автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Публицистика Павла Муратова

Текст диссертации на тему "Публицистика Павла Муратова"

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО ВЫСШЕМУ ОБРАЗОВАНИЮ

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ ИМ. A.M. ГОРЬКОГО

На правах рукописи

Соловьев Юрий Павлович

Публицистика Павла Муратова. Идеи и стиль

Специальность 10.01.01. - "Русская литература"

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель -кандидат филологических наук профессор В.П. Смирнов

Москва -1998

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение .......................................................................3

Глава 1. Очерк жизни и творчества Павла Павловича

Муратова..............................................................................................................................24

Глава 2. Основные идеи публицистики

П.П. Муратова................................................................................................................92

Глава 3. Стиль публицистики П.П. Муратова.......................146

Заключение............................................................................................................................181

Библиографический список использованной

литературы .........................................................................................................................187

Приложение....................................................................196

ВВЕДЕНИЕ

Жизнь и творчество Павла Павловича Муратова (1881-1950) на сегодняшний день находится в числе малоизученных сюжетов в истории русской литературы. К сожалению, для читателей и литературоведов Муратов остается прежде всего автором одной (хотя и очень знаменитой в начале XX века) книги "Образы Италии". Эта книга, а также проза (роман, три сборника рассказов и пьесы) составили своему автору совершенно определенную репутацию "учителя хорошего вкуса", "рафинированного эстета", далекого от жизни и словно бы чудом сохранившегося неизменным со времен, предшествовавших 1-й мировой войне. На такую характеристику накладывалось и то обстоятельство, что о-реальной жизни Муратова было известно очень немного — интересующихся устраивали немногие, не очень точные, краткие мемуарные очерки друзей и знакомых Муратова, хотя сам он написал о себе достаточно. Но его воспоминания разбросаны в периодике русской эмиграции, не собраны и не изучены — и это положение дел должна отчасти исправить наша работа.

Вообще, муратовская публицистика открывает нам совсем другого писателя, чем тот "эстет", о котором немногие помнили. Статьи о судьбах мировой культуры, напечатанные в 20-х годах в журнале "Современные записки", и культурфилософские, военные, исторические статьи 30-х годов из газеты "Возрождение" представляют совсем другого Муратова — знатока русской истории и культуры, знатока русского пространства, активного государственника, даже империалиста, "русского европейца" тютчевского типа, глубоко переживающего судьбы своей родины и судьбы^мира. Однако, явная непопулярность в мире "победившей демократии" большинства идей, разрабатывавшихся Муратовым и устойчивая репутация "писателя для

немногих", писателя 2-го ряда, привели к практически полному забвению его публицистики.

Настоящая работа претендует на то, чтобы по возможности дать подробный очерк жизни и творчества Муратова, а также воспроизвести цельную картину развития его идей и стиля на материале эмигрантской публицистики писателя.

Актуальность избранной темы обусловлена прежде всего отсутствием обобщающих исследований, посвященных творческой и идейной эволюции Муратова как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении. Кроме того, он вообще больше известен как искусствовед, что несправедливо. Круг идей, разрабатывавшихся Муратовым — положительные характеристики русской государственности, позитивность империализма как реальной и перспективной ступени развития государства в XX веке, благотворное влияние великодержавности на русскую и мировую культуру, отстаивание мотивов "красоты и добра" в сознании, истории и культуре русского народа против обвинений его в анархизме, исторический возраст России, проблемы пространства (культурного, исторического, географического) — чрезвычайно интересен. Эти вопросы, вообще-то, важны и теперь, но то, как их интерпретировал Муратов, по различным причинам, звучит совершенно необычно. Прежде всего — по характеру авторской позиции, позиции "просвещенного патриота", основательно подзабытой в современной России, а кроме того — важны и высокая компетенция автора хотя бы в вопросах истории культуры, и литературное мастерство, и, наконец, то влияние, которое оказали муратовские взгляды на таких выдающихся публицистов русского зарубежья, как М. А. Алданов (особенно в книге "Ульмская ночь"), Н. М. Бахтин, и, вполне возможно, Н. И. Ульянов. Дискуссии в среде крупнейших представителей эмигрантской критики вызывали такие темы, освещавшиеся в том числе Муратовым, как роль спорта, составляющего

антиискусства в современном мире, жизненность русской литературы и т. п. На эти темы высказались 3. Гиппиус, Г. Адамович, М. Осоргин.

В противовес литераторам и сумме идей, бытовавших в либеральном лагере русской эмиграции, консервативное ее крыло во многом обделено исследователями. Особенно обидно это применительно к Муратову — фигуре достаточно качественной, чтобы не быть банальной и заслужить внимание. Муратов, как мы увидим, еще в "Образах Италии" попытался продолжить линию К. Н. Леонтьева в русской литературе, линию "эстетического понимания истории" (В. В. Розанов), которая вообще очень тонка и оставляет своим последователям место одиночек в литературе. Между тем, без ее достаточного знания нет ни полного представления о литературном процессе предреволюционной России и русской эмиграции, ни вообще — полной картины России.

Кроме того, налицо несомненные литературные достоинства муратовских статей. В русской литературе его учителем признавался Пушкин1 - и никто больше. Наверное, это не так - строй мысли, ее развитие от безусловного признания духовного авторитета Европы (пусть даже Европы прежних времен) до разочарования в итогах европейской истории, современных писателю, заставит нас вспомнить имя А.И. Герцена, а также -К.Н. Леонтьева. И здесь возникает некая близость с европейской

и II к

литературой такого рода, которая вдохновляла русских декадентов -имеется в виду не только Бодлер, Рембо, Малларме, но и У. Патер или П. Валери. Нельзя сказать, чтобы всех этих людей очень уж прельщала европейская современность. Их "упадочничество" - это, скорее, реакция на повсеместный духовный упадок, совпадение личного мировоззрения с некими общими смутными ощущениями, что можно счесть неким проявлением европейской "народности" рубежа веков. Это состояние возвращаемое, как доказал Й. Хейзинга в своей "Осени средневековья" (1919).

Кроме того, несомненные удачи Муратова как литературного портретиста заставляют вспомнить иной раз страницы Н.С. Лескова -особенно тогда, когда оба они пишут о русском быте и людях, связанных с иконами. Кроме того, Муратова роднит с Лесковым легкий налет англофильства, надежда на возможную духовную близость русских и англичан. Оба, к слову, в той или иной степени личной судьбой осуществили эти взгляды.

Но муратовские статьи, все-таки, главным образом, более отражают европейский взгляд на манеру письма. Это, в общем, не статьи, а эссе — Муратов одним из первых в русской литературе стал пользоваться этим словом,2 в той же мере, в какой эссе можно считать его итальянские очерки или исследования икон. Литературная интерпретация собственного мировоззрения, в огромной мере подкрепленного художественной наблюдательностью и эрудицией — основная тема любого муратовского текста, а вернее — мотив, стилистический мотив написания даже политической публицистики: "Большая культура П. П. Муратова, по-видимому, не мешает ему быть художником", — заметил М. Алданов3.

Также весьма важен европейский литературный контекст, в котором Муратов развился и в котором существовал. Его сомнения, исторический пессимизм от столкновения "цивилизации и культуры" - скорее, от Поля Валери, чем от Освальда Шпенглера, учитывая определенную неприязнь Муратова к германскому образу мышления. Его пассеизм, идеализация прошлого и пафос учебы у прошлого, вообще свойственен русским "писателям по искусству" начала века - А.Н. Бенуа прежде всего. Но все-таки здесь куда сильнее влияние английских литераторов, переводившихся Муратовым на русский язык. И от них же - мастерство нашего героя в области пейзажной прозы, очень редкое в русской литературе. Стиль его мышления таков, что целые важные идеи, имеющие укоренение в истории стран и психологии людей он передавал пейзажными образами, учитывая их

колорит, насыщенность памятниками истории т.п. - в даче часто очень верной оценки события или настроения. Часто Муратов выводил какой-либо основополагающий для себя принцип из тех же впечатлений, может быть -исключительно из впечатлений от пейзажа. И убедительность его (образа, а не риторической фигуры или понятия) такова, что приходился с ним соглашаться.

Немаловажно в заявленной теме то, что она позволяет раскрыть черты писательского облика Муратова, проявить их — ведь в публицистике они зафиксированы четче, чем, например, в беллетристике. По замечанию М. Алданова: "Я знаю большую часть трудов П. П. Муратова, но, признаюсь, синтез его тонкого литературно-философского облика от меня ускользает"4, — видна некоторая проблема в понимании муратовского творчества. Вот как раз такой синтез и возможно получить, собрав должным образом его выступления в периодике.

Обзор литературы. Исследований, непосредственно посвященных публицистике Муратова не существует. Однако, определенные оценки её есть прежде всего в обзорном труде Г. Струве "Русская литература в изгнании" (1956 г.). И оценки эти закрепились в литературоведении, — к сожалению, несколько некритично их воспринявшем. Во-первых, это определение Муратова как "антипода кн. Д. П. Святополк-Мирского" 5. Правда, нельзя сказать, что Муратов последовательно противостоял взглядам этого человека — его образу жизни даже (а не образу мышления) посвящена небольшая статья, напечатанная Муратовым в 1927 г. в газете "Возрождение" (№825, 5 сент.) — "Салонный большевизм". Муратов, как будет показано ниже, противостоял, скорее, либералам, пытавшимся доказывать, что большевики узурпировали их право на "революционное наследство". Второе определение Г. Струве касается неожиданности политической ориентации Муратова: "В роли публициста Муратов подвизался в 1928-30 гг. на страницах "Возрождения", неожиданно

оказавшись в эмигрантской политике на правом фланге" 6. Впрочем, для Г. Струве Муратов не та фигура, чтобы заниматься всерьез происхождением его идей. Позднее в очерке Б. К. Зайцева "П. П. Муратов" (1951)7, несколько раз позже переизданном, было сказано: "В "Возрождении" писал небольшие, острые, иногда политические, всегда своеобразные и никакого отношения к Италии не имевшие статьи (например, превосходно написанный "Русский пейзаж"8). Впрочем, "несвоеобразного" вообще ничего не мог ни говорить, ни писать"9.

Как видим, Б. Зайцев не очень заостряет внимание на содержании муратовских статей — автор их прежде всего для него связан с "Образами Италии", посвященными, к слову, самому Б. Зайцеву. Но что важно — сам мастер прозы, Зайцев подчеркивает литературные достоинства именно газетного очерка "Русский пейзажи" (так правильно). В. Вейдле также в своих воспоминаниях о Муратове восторженно отозвался об этом очерке, заметив попутно качественность литературного письма нашего героя в различных областях "искусства прозы" - в беллетристике, публицистике, искусствоведении. Однако и В. Вейдле вовсе не касался идеологических пристрастий и сюжетов Муратова.10 Из мемуаристов А. Бахрах писал о темах муратовской публицистики. Он тоже отмечал писательское мастерство, но с явной неприязнью отзывался о позиции Муратова. Основаны были его замечания на одной лишь статье последнего - "Бабушки и дедушки".11 И не на статье даже, а на реакции на эту статью либерального писательского

1 гу

большинства эмиграции на рубеже 20-30-хх годов. И, вероятно, личные

13

симпатии к М.А. Осоргину, критиковавшемуся Муратовым, тоже сыграли свою роль. Но в те времена, увы, даже такой, вроде бы, умный и трезвый человек, как М. Алданов, прекратил отношения с Муратовым.

Другого рода тенденциозность в обращении к муратовской газетной карьере находим у другого мемуариста — Л. Любимова.

Л. Д. Любимов после II мировой войны возвратился из эмиграции в СССР. Здесь он сделал карьеру,/ как автор популярных книг по истории искусств, причем в книгах своих весьма обильно цитировал и хвалил Муратова-искусствоведа. Но в изданных в 1962 г. мемуарах "На чужбине" он, скорее всего, чтобы оправдать свою многолетнюю работу в такой консервативной эмигрантской газете, как "Возрождение", решил слегка, как говорится, "перевести стрелки" на покойного коллегу, к тому же им же разрекламированному в других книгах. Он писал: "Когда же рухнуло старое здание, ветхости которого он упорно не замечал, что-то затуманилось в уме этого человека, он оказался неспособным по-новому передумать смысл происходящего, а потому возненавидел революцию мстительно и безапелляционно. Увлечение искусством постепенно отошло у него на второй план, и новым этапом его деятельности явились писания политические, в которых он разбирал и экономику и стратегию, поясняя в частных беседах, что полководческое искусство и умение управлять людьми — такие же проявления космического божественного духа, как живопись или зодчество. (...) В общем, он говорил то же, что Семенов (главный редактор "Возрождения" 10. Ф. Семенов — Ю. С.), но с большим весом и писал на эти темы так же плавно и изящно, как некогда в Венерах Боттичелли или Джорджоне. (...) Муратов писал в "Возрождении" каждый день, статьи его так и были озаглавлены: "Каждый день". Откликался на все события с точки зрения "спасения европейской цивилизации" и сравнительно очень недурно у Гукасова (издатель "Возрождения" — Ю. С.) зарабатывал"14. Л. Любимов, однако, добросовестнее того же А. Бахраха — он на основе частью, видимо, выдуманных разговоров с Муратовым отчасти дает некоторые представление о его взглядах. Но симпатии к Гитлеру, о которых идет здесь же речь вряд ли возможны — Муратов не сочувствовал фашистской, а тем более нацистской идеологии — по крайней мере, в части перенесения их на русскую почву. Он считал эти идеологии

мелкодержавными — в противовес идее экономического и культурного империализма, наиболее соответствующей России. Да к тому же он оставил работу в "Возрождении" в 1934 г., когда Гитлер не стал ещё европейской

У*

"головной болью" и вряд ли мог воодушевленно его приветствовать, что видно хотя бы из статьи 1933 г. "У Гитлера" (В., №2964, 14 июля). Интересно, что в своей философской книге "Ульмская ночь" (1953) М. Алданов вспоминал о российском империализме муратовской публицистики: "Он (Бердяев — Ю. С.) считал московский период "самым плохим периодом в русской истории..."... Гораздо выше он ставил петербургский, "в котором наиболее раскрылся творческий гений русского народа". Так же думал П. П. Муратов, писатель во многих отношениях замечательный"15. Не совсем так, потому что, в отличи^, от Н. А. Бердяева, Муратов был знаком с русской историей и культурой глубоко^: ч но

показательна его связь с имперскими, петербургскими веками русской истории в глазах либералов. Итак, подведя предварительный итог обзору эмигрантской литературы, посвященной муратовской публицистике, следует отметить вот что: для всех упомянутых авторов он — прежде всего искусствовед, путем странной метаморфозы превратившийся в "правого" публициста. Объяснение этому авторы видели не в творческих мотивах, не в развитии общего тона ещё дореволюционных муратовских текстов, а во всякого рода "быте" — политическом и литературном — эмигрантского периода.

Теперь обратимся в общим исследованиями жизни и творчества Муратова. Их немного^: изданы они в несколько последних лет.

Прежде всего здесь следует вспомнить статью В. Н. Гращенкова "П. П. Муратов и его "Образы Италии"" (1987)16. До сих пор это самое полное монографическое исследование о Муратове как искусствоведе. Оно выявляет литературную традицию, к которой принадлежал Муратов, его учителей прежде всего в искусствоведении, таких мастеров эссеистики, как

В. Ли, У. Патер, Б. Бернсон, Г. Вельфлин, Изначально будучи для Муратова лишь "книгами об Италии", труды этих авторов сильно повлияли и на стиль мышления, и на стиль письма автора "Образов Италии", привили ему определенный литературный метод. Вместе с тем, от внимания В. Н. Гращенкова не ускользнули русские литературные корни муратовского стиля: "В "Образах Италии" найдется немало скрытых и глубинных ассоциаций с русским поэтическим сознанием. (...) Когда он думает о сокровенной природе искусства Палладио, на ум ему приходит гений Пушкина..."17. Здесь же интересно сопоставление Муратова с современниками, русскими искусствоведами, напр�