aufl. Berlin, 1925.

390. Kullenberg A. Nobel literar krutdurk // Aftonbladet, 10.12.1985.

391. Kupfer B. Lexikon der Nobelpreisträger. Düsseldorf, 2001.

392. Lang H. Hundra 100. nobelpris i litteratur: 1901-2001. Stockholm, 2001.

393. Lauer R. Geschichte der russischen Literatur vonl700 bis zur Gegenwart. München, 2000.

394. Ledre Ch. Trois romanciers russes. Paris, 1935.

395. Lee C. N. The Novels of Mark Aleksandrovic Aldanov. The Hague; Paris, 1969.

396. Ljunggren M. Om Greta Gerell // Rysk Kulturrevy, 1983, № 4.

397. Ljunggren M. Ryska författare i kamp om Nobelpriset // Tidskrift för litteraturvetenskap, 2002, № 1.

398. Ljunggren M. Hur man hjälper de aderton pä traven // Dagens Nyheter, 15.03.2002, B 5.

399. Lo Gatto E. Histoire de la literature russe des origins ä nos jours. Paris, 1965.

400. Maier I., Martjenko T. Ryska nobelpriskandidater i Svenska Akademiens arkiv 1914-1937 // Samlaren, 2003.

401. Mann T. Tagebücher, 1933-1934. Hrsg. P. de Mendelssohn. Frankfurt am Main,"1977.

402. Marcenko T. V. Ivan Smelev und der Nobelpreis für Literatur // Zeitschrift für Slawistik, 2001,H. 4.

403. McGrayne Sh. B. Nobel Prize Women in Science: their Lives, Struggles, and Momentous Discoveries. Washington, 1998.

404. Mirsky D. S. The Revival of Russian Prose-Fiction // The Slavonic Review: A Survey of the Slavonic Peoples, their History, Economics, Philology, and Literature. Vol. 2. London, 1923.

405. Motylowa T. L. Thomas Mann und Romain Rolland / Werk und Wirkung Thomas Manns in unserer Epoche: Ein internationaler Dialog. Hrsg. von H. Brandt und H. Kaufmann. Berlin; Weimar, 1978.

406. Nobel: The Man and his Prizes. 3d ed. Ed. by Nobel Foundation. New York, 1972.

407. The Nobel Peace Prize and the Laureates: An Illustrated Biographical History, 1901-2001. Ed. by I. Abrams. Boston, 2001.

408. Nobelpriset i litteratur: Nomineringer och utlätanden 1901-1950. Utgv. av B. Svensen. Del I: 1901-1920; del II: 1921-1950. Stockholm., 2001.

409. Nordisk familjebok: konversationslexikon och realencyckopedia. 2. uppl. Stockholm, 19051926.

410. Nordisk familjebok: encyckopedia och konversationslexikon. 3. uppl. Stockholm, 1925— 1945.

411. Nordisk familjebok 1994. Bd. 1 A-Lo., bd. 2 [Loa-Ö]. Malmö, 1993.

412. Oleinikoff N. The Family of Alfred Nobel. Stockholm, s. a.

413. Opfell O. The Lady Laureates: Women who have won the Nobel Prize, Metuchen (N. J.), 1978; 2. ed. 1986.

414. Ossorguine-Bakounine T. L'emigration russe en Europe: Catalogue collectif des periodiques en langue russe. 1855-1940. 2 ed. Paris, 1990.380. Österling A. Dikten och livet. Essäer. Stockholm, 1961.

415. Pachmuss T. Zinaida Hippius: An Intellectual Profile. Carbondale etc., 1971.

416. Pachmuss T. Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius = Из переписки Зинаиды Гиппиус. München, 1972.

417. Les Prix Nobel: The Nobel Prizes: Nobelpriset: Nobel prizes. Presentations, biographies, and lectures. Stockholm: The Nobel Foundation (Nobelstiftelsen), 1901-. <

418. Proceedings of the International Forum Commemorating the Centennial of the Nobel Prize. Tokyo, 2002.

419. Raeff M. A Cultural History of the Russian Emigration 1919-1939. New York-Oxford, 1990; рус. пер.: Раев M. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции: 1919-1939. Предисл. О. Казниной. М., 1994.

420. Rainer L. Lika „nobelsk" som sin farfar: Michael Sohlman lamnade politiken för Nobel // Sydsvenska dagbladet, 9.12.1993.

421. Rosenthal В. G. Dmitri Sergeevich Merezhkovsky and the Silver Age: The Development of a Revolutionary Mentality. The Hague, 1975.

422. Russica: Русская коллекция в Нобелевской библиотеке Шведской академии. Избранный каталог 1766-1936. Stockholm, 1994.

423. Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941: Leben im europäischen Bürgerkrieg. Hrsg. von K. Schlögel. Berlin, 1995.

424. Schakhovskoy D. M. Bibliographie des œuvres de Ivan Chmelev. Paris, 1980.

425. Schoolfield G. C. Thomas Mann und Fredrik Böök / Deutsche Weltliteratur von Goethe bis Ingeborg Bachmann. Ed. K. W. Jonas. Tübingen, 1972.

426. Schück H., Sohlman R. The Life of Alfred Nobel. London, 1929.

427. Sebastien R., Vogte V. Rencontres: Compte rendu des recontres entre écrivains française et russes. Paris, 1930.

428. Segersted T. Svenska Akademien i samtid: En idéhistorisk Studie. Stockholm, 1992.

429. Setschkareff V. Die philosophischen Aspekte von Mark Aldanovs Werk. München, 1996 (Vorträge und Abhandlungen zur Slavistik, Bd. 30).

430. Shiels B. Winners: Women and the Nobel Prize. Minneapolis (Minn.), 1985.

431. Sohlman R. Ett testamente: Hur Alfred Nobel dröm blev verklighet. Stockholm, 1950; Faksimiluppl., 1983,2001.

432. Stender-Petersen A. Geschichte der russischen Literatur. München, 1986.

433. Stepun F. Das Antlitz Russlands und das Gesicht der Revolution, Berlin; Leipzig, 1934.

434. Strömberg K. Kleine Geschichte der Zuerkennung des Nobelpreises an Ivan Bunin / Bunin I. Dunkle Alleen (Nobelpreis 1933). Zürich, 1970.

435. Strömberg K. Kleine Geschichte der Zuerkennung des Nobelpreises an Boris Pasternak / Pasternak B. Doktor Schiwago (Nobelpreis 1958), Zürich, 1971.

436. Struc R. S. Thomas Mann as Critic of Russian Literature // Germano-Slavica, 1988, vol. VI, № l.

437. Sv'atopolk Mirskij D. Die Literatur der russishcen Emigration // Slavische Rundschau: Berichtende und kritische Zeitschrift fur das geistige Leben der slavischen Völker (Prag), 1929, №4.

438. Svyatopolk-Mirsky D. Uncollected Writings on Russian Literature. Ed. with an Introduction and Bibliography by G. S. Smith. Berkeley, 1989 (Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts, vol. 13).

439. Svenskt biografiskt lexikon. Band 20 (Ingeborg-Katarina). Stockholm, 1973-1975.

440. Den Svenska Litteraturen. Red. L. Lönnroth, S. Delblanc. T. IV, V. Stockholm, 1997.

441. Svensk uppslagsbok. 2. uppl. Band 5. Malmö, 1947.

442. Svensk upplagsbok. Band 5. Malmö; Lund, 1930.

443. Swiderska M. Studien zur literaturwissenschaftlichen Imagologie. Das literarische Werk F. M. Dostoevskijs aus imagologischer Sicht mit besonderer Berücksichtigung der Darstellung Polens. München, 2001.

444. Tassis G. L'œuvre romanesque de Mark Aldanov: Révolution, histoire, hasard. Bern etc., 1995.

445. Thiergen P. «Homo sum» «Europaeus sum» - «Slavus sum». Zu einer Kulturkontroverse zwischen Aufklärung, Eurozentrismus und Slavophilie in Russland und der Westslavia // Zeitschrift für slawische Philologie, Bd. 57,1998.

446. Timentjik R. En litterär intrig utan intrigmakare: Erik Mesterton, Anna Achmatova och nobelrpiset // Ord och Bild, 1990, № 4.

447. Tolf R. W. The Russian Rockefellers: The Saga of the Nobel Family and the Russian Oil Industry. Stanford, 1976.

448. Vannerberg N.-G. Nobels Pris. En kanonkungs testamente // Svenska Dagbladet, 10.12.1999.

449. Varo Vico. Maxim Gorki intime: Ett besök i flyktingens Sorrentohem // Stockholms tidningen, 29.09.1930.

450. Vetterlund F. Ivan Bunin / Vetterlund F. Romantiskt 1800-tal. Ännu nägra essayer. Stockholm, 1934.

451. Vlach R., Filipoff B. The Slavic Awards and some Candidates // Books Abroad: An International Literary Quarterly, 1967, vol. 41, № 1: Nobel Prize Symposium.

452. Wegner M. Thomas Manns Zauberberg und die russische Literatur / Werk und Wirkung Thomas Manns in unserer Epoche: Ein internationaler Dialog. Hrsg. von H. Brandt und H. Kaufmann. Berlin; Weimar, 1978.

453. Wellek R. A History of Modern Criticism, 1750-1950. Vol. 7: German, Russian and Eastern European Criticism. New Haven; London, 1991.

454. The Who's Who of Nobel Prize Winners, 1901-2000. Ed. by L. S. Sherby. Westport, 2001.

455. Wiken Bonde I. Was hat uns dieser Gast wohl zu erzählen? oder Die Jagd nach dem Nobelpreis: zur Rezeption niederländischer Literatur in Schweden. Stockholm, 1997.