автореферат диссертации по политологии, специальность ВАК РФ 23.00.02
диссертация на тему: Российская традиция общественно-политического участия

Полный текст автореферата диссертации по теме "Российская традиция общественно-политического участия"

На правах рукописи Летняков Денис Эдуардович

РОССИЙСКАЯ ТРАДИЦИЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ (Х1-НАЧАЛО XX ВВ.)

Специальность 23.00.02 - «Политические институты и процессы, политическая конфликтология, политические технологии»

АВТОРЕФЕРАТ

Диссертации на соискание ученой степени кандидата политических наук

3 о АП? 2203

Москва-2009

003467981

Работа выполнена в секторе истории политической философии Учреждения Российской Академии наук Институт философии РАН

Научный руководитель:

кандидат философских наук, доцент Глинчикова А.Г. Официальные оппоненты:

доктор политических наук, профессор Тимофеева Л.Н. кандидат политических наук Кагарлицкий Б.Ю.

Ведущая организация:

Российский государственный гуманитарный университет, кафедра социальной философии.

Защита состоится в 15-00 часов «12» мая 2009 г. на заседании диссертационного совета Д.002.015.05 в Учреждении Российской Академии наук Институт философии по адресу: 119 991, Москва, ул. Волхонка, д. 14.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Учреждения Российской Академии наук Институт философии РАН.

Автореферат разослан « У» а _2009 г.

Учёный секретарь Диссертационного совета

Кандидат политических наук

Ильинская С. Г.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Постановка проблемы исследования. В отечественных социальных науках распространено представление о русской политической традиции как сугубо недемократичной, авторитарной. Известный миф о «тысячелетнем рабстве» рискует стать общим местом в размышлениях об истории и перспективах формирования в России общества гражданского типа, возможность построения которого видится многими лишь через отказ от сущностных характеристик российской социально-культурной идентичности. Однако есть определенные основания полагать, что подобное жесткое противопоставление демократии российским культурным и политическим традициям является не вполне правомерным.

Конечно, трудно спорить с тем, что сегодня взаимоотношения общества и власти в России носят во многом патерналистский характер, недостаточно выработаны механизмы гражданского контроля, политическая культура населения далека от стандартов развитых демократий. Как сложно не согласиться и с тем, что многое из этого стало наследием нашего исторического прошлого. В то же время существует ряд явлений и фактов, которые плохо вписываются в концепцию извечного российского авторитаризма, якобы никогда не имевшего в нашей стране серьезных альтернатив - речь идет, например, о вечевой традиции древнерусских городов, насчитывающей более двух столетий, о мощных процессах социальной и политической интеграции в Смутное время, о широком земском движении пореформенной России. А раз так, то может быть правильнее вести речь не о некой авторитарной доминанте, изначально присущей русской государственности, но о том, что в России на разных исторических этапах имели место определенные предпосылки и тенденции к становлению гражданских институтов, которые были сорваны и не получили своего завершения?

Ответу на этот вопрос и посвящена настоящая диссертация. Ее главную проблему можно сформулировать так: почему в России так и не сформировался гражданский тип взаимоотношений между властью и

обществом и соответствующие ему гражданские формы политического участия? Для решения этой проблемы мы предложили обратиться к прошлому, выбрав в качестве объекта исследования характер взаимоотношений между обществом и властью в России на протяжении достаточно длительного временного отрезка - от зарождения древнерусской государственности и до начала XX в. Предметом исследования, и в то же время инструментом, позволившим нам провести необходимый анализ, стали институты участия, которые всегда являются своеобразной «лакмусовой бумажкой» для характеристики политической конфигурации «власть-общество». Три крупных исторических периода (домонгольская Русь - Московское государство -Императорская Россия), каждый из которых сформировал свой тип (или типы) общественно-политического участия, мы рассматриваем сквозь призму определенного института (вече - Земские соборы - земство), в наибольшей степени, на наш взгляд, раскрывающего специфику эпохи, логику ее политического развития, а также особенности сложившихся здесь взаимоотношений между правящей элитой и остальным населением.

Безусловно, российская традиция общественно-политического участия не исчерпывается этими тремя институтами, но поскольку нашей задачей был не исторический обзор всех существовавших в России форм участия, а прояснение конкретной политологической проблемы, то нас интересовали, в первую очередь, те «узловые моменты», анализ которых имеет непосредственное отношение к этой самой проблеме.

Нельзя не отметить и еще одно важное обстоятельство - мы ограничили рамки диссертации дореволюционной эпохой, поскольку нам хотелось показать, прежде всего, сам момент зарождения того негражданского типа взаимоотношений общества и власти, который до сегодняшнего дня во многом определяет облик российской социально-политической системы. Каким образом сформировался этот тип? Какие факторы оказывали на него влияние? Почему в России не смогли получить должного развития импульсы противоположного характера? - вот вопросы, которые волнуют автора

диссертации в данном исследовании. Что касается событий 1917 г. и последующего периода, то мы видим здесь весьма специфичную попытку революционным путем преодолеть разрыв между властью и обществом, утвердить новую социальную систему. И эта попытка требует осмысления в рамках отдельного исследования. С другой стороны, при всех своих особенностях, постреволюционная эпоха не смогла, по нашему мнению, переломить сложившийся патерналистский механизм взаимодействия государства и общества, а потому она видится нам во многом уже результатом определенных тенденций, рассматриваемых в данной работе.

Также хотелось бы оговориться по поводу употребления в работе категории «политическое участие». Как известно, теоретическое изучение проблемы участия началось во второй половине XX в. на Западе и было связано первоначально с работами американских ученых-бихевиористов, которых заинтересовало политическое участие с точки зрения человеческого поведения. Одной из первых фундаментальных работ в данной области стала книга Г.А. Алмонда и С. Вербы «The Civil Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Countries» (Princeton, 1963). Позже С. Верба в соавторстве с другими учеными провел еще ряд исследований по проблеме политического участия, где были рассмотрены различные его аспекты и влияющие на него факторы (гендерный, имущественный, образовательный и т.д.). Речь идет о книгах «Participation in America» Verba S., Nie N.H. (N.Y., 1972); «Participation and Political Equality. A seven-nation comparison». Verba S., Nie N.H., Kim Jae-on. (Cambridge a.o., 1978); «Voice and Equality. Civic Voluntarism in American Politics». Verba S., Schlozman K.L., Brady H.E. (Cambridge a.o., 1995). Важное место в корпусе работ, связанных с вопросом участия, занимает известная книга Лестера Милбратса (Milbrath L.W.) «Political Participation. How and Why Do People Get Involved in Politics?». (Chicago, 1965), a также вышедшая в свет в конце 60-х гг. работа С. Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах» (русское издание - М., 2004). Особое внимание политическому участию уделяли сторонники т.н. партиципаторной демократии, например, «новые левые» (П.

Гудмэн, Т. Хейден, Ф. Фанон), сформулировавшие в 1960-1970-х гг. идею «общества участия». Сюда же можно отнести и концепцию делиберативной демократии Ю. Хабермаса, под которой немецкий философ понимает власть мнений народа, реализуемой посредством широкой и постоянной коммуникации.

На сегодняшний день в западных общественных науках категория участия занимает одно из важных мест, там выработана достаточно мощная теоретическая и эмпирическая база по данному вопросу. При этом какой-то универсальной, общепризнанной интерпретации понятия «политическое участие» так и не сложилось, имеет место довольно широкая его трактовка, скажем, одно из наиболее известных определений участия, принадлежащее американскому политологу Дж. Нагелю, подразумевает под ним «действия, посредством которых рядовые члены любой политической системы влияют или пытаются влиять на результаты ее деятельности»1.

Однако возникает закономерный вопрос - можно ли использовать научную категорию, созданную на Западе и применяемую, как правило, для анализа современных западных политических систем, в качестве инструмента исследования российских реалий, да еще и многовековой давности? На наш взгляд, ответ может быть положительным, и вот почему. Дело в том, что с точки зрения науки вряд ли продуктивным является чрезмерное увлечение тем, что принято называть «особым путем России». Конечно, мы не можем игнорировать значительную специфику отечественного исторического и социально-политического опыта, о который часто разбиваются многие теоретические построения, смоделированные на Западе. Тем не менее, это не означает, что для описания российской действительности нужно изобретать какой-то особый научный язык, ведь как верно отмечено по этому поводу в недавно вышедшей монографии А. Ахиезера, И. Клямкина и И. Яковенко, «наука имеет дело с классами, совокупностями явлений, а не с отдельными явлениями», а потому, придумывая для России свою собственную

1 Цит. по: Гончаров Д.В. Теория политического участия. М., 1997. С. 6.

6

терминологию, мы невольно переходим на «язык метафор, а не понятий (курсив авт. диссер.)»2. Поэтому задача исследователя, занимающегося Россией, состоит не в полном отказе от западного понятийного аппарата, а в том, чтобы переопределить, расширить, адаптировать его так, чтобы он стал адекватным изучаемому объекту. К тому же в данном случае этому благоприятствует само, предельно широкое, понимание участия - если мы возьмем уже цитированное выше определение Дж. Нагеля, то увидим, что речь здесь идет ни о чем ином как о попытке обычных людей повлиять на действия элиты, их стремлении быть вовлеченными в процессы, от которых зависит их судьба и благополучие, о желании быть не просто пассивным объектом управления, но в какой-то степени участвовать в принятии общезначимых решений. И тенденции к этому мы увидим и на новгородском вече, и на московском Земском соборе, и в каком-нибудь тамбовском земстве пореформенной эпохи.

В то же время мы отдаем себе отчет в том, что в традиционном обществе, с которым данная диссертация будет преимущественно иметь дело, пространство политического, механизмы взаимодействия власти и населения и институты участия сильно отличаются от тех, что существуют в современных политических системах, и было бы все-таки неверно механически переносить понятие из XX столетия в век XI или XVII. Поэтому мы решили несколько смягчить исходный канонический термин «политическое участие», заменив его категорией «общественно-политическое участие», которую мы трактуем более широко и нейтрально - как любую инструментальную активность общества в политической сфере, любые осознанные формы социально-политической деятельности неэлитных общественных групп, целью которой является участие в принятии общезначимых решений или оказание влияния на власть.

Актуальность исследования. В настоящее время в мире происходят серьезные изменения, связанные с глобализацией, научно-технической

2 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 190.

7

революцией, становлением информационного общества и т.д. И в этих условиях конкурентоспособность того или иного социума, его достойное место в мировом сообществе будут не в последнюю очередь зависеть от того, насколько ему удастся развить демократические, гражданские институты, выработать механизмы участия населения в политических, экономических и культурных процессах. Поэтому для стран, в которых процесс демократизации системы «власть-общество» в той или иной степени «запаздывает», вопрос о демократическом транзите сегодня - один из главных. В число таких государств входит и Россия. При этом очевидно, что демократия, превращаясь в универсальный феномен, может и должна иметь в каждой стране свои особенности, в зависимости не только от текущих обстоятельств, но и от менталитета, политических традиций, культурных установок общества, его истории. В связи с этим для выстраивания эффективной стратегии политической модерншации в России необходимо понять, насколько органичны для русской культуры демократические тенденции, насколько совместима русская политическая традиция с гражданским вектором развития, что из нашего прошлого может помочь, а что помешать в построении общества гражданского типа. Обращение к российской политической истории, изучение того, как сформировалась в России своеобразная политическая культура и как складывались отношения между властью и народом в исторической ретроспективе, могут помочь нам адаптировать демократические принципы, «переоткрыть их заново» (Плимак Е.Г., Пантин И.К.) применительно к нашему обществу. Также это позволит лучше понять нынешние трудности и противоречия в функционировании гражданских институтов, сложности, с которыми сталкивается процесс демократизации российского общества в постсоветскую эпоху.

Говоря о степени разработанности темы, стоит отметить, что данная диссертация имеет определенную специфику - будучи по своей проблематике работой социально-политической, а не исторической, она при этом основывается преимущественно на исторических изысканиях, а потому

использованный нами материал можно условно разделить на две части: историографический, источниковедческий и политологический. К первой группе работ относятся многочисленные исследования веча, Земских соборов и земств, сделанные дореволюционными, советскими и российскими историками, а также непосредственные источники - летописные материалы, законодательные акты, документы, воспоминания очевидцев событий и т.д. Вторая часть использованных автором работ включила в себя собственно политологические труды, посвященные политической традиции России в целом или каким-то ее аспектам. Они стали основой концептуальной, мировоззренческой базы диссертации. Формулируя свою концепцию, мы опирались на определенную интеллектуальную традицию в России, корни которой идут еще от А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского. Коротко говоря, суть ее - в попытке нахождения в России, на основе аутентичных социальных институтов, альтернативы авторитарному пути развития русского общества. Для теоретиков народничества такой альтернативой, как известно, был социализм, основу которого они усматривали в крестьянской общине. Сегодня в этом же русле работает ряд известных ученых, среди которых можно выделить И.К. Пантина, Е.Г. Плимака, Г.Г. Водолазова - они делают акцент в большей степени на исследовании российской революционной традиции; A.A. Кара-Мурзу, который много лет занимается изучением истории либеральной мысли в России; A.JI. Янова и И.М. Клямкина, доказывающих в своих работах, что представление о русской истории как исключительно авторитарной является большим упрощением; А.Г. Глинчикову, в центре научных интересов которой - особенности вхождения русского общества в эпоху модернити. Преимущество данного подхода, объединяющего всех этих авторов (при разности их взглядов и убеждений), заключается в том, что он дает возможность для спокойного и объективного анализа, позволяя избежать двух крайностей в лице радикального западничества, которому Россия со всей ее историей представляется каким-то аморфным, косным образование, которое обязательно нужно цивилизовывать извне и «национально-державной»

идеологии, склонной к идеализации прошлого и усматривающей в патернализме российской социальной системы некое самобытное начало, которое следует всячески охранять и укреплять.

Цель исследования заключается в том, чтобы с помощью ретроспективного анализа институтов участия выяснить, существовали или нет в России тенденции к гражданской трансформации социально-политической системы и если такие тенденции были, то почему они не получили своего завершения. Для достижения этой цели автор ставит перед собой несколько промежуточных задач: во-первых, последовательно рассмотреть развитие институтов и форм общественно-политического участия в России от зарождения государственности на восточнославянских землях и до начала XX в.; во-вторых, изучить те предпосылки и возможности, которые давали институты участия для вызревания демократических, гражданских тенденций (всего мы выделяем три таких «импульса», которые могли стать толчком к гражданской трансформации русского общества, каждому из них посвящена отдельная глава); в-третьих, проанализировать причины незавершенности этих «гражданских импульсов», их связь между собой и последствия каждой неудачи для дальнейшего развития российской социально-политической системы; в-четвертых, сформулировать общие выводы относительно характера взаимоотношений между обществом и властью в России, который складывался на протяжении ее истории.

Методология работы включает в себя как общенаучные, так и конкретно-научные методы исследования. К первым относятся анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, аналогия, моделирование. Ко вторым -сравнительно-исторический метод (отвечая на современную проблему, мы исследовали ее в исторической перспективе, сопоставляя социально-политические институты на разных исторических этапах), сравнительно-политологический (сравнивая различные модели общественно-политического участия, проводя определенные параллели между социально-политическими

процессами и институтами в России и на Западе), институциональный, а также метод анализа документов.

Научная новизна исследования состоит в следующем:

1) В диссертации впервые в отечественной науке ставится задача последовательного изучения характера взаимоотношений власти и общества в России на достаточно длительном временном отрезке, используя в качестве предмета научного анализа институты участия.

2) При этом предпринимается попытка переопределить и уточнить категорию «политическое участие», применительно к традиционному обществу.

3) На основе исследования институтов участия в работе показано, что российские социальные реалии были многовариантными, в том смысле, что в разное время они давали возможности для различных путей развития общества, в том числе и демократического.

4) Исходя из этого, в диссертации, с привлечением значительного исторического материала, рассматривается вопрос о том, какие собственные, аутентичные импульсы для формирования гражданских институтов существовали внутри русского социума.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Характер взаимоотношений между властью и обществом в России не был одинаков и существенно менялся на различных этапах ее истории. Автор приходит к выводу, что эти взаимоотношения прошли через серьезную эволюцию, в которой имел место как тренд усиления авторитарного начала, так и тенденции обратного порядка, когда патерналистская структура властвования оказывалась значительно ослабленной.

2. Если отношения народа и государства в России не укладываются в чисто патерналистскую модель взаимодействия, это означает, что русскому обществу не были чужды демократические, гражданские тенденции в социально-политической сфере и они не являются достоянием исключительно западной цивилизации.

В то же время, российские институты участия, на базе которых протекали демократические процессы, имели определенные особенности. Так, деятельность веча и Земских соборов была очень слабо формализована и опиралась скорее на обычай, нежели на какие-то юридические основания. В России, не испытавшей влияния римской правовой традиции, не возникло ничего подобного европейскому «городскому праву» (хотя серьезным шагом в этом направлении можно считать установившуюся с середины XII в. практику заключения договора между городской общиной и князем); не стала успешной и попытка юридического закрепления компетенции Земских соборов с помощью т.н. «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича - ее положения были нарушены уже при его преемнике. Слабость правовой традиции в России во многом предопределила уязвимость институтов участия перед лицом власти, непрочность политических завоеваний русского общества. Что касается еще одного рассматриваемого нами института - земств пореформенной эпохи, то его специфика была связана с громадным социокультурным расколом в имперском обществе. В результате этого раскола социальные группы, представители которых входили в состав земских органов, не просто находились в состоянии глубокого конфликта между собой, но, более того, были культурно и цивилизационно чуждыми друг другу, что сделало невозможным устойчивый и конструктивный диалог между ними.

3. Два предыдущих тезиса необходимым образом подводят автора к мысли о том, что базовое различие социально-политической истории России и Запада состоит не в отсутствии у нас гражданских тенденций и импульсов, характерных для Европы, а в том, что в России они систематически срывались и не получили своего завершения. Этот момент часто ускользает от внимания исследователей отечественной государственности, многие из которых склонны экстраполировать характер современной российской социальной системы на все ее прошлое. Тогда как патернализм государства и власти в нашей стране -это не некая изначальная доминанта, «судьба» России, а результат действия

определенных объективных и субъективных факторов, которые мы рассматриваем в данной работе.

Теоретическая и практическая значимость работы определяются тем, что данная диссертация позволяет преодолеть ряд устойчивых стереотипов, сформировавшихся в отношении русской политической традиции и политической культуры россиян, по-иному взглянуть на многие факты отечественной истории, а также на перспективы движения России к обществу гражданского типа. Материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по политической истории России.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы работы были изложены в ряде публикаций (их список приводится в конце автореферата). Некоторые материалы диссертации были также использованы при чтении диссертантом лекций по истории русской политической мысли для студентов 2 курса факультета политологии Государственного университета гуманитарных наук. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на секторе истории политической философии ИФ РАН.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, четырнадцати параграфов, заключения и списка литературы из 123 источников. Объем диссертации составляет 139 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, формулируется главная проблема исследования, его цель и задачи, дается характеристика степени разработанности темы диссертации, определяется методологическая база работы, ее научная новизна, теоретическое и практическое значение.

Глава I «Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор формирования общественно-политического участия протогражданского типа» состоит из шести параграфов. Первый параграф посвящен анализу предпосылок вызревания вечевых форм участия в Древней Руси. Первой такой

предпосылкой стал высокий уровень урбанизации, который являлся следствием развития транзитной торговли через восточнославянские земли (волжский торговый путь и «из варяг в греки»),

Торгово-ремесленный характер городов формировал большую массу свободного населения, которое по мере разложения родоплеменного строя и складывания новых социальных связей начинает консолидироваться в единое городское сообщество. И не случайно с середины XI в. мы встречаем в источниках все более частое упоминание о вече - это было внешним проявлением возросшей активности городских общин, которые использовали для канализации своей воли институт, привычный для славянского населения еще с архаичных времен (изначально вече - это племенная сходка). Похожие процессы можно было наблюдать и в средневековой Европе, в особенности на Апеннинах, где уже в 1Х-Х вв. горожане начали борьбу со своими феодальными сеньорами, в результате которой в Северной и Средней Италии практически повсеместно возникали самоуправляющиеся коммуны. Средневековый европейский город стал носителем того динамичного начала, под влиянием которого складывались предпосылки для демократизации общества, вызревания гражданских форм участия, и важно подчеркнуть, что русские города домонгольской эпохи не представляли собой исключения из этого общеевропейского правила.

Вторым фактором, способствующим развитию вечевых институтов, стал полицентризм. Известно, что в Древней Руси так и не сложилось единой государственности, которая охватывала бы всю территорию расселения восточных славян. Государственность была достаточно аморфной и децентрализованной, она была локализована в городах, которые распространяли свою власть на окружающую территорию, что называлось в терминологии того времени волостью или землей. Каждая древнерусская волость включала в себя правящий город (он назывался «старшим»), подчиненные ему города («пригороды») и сельскую округу. По названию старшего города обозначали и всю землю - Новгородская, Киевская,

Владимирская и т.д. Русь была своеобразной конфедерацией таких волостей, которые хотя иногда и собирались под властью какого-либо сильного князя, тем не менее, никогда не являлись единым целым. Волостное устройство благоприятствовало развитию вечевых институтов, поскольку позволяло всем гражданам непосредственно участвовать в политической жизни, сойдясь на городской площади.

Во втором параграфе первой главы анализируется социальный состав древнерусского веча. С привлечением летописного материала автор показывает, что это был общегородской орган власти, куда, наряду с аристократией, входили и представители социальных «низов», бывшие полноправными членами городской общины. Статус гражданина в Древней Руси, как, впрочем, и в Европе, был связан с внесением определенных денежных взносов в городскую казну. А поскольку основной единицей налогообложения на Руси традиционно был «дым», т.е. двор, домохозяйство, то и гражданскими правами обладали все свободные домохозяева, т.е. главы семейств. Зависимые категории населения — закупы, рядовичи, холопы, челядь и пр. - политических прав были лишены. С этой оговоркой мы можем признать вече институтом демократическим по своему составу.

Влияние древнерусского «демоса» на политическую жизнь усиливала и особенность военной организации, предполагавшая поголовную вооруженность всех свободных мужчин, которые составляли народное ополчение. Это делало социальные «низы» достаточно самостоятельными по отношению к знати, ведь «вооруженный общинник - плохой объект для эксплуатации» (И.Я. Фроянов).

Третий параграф первой главы посвящен компетенции вечевых собраний. Диссертант приходит к выводу, что вече в древнерусских городах так и не стало постоянно действующим органом, занимающимся текущими делами управления. Они собиралось лишь по мере необходимости, когда существовал какой-либо вопрос, требующий всенародного обсуждения. Тем не менее, компетенция веча была значительной, оно могло вмешиваться во все сферы государственного управления и законодательства, включая обсуждение

вопросов войны и мира, принятие судебных решений, утверждение некоторых законодательных актов и т.д. Но бесспорно важнейшим правом, ставшим результатом развития городских общин и вечевых институтов, была возможность смещать князей с престола и призывать новых.

Все большую вовлеченность народа в процесс распределения княжеских «столов» мы можем наблюдать со второй половины XI в. В Киеве первый такой случай датируется 1068 годом. В других городах, которые были зависимы от Киева и были вынуждены принимать оттуда князей-наместников, эта тенденция набирает обороты по мере обретения автономии. Утверждение порядка выборности князей стало важной вехой в развитии отношений между обществом и властью в домонгольский период. С началом избрания князей на Руси утверждается новый, общественный тип легитимации власти, когда для ее завоевания и удержания Рюриковичи уже не могли рассчитывать исключительно на свою дружину, теперь необходимо было и согласие со стороны общества; а князь из верховного правителя земли превращается в «главу городского управления» (В.Л. Махнач) - приходя в город со своей дружиной и выполняя ряд общественно важных функций (управление, суд, военная защита), он получает от городской общины вознаграждение в виде «кормлений» - определенного дохода с волости.

В четвертом параграфе первой главы автор анализирует взаимоотношения между вечем и князем и показывает, что утвердившееся в нашей историографии представление о древнерусских князьях как о единовластных правителях не совсем верно. Ведь по мере усиления городских общин, вече и князь все в большей степени выступают как равные стороны во взаимоотношениях друг с другом, важным показателем этого стала практика заключения договоров, которая начала устанавливаться не позднее второй половины XII в.: утверждаясь на престоле, князь должен был заключать с городской общиной договор, обозначающийся в источниках как «ряд», «наряд» или «поряд». В нем оговаривались некоторые условия получения князем власти, размеры княжеских «кормлений» и т.д.

Установление подобных взаимоотношений между горожанами и князем, значительная социально-политическая активность древнерусского населения, развитые традиции самоорганизации позволили нам охарактеризовать тип участия, сложившийся в Древней Руси как «протогражданский». Вместе с тем, необходимо признать, что древнерусское вече не стало еще полноценным политическим институтом - оно созывалось достаточно нерегулярно и не участвовало в решении многих текущих вопросов управления; сами собрания были зачастую довольно хаотичными и нередко заканчивались рукопашными схватками между спорящими «партиями», напоминая в этот момент в большей степени племенную сходку времен военной демократии, нежели орган государственной власти. Но самое главное - компетенция веча не была очерчена законодательными рамками, она основывалась на обычае, подкрепленном возросшей мощью городских общин (хотя важной предпосылкой к формализации политического процесса стала складывавшаяся практика заключения «ряда»).

И здесь мы сталкиваемся, пожалуй, с единственным фундаментальным различием между русским и европейским средневековым городом: в Европе на формирование свободных городов огромное влияние оказало античное наследие, в частности, рецепция римского права (которое в городах активно изучалось и преподавалось), поэтому на Западе результаты освободительной борьбы городов получали правовое закрепление в виде хартий, городских статутов и т.д. Это сделало завоевания европейских горожан более устойчивыми и привело к тому, что на Западе протогражданская система отношений между властью и обществом получила импульс для дальнейшего развития и уже в Новое время превратилась в собственно гражданскую. На Руси римская правовая традиция была неизвестна, здесь государственность в целом и отдельные ее институты не испытали сколько-нибудь серьезного цивилизаторского влияния извне, следовательно, имели гораздо больше пережитков родоплеменных отношений, поэтому и традиция общественного

участия несла в себе ряд архаичных черт, которые обусловили некоторые ее слабые стороны.

Пятый параграф первой главы посвящен географии распространения вечевых порядков на Руси. Здесь доказывается, что становление вечевых институтов было не каким-то локальным процессом, характерным, например, для северо-запада Руси, а общерусской тенденцией. Несмотря на наличие некоторой местной специфики, политическое устройство древнерусских земель вплоть до татаро-монгольского нашествия не имело принципиальных различий, по крайней мере, современники этих различий не видели. Об этом говорит, в частности, известный фрагмент Лаврентьевской летописи, датируемый 1176 г.: «Новгородци бо изначала и Смоляне и Кыяне и Полочане и вся власти [т.е. все волости - авг. диссерт.] яко на думу на вече сходятся. На что же старейшин сдумают, на томь же пригороди станут»3.

В последнем параграфе первой главы рассматриваются причины упадка вечевого строя на Руси в середине XIII в. Главной них стало монгольское нашествие, повлекшее разрушение и упадок большинства городов. Помимо этого в полном запустении оказалась теперь транзитная торговля через русские земли, которая была главной причиной расцвета городов в предшествующие века: с приходом монголов речные пути стали небезопасными, да и в европейской торговле с Востоком после IV крестового похода появился новый посредник - Венеция. Все это естественно подтачивало опору вечевого строя -сильную городскую общину.

Глава II «Развитие форм общественно-политического участия в московскую эпоху» включает в себя четыре параграфа.

В первом параграфе анализируются взаимоотношения общества и власти, которые установились после татаро-монгольского нашествия. Диссертант делает вывод, что в процессе собирания русских земель и складывания национального государства в России формируется специфический тип участия, который можно обозначить как «религиозно-общественный».

3 Полное собрание русских летописей. М., 1962. Т. 1, стб. 377-378.

18

Суть его заключалась в том, то в условиях отсутствия институционально оформленных каналов социально-политического участия церковь как бы заменяла их, выполняя важную функцию общественного контроля за властью

Этот тип участия был связан с той огромной ролью, которую получила православная церковь на Руси во время ордынского ига. Тогда значение религии для населения русских земель многократно возрастает, поскольку в условиях борьбы с иноверными захватчиками именно христианство становится основой самоидентификации народа, доминантой общественной психологии. На основе православия формируется национальное самосознание, складывается чувство общности, что являлось необходимым условием для становления национального государства. Русская церковь, став в годы монгольского ига подлинно национальной, сыграв важнейшую роль в процессе объединения земель, пользовалась в обществе огромным моральным авторитетом и, в силу этого, была серьезным актором политической жизни. При этом церковь находилась в определенной независимости от светской власти и оставалась долгое время не государственным, а именно общественным институтом, стремясь выражать, прежде всего, голос общества и влиять на власть в интересах «Земли».

Во втором параграфе рассматриваются процессы институционализации участия в рамках Московского государства, а также предпосылки Смутного времени, ставшего попыткой утвердить принципиально иные отношения между властью и обществом, близкие по своей сути к гражданским.

Автор отмечает, что наиболее существенным минусом религиозно-общественного типа участия было отсутствие в нем институтов, которые бы позволяли самому населению быть регулярно включенным в социально-политический процесс, ведь в данном случае церковь как бы заменяла собой «нормальные» социально-политические формы участия, воздействуя на власть исключительно на основе обычая, опираясь на свой высочайший общественный авторитет. И в этом смысле важно было возникновение внутри одного из течений в русской церкви, нестяжательства, идеи общенародного совещания,

которое должно было привлечь к управлению государством представителей общества. В условиях острого социального кризиса в стране конца 40-х гг. XVI в. эта идея была реализована - члены «Избранной рады» Сильвестр и Алексей Адашев, тесно связанные с лагерем нестяжателей, принимают решение о созыве в 1549 г. Земского собора. Это стало первым шагом к институции участия в России, к началу перехода от «религиозно-общественных» к «социально-политическим» его формам.

Однако вскоре Грозный пошел на разрыв с кругом Сильвестра и Адашева, предпочтя коллегиальному управлению «самодержавие», которое он трактовал в чисто абсолютистском духе, как власть сакральную, а потому свободную от любых форм общественного контроля. Опираясь на такое понимание самодержавия, Грозный устанавливает в стране систему властвования (опричнину), основанную на неограниченном терроре против собственного народа и той части церкви, которая не могла принять эту антиобщественную политику.

Опричнина вызвала тяжелейший социально-экономический и политический кризис в стране, важной частью которого был кризис легитимации власти и, если брать шире, то и кризис патерналистской социально-политической системы. Ужасы грозненского правления нанесли серьезный удар по восприятию царя в общественном сознании как защитника, гаранта мира и справедливости. В этих условиях общество должно было или распасться, или выработать новые принципы интеграции. Драматичный период выхода из этого системного кризиса известен как Смутное время. Ему посвящен третий параграф второй главы.

По мере погружения страны в состояние безвластия и «войны всех против всех», в русском обществе можно было явно видеть нарастание мощных процессов социальной активности, которые опирались как на существовавшие прежде институты участия (органы местного самоуправления), так и на совершенно новые (Советы всей земли и народные ополчения, включавшие в себя представителей десятков городов). Следствием этого общественного

подъема стало освобождение страны от иностранных интервентов и преступных элементов, а также восстановление государственности. Однако государственность эта была уже совсем другой.

Во время Смуты на волне беспрецедентной социальной активности (а также под влиянием пережитого опыта опричнины), в русском обществе зарождаются и реализуются на практике две фундаментальные гражданские идеи: идея защиты от властного произвола («крестоцеловальная запись» Василия Шуйского, проект Михаила Салтыкова, Приговор Первого ополчения, «ограничительная запись» Михаила Романова) и идея легитимации власти через участие в управлении представителей общества. Такое участие осуществлялось во время Смуты и сразу после нее с помощью института Земских соборов, которые в этих, фактически революционных условиях приобретают совершенно иное положение в политической системе. Земский собор был высшим органом власти в I и II народном ополчении, он беспрерывно заседал при избранном царе Михаиле Романове. Новый статус соборов был закреплен в т.н. «ограничительной грамоте», согласно которой без участия соборов не могли решаться вопросы войны и мира, сбора податей, а также издание новых законов. Избрание царя и юридическое ограничение его власти означало возникновение уже совсем иного типа легитимации власти, основанного не на сакральности властных институтов, а на общественном согласии.

Таким образом, хотя после Смуты политические формы продолжают во многом оставаться старыми - тот же царь, Боярская Дума, Земские соборы,-но теперь они наполняются новым содержанием. Это был действительно «прорывной» момент для русского общества, который мог стать импульсом для формирования полноценных гражданских отношений между «Землей» и «Властью». Однако уже довольно скоро в России начинают прослеживаться тенденции к пересмотру политических итогов Смутного времени. Столкновение патерналистских и гражданских тенденций в русском обществе середины XVII в. рассматривается в четвертом параграфе второй главы.

Уже при преемнике Михаила Федоровича, Алексее Михайловиче, общественный подъем сменился реакцией. Окрепшая романовская элита решает опереться на служилое сословие для того, чтобы нейтрализовать опасные для себя гражданские тенденции. Общество, которое едва начало чувствовать себя субъектом политики, в котором гражданские формы легитимации власти и контроля за ней только начали развиваться, не смогло отстоять и закрепить свои политические завоевания. Как следствие, была уничтожена «ограничительная запись», прекращается созыв Земских соборов (последний состоялся в 1653 г.).

Но для того, чтобы патерналистская система в России стала завершенной, необходимо было не только ликвидировать новые «социально-политические» формы участия, но и нанести удар по старым, «религиозно-общественным». И здесь важнейшую роль сыграли события церковного раскола, которые, во-первых, существенно дискредитировали русскую церковь и само православие в глазах общества, а, во-вторых, «выдавили» из церкви наиболее принципиальную, наиболее последовательную в своих взглядах часть духовенства, которая была противницей огосударствления и бюрократизации религиозных институтов. В результате, на излете московской эпохи в России окончательно оформляется авторитарная социально-политическая структура.

Глава III «Институты участия в пореформенной России и попытка гражданской трансформации имперского общества» состоит из четырех параграфов.

Первый параграф посвящен формированию имперской социально-политической системы. В ходе петровской секуляризации и модернизации патерналистские и авторитарные черты российской власти были парадоксальным образом сохранены и даже упрочены. Осуществленная Петром I «вестернизация» являлась попыткой вписать Россию в когорту ведущих мировых держав, политически и экономически интегрироваться с ними, встать в один ряд с европейскими империями. В чем-то это удалось, однако срыв гражданских тенденций в середине XVII в. сделал имперское бытие России

весьма специфичным. Ведь если могущество европейских колониальных империй основывалось на выкачивании ресурсов из заморских территорий (в то время как в метрополиях складывались национальные государства и шли процессы социальной эмансипации), то в России объектом эксплуатации стал собственный народ, а вместо эмансипации общества имело место почти полное бесправие большинства его членов (за исключением дворянской элиты, этой своеобразной «метрополии», отгороженной от остального населения юридически, политически, экономически и культурно). Понятно, что такая социальная система подспудно содержала в себе громадные проблемы и противоречия.

После поражения России в Крымской войне, остро поставившего вопрос о преодолении отсталости страны, внутри русской элиты активизируется «либеральное» крыло. Оно инициировало комплекс преобразований (т.н. Великие реформы), который должен был предложить гражданскую альтернативу прежнему пути развития русского общества. Одну из ключевых ролей в этом процессе должна была сыграть земская реформа, задача которой состояла в том, чтобы преодолеть отчужденность между различными социальными слоями, вовлечь в гражданскую жизнь категории населения, которые последовательно выдавливались из нее в течение двух предыдущих веков. Структура и функции новых институтов участия, созданных по земской реформе, рассматриваются во втором параграфе.

Автор отмечает, что созданные в 1864 г. на уровне губерний и уездов институты местного самоуправления - земские собрания и земские управы, формально считались всесословными органами. Однако декларируемый принцип «всесословности» на практике вступал в противоречие с системой выборов, которая предполагала разделение избирателей на три курии (землевладельческую, городскую и крестьянскую) с неравным представительством от каждой из них. Голосование по первой, наиболее представительной курии, было возможно лишь для крупных землевладельцев, что давало явное преимущество на выборах дворянской корпорации (при

Александре III правительство уже в законодательном порядке запрещает недворянам голосовать по первой курии). Не удивительно, что дворяне, составляя около 1% населения страны, имели в уездных земствах до контрреформ Александра III 41,68% гласных, после - 55,2%, а на уровне губерний - 74,2% и 89,5% депутатов соответственно4.

Похожая ситуация была и в городском самоуправлении, созданном по реформе 1870 г. На выборах в городские думы также действовал цензовый принцип, дававший право голоса лишь наиболее состоятельным горожанам, владевшим недвижимостью в пределах городской черты. Это отрезало от участия в муниципальной деятельности значительные категории населения, которые, как правило, не имели в городе собственного жилья - рабочих, интеллигенцию, служащих, людей свободных профессий. Не это ли маргинальное общественное положение питало известный нигилизм и политический радикализм русской разночинной интеллигенции, которая в пореформенное время становится во главе революционного движения?

Такие реакционные правила сдерживали социальную активность недворянских слоев, не способствовали развитию у них политической культуры и воспитанию чувства гражданственности. А между тем именно от способности по-настоящему вовлечь широкие массы населения в общественную жизнь зависел конечный успех земской реформы. Прежде всего, это касалось крестьянских масс, которые составляли более 80% населения империи. Не решив проблемы взаимной отчужденности крестьян и государства, не разомкнув архаичную, закрытую от влияний извне общину, нельзя было надеяться на успешную гражданскую трансформацию русского общества.

Проблемам взаимодействия земств и крестьянства посвящен третий параграф третьей главы. Известно, что отношения крестьян с имперской государственностью были довольно специфическими - русский крестьянин, который обычно проводил в рамках общины всю свою жизнь и

* Все данные приводятся по: Жукова Л.А. Земское самоуправление и бюрократия в России. М., 1998. С. 100.

идентифицировал себя, в первую очередь, именно с ней, имел весьма смутные представления о государственных институтах и политических процессах, происходящих в стране. Крестьянская политическая культура оставалась «догосударственной»5 и глубоко архаичной.

Поэтому и создание земств крестьяне встретили более чем настороженно, на выборы шли неохотно и тем более не стремились попасть в число гласных. Однако пассивность крестьян объяснялась не только их «темнотой» и низкой культурой, дело заключалось скорее в том, что земства в том виде, в каком они сложились в России, просто не могли способствовать активному вовлечению в них крестьянских масс.

В первую очередь, недоверие крестьян к земству вызывало доминирование там дворянского элемента, что легко объяснимо, если вспомнить, что после отмены крепостного права бывшие помещики и бывшие крепостные по-прежнему находились в ситуации глубочайшего конфликта между собой. Сюда же следует прибавить тот факт, что параллельно земскому действовало традиционное крестьянское самоуправление на уровне общины и волости, тогда как система земских органов доходила лишь до уровня уездов, а более мелкой единицы земского самоуправления создано не было. Не удивительно поэтому, что пореформенная крестьянская община продолжала жить своей обособленной жизнью, показывая почти полное равнодушие к земским делам.

Последний параграф третьей главы посвящен анализу причин незавершенности гражданской трансформации в Российской империи и последствий этого для русского общества.

Диссертант приходит к выводу, что отказ власти от идеи мягкой эволюции патерналистской социальной системы и последовательного реформирования самодержавия стали трагедией для русской государственности, поскольку привели к радикализации общественных

5 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 233.

настроений и вызреванию революционной ситуации в стране. Среди причин провала Великих реформ, можно выделить несколько факторов. Во-первых, это мощные противоречия внутри самой элиты между ее «либеральным» и «консервативным» крылом, которые сделали непоследовательными многие реформы, в т.ч. одну из основополагающих - земскую. Из непоследовательно проведенной земской (и городской) реформы вытекает вторая причина неудачи преобразовательных проектов — невключенность в общественно-политическое участие значительных социальных пластов, прежде всего - разночинной интеллигенции и крестьянства, которые были соответственно самой образованной, активной частью общества и самой многочисленной. Тем самым был упущен шанс для конструктивной дискуссии между властью и обществом, а также между различными социальными группами внутри самого общества. Отсюда третий фактор срыва либеральных преобразований - непреодоленность главного наследия дореформенного прошлого: социальной и культурной пропасти между сословиями, которая способствовала сохранению высокой напряженности в русском обществе и делала невозможным развитие гражданских тенденций.

Важно отметить и то, что попытка демократизации российской социальной системы, осуществленная в ходе Великих реформ, в значительно большей мере исходила «сверху», нежели была следствием развития самого общества - ее инициатором стала часть элиты, ощущавшая кризисность абсолютистско-крепостнической системы стремившаяся с помощью преобразований ответить на новые вызовы времени. Поэтому «гражданский импульс», порожденный Великими реформами, был очень слабым - общество оказалось во многом неготовым к изменениям. Как, впрочем, неготовым к ним оказалась и сама власть - начав реформы, она вскоре поспешила дать им «задний ход», усмотрев в них опасные для себя тенденции.

В заключении подводятся основные итоги работы, излагаются общие выводы. Автор считает, что три неудачные попытки гражданской трансформации заставляют задуматься о некоей закономерности и связи этих

попыток между собой, которая заключается в том, что неудача каждой из них обусловила слабость и конечный провал последующей. Такая цепочка образовалась вследствие того, что в России прерывание гражданских тенденций носило каждый раз жесткий, радикальный характер. Скажем, монголы не просто подчинили себе древнерусские города, но уничтожили саму возможность развития государственности в прежней форме; а русский вариант абсолютизма не ограничился наступлением на сословное представительство (как это было в Европе), но, помимо Земских соборов, ликвидировал все институты общественного участия и самоорганизации населения вплоть до местного самоуправления. Поэтому «гражданский импульс» Смутного времени не мог опираться на завоевания и достижения предыдущего, он развивался фактически «с нуля». Также и срыв демократических тенденций в середине XVII в., обернувшийся, в конечном счете, формированием системы «внутреннего колониализма», оставил эпохе Великих реформ тяжелейшее наследие в виде расколотого и деморализованного общества, большая часть которого, продолжала жить в условиях архаичной, «догосударственной» политической культуры. Преодолеть это наследие так и не удалось.

Указанные тенденции отличали Россию от Европы, где становление гражданских институтов было более плавным и последовательным, и определенные откаты назад лишь замедляли ход гражданских процессов, но не носили характера радикального уничтожения «на корню».

¡.Особенности общественно-политического участия на Руси в домонгольский период: журнал «Эдип», 2008 г. №1 (4). (0,8 а.л.)

2. Упущенные возможности Великих реформ или почему в России в XIX в. проиграла гражданская альтернатива?: журнал «Каспийский регион: политика, экономика, культура», 2009 г., №2 (19). (0,68 а.л.)

ОПУБЛИКОВАННЫЕ РАБОТЫ

Отпечатано в копицентре « СТ ПРИНТ » Москва, Ленинские горы, МГУ, 1 Гуманитарный корпус. www.stprint.ru e-mail: globus9393338@yandex.ru тел.: 939-33-38 Тираж 100 экз. Подписано в печать 06.04.2009 г.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата политических наук Летняков, Денис Эдуардович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор формирования общественно-политического участия протогражданского типа.

§ 1. Предпосылки для развития вечевых форм участия. Урбанизация и полицентризм.

§2. Социальная природа веча.

§3.Развитие функции веча и зарождение протогражданских механизмов взаимодействия общества и власти.

§4. Вечевые институты и органы власти домонгольской Руси.

§5. География распространения вечевых институтов.

§6. Упадок городов-государств и кризис вечевого строя.

ГЛАВА 2. Развитие форм общественно-политического участия в московскую эпоху.

§ 1 .Общество и власть после монгольского нашествия. Складывание религиозно-общественного типа участия.

§2. Институциализация участия в форме Земских соборов. Кризис патерналистской государственности.

§3. Гражданский подъем Смутного времени и развитие социальнополитических форм участия.

§4. Столкновение патерналистских и гражданских тенденций в московской системе «власть-общество». Ликвидация институтов участия.

ГЛАВА 3. Институты участия в пореформенной России и попытка гражданской трансформации имперского общества.

§ 1. Формирование системы «дворянского самодержавия» в рамках сращенной» империи и ее кризис.

§2. Земская реформа. Структура и функции новых институтов участия.

§3. Земство и крестьянская община. Проблемы взаимодействия.

§4. Упущенные возможности Великих реформ. Незавершенная гражданская трансформация и ее последствия.

Введение диссертации2009 год, автореферат по политологии, Летняков, Денис Эдуардович

В отечественных социальных науках доминирует представление о русской политической традиции как сугубо недемократичной, авторитарной. Пресловутый миф о «тысячелетнем рабстве» давно стал общим местом в размышлениях об истории и перспективах формирования в России общества гражданского типа, возможность построения которого видится многим лишь через отказ от сущностных характеристик российской социально-культурной идентичности.

Конечно, трудно спорить с тем, что сегодня взаимоотношения общества и власти в России носят во многом патерналистский характер1, недостаточно выработаны механизмы гражданского контроля, политическая культура населения далека от стандартов развитых демократий. Как сложно не согласиться и с тем, что многое из этого стало наследием нашего исторического прошлого. Однако существует ряд явлений и фактов, которые плохо вписываются в концепцию извечного российского авторитаризма, якобы никогда не имевшего в нашей стране серьезных альтернатив - речь идет, например, о вечевой традиции древнерусских городов, насчитывающей более двух столетий, о мощных процессах социальной и политической интеграции в Смутное время, о широком земском движении пореформенной России. А раз

1 Мы используем в работе термин «патернализм» для характеристики взаимоотношений между властью и обществом, однако его употребление в таком контексте является еще во многом новым для отечественной науки, поэтому мы считаем необходимым пояснить его значение. Термин «патернализм» (от лат. paternus -отцовский) пришел к нам из западных общественных наук, в самом общем смысле под ним понимается такой тип отношений между индивидами, социальными группами и т.д., при котором один из участников этих отношений считает возможным определять цели другого, решать без его согласия, что является для него полезным и наилучшим. Соответственно, применительно к системе «власть-общество» патернализм означает доминирование и всестороннюю опеку государства над обществом. В рамках патерналистской социальной системы общество является объектом управления, лишенным права полноценного соучастия в социально-политических процессах, при этом отсутствуют институты гражданского контроля за политической элитой. В данном случае противоположностью патернализма является гражданская система «власть-общество», предполагающая равноправие обоих элементов. Среди иностранных источников по этому вопросу отметим следующие работы: VanDeVeer D. Paternalistic Intervention. Princeton: Princeton University Press, 1986; Sartorius R. Paternalism. Minneapolis: University of Minnesota Press. 1983; R.J. Arneson. Paternalism, Utility and Fairness // «Revue Internationale de Philosophic», № 3, 1989, pp. 409-437. В России с этим термином работает, например, А.Г. Глинчикова - она использует его для описания домодернистских отношений между властью и обществом. См.: Глинчикова А.Г. Модернити и Россия// Вопросы философии, №6, 2007. так, то может быть правильнее вести речь не о некой авторитарной доминанте, изначально присущей русской государственности, но о том, что в России на разных исторических этапах имели место- определенные предпосылки и тенденции к становлению гражданских институтов, которые были сорваны и не получили своего завершения?

Ответу на этот вопрос и посвящена настоящая диссертация. Ее главную проблему можно сформулировать так: почему в России так и не сформировался гражданский тип взаимоотношений между властью и обществом и соответствующие ему гражданские формы политического участия? Для решения этой проблемы мы предложили обратиться к прошлому, выбрав в качестве объекта исследования характер взаимоотношений между обществом и властью в России на протяжении достаточно длительного временного отрезка - от становления- древнерусской государственности и до начала XX в. Предметом исследования, и в то же время инструментом, позволившим нам провести необходимый анализ, стали институты участия, которые всегда являются своеобразной «лакмусовой бумажкой» для характеристики политической конфигурации «власть-общество». Три крупных исторических периода (домонгольская Русь - Московское государство -Императорская Россия), каждый из которых сформировал свой тип (или типы) общественно-политического участия, мы рассматриваем сквозь призму определенного института (вече - Земские соборы - земство), в наибольшей степени, на наш взгляд, раскрывающего специфику эпохи, логику ее политического развития, а также особенности сложившихся здесь взаимоотношений между правящей элитой и остальным населением.

Безусловно, российская традиция общественно-политического участия не исчерпывается этими тремя институтами, например, в имперский период большой интерес для исследователя представляет крестьянская община со своим особым укладом и типом социального взаимодействия или первый опыт российского парламентаризма в лице Государственной Думы; можно вспомнить и о таких специфических институтах, как казачье самоуправление или вайнахская военная демократия, которые, с определенными оговорками, могут рассматриваться в качестве неких протополитических типов участия. Но поскольку нашей задачей был не исторический обзор всех существовавших в России форм участия, а прояснение конкретной политологической проблемы, то нас интересовали, в первую очередь, те «узловые моменты», анализ которых имеет непосредственное отношение к этой самой проблеме. Точно также мы не останавливались подробно на теоретических аспектах политического участия, размышлениях о специфике исторического пути и социально-политического развития России, предпринимаемых западниками, славянофилами, евразийцами или кем-либо еще. Все эти и многие другие вопросы, определенным образом связанные с темой диссертации, но в данном случае второстепенные (и, к тому же, обстоятельно изученные до нас), остались за скобками, поскольку они только отдаляли бы автора от решения той задачи, ради которой задумывалась эта работа.

Нельзя не отметить и еще одно важное обстоятельство — мы ограничили рамки диссертации дореволюционной эпохой, поскольку нам хотелось показать, прежде всего, сам момент зарождения того негражданского типа взаимоотношений общества и власти, который до сегодняшнего дня во многом определяет облик российской социально-политической системы. Каким образом сформировался этот тип? Какие факторы оказывали на него влияние? Почему в России не смогли получить должного развития импульсы противоположного характера? - вот вопросы, которые волнуют автора диссертации в данном исследовании. Что касается событий 1917 г. и последующего периода, то мы видим здесь весьма специфичную попытку революционным путем преодолеть разрыв между властью и обществом, утвердить новую социальную систему. И эта попытка требует осмысления в рамках отдельного исследования. С другой стороны, при всех своих особенностях, постреволюционная эпоха так и не смогла переломить сложившийся патерналистский механизм взаимодействия государства и общества, а потому она видится нам во многом уже результатом рассматриваемых в работе тенденций.

Также хотелось бы оговориться по поводу употребления в диссертации категории «политическое участие». Как известно, теоретическое изучение проблемы участия началось во второй половине XX в. на Западе и было связано первоначально с работами американских ученых-бихевиористов, которых заинтересовало политическое участие с точки зрения человеческого поведения. Одной из первых фундаментальных работ в данной области стала книга Г.А. Алмонда и С. Вербы «The Civil Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Countries» (Princeton, 1963)1, посвященная сравнительному анализу политических культур пяти стран - США, Англии, Германии, Италии и Мексики. Позже С. Верба в соавторстве с другими учеными провел еще ряд исследований по проблеме политического участия, где были рассмотрены различные аспекты участия и факторы, влияющие на него (тендерный, имущественный, образовательный и т.д.). Речь идет о книгах «Participation in America» Verba S., Nie N.H. (N.Y., 1972); «Participation and Political Equality. A seven-nation comparison». Verba S., Nie N.H., Kim Jae-on. (Cambridge a.o., 1978); «Voice and Equality. Civic Voluntarism in American Politics». Verba S., Schlozman K.L., Brady H.E. (Cambridge a.o., 1995). Важное место в корпусе работ, связанных с вопросом участия, занимает известная книга Лестера Милбратса (Milbrath L.W.) «Political Participation. How and Why Do People Get Involved in Politics?». (Chicago, 1965), а также вышедшая в свет в конце 60-х гг. работа С. Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах» (русское издание - М., 2004), где автор рассматривал политическое участие в его связи с процессом модернизации, указывая на массовую вовлеченность людей в политику как на важнейший критерий современного общества. Особое внимание политическому участию уделяют сторонники т.н. партиципаторной демократии, например, «новые левые» (П. Гудмэн, Т. Хейден, Ф. Фанон),

1 В журнале «ПОЛИС» был опубликован перевод заключительной главы этой книги с сокращениями. См. Алмонд Г.А., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // ПОЛИС, 1992, №4. сформулировавшие в 1960-1970-х гг. идею «общества участия». Сюда же можно отнести и концепцию делиберативной демократии Ю. Хабермаса, под которой немецкий философ понимает власть мнений народа, реализуемой посредством широкой и постоянной коммуникации. На сегодняшний день в западных общественных науках категория участия занимает одно из важных мест, там выработана достаточно мощная теоретическая и эмпирическая база по данному вопросу. При этом какой-то универсальной, общепризнанной интерпретации понятия «политическое участие» так и не сложилось, имеет место довольно широкая его трактовка, скажем, одно из наиболее известных определений участия, принадлежащее американскому политологу Дж. Нагелю, подразумевает под ним «действия, посредством которых рядовые члены любой политической системы влияют или пытаются влиять на результаты ее деятельности»1.

Однако возникает закономерный вопрос - можно ли использовать научную категорию, созданную на Западе и применяемую, как правило, для анализа современных западных политических систем, в качестве инструмента исследования российских реалий, да еще и многовековой давности? На наш взгляд, ответ может быть положительным, и вот почему. Дело в том, что с точки зрения науки вряд ли продуктивным является чрезмерное увлечение тем, что принято называть «особым путем России». Конечно, мы не можем игнорировать значительную специфику отечественного исторического и социально-политического опыта, о который часто разбиваются многие теоретические построения, смоделированные на Западе. Тем не менее, это не означает, что для описания российской действительности нужно изобретать какой-то особый научный язык, ведь как верно отмечено по этому поводу в недавно вышедшей монографии А. Ахиезера, И. Клямкина и И. Яковенко, «наука имеет дело с классами, совокупностями явлений, а не с отдельными явлениями», а потому, придумывая для России свою собственную терминологию, мы невольно переходим на «язык метафор, а не понятий

1 Nagel J.N. Participation. N.Y., 1976. Перевод по: Гончаров Д.В. Теория политического участия. М., 1997. С. 6. курсив авт. диссер.)»1. Поэтому задача исследователя, занимающегося Россией, состоит не в полном отказе от западного понятийного аппарата, а в том, чтобы переопределить, расширить, адаптировать его так, чтобы он стал адекватным изучаемому объекту. К тому же в данном случае этому благоприятствует само, предельно широкое, понимание участия - ведь если мы возьмем уже цитированное выше определение Дж. Нагеля, то увидим, что речь здесь идет ни о чем ином как о попытке обычных людей повлиять на действия элиты, их стремлении быть вовлеченными в процессы, от которых зависит их судьба и благополучие, о желании быть не просто пассивным объектом управления, но в какой-то степени участвовать в принятии общезначимых решений. И тенденции к этому мы увидим и на новгородском вече, и на московском Земском соборе, и в каком-нибудь тамбовском земстве пореформенной эпохи.

В то же время мы отдаем себе отчет в том, что в традиционном обществе, с которым данная диссертация будет преимущественно иметь дело, пространство политического, механизмы взаимодействия власти и населения и институты участия сильно отличаются от тех, что существуют в современных политических системах, и было бы все-таки неверно механически переносить понятие из XX столетия в век XI или XVII. Поэтому мы решили несколько смягчить исходный канонический термин «политическое участие», заменив его категорией «общественно-политическое участие», которую мы трактуем более широко и нейтрально — как любую инструментальную активность общества в политической сфере, любые осознанные формы социально-политической деятельности неэлитных обгцественньгх групп, целью которой является участие в принятии общезначимых решений или оказание влияния на власть.

Актуальность исследования. В настоящее время в мире происходят серьезные изменения, связанные с глобализацией, научно-технической революцией, становлением информационного общества и т.д. И в этих

1 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 190. условиях конкурентоспособность того или иного социума, его достойное место в мировом сообществе будут не в последнюю очередь зависеть, от того, насколько ему удастся развить демократические, гражданские институты, выработать механизмы участия населения в политических, экономических и культурных процессах. Поэтому для стран, в которых процесс демократизации системы «власть-общество» в той или иной степени «запаздывает», вопрос о демократическом транзите сегодня - один из главных. В число таких государств входит и Россия: При этом очевидно, что демократия, превращаясь в. универсальный феномен, может и должна иметь в. каждой стране свои особенности, в зависимости не только от текущих обстоятельств; но и от менталитета, политических традиций, культурных установок общества, его истории. В связи с этим для выстраивания эффективной стратегии политической модернизации в России необходимо понять, насколько органичны для русской культуры демократические тенденции, насколько совместима русская политическая традиция с гражданским вектором развития, что из нашего прошлого может помочь, а что помешать в построении общества гражданского типа. Обращение к отечественной политической истории, изучение того, как сформировалась в России; своеобразная политическая культура: и. как складывались отношения* между властью и народом в исторической ретроспективе, могут помочь нам адаптировать демократические принципы, «переоткрыть их заново» (Плимак E.F., Пантин И.К.) применительно к российскому обществу. Также это позволит лучше понять нынешние трудности и противоречия в функционировании гражданских институтов, сложности, с которыми сталкивается процесс демократизации в России в постсоветскую эпоху.

Говоря о степени разработанности темы, стоит отметить, что данная диссертация имеет определенную специфику - будучи по своей проблематике работой социально-политической; а не исторической, она при этом основывается преимущественно на исторических изысканиях, а потому использованный нами материал можно условно разделить на две части: историографический, источниковедческий и политологический. К первой группе работ относятся многочисленные исследования веча, Земских соборов и земств, сделанные дореволюционными, советскими и российскими историками. В начале каждого раздела диссертации мы приводим список соответствующих монографий. Помимо этого нами привлекались и непосредственные источники - летописные материалы, законодательные акты, документы, воспоминания очевидцев событий и т.д. Их перечень также указан в каждой главе отдельно. Вторая часть использованных нами работ включила в себя собственно политологические труды, посвященные политической традиции России в целом или каким-то ее аспектам. Они стали основой концептуальной, мировоззренческой базы диссертации. Формулируя свою концепцию, мы опирались на определенную интеллектуальную традицию в России, корни которой идут еще от А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского. Коротко говоря, суть ее — в попытке нахождения в России, на основе аутентичных социальных институтов, альтернативы авторитарному пути развития русского общества. Для теоретиков народничества такой альтернативой, как известно, был социализм, основу которого они усматривали в крестьянской общине. Сегодня в этом же русле работает ряд известных ученых, среди которых можно выделить И.К. Пантина1, Е.Г. Плимака2, Г.Г. Водолазова3 - они делают акцент в большей степени на исследовании российской революционной традиции; А.А. Кара-Мурзу4, который много лет занимается изучением истории либеральной мысли в России; И.М. Клямкина, доказывающего с соавторами в недавно вышедшей книге, что представление о русской истории как «об истории нелиберальной социально-политической системы» является большим упрощением5; А.Г. Глинчикову, в центре научных интересов которой —

1 Пантин И.К. Судьбы демократии в России. М., 2004.

2 Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М., 2000.

3 Водолазов Г.Г. Идеалы и идолы. Мораль и политика: история, теория, личные судьбы. М., 2006.

4 Кара-Мурза А.А. Интеллектуальные портреты. Очерки о русских политических мыслителях XIX-XX вв. М., 2006; Кара-Мурза А.А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М., 1995; Кара-Мурза А.А. Между «Империей» и «Смутой». М., 1996; Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? М., 1999.

5 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 11. особенности вхождения русского общества в эпоху модернити1. Преимущество данного подхода, объединяющего всех этих авторов (при разности их взглядов и убеждений), заключается в том, что он дает возможность для спокойного и объективного анализа и позволяет избежать двух крайностей в лице радикального западничества, видящего в России со всей ее историей какое-то аморфное, косное образование, которое обязательно нужно цивилизовывать извне и «национально-державной» идеологии, склонной к идеализации прошлого и усматривающей в патернализме российской социальной системы некое самобытное начало, которое следует всячески охранять и укреплять.

Цель исследования заключается в том, чтобы с помощью ретроспективного анализа институтов участия выяснить, существовали или нет в России тенденции к гражданской трансформации социально-политической системы и если такие тенденции были, то почему они не получили своего завершения. Для достижения этой цели автор ставит перед собой несколько промежуточных задач: во-первых, последовательно рассмотреть развитие институтов и форм общественно-политического участия в России от зарождения государственности на восточнославянских землях и до начала XX в.; во-вторых, изучить те предпосылки и возможности, которые давали институты участия для вызревания демократических, гражданских тенденций (всего мы выделяем три таких «импульса», которые могли стать толчком к гражданской трансформации русского общества, каждому из них посвящена отдельная глава); в-третьих, проанализировать причины незавершенности этих «гражданских импульсов», их связь между собой и последствия каждой неудачи для дальнейшего развития российской социально-политической системы; в-четвертых, сформулировать общие выводы относительно характера взаимоотношений между обществом и властью в России, который складывался на протяжении ее истории.

1 Глинчикова А.Г. Раскол или срыв «русской Реформации»? М., 2008; Глинчикова А.Г. Модернити и Россия // Вопросы философии, №6, 2007; Глинчикова А.Г. Российская социальная система как незавершенный гражданский проект // Философские науки, №10,2007; Глинчикова А.Г. Социальное значение русского раскола // Вопросы философии, №6, 2008.

Методология работы включает в себя как общенаучные, так и конкретно-научные методы исследования. К первым относятся анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, аналогия, моделирование. Ко вторым -сравнительно-исторический метод (отвечая на современную проблему, мы исследовали ее в исторической перспективе, сопоставляя социально-политические институты на разных исторических этапах), сравнительно-политологический (сравнивая различные модели общественно-политического участия, проводя определенные параллели между социально-политическими процессами и институтами в России и на Западе), институциональный, а также метод анализа документов.

Научная новизна исследования состоит в следующем:

1. В диссертации впервые в отечественной науке ставится задача последовательного изучения характера взаимоотношений власти и общества в России на достаточно длительном временном отрезке, используя в качестве предмета научного анализа институты участия.

2. При этом предпринимается попытка переопределить и уточнить категорию «политическое участие», применительно к традиционному обществу.

3. На основе исследования институтов участия в работе показано, что российские социальные реалии были многовариантными, в том смысле, что в разное время они давали возможности для различных путей развития общества, в том числе и демократического.

4. Исходя из этого, в диссертации, с привлечением значительного исторического материала, рассматривается вопрос о том, какие собственные, аутентичные импульсы для формирования гражданских институтов существовали внутри русского социума.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Характер взаимоотношений между властью и обществом в России не был одинаков и существенно менялся на различных этапах ее истории. Автор приходит к выводу, что эти взаимоотношения прошли через серьезную эволюцию, в которой имел место как тренд усиления авторитарного начала, так и тенденции обратного порядка, когда патерналистская, структура властвования^ оказывалась значительно ослабленной.

2. Если отношения народа и государства» в России* не укладываются^ в чисто патерналистскую модель взаимодействия, это означает, что русскому обществу не были чужды демократические, гражданские тенденции > в социально-политической^ сфере и они не являются достоянием исключительно-западной цивилизации. Более того, в вызревании гражданских тенденций в России и на Западе наблюдалась даже некоторая синхронность. Скажем, образование в Европе в X-XIII вв. городских коммун» протекало параллельно с аналогичными процессами становления1 в древнерусских городах вечевого строя; а начало буржуазных революций на европейском континенте примерно совпадает с фактически революционными событиями ^ России начала XVII'в., известными-как «Смутное время».

В то же время, синхронность в развитии не исключала важных отличий отечественных институтов участия, на базе которых протекали демократические процессы. Так, деятельность веча и Земских соборов ^ была очень слабо формализована и опиралась скорее на обычай, нежели на какие-то юридические основания. В России, не испытавшей влияния римской' правовой-традиции, не возникло ничего подобного европейскому «городскому праву» (хотя серьезным шагом в этом направлении можно считать установившуюся, с середины XII в. практику заключения- договора между городской, общиной и князем); не стала успешной и попытка юридического закрепления компетенции Земских соборов с помощью т.н. «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича - ее положения были нарушены уже при преемнике Михаила. Слабость правовой традиции в России во многом предопределила уязвимость институтов участия перед лицом власти, непрочность политических завоеваний русского общества. Что касается еще одного рассматриваемого нами института — земств пореформенной эпохи, то его специфика была связана с громадным социокультурным расколом в имперском обществе. В результате этого раскола социальные группы, представители которых входили в состав земских органов, не просто находились в состоянии глубокого конфликта между собой, но, более того, были культурно и цивилизационно чуждыми друг другу, что сделало невозможным устойчивый и конструктивный диалог между ними.

3. Два предыдущих тезиса необходимым образом подводят автора к мысли о том, что базовое различие социально-политической истории России и Запада состоит не в отсутствии у нас гражданских тенденций и импульсов, характерных для Европы, а в том, что в России они систематически срывались и не получили своего завершения. Этот момент часто ускользает от внимания исследователей отечественной государственности, многие из которых склонны экстраполировать характер современной российской социальной системы на все ее прошлое. Тогда как патернализм государства и власти в нашей стране -это не некая изначальная доминанта, «судьба» России, а результат действия определенных объективных и субъективных факторов, которые мы рассматриваем в данной работе.

Теоретическая и практическая значимость работы определяются тем, что данная диссертация позволяет преодолеть ряд устойчивых стереотипов, сформировавшихся в отношении русской политической традиции и политической культуры россиян, по-иному взглянуть на многие факты отечественной истории, а также на перспективы движения России к обществу гражданского типа. Материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по политической истории России.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы работы были изложены в статьях: «Особенности общественно-политического участия на Руси в домонгольский период» (0,8 а.л.), журнал «Эдип», №1 (4), 2008; «Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор образования городских сообществ протогражданского типа» (0,5 а.л.), «Вестник РГГУ», № 10, 2009 г.; а также «Упущенные возможности Великих реформ или почему в России в XIX в. проиграла гражданская альтернатива?» (0,68 а.л.), журнал «Каспийский регион: политика, экономика, культура», №2 (19), 2009. Ряд материалов диссертации был также использован при чтении диссертантом лекций по истории русской политической мысли для студентов 2 курса факультета политологии Государственного университета гуманитарных наук. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на секторе истории политической философии ИФ РАН.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, четырнадцати параграфов, заключения и списка литературы из 123 источников. Объем диссертации составляет 139 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Российская традиция общественно-политического участия"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы рассмотрели развитие институтов и форм общественно-политического участия в России на протяжении длительного периода - с XI по начало XX в. и выяснили, что в русском обществе в разное время имели место определенные предпосылки к становлению гражданских институтов и демократических механизмов взаимодействия между населением и властью.

В домонгольский период созревание гражданских тенденций было связано с высоким уровнем городской культуры, сложившейся на Руси благодаря широкому развитию транзитной торговли (путь «из варяг в греки» и «волжский). Как и повсюду в средневековой Европе, древнерусские города стали местом формирования демократических форм организации общественной жизни, основанных на участии всех членов городского сообщества в управлении. В городах Древней Руси институтом, с помощью которого осуществлялось такое участие, было вече, т.е. собрание всех свободных домохозяев города. Следствием значительной социально-политической активности древнерусских горожан стало развитие вечевых институтов и расширение их компетенции вплоть до права призывать по своей воле князей и изгонять неугодных. Это привело к зарождению протогражданских принципов во взаимоотношениях общества и власти, заставляя Рюриковичей считаться с интересами и настроениями городских общин, которые призвали их на княжение. С середины XII в. вечевые механизмы контроля за властью начинают дополняться формальными процедурами - устанавливается практика заключения договора между князем и горожанами (правда, не всегда письменного), в котором оговаривались условия занятия княжеского престола. Указанные тенденции позволили нам охарактеризовать тип общественно-политического участия, сложившийся в домонгольской Руси, как протогражданский. Со временем он должен был стать серьезным фактором становления уже полноценных гражданских институтов, что доказывает, в частности, европейская история, на ход которой огромное влияние оказал социально-политический опыт «свободных городов». Однако монгольское нашествие, упадок транзитной торговли через русские земли, а также возникновение на границах Руси мощных военных противников нанесли по древнерусскому городскому строю сокрушительный удар, после которого он уже не смог оправиться, и «гражданский импульс», порожденный вечевой традицией вскоре угас.

Следующий важный этап в развитии институтов участия был связан со Смутным временем. Тогда серьезный кризис легитимности власти, спровоцированный, главным образом, опричным террором Грозного, привел к фактическому крушению государства, к «войне всех против всех». И в этой ситуации в обществе развиваются широкие процессы интеграции населения «снизу вверх», которые опирались как на существовавшие прежде институты участия (органы местного самоуправления), так и на совершенно новые (например, народные ополчения и Советы всей земли, включавшие в себя представителей десятков городов). Следствием этого общественного подъема стало освобождение страны от иностранных интервентов и преступных элементов, а также восстановление государственности, которая была старой по форме (тот же царь, Земские соборы, приказы и т.д.), но новой по сути. Ведь первый Романов был уже не «Помазанником Божьим», а всенародно избранной фигурой, что означало возникновение уже совсем иного типа легитимации власти, основанного на общественном согласии. К тому же царское самодержавие было урезано т.н. «ограничительной грамотой», закреплявшей права Земских соборов на решение вопросов войны и мира, введения новых податей и т.д. Да и сами соборы стали заседать почти беспрерывно.

Но общественный подъем, рожденный Смутой, вскоре сменился реакцией. Окрепшая романовская элита сумела нейтрализовать опасные для' себя гражданские тенденции. Общество, которое едва начало чувствовать себя субъектом политики, в котором гражданские формы легитимации власти и контроля за ней только начали развиваться, не смогло отстоять свои политические завоевания. В царствование Алексея Михайловича власть, опираясь на дворянское сословие, сумела избавиться от нарождавшихся гражданских институтов (на основе которых складывался «социально-политический» тип участия) - последний Земский собор состоялся в 1653 г.; а также от более ранних, традиционных для Московского государства религиозно-общественных форм участия (они основывались на особой роли религии и церкви в системе «власть-общество», когда в отсутствие институционально оформленных каналов воздействия общества на власть их функции брала на себя православная церковь). Религиозный тип контроля за властью стал невозможен после церковного раскола, в ходе которого церковь в России была окончательно подчинена государству. В результате русское общество было закрепощено и подавлено.

Патерналистские и авторитарные черты отечественной социальной системы были парадоксальным образом сохранены и даже упрочены в ходе петровской секуляризации и модернизации. Осуществленная Петром I «европеизация» являлась попыткой вписать Россию в когорту ведущих мировых держав, политически и экономически интегрироваться с ними, встать в один ряд с великими европейскими империями. В чем-то это удалось, однако срыв гражданских тенденций в середине XVII в. сделал имперское бытие России весьма специфичным. Ведь если могущество европейских колониальных империй основывалось на выкачивании ресурсов из заморских территорий (в то время как в метрополиях складывались национальные государства и шли процессы социальной эмансипации), то в России объектом эксплуатации стал собственный народ, а вместо эмансипации общества имело место почти полное бесправие большинства его членов (за исключением дворянской элиты, этой своеобразной «метрополии», отгороженной от остального населения юридически, политически, экономически и культурно).

Определенные успехи во внешней политике и экономике (победа в Северной войне и усиление влияния России на европейские дела; развитие промышленности, экспорта товаров и т.д.), бывшие следствием такой «европеизации», не могли компенсировать тех проблем и противоречий, которые подспудно содержала в себе имперская социальная система. После поражения России в Крымской войне, остро поставившего вопрос о преодолении отсталости страны, внутри петербургской элиты активизируется «либеральное» крыло. Оно инициировало комплекс преобразований (т.н. Великие реформы), который должен был предложить гражданскую альтернативу прежнему пути развития русского общества. Для этого необходимо было покончить с крепостным правом (крестьянская реформа), устранить сословные перегородки (судебная и военная реформы), вовлечь в общественную и политическую жизнь недворянские социальные слои, которые выдавливались из нее в течение двух столетий (земская и городская реформы), преодолеть громадный социокультурный раскол в обществе.

Однако серьезные противоречия между «либеральной» и «консервативной» группировками имперской элиты, непоследовательность большинства реформ, невключенность значительной части населения в новые институты участия (мы предложили назвать тип участия, сформированный Великими реформами, «сословно-иензовым», т.к. для него была характерна система различных цензов и ограничений, затруднявшая большинству населения доступ к социально-политическим процессам), сохранение сильной социальной напряженности и полное отсутствие в стране общественного консенсуса сделали эту попытку гражданской трансформации неудачной, спровоцировав в стране революционные события.

Таким образом, три «гражданских импульса» и три неудачи. Связаны ли они каким-то образом друг с другом и есть ли в этой регулярной незавершенности гражданских процессов какая-то закономерность? Вопрос чрезвычайно важный, тем более что и сегодня история как будто повторяется -демократические тенденции, обозначившиеся в период «перестройки», в последнее десятилетие явно ослабели.

На наш взгляд, было бы неправильно думать, что та социально-политическая система, которую мы имеем сейчас - это лишь результат суммы «неблагоприятных обстоятельств» в виде татаро-монголов, злого гения царя Алексея Михайловича и пр., которые на «развилках» истории постоянно не дают России пойти гражданским путем и толкают ее в объятия авторитаризма. Здесь все же очевидна некая тенденция. Между тремя рассмотренными попытками гражданской трансформации существует определенная взаимосвязь, и она заключается в том, что неудача каждой из них обусловила слабость и конечный провал последующей попытки. Такая цепочка образовалась вследствие того, что в России прерывание гражданских тенденций носило каждый раз жесткий, радикальный характер. Скажем, монголы не просто подчинили себе древнерусские города, но уничтожили само волостное устройство, сделав невозможным развитие государственности в прежней форме; а русский вариант абсолютизма не ограничился наступлением на сословное представительство (как это было в Европе), но, помимо Земских соборов, ликвидировал все институты общественного участия и салюорганизации населения вплоть до местного самоуправления. Поэтому «гражданский импульс» Смутного времени не мог опираться на завоевания и достижения предыдущего, он должен был развиваться фактически «с нуля». Также и срыв демократических тенденций в середине XVII в., обернувшийся, в конечном счете, формированием системы «внутреннего колониализма», оставил эпохе Великих реформ тяжелейшее наследие в виде расколотого и деморализованного общества, большая часть которого, к тому же, продолжала жить в условиях архаичной, «догосударственной»1 политической культуры. Преодолеть это наследие так и не удалось.

Указанные тенденции отличали Россию от Европы, где становление гражданских институтов было более плавным и последовательным, например, «коммунальное движение» и феномен «свободных городов» сыграли большую роль в становлении сословного представительства, а оно, в свою очередь, стало фундаментом, на котором выросла европейская демократия Нового времени. Бесспорно, что и в Европе случались откаты назад: городские коммуны могли терять свои привилегии, а сословное представительство в эпоху абсолютизма

1 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 233. порой не функционировало десятилетиями. Но эти откаты лишь замедляли ход граэюданских процессов, и не носили характера радикального уничтожения «на корню».

Подводя последние итоги диссертационного исследования, хотелось бы сказать следующее. В отечественной интеллектуальной традиции были выработаны два устойчивых мифа по поводу природы взаимоотношений между властью и обществом в России. Первый можно условно назвать «славянофильским». Впервые он был озвучен Н.М. Карамзиным, а затем в наибольшей степени развит нашими «самобытниками». Суть его в том, что в России отношения между государством и народом имеют какую-то особую бесконфликтную природу, корни которой - в патриархальном, отеческом характере власти русских правителей. Второй миф — «западнический», под ним мы подразумеваем представления о «русской почве» как исключительно авторитарной, способной порождать только патерналистскую модель властвования, не имеющую собственных импульсов для развития демократических институтов.

Культивирование и того, и другого мифа представляется нам чрезвычайно вредным как с точки зрения интересов общества (т.к. в первом случае поощряется, а во втором оправдывается существование авторитарной политической структуры), так и с позиции научной истины, поскольку такие представления имеют мало общего с реальностью. И главным результатом своей работы автор считает то, что ему удалось показать наличие в русской истории и политической традиции предпосылок для формирования гражданских взаимоотношений между властью и обществом, выстраивания гражданских форм участия. Мы видели, что России были не чужды острые социальные и политические конфликты, столкновения между народом и элитами, стремление общества стать субъектом политики. Поэтому фундаментальное различие между Россией и Западом в данном случае заключается не в отсутствии у нас демократических тенденций в социальнополитической сфере, а в том. что на «русской почве» развитие этих тенденций не получило своего завершения.

Об этом важно помнить сегодня, когда Россия все еще находится на некотором перепутье, и вектор ее дальнейшего развития, в том числе в политическом смысле, не вполне ясен. В таких ситуациях неопределенности часто актуализируются поиски собственной традиции, желание найти некую историческую и культурную основу, на которую можно будет опереться в дальнейшем. И хотелось бы, чтобы плодом этого поиска не стал очередной антиобщественный миф.

Список научной литературыЛетняков, Денис Эдуардович, диссертация по теме "Политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии"

1. Акты, относящиеся к истории Земских соборов. М., 1909. Под ред. Готье Ю.В.

2. Акты подмосковных ополчений и Земского собора 1611-1613 гг. // Смутное время Московского государства 1604-1613 гг. М., 1911. Вып. 5

3. Библиотека литературы Древней Руси в 20 т. СПб, 1997. Т.5, 6. Под ред. Лихачева Д.С.

4. Владимир Мономах. Поучение // Златоструй: Древняя Русь X-XIII вв. М., 1990. Сост. А.Г. Кузьмин, А.Ю. Карпов.

5. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.-Л., 1949

6. Земские учреждения. Положение о губернских и уездных земских учреждениях. М., 1866

7. Из «Приговора» Первого ополчения 30 июня 1611 года // Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. М., 2004. Под ред. Кузьмина А .Г

8. Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. М., 2000

9. Курбский A.M. История о великом князе Московском. Электронный ресурс. http.V/fershal.narod.ru/Memories/Texts/Kurbsky/Kurb 3 .htm

10. Олеарий А. Описание путешествия в Московию. М., 1996

11. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1993

12. Полное собрание русских летописей. Т. 1-3; Т. 4, ч. I; Т. 5, вып. 1; Т. 6, вып. 2; Т. 8; Т. 9-10; Т. 14; Т. 18; Т. 41

13. Преп. Иосиф Волоцкий. Просветитель. М., 1993

14. Российское законодательство Х-ХХ вв. в 9 т. М., 1985. Т. III15. «Русская правда» в Краткой редакции // Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. М., 2004. Под ред. Кузьмина А.Г., Перевезенцева С.В.1. Литература

15. Аксаков И.С. Отчего так нелегко в России живется? Сб. статей. М., 2002

16. Аксаков К.С. Исторические сочинения. М., 1861

17. Акулова Т.Л. Крестьянская поземельная община в России на рубеже XIX-XX вв. // История, культура, общество. Материалы Всероссийской заочной научной конференции. Красноярск, 2004

18. Алексеев Н.Н. Христианство и идея монархии // Русский народ и государство. М., 1998.

19. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991

20. Алыниц Д.Н. Начало самодержавия в России. М., 1988

21. Андреева Л.А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации. М., 2007

22. Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М.5 1999

23. Ахиезер А.С. Как «открыть» закрытое общество. М., 1997

24. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008

25. Белоновский В.Н., Белоновский А.В. Представительство и выборы в России с древнейших времен до XVII в. М., 1999

26. Беляев И.Д. История русского законодательства. СПб., 1999

27. Богословский М.М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII в. М., 1912, в 2 т.

28. Большаков В.И. Грани русской цивилизации. М., 1999

29. Борисов Н.С. Иван Калита. М., 1995

30. Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М., 2002

31. Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М., 1998

32. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Р-н-Д. 1995; М., 2005

33. Водолазов Г.Г. Идеалы и идолы. Мораль и политика: история, теория, личные судьбы. М., 2006

34. Волгин И.Л. Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в XVII-XIX вв. М., 1994

35. Волков В.А. Войны и войска Московского государства. М. 2004

36. Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Земство и Московская Дума. Тамбов, 2007

37. Вронский О.Г. Крестьянская община на рубеже XIX-XX вв.: структура управления, поземельные отношения, правопорядок. М., 1999

38. Гайдар Е.Т. Сотворение Европы. Электронный ресурс. http://magazines.russ.m/vestnil<y2005/13/ga4.html#ftn45

39. Глинчикова А.Г. Модернити и Россия // Вопросы философии, №6, 2007

40. Глинчикова А.Г. Раскол или срыв «русской Реформации»? М., 2008

41. Глинчикова А.Г. Российская социальная система как незавершенный гражданский проект // Философские науки, №10 2007

42. Глинчикова А.Г. Социальное значение русского раскола // Вопросы философии, №6, 2008

43. Гончаров Д.В. Теория политического участия. М., 1997

44. Государственная власть и крестьянство в ХХ-начале XXI в. Международная научно-практическая конференция. Коломна, 2007

45. Градовский А.Д. Собр. соч. в 9-ти т. СПб., 1899. Т. I

46. Гражданское общество и государственные институты в России: взгляд из провинции. Материалы VIII-IX Сафаргалиевских научных чтений. Саранск, 2004

47. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 2006

48. Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси.-М.-Л., 1926

49. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1968

50. Жукова JI.А. Земское самоуправление и бюрократия в России. М., 1998

51. Забелин И.Е. Черты московской самобытности. М:, 2007

52. Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970

53. Земства России: история и современность. Сб. ст. Всероссийской научно-практической конференции. Пенза, 2007

54. Земские учреждения: организация, деятельность, персоналии. Материалы научно-практической конференции (Киров, 16-17 октября 2007 г.). Киров, 2007

55. Под ред. Зотовой З.М. Человек, политика, культура: взгляд через призму политического участия; Тамбов, 1994

56. Сост. Иванов С.К. Размышления о России и русских. Штрихи к истории русского национального характера. М., 1994

57. Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М., 1997

58. Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. М., 2000

59. Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя. Россия и миросистема. М., 2003

60. Кара-Мурза А.А. Интеллектуальные портреты. Очерки о русских политических мыслителях XIX-XX вв. М., 2006

61. Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? М., 1999

62. Кара-Мурза А.А. Между «Империей» и «Смутой». М., 1996

63. Кара-Мурза А.А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М., 1995

64. Карацуба И.В., Курукин И.П., Соколов Н:П. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от Рюриковичей до олигархов. М., 2006

65. Карпов А.Ю. Русь Московская. Первые пять веков московской истории в сказаниях, летописях, документах. М., 1998

66. Карпачев М.Д. Земство в политической системе пореформенного самодержавия // Вехи минувшего. Ученые записки исторического факультета. Вып. 2, Липецк, 2000

67. Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви в 2 т. М., 1991

68. Ключевский В.О. Боярская Дума Древней Руси. М., 1994

69. Ключевский В.О. Сочинения в 9 т. М., 1987. Т. I, II.

70. Под общ. ред. Клямкина И.М. После империи. М., 2007

71. Под ред. Клямкина И.М. Российское государство: вчера, сегодня, завтра. М., 2007

72. Клопов А.А. Самодеятельность и.земство в народной жизни России. СПб, 1913

73. Костомаров Н.И. Земские соборы. М., 1995

74. Ковлер А.И., Смирнов В.В. Демократия и участие в политике. Критические очерки истории и теории. М., 1986

75. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1993

76. Костомаров Н.И. Русская республика: северорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. М., 1994

77. Котельникова Л.А. Феодализм и города в Италии в VIII-XV вв. М., 1987

78. Кузьмин А.Г. История России с древнейших времен до 1618 г. в 2 кн. М., 2003

79. Латкин В.Н. Земские соборы древней Руси, их история и организация сравнительно с западноевропейскими представительными учреждениями. СПб, 1885

80. Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. М.-Л., 1945

81. Лурье С.В. Метаморфозы традиционного сознания. СПб, 1994

82. Мартышин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992

83. Межуев В.М. Между прошлым и будущим. М., 1996

84. Мельников Н.А. 19 лет на земской службе. Йошкар-Ола, 2008

85. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII начало XX вв.) в 2 т. СПб, 199972. Мысли о земстве. М., 1913

86. Нестеров Ф.Ф. Связь времен. М., 1980

87. Никифорова М.Е. Преподобный Сергий Радонежский и его традиция в русской истории ХГУ-первой половины XVI вв. М., 2004

88. Носов Н.Е. Становление сословно-представительных учреждений в России Л., 1969

89. Панарин А.С. Россия в циклах мировой истории. М., 1999

90. Пантин И.К. Выбор России: характер перемен и дилеммы будущего // Полис 2007, №4

91. Пантин И.К. Судьбы демократии в России. М., 2004

92. Петровичева Е.М. Земства Центральной России в период Думской монархии (1906-первая половина 1914 г.) М., 2001

93. Петухов В.В. Демократия участия и политическая трансформация России. М., 2007

94. Под ред. Пихои Р.Г. Судьба России: вектор перемен. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург-М., 2007

95. Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М., 2000

96. Платонов С.Ф. Московские земские соборы XVI и XVII вв. // Собрание сочинений в 6 т. М., 2003. Т. 1

97. Платонов С.Ф. Москва и Запад. М., 1999

98. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М., 1995

99. Платонов С.Ф. Собрание сочинений по русской истории в 2 т. СПб, 1993

100. Платонов С.Ф. Речи Грозного на Земском соборе 1550 г. СПб, 1902

101. Покровский М.Н. Избранные произведения. М. 1966, кн. I

102. Реформы или революция? Россия 1861-1917. Материалы международного коллоквиума историков. СПб, 1992

103. Под ред. Рутенбурга В.И. Итальянские коммуны XIV-XV вв. Сборник документов из архива ленинградского отделения Института истории АН СССР. М.-Л., 1965

104. Салов О.А. Земство первый реальный институт местного самоуправления в России. М., 2000

105. Сахаров A.M. Города Северо-Восточной Руси XIV-XV вв. М., 1959

106. Солоневич И.Л. Народная монархия. Минск, 1998

107. Седов В.В: География ранних городов Древней Руси // Природа и человек. М., 1988

108. Сергеев В.Н. Рублев. М., 1986

109. Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910

110. Сергеевич В.И. Древности русского права. М., 2006. Т. 2.

111. Под ред. Сванидзе А.А. Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М., 1999. Т. I-III

112. Соловьев С.М. Сочинения в 18 книгах. М., 1988. Кн. I, II, V

113. Тарле Е.В. Истории Италии в Средние века. СПб, 1906

114. Тимофеева Л.Н. Власть и оппозиция: взаимодействие, взаимоограничение, взаимоконтроль, коммуникация. М., 2004

115. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956

116. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1998

117. Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев, 1992

118. Толочко П.П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев, 1987

119. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1983

120. Фроянов И.Я. Начала русской истории. Избранное. М., 2001

121. Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования социальной и политической борьбы. СПб., 1995

122. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб, 1992

123. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988

124. Под ред. Цамутали А.Н. Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX-XX вв. Сб. статей памяти B.C. Дякина и Ю.Б. Соловьева. СПб, 1999

125. Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI-XVII вв. М., 1978

126. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. М., 1960

127. Чирков М.С. Земство и власть в Российской империи 1890-1916 гг. (по материалам Самарской губернии). Самара, 2006

128. Чичерин Б.Н. О народном представительстве // Хрестоматия по теории государства и права, политологии, истории политических и правовых учений. М., 2000

129. Шевырин В.М. Рыцарь российского либерализма. Граф П.А. Гейден. М., 2007

130. Шишов А.В. Иван Калита. М., 2006

131. Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998

132. Юшков С.В. Курс истории государства и права СССР. М., 1942. Т. I

133. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. Л., 1939

134. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 2003

135. Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. Заметки о природе происхождении русской государственности. М., 2001

136. Янов А.Л. Тень Грозного царя. М., 1997