Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования

Минц, Светлана Самуиловна

автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования

Год: 2000
Автор научной работы: Минц, Светлана Самуиловна
Ученая cтепень: доктора исторических наук
Место защиты диссертации: Краснодар
Код cпециальности ВАК: 07.00.09

Диссертация по истории на тему 'Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Им. М. В. ЛОМОНОСОВА

На правах рукописи

Светлана Самуиловна МИНЦ

РОССИЙСКАЯ МЕМУАРИСТИКА последней трети ХУШ-первой трети XIX в. В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук.

Специальность 07.00.09 — историография, источниковедение и методы исторического исследования

Москва 2000

Работа выполнена на кафедре дореволюционной отечественной истории Факультета истории, социологии и международных отношений Кубанского государственного университета.

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук О.М. Медушевская

доктор исторических наук В.А. Федоров

доктор исторических наук A.A. Горский

Ведущая организация: Ростовский государственный университет

Защита состоится "_____1_" _ декабря_2000 г. в_16_часов

на заседании специализированного совета Д.053.05.08 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова (119899, ГСП, Москва, Воробьевы горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, Исторический факультет, ауд. № 550_).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. A.M. Горького (Воробьевы горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов МГУ).

Автореферат разослан " 27 " октября_2000 г.

Ученый секретарь специализированного совета доктор исторических наук,

профессор Н.М. Мещерякова

т-/

/ч о

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы обусловлена по крайней мере тремя факторами. Во-первых, особой ролью, которую берет па себя историко-психологическое знание в сфере исторического познания. Во-вторых, быстрой профессионализацией историко-психологических исследований, происходящей в отечественной науке в течение последней трети XX столетия. В-третьих, потребностью современного социокультурного знания в способах научного мышления, связанных с современным пониманием теории сложных систем.

История и психология с разных точек зрения рассматривают культуру, социум н личность. Как конкретные научные дисгцтлины, они по-разному определяют приоритетные объекты своего внимания. Как области познания, они практически нерасторжимы. В эпоху Просвещения история конституировалась в сферу рационально обоснованного знания через интерес к культуре как объекту изучения, рассматриваемому с точки зрения соотношения общества и личности. Психология, еще в XVIII в. заявившая о себе как о самостоятельной науке о душе, сумела выйти за рамки практической медицины тоже только через изучение культуры, открыв для себя социальную природу личности и историчность контекста развития индивидуальных и массовых форм сознания. Историю и психологам роднит необходимость включать в понимание индивидуальности социологию и культуру. Совмещать такую трактовку индивидуальности с устоявшимися представлениями об уникальности человеческой личности достаточно сложно даже современной науке. Междисциплинарная проблематика, существенно расширяющая гносеологические и эпистемологические горизонты истории за счет соединения возможностей исторического источниковедения с опытом социологии и психологии, заслуживает самого пристального исследовательского внимания.

Проблемам источниковедения предназначено одно из ведущих мест как в постижении природы историко-психологического знания, так и в определении его статуса в историческом познании в целом. Профессионализация историко-психологического знания переводит его с уровня теоретико-методологического обобщения на уровень конкретно-исторического исследования, а это требует известной трансформации не только принципов исследования, но и самих представлений об изучаемых явлениях и процессах. С проблемами источниковедения связаны такие «вечные» вопросы научного исследования как природа и статус исторического факта, а также степень достоверности и доказательности научных реконструкций.

Историко-психологическое знание пришло в историческую науку стихийно. Историк вынужден был обращаться к нему, повинуясь внутренней лотке развития науки. Начиная осмысливать историко-психологические явления в категориальном плане, историк оказывается перед необходимостью менять логику научного рассуждения и осваивать или создавать заново целую систему понятий. Знания об исторической психологии вступают в известное противоречие со стереотипами позитивистски понимаемой истории, поскольку рядом с фактом, воспринимаемым как конкретное событие с физически измеряемыми параметрами (временная и пространственная локализация, конкретность участников, документализация его течения и результатов, пролонгированное отражение в последующих событиях), они ставят такие явления как эмоции, чувства, когнитивные модели и ментальные структуры, сознательная или неосознанная мотивация поступков, особенности их восприятия современниками и потомками. Почти сто двадцать лет потребовалось науке, чтобы определить, что представляют собою эти явления. Теперь стоит задача их конкретизации на уровне

отражения непосредственно в текстах исторических источников. Настала очередь историка-практика ответить на вопрос, что и как надлежит изучать для получения научно обоснованного и верифицируемого знания об историко-психологических явлениях и процессах, имеющих конкретную временную и пространственную локализацию, конкретных ' носителей и проявляющихся в реальных результатах и последствиях. Задачи, стоящие сегодня перед историческим источниковедением, сродни тем, что волнутот современных социологов. Их обращение к внутреннему миру человека, к психологии и социологии личности немедленно поставило вопрос о необходимости адекватного инструментария для анализа духовной культуры и «интерсубь-ективпого» измерения человеческого существования. Для создания необходимой операциональной системы им пришлось обращаться к таким категориям как дополнительность, неопределенность, случайность, неустойчивость, целостность и т. п.'. Сходные проблемы ставит перед историческим источниковедением современное историческое моделирование2.

Историография источниковедческого изучения историко-психологической проблематики. Интерес к исторической психологии родился в отечественной науке благодаря культуре романтизма. Первоначально интерес к исторической психологии существовал как потребность постижения нематериального мира духа, отразившегося в поэзии и искусстве. Затем он сосредоточился вокруг двух понятий - душа народа и душа человека.

Необходимость обращения к народной поэзии была одним из манифестов романтизма3. Методы изучения истории граничили е художественным творчеством, поэтому первые опыты историко-психологаческого моделирования можно найти в исторической беллетристике4. В историческую науку проблему исторической психологии, не используя ни термина, ни даже понятия, фактически ввел Н.М.Карамзин. Его интерес к психологии был связан с тягой культуры рубежа XVIII и XIX столетий к рациональному осмыслению человеческой натуры и характера. Увлечение общества физиогномикой - наукой о связи внешности с чертами характера человека, - привело молодого Карамзина в Цюрих, к швейцарскому врачу, философу, натуралисту г писателю И.-К.Лафатеру, автору знаменитого четырехтомного труда «Физиогномические фрагменты», опубликованному в 1775-1778 гг.5. Позже, в России он был участником споров о сущности характера как составляющей литературного или историче ского повествования. В более зрелом возрасте Карамзин сделал понятие национально го характера исторической категорией и описал противоречивый характер Иван. Грозного в девятом томе своей «Истории государства Российского». Пару десятиле тий спустя В.Ф.Одоевский пытался уже предметно осмыслить соотношение исихоло гии и художественного творчества. Он писал, что обращение к психологии меняет 1

' Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и лит. пре-дисл. Г.С.Батыгин; Ред.-сост. С.Ф.Ярмолюк. СПб, 1999. С. 395; 315-316.

2 Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. М., 1984.

3 См., напр.: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980; Русские эстети ческие трактаты первой трети XIX века: В 2 т. Т. II. М., 1979: «Их вечен с вольностью союз»: Литера турная критика и публицистика декабристов. М., 1983.

4 См., напр.: Русская историческая повесть первой половины XIX века. М., 1986.

5 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 106-124,169 и далее. Подробнее < связи увлечения физиогномикой с эволюцией научных предстаалений о культуре в науке начала 1800 х гг. см.: Минц С.С. Рождение культурологии. С. 164-165.

науку, и искусство, ученого заставляя поэтизировать науку, а поэту сообщая прогностические способности исследователя6.

Констатация необходимости изучать фольклорные источники и памятники древней письменности к 1840-м гг. привела к описанию источников знаний об отечественной истории. Первой книгой подобного плана стала небольшая по объему монография А.В.Старчевского «Очерк литературы древней истории до Карамзина» (СПб., 1845). В ней же впервые в отечественной историографии как особая группа литературных памятников, обладающая целым рядом сходных черт, были охарактеризованы мемуарные произведения, имеющие отношение к истории России. Отношение A.B. Старчевского к источникам, как и у многих его современников, было наивно прагматическим.

Источниковедческие приемы изучения литературных памятников стали применяться примерно с того же времени учеными культурно-исторической школы русской славистики, сначала Ф.И.Буслаевым, затем Н.С.Тихонравовым7. Наиболее цитируемый представитель культурно-исторической школы - А.Н.Пыпин8. Его вклад в источниковедение историко-психологического исследования заключается в использовании литературного контекста в качестве исторического источника. Впрочем, его источниковедческие наблюдения базировались скорее па чувстве истории, свойственном А.Н.Пыпину как талантливому ученому, чем на логически обоснованных источниковедческих приемах. Не случайно в среде российских интеллектуалов его работы, как и работы М.И.Пьияева9, имели статус чтения и больше были связаны с представлениями о функции литературной критики и журналистской деятельности, чем об историческом исследовании.

И.Е.Забелин ввел представления об исторической психологии в описание собственно событий отечественной истории. Его работы привлекали внимание современников экзотичностью сюжетов (быт русских царей и цариц; портреты героев истории, реконструированные строго по материалам источников; быт русского народа, подаваемый в предельно обобщенном виде10). Необычность трактовки этих сюжетов, предлагаемая ученым, долго еще казалась совершенно непривычной. С.Ф.Платонов, например, постоянно подчеркивал оригинальность его исследовательских позиций". Тем не менее, именно осознание значения национального как объекта научного познания ввело историко-психологическую проблематику в контекст отечественного исторического исследования. Произошло это во второй трети XIX в.

6 Одоевский В.Ф. Психологические заметки // Одоевский В.Ф. О литературе и искусстве. М., 1982. С. 68.

7 О культурно-исторической школе как явлении отечественной культуры см., напр.: Крупчанов U.M. Культурно-историческая школа в русском литературоведении. М., 1983.

8 Из работ А.Н.Пыпина наиболее популярны: Пыпин А.Н. История русской этнографии: В 4 т. СПб., 1890; Он же. История русской литературы. СПб., 1911.

' Пыляев М.И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. М., 1990; Он же. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы / Репринтное воспроизведение с издания A.C. Суворина. М., 1990.

10 См., напр.: Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 1990; Он же. Домашний быт русских цариц в XVI н XVII столетиях. Новосибирск, 1992; Он же. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время // Русский Архив. 1872. Кн. 10. Вып. 2-6,12; Он же. История русской жизни: В 2 т. М,. 1876-1879.

" Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М„ 1993. С. 89, 142 и др.

чительности роли воображения историка в создании исторических портретов12. Отечественная история расставалась с традициями рассказывателей истории и вводила требования научной строгости. На первых порах неукоснительное следование содержанию исторических источников казалось достаточным гарантом точности научных реконструкций. То, что точность цитирования источников не спасает от создания новых исторических мифов, тоже осознавалось и стимулировало дальнейшую профессионализацию исторического источниковедения.

Интерес к народному быту и сознанию, вызвавший к жизни описательно-аналитические работы И.Е.Забелина, Н.И.Костомарова, А.Н.Пыпина, позже -А.Н.Веселовского, Л.П.Карсавина и др., - достаточно быстро был канализирован специальными отраслями исторической науки: уже обозначившей свои научные приоритеты этнографией и рождавшейся историей культуры. Устойчивый интерес к историческим портретам вводил в научный оборот реконструкцию черт исторической психологии, но вопрос об источниковедческом обосновании таких описаний специально пока не стоял. Вплоть до начала XX в. словно что-то сдерживало историков в их обращении к проблемам исторической психологии. Интерес к явлениям такого плана ясно прослеживался, но в аппарате исторического исследования не хватало инструментария для их вычленения и слов для их описания в достаточно строгих понятиях и терминах. Твердая убежденность в идеографической природе исторического знания, канонизированная и поддерживаемая неокантианством рубежа предшествующих столетий, закрепляла установку на перевод историко-психологических изысканий в сферу художественного творчества или в область его изучения. Исследования историографического порядка13, а также внимание отечественной науки к методологическим работам В.Дильтея и Г.Рикксрт, русские переводы которых появлялись с завидной оперативностью, подтверждали интерес историков того времени к исторической психологии и потребность в научном осмыслении подобной проблематики.

рам же. С. 84-85.

13 Начиная с «Истории русского самосознания» М.О.Кояловича, они стали постоянным компонентом отечественной исторической науки. См.: Коялович М.О. История русского самосознания. М., 1884; Иконников B.C. Опыт русской историографии, Киев, 1891; Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1897; Платонов С Ф. Статьи по русской истории (1883-1912). СПб., 1912.

14 Они были популярны в России со времен И.-Г.Гердера и Я.Гримма, но нашли воплощение больше в сфере литературной критики и эстетической мысли. См., напр.: Григорьев A.A. Эстетика и критика. М., 1980.

Историческая мысль осваивала идею органического развития в интерпретации С.М. Соловьева, но переводила ее не столько в практику конкретно-исторического исследования, сколько в область философского осмысления познавательных процессов.

15 Подробнее об этом: Брагина Л.М. «Культура Возрождения в Италии» Якоба Буркхардта: Традиции восприятия // Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии: Опыт исследования. М„ 1996. С. 549-554.

ристики помогали постигать социокультурные-тенденции развития самих представлений об истории. Позже, во второй половине XX в., многолетний опыт работы отечественных историков с историческим контекстом как источником был блестяще реализован в создании одной из ведущих мировых школ семиотического изучения культуры. Наиболее заметный вклад в ее создание и развитие внесли Ю.М.Лотман, Б.А.Успенский, В.М.Живов и Вяч. Вс.Иванов.

Начиналось же с малого. С задач описания конкретной психологической проблемы по материалам источников16. С осозпания связи специфики текста со спецификой жанра17. С повидовой характеристики основных групп источников, используемых для создания обобщающих трудов по истории России .

Осознание влияния исторического контекста на психологию личности помогло Н.Д. Чечулину охарактеризовать особенности историко-психологического изучения такого источника как мемуары19. По сути, это первая собственно источниковедческая работа, начавшая ряд историко-психологических источниковедческих исследований. Рядом с работами Н.Д.Чечулина могут быть поставлены, пожалуй, только библиоп-сихологические исследования Н.А.Рубакина. В работах Н.А.Рубакина источниковедческие моменты носили, однако, вспомогательный характер.

Ситуация изменилась существенным образом с развитием экспериментальной психологии и становлением психоанализа. Сближению исторических и психологических исследований способствовал тот интерес к истории, который четко проявился в творчестве ведущих психологов первой трети XX в., особенно З.Фрейда, К.Юнга и Л.С.Выготского. Сильной стороной их взглядов была историчность восприятия особенностей человеческой индивидуальности. В работах Л.С.Выготского она превратилась в особую культурно-историческую теорию психологии личности, способствующую развитию не только психологии, но и истории культуры. На отечественную историческую мысль работы Л.С.Выготского стали влиять особенно сильно с середины 1960-х гг., с изданием «Психологии искусства» и последующей публикацией собрания его сочинений20.

В начале XX в. проявились две особенности развития историко-психологического знания: социологазация и психоаналитическая индивидуализация. Первая тенденция нашла свое выражение в работах авторов сборника «Вехи» и их оппонентов, Н.А. Рыбникова и А.Б. Залкинда21. Вторая - в исследованиях Б.Л. Модзалевского, С.Я.

16 См., напр.: Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1866; он же. Дополнения // Кирхман П. История общественного и частного быта. Чтение в школе и дома / Пер. К. Розенберг. М., 1867. Ч. 1. (М.В.Нечкина подсчитала, что объем дополнений составил 118 с. из 250 с. общего объема текста: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974. С. 120, 586); Иконников B.C. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1867; Павдов-Сильванский Н.П. Проекты реформ в записках современников Петра Великого. СПб., 1897.

" Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871.

18 Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история: В 2 т. СПб, 1872. Т. I. Введение.

" Чечулин Н.Д. Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников. СПб., 1891.

® Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. / Под ред. А.РЛурия, М.Г.Ярошевского. М., 1982-1984; Он же. Психология искусства / Под ред. М.Г.Ярошевского. М., 1987.

21 Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 / Сост., коммент. Н.Козаковой; Предисл. В. Шелохаева. М., 1991; Рыбников H.A. Деревенский школьник и его идеалы: Очерки психологии школьного возраста. М., 1916; Он же. Идеология современного школьника // Педология. 1928. № 1; Он же. Язык ребенка. М.; J1., 1926; Он же. Автобиографии рабочих и их изучение. Материалы к истории автобиографии как исторического документа. М.; Л., 1930; Залкинд А.Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924

Штрайха, Р.Ю. Виппера и Н.М. Дружинина22. Историко-психологическое знание формировалось как междисциплинарное. Независимо от «базовой» специализации, авторы историко-психологических очерков достаточно быстро сталкивались с проблемой источников историко-психологического знания и методами обработки их материалов. Естественным было их обращение к мемуарам и автобиографиям, самой природой, казалось, предназначенным для историко-психологического изучения.

С ростом научного интереса к новейшей истории в поле зрения исследователей оказались источники, образовавшие комплексы в процессе длительного историко-культурного творчества социума (летописи, публицистика, актовый материал и т.п.), и складывавшиеся буквально на глазах - анкеты, статистические данные, материалы бюджетных обследований. Первые надо было найти и собрать, вторые - фактически создать. В 10-е-20-е гг. XX в. проблемы источниковедения историко-психологического исследования были актуализированы. Современный психолог сказал бы, что они были вербализированы, т.е. осмыслены до способности облечь их в конкретные слова и термины, имеющие достаточную значимость. Вопрос о точности и научной строгости пока не стоял. Поэтому их решение оказалось отложенным на несколько десятилетий.

Самым плачевным образом на истории исторической психологии в СССР сказались попытки советского правительства поставить на службу задачам преобразования общества естественные и погршшчные науки. Из существовавших тогда разработок предпочтение было оказано евгенике и психоанализу. Л. Д. Троцкий оценил направленность психоанализа на психокорректировку и счел его одним из наиболее мощных средств массовой переделки психики для ускоренного создания человека нового общества. Почти десятилетие он покровительствовал психоаналитикам и психоаналитическим исследованиям. Победа партии над троцкизмом стала в то же время концом целого направления в изучении индивидуальной и коллективной психологии23. После завершения борьбы с троцкизмом и троцкистами историко-психологическая проблематика сохранилась лишь в исторических исследованиях, да и то в виде потребности реконструировать образ исторического прошлого24. Она избирала своими источниками в основном тексты, воспринимаемые большинством как художественные («Моление» Даниила Заточника, например). Остальные виды источников привлекались как вспомогательные. Реконструкция тоже приближалась по методам к художественному творчеству25. Вопросы о природе историко-психологической реконструкции опускался.

22 См., напр.: Модзалевский Б.Л. Предисловие к «Запискам» П.С.Батурина // Голос минувшего. 1918. № 1/3; Штрайх С.Я. Филипп Филиппович Вигель (Историко-литературный очерк) // Вигель Ф.Ф. Записки. Т. 1. М„ 1928; Дружинин Н.М. С. П. Трубецкой как мемуарист // Декабристы и их время. Т. 2. М.; JT. 1932; Он же. Декабрист Никита Муравьев. М„ 1933. Две последние работы были переизданы к столетнему юбилею их автора. См.: Дружинин U.M. Избранные труды: Революционное движение в России XIX в. М„ 1985.

2) Подробнее об этом см.: Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб., 1993.

24 Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси: Историко-бытовые очерки X1-XII1 веков. Л., 1966 (первое изд. - М.; Л., 1947).

25 Б.А. Романов за образец взял прием, использованный Данте в «Божественной комедии».

Характерно, что уже в начале XX в. к исследователям приходит понимание, что существует разница между институализированной наукой и ее интерпретациями внутри других, пусть даже родственных научных дисциплин. Оно вербализируется С.Л.Франком в виде замечаний об ограниченности экспериментальной психологии и о «парадоксе» современного гуманитарного знания, заключавшегося, по мнению ученого, в том, что «историки (в самом широком смысле), исследователи социальной жизни человека... должны были пользоваться самодельной психологией, созданной для их собственного употребления»26. Уверенность в необходимости особой науки об идеальном в человеческой личности и культуре сочеталась с потребностью искать объективную природу идеального в его конкретных проявлениях . «Самодельные» же психологии появлялись в силу того, что междисциплинарная кооперация часто представлялась ученым превращением социогуманитарного знания в естественнонаучное. Специфика социогуманитарного знания пересиливала субъективные устремления, и психологическое знание, независимо от первоначальных исследовательских задач, менялось, попав в иной контекст научного осмысления. Оценка и верификация происходивших изменений требовала времени.

Возвращение исследовательского интереса к историко-психологическому знанию произошло в нашей стране в середине 1950-х-первой половине 1960-х гг., благодаря усилиям историков (Б.Ф.Поршнева и А.Я.Гуревича28). Книга М.М.Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (М.: Художественная литература, 1965) сыграла в этом процессе роль своеобразного катализатора. Исследователи стали искать проявления психологических черт в изучаемых процессах, ориентируясь на достаточно устойчивые характеристики массового сознания. Осмысливалась в первую очередь источниковедческая база изучения культуры «безмолвствующего большинства»29, что помогло к 1990-м гг. создать мощный инструментарий изучения сознания больших социальных групп типа этносов30 и культурных сообществ31. Для историков (да и не только для них) оказалось чрезвычайно важно осознать, что традиционное сознание является характеристикой не только первобытных народов, но и современного общества, а современная соци-

26 Франк С.Л. Душа человека: Опыт введения в философскую психологию // Франк СЛ. Реальность и человек. М, 1997. С. 7,27.

27 «К этому вопросу я подхожу как натуралист, а не как филолог», - писал в 1926 г. Н.А.Рубакин Ф.А.Щербине о своем интересе к восприятию книги читателями разных типов: Переписка Ф.А. Щербины и Н.А.Рубакина. С. 35.

28 Поршнев Б.Ф. Жан Мелье и народные истоки его мировоззрения. М„ 1955; Он же. Мелье. М„ 1964; Он же. Феодализм и народные массы. М., 1966; Он же. Социальная психология и история. М., 1966. То же. 2-е изд., доп. и исправ. — М., 1979. (Далее ссылки даются на это издание). Гуревкч А.Я. Некоторые аспекты социальной истории (Общественно-историческая психология) // Вопросы истории. 1964. № 10.

29 Подробнее об этом см.: Гуревич А.Я. История и сага. М„ 1972; Он же. «Эдда» и сага. М., 1979; Он же. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1093; Он же. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Покровский H.H. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян старообрядцев в XVIII в. Новосибирск., 1974; Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX века. М., 1986; Кабытов П.С., Козлов В.А., Литвак Б.Г. Русское крестьянство: Этапы духовного освобождения. М., 1988; и др.

10 Подробнее об этом: Солдатова Г.У. Психология межнациональной напряженности. М.: Смысл, 1998; Сикевич З.В. Социология и психология национальных отношений. СПб., 1999; и др.

31 См., напр.: История мировой культуры: Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций/Под ред. С. Д. Серебряного. М., 1998.

альная реальность отличается от более древних своих форм не отсутствием мифов, а большей сложностью их обнаружения и научной интерпретации32.

Реализация внутренней логики развития социогуманитарного познания приняла формы возрождения новой науки. Потребности сближения знаний о культуре и человеческих поступках с естественнонаучным знанием придало историю-психологическим изысканиям подчеркнутую социологическую направленность. Новая наука осознавала себя социальной психологией33. Складывалась она на базе системного подхода, осознавая и описывая свою специфику в парадигматике марксистского освещения. С историко-психологической проблематики начались в советской исторической науке сближение с западными социогуманитарными школами и публичный отказ от вульгарного марксизма. Возрожденческие настроения предопределили повышенный интерес исследователей к поиску отечественных корней историко-и социопсихологического знания34, потребность вернуться «к истокам» (работам начала XX в.), ощущение безнадежной отсталости отечественной науки в области изучения человеческой индивидуальности и сознания. Чувство отсталости не соответствовало реальному содержанию работ А.Я.Гуревича, М.М.Бахтина, Л.М.Баткина, Л.М.Брагиной, Ю.Л.Бессмертного, М.Т.Петрова и авторов московско-тартусской школы семиотического изучения культуры. Острота переживаний отсталости отечественного социогуманитарного знания в изучении человеческой индивидуальности и форм мышления свидетельствует, скорее, о повышенной востребованности подобной проблематики в отечественной науке. Не случайно уже к концу 70-х гг. историки стали писать об исторической психологии, оставив социальную психологам и социологам, а решив для себя вопрос о природе востребованного знания, практически сняли теоретические вопросы с повестки дня. В 1980-90-е гг. происходит прагмати-зация историко-психологических исследований. Они становятся конкретнее и описа-тельнее. На первый план выходит необходимость накопления историко-психологического знания. Объектом исследования все чаще становятся явления,

32 Подробнее об этом: Лурье C.B. Метаморфозы традиционного сознания (Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического материала). СПб., 1994.

33 О развитии и состоянии методологических проблем социально-психологической науки 60-70-х гг. и о специфике первоначальных толкований ее предмета см. подробнее: Парыгин Б.Д. Социальная психатогия как наука. Л., 1965; Проблемы общественной психологии / Под ред. В.Н. Колбановского и Б.Ф.Поршнева М., 1965; Осипов Г.В., Ольшанский В.Б. О состоянии, проблемах и перспективах развития социальной психологии в СССР // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976; Парыгин Б.Д. Современное состояние и проблемы социальной психологии в СССР // Там же; Он же. Современное состояние и проблемы социальной психологии. М., 1973. Социальная психология. История. Теория. Эмпирические исследования. Л., 1979. Шорохова Е.В. Социальная психология (проблемы и задачи) // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975. Шорохова Е.В., Бобнева М.И. Проблемы изучения психологических механизмов регуляции различных видов социального поведения // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979. Андреева Г.М. Социальная психология. М., 1980.

34 См., напр.: Чикин Б.Н. Из истории социальной психологии в России XIX века. М„ 1978; Вилен-ская Э.С. Н.К. Михайловский и его идейная роль в народническом движении 70-начала 80-х годов XIX века. М., 1979; Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль / Сост. и авт. вступ. ст. В.М. Лейбин. M., 1994; Попов H.A. Труды русских историков второй половины XIX века как исторический источник по истории формирования исторической психологии: Автореф. дис... канд. ист. наук. М., 1996; и др.

отраженные в источниках, а не сами источники и источниковые комплексы. В 1990-х гг. исключением перестает быть даже специализированное источниковедческое исследование. В них тоже приоритет отдается историко-психологическим реконструкциям. Источники и методы работы с ними присутствуют как основа конкретно-исторических описаний, а не объект специального изучения. Наиболее интересные источниковедческие наблюдения, связанные с природой фиксации определенных типов информации в различных видах источников, переносятся в исследования, связаппые с историей архитектуры и искусства. Их можно найти, например, в книге

B.Паперного «Культура Два» или В.Мириманова «Искусство и миф: Центральный образ картины мира» 5. Эти исследования опираются на культурологические традиции школ А.Я.Гуревича и Ю.М.Лотмана. Тенденция рассматривать фазы онтологического развития изучаемого явления от его рождения до современности роднит их с интерпретивной историей русской культуры Дж.Биллингтона, написанной в 1960-х гг.36. Введение современности как модуля осмысления исторических событий придает этим работам социологическую направленность и сближает их (при всей внешней непохожести) с «Очерками по истории русской культуры» П.Н.Милюкова37. Ориентация на семиозис выводит их за рамки какой-либо отдельно существующей конституированной дисциплины. Феноменологизация объекта изучения придает работам философскую направленность, которая в современных условиях принимает вид введения цивилизационного подхода в историко-культурное исследование. На практике это ведет к формированию нового представления об историко-культурном исследовании, в котором акцент переносится с самих социальных процессов на их отражение в сложившихся ментальных структурах разных уровней от индивидуальных до цивилизационных. В конкретно-исторических исследованиях началось это с поисков нетрадиционных источников или методов их обработки38. Поиски оказались переосмыслением понятия «текст», а оно привело к появлению нового типа конкретного историко-культурного исследования типа книг В.Э.Вацуро о салоне

C.Д.Пономаревой, И.А.Паперно о Н.Г.Чернышевском и сознании разночинной интеллигенции, О.Г.Чайковской о женских образах в мемуарах и портретах екатерининского времени, Б.И.Краснобаева, А.М.Паиченко и Л.А.Черной о русской культуре пере-

" Паперный В.А. Культура Два. М., 1996; Мириманов В.Б. Искусство и миф: Центральный образ картины мира. М., 1997.

36 Billngton J. H. The Icon and the Axe: An Interpretive History Of Russian Culture. N.-Y.: Vintage Books, A Division of Random House, 1970.

37 Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1993-95.

38 См., напр.: Плугин В.А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская живопись как исторический источник. М., 1974; Петров М.Т. Биография итальянского Возрождения как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. T. VI. Л., 1974; Паперно И.А. О реконструкции устной речи из письменных источников (Кружковая речь и домашняя литература в пушкинскую эпоху) // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1978; Козлов В.А., Обожда В.А., Пушков В.Н. Опыт изучения особенностей культурного развития советского колхозного крестьянства (по данным бюджетных обследований крестьянских хозяйств в 20-х гг.) // История СССР. 1978. 5; Раскин Д.И. Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины XVIII века (материалы к изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР. 1979. № 4; Буховец ОТ. Приговорное движение крестьян в 1905-1907 гг. (Методы изучения по материалам Самарской и Воронежской губерний: Автореф. ... канд. дис. М.,1984; Гришина З.В., Пушков В.П. Источниковедческий анализ статистики чтения периодики в Петербургской публичной библиотеке (1863-1912 гг.) // История СССР. 1991. № 2; Пушков В.П. Географический аспект формирования студенчества Московского университета 188-1905 гг. (опыт факторизации динамических рядов) // Вестник Сосковского университета. Серия 8. История. 1993. № 6.

ходного типа39. Традиция 1980-х гг. попыталась осмыслить такие исследования как культурологические. Их эволюция, как показывают, например, книги И.В.Кондакова40 и «Очерки русской культуры», выпускаемые лабораторией историко-культурных исследований исторического факультета МГУ41, вполне укладывается в представления о конкретном историко-культурном исследовании. Появление таких работ и превращение их создания в устойчивую потребность свидетельствует об изменении природы самого историко-культурного знания.

Поиски психологии, соответствующей потребностям исторической науки, и сближение историко-психологического знания с естественнонаучным, привели в середине 1960-х гг. к постановке источниковедческих проблем историко-психологического исследования. Способствовали тому работы Б.Ф.Поршнева и А.Я.Гуревича, в которых подчеркивалось, что историко-психологическое исследование требует не столько новых источников, сколько особых методов работы с ними42.

В исторических работах того времени появилась потребность сопоставлять традиционные и нетрадиционные подходы к изучению истории. Под последними понимались приоритеты, помогающие охарактеризовать роль конкретных людей в истории. Противопоставлялись традиционные и нетрадиционные источники. Под понятие нетрадиционных источников подводились источниковые виды, фигурировавшие в исторических исследованиях в качестве иллюстративного материала, но практически не выделявшиеся в самодостаточные источниковые комплексы. К ним относились художественные произведения как составная часть культуры («литература»), отдельные виды и жанры повествовательных произведений (летописи, агиография, биографический жанр, психологический роман, историческая повесть), иконопись и живопись, статистические комплексы, письма и мемуары, рассматриваемые не с точки зрения единичности и уникальности, а с позиций массовости. Такой подход подчеркивал социологичность их природы как части человеческой деятельности и общения. Осмысление историко-психологического содержания художественной литературы (понятие структуры текста осваивалось историческим источниковедением, например, через усвоение чисто литературоведческого термина «поэтика»43), а затем и историко-психологического содержания культурных эпох стало основой формирования источниковедения историко-психологического исследования. В этом смысле труды литературоведов и историков литературы М.М.Бахтина, Д.С. ихачева,

39 Вацуро В.Э. С.Д.П.Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989; Paperno I. Chernyshevsky and the Age of Realism. A Study in the Semiotics of Behavior. Stanford University Press. Stanford, Cal., 1988 (Рус. лер.: Паперно И.А. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996); Чайковская О.Г. «Как любопытный скиф...»: Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. М., 1990; Краснобаев Б.И. Русская культура второй половины XVIl-начала XIX вв. М., 1983; Панченко A.M. Русская культура кануна петровских реформ. JI., 1984; Черная Л.А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М., 1999.

40 Ср., напр.: Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997; Он же. Культура России. М., 1999.

41 Очерки русской культуры XIII-XV веков. М., 1970; Очерки русской культуры XVI века: В 2 ч. М., 1977; Очерки русской культуры XVII века: В 2 ч. М. 1978-79; Очерки русской культуры XVIII века: В 4 ч. М., 1985-90; Очерки русской культуры XIX века. Ч. 1: Общественно-культурная среда. М„ 1998.

42 Гуревич А.Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969; Он же. История и cara. М., 1972; Он же. «Эдда» и cara. М., 1979; Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история // История и психология. М., 1971.

43 В последнее десятилетие сходным путем идет становление методологического аппарата социологии знания. См.: Воробьева A.B. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 3/4. С. 90-98.

Л.Я.Гинзбург, Ю.М.Лотмана и О.М.Фрейденберг могут рассматриваться как источниковедческие. С ними связано

• введепие в научный оборот понятия структурпого анализа повествовательного текста;

• расширение представлений о значении понятия «текст» как ключевого для понимания историко-культурных процессов общения и преемственности;

• принципиально иное понимание иерархии форм мышления, ориентированное не на примат идеологии как высшей формы общественного сознания, а на культурологически воспринимаемую последовательность мифологического, рационального, позитивного и релятивистского мышления;

• введение понятия хронотопа как мыслетпорного пространства, обладающего способностью к объективации и наделенного силой преобразовывать физическую реальность;

• осознание объективной природы субъективности и даже искаженных восприятий и интерпретаций социокультурной реальности;

• выявление связи исторически сложившихся концепций человеческой личности со структурой жанров и строением текстов в их нарративном, предметном и поведенческом воплощении.

Историки часто обращались к исследованиям этих авторов в поисках методологических подходов к историко-психологическим явлениям и процессам, образцов для их понимания и описания.

В работах историков преобладает прагматический подход к источникам исто-рико-психологической информации (ее надо было обозначить, вычленить и описать как явление сознания или культуры). В источниковедческих исследованиях преобладают статьи конкретного или постановочного содержания. Мопо1рафий среди них немного до сих пор. Зато увеличивается количество диссертационных исследований, среди которых немалое место занимают докторские диссертации. Рост популярности историко-психологической проблематики среди источтжоведов не случаен. Ведь обращение к историко-психологической, а затем и шире - историко-культурной проблематике выводит историческое источниковедение на освоение более емкого уровня логического анализа и обобщения информации, содержащейся в источниках самых разных видов. Историко-психологическая проблематика помогла источникове-дам сформулировать следующие вопросы:

• о связи социальных функций источников с их структурой;

• о социокультурной природе повидовой эволюции корпуса исторических источников, которыми располагает историческая наука;

• о специфике отражения социокультурной реальности в источниках разных видов;

• о природе изоморфизма и репрезентативности как методологического обоснования научности источниковедения;

• о преломлении структуры индивидуального и коллективного сознания в информационной структуре исторических источников.

Обращение к исторической психологии помогло источниковедам не только поставить эти вопросы, но и найти к ним подходы как к объектам изучения.

Ключевое значение для формирования источниковедения историко-психологических исследований имело введение в научный оборот количественных методов и понятия «массовые источники».

Применение количественных методов воспринималось прежде всего как расширение источниковой базы «традиционного» источниковедения.

В современных исследованиях мало вспоминается о самом понятии «традиционное» источниковедение. Тем не менее, оно. сыграло"немалую роль в изменении и расширении спектра методологических подходов, используемых отечественной исторической наукой в изучении социокультурных процессов. Под «традиционным» источниковедением подразумевалось наивно материалистическое понимание проблем исторических источников, которое господствовало в исторической науке, считавшей себя марксистской. По своему познавательному потенциалу оно стояло ближе к классическому позитивизму, чем к научным школам второй половины XX в. Обращение к количественным методам помогло историкам совместить прокламируемые историческим материализмом принципы системного анализа с практикой изучения конкретных проблем и источников. Не случайно математический аппарат исследования довольно быстро стал восприниматься как частная проблема, применимая лишь к определенному классу задач. А вот принцип его приложения к конкретным источникам, огкрывавший их ранее неиспользованные свойства и дававший новое понимание их природы, приобретал характер общезначимости. Количественные методы достаточно быстро стали интересовать источниковедов как приемы типологического исследования и заняли свою нишу в системном переосмыслении истории.

Становлению методов системного анализа в историческом исследовании способствует и изучение массовых источников. В середине 1960-1970-х гг. сложились две точки зрения на понятие «массовые источники».

Б.Г.Литвак определял его, исходя из природы и происхождения источников. Он считал ведущими признаками массовости источников

• ординарность происхождения;

• однородность, аналогичность или повторяемость содержания;

• наличие формуляра (т. е. однотипность формы, тяготеющей к стандартизации)44.

По мнению Б.Г.Литвака, к массовым может быть отнесен строго ограниченный круг источников, связанный с делопроизводством и статистикой.

И.Д.Ковальченко считал, что «массовые источники» - понятие операциональное. Оно связано, во-первых, со способностью источников отражать массовые по своей природе явления и процессы; во-вторых, с задачами, стоящими перед исследователем. И.Д.Ковальченко писал, что массовыми источники делает наличие в них

• одинаковых свойств;

• различной меры проявления этих свойств.

Отражая системные объекты, массовые источники сами образуют определенную систему. Основой их изучение становится вычленение структур, изоморфных изучаемым объектам. Массовыми могут быть источники самых разных типов и видов - все зависит от природы информации, необходимой исследователю, и от методов ее выявления45. Л.В.Милов, рассматривая природу изоморфизма в историческом источниковедении, подчеркивает его связь со структурой источников и отраженных ими

44 Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации Х1Х-начала XX в. М., 1979. С. 69.

45 Ковальченко И.Д. Задачи изучения массовых исторических источников // Массовые источники по социально-экономической истории России периода капитализма. М., 1979. С. 3-6; Он же. Методы исторического исследования. М., 1984. С. 106-127.

процессов46. Сходство и различие структуры нарративоп рассматривается в его исследованиях, посвященных анализу «татнщевских известий»47 и атрибуции житийных произведений. Последний аспект изучения массовых черт, отраженных в уникальных произведениях, особенно интересен в связи с рассматриваемыми сюжетами. Он стал основой деятельности целой школы атрибуции авторских текстов, принадлежащих различным эпохам, и убедительным обоснованием операциональной природы понятия «формуляр». Под формуляром Л.В.Милов, его соавторы и ученики понимают текст, трансформированный в формализованную структуру, удобную для последующей обработки и анализа с помощью ЭВМ или иных количественных методов48.

A.Г.Тартаковского «1812 год и русская мемуаристика XIX века: Опыт источниковедческого анализа», вышедшая в издательстве «Наука» в 1980 г. До сих пор исследования такого рода воспринимается, к сожалению, частью профессиональных историков как не принадлежащие к области традиционного исторического изучения.

История изучения массовых источников показывает, что в последней трети XX в. сложилась мощная московская школа исторического источниковедения, представленная научными коллективами кафедр МГУ им. М.В.Ломоносова и РГГУ, а также секторами академических институтов. Думаю, о ней можно говорить как о целостном научном явлении, несмотря на ряд внутренних разногласий, представляющихся оппонентам принципиальными и непреодолимыми.

B.А.Плугина, О.Г.Буховца и Е.Н.Марасиновой, посвященные различным аспектам индивидуального и массового сознания, нашедшим отражение в иконописных произведениях, крестьянских приговорах и хрониках, в эпистолярном наследии50. Кроме того, историко-психологическая проблематика помогает историкам глубже проник-

46 Милов Л.В. Проблема репрезентативности в источниковедении // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР, специальных научных дисциплин и их преподавания в вузах. М., 1979. С. 68-75.

47 Милов Л.В. Татищевские портреты-характеристики и «Симоновская летопись» // История СССР. 1978. №6.

48 Подробнее об этом: От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства / Под ред. академика РАН Л.В. Милова.. М„ 1994; Бородкин Л.И. Многочерный статистический анализ в исторических исследованиях. М., 1986 и др.

49 Впервые об этом: Ковальченко И.Д. Исторический источник в свете учения об информации // История СССР. 1982. № 3.

50 Плугин В.А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская живопись как исторический источник. М., 1974; Он же. Андрей Рублев и духовная жизнь Руси конца XIV-XV вв.: Комплексное исследование изобразительных и письменных источников: Автореф. дис... д-ра пет. наук. М., 1994; Буховец О.Г. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской Империи начала XX века: новые материалы, методы, результаты. М., 1996; Йенсен Т.В. источники и методы изучения общественного сознания пореформенного крестьянства (На примере Костромской губернии): Автореф. дис... канд. ист. наук: 07.00.09. М„ 1999; Марасинова E.H. Психология элиты российского дворянства последней трети XVI!! века (По материалам переписки). М., 1999.

путь в суть изучаемых источников, существенно изменяет понимание их природы и эволюции51. В источниковедческих исследованиях последних лет на первый план выдвигается влияние историко-психологаческих особенностей на содержание источников и их интерпретацию в процессе исторического познания52. Последняя проблема приобретает особую актуальность в силу появления целого ряда сочинений и чуть ли не школ, претендующих на новое слово в истории. По сути эти произведения отражают протест массового исторического сознания против долговременной заидеологи-зировашюсти системы исторического образования в нашей стране и пытаются восполнить недостаточное для современной ситуации развитие форм индивидуальной и массовой идентичности53. В 1960-х-первой половине 1980 гг. историческое источниковедение, своим обращением к историко-психологической проблематике и подчеркнутым вниманием к внутренней логике развития исторических знаний, поддерживала научность советской исторической науки. В последние годы оно пытается использовать (правда, еще не слишком активно) накопленные знания по исторической психологии для корректировки массового исторического сознания54. Думается, что в течение ряда ближайших лет научное просвещение будет одной из актуальнейших задач историко-пихологического источниковедения в нашей стране и, надеюсь, в странах ближнего зарубежья.

В историко-психологических исследованиях, особенно в тех из них, которые делают объектом исследования источники и методы историко-психологического знания, сильно выражена социологическая природа подхода к проблеме. Она практически не влияет на исторический характер полученного материала: практика изучения культуры как проявления сознательной деятельности людей непосредственно связана с пониманием социологической природы ментальных процессов. Задача историка видится мне не в попытках избавиться от социологического или психологического знания, якобы «затемняющего» исторический анализ, а в поисках адекватных способов использования социологических и психологических свойств содержания источников для получения нового исторического знания.

51 Подробнее об этом: Курносов A.A. К вопросу о природе видов источников // Источниковедение отечественной истории. 1976. М„ 1977; Тартаковский А.Г. Социальные функции источников как источниковедческая проблема // История СССР. 1983. № 1; Он же. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого аналюа. М., 1980; Он же. Русская мемуаристика XVlll-первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М., 1991; Минц С.С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6; Она же. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. СПб., 1998.

52 Данилевский И.И. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—ХП вв.): Курс лекций: Учеб. пос. для студентов вузов. М., 1999.

3' Подробнее об этом см.: Минц С.С. Страна с непредсказуемым прошлым или размышления о любительской истории в России // Проблемы истории Северного Кавказа / Сб. науч. Статей к 60-летию со дня рождения и 30-летию научной деятельности профессора В.Н. Ратушняка. Краснодар, 2000. С. 3037.

54 Данилевский И.Н. Указ. соч.

55 Впервые об этом: История СССР. 1979.№6. С. 95-150.

понятие постмодерна и полипарадигмальности в пауке56. Их функция видится в исторической перспективе как способ приспособления рационалистического научного сознания к методам релятивистского мышления и приемам системного анализа. Следующему столетию искать формы междисциплинарных пересечений, более приемлемые для конкретизированного социогуманитарпого знания. Историческому источниковедению принадлежит не последнее место в этом процессе.

Объект исследования в представленной работе - способы и методы выявления историко-психологической информации, зафиксированной в нарративах.

Предметом данного исследования является поиск способов моделирования состояний индивидуального и массового сознания, отразившихся в мемуарных источниках, написанных в последней трети XVIII первой трети XIX в. Особое внимание уделяется средствам моделирования динамики ментальных процессов и их превращения в энергию социально значимых действий индивидуумов или социальных коллективов, зафиксированных в используемых источников.

Целью работы является выявление в мемуарных текстах сведений о массовых явлениях и процессах, пригодных для реконструкции психологического облика создателей источников, их современников и общества, в котором они жили. Для этого в ней поставлены следующие задачи:

• рассмотреть эволюцию историко-психологического знания в современной отечественной историографии, показывающую представления современной науки об индивидуальном, социальном и культурологическом в источниках и подчеркивающую специфику историко-психологических характеристик, зафиксированных в них;

• охарактеризовать проблему комплексности в историко-психологическом исследовании и природу отражения социально-психологических реалий в мемуарных источниках, позволяющих выйти на их типологию;

• на основе сведений о массовых процессах, характеризующих деятельность ипдивидуума и социальных групп различных масштабов, отразившихся в мемуарах, смоделировать различные способы построения образной системы в мемуарных произведениях; найти соответствия между образной системой конкретных мемуарных произведениях и историческими реалиями, породившими изучаемые мемуарные тексты;

• рассмотреть вопрос об отражении в мемуарных источниках типологии идентификаций, характеризующих современные мемуаристам формы идентичности;

• на основе осознания мемуаристами своих действий и описания поступков смоделировать процесс смены устоявшегося стереотипа восприятия действительности новой нормой, принимаемой как основание поведенческих программ личности и деятельности целых социальных общностей;

• охарактеризовать условия, позволяющие историкам моделировать структуру личности и способы ее включенности в систему межличностных и социокультурных связей;

56 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998; Астафьев Я.У. Научные картины мира , рациональность и социологический дискурс // Социологический журнал. 1994. № I; Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Миф о «качественной» социологии // Социологический журнал. 1994. № 2; Бауман 3. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4; Репина Л.П Смена познавательных ориентации и метаморфозы социальной истории: В 2-х ч. // Ч. 1: Социальная история. Ежегодник. 1997; Ч. 2: То же. 1998/99. М„ 1998-1999; и др.

• описать особенности междисциплинарной кооперации, позволяющей пополнить арсенал исторической науки приемами и методами изучения конкретных состояний сознания индивидуумов и общества, разработанных в современной психологии.

В задачи работы входит выделение области возможного приложения наблюдений, уже апробированных социопсихологическим знанием, к анализу конкретно-исторического материала, содержащегося в мемуарных источниках последней трети XVIII - первой трети XIX вв., и характеристика путей оптимального использования информативных возможностей выбранного вида источников для последующего накопления конкретно-исторических фактов, свидетельствующих о состоянии психологии авторов и создателей исследуемых источников и их социокультурного окружения.

Источниковой базой работы является российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети XIX вв.

Мемуарные источники заслуживают специального внимания из-за величины их удельного веса в исследованиях психологии прошлого и из-за большей сложности их изучения по сравнению с другими видами источников личного происхождения. Выбор мемуаров в качестве объекта исследования, призванного показать потенциал нарративных источников в плане изучения исторической психологии, не случаен. Он базируется на опыте изучения психологической проблематики, накопленном в отечественной истории и на том интересе, который проявляет современная наука к мемуарным текстам. Например, в социологии сложился особый метод описания изучаемой реальности при помощи материалов личного происхождения. Он получил название биографического метода. Его становление связывают с именами разных исследователей . Сторонников биографического метода объединяет понимание индивидуальности как исторически новой формы обобществления58. Из источников личного происхождения они часто отдают предпочтение мемуарным произведениям и предпринимают немалые усилия для создания специальных коллекций мемуарных материалов, отражающих различные состояния современного общества или его недавнего прошлого. Даже в делороизводственной документации современные исследователи предпочитают искать материалы биографического характера59. Повышенный интерес современной культуры к мемуарному жанру рожден, по-видимому, спросом на более развитые формы личностной идентичности, недостаток которых так остро ощущается российским обществом последнего десятилетия. Хотелось бы подчеркнуть существующую исследовательскую потребность изучать личность и общество через мемуарные тексты и рассматривать предлагаемую работу как один из ответов на нее.

Российская мемуаристика последией трети XVIII - первой трети XIX в. выбрана как источниковый комплекс в силу своей целостности, компактности и емкости. Один из весомых аргументов в пользу его использования - достаточная источ-

57 Подробнее об этом см.: McRinley R. W. Life Histories and Psychobiography Explorations in Theor) and Method. N.-Y. Oxford: Oxford University Press, 1984; Тернер P. Сравнительный контент-анали: биографий // Вопросы социологии. М., 1992. Т. 1. № 1. С. 121-133; Биографический метод в социоло гии: История, методология и практика. / Рос. Акад. Наук, Ин-т социологии. М., 1994. - 147 е.; Голофас В.Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. N» 1. С. 71-89 Цветаева H.H. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал. 1999. № 1/2. С 117-132;и пр.

31 Биографический метод в социологии. С. 5.

59 См., напр.: Юшин И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев». (Конец 1920-х-начал> 1930-х гг.) // Социальная история. Ежегодник. 1997. М.,1998. С. 97.

никоведческая изученность60, что позволяет сосредоточить внимание непосредственно на отражении в нем историко-психологической проблематики и специфике описания и моделирования зафиксированных в них историко-психологических явлений и процессов, а не на более частных вопросах (скажем, археографического плана), не имеющих пока принципиального значения в связи с рассматриваемыми сюжетами.

Начиная с последней трети XVIII в. мемуары получили довольно широкое распространение в среде российского дворянства. Благодаря интересу к историческому прошлому, заметно оживившемуся к концу 70-х гг. XIX в., многие из них попали в печать. В 1980-1990-х гг. началась новая волна переиздания и издания мемуарной литературы. Сложился довольно полный комплекс опубликованной российской мемуаристики 1770-1830-х гг., позволяющий проверить предлагаемые приемы исто-рико-психологаческого исследования. К работе привлечены материалы почти полутораста мемуарных произведений 1770-Х-1830-х гг. Тридцать пять из использованных источников значительны по объему. Есть многотомники. Сопоставление опубликованных источников со справочными материалами по личным архивным фондам показало, что в общем и целом опубликованные источники отражают состояние мемуарной литературы последней трети XVIII - первой трети XIX вв. и на данном этапе работы являются достаточными для выполнения задач, поставленных в исследовании.

Общая источниковедческая характеристика мемуарной литературы исследуемого времени дается в основном в учебной литературе. Особенности мемуарных источников этого периода анализируются в вышеупомянутых работах А.Г. Тартаков-ского, особеппо в связи с изучением отражения в мемуарах о 1812 годе процесса становления исторического самосознания. Их происхождение и свойства, а также история развития жанра описаны в его монографии «Русская мемуаристика XVIII -первой половины XIX в.: От рукописи к книге» (М., 1991). Появление этой книги показывает, насколько велика в современном источниковедении потребность изучения мемуаров как особого рода творчества и специфической формы развития представлений об истории.

Материалы наиболее содержательных и колоритных мемуарных источников последней трети XVIII — первой трети XIX вв. широко используются в конкретно-исторических и историко-культурных исследованиях61. В работах Ю.М.Лотмана, Б.И.Краснобаева, О.Г.Чайковской и многих других авторов, пишущих об истории отечественной культуры XVIII - первой половины XIX вв., они занимают, например, одно из ведущих мест. Тем не менее, обращение к мемуарам как к однородному источниковому комплексу позволяет выявить не только сведения о психологии их авторов, но и ряд характерных особенностей самих источников данного вида.

Мемуаристов последней трети XVIII - первой трети XIX в. можно отнести к особому слою российского привилегированного сословия - образованному дворянству. Не будучи многочисленным, образованное дворянство было наиболее социально активной частью российского общества. В нем как в зеркале отразились основные черты менталитета и психологического облика сословия в целом. Представление о численности образованного дворянства дают реализованные тиражи книг, даже в

60 Более подробно о ней речь пойдет в гл. III.

" См., напр.: Краснобаев Б.И. Очерки истории русской культуры XVIII в. М., 1972. Он же. Русская культура конца XVII - начала XIX вв. М., 1983. Лозинская J1.Я. Во главе двух академий. М., 1978. Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII - XIX вв. и Вольная печать. М., 1973, и др. его произведения; Пушкарева НЛ. Мать и дитя в русской семье XVIII-начала XIX века // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

пушкинские времена редко превышавшие 1 200 экземпляров. Мемуаристами становились те из образованных дворян, которые ощущали, в силу разных причин, повышенную потребность в общественном признании или саморефлексии. Их наблюдательность чутко фиксировала наиболее характерные черты эпохи и своей социокультурной среды. Эти особенности делают материалы мемуарных произведений, написанных в пределах 1770-Х-1830-х гг., вполне репрезентативным источником по психологии российского дворянства последней трети XVIII - первой трети XIX в.

Мемуары, написанные в последней трети XVIII - первой трети XIX вв., характеризуются в данной работе как носители сведений о психологии российского дворянства и как один из видов источников, информационные возможности которых в этом плане чрезвычайно велики. Их изучение строится на базе группировки мемуаров по принципу изменения форм личностной идентичности. Идея такой группировки существует с 1978 г.62. Своеобразной проверкой ее познавательного потенциала стала реконструкция эволюции мемуарного жанра с конца XVII до последней трети XX в. В основу сделанной реконструкции был положен чисто источниковедческий принцип -полезность содержания биографических текстов для понимания породивших их социокультурных контекстов.

Хронологические рамки рассматриваемых историко-психологических проблем очерчены 1770-1830-ми гг. В работе поэтому используются источники, написанные не позже конца 30-х гг. XIX в.

Последняя треть XVIII - первая треть XIX вв. - особая эпоха в истории и культуре России, обладающая с точки зрения эволюции социокультурных процессов определенной целостностью и четко определяемым качественным своеобразием. На компактном сопоставимом материале она позволяет проследить эволюцию сознания и поведенческих стереотипов образованного дворянства. Благодаря социокультурной активности этой части общества мемуары и приобрели свое жанровое своеобразие в российской культуре.

Последнюю треть XVIII - первую треть XIX вв. российские историки называют обычно переходной эпохой. Понятие это, достаточно спорное, заняло заметное место в исторических исследованиях благодаря обсуждению проблем перехода от феодализма к капитализму в России63. Рассматривалось оно и в более широком теоретическом плане64. В работах И.Д.Ковальченко и Л.В.Милова понятие «переходная эпоха» приобрело конкретно-историческое содержание65. Современная историография ставит проблему транзитивности в истории нового и новейшего времени в связи с теорией модернизации и проблемами глобализации современных макроэкономических процессов. Не обходят своим вниманием проблему транзитивности и исследователи культуры. Правда, у некоторых из них специфическое отношение к самому состоянию переходности в историко-культурных процессах, в которых, как они

62 Минц С.С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. №6.

43 Более подробно об этом см.: Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы всесоюзной дискуссии. М., 1969.

64 Жуков Е.М., Барг М.А., Черняк Е.М., Павлов В.И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М., 1979, и др.

65 Ковальченко И Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX века. М., 1967; Ковальченко И.Д., Милов Л.В. Всерссийский аграрный рынок XVIII начало XIX века. Опыт количественного анализа. М., 1974. Подробнее о вкладе И.Д. Ковальченко в изучение переходных эпох и науку в целом см.: Материалы научных чтений памяти академика И.Д. Ковальченко. М., 1997. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М„ 1998.

считают, о статике говорить вообще не приходится66. Думаю, в понятии «переходные эпохи» для исследователей привлекательны не только их конкретно-историческое содержание, но и операциональный потенциал, без помощи которого многие проблемы развития сознания и культуры просто не решаемы.

В данной работе проблема переходности формулируется достаточно узко: выделяется лишь одно свойство переходной эпохи: сосуществование, довольно мирное до поры, разных систем ценностей в едином социокультурном континууме. Соседство типологически различных способов мышления делает отчетливее объективный характер исторического развития, и позволяет на сравнительно коротких промежутках времени достаточно четко прослеживать динамику ментальных процессов. С исследовательских позиций переходные эпохи, несмотря на условность признаков их выделения, оказываются привлекательными концентрацией в сравнительно небольших временных границах массы состояний, соответствовавших разным степеням зрелости социокультурных отношений. Широкая возможность сопоставлений делает изучение историко-психологических явлений и процессов на материале переходного времени наиболее перспективным. Она открывает нам еще одну грань познания прошлого и углубляет наши представления о свойствах и чертах российского менталитета.

Изучение специфики отражения в мемуарах психологического облика российского дворянства сулит немалые перспективы. Психологический облик российского дворянства последней трети XVII - первой трети XIX вв. представляет интерес в нескольких аспектах. Прежде всего, с точки зрения дальнейшего углубления представлений о сущности общественно-политических и культурно-исторических процессов, протекавших в жизни России указанного времени. Уже к концу 70-х гг. в отечественной исторической литературе появилось несколько работ, в которых об истории российского дворянства говорилось с позиций исторических67. В них шла речь об истоках формирования российского дворянства, его положении в законодательной системе российской империи, о специфике дворянского хозяйства, о роли дворянства в общественной и культурной жизни дореволюционной России. Историко-культурные исследования Ю.М.Лотмана, затрагивавшие в основном дворянство второй половины XVIII - первой трети XIX вв., показали, что в истории российского дворянства переходного времени есть также и ряд спорных или малоисследованных проблем. Наиболее интересные из них связаны с развитием отечественной культуры, с той ролью, которую сьпрало дворянство в укреплении форм самодержавной власти и попытках ее ослабления или либератизации. Психология российского дворянства, сыгравшего в отечественной истории роль носителя всей гаммы состояний от революционных до охранительных, предстала как объект не только критики, но и исследования. В исторических исследованиях последних лет восстанавливается прерванная цепочка последовательного изучения истории и культуры российского дворянства, в

66 См., напр.: Аверинцев С.С. Культурология Й. Хейзинги // Вопросы философии. 1969. № 8; Он же. Византия и Русь: Два типа духовности // Новый мир. 1988. № 6.

67 Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство XVIII века. Формирование бюрократии. М., 1974; Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России (1861-1904 гт.) // Исторические записки. Т. 87. М., 1971; Он же. Российское дворянство и его сословная организация (1861-1904 гг.) // История СССР. 1971. № 5; Он же. Дворянство в пореформенной России 1861-1904 гг. Состав. Численность. Корпоративная организация. М., 1979; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л., 1973; Минаева Н.В. Вопросы государственности и развития русской общественно-политической мысли XIX в. в оценке дореволюционной, зарубежной и советской историографии // Историографический сборник, вып. 4/7. Саратов, 1978; Берков П.Н. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981; Краснобаев Б.И. Очерки истории русской культуры XVIII века. М„ 1972; и др.

которой материалы А.В.Романовича-Словатинского обозначают начальную стадию, а характеристика психологии элиты российского дворянства XVIII в., содержащаяся в работе Е.Н.Марасиновой, опирается на представление современной науки о структуре поместного хозяйства, роли дворянства в политической жизни России и системе ее государственного управления и демонстрирует потенциал современного историко-культурного исследования68.

Изучение особенностей отражения психологического облика российского дворянства последней трети XVIII - первой трети XIX вв. в определенных видах источников представляет также интерес и с точки зрения требований, предъявляемых к конкретно-историческим исследованиям социологами и психологами, заинтересованными в развитии междисциплинарной кооперации в плане разработки проблем социальной психологии. В литературе не раз отмечалось, что особенности социальной психологии должны выясняться как на уровне устойчивых социальных общностей типа классов, так и на уровне внутриклассовых групп меньшего масштаба69. Сложно-составной характер российского дворянства переходного времени позволяет сочетать несколько аспектов анализа групповой психологии и создает достаточно широкую возможность сопоставления разнотипных социально-психологических особенностей и характеристик, то есть создает большую вероятность получения значимых результатов.

Методологической основой работы является представление о междисциплинарной кооперации как о принципе развития научного исследования XXI в. Истори-ко-психологическое исследование требует системного подхода. Применение принципов системного анализа в отечественном историческом исследовании - не новость. Опыт накапливается с «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьева.

68 Ср.: Романович-Словатинский A.B. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. Свод материала и приуготовленные этюды для истрического исследования. Киев, 1912 (1-е изд. - СПб., 1870); Порай-Кошиц И.А. Очер истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. 862-1796. СПб., 1874; Буганов В.И., Преображенский A.A., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М., 1980; Троицкий С.М. Россия в XVIII веке. Сб. статей и публикаций. М., 1982; Болебрух А.Г К вопросу о методике анализа источников по истории русской просветительской мысли конца XVIII - начала XIX века // Исторические и источниковедческие проблемы отечественной истории. Днепропетровск, 1885; Моряков В.И. Изучение русского просветительства XVIII - начала XIX века в советской историографии // История СССР. 1986. № 2; Милов Л.В., Булгаков М.Б., Гарскова И.М. Тенденции аграрного развития России первой половины XVII столетия: Историография, компьютер, методы исследования. М., 1986; Федосов H.A. Абсолютизм // осерки русской культуры XVIII века: в 4 ч. Ч. II. М.,1987; Эймонтова Р.Г. К спорам о просветительстве // История СССР. 1988. № 6; Мироненко C.B. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989; Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации) // История СССР. 1990. № 1; Он же. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. СПб., 1992; Томсинов В.А. Светило российской бюрократии. Исторический портрет М.С. Сперпнско-го. M., 1991; Русская мысль в век просвещения, М.,1991; Русская культура в переходный период от средневековья к новому времени. М., 1992; Федоров В.А. Декабристы и их время. М„ 1992; Омельчен-ко O.A. «Законная» монархия Екатерины П. М., 1993; Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство // Отечественная история. История России в древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. T. I. М., 1994; Буганов В.И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. № 1; Лотман Ю.М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий / Пос. для учителей. Л., 1983; Он же.. Беседы о русской культуре; Медушевский А.И. Утверждение абсолютизма в России: Сравнительно-историческое исследование. М., 1994; Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М„ 1995; Сахаров А.Н. Александр I. М., 1998; Человек эпохи просвещения. М., 1999; Марасинова E.H. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века.

49 Громыко М.М. О некоторых задачах исторической социологии. С. 118-119. Мадиевский С.М. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке. С. 5-10. Шаронов В.В. Психология класса. Проблемы методологии исследозания. Л., 1975. С. 37, 111-120.

Исследовательская проблема появляется с необходимостью перевести принцип осмысления накопленного материала в исследовательский алгоритм, приложимый к материалам конкретных источников. Создание серии приемов и методов обработки данных конкретных источников для последующего моделирования хотя бы одного простейшего звена динамики индивидуального сознания в его социокультурной активности и превращении в компонент массового сознания невозможно на базе средств любой замкнутой отрасли науки. Источниковедение обеспечивает истории возможность развиваться по принципу открытой системы, расширяя ее методологическую основу за счет междисциплинарной кооперации и поглощения опыта других областей научных знаний. Поиск алгоритма перевода принципов системного исследования в практику обработки материалов конкретных мемуарных текстов и является основной методологической задачей данного исследования.

Сама концепция моделирования историко-психологических явлений и процессов, опробованная автором впервые еще в конце 1970-х гг., явилась отражением тяготения исследователей к системному восприятию историко-культурных феноменов. Для начальных фаз системного изучения объектов такого плана характерна своеобразная «матричность» рационализированных представлений о них. Первоначальная «матричность» научных моделей, по-видимому, связана и с неразработанностью понятийно-терминологического аппарата, не преодоленной и по сегодняшний день, и с малоизученными особенностями осмысления системных взаимосвязей, которые со временем будут объяснены и представлены иерархией профессионализации системного изучения сознания и культуры. В современной исторической, социологической и психологической литературе примеры «матричного» описания культуры не единичны. Их можно встретить в очень разноплановых и разномасштабных исследованиях70. Модель функционирования индивидуального сознания в социокультурном контексте, созданная в представленном исследовании, тоже подается в «матричной» форме. Изменение ее визуального образа зависит от научных представлений об уровнях ментальных процессов, создаваемых современной психологической наукой.

На сегодняшний день многое изменилось и в психологии, и в истории. Продолжая работать над историко-психологическими сюжетами, я часто испытываю потребность менять терминологию, иначе объяснять кое-что из описанного ранее. Тем не менее в основе своей концепция исторического моделирования взаимосвязи индивидуальных и массовых психологических процессов, нашедших отражение в нарративных источниках, оказалась верной. Ее потенциальные возможности далеко не исчерпаны. Как свидетельствуют психологи-профессионалы, и выбранное для концепции теоретическое обоснование (диспозиционная теория регуляции в том виде, в котором она была сформулирована В.А.Ядовым в 1970-х гг.) освоено наукой далеко не до конца71. Во всяком случае сам автор идеи включил ее и в свои новые разработки72. Естественно, предлагаемая работа - лишь один из возможных подходов к изучению психологии части отечественной культуры. Сознание человека и общества -

70 Ср.: Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии. М., 1997; Штуден Л.Л. Морфология культуры. Опыт социопсихологического анализа. Новосибирск, 1997; Ядов В. А. (в сотрудничестве с Семеновой В.В.). Стратегия социологического исследования: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 1997..

71 Подробнее об этом см., напр.: Асмолов А. Г. Психология личности. С. 284. Ядов В.А. (в сотрудничестве с Семеновой В.В.). Указ. соч.

72 См.: Ядов В.А. Социологическое исследование: методология, программа, методы. М., 1987. Он же (в сотрудничестве с Семеновой В.В.).Указ. соч.

объект, настолько сложный для социогуманитарного познания, что успешная попытка, раскрывающая тайну даже одного его звена, уже является удачей. Предлагаемый подход не исключает множества других, а дополняет представления современной науки о возможностях системного историко-культурного исследования.

Особенности междисциплинарной кооперации придают особый статус методам соииальпой и исторической психологии в историко-культурном исследовании. Историк сталкивается с иными задачами, чем психолог. И нередко термины и построения, заимствованные из других наук, не используются им "напрямую", а активизируют ассоциативное мышление, играют роль толчка к поискам собственно исторических средств исследования и способов подхода к поставленным проблемам.

Проблемы междисциплинарного взаимодействия заняли особое место в исторических и историко-культурных исследованиях 1960-1970-х гг. Тогда же социально-психологическая наука существенно обогатила современные представления о закономерностях формирования и функционирования социально-психологических явлений и процессов, их роли в различных областях социальной деятельности и духовной жизни общества. Использование методов социологии и психологии показало, что междисциплинарная кооперация заставляет историков столкнуться с такой специфической проблемой, как их приспособление к нуждам и возможностям историко-культурного исследования. Его временная отдаленность далеко не всегда позволяла использовать экспериментальные методы, столь эффективные, скажем, в социальной психологии, ориентированной на изучение потребностей современного общества и живущих в нем людей. Не актуальной для историков является и проблема психокорректировки, ради которой и строится любое психологическое исследование, включая фундаментальное. В то же время историк, как правило, имеет в своем распоряжении огромные массивы данных, складывавшиеся веками. Психологу о таких залежах информации приходится только мечтать. Обрабатывать же этот материал можно лишь с учетом специфики его формирования. Эффективными при этом оказываются методы собственно исторические. Попадая в ткань историко-культурного исследования, социопсихологические методы теряют свою самостоятельность. Они как бы растворяются в методах исторического исследования, приобретая свойства, отсутствующие в них как в методах собственно психологических. Воспринимая их, как и все новое и современное в методах познания, историческая наука интерпретирует заимствованные технологии для обогащения и совершенствования своих собственных исследовательских приемов. Освоение достижений социопсихологических исследований — один из путей совершенствования инструментария современного исторического исследования. Осознание этого обстоятельства пришло к российским ученым во второй трети XX в.73. В конце XX в. потребность в междисциплинарной кооперации увеличивается. Социальная история, заявившая о свосм превращении в особую дисциплину, делает междисциплинарный подход своей методологией74. О желательности междисциплинарной кооперации заявляют специалисты по тендерным исследованиям75. О мевдисциплинарности своего подхода к реконструкции исторических

73 Подробнее об этом см., напр.: Кахк Ю. Нужна ли новая историческая наука? И В И. 1969. Л» 3. Данилов А.И., Иванов В.В., Ким М.П., Куку шкин Ю.С., Сахаров A.M., Сивачев Н.В. История и общество//Вопросы истории. 1977. № 1.

74 Репина Л.П. Указ. соч. Ч. 1.С. 14.

7i Пушкарева H.J1. История женщин и гендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории //Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998. С. 91.

явлений пишут историки, пытающиеся конституировать персональную историю в отечественной историографии76.

Историко-психолопгческое знание нередко становится той лакмусовой бумажкой, которая проявляет глубину изменений, происходящих в современном историческом познании. Один из последних примеров - материалы международной научной конференции по исторической психологии, недавно проведенной в Петербурге77.

Научная новизна исследования определяется поставленными задачами и уровнем их решения. В работе показывается связь изучения историко-психологической проблематики с проблемами исторического нозпания и изменением природы и содержания историко-культурного исследования, реконструются различные способы построения образной системы мемуарных произведений, показывается ее связь с социокультурными реалиями своего времени, рассматриваются различные способы идентичности, попавшие в мемуаристику последней трети XVIII - первой трети XIX в., моделируется один из базовых модулей динамики индвивдуального сознания: процесс смены устоявшегося стереотипа восприятия социокультурной реальности новой нормой, принимаемой как организационный принцип построения поведенческих программ личпости и деятельности целых социокультурных сообществ. В ней рассматриваются проблемы комплексности и междисциплинарной кооперации в историко-психологическом и, шире, историко-культурном исследовании, делается акцент на способах пополнения и расширения их понятийно-терминологического аппарата и методологической базы. Самое трудное для историка - осознать, что объективным историческим фактом может быть не только событие, но и мысль. Идеальная (в наш компьютерный век хочется сказать - виртуальная) природа мыслительных процессов перестает смущать историка, как только удается найти те характеристики, которые придают данному объекту характер исторический. Стоит привязать мысль к конкретному носителю и культурному контексту с конкретными пространственными и временными характеристиками, как сомнения в способности данного виртуального объекта к материализации исчезают. Мы начинаем обращаться с ним как с конкретной исторической реалней. Мысль становится для историка научным фактом и материалом для научного моделирования. Научная новизна исследования заключается в том, что в нем предлагается конкретный исследовательский алгоритм, позволяющий историку обращаться с мыслью, идеей, чувством как с историческими фактами, имеющими материальное воплощение.

Практическое значение результатов исследования заключается в их приложимости к практически любому виду нарративных источников, включая научные и художественные тексты по истории. Они могут бьпъ использованы не только в исто-рико-психологических штудиях, но и в историко-культурном исследовании в целом, в научной работе и учебном процессе. Настоящей удачей стал курс культурологии, созданный в результате приложения предложенной модели к культурологическим текстам, связанным с осмыслением культуры как объекта научного изучения.

Апробация работы осуществлена в выступлениях на 12 международных, всесоюзных, всероссийских и региональных научных конференциях и семинарах, в создании программ по истории культуры и культурологии, лекционных курсах и

76 Володихин Д.М. Экзистенциальный биографизм в истории // Персональная история М., 1999. С. 4-5.

77 Феномен российской интеллигенции. История и психология: Материалы международной научной конференции / Под ред. С.Н.Полторака и др.. СПб., 2000.

семинарских занятиях, ведущихся на ФИСМО и ИПК Кубанского государственного университета, в научной и публицистической деятельности.

По материалам диссертации опубликовано 2 книги и 16 статей общим объемом 47,95 п. л. н 7,32 п. л. учебно-методических материалов.

Степень изученности различных аспектов поставленных проблем и логика их исследования обусловили структуру диссертационного исследования. Она состоит из:

• введения, в котором характеризуются актуальность темы, историография источниковедческого изучения историко-психологической проблематики, объект и предмет исследования, цели и задачи работы, ее источниковая база, методологические принципы и хронологические рамки, научная новизна, практическая значимость и апробация результатов исследования;

• двух глав, рассматривающих историю становления исторической психологии в России и связь принципов историко-психологического исследования с приемами и методами междисциплинарной кооперации, повлиявшими на состоянии современного источниковедения;

• семи глав, характеризующих субъективную природу как видовое свойство источников мемуарного характера, структуру мемуаров в роли показателя состояния психологии личности и социума, связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста, иерархию общества и восприятий в мемуаристике последней трети XVIII - первой трети XIX в., соотношение образа мемуариста и его психологического портрета, отражение уровней и механизмов сплоченности дворянства в исторических и сословных формах идентичности того времени и идентификациях, попавших в мемуарные произведения, индивидуальное и массовое в сознании мемауриста как основу для моделирования динамики включенности индивидуального сознания в социокультурную среду;

• заключения, в котором подводятся итоги исследования и особо отмечается значение идеального пространства индивидуального сознания для понимания динамики социопсихологических и социокультурных процессов;

• библиографии, которая может иметь специальный интерес для специалистов, интересующихся историко-психологической проблематикой.

В основу построения текста диссертационного исследования положен проблемный принцип.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении характеризуются актуальность темы, историография источниковедения исторической психологии, объект и предмет исследования, его источниковая база. Особо выделяются проблемы междисциплинарного взаимодействия, способствовавшие становлению историко-психологического исследования и подчеркивается историческая природа историко-психологического знания..

Проблемы психологии, попавшие в другую область социогуманитарного знания, берут на себя двойную роль. Они расширяют кругозор науки, пополняют палитру конкретных знаний. Это один аспект взаимодействия психологической проблематики с «материнской дисциплиной». Второй теснейшим образом связан с осмыслением гносеологических особенностей и эпистемологических возможностей дисциплины, осознающей себя при помощи обращения к психологии. Самопознание занимает сущестсвен-нейшее место в науке нового и новейшего времени. В последней трети XX в. удельный вес самопознания в науках, особенно в социогуманитарных областях научного знания, возрос настолько, что самоочевидной становится мысль К.Ясперса о том, что современное человечество вступает на порог нового осевого времени. История развития интереса современной отечественной исторической науки к психологической проблематике в ее социальных, исторических и личностных аспектах помогает лучше понять логику исторического познания и те требования, которые оно предъявляет к историко-психологическому изучению. Первые главы данного исследования посвящены рассказу о становлении историко-психологического исследования в рамках отечественной исторической науки.

В современной исторической науке интерес к психологической проблематике проявлялся поэтапно. По отношению историков к психологическим аспектам исторического исследования, по их интересу к познавательному потенциалу психологических знаний можно выделить два периода и обозначить их как:

• конец 50-х-первую половину 60-х гг. - середину 80-х гг. XX в.;

• вторую половину 80-х - конец 90-х гг. XX в.

Первый период — время возрождения интереса к психологической проблематике в истории; осмысления потребности исторического познания в более детальном представлении о личности в истории; становления историко-культурного исследования, немыслимого без обращения к психологии и индивидуумов, и масс; осмысления социальной природы конкретных психологических явлений, которые анализировались историками. Психологические свойства исторического процесса и исторического познания вписывались в марксистскую теорию истории и занимали в ней свое место, делая саму теорию гибче, приближеннее к существу описываемых исторических реалий, изменяя самое содержание привычных формул о субъективности в истории и о связи духовной жизни с социально-экономическими процессами. Источниковедческие проблемы историко-психологического исследования осмысливались историками с точки зрения потребностей истории общественного сознания и истории культуры. Психология принималась историей как социальная наука Она помогала историкам осмыслить понятия субъектности в науке. История представала перед психологами в ее социокультурной ипостаси. Она помогала психологам осмысливать понятие деятельности во всем богатстве и многообразии ее конкретных форм и проявлений.

Второй период - время становления историко-психологических исследований в их конкретно-исторической гамме, в которой нашлось место и психологии больших социальных общностей, и кружковой культуре, и психологии творчества, и психологии исторических лиц. В эти годы историки проявляют меньший интерес к проблемам историко-психологического источниковедения, поскольку отдают предпочтение историко-

культурному описанию. Познавательные стороны историко-психологической проблематики как бы отходят на второй план, оставляя место так долго откладываемым историко-культурным сюжетам. Вместе с тем, с развитием последних, историко-психологические изыскания фундаментализируются, получают новую трактовку и приобретают иную направленность, сообщая новые черты самим историко-культурным работам, перебрасывая мостик из науки века XX к науке следующего тысячелетия.

Такова внутренняя эволюция историко-психологической проблематики в исторических исследованиях отечественных ученых за вторую половину XX в.

Внешне же интерес историков к психологическим проблемам делится на их тягу к изучению социальной психологии (1960-е-1970-е гг.) и становление в рамках исторической науки историко-психологического исследования (1980-е-1990-е гг.). В трудах отечественных исследователей нашел отражение тесно связанный с пониманием природы источникового знания механизм перехода от социальной к исторической психологии. О нем и идет речь в двух первых главах.

В главе I «Проблемы соцальной психологии в отечественных исторических исследованиях 1960-1970-х гг.» рассказывается, как отечественная история в ее марксистской ипостаси нащупывала путь к изучению историко-психологической проблематики и какую роль сыграло источниковедение в становление методологического плюрализма в отечественной исторической науке.

Подчеркивается интерес отечественного социогуманитарного знания к социологической стороне психологических процессов. Рассказывается о возрождении интереса историков к психологическому знанию и становлению социально-психологического изучения как части историко-культурного изучения и истории общественно-политической мысли, общественно-идейной борьбы и социальных конфликтов в нашей стране. Говорится о своеобразном отношении советских исследователей к работам классиков марксизма, которые рассматривались наукой второй половины XX в. как школа системного исследования; об особой роли критики западных школ социально- и историко-психологического изучения, которая фактически становилась способом усваивания их эпистемологического опыта. Отмечается влияние на становление социопсихологического знания в нашей стране американской антропологии и французской школы Анналов; характеризуется особое положение историко-психологической школы И.Мейерсона и исследований Ж.-П.Вернана в отечественном изучении исторической психолопш 60-Х-70-Х гг.

Источниковедческое изучение строилось по принципу осознания необходимости и приоритетности историко-культурного изучения. Это осознание вводилось в практику отечественной исторической науки как потребность обращения к истории сознания. Отмечается та роль, которую сыграли в становлении социатьно-психологического знания в рамках исторической науки работы Б.Ф.Поршнева, А.Я.Гуревича, Л.С.Выготского, М.М.Бахтина и Ю.М.Лотмана.

Изучение конкретных состояний и эволюции общественного сознания различных исторических эпох требовало выяснения особенностей постановки социально-психологической проблематики в исторических исследованиях. Одним из ее актуальнейших аспектов было изучение специфики отражения социально-психологических явлений и процессов в исторических источниках. Первой разработанной проблемой из целого комплекса источниковедческих задач, связанных с полнотой, репрезентативностью и достоверностью источников стала проблема эволюции источниковых видов. Ее разработка приобрела целенаправленность с доклада А.А.Курносова на Всесоюзной

;точниковедческой конференции в Таллине. Он назывался «К вопросу о природе видов ¡точников»1.

Важнейшим итогом развития изучения социально-психологической проблемати-I в историческом исследовании был вывод, что социальная и историческая психология далеко не одно и то же. Потребовалось еще несколько лет, чтобы на практике убедить-[ в невозможности прямого переноса методов социально-психологического исследова-м на исторический материал. Назревала необходимость и в теоретическом, и в при-тадном отношении разграничить социальную и историческую психологии.

Увлечение социологическими аспектами психологических исследований подго->вили сознание историков 1960-1970 гг. к мысли о возможности формализации пове-гвовательного текста и прочтения данных изобразительных или статистических источ-иков. Для последующего развития исторического источниковедения наиболее значивши оказались сборник «Источниковедение. Теоретические и методические пробле-ы», вышедший в 1969 г. и монография В.А.Плугина «Мировоззрение Андрея Рублева 4екоторые проблемы). Древнерусская живопись как исторический источник» (М., 974). Статьи сборника отразили тенденции поиска научного обоснования познания гловека и его сознания. Книга В.А.Плугина, доказавшая не только влияние исихазма на усскую средневековую культуру, но и его существование в Русском государстве в ка-естве сформировавшегося течения общественно-политической и религиозной мысли, оказана, как можно прочесть скрытые страницы истории общественного сознания че-ез систему образов.

Благодаря социально- и историко-психологической проблематике источникове-ение стало целенаправленно накапливать опыт изучения истории культуры. Необходи-юсть историко-культурных исследований осознавалась как потребность более глубоко-о познания истоков и механизмов сознательной деятельности людей, общественного ознания прежде всего. В следующее десятилетие акценты, однако, стали смещаться, ыдвигая па передний план человека в его повседневности и ииндивидуальности, посте-енно антропологизируя не только историческую науку, но и социогуманитарное знание целом.

В главе II «Изучение исторических аспектов психологии в исследованиях 980-1990-х гг.» говорится о профессионатизации историко-психологического изучения [ осознании исторической психологией особости своего положения в системе социогу-1анитарного знания.

В главе характеризуется место историко-психологической проблематики в профессионализации и фундаментализации историко-культурного исследования, в форми-ювании культурологического знания; показывается, что сам исторический аспект пове-:твования вводится в социогуманитарное знание через понятие '"менталитет", прочно юшедшее в активный инструментарий культурологического исследования.

В первой половине 1980-х гг. историческая психология осознает себя самостоя-ельной областью историко-культурного изучения. Конституализация дисциплины про-(сходит благодаря авторитету Московско-Тартусской школы семиотики и ее главы О.М.Лотмана, творчеству Н.Я.Эйдельмана и Б.Ш.Окуджавы, демонстрировавшим бли-;ость исторических и художественных способов моделирования личности, работам э.И.Краснобаева и авторов фундаментальных «Очерков истории русской культуры ОЛИ века» (в 4 ч., М, изд-во Москов. Ун-та, 1984-90), разработывавшим понятийно-герминологический инструментарий историко-культурного исследования и сделавшим

1 Курносое Л.А. К вопросу о природе видов источников // Источниковедение отечественной истории. 1976. М„ 1977.

историко-психологические сюжеты органической частью истории отечественной культуры.

Во второй половине 1980-1990-х гг. в историко-культурных исследованиях преобладают возрожденческие тенденции, возвращающие в науку пыляевское наследие и историю предприинимательства, повышающие статус историко-краеведческих и историографических исследований. Журнальные статьи 1980-1990-х гг. отражают рост исследовательского интереса к проблемам восприятия людьми себя и других. В этих материалах отразился интерес к состояниям психологии прошедших эпох или сложившихся социальных групп, желание осмыслить с психологической точки зрения влияние военных конфликтов на психологию людей, попытки понять особенности текстов, дошедших до нашего времени. Показателен чисто источниковедческий интерес к тексту, все чаще возникающий в исследованиях психологов под влиянием тяготения к истори-ко-психологической проблематике. Психологов больше занимают проблемы регуляции и саморегуляции поведения личности, историков — описание состояния конкретных групп и исторических лиц. И тех и других начинает привлекать проблема идентичности. Психологов притягивает специфика образного мышления и его влияние на восприятие окружающего, историков — проблема архетипов, смысловая природа знака и его власть над индивидуальным и массовым сознанием.

Во II главе отмечаются особенности психологии взаимоотношений историков и психологов, отмечается обоюдный рост уровня профессионализации навыков междисциплинарной кооперации. Еще совсем недавно историков смущали не слишком понятные термины и ощущение непозволительности вторжения в «святая святых» — сознание и даже подсознание личности2, а психологам мешали историческая канва и непривычно жесткая для них «привязка» психологических явлений не к физиологии и биохимии организма, а к социальным процессам. Позже, с развитием историко-культурных исследований, база для объединения историков и психологов стала надежнее, понимать друг друга стало легче. Более того, появились психологи, профессионально работающие в области исторического исследования (В.А.Шкуратов, А.Эткинд, А.Г. смолов), и историки и слависты, уверенно чувствующие себя в сфере психоанатиза и историко-психологического описания (И.А.Паперно, О.В.Буховец, Е.Н.Марасинова и др.). Заметное место среди исторических сочинений стала занимать психоистория. В ее становлении можно выделить как минимум два пласта - 1)осмысление научного опыта, накопленного американской психоисторией (французские варианты исторического анализа экзистенциального опыта человеческого существования историкам второй половины 1990-х гг. кажутся недостаточно научными); 2) претендующие на научность и историчность, как правило, многословные, нередко многотомные писания авторов, придающих вселенские масштабы собственным комплексам переживаний и неврозов. К работам первого плана следует отнести монографию О.М.Шутовой «Психоистория: Школы и методы» (Минск, 1997). Желающие познакомиться с многотомниками другого рода, могут посмотреть «Катарсисы» А.Меняйлова (в 2 т. Т. 1: Катарсис: Подноготная любви. Психоаналитическая эпопея. М., 1997; Т. 2: Катарсис--2: Россия: Подноготная любви. Психоанализ великой борьбы. М., 1999). Такие труды показывают результаты прямого проектирования понятий и методов психоанализа личности на исторические события. Историко-психологическая ипостась социогуманитарного познания стала занимать существенное место в переосмыслении социатьной истории, в развитии гендерных исследований, истории детства, исторической урбанистики, микросоциологии, этнопсихоло гии и массе других «гибридных», по определению Л.П.Репиной, дисциплин, появив

2 С точки зрения историка, привыкшего работать с фактами, зафиксированными в источниках, последнее вообще ни взять, ни пощупать — не документальное исследование, а так, сплошные домыслы.

шихся в результате попыток современной науки выйти из кризиса классического социо-гуманитарного знания.

Освоение понятия идентичности и навыков психоистории помогли отметить во II главе принципы рационального взаимодействия истории и психологии на уровне междисциплинарной кооперации. В психологии, например, существует несколько разделов, связанных с изучением проблемы идентичности. Психологи накопили богатейший материал по идентичности и идентификациям, но его практически бесполезно предлагать историкам, в качестве основы для создания понятийного аппарата историко-психологического исследования: историку, почти всегда имеющему дело с конечным результатом деяний творчески зрелой личности, трудно увидеть в возрастных переходах младенчества и детства аналогии с поступками взрослого человека. В контексте исторического исследования понятие, разработанное психологией, видоизменяется. Оно может терять узко прикладное содержание и расширяться (например, за счет введения в оборот понятия о коллективных или социокультурных формах идентичности). Теряя в конкретике по сравнению со специально-психологической терминологией, понятийный аппарат историко-психологического исследования становится логически более емким. Под историко-психолопгческие понятия подводятся явления более разнородные, чем под собственно психологические. Например, когда психолог говорит об архетипе, он обычно имеет в виду классическую юнговскую характеристику вытесненного бессознательного, характеризующего психологию личности, реже - коллектива. Исторический материал преображает само понятие архетипа, сообщает ему качества некоей универсальной культурологической модели, задающей свойства психологии личности и "программирующей" ее поступки, а то и направление творчества. Ее вьггесненность или осознанное отношение личности к такой модели становится мерилом представления человека о собственном "я" и окружающих людях. То есть историк может использовать отношение индивидуума к архетипам как шкалу, характеризующую изменения личностной организации на протяжении периодов, намного превышающих по продолжительности время одной человеческой жизни. Психолога в архетипе интересует устойчивость и практическая неизменность. Историка — соотношение относительной устойчивости с признаками изменений.

1980-1990 гг. - время освоения принципов системности не только в истории, но и в психологии. Рядом с классической пагхологией появляется психология органическая. Ее интересует не столько физиология психической деятельности, сколько ее взаимодействие с социокультурными факторами. Происходит сближение понимания системности в истории и в психологии, что дает более развернутое представление о природе исторического знания и исторических источников.

Материал, связанный с развитием историко-психологнческого знания, сложившийся в последней трети XX столетия уникален тем, что позволяет проследить этапы становления новой исторической дисциплины и отметить то место, которое занимают проблемы источниковедения в процессе ее институализации.

Механизм становления новой дисциплины выглядит следующим образом.

1. Заявка на необходимость более глубокого понимания объекта изучения. Выделяется какой-то вид источников, в которых объект предстает в той полноте, которая могла бы удовлетворить исследователей (в случае с исторической психологией - поэзия древних, затем более широко - литература).

2. Немедленная социологизация объекта изучения (т. е., выделение его типичных черт, проявляемых в типичных обстоятельствах). Вид изучаемого источника (источников) особого значения не имеет.

3. Осознание чрезмерной обобщенности социологического видения предмета изучения (вербализируется как необходимость поиска человека в истории). Декларирует-

ся необходимость возвращения к источникам, но последние понимаются как истоки. О научности их интерпретации речь не идет. Материал источников - основа для ассоциаций.

4. Включение форм индивидуального существования объекта изучения в систему связей, различных по уровню и по их месту в иерархии социокультурных отношений. Основное внимание уделяется индивидуализированным источникам и методам их обработки, заимствованным из смежных дисциплин. Т. е., в работах появляются примеры возможной междисциплинарной кооперации, определяются рамки ее допустимости для данного объекта изучения.

5. Центральным моментом исследований становится вопрос о природе социокультурных отношений, связанных с объектом изучения. Интегративную роль играет осознание культурной природы объекта. Проблемы источниковедения в их частных проявлениях отходят на второй план, воспринимаются как второстепенные (вспомогательные■). Но в них выделяется социокультурная общность объектов и методов, получающих особую ценность для новой дисциплины п изучаемых пока разными науками.

6. Начинается поиск базовых характеристик, способных отразить природу объекта, его индивидуальность и место в иерархии культурных ценностей своего времени и изучающей его эпохи. Превращение совокупности междисциплинарных приемов, способных описать такие состояния объекта и его характерные черты, в методологическую основу дисциплины, делающей данный класс объектов основным предметом своего внимания. Теоретизация источниковедческого знания. Создание серии операциональных моделей, способных перевести концептуальные понятия, необходимые новой дисциплине, в алгоритм работы с материалами конкретных источников.

7. Заявка дисциплины на свое право существовать самостоятельно. Институализация дисциплины как особой области исторического знания со своим предметом изучения, соответствующей ему источниковой базой и отличной от других своей методологической сферой. Обобщение требований дисциплины к источникам, удовлетворяющим ее требованиям. Перевод научных приоритетов в область накопления нового конкретно-исторического знания, ради которого создается новая дисциплина.

8. Поиск дисциплиной путей вхождения в существующую систему социогуманитар-ного знания и своего места в нем. Конкретизация обращения к источникам как к базе нового уровня междисциплинарной кооперации. На нем методологическое своеобразие новой дисциплины превращается в целостный объект кооперации, предлагаемый другим наукам. На уровень междисциплинарной кооперации выводятся не только конкретные наблюдения, накапливаемые новой дисциплиной, но и операциональные модели среднего уровня, ставшие основой ее методологии.

Как видим, роль источниковедения по-разному проявляет себя на каждом из этапов институализации новой исторической дисциплины. На начальных и завершающих стадиях ее конституализации становится особенно заметна интегрирующая функция источниковедения.

История становления исторической психологии показывает, что в процессе развития социогуманитарного знания источниковедение, имеющее солидный опыт изучения самой разной проблематики от социально-экономической до историографической, обеспечивает его научность, логическую емкость и защищенность от мифологем массового сознания. А они, как известно, так сильны в любой из областей социогуманитарного знания. Историческая психология - не исключение.

В главе III «О субъективной природе как видовом свойстве источников мемуарного характера» рассматривается зависимость представлений историков о субъек-

тивной природе мемуарных источников от взглядов психологической науки на структуру личности.

В ней показывается, что по мере усложнения представлений психологов о человеческой индивидуальности, ее зависимости от социокультурного окружения, процессов социализации и влияния на формирование и деятельность личности законов социальной перцепции историки создают более сложные представления о субъективности. Первоначально они трактуют понятие субъективности упрощенно, отождествляя его с субъективизмом оценок. Постепенно аксиологический критерий становится лишь одной из характеристик субъективности, уступая первенство, пониманию ее сложной природы. Историки начинают различать объективную социокультурную природу личности и системы норм и ценностей, используемых ею при работе над мемуарным текстом. В источниковедении рядом с классовым критерием определения мнения мемуариста появляется набор социокультурных признаков, помогающих классифицировать по социокультурной шкале его личность.

Достаточно большую сложность для историков представляло понятие социокультурной шкалы, пригодной для определения исторической типологии личности.

Проблема измерения в истории вообще не проста. Как правило, историку приходится решать задачу приспособления качественных признаков к некоему измерительному стандарту и вводить относительный количественный критерий, отличающийся большой долей приблизительности. Психологическая наука помогла определить, что самосознание личности, связанное с типом социализации, может дать шкалу, отвечающую потребностям исторического источниковедения. За источниковедами оставались поиски способов привязки данных конкретных источников к такой шкале. Еще в конце 1970-х гг. автор данного исследования высказала предположение, что адекватность применения социокультурной шкалы типологии личности, ориентированной на разные уровни самосознания мемуаристов, зависит о типа комплексности источниковой базы, применяемой в историко-культурных штудиях3. Плодотворность этой гипотезы показала последующая многолетняя практика. В III главе доказывается, что в случаях, когда историку необходимы массовые характеристики сознания авторов источников, наиболее рациональным способом построения источникового комплекса становится обращение к виду изучаемых источников. Его эволюция, отражая в индивидуализированных текстах с определенным набором социокультурных функций эволюцию общества, предоставляет историку сведения о психологических состояниях социума в целом, изучаемых социальных групп и способах взаимодействия исторических персонажей с ними. Источники, взятые как вид, сложившийся в процессе социокультурной практики, содержат аутентичный материал по истории разных пластов и уровней сознания индивидуумов и социокультурных, ipyiin. В последующих главах показывается технология выявления конкретных пластов, .уровней и состояний индивидуального и массового сознания по материалам российской мемуаристики последней трети. XVIII-первой трети XIX в.

Глава IV «Структура мемуаров в роли показателя состояния психологии личности и социума» рассматривает структуру текстов мемуарных произведений и на конкретных примерах показывает се связь с социокультурными особенностями эпохи и состояниями ее индивидуальной и массовой психологии. Тексты воспоминаний Я.П.Шаховского. Т.П.Калашникова, И.А.Травина, П.З.Хомякова, Л.Т.Болотова, Г.Р.Державина, И. И.Дмитриева, Е.Р.Дашковой, И.М.Долгорукого, Ю.В.Долгорукова, В.Н.Головиной, Ф.Ф.Вигеля, Д.И.Фонвизина, В.Н.Гетгуна, В.С.Хвостова, И.Б.Пестеля, П.С.Батурина, С.Протасьева, А.М.Грибовского, Н.А.Саблукова, И.И.Мартынова,

3 Подробнее об этом см.: Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы)//История СССР. 1979. № 6.

Д.Б.Мертваго, М.П.Леонтьева, Г.М.Винского, более поздние записки С.Л.Тучкова и П.Н.Полетгики, структура переписки В.Н.Зиновьева и С.Р.Воронцова, принцип организации материалов в дневниках Л.Я.Ильина и В.А.Жуковского позволяют выделить состояния психологии общностей, к которым причисляли себя мемуаристы и их личностную позицию по отношению к ним, степень подчиненности мемуарных произведений литературной нормативности эпохи и их влияния на изменение последней. Тенденции в развитии мемуарных источников последней трети XVIII - первой трети XIX вв. свидетельствуют об усиливавшемся ощущении нестабильности формальной структуры российского дворянства как сословия, о повышении уровня индивидуального самосознания и о постепенной активизации жизненной позиции мемуаристов. Показательна эволюция характерных черт мемуарных источников в зависимости от изменения структуры мемуарных текстов, особенно отношение мемуаристов к документализации или беллетризации мемуарного повествования. Как правило, признаки изменения нормативности мемуарного текста слабо прослеживаются или не отражаются вовсе на отдельных памятниках, в каждом из которых на первом плане оказываются их уникальные характеристики. Источниковый вид предстает перед историком как социокультурное единство, система, естественно сложившаяся в ходе развития данного общества. В главе рассматривается проблема комплексности в историко-психологическом (историко-культурпом)исследовании. Если отдельно взятый источник характеризует ментальные процессы отрывочно и фрагментарно, то эволюция источникового вида в процессе его существования, но не менее, чем за 60-70 лет (жизнь трех исторических поколений, достаточная для цикла смены одной устоявшейся социокультурной нормы другой, осмысленной и вошедшей в практику массового сознания) показывает динамику развития индивидуального и массового сознания в данном социуме. Источники как бы дополняют друг друга и позволяют историку заполнить лакуны, неизбежные при обращении к единичным памятникам творческой активности актеров исторической драмы, предстающей перед нами как история.

Глава V «Связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста» показывает различие в изображении портретов современников внутри одного мемуарного произведения и в мемуаристике последней трети ХУШ-первой трети XIX в. как комплексе источников. Подчеркивается зависимость изображения различных персонажей не только от литературных дарований мемуаристов или влияния различных эстетических систем и литературной моды, но и от того положения, которое занимал описываемый современник в сложившейся социальной иерархии. На примере анализа портретных характеристик в записках И.Ф.Лукина, И.И.Мешкова, Т.П.Калашникова, Н.Н.Муравьева, А.М.Грибовского, И.И.Дмитриева,

A.Т.Болотова, Е.Ф.Комаровского, С.Протасьева и И.Д.Долгорукого демонстрируется, чго портреты современников в мемуарных произведениях являются не хаотичным набором случайных характеристик, а системой образов, отражающей социокультурную нормативность эпохи. Сравнение записок А.М.Тургенева и П.А.Вяземского помогает показать разницу типологии образов в беллстризированных воспоминаниях и докумен-тализированных мемуарах, подчеркнуть обыденный характер типологизации личности, используемый мемуаристами. Сопоставление произведений, написанных в рамках выбранной эпохи, с более поздними по происхождению (записками Е.А.Сабанеевой и

B.И.Селиванова) помогает охарактеризовать особенности типологических представлений о личности, бытовавших в екатерининское и александровское время. Делается вывод, что выбор способа изображения определенного современника отображает прежде всего состояние социальной структуры данного общества и положения в ней мемуари-

. ста и описываемого им лица. В главе показывается, что взаимосвязь выбора способа изображения того или иного из современников мемуариста и состояния структуры дан-

ного общества, не может иметь прямого и непосредственного выражения. Она опосредована системой представлений о структуре и о сущности межличностных отношений, бытовавшей на данном уровне социокультурной практики. При этом не все представления, освоенные индивидуумом, были отчетливыми или полностью ему попятными. В источниках все они, включая и неяспые, выражены целым рядом трудносопоставимых (на первый взгляд) прямых и косвенных свидетельств и признаков. Разноречивые и не всегда полные сведения, приводимые мемуаристами о людях своего времени, становятся источником Достоверных знаний об объекгивных процессах, протекавших в индивидуальном и массовом сознании конкретной исторической эпохи, как только историк находит общие моменты, объединяющие определенные группы свидетельств. Конечно, жестко детерминированной связи между элементами характеристик не существует. Общие черты в подобных группах свидетельств могут проявляться лишь в тенденции. Тем не менее при анализе достаточно больших массивов информации они могут быть установлены.

В главе показывается, как выделяются сходные группы свидетельств обращением не только к элементам характеристик, но и к способам взаимосвязи между отдельными элементами в пределах самой характеристики, а также взаимосвязи между характеристиками как выражением целостности представлений конкретного индивидуума. Опыт структурного моделирования личности в литературоведении и психологии помогает источниковеду преобразовать такой Материал в базу данных, пригодных для применения контент-анализа. Доказывается, что опорные точки и составные элементы такого преобразования находятся в структуре характеристик.

В двух следующих главах показываются способы анализа характеристик, содержащихся в мемуарных произведениях.

В главе VI «Иерархия общества и иерархия восприятий в мемуарной литературе последней трети XVIII -первой mpemuXIX в.» речь идет о показателях отношения мемуариста к окружающим людям. Они выделяются на основе использования мемуаристами для характеристик окружающих социокультурной нормативности разного рода и отклонений от нее.

В пределах каждого источника характеристики описываемых лиц предстали как целостная система, ориентированная на характеристику личности автора и отразившая сложившиеся социальные связи, в центре которых оказывался мемуарист в разные моменты своей жизни. В главе показано, какие сведения входят в пласты информации, связанные с

• реальным кругом общения мемуариста,

• тем кругом общения, который мемуарист считал престижным,

• его участием в формальных и неформачьных общностях,

• кругом "значимых других",

• референтной группой, на которые был ориентирован автор повествования в своих мыслях и поступках.

Определение серии достаточно устойчивых стереотипов представлений о современниках и степеней соответствия этим стереотипам представлений авторов источников служит базой для использования богатого арсенала методов контент-анализа при изучении отмеченных пластов информации и для последующего применения к ним комплекса экспериментальных методик, разработанных в рамках социологии и, особенно тщательно, социальной психологии.

В главе VII «Образ мемуариста и его психологический портрет» дан пример реконструкции портретов и структуры личности двух мемуаристов - Г.Р.Державина и И.И.Дмитриева.

В ней рассматриваются различные способы создания реконструкций исторических документов и портретов от Я.Потоцкого и В.О.Ключевского до У.Эко, Дм.Балашова и Н.И.Павленко, отмечается двойственная природа исторического портрета, всегда концептуализированного, сочетающего в себе качества документального свидетельства и образа, достоверного и идеализированного в одно и то же время, соединяющего воедино качества не только исторического персонажа, но и историка. В ней характеризуются принципы исторических реконструкций, опирающиеся на дескриптивную психологию (В.Ф.Ходасевич о Г.Р.Державине) или структурализм (Л.Я.Гинзбург о мемуарах Сен-Симона и Герцена), показывается отсутствие принципиальных различий в структуре исторического и художественного портретов, анализируются поиски историками устойчивых элементов текста, которые могли бы помочь оперировать текстом как структурой, отразившей особенности своего времени и своего происхождения. Возможности структурного анализа нарративов, обладающих сходством исторически сложившихся характеристик, показаны на примере опыта, обобщенного в книге «От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства» (М., 1994). В число произведений, анализируемых в этой книге, входят и тексты, созданные в том же культурном контексте, что и рассматриваемая мемуаристика.

Реконструкция психологических портретов Г.Р.Державина и И.И.Дмитриева строится на тех элементах текста, которые имеют свойства массовых характеристик и могут быть представлены и количественно, и графически. К ним, при выполнении определенных условий, вполне применимы даже методы экспериментальной психологии или психоанализа.

Опыт социально-психологических исследований помогает упорядочить характеристики, созданные авторами воспоминаний, по степени их значимости для мемуаристов. Основой распределения свидетельств стали пласты информации, выделенные в предшествующей главе.

Для реконструкции выбраны произведения, созданные в едином социокультурном контексте, не слишком отдаленные друг от друга по времени создания, представляющие собой полные жизнеописания и написанные авторами со сходной судьбой. У Г.Р.Державина и И.И.Дмитриева — двух государственных деятелей и поэтов, занимавших похожее положение в культуре своего времени, сходные судьбы, похожие карьеры, сопоставимое положение в политической жизни своего времени и на российском Парнасе. Оба они происходили из небогатых семей, оба были людьми, широко одаренными, оба продвигались по службе с нижних ступеней чиновной иерархии, оба не имели постоянных покровителей, но, несмотря на это, оба сделали заметную карьеру в государственном аппарате Российской Империи, достигли самых высоких званий и чинов, оба были удостоены наград и отличались царями, оба оказались отставленными от государственных дел за чрезмерное служебное рвение, оба отличались литературным талантом, стихией обоих была поэзия, для обоих обращение к прозаическому повествованию было своеобразным экспериментом. Как личности они сформировались в эпоху господства просветительских идей и классицизма, оба сохранили в своем сознании ориентацию на нормы и идеалы того времени. Оба были выдающимися новаторами и смелыми экспериментаторами как в государственных делах, так и в литературном творчестве. И их политическая карьера и литературное наследие достаточно хорошо изучены. Имеющиеся исследования позволяют более полно представить возможности тех методов, которые использовались для анализа избранных мемуарных произведений.

Как люди просветительской эпохи, и Державин, и Дмитриев отличались сходной организацией мышления. Для обоих литература была не только и не столько развлечением, сколько хранилищем социального опыта и средством самовоспитания. В их жиз-

и многое было ориентировано на литературный стандарт, которому отводилась роль осителя идеала. В поэзии они сами создавали новые нормы. В прозе, - новой для себя бласти творчества, и Державин, и Дмитриев более точно старались следовать сущест-овавшим эстетическим канонам. Конечно, они не были подражателями и в прозе, но, ак люди просветительской эпохи, к новому в творчестве они подходили с позиций ра-[иональных. Повторяемость и повторгшостъ имели особую привлекательность для [рагматического просветительского рационализма. Обращение к прозе бьпо творче-ким экспериментом для обоих поэтов. В нем нашли отражение и способы научного шшлепия того времени. Проза обоих выдающихся поэтов была более нормативной, гем их стихотворные произведения. В данном случае достаточно четкая клиширован-юсть текстов становится достоинством — она обеспечивает повторяемость сходных яементов.

На основе записок Г. Р. Державина и И. И. Дмитриева были составлены массивы (анных, содержащие сведения о современниках, описанных мемуаристами в своих юспоминаниях.

Для этого текст источников делился на единицы. За единицу текста бралась, как >то принято в лингвистике, фраза — минимальное логически завершенное сообщение, соторое невозможно расчленить дальше, не теряя смысла.

Единицы текста группировались по ряду признаков (тип и способ характеристики, ее содержащие и назначение). Однотипные признаки сводились в группы, а группы тризнаков объединялись единым формуляром (анкетой). Таким образом, в разных частях источника и в двух разных произведениях были выделены сопоставимые свидетельства. По воспоминаниям Г.Р.Державина были заполнены характеристики семисот семидесяти пята лиц, по запискам И.И.Дмитриева — трехсот тридцати чет?,грех. Анкеты стали той базой данных, которая обрабатывалась количественно.

Первая группировка, сделанная по полученных! данным, рассматривалась как ориентировочная. Она основывалась только на формальном критерии — объеме характеристик, измеренном в единицах текста.

С точки зрения формальных показателей выделенные группы отличаются достаточно высокой однородностью. Ни в одной из них коэффициент вариации не превысил 50%. При незначительном преобразовании чисто формальная группировка оказалась соотносимой с возрастными периодами в жизни мемуариста и показала тех людей, которые влияли на его сознание на каждом этапе его жизненного пути.

Оказалось, что чем меньше описываемый возраст мемуариста, тем больше людей изображается рядом с ним, тем лаконичнее, обобщеннее их характеристики. Чем старше мемуарист, чем ближе он ко времени написания воспоминаний, тем меньше людей из множества окружавших его привлекает его внимание, но тем подробнее занимают его взаимоотношения с ними, тем многословнее, детализированнее, противоречивее становятся их характеристики. Четче эта взаимосвязь проявилась на материалах "более многолюдных" воспоминаний Г.Р.Державина.

Объем характеристик показывает изменение для мемуариста степени значимости описываемых людей. Изменение объема характеристик отражает постепенное сужение крута "значимых других", изменение референтной группы и доли ее влияния на поступки и рассуждения мемуариста. Объемы характеристик показывают также, кто из современников сильнее других атиял на характер и сознание мемуариста. Так, например, в референтную группу, выделенную по запискам Г.Р.Державина, попала мать мемуариста, Фекла Андреевна Державина, но в ней не оказалось ни его отца, ни брата. Туда попали граф Н.И.Панин и князь Г.А.Потемкин, но в ней нет Екатерины. Объемы характеристик позволяют сказать, что в жизни Г.Р.Державина явно недооценена роль А.Н.Маслова, П.А.Гасвицкого и братьев Неклюдовых.

Полученная группировка в соотнесении с основными возрастными периодами жизни мемуариста показала, таким образом, в персонифицированном виде ретроспективные представления мемуариста о факторах социализации, которые влияли на становление и развитие его личности. Такая группировка позволяет выяснить условия формирования и эволюции психологических особенностей личности мемуариста.

Данная группировка представляет интерес и в содержательном отношении.

В более юном возрасте мемуарист запоминал людей по единичным доминантным чертам. Во время создания мемуаров именно доминантные признаки становились основой характеристик этих лиц, вошедших в текст воспоминаний. Доминантные черты определялись предельно обобщенно, не столько как реальная характеристика, сколько как общезначимый символ. Даже если мемуарист встречал кого-то из этих людей позже и общался с ними достаточно тесно, их характеристики базировались все на тех же доминантах, они были более этикетны4, чем другие. Доминанты, сформировавшиеся в сознании мемуариста в юном возрасте, фиксировали более отношение автора к описываемому лицу, чем реальные черты его характера.

"Чистые" историки оттюсятся с известной долей настороженности к приемам психоанализа, отводящим ранним стадиям социализации ведущую роль в формировании личности. Способы описания окружения и контактов автора в мемуарах показывают возможность применения этих приемов и к историческому материалу. Думается, историки могли бы более активно использовать такие сведения, принимая во внимание, что в раннем возрасте человек воспринимает типичные для данного общества качества личности или свойства общественных институтов как метафоры5, лишь постепенно наполняя сложившиеся некогда образы конкретным содержанием.

В более зрелом возрасте мемуарист воспринимал людей не столь однозначно, он и характеризовал их более конкретно, меньше используя общезначимые определения. В характеристиках появляются более разнородные показатели. Доминантные признаки в таких описаниях отражают не только отношение мемуариста к описываемому лицу, но и реальное соотношение черт его характера.

Содержательный анализ группы свидетельств, построенной по сходству объемов характеристик, отражает, таким образом, не только этапы социализации, но и способность мемуариста воспринимать окружавших его людей и изображать их в своих воспоминаниях. То есть они дают исследователю представление о границах объективности мемуариста.

Следующая группировка строилась с учетом доминантных признаков, использованных мемуаристом в характеристиках современников. Было выявлено процентное соотношение признаков в характеристике каждого персонажа и по этим данным выделены доминанты. Такая простая процедура позволила сопоставить характеристики разного объема и учесть комбинации признаков. Основой новой группировки стати вид деятельности персонажа и тип отношений между ним и мемуаристом или другими персонажами воспоминаний. Учитывалась и доля других признаков, которыми наделил мемуарист описываемого человека

Данным способом в записках И.И.Дмитриева "Взгляд на мою жизнь" были выделены двенадцать групп с иным поименным составом и иной степенью однородности, характеризуемой более низкими значениями коэффициента вариации ( от 0,8 % до 13,6 % ). Они были объединены в три типа. В первый вошли наиболее многочисленные группы, доминирующим признаком для которых явилась государственная деятельность, а преобладающим типом отношений оказались отношения в формальной струк-

4 Под этикетностыо в данном случае понимается соответствие характеристики общепринятым стереотипам, имеющим для людей времени создания мемуаров значение знака.

5 Loewenberg P. Fantasy and Reality in History. N.-Y.; Oxford: Oxford University Press, 1995. P. 10-11.

уре общества. В шести группах второго типа доминантой выступает .тпт^турная дея-ельность, характеризуя которую И.И.Дмитриев обращался в основном к неформаль-[ым отношениям. К третьему типу относится группа представителей провинциального (ворянства, объединенная желанием получить покровительство мемуариста как госу-(арственного чиновника высокого ранга. Обращаться к министру юстиции их заставля-ш проблемы личного плана, часто имущественные или связанные с делами о наследст-¡е. Эта группа подкреплялась признаком, довольно редким для данного источника, — тсазанием на материальное состояние описываемых лиц.

Доминантные черты, выделенные И.И.Дмитриевым в характеристиках современников, позволяют прежде всего определить наиболее значимые для него психоло-"ические черты, выделявшиеся им в его повседневной социопрактической деятельно-;ти, а следовательно, составлявшие существенную часть свойств психологии его собст-¡енной личности. Это: сословно-статусный подход к определению социальной значй-лости человеческой личности; метафоричность и ориентированность на знак в оценке щдивидуально-психологических свойств человека, в особенности стоящего выше в со-:ловпой иерархии; ориентированность на общепринятые в данной формальной среде товеденческие и оценочные стереотипы. lío сравнению с данными чертами уважительное отношение к литературным способностям современников без различия их сословных состояний, которое сам мемуарист считал главной' отличительной чертой своего характера, отходит на последний план. Его заявления о внесословности литературы, таким образом, получают статус демонстративности. Самому мемуаристу они казались :амым важным свойством его личности. В структуре сознания мемуариста представления о внесословности творчества тем не менее не играти значительной роли. Его декларации, подкрепленные единичными поведенческими актами и немалым авторитетом как в формальной, так и в неформальной сферах общения, приобретали более весомый, знаковый характер для его окружения и последующих почитателей. Доля демонстративных поступков в поведении личности, их значение для самого человека и для его окружающих — одна из интереснейших проблем истории духовной жизни общества. Достаточно сказать, что, характеризуя идеи исторических деятелей, историки часто оперируют данными именно о демонстративных актах. Их влияние как факторов социализации историкам еще предстоит оценить.

Полученный набор доминант существенно отличается, таким образом, от тех, которые считал значимыми и определяющими для собственной личности caví И.И.Дмитриев. Не менее существенные расхождения выявлены в характеристике психологического облика Г.Р.Державина.

Обращает на себя внимание описание индивидуально-личностных качеств, которые можно встретить в воспоминаниях Г.Р.Державина. Их меньше, чем в воспоминаниях И.И.Дмитриева, и большинство из них не имеет повествовательной формы. Г.Р.Державин предпочитает констатировать наличие индивидуальных качеств в ком-либо из современников, а не рассказывать о них. Если мемуаристу нужно описать чью-либо реакцию на происходившее (не исключая и свою собственную), он подчеркивал аффектировашюсть проявленных чувств. В этой гиперболизации личностных реакций что-то идет от взрывного характера самого мемуариста, больше — от эстетических стандартов эпохи. Примечательно, что по типу описания человеческой личности "Записки" Г.Р.Державина больше тяготеют к канонам классицизма, чем его поэзия того же периода

В главе отмечается зависимость излишней аффектации описаний личностных реакций от влияния театра на обыденное сознание образованных людей того времени. Ведь театр державинских времен мелодекламатичен. Его символы — поза, декларация и знак.

Как уже отмечалось, оба произведения в равной мере соответствуют литературному этикету эпохи. Тем интереснее описания литераторов и литературной жизни, которые встречаются в записках.

Державин мало пишет о литературе. Его собственная литературная деятельность предстает на страницах "Записок" продолжением служению монарху, то есть включается мемуаристом в ряд способов существования в формальной структуре общества — Г.Р.Державин пишет, как ему удается использовать свой стихотворный талант, чтобы продвинуться по службе и выделиться в придворном окружении. Для И.И.Дмитриева литературная деятельность ценна как сфера неформального общения. По воспоминаниям и письмам современников хорошо известна роль Г.Р.Державина как признанного лидера литераторов своего времени. Поэтические вечера в его петербургском доме, его знаменитые приемы, особенно в гостеприимной Званке, державинском имении под Петербургом, оказывали большое влияние на литературные и художественные вкусы своего времени. Эта сторона жизни мемуариста не оценивалась им как социально значимая

- в "Записках" о ней почти не упоминается..

Иное дело — записки И.И.Дмитриева. В них повествуется и о личном литературном опыте мемуариста, и о его общении с собратьями по перу. Для И.И.Дмитриева литературная деятельность ценна как сфера неформального общения. И.И.Дмитриев много сделал для демократизации литературной жизни образованного общества, но его собственному сознанию демократические стандарты были чужды. Демократичность в его поведении была демонстративной. Она — дань рассудочному следованию идеалу, а не свойство структуры личности.

Характеристики современников — лишь часть личностных характеристик, содержащихся в мемуарном произведении. Другая его составляющая связана с автопортретом. Автор описывает себя, как ему кажется, вполне объективно и беспристрастно. На самом деле он создает образ, соответствующий его представлениям о себе. В каждом мемуарном произведении, таким образом, перед нами как бы две личности. Одна

— реальный человек, автор мемуаров, другая — литературный герой, созданный мемуаристом. Самохарактеристики мемуариста, "работавшие" на создание такого образа автора, по объему примерно равны вместе взятым характеристикам современников. Это — другая половина информации о психологии автора в воспоминаниях автобиографического типа.

В "Записках" Г.Р.Державина совпадения в способах создания автопортрета и портретов современников проявилось в: 1) преобладании характеристик через поступки; 2) сравнительно небольшом объеме информации о внешности; 3) преобладании со-словно-статусного над индивидуально-личностным в описании личности. Самохарактеристики Державина направлены на показ его стремления сделать карьеру государственного деятеля, ревностного к службе государю и отечеству, на демонстрацию известного консерватизма его политического сознания. Доминируют такие черты, как честолюбие, хитрость (подаваемая как осторожность), справедливость, скорое мышление, отменная память6. Теснее других коррелируются такие признаки, как честолюбие и справедливость. С этим комплексом соотносятся практически все конфликтные ситуации, описанные Державиным. Причину конфликтов мемуарист искал в отношении окружавших к нему лично. Корень же таился в расхождении представлений мемуариста и его "оппонентов" о чести и долге. Похоже, что именно уравнивание понятий честолюбия и справедливости, поддерживаемое консерватизмом сознания, и давало Г.Р.Державину ту внутреннюю свободу, которая, несмотря на полное принятие автором

' Признаки перечисляются в порядке убывания.

юлошшх представлений о личности, внушала такое почтение его современникам и их гшжайшим потомкам.

В записках И.И.Дмитриева — более существенные расхождения в описании со-эеменников и самого мемуариста. Современников И.И.Дмитриев предпочитал описы-1ть через поступки и мнение окружающих (включая собственное). Себя он пытался оказать и в поступках, и в переживаниях« Описание его чувств и переживаний состав-яет около 30 % к описанию поступков.

Создавая представление о себе, И.И.Дмитриев выделил такие черты, как пре-анность императору, патриотизм, чувство собственного - достоинства, чувствитсль-ость, способность к самообразованию, любовь к природе и живописи (перечислены по бывающей). Описания государственной и литературной деятельности,занимают в его амохарактеристиках примерно равное место. Литературный труд, в отличие от '.Р.Державина, И.И.Дмитриев воспринимал как самоценную деятельность, видел в ней редство самовыражения. Однако в описании личностных качеств мемуарист соблюдал ;еткую иерархизацшо характеристик, воспроизводившую принятую в чиновной среде (ерархию отношений. Образ собственной личности мемуарист рисует как бы крупны-ш мазками. Каждый из них самоценен сам по себе. Общая композиция автору как буд-о не так уж и необходима.

Попытки описывать собственные чувства и переживания следует признать не только свидетельством изменения представлений о собственной личности, сколько геренесением в мемуарное произведение принятых канонов художественного творчества. Перед нами не столько реальные свойства личности, сколько канонизированная 1росветительством подражательность, проявившаяся в данном случае в стилизации збраза личности под признанный идеальным литературный образец, созданный эстетн-<ой сентиментализма. То же самое можно, очевидно, сказать и об упоминаниях И.И.Дмитриевым его подчеркнутой любви к природе. Эстетика сентиментализма перевела любовь к природе в разряд не только значимых, но и престижных качеств лично-:ти. Мемуарист нашел нужным ввести его в описание собственного образа.

В поведении И.И.Дмитриева более значительна роль подражания, чем в поведении Г.Р.Державина. Дмитриев более зависим в своих суждениях от общепринятых стандартов. Не случайно даже для характеристики своего места в литературе ему потребовалось сравнение с образцами — Г.Р.Державиным и IГ.М.Карамзиным.

Записки И.И.Дмитриева позволяют представить, насколько информативным может оказаться само несовпадение "Я-образа", создаваемого мемуаристом, и отражения его личности в авторских характеристиках современников. Подобное несовпадение есть и в записках Г.Р.Державина.

Как видим, контент-анализ позволяет определить доминантные черты личности и "периферию", не нашедшую четкой фиксации в самосознании мемуариста, но отразившуюся в его поступках и их описании. Сопоставление черт, отразившихся в характеристиках современников и себя, позволяет уточнить психологический портрет мемуариста и дает базу данных, позволяющую моделировать его личность.

Источниковедческий анализ позволяет определить, какие черты и в какой пропорции есть в характере исторической личности. Он очерчивает те рамки, в которых вправе делать допущения историк, поставивший своей целью воссоздать психологический облик своего героя. Самым- же важным представляется вывод о том, что для характеристики психологии личности необходимы данные как о ней самой, так и об окружающих.

Глава VIII «Идентичность и идентификации: отражение е источниках уровней и механизмов сплочения» показывает, как можно использовать социологич-ность психологии личности в изучении истории культу ры. Здесь сопоставляются поня-

тия «идентичность» и «идентификации», показывается, что при характеристике этих компонентов речь ведется прежде всего о процессах, обеспечивавших складывание определенных комплексов идей и протекавших не столько на рациональном, сколько на том уровне человеческой деятельности, на котором каждый ее акт не подвергается индивидуумом постоянному сущностному анализу.

Идентичность - сложное образование, включающее в себя не столько индивидуально-личностные черты, сколько личностно интерпретированные формы коллективного самосознания. Идентификации носят индивидуально-личностный харакгер. Выделяются прямые и косвенные идентификации, выполняющие в изучении сознания мемуаристов роль маркеров доминирующего в обществе типа коллективной идентичности и отношения к ним авторов источников. В целом материалы мемуарных произведений позволяют заключить, что на уровне обыденной практики последней трети XVIII - первой трети XIX вв. сознание принадлежности к потомственному дворянству оставалось еще не столько средством осознания классовой общности, сколько поводом для споров, исторические корни которых покоились в эпохе расцвета местничества.

Изменявшиеся социальные условия заставляли мемуаристов иногда придавать понятию "дворянин" и непосредственно классовый смысл. А.Т.Болотов, описывая Генеральное Межевание, с негодованием рассказывал, например, о межевщике, который, "для бездельной корости променивая своего брата дворянина на мужика, был всегдашним их покровителем"7. Показательно, что мемуаристы и в конце XVIII - первой половине XIX вв. еще редко наполняли понятие "дворянин" собственно классовым содержанием, а если и делали это, то по отношению не к себе, а к другим. Эта особенность мемуаров изучаемого периода времени связана с состоянием социально-психологического уровня проявлений самосознания российского дворянства. Случаи сочувственного отношения некоторых дворян к нуждам крестьянства нередки в ту эпоху, но и они не находили настолько широкого общественного резонанса, чтобы существенно отразиться на системе признаков, определявших понятие "дворянин" в мемуарной литературе описываемого периода. Известно, что даже много позже, после потрясений середины и второй половины XIX в., на уровне обыденного сознания массы дворянства понятие "дворянин" еще долго сохраняло характер общезначимости и, вместе с тем, смутной неопределенности

Отрывочность и несистематичность отражения подобных представлений в мемуарной литературе последней трети XVIII - первой трети XIX вв. не могут свидетельствовать об ограниченных информационных возможностях выбранных источников, так как в данном случае недостаточная информативность одного источника восполняется содержанием других — в этом и состоит смысл использования вида источников в качестве основы источникового комплекса в историко-культурных исследованиях8. Реальность еще мало заставляла представителей дворянского сословия в повседневной жизни задумываться над социальной ролью дворянства, над своим отношением к сословию в целом, над социальной сущностью общности и принадлежащих к ней индивидуумов. Вполне вероятно, что в процессе повседневной социокультурной практики российский дворянин все еще мог в основном предоставить решение подобных вопросов государственной организации, вернее — монарху. Сам же он мог ограничиваться автоматическим оперированием внушаемыми ему с детства эталонами и стереотипами как чем-то бесспорным, не нуждавшимся в проверке, неизменным. Модель подобного социально-психологического состояния, характеризующегося слабыми связями внутри общности

7 Болотов А.Т.Записки. Т. 1. СПб, 1871. Стлб. 925.

8 Более подробно об этом см.: Минц С.С. Проблемы источниковедения в историко-культурных исследованиях // Перестройка в исторической науке и проблемы источниковедения и специальных исторических дисциплин. Киев, 1990. С. 28-31.

и ее высокой внушаемостью, обеспеченной верой членов группы в незыблемость принципов организации современного им общества, описана Б.Ф.Поршневым в статье «Контрсуггестия и история» и массс других психологических и исторических трудов. Материалы мемуаров не противоречат применению данной модели к характеристике состояния идентичности российского дворянства в последней трети XVIII - первой трети XIX вв. Мощная вертикальность связей соседствует в нем со слабой горизонталью, фактически перелагая ответственность за осознание роли сословия в современной мемуаристам жизни на монарха и назначенных им лиц.

Особенно интересны идентификации, использованные мемуаристами в рассказах о своих служебных карьерах. Рассказы мемуаристов о службе изобилуют прямыми социально-статусными идентификациями, сочетающимися с подробной характеристикой индивидуальных особенностей собственной личности. Именно свойства личности рассматривались чиновными мемуаристами как основание их притязаний на должность или важное поручение, к которым они проявляли повышенный интерес. Такой материал есть в записках любого из названных авторов.

В числе положительных качеств, свойственных им как образцовым представителям чиновничества, мемуаристы выделяли прежде всего исполнительность. Чиновничья исполнительность прямо противопоставлялась самодеятельной инициативе.

Подчеркивали мемуаристы и отсутствие корысти в своем интересе к службе. Служба для них была ценна прежде всего как способ социокультурной самореализации.

Отношение к монарху (даже к Павлу, критиковать правление и личность которого считалось хорошим тоном) в мемуарах изученного времени — самое почтительное. Милость монарха всеми мемуаристами продолжала считаться, вполне в духе средневековых представлений, самым престижным из признаков принадлежности к избранным.

В среде чиновничества монаршая милость ценилась даже в отраженном виде. Если мемуарист добивался расположения любимца монарха (род фаворитизма значения не имел), то гордился им как милостями, полученными непосредственно от царствовавшего лица.

О престижности покровительства царских любимцев писали многие мемуаристы в том числе и Г.Р.Державин9. В отношении к покровительству фаворитов знаменитый поэт, занимавший высокие государственные чины и имевший, как он любил писать в начале века, "прямые заслуги перед Отечеством", был весьма схож с В.Н.Геттуном, выслужившимся из мелких канцеляристов до чина столоначальника.

Для чиновников внимание монарха в любом его проявлении имело и свой особый смысл. Именно царская милость называлась мемуаристами как желаннейшая из наград, и каждое продвижение по службе расценивалось ими как ее проявление. «...Я имел счастье представиться государю, — писал И.И.Дмитриев о своем назначении министром юстиции, — и принял от него новую милость...» 0 А С.И.Мосолов, напрямую никогда не общавшийся с императорским домом, весьма своеобразно отозвался об отсутствии распоряжения Павла о его принятии в службу: «Признаюсь, прискорбно душе моей было, что я не сделался участником милости его Императорского величества»". Подобные формулировки содержат, видимо, ключ к пониманию роли чиновничества в организации уровня сплоченности позднефеодалыюго класса-сословия.

Государственная служба была выгодной. Должность, скажем, полкового командира, могла приносить доход как имение в триста душ. Правда, при известной ловкости. Добросовестному чиновнику служба доходов не приносила. Да и иметь от службы

'Державин Г. Р. Записки. С. 119-120.

10 Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь. С. 165.

" Мосолов С. И. Записки. С. 153.

считалось непрестижным. Достойнее было вкладывать в нее собственные средства, что нередко кстати, закреплялось даже официально российским законодательством12.

На уровне социальной психологии существовали предпосылки, позволявшие абсолютизму определять чиновникам жалованье, ничтожность которого была очевидна13. Те же основания заставляли мемуаристов отождествлять честолюбие с бескорыстием и считать идеальными чиновников, служивших ради "амбиций"14. Обращает на себя внимание тот факт, что самая высокая должность теряла для мемуариста привлекательность, как только сужался предоставляемый ею доступ к участию в государственном управлении. «Мне легче разстаться с своим местом, чем занимать оное с потерянием прав своих и возможности быть вполне полезным», — писал, например, И. И. Дмитриев о своем решении выйти в отставку. Потерей прав (!) и возможности быть вполне полезным он считат удаление от двора и императора Александра.

Представления о престижности государственной службы поддерживались в среде дворянства, очевидно, тем, что она, кроме всего прочего, давала дворянину чувство доступа к политической власти. Чиновничество надежно привязывалось к самодержавию и своей зависимостью от него, и ощущением сопричастности правительственной политике. Впечатление участия каждого чиновника, независимо от ранга, в государственном управлении подкреплялось сословной гордостью и закреплялось "вертикальной" организацией сознания чиновничества, каждый член которого считал себя подчиненным непосредственно монарху. Начальники и служебная иерархия в расчет не брались. Как монарх считался земным воплощением Бога, так непосредственный начальник представал перед чиновником как персонификация государя. А на своем месте и сам чиновник был воплощением неограниченного монаршего могущества Уверенность каждого служившего дворянина в своем непосредственном участии в государственном управлении и обеспечивало психологически необходимый уровеш сплоченности класса-сословия.

Социально-статусные самоидентификации, присутствующие в мемуаристике 17701830-х гг. показывают слабость идейной общности и исключительную роль социально психологических механизмов внутриклассовой сплоченности российского дворянства I последней трети XVIII - первой трети XIX вв., а также высокую степень доверия дво рянства к самодержавию, обеспечивавшему классу-сословию надежный уровеш "вертикальной" сплоченности (от каждого дворянина через серию посредствующш звеньев или прямо — к монарху). Самодержавие гарантировало себе надежную соци альную опору в среде господствовавшего класса, предоставив ему своеобразную форм,1 долевого участия в политической власти — через несение государственной службы Уверенность чиновников в личной сопричастности высокой политике во многом был; иллюзорной. Тем не менее, именно она создавала психологическое основание для без отказности "вертикальных" механизмов сплоченности, господствовавших в среде рос сийского дворянства и "отложивших" поиски сближения интересов разных групп дво рянства по идейному сходству почти на столетие, если не больше. Чиновничество, соз данное абсолютизмом для проведения правительственной политики, использовалось ии и для достаточно жесткого структурирования дворянства как класса-сословия, нуж давшегося для защиты своих интересов в таком социальном институте, как самодержа вие. В сознании чиновника отношение к монарху всегда становилось его политически; кредо. Личностное восприятие государственной политики чиновниками всех рангов одна из сильнейших психологических доминант доставшаяся современной отечествен ной культуре от той далекой эпохи.

12 См об этом, напр.: Вопроси истории. 1979. № 1. С. 122.

13 Шепелев Л.Е. Отмененные историей. С. 58.

и Леонтьев М.П. Мои воспоминания. С. 615-616. Долгоруков Ю.В. Записки. С. 501-502,509.

В последней, IX главе «Индивидуальное и массовое в сознании мемуаристов: кточниковый вид как база изучения сознания своих создателей» рассматриваются хюбенпости междисциплинарной кооперации и говорится о моделях среднего уровня, )беспечивающих соединения теоретюированных представлений исследователя об изу-иемых процессах с материалами конкретных источников, их характеризующих. Моде-ш среднего уровня - инструмент, который переводит концептуальные понятия в операциональные, придает конкретность историческому описанию и гарантирует его вери-}>ицирусмость.

В науках о человеке существует масса дисциплин, занимающихся сходной или смежной проблематикой. Их обособление происходит практически автоматически, по мере осознания специфики изучаемого объекта и освоения способов его познания. Появление повой дисциплины всегда — констатация факта, результат осознания сложившейся ситуации.

Междисциплинарная кооперация, в отличие от процесса научной дезинтеграции, как правило, требует специальных устий. Ее необходимость осознается как желание восполнить недостаток собственного дисциплинарного подхода, стремление расширить границы познания, более всесторонне узнать изучаемый объект, рассмотреть его в системе взаимосвязей, во всем многообразии, доступном современной науке. Перенос же результатов и особенно методов из одной области знаний в другую, как выясняется, требует особой исследовательской процедуры. Свидетельство тому — опыт взаимодействия, например, смежных сфер психологического изучения.

Без психологических характеристик как личности, так и группы не существует истории культуры, однако в историко-культурном исследовании психологические особенности рассматриваемых объектов играют роль уточняющих или объясняющих характеристик. В психологии, соответственно, введение исторических наблюдений приобретает статус исторического метода, имеющего довольно узкую, фактически — уточняющую, сферу применения15. Проблема междисциплинарной кооперации заключается в том, что в рамках иной дисциплины заимствованные методы и приемы, как бы существенны они ни были "сами по себе" и какое бы ведущее место они ни занимали в "своей" сфере, приобретают вспомогательный характер.

В исторической науке даже историческая же психология не самоценна. В окружении проблем собственно исторических она приобретает новые функции. Для истории историческая психология необходима как часть исторического изучения культурной, политической, социальной или экономической жизни своего времени. Она помогает понять эпоху, особенности менталитета, механизмы межличностного, внутригруп-пового и межгруппового взаимодействия, законы социодинамики и специфику исторически сложившегося своеобразия. Историческая психология; через многообразие своих аспектов, помогает глубже постичь природу и механизмы исторического процесса, особенности соединения единичного и массового в их исторически сложившейся ситуационной конкретности.

В любой науке заимствованные методы носят вспомогательный характер. Они подчиняются задачам основной дисциплины. Вместе с тем, обращение к смежным областям открывает возможность для выявления новых связей изучаемого объекта и меняет саму логику его познания. Иногда такие изменения едва заметны, иногда столь существенны, что объект предстает в совершенно новом свете и возникает новая научная дисциплина. Так было в свое время, скажем, с социологией, то же происходит на наших глазах с исторической психологией.

14 О становлении методологического арсенала психологической науки и полях междисциплинарного взаимодействия в ней см., напр.: Леонтьев А.Н. Философия психологии: Из научного наследия. М„

1994.-228 с.

Создавая новые дисциплины, междисциплинарная кооперация одновременно влияет и на содержание "материнской" области знания, делая ее более системной. Вот этот аспект кросскооперации и рассматривается в данной главе.

Поле междисциплинарной кооперации обладает особыми свойствами. Ученый как бы попадает в некую зону, в которой действуют собственные законы и правила. Осознание их специфики — залог успешности использования богатейших возможностей междисциплинарного подхода. Основа междисциплинарного взаимодействия — особые логико-гносеологические модели, соединяющие в себе теоретическую направленность и логическую сущность основной дисциплины и практические возможности заимствованного знания. Они обеспечивают переход с одного уровня логического обобщения на другой. Подобный переход так необходим для последовательной систематизации научных знаний. Логические конструкции, обеспечивающие переход с одного уровня логического обобщения на другой, в исследованиях конца ВО—начала 90-х гг. стали называть люйелялш среднего уровня*6. Модели среднего уровня можно квалифицировать как специально-научные. Они опираются на теоретико-методологические модели общенаучного уровня, разрабатывающие концептуальные понятия, но для осмысления концептуальных понятий модели среднего уровня используют материалы конкретных источников — группы свидетельств, характеризующие разные состояния изучаемых явлений и процессов. Предназначение моделей среднего уровня — помогать переводить концептуальные понятия в операциональные, доступные эмпирическому изучению и измерению в абсолютных или относительных величинах.

В завершающей главе диссертационного исследования строится модель, соответствующая специфике отражения процессов сознания в мемуарных произведениях. Она создается на основе опыта лингвосоциопсихологии (работ А.А.Леонтьева и Т.Ф.Дридзе) и социальной психологии (теории диспозиционных распределений В.АДцова). Моделью здесь выступает логически обобщенная система признаков, характеризующая сущность описываемых явлений и процессов.

Уникальность каждого из мемуарных произведений не вступает в противоречие с подобной задачей, как не противоречит она типологическому изучению ни вида в целом, ни отдельных его частей. Предметом изучения в данном случае становятся отразившиеся в источниках свойства сознания мемуаристов, сформировавшиеся под влиянием социума. При помощи модели среднего уровня можно найти способы сопоставления подобных свойств, и они будут сопоставляемы настолько, насколько сопоставимы различные тенденции развития социума, в рамках которого формировались сами источники.

В главе приводится пример освещения в мемуарах последней трети XVIII - первой половины XIX вв. вопросов, связанных со служебной карьерой, покровительством и чинопочитанием.

Тема эта затрагивалась очень часто, независимо от рода службы, ранга, возраста и даже пола мемуаристов.

Проблемы, связанные со служебной карьерой, у каждого мемуариста были свои претензии предъявлялись конкретным лицам и носили частный характер. Сведения ка ждого из источников для историка — характерная летать. Они дают впечатление о по

16 Подробнее о моделях среднего уровня, их необходимости, природе, истории появления и познава тельных возможностях см.: Минц С.С. Об использовании моделей среднего уровня в историко психологическом исследовании // Принцип историзма и психологическая наука. М., 1987. Она же. С возможном подходе к изучению социального сознания в историко-культурных исследованиях (Поста новка проблемы)// Математические методы и ЭВМ в историко-типологических исследованиях. М.,1989 С.212-225.

южении дел, редко — их развернутую характеристику. Уровень информативности данных свидетельств изменяется, если сходные сведения анализируются на материалах ¡сего комплекса или его значительной части, располагаются на временной шкале и руппируются по типологическим признакам.

Сопоставляя сведения разных источников, можно убедиться, что в организации тодобпых свидетельств есть своя логика. Те из мемуаристов, кто считал нормальным :вое продвижение по службе, обращали внимание на внешние характеристики явления, гаще всего на саму процедуру представления покровителю. Те же из них, кто описывал :вою борьбу с препятствиями на пути к очередному чину или награде (а это основное удержание данной группы мемуаров, многие из авторов которых выходили в отставку 1е по своей воле), обращали внимание на другое. Отсутствие покровительства или не-келание помочь того, на чье влияние и протекцию рассчитывал мемуарист, воспринимались как аномалии, требующие осмысления и обоснования. В поле зрения мемуари-;та оказывалось в таких случаях покровительство как социальное явление. В целом же троизведения тех мемуаристов, взгляды которых объединяла общая лояльность к самодержавию (от Я.П.Шаховского до, скажем, В.И.Панаева), показывают эволюцию отношения мемуаристов к покровительству как социальному институту — от ожидания 'автоматической" реализации родственных связей до признания преимущественной ¡>ормы протежирования лицам, разделявшим определенный круг идей.

Сложнее распределяется отношение той же группы мемуаристов к чинам и чи-иопо'шташпо. Здесь больше градаций и сведения более детализированы, разбросаны по эольше.чу количеству произведений. В общем виде они позволяют выделить три типа этношения мемуаристов к чинам.

• Чинопочитание (мемуарист с почтением относится к чинам, желает сделать карьеру и делает ее). В источниках — ряд описаний поступков и действий, не вызывающих особых размышлений автора. В них доминирует удовлетворение, уверенность, что все идет "как должно".

• Сомнение в целесообразности чинопочитания. Оно начинается с определения отношения мемуариста к препятствию на пути к желанной ступени иерархии. Понимание тщетности попыток получить вожделенный чин заставляет мемуариста разочаровываться в общепринятых средствах достижения карьеры, а желание поднять свой авторитет в глазах определенного круга людей заставляет искать доводы в пользу собственной позиции. Мемуарист начинает доказывать, что он оставил карьеру, поскольку разочаровался в службе. Эти сведения он сопровождает определенными, подчас развернутыми размышлениями. В них целая гамма переживаний по поводу неудачи, которая от сетований на злой рок и недоброжелательность отдельных лиц может привести мемуариста к обдуманному отказу от притязаний на недоступный чин, к обоснованию на рациональном уровне собственного нежелания "быть как все" и искать покровительства и, наконец, к обдуманному отказу вообще от почитания чинов.

• Убеждение в необходимости воспитания конкретного отношения к чинам (чинопочитания или его неприятия) п других. В соответствии с определенной целью индивидуум осознанно выстраивает целую программу действий, имеющих значение как для него самого, так и для лиц, его окружавших. Обдуманная деятельность мемуариста, направленная на сохранение или, наоборот, разрушение традиционных установлений, требует систематизированного обоснования и какой-либо формы распространения соответствующих идей. Здесь мемуарист уже выступает и как творец, и как пропагандист оп-

ределенных идей, вносящий осознанный вклад в воспитание определенногс типа личности.

Как в изменении отношения к покровительству отразилась эволюция институт; покровительства, так в изменении представлений о чинопочитании запечатлелись эта пы эволюции одного из компонентов массового сознания поздпефеодального общества Выявлению подобных сведений может помогать модель формирования и функциони рования ментальных структур, зафиксированных в мемуарных источниках. Эта модел1 основывается на учете уровней и форм осознания и освоения социальных связей, дос тупных сознанию мемуаристов.

Такая модель может строиться как матрица диспозищюнных распределений, I тогда она выглядит следующим образом.

Выделяется два слоя процессов сознания, отразившиеся в мемуарах, — способ ствовавшие (а) осознанию и (б) освоению социальной реальности. Оба эти слоя зафик сированы в виде информации о социально значимом поведении мемуариста и его со временников и в обосновании того или иного типа поведения (поступков), даваемой мемуаристом. Уровни осознания и освоения системы социальных связей могут рас сматриваться как система координат, в которой разворачивается описанная в мемуара: деятельность личности.

Сознание личности развивается под воздействием разных систем ценностей существующих в любом обществе со сложной классовой структурой. Сложносоставно! характер уровней осознания и освоения социальных связей, зафиксированных в мс муарах, должен быть отражен и в модели. На уровне теоретического моделироваши достаточно выделить две градации — соответствие каждого из уровней осознания I освоения социальных связей традиционной и нетрадиционной (более поздней по вре мени по сравнению с предыдущей) формам массового сознания. То есть в сознании I поведении индивидуума выделяется одно из звеньев перехода с одной системы ценно стей на другую. Строится простейшая система, которая помогает получить материа для дальнейшего осмысления и экспериментального построения более сложных сис тем.

Осознание и освоение систем социальных связей (вплоть до теоретически обос новшпюго понимания их природы) — характеристики самосознания личности. Само сознание личности всегда в той или иной форме отражает требования, предъявляемы! обществом индивидууму. Соответствующая организация регуляции социально значи мого поведения авторов мемуарных произведений тоже должна быть учтена в модели.

Материалы мемуарных источников позволяют отметить в регуляции социальш значимого поведения личности участие четырех подсистем:

А — управляющей, представляющей в совокупном виде воздействие им ституатизированных форм общественного сознания, формирующих и фикск рующих определенную систему норм и ценностей, дающую основу оформлени ценностных ориентаций и мотивов деятельности личности.

Б — когнитивной, составляющей рациональную основу поведения инди видуума, формулирующей мотивы его деятельности и обосновывающей направ ленность интересов личности.

В — эмоциональной, стимулирующей процессы оценки человеком дей ствий окружающих его людей и своих собственных деяний.

Г — поведенческой, соединяющей в себе все предыдущие компоненты I рождающей определенные поступки, серии действий или целенаправленнук деятельность индивидуума, позволяющую ему жить в обществе и выполнять оп ределенные социальные функции.

Все подсистемы обладают определенной автономностью в системе организации юнкретных действий индивидуума, что отражается в их описаниях, содержащихся в [сточннках. Относительная самостоятельность данных компонентов проявляется в раз-сой доле осознания сущности социальных связей в различных актах социально значи-гого поведепия индивидуума.

Участие каждой из подсистем в ментальных структурах, зафиксированных в ме-1уарных текстах, регистрируется ранговой шкалой из пяти делений (1 — присутствует, ! —подчинена, 3 — равноправна 4 — значительна, 5 —преобладает).

Фиксированные в мемуарах формы регуляции деятельности индивидуумов в сонкретной системе отношений охватывают основные соотношения регулирующих юдсистем в процессе освоения мемуаристами различных социальных связей. По доле 'частая в них различных подсистем можно выделить пять социально-психологических [юрм регуляции, связанных с развитием черт самосознания личности, складывающихся юд воздействием традиционной системы ценностей и в борьбе с нею; одну 'теоретически" обоснованную (идеологизированную) форму, дающую рационально >смысленпое систематизированное обоснование компонентам самосознания личности I руководяцую выбором мотивов и направления деятельности; одну целенаправленно формируемую (на основе сформулированных принципов) социально-психологическую форму регуляции личностного поведения, опирающуюся на теоретически обоснован-юе понимание особенностей личности, кажущейся мемуаристу более совершенной. Данная форма регуляции поведения способна продуцировать и репродуцировать новую :труктуру личности в процессе как самовоспитания, так и воспитания окружающих.

Способы регистрации воздействия предписывающей подсистемы на деятель-юсть личности, отразившегося в материалах указанных источников, требуют уточне-шя. Психолог, работающий с живым человеком, может дробить изучаемый поведенче-:кий акт на какие угодно мелкие составляющие (на этом, собственно, и строится система диспозиционных распределений). Перед историком лежит текст. Его содержание, конечно, и поддается изменениям лишь до определенных пределов. Как правило, веду-цая роль в воздействии общества на индивидуума и в деятельности человека принадлежит институализированным формам массового сознания. Одна из главных сложно-;тей моделирования сознания —• в практической невозможности учесть конкретное воздействие каждой из них иа формирование и функционирование сознания опреде-тенных лиц. Их воздействие на самосознание и деятельность индивидуума в данном' :лучае, как подсказывает сам материал, и нужно расчленять только в самом общем ви-ГТС.

Мемуарные источники, как и другие источники со значительной долей индивидуально-личностной природы, отражают формы массового сознания, преломленные-призмой индивидуального восприятия. Для человека же формы массового сознания в' повседневной жизни выступают совокупно, как синтетический управляющий фактор, природа которого по отношению к структуре внутренней организации человеческой шчности воспринимается индивидуумом как внешняя. И авторы источников реагировали на него однозначно — принятием или непринятием. Вакуумов в сознании нормальной личности не бывает. По мере вытеснения одних форм осознания реальности ■ их место занимают другие, и безразличие в подобных случаях выступает как форма неприятия. Выделять ее как особую позицию или как самостоятельное состояние сознания личности на историческом материале вряд ли целесообразно.

В воздействии управляющей подсистемы на человеческую деятельность можно этметить дре градации принятия и неприятия систем норм и ценностей, сосуществовавших в современном автору источника обществе. Они отражают отношение индивидуума к традиционным и нетрадиционным системам взглядов на сущность обществен-

ных связей, на соответствующие им стереотипы социально значимого поведения личности или деятельности общественных институтов.

В рамках отношения индивидуума к традиционным и нетрадиционным системам взглядов на социальную реальность можно смоделировать типичные для дайной исторической эпохи структуры развития личностного самосознания. В каждом из изучаемых произведений они отражены фрагментарно и в последовательности, сложившейся исторически. В модели черты самосознания личности располагаются в логической последовательности. Лакуны, возникающие при изучении единичного источника, заполняются материалом других источников. В данном случае моделируется соответствующий изучаемому периоду тип сознания, породивший структуру текста, отвечающего определенным нормам и требованиям культуры своего времени. Источниковый вид фактически превращается в совокупный источник. Изучая его, можно построить базовую модель, которая станет своеобразной шкалой для определения степени развития самосознания каждого из авторов единичных источников, вошедших в состав изучаемого комплекса.

В мемуарах содержится информация о следующих формах регуляции деятельности личности.

• Первая форма регуляции деятельности личности отражает полное принятие традиционной системы норм и ценностей. Как правило, она складывается в процессе воспитания. Для человека господствующая форма массового сознания существует как привычная среда, необходимая ему для ощущения душевного комфорта.

• Вторая форма регуляции деятельности индивидуума попадает в мемуары при несовпадении традиционного социокультурного опыта, представляемого автору господствующим образом мыслей, и собственного социального опыта. Человек автоматически продолжает поступать в соответствии с привычными нормативами и ценностными ориентациями, но осознает, что наряду с ними существуют и другие.

• Третья — фиксирует наличие ситуаций, когда в границах неформальных общностей индивидуум может себе позволить отступление от традиционных норм и стереотипов поведения. Какие-то фрагменты своей деятельности он пробует строить иначе, ориентируясь на идеаты, которые ему кажутся совершеннее общепринятых. Однако "во внешней среде" (как правило, в границах формальных общностей) он продолжает предпочитать традиционные образцы поведения.

• Четвертая форма регуляции появляется в мемуарных текстах, когда индивидуум обретает способность противопоставить себя традиционному окружению: он осознает свою духовную автономность и возможность свободы выбора поступков. Последняя предстает перед ним как альтернатива — подчиняться внутренней потребности (она осознается как веление совести) или диктату обстоятельств. Внутренний (выработанный индивидуумом на основе собственного социального опыта и принятый им как свойственная ему потребность души) и внешний регулирующие факторы имеют равные возможности влиять на выбор поведенческого стереотипа. Индивидуум в каждом конкретном случае сознательно анализирует выбор и его результат. Он корректирует (пока для себя) существующую систему ценностей в соответствии с результатами своей практической деятельности.

• Следующая ментальная структура возникает тогда, когда внешний (традици онный) фактор регуляции деятельности воспринимается индивидуумом ка! неприемлемый для него. Человек считает внутренний фактор единственных

управляющим его действиями. Отвергая господствующую систему ценностей как неприемлемую для себя, человек целенаправленно вырабатывает новые образцы социально значимого поведения и целые программы деятельности вместо старых, не соответствующих изменившейся социальной реальности.

• Очередная форма регуляции деятельности личности строится на основе осознания собственной "самости", творческих возможностей своего "я". Человек объективирует внутренний фактор, регулирующий его деятельность, превращает его в четко сформулированную, рационально обоснованную систему идей, которая приобретает новое системное свойство — становится внешним регулятором деятельности своего создателя и его единомышленников. Последняя моделируемая форма регуляции деятельности личности, отразившаяся в мемуарных источниках, по своей природе — опять социально-психологическая. От первых пяти она отличаегся тем, что сознательно воспитывается на основе вновь выработанной системы норм и ценностей. Превратившись в объект самовоспитания, а затем и воспитания других лиц, вырабатываемая система идей начинает по отношению к людям, принявшим ее, действовать как ведущая предписывающая подсистема. Когда предложенные ею нормативы и ценности начинают репродуцироваться основной массой группы автоматически, цикл развития менталитета личности, формирующийся в этой группе, повторяется, но уже на качественно новой основе, на базе более сложного уровня осознания и освоения социальных связей.

Хотелось бы особо оговорить роль поведенческого компонента п данной моде-ш. В отличие от психолога-экспериментатора, историк получает сведения о нем в обобщенном виде. В источниках (в частности, в мемуарах) самая распространенная руппа свидетельств такого рода — описание поступков или типа поведения. Историк шализирует не поведение как таковое, а образы реальных поступков и деятельности, :ложившисся в сознании мемуариста, запечатленные его памятью и в разных степенях юответствукнцие своим действительным прототипам. Расчленять описанные образцы поведения на более детальные компоненты, как это обычно делают психологи, при цанпом тине моделирования вряд ли целесообразно. В предложенных построениях поведенческая подсистема выступает как фиксирующая п реалиях текста совокупное дей-:твие всех трех подсистем регуляции отношений людей и дающая индидуалыюму сознанию выход в институализнрованные формы сознания социума. В психологических исследованиях второй половины 90-х гг., кстати, тоже отмечена необходимость осмысления интегрирующей роли поступка при обращении к самосознанию личности17.

Пять социально-психологических форм регуляции социально значимого поведения, отразившиеся в мемуарах, доказывают направления процесса осознания системы социальных связей, в которые вовлекается индивидуум по мере освоения общественных отношений. Каждая из них рождала соответствующие поступки или поведенческие программы, которые и являлись основными продуктами освоения социальной реальности на данном уровне. Идеологизированная и осознанно фиксируемая социально-психологическая структуры самосознания показывают перевод освоения действительности конкретным человеком в план производства идей, определенных черт характера и, наконец, целостного типа личности.

Результатами освоения реальности на этих уровнях становились производство самосознания личности и социальной группы, самого типа личности.

" Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. С. 184 и далее.

Развитие осознания социокультурных связей можно представить в виде процесса, разворачивающегося по горизонтали, где каждый из этапов имеет выход в освоение социальной реальности (по вертикали вниз), а затем в виде производства самосознания личности и группы, а также типа личности, устраивающей данную социальную общность, переводится (по вертикали вверх) в развитие сознания социума. Отражение участия личности в производстве соответствующей формы самосознания общества как результата ее деятельности по освоению и осознанию системы социокультурных связей — ключевой момент предлагаемой модели.

Развитие самосознания обусловливает долю участия индивидуума в деятельности группы, профессиональной общности, различных общественных и государственных организаций и институтов, класса, нации, органов международной кооперации. Как видим, уровни развития самосознания имеют достаточно точные показатели и поддаются сущностной оценке. Основа их существование способность сознания определять стратегии поведения и стиля жизни человека Процесс изменения их основания смоделирован в данной главе.

Предложенная модель может показать:

• степень подчиненности сознания конкретных индивидуумов институализи-ровшшым формам сознания;

• долю воздействия институализированных форм сознания на сознание конкретных индивидуумов;

• долю участия конкретных личностей в формировании институализирован-ного слоя массового сознания;

• состав традиционных компонентов, сохранившихся в виде реликтов в социально-психологическом облике определенных общественных групп и в межгрупповом общении.

В источниках, имеющих индивидуально-личностное происхождение, она помогает выявить, таким образом, сопоставимые сведения о массовых по своей природе ментальных структурах и процессах их функционирования.

Как всякая операциональная модель, предложенная логическая система в процессе исследования может дополняться и корректироваться. По мере развития представлений о самосознании и строении ментальных структур в ней могут появиться новые компоненты. Так, еще в 1980-е гг. психолог А. А.Лузаков предложил ввести в модель понятие когнитивной сложности, популярное в социально-психологической науке. Под когнитивной сложностью понимается степень категориальной расчлененности сознания индивидуума, способствующая избирательной сортировке впечатлений, опосредствующих его деятельность. Обращение к понятию когнитивной сложности помогает представить выделенные формы регуляции поведения и состояния самосознания в более обобщенном виде. В психологии личности последних лет много пишется о стратегии поведения и стиле жизни личности. Эти концепции вполне сопоставимы с предложенной моделью. Интереснейшие многоуровневые модели применяются в последние годы при изучении этносоциальных процессов, протекающих на территории нашей страны. Многие из них строятся по принципу моделей среднего уровня . Опыт их применения может быть успешно использован в историческом источниковедении. Тем более что именно он убедительно показывает связь изучения сознания с кросскультур-ными взаимодействиями, влияющими на его формирование.

Модель отражения в мемуарных произведениях сознания их авторов, описанная выше, не представляет собой чего-то принципиально нового. Она — модификация уже

" Подробнее об этом см., напр.: Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.

:вестных. Но очевидно, в этом и состоит свойство моделей среднего уровня. Они не эгут в неизменном виде "кочевать" из науки в науку. Имея общее ядро, восходя к тео-пико-мсто до логическим моделям, они отражают специфику предмета и объекта ис-[едования и обеспечивают сопоставимость результатов, полученных при изучении :одных показателей в смежных науках. Таким образом, они способствуют более дей-■веппому развитию междисциплинарной кооперации и приемов компаративистики, оль необходимых историко-культурному исследованию.

В «Заключении» подводятся итоги диссертационного исследования. В нем годится о том, что источниковедение историко-психологического исследования — об-1сть маторазработанная, но необходимая современной истории культуры. Его специ-ика не выводит историко-психологическое исследование в целом за рамки общего ис->рического источниковедения, но сообщает источниковедческому исследованию це-ый ряд особых качеств, не учитывать которые при работе с источниками, отражающий историко-психологические явления и процессы, просто невозможно.

В исторической психологии привлекательны и возможности понять личность и : образ мышления, и способы взаимодействия конкретных дюдей и общества, в кото-эм они жили. Ее притягательность для историка в том, что она помогает осмыслить еханизм взаимоотношений и взаимовлияний индивидуума и социума. И использует ри этом конкретные исторические события и исторически сложившиеся формы соци-тьного общежития и культуры. Постижение образа мыслей людей прошлого — ог-омное завоевание современной науки, и обязаны мы им исторической психологии.

ОСНОВНЫЕ ИТОГИ И ВЫВОДЫ РАБОТЫ

Задачи источниковедения историко-психологического исследования состоят не олько в том, чтобы найти способы работы с видами источников, но и в том, чтобы луб же понять природу процессов, оставивших в них свой след. У занятий историче-кой психологии есть черта, свойственная психологической науке в целом: она стиму-ирует интерес к самопознанию. Ставя вопрос об изучении психологии прошлого, мы казываемся перед необходимостью понять специфику сегодняшнего исторического нания и перешагнуть барьер, придающий нашим представлениям о прошлом харакгер стоявшихся стереотипов. Моделируя структуру личности людей далеких эпох, совре-(енное социогуманитарное знание учится яснее видеть характеры окружающих нас годей. Воспроизводя ментальные структуры и процессы, свойственные сознанию оледененной культуры, мы начинаем лучше понимать своих современников. В непо-редственной ориентированности на настоящее — прелести и трудности историко-сихологических штудий.

В предлагаемой работе показывается взаимосвязь изучения человеческой инди-идуальности и условий его социального бытия. Современная наука признала за чело-еком право быть самостоятельным субъектом истории. Признавая устойчивость исто-1ически сложившихся культур, их право иметь собственное лицо и свой образ мыслей, 1Ы придаем и им качества субъектности. Ставя рядом две индивидуальности — челочка и общество, — мы убеждаемся, что их разнородность не столь несопоставима, как .ажется при первом приближении. Осознание общности субъекта познающего (будь он [сторик или автор труда или документа, ставшего источником в руках историка) и убъекта создающего (в лице ли культуры, социума, автора исторического документа гли исторического труда) становится особенно четким на уровне обращения историка к [сточникам. Вот почему источниковедческий аспект мне кажется пока более наукоем-:им видом историко-психологического исследования, чем историко-психологическое

описание. Не соперничая с последним в занимательности, он дает более глубокое представление о специфике историко-психологического изучения, а на стадии осознания наукой своего профессионального качества такой этап просто необходим.

В данной работе рассматривается только один источниковый комплекс. Мне хотелось показать, как историко-психологичсский подход изменяет представление о природе выбранных источников и какие знания о конкретных состояниях психологии можно из них извлечь.

В работе предложены возможные пути такой интерпретации материалов мемуарных источников, которая давала бы возможность на их основе изучить массовые по своей природе явления и процессы социально-психологического характера. Такие, например, как характерные для изучаемого времени особенности восприятия социальной реальности, влиявшие на строение и содержание мемуарных источников, социально-психологические показатели состояния классового самосознания, коллективной и личностной идентичности, уровень и механизмы сплоченности класса и внутриклассовых групп. Путь к личности авторов мемуарных произведений, к историческому портрету пролагается через изучение достаточно устойчивых характеристик, в основе которых i конечном итоге лежат социальные качества или свойства характера индивидуума, ere способы мышления и организации своих поступков, которые уже социализированы илт обладают способностью приобрести статус принятых обществом или группой норм у ценностей. Сама история становления и профессионализации историко-психологических исследований последних четырех десятилетий оказывается весьмг показательной и помогает понять как особенности исторического познания, так и специфику отражения в источниках процессов, характеризующих разные пласты и состояния человеческого сознания. Такой подход не создает исчерпывающего описания ш личности, ни группы, ни образа мышления изучаемой эпохи, но позволяет накапливап материал, необходимый для их характеристики.

Комплексная природа историко-психологического исследования диктует необходимость использовать источники комплексно. В работе рассмотрены пути созданш источниковых комплексов, способных удовлетворить потребности историко психологического исследования. Я выбрала один из них — придание качества источни кового комплекса сложившимся видам исторических источников, то есть тем самь» так называемым «традиционным» видам, которыми издавна оперирует историческо( источниковедение. Их качества, отражающие социологическую природу человеческо! деятельности и культурологические качества человеческого мышления, не делают аб сурдной высказанную идею, что и показано на примере мемуарной литературы.

Весь комплекс мемуарных произведений рассматривается как определенное ка чественное единство. Отражение в мемуарных произведениях самосознания их авторо] взято в качестве единой образующей, характеризующей не только этапы и особенно«! психологических явлений и процессов в их массовых и индивидуальных проявлениях но и эволюцию мемуаров как источников определенного вида

Показателем степени развития индивидуального самосознания взято осознанн мемуаристами себя в системе межличностных и социокультурных связей. Этот призпа] положен в основу группировки источников мемуарного характера, показывающей за кономерности их эволюции, и ее тесную взаимосвязь с представлениями мемуаристов ( сущности и механизмах социальных взаимосвязей. Культурный контекст воспринима ется мемуаристами через призму понимания общественной значимости собственно] личности. Это качество мемуарных источников и может использовать историк для вы хода на различные пласты сознания, зафиксированные в текстах мемуарных произве дений.

В работе показано, что изменения в способах и приемах подачи авторского об-за в мемуарных источниках изучаемого времени находились в теспой связи с состоя-1см психологии российского дворянства.

Сама структура текста, способы организации информации в нем могут исполь-ваться для получения сведений об историко-психологических особенностях изучаемо времени. На основе вида источников информативными оказываются способы по-роения авторского образа в произведениях избранного комплекса источников. Еди-¡чный источник способен дать сопоставимую информацию при изучении способов ¡гапизации образной системы — то есть способы создания авторского образа берутся сопоставлении со структурой образов описанных персонажей повествования. Тем сами единичный источник рассматривается как емкость, заполненная информацией о ассовых по своей природе явленях и процессах, связывающих сознание единичного :ловека (автора источника) с сознанием социума. Показателями такой связи стаповят-I способы построения образной системы, использованные мемуаристами. '

Анализ способов и приемов изображения современников в мемуарных источни-1х изучаемого времени позволил выявить характерные особенности восприятия соци-1ыюй реальности людьми последней трети XVIII - первой трети XIX вв. В мемуарах эго времени зафиксирована "вертикальность" восприятия социальной действительно-ги, и она стала отражением иерархизированности жиз1ш и быта позднефеодалыюго ощества.

В работе выделены основные показатели, по которым можпо судить о состоянии сихологии российского дворянства екатерининского и александровского времени, ассмотрепы возможные пути исследования конкретных проявлений этих особенно-гей, связанных с обыденными представлениями о классовом, групповом и личном са-осознании, намечены возможные пути изучения внутригрупповой и межгрупповой плоченности общностей, недоступных непосредственному наблюдению. В содержа-елыюм плане выделяется роль монарха как посредствующего звена, которое помогаю аждому дворянину ощущать свою общность со всем дворянством.

Показательны те формы участия в политической жизни своего времени, которые редоставляла монархия своим подданным. Не случайно чиновники иначе осмыслива-и свою идентичность, чем представители иных слоев дворянства. Они острее других сознавали общественную значимость своей персоны и своих действий, воспринимавши: как деяния, но они и болезненнее других чувствовали любые проявления монар-цей немилости или того, что они за нее принимали.

В мемуарах последней трети XVIII - первой трети XIX вв. заметна связь между пособами подачи информации о современниках и соотношением социальных статусов гемуаристов и изображаемых ими лиц. В способах и приемах построения характери-:тик современников, отделенных от мемуариста значительной социальной дистанцией, ¡аметнее проявлялась подчиненность сознания мемуариста сословио-корпоративной юихологии, его способность регистрировать и изображать но столько конкретные :войства индивидуума, сколько признаки его положения в формальной и неформаль-юй сферах общения. Реальные способности личности к рациональному осмыслению >бщественных связей и даже социальной иерархии более четко проявлялись при опи-;ании общения мемуаристов с лицами своего круга или близкими ему по положению в )бществе.

Изображая себя, мемуаристы оказывались под более заметным влиянием сложившихся канонов литературного повествования. В автопортретах проявлялись при-прастия авторов к определенным литературным нормам и эстетическим канонам. В изображении себя их литературные вкусы и склонности становились более заметными, нем при изображении других людей. Вообразить себя, даже глядя в зеркало, еще было

чрезвычайно трудно. Требовался образец, подобно тому, как граверу Е.П.Чемесову в свое время для создания собственного автопортрета потребовалась помощь друга-художншса, предварительно написавшего его портрет. Композиционно портрет' и автопортрет существенно отличались друг от друга, но без прообраза воспроизвести себл автор автопортрета не смог. В мемуарном творчестве роль образца, созданного дружеским участием, выполняли сложившиеся или складывавшиеся эстетические системы Свидетельство тому — автопортреты в записках Г.Р.Державина и И.И.Дмитрисва. Показательно, что, обращаясь к характеристике личности, вновь не удалось обойтись бс: массового материала Более реальные представления о чертах характера авторов дал* созданные ими образы других людей, чем собственные описания.

"Вертикальность" организации российского общества последней трети XVIII -первой трети XIX вв. проявилась и в структуре образов мемуарных произведений, и I их соотношении. Их изучение дает историку реальный выход на реконструкцию ка> самих социальных связей, существовавших в обществе того времени, так и структу] личности, преобладавших в среде образованного дворянства, занимавшегося мемуаро творчеством.

В работе отмечены закономерности влияния психологических особенносте! изучаемого времени на самосознание мемуариста, на состав и весь строй источнико] мемуарного характера. Представления о механизмах впутригруппового и межгруппо вого взаимодействия, а также о классовой сплоченности оказалось возможным почерп нуть не столько из прямых рассказов мемуаристов, сколько все из той же структур! построения мемуарных произведений. Идентификации и самоидентификации, будуч] проявлением идентичности, то есть представлений мемуаристов о сущности и значимо сти своей личности, в отраженной форме характеризовали общество, в котором жил: авторы источников. Специальные приемы анализа позволяют историку регистрироват и анализировать такие свидетельства.

Заканчивая, хотелось бы высказать несколько соображений о специфике изуче ния сознания в массовых и индивидуальных формах его существования.

Проблема моделирования человеческого сознания и человеческих поступков и: давна привлекает внимание исследователей, но до сих пор решается чаще при помощ интуиции, чем научными методами. Попытки разделить ее, упростить, свести к каких либо проявлениям человеческой индивидуальности тоже оказываются не слишком р( зультативными. Показать зависимость поступков человека от общества удается, но час тично. Показать полную независимость человека от социума удается и того реже. Пс нять человека через его идеи и мысли удается далеко не всегда, как бы систематизирс ваны они ни были. Проблема моделирования сознания человека и его деятельности р( шается, скорее всего, как единая задача — изображение сознания через сведения о дс{ ствиях и поступках. Ведь в источниках сведения о действиях и поступках предстаю перед нами в нескольких ипостасях и даются, как правило, в нерасчлененном виде, работе разработана модель динамики сознания на этапе смены фундамента выбор стратегии и стиля жизни. Ее применение должно опираться не только на материал: конкретного источникового комплекса, но и на осознание особенностей взаимодейс: вия индивидуальной личности и социума.

Человек, как существо мыслящее и действующее, существует не только в тре измерениях. В реальном пространстве и времени он как физическое тело имеет ко! кретные координаты и совершает определенные физические действия, а как социальнс существо имеет конкретные права и обязанности. Одновременно человек существует некоем мыслетворном пространстве-времени, по отношению к которому он выступа« как творец, и в котором сам человек становится героем. Героем не в социальном и ф) зическом, а скорее в филологическом смысле этого термина — он становится образо;

озданпым творческим воображением. Мыслетворное пространство-время организова-ю по принципу хронотопа, в котором человек способен действовать как искусствсн-1ый интеллект или искусственное создание. Создаваемый образ может обладать разной тепеныо сложности, но это всегда существо, способное к творчеству. Оно обладает пособностью проектировать себя и свои действия, корректировать и изменять свои пособности и поступки.

В реальном пространстве и времени человек перед лицом внешней силы — об-цеством — единичен и слаб. В идеальном он сам — внешняя конструирующая сила, юздающая удобное для него общество и себя в нем. В идеальном пространстве человек I общество как минимум равновелики, как максимум — человек осознает свое господство над мыслетворным обществом. И как творец — переносит законы хронотопа в грострапство своего реального существования.

Способность создавать хронотоп и существовать в нем, перенося законы хронотопа на физическое пространство, имеющее характеристики социального континуума, гревращает человека в равноправного партнера общества. Благодаря хронотопу чело-¡ек и общество могут вступать во взаимодействие как равновеликие силы, где преиму-цество — за более умным, организованным и выносливым. И физические мерки в про-яранстве хронотопа уже не действуют. Сила партнеров измеряется их способностью к творчеству.

Моделирование сознания и поступков можно перенести на научную основу, ес-га найти способы отразить одновременное существование человека в реальном и мыс-тетворном континуумах. Как показатель для этого можно использовать соотношение югики мысли и логики поступков. Осознание интегрирующей природы поступков пре-¡ращает современную психологию в органическую. По сути, рождается новая наука, классическая и органическая психология соотносятся как классическая механика с "еометрией неевклидова пространства. Историческая психология, зародившись в нефах классической науки, по своей структуре, функциям и познавательному потенциа-ту принадлежит органической психологии. Может, со временем она будет называться шаче. Дело не в названии, а в том, что системность — в ее природе. Ей необходим системный метод для добывания фактов. И историко-психологические экскурсы, делаю-цие исторические повествования столь привлекательными для читателей, могут стронься на фактографической основе. Вот только выглядеть фактическая сторона истори-?о-психологического описания будет как система взаимосвязанных моделей. И для по-:троения моделей исследуемых явлений и процессов исторической психологии необхо-шма не только междисциплинарная кооперация, но и системный метод, трансформированный в серии сопоставимых приемов и методов обработки структуры текстов, одним из которых будет текст, созданный из источников, будь то источниковый вид или 1сточниковый комплекс, построенный по выбранному признаку.

Умение находить составляющие поступков, имеющих интегрирующую природу, ^ает источниковедению исторической психологии механизм научной реконструкции ;ознания исторических лиц, оставивших потомкам разные виды текстов — от изобра-штельных и художественных до техногенных и поведенческих. Каждый вид текстов ножно анализировать при помощи достаточно стандартных наборов исследовательских фоцедур. Их ищут и находят литературоведение, семиотика, лингвистика в ее различных ипостасях, психология. Их также способно найти для нужд исторической науки и :истематизировать современное источниковедение, существующее, собственно, для осмысления и оптимизации информационных возможностей источников разных типов, зидов и разновидностей. Несколько доказательств в пользу этого утверждения привезены в представленном исследовании.

ОСНОВНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ Монографии

1. Минц С.С. Мемуары и российское дворянство: источниковедческий аспект ис-торико-психологического исследования. СПб.: Нестор, 1998. 16,25 п. л.

2. Минц С.С. Рождение культурологии. СПб.: Нестор, 1999. 16,75 п. л.

Статьи

1. Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6.1,2 п. л.

2. Минц С.С. О проблемах социальной психологии в исторических исследованиях. М„ 1980. Деп. в ИНИОН АН СССР. № 54 33 от 21.05.1980. 2,5 п. л.

3. Минц С.С. Об отражении особенностей социальной психологии в мемуарных источниках последней трети XVIII-псрвой трети XIX в. // Проблемы источниковедения истории СССР и вспомогательных исторических дисциплин. М.: Наука, 1984. 1 п. л.

4. Минц С.С. К вопросу об уровне классовой сплоченности российского дворянства в конце XVIII - начале XIX в. (Постановка проблемы) // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. 0,7 п. л.

5. Минц С.С. Об использовании моделей среднего уровня в историко-психологическом исследовании И Принцип историзма и психологическая наука. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. 2 п. л.

6. Минц С.С. Об одном из способов изучения сознания по материалам мемуарных источников И Комплексные методы в изучении исторических процессов. М. / Ин-т истории СССР АН СССР, 1987. 0,5 п. л.

7. Минц С.С., Мельникова Н. В., Шабанова О. Т. О выявлении черт психологического портрета мемуаристов // Комплексные методы в исторических исследованиях. М. / Ин-т истории СССР АН СССР, 1987. 0,3 п. л.

8. Минц С.С. О возможном подходе к изучению социального сознания в историко-культурных исследованиях (Постановка проблемы) // Математические методы я ЭВМ в историко-типологических исследованиях. М.: Наука, 1989. 1 п. л.

9. Минц С.С., Протасова Е.Р., Рубашкина С.А. Образ мемуариста и его психологический портрет (По запискам Г.Р.Державина и И.И.Дмитриева) // Методы в историческом исследовании. Минск: АН БССР, 1991. 0,25 п. л.

10. Минц С.С. Проблемы источниковедения в историко-культурных исследования> // Перестройка в исторической науке и проблемы источниковедения и специальных научных дисциплин. Киев, 1990. 0,5 п. л.

11. Минц С.С. Моделирование личностного и группового сознания по материалам мемуарных источников // Вопросы отечественной истории. Краснодар, 1995. 0,f п. л.

12. Mintz S.S. Cultural studies in Current Russian Higher Education (With a Sample Sil-labus). East & West Education. Vol. 17. Spring & Fall 1996/ # 1 & 2. 2 п. л.

13. Минц С. С. Об использовании знаний по истории отечественной архитектуры i курсах «Культурологии» и «Человек и общество» // Голос Минувшего. 1997. N 4. 0,5 п. л.

14. Минц С.С. Историография источниковедческого изучения историко-психологи ческой проблематики // Историческая мысль Кубани на пороге третьего тысяче летая. Краснодар, 2000.1,3 п. л.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Минц, Светлана Самуиловна

Введение

Глава I. Проблемы социальной психологии в отечественных исторических исследованиях 1960-1970-х гг.

Глава И. Изучение исторических аспектов психологии в исследованиях 1980-1990-х гг.

Глава III. О субъективной природе как видовом свойстве источников мемуарного характера

Глава IV. Структура мемуаров в роли показателя состояния психологии личности и социума

Глава V. Связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста

Глава VI. Иерархия общества и иерархия восприятий в мемуарной литературе последней трети XVIII -первой трети XIX вв.

Глава VII. Образ мемуариста и его психологический портрет

Глава VIII. Идентичность и идентификации: отражение в источниках уровней и механизмов сплоченности

Глава IX. Индивидуальное и массовое в сознании мемуаристов:

Источниковый вид как база изучения сознания своих создателей

Введение диссертации2000 год, автореферат по истории, Минц, Светлана Самуиловна

Актуальность темы. Исследовательский интерес к различным аспектам историко-психологической проблематики настоятельным образом диктуется как потребностями современного общества, так и внутренней логикой развития самой науки. Актуальность данной темы обусловлена по крайней мере тремя факторами. Во-первых, особой ролью, которую берет на себя историко-психологическое знание в сфере исторического познания. Во-вторых, быстрой профессионализацией историко-психологических исследований, происходящей в отечественной науке в течение последней трети XX столетия. В-третьих, потребностью современного социокультурного знания в способах научного мышления, связанных с современным пониманием теории сложных систем.

История и психология с разных точек зрения рассматривают культуру, социум и личность. Как конкретные научные дисциплины, они по-разному определяют приоритетные объекты своёго внимания. Как области познания, они практически нерасторжимы. В эпоху Просвещения история конституировалась в сферу рационально обоснованного знания через интерес к культуре как объекту изучения, рассматриваемому с точки зрения соотношения общества и личности. Психология, еще в XVIII в. заявившая о себе как о самостоятельной науке о душе, сумела выйти за рамки практической медицины тоже только через изучение культуры, открыв для себя социальную природу личности и историчность контекста развития индивидуальных и массовых форм сознания. Историю и психологию роднит необходимость включать в понимание индивидуальности социологию и культуру. Совмещать такую трактовку индивидуальности с устоявшимися представлениями об уникальности человеческой личности достаточно сложно даже современной науке1. Междисциплинарная проблематика, существенно расширяющая гносеологические и эпистемологические горизонты истории за счет соединения возможностей исторического источниковедения с опытом социологии и психологии, заслуживает самого пристального исследовательского внимания.

Историко-психологическое знание пришло в историческую науку стихийно. Историк вынужден был обращаться к нему, повинуясь внутренней логике развития науки. Начиная осмысливать историко-психологические явления в категориальном плане, историк оказывается перед необходимостью менять логику научного рассуждения и осваивать или создавать заново целую систему понятий. Знания об исторической психологии вступают в известное противоречие со стереотипами позитивистски понимаемой истории, поскольку рядом с фактом, воспринимаемым как конкретное событие с физически измеряемыми параметрами (временная и пространственная локализация, конкретность участников, документализация его течения и результатов, пролонгированное отражение в последующих событиях), они ставят такие явления как эмоции, чувства, когнитивные модели и ментальные

1 Подробнее об этом: Минц С. С. Рождение культурологии. СПб., 1999. С. 98-237. структуры, сознательная или неосознанная мотивация поступков, особенности их восприятия современниками и потомками. Почти сто двадцать лет потребовалось науке, чтобы определить, что представляют собою эти явления. Теперь стоит задача их конкретизации на уровне отражения непосредственно в текстах исторических источников. Настала очередь историка-практика ответить на вопрос, что и как надлежит изучать для получения научно обоснованных и верифицируемых знаний об историко-психологических явлениях и процессах, имеющих конкретную временную и пространственную локализацию, конкретных носителей и проявляющихся в реальных результатах и последствиях. Задачи, стоящие сегодня перед историческим источниковедением, сродни тем, что волнуют современных социологов. Их обращение к внутреннему миру человека, к психологии и социологии личности немедленно поставило вопрос о необходимости адекватного инструментария для анализа духовной культуры и «интерсубъективного» измерения человеческого существования. Для создания необходимой операциональной системы им пришлось обращаться к таким категориям как дополнительность, неопределенность, случайность, неустойчивость, целосту ность и т. п. . Сходные проблемы ставит перед историческим источниковедением современное историческое моделирование3.

2 Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и лит. предисл. Г. С. Батыгин; Ред.-сост. С. Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999. С. 395; 315-316.

3 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 1984.

Затем он сосредоточился вокруг двух понятий - душа народа и душа человека.

Необходимость обращения к народной поэзии была одним из манифестов романтизма4. Методы изучения истории граничили с художественным творчеством, поэтому первые опыты историко-психологического моделирования можно найти в исторической беллетристике5. В историческую науку проблему исторической психологии, не используя ни термина, ни даже понятия, фактически ввел Н. М. Карамзин. Его интерес к психологии был связан с тягой культуры рубежа XVIII и XIX столетий к рациональному осмыслению человеческой натуры и характера. Увлечение общества физиогномикой - наукой о связи внешности с чертами характера человека, - привело молодого Карамзина в Цюрих, к швейцарскому врачу, философу, натуралисту и писателю И.-К. Лафатеру, автору знаменитого четырехтомного труда «Физиогномические фрагменты», опубликованному в 1775-1778 гг.6. По возвращению, в России его ожидали споры о сущности характера как составляющей литературного или исторического повествования. В более зрелом возрасте Карамзин сделал понятие национального характера исторической категорией и описал противоречивый характер Ивана Грозного в девятом томе своей «Истории государства Российского». Пару десятилетий спустя В. Ф. Одоевский пытался уже предметно осмыслить соотношение психологии и художественного творчества. Он писал, что обращение к психологии

4 См., напр.: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980; Русские эстетические трактаты первой трети XIX века: В 2 т. Т. II. М., 1979: «Их вечен с вольностью союз»: Литературная критика и публицистика декабристов. М., 1983.

5 См., напр.: Русская историческая повесть первой половины XIX века. М.: Правда,

1986.

6 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 106-124, 169 и далее. Подробнее о связи увлечения физиогномикой с эволюцией научных представлений о культуре в науке начала 1800-х гг. см.: Минц С. С. Рождение культурологии. С. 164165. меняет и науку, и искусство, ученого заставляя поэтизировать науку, а поэту сообщая прогностические способности исследователя7.

Констатация необходимости изучать фольклорные источники и памятники древней письменности к 1840-м гг. привела к описанию источников знаний об отечественной истории. Первой книгой подобного плана стала небольшая по объему монография А. В. Старчевского «Очерк литературы древней истории до Карамзина» (СПб., 1845). В ней же впервые в отечественной историографии как особая группа литературных памятников, обладающая целым рядом сходных черт, были охарактеризованы мемуарные произведения, имеющие отношение к истории России. Отношение А. В. Старчевского к источникам, как и у многих его современников, было наивно прагматическим.

Источниковедческие приемы изучения литературных памятников стали применяться примерно с того же времени учеными культурно-исторической школы русской славистики, сначала Ф. И. Буслаевым, затем Н. С. Тихонравовым8. Изучение психологии далеких времен казалось тогда более частной задачей по сравнению с потребностью становления научного источниковедения. Достижения культурно-исторической школы, обобщенные и существенно дополненные в трудах А. Н. Веселовского, легли в основу исторического источниковедения, а о применимости мифологического метода Ф. И. Буслаева к моделированию черт мифологического сознания отечественная наука вспомнила лишь в последней трети XX столетия. Что отразилось в переиздании его сочинений, предпринятом в 1990 г.9. Источниковедческие изыскания Н. С. Тихонравова в настоящее время известны дос

7 Одоевский В. Ф. Психологические заметки // Одоевский В. Ф. О литературе и искусстве. М., 1982. С. 68.

8 О культурно-исторической школе как явлении отечественной культуры см., напр.: Крупчанов Н. М. Культурно-историческая школа в русском литературоведении. М„ 1983. таточно узкому кругу историков, в основном специалистам по истории летописания. Больше повезло А. Н. Пыпину, наиболее цитируемому представителю культурно-исторической школы. К его историко-литературным работам историки обращаются чаще, но в основном как к собранию исторических портретов или к свидетельству наличия социокультурных тенденций, в развитии самосознания русскрй литературы и общественной мысли второй трети XIX в.10. Его вклад в источниковедение историко-психологического исследования заключается в использовании литературного контекста в качестве исторического источника. Впрочем, его источниковедческие наблюдения базировались скорее на чувстве истории, свойственном А. Н. Пыпину как талантливому ученому, чем на логически обоснованных источниковедческих приемах. Не случайно в среде российских интеллектуалов его работы, как и работы М. И. Пыляева11, имели статус чтения и больше были связаны с представлениями о функциях литературной критики и журналистской деятельности, чем об историческом исследовании.

9 Буслаев Ф. И. О литературе: Исследования; Статьи. М., 1990.

10 Из работ А. Н. Пыпина наиболее популярны: Пыпин А. Н. История русской этнографии: В 4 т. СПб., 1890; Он же. История русской литературы. СПб., 1911.

11 Пыляев М. И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. М., 1990; Он же. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы / Репринтное воспроизведение с издания А. С. Суворина. М, 1990.

12 См., напр.: Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 1990; Он же. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. Новосибирск, 1992; Он же. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время // Русский Архив. 1872. Кн. 10. Вып. 2-6, 12; Он же. История русской жизни: В 2 т. М,. 1876-1879. еще казалась совершенно непривычной. С. Ф. Платонов, например, постоянно подчеркивал оригинальность его исследовательских позиций13. На фоне господства прагматизма в академической истории попытки И. Е. Забелина поставить рядом с конкретными юридическими законами и не менее конкретизируемыми хозяйственными тенденциями такую нематериальную категорию как чувство национального, а то и отдать ей первенствующую роль, иначе восприниматься и не могли. Показательна полемика вокруг очерков быта, написанных И. Е. Забелиным и Н. И. Костомаровым14. Она началась еще во второй трети XIX в. и получила продолжение уже в последней трети следующего столетия. Ученые рассматривают вопрос о нише, занимаемой этими исследованиями в отечественной исторической науке, и до сих пор не могут определить ее достаточно непротиворечиво15. Тем не менее, именно осознание значения национального как объекта научного познания ввело историко-психологическую проблематику в контекст отечественного исторического исследования. Произошло это во второй трети XIX в.

Вопрос об источниках историко-психологического знания мог возникнуть еще в 1870-х гг., в связи с обсуждением «тусклости» портретов героев Смутного времени. К сожалению, тогда он свелся к констатации скудости дошедших источников и значительности роли воображения историка в создании исторических портретов16. Отечественная история расставалась с традициями рассказывателей истории и вводила требования научной строгости. На первых порах неукоснительное следование содержанию исторических источников казалось достаточным гарантом точности научных рекон

13 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 89, 142 и др.

14 Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен: В 2 т. М,. 18761879; Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М.: Республика, 1990.

15 Подробнее о ней: Литвак Б. Г. Николай Иванович Костомаров. Очерк жизни и творчества // Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. С. 69-78. струкций. То, что точность цитирования источников не спасает от создания новых исторических мифов, тоже осознавалось и стимулировало дальнейшую профессионализацию исторического источниковедения.

Интерес к народному быту и сознанию, вызвавший к жизни описательно-аналитические работы И. Е. Забелина, Н. И. Костомарова, А. Н. Пы-пина, позже - А. Н. Веселовского, Л. П. Карсавина и др., - достаточно быстро был канализирован специальными отраслями исторической науки: уже обозначившей свои научные приоритеты этнографией и рождавшейся историей культуры. Устойчивый интерес к историчёским портретам вводил в научный оборот реконструкцию черт исторической психологии, но вопрос об источниковедческом обосновании Таких описаний специально пока не стоял. Вплоть до начала XX в. словно что-то сдерживало историков в их обращении к проблемам исторической психологии. Интерес к явлениям такого плана ясно прослеживался, но в аппарате исторического исследования не хватало инструментария для их вычленения и слов для их описания в достаточно строгих понятиях и терминах. Твердая убежденность в идеографической природе исторического знания, канонизированная и поддерживаемая неокантианством рубежа предшествующих столетий, закрепляла установку на перевод историко-психологических изысканий в сферу художественного творчества или в область его изучения. Исследования историографического порядка17, а также внимание отечественной науки к методологическим работам В. Дильтея и Г. Риккерта, русские переводы которых появлялись с завидной оперативностью, подтверждали интерес историков того

16 Там же. С. 84-85.

17 Начиная с «Истории русского самосознания» М. О. Кояловича, они стали постоянным компонентом отечественной исторической науки. См.: Коялович М. О. История русского самосознания. М., 1884; Иконников В. С. Опыт русской историографии, Киев, 1891; Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1897; Платонов С. Ф. Статьи по русской истории (1883-1912). СПб., 1912. времени к исторической психологии и потребность в научном осмыслении подобной проблематики. . .,.,.

Тексты, рождаемые самой исторической наукой, осмысливались ею не только с историографических позиций, но и с источниковедческой точки зрения. В историографических работах в качестве неназванного источника постоянно присутствовал исторический контекст. Выделять его и характеризовать отечественным историкам помогали представления об органической природе мира истории и духа18, а также опыт европейской науки, проявлявшей, начиная с классической работы Я. Буркхардта о культуре итальянского Возрождения, устойчивый интерес к истории культуры. Популяризации идей Я. Буркхардта среди российских ученых способствовали А. Н. Веселовский, М. С. Корелин и Н. И. Кареев19. Историко-психологические характеристики помогали постигать социокультурные тенденции развития самих представлений об истории. Позже, во второй половине XX в., многолетний опыт работы отечественных историков с историческим контекстом как источником был блестяще реализован в создании одной из ведущих мировых школ семиотического изучения культуры. Наиболее заметный вклад в ее создание и развитие внесли Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, В. М.

Живов и Вяч. Вс. Иванов .

18 Они были популярны в России со времен И.-Г. Гердера и Я. Гримма, но нашли воплощение больше в сфере литературной критики и эстетической мысли. См., напр.: Григорьев А. А. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1980,

Историческая мысль осваивала идею органического развития в интерпретации С. М. Соловьева, но переводила ее не столько в практику конкретно-исторического исследования, сколько в область философского осмысления познавательных процессов.

19 Подробнее об этом: Брагина Л. М. «Культура Возрождения в Италии» Якоба Буркхардта: Традиции восприятия // Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии: Опыт исследования. М., 1996. С. 549-554.

Более подробно о работах этих авторов речь пойдет далее.

Начиналось же с малого. С задач описания конкретной психологиче

21 ской проблемы по материалам источников . С осознания связи специфики

22 текста со спецификой жанра . С повидовой характеристики основных групп источников, используемых для создания обобщающих трудов по истории России23.

Осознание влияния исторического контекста на психологию личности помогло Н. Д. Чечулину охарактеризовать особенности историко-психологического изучения такого источника как мемуары24. По сути, это первая собственно источниковедческая работа, начавшая ряд историко-психологических источниковедческих исследований. Рядом с работами Н. Д. Чечулина могут быть поставлены, пожалуй, только библиопсихологические исследования Н. А. Рубакина, которые он, по его собственным словам, прак

25 тиковал с 1887 г. . «Этюды о русской читающей публике», давшие толчок его последующему интересу к социологии и психологии чтения, появились

26 несколько раньше . В работах Н. А. Рубакина источниковедческие моменты носили, однако, вспомогательный характер.

Ситуация изменилась существенным образом с развитием экспериментальной психологии и становлением психоанализа. Сближению историче

См., напр.: Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М.: Общество рапространения полезных книг, 1866; он же. Дополнения // Кирхман П. История общественного и частного быта. Чтение в школе и дома / Пер. К. Розенберг. М., 1867. Ч. 1. (М. В. Нечкина подсчитала, что объем дополнений составил 118 с. из 250 с. общего объема текста: Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М.: Наука, 1974. С. 120, 586); Иконников В. С. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1867; Павлов-Сильванский Н. П. Проекты реформ в записках современников Петра Великого. СПб.,1897.

2 Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М.,

1871.

23 Бестужев-Рюмин К. Н. Русская история: В 2 т. СПб, 1872. Т. I. Введение.

24 Чечулин Н. Д. Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников. СПб., 1891.

25 Переписка Ф. А. Щербины и Н. А. Рубакина // Первые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 1999. С. 35.

26 Рубакин Н. А. Этюды о русской читающей публике. СПб., 1985. ских и психологических исследований способствовал тот интерес к истории, который четко проявился в творчестве ведущих психологов первой трети XX в., особенно 3. Фрейда, К. Юнга и Л. С. Выготского. Сильной стороной их взглядов была историчность восприятия особенностей человеческой индивидуальности. В работах Л. С. Выготского она превратилась в особую культурно-историческую теорию психологии личности, способствующую развитию не только психологии, нб и истории культуры. На отечественную историческую мысль работы Л. С. Выготского стали влиять особенно сильно с середины 1960-х гг., с изданием в 1965 г. «Психологии искусства» и после

27 дующей публикацией собрания его сочинений .

В начале XX в. проявились две особенности развития историко-психологического знания: социологизация и психоаналитическая индивидуализация. Первая тенденция нашла свое выражение в работах авторов

28 сборника «Вехи» и их оппонентов, Н. А. Рыбникова и А. Б. Залкинда . Вторая - в исследованиях Б. Л. Модзалевского, С. Я. Штрайха, Р. Ю. Виппера и Н. М. Дружинина . Историко-психологическое знание формировалось как междисциплинарное. Независимо от «базовой» специализации, авторы исто

Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. / Под ред. А. Р. Лурия, М. Г. Ярошевского. М.: Педагогика, 1982-1984; Он же. Психология искусства / Под ред. М. Г. Ярошевского. М.: Педагогика, 1987.

28 Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 / Сост., коммент. Н. Козаковой; Предисл. В. Шелохаева. М.: Молодая гвардия, 1991; Рыбников Н. А. Деревенский школьник и его идеалы: Очерки психологии школьного возраста. М., 1916; Он же. Идеология современного школьника // Педология. 1928. № 1; Он же. Язык ребенка. М.; Л., 1926; Он же. Автобиографии рабочих и их изучение. Материалы к истории автобиографии как исторического документа. М.; Л., 1930; Залкинд А. Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924

29 См., напр.: Модзалевский Б. Л. Предисловие к «Запискам» П. С. Батурина // Голос минувшего. 1918. № 1/3; Штрайх С.Я. Филипп Филиппович Вигель (Историко-литературный очерк) // Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 1. М., 1928; Виппер Р. Ю. Иван Грозный. М., 1922; Дружинин Н. М. С. П. Трубецкой как мемуарист // Декабристы и их время. Т. 2. М.; Л. 1932; Он же. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933. Две последние работы были переизданы к столетнему юбилею их автора. См.: Дружинин Н. М. Избранные труды: Революционное движение в России XIX в. М., 1985. рико-психологических очерков достаточно быстро сталкивались с проблемой источников историко-психологического знания и методами обработки их материалов. Естественным было их обращение к мемуарам и автобиографиям, самой природой, казалось, предназначенным для историко-психологического изучения. Но в поле зрения исследователей попали и источники, непривычные для историков - материалы книжной статистики, например. Рядом с источниками и источниковыми комплексами, доставшимися историкам в наследство от стихийного процесса историко-культурного развития социума, появились и другие документы', превращавшиеся в источники буквально на глазах, - анкеты, статистические данные, материалы бюджетных обследований. Первые надо было найти и собрать, вторые -фактически создать. В

10-е-20-е гг. XX в. проблемы источниковедения историко-психологического исследования были актуализированы. Современный психолог сказал бы, что они были вербализированы, т. е. осмыслены до способности облечь их в конкретные слова и термины, имеющие достаточную значимость. Вопрос о точности и научной строгости пока не стоял. Поэтому их решение оказалось отложенным на несколько десятилетий.

С 1922 г. единый поток отечественной исторической мысли оказался искусственно разделен на два рукава. Пропасть между ними продолжала углубляться вплоть до конца 1950-х-первой половины 1960-х гг. Историко-психологические проблемы привлекали пристальнейшее внимание ученых из обоих лагерей. Историков и философов русского зарубежья они больше интересовали в их категориальной интерпретации, советских историков и социологов - в их конкретно-исторических проявлениях. Никакие внутрина-учные противоречия и споры, как бы идеологизированы они ни были, не принесли отечественной науке большего вреда, чем это радикальное политическое противостояние. Оно сказалось как на русской историко

14 психологической мысли в диаспоре, так и на советской историко-психологической школе. Процесс последующего сближения и взаимного обогащения занял более полу столетия и не закончен до сих пор.

Самым плачевным образом на истории исторической психологии в СССР сказались попытки советского правительства поставить на службу задачам преобразования общества новейшие достижения естественных и пограничных наук. Из существовавших тогда разработок предпочтение было оказано евгенике, педологии и психологии. Л. Д. Троцкий особо подчеркивал пользу психоанализа. Он оценил направленность психоанализа на психокорректировку и счел его одним из наиболее мощных средств массовой переделки психики для ускоренного создания человека нового общества. Почти десятилетие он покровительствовал психоаналитикам и психоаналитическим исследованиям. Победа партии над троцкизмом стала в то же время концом целого направления в изучении индивидуальной и коллективной психологии30. После завершения борьбы с троцкизмом и троцкистами исто-рико-психологическая проблематика сохранилась лишь в исторических исследованиях, да и то в виде потребности реконструировать видение исто

31 рического прошлого . Она избирала своими источниками в основном тексты, воспринимаемые большинством как художественные («Моление» Даниила Заточника, например). Реконструкция приближалась по методам к

5 "у художественному творчеству . Остальные виды источников привлекались как вспомогательные. Вопросы о природе историко-психологической реконструкции опускался.

30 Подробнее об этом см.: Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб., 1993.

31 Романов Б. А. Люди и нравы древней Руси: Историко-бытовые очерки Х1-ХШ веков. Л., 1966 (первое изд. - М.; Л., 1947).

32 Б. А. Романов за образец взял прием, использованный Данте в «Божественной комедии».

Характерно, что уже в начале XX в. к исследователям приходит понимание, что существует разница между институализированной наукой и ее интерпретациями внутри других, пусть даже родственных научных дисциплин. Оно вербализируется С. Л. Франком в виде замечаний об ограниченности экспериментальной психологии, являвшейся в большей мере наукой о физиологии, чем о душе, и о «парадоксе» современного гуманитарного знания, заключавшегося, по мнению ученого, в том, что «историки (в самом широком смысле), исследователи социальной жизни человека (экономисты, государствоведы, этнографы, "социологи" и пр.) не могли никоим образом, даже в минимальной степени, использовать столь прославленные успехи эмпирической психологии, которая, казалось бы, должна была давать прочное основание для их построений, и должны были пользоваться самодельной психологией, созданной для их собственного употребления» . Уверенность в необходимости особой науки об йдеальном в человеческой личности и культуре сочеталась с потребностью искать объективную природу идеального в его конкретных проявлениях34. «Самодельные» же психологии появлялись в силу того, что междисциплинарная кооперация часто представлялась ученым превращением социогуманитарного знания в естественнонаучное. Специфика социогуманитарного знания пересиливала субъективные устремления, и психологическое знание, независимо от первоначальных исследовательских задач, менялось, попав в иной контекст научного осмысления. Оценка и верификация происходивших изменений требовала времени.

Возвращение исследовательского интереса к историко-психологическому знанию произошло в нашей стране в середине 1950-х-первой половине 1960-х гг., бл:агодаря усилиям историков (Б. Ф. Поршнева и

33 Франк С. Л. Душа человека: Опыт введения в философскую психологию // Франк С. Л. Реальность и человек. М., 1997. С. 7, 27.

34 «К этому вопросу я подхожу как натуралист, а не как филолог», - писал в 1926 г. Н. А. Рубакин Ф. А. Щербине о своем интересе к восприятию книги читателями разных типов: Переписка Ф. А. Щербины и Н. А. Рубакина. С. 35.

16 вой половине 1960-х гг., благодаря усилиям историков (Б. Ф. Поршнева и А. Я. Гуревича35). Книга М. М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (М.: Художественная литература, 1965) сыграла в этом процессе роль своеобразного катализатора. Исследователи стали искать проявления психологических черт в изучаемых процессах, ориентируясь на достаточно устойчивые характеристики массового сознания. Осмысливалась в первую очередь источниковедческая база изучения

36 культуры «безмолвствующего большинства» , что помогло к 1990-м гг. создать мощный инструментарий изучения сознания больших социальных

31 38 групп типа этносов и культурных сообществ . Для историков (да и не только для них) оказалось чрезвычайно важно осознать, что традиционное сознание является характеристикой не только первобытных народов, но и современного общества, а современная социальная реальность отличается от

35 Поршнев Б. Ф. Жан Мелье и народные истоки его мировоззрения. М.: Изд-во АН СССР, 1955; Он же. Мелье. М.: Молодая гвардия, 1964; Он же. Феодализм и народные массы. М.: Наука, 1966; Он же. Социальная психология и история. М., 1966. То же. 2-е изд., доп. и исправ. — М., 1979. (Далее ссылки даются на это издание); Гуревич А. Я. Некоторые аспекты социальной истории (Общественно-историческая психология) // Вопросы истории. 1964. № 10.

36 Подробнее об этом см.: Гуревич А. Я. История и сага. М.: Наука, 1972; Он же. «Эдда» и сага. М.: Наука, 1979; Он же. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1093; Он же. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990; Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян старообрядцев в XVIII в. Новосибирск: Наука, Сибирск. Отд., 1974; Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX века. М.: Наука, 1986; Кабытов П. С., Козлов В. А., Литвак Б. Г. Русское крестьянство: Этапы духовного освобождения. М.: Мысль, 1988; и др.

37 Подробнее об этом: Солдатова Г. У. Психология межнациональной напряженности. М.: Смысл, 1998; Сикевич 3. В. Социология и психология национальных отношений. СПб.: Изд-во Михайлова В. А., 1999; и др.

38 См., напр.: История мировой культуры: Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций / Под ред. С. Д. Серебряного. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. более древних своих форм не отсутствием мифов, а большей сложностью их обнаружения и научной интерпретации39.

39 Подробнее об этом: Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания (Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического материала). СПб., 1994.

40 О развитии и состоянии методологических проблем социально-психологической науки 60-70-х гг. и о специфике первоначальных толкований ее предмета см. подробнее: Парыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1965; Проблемы общественной психологии / Под ред. В. Н. Колбановского и Б. Ф. Поршнева М., 1965; Осипов Г. В., Ольшанский В Б. О состоянии, проблемах и перспективах развития социальной психологии в СССР // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976; Парыгин Б. Д. Современное состояние и проблемы социальной психологии в СССР // Там же; Он же. Современное состояние и проблемы социальной психологии. М., 1973. Социальная психология. История. Теория. Эмпирические исследования. Л., 1979. Шорохова Е. В. Социальная психология (проблемы и задачи) // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975. Шорохова Е. В., Бобнева М. И. Проблемы изучения психологических механизмов регуляции различных видов социального поведения // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979. Андреева Г. М. Социальная психология. М„ 1980.

В последующее десятилетие произошло сужение предмета социальной психологии и дробление сферы ее былого интереса на несколько более специализированных дисциплин. Наибольшую устойчивость из них обрели этнопсихология и психология социального познания. Подробнее об этом см.: Стефаненко Т. Е. Этнопсихология. М.: Институт психологии РАН, «Академический проект», 1999; Андреева Е. М. Психология социального познания. М.: Аспект Пресс, 2000. сихологического знания41, потребность вернуться «к истокам» (работам начала XX в.), ощущение безнадежной отсталости отечественной науки в области изучения человеческой индивидуальности и сознания. В 1990-х гг., когда приверженность марксизму стала восприниматься отечественной научной общественностью как если не преступление, то «моветон», господство марксистской терминологии в исследованиях 1960-х-80-х гг. заслонило на некоторое время их исследовательскую сущность. Реально существовавший в те годы разрыв между умениями изучать человека и его сознание в отечественной и зарубежной науке был меньше субъективно ощущаемого. Например, исследовательские подходы, заявленные в работах Б. Ф. Поршнева, А. Я. Гуревича и М. М. Бахтина, чуть позже - М. Л. Баткина, Л. М. Браги-ной, Ю. Л. Бессмертного, М. Т. Петрова и мн. др., стояли ближе к позициям французской школы Анналов, чем к вульгарно понимаемому марксизму42. Потребность отделения исторической психологии от социальной и ее кон-ституализации проявилась практически одновременно в советской и американской науке43. Московско-Тартусская школа семиотического изучения культуры, ведущая свою генеалогию с лотмановских работ 1950-х гг., имеет мировую известностью. Острота переживаний отсталости отечественного

41 См., напр.: Чикин Б. Н. Из истории социальной психологии в России XIX века. М., 1978; Виленская Э. С. Н. К. Михайловский и его идейная роль в народническом движении 70-начала 80-х годов XIX века. М.: Наука, 1979; Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль / Сост. и авт. вступ. ст. В. М. Лейбин. М.: Республика, 1994; Попов Н. А. Труды русских историков второй половины XIX века как исторический источник по истории формирования исторической психологии: Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1996; и др.

42 Ср.: Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М.: Наука, 1986 (1-е изд. - М., 1973); Он же. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М.: Языки русской культуры, 1998; Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Он же. Интеллектуалы в средние века. М., 1997.

43 Ср.: Gergen К. J. Social Psychology as History. Journal of personality & psychology. Wash. 1973. Vol. 26. # 2. P. 309-320. История и психология / Под ред. Б. Ф. Поршнева и Л. И. Анциферовой. М.: Наука, 1971. социогуманитарного знания в изучении человеческой индивидуальности и форм мышления свидетельствует, скорее, о повышенной востребованности подобной проблематики в отечественной науке. Не случайно уже к концу 70-х гг. историки стали писать об исторической психологии, оставив социальную психологам и социологам, а решив для себя вопрос о природе востребованного знания, практически сняли теоретические вопросы с повестки дня. В 1980-90-е гг. происходит прагматизация историко-психологических исследований. Они становятся конкретнее и описательнее. На первый план выходит необходимость накопления историко-психологического знания. Объектом исследования все чаще становятся явления, отраженные в источниках, а не сами источники и источниковые комплексы. В 1990-х гг. исключением перестает быть даже специализированное источниковедческое исследование. В них тоже приоритет отдается историко-психологическим реконструкциям. Источники и методы работы с ними присутствуют как основа конкретно-исторических описаний, а не объект специального изучения. Наиболее интересные источниковедческие наблюдения, связанные с природой фиксации определенных типов информации в различных видах источников, переносятся в исследования, связанные с историей архитектуры и искусства. Их можно найти, например, в книге В. Паперного «Культура Два» или В. Ми-' риманова «Искусство и миф: Центральный образ картины мира» 44. Эти исследования опираются на культурологические традиции школ А. Я. Гуре-вича и Ю. М. Лотмана. Тенденция рассматривать фазы онтологического развития изучаемого явления от его рождения до современности роднит их с интерпретивной историей русской культуры Дж. Биллингтона, написанной в 1960-х гг.45. Введение современности как модуля осмысления исторических

44 Паперный В. А. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996; Мири-манов В. Б. Искусство и миф: Центральный образ картины мира. М.: Согласие, 1997.

45 Billngton J. H. The Icon and the Axe: An Interpretive History Of Russian Culture. N.Y.: Vintage Books, A Division of Random House, 1970.

20 событий придает этим работам социологическую направленность и сближает их (при всей внешней непохожести) с «Очерками по истории русской культуры» П. Н. Милюкова46. Ориентация на семиозис выводит их за рамки какой-либо отдельно существующей конституированной дисциплины. Фено-менологизация объекта изучения придает работам философскую направленность, которая в современных условиях принимает вид введения цивилиза-ционного подхода в историко-культурное исследование. На практике это ведет к формированию нового представления об историко-культурном исследовании, в котором акцент переносится с самих социальных процессов на их отражение в сложившихся ментальных структурах разных уровней от индивидуальных до цивилизационных. В конкретно-исторических исследованиях началось это с поисков нетрадиционных источников или методов их обработки47. Поиски оказались переосмыслением понятия «текст», а оно привело к появлению нового типа конкретного историко-культурного иссле

48 дования типа книг В. Э. Вацуро о салоне С. Д. Пономаревой , И. А. Паперно

46 Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М.: Прогресс, 199395.

47 См., напр.: Плугин В. А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская живопись как исторический источник. М.: Изд-во Московск. ун-та, 1974; Петров М. Т. Биография итальянского Возрождения как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л.: Наука. Ленинград, Отд., 1974; Паперно И. А. О реконструкции устной речи из письменных источников (Кружковая речь и домашняя литература в пушкинскую эпоху) // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1978; Козлов В. А., Обожда В. А., Пушков В. Н. Опыт изучения особенностей культурного развития советского колхозного крестьянства (по данным бюджетных обследований крестьянских хозяйств в 20-х гг.) // История СССР. 1978. № 5; Раскин Д. И. Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины XVIII века (материалы к изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР; 1979. № 4; Буховец О. Г. Приговорное движение крестьян в 1905-1907 гг. (Методы изучения по материалам Самарской и Воронежской губерний: Автореф. . канд. дис. М.,1984; Гришина 3. В., Пушков В. П. Источниковедческий анализ статистики чтения периодики в Петербургской публичной библиотеке (1863-1912 гг.) // История СССР. 1991. № 2.

48 Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. М., о Н. Г. Чернышевском и сознании разночинной интеллигенции49, О. Г. Чайковской о женских образах в мемуарах и портретах Екатерининского времени50, Б. И. Краснобаева, А. М. Панченко и Л. А. Черной о русской культуре переходного типа51. Традиция 1980-х гг. попыталась осмыслить такие исследования как культурологические. Их эволюция, как показывают, например, книги И. В. Кондакова и «Очерки русской культуры», выпускаемые лабораторией историко-культурных исследований исторического факультета МГУ53, вполне укладывается в представления о конкретном историко-культурном исследовании. Появление таких работ и превращение их создания в устойчивую потребность свидетельствует об изменении природы самого историко-культурного знания.

Поиски психологии, соответствующей потребностям исторической науки, и сближение историко-психологического знания с естественнонаучным, привели в середине 1960-х гг. к постановке источниковедческих проблем историко-психологического исследования. Способствовали тому работы Б. Ф. Поршнева и А. Я. Гуревича, в которых подчеркивалось, что истори

49 Paperno I. Chernyshevsky and the Age of Realism. A Study in the Semiotics of Behavior. Stanford University Press. Stanford, Cal., 1988 (Рус. пер.: Паперно И. А. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996)

50 Чайковская О. Г. «Как любопытный скиф.»: Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. М.: Книга, 1990.

51 Краснобаев Б. И. Русская культура второй половины XVII-начала XIX вв. М., 1983; Панченко А. М. Русская культура кануна петровских реформ. JI., 1984; Черная JI. А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М., 1999.

52 Ср., напр.: Кондаков И. В. Введение в историю русской культуры. М.: АСПЕКТ ПРЕСС, 1997; Он же. Культура России. М.: Книжный дом «Университет», 1999.

53 Очерки русской культуры XIII-XV веков. М., 1970; Очерки русской культуры XVI века: В 2 ч. М., 1977; Очерки русской культуры XVII века: В 2 ч. М. 1978-79; Очерки русской культуры XVIII века: В 4 ч. М., 1985-90; Очерки русской культуры XIX века. Ч. I: Общественно-культурная среда. М., 1998. ко-психологическое исследование требует не столько новых источников, сколько особых методов работы с ними54.

В исторических работах того времени появилась потребность сопоставлять традиционные и нетрадиционные подходы к изучению истории. Под последними понимались приоритеты, помогающие охарактеризовать роль конкретных людей в истории. Противопоставлялись традиционные и нетрадиционные источники. Под понятие нетрадиционных источников подводились источниковые виды, фигурировавшие в исторических исследованиях в качестве иллюстративного материала, но практически не выделявшиеся в самодостаточные источниковые комплексы. К ним относились художественные произведения как составная часть культуры («литература»), отдельные виды и жанры повествовательных произведений (летописи, агиография, биографический жанр, психологический роман, историческая повесть), иконопись и живопись, статистические комплексы, письма и мемуары, рассматриваемые не с точки зрения единичности и уникальности, а с позиций массовости. Такой подход подчеркивал социологичность их природы как части человеческой деятельности и общения. Осмысление историко-психологического содержания художественной литературы (понятие структуры текста осваивалось историческим источниковедением, например, через усвоение чисто литературоведческого термина «поэтика»55), а затем и исто-рико-психологического содержания культурных эпох стало основой формирования источниковедения историко-психологического исследования. В этом смысле труды литературоведов и историков литературы М. М. Бахтина,

54 Гуревич А. Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М., 1969; Он же. История и сага. М.: Наука, 1972; Он же «Эдда» и сага. М.: Наука, 1979; Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история // История и психология. М.,: Наука, 1971.

5 В последнее десятилетие сходным путем идет становление методологического аппарата социологии знания. См.: Воробьева А. В. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 3/4. С. 90-98.

Д. С. Лихачева, Л. Я. Гинзбург, Ю. М. Лотмана и О. М. Фрейденберг могут рассматриваться как источниковедческие. С ними связано

• введение в научный оборот понятия структурного анализа повествовательного текста;

• введение понятия хронотопа как мыслетворного пространства, обладающего способностью к объективации и наделенного силой преобразовывать физическую реальность;

В работах историков преобладает прагматический подход к источникам историко-психологической информации (ее надо было обозначить, вычленить и описать как явление сознания или культуры). В источниковедческих исследованиях преобладают статьи конкретного или постановочного содержания. Монографий среди них немного до сих пор. Зато увеличивается количество диссертационных исследований, среди которых немалое место занимают докторские диссертации. Рост популярности историко-психологической проблематики среди источниковедов не случаен. Ведь обращение к историко-психологической, а затем и шире - историко-культурной проблематике выводит историческое источниковедение на освоение более емкого уровня логического анализа и обобщения информации, содержащейся в источниках самых разных видов. Историко-психологическая проблематика помогла источниковедам сформулировать следующие вопросы:

• о связи социальных функций источников с их структурой;

• о специфике отражения социокультурной реальности в источниках разных видов;

В современных исследованиях мало вспоминается о самом понятии «традиционное» источниковедение. Тем не менее, оно сыграло немалую роль в изменении и расширении спектра методологических подходов, используемых отечественной исторической наукой в изучении социокультурных процессов. Под «традиционным» источниковедением подразумевалось наивно материалистическое понимание проблем исторических источников, которое господствовало в исторической науке, считавшей себя марксистской. По своему познавательному потенциалу оно стояло ближе к классическому позитивизму, чем к научным школам второй половины XX в. Обращение к количественным методам помогло историкам совместить прокламируемые историческим материализмом принципы системного анализа с практикой изучения конкретных проблем и источников. Не случайно математический аппарат исследования довольно быстро стал восприниматься как частная проблема, применимая лишь к определенному классу задач. А вот принцип его приложения к конкретным источникам, открывавший их ранее неиспользованные свойства и дававший новое понимание их природы, приобретал характер общезначимости. Количественные методы достаточно быстро стали интересовать источниковедов как приемы типологического исследования и заняли свою нишу в системном переосмыслении истории.

Б. Г. Литвак определял его, исходя из природы и происхождения источников. Он считал ведущими признаками массовости источников

• ординарность происхождения;

• однородность, аналогичность или повторяемость содержания;

• наличие формуляра (т. е. однотипность формы, тяготеющей к стандартизации)56.

По мнению Б. Г. Литвака, к массовым может быть отнесен строго ограниченный круг источников, связанный с делопроизводством и статистикой.

И. Д. Ковальченко считал, что «массовые источники» - понятие операциональное. Оно связано, во-первых, со способностью источников отражать массовые по своей природе явления и процессы; во-вторых, с задачами, стоящими перед исследователем. И. Д. Ковальченко писал, что массовыми источники делает наличие в них

• одинаковых свойств;

• различной меры проявления этих свойств.

Отражая системные объекты, массовые источники сами образуют определенную систему. Основой их изучение становится вычленение структур, изоморфных изучаемым объектам. Массовыми могут быть источники самых разных типов и видов - все зависит от природы информации, необходимой исследователю, и от методов ее выявления57. Л. В. Милов, рассматривая природу изоморфизма в историческом источниковедении, подчеркивает его

58 связь со структурой источников и отраженных ими процессов . Сходство и различие структуры нарративов рассматривается в его исследованиях, посвященных анализу «татищевских известий»59 и атрибуции житийных произведений. Последний аспект изучения массовых черт, отраженных в уни

56 Литвак Б. Г. Очерки источниковедения массовой документации Х1Х-начала XX. в. М.: Наука, 1979. С. 6-9.

57 Ковальченко И. Д. Задачи изучения массовых исторических источников // Массовые источники по социально-экономической истории России периода капитализма. М.: Наука, 1979. С. 3-6; Он же. Методы исторического исследования. М.: Наука, 1984. С. 106-127. Милов Л. В. Проблема репрезентативности в источниковедении // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР, специальных научных дисциплин и их преподавания в вузах. М., 1979. С. 68-75. кальных произведениях, особенно интересен в связи с рассматриваемыми сюжетами. Он стал основой деятельности целой школы атрибуции авторских текстов, принадлежащих различным эпохам, и убедительным обоснованием операциональной природы понятия «формуляр». Под формуляром JI. В. Милов, его соавторы и ученики понимают текст, трансформированный в формализованную структуру, удобную для последующей обработки и анализа с помощью ЭВМ или иных количественных методов60.

Внимание источниковедов к массовым источникам ввело в научный оборот понятие «скрытой» информации как объективного содержания источника, зафиксированного в самой структуре текста и не зависящего от субъективных устремлений, целей и задач его создателя61. Представление о скрытой информации как о структурной составляющей изменил сам подход к источниковой базе исследования и привел к потребности осмыслить изучаемые источники как историко-культурное явление. Первой крупной источниковедческой монографией такого плана стала книга А. Г. Тартаковско-го «1812 год и русская мемуаристика XIX века: Опыт источниковедческого анализа», вышедшая в издательстве «Наука» в 1980 г. До сих пор исследования такого рода воспринимается, к сожалению, частью профессиональных историков как не принадлежащие к области традиционного исторического изучения.

59 Милов JI. В. Татищевские портреты-характеристики и «Симоновская летопись» // История СССР. 1978. № 6.

60 Подробнее об этом: От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства / Под ред. академика РАН Л. В. Милова. М.: Прогресс, 1994; Бородкин Л. И. Многомерный статистический анализ в исторических исследованиях. М.: Изд-во Московского ун-та, 1986 и др.

Ломоносова и РГГУ, а также секторами- академических институтов. Думаю, о ней можно говорить как о целостном научном явлении, несмотря на ряд внутренних разногласий, представляющихся оппонентам принципиальными и непреодолимыми.

Введение понятия массовых источников в научный оборот помогло историкам по-новому осознать проблемы историко-психологического изучения. Они предстали перед исследователями как проблемы методов, о чем свидетельствуют работы В. А. Плугина, О. Г. Буховца и Е. Н. Марасиновой, посвященные различным аспектам индивидуального и массового сознания, нашедшим отражение в иконописных произведениях, крестьянских приго

С") ворах и хрониках, в эпистолярном наследии . Кроме того, историко-психологическая проблематика помогает историкам глубже проникнуть в суть изучаемых источников, существенно изменяет понимание их природы и

-о эволюции . В источниковедческих исследованиях последних лет на первый план выдвигается влияние историко-психологических особенностей на со

61 Впервые об этом: Ковальченко И. Д. Исторический источник в свете учения об информации // История СССР. 1982. № 3.

62 Плугин В. А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская живопись как исторический источник. М.: Изд-во Московск. Ун-та, 1974; Он же. Андрей Рублев и духовная жизнь Руси конца Х1У-ХУ вв.: Комплексное исследование изобразительных и письменных источников: Автореф. дис. д-ра ист. наук. М., 1994; Буховец О. Г. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской Империи начала XX века: новые материалы, методы, результаты. М.: Мосгорархив, 1996; Йенсен Т. В. источники и методы изучения общественного сознания пореформенного крестьянства (На примере Костромской губернии): Автореф. дис. канд. ист. наук: 07.00.09. М., 1999; Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века (По материалам переписки). М.: РОССПЭН, 1999.

63 Подробнее об этом: Курносов А. А. К вопросу о природе видов источников // Источниковедение отечественной истории. 1976. М.: Наука, 1977; Тартаковский А. Г. Социальные функции источников как источниковедческая проблема // История СССР. 1983. № 1; Он же. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого анализа. М.: Наука, 1980; Он же. Русская мемуаристика ХУШ-первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М.: Наука, 1991; Минц С. С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6; Она же. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. СПб.: Нестор, 1998. держание источников и их интерпретацию в процессе исторического познания64. Последняя проблема приобретает особую актуальность в силу появления целого ряда сочинений и чуть ли не школ, претендующих на новое слово в истории. По сути эти произведения отражают протест массового исторического сознания против долговременной заидеологизированности системы исторического образования в нашей стране и пытаются восполнить недостаточное для современной ситуации развитие форм индивидуальной и массовой идентичности65. В 1960-х-первой половине 1980 гг. историческое источниковедение, своим обращением к историко-псйхологической проблематике и подчеркнутым вниманием к внутренней логике развития исторических знаний, поддерживала научность советской исторической науки. В последние годы оно пытается использовать (правда, еще не слишком активно) накопленные знания по исторической психологии для корректировки массового исторического сознания66. Думается, что в течение ряда ближайших лет научное просвещение будет одной из актуальнейших задач историко-пихологического источниковедения в нашей стране и, надеюсь, в странах ближнего зарубежья.

64 Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.): Курс лекций: Учеб. пос. для студентов вузов. М.: Аспект Пресс, 1999.

65 Подробнее об этом см.: Минц С. С. Страна с непредсказуемым прошлым или размышления о любительской истории в России // Проблемы истории Северного Кавказа / Сб. науч. Статей к 60-летию со дня рождения и 30-летию научной деятельности профессора В. Н. Ратушняка. Краснодар, 2000. С. 30-37.

66 Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М.: Аспект Пресс, 1999. тельной деятельности людей непосредственно связана с пониманием социологической природы ментальных процессов. Задача историка видится мне не в попытках избавиться от социологического или психологического знания, якобы «затемняющего» исторический анализ, а в поисках адекватных способов использования социологических и психологических свойств содержания источников для получения нового исторического знания.

XX век осознал потребность историко-психологических штудий в системном анализе и выработал начальные навыки междисциплинарной кооперации. Он принес в область исторического исследования потребность в социологии и психологии, заставил историков осмысливать природу вероятностных процессов, на базе синтеза опыта наук о человеке основал историю культуры и придал ей статус специальной научной дисциплины67. Пытаясь осознать открывающиеся возможности, он создал понятие постмодерна и полипарадигмальности в науке68. Их функция видится в исторической перспективе как способ приспособления рационалистического научного сознания к методам релятивистского мышления и приемам системного анализа. Следующему столетию искать формы междисциплинарных пересечений, более приемлемые для конкретизированного социогуманитарного знания. Историческому источниковедению принадлежит не последнее место в этом процессе.

67 Впервые об этом: История СССР. 1979. № 6. С. 95-150.

68 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998; Астафьев Я. У. Научные картины мира , рациональность и социологический дискурс // Социологический журнал. 1994. № 1; Батыгин Г.С., Девятко И. Ф. Миф о «качественной» социологии // Социологический журнал. 1994. № 2; Бауман 3. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4; Репина Л.П Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории: В 2-х ч. // Ч. 1: Социальная история. Ежегодник. 1997; Ч. 2: Социальная история. Ежегодник. 1998/99. М., 1998-1999; и др.

Предметом данного исследования является поиск способов моделирования состояний индивидуального и массового сознания, отразившихся в мемуарных источниках, написанных в последней трети ХУШ-первой трети XIX в. Особое внимание уделяется средствам моделирования динамики ментальных процессов и их превращения в энергию социально значимых действий индивидуумов или социальных коллективов, зафиксированных в используемых источников.

• охарактеризовать проблему комплексности в историко-психологическом исследовании и природы отражения социально-психологических реалий в мемуарных источниках, позволяющих выйти на их типологию;

• на основе сведений о массовых процессах, характеризующих деятельность индивидуума и социальных групп различных масштабов, отразившихся в мемуарах, смоделировать различные способы построения образной системы в мемуарных произведениях; найти соответствия между образной системой конкретных мемуарных произведениях и историческими реалиями, породившими изучаемые мемуарные тексты;

• рассмотреть вопрос об отражении в мемуарных источниках типологии идентификаций и самоидентификаций, характеризующих современные мемуаристам формы идентичности;

Источниковой базой работы является российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети XIX вв.

Мемуарные источники заслуживают специального внимания из-за величины их удельного веса в исследованиях психологии прошлого и из-за большей сложности их изучения по сравнению с другими видами источников личного происхождения. Выбор мемуаров в качестве объекта исследования, призванного показать потенциал нарративных источников в плане изучения исторической психологии, не случаен. Он базируется на опыте изучения психологической проблематики, накопленном в отечественной истории и на том интересе, который проявляет современная наука к мемуарным текстам. Например, в социологии сложился особый метод описания изучаемой реальности при помощи материалов личного происхождения. Он получил название биографического метода. Его становление связывают с именами разных исследователей69. Сторонников биографического метода объединяет понимание индивидуальности как исторически новой формы обобществления70. Из источников личного происхождения они часто отдают предпочтение мемуарным произведениям и предпринимают немалые усилия для создания специальных коллекций мемуарных материалов, отражающих различные состояния современного общества или его недавнего прошлого. Даже в делороизводственной документации современные исследователи предпочитают искать материалы биографического характера71.

Особое внимание источникам личного происхождения вообще и мемуарам в особенности, уделяется в учебниках источниковедения конца 1990

69 Подробнее об этом см.: McRinley R. W. Life Histories and Psychobiography Explorations in Theory and Method. N.-Y. Oxford: Oxford University Press, 1984; Тернер P. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы социологии. M.: Адапт, 1992. Т. 1. № 1. С. 121-133; Биографический метод в социологии: История, методология и практика. / Рос. Акад. Наук, Ин-т социологии. М., 1994. - 147 е.; Еолофаст В. Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. № 1. С. 71-89; Цветаева Н. Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал. !999. № 1/2. С. 117-132; и пр.

Биографический метод в социологии. С. 5.

71 См., напр.: Юшин И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев». (Конец 1920-х-начало 1930-х гг.) // Социальная история. Ежегодник. 1997. М.Д998. С. 97.

34 х гг. Попытка расширить классификацию мемуарных произведений за счет введения новых разновидностей типа мемуаров-современных историй или исповеди, а также расширить круг мемуарных источников за счет эссеистики показывает, насколько остро современная культура нуждается в средствах отражения индивидуальности72. Повышенный интерес современной культуры к мемуарному жанру рожден, по-видимому, спросом на более развитые формы личностной идентичности, недостаток которых так остро ощущается российским обществом последнего десятилетия. Хотелось бы подчеркнуть существующую исследовательскую потребность изучать личность и общество через мемуарные тексты и рассматривать предлагаемую работу как один из ответов на нее.

Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети XIX в. выбрана как источниковый комплекс в силу своей целостности, компактности и емкости. Один из весомых аргументов в пользу его использования

73 достаточная источниковедческая изученность , что позволяет сосредоточить внимание непосредственно на отражении в нем историко-психологической проблематики и специфике описания и моделирования зафиксированных в них историко-психологических явлений и процессов, а не на более частных вопросах (скажем, археографического плана), не имеющих пока принципиального значения в связи с рассматриваемыми сюжетами.

72 См., напр.: Данилевский И. Н., Кабанов В. В., Медушевская О. М., РумянцеЕаМ. Ф. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М., 2000. С. 466-486.

Более подробно о ней речь пойдет в гл. II.

35 лись журналы "Русская Старина", "Исторический вестник" и, особенно активно, "Русский Архив". Воспоминания и записки о екатерининском и александровском времени часто появлялись также на страницах периодических изданий типа "Памятники Новой Русской истории", "Чтения ОИДР", изданий местных обществ любителей древности (Новгородского, Киевского и др.). Наиболее значительные произведения публиковались отдельными изданиями. Качество публикаций с точки зрения современной археографии оставляет желать лучшего, но недостатки восполняются многочисленностью опубликованных источников. Последнее обстоятельство немало способствовало выбору вида источников для данной работы.

Многие публикации источников мемуарного характера изучаемого времени фрагментарны, они разбросаны по массе самых разнообразных изданий. При составлении источникового комплекса использовался указатель "История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях" под ред. проф. П. А. Зайончковского74. Несмотря на ряд пропусков, он достаточно полно представляет корпус мемуарных памятников, к которым может обратиться исследователь, интересующийся российской мемуаристикой последней трети XVIII - первой трети XIX вв. как историко-культурным явлением.

В 1980—90-е гг. появилось немало новых публикаций мемуаров того времени. Издания эти, как правило, снабжены современным научно-справочным аппаратом, их тексты сверены с автографами, иногда переведены вновь75. Далеко не всегда, к сожалению, современные переиздания

74 Воспоминания последней трети XVIII - первой трети XIX вв: описаны в: История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях. Аннотированный указатель книг и публикаций в журналах. Науч. руководство, редакция и введение проф. П. А. Зайончковского. В 5-ти т. Т. 1. М., 1976. Т. 2 (в 2-х ч.). М., 1977-78.

75 См., напр.: Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. оказываются более полными, чем их дореволюционные предшественники. Примером могут, например, служить записки А. Т. Болотова, переиз

• 76 данные по укороченному изданию 1931 г. издательства "Academia" , или записки Г. Р. Державина, из которых издатели изъяли одиннадцать фраг

77 ментов общим объемом в четыре печатных листа . Среди них оказались большая часть пугачевской эпопеи мемуариста, ряд подробностей его служебных взаимоотношений с современниками. Эти материалы показались составителям несущественными или компрометирующими классика российской литературы, а для изучения психологии дворянства и личности самого поэта они необходимы. В исследовании поэтому задействован в основном корпус мемуарной литературы, изданный еще в прошлом столетии. Если же встает вопрос о работе с отдельными произведениями, то предпочтение отдается более современным публикациям. К этой проблеме мы еще будем возвращаться. Пока же несколько предварительных замечаний, которые могут дать представление об источниковой базе, на которой базируются конкретно-исторические наблюдения, использованные в данном исследовании.

К работе привлечены материалы почти полутораста мемуарных произведений 1770-х—1830-х гг. Тридцать пять из использованных источников значительны по объему. Есть многотомники. Сопоставление опубликованных источников со справочными материалами по личным архивным фондам показало, что в общем и целом опубликованные источники отражают состояние мемуарной литературы последней трети XVIII - пер

М., 1989. Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. Записки А. П. Ермолова. М., 1991.

76 Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. В 3 т. Т. 1. М., 1993. С. ХУ1-ХУШ:

77 Державин Г. Р. Избранное. М„ 1984. С. 367-368. вой трети XIX вв. и на данном этапе работы являются достаточными для выполнения задач, поставленных в исследовании.

Общая источниковедческая характеристика мемуарной литературы исследуемого времени дается в основном в учебной литературе. Особенности мемуарных источников этого периода анализируются в вышеупомянутых работах А. Г. Тартаковского, особенно в связи с изучением отражения в мемуарах о 1812 годе процесса становления исторического самосознания. Их происхождение и свойства, а также история развития жанра описаны в его монографии "Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в.: От рукописи к книге" (М., 1991). Появление этой книги показывает, насколько велика в современном источниковедении потребность изучения мемуаров как особого рода творчества и специфической формы развития представлений об истории.

Материалы наиболее содержательных и колоритных мемуарных источников последней трети XVIII - первой трети XIX вв. широко используются в конкретно-исторических и историко-культурных исследованиях78. В работах Ю. М. Лотмана, Б. И. Краснобаева, О. Г. Чайковской и многих других авторов, пишущих об истории отечественной культуры XVIII - первой половины XIX вв., они занимают, например, одно из ведущих мест. Тем не менее, обращение к мемуарам как к однородному источниковому комплексу позволяет выявить не только сведения о психологии их авторов, но и ряд характерных особенностей самих источников данного вида.

Мемуаристов последней трети XVIII - первой трети XIX в. можно отнести к особому слою российского привилегированного сословия - образо

См., напр.: Краснобаев Б. И. Очерки истории русской культуры XVIII в. М., 1972. Он же. Русская культура конца XVII - начала XIX вв. М., 1983. Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. М., 1978. Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII - XIX вв. и Вольная печать. М., 1973, и др. его произведения. ванному дворянству. Не будучи многочисленным, образованное дворянство было наиболее социально активной частью российского общества. В нем как в зеркале отразились основные черты менталитета и психологического облика сословия в целом. Представление о численности образованного дворянства дают реализованные тиражи книг, даже в пушкинские времена редко превышавшие 1 200 экземпляров. Мемуаристами становились те из образованных дворян, которые ощущали, в силу разных причин, повышенную потребность в общественном признании или саморефлексии. Их наблюдательность чутко фиксировала наиболее характерные черты эпохи и своей социокультурной среды. Эти особенности делают материалы мемуарных произведений, написанных в пределах 1770-х—1830-х гг., вполне репрезентативным источником по психологии российского дворянства последней трети XVIII - первой трети XIX в.

79 ной идентичности. Идея такой группировки существует с 1978 г. Своеобразной проверкой ее познавательного потенциала стала реконструкция эволюции мемуарного жанра с конца XVII до последней трети XX в. В основу сделанной реконструкции был положен чисто источниковедческий принцип - полезность содержания биографических текстов для понимания породивших их социокультурных контекстов.

Хронологические рамки рассматриваемых историко-психологических проблем очерчены 1770-1830-ми гг. В работе поэтому используются источ

79 Минц С. С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6. ники, написанные не позже конца 30-х гг. XIX в. Последняя треть XVIII -первая треть XIX вв. - особая эпоха в истории и культуре России. На компактном сопоставимом материале она позволяет проследить эволюцию сознания и поведенческих стереотипов образованного дворянства. Благодаря социокультурной активности этой части общества мемуары и приобрели свое жанровое своеобразие в российской культуре.

О 1 валось оно и в более широком теоретическом плане . В работах И. Д. Ковальченко и Л. В. Милова понятие «переходная эпоха» приобрело конкрет

82 но-историческое содержание . Современная историография ставит проблему транзитивности в истории нового и новейшего времени в связи с теорией модернизации и проблемами глобализации современных макроэкономических процессов. Не обходят своим вниманием проблему транзитивности и исследователи культуры. Правда, у некоторых из них специфическое отношение к самому состоянию переходности в историко-культурных процессах,

01 в которых, как они считают, о статике говорить вообще не приходится . Думаю, в понятии «переходные эпохи» для исследователей привлекательны

Более подробно об этом см.: Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы всесоюзной дискуссии. М., 1969.

О 1

Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. М., Павлов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М., 1979, и др.

Ковальченко И. Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX века. М.,1967; Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Всерссийский аграрный рынок ХУШ-начало XIX века. Опыт количественного анализа. М.: Наука, 1974. Подробнее о вкладе И. Д. Ковальченко в изучение переходных эпох и науку в целом см.: Материалы научных чтений памяти академика И. Д. Ковальченко. М., 1997. Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОССПЭН, 1998.

См., напр.: Аверинцев С.С. Культурология И. Хейзинги // Вопросы философии. 1969. № 8; Он же. Византия и Русь: Два типа духовности // Новый мир. 1988. № 6. не только их конкретно-историческое содержание, но и операциональный потенциал, без помощи которого многие проблемы развития сознания и культуры просто не решаемы.

В связи с затронутыми сюжетами в данной работе проблема переходности в истории ставится более узко. Здесь выделяется лишь одно свойство переходной эпохи: сосуществование, довольно мирное до поры, разных систем ценностей в едином социокультурном континууме. Соседство типологически различных способов мышления делает отчетливее объективный характер исторического развития, и позволяет на сравнительно коротких промежутках времени достаточно четко прослеживать динамику ментальных процессов. С исследовательских позиций переходные эпохи оказываются привлекательными концентрацией в сравнительно небольших временных границах массы состояний, соответствовавших разным степеням зрелости социокультурных отношений. Широкая возможность сопоставлений делает изучение историко-психологических явлений и процессов на материале переходного времени наиболее перспективным. Она открывает нам еще одну грань познания прошлого и углубляет наши представления о свойствах и чертах российского менталитета.

Историк-источниковед часто испытывает чувство своеобразной раздвоенности. С одной стороны, в его исследовании речь идет об источниках и методах их обработки. С другой стороны, в исследовании обязательно возникает определенный конкретно-исторический сюжет. Без обращения к нему практически невозможно показать возможности изучаемого методического арсенала. Раскрывается же конкретно-историческая тематика лишь настолько, насколько это необходимо для характеристики рассматриваемых источниковедческих проблем. Экспериментальный характер исследования, его, в конечном счете, прикладная природа заставляют автора еще и еще раз обосновывать и оговаривать граничные условия постановки задач.

Данная работа посвящена источниковедческим проблемам изучения исторической психологии. В ней отмечается наличие в мемуарных источниках материалов, которые могут дать сведения об определенных особенностях психологии дворянства изучаемого времени, и для подтверждения приводятся наиболее характерные, чаще всего полярные, примеры. Описание всего богатства проявлений конкретно-исторических состояний психологии российского дворянства и его внутриклассовых групп, требующее привлечения не одного, а многих видов источников, является темой самостоятельной работы. Источниковедческое. изучение особенностей отражения историко-психологических явлений и процессов в мемуарах является одним из условий ее подготовки.

84 п г ского дворянства говорилось с позиции исторических . В них шла речь об истоках формирования российского дворянства, его положении в законодаод

Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство XVIII века. Формирование бюрократии. М., 1974; Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России (1861-1904 гг.) // Исторические записки. Т. 87. М., 1971; Он же. Российское дворянство и его сословная организация (1861-1904 гг.) // История СССР. 1971. № 5; Он же. Дворянство в пореформенной России 1861-1904 гг. Состав. Численность. Корпоративная организация. М., 1979; Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л., 1973; Минаева Н. В. Вопросы государственности и развития русской общественно-политической мысли XIX в. в оценке дореволюционной, зарубежной и советской историографии // Историографический сборник, вып. 4/7. Саратов, 1978; Берков П. Н. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981. Раздел II; Краснобаев Б. И. Очерки истории русской культуры XVIII века. М., 1972; и др. тельной системе российской империи, о специфике дворянского хозяйства, о роли дворянства в общественной и культурной жизни дореволюционной России. Историко-культурные исследования Ю. М. Лотмана, затрагивавшие в основном дворянство второй половины XVIII - первой трети XIX вв., показали, что в истории российского дворянства переходного времени есть также и ряд спорных или малоисследованных проблем. Наиболее интересные из них связаны с развитием отечественной культуры, с той ролью, которую сыграло дворянство в укреплении' форм самодержавной власти и попытках ее ослабления или либерализации. Психология российского дворянства, сыгравшего в отечественной истории роль носителя всей гаммы состояний от революционных до охранительных, предстала как объект не только критики, но и исследования. В исторических исследованиях последних лет восстанавливается прерванная цепочка последовательного изучения истории и культуры российского дворянства, в которой материалы А. В. Романовича-Словатинского обозначают начальную стадию, а характеристика психологии элиты российского дворянства XVIII в., содержащаяся в работе Е. Н. Марасиновой, опирается на представление современной науки о структуре поместного хозяйства, роли дворянства в политической жизни России и системе ее государственного управления и демонстрирует потенос циал современного историко-культурного исследования . ог

Ср.: Романович-Словатинский А. В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. Свод материала и приуготовленные этюды для истриче-ского исследования. Киев, 1912 (1-е изд. - СПб., 1870); Порай-Кошиц И. А. Очер истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. 862-1796. СПб., 1874; Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М.: Наука, 1980; Троицкий С. М. Россия в XVIII веке. Сб. статей и публикаций. М.: Наука, 1982; Болебрух А. Г К вопросу о методике анализа источников по истории русской просветительской мысли конца XVIII - начала XIX века // Исторические и источниковедческие проблемы отечественной истории. Днепропетровск, 1885; Моряков В. И. Изучение русского просветительства XVIII - начала XIX века в советской историографии // История СССР. 1986. № 2; Милов JI. В., Булгаков М. Б., Гарскова И. М. Тенденции аграрного развития России первой половины XVII столетия:

Изучение особенностей отражения психологического облика российского дворянства последней трети XVIII - первой трети XIX вв. в определенных видах источников представляет также интерес и с точки зрения требований, предъявляемых к конкретно-историческим исследованиям социологами и психологами, заинтересованными в развитии междисциплинарной кооперации в плане разработки проблем социальной психологии. В литературе не раз отмечалось, что особенности социальной психологии должны выясняться как на уровне устойчивых социальных общностей типа классов, так и на уровне внутриклассовых групп меньшего масштаба . Сложносо-ставной характер российского дворянства переходного времени позволяет сочетать оба аспекта анализа групповой психологии и создает достаточно широкую возможность сопоставления разнотипных социально-психологических особенностей и характеристик, то есть создает большую вероятность получения значимых результатов.

Историография, компьютер, методы исследования. М.: Изд-во. Моск. Ун-та, 1986; Федосов И. А. Абсолютизм // осерки русской культуры XVIII века: в 4 ч. Ч. II. М.,1987; Эймонтова Р. Г. К спорам о просветительстве // История СССР. 1988. № 6; Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989; Каменский А. Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации) // История СССР. 1990. № 1; Он же. Под сенью Екатерины. Вторая половина XVIII в. СПб., 1992; Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. Исторический портрет М. С. Сперпнского. М., 1991; Русская мысль в век просвещения, М.,1991; Русская культура в переходный период от средневековья к новому времени. М., 1992; Федоров В. А. Декабристы и их время. М., 1992; Омельченко О. А. «Законная» монархия Екатерины II. М., 1993; Назаров В. Д., Ерошкина А. Н., Корелин А. П. Дворянство // Отечественная история. История России в древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Т. I. М., 1994; Буганов В. И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. № 1; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий / Пос. для учителей. Л., 1983; Он же. Беседы о русской культуре; Медушевс-кий А. Н. Утверждение абсолютизма в России: Сравнительно-историческое исследование. М., 1994; Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995; Сахаров А. Н. Александр I. М., 1998; Человек эпохи просвещения. М., 1999; Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века.

86 Еромыко М. М. О некоторых задачах исторической социологии. С. 118-119. Ма-диевский С. М. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке. С. 5-10. Шаронов В. В. Психология класса. Проблемы методологии исследования. Л., 1975. С. 37,111-120.

Методологической основой работы является представление о междисциплинарной кооперации как о принципе развития научного исследования XXI в. Историко-психологическое исследование требует системного подхода. Применение принципов системного анализа в отечественном историческом исследовании - не новость. Опыт накапливается с «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева. Исследовательская проблема появляется с необходимостью перевести принцип осмысления накопленного материала в исследовательский алгоритм, приложимый к материалам конкретных источников. Создание серии приемов и методов обработки данных конкретных источников для последующего моделирования хотя бы одного простейшего звена динамики индивидуального сознания в его социокультурной активности и превращении в компонент массового сознания невозможно на базе средств любой замкнутой отрасли науки. Источниковедение обеспечивает истории возможность развиваться по принципу открытой системы, расширяя ее методологическую основу за счет междисциплинарной кооперации и поглощения опыта других областей научных знаний. Поиск алгоритма перевода принципов системного исследования в практику обработки материалов конкретных мемуарных текстов и является основной методологической задачей данного исследования.

45 будут объяснены и представлены иерархией профессионализации системного изучения сознания и культуры. В современной историко-психологической литературе примеры «матричного» описания культуры не единичны. Их можно встретить в очень разноплановых и разномасштабных исследованиях. Например, в фундаментальной работе В. П. Зинченко об органической пси

87 хологии ; в рекомендациях В. А. Ядова о способах описания механизмов взаимодействия личности и группы в процессе социологического исследования (об этом — чуть ниже); в малотиражной работе Л. Л. Штудена «Морфология культуры», в которой делается попытка совместить философские оо понятия, характеризующие культуру, с терминами психологии личности . Модель функционирования индивидуального сознания в социокультурном контексте, созданная в представленном исследовании, тоже подается в «матричной» форме. Изменение ее визуального образа зависит от научных представлений о уровнях ментальных процессов, создаваемых современной психологической наукой.

На сегодняшний день многое изменилось и в психологии, и в истории. Продолжая работать над историко-психологическими сюжетами, я часто испытываю потребность менять терминологию, иначе объяснять кое-что из описанного ранее. Тем не менее в основе своей концепция исторического моделирования взаимосвязи индивидуальных и массовых психологических процессов, нашедших отражение в нарративных источниках, оказалась верной. Ее потенциальные возможности далеко не исчерпаны. Как свидетельствуют психологи-профессионалы, и выбранное для концепции теоретическое обоснование (диспозиционная теория регуляции в том виде, в котором она была сформулирована В. А. Ядовым в 1970-х гг.) освоено наукой далеко не

Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии. М.: Новая школа, 1997.

Штуден Л. Л. Морфология культуры. Опыт социопсихологического анализа. Новосибирск, 1997. до конца89. Во всяком случае сам автор идеи включил ее и в свои новые разработки90. Естественно, предлагаемая работа дает лишь один из возможных подходов к изучению психологии сравнительно небольшой части дворянства. Сознание человека и общества - объект, настолько сложный для социогуманитарного познания, что успешная попытка, раскрывающая тайну даже одного его звена, уже заслуживает внимания.

Особенности междисциплинарной кооперации придают особый статус методам социальной и исторической психологии в историко-культурном исследовании. Историк сталкивается с иными задачами, чем психолог. И нередко термины и построения, заимствованные из других наук, не используются им "напрямую", а активизируют ассоциативное мышление, играют роль толчка к поискам собственно исторических средств исследования и способов подхода к поставленным проблемам.

89 Подробнее об этом см., напр.: Асмолов А. Г. Психология личности. С. 284. Ядов В. А. (в сотрудничестве с Семеновой В. В.).

90 См.: Ядов В. А. Социологическое исследование: методология, программа, методы. М., 1987. Он же (в сотрудничестве с Семеновой В. В.). Стратегия социологического исследования: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 1997.

47 ■ альной психологии, ориентированной на изучение потребностей современного общества и живущих в нем людей. Не актуальной для историков является и проблема психокорректировки, ради которой и строится любое психологическое исследование, включая фундаментальное. В то же время историк, как правило, имеет в своем распоряжении огромные массивы данных, складывавшиеся веками. Психологу о таких залежах информации приходится только мечтать. Обрабатывать же этот материал можно лишь с учетом специфики его формирования. Эффективными при этом оказываются методы собственно исторические. Попадая в ткань историко-культурного исследования, социопсихологические методы теряют свою самостоятельность. Они как бы растворяются в методах исторического исследования, приобретая свойства, отсутствующие в них как в методах собственно психологических. Воспринимая их, как и все новое и современное в методах познания, историческая наука интерпретирует заимствованные технологии для обогащения и совершенствования своих собственных исследовательских приемов. Освоение достижений социопсихологических исследований — один из путей совершенствования инструментария современного исторического исследования. Осознание этого обстоятельства пришло к российским ученым во второй трети XX в.91. В конце XX в. потребность в междисциплинарной кооперации увеличивается. Социальная история, заявившая о своем превращении в особую дисциплину, делает междисциплинарный подход своей методологией . О желательности междисциплинарнои кооперации заявляют специалисты по тендерным исследованиям9'3. О междисциплинарности сво

91 Подробнее об этом см., напр.: Кахк Ю. Нужна ли новая историческая наука? // ВИ. 1969. № 3. Данилов А. И., Иванов В. В., Ким М. П., Кукушкин Ю. С., Сахаров А. М., Сивачев Н. В. История и общество // ВИ. 1977. № 1.

92 Репина Л.П. Указ. соч. Ч. 1. С. 14.

93 Пушкарева Н.Л. История женщин и тендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998. С. 91. его подхода к реконструкции исторических явлений пишут историки, пытающиеся конституировать персональную историю в отечественной историографии94.

Историко-психологическое знание становится той лакмусовой бумажкой, которая проявляет глубину изменений, происходящих в современном историческом познании. Один из последних примеров - материалы международной научной конференции по исторической психологии, недавно проведенной в Петербурге95.

94 Володихин Д.М. Экзистенциальный биографизм в истории // Персональная история М., 1999.

С. 4-5.

95 Феномен российской интеллигенции. История и психология: Материалы международной научной конференции / Под ред. С. Н. Полторака и др. СПб.: Нестор, 2000.

49 базы. Самое трудное для историка - осознать, что объективным историческим фактом может быть не только событие, но и мысль. Идеальная (в наш компьютерный век хочется сказать - виртуальная) природа мыслительных процессов перестает смущать историка, как только удается найти те характеристики, которые придают данному объекту характер исторический. Стоит привязать мысль к конкретному носителю и культурному контексту с конкретными пространственными и временными характеристиками, как сомнения в способности данного виртуального объекта к материализации исчезают. Мы начинаем обращаться с ним как с конкретной исторической реалией. Мысль становится для историка научным фактом и материалом для научного моделирования. Научная новизна исследования заключается в том, что в нем предлагается конкретный исследозательский алгоритм, позволяющий историку обращаться с мыслью, идеей, чувством как с историческими фактами, имеющими материальное воплощение.

Апробаиия работы осуществлена в выступлениях на 12 международных, всесоюзных, всероссийских и региональных научных конференциях и семинарах, в создании программ по истории культуры и культурологии, лекционных курсах и семинарских занятиях, ведущихся на ФИСМО и ИПК Кубанского государственного университета, в научной и публицистической деятельности.

По материалам диссертации опубликовано 2 монографии и 14 статей общим объемом 47,95 п. л. и 7,32 п. л. учебно-методических материалов (список см. ниже).

В основу построения текста диссертационного исследования положен проблемный принцип.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Источниковедение историко-психологического исследования — область малоразработанная, но необходимая современной истории культуры. Его специфика не выводит историко-психологическое исследование в целом за рамки общего исторического источниковедения, но сообщает источниковедческому исследованию целый ряд особых качеств, не учитывать которые при работе с источниками, "отражающими историко-психологические явления и процессы, просто невозможно.

В исторической психологии привлекательны и возможности понять личность и ее образ мышления, и способы взаимодействия конкретных людей и общества, в котором они жили. Ее притягательность для историка в том, что она помогает осмыслить механизм взаимоотношений и взаимовлияний индивидуума и социума. И использует при этом конкретные исторические события и исторически сложившиеся формы социального общежития и культуры. Постижение образа мыслей людей прошлого — огромное завоевание современной науки, и обязаны мы им исторической психологии.

Задачи источниковедения историко-психологического исследования состоят не только в том, чтобы найти способы работы с видами источников, но и в том, чтобы глубже понять природу процессов, оставивших в них свой след. У занятий исторической психологии есть черта, свойственная психологической науке в целом: она стимулирует интерес к самопознанию. Ставя вопрос об изучении психологии прошлого, мы оказываемся перед необходимостью понять специфику сегодняшнего исторического знания и перешагнуть барьер, придающий нашим представлениям о прошлом характер устоявшихся стереотипов. Моделируя структуру личности людей далеких эпох, современное социогуманитарное знание учится яснее видеть характеры окружающих нас людей. Воспроизводя ментальные структуры и процессы, свойственные сознанию определенной культуры, мы начинаем лучше понимать своих современников. В непосредственной ориентированности на настоящее — прелести и трудности историко-психологических штудий.

В предлагаемой работе мне хотелось показать взаимосвязь изучения человеческой индивидуальности и условий его социального бытия. Современная наука признала за человеком право быть самостоятельным субъектом истории. Признавая устойчивость исторически сложившихся культур, их право иметь собственное лицо и свой образ мыслей, мы придаем и им качества субъектности. Ставя рядом две индивидуальности — человека и общество, — мы убеждаемся, что их разнородность не столь несопоставима, как кажется при первом приближении. Осознание общности субъекта познающего (будь он историк или автор труда или документа, ставшего источником в руках историка) и субъекта создающего (в лице ли культуры, социума, автора исторического документа или исторического труда) становится особенно четким на уровне обращения историка к источникам. Вот почему источниковедческий аспект мне кажется пока более наукоемким видом историко-психологического исследования, чем историко-психологическое описание. Не соперничая с последним в занимательности, источниковедческое исследование дает более глубокое представление о специфике историко-психологического изучения, а на стадии осознания наукой своего профессионального качества такой этап просто необходим.

В данной работе рассматривается только один источниковый комплекс. Мне хотелось показать, как историко-психологический подход изменяет представление о природе выбранных источников и какие знания о конкретных состояниях психологии можно из них извлечь.

В представленном исследовании рассмотрены некоторые особенности специфики изучения психологического облика российского дворянства по материалам мемуаров, созданных в последней трети XVIII - первой трети XIX вв. Здесь предложены возможные пути такой интерпретации материалов мемуарных источников, которая дает возможность на их основе изучить массовые по своей природе явления и процессы социально-психологического характера. Такие, например, как характерные для изучаемого времени особенности восприятия социальной реальности, влиявшие на строение и содержание мемуарных источников, социально-психологические показатели состояния классового самосознания, коллективной и личностной идентичности, уровень и механизмы сплоченности класса и внутриклассовых групп. Путь к личности авторов мемуарных произведений, к историческому портрету пролагается через изучение достаточно устойчивых характеристик, в основе которых в конечном итоге лежат социальные качества или свойства характера индивидуума, его способы мышления и организации своих поступков, которые уже социализированы или обладают способностью приобрести статус принятых обществом или группой норм и ценностей. Сама история становления и профессионализации историко-психологических исследований последних четырех десятилетий оказывается весьма показательной и помогает понять как ) особенности исторического познания, так и специфику отражения в источниках процессов, характеризующих разные пласты и состояния человеческого сознания. Такой подход не создает исчерпывающего описания ни личности, ни группы, ни образа мышления изучаемой эпохи, но позволяет накапливать материал, необходимый для их характеристики.

Комплексная природа историко-психологического исследования диктует необходимость использовать источники комплексно. В работе рассмотрены пути создания источниковых комплексов, способных удовлетворить потребности историко-психологического исследования. Я выбрала один из них — придание Качества йсточникового комплекса сложившимся видам исторических источников, то есть тем самым так называемым «традиционным» видам, которыми издавна оперирует историческое источниковедение. Их качества, отражающие социологическую природу человеческой деятельности и культурологические качества человеческого мышления, не делают абсурдной высказанную идею, что и показано на примере мемуарной литературы.

Весь комплекс мемуарных произведений рассматривается как определенное качественное единство. Отражение в мемуарных произведениях самосознания их авторов взято в качестве единой образующей, характеризующей не только этапы и особенности психологических явлений и процессов в их массовых и индивидуальных проявлениях, но и эволюцию мемуаров как источников определенного вида.

Показателем степени развития индивидуального самосознания взято осознание мемуаристами себя в системе межличностных и общественных связей. Этот признак положен в основу группировки источников мемуарного характера, показывающей закономерности их эволюции, и ее тесную взаимосвязь с представлениями мемуаристов о сущности и механизмах социальных взаимосвязей. Культурный контекст воспринимается мемуаристами через призму понимания общественной значимости собственной личности. Это качество мемуарных источников и может использовать историк для выхода на различные пласты сознания, зафиксированные в текстах мемуарных произведений.

В представленном исследовании показано, что изменения в способах и приемах подачи авторского образа в мемуарных источниках изучаемого времени находились в тесной связи с состоянием психологии российского дворянства.

Сама структура текста, способы организации информации в нем могут использоваться для получения сведений об историко-психологических особенностях изучаемого времени. Для вида источников информативными оказываются способы построения авторского образа в произведениях избранного комплекса источников. Единичный источник способен дать сопоставимую информацию при изучении способов организации образной системы — то есть способы создания авторского образа берутся в сопоставлении со структурой образов описанных персонажей повествования. Тем самым единичный источник рассматривается как емкость, заполненная информацией о массовых по своей природе явленях и процессах, связывающих сознание единичного человека (автора источника) с сознанием социума. Показателями такой связи становятся способы построения образной системы, использованные мемуаристами.

По способам и приемам изображения авторского образа мемуарные источники последней трети XVIII — первой трети XIX вв. могут быть разделены на две группы. К одной тяготеют источники, показывающие не столько внутренний мир личности автора, сколько события его жизни. Ко второй группе можно отнести источники, в которых значительное место занимает изображение внутреннего мира личности автора, анализ его душевных состояний и личностных мотиваций его поступков. Два крайних душевных состояния, между которыми — поле бесконечных взаимопереходов. В целях научного описания их можно генерализировать и свести к нескольким конкретным состояниям, которые позволят нам представить мир личностного сознания далекой эпохи. Его черты можно проследить в состоянии источникового комплекса, подобно тому, как способы и приемы подачи авторского образа, особенности характеристик современников мемуаристов могут свидетельствовать об устойчивости или нестабильности внутригрупповых взаимоотношений, описывать которые и не помышляли мемуаристы.

Анализ способов и приемов изображения современников в мемуарных источниках изучаемого времени позволил выявить характерные особенности восприятия социальной реальности людьми последней трети XVIII - первой трети XIX вв. В мемуарах того времени зафиксирована "вертикальность" восприятия социальной действительности, и она стала отражением иерархизированности жизни и быта позднефеодального общества.

В работе выделены основные показатели, по которым можно судить о состоянии психологии российского двррянства екатерининского и александровского времени, рассмотрены возможные пути исследования конкретных проявлений этих особенностей, связанных с обыденными представлениями о классовом, групповом и личном самосознании, намечены возможные пути изучения внутригрупповой и межгрупповой сплоченности общностей, недоступных непосредственному наблюдению. В содержательном плане выделяется роль монарха как посредствующего звена, которое помогало каждому дворянину ощущать свою общность со всем дворянством.

Показательны те формы участия в политической жизни своего времени, которые предоставляла монархия своим подданным. Не случайно чиновники иначе осмысливали свою идентичность, чем представители иных слоев дворянства. Они острее других осознавали общественную значимость своей персоны и своих действий, воспринимаемых как ^ деяния, но они и болезненнее других чувствовали любые проявления монаршей немилости или того, что они за нее принимали.

В мемуарах последней трети XVIII - первой трети XIX вв. заметна связь между способами подачи информации о современниках и соотношением социальных статусов мемуаристов и изображаемых ими лиц. В способах и приемах построения характеристик современников, отделенных от мемуариста значительной социальной дистанцией, заметнее проявлялась подчиненность сознания мемуариста сословно-корпоративной психологии, его способность регистрировать и изображать не столько конкретные свойства индивидуума, сколько признаки его положения в формальной и неформальной сферах общения. Реальные способности личности к рациональному осмыслению общественных связей и даже социальной иерархии более четко проявлялись при описании общения мемуаристов с лицами своего круга или близкими ему по положению в обществе.

Изображая себя, мемуаристы оказывались под более заметным влиянием сложившихся канонов литературного повествования. В автопортретах проявлялись пристрастия авторов к определенным литературным нормам и эстетическим канонам. В изображении себя их литературные вкусы и склонности становились более заметными, чем при изображении других людей. Вообразить себя, даже глядя в зеркало, еще было чрезвычайно трудно. Требовался образец, подобно тому, как граверу Е. П. Чемесову в свое время для создания собственного автопортрета потребовалась помощь друга-художника, предварительно написавшего его портрет. Композиционно портрет и автопортрет существенно отличались друг от друга, но без прообраза воспроизвести себя автор автопортрета не смог. В мемуарном творчестве роль образца, созданного дружеским участием, выполняли сложившиеся или складывавшиеся эстетические системы. Свидетельство тому — автопортреты в записках Г. Р., Державина и И. И. Дмитриева. Показательно, что, обращаясь к характеристике личности, вновь не удалось обойтись без массового материала. Более реальные представления о чертах характера авторов дали созданные ими образы других людей, чем собственные описания.

Вертикальность" организации российского общества последней трети XVIII - первой трети XIX вв. проявилась и в структуре образов мемуарных произведений, и в их соотношении. Их изучение дает историку реальный выход на реконструкцию как самих социальных связей, существовавших в обществе того времени, так и структур личности, преобладавших в среде образованного дворянства, занимавшегося мемуаротвор-чеством. |

В работе отмечены закономерности влияния психологических особенностей изучаемого времени на самосознание мемуариста, на состав и весь строй источников мемуарного характера. Представления о механизмах внутригруппового и межгруппового взаимодействия, а также о классовой сплоченности оказалось возможным почерпнуть не столько из прямых рассказов мемуаристов, сколько все из той же структуры построения мемуарных произведений. Идентификации и самоидентификации, будучи проявлением идентичности, то есть представлений мемуаристов о сущности и значимости своей личности, в отраженной форме характеризовали общество, в котором жили авторы источников. Специальные приемы анализа позволяют историку регистрировать и анализировать такие свидетельства.

Заканчивая, хотелось бы высказать несколько соображений о специфике изучения сознания в массовых и индивидуальных формах его существования.

Проблема моделирования человеческого сознания и человеческих поступков издавна привлекает внимание исследователей, но до сих пор решается чаще при помощи интуиции, чем научными методами. Попытки разделить ее, упростить, свести к каким-либо проявлениям человеческой индивидуальности тоже оказываются не слишком результативными. Показать зависимость поступков человека от общества удается, но частично. Показать полную независимость человека от социума удается и того реже. Понять человека через его идеи и мысли удается далеко не всегда, как бы систематизированы они ни были. Проблема моделирования сознания человека и его деятельности решается, скорее всего, как единая задача — изображение сознания через сведения о действиях и поступках. Ведь в источниках сведения о действиях и поступках предстают перед нами в нескольких ипостасях и даются, как правило, в нерасчлененном виде.

Человек, как существо мыслящее и действующее, существует не только в трех измерениях. В реальном пространстве и времени он как физическое тело имеет конкретные координаты и совершает определенные физические действия, а как социальное существо имеет конкретные права и обязанности. Одновременно человек существует в некоем мыслетвор-ном пространстве-времени, по отношению к которому он выступает как творец, и в котором сам человек становится героем. Героем не в социальном и физическом, а скорее в филологическом смысле этого термина — он становится образом, созданным творческим воображением. Мысле-творное пространство-время организовано по принципу хронотопа, в котором человек способен действовать как искусственный интеллект или искусственное создание. Создаваемый образ может обладать разной степенью сложности, но это всегда существо, способное к творчеству. Оно обладает способностью проектировать себя и свои действия, корректировать и изменять свои способности и поступки.

В реальном пространстве и времени человек перед лицом внешней силы — обществом — единичен и слаб. В идеальном он сам — внешняя конструирующая сила, создающая удобное для него общество и себя в нем. В идеальном пространстве человек и общество как минимум равновелики, как максимум — человек осознает свое господство над мысле-творным обществом. И как творец — переносит законы хронотопа в пространство своего реального существования.

Способность создавать хронотоп и существовать в нем, перенося законы хронотопа на физическое пространство, имеющее характеристики социального континуума, превращает человека в равноправного партнера общества. Благодаря хронотопу человек и общество могут вступать во взаимодействие как равновеликие силы, где преимущество — за более умным, организованным и выносливым. И физические мерки в пространстве хронотопа уже не действуют. Сила партнеров измеряется их способностью к творчеству.

Моделирование сознания и поступков можно перенести на научную основу, если найти способы отразить одновременное существование человека в реальном и мыслетворном континуумах. Как показатель для этого можно использовать соотношение логики мысли и логики поступков. Осознание интегрирующей природы поступков превращает современную психологию в органическую. По сути, рождается новая наука. Классическая и органическая психология соотносятся как классическая механика с геометрией неевклидова пространства. Историческая психология, зародившись в недрах классической науки, по своей структуре, функциям и познавательному потенциалу принадлежит органической психологии. Может, со временем она будет называться иначе. Дело не в названии, а в том, что системность — в ее природе. Ей необходим системный метод для добывания фактов. И историко-психологические экскурсы, делающие исторические повествования столь привлекательными для читателей, могут строиться на фактографической основе. Вот только выглядеть фактическая сторона историко-психологического описания будет как система взаимосвязанных моделей. И для построения моделей исследуемых явлений и процессов исторической психологии необходима не только междисциплинарная кооперация, но и системный метод, трансформированный в серии сопоставимых приемов и методов обработки структуры текстов, одним из которых будет текст, созданный из источников, будь то ис-точниковый вид или источниковый комплекс, построенный по выбранному признаку.

Умение находить составляющие поступков, имеющих интегрирующую природу, дает источниковедению исторической психологии механизм научной реконструкции сознания исторических лиц, оставивших потомкам разные виды текстов — от изобразительных и художественных до техногенных и поведенческих. Каждый вид текстов можно анализировать при помощи достаточно стандартных наборов исследовательских процедур. Их ищут и находят литературоведение, семиотика, лингвистика в ее различных ипостасях, психология. Их также способно найти для нужд исторической науки и систематизировать современное источниковедение, существующее, собственно, для осмысления и оптимизации информационных возможностей источников разных типов, видов и разновидностей. Несколько доказательств в пользу этого утверждения приведены в представленном исследовании.

Список научной литературыМинц, Светлана Самуиловна, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

1. Алтуфьев В. И. Памятные домашние записки. Веденные с 1785-го года в различное время в Москве, Ростове /на Дону/, Кременчуге, Вильне и Раздолье // Щукинский сборник. Вып. 8. М., 1909.

2. Арнольд М. К. Воспоминания. (1819-1933) // Голос Минувшего. 1917. №2.

3. Багрянский М. И. Показания доктора Багрянского // Сб. Русского Исторического Общества, 1868. Т. 2.

4. Батурин П. С. Жизнь и похождения Г. С. С. Б. Повесть справедливая, писанная им самим // Голос Минувшего. 1918. № 1/3-7/9.

5. Бердяев Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. М., 1991.

6. Бобринский А. Г. Дневник графа Бобринского, веденный в кадетском корпусе и во время путешествия по России и за границею // Русский Архив. 1877. Кн. 3, вып. 10.

7. Болотов А. Т. Записки. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков: В 4-х т. СПб.: Русская Старина, 1871—1873. Прил. к "Русской Старине" за 1870-1871 гг.

8. Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова: Описанные самим им для своих потомков. В 3-х т. М.: Терра, 1993.

9. Брусилов Н. П. Воспоминания (1785-1824) // Исторический Вестник. 1893. Т. 52, № 4.

10. Де Брэ Ф. Г. Записки баварца о России времен императора Павла // Русская Старина. Т. 99, № 8-9. Т. 100, № 10.

11. Васильев. Дневник. СПб, 1896 // Памятники древней письменности.!. 119.

12. Вейкарт М. А. Из записок // Русский Архив. 1886. Кн. 1, вып. 3.

13. Виганд И. Записки. Отрывки и изложение . // Русская Старина. 1892. Т. 72.

14. Вигель Ф. Ф. Записки: В 7 частях. М.: Унив. тип. (Катков и Ко), 1864-1865.

15. Вигель Ф. Ф. Записки: В 2-х т. М.; Л., 1928.

16. Винский Г. С. Мое время. Записки. СПб: Огни, 1914.

17. Воейков А. Ф. Воспоминания о селе Савинском и о добродетельном его хозяине // Новости литературы. 1825. Кн. 12, № 5.

18. Волконский Д. М. Из дневника // Голос Минувшего. 1916. № 5/6.

19. Волконский П. М. Рассказы князя П. М. Волконского, записанные с его слов А. В. Висковатовым в январе 1845 г. // Русская Старина. 1876. Т. 16, №5.

20. Воронцов С. Р. Автобиография (с 1762 до 1797 гг.) // Русский Архив. 1876. Кн. 1, вып. 1.

21. Волконский С. Г. Записки. СПб, 1902.

22. Вяземский П. А. Старая записная книжка / Ред! и прим. Г. Я. Гинзбург. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1929.

23. Вяземский П. А. Записные книжки (1813-1848) . М. : Изд-во АН СССР, 1963.

24. Гарновский М. А. Записки // Русская Старина. 1876. Т. 15-16. № 1-7.

25. Геттун В. Н. Записки собственно для моих детей // Историчёский Вестник. 1880. Т. 1, № 1—3.

26. Глинка С. Н. Записки о Москве и о заграничных происшествиях от исхода 1812 до половины 1815 года. СПб: тип. Рос. акад., 1837.

27. Глинка С. Н. Записки о 1812 годе Сергея Глинки, первого ратника Московского ополчения. СПб: тип. Рос. акад., 1836.

28. Глинка С. Н. Записки. СПб: Русская Старина, 1895.

29. Голенищев-Кутузов П. Из записной книжки подполковника Голе-нищева-Кутузова. Журнал моей жизни. (Для памяти) // Щукинский сборник. Вып. 8. М., 1909.

30. Голицин Ф. Н. Записьди // Русскцй Архив. 1874. Кн.1, вып. 5.

31. Головина В. Н. Мемуары графини Головиной // М.: Сфинкс, 1911.

32. Головкин Ф. Г. Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты. М.: Сфинкс, 1912.

33. Грибовский А. М. Воспоминания и дневники Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой // Русский Архив. 1899. Кн. 1, вып. 1.

34. Гудович И. В. Записка о службе генерал-фельдмаршала графа Гудовича, им самим составленная // Русский Вестник. 1841. № 3.

35. Дашкова Е. Р. Записки. СПб: А. С. Суворин, 1907.

36. Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987.

37. Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988.

38. Державин Г. Р. Записки из известных всем происшествий и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина. М.: Русская беседа, 1860.

39. Державин Г. Р. Избранная проза. М.: Сов. Россия, 1984.

40. Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. Записки действительного тайного советника И. И. Дмитриева: В 3-х ч. М.: тип. В. Готье, 1866.

41. Дмитриев-Мамонов М. А. Рассказы и замечания. По поводу книги Кастеры // Русский Архив. 1877. Кн. III, вып. 12.

42. Добрынин Г. И. Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина (прожившего 72 г., 2 мес., 20 дней), им самим писанная в Могилеве и в Витебске: В 3-х ч. СПб: В. И. Головин, 1872.

43. Долгорукая Н. Б. Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметьева. СПб, 1992.

44. Долгорукий И. М. Записки за 1764-1780 гг. / Сочинения: В 2-х т. Т. 2. СПб, 1849.

45. Долгорукий И. М. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни, писанная самим мной и начатая в Москве 1788 года в августе месяце на 25 году от рождения моего. за 1780-1806 гг.. Пг., 1916.

46. Долгорукий И. М. Капище моего сердца, или Словарь всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течение моей жизни. М.: Унив. тип., 1890.

47. Долгоруков Ю. В. Записки // Русская Старина. 1889. Т. 63, № 9.

48. Дюмон П. Э. Дневник Этьена Дюмона о его приезде в Россию в 1803 г. // Голос Минувшего. 1913, № 2-4.

49. Екатерина II. Записки. СПб: А. С. Суворин, 1907.

50. Елагин И. П. Повесть о себе самом // Русский Архив. 1864. Кн. 1, вып. 1.

51. ЕрмоловА. П. Записки. 1798-1826 гг. М., 1991.

52. Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л.: Йзд-во АН СССР, 1955.

53. Зиновьев В. Н. Журнал путешествия В. Н. Зиновьева по Германии, Италии, Франции и Англии в 1786-1790 гг. // Русская Старина. 1878. Т. 23, № 10-12.

54. Зиновьев В. Н. Воспоминания // Русская Старина. 1878. Т. 23, № 12.

55. Ильин А. Я.. Из дневника масона // Чтения ОИДР. 1903. Кн. 4.

56. Казанова де Сеингальт Д. Д. Путешествие в Россию. // Приключения Казановы. СПб, 1902.

57. Калашников Т. П. Жизнь незнаменитого Тимофея Петровича Калашникова, простым слогом описания с 1762 по 1794 год // Русский Архив. 1904. Кн. 2, вып. 10.

58. Кокс У. Путешествие Уильяма 1Со^са // Русская Старина. 1877. Т. 18, № 2. Т. 19, № 5. 1907. Т. 131, № 8-9. Т. 132, № 10, 12.

59. Колокольников В. Я. История моей жизни и дел моих // Сб. РИО. 1868. Т. 2.

60. Комаровский Е. Ф. Записки графа Е. Ф. Комаровского. СПб: Огни, 1914.

61. Корберон М.-Д. Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. СПб: Ф. И. Булгаков, 1907.

62. Фон Коцебу А. Ф. Ф. Достопамятный год моей жизни. Воспоминания: В 2-х ч. СПб: тип. В. И. Грацианского, 1879.

63. Кудрявцева С. Краткие выписки из моей жизни. Записки Софьи Кудрявцевой, дочери короля Станислава Понятовского // Русская Старина. 1882. Т. 36, № 10.

64. Лабзина А. Е. Воспоминания и дневник. СПб: тип. В. М. Вольфа, 1914.

65. Лавров П. С. Дневник. //Русский Архив. 1878. Кн. 2, вып. 8.

66. Лафермиер. Русский двор в 1761 году // Русская Старина. 1878. Т. 23, №10.

67. Леонтьев М. П. Мои воспоминания, или События в моей жизни // Русский Архив. 1913. Кн. 2, вып. 12.

68. Де Линь Ш. Ж. Изображение ее величества императрицы всероссийской //Письма, мысли и избранные творения принца де Линя. Т. 3. М., 1809.

69. Липранди И. И. Замечания на воспоминания Ф. Вигеля. Из дневниковых записок. М.: тип. Моск. ун-та (Катков и Ко ), 1873.

70. Лопухин И. В. Записки московского Мартиниста сенатора И. В. Лопухина. М., 1884 .

71. Л-р Карл. К истории масонства в России // Русская Старина. 1882. Т. 35-36, №9-10.

72. Лубяновский Ф. П. Воспоминания (1777-1834). М., 1872.

73. Лукин И. Ф. Жизнь старинного русского дворянина. Записки // Русский Архив. 1865. Вып. 7.

74. Малиновский В. Ф. Из дневника. // Голос Минувшего. 1915. № 10,12.

75. Мартынов И. И. Записки (до 1929 г.) // Памятники новой русской истории. СПб, 1872. Отд. 2.

76. Массон К. Мемуары о России // Голос Минувшего. 1916, № 4-"7/8, 10, 12. 1917, № 1,9/10.

77. Мемуары Массона о России // Голос Минувшего. 1916, № 5/6.

78. Мемуары декабристов: Северное общество. М., 1983.

79. Мемуары декабристов: Южное общество. М., 1982.

80. Мертваго Д. Б. Записки. М.: тип. Грачева и Ко, 1867.

81. Мешков И. И. Записки // Русский Архив. 1905. Кн.2, вып. 6.

82. Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991.

83. Мосолов С. И. Записки статского советника генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова, История моей жизни. Начаты писать в г. Бронницах, что по Коломенской дороге, ибо я там жил, 1806 года, февраля 3 дня // Русский Архив. 1905. Кн.,1, вып. 1-2.

84. Муравьев Н. Н. Припоминания мои с 1778 года // Сб. Новгородского Общества Любителей Древностей. Новгород, 1909. Вып. 11.

85. Муханов А. А. Дневник и письма // Щукинский сборник. Вып. 3. М., 1904.

86. Нассау-Зиген К. Г. Императрица Екатерина II в Крыму. 1787 // Русская Старина. 1893. Т. 80, № 11.

87. Нелединский-Мелецкий Ю. А. Автобиография. // Москвитянин, 1864. Ч. 1, № 1.

88. Неплюев И. И. Жизнь Ивана Ивановича Неплюева (им самим писанная) // Русский Архив. 1871. Кн. 1, вып. 3.

89. Острожский-Лохвицкий И. О. Описание жизни, дел, бедствий и разных приключений, то есть Годспорик или странствия в жизни сей. С доб. заметок П. И. Острожского-Лохвицкого. // Киевская Старина. 1886. Т. 14, № 2-4. Т. 15, № 5. Т. 16, № Ю-12.

90. Панаев В. И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т. 3-4. Русская Старина. 1892. Т. 76-77, № 11-12, 2. Т. 78, № 5.

91. Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1988.

92. Пассек В. В. Отрывок из жизни Василия Пассека, им самим сочиненный в Санктпетербургской градской тюрьме в 1803 году // Русский Архив. 1863. 2-е изд.: М., 1866.

93. Пестель И. Б. Записка о службе И. Б. Пестеля, им самим писанная // Русский Архив. 1875. Кн. 1, № 4.

94. Печерин Ф. П. Записки о моих предках и о себе, на память детям в 1816 г. сделанные//Русская Старина. 1891. Т. 12, № 12.

95. Пишчевич А. С. Жизнь Александра Пишчевича, им самим описанная. 1764-1805. Ч. 1-3. Чтения ОИДР. 1885. Кн. 1-2, отд. 1.

96. Полетика П. И. Мои воспоминания. Начаты 16 янв. 1843 года // Русский Архив. 1885. Кн. 3, вып. 11.

97. Понятовский С.-А. Беседы с Павлом I. Отрывки из дневника. // Русский Архив. 1912. Кн. 1, вып.1.

98. Понятовский С.-А. Отрывки из дневниковых записок последнего польского короля Станислава-Августа Понятовского (писанных во время его пребывания в России со 2 марта 1797 по 12 февраля 1798) // Вестник Европы. 1808. Ч. 39, №11.

99. Порошин С. А. Записки, служащие к истории его императорского высочества. Павла Петровича. СПб: тип. В. С. Балашева, 1881.

100. Порошин С. С. Порошины. Семейные воспоминания // Русская Старина. 1882. Т. 36, № 10. 1

101. Протасьев С. Страницы из старого дневника // Исторический Вестник. 1887. Т. 30, № 11.

102. Протасьев С.. Из записок неизвестного лица // Русский Архив. 1898. Кн. 3, вып. 9-10.

103. Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1988.

104. Ребелинский М. С. Из дневника. // Русский Архив. 1897. Кн. 1, вып. 3.

105. Ржевская Г. И. Памятные записки // Русский Архив. 1881. Кн. 1, вып. 1.

106. Рибопьер А. И. Записки // Русский Архив. 1877. Кн. 1-2, вып. 45.

107. Розен А. Е. Записки декабриста. СПб: тип. т-ва "Общественная польза", 1907.

108. Ромм Ж. Заметки про себя. // Русский Архив. 1887. Кн. 1, вып. 1.

109. Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л.:. Лениздат, 1989.

110. Румянцев С. П. Автобиография // Русский Архив. 1869. Кн. 2, вып. 5.

111. Русские мемуары. Избранные страницы. 1800—1825 гг. М.: Изд-во "Правда", 1989.

112. Русское общество 30-х гг. XIX в.: Мемуары современников. М.: Изд-во МГУ, 1989.

113. Сабанеева Е. А. Воспоминания о былом. Из семейной хроники (1770-1783) // Исторический Вестник. 1900. Т. 82, № 10-12.

114. Саб луков Н. А. Записки Н. А. Саблукова о временах императора Павла I и о кончине этого государя // Исторический Вестник. 1906. Т. 103, № 1-3.

115. Де Санглен Я. И. Записки. 1776-1831 гг. // Русская Старина. 1882. Т. 36, №12. 1883. Т. 37, № 1-3. Т. 40, № 10.

116. Сарданова Е. И. Записка об амазонской роте. // Москвитянин. 1844, № 1.

117. Свербеев Д. Н. Записки (1799-1826): В 2-х т. М.: тип. т-ва И. И. Кушнерев и Ко, 1899.

118. Де Сегюр JI. Ф. Пять лет в России при Екатерине Великой. Записки // Русский Архив. 1907. Кн. 3, вып. 9-11.

119. Селиванов В. И. Из давних воспоминаний // Русский Архив. 1869. Кн. 1, вып. 1.

120. Сенявин Д. Н. Записки // Гончаров В. Адмирал Сенявин. Биографии. очерк с прил. записок адмирала Д. Н. Сенявина. М; Л., 1945.

121. Тимковский И. Ф. Мое определение в службу. Мемуары. // Русский Архив. 1874. Кн. 1, вып. 16.

122. Толстой Ф. Н. Записки графа Ф. Н. Толстого, товарища президента Императорской Академии художеств // Русская Старина. 1873. Т. 7, № 1-4.

123. Толубеев И. И. Записки (1780-1809). СПб: Русская Старина, 1889.

124. Тукалевский И. А. Воспоминания. СПб: тип. К. Крайя, 1834.

125. Тургенев А. М. Записки // Русская Старина. 1885. Т. 47, № 9. Т. 48, № 10-12. 1886. Т. 49, № 1. Т. 52, № 10-11. 1887. Т. 53, № 1-2. 1889. Т. 61, № 2. Т. 62, № 4. 1895. Т. 83, № 5-6. Т. 84, № 7.

126. Тургенев А. М. Записки // Былое. 1918, № 13-14.

127. Тургенев А. М. Неизданные страницы записок // Былое. 1924, № 27/28.

128. Тургенев А. М. Рассказы А. М. Тургенева об императрице Екатерине II // Русская Старина. 1897. Т. 89, № 1.

129. Тучков С. А. Записки. СПб: типолит. тов-ва "Свет", 1908.

130. Тьебо Б. Записки Тьебо, берлинского профессора и академика. 1765-1785 // Русская Старина. 1877. Т. 20, № И. 1878. Т. 23, № 11-12.

131. Хвостов В. С. Описание жизни тайного советника, сенатора и кавалера Василия Хвостова, писано в 1832 году, самим им для детей своих // Русский Архив. 1870. Кн. 1, вып. 3.

132. Хомутов С. Г. Дневник свитского офицера. 1813 год // Русский Архив. 1869. Кн. 1, вып. 2.

133. Фонвизин Д. И. Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях // Собрание сочинейий: В 2-х т. Т. 2.М.; Л. 1959.

134. Хомяков П. 3. Похождение некотораго Россиянина, истинная повесть, им самим написанная, содержащая в себе историю его службы и походов с приключениями и слышанными им повестями: В 2-х ч. М., 1790.

135. Храповицкий А. В. Дневник с 18 января 1782 по 17 сентября 1793 года. М.: У нив. тип., 1901.

136. Храповицкий А. В. Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. М., 1990 (Репринт. воспроизв. издания 1862 г.).

137. Чемесов Е. П. Жизнь Ефима Петровича Чемесова. Записки для памяти // Русская Старина. 1891. Т. 72, № 10.

138. Шаховский Я. П. Записки князя Якова Петровича Шаховского, полицмейстера при Бироне, обер-прокурора св. Синода, генерал-прокурора и конференц-министра при Елизавете, сенатора при Екатерине II: В 2-х ч. СПб, 1821.

139. Штернберг И. Русский двор в 1792—1793 гг. // Русский Архив. 1880. Кн. 3, вып. 11-12.

140. Фон Штрандман Г. Э. Записки // Русская Старина. Т. 34, № 5. Т. 43, №7-8.

141. Энгельгардт Л. Н. Записки Л. Н. Энгельгардта. 1766-1836 . М., 1868.

142. Якушкин И. Д. Записки, статьи, письма. М., Изд-во АН СССР, 1951.1. Книги и статьи

143. Абульханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М., 1980.

144. Аверкиева Ю. П. История теоретической мысли в американской этнографии. М., 1979.

145. Аверинцев С. С. Культурология Й. Хейзинги // Вопросы философии. 1969. № 8.

146. Аверинцев С. С. Византия и Русь: Два типа духовности // Новый мир. 1988. №6.

147. Александров В. Е. «Семиосфера» Лотмана и разновидности человеческой деятельности // Звезда. 1998. № 10.

148. Алексеев В. А. Некоторые вопросы критики психологического направления в русской буржуазной социологии конца XIX начала XX вв. // Актуальные проблемы истории философии народов СССР. Вып. 3. М., 1976.

149. Алексеев В. А. Предпосылки формирования психологического направления в русской буржуазной социологии конца XIX начала XX вв. // Актуальные проблемы истории философии народов СССР. Вып.2. М., 1975.

150. Алексеев К. И. Метафора как объект исследования в философии и психологии // Вопросы психологии. 1996. № 4.

151. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII-XVII вв. М., 1973.

152. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа.

153. XVII первая четверть ХУШ века). М., 1976.

154. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа. (XVIII первая половина XIX века. М., 1985.

155. Андреева Г. М. Методологические проблемы развития социально-психологических исследований в США // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975.

156. Андреева Г. М. Социальная психология. М., 1980.

157. Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Современная социальная психология на Западе (теоретические направления). М., 1978.

158. Антонова Н. В. Проблема личностной идентичности в интерпретации современного психоанализа, интеракционизма и когнитивной психологии /7 Вопросы психологии. 1996. № 6.

159. Ануфриев Е., Лесная Л. Российский менталитет как социально-политический и духовный феномен // Социально-политический журнал. 1997. № 6.

160. Анциферова Л. И. Жан-Пьер Вернан об исторической психологии // Вопросы психологии. 1967. № 4.

161. Анциферова Л. И. К проблеме изучения исторического развития психики // История и психология. М., 1971.

162. Анциферова Л. И. Материалистические идеи в зарубежной психологии. М., 1974.

163. Анциферова Л. И. О некоторых новых методологических тенденциях в современной зарубежной психологии // Вопросы психологии. 1976. № 5.

164. Анциферова Л. И. О теории личности в работах Курта Левина // Вопросы психологииЛ 960. № 6.

165. Артемова Е. Ю. Записки французских путешественников о культуре России последней трети XVIII в. /У История СССР. 1991. № 3.

166. Архипов И. Л. Общественная психология петроградского обывателя в 1917 году // Вопросы истории. 1994. № 7.

167. Асмолов А. Г. Психология личности. Принципы общепсихологического анализа. М., 1990.

168. Асмолов А. Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.; Воронеж, 1996.

169. Астафьев Я. У. Научные картины мира , рациональность и социологический дискурс // Социологический журнал. 1994. № 1.

170. Афанасьев Ю. М. Историзм против эклектики: Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии. М., 1980.

171. Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. (Социоди-намика России): В 3-х т. М., 1991.

172. Ашукин Н. С. Пушкинская Москва. СПб., 1998.

173. Бажин Е. Ф., Ганина Н. А., Корнева Т. В. Описание лица в художественной литературе как проблема восприятия человека человеком // Вопросы психологии. 1984. № 2.

174. Барахов Б. С. Литературный портрет (Истоки, поэтика, жанр). Л., 1985.

175. Барг М. А. Проблемы социальной истории (в освещении западной медиевистики). М., 1973.

176. Барг М. А. Шекспир и история. М., 1979.

177. Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма. М., 1987.

178. Баталов Э. Я. Воображения и революция // Вопросы философии. 1972. №1.

179. Баткин Л. М. Возобновление истории. М., 1991.

180. Баткин Л. М. Диалогичность итальянского Возрождения // Советское искусствознание. 76. Вып. 2. М., 1977.

181. Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: Стиль жизни и стиль мышления. М., 1978.

182. Баткин Л. М. Итальянский гуманистический диалог XV века. Выражение стиля мышления в структуре жанра // Из истории культуры Средних веков и Возрождения. М., 1976.

183. Баткин Л. М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989.

184. Баткин Л. М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. М., 1995.

185. Баткин Л. М. Леонардо да Винчи и особенности ренессансного творческого мышления. М., 1989.

186. Баткин Л. М. Петрарка на острие пера: Авторское самосознание в письмах поэта. М., 1995.

187. Баткин Л. М. Пристрастия. Избранные эссе и статьи о культуре. М., 1994.

188. Баткин Л. М. Ренессансный миф о человеке // Вопросы литературы. 1971. № 9.

189. Баткин Л. М. Тип культуры как историческая целостность. Методологические заметки в связи с итальянским Возрождением // Вопросы философии. 1969. № 9.

190. Баткин Л. М. Этюд о Джованни Морелли. (К вопросу о социальных корнях итальянского Возрождения) // Вопросы истории. 1962. №12.

191. Батин В. Н. Категория счастья в этике А. И. Герцена // Уч. зап. Ка федр обществ, наук г. Ленинграда. Философия. Вып. 14. Л., 1973.

192. Батыгин Г.С., Девятко И. Ф. Миф о «качественной» социологии // Социологический журнал. 1994. № 2.

193. Бауман 3. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. №4.

194. Бахтин М. М. ВопрЬсы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975.

195. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

196. Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7-ми т. М., 1996.

197. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.

198. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

199. Белявский А. Д. Эволюция социальной психологии русской буржуазии в период между двумя революциями // Вопросы классовой борьбы и классовой психологии. Вып. 1. Горький, 1973.

200. Белявский И. Г., Пронштейн А. П. Некоторые психологические аспекты отражения действительности в исторических источниках // Известия Северо-Кавказского науч. центра высш. школы. 1974. № 1.

201. Белявский И. Г., Шкуратов В. А. Проблемы исторической психологии. Ростов/Дон, 1982.

202. Белявский И. Г., Шкуратов В. А. Психологический портрет средневековой личности (По работам Л. Февра и Р. Мандру) // Известия Северо-Кавказского науч. центра высш. школы. 1979. № 1.

203. Белявский М. Т. Некоторые итоги изучения идеологии участников Крестьянской войны 1773-1775 гг. в России // Вестник Московского университета, серия VIII: История, 1978. № 3.

204. Белявский М. Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е. И. Пугачева. (Формирование антикрепостнической мысли). М., 1965.

205. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

206. Бердяев Н. А. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. Русская идея. Судьба России. М., 1997.

207. Бессмертный Ю. А. Жизнь и смерть в средние века. Очерки демографической истории Франции. М., 1991.

208. Бессмертный Ю. Л. Некоторые проблемы истории дворянства в Северной Франции конца XII начала XIV вв. // Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции. М., 1967.

209. Бестужев-Рюмин К. Н. Русская история: В 2 т. СПб., 1872.

210. Берков П. Н. Проблемы исторического развития литератур. Статьи. Л., 1981.

211. Бибихин В. В. Новый ренессанс. М., 1998.

212. Биографический метод в социологии: История, методология и практика / Рос. Акад. Наук, Ин-т социологии. М., 1994.

213. Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М., 1986.

214. Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998.

215. Блуменау С. Ф. "Анналы" и проблемы французской буржуазной революции конца XVIII в. // Вестник Московского Университета, серия VIII: История. 1978. № 3.

216. Бодалев А. А. Восприятие человека человеком. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1965.

217. Бодалев А. А. Личность и общение. М., 1983.

218. Бодалев А. А. Формирование пойятия о другом человеке как личности. Л., 1970.

219. Бондарев Г. Ожидающая культура. Эзотерические очерки русской истории и культуры. М., 1996.

220. Бородкин Л. И. Многомерный статистический анализ в исторических исследованиях. М., 1986.

221. Бочкарев Н. И. В. И. Ленин и буржуазная социология в России. М., 1973.

222. Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. М., 1977.

223. Брагина Л. М. «Культура Возрождения в Италии» Якоба Бурк-хардта: Традиции восприятия // Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии: Опыт исследования. М., 1996.

224. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм: В 3-х т. М., 1986-1992.

225. Буганов В. И. Петр Великий и его время. М., 1987.

226. Буганов В. И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. №1.

227. Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России: Социально-экономические проблемы. М., 1980.

228. Буганов В. И., Трукан Г. А. Актуальные проблемы источниковедения истории СССР // Вопросы истории. 1977. № 3.

229. Будилова Е. А. Проблема личности в русской психологии второй половины XIX начала XX вв. // Теоретические проблемы психологии личности. М., 1974.

230. Буева Л. П. Человек: деятельность и общение. М., 1973.

231. Булдаков В. П. Имперство и российская революционность (Критические заметки) // Отечественная история. 1997. № 1.

232. Бунин И. М. Буржуазия в современном французском обществе. Структура, психология, политические позиции. М., 1973.

233. Бурдье П. Начала. М., 1994.

234. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.

235. Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. СПб, 1904.

236. Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. Опыт исследования. М., 1996.

237. Буслаев Ф. И. О литературе: Исследования; Статьи. М., 1990.

238. Буховец О. Г. Приговорное движение крестьян в 1905-1907 гг. (Методы изучения по материалам Самарской и Воронежкой гберний: Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1984.

239. Буховец О. Г. Социальные конфликты и крестьянская менталь-ность в Российской Империи начала XX в.: Новые материалы, методы, результаты. М., 1996.

240. Бушканец Е. Г. Мемуарные источники. Казань, 1975.

241. Бюджетные обследования советского крестьянства и методы их обработки // Массовые источники по социально-экономической истории советского общества. М., 1979.

242. Вагнер Г. К. В поисках истины: религиозно-философские искания русских художников середины XIX начала XX вв. М., 1993.

243. Вагнер Г. К. Канон и стиль в древнерусском искусстве. М., 1987.

244. Вагнер Г. К. Проблема жанров в древнерусском искусстве. М., 1974. .

245. Вайнштейн Г. И. Американские рабочие: Сдвиги в общественном сознании. М., 1977.

246. Вайнштейн О. JI. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX вв. JL, 1979.

247. Варшавчик М. А. Источниковедение истории КПСС. М., 1973.

248. Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литератрного быта пушкинской поры. М., 1989.

249. Вдовин А. И., Дробижев В. 3. Социальная психология и некоторые вопросы истории советского общества // История СССР. 1971. №5.

250. Величковский Б. М. Когнитивная психология. М., 1989.

251. Вельфлин Г. Классическое искусство. Введение в изучение итальянского Возрождения. СПб., 1997.

252. Вернан Ж.-П. Грузинский Сократ // Вопросы философии. 1992. № 5.

253. Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988.

254. Виленская Э. С. Н. К. Михайловский и его идейная роль в народническом движении 70 — начала 80-х годов XIX века. М., 1979.

255. Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 / Сост. ком-мент. Н. Козаковой; предисл. В. Шелохаева. М., 1991.

256. Винничук JI. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.

257. Виноградов В. Н. Русские и Россия глазами немцев. XIX век: от начала века до создания империи (1800-1871) // Вопросы истории. 1994. №1.

258. Волков И. П. Социометрические методы в социально-психологических исследованиях. Л., 1970.

259. Волобуев О. В. Художественно-исторический образ и познание прошлого // Проблемы истории общественной мысли и историографии. М., 1976.

260. Волобуев О. В. Вопросы социальной психологии в трудах Н. А. Рожкова // История и психология. М., 1971.

261. Володихин Д. М. Экзистенциальный биографизм в истории // Персональная история М., 1999.

262. Вольская Н. С. Семиотика древнегреческого мифа (По произведениям Гомера и Гесиода) // Вопросы философии. 1972. № 4.

263. Воробьева А. В. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 3/4.

264. Вульфсон Г. Н. Разночинно-демократическое движение в Поволжье и на Урале в годы первой революционной ситуации. Казань, 1974.

265. Вульфсон Г. Н. Революционно-демократическое движение в России 60-х гг. XIX в. Казань, 1974.

266. Выготский JL С. Психология искусства / Под ред. М. Г. Ярошев-ского. М., 1987.

267. Выготский JI. С. Собр. соч.: В 6 т. / Под ред. А. Р. Лурия, М. Г. Ярошевского. М., 1982-1984.

268. Гимпельсон Е. Г. Советские управленцы: политический и нравственный облик (1917—1920 гг.) // Отечественная история. 1997. № 5.

269. Гиндилис Н. Л. Аналитическая психология К. Г. Юнга: К вопросу понимания самости // Вопросы психологии. 1997. № 6.

270. Гинзбург Л. Я. "Былое и думы" А. И. Герцена. Л., 1957.

271. Гинзбург Л. Я. О лирике. Изд. 2-е, дополн. Л., 1974.

272. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. Л, 1979.

273. Гинзбург Л. Я. О проблеме народности и личности в поэзии декабристов // О русском реализме XIX в. и вопросы народности литературы. М.; Л., 1960 .

274. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Изд. 2-е, дополн. Л., 1971.

275. Гинзбург Л. Я. Человек за письменным столом. Л., 1989.

276. Гинзбург М. Р. Личностное самоопределение как научная проблема // Вопросы психологии. 1988. № 4.

277. Голофаст В. Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. № 1.

278. Голубцов В. С. Воспоминания, дневники, переписка // Источниковедение истории СССР. М., 1973.

279. Голубцов В. С. Мемуары как источник по истории советского общества. М., 1970.

280. Голубцов В. С. К вопросу о научных принципах переиздания мемуарной литературы // Источниковедение истории советского обшества. Вып. II. М., 1968.

281. Горбунов А. В. Личная переписка как источник для изучения социальной психологйи револю^иойеров-разночинцев 70-х гг. XIX в. (По материалам процесса "193-х") // Проблемы истории СССР. Вып. VII. М, 1978.

282. Гордин А. М., Гордин М. А. Пушкинский век. СПб., 1995.

283. Горинов М. М. Будни осажденной столицы: жизнь и настроения москвичей (1941-1942) // Отечественная история. 1996. № 3.

284. Горинов М. М. Москва в 20-х годах // Отечественная история. 1996. №5.

285. Горячева А. И., Макаров М. Г. Общественная психология (Философская и социально-политическая характеристика). Л., Ленинград. отд., 1979.

286. Гостев А. А. Актуальные проблемы изучения образного мышления// Вопросы психологии. 1984. № 1.

287. Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в средние века. М., 1997.

288. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

289. Григорьев А. А. Эстетика и критика. М., 1980.

290. Григорьева В. В. Бессознательное и установка // Вопросы психологии. 1984. № 3.

291. Гришина 3. В., Пушков В. П. Источниковедческий анализ статистики чтения периодики в Петербургской публичной библиотеке (1863-1912 гг.) // История СССР. 1991. № 2.

292. Громыко М. М. "Записки из мертвого дома" Ф. М. Достоевского как источник по истории сибирской каторги 50-х гг. XIX в. // Ссылка и каторга в Сибири. (ХУШ -начало XX в.). Новосибирск, 1975.

293. Громыко М. М. К характеристике социальной психологии сибирского купечества ХУШ века //История СССР. 1971. № 3.

294. Громыко М. М. Культура русского крестьянства XVIII-XIX веков как предмет исторического исследования // История СССР. 1991. №3.

295. Громыко М. М. О некоторых задачах исторической социологии // Известия Сибирского отделения АН СССР. Серия общественных наук. № 11, вып. 3. 1967.

296. Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986.

297. Громыко M. M. Труд в представлениях сибирских крестьян XVIII первой половины XIX вв. // Крестьянство Сибири XVIII - начала XX в. (Классовая борьба, общественное сознание и культура). Новосибирск, 1975.

298. Громыко M. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII первая половина XIX вв.). Новосибирск, 1975.

299. Громыко M. М. Этнографические и фольклорные источники в исследовании общественного сознания русских крестьян Сибири XVIII первой половины XIX вв. // Источниковедение отечественной истории. 1976. М,, 1977,

300. Гуссерль Э. Картезианские размышления. М., 1998.

301. Гуревич А. Я. Время как проблема истории культуры // Вопросы философии. 1969. № 3.

302. Гуревич А. Я. Из истории народной культуры и ереси. "Лжепророки" и Церковь во Франкском государстве // Средние века. Вып. 38. М., 1975.

303. Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа "Анналов". М., 1993.

304. Гуревич А. Я. История и сага. М., 1972.

305. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

306. Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989.

307. Гуревич А. Я. Ментальность // 50/50: Опыт словаря нового мышления. М., 1989.

308. Гуревич А. Я. Народная культура раннего средневековья в зеркале "покаянных книг" // Средние века. Вып. 37. М.: Наука, 1973.

309. Гуревич А. Я. Некоторые аспекты изучения социальной истории (Общественно-историческая психология) // Вопросы истории. 1964. №10.

310. Гуревич А. Я. Некоторые аспекты изучения социальной истории // Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971.

311. Гуревич А. Я. Норвежское общество в раннее средневековье. Проблемы социального строя и культуры. М., 1977.

312. Гуревич А. Я. Популярное богословие и народная религиозность средних веков // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

313. Гуревич А. Я. Представления о времени в средневековой Европе // История и психология. М., 1971.

314. Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970.

315. Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1983.

316. Гуревич А. Я. Пространственно-временной "континуум" "Песни о Нибелунгах" // Традиция в истории культуры. М., 1978.

317. Гуревич А. Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969.

318. Гуревич А. Я. Средневековая литература и ее современное восприятие. О переводе "Песни о Нибелунгах" //Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

319. Гуревич А. Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

320. Гуревич А. Я. Труд в системе общественного сознания антагонистических обществ // Рабочий класс и современный мир. 1972. № 6.

321. Гуревич А. Я. "Эдда" и сага. М., 1979.

322. Гуревич П. С., Шульман О. И. Ментальность, менталитет // Культурология. XX век. Словарь. СПб., 1997.

323. Гусев В. Е. Фольклор как источник изучения социальной психологии // Проблемы общественной психологии. М., 1965.

324. Давыдов М. А. «Оппозиция его величества». Дворянство и реформы в начале XIX века. М., 1994.

325. Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1999.

326. Данилевский И. Н., Кабанов В. В., Медушевская О. М.,Румянцева М. Ф. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М., 2000.

327. Данилов А. И., Иванов В. В., Ким М. П., Кукушкин Ю. С., Сахаров А. М., Сивачев Н. В. История и общество // Вопросы истории. 1977. №1.

328. Данилова И. Е. О категории времени в живописи средних веков и раннего Возрождения // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

329. Дашкова С. С. Психолого-исторические особенности понимания человека в творческом наследии Леонардо да Винчи // Вопросы психологии. 1988. № 6.

330. Дебров Л. А. Общественно-политические и исторические взгляды Н. И. Новикова. Саратов, 1974.

331. Деревнина Л. И. О термине "мемуары" и классификации мемуарных источников (Историография вопроса) // Вопросы архивоведения. 1963. № 4.

332. Демин А. С. Русская литература второй половины XVII начала VIII века. Новые представления о литературе, природе, человеке. М, 1977.

333. Джакупова Н. В. Мемуары как исторический источник для изучения организационной сплоченности революционеров-разночинцев 1870-х годов: Опыт количественного анализа // История СССР. 1984. № 1.

334. Дилигенский Г. Г. Ленинизм о классовой психологии пролетариата // Коммунист. 1969. № 9.

335. Дилигенский Г. Г. Марксистская концепция классового сознания и его критики // Вопросы философии. 1969. № 2.

336. Дилигенский Г. Г. Некоторые проблемы психологии современного пролетариата (на примере Франции) // История и психология. М., 1971.

337. Дилигенский Г. Г. Некоторые методологические проблемы исследования психологии больших социальных групп // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975.

338. Дилигенский Г. Г. Рабочий на капиталистическом предприятии. Исследование по социальной психологии французского рабочего класса. М., 1969.

339. Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. М., 1996.

340. Дилигенский Г. Г. Современный рабочий класс: Проблемы общественной психологии // Социально-политические сдвиги в странах развитого капитализма. М., 1971.

341. Дильтей В. Описательная психология. СПб, 1996.

342. Дмитриев М. В. Немцы и Германия в восприятии русских. XVIII век: Просвещение //Вопросы истории. 1994. № 1.

343. Дмитриев С. С. Личные архивные фонды. Виды и значение их исторических источников // Вопросы архивоведения. 1965. № 3.

344. Додонов Б. И. Структура и динамика мотивов деятельности // Вопросы психологии. 1984. № 4.

345. Долгова Н. Б. Г. В. Плеханов о психологии народных масс накануне Октябрьской революции // Уч. зап. Московского заочн. пед. ин-та. 1969. Вып. 25.

346. Донцов А. И. Принципы социально-психологического анализа групповой сплоченности // Теоретические и методологические проблемы социальной психологии / Под ред. Г. М. Андреевой, Н. Н. Богомоловой. М., 1977.

347. Донцов А. И. Проблемы групповой сплоченности. М., 1979.

348. Дорошенко В. В. Социально-психологические аспекты феодального предпринимательства в Латвии XVI XVIII веков // Известия АН Латв. ССР. 1973. № 4.

349. Дридзе Т. М. Текстовая деятельность: Структура социальной коммуникации. М., 1984.

350. Дридзе Т. М. Язык и социальная психология. М., 1980.

351. Дружинин Н. М. С. П. Трубецкой как мемуарист // Декабристы и их время. М.; Л., 1932.

352. Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933.

353. Дружинин Н. М. Избранные труды: Революционное движение в России XIX в. М., 1985.

354. Дубов И. Г. Феномен менталитета: психологический анализ // Вопросы психологии. 1993. № 5.

355. Дьяков В. А. Освободительное движение в России 1825-1861 гг. М., 1979.

356. Дякин Б. С. Самодержавие, буржуазия, дворянство в 1907-1911 гг. Л., 1978.

357. Ермолин В. В. Проблемы социальной психологии в учениях социалистов-утопистов // Вестник Ленинградского университета. 1966. № 23, серия: Экономика, философия, право. Вып. 4.

358. Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие и его политические институты (Первая половина XIX в.). М., 1981.

359. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

360. Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б., Павлов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М., 1979.

361. Журавлев В. В. Некоторые вопросы конкретного источниковедения истории советского общества в литературе 50-60-х гг. (Историографический обзор) // Источниковедение отечественной истории. 1975. М., 1976.

362. Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 1990.

363. Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. Новосибирск, 1992.

364. Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен: В 2 т. М, 1876-1879.

365. Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время // Русский Архив. 1872. Кн. 10. Вып. 2-6, 12.

366. Зайцев В. А. Общественно-политические истоки и условия формирования личности революционера-народника // Актуальные проблемы общественных наук. Вып. II. Хабаровск, 1974.

367. Залкинд А. Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924.

368. Захарова Л. Г. Мемуары, дневники, частная переписка второй половины XIX в. // Источниковедение истории СССР XIX начала XX вв. М., 1970.

369. Зиборова Р. И. В. И. Ленин о влиянии идеологии на общественную психологию // Науч. труды Кубанского гос. ун-та. 1971. Вып. 140.

370. Зиборова Р. И. В. И. Ленин о значении общественных идеалов в формировании психологии масс // Науч. труды Кубанского гос. ун-та. 1972. Вып. 154.

371. Зиборова Р. И. В. И. Ленин о месте и значении общественной психологии в революционном движении // Науч. труды Кубанского гос. ун-та. 1974. Вып. 165.

372. Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. М, 1994.

373. Зинченко В. П. От классической к органической психологии // Вопросы психологии. 1996. № 6.

374. Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии. М., 1997.

375. Зинченко В. П., Моргунов Е. Б. Человек развивающийся: Очерки российской психологии. М., 1994.

376. Зорин А. Начало // Ходасевич В. Ф. Державин. М., 1988.

377. Иванов В. А., Парыгин Б. Д. К. Маркс и Ф. Энгельс о месте психологического фактора в политической жизни общества // Социологические проблемы личности. Красноярск, 1973.

378. Иванов Вяч. Вс. Избр. труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. Очерки по предыстории и истории семиотики. М., 1998.

379. Иванов Г. М. Исторический источник и историческое познание. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1973.

380. Иванов М. П. Судьбы русского сентиментализма. СПб., 1996.

381. Иванов П. В. Из истории общественно-политической мысли России 40-60-х гг. XVIII в. (К вопросу о перерастании общественной психологии в идеологию). Курск, 1973.

382. Игнатов В. И. Миросозерцание русского народа в эпических произведениях начала XVII в. Ростов/Дон, 1972.

383. Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и XXV съездами КПСС: В 2-х вып. М., 1978.

384. Иконников В. С. Опыт исследования о культурном занчении Византии в русской истории. Киев, 1867.

385. Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1891.

386. Иконникова С. Н. История культурологии: Идеи и судьбы. СПб., 1996.

387. Ионин Л. Г. Критика социальной психологии Дж. Мида и его современных интерпретаций // Социологические исследования. 1975. № 1.

388. Иосифова Е. М. К. Маркс и Ф. Энгельс об общественных настроениях и психологии классов капиталистического общества // Известия Московского ун-та. Серия 13: Теория научн. коммунизма. 1975. № 4.

389. Искусство в системе культуры / Каган М. С. — отв. ред. Л. 1987.

390. Исследования по социально-политической истории России. Сб. статей памяти Б. А. Романова. Л., 1971.

391. История мировой культуры: Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций / Под ред. С. Д. Серебряного. М., 1998.

392. Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы (Сб. статей). М., 1969.

393. Источниковедение истории СССР: В 2-х ч. М., 1940.

394. Источниковедение истории СССР / Под ред. И. Д. Ковальченко. М., 1973. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1981.

395. Источниковедение истории СССР XIX начала XX века. М., 1970.

396. История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях. Аннотированный указатель книг и публикаций в журналах: В 4-х т. / Науч. рук-во, ред. и введение проф. П. А. Зайончковского.

397. История и психология / Под ред. Б. Ф. Поршнева и Л. И. Анциферовой. М., 1971.

398. Йенсен Т. В. Источники и методы изучения общественного сознания пореформенного крестьянства (На примере Костромской губернии): Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1999.

399. Кабанов В. В. Источниковедение истории советского общества: Курс лекций. М., 1997.

400. Кабытов П. С., Козлов В. А., Литвак Б. Г. Русское крестьянство: Этапы духовного освобождения. М., 1988.

401. Кавтарадзе Г. А. Жалобы крестьян первой половины XIX века как источник для изучения их социальных требований // Вестник Ленинградского университета. 1968. № 20. Серия: История, языкознание, литература. Вып. 4.

402. Кавтарадзе Г. А. К истории крестьянского самосознания периода реформы 1861 г. // Вестник Ленинградского университета. 1969. № 14. Серия: История, языкознание, литература. Вып. 3.

403. Кавтарадзе Г. А. Крепостное крестьянство в дни объявления Манифеста и Положений 19 февраля 1861 г. (По материалам Калужской губернии) // Освободительное движение в России. 1975. Вып. 5.

404. Каган М. С. Философия культуры. СПб., 1996.

405. Каган М. С. Человеческая деятельность (Опыт системного анализа). М., 1974.

406. Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 1. М., 1996.

407. Каменский А. Б. Под сенью Екатерины. Вторая половина XVIII в. СПб., 1992.

408. Каменский А. Б. Российское дворянство.в 1767 году (К проблеме консолидации) //История СССР. 1990. № 1.

409. Кантор В. К. Русская эстетика второй половины XIX века и общественная борьба. М., 1978.

410. Капленков Ф. Д. В. И. Ленин о значении социально-психологического фактора в истории // Коммунист Молдавии. 1972. №7.

411. Капленков Ф. Д. В. И. Ленин о значении социально-психологического фактора в классовой борьбе // Актуальные вопросы марксистско-ленинской философии. Кишинев, 1974.

412. Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1984.

413. Карацуба И. В. Некоторые источниковедческие аспекты изучения записок английских путешественников по России (Стереотипы их восприятия и оценок российской действительности) // История СССР. 1985. № 4.

414. Кахк Ю. Нужна ли новая историческая наука? // Вопросы истории. 1969. №3.

415. Кирилин А. Е. Некоторые проблемы психологии крестьянства в трудах В. И. Ленина // Вестник Ленинградского университета. 1968. № 17. Серия: Экономика, философия, право. Вып. 3.

416. Кирилин А. Е. В. И. Ленин о социально-психологических особенностях крестьянства // Некоторые вопросы философских наук. Материалы теоретич. конференции молодых ученых. Ч. 1. Л., 1968.

417. Кирилин А. Е. В. И. Ленин о психологии крестьянства. Автореф. дисс. канд. философ, наук. Л., 1970.

418. Кислягина Л. Г. Формирование общественно-политических взглядов Н. М. Карамзина (1785-1803). М., 1976.

419. Китаев В. А. Из истории идейной борьбы в России в период революционной ситуации (И. С. Аксаков в общественном движедвижении начала 60-х гг. XIX в.). Горький, 1974.

420. Китаев В. А. От фронды к охранительству. (Из истории русской либеральной мысли 50-60-х гг.). М., 1972.

421. Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996.

422. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России: период феодализма. М., 1977.

423. Клибанов А. И. Народная утопия в России: XIX в. М., 1978.

424. Клибанов А. И. Протопоп Аввакум как культурно-историческое явление // История СССР. 1973. № 1.

425. Ключевский В. . О. Дополнения // Кирхман П. История общественного и частного быта. Чтение в школе и дома. Ч. 1. М., 1867.

426. Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871.

427. Ключевский В. О. Сказания инстранцев о Московском государстве. М., 1866.

428. Кнабе Г. С. Древний Рим — история и повседневность. М., 1988.

429. Кнабе Г. М. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994.

430. Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987.

431. Ковальченко И. Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967.

432. Ковальченко И. Д., Милов JT. В. Всероссийский аграрный рынок. XVIII-начало XIX в.: Опыт количественного анализа. М., 1974. 1 1

433. Ковальченко И. Д., Сивачев Н. В. Структурализм и структурно-количественные методы в современной исторической науке // История СССР. 1976. № 5.

434. Ковальчук В. М. К проблеме общения во французской этнопсихологии // Герценовские чтения. XXVIII. Науч. доклады. Серия: Философия и социальная психология. JL, 1976.

435. Коган Л. А. Крепостные вольнодумцы (XIX век). М., 1966.

436. Коган Л. А. Народное миропонимание как составная часть истории общественной мысли // Вопросы философии. 1963. № 2.

437. Козлов В. А., Обожда В. А., Пушков В. П. Опыт изучения особенностей культурного развития советского доколхозного крестьянства (По данным обследований крестьянских хозяйств в 20-х гг.) // История СССР. 1978. № 5.

438. Коношкин О. А. Психологическая саморегуляция произвольной активности человека (Структурно-функциональный анализ) // Вопросы психологии. 1995. № 1.

439. Колбановский В. Н. В. И. Ленин о роли социально-психологического фактора в общественной жизни // Вопросы психологии. 1970. № 2.

440. Колбановский В. Н. Некоторые актуальные проблемы общественной психологии // Вопросы философии. 1963. № 12.

441. Колбановский В. Н. В. И. Ленин и проблемы социальной психологии // Проблемы общественной психологии. М., 1965.

442. Комеч А. И. Древнерусское зодчество конца X начала XII вв. Византийское наследие и становление самостоятельной традиции. М., 1987. . .'

443. Кон И. С. Социология личности. М., 1967.

444. Кон И. С. Открытие «Я». М., 1978.

445. Кон И. С., Шалин Д. Н. Дж. Мид и проблема человеческого "Я" (Из истории американской социальной психологии) // Вопросы философии. 1969. № 12.

446. Кондаков И. В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.

447. Кондаков И. В. Культура России. М., 1999.

448. Конради К. О. Гете. Жизнь и творчество. В 2-х т. М., 1987.

449. Кожурин В. С. Вождь — генералиссимус: К эволюции образа харизматической власти // Отечественная история. 1995. № 3.

450. Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России (18611904) // Исторические записки. 1971. Т. 87.

451. Корелин А. П. Российское дворянство и его сословная организация (1861-1904)//История СССР. 1971. № 5.

452. Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России 18611904. Состав. Численность. Корпоративная организация. М., 1979.

453. Корнилов А. П. Саморегуляция человека в условиях социального перелома // Вопросы психологии. 1995.

454. Королев С. И. Психологическая ориентация в этнопсихологии. Механизмы субъективизации // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979.

455. Королева К. П. Семейное воспитание и школа в России в мемуарной и художественной литературе (середина XIX начало XX вв.). М., 1994.

456. Коссов Б. Б. Личность: Актуальные проблемы системного подхода // Вопросы психологии. 1997. № 6.

457. Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа вХУ1 и XVII столетиях. М.: Республика, 1990.

458. Кочеткова Л. Н. Исповедь в русской литературе конца XVIII в. // На путях к романтизму. Л., 1984.

459. Коялович М. О. История русского самосознания. М., 1884.

460. Кравцов Н. И. Народное поэтическое творчество // Очерки русской культуры XVI в. Ч. II. М., 1979.

461. Криничная Н. А. Персонажи преданий: (Становление и эволюция образа). Л., 1988.

462. Криничная Н. А. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987.

463. Краснобаев Б. И. О некоторых понятиях историй русской культуры второй половины XVIII первой половины Х1Хв. // История СССР. 1978. № 1.

464. Краснобаев Б. И. Очерки истории русской культуры XVIII в. М., 1972. ■ .

465. Краснобаев Б. И. Русская культура XVIII века. Предмет и задачи изучения // История СССР. 1976. № 6.

466. Краснобаев Б. И. Русская культура второй половины XVII -начала XIX вв. М., 1983.

467. Краткий психологический словарь / Сост. Л. А. Карпенко. Под общ. ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. М., 1985.

468. Крамник В. В. К вопросу о психологическом аспекте истории политических движений // История и психология. М., 1971.

469. Круг идей: Историческая информатика на пороге XXI века. М.; Чебоксары, 1999.

470. Крупчанов Н. М.Культурно-историческая школа в русском литературоведении. М., 1983.

471. Кузнецов Б. Г. Идеи и образы Возрождения (Наука Х1Х-ХУ1 вв. в свете современной науки. М., 1979.

472. Кузнецов Ю. Ф. Философские проблемы этнопсихологии. (Из истории развития этнопсихологической мыСли в России) // Социальная психология и философия. Вып. 2. Л., 1973.

473. Кузьмин Е. С. Основы социальной психологии. Л., 1967.

474. Культура, человек и картина мира. М., 1987.

475. Культура Возрождения и религиозная жизнь эпохи. М., 1997.

476. Курбатов Г. Л. Межвузовский симпозиум по проблемам истории и историографии средневекового города // Проблемыисториографии и источниковедения отечественной и всеобщей истории. Л., 1978.

477. Курносов А. А. Вопросы авторства в мемуарах о народном сопротивлении в тылу немецко-фашистских войск (1941-1944) // Труды МГИАИ. 1963. Т. 17.

478. Курносов А. А. О мемуарах участников партизанского движения (1941-1945) // Источниковедение истории советского общества. Вып. 1. М., 1964.

479. Курносов А. А. Приемы внутренней критики мемуаров (Воспоминания участников партизанского движения в период Великой Отечественной войны как исторический источник) // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969.

480. Курносов А. А. Воспоминания-интервью в фонде Комиссии по истории Великой Отечественной войны Академии наук СССР (Организация и методика собирания) // Археографический Ежегодник за 1973 г. М., 1974.

481. Курносов А. А. К вопросу о природе видов источников // Источниковедение отечественной истории. 1976. М.: Наука, 1977.

482. Курносов А. А. Развитие мемуарной литературы о Великой Отечественной войне (1941-1945) // Археографический Ежегодник за 1975 год. М.: Наука, 1976.

483. Курносов А. А. Развитие мемуарной литературы о Великой Отечественной войне (1945-1955 гг.) // Археографический Ежегодник за 1978 г. М., 1979.

484. Кучина Т. Г. К изучению эволюции эпистолярных источников второй половины XIX начала XX вв. // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР. Тезисы докладов III Всесоюзной конференции. Ч. 2. М.,1979.

485. Лабунская В. А. Экспрессия человека: Общение и межличностное познание. Ростов/Дон, 1999.

486. Ланда С. С. Дух революционных преобразований. Из истории формирования идеологии и политических организаций декабристов. 1816-1826 гг. М., 1975.

487. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1983.

488. Левыкин И. Т. В. И. Ленин о психологии крестьянства. Орел, 1968.

489. Левыкин И. Т. Теоритические и методологические проблемы социальной психологии (На опыте изучения психологии колхозного крестьянства). М., 1975.

490. Лейкина-Свирская В. Р. Зарубежная историография о дореволюционной интеллигенции в России // Историографический сборник. Вып. 4/7. Саратов, 1978.

491. Лейкина-Свирская В. Р. К вопросу о выборе профессий интеллигенцией в России XIX в. // Проблемы истории общественной мысли и историографии. М., 1976.

492. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.

493. Леонтьев А. Н. Философия психологии: Из научного наследиям., 1994.

494. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998.

495. Литвак Б. Г. Николай Иванович Костомаров. Очерк жизни и творчества // Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа bXVI и XVII столетиях. М., 1990.

496. Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных первой половины XIX в. // История и психология. М., 1971.

497. Литвак Б. Г. О периодизации крестьянского движения в России // Вопросы истории. 1986. № 3.

498. Литвак Б. Г. Очерки источниковедения массовой документации XIX начала XX вв. М., 1979.

499. Литвина Н. И. К постановке проблемы социального времени // Методологические вопросы науки. Межвузовский науч. сборник. Вып. 2. Саратов, 1974.

500. Литературные манифесты запаноевропейских романтиков. М., 1980.

501. Личность: определение и описание // Вопросы психологии. 1992. №3—4.

502. Личность в XX столетии. Анализ буржуазных теорий. М., 1979.

503. Лихачев Д. С. Б. А. Романов и его "гид" Даниил Заточник // Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971.

504. Лихачев Д. С. О национальном характере русских // Вопросы философии. 1990. № 4.

505. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы (Изд. 3-е, испр. и дополн.). М., 1979.

506. Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X XVII вв. Эпохи и стили. Л., 1973.

507. Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. Л., 1978.

508. Лихачев Д. С. Социальные корни типа Манилова // Проблемы теории и истории литературы. М., 1971.

509. Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси (Изд. 2-е). М., 1970.

510. Лихачев Д. С., Панченко А. М. "Смеховой мир" Древней Руси. Л., 1976.

511. Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

512. Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. М., 1978.

513. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990.

514. Лосев А. Ф. Из ранних произведений; Философия имени; Музыка как предмет логики; Диалектика мифа. М., 1990.

515. Лосев А. Ф. Историческое время в "культуре классической древности (Платон и Аристотель) // История философии и вопросы культуры. М., 1975.

516. Лосев А. Ф. История античной эстетики: В 6-ти т. М., 19631979.

517. Лосев А. Ф. Миф— Число -г- Сущность. М., Д994.

518. Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993.

519. Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.

520. Лосев А. Ф. Эллинистически-римская эстетика 1-Н веков н.э. М., 1979.

521. Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эстетических категорий. М., 1965.

522. Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1981.

523. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и поведение русского дворянства XVIII начала XIX века. СПб., 1994.

524. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988.

525. Лотман Ю. М. Вяземский и движение декабристов // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1960. Вып. 98.

526. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-культурная категория) // Литературное наследие декабристов. Л., 1975.

527. Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3-х т. Таллин, 1992.

528. Лотман Ю. М. К функции устной речи в культурном быту пушкинской эпохи // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1979. Вып. 481.

529. Лотман Ю. М. О Хлестакове // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1975. Вып. 369.

530. Лотман Ю. М. Очерки истории русской культуры XVIII -начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IV. XVIlI -начало XIX вв. М., 1996.

531. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. Л., 1980.

532. Лотман Ю. М. Руссо и русская культура XVIII века // Эпоха романтизма. Л., 1967.

533. Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987.

534. Лотман Ю. М. Сочувственник А. Н. Радищева А. М. Кутузов и его письма к И. П. Тургеневу // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1963. Вып. 139.

535. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. "Письма русского путешественника" Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1984.

536. Лукьянова И. Г. К вопросу об общественной психологии эпохи // Уч. зап. кафедр общественных наук вузов г. Ленинграда. Философия. Вып. 17. Л., 1977.

537. Лурье Л. Я. Некоторые особенности возрастного состава участников освободительного движения в России (Декабристы и революционеры-народники) // Освободительное движение в России. 1978. Вып. 7.

538. Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания (Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического материала). СПб., 1994.

539. Любарский Я. М. Михаил Псел в отношениях с современниками (Опыт характеристики личности) // Византийский временник. Т. 37. М., 1976.

540. Люблинская А. Д. Источниковедение истории средних веков. Л., 1955.

541. Мавродин В. В. Советская историография крестьянских войн в России // Проблемы исторйографии и источниковедения отечественной и всеобщей истории. Л., 1978.

542. Мадиевский С. М. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке. Кишинев, 1973.

543. Макогоненко Г. П. Н. И. Новиков и русское просвещение XVIII в. М.; Л., 1951.

544. Макогоненко Г. П. Денис Фонвизин. Творческий путь. М.; Л., 1961.

545. Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., 1956.

546. Макогоненко Г. П. От Фонвизина до Пушкина. Из истории русского реализма. М., 1969.

547. Малинин В. А. История русского утопического социализма (От зарождения до 60-х годов XIX в.). М., 1977.

548. Мамардашвили М. К. Анализ сознания в работах Маркса // Вопросы философии. 1968. № 6.

549. Мамардашвили М. К. Классические и неклассические идеалы рациональности. Тбилиси, 1984.

550. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1990

551. Мамардашвили М. К. Картезианские размышления (январь 1981 года). М., 1993.

552. Мамардашвили М. К. Лекции о Прусте: Психологическая топология пути. М., 1996.

553. Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. М., 2000.

554. Мандельштам О. Э. Слово и культура: статьи. М., 1987.

555. Марасинова Е. Н. Восприятие российским дворянством образа императора. Результаты контент-анализа эпистолярных источников последней трети XVIII в. // Методы в исторических исследованиях. М., 1991.

556. Марасинова Е. Н. Эпистолярные источники о социальной психологии российского дворянства (Последняя треть XVIII в.) .// История СССР. 1990. № 1.

557. Марасинова Е. И. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. М., 1999.

558. Мартынов И. Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. М., 1981.

559. Массовые источники по социально-экономической истории России периода капитализма. М., 1979.

560. Материалы научных чтений памяти академика И. Д. Ковальченко. М., 1997.

561. Матковская И. Я. К характеристике социально-этических идей декабризма // Вопросы философии. 1975. № 12.

562. Матюнина Р. Д. Г. В. Плеханов о соотношении общественной психологии и идеологии // Вопросы истории КПСС и марксистско-ленинской философии. Ростов/Дон, 1967.

563. Матюнина Р. Д. Г. В. Плеханов о законах формирования и развития общественной психологии //Науч. труды Сев.-Кавказ. горно-металлургического ин-та. Орджоникидзе, 1974. Вып. 36.

564. Матюнина Р. Д. Вопросы общественной психологии в трудах Плеханова. Автореф. дис. канд. философских наук. Ростов/Дон, 1969.

565. Махлин В. М. Михаил Бахтин: Философия поступка. М.,1990.

566. Машин В. А.' О двух' уровнях личностной регуляции поведения человека // Вопросы психологии. 1994. № 3. № 5.

567. Медушевский А. Н. Утверждение абсолютзма в России: Сравнительно-историческое исследование. М., 1994.

568. Мелетинский Е. М. Аналитическая психология и проблема происхождения архетипических сюжетов // Вопросы философии.1991. № 10.

569. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М., 1994.

570. Менталитет и политическое развитие России. М., 1996.

571. Менькин Н. П. К вопросу о социально-психологических взглядах Д. И. Писарева // Философские проблемы этики и эстетики. Барнаул, 1976.

572. Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М., 1977.

573. Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975.

574. Методы изучения истрчников по истории русской общественной мысли периода феодализма. М, 1989.

575. Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998.

576. Милов Л. В. Проблема репрезентативности в источниковедении // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР, специальных научных дисциплин и их преподавания в вузах. М., 1979.

577. Милов Л. В. Татищевские портреты-характеристики и "Симонова летопись" // История СССР. 1978. № 6.

578. Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1897.

579. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1993-1995.

580. Минаева Н. В. Вопросы государственности и развития русской общественно-политической мысли начала XIX в. в оценке дореволюционной, зарубежной и советской историографии // Историографический сборник. Вып. 4/7. Саратов, 1978.

581. Минкин М. А. П. А. Габбе в общественном и литературном движении 20-х гг. XIX в. // Освободительное движение в России. 1978. Вып. 7.

582. Минц И. И. Метаморфозы масонской легенды // История СССР. 1980. № 4.

583. Минц С. С. К вопросу об уровне классовой сплоченности российского дворянства в конце XVIII начале XIX вв. // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985.

584. Минц С. С. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект историко-психологического исследования СПб., 1998.

585. Минц С. С. Моделирование личностного и группового сознания по материалам мемуарных источников // Вопросы отечественной истории. Краснодар, 1995.

586. Минц С. С. О возможном подходе к изучению социального сознания в историко-культурных исследованиях (постановка проблемы) // Математические методы и ЭВМ в историко-типологических исследованиях. М.: Наука, 1989.

587. Минц С. С. Об использовании знаний по истории отечественной архитектуры в курсах "Культурология" и "Человек и общество" // Голос Минувшего. 1997. № 4. С. 44.

588. Минц С. С. Об использовании моделей среднего уровня в историко-психологических исследованиях // Принцип историзма и психологическая наука. М., 1987.

589. Минц С. С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. №6.

590. Минц С. С. Об отражении особенностей социальной психологии в мемуарных источниках последней трети XVIII -первой трети XIX в. // Проблемы источниковедения истории СССР и специальных исторических дисциплин. М., 1984.

591. Минц С. С. Проблемы источниковедения в историко-культурных исследованиях // Перестройка в исторической науке и проблемы источниковедения и специальных исторических дисциплин. Киев, 1990.

592. Минц С. С. Рождение культурологии. СПб., 1999.

593. Минц С. С. Страна с непредсказуемым прошлым или Размышления о любительской истории в России // Проблемы истории Северного Кавказа. Краснодар, 2000.

594. Мириманов В. Б. Искусство и миф. Центральный образ картины мира. М., 1997.

595. Мироненко С. А. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989.

596. Миронец Н. И. Революционная поэзия Октября и гражданской войны как исторический источник. Киев, 1988.

597. Мирошниченко П. Я. Народные истоки утопического социализма в России // История общественной мысли. Современные проблемы. М., 1972.

598. Мирошниченко П. Я. Представление трудящихся о "правде" и проблема исторического значения классовой борьбы периода кризиса крепостничества // Симпозиум по проблемам аграрной истории. Сессия 15-я. Материалы. Вып. 2. Вологда, 1976.

599. Михайлов А. В. Языки культуры: Риторика и история искусств; Ключевые слова культуры; Самоосмысление гуманитарной науки. М., 1997.

600. Модзалевский Б. Л. Предисловие к "Запискам" П. С. Батурина // Голос Минувшего. 1918. № 1/3.

601. Мокряк Е. И. К вопросу о социальной психологии столичного дворянства первой половины 50-х годов XIX века (по мемуарным источникам) // Проблемы истории СССР. Вып. VI. М., 1976.

602. Мокряк Е. И. Обзор дневников и мемуаров русских помещиков второй половины XIX начала XX вв. // Вестник Московского университета, серия VI: Встория. 1976. Вып. 4.

603. Мораль и этическая теория. М., 1974.

604. Муравьева О. С. Как воспитывали русского дворянина. СПб., 1998.

605. Мурнаев А. Е. Г. В. Плеханов об общественной психологии // Материалы конференции молодых ученых АН БССР. Минск, 1960.

606. Назаров В. Д., Ерошкина А. Н., Корелин А. П. Дворянство // Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Т. I. М., 1994.

607. Наумова Н. Ф. Социологические и психологические аспекты целенаправленного поведения. М., 1988.

608. Неретина С. С. Образ мира в "Исторической библии" Гийара де Мулена // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976.

609. Нечаева В. С. Записные книжки П. А. Вяземского // Вяземский П. А. Записные книжки (1813-1848). М., 1963 .

610. Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский. Очерк жизни и творчества. М., 1974.

611. Нечкина М. В. Движение декабристов: В 2-х т. М., 1955.

612. Нечкина М. В. Загадка художественного образа (Художественный образ в историческом процессе). М., 1972.

613. Нечкина М. В. Функции художественного образа в историческом процессе // Содружество наук и тайны творчества. М., 1968.

614. Никитин С. А. Источниковедение истории СССР XIX века (до начала 90-х годов). Курс источниковедения истории СССР. Т. II. М., 1940.

615. Ниякий В. В. Русский помещик эпохи империализма (Опыт социальной характеристики по материалам Нижегородской губернии) // Вопросы классовой борьбы и классовой психологии. Вып. 1. Горький, 1973.

616. Новиков А. И. Нигилизм и нигилйсты. Опыт критической характеристики. JL, 1972.

617. Новиков Н. В. Критика современной буржуазной «науки о социальном поведении». М., 1966.

618. Новикова Р. К. Г. В. Плеханов о роли общения в формировании личности //" ГёрцеНовские чтения. XXIX. Науч. доклады. Серия: Философия и социальная психология. JL: Изд-во ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1976.

619. Новохатько А. Г. К проблеме соотношения образа и самосознания // Вопросы психологии. 1992. № 1-2.

620. Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания. М., 1998.

621. Оболенская С. В. Немцы в глазах русских XIX в.: Черты общественной психологии // Вопросы истории. 1997. № 12.

622. Образ жизни. Теоретические и методологические проблемы социально-психологического исследования. Киев, 1980.

623. Общественное сознание, книжность, литература периода феодализма: К 60-летию со дня рождения Н. Н. Покровского. Новосибирск, 1990.

624. Овсянников Ю. Три века Санкт-Петербурга: История. Культура. Быт. М., 1997.

625. Одиссей. Человек в истории. М., 1989-1992.

626. Одоевский В. Ф. О литературе и искусстве. М., 1982.

627. Окуджава Б. Ш. Глоток свободы (Повесть о Павле Пестеле). М., 1971. (Серия: Пламенные революционеры).

628. Окуджава Б. Ш. Избранные произведения в 2-х т. М., 1989. Окуджава Б. Ш. Путешествие дилетантов: Из записок отставного поручика Амирана Амилахвари. М., 1990.

629. Окунь С. Б. Декабристы. М., 1972.

630. Окунь С. Б. История СССР. Лекции: В 2-х ч. Л., 1978.

631. Омельченко О. А. «Законная» монархия Екатерины И. М., 1993.

632. Орлов А. Б. Личность и сущность: Внешнее и внутреннее Я человека // Вопросы психологии. 1995. № 2.

633. Осипов Г. В., Андреев Э. П. Методы измерения в социологии. М., 1977.

634. Осипов Г. В., Ольшанский В. Б. О состоянии, проблемах и перспективах развития социальной психологии в СССР // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976.

635. От Нестора до Фонвизина. Новые методы определения авторства / Под ред. Л. В. Милова. М., 1994.

636. Очерки русской культуры XVI века: В 2-х ч. Ч. 2. М, 1977.

637. Очерки русской культуры XVII века: В 2-х ч. Ч. 2. М., 1979.

638. Очерки русской культуры XVIII века: В 4-х ч. М., 1984-1990.

639. Очерки русской культуры XIX века. Ч. I: Общественно-культурная среда. М., 1998.

640. Павленко Н. И. Источниковедческие аспекты построения биографии исторических деятелей XVII XVIII вв. // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР. Тезисы докладов III Всесоюзной конференции, febin. 2. M., 1979.

641. Павленко H. И. Екатерина Великая. М., 1999.

642. Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1994.

643. Павленко Н. И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1994.

644. Панеш Э. X. Этническая психология и межнациональные отношения. СПб., 1996.

645. Паниотто В. И. Структура межличностных отношений. Методика и математические методы исследования. Киев, 1975.

646. Панченко А. М. Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984.

647. Панченко А. М. Русская стихотворная культура ХУП века. Л., 1973.

648. Паперно И. А. О реконструкции устной речи из письменных источников (Кружковая речь и домашняя литература в пушкинскую эпоху) // Уч. зап. Тартуского ун-та, 1978. Вып. 442.

649. Паперный В. А. Культура Два. М., 1996.

650. Парыгин Б. Д. Вопросы социальной психологии в работах Г. В. Плеханова // Проблемы общественной психологии. М., 1965.

651. Парыгин Б. Д. К. Маркс и Ф. Энгельс об общественной психологии // Проблемы общественной психологии. М., 1965.

652. Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. М., 1971.

653. Парыгин Б. Д. Современное состояние и проблемы социальной психологии. М., 1973.

654. Парыгин Б. Д. Современное состояние и проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976.

655. Парыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л, 1965.

656. Парыгин Б. Д., Рудаков Л. И. В. К. Михайловский о психологическом факторе в историческом процессе // История и психология. М., 1971.

657. Парыгин Б. Д. В. И. Ленин об общественных настроениях // Вестник Ленинградского унивёрсйтета. 1959. № 17. Серия экономики, философии и права. Вып. 3.

658. Парыгин Б. Д., Флегонтова С. М. Г. В. Плеханов о роли психологического фактора в истории // Социальная психология и философия. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А. Й. Герцена, 1973.

659. Парчевский Г. Ф. Карты и картежники. Панорама столичной жизни. СПб., 1998.

660. Пекарчик С. Вера в судьбу. Группа, индивид, эталоны поведения. (Некоторые выводы из источников эпохи викингов) // Средние века. Вып. 34. M., 1974.

661. Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы всесоюзной дискуссии. М., 1969.

662. Персональная история. М., 1999.

663. Петренко В. Ф. Психосемантика сознания. М., 1989.

664. Петров М. Т. Биография итальянского Возрождения как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. T. VI. Л., 1974.

665. Петров М. Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. Л., 1982.

666. Петров М. Т. Итальянская новелла эпохи Возрождения как исторический источник // Проблемы источниковедения западноевропейского средневековья. Л., 1979.

667. Петров М. Т. Микеланджело и социальное окружение // Средневековый город. Вып. 3. Саратов, 1975.

668. Петров Ю. M. Москва купеческая на рубеже XIX XX веков // Отечественная история. 1992. № 2.

669. Петров Ю. М. Москва революционная // Отечественная история. 1992. № 2.

670. Петровский А. В. Вопросы истории и теории психологии.' М., 1984.

671. Петровский А. В. Личность. Деятельность. Коллектив. М., 1982.

672. Петровский М. П. Забытые мемуары П. 3. Хомякова // ЖМНП. 1901. № 8.

673. Пиаже Ж. Аффективное бессознательное и когнитивное бессознательное // Вопросы психологии. 1996. № 6.

674. Платонов К. К. Личность как объект социальной психологии // Методологические проблемы социальной психологии. М, 1975.

675. Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993.

676. Платонов С. ф. Статьи по русской истории (1883-1912). СПб., 1912.

677. Плеханов В. Г. Философско-литературное наследие: В 3-х т. М., 1973.

678. Плотников Г. Е. В. И. Ленин о психологии мелкобуржуазной интеллигенции // Диалектика социального познания. М., 1979.

679. Плеханов А. В. Н. В. Шелгунов об основных факторах формирования личности // Вопросы развития личности. Вып. 2. Владимир, 1974.

680. Плугин В. А. Алехан, или Человек со шрамом. Жизнеописание графа Алексея Орлова-Чесменского. М., 1996.

681. Плугин В. А. Андрей Рублев и духовная жизнь Руси конца XIV-XV вв.: Комплексное исследование изобразительных и письменных источников: Автореф. дис. д-ра ист. наук, 1994.

682. Плугин В. А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы). Древнерусская живопись как исторический источник. М., 1974.

683. Плугин В. А. Древнерусская живопись как исторический источник (К постановке проблемы) // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР. Тезисы докладов III Всесоюзной конференции. Вып. 2. М., 1979.

684. Плюханова М. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995.

685. Подопригора С. Я. Философский анализ форм общения в трудах К. Маркса (Общественно-историческое содержание исоциальная обусловленность). Автореф. дис. канд. философских наук. Ростов/Дон, 1974.

686. Познанский В. В. Очерк формирования русской национальной культуры. Первая половина XIX в. М., 1975.

687. Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974.

688. Покровский Н. Н. Проблемы истории России в работах Н. Я. Эйдельмана// Вопросы истории. 1990. № 8.

689. Померанц Г. С. Выход из транса. М., 1995.

690. Пономарев П. А. Санкт-Петербургское Общество любителей прогулки и Общество друзей признательности // Исторический Вестник. 1880. Т. 1,№3.

691. Попов Н. А. Труды русских историков второй половины XIX в. как источник по истории формирования исторической психологии: Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1996.

692. Порай-Кошиц И. А. Очерк истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. 862-1796. СПб., 1874.

693. Порох И. В. Факты или методы исследования? (К вопросу об авторстве "Записок" И. И. Горбачевского) // Отечественная история. 1995. № 1.

694. Поршнев Б. Ф. Жан Мелье и народные истоки его мировоззрения. М., 1955.

695. Поршнев Б. Ф. Мелье. М., 1964.

696. Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история (Элементарное социально-психологи-ческое явление и его трансформации в развитии человечества) // История и психология. М., 1971.

697. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1979.

698. Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. .

699. Прангишвили А. С., Бассин Ф. В., Шошин П. Б. Существует ли дилемма "бессознательное" или "установка" // Вопросы психологии. 1984. № 6.

700. Проблемы общественной психологии. Под ред. В. Н. Колбановского и Б. Ф. Поршнева. М., 1965.

701. Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976.

702. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. JI., 1986.

703. Психология межличностного познания. М., 1981.

704. Пугачев В. В. А. Н. Радищев (Эволюция общественно-политических взглядов). Горький, 1960.

705. Пугачев В. В. Из истории русской общественно-политической мысли начала ХШХ в. (От А. Н. Радищева к декабристам) // Уч. зап. Горьковского ун-та. 1962. Вып. 57.

706. Пугачев В. В. О специфике декабристской революционности (Некоторые спорные вопросы) // Освободительное движение в России. 1971. Вып. 1-2.

707. Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки // Отечественная история. 1995. № 3.

708. Пушкарева Н. Л. История женщин и тендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

709. Пушкарева Н. Л. Мать и дитя в русской семье XVIII начала XIX в. // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

710. Пыляев М. И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. М., 1990.

711. Пыляев М. И. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы. Репринтное воспроизведение издания А. С. Суворина. М., 1990.

712. Пыпин А. Н. История русской литературы. СПб., 1911.

713. Пыпин А. Н. История русской этнографии: В 4 т. СПб., 1890.

714. Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. Горожане, их общественный быт и домашний быт. М., 1975.

715. Раскин Д. И. Требования монастырских крестьян в России 30 начала 60-х гг. XVIII в. // Проблемы отечественной истории. Ч. II. М.; Л., 1976.

716. Раскин Д. И. Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины XVIII века (Материалы к изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР. 1979. №4.

717. Рахматуллин М. А. Возрастной состав вожаков крестьянского движения в России (1826-1857гг.) // История СССР. 1984. № 6.

718. Рахматуллин М. А. Император Николай I и семьи декабристов // Отечественная история. 1995. № 6.

719. Рахматуллин М. А. Проблема общественного сознания крестьян в трудах В. И. Ленина // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. М., 1970.

720. Рахматуллин М. А. Рядом с декабристами // История СССР. 1979. № 1.

721. Революционная ситуация в России в середине XIX века / Под ред. М. В. Нечкиной. М., 1978.

722. Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг.: В 7-ми т. М., 1960-1978.

723. Репина JT. П. Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории: В 2 ч. // Ч. 1: Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998; Ч. 2: То же. 1998/99. М., 1999.

724. Робинсон А. И. Борьба идей в русской литературе XVII в. М., 1974. ■ ■ , .

725. Розенталь В. Н. Русский либерал 50-х гг. XIX в. (Общественно-политические взгляды К. Д. Кавелина в 50 -начале 60-х гг.) // Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. Т. 6. М., 1974.

726. Рожанский И. Д. Анаксагор. У истоков античной науки. М., 1972.

727. Рожанский И. Д. Проблемы исторической психологии и изучение античности //Вопросы философии. 1971. № 9.

728. Рождественская Н. А. Роль стереотипов в познании человека человеком // Вопросы психологии. 1986. № 4.

729. Розовская И. И. Некоторые методологические проблемы социально-истори-ческой психологии // Некоторые проблемы исторического материализма. М., 1973.

730. Розовская И. И. Проблематика социально-исторической психологии в зарубежной историографии XX в. // Вопросы философии. 1972. № 7.

731. Ролова А. Д. Флорентийские хроники и дневники второй половины ХУ1 в. как исторический источник // Проблемы источниковедения западноевропейского средневековья. JL, 1979.

732. Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Историко-бытовые очерки XI XIII вв. Л., 1966.

733. Романович-Словатинский А. В. Дворянство в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права. Свод материала и приуготовительные этюды для исторического исследования. СПб., 1870.

734. Российское сознание: психология, культура, политика: Материалы II Международного конгресса по исторической психологии российского сознания «Провинциальная ментальность в прошлом и будущем». Самара, 1997.

735. Российское сознание: психология, феноменология, культура. Самара, 1994.

736. Российская ментальность: Материалы круглого стола // Вопросы философии. 1994, № 1.

737. Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999.

738. Рубакин Н. И., Щербина Ф. А. Переписка // Первые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 1999.

739. Рубакин Н. А. Этюды о русской читающей публике. СПб., 1895. ,

740. Рудаков JI. И. К вопросу об оценке социально-психологических воззрений Н. К. Михайловского // Проблемы философии и социологии. Л., 1968.

741. Рудаков Л. И. П. Л. Лавров о соотношении мнения и веры (На материале "Исторических писем") 7/ Герценовские чтения. XXX. Науч. доклады. Серия: Философия и социальная психология. Л., 1977.

742. Русская историческая повесть первой половины XIX века. М„ 1986.

743. Русские эстетические трактаты первой трети XIX века: В 2 т. М., 1979.

744. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М, 1963.

745. Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве".М., 1972.

746. Рыбников Н. А. Автобиографии рабочих и их изучение. Материалы к истории автобиографии как психологического документа. М.; Л., 1930.

747. Рыбников Н. А. Деревенский школьник и его идеалы: Очерки психологии школьного возраста. М., 1916.

748. Рыбников Н. А. Идеология современного школьника // Педология. 1928. № 1.

749. Рыбников Н. А. Язык ребенка. М.; Л., 1926.

750. Савельева И. Н., Полетаев А. В. История и время: В поисках утраченного. М., 1999.

751. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В. А. Ядова. Л., 1979.

752. Сахаров А. Н. Александр I. М., 1998.

753. Сваране М. А. Социальная психология латышских крестьян в период развитого капитализма (30 60-е годы Х1Хв.) // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы за 1970 г. Рига, 1977.

754. Семенов В. Е. Катарсис и антикатарсис: Социально-психологический подход к воздействию искусства // Вопросы психологии. 1994. № 6.

755. Семенцова М. Ф. Становление советской военной мемуаристики. М., 1981.

756. Сенявская Е. С. Героические символы: Реальность и мифология войны // Отечественная история. 1995. № 4.

757. Сенявская Е. С. Образ врага в сознании участников Первой мировой войны // Вопросы истории. 1997. № 3.

758. Сенявская Е. С. Человек на войне: Опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отечественная история. 1995. № 1.

759. Сикевич 3. В. Национальное ' самосознание русских (Социологический очерк). М., 1996.

760. Сикевич 3. В. Социология и психология национальных отношений. М., 1999.

761. Скатов Н. Н. "Лучезарная точка в русских летописях" (О нравственно-эстетическом опыте декабризма) // Вопросы литературы. 1975. № 11.

762. Соболев Г. Л. Проблемы общественной психологии в исторических исследованиях // Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967.

763. Соболев Г. Л. В. И. Ленин о психологии революционных масс Петрограда в 1917 г. //В. И. Ленин в Октябре и в первые годы советской власти. Л., 1970.

764. Соболев Г. Л. Письма в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов как источник для изучения социальной психологии в России в 1917 г. // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 1. Л., 1968.

765. Соболев Г. Л. Источниковедение и социально-психологические исследования эпохи Октября // История и психология. М., 1971.

766. Соболев Г. Л. Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда в 1917 г. Период двоевластия. Л., 1973.

767. Соболева О. Б. О понимании мини-текста, или Пословица век не сломится // Вопросы психологии. 1995. № 1.

768. Соколов А. К. Лекции по советской истории. 1917-1940. М., 1995.

769. Солдатова Г. У. Психология межнациональной напряженности. М., 1998.

770. Соловьев Ю. Б. Правительство и политика укрепления классовых позиций дворянства в конце XIX в. // Внутренняя политика царизма. Л., 1967.

771. Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л., 1973.

772. Солсо Р. Л. Когнитивная психология. М., 1996.

773. Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

774. Социальная история. Ежегодник. 1998/99. М., 1999.

775. Социально-психологический портрет инженера. По материалам обследования инженеров ленинградских проектно-конструкторских организаций. М., 1977.

776. Социальная психология. Краткий очерк / Под общ. ред. Г. П. Предвечного и Ю. А. Шерковина. М., 1975.

777. Социальная психология и история. М., 1979.

778. Социальная психология. История. Теория. Эмпирические исследования / Под ред. Е. С. Кузьмина, В. Е.Семенова. Л., 1979.

779. Социальная психология классов. Проблемы классовой психологии в современном капиталистическом обществе. М., 1988.

780. Социальная психология личности. М., 1979.

781. Социологическая мысль в России. Очерки истории немарксистской социологии последней трети XIX начала XX веков / Под ред. Б. А.Чагина. Л., 1978.

782. Старикова Л. Театральная жизнь старинной Москвы: Эпоха. Быт. Нравы. М., 1988.

783. Старчевский А. В. Очерк литературы древней истории до Карамзина. М., 1845. (

784. Старшинова И. А. Вопросы социальной психологии в работе Ф. Энгельса "Положение рабочего класса в Англии" // Некоторые вопросы марксистско-ленинской теории и истории КПСС. Томск, 1974.

785. Стеблин-Каменский М. И. Культура Исландии. Л., 1967.

786. Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Л., 1971.

787. Стеблин-Каменский М. И. Миф. Л., 1976.

788. Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 1999.

789. Столин В. В., Намина А. П. Психологическое строение образа мира и проблемы нового мышления // Вопросы психологии. 1988. № 4.

790. Столович Л. Н. Природа эстетической ценности. М., 1972.

791. Стрельский В. И. Источниковедение истории СССР. Период империализма. Конец XIX в. 1917. М., 1962.

792. Сучков И. В. Социальный и духовный облик учительства в России на рубеже Х1Х-ХХ веков // Отечественная история. 1995. № 1.

793. Тамм Э. Ф. К вопросу о причинах изменения отношения к Одиссею в послегомеровские времена // Уч. зап. Тартуского унта, 1974. Вып. 322.

794. Тарле Е. В. Значение архивных документов для истории // Вопросы архивоведения. 1961. №3.

795. Таруашвили Л. И. Тектоника визуального образа в поэзии античности и христианской Европы: К вопросу о культурно-исторических предпосылках ордерного зодчества. М., 1998.

796. Тартаковский А. Г. История продолжается. // Эйдельман Н. Я. Из потаенной истории России ХУШ-Х1Х веков. М., 1993.

797. Тартаковский А. Г. Неразгаданный Барклай: Легенды и быль 1812 года. М., 1996.

798. Тартаковский А. Г. Отечественная война и русская мемуаристика XIX века. М., 1981.

799. Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII первой половины XIX вв. От рукописи к книге. М., 1991.

800. Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX в. М, 1997.

801. Тартаковский А. Г. Социальные функции источников как методологическая проблема источниковедения // История СССР. 1983. № 1.

802. Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. Опыт источниковедческого изучения. М., 1980.

803. Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика XIX в. // История СССР. 1979. № 6.

804. Тартаковский Д. Г. 1812 год и русская мемуаристика Х1Хв. (Опыт источниковедческого изучения). Автореф. дис. доктора исторических наук. М., 1980.

805. Тернер Р. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы социологии. М., 1992. Т. 1. № 1.

806. Титаренко А. И. Нравственный прогресс (Основные исторические черты нравственного прогресса в докоммунистических общественно-экономических формациях. М., 1969.

807. Титаренко А. И. Структуры нравственного сознания. (Опыт этико-философс-кого исследования). М., 1974.

808. Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в. Курс источниковедения истории СССР. Т. 1. М., 1940.

809. Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР. Учеб. пособие. Вып. 1. С древнейших времен до конца XVIII в. М., 1962.

810. Томсинов В. А. Светило российской бюрократии: Исторический портрет М. М. Сперанского. М., 1991.

811. Топоров В. И. Святые и святость в русской духовной культуре: В 2-х т. М., 1995-1998.

812. Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство XVIII века. Формирование бюрократии. М., 1974.

813. Трукан Г. А., Бокарев Ю. П. Источниковедение истории советского общества // Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и XXV съездами КПСС. Вып. 1. Советский период. М., 1978.

814. Тутунджян О. М. Прогрессивные тенденции в исторической психологии Иньяса Мейерсона // Вопросы психологии. 1963. № 3.

815. Тутунджян О. М. Основные работы Иньяса Мейерсона и его последователей по исторической психологии // Вопросы психологии. 1963. № 4.

816. Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка ХУШ-Х1Х века: Языковая программа Карамзина и ее исторические корни. М., 1985.

817. Успенский Б. А. Избранные труды: В 2-х т. М., 1994.

818. Успенский Б. А. Избранные труды: В 3-х т. 2-е изд. М., 1996.

819. Успенский Б. А. Семиотика искусства. М., 1995.

820. Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). М., 1982.

821. Ульянова Г. Н. Предприниматель: Тип личности, духовный облик, образ жизни // История предпринимательства в России: В 2 кн. Кн. 2: Вторая половина XIX начало XX века. М., 1999.

822. Февр Л. Бои за историю. М., 1991.

823. Федев Ю. А. Методологическое значение критики В. И. Лениным мелкобуржуазной психологии. Автореф. дис. канд. философ, наук. Киев, 1976.

824. Федоров В. А. Декабристы и их время. М., 1992.

825. Федоров В. А. Русский крестьянин накануне революционной ситуации 1859—1861 гг. (По материалам центральнопромышленных губерний России) // Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. Т. 6. М., 1974.

826. Федоров В. А. О крестьянских настроениях в период подготовки реформы 1861 г. // Освободительное движение в России. 1975. Вып. 5.

827. Федоров В. А. Основные проблемы движения декабристов // Вестник Московского университета. 1975. № 6.

828. Федосов И. А. Из истории русской общественно-политической мысли. М. М. Щербатов. М., 1967.

829. Феномен российской интеллигенции. История и психология: Материалы международной научной конференции. СПб., 2000.

830. Филимонова О. Н. К социально-психологической характеристике английского нового дворянства XV в. (На основе семейной переписки Пастонов) // Проблемы экономического и политического развития стран Европы в античную эпоху и средние века. М., 1975.

831. Флегонтова С. М. Г. В. Плеханов и социально-психологический анализ искусства // Вестник Ленинградского университета. 1968. № 17: Экономика, философия, право. Вып. 3.

832. Флегонтова С. М. Г. В. Плеханов о социально-психологических предпосылках возникновения искусства // Некоторые вопросы философских наук. Материалы теоретической конференции молодых ученых. Ч. 2. Л., 1968.

833. Флегонтова С. М. Г. В. Плеханов и проблема соотношения общественной психологии и искусства // Науч. доклады высш. школы. Серия: Философские науки. 1968. № 4.

834. Фохт У. Р. Лермонтов. Логика творчества. М., 1975.

835. Франк С. Л. Душа человека: Опыт введения в философскую психологию // Франк С. Л. Реальность и человек. М., 1997.

836. Франк С. По ту сторону "правого" и "левого". Статьи по социальной философии // Новый мир. 1990. № 4.

837. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978.

838. Фуко М. Воля к истине. Поту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1998.

839. Хёйзинга Й. Осень средневековья. Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах. М., 1988.

840. Хёйзинга Й. Нощо Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

841. Хёйзинга Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М., 1997.

842. Ходасевич В. Ф. Державин. М., 1988.

843. Хорошкевич A. JI. Москва XVI столетия // Отечественная история. 1996. № 4.

844. Худушина И. Ф. Царь. Бог. Россия. Самосознание русского дворянства (конец XVIII первая треть XIX вв.). М., 1995.

845. Цветаева H. Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал. 1999. № 1/2.

846. Чайковская О. "Как любопытный скиф." Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. М., 1990.

847. Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени. М., 1996.

848. Чекунова А. Е. Появление исторического анекдота в России // Вопросы психологии. 1997. № 2.

849. Чемерисская М. И. Петр Яковлевич Чаадаев // Вопросы истории. 1994. № 10.

850. Черепнин JI. В. Вопросы методологии исторического исследования. Теоретические проблемы истории феодализма. М., 1981.

851. Черепнин J1. В., Пашуто В. Т. Назаров В. Д. Основные проблемы изучения истории СССР периода феодализма // Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и XXV съездами КПСС. Вып. 2. Дооктябрьский период. М., 1978.

852. Черная JI. А. Русская культура переходного периода от средневековья к новому времени. М., 1999.

853. Черноморский M. Н. Воспоминания участников Великой Отечественной войны как источник исторических исследований // Вопросы истории. 1957. № 3.

854. Черноморский M. Н. Источниковедение истории СССР. Советский период. М., 19761

855. Черноморский M. Н. Мемуары как исторический источник. Учеб. пос. по источниковедению истории СССР. М., 1959.

856. Черноморский M. Н. Мемуары как источник по истории советского общества//Вопросы истории. 1960. № 12.

857. Черноморский M. Н. Работа с мемуарами при изучении истории КПСС. М.: Высшая школа, 1965.

858. Чеснокова И. И. Самосознание личности // Теоретические проблемы психологии личности. М., 1974.

859. Чеснокова И. И. Проблема самосознания в психологии. М., 1977.

860. Чечулин Н. Д. Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников. СПб., 1891.

861. Чикин Б. Н. Из истории социальной психологии в России XIX в. М, 1978.

862. Чирков В. И. Самодетерминация и внутренняя мотивация поведения человека // Вопросы психологии. 1996. № 6.

863. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967.

864. Чудаков А. Сквозь историю. Н. Эйдельман: Стиль ученого и писателя // Литературная газета. 1990. 18 апр.

865. Чудакова М. О Натане Эйдельмане: Еще не вспоминая — помня // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990.

866. Шаронов В. В. Психология класса. Проблемы методологии исследования. Л., 1975.

867. Шепанская Т. Б. Символика молодежной субкультуры: Опыт этнографического исследования системы 1986-1989 гг. СПб, 1993.

868. Шепелев Л. Е. Отмененные историей. Л., 1977.

869. Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969.

870. Шилов К. В. Отголоски декабризма в жизни усадебного дворянства (К портрету Сергея Кривцова) // Освободительное движение в России. 1977. Вып. 6.

871. Шилова-Варьяй1 И. И. Испанцы XIV века: Жизнь среди опасностей // Вопросы истории. 1997. № 4.

872. Шихирев П. Н. Современная социальная психология США. М., 1979.

873. Шкуратов В. А. Глеб Иванович и Иван Ермолаевич в зеркале письменного сознания // Психологический вестник РГУ. 1996. № 1.

874. Шкуратов В. А. Историческая психология. Ростов/Дон, 1994.

875. Шкуратов В. А. Историческая психология. М., 1997.

876. Шкуратов В. А. Психология. Культура. История (Введение в теоретико-методологические основы исторической психологии). Ростов/Дон, 1990.

877. Шорохова Е. В. Психологический аспект проблемы личности //Теоретические проблемы психологии личности. М., 1974.

878. Шорохова Е. В. Социальная психология (Проблемы и задачи) // Методологические проблемы социальной психологии. М, 1975.

879. Шорохова Е. В., Бобнева М. М. Проблемы изучения психологических механизмов регуляции различных видовсоциального поведения // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979.

880. Шутова О. М. Психоистория: школа и методы. Минск, 1997.

881. Штрайх С. Я. Филипп Филиппович Вигель (Историко-литературный очерк) // Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 1. М., 1928.

882. Штуден Л. Л. Морфология культуры. Опыт социопсихологического анализа. Новосибирск, 1997.

883. Щетнев В. Е. Ленинский кооперативный план и некоторые вопросы социальной психологии крестьянства // Место и роль крестьянства в социально-экономическом развитии общества. XVII сессия Симпозиума по изучению проблем аграрной истории. М., 1978.

884. Эдельман О. В. Воспоминания декабристов о следствии* как исторический источник // Отечественная история. 1995. № 6.

885. Эйдельман Н. Я. Апостол Сергей. М., 1975.

886. Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России ХУШ-Х1Х вв. и Вольная печать. М, 1973.

887. Эйдельман Н. Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII начало XIX столетия. М., 1986.

888. Эйдельман Н. Я. Из потаенной истории России XVIII-XIX веков. М., 1993.

889. Эйдельман Н. Я. Лунин. М., 1970.

890. Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд: Повести. М., 1987.

891. Эйдельман Н. Я. "Быть может за хребтом Кавказа." (Русская литература и общественная мысль первой половины XIX в. Кавказский контекст). М., 1990.

892. Эйдельман Н. Я. Первый декабрист. Повесть о необыкновенной жизни и посмертной судьбе Владимира Раевского. М., 1986.

893. Эйдельман Н. Я4 Последний летописец. М., 1983.

894. Эйдельман Н. Я. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984.

895. Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы: Из истории взаимоотношений. М., 1979.

896. Эйдельман Н. Я. Твой XVIII век. Прекрасен наш союз. М., 1991.

897. Элиаде Э. Космос и история: Избр. работы. М., 1987.

898. Эриксон Э. Г. Идентичность: Юность и кризис. М., 1996.

899. Эриксон Э. Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование. М., 1996. ""

900. Эткинд A. M. Содом и Психея. Очерки интеллектуальнойистории Серебряного века. М., 1996.

901. Эткинд А. М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб., 1993.

902. Ю. М. Лотман и Тартуско-Московская семиотическая школа. М., 1994.

903. Юнг К. Аналитическая психология. Прошлое и настоящее. М., 1997.

904. Юнг К. Божественный ребенок: Аналитическая психология и воспитание. М., 1997.

905. Юнг К., фон Франц М.-Л., Хендерсон Дж. Л., Якоби И., Яффе А. Человек и его символы. М., 1997.

906. Юрганов А. Л. Символ Русского государства и средневековое сознание // Вопросы истории. 1997. № 8.

907. Юшин И. Ф. Социальный портрет московских «лишенцев» (конец 1920-х-начало 1930-х гг.) // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

908. Яблочков М. Т. История дворянского сословия в России. СПб., 1876.

909. Ядов В. А. Личность как объект и субъект социальных отношений // Социология и современность. Т. 1. М., 1977.

910. Ядов В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975.

911. Ядов В. А. Социологическое исследование: Методология, программа, методы. М., 1987.

912. Ядов В. А. (в сотрудничестве с Семеновой В. В.). Стратегия социологического исследования: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 1997.

913. Ядов В. А., Водзинская В. В. Внутренняя регуляция социального поведения субъекта (Подход к построению диспозиционной теории) // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976.

914. Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987.

915. Ярошевский М. Г. Наука о поведении: Русский путь // Вопросы психологии. 1995. № 5.

916. Billington J. H. The Icon and the Axe: An interpretive history of Russian culture. N.-Y.: Vintage books, A Division of random house, 1970.

917. The Culture of Autobiography: Constructions of Self-Representation / Folkenflik R., Ed. Stanford University Press. Stanford, California, 1993.

918. Gergen K. J. Social Psychology as History. Journal of personality & psychology. Wash. 1973. Vol. 26. # 2.

919. Jones R. The Emancipation of the Russian Nobility. 1761-1785. Princeton. 1973. ' <

920. Loewenberg P. Fantasy and Reality in History.: Oxford University Press. N.Y., Oxford, 1995.

921. Mintz S. S. Cultural studies in Current Russian Higher Education (With a Sample Syllabus). East & West Education. Vol. 17. Spring & Fall 1996/ # 1 & 2.

922. McRinley R. W. Life Historiés' and Psychobiography Explorations in Theory and Method. N.-Y. Oxford: Oxford University Press, 1984.

923. The New Cultural History / Hunt L., Ed. University of California Press. Berkeley and Los Angeles, 1989.

924. Paperno I. Chernyshevsky and the Age of Realism. A Study in the Semiotics of Behavior. Stanford University Press. Stanford, California, 1988. (На рус. яз.: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М., 1996).

925. Raeff M. Origins of the Russian Intelligentsia. The Eighteenth-Century Nobility/N.-Y., 1966.

926. Roosevelt P. R. Life on the Russian country estate: a social and cultural history. Yale University Press, 1995.

927. Vernant J.-P. Mortals and immortals: collected essays. Edited by F. I. Zeitlin. Princeton University Press. Princeton, New Jersey: 1991.

928. Vernant J.-P. Mythe et pensée chez les Grecs: Etudes de psychologie historique. Paris, 1965.

929. Zelnik R. E. Law and Disorder on the Narova River: The Kreenholm Strike of 1872. University of California Press. Berkeley and Los Angeles, 1995.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Минц, Светлана Самуиловна

Введение диссертации2000 год, автореферат по истории, Минц, Светлана Самуиловна

Список научной литературыМинц, Светлана Самуиловна, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

Похожие темы диссертаций