автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Рассказы Александра Грина 1920-х годов

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Дикова, Татьяна Юрьевна

В В Е Д Е Н И Е. 3

Глава I. ЛИЧНОСТЬ ГРИНА КАК ПРЕДДВЕРИЕ ЕГО СТИЛЯ. 19

Глава II. ОКСЮМОРОННОЕ СЛОВО ПИСАТЕЛЯ. 54

Глава III. АНТИТЕЗА - ОСНОВА СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННОЙ

СТРУКТУРЫ ПРОЗЫ ГРИНА. 136

3 А К Л Ю Ч Е Н И Е. 203

ПРИМЕЧАНИЯ:

Введение диссертации1996 год, автореферат по филологии, Дикова, Татьяна Юрьевна

ч

Глава I. .210-217

Глава II.217-219

Глава III.220-222

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ . 223-245

ВВЕДЕНИЕ

Творенье, претворенье, вечного духа вечное развлеченье.

Гете. Фауст.

Исследование творчества А. С. Грина ведется уже несколько десятилетий, правда, с разной степенью интенсивности и глубины. За это время в гриноведении складывается, на наш взгляд, парадоксальная ситуация. На протяжении многих лет в критике Формируется представление о Грине как о писателе, творчество которого категорически укладывается в рамки либо реализма, либо романтизма (их концепций и поэтики)3-. В то же время ряд исследователей (особенно в последние два десятилетия) улавливает характерную для него "пограничность" Форм, "идущих" от разных творческих методов. Отсюда - определения: "реалистический романтизм", "Фантастический реализм", "психологический романтизм", "поэтический реализм", "магический реализм", "сказочный реализм"3 — и это далеко не полный перечень определений творческих принципов Грина, говорящий о сложности, многогранности и необычайной оригинальности его прозы, которая только начинает осознаваться наукой.

В чем же причина (или причины) различного восприятия художника критикой? Вот - одна из них. В отличие от "возвращенной" литературы 80-90-х годов, Александр Грин входит в читательское и критическое сознание тогда, когда последнее еще не было столь готовым для приятия "неожиданного" автора, как это происходит, например, с реакцией на А.Платонова, В.Набокова и других "новых" художников. Рассказы и повести писателя начинают интенсивно переиздаваться с середины 50-х годов, причем пик популярности Грина приходится на 60-70-е годы. Его благородная романтика, утонченный психологизм, смелая экзотика, удивительная Фантастика выгодно контрастируют с нормативной литературой послевоенных лет, однако советская критика, долгое время находившаяся в тисках догматики, трудно двигается к освоению мира неординарного художника".

Кроме того, парадоксальность отношений "Грин - критика" заключается еще и в том, что путь исследования его творчества (поэтики - в частности) лежит, как правило, в русле категории метода и гораздо реже соотносится с категорией стиля, в результате чего писательская индивидуальность в немалой степени нивелируется. А реальный Грин, художник с ярко выраженной философской направленностью письма, с необычайными творческими решениями, "писатель-одиночка", "стоящий особняком" в ряду писателей, окружающих его, чье присутствие в русской литературе было, по словам Ю.Олеши, Феноменальным3, ускользает, остается "за кадром".

Между тем, как раз "стилевой анализ, воспроизводящий специфически конкретную структуру произведения, .является таким ключом, который дает возможность проникать в самую "сердцевину" создания искусства, открывая в закономерностях его Формы доминанту идейной позиции писателя, ту идею мира, которая составляет его жизненное и эстетическое credo'"1.

Виктор Шкловский, хорошо знавший Грина, видит в нем художника XX века, который пишет "о людях, освобожденных от тяжести, но сохранивших новую весомость - весомость ответственности друг за друга". Отсюда - "бытийное" гриновское представление о том, что он знает путь человека", знает, "как может жить человек в различных обстоятельствах, .знает путь его в будущее".® Более определенно эту мысль выражает В.Бааль. "Есть авторы, - говорит он, - повествующие непосредственно о том, что их Вместе с тем, об интенсивности внимания к Грину литературной критики 60-70-х годов в какой-то мере говорит то, что именно тогда было написано девять диссертаций и пять монографий, посвященных его творчеству. окружает. Но есть такие художники, для кого частности - подручный материал; они видят еще и зорче, они заняты вещами масштабными, глобальными, сегодняшний день для них - не альфа и омега, а лишь звено в извечном человеческом бытии, им дано ощущать пульс и готовности эпохи".®

Осмысление критикой Грина - его "нерядовой" Формы, его поразительного языка - тем более характеризуется пестротой и противоречивостью: его критический "образ" предстает в этом случае особенно "колеблющимся", "мерцающим" - при всем том, что гриновская Форма отмечена необыкновенной устойчивостью. Он сам как бы прочитывает себя, давая "ключ" к "себе", к своему индивидуальному Формотворению ("То, что вы называете "необыкновенным", - замечает он, - часто представляет собою не что иное, как самую подлинную действительность. И наоборот, действительность то и дело оборачивается настоящей фантастикой."7), акцентируя внимание на законе "перевернутости", "оборотничества", необходимых ему для выражения и "сущего", и "возможного" образа мира.

Однако к этому закону "Формосмысла", свойственному художнику, - гриноведение двигается очень нелегко, медленно накапливая отдельные верные наблюдения над его поэтикой и наполняющим ее содержанием.

Так, в первых реценэионных работах о его книгах рядом с представлением о стилизаторстве писателя ("русский Майн-Рид" -В.Львов-Рогачевский), говорится о собственном тяготении автора ко всему, что выламывается из повседневности, о том, что "он хочет говорить только о важном, о главном, о роковом: и не в быту, а в душе человеческой".е И еще - о таких сторонах поэтики художника, свободно обращающегося с реальностью, которые все более внимательно рассматриваются критикой последующих периодов. "Грин,

- пишет один из исследователей, - дает своим рассказам особую иррациональную обстановку, вне времени и пространства", у него "мистическая атмосфера замысла соединяется . . . с отчетливой и скрупулезной реальностью описаний предметного мира", его "подлинным героем .неизменно является мир ^несознательного, мир темных предчувствий и разительных совпадений. мир эмоциональных тяготений и роковых сил, ради эстетического контраста неразрывно соединяемый с математической ясностью рациональных построений, с беспощадной неизбежностью строго логических умствований".9

При всем том, что послереволюционная критика в целом принимает творчество Грина, - ее подход, в сравнении с критикой предшествующего периода в рассмотрении его творчества, оказывается более описательным и "перечислительным". Говорится об особой условной Форме авантюрного рассказа писателя, "углубленной до настоящей подлинности", о "чрезвычайной стабильности созданного им мира "несуществующих стран", о том, что Грин - "один из самых интереснейших прозаиков современности", чья проза удивляет "необыкновенно красиво, грациозно и изящно развитым языком, .очень хорошо продуманными формами сюжета" и особым, "изысканным психологизмом".10

С другой стороны, эти авторы не принимают миропонимание писателя, органически связанное с его экзотической художественной Формой. "Грину близка мистика, болезненная мечтательность, экскурсы в область "потустороннего", а потому его творчество нам "социально чуждо", - говорится в одной из статей.11

Со второй половины 20-х годов складывается - ставшая к 30-40-м годам доминирующей - негативная тенденция в отношении к "странному" творчеству Грина. В это время, однако, прослеживается любопытный Факт: авторы, которые отвергают художника и отторгают его от литературы, отражающей пореволюционную действительность. как раз улавливают черты его индивидуальности, оценивая ее, правда, со знаком "минус". Порой за утверждениями подобного рода открываются точные наблюдения над обновленной - в сравнении с традиционно-реалистической - поэтикой Грина, который уходит от "социальности", от "запросов современности", от "бытового уровня изображения", становясь на позицию "игровой условности" и обобщений большого масштаба ("подражательность", "неконкретность", "псевдорусскость" и пр.)13

Пожалуй, самыми "проникающими" в мир художника работами этого периода развития "гриновской" критики можно считать статьи К.Зелинского и А.Роскина, изданные уже после смерти писателя. JK.Зелинский одним из первых начинает говорить о своеобразной "системе" - условном мире ("Гринландии"), созданном Грином.13 И главными особенностями этой страны писателя, - добавляет А.Роскин, - являются "романтическая архаика", с одной стороны, а с другой -"условная литературность", поскольку художник "подходит к явлениям жизни только как к преломляемому через чисто литературные категории "материалу".

Статьи М.Шагинян, К.Паустовского, А.Платонова о жизни и творчестве Грина, воспоминания М.Слонимского и Л.Борисова (30-е годы) - в той или иной мере "продвигаются" вглубь трудно определяемой творческой личности писателя, столь нестандартно строящего свой образ реальности. Все они чувствуют в его прозе огромную эстетическую напряженность. Для Шагинян она проявляется в утонченнейшем психологизме гриновских вещей ("открывателем новых стран был он не на морях и океанах, а в той области, которая .называется "душой человека", и человеческая душа интересна ему не как магнитное поле пассивных ощущений, а как единственная в мире энергия, могущая действовать разумно и целенаправленно").1®

К.Паустовский, называя Грина "неистовым мечтателем", с глубоким пониманием пишет о его способности создавать свой "блистающий мир", иначе - о его удивительном даре пересоздания реальности и сотворения ее прекрасного образа.16

Писательская оценка прозы Грина, основанная на внутреннем постижении его удивительного таланта, очень часто оказывается глубже той, которую дает ей критика. Когда М.Слонимский (в ответ на многочисленные упреки критики в "иностранности", "подражательности" гриновского языка) говорит о том, что художник "отлично владеет русским языком", что его язык - в тех или иных случаях - выглядит "нерусским" лишь потому, что "русские слова несут у этого Фантаста .Функции подчас новые для русской литературы"17, он таким образом вводит Грина в контекст литературы XX века, создающей обновленную, авангардную поэтику. Поэтику, устремленную к заострению художественной Формы, способной адекватно передать "сдвинувшийся" мир и сознание человека, рожденное эпохой "рубежа". Н.Вержбицкий пишет о том, что "больше всего его С Грина - Т.Д.) беспокоило все нарастающее и у всех на глазах происходящее усложнение жизни (разрядка автора статьи - Т.Д.). Ведь мы жили на стыке двух эпох"18. Не случайно, думается, столь характерно для писателя "чрезмерное увлечение тайнами бытия" (Н.Вержбицкий) и вообще "всем таинственным" (Г.Шенгели), "склонность обращаться к внутреннему миру героев, их мыслям, чувствам, переживаниям, отталкиваясь от внешних, часто необычайных событий".19

Не случайно и то, что в 40-50-е годы стремление Грина "войти" в сломы эпохи и дать ее сверхобобщенный, "бытийный" образ приводит к изъятию художника из пределов советской литературы."

Приближение к гриновской "загадке", к миропониманию и структуре его прозы, происходит в конце 50-х - начале 60-х годов. У истоков этого, начавшегося наконец, движения к писательской индивидуальности лежит статья М.Щеглова, в которой критик посмотрел на гриновскую прозу с позиций красоты и "эстетической прелести", продиктованных духом новой эпохи.20

Следующий шаг на пути переоценки творчества писателя предпринимают В.Вихров и - особенно - В.Россельс. Они усматривают истоки творческой манеры художника, его удивительного умения вторгать Фантастическое в реальное - не только в традициях, идущих от Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Лескова, но и в рассказах По, Гофмана. И - что чрезвычайно существенно - В.Вихров "нащупывает" творческую закономерность, пронизывающую прозу художника, связывая ее с высокой степенью условности его Формы и доминирующего в ней обостренного контраста31, что, в свою очередь, ведет к утверждению о контрастности слова Грина: "С одной стороны, в его языке присутствует романтически абстрактная лексика", с другой -"конкретный и поразительно гибкий словарь, передающий не только непосредственные ощущения, но и тончайшие оттенки чувства".22

В.Е.Ковский, автор двух первых монографий о Грине23, впервые предпринимает концептуальное и систематическое изучение общих свойств его художественного мира и особенностей творческого метода. При особом внимании исследователя к романтическому методу, он в то же время уходит от прямолинейного ограничения творчества Грина рамками романтизма, характеризуя поэтику художника как Красноречивы сами названия статей этих лет, обращенные к прозе писателя: Смирнова В.В. Корабль без Флага//Литературная газета. 1941, 23 Февраля; Важдаев В. Проповедник космополитизма. Нечистый смысл "чистого искусства" Александра Грина//Новый мир. 1950. N1. С.257-272; Тарасенков А. О национальных традициях и буржуазном космополитизме//Знамя. 1959. N1. С.155-162. синтетическую, включающую в себя Формы, выработанные в русле и романтического и реалистического способов изображения действительности.24

Как о важнейшей черте гриновской поэтики В.Ковский - вслед за Россельсом - говорит об отчетливом контрасте, который открывается в ряде противостояний, выстраиваемых в его поэтике. Это и два мира, один из которых экзотически-стилизован, а другой -нарочито модернизирован; и герой, неразлучный со своим антиподом; и психологический портрет, где органически сливается "кружевная резьба микросостояний" с четким рисунком общего нравственного облика героя,- и графичность изображения общих состояний, сочетающаяся с тонкостью в подаче микрочувств.а®

Дальнейшее понимание "пограничности" художественного мира Грина как прозаика новейшего времени убедительно показывает В.Хрулев, говоря о том. что гриновский романтизм - это романтизм XX века, в котором традиционные элементы метода наполняются дыханием новой эпохи, ее неповторимым философско-эстетическим отношением к миру. Психологический анализ в обрисовке внутреннего мира героя, по мысли исследователя, предстает у Грина как ассоциативное движение мысли и чувства личности от внутреннего мира - во внешний, и наоборот, от наблюдения реальности - к движению души. Этот процесс сопровождается сложным расщеплением мысли и чувства в моменты их развития и изменения. В целом же, что наиболее важно, автор делает заключение о том, что "внутренняя структура произведений Грина характеризуется слиянием острой интригисаналитическимпсихологизмомипринципом автоаФФектации"ag.

Новый шаг в изучении поэтики художника сделан Н.Кобзевым, рассматривающим, в основном, большую прозу писателя. Он близко подходит к пониманию сложной поэтики Грина, обусловленной синтетическим характером его художественного мира. Исследователь выделяет и особую гриновскую модификацию авантюрного сюжета, состоящую в том, что автор "переключает действие из внешней сферы во внутреннюю, сливая его с душевным миром героя и превращая тем самым движение внутренней жизни человека в сюжет приключений человеческого духа".37

О совмещенности противоположных начал (стилизованного и хроникерски-точного) в поэтике Грина говорит Е.Прохоров, выделяющий своеобразное сочетание разнонаправленных тенденций в его слове. С одной стороны, язык писателя "насыщен ярчайшими красками", звучит "под перевод" или "под старину", с другой -строится "хроникерски-точно, подчас суховато". Надбытовое у Грина проявляется не только в Форме, в языке, оно - в самом способе видения, в том, что исследователь называет "романтическим интеллектуализмом" ("необычность мысли, одетой в неожиданные слова").20

Так все дальше и глубже движется критическая мысль в неординарную поэтику художника, сближаясь (при анализе разных ее компонентов) в акценте на контрасте как доминирующей ее закономерности. Б.Джелкибаеву, например, удается показать антитезу впечатления и предметности, сверхсущественных в мире художника, особенно - в его рассказах 20-х годов.2®

В 70-е годы изучение гриновской формы обогащается рядом лингвистических работ, "вглядывающихся" в тексты писателя на их микроуровне. Важно то, что и в этих исследованиях антитеэа выступает на первый план. В работе М.Саидовой, например, изучается контраст нейтральных и "ключевых" определений в языке писателя.30

В исследованиях последующих лет прослеживается последовательная попытка изучения языка Грина, причем и здесь противостояние языковых компонентов осознается как главная особенность речевого строя, специфичного для художника. Так, "поэтическая энергия" (А.Платонов) гриновского языка включает в себя, по мнению Л.Мельниковой, "столкновение в составе одного словосочетания несовместимых .компонентов". что сказывается и в ситеме тропов (стыкуются .ассоциативная и олицетворяющая метафоры).31 В результате самим словом писатель "входит" в новые пласты реальности, в загадки психологии личности, в мир ее духа.

Утверждая, что "система контрастов жестко организует повествование Грина"32, В.Ковский обращает внимание на разнонаправленные, подчас полярные составляющие его стиля, сочетающего в себе "пружинистый, стремительный, сухой лаконизм сюжетных действий" и "щедрый фейерверк метафор", "эмоциональность тона" и "интеллектуальный блеск".33 С одной стороны, - продолжает он, - гриновской форме свойственна уникальная "почти математическая симметрия архитектоники", а с другой - мир его произведений - это "мир поэтический не по одному лишь лирико-эмоциональному настрою, системе изобразительных средств, музыкально-интонационному звучанию, но по самой структуре художественного мышления, творческой психологии, задачам самовыражения".34 Говоря о лучших рассказах Грина 20-х годов -"Крысолове", "Сером автомобиле", "Фанданго", - исследователь точно выявляет в них склонность автора к сочетанию "высоких" и "низких" уровней прозы.

Анализируя пространственно-временные параметры романов Грина в их эволюции, Т.Загвоздкина приходит к важному выводу о сверхсложном составе поэтики зрелого писателя, где одновременно существуют противопоставление и синтез. Изучая основы гриновского мифотворчества, автор улавливает основную направленность его прозы, подключаясь тем самым к выводам и Россельса, и Ковского, и других глубоких исследователей наследия художника. Она подчеркивает то, что "стремление облечь в живую плоть и в то же время максимально интенсифицировать свои нравственно-философские размышления приводит Грина к созданию собственных образов-мифов., где вновь сопрягаются разнонаправленные. противоположные элементы философское и художественное, символическое и материальное ("Алые паруса", "Летающий человек", "Бегущая по волнам", "Серый автомобиль", "Крысолов", "Фанданго", "Сердце пустыни" и т.д.)"3®

Так в критических работах 80-х годов складывается плодотворное движение к характерным чертам поэтики Грина - и далее к его художественному мироощущению.

Современный этап в постижении творчества писателя связан с началом 80-х годов, когда литературная наука все более освобождается от идеолЪгической предвзятости и когда в научный обиход начинают входить ранее закрытые для нас работы зарубежных и отечественных исследователей гриновской прозы.3® Именно в последние годы художник начинает интенсивно включаться в мировой литературный процесс.37 Осуществляется попытка увидеть параллели между творчеством Грина и западноевропейским экзистенциализмом. О перекличке мотивов неотвратимости, безысходности, трагической заданности судьбы и, одновременно, - о пафосе предвидения, предугадывания "чумы XX века" ("Крысолов" и проза Ф.Кафки и

A.Камю) пишет В.Амлинский.зв

Важной вехой на пути современного восприятия Грина является книга В.Ковского "Реалисты и романтики", где автору удается увидеть гриновский контраст - на самых разных уровнях поэтики художника, содержащей в себе пафос напряженного погружения в мир, в человека39, с их несоответствиями и острейшими противоречиями.

B.Ковский убежден, что Грин, ".может быть, в большей мере, чем кто-либо другой, отразил в своем творчестве ситуацию "порубежья": отталкивание от старого и неготовность до конца принять новое идет ли речь о социально-историческом или эстетическом его содержании); приверженность традициям и нетрадиционность в прямом значении слова; . элитарную избирательность и одновременно пестроту общекультурных пристрастий".40

Как мы видим, сегодняшняя критика уже не стремится дробить сложную прозу Грина на "реалистическую" и "романтическую", но активно включает ее в литературу XX века (отечественную и зарубежную), с ее направленностью к художественному синтезу (от реалистических - до модернистских тенденций). Так, убедительно демонстрирует "модернистскую родословную" прозы Грина, связанную с поисками и открытиями русской литературы рубежа веков и "заключающую в себе особый образ мира, как бы пропущенного сквозь 1'Фильтр темперамента артиста ", Е. Литвинов. 41

Изучение творчества писателя "по второму кругу" приводит исследователей к неожиданным, вчера еще просто невозможным поворотам. Так, интересна (хотя и не бесспорна) попытка И.Дунаевской истолковать прозу писателя в категориях христианского богословия. Нравственное кредо Грина ("зло не страшно человеку, который носит красоту в себе и творит в душе мир, живущий по ее законам") исследовательница толкует в русле опосредованно воспринятых писателем евангельских заповедей.43

Наконец, литературная наука последних лет начинает изучать отдельные стороны поэтики Грина, стремясь выйти к объединяющим их закономерностям. По этому пути двигаются, например, Л.Донецких и Н.Попа, раскрывающие цветовую палитру писателя. В ее основе, как говорят авторы, лежит дробление и противопоставление цветовых образов ("слепой и болезненно яркий", "белый", "безнадежный" и т.д.)43 Думается, что над этими частными "правилами" гриновской Формы стоит более универсальный закон, закон его стиля,44 основанный на оксюморонном и, одновременно, подвижном, нередко перевернутом" контрасте. В этом смысле художник включается (особенно рассказами 20-х годов) в ту авангардную прозу этого периода (И.Бабель, Л.Добычин, Ю.Тынянов, А.Платонов, О.Мандельштам и др.), которая интенсивно и каждый раз специфически - работает поэтикой антиномий, контрастов и оксюморонов, создавая образ деформированной, сломанной реальности.4® Именно этот оксюморонный, "оборачивающийся" контраст создает особую смысловую атмосферу поиска в катастрофическом мире - идеального, духовного начала. Именно углубление в стиль Грина (более всего - на примере рассказов "Крысолов", "Фанданго", "Серый автомобиль", "Канат") позволяет ощутить его художником XX века, включенным в атмосферу "чрезвычайности", "экстремальности" .катастрофы - края, конца, гибели,. сигнализирующим о социальной и нравственной опасности". *46

Актуальность предлагаемой работы представляется очевидной, прежде всего, с точки зрения историко-литературной. Малая проза художника (в частности предмет нашего рассмотрения - рассказы 20-х годов) оказывается по сути дела почти не исследованной в литературной науке. Современная социальная и культурная ситуация дает возможность не только глубже проанализировать создания писателя этих лет, включая их в контекст литературы и культуры XX века - русской и зарубежной, но и по-новому взглянуть на творения незаурядного мастера, которые являются "знаком", сигнализирующим о сложной эстетической связи, существующей между двумя культурными эпохами: веком XIX и веком XX. Творчество Грина опирается на богатейшую культуру русского реализма и, вместе с тем, воплощает в себе тенденции модернистской, прежде всего символистской, литературы.

Актуальность обращения к рассказам 20-х годов обусловливается и другими художественными связями писателя. который соединяет в своих произведениях пафос русской литературы, с ее высокой духовностью и устремленностью к идеальному началу, -с пафосом литературы западно-европейской, свободно и раскованно отражающей в новой исторической ситуации человека и бытие. Иначе говоря, избранный предмет исследования (рассказовая проза 20-х годов А.Грина) позволяет уточнить представление и о художественном мире крупного русского писателя, и о литературном процессе, совершающемся в первой трети XX века.

Цели, которые мы преследуем в ходе написания данной работы:

- Выявить стилевую закономерность, организующую поэтику рассказов Грина 20-х годов, открывая в их Форме его концепцию человека и мира, обновленную в сравнении с его ранним творчеством.

- Изучить характер соотношения "биографической" личности художника со стилевой структурой его поздней прозы.

- Раскрыть специфические особенности словесной и сюжетной Формы рассказов писателя 20-х годов.

- Обозначить некоторые контакты Грина с его предшественниками и современниками - в их эстетически-формообразующих поисках - с тем, чтобы точнее очертить место художника в русской прозе XX века.

Решение намеченных задач определяется комплексной методологией. Мы опираемся, во-первых, на системно-структурный подход к художественным текстам, представленный как русской классической Филологией (А.Веселовский, Ю.Тынянов, Б.Эйхенбаум, М.Бахтин), так и филологией более позднего периода (Ю.Лотман). При этом учитывается также типологический (Д.Лихачев, С.Аверинцев) и сравнительно-исторический (К.Зелинский, В.Россельс, В.Ковский, В.Хрулев, Н.Кобзев и др.) способ исследования литературы. Особенно существенной для нас является концепция стиля, разрабатываемая как Филологами-классиками, так и исследователями последних лет (Л.Гинзбург, А.Лосев, А.Соколов, Н.Гей, В.Эйдинова). Теория стиля. из которой мы исходим, опирается на основополагающий для художника принцип Формы, образующий ее единство и несущий в себе доминанту его видения.4"7

Необходимо выделить и труды современных авторов, работающих на границе литературоведения и лингвистики и способствующих проникновению в специфику художественного слова писателя. Это книги Л.Борового, Н.Кожевниковой, В.Одинцова. Методологической базой нашего исследования являются и труды по теории сюжета (работы В.Шкловского, В.Кожинова, Л.Цилевича и других авторов).

Мы опираемся также на философские идеи русских (С.Булгаков, Н.Бердяев, В.Розанов, П.Флоренский, В.Вернадский и др.) и зарубежных (Ф.Ницше, О.Шпенглер, Х.Ортега-и-Гассет) мыслителей. Наконец, для нас чрезвычайно важны - в силу специфики гриновской прозы - труды по исследованию бессознательных процессов человеческой психики (работы как классических исследователей психологии - З.Фрейда, К.Г.Юнга, У.Джеймса, В.М.Бехтерева, так и современных психоаналитиков - С.Фанти, А.Дуброва, В.Пушкина и др.)

Научная новизна работы заключается в стилевом анализе поэтики писателя. Мы стремимся показать, как закон оксюморона планомерно организует Форму поздних рассказов Грина, благодаря чему ее наполняет пафос активного преодоления свободным духом устоявшегося "порядка" вещей, прорывающегося сквозь враждебную действительность в небывалые трансцендентные высоты и состояния. В этом направлении впервые исследуется словесная и сюжетная структура лучших рассказов Грина (прежде всего "Крысолова", "Серого автомобиля", "Фанданго"). Анализ поэтики автора ведется как поиск особой гриновской концепции мира и человека с его глубоким драматичнейшим конфликтом между "явным" и "сущим", с его сверхнапряженнейшей, "разрывной" внутренней жизнью, со сверхсильной духовной энергетикой и трагическим ощущением глобального одиночества.

По-новому интерпретируются и эстетические корни поэтики > писателя: выявляется синтетическая основа художественного языка его произведений, исходящего из структурной напряженности как реалистической, так и модернистской поэтики, - с одной стороны, и с другой - из стремления художника создать свой языковой "подстрочник" глубинных процессов человеческой психики.

Практическая ценность работы связана с возможностью использования ее результатов в исследовании поэтики и стиля А.Грина, а также - в курсе истории русской литературы XX века, в спецкурсе по поэтике новейшей русской литературы. Материалы и выводы диссертации могут быть включены в практику вузовского и школьного преподавания.

Апробация работы. Материалы диссертации докладывались на ряде межвузовских конференций (конференция молодых ученых -Екатеринбург, 1995 г. и Дергачевские чтения - 1996 г.). Основные положения работы отражены в трех публикациях: "Личность Александра Грина и его стиль" - Екатеринбург, 1995 (тезисы),- "Оксюморонное слово Грина (рассказы 1920~х годов)" - Екатеринбург, 1996 (тезисы); "Известный" и неизвестный Грин (проблемы поэтики художника в критике)" - Екатеринбург, 1996 (статья).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Главы имеют следующие названия: I глава.- Личность Грина как преддверие его стиля; II глава: Оксюморонное слово писателя; III глава: Антитеза - основа сюжетно-композиционной структуры прозы Грина. Заключение содержит в себе краткие выводы и намечает некоторые новые пути в изучении творчества художника. Список литературы включает в себя 291 название.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Рассказы Александра Грина 1920-х годов"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Стремясь обозначить стилевую Формулу рассказовой прозы Грина 20~х годов, мы исходили из наиболее существенных особенностей "биографической" и "творческой" личности художника, чье сверхнапряженное мирочувствование предстает чрезвычайно зримым "знаком" культуры начала XX века, несущей в себе энергию интенсивного личностного начала. Его фигура в особой степени отвечает духу раскованного человеческого "Я", ибо бытовой и психологический его облик в высшей мере сопрягается с его художественной природой. Отсюда - столь явственная "неординарность", "странность", "непостижимость" творческой индивидуальности писателя, которая активнее всего проявляет себя в способности провидеть скрытую сущность вещей, ситуаций, психологических состояний. Именно эта человечески-творческая способность Грина формирует в нем постоянную устремленность к столкновению внешнего и внутреннего, материального и духовного, явного и скрытого, банального и загадочного. Подобная интенция художника ведет его по пути стилевого обретения себя в форме острейшего контраста, контраста-оксюморона, основанного на парадоксальном совмещении противоположностей.

Стилевой гриновский оксюморон более всего "работает" как инструмент исследования "силы непостижимого" в человеке, чему подчиняются все стороны его поэтики. Именно в поэтике концентрируется и реализуется понимание писателем загадок, заключенных в неисчерпаемом мире субъективности, с ее текучестью, неуловимостью, противоречивостью. Нестандартные, часто - странные, аномальные ощущения и чувства героя Грина, "противоположности его природы" облекаются автором в тождественную этим состояниям оксюморонную словесную форму, основанную на соединении семантически разнородных языковых компонентов: они становятся преобразованными психическими сущностями, возникающими из бессознательного и несущими в себе особую, "причудливую" экспрессию антагонизма.

Ряд взаимосвязанных друг с другом мотивов - антиномий, выражающих писательское миропонимание, не сводим к контрасту положительного - отрицательного, приятия - неприятия в силу отсутствия в авторском сознании устойчивых, статичных положительных или отрицательных смысловых соответствий. Благодаря этой непрерывной динамике контрастных чувств, настроений, состояний (они запечатлены в тропах, синтаксисе, ритме) создается тот "непрерывный трепет души", который делает ее природу столь неуловимо-противоречивой. Формой, органично выражающей эту глубинную противоречивость бытия, оказывается в мире Грина Форма особого, оборачивающегося, перевернутого оксюморона - подвижного, скользящего, "плавающего", творящего образ и прекрасной, и страшной - бесовской, демонической, неистинной - жизни. Именно он способен передавать психологическое состояние человека, выраженное внутренними переходами, метаморфозами, превращениями-перетеканиями резко противоположных друг другу ощущений, чувств, настроений.

Антитеза, специфичная для Грина, выступает и как мощный импульс сюжетного движения его рассказов 20-х годов, которое выражает напряженное противостояние видимого, внешнего - и скрытого, подспудного, глубинного. Захватывающая авантюрность внешнего сюжета удивительным образом сочетается с изощренным психологическим, внутренним сюжетом. Событийный ряд, строящийся по принципу резкого "наращивания" экстремальности и напряженности, контрастирует с богатым ассоциативным Фоном, рассчитанным на подсознательные импульсы воспринимающего. Бытовой хронотоп, концентрирующийся в вещественных атрибутах эпохи пореволюционной

России, постоянно меняется: перетекает, оборачивается в ино-формы и ино-состояния сверхреальности точно так же, как житейски-обыденные зарисовки внешности персонажей оборачиваются демоническими портретами, а изображение величественных картин природы - символом свободного парения духа или предугадываемых, "роковых" мгновений жизни.

Таким образом, целенаправленно выстраивая тексты Грина (особенно его "вершинные" рассказы 20-х годов), его оксюморонная поэтика открывает свою внутреннюю подвижность ("мерцательность", "колебательность"), благодаря чему создается особо сложная, перевернутая, полная тайн и загадок картина человеческого состояния и состояния реальности. Именно Формой своих вещей, их структурой, их стилем Грин передает глобальный, "тектонический" сдвиг в сознании человека, отчетливо обозначившийся в первые десятилетия XX века, выражая и авторское смятение перед неконтролируемыми силами истории и, вместе с тем, надежду на творческие возможности человека. Поэтому мы можем сказать о том, что своеобразие рассказовой прозы писателя состоит в особом провидческом и гуманистическом пафосе, выраженном в тревожном предчувствии "неслыханных перемен, невиданных мятежей" нового века и, одновременно, в его страстной вере в возможность и необходимость преодоления сил зла человеческим талантом, участием, единением.

Дальнейшее изучение творчества писателя и в частности - его стилевой Формы, думается, должно осуществляться на пути "пересечения" и "стыка" различных подходов к его текстам, в первую очередь - системно-структурного и психоаналитического, что кажется нам весьма перспективным, в силу особой сближенности "живой" и "творческой" личности автора.

Продуктивными также представляются пути сравнительного изучения художественных систем (в частности различных сфер поэтики) Грина - и Гоголя (Фантастика, гротеск, ирония), Грина - и Андрея Белого (проблема бессознательного и Форма его языкового "освоения", методы создания ассоциативных полей), Грина - и Куприна ("Суламифь" и "Гранатовый браслет": соотношение реалистических и мистических культурных традиций), Грина - и Набокова (цели и способы создания аномальных бытовых и психологических ситуаций), наконец, Грина - и представителей европейского экзистенциализма (проблема отчуждения человека и форма ее художественного воплощения).

Список научной литературыДикова, Татьяна Юрьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

2. Грин А.С. Собрание сочинений: В 3—х т. СПб.: Прометей. 1913. Т.1. Штурман "Четырех ветров". 264 с.

3. Т.2. Пролив бурь. 214 с. Т.З. Позорный столб. 232 С.

4. Грин А.С. Полное собрание сочинений: в 15-и т. Л.: Мысль. 1927-1929. вышло 8 томов: 2,5,6,8,11-14.

5. Т.2. Золотая цепь: Роман. 1927. 199 с.

6. Т.5. Шесть спичек.: Рассказы. 1927. 192 с.

7. Т.6. Черный алмаз: Рассказы. 1928. 186 с.

8. Т.8. Окно в лесу: Рассказы. 1929. 253 с.

9. Т.Н. Веселый попутчик: Рассказы. 1929. 207 с.

10. Т.12. Корабли в Лиссе: Поести и рассказы. 1927. 271 с.

11. Т. 13. Колония ЛанФиер-. Рассказы. 1929. 332 с.

12. Т.14. Приключения Гинча: Рассказы. 1929. 295 с.

13. Грин А.С. Собрание сочинений: В 6-и т. М.: Правда. 1965. Т.1. Рассказы, 1906-1910. 463 с.

14. Т.2. Рассказы, 1910-1914. 468 с.

15. Т.З. Алые паруса: Феерия; Блистающий мир.- Роман; Рассказы. 1914. 448 С.

16. Т.4. Золотая цепь: Роман; Рассказы, 1916-1923. 400 с. Т.5. Бегущая по волнам: Роман; Рассказы, 1923-1929. 479 с. Т.б. Дорога никуда: Роман; Автобиографическая повесть; Рассказы, 1929-1930. 406 с.

17. Грин А.С. Собрание сочинений: В 6-и т. М.: Правда. 1980. Т.1. Сборники рассказов: Шапка-невидимка, Штурман "Четырехветров", Пролив бурь. 496 с. Т.2. Сборники рассказов: Позорный столб. Загадочные истории.

18. Знаменитая книга. 462 с. Т.З. Алые паруса.- Феерия,- Блистающий мир,- Роман,- Сборник,рассказов: Искатель приключений; Рассказы, включенные в список произведений для собрания сочинений издательства "Мысль". 494 с.

19. Т. 6. Дорога никуда: Роман,- Сборники рассказов.- Брак Августа

20. Эсборна, Огонь и вода,- Рассказы 1918-1930 г., печатавшиеся в периодике. 494 с.

21. Грин А.С. Собрание сочинений: В 5-и т. Сост. В.Ковский. М.: Худож. лит. 1991. К настоящему времени вышло 3 тома.

22. Т.1. Рассказы, 1906-1912. 1991. 702 с. Т.2. Рассказы, 1913-1916. 1991. 654 с.

23. Т.З. Рассказы, 1913-1930; Стихотворения,- Поэмы. 1991. 733 с.

24. Грин А.С. Шапка-невидимка: (Рассказы). СПб: Кн.маг."Наша жизнь". 1908. 179 с.

25. Грин А.С. Рассказы. T.I. СПб.: Земля. 1910. 264 с.

26. Грин А.С. Штурман "Четырех ветров". Рассказы. М.-Л.: Земля и Фабрика. 1926. 134 с.

27. Грин А.С. Вокруг Центральных Озер. М.-Л.: Мол.гвардия. 1927. 107 с.

28. Грин А.С. Автобиографическая повесть. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде. 1932. 152 с.

29. Грин А.С. Недотрога: (неоконченный роман)//Огонек. 1936. N2-3. С.10-22.

30. Грин А.С. Джесси и Моргиана: Повесть, новеллы, роман. Л.:13